"Общий" славянский литературный язык (XVII-XIX вв. )

Запольская, Наталья Николаевна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.20
диссертация на тему: "Общий" славянский литературный язык (XVII-XIX вв. )

Год: 2003
Автор научной работы: Запольская, Наталья Николаевна
Ученая cтепень: доктора филологических наук
Место защиты диссертации: Москва
Код cпециальности ВАК: 10.02.20

450 руб.

Диссертация по филологии на тему '"Общий" славянский литературный язык (XVII-XIX вв. )'

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Общий" славянский литературный язык (XVII-XIX вв. )"

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ СЛАВЯНОВЕДЕНИЯ

На правах рукописи

ЗАПОЛЬСКАЯ Наталья Николаевна

"ОБЩИЙ" СЛАВЯНСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК (ХУ11-Х1Х вв.):

ТИПОЛОГИЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

Специальность 10. 02. 20 - сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва - 2003

Работа выполнена в Отделе типологии и сравнительного языкознания Института славяноведения Российской Академии Наук

Официальные оппоненты: -доктор филологических наук

А. М. Молдован

- доктор филологических наук, профессор С. П. Лопушанская

-доктор филологических наук, профессор Т.И. Вендина

Ведущая организация: -кафедра общего и русского языкознания

Института русского языка им. А. С. Пушкина

Защита диссертации состоится "_"_2003года

на заседании диссертационного совета Д 002.248.02 при Институте славяноведения РАН

(адрес: 117334, Москва, Ленинский проспект, д. 32-а, корп. "В")

С диссертацией можно ознакомиться в Институте славяноведения РАН Автореферат разослан "_"_ 2003 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук

Н.М. Куренная

7S7S-

Диссертационная работа посвящена исследованию представлений об "общем" славянском литературном языке в конфессиональной и секулярной культуре.

Традиционно концепции "общего" славянского литературного языка рассматриваются в рамках двух разделов языкознания -истории славянских литературных языков и интерлингвистики. В истории славянских литературных языков основное внимание уделяется изучению церковнославянского языка как изначально "общего" литургического и литературного языка славян, получившего разную судьбу в культурно-языковых пространствах Slavia Orthodoxa и Slavia Latina, а также изучению национальных славянских литературных языков, исследования моделей "общего"' славянского литературного языка, призванного стать основой нового языкового объединения славян, занимают периферийное положение. В интерлингвистике попытки создания нового "общего" славянского языка предстают как проекты искусственных апостериорных языков, противопоставленные проектам априорных языков, что определяет оппозицию эмпирического и логического направлений лингвопроектирования. Несмотря на "удвоенное" внимание, изучение опытов "общего" славянского литературного языка сводится главным образом к атомарному анализу элементов, в рамках которых мыслился тот или иной вариант нового "общего" языка славян (см.: работы, представляющие "руский" язык Юрия Крижа-нича как искусственно созданный "общий" славянский литературный язык, вобравший в себя церковнославянские, русские и хорватские элементы: Маркевич 1876, Первольф 1888, Badalié 1958, Golub 1986, Мечковская 1974, 2001, Дуличенко 1995, 2002).

Между тем представляется возможным и необходимым провести интегративный анализ, позволяющий рассмотреть в одном контексте представления о новом "общем " славянском литературном языке, представления о церковнославянском языке как традиционном "общем " славянском литературном языке и представления о национальных славянских литературных языках. Проведение такого комплексного исследования возможно в рамках тпщрпп?ин пи-нраи-

РОС. НАЦИОНАЛЬНА* ,

БИБЛИОТЕКА 1 ] С. Петербург q | 09 «»3 m&vj'i

стической рефлексии, понимаемой как "упорядоченное отображение языкового материала" (Б. Гаспаров). Рассмотрение представлений об "общем" славянском литературном языке как реализации универсального стремления человека придать литературно-языковому опыту упорядоченный и рациональный характер, скоординировать свой личный литературно-языковой опыт с опытом других людей определяет актуальность данной диссертационной работы, поскольку позволяет включить ее в современную научную парадигму, доминантой которой стал антропоцентризм.

Цель исследования состоит в обосновании идеи, согласно которой представления о традиционном и новом "общем" славянском литературном языке являют собой определенные типы лингвистической рефлексии.

Поставленная цель обусловила задачи исследования:

1. построить типологическую модель лингвистической рефлексии,

2. установить языковые зоны, манифестирующие разные типы лингвистической рефлексии,

3. рассмотреть представления о традиционном и новом "общем" славянском литературном языке как разные типы лингвистической рефлексии, реализованные в пространстве и во времени культуры: а) в разных пространствах конфессиональной культуры -Slavia Orthodoxa, Slavia Latina, "пограничье", б) в разном времени культуры - в конфессиональной и секулярной культуре,

4. выделить языковые параметры, репрезентирующие рефлексию над традиционным и новым "общим" славянским литературным языком, определить механизмы "порождения" и структурно-функциональный статус "руского" языка Юрия Крижанича и "взаимнославянского" языка Матии Маяра,

5. рассмотреть динамику лингвистической рефлексии в рамках процесса культурно-языкового реплицирования.

Материалом для исследования послужили грамматические трактаты и подвергшиеся книжной справе библейские тексты XVII-нач. XVIII в., отразившие лингвистическую рефлексию разных типов.

Основное внимание в работе уделено анализу лингвистической рефлексии Юрия Крижанича (XVII в.) и Матии Маяра (XIX в.), являвшихся знаковыми фигурами исторических эпох, актуализировавших идею "общего" славянского литературного языка. Соответственно, основными источниками стали грамматические трактаты -"Грдмдтнчно m3ka3ahJ€ об рЛком je3hktf" 1666 г. Юрия Крижанича (изд. Бодянекого, М., 1859) и "Y3aejMHÍ правоте oiaBjaHcid, то je Uzajemna Slovnica ali Mluvnica Slavjanska" 1865 г. Матии Маяра. В роли сопутствующих источников выступили авторитетные метатексты и тексты: 'tpíwmatíkh Оллвенскил прАвнлпое ©унтаглла" Мелетия Смотрицкого 1619 г., "Грлмлит'кд" 1648 г., "Грдлшатнсд" 1721, Острожская Библия 1580 г., Библия 1663 г., Новый Завет Епифания Славинецкого (Biblia Slavica, 2002), Библия 1713 - 1720 гг. (ГИМ, Барсов, 8).

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Типологическая модель лингвистической рефлексии может быть представлена как иерархия типов, различающихся в зависимости:

- от предмета рефлексии и доминирующей идеи:

структурный тип ( рефлексия над нормами литературного языка)

формальный тип (идея правильности языка) семантический тип (идея понятности языка),

функциональный тип (рефлексия над сферой распространения литературного языка)

дивергентный тип (идея "своего " языка) конвергентный тип (идея "общего" языка)

от цели рефлексии

телеологический тип

корректирующий тип (идея "исправления" языка) креативный тип (идея "создания" языка)

2. Разные типы структурной рефлексии получают реализацию в разных языковых зонах, задающих разный характер проблем. Так, формальная рефлексия, актуализирующая идею правильности языка, является рефлексией над средствами выражения, т.е. решается проблема формальной избыточности и недостаточности языка. Семантическая рефлексия, актуализирующая идею понятности языка, предстает как рефлексия над грамматическими категориями и средствами выражения, т.е. доминирует проблема формально-семантической избыточности и недостаточности языка, которая может дополняться проблемой формальной избыточности и недостаточности языка. Поскольку бытие во времени и пространстве определяет необходимость литературно-языковых контактов, рефлексия может осложняться решением проблемы трансляции / элиминации культурно доминирующего языка.

3. Рефлексия над "общим" славянским литературным языком в конфессиональной и секулярной культуре являлась знаком тех исторических эпох, содержанием которых был духовный или этнический универсализм, основанный на памяти о едином культурно-языковом прошлом славян, на осмыслении культурно-языкового феномена "славянское христианство" (Толстой). Так, в XVII веке доминантой культурно-языкового пространства Slavia Orthodoxa стала концепция греко-славянского православного универсализма, которая задавала установку на поддержание правильности церковнославянского языка как "общего" литургического и литературного языка православных славян, т.е. рефлексия носила формальный, конвергентный, корректирующий характер. В культурно-языковом пространстве Slavia Latina доминировала концепция христианского универсализма, которая мотивировала установку на "исправление" церковнославянского языка в целях достижения его правильности и понятности как "общего" славянского литургического и литературного языка: поскольку церковнославянский продолжал быть единственным литургическим и литературным языком в "греко-славянском" мире и маргинальным литургическим и литературным языком в "латино-славянском" мире, он мог стать инструментом возвраще-

ния славян к единству по вере, т.е. рефлексия носила формально-семантический, конвергентный, корректирующий характер. В XIX веке концепция этнического универсализма обусловила необходимость создания нового "общего " понятного славянского литературного языка для облегчения славянской коммуникации, т.е. имела место семантическая, конвергентная, креативная рефлексия.

средств выражения": понятность "взаимнославянского" языка достигалась посредством выбора грамматической семантики и средств выражения, общих для церковнославянского (старославянского) языка и национальных славянских литературных языков - русского, сербохорватского, чешского и польского языков. "Руский" язык Крижанича и "взаимнославянский" язык Маяра демонстрировали разные механизмы "порождения" и структурно-функциональный статус "общего" славянского литературного языка. "Руский" язык Крижанича явился результатом исправления церковнославянского языка (русского извода), т.е. представлял собой вариант традиционного "общего" славянского литературного языка, а отнюдь не искусственно созданный новый "общий" славянский литературный язык. "Взаимнославянский" язык Маяра, наоборот, был создан как новый "общий" литературный язык славян в результате синтеза разных славянских литературных языков, т.е. являл собой пример гибридного литературного языка.

5. Лингвистическая рефлексия является важной составляющей процесса культурно-языкового реплицирования, т.е. процесса активного реагирования лингвистических личностей на рефлексивные опыты друг друга. В зависимости от исторических условий, позволяющих или не позволяющих "встретиться" разным лингвистическим воззрениям во времени и пространстве, можно говорить о реальном и потенциальном реплицировании. Лингвистический рефлексивный опыт, представленный как культурно-языковая реплика, требует исследования в диалогизованном контексте, задающем ретроспективу и перспективу мыслей о языке: мотивирующий рефлексивный опыт < данный рефлексивный опыт < мотивированный рефлексивный опыт. Подобную "цепочку" культурно-языкового реплицирования составили грамматические сочинения Смотрицкого, Крижанича и Маяра, что позволило выявить историческую связь рефлексии над традиционным и новым "общим" славянским литературным языком: "Грдммл'пки Олакенскил прлвилное Оунтдгллд" Ме-летия Смотрицкого 1619 г. < (реальная реплика) "Грдлмтично нзка-злн]£ ов риском ^зик*"' Юрия Крижанича 1666 г. < (потенциальная

реплика) "Узае]мш правоте от^ансга, то je ига]етпа 51оутса аН М1иушса Братка" Матии Маяра 1865 г.. Корректирующая лингвистическая рефлексия Крижанича и Смотрицкого была противопоставлена креативной рефлексии Маяра, тогда как семантический характер объединял рефлексию Крижанича и Маяра и противопоставлял ее формальной рефлексии Смотрицкого.

Научная новизна работы состоит в том, что предложена типологическая модель лингвистической рефлексии, установлены языковые зоны, репрезентирующие разные типы рефлексии, осуществлено исследование представлений о традиционном и новом "общем" славянском литературном языке как разных типов лингвистической рефлексии, явленных в конфессиональной и секулярной культуре, рассмотрена динамика лингвистической рефлексии в рамках процесса культурно-языкового реплицирования, выявлены механизмы "порождения" и структурно-функциональный статус "руского" языка Юрия Крижанича и "взаимнославянского" языка Матии Маяра.

Теоретическая значимость исследования определяется избранным типологическим подходом к изучению лингвистической рефлексии. Проведенное типологическое исследование рефлексии над "общим" славянским литературным языком подтвердило мысль о том, что не новые факты, а "обновленная проблематизация" приводит к тому, что "хорошо изученное явление... представлявшееся частным и второстепенным имеет принципиальное значение для науки" (Бахтин).

Практическая ценность исследования состоит в том, что полученные результаты могут быть использованы в общих и специальных курсах по истории и типологии славянских литературных языков.

Апробацию основные положения диссертации получили в публикациях и докладах на научных конференциях: XI Международный съезд славистов (Братислава, 1993), XII Международный съезд славистов (Краков, 1998), международные конференции - "Славяне: единство и многообразие" (Минск, 1990), "Славянские языки в

зеркале неславянского окружения" (Москва, 1996), "Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии" (Москва, 1996), "Plurilinguismo letterario in Ucraina, Polonia e Russia tra XVI e XVIII secolo" (Рим, 1999), "Traduzione e rielaborazione nelle letterature di Polonia Ucraina e Russia XVI-XVIII secolo" (Милан, 1999), "Языки в Великом княжестве Литовском и странах современной Центральной и Восточной Европы: миграция слов, выражений, идей" (Будапешт, 2000), "Славянский мир: общность и многообразие" (Рязань, 2000), 4

Кирилло-Мефодиевские чтения (Москва, 2000), "Имя: внутренняя структура, семантическая аура, контекст" (Москва, 2001), v

"Аванесовские чтения" (Москва, 2002), "Этнокультурные и этноязыковые контакты на территории Великого княжества Литовского" (Москва, 2002), "Русистика на пороге XXI века: проблемы и перспективы" (Москва, 2002), университетские конференции - Вино-градовские чтения (Москва, МГУ, 2000, 2001, 2002), Ломоносовские чтения (Москва, МГУ, 2001).

Диссертация обсуждена на заседании Отдела типологии и сравнительного языкознания Института славяноведения РАН.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка источников и библиографии.

Содержание работы

Во Введении обосновывается актуальность темы исследования, определяются цели и задачи, научная новизна и практическая ценность исследования, задается круг источников.

В первой главе " Типология славянской лингвистической рефлексии" предложена типологическая модель лингвистической рефлексии и представлена ее верификация на материале славянской лингвистической рефлексии.

Тип культуры задает тип словесной культуры, который может быть описан через систему иерархически организованных типологических характеристик: тип императивных текстов (авторитетные тексты / авторские тексты), тип книжно-языковой деятельности (репродуцирование / продуцирование), тип литературного языка (структурный тип: язык, противопоставленный разговорной речи /

язык, ориентированный на разговорную речь, функциональный тип: язык с доминирующей функцией / полифункциональный язык), тип освоения литературного языка (мнемонический / операциональный). Рефлексия над литературным языком также может быть рассмотрена в типологическом аспекте и введена в типологическую модель словесной культуры. Типы лингвистической рефлексии следует различать в зависимости от предмета рефлексии и доминирующей идеи, в зависимости от цели рефлексии:

структурный тип (рефлексия над нормами языка): формальный тип (идея правильности языка) / семантический тип (идея понятности языка),

функциональный тип (рефлексия над сферами распространения языка): дивергентный тип (идея "своего" языка) / конвергентный тип (идея "общего" языка),

телеологический тип: корректирующий тип (идея "исправления"языка) / креативный тип (идея "создания" языка).

Данные теоретические положения могут быть верифицированы на славянском материале.

Христианская культура, как вариант конфессиональной культуры, была основана на Библии, т.е. на императивных авторитетных текстах, возникших как результат человеческого опыта Бога, как результат "общения" Бога с людьми, способными свидетельствовать об истинности Слова Бога. Принципиально авторитетный характер императивных текстов определил принципиальную репродуктивность книжно-языковой деятельности, заключавшейся в передаче во времени и пространстве изначально заданного, неизменного Слова, изреченного Богом и истолкованного избранными людьми. Освоение библейских текстов носило мнемонический характер и происходило в процессе литургической практики, позволявшей всем верующим предстоять Слову Бога и стремиться созидать жизнь по Слову Бога. Соответственно, императивными языками христианской культуры являлись языки Библии, доминирующей функцией которых была литургическая функция. Литургический опыт обусловил "христианизацию" (Топоров) языка, т.е. наложение на буквальные смыслы смыслов сак-

ральных, что позволило сополагать изреченное Слово Бога и сочиненное слово человека, пытавшегося рассмотреть свою повседневную жизнь в библейском контексте. В свою очередь, "христианизованный" язык становился способом познания и богодухновенной истины, и причинно-следственных отношений тварного мира. Регулятивное положение языка в структуре познания мотивировало рефлексию, актуализировавшую идею правильности сакральных языков, которая поддерживалась книжной справой императивных текстов и экзегетическими метатекстами - грамматиками и словарями, задававшими синтетический и аналитический способы языковой кодификации.

Одним из сакральных языков явился церковнославянский язык (старославянский), созданный Кириллом и Мефодием в IX веке как язык славянского богослужения, определивший единое славянское культурно-языковое пространство. Появление вместе с общим славянским литературным языком "третьего культурного макроареала в Европе", соседствовавшего "с романо-германским ареалом, где господствовала латынь" и "греко-византийским ареалом, где абсолютно преобладал греческий язык", задало точку отсчета истории славянского самосознания, представлявшего собой "иерархию признаков", в которой "главенствующим оказывался признак христианства, а затем шел признак общеплеменной - славянства" (Толстой). В свою очередь, особенность славянского самосознания, сочетавшего признаки "христианства" и "славянства", определила перспективу рефлексии над "общим" славянским литературным языком как знаком конфессионального или этнического славянского единства.

Исходными доминантами славянской лингвистической рефлексии стали идеи понятности и правильности языка, поскольку цель перевода богослужения на славянский язык заключалась, с одной стороны, в достижении понятности Слова Бога для новообращенной паствы, а с другой стороны, в достижении правильности, присущей культурно доминирующему греческому языку.

Последовавший в XI веке разрыв единого славянского культурно-языкового пространства, приведший к образованию автономных культурно-языковых пространств - 51ау1а ОгИю<Зоха и 8кта

Latina, мотивировал разницу в предметах и ценностных акцентах явленной в этих славянских ареалах лингвистической рефлексии.

В культурно-языковом пространстве Slavia Orthodoxa единственным литургическим и литературным языком оставался церковнославянский, который воспринимался в зависимости от культурно-языковой ситуации, актуализировавшей либо установку на духовный универсализм, либо установку на духовный изоляционизм, как "общий" литургический и литературный язык православного славянства, либо как "свой " литургический и литературный язык в рамках локальной православной традиции.

В культурно-языковом пространстве Slavia Latina основным литургическим и литературным языком стала латынь, а церковнославянский язык, как изначально "общий" литургический и литературный язык, последовательно использовался лишь хорватами-глаголитами. С XV века в связи с ростом национального самосознания, секуляризацией просвещения и распространением реформаторского движения в "латинском" мире стали возникать как оппозиция латыни "простые" литературные языки, в том числе "простые" славянские литературные (но не литургические) языки -чешский, польский, хорватский, ориентированные в той или иной степени на разговорный субстрат, что мотивировало их понятность для людей "простых", "непросвещенных".

Наряду с конфессионально разделенными пространствами Slavia Orthodoxa и Slavia Latina в конце XIII века возникло славянское пространство конфессионального "пограничья": Юго-Западная Русь, вошедшая сначала в состав Великого княжества Литовского, а затем Речи Посполитой, реализовала традиции и новации православия, католицизма и протестантизма. Славянским языковым выражением духовного "пограничья" явился сложившийся к XVI веку параллелизм функциональных литературно-языковых оппозиций: оппозиция латынь/ польский язык обусловила оппозицию церковнославянский язык / "проста мова ".

Лингвистическая рефлексия, явленная во всех культурно-языковых пространствах Славии, подчинялась в XV-XVII веках гу-

манистической филологической традиции, согласно которой формально-семантическое "достоинство" языка (сЩ^пкав) связывалось с его филологической "обработанностью", а функциональная ценность - с позицией в функционально-генетической иерархии языков. В зависимости от конкретной культурно-языковой ситуации "грамматическое искусство" либо распространялось на церковнославянский язык для поддержания его исходной правильности, либо переносилось с классических языков на "простые " славянские литературные языки с целью установления их правильности. Результаты филологической работы фиксировались в императивных текстах, подвергшихся книжной справе, и в грамматиках, представлявших собой своеобразные конкурирующие проекты исчерпывающего упорядочивания литературно-языкового материала.

Особого напряжения славянская лингвистическая рефлексия достигла в XVII веке, содержанием которого явился духовный универсализм, получивший разное смысловое наполнение и разную лингвистическую реализацию в разных славянских культурно-языковых пространствах.

В культурно-языковом "пограничье", в сложных поликонфессиональных условиях духовной задачей ревнителей православия было сохранение традиций православного греко-славянского универсализма, официально закрепленного фактом юрисдикции константинопольского патриарха. Необходимость защиты православной веры и церковнославянского языка как "общего " литургического и литературного языка православных славян, а также необходимость духовного просвещения и готовности к полемике определила необходимость издания правильных библейских и богослужебных книг. Установка на греко-славянское духовное единение мотивировала книжную справу, основным принципом которой было следование библейских и богослужебных книг греческим образцам как источникам правильности на уровне текста и на уровне языка. Систематическая книжная справа в Юго-Западной Руси началась трудами князя Константина Острожского и его сподвижников , которые издали полную славянскую Библию (1580 г.). В основу Острожской

Библии был положен список Геннадиевской Библии (1499 г.), который исправлялся по греческим изданиям. Поскольку при подготовке Острожской Библии не была проведена последовательная правка, к тому же не было критического отношения к источникам, епископ львовский Гедеон Балабан замыслил издать исправленную Библию, однако результатом издательской деятельности стрятинской типографии явились лишь' авторитетные богослужебные книги. Впоследствии стрятинская типография стала основой типографии Кие-во-Печерской Лавры, в которой был издан основной корпус богослужебных книг, ориентированных на греческие новопечатные издания, о чем свидетельствуют предисловия к этим книгам. Опыт синтетической кодификации церковнославянского языка, явленный в процессе книжной справы, соотносился с опытом аналитической кодификации, представленным в грамматике Мелетия Смотрицкого ("rp&wMATiKM ОдАкенскиА прАвилное Оунтагма", 1619 г.), демонстрировавшей правильность церковнославянского языка "по подобию" правильности греческого языка.

Культурно-языковое "пограничье" было актуально и для реализации разрабатываемой Римом идеи христианского универсализма, выразившейся в Брестской унии 1596 г.. Следствием заключения унии явилась рефлексия над церковнославянским языком как "общим" славянским литургическим и литературным языком, который использовался не только православными, но и униатами.

Таким образом, культурно-языковое "пограничье" задавало разные направления лингвистической рефлексии, значимые и для пространства Slavia Orthodoxa, и для пространства Slavia Latina.

Центром культурно-языкового ареала Slavia Orthodoxa являлась в XVI-XVII веках Московская Русь, сохранившая "чистоту" веры и устойчивое бытование церковнославянского языка как "общего " литургического и литературного языка православного славянства. Ученая деятельность по исправлению церковных книг, основанная на соединении богословского ведения и грамматического знания, стала привычной для Московской Руси с XVI века в результате книжной справы, проведенной Максимом Греком. Официальный

статус книжной справы определило постановление Стоглавого собора 1551 г., которое вменяло в обязанность собраниям духовенства наблюдение за правильностью церковных книг. В XVII веке в Московской Руси книжная справа представляла собой последовательное движение от воспроизведения славянской традиции до буквального следования греческим образцам, что было обусловлено движением от концепции духовного изоляционизма к концепции духовного универсализма.

Так, на первом этапе книжной справы, начавшемся после Смутного времени на московском Печатном дворе при активной поддержке патриарха Филарета (1619—1634 гг.) и продолжавшемся при патриархе Иосафе 1 (1634—1640 гг.), понимание правильности текста и языка богослужебных книг было мотивировано концепцией духовного изоляционизма и связывалось со славянской традицией, как сохранившей исконную "чистоту" греческой традиции. Соответственно, в качестве правильных источников рассматривались русские рукописи, которые противопоставлялись новым греческим изданиям и исправленным по ним юго-западнорусским книгам. Проводя фрагментарную языковую правку, книжники подтверждали свою компетентность знанием книжных исправлений Максима Грека и грамматического трактата "О и>смих"ъ частых*!» слокл".

Начавшаяся в 40-х годах XVII века реставрация концепции греко-славянского православного универсализма определила новый этап книжной справы в Московской Руси, реализовавшийся при патриархе Иосифе (1642—1652 гг.). Осмысление Московского государства как центра истинной православной духовности актуализировало необходимость усиления контроля за "чистотой" веры и систематизации духовного образования. Полемические и просветительские задачи мотивировали необходимость издания в Московской Руси полной Библии как "первейшего источника всего богословия". Целью библейской справы должен был стать поиск "согласия" между славянской и греческой традициями в целях достижения правильности текста и языка, при этом в роли посредника начала восприниматься юго-западнорусская книжность, а участ-

никами книжной справы предполагались юго-западнорусские книжники. Понимание необходимости последовательной языковой нормализации обусловило в 1648 г. издание в Московской Руси авторитетной юго-западнорусской грамматики Мелетия Смотрицкого ("Грамматика", 1648), представлявшей, в отличие от трактата "О Оусмнхт. мастбр. слова", развернутую аналитическую кодификацию церковнославянского языка, ориентированного на греческий язык. Языковые исправления, внесенные в грамматику Смотрицкого справщиками Михаилом Роговым и Иваном Наседкой, отражали опыт московской справы, а метаязыковые исправления вводили грамматику в устойчивую православную метаязыковую традицию.

Развитием представлений о правильности текста и языка как об ориентации на греческие образцы явился третий этап книжной справы, начавшийся при патриархе Никоне (1652—1658 гг.). Доминирование идеи "восприятия" на русского царя и русскую церковь византийского теократического наследия требовало единого греко-славянского обрядового пространства. Унификация обрядов по греческому образцу изменила установку книжной справы: на Соборе 1654 г. было принято решение "достойно и праведно исправит« проти-во стдрыхт» и гремсскнхт»" книг. Декларированная книжная справа по греческим источникам осуществлялась либо посредством выбора греческого образца, либо посредством выбора юго-западнорусского текста, исправленного по греческому образцу. Правильность языковых изменений, явленных в новопечатных московских книгах, обосновывалась ссылками на грамматику Смотрицкого, в равной степени авторитетную как для юго-западнорусских книжников, так и для московских книжников: на грамматику ссылались Епифаний Славинецкий, Евфимий Чудовский, Симеон Полоцкий, составивший для Собора 1666 г. доклад-обоснование проведенных языковых исправлений.

Усиление грекофильских настроений, приведшее к утверждению концепции греко-славянского универсализма, проявилось на четвертом этапе книжной справы при патриархе Иоакиме (1674— 1690 гг.). Правильность библейских и богослужебных книг связыва-

лась в этот период уже с непосредственной ориентацией на греческие источники: на Соборе 1674 г. было принято решение переводить "вивлно век» bhobw, в€тх1й й новый здв'Ь'гь". Работа началась трудами Епифания Славинецкого и избранной им "библейской комиссии", в состав которой входили Евфимий Чудовский и Никифор Симеонов. Однако смерть Епифания не позволила закончить библейские исправления: к печати был подготовлен только Новый Завет. Языковые исправления представляли собой усиление трансляции греческого языка в церковнославянский, поскольку московские книжники стремились писать "по слдвснскн" так, как писали святые отци "сллннскнм диалектом".

В XVIII веке продолжением и одновременно коррекцией иоаки-мовской справы явилась библейская справа, осуществлявшаяся по указу Петра I от 14 ноября 1712 г., который предписывал книжникам "соглашать и править во главах и С™ХлХ н PtMAX протнву Грсческмя Библии грал\мдтичсскнм чином". Петровские справщики, в числе которых были Софроний Лихуд, Феофилакт Лопатинский, Федор Поликарпов, как и их предшественники, понимали правильность текста и языка как точную передачу греческого оригинала, однако они уже выступали за освобождение церковнославянского языка от "неприродных" элементов, нарушавших славянскую грамматическую семантику. Результаты книжной справы, проходившей с 1713 г. по 1720 г., бьши учтены в новом исправленном издании грамматики Смотрицкого ("Грдлшлтисд", 1721 г.), подготовленном Федором Поликарповым. Библейский текст, явившейся результатом петровской справы, после незначительной переработки лег в основу Елизаветинской Библии 1751 г., завершившей библейскую справу в традиции церковнославянского языка.

В культурно-языковом пространстве Slavia Latina реализовалась концепция христианского универсализма, при этом в системе моделируемого Римом конфессионального подчинения греческого мира латинскому важнейшим этапом являлось возвращение славян к единству по вере. Завершение "глобальной Унии", фрагментом которой стала Брестская уния, требовало приведенных к единообразию славянских церковных книг, написанных на правильном и по-

пятном церковнославянском языке как "общем " литургическом и литературном языке славян. В этой связи по поручению Конгрегации пропаганды святой веры в Риме в 30-40-х годах XVII века была предпринята книжная справа хорватских глаголических богослужебных книг, осуществлявшаяся под руководством хорватского монаха Рафаеля Леваковича и при поддержке епископа холмского Мефодия Терлецкого. Проведя некоторое время в Юго-Западной Руси, в среде униатов, Левакович изучил русскую редакцию церковнославянского языка и выбрал в качестве источников книжной справы юго-западнорусские богослужебные книги. Текст изданных Леваковичем книг - "Миссала римскдго ва език словснскш" 1631 г. и "Часослова рн/искдго слдвинскимт» языко/ит." 1648 г. - был утвержден папой Иннокентием X и лег в основу изданий часослова (1688 г.) и миссала (1706 г.) Ивана Пастрича. В 30-х годах XVIII века папа Бенедикт XIV поручил глаголяшу Матвею Караману еще раз исправить язык миссала по образцу русской редакции церковнославянского языка, для того, чтобы "проложить этим путь унии в среду славянских схизматиков".

Другой путь единения по вере посредством единения по языку избрал иезуитский миссионер, также хорват по национальности, Юрий Крижанич, пытавшийся "исправить" церковнославянский язык русского извода в целях достижения его правильности и понятности всем славянам. Осуществляя свою миссионерскую деятельность непосредственно в Московской Руси, Юрий Крижанич написал лингвистические трактаты - "Ов]дсньен]с вйводно о пйсм-ё ОЛОВ^НСКОЛП»" (1660-1661 гг.) и "ГрАМАТНЧНО ИЗ КАЗАКЕ ОБ р^СКОМ ^знк^" (1666 г.), явившиеся культурно-языковой репликой на грамматику Смотрицкого 1619 г.. Стремление Крижанича скоординировать систему кодифицированных форм и императивные конфессиональные тексты обусловило справу псалмов, инкорпорированную в грамматику, при этом подвергшиеся исправлению псалмы были тождественны псалтырным текстам Острожской Библии.

Таким образом, явленная в XVII веке концепция православного греко-славянского универсализма определила установку на поддер-

жание правильности церковнославянского как "общего" литургического и литературного языка православных славян, а концепция христианского универсализма обусловила установку на поддержание правильности и понятности церковнославянского как изначально "общего " славянского литургического и литературного языка, т.е. рефлексия носила формальный или формально-семантический, конвергентный , корректирующий характер.

Переход от конфессиональной культуры к секулярной обусловил смену типа словесной культуры, т.е. переход от статичного императива авторитетных библейских текстов к динамичному императиву авторских текстов, от литургически маркированных правильных литературных языков к полифункциональным понятным литературным языкам, освоение которых носит операциональный характер и происходит в процессе формального обучения. Изменения в структуре познания, заключавшиеся в том, что язык, оставаясь способом познания, стал и объектом познания, привели к тому, что каждый язык, имевший бытие и историю, обретал самоценность, нуждаясь в ее "раскрытии" посредством лингвистической рефлексии. Принципиальная установка на самодостаточность и собственную ценность каждого языка заменяла функциональную иерархию языков их функциональным соположением во времени и пространстве. В свою очередь, предустановленное функциональное соположение языков давало возможность сравнивать языки, т.е. мыслить их внутренние структуры и нормы во взаимоотношении. Лингвистическая рефлексия, направленная либо на один литературный язык, либо на группу литературных языков, либо на моделирование некоего "общего" литературного языка, фиксировалась в мета-текстах, представлявших собой научно-дидактические или научно-дискуссионные лингвистические обзоры.

Славия в рамках секулярной культуры в определенной мере сохраняла традиции размежевания "греко-славянского" и "латино-славянского" культурно-языковых ареалов: если для пространства Slavia Orthodoxa была характерна "дивергентная тенденция" развития литературных языков, то в пространстве Slavia Latina действова-

ла "конвергентная тенденция" (Толстой), каждая их которых поддерживалась лингвистическими концепциями.

Пересечение разных направлений славянской лингвистической рефлексии представил XIX век, явивший концепцию этнического универсализма, славянской реализацией которого стал панславизм, актуализировавший в славянской культурной памяти этнический императив самосознания. В эту историческую эпоху представления о едином человечестве сменялись представлениями о множественности "культурно-исторических типов", а всемирная история сменялась историями отдельного и независимого развития данных типов. При этом в ранг "культурно-исторического типа" могло быть возведено лишь такое объединение народов, которое обладало "отдельным языком или группой языков, довольно близких между собой, для того, чтобы сродство их ощущалось непосредственно, без глубоких филологических изысканий" (Данилевский). Соответственно, явленные в этот период лингвистические концепции предлагали либо возведение одного из славянских литературных языков в ранг "общего", либо "взаимное" овладение всеми славянскими литературными языками для достижения "литературной взаимности", либо создание нового "общего " славянского литературного языка.

Сторонники теории возвышения одного из языков до роли "общего" (словацкие ученые К. Кузмани, Л. Штур, М. Гатгала, словенский ученый Ф. Подгорник, русские ученые В. Ламанский, А. Добрян-ский) рассматривали "общий" славянский литературный язык в контексте общеевропейской языковой ситуации, что приводило к распространению опыта создания новоевропейских литературных языков, на основе избранных диалектов, на создание "общего" славянского литературного языка, на основе избранного культурно доминирующего славянского литературного языка. В роли "общего" славянского литературного языка призваны были выступить либо исторически мотивированный церковнославянский язык, либо русский литературный язык, строгость норм которого определялась последовательностью кодификации, а функционирование было защищено государственной властью.

Сторонники теории литературно-языковой "взаимности" (словацкий ученый Я. Коллар, чешский публицист В. Ригер) считали невозможным выбор одного литературного языка в качестве "общего", поскольку такой выбор игнорировал историческую закономерность конфессиональных и политических различий славян. Путь к единению следовало искать в "гармонии всех частей", достигаемой "взаимным" изучением славянских языков.

Сторонники теории искусственного образования нового "общего" славянского литературного языка (словацкий ученый Ян ,

Геркель и словенский ученый Матия Маяр) исходили из специфики славянской языковой ситуации, маркером которой являлось единое литературно-языковое прошлое - "своеобразный гений славянского языка". Путь создания нового "общего" славянского литературного языка отражал лингвистическую рефлексию данной эпохи, сутью которой было "раскрытие" посредством сравнительно-исторического анализа самоценности каждого конкретного языка. Само сближение-сравнение языков определяло их структурную "прозрачность", позволяя дифференцировать общие и локальные, стандартные и нестандартные языковые элементы, в которых прочитывалось структурное прошлое и прогнозировалось структурное будущее. Явленная в этот период лингвистическая рефлексия, носившая семантический, конвергентный, креативный характер, не только "раскрывала" формально-семантические сходства языков, находившихся в "братском времени и пространстве", но и "развивала" эти сходства, порождая идею "перехода" от прерывной языковой совокупности к непрерывной, т.е. идею "перехода" от реально функционировавших литературных славянских языков к моделируемому "общему" языку, понятному всем славянам. )

В XX веке своеобразным культурно-языковым ответом на концепции этнического единения славян явилась концепция суперэтнического единения. В концепции евразийства представления о 1 "культурно-исторических типах" сменились представлениями о "культурно-исторических зонах", т.е. "совокупности этносов, связанных единой исторической судьбой" (Гумилев). Знаком

"культурно-исторической зоны", характеризующейся общностью традиций, являлся культурно доминирующий язык, в роли которого был призван выступить русский язык.

Построение типологической модели лингвистической рефлексии позволило рассмотреть славянскую лингвистическую рефлексию в типологическом аспекте и представить размышления об I "общем " славянском литературном языке как определенные рефлек-

сивные типы, реализованные в пространстве и времени культуры.

Во второй главе "Общий" славянский литературный язык в 1 конфессиональной культуре (57<ша Онкойоха): проблема правиль-

ности языка" представлено исследование лингвистической рефлексии, мотивированной концепцией православного универсализма: рефлексии над церковнославянским языком как "общим" литургическим и литературным языком православных славян.

Рефлексию "греко-славянского" мира над церковнославянским языком, который традиционно именовался "сла/овенским", определила грамматика Мелетия Смотрицкого - "Грдл\мдтТкн Слд-венскил прдвилное ©унтлглла" 1619 г. (далее- ГС), манифестировавшая идею "чистости" "слдвенскдго" языка. Размышления Смотрицкого о правильности церковнославянского языка, зафиксированные в комментариях (в рубриках "оув^щ£н1е", "йзатче", "'етероклггд"), актуализировали проблему влияния греческого языка на "славенский", а также проблему формальной избыточности ("йзоеилга") и недостаточности ("лиитил ") "славенского" языка.

Отношение Смотрицкого к культурно доминирующему греческому языку наиболее последовательно выразилось в интерпретации синтаксических грецизмов, поскольку именно синтаксис строился по модели греческого языка. Считая греческий язык источни-1 ком правильности "славенского" языка, Смотрицкий следовал тра-

диции, идущей от Иоанна экзарха Болгарского, требовавшего при переводе "очгь елиньскд азыкд... въ слов-бньскъ... рдзоумд блюсти", т.е. не нарушать грамматическую семантику "славенского" языка. В соответствии с этим положением Смотрицкий разделял синтаксические грецизмы по степени их семантической адекватности и предла-

гал либо принять синтаксический грецизм, либо устранить, либо допустить вариативность грецизмов и славянских синтаксических единиц. В результате проведенной Смотрицким своеобразной "селекции" грецизмов приемлемыми для "славенского" языка оказались конструкции с субстантивированными прилагательными в форме ср. мн. и все причастные конструкции: "(Гре'ческлги; сочинеша 'бердзом) Многажды такова ПрилдгдтелндА... множественна во Среднем рОД'Ь ве3 ОЛцествителны* о^потреклАСмд ижрАщУтсА" (л. 197), "Сын/ с^щла/ сЪ/щее/ причдетт, й прочшх'ь вебхт» оупотрекдЕШЕ, по Грекиивъ сочинешю ОлаванчУ* свойственно 'есть: гакии, Егь сый л\ирд/ Оцт» щедршт." (226-226 об.). Недопустимой в "славенском" языке была признана конструкция с относительными местоимениями, согласованными с определяемым словом главной части сложного предложения не только по роду и числу, но и по падежу, что нарушало славянскую модель управления глагола: "Сеть. Дтт1ки>" свойство/ ОлдвенскУ газыкУ всакш стрднно/ ВозносителномУ со Предид^щимт. вто падежи сочинатиса, нап0сл-6д^ющ|"й глт./ нмже прлвимУ выти емй' достоаше/ ни 'единт» возгладъ имущемV: гаки>, гоэи ¿гстг та ЬХет) стой та ар%ша, кирш, а Оицоаас; тй Ааиг5 'еу тг) аХ^&е'га стой. Олдвенскн преведено сице: Где сУть мл^й твоа древнАА ГДй/ гажЕ клалса ДвдУ во истинно твоей.... по ©лдвенекдги» гкзыкд свойствУ преведеным выти достоаше, Где сУть мл*Рн твоа древнАА ГДи/ имиже кла^а 'еси ДвдУ войстинн-ё твоей" (л.204 об.-205). При выражении целевых значений, по мнению Смотрицкого, могла допускаться вариативность синтаксических средств: конструкция "еже+инфинитив", ориентированная на греческую модель, могла допускать в качестве вариантов конструкцию с независимым инфинитивом или глагольно-личную конструкцию "да+конъюнктив", при условии несовпадения субъектов действия в главной и придаточной частях сложного предложения: "Многажды Неопред-Ёленый полдгдетСА ем1;сти> ПоА*инителнАги>/ приемъ 'еже, или/ воеже: йкю, Лицеже 1*дне натворащыа зада, 'еже по-трекити (Зземла памать ихт> .... Иногддже и рдрЕшдЕтСА К Починител£: гаки», держд^У 'еги> '¿же не ччтити с5иих*ь: Греческом^ во сице с^щУ, категхоу аитоу тои цт] тгорЕиестЗаг а тс' аитшу: Мы прЕводмм'ъ, держдх^

'tro дд невы СЗшелт» $ни ... егь 'сеть д-ёйств^ай ВО ВДСЬ fl Чж( хотёти/ й 'еже д'ёати... miiorwwbamí чистбе бе3-/ 'еже, положено было вы, сице...егъ 'ест д^йств&лй вовас й хотЬти/ й д1*йствовати." (л. 220, 221).

Представления Смотрицкого о формальной правильности "славенского" языка проявились в оценке грамматических синонимов и омонимов, широко представленных в именном словоизменении. Формальная избыточность признавалась Смотрицким нормой "славенского" языка при условии дифференциации грамматических синонимов. Так, для существительных мужского рода были коди-| фицированы наряду со стандартными нестандартные флексии, по-

лучавшие фонетическую, словообразовательную или лексическую мотивацию:

Р. ед.: -А, -А // -6 ("Вса на/ нь, кончащдаса склонсша Círw имен а/ чистбе родителный 'единственный с^одити творлт на/ е, нежели на/ a: &kw, корень/ корене" л. 72 об.), - У ( "дли*"' л. 52 об.),

П. ед.: -fe// - "дом*"' л. 52 об.),

Д. ед.: -V, К> // -Ч, К> + -ОВИ, -6ВИ ("йзрААггбе 'единосложидл рАСтворАтнСА мощи... сьшЬ/ йли снови,' врдчю/ йли врдчеви" л. 50, 72),

И. мн.: (t) -И // -в ("РимлАне" л. 53 об.), -Ы + ОВв ("йзрАА1г6е 'единосложнАА рлстворлтиСА мощи... сны/ йли снове" л. 50), (t') -IS + -6 ("nÁcTupie/ йли пАСтыре" л. 63 об.), -&( "ходotaе" л. 65 об.), -IS + -6 + -SBS ( "именд/ 'единосложндА йзрлдн'бе, рдстворлемд выти Жвр^тдемт»... врдчее, врдче, или врдчеве" л. 72, 72 об.).

Формальная недостаточность подлежала устранению собственно грамматическим или орфографическим способом, имеющим греческий источник (использование букв О, w для различения форм ед. и мн. числа). Так, снятие омонимии по падежу, явленной у существительных мужского рода в ряду (t) В. мн. = Т. мн.(-Ы), [) достигалось посредством введения в грамматическую позицию Т.

мн. вариантной флексии -АЛШ: "Клевретдми й клевреты" (л. 43). Для устранения омонимии по числу и падежу, представленной у су-I ществительных мужского рода в ряду И. +В. для неодуш. ед.= Р.

мн. (нулевая флексия), Смотрицкий вводил в грамматическую позицию Р. мн. нестандартные флексии -и>£Ъ/' -вВЪ (для однослож-

ных слов) и -6Й (для многосложных слов с исходом основы на t') и/или использовал орфографические средства дифференциации форм - дублетные буквы и надстрочные знаки: "снт> // сынт> йли CblHWBT», врдчь // врлчъ йли врдчбвт», пастырь // пдстырбй йли пдстырь, пророкт» // прориясь" (л. 50 об., 72 об., 63 об., 47). Однако заданные Смотрицким ограничения в употреблении нестандартных вариантных формантов не позволи ему последовательно провести снятие омонимии в данном ряду: "клеврсть, вошгъ, ходотдй, л\равт, зной, крдг^м, любодей" (л. 43-69). Нерешенной в грамматике Смот-рицкого осталась проблема омонимии по числу и падежу у имен существительных мужского рода с исходом на мягкий согласный и шипящий, а также с исходом на -Ц, явленная в ряду Р. + В. для одуш. ед., = В. мн (-А): "пдстырл, млтежд, св-бдитслл, ход от да, ieptA, мрдви, змоа, крдгЪ/л, лювод'бл, Ьтцд // = 'отцы, й Ьтца" (л. 63 об. -69). Сложность дифференциации грамматических синонимов и непоследовательность устранения омонимов в грамматике Смотрицко-го определили дальнейшую перспективу рефлексии над "славенским" языком.

При издании грамматики Смотрицкого в Москве в 1648 г. справщики Михаил Рогов и Иван Наседка пытались скорректировать соотношение стандартных и нестандартных флексий и расширить зону снятия омонимии. Так, в грамматической позиции И. мн. стандартная флексия -И, представленная Смотрицким только у имен существительных мужского рода с исходом на твердый согласный, была распространена и на имена с исходом на мягкий согласный и шипящий за счет нестандартной флексии -6: (1619 г.) -16 + -6 ("пастыри йли пдстыр«"), -6 ( "ходотде"), -16 + -6 + -6В6 ("epAMii, врдчЕ, йли' врдчев«" ) -» (1648 г.) -16 + -И ("пдстыри йли пдстыри"), -И ("ходатаи"), -16 + -И + -6В6 ("врдч{£, врачи, йли врдчеве"). Московские книжники сняли омонимию по числу и падежу у имен мужского рода на мягкий согласный и шипящий, явленную в ряду Р. + В. для одуш. ед., = В. мн (-А), посредством замены в грамматической позиции В. мн. флексии -А на флексию -И, а у имен с основой на -Ц посредством выбора варианта с флек-

сией -Ы: (1619 г.) -А, (-Ы) ("плстырл", "Ьтцы, й ЬтцЛ") (1648 г.) -И(Ы) ("плстыри", '"отцы").

Федор Поликарпов, объясняя необходимость переиздания грамматики Смотрицкого, в черновом варианте предисловия утверждал , что "слдвенскт ндшт» д!дл£ктъ ... рдзширлется и рдзчи-щастся" (л. 7). Проявлением данной установки явилось расширение зоны грамматической синонимии либо посредством распространения нестандартных флексий на все лексические модели (флексия -6В6 в И. мн. у всех односложных имен: 1619 г., 1648 г. - "до'ми", "зное'У'знои" -> 1721 г. "доми, домов«", "зное, зноше"), либо снятием ограничений с нестандартных флексий (флексии и>ВЪ/-6ВЪ теряют прикрепленность к односложным именам в Р. мн. : 1619 г., 1648 г. "Клевреть", "ходо/дтдй" -> 1721 г. "Клсвретт. , Кл«вретовъ, ходдтдй, Х0ддта«вт."), либо объединением разных стандартных флексий, представленных в грамматиках 1619 г. и 1648 г. (флексии -А, -И в В. мн. м.: ->1619 г. "пдетырл", 1648 г. "пдетырн" -> 1721 г. "пдстырА, плстыри").

Лингвистическая рефлексия, зафиксированная грамматиками церковнославянского языка, реализовалась и в книжной справе, осуществлявшейся в Московской Руси.

Так, Московская Библия 1663 г., явившаяся результатом никоновской справы, была напечатана по Острожской Библии 1580 г. "неизменно", кроме орфографии и "гавственныхт» norp-feuieiiiñ". "Погрешения" на синтаксическом уровне "порождали" конструкции, нарушавшие грамматическую семантику церковнославянского языка. Так, никоновские справщики, следуя рекомендациям грамматики 1648 г., которая совпадала в данном пункте с грамматикой 1619 г., заменяли конструкции с относительными местоимениями, согласованными с определяемым словом в роде, числе и падеже, на конструкции с относительными местоимениями, падеж доторых зависел от модели управления глагола: пс. 88:50 "гдбсуть млСти твоа древнАд "ги, "йже кладлла двду в-ъмсти1г6 твоей" —> "гдЪ сУть мл тн твоа дрсв1ПА ni, нлшже клалса двду во HCThirt твоей". Морфологические "погрешения" являли омонимичные формы. Так, в грамматической позиции В. мн. у имен муж-

ского рода с исходом на мягкий согласный справщики заменяли флексию -А флексией -И (флексией -Ы с исходом на-ц), чтобы снять омонимию (t') Р. + В. для одуш. ед. = В. мн.: пс. 67:15 "црл" -> "цдри'!, пс. 117:9 "нд кнза" -> "на кнзн", пс. 50:21 "телцл" -» "телцы").

Определивший собой новый этап книжной справы библейский ' перевод, выполненный Епифанием Славинецким, привел к усилению грецизации синтаксиса, что проявилось, например, в жестком соответствии греческих и славянских инфинитивных конструкций. Разрешая проблему формальной недостаточности, Слави-нецкий расширил зону снятия омонимии, устранив в грамматической позиции Р. мн. м. нулевую флексию и закрепив в качестве нормы только флексии -\»ЁЪ/ -6ВЪ: Мф. 6:2 "55 челов-бкигаъ", Мф. 16:21 "W nptCBVTepwKT», й Apapicen», й пислиннншвъ".

Продолжая традиции книжной справы XVII века, петровские книжники вводили синтаксические грецизмы и снимали грамматическую омонимию. Так, в грамматической позиции Р. мн. м. справщики заменяли нулевую флексию флексиями -шВЪ/' -6ВЪ, а в грамматической позиции Т. мн. м. флексию -Ы флексией -АЛШ: Б. 1:25 "гдд*ъ" "r<^WBT>", Б. 1:26 "скоты, гады" "скотами, гадами".

Проведенное исследование позволило заключить, что характерная для "греко-славянского" мира рефлексия над церковнославянским языком, носившая формальный, конвергентный, корректирующий характер, реализовалась в "зоне средств выражения"-, правильность "славенского" языка достигалась Смотрицким и московскими книжниками посредством дифференциации грамматических синонимов и устранения грамматических омонимов. Взгляд на греческий язык как на источник правильности мотивировал формально-семантическую трансляцию греческого языка в "славенский".

В третьей главе "Общий" славянский литературный язык в конфессиональной культуре (Slavia Latina): проблема правильности и понятности языка" представлено исследование лингвистической рефлексии, мотивированной концепцией христианского универсализма". рефлексии над церковнославянским языком как "общим" славянским литургическим и литературным языком.

Явленная в "латино-славянском" мире рефлексия над церковнославянским языком, направленная на поддержание его правильности и понятности, получила выражение в трактатах Юрия Крижанича - "Ое]дсньен]с вйводно о пмсм1; Словенском" 1661 гг. (далее - Об.) и "Грдмдтичко изкдзд^е ое риском^знкУ' 1666 г. (далее - ГИ).

Предметом размышлений Крижанича являлся церковнославянский язык (русского извода), понимаемый им как "общий" литургический и литературный славянский язык: "наш кньижниь _]език" (Об.III), "}(ЗНК наш с€ь, коьим ми кньиги пишем и вожьие слежки от-

прлвльд]ем" (ГИ, I). Исходя из идеи идентификации славянских локальных языков как вариантов одного славянского языка, Крижа-нич считал необходимым называть "общий" славянский литературный язык "рУским", а не "словинским" (сло/двенским): "сеь jeзнк коьим кньиги пишем... Р&киь Кньижниь" (ГИ, II). Генетическое главенство "руского" языка, т.е. рассмотрение его в качестве источника славянских языков не требовало, по мнению Крижанича, доказательств, поскольку являлось фактом классического исторического знания: "ндистдр^е, и остдлним всим зачално ^ст льФдство и jмe Р^ско: и се ^дино ддвниьим Гречским и Римским писдтельем ^ст кило познано" (ГИ, I). Генетическая значимость "руского" языка поддерживалась его функциональной значимостью, поскольку автохтонная авторитетная государственная власть в Московской Руси определяла ситуацию, при которой все государственные дела оформлялись на "своем" языке: "домдшньим jeзикoм вивд]Ут отпрдвльднд" (ГИ, IV). Исторически мотивированное генетическое и функциональное превосходство "руского" языка поддерживалось, по мнению Крижанича, собственно лингвистическими характеристиками, указывающими на близость именно "руского" разговорного языка к общему славянскому литературному языку: "сеь кньижниь jcзик вного подовниьи jecт днешньеь Р&коь овщинноь, неже ^еьнив^д Сло-вммскоь отмнне" (ГИ, И). Предустановленное функционально-генетическое "достоинство" "руского" языка предполагало приобретение формально-семантического "достоинства" посредством проведения филологической "обработки": "Наеден jязнк нев'Ьдше

изкони в"бкд, и тутже нд своем почятк1; совершен. J николиже нспо-

г г г г г г г

стднет jh3«k сеь сличен, строен, и кт> рАзумному коему nncanjy и го-BOpcHjy пригоден, доколигод не истяжитсе" (Об, 1). Соответственно, свою задачу Крижанич видел лишь в том, чтобы способствовать "изпрдвльен^, изтеждн^, и совершен^ J63hka", ибо только "изпрдвльен^ je^nKa" ведет "ко й'рдзй'лгльен^ ведких влдгогов^ннх отечеких Д$м, и д$ши спаса^щ совитов" (ГИ, V). "Грдмдтично рд-AHHje" Крижанича заключалось в критике "руского" языка и сопоставлении его с другими славянскими языками, прежде всего с хорватским и польским, которые, по мнению Крижанича, являли полюсные пути развития: хорватский язык сохранял "cTapoje 3a4aah0jt и mhctoje изрикдн)е", а в польском языке, наоборот, "половина ричеь Jecv от иних рдзнитих Je3HK0B примишенд"(ГИ, III). Лингвистическая рефлексия Крижанича, зафиксированная в развернутых комментариях (в рубрике "окличе^е"), актуализировала проблему влияния греческого языка на книжный "руский" язык, а также проблему формально-семантической и формальной избыточности ("по изентк^") и недостаточности ("неизрдзЗмни") книжного "руского" языка.

Поскольку книжный "руский" язык возник как "прёводничскиь", т.е. в результате перевода греческих богослужебных книг, основную причину его "непригодности" к "разумному" использованию Крижанич видел в формально-семантической грецизации: "Греки... вес состав и оклич^ нашего j€3hka по 0K30pV на своь j63hk изо дна изврдтили и претворили" (ГИ, IV). Устраняя "окез,/лнство по окзор^ нд гречекиь je3Hic", Крижанич в первую очередь проводил замены синтаксических грецизмов:

-конструкции с относительными местоимениями с полным согласованием -> конструкции с относительными местоимениями с неполным согласованием:" Ä tf Греков н вь прёгикех здносно }ме всегдд се 3ra^ajet сь прошестним. Д. V нас и Я Лдтинцев токмо вь чйсл^, и вь племен^, сь прошестним Jmchom, а вь прёгик^ сь послид^^ще^ рнчино^ морд|ет кит згодно ",

-конструкции с субстантивированными прилагательными в форме ср. мн. -> конструкции с субстантивированными прилагательными в форме ср. ед.: "...во вножннном чйслЪ" ^ Греков вного крдт стоьит, л ^ нас ни отньФдже нестлнет приднвно }ме вь Овст^ного мисто",

-конструкции с причастиями в полупредикативной и предикативной функциях глагольно-личные конструкции: "Греки на извит г$сто Уживд^т Л/1едоль£н]е и мало да не ведкд четвертд рич ^ ньих ^ст Медолье^е. Потом^ж и наши предки во вногих, непристфних мнетех, кладет Медолье^е. Н-Ьст вь смерти, поминд|дь теве. -» Нист того вь смерти, иже вн те поминал",

-инфинитивные конструкции ("еже+инфинитив") глагольно-личные конструкции: "когда се зндмен^ет причннд, дльАрдди ко|е се что чинит, Греки кладет Неокончдлник прост, сь привержком ть". Нам пак вь сицевих мистех прдво стоьит... спо^д ДА. Придошд, еже слишдти слово Е«к]е. Придоше, да вих^ слишали Еож^ слово" (163, 173).

С позиции Крижанича, как носителя хорватского языка, самодостаточная формально-семантическая основа книжного "руского" языка требовала незначительных исправлений, поскольку объем реализации и состав членов основных грамматических категорий совпадал в книжном "руском" и в хорватском языках. Так, грамматическая категория одушевленности // неодушевленности реализовалась в книжном "руском" языке только у имен мужского рода в В. ед., тогда как в некнижном "руском" языке происходило недопустимое, с точки зрения Крижанича, расширение объема реализации за счет В. мн.. Данная формально-семантическая избыточность трактовалась Крижаничем как попытка снять омонимию И. мн. = В. мн.: "А Р^дни и Лехи творет крозник вножинниь на I и не моп/т различит крознйкА от .¿меннйкд: и вного крдт ьим постает неровно рАЗЙии^е: и по н?же никогда морл^т ^жйвдт _]зкерникд вьмн-сто крозникл" (11).

В свою очередь, грамматическая категория лица в книжном "руском" языке охватывала весь состав спрягаемых форм, тогда как в некнижном "руском" языке вне действия данной категории ока-

зывались формы прошедшего времени изъявительного наклонения и формы сослагательного наклонения, т.е. имела место формально-семантическая недостаточность: "опъ'шща^е рсчини и вь

'общем Риском jeзмкs' негож*" чинит весидй', аво вь лшсто нь^е всзди не-потривно изрикл^т нмеимикн, /л, ти, он...Р^]дни везди велет БИ, Лл ви Ти

ви >\дл, Он ви ^дл, Ми би ,]л\али, Ви кивали, Они бирали. А ХсрВДТИ вь ПЕрВНХ особах НЕПрШИННО ведет ЕИХ и БИОМО, а вь осталних изрикд,]Ут дво|ако, Ви висте _]л\али, или Ви ви _]л\длн, Они бих^ >\длн или Они би >\лли" (78.; 161). В книжном "руском" языке определенную формально-семантическую избыточность являла грамматическая категория числа, реализовавшая оппозицию "единственное число // двойственное число / множественное число". С точки зрения Крижанича, в родном языке которого была представлена оппозиция "единственное число // множественное число", формы двойственного числа следовало либо устранить, либо стилистически маркировать: "Двоьично число никдков^ежс користи, ннт липоти ^зик^ непрнЕлвль<^ет: него лише чинит сметете, и вного неЬ'доб^. Гречски пн-

САТЕЛЬИ МАЛО ГО УжиВА]Ут, оприч мужи НАИПАЧЕ ВЬ НИСЕННИХ СИЛА-

ддньих" (123).

По мнению Крижанича, исходную правильность и понятность книжного "руского" языка затмевали "несовершенные" средства выражения, порождавшие формальную избыточность и формальную недостаточность. Для достижения формальной "прозрачности" книжного "руского" языка следовало устранить и грамматические синонимы, и грамматические омонимы, наиболее широко представленные в именном словоизменении. Так, например, у существительных мужского рода в формально нагруженных позициях Р. ед., Д. ед, П. ед., И. мн. Крижанич снимал все нестандартные флексии, давая объяснения своим решениям:

Р. ед.: -А. , -(>, -А ("^зкЕрник сеь изходит на А, а не^нако.

Ядтож обличдь: калине... дол\й"... Право рЕци: калина...дома" 7),

П. ед..: Л/ -И + ("При Ерд-гЬ, При Крдль-Ь" 4),

Д. ед.: -У, -ОВИ / '-6ВИ -V ("Ов прЁгив >\<0ет дви кончинн:

НА V, А Др^г^ НА ОВИ ИЛИ НА 6ВИ... СИН^, СИНОВН, ВрАЧ*", врдЧЕБИ...

Али Хервдти николиж неЛкивл^т то]е кончин» на ВИ: и за кметск^ $ почитает" 9, 10),

И. мн. м.: -И, -0ве/ -еве, -Щ -6 -И ("А по изейтк*1, и по

г Г Г ^ Г г

прнпростом ИЗрОК«, дво]ССКЛАДНН ,]МенКИКИ прСМИНЬ а]аТСе на ОВ6 и на вВ6: Оинове, врдчеве... А,]нфе кончини, на № и на внесут зголд екдзни и мерзки, Пдст^е. А 1ошще горе Овидителе... Право се велит Пдстйри, Свидительи" 10-11).

Формальная недостаточность, по мнению Крижанича, подлежала устранению только грамматическим способом, поскольку орфографический способ воспринимался как результат влияния греческого языка", "...устдвишд правило, да в*ь^дкничних пддежЕх пишете« е да о, а во множинннх в да №.... и то в^дше йзлншнд печдл. Авов-Ьм у Греков очивистд jecт потр^вд и прйчинд... различно во ,]ест провлечен]е глдед, оно крлтко, ово долго" (Об, 12). В соответствии с этим, например, снятие омонимии по числу и падежу в ряду И. + В. для не-одуш. ед. = Р. мн. осуществлялось только посредством флексий ОВ/'-бВ : "Бед г]менд первого и второго прётворд, липо н прдвилно се творет нд ОВ, и нд 6В: Оинов, Врдчев" (13). Используя грамматический способ различения омонимов, Крижанич тщательно выбирал подходящие форманты, оценивая их генетические и структурные характеристики. Так, снятие омонимии по падежу И. мн. =В. мн. = Т. мн. (с позиции хорватского языка -Ы, -И /\/) у имен мужского рода с твердой основой происходило за счет выбора в грамматической позиции Т. мн. флексии -МИ, поддержанной хорватским языком и противопоставленной флексии -АМИ как "полонизму", а также за счет возможного употребления в грамматической позиции В. мн. флексии - 6, транслируемой из хорватского языка: Т. мн. -МИ ("Ового прёгивд кончина jecт МИ: со Ердтми, со Крдльми" 15), В. мн. -6 ("Оеь прегив по Хервдтску изходит нд в... 3 сице липо се рлз-л^члет крозннк от jмeннйкд"ll). Равным образом, Крижанич предлагал использовать флексию -6 и у имен мужского рода с основой на мягкий согласный, шипящий и -Ц для устранения "пересекающегося" омонимичного ряда Р. + В. для одуш. ед. = В. мн.: -А -у -И или -в ("мерзко и бледно се чтет вь никоих мистех постдвльено

ЛА, или Л: цдр]л. Все попрлви сице, цари, цдре" 12). Однако такая рекомендация носила исключительный характер, поскольку Крижанич использовал формы хорватского языка только при невозможности достичь правильности и понятности средствами "руского" язы-ка:"негодитсе писдтел^ слйдит Хервдтского окончдн]л к^д^щ оно ддлеко отмннно от Руского докрого но йкйвдт jecт руского оеичного 0к0нчан]а дко нек^дет скдзно"(147).

Крижанич последовательно проводил критику "руского" языка в контексте межъязыковых сопоставлений, контрастно демонстрируя "порчу" "руского" языка реальным влиянием польского языка и "разумность" возможного влияния хорватского языка:

Т. мн., П. мн.: -АМИ, -АХ ("Нймци и Жидовн ^с^т ^ Ле'хов наш ^зик мерзко сказилн, а Билор^с]дни сй¥ того скдже^д вного злвзели: и на сем мист^ чинст нестерпен прёврдт, jeжe ов прёгик творет на АМИ, а ПрИДИВНИК на АХ: БрАТАМИ, КрАЛЬАМИ... При БрАТАХ, КрАЛЬАХ — ТОЖ чи-

нет и вь ,]них претворех: Речдми, Аетдми" 16),

В. мн.: -в (Оеь прегив по Хервдтску изходнт на 6... 3 сице липо се различает крозник от^еннйкд. А Р^с]днн и Лехи творет сеь прёгив на I и не могут различит крознйкд от^еннйкд" 11).

Осуществленное Крижаничем "грАмдтично рддин]е" было направлено на активную реализацию в библейских текстах, язык которых, по его мнению, был далек от совершенства: "До сих ко вримен во светом в№к)ем писмЪ? и всдких преводех наших, кь никоьих мистех вного jecт ричеь, а мало рдз^мд" (ГИ,У). Стремление непосредственно скоординировать систему предложенных норм книжного "руского" языка и императивные конфессиональные тексты обусловило своеобразную "книжную справу", представленную в грамматике. Подвергшиеся исправлению фрагменты библейских текстов, вероятно, были взяты Крижаничем из Острожской Библии, которую Крижанич упоминал в своих сочинениях: "БНклорусци при тискоканьи Би-клиьи...много прсм*Ъньен]е учинишя" (Об, 3-4).

В процессе проведенной Крижаничем книжной справы, как и в процессе собственно "грамматической работы", элиминации подвергались грецизмы и "свои" языковые элементы, порождавшие

формально-семантическую и формальную избыточность и недостаточность.

Сферу основных претензий Крижанича к библейским текстам определяли синтаксические конструкции, обусловленные влиянием греческого языка:

-конструкции с относительными местоимениями с полным согласованием -» конструкции с относительными местоимениями с неполным согласованием:" пс. 77:11 "Злвишд ч^дес его, и'хже Jabh им" (ОБ: "здвышд клгод'ЬанУн 'его йчюдесъ 'его, йх"ьже йви имъ") "Ч^дес :^же ьнм JecT Jabha",

-конструкции с субстантивированными прилагательными в форме ср. мн. -> конструкции с субстантивированными прилагательными в форме ср. ед.: пс. 8:7 "Вс<х покорил есн под нозЬ его" (ОБ: "в'са покорйлъ'еси по^ноз'Ь'его") -» "Все Jecn ^покорил под Jero ноги",

-причастные конструкции -> глагольно-личные конструкции: пс. 7:11 "От Бога спаса^щаго npABHjA се'рцем" (ОБ: "СЗвд спсдющдго прдвыл срАцемъ" -> "От Бога, иже спасает прдвих сер-цем,"

-инфинитивные конструкции -> глагольно-личные конструкции: пс. 33:17 "Лице господине нд твор<ыц]д злaJa, еже потре-вити от земльд пдл\]дт ьих" (ОБ:"лйце же гне нд творащда злдд, еже потревити землл памать ихт.") -» "Лице пдк господнье нд творёщих зло, дд потривит от зелгли пдмет ьи'х" (163, 173, 182).

Формально-семантическую избыточность в библейских текстах являли формы двойственного числа, необходимость устранения которых Крижанич демонстрировал на материале имен существительных со значением парности, составляющих мотивационную базу двойственного числа: пс. 7:4 "Вь pfcW mocJS"' (ОБ:"кт» pfcVrt? моею") -> "Вь р^ках моьих", пс. 23:4 "Не повинен р^кдмд" (ОБ:"не повинен рЛдмд") "Не повинен р&дми" (123).

Формальная избыточность, представленная в библейских текстах, проявлялась в употреблении наряду со стандартными нестандартных языковых элементов, подлежащих устранению:

г , ЗС. НАЦИОНАЛЬНАЯ

t библиотека

j С.Петербург

I 09 100 »«т *

И. мн. -И, -ОВв/вЕв, -Щ -е -И ПС. Ю3:11 "звнр,]«" (ОБ:"«лИ;р'к") -У'звири", пс. 26:12 "свидитме" (ОБ^Чв-бд-Ётеле") -» "свидйт£льи", ПС. 4:3 "Оинове" (ОБ: "<>нве") "Сини" (10).

Особое внимание Крижанич уделял снятию формальной недостаточности, особенно тем случаям, которые позволяли использовать средства хорватского языка: Р. + В. для одуш. ед. = В. мн.: -А -> -И иди -6 пс. 67:15 "ц^д" (ОБ:"црА") ->• "цдри или цдре", пс. 117:9 "нд кнгазга" (ОБ: "на кнза") "на кнези или на кнезе", пс. 50:21 "тслца" (ОБ:" телцл") "тслци или телцс" (12).

Проведенное исследование позволило заключить, что предметом рефлексии Крижанича был церковнославянский язык (русского извода) - Р^скиь Киьижниь ,]£знк, который он исправлял с целью поддержания правильности и понятности. Лингвистическая рефлексия Крижанича, маркирующая лингвистическую рефлексию "латино-славянского" мира, носила формально-семантический, конвергентный, корректирующий характер и реализовалась в "зоне грамматических категорий и средств выражения"', правильность и понятность книжного "руского" языка достигались посредством устранения грамматической синонимии и омонимии, а также выбором грамматической семантики, общей для "руского" и хорватского языков. Идея формально-семантической самодостаточности книжного "руского" языка мотивировала снятие формально-семантической грецизации. Полученные результаты позволяют отказаться от традиционного мнения, согласно которому Крижанич "создал искусственный общеславянский язык", а его грамматика была "грамматикой придуманного языка".

В четвертой главе "Общий" славянский литературный язык в секулярной культуре: проблема понятности языка" представлено исследование лингвистической рефлексии, мотивированной концепцией этнического универсализма: рефлексии над церковнославянским и национальными славянскими литературными языками в целях создания нового "общего " славянского литературного языка.

Этнически мотивированная лингвистическая рефлексия, актуализировавшая идею нового "общего" славянского литературного языка, понятного всем славянам, получила наиболее последовательную реализацию в грамматическом труде Матии Маяра "Уза^емш правоте слав]анси то ]е: Ша]етпа 81оутса аН ткгийса 81ау)'ашка" 1865 г. (далее -УП), в котором была предложена модель "взаимнославянского" языка. Последовательно развивая мысль о "всеславянской" языковой реализации, Маяр призывал славянских писателей "писать взаимно": "Ивай (^етпо je ргерокгпо, ргекопвйю 1 пеоЬЬоёпо роНёЬпо" (7). Отвечая на вопрос "что значит писать взаимно", Маяр объяснял, что писать "взаимно" значит писать на современных славянских литературных языках так, чтобы они постепенно сближались и уподоблялись друг другу для облегчения славянской коммуникации: "Р1заН ищетпо ее ргаук V <1о8а(1а.)ш11кхугёеутЪ jezikih ра 1ако, da ее ош ро та1и ЬН2:а]и 1 те<1 веЬо] роёоЬпб^ prihadjaju...na ШНко, da кгугёеуеп 81ау)ап га рой-ёЬи гагигш уэаки uzajemno 8р1запи Братки

кпдеи" (5).

Возможность формально-семантического сближения и уподобления славянских литературных языков была, по мнению Маяра, мотивирована историей славян, имевших в истоке единый церковнославянский (старославянский) язык, а также поддерживалась современным функциональным равенством сложившихся национальных славянских литературных языков: "81ау|аш1а jezik ее <ДёН па jezik йагс^а^апБИ [ па sadajnu 51ау)ап§бти" (1). Свою собственную лингвистическую задачу Маяр видел лишь в том, чтобы создать механизм, облегчавший формально-семантическое сближение и уподобление языков. В этой связи основной проблемой для Маяра стала проблема снятия формально-семантической и формальной дистанции между славянскими литературными языками. Поскольку исторически мотивированным "общим" славянским литературным языком был церковнославянский (старославянский), Маяр избрал его в качестве формально-семантического и формального образца, по которому "сверялись" показатели национальных литературных языков -русского, сербохорватского, чешского и польского.

Формально-семантическую основу "взаимнославянского" языка Маяр создавал, ориентируясь на объем реализации и состав членов грамматических категорий церковнославянского языка. Так, грамматическая категория числа получала реализацию в трехчлен- ' ной оппозиции "единственное число // двойственное число / множественное число" по образцу церковнославянского языка, несмотря на то, что в избранных Маяром славянских языках, в отличие от его родного словенского языка, сохранились лишь отдельные формы двойственного числа: "Cislo je trojno: jednotnik, mnoznik, dvojnik. >. Staroslavjangíina ima ves dvojnik... RuSíina ... ima dvojnik naj rédCajííe, samo pri statnih i samo po ¿islih два, оба... SerbSCina ima dvojnik samo pri statnih... dvojnikove koncovke preCesto mésto mnoánikovih. CeSCina sadajna ima vse pade dvojnikove samo pri nekterih statnih: ruka, noha, oko, ucho, koleno, ostala statna, pridavna i zaimena imaju navadno samo dva pada dvojnikova 3 i 7. PoljSCina sadajna upotrebuje dvojnik i to jeSCe dosta 6esto..." (86-87). Равным образом, по образцу церковнославянского языка грамматическая категория лица получила реализацию во всех спрягаемых формах, хотя в русском языке вне действия данной категории были формы прошедшего времени изъявительного наклонения и формы сослагательного наклонения: старославянский язык: хвллил'ь(и) еыхт», вы, вы, выхо/иъ, выстс, выша / русский язык: хвалилъ(и) бы / сербохорватский язык: хвалил (и) бих, би, би, бисмо, бисте, би / чешский язык: chvalil (i) bych, bys, by, bychom , byste, by / польский язык: chwalil(i) bym, byá, by, byámy , byscie, by -» "взаимнославянский" язык: хвал1л(1) 6ix, 6i, 6i, 6ícmo, бюте, 6i." (203-204).

При невозможности скоординировать грамматическую семантику церковнославянского (старославянского) языка и национальных славянских литературных языков Маяр выявлял фор- ■ t мально-семантическую общность самих национальных языков. Так, полагая, что в церковнославянском (старославянском) языке не было оппозиции по признаку одушевленности // неодушев- а

ленности, Маяр выбрал минимальный объем реализации данной категории, нейтрализовавший различия славянских языков: нормой "взаимнославянского" языка явилась реализация одушевлен-

ности // неодушевленности только у имен мужского рода в грамматической позиции В. ед.. Увеличение объема реализации данной категории за счет грамматических позиций Р. ед., Д.-П. ед., И. мн. в чешском языке, В. мн. в русском языке, а также реализация грамматической категории лица в польском языке были недопустимы во "взаимнославянском" языке, поскольку это вело к формально-семантической избыточности: "Statna muzska zivotna délaju v vséh nareójih pad 4. jednotni jednak drugomu...ne2ivotna jednak pervomu... Ruskopoljsko stavljane pada 2 mésto 4 se sovsém protivi znaöaju i duhu jezika slavjanskoga "(110).

Формальное поле "взаимнославянского" языка составляли форманты, заданные церковнославянским (старославянским) языком, т.е. общие стандартные флексии, поддержанные языковой традицией: "one, koje su obiöne vsemu slayjanskomu narodu ali veßjej njegovoj strané" (12).

Соответственно, не получали доступа во "взаимно-славянский" язык общие и локальные нестандартные форманты, порождающие формальную избыточность. Так, проводя отбор форм имен существительных мужского рода, Маяр не допускал общие нестандартные флексии, восходившие к праславянскому склонению на *и, которые, однако, он разделял на два формальных класса:

"Staroslavjanäöina ima samo nékteri par statnih mitéskih... kterih Ъ 1 pada stoji mésto izvirnoga 0\f... сьнгк, -oy, -oí(, -ъ, -оу, -оу, -омь... Koliko zabégaá v jednotnik na oy, rédCeje, toliko piSeS pravilnéje" (94, 96),

"Staroslavjanäöina ima od prirastkove sklanja v jednotniku samo pad 3, mnoínik pa ves рдвови... рдковс, рдвовт», рдковомт», рдковы, рдвов^'ь, рдковы" ...Delaj piSuö uzajemno pad 2 mnozni v obce s prirastkom, vse ostale pade bez prirastka (pad 3 jeden, na У, pad 1 mn. na I" (96-97):

P. ед.: старославянский язык: -A, - OY/ русский язык: -А, -У/ сербский язык: -А/ чешский язык: -А, -U/ польский язык: A, -U -» "взаимнославянский" язык: -А,

П. ед.: старославянский язык: --fe, -OY/ русский язык: Hb-, -У / сербский язык: -У/ чешский язык: -Ё, -{/,(-OVI) / польский язык: -IE, -U "взаимнославянский" язык: - 'Ь,

Д. ед.: старославянский язык: -0Y, -ОБИ/ русский язык: -У / сербский язык: -У / чешский язык: -U, -О VI / польский язык: -U, -OW1 -> "взаимнославянский" язык: -У,

И. мн.: старославянский язык: -И, -OBG / русский язык: -Ы, (-А) / хорватский язык: -И / чешский язык: -I, -OVE, -Y / польский язык: -I, -OWIE, -Y -> "взаимнославянский" язык: 1.

При отсутствии общего форманта Маяр рекомендовал употреблять на правах равных вариантов локальные стандартные форманты, что мотивировало определенную грамматическую синонимию: "spisovatelj si moze svobodno izmed nju izbrati onu, koja se njegovomu nare6ju bolje priieze ali obe"(110):

В. мн.: старославянский язык: -Ы, -ОВЫ / русский язык: -Ы, -ОВЪ / хорватский язык: -Е / чешский язык: -Y / польский язык: -Y, ÓW -> "взаимнославянский" язык: I, -Е,

Т. мн.: старославянский язык: -Ы, -ОВЫ / русский язык: -АМИ / хорватский язык: -И / чешский язык: -Y, -AMI / польский язык: -AMI -» "взаимнославянский" язык: -I, -АМИ,

П. мн.: старославянский язык: -'ЬХЪ / русский язык: -АХЪ / хорватский язык -ИХ / чешский язык: -ЕСН / польский язык: -АСН -> "взаимнославянский" язык: -IX, -АХ (88-89).

Проведенное исследование позволило заключить, что лингвистическая рефлексия, направленная на создание нового понятного "общего" славянского литературного языка, носила семантический, конвергентный, креативный характер и реализовалась в "зоне грамматических категорий и средств выражения": понятность "взаимнославянского" языка достигалась Маяром посредством выбора грамматической семантики и средств выражения, общих для языков, в рамках которых мыслился моделируемый язык.

В пятой главе " Славянская лингвистическая рефлексия: культурно-языковое реплицирование во времени и пространстве" представлено исследование лингвистической рефлексии как составляющей процесса культурно-языкового реплицирования, т.е. процесса активного реагирования лингвистических личностей на рефлексивные опыты друг друга. Рассмотрение лингвистической рефлексии в рам-

ках процесса культурно-языкового реплицирования мотивировано тем, что "гуманитарная мысль рождается как мысль о чужих мыслях....за которыми стоят проявляющие себя... люди" (Бахтин). В зависимости от исторических условий, позволяющих или не позволяющих "встретиться" разным лингвистическим воззрениям во времени и пространстве, можно говорить о реальном и потенциальном культурно-языковом реплицировании. Лингвистический рефлексивный опыт, представленный как культурно-языковая реплика, требует исследования в диалогизованном контексте, задающем ретроспективу и перспективу мыслей о языке: мотивирующий рефлексивный опыт < данный рефлексивный опыт < мотивированный рефлексивный опыт. Подобную "цепочку" культурно-языкового реплицирования составили грамматики Смотрицкого, Крижанича и Маяра, что позволило выявить сходства и различия лингвистической рефлексии в конфессиональной и секулярной культуре.

В пространстве конфессиональной культуры, в рамках рефлексии над церковнославянским языком, грамматический трактат Крижанича явился реальной культурно-языковой репликой на грамматику Смотрицкого. Смотрицкий, опровергая утверждение Скарги, что "у славенского языка нет правил и грамматики", составил "ГрдмллдтУки Оллксмскиа прлвнлное Синтагма", доказывая рациональность структуры "славенского" языка и возможность составления правил, подобных правилам греческого и латинского языков: как греческая и латинская грамматики служат "к^ понлтю газыкд чистости", так и грамматика "олавенскаа 'в свош'ь газыц^ Олавснском'ъ о^чинити лложсгь" (ГС, л. 2). Соглашаясь признать лингвистическое усердие Смотрицкого, Крижанич отрицал концептуальные основы его грамматики, определявшей правильность "славенского" языка по подобию классических языков, и настаивал на независимой правильности "славенского" - книжного "руского" языка, мотивированной его понятностью: "Мелетиь Смотритскнь дльдрлди своего трЪ'дольЛ^д, и дльа печалности, ко^ _)£ст носил про 'общен^' полз^, пишъЦ ГрлмлтикЪ', д0ст0]€н ^с*г пдллети и вноги]е Хвлл": н вмл бн доспил вещи ндрод^ пособниц, дави сс небил соблазнил по обзор^ на ГрЕЧСКН}Е ПрЕВОДИ.' и даби

НСЕНЛ ЛАХОТНЛ НАШЕГО ^ЗИКД НА ГрЕЧСКН]е И НА ЛаТННСК^е ЙОрИ ПреТВАр_1АТ. БСДКИЬ ВО jeЗИKJMЛJeT CBOJA ВЛАСТНТД ПрАВИЛА, рАЗНИТД ОТ\}нИ)(: И НЕМОЖЕТСЕ поо"ОГО jEЗHKA йорсх НЛНТН правнлех ИЗПрАВЛЬАТ. овн ъ'во ВСи/е ПрИЧИНИ jA ВНОГОКрАТ рАЗМИШЛЬдрАц И ПрОС^ДЖА^Щ, _]Ъ/КЕ ДАВНН]Е ОТ ДВАДЕСЕТИ ЛИТ, НАЧАЛ ^СЕМ Д^МАТ И тр^ДИТСЕ ВЬ jEЗИKA НЗПрАВЛЬбН]*'" (ГИ, IV - V).

Поскольку основу претензий Крижанича к Смотрицкому определяла ориентация норм церковнославянского языка на греческий, существенные "исправления" пришлись на синтаксическую сферу. Так, для выражения целевых значений Смотрицкий предложил как норму конструкцию "Еже+инфинитив", которая лишь иногда могла заменяться конструкцией с независимым инфинитивом или глагол ьно-личной конструкцией "дд+конъюнктив". Крижанич подверг критике предложенную вариативность средств выражения и рекомендовал конструкции "да+коныонкгив" и "дл+индикатив":

Грамматика Смотрицкого 1619г. Грамматика Крижанича 1666 г.

"Многажды Неопред'Ьленый полд-ГАЕ^СЛ ВМ'ЁСТи* ПонШИТеЛНАПУ, приемт» Оо^зт., 'еже, или/ во еже: ЙКи>, ЛицЕЖЕ Г'дНЕ НДТВОрАЩЫА ЗЛАА, ЕЖЕ ПОТрЕКНТИ ШЗЕМЛА ПАМАТЬ НХТ» .... ИнОГДДЖЕ И рАрбШДЕТСА в ГГочи-НИТЕЛ^1: ЙКИ>, ДЕрЖДхУ ЕГШ 'ЕЖЕ НЕ иГГИТИ и'нИХ'Ь,: ГрЕЧЕСКОЛ\У ВО СИЦЕ сУщУ катеъхоу атоу таи цг) тсорЕоеаЭгаг ¿171? а6тигу ...Мы пре-водимъ, ДЕрЖАХ^ 'ЕГ№ ДА НЕВЫ ШшЕЛЪ НбСТЬ ШБАЧе ШрИЦАТЕЛНО К ГСЁКОИ* М'ЕСТЕХ'Ь СОХРАНЕНО 'ЕЖЕ„( &БИД& 'блтдрь твой Гди/ 'еже о^слышати мн глдсь хвалы твоеа"(ГС, л. 220) "...КОГДА СЕ ЗНАМЕНУЕТ ПрНЧИНА... Греки кладет Неокомчдлник прост, сь привержком iV (того)... Нам ПАК ВЬ СИЦЕВНХ МНСТЕХ ПрАВО стоьит cnojcujA ДА. Лице господнье НА ТВ0рА(Ц|А 3AAjA: ЕЖЕ ПОтрЕВИТИ от земльд nAMjAT ьих- Реци, Лице пак господнье на творещих зло". да потривит от земльи помет ьих-0н (Омотрщкиь) же во докро велит: jeжE гди У Греков стоьит Неокончдлник jEAHH, TAMO У нас лнплье стоьит Дд. J держдх^ его: еже не отити от ньих- Реци, J держдхУ j'ero: да невн отишел от "ьнх: Невимо пдк, здчто Омотрнцкнь. вь г Í л _ енцевих мистех велит привдвльдт Jeжe: и говорит,вже Услишдти ми глас" (ГИ, 182-183).

Диагностической зоной, релевантной для выявления различий лингвистических установок Смотрицкого и Крижанича, явилась и "зона средств выражения", задававшая проблему формальной избыточности церковнославянского языка: идея правильности языка, которой придерживался Смотрицкий, требовала сложной языковой структуры и, следовательно, сохранения и дифференциации грамматических синонимов, тогда как идея правильности и понятности языка, предложенная Крижаничем, наоборот, предполагала простоту языковой структуры и, следовательно, снятие грамматических синонимов. Так, например, у имен существительных мужского рода в максимально нагруженной грамматической позиции И. мн. Смотрицкий кодифицировал стандартную и нестандартные флексии, а Крижанич признал правильной только стандартную флексию:

Грамматика Смотрицкого 1619 г. Грамматика Крижанича 1666 г.

И. мн.: (0 -И // -6 "Римлане", Ы + 0В6 "ЙЗрААГГЁе 'едииосложнаа рАСТВОрАТИСА МОЩИ... СНЫ МАИ снобе", (1') -16 + -6 "пдстырк или плстыре", -6 "ходотае", -16 + -6 + -6В6 "имена/ 'единосложнаа ЙЗрАД1ГЬе, рАСТВОрАЕМА ВЫТИ и'Вр^ТАЕМЪ... ВрАЧСЕ, ВрАЧЕ, ИЛИ врачеве" (ГС, л.50 - 72 об.). И. мн. м.: -И, -СВ6/-6В6, -16, -6 -> -И "А по извиткУ, и по при-простом изрок^, дво^складни Ценники прЕминьд^тсе на 066 и на 6В6... ОиНОВЕ... ВрАЧЕВЕ... А ,]нн|е КОНЧИКИ, НА 16 И НА 6, ^сут ЗГОЛА г г л _ скдзни и мерзки... ПастиpJE .... А ЛОШЩЕ гор« ...СвИДИТЕЛЕ... ПрАВО СЕ ВЕЛИТ... Пдстири ... ОВИДИТЕЛЬИ..." (ГИ, 10-11).

Некоторое сходство позиций Смотрицкого и Крижанича наблюдалось при решении проблемы формальной недостаточности церковнославянского языка: оба грамматиста стремились снять омонимию, что отражало установку конфессиональной культуры на достижение "прозрачности" богодухновенных текстов. Однако способы решения проблемы и последовательность применения избранных способов не совпадали. Смотрицкий рекомендовал орфографический способ снятия омонимии, построенный на оппозиции дублетных букв и надстрочных знаков, и грамматический, задавав-

ший на правах вариантов наряду с омонимичными флексиями неомонимичные. Крижанич отвергал ориентированный на греческое письмо орфографический способ и выступал за последовательное применение грамматического способа снятия омонимии, что выразилось, например, в критике формальных показателей Р. ед м.:

Грамматика Смотрицкого 1619 г. Грамматика Крижанича 1666 г.

(И. ед. =// Р. мн.) "клевретт,, во- ИНЪ, ХОДОТДЙ, MpABHI, ЗНОЙ, KpAlVrt, ЛЮБОДЕЙ..., ПрОрОК-Ь // npOpWKT." CHT. // СЫНЪ ЙЛИ CblHWET», врдчь // врдчъ йли врдчбв'ь." (ГС, л. 4369). "Омотрнцкнь чинит сеь прёгив ^енншй? jeдиничнoмtf сподовен: от Пророк , от воьин, от клеврет, от ХОДАТАЬ, МрАВИЬ, ЗНОЬ, крАГ^Ь, ль&од'Ьь. Д. от никоьих чинит дви кончини: От син, и синов, От врдч, и врдчев... #1 ' ' л г Бел >«нд ...липо и прдвилно се творит НА ОВ, и НА 6В." (ГИ, 13-14).

При решении проблемы формальной недостаточности Крижанич в большей степени сближался с книжниками, работавшими в Москве: с книжниками, исправлявшими грамматику Смотрицкого, и с книжниками, проводившими книжную справу. Так, например, единство взглядов демонстрируют составленные в одно и то же время комментарии Симеона Полоцкого и Юрия Крижанича, направленные на снятие омонимии в псалтырном тексте. Симеон Полоцкий, отвечая на критику старообрядцев, протестующих против замены в грамматической позиции В. мн. м. формы "тельцд" на форму "тельцы" в заключительном стихе 50 псалма, мотивировал эту замену снятием омонимии: "Сен й'во надеясь винительный множественный кончлщшса на ЦА неискЛти списдтелк изм-ёниша на Цй., итако сотворишд винителный плдежт. единственндго числа" (л. 146). Равным образом, Крижанич не допускал форму В. мн. м."телцд" в 50 псалме, поскольку она порождала омонимию Р. (В. для одуш.) ед. м.= В. мн. м.: "Мерзко н бледно се чтет вь никоьих мистер поставлено 1Л или Л... Возложат на одтдр твоь телцд, пс.50. Все попрдви снце: Возложет на олтдрь твоь телци или телце" (ГИ, 12).

Несмотря на принципиальные различия во взглядах на церковнославянский язык, характерных для "греко-славянского" и "латино-славянского" пространств, московские книжники интересовались лингвистическими изысканиями Крижанича, о чем свидетельствуют списки его лингвистических трудов в авторитетных книжных собраниях. Так, например, список грамматического трактата хранился в библиотеке Никифора Симеонова, участвовавшего в никоновской и иоакимовской справах, а список орфографического трактата был найден в библиотеке тверского архиепископа Феофи-лакта Лопатинского, принимавшего участие в петровской книжной справе. Однако принято считать, что "открытие" Крижанича состоялось только после публикаций его сочинений в XIX веке, в контексте панславизма. Приверженцы разных лингвистических концепций были едины в оценке Крижанича как "пророка и отца панславизма": с одной стороны, создав грамматику "руского" языка Крижанич "разглядел в тумане отдаления выступающий образ России и великое призвание ее в среде славян" (Будилович), а с другой стороны, сопоставляя данные "руского" языка с данными других славянских языков,- Крижанич "впервые применил сравнительный метод" (Бессонов). Поиск панславистами своих исторических корней не позволил, к сожалению, адекватно понять сходства и различия лингвистической рефлексии конфессиональной и секулярной культуры. Некоторое разрешение данной проблемы возможно в рамках процесса культурно-языкового реплицирования, поскольку потенциальной культурно-языковой репликой на грамматику Крижанича, реализовавшейся в секулярной культуре, может рассматриваться грамматика Маяра.

Определенное сходство лингвистической рефлексии Крижанича и Маяра было мотивировано установкой на понятность "общего " литературного языка славян, которая достигалась посредством выбора грамматической семантики, общей для языков, в координатах которых реализовалась рефлексия. Сходство теоретических установок поддерживалось некоторым пересечением и самого языкового материала, поскольку оба грамматиста "работали" с

церковнославянским языком. Диагностической зоной, релевантной для выявления сходства лингвистической рефлексии Крижанича и Маяра, является "зона грамматических категорий и средств выражения". Так, например, в книжном "руском" языке Крижанича и во "взаимнославянском" языке Маяра нормативной реализацией грамматической категории одушевленности // неодушевленности признавалась реализация только у имен мужского рода в грамматической позиции В. ед.: поскольку избранные кодификаторами славянские языки получали общее формальное выражение одушевленности // неодушевленности только у имен мужского рода в грамматической позиции В. ед., расширение объема реализации данной категории за счет грамматических позиций Р. ед., Д.-П. ед., И. мн., В. мн. у имен мужского рода и за счет грамматической позиции В. мн. у имен женского и среднего рода, а также реализация грамматической категории лица были недопустимы.

Грамматика Крижанича 1666 г. Грамматика Маяра 1865 г.

"От ,]л(£н знаменующих ДЮшати]е илити ЖивФщи]« вещи, крозннк идет на А. Хвалите господа. А от знаменующих НедЮшати^ вещи, крозннк се творит ^еднак ./менникь7. кроз грАд" (ГИ, 7). "Statna muiska zivotna d&aju v vs6h nareCjih pad. 4 jednotni jednak drugomu, nezivotna jednak pervomu " (УП, 110)

Различие рефлексивных опытов Крижанича и Маяра определяла цель лингвистической рефлексии, которая проявилась в механизме лингвистической "работы": если Крижанич исправлял реально функционировавший церковнославянский язык, понимаемый им как традиционный "общий " славянский литургический и литературный язык, призванный служить возвращению славян к единству по вере, то Маяр создавал новый "общий" славянский литературный язык, синтезируя церковнославянский язык и национальные славянские литературные языки, для облегчения славянской коммуни-каци. Диагностической зоной, релевантной для выявления различий лингвистической рефлексии Крижанича и Маяра, является "зона

средств выражения": если Крижанич, исправляя книжный "руский" язык, рекомендовал вместо "руской" формы хорватскую только при невозможности достичь "прозрачности" языка средствами самого "руского" языка, то Маяр, создавая "взаимнославянский" язык, признавал функционально равными локальные стандартные форманты, что порождало определенную грамматическую синонимию. Так, например, у существительных мужского рода в грамматической позиции В. мн. Крижанич рекомендовал в целях снятия омонимии флексию -6 хорватского языка вместо "руской" флексии -И, тогда как Маяр принципиально кодифицировал во "взаимнославянском" языке обе флексии:

Грамматика Крижанича 1666 г. Грамматика Маяра 1865 г.

В. мн.: - И (или -6) "Оеь прегнв по Хервдтску исходит нл 6.... I сице лнпо се различает крозник от Ценника... негодитсе пи-сател^ слйдит Хервдтского окон-чан|а б^д^щ оно далеко отмннно от Руского докрого но Лкйват ^ст руского обичного оконча^а ако нев^дет сказно.'ЧГИ, 11, 147) В. мн.: церковнославянский (старославянский) язык: -Ы / русский язык: -Ы, -ОВЪ / хорватский язык: -Е / чешский язык: -У / польский язык: -У, ОУ/ "взаимнославянский" язык: I, -Е, (УП, 88)

Проведенное исследование показало, что лингвистическая рефлексия Юрия Крижанича способствовала "встрече" разных вариантов конфессиональной культуры - "греко-славянского" и "латино-славянского", а также разных типов культуры - конфессиональной и секулярной: корректирующая лингвистическая рефлексия Крижанича и Смотрицкого была противопоставлена креативной рефлексии Маяра, тогда как семантический характер объединял рефлексию Крижанича и Маяра и противопоставлял ее формальной рефлексии Смотрицкого. В таком контексте Крижанича вряд ли можно назвать "неудачником и мучеником своих благородных увлечений" (Ягич), а его лингвистические сочинения "недоразумением", ибо "такого рода недоразумения суть едва ли не

обязательное условие разумения при встрече различных культур, если бы не было взгляда извне, которому все видится иначе, чем взгляду изнутри, не было бы и встречи" (Аверинцев).

В Заключении подводятся основные итоги исследования.

К основным результатам исследования относятся следующие:

1. предложена типологическая модель лингвистической рефлексии: структурный тип (формальный тип / семантический тип), функциональный тип ( дивергентный тип / конвергентный тип), телеологический тип ( корректирующий тип / креативный тип),

2. установлены языковые зоны, репрезентирующие разные типы структурной рефлексии: формальный тип - реализация в "зоне средств выражения", семантический тип - реализация в "зоне грамматических категорий и средств выражения",

3. осуществлено исследование представлений об "общем" славянском литературном языке как разных типов лингвистической рефлексии, явленных в конфессиональной и секулярной культуре: формальная, конвергентная, корректирующая рефлексия / формально-семантическая, конвергентная, корректирующая рефлексия -> семантическая, конвергентная, креативная рефлексия,

4. рассмотрена динамика лингвистической рефлексии в рамках процесса культурно-языкового реплицирования: 'ТрАммдтжи ОлдвеНСКИА ПрАВИЛНОС ОуНТДГМа" Смотрицкого 1619 Г. < "ГрАМАТНЧНО изкАЗлн|е ок рЛкол\ Крижанича 1666 г. < "Узaejмнi правоте слав]ансга, то je ШаЗетпа 51оушса аИ М1шшса Бк^ап&ка" Матии Маяра 1865 г..

5. определены механизмы "порождения" и структурно-функциональный статус "руского" языка Юрия Крижанича и "взаимнославянского" языка Матии Маяра: Крижанич исправлял церковнославянский язык, т.е. традиционный "общий" славянский литургический и литературный язык, а Маяр создавал новый "общий " славянский литературный язык как гибридный язык.

Проведенное исследование показало, что явленная в конфессиональной и секулярной культуре рефлексия над "общим" славянским литературным языком не была периферийным прорывом в

прошлое, не нашедшим резонанса в своем времени, а наоборот, была доминантой тех эпох, когда "человеческий мир сближался не только в перспективе будущего, но и с точки зрения ретроспективного культурно-исторического анализа" (Сепир).

Содержание диссертации отражено в следующих печатных работах:

1. П.В. Постников - выпускник Славяно-греко-латинской академии (Некоторые материалы для биографии) //, СугШотеШоШапит. - ТЬегвакний, 1988, № XII - С. 75-92.

2. Функционирование вариантов церковнославянского языка русского извода в конце ХуН-ХУШ вв. // Проблемы языкового варьирования и нормирования. / Материалы конференции молодых ученых. - М., 1988. - С. 21-25.

3. Поэтический язык в контексте русской языковой ситуации XVIII в.: кодекс поэтических вольностей // Семиотика культуры. -Архангельск, 1989. - С. 36-40.

4. История русского литературного языка./ Методическое пособие. - М., 1991, - 80 с.

5. Структурно-функциональный статус гибридных вариантов славянских литературных языков. // К XI Международному съезду славистов в Братиславе. Доклады по проблемам языкознания.- М., 1993. - С. 41-62.

6. Забытое имя: Петр Постников: из истории русской культуры конца XVII - начала XVIII в. (соавтор Страхова О.Б.) // Ра1аео51ауюа. - 1993, -№ 1- С. 111-148.

7. Грамматические стереотипы гибридных вариантов славянских литературных языков. // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. -М., - 1995. С. 34-38.

8. "Общеславянский" литературный язык: модели Ю. Кри-жанича (XVII в.) и М. Маяра (XIX в.). // Славяноведение. - М., 1996, -№ 1.- С. 83-94.

9. Структурно-функциональный статус гибридных вариантов славянских литературных языков. // Научные доклады филологического факультета МГУ. -М., 1996, - № 1- С. 17-35.

10. Модели "общеславянского" литературного языка XVII -XIX вв. // Славянское языкознание. XII Международный съезд славистов: Доклады российской делегации / Отд-ние лит. и яз. РАН. -М., 1998. - С. 267-295.

11. Гибридный вариант литературного языка: Слово изреченное и слово сочиненное. // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. Материалы к коллективному исследованию. - М., 1999. - С. 50-53.

12. "Простой" русский литературный язык XVI-XVIII вв (структурно-функциональный статус). // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. -М., 1999, - № 4- С. 118-128.

13. Грамматика общеславянского литературного языка XVII века: к проблеме интерлингвальной гибридности. // Plurilinguismo letterario in Ucraina, Polonia e Russia tra XVI e XVIII secolo. Roma, 1999.- C. 143-151.

14. "Простой" русский язык в библейских текстах XVII века // Роль библейских переводов в развитии литературных языков и культуры славян./ Материалы международной конференции. - М., 1999. - С. 27-30.

15. "Простой" язык Библии Ф. Скорины и Псалтыри А. Фирсова: реконструкция механизма грамматического подобия. // Эволюция грамматической мысли славян XIV-XVIII в. Сборник. -М., 1999. - С. 109-130.

16. "История Российская" В.Н. Татищева: грамматическая дистанция между "древним наречием" и "новым наречием". // Эволюция грамматической мысли славян XIV-XVIII в. Сборник. - М., 1999.- 131-139.

17. Книжная справа в Московской Руси XVII в. // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. -М., 2000, -№ 3- С. 162-167.

18. Книжная справа XVII века: проблема культурно-языкового реплицирования. // Международная конференция "Языки в Великом княжестве Литовском и странах современной Центральной и Восточной Европы: миграция слов, выражений, идей" (Будапешт, 5-7 апреля 2000 г.). Доклады. - Budapest, 2000. - Р. 305-314.

19. К проблеме языковой рефлексии XVIII века. // Славянский альманах 2000. Сборник. - М., 2001. - С. 439-452.

. 20. Проблема трансляции//элиминации культурно доминирующего литературного языка. // Языковая система и ее развитие во времени и пространстве. Сборник научных статей к 80-летию профессора Клавдии Васильевны Горшковой. -М., 2001. - С. 59-79.

21. Грамматика и теология: проблема библейского антропо-нимического пространства. // Славяноведение. - М., 2001, -№ 1- С. 27-30.

22. Восточные славяне в XVII-XVIII веках: этническое развитие и культурное взаимодействие. // Славяноведение. -М., 2002, -№ 2- С. 27-30.

23. Библейское антропонимическое пространство в славянских грамматических трактатах XIV-XVII вв. // Имя: внутренняя структура, семантическая аура, контекст. -М., 2001. Ч. 1. С. 114-116.

24. "Общеславянский" язык как лингвистическая утопия. // Утопия и утопическое в славянском мире. -М., 2002. - С. 21-34 .

25. Культурно-языковой статус личности и текста в Петровскую эпоху (опыт прогнозирующего анализа) // Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением. М., 2002. - С. 422-447.

26. "Общий" славянский литературный язык (XVII -XIX вв.): типология лингвистической рефлексии. (12 а. л. - В печати).

2 оо?-А * - 7 5 7 Э т-575"

Подписано в печать 21.01.2003 г. Формат 60x84/16. Заказ № 23 Тираж 100 экз. П.л. 3 Отпечатано в РИИС ФИАН с оригинал-макета заказчика. 119991, Москва, Ленинский проспект, 53. Тел. 132 51 28

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Запольская, Наталья Николаевна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА

ТИПОЛОГИЯ СЛАВЯНСКОЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ.

§1. Славянская лингвистическая рефлексия в конфессиональной культуре: реализация типологической модели.

§ 2. Славянская лингвистическая рефлексия в секулярной культуре: реализация типологической модели.

ГЛАВА 2 "ОБЩИЙ" СЛАВЯНСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В КОНФЕССИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ (SLAVIA

ORTHODOXA): ПРОБЛЕМА ПРАВИЛЬНОСТИ Я ЗЫКА.

§1. Грамматики XV1I-XVIII в. (ГрлммАтТки Олавснскн/а прлвилнос Синтагма ЛЛелетня Омотрицкого 1619 г. < Грамматика 1648 г. < Гр ammati к а 1721 г.): кодексы норм правильного литературного языка.

§2. Книжная справа XVII-XVIII вв. (Острожская Библия 1580 г. < Библия 1663 г. < Новый Завет 1674 г., Библия 1713-1720 г.// Библия Ф. Скорины 1517-1519 гг., Псалтырь А. Фирсова 1683 г.): библейские тексты на правильном// понятном литературном языке.

ГЛАВА 3 "ОБЩИЙ" СЛАВЯНСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В КОНФЕССИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ (SLAVIA LATINA): ПРОБЛЕМА ПРАВИЛЬНОСТИ И ПОНЯТНОСТИ ЯЗЫКА.

§1. ГрАМАТично из казан] б об риском jg3«ktf Юрия Крижанича 1666 г.: кодекс норм правильного и понятного литературного языка, сравнительная характеристика славянских языков.

§2. Книжная справа Юрия Крижанича : библейские тексты на правильном и понятном литературном языке.

Г Л А В А 4 "ОБЩИЙ" СЛАВЯНСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В СЕКУЛЯРНОЙ КУЛЬТУРЕ: ПРОБЛЕМА ПОНЯТНОСТИ ЯЗЫКА.

§1. y3ajeMHi правоте слав]'анск1 то je: Uzajemna Slovnica ali mluvnica Slavjanska Матии Маяра 1865 г.: модель нового "общего" понятного славянского литературного языка, сравнительная характеристика славянских языков.

§ 2. Книжная справа XVIII -XX вв.: тексты на "своем" понятном литературном языке.

ГЛАВА 5 СЛАВЯНСКАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ РЕФЛЕКСИЯ: КУЛЬТУРНО-ЯЗЫКОВОЕ РЕПЛИЦИРОВАНИЕ ВО ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВЕ.

§ 1. Грамматики и книжная справа в конфессиональной культуре: культурно-языковые реплики в пространстве культуры.

§ 2. Грамматики и книжная справа в секулярной культуре: культурно-языковые реплики во времени культуры

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Запольская, Наталья Николаевна

Традиционно концепции "общего" славянского литературного языка рассматриваются в рамках двух разделов языкознания - истории славянских литературных языков и интерлингвистики. В истории славянских литературных языков основное внимание уделяется изучению церковнославянского языка как изначально "общего" литургического и литературного языка славян, получившего разную судьбу в культурно-языковых пространствах Slavia Orthodoxa и Slavia Latina, а также изучению национальных славянских литературных языков, исследования моделей "общего" славянского литературного языка, призванного стать основой нового языкового объединения славян, занимают периферийное положение. В интерлингвистике попытки создания нового "общего" славянского литературного языка предстают как проекты искусственных апостериорных языков, противопоставленные проектам априорных языков, что определяет оппозицию эмпирического и логического направлений лингво-проектирования. Несмотря на "удвоенное" внимание, изучение опытов "общего" славянского литературного языка сводится к атомарному анализу элементов тех языков, в рамках которых мыслился тот или иной вариант нового "общего" литературного языка славян (см.: работы, представляющие "руский" язык Юрия Крижанича как искусственно созданный "общий" славянский литературный язык, вобравший в себя церковнославянские, русские и хорватские элементы: Маркевич 1876, Первольф 1888, Badalic 1958, Golub 1986, Мечковская 1974, 2001, Дуличенко 1995, 2002).

Между тем представляется возможным и необходимым провести ф интегративный анализ, позволяющий рассмотреть в одном контексте представления о новом "общем" славянском литературном языке, представления о церковнославянском языке как традиционном "общем " славянском литературном языке и представления о национальных славянских литературных языках. Проведение такого комплексного исследования возможно в рамках типологии лингвистической рефлексии, понимаемой как "упорядоченное отображение языкового материала" (Б. Гаспаров). Рассмотрение представлений об "общем" славянском литературном языке как реализации универсального стремления человека придать литературно-языковому опыту упорядоченный и рациональный характер, скоординировать свой личный литературно-языковой опыт с опытом других людей определяет актуальность датой диссертационной работы, поскольку позволяет включить ее в современную научную парадигму, доминантой которой стал антропоцентризм.

Поставленная цель обусловила задачи исследования:

1.построить типологическую модель лингвистической рефлексии,

2.установить языковые зоны, манифестирующие разные типы лингвистической рефлексии,

3.рассмотреть представления о традиционном и новом "общем" славянском литературном языке как разные типы лингвистической рефлексии, реализованные в пространстве и во времени культуры: а) в разных пространствах конфессиональной культуры - Slavia Orthodoxa, Slavia Latina, "пограничье", б) в разном времени культуры - в конфессиональной и секулярной культуре,

4.выделить языковые параметры, репрезентирующие рефлексию над традиционным и новым "общим" славянским литературным языком, определить механизмы "порождения" и структурно-функциональный статус "руского" языка Юрия Крижанича и "взаимнославянского" языка Матии Маяра,

5.рассмотреть динамику лингвистической рефлексии в рамках процесса культурно-языкового реплицирования.

Материалом для исследования послужили грамматические трактаты и подвергшиеся книжной справе библейские тексты XVII -XIX веков, отразившие лингвистическую рефлексию разных типов. Основное внимание в работе уделено анализу лингвистической рефлексии Юрия Крижанича (XVII в.) и Матии Маяра (XIX в.), являвшихся знаковыми фигурами исторических эпох, актуализировавших идею "общего" славянского литературного языка. Соответственно, основными источниками стали грамматические трактаты - "Грлмлтнчно изказлн|е об риском je3hkb"' 1666 г. Юрия Крижанича и "Y3aejMHi правоте GfiaBjaHCKi, то je Uzajemna Slovnica ali Mluvnica Slavjanska" 1865 г. Матии Маяра. В роли сопутствующих источников выступили авторитетные метатексты и тексты: "Грлл\л\а*пки Оллвенскил прлкилное Оунтлгмд" Мелетия Смотрицкого 1619 г., "Грл/млигтл" 1648 г., "Грл/иллдчпкд" 1721, Библия Франциска Скорины 1517-1519 гг., Острожская Библия 1580 г., Библия 1663 г., Новый Завет Епифания Славинецкого 1674 г., Псалтырь Авраамия Фирсова, Библия 1713 - 1720 гг., Псалтырь В.А. Жуковского.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Типологическая модель лингвистической рефлексии может быть представлена как иерархия типов, различающихся в зависимости: - от предмета рефлексии и доминирующей идеи: структурный тип ( рефлексия над нормами литературного языка) формальный тип (идея правильности языка) семантический тип (идея понятности языка), функциональный тип (рефлексия над сферой распространения литературного языка) дивергентный тип (идея "своего " языка) конвергентный тип (идея "общего" языка)

- от цели рефлексии телеологический тип корректирующий тип (идея "исправления" языка) креативный тип (идея "создания" языка)

3. Рефлексия над "общим" славянским литературным языком в конфессиональной и секулярной культуре являлась знаком тех исторических эпох, содержанием которых был духовный или этнический универсализм, основанный на памяти о едином культурно -языковом прошлом славян, на осмыслении культурно-языкового феномена "славянское христианство" (Толстой). Так, в XVII веке доминантой культурно-языкового пространства Slavia Orthodoxa стала концепция греко-славянского православного универсализма, которая задавала установку на поддержание правильности церковнославянского языка как "общего" литургического и литературного языка православных славян, т.е. рефлексия носила формальный, конвергентный, корректирующий характер. В культурно-языковом пространстве Slavia Latina доминировала концепция христианского универсализма, которая мотивировала установку на "исправление" церковнославянского языка в целях достижения его правильности и понятности как "общего" славянского литургического и литературного языка: поскольку церковнославянский продолжал быть единственным литургическим и литературным языком в "греко-славянском" мире и маргинальным литургическим и литературным языком в "латино-славянском" мире, он мог стать инструментом возвращения славян к единству по вере, т.е. рефлексия носила формально-семантический, конвергентный, корректирующий характер. В XIX веке концепция этнического универсализма обусловила необходимость создания нового "общего" понятного славянского литературного языка для облегчения славянской коммуникации, т.е. имела место семантическая, конвергентная, креативная рефлексия.

4.Разные типы лингвистической рефлексии, явленные в конфессиональной и секулярной культуре, получали воплощение в разных языковых параметрах, зафиксированных метатекстами и правленными текстами. Так, в XVII - нач. XVIII века грамматика Мелетия Смотрицкого и ее московские редакции, а также книжная справа демонстрировали формальную рефлексию над церковнославянским языком, которая реализовалась в "зоне средств выражения": правильность "славенского" языка достигалась посредством дифференциации грамматических синонимов и снятия грамматических омонимов. Грамматика Юрия Крижанича и проведенная им "справа" псалмов представляли формально-семантическую рефлексию над церковнославянским языком, которая воплощалась в "зоне грамматических категорий и средств выражения": понятность и правильность "руского" языка достигались посредством выбора грамматической семантики, общей для "руского" и хорватского языков, а также посредством выбора "руских" форм, снимавших грамматическую синонимию и омонимию. Хорватские элементы допускались Крижаничем только при условии невозможности достижения "прозрачности" языка средствами самого "руского" языка. Различие лингвистических установок, характерных для "греко-славянского" и "латино-славянского" пространств, определяло отношение к культурно доминирующему греческому языку: правильность "славенского" языка требовала трансляции авторитетного греческого языка, тогда как правильность и понятность "руского" языка предполагали его элиминацию. В XIX веке грамматика Матии Маяра представляла направленную на создание нового "общего" славянского литературного языка семантическую рефлексию, которая реализовалась в "зоне грамматических категорий и средств выражения": понятность "взаимнославянского" языка достигалась посредством выбора грамматической семантики и средств выражения, общих для церковнославянского (старославянского) языка и национальных славянских литературных языков - русского, сербохорватского, чешского и польского языков. "Руский" язык Крюканича и "взаимнославянский" язык Маяра демонстрировали разные механизмы "порождения" и структурно-функциональный статус "общего" славянского литературного языка. "Руский" язык Крюканича явился результатом исправления церковнославянского языка (русского извода), т.е. представлял собой вариант традиционного "общего" славянского литературного языка, а отнюдь не искусственно созданный новый "общий" славянский литературный язык. "Взаимнославянский" язык Маяра, наоборот, был создан как новый "общий" литературный язык славян в результате синтеза разных славянских литературных языков, т.е. являл собой пример гибридного литературного языка.

5. Лингвистическая рефлексия является важной составляющей процесса культурно-языкового реплицирования, т.е. процесса активного реагирования культурно-языковых личностей на рефлексивные опыты друг друга. В зависимости от исторических условий, позволяющих или не позволяющих "встретиться" разным лингвистическим воззрениям во времени и пространстве, можно говорить о реальном и потенциальном реплицировании. Лингвистический рефлексивный опыт, представленный как культурно-языковая реплика, требует исследования в диалогизованном контексте, задающем ретроспективу и перспективу мыслей о языке: мотивирующий рефлексивный опыт < данный рефлексивный опыт < мотивированный рефлексивный опыт. Подобную "цепочку" культурно-языкового реплицирования составили грамматические сочинения Смотрицкого, Крижанича и Маяра, что позволило выявить историческую связь рефлексии над традиционным и новым "общим" славянским литературным языком: "Грамматики Олавскскиа прАвилнос ©уитагма" Мелетия Смотрицкого 1619 г. < (реальная реплика) "ГрАМАТично изказа^с ok риском jcstiKtf" Юрия Крижанича 1666 г. < (потенциальная реплика) "Y3aejMHi npaBonic araBjaHCKi, то je Uzajemna Slovnica ali Mluvnica Slavjanska" Матии Маяра 1865 г. Корректирующая лингвистическая рефлексия Крижанича и Смотрицкого была противопоставлена креативной рефлексии Маяра, тогда как семантический характер объединял рефлексию Крижанича и Маяра и противопоставлял ее формальной рефлексии Смотрицкого.

Теоретическая значимость исследования определяется избранным типологическим подходом к изучению лингвистической рефлексии. Проведенное типологическое исследование рефлексии над "общим" славянским литературным языком подтвердило мысль о том, что не новые факты, а "обновленная проблематизация" приводит к тому, что "хорошо изученное явление. представлявшееся частным и второстепенным имеет принципиальное значение для науки" [Бахтин 1993, 123].

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка источников и списка литературы, отражающего отечественные и зарубежные работы по основным аспектам исследования.

Заключение научной работыдиссертация на тему ""Общий" славянский литературный язык (XVII-XIX вв. )"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенное типологическое исследование славянской лингвистической рефлексии позволило прийти к следующим результатам:

1. Предложена типологическая модель лингвистической рефлексии в структуре типологической модели словесной культуры: тип императивных текстов (авторитетные тексты // авторские тексты) > тип книжно-языковой деятельности (репродуцирование // продуцирование) > тип литературного языка (язык с доминирующей функцией // полифункциональный язык) > тип освоения языка (мнемонический // операциональный) > тип рефлексии над языком (структурный тип: формальный тип - идея правильности языка / семантический тип - идея понятности языка, функциональный тип: дивергентный тип - идея "своего" языка / конвергентный тип - идея "общего" языка, телеологический тип: корректирующий тип - идея "исправления"языка. / креативный тип - идея "создания" языка).

2. Установлены языковые зоны, репрезентирующие разные типы структурной рефлексии. Так, формальная рефлексия, актуализирующая идею правильности языка, является рефлексией над средствами выражения, т.е. решается проблема формальной избыточности и недостаточности языка. Семантическая рефлексия, актуализирующая идею понятности языка, предстает как рефлексия над грамматическими категориями и средствами выражения, т.е. доминирует проблема формально-семантической избыточности и недостаточности языка, которая может дополняться проблемой формальной избыточности и недостаточности языка. Поскольку бытие во времени и пространстве определяет необходимость литературно -языковых контактов, рефлексия может осложняться решением проблемы трансляции / элиминации культурно доминирующего языка.

3. Осуществлено исследование представлений об "общем" славянском литературном языке как разных , типов лингвистической рефлексии, явленных в конфессиональной и секулярной культуре. Рефлексия над "общим" славянским литературным языком в конфессиональной и секулярной культуре являлась знаком тех исторических эпох, содержанием которых был духовный или этнический универсализм, основанный на памяти о едином культурно-языковом прошлом славян. Так, в XVII веке доминантой культурно-языкового пространства Slavia Orthodoxa стала концепция греко-славянского православного универсализма, которая задавала установку на поддержание правильности церковнославянского языка как "общего" литургического и литературного языка православных славян, т.е. рефлексия носила формальный, конвергентный, корректирующий характер. В культурно-языковом пространстве Slavia Latina доминировала концепция христианского универсализма, которая мотивировала установку на "исправление" церковнославянского языка в целях достижения его правильности и понятности как "общего" славянского литургического и литературного языка: поскольку церковнославянский продолжал быть единственным литургическим и литературным языком в "греко-славянском" мире и маргинальным литургическим и литературным языком в "латино-славянском" мире, он мог стать инструментом возвращения славян к единству по вере, т.е. рефлексия носила формально-семантический, конвергентный, корректирующий характер. В XIX веке концепция этнического универсализма обусловила необходимость создания нового "общего" понятного славянского литературного языка для облегчения славянской коммуникации, т.е. имела место семантическая, конвергентная, креативная рефлексия.

4. Установлено, что разные типы лингвистической рефлексии, 41 явленные в конфессиональной и секулярной культуре, получали воплощение в разных языковых параметрах, зафиксированных метатекстами и правленными текстами. Так, в XVII-нач. XVIII века грамматика Мелетия Смотрицкого и ее московские редакции, а также книжная справа демонстрировали формальную рефлексию над церковнославянским языком, которая реализовалась в "зоне средств выражения": правильность "славенского" языка достигалась посредством дифференциации грамматических синонимов и снятия грамматических омонимов. Грамматика Юрия Крижанича и проведенная им "справа" псалмов представляли формально-семантическую рефлексию над церковнославянским языком, которая воплощалась в "зоне грамматических категорий и средств выражения": ^ понятность и правильность "руского" языка достигались посредством выбора грамматической семантики, общей для "руского" и хорватского языков, а также посредством выбора "руских" форм, снимавших грамматическую синонимию и омонимию. Хорватские элементы допускались Крижаничем только при условии невозможности достижения "прозрачности" языка средствами самого "руского" языка. Различие лингвистических установок, характерных для "греко-славянского" и "латино-славянскрго" пространств, определяло отношение к культурно доминирующему греческому языку: правильность "славенского" языка требовала трансляции авторитетного греческого языка, тогда как правильность и понятность + "руского" языка предполагали его элиминацию. В XIX веке грамматика Матии Маяра представляла направленную на создание нового "общего" славянского литературного языка семантическую рефлексию, которая реализовалась в "зоне грамматических категорий и средств выражения": понятность "взаимнославянского" языка достигалась посредством выбора грамматической семантики и средств выражения, общих для церковнославянского (старославянского) языка и национальных славянских литературных языков - русского, сербохорватского, чешского и польского языков. "Руский" язык Крижанича и "взаимнославянский" язык Маяра демонстрировали разные механизмы "порождения" и структурно-функциональный статус "общего" славянского литературного языка. "Руский" язык Крижанича явился результатом исправления церковнославянского языка (русского извода), т.е. представлял собой вариант традиционного "общего" славянского литературного языка, а отнюдь не искусственно созданный новый "общий" славянский литературный язык. "Взаимнославянский" язык Маяра, наоборот, был создан как новый "общий" литературный язык славян в результате синтеза разных славянских литературных языков, т.е. являл собой пример гибридного литературного языка (интерлингвальная гибридность).

5. Рассмотрена динамика лингвистической рефлексии в рамках процесса культурно-языкового реплицирования, т.е. процесса активного реагирования культурно-языковых личностей на рефлексивные опыты друг друга. В зависимости от исторических условий, позволяющих или не позволяющих "встретиться" разным лингвистическим воззрениям во времени и пространстве, можно говорить о реальном и потенциальном реплицировании. Лингвистический рефлексивный опыт, представленный как культурно-языковая реплика, требует исследования в диалогизованном контексте, задающем ретроспективу и перспективу мыслей о языке: мотивирующий рефлексивный опыт < данный рефлексивный опыт < мотивированный рефлексивный опыт. Подобную "цепочку" культурно-языкового реплицирования составили грамматические сочинения Смотрицкого, Крижанича и Маяра, что позволило выявить историческую связь рефлексии над традиционным и новым "общим" славянским литературным языком: "ГрлллмАТ1ки Ода венские прлвилное (тунтагма" Мелетия Смотрицкого 1619 г. < (реальная реплика) "ГрлмАтнчно из казан] с ок риском je3iiKb"' Юрия Крижанича 1666 г. < (потенциальная реплика) "Y3aejMHi правоте ^aBjaHCKi, то je Uzajemna Slovnica ali Mluvnica Slavjanska" Матии Маяра 1865 г.

Проведенное исследование показало, что явленная в разных хронологических и локальных пространствах рефлексия над "общим" славянским литературным языком не была периферийным прорывом в прошлое, не нашедшим резонанса в своем времени, а наоборот, являлась репрезентантом тех духовных эпох, когда "человеческий мир сближается не только в перспективе будущего, но и с точки зрения своего прошлого" [Сепир 1993, 143]. источники

1. Тексты.

1.1. Печатные источники:

Библия 1663 - Библия. Москва. 1663.

Библия 1988 - Острожская Библия. 1581. Переиздано: M-JL,

1988.

Б1бл1я 1990-1991 - Б1бл1я: Факс, узнауленне Б1бли, выд. Ф. Скарынаю у 1517-1519 гг. У 3 т. Минск. 1990-1991.

Псалтырь 1989 - Псалтырь 1683 г. в переводе Аврамия Фирсова. Подготовка текста Е. А. Целуновой. Miinchen, 1989.

1.2. Рукописные источники

Алкоран - Алкоран о Магомета РГАДА, ф. 381, № 1034. Библия 1713-1720 - Библия 1713-1720. ГИМ, Барсов, 8.

2. Метатексты.

Крижанич 1859 - ГрАМАТНЧНО HCKA3AHjC ОК руСКОЛЛ J63HKY, ПОПА JypKA КрнжАннщА // Изд. Бодянский О.М. М., 1859.

Крижанич 1888 - (Крижанич Ю.) OBjACHb6Hj€ вйводно о пнсм^ Словенском. Ц ЖМНП, 1888, XII.

Маяр 1865 - Majar М. Y3ajeMHi правопис cyiaBjaHcid то je Uzajemna Slovnica ali mluvnica Slavjanska. Praha. 1865.

Смотрицкий 1619 - Мелетш Оллотрискш. Грлмлиткн Оаавснскиа прдвнлное Оунтагма-Уевю, 1619. Переиздано: Киев, 1979. i f*

Смотрицкий 1648 — ГрАммдтнкА. 1648. В

СМОТРИЦКИЙ 1721 - ГрАММАТИКА. 1721 ^----

U. от ItKie.

Список научной литературыЗапольская, Наталья Николаевна, диссертация по теме "Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание"

1. Аверинцев 1997 Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997.

2. Алексеев 1981 Алексеев А. А. Эпический стиль "Тилемахиды". // Язык русских писателей XVIII века. Л., 1981. С. 68-95.

3. Алексеев 1982 Алексеев А. А. Эволюция языковой теории и языковой практики Тредиаковского. // Литературный язык XVIII века. Проблемы стилистики. Л., 1982. С. 86-129.

4. Алексеев 1999 Алексеев А. А. Текстология славянской Библии. М., 1999.

5. Алпатов 1998 Алпатов В. М. История лингвистических учений. М., 1998.

6. Альберти 1937 Альберти Л.-Б. Десять книг о зодчестве. М.,1937.

7. Ашчэнка 1966 Ашчэнка У. В. Моуныя асабл1васщ выданняу Ф. Скорины i рукапюных cnicay В. Жугаева // Весщ АН БССР. Сер. грамэд. навук. 1966. №1.

8. Андреев 1951 Андреев А. И. Переписка В. Н. Татищева за 1746-1750 гг. М. 1951.

9. Античные теории 1996 Античные теории языка и стиля. СПб.,

10. Апполодор 1725 Апполодора грамматика афинейскаго библиотеки или о богах /Пер. с греч. А.К.Барсова. М., 1725.

11. Бабаева 2000 Федор Поликарпов. Тсхнолопа. Искусство грамматики. / Издание и исследование Е. Бабаевой. Спб., 2000.

12. Бахтин 1986 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

13. Бахтин 1993 Бахтин М. М. Бахтин под маской. В. Н. Волошинов Марксизм и философия языка. М., 1993.

14. Белоброва 1998 Белоброва О. А. Посников Петр Васильевич. // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XVII в. СПб., 1998. С. 266-268.

15. Белокуров 1901 Белокуров С. А. Юрий Крижанич в России. М., 1901.

16. Берков 1936 Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750-1765. Л., 1936.

17. Бессонов 1870 Бессонов П.А. Католический священник серб (хорват) Юрий Крижанич, ревнитель воссоединения церквей и всего славянства в XVII в. //.Православное обозрение, 1870, № 1-2.

18. Бобрик 1988 Бобрик М. А. Книжная справа первой половины XVIII века и проблемы нормализации русского литературного языка. Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1988.

19. Будилович 1892 Будилович А. Общеславянский язык в ряду других общих языков древней и новой Европы. Варшава. 1892. Т.2.

20. Булич 1893 Булич С. К. Церковнославянские элементы в современном литературном и народном русском языке. СПб., 1893.

21. Булич 1904 — Булич С. К. Очерк истории языкознания в России ( XIII в. 1825 г.). СПб., 1904.

22. Виноградов 1958 Виноградов В. В. Из истории изучения русского синтаксиса. М., 1958.

23. Виноградов 1982 Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XVIII веков. М., 1982.

24. Винокур 1959 Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959.

25. Владимиров 1888 Владимиров П. В. Доктор Франциск Скорина. Его переводы, печатные издания и язык. СПб., 1888.

26. Возняк 1911 — Возняк М. Грамматика Л.Зизания. Записки наукового товарш^ства iM Т.Г.Шевченка, 1911. Т. 101, Т. 111. ^

27. Воскресенский 1882- Воскресенский С.А. Сравнительное ^ достоинство исправления церковнобогослужебных книг при первых пяти патриархах и при патриархе Никоне. Рязань, 1882.

28. Гаспаров 1996 Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. М., 1996.

29. Гольдберг 1960 -Гольдберг А. Л. Сочинения Ю. Крижанича и их источники. // Вестник истории мировой культуры. 1960, № 6.

30. Гольдберг 1960 -Гольдберг А. Л. "Идея славянского единства" в сочинениях Ю. Крижанича, ТОДРЛ, 1963, №19.

31. Горский, Невоструев 1862 Горский . А., Невоструев К. Описание славянских рукописей Московской синодальной библиотеки. М., 1862. Т. III. Ч. 3.

32. Гуковская 1940 Гуковская 3. В. Из истории лингвистических воззрений эпохи Возрождения. Л., 1940.

33. Гумилев 1995 Гумилев Л. Н. Историко-философские труды князя Н.С. Трубецкого (заметки последнего евразийца). // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995.

34. Данилевский 1871 Данилевский. Россия и Европа. М. 1871.

35. Демидова 1950- Демидова Н. Ф. Инструкция В. Н. Татищева о порядке преподавания в школах при уральских заводах. // Исторический архив М.-Л.,1950.Т.У.

36. Долобко 1937 Долобко М. Г. Ю. Крижанич о русском языке.// Советское языкознание. 1937. № 3.

37. Дуличенко 1995 Дуличенко А.Д. Международные искусственные языки: объект лингвистики и интерлингвистики. //Вопросы языкознания. 1995. № 5.

38. Дуличенко 2000 Дуличенко А.А. Крижанич и Караджич: в поисках метаязыковых решений. // Kallbotyra. 2000, № 49.

39. Дурново 2000 Дурново Н. Н. Избранные работы по истории русского языка. М., 2000.

40. Евсеев 1916 Евсеев И. Е. Очерки по истории славянского перевода Библии. Пг., 1916.

41. Живов 1988 Живов В. M. Роль русского церковнославянского в истории славянских литературных языков // Актуальные проблемы славянского языкознания. М., 1988. С. 49-98.

42. Живов 1996 Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.

43. Жуковский 1869 Жуковский В. А. Собр. соч. Спб., 1869. VI.

44. Жуковский 1878 Жуковский В. А. Собр. соч. Спб., 1878. VI.

45. Запольская 1988 Запольская Н.Н. П.В. Постников -выпускник Славяно-греко-латинской академии (Некоторые материалы для биографии) // Cyrillomethodianum. - Thessaloniki, 1988, № XII - С. 75-92.

46. Запольская 1988 Запольская Н.Н. Функционирование вариантов церковнославянского языка русского извода в конце XVII-XVIII вв. // Проблемы языкового варьирования и нормирования. / Материалы конференции молодых ученых. - М., 1988. - С. 21-25.

47. Запольская 1989 Запольская Н.Н. Поэтический язык в контексте русской языковой ситуации XVIII в.: кодекс поэтических вольностей // Семиотика культуры. -Архангельск, 1989. - С. 36-40.

48. Запольская 1991 Запольская Н.Н. История русского литературного языка./ Методическое пособие. - М.; 1991, - 80 с.

49. Запольская 1993 Запольская Н.Н. Структурно-функциональный статус гибридных вариантов славянских литературных языков. // К XI Международному съезду славистов в Братиславе. Доклады по проблемам языкознания.- М., 1993. - С. 41-62.

50. Запольская 1993 Запольская Н.Н. Забытое имя: Петр Постников: из истории русской культуры конца XVII - начала XVIII в. (соавтор Страхова О.Б.) // Palaeoslavica. - 1993, -N° 1- С. 111-148.

51. Запольская 1995 Запольская Н.Н. Грамматические стереотипы гибридных вариантов славянских литературных языков. // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. -М., - 1995. С. 3438.

52. Запольская 1996 Запольская Н.Н. "Общеславянский" литературный язык: модели Ю. Крижанича (XVII в.) и М. Маяра (XIX в.). // Славяноведение. - М., 1996, -№ 1.- С. 83-94.

53. Запольская 1996 Запольская Н.Н. Структурно-функциональный статус гибридных вариантов славянских литературныхязыков. II Научные доклады филологического факультета МГУ. -М., 1996, № 1- С. 17-35.

54. Запольская 1998 Запольская Н.Н. Модели "общеславянского" литературного языка XVII - XIX вв. // Славянское языкознание. XII Международный съезд славистов: Доклады российской делегации / Отд-ние лит. и яз. РАН. -М., 1998. - С. 267-295.

55. Запольская 1999 Запольская Н.Н. Гибридный вариант литературного языка: Слово изреченное и слово сочиненное. // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. Материалы к коллективному исследованию. - М., 1999. - С. 50-53.

56. Запольская 1999 Запольская Н.Н. "Простой" русский литературный язык XVI-XVIH вв. (структурно-функциональный статус). // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. -М., 1999, - № 4- С. 118-128.

57. Запольская 1999 Запольская Н.Н. Грамматика общеславянского литературного языка XVII века: к проблеме интер-лингвальной гибридности. // Plurilinguismo letterario in Ucraina, Polonia e Russia tra XVI e XVIII secolo. Roma, 1999. - C. 143-151.

58. Запольская 1999 Запольская Н.Н."Простой" русский язык в библейских текстах XVII века // Роль библейских переводов в развитии литературных языков и культуры славян./ Материалы международной конференции. - М., 1999. - С. 27-30.

59. Запольская 1999 Запольская Н.Н."Простой" язык Библии Ф. Скорины и Псалтыри А. Фирсова: реконструкция механизма грамматического подобия. // Эволюция грамматической мысли славян XIV-XVIII в. Сборник. - М., 1999. - С. 109-130.

60. Запольская 1999 Запольская Н.Н."История Российская" В.Н. Татищева: грамматическая дистанция между "древним наречием" иновым наречием". // Эволюция грамматической мысли славян XIV-XVIII в. Сборник. М., 1999. - 131-139.

61. Запольская 2000 Запольская Н.Н. Книжная справа в Московской Руси XVII в. // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. -М., 2000, -№ 3- С. 162-167.

62. Запольская 2000 Запольская Н.Н. К проблеме языковой рефлексии XVIII века. // Славянский альманах 2000. Сборник. - М.,2001. С. 439-452.

63. Запольская 2001 Запольская Н.Н. Грамматика и теология: проблема библейского антропонимического пространства. // Славяноведение. - М., 2001, -№ 1- С. 27-30.

64. Запольская 2002 Запольская Н.Н. Восточные славяне в XVII-XVIII веках: этническое развитие и культурное взаимодействие. // Славяноведение. -М., 2002, -№ 2- С. 27-30.

65. Запольская 2001 Запольская Н.Н. Библейское антропо-нимическое пространство в славянских грамматических трактатах XIV-XVII вв. // Имя: внутренняя структура, семантическая аура, контекст. -М., 2001. Ч. 1. С. 114-116.

66. Запольская 2002 Запольская Н.Н."Общеславянский" язык как лингвистическая утопия. // Утопия и утопическое в славянском мире. -М., 2002. - С. 21-34 .

67. Запольская 2002 Запольская Н.Н. Культурно-языковой статус * личности и текста в Петровскую эпоху (опыт прогнозирующегоанализа) // Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением. М., 2002. С. 422-447.

68. Засадкевич 1883 Засадкевич Н. А. Мелетий Смотрицкий как филолог. Одесса, 1883.

69. Захарьин 1995 — Захарьин Д. Б. Европейские научные методы в традиции старинных русских грамматик (XV сер. XVIIIbb.) -Miinchen. 1985. // Specimina philologiae slavicae, Supplementband 40.

70. Исаченко 1999 Исаченко Т. А. Перевод и толкование в школе Чудова монастыря. // Traduzione е rielaborazione nelle letterature di Polonia Ucraina e Russia XVI-XVII secolo. 1999. C. 267-278.

71. История 1985 История лингвистических учений. ^ Средневековая Европа. JI., 1985.

72. Кантемир 1722 Кантемир Д. Система или состояние мухамеданской религии/пер. с лат. И. Ильинского. СПб., 1722.

73. Карский 1896 Карский Е. Ф. Западнорусские переводы Псалтыри в 15-17 веках. Варшава. 1896.

74. Карский 1903 Карский Е. Ф. Белорусы. Варшава. 1903. Т. 1.

75. Карташев 1959 — Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. Париж, 1959. Т.1.

76. Карташев 1991 — Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. М., 1991. Т.2.

77. Ковтун 1989 -Ковтун JI. С. Азбуковники XVI -XVII вв., JI., 1989. ■ Копреева 1979 Копреева Т. Н. Франциск Скорина и русскаярукописная традиция 15 в. // Белорусский просветитель Франциск

78. Скорина и начало книгопечатания в Белоруссии и Литве. М., 1979. С. 61-70.

79. Кравецкий, Плетнева 2001 -Кравецкий А. Г., Плетнева А. А. История церковнославянского языка в России (конец XIX-XX в.). М., 2001.

80. Крижанич 1997 Крижанич Ю. Политика. М., 1997.

81. Круминг 1994 Круминг А. Первые русские переводы Корана, выполненные при Петре Великом. // Архив русской истории. 1994. С. 227-239.

82. Куник 1865 Куник А. Сборник материалов для истории императорской Академии наук в XVIII в. СПб., 1865.

83. Ламанский 1864 Ламанский В. Сербия и южнославянские провинции Австрии. СПб. 1864.

84. Ломоносов 1952 Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.;Л., 1952, Т. 7. Труды по филологии.

85. Ломтев 1945 Ломтев Т. П. Скорина как основатель белорусского литературного языка // Беларусь. 1945. №3.

86. Маркевич 1876 Маркевич А. Юрий Крижанич и его литературная деятельность. Варшава, 1876.

87. Мельников 2002 Мельников Г.П. Специфика утопизма Яна Амоса Коменского. // Утопия и утопическое в славянском мире. М., 2002.

88. Материалы 1894 Материалы по истории раскола за первое время его существования. / Под ред. Н. Субботина. СПб., 1894. Т. IX, Ч. I.

89. Мечковская 1984 Мечковская Н. Б. Ранние восточнославянские грамматики. Минск, 1984.

90. Мечковская 2001 Мечковская Н.Б. Общее языкознание. Структурная и социальная типология языков. М., 2001.

91. Мироносицкий 2000 Мироносицкий П. П. О богослужебном языке. // Публ. А. Г. Кравецкого. Лингвистическое источниковедение и история русского языка. М., 2000.

92. Мыльников 1990 Мыльников А. С. Библия на чешском языке // Франциск Скорина и его время (Энциклопедический справочник). Минск. 1990.

93. Николаевский 1890—1891 — Николаевский П. Ф. Московский печатный двор при патриархе Никоне. Христианское чтение. 18901891.

94. Никольский 1999 Никольский Б.М. "О восьми частях слова": проблема источников. // Эволюция грамматической мысли славян XIV - XVIII вв. М., 1999. С. 9-33.

95. Обнорский, Бархударов 1948 Обнорский С. П., Бархударов С.

96. Г. Хрестоматия по истории русского языка. М., 1948. 4.2. Вып. 2.6" / Опенко 1930 Опенко I. Пересопницька ^евангелю 1556-1561 г.1. Варшава. 1930.

97. Опарина 1998 Опарина Т. А. Иван Наседка и полемическое богословие киевской митрополии. Новосибирск, 1998.

98. Описание .1955 Описание изданий гражданской печати: 1708 - январь 1725 г. М., Л., 1955.

99. Отзывы 1906 Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906. I.

100. Пекарский 1862 Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом. СПб., 1862. Т. 1-2.

101. Первольф 1874 Первольф И. Славянская взаимность с древнейших времен до XVIII в. СПб., 1874.

102. Пиккио 1995 Пиккио Р. Церковнославянский язык. //Вестник Московского Университета. Сер. 9. Филология. 1995. № 6. С. 135 -170.

103. Полоцкий Симеон 1667 — Полоцкий Симеон. Жезл Правления. М., 1667.

104. Прозоров 1994 Прозоров Ю. М. Из рукописного наследия В. А. Жуковского: переводы фрагментов Священного Писания. // Христианство и русская литература. СПб., 1994. С. 128-156.

105. Прозоровский 1896 Прозоровский А. Сильвестр Медведев, его жизнь и деятельность. М., 1896.

106. Пятигорский 1996 Пятигорский А. М. Избранные труды. М.,1996.

107. Селищев 1941 Селищев А. М. Славянское языкознание. Западнославянские языки. М., 1941. Т.1.

108. Сепир 1993 Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. // Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993.

109. Сиромаха 1981 — Сиромаха В. Г. "Книжная справа" и вопросы нормализации книжно-литературного языка Московской Руси во второй половине 17 в. (на материале имен существителных). Автореф. дис. канд. филол. наук М., 1981.

110. Сиромаха, Успенский 1987 Сиромаха В. Г., Успенский Б. А. Кавычные книги 50-х годов XVII в. // Археологический ежегодник за 1986 г. М., 1987. С. 75-84.

111. Соболевский 1980 Соболевский А. И. История русского литературного языка. JL, 1980.

112. Соболевский 1888 Соболевский А. И. "Доктор Франциск Скорина. Его переводы, печатные издания и язык". Рецензия на книгу Владимирова П.В.//ЖМНП. 1888. Октябрь, 321-332. Стоглав 1863 - Стоглав. СПб., 1863.

113. Строев 1829 Строев П. Описание старопечатных книг славянских и российских графа Ф. А. Толстого. М., 1829.

114. Татищев 1962 Татищев В. Н. История Российская. M.-J1. 1962.1. Т. I.

115. Титов 1918 Титов Ф. И. Типография Киево-Печерской Лавры. Киев. 1916 ( на титульном листе), 1918 ( на обложке). Т. . Приложения к первому тому. Киев, 1918.

116. Толстой 1998 Толстой Н. И. Избранные труды. Славянская литературно-языковая ситуация. М., 1998. II.

117. Топоров 1995 Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. М., 1995, Т.1.

118. Тредиаковский 1730 Тредиаковский В. К. Езда в остров любви. // Тальман П. Езда в остров любви. / Пер с франц. на русской. Чрез студента В. Тредиаковского. СПб., 1730.

119. Тредиаковский 1748 Тредиаковский В. К. Разговор между чужестранным человеком и российскими об ортографии старинной и новой и о всем что принадлежит к сей материи. СПб., 1748.

120. Тредиаковский 1766 Тредиаковский В. К. Тилемахида или Странствия Тилемаха СПб., 1766.

121. Три челобитные 1862 — Три челобитные: справщика Савватия, Саввы Романова и монахов Соловецкого монастыря. СПб., 1862.

122. Трубецкой 1995 Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М., 1995.

123. Успенский 1985 Успенский Б. А. Из истории русского литературного языка XVIII - начала XIX. М., 1985.

124. Успенский 1994 Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI - XIX вв.). 1994.

125. Успенский 2000 Успенский Б. А. История русского литературного языка (XI-XVII вв.). М., 2002.

126. Флоровский 1940-1946 Флоровский А. В. Чешская Библия в истории русской культуры и письменности (Франциск Скорина и продолжатели его дела) // Sbornik filologicky. Praha. 1940-1946. Sv. 12.

127. Флоровский 1969 Флоровский А. В. Франциск Скорина и Москва//ТОДРЛ. М., 1969. Т. 24. С. 155-158.

128. Флоровский 1983 Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937; Перепеч. Париж, 1983.

129. Фуко 1994 Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1994.

130. Хютль-Фольтер 1987 Хютль- Фольтер Г. Языковая ситуация петровской эпохи и возникновение русского литературного языка нового типа. / Wiener Slawistisches Yahrbuch. 1987, Band 33. S. 7-21.

131. Цветаев 1896 Цветаев Д. В. Медики в московской России и первый русский доктор. Варшава, 1896.

132. Целунова 1985 Целунова Е. А. Псалтырь 1683 г. в переводе Авраамия Фирсова (филологическое исследование памятника). Автореф. дис. канд. филол наук. М., 1985.

133. Чуркина 2002 Чуркина И.В. Всеславянская модель Матии Маяра Зильского. // Славянский альманах. 2002. С. 106-119.

134. Шахматов А. 1894 Шахматов А. А. Ю. Крижанич о сербскохорватском ударении. // Русский филологический вестник. 1894, № 4, 1895, N° 1-2.

135. Шмурло 1894 Шмурло Е. П. В. Постников. Несколько данных для его биографии. Юрьев. 1894.

136. Штур 1867 Штур JI. Славянство и мир будущего. М., 1867.

137. Экман 1963 Экман Т. Грамматический и лексический состав языка Ю. Крижанича. Dutch Contributions to the V International Congress of Slavicists. Sofia, 1963. C. 43-77.

138. Ягич 1896 Ягич И.В. Рассуждения южнославянской и русской старины о церковнославянском языке. //Исследования по русскому языку. СПб., 1896.

139. Ягич 1910 Ягич И.В. История славянской филологии. (Энциклопедия славянской филологии, 1). Спб., 1910.

140. Якобсон 1987 Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987.

141. Badalic 1958 Badalic J. Juraj Krizanic - pjesnik Hirije. Radovi Slavenskog Instituta. Zagreb. 1958/

142. Biblij 1506 Biblij Czeska w Benatkach tisst'ena. 1506.

143. Danicic 1871 Danicic Gj. Gramatica Gjurgja Krizanica. Zagreb,1871.

144. Dell'agata 1999 Dell'agata G. Le lingue di Krizanic. Plurilinguismo letterario in Ucraina, Polonia e Russia tra XVI e XVIII secolo. Roma. 1999.

145. Gebauer 1958-1963 Gebauer J. Historicka mluvnice jazyka ceskeho. Praha. 1958-1963. D. 1, 3;

146. Golub 1986 Golub I. Slavenska koine Juija Krizanica. Slovo. 1986 sv.36.

147. Heaney 1971 Heaney M. - Krizanic's Grammar: the Theory of Грдмлтично исклзлн1€ and the Practice of Politik Oxford Slavonic Papers. Vol. 4, 1971.

148. Horbatsch 1964 Horbatsch O. Die vier Ausgaben der kirchenslavischen Grammatik von M. Smotryckyj. Wiesbaden, 1964.

149. Jagic 1917 Jagic V. Zivot i rad Juija Krizanica. Zagreb, 1917. Keipert 1999 - Keipert H. Grammatik und Theologie. // Zeitschrift fur Slavische Philologie. B. 58. H. 1. 1999. S. 19-42/

150. Klemensiewicz 1981 Klemensiewicz Z. Historia j?zyka polskiego. Warszawa. 1981.

151. Kociuba 1975 — Kociuba O. The Grammatical Sources of Meletij Smotryc'kyj Church Slavonic Grammar of 1619.: Diss. Phil. Columbia University, 1975.

152. Martel 1938 Martel A. La langue polnaise dans les pays ruthenes Ukraine et Russie Blanche 1569-1667. Lille. 1938.

153. Schutrumpf 1978 Schfrtrumpf M. Das Gramaticno izkazanje ob ruskom jeziku von Juraj Kriifanid/ Aufbau und Vergleich mit Smotryckyjs ksl. Grammatik. Frankfurt am Main, 1978.

154. Stankiewicz 1984 — Stankiewicz E. Grammars and Dictionaries of the Slavic Languages from the Middle Ages up to 1850. An Annotated Bibliography. Btrlin, New York, Amsterdam, 1984. -236p.

155. Staroceska Bible 1988 Staroceska Bible Drazdanska a Olomouska / Vydal V. Kyas. Praha. 1988.