автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.03
диссертация на тему: Переломные эпохи в исторической традиции и сознании древних египтян

Полный текст автореферата диссертации по теме "Переломные эпохи в исторической традиции и сознании древних египтян"

На правах рукописи

Банщикова Анастасия Алексеевна

ПЕРЕЛОМНЫЕ ЭПОХИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ И СОЗНАНИИ ДРЕВНИХ ЕГИПТЯН (по источникам конца II тыс. до н. э. -1 тыс. н. э.)

Специальность 07.00.03 - Всеобщая история

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

2010

004604159

Работа выполнена в Центре истории и культурной антропологии Учреждения Российской академии наук Институт Африки РАН

Научный руководитель: доктор исторических наук, профессор

Бондаренко Дмитрий Михайлович

Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор

Кормышева Элеонора Ефимовна

кандидат исторических наук Немировский Александр Аркадьевич

Ведущая организация: Московский государственный университет

им. М.В. Ломоносова

Защита состоится [<Р и-и:К ^ 2010 г. в (Н_ часов 0® минут на заседании Совета по защите докторских и кандидатских диссертаций Д.212.198.03 (исторические науки) при Российском государственном гуманитарном университете по адресу: 125993, г. Москва, Миусская пл., д. 6, ГСП-3.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке РГГУ по адресу: 125993, г. Москва, Миусская пл., д. 6.

Автореферат разослан « 1Ъ » 2010 г.

Ученый секретарь -- /

диссертационного совета /

кандидат исторических наук, доцент >. Е.В. Барышева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Восприятие древними египтянами своего прошлого (в том числе на финальных, античной и коптской, стадиях развития их культуры) и выражение этого восприятия в историко-литературной традиции Египта представляет собой уникальный феномен, сочетающий две, казалось бы, малосоединимые черты: с одной стороны, достаточно развитое историческое сознание, активный интерес к истории своей страны, делам и людям прошлого (многочисленные упоминания их в более поздних текстах, постоянное самосоотнесение с ними, существование литературно-исторических композиций и преданий о прошлом, формирование периодизации и выделение эпох собственной истории, разработка концепций, объясняющих различные ее события), а с другой - отсутствие традиции историописания в точном смысле слова (сводные истории, хотя бы подобные произведениям логографов, а тем более Геродота, не составлялись - даже труд Манефона, созданный в прямое подражание античной историографии и остававшийся для Египта исключением, был при этом почти механическим соединением перечня царей с отдельными сюжетами о событиях прошлого; разграничение между достоверными и вымышленными, в том числе фольклорными элементами этих сюжетов, не проводилось). Этот феномен исследовался в куда меньшей степени, чем другие стороны общественного сознания Египта, а ряд его аспектов практически не привлекался к специальному изучению. К числу таких аспектов принадлежит и избранная нами тема -восприятие египтянами кризисных моментов своего прошлого, связанных с иноземными нашествиями и утратой независимости страны (или угрозой такой утраты), выраженное в ряде памятников египетской культуры, прежде всего повествованиях (нарративах1).

Проблематика темы включает ряд вопросов, начиная с выявления и уточнения самого круга источников по ней (особенно важного применительно к коптской и арабо-египетской традициям, до сих пор практически не привлекавшимся в качестве таких источников) и кончая реконструкцией развития соответствующих сюжетов в египетской традиции. Актуальность этой темы определяется прежде всего ее неразработанностью в научной литературе. Попытка заполнить соответствующие лакуны в наших знаниях о ходе формирования и характерных особенностях содержания изучаемых сюжетов египетской историко-литературной традиции тем самым является целесообразной. Особое значение этих сюжетов связано с тем, что они отражают наиболее драматичные, кризисные и переломные ситуации египетской истории - ситуации противостояния иноземному завоеванию или его угрозе (для египтян завоевание их страны чужеземцами являлось не только политической, но и культурно-идеологической

1 Под нарративом мы подразумеваем повествование о некоторых персонажах и событиях, имеющее законченный (в какой-то мере) сюжет. Такие нарративы (в отличие от документов) не привязаны к аудитории или ситуации, ограниченной одним моментом. Они предназначены для вхождения в литературную (в том числе фольклорную) и ученую традицию страны и устойчивой передачи в рамках этой традиции из поколения в поколение; ориентированы на востребование неопределенно широкой аудиторией в течение неопределенно долгого времени существования культуры создавшего их

катастрофой, к которой приходилось специально адаптироваться), и поэтому на их материале характер формирования и передачи египетских представлений о прошлом выявляется особенно ярко. Исследование нашей темы позволяет прояснить специфику характерного для Египта «историописания без историографии», охарактеризованного выше, вычленить новые, ранее неизвестные или не привлекшие внимания ученых элементы общественного сознания древних египтян и существенно пополнить наши знания о составе и развитии самой египетской исторической традиции (в частности, об особенностях передачи и преломления египтянами сведений об исторических событиях на протяжении длительных периодов времени). Поскольку все избранные в работе сюжеты египетской традиции связаны с нашествиями иноземцев и неудачами египтян, их исследование расширяет наши представления о восприятии египтянами «чужого» и взаимодействия с ним, то есть о подходах египетской культуры к критически важному и достаточно болезненному для нее вопросу. Наконец, наша тема представляет и сравнительно-типологический интерес не только для египтологов, но и для исследователей всех культур, в которых имелись устойчивые традиции передачи сведений об историческом прошлом страны при отсутствии сводного историописания.

Хронологические рамки исследования. Формирование и эволюция сюжетов о «переломных» эпохах в древнеегипетской общественной памяти прослежено на временном промежутке от середины II тыс. до н. э. до середины - второй половины I тыс. н. э. Точками отсчета при этом явились сами соответствующие «переломы» (гиксосское нашествие и господство в ХУП-ХУ1 вв. до н. э., острый внутри- и внешнеполитический кризис в конце XIII - начале XII вв. до н. э. и потеря Египтом независимости в VI в. до н. э.), а конечные хронологические рамки определяются финальной стадией развития египетской историко-литературной традиции в коптский период и датировкой коптских и арабо-мусульманских произведений, привлекаемых для реконструкции ее состояния в это время (основной корпус этих текстов датируется УП-1Х вв. н. э.).

Целью исследования стало осуществление анализа египетской историко-литературной традиции о «переломных» эпохах, связанных с иноземными нашествиями на страну, выявление ее характерных черт и реконструкция ее эволюции. Для достижения этой цели были поставлены и решены следующие задачи:

1) выделить круг соответствующих сюжетов и повествований (нарративов), их освещающих, выявить собственно исторические и литературные (в том числе фольклорные) элементы этих сюжетов;

2) установить возможные источники этих элементов и механизмы их синтеза в конечный сюжет в каждом нарративе;

3) на основе сравнительного анализа группы нарративов, освещающих один и тот же сюжет, установить ход его эволюции и трансформаций в египетской общественной памяти и восприятии;

4) на основе сравнительного анализа всего полученного материала выявить общие черты египетского восприятия кризисов прошлого, связанных с иноземными нашествиями, и общие механизмы формирования, передачи и трансформации соответствующих сюжетов египетской традиции.

Объектом исследования является историческая и литературно-историческая традиция древних египтян.

Предметом исследования является выраженное в этой традиции восприятие египтянами ряда кризисных моментов прошлого, связанных с вторжениями иноземцев (гиксосское владычество в XVI (-XVI вв. до н. э., кризис конца XIII - начала XII вв. до н. э. и нашествия вавилонян и персов в VI в. до н. э.), характерные черты и эволюция этого восприятия и отразившиеся в нем особенности исторического и общественного сознания древнего Египта.

Степень изученности темы. В разделе рассмотрена первая из двух релевантных для данной темы групп исследований, а именно работы, посвященные общим вопросам восприятия египтянами их прошлого, способам, которыми они о нем узнавали, характеру формирования и функционирования традиций о прошлом (труды Э. Хорнунга, Д. Редфорда, Дж. Тэйта). Вторая релевантная группа - частные по характеру работы, посвященные непосредственно трем затрагиваемым сюжетам - рассматривается непосредственно вместе с этими сюжетами. В историографии изучения исторического сознания древних египтян были выделены два этапа:

1) На первом этапе (конец XIX - конец XX вв.) целью изучения памятников историко-литературной традиции было выявление в них сведений о реальной истории древнего Египта, и произведения интересовали египтологию почти исключительно как исторические источники, а не как феномены египетской культуры, характеризующие восприятие египтянами своего прошлого; признанные «неисторичными» произведения покидали круг внимания египтологов.

2) Второй этап (с 90-х гг. XX в.) является логическим продолжением первого: если есть корпус нарративов на исторические темы, которые при этом историческую действительность передают с большими искажениями, то возможно, следует рассматривать их как особый феномен древнеегипетской культуры, а не отбрасывать за ненадобностью как бесполезные для реконструкции реальной истории тексты. «Поверхностная историчность» больше не дискредитирует источник, а нуждается в самостоятельном изучении: в выявлении составных частей сюжетов на исторические темы, путей их трансформации, фольклоризации и контаминации, которые и приводят к итоговой якобы неисторичности произведения. Соответственно, тема египетского восприятия прошлого стала привлекать куда большее внимание специалистов, ведь историко-литературная традиция оказалась тем редким носителем исторической памяти египтян, который компенсирует отсутствие в фараоновском Египте классического историописания и историографии.

Особняком стоят труды по арабо-мусульманской традиции: она только начинает привлекаться к египтологическим исследованиям.

Теоретическая и методологическая база исследования. В основе диссертационной работы лежит методология конкретно-исторического исследования в сочетании с рассмотрением источника как системы и обращением к ряду специальных теорий и концепций, таких, как теория древнеегипетской литературы и ее исторического содержания (Я. Ассманн, Дж. Бэйнс, П. Каплони, М.А. Коростовцев, А. Лоприено, К. Эйр), теория фольклора и постфольклора

(Я. Вансина, В .Я. Пропп) и недавно начавшая разрабатываться теория исторической памяти древних египтян (Я. Ассманн, Д. Вильдунг, А. Лоприено, Л. Моренц, Дж. Тэйт, X. Фишер-Эльферт).

Использование методологии литературоведения и фольклористики обусловлено характером исследуемого материала, ведь историко-литературная традиция - это сложное по генезису и составу явление, в котором присутствует не только мощный пласт исторических и квазиисторических элементов, но и некоторое количество фольклорных и сказочных, фантастических мотивов. Выбор этих мотивов и элементов не бывает случайным и их исследование является неотъемлемой частью изучения исторического сознания древних египтян. Большинство произведений являются не народными сказками, а придворными композициями, созданными грамотными и высокообразованными людьми. Такие люди обращались к историческим сюжетам, создавая произведения, в которых реальность сочеталась с художественным вымыслом (например, «Сказка об Апопи и Секененра» или «Сказка о взятии Яффы»). В ходе дальнейшего бытования таких нарративов грань между правдой и вымыслом размывалась, добавлялись новые фантастические элементы, а исторические составляющие стирались, контаминировались с другими рассказами о прошлом; добавлялись фольклорные и полуфольклорные мотивы. Так, истории могли переживать периоды народного, устного бытования, и даже подвергаться вторичной записи, функционируя уже как постфольклор.

Помимо традиционных приемов исторической критики источника, при анализе нарративов (в рамках системного похода к ним) был использован метод деконструкции произведений историко-литературной традиции, выявления в каждом из них исторических составляющих и изучения контекста их бытования в нарративах. По сути своей являясь дополнительным по отношению к классическому, так называемому «событийно-ориентированному (event-oriented)» подходу, он оказывается незаменимым, когда целью исследования становится не выявление реальной последовательности событий, а изучение интертекстуальных связей и последовательных искажений исторической действительности, когда большее внимание уделяется не самому описываемому в тексте событию, а тому, как оно было описано, и с какой целью оно было описано именно так. Хотя некоторыми исследователями этот метод применялся еще в конце XIX в., теоретическое обоснование в исторической науке в целом он получил в 70-е гг. XX в. (М. Ливерани), а в египтологии стал активно применяться только сейчас.

Применительно к нашей теме метод деконструкции подразумевал, во-первых, особое внимание к выделению и разграничению: а) исторического ядра данного сюжета; б) литературных моделей, применяемых в нем (включая фольклорные); в) элементов, введенных в нарратив из общей устойчивой картины мира и идеологем со злободневным или общим политическим смыслом (в последнем случае соответствующие идеологемы сами входят в устойчивую картину мира), а во-вторых, постановку вопроса о том, какие смысловые нагрузки для общественного сознания египтян несет каждый из этих элементов (глорификационные, компенсаторные, этиологические, дидактические, коммеморативные, структуробразующие для представлений о ходе собственной истории в целом и т. д.).

Вероятное историческое ядро каждого анализируемого сюжета было определено по уникальным, однозначным соответствиям между сюжетом и реальной историей: для соотнесения сюжета с тем или иным историческим событием необходимо, чтобы этот сюжет не просто чем-то напоминал его, а напоминал своими специфическими чертами только и именно его. К числу таких однозначных соответствий были отнесены прежде всего: 1) имена, а также комбинации и последовательности имен действующих лиц, особенно правителей; 2) сходство специфического характера изображаемых в нарративе событий (если очистить их от фольклорных деталей) с аналогичными, и при этом тоже специфическими, событиями реальной истории; 3) совпадение мест и состава соответствующих событий и их комплексов в пошагово отвечающих друг другу последовательностях событий истории, как ее изображают нарративы, и реальной истории (отметим, что этот критерий в историографии нашей темы до сих пор практически не применялся).

Отражение исследуемых кризисных эпох в египетской традиции было рассмотрено в последовательности, противоположной хронологической: от более поздних событий к более ранним (сначала исследуется, как отразилось в египетских нарративах падение независимости Египта в VI в. до н. э., затем рассматриваются реминисценции событий рубежа ХШ-ХН вв. и в последнюю очередь - реминисценции гиксосского владычества). Такой выбор не случаен: важно с самого начала выявить как можно надежнее характерные черты преломления и модификации исторических событий в общественном сознании и исторической памяти египтян. Таким образом, целесообразно было начать с анализа таких историко-литературных сюжетов, применительно к которым одновременно и более ясна соответствующая историческая реальность, и более богат и разнообразен корпус отражающих эти сюжеты нарративов, и более очевидны соотношения между первым и вторым. Как нередко бывает в науке о древности, эти условия лучше всего выполняются для самых поздних сюжетов. В частности, из избранных нами переломных эпох падение Египта под ударами азиатских завоевателей в VI в. известно нам лучше всего исторически (благодаря обилию источников) и отражено в наибольшем количестве изучаемых нарративов (которые обычно еще и намного подробнее повествований о событиях, восходящих ко II тыс. до н. э.). Поэтому этот сюжет был исследован первым, несмотря на то, что хронологически он - самый поздний.

Источниковая база исследования. С точки зрения тематической релевантности источники делятся на тексты, излагающие сюжеты, непосредственно избранные для анализа (или входящие в них детали и мотивы); тексты, содержащие параллели названным сюжетам; и, наконец, различные источники, привлекаемые для выяснения исторического фона бытования основных сюжетов. С точки зрения происхождения, характера и датировки наши источники делятся на три большие группы:

а) источники, возникшие в рамках древнеегипетской традиции без чужеземных влияний; в том числе представленные в прямом или опосредованном пересказе иноземных авторов («Табличка Карнарвона», надпись Хатшепсут из Спеос-Артемидос, «Сказка об Апопи и Секененра», Большой папирус Харрис, «Элефантинская стела» Амасиса, египетские рассказы о прошлом в передаче

Геродота, и др.); эти источники содержат наиболее важную информацию по ранним стадиям формирования и развития интересующих нас сюжетов (включая их фольклоризацию);

б) позднейшие египетские источники IV в. до н. э. - I тыс. н. э., возникшие уже в явном поле влияний античной культуры и на коптской стадии -манефоновская и околоманефоновская традиция, коптские композиции («Роман о Камбизе»), египетские исторические предания тех же эпох в иноязычной передаче («Хроника Иоанна Никийского»); источники этой группы важны прежде всего для изучения позднейших стадий развития исследуемых сюжетов, их контаминирования и беллетризации;

в) арабо-египетские и другие арабо-мусульманские тексты постольку, поскольку они содержат рецепцию доарабских и домусульманских представлений египтян об их прошлом (Ибн Абд ал-Хакам, Масуди, Табари, Бируни, Якут, Муртади, Макризи). Использование источников этой группы обосновано не только наличием в них реминисценций отдельных изучаемых нами сюжетов. Было выяснено, что арабская схема истории Египта при всем своем фольклоризованном и подчас фантастическом содержании и наполнении в плане хронологических вех и членения на периоды вполне адекватно отвечает реальность и восходит к коптским представлениям. Учитывая важность заявленного тезиса, он должен быть раскрыт здесь подробнее. Указанная схема выглядит так:

I. Правление в Египте некоего изначального ряда царей (при синхронизации египетской истории с ветхозаветной арабо-мусульманские авторы определяют их как «допотопных»); соответствие в реальной истории - Раннее и Древнее царство.

II. Время раздробленности, распада Египта на несколько царств; соответствие в реальной истории -1 Переходный период.

III. Воссоединение страны и правление местной династии, оканчивающееся царствованием женщины; соответствие в реальной истории - Среднее царство (оканчивается правлением царицы Нефрусебек).

IV. Захват Египта азиатами-амалекитами и правление династии амалекитов (4-5 царствований); соответствие в реальной истории - гиксосское завоевание, гиксосское владычество в Египте (ок. 1650-1550 гг.).

V. Правление новой местной династии, единственный царь которой (отождествляемый с ветхозаветным фараоном - современником Моисея) часто именуется просто «Фираун» (Фараон) и правит 400 или 500 лет - это некий обобщенный образ фараона, персонифицирующего целый этап истории страны; соответствие в реальной истории - Новое царство до исхода XIX или XX династии (XVI в. - начало XII в./начало XI вв.).

VI. Новый (последний в жизни независимого Египта) исторический период, начало которому кладет правление царицы-преобразовательницы Далуки (она правит 20 лет, и еще 400 лет, до конца своей независимости, Египет остается таким, каким она его обустраивает); соответствие в реальной истории - III Переходный период и Саисское время, XI - VII/VI вв.

VII. Конец независимой древнеегипетской государственности, азиатская аннексия Египта, проходящая в два этапа. Первый из них - разгром Египта «Вахт Нассаром»/Навуходоносором и угон им населения Египта в вавилонский плен; соответствие в реальной истории - опустошительный поход Навуходоносора на

Египет в 567 г. Второй этап - спустя 40 лет после своего похода Навуходоносор заселяет опустевший Египет угнанными им оттуда ранее египтянами в качестве его подданных. И дата этого второго события в арабской традиции (через 40 лет после вторжения Навуходоносора), и его рубежный характер (конец египетской независимости, начало времен чужеземного господства над Египтом, продолжающихся до прихода арабов) точно соответствуют персидской аннексии Египта в реальной истории (525 г. до н. э.).

Такая подробная и адекватная реальности картина периодизации истории Египта могла быть получена арабо-египетской историографией только из египетских же (в конечном счете) источников и представлений, усвоенных ей при частичном античном/греко-сирийском посредничестве, а в основном напрямую из коптской традиции, письменной и устной. При этом и по характеру периодизации (отсутствие счета по династиям, выделение иных эпох), и по именам царей, и по многим приводимым фактам изложенная схема не имеет ничего общего с Манефоном, по которому строили свое восприятие египетской истории и большая часть античных ученых, и христианская традиция. Учитывая это, остается видеть источник рассматриваемой арабо-египетской схемы только в оригинальных позднеегипетских/коптских исторических представлениях, существовавших в Египте на момент арабского завоевания, причем в таком их варианте, который до того развивался в основном независимо от Манефона и манефонианы. Арабо-мусульманские труды тем самым являются важнейшим источником материала для реконструкции указанных коптских представлений (в том числе по интересующим нас сюжетам), особенно на их финальной стадии.

Научная новизна диссертационного исследования определяется следующим:

- был выявлен состав сюжетов египетской историко-литературной традиции (и мотивов, входящих в эти сюжеты) по избранным переломным эпохам египетской истории (гиксосское владычество, кризис на рубеже ХШ/ХП вв. до н. э. и азиатские нашествия VI в. до н. э.). В частности, было установлено, что в этой традиции присутствовали достоверные представления о соотношении политических статусов египетских вассалов и их гиксосских сюзеренов, два различных подхода к гиксосскому владычеству - компромиссный и полностью негативный, сюжет о женском правлении и кризисе на грани Х1Х/ХХ династий, предания о нашествиях Навуходоносора и Камбиза на Египет, причем соответствующие топосы удерживались в египетском общественном сознании вплоть до времени арабского завоевания и далее. В некоторых из изученных поздних сюжетов (предание о царице Далуке; арабо-египетское предание об амалекитах, завоевавших Египет; коптские повествования о нашествии Навуходоносора) было впервые выявлено или существенно уточнено историческое ядро, относящееся, как было выяснено, к древнеегипетским временам, а также обнаружено влияние специфических древнеегипетских литературных моделей. Тем самым стало возможно определить их древнеегипетские корни и место в развитии египетской традиции.

- египетские сюжеты, касающиеся каждой из трех указанных переломных эпох, впервые были изучены как звенья непрерывной, эволюционирующей традиции египетских представлений о соответствующей эпохе; конкретные этапы

этой эволюции также были реконструированы впервые. В частности, впервые было проведено обобщающее изучение искажений, контаминации и фольклоризации египетских сюжетов о прошлом и выделение факторов, этому способствовавших (компенсаторный идеологический фактор; ситуативное сходство и сходство имен царей; специфические египетские концепты иноземного пространства).

- впервые были выявлены и представлены в сводном виде литературные, фольклорные и идеологические модели, по которым египтяне дополняли и модифицировали вымыслом свои исторические воспоминания (в частности, топосы использования магии как компенсации военной слабости страны; выдвижения "спасителей" из народа при кризисе; топос царского совета; фольклоризация политических отношений с привлечением соответствующих мотивов, например, обмена царскими загадками, и т. д.).

- был впервые прослежен характер распределения исторически достоверных сведений и вымысла в египетской традиции об указанных выше эпохах (достоверно переданными оказались имена царей и самый общий характер описываемых событий; вымыслом - их конкретный ход и мотивы действующих лиц) и выявлен специфический механизм поэтапной беллетризации египетских исторических воспоминаний: сознательный беллетризующий вымысел через несколько веков начинал некритически рассматриваться как исторически достоверные сведения.

- на широком материале было показано, что общая арабо-мусульманская схема истории Египта и некоторые коптские и арабо-египетские сюжеты (о завоевании Египта амалекитами и Вахт Нассаром, о царице Далуке, о «Стене старухи») прямо восходят к непрерывной собственно египетской традиции исторических воспоминаний. Соответствующие коптские и арабо-мусульманские произведения были впервые изучены как источник для реконструкции указанной традиции и расширения наших знаний о ее сюжетах; некоторые из этих произведений были исследованы с египтологической точки зрения впервые.

Практическая значимость работы. Материалы и выводы диссертационного исследования могут быть использованы в высших учебных заведениях при подготовке лекций и семинарских занятий по курсам «История древнего Востока», «История древнего Египта», при разработке курсов по источниковедению, истории культуры, литературоведению и исторической традиции древнего Египта. Также они могут лечь в основу курса по древнеегипетскому историческому фольклору, программе которого еще только предстоит принять законченный вид.

Апробация выводов. Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на заседании Центра истории и культурной антропологии Учреждения российской академии наук Институт Африки РАН. Основные положения и многие частные аспекты диссертационного исследования обсуждались на других заседаниях того же Центра, в том числе на его регулярном семинаре "Культура и общество" (2006, 2008, 2010 гг.), на котором диссертант выступал с докладами. Также основные положения диссертации были представлены в докладах на 14 всероссийских и международных конференциях: IV конференция студентов, аспирантов и молодых ученых "Диалог цивилизаций: Восток-Запад" (РУДН,

Москва, 2004 г.), XI Международная конференция студентов и аспирантов "Ломоносов-2004" (МГУ, Москва, 2004 г.), III Международная конференция "Иерархия и власть в истории цивилизаций" (Институт Африки РАН, РГГУ, Москва, 2004 г.), III Кнорозовские чтения (РГГУ, Москва, 2004 г.), конференция "Цивилизация и государство на Востоке" (РУДН, Москва, 2004 г.), XIV Сергеевские чтения (МГУ, Москва, 2005 г.), XII Международная конференция студентов и аспирантов "Ломоносов-2005" (МГУ, Москва, 2005 г.), X Международная конференция "Безопасность Африки: внутренние и внешние аспекты" (Институт Африки РАН, Москва, 2005 г.), международная конференция "Египет и страны Ближнего Востока: III тыс. до н. э. -1 тыс. н. э" (РГГУ, Москва, 2006 г.), IV международная конференция "Иерархия и власть в истории цивилизаций" (Институт Африки РАН, РГГУ, Москва, 2006 г.), XIV Международная конференция молодых ученых "Globalisation in Studies of the Past" (Университет "1 декабря 1918", Альба Юлия, Румыния, 2006 г.), V Кнорозовские чтения (РГГУ, Москва, 2008 г.), XVI Сергеевские чтения (МГУ, Москва, 2009 г.), V Международная конференция "Иерархия и власть в истории цивилизаций" (Институт Африки РАН, РГГУ, Москва, 2009 г.).

Структура диссертации. Диссертация состоит из Введения, в котором определяются проблематика, цели и задачи исследования, дается общая характеристика использованных источников и научной литературы; основной части, включающей четыре главы; Заключения; Списка источников и литературы. Также в диссертацию входят десять сводных таблиц, позволяющих сопоставлять отражение сведений о каком-либо историческом событии в разных источниках.

Список источников и литературы включает в себя публикации нескольких десятков источников и более двухсот научных работ на русском и трех иностранных языках. Ввиду относительно недавнего начала изучения темы среди указанных в списке литературы исследований, ближайшим образом касающихся нашей проблематики, большую часть составляют публикации 2000-х гг.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Введение содержит определение проблематики, целей и задач исследования, обоснование выбора трех переломных эпох в истории древнего Египта и определение хронологических рамок исследования; обзор источников и литературы; изложение и мотивировку применяемых в диссертации методов работы с источниками; в нем характеризуется степень научной новизны темы и результатов исследования.

Глава 1 «Египетская литературно-историческая традиция о падении независимости Египта в VI в. до н. э. и ее рецепция на Ближнем Востоке» включает три раздела, выделенных по тематически-хронологическому принципу, и посвящена историко-литературным традициям египтян, отражающим азиатские нашествия на Египет в VI в. до н. э. (вторжение Навуходоносора в момент междоусобной войны между Априем и Амасисом, приведшее к победе Амасиса, и поход Камбиза). Источниками здесь являются Манефон, коптская традиция («Роман о Камбизе» и «Хроника Иоанна Никийского») и ее реминисценции в арабо-мусульманской литературе (Ибн Абд ал-Хакам, Табари и Масуди). Так как в VII—VI вв. на Египет обрушились сразу три азиатские державы (Ассирия,

Вавилония, Персия), то воспоминания египтян о соответствующих событиях оказались циклизованы и контаминированы, а частично приобрели фольклорно-новеллистический характер. В главе было выяснено, как именно у египтян сохранялись воспоминания об указанных вторжениях, в чем они соответствуют исторической действительности, а в чем и почему преображают ее.

В «Элефантинской стеле» Амасиса, как и в труде Геродота, вторжение Навуходоносора не упоминается, так как и Амасис, и лояльные к нему египетские информаторы Геродота не желали упоминать тот факт, что своим воцарением Амасис был обязан интервенции вавилонян. Ветхозаветная традиция (Иеремия, Иезекииль) адекватно отражают тот факт, что Априя непосредственно уничтожили его египетские враги, а не Навуходоносор. В труде Манефона удержано общее противопоставление вавилонян и Априя как военно-политических антагонистов, что отвечает действительности. У Иосифа Флавия сохраняются сведения о том, что поход вавилонян повлиял на падение Априя, однако они отличаются высокой степенью обобщенности и стяженности (именно Флавий впервые заявляет, что Навуходоносор сам убил Априя, а не просто способствовал воцарению Амасиса). Труд Флавия четко отличает поход Навуходоносора от более позднего похода Камбиза, как и саму Вавилонию от Персии.

Сведения Флавия о вмешательстве Навуходоносора в борьбу Априя и Амасиса и о том, кто из них от этого выиграл, могли восходить только к египетской традиции (прочие традиции об этом не сообщали, а та из них, что была Иосифу Флавию ближе всех - древнееврейская - говорила, напротив, что Априя уничтожили его внутренние враги, а не Навуходоносор), что подтверждается наличием аналогичного топоса в коптской «Хронике Иоанна Никийского».

В коптской традиции смешаны реалии обоих азиатских походов на Египет VI в. до н. э.: Навуходоносор и Камбиз сливаются в единый «гибридный» персонаж «Камбиз-Навуходоносор». В «Романе о Камбизе» азиатский царь Камбиз со вторым именем Навуходоносор опасается идти на Египет войной из страха перед доблестью египетских воинов (на которую ему указывают его советники, отговаривая от похода), и прибегает к хитрости: рассылает египтянам от имени египетского царя Априя подметные письма (причем их выражения подразумевают наличие в Египте некоего «фараона» помимо Априя, хотя во всем остальном тексте «Романа» на это нет ни намека), где египтян призывают явиться к Априю. Египтяне разгадали обман, но все же отправились к Априю. Тот, увидев их, испытывает страх (далее текст обрывается). В этом сюжете опознаются точные следы исторической действительности VI в.: Априй изображен противником Навуходоносора, в Египте накануне вторжения существует некий другой фараон, отличный от Априя, а последний боится народа и воинов (в реальности поддержавших Амасиса). Однако все эти детали в «Романе» теряют свою исходную смысловую нагрузку и получают новую сюжетную связь, довольно нескладную и неправдоподобную. Таким образом, «Роман о Камбизе» содержит материал, восходящий к исконной египетской традиции достоверных воспоминаний о событиях VI в., но представленный в переработанном и искаженном виде.

«Роман» обнаруживает непрерывную преемственность по отношению к

древнеегипетской традиции и в собственно литературном аспекте, воспроизводя специфические модели и топосы египетских текстов II - I тыс. до н. э. (сцена совещания вельмож при царе как средство выявления его качеств; топос слабого царя; топос поучения младших; образ «молодых воинов»; образ мудрого «молодца»-неджеса; образ индивидуализированного мудреца перед лицом безымянной толпы). При этом Априй как слабый царь противопоставлен доблестному войску и вышедшим из его среды лидерам, развивающим активные самостоятельные действия. Эта картина явно восходит к действительной истории VI в. до н. э., когда имело место и общее ослабление царской власти в пользу войска, и действительное противостояние Априя египетскому воинству, вождем которого в борьбе против Априя был Амасис (чья реальная карьера находит в «Романе» яркую параллель в образах лидеров, выдвинувшихся из войска независимо от Априя). Таким образом в работе было доказано, что «Роман о Камбизе», вопреки распространенному мнению о нем, и по происхождению сюжета, и по литературным особенностям имеет сугубо египетские корни, содержит (хотя и в искаженном виде) элементы действительных исторических воспоминаний египтян о событиях VI в. до н. э. и сложился в результате непрерывной передачи и трансформации этих воспоминаний в египетской среде.

Другой коптский памятник - «Хроника Иоанна Никийского» - отличает Навуходоносора Вавилонского, взявшего Иерусалим, от более позднего Камбиза Персидского, завоевавшего Египет, но оба они предстают в нем царями Персии и ассирийцев, а Камбиз при этом также носит второе имя Навуходоносор и ведет против египтян две войны, во второй из которых убивает египетского царя Априя, после чего на 40 лет страна превращается в пустыню. Эта запутанная картина отражает попытку согласовать и представить в синтезированном виде две различные версии событий VI в. В одной из них различаются Навуходоносор и действовавший позднее Камбиз, каждый из которых вел свою войну с Египтом (отсюда само различение Навуходоносора - разрушителя Иерусалима и Камбиза -завоевателя Египта). В реальной истории после первой из этих войн Египет сохранил суверенитет, а после второй был аннексирован - отсюда две войны у Иоанна, из которых лишь вторая привела к разгрому Египта. Описываемая версия в общем виде соответствует реальной истории. Во второй же из версий, легших в основу рассказа Иоанна, Навуходоносор и Камбиз были уже слиты в единый образ азиатского завоевателя Египта (аналогично «Роману о Камбизе»). Отсюда и соответствующие черты «Хроники» (Навуходоносор Вавилонский, разрушитель Иерусалима, оказывается также и персидским царем, а Камбиз, завоеватель Египта, носит и имя Навуходоносор и тоже разрушает Иерусалим). В главе показано, что источником первой из описанных версий послужила прекрасно известная Иоанну иудео-христианская традиция, а вторая версия принадлежит именно позднеегипетско-коптской традиции о VI в. до н. э., представленной, в частности, в «Романе о Камбизе».

Также было выяснено, что на выявленную в главе контаминацию вавилонского и персидского нашествий в египетской традиции повлияла египетская концепция Зя [«Азии»] как некоего единства, управляющегося из сменяющих друг друга центров. В VI в. до н. э. «Азией»- Би для египтян была прежде всего Вавилония Навуходоносора, потом - Персия Ахеменидов, причем

смена вавилонской «империи» персидской должна была восприниматься египтянами в рамках концепции Зи как смена центра власти внутри одного и того же «всеазиатского» геополитического образования. Навуходоносор и Камбиз могли тем самым рассматриваться как представители одной и той же силы, что и способствовало в решающей степени их смешению.

В сообщениях Геродота (V в. до н. э.) и повествовании Манефона (III в. до н. э.) смешения Навуходоносора и Камбиза в одно лицо и, соответственно, слияния вавилонского похода 567 г. и персидского похода 525 г. еще не наблюдается, а в коптских «Романе о Камбизе» и «Хронике Иоанна Никийского» такое слияние уже представлено, из чего можно сделать вывод, что эти контаминации были осуществлены в период между созданием указанных произведений (вернее всего, в римский).

Египетское (коптское) наследие обнаруживается в арабском/арабо-египетском историописании, где Бахт Нассар (Навуходоносор) совершает поход на Египет и завоевывает его (на чем существование независимого Египта навсегда прекращается); при этом Навуходоносор считается наместником персидского царя, и таким же наместником оказывается ассирийский царь Синаххериб. В эти сведениях были выявлены два топоса, почерпнутые из коптской традиции. Во-первых, это ассоциация Навуходоносора с Персией и изображение его завоевателем Египта, подведшим черту под его независимым существованием - то есть опять-таки контаминация Навуходоносора и Камбиза. Таким образом, по арабо-мусульманским материалам было выявлено последнее изменение в коптской традиции об азиатском завоевании Египта - вымывание самого имени Камбиза из этой традиции, которое в дошедших до нас коптских источниках еще не произошло. Во-вторых, саму контаминацию Вавилонии и Персии в арабо-мусульманской традиции также надо возводить именно к коптскому влиянию, так как в азиатских традициях могли смешиваться воедино Ассирия и Вавилония, но строго различались Вавилония и Персия.

У арабских авторов четко выражен мотив 40-летнего запустения Египта вслед за вторжением Навуходоносора (по истечении этих 40 лет Навуходоносор вновь обращается к Египту и заселяет его как свое владение), а также представлен сюжет о некоем втором египетском походе Навуходоносора, который носил карательный характер. Это представление о двух актах установления азиатского владычества в Египте с 40-летним разрывом между ними (приписанных Навуходоносору) отражает в конечном счете реальность VI в. до н. э. (факт двух вторжений в Египет, Навуходоносора и Камбиза, и 40-летний разрыв между ними), то есть использует реальные египетские реминисценции о походе Камбиза, редуцировавшиеся до воспоминания о том, что Египет испытал два нашествия азиатов с 40-летним промежутком, и результатом было падение его независимости.

Основные выводы первой главы: существовала непрерывная традиция историчных в своей основе воспоминаний египтян об азиатских нашествиях VI в., удержавшая и отразившая многие реальные детали этих событий (часто - в значительно переосмысленном и искаженном контексте) и представленная также в новеллистически-фольклоризованных (в том числе по египетским литературным моделям) формах. К коптскому времени в этой традиции вавилонское нашествие

было прочно смешано с персидским; эта контаминация с течением времени усугублялась и была унаследована в максимальной форме арабо-египетским историописанием.

Глава 2 «Арабо-египетское предание о царице Далуке, его древнеегипетское происхождение и исторические корни» посвящена анализу предания о царице Далуке, отраженного в арабо-египетской традиции. Согласно ему, после гибели фараона и его войска в Красном море в Египте не осталось мужчин, чтобы править, и женщины избрали на царство мудрую египтянку Далуку. Египту в то время угрожали соседи и с суши, и с моря; в обороне против них Далука опирается на помощь помощницы - волшебницы Тадуры, так как с гибелью фараона и войска остается надеяться лишь на магию, и преуспевает в обеспечении безопасности страны. После этого фараоновский Египет до падения своей независимости «оставался таким, каким его обустроила Далука».

В главе было выявлено, что у изложенного предания имеется сюжетное ядро, отражающее реальные события истории Египта. По своему месту в излагавшейся выше (с. 8-9) коптской по происхождению схеме истории Египта, представленной у арабо-египетских авторов, правление Далуки лежит на грани двух последних больших эпох истории независимого Египта (в пересчете на современную хронологию - около рубежа II - I тыс. до н. э.), причем начинающаяся с правления царицы эпоха завершается азиатским (геяр. персидским) завоеванием. В манефоновской традиции в роли точно такого же рубежа выступает грань XIX и XX династий (у Манефона эта грань разделяет вторую и третью из трех эпох независимой истории, причем третья эпоха также заканчивается персидским завоеванием) ок. 1200 г. до н. э. В реальной истории на это время падает один из крупнейших переворотов в истории Египта, представлявшийся современникам и потомкам моментом краха, пресечения и восстановления государственной традиции страны. Ключевую роль в этих событиях играла царица Таусерт (ок. 1200 г. до н. э.), осуществившая последнее женское правление фараоновского Египта. Обнаруженное структурно-хронологическое и сюжетное совпадение между изложенным арабо-египетским, манефоновским и реальным материалом не может быть случайным: правление царицы Далуки приходится на тот же переломный момент в арабо-егйпетской схеме истории Египта, что правление Таусерт - в манефоновской и реальной истории. При этом во всех случаях речь идет об уникальном (и последнем в египетской истории) правлении женщины, связанном с мотивом восстановления государственности после ее краха и обрыва. Даже внешнеполитический контекст правления Далуки оказывается весьма близким реальности времен Таусерт (арабское предание констатирует крайнюю внешнюю угрозу при воцарении Далуки, в том числе такую редкую для Египта, как угроза со стороны моря; в реальности в конце XIII - начале XII вв. на Египет обрушиваются «народы моря»).

Этот вывод был подтвержден тем, что в предании о Далуке выявляются египетские литературные и фольклорные топосы: взаимодействие царя и волшебника, использование магии для обеспечения государственной безопасности. В связи со слабостью Египта перед лицом иноземцев в древнеегипетской литературе I тыс. до н. э. в порядке компенсации ослабления царской и военной мощи усилилась роль мага - помощника власти: отныне

именно на него возлагается функция защиты страны. В египетской литературе волшебник с течением времени из обычного подданного, развлекающего царя, становится человеком царской крови (а потом и вообще самим фараоном), на котором лежит ответственность за безопасность всей страны и который обеспечивает эту безопасность магическими средствами. Именно такую роль и именно в таком контексте выступает пара Далука - Тадура, занимая в рамках эволюции египетских сюжетов о волшебниках срединное положение (магия уже является единственным средством защиты страны, но волшебница еще остается лишь помощницей престола, а не сама занимает его).

Предыстория появления арабо-египетского сюжета о Далуке на египетской почве была реконструирована следующим образом. В концепции самой Таусерт (как показывают аутентичные египетские материалы ее правления, в том числе при учете новейших исследований A.B. Сафронова) она должна была считаться избавительницей от смуты и от «врага великого» Баи (казненного в пору ее участия в управлении страной), который и позже, при сменившей Таусерт XX династии, описывался под прозвищем «Ирсу» как главный негативный протагонист постигших страну катастрофических бедствий. Однако в традиции XX династии сама Таусерт наряду с Баи стала резко отрицательным персонажем, и от ее правления «очищали» престол; избавительницей же страны провозглашалась собственно XX династия, сменившая ее режим. Однако итоговая народная традиция, по-видимому, продолжала (или стала) воспринимать в качестве спасительницы страны именно эту царицу (как следует из египетского происхождения рассказа о Далуке): под впечатлением от уникального женского правления, наложившимся на яркие фольклорные модели в историческом фольклоре восторжествовала линия, восходящая к концепции самой Таусерт, в противоположность забытой в итоге концепции XX династии. Независимое подтверждение этого было усмотрено в труде Манефона, где Таусерт названа по имени (греч. Туосрис), а ее правление синхронизируется с крупнейшей исторической вехой в целом (Троянской войной) и подытоживает вторую из трех больших эпох истории Египта; в то время, как цари XX династии вообще не названы по именам.

Главным выводом этой главы является следующий: арабо-египетский сюжет о царице Далуке восходит к коптскому/позднеегипетскому фольклору, отталкивающемуся от бурных исторических событий, связанных с царствованием царицы Таусерт (и частично восходящему к некоторым элементам ее вероятного прижизненного прославления в качестве спасительницы страны от врагов).

В Главе 3 «Гиксосское вторжение и правление в египетской традиции сер. II тыс. до н. э. — I тыс. н. э.» проанализировано восприятие гиксосского владычества в позднейшей традиции египтян и эволюция отраженного в ней отношения к гиксосским царям, начиная от ближайшего постгикосского времени (надписи Камоса и Хатшепсут, Карнакский царский список), до более поздних текстов (Туринский царский список, «Сказка об Апопи и Секененра») и коптских времен (по соответствующим материалам, выделенным в арабо-мусульманской исторической традиции).

Гиксосские цари Авариса не вписывались в ключевую египетскую концепцию различения сакральных египетских царей (несу) и несопоставимых с

ними чужеземных правителей (хекау хасут). С одной стороны, гиксосские владыки правили из египетской столицы и оформляли свое владычество как власть традиционных египетских царей-несу. С другой стороны, они продолжали восприниматься как чужеземные завоеватели и сохраняли свой старый «домен» в Азии; тем самым они оставались хекау хасут. Египтяне выработали два варианта адаптации к этому положению (в любом случае крайне унизительному и парадоксальному для них, в том числе уже потому, что гиксосы были чужеземцами, завоевавшими Египет извне). По одному, «ригористичному» варианту, гиксосские цари Авариса не считались несу, а рассматривались как чужеземные враги Египта, «мерзопакостные азиаты» и ишау («бродяги/кочевники»), которые правили «без Ра», то есть не являлись носителями ритуально чистой египетской государственности. Такова была фиванская ранненовоегипетская концепция, известная по надписям Камоса и Хатшепсут, т. е. сформировавшаяся при царях - изгонителях гиксосов (для которых она была более чем естественна) и воспроизводившаяся их преемниками.

В рамках другого, «оппортунистического», приспосабливающегося к реальности взгляда, египтяне сочли возможным признать, что могут быть правители, одновременно являющиеся и несу, и хекау хасут, и что гиксосские цари Авариса именно таковы (также признавалось, что наряду с ними в Египте могут быть и другие несу, так что речь идет о концепции разделенной царственности). Этот подход представлен в источниках времени XIX династии: «Сказке об Апопи и Секененра» и Туринском царском списке. Однако этот подход нельзя считать возникшим позже «ригористичного», так как взгляд на гиксосских царей как одновременно и несу, и хекау хасут восходит к концепциям и титулованиям самих этих царей. Именно при дворе гиксосских государей Авариса традиционное противопоставление чужеземных князей хекау хасут легитимным египетским царям несу заменялось на синтез этих статусов: гиксосские цари Авариса претендовали на то, чтобы быть и теми, и другими одновременно. Эта концепция, отброшенная при сокрушении Аварисского царства фиванцами, после долгого перерыва оказалась востребованной и вновь легла в основу официального восприятия гиксосских царей при обосновавшейся в Нижнем Египте, недалеко от Авариса, XIX династии (ср. включение шести гиксосских царей Авариса с определением хекау хасут в Туринский список египетских несу). В это время их считали несу, однако несу «второго сорта», неполноценными по сравнению с обычной царственностью единодержавных и коренных египетских несу. Так, в Туринский список гиксосская династия включается с единственным или добавочным определением хекау хасут, в то время как статус всех остальных упомянутых там царей передается просто терминами несиу и несу-бити, а в «Сказке об Апопи и Секененра» подчеркнуто, что оба они являются несу, но не такими полноценными, каким был бы единодержавный египетский царь, обозначенный в «Сказке» особым термином «неб [владыка]-несу». Неполная легитимность обоих действующих в «Сказке» царей - гиксосского сюзерена и его фиванского вассала - намеренно выражена и художественными средствами. Неполнота эта, однако, разная: согласно деталям, рассыпанным по тексту, Секененра превосходит Апопи в ритуальной составляющей царственности, но уступает ему в административно-силовой, и наоборот. В связи с этим в

произведении весьма дифференцированно реализован такой новоегипетский литературный топос, как сцена совета при царе (в «Сказке» вводится по сцене совета при каждом из соответствующих царей, причем Секененра изображен куда менее могущественным, чем Апопи, а Апопи - лишенным традиционных качеств египетского царя: он не стремится сокрушить врага личной воинской доблестью и неспособен строить лучшие замыслы, чем его вельможи, что перекликается с образом вражеского азиатского царя в коптском «Романе о Камбизе»).

Наконец, у Манефона восприятие гиксосов во многом воспроизводит схему Туринского канона (как и Туринский канон, Манефон включает тех же шесть гиксосских царей Авариса в ряд египетских царских «династий»), но с двумя отличиями, приближающими Манефона к «ригористичному» взгляду:

а) отношение Манефона к гиксосам гораздо хуже, чем в текстах XIX династии, и напоминает подход XVIII династии; если бы не царский список, то вообще нельзя было бы понять, что он признает шесть царей Авариса законными правителями Египта - в нарративе они описаны как чужеземные враги, пытавшиеся искоренить египетский род, а их появление - как кара богов;

б) гиксосы у Манефона оказываются «вечными чужеземными врагами»: по изгнании из Авариса они якобы сохраняют власть в Палестине и продолжают противостоять Египту до конца Нового царства. В частности, столкновения с азиатами и «народами моря» в конце XIX - начале XX династий у Манефона оказались циклизованы, смешаны и переосмыслены как новое нашествие гиксосов.

Это ужесточение позднеегипетского подхода к гиксосам, во многом реанимировавшее старый фиванский взгляд на них, произошло, несомненно, под влиянием компенсаторной «ультранационалистической» реакции на господство иноземцев в I тыс. до н. э.

К изложенным вопросам прямое отношение имеет арабо-египетский и, шире, арабо-мусульманский сюжет о вторжении азиатов-амалекитов (ге.чр. гиксосов) в фараоновский Египет и их временном владычестве там (этот сюжет впервые соотнесли с историческими гиксосами еще европейские исследователи и переводчики соответствующих арабских трудов во второй пол. XIX в.). Для него характерно приведение племенной идентификации азиатов-захватчиков (отсутствующее у самих египтян). Существенно, что в составе этого сюжета сохранились некоторые собственно египетские элементы: а) на момент амалекитского вторжения в Египет там правила женщина (что отвечает реальному финалу Среднего царства); б) имя одного из амалекитских царей созвучно с именем исторического гиксосского царя, Хийана, а другого зовут Камее, что, видимо, явилось следствием искажения сведений о фараоне-противнике гиксосов - Камосе; имя последнего амалекитского царя - Самейда - практически идентично имени последнего царя гиксосской династии в Туринском списке, Хамуди, в коптском произношении; в) после амалекитов правит «Фараон», причем в одной из версий подчеркивается, что это правитель именно местного, египетского происхождения, противопоставленный иноземцам-амапекитам. Кроме этих схождений-(совокупность которых можно объяснять только усвоением арабской традицией соответствующих элементов, восходящих к реальности II тыс., из позднеегипетско-коптских преданий), египетские корни обсуждаемого арабо-

мусульманского сюжета видны в его крайне негативном отношении к амалекитским царям Египта: их обвиняют в несправедливости, высокомерии и тирании, а двоих из них за грехи карает неестественной смертью сам Бог. Таким образом было выявлено, что на момент прихода арабов в . Египте воспроизводилось то же специфическое отношение к гиксосам, что и у Манефона: гиксосские правители - враги египтян, враги богов, чужеземные захватчики, но все же являвшиеся вместе с тем и египетскими царями.

Основные выводы главы таковы: египтяне осмысляли очень тяжелый для них факт гиксосского, первого в истории страны периода иноземного господства по двум моделям: а) гиксосские цари как тотальные чужеземные враги; б) гиксосские цари как все-таки легитимные, хотя и неполноценные по легитимности и крайне нежелательные египетские владыки. Обе эти модели, чередуясь, отразились в официальных памятниках и историко-художественных нарративах; в позднеегипетское время восприятие гиксосских царей до известной степени синтезировало эти два подхода, а одновременно сильно «вульгатизировалось», мифологизировалось и беллетризовалось, эволюционируя в сторону все более негативного к ним отношения.

В Главе 4 «Некоторые закономерности и тенденции передачи сведений о переломных эпохах египетской истории в египетской историко-литературной традиции» выявляются характерные черты египетской литературно-исторической традиции о трех рассматривавшихся переломных периодах. Выясняется, что составе «исторического ядра» всех соответствующих сюжетов можно выделить два компонента, получающих в ходе развития нарративной традиции совершенно разное разрешение. Первый компонент - это имена и политическое положение правителей, а также общая схема вовлекающих их событий или ситуаций. Чем больше времени разделяет реальную ситуацию и восходящий к ней по своему историческому ядру соответствующий нарратив, тем большим изменениям и искажениям подвергается в нем указанный компонент в сравнении с реальной историей, однако какие-то элементы, отвечающие ей, сохраняются практически всегда. Что же касается второго компонента - основной массы отдельных действий, реплик и мотивов персонажей, в том числе сюжетообразующих - то здесь все наши нарративы примерно одинаковы: в этой области они с самого начала не содержат никаких достоверных или восходящих к реальным событиям сведений, а конструируют поступки и мотивы персонажей по беллетристическим и фольклорным моделям и/или по авторскому желанию.

Независимо от этого можно выделить и два типа авторов изучаемых произведений. К первому типу относятся те, для кого исторические воспоминания были лишь материалом для создания «вводной» части их повествований и определения самого общего хода и рамок сюжетного действия; конкретный же ход этого действия и все его детали сознательно вымышлялись ими с беллетристическими целями (таковы были первые создатели сюжета «Сказки об Апопи и Секененра»). Авторы же другой группы нарративов (Манефон, Иоанн из Никиу, арабо-египетские историки) стремились и в общем, и в деталях передавать именно реальный ход событий, каким они его считали, и приводили те или иные сведения лишь постольку, поскольку приписывали им историческую ценность. Несмотря на эту разницу в подходах, уровень беллетризации и неисторичности в

изображении конкретного хода событий и их участников в нарративах обеих групп примерно одинаков. Этот феномен имеет следующее объяснение: авторы-историки» (создатели произведений второй группы) сами были вынуждены использовать произведения первой («беллетристической») группы как источник, не подозревая (или игнорируя) тот факт, что этот источник содержит изначально вымышленную информацию. Этот вывод уточняет предложенную в литературе схему, по которой «ученое» египетское историописание привлекало в качестве своих основных источников, с одной стороны, царские списки, а с другой -беллетристические композиции, содержавшие исторические элементы (имена правителей и изложение общего хода событий), но созданные прежде всего за счет художественного вымысла.

Основные выводы главы: сравнительный анализ выявляет следующие особенности египетских нарративов, посвященных эпохам кризиса и поражений своей страны.

1) В собственно египетских текстах в центре внимания оказывается героическая борьба с захватчиком или его конечное изгнание. Поражение в любом случае оказывается временным, а ход поражения не описывается специально. Подробнее фиксируется именно конечная победа Египта - его отмеченное тут же избавление от врага, а также доблесть, проявленная египтянами в борьбе с ним. Таковы манефоновские рассказы о гиксосах, рассказ Иоанна из Никиу о приходе и уходе Навуходоносора и, возможно, «Роман о Камбизе». В той мере, в какой авторы признают факт поражения или хотя бы угрозы такового, ответственность за это целиком и полностью возлагается на царя (иногда еще и на роковую волю богов). Позднеегипетским и коптским авторам оказывается дороже репутация страны и народа (особенно воинов), чем репутация правителей: за счет последней выигрывает первая. Выявленный феномен явно отражает падение престижа царской власти в глазах египтян (известное и по другим источникам) после многочисленных поражений, которые она потерпела от внешних врагов в УШ-1У вв. до н. э. В арабо-мусульманских источниках поражения древнего Египта, напротив, рисуются без прикрас.

2) Создатели обсуждаемых египетских нарративов стремятся литературно компенсировать слабость и неудачи царской власти и тем самым, вопреки историческим фактам, «восстановить» в своем повествовании должное могущество страны. Выявляются три способа такой компенсации (они могут и сочетаться друг с другом): народное избрание нового царя в период кризиса; появление женского персонажа на престоле; передача функций защиты страны волшебнику при царе или царю-волшебнику. Поскольку в исторической действительности соответствующих эпох царская власть оказывалась не в состоянии защитить страну, а войско терпело поражение, в литературе выстраивается другая, компенсаторная по характеру модель: люди сами избирают себе царя или царицу и при этом защищают свою страну доступными на фоне военной слабости магическими средствами. В этой модели самому населению приходится исполнять те функции, которые в норме обязано было брать на себя государство в лице фараона и элиты. Основной негативной особенностью кризисных эпох с точки зрения египтян, насколько она прослеживается в

фольклорных и полуфольклорных нарративах, была именно эта инверсия привычных социальных ролей.

3) Что касается нападающих чужеземных врагов, то для египтян наиболее запоминающимся оказывается не их этническая и государственная принадлежность, а общее региональное направление (в наших случаях -азиатское), с которого осуществлялось нападение. Имя вражеского царя-завоевателя сохраняется, но быстро утрачивается включающий его исторический контекст: несколько разных походов могут сливаться воедино; искаженную, во многом произвольную трактовку получают сведения о нападавших, их этносе и правителе. Имя обороняющегося египетского царя сохраняется достаточно хорошо. Твердо удерживается общая информация о женских правлениях на исходе Среднего царства и на исходе XIX династии, однако с потерей и замещением имен цариц.

4) При изображении действующих лиц и их мотивов обсуждаемые нарративы отличаются следующими чертами: гнев и агрессия часто изображаются у неегипетской атакующей стороны, страх и неуверенность - у египетской обороняющейся, однако при этом, непосредственно описывая поступки и слова египтян, авторы вводят эти негативные черты гораздо менее масштабно, чем следовало бы из общего (бесславного для Египта) хода событий, как он представлен в тех же самых источниках. Для дополнительной компенсации соответствующего впечатления авторы стремятся вводить отдельные героические реплики и деяния египтян. Другим важным моментом является обычное, не специфически-египетское явление беллетризации мотивов действующих лиц.

В Заключении подводятся итоги диссертационного исследования египетской литературно-исторической традиции о рассматривавшихся кризисных моментах прошлого (включая ее фольклорную составляющую). Было выяснено, что воспоминания об этих моментах оказались удержаны в общественной памяти египтян и нашли отражение в их устных и письменных нарративах куда лучше, чем это ранее считалось в науке. Сюжеты изученных коптских произведений оказываются не вторичной литературной конструкцией, созданной на основе библейских и античных сочинений, а поздним вариантом аутентичной египетской традиции о действительных событиях VI в. до н. э.; «Сказка об Апопи и Секененра» на редкость точно передает политическую ситуацию периода гиксосского владычества и отражает ее как посредством использования фольклорных моделей, так и путем изощренного варьирования титулатур и описания царей; и даже арабо-египетское предание о Далуке, производящее впечатление чистого вымысла, восходит к коптским фольклорным сюжетам, выросшим вокруг сохранявшихся в Египте воспоминаний о кризисном «рубежном» времени и женском царствовании на грани Х1Х-ХХ династий.

Эволюция воспоминаний о прошлом и выражающих их сюжетов с историческим ядром проходила под влиянием специфических концепций и моделей, созданных при дворе и в образованной среде фараоновского Египта. При этом вводились яркие отрицательные приметы кризисов: слабость царской власти, вплоть до правления выборной женщины-царицы, и как противовес - активность народных лидеров. Иноземные завоеватели всегда являются всецело отрицательными персонажами.

В ходе своего развития каждый сюжет терял некоторые изначально присущие ему элементы (прежде всего исторические) и взамен обретал некоторые новые (относящиеся к сфере чисто литературного вымысла). Тем не менее в итоге место соответствующих событий в общей схеме египетской истории (непосредственно представленной у арабо-мусульманских авторов, но имеющей позднеегипётско-коптское происхождение) закрепилось довольно твердо, причем сама эта схема достаточно хорошо отражает реальность.

Развитие египетского историописания шло прежде всего за счет комбинирования достаточно скудных данных собственно исторического характера (в первую очередь царских списков) с уже существовавшими литературно-историческими композициями на отдельные сюжеты; в этих композициях с самого начала была велика доля сознательного беллетристического вымысла. Позднеегипетские и коптские авторы, составляя повествования о далеком прошлом и сталкиваясь при этом с вышеуказанными композициями, сами уже не знали, где в них кончаются исторические факты и начинается литературное добавление и переработка, и склонны были целиком рассматривать их как заслуживающие доверия источники. В еще большей мере эту «вторичную историзацию» фольклорно-литературных элементов проводили арабо-египетские историки.

Соответственно, первой важной чертой древнеегипетской традиции о прошлом можно назвать ее некоторый архаизм и неразвитость, проявляющиеся, в частности, в отсутствии критического отношения к источникам. Второй существенной чертой египетской традиции о прошлом является ее поливариантность, сосуществование разных версий этого прошлого, не до конца согласованных даже за счет использования царских списков; порядок крупных эпох, династий и групп династий в разных египетских версиях сильно отличался друг от друга в диапазоне от очень высокого соответствия реальности у Манефона и относительно высокого - в коптской версии, унаследованной арабскими учеными, до совершенно искаженного в египетской версии, переданной Геродотом. Видимо, достоверные сводные царские списки имели гораздо меньшее хождение, чем достоверные списки царей по отдельным династиям. Ориентация на перечни царей приближает египетскую традицию к подлинной историографии, однако степень фольклоризации содержания каждого отдельного нарратива о прошлом случайна и не зависит от этой ориентации (поскольку царские списки очень малоинформативны и оставляют создателям нарративов возможность для почти любого наполнения своих сюжетов).

Преломление реальных событий и дополнение их домышленными чертами в египетской традиции о прошлом подчинялось следующим главным тенденциям:

1) Необходимость компенсации слабости царской власти. И историописатели (Манефон), и создатели литературных композиций ответственность за тяжелое положение Египта полностью перекладывают на египетского правителя (и частично - на волю богов), причем именно на его личные психологические слабости и пороки, а не на военные или политические просчеты. Элементы подобного отношения прослеживаются даже в тех произведениях, где египетский правитель в целом воспринимается позитивно. Зато государственное устройство, египтяне в целом, египетские воины никакой

ответственности за тяжелое положение Египта подчеркнуто не несут. С точки зрения общественного сознания Египет, несмотря ни на какие поражения, оставался страной, по определению превосходящей всех иноземцев. И если такая страна все же оказывалась поставлена ими в тяжелое положение, ответственность за это оставалось приписывать царю, в силу своих личных пороков оказавшемуся неспособным правильно руководить доставшейся ему безупречной страной и обеспечивать ей должную защиту богов. В помощь такому слабому правителю выдвигаются мудрецы, волшебники и герои-воины «от земли». При изображении былых кризисов народ воспринимается однозначно положительно, царь становится объектом критики.

2) Фольклоризация реальности, «комплектование» ее привычными фольклорными элементами (так, в «Сказке об Апопи и Секененра» на сведения о взаимоотношениях гиксосских правителей Авариса и их фиванских вассалов наложился чисто фольклорный топос о царском обмене загадками).

3) Беллетризация реальности, желание создать как можно более интересное и драматичное повествование. Нарративам о прошлом страны не чужда художественная составляющая: особенно сильно она выражена в текстах с изначальной «сказочной» природой («Сказка об Апопи и Секененра») и в текстах, наиболее далеко отстоящих от описываемых событий хронологически (большинство арабских источников). В первом случае цель произведения -рассказать увлекательную историю, используя исторических персонажей, а не донести до читателя сведения исторического характера, поданные как занимательный рассказ. Во втором случае подлинные исторические сведения настолько неотличимы от вторичного вымысла, что остаются в основном фольклорные и полуфольклорные элементы, нанизанные на общее представление о характере периода, которое тоже, впрочем, склонно выражаться в фольклорных моделях. В таких текстах появляются диалоги исторических персонажей, цитируются якобы их письма друг другу, гораздо большее внимание уделяется их личностям, тон повествования очень эмоционален.

4) При этом если более ранний автор может прекрасно отдавать себе отчет в том, что в записываемой им истории наряду с историческим зерном содержится много фантастических дополнений и прекрасно отличать одно от другого, осознавая, что он создает вымысел на исторической основе, то позднейший автор, использующий такие истории, уже далеко не всегда будет видеть эту разницу: для него и историческое зерно, и литературный вымысел окажутся равноценны, а грань между ними не будет видна. Это и приводит к характерному облику исследованных нами египетских нарративов о прошлом.

Основные положения диссертации получили отражение в следующих публикациях автора (общим объемом 4,1 а. л.):

I. Статьи в изданиях, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией Министерства образования и пауки Российской Федерации:

1) Мотивы древнеегипетского фольклора в рассказе Ибн Абд ал-Хакама о царице Далуке // Восток. Афро-азиатские общества: история и современность. 2007. № 1. С. 33^3.

II. Прочие публикации:

1) «Роман о Камбизе»: образ царя и новоегипетские литературные модели // Труды научной конференции студентов и аспирантов «Ломоносов-2004». История. Сборник тезисов. М., 2004. С. 119-121.

2) «Роман о Камбизе»: образ царя и новоегипетские литературные модели // Вестник молодых ученых. Вып. 1. Сборник лучших докладов Международной научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов-2004». М., 2004. С. 133-137.

3) Новоегипетская литературная модель в коптском тексте: сцена военного совета царя в «Романе о Камбизе» // Взаимодействие мировых цивилизаций: история и современность. Материалы московской конференции, проведенной кафедрой всеобщей истории РУДН. Вып. 5. М., 2004. С. 3-8.

4) Восковой крокодил и глиняный человек: магические существа-помощники и связанные с ними топосы в древнеегипетской литературе // Взаимодействие мировых цивилизаций: история и современность. Материалы московской конференции, проведенной кафедрой всеобщей истории РУДН. Вып. 6. М„ 2005. С. 47-54.

5) Роман о Камбизе: топос слабого царя и возможное окончание произведения // Труды научной конференции студентов и аспирантов «Ломоносов-2005». История. Сборник тезисов. М., 2005. С. 119-123.

6) Формирование предания об азиатском завоевании Египта в поздней египетской традиции // Безопасность Африки: внутренние и внешние аспекты. X конференция африканистов. Сборник тезисов. М., 2005. С. 72-73.

7) The Image of the King in Ancient Egyptian Literature: From Axial Background Functions till Fully-Engaged Object of Action // Fourth International Conference «Hierarchy and Power in the History of Civilizations». Moscow, 2006. P. 140-141.

8) Распределение титулований и аспекты восприятия Апопи и Секененра в «Сказке об Апопи и Секененра» // III международная конференция «Иерархия и власть в истории цивилизаций». Ч. II. Статьи и тексты докладов. М., 2007. С. 4955.

9) Magic vs Act of Providence: Egyptians and Judeans at the Face of Foreign Enemies in the Arab Literature // Buletinul Cercurilor Stiintifice Studentesti. 2007. № 13. P. 59-63 (http://istoric.uab.ro/Publicatii/colectia_bcss/bcss__13/bcssl3.html).

10) The Image of the King in Ancient Egyptian Literature: from Axial Background Functions till Fully-Engaged Object of Action // Grinin L.E., Beliaev D.D., Korotayev A.V. Hierarchy and Power in the History of Civilizations: Ancient and Medieval Cultures. Moscow, 2008. P. 3-8.

11) The Topos of Amalecite Supremacy over Egypt in Arab Historical Tradition (I mill. A.D.) // Buletinul Cercurilor Stiintifice Studentesti. 2008. № 14. P. 39-^5.

12)-Literature Compensation of the Weakened King's Power during the Crucial Periods of Ancient Egyptian History // Fifth International Conference «Hierarchy and Power in the History of Civilizations». Abstracts. Moscow, 2009. P. 85.

Принято к исполнению 04/05/2010 Заказ № 1173

Исполнено 07/05/2010 Тираж 100 экз.

ООО «БМСА» ИНН 7725533680 Москва, 2-й Кожевнический пер., 12 +7 (495)604-41-54 www.cherrypie.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Банщикова, Анастасия Алексеевна

Введение.

Глава 1. Египетская литературно- историческая традиция о падении независимости Египта в VI в. до н. э. и ее рецепция на Ближнем Востоке.

§ 1. Вавилонское и персидское завоевание Египта в передаче источников V в. до н. э. -1 в. н. э.

§ 2. Коптская традиция о падении независимости Египта в VI в. до н. э.

§ 3. Арабская рецепция ближневосточной и коптской традиций о падении независимости Египта в VI в. до н. э.

§ 4. Выводы.

Глава 2. Арабо-египетское предание о царице Далуке, его древнеегипетское происхождение и исторические корни.

§ 1. Арабское предание о царице Далуке и его сюжетная структура.

§ 2. Правление Таусерт в Египте (ок. 1200 г. до н. э.).

§ 3. Древнеегипетские фольклорные модели и мотивы в предании о Далуке.

§3.1. Взаимоотношения царя и волшебника в древнеегипетской литературе и пара Далука - Тадура в предании о царице Далуке.

§ 3.2. Магические существа-помощники и их роль в древнеегипетской литературе и предании о Далуке.

§ 4. Выводы.

Глава 3. Гиксосское вторжение и правление в египетской традиции середины II тыс. до н. э. -1 тыс. и. э.

§ 1. Восприятие гиксосского правления в период XVIII династии.

§ 2. Восприятие гиксосского правления в текстах XIX династии.

§ 3. Представление о гиксосском правлении в труде Манефона (III в. до н. э.).

§ 4. Сведения арабской исторической традиции о вторжении амалекитов в Египет.

§ 5. Выводы.

Глава 4. Некоторые закономерности и тенденции передачи сведении о переломных эпохах египетской истории в египетской историколитературной традиции.

§ 1. Постановка проблемы. Судьба исходного "исторического ядра" сюжета в изученных литературно-исторических нарративах.

§ 2. Признание и непризнание в исследуемых нарративах факта поражения Египта от иноземных захватчиков; роль царской власти в соответствующих повествованиях.

§ 3. Компенсация слабости царской власти в источниках: избрание нового царя, женщина-царица и царь-волшебник.

§ 4. Утрата и искажение "рамочных" для сюжета фактов исторической действительности (имена правителей, общее направление вторжений, идентификация врагов) в рассматриваемых нарративах.

§ 5. Мотивировка явлений и событий.

§ 6. Употребление числительных в повествованиях о переломных эпохах: количество участников.

§ 7. Выводы.

Введение диссертации2010 год, автореферат по истории, Банщикова, Анастасия Алексеевна

Настоящая работа посвящена исследованию ряда памятников и сюжетов древнеегипетской (и продолжающей ее коптской) нарративной традиции о кризисных моментах египетского прошлого, связанных с внешней угрозой стране (то есть с иноземными нашествиями и господством или ее особой слабостью перед лицом близких и дальних соседей). Выбор этой темы не случаен. Среди множества древнеегипетских и коптских нарративов1 исторического содержания выделяются две ярко выраженные группы текстов. Первая состоит из памятников, повествующих о только что произошедших событиях (таково большинство царских надписей) или содержащих в виде кратких упоминаний сведения о давно прошедших событиях, сохранявшиеся и воспроизводимые в неизменном виде, начиная от времени самих этих событий . Именно такие нарративы, носящие коммеморативный и пропагандистский характер, всегда привлекали наибольшее внимание исследователей.

Другая же группа состоит из нарративов, повествующих о давнем прошлом и при этом сложившихся в результате процесса длительного развития и передачи исторических воспоминаний египтян, сопровождавшегося значительными метаморфозами исторической памяти - забвением одних событий, контаминацией других, изобретением (в результате добросовестных "ученых" реконструкций или сознательного вымысла - литературного и фольклорного) третьих. Нарративы этой группы образуют корпус, соответствующий нашим понятиям об историописании и о создании литературно-исторических композиций с использованием действительно исторических по своему происхождению воспоминаний (то есть воспоминаний, непрерывно восходящих ко временам соответствующих событий, хотя и видоизменяющих свой облик по мере удаления от них, а также с самого начала преломлявших их определенным образом в соответствии с закономерностями восприятия той или иной среды). В текстах этой группы сведения о прошлом

1 Здесь и ниже под нарративом мы подразумеваем повествование о некоторых персонажах и событиях, имеющее законченный (в какой-то мере) сюжет. Такие нарративы (в отличие от документов) не привязаны к аудитории или ситуации, ограниченной одним моментом. Они предназначены для вхождения в литературную (в том числе фольклорную) и ученую традицию страны и устойчивой передачи в рамках этой традиции из поколения в поколение; ориентированы на востребование неопределенно широкой аудиторией в течение неопределенно долгого времени существования культуры создавшего их общества.

2 Так, например, надпись Хатшепсут из Спеос-Артемидос (см. ниже, Гл. 3) упоминает в общей форме гиксосское владычество столетней давности, не прибавляя к его оценке и изображению ничего нового по сравнению с памятниками Камоса - современника гиксосской династии на финальной стадии ее правления. оказываются, разумеется, существенно размыты, искажены и преображены. Соответственно, они привлекали куда меньше внимания исследователей, и в литературе обычно нет сложившихся фундированных представлений ни о степени, ни о характере и механизме соответствующих искажений и преобразований. Более того, ряд позднеегипетских нарративных традиций о событиях прошлого, которые с нашей точки зрения принадлежат именно к описываемой группе (например, коптский "Роман о Камбизе" и близкие к нему сюжеты в других произведениях), оставались до сих пор не выявлены в этом качестве (в них видели плод сугубо вторичного фольклорного и литературного творчества, не содержащий никакого восходящего к реальной истории ядра и не использовавший действительных исторических воспоминаний египтян).

Мы обратились к исследованию именно этой группы нарративов на примере произведений и сюжетов, касающихся специфических переломных моментов древнеегипетского прошлого - моментов, когда Египет оказывался перед лицом угрозы победоносного вторжения иноземцев или жертвой такого вторжения. Затрагиваемые при этом вопросы принадлежат к широкому кругу проблем формирования, бытования и развития древнеегипетской историко-литературной традиции о прошлом страны, восприятия египетским общественным сознанием памяти об этом прошлом. Исследование такого материала на конкретных примерах выявляет механизмы и характер восприятия, преломления и оценки исторических событий в общественной памяти и литературно-исторической традиции египтян (включая фольклор); пути сохранения, воспроизведения и трансформации египтянами исторических воспоминаний; клише и модели, применявшиеся при этом и т. д. Иными словами, такое исследование позволяет, с одной стороны, получить новые данные о конкретных чертах исторического сознания египтян, а с другой, - проследить бытование и развитие в нем ряда исторических сюжетов, то есть пополнить наши знания о развитии египетской исторической традиции. Это и является нашей основной задачей3.

Актуальность темы исследования

Древний Египет - это цивилизация с очень специфическим восприятием собственной истории. Внимание египтян к своему прошлому, интерес к нему всегда отмечался исследователями [Redford 1986: XVII; 2003: 6; Baines 1989: 131; Murnane 1995: 694; Baines & Yoffee 1998: 212-225; Tait 2003a: 1]. Материальные свидетельства

3 Речь при этом идет не о любом упоминании прошлых событий в египетских источниках, а именно о законченных, нарративно оформленных сюжетах на исторические (или квазиисторические, то есть вовлекающие исторических персонажей и исторические реминисценции, но неисторичные по своему основному содержанию) темы и фрагментах таких сюжетов, сохранившихся в источниках. 4 такого интереса - надписи на памятниках, в храмах, даже в гробницах (в случае их обследования и реставрации) - были доступны для грамотных египтян на всем протяжении египетской истории. История, кроме того, частично фиксировалась в материалах преимущественно ритуального значения - в составе традиции поминальных царских списков, кратких перечней имен царей с редкими упоминаниями каких-либо важных событий. Наконец, повествования об исторических деяниях известных нам царей, фольклорные и полуфольклорные сюжеты о царях с вымышленными именами, а также повести автобиографического характера с обязательным указанием, в чье правление события имели место, бытовали как в придворной среде в записанном виде, так и в простонародье в виде устных рассказов. При этом в фараоновском, независимом Египте, в общем, не сложилось историописания в его классическом виде, подобного сводным произведениям логографов, Геродота и Фукидида [см. Cryчевекиii 1975: 275; Korostovtsev 1977: 321; Redford 1986: XVI-XVII; Baines 1991; Hornung 1992: 154; Assmann 1996: 15-38; Loprieno 2003: 139-141; Morenz 2003: 101]. Следует упомянуть, что в египетском восприятии собственной истории с некоторого времени присутствовали концепции ее цикличности, привлекшие внимание специалистов в последние десятилетия [Otto 1966; Eyre 1996: 423; Wallin 2002].

Столь специфическая картина отношения египтян к своему прошлому требует тщательного изучения, позволяющего прежде всего выявить специфику и возможности характерного для Египта "историописания без историографии", то есть передачи исторических сведений, практически не прибегающей к последовательной записи событий (именно так эта передача осуществлялась в Египте конца III - середины I тыс. до н. э.). Не менее интересно сравнить такой способ воспроизведения исторической памяти с подлинной историографией, все-таки оформившейся уже в поликультурном Египте второй половины I тыс. до н. э. - первой половины I тыс. н. э. (и представленной, в частности, знаменитым Манефоном [Baines 1989: 131; Loprieno 1998: 13-14; 2003: 139, 141]).

На этом фоне работа по заявленной нами теме, во-первых, позволяет вычленить новые, ранее неизвестные или не привлекшие внимания ученых элементы общественного сознания древних египтян. Это представляет интерес для специалистов-египтологов. Во-вторых, такое исследование пополнит наши знания об особенностях устной и письменной передачи египтянами сведений об исторических событиях на протяжении длительных периодов времени. Тем самым, наша тема представляет интерес не только для египтологов, но и для исследователей всех обществ, в которых имелись устойчивые традиции передачи сведений об историческом прошлом страны.

Наконец, актуальность темы определяется относительно малым вниманием, проявлявшимся в литературе к избранным для изучения нарративам, и целесообразностью попыток заполнения соответствующих лакун в знаниях о ходе формирования и характерных особенностях содержания этих нарративов (как и египетской историко-литературной традиции о прошлом в целом).

Состояние исследования проблемы

Несмотря на длительный и всеобъемлющий интерес к древнеегипетской культуре, тема египетского восприятия прошлого сравнительно недавно стала рассматриваться в специальных исследованиях [Luft 1976; Gundlach 1985; Baines 1989; Vermis 1995; Assmann 1996; Aufrere 1998; Tait 2003b; Gozzoli 2006], а сами такие исследования до сих пор остаются сугубо селективными. Причина такого положения дел заключается в том, что эта тематика только начинает отделяться от более широкого и менее специального круга вопросов, который как раз практически с самого начала изучения древнеегипетской литературы привлек внимание исследователей. Так, редкое произведение из числа древнеегипетских нарративов обходится без упоминания каких-либо исторических или квазиисторических фигур. Иногда все действие произведения проходит перед глазами и/или при участии вполне историчных правителей ("Сказки папируса Весткар"). В некоторых случаях сам главный герой является персонажем, известным нам из египетской истории; например, принц Сатни-Хемуас, четвертый сын Рамсеса II - герой одноименных циклов сказаний. Иногда просто указывается, при каком царе происходит действие, и это может иметь большое значение для сюжета ("Рассказ Синухета"). Наконец, имя царя может являться вымышленным ("Мери-Ра и фараон"), либо использоваться "произвольно", в сюжете, лежащем вне какой-либо связи с реальными деяниями этого царя ("Царь Рампсинит и неуловимый вор").

Разумеется, имеющиеся в подобных текстах исторические привязки (вплоть до фиктивных) к событиям или правителям прошлого побудили исследователей к изучению таких взаимодополняющих тем, как степень историчности древнеегипетской литературы [например, Korostovtsev 1977; Hoffmeier 1992; Eyre 1996: 417; Assmann

1999; Moers 1999], наличие и значение исторической фикции в ней [Otto 1966; Tait 1994;

Eyre 1996: 415; Loprieno 1996a; Moers 1999; 2001], а также использование литературы в качестве средства политической пропаганды [Posener 1956; Williams 1964; Lloyd 1982;

Bleiberg 1985-86; Baines 1996; Eyre 1996: 416-417, 432; Simpson 1996; Assmann & 6

Blumenthal 1999]. Отдельное внимание было уделено феномену намеренной архаизации надписей и произведений искусства [например, Brunner 1975b; Baines 1989: 138-140; Manuelian 1994].

Если говорить об отдельных произведениях, то они рассматривались почти исключительно в аспекте определения их исторического ядра (например, рассказы о царе Хеопсе у Геродота, рассказ об Аменофисе и прокаженных у Манефона [Redford 1992: 413-416]): исследователи стремились понять, какие именно исторические реалии, а также какие образы прошлого и подходы египтян к тем или иным событиям отразились в данном тексте или сюжете, а остальное фактически отбрасывалось. За редкими исключениями не анализировались подробно неисторические составляющие сюжета, почти никогда не ставился вопрос о том, как именно сложился данный сплав неисторических и исторических составляющих, тем более не выводились какие-либо сопоставления и обобщения относительно того, как подобные сюжеты формировались и функционировали вообще. Исследователей интересовали не сами эти рассказы как особый феномен египетской культуры, а прежде всего то, что можно из них извлечь для реконструкции событий реальной египетской истории и тех оценок и отношений, с которыми к этим событиям подходили их современники и ближайшие потомки. Иными словами, эти сюжеты интересовали египтологию почти исключительно как исторический источник по реальной истории Египта, а не как феномены египетской культуры, характеризующие восприятие египтянами своего прошлого.

Однако при долгом и последовательном использовании такого подхода обнаружилась довольно странная картина: очень многие источники (произведения литературно-исторической традиции, например, исследуемые в данной работе "Роман о

Камбизе" или рассказ Манефона о прокаженных) ничего не добавляли к нашим знаниям о реальной истории Египта: наличие в них большого количества исторических несоответствий побуждало исследователей обозначать их как неисторичные, фантастические и вымышленные. Предельно четко такая позиция выражена в работе Э.

Крюц-Урибе, посвященной "Роману о Камбизе": "признание неисторичности произведения. - А.Б.) освобождает (ученых. — А.Б.) от невыполнимой задачи объяснения исторических несоответствий в тексте" [Cruz-Uribe 1986: 55].

Соответственно, на первом этапе историографического исследования данной тематики конец XIX - конец XX вв.) "камнем преткновения" стал вопрос признания и обоснования историчности или. неисторичности соответствующих нарративов как источников в целом и каждого в отдельности. При этом тема отношения египтян в 7 своему прошлому исследовалась эпизодически и только в рамках такого подхода, то есть признанные "неисторичными" произведения отбрасывались, а полученная картина оказывалась очень фрагментарной.

Второй, начавшийся не так давно (в 90-е гг. XX в.) и продолжающийся до настоящего времени этап является логическим продолжением первого: если есть корпус нарративов на исторические темы, которые при этом историческую действительность передают с большими искажениями, то возможно, следует рассматривать их как особый феномен древнеегипетской культуры, а не отбрасывать за ненадобностью как бесполезные для реконструкции реальной истории тексты. По выражению одного из пионеров такого подхода в науке в целом, М. Ливерани, "то, что следует делать - это не рассматривать документ как «источник информации», а (рассматривать его. - А.Б.) как «информацию в себе»; не как пропуск в реальность, которая за ним лежит, но как элемент, который сам создает эту реальность" [Liverani 1973: 179; см. также Hornung 1992: 154; Baines 1996: 375]. "Поверхностная историчность" ("surface-historicity", [Morenz 2003: 101]) больше не дискредитирует источник, а нуждается в самостоятельном изучении: в выявлении составных частей сюжетов на исторические темы, путей их трансформации, фольклоризации и контаминации, которые и приводят к итоговой якобы неисторичности произведения. Соответственно, тема египетского восприятия прошлого стала привлекать куда большее внимание специалистов, ведь историко-литературная традиция оказалась тем редким носителем исторической памяти египтян, который компенсирует отсутствие в фараоновском Египте классического историописания и историографии [Assmann 1997: 1-22; Tait 2003а: 10].

В связи со столь недавним началом относительно интенсивной разработки нашей темы можно столкнуться с двумя трудностями. Первая из них заключается в том, что полный список соответствующих сюжетов еще не составлен, тем более нет попыток выделить классификацию входящих в них элементов разного рода, будь то собственно литературные мотивы (то есть литературные топосы, функционирующие и эволюционирующие согласно закономерностям развития литературы независимо от исторических реалий, отраженных в сюжете), достоверные воспоминания о фактах реальной истории, и, наконец, проявления общих политико-идеологических и конкретных политико-пропагандистских концепций4. А ведь коптская, арабо-египетская и в целом арабо-мусульманская традиции представляют собой огромный

4 Впрочем, анализом таких политически направленных элементов часто занимались применительно к сюжетам, связанным с персидским и македонским взаимодействием с Египтом. 8 кладезь таких сюжетов, остающихся за бортом внимания египтологов, за исключением отдельных спорадических обращений к ним: [Maspero 1912; Schwartz 1949: 76; Певзнер 1974; Spalinger 1977: 237, 240; Maspero & McClure 2003: 170, note 3; Ладынин и Немировский 2004: 69-70].

Вторая сложность, связанная с первой - отсутствие обобщающей концепции формирования и развития египетской традиции о прошлом; даже об отдельных ее элементах до сих пор высказываются взаимоисключающие точки зрения. Мнения о Манефоне варьируют от гипотезы о том, что он опирался на богатый корпус демотической литературы [Gozzoli 2006; Немировский и др., в печати] до утверждения, что его труд представлял собой, практически, один лишь царский список [Сущевский 2000: 147], а о коптских и арабо-египетских рассказах - от взгляда на них как на фантастические арабо-мусульманские композиции на библейском материале и коптские памфлеты на греческом литературном и библейском материале [Dopp 2003] до уверенности в том, что их основа - египетский фольклор и египетские литературные композиции, сложившиеся в ходе непрерывной традиции передачи сведений о реальных событиях, разумеется, многократно преломлённых на протяжении этой передачи [Le Strange 1898а: 558; Maspero 1912: 464; Blachere 1954: 354; Певзнер 1974; Vasilyev 1998; Немировский 2001а: 112-114].

В итоге, по выражению Дж. Тейта, египетское отношение к прошлому изучается в работах, охватывающих только какой-либо конкретный материал [Tait 2003а: 1]. Попытка теоретического осмысления и сведения воедино разных видов такого "конкретного материала" была осуществлена Дж. Бэйнсом [Baines 1989]. Автор выделяет довольно много отдельных проявлений египетского отношения к прошлому: постройка больших монументов как свидетельство необходимости увековечить произошедшие события; культ мертвых и культ предков; восприятие времени (календари, цикл Сотиса, древнеегипетские понятия, обозначающие бесконечность) [ср. также Hornung 1992; Uphill 2003]; способы выделения египтянами исторических периодов - правление богов на земле, династии и группы династий [см. Schneider 2008]: периоды, воспринимаемые ими как "золотой век"5; восприятие прошлого в литературных источниках [ср. также Vermis 1995]. Таким образом, несмотря на то, что направление исследований уже определено, а в отношении некоторых из проявлений египетского отношения к прошлому проведена уже целая серия исследований

5 Правление Снофру для Среднего царства и само Среднее царство - для последующих исторических периодов [ср: также Kakosy 1964; Otto 1969]. например, в отношении понятий, обозначающих бесконечность - см. обзор [Hornung 1992: 64-70]), обобщающих работ, поднимающихся над уровнем "конкретного материала", мы до сих пор практически не имеем. Даже труд, вышедший недавно под редакцией Дж. Тейта [Tait 2003b] и имеющий самое непосредственное отношение к нашей теме, является, по сути, сборником статей, каждая из которых посвящена только исследованию "конкретного материала"; а последняя работа ([Gozzoli 2006]) ориентирована на чистое источниковедение.

Тем не менее, можно выделить несколько подходов к изучению указанного материала, которые пусть и не в полной мере, но хоть в какой-то степени можно назвать обобщающими (впрочем, во многом условно, так как пока что они остаются в основном на уровне отдельных высказываний и наблюдений разных авторов). Одним из наиболее перспективных наблюдений является то, что египтяне выражали свои представления о прошлом и его событиях в виде литературных произведений, тем самым осмысливая историю не как череду фактов, а как систему восприятия этих фактов - литературу [Eyre 1996; ср. также Korostovtsev 1977: 323]; соответственно, историко-литературные нарративы египтян предстают прежде всего как совокупности литературных топосов {history as a literary topos [Eyre 1996: 416]). Логическим продолжением этой мысли является подход к египетскому историописанию как к мнемоистории (mnemohistory), то есть как к истории воспоминаний о фактах, а не собственно истории фактов [Loprieno 1988; 2003: 140-141; Baines 1989: 144; Assmann

1997: 1-22; Tait 2003a: 10]. Как и в предыдущем случае, речь идет об историколитературных нарративах, а не об официальной традиции царских списков.

Воспоминания не обязаны быть объективными, они могут быть неточными и крайне пристрастными, однако требуют изучения именно в том виде, какой они имеют. Этот подход, теоретически близкий к позиции М. Ливерани, является противовесом другому, нигилистическому" (или гиперкритическому) подходу, приписывающему египтянам хаотическое" восприятие прошлого {confused attitude to the past, [Tait 2003a: 10]). В его рамках считается, что, за исключением ритуальной стороны дела (поддержание царского культа делало необходимым наличие точных царских списков) египтяне недостаточно внимательно относились к событиям своего прошлого, либо не проявляли особенного интереса к сохранению и передаче сведений о них: так, в соответствующих нарративах имена царей перепутаны, хронология событий не верна, а деяния героев фантастичны. Этот подход выражен даже не столько в общих работах (где он как раз оспаривается; см., например [Струве 2003]), а, как правило, в комментариях к

10 нарративам на исторические темы, к которым могут быть приложимы данные высказывания (см. ниже, раздел "Источниковая база исследования").

Некоторые авторы, занимаясь частными аспектами темы, тем не менее отмечают, что прошлое для египтян имело наибольшую ценность в той степени, в которой оно передавало и позволяло моделировать настоящее, легитимизировать существующий порядок за счет его традиций, в той мере, в которой оно само являлось настоящим6 [Hornung 1966; 1992: 154; Baines 1989: 131; Vermis 1995: 35-54; Eyre 1996: 423, 432; Redford 2000: 149; Assmann 2002: 8; Loprieno 2003: 139; Morenz 2003: 104; Redford 2003: 6]. "История как празднование", церемониальный характер истории - такой была концепция Э. Хорнунга, сформулированная в середине 60-х годов и нашедшая поддержку в дальнейшем: ".с египетской точки зрения прошлое представляло интерес в той мере, в которой оно было также и настоящим, и могло стать будущим" [Hornung 1966; 1992: 154; Shaw 2000: 15]; "Ориентация на будущее является характерной для роли царя в истории" [Baines 1989: 132]. Несмотря на некоторую неопределенность этих фраз, они отсылают к вполне конкретным вещам: задачей царской власти было прежде всего поддержание миропорядка, созданного богами. Отсюда вытекает следующее: во-первых, история использовалась в качестве апологии политики царской власти и свидетельства в ее пользу в настоящем [Eyre 1996: 417, 432], и во-вторых, такой подход к истории переносился и на будущее, где настоящее тоже уже становилось прошлым [Redford 2000: 149].

Отметим, что общим местом при изучении египетского восприятия прошлого является констатация взаимосвязи между представлением исторических событий и идеологией царской власти, а также использования исторических нарративов в качестве средства ее легитимации; однако такая взаимосвязь прослеживается только в официальных, санкционированных властью текстах, например, в царских надписях [Korostovtsev 1977: 320; Baines 1989: 132]. Если же говорить об историко-литературной традиции, включающей в себя и устные формы передачи исторических сведений, и фольклор, то она гораздо менее специализирована и оставляет больший простор для трактовок, отличных от официальный, а в случае с переломными эпохами - зачастую противоположных им. На существование этой традиции обращали внимание многие авторы [Lloyd 1988: 26; Baines 1989: 135, 137, 144; 1990: 57; Redford 2000; Tait 2003a: 7, 10], однако ее разработка в интересующем нас аспекте не достигла даже стадии

6 Отметим, что эти и нижеперечисленные черты свойственны не только египтянам, но и большинству народов древности вообще [Следзевский 1992; Следзевский, Бондаренко 1996].

11 систематической работы с "конкретным материалом". Настоящая работа является попыткой внести вклад именно в это направление исследования древнеегипетского отношения к прошлому.

В целом в историографии можно проследить тенденцию к отходу от гиперкритического рассмотрения источников (особенно четко это видно в работах по манефоновской традиции и по арабоязычным авторам): они не только больше не рассматриваются как неисторичные, но и в целом в их изучении акценты начинают перемещаться в направлении комплексного, разностороннего рассмотрения их содержания, а не просто поиска соответствий в реальной истории. Однако о том, во что выльется эта тенденция, говорить еще рано - просто потому, что и историографии темы как целого не сложилось, за исключением нескольких работ, посвященных отдельным текстам или затрагивающих отдельные сюжеты, а также их детали. При этом трудов, которые были бы специально посвящены рассмотрению формирования и функционирования сюжетов, выбранных нами для исследования, практически нет вообще.

Перейдем к отдельным работам, затрагивающим интересующие нас сюжеты и проблемы в значимых для нас аспектах. Их можно разделить на следующие группы:

1) Работы, посвященные общим вопросам восприятия египтянами их прошлого, способам, которыми они о нем узнавали, характеру формирования и функционирования традиций о прошлом [Hornung 1966; Otto 1966; Стучевский 1975; Redford 1986; Vermis 1995; Tait 2003b; Gozzoli 2006].

2) Работы, посвященные непосредственно трем затрагиваемым нами сюжетам (и источникам, связанными с этими сюжетами): а) потере Египтом независимости в VI в. до и. э.; б) периоду смены XIX династии XX (конец XIII - начало XII вв. до н. э.); в) гиксосскому вторжению и правлению (XVII - XVI вв. до н. э.). Работы этого рода, как частные по характеру, будут указаны ниже, при исследовании конкретных соответствующих сюжетов (в Гл. 1-3), а так же в разделе "Источниковая база исследования". Особняком здесь стоят труды по арабо-мусульманской традиции -они не входят в круг египтологической литературы, точнее, только начинают в него входить [Le Strange 1898а; 1898b; Graefe 1911; Fodor 1970; Певзнер 1974; Бойко 1982; Cook 1983; Haarman 1996; El-Daly 2005].

Хронологические рамки исследования

Формирование и эволюция сюжетов о «переломных» эпохах в древнеегипетской общественной памяти прослежено на временном промежутке от середины II тыс. до н.

12 э. до середины - второй половины I тыс. н. э. Точками отсчета при этом явились сами соответствующие "переломы" (гиксосское нашествие и господство в XVII-XVI вв. до н. ' э., острый внутри- и внешнеполитический кризис в конце XIII - начале XII вв. до н. э. и потеря Египтом независимости в VI в. до н. э.), а конечные хронологические рамки определяются финальной стадией развития египетской историко-литературной традиции в коптский период и датировкой коптских и арабо-мусульманских произведений, привлекаемых для реконструкции ее состояния в это время (основной корпус этих текстов датируется VTI-IX вв. н. э.).

Непосредственные цели и задачи исследования

Целью исследования стало осуществление анализа египетской историко-литературной традиции о "переломных" эпохах, связанных с иноземными нашествиями на страну, выявление ее характерных черт и реконструкция ее эволюции. Для достижения этой цели были поставлены и решены следующие задачи:

1) выделить круг соответствующих сюжетов и повествований (нарративов). их освещающих, выявить собственно исторические и литературные (в том числе фольклорные) элементы этих сюжетов;

2) установить возможные источники этих элементов и механизмы их синтеза в конечный сюжет в каждом нарративе;

3) на основе сравнительного анализа группы нарративов, освещающих один и тот же сюжет, установить ход его эволюции и трансформаций в египетской общественной памяти и восприятии;

4) на основе сравнительного анализа всего полученного материала выявить общие черты египетского восприятия кризисов прошлого, связанных с иноземными нашествиями, и общие механизмы формирования, передачи и трансформации соответствующих сюжетов египетской традиции.

Предмет и объект исследования

Объектом исследования является историческая и литературно-историческая традиция древних египтян.

Предметом исследования является выраженное в этой традиции восприятие египтянами ряда кризисных моментов прошлого, связанных с вторжениями иноземцев (гиксосское владычество в XVII-XVI вв. до н. э., кризис конца XIII - начала XII вв. до н. э. и нашествия вавилонян и персов в VI в. до н. э.), характерные черты и эволюция этого восприятия и отразившиеся в нем особенности исторического и общественного сознания древнего Египта.

Теоретические и методологические основания исследования

В основе нашей работы лежит методология конкретно-исторического исследования в сочетании с рассмотрением источника как системы и применением ряда специальных теорий и концепций, таких как теория древнеегипетской литературы и ее исторического содержания (П. Каплони [Kaplony 1977], М.А. Коростовцев [Korostovtsev 1977], А. Лоприено [Loprieno 1988; 1996а], Дж. Бэйнс [Baines 1989], К. Эйр [Eyre 1996], Я. Ассманн [Assmann 1999]), теория фольклора и постфольклора (В.Я. Пропп [1976; 1986], Я. Вансина [Vansina 1985]) и недавно начавшая разрабатываться теория исторической памяти древних египтян (Я. Ассманн [Assmann 2002], X. Фишер-Эльферт [Fischer-Elfert 2003], А. Лоприено [Loprieno 2003], Л. Моренц [Morenz 2003], Дж. Тэйт [Tait 2003b], Д. Вильдунг [Wildung 2003]).

Как уже упоминалось, египетская историко-литературная традиция - это сложное по генезису и составу явление, в котором помимо сказочных и фантастических сюжетов присутствует также мощный пласт исторических и квазиисторических элементов, и некоторое количество фольклорных сюжетов. Большинство произведений являются не записанными народными сказками, а придворными композициями, созданными грамотными и высокообразованными людьми [Eyre 1996: 428]7. Такие люди с удовольствием обращались к историческим сюжетам, создавая произведения, в которых реальность сочеталась с художественным вымыслом (например, "Сказка об Апопи и Секененра" или "Сказка о взятии Яффы"). В ходе дальнейшего бытования таких нарративов, их передачи грань между правдой и вымыслом размывалась, добавлялись новые фантастические элементы, а исторические составляющие стирались, контаминировались с другими рассказами о прошлом; добавлялись фольклорные и полуфольклорные мотивы. Так, истории могли переживать периоды народного, устного бытования, и даже подвергаться вторичной записи, функционируя уже как постфольклор [в целом в науке см. Vansina 1965; 1985; Thompson 1978; Henige 1982; Goody 1987; в египтологии - Baines 1990: 57; Redford 2000].

Более того, интерес представляет также живучесть подобных сюжетов и мотивов: были раскрыты некоторые древнеегипетские заимствования в коптской литературе, показана преемственность этих культурно различных традиций [Behlmer 1996; Банщикова 2004а; 20046; см. также Naguib 2008]; а также продемонстрировано влияние литературы классического периода на демотическую и даже греческую литературу

7 В сущности, даже сказками такие произведения называются сугубо в силу устоявшейся в египтологии традиции.

Brianchi 1991; Tait 1994; Jasnow 1997; 1999; 2002; Thissen 2004]. Недавно О. Эль-Дали в полной мере осветил древнеегипетское наследие в арабской литературе, в том числе арабскую рецепцию египетской историко-литературной традиции [El-Daly 2005; см. также Graefe 1911; Maspero 1912; Fodor 1970; Cook 1983; Dykstra 1994: 57-59], поставив в культурный контекст периодически отмечаемые исследователями египетские топосы в арабо-мусульманской литературе [Певзнер 1974; Cook 1983; Haarman 1996; Банщикова 2007; ср. De Polignac 1982].

Говоря о методах, применяемых в нашей работе, помимо традиционных приемов исторической критики источника, необходимо отметить следующее: при анализе нарративов (в рамках системного похода к нему) используется метод деконструкции произведений историко-литературной традиции, выявления в каждом их них исторических составляющих и изучения контекста их бытования в нарративах. По сути своей являясь дополнительным по отношению к классическому event-oriented подходу, он оказывается незаменимым, когда целью исследования становится не выявление реальной последовательности событий, а изучение интертекстуальных связей и последовательных искажений исторической действительности [Redford 2003: 4], когда большее внимание уделяется не самому описываемому в тексте событию, а тому, как оно было описано, и с какой целью оно было описано именно так [Liverani 1973: 179]. Хотя некоторыми исследователями этот метод применялся с конца XIX в., теоретическое обоснование в науке в целом он получил в 70-е гг. XX в. [например, Костюхин 1972; Liverani 1973], а в египтологии стал активно применяться только сейчас ([Baines 1990; Burkard 1994, 1995; Ладынин и Немировский 2004]).

Применительно к нашим задачам метод деконструкции подразумевает, во-первых, особое внимание к выделению и разграничению: а) исторического ядра данного сюжета; б) литературных моделей, применяемых в нем (включая фольклорные); в) элементов, введенных в нарратив из общей устойчивой картины мира и идеологем со злободневным или общим политическим смыслом (в последнем случае соответствующие идеологемы сами входят в устойчивую картину мира), а во-вторых, постановку вопроса о том, какие смысловые нагрузки для общественного сознания египтян несет каждый из этих элементов (глорификационные, компенсаторные, этиологические, дидактические, коммеморативные, структуробразующие для представлений о ходе собственной истории в целом и т. д.).

Историческое ядро каждого анализируемого сюжета определяется нами (в отличие от достаточно распространенной гиперкритической практики) только по

15 уникальным, однозначным соответствиям между сюжетом и реальной истории; иными словами, для соотнесения сюжета с таким-то историческим событием нам необходимо, чтобы этот сюжет не просто чем-то напоминал его, а напоминал какими-то специфическими своими чертами только и именно его. К числу таких однозначных соответствий относятся прежде всего: 1) имена, а также комбинации и последовательности имен действующих лиц, особенно правителей; 2) сходство специфического характера изображаемых в нарративе событий (если очистить их от фольклорных деталей) с аналогичными, и при этом тоже специфическими, событиями реальной истории; и 3) совпадение мест интересующих нас событий в пошагово отвечающих друг другу последовательностях событий истории, изображаемой в нарративах, и реальной истории. Особое значение придается случаям, когда все эти критерии ведут нас к одному и тому же соотнесению нарратива с определенным событийным комплексом (отметим, что в историографии до сих по третий из перечисленных критериев практически не применялся). Разумеется, при этом мы учитываем возможность циклизации и контаминации разнородных исторических воспоминаний в пределах одного нарративного сюжета.

Отражение избранных нами переломных эпох в египетской традиции рассматривается нами в последовательности, противоположной хронологической: от более поздних событий к более ранним (сначала исследуется, как отразилось в египетских нарративах падение независимости Египта в VI в. до н. э., затем рассматриваются реминисценции событий рубежа XIII-XII вв., и в последнюю очередь - реминисценции гиксосского владычества). Такой выбор не случаен: для нас важно с самого начала выявить как можно надежнее характерные черты преломления и модификации исторических событий в общественном сознании и исторической памяти египтян. Таким образом, для нас целесообразно начинать с анализа таких историко-литературных сюжетов, применительно к которым одновременно и более ясна соответствующая историческая реальность, и более богат и разнообразен корпус отражающих эти сюжеты нарративов, и более очевидны соотношения между первым и вторым. Как это нередко бывает в науке о древности, эти условия лучше всего выполняются для самых поздних сюжетов: из избранных нами сюжетов именно падение Египта под ударами азиатских завоевателей в VI в. известно нам лучше всего исторически (благодаря обилию источников) и отражено в наибольшем количестве нарративов (которые обычно еще и намного подробнее повествований о сюжетах, восходящих ко II тыс. до и. э.). Поэтому начинаем мы именно с него и далее поднимаемся от более поздних событий к более ранним.

Источниковая база исследования

С точки зрения происхождения, характера и временной привязки источники делятся на три большие группы (хронологически перекрывающие друг друга):

1) Источники, возникшие в рамках собственно древнеегипетской традиции без чужеземных влиянии; в том числе - в прямом или опосредованном пересказе - в трудах иноземных авторов (египетские рассказы о прошлом в передаче Геродота, "Сказка об Апопи и Секененра", "Сказки папируса Весткар", летописи Тутмоса III, "Табличка Карнарвона", надпись Хатшепсут из Спеос-Артемидос, Туринский и Карнакский царские списки, Большой папирус Харрис, Элефантинская стела Амасиса).

2) Египетские источники, возникшие уже в явном поле влияния античной культуры - такие, как манефоновская традиция (Манефон и Херемон), коптские тексты ("Роман о Камбизе"), то есть источники IV в. до н. э. - VII-IX вв. н. э. и позднее, в том числе в иноязычной передаче ("Хроника Иоанна Никийского", Псевдо-Каллисфен).

3) Арабо-египетские и арабо-мусульманские тексты, обнаруживающее признаки рецепции доарабских и домусульманских представлений египтян об их прошлом (Ибн Абд ал-Хакам, Масуди, Табари, Бируни, Якут, Муртади, Макризи).

С точки зрения тематической релевантности источники также распадаются на три большие группы:

1) Источники, содержащие сюжеты, непосредственно избранные нами для анализа, или детали и мотивы, прямо соотносящиеся с этими сюжетами.

Сказка об Апопи и Секененра" - историко-литературное произведение, повествующее о противостоянии гиксосского царя Апопи и его фиванского вассала Секененра, дошло до нас на папирусе Саллье I, датируемом второй половиной XIII в. до н. э., однако само произведение сложилось ранее, в пределах рамессидского времени [публ.: Gardiner 1932: 85-89, 85а-89а; пер.: Simpson 2003: 69-718; см. Redford 1970: 3539; Brunner 1975а; Stork 1981; Goedicke 1986; Немировский и др., в печати]. По своей общей тематике сказка представляет собой художественное осмысление относительно недавнего прошлого Египта. Конец произведения не сохранился, дошедшая же часть текста сводится к тому, что гиксосский царь Авариса Апопи присылает фиванскому царю Секененра подчеркнуто унизительное своей абсурдностью требование (избавить

8 Автор пользуется переводом, составленным при его участии и приведенном в соавторской монографии [Немировский и др., в печати].

Апопи от рева фиванских гиппопотамов, которые не дают ему спать, - при сотнях километров расстояния от Авариса до Фив), а Секененра не знает, как из этой ситуации выпутаться. По сюжетному типу сказка относится к хорошо известному кругу сюжетов о царском обмене загадками: могучий царь стремится озадачить и припугнуть или унизить более слабого царя загадочным посланием, но тому удается различными хитроумными способами выйти из положения, чем и кончается дело. Историческая идентификация персонажей представляется следующей: царь Апопи — это Апопи II Аакененра (первая треть XVI в. до н. э.) [см. Немировский и др., в печати], а Секененра - это представитель XVII фиванской династии Таа II Секененра, вероятно, старший брат или отец царя Камоса и отец царя Яхмоса I, основателя XVIII династии [von Beckerath 1964: 186-194; Redford 1997: 35, 38 f.]. Таким образом, исторический фон сказки - это начало XVI в. до н. э., канун серии войн за освобождение Египта от гиксосов. Это произведение в полной мере будет интересовать нас как отражающее отношение египтян к событиям своего прошлого, а именно к тяжелому периоду иноземного господства; в нем иногда прямо, иногда в завуалированном виде (через фольклорные и литературные модели) выражается отношение египтян к завоевателям. "Сказка" составлена с превосходным знанием политической ситуации II Переходного периода и изощренной игрой написаниями титулов (см. ниже, Гл. 3), так что не приходится сомневаться в принадлежности ее автора (авторов) к ученой писцовой или храмовой среде.

Роман о Камбизе", произведение коптской историко-литературной традиции, дошел до нас в неполной копии (P. Berol. 9009 из папирологического собрания

Египетского музея в Берлине), написанной на позднем саидском диалекте [публ.: Moller

1904; пер.: ИЕО 2001: 249-252; см. von Lemm 1900; Moller 1901; Grapow 1938; Jansen

1950; Thissen 1996; Gozzoli 2006: 188-189]. Текст датируется в самом общем виде I тыс. н. э. (V в. В. Шубартом [Schubart 1938: 47]; VI-VII вв. Т. Рихтером [Richter 1997-98:

55]; началом VIII в. В. Уоррелом [Warrell 1945: 32-34]), однако изначальная версия произведения, видимо, появилась гораздо раньше, вскоре после описываемых в ней событий (VI в. до н. э.) [Spalinger 1977: 239]. По жанру произведение является исторической новеллой, повествующей о вторжении в Египет завоевателя, который именуется то Камбизом, то Навуходоносором, и о героическом сопротивлении захватчику простых египтян на фоне откровенно слабой царской власти. Текст написан подчеркнуто художественным и эмоциональным языком. Как правило, специалисты сходятся в том, что этот нарратив не является историческим ни с точки зрения

18 собственно излагаемых в нем фактов, ни с точки зрения передачи им традиции, прослеживаемой по другим источникам. Текст считается либо чисто литературным произведением [Schwartz 1949: 66], в лучшем случае передающим негативное отношение к упоминающемуся фараону Априю [Spalinger 1977: 238-239], либо политическим памфлетом, концентрирующимся на завуалированной передаче реалий эпохи своего создания, а не исторических сведений эпохи происходящих в нем событий [MacCoull 1982; Cruz-Uribe 1986]. Так, предполагается, что он был написан служителями коптского монастыря в Скетисе в ответ на притеснения христианской общины правителем Абдел ел Азизом, и прозвище Камбиза "сануф" передает в искаженном виде имя особо ненавидевшего коптов византийского администратора на арабской службе Синоды. Тем самым текст является предостережением, призванным напомнить о былой славе и подлинной силе египтян [Cruz-Uribe 1986: 55]. Герой обороны Египта от Камбиза Бофор трактуется как метафизическое существо, один из двадцати четырех изначальных ангелов; предполагается, что в "Романе" он действует как божье орудие [Cruz-Uribe 1986: 54; см. также Thissen 1972; Brunsch 1977]. Согласно другому мнению того же плана, "Роман" писался в 630-640 гг. н. э. также в Скетисе в качестве предостережения монофизитскому населению страны, а фигура завоевателя Камбиза символизировала реальную опасность, которую представлял для коптов халиф Умар [MacCoull 1982: 187]. Допускается вероятность сильных арабских [Spiegelberg 1908] и греческих [Dopp 2003] влияний.

Однако в последнее время произведение начало изучаться с той точки зрения, что оно, хоть и в искаженном виде, содержит воспоминания о походе Навуходоносора на Египет в правление Априя, тем самым передавая египетскую традицию и египетское отношение к завоеваниям VI в., а также по-своему перерабатывая некоторые традиционные литературные модели [Банщикова 2004а, 20046; Ладынин и Немировский 2004: 70-72].

Хроника Иоанна, епископа Никиу" ("Хроника Иоанна Никийского") дошла до нас в списке XVI-XVII вв. н. э. на языке геез, оригинальный текст был составлен в VII в. н. э. и не сохранился [публ.: Zotenberg 1883; пер.: Charles 1916; см. Crum 1917]. Язык оригинального текста не известен: считается, что он был написан либо на греческом языке с добавлением некоторых глав на коптском [Zotenberg 1883: 1; Butler 1902: viii;

Charles 1916: iv; Schwartz 1949: 66], либо только на коптском языке [Crum 1917]. Далее текст был переведен на арабский и уже с арабского - на геез. Составитель "Хроники",

Иоанн, епископ города Никиу в Нижнем Египте, стоял во главе всех монастырей

19

Скетиса (Вади Натрун) в последней четверти VII в. [Zotenberg 1883: 2-3; Cruz-Uribe 1986: 55; Colin 1995: 43-44]. "Хроника" описывает события мировой истории от ее начала до арабского завоевания Египта, однако с многочисленными неточностями и искажениями исторической действительности. В связи с этим неоднократно высказывалось мнение, что ее "историческая ценность равна нулю" [Schwartz 1949: 66; Cruz-Uribe 1986: 53, 55], и даже представленный в ней материал и тот заимствован из иудейской традиции [von Lemm 1900: 84; Schwartz 1949: 77-78]. Однако глава 51 "Хроники", повествующая о вторжении Камбиза в Египет, обнаруживает настолько поразительное сходство с "Романом о Камбизе" как в изложении событий, так и в наборе исторических несоответствий (прежде всего контаминация персидского и нововавилонского завоеваний Египта), что возможно предположить, что эти произведения были написаны одним автором, а если разными, то пользовавшимися одними и теми же источниками [Spalinger 1977: 238-239; Cruz-Uribe 1986: 51-52, 56; Colin 1995: 43]. Соответственно, как и "Роман о Камбизе", произведение будет интересовать нас с точки зрения сохранения в нем исконно египетского отношения к событиям VI в. до н. э. [см. Spalinger 1977: 238-240; Ладынин, Немировский 2004: 69].

Для всех трех избранных нами сюжетов большое значение будет иметь труд Манефона (III в. до н. э.), образованного жреца из Гелиополя, написавшего по-гречески египетскую историю, начиная с правления богов в долине Нила. Целью трехтомного произведения "Египтиака" ("Египетские [Истории]") [публ.: Waddell 1980; см. Thissen 1980; Redford 1986; Verbrugghe & Wickersham 1997; Dillery 1999; Струве 2003; Немировский и др., в печати] было представить грекоязычной аудитории всю египетскую историю в ее традиционном египетском же восприятии, доказав пришельцам древность и показав им славу египтян. Труд Манефона представлял собой цепочку из фрагментов очень подробного подинастийного царского списка, перемежаемого нарративами и комментариями, так называемыми "новеллами" зачастую полулегендарного характера. Этот труд дошел до нас лишь частично, в извлечениях - цитатах и пересказах, сохранившихся в трудах античных авторов. Наиболее пространные нарративные фрагменты Манефона содержатся в труде Иосифа Флавия "Против Апиона", а царский список - в произведениях христианских эксцерптаторов Манефона: Юлия Африкана и Евсевия Кесарийского. Нас будут интересовать некоторые фрагменты царского списка (а именно, правления Априя и Амасиса с упоминанием вторжения Навуходоносора и правление "Туосриса" — Таусерт) и новелла, посвященная вторжению гиксосов в Египет [см. Redford 1992: 413-416; Loprieno 2003: 142-150; Gozzoli 2006: 213-222].

Херемон, египетский жрец I в. н. э., в то же время философ-стоик и носитель греческой культуры, помимо других произведений, также написал историю Египта, дошедшую до нас фрагментами [публ.: Van der Horst 1984; см. Frede 1989]. Фрагменты истории о гиксосах (то есть истории Исхода, как и в манефоновской версии) сохранились в произведении Иосифа Флавия "Против Апиона". Нас будет интересовать его версия вторжения гиксосов в Египет в сопоставлении с версией Манефона.

Завоевание Египта, ал-Магриба и ал-Андалуса" историка Абд ар-Рахмана ибн Абд ал-Хакама (802/03 - 870/71гг.) [публ.: Ibn Abd al-Hakam 1922; пер.: ЗЕ 1985; см. Крачковский 1957: 164; Певзнер 1974; Brunschvig 1975; Rosenthal 1979; Бойко 1982; 1991: 27-31; Cahen 1986: 140], точнее, одна из его частей, называемая фада'гт Миср, что означает "Достоинства Египта", посвященная домусульманской истории и достопримечательностям страны, является самым ранним дошедшим до нас произведением подобного рода, созданным в самом Египте [ЗЕ 1985: 6; Бойко 1991: 28]. В фада'гт Миср, начинающемся с заселения Египта потомками Ноя, приводятся истории о царях древнего Египта, которые не имеют аналогий ни в сочинениях более ранних авторов, ни в Коране или Библии [ЗЕ 1985: 8-9; см. El-Daly 2005: 24-29]. Предполагается, что автор пользовался какими-то не дошедшими до нас источниками, скорее всего, коптским фольклором [см. Певзнер 1974; Бойко 1982; El-Daly 2005: 130, 133; Банщикова 2007]. Именно такие фольклорно-фантастические истории о прошлом Египта, зафиксированные арабским автором коптские предания и будут нас интересовать в этом произведении (в первую очередь, истории о правлении царицы Далуки и об амалекитских правителях Египта).

Здесь необходимо остановиться на вопросе об арабо-мусульманской схеме истории фараоновского Египта и возможностях использования соответствующих арабо-мусульманских сюжетов при изучении египетской (включая коптскую) историко-литературной традиции. И в арабо-египетской, и в азиатской арабо-мусульманской историографии воспроизводится одна и та же схема египетской истории [ср. Murtadi 1953: 16-29, с литературой], впервые представленная именно у Ибн Абд ал-Хакама. Схема эта выглядит так:

I. Правление в Египте некоего изначального ряда царей (при синхронизации египетской истории с ветхозаветной арабо-мусульманские авторы определяют их как "допотопных");

II. Время раздробленности Египта на несколько царств.

III. Воссоединение страны и правление местной династии, оканчивающееся царствованием женщины.

IV. Захват Египта азиатами-амалекитами и правление династии амалекитов (4-5 царствований).

V. Правление новой местной династии, единственный царь которой (отождествляемый с ветхозаветным фараоном — современником Моисея) часто именуется просто "Фираун" (Фараон) и правит, по Ибн Абд ал-Хакаму, 400 или 500 лет [ЗЕ 1985: 39]; иными словами, это некий обобщенный образ фараона, персонифицирующего целый этап истории Египта.

VI. Начало нового исторического периода - правление избранной царицей преобразовательницы Далуки. Согласно Ибн Абд ал-Хакаму, "Египет еще около 400 лет продолжал оставаться таким, как его устроила эта Далука", а сама Далука правила 20 лет [ЗЕ 1985: 48], причем от Далуки до фараона, завоевавшего Иерусалим при преемнике Соломона Ровоаме, то есть до реального Шешонка I (вторая половина X в. до н. э.), по Ибн Абд ал-Хакаму, в Египте правят 9 царей пяти-шести поколений, то есть проходит около 150-200 лет [ЗЕ 1985: 31-53].

VII. Конец древнеегипетской государственности, наступающий в два этапа: разгром Вахт Нассаром (Навуходоносором II) Египта (в реальной истории опустошительный поход Навуходоносора па Египет имел место в 568/567 г.) и через сорок лет после этого - возвращение Навуходоносором египтян на родину (из вавилонского плена) в качестве его подданных. После этого, пишет Ибн Абд ал-Хакам, "Египет оставался завоеванным [азиатами]" [ЗЕ 1985: 52]. И дата этого второго события по Ибн Абд ал-Хакаму (через 40 лет после вторжения Навуходоносора), и его характер (конец египетской независимости, начало времен чужеземного господства над Египтом, продолжающихся до прихода арабов) весьма точно соответствуют персидской аннексии Египта в реальной истории (525 г. до н. э.). Ошибка Ибн Абд ал-Хакама состоит лишь в том, что и эту аннексию, по его мнению, осуществил сам Навуходоносор [Немировский 20016: 221].

Как уже отмечалось в литературе [Немировский 20016: 220 сл.], вся эта схема с удивительной для средневекового источника точностью отвечает - и по системе периодизации, и по содержанию периодов, и по их относительной и даже абсолютной датировке - реальной истории древнего Египта: четыре с лишним столетия III

Переходного периода, пять веков Нового царства, около века азиатского правления

22 перед ним, а еще ранее - единство страны при местных правителях (Среднее царство), раздробленность I Переходного периода и исходное тысячелетие единства (Раннее — Древнее царство): арабо-египетская схема реальная история

I. Изначальный ряд царей Раннее - Древнее царство

II. Период раздробленности Распад страны в I Переходный Период

III. Период нового единства страны Среднее царство (оканчивается правлением (заканчивается женским правлением) царицы Нефрусебек)

IV. Амалекитское завоевание, Гиксосское завоевание, гиксосское 4-5 амалекитских правлений владычество в Египте (ок. 1650-1550 г.)

V. 500 лет "Фирауна" (обобщенный 500- Новое царство до исхода XIX или XX летний этап истории страны) династии9 (XVI в. - начало XII в./начало XI вв.)

VI. 420 лет от Далуки до азиатского III Переходный период и Саисское время, завоевания Египта XI — VII/VI вв.

VII. Поход Навуходоносора и азиатская Поход Навуходоносора (568/567 г.) и аннексия Египта через 40 лет азиатская аннексия Египта в 525 г. (через

-40 лет)

Случайным совпадением столь полное, пошаговое соответствие быть, разумеется, не может. Такая подробная и адекватная реальности картина периодизации истории Египта могла быть получена арабо-египетской историографией только из египетских же (в конечном счете) источников, передававшихся при античном/греко-сирийском посредничестве или, что вероятнее, напрямую из коптской традиции. При этом необходимо подчеркнуть, что и по характеру периодизации (отсутствие счета по династиям), и по именам царей, и по многим приводимым фактам вся эта схема не имеет ничего общего с Манефоном, по которому строили свое восприятие египетской истории и античная, и христианская традиции. Учитывая это, остается видеть источник рассматриваемой арабо-египетской схемы только в коптских исторических представлениях, существовавших в Египте на момент прихода арабов и развивавшихся до этого в основном независимо от Манефона и манефонианы.

9 Позднеегипетская историография в лице Манефона выделяла следующие периоды: Первый период (I-XI династии, отвечает Раннему и Древнему Царству, а также I Переходному периоду современной историографии), Второй период (X1I-XIX династии, соответствует Среднему — Новому Царству современной историографии вплоть до династического кризиса конца XIX династии и "очищения" престола Египта Сетнахтом) и Третий период (XX династия и далее до персидского завоевания [у Манефона — до второго персидского завоевания в IV в. до н. э.]).

23

Таким образом, арабо-египетская традиция об истории фараоновского Египта оказывается в первую очередь плодом арабской рецепции традиции коптской и должна тем самым широко привлекаться нами при реконструкции и исследовании последней.

2) Источники, содержащие параллели основным для нас сюжетам или их элементам; сравнение по этим параллелям может использоваться для реконструкции формирования самих интересующих нас сюжетов (например, источники, содержащие сцену военного совета при царе, позволяют понять характер подобной сцены в "Романе о Камбизе" или "Сказке об Апопи и Секененра"). Также к этой группе относятся источники, содержащие аналогичные сюжеты; их изучение и сравнение с сюжетами, непосредственно избранными нами для анализа, позволяют сделать общие выводы о характере и функционировании таких сюжетов (например, источники, содержащие рассказ о правлении женщины-царицы в период кризиса или об использовании магии как средства государственной защиты в сравнении с историей о царице Далуке позволяют выявить компенсаторный характер подобных историй как аспект египетского отношения к переходным периодам).

Сказки папируса Весткар" дошли до нас па палимпсесте № 3033 Берлинского музея, датируемом гиксосским периодом, однако сам текст считается относящимся к XII династии [Simpson 2003: 13], либо, более широко, к XV1I-XVI вв. до н. э. [Кацнельсон 1975: 335]. В любом случае, сюжет и персонажи принадлежат еще более ранней эпохе - Древнему царству [публ.: Erman 1890; пер.: СГТДЕ 1979: 60-77; см. Jenni 1998; Hays 2002]. "Сказки" являются наглядным примером объединения нескольких независимых произведений в один свод [Кацнельсон 1975: 335], по жанру их можно обозначить как "царские новеллы" (Konigsnovelle, содержащие определенные устойчивые литературные модели) [Лившиц 1979: 220; о Konigsnovelle см. Hermann 1938; Redford 1992: 274-337; Jansen-Wilkeln 1993; Loprieno 1996b; Hoffmann 2004]. В этом произведении встречаются примеры таких топосов, как взаимоотношение царя и волшебника и использование магических существ-помощников волшебником.

Летописи Тутмоса III (1490-1436 гг. до н. э.) дошли до нас в выдержках, выбитых на стенах Карнакского храма в Фивах [публ.: Sethe 1907: 647-667, 729-734; пер.: ХИДВ 1980: 66-71; ИДВТД 2002: 72; см. Baines 1996: 345-348; Eyre 1996: 418-419]. Это пространное литературно оформленное произведение, повествующее о походах и сражениях этого царя в Азии. Нас будет интересовать сцена военного совета при царе, являющаяся хорошо известным элементом Konigsnovelle. Как и следующее произведение, так называемая "Табличка Карнарвона", с которой копировались победные надписи на стелах Камоса (1558—1552 гг. до н. э.) [публ.: Gardiner 1916; пер.: ХИДВ 1980: 59-60; ИДВТД 2002: 54-55; см. Gunn & Gardiner 1918: 45-47; Smith & Smith 1976] и которая тоже содержит сцену совета при царе, этот текст послужит параллелью, позволяющей лучше понять характер аналогичных сцен в наших основных источниках - "Романе о Камбизе" и "Сказке об Апопи и Секененра".

Еще одно произведение периода Нового царства - сказка с условным названием "Мери-Ра и фараон" [публ.: Posener 1985; СДЕ 1998: 134-145; см. Fischer-Elfert 1987; Kammerzell 1987Ь]. Текст крайне плохо сохранился, на всем своем протяжении изобилует лакунами, затрудняющими, а порой и вовсе делающими невозможным его понимание. Это повествование содержит примеры топосов взаимоотношений царя и волшебника и использования магических существ-помощников.

Демотический цикл сказаний о Сатни-Хемуасе состоит из двух частей: первая, условно называемая "Сатни-Хемуас и мумии" (Сатни I), дошла до нас на папирусе Каирского музея раннептолемеевского времени (P.Cairo 30646) [Simpson 2003: 454], а вторая, "Приключения Сатни-Хемуаса и Са-Осириса" (Сатни II), на verso папируса Британского музея (Р. ВМ 604), на лицевой стороне содержащего земельный регистр 7 года правления императора Клавдия (46—47 г. н. э.) [Simpson 2003: 470; публ.: Griffith 1900; пер.: Simpson 2003: 453-469; см. Peiper 1931]. По жанру оба произведения продолжают хорошо известный в египетской литературе цикл сказаний о волшебниках и их деяниях. В этом качестве их сюжеты и составят параллели к сюжетам наших основных источников.

Псевдо-Каллисфен (III в. н. э.) - неизвестный греческий автор, создавший цикл новелл о героических деяниях Александра Великого - так называемый "Роман об Александре" (в нескольких поздних версиях этого произведения в качестве автора указан придворный историк Александра Каллисфен) [публ.: Kroll 1926; см. Stoneman 1992; Jasnow 1997]. Эти истории содержат ценные фольклорные композиции: например, рассказ о последнем египетском царе Нектанебе, который служит еще одним примером топоса использования магии как средства государственной политики в переходные периоды [Perry 1966; Stoneman 1991: 12; 1992].

Али бен Хусейн Масуди (896-956/57 гг.) - арабский историк, географ и путешественник, автор двух произведений: "Промывальни золота" ("Золотые копи и россыпи самоцветов") [публ. и пер.: Mafoudi 1861-1877; см. Carra de Vaux 1921а: 95195; Крачковский 1957: 170-184; Cahen 1986: 153-154; Pellat 1991; Бейлис 1994; Микульский 1998] и "Книга назиданий" ("Книга указания и наблюдения") [пер.: Ma^oudi 1897; см. Le Strange 1898b; Калинина 2001] (в последней автор уточнил собранную ранее информацию). В этих произведениях, помимо географических описаний, приводится история различных народов, в том числе древних, а также самих арабов до 40-х гг. X в. Работы Масуди содержат наибольшее количество легендарных, фольклорных и фантастических рассказов: для нашей темы как раз такие повествования представляют ценность, поскольку содержат сведения зафиксированной арабами древнеегипетской историко-литературной традиции. Конкретно нас будут интересовать изложение Масуди событий VI в. до н. э., еще одна версия рассказа о царице Далуке и топос об амалекитском вторжении и правлении в Египте.

Произведение Мухаммада ибн Джарира Табари (838/39-923 гг.) "История царей и пророков" [публ.: Tabari 1879-1901, пер.: Tabari 1867-1874; см. Carra de Vaux 1921а: 8795; Cahen 1986: 147-152] - это масштабная хроника всемирной истории от начала времен до IX в. н. э., крупнейшее произведение мусульманской историографии. Сохранился только авторский сокращенный вариант труда, а также персидская версия XIV в., которая и стала известна в Европе. Это произведение является одним из важнейших источников по древней и средневековой истории Ближнего Востока и раннего ислама: автор использовал как устную традицию, так и не сохранившиеся до нашего времени труды своих предшественников. Нас будут интересовать два фрагмента "Истории" - повествование о нашествии Навуходоносора на Египет и топос об амалекитском вторжении в страну. В первом случае автор активно использует иудейскую историческую традицию, во втором - собственно арабскую, так как амалекиты (исторически гиксосы) являются одним из арабских племен. Однако несмотря на то, что обе эти традиции не являются египетскими, представленный материал оказывается релевантным для изучения египетского отношения к этим завоеваниям. Также произведение содержит рассказ о троне царя Соломона, являющийся иудейской параллелью к египетским рассказам об ущербе, причиненном врагам магическими артефактами.

Абу Райхан Мухаммад ибн Ахмад Аль-Бируни (973-1048 гг.) - персидский ученый - энциклопедист, автор многих работ по точным и естественным наукам, по хронологии и истории Индии, а также произведения "Памятники минувших поколений", посвященного истории и обычаям ближневосточных и среднеазиатских народов [пер.: Бируни 1957; см. Carra de Vaux 1921b: 75-87; Schoy 1924: 261, 264-265; Крачковский 1957: 244-262]. В этом произведении нас будет интересовать указание на возможные значения имени Навуходоносора, которое представляется перспективным сопоставить со сведениями "Романа о Камбизе".

Якут ибн Абдаллах аль Хамави (1178-1229 гг.) - автор арабского географического словаря, озаглавленного как "Алфавитный перечень стран" и объединившего сведения арабской литературы домонгольского периода [публ.: Jacut 1866-1873; пер.: Yaqout 1871; см. Carra de Vaux 1921b: 14-19; Крачковский 1957: 330342]. Во время путешествия по Египту он собрал множество преданий о египетской старине, в частности, одно, касающееся деятельности детей царицы Далуки, которое является параллелью к топосу об использовании магии в переломные эпохи, исследуемому в основных наших источниках.

Муртада (Муртади) ибн аль-Хафиф (1154/55-1237 гг.), египетский историк из Каира, создал труд по истории Египта, дошедший до нас только в переводах на европейские языки [пер.: Murtadi 1666; Murtadi 1953; см. Blachere 1954; Ragib 1974]. Это произведение изобилует новеллами и фантастическими рассказами (как заимствованными у более ранних авторов, так и уникальными) о доисламском прошлом страны, ее чудесах и достопримечательностях. Нас оно будет интересовать как содержащее более позднюю версию истории о царице Далуке, которая в том числе сохраняет сведения о так называемой "стене Старухи". Предания о некой стене, окружающей весь Египет, передаваемые арабскими авторами, вероятно, являются отголоском воспоминаний о деятельности Сенусерта III (см. Гл. 2).

Самый поздний из привлекаемых нами арабских авторов - Таки-ад-дин Ахмед ибн Али Макризи (1364-1442 гг.) [публ.: Makrizi 1911-1927; пер.: Makrizi 1895; см. Guest 1902; Graefe 1911; Carra de Vaux 1921a: 147-148; Крачковский 1957: 465; Rosenthal 1991]. Главный труд Макризи - "Хитат" (переведенный в конце XIX в. под названием "Топографическое и историческое описание Египта") и дополнения к нему — содержат разнообразные сведения по истории и географии Египта, в том числе биографии эмиров и других знаменитых людей, а также по истории Фатимидов. Для нас этот труд важен в связи с повторением в нем топосов египетской истории, известных по более ранним произведениям, что, как отмечалось выше, свидетельствует об их живучести; также произведение Макризи содержит сюжет о правлении царицы-волшебницы, являющийся параллелью к истории о царице Далуке.

3) Источники, привлекаемые для создания исторического фона бытования интересующих нас основных сюжетов (например, ветхозаветные пророчества проясняют ситуацию в Египте на момент вторжения Навуходоносора) и источники, демонстрирующие отношение египтян к той или иной переломной эпохе, но отражающие при этом предыдущую ступень эволюции этого отношения (например, надпись Хатшепсут из Спеос-Артемидос и стела Камоса выражают отношение XVIII династии к гиксосским правителям, однако предметом нашего основного интереса будут более поздние источники - источники периода рамессидов и арабская рецепция поздней египетской традиции).

Надпись Хатшепсут (ок. 1489-1468 гг. до н. э.) из Спеос-Артемидос [публ.: Sethe 1906: 383-391; см. Gardiner 1946; Baines 1989: 142; Eyre 1996: 418] известна своей ярко выраженной анти-гиксосской направленностью. Для нас она представляет интерес как свидетельство отношения к переходному периоду иноземного господства представителей династии - освободительницы.

Два царских списка - Туринский и Карнакский - будут интересовать нас с точки зрения того, насколько легитимными в них оказываются гиксосские правители Египта.

Туринский царский список ("Туринский канон", P. Turin 1874) - наиболее полный из дошедших до нас списков фараонов. Он помещен на обороте документального текста с налоговыми записями, позволяющего с уверенностью датировать данный источник временем Рамсеса II (1290-1224 гг. до н. э.) [публ.: Gardiner 1959; реконструкция соответствующих фрагментов: Немировский и др., в печати; см. Malek 1982]. Этот документ примечателен тем, что в него внесены правители, исключенные из других подобных списков: цари I и II Переходных периодов и правители-гиксосы. Упоминавшийся выше Карнакский царский список исключает правителей, хоть чем-то ущербных в своей легитимности.

Так называемый Большой папирус Харрис является заупокойным документом сына Сетнахта Рамсеса III, однако его историческая часть была переписана при Рамсесе IV [публ.: Erichsen 1933: пер.: ХИДВ 1980: 107]. Наряду с остраконом из Дейр-эль-Медины [Grande 2000: 343-345], проясняющим датировку событий конца XX династии, этот источник помогает воссоздать исторический контекст правления реального прототипа сказочной царицы Далуки - последней представительницы XIX династии Таусерт.

Ветхозаветные пророчества Иеремии и Иезекииля содержат сведения о нападении Навуходоносора на Египет в правление фараона Априя (библейского Вафрия), а имплицитно -даже о ситуации в стране на момент вторжения (о внутренних врагах правителя) [Ладынин и Немировский 2004]. Таким образом, привлечение ближневосточной традиции может быть полезно для изучения исторического контекста, косвенно проявляющегося в "Романе о Камбизе".

Стела царя Амасиса (570-526 гг. до н. э.), обнаруженная в Элефантине, содержит описание борьбы этого царя с его предшественником Априем [публ.: Daressy 1900; см. Gozzoli 2006: 101-103]. Текст сильно поврежден, однако в последнем эпизоде сохранилось упоминание азиатов (sttyw); судя по датировке (ноябрь-декабрь 570 г.), этими азиатами могут быть только войска Навуходоносора II Нововавилонского. В свою очередь, от последнего до нас дошел обломок клинописной хроники (Nbk 329 = ВМ 33041) с упоминанием похода на Египет на 37 году его правления [публ.: Wiseman 1956: 94-95, pis. ХХ-ХХ1]. Оба текста будут иметь значение для уточнения исторического контекста создания и бытования нашего основного источника, посвященного вторжению Камбиза-Навуходоносора, - "Романа о Камбизе".

Третья книга "отца истории" Геродота (V в. до н. э.) посвящена древностям, правителям, истории и культуре Египта [публ. и пер.: Godley 1926; см. Murray 1972; Lloyd 1988]. Информация для нее была собрана автором непосредственно в путешествии по этой стране, во время которого он беседовал с жрецами египетских храмов и даже пользовался предоставленными ими источниками. Нас будут интересовать рассказы Геродота о царях Амасисе [De Meulenaere 1951: 93-96], Камбизе [Brown 1982; Depuydt 1995] и Сетосе. Первые два могут быть сопоставлены со сведениями "Романа о Камбизе"; последний является примером топоса использования магии правителем в кризисный период.

Вавилонский хронист Берос (III в. до н. э.) излагает историю Вавилонии с древнейших фантастических времен [пер.: ИДВТД: 297-308; Verbrugghe & Wickersham 1997; 2000]. Нас в его тексте будет интересовать последовательность смены друг другом лидирующих переднеазиатских держав в VII-VI вв. до н. э., что имеет значение для выяснения причин смешения этих держав в "Романе о Камбизе".

Научная новизна диссертационного исследования

Научная новизна диссертационного исследования определяется следующим: был выявлен состав сюжетов египетской историко-литературной традиции (и мотивов, входящих в эти сюжеты) по избранным переломным эпохам египетской истории (гиксосское владычество, кризис на рубеже XIII/XII вв. до н. э. и азиатские нашествия VI в. до н. э.). В частности, было установлено, что в этой традиции присутствовали достоверные представления о соотношении политических статусов египетских вассалов и их гиксосских сюзеренов, два различных подхода к гиксосскому владычеству — компромиссный и полностью негативный, сюжет о женском правлении и кризисе на грани XIX/XX династий, предания о нашествиях Навуходоносора и Камбиза на Египет, причем соответствующие топосы удерживались в египетском общественном сознании вплоть до времени арабского завоевания и далее. В некоторых из изученных поздних сюжетов (предание о царице Далуке; арабо-египетское предание об амалекитах, завоевавших Египет; коптские повествования о нашествии Навуходоносора) было впервые выявлено или существенно уточнено историческое ядро, относящееся, как было выяснено, к древнеегипетским временам, а также обнаружено влияние специфических древнеегипетских литературных моделей. Тем самым стало возможно определить их древнеегипетские корни и место в развитии египетской традиции.

- египетские сюжеты, касающиеся каждой из трех указанных переломных эпох, впервые были изучены как звенья непрерывной, эволюционирующей традиции египетских представлений о соответствующей эпохе; конкретные этапы этой эволюции также были реконструированы впервые. В частности, впервые было проведено обобщающее изучение искажений, контаминации и фольклоризации египетских сюжетов о прошлом и выделение факторов, этому способствовавших (компенсаторный идеологический фактор; ситуативное сходство и сходство имен царей; специфические египетские концепты иноземного пространства).

- впервые были выявлены и представлены в сводном виде литературные, фольклорные и идеологические модели, по которым египтяне дополняли и модифицировали вымыслом свои исторические воспоминания (в частности, топосы использования магии как компенсации военной слабости страны; выдвижения "спасителей" из народа при кризисе; топос царского совета; фольклоризация политических отношений с привлечением соответствующих мотивов, например, обмена царскими загадками, и т. д.).

- был впервые прослежен характер распределения исторически достоверных сведений и вымысла в египетской традиции об указанных выше эпохах (достоверно переданными оказались имена царей и самый общий характер описываемых событий; вымыслом - их конкретный ход и мотивы действующих лиц) и выявлен специфический механизм поэтапной беллетризации египетских исторических воспоминаний: сознательный беллетризующий вымысел через несколько веков начинал некритически рассматриваться как исторически достоверные сведения.

- на широком материале было показано, что общая арабо-мусульманская схема истории Египта и некоторые коптские и арабо-египетские сюжеты (о завоевании Египта амалекитами и Вахт Нассаром, о царице Дапуке, о "Стене старухи") прямо восходят к непрерывной собственно египетской традиции исторических воспоминаний. Соответствующие коптские и арабо-мусульманские произведения были впервые изучены как источник для реконструкции указанной традиции и расширения наших знаний о ее сюжетах; некоторые из этих произведений были исследованы с египтологической точки зрения впервые.

Практическая значимость работы

Материалы и выводы диссертационного исследования могут быть использованы при подготовке лекций и семинарских занятий по курсам "История древнего Востока", "История древнего Египта", при разработке курсов по источниковедению, истории культуры, литературоведению и исторической традиции древнего Египта. Также они могут лечь в основу курса по древнеегипетскому историческому фольклору, программе которого еще только предстоит принять законченный вид.

Апробация выводов

Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на заседании Центра истории и культурной антропологии Учреждения Российской академии наук Институт Африки РАН. Основные положения и многие частные аспекты диссертационного исследования, обсуждались на других заседаниях того же Центра, в том числе на его семинаре "Культура и общество" (2006, 2008 и 2010 гг.), на котором диссертант выступал с докладами по его тематике. Также основные положения диссертации были представлены в докладах на 14 всероссийских и международных конференциях: IV конференция студентов, аспирантов и молодых ученых "Диалог цивилизаций: Восток-Запад" (РУДН, Москва, 2004 г.), XI Международная конференция студентов и аспирантов "Ломоносов-2004" (МГУ, Москва, 2004 г.), III Международная конференция "Иерархия и власть в истории цивилизаций" (Институт Африки РАН, РГГУ, Москва, 2004 г.), III Кнорозовские чтения (РГГУ, Москва, 2004 г.), конференция "Цивилизация и государство на Востоке" (РУДН, Москва, 2004 г.). XIV Сергеевские чтения (МГУ, Москва, 2005 г.), XII Международная конференция студентов и аспирантов "Ломоносов-2005" (МГУ, Москва, 2005 г.), X Международная конференция "Безопасность Африки: внутренние и внешние аспекты" (Институт Африки РАН, Москва, 2005 г.), международная конференция "Египет и страны Ближнего Востока: III тыс. до н. э. - I тыс. н. э" (РГГУ, Москва, 2006 г.), IV Международная конференция "Иерархия и власть в истории цивилизаций" (Институт Африки РАН, РГГУ, Москва, 2006 г.), XIV Международная конференция молодых ученых "Globalisation in Studies of the Past" (Университет "1 декабря 1918". Альба Юлия, Румыния, 2006 г.), V Кнорозовские чтения (РГГУ, Москва, 2008 г.), XVI Сергеевские чтения (МГУ, Москва, 2009 г.), V Международная конференция "Иерархия и власть в истории цивилизаций" (Институт Африки РАН, РГГУ, Москва, 2009 г.).

Структура диссертации

Диссертация состоит из Введения, в котором определяются проблематика, цели и задачи исследования, дается общая характеристика использованных источников и научной литературы; основной части, включающей четыре главы; Заключения; Списка источников и литературы. Также в диссертацию входят десять сводных таблиц, позволяющих сопоставлять отражение сведений о каком-либо историческом событии в разных источниках. Список источников и литературы включает в себя публикации нескольких десятков источников и более двухсот научных работ на русском и трех иностранных языках. Ввиду относительно недавнего начала изучения темы большую часть указанных в списке литературы исследований, ближайшим образом касающихся нашей проблематики, составляют публикации 2000-х гг.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Переломные эпохи в исторической традиции и сознании древних египтян"

§ 7. Выводы

Общими итогами наблюдений, сделанных в настоящей главе, могут, по нашему мнению, стать следующие утверждения: главной целью собственно египетских авторов при отображении поражения своей страны было спасение репутации самих египтян и особенно египетских воинов посредством переноса ответственности за это поражение на царя и изображения самого поражения как не-военного (при осуществляющемся тут же подчеркивании боевой доблести египетских воинов). Масштаб событий наши нарративы стремятся подчеркивать и передавать завышенными цифрами. О деталях хода событий их авторы не имели представления изначально, и либо измышляли их с художественными целями. создавая "беллетристические" произведения на историческом материале, либо пользовались улсе существующими такими произведениями как историческим источником, не подозревая об их беллетристичности или закрывая на нее глаза. Общей же ("экспозиционной" и "рамочной" для излагаемого сюжета) исторической информацией авторы владеют тем лучше, чем ближе во времени соответствующие события от них отстоят, причем информация о своих правителях у них много точнее, чем о вражеских.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подведем некоторые итоги нашего изучения отражения нескольких переломных моментов истории Египта в египетской литературно-исторической традиции (включая ее фольклорную составляющую). Прежде всего подчеркнем, что воспоминания об этих моментах оказались удержаны в общественной памяти египтян и нашли отражение в их устных и письменных нарративах куда лучше, чем это обычно считалось в науке. Так, коптский сюжет об азиатском завоевании Египта при "Камбизе-Навуходоносоре" является, как выяснилось, не вторичной литературной конструкцией, впервые созданной коптскими авторами по мотивам библейских и античных сочинений, а поздним вариантом египетской традиции о действительных событиях VI в. до н. э., непрерывно передававшейся в Египте начиная от времен самих этих событий. Аналогичным образом автор "Сказки об Апопи и Секененра" на редкость точно представляет себе политическую ситуацию периода гиксосского владычества и стремится гак же точно передать ее посредством изощренного варьирования терминологии, применяющейся им к Апопи и Секененра. И даже арабо-егииетское предание о Далуке, производящее впечатление сугубо фольклорного нарратива. по-видимому, является коптским фольклорным сюжетом, выросшим вокруг сохранявшихся в Египте воспоминаний о кризисном "рубежном" времени на грани XIX-XX династий и женском царствовании (то есть царствовании Таусерт). Хотя почти все конкретные исторические детали той эпохи оказались забыты, общая ее суть и место в хронологическом ряду, а также такие ключевые моменты, как женское правление и внешняя угроза, оказались удержаны в исторической памяти египтян, хотя и были дополнены сугубо сказочной сюжетикой.

Не менее характерно и то, что само развитие этих сюжетов в египетской литературе и даже фольклоре проходило не без влияния специфических концепций и моделей, созданных при дворе и в образованной среде фараоновского Египта. Так, на формирование коптской традиции о Камбизе-Навуходоносоре, по-видимому, оказала влияние позднеегипетская концепция политически единого (или воспринимающегося как некое единство) "всеазиатского пространства" Sit (представителями которого для египтян одинаково были и исторический Навуходоносор, и исторический Камбиз). Предание о Далуке использует известный по классической древнеегипетской литературе топос сотрудничества/взаимодействия царя и мага (особенно развившийся в литературе позднеегипетской). "Сказка об Апопи и Секененра" подбирает обозначения персонажей так, чтобы передать политическую ситуацию гиксосского времени в рамках официальной древнеегипетской номенклатуры своих и чужих правителей разного статуса, то есть в рамках египетской государственной концепции, и специально оценивает ее с точки зрения этой концепции (была беда, ибо не было единовластного общеегипетского несу). Предание о Далуке выражает специфически египетское восприятие женского правления (напомним, что согласно правовой норме женщина в принципе могла стать египетским царем, но только в кризисной и уникальной династической ситуации, в виде исключения; именно таким - легитимным в ситуации кризиса - предстает правление Далуки, избранной в правители самими египтянами, в предании о ней), "Роман о Камбизе" и "Сказка об Апопи и Секененра" обыгрывают новоегипетский литературный (в том числе официально-пропагандистский) топос совета вельмож при царе и т. д.

Теперь мы можем в сводном виде показать, из каких именно составных частей сложились интересующие нас сюжеты, то есть какие привнесенные создателями соответствующих нарративов элементы (фольклорные и литературные модели или идеологические концепты) удается в них выделить и как они соотносятся с историческим ядром каждого сюжета. Материал по этому вопросу представлен ниже в Табл. 10 (с. 149), однако прежде чем обратиться в ней, укажем кратко, насколько сохраненным, а насколько искаженным оказалось само это историческое ядро в каждом из трех разобранных сюжетов (подробно см. в Гл. 4):

1) В "Романе о Камбизе" и "Хронике Иоанна Никийского" сливаются воедино нововавилонское и персидское вторжения в Египет; адекватно переданы имена правителей, хотя их державы и этническая принадлежность перепутаны и контаминированы36; оказались удержаны - хотя и в затемненном или сгущенном виде -детали, весьма точно передающие внутренний исторический контекст вторжений (положение Априя внутри страны в период вторжения и его исход для Априя).

2) В предании о царице Далуке исключительно адекватно переданы общие исторический контекст и суть событий, но имена их участников подверглись основательному искажению и замещению (вообще, приводимые арабо-египетскими авторами имена египетских правителей составляют большую проблему, не получившую до сих пор должного разрешения [см. Kamal 1903]).

3) В "Сказке об Апопи и Секененра" имена действующих лиц и исторический контекст ситуации переданы очень точно. В манефоновском рассказе о "втором нашествии гиксосов" при царе Аменофисе-Аменофтесе на исходе XIX династии контекст вторжения передан весьма путано и неадекватно: пожалуй, его историческое зерно (применительно именно к истории о вторжении гиксосов из Палестины) исчерпывается тем фактом, что Египет на рубеже XIX-XX династий подвергался

Очень схожую картину ("исторические ляпсусы", по выражению A.JI. Хосроева) можно наблюдать и в другом коптском тексте - "Романе об Александре" [1982: 129].

160 иноземным нашествиям и что сильнейшее из них (движение "народов моря" при Рамсесе III) обрушилось на Египет именно из Палестины. Удержаны, хотя и в сильно контаминированном виде и с перестановками, оказались и имена египетских царей этого времени (манефоновский "Аменофис-Аменофтес" отражает фигуры нескольких царей конца XIX династии с именем Мернептах, манефоновский "Сетос-Рамсес" отражает фигуры Сетнахта и Рамсеса III).

Теперь обратимся к сводной таблице 10. Как мы видим, можно выделить следующие механизмы развития египетских историко-литературных сюжетов. Каждый сюжет теряет некоторые изначально присущие ему элементы и взамен обретает некоторые новые. Если говорить о доарабских произведениях, то в первую очередь теряется точное место сюжета в общей схеме истории Египта, теряется его относительная хронология, близкие по времени события постепенно сливаются воедино. В произведениях арабских авторов, напротив, это место воспроизведено очень точно: арабская схема египетской истории достаточно хорошо соотносится с ее современным членением. Зато ввиду того, что арабские авторы очень далеко отстоят во времени от описываемых событий, а также, возможно, в силу того, что они являются представителями другой культуры (в плане языка, в первую очередь), имена действующих лиц в их текстах едва ли поддаются интерпретации.

В произведениях как доарабских, так и арабских авторов всегда сохраняются и получают особое внимание отрицательные приметы переходных периодов: слабоегь царской власти, вплоть до правления выборной женщины-царицы, и как противовес -активность народных лидеров; иноземные завоеватели всегда являются всецело отрицательными персонажами. То, что все эти тексты говорят именно о некоем о кризисе в истории страны, не вызывает сомнений даже через огромные временные промежутки (например, между самими событиями и их арабскими описаниями - более тысячи лет).

Исследованный материал демонстрирует многочисленные контаминации и беллетризацию, причем они имеют место в нарративах, как откровенно литературных по характеру и целям создания, так и в тех, чьи авторы стремились как можно точнее рассказать о прошлом. Это подтверждает тот взгляд, что формирование египетского историописания шло прежде всего за счет комбинирования достаточно скудных данных собственно исторического характера (прежде всего царских списков, призванных перечислять реальные правления в их реальном порядке) с уже существовавшими литературно-историческими композициями на отдельные сюжеты; в этих композициях с самого начала была велика доля сознательного (для их первых создателей) беллетри

Список научной литературыБанщикова, Анастасия Алексеевна, диссертация по теме "Всеобщая история (соответствующего периода)"

1. Бируни 1957. Бируни Абу Райхан. Избранные произведения. Т. I. Памятники минувших поколений. Ташкент.

2. Еланская А.К, ред. и пер. Изречения египетских отцов. СПб., 2001. ЗЕ 1985. Певзнер С.Б., пер. Абд ар-Рахман ибн Абд ал-Хакам. Завоевание Египта, ал-Магриба и ал-Андалуса. М.

3. Charles R.H., transl. The Chronicle of John, Bishop of Nikiu, Translated from Zotenberg's Ethiopic Text. L., 1916.

4. Daressy G. Stele de l'an III d'Amasis // RT. 1900. T. 22. P. 1-9. Erichsen W., ed. Papyrus Harris I. Bruxelles, 1933. Erman A. Die Marchen des Papyrus Westcar. В., 1890.

5. Gardiner A.H. The Defeat of the Hyksos by Kamose: The Carnarvon Tablet, No. I // JEA. 1916. Vol. 3. P. 95-110.

6. Gardiner A.H. Late-Egyptian Stories. Bruxelles, 1932. Gardiner A.H. The Royal Canon of Turin. Oxf., 1959.

7. Godley C.E., ed. & transl. Herodotus. Loeb Classical Library. Cambridge; London,1926.

8. Grande P. L'execution du chancelier Bay. O. IF AO 1864 // BIFAO. 2000. № 100. P. 339-345.

9. Griffith F.L. Stories of the High Priests of Memphis. Oxf., 1900.

10. Jacut 1866-73. Wustenfeld F., Hrsg. Mudjam al-Buldan. Vols. I-V. Leipzig. Kitchen K. Ramesside Inscriptions. Vol. II. Oxf., 1979. Kroll W. Historia Alexandri Magni. В., 1926.

11. Makrizi 1911-1927. Wiet G., ed. El-mawaiz wal-itibar fi dhikr el-khitat wal-Athar. Vol. I-V. P.

12. Makrizi 1895. Bouriant U., trad. Description topographique et historique de l'Egypte // MIFAO. Vol. I. Cairo.

13. Maspero G. Les contes populares d'Egypte ancienne. P., 1889.

14. Moller G. P. 9009 // Aegyptische Urkunden aus den Koniglichen Museen zu Berlin. Koptische Urkunden. Bd. 1. В., 1904. S. 33-34.

15. Murtadi 1666. Fattier P., trad. L'Egypte de Murtadi flls du Ghaphiphe. P. Murtadi 1953] - Wiet G., trad. L'Egypte de Murtadi fils du Ghaphiphe. P. Posener G. Le Papyrus Vandier. P., 1985.

16. Tabari 1867.-Vol. I. P. Van der Horst P. Ж, ed. & transl. Chaeremon, Egyptian Priest and Stoic Philosopher: The Fragments Collected and Translated with Explanatory Notes. Leiden, 1984.

17. Waddell W.G., ed. & transl. Manetho. Loeb Classical Library. Cambrige; London, 1980repr.).

18. Wiseman D.J., ed. Chronicles of Chaldean Kings. L., 1956.

19. Zotenberg H.M., ed. & trad. Chronique de Jean. Eveque de Nikiou, texte ethiopien publie et traduit. P., 1883.1. ЛИТЕРАТУРА

20. Банщикова А.А. Мотивы древнеегипетского фольклора в рассказе Ибн Абд ал-Хакама о царице Далуке // Восток. 2007. № 1. С. 33-43.

21. Бейлис В.М. Представления о цивилизациях древности и раннего средневековья в системе исторических знаний ал-Йакуби и ал-Масуди // Ислам и проблемы межцивилизационных взаимодействий. М., 1994. С. 33-54.

22. Берлев О.Д. Общественные отношения в Египте эпохи Среднего царства. М.,1978.

23. Бойко К.А. Древнеегипетские истоки одного из мотивов "Сказки о золотом петушке" //ВПК 1979 (1982). С. 131-136.

24. Бойко К.А. Арабская историческая литература в Египте IX—X вв. М., 1991.

25. Васильев А. С. Шасу новоегипетских источников: к вопросу об идентификации // ДВАМ. 1998. №1. С. 3-17.

26. Головина В.А. Три десятилетия деятельности австрийской археологической экспедиции в Тэлль эль-Даба (восточная часть дельты Нила): новая книга Манфреда Битака рец. на: Bietak М. Avaris. The Capital of Hyksos. L., 1996. // ВДИ. 1999. № 3. C. 191-208.

27. Иванчик А.И. Античная традиция о фараоне Сесострисе и его войне со скифами // ВДИ. 1999. № 4. С. 4-36.

28. Калинина Т.М. "Китаб ат-танбих ва-л-ишраф" (Книга предупреждения и пересмотра) арабского ученого X в. ал-Масуди // ВРГНФ. 2001. № 1. С. 14-21.

29. Кацнельсон И. С. Художественная литература // Культура древнего Египта. М., 1975. С. 315-365.

30. Костюхин Е.А. Александр Македонский в литературной и фольклорной традиции. М., 1972.

31. Крачковский И.Ю. Арабская географическая литература // Крачковский И.Ю. Избранные сочинения. Т. IV. М.; JL, 1957.

32. Ладынин И.А. Обозначение Stt в "Стеле Сатрапа" (Urk. II. 13.4): к восприятию мировой державы Аргеадов на Востоке // ВДИ. 2002. № 2. С. 3-19.

33. Ладынин И.А. Сведения Элефантинской стелы царя Амасиса о вавилонском вторжении в Египет в 567 г. до н. э. // Восток. 2004. № 3. С. 17-27.

34. Ладынин И.А. Возвращение статуй богов в египетской и ближневосточной традиции I тыс. до н. э. // Материалы второй конференции, посвященной И.М. Дьяконову. СПб., 2006 (в печати).

35. Ладынин И.А. и Немировский А.А. Поход Навуходоносора II на Египет 567 г. до н. э. в сведениях египетской и ветхозаветной традиций (предварительные замечания) // Культурное наследие Египта и христианский Восток. Вып. 2. М., 2004. С. 63-76.

36. Микульский Д.В. Арабский Геродот. М., 1998.

37. Монте П. Египет Рамсесов: повседневная жизнь египтян во времена великих фараонов. М., 1989.

38. Немировский А.А. Библейские коннотации гиксосского правления в религиозных традициях Запада и Востока // Древний Египет и христианство. Материалы научной конференции. М., 2000. С. 95-99.

39. Немировский А.А. Гиксосы: к вопросам наименования и происхождения // Древний Восток: общность и своеобразие культурных традиций. М., 2001 (а). С. 100138.

40. Немировский А.А. У истоков древнееврейского этногенеза. Ветхозаветное предание о патриархах и этнополитическая история Ближнего Востока. М., 2001 (б).

41. Немировский А.А, Банщикова А.А. и Ладынин И.А. Гиксосы и гиксосское правление в исторической традиции египтян. Ч. I. М., 2010 (в печати).

42. Норов А.С. Исследования об Атлантиде. СПб., 1854.

43. Певзнер С.Б. Рассказ Ибн Абд ал-Хакама о древней истории Египта // ППВ 1971 (1974). С. 62-85.

44. Пропп В.Я. Фольклор и действительность. Исследования по фольклору и мифологии Востока. М., 1976.

45. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. JL, 1986.

46. Сафронов А.В. Этнополитические процессы в Восточном Средиземноморье в конце XIII начале XII вв. до н. э. Дис. к.и.н. (рукопись). М., 2005.

47. Сафронов А.В. "Безымянный" сановник конца XIX династии и новые титулы "великого начальника казны" Баи // ВДИ. 2008. № 3. С. 110-129.

48. Сафронов А.В. Новая стела первого жреца Амона Бакенхонсу и новые данные по началу XX династии // ВДИ (в печати).

49. Следзевский И.В., ред. Пространство и время в архаических и традиционных культурах. М., 1992.

50. Следзевский И.В. и Бондаренко Д.М., ред. Пространство и время в архаических культурах. М., 1996.

51. Струве В.В. Манефон и его время. СПб, 2003.

52. Стучевский И.А. Научная мысль в древнем Египте. История и "этнография" // Культура древнего Египта. М., 1975. С. 275-278.

53. Сущевский А.Г. Сообщения Геродота о царских списках египтян // Ассириология и египтология: Материалы научных чтений памяти И.В. Виноградова (К 65-летию со дня рождения). СПб., 2000. С. 145-149.

54. Хосроев A.JT. Коптский роман об Александре и ближневосточная литературная традиция // ВДИ. 1982. № 4. С. 125-130.

55. Aarne А. & Thompson S. The Types of the Folktale. Helsinki, 1961.

56. Aldred C. The Parentage of King Siptah // JEA. 1963. Vol. 49. P. 41-48.

57. Altenmuller H. Tausret und Setnacht // JEA. 1982. Vol. 68. S. 107-115.

58. Altenmiiller H. Bemerkungen zu den neu gefundenen Daten im Grab der Konigin Twosre (KV 14) im Tal der Konige von Theben It Reeves C.N., ed. After Tutankhamun. Research and Excavation in the Royal Necropolis at Thebes. L., 1992. S. 141-164.

59. AssmannJ. Agypten. Eine Sinngeschichte. Munich, 1996.

60. Assmann J. Moses the Egyptian: The Memory of Egypt in Western Monotheism. Cambridge, 1997.

61. Assmann J. Cultural and Literary Texts // Moers G., ed. Definitely: Egyptian Literature. Lingua Aegyptia Studia Monograflca 2. Gottingen, 1999. P. 1-15.

62. Assmann J. The Mind of Egypt. History and Meaning in the Time of Pharaohs. N.Y.,2002.

63. Assmann J. & Bhimenthal E., Hrsg. Literatur und Politik im pharaonischen und ptolemaischen Agypten. Kairo, 1999.

64. Aufrere S. Les anciens Egyptiens et leur notion de l'antiquite // Mediterranees. 1998. № 17. P. 11-55.

65. Baines J. Ancient Egyptian Concepts and Uses of the Past: 3rd to 2nd Millennium B.C. Evidence // Layton R., ed. Who Needs the Past? Indigenous Values and Archaeology. L., 1989. P. 131-149.

66. Baines J. Interpreting the Story of the Shipwrecked Sailor // JEA. 1990. Vol. 76. P. 5572.

67. Baines J. Review of Pharaonic King-lists, Annals and Daybooks: Contribution of the Study of the Egyptian Sense of History by Donald B. Redford // BASOR. 1991. № 284. P. 92-93.

68. Baines J. & Yoffee N. Order, Legitimacy, and Wealth in Ancient Egypt and Mesopotamia // Feinmann G.M. & Marcus J., eds. Archaic States. Santa Fe, 1998. P. 199— 260.

69. Behlmer H. Ancient Egyptian Survival in Coptic Literature: An Overview // Loprieno A., ed. Ancient Egyptian Literature. History and Forms. Leiden; New York; Cologne, 1996. P. 567-590.

70. Bietak M. Egypt and Canaan During the Middle Bronze Age // BASOR. 1991. № 281. P. 27-72.

71. BietakM. Avaris. The Capital of Hyksos. L., 1996.

72. Blachere R. Review of l'Egypte de Murtadi fils du Ghaphiphe by P. Vattier // Arabica. 1954. Т. 1. Fasc. 3. P. 353-354.

73. Bleiberg E. Historical texts as Political Propaganda during the New Kingdom // BES. 1985-86. №7. P. 5-13.

74. Burkard G. Literaturische Tradition und historische Realitat. Die persische Eroberung Agyptens am Beispiel Elephantine // ZAS. 1994. № 121. S. 93-106.

75. Burkard G. Literaturische Tradition und historische Realitat. Die persische Eroberung Agyptens am Beispiel Elephantine //ZAS. 1995. № 122. S. 31-37.

76. Butler A.J. Arab Conquest of Egypt and the Last Thirty Years of the Roman Dominion. Oxf., 1902.

77. Cahen CI. L'historiographie arabe: des origins au Vile s. H. // Arabica. 1986. T. 33. Fasc. 2. P. 133-198.

78. Callender KG. Queen Tausret and the end of Dynasty 19 // SAK. 2004. Bd. 32. P. 81104.

79. Carra de Vaux B. Les penceurs de ITslam. Les geographes, les sciences mathematiques et naturelles. Vol. 1. P., 1921 (a). Vol. 2. P., 1921 (b).

80. Colin G. L'Egypte pharaonique dans la Chronique de Jean, eveque de Nikiou // RdE. 1995. №46. P. 43-54.

81. Cruz-Uribe E. Notes on the Coptic Cambyses Romance // Enchoria. 1986. Vol. 14. P.51.56.

82. De Meulenaere H. Herodotos over de 26ste Dynastie. Lowen, 1951.

83. De Polignac Fr. L'image d'Alexander dans la litteterature arabe: l'Orient face al'hellenisme? // Arabica. 1982. T. 39. Fasc. 3. P. 296-306.174

84. Depamv M. & Clarysse W. When a Pharaoh Becomes Magic // CdE. 2002. Vol. 77. P. 55-64.

85. Depuydt L. Murder in Memphis: The Story of Cambyses's Mortal Wounding of the Apis Bull (ca. 523 B.C.E.) // JNES. 1995. Vol. 54. № 2. P. 119-126.

86. Dillery J. The First Egyptian Narrative History: Manetho and Greek Historiography // ZPE. 1999. Bd. 127. P. 93-116.

87. Dopp S. Kambyses' Feldzug gegen Agypten: Der sogenante Kambyses-Roman und sein Verhaltniss zu griechischer Literatur // GFA. 2003. Bd. 6. S. 1-17.

88. Drenkhahn R. Die Elefantine-Stele des Sethnakhte und ihre historische Hintergrund. Wiesbaden, 1980.

89. Dykstra D. Pyramids, Prophets, and Progress: Ancient Egypt in the Writings of Ali Mubarak // JAOS. 1994. Vol. 114. № 1. P. 54-65.

90. EdelE. Amasis and Nebukadnezzar II // GM. 1978. Bd. 29. S. 13-20. El-Daly O. Egyptology: The Missing Millennium. Ancient Egypt in Medieval Arabic Writings. L., 2005.

91. Etienne M. Heka: magie et envoutement dans l'Egypte ancienne. P., 2000. Eyre C. Is Egyptian Historical Literature "Historical" or "Literary"? // Loprieno A., ed. Ancient Egyptian Literature. History and Forms. Leiden; New York; Cologne, 1996. P. 415433.

92. Fischer-Elfert H.-W. Der Pharao, die Magier und der General. Die Erzahlung der Papyrus Vandier// BiOr. 1987. № 44. S. 5-21.

93. Fischer-Elfert H.-W. Representation of the Past in New Kingdom Literature // Tait 2003 (b). P. 119-137.

94. Fodor A. The Origins of the Arabic Legends of the Pyramids // AOH. 1970. Vol. 23. P. 335-363.

95. Frede M. Chaeremon der Stoiker // ANRW. 1989. II. S. 2076-2103. Gardiner A.H. Davies's Copy of the Great Speos Artemidos Inscription // JEA. 1946. Vol. 32. P. 43-56.

96. Graefe E., ed. Das Pyramidenkapitel in al-Makrizi's "Khital" // LSS. 1911. Vol. 5. S. V-XII.

97. Grapow H. Untersuchungen tiber Stil und Sprache des koptischen Kambysesroman // ZAS. 1938. №74. S. 55-68.

98. Guest A.R. A List of Writers, Books and other Authorities Mentioned by El Maqrizi in his Khitat// JRAS. 1902. P. 103-125.

99. Gundlach R. Geschichtsdenken und Geschichtsbild im pharaonischen Agypten // Universitas. 1985. № 40. S. 443-455.

100. Gum B. & Gardiner A.H. New Renderings of Egyptian Texts: The Expulsion of the Hyksos // JEA. 1918. Vol. 5. P. 36-56.

101. Haarman U. Medieval Muslim Perception of Ancient Egypt // Loprieno A., ed. Ancient Egyptian Literature. History and Forms. Leiden; New York; Cologne, 1996. P. 605-626.

102. Hays HM. The Historicity of Papyrus Westcar // SAK. 2002. № 129. P. 20-30.

103. Hein I., ed. Pharaonen und Fremde-Dynastien im Dunkel. Wienna, 1994.

104. Henige D. Oral Historiography. L., 1982.

105. Hermann A. Die agyptische Konigsnovelle. Gliickstadt, 1938.

106. Hoffmann B. Die Konigsnovelle: "Strukturanalyse am Einzelwerk". Wiesbaden, 2004.

107. Hoffmeier J.K. The problem of "History" in Egyptian Royal Inscriptions // Sesto Congresso Internazionale di Egittologia. Т. I. Turin, 1992. P. 291-299.

108. Hornung E. Geschichte als Fest: zwei Vortrage zum Geschichtsbild der frtihen Menschheit. Darmstadt, 1966.

109. Hornung E. Idea into Image: Essays on Ancient Egyptian Thought. N.Y., 1992.

110. Jansen H.L. The Coptic Story of Invasion of Egypt: A Critical Analysis. Oslo, 1950.

111. Jansen-Wilkeln K. Die agyptische "Konigsnovelle" als Texttyp // WZKM. 1993. № 83. S. 101-116.

112. Jasnow R. The Greek Alexander Romance and Demotic Egyptian Literature // JNES. 1997. Vol. 56. № 2. P. 95-103.

113. Jasnow R. Remarks on Continuity in Egyptian Literary Tradition // Teeter E. & Larson J.R., eds. Gold of Praise. Studies on Ancient Egypt in Honour of Edward F. Wente. Chicago, 1999. P. 193-210.

114. Jasnow R. Recent Trends and Advances in the Study of Late Period Egyptian Literature // JARCE. 2002. № 39. P. 207-216.

115. JenniH. Der Papyrus Westcar // SAK. 1998. № 25. P. 113-141.

116. Kakosy L. Ideas about the Fallen State of the World in Egyptian Religion: Decline of the Golden Age // AOH. 1964. Vol. 17. P. 205-216.

117. Karnal A. Notes sur la rectification des noms arabes des anciens rois d'Egypte // BIE. 1903. Ser. 4. P. 89-127.

118. Kammerzell F. Eine altpersische (Volks-)Etymologie im koptischen Kambyses-Roman // GM. 1987 (a). Bd. 100. S. 31-39.

119. Kammerzell F. Die Nacht zum Tage machen. P. Vandier rto 1,2-7 und Herodot II 133 // GM. 1987 (b). Bd. 96. S. 45-52.

120. Kaplony P. Definition der schonen Literatur // Assmann J., Feucht E. & Grieshammer R., Hrsg. Fragen an die altagyptische Literatur. Wiesbaden, 1977. S. 289-314.

121. Kempinski A. Some Obdervations on the Hyksos (XV) Dinasty and its Canaanite Origines // Israelit-Groll S., ed. Pharaonic Egypt. The Bible and Christianity. Jerusalem, 1985. P.129-137.

122. Strange G. Review of L'abrege des merveilles by Carra de Vaux // EHR. 1898 (a). Vol. 13. №51. P. 558-559.

123. MacCoull L. The Coptic Cambyses Narrative Reconsidered // GRBS. 1982. Vol. 23. P. 185-188.

124. Malaise M. Sesostris, pharaon de legende et d'histoire // CdE. 1966. Vol. 41. P. 244272.

125. Malek J. The Original Version of the Royal Canon of Turin 11 .TEA. 1982. Vol. 69. P. 93-106.

126. Manuelian P. Living in the Past. Studies in Archaism of the Egyptian Twenty-Six Dynasty. L., 1994.

127. Maspero G. L'abrege des merveilles // Maspero G. Etudes de mythologie et d'archeologie egyptienne. Vol. 6. P., 1912. P. 443-491.

128. Moers G. Fingierte Welten in der agyptischen Literatur des 2. Jahrtausends v. Chr. Leiden, 2001.

129. Moller G. Zu den Bruchstticken des koptischen Kambysesroman // ZAS. 1901. № 39. S. 113-116.

130. Morenz L.D. Literature as a Construction of the Past in the Middle Kingdom I I Tait 2003 (b). P. 101-109.

131. Murnane W. The History of Ancient Egypt: An Overview // Sasson J.M., ed.

132. Civilizations of Ancient Near East. Vol. II. N.Y., 1995. P. 691-717.

133. Murray O. Herodotus and Hellenistic Culture // CQ. 1972. Vol. 22. № 2. P. 200-213.178

134. Naguib S.-A. Survivals of Pharaonic Religious Practices in Contemporary Coptic Christianity // UEE. 2008. Online http//:repositories.cdlib.org/nelc/uee/1008 (accessed April 10, 2009).

135. Otto E. Geschichtsbild und Geschichtsschreibung in Agypten // WdO. 1966. Bd. 3. S. 161-176.

136. Redford D.B. The Hyksos in History and Tradition // Orientalia. 1970. № 39. P. 1-51. Redford D.B. Pharaonic King-lists, Annals and Daybooks: Contribution of the Study of the Egyptian Sense of History. Toronto, 1986.

137. Redford D.B. Egypt, Canaan, and Israel in Ancient Times. Princeton; New Jersey,1992.

138. Redford D.B. Textual Sources for the Hyksos Period // Oren E.D., ed. The Hyksos: New Historical and Archaeological Perspectives. Philadelphia, 1997. P. 1-44.

139. Redford D.B. Scribe and Speaker // Ben Zvi E. & Floyd M., eds. Writings and Speech in Israelite and Ancient Near Eastern Prophecy. Atlanta, 2000. P. 145-218.

140. Richter T. Weitere Beobachtungen am koptischen Kambyses-Roman // Enchoria. 1997-98. Vol. 24. S. 54-66.

141. Ritner R. Egyptian Magical Practice under the Roman Empire: The Demotic Spells and their Religious Context // ANRW. 1995. II. P. 3333-3379.

142. RosenthalF. Ibn Abd al-Hakam // EI. 1979. Vol. 3. P. 674-675. Rosenthal F. Al-Maqrizi // EI. 1991. Vol. 6. P. 193-194.

143. Ryholt K. The Political Situation in Egypt during the Second Intermediate Period. Copenhagen, 1997.

144. Saleh M, Sourouzian H, Hrsg. Die Hauptwerke im Agyptischen Museum Kairo. Mainz, 1986.

145. Schoy C. The Geography of the Moslems of the Middle Ages // GR. 1924. Vol. 14. № 2. P. 257-269.

146. Schubart W. Die Papyri als Zeugen antiker Kultur. В., 1938.

147. Schwartz J. Les conquerants perses et la litterature egyptienne // BIFAO. 1949. № 48. P. 65-80.

148. Shaw J. Introduction: Chronologies and Cultural Change in Egypt // Shaw J., ed. The Oxford History of Ancient Egypt. Oxf., 2000. P. 1-15.

149. Simpson W.K. Belles Lettres and Propaganda // Loprieno A., ed. Ancient Egyptian Literature. History and Forms. Leiden; New York; Cologne, 1996. P. 435—443.

150. Smith H.S. & Smith A. A Reconsideration of the Kamose Texts // ZAS. 1976. № 103. P.48.76.

151. Spalinger A. Egypt and Babylonia: A Survey (c. 620 B.C.-550 B.C.) // SAK. 1977. № 5. P. 221-244.

152. Spalinger A. The Civil War between Amasis and Apries and the Babylonian Attack against Egypt // Reineke W.F., ed. First International Congress of Egyptologists. Acts. В., 1979. P. 593-604.

153. Spiegelberg W. Arabische Einflusse in dem koptischen Kambysesroman // ZAS. 1908. №45. S. 83-84.

154. Stoneman R. Oriental Motifs in the Greek Alexander Romance // Antichthon. 1992. № 26. P. 110-111.

155. Stork L. Was storte den Hyksos am Gebriill der thebanischen Nilpferde? // GM. 1981. Bd. 43. S. 67-68.

156. Tait J. Egyptian Fiction in Demotic and Greek // Morgan J. & Stoneman R., eds. Greek Fiction: The Greek Novel in Context. L., 1994. P. 203-222.

157. Tait J. Introduction ". Since the Time of Gods" // Tait 2003 (a). P. 1-13. Tait J., ed. "Never Had the Like Occured": Egypt's View of the Past. L., 2003 (b). Thissen H. Zum Namen "Bothor" in koptischen Kambyses-Roman // Enchoria. 1972. №2. S. 137-139.

158. ThissenH. Manetho////LA. 1980. Bd. III. Col. 1080-1081.

159. Thissen H. Bemerkungen zum koptischen Kambyses-Roman // Enchoria. 1996. Vol. 23. S. 145-149.

160. Thompson P. The Voice of the Past: Oral History. Oxf., 1978.

161. Torrey Ch.C. The Egyptian Prototype of "King John and the Abbot" // JAOS. 1899. Vol. 20. P. 209-216.

162. Vasilyev A. Amalek in the Arab Tradition // Kaplanov P.M., Mochalova V.V. & Chnlkova L.A., eds. Jewish Civilization. Proceedings of the 5th International Annual Conference on Jewish Studies. Moscow, 1998. P. 94.

163. Verbrugghe G.P. & Wickersham J.M. Berossos and Manetho, Native Traditions in Ancient Mesopotamia and Egypt. Ann Arbor, 1997.

164. Verbrugghe G.P. & Wickersham J.M. Berossos and Manetho Introduced and Translated: Native Traditions in Ancient Mesopotamia and Egypt. Ann Arbor, 2000.r

165. Vermis P. Essai sur la conscience de Phistoire dans l'Egypte pharaonique. P., 1995. Von Beckerath J. Untersuchungen zur politischen Geschichte der Zweiten Zwischenzeit in Agypten. Gliickstadt, 1964.

166. Wallin P. Celestial Cycles: Astronomical Concepts of Regeneration in the Ancient Egyptian Coffin Texts. Uppsala, 2002.

167. Warrell W. A Short Account of the Copts. Ann Arbor, 1945. Wiedemann A. Nebucadnezar und Aegypten // ZAS. 1878. № 16. S. 87-89. Wildung D. Looking Back into the Future: The Middle Kingdom as a Bridge to the Past // Tait 2003 (b). P. 61-79.

168. Williams R.J. Literature as a Medium of Political Propaganda in Ancient Egypt // McCullogh W.S., ed. The Seed of Wisdom. Essays in Honour of T.J. Meek. Toronto, 1964. P. 15-30.

169. Wilson J.A. The Oath in Ancient Egypt // JNES. 1948. Vol. 7. № 3. P. 128-156.