автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтика и семиотика Дома в творчестве М.А. Булгакова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтика и семиотика Дома в творчестве М.А. Булгакова"

На правах рукописи

Белогурова Евгения Васильевна

ПОЭТИКА И СЕМИОТИКА ДОМА В ТВОРЧЕСТВЕ М.А. БУЛГАКОВА

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Омск - 2014

1 5 НАЛ 2цц

005548251

Работа выполнена в федеральном государственном бюджетном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Алтайский государственный университет»

Научный руководитель:

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

Козлова Светлана Михайловна, доктор филологических наук, профессор (Алтайский государственный университет, профессор кафедры русской и зарубежной литературы)

Пономарева Елена Владимировна,

доктор филологических наук, профессор (ФГБОУ

ВПО «Южно-Уральский государственный университет» (НИУ), заведующий кафедрой русского языка и литературы)

Подкорытова Татьяна Ивановна,

кандидат филологических наук, доцент (ФГБОУ ВПО «Омский государственный педагогический университет», доцент кафедры литературы и культурологии)

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего

профессионального образования «Тюменский государственный университет»

Защита состоится «29» мая 2014 года в 14.00 часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.179.02 при Омском государственном университете им. Ф.М. Достоевского по адресу: 644077, г. Омск, пр. Мира, д. 55а.

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеки Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского» и на сайте Омского государственного университета

http://www.omsu.ш/page.php?id=4365

Автореферат размещен на сайте Омского государственного университета http://www.omsu.ru/page.php7icN763 Автореферат разослан «27» апреля 2014 года. Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук, доцент

Е.А. Никитина

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Современная цивилизация переживает процесс рассеивания традиционных национальных и общегуманистических ценностей, началом которого стали общественные катастрофы первой половины XX века. Этническим, социальным, культурным центром, объединявшим, укоренявшим, упорядочивавшим родовые, национальные общности, были всегда дом и город. Принципы градо- и домостроения определяли национально-историческую самобытность народа. На этом основании русская литература создала свод «локальных текстов»: Петербургский, Московский, Провинциальный и др., - исследованию которых посвящены труды Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова и др. отечественных ученых.

В настоящее время представляется актуальным изучение персонального творческого вклада в национальный «городской текст» писателей XX века, сохранявших и утверждавших перед лицом разрушительных процессов в обществе духовные ценности этнокультуры русского дома. В этом смысле особое значение имеет исследование «квартирного вопроса» в творчестве М. Булгакова, отстаивавшего традиционные ценности домашнего мироустройства как богатого и надежного ресурса будущего России.

Актуальность данного диссертационного исследования обусловлена несколькими причинами. Разрыв с традиционной культурой домоустройства, как пространства частной жизни русского человека, создал в народе ощущение непрочности, неустроенности среды обитания, изменил стереотипы человеческих отношений в семье и обществе, обусловил кризис национальной и личной идентичности и, вместе с тем, стремление вернуться к своим истокам, интерес к моделям прошлого мироустройства. Все это нашло отражение в художественном мире Булгакова, что, с одной стороны, делает его творчество созвучным современности, с другой стороны, булгаковская летопись истории русского дома актуальна в свете современных культурологических исследований семиотики повседневного бытия человека. Начатое Ю. Тыняновым, Б.М. Эйхенбаумом, Ц. Вольпе исследование «литературного быта» продолжено в работах Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, Л.Я. Гинзбург, И. Паперно, В. Паперного, В.Э. Вацуро, Э.Д. Орлова, Е. Ворониной и др.

В связи с культурологическими исследованиями домашнего микрокосмоса в творчестве М.А. Булгакова актуализируется внимание к личности самого писателя. Его обращение к теме дома имеет биографические предпосылки. К сожалению, ни родители писателя, ни он

сам своего дома не имели, снимали квартиры и в Киеве, и в Москве. Свои жилищные мытарства в советской столице М. Булгаков записывал в дневнике 1923 года: «Пока у меня нет квартиры, я не человек, а лишь полчеловека» (М.А. Булгаков). «Жилище есть основной камень жизни человеческой», - пишет он в очерке «Москва 20-х годов».

Современные тенденции в литературе и искусстве к парадоксальному смешению стилей и приемов придают особую актуальность уникальной поэтике М.А. Булгакова, в которой органично сочетаются реальность и фантастика, быт и мистика, профанное и сакральное, так что чтение и понимание произведений писателя, трактовка образов и мотивов его художественного мира остаются проблематичными.

Таким образом, в социально-историческом, культурологическом, биографическом, поэтико-семиотическом аспектах исследование мотивов и образов Дома в творчестве М.А. Булгакова сохраняет свою актуальность, привлекая внимание исследователей. Отдельные компоненты булгаковского микрокосмоса рассматривались в трудах В.Я.Лакшина [1966-1972, 1989, 1993], Ю.М. Лотмана [1997], Б.М. Гаспарова [1994], Т.А. Никоновой [1987], В.В. Бузник [1998], Марианны Гур [1987], 3. Гамплиевич-Шварцман [1988] и др. Некоторые аспекты «городского» и «квартирного» текстов писателя стали предметом анализа в работах Л.Л. Фиалковой [1986], A.A. Кораблева [1991], М.Н. Золотоносова [1991], И.П. Золотусского [1993], В.Ш. Кривоноса [1994], Е.А. Яблокова [1997, 2001], Е. Скороспеловой [1998], В.А. Малахова [2000], В.А. Коханова [2000], E.H. Шустовой [2000], М. Шнеерсон [2002], В.А. Ждановой [2003], Ю.Д. Коваленко [2003], А.И. Разуваловой [2004], Н.С. Поярковой [2005], М.С. Петровского [2008], O.A. Казьминой [2009] и др.

Общее состояние изучения данной проблемы характеризуется отсутствием целостного, комплексного исследования, охватывающего и генезис булгаковского мотива Дома в традиции русской культуры, и его последовательную эволюцию в творчестве писателя, и своеобразие разработки этого мотива в жанрах прозы, драмы, публицистики писателя, и особенности поэтики и семиотики образов Дома в художественном мире Булгакова

Объектом исследования является художественный мир произведений Булгакова.

Предмет исследования - поэтика, семиотика, функционирование мотива Дома в художественной системе произведений М.А. Булгакова, жанровое своеобразие разработки этого предмета.

Материалом исследования послужили проза, драма, публицистика, переписка Булгакова, а также произведения русских

писателей XIX-XX вв., позволяющие проследить развитие темы дома в классической традиции и в современной Булгакову литературе.

Цель диссертационной работы заключается в исследовании эволюции, поэтики и семиотики мотива дома в творчестве Булгакова.

В соответствии с поставленной целью предполагается решение следующих задач.

1 .Проследить генезис мотивов дома в славянской культуре быта и в русской литературе на материале романа A.C. Пушкина «Евгений Онегин», поэмы Н. Гоголя «Мертвые души» как ключевых текстов русской классики в творчестве Булгакова.

2.Проанализировать поэтику и семиотику образа дома в романе «Белая гвардия» в контексте славянской культуры.

3.Произвести сравнительно-типологический анализ данных мотивов в прозе М. Булгакова и его современников И. Шмелева, Е. Замятина.

4.Выявить динамику и художественно-эстетическое своеобразие развития темы в сатирических повестях Булгакова «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Дьяволиада».

5.Изучить булгаковские трактовки «передела жилья» в публицистике писателя.

б.Определить жанровую специфику изображения интерьеров домашнего пространства в драматургии Булгакова, способы драматизации мотивов дома/ бездомья /ложного дома.

7.Исследовать поэтику и семиотику образов «дома», «квартиры», «приюта» в романе «Мастер и Маргарита».

В практике анализа и интерпретации конкретных произведений мы использовали структурно-семиотический, сравнительно-типологический, культурологический методы.

Новизна нашей работы заключается в последовательном комплексном исследовании поэтики, семиотики, риторики мотива Дома в произведениях М. Булгакова в контексте славянской культуры, русской литературной традиции, в творческой эволюции писателя, в жанровых аспектах прозы, драматургии, публицистики, специфически выявляющих булгаковскую концепцию жизненного пространства русского человека.

Выявлены и описаны динамика, художественно-эстетическое своеобразие развития темы в сатирических повестях Булгакова «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Дьяволиада».

Впервые произведен сравнительный анализ способов изображения домашнего пространства в романе «Белая гвардия» и пьесе «Дни Турбиных», интерпретированы мотивы дома/ бездомья /ложного дома в других пьесах Булгакова, с точки зрения их жанрово-родовой

специфики, исследованы и уточнены жанровые характеристики пьесы «Бег» как «драмы-эпопеи».

На основе структурно-семиотического анализа, сравнительно-типологических параллелей, культурологических и социально-психологических интроспекций по-новому интерпретируются сюжетообразующая функция мотива Дома, концептуальное наполнение образов дворца, особняка, коммунальной квартиры, приюта в романе «Мастер и Маргарита».

Гипотеза исследования базируется на следующих основных положениях:

Пространственные доминанты художественного мира М.А. Булгакова Дом и Город на протяжении всего творчества претерпевают несколько этапов эволюции, образуя метасюжет о судьбе русского дома в XX веке. Архитектоника данного метасюжета эксплицирует бинарную систему аксиологических, этических миромоделирующих характеристик, определяющих в совокупности булгаковскую концепцию русского дома: свой/чужой, частный/ коммунальный, приватный/ публичный, духовный/материальный, сакральный/профанный, домострой/новострой, особняк/высотный дом, благоустроенный/дезорганизованный, жизнетворный/мертвый,

богоспасаемый/ проклятый. Все версии жилья, встречающиеся в творчестве писателя, оказываются ненадежными в условиях государственной политики экспроприации и коммунализации частного домашнего пространства. Для художественной системы М.А. Булгакова характерна «генерализация мелочей» домашней среды обитания человека в онтологическом, экзистенциальном, мифологическом, социально-историческом кругозорах как принцип эпического образа мира и эпической памяти, позволивших М.А. Булгакову создать уникальную, энциклопедически развернутую художественную социологию и антропологию дома, летопись истории и судьбы национальной культуры быта в 1920 - 30-е годы, которые могут служить неисчерпаемым источником для исследования проблем Дома в различных научных отраслях. Эпическая концепция писателя ориентирована на дом, оставшийся в прошлом, утраченный, покинутый, обретение которого предстает как память, сон, иллюзия, потустороннее, что обусловило в поэтике мотива дома сочетание реального и фантастического. В драматических произведениях Булгаков, сохраняя эпический обзор исторических событий, актуализирует принципы карнавал изации жизненного пространства, отражающей его метаморфозы в ситуации социальной дестабилизации и хаоса. Риторическим выражением последних являются образы тонущего дома-корабля («Дни Турбиных»),

дома-преисподней («Зойкина квартира»), суррогатного или ложного дома («Бег»).

Методологию исследования составляют подходы, предложенные Ю.М. Лотманом. В статье «Заметки о художественном пространстве. Дом в «Мастере и Маргарите» 1 ученый вычленяет архетипическую основу оппозиции «дом-антидом» и констатирует факт устойчивости и продуктивности данной архаической модели в дальнейшей истории культуры и, в частности, для М.А. Булгакова, в творчестве которого символика «дома-антидома» становится одной из составляющих художественного мира.

Новый взгляд на данную проблему привнес Б.М. Гаспаров в опыте «наблюдений за мотивной структурой романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита».2 В основе архитектоники романа, по мнению Б.М. Гаспарова, лежит принцип лейтмотивного построения повествования. При этом ведущими лейтмотивами, «выступающими на самой поверхности мотивной структуры», исследователь называет персонаж с «говорящим» именем «Бездомный» и город «Москва». Кроме того, Б. Гаспаров в работе «Новый завет в произведениях М. Булгакова»3 освещает, следуя своему методу, некоторые элементы, мотивы и образы домашнего пространства в произведениях писателя, такие как очаг, семья, лампа под зеленым абажуром и т. д. Данный подход исследования стал определяющим в настоящей работе и обусловил дальнейшее выявление и анализ лейтмотивов дома/бездомности, дома/города, дома/квартиры, дома/театра в творчестве Булгакова.

Методологической базой диссертационной работы, являются, во-первых, общетеоретические труды о литературных жанрах (М.М. Бахтин,

1 Лотман, Ю.М. Дом в «Мастере и Маргарите» / Ю.М. Лотман // О русской литературе: Статьи и исследования / Ю.М. Лотман. - СПб. : Искусство, 2012.-С. 748-756.

2 Гаспаров, Б.М. Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» / Б.М. Гаспаров // Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX века / Б.М. Гаспаров. - М. : Наука, 1994.-304 с.

3 Гаспаров, Б.М. Новый Завет в произведениях М.А. Булгакова / Б.М. Гаспаров // Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX века. - М. : Наука, 1994. - С. 83-124.

H.JI. Лейдерман, В.Е. Хализев, С.Н. Бройтман), о поэтике мотива, сюжета (А.Н. Веселовский, В.Я. Пропп, С.Ю. Неклюдов, И.В. Силантьев, В.И. Тюпа), о поэтике и семиотике художественного времени и пространства (М.М. Бахтин, Д.С. Лихачев, В.Н. Топоров, М. Петровский и др.), о мифе, символе, образе (А.Ф. Лосев, A.A. Потебня, С.С. Аверинцев и др.); во-вторых, теоретические и аналитические исследования поэтики и семиотики художественного мира в литературе (Д.С. Лихачев, В.Н. Топоров и др.); в-третьих, культурологические исследования русского быта, «литературного быта» в работах Ю.Н. Тынянова, Б.М. Эйхенбаума, А.К. Байбурина, Н.Л. Лейдермана, В. Хализева, В. Паперного, В.Д. Лелеко и др.; в-четвертых, монографии и статьи современных булгаковедов: А. Смелянского, М.О. Чудаковой, Е.А. Яблокова, Б.В. Соколова, А.К. Жолковского, Е.В. Пономаревой, М. Шнеерсон, В.А. Ждановой, И.Л. Галинской, Г. Ребель, Н.С. Поярковой, Л.М. Сорокиной, Я.А. Полищук, В.А. Кохановой, O.A. Казьминой и др.

В исследовании поэтики и семиотики Дома мы используем термины «образ дома» и «мотив дома». В первом значении Дом в системе произведений Булгакова рассматривается как словесный художественный образ, претворяющий отраженное в сознании писателя реальное явление в эстетический феномен. В этом смысле образ дома, как и другие предметные образы домашнего пространства, выступают в миромоделирующей функции (Ю.М. Лотман), то есть в качестве компонентов художественного мира произведения, и в риторической функции «поэтики выразительности» (А.К. Жолковский) (тропы и другие риторические фигуры в изображении дома и его вещного мира).

Термин «мотив дома» мы употребляем как в широком и приближенном его значении: «традиционный, повторяющийся элемент фольклорного или литературного повествования» (И.В. Силантьев), так и в значениях, принятых в рамках используемого нами структурно-семиотического метода. С точки зрения последнего, мотив может быть связан не только с сюжетными действиями и событиями (А.Н. Веселовский, В.Я. Пропп), но и со статическими элементами повествования. Так, по мнению С.Ю. Неклюдова, локально-объектные или локально-атрибутивные статические элементы повествования «как своеобразные семантические сгущения» обладают «высокой продуктивностью мотиво- и сюжетообразования», «способностью к разворачиванию в мотив и далее - до размеров целого эпизода»». Собственно, и «тип действия может быть определим даже качеством места, к которому оно приурочено» (С.Ю. Неклюдов). Подобная концепция мотива имеет прямое отношение к нашей проблеме, как и исходная дефиниция мотива Б.М. Гаспарова в исследовании романа

«Мастер и Маргарита»: «В роли мотива может выступать любой феномен, любое смысловое «пятно» - событие, черта характера, элемент ландшафта, любой предмет, произнесенное слово, краска, звук и т.д. Единственное, что определяет мотив - это его репродукция в тексте, так что, в отличие от традиционного сюжетного повествования, где заранее определено, что можно считать дискретными компонентами («персонажами» или «событиями»), здесь не существует заданного алфавита, он формируется непосредственно в развертывании структуры и через структуру» (Б.М. Гас паров). То есть мотив, взятый не в системе «фабула-сюжет», а в системе «текст-смысл».

Теоретическая значимость диссертационной работы заключается в дальнейшей разработке способов национальной и культурной идентификации человека и его жизненного пространства в переходные исторические эпохи. Важным теоретическим вкладом является применение системного комплексного подхода к исследованию отдельных мотивов в культурно-историческом, биографическом, литературном, мифопоэтическом и других контекстах. Особое значение для теории литературных родов и жанров имеет предпринятая попытка анализа отдельного мотива в жанрово-родовой специфике. Экспликация семантики и функций отдельных фрагментов художественного мира произведений писателя позволяет судить об уникальности мировидения М.А. Булгакова.

Практическая значимость исследования определяется возможностью использования результатов в общих и специальных вузовских курсах по истории литературы XX века, истории культуры, материалы исследования могут быть применены в спецкурсах и семинарских занятиях по творчеству М. Булгакова, в научных исследованиях, посвященных развитию мировой литературы XX века.

Личный вклад состоит в получении результатов, изложенных в диссертации: установление связи темы Дома в творчестве писателя с кризисной ситуацией национальной культуры быта в 1920-30-е гг.; осмысление и описание булгаковской концепции Дома в контексте славянской культуры и традиции русской литературы XIX - XX вв.; исследование поэтики, семиотики, риторики образов Дома в художественной системе писателя; анализ и интерпретация способов сатирического воспроизведения парадоксальных трансформаций домашнего пространства в фантастических повестях М.А. Булгакова, обозначивших в целом необратимый процесс разрушения традиционной русской культуры быта; изучение жанровой специфики разработки метасюжета об исторических судьбах русского дома и его обитателей в драматургии писателя; новое прочтение романа «Мастер и Маргарита» в

свете заявленной темы («ревизорская» функция инфернальных персонажей в сюжетостроении, утопия и антиутопия «идеального дома», социальная психопатология как следствие насильственной экспроприации и коммунализации домашнего пространства).

На защиту выносятся следующие положения:

1. Рассмотренные и обобщенные в первом разделе первой главы архетипы, типы дома, сложившиеся в многовековой традиции национальной культуры быта (дом-изба, дом-особняк, дом-дворец, дом-ковчег, дом-гнездо, дом-храм), функциональная дифференциация домашнего пространства (передняя, гостиная, столовая, зал, кабинет, спальня), традиционная символика интерьера (печь, окна, двери, лампа, обстановка, убранство) являются фундаментальными в художественной системе М.А. Булгакова.

2. Аксиология, эстетика, семантика дома в произведениях A.C. Грибоедова, A.C. Пушкина, Н.В. Гоголя наиболее частотных в интертексте прозы Булгакова, являются главными векторами ценностных ориентаций в моделировании писателем жизненного пространства человека.

3. М.А. Булгаков в своем художественном домоустройстве усваивает и развивает ностальгический пафос и эсхатологические идеи русской литературы начала XX века, не разделяя авангардно-футуристических и «коммунальных» проектов советского новостроя. В ностальгическом модусе общим для прозы М. Булгакова и И. Шмелева, представителя первой русской эмиграции, являются мотивы славянской, православно-христианской обрядности русского дома. В эсхатологическом модусе иносказательная риторика образа дома Булгакова перекликается с системой тропов в мотивах дома Е. Замятина, что выражает некоторые общие тенденции в художественном изображении среды обитания и способов выживания человека в литературе этого периода.

4. Развернутый урбанистический ландшафт романа «Белая гвардия», вследствие насыщенного интертекста и интенсивной символизации реалий городской и бытовой культуры, превращается в ландшафт ментальный, продуцирующий гео-исторические образы как образы-архетипы русского и, шире, славянского домоустройства.

5. Проза М. Булгакова в своей эволюции переживает процесс, по словам A.B. Гараджи, «превращения базовой реальности в чистый

симулякр».4 Традиция классического реализма в изображении русского Дома и Города в первом романе уступает с каждым новым произведением поэтике условного, гротескного, фантастического начал, в котором находит выражение усиливающееся осознание писателем необратимости процессов разрушения национальных оснований столетней русской культуры быта. Таковы инфернальные мотивы повести «Дьяволиада», фантастические эксперименты над природой человека и животных в повестях «Роковые яйца», «Собачье сердце».

6. Существенные изменения текста романа, произведенные М.А. Булгаковым в пьесе «Дни Турбиных» в соответствии с театральной спецификой писателя, сделали ее не инсценировкой, а вполне оригинальным произведением, наследующим некоторые чеховские принципы сценической организации домашнего пространства, разделения трагического финала и катарсиса. Метаморфозы «жилплощади» в «Зойкиной квартире» развивают в жанровой форме комедии мотивы парадоксальных подмен в повестях «Дьяволиада», «Собачье сердце», генерируя темы, образы романа «Мастер и Маргарита» и пьесы «Бег», в которых Булгаков разрабатывает жанровые принципы драмы-эпопеи, позволяющей осветить судьбу русского дома и его бывших хозяев в широкой пространственно-временной перспективе.

7. В романе «Мастер и Маргарита» происходит интеграция и в то же время развитие проблем, мотивов, образов Дома всего творчества Булгакова. В романе четко определилось неприятие процесса коммунализации частного бытового пространства, порождающего массовую социальную психопатию на почве «квартирного вопроса». При этом глубинные психологические и символические основания человеческой жизни реконструируются в романе М.А. Булгакова в образно-географическом пространстве дома, что делает произведение явлением, большим, чем литература, представляя собой антропологию и социологию российской повседневности XX века.

Апробация работы. Основные положения диссертации обсуждались на аспирантских семинарах кафедры русской и зарубежной литературы Алтайского государственного университета (Барнаул, 20082013 гг.), заседании названной кафедры (Барнаул, 2013 г.) и научных конференциях международного и регионального уровня: «Проблемы национальной идентичности в русской литературе XX века» (Томск, 2011 г.), «Труды молодых ученых Алтайского государственного университета»

4Гараджа, A.B. Критика метафизики в неоструктурализме (по работам Ж. Дерриды 80-х годов) / A.B. Гараджа. - М., 1989. - С. 17.

(2008, 2010, 2012), на научно-практической конференции студентов, аспирантов, молодых ученых «Междисциплинарность психологии: правовой, экономический и филологические контексты» (Барнаул, 2012 г.), «XXXIX научной конференции студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейных классов» (Барнаул, 2012 г.), «XIV научно-практической конференции молодых ученых "Молодежь - Барнаулу"» (Барнаул, 2012 г.), на международной научно-практической конференции «Теоретические и прикладные вопросы науки и образования» (Тамбов, 31 августа 2013 г.), «Современные гуманитарные и социально-экономические исследования» (Пермь, 26 сентября 2013 г.). Диссертация обсуждена на заседании кафедры русской и зарубежной литературы (2013 г.). Основные результаты исследования отражены в 13 научных публикациях общим объемом 4,90 п.л., в том числе в четырех статьях, включенных в реестр ВАК Минобрнауки РФ.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы и списка источников фактического материала.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении дается обоснование темы диссертации, обозначаются предмет и объект исследования, формулируются его цели и задачи, методологическая база, новизна, теоретическая и практическая значимость, а также положения, выносимые на защиту.

Глава первая «Дом как художественно-эстетический феномен культуры». В первом разделе «Архетипы, типы, символика русского дома» представлен историко-культурологический подход к идентификации архетипа Дом на основе исследований особенностей эстетики, поэтики и символики в традиции славянской этнокультуры, в частности, соотношения пространства дома с жизнью, укладом, телом человека. Использовались работы А.К. Байбурина (1983), Л.Н. Чижиковой (1997), М.Г. Рабиновича (1997), В.Г. Щукина (1997), Л.В. Тыдмана (2000) и др. В качестве базовых для изучения семиотики и поэтики дома в творчестве Булгакова определены традиционные для восточных славян типы жилища (дом-изба, дом-особняк, дом-ковчег, дом-дворец), символические формы сакрализации домашнего пространства и гармонизации семейного мира.

Переломом в онтологическом плане образа русского дома стала политическая ситуация в России в начале XX века, когда оказались разрушены традиционные ценности человеческого бытия.

Раздел второй «Литературная традиция в изображении русского дома в XIX веке» посвящен исследованию мотивов и образов

дома в романе A.C. Пушкина «Евгений Онегин», в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души», сформировавших художественную типологию, аксиологию, систему эстетических модальностей, семантику и риторику дома, оказавших определяющее влияние на творчество Булгакова. «Пушкинский», «Гоголевский», «Грибоедовский» тексты являются доминантными в интертекстуальной системе писателя.

М. Булгаков в своем «домознании» унаследовал пушкинский энциклопедизм в полноте охвата почти всех известных типов русского дома, в детальной проработке интерьеров, воспроизводимых в их исторической динамике (старинные/модные), но с явным предпочтением «сердечной старины». Ценностные ориентации поэта сосредоточены на усадебном быте поместного дворянства, сочетающем семейно-родовой общинный уклад с уединенностью человека в природе. Полнота, густдта дома-ковчега Лариных, его «человеческая перенасыщенность» противостоят вещной избыточности столичного кабинета и одиночеству хозяев в «пустых домах» - «коттеджах» Онегина и Ленского как «свое»/«чужому», «реальное»/«химерическому», «живое»/«мертвому».

Бездомье как социальное явление, ожидающее русское общество, открывает Н.В. Гоголь. Путешествие Чичикова, по существу, представляет собой ревизию экономического состояния дворянских хозяйств, вызванную начавшимся его упадком к концу первой трети XIX века. Ревизорский мотив эксплицируется в плане авторского повествования, тогда как в персонажном плане сюжета пристальная зоркость бездомного соглядатая Чичикова мотивируется его заветной целью обзавестись в скором времени своим домом, обустроенным с сознанием высокой ответственности родителя перед потомками. Мерой отсчета, совпадающей с мерой повествователя, является трижды повторенный в поэме («в мечте» Чичикова, в описании былого благоденствия Плюшкина, в лирическом отступлении автора) образ идеального русского дома, ценность которого, как в художественном мировидении Пушкина, в патриархальной простоте, в семейном ладе, в здоровом потомстве, достатке, людском гомоне «дома-ковчега». Но в пушкинском мире такой дом еще есть, тогда как в гоголевском он существует только в памяти прошлого, в грезах будущего, в призрачной возможности. Каждому из всех предъявленных автором своему бездомному герою и своим читателям домов - от «аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами» до «небольшого домика» Коробочки - «чего-то недоставало», чем дальше, тем больше.

Гоголевский «ревизорский» код определяет сюжетную динамику и эстетический модус домознания в романе М.А. Булгакова «Мастер и

Маргарита». При этом Булгаков, не минуя западно-европейской традиции, в которой соглядатаем скрытой домашней изнанки человеческой жизни оказывается «нечистый» («осел» Апулея, «Хромой бес» Лесажа) натурализует в образе «иномирного» соглядатая фантастические домыслы гоголевских персонажей, безуспешно пытавшихся разоблачить «инкогнито» Чичикова: «иностранный шпион», предводитель шайки разбойников, Бонапарт, «делатель государственных ассигнаций», черт, антихрист, в роли которого выступает Воланд как знамения грядущего апокалипсиса.

Рефлексы образов «идеального дома» в «Мертвых душах» проявляются в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия», так же как сентиментально-ностальгический образ «домика» в «Старосветских помещиках» включен в субстрат образов «игрушечного домика» — подвала Мастера и его «вечного приюта».

В третьем разделе «Анамнез русского дома в послереволюционной прозе» объектом внимания стали роман представителя первой волны эмиграции И. Шмелева «Лето Господне» и произведения Е. Замятина. После революции 1917 года, когда рухнул устоявшийся уклад, когда миромоделирующая система ценностей была направлена на разрушение старого Дома-мира, одной из ведущих тем русских писателей старшего поколения стала ностальгия по утраченному родному дому, которая особенно остро переживается в литературе русского Зарубежья. Жизнь на чужбине порождает видение Дома в двух ипостасях. Дом предстает то идеальным оплотом счастливого существования, то чужим временным жильем, подчас, общего пользования, олицетворяя деструктивную действительность. Утрата Родины вела не только к ощущению сиротства, но, зачастую, к утрате личной идентификации, личной истории, семейных корней, рода, что, в конечном счете, означало духовную смерть. И только в мотивах родовой, семейной памяти русский дух обретал новую жизнь. Образ Дома все чаще был домом детства. Именно таковым он предстает в творчестве И. Шмелева, драматически переживавшего разрыв с Родиной, смерть сына, одиночество, невозможность вернуться в Россию.

Возвращаясь силой памяти в свой старый мир, И. Шмелев изображает не только розовые сны счастливого детства. Мир ребенка -это пространство, осознанное через впечатления страшного, трагического, вторгающегося в пределы, казалось бы, надежно защищенного родными людьми и родными стенами Дома как спасительной гавани. Мотив Дома развертывается в сфере памяти, что создает нарастающую антиномию между условным прошлым и реальным настоящим временем, усиливая тенденцию превращения Дома детства в иллюзию некогда счастливой

жизни. Это духовный дом на руинах реального жилища. Подобно Шмелеву, Булгаков «подбирая перышком осколки рассыпавшегося лика», описывает семейный домашний уклад Турбиных в «Белой гвардии» и вслед за ним мог повторить: «Счастлив тот дом, где пребывает мир ... где брат любит брата, родители пекутся о детях, дети почитают родителей! Там благодать Господня». Прямых личных связей или творческого взаимодействия между Булгаковым и Шмелевым не установлено. Однако обращение к последнему в рамках нашей темы представляется возможным в силу типологического сходства некоторых содержательных, модальных, креативных аспектов в творчестве писателя-эмигранта и «внутреннего эмигранта» в советской России, каким был, по сути, Булгаков. Сходство проявляется в том, что в центре художественного мира писателей -городской старинный дом, в отличие от усадебных элегий других эмигрантов. При этом, по сравнению с аристократическим домом в ностальгических мотивах В. Набокова, И. Шмелева и М. Булгакова, это образ дома, глубоко погруженного в ауру традиционных этнокультурных ценностей: архитектура старинного городского особняка, планировка комнат, обстановка, убранство интерьеров, патриархальность отношений домочадцев, течение времени по православному календарю, неизменное соблюдение торжественных ритуалов и обрядности православных праздников, несмотря на семейные беды и исторические катастрофы. На фоне документально-точного и в то же время густо, колоритно прописанного И. Шмелевым быта русского городского дома особенно отчетливо осознаются утрата, опустошение и нигиляция самого духа русского дома в художественном мире М. Булгакова, острее звучит в его романах и пьесах ностальгический модус памяти прошлого, пронизывающий прозу И. Шмелева.

Три произведения Е. Замятина условно образуют трилогию, где одной из ведущих и объединяющих становится тема исторической судьбы русского дома: «Мамай» (1920), «Пещера» (1920), «Мы» (1920). Трилогия воссоздает целые эры бытия дома, между которыми лежат столетия и тысячелетия человеческой жизни. Исследование трансформации образа городского дома в произведениях Замятина связано с установлением сходства с булгаковскими семантико-риторическими мотивами, отражающими общие тенденции в отечественном домознании 1920-х -1930-х гг. Так, сквозная у того и у другого писателя метафора «дома-корабля» передавала ощущение сдвинувшегося со стапелей мира. У Е. Замятина этот образ воссоздает быт и бытие человека на границе крайних пределов времени: застывший во льдах пореволюционного ночного Петербурга дом-корабль знаменует ретроспективу погружения в ледниковый доисторический период («Пещера»), а стеклянный, «весь

будто из голубых глыб льда», город в «Мы» открывает перспективу постисторического безвременья, «потому что ведь нет такого ледокола, какой мог бы взломать прозрачнейший и прочнейший хрусталь нашей жизни». У Булгакова «дом-корабль», движущийся по «Алексеевскому спуску» в бушующее море («Белая гвардия»), «исчезает навсегда» в апокалипсическом пожаре («Мастер и Маргарита»), «Прозрачность» жилья как в стеклянных домах Замятина, так и в коммунальных квартирах Булгакова означала утрату личной идентичности, сокровенности и защищенности домашнего семейного очага, вечный страх перед доносом и репрессиями, порождая массовую социальную психопатию. Перспективе коммунального быта и Замятин, и Булгаков противопоставляют «Древний Дом», то есть дом, хранящий вековые традиции и вековые ценности человеческого домоустройства.

Во второй главе ««Великий передел» мира Дома в прозе М.А. Булгакова» рассматривается происхождение, эволюция темы Дома в творчестве писателя.

В первом разделе главы «Дом и Город в романе «Белая гвардия» в контексте славянской культуры» подробно исследуется структура, семантика, символика хронотопов Дом и Город, запечатлевших характерные особенности домо - и градостроения восточных славян в романе «Белая гвардия». Славянский колорит в романе М.А. Булгакова создает, прежде всего, торжественный сказ зачина, восходящий к архаической словесности древней Руси - былинам, летописным сводам, к «Слову о полку Игореве». Образно-семантический ряд - «дни летят, как стрелы», «стрельчатые окна», «ковано-золотой дьякон», «старый коричневый святитель Никола, улетающий в черное потрескавшееся небо», - поддерживает архаические интенции автора. Киев - место действия - в продолжение всего повествования нигде не назван собственным именем, замещенным словом «Город», в котором также актуализируется некое архаическое и общеродовое значение. Подробное описание Киева подчинено строгой логике развертывания символических значений. При этом принцип описания следует также традиции древнерусской словесности с характерным для нее «монументализмом» и «панорамным зрением», отмеченными Д.С. Лихачевым. Пространство Города и его окрестностей централизует и подчиняет «белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке». В архетипическом смысле это центр Города-мира, земной эквивалент точки небесного вращения, «мундус», отмеченный гигантским изображением «богоравного героя» (Владимир Красное Солнышко, защитник города). В общеродовом, генеалогическом смысле «креститель» Владимир -основатель святой православной Руси. В том же ракурсе «панорамного

зрения» отмечен в романе и другой сакральный топос Города -Софийский собор, венчающий Верхний город. Нижний город - «Подол», где находится дом Турбиных, в метафорическом смысле подол города-матери, спасающий героев во время их бегства от петлюровцев.

В мифологическом плане Город у Булгакова предстает как микроскопическое отражение космических структур и сил, воссоздаваемое в традиции древней славянской культуры. Космические знамения, атмосферические стихии становятся в романе Булгакова, как и в памятниках древнерусской словесности, основными операторами негативно-провиденциальной модальности. В то же время на транспаранте города-мифа рельефно и в деталях прописана реальная топография Киева. И в этом реальном плане города наступление его последних времен отражается не просто в нарушении внешнего порядка, а во внутреннем распаде структуры, проявляющемся в невероятном разбухании живой массы города, в мутациях зданий, помещений трудовой деятельности, образования, жизнеобеспечения горожан, в осквернении национальных святынь. Посреди всеобщего распада и хаоса в Городе последним прибежищем, спасением горожан остается Дом, образ которого связывает макрокосмос города-мира, историю и природных стихий с микрокосмосом частного быта и судьбы одной семьи. Дом Турбиных - это типичный для городской культуры славян двухэтажный особняк, огороженный забором с внутренним двориком. Главными операторами позитивной модальности в изображении домашнего мира являются тепло, свет, цвет, звук, а в характере домочадцев - общинность, гостеприимство, хлебосольство, набожность, свойственные славянской натуре.

Жар очага, его тепло несут обстановка и убранство дома. Гостиная, столовая - в колорите насыщенной «теплой» гаммы: красный бархат мебели, коричневые и красные абажуры, кремовые шторы; в канун Рождества «разноцветный парафин горел на зеленых ветвях». Звуки дома тоже резонируют печному центру. «Веселый треск» дров в печи созвучен с перезвоном часов, саардамские изразцы - с чтением «Саардамского плотника», запись на поверхности печи о билетах в театр на «Аиду» - с раскрытыми на рояле нотами «Фауста». И на всем налет старины.

В соответствии с древней традицией славянского дома в переднем углу столовой, спальни Елены (бывшей спальни матери) - коричневые иконы Божьей Матери, темный цвет которых также свидетельствует об их исконной старинности. Чудесное исцеление умирающего от раны и тифа Алексея Турбина после страстной молитвы Елены перед иконой Богородицы знаменует прежнюю чудодейственную силу домашних святынь. Планировка снимаемого Турбиными верхнего этажа подчинена традиционному принципу порядка и целесообразности всех помещений.

Но полнокровное бытие верхнего этажа зиждется на ненадежном основании нижнего, занимаемого хозяевами дома. В жилище Лисовичей нет тепла, света, уюта; богатая обстановка не одухотворена памятными предметами старинного семейного рода, родины, национальной истории. Не случайно именно из квартиры Лисовича хаос Города, занятого армией Петлюры, проникает в верхний этаж, изнутри подтачивая домашний космос Турбиных, что проявляется в дисфункционализации жилого пространства: библиотека «пустует» и превращается в спальню Лариосика, гостиная - в убежище офицеров, преследуемых петлюровцами; в бредовом сне Алексея пределом дезорганизации домашнего порядка становится превращение мирного дома в боевую крепость («вся квартира стала мортирой»); печь, хранительница семейных тайн и мыслей домочадцев, может обернуться предательницей. Тем не менее, в финальной части повествования параллельно мотиву конца света развивается мотив бессмертия, незыблемости, вечности миро-здания и духовных ценностей, созданных человеком. Собственно в соизмерении с вечностью определяются вещи ценные, реальные, сущностные и фантомы - явления призрачные, химерические, преходящие. В числе первых «Саардамский плотник», «голландский изразец» и «Фауст», и Владимир с крестом, и веший Олег. Среди вторых - гетман, Симон Петлюра. В архетипическом плане Булгаков, изображая нарастающий хаос в городе в связи с военной угрозой, актуализирует модель «дома-ковчега». А его модификация - «дом-корабль», спускающийся на зыбкие волны исторических катаклизмов и намертво застывающего в снежном саване -включается в апокалипсическую метафорику, доминирующую в изображении Дома и Города в прозе Е. Замятина. В тоже время предчувствие конца традиционного русского домашнего уклада порождает ностальгический модус повествования, не менее драматически напряженный, чем в прозе русской эмиграции. Булгаков, таким образом, соединил изобразительные и модальные интенции в изображении дома русской классической традиции и современной ему литературы.

Второй раздел «Рецепция «киевского текста» МЛ. Булгакова в современной критике» содержит полемические заметки по поводу трактовок «киевского текста» в романе «Белая гвардия» в украинской критике, обусловленных, в большей мере, идеологическими факторами.

М. Петровский склонен вывести булгаковский город за пределы локального текста в космополитическое пространство без географических, национальных, конфессиональных границ. 5 Я.А. Полищук оценивает

5 Петровский, М-С. Мифологическое городоведение Михаила Булгакова / М.С. Петровский//Театр. - М.: 1991.- №5.-С. 14-32.

булгаковский Киев с точки зрения сугубо национальной, в некоторой степени, националистической.6!? то же время, пытаясь отделить Киев от общей восточнославянской истории и, главным образом, от истории России, Я.А. Полищук следует позиции М. Петровского, лишая Киев национальной самобытности. Опровержением и той, и другой точки зрения служит проведенное нами исследование городского текста как в этом романе, так и в других произведениях писателя в контексте славянской культуры. Однако локальный текст Булгакова остается полем дискуссий, касающихся не только эстетических, но и весьма напряженных политических проблем, требуя, как никогда, критерия объективности в подходе к предметам искусства.

Третий раздел второй главы «Метаморфозы Дома в сатирических повестях МЛ. Булгакова» посвящен исследованию домашнего мира в сатирической прозе, образующего метасюжет на тему вторжения революционного хаоса в космос благоустроенного налаженного дореволюционного быта. Его открывает подраздел «Дом-модерн на историческом переломе в рассказе «М 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна». Дом Эльпита - «мышасто-серая пятиэтажная громада» - в составе и образе жизни жильцов моделирует государственный строй Российской империи: комфортабельному раю пяти этажей, озаренных «волшебным светом», противопоставлены мрак и нищета подвального ада («ситцево-лоскутная дрянь в конуре старшего дворника»), в который бес революции, кувыркаясь и воя вьюгой, низверг надменного управляющего и разметал по московским углам и владельца дома, и его жильцов. А обитатели подвалов заселяют роскошные апартаменты, превращая былой рай в ад.

В то же время Булгаков показывает, что обмен жилья никак не изменил сущности ни бывших, ни нынешних жильцов дома. Обитатели ада оказываются зеркальным отражением внутренней сути жильцов бывшего рая. Коммуна рабов, повторяющих нравы господ, возвращает их миру в троекратном масштабе, раздув пожар, уничтоживший дом-модерн, положив предел прогрессу. Символика конца царского Дома («Страшно жить, когда падают царства») развивается в мотиве бесовства,

6 Полищук, Я.А. Имагологический локус Киева в русской культуре XX века / Я.А. Полищук // Региональный литературный ландшафт в русской перспективе: сборник научных статей / Тюменский государственный университет; [отв. ред. E.H. Эртнер]. - Тюмень : Печатник, 2008. - С. 7383.

торжествующего то в облике страшной вьюги, то в образе «жаркого оранжевого зверя».

Подраздел «Метафизика Дома в повести «Дъяволиада»» раскрывает смысл повествования Булгакова об иллюзорной надежде главного героя найти «прочное» место своего существования «до окончания жизни на земном шаре», обреченной вследствие неких дьявольских подмен в мире: рестораны, гимназии, частные жилые апартаменты превращаются в «странные» советские госучреждения, пропитанные духом казенщины и бюрократизма.

Дисфункционализация бытового пространства, начало которой было намечено в «Белой гвардии», приобретает в данном тексте повести глубинный и необратимый характер, смещая ценности и обнажая некую неподлинность и временность места обитания людей. Весь город, таким образом, предстает словно захваченным неприятелем, разместившим свои штабы и учреждения в непредназначенных для них помещениях, расквартировавшим свои войска в чужих роскошных домах, заставив таиться, маскироваться, лицедействовать их хозяев. Не случайно, спасаясь от этого вражеского нашествия в лице Кальсонеров, Дыркиных, молодых чиновников, Артуров Диктатуровичей, грабящих кассу и стареньких чиновников, вылезающих из пыльных ящиков канцелярских столов, Короткое «берется за оружие», атакует Кальсонеров, «лупит» канделябром по голове Дыркина, отбивается от преследователей, вооруженных пулеметом и бильярдными шарами, и, наконец, окруженный на крыше «гиганта» со всех сторон врагами, делает героический выбор -«лучше смерть, чем позор» - и с победным кличем бросается вниз.

Решающее значение в сатирическом освещении образа города приобретают инфернальные мотивы, давшие название повести. В «Дьяволиаде» рождаются сюжетные ходы, персонажи, фантастические трюки, которые получат свое, полное законченное развитие в романе «Мастер и Маргарита». Город в повести, как впоследствии в романе, оказывается во власти Сатаны и его свиты. Движение бедного делопроизводителя Короткова совершается по кругу горизонтали города: от бывшего ресторана «Альпийская роза» к «НеБЮгашр^о» в одиннадцатиэтажном здании; и в то же время - по кругу вертикали колеса бюрократической машины: со второго этажа на пятый, восьмой, одиннадцатый, откуда низвергается на землю. Это образ «чертового колеса», страшные повороты которого передаются в ощущениях падающего Короткова с крыши гиганта.

Чертово колесо - это и образное видение художником города нового XX века с его гигантской амплитудой внезапных колебаний от старинных многоэтажек к крышам небоскребов. Это и метафора

дьявольского маховика советской бюрократической машины, перемалывающей человека. Аллюзии сюжетных схем, персонажей, парадоксальных ситуаций нарративов русской прозы о бедных чиновниках - «Шинель» Н.В. Гоголя, «Двойник» Ф.М. Достоевского, «Смерть чиновника» А.П. Чехова и др. - позволяют Булгакову не только использовать опыт классиков в изображении бюрократических фантасмагорий отечественной государственности, но и воссоздать эволюцию характера «маленького человека», прозябающего в ее недрах. Булгаков переводит историю «маленького человека» из «домашнего» плана в план личностный, экзистенциальный.

Подраздел «Рок и Дом в повести «Роковые яйца»» посвящен произведению, которое традиционно рассматривается как пародия на Октябрьскую социалистическую революцию, на «большевизм, который превращает людей в монстров, разрушающих Россию...». На наш взгляд, фантастика М.А. Булгакова, как и Г.Уэллса, из романов которого он заимствует некоторые мотивы и образы, обращена в будущее и служит предостережением против новых катастроф. Объектом сатирического скепсиса в повести является сама идея революционного эксперимента, нарушающего естественные эволюционные законы природы и ведущего к непредвиденным последствиям. В основе эволюции лежит принцип сохранения накопленного тысячелетиями опыта человеческого существования как главного ресурса его обновления и развития. Одним из таких ресурсов для М.А. Булгакова является национальная культура, и одна из ее составляющих - традиция домостроительства. Экспозицией повести становится недалекое будущее России, выходящей постепенно из социально-экономического шока, в который ее ввергли революция 1917 года и гражданская война. Профессору Персикову, пережившему в годы кризиса «уплотнение» своей пятикомнатной квартиры, вернули отнятые три комнаты. Правда, жить в этой большой квартире уже некому. Болотные лягушки, выжившие из домашнего пространства людей, знаменуют наступление бесовства, порождая цепную реакцию разрастания дьявольского начала в человеческом мире. Во вновь функционирующем институте профессор делает открытие, которое экспроприирует верховная власть по инициативе другого героя с многозначительной фамилией Рокк, чтобы с его помощью революционно решить проблему новой угрозы голода в республике. Предупреждая этот очередной радикальный шаг, писатель воссоздает иерархически организованную эволюционную вертикаль, на которой профессор-экспериментатор и его подопытные занимают каждый свое положение. По отношению к «низшим» существам «высшее» не только не имеет никаких нравственных принципов, но даже не задумывается над тем, какую злобу

он вызывает в «низшем» мире: «Лягушка тяжко шевельнула головой, и в ее потухающих глазах были явственны слова: "сволочи вы, вот что..."». Разбуженные чудовищным экспериментом инфернальные силы провоцируют конфликт между «высшими» и «низшими», нарушая порядок творения и присущую ему иерархию. Бешенство земноводных гадов в совхозе «Красный луч», сожравших и Рокка, и его жену, и половину населения окрестностей, соотносится с яростью толпы людей в Москве, врывающейся в зоологический институт. «Великий ученый» Персиков тоже становится жертвой «низшей» стихии, обезумевшей от страха и потерявшей человеческий облик толпы. Но не только природа мстит человеку за грубое и легкомысленное вторжение в ее тайны. В плане разрыва нового мира с традицией культуры русского дома знаменательны и куроводческий совхоз, устроенный Рокком в бывшем имении Шереметьевых - памятнике русской архитектурно-усадебной и театрально-музыкальной культуры, и картина хаоса в жилищах москвичей, которые, испытав в годы революционного переворота ужасы разрухи и разорения родных гнезд, «уплотнения» и переселения, не чувствуют себя защищенными от надвигающейся опасности ни в старых особняках, ни во вновь построенных американских небоскребах и коттеджах и оттого предаются безудержной панике: «Пылала бешеная ночь в Москве. Горели все огни, и в квартирах не было места, где бы ни сияли лампы со сброшенными абажурами». Лампа без абажура в мире Булгакова выступает знаком разоренной семьи, утраты культуры Дома и начала жизни «как попало».

В подразделе «Домашний статус человека и животного в повести «Собачье сердце»» рассматриваются социальные вопросы современности Булгакова, связанные с появлением на исторической арене нового типа личности - массового человека, лишенного связи с прежней культурой, создававшейся столетиями, не имеющего собственных традиций, связи с предками. Именно такое существо произвели в ходе медицинского эксперимента булгаковский профессор Преображенский и его ученик и помощник, доктор Борменталь. «Бездомный пес», с бедственных скитаний которого начинается повествование, с одной стороны, становится «интегральным образом» российского бездомья, с другой стороны, реанимирует культурные ценностности домашней системы.

Сравнение человека с бездомным псом традиционно означало крайнюю степень его десоциализации. Пересадка собаке, обладающей ценнейшими в домашнем образе жизни свойствами, такими как привязанность к месту, преданность хозяину дома, защита домашнего пространства, гипофиза пролетария, не имевшего, как известно, ничего,

кроме своих цепей, позволила бы реанимировать у последнего образы домашнего, оседлого образа жизни. И в решении этой задачи эксперимент дал блестящие результаты. Однако в части прививки свойств «собачьего сердца» опыт Преображенского провалился. Но пролетарские гены Шарикова стали благоприятной почвой для политических и квартирных манипуляций домкома - ревностного идеолога коммунального быта, угроза которого стала реальной для квартиры доктора, когда уже вполне социализированный Шариков решил на «законных шестнадцати метрах» обзавестись своей семьей, а спровоцированный тем же Швондером донос Шарикова на своего «родителя» грозил уже не только «уплотнением», но и исчезновением последнего. Слово «натравить» возвращает к собачьей ипостаси героя, делая очевидной разницу между домашним статусом собаки и человека. Собаку нельзя натравить на хозяина, который дает ей кров и пищу, человек массы податлив и подвержен любым манипуляциям с ним.

Вся угроза дому Преображенского представлена в повести в модальности возможного. Треножник «жреца» колеблется, но еще прочен, пока в его руках репутация и жизнь его влиятельных пациентов и пока еще за окнами свободная экономическая политика. Вполне сознавая необратимость последствий «разрухи» былого домашнего благоустройства, Булгаков в этой повести, как ни в какой другой, подробно описывает интерьеры, обстановку, убранство угасающего -«буржуазного» - стиля конца Х1Х-начала XX веков.

М.А. Булгаков, прибегая к фантастике, иносказательной риторике, сатире, реанимируя в подсознании экогенные представления, утверждает нормы домоустройства, достойные человека современной цивилизации и культуры.

Глава третья «Дом и мир в драматургии М.А. Булгакова» освещает проблему изображения Дома и Города в творчестве писателя, прибегающего к принципам, средствам, приемам театрально-драматического искусства - и таким его жанрам, как семейно-психологическая драма, историческая драма-эпопея, сатирическая комедия. Врожденное чувство сцены сам М.А. Булгаков демонстрирует при описании в «Театральном романе» рождения пьесы «Дни Турбиных» из прозы, чему посвящен раздел «Эпос и драма дома Турбиных». Понимание театральной специфики места, времени, действия драматического произведения, достигавшееся еще и в ходе непростой, порой мучительной, но плодотворной работы с режиссерами и труппой МХАТа, привело к созданию не инсценировки, а по сути, нового оригинального текста на основе отдельных мотивов романа. При этом традиция русской семейно-психологической драмы, к которой тяготели

М.А. Булгаков и мхатовцы, выдвинула на первый план мотив дома и семьи.

Домашнее пространство в пьесе принимает достаточно условный характер. Дом Турбиных утрачивает свой адрес на Алексеевской спуске, 13, перемещаясь в некий безымянный «переулок». Нет первого этажа с квартирой домовладельца Лисовича, как и самих Лисовичей. В то же время «Турбинский дом», как его именует Николка, представлен в ремарках как «квартира». След родового, наследственного духа Дома, так любовно воспроизведенный в романе в старинном стиле интерьеров, в пьесе несут только часы, которые вместе с отсчетом времени жизни хозяев «нежно играют менуэт Боккерини» и «кремовые шторы», создающие иллюзию ограждения дома от напастей внешнего мира.

Камерализация художественного пространства элиминирует в пьесе романную тему Города. Киевские реалии возникают в рассказах, репликах персонажей, в их разговорах как названия улиц, районов, окраин, минуя исторические достопримечательности, формировавшие символические смыслы «городского текста». В риторико-семантическом плане темы Дома от первой картины первого акта до финала лейтмотивом в пьесе развертывается метафора дома-корабля, но, в отличие от романных коннотаций образа как «Ноева ковчега», здесь доминирует значение тонущего корабля.

Гибель Алексея и плач по нему в конце третьего действия пьесы служит неким эквивалентом романного финала, где все остаются живы, но дом Турбиных пуст, покинутый его обитателями, а зловещие знамения на небе и на земле грозят апокалипсисом всему Дому-миру.

Четырехчастная композиция пьесы «Дни Турбиных» повторяет архитектонику чеховских драм, в которых кульминация драматической интриги совершается в конце третьего действия, а функции катарсиса выполняет четвертый акт. Подобным образом строится и пьеса Булгакова. К концу третьего акта семейная драма уже свершилась: погиб старший в семье Алексей, искалечен Николка, Елена осталась без мужа. Но в четвертом действии «турбинский дом», теплый, с нарядной елкой, накрытым столом, собирает вновь домочадцев и друзей. «Сочельник» -начало Нового года - обещает новую жизнь и новое счастье, которое, как в комедийном «happy end», маячит свадьбой Елены и Шервинского.

В подразделе ««Зойкина квартира»: метаморфозы «жилплощади» в эпоху нэпа» исследуется еще одна страница булгаковской летописи «квартирного вопроса» в России, освещаемого средствами сатирической комедии. Многоэтажная конструкция дома-мира эпохи нэпа, перемешавшего омертвевшие обломки старого и живые реалии нового мира, обретает более развернутую социальную и

метафизическую иерархию. Подвал - «мерзкая подвальная комната, освещенная керосиновой лампой» — заняли «гости» из шанхайского «пекла» - «китайские жулики и бандиты», промышляющие наркотиками. Первый этаж всецело принадлежит пролетариату, неутомимую бдительность которого за жизнью верхних этажей в поисках возможности «уплотнения» квартир их обитателей олицетворяет «недреманное око» домкома. Квартиру из семи комнат в бельэтаже занимает высокопоставленный советский чиновник. Наконец, верхний пятый этаж отдан на откуп новым «предпринимателям» - устроителям частных коммерческих предприятий, к коим принадлежит главная героиня Зойка Пельц и ее компания. Верхнее положение новых коммерсантов в сатирическом плане пьесы характеризует их как «накипь», грязную пену в адском котле громадного дома-мира.

Между тем, какофония «адского концерта» в открывающей пьесу ремарке определяет общее состояние дома-мира, в котором рушатся иерархические границы, ад и рай оборачиваются, меняясь карнавальными масками: китаец Херувим - в аду подвала, черт-Зойка - на пятом небе и наоборот.

В новой пьесе Булгаков фиксирует углубление процесса дезорганизации домашнего пространства как с точки зрения культуры быта, так и с точки зрения частного бытия, огражденного законом и запорами от чужого вторжения: и домком, и «неизвестные пролетарии» из угрозыска «имеют ключи от всех дверей и шкафов» домохозяев. М.А. Булгаков под маской смеха обнажает картину тотального надзора, от которого не защищают частное бытие человека ни стены, ни двери, ни портьеры на окнах. Традиционные комедийные мотивы подглядываний, подслушиваний в пьесе Булгакова приобретают зловещий криминальный характер. Масштабные перемены претерпевает частная квартира, которая сначала превращается в мастерскую «для «шитья прозодежды для жен рабочих», затем - в Ателье дорогих модных нарядов для жен состоятельных граждан. С наступлением вечера квартира «преображается», «зажигают огни», создавая иллюзию уюта с претензией на былой аристократизм, маскирующего функцию публичного дома, противоположную значению дома как приватного, личного, семейного пространства.

В обстановке Зойкиной квартиры, где бы ни проходило действие - в спальне или гостиной, в мнимой «мастерской» или в театре «Ателье» -центром оказывается «зеркальный шкаф». Этот предмет вожделения бывшего пролетария эпохи нэпа в пьесе В. Маяковского «Клоп», написанной почти одновременно с «Зойкиной квартирой», в последней является сквозным мотивом, организующим, с одной стороны,

театрально-игровые аспекты комедийного сюжета и, с другой стороны, -двоемирие художественного пространства пьесы. В первом случае образ зеркального шкафа генерирует мотивы переодеваний, лицедейства, чудесных превращений комедийных персонажей. Зеркала шкафа отражают двойную сущность лиц и, в то же время, являются границей двух миров, каждый из которых предстает в обратной перспективе: реальный мир квартиры (спальня, гостиная, мастерская) оказывается мнимым, ложным, тогда как «зазеркапье» открывает тайную суть квартиры как «веселого дома». Кроме того, образ зеркального шкафа включается в метафорическую риторику, обозначая границу между здешним миром и нездешним, потусторонним, в котором правит балом Мертвое тело, знаменуя окончательное превращение жилья в «пустой», «мертвый дом».

В подразделе «Сны» о Доме в драме-эпопее «Бег»» исследуется жанровая природа пьесы «Бег» как драмы-эпопеи, развертывающей мотивы дома/бездомья в широкой исторической и пространственно-временной перспективе. Собирательный, коллективный образ субъекта сновидений в пьесе «Бег» отсылает к автору как медиатору и повествователю. Эпиграфы ко всей пьесе и к каждой картине-«сну» актуализируют авторское начало, проявляющееся в творческой саморефлексии, в тематизации драматического действия. Свобода масштабных перемещений в пространстве: Россия, Крым, Константинополь, Париж, - время действия, измеряемое годовым циклом, хроникальная эпизодическая композиция, наконец, водоворот исторических событий, вовлекающий в свою воронку судьбы людей, лишая их свободной воли, характеризуют пьесу Булгакова не только как эпическую драму, но и как драму-эпопею. Ведущий в жанре эпопеи принцип универсализации бытовых реалий, «генерализации мелочей» в сочетании с изобразительно-речевой спецификой драмы и техникой сценической визуализации определяет особенности разработки темы Дома и Города в пьесе «Бег».

Художественное пространство «Бега» разделено на две равные части: российская и заграничная. На своей «родной» российской территории герои оказываются в ситуации не только вне своего дома, но и вообще вне какого-либо жилого помещения: в церкви, на вокзале, в следственной камере, в штабных кабинетах. Причем, «кабинетный» мотив раскрывает череду перемен и абсурдных подмен в домашнем пространстве, начатую в «Дьяволиаде». В заграничной части герои обитают в чужом доме, в чужой среде, утрачивая свою национальную, социальную и личную идентичность (интерьерные образы, мотивы переодевания-раздевания Голубкова, Чарноты и других персонажей). По

ходу действия нарастает ностальгический мотив, рождая в воспоминаниях героев образы Родины, дома с их конкретным адресом. Так, в финале вместе с петербургской темой возникает конкретный домашний адрес Серафимы («Я хочу опять на Караванную, я хочу опять увидеть снег»). Но, как известно, в 1920 году улицу Караванную переименовали в улицу Толмачева, что не ускользнуло от внимания драматурга во время создания пьесы. Таким образом, Булгаков отправляет своих героев в пространство, которого уже нет.

Глава четвертая «Квартирный вопрос» в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» подводит итог этой темы в творчестве писателя, в частности, в последнем романе, где происходит интеграция тематических мотивов, образов, проблем, рассеянных в предшествующих текстах и их развитие, обусловленное новым этапом реальной истории жилищного вопроса в советской России, состояние которого было сформулировано в знаменитой фразе Воланда: «<...>... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их». Это заключение могло быть сделано булгаковским героем в результате уже произведенной им ревизии московских домов и квартир, что рассматривается в разделе ««Ревизорский» мотив в сюжетостроении романа». В метафизическом плане Сатану «заинтересовал» Город, в котором массовая порча народонаселения совершается без его ведома и воли. В плане сюжета свита Воланда «обследовала 121 квартиру», включая готический особняк Маргариты в поисках королевы «бала ста королей». Невольным соглядатаем московского быта оказывается Иван Бездомный, знаменующий своим псевдонимом суть вопроса. Преследуя сатану, он ревизовал «неизвестную» коммунальную квартиру, Дом Грибоедова, а по рассказам Мастера и его подвал.

В риторическом плане маршрут движения - «исследования» Воланда - по «бульварному кольцу» все очевиднее уподобляется «кругам ада»: в первом круге - ад «неизвестной» коммунальной квартиры, во втором - коллективные пользователи «теткиного дома», в третьем - дом № 302 — бис, в котором находилась «поганая квартира № 50». Во времена, описываемые в романе, иерархия расселения жильцов в многоэтажных домах, как это фиксирует Булгаков, организована в соответствии со структурой советской государственности: пролетариат занимал подвал и нижние этажи (Именно там обитает в большой коммунальной квартире Аннушка, разлившая роковое масло на пути Берлиоза). Бельэтаж -советская административная, промышленная и военная номенклатура -это все «экономический базис», а верхние этажи заселяла «надстройка» (председатель Массолита Берлиоз и директор театра «Варьете» Лиходеев).

В данном разделе уточняется возможное происхождение «дома Грибоедова» («теткиного дома») в романе на основании литературных и мемуарных источников.

В целом ревизорская тема позволила Булгакову создать задолго до современной социологии сатирическое и глубоко реалистическое изображение коммунального быта и коммунальной ментальности советского человека.

В разделе «Утопия и антиутопия дома» рассматривается в культурологическом, риторико-семантическом, мифопоэтическом аспектах «готический особняк» Маргариты. Дом главной героини, идеальный в свете жилищных проблем России, отмечен в то же время знаком чужого - готического - стиля, ассоциативно связывающего его с образом «немца» Воланда. Не случайно квартира Маргариты представлена не в прямом описании, а посредством многократно повторенного приема отрицательного параллелизма, акцентирующего его особенность, заключающуюся в некоей тайне его хозяйки. В отрицательных образных параллелях Булгаковым откровенно обозначены «адские» полюсы жилого пространства советской России: коммунальная квартира и лагерное поселение, которое предстало Маргарите в ее сновидении. Ущербность идеального дома возникает на фундаментальном основании «чужого дома», не своего, не родового - отеческого, материнского, как в «Белой гвардии». В этом смысле «домоощущение» Маргариты прямо соотносится с ощущением Пилата, проживающего не в «родной Кесарии, где свой сад и дом», а в захваченном римлянами дворце Ирода. Квартира Маргариты, выделенная советским государством ее мужу за заслуги перед Отечеством, как и Пилату Кесарем, по российскому лексикону, -«казенная».

Ущербность этого дома заключается в том, что это не семейный очаг: здесь нет семейного согласия, душевного тепла, нет детей, домашний уют подменяется комфортом квартиры. Маргарита, пережив свои «муки» ада («за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука?»), покидает дом, чтобы уже в качестве ведьмы завершить миссию Воланда в Москве.

Закольцовывая «ревизорский» маршрут, Маргарита несется на метле вспять к «Дому Драмлита», подвергнув его обследованию и погрому, открывая серию карательных - пожарных - мер Коровьева и Бегемота. «Черный мрамор» фасада, «золотом» выведенная надпись «Дом Драмлита», «черная громадная доска, а на ней выписанные белыми буквами номера квартир и фамилии жильцов» эксплицируют кладбищенскую семантику: могильные стелы, склепы, надгробия, - в связи с которой актуализируется расшифровка золотой надписи как «дом

драм литературы» с их мрачной развязкой. «Дом Драмлита» - последний жилой дом в орбите московского ада и соответствует, если продолжить сравнение с кругами Ада в «Божественной комедии» Данте, последнему -девятому кругу, где находятся «обманувшие доверившихся», то есть предатели, доносчики, братоубийцы. Среди обитателей этого «дна» Маргарита находит критиков, предающих и убивающих своих братьев по литературе и драматургии, в первую очередь, критика Латунского, погубившего Мастера.

В разгроме квартир Маргаритой есть своя логика: она не убивает предателей, лишь косвенно причастных к погибели Мастеров, а уничтожает те блага, низкую «материю», ради которых совершалось предательство и уничтожение творений человеческого духа. Вооружившись «тяжелым молотком», Маргарита словно вбивает гвозди в антихристово тело, распиная «кабинетный рояль», зеркальный шкаф, «хрустальную люстру», «пышно взбитую кровать», Маргарита с «внимательным прицелом» и «иступленным» тщанием «рвала и мяла» вещи так, чтобы не допустить их воскрешения. Наконец, затопленная холодной водой квартира предателя братьев своих (именно так Иван Бездомный обращается в ресторане «Грибоедова» к литераторам: «Братья во литературе»), окончательно уподобляется дантовскому Коциту -ледяному озеру в последнем круге ада.

Завершая описание полета Маргариты над Москвой, писатель дает обобщающее видение города, проваливающегося в преисподнюю, в ад, в Коцит, - перевернутая воронка Дантова Ада. И это ад коммунального бытия бездомного московского народонаселения.

Раздел «Социология и психопатология коммунального быта» посвящен исследованию воспроизведенной М.А. Булгаковым в романе массовой социальной психопатии, порожденной экспроприацией и коммунализацией жилья, тотальным надзором и репрессиями. В свете проблемы измененного сознания героев интерпретируются образы домашнего мира Мастера и «вечного приюта».

«Прозрачность» советского быта - это то, что больше всего волнует автора «Мастера и Маргариты» в «квартирном вопросе», что получает выражение в изобразительном и психологическом планах повествования. Визуальная и акустическая прозрачность жилого пространства акцентирована повторяющимися мотивами «открытых окон» и вездесущих радиоголосов.

М.А. Булгаков настойчиво фиксирует прозрачность и почти сверхъестественную проницаемость «закрытых дверей», так что чудеса проницаемости и всеведения бесов из свиты Воланда получают реальные основания, выполняя всего лишь функцию сатирического гротеска. Как и

в «Зойкиной квартире», в романе домком и представители правовых органов имеют ключи от всех квартир и беспрепятственно проникают в приватное пространство советских граждан. Их осведомленности о домашней жизни последних помогают «соседи», вполне обходясь без ключей.

Прозрачность жилья, уничтожающая границы между приватным и публичным пространством, между домом и улицей, превращает изображаемый Булгаковым весь, в том числе элитный, жилой массив центра столицы в одну коммунальную квартиру.

В связи с этим, наряду с отмеченным Б. Гаспаровым стойким желанием бегства жителей Москвы из этого ада, другим проявлением «коммунального синдрома» у булгаковских героев является маниакальное желание абсолютной изоляции как средства спасения от всеведения, вездесущности некоей общественной воли, принимающей формы нечистой силы. Отстранение от мира сопровождается стремлением к минимализации жилого пространства с выбором «не лучшего места» среди возможных для своего обитания. Так, Маргарита из пяти комнат квартиры предпочитает «свою спальню, выходящую фонарем в башню особняка», словно замуровывая себя в ней. Темная, без окон комната-кладовая получает сакральный статус, так как хранит единственное сокровище, которым Маргарита свято дорожит - фотографию и рукопись Мастера. Страдая той же формой аутизма, Мастер, выигравший сто тысяч рублей, позволивших ему бежать из ада «проклятой комнаты» в коммунальной квартире, выбирает не просто «отдельную квартиру» с отдельным входом, а именно «не самую лучшую» - «в подвале маленького домика в садике», где «малюсенькие комнаты» с «маленькими оконцами», из «удобств» имеется только «раковина с водой».

С одной стороны, местоположение квартирки Мастера включается в семантический ряд убежищ, предельно огражденных от контактов с людьми. Заточить себя в бронированной тюремной камере, в «фонаре», в покое психиатрической клиники, похоронить себя в подвале, в подземелье представляется героям Булгакова лучшим вариантом обитания, чем жизнь в коммунальном мире.

С другой стороны, крайняя минимапизация домашнего пространства отражает предел свертывания традиции русской культуры быта. Квартирка Мастера представляет собой суррогатный экстракт специализированного домашнего пространства. В каждом из трех раздельных помещений подвала на малой их площади новый жилец пытается сохранить архетипическую функциональность многокомнатной квартиры или дома посредством совмещения функций и формирования специазированных «зон». По сути, Булгаков в своем романе создал для

советского народонаселения миниатюрную модель специализированного использования малометражной жилой площади, сохранившую свою актуальность в коммунальных квартирах, малогабаритных «хрущевках», малосемейках, «гостинках» вплоть до наших дней.

В тоже время минимализация материального, «телесного» начала образа дома Мастера реализует значение духовного пространства - это «приют души» и «храм духа» - творческого духа. Однако, писатель, настойчиво прибегая к риторике литоты, создает образ игрушечного дома, актуализируя значение иллюзорности, утопичности сотворенного героями мира. Первый же выход «в жизнь» обнаружил ненадежность тайного убежища.

Таким образом, и «тайный приют» Мастера оказывается в сфере Воланда, который вернув хозяину и его возлюбленной их «домик», отнимает у них жизнь, не оставив следа и от самого дома. Тем самым Булгаков не дает надежды на решение «квартирного вопроса», отрицая любую возможность мирного, счастливого домоустройства в этой новой стране и на этом свете. Однако, обещая своим героям мир и покой на том свете, писатель тоже не дает надежного основания их последнему приюту. Исследователи обратили внимание на литературный характер «вечного дома» (Б. Гаспаров). Это образ, сотканный из грез, мечтаний «трижды романтического» Мастера и его возлюбленной. Но в этой картине «наилучшего будущего», стилизованной под средневековую архаику, звучит явная ирония автора, осознающего бесперспективность и иллюзорность этого пути для русского человека. Едва ли будет лучше Мастеру, «подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что удастся вылепить нового Гомункула», как это уже пытаются сделать в советской России, ваяя нового «коммунального» человека. И чем лучше бытие Мастера «в своем засаленном и вечном колпаке» бытия московского барина в «засаленном халате»? Не случайно вечный дом остается в сфере Сатаны, где нет света, а есть только покой, отнимающий жизнь духа: «беспокойная, исколотая иглами память стала потухать», и «созданный им герой ушел в бездну».

В заключении подводятся итоги исследования, намечаются перспективы. Пространственные доминанты художественного мира Булгакова «Дом» и «Город» на протяжении всего творчества претерпевают несколько этапов эволюции: домашний рай, угроза домашнему миру, утрата дома и попытки вновь обрести потерянный рай. Начавшаяся в романе «Белая гвардия» булгаковская ойкогония, философия домашнего мира находят свою кульминацию в романе «Мастер и Маргарита», раскрывая метафору смерти человека как обретение дома. Таким образом, в творчестве Булгакова развертывается

метасюжет о судьбе дома в XX веке. В целом булгаковское мировидение дома в романе строится по принципу палимпсеста: поверх колоритного, глубокого, дорогой фактуры текста дома прошлого века (грибоедовская Москва, пушкинская деревня и столица, модерн конца 19-нач. 20 века) пишется плоский, бесцветный текст советского домостроя. Вся пространственная оптика романа направлена на образы покинутого Дома, ушедшего в прошлое.

Все версии жилья, встречаемые в прозе писателя, посвященной эволюции образа дома в советскую эпоху, оказываются ненадежными.

Образ Дома проявляется в мифологическом контексте, он несет представление автора об архаических структурах, славянской модели, сознательную ориентацию на древнюю парадигму домашнего пространства.

В перспективе представляется возможным дальнейшее изучение феномена Дома в творчестве писателя за счет расширения материала исследования (произведений М.А. Булгакова и других авторов); рассмотрение проблемы Дома страны XX века.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

Научные статьи, опубликованные в рецензируемых изданиях, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией:

1. Белогурова, Е.В., Козлова С.М. Аксиология русского дома в романе A.C. Пушкина «Евгений Онегин» / Е.В. Белогурова, С.М. Козлова // Известия Алтайского государственного университета. Серия Педагогика и психология. Право. Филология и искусствоведение. Философия, социология и культурология. Экономика. - Барнаул : Изд-во Алтайского государственного ун-та, 2013. -N2/(78). - С.138-144.

2. Белогурова, Е.В. Локальный текст с региональной и общенациональной точки зрения (на материале критической рецепции романа М. Булгакова «Белая гвардия») / Е.В. Белогурова // Сибирский филологический журнал. - Новосибирск : НГУ, 2013. - № 4. - С. 221-225.

3. Белогурова, Е.В. Комедийно-сатирическая версия «квартирного вопроса» в творчестве М. Булгакова: «Зойкина квартира» / Е.В. Белогурова // Филология и человек. - Барнаул : Изд-во Алтайского государственного ун-та, 2014. -№ 1. — С. 164-171.

4. Белогурова, Е.В. Сны о «доме» в пьесе М. Булгакова «Бег» / Е.В. Белогурова // Сибирский филологический журнал. - Новосибирск : НГУ, 2014. -№ 1.-С. 138-142.

Научные статьи, представленные в сборниках научных трудов н материалов конференций:

5. Белогурова, Е.В. Метаморфозы домашнего мира в пьесе М. Булгакова «Зойкина квартира» / Е.В. Белогурова // Труды молодых ученых Алтайского государственного университета: материалы XXXV научной конференции студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейных классов. - Барнаул : Изд-во Алтайского государственного ун-та, 2008. -Вып. 5.-С. 268-270.

6. Белогурова, Е.В. Мотивная структура концепта «дом» в рассказе М. Булгакова «№ 13, Эльпит-рабкоммуна» / Е.В. Белогурова // Труды молодых ученых Алтайского государственного университета: материалы XXXVII научной конференции студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейных классов. - Барнаул : Изд-во Алтайского государственного ун-та, 2010. - Вып. 7. - С. 185- 186.

7. Белогурова, Е.В. Гиперреальность дома-мира в «Театральном романе» М. Булгакова / Е.В. Белогурова // Филологические исследования 2009: сборник трудов молодых ученых / под. ред. Н.В. Халиной. - Барнаул : Изд-во Алтайского государственного ун-та, 2010. - С. 139-146.

8. Белогурова, Е.В., С.М. Козлова, Город и Дом в романе М. Булгакова «Белая гвардия (славянский контекст)» / Е.В. Белогурова, С.М. Козлова // Проблемы национальной идентичности в русской литературе XX века. - Томск : Изд-во Томского ун-та, 2011. - С. 59-71.

9. Белогурова, Е.В. Символика русского духовного дома в романе М. Булгакова «Белая гвардия» / Е.В. Белогурова // Современные гуманитарные и социально-экономические исследования: материалы второй международной научно-практической конференции (26 сентября 2013 г.): в 3 т. - Т.2: Дизайн; история и музейное дело; психология; филология, лингвистика, современные иностранные языки; философия, культурология, искусствоведение. - Пермь : Изд-во Пермского государственного национально-исследовательского ун-та, 2013, - С. 126130.

10. Белогурова, Е.В. Рок и дом в повести М. Булгакова «Роковые яйца» / Е.В. Белогурова // Труды молодых ученых Алтайского государственного университета: материалы XXXIX научной конференции студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейных классов. -Барнаул : Изд-во Алтайского государственного ун-та, 2012. - Вып. 9. -С. 194-196.

11. Белогурова, Е.В. Метафорические образы русского дома в творчестве Е. Замятина / Е.В. Белогурова // Междисциплинарность психологии: правовой, экономической и филологический контексты: Материалы научно-практической конференции студентов, аспирантов, молодых ученых. Барнаул : Азбука, 2012. - С. 10-14.

12. Белогурова, Е.В. Дом детства в романе И.С. Шмелева «Лето Господне»/ Е.В. Белогурова // Теоретические и прикладные вопросы науки и образования: сб. научных трудов по материалам международной научно-практической конференции 31 августа 2013 г. - Часть 3. - Тамбов : ТРОО «Биз нес-Наука-Общество», 2013. - С. 10-13.

13. Белогурова, Е.В. Инфернальные мотивы дома и города в повести М. Булгакова «Дьяволиада» / Е.В. Белогурова // Сборник научных статей международной молодежной школы-семинара «Ломоносовские чтения на Алтае», Барнаул, 5-8 ноября, 2013: в 6 ч. - Барнаул : Изд-во Алтайского государственного ун-та, 2013. - Ч.У1. - С. 347-352.

Подписано к печати 04.04.2014 г. Формат 60x84/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ.л. 1,5. Тираж 100.

Заказ 118

Типография Алтайского государственного университета 656049, Барнаул, ул. Димитрова, 66

Текст диссертации на тему "Поэтика и семиотика Дома в творчестве М.А. Булгакова"

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ ФГБОУ ВПО «АЛТАЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

ПОЭТИКА И СЕМИОТИКА ДОМА В ТВОРЧЕСТВЕ

М.А. БУЛГАКОВА

Специальность 10.01.01 - русская литература

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Белогурова Евгения Васильевна

Научный руководитель -доктор филологических наук, профессор С.М. Козлова

Барнаул - 2014

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ....................................................................................................................4

ГЛАВА 1. ДОМ КАК ХУДОЖЕСТВЕННО-ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ............................................................................................21

1.1. АРХЕТИПЫ, ТИПЫ, СИМВОЛИКА РУССКОГО ДОМА............................21

1.2. ЛИТЕРАТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ В ИЗОБРАЖЕНИИ РУССКОГО ДОМА В XIX ВЕКЕ....................................................................................................25

1.2.1. АКСИОЛОГИЯ РУССКОГО ДОМА В РОМАНЕ А.С. ПУШКИНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН».........................................................................25

1.2.2. ГОГОЛЕВСКИЕ МОТИВЫ В «ТЕКСТЕ ДОМА» М.А. БУЛГАКОВА...............................................................................................................42

1.3. АНАМНЕЗ РУССКОГО ДОМА В ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННОЙ ПРОЗЕ...........................................................................................................................47

1.3.1. НОСТАЛЬГИЧЕСКИЙ МОДУС РУССКОГО ДОМА В ЛИТЕРАТУРЕ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ ЭМИГРАЦИИ: «ЛЕТО ГОСПОДНЕ» И.С. ШМЕЛЕВА.................................................................................47

1.3.2. ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЙ МОДУС ДОМА В ПРОЗЕ Е.И. ЗАМЯТИНА.................................................................................................................56

ГЛАВА 2. «ВЕЛИКИЙ ПЕРЕДЕЛ» МИРА ДОМА В ПРОЗЕ М.А. БУЛГАКОВА...............................................................................................................63

2.1. ДОМ И ГОРОД В РОМАНЕ «БЕЛАЯ ГВАРДИЯ» В КОНТЕКСТЕ СЛАВЯНСКОЙ КУЛЬТУРЫ.....................................................................................63

2.2. РЕЦЕПЦИЯ «КИЕВСКОГО ТЕКСТА» М.А. БУЛГАКОВА В СОВРЕМЕННОЙ КРИТИКЕ.....................................................................................83

2.3. МЕТАМОРФОЗЫ ДОМА В САТИРИЧЕСКИХ ПОВЕСТЯХ М.А. БУЛГАКОВА...............................................................................................................87

2.3.1. ДОМ-МОДЕРН НА ИСТОРИЧЕСКОМ ПЕРЕЛОМЕ В РАССКАЗЕ «№ 13. - ДОМ ЭЛЬПИТ-РАБКОММУНА».......................................87

2.3.2. МЕТАФИЗИКА ДОМА В ПОВЕСТИ «ДЬЯВОЛИАДА»............................91

2.3.3. РОК И ДОМ В ПОВЕСТИ «РОКОВЫЕ ЯЙЦА».........................................100

2.3.4. ДОМАШНИЙ СТАТУС ЧЕЛОВЕКА И ЖИВОТНОГО В ПОВЕСТИ «СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ»...........................................................................106

ГЛАВА 3. ДОМ И МИР В ДРАМАТУРГИИ М.А. БУЛГАКОВА......................114

3.1. ЭПОС И ДРАМА ДОМА ТУРБИНЫХ............................................................114

3.2. «ЗОЙКИНА КВАРТИРА»: МЕТАМОРФОЗЫ «ЖИЛПЛОЩАДИ»

В ЭПОХУ НЭПА.......................................................................................................122

3.3. «СНЫ» О ДОМЕ В ДРАМЕ-ЭПОПЕЕ «БЕГ»................................................131

ГЛАВА 4. «КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС» В РОМАНЕ М.А. БУЛГАКОВА «МАСТЕР И МАРГАРИТА»....................................................................................144

4.1. «РЕВИЗОРСКИЙ» МОТИВ В СЮЖЕТОСТРОЕНИИ РОМАНА...............144

4.2. УТОПИЯ И АНТИУТОПИЯ ДОМА................................................................164

4.3. СОЦИОЛОГИЯ И ПСИХОПАТОЛОГИЯ КОММУНАЛЬНОГО

БЫТА..........................................................................................................................169

ЗАКЛЮЧЕНИЕ..........................................................................................................177

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ................180

ИСТОЧНИКИ ФАКТИЧЕСКОГО МАТЕРИАЛА.................................................203

ВВЕДЕНИЕ

Современная цивилизация переживает процесс рассеивания традиционных национальных и общегуманистических ценностей, началом которого стали общественные катастрофы первой половины XX века. Этническим, социальным, культурным центром, объединявшим, укоренявшим, упорядочивавшим родовые, национальные общности, был всегда дом. Принципы домостроения определяли национально-историческую самобытность народа. На этом основании русская литература создала свод «локальных текстов» - Петербургский, Московский, Провинциальный и др., - исследованию которых посвящены труды Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова и др. отечественных ученых.

В настоящее время представляется актуальным изучение персонального творческого вклада в национальный «городской текст» писателей XX века, сохранявших и утверждавших перед лицом разрушительных процессов в обществе духовные ценности этнокультуры русского дома. В этом смысле особое значение имеет исследование «квартирного вопроса» в творчестве М.А. Булгакова, отстаивавшего традиционные ценности домашнего мироустройства как богатого и надежного ресурса будущего России.

Актуальность данного диссертационного исследования обусловлена несколькими причинами. Разрыв с традиционной культурой домоустройства, как пространства частной жизни русского человека, создал в народе ощущение непрочности, неустроенности среды обитания, изменил стереотипы человеческих отношений в семье и обществе, обусловил кризис национальной и личной идентичности и, вместе с тем, стремление вернуться к своим истокам, интерес к моделям прошлого мироустройства. Все это нашло отражение в художественном мире Булгакова, что, с одной стороны, делает его творчество созвучным современности, с другой стороны, булгаковская летопись истории русского дома актуальна в свете современных культурологических исследований семиотики

повседневного бытия человека. Начатое Ю. Тыняновым, Б.М. Эйхенбаумом, Ц. Вольпе исследование «литературного быта» продолжено в работах Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, Л.Я. Гинзбург, И. Паперно, В. Паперного, В.Э. Вацуро, Э.Д. Орлова, Е. Ворониной и др.

В связи с культурологическими исследованиями домашнего микрокосмоса в творчестве Булгакова актуализируется внимание к личности самого писателя. Его обращение к теме дома имеет биографические предпосылки. По свидетельству Е.С. Булгаковой, дом для автора «Мастера и Маргариты» был вопросом жизни: «Квартира! Единственная вещь, волновавшая Михаила Афанасьевича. Его не интересовали никогда никакие богатства, но квартира... тут он замирал... Сводилось все к тому, что у него была бы рыжая борода, маленькая теплая комнатка с русской печью и лоскутным одеялом» [Булгаков, 1989, с. 35]. В конце 20-х годов М.А. Булгаков писал П.С. Панову: «...образ лампы с абажуром зеленого цвета. Это для меня очень важный образ. Возник он из детских воспоминаний и впечатлений - образа моего отца, пишущего за столом. Думаю, лампа под зеленым абажуром на письменном столе отца часто горела за полночь» [Яновская, 1983, с.6].

К сожалению, ни родители писателя, ни он сам своего дома не имели, снимали квартиры и в Киеве, и в Москве. Во время болезни отца в Киеве переехали в дом на Андреевском спуске, ставший впоследствии прототипом дома семьи Турбиных в романе «Белая гвардия» и во многих других произведениях. Семейный быт с детства прочно вошел в сознание писателя, воплотился в его творчестве. Сложное время обустройства в Москве в 20-е годы писатель описывает в повести «Тайному другу» следующим образом: «Для того, чтобы писать по ночам, нужно иметь возможность существовать днем. Как я существовал в течение времени с 1921 г. по 1923 г., я Вам писать не стану. Во-первых, Вы не поверите, во-вторых, это к делу не относится. Но к 1923 году я возможность жить уже добыл» [Булгаков, 1992, с. 556]. К перипетиям «добывания» жилья М.А. Булгаков возвращается в переписке, в статьях, в художественных произведениях, строя свой «московский текст» в русской

литературе. При этом, оспаривая гоголевское видение России, он писал: «Не из прекрасного далека я изучал Москву 1921-1924 годов. О, нет, я жил в ней, я истоптал ее вдоль и поперек. Я поднимался почти во все шестые этажи, в каких только помещались учреждения, а так как не было положительно ни одного 6-го этажа, в котором не было бы учреждения, то этажи знакомы мне все решительно» [Булгаков, 1990, с. 185]. «Я развил энергию, неслыханную, чудовищную», -продолжает он в «Сорок сороков»,- «Я не погиб, несмотря на то, что удары сыпались на меня градом, и при этом с двух сторон. Буржуи гнали меня, при первом же взгляде на мой костюм, в стан пролетариев. Пролетарии выселяли меня с квартиры на том основании, что если я и не чистой воды буржуй, то, во всяком случае, его суррогат. И не выселили. И не выселят. Смею вас заверить. Я перенял защитные приемы в обоих лагерях. Я оброс мандатами, как собака шерстью, и научился питаться мелкокоротной разноцветной кашей. Тело мое стало худым и жилистым, сердце железным, глаза зоркими. Я - закален» [Булгаков, 1992, с. 8]. Булгаковские «Дьяволиада», «Собачье сердце», «Зойкина квартира», «Мастер и Маргарита» отразили «жилищный передел», названный так по аналогии с «земельным переделом». «В городе на такие куски делили главную городскую ценность - жилую площадь» [Паперный, 1996, с. 102].

В московском тексте Булгакова отсутствуют символы русской духовной культуры: Кремль, Собор, Храм Христа, как основополагающие архетипы государственности и семейственности, духовности культуры. О чем, в частности, писал Августин Блаженный, акцентируя внимание на том, что город начинается не с камня и стекла, а с идеи, без которой невозможно духовное пространство человека [Блаженный, 2000, с. 880]. «Пока у меня нет квартиры, я не человек, а лишь полчеловека», - писал М.А. Булгаков в дневнике 18 сентября 1923 года. Однако «квартирный вопрос» не сводился только к его личным жилищным проблемам, как и к проблемам быта большинства россиян. «Жилище есть основной камень жизни человеческой», - пишет он в очерке «Москва 20-х годов» [Булгаков, 1992, с. 437]).

Современные тенденции в литературе и искусстве к парадоксальному смешению стилей и приемов придают особую актуальность уникальной поэтике М.А. Булгакова, в которой органично сочетаются реальность и фантастика, быт и мистика, профанное и сакральное, так что чтение и понимание произведений писателя, трактовка образов и мотивов его художественного мира остаются проблематичными.

Таким образом, в социально-историческом, культурологическом, биографическом, поэтико-семиотическом аспектах исследование мотивов дома в творчестве Булгакова сохраняет свою актуальность.

Степень изученности проблемы. Отдельные компоненты булгаковского микрокосмоса рассматривались в работах: В.Я. Лакшина «О прозе Михаила Булгакова и о нем самом» (1966-1972), «Мир Михаила Булгакова» (1989), «О Доме и Бездомье (Александр Блок и Михаил Булгаков)» (1993), Ю.М. Лотмана «Дом в «Мастере и Маргарите»» (1997), Б.М. Гаспарова «Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX века» (1994), Т.А. Никоновой «"Дом" и "город" в художественной концепции романа М.А. Булгакова "Белая гвардия"» (1987), В.В. Бузник «Возвращение к себе. О романе М.А. Булгакова "Белая гвардия"» (1998). Профессор Парижского университета Марианна Гур, защитившая в 1987 году докторскую диссертацию «"Мастер и Маргарита": роман и его мир», анализирует поэтику произведения, отмечая использование М.А. Булгаковым «элементов фантастики, гротеска, театральной и кинематографической техники, переходы от романического вымысла к театральным формам, приемы, делающие его романом «нового типа», основанном на сложном использовании пространственно-временных связей, «игровой» ономастики, «зеркальной» композиции, уходящей в бесконечность». В 1988 году вышла работа американского ученого 3. Гамплиевич-Шварцман «Интеллигент в романах "Доктор Живаго" и "Мастер и Маргарита"» (1988), где подчеркивается зависимость между биографическим бытом писателя и его творчеством. Дом рассматривается как объект материальной составляющей личности человека. В художественной картине мира писателя исследователи выделяют основные

пространственные категории, к которым относят следующие концептуальные топосы: Дом, Квартира, Комната. Некоторые аспекты «городского» и «квартирного» текста писателя стали предметом анализа в статьях: JI.JT. Фиалковой [1986], A.A. Кораблёва [1991], М.Н. Золотоносова [1991], И.П. Золотусского [1993], Е.А. Яблокова [1997, 2001], Е. Скороспеловой [1998], В.А. Малахова [2000], В.А. Коханова [2000], В.А. Ждановой [2003], Ю.Д.Коваленко [2003], А.И. Разуваловой [2004], Н.С. Поярковой [2005], М.С. Петровского [2008], O.A. Казьминой [2009] и др.

В современном булгаковедении образ Дома рассматривается как одна из универсалий художественного мира писателя. Статья A.A. Кораблёва «Мотив "дома" в творчестве М.А. Булгакова и традиции русской классической литературы» (1991) представляет собой попытку символико-философского осмысления булгаковской темы Дома в историко-культурном контексте на примере романа «Белая гвардия», пьес «Дни Турбиных», «Бег», «Зойкина квартира», «Дон-Кихот» и романа «Мастер и Маргарита». В статье A.A. Кораблев отметил биографические предпосылки развития темы Дома в творчестве писателя.

В статье E.H. Шустовой «Образы дома и дороги в пьесе М. Булгакова "ДонКихот"» дом трактуется как «определенная точка отсчета постижения мироздания. <...> Дом становится своеобразной константой в постоянно меняющемся внешнем мире» [Шустова, 2000, с. 43].

Статья В.А. Ждановой «Тема дома в творчестве М. Булгакова» дает общее представление о проблемно-тематическом содержании образов Дома в произведениях «Белая гвардия», «Собачье Сердце», «№ 13. - Дом Эльпит-Рабкоммуна», «Московские сцены», «Мастер и Маргарита». В статье «Человек и его Дом. (По страницам Михаила Булгакова)» (2002) М. Шнеерсон исследует эволюцию образа дома в прозе писателя, перечисляет основные характеристики образа дома, не углубляясь в их анализ. Автор справедливо замечает, что в произведениях М.А. Булгакова - киевлянина и москвича - дом предстает, главным образом, в своей городской ипостаси. Коррелятом микрокосмоса Дома

является макрокосмос Города, еще один культурный символ творчества М.А. Булгакова.

Сегодня предпринимаются попытки создания типологии жилища в творчестве писателя, отталкиваясь от заданной Ю.М. Лотманом оппозиции «Дом/Антидом». Исследователи Е.А. Яблоков, В.А. Жданова, Н.С. Пояркова дифференцируют домашний мир Булгакова по признакам связей Дома с мифологическим временем-пространством (потерянный рай, загробный мир), инфернальными силами, первозданным хаосом (коммунальная квартира), космосом, историей.

В статье Е.Е. Бирюковой «Человек и мир в ранней прозе М. Булгакова» (2002) рассматривается образ дома в «Записках юного врача». Дом главного героя - целителя, спасителя человеческой жизни - является, по словам исследователя, «центром не только физического, но и этического пространства». «В этой точке оказывается сконцентрирована жизненная сила всего пространства, изображенного в цикле» [Бирюкова, 2002, с. 155], образуя «единую модель времени-пространства, сближенную с мифологической моделью» [Бирюкова, 2002, с. 158].

Историко-литературную парадигму мотива Дома развертывает диссертация А.И. Разуваловой «Образ дома в русской прозе 1920-х годов» (2004). Автор предпринимает попытку «осмыслить функционирование сущностно важного для национальной культуры топоса дом в ситуации смены культурных парадигм (1920-е годы), привлекая и нелитературный материал: знаменитую «революцию быта» и архитектурные новации 1920-х гг. Автор сосредоточивает внимание на одном сложившемся в русской культуре типе дома - «Дома-гнезда», трансформации которого рассматриваются в двух антагонистичных ценностных системах: «традиционалистской» и «соцреалистической». В этом плане анализируется и роман М. Булгакова «Белая гвардия», хотя естественно-природная семантика моделирующей метафоры «дома-гнезда», не релевантна для урбанистической картины мира М.А. Булгакова.

Более близка нашей работе по теме, материалу, структуре диссертация Н.С. Поярковой «Дом и мир в прозе М.А. Булгакова» (2005). Но, в отличие от нашей работы, автора данной диссертации интересуют, главным образом, «мировоззренческие аспекты» булгаковской концепции Дома, рассматриваемые в свете нравственно-философских и религиозных идей русских мыслителей рубежа Х1Х-ХХ веков Н. Бердяева, С. Булгакова, И. Ильина, М. Гершензона, Н. Трубецкого, П. Струве, П. Флоренского. В предложенной Н.С. Поярковой новой типологии образов Дома в творчестве М.А. Булгакова функционируют «три основных модели дома: дом-«приют» («хорошая квартира»), «исторический» дом и «мертвый» дом («нехорошая квартира»), представленный двумя разновидностями - коммуной и «роскошной квартирой», что, по сути, не вносит существенных новаций в уже известные типологии предшественников.

Общее состояние изучения данной проблемы характеризуется отсутствием целостного, комплексного исследования, охватывающего и генезис булгаковского мотива Дома в традиции русской культуры, и его последовательную эволюцию в творчестве писателя, и своеобразие разработки этого мотива в жанрах прозы, драмы, публицистики писателя, и особенности поэтики и семиотики образов Дома в художественном мире Булгакова.

Новизна нашей работы заключается в последовательном комплексном исследовании поэтики, семиотики, риторики мотива Дома в произведениях М. Булгакова в контексте славянской культуры, русской литературной традиции, в творческой эволюции писателя, в жанровых аспектах прозы, драматургии, публицистики, специфически выявляющих булгаковскую