автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтика не-бытия в русской литературе 1900-1920-х гг.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтика не-бытия в русской литературе 1900-1920-х гг."

005011008

11а правах рукописи

Севастьянова Валерия Станиславовна

ПОЭТИКА НЕ-БЫТИЯ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1900 - 1920-х гг.

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

А Г /'О

- I ("Р

Магнитогорск

2012

005011008

Работа выполнена па кафедре современной русской литературы ФГБОУ ВПО «Магнитогорский государственный университет»

Научный консультант: доктор филологических наук,

доктор философских наук, профессор, Заслуженный деятель науки РФ Слободпюк Сергей Леонович

Официальные оппоненты: Загидуллина Марина Викторовна,

доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой теории массовых коммуникаций ФГБОУ ВПО «Челябинский государственный университет»

Петтиева Виктория Анатольевна, доктор филологических наук, профессор кафедры русской филологии ФГБОУ ВПО «Бирская государственная социально-педагогическая академия»

Семыкина Роза Саи-Иковна,

доктор филологических наук, профессор

кафедры теории, истории и методики

преподавания литературы

ФГБОУ ВПО «Алтайская государственная

педагогическая академия»

Ведущая организация: ЛОУ ВПО «Ленинградский государственный

университет имени А.С. Пушкина»

Защита состоится «28» марта 2012 г. в 10 часов на заседании диссертационного совета Д 212. 112. 03 при Магнитогорском государственном университете по адресу: 455038, г. Магнитогорск, пр. Ленина, д. 114, ауд. 211.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Магнитогорского государственного университета.

Текст автореферата опубликован на официальном сайте Высшей Аттестационной комиссии Министерства образования и науки РФ liHp://v;ik,ctl.'.,ov.m «26» декабря 2011 г.

Автореферат разослан «9» февраля 2012 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат филологических наук, доцент / ' ‘ Т.Б. Зайцева

Обща» характеристика работы

Актуальность темы исследования. В истории русской литературы рубеж XIX - XX вб. известен как время напряженного духовного поиска и небывалых художественных открытий. Но прежде всего это была пора, когда мечты о преображении жизни не только не исключали мыслей о гибели, разрушении и уничтожении, но, напротив, вступали с последними в самое тесное взаимодействие. Оборотными сторонами творческого подъема становились упадок веры в ценность жизни как таковой и самый мрачный пессимизм. Идеи истины и идеального мироустройства оказывались в нерасторжимой связи с явлением, занимавшим центральное место в построениях писателей рубежа двух столетий. Например, в рассуждениях по поводу того, что бытие длится лишь мгновение, тогда как не-бытие продолжается вечно. В символистских теориях самодвижения не-быпшя, воплощающегося в бытие, а затем - в иное не-бытие. В антисимволистских призывах к борьбе против засилья пустоты и не-бытия.

Еще более явно присутствие не-бытия ощущается в модернистских художественных мирах, наполненных «волнами небытия» (В. Брюсов), освещающихся «сиянием небытия» (А. Блок), погружающихся во «мрак небытия» (А. Белый), стремящихся к «покою небытия» (Ю. Балтрушайтис), исчезающих в «пустоте небытия» (О. Мандельштам).

Но насколько глубоким и необходимым такое погружение являлось для русских авторов, настолько же случайным и незаметным оно остается для исследователей их творчества. В трудах, посвященных ключевым моментам отечественного литературного процесса, не-бытие в художественных произведениях не изучается в качестве самостоятельного феномена, оставаясь в тени прочих кризисных явлений - богоборчества, имморализма, жизне- и миро-отрицания. Кроме того, если русские авторы откровенно говорят о близости собственных опытов и опыта мыслителей различных эпох, то ученые практически не заглядывают в области поэтических вселенных, генетически связанные с философскими идеями не-существования мира, абсолюта, человека. А между тем, не установив, что именно русские поэты и писатели понимают под не-бытием, в каких внутренних связях и соотношениях на различных уровнях их творений не-бытие оказывается задействованным, невозможно в полном объеме выявить доминанты художественных концепций русской литературы.

Так, до настоящего времени не получает объяснения диссонанс, существующий между декларативными призывами выйти из мрака, вступить в заговор против пустоты, звучащими в теоретических работах, и тем падением в небытийственную тьму, которое становится лейтмотивом лирических произведений. Остается непроясненным вопрос об эволюции творимых модернистами образов мира, который преображается, но достаточно странным образом: не просветляется, а затемняется, не возрождается, а исчезает в темной ле-

дяной бездне. Литературоведы вынуждены ограничиваться туманными выводами о преследующем русских художников ощущении дисгармоничности бытия, о выписываемых ими галереях «жутких» образов, о пронизывающей их тексты «пустотпости»; о «семантике небытия», нарушающей стройную картину поисков новой земли и нового неба и ставящей под сомнение принципы верности вещам, заполненности пространства и т.д.

Таким образом, возникает необходимость исследования поэтики русской литературы 1900 - 1920-х гг. в свете представлений о не-бытии, сформировавшихся в русской культуре начала XX в. и обусловивших специфику художественного миросозидания и миропонимания.

Степень разработанности проблемы. При обращении к основной массе работ, посвященных теоретическому и художественному поиску русской литературы, особенностям поэтики различных авторов, возникает впечатление, что проблема не-существования вовсе и не поднималась поэтами и писателями, творившими в период перерождения привычных ценностей. Русские авторы говорят о родном ничто и о тоске небытия, к этому ничто увлекающей. А большинство исследователей, освещающих кризис художественного сознания начала XX века, не идут дальше выводов о том, что русское искусство названного периода фиксирует раскол цельности человеческой жизни.

В значительной части современных исследований (например, в работах Г. Белой «Проблема «искусство и жизнь» как экзистенциальное переживание деятелей русской культуры XX века», Е. Трубецковой «Распад форм и/или рождение новой эстетической парадигмы») нелюбовь русских художников к бытшо, владевшая ими жажда гибели, а также некое «.опрощение», все с большей силой ощущавшееся в их произведениях, представляется рефлексией, вызванной «генетическими идеями» русской культуры. Среди последних особое место отводится боязни одиночества, страху изоляции. При этом упускается из виду тот факт, что для русского модернизма в гораздо большей степени родственной является идея того смесительного упрощения культуры, пережившей пик своего развития и теперь гибнущей, о котором предупреждал еще К. Леонтьев. Ведь мир, творимый русскими поэтами, уже давно «набух, чтобы упасть».

Впрочем, не-бытийная сторона исканий русских художников игнорируется не всегда. В монографии С.Л. Слободшока «Философия литературы: от утопии к Искаженному Миру» доказывается существование самодостаточной философии литературы, сформировавшейся в произведениях русских художников рубежа Х1Х-ХХ вв. Формулируя основные положения этой философии, ученый выдвигает тезис о первостепенном онтологическом статусе не-бытия по отношению к бытию. Обоснованность озвученных в работе выводов подтверждается обширным литературным материалом. Это заставляет говорить о необходимости детального изучения той важнейшей части поэтических исканий русских модернистов, в центре которой находится не-бытие и которая давно должна была стать объектом самого пристального внимания исследователей.

В труде Л. Ханзен-Леве «Русский символизм» совершенно справедливо утверждается, что «отрицание всех позитивных качеств, относящееся как к ценности имманентного мира, так и к данности, очевидности мира неземного», пронизывает всю раннесимволистскую семантику, в центре которой находятся понятия, «противостоящие Бытию, Разуму, Логосу» и обозначаемые «в обширной риторике негативности как ничто, душевная пустота, бессмысленность». Однако в названной работе мотивы, воплощающие вышеприведенные понятия (в частности, мотивы бессмысленности существования, распада личности, воплощенпости сотворенного «ничто»), в основном лишь фиксируются. Их генезис сводится к наиболее очевидным связям с философией А. Шопенгауэра. В то время как мотивировка, задействованная в произведениях Н. Минского, В. Брюсова, Ф. Сологуба, не исчерпывается шопенгауэри-анским стремлением к избавлению от тягот существования. Кроме того, «дискурс не-бытия» освещается исследователем лишь в контексте творчества символистов первого поколения. Тогда как описываемые явления в не меньшей степени присущи творчеству младосимволистов. Например, произведениям

А. Белого, который пишет и о манящем «родном небытии», и о происходящем в современном мире «вторжении небытия в бытие», но при этом в монографии причисляется к антагонистам «диаволической» беспредметности.

Разумеется, в поле зрения ученых попадают отдельные «негативные» элементы поэтических концепций, не являющихся декадентскими. Так, в монографии А. Чагина «Пути и лица. О русской литературе XX века» речь заходит о возникающем в текстах О. Мандельштама вале «страшных» образов. Смысл этих образов «часто бывает затемнен», а их появление объясняется «острым чувством дисгармонии, поселившейся в этом мире». Но, к сожалению, в данном случае автор умалчивает о том, куда именно заводят мандель-штамовских героев испытываемые ими чувства: в «чад небытия», на кран «провала» в никуда.

В тех же случаях, когда о не-бытии нельзя не говорить, настолько очевидным становится его присутствие в образных мирах модернистских творений, этот «темный» феномен объявляется жестом разрыва художников с исканиями предшественников (как, например, в работе А. Ранчина «Экзистенциализм по-русски, или самоубийство Серебряного века: «Распад атома» Георгия Иванова»), Таким образом, оказывается, что, изображая «пустоту», сквозящую сквозь «завесы вещного мира», Г. Иванов наносит «удар по Серебряному веку», превращая «мифы», созданные литературой жизнетворческой эпохи, «в гротескную пародию». Ивановское смешение планов бытия и не-бытия, атома и пустоты представляется совсем не тем смешением, которое происходило, например, в «симфониях» А. Белого. В отличие от предшественника-символиста, у Иванова «рушатся все опоры: умирает вера в Бога, умирает Россия, умирает искусство». Между тем, внимательно читая тексты Иванова и Белого, мы понимаем, что ивановский распад и ивановское не-бытие - это вовсе не «разрыв», не шаг в сторону, но вполне закономерное продолжение того пути, на который русский литературный модернизм ступил еще в момент сво-

его зарождения. Ведь уже в ранних «симфониях» постепенно исчезают все те опоры мироздания, что позже будут «не-существовать» в мире распадающегося атома. Уже здесь Бог исчезает с небосклона, действительность рассеивается черным пеплом, открывается весь «ужас отсутствия и небытия».

Образы убывающего бытия и исчезающего героя оказываются также и в центре художественного универсума О. Мандельштама, где на долю зияния и пустоты приходится едва ли не больший удельный вес, нежели на долю всех атомов и явлений. Однако ни произведения Белого, вступившего в литературу с откровенным призывом не быть, ни художественные тексты и критические работы Мандельштама не анализируются в свете темы отсутствия и не-бытия. И как беловедение, так и мавделыптамоведение могут предоставить наиболее наглядные примеры нежелания замечать очевидное. Для подтверждения последнего тезиса достаточно просмотреть лишь небольшую часть тех работ, в которых изучается наследие двух поэтов.

В трудах, посвященных творчеству Андрея Белого, уже давно сложился облик художника, находящегося в постоянном поиске теургического синтеза. Сколь бы противоречивыми и «разбросанными» ни представлялись искания Белого, исследователи единодушны в том, что главным мировоззренческим ориентиром для поэта и романиста всегда служила мечта о сотворении новой земли и нового человека, о возвращении к Вечности - высшему Бытию. О широком использовании Белым «бытийственных созвучий» пишет еще в начале 1920-х гг. С. Аскольдов. В работах JI. Долгополова поэт предстает художником, неизменно стремившимся к «созиданию новой культуры, новых форм быта, ориентированных на высшие формы - формы бытия». Т. Хмельницкая фиксирует в произведениях Белого теургические лейтмотивы: темы «зари», «Соловьева», «Вечности». А. Лавров, глубоко проникший в хитросплетения ранней прозы Белого, убеждает: беспорядочность, хаотичность, бессвязность творимой поэтом художественной действительности преодолеваются по мере приближения к «Вечности великой, Вечности царящей», в которой разрешаются все противоречия человеческого существования, отданного во власть времени. Однако ни в одной из беловедческих работ мы не прочитаем о том, что для поэта путь к «Вечности звенящей» - это часто путь в «пустыню небытия», «в темь изначальную», и что «противоречия существования» у него чаще всего разрешаются отказом от последнего в пользу небытия. Так, как это происходит в «симфониях», в «Аргонавтах», в «Пепле», в «Серебряном голубе».

Литературоведческая судьба О. Мандельштама является еще более показательной. Художник, обрушивающий бытие в «провалы» и «пропасти», обращающий свои миры в «пустоту без фабулы и без героя», не попадает в поле зрения исследователей, опирающихся в своих выводах почти исключительно на тезисы, изложенные в «Утре акмеизма». Автоматически накладывая теоретические установки на поэтические построения, Н. Струве («Осип Мандельштам»), Л. Кихней («Осип Мандельштам: Бытие слова») видят главную цель своих интерпретаций в описании манделынтамовского «возврата на зем-

лю»: от вечности к истории, от Вечной Женственности к мужскому началу в человеке, от бесплотных духов - к силе, от запредельно-абстрактных сфер - к обыденному. В подобном ракурсе «онтология» Мандельштама ограничивается мучительными размышлениями над «тайной бытия». Декларации «смертельной» усталости от жизни, приятия «болезненного и странного» мира пустоты, а также стремление к «полуяви и полусну» рассматриваются в качестве типично символистских, но успешно преодолеваемых мотивов «верленовско-сологубовского толка». Если, пишет Л. Кихней, для предшественников трансцендентный мир - безусловная ценность, то уже в стихах «Камня» онтологические представления символистов подвергаются верификации. Отношение к запредельному, бытию становится откровенно враждебным: трансцендентный мир сущностей оказывается в художественном мире Мандельштама бесплотным, умозрительным, абстрактным, в силу чего н ассоциируется с «пустотой, <...> вбирающей в себя семантику небытия». Однако если мы согласимся с тем, что отношение поэта к не-бытию и в самом деле является столь враждебным, как это представляется исследовательнице, и что принимаемый его героями мир пустоты абсолютно «абстрактен», то никак не сможем обосновать тот факт, что мандельштамовский герой осязает вполне «конкретный» чад небытия. Мы также не сможем понять, почему бездна оказывается отнюдь не на периферии манделынтамовского мироздания, но упорно стремится к его центру, разрастаясь, словно «снежный ком», и сметая все преграды на своем пути (причем не только в текстах периода так называемого переходного или упадочного символизма). Никак не комментируется в научных трудах и то обстоятельство, что, несмотря на декларативный отказ Мандельштама от мистических попыток проникнуть в запредельное, его герой неизменно в неведомое и устремляется. Уплывая за «мыс туманный», «карабкаясь» в звездный хаос, уносясь в мир теней после «последнего» концерта, он однажды, действительно, просыпается под «черным солнцем».

Даже проводя параллели между мандельштамовскими художественными концепциями и онтологическими теориями начала XX в., исследователи не желают признавать «не-бытийственную» направленность исканий поэта. В работе Г. Амелина «Миры и столкновенья Осипа Мандельштама», с одной стороны, совершенно обоснованно указывается на мировоззренческую родственность мандельштамовских концепций и философских положений М. Хайдеггера. Автор соотносит мандельштамовское «место человека во вселенной» с тем местом человека в мироздании, о котором пишет немецкий мыслитель: с местом, «собирающим вокруг себя все внешнее, пронизывающим собой все и всему придающим значимость»; все в себя «втягивающим и высвобождающим втянутое для его сущности». Однако, с другой стороны, ученый, приводя хайдеггеровское определение,, не договаривает, что философ под таким «собирающим» и «освобождающим» местом понимает ничто, в соприкосновении с которым только и становятся возможными человеческая свобода и человеческое бытие; которое оказывается «раньше», «первичнее» всего действительного, актуального, оформленного, иными словами - первичнее бытия. И

еще до Хайдеггера о первичности ничто говорит О. Мандельштам, в чьих мирах снова и снова главным в узорном кружеве бытия оказывается то, на чем узор держится: прогулы, проколы, пустота. Впрочем, при анализе мандель-штамовской прозы Г. Амелин эту специфику мировидения художника учитывает, признавая, что пустота - это «фундаментальная онтологическая категорій в мире Мандельштама». Вместе с тем, уже своим следующим выводом он лишает мандельштамовское ничто его первостепенного статуса: «Прогул -условие возможности раскрытия речи. Только благодаря ему можно вникнуть в сущность того, что говорится. Прогул как ничто сущностно принадлежит бытию». Но если мы обратимся к поэтике поздней мандельштамовской прозы, то уводим, что в творимых художником образных мирах именно бытие оказывается вторичным по отношению к разверзающемуся всюду ничто и что после исчезновения бытия остается лишь «черный бархат всемирной пустоты».

Та же субстанция остается в мирах Андрея Белого, когда там нет уже совсем никакого места, совсем ничего, и только «черный холодный бархат свищет в уши». Именно эта, отовсюду зияющая пустота превращает произведения двух поэтов в наиболее наглядный материал как для изучения особенностей кризисного сознания, так и для анализа художественных вселенных, этим сознанием порожденных.

Андрей Белый не только творит миры не-бытия. Он занимается фундаментальным исследованием идеи не-бытия, тщательно анализируя все близкие ему по духу философские учения и встраивая собственные концепции в круг европейских кризисных явлений конца XIX- начала XX вв. О. Мандельштам формально противопоставляет свое творчество предшественникам, решительно протестуя против символистского уничтожения бытия. Если в основании системы, созданной поэтом-символистом, оказывается идея падения в ничто, то искания Мандельштама первоначально зиждутся на мысли о необходимости остановить распространение «бездны небытия».

Не менее важным в контексте предпринимаемого научного поиска оказывается также и то обстоятельство, что Мандельштам представляет собой классический пример художника «промежутка». И изучение его построений, в которых затухают старые поэтические импульсы и зреет почва для зарождения новых, приобретает особое значение для понимания специфики отечественной литературной жизни.

Таким образом, помещая произведения А. Белого и О. Мандельштама в центр исследования, мы получаем возможность всестороннего рассмотрения вопроса о не-бытии в поэтике русского модернизма - как с точки зрения «сторонников», так и с позиций «противников»; как в художественной практике, так и в теоретических работах. Распространение производимого анализа на тексты современников двух поэтов выводит нас на уровень полноценного освещения той области исканий русской литературы, центральным моментом которой является не что иное, как не-бытие, функционирующее в разнообразных качествах и взаимосвязях.

Осуществляемое в работе исследование феномена нс-бытия в художественных произведениях русских авторов способствует полноценному изучению одной из доминант поэтики русской литературы. Используемый в диссертации термин «не-бытие» максимально корректно передает содержание творимых русскими авторами образов ничто, небытия, пустоты, строго разграничивая сферы существования и не-существования.

В связи с вышеизложенным, объектом нашего исследования выступает поэтика русской литературы 1900 - 1920-х гг. в системе взаимосвязей с мировоззренческими исканиями эпохи; предметом исследования - особенности поэтики, играющие концептуально значимую роль в процессе осмысления и разрешения русскими авторами проблемы не-бытия.

Цель настоящей работы состоит в комплексном исследовании поэтики не-бытия в русской литературе 1900 - 1920-х гг. Целью работы определяется и соответствующий круг задач:

1) установить происхождение мотивов ухода из бытия, возвращения в ничто, погружения мира со тьму, не-существования абсолюта, мира и человека, расширения пустоты, поглощения бытия не-бытием в исканиях русской литературы начала XX в.;

2) определить характер символистского осмысления проблемы не-бытия и проанализировать системы образов, передающих представления о небытии в творчестве А. Белого;

3) установить специфику поетсимволистской интерпретации взаимоотношений «бытия» и «не-бытия» и проследить эволюцию образов мира и пустоты в творчестве О. Мандельштама;

4) выявить и систематизировать элементы художественных построений, участвующие в воплощении идей не-бытия в произведениях Н. Минского, Ф. Сологуба, В. Брюсова, Ю. Балтрушайтиса, 3. Гиппиус, Вяч. Иванова,

А. Блока, М. Волошина, Г. Иванова, В. Хлебникова, Е. Замятина, А. Толстого, а также установить закономерности формирования художественных вселенных с онтологическим центром «не-бытие»;

5) определить основополагающие принципы поэтики не-бытия в русской литературе 1900 - 1920-х гг.

Методологическая основа исследования.

В основе исследования лежат историко-литературный, типологический, сравнительно-исторический и сопоставительный методы.

Широкое применение историко-философского метода обусловлено осуществляемым в диссертации выявлением системы взаимосвязей художественных концепций русского литературного модернизма с положениями соответствующих мировоззренческих доктрин.

Материалом исследования служит корпус текстов русской литературы 1900- 1920-х гг., в которых обсуждается круг вопросов, непосредственно связанных с не-бытием: художественные произведения и теоретические работы К. Бальмонта, 10. Балтрушайтиса, А. Белого, А. Блока, В. Брюсова, М. Волошина, 3. Гиппиус, Е. Замятина, М. Горького, Н. Гумилева, Вяч. Иванова,

Г. Иванова, О. Мандельштама, Н. Минского, Ф. Сологуба, А. Толстого,

B. Хлебникова.

Теоретической основой работы являются наиболее значимые в контексте данной диссертации литературоведческие труды: исследования С.С. Аверинцева, С.А. Аскольдова, М.Л. Гаспарова, Л.К. Долгополова, В.М. Жирмунского, А.Л. Казина, Л.А. Колобаевой, А.В. Лаврова, О.А. Лекманова, Д.Е. Максимова, З.Г. Минц, Н.Н. Скатова, С.Л. Слободшока, Ю.Н. Тынянова.

Для выявления мировоззренческих источников идей не-бытия в русской литературе и корректного исследования онго-гносеологического поиска русских поэтов и писателей к анализу привлекаются труды Плотина, И.-С. Эри-гены, М. Экхарта, Я. Беме, А. Шопенгауэра, Г.Ф.В. Гегеля, Ф, Ницше,

A. Бергсона, М. Хайдеггера, B.C. Соловьева, К.Н. Леонтьева, Н.А. Бердяева,

C.Н. Булгакова, С.Л. Франка, Е.Н. Трубецкого, Л.Н. Гумилева.

Научная новизна работы состоит в том, что в ней впервые представляется развернутое исследование поэтики не-бытия в произведениях русских авторов начала XX века. Кроме того, в диссертации выявляются схождения/расхождения в художественном и теоретическом решении проблемы небытия в рамках различных поэтических школ, дается многоуровневое исследование эволюции представлений русских художников о не-бытии, а также устанавливаются основные художественные модели не-бытия, сложившиеся в произведениях А. Белого, В. Брюсова, М. Волошина, 3. Гиппиус, Е. Замятина, М. Горького, Г. Иванова, О. Мандельштама, Ф. Сологуба, А. Толстого,

B. Хлебникова.

Теоретическая значимость диссертации определяется возможностью применения полученных результатов в исследованиях, посвященных теоретическим проблемам развития русской литературы начала XX века, а также в трудах по проблемам художественного сознания в России этого периода.

Прашпическая значимость. Результаты настоящей диссертации могут быть использованы при чтении лекционных и специальных курсов по истории русской литературы начала XX века.

Апробация работы. Материалы исследования докладывались и обсуждались на VIII и IX Ручьевских чтениях (Магнитогорск, 2007; 2011); на международных научно-практических конференциях «Художественный текст: варианты интерпретации (Бийск, 2009); «Высшее гуманитарное образование 21 века: проблемы и перспективы» (Самара, 2010); «Культурное разнообразие в эпоху глобализации. Язык, культура, общество» (Мурманск, 2010); «Человек. Общество. Образование» (Уфа, 2010); «Диалог культур - культура диалога» (Кострома - Дармштадт, 2010); «Современные направления научных исследований» (Екатеринбург, 2010); «Филология - XXI» (Караганда, 2010); «Литература в диалоге культур» (Ростов-на-Дону, 2010); «Наука и общество: проблемы современных исследований» (Омск, 2011); на международном симпозиуме «Лексикография и фразеология в контексте славистики» (Магнитогорск, 2011).

Структура работы. Работа состоит из введения, пяти глав, заключения (основной текст занимает 310 с.); диссертация снабжена списком использованной литературы.

Положения, содержащие научную новизну и выносимые на защиту:

1) формирование поэтики не-бытия в русской литературе 1900 - 1920-х гг. является следствием влияния, оказанного на русскую культуру общеевропейским кризисом сознания рубежа Х1Х-ХХ вв., повлекшим за собой пересмотр онтологических оснований реальности;

2) в русском символизме проблема не-бытия получает воплощение в образах, представляющих базовые оппозиции мир - ничто, вещество - пустота, свет - тьма, день - ночь, белое - черное',

3) в онтологических циклах ранней лирики Андрея Белого доминирует образ не-бытия, интерпретируемый как освобождение от ущербного существования и находящийся в органичной связи с европейской философией пессимизма. Вместе с тем, в творимых поэтом мирах полноценно функционируют образы, обнаруживающие родство с Божественным Ничто и Мраком мистических учений;

4) акмеистическое переосмысление отношений «мира» и «ничто» предполагает превращение последнего из миропорождающего в преодолеваемое начало;

5) в произведениях О. Мандельштама складывается завершенная художественная система, основанная на идее борьбы с пустотой и не-бытием. В текстах поэта особые взаимоотношения начал мироздания последовательно реализуются в мотивах разграничения мира и ничто, заполнения пустого пространства, поиска «первоосновы» бытия. Однако будучи генетически родственной «пустоте» символистских художественных построений, «пустота» Мандельштама неизменно продолжает свое поступательное развитие, воплощающееся в лейтмотивах исчезновения границ между бытием и не-бытием (миром и пустотой), расширения («роста») пустоты (бездны), поглощения мира пустотой (падения в пустоту)',

6) основой художественных вселенных, творимых Н. Минским, Ф. Сологубом, В. Брюсовым, Ю. Балтрушайтисом, 3. Гиппиус, Вяч. Ивановым, А. Блоком, М. Волошиным, Г. Ивановым, В. Хлебниковым, Е. Замятиным,

А. Толстым, служит оппозиция «бытия» и «не-бытия», дающая начало образным рядам не-бытие - нисхождение - бытие - восхождение - не-бытие', пустота - воплощение - мир - аннигиляция - пустота;

7) центральными принципами поэтики не-бытия в русской литературе 1900 - 1920-х гг. являются: взаимодействие художественных построений с базовыми положениями генетически родственных им религиозно-философских учений; первостепенное воплощение не-бытия в образах, претендующих на роль первоначала художественного мироздания; формирование замкнутых образных рядов, передающих идею не-бытия как исходной и конечной точки процессов познания и творения.

Содержание работы

Во Введении выявляется степень разработанности проблемы, определяются актуальность избранной темы, объект и предмет исследования, научная новизна, формулируются цель и задачи исследования, устанавливается методологическая основа работы.

Глава I. - Не-бытие и симполтм Аидпся Белого - посвящена исследованию поэтики не-бытия в творчестве Андрея Белого.

В первом разделе главы - «Уставший мир в покое засыпает...»: освобождение от жажды бытия - ранняя лирика и первые статьи поэта рассматриваются в контексте идей выхода из бытия, возвращения в ничто, лежащих в основании создававшейся им «системы символизма».

Раздел открывается анализом стихотворений 1901 - 1904 гг., позволяющим сделать предварительный вывод о наличии особых отношений между целым рядом творимых Белым образов, мотивов и используемых понятий, с одной стороны, и взглядами А. Шопенгауэра, с другой. Так, перекликаясь с мыслью немецкого философа о том, что наше положение в мире представляет собой нечто такое, чему лучше не быть, поэт обращается к теме не-бытия как альтернативы существованию в несовершенном («кошмарном») мире. Если в «Мире как воле и представлении» говорится о том, что весь воспринимаемый человечеством мир подобен сну, а предметы наших желаний всегда обманывают нас, то Белым вводятся мотивы утомительного земного сна и жизни-обмана. В труде Шопенгауэра взамен жизни обещается то, что является «нирваной», «угасшим». Белый создает образы умирающего солнца, гаснущей вселенной.

Но, как выясняется, в своих построениях художник идет дальше мысли-теля-единомышленника. В соответствии с положениями философа, полное и безвозвратное выпадение нз бытия остается «безумной мечтой». Белый же вводит в ранние тексты лейтмотив застывання, выводящего из лабиринта смертей и рождений.

Производимый далее анализ работ «Символизм как миропонимание» и «Священные цвета» демонстрирует, что «пессимистический» этап в становлении символизма должен был, по мысли поэта, смениться деятельным принятием жизни. Последнее, в свою очередь, могло бы стать своеобразным прологом к теургическому искусству. Освободившись от ущербного бытия с его «ужасами», следовало приступать к созиданию.

Именно эта линия исканий поэта, реализовавшаяся, прежде всего, в «Золоте в лазури», где звучат призывы к отказу от пассивности, а сумрак, в который погружались лирические герои, сменяется «великим полднем бытия», исследуется в следующем разделе работы - «К былому возврат...»: от философии пессимизма к теургии.

Подробное изучение положений, озвучиваемых в литературнокритических работах Белого, позволяет заключить, что теоретической базой новой жизнеутверждающей системы становятся учения «двух пророков» -Вл. Соловьева и Фр. Ницше. Идеи русского и немецкого философов сливаются в восприятии художника, искавшего «синтетического» соединения образов сверхчеловека и Христа, идей богоборчества и Апокалипсиса, возвращения Вечности и вечного возвращения. В подобном ракурсе призывы Ницше, говорившего об «активности без меры, без устали», о «созидающем друге, всегда готовом подарить завершенный мир», отождествляются с положениями о теургическом искусстве. В текстах Белого все большее распространение получают мотивы восхождения к горным вершинам («Возврат», «Возмездие»), В качестве средства противодействия падению в шоненгауэрианскую нирвану рассматривается развитие идеи вечного возвращения. В обновленной художественной вселенной Белого возникают миры, вечно возвращающиеся к старине («Вечный зов», «Уж этот сон мне снился»). Вносятся изменения и в творимый поэтом образ мира, который предстает уже не гаснущим, не застывающим, но объятым живительным пламенем или же окрашенным в голубой цвет, символизирующий у Белого не что иное, как возвращение к высшему бытию (голубому храму Вечности).

Однако, как свидетельствует анализ заключительных разделов сборника, желанное счастье не могло осуществиться в этой действительности. Ведь последняя представляла собой лишь сон, тяжелый и мучительный (что вполне закономерно в свете особого внимания художника к идеям Вл. Соловьева). Поэтому мысль о пробуждении к бытию оказывается здесь связанной с темой возвращения к однажды пережитому «кошмару». Лирический герой, превратившийся (в силу ницшеанской составляющей мировоззрения автора) в «причину вечного возвращения», оказывается в западне посюсторонних ужасов. Одним из ключевых в художественной системе Белого становится образ «кар-лика-возврата», вытесняющий образы «пророков», навевающий ощущение безнадежности и заслоняющий пути к надземным вершинам («Пригвожденный ужас»). Единственной формой существования художественной вселенной оказывается бесконечный возврат земного «ужаса» к самому себе. Воспетый ранее «круг бытия» превращается в печальный круговорот смерти, разлук, одиночества.

Возвращение идеи не-бытия в центр поэтических исканий Белого анализируется в завершающем главу разделе «Впереди была пустота, и позади тоже...»: от теургии к антисистеме.

Особое место в ранних произведениях Белого занимает тема отрицания «возврата». Строки о безропотном принятии существования («жизни подвига подневольного») сменяются словами о нелюбви к жизни - «тысячелетней старухе», «тени чернорогой». Для разочарованных героев-страшшков желанным пунктом назначения вновь становится «отрадный покой». При этом, как следует из стихотворений 1903 - 1905 гг., Белый не просто возвращается к убеждениям того времени, когда его впервые захватила идея не-существования. В

«постницшеанских» текстах тема ухода «в небытие» реализуется уже в мотивах не индивидуальной, а всеобщей гибели, всеобщего застывания посреди черной, ледяной пустоты. Подобным образом произошедший «разрыв» с идеей вечного возвращения делает невозможным переход к следующей стадии построения системы символизма - к теургическому творчеству жизни. Гибель теперь ожидает все бытие без исключений. Таким образом, система, основанная на негативном мироощущении и отрицании как бытия, так и опыта, наработанного в результате усвоения идей предшественников, проявляет себя как антисистема. Ее естественным и единственно возможным пределом развития оказывается пустота.

Продолжая изучение текстов поэта, посвященных теме взаимодействия бытия и не-бытия, мы приходим к выводу, что оппозиция двух начал мироздания в его произведениях постоянно развивается и приобретает все более специфические черты. В «Символизме как миропонимании» Белый противопоставляет друг другу «бездонные страны небытия» и «картонные плоскости бытия». При этом последние превращаются в несовершенное и преходящее порождение небытийственной бездны. В «Световой сказке», а также в целом корпусе ранних стихотворений формируется образ «темного» первоначала {ночи, мрака, изначальной тьмы, безгрезного небытия, пустоты, разверзающейся во всех концах - во всех планетных системах). Низводя в мир свои темные «токи», нависая над ним «черной пастью», оно обнаруживает свое родство с абсолютами европейских мистических доктрин. И, прежде всего, с «первой природой» Эриугены - первоначальным Ничто, распространяющимся неограниченно во всех направлениях и творящим бытие из себя самого.

Образ творящего не-бытия становится предметом исследования в следующей части работы.

Глава 2. - Нс-бмтне и «новые ппапила строенья вселенной» -предваряется тезисом о том, что в текстах 1900-х гг. Белым создаются специфические образные ряды, передающие идею своеобразного самодвижения небытия, взаимодействующую с эриугенической концепцией самораскрытия Божественной природы: движения от Божества в творении - природы первой, «творящей и несотворепной», к природе «сотворенной творящей», которая есть совокупность творческих идей или природа идеальная, переходящая затем в «природу третью», «не творящую и сотворенную» или мир, и наконец, преобразующаяся в Божество вне творения или в сам последний Мрак.

Анализ ряда не-бытие/темь изначальная - нисхождение - бытие/свет производится в разделе «И пепел серый сеет мгла...»: эманатический универсум Андрея Белого.

В качестве первоначала художественного мироздания не-бытие впервые появляется у Белого в «Симфонии 2-й, драматической», а также в «Возврате», где в центре лирической композиции оказывается образ бездны не-бытия. Протягиваясь «вверх, вниз и по сторонам», эта бесконечная пустыня разворачивает из своих недр особый «серый» мир идеальных первообразов. Частью данной системы является и порожденное бездной «беззакатное дитя», с обра-

зом которого связываются мотивы нисховдения и раскрытия конечного бытия. Намечается в «симфониях» и завершающий акт в самодвижении небытия: возвращение ничто к самому себе, реализующееся в мотивах возврата, поглощения вселенноИ черной пропастью.

Наблюдения, сделанные в процессе интерпретации «симфоний», получают подтверждение при анализе лирических текстов второй половины 1900-х годов. Среди последних особый интерес в контексте производимого исследования представляет стихотворение «Просветление», где мистическая линия исканий поэта прояатяется особенно наглядно. Здесь мир отождествляется со светом и превращается в производную тьмы, а лирический герой испытывает особую тоску, обращающую его в сторону непреходящего («из бури мировой в темь изначальную»). Вглядываясь в материнскую тьму, воспринимая ее импульсы («звездные слезы»), герой-мистик получает возможность непосредственного постижения Абсолютного - «мглы разливающейся ночи». Возникающие здесь образы мглы и ее «слез», дополненные мотивом истечения ночной тьмы, наводят на мысль об эманативной природе творимого универсума. Тем более что своеобразной эманацией тьмы оказывается не только тот светлый мир, в котором находится лирический герой, ио и он сам. Его взгляд «пустеет» по мере всматривания во мрак; он ощущает себя пеплом, рассеивающимся в ночных пространствах. Однако и в «Возврате», и в «Просветлении» герои не имеют возможности воссоединиться с породившим их началом, будучи вынужденными вечно вглядываться в породившую их темную бездну. Цель существования антисистемы - появление последнего Мрака на месте всего - остается, таким образом, недостигнутой. Поэтому изучение производимых Белым опытов по погружению мира в не-бытийный сумрак продолжается в разделе «В темь изначальную...»: возвращение в первопричину, где с анализа прихода «пустоты» в «мир» акцент переносится на тему возвращения первоначала к самому себе.

Среди лирических произведений Белого мотивы опустошения, застывания, затемнения, исчезновения миров, воссоединения с изначальным мраком в наибольшем объеме представлены в произведениях «Пепла» и «Урны» (разделы «Просветы», «Безумие», «Зима»). Поэтому поиск ответа на вопрос о способах завершения процесса «самораскрытия» не-бытия начинается с исследования именно этой части наследия поэта. Уже в первых текстах «Пепла» возникает образ героя-«мертвеца», восстающего из своей снежной могилы для того, чтобы остудить п затенить земную реальность («Матери», «Полевой пророк», «Успокоение»), Ощущая себя своего рода модусом тьмы («потухшим пламенем», «теневым демоном», «льдяным комом»), он прикасается к цветущим полям и нивам. Следствием «ласкового» прикосновения становится немедленное «замораживание» последних. Аналогичное превращение художественная вселенная Белого претерпевает и в увидевшем свет в 1908 г. «Кубке метелей», в снеговых пространствах которого разливаются «черные волны небытия».

В художественных мирах «Зимы» постепенно формируется мотивный комплекс возвращение в родное небытие - встреча с Подругой (Серебряной Девой). При этом образ Девы оказывается непосредственно связанным с известной Белому в изложении Вл. Соловьева гностической историей зона Софии, выпавшего из плеромы и страстно желающего вернуться на прежнее место - в беспредельность Бездны. Так, в своей обретаемой возлюбленной лирический герой прозревает «софийный» зимний взор. И если соловьевская София претерпевала двойную смерть: вначале - уйдя из плеромы, затем - придя в мир, то теперь и спешащий к ней на помощь посланник Мрака переживает нечто подобное. За его первым застыванием должно последовать и еще одно, которое даст возможность исполнить предначертанное. Этот последний шаг в движении мистической Бездны к самой себе знаменуется появлением образа снежной плеромы - «гробовой глубины, навек разъятой скорбью древней», раскрывающейся перед ним и перед ней. И с этого момента единственной действующей силой в поэтической вселенной Белого становится Мгла (связанная с образами снежно-снегового купола, душащего землю, хаоса, обрушивающегося на мир, крепнущей темной эмали). Идея конца бытия здесь передается и мотивом падения всех миров в провал пустых пространств.

Однако окончательное оформление образного ряда не-бытие/тьма -нисхождение/истечение - бытие - восхождение - не -бытие/мгла не означает для Белого завершения размышлений над проблемой не-бытия. Многочисленные свидетельства не только не угасшего, но даже возросшего интереса поэта к истории нисходящей в мир пустоты обнаруживаются в текстах 1910 -1920-х гг., интерпретации которых посвящена следующая часть диссертационного исследования.

В Главе ПТ. - Нс-бытие и художественный пюзис Андрея Белого -поэтика Белого рассматривается в контексте художественно-гносеологических исканий и представлений о возможности постижения «темного» первоначала. Первый раздел главы - «Может быть вечным паденье», или «конца .V этого пути нет» - открывается анализом романа «Серебряный голубь» -произведения, в котором проблема познания впервые выдвигается на передний план.

В процессе исследования выявляются многочисленные переклички между главным действующим лицом романа студентом Петром Дарьяльским и лирическим героем «Зимы». Речь вдет, в частности, об объединяющем персонажей «холодном водовороте», об «опрокидывающем» их синем леденящем взоре возлюбленной, о черном воздухе, их окружающем. Установленный параллелизм образов, а также акцентированная автором связь своего героя с учениями Беме и Экхарта, чьи фолианты Дарьяльский штудирует, позволяют отождествить черное небо романа с пустыней не-бытия лирических циклов (для мистиков, чьи труды составляли круг чтения Дарьяльского, Божество -это безосновная Божественная бездна или вечное Ничто).

В соответствии с традицией отрицательного богословия в христианской философии и мистике, путь познания есть путь отрицания, постижения Боже-

ства через отвлечение от всех образов, чувственных и умственных, и через непосредственное соединение с мраком божественной Тайны. Познание первопричины как восхождение в некий священный мрак и становится лейтмотивом «Серебряного голубя», где обнаруживаются концептуально значимые параллели с мыслями мистиков-богословов. Если Экхарт и Беме говорят о том, что должны мы вечно погружаться из бытия в ничто, то и Дарьяльский знает, что может быть вечным паденье. В «Мистическом богословии» Дионисия Ареопагита «причина всего» предстает не имеющей «пи тела, ни формы, ни образа, ни качества, ни количества, ни массы, ни места», не являющейся «ни тьмой, ни светом, ни заблуждением, ни истиной». Также и окончание того пути гнозиса, по которому вдет герой Белого, рисуется как «барахтание» в полной пустоте - в отсутствии света и тьмы.

Но именно потому, что такое падение в первоначальное «ничто» представляется Белому вечным, становится понятно, что конца у этого пути пет и что воссоединение с тайной остается только мечтой. Поэтому уже в своем следующем произведении - романе «Петербург» - писатель предпринимает новый, разительно отличающийся от всех прежних опытов, эксперимент по соединению противоположностей, создавая более подходящие условия для преодоления дистанции между бытием и не-бытием.

В «Петербурге» мотивы затемнения мира, погружения последнего в первозданную тьму органично дополняются мыслыо о встречном движении. Сама безначальная тьма актуализируется здесь в образах «оно», налетающей «страшной старины», взрывающей «ветрами небытия», а также в образах брешей и пробоин - разломов между бытием и не-бытием, через которые в иное, не-бытийное, пространство «проваливаются» герои и откуда в мир просачивается космическая пустота - «громадное ничто» из вековечных времен. В особом пространстве, складывающемся вокруг героев, достигается состояние, являющееся одновременно существованием и не-существованием, когда все является тем и в то же самое время не-тем: я представляет собой не-я, предметы - не-предметы, а люди и бытийствуют, и «кажутся». Эта практически непрерывная цепь превращений (переходы героев из мира в иное пространство, появление здесь пустоты, преобразование персонажей в пустоту) вступает в очевидное взаимодействие с мировоззренческой системой, основанной на принципе «разумного движения, в котором кажущиеся безусловно раздельными моменты переходят друг в друга, <...> и предположение об их раздельности снимается» - то есть с учением Г.Ф.В. Гегеля. Исследованию романистики Белого в системе взаимосвязей с гегелевской диалектикой и феноменологией посвящен раздел «Странные игры» е новой вселенной, или диалектика начал.

В последовавшем за «Петербургом» «Котике Летаеве» писатель предлагает новую интерпретацию взаимоотношений начал своего художественного мироздания. Он в значительной мере смягчает надмирныи статус не-бытия, заставляя последнее в мир «хаживать» и вплетая его в «нить событий».

Для Гегеля бессмысленным является «допущение, будто абсолютное находится по одну сторону, а познавание по другую и отдельно от абсолютного». Белый также решает слить познающего и познаваемое первоначало, введя в свой текст лейтмотив самосознания (ибо, как сказано в «Основах моего мировоззрения», «все дано нам в сознании»). Продвижение «духа» его Котика к истине и гармонии находит отражение в перекликающихся с основными моментами феноменологии духа мотивах обращения внутрь себя, приближения к «смутному знанию», перехода в свое инобытие - «нуллионы Эонов», возвращения к себе, идентификации себя в качестве истины - абсолютного Я, замыкающего на себе онтологический и гносеологический процессы.

Схожая система образов возникает гг в поэтических текстах второй половины 1910-х гг., где лирическое Я, ассоциирующееся с неким «великим смыслом», объединяет в себе функции творения и познания. Созидая миры, оно становится истиной - светом, «воскресающим» в темном пространстве. Вокруг этого самообожествившегося Я создается идеальный мир, в котором реализуются жизнетворческие идеалы эпохи «Золота в лазури» (пассивность сменяется активностью, сумерки - рассветом, смерть - жизнью).

В подобном ракурсе не-бытие ранних стихотворений, «Пепла», «Серебряного голубя» вполне могло бы рассматриваться в качестве своего рода антитезы, располагающейся между теургической тезой начала 1900-х гг. и синтезом, наконец-то осуществившимся в прекрасных мирах «Звезды». Однако бытие, раскрывающееся в художественной вселенной, основанной на принципе тождества предельных противоположностей, является одновременно тем ничто, которое столь же неудержимо стремится к самореализации: к выдвижению в мир и возвращению к себе на новом, истинном уровне. Этот второй гг последний для Белого вариант диалектического процесса рассматривается в завершающем главу разделе «В пустое ничто,..», или новая «правда вещей».

Ход событий, диаметрально противоположный процессам, протекавшим в художественном бытии «Котика Летаева» и «Звезды», представлен в «Записках чудака» и «Крещеном китайце». В первом из двух романов центральным оказывается мотив странных игр, которые становятся основанием мироздания («ложатся в основу строенья вселенной»). Автор отсылает читателя совсем к другой тезе своей символистской системы: к себе - «пессимисту», которому все земное «снится утомительным сном» и для которого основной точкой приложения творческих сил является не преобразование, а отрицание. В данном случае все существугощее превращается в антитезу не-бьгтия, временно переходящего в процессе своего становления в бытийную форму. Меняя знаки всех элементов своего художественного бытия на противоположные, Белый на место «светящейся спирали» самосозггаггггя помещает образ черного пролома, «всасывающего» героя. «Светящаяся» бытийная истина уступает место черной «правде вещей». Мотив восхождения духа к самому себе замеггяется мотггвом падения в черный поток, который при внимательном взгляде оказывается «пустотою, отсутствием какого бы ни было цвета». Если бытие «Котика Летаева» и «Звезды», плавясь в огне самосознания, перерож-

далось в истинное Я, то пустота двух следующих романов воплощается в «роковое Оно». Последнее же, в свою очередь, стремится весь мир превратить в «пустое ничто».

Художественным пространством, в котором подобное превращение осуществляется, становятся миры сборника «После разлуки», где рассвет вновь сменяется надвигающейся тьмой, обретенный ран обрекается на превращение в «ад», а с образом жизни связываются лейтмотивы искажения и исчезновения («перекипания») в ничто.

Решение проблемы не-бытия, представленное в творчестве Л. Белого, не было единственным в художественном пространстве русской литературы начала двадцатого столетия. Не меньшее место нс-бытие занимает в построениях поэтов, в начале 1910-х гг. выступивших за изменение художественной и мировоззренческой направленности русских литературных исканий. Концепция борьбы с не-бытисм, в рамках которой не только декларируется намерение создать «сообщество сущих в заговоре против небытия и пустоты», но и намечаются вполне определенные меры, позволяющие сделать противостояние успешным, оформляется в литературно-критических работах О. Мандельштама.

Глава IV. - Не-бмтис в творчестве О. Мандельштама. В штопоре против пустоты... - посвящается исследованию мандельштамовской поэтики в свете обозначенного противодействия опустошению и уничтожению бытийного пространства.

В открывающем главу разделе «Твой мир болезненный и странный...»: «пустота» и «мир» о лирике 1910-х гг. - рассматриваются особые взаимоотношения «мира» и «пустоты», складывающиеся в ранних текстах поэта.

Программа, противостоящая «распылению.» мира, прослеживается уже в самых первых произведениях Мандельштама, где возникают образ пространства, до предела заполненного веществом, а также образ узора. Созданный рукой художника он призван отделять обжитую, «домашнюю» твердь от смерти, предохранять мир от вторжения пустоты и неопределенности.

Но, как свидетельствует более детальный анализ тех текстов, в которых речь заходит об узоре и гранях, с самого начала противостояния художника и пустоты появляются признаки того, что перевес окажется на стороне последней («Мне стало страшно жизнь отжить...»; «На бледно-голубой эмали...»). Наряду с мотивами огравденности, защищенности бытия, в манделынтамов-ских стихотворениях звучат мотивы хрупкости и истончения перегородок между миром и бездной, позволяющие провести параллели с построениями Ф. Сологуба, А. Белого, А. Блока («Медлительнее снежный улей...»; «Истончается тонкий тлен...»). Сам творец граней постепенно убеждается в ненужности узора («Я вздрагиваю от холода...», «Стрекозы быстрыми кругами...»). В художественном пространстве «Камня» появляются, казалось бы, исключенные акмеистическими принципами зыбкость границ и размытость очертаний («Слух чуткий парус напрягает...», «Из омута злого и вязкого...», «В огромном омуте прозрачно и темно...»). Уже после того «водораздела», которым должно

было явиться «Утро акмеизма», мандельштамовские герои слышат, как «растет» и приближается бездна. Тем самым они фактически актуализируют то запредельное, что должно было стать для акмеистов гносеологически и эстетически неактуальным («Пешеход», «Не говорите мне о вечности...», «Казино»),

Если Белый пишет о падении героя, стремящегося к непосредственному соприкосновению с абсолютным, из «бури мировой» в «темь изначальную», то и Мандельштам обращается к мотиву воссоединения с ночью, растворения в ночном мире («Раковина»), Воспринимая импульсы ночи («дыханье сумрака»), герой «Камня» преображается, его взор «пустеет». На фоне такого опустошения вполне закономерно звучат строки о принятии «болезненного и странного» мира той пустоты, с которой ему предстояло бороться («Слух чуткий парус напрягает,..»)

Крушение идеи четкого разграничения «мира» и «пустоты» побудило поэта изменить акценты во взаимоотношениях членов обозначившейся оппозиции. Тема надвигающейся бездны в его произведениях постепенно трансформируется в тему бегства от бездны по направлению к первоистоку существования. Опыт такого поворота становится предметом изучения в следующем разделе главы - «В черном бархате всемирной пустоты...»: у истоков бытия.

На данном этапе творческих исканий Мандельштама глубинные слои его поэтики соприкасаются с идеями А, Бергсона - мыслителя, отвергавшего идею исторического прогресса и предлагавшего концепцию «длящейся Вселенной», где невозможно выделить отдельные моменты времени и где происходит постоянное взаимопроникновение прошлого и настоящего, постоянное творчество новых форм. Опираясь на воззрения философа, поэт пишет о «новом рождении вчерашнего дня», о «головокружительной радости» от «нового рождения» Пушкина, Овидия, Гомера («О природе слова»), В манделыпта-мовских текстах оказываются «стянутыми» в одно художественное пространство/время «души готической рассудочная пропасть», «египетская мощь» и «христианства робость» («Notre Dame»); образы Верлена и Сократа («Старик»), Овидия и скифов, актуализирующиеся, в соответствии с новой художественной логикой, в современных петербургских реалиях («О временах простых и грубых...»).

Не менее важным открытием, чем осознание истинности «длящегося» времени, становится для Мандельштама понимание того, что «время может идти обратно». Этот обратный ход находит отражение в лейтмотиве движения в глубь веков - туда, где сплетаются первоначальные звенья вещества («Египтянин», «Отравлен хлеб и воздух выпит...», «Душу' от внешних условий...»).

Однако «первооснова», открытая Мандельштамом, оказывается генетически родственной онтологическим основаниям символистского мироздания. Мандельштамовские тексты, как и ранее произведения его предшественников-оппонентов, наполняются мотивами убывания жизни (таяния «воска бессмертья»), а главное - перехода в «чад небытия». Воссоединение с «родовым лоном» (истоком жизни) влечет за собой не сохранение или продление бытия, а

утрату последнего - растворение в «черном бархате всемирной пустоты» («В Петербурге мы сойдемся снова...», «Среди священников левитом молодым...», «На страшной высоте блуждающий огонь...», «Вернись в смесительное лоно...»). Пустота, воплотившаяся в образе «набухающей теми», втягивает в себя мир и заставляет лирического героя забыть о самостоятельном творчестве. Это заметно сближает ее с мистической пустотой Белого, творившей «бытие», а затем поглощавшей свое творение («Я по лесенке приставной...»). Ведь после того, как лирический герой поднимается в свою «причину» (в «родной звукоряд») и воссоединяется с растущей тьмой, в манделыптамовском мироздании воцаряется мрак. Во «мрак» должен обратиться и сам поднявшийся вверх, завершая, таким образом, оформление еще одного модернистского варианта образного ряда пе-бытие/шьма - бытие/мир, свет - возвращение - пе-бытие/мрак.

Для того, чтобы полноценно осветить манделынтамовскую поэтику небытия, в работе прослеживается еще одна линия художественно-философского поиска поэта, берущая начало в стихах сборника «Тшиа» и развиваемая в текстах начала конца 1920-х - начала 1930-х годов. Анализу последних посвящен завершающий главу раздел «Здесь проест превыше наших сил...»: небытие в исканиях 1920-х гг.

При исследовании поэтики поздних произведений Мандельштама сразу же обращает на себя внимание особое художественное пространство, расположившееся между земным бытием и бездной и принявшее вид призрачного полубытия «Петрополя». В непосредственной связи с образом этого «промежуточного» мира, расположившегося на границе существования и несуществования, оказываются несколько групп мотивов. Во-первых, это мотивы постепенного забвения (например, забвения слова, являвшегося для автора «Утра акмеизма» плотыо, призванной неутомимо бороться с «бесформенной стихией, небытием, отовсюду угрожающим нашей истории»). Во вторых, мотивы постепенного угасания (в частности, своего рода «полуугасания» звука, чья «причина» уже исчезла). На передний план в построениях поэта выдвигается тема некоей паузы, окончания определенной исторической эпохи (когда «хрупкое летоисчисление» нашей эры подходит к концу, а новый век еще не начинается).

Идея такой паузы получает объяснение в контексте рассуждений поэта о судьбе русской культуры, перекликающихся, с одной стороны, с мыслями К. Леонтьева, а с другой, - с идеей «промежутка», топ остановки, во время которой должны окончательно исчезнуть старые и начать свой рост новые культурно-исторические явления. Леонтьев предложил «подморозить» Россию, для того чтобы остановить естественный процесс рождения, роста, старения и гибели культур. Манделыптамовские миры, достигшие своего расцвета, сложности и своеобразия и потому оказавшиеся как никогда близкими к поре увядания («набухшие, чтобы упасть»), должны пережить «зимний период своей истории» («Грифельная ода», «Шум времени»). Во время этой паузы

(«зимнего сна») лирический герой должен вновь «нащупать» стены русской культуры и отыскать потерянные слова («1 января 1924»),

Однако вскоре становится понятно, что такой «промежуток» - лишь кратковременная остановка в развитии творимого поэтом образа не-бытия. Пока мандельштамовский герой спит «в сугробе снежном», мечтая о яркой и обновленной природе, его мир начинает движение по направлению к «провалу» в пустот}', в который за время взятой паузы трансформируется становящееся не-бытие («темь») более ранних текстов.

Перерождение образа не-бытия, подобное тому, которое прослеживается в художественной системе О. Мандельштама, происходит также и в построениях других русских модернистов, творящих собственные концепции небытия и образы мрака, ничто, пустоты.

Происхождение и становление указанных концепций освещается в Главе V. - ««Сияние небытия» и художественных вселенных русской литературы 1900 - 1920-х гг.

В разделе «Гляди в холодное ничто...»: крушение идеи познания -проблема не-бытия в русской литературе 1900 - 1920-х гг. исследуется во взаимосвязи с проблемой постижения истины. В процессе анализа текстов

В. Брюсова, Ф. Сологуба, Н. Минского, Д. Мережковского, И. Коневского, Ю. Балтрушайтиса, 3. Гиппиус устанавливается, что с самого начала своего становления в художественном пространстве русского литературного модернизма «не-бытие» неизменно воспринималось в качестве начала более истинного по отношению к своей противоположности.

Художники, охваченные, по словам В. Соловьева, «буддийским настроением», обращались к оппозиции ущербная жизнь - ничто, связывая последнее с мотивами освобождения от неисполнимых и нескончаемых желаний, покоя, избавления от страданий. Наполненные ощущением, схожим с тем, что в свое время еще Ф. Ницше определял как «гипнотическое ощущение Ничто, покоя, глубочайшего сна, безболезненности, которые принимались страждущими и вконец разочарованными людьми за высшее благо, за нечто бесценное», они верили, что вскоре исчезнет последняя искра воли и с нею тело, которое она животворит. Избавившись от непрестанного стремления, от постоянных переходов от желания к страху и от радости к страданию, от никогда не удовлетворяемой и никогда не замирающей надежды, в которой и проходит «сон жизни», человечество должно было погрузиться в «глубокий покой и мир: потонуть «во тьме безответной» (Ф. Сологуб), прозреть в «жизненном обмане» (Ю. Балтрушайтис) и насладиться «небытием бытия», когда нет ни прошлых, ни грядущих дней и можно не мыслить и не желать (А. Добролюбов). Модернистская картина мира в это время связывается с мыслями о наступлении «последнего века» и воцарении «тоски небытия» (А. Блок); о том, что «истинная святыня пребывает лишь в истине, существующей вне жизни, а также в небытии» (Н. Минский), что «число миров уже исчерпано» (М. Волошин), что Земля - это только «пустынный шар в пустой пустыне» (3. Г иппиус).

Но в ходе дальнейшего исследования становится понятно, что такое пессимистическое истолкование «не-бытия» явилось лишь начальным этапом эволюции образа в художественных вселенных 1900 - 1920-х гг. В поэтических творениях Серебряного века постепенно формируется образ некой положительной величины, схожей с неоплатоническим Божественным Ничто, которое, по определению С. Булгакова, «есть все во всем», которому «принадлежит абсолютное совершенство, абсолютное единство, неизменность, неограниченность». В произволениях русских поэтов появляется «бездна» - миро-созидающая сила, путь к которой представляется движением навстречу благотворным потокам, изливающимся из первоначала. Мотивы угасания, умирания дополняются строками о просветлении - блаженстве, доставляемом сближением с изначальным и созерцанием высших, надмирных сфер. Так, в текстах Ю. Балтрушайтиса, И. Коневского, чьи лирические герои оказываются захваченными разверзающейся бездной и сливаются с «вечной тайной мирозданья», уход в не-бытие представляется не засыпанием, не самоуничтожением, а дорогой вверх, в горние высоты («Звездным миром ночь дохнула...», «Чутко спят тополя...», «В горних»). Сама же бездна оказывается связанной с миром и с лирическим героем отношениями эманативной природы.

Однако в полном соответствии со схемами развития «не-бытия», выявленными при анализе произведений А. Белого и О. Мандельштама, такой абсолют постепенно начинает восприниматься в качестве «тьмы», мир не просто сотворившей, но и стремящейся его уничтожить. Чем менее значительным казалось отринутое земное бытие всем пробудившимся и просветлившимся, тем меньше их «бездна» была похожа на то Божественное Ничто, которое есть свет и благо и все в его единстве.

В меняющихся обстоятельствах тема сближения с истиной реализовалась в мотивах слияния с ничто, исчезновения в бездне небытия. Наглядные образцы подобного рода переноса акцентов с процесса познания на исчезновение познающего демонстрируются в текстах В. Брюсова, где искатели истины не восходят по лестнице познания, а оказываются над «беззвездной» тьмой и спускаются по ступеням, ведущим в сумрачную бездну («в бездонные пропасти») («Свиваются бледные тени...», «В неконченом здании», «Лик медузы»), Поэт, занимающийся, по признанию А. Белою, «черной магией небытия», размещает свой «смутный рай» не в горних высотах, а в темных глубинах. И «переставшая пустота», воцаряющаяся, например, в мире брюсовских «счастливых», вполне может считаться еще одной интерпретацией небытийного первоначала в еш нетворящей ипостаси («К счастливым»). Кроме того, в процессе детального изучения текстов поэта устанавливается, что в брюсовской художественной вселенной к исчезновению и гибели бытия ведет не только мистический, но и рационалистический путь познания. В качестве результата рационального постижения истины в работе рассматривается образ Единого города, обнаруживающий признаки постепенного перехода в анти-бытийное состояние (такие, как застывание, разуплотнение, замедление и остановка времени, статичность) («Замкнутые»),

Обоснованность предлагаемого в исследовании взгляда на природу «истины» в произведениях русской литературы начала двадцатого столетия подтверждается многочисленными параллелями, выявляемыми в ходе сопоставительного анализа брюсовского «города» и созданного Е. Замятиным в романе «Мы» образа Единого Государства. Специфическая атрибутика последнего, а также представления граждан об идеале выдают уже знакомое стремление к не-бытию: к полной неподвижности, уничтожению вещества, к истине, располагающейся в «минус нуле» - точке, противоположной бытийной, «положительной» системе координат.

Точка, за которой просто ничего нет, зачастую венчает собой и модернистские миросозидающие процессы, изучаемые в заключительной части работы - «Весь ужас переставшей пустоты...»: крушение идеи творения.

Осуществляемый в разделе последовательный анализ художественных вселенных русского литературного модернизма, творимых в 1920-х гг., показывает, что в названный период становление образных систем не-бытия вступает в свою завершающую фазу. Так, манделынтамовская «первооснова» в лирике рубежа 1920-х - 1930-х гг, принимает вид провала в пустоту. В поздних произведениях А. Белого «темь изначальная» окончательно утрачивает связь с идеями истока, блага, истины и превращается в «пустое ничто», связанное исключительно с мотивами распыления, распада, «отсутствия чего бы то ни было» («После разлуки», «Записки чудака»). Действующие лица «Котика Летаева», «Записок Чудака», «Крещеного китайца» непосредственно переживают, как «снялось, понеслось; запорхали события жизни в безбытии...»; как «...все составы событий, увы, расстаются в неставы безбытии»; «...составы предметов - неставы: распались!» и «...стеклянное небо, превы-сясь, ушло в безнебесие». Сами будучи отсутствием, они знают, что везде -«неизменность отсутствий чего бы то ни было; и - неизменная верность темнот».

Схожее превращение переживает художественный универсум М. Волошина, где останавливается время, миры теряют свой облик, занимая по отношению к не-бытию подчиненное положение, а в ткани убывающего бытия появляются пробоины во вне-бытшшое безвременье («Когда время останавливается», «Космос»), Идея перехода универсума в не-бытийное состояние передается здесь мотивами распада и аннигиляции, В процессе анализа волошин-ского «Космоса», где вселенная мыслится «как черный негатив: небытие, лоснящееся светом, и сущности, окутанные тьмой», акцентируется мысль о том, что происходящий распад является окончательным (поскольку в предложенной автором модели мироздания все «теряется, - ничто не создается»).

Далее отчетливая взаимозависимость мотивов гибель мира - мертвая пустота прослеживается в построениях Д. Хармса («Что делать нам?») и Г. Иванова («В сумраке счастья неверного...», «Все чаще эти объявленья...», «Лунатик в пустоту глядит...»). При сопоставлении текстов, относящихся к различным периодам исканий второго поэта, открываются примечательные взаимосвязи образа первоначального ничто и мысли о возможности познания

(когда в «сиянии» не-бытия можно постигать то, что «выше пониманья»), с одной стороны, и черной пустоты, куда необратимо срывается «вся непостижимая суть жизни», с другой («Распад атома»).

Закономерность наблюдаемых процессов подтверждается и тем фактом, что они протекают также и в построениях художника, на первый взгляд, далекого от модернистских экспериментов и убеждений: а именно в «Жизни Клима Сампша» М. Горького, где бытие убывает, растворяется, распадается, освобождая место для надвигающейся космической пустоты. Действующие лица романа осознают себя своего рода аппаратами - жерновами, перемалывающими, словно зерна, «разнородно тяжелые впечатления бытия, чтобы открыть в них что-то или превратить в ничто». Как Самгину, так и людям, его окружающим, кажется, что все должно как можно скорее продвигаться к своему «концу» - «выходу духа за земные пределы» и созданию «космического разума». И в то же самое время в них просачивается «пустота дней». В созданной писателем художественной реальности жизнь представляется «бесконечным рядом глупых, пошлых <...> эпизодов», которые отягощают память ненужным грузом, а люди, загроможденные, подавленные этим грузом, «перестают чувствовать себя, свое сущее».

Образ реальности, стремительно утрачивающей свой бытийный характер, создается в произведениях А. Толстого, где речь идет о том, что «гибель неотвратима» и что мир «выворачивается наизнанку», где герои переносятся в «бесплотное пространство» и где пропадает та гарантия сохранения единства и осмысленности исторического процесса, преодоления механического автоматизма и фатальной предопределенности, каковой являлась внутренняя жизнь личности («Древний путь», «Голубые города»).

Среди специфических атрибутов «убывающих» миров оказываются и угасание желаний, и чувство отвращения по отношению к бытию, и желагше перестать быть («Аэлита»). Здесь присутствуют образы серого пепла, покрывающего собой умирающее бытие и указывающего на стремительное приближение черной пустыни не-бытия, а также мрачных закатов, предрекающих скорую гибель. Путь к истине понимается в данном случае как пробуждение разума, который, засыпая, сотворил мир, а теперь стремится избавиться от своего «злого сновидения». В качестве единственно возможного предела существования мироздания толстовскими героями рассматривается бесследное исчезновение в черной ледяной пустыне.

Таким образом, в художественных вселенных, творимых русскими писателями начала двадцатого столетия, складывается особьп'! тин мироздания, в котором не оказывается ни преград, способных удержать мир от аннигиляции, ни силы, способной послужить противовесом для расширяющейся пустоты. Естественным итогом эволюции таких миров оказывается растворение в космической бездне, а закономерным результатом миросозидающих опытов их творцов становится состояние, когда пет абсолютно ничего.

В Заключении подводятся итоги и формулируются основные результаты исследования:

1. Представления о нс-бытии, сформировавшиеся в художественном пространстве русской литературы 1900 - 1920-х гг., воплощаются в специфических образных и мотивных системах, находящихся в непосредственной связи с основополагающими положениями мировоззренческих доктрин, востребованных кризисным сознанием (в частности, с идеями А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, В. Соловьева, А. Бергсона; с образными системами средневековых мистических учений).

2. Наиболее яркие образцы символистской поэтики не-бытия обнаруживаются в творчестве А. Белого, принимавшего активное участие в духовных исканиях своей эпохи и одним из первых поставившего проблему не-бытия в центр собственного художественно-философского поиска.

В произведениях Белого, создававшихся в 1899 - 1904 гг., преобладают мотивы, передающие мысль о необходимости и возможности перехода из бытийного состояния в не-бьггийное и перекликающиеся с некоторыми идеями, излагаемыми в трудах А. Шопенгауэра.

Прототипы образа не-бытия, функционирующего в художественных мирах 1905 - 1910-х гг. и наделяемого атрибутами первоначала творящегося универсума, сближаются с учением Эриугены, в соответствии с которым мир есть только ступень в самораскрытии и последующем восстановлении первоначального Ничто.

В текстах 1910-1920-х гг. «не-бытие» Белого лишается своей миросози-дающей функции, трансформируясь в образы пустого ничто, черного потока. Однако и в этом качестве оно сохраняет свое доминирующее по отношению к бытию положение, получающее художественное воплощение в мотивах падения «всего» в пустоту, исчезновения миров в «мареве» мрака, распыления в космической тьме.

3. Если в произведениях А. Белого идеи не-бытия, как правило, реализуются в образах благого, избавляющего от страданий, а потому и активно культивируемого начала, то для оппонентов символистского миропонимания, остро ощущавших опасность, таящуюся в исчезновении границы между миром и не-бытийной пустотой, светом и тьмой, собственной волей и волей первоначала, не-бытие становится силой, с которой надлежит бороться всеми имеющимися средствами.

4. Интерпретация оппозиции «бытия» и «не-бытия», на первый взгляд, полностью противоположная символистской, предлагается в творчестве

О. Мандельштама. В своем акмеистическом манифесте поэт призывает к совместной борьбе против пустоты; в «Камне» создает образы граней и перегородок, призванных перекрыть бреши и пробоины, через которые «пустота небытия» проникает в земную действительность. Цели спасения мира от небытия служит также поиск первоосновы жизни, нашедший выражение в мотивах возвращения в родовое лоно, приближения к той точке, в которой еще

только зарождается «вещество». Еще одним способом сдерживания пустоты для Мандельштама становится «промежуток» в развитии бытия, во время которого мир, уже переживший своп расцвет и оказавшийся на краю гибели, получает возможность обрести новое место в пространстве мировой культуры, накопить силы для новой борьбы за свое существование.

Однако созданные поэтом храни оказываются подверженными тлену и истончению, а мир, в котором они установлены, - затемнению и опустошению. Воздействию «бездны» подвергается и сам творец перегородок между миром и пустотой, переживающий постепенное приобщение к не-бытию, передаваемое мотивами шаткости бытийственных оснований, бессмысленности борьбы с пустотой, всесилия последней, наконец, приятия пустоты. В своем движении к «истоку» манделылтамовские герои оказываются не в состоянии остановиться перед самой последней гранью, переходя в «чад небытия» (в пространство «всемирной пустоты»).

Таким образом, стремление к укреплению бытия выводит Мандельштама за пределы бытийного, а за смешением с первоосновой следует утрата существования. Не становится успешной также и попытка удержать мир на необходимом расстоянии от не-бытия при помощи полной остановки движения. Ни погружение мира в «сои», ни мечта об обновлении природы не оста-на&тивают процесс развития того изначального «ничто», которое за время промежутка обретает новый облик, трансформируясь в образ «провала», окончательно поглощающего мироздание.

5. Специфические принципы поэтики не-бытия, выявленные в ходе исследования творчества А. Белого и О. Мандельштама, прослеживаются в целом корпусе текстов русской литературы 1900-х - 1920-х гг., наполненных образами холодного ничто (Н. Минский), нетворящей («переставшей») пустоты (В. Брюсов), мрака небытия (А. Блок), властного ничто (В. Хлебников), абсолютного ничто (Г. Иванов), отрицательного «Нуля» (Е. Замятин), ледяной пустоты (А. Толстой); мотивами застывания бытия (А. Блок), случайности и мгновенности бытия (М. Волошин), неподвижности бытия (3. Гиппиус), убывания бытия и растворения в космической пустоте (М. Горький).

Становление образных систем «не-бытия» начинается с восприятия последнего в качестве спасительного сна, безболезненности, блага, избавления от страданий, ухода во «тьму безответную», угасания вселенной, дарующего человечеству глубокий покой и мир. Постепенно в художественном пространстве русской литературы начала двадцатого столетия складывается образ небытия («мировой тьмы», бездны) как онтологического основания создаваемых художественных вселенных. И в подобном ракурсе уход «в небытие» интерпретируется уже не как засыпание, угасание, застывание, самоуничтожение, а как дорога в горние высоты, воссоединение с миропорождающей силой, зачастую связанной с земным бытием отношениями эманативной природы. Кроме того, не-бытие приобретает дополнительное значение того «мрака», воссоединение с которым знаменует собой конец мирового процесса как такового. Завершающим этапом эволюции представлений о не-бытии в текстах

русских авторов становится появление образов пустого ничто, абсолютного ничто, провала, связанных с представлением о переносе вещества в пустую космическую бездну и полном его уничтожении.

В образных рядах, воплощающих базовые оппозиции «бытия» и «небытия», «мира» и «пустоты», «ничто изначального» и «ничто пустого», представления о нисхождении, «эманации», возвращении к первоистоку, слиянии с истиной утрачивают свое значение. Осмысление кризисных явлений кризисным сознанием приводит к рождению особых художественных миров, итогом существования которых становится аннигиляция - бесследное исчезновение в абсолютной пустоте.

Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях:

1. Севастьянова B.C. Символизм не-бытня Андрея Белого: Опыт построения антисистемы : монография / B.C. Севастьянова. - Магнитогорск : МаГУ, 2010.-112 с.

2. Севастьянова B.C. Не-бытие и русская литература начала XX века (А. Белый, М. Горький, В. Набоков) // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. XIX. - Москва - Магнитогорск - Новосибирск. - 2008. - С. 282 -291 (реестр ВАК МОиН РФ).

3. Севастьянова B.C. Не-бытие в «Петербурге» Андрея Белого // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. XXII. - Москва - Магнитогорск -Новосибирск. - 2008. - С. 357 - 368 (реестр ВАК МОиН РФ).

4. Севастьянова B.C. Образ не-бытня в творчестве Андрея Белого (1899

- 1922) // Проблемы истории, филологии, культуры. - Москва - Магнитогорск

- Новосибирск. - 2009. - № 1. - С. 335 - 334. (реестр ВАК МоиН РФ).

5. Севастьянова B.C. «Символизм не-бытня» Андрея Белого // Проблемы истории, филологии, культуры. - Москва - Магнитогорск - Новосибирск. -

2009. - № 3. - С. 259 - 267 (реестр ВАК МОиН РФ).

6. Севастьянова B.C. Может быть вечным падение?.. Путь гнозиса в романе Андрея Белого «Серебряный голубь» // Вестник Поморского университета. Серия гуманитарные и социальные науки. - 2010. - № 9. - С. 207 - 218 (реестр ВАК МОиН РФ).

7. Севастьянова B.C. «Диалектика» бытия и ничто в романистике Андрея Белого («Котик Летаев», «Крещеный китаец», «Запггскгг чудака») // Вестник Челябинского государственного университета. Фгглологггя. Искусствоведение. Выпуск 45. - 2010. - № 21 (202) - С. 107 - 114 (реестр ВАК МОиН РФ).

8. Севастьянова B.C. «В заговоре протггв пустоты...» (о борьбе с небытием в «Камне» О. Мандельштама) // Проблемы истории, филологии, культуры. - Москва - Магнитогорск - Новосибирск. - 2010. - № 4. - С. 124 - 136 (реестр ВАК МОиН РФ).

9. Севастьянова B.C. «Первооснова жизни» и «чад небытия» в поэзии О. Мандельштама (к проблеме поиска истоков) // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. - СПб., 2011. - № 127. - С. 121 - 129 (реестр ВАК МОиН РФ).

10. Севастьянова B.C. Проблема не-бытия и идея «промежутка» в лирике О. Мандельштама //Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. Выпуск 52. - 2011. - № 10 (225). - С. 130 - 136 (реестр ВАК МОиН РФ).

11. Севастьянова B.C. Не-бытие в русской поэзии 1920-х гг. // Проблемы истории, филологии, культуры. - Москва - Магнитогорск - Новосибирск. -2011. - № 1. - С. 218 - 227 (реестр ВАК МОиН РФ).

12. Севастьянова B.C. Образные системы мистических учений в художественных вселенных русского литературного модернизма (А. Белый, О. Мандельштам) // Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. Выпуск 58. - 2011. - № 25 (240). - С. 147 - 153 (реестр ВАК МОиН РФ).

13. Севастьянова B.C. «Весь ужас переставшей пустоты...»: трагедия творения в русской литературе 1920-х гг. // Известия РГПУ им. А.И. Герцена.

- СПб., 2011. -№ 131. - С. 146 - 153 (реестр ВАК МОиН РФ).

14. Севастьянова B.C. Истоки и эволюция «не-бытия» в поэзии русского модернизма (к антологии художественных концептов русской литературы) И Проблемы истории, филологии, культуры. - Москва - Магнитогорск - Новосибирск. - 2011. - № 3. - С. 715 - 719 (реестр ВАК МОиН РФ).

15. Севастьянова B.C. «Качая мглой встает ничто...» (О проблеме небытия в поэзии русского модернизма и в литературоведческом дискурсе) II Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. Выпуск 61. - 2011. - № 37 (252). - С. 109 - 118 (реестр ВАК МОиН РФ).

16. Севастьянова B.C. «Гляди в холодное ничто...»: трагедия познания в художественных вселенных русского литературного модернизма (Ю. Балтрушайтис, В. Брюсов, А. Блок) // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. - СПб., 2011.

- № 143. - С. 71 - 78 (реестр ВАК МОиН РФ),

17. Севастьянова B.C. «История» и «судьба» в исканиях русской литературы: от amor fati серебряного века до «Жизни Клима Самгшш» М. Горького.

- VIII Ручьевские чтения. Изменяющаяся Россия в литературном дискурсе: исторический, теоретический и методологический аспекты: Сборник материалов международной научной конференции. - Магнитогорск, 2007. - С. 98 -102.

18.Севастьянова B.C. Бессознательное в художественно-философском поиске русского модернизма. - Вопросы гуманитарного знания: межвуз. сб. науч. тр. - Магнитогорск: МаГУ, 2006. - Вып. 1. - С. 64 - 67.

19. Севастьянова B.C. «Золото в лазури» А. Белого: теургический миф и проблема пессимизма. - Художественный текст: варианты интерпретации. -

Труды XIV Международной научно-практической конференции. - Бийск: БПГУ имени В.М. Шукшина, 2009. - С. 301 -308.

20. Севастьянова B.C. Андрей Белый и идеи Ф. Ницше («Золото в лазури») // Тематический выпуск журнала «Дискуссия» по материалам международной научно-практической конференции «Наука без границ». - Екатеринбург, 2010.-С. 79-81.

21. Севастьянова B.C. «Без слов, без времени, без дна...» («Зима» Андрея Белого) // Высшее гуманитарное образование 21 века: проблемы и перспективы: материалы пятой международной научно-практической конференции. - Самара: ПГСГА, 2010. - С. 497 - 503.

22. Севастьянова B.C. «Кольцо бытия» Андрея Белого: вечное возвращение или возвращение Вечности // Культурное разнообразие в эпоху глобализации. Язык, культура, общество: Материалы международной научнопрактической конференции. - Мурманск: МГПУ, 2010. - С. 95 - 100.

23. Севастьянова B.C. Андрей Белый и Теневой демон (книга стихов «Пепел»), - Человек. Общество. Образование: материалы Всероссийской научно-практической конференции (15 - 17 марта 2010 года). Ч. И. - Уфа: РИЦ Баш.ГУ, 2010.-С. 190- 199.

24. Севастьянова B.C. «Бездна» и «мир» в поэзии Андрея Белого (у истоков «системы символизма») // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - Тамбов: Грамота, 2010. - № 1(5). - С. 188 - 194.

25. Севастьянова B.C. «В темь изначальную...»: эманатический универсум Андрея Белого // Вестник МаГУ. - Магнитогорск, 2010. - С. 45 - 50.

26. Севастьянова B.C. Поэзия Андрея Белого и немецкая философия: осмысление в диалоге // Диалог культур - культура диалога: материалы международной науч.- практич. конф. - Кострома; Дармштадт: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. - С. 434 - 440.

27. Севастьянова B.C. «Полет в пепел»: к вопросу о «просветлении» в лирике Андрея Белого. - Материалы I. международной заочной научнопрактической конференции «Современные направления научных исследований». - Екатеринбург: УрГУ имени А.М. Горького, 2010. - С. 76 - 81.

28. Севастьянова B.C. Истипа-Я и проблема самосознания в художественных исканиях Андрея Белого (1910 - 1920). - Филология - XXI: Мат-лы междунар. науч. конф. - Караганда: Центр гуманитарных исследований,

2010.-С. 94- 105.

29. Севастьянова B.C. Идея «затемнения» бытия в лирике Андрея Белого (1904 - 1909) // Вопросы гуманитарного знания: межвуз. сб. науч. тр. - Магнитогорск: МаГУ, 2010. - Вып. III. - С. 37 - 42.

30. Севастьянова B.C. «И пепел серый сеет мгла...»: апокалипсис Андрея Белого // Вопросы филологии и журналистики. - Выпуск 5: сб. статей: В 3 ч.

- Ч. 1. - Омск, 2010. - С. 32 - 42.

31. Севастьянова B.C. К вопросу о религиозно-философских искаших серебряного века (Андрей Белый и средневековый мистицизм). - Материалы

международной научной конференции «Литература в диалоге культур - 8». -Ростон-на-Дону: Южный федеральный университет, 2010. - С. 144 - 146.

32. Севастьянова B.C. «Снежная Дева» Андрея Белого II Литературный календарь: книги дня. - 2010. -№ 6. - С. 96 - 108.

33. Севастьянова B.C. «Чувство граней» и его метаморфозы в ранней лирике О. Мандельштама. - Наука и общество: проблемы современных исследований. - Сборник трудов международной научно-практической конференции. -Омск, 2011.-С. 6-13.

34. Севастьянова B.C. «Когда мрак слепит глаза...»: сияние небытия и «преображенные» миры серебряного века. - IX Ручьевские чтения. Динамика литературного процесса в контексте регионального пространства: сборник материалов междунар. научно-практической конференции. - Магнитогорск: Магнитогорский Дом печати, 2011. - С, 115-121.

35. Севастьянова B.C. Проблема «мира» и «пустоты» в творчестве

О. Мандельштама. - Методич. пособие к спецкурсу. -.Магнитогорск: МаГУ,

2011.-28 с. "

36. Севастьянова B.C. «Мир» и «ничто» в художественных вселенных русского литературного модернизма. - Методич. пособие к спецкурсу. - Магнитогорск: МаГУ, 2011. - 30 с.

Подписано в печать 30.01.2011 г.

Формат 60х841/1б- Уел. печ. л. 1,86. Уч.-изд. л. 1,78. Тираж 100 экз. Заказ 41.

Издательство Магнитогорского государственного университета 455038, Магнитогорск, пр. Ленина, 114 Типография МаГУ

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Севастьянова, Валерия Станиславовна

Глава 1. Не-бытие и символизм Андрея Белого

1.1. «Уставший мир в покое засыпает.»: 28 освобождение от жажды бытия

1.2. «К былому возврат.»: от философии 54 пессимизма к теургии

1.3. «Впереди была пустота, и позади тоже.»: 69 от теургии к антисистеме

Глава 2. Не-бытие и «новые правила строенья вселенной»

2.1. «И пепел серый сеет мгла.»: 88 эманатический универсум Андрея Белого

2.2. «В темь изначальную.»: 106 возвращение в первопричину

Глава 3. Не-бытие и художественный гнозис Андрея Белого

3.1. Может быть вечным паденье, или «конца 128 у этого пути нет»

3.2. «Странные игры» в новой вселенной, 149 или диалектика начал

3.3. «В пустое ничто.», или новая «правда вещей»

Глава 4. Не-бытие в творчестве О. Мандельштама.

В заговоре против пустоты.

4.1. «Твой мир болезненный и странный.»: 185 пустота и мир в лирике 1910-х гг.

4.2. «В черном бархате всемирной пустоты.»: 208 у истоков бытия

4.3. «Здесь провал превыше наших сил.»: 226 не-бытие в исканиях 1920-х гг.

Глава 5. «Сияние небытия» в художественных вселенных русской литературы 1900 - 1920-х гг.

5.1. «Гляди в холодное ничто.»: крушение 243 идеи познания

5.2. «Весь ужас переставшей пустоты.»: 266 крушение идеи творения

Введение диссертации2012 год, автореферат по филологии, Севастьянова, Валерия Станиславовна

Актуальность темы исследования. В истории русской литературы рубеж XIX - XX вв. известен как время напряженного духовного поиска и небывалых художественных открытий. Но прежде всего это была пора, когда мечты о преображении жизни не только не исключали мыслей о гибели, разрушении и уничтожении, но, напротив, вступали с последними в самое тесное взаимодействие. Оборотными сторонами творческого подъема становились упадок веры в ценность жизни как таковой и самый мрачный пессимизм. Идеи истины и идеального мироустройства оказывались в нерасторжимой связи с явлением, занимавшим центральное место в построениях писателей рубежа двух столетий. Например, в рассуждениях по поводу того, что бытие длится лишь мгновение, тогда как не-бытие продолжается вечно. В символистских теориях самодвижения не-бытия, воплощающегося в бытие, а затем переходящего в иное не-бытие. В антисимволистских призывах к борьбе против засилья пустоты и не-бытия.

Еще более явно присутствие не-бытия ощущается в модернистских художественных мирах, наполненных «волнами небытия» (В. Брюсов), освещающихся «сиянием небытия» (А. Блок), погружающихся во «мрак небытия» (А. Белый), стремящихся к «покою небытия» (Ю. Балтрушайтис), исчезающих в «пустоте небытия» (О. Мандельштам).

Здесь жизни по праву должно было говориться «непримиримое Нет», ибо «зерно, <.> не прозябнет, если не умрет».1 Мудрецам и поэтам надлежало уйти в пустыни и пещеры, поскольку «нужно вступить во мрак, чтобы выйти из него». При этом сами уходящие и умирающие понимали, что мечта о выходе из мрака в лучшее бытие - это только мечта и что смерть и несуществование из средства достижения желаемого могут постепенно превратиться в цель:

1 Иванов В.И. Родное и вселенское. - М., 1994. - С. 53. Далее - «Иванов» с указанием страниц.

2 Белый А. Символизм как миропонимание. - М., 1994. - С. 202. Далее - «Символизм как миропонимание» с указанием страниц.

Мы лежим на холодном и грязном полу, Присужденные к вечной тюрьме. И упорно и долго глядим в полумглу, Ничего, ничего в этой тьме!

И даже точно знали, что не может быть ничего, кроме ничто:

Нет, не бывает, не бывает, Не будет, не было и нет. Зачем нас этот сон смущает, На безответное ответ?

Он до сих пор кому-то снится, И до сих пор нельзя забыть. Он никогда не воплотится: Здесь - ничего не может быть.4

Речь идет не только о творениях всех, «видящих в любом образе лишь намек на «великое безликое», на хаос, Нирвану, пустоту» - то есть о мэонизме Н. Минского, небытии Ф. Сологуба и 3. Гиппиус, «Великом Ничто» К.

Бальмонта.5 В творчестве Вяч. Иванова, верящего в «слепительное Да», в качестве итога диалектического преобразования также .с помаваньем отрицанья, Качая мглой, встает Ничто.6

Соловьевец-аргонавт Белый, с одной стороны, кажется убежденным в том, что черная стена пыли только «в первый момент кажется пропастью, подобно тому, как неосвещенный чулан может казаться бездонно-черной вселенной, когда мрак, не позволяющий разглядеть его пределы, слепит глаза» (Символизм как миропонимание, 202). С другой же, совсем не выглядит уверенным в окончательном пункте назначения полетов к Солнцу. Последнее, что он сообщает читателю о своем «Арго», - это то, что звездолет мчится в мертвой ледяной пустоте с мертвыми странниками на борту.

3 Бальмонт К.Д. Избранное. - М., 1989. - С. 304.

4 Гиппиус З.Н. Опыт свободы. - М.: Панорама, 1996. - С. 243. Далее - «Гиппиус» с указанием страниц.

5 Гумилев Н. С. Сочинения. В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. - М.: Худож. лит., 1991.-С. 113.

6 Иванов В.И. Стихотворения и поэмы. - Л., 1976. - С. 228.

Предпринятый русским модернизмом «ход к небытию» не остается незамеченным. Еще Вл. Соловьев предупреждает о появившемся «буддистском настроении» в поэзии. Позже Н. Трубецкой обличает поворот своих современников в сторону «самого мрачного пессимизма», свершающийся на фоне разочарований в казавшихся бесспорными ценностях европейской культуры. При этом главные опасения мыслителя вызывает уже не столько то, что «высшей целью человека признается нирвана, полное самоубийство духа», его «обращение в ничто и пустоту», сколько появляющаяся в духовных системах «страшная и бессмысленная бездна» - особый мир со своими «кошмарно-бессмысленными закономерностями» и «бесами». Примерно в то же время неожиданное завершение модернистских теургических опытов - сотворение «призрачного небытия, лжебытия» - разоблачает в «Мистике и церкви» Н. Бердяев.

Однако в современных трудах, посвященных ключевым моментам отечественного литературного процесса, не-бытие в художественных произведениях не изучается в качестве самостоятельного феномена, оставаясь в тени прочих кризисных явлений - богоборчества, имморализма, жизне- и мироот-рицания. Если модернисты откровенно говорят о близости собственных опытов и опыта мыслителей различных эпох, то ученые практически не заглядывают в области поэтических вселенных, генетически связанные с идеями несуществования мира, абсолюта, человека.

А между тем, не установив, что именно русские авторы начала XX в. понимают под не-бытием, в каких внутренних связях и соотношениях на различных уровнях их творений не-бытие оказывается задействованным, невозможно в полном объеме выявить доминанты художественных концепций русской литературы. Так, до настоящего времени не получает объяснения диссонанс, существующий между декларативными призывами выйти из мрака, вступить в заговор против пустоты, звучащими в теоретических работах,

7 Трубецкой Н. С. Религии Индии и христианство // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. - 1991. -№ 2. - С. 2 - 45. и тем падением в небытийственную тьму, которое становится лейтмотивом лирических произведений.

Остается непроясненным вопрос об эволюции творимых модернистами образов мира, преображающегося, но достаточно странным образом: не просветляющегося, а затемняющего, не возрождающегося, а исчезающего в темной ледяной бездне. Литературоведы вынуждены ограничиваться туманными выводами о преследующем русских художников ощущении дисгармоничности бытия, о выписываемых ими галереях «жутких» образов, о пронизывающей их тексты «пустотности»; о «семантике небытия», нарушающей стройную картину поисков новой земли и нового неба и ставящей под сомнение принципы верности вещам, заполненности пространства и т.д.

Таким образом, возникает необходимость исследования поэтики русской литературы 1900 - 1920-х гг. в свете представлений о не-бытии, сформировавшихся в русской культуре начала XX в. и обусловивших специфику художественного миросозидания и миропонимания.8

Степень разработанности проблемы. При обращении к основной массе работ, посвященных теоретическому и художественному поиску русской литературы начала двадцатого столетия, особенностям поэтики различных авторов, возникает впечатление, что проблема не-существования не поднималась поэтами и писателями, творившими в период перерождения привычных ценностей. Художники говорят о родном ничто и о тоске небытия, к этому ничто увлекающей. Однако большинство исследователей, освещающих кризис художественного сознания начала XX века, в своих самых смелых выводах не идут дальше следующих положений Н. Бердяева, изложенных еще в разгар этого кризиса9: «Мы присутствуем при кризисе искусства о

Используемый в работе термин «не-бытие» максимально корректно передает содержание творимых русскими авторами образов ничто, небытия, пустоты, мрака строго разграничивая сферы существования и не-существования.

9 См., например: Белая Г. Проблема «искусство и жизнь» как экзистенциальное переживание деятелей русской культуры XX века // Эстетическое самосознание русской культуры. 20-е годы XX века: Антология. - М.: РГТУ, 2003; Трубецкова Е. Распад форм и/или рождение новой эстетической парадигмы // Эстетическое самосознание русской вообще, при глубочайших потрясениях в тысячелетних его основах. Окончательно померк старый идеал классически-прекрасного искусства и чувствуется, что нет возврата к его образам. Искусство судорожно стремится выйти за свои пределы. Нарушаются грани, отделяющие одно искусство от другого и искусство вообще от того, что не есть уже искусство, что выше или ниже его. Никогда еще так остро не стояла проблема отношения искусства и жизни, творчества и бытия. Мы переживаем конец Ренессанса, изживаем последние остатки той эпохи, когда отпущены были на свободу человеческие силы и шипучая игра их порождала красоту. Ныне та свободная игра человеческих сил от возрождения перешла к вырождению, она уже не творит красоты. Кажется, что в самой природе, в ее ритме и круговороте что-то бесповоротно надломилось и изменилось. Мир теряет свои покровы. Материальные покровы мира были лишь временной оболочкой. Ветхие одежды бытия гниют и спадают».10

Безусловно, мыслитель, одним из первых прямо заговоривший о том, что «новое ощущение мировой жизни» у современных ему художников выражалось преимущественно в «исчезновении всех определенно очерченных образов предметного мира», был прав (Кризис искусства, 3). Как правы и его сегодняшние последователи, говорящие о том, что в модернистских творениях все декристаллизуется, распластывается, распыляется. Однако Бердяев в своих размышлениях о судьбе бытия, творимого в произведениях искусства, а также действительности, в которой творят и на которую воздействуют художники своим творчеством, по сути, ограничивается тем наблюдением, что «распалась вся плоть», «совершается как бы таинственное распластование космоса» (Кризис искусства, 11).

В точности так же и литературоведы хорошо понимают, что названные процессы разрастались неумолимо и, разрастаясь, роковым образом воздейкультуры. 20-е годы XX века: Антология. - М.: РГГУ, 2003; Сухих И.Н. Двадцать книг XX века. Эссе. - СПб, 2004.

10 Бердяев Н. Кризис искусства. - М.: Интерпринт, 1990. - С. 12. Далее - «Кризис искусства» с указанием страниц. ствовали на «оптику» художников, для которых многостороннее воспроизведение мира постепенно становилось неактуальным и которые по большей части фиксировали раскол цельности человеческого бытия.11 Но в то же самое время ученые на фиксировании очевидных фактов, как правило, и останавливаются. В исследовательских трудах накапливаются ставшие уже традиционными вопросы: почему сильная, зрелая русская культура оказалась перенасыщена апокалиптическими мотивами; почему так настойчиво она пророчила свою гибель; почему с такой готовностью она шла на сознательное опрощение? Что могло породить то парадоксальное стремление избавиться от культуры, которое мы встречаем в статьях Вяч. Иванова, А. Блока, А. Белого, Дм. Мережковского? Следствием чего именно явилось добровольное признание художников в собственной несостоятельности, окрасившее все предреволюционные годы и во многом предопределившее судьбу культуры, а может быть - и России?

Непрекращающийся поиск ответов на вопрос, почему произошел «срыв культуры» при практически полном отсутствии интереса к тому, каким образом «срыв» осуществлялся, в каком направлении дули космические вихри, расщепляющие бытие, что именно обнажалось под обветшавшими «одеждами», приводит вопрошающих к выводам, которые не только не проясняют суть проблемы, но уводят все дальше от ее разрешения (Кризис искусства, 8). Так, выясняется, что нелюбовь русских художников к бытию, владевшая ими жажда гибели, а также некое «опрощение», все с большей силой ощущавшееся в их произведениях, представляется рефлексией, вызванной такими «генетическими идеями» русской культуры, как боязнь одиночества, страх изоля-12 ции. При этом упускается из виду тот факт, что для русского модернизма в гораздо большей степени родственной является идея того смесительного уп

11 Белая Г. Проблема «искусство и жизнь» как экзистенциальное переживание деятелей русской культуры XX века; Тагер Е.Б. Новый этап в развитии реализма // Русская литература конца XIX - начала XX века: Девяностые годы. - М., 1968. - С. 99; Трубецкова Е. Распад форм и/или рождение новой эстетической парадигмы. - С. 35.

12 См., например: Белая Г. Проблема «искусство и жизнь» как экзистенциальное переживание деятелей русской культуры XX века. рощения культуры, пережившей пик своего развития и теперь гибнущей, о котором предупреждал еще К. Леонтьев. Ведь мир, творимый русскими поэтами, уже давно «набух, чтобы упасть».

Обращаясь к проблемам художественной философии русской литературы начала двадцатого века, современные литературоведы, как правило, фокусируют свое внимание на вопросах синтеза искусств, жизнетворчества и связей божественного и человеческого начал (как это происходит, например, в работах Н.В. Мокиной «Русская поэзия Серебряного века: концепция личности и смысла жизни в динамике художественных мотивов и образов»; Н.В. Ильиной «Генезис и духовно-содержательный аспект художественно

13 философской концепции символизма»). Проблема модернистского миросо-зидания рассматривается при этом в контексте идей «преображения бытия», обновления мира, создания иного, лучшего мироздания: идеального «мира мечты».14

Впрочем, не-бытийная сторона исканий русских художников игнорируется не всегда. В монографии С.Л. Слободнюка «Философия литературы: от утопии к Искаженному Миру» доказывается существование самодостаточной философии литературы, сформировавшейся в произведениях русских художников рубежа Х1Х-ХХ вв. Формулируя основные положения этой философии, ученый выдвигает тезис о первостепенном онтологическом статусе не-бытия по отношению к бытию.15 Обоснованность озвученных в работе выводов подтверждается обширным литературным материалом. Это заставляет говорить о необходимости детального изучения той важнейшей части

1 ^

См.: Мокина Н.В. Русская поэзия Серебряного века: концепция личности и смысла жизни в динамике художественных мотивов и образов: Дисс. докт. филол. наук. -Саратов, 2003; Ильина Н.В. Генезис и духовно-содержательный аспект художественно-философской концепции символизма»: Дисс. канд. филол. наук. - Ростов-на-Дону, 2007.

1 См.: Быстрое В.Н. Идея преображения мира у русских символистов: Д. Мережковский, А. Белый, А. Блок: Дисс. докт. филол. наук. - М., 2004; Дубова М.А. Стилевой феномен символистского романа в контексте культуры Серебряного века: Дисс. докт. филол. наук. - М., 2005.

15 Слободнюк С.Л. Философия литературы: от утопии к Искаженному миру. -СПб.: Наука, 2009. - С. 304. поэтических исканий русских модернистов, в центре которой находится небытие и которая давно должна была стать объектом самого пристального внимания ученых.

В труде А. Ханзен-Леве «Русский символизм» совершенно справедливо утверждается, что отрицание всех позитивных качеств, относящееся как к ценности имманентного мира, так и к данности, очевидности мира неземного, пронизывает всю раннесимволистскую семантику, в центре которой находятся понятия, «противостоящие Бытию, Разуму, Логосу» и обозначаемые «в обширной риторике негативности как ничто, душевная пустота, бессмысленность».16 Однако в названной работе мотивы, воплощающие вышеприведенные понятия (в частности, мотивы бессмысленности существования, распада личности, воплощенности сотворенного «ничто»), в основном лишь фиксируются. Их генезис сводится к наиболее очевидным связям с философией А. Шопенгауэра. В то время как мотивировка, задействованная в произведениях Н. Минского, В. Брюсова, Ф. Сологуба, не исчерпывается шопен-гауэрианским стремлением к избавлению от тягот существования. Кроме того, «дискурс не-бытия» освещается исследователем лишь в контексте творчества символистов первого поколения. Тогда как описываемые явления в не меньшей степени присущи творчеству младосимволистов. Например, произведениям А. Белого, который пишет и о манящем «родном небытии», и о происходящем в современном мире «вторжении небытия в бытие», но при этом в монографии причисляется к антагонистам «диаволической» беспредметности.

Разумеется, в поле зрения ученых попадают отдельные «негативные» элементы поэтических концепций, не являющихся декадентскими. Так, в монографии А. Чагина «Пути и лица. О русской литературе XX века» речь заходит о возникающем в текстах О. Мандельштама вале «страшных» образов, чей смысл «часто бывает затемнен» и чье появление объясняется «острым

16 Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. - СПб.: Академический проспект, 1999. - С. 152. чувством дисгармонии, поселившейся в этом мире».17 Но, к сожалению, в данном случае автор умалчивает о том, куда именно заводят манделынтамов-ских героев испытываемые ими чувства: в «чад небытия», на край «провала» в никуда.

В тех же случаях, когда о распадении связей и о не-бытии уже нельзя не говорить, настолько очевидными они становятся (как, например, в «Распаде атома» Г. Иванова), эти «темные» явления объявляются жестом разрыва художников с исканиями предшественников.18 Таким образом, оказывается, что изображая пустоту, которая сквозит сквозь завесы вещного мира, Г. Иванов наносит «удар» по Серебряному веку. Писатель превращает «созданные литературой этой великой эпохи мифы в гротескную пародию, исполняемую кривляющимся от боли и сладострастным паяцем». Синее платье, которое носит исчезнувшая возлюбленная «атома», сделано из обносков того синего плаща, в который заворачивалась героиня стихов «О доблестях, о подвигах, о славе.». И если одежды блоковской Дамы - это одеяние космоса, «шлейф, забрызганный звездами», а синий цвет в палитре поэта - знак небесной гармонии, то у Иванова синий цвет - «знак распада и небытия».19 Ивановское же смешение планов - «атома» и «пустоты» - это совсем не то смешение, которое происходило в словесно-музыкальных симфониях Белого на фоне мистических озарений и символистского мифотворчества. В отличие от предшественника-символиста, у Иванова «рушатся все опоры: умирает вера в Бога, умирает Россия, умирает искусство».

Однако внимательно читая тексты трех поэтов, мы понимаем, что ивановский распад и ивановское небытие - это вовсе не «самоубийство Серебряного века», а вполне закономерное завершение того пути развития, на который русский литературный модернизм ступил еще в момент своего зарож

17 Чагин А.Н. Пути и лица. О русской литературе XX века. - М., 2008. - С. 96. Далее - «Чагин» с указанием страниц.

18 Ранчин A.M. Экзистенциализм по-русски, или самоубийство Серебряного века: «Распад атома» Георгия Иванова // Нева. - 2009. - № 9.

19 Там же.

20 Там же. дения. Ведь мир блоковской Дамы - страшный мир. Обращаясь к ней, герой Блока призывает мировой огонь обрушиться на бытие, поет гимн грядущей гибели всего:

Я здесь, в углу. Я там, распят. Я пригвожден к стене - смотри! Горят глаза твои, горят

Как черных две зари!

Я буду здесь. Мы все сгорим: Весь город мой, река и я.

Крести крещеньем огневым

21

О, милая моя!

С ней можно соединиться только «в горниле поздних бед»; она ускользает «в ненастье и мрак». Ее черты сияют странным светом, и это совсем не свет звездной гармонии:

Ужасней дня, страшнее ночи Сияние небытия.

И уже в «симфониях» Белого, написанных на заре нового века, постепенно исчезают все те опоры мироздания, что позже будут не-существовать в мире распадающегося атома: «Бог задернулся тучей. Ни ангела на небе. Ни звездочки. Иногда вспыхнет огонек и погаснет. Это Святой мелькнет и погибнет». Здесь «действительность рассеялась черным пеплом». После того, как все съехало с места, сорвалось», здесь открывается «ужас отсутствия и

22 небытия».

Убывающее бытие и исчезающий герой оказываются также и в центре художественного универсума О. Мандельштама, где на долю зияния и пустоты приходится едва ли не больший удельный вес, нежели на долю всех атомов и явлений.

Но если не-существование в построениях Блока - деградация души блоковского героя, исчезновение творимых поэтом миров во мраке небытия

21 Блок А. Избранное. - М., 1995. - С. 307.

22 Белый А. Симфонии (Забытая книга). - Л., 1990. - С. 426; 163; 94. Далее - «Симфонии» с указанием страниц. получают полноценное освещение23, то ни произведения Белого, вступившего в литературу с откровенным призывом не быть, ни художественные тексты и критические работы Мандельштама, превратившего не-бытие в одну из доминант своих поэтических и теоретических концепций, в контексте темы отсутствия, исчезновения не исследуются вовсе. И как беловедение, так и манделыитамоведение могут предоставить наиболее наглядные примеры нежелания замечать очевидное. Для подтверждения последнего тезиса достаточно просмотреть лишь небольшую часть тех работ, в которых изучается наследие двух художников.

В трудах, посвященных творчеству Андрея Белого, уже давно сложился облик художника, находящегося в постоянном поиске теургического синтеза. Сколь бы противоречивыми и «разбросанными» ни представлялись искания Белого, исследователи единодушны в том, что главным мировоззренческим ориентиром для поэта и романиста всегда служила мечта о сотворении новой земли и нового человека, о возвращении к Вечности - высшему Бытию, о «романтическом, подчас религиозном подъеме над действительностью», о широком «использовании бытийственных созвучий».24 В работах Л. Долгополова поэт предстает художником, творившим «совокупный образ эпохи», неизменно стремившимся к «созиданию новой культуры, новых лг форм быта, ориентированных на высшие формы - формы бытия». Т. Хмельницкая фиксирует в произведениях Белого «теургические лейтмотивы»: темы «зари», «Соловьева», «Вечности». А. Лавров, глубоко проникший в хитросплетения ранней прозы Белого, убеждает: «беспорядочность»,

См.: Слободнюк С.Л. Соловьиный ад. Трилогия вочеловечения Александра Блока: онтология небытия. - СПб.: Алетейя, 2002.

24 Аскольдов С.А. Творчество Андрея Белого // Литературная мысль. Вып. 1. Пг.: Мысль, 1922. - С. 73. Далее - «Аскольдов» с указанием страниц.

Долгополов Л.К. Начало знакомства. О личной и литературной судьбе Андрея Белого // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. - М: Советский писатель, 1988. - С. 96.

26 Хмельницкая Т. Литературное рождение Андрея Белого. Вторая Драматическая Симфония // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. - М.: Советский писатель, 1988. - С. 122. хаотичность», «бессвязность» творимой поэтом художественной действительности преодолеваются по мере приближения к «Вечности великой, Вечности царящей», в которой разрешаются все противоречия, весь трагизм человеческого существования, отданного во власть времени.27

В исследованиях последних лет внимание ученых также фокусируется преимущественно на творимых поэтом образах становящегося бытия, иного

ЛО бытия, души мира, на исповедуемом им «духовно-телесном дуализме». Проблема не-бытия не попадает в поле зрения авторов даже тех работ, в которых речь идет об онтологических основаниях созданного Белым мироздания, о специфике творимых им образов, о доминантных темах его теоретических и публицистических работ.29

Но стоит взглянуть на тексты Белого более пристально - и мы начинаем видеть, что звучащие в них зовы к будущему оказываются предательски сбивчивыми, что сквозь лазурь и золото отчетливо проступает тьма, а за рассеивающимся мистическим туманом зачастую открывается не ослепительно-белый свет, который должен символизировать высшую наполненность бытия, но мрак и пустота. Если публицистические высказывания художника все же укладываются в рамки признанной «теургической» концепции его творче

27 Лавров А.Н. У истоков творчества Андрея Белого («Симфонии») // Белый А. Симфонии. - Л.: Худож. лит., 1990. - С. 22. Далее - «Лавров» с указанием страниц.

28 См.: Лазаренко Л.В. Образ человека в творческом сознании Андрея Белого. К проблеме поэтики романа «Петербург»: Дисс. канд. филол. наук. - М., 2005; Глухова Е.В. «Посвятительный миф» в творчестве А. Белого: Дисс. канд. филол. наук; Гармаш Л.В. Художественное своеобразие симфоний А. Белого: Дисс. .канд. филол. наук. -Харьков, 2000; Новик А. Романы Андрея Белого «Серебряный голубь» и «Петербург»: Нереальное пространство и пространственные символы: Дисс. канд. филол. наук. - Смоленск, 2006; Миронова Е.А. Модель мира в автобиографической прозе А. Белого: культурологическая интерпретация: Дисс. канд. филол. наук. - М., 2010.

29

См.: Карпухина О.С. «Немецкий текст» в творчестве Андрея Белого: Художественное освоение философем Рудольфа Штейнера в лирике и прозаических произведениях А. Белого: Дисс. канд. филол. наук. - Самара, 2004; Красильникова М.В. Идеи синтеза знания, искусства и бытия в творчестве А. Белого: Дисс. канд. филос. наук. - М., 2006; Спивак М.Л. Публицистика Андрея Белого в биографическом и историко-культурном контексте: 1916 - 1934: Дисс. докт. филол. наук. - М., 2011. ства30, то в его поэтической практике «достойное бытие» постепенно оказывается перед лицом наступающего не-бытия в том же положении, что и сама призрачная земная действительность.

Так, в «Возврате» творимая автором картина мира, по твердому убеждению беловедов, обнаруживают «отчетливую связь с традициями платонов-ско-романтического двоемирия», и «двуплановость доведена до предела, имеет абсолютный характер» (Лавров, 23). Однако в творимом поэтом пространстве совершенно явно возникают некие «провалы», раскрывающиеся между несовершенной земной реальностью и реальностью подлинной и совершенно явно выходящие за рамки противостояния двух миров. При этом провалы, разверзшиеся между «бытом» и «бытием», между человеком и миром, стремительно расширяются и обретают вид «пустоты» и «тьмы», распространяющихся неограниченно во всех направлениях и определяемых как хаос небытия.31 В свете же «самого реального» в ту пору для Белого вопроса современности - быть или не быть человечеству - такое расширение при полном отсутствии какого-либо противовеса расширяющемуся и поглощающему мироздание началу представляется особенно многозначительным.

ТА

Как, например, следующее: «Мир сей возникает в формах времени и пространства. Перемена этих форм для нашего непрекратившегося сознания изгладит образ «мира сего». Тогда будет новая земля и новое небо. Кто из нас выйдет за время, тот скажет со Христом: «Я уже не в мире, но они в мире, а я к Тебе иду, Отче святой» (Символизм как миропонимание, 208).

31 Это отождествление тьмы, воцаряющейся в художественном пространстве ранних произведений поэта, с не-бьггием делает невозможным производимое в исследовательских работах уподобление «тьмы» Белого «тютчевской первооснове» - «бездне бытия». Хотя Белый и ссылается на Тютчева и на его «ночь» как на первый в русской поэзии пример «раскрытия бездны», затаившейся под «прозрачной природой» (см., например, «Апокалипсис в русской поэзии»), но при детальном сопоставлении текстов двух художников приходится констатировать не параллельность, а, скорее, оппозиционность их построений. Если у Тютчева ясно говорится о том, что «Небесный свод, горящий славой звездной, / Таинственно глядит из глубины.», то у Белого на переднем плане оказываются совсем иные свойства ночной бездны, представляющейся лирическому герою отнюдь не звездным, блистающим покровом. И при всем желании трудно воспринимать «разъятую пасть» в качестве аллюзии на «горящий» небесный свод тютчевских стихов, «без-грезность» - на мир «роящихся дум», а отсутствие звуков - на тютчевский «чудный гул» (см., например: Белый А. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы. - М., 1994. - С. 238; 241).

Но в беловедческих трудах ничего не добавляется к портрету художника и мыслителя, который сознательно культивирует противоположности. Белый, по мнению ученых, всю жизнь хранит верность однажды избранной генеральной цели - жизнетворческой идее, которая сглаживает всю разнородность его философских убеждений и увлечений, компенсирует предельную рассыпанность фабулы и обусловливает глубинную смысловую связанность его произведений.32

Литературоведческая судьба О. Мандельштама является еще более показательной. Мандельштам, обрушивающий бытие в «провалы» и «пропасти», превращающий свою художественную вселенную в «пустоту без фабулы и без героя», не попадает в поле зрения исследователей. При анализе произведений художника ученые опираются почти исключительно на тезисы, изложенные в «Утре акмеизма». Автоматически накладывая теоретические установки на поэтические построения, они видят главную задачу своих интерпретаций в описании манделынтамовского «возврата на землю: от вечности к истории, от Вечной Женственности к мужскому началу в человеке, от бесплотных духов к силе, от запредельно-абстрактных сфер к обыденному».

В подобном ракурсе «онтология» Мандельштама ограничивается «мучительными размышлениями над тайной бытия».34 Декларации «смертельной усталости» от жизни, приятия «болезненного и странного» мира пустоты, а также стремление к периферии сознания («полуяви и полусну») рассматриваются в качестве типично символистских, но успешно преодолеваемых мотивов «верленовско-сологубовского толка» (Кихней, 6). Если для предшест

32

См., например: Грякалова Н.Ю. Человек модерна: Биография - рефлексия -письмо. - СПб., 2008. - С. 226 - 227; Левин В. «Неклассические» типы повествования начала XX века в истории русского литературного языка // Studia Hierusalymitana. 1981. Vol. 5 - 6. - С. 256; Нильссон Н. Русский импрессионизм: стиль «короткой строки» // Русская новелла: Проблемы теории и истории: Сб. статей / Под ред. В. М. Марковича и В. Шмида. -СПб., 1993.-С. 231.

Струве H.A. Осип Мандельштам. - Томск, 1992. - С. 13. Далее - «Струве» с указанием страниц.

34 Кихней Л.Г. Осип Мандельштам: Бытие слова. - М., 2000. - С. 4 - 5. Далее -«Кихней» с указанием страниц. венников «трансцендентный мир - безусловная ценность», то уже в стихах «Камня» «онтологические представления символистов подвергаются верификации» (Кихней, 7). Отношение к запредельному бытию становится откровенно враждебным: «трансцендентный мир сущностей оказывается в художественном мире Мандельштама бесплотным, умозрительным, абстрактным, в силу чего и ассоциируется с пустотой, <.> вбирающей в себя семантику небытия» (Кихней, 7).

Однако если мы согласимся с тем, что отношение поэта к не-бытию, и в самом деле, является столь враждебным, как это представляется исследовательнице, и что принимаемый его героями мир пустоты абсолютно «абстрактен», то никак не сможем обосновать тот факт, что мандельштамовский герой осязает вполне «конкретный» чад небытия. Кроме того, невозможно будет понять, почему бездна оказывается отнюдь не на периферии мандель-штамовского мироздания, но упорно стремится к его центру, разрастаясь, словно «снежный ком», и сметая все преграды на своем пути (причем не только в текстах периода так называемого переходного или упадочного символизма).

Никак не комментируется в научных трудах и то обстоятельство, что, несмотря на декларативный отказ Мандельштама от мистических попыток проникнуть в запредельное, его герой неизменно в неведомое и устремляется (уплывая за «мыс туманный», «карабкаясь» в звездный хаос, уносясь в мир теней после «последнего» концерта) и однажды, действительно, просыпается под «черным солнцем».

Перечисление подобных «расхождений» манделыптамоведческих выкладок с построениями самого поэта может быть продолжено. Так, в работе Г.Г. Амелина «Миры и столкновенья Осипа Мандельштама» путем сложных лингвистических и историко-культурных изысканий устанавливается, что прообразом манделыптамовского брата-«Петрополя» (равно как и той «крепи» из «Грифельной оды», в которую обратно «родник журчит / Цепочкой, пеночкой и речью») является упомянутый в Библии аравийский город Петра.

Последний оказывается для поэта «священной, обетованной землей, подлинным «местом человека во вселенной» - местом совместимости иудейской, эллинской и христианской культур, их исторического синтеза как необходит с мого условия осуществления человека в бытии». Но вместе с тем здесь упускается из виду, что в мире Петрополя, «где властвует над нами Прозерпина», манделыптамовский герой утрачивает свои «бытийственные» качества: теряет слово и память, лишается своего тела и, наконец, умирает.

Исследователь также, с одной стороны, совершенно обоснованно указывает на мировоззренческую родственность манделыптамовских концепций и философских положений М. Хайдеггера. Он соотносит манделыытамовское «место человека во вселенной» с тем местом человека в мироздании, о котором пишет немецкий мыслитель: «Место собирает вокруг себя все внешнее и наиболее внешнее. Будучи собирающим, оно пронизывает собой все и всему придает значимость. Место как собирающее втягивает в себя, сохраняя втянутое, но не как в замкнутой капсуле, но так, что все собранное им проясняется и просвещается и посредством этого впервые высвобождается для его сущности» (Амелин, 51). Но, с другой стороны, приводя хайдеггеровское определение, ученый не договаривает, что философ под таким собирающим и освобождающим местом понимает ничто, в соприкосновении с которым только и становятся возможными человеческая свобода и человеческое бытие.

Именно так одновременно с Хайдеггером истолкует суть бытия и свободы Н. Бердяев. Для русского мыслителя свобода неподвластна не только природной или социальной необходимости, не только миру объективации вообще, но и самому Богу, ибо она коренится в «ничто», в «бездне», предшествующей бытию (ведь если «Бог всемогущ в отношении к бытию, то это неприменимо в отношении к небытию»).36 Ничто, таким образом, оказывается

Амелин Г.Г. Миры и столкновенья Осипа Мандельштама. - М., 2000. - С. 48 -50. Далее - «Амелин» с указанием страниц.

36 Бердяев H.A. Философия свободного духа. - Париж, 1927. - С. 115. не просто «раньше» всего действительного, актуального, оформленного, раньше «космоса», раньше «логоса», не только первичнее бытия. Оно опре

37 деляет собой и путь бытия. Еще раньше, «первичнее» ничто оказывается у О. Мандельштама, в чьих мирах снова и снова главным в «кружеве» бытия

38 оказывается то, на чем держится узор, - прогулы, проколы, пустота. Иными словами - то не-бытие, с которым автор «Утра акмеизма» призывал бороться всеми имеющимися силами.

Впрочем, при анализе манделыитамовской прозы Г. Амелин эту специфику мировидения художника учитывает, признавая, что «пустота (нем. Taub) - фундаментальная онтологическая категория в мире Мандельштама» (Амелин, 108). Подобно тому, как у древних реальность есть только атомы и пустота, и «пустота была одним из первых символов всего того, что еще не решилось, еще не сцепилось и что при этом еще и не занято ничем другим», так и у Мандельштама «пустотность пронизывает текст» (Амелин, 109). Вместе с тем, уже своим следующим выводом он лишает манделыптамовское ничто его первостепенного онтологического статуса: «Прогул - условие возможности раскрытия речи. Только благодаря ему можно вникнуть в сущность того, что говорится. Прогул как ничто сущностно принадлежит бы

39 тию» (Амелин, 51).

Но ведь и в «Четвертой прозе», и в «Египетской марке» вовсе не ничто принадлежит бытию, а напротив - последнее оказывается вторичным по отношению к разверзающейся, проявляющейся всюду из-под петербургского воздуха пустоте. И еще раньше, в «Шуме времени», бытие объявляется под

37 Бердяев H.A. Метафизическая проблема свободы // Путь. - 1928. - № 9. - С. 57. то

Мандельштам О. Стихотворения. Проза. - М., 2000. - С. 368. Далее - «Мандельштам» с указанием страниц.

Кроме того, определяя манделыптамовскую «пустоту» немецким словом taub и желая тем самым выявить до настоящего времени скрытые от читателей и литературоведов связи, существующие между различными образами «Египетской марки», «Шума времени» (глухонемыми - нем. taub, голубями - нем. Taube, генеральным штабом - нем. Stab и пылью - нем. Staub), исследователь изначально обрекает то не-бытие, о котором пишет художник, на неполноценность, поскольку в немецком языке прилагательное taub означает «пустой» в смысле бесплодный, неполноценный, ожидающий заполнения. лежащим «выбрасыванию» за ненадобностью. После того, как бытие ликвидируется (и все свечи гаснут), остается лишь «черный бархат всемирной пустоты» (Мандельштам, 63).

Та же субстанция остается и в мирах Андрея Белого, когда там нет уже совсем никакого места, совсем ничего, и только «черный холодный бархат свищет. в уши».40

И именно эта, отовсюду зияющая пустота превращает произведения Белого и Мандельштама в наиболее наглядный материал как для изучения особенностей кризисного сознания, так и для анализа художественных вселенных, этим сознанием порожденных.

Тексты первого из двух поэтов являются ярким образцом способности художественных творений Серебряного века поглощать и трансформировать философские и религиозные искания эпохи, превращаясь в те «сложные самодостаточные образования», в которых полноценно функционируют «генетически родственные оригинальные религиозно-философские системы».41 В творчестве второго неизменно срабатывают гениальные интуиции, с одной стороны, очень древние, а с другой - роднящие его с новейшей европейской философией XX века.

Андрей Белый не только творит миры не-бытия. Он занимается фундаментальным исследованием идеи не-бытия, тщательно анализируя все близкие ему по духу философские учения и встраивая собственные концепции в круг европейских кризисных явлений конца XIX - начала XX вв.

О. Мандельштам формально противопоставляет свое творчество предшественникам, решительно протестуя против символистского уничтожения бытия. Если в основании системы, созданной поэтом-символистом, оказывается идея падения в ничто, то искания Мандельштама первоначально зиж

40 См.: Белый А. Собрание сочинений. Серебряный голубь. Рассказы. - М., 1995. -С. 190. Далее - «Серебряный голубь» с указанием страниц.

41 Слободнюк С.Л. Муза мстительных надежд: принцип талиона и теократическая утопия в правосознании Серебряного века : монография. - СПб.: Наука, 2010. - С. 17-18. дутся на мысли о необходимости остановить распространение «бездны небытия».

Не менее важным в контексте предпринимаемого научного поиска оказывается также и то обстоятельство, что Мандельштам представляет собой классический пример художника «промежутка». Изучение его построений, в которых затухают старые поэтические импульсы и зреет почва для зарождения новых, приобретает особое значение для понимания специфики отечественной литературной жизни.42

В подобном ракурсе вполне можно говорить о том, что современники в своих исканиях отчасти предшествуют построениям двух поэтов, начиная то, что позже будет доведено до логического завершения. Что в отдельных случаях они ведут свой поиск параллельно, выражая схожие взгляды, творя во многом родственные образы. Что зачастую они идут предсказанными путями и, в свою очередь, завершают начатое. Так, важным шагом на пути создания теории символизма Белого становится тот шопенгауэрианский отказ от бытия, о котором первым среди русских поэтов всерьез заговаривает Ф. Сологуб. Практически одновременно с мистико-эриугеническими опытами автора «симфоний» создаются рационалистические концепции В. Брюсова. И именно тогда, когда воплощенная пустота начинает бродить по страницам «Пепла» и «Петербурга», творит свои мэонические миры 3. Гиппиус. В «Петербурге» же (а еще и на пространствах «Зимы», «Тристий», «Серебряного голубя») слепит глаза тот же мрак небытия, что сияет и в страшных мирах Блока.

Концепция «промежутка» вполне может объяснить причины перерождения и ход трансформации образов мрака, ничто и пустоты, произошедших в модернистской художественной практике 1920-х гг. и особенно ярко проявившихся в творчестве М. Волошина, Г. Иванова, в поздней лирике Белого (а также и то застывание, замирание, «онедвиживание» бытия, которое

42 См.: Тынянов Ю.Н. Промежуток» // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977. мы наблюдаем, например, у Гиппиус). Более понятными становятся также и явления, наблюдаемые в творчестве художников, не принадлежащих модернизму, но переживающих тот же глубокий надлом в русском художественном мышлении. И, в частности, та деградация пустоты, которая происходит в «Жизни Клима Самгина» М. Горького, где началом, противостоящим бытию, оказывается пустое ничто, бессмысленный хаос.

Таким образом, помещая произведения А. Белого и О. Мандельштама в центр исследования, мы получаем возможность всестороннего рассмотрения вопроса о не-бытии в поэтике русского модернизма: как с точки зрения «сторонников», так и с позиций «противников»; как в художественной практике, так и в теоретических работах. Распространение производимого анализа на тексты современников двух поэтов выводит нас на уровень полноценного освещения той области исканий русской литературы, центральным моментом которой является не-бытие, функционирующее в разнообразных качествах и взаимосвязях.

Осуществляемое в работе исследование феномена не-бытия в художественных произведениях русских авторов способствует полноценному изучению одной из доминант поэтики русской литературы.

В связи с вышеизложенным, объектом нашего исследования выступает поэтика русской литературы 1900 - 1920-х гг. в системе взаимосвязей с мировоззренческими исканиями эпохи; предметом исследования - особенности поэтики, играющие концептуально значимую роль в процессе осмысления и разрешения русскими авторами проблемы не-бытия.

Цель настоящей работы состоит в комплексном исследовании поэтики не-бытия в русской литературе 1900 - 1920-х гг. Целью работы определяется соответствующий круг задач:

1) установить происхождение мотивов ухода из бытия, возвращения в ничто, погружения мира во тьму, не-существования абсолюта, мира и человека, расширения пустоты, поглощения бытия не-бытием в исканиях русской литературы начала XX в.;

2) определить характер символистского осмысления проблемы не-бытия и проанализировать системы образов, передающих представления о не-бытии в творчестве А. Белого;

3) установить специфику постсимволистской интерпретации взаимоотношений «бытия» и «не-бытия» и проследить эволюцию образов мира и пустоты в творчестве О. Мандельштама;

4) выявить и систематизировать элементы художественных построений, участвующие в воплощении идей не-бытия в произведениях Н. Минского, Ф. Сологуба, В. Брюсова, Ю. Балтрушайтиса, 3. Гиппиус, Вяч. Иванова, А. Блока, М. Волошина, Г. Иванова, В. Хлебникова, Е. Замятина, А. Толстого, а также установить закономерности формирования художественных вселенных с онтологическим центром «не-бытие»;

5) определить основополагающие принципы поэтики не-бытия в литературе русского модернизма.

Методологическая основа исследования.

В основе исследования лежат историко-литературный, типологический, сравнительно-исторический и сопоставительный методы.

Широкое применение историко-философского метода обусловлено осуществляемым в диссертации выявлением системы взаимосвязей художественных концепций русского литературного модернизма с положениями соответствующих мировоззренческих доктрин.

Материалом исследования служит корпус текстов русской литературы 1900 - 1920-х гг., в которых обсуждается круг вопросов, непосредственно связанных с не-бытием: художественные произведения и теоретические работы К. Бальмонта, Ю. Балтрушайтиса, А. Белого, А. Блока, В. Брюсова, М. Волошина, 3. Гиппиус, Е. Замятина, М. Горького, Н. Гумилева, Вяч. Иванова, Г. Иванова, О. Мандельштама, Н. Минского, Ф. Сологуба, А. Толстого, В. Хлебникова.

Теоретической основой работы являются наиболее значимые в контексте данной диссертации литературоведческие труды: исследования С.С.

Аверинцева, С.А. Аскольдова, M.JL Гаспарова, JI.K. Долгополова, В.М. Жирмунского, A.JI. Казина, JI.A. Колобаевой, A.B. Лаврова, O.A. Лекманова, Д.Е. Максимова, З.Г. Минц, H.H. Скатова, С.Л. Слободнюка, Ю.Н. Тынянова.

Для выявления мировоззренческих источников идей не-бытия в русской литературе и корректного исследования онто-гносеологического поиска русских поэтов и писателей к анализу привлекаются труды Плотина, И.-С. Эригены, М. Экхарта, Я. Беме, А. Шопенгауэра, Г.Ф.В. Гегеля, Ф. Ницше, А. Бергсона, М. Хайдеггера, B.C. Соловьева, К.Н. Леонтьева, H.A. Бердяева, С.Н. Булгакова, С.Л. Франка, E.H. Трубецкого, Л.Н. Гумилева.

Научная новизна работы состоит в том, что в ней впервые представляется развернутое исследование поэтики не-бытия в русской литературе 1900 - 1920-х гг.

Кроме того, в диссертации выявляются схождения/расхождения в художественном и теоретическом решении проблемы не-бытия в рамках различных поэтических школ, дается многоуровневое исследование эволюции представлений русских художников о не-бытии, а также устанавливаются основные художественные модели не-бытия, сложившиеся в произведениях А. Белого, В. Брюсова, М. Волошина, 3. Гиппиус, Е. Замятина, М. Горького, Г. Иванова, О. Мандельштама, Ф. Сологуба, А. Толстого, В. Хлебникова.

Теоретическая значимость диссертации определяется возможностью применения полученных результатов в исследованиях, посвященных теоретическим проблемам развития русской литературы начала XX века, а также в трудах по проблемам художественного сознания в России этого периода.

Практическая значимость. Результаты настоящей диссертации могут быть использованы при чтении лекционных и специальных курсов по истории русской литературы начала XX века.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэтика не-бытия в русской литературе 1900-1920-х гг."

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Начало двадцатого века было для русской литературы особенным временем. Художники-творцы, не желая мириться с тусклой обыденностью, мечтали об иных прекрасных странах. Грезили о новых мирах и творили художественные воплощения своих грез.

Обладая уникальной способностью к творческому осмыслению близких им по духу религиозно-философских учений, русские поэты без колебаний соотносили категории последних с образами своих текстов. И под их пером возникало то, что ни здесь, ни там, нигде, никогда: иными словами, возникало не-бытие, принимавшее самые разнообразные формы и вступавшее в самые неожиданные взаимосвязи. При этом сущность, родившаяся из слияния теоретических схем и художественного слова, постепенно превращалась в нечто, стремившееся не только полностью поглотить сотворенное мироздание, но и воздействовать на объективное бытие, выходя за рамки художественного текста.

Но прежде, чем обобщить плоды никогда прежде не случавшегося синтеза, необходимо в сжатой форме резюмировать полученные в основной части работы данные.

Итак, представления о не-бытии, сформировавшиеся в художественном пространстве русской литературы начала XX в., воплощаются в специфических образных и мотивных системах, находящихся в органичной связи с основополагающими положениями мировоззренческих доктрин, востребованных кризисным сознанием. Речь идет прежде всего об учениях А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, В. Соловьева, А. Бергсона, об идеях европейского средневекового мистицизма.

Наиболее яркие образцы символистской поэтики не-бытия обнаруживаются в творчестве А. Белого, принимавшего активное и напряженное участие в духовных исканиях своей эпохи и одним из первых поставившего проблему не-бытия в центр собственного художественно-философского поиска. Так, в произведениях Белого, создававшихся в 1899 - 1904 гг., существенное место занимают мотивы, передающие мысль о необходимости и возможности перехода из бытийного состояния в не-бытийное и перекликающиеся с некоторыми идеями, излагаемыми в трудах А. Шопенгауэра. В ранних «симфониях» в центре рассуждений поэта оказывается близкая к «Миру как воле и представлению» мысль о том, что наше положение в мире - это нечто такое, чему лучше не быть. Здесь же возникает образ не-бытия как альтернативы ущербному существованию. В «Золоте в лазури» наряду с арго-навтическими, соловьевскими мотивами присутствуют мотивы призрачности бытия, перехода к созерцательному бездействию, замирания, застывания, угасания. Кроме того, в текстах 1901 - 1904 гг. Белым создаются образ мрака, противопоставляемого свету и влекущего к себе лирического героя, и образ пустоты, стремительно распространяющейся по вселенной. В программных для данного периода исканий художника статьях («Символизм как миропонимание», «Священные цвета») складывается оппозиция ущербного бытия (бытийных «плоскостей») и доминирующего над ним не-бытия («бездонных стран небытия»). В данной связи особенно показательными являются включенные автором в состав «Золота в лазури» лирические фрагменты в прозе (в первую очередь, «Аргонавты» и «Световая сказка»), в которых светлое начало вытесняется более активным и истинным темным, солнце объявляется ложной целью странствий, а результатом поисков идеала оказывается погружение в ледяную пустоту, разверзающуюся впереди и позади искателей.

Прототипы образа не-бытия, функционирующего в художественных мирах Белого 1905 - 1910-х гг. и наделенного атрибутами первоначала творящегося универсума, сближаются с учением Эриугены, в соответствии с которым мир есть только ступень в самораскрытии и последующем восстановлении первоначального Ничто. В текстах «Пепла» и «Урны» не-бытие обретает все более явные черты Божественного Мрака - последней «природы», становящейся конечной целью мирового процесса и возникающей после возвращения всех вещей в причину, из которой они произошли. В поэтических книгах второй половины 1900-х гг. создаются картины последнего нисхождения «мглы» в «мир», возвращения земной действительности в изначальное не-бытийное состояние.

Становление не-бытия продолжается и в романах 1910-1920-х гг., где образы не-бытийственного холода, холодного черного бархата, небытийст-венной бездны, пустыни небытия также взаимодействуют с положениями мистических учений. Но, в отличие от более ранних текстов, теперь Белого занимают не столько проблемы «самодвижения» ничто (истечение «тьмы» в «мир», возвращение «мира» во «тьму»), сколько вопрос о способах приобщения к «тайне». В «Серебряном голубе» предметом осмысления художника становится путь познания, которое представляется восхождением в некий священный «мрак», в место, где отсутствуют формы, звуки, свет и тьма. В романе звучат перекликающиеся с традициями отрицательного богословия мотивы утверждения существования души в полной пустоте, вечного погружения из бытия в ничто.

Осознание бесконечности такого погружения, мысль о том, что, таким образом, приближение к истине вряд ли возможно, побуждает художника обратиться к теме особого взаимодействия, в которое вступают «бездна» и «мир» (бытие и ничто). В «Петербурге» мотивы затемнения мира, погружения последнего в первозданную тьму, разложения всех бытийных связей дополняются мотивами встречного движения. Тьма актуализируется в образах «страшной» старины, взрывающей «ветрами небытия», а также брешей и пробоин, через которые в иное, не-бытийное пространство проваливаются герои. Через эти же «бреши» в мир просачивается космическая пустота - громадное ничто.

Мечтая о ликвидации расстояния между познающим и познаваемым, писатель смягчает надмирный статус первоначала своего художественного мироздания и переносит процессы познания и творения в сознание своих персонажей. Выстраивая параллели с основными моментами гегелевской феноменологии, он совмещает сознание Котика Летаева с «духом» и заставляет последний совершать своеобразное диалектическое движение. Так, сначала сознание героя переходит к своему инобытию (уходит «в нуллионы Эонов»). Затем оно переживает стадию самосознания, на которой осуществляется действительное обретение познаваемого, когда Котик сам превращается в истину (1великий смысл, сознающий смысл, самосознающее Я).

В качестве существа, способного до неразличимости сплавляться с космической гармонией, сознает себя и лирический герой Белого. В «Звезде» ему отводится роль активного проводника вселенского духовного начала, которая позволяет идентифицировать себя в качестве истины и предтечи нового воскрешения Христа. Дополнением для нового божественного Я становится прекрасный мир, лишенный каких-либо противоречий и диссонансов и становящийся воплощением идеальных миров периода «Золота в лазури».

В поздних произведениях Белого оказывается возможным и еще один вариант осмысления и художественного воплощения «диалектического» процесса. В «Записках чудака», в «Крещеном китайце», а также в лирике 1920-х гг. в центре построений оказывается образ изначального не-бытия, которое, проходя через собственное осознание и отрицание, окончательно возвращается к состоянию Абсолютного Ничто.

Постепенно в текстах 1910-1920-х гг. не-бытие Белого лишается своей миросозидающей функции, трансформируясь в образы пустого ничто, черного потока. Однако и в этом качестве оно сохраняет свое доминирующее по отношению к бытию положение, находящее отражение в мотивах падения «всего» в пустоту, исчезновения миров в «мареве» мрака, распыления в космической тьме.

Но если в произведениях А. Белого идеи не-бытия, как правило, реализуются в образах благого, избавляющего от страданий, а потому и активно культивируемого начала, то для оппонентов символистского миропонимания, остро ощущавших опасность, таящуюся в размывании границы между миром и не-бытийной пустотой, не-бытие становится силой, с которой надлежит бороться всеми имеющимися средствами. Интерпретация оппозиции «бытия» и «не-бытия», на первый взгляд полностью противоположная символистской, предлагается в творчестве О. Мандельштама.

В своем акмеистическом манифесте поэт призывает к «сообществу сущих в заговоре против пустоты и небытия»; в «Камне» стремится сделать невозможным падение мира в пустоту, воспрепятствовать свободным переходам противоположных начал друг в друга. Кроме того, он создает образы граней и перегородок - «узора», созданного рукой художника и призванного перекрыть бреши и пробоины, через которые не-бытие проникает в земную действительность.

Цели спасения мира от не-бытия служит также поиск первоосновы жизни, нашедший выражение в мотивах движения прочь от растущей бездны, возвращения в родовое лоно («родной звукоряд»), погружения вглубь прошедших столетий, приближения к той отправной точке, в которой еще только должно начаться существование вещества. В рамках поиска истоков создается особое художественное бытие, в котором упраздняется все «лишнее». Здесь человек остается «наедине» со вселенной и получает возможность вновь запустить мировой процесс, освобожденный от всех недостатков.

Еще одним способом сдерживания пустоты для Мандельштама становится некая пауза в развитии бытия - «промежуток» между окончанием определенной исторической эпохи и началом новой эры. Переживая своеобразный «зимний период» своей истории, мир, который уже достиг расцвета и которому угрожают увядание и гибель, получает возможность обрести новое место в пространстве мировой культуры, накопить силы для новой борьбы за существование. В период «промежутка» должен появиться также и особого рода творец, способный создать совершенный постпромежуточный мир. Однако с самого начала противостояния пустоты и манделыптамовских героев перевес оказывается не на стороне последних. Созданные поэтом грани оказываются подверженными тлену и истончению, а мир, в котором они установлены, - затемнению и опустошению. Воздействию не-бытийного холода, идущего из бездны, подвергается и сам творец «перегородок», уже не выполняющих задачу разделения мира и ничто. В манделынтамовской лирике 1910-х гг. мысль о постепенном приобщении мира к не-бытию передается мотивами нисхождения/восхождения из света во тьму; двойственности героя, в котором тьма «спорит» со светом; способности вслушиваться в бездну; шаткости бытийственных оснований; бессмысленности борьбы с пустотой, а также всесилия последней; наконец, принятия пустоты.

Кроме того, в своем движении к «основам» (или «прочь от символизма») поэт и его герои оказываются не в состоянии остановиться перед самой последней гранью. Искатели первооснов обнаруживают себя под «черным солнцем», окруженными «черным бархатом всемирной пустоты», иными словами - у ничто изначального.

В текстах Мандельштама начала 1920-х гг. из-под всей массы заградительных явлений выступает бездна («набухающая темь»), развивающаяся по законам, напоминающим те, что утверждались «мраком» Белого, творившим мир, а затем поглощавшим свое творение. Теперь манделыптамовские герои «вдыхают» тьму, желают забыть о самостоятельном творчестве, уносятся на «последний пир», сливаются с «мраком», предчувствуют близкую «кончину мира».

Не становится успешной также и попытка удержать мир на необходимом расстоянии от не-бытия при помощи полной остановки движения и погружения бытия в зимний сон. Ни пребывание в «сугробе снежном», ни мечта о яркой и обновленной природе не останавливают процесс развития того ничто, которое поэт попытался было оставить за рамками своих построений. Если в «Шуме времени» говорится о том, что мир созрел и готов упасть, то в «Египетской марке» все уже уменьшается и «тает», и всюду раскрывается безосновная пустота («пустота без фабулы и без героя»). Таким образом, за время «промежутка» манделыптамовское «не-бытие» обретает новый облик, трансформируясь в образ «провала», окончательно поглощающего мироздание.

Характерные черты поэтики не-бытия, выявленные в ходе исследования творчества А. Белого и О. Мандельштама, прослеживаются в целом корпусе текстов русской литературы, наполненных образами холодного ничто (Н. Минский), нетворящей («переставшей») пустоты (В. Брюсов), мрака небытия (А. Блок), властного ничто (В. Хлебников), абсолютного ничто (Г. Иванов), отрицательного «нуля» и голого ничто (Е. Замятин), ледяного небытия (А. Толстой); мотивами застывания бытия (А. Блок), случайности и мгновенности бытия (М. Волошин), неподвижности бытия (3. Гиппиус), убывания бытия и растворения в космической пустоте (М. Горький).

В русской литературе 1900-х - 1920-х гг. становление образных систем не-бытия начинается с восприятия последнего в качестве спасительного сна, безболезненности, блага, избавления от страданий, ухода во «тьму безответную», угасания вселенной, дарующего человечеству глубокий покой и мир. Но, подобно тому, как в текстах Белого происходит переход от «нирваниче-ского» восприятия не-бытия к своего рода «Божественному ничто», так и в произведениях его современников постепенно формируется образ не-бытия как первоначала - тьмы, бездны, которая есть «все во всем» и остается недоступной нашему разуму и пониманию. В таком контексте уход в не-бытие интерпретируется уже не как засыпание, угасание, застывание, самоуничтожение, а как дорога вверх, в горние высоты, воссоединение с истиной, с ми-ропорождающей силой, связанной с земным бытием отношениями эманатив-ной природы. Однако чем менее значительной представлялась земная действительность всем восходящим в «мировые пустыни» (к «вечной тайне мирозданья»), тем быстрее образы пустоты животворящей преобразовывались в образы пустоты нетворящей, «переставшей» (В. Брюсов), мертвой (3. Гиппиус), стертой (М. Волошин), воссоединение с которой знаменует собой конец мироздания как такового.

В финальных строках произведений русских авторов все чаще звучит мысль о том, что на месте остановившегося, жаждущего обрушения мира нет вообще ничего. Если черное солнце О. Мандельштама перерождается в «провал», то схожий поворот художественной мысли прослеживается и в построениях 3. Гиппиус, М. Волошина, Г. Иванова (констатирующих появление абсолютного ничто). О приближении человечества к ничто, пустоте, ледяной пустыне не-бытия пишут Е. Замятин, А. Толстой, М. Горький. И даже А. Белый, для которого, как, пожалуй, ни для кого другого, важно было связать «пустоту» с идеями истока и блага, материнской бездны, в своей поздней лирике меняет акценты. Теперь поэт говорит не о возвращении в родное ничто и не о воссоединении с первоначалом, но об исчезновении Божества, способного запустить новый круг творения. Обращаясь к идее своего рода аннигиляции - переноса вещества в бездну и полного его уничтожения, поэт создает образ пустого ничто, в котором все бесследно распыляется. В образных рядах, воплощающих базовые для русской литературы 1900 - 1920-х гг. оппозиции «бытия» и «не-бытия», «мира» и «пустоты», «ничто изначального» и «ничто пустого», представления о нисхождении, «эманации», возвращении к первоистоку, слиянии с истиной утрачивают свое значение. Осмысление кризисных явлений кризисным сознанием приводит к рождению особых художественных миров, итогом существования которых становится аннигиляция - бесследное исчезновение в абсолютной пустоте.

Итак, подводя итоги проведенного исследования можно говорить о следующих основных закономерностях формирования и развития поэтики не-бытия в русской литературе начала двадцатого века.

Во-первых, едва только допустив возможность не-бытия, русские авторы очень быстро обретают верных союзников в лице тех мыслителей, для кого пребывание в мире представляет собой нечто такое, чему лучше и не быть. И для кого не-бытие - это начало и конец, первая и последняя Причина всего.

Во-вторых, принимаясь за воплощение не-бытия в своих произведениях, русские художники творят образы, насколько многообразные, настолько же и схожие. Будь то темь изначальная или темь набухающая, родное небытие или чад небытия, абсолютный нуль или минус нуль, небытийственная бездна или сумрачная бездна, пустота мировая, пустота ледяная или же просто пустота, - не-бытие всегда выполняет по отношению к своей противоположности одну и ту же роль: порождает, окружает со всех сторон, подчиняет, влечет к себе.

В-третьих, помещая такое не-бытие в центр художественного мироздания, русские поэты и писатели программируют свои дальнейшие свершения. Ибо рядом с тьмой изначальной неизбежно возникает последняя пустая мгла, рядом со звездной материнской пустотой - пустота переставшая. Рядом с нулем как точкой отсчета появляется минус нуль. А вслед за родным ничто всегда идет пустое ничто, которое втягивает в себя, проглатывает, уничтожает все творимые миры.

А творцам этих миров, оказавшимся в узком пространстве между небытием первым и не-бытием последним, остается лишь грозить и пророчествовать. Так, как это делал, завершая свой поэтический путь, Андрей Белый:

Нет-Ничего!

И - ничего не будет

- И ты умрешь.

И рухнет мир.

И Бог его забудет.

- Чего же ты ждешь?

Ось мировую

Время расшатает

- Потухнет свет.

Во мгле пустой,

Как дым седой, растает,

- Полет планет.

Пространства гаснут,

Прахом распадаясь;

-И-я; и-ты.

Там - жизни нет:

Грозят, туда бросаясь,

- Мои персты.

Список научной литературыСевастьянова, Валерия Станиславовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Исследуемые тексты

2. Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940. - 312 с.

3. Анненский И. Избранные произведения. Л., 1988. - 736 с.

4. Бальмонт К.Д. Избранное. М., 1989. - 592 с.

5. Белый А. Круговое движение // Труды и дни. -1912. -№4-5.-С. 5173.

6. Белый А. Между двух революций. Воспоминания. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1990.-670 с.

7. Белый А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. В 3-х кн. Кн. 1. -М., 1989.-543 с.

8. Белый А. Начало века. Воспоминания. В 3-х кн. Кн. 2. М., 1990. -687с.

9. Белый А. Обломки миров // Александр Блок. Лирические драмы. (Балаганчик. Король на площади. Незнакомка). Изд. «Шиповник». СПб., 1908. -С. 3-8.

10. Белый А. Основы моего мировоззрения // Литературное обозрение. -1995.-№4-5.-С. 11-29.

11. Белый А. Ритм как диалектика и «Медный Всадник». М., 1929.95с.

12. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. -528 с.

13. Белый А. Симфонии. Л.: Худож. лит., 1990. - 528 с.

14. Белый А. Трагедия творчества. Достоевский и Толстой. М., 1911. -114 с.

15. Белый Андрей. Дневниковые записи. Предисловие и публикация С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 3. М., 1982. - 821с.

16. Белый Андрей. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. -М.: Республика, 1997. 543 с.

17. Белый Андрей. Собрание сочинений. Петербург: Роман в 8 гл. с прологом и эпилогом. М.: Республика, 1994. - 464 с.

18. Белый Андрей. Собрание сочинений. Серебряный голубь. Рассказы. М.: Республика, 1995. - 335 с.

19. Белый Андрей. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы. М.: Республика, 1994. 559 с.

20. Белый А. Трагедия творчества. Достоевский и Толстой. М., 1911.-47 с.

21. Блок А. А. Избранное. М.: Панорама, 1995. - 560 с.

22. Блок А. А. Собрание сочинений. В 8 т. -М.; Л., 1963. Т. 6. - 516 с.

23. Брюсов В. Новые течения в русской поэзии. Акмеизм // Русская мысль. 1913. - Т. 4. Отд. II. - С. 134 - 142.

24. Брюсов В.Я. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Стихотворения и поэмы. -М.: Худож. лит., 1987. - 578 с.

25. Брюсов В. Я. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Статьи и рецензии 1893 -1924. - М.: Худож. лит., 1987. - 575 с.

26. Волошин М. Лики творчества. Л., 1988. - 542 с.

27. Волошин М. Путник по вселенным. М., 1990. - 304 с.

28. Волошин М. Стихотворения и поэмы. СПб., 1995. - 417 с. (Серия «Библиотека поэта»).

29. Гиппиус 3. Литература и искусство // Русская мысль. 1912. - № 5. -С. 26-31.

30. Гиппиус 3. Н. Мой лунный друг // Воспоминания о серебряном веке.-М., 1993.-С. 139-151.

31. Гиппиус 3. Н. Опыт свободы. М.: Панорама, 1996. - 526 с.

32. Горький M. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет): Повесть. Ч. 2. М., 1987.-639 с.

33. Горький М. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет): Повесть. Ч. 3 и 4. -М., 1987.-927 с.

34. Гумилев Н. С. Полное собрание сочинений в 10 т. Т. 1. Стихотворения. Поэмы (1902 - 1910). - М., 1998. - 502 с.

35. Гумилев Н. С. Полное собрание сочинений в 10 т. Т. 4. Стихотворения. Поэмы (1918 - 1921). - М., 2001. - 394 с.

36. Гумилев Н. С. Сочинения. В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. -М.: Худож. лит., 1991. 430 с.

37. Замятин Е. И. Избранное. М. Правда, 1989. - 462 с.

38. Иванов В. И. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. - 428 с.

39. Иванов Вяч. Б. Н. Бугаев и Realiora // Весы. 1908. - № 7. - С. 7377.

40. Иванов Г. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 1. - М., 1993. - 613 с.

41. Мандельштам О. Камень (АН СССР. Серия «Литературные памятники»)-Л., 1990.-284 с.

42. Мандельштам О. Рецензия на кн.: Белый А. Записки чудака. Берлин, 1922. Т. 2. // Вопросы литературы. 1986. - № 3. - С. 204 - 206.

43. Мандельштам О. Э. Сочинения в 2-х т. Т. 1. - М., 1990. - 432 с.

44. Мандельштам О. Э. Сочинения в 2-х т. Т. 2. - М., 1990. - 325 с.

45. Мандельштам О. Стихотворения. Проза. -М., 2001. 736 с.

46. Манн Т. Иосиф и его братья. Том первый. М.: Правда, 1987.720с.

47. Манн Т. Художник и общество: Статьи и письма. М.: Радуга, 1986.-440 с.

48. Мережковский Д. С. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы / Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М.: Республика, 1995. - С. 522 - 561.

49. Мережковский Д.С. Собрание сочинений в четырех томах. М., 1990.-Т. 1.-638 с.

50. Пастернак Б.Л. Доктор Живаго. М., 2005. - 517 с.

51. Русская поэзия. Электронный ресурс. М.: Директмедиа Пабли-шинг, 2004. - 1 электрон, опт. диск (CD-ROM).

52. Сологуб Ф. Избранное. СПб., 1997. - 448 с.

53. Сологуб Ф. Творимая легенда. М.: Худ. лит., 1991. - Кн. 2. - 437 с.

54. Толстой А.Н. Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина. М.: Правда, 1986.-448 с.

55. Толстой А.Н. Четыре века. М.: Сов. Россия, 1980. - 512 с.

56. Ходасевич В. Колеблемый треножник. М., 1991. - 551 с.

57. Чулков Г.И. Валтасарово царство. М.: Республика, 1998. 607 с.1.. Научные и критические источники

58. Августин Аврелий. Исповедь. М.: Республика, 1992. - 509 с.

59. Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Поэты. -М., 1996.-С. 178-227.

60. Авраменко А. П. От XIX века к XX. Новое искусство (Русский символизм как объект научного изучения) // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2002. - № 2. - С. 20-45.

61. Адамович Г. Одиночество и свобода. М.: Республика, 1996.447с.

62. Адрианов С. Критические наброски // Вестник Европы. 1912. - № 4.-С. 354-364.

63. Азадовский К., Лавров А. 3. Н. Гиппиус // Гиппиус 3. Стихотворения. Проза. Л., 1991.-С. 3-21.

64. Амелин Г. Г. Миры и столкновенья Осипа Мандельштама. М., 2000. - 320 с.

65. Амфитеатров А. Литературные впечатления (А. Белый. Серебряный голубь) // Современник. -1911. № 1. - С. 318- 349.

66. Ангарский Н. Литература упадка // Творчество. 1920. - №5-6.-С. 1-32.

67. Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. М.: Советский писатель, 1988. - 832 с.

68. Аскольдов С. А. Творчество Андрея Белого // Литературная мысль. Вып. 1. Пг.: Мысль, 1922. - С. 73 - 90.

69. Баевский В. С. Не луна, а циферблат: Из наблюдений над поэтикой Мандельштама // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воронеж, 1990. - С. 314 - 323.

70. Баран X. О Хлебникове. Контексты, источники, мифы. М., 2002. -С. 199-232.

71. Белая Г. Проблема «искусство и жизнь» как экзистенциальное переживание деятелей русской культуры XX века // Эстетическое самосознание русской культуры. 20-е годы XX века: Антология. М.: РГГУ, 2003. - С. 7 -30.

72. Бердяев Н. Декадентство и мистический реализм // Русская мысль. -1907,-№6.-С. 105-118.

73. Бердяев Н. А. Вехи. Из глубины. М.: Правда, 1991. - 314 с.

74. Бердяев Н. А. Кризис искусства. М.: Интерпринт, 1990. - 48 с.

75. Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.221 с.

76. Бергсон А. Творческая эволюция. М., 1998. - 305 с.

77. Блауберг И. И. Анри Бергсон и философия длительности // Бергсон А. Собр. соч.: В 4 т.-М., 1992.-Т. 1.-С. 3-21.

78. Боткин В. П. Русская литература // Боткин В. П. Сочинения. Т. 1. -С.-Петербург: Тип. H.A. Лебедева, 1890. - С. 352 - 394.

79. Бриллиантов А. И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. СПб., 1898. - 513 с.

80. Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М., 1994.-562 с.

81. Быстров В. Н. Идея преображения мира у русских символистов: Д. Мережковский, А. Белый, А. Блок: Дисс. .докт. филол. наук. М., 2001. -370 с.

82. Бычков В. В. Эстетические пророчества русского символизма // По-лигнозис. № 1. - М., 1990. - С. 83 - 104.

83. Ванслов В. В. Эстетика романтизма. М.: Искусство, 1966. - 404 с.

84. Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М.: Высшая школа, 1989.-406 с.

85. Волков А. А. Путь художника (М. Горький до Октября). М.: Ху-дож. лит., 1969. - 407 с.

86. Воронин В. С. Взаимодействие фантазии и абсурда в русской литературе первой трети XX века: символисты, Д. Хармс, М. Горький. М., 2003. -442 с.

87. Воскресенская М. Символизм как мировидение Серебряного века: Социокультурные факторы формирования общественного сознания российской культурной элиты рубежа XIX XX веков. - Томск, 2003. - 226 с.

88. Воспоминания о серебряном веке. Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. М.: Республика, 1993. 599 с.

89. Габричевский А. Онтологичность искусства и онтология искусства // Эстетическое самосознание русской культуры. 20-е годы XX века: Антология. М.: РГГУ, 2003. - С. 240 - 256.

90. Гайденко П. П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М.: Прогресс, 2001. - 472 с.

91. Гайденко П. П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология XX века. М.: Республика, 1994. - 495 с.

92. Гаспаров Б. М. Ламарк, Шеллинг, Марр: (Стихотворение «Ламарк» в контексте «переломной» эпохи) // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы.-М., 1994.-С. 187-212.

93. Гаспаров М. JI. Осип Мандельштам. Три его поэтики // О русской поэзии. СПб., 2001. - С. 156 - 234.

94. Гаспаров М. JI. Поэт и общество: две готики и два Египта в поэзии О. Мандельштама // Сохрани мою речь. М., 2000. - Вып. 3, ч. 1. - С. 25 -41.

95. Гармаш Л.В. Художественное своеобразие симфоний Андрея Белого: Дисс. канд. филол. наук. Харьков, 2000. - 198 с.

96. Гегель Г.Ф.В. Наука логики. М.: Мысль, 1970. - 1679 с.

97. Гегель Г.Ф.В. Феноменология духа. СПб.: Наука, 1992. - 934 с.

98. Герасимов Ю. К. Русский символизм и фольклор // Русская литература. 1985. - № 4. - С. 95 - 109.

99. Герштейн Э. Г. Новое о Мандельштаме. Париж, 1986. - 341 с.

100. Гинзбург Л. Я. Камень // Осип Мандельштам. Камень. Л., 1990. -С. 268-284.

101. Гинзбург Л. Я. Литература в поисках реальности. Л., 1987.400с.

102. Гинзбург Л. Я. О лирике. Л.: Сов. писатель, 1974. - 408 с.

103. Гладков А. О Белом // Гладков А. Поздние вечера. М., 1986. - С. 278-283.

104. Глазова М. Мандельштам и Данте: «Божественная комедия» в поэзии Мандельштама тридцатых годов // Сохрани мою речь. М., 2000. - Т. 1. -С. 79-100.

105. Горбачев Г. Современная русская литература. Л.: «Прибой», го-суд. тип. им. Евг. Соколовой, 1928. - 373 с.

106. Гречишкин С., Лавров А. Максимилиан Волошин и Андрей Белый // Studia slavica, Budapest, 1978. Т. 25. Вып. 3/4. - С. 391 - 400.

107. Гречишкин С., Лавров А. Неизданный очерк Андрея Белого о Максимилиане Волошине // Звезда. 1977. - № 5. - С. 191-193.

108. Гречишкин С., Лавров А. Неизданная статья Андрея Белого «Бакст» // Памятники культуры: Новые открытия: Ежегодник 1978. Л., 1979.-С. 94-98.

109. Громов П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966.-487 с.

110. Григорьян К. Из неизданной переписки Андрея Белого // Русская литература. 1979. - № 4. - С. 205 - 210.

111. Грякалова Н. Ю. Борис Пильняк: Антиномии мира и творчества // Пути и миражи русской культуры. СПб., 1994. - С. 264 - 282.

112. Грякалова Н.Ю. Фольклорные традиции в русской поэзии начала XX века // Русская литература. 1984. - № 2. - С. 94 - 115.

113. Грякалова Н. Ю. Человек модерна: Биография рефлексия -письмо. - СПб., 2008. - 384 с.

114. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 1994. - 608 с.

115. Данилевский Н. Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. СПб., 1995. - 679 с.

116. Данилевский Р. Русский образ Фридриха Ницше (Предыстория и начало формирования) // На рубеже XIX и XX вв. Из истории международных связей русской литературы: сб. науч. трудов. Л., 1991. - С. 56 - 71.

117. Делез Ж. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. -М., 2000. С. 168 - 192.

118. Днепров В. Идеи времени и формы времени. Л., 1980. - 600 с.

119. Долгополов Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л., 1988.-378 с.

120. Долгополов Л. К. Неизведанный материк. (Заметки об Андрее Белом) // Вопросы литературы. 1982. - № 3. - С. 14-31.

121. Долгополов Л. К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX начала XX века. - Л., 1971. - 368 с.

122. Долгополов JI. К. Начало знакомства. О личной и литературной судьбе Андрея Белого // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. М.: Советский писатель, 1988. - С. 25 -103.

123. Долгополов Л. К. Символика личных имен в произведениях Андрея Белого // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976. - С. 348 - 354.

124. Дубова М.А. Стилевой феномен символистского романа в контексте культуры Серебряного века: проза В. Брюсова, Ф. Сологуба, А. Белого: Дисс. докт. филол. наук. М., 2007. - 397 с.

125. Дюпегр А. Ф. Тоска по единству: О влиянии Бергсона на раннего Мандельштама // RL. 1997. Vol. 42, № 2. Р. 127 144.

126. Евлахов А. М. Лекции по истории всеобщей литературы XIX века. -Варшава, 1914.-217 с.

127. Едошина И. А. Художественное сознание модернизма: истоки и мифологемы. М.; Кострома, 2002. - С. 100 - 158.

128. Ермакова A.B. Способы и средства реализации концептов «жизнь» и «смерть» в художественном тексте: Дисс. канд. филол. наук. М., 2006. -181 с.

129. Ермилова Е. В. Поэзия «теургов» и принцип «верности вещам» // Литературно-критические концепции русской литературы XIX начала XX в.-М., 1975.-С. 182-254.

130. Ермилова Е. В. Теория и образный мир русского символизма. М.: Наука, 1989.- 176 с.

131. Желнов М. В. «Ничто достоверности сущего» и «Ничто истины бытия» (идеи Г.В. Лейбница и М. Хайдеггера в последнем десятилетии XX в.) // Метафизика Г.В. Лейбница: Современные интерпретации (К 350-летию со дня рождения). М., 1998. - С. 15-46.

132. Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. СПб.: Азбука-классика, 2001. - 496 с.

133. Ильина Н.В. Генезис и духовно-содержательный аспект художественно-философской концепции символизма: Дисс. .канд. филол. наук. -Ростов-на-Дону, 2007. 146 с.

134. Каган М.С. Метаморфозы бытия и небытия. К постановке вопроса // Вопросы философии. 2001. - № 6. - С. 52 - 67.

135. Казин A.JI. Андрей Белый: начало русского модернизма // Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2-х томах. Т. 1. - М.: Искусство, 1994. -С. 3-27.

136. Казин A.JI. Неоромантическая философия художественной культуры: (К характеристике мировоззрения рус. символизма) // Вопр. философии. 1980. - № 7. - С. 142 - 156.

137. Карпухина О.С. «Немецкий текст» в творчестве Андрея Белого: Художественное освоение философем Рудольфа Штейнера в лирике и прозаических произведениях А. Белого: Дисс. канд. филол. наук -Самара, 2004176 с.

138. Катаев В. Б. Реализм и натурализм // Русская литература рубежа веков (1890-е-начало 1920-хгодов).-М., 2000.-Т. 1.-С. 191 -258.

139. Красильникова М.В. Идеи синтеза знания, искусства и бытия в творчестве А. Белого: Дисс. канд. филос. Наук. М., 2006. - 148 с.

140. Келдыш В. На рубеже художественных эпох (О русской литературе конца XIX начала XX века) // Вопросы литературы. - Выпуск II. - С. 92 - 106.

141. Келдыш В. Приобретения и задачи: О некоторых проблемах русского литературного процесса конца XIX начала XX столетия и их изучении // Вопросы литературы. - 1983. - № 2. - С. 144 - 153.

142. Кихней JI. Г. Осип Мандельштам: Бытие слова. -М., 2000.-146 с.

143. Кихней Л. Г. Философско-эстетические принципы акмеизма и художественная практика Осипа Мандельштама. М., 1997. — 134 с.

144. Кихней Jl. Г. Эсхатологический миф в позднем творчестве О. Мандельштама // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2005. - № 6. - С. 108- 122.

145. Клинг О. Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм // Вопросы литературы. 1995. -№ 5. - С. 56 - 81.

146. Клюс Э. Ницше в России. Революция морального сознания. -СПб.: Академический проспект, 1999. 240 с.

147. Кожевникова Н. А. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века.-М., 1986.

148. Колобаева Л. А. Горький и Ницше // Вопросы литературы. 1990. -Октябрь.-С. 162- 174.

149. Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX XX вв. - М.: МГУ, 1990. - 336 с.

150. Колобаева Л. А. «Место человека во вселенной.» (философия личности и видение мира в поэзии О. Мандельштама) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1991. - № 2. - С. 3 - 14.

151. Колобаева Л. А. Человек и его мир в художественной системе Андрея Белого // Науч. докл. высш. школы. Филол. науки. 1980. № 5. - С. 12 -20.

152. Кравченко В. В. Владимир Соловьев и София : монография. М.: Аграф, 2006.-384 с.

153. Кранихфельд В. П. Жизнь и кажимость («Петербург») // Совр. мир, 1914. -№ 1.-С. 259-273.

154. Красильников Р.Л. Танатологические мотивы в прозе Л.Н. Андреева: Дисс. . канд. филол. наук. Вологда, 2003. - 225 с.

155. Купченко В. П. М. Горький и М. Волошин // Русская литература. -1976.-№2.-С. 144-151.

156. Лавров А. В. Достоевский в творческом сознании Андрея Белого (1900-е годы) // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. -М.: Советский писатель, 1988. С. 131 - 151.

157. Лавров А. В. Мемуарная трилогия и мемуарный жанр у Андрея Белого // Белый А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. В 3-х кн. Кн. 1.-М., 1989.-С. 5-35.

158. Лавров А. В. Мифотворчество «аргонавтов» // Миф Фольклор -Литература / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом) - Л., 1978. - С. 137- 170.

159. Лавров А. В. У истоков творчества Андрея Белого («Симфонии») // Белый А. Симфонии. Л.: Худож. лит., 1990. - С. 5 - 34.

160. Лавров А. В. Юношеские дневниковые заметки Андрея Белого // Памятники культуры: Новые открытия: Ежегодник 1979. Л., 1980. - С. 116- 139.

161. Лазаренко Л.В. Образ человека в творческом сознании Андрея Белого: К проблеме поэтики романа «Петербург»: Дисс. . канд. филол. наук. -М., 2005.-193 с.

162. Лекманов О. А. В. Я. Брюсов и русский модернизм. М.: Рос. акад. наук, Ин-т мировой лит. им А. М. Горького, 2004. - 359 с.

163. Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. М., 2000.704 с.

164. Лекманов О. А. О первом «Камне» Мандельштама. М., 1994.43с.

165. Леонтьев К. Н. Избранное. М., 1993. - 728 с.

166. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. -1596 стб.

167. Лотман М. Осип Мандельштам: поэтика воплощенного слова // Классицизм и модернизм: Сб. ст. Тарту, 1994. С. 195 - 217.

168. Лотман Ю. Образы природных стихий в русской литературе (Пушкин Достоевский - Блок) // Лотман Ю. Пушкин. - СПб., 1997. - С. 814 -820.

169. Лысякова Ю.А. Культурософская публицистика Андрея Белого первого десятилетия XX века: концепция, проблематика, образы: Дисс. канд. филол. наук. Воронеж, 2007. - 186 с.

170. Маврикиев В. М. Горький. Опыт характеристики взглядов и творчества. М., 1917. - 32 с.

171. Маковский С. На Парнасе Серебряного века. М., 2000. - 560 с.

172. Максимов Д. Е. О романе-поэме Андрея Белого «Петербург»: (К вопросу о катарсисе) // Dissertationes slavicae. Szeged, 1985. Т. 17. - С. 31 -166.

173. Максимов Д. Е. Поэтическое творчество Валерия Брюсова // Брюсов В. Стихотворения и поэмы. Л., 1961. - С. 3 - 24.

174. Максимов Д. Е. Русские поэты начала века: Очерки. Л.: Сов. писатель, 1986.-408 с.

175. Матевосян Е.Р. М. Горький и Иероним Босх (По материалам романа «Жизнь Клима Самгина») // Новый взгляд на М. Горького: М. Горький и его эпоха. Материалы и исследования. Выпуск 4. М., 1995. - С. 215 - 227.

176. Микушевич В. Двойная душа поэта в «Грифельной оде» Мандельштама // Сохрани мою речь. М., 2000. - Вып. 3, ч. 1. - С. 55 - 62.

177. Миллер Л. В. Художественная картина мира и мир художественных текстов. СПб., 2003. - 219 с.

178. Минц 3. Г. Поэтика русского символизма. СПб., 2004. - 480 с.

179. Минц 3. Г. Цикл Ал. Блока «Распутья» // Блоковский сб. Мир А. Блока. Тарту, 1985. - С. 3 - 21.

180. Миронова Е.А. Модель мира в автобиографической прозе А. Белого: культурологическая интерпретация: Дисс. канд. культурол. наук. М., 2010.- 167 с.

181. Мочульский К. В. А. Блок. А. Белый. В. Брюсов. М.: Республика, 1997.-479 с.

182. Мокина H.B. Русская поэзия Серебряного века: концепция личности и смысла жизни в динамике художественных мотивов и образов: Дисс. . докт. фил. наук. Саратов, 2003. - 497 с.

183. Новик A.A. Романы Андрея Белого «Серебряный голубь» и «Петербург»: Нереальное пространство и пространственные символы: Дисс. канд. филол. наук. Смоленск, 2006. - 224 с.

184. Нагорная H.A. Онейросфера в русской прозе XX века: модернизм, постмодернизм: Дисс. .доктора фил. наук. М., 2004. - 414 с.

185. Назаревский Б. В. Сумерки русской литературы. Максим Горький. Леонид Андреев. Чириков. Юшкевич. Очерки. -М., 1912. 132с.

186. Неклюдова М. Г. Традиции и новаторство в русском искусстве конца XIX начала XX века. - М.: Искусство, 1991.-391 с.

187. Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 1. - М.: Мысль, 1990. - 829 с.

188. Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 2. - М.: Мысль, 1990. - 829 с.

189. Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М.: Пресса, 19911032 с.

190. Новый взгляд на М. Горького: М. Горький и его эпоха. Материалы и исследования. Выпуск 4. М., 1995. - 262 с.

191. Нордау М. Вырождение. М.: Республика, 1994. - 400 с.

192. Н. С. Гумилев: pro et contra. СПб.: РХГИ, 1995. 672 с.

193. Орлов В. Н. Избранные работы. В мире русской поэзии (очерки и портреты). Л.: Худ. лит., 1982. - 341 с.

194. Орлов В. Н. Перепутья. Из истории русской поэзии начала XX века. М.: Худож. лит., 1976. - 126 с.

195. Осповат А., Ронен О. Камень веры: (Тютчев, Гоголь и Мандельштам) // Тютчевский сборник 2. Тарту, 1999. - С. 48 - 54.

196. Паперно И. О природе поэтического слова: богословские источники спора Мандельштама с символизмом // Литературное обозрение. 1991. — С. 29-36.

197. Паперный М. Андрей Белый и Гоголь // Единство и изменчивость историко-литературного процесса (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 604). Тарту, 1982. - С. 84 - 121.

198. Паперный М. Блок и Ницше // Типология русской литературы и проблемы русско-эстонских литературных связей. Тарту, 1979. - С. 81 - 97.

199. Перцов П. П. Ранний Блок // Перцов П. П. Литературные воспоминания: 1890 1902 гг. - М, 2002. - 347 с.

200. Писатели символистского круга. Новые материалы. СПб., 2003.782 с.

201. Пискунов В.М. «Второе пространство» романа А. Белого «Петербург» // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. М.: Советский писатель, 1988. - С. 193-215.

202. Пискунов В.М. Громы упадающей эпохи // Белый Андрей. Собрание сочинений. Петербург: Роман в 8 гл. с прологом и эпилогом. М.: Республика, 1994. - С. 427 - 435.

203. Пискунов В.М. Лики поэзии Андрея Белого // Белый Андрей. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы. М.: Республика, 1994.

204. Пискунов В.М. Наваждение над Россией // Белый Андрей. Собрание сочинений. Серебряный голубь. Рассказы. М.: Республика, 1994. - С. 5 - 13.

205. Пискунов В.М., Александрова Н. Д., Пархоменко Г. Ф. Становление самосознающей души // Белый Андрей. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. М.: Республика, 1997. - С. 5 - 21.

206. Плотин. Избранные трактаты в 2 т. Т. 2. - М., 1990. - 546 с.

207. Плотин. Космогония. М., 1995. - 304 с.

208. Поляков М.Я. Критическая проза О. Мандельштама // Мандельштам О. Э. Слово и культура. М.: Советский писатель, 1987. - С. 3 - 29.

209. Поярков H.A. Белый (Золото в лазури. М., 1904) // Поэты наших дней. М., 1907. - С. 90 - 100.

210. Приходько И.С. Мифопоэтика А. Блока (историко-культурный и мифологический комментарий к драмам и поэмам). Владимир, 1994. - 214с.

211. Пустыгина Н. Цитатность в романе Андрея Белого «Петербург» // Труды по рус. и славян. Филологии. Тарту, 1981. - Т. 32. - С. 86 - 114.

212. Пути и миражи русской культуры. СПб., 1994. - 441 с.

213. Пьяных М. Певец огневой стихии. Поэзия А. Белого революционной эпохи 1917 1921 годов // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. - М.: Советский писатель, 1988. - С. 241 -269.

214. Ранчин A.M. Экзистенциализм по-русски, или Самоубийство Серебряного века: «Распад атома» Георгия Иванова // Нева. 2009. - № 9. - С. 21-38.

215. Н.Розанов В.В. Несовместимые контрасты жития: Литературно-эстетические работы разных лет. М., 1990. - 732 с.

216. Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002. - 240 с.

217. Русская литература XX века (1890 1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. В 2-х кн. Кн. 1. - М., 2000. - 472 с.

218. Рябкова О.В. Искусство отчуждения в поэзии Даниила Хармса и Иосифа Бродского: Дисс. .докт. фил. наук. Екатеринбург, 2006. - 398 с.

219. Самохвалова В.И. Человек и мир: проблема антропоцентризма // Философские науки. 1992. -№ 3. - С. 161-167.

220. Сарычев В. Эстетика русского модернизма: Проблема «жизне-творчества». Воронеж, 1991. - 320 с.

221. Свасьян К.А. Reductio at hominem // Штейнер Р. Эгоизм в философии. М., 2004. - С. 493 - 518.

222. Седых О. М. Философия времени в творчестве О. Э. Мандельштама//Вопросы философии. 2001.-№ 5. - С. 103-131.

223. Семенова С.Г. Два полюса русского экзистенциального сознания. Проза Георгия Иванова и Владимира Набокова-Сирина // Новый мир. 1999. - № 9. - С. 47-63.

224. Семенова С.Г. Метафизика русской литературы. Т. 2. - М.,2004512 с.

225. Семенова С.Г. Русская поэзия и проза 1920 1930-х годов: Поэтика - видение мира - философия. - М., 2001. - 590 с.

226. Сергеева Н.М. Творчество Д.С. Мережковского 1890-1900-х годов: специфика художественного сознания: Дисс. . канд. филол. наук. Кострома, 2009.-189 с.

227. Силард JI. К вопросу об иерархии семантических структур в романе XX века. Hungaro-Slavica, 1983. 249 с.

228. Силард Л. О влиянии ритмики прозы Ф. Ницше на ритмику прозы А. Белого. «Так говорил Заратустра» и Симфонии // Studia slavica (Budapest), 1973.-Т. 19.-С. 289-313.

229. Силард Л. Поэтика символистского романа конца XIX начала XX в.: (В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Белый) //Проблемы поэтики русского реализма XIX века / Ленингр. ун-т. - Л., 1984. - С. 265 - 284.

230. Скатов H.H. Литературные очерки. М., 1985. - 380 с.

231. Скатов H.H. «Некрасовская» книга Андрея Белого // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. -М.: Советский писатель, 1988.-С. 151-193.

232. Скляров О.Н. К вопросу о специфике и предпосылках онтологизма в ранней поэзии О. Мандельштама // Вестник ПСТГУ. Филология. 2005/4. -С. 37-54.

233. Слободнюк С.Л. «Идущие путями зла.» (древний гностицизм и русская литература 1880 1930 гг.). - СПб.: Алетейя, 1998. - 425 с.

234. Слободнюк С.Л. Муза мстительных надежд: принцип талиона и теократическая утопия в правосознании Серебряного века : монография. -СПб.: Наука, 2010.-128 с.

235. Слободнюк С.Л. Н. С. Гумилев. Проблемы мировоззрения и поэтики. Душанбе, 1992. - 181 с.

236. Слободнюк C.JI. Рай обреченный: Утопическая архетипика в правовых исканиях русской мысли: монография. СПб.: Наука, 2010. - 228 с.

237. Слободнюк C.JI. Рыцарь Утренней Звезды: Миры Николая Гумилева: монография. СПб.: Издательство СПбГПУ, 2010. - 360 с.

238. Слободнюк С.Л. Соловьиный ад. Трилогия вочеловечения Александра Блока: онтология небытия. СПб.: Алетейя, 2002. - 384 с.

239. Слободнюк С.Л. Философия литературы: от утопии к Искаженному миру : монография. СПб.: Наука, 2009. - 319 с.

240. Слово и судьба. Осип Мандельштам. Исслед. и материалы. АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. М., 1991. - 278 с.

241. Современный философский словарь. М.: Академический проспект, 2004. - 864 с.

242. Соловьев B.C. Соч. в 2-х тт. Т. 1. - М.: Мысль, 1990. - 892 с.

243. Соловьев B.C. Соч. в 2-х тт. Т. 2. - М.: Мысль, 1990. - 822 с.

244. Соловьев B.C. Стихотворения и шуточные пьесы. Л.: Советский писатель, 1974. - 350 с.

245. Соловьев B.C. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991.-701 с.

246. Соловьев С.М. Андрей Белый. «Пепел» // Весы. 1909. - № 1. - С. 17-25.

247. Соловьев С.М. Владимир Соловьев. Жизнь и творческая эволюция. -М., 1997.-314 с.

248. Степун Ф.А. Памяти Андрея Белого // Степун Ф. Встречи. Мюнхен: Товарищество зарубежных писателей, 1962. - С. 162 - 175.

249. Степун Ф.А. Советская и эмигрантская литература 20-х годов // Степун Ф. Встречи. Нью-Йорк, 1968. - С. 178 - 195.

250. Стратановский С. Творчество и болезнь: О раннем Мандельштаме // Звезда. 2004. - № 2. - С. 210 - 221.

251. Струве H.A. Осип Мандельштам. Томск, 1992. - 272 с.

252. Сурова О. Человек в модернистской культуре // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000 2000. - М., 2001. - С. 221 - 292.

253. Суханцева В.К. Культура как диалог метафизик (Хайдеггер и Мандельштам) // Философские исследования. Выпуск 3. - Луганск, 2002. -С. 7-18.

254. Сухих И.Н. Двадцать книг XX века. Эссе. СПб, 2004. - 544 с.

255. Тарланов Е.З. Модернистский мотив закрытого горизонта в поэзии русского предмодернизма // Традиция и литературный процесс. Новосибирск, 1999.-С. 371 -389.

256. Тарнас Р. История западного мышления. М., 1995. - 448 с.

257. Теоретико-литературные итоги XX века. Т. 1. - М.: Наука, 2003.373 с.

258. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И. Даль. М.: Рус. яз. - Медиа, 2003.

259. Топоров В.Н. О «психофизиологическом» компоненте поэзии Мандельштама // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифологического. М., 1995. - С. 405 - 439.

260. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст» русской литературы // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 259 - 367.

261. Трубецкова Е. Распад форм и/или рождение новой эстетической парадигмы // Эстетическое самосознание русской культуры. 20-е годы XX века: Антология. М.: РГТУ, 2003. - С. 33 - 45.

262. Трубецкой E.H. Смысл жизни. М., 2000. - 656 с.

263. Трубецкой Н.С. Религии Индии и христианство // Вестн. Моск. унта. Сер. 9. Филология. 1991. -№ 2. - С. 2 - 45.

264. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.562 с.

265. Успенский Б. Анатомия метафоры у Мандельштама // Успенский Б. Поэтика композиции. СПб., 2000. - С. 291 - 330.

266. Философия от античности до современности. Электронный ресурс. М.: Директмедиа Паблишинг, 2003. - 1 электрон, опт. Диск (CD-ROM).

267. Федоров Н.Ф. Сочинения. М.: Раритет, 1994. - 562 с.

268. Философов Д. Весенний ветер // Русская мысль. 1907. - № 12. -С. 115-118.

269. Философский словарь В. С. Соловьева. (Полное собрание статей Соловьева из Словаря Брокгауза и Ефрона). Ростов-на-Дону, 1997. 447 с.

270. Флоренский П. Спиритизм как антихристианство // Новый путь. -1904.-№3.-С. 158- 167.

271. Флоровский Г.В. Corpus Areopageticum // Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. Тексты, перевод с древнегреческого. СПб., 1997. - С. 9 -33.

272. Франк С.Л. Духовные основы общества. М., 1992. - 458 с.

273. Франк С.Л. Непостижимое. М., 1992. - 612 с.

274. Хайдеггер М. Ницше и пустота. -М.: Алгоритм, 2006. 304 с.

275. Хайдеггер М. Время и бытие. Харьков, 2003. - 503 с.

276. Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сборник. М., 1991.- 192 с.

277. Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб., 1999. - 510 с.

278. Харт Ниббрис К. Эстетика смерти. СПб., 2005. - 315 с.

279. Хитальский О.В. Категория смерти в поэтическом языке 3. Гиппиус: на материале рассказов 1896 1912 гг.: Дисс. . канд. филол. наук. -СПб., 2007.-170 с.

280. Хмельницкая Т.Ю. Литературное рождение Андрея Белого. Вторая Драматическая Симфония // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. М.: Советский писатель, 1988. - С. 103-131.

281. Холл М. П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцерской символической философии. -Новосибирск, 1993. 478 с.

282. Цивьян Ю. К происхождению некоторых мотивов «Петербурга» Андрея Белого // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. - Т. 18. - С. 106 - 116 (Учен. зап. / Тарт. ун-т; Вып. 664).

283. Чагин А.И. Пути и лица. О русской литературе XX века. М., 2008.-600 с.

284. Черников И. В.Я. Брюсов и творческая история романа А. Белого «Петербург» // Брюсовские чтения. Ереван, 1985. - С. 206 - 213.

285. Черников И. «Симфония» как жанр в творчестве Андрея Белого // Художественное творчество и литературный процесс / Том. ун-т. Томск, 1984.-Вып. 6.-С. 39-47.

286. Чистякова Э. О символизме А. Белого // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 1978. - № 3. - С. 39 - 48.

287. Чудаков А.П. Предметный мир литературы (К проблеме категорий исторической поэтики) // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М.: Наука, 1986. - С. 251 - 292.

288. Шиндин С.Г. Фрагмент поэтического диалога Мандельштама и Гумилева: К рецепции образа Айя-Софии в культуре «серебряного века» // В. Я. Брюсов и русский модернизм. М., 2004. - С. 194 - 203.

289. Школа Валентина. Фрагменты и свидетельства. СПб.: Алетейя, 2002. - 304 с.

290. Шопенгауэр А. Избранные произведения. М.: Просвещение, 1992.-479 с.

291. Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории -М., 1993.-Т. 1.-325 с.

292. Штейнер Р. Истина и наука. М., 1992. - 376 с.

293. Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет. М.: Советский писатель, 1987. - 544 с.

294. Экхарт Мейстер. Духовные проповеди и рассуждения. M., 1991228 с.

295. Энциклопедия мистицизма. СПб.: Литера, 1996. - 480 с.

296. Энциклопедия мистических терминов. М., 2001. - 576 с.

297. Эстетическое самосознание русской культуры. 20-е годы XX века: Антология. М.: РГТУ, 2003. - 720 с.

298. Эткинд А. Культура против природы: психология русского модерна // Октябрь. 1993. - № 7. - С. 168 - 192.

299. Эткинд Е. Единство «серебряного века»: о русской литературе конца XIX начала XX века // Звезда. - 1989. - № 12. - С. 185 - 194.

300. Эткинд Е. Кризис символизма и акмеизм // История русской литературы. XX век: Серебряный век. М.: Прогресс, 1995. - С. 460 - 488.

301. Эткинд Е. Там, внутри. О русской поэзии XX века. СПб., 1995. —568 с.

302. Юнина Т.В. Поэтика хронотопа автобиографической прозы Андрея Белого: Дисс. .канд. филол. наук. Волгоград, 2009. - 178 с.

303. Ямпольский И. Валерий Брюсов о «Петербурге» Андрея Белого // Ямпольский И. Поэты и прозаики. Л., 1986. - С. 345 - 349.

304. Arendt D. Der poetische Nihilismus in der Romantik. Band 1. Tubingen, 1972.

305. Bauer J. Arthur Schopenhauer und die russische Literatur des späten 19. und frühen 20. Jahrhunderts. München, 1980.

306. Harris J. G. Osip Mandelstam. Boston, 1988.

307. Isenberg C. Mandelstam's Egipetskaia Marka: As a Work in Progress // Столетие Мандельштама: Материалы симпозиума. Tenafly, 1994. - P. 228 -243.

308. Ronen О. An Approach to Mandel"stam. Jerusalem, 1983.

309. Terras V. Осип Мандельштам и его философия слова // Slavic Poetics: Essays in Honor of Kiril Taranovsky. The Hague; Paris, 1973.

310. Terras V. The Time Philosophyof Osip MandeFshtam // The Slavonic and East European Review. 1969. Vol. 47, № 109. P. 322 - 358.

311. Thomson R. D. B. MandeFstamps Kamen": The Evolution of an Image //RL. 1991. Vol. 30. №4.

312. West. D. Mandelstam: The Egyptian Stamp. Birmingham Slavonic Monographs. № 10. Birmingham, 1980.