автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтика повествования в романах М.А. Булгакова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтика повествования в романах М.А. Булгакова"

На правах рукописи

ХРУЩЕВ А ЕВГЕНИЯ НИКОЛАЕВНА

ПОЭТИКА ПОВЕСТВОВАНИЯ В РОМАНАХ М.А. БУЛГАКОВА

10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Екатеринбург - 2004

Работа выполнена в ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет»

Научный руководитель - доктор филологических наук, профессор

Официальные оппоненты - доктор филологических наук, профессор

Химич Вера Васильевна - кандидат филологических наук, доцент Пономарева Елена Владимировна

Ведущая организация - Пермский государственный

диссертационного совета Д 212.283.01 при ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет», 620017, г. Екатеринбург, пр. КосмонавтовЛ 26.

С диссертацией, можно ознакомиться в научной библиотеке Уральского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан^^января 2003 г.

Ученый секретарь Скрнпова О.А.

диссертационного совета

Лейдерман Наум Лазаревич

педагогический университет

Защита состоится февраля

заседании

2004-4 21983

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования.

Книга Булгакова, со времени публикации их в 1960-е годы и по наши дни, вызывают огромный интерес у читателей и литературоведов. Творчество Булгакова, особенно романное, исследовалось весьма многообразно, хотя до сих пор в булгаковедении мало целостных исследований его прозы (исключением являются монографии В.В. Химич и Е.А. Яблокова). На протяжении почти сорока лет вызывали интерес как историко-литературные и культурологические проблемы, так и собственно-литературоведческие: проблемы соотношения с литературными традициями и с литературным контекстом, интертекстуальных связей, жанровой, методной и стилевой специфики, композиции и архитектоники, образной и мотивной структуры. Проводились интересные лингво-литературоведческие исследования речевой организации булгаковских текстов в целом (Т.Г. Винокур, Ю.Н. Земской, АА, Горелова, Е.И. Орловой). Что касается романов, то поэтику повествования можно считать в определенной мере изученной лишь по отношению к «Белой гвардии» (работы В.И. Немцева, Г.М. Ребель, Е.Ш. Галимовой, В.П. Скобелева), по отношению к «Театральному роману» этот вопрос практически не рассматривался, а повествование в «Мастере и Маргарите» настолько сложно, что затрагиваются, как правило, частные его проблемы: проблема авторства романа мастера (наиболее полно рассмотрена Г.М Ребель), семантического соотношения «внутреннего» и «внешнего» романов (Ж. Нива, Е.Г. Трубецкова), философской концепции Слова (И.Ф. Бэлза, Е.А. Яблоков), специфики диалогичности в романе (И. Белобровцева, С. Кульюс), героев как выразителей авторской позиции (В.И. Немцев) -целостный же анализ поэтики повествования в «Мастере и Маргарите» не предпринимался. Также не изучалась эволюция поэтики романного повествования у Булгакова. В какой-то мере исключением можно считать работу Е.Ш. Галимовой «Поэтика повествования русской прозы XX века», где творчество Булгакова исследуется именно и только в плане повествования, но, исходя из цели автора, достаточно кратко.

Вместе с тем совершенно очевидно, что именно повествовательный уровень прозы (многообразные соотношения субъектов речи и субъектов сознания) всегда был особенно важен как для автора,- так и для читателей. Именно слово во многом определяет специфику романов Булгакова, каждый из которых в той или иной степени обладает «непрозрачным» повествованием, демонстрирует свою словесную оболочку и рефлексирует по поводу собственной повествовательной организации. Поэтому изучение повествования в романистике Булгакова сулит большой эвристический эффект - для понимания законов неповторимого булгаковского стиля, эстетической семантики, оформленной таким стилем, и, возможно, для уточнения представлений о развитии романного лдоессмвания в XX-веке.

РОС. НАЦИОНАЛЬНАЯ ] БИБЛИОТЕКА ( СПтр£ 09

Предмет, цель и задачи исследования.

Предметом исследования является поэтика повествования в трех романах Булгакова: «Белой гвардии», «Театральном романе (Записках покойника)» и «Мастере и Маргарите», что даст возможность судить о булгаковской романистике как об определенным образом эволюционировавшей системе.

Цель работы - выяснить, как построено повествование в большой прозе Булгакова, понять специфику романного слова и эволюцию его в творчестве писателя. Логика исследования определена иерархией уровней повествования: от речи повествователя (повествователей) и персонажей к способам внутри- и межуровневого речевого взаимодействия (то есть - слоев речи повествователя, повествователей между собой, повествователей и персонажей), затем - к принципам структурной организации повествования в целом и - к образу мира, который подобное повествование моделирует. Исследование поэтики повествования в каждом из романов, в соответствии с его спецификой, будет выстроено как решение следующих задач:

выявить составляющие образа повествователя / рассказчика;

- определить соотношение масок одного повествователя - или повествователей, представляющих кардинально различные образы мира;

- выявить принципы взаимодействия в речи повествователя различных «чужих языков», актуализированных жанров и стилей, взятых из жизни и литературы;

- определить принципы взаимодействия речи повествователя и персонажей;

- на основании такого рода анализа выявить смысловое наполнение динамики повествования, воссоздать образ мира, оформленный подобной речевой организацией и образом повествователя;

- охарактеризовать созданный повествователем образ собственного романа, его соотношение с уже существующими моделями романов.

Методологические принципы исследования.

Теоретической базой изучения поэтики повествования послужила по большей части бахтинская диалогическая концепция романа как «художественно организованного разноречия», точнее, позднейшая ее модификация Н.Д. Тамарченко, где диалогические отношения в зрелом романе понимаются как совмещение специфически романных и -дороманных принципов, «художественного диалога» и - «архаических форм монологического слова» (ср. также применение подобной трактовки романа в булгаковедческих исследованиях Е.Г. Трубецковой, В.П. Скобелева). Методология исследования поэтики повествования базируется на трудах Б.О. Кормана, Б.А. Успенского, Н.А. Кожевниковой (см. логику исследования и постановку задач). Также методологическую основу работу составили исследования, в которых так или иначе рассматриваются произведения Булгакова как сочетающие противоположные начала: реалистическую и

модернистскую концепцию мира, мифологическую и конкретно-историческую трактовку действительности, диалогическую и монологическую, релятивизирующую и «ценностную» тенденции, традиционализм и новаторство, устно-сказовое и литературное начала и т.д. (труды Е.А. Яблокова, В.В. Химич, Е.В. Пономаревой, Е.Ш. Галимовой и др.).

Научная новизна исследования.

Научная новизна представляемой работы определяется тем, что в ней предпринят системный анализ именно повествовательной организации трех булгаковских романов в плане взаимодействия «центробежных» (диалогических, полифонических, карнавальных) и «центростремительных» (монологических, упорядочивающих) тенденций; рассматриваются специфические для каждого романа способы расшатывания, разрушения классических романных парадигм, воплощения хаоса в моделях, предназначенных изначально для оформления мира как космоса; а также в каждом романе показаны специфические способы создания на такой основе -«новой целостности». Определяется эволюция романного повествования в творчестве Булгакова как стремление ко все более явному проявлению и той, и другой тенденции, каждый последующий роман строится на все большем напряжении между полюсами «разрушения» и «упорядочивания». Высказана гипотеза, что такая эволюция - прообраз развития романного слова в XX веке (модель одновременно двух линий развития романа).

Положения, выносимые на защиту.

1. В творчестве Булгакова классические повествовательные структуры романных жанров подвергаются переосмыслению, деформации, расшатыванию и даже разрушению.

2. В повествовательной системе «Белой гвардии» парадигма реалистического романа деформируется взаимодействием с модернистскими тенденциями, но вновь упорядочивается повествовательской субъективностью на основе новых, зачастую парадоксально иррациональных, констант бытия - «мистических» и «поэтических» (личностных).

3. В структуре и поэтике повествования «Театрального романа», построенного по модернистским принципам метаромана, разрушенный образ романтического романа служит основой вновь рожденного (из взаимодействия романтических и советских штампов) стиля повествования, которое воплощает в себе образ постоянно распадающегося и вновь становящегося мира, попытку преодоления хаоса энергией творчества.

4. Повествование в «Мастере и Маргарите» построено на совмещении максимально развитой карнавальной традиции и полилога культурных языков - с совершенным равновесием диалогической и монологической тенденций, причем карнавал культурных языков достаточно жестко организуется в систему, но сама эта система, однако, внутри себя удерживается равноденствием противоположно направленных сил -центробежной и центростремительной.

5. Эволюция романного слова в творчестве Булгакова определяется совмещением взаимоисключающих тенденций - деформации и восстановления, расшатывания и создания единства; эта эволюция совершается также по карнавальным законам, обновляя и возрождая романные традиции через их разрушение (самый жанр романа не разрушается, а развивается и усложняется, чтобы воссоздавать образ непостижимого, хаотического мира).

Апробация работы.

Основные положения диссертации отражены в пяти опубликованных работах. Результаты исследования докладывались на пяти межвузовских конференциях. По материалам исследования также проводились практические занятия со студентами.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Библиография включает 252 наименования.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении определяется актуальность изучения поэтики повествования в романах Булгакова, рассматриваются теоретические возможности подхода к подобной проблеме, в связи с чем определяется логика предстоящей работы, ставятся ее цели и задачи. В качестве методологических основ исследования в первом параграфе изложены различные концепции романа как жанра: «инвариант» романного содержания, заложенный в гегелевской теории, бахтинская теория «слова в романе», развитие «диалогической» (полифонической) концепции романа (Н.Т. Рымарь) и, напротив, опровержение ее (Т.К. Косиков, Г.М. Фридлендер и др.), представление о романе как о синтезе архаизирующих (монологических) и новейших (диалогических) тенденций (Н.Д. Тамарченко). Во втором параграфе систематизируются позиции отечественных (и зарубежных) литературоведов в отношении сущности и способов исследования повествования. На основании проведенного обзора определена иерархия вопросов, различными ответами на которые и определяется специфика романного повествования в любом тексте: 1) вопрос о принципе воссоздания мира («рассказ» или «показ»); 2) вопрос о позиции автора («субъекта художественной деятельности») по отношению к изображаемому миру; 3) вопрос о позиции повествователя по отношению к герою; 4) особняком стоит вопрос о позиции читателя. В третьем параграфе кратко рассмотрена история романного повествования, более подробно -повествовательные процессы в романе первой трети XX века (рост авторской субъективности и последующая тенденция к монологизации повествования, гипертрофия литературности и стремление к речевой характерности - сказу) и постоянный вопрос о кризисе романа (или - исчезновении романа) в XX веке (чему живым опровержением является творчество Булгакова). Обзор

основных проблем булгаковедення дан кратко, история вопроса (изучение романов Булгакова и в целом, и в плане повествования) в основном распределена по следующим трем главам.

В главе 1. ««Белая гвардия»: взаимодействие «расшатывающих» и «упорядочивающих» тенденций в романном повествовании» мы опираемся на представления, сложившиеся в современном булгаковедении -о «пограничной» природе «Белой гвардии», высоком напряжении речевой организации, вызванном взаимодействием противоположностей (традиционности и экспериментальности, сказовой формы и литературно-орнаментальной речи, лирического и эпического начал, архаико-эпических и романных тенденций). Мы разделяем положения о динамическом образе автора, разнообразии способов взаимодействия повествовательского уровня речи с персонажным, а также с позицией читателя, но ставим вопросы о причинно-следственных взаимодействиях, об обусловленности смены точек зрения, о возможности выражения аксиологической системы посредством повествовательной организации. Этому посвящен первый параграф главы.

Во втором параграфе рассматриваются динамические процессы на повествовательном уровне: 1) взаимодействие речи повествователя и персонажей, «личностные» проявления повествователя и экспрессионистская тенденция в его речи; 2) взаимодействие жанровой памяти хроники и экспрессионистского стиля, ведущего к разрушению хроникальности. Хроника одной семьи перевоплощается в элегию (поскольку насыщается поэтическими выразительными средствами и ритмизуется), историческая хроника - .в картину конца света (за счет экспрессионистского стиля), попытка социального анализа в исторической хронике проваливается, и сам жанр хроники оказывается несостоятелен в объяснении происходящего; в текст вводится «антихроника», функционально противоположная «прямой» хронике (ее цель - не разъяснить, а запутать), - результат столкновения жанровой памяти хроники и экспрессионистского стиля, разрушающего жанровую парадигму.

В динамических повествовательных процессах получает эстетическое оформление эпоха исторического хаоса, где невозможна любая упорядоченность - невозможна человеческая жизнь.

Третий параграф посвящен явлениям, упорядочивающим структуру романного повествования в «Белой гвардии»: Во-первых, это закономерности перемещения пространственно-временной точки зрения повествователя между полюсами «авторского всеведения» (форма, воплощающая романно незавершенный мир как потенциально завершенный) и «незнания» (моделирующая повествовательную позицию репортажа, а мир - как «неготовый» или иллюзорный). Обе формы создают устойчивую романную структуру, не дают роману превратиться ни во фрагментарно-репортажное, распадающееся повествование о миражах, порождениях «текущего момента», ни в эпически завершенное «вещание» о судьбах мира.

Во-вторых, это подчеркнутая и нарочитая мифологизация явлений реального мира, точнее, постоянное ощущение их «мистической подкладки». При полной возможности, при очевидном умении видеть исторический детерминизм («корявый мужичонков гнев» - персонификация исторических причин революции и гражданской войны) повествователь демонстративно заменяет его внекаузальным соотношением явлений: события подаются как предрешенные не историческими или социальными закономерностями, а -«знамениями», предчувствиями, логикой суеверий. Вместе с тем иррациональность - отнюдь не специфическое свойство исторических событий, это свойство жизни вообще: той же странной, безумной или чудесной логике зачастую следует и развитие линии Турбиных (так, появление Лариосика подобно видению). И склонность повествователя прозревать «мистическую» основу, видеть двойственный (реальный и сверхреальный) смысл явлений и мирового порядка, и хаоса - это также специфически булгаковский способ авторской оценки и упорядочения романной структуры: хотя, может быть, на поверхности историческое явление (например, гражданская война) представляется бессмысленным, все же в глубине оно несет в себе ту же сверхъестественную субстанцию, что и явление (например, течение времени и смена сезонов), составляющее часть мирового порядка {«миф Петлюра» и «дни колдовски удлинились» — оба явления имеют общую мистическую суть, хотя внешне они противоположны как хаос и порядок). И этот единый внутренний смысл «нормальных» и «непостижимых» событий приводит структуру романа к единству, не дает ей превратиться в хаос бессвязных и бессмысленных событий и речей.

В-третьих, упорядоченную структуру романного повествования задает ценностная определенность хронотопа, причем эстетическая оценка каждого полюса (большого, исторического пространства и времени - и малого, домашнего) существенно расходится с традиционной для русской литературы аксиологией. Замкнутое, тесное, «пыльное» пространство вещей, материализующих «частное», циклическое время, - это предназначенное для человека место, где образ гармонии подчеркивается естественным, извечным соотношением света и тьмы. Мир вещей, осмысленных человеческой любовью, антропоцентричен. Масштабное же пространство, а равно и поступательное, историческое время, сохраняя свои привычные количественные характеристики - величие, простор, торжественность (выраженные и в стиле), качественно оцениваются - противоположно привычному: здесь неестественное, адское соотношение света и тьмы, движение, которое не поддается ни упорядочению (детализации, структурированию), ни осмыслению и которое чревато событиями, опасностью и смертью. Замкнутость, статичность, цикличность -характеристики жизни; открытость, движение, линейность - смерти. Таков результат столкновения классической парадигмы романа с эпохой разрушения эпических ценностей.

Во взаимодействии «центробежных» и «центростремительных» сил романного повествования находит преломление авторская эстетическая концепция мира: хаос «большого времени», истории захлестывает личностно осмысленную жизнь, основанную на ценностных константах, но поскольку такой иррациональный мир непригоден для человека, то единственной упорядочивающей закономерностью в таком мире становится поиск новых констант, новых основ бытия: «мистических» (хаос осмысляется в параметрах тех же сверхъестественных, вне-человеческих законов, что и естественный, вечный порядок природы) или «поэтических» (опора на личностное осмысление вещей, противопоставление хаосу открытых пространств - ограниченного мира семьи и дома, наполненного поэзией прошлого), а разнородному, неупорядоченному, «неправильному» языку современности - порядок поэтически (и ритмически) выстроенной речи.

«Белую гвардию» можно было бы назвать классическим реалистическим романом: художественный мир здесь основан на исследовании взаимодействия, взаимообусловленности человека и действительности, в которую он помещен. Но: социально-исторические причинно-следственные связи здесь отходят на второй план, а выдвинуты -«мистические»; действительность же осознается двойственно - ближний мир сохраняет структуру космоса, но «большой мир» представлен как хаос.

Глава 2. ««Театральный роман»: рождение романного повествования из разрушенной романтической стилистики».

Оговорив в первом параграфе недостаточную изученность текста «Театрального романа» (как эстетического, а не историко-биографического объекта), мы обращаемся к исследованию семантики соотношения Максудова-героя и Максудова-повествователя, а также взаимодействия между собой слоев речи повествователя. Второй параграф посвящен изучению того, как в произведении создается образ романтического романа. В его центре находится романтический герой-повествователь. Он склонен видеть реальность как двоемирие, хотя и модифицированное, построенное на «умножении оппозиций»: творчество/обыденность, обыденность/игра, игра/творчество, при том, что во все проникает потустороннее начало, чаще всего в его зловещей, бесовской, отнюдь не сакрально-упорядочивающей форме (разрушительная амбивалентность мистических коннотаций в наибольшей степени связана с театром: «сцена зияла» - сияла и проваливалась, «золотой конь» - символ творчества, предназначения свыше, но и конь Апокалипсиса, театр - это храм, но храм явно языческий, с кровавыми жертвами и сатанинскими ритуалами). Он живет не столько в противопоставлении миру, сколько в постоянном переходе между мирами (в связи с чем ему постоянно сопутствует лейтмотив дверей), воспринимает эстетически оцененный хронотоп, оформленный совокупностью вещей: веши, связанные с прошлым, предстают культурно осмысленными, эпоха же настоящего воплощается в антипоэтических, враждебных человеку

предметах, вообще в преувеличенном значении материальной сферы (персонажам-лжетворцам демонстративно сопутствуют образы еды). Он тяготеет к поведению и мироотношению, свойственным прошлому веку, он склонен к поэтизации мира и собственного текста, к «старинному слогу», особенно тесно связанному с мотивами перехода в другой мир (мир поэтизированного прошлого, театра, особенно - творчества и смерти).

В третьем параграфе исследуются процессы разрушения романтической стилистики в повествовательной структуре романа - через серьезное употребление вульгарно-романтической и литературно-экспрессивной лексики («подумал я, холодея», «я опять окажусь в пучине бедствий») наряду с непрестанным использованием советско-канцелярских штампов {«материальная база», «под предлогом болезни»), просторечия («отколол такую штуку», «противные объедки») и «неряшливо» построенных фраз («Имея в кармане браунинг в кобуре, я приехал к моему другу»). Образ Максудова как повествователя приобретает амбивалентные характеристики: он привержен романтическому мироустройству - и разрушает его, он апологет высокого слога - и подвергает его профанации, ему дорога истина (то есть цельный и единственный взгляд на мир) - но он постоянно удваивает объяснение реальности (земное сополагает с мистическим), он пользуется романтическим языком и воссоздает романтический образ мира, но как повествователь он создан по «реалистическому типу» - его язык сформирован средой (литературной и социально-исторической), а кроме того, Максудов претерпевает эволюцию -не характера, но стиля. Так, хотя Максудов все время осознает себя как автора текста (создает эксплицитный образ читателя и диалогизирует повествование, заботится о занимательности), все же поначалу он пишет как «прежде всего не литератор» (об этом свидетельствует и «серьезное» употребление штампов, и речевое неряшество); с середины же романа начинают преобладать оригинальные, небывалые выражения («я чувствовал себя как бы двухэтаясным»), а в «финале» возникает и стилизаторская позиция повествователя, понимание иных стилистических возможностей. Повествование в «Театральном романе» - развивающаяся система: в процессе разрушения романтической стилистики рождается новое романное слово - происходит развитие от эклектических сочетаний, простого соположения элементов - к синтезу их и внедрению в «новую целостность». Самобытность рождается из штампов. Стиль - из отсутствия стиля. Порядок - из хаоса. И повествователь, изначально серьезно и доверчиво относящийся к усвоенной им стилистике, становится способным «со стороны» оценить и заимствованный, и собственный стиль, осознать освоение чужого языка как творческий процесс - поднимается на более высокий творческий уровень.

Таким образом, «Театральный роман» оказывается метароманом, ибо в его структуре воплощена модернистская стратегия претворения мира в текст. Это роман о творческом процессе и творческой эволюции, о попытке

словом преодолеть хаос, о невозможности только романтических (классических, упорядоченных) взглядов на жизнь, о деформации «только романтической» парадигмы романа, неотвратимо разрушаемой множественностью миров и разнонаправленными тенденциями в повествовании.

Глава 3. «Три типа повествования в «Мастере и Маргарите»: калейдоскопнчность и единство романа».

Глава открывается параграфом, где обстоятельно анализируется освещение в литературной науке проблем, связанных с текстологией, классификацией (отнесением у определенному жанру и методу), истолкованием романа «Мастер и Маргарита» и изучением его поэтики.

Он черпает свои образы из древних культурных канонов - и из современности, из «высокой» литературы и из «массовой культуры» (и сам написан в такой же полярной кодировке), ориентирован на культурные традиции и на произвольное их осмысление, включает память и «интеллектуальных», и «развлекательных» жанров, соотносится с «враждебными» друг другу литературными направлениями. В нем прочитывают взаимоисключающие философские концепции, извлекают противоположные «нравственные уроки». В этой романной структуре «внутренний» и «внешний» текст соотносятся парадоксально: мир первичного и правдоподобного текста оказывается вторичным, мнимым, иррациональным, а вторичный и легендарный текст, наоборот, содержит первооснову, подлинную сущность мира. В построении романа и его повествовании актуализированы диалог и отсутствие диалога, разнообразие и упорядоченность речевой организации, протеический («обманный») и цельный («истинный») дискурсы, серьезная и карнавальная традиции, архаические и новейшие элементы романного жанра.

В последующих трех параграфах исследуются основные типы организации дискурса - в «московских» (сатирических), «евангельских» и «романтических» (посвященных мастеру и Маргарите) главах. Параграф 2 «Карнавальная модель повествования в московских главах: маски повествователя» построен на анализе образа московского повествователя как результата смены и взаимодействия речевых масок (конкретно-зримых вариантов повествователя, в которых он предстает на определенном участке текста; образов повествователя, которые построены, как правило, с опорой на речевую память какого-либо узнаваемого жанра, литературного или внелитературного). Московские главы - это своего рода каталог социальных языков своей эпохи и литературных стилей, манер, жанров предыдущих эпох. И почти всегда жанровая и стилевая память используется «в несобственном значении», противоположно канону, почти всегда повествователь надевает маску и принимает правила игры, чтобы осмеять, спародировать эту маску изнутри, чтоб выявить несостоятельность или, по крайней мере, неполноту осмысления всей сложности бытия только по законам этого жанра. Вставные

внелитературные жанры служат или средством (репортаж, фельетон), или объектом (протокол, обвинительная речь, лекторско-ораторское слово) осмеяния (иронически оценена оформляемая жанром система ценностей).

Среди литературного разноречия наиболее заметно пародийное подключение стилистики готического и авантюрного романов, причем наглядное соседство двух массовых и «модных» разновидностей романа отчасти дискредитирует их обе, как слишком устойчивые и потому могущие задавать лишь пародийное, а не истинное осмысление мира. Основные элементы традиционной жесткой и рациональной авантюрной схемы (подчеркнутая синхронизация событий, усиление интриги, «заговор с читателем» - как в названии «Шизофрения, как и было сказано»), схемы, в целом неприложимой к современной абсурдной действительности, парадоксальным образом служат созданию образа мира в релятивистских координатах. Готический роман тоже объявляется неактуальной формой изложения «чертовщины» современной жизни, ибо традиционное соотношение между человеческим и дьявольским мирами оказалось сильнейшим образом нарушено: самым страшным, иррациогюлъным в мире, самой пугающей безликой силой хаоса становится «учреждение» вполне человеческого происхождения (ГПУ-НКВД), тогда как «настоящая» мистическая сила - дьявол - выглядит на фоне мистики реальности нестрашной (травестированной), рациональной (мирообъясняющей и упорядочивающей, воплощающей этическую функцию справедливости), личностной (каждый из демонов - яркий характер, и их действия в основном связаны с конкретными людьми и конкретными их чертами), «космической» (так как дьявол здесь - необходимая часть мироздания).

Использование нарочито литературных приемов в значении противоположном тому, которое они имели в жанре-источнике, направлено на то, чтобы демонстрировать относительность всякого отдельно взятого принципа изображения мира. Тому же служит и совокупность масок (не только литературных), и непрерывная смена точек зрения повествователя: иррациональную действительность невозможно постичь с помощью одной единой точки зрения, объяснить с помощью одной системы ценностей. Мир, который мы видим в московских главах, - это хаос, который невозможно до конца упорядочить, записать в координатах какой-дибо одной художественной системы.

Третий параграф посвящен эволюции повествования в евангельских главах - от безличной хроники к «идеальному роману». Начинается этот путь долитературными, летописными формами, когда единственным выразительным средством является средство древнейшее -ритмизация, формами, призванными отразить единственно возможный вариант существования мира - объективную истину. Но - происходит осознание ценности человека, причем любого, человека вообще («Все люди добрые»), осознание ответственности человека за любой свой выбор, в том

числе и за выбор слова. И повествование в евангельских главах приобретает настоящую романную многомерность, которая формируется напряжением между постоянно взаимодействующими полюсами: 1) между внешней и внутренней психологической, внешней и внутренней фразеологической точками зрения, причем совмещение точек зрения приводит к выходу хроникального повествования из нейтральной стилистической зоны, сначала только в пределах совмещенной точки зрения (когда взаимодействуют речевые зоны повествователя и персонажей), а потом и в несовмещенной, собственно повествовательской речи; 2) между всезнающим повествователем-демиургом и повествователем-наблюдателем, находящимся соответственно на внешней и внутренней позициях по отношению к описываемому; 3) между внешней и внутренней точками зрения по отношению к тексту, то есть «неприсутствием» и «присутствием» повествователя как создателя текста (к концу романа о Пилате повествователь демонстрирует свою причастность к восприятию событий, создавая условных и обобщенных субъектов восприятия, наблюдения, и к написанию текста - комментирует свои фразы, следит за порядком своей мысли: «действительно, ровно ничего интересного не было в этой казни», «молодой человек не только заметил эту женщину, нет, он узнал ее»).

Указанные напряжения минимальны в начале романа мастера, но всё усиливаются, так как в повествовании растет удельный вес речи героев и субъективно воспринятых ими картин, а вслед за тем растет и степень субъективности эпического повествователя. Сюжет священной книги, должный существовать в заданных канонических рамках, десакрализуется, а повествование приобретает всё большую литературность, эволюционируя от простоты эпоса к "замаскированной под простоту сложности романа: оно становится достаточно динамичным, чтобы создать образ сложного, неготового мира, достаточно субъективным, чтобы соответствовать концепции человеческой значимости и ответственности. И, наконец, намечается тенденция к осознанию дискурсом самого себя, а искусства - как материала для отражения в искусстве. И в итоге роман мастера оказывается ядром «Мастера и Маргариты» не только в сюжетном и концептуальном отношении, но и в чисто литературном, метатекстуальном смысле: «внутренний текст», как и «внешний», - своего рода метароман, роман об эволюции художественного слова вообще, и в нем зафиксирован момент, когда романное слово соединило в себе древнейшую цельность, монологичность повествования и современную подвижность, диалогическую напряженность между противоположными тенденциями. И, объединив архаические и новейшие принципы, достигло гармонического единства.

Содержанием четвертого параграфа стало изучение соотношения «стилизации и стиля» в романтических главах. Будучи изображенным в координатах перевернутого романтического двоемирия (обыденность приобретает черты миража, а реальностью оказывается экстраординарное и

чудесное), мир здесь рисуется . все же традтщонпыми романтическими красками, повествователь нередко выражается слогом возвышенным, даже выспренним, явно ориентированным на старинные литературные образцы («Сладкий ток побежал по её жилам»). Но поскольку во вступлении, обращающем нас к старинной литературной традиции «правдивого повествователя» («За мной, читатель!..»), задан общий тон этой части, то уже вся возвышенная лексика, все приемы, создающие романтический образ мира, не будут казаться чужеродными в романе XX века. И «романтические штампы» должны восприниматься не с современной точки зрения, как штампы, а с точки зрения той эпохи, когда был актуален в литературе подобный образ автора, то есть не как «иллюзия», стилизация, а как. подлинный стиль. Но финал этой части переворачивает подобные представления, и в свете стиля главы 32 («Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля!») «гиперлитературность» оказывается подлежащей преодолению, а главный принцип речевой организации может быть определен как неизбывное стремление сугубо литературного «правдивого повествователя» к «своему слову», к снятию масок, стремление столь постоянное, сколь и безнадежное, ибо избавиться от «литературного привкуса», от ощущения стилизованности так до конца и не удается.

И последний параграф третьей главы посвящен способам создания единства повествовательной организации романа. Эти способы:

1) отношения со- и противопоставления между тремя типами организации дискурса (по параметрам: проявленность и активность повествователя, напряжение и динамика, одно или разнородность речи, изменения в повествовании, включение социального и литературного разноречия, использование «масок» (в том числе и речевых ярлыков для персонажей), способ завершения каждой главы (уподобление главы единой и завершенной новелле);

2) взаимодействие между тремя дискурсами и тенденция к их взаимоуподоблению. В каждом дискурсе есть «память» о соседних: островки московского и эпического повествования, вызванные соответствующими персонажами в романтических главах, и маска романтика взыскующего чуда, в московской части; евангельский же «микророман», при всей свой стилевой замкнутости и самодостаточности, обнаруживает свое абсолютное структурное сходство с «Мастером и Маргаритой» как целым, так как внутри него тоже есть сакральный «текст в тексте в тексте»: «Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты... Мы увидим чистую реку воды жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл... большего порока... трусость», - воплощенная амбивалентность (это слова Иешуа, знающего, «чтО есть истина», но и - запись Левия, который «всё перепутал») и «смешенье языков»: философская сентенция соседствует с бытовой зарисовкой, «чистое искусство» - с морализаторством).

3) Взаимоуподобление речевых процессов на разных уровнях (повествовательском и персонажном) во всех трех частях. В частности, в речи главных героев можно наблюдать те же типы динамики, что и у повествователей разных частей: у Воланда и мастера - ненаправленные изменения речи в соответствии с ситуацией или человеком, о котором говорится (как у московского повествователя); у Маргариты, Ивана Бездомного - эволюция (как у евангельского, отчасти романтического повествователя). Причем их эволюция происходит в одном и том же направлении: от стандартного, неиндивидуального, общего слова (Иван пользуется советско-идеологическими и просторечными штампами, Маргарита - романтико-мелодраматическими) - к слову личном}', своему - и вновь к общему слову другого уровня, к мирообъясняющим формулам, внеличным по сути, но личным, своим - по способу изложения. Иными словами, эволюция речи и Ивана, и Маргариты направлена «центростремительно» - к «идеалу» и «ядру» повествования, к тому состоянию идеальной гармонии (равновесия начал: внелитературности — и литературности, безличной объективности - и субъективной человечности, общего - и оригинального), которое запечатлено в повествовательной организации евангельских глав. Но речевые процессы «на периферии» одновременно направлены, и «центробежно», «от ядра»: эволюция повествования в евангельских главах вызвана влиянием персонажей, напротив, эволюция речи Ивана (в московских главах) и Маргариты (в романтических) происходит, «зеркальным» образом, под влиянием «почти повествователей» (Воланда и мастера, речевая протеичность и власть которых делает их подобными повествователям - по способу бытования и функционирования в тексте).

4) Равнодействие центробежных и центростремительных сил в отношениях между «ядром» (евангельскими главами) и «периферией» (московскими и романтическими главами) повествовательной системы.

В Заключении резюмируются и обобщаются наблюдения над эволюцией булгаковского романного повествования. В творчестве Булгакова классические парадигмы романных жанров подвергаются, как минимум, переосмыслению - и более того, деформации, расшатыванию, разрушению, выворачиванию наизнанку (в первых романах - по одной жанровой разновидности, в последнем - чуть ли не все возможные).

I. «Белая гвардия» на уровне конфликта, сюжета, системы персонажей - остается, в общих чертах, семейно-исторической хроникой, одним из любимых жанров реалистической романистики в ее классическом варианте: исследовательский пафос связан с взаимообусловленностью жизни отдельного человека (и семьи) - и времени,. истории. Расшатывание традиционной романной структуры происходит прежде всего на уровне слова: повествование наполняет динамика (повышение повествовательской субъективности и активности в плане смены фразеологической и

пространственно-временной точек зрения, обогащение хроникальности лиризмом и разрушение ее экспрессионистской стилистикой), но эта динамика подчиняется определенным закономерностям, связанным прежде всего с авторской эстетической оценкой (аксиологией реального и ирреального хронотопа). Расшатанное и вновь упорядоченное повествование оформляет образ иррациональной действительности, враждебного человеку «большого времени», хаоса истории, преодолеваемых на основе новых, «неклассических» констант бытия - «мистических» и «поэтических». Перед нами оказывается парадигма реалистического романа, деформированная взаимодействием с модернистскими тенденциями и вновь выстроенная с помощью парадоксально-иррациональных, но все же упорядочивающих структур повествования.

П. В структуре и поэтике повествования «Театрального романа» жанр романтического романа о художнике претерпевает более сложные изменения - он оказывается не просто романом, а метароманом - романом о написании романа, об эволюции жанра романа в процессе написания текста и' об эволюции своего творца (героя-повествователя). Повествовательная его основа - романтическая стилистика, разрушенная эклектическим внедрением советских речевых стереотипов, а также собственной чрезмерной традиционностью, гипертрофией штампов «старинного слога». Но из разрушенной романтической стилистики, из старинно-романтических и советско-просторечных и канцелярских штампов вырастает новое романное слово, основанное на самооценке и самоиронии повествователя, на творческом синтезировании доселе эклектичных элементов. Разрушенный и вновь рожденный стиль повествования воплощает в себе образ постоянно деформируемого, распадающегося на множество миров и вновь становящегося мира, в котором нет места романтическому художнику, но который может сформировать новый тип художника-модерниста, способного осмыслить хаотический, распадающийся и становящийся мир - и использовать его как материал для творчества, для собственного становления (но эта стратегия может оказаться разрушительной для художника, как и случилось в романе).

Ш. Повествовательная структура «Мастера и Маргариты» образована тремя составляющими - тремя взаимно со- и противопоставленными типами организации дискурса. Соответственно, в каждом из них господствует свой базовый принцип ведения повествования. 1. Постоянные и ситуативные маски московского повествователя, которые полностью замещают собственный голос повествователя и которые создаются на основе структурной и стилевой памяти литературных и внелитературных жанров, вывернутых наизнанку литературных приемов и схем, - свидетельство принципиального отсутствия своего слова, не ориентированного на какой-либо источник. 2. Демонстративная самодостаточность и замкнутость дискурса евангельских глав, создающего иллюзию хроникальной

нейтральности, объективности, простоты, а главное - безыскусности. 3. Повествование под единой олитературенной маской романтического «правдивого повествователя», допускающего открытость дискурса «чужим» языкам и стилям, но стремящегося к обретению собственного слова.

Каждый из трех принципов организации дискурса является воплощением в повествовательной форме своей особенной концепции мира.

1.Совокупность масок и «перевернутых» литературных схем московского дискурса моделирует абсурдную действительность, мир как непознаваемый хаос предметов и языков; ив то же время в безудержно динамичном повествовании этих глав воплощаются бесконечные и бесплодные попытки упорядочить, объяснить этот хаос, «загнать в рамки» какой-либо одной языковой системы и системы ценностей - впрочем, это попытки в свою очередь хаотические, так что в итоге формируется модель еще более глубокого абсурда. 2. Самодостаточный и внутренне завершенный дискурс евангельских глав является речевым оформлением гармонично устроенного мироздания, в центре которого находится человек, осознавший ценность своей личности и ответственность За любой свой выбор, в том числе и выбор слов. 3. Сугубая «литературность», доступность «чужому слову» в сочетании с поиском своего - повествовательная модель романтического двоемирия, представляющего в качестве правды реального мира - то низменную обыденность, то чудо, и, соответственно, в качестве миража - то недостижимый мир чудесного, то обманчивый мир обыденных отношений. Неустойчивая амбивалентность концепции мира в романтических главах выражается и в колебаниях дискурса - в неустойчивом соотношении между стилем и стилизацией, в упорном и тщетном поиске своего естественного стиля и соскальзывании в «литературность». Если модели мира, воплощенные в повествовании евангельских и московских глав, соотносится как идеал и антиидеал, то повествование романтических глав моделирует беспрестанное и безнадежное стремление к идеалу, иллюзорную возможность его достижения.

В диссертации высказано предположение о том, что три типа повествовательной организации в «Мастере и Маргарите» моделируют возможные судьбы романа как жанра. 1. Дискурс московских глав воплощает крайний случай - доведенный до логического предела карнавальный роман, распадающийся под напором собственного разноречия. 2. В повествовании глав об Иешуа и Пилате мы видим модель идеально уравновешенного романа, где сосуществуют в необходимом единстве архаическое и современное, монологические и диалогические тенденции. 3. В этом смысле повествование романтических глав опять-таки занимает срединное положение, моделируя постоянное стремление романа к своему, небывалому способу речевого оформления - и постоянную невозможность избавиться от «пролитературенной» основы.

А в целом «Мастер и Маргарита» — четвертая представленная в дискурсе этого самого романа возможность развития жанра: это роман, уникальный по сложности, противоречивости - но и единству своей повествовательной системы. Это роман, одновременно сворачивающийся к своему ядру (роману мастера, который, в свою очередь, сворачивается к собственному ядру - пергаменту Левия, в миниатюре моделирующему ту же повествовательную структуру) и разворачивающийся в пространство мировой литературы и внелитературной словесной деятельности. Это роман, где происходит совмещение максимально развитой карнавальной традиции и полилога культурных языков - с совершенным равновесием диалогической и монологической тенденций. Карнавал культурных языков достаточно жестко организуется в систему, но сама эта система, однако, внутри себя удерживается равноденствием противоположно направленных сил -центробежной и центростремительной. И эта амбивалентность даже в самом принципе системной организации, это отсутствие единства даже в «последнем единстве» произведения делает «Мастера и Маргариту» действительно уникальным романом: в нем собрано и организовано множество жанровых разновидностей романа и множество типов повествовательных организаций. В этом и состоит то новое слово, что сказано «Мастером» в истории романа: карнавал языков в нем - не свободная стихия, а система, жестко структурированная многообразными видами связей, но сама структура этих связей - по-карнавальному амбивалентна.

И эволюция романного слова в творчестве Булгакова, эволюция, которая держится на совмещении взаимоисключающих тенденций -деформации и восстановления, расшатывания и создания единства, -строится также по карнавальным законам, возрождая романные традиции через их разрушение. И хотя всякий роман Булгакова, особенно последний,

1

«соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников» и в полном смысле отвечает бартовскому определению текста как «многомерного пространства, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма», тем не менее он всякий раз создается автором (а не скриптором) как система (а не бесконечный орнамент) и является художественным образом мира. Повествование в трех романах Булгакова, моделирующее динамический и в то же время устойчивый мир (в «Белой гвардию)), мир разрушающийся и становящийся (в «Театральном романе»), разорванный и все же единый (в «Мастере и Маргарите»), - это эволюция, заканчивающаяся отсутствием последнего слова (то есть принципиально незаконченная). Возможно, это прообраз судьбы романа и романного слова в XX веке, когда роман постоянно переживал кризисы и многочисленные «смерти», превращался в свою противоположность, но - именно как роман (в гегелевско-бахтинском понимании) - жив и до сих пор.

1 Барт Р. Смерть автора//Избр. работы. Семиотика. Поэтика. М., 1991. С. 390.

18

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Поэтика повествования в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»//Актуальные проблемы развития гуманитарных наук. Пятый конкурс научных работ студентов вузов Свердловской области. Сборник тезисов - аннотаций работ. Екатеринбург, 2000. С.48-49;

2. К изучению романа М.А Булгакова > «Мастер и Маргарита» в школе: трансформация приемов авантюрного и готического романов/ЛТроблемы филологического образования: Материалы VII зональной научно-практической конференции «Актуальные проблемы филологического образования: наука - вуз - школа». Екатеринбург, 2001. С.146-150.

3. Роль дискурса, «евангельских глав» в повествовательной организации- романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «ядро» и «идеал» повествования//Русская литература XX-XXI вв.: направления и течения. В.6. Екатеринбург, 2002. С. 100-113.

4. К изучению в школе романа'М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: динамическая речевая организация//Проблемы литературного образования: Материалы БС всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы филологического образования: наука -вуз - школа». В 2 частях. 4.1. Екатеринбург, 2002. С. 118-124.

5. К изучению в школе романа М.А. Булгакова «Белая гвардия»: аксиологический аспект, пространства и времени/ЛТроблемы литературного образования: Материалы ГХ всероссийской научно-практической' конференции «Актуальные проблемы филологического образования: наука -вуз - школа». В 5 частях. 4.3. Екатеринбург, 2003. С. 167-175.

Подписано в печать16.01.04.Формат 60x84 1/16.Бумага для множ. ап. Печать на ризографе. Уч.-изд. лист. 1, 0. Тир. 100 экз. Заказ 1052. Уральский государственный педагогический университет. Отдел множительной техники. 620017, Екатеринбург, пр. Космонавтов, 26.

108 1

РНБ Русский фонд

2004-4 21983

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Хрущева, Евгения Николаевна

Введение.

1. Постановка проблемы романного жанра.

2. Проблема повествования в русском литературоведении.

3. Историческое развитие романного повествования.

Глава 1. «Белая гвардия»: взаимодействие «расшатывающих» и «упорядочивающих» тенденций в романном повествовании.

1.1. Проблемы изучения «Белой гвардии» в русском литературоведении

1.2. Динамические процессы на повествовательном уровне.

1.2.1. Субъективно окрашенное авторское повествование и взаимодействие его с речью персонажей.

1.2.2. Взаимодействие жанровой памяти хроники и экспрессионистского стиля: разрушенная хроникальность.

1.3. Упорядочивание структуры романного повествования

1.3.1. Закономерности перемещения пространственно-временной точки зрения повествователя как форма авторской оценки.

1.3.2. Склонность повествователя прозревать «мистическую» основу явлений и мирового порядка, и хаоса.82.

1.3.3. Ценностная определенность хронотопа.

Глава 2. «Театральный роман»: рождение романного повествования из разрушенной романтической стилистики.

2.1. Литературоведы о «Театральном романе».

2.2. Романтическая структура мира, воссозданная в «Театральном романе»

2.2.1. Максудов как романтический герой.

2.2.2. Максудов как повествователь романтического романа.

2.2.2.1. Художественное пространство и время романа: модификация двоемирия и положения героя в мире.

2.2.2.2. «Удвоение реальности» мистическими коннотациями в повествовательной структуре.

2.2.2.3. Стилистическое тяготение героя-повествователя к «старомодным» речевым формам.

2.3. Разрушение романтической стилистики.

2.3.1. Романтический язык, доведенный до штампа, и штампы советской эпохи: эклектика или диалог?.

2.3.2. Максудов как автор: эволюция романного повествования.

Глава 3. Три типа повествования в «Мастере и Маргарите»: калейдоскопичность и единство романа.

3.1. Основные проблемы изучения «Мастера и Маргариты».

3.2. Карнавальная модель повествования в московских

главах: маски повествователя.

3.2.1. Смена и сосуществование речевых масок.

3.2.2. Механизм создания масок повествователя на основе вставных жанров.

3.2.2.1. Вставные внелитературные жанры: ироническая языковая панорама эпохи.

3.2.2.2. Вставные литературные жанры: «выворачивание наизнанку» жанровых канонов и стилевых приемов.

3.2.3. Непрерывная смена повествователем точек зрения.

3.3. Эволюция повествования в евангельских

главах.

3.4. Литературный «правдивый повествователь» в романтических

главах

3.5. Способы создания единства повествовательной организации в романе.

3.5.1. Отношения со- и противопоставления между тремя типами организации дискурса.

3.5.2. Взаимосвязь и взаимодействие дискурсов.

3.5.3. Роль речи героев в создании повествовательного единства.

3.5.311. Взаимодействие речи повествователя с речью персонажей.

3.5.3.2. Взаимоуподобление речевых процессов на повествовательском и персонажном уровнях.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Хрущева, Евгения Николаевна

Книги Булгакова, со времени публикации их в 1960-е годы и по наши дни, вызывают огромный интерес у читателей и литературоведов. Популярность Булгакова, любовь к нему читателей любого круга, постоянное цитирование его текстов - в общем, универсальность его творчества - во многом определяется тем, как написаны его произведения. Поэтому цель предстоящей работы - выяснить, как построено повествование, наполняющее романы Булгакова столь универсальным смыслом, понять специфику романного слова и эволюцию его в творчестве Булгакова.

Не только для читателей, главное, для самого Булгакова как автора повествовательный уровень прозы был невероятно важен. Булгаков постоянно создавал образ повествования, «рефлексирующего» о самом себе, своей структуре, демонстрирующего процесс своего создания. Недаром обо многих произведениях писателя (фельетонах и рассказах, «Записках на манжетах», неоконченной повести «Письма тайному другу», «Жизни господина де Мольера», особенно, разумеется, о «Театральном романе» и «Мастере и Маргарите») существует мнение, что в той или иной мере они написаны о процессе собственного написания или - шире - о возможностях бытования художественного слова вообще. «Спектр повествовательных форм в прозе Михаила Булгакова столь широк, что на материале его творчества можно было бы проанализировать значительную часть известных прозе нарративных типов»1. Творчество Булгакова - своего рода «демонстрационное поле» поэтики повествования XX века (или - экспериментальная модель, поскольку уже в первой трети века Булгаков опробовал многие повествовательные возможности, актуальные для более поздней прозы).

И, судя по особенному пристрастию самого автора и его читателей к повествовательной стороне, изучение романного повествования сулит боль

1 Галимова Е.Ш. Поэтика повествования русской прозы XX века (1917-1985 гг.) Дисс. . докт. филол. наук. Архангельск, 2000. С. 182. шой эвристический эффект - для понимания законов неповторимого булга-ковского стиля (и, может быть, секрета читательской любви?), семантики, оформленной таким стилем, и, возможно, для уточнения представлений о развитии романного повествования (и вообще - романного жанра) в его творчестве - и в XX веке.

Постановка проблемы «поэтики повествования в романах» — кого бы то ни было, но особенно - Булгакова, как романиста XX века, использующего мощный пласт культурных и литературных традиций и в то же время экспериментирующего на этой базе, - требует последовательного подхода, теоретического и исторического.

Проблема романного повествования. На самом деле здесь три проблемы: романа, повествования и собственно романного повествования.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэтика повествования в романах М.А. Булгакова"

Заключение

Таким образом, в творчестве Булгакова классические структуры романных жанров подвергаются, как минимум, переосмыслению - и более того, деформации, расшатыванию, разрушению, выворачиванию наизнанку (в первых романах - по одной жанровой разновидности, в последнем — чуть ли не все возможные).

I. «Белая гвардия» на уровне конфликта, сюжета, системы персонажей — остается, в общих чертах, семейно-исторической хроникой, одним из любимых жанров реалистической романистики в ее классическом варианте: исследовательский пафос связан с взаимодействием и взаимообусловленностью жизни отдельного человеками семьи) — и времени, истории. Расшатывание традиционной романной структуры происходит прежде всего на уровне слова: повествование наполняется динамикой за счет повышения повествова-тельской субъективности и активности в плане смены фразеологической и пространственно-временной точек зрения, обогащения и разрушения хрони-кальности - лиризмом и экспрессионистской стилистикой. Но эта динамика подчиняется определенным закономерностям, связанным прежде всего с авторской эстетической оценкой (аксиологией реального и ирреального хронотопа). Расшатанное и вновь упорядоченное повествование оформляет образ иррациональной действительности, враждебного человеку «большого времени», хаоса истории, преодолеваемых на основе новых, «неклассических» констант бытия - «мистических» и «поэтических» (личностных, но связанных с онтологическими ценностями). Перед нами оказывается парадигма реалистического романа, деформированная взаимодействием с модернистскими тенденциями и вновь выстроенная с помощью парадоксально-иррациональных, но все же упорядочивающих структур повествования.

И. Жанр романтического романа о художнике претерпевает более сложные изменения в структуре и поэтике повествования «Театрального романа», поскольку это уже не просто роман, а метароман, роман о написании романа, о собственной эволюции и об эволюции своего творца (героя-повествователя). Повествовательная его основа - романтическая стилистика, разрушенная эклектическим внедрением советских речевых стереотипов, а также собственной чрезмерной традиционностью, гипертрофией штампов «старинного слога». Но из разрушенной романтической стилистики, из старинно-романтических и советско-просторечных и канцелярских штампов вырастает новое романное слово, основанное на самооценке и самоиронии повествователя, на творческом синтезировании доселе эклектичных элементов. Разрушенный и вновь рожденный стиль повествования воплощает в себе образ постоянно деформируемого, распадающегося на множество миров и вновь становящегося мира, в котором нет места романтическому художнику, но который может сформировать новый тип художника-модерниста. Такой художник способен осмыслить хаотический, разрушающийся и становящийся мир - и использовать его как материал для творчества, для собственного становления (но модернистская стратегия может оказаться разрушительной для романтического художника, художника «классического» типа, как и случилось в романе). Таким художником пытался стать Максудов, и в созданном им незаконченном романе мы видим лишь тенденцию,-возможность преодолеть хаос словом - тенденцию, которая нашла свое продолжение в последнем романе Булгакова (а собственно стилистика «Театрального романа» оказалась реализованной в романтических главах «Мастера и Маргариты», в постоянной проблеме рождения своего, оригинального стиля — из «чужого», «уже бывшего»).

III. Повествовательная структура «Мастера и Маргариты» образована тремя составляющими - тремя взаимно со- и противопоставленными типами организации дискурса. Соответственно, в каждом из них господствует собственный базовый принцип ведения повествования:

1. Постоянные и ситуативные маски московского повествователя, которые создаются на основе структурной и стилевой памяти множества литературных и внелитературных жанров, множества вывернутых наизнанку, употребленных в несобственном значении литературных приемов и схем. Речевые маски, полностью замещающие собственный голос повествователя, свидетельствующие о принципиальном отсутствии своего слова, не ориентированного на какой-либо источник.

2. Демонстративная самодостаточность и замкнутость дискурса евангельских глав, создающего иллюзию летописной нейтральности, объективности, простоты, а главное — безыскусности.

3. Повествование под единой олитературенной маской романтического «правдивого повествователя», допускающего открытость дискурса «чужим» языкам и стилям, но стремящегося к обретению собственного слова.

Каждый из трех принципов организации дискурса является воплощением в повествовательной форме своей особенной концепции мира:

1. Совокупность масок и «перевернутых» литературных схем московского дискурса моделирует абсурдную действительность, мир как непознаваемый хаос предметов и языков; и в то же время в безудержно динамичном повествовании этих глав воплощаются бесконечные и бесплодные попытки упорядочить, объяснить этот хаос, «загнать в рамки» какой-либо одной языковой системы и системы ценностей — впрочем, это попытки в свою очередь хаотические, так что в итоге формируется модель еще более глубокого абсурда.

2. Самодостаточный и внутренне завершенный дискурс евангельских глав является речевым оформлением гармонично устроенного мироздания, в центре которого находится человек, осознавший ценность своей личности и ответственность за любой свой выбор, в том числе и выбор слов.

3. «Пролитературенность», доступность «чужому слову» в сочетании с поиском своего - повествовательная модель романтического двоемирия, причем двоемирия амбивалентного, представляющего в качестве правды реального мира-то низменную обыденность, то чудо, и, соответственно, в качестве миража - то недостижимый мир чудесного, то обманчивый мир обыденных отношений. Неустойчивая амбивалентность концепции мира в романтических главах выражается и в колебаниях дискурса — в неустойчивом, постоянно изменяющемся соотношении между стилем и стилизацией, в упорном и тщетном поиске своего естественного стиля (параллельно с созданием иллюзии такого стиля «изнутри» стилизации) и соскальзывании в «литературность». Ведь окончательно привкус стилизации не исчезает никогда.

Если модели мира, воплощенные в повествовании евангельских и московских глав, соотносится как идеал и антиидеал, то повествование «срединных» романтических глав моделирует беспрестанное и безнадежное стремление к идеалу, возможность и в то же время невозможность (то есть иллюзорную возможность) его достижения.

Но «Мастер и Маргарита» - роман не только о человеке и мире, «Мастер и Маргарита» - роман о романе. И три типа повествовательной организации в нем моделируют возможные судьбы романа как жанра.

1. Дискурс московских глав воплощает крайний случай - доведенный до логического предела карнавальный роман, распадающийся (уже именно распадающийся, а не «расслояющийся», как говорит Бахтин) под напором собственного многообразного внелитературного и литературного разноречия.

2. В повествовании глав об Иешуа и Пилате воплощена модель идеально уравновешенного романа, где сосуществуют в необходимом единстве архаическое и современное, монологические и диалогические тенденции.

3. В этом смысле повествование в романтических главах опять-таки занимает срединное положение, моделируя постоянное стремление романа к своему, новому способу речевого оформления - небывалому, не опирающемуся на литературные источники, хотя и использующему все богатство литературных выразительных средств. И - столь же постоянную невозможность избавиться от «пролитературенной» основы.

И сам последний роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» — четвертая представленная в дискурсе этого самого романа возможность развития жанра.

Мастер и Маргарита» - роман, уникальный по сложности, противоречивости - но и единству своей повествовательной системы. Это роман, одновременно сворачивающийся к своему ядру (роману мастера, который, в свою очередь, сворачивается к собственному ядру - пергаменту Левия со словами Иешуа) и разворачивающийся в пространство мировой литературы, да и вне-литературной словесной деятельности. В нем совмещается максимально развитая карнавальная традиция и полилог культурных языков — с совершенным равновесием диалогической и монологической тенденций. Непостижимый хаос — с идеальной упорядоченностью повествования.

И самое главное — невозможно сказать «последнее слово» о том, какая тенденция преобладает. Ибо карнавал культурных языков достаточно жестко организуется в систему, но сама эта система, однако, внутри себя удерживается равнодействием противоположно направленных сил - центробежной и центростремительной; И остаются ли они в равновесии или одна другую пересиливает — не определить. Ведь хотя и заканчивается «Мастер и Маргарита» сатирическим карнавальным эпилогом, но сам этот эпилог увенчан — апофеозом романтического дискурса («Луна властвует и играет, луна танцует и шалит» (384)) и кодовой фразой из евангельских глав: «. пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат». Но эта фраза, в свою очередь, отнюдь не знак конечного приоритета евангельского дискурса равновесия. Ведь после главы 32-й эта фраза уже «пахнет контекстом» романтического повествования, ибо именно ею вершится романтический сюжет. А кроме того, она вписана в речевую зону «московского» персонажа - историка Ивана Николаевича По-нырева, бывшего Бездомного («Понтийский Пилат»).

Так что воистину «последнее слово» все-таки под сомнением. Или, что то же самое, оно совмещает в себе сразу три «слова». В сущности, последняя фраза «Мастера и Маргариты» и есть наиболее краткая и выразительная модель всей системы повествования этого романа: противоположности - и их единство, системность - но системность карнавала.

И эволюция романного слова в творчестве Булгакова, эволюция, которая держится на совмещении взаимоисключающих тенденций - деформации и восстановления, расшатывания и создания единства, — происходит также по карнавальным законам, возрождая романные традиции через их разрушение. И хотя всякий роман Булгакова, особенно последний, «соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников»1 и в полном смысле отвечает бартовскому определению текста как «многомерного пространства, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма»2, тем не менее он всякий раз создается автором (а не скриптором) как система (а не бесконечный орнамент) и является художественным образом мира. Процесс развития повествования в трех романах Булгакова, моделирующего динамический и в то же время устойчивый мир (в «Белой гвардии»), мир разрушающийся и становящийся (в «Театральном романе»), разорванный и все же единый (в «Мастере и Маргарите»), - это эволюция, заканчивающаяся отсутствием последнего слова (то есть принципиально незаконченная). И это в некотором смысле прообраз судьбы,романа и романного слова в XX веке, когда роман постоянно переживал кризисы и многочисленные «смерти», превращался в свою противоположность, но - именно как роман (в гегелевско-бахтинском понимании) - жив и до сих пор.

1 Барт Р. Смерть автора//Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1991. С. 390.

2 Там же.

Список научной литературыХрущева, Евгения Николаевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Художественные тексты Булгаков М.А. Собрание сочинений в 5 т. М., 1992. Т. 1. С. 179-428 (Белая гвардия); Т. 4. С. 401-542 (Записки покойника (Театральный роман)); Т. 5. С. 7-384 (Мастер и Маргарита).

2. И. Литературоведение 1. Исследования по проблеме романа и проблеме повествования

3. Аверинцев С., Роднянская И. Автор//Краткая литературная энциклопедия. Т.9. М., 1976. С. 28-34.

4. Андреев А.Н. «Бахтинобум» как симптом кризиса в литературоведении. //Литературоведение на пороге XXI века: материалы международной научной конференции (МГУ, май 1997). М., 1998. С. 58 64.

5. Антонов С.А. Роман Анны Радклиф «Итальянец в контексте английской «готической» прозы последней трети XVIII века. Дисс. .канд. филол. наук. СПб.: РГПУ, 2000.3. Барт P. S/Z. М.,1994.

6. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1991.

7. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1986.

8. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М., 1975.

9. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1994.

10. Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 томах: Т. 5. М., 1997.

11. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная смеховая культура Средневековья и Возрождения. М., 1965.

12. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

13. Белая Г.А. К проблеме романного мышления//Советский роман. Новаторство. Поэтика. Типология. М., 1978. С. 179-197.

14. Белинский В.Г. Собрание сочинений в 3 т. Т.2. М., 1948.

15. Библер B.C. М.М. Бахтин, или поэтика культуры. М., 1991.

16. Библер B.C. Мышление как творчество. М., 1975.

17. Вайну М. Об индивидуальных особенностях восприятия романа. Таллинн, 1976.

18. Вейдле В. Умирание искусства. Размышления о судьбе литературного и художественного творчества. СПб., 1996.

19. Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М., 1991.

20. Власенко Т.Д. Литература как форма авторского сознания. Ижевск, 2000.

21. Волкова Т.Н. Вводные жанры в романе: виды и функции (на материале русского классического романа XIX века). Новосибирск, 1999.

22. Вулис А. Советский сатирический роман. Ташкент, 1965.

23. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX века. М., 1994.

24. Гаспаров М.Л. Записи и выписки//НЛО. 1997. №28.

25. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: в 4 т. Т. II, Ш. М., 1971.

26. Гиршман М.М. Целостность литературного произведения.

27. Грифцов Б.А. Теория романа. М.,1927.

28. Гурвич И.А. Поэтика повествования. Ташкент, 1988.

29. Днепров В. Идеи времени и формы времени. М., 1980.

30. Днепров В. Проблемы реализма. Л.: Сов. писатель, 1961.

31. Днепров В. Черты романа XX века. М.-Л., 1965.

32. Долинин А. Интерпретация текста. М., 1985.

33. Драгомирецкая Н.В. Слово героя как принцип организации стилевого целого//Теория литературных стилей: Многообразие стилей современной литературы. Вопросы типологии. М., 1978.

34. Ершов Л.Ф. Русский советский роман: национальные традиции и новаторство. Л., 1967.

35. Жариков Е.В. Историко-литературные корни массовой беллетристики. Автореф. дисс. докт.филол.наук. М., 1999.

36. Журбина Е. Искусство фельетона. М., 1965.

37. Затонскии Д.В. В наше время. М., 1979.

38. Затонский Д.В. Искусство романа XX века. М., 1990.

39. Зунделович Я.О. Своеобразие повествования в романе «Идиот» //Зунделович Я.О. Романы Достоевского. Ташкент, 1963. С. 62 104.

40. Киселева Л.Ф. Русский роман советской эпохи: судьбы «большого стиля». Диссдокт.филол.наук. РАН, ИМЛЭД 1992.

41. Кожинов В.В. Происхождение романа. М.: Сов. писатель, 1963.

42. Кожинов В.В. Роман эпос нового времени/ЛГеория литературы. Кн.2. М., 1964. С. 97 - 172.

43. Кожинов В.В. Сюжет, фабула, композиция/ЛГеория литературы. Кн.2. М., 1964. С. 408 -485.

44. Кораблев А.А. Теория целостности М.М. Гиршмана//Слово и бытие: к 60-летию М.М.Гиршмана. Донецк, 1997. С. 9-21.

45. Корман Б.О. Стилистические средства выражения авторского сознания// Образцы изучения эпического произведения. Ижевск, 1995. С. 108.

46. Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения. Ижевск, 1977.

47. Косиков Г.К. О принципах повествования в романе//Литературные направления и стили. М:, 1976. С. 65 76.

48. Краснянский В.В. Стилистика художественной речи (повествовательная речь). М., 1972.

49. Курляндская С. В. Фельетон — жанр сатирический. М., 1967.

50. Лежнев А. Литературные будни. М., 1929.

51. Лейдерман Н.Л. Жанровые идеи M.M.BaxTHHa//Zagadnienia Rodzajow1.terackich XXIV I. Lodz, 1982. C.67-85.

52. Лейтес H.C. Роман как художественная система. Пермь, 1985.

53. Липовецкий М. Русский постмодернизм. Екатеринбург, 1997.

54. Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 т. Т.1. Л., 1987.

55. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

56. Лотман Ю.М. Художественная структура «Евгения Онегина»//Труды по знаковым системам. B.II. Тарту, 1965.

57. Лукач Г. Философско-историческая обусловленность и значение рома-на//Вопросы философии. 1993. № 4. С. 73 78.

58. Лукач Д. Теория романа//Новое литературное обозрение. 1994. №3.

59. Мандельштам О.Э. Конец романа//Манделыптам О.Э. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 201-205.

60. Медведев П.Н. (Бахтин М.М) Формальный метод в литературоведении. Л., 1928.

61. Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. М., 2000.

62. Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986.

63. Мотылева Т. Роман как свободная форма. М., 1982.

64. Мущенко Е.Г., Скобелев В.П., Кройчик Л.Е. Поэтика сказа. Воронеж, 1978.

65. Одиноков В.Г. Художественная системность русского классического романа. Новосибирск, 1971.

66. Ортега-и-Гассет X. Краткий трактат о романе//Вопросы литературы. 1987. №9.

67. Падучева Е.В. Говорящий: субъект речи и субъект сознания//Логический анализ языка. Культурные конценпты. М., 1991. С. 164-169.

68. Падучева Е.В. Семантика нарратива//Семантические исследования. М., 1996. С.204-206.

69. Перевалова С.В. Проблема автора в русской литературе 1970-80-х. Дисс.докт.филол.наук. Волгоград, 1998.

70. Роман//Краткая литературная энциклопедия. Т.7. С. 352-358.

71. Рымарь Н.Т. Современный западный роман. Проблемы эпической и лирической формы. Воронеж, 1978.

72. Рымарь Н.Т. Введение в теорию романа. Воронеж, 1989.

73. Рымарь Н.Т. Поэтика романа. Самара, 1990.

74. Скороспелова Е. Русская советская проза 1920-30-х годов: судьбы романа. М., 1985.

75. Смирнов И.П. От сказки к роману//История жанров в русской литературе X-XVII вв. Труды отдела древнерусской литературы. JL, 1972.

76. Современное зарубежное литературоведение: энциклопедический справочник. М., 1999.

77. Тамарченко Н.Д. Целостность как проблема этики и формы в произведениях русской литературы XIX века. Кемерово, 1977.

78. Тамарченко Н.Д. Реалистический тип романа. Кемерово, 1985.

79. Тамарченко Н.Д. Типология реалистического романа. Кемерово, 1979.

80. Тимофеев JI.И. Основы теории литературы. М., 1976.

81. Топоров В.Н. Миф, ритуал, образ, символ. М., 1995.

82. Успенский Б.А. Семиотика искусства. М., 1995.

83. Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского. M.- JL, 1964.

84. Хейзинга Й. Homo Ludens. М., 1992.

85. Чичерин А.В. Возникновение романа-эпопеи. М., 1958.

86. Чудаков А.П. Чужое слово в авторском повествовании//Образцы изучения эпического произведения в трудах отечественных литературоведов. Изд. 2-е. Ижевск, 1995. В.1. С. 143-152.

87. Эсалнек А.Я. Итоги изучения романа//Литературоведение на пороге XXI века: материалы международной научной конференции (МГУ, май 1997). М., 1998. С. 78-84.

88. Эсалнек А.Я. Об особенностях романной структуры//Принципы анализа литературного произведения. М., 1984. С. 93 121.

89. Эсалнек А.Я. Роман//Русская словесность. 1999. № 5. С. 72 79.

90. Эсалнек А.Я. Своеобразие романа как жанра. М., 1978.

91. Якименко Т. На дорогах века. Актуальные вопросы современной литературы. Л., 1973.

92. Kayser W. Das Sprachliche Kunstverk. Eine EinFihrung in dit Literaturwis-senschaft. Beni, 1956.

93. Исследования повествования в отдельных произведениях

94. Алексева Т.А. Поэтика повествования в рассказах Н.С. Лескова. Дисс. . .канд.филол.наук. М., МГУ, 1996.

95. Великая Н.И. Формирование типов эпического повествования в русской советской прозе 1920-х годов: Дисс.докт.филол.наук. М., 1982.

96. Галимова Е.Ш. Поэтика повествования русской прозы XX века (19171985). Дисс. докт.филол.наук. Архангельск, 2000.

97. Гей Н.К. Проза Пушкина: поэтика повествования. М., 1989.

98. Драгомирецкая Н.В. Автор и герой в русской литературе Х1Х-ХХ вв. М., 1991.

99. Жилина Н.П. Структура повествования в рассказах В.Шукшина. Дисс. .канд.филол.наук. М., 1990.

100. Зюлина О.В. Повествовательная структура прозы Е.Замятина. Дисс. .канд.филол.наук. М., 1996.

101. Кожевникова Н.А. О соотношении речи автора и персонажа//Языковые процессы современной русской литературы. Проза. М., 1977.

102. Кожевникова Н.А. О типах повествования в советской прозе//Вопросыязыка современной русской литературы. М., 1971. С. 97-163.

103. Кожевникова Н.А. Речевые разновидности повествования в советской прозе. Дисс. .канд.филол.наук. М., 1973.

104. Кожевникова Н.А. Типы повествования в русской литературе XIХ-ХХ вв. М., 1994.

105. Новиков JI.A. Стилистика орнаментальной прозы А. Белого. М., 1990.

106. Подшивалова Е.А. Человек, явленный в слове. Ижевск, 2002.

107. Скобелев В.П. Масса и личность в русской советской прозе 1920-х годов. Воронеж, 1975.

108. Исследования творчества Булгакова

109. Берзер А. Возвращение Мастера//Новый мир. 1967. № 9. С. 151-160.

110. Боборыкин В.Г. Михаил Булгаков. М., 1991.

111. Винокур Т.Г. Первое лицо в драме и прозе Булгакова/Ючерки по стилистике художественной речи. М., 1979. С. 50-65.

112. Воротынцева Т.А. Образы-символы света в прозе Михаила Булгакова. Автореферат дисс. канд.филол. наук. М., 2000.

113. Горелов А.А. Устно-повествовательное начало в прозе Михаила Булгако-ва//Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография. СПб., 1995. Кн.З.

114. Гудкова В. Истоки. Критические дискуссии по поводу творчества М.А. Булгакова: от 1920-х к 1980-м//Литературное обозрение. 1991. № 5.

115. ИЗ. Зайцев А.В. Взаимодействие жанров в прозе М.А. Булгакова 1920-х гг. Дисс. канд. филол. наук. М., 1998.

116. Иваныпина Е.А. Автор текст — читатель в творчестве М. Булгакова 1930-х годов. Дисс. канд.филол. наук. Воронеж, 1998.

117. Кертис Дж. Романтическое видение//Лит. обозрение. 1991. №5. С. 24-29.

118. Кожевникова Н.А. Язык советского общества в изображении М.А. Булгакова//Лики языка. К 45-летию научной деятельности Е.А. Земской.1998. С. 162-173.

119. Лесскис Г.А. Триптих Михаила Булгакова о русской революции. М., 1999.

120. Михаил Булгаков: Современные истолкования. К 100-летию со дня рождения. М., 1991.

121. Мягков Б. Булгаковская Москва. М., 1991.

122. Немцев В.И. Михаил Булгаков: становление романиста. Самара, 1991.

123. Орлова Е.И. Автор-рассказчик-герой в фельетонах М.А. Булгакова 1920-х годов//Филологические науки. 1981. №6. С. 24-29.

124. Петровский М. «Мифологическое городоведение» М. Булгакова//Театр. 1991. №5.

125. Петровский М. Смех под знаком Апокалипсиса//Вопросы литературы. 1991. №5. С. 3-35.

126. Пономарева Е.В. Новеллистика Михаила Булгакова 1920-х гг. Автореф. дисс. канд.филол.наук. Екатеринбург, 1999.

127. Симонов К. О трех романах Булгакова//Симонов К. Сегодня и давно. М., 1976. С. 298-306.

128. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. М., 1998.

129. Соколов Б.В. Три жизни Михаила Булгакова. М., 1997.

130. Творчество Булгакова. Томск, 1991.

131. Химич В.В. «Странный реализм» М. Булгакова. Екатеринбург, 1995.

132. Химич В.В. В мире Михаила Булгакова. Екатеринбург, 2003.

133. Химич В.В. Предметный мир и стилевое своеобразие прозы М. Булгако-ва//XX век. Литература. Стиль. Екатеринбург, 1996. С. 89-99.

134. Чеботарева В.А. О гоголевских традициях в прозе Михаила Булгако-ва//Русская литература. 1984. №1. С. 168-178.

135. Чудакова М. Гоголь и Булгаков//Гоголь и современность. М., 1976. С. 380-396.

136. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988.

137. Яблоков Е.А. «Двусмысленные» названия в художественных произведениях Михаила БулгаковаУ/Литературный текст: проблемы и методы исследования. Тверь, 1998. № 4. С. 74-83.

138. Яблоков Е.А. Проза Михаила Булгакова: структура художественного мира. Дисс. .докт.филол.наук. М., МГУ, 1997.

139. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001

140. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983.

141. Gudkova V.V. Апология субъективности: о лирическом герое произведений М.Булгакова//Ыеу. des etudes slaves. P., 1993. T.65, fase2. C.349-359.

142. Исследования, посвященные роману «Белая гвардия»

143. Архангельская Е.Г. Некоторые наблюдения над авторской речью в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия»//Историко-типологические и синхронно-типологические исследования. М., 1972. С. 118-129;

144. Бахматова Н. О поэтике символизма и реализма (на материале «Петербурга» А. Белого и «Белой гвардии» М. Булгакова)//Вопросы русской литературы. Львов, 1988. В. 2 (52). С. 124-131.

145. Биккулова И.А. Изучение романа «Белая гвардия»: тема дома и семьи в произведении. М., 1993.

146. Великая Н.И. «Белая гвардия» Михаила Булгакова: пространственно-временная структура произведения, ее концептуальный смысл //Творчество Михаила Булгакова. Томск, 1991.

147. Гаврилова Ю.А. О роли мотива Апокалипсиса в романе М.А. Булгакова «Белая гвардия»//Вопросы новой и новейшей русской литературы. Кафедральные записки кафедры истории русской литературы XX века. М: изд-во МГУ, 2002. С. 124-132.

148. Геймбух Е.Ю. Поэзия прозы (о лиризме романа М. Булгакова «Белая гвардия»)//Русский язык в школе. 2000. №. 1. С. 66-74.

149. Гончарова Н.Г. Гоголевские реминисценции в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия»//Русская словесность. 1998. № 4. С. 190-223.

150. Гуткина Н.Д. Роман М.А. Булгакова «Белая гвардия» и русская литературная традиция. Дисс. канд. филол. наук Н.Новгород, 1998.

151. Гуткина Н.Д. Русская история как «известный порядок вещей» (щедринская традиция в «Белой; гвардии» М. Булгакова)//Русская словесность. 1998. № 1.С. 22-26.

152. Доронина Т.В. «Масса» и «человек массы» в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» (к проблеме традиций)//Писатель, творчество: современное восприятие. Курск, 1998. С. 102-120.

153. Кожевникова Н.А. Словоупотребление в романе М. Булгакова «Белая гвардия»//Литературные традиции в поэтике М. Булгакова. Куйбышев, 1990. С. 110-122.

154. Козлов Н.П. Место романа Михаила Булгакова «Белая гвардия» в русской современной прозе 1920-х годов//Содержательность форм в художественной литературе. Куйбышев, 1988. С. 146-164.

155. Коханова В.А. Пространственно-временная структура романа М.А. Булгакова «Белая гвардия». Дисс. канд. филол. наук. М., 2000.

156. Малахов В. Гавань у поворота времен (Онтология Дома в «Белой гвардии» М. Булгакова)//Вопросы литературы. 2000. № 7-8. С. 326-338.

157. Немцев В.И. Функция повествователя в художественной речи романа Михаила Булгакова «Белая гвардия»//Поэтика современной: литературы 1920-х годов: межвузовский сб. науч. тр., Куйбышев, 1989.

158. Новикова Н.В. Формы проявления романтического стиля Михаила Булгакова («Белая гвардия»)//Проблемы романтизма в русской и зарубежной литературе, Тверь, 1996. С. 122-125.

159. Петров В.В. Нравственные ценности в горниле русской усоби-цы//Литература в школе. 20031 №3.

160. Ребель Г.М. Романы Ml А. Булгакова «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита» в свете проблемы автора. Дисс. канд. филол. наук. Пермь, 1995.

161. Скобелев В.П. О функции архаико-эпического элемента в романной структуре «Белой гвардии» (приватное «Я» и «коллективная одушевленность»)//Возвращенные имена русской литературы. Самара, 1994.С.ЗЗ-44.

162. Фиалкова JI.A. Пространство и время в романе М.Булгакова «Белая гвардия»: К проблеме изучения жанра и композиции произведения//жанр и композиция литературного произведения, Петрозаводск, 1986.

163. Ходасевич В. Смысл и судьба «Белой гвардии»//Лит. обозрение. 1991. №5 С. 43-45.

164. Чудакова М. Публикация главы из «Белой гвардии» (1-я редакция финала) //Новый мир. 1987. № 2. С. 138-180.

165. Щукина Д.А. Интерпретация художественного текста (категория времени в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия»). Диссканд. филол.наук. СПб., 1996.

166. Яблоков Е.А. Роман Булгакова «Белая гвардия» М., 1997.

167. Исследования, посвященные «Театральному роману»

168. Бабичева Ю.В: Театральная проза Михаила Булгакова//Поэтика жанров русской и советской литературы. Вологда, 1988. С. 103-114.

169. Белобровцева И.З. О роли фантастики в «Театральном романе» Михаила Булгакова/ЛСомпозиция и стиль художественного произведения. Алма-Ата, 1978. С. 69-74.

170. Горбунова Ж. Синтез эпического, лирического и драматического начал в «Записках покойника» Михаила Булгакова//Сб. студ. науч. работ. Литературоведение, Ижевск, 1998. С. 151-159.

171. Доронина Т.В. Игровая основа «Записок покойника» М.Булгакова

172. Писатель, творчество: современное восприятие. Курск, 1999. С. 197-219.

173. Нинов А. О драматургии и театре Михаила Булгакова//Булгаков — драматург и художественная культура его времени. М., 1980. С. 38-50.

174. Смелянский А. «Записки покойника» («Театральный роман»): Комментарии/Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. М., 1992. С. 670-681.

175. Смелянский А. Булгаков, МХАТ и «Театральный роман»//Театр. 1985. №8. С. 88-89.

176. Якимец И.В. Категория авторской модальности в функциональном аспекте (на материале «Театрального романа» Михаила Булгакова). Дисс. канд. филол. наук. Ниж. Новгород, 1999.

177. Якимец Н.В. Авторская модальность как фактор организации системы субъективно-речевых планов художественного произведения («Театральный роман» Михаила Булгакова)//Текст как объект многоаспектного исследования. СПб., 1998. В.З. ч.1. С. 115-120.

178. Якимец Н.В. Пространственно-временная организация как способ воплощения эстетической доминанты в «Театральном романе» Михаила Булгакова//Текст: Узоры ковра: Научно-методический семинар «TEXTUS». СПб., Ставрополь, 1999. В.4. 4.2. С. 64-68.

179. Исследования, посвященные роману «Мастер и Маргарита»

180. Агеносов В.В. Богословы об использовании библейских мотивов в литературе XX века//Реферативный журнал. Социальные и гуманитарные науки. Отечественная литература. Серия 7. Литературоведение. 1994. №1. С. 104-113.

181. Балонов Ф. Quod scripsi,scripsi: vivos voco, mortuos plango/zTiJIO. 1997. №24. С. 59-72.

182. Барков A.H. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение. Киев, 1994.

183. Барковская Н.В. Мотив грозы в романе М.Булгакова «Мастер и Маргарита»//Русская литература XX века: направления и течения. Екатеринбург, 1992. С. 127-131.

184. Белобровцева И., Кульюс С. «Бывают странные сближенья.»: «Мастер и Маргарита» — постмодернистский poMaH?//Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia. Tartu, 1996. C. 375-381.

185. Белобровцева И., Кульюс С. Конец текста как отсутствие конца (к проблеме композиции «Мастера и MaprapHTbi»)//Studia Russiea Helsingien-siact Tartuensia: Проблемы границы в культуре. Tartu, 1998. №6. С.257-266.

186. Белобровцева И., Кульюс С. Роман «Мастер и Маргарита»: Конструктивные принципы организации текста. Дисс.докт. филол. наук. Таллинн, 1999.

187. Белобровцева И., Кульюс С. Роман «Мастер и Маргарита»: Диалогическое слово в романе//Булгаковский сборник. В.Ш.Таллинн, 1998. С.89-99.

188. Бессонова М.И. Лейтмотив как форма выражения авторской позиции вромане Булгакова «Мастер и Маргарита». Диссканд.филол.наук. М.,1. МПГУ, 1996.

189. Бродский М.А. «Мастер и Маргарита» — антибиблия XX века?/Л>усская словесность. 1997. №6. С. 30-35.

190. Булатов М.О. Нравственно-философская концепция романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Дисс. .канд.филол.наук. М., МГЛУ, 2000.

191. Бэлза И.Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты»/ЛСонтекст-78. М., 1978. С. 156-248.

192. Круговой Г. Гностический роман Булгакова//Новый журнал. 1979. № 4. С. 38.

193. Лакшин В.Я. О прозе Булгакова и о нем самом//Лакшин В.Я. Вторая встреча. М., 1984. С. 409-416.

194. Вайскопф М., Толстая Е. Москва под ударом, или Сатана на Тверской («Мастер и Маргарита» и предыстория мифологического «московского» текста)//Литературное обозрение. 1994. №3-4. С. 87-90.

195. Вахитова Т.М. Проблема власти в «Мастере и Маргарите»//Творчество Булгакова. СПб., 1994. С. 74-90 .1921 Виноградов И. Завещание Мастера//Виноградов И. По живому следу (духовные искания русской классики. М., 1987. С. 335-381.

196. Вулис А. Роман Булгакова «Мастер и Маргарита». М., 1971.

197. Гаспаров М.Л. Из наблюдений над мотивной структурой «Мастера и Маргариты»//Даугава. 1988. №10, 11, 12. 1989. №1.

198. Горелик Г. Воланд и пятимерная теория поля//Природа. 1978. № 1.

199. Два «возвращенных» романа («Мастер и Маргарита» и «Чевен-гур»)//Русская литература в зарубежных исследованиях 1980-х годов. М., 1994. С. 129-135.

200. Жемчужный И.С. «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова: текст и подтекст//Культура и текст: Литературоведение. СПб., Барнаул, 1998. 4.1. С. 177-186

201. Заборовский А.П. Основные формы бытования пушкинской традиции в романе Михаила Булгакова Мастер и Маргарита//Теория и практика преподавания российской словесности. В.7. М., 1995. С. 55-65.

202. Золотоносов М. Из жизни карандашей//Литературная газета. 1993. 21.07 .

203. Золотоносов М. «Сатана в нестерпимом блеске.»: о некоторых новых контекстах изучения «Мастера и Маргариты»//Литературное обозрение. 1991. №5.

204. Измайлов B.C. Повтор смысла как черта орнаментальной прозы («Мастер и Маргарита»)//Структура, семантика и функционирование в тексте языковых единиц. М., 1995. С. 155-164.

205. Измайлов B.C. Семантика выражений со словом «черт» в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»//Семантические и грамматические аспекты предикации в современном русском языке. М., 1998. С. 95-101.

206. Измайлов B.C. Художественное время в орнаментальной прозе («Мастер и Маргарита»)//Русский язык: история и современность. М., 1995. С. 166-177.

207. Ионин Л.Г. Две реальности «Мастера и Маргариты»//Вопросы философии. 1990. №2. С. 44-55.

208. Казаркин А.П; Типы авторства в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»//Творчество Булгакова. Томск, 1991. С.11-27.

209. Казаркин А.П. Истолкование литературного произведения (Вокруг «Мастера и Маргариты»). Кемерово, 1988.

210. Киселева Л.Ф. Диалог добра и зла в «Мастере и Маргари-те»//Филологические науки. 1991. №6. С. 3-11.

211. Киселева Л.Ф. Прочтение содержания сквозь призму формы («Мастер и Маргарита»)//Методология анализа литературного произведения. М., 1978. С. 227-248.

212. Кораблев А.А. Тайнодействие в «Мастере и Маргарите»//Вопросы литературы. 1991. №5. С. 35-57.

213. Кораблев А.А. Ученичество как принцип читательского восприятия (на материале «Мастера и Маргариты»). Киев, 1989. Дисс.канд.филол.наук.

214. Кривонос В.Ш. Мотив «заколдованного места» в «Мастере и Маргарите» (к проблеме авторской позиции Михаила Булгакова)//Проблемы автора вхудожественной литературе. Ижевск, 1993. С. 151-163.

215. Крючков В.П. «Мастер и Маргарита» и «Божественная комедия»: к интерпретации эпилога//Русская литература. 1995. № 3. С. 225-229.

216. Кушлина О., Смирнов Ю. Магия слова: заметки на полях «Мастера и Маргариты»//Памир. 1986. №5. С. 152-167; №6. С. 109-123.

217. Ладыгин М.Б. «Мастер и Маргарита» и традиция романтического рома-на//Типология и взаимосвязи в русской и зарубежной литературе. Красноярск, 1981. С. 109-129.

218. Лекманов О. О чем написан роман «Мастер и Маргарита»//НЛО. 1998. №24. С. 75-91.

219. Лотман Ю.М. Дом в «Мастере и Маргарите»//Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб., 1997. С. 748-754.

220. Ляхова Е.И. Драматизм личного слова в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»//Лит. процесс и лит. произведение в аспекте исторической поэтики. Кемерово, 1988. С. 169-176.

221. Макарова Г., Абрашкин А. Откуда взялась банда Воланда?//Молодая гвардия. 1994. № 7. С. 225-234.

222. Максудов С. Роман Булгакова «Мастер и Маргарита» как театральное представление//Театральная жизнь. 1991. №№ 19,21.

223. Менглинова Л. Гротеск в романе Михаила Булгакова «Мастер и Марга-рита//Творчество Михаила Булгакова. Томск, 1991. С. 49-78.

224. Менглинова Л.Б. Романтическая традиция в романе М.Булгакова «Мастер и Маргарита»//Проблемы литературных жанров: Материалы IV меж-вуз. науч. конференции 7-9 декабря 1988 г. Томск, 1990. С. 142-144.

225. Микулашек М. Философская и мифологическая энигма «Мастера и Мар-гариты»//Русская литература XX века: направления и течения. В. 1. Екатеринбург, 1992. С. 116-127.

226. Мошинская Р. Роман ужаса, Или за что наказан Варенуха//Книжное обозрение. 1999. № 28. С. 23.

227. Нива Ж. Два зеркальных романа 30-х годов: «Мастер и Маргарита» и «Дар»//Ьа Letteratura Russa del Novesecento/ Problem de poetica/ Napoli, 1990.

228. Ребель Г.М. Кто ведет повествование в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»? (Субъектный уровень текста)//Кормановение чтения. Ижевск, 1995. В.2. С. 230-243.

229. Ребель Г.М. Преображение Ивана Бездомного как главное художественное событие романа «Мастер и Маргарита»//Русская литература XX века: направления и течения. В. 4. Екатеринбург, 1998. С. 111-127.

230. Ривкинд А.В. К вопросу о художественном авторстве ершалаимских глав романа «Мастер и Маргарита»//Проблема эволюции русской литературы XX века. М., 1995. В.2. С. 175-177.

231. Романенко А.П. Образ документа в романе «Мастер и Маргари-та»//Вопросы стилистики. Саратов, 1996. В.26. С.80-93.

232. Романенко А.П. Роль канцелярской стилистики в построении романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»//Теория текста: лингвистические и стилистические аспекты. Тезисы. Екатеринбург, 1992. С. 52.

233. Романенко А.П. Образ документа в романе «Мастер и: Маргари-та»//Вопросы стилистики. Саратов, 1996. В.26. С. 80-93.

234. Сазонова Л.И., РобинсонМ.А. Миф о дьяволе в романе Михаила Александровича Булгакова «Мастер и Маргарита»//Труды отдела древнерусской литературы. СПб., 1997. B.L. С. 769-784.

235. Сеничкина Е.П. Актуализатор высказывания «почему-то» и его роль в художественном тексте (на материале «Мастера и Маргариты») //Художественная речь: общее и индивидуальное. Межвузовский сб.науч.тр. Куйбышев, 1988. С.78-97.

236. Солоухина О. Образ художника и время. Традиции русской литературы в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»//Москва, 1987. №3. С. 173-181.

237. Утехин Н.П. Исторические грани вечных истин («Мастер и Маргарита»

238. М. Булгакова)//Современный советский роман: философские аспекты. М., 1979. С. 194-224.

239. Химии В.В. «Магическая» пространственная вертикаль в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»//ХХ век. Литература. Стиль. Екатеринбург, 1998: С. 15-23.

240. Хрущева Е.Н. Роль дискурса «евангельских глав» в повествовательной организации романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «ядро» и «идеал» повествования//Русская литература XX-XXI вв.: направления и течения. В.6. Екатеринбург, 2002. С. 100-113.

241. Чедрова М. Христианские аспекты «Мастера и Маргариты»//Новый журнал. Нью-Йорк. 1985. №160. С. 175-183.

242. Эрастова А.В. Традиции философского романа Достоевского в прозе

243. Михаила Булгакова («Братья Карамазовы» и «Мастер и Маргарита»). Дисс. .канд.филол.наук. Н.Новгород, 1995.

244. Яблоков Е.А. «Я часть той силы» (этическая проблематика романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»//Русская литература. 1988. №2. С.3-31.

245. Baker H.D. Socratic, Hermetic, and internally convincing dialogue: Types of interlocution in Bulgakov's The Master and Margarita//Russian Review. Vol. 57. N. 1. January 1998. P. 53-71.

246. Bethea D.M. History as Hippodrome: The Apocalyptic Horse and Rider in The Master and Margarita//Russian Review. Vol. 41. N. 2. April 1982. P. 373-399.

247. Bolen V. Theme and Coherence in Bulgakov's The Master and Margarita// Slavic and East European Journal. Vol. 16. N. 4 (1972). P. 427-437.

248. Haber E.C. The Mythic Structure of Bulgakov's The Master and Marga-rita//Russian Review. Quarterly Devoted to Russia Past and Present. Vol. 34. N. 4. October 1975. P. 382-409.

249. Hart P.R. Master and Margarita as Creative Process//A Critical Quarterly Published by the Purdue University. Department of English. Vol. 19. N. 2. Summer 1973. P. 169-178.

250. Kejna-Sharrat B. Narrative Techniques in The Master and Margarita//Canadian Slavonic Papers. Vol. XVI. No. 1. Spring 1774. P. 1-13.

251. Krasnov V. Bulgakov's Master i Margarita as a Menippean Polyphonic Novel//Russian Language Journal. Vol. XLL Nos. 138-139. Winter-Spring 1987. P. 95-114.

252. Pearce C.E. A Closer look at Narrative Structure in Bulgakov's The Master and Margarita//Canadian Slavonic Papers. Vol. XXII. No. 3. September 1980. P. 358-371.

253. Taranovski-Jonson V. The Thematic Function of the Narrator in the Master and Margarita//Canadian-American Slavic Studies. 15. Nos. 2-3. Summer-Fall 1981. P. 271-286.