автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтико-философская картина мира в романе Владимира Максимова "Карантин"

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтико-философская картина мира в романе Владимира Максимова "Карантин""

На правах рукописи

АВДЕЕВА Елена Владимировна

ПОЭТИКО-ФИЛОСОФСКАЯ КАРТИНА МИРА В РОМАНЕ ВЛАДИМИРА МАКСИМОВА «КАРАНТИН»

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Елец-2004

Работа выполнена на кафедре русской филологии Тамбовского государственного технического университета

Научный руководитель доктор филологических наук, профессор

Попова Ирина Михайловна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Гончаров Петр Андреевич

кандидат филологических наук, доцент СтрельцовАльберт Михайлович

Ведущая организация Магнитогорский государственный

университет

Защита состоится «X/ » 2004 г. в часов на заседа-

нии диссертационного совета Д 212.059.01 в Елецком государственном университете им. И.А. Бунина по адресу: 399770, Липецкая область, г. Елец, ул. Коммунаров, 28.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина.

Автореферат разослан

«»иялрил.-

2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент

В.М. Колодко

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Романистика Владимира Максимова в последнее десятилетие довольно активно изучается в России. В 1960-е годы, когда одна за другой стали выходить повести писателя: «Мы обживаем землю» (1961), «Жив человек» (1962), «Баллада о Савве» (1963), «Дорога» (1966),' «Стань за черту» (1967), - критика восторженно приняла молодого талантливого прозаика. Появились многочисленные рецензии, обстоятельные разборы его повестей в ведущих журналах и газетах того времени. Среди них статья «Поэзия и проза "Тарусских страниц"» Евгения Осетрова, а также «Жив человек» Ф. Светова, «Победил человек» А. Берзера, «Спор века» В. Бушина, «Иду к горизонту» И, Борисова, «Подними голову, человек» С. Смоляницкого, «Путь к себе» В. Литвинова и многие другие1. Признавая силу таланта прозаика, критика оценивала повести Максимова с позиций соответствия произведений критериям соцреализма.

Русская критика, в лице Л. Аннинского, И. Золотусского, В. Петелина смогла наметить основные перспективы научного изучения ранних повестей писателя2. Но в «Списке книг, не подлежащих распространению в книготорговой сети» значились двенадцать книг Максимова, в том числе его ранние повести, рассказы и драмы 1961 - 1970-х годов3, после чего писать о прозаике стало не принято.

Зарубежная критика начала писать о Владимире Максимове с 1974 года, игнорируя его первый творческий этап, активно рецензируя изданный на Западе роман «Семь дней творения» (1971).

Роман Владимира Максимова «Карантин» (1973) — это первое произведение, написанное, с одной стороны, без боязни цензуры «в полный голос», с другой стороны - уже в отрыве от России. «Карантин» знаменует собой начало нового этапа творчества писателя, характеризующегося уси-

1 Светов, Ф. Жив человек / Ф. Светов // Известия. -»1962. - №250; Осетров, Е. Поэзия и проза «Тарусских страниц» / Е. Осетров // Литературная газета. - 1962.

9 января; Берзер, А. Победил человек / А. Берзер // Новый мир. - 1963. - № 4; Бу-шин, В. Спор века / В. Бушин // Звезда - 1963. - № 3; Гордеева, Н. Грани добра и зла. Полемические заметки о повести В. Максимова «Стань за черту» / Н. Гордеева, В. Дудинцев // Комсомольская правда. - 1967. - 5 июня.

2 Аннинский, Л. О спектакле «Жив человек» / Л. Аннинский // Театр. - 1965. —

№ 10; Золотоусский, И. Рецензия на повесть В. Максимова «Стань за черту» / И. Золотоусский // Юность. - 1967. - № 5; Петелин, В. Россия — любовь моя / В. Петелин // Волга. -1969. - № 3.

3 Список книг, не подлежащих лиографический указатель. - М., 1981

1Говой сети: Биб-

ленными художественными поисками и существенными «сдвигами» стиля. Одновременно этот роман является продолжением и углублением проблемно-художественного содержания его ранних повестей («Мы обживаем землю», «Жив человек», «Стань за черту», «Дорога», «Баллада о Савве») и первого романа «Семь дней творения».

Роман «Карантин» занимает особенное место в наследии русского писателя, так как, являясь переходным (от советского периода творчества к эмигрантскому этапу), он связывает и синтезирует все основные эстетические тенденции автора. Исследователи справедливо отмечали, что и в жанровом отношении это произведение представляет собой «творческую находку» Владимира Максимова, но целостной оценки это произведение не получило до сих пор.

В журнале «Грани» 1978 года во Франкфурте вышла статья Л. Ржевского «Триптих В. Е. Максимова. Алгебра и гармония», где три последних романа писателя («Семь дней творения», «Карантин» и «Прощание из ниоткуда») рассматривались как единое целое. Интересующий нас роман анализировался как «жанрово-стилевая мозаика»4. Критик не находил «связующей нити» внутри произведения, на трех страницах пересказывая сюжетную фабулу «Карантина».

Пространный труд А. Краснова-Левитина «Владимир Максимов» также отличался простым и несколько тенденциозным пересказом событий, изображенных в романах писателя, рассматривая их с точки зрения «жизни в СССР»5.

Дунаев М.М. в книге «Православие и русская литература» наоборот подчеркивал важность не столько того, что в романе «Карантин» автор являет себя «непримиримым противником всего комплекса социальных и идеологических ценностей, которыми обладало советское общество: от яро-консервативных до бездумно-либеральных»6, сколько того, что в этом произведении «в тягостном хаосе бытия указывается единственная верная цель, определяемая участием Божием в делах человека». Научный анализ поэтики романа «Карантин» ученым-богословом, естественно, не проводился. В книге польской исследовательницы Катаржины Дуды «Власть и народ. Творчество Владимира Максимова» «Карантину» посвящено пять

4 Ржевский, Л. Триптих В.Е. Максимова. Алгебра и гармония / Л. Ржевский // Грани, 1978. - № 9. - Франкфурт. - С. 96 - 124.

5 Краснов-Левитин, А. Владимир Максимов / А. Краснов-Левитин // Два писателя. - Париж: «Поиски», 1983. - С. 124 - 197.

6 Дунаев, М.М. Православие и русская литература: В 6 ч. / М. Дунаев. - М.: Христианская ййтёрапура, 2000. - Ч. 6. - С. 592.

страниц7. Но в материалах международной конференции «Картина мира и человека в литературе и мысли русской эмиграцию), проходившей в Ягел-лонском университете Польши, рассматривались библейские мотивы в прозе Владимира Максимова и есть упоминание о роли пейзажа в его произведениях, в том числе и в романе «Карантин»8. Марамзин В. связывал роман «Карантин» с автобиографическим романом Максимова «Прощание

9

из ниоткуда» .

Практически не добавили ничего существенно нового в исследование романа «Карантин» и диссертации, посвященные творчеству В. Максимова (А. Дзиова, Л. Шаховой, А. Баклыкова, Н. Савушкиной, Чу Юань, М. Глаз-ковой10), так как объектами исследования в них были романы «Семь дней творения», «Ковчег для незваных», «Прощание из ниоткуда», «Кочевание до смерти», а интересующего нас романа касались в связи с близостью постановки некоторых проблем.

Актуальность исследования связана со сложившейся в максимове-дении ситуацией, а именно с настоятельной потребностью осмысления образной, проблемно-тематической, композиционной, подтекстовой структур этого значительного не только для творчества Владимира Максимова, но и всей литературы третьей волны русского зарубежья произведения. Изучение романа «Карантин», ставшего своеобразным синтезом по крайней мере нескольких традиций русского литературного процесса предшествующих эпох входит в приоритетное направление отечественного литературоведения, в той его части, которая исследует жанровую специфику п^озы псслбдксй т^втй XX столетия

7 Дуда, К. Власть и народ. Творчество Владимира Максимова / К. Дуда. -Краков: Ягеллонский университет, 2001. — С. 296.

8 Ананичев, А. Библейские мотивы в прозе Владимира Максимова. / А. Ана-ничев // Картина мира и человека в литературе и мысли русской интеллигенции: Матер. Междунар. конф. — Краков, 25 — 27 августа. - Ягеллонский университет. -2002.-С. 297-310.

9 Марамзин, В. Русский роман Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда» / В. Марамзин // В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова -Париж-Нью-Йорк: Третья волна, 1986. - С. 73 - 84.

10 См., например: Баклыков, A.B. Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Кочевание до смерти» / A.B. Баклыков. Дис... канд филол. наук. -Тамбов, 2000; Дзиов, А.Р. Проза Владимира Максимова / А.Р. Дзиов. Дис... канд. филол. наук: 10.01.01 - СПб., 1994. - 160 е.; Глазкова, М.М. Роман Владимира Максимова «Семь дней творения»: проблематика, система образов, поэтика / М М. Глазкова. Дис... канд. филол. наук: 10.01.01.-Тамбов, 2004.- 184 с. и др.

Объектом исследования является роман Владимира Максимова «Карантин», который создан на линии пересечения двух ветвей единой русской культуры в самый драматический период творческой жизни писателя.

Предметом диссертационного исследования становится жанровая структура романа Владимира Максимова «Карантин» как тип конструкции образа художественного мира.

Цель диссертации заключается в том, чтобы дать по возможности полный и целостный жанровый анализ романа «Карантин» в его неразрывной связи с ранней прозой писателя и первым романом «Семь дней творения», выявив то новое, что делает произведение переходным по отношению к эмигрантскому периоду его творческой жизни, проанализировав при этом эстетическую картину мира в аспекте художественной антропологии писателя.

Задачи исследования вытекают из основной цели диссертации:

• выявить идейно-тематическую основу романа «Карантин» и его образную структуру;

• проанализировать повествовательные уровни произведения; определить смысл введения авторской маски в форме всеведающего драматизированного повествователя;

• определить функции рефлексирующего рассказчика, являющегося лирическим героем произведения;

• изучить способы выражения авторской позиции через всю систему внутренних повествователей;

• выявить характерные поэтические средства и особенности построения произведения;

• определить место романа «Карантин» в системе всего творчества Владимира Максимова.

Методология исследования предполагает совмещение нарративного, историко-функционального и герменевтического методов исследования художественных произведений.

В основе диссертационной работы лежит следующая гипотеза: роман «Карантин» стал обобщением развития ранней прозы Владимира Максимова, а также продолжением, углублением, расширением проблемы роли христианства в исторической судьбе России, поставленной в романе «Семь дней творения». Воплощение и решение этой проблемы достигается разработкой новой для прозаика жанровой формы философского христиан-ско-аксиологического романа. Многоуровневая система повествования, применяемая в романе «Карантин» дает возможность писателю наиболее полно выразить авторское отношение к окружающей реальности. 6

Научная новизна диссертации состоит в том, что впервые дается целостный жанрово-аксиологический анализ спорного и малоисследованного произведения Владимира Максимова - его романа «Карантин» на основе обобщения имеющихся в литературоведении материалов и новой интерпретации художественного текста; исследуется с позиций современной нарратологии многоуровневая повествовательная структура произведения, устанавливаются ассоциативные связи, определяется специфика хронологических отношений, системы образов, способов выражения авторского сознания.

Положения, выносимые на защиту:

1 Роман Владимира Максимова «Карантин» представляет собой дальнейшее углубление и расширение философско-художественной картины мира, представленной в первых повестях писателя «Жив человек», «Мы обживаем землю», «Стань за черту», «Дорога», «Баллада о Савве» и его романе «Семь дней творения».

2 Идейно-тематическую основу произведения составляют поставленные и решенные в рамках христианской системы ценностей проблемы определяющей роли православной Веры в истории России; проблема губительного воздействия идей своеволия и «наполеонизма», приведших к повсеместной деградации духовности, к нравственному растлению и оскудению народных вековых традиций, к беспамятству и отказу от духовных ценностей предшествующих поколений; проблема «оскудения любви» и необходимости преображения человека через осознание всеобщей вины и всенародное покаяние; проблема поиска утерянного смысла бытия.

3 Философско-религиозная проблематика романа «Карантин» воплощается в оригинальной форме многоуровнего повествовании, в котором происходит совмещение различных временных пластов не только жизни главных героев, которая переосмысляется ими в остановленном на запасных путях карантинном поезде, но в целом из многовековой истории России.

4 Владимир Максимов выражает свою художественную позицию с помощью сопряжения различных голосов повествователей, среди которых носящий авторскую маску всеведающий драматизированный рассказчик Иван Иванович Иванов, рефлексирующий повествователь — лирический герой Борис Храмов и десятки второстепенных персонажей-нарраторов, рассказывающих (оформленные как внутрироманные жанры) «байки», «притчи», «легенды», «сказания», «сказки», «рассказцы» и т.д.

5 Поэтическая картина мира создается в романе «Карантин» всей системой средств выразительности и изобразительности, среди которой главенствующая роль отведена «говорящим» сквозным деталям, библейской символике, пейзажу, портрету и приему утрированной метафорично-

ста. Сложная архитектоника романа придает повествованию особый учащенный ритм, подчиненный главной авторской идее: утверждению «истинной любви» в качестве основы и смысла земного бытия.

6 Хронотопические отношения в романе «Карантин» способствуют формированию религиозно-философской и исповедально-психологической жанровой составляющей произведения, постоянно соединяя историческое и вневременное, бытовое и бытийное, житейское и философское в судьбах персонажей произведения.

7 Роман Владимира Максимова «Карантин» представляет новый художественный этап развития творчества писателя, знаменующийся эстетическими поисками в области расширения возможностей реалистического метода отображения действительности.

Теоретико-методологической базой данного исследования является труды известных теоретиков литературы В.В. Виноградова, Б.В. Тома-шевского, В.В. Проппа, Ю.М. Лотмана, М.М. Бахтина, Б.И. Кормана, В.Е. Хализеева, Н.Л. Лейдермана, Г.Л. Нефагиной, В.В. Тюпы и других.

8 диссертации используются также работы зарубежных исследователей 3. Мауриной, И. Рубина, В. Иверни, П. Равича, Ж.-П. Мореля, Ф. Эберштадт, а также отечественных ученых М.М. Дунаева, Л.А. Смирновой, затрагивавших проблемы творчества Владимира Максимова. Учтен опыт диссертаций о прозе Максимова А.В. Дзиова, Л.А. Шаховой, А.В. Бак-лыкова, Н.Н. Савушкиной, М.М. Глазковой, А.А. Ильинского, Чу Юань и других.

Теоретическая значимость диссертации состоит в том, что работа дает возможность углубить определенные теоретические аспекты прозы русского зарубежья «третьей волны», а также теоретически осмыслить жанровое многообразие русского романа XX века.

Практическое значение работы связано с тем, что полученные научные результаты могут применяться при дальнейшем изучении эпоса литературы русского зарубежья, а также при чтении курсов лекций по истории русской литературы XX века, ведении семинарских и практических занятий в вузах.

Апробация диссертационного исследования. Основные положения диссертации регулярно обсуждались на заседаниях кафедры русской филологии Тамбовского государственного технического университета. Результаты научного исследования докладывались на IV Всероссийских чтениях, посвященных братьям Киреевским, «Оптина пустынь и русская культура» в Калуге (2001), на научных конференциях в городах: Воронеж (2001), Тверь (2003), Тамбов (2004). 8

Основные положения диссертации отражены в девяти публикациях.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, примечаний и списка литературы.

Содержание работы определяется семью основными положениями, выносимыми на защиту.

Глава первая «Аксиологическая парадигма романа Владимира Максимова "Карантин"» посвящена исследованию жанрового содержания романа. В ней выявляются в соответствующих параграфах проблема связи исторической судьбы России с христианской аксиологией, проблема взаимоотношений личности и тоталитарного общества, проблема «отцов и детей», причем конфликт поколений решается как проблема вины «отцов», а также проблема смысла бытия.

В первом параграфе «Ропь христианства в исторической судьбе России (антиномия "своеволие и смирение")» анализируется полифонизм семантического наполнения понятия заглавия романа - «карантин», которое вместе с эпиграфом представляют собой концептуальный заголовочный комплекс, четко выражающий авторский замысел. Делается вывод, что медицинский термин, вынесенный в заголовок романа Владимира Максимова, приобретает одновременно и символический, и философский смысл. Изображая реальные события 1970-х годов, когда был объявлен карантин «по холере», В. Максимов помещает своих героев в карантинный поезд, остановленный перед Москвой. Представители советской интеллигенции (поэт, режиссер, актриса, военный, летчик, священник) оказываются на некоторое время в бездействии, в изоляции, ощущая тревогу за свои жизни. Эта экстремальная ситуация используется автором для показа истинной сути человеческих характеров. Герои не только проявляют и выявляют себя, но и познают глубинные импульсы своих истинных чувств и представлений. Термин «карантин» в романе В. Максимова - это вынужденная мистическая остановка течения быта для осознания бытия. Самопознание для Бориса Храмова, Марии, Георгия Жгенти и других персонажей оборачивается в конце концов познанием всего исторического пути России, пониманием будущего страны, которое зависит от них.

Заглавие определяется автором как некий доминирующий и господствующий элемент, при помощи которого осуществляется построение всего художественного произведения, смысл и название его частей, дается с необычной сжатостью основная идея, конденсат образа художественного произведения. Карантин - это историческая остановка для осмысления

пройденного пути. Концепт осмысления присутствует в романе не только в настоящем (1970-е годы), но и на протяжении десяти веков, с момента принятия на Руси православия.

Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Карантин» составляет единство историко-документального и мистического (вневременного) изображения бытия. Созданный в самый мучительный для писателя период жизни, когда вопрос об отъезде из России стал трагической необходимостью, роман «Карантин» содержит в себе новые тенденции как проблемного, так и эстетического планов.

Важнейшим элементом идейно-эстетической структуры романа «Карантин» является, по нашему убеждению, сквозное использование мотива известного стихотворения Александра Блока «На железной дороге». Воссозданный вслед за Н.А. Некрасовым концепт пути России, который предстает «железным путем», воздвигнутым русским народом в невероятных страданиях и сверхчеловеческих мучениях («... а по дороге все косточки русские ...»), переносится Владимиром Максимовым в анализируемое произведение.

Вводя ветхозаветные библейские параллели в повествование, автор достигает эффекта совмещения пластов истории. Одновременно соприсутствуя или перемежаясь, в данном произведении сосуществуют самые узловые моменты истории России. Объединяет эти десять веков прошлого России на фабульном уровне клан Храмовых, представители которого являются главными героями «Карантина». Чтобы выявить причины «оскудения рода Храмовых», писатель с двигает временные отрезки руссвой истории так, чтобы были видны повторяющиеся на новом эпохальном витке одни и те же духовные процессы: восхождение или низвержение в бездну зла. Владимир Максимов, обозревая историю христианской Руси, подчеркивает, что всегда отход от чистых истоков христианской веры ввергал Россию в страшные беды, а возвращение к любви, милосердию и всепрощению всегда возводило народ через благодатное преображение духа к возрождению и воскресению.

Состояние современного общества в аспекте проблемы деградации личности становится объектом анализа во втором параграфе первой главы «Проблема "Личность и современное общество" ("победители" и "побежденные" в романе "Карантин ")».

С отказом от ценностей христианства и резким падением духовности в народе, всегда совмещавшем в своей соборной душе христианское смирение с языческой страстностью, связывает Владимир Максимов все неис-

числимые беды, обрушившиеся на Россию: революции, войны, «глады и моры». Обнаружение закономерностей, доминирующих черт национального характера, определивших кризисное состояние тоталитарного общества и связанный с ним процесс деградации личности составляют основу художественной картины мира в романе «Карантин». В отличие от ранних повестей и первого романа «Семь дней творения» автор решает эту сквозную для его творчества проблему на примере драматических судеб не только пролетариев и крестьян, но и на судьбах русской интеллигенции. Проблему эту автор определяет, как и в предыдущем романе, в качестве конфликта «победителей и побежденных». Проблема антагонизма вершителей революции и ее жертв, поставленная впервые в романе «Семь дней творения», находит не только продолжение, но и углубление в романе «Карантин». «Победители» - это одновременно и «баловни, и жертвы собственного детища»11.

Проблема взаимоотношений личности и тоталитарного общества заставляет писателя выявить такую важнейшую ее грань как ментальность русского народа, те особенности русского национального характера, которые способствовали установлению тоталитаризма.

Анализируя современное состояние общества, Владимир Максимов, развивая идеи «Семи дней творения» и связывает социальный кризис с последствиями революционного переворота 1917 года. Устами «героя автора» (Ивана Ивановича Иванова) он обвиняет в бедах России «стан победителей».

Автор романа формулирует кредо «победителей»: «победитель жаждет переделать мир по своему образу и подобию, ни сколько не задумываясь над тем, достойна ли его убогая сущность быть моделью такому преображению. Но если Божий мир и «мастерская», то не для отмычек, здесь «в чести делатели, а не взломщики»12. Тема «победителей и побежденных» воплощается в романе с помощью интертекста Ф.М. Достоевского.

Самые узловые сцены романа связаны с беседой будущего Сталина и старца Ново-Афонского монастыря Игнатия, «знаменитого своей богоугодной жизнью». Старец этот - новая ипостась образа Великого инквизитора. Елейно-мудрыми речами он извращает смысл подвига Христа и призывает к насильственному «гону» человечества в рай. Присутствие интертекстуального показателя - точной цитаты из «Братьев Карамазовых» Ф.М. Достоевского усиливает впечатление родства фигуры Великого ин-

11 Максимов В.Е. Собр. соч.: В 9 т. Карантин / В.Е. Максимов. - М.: Терра, 1991.-Т. 3. - С. 155.

12 Там же.

квизитора и старца Игнатия. Будущий властитель, вождь народов России присягает новоафонскому отступнику во зле, подтверждая, что готов предать мать, жену, детей, убить друга, приступить все заповеди и законы человеческие... Он верит, что «человек возжаждал устроиться на земле, устроится любой ценой, даже ценой преступления. Кровь и ярость застилает ему глаза, он уже не подвластен никакой благодати»13. Цель, поставленная старцем: остановить человечество, изменить его путь ценой неслыханного насилия, омыв землю кровью.

Выстраивая в романе «Карантин» цепочку из судеб «своевольцев», желающих своей земной жизнью «исправить подвиг Христа» и совершивших «подвиг проклятия», а не подвиг Любви, Владимир Максимов подчеркивает интертекстом Достоевского, что пророчества русского классика о бесовской природе революционного насилия воплотились в бедах современной России. Истинный путь народа простирается через покаяние, к смиренной любви «побежденных», к попранию гордыни «победителей».

В третьем параграфе «Проблема вины', антиномия возмездия и всепрощения в романе "Карантин"» тема последствий революционного переворота в России, тема русского бунта, «бессмысленного и беспощадного», затрагивавшаяся уже в повестях Владимира Максимова «Дорога», «Стань за черту», «Баллада о Савве», а также в романе «Семь дней творения», показывается сквозь призму православной аксиологии.

Российская интеллигенция должна найти духовные силы, чтобы преодолеть идеалистические представления, оторванные от реальной почвы. Лева Балыкин, сын актеров - своим рассказом демонстрирует всю степень духовного падения, которую прошла русская послереволюционная интеллигенция. «Атмосфера метафизики и любви» оказалась на деле «кругом содомского порока» и греховности.

Идеализм характерен для всех слоев российского общества. «Верный партии и родине» солдат Хрулев, «колченогий инвалид», ярый идеалист, который «долго одолевал руководящие организации предложениями всевозможных новшеств и изобретений. Брался, к примеру, снабдить каждого колхозника в округе индивидуальным летательным аппаратом или прорыть многоступенчатый канал от местной речки Лисковой, с тем, чтобы облегчить хлеборобам вывозку навоза на поля. Предлагал он также специ-

14

альные ракеты для создания искусственного дождя» .

13 Максимов В.Е. Собр. соч.: В 9 т. Карантин / В.Е. Максимов. - М.: Терра, 199!.-Т. 3.-С. 85.

14Там же.-С. 47.

Это «всеобщее освинение» связано, по мысли писателя, «с желанием прикрыть свои грехи, пороки, никчемность имитацией честности, добропорядочности, гениальности и значительности». Это «выверт идеализма», ставший в какой-то период истории национальной чертой русских, высмеивается с помощью поэтических средств народного творчества.

Максимов, как и в своих ранних повестях, в романе «Семь дней творения» ищет разгадку загадочной русской душе. Бессознательное у русских всегда доминирует над сознательным, утопическое - над реальным. «Идеал русских столь высок, что обесценивает реальность, порождая к ней враждебное отношение, способное достигать сатанинского злорадства. Поэтому оборотная сторона трансцендентального идеализма - ниги-лизм»15. Эту черту ловко использовали в своих целях революционеры всех национальностей, по убеждению автора романа.

В народе проснулись темные подсознательные силы, которые были под спудом христианского учения. Бог небесный был заменен на бога земного - «золотого тельца», мечте о земном рае, одинаковом для всех. Все чаще по ходу повествования в подсознании главных героев Иван Иванович предстает в облике ангела, апостола Марка, а затем воплощается в душу убитого «молодого лейтенантика», стрелявшего в венгерских мальчиков за утверждение коммунистической идеи.

Теперь с помощью откровения Ивана Ивановича Борис Храмов осознал «причину оскудения рода», которая заключается в «охлаждении любви», в победе гордыни над смирением. Он обращается вновь и вновь к своему прошлому, находя в нем ответы на, казалось бы, неразрешимые загадки жизни. «Позорные» смерти деда и отца приоткрывают завесу над драмой их жизни, в которой не хватало сострадательной любви. Борис, как и его пращур Илья Храмов, получает небесную помощь, Божественную Благодать: полностью осознавая свою вину, обретая веру и с ней полноту жизни, принимая страдание и решая достойно нести свой крест до конца.

В итоге автор подводит читателя к выводу, что основной груз вины, заключающийся в отклонении от Христианской Истины, лежит на русской интеллигенции, своими максималистскими идеалами «о земном счастье равных» ввергнувшей страну в бездну насилия, злобы, социальной ненависти и приведшей к духовному оскудению нации. Только покаяние и всепрощение, то есть возвращение к православным этическим нормам, следование заповедям может спасти народ от «духовной хвори».

15 Скоропанова, И.С. Русская постмодернистская литература / И.С. Скоропа-нова. - М.: Флинт, 2000. - С. 457.

В последнем разделе первой главы «Любовь как смысл человеческого бытия в романе Владимира Максимова "Карантин"» устанавливается путем анализа художественного текста, что любовь, по мысли автора, является высшим смыслом бытия. В структуре образа автора всегда находит выражение оценка воссоздаваемой им картины мира. Спектр, в котором раскрывается этот образ в романе, можно определить как исповедниче-ский. Из повестей в роман «Семь дней творения», а затем в «Карантин» приходит идея, что предвечно совершенное сотворение мира продолжается в истории человечества, на Русской земле, в каждой людской душе. Ис-поведническое настроение свойственно всем героям Владимира Максимова. Путь от бездуховности «к общению с Неисповедимым» - вот основная динамика персонажей писателя. Но движение к духовной гармонии, к Вере возможно только для души, готовой к приятию Христовой любви, то есть такого отношения к близкому, как к самому себе. Пройдя через все мытарства, которые им уготовила судьба, Борис и Мария обретают Любовь и Веру, которые представляют собой неразрывное единство. Таким образом, проблема любви как смысла земного бытия решается Владимиром Максимовым в рамках православной христианской аксиологии, совмещающей любовь со страданием, служением ближнему, с верностью и Верой.

Вторая глава диссертации - «Система повествования: способы выражения авторского сознания в романе Владимира Максимова "Карантин"» посвящена рассмотрению особенностей поэтики романа: специфике повествования и жанровой формы.

В первом параграфе «Авторские маски в романе "Карантин" (образ "всевеОающгго драматизированного" повествователя Ивана Ивановича Иванова)» анализируются функции самого загадочного персонажа, описывающего сны и видения героев.

В отличие от предыдущего романа писателя «Семь дней творения», в «Карантине» архитектоника усложнена и обнаруживает сразу несколько сюжетных уровней. В произведении перемежаются, составляя единую нарративную сеть, прошлое, настоящее и будущее центральных персонажей - Бориса и Марии, а также историческое прошлое России, ее настоящее и грядущее. Повествование перетекает из яви в грезы, в видения, реальный мир соприкасается с потусторонним, мистическое проявляется в обыденном.

Повествование в некоторых главах ведется от лица главного героя -Бориса Храмова, имеющего реального прототипа (Бориса Дурова) и выступающего в роли «героя автора». Герой-повествователь, отталкиваясь от рабства, «крови и грязи» тоталитарной системы общества и полностью отрицая ее, предпочитает глядеть на мир «сквозь призму алкоголизма». 14

Тип героя Владимира Максимова несколько похож на основных персонажей писателей постмодернизма: Вен. Ерофеева «Москва - Петушки», В. Некрасова, А. Битова и других Это человек умный, пытливый, совестливый, но слабовольный

В качестве рассказчика-повествователя главный герой, спивающийся Борис Храмов, выступает только в девятнадцати из пятидесяти шести глав, составляющих роман «Карантин». В остальных главах повествование ведется или от третьего лица или от лица второстепенных персонажей Повествователем является и травестированное alter ego автора - Иван Иванович Иванов, которого Владимир Максимов делает самым таинственным и неоднозначным персонажем своего романа.

Писатель как бы отстраняется от самого себя, вступает в игру со своим травестированным двойником, побуждая его на протяжении всего произведения играть двойственную роль: «то ли ангела, то ли дьявола» (эдакий булгаковский Воланд), раскрывая его истинную сущность только к финалу. Получается, что, отказываясь от прямого самовыражения, В. Максимов в отдельных главах пользуется авторской маской, что, возможно, связано с ясно обозначившийся в русской литературе XX века общей тенденцией добровольного отказа от функций писателя-пророка.

Сложная система многоуровнего повествования призвана, на наш взгляд, предельно обнажить авторскую мысль, продемонстрировать ее неоднозначность Жанровые обозначения сразу начинают работать на выражение авторской позиции и направляют читательское внимание в определенное русло. Рассказ здесь доминирует над «показом», и выявляется неспособность «драматизированного повествователя» непосредственно изображать сознание персонажей, чему мешает «описательность», «репор-тажность» ретроспективного изложения событий, описываемых только с позиций приобретенного жизненного опыта.

Возможно, поэтому при изображении главных героев, несущих авторскую идею, - Марии и Бориса - Владимир Максимов использует более сложную форму «всеведающего повествования», чем при ретроспективных обзорах. У героев при появлении Ивана Ивановича постоянно возникает чувство ожидания чего-то чрезвычайно важного.

Таким образом, вводя образ «драматизированного» повествователя-комментатора в роман «Карантин», Владимир Максимов сохраняет до конца его смысловую множественность, выражая через него свою неоднозначную авторскую позицию относительно мира, где поколеблены критерии ценностей и нарушены смысловые ориентации под воздействием кри-

зиса веры. Автор, воплощая в образе Ивана Ивановича созданную им авторскую маску, выступает в специфической роли персонажа-аккумулятора, который балансирует между реальной личностью и мистической фигурой, между позицией «всеведающего мудреца» и «юродствующего черта». Травестирование образа автора-персонажа, возможно, было призвано подорвать культ писателя, несущего людям Откровение Божье, и заставить каждого человека искать истину, сосредоточившись в самом себе, критически анализируя свою жизнь и с Верой обращаясь к своему будущему.

Второй параграф «Функциирефлексирующегорассказчика-повествователя в романе Владимира Максимова "Карантин "» посвящен рассмотрению функциональности в качестве повествователя главного героя романа - офицера Бориса Храмова.

Герой-рассказчик - это тоже, как и Иван Иванович Иванов, драматизированный повествователь. Но Борис Храмов, который рассказывает или записывает все события, происходящие с ним, говорит с читателем от первого лица, и его оценки зачастую субъективны, проводятся в соответствии с его жизненным опытом советского офицера. Своим повествованием Борис Храмов характеризует прежде всего себя, а к характеристикам других персонажей он только добавляет свой особенный взгляд. Главное - это выполняемая персонажем-рассказчиком функция самонаблюдения.

Первые две главы романа, где завязывается основной конфликт, отданы автором Борису Храмову для самовыражения. Перед нами предстает уставший от лжи и лицемерия человек, ищущий забвение в вине. Он недоверчив, пессимистичен, скептически смотрит на отношения мужчины и женщины. Его опустошают любовные страсти, а сердце остается холодным. Душа его, по сути добрая, ожесточена жизненными обстоятельствами и заглушена бесконечными алкогольными возлияниями.

Треть романа отдана для повествования от лица Бориса Храмова. Если посмотреть на их соотношение, то можно увидеть, что именно к середине сюжета, ближе к кульминации, сконцентрированы главы, в которых о событиях рассказывает именно он. Здесь запечатлены моменты постепенного прозрения героя, движения его к истине.

Автор-персонаж выступает как «эго» реального творца текста, он принципиально литературен и обладает общностью позиций с Иваном Ивановичем, выступающим в качестве повествователя-двойника. Он мастерски передает диалоги других персонажей. Но внутренняя речь Бориса

сменяется на повествование извне, когда он оказывается в храме. Тут повествование резко меняется на третье лицо, на безличный рассказ.

После того, как герой проходит сквозь болезнь и выздоравливает для новой жизни, в последних двух главах романа Борис показан через восприятие безличного повествователя. В «Сне о возмездии» Борис видит будущее, он соприкасается с иными мирами, понимает суть жизненных скитаний. В финальной главе раскрывается смысл участия в жизни Бориса и Марии - Ивана Ивановича Иванова, который наконец «благополучно завершил дело своей жизни» - способствовал духовному выздоровлению двух влюбленных душ.

Таким образом, функциональность рефлексирующего рассказчика-повествователя в романе Владимира Максимова «Карантин» осложнена несколькими ролями: лирического, психологического повествования; изображения событий с «субъективных» позиций (человеком советского мышления) и частично - выражения авторского сознания.

Третий параграф второй главы «Система внутренних нарраторов в романе "Карантин"» содержит анализ функциональности внутренних жанров, в которых рассказчиками выступают различные второстепенные персонажи романа.

Максимов В. сплетает сложную нарративную сетку из «слова» этих повествователей, регулярно перемежая их речи оформленными как «внутренние жанры» рассказами «второстепенных нарраторов». Композиционно это представлено именно как сеть, так как голоса всех повествователей выстраиваются в четкой последовательности. К финалу появляются смешанные главы, где одновременно звучат голоса нескольких повествователей.

Чтобы достичь эффекта полифоничности, автор романа «Карантин», дает возможность высказаться многим персонажам, оформляя их голоса во внутренние жанры. Такими внутрироманными жанровыми единицами выступают уже называвшиеся выше: «Сага о похоронах» Фимы Гершензо-на», «Исповедь Левы Балыкина», поэма священника Акопяна «Преображение тихого семинариста», «Сказание о кобыле Сильве» безымянного «носатого лагерника», рассказ эстонца «Эсперанто на службе человека», лирическая поэма Жанны Крутицкой «Плач Пенелопы», «Песнь песней» летчика Георгия Жгенти и исповедь Анны Тимиревой «Адам и Ева».

Рассказчиками выступают люди разных возрастов, национальностей, вероисповеданий, профессий, мировоззрений, темпераментов, социальных

групп. И это не случайно. Автор романа хочет представить мнения самых различных слоев населения огромной страны, которая пережила «чудовищный» социальный эксперимент.

Если проанализировать связи и специфику расположения в романе отдельных глав, отданных внутренним повествователям, то можно заметить следующую закономерность. Вначале звучит голос Ефима Гершензо-на, человека, в сознании которого доминируют семейные ценности и который иронизирует над результатом жизни своего дяди, знаменитого большевика. Речь Фимы представляет собой колоритный еврейский говор с остроумным подтекстом и язвительными интонациями.

«Исповедь Левы Балыкина, или рок судьбы» - это голос талантливого актера, выходца из артистической среды. Человек ироничный, обозленный «тупостью реальности», Лева изображает события шестидесятых годов с некоторым цинизмом, издеваясь над идиотизмом советской действительности. Мошеннические наклонности, авантюризм в духе Остапа Бен-дера сделали Леву вездесущим. В речи Левы совмещаются советский канцелярит, интеллигентный этикетный стиль и «воровская феня».

«Душераздирающая» исповедь Балыкина сменяется голосом священника из Армении, который делает попытку дать мистическое объяснение революционным событиям в России. «Преображение тихого семинариста» напоминает своим патетическим пафосом и возвышенными эпитетами поэму.

Голос отца Георгия предупреждает о том, что горькие уроки прошлого не всеми восприняты правильно, что возможно возвращение на новый виток зла и насилия во имя ложных идей.

«Сказание о кобыле Сильве», принадлежащее уму и воображению лагерника, демонстрирует другой конец: результат возможного зла, которое задумывает вновь обуреваемый гордыней человеческий разум. Лагерник почувствовал на себе весь ужас рабства, его превратили в «мусор, золу, пыль». Но и на самом дне, растоптанный системой зла, персонаж сохранил в душе ростки любви, нежности, стремление заботиться о другом живом существе и любить Божий мир в его природных проявлениях.

Сказание отличается лиризмом, патетическим тоном повествования, исповедальным пафосом. Оно построено как монолог влюбленного. Как и в других внутренних жанрах здесь совмещается лагерная жаргонная речь с высоким слогом образованного интеллигентного человека. Этот человек сумел «очистить душу» через страдание.

Рассказ «Эсперанто на службе у человека» посвящен иному варианту, когда человек, пройдя через испытания, так и ничего не понял в жизни. Стиль речи, коммуниста-эстонца насыщен политическими клише и советским канцеляритом. Повествователь - человек, для которого русский не является родным языком, но он знает язык с таким совершенством, что никто не замечает разницы; герой обладает феноменальной языковой способностью. Он становится блестящим ученым-лингвистом. Считая советскую страну «мерилом правды и справедливости», веря, что «за нашей восточной границей реально воплотилась сказка о счастье», персонаж Максимова пишет «сказание» коммуниста в духе пропагандистских статей и передовиц партийных газет. Но его повествование убеждает в страшном зле маниакального следования идее.

Три последние внутрижанровые вставки посвящены теме любви, наполнены теплотой лиризма и представляют собой исповеди, принадлежащие ветреной актрисе, мужественному летчику и верной благородной пожилой женщине.

Несмотря на единство темы и сходную пафосность, заложенные в любовные исповеди, голоса повествователей звучат в унисон, но по-разному.

Таким образом, анализ вставных жанров позволяет увидеть, что голоса различных персонажей дополняют развернутую в романе «Карантин» авторскую эстетическую картину мира, делая ее многоголосой, полифо-ничной, диалогичной по отношению к окружающей реальности.

«Выражение авторского сознания средствами поэтической образности» становится объектом исследования в четвертом параграфе второй главы.

Понятия «образ автора» и «образ повествователя» не отражают всех проявлений авторского начала в романе «Карантин». Суть авторского сознания заключается не только в области сотворения образов, но также в формирующем авторскую позицию подборе поэтических средств. Авторское сознание проявляется также в выборе различных лексических средств. Авторское сознание проявляется также в выборе различных лексических средств. Гоголевский прием «метонимизации» человека, широко применяющийся у Салтыкова-Щедрина, а затем у Замятина, входит в поэтическую систему Владимира Максимова.

Категория времени также играет в романе Владимира Максимова «Карантин» важнейшую философско-эстетическую роль, так как представление о человеке как о «сгустке бытия», находящегося в бесконечном пути к Богу, протекающему в историческом времени, помогает понять

19

смысл мучительных исканий человечества от начала сотворения мира, через современную эпоху и до скрытого от нас «конца времен».

Стиль прозы Владимира Максимова всегда целесообразен, вся система поэтических средств, включая хронотопические отношения библейского романного типа, эффектно выполняют роль выражения авторского сознания, характеризующегося православным мировидением в романе Владимира Максимова «Карантин».

В заключении диссертационной работы делаются выводы, главный из которых: роман Владимира Максимова «Карантин» - оригинальное в жанровом отношении произведение, отличающееся от предшествующей прозы писателя тем, что в нем эстетическая картина действительности связывается и в идейно-тематическом, и в формально-поэтическом планах с христианской аксиологией. По сравнению с романом «Семь дней творения» автор «Карантина» усложняет жанровую систему повествования психологизмом, лиризмом и углубленной философичностью изображения картины мира, разрабатывает новые способы выражения авторской позиции и средства поэтической образности, совмещая реальные и мистические грани бытийного повествования.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1 Авдеева (Незабудкина), Е.В. Особенности художественного времени в романе В. Максимова «Карантин» / Е.В. Авдеева (Незабудкина) // Человек в контексте культуры: Сб. науч. ст. - М.: Изд-во «Прометей» МПГУ, 2001. - Вып. 4. - С. 92 - 94.

2 Авдеева (Незабудкина), Е.В. Концепт «железного пути» России в романе Владимира Максимова «Карантин» / Е.В. Авдеева (Незабудкина) // Художественное слово в современном мире: Сб. ст. - Тамбов: Изд-во Тамб. гос. техн. ун-та, 2001. - Вып. 3. - С. 38 - 39.

3 Авдеева (Незабудкина), Е.В. «Победители» и «побежденные» в романе В. Максимова «Карантин» / Е.В. Авдеева (Незабудкина) // Труды 1У-х Всероссийских чтений, посвященных братьям Киреевским «Оптина пустынь и русская культура»: Сб. науч. ст. - Калуга: ИД «Эйдос», 2001. -С. 77-81.

4 Авдеева (Незабудкина), Е.В. Проблема русского национального характера в романе В. Максимова «Карантин» / Е.В. Авдеева (Незабудки-

на) // Художественное слово в современном мире: Сб. ст. - Тамбов: Изд-во Тамб. гос. техн. ун-та, 2002. - Вып. 4. - С. 18 - 21.

5 Авдеева (Незабудкина), Е.В. Система «внутренних нарраторов» в романе В. Максимова «Карантин» / Е.В. Незабудкина // Художественное слово в современном мире: Сб. статей. - Тамбов: Изд-во Тамб. гос. техн. ун-та, 2002. - Вып. 5. - С. 30 - 33.

6 Авдеева (Незабудкина), Е.В. «Внутренние нарраторы» в романе В. Максимова «Карантин» / Е.В. Авдеева (Незабудкина) // Творчество В.Я. Шишкова в контексте русской прозы XX века: Сб. науч. ст. - Тверь: Твер. гос. ун-т; Золотая буква, 2003. - С. 210 - 213.

7 Авдеева (Незабудкина), Е.В. Концепт женственности в романе Владимира Максимова «Карантин» / Е.В. Авдеева (Незабудкина) // Труды ТГТУ: Сб. науч. ст. - Тамбов, 2003, - Вып. 14. - С. 185 - 187.

8 Авдеева (Незабудкина), Е.В. Сквозные мотивы в романе В. Максимова «Карантин» / Е.В. Авдеева (Незабудкина) // Труды ТГТУ: Сб. науч. ст. -Тамбов, 2004. - Вып. 16. - С. 139 -141.

9 Авдеева, Е.В. Заголовочный комплекс романа В. Максимова «Карантин» / Е. В. Авдеева // IX Научная конференция ТГТУ: Пленар. докл. и кр. тез. 29 - 30 апреля 2004 года. - Тамбов, 2004. - С. 148.

Подписано к печати 16.11.2004 Гарнитура Times New Roman. Формат 60 х 84/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Объем: 1,28 усл. печ. л.; 1,22 уч.-изд. л. Тираж 100 экз. С. 801

Издательско-полиграфический центр ТГТУ 392000, Тамбов, Советская, 106, к. 14

»230J5

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Авдеева, Елена Владимировна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. АКСИОЛОГИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА РОМАНА ВЛАДИМИРА МАКСИМОВА «КАРАНТИН».

§ 1. Роль христианства в исторической судьбе России (антиномия «своеволие и смирение»).

§ 2. Проблема «Личность и современное общество» («победители» и «побеждённые» в романе «Карантин»).

§ 3. Проблема вины: антиномия возмездия и всепрощения в романе «Карантин».

§ 4. Любовь как смысл человеческого бытия в романе Владимира Максимова «Карантин».

ГЛАВА II. СИСТЕМА ПОВЕСТВОВАНИЯ: СПОСОБЫ ВЫРАЖЕНИЯ АВТОРСКОГО СОЗНАНИЯ В РОМАНЕ ВЛАДИМИРА МАКСИМОВА «КАРАНТИН».

§ 1. Авторские маски в романе «Карантин» (образ «всеведающего драматизированного» повествователя Ивана Ивановича Иванова).

§ 2. Функции рефлексирующего рассказчика-повествователя в романе Владимира Максимова «Карантин».

§ 3. Система внутренних нарраторов в романе «Карантин».

§ 4. Выражение авторского сознания средствами поэтической образности.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Авдеева, Елена Владимировна

Роман Владимира Максимова «Карантин» (1973) - это первое произведение, написанное, с одной стороны, без боязни цензуры «в полный голос», а с другой стороны - уже в отрыве от России. «Карантин» знаменует собой начало нового этапа творчества писателя, характеризующегося усиленными художественными поисками и существенными «сдвигами» стиля. Одновременно роман «Карантин» является продолжением и углублением проблемно-художественного содержания его ранних повестей («Мы обживаем землю», «Жив человек», «Стань за черту», «Дорога», «Баллада о Савве») и первого романа «Семь дней творения».

Роман «Карантин» занимает особенное место в наследии русского писателя, так как, являясь переходным (от советского периода творчества к эмигрантскому этапу), он связывает и синтезирует все основные эстетические тенденции автора. Исследователи справедливо отмечали, что и в жанровом отношении это произведение представляет собой «творческую находку» Владимира Максимова [1].

Виолетта Иверни отмечала, что роман «Карантин» обнаружил новую тенденцию в творчестве Максимова - «тенденцию для него скорее неожиданную: освободиться от фабулы как таковой, сломать действие - его направленное течение, которое при всех кругах ретроспекций всё-таки норовит выстроиться в нечто традиционно отлаженное. Он делает это в «Карантине» почти издевательски - сваливает в кучу судьбы, анекдоты, байки, смешивает фарс и психологическую драму, романтическую легенду и застольную - под селёдочку - сплетню. Как при жребии, перетряхивают в шапке бумажки. так и перетряхиваются в «Карантине» лица истории. История; будущее, прошлое, настоящее: время лишается своей прерогативы строить всё в определённой последовательности. ибо - карантин! - велено стоять, и мы стоим, мы неподвижны и потому вольны двигаться внутрь себя и других, сколько душа просит. Пространство ограждено, запрещено, закрыто - что ж, сделаем время своим прогулочным двориком; время и чувство; времена и чувства» [2].

Во всей «жанровой сумятице» этого произведения, тем не менее, есть строгая художественная логика, которая постигается при углубленном целостном изучении романа «Карантин» в его неразрывной связи с предшествующим творчеством писателя. Та же французская исследовательница говорит о целостности художественного мира Максимова, которая создаётся искренностью писателя в решении самых сложных, неоднозначных, «проклятых» вопросов. «Творчество Максимова отличается счастливой целостностью. От неспособности лукавить, от скороговорки возникающих внутри вопросов и нетерпеливого желания их разрешить, от нежелания настаивать на единственности возможного решения. - возникает та интимная нота, которая заставляет читателя верить каждому слову. Открытый нам до самых глубин процесс постижения бытия неожиданно дополняет нашу собственную картину мира - не матрицей чужого (авторского) представления, но состраданием и благодарностью за то, что он доверчиво предполагает в нас носителей добра» [2, 52], - верно отмечает Виолетта Иверни.

Пушкинская гармония и лермонтовско-тютчевская дисгармония обусловили мировосприятие и отражение своеобразия драматического прошлого столетия. Соединение толстовского и Достоевского художественных методов породили явление социально-онтологической литературы. И в частности, философского метажанра» [3], в который вписывается творчество Владимира Максимова. Общелитературная концепция личности в литературе последней трети прошлого столетия претерпела изменения от «социального человека» реализма к «укоренённому не в современности, но в вечности» герою [4], что тоже было воспринято и художественно воплощено в прозе автора «Карантина». Его произведения с эпическим хронотопом повествования, анализирующие социальные явления в связи с внутриличностными изменениями человека, приобретали интертекстуальный характер, как и большинство романов М. Адданова, В. Гроссмана, Г. Владимова.

История вопроса.

Романистика Владимира Максимова в последнее десятилетие довольно активно изучается в России. В 1960е годы, когда одна за другой стали выходить повести писателя: «Мы обживаем землю» (1961 г.), «Жив человек» (1962 г.), «Баллада о Савве» (1963), «Дорога» (1966 г.), «Стань за черту» (1967 г.),- критика восторженно приняла молодого талантливого прозаика. Появились многочисленные рецензии, обстоятельные разборы его повестей в ведущих журналах и газетах того времени. Среди них статьи «Поэзия и проза «Тарусских страниц» Евгения Осстрова, а также «Жив человек» Ф. Свстова, «Победил человек» А. Берзера, «Спор века» В. Бупшна, «Иду к горизонту» И. Борисова, «Подними голову, человек» С. Смоляницкого, «Путь к себе» В. Литвинова и многие другие [5]. Признавая силу таланта молодого прозаика, критика оценивала повести Максимова с позиций соответствия произведений критериям соцреализма. Так, Лидия Фоменко в «Заметках о художественной прозе 1962 года» выделяла повесть «Жив человек» Максимова как лучшее произведение года, но возмущалась отсутствием положительного героя («Несчастно сложившиеся обстоятельства, а пуще всего полная рабская подчинённость им внушают Сергею мысль: человек человеку — волк. Словно бы он живёт и не в Советской стране» [6]).

Критика 1960-х годов, в лице Л. Аннинского, И. Золотусского, В. Петелина смогла наметить основные перспективы научного изучения ранних повестей писателя [7]. Но в «Списке книг, не подлежащих распространению в книготорговой сети» значились двенадцать книг Максимова, в том числе его ранние повести, рассказы и драмы 1961 - 1970х годов [8], после чего писать о прозаике стало не принято.

Зарубежная критика начала писать о Владимире Максимове с 1974 года, игнорируя его первый творческий этап, активно рецензируя изданный на Западе роман «Семь дней творения» (1971).

Зента Маурина посвятила Максимову главу в своей книге «Маленький оркестр надежды», которую выпустила на немецком языке и назвала «Эссе о восточной и западной литературе». Здесь дан пересказ содержания романа «Семь дней творения» и категорично заявлено, что «произведение Максимова на самом деле не является романом, тут нет героя, за жизнью которого мы могли бы проследить от его рождения до смерти, в нём нет вообще действия. мы попадаем в муравейник. Человек не имеет возможности в Советском Союзе вести свою жизнь индивидуально» [9].

В политическом духе были выдержаны отзывы зарубежных критиков первых лет эмиграции писателя. Роману «Семь дней творения» посвящены статьи французского исследователя Ильи Рубина «Раскаяние и просветление» [5, 22-58], Петра Равича «Начало эпоса» [5, 58-61], Р. Нужного «Владимир Максимов и другие. Религиозное течение в современной русской литературе» [5, 61-73], Владимира Марамзина «Русский роман Владимира Максимова» [5, 73-96].

В журнале «Грани» 1978 года во Франкфурте вышла статья Л. Ржевского «Триптих В. Е. Максимова Алгебра и гармония», где три последних романа писателя («Семь дней творения», «Карантин» и «Прощание из ниоткуда») рассматривались как единое целое [10]. Интересующий нас роман анализировался как «жанрово-стилевая мозаика». Критик не находил «связующей нити» внутри произведения, на трёх страницах пересказывая сюжетную фабулу «Карантина».

Пространный труд А. Краснова-Левитина «Владимир Максимов» также отличался простым и несколько тенденциозным пересказом событий, изображённых в романах писателя, рассматривая их с точки зрения «жизни в СССР» [И].

М. М. Дунаев в книге «Православие и русская литература» отмечал, что в романе «Карантин» автор являет себя «непримиримым противником всего комплекса социальных и идеологических ценностей, которыми обладало советское общество: от яро-консервативных до бездумно-либеральных» [12]. В этом произведении, по мнению М. Дунаева, «в тягостном хаосе бытия указывается единственная верная цель, определяемая участием Божием в делах человека» [12, 607]. Научный анализ романа «Карантин» учёным-богословом не проводится. Нельзя найти разбор этого романа и в книге польской исследовательницы Катаржины Дуды «Власть и народ. Творчество Владимира Максимова», где «Карантину» посвящено всего несколько страниц [13]. В материалах международной конференции «Картина мира и человека в литературе и мысли русской эмиграции», проходившей в Яге лл о иском университете Польши, рассматриваются библейские мотивы в прозе Владимира Максимова, и есть упоминание о роли пейзажа в прозе писателя, в том числе и в романе «Карантин» [14]. В. Марамзин связывал роман «Карантин» с автобиографическим романом Максимова «Прощание из ниоткуда» [15].

Практически не добавили ничего существенно нового в исследование романа «Карантин» и диссертации А. Дзиова [16], Л. Шаховой [17], А. Баклыкова [1], Н. Савушкиной [18], Чу Юань [19], М. Глазковой [20], так как они были посвящены другим произведениям писателя, а интересующего нас произведения касались только в связи с близостью постановки некоторых проблем.

Н. Н. Савушкина, в частности, подчёркивала, что: «впервые творческая личность появляется у Владимира Максимова в романе «Карантин» (1973) в образе второстепенного персонажа Лёвы Балыкина, драматурга-неудачника. Роман «Карантин» стал знамением неустойчивости, переходного состояния, которое охватило писателя в то время, когда прошлое отрезано навсегда, а будущее не определено. В этом же романе впервые показана советская поэтическая среда, среди пассажиров застрявшего в холерном карантине поезда, помимо вымышленных персонажей, есть и реально существующие, легко узнаваемые лица: поэт «Женя» (Евгений Евтушенко), поэтесса «Белла» (Белла Ахмадулина), бард «Булат» (Булат Окуджава).

Изображая творческих людей в несколько ироничном свете, Владимир Максимов тем самым стремится воссоздать и перенести на страницы своего романа психологическую атмосферу творческих кругов в 1960-е - 1970-е годы» [18, 22].

Интересны наблюдения частного характера в диссертации А. В. Баклыкова о развёртывании символической метафоры «железная дорога» от Н. А. Некрасова к А. Блоку, а затем В. Максимову. Автор диссертации пишет: «Если рассматривать данный интертекст А. Блока в хронологической последовательности его появления в творчестве Владимира Максимова, то можно увидеть, что впервые рефлексия трагической судьбы России проникает в художественный текст писателя в зарубежье, и связана она, на наш взгляд, с ностальгией. Речь идёт прежде всего о «Карантине», написанном перед отъездом из России, но изданном за границей, и также о самом ностальгическом романе Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда».

В романе «Карантин» цитата из стихотворения А. Блока «На железной дороге» развёрнута в целый сюжет. Поезд, возвращающийся с юга, из Одессы в Москву в 1969 году и остановленный на путях на десять дней из-за карантина на холеру, писатель делает символом России, объявляет пунктом отсчёта новой жизни, местом, в котором герои за несколько дней проживают больше, чем жизнь, открывая для себя истину и Бога» [1, 128].

О неразрывной связи романа «Карантин» с «Прощанием из ниоткуда» говорит, по мнению диссертанта, такая важная художественная деталь, как введение «извещения» о замысле первого романа во второй. Владимир Максимов пишет в «Прощании из ниоткуда» о своём двойнике, писателе Владе Самсонове: «Сквозь него уже тянулся тот нескончаемый поезд в холерном карантине, в каком пила и пела, смеялась и плакала, кричала и заговаривалась обречённая на вечную Голгофу страна. По которой в замкнутом круговороте, без надежды и цели металась в поисках утраченной судьбы душа человеческая.» [21]. Эти слова могли бы стать эпиграфом к последнему роману писателя «Кочевание до смерти», так как «замкнутый круговорот Голгофы» будет длиться здесь до самой смерти всех героев, ни один из них не смог обрести надежды на достойную и спокойную жизнь. Более того, последующие поколения русских вынуждены вновь «кочевать до смерти» на чужбине, о чём свидетельствует финал романа [1, 129].

Таким образом, обзор критической и научно-исследовательской литературы по заявленной в данной диссертации проблеме свидетельствует, что роман «Карантин» остаётся до сих пор почти не исследованным ни в отечественной, ни в зарубежной науке, чему способствовала его жанровая сложность и затруднённость осознания авторского замысла.

Актуальность исследования связана со сложившейся в науке ситуацией и заключается в том, что роман Владимира Максимова «Карантин» (1973), ставший своеобразным синтезом по крайней мерс нескольких традиций русского литературного процесса предшествующих эпох и отражающий своеобразие одной из ветвей литературы последней трети XX века, третьей волны русского зарубежья, требует настоятельного осмысления в аспекте образной, проблемно-тематической, композиционной, подтекстовой структуры, что входит в приоритетное направление отечественного литературоведения.

Актуальность изучения романа Владимира Максимова «Карантин» определяется ещё и необходимостью опровержения неверного мнения, что, как и другие писатели, уехавшие на Запад (Аксёнов, Войнович, Владимов, Некрасов и Солженицын), Максимов лучшие свои произведения написал всё-таки дома. На самом деле опыт и знания, приобретённые в эмиграции, дали художнику возможность судить о событиях и людях «крупно, а иногда и провидчески» [4, 16]. Этот феномен возможно доказать только с помощью всестороннего изучения произведений писателя, созданных вдали от родины, что тем более важно потому, что «диаспора - это тот осколок зеркала, что хранит в миниатюре память о целом. Она вобрала в себя многие лучшие, отборные интеллектуальные и духовные силы прошлой России. За долгую и трудную свою историю она накопила колоссальный опыт по сохранению и развитию национальной культуры и её традиций в условиях «чужбины». Прошедший апробацию целым столетием, опыт этот тем более уникален, что современная мировая цивилизация переживает сегодня сложнейший период своего развития - период глобализации, когда все национальные культуры вынуждены вариться в общем котле, грозящем им опасностью нивелировки» [22].

Объектом исследования является роман Владимира Максимова «Карантин», который создан на линии пересечения двух ветвей единой русской культуры в самый драматический период творческой жизни писателя.

Предмет диссертационного исследования - жанровая структура романа «Карантин» как тип конструкции образа художественного мира.

Цель диссертации заключается в том, чтобы дать по возможности полный и целостный анализ этого романа в его неразрывной связи с ранней прозой писателя и его первым романом «Семь дней творения»; выявив то новое, что делает произведение «переходным» по отношению к эмигрантскому периоду творческой жизни Владимира Максимова, проанализировать эстетическую картину мира в аспекте художественной антропологии писателя.

Задачи исследования вытекают из основных целей диссертации:

• выявить идейно-тематическую основу романа «Карантин» и его образную систему;

• проанализировать повествовательные уровни произведения; определить смысл введения авторской маски в форме всеведающего драматизированного повествователя;

• определить функции рефлексирующего рассказчика, являющегося лирическим героем автора;

• изучить способы выражения авторской позиции через всю систему внутренних повествователей;

• выявить характерные поэтические средства и особенности построения произведения;

• определить место романа «Карантин» в системе всего творчества Владимира Максимова.

Методология исследования предполагает совмещение нарративного, историко-функционального и герменевтического методов исследования художественных произведений.

В основе диссертационного исследования лежит следующая гипотеза: роман «Карантин» стал обобщением развития ранней прозы Владимира Максимова, а также продолжением, углублением, расширением проблемы роли христианства в исторической судьбе России, поставленной уже в романе «Семь дней творения». Воплощение и решение этой проблемы достигается разработкой новой для прозаика жанровой формы философского христианско-аксиологического романа. Многоуровневая система повествования, применяемая в романе «Карантин», даёт возможность писателю наиболее полно выразить авторское отношение к окружающей реальности.

Научная новизна диссертации состоит в том, что впервые даётся целостный жанрово-аксиологический анализ спорного и малоисследованного произведения Владимира Максимова — его романа «Карантин» на основе обобщения имеющихся в литературоведении материалов и новой интерпретации художественного текста. Исследуется с позиций современной нарратологии многоуровневая повествовательная структура произведения, устанавливаются ассоциативные связи, определяется специфика хронологических отношений, системы образов, способов выражения авторского сознания.

Положения, выносимые на защиту:

1. Роман Владимира Максимова «Карантин» представляет собой дальнейшее углубление и расширение художественной картины мира, представленной в первых повестях писателя «Жив человек», «Мы обживаем землю», «Стань за черту», «Дорога», «Баллада о Савве» и его романе «Семь дней творения».

2. Идейно-тематическую основу произведения составляют поставленные и решённые в рамках христианской системы ценностей проблемы определяющей роли Православной веры в истории России; проблема губительного воздействия идей своеволия, «наполеонизма», приведших к повсеместной деградации духовности, к нравственному растлению и оскудению народных вековых традиций, к беспамятству и отказу от духовных ценностей предшествующих поколений; проблема «оскудения любви» и необходимости преображения человека через осознание всеобщей вины и всенародное покаяние, приобретение утерянного смысла бытия.

3. Философско-религиозная проблематика романа «Карантин» воплощается в оригинальной форме многоуровнего повествования, в котором происходит совмещение различных временных пластов жизни главных героев, которая переосмысляется ими в остановленном на запасных путях карантинном поезде, а также в целом из многовековой истории всей страны.

4. Владимир Максимов выражает свою художественную позицию с помощью сопряжения различных голосов повествователей, среди которых носящий авторскую маску всеведающий драматизированный рассказчик Иван Иванович, рефлексирующий повествователь - лирический герой Борис Храмов и десятки второстепенных персонажей-нарраторов, рассказывающих оформленные как внутренние жанры «байки», «притчи», «легенды», «сказания», «сказки», «рассказцы» и т. д.

5. Поэтическая картина мира создаётся в романе «Карантин» всей системой средств выразительности и изобразительности, среди которой главенствующая роль отведена «говорящим» сквозным деталям, библейской символике, пейзажу, портрету и приёму утрированной метафоричности. Сложная архитектоника романа придаёт повествованию особый учащённый ритм, подчинённый главной авторской идее: утверждению «истинной любви» в качестве основы и смысла земного бытия.

6. Хронотопичсскис отношения в романс «Карантин» способствуют формированию религиозно-философской и исповедально-психологической жанровой составляющей произведения, постоянно соединяя историческое и вневременное, бытовое и бытийное, житейское и философское в судьбах персонажей произведения. 7. Роман Владимира Максимова «Карантин» представляет новый художественный этап развития творчества писателя, отличающийся плодотворными эстетическими поисками и значительными стилистическими находками.

Теоретико-методологической базой данного исследования является труды известных теоретиков литературы В.В. Виноградова, Б.В. Томашевского, В.Я. Проппа, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.М. Кормана, В.Е. Хализеева, Н.Л. Лейдермана, В.В. Тюпы, Б.М. Гаспарова, Г.Л. Нефагиной и других.

В диссертации используются также работы зарубежных критиков 3. Мауриной, И. Рубина, В. Иверни, П. Равича, Ж.-П. Мореля, Ф. Эберштадта, а также отечественных учёных М. Дунаева, Л. Смирновой, затрагивавших проблемы творчества Владимира Максимова. Учтен опыт диссертаций о прозе Максимова А. Дзиова, Л. Шаховой, А. Баклыкова, Н. Савушкиной, М. Глазковой, А. А. Ильинского, Чу Юань и других.

Теоретическая значимость диссертации состоит в том, что работа даёт возможность углубить определённые теоретические аспекты прозы русского зарубежья «третьей волны», а также теоретически осмыслить жанровое многообразие русского романа XX века.

Практическое значение работы связано с тем, что полученные научные результаты могут применяться при дальнейшем изучении литературы русского зарубежья, а также при чтении курсов лекций по истории русской литературы XX века, ведении семинарских и практических занятий в вузах.

Апробация диссертационного исследования. Основные положения диссертации регулярно обсуждались на заседаниях кафедры русской филологии Тамбовского государственного технического университета. Результаты научного исследования докладывались на IV Всероссийских чтениях, посвящённых братьям Киреевским, «Оптина пустынь и русская культура» в г. Калуге (2001 г.), а также на научных конференциях в городах Воронеж (2001 г.), Тверь (2003 г.), Тамбов (2004 г.).

Основные положения диссертации отражены в девяти публикациях. Структура и объём работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, примечаний и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэтико-философская картина мира в романе Владимира Максимова "Карантин""

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В результате предпринятого исследования можно прийти к следующим выводам:

Роман Владимира Максимова «Карантин» - оригинальное в жанровом отношении произведение, отличающееся от предшествующей прозы писателя тем, что в нём эстетическая картина действительности усложняется как в идейно-тематическом, так и в формально-поэтическом планах. Продолжая строить художественный мир своих произведений на основе христианской аксиологии (как это было и в ранних повестях, и первом романе писателя «Семь дней творения»), автор романа «Карантин» усложняет систему повествования, расширяет способы выражения авторской позиции и средства поэтической образности, совмещая реальные и мистические грани бытийного повествования.

Заголовочный комплекс произведения, в который входит документальная вставка, выступает как сжатая центральная идея романа. Символика медицинского термина «карантин» приобретает мистический смысл, формируя образ земной жизни как поездки, во время которой возникает обязательная остановка для осмысления пережитого в аспекте понимания высшего смысла Бытия и очищения от «духовной хвори». История рода Храмовых символизирует особый путь России, который характеризуется «отпадениями» и «возвращениями» на стезю, указанную Творцом. Основная проблема романа - главенствующая роль православия в судьбе страны и всего народа. Для решения этой проблемы автор выявляет специфику русского национального характера, обращаясь к традициям русской классической литературы и формируя тему «победителей и побеждённых» на образном уровне.

Анализируя кризисное состояние духовности в современном обществе, демонстрируя пороки тоталитаристского сознания, Владимир Максимов связывает их с последствиями антиприродного социального эксперимента, осуществлённого «своевольцами», что было гениально предсказано в «Бесах» Ф. М. Достоевского. Но «если Божий мир и мастерская, то не для отмычек, здесь в чести делатели, а не взломщики», то есть, употребляя термин В. Максимова, «победители». Эта аллюзия на нигилистическую концепцию мироустройства тургеневского Базарова показывает отношение автора к тем, кто называет себя «победителями». Тема «плодов», по которым узнаётся «доброе дерево и злое дерево», воплощается в романе в проблему вины отцов, которая может быть искуплена не возмездием, а всепрощением. Для того, чтобы прийти к этой спасительной идее, герои романа должны преодолеть в себе «окаменелое нечувствие», услышать Зов и пройти через Преображение светом любви к покаянию и Всепрощению.

Проблема «любви Христовой», то есть высокой духовной милости к ближнему своему входит в эстетическую картину мира романа «Карантин» как главная составляющая авторская идея, воплощаемая с помощью исповедального патетического пафоса. Любовь является символом надежды на воскресение высокой духовности во всей ранней прозе Владимира Максимова. Не является исключением и роман «Карантин».

Чтобы подчеркнуть идейно-эстетическое единство своего творчества, писатель переносит из романа «Семь дней творения» в роман «Карантин» знаковые для решения проблемы любви персонажи: влюблённые пары Лёва Храмов и Сима Цыганкова; Василий Лашков и Груша Горева, а также тех, кто помогал их счастью или погубил его (Штабель, Никишкин, Лёвушкин). Семь исповедей о величии любви, о её бессмертной преобразующей силе, звучащие в романе «Карантин» — это способ утверждения разными «голосами» самых различных личностей основной авторской идеи, заключающейся в убеждении, что если человек не способен по-настоящему любить, то он проживает пустую, никчёмную, «чужую» жизнь.

В романе «Карантин» особую роль (вслед за Ф. М. Достоевским) Владимир Максимов отводит русской женщине как хранительнице лучших православных народных традиций. Образ Марии сопоставляется с фольклорным образом многострадальной Земли-матушки. Женщина, способная на сострадание, самопожертвование, на высокие духовные порывы, обладает верностью, долготерпением и кротостью, качествами, необходимыми д ля спасения соборной народной души. Проблема любви как смысла земного бытия решается Владимиром Максимовым в русле христианской аксиологии, понимающей любовь как несение Креста: страдания во имя ближнего, служения ему, жертвованием ради него своей жизнью.

Сложная проблематика и разветвлённая система образов определяют многоуровневую концепцию повествования в романе «Карантин», призванную предельно обнажить неоднозначность авторской мысли. Первый уровень повествования — объективный и беспристрастный рассказ о событиях, связанных с холерным карантином в прошлых веках, который ведётся Иваном Ивановичем Ивановым, «драматизированным всеведающим нарратором». Этот полумистический герой, имеющий явные аналоги с булгаковским Воландом не только способствует осмыслению событий исторического прошлого России, но и отражает авторский взгляд на них, «проявляет», то есть делает осознанными мысли персонажей романа, обнаруживает и объясняет причины не только поступков отдельных героев, но и целых исторических событий.

Сюжет романа «Карантин» складывается из повествования нескольких персонажей, часть которых предстаёт в форме внутрироманных жанров. В начале романа каждый рассказчик выражает свою точку зрения в отдельных

главах, а в кульминационные моменты появляются смешанные главы, где речь лирического героя сменяется внутренней речью других персонажей, перемежаемой безличным повествованием, в которое вкрапливается несобственно-прямая речь.

Субъектная организация повествования, таким образом, предстаёт в многообразных переплетениях разных «кругозоров», которые мотивируют картину художественного мира произведения, определяя специфику романного хронотопа и пафосное звучание произведения.

Всеведающий повествователь Иван Иванович объединяет в своей личности типичный для русского человека жизненный опыт, в результате которого пришёл к выводу, что все без исключения люди достойны сочувствия и любви. Используя нарративную форму «всеведения», автор усложняет её прямыми «авторскими вторжениями» в виде обобщающих сентенций о преображении духовности человечества.

Совмещение в облике Ивана Ивановича реального человека и мистической фигуры, мудреца и лукавого искусителя делает образ повествователя неоднозначным, противоречивым. Снижая образ автора-персонажа, очевидно, биографический автор хотел травестировать культ писателя, воспринимаемого на Руси пророком, чтобы убедить людей искать истину в глубинах своей души, а не в художественной литературе.

Другой повествователь, Борис Храмов, являющийся лирическим героем автора, приобретает в романе черты рефлексирующего нарратора, призванного на практике показать возможные пути «пересотворения себя», нравственного выздоровления от «духовной хвори». Этот драматизированный повествователь совмещает тройную функциональность: обеспечивает психологичность повествования, освещение событий глазами современного советского человека (1960-х годов) и выражения авторского сознания.

Внутрижанровые повествователи выполняют роль «полифонизации» романа, освещения одних и тех же событий, интерпретация идей с различных позиций и точек зрения.

Проявление авторского начала не исчерпывается перечисленными образами повествователей, а включает в себя особый подбор поэтических средств, стилевой тональности, проявляющейся в усиленной метафоричности художественных деталей, в приёме «метонимизации» («человечьи кусочки»), в психологических пейзажах и портретах, в избыточной образной эксперсии, в усложнённой архитектонике, где сопрягаются и противопоставляются документальные вставки и художественные описания.

Большую значимость имеет и хронотопическая структура романа «Карантин», которая несёт представление о человеке как о творении, стремящемся к бесконечному совершенствованию по образу и подобию Божьему, протекающему в историческом времени, но продолжающемуся в бесконечности. В романе «Карантин» совмещаются библейский хронотоп с линейным и циклическим романными пространственно-временными отношениями, тем самым выражая авторский замысел об утверждении земной жизни как преддверия духовной вечности.

Роман Владимира Максимова «Карантин» представляет собой яркое художественное явление, знаменующее дальнейшее развитие оригинальной эстетической концепции писателя, определяемой им как «мистический реализм».

Список научной литературыАвдеева, Елена Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Максимов, В.Е. Без иллюзий (Беседу вела Пугач А.) / Владимир Максимов // Юность. 1991. - № 8. - С. 28-29.

2. Максимов, В.Е. Будет ли лучше? (Беседа с Владимиром Максимовым) / Владимир Максимов // Москва. 1992. - № 5/6. - С. 4-9. Максимов, В.Е. Ваша страна (Интервью с писателем Максимовым) / Владимир Максимов // Театральная жизнь. — 1991. - № 23. — С. 11, 2931.

3. Максимов, В.Е. В одиночку из беды не выскочить (Беседа с писателем Владимиром Максимовым) / Владимир Максимов // Труд. -1991.-5 января.

4. Максимов, В.Е. Возрождение ткани жизни (к оценке политических и экономических перемен в России: Беседа с главным редактором журнала «Континент» (Париж) В. Максимовым) / Владимир Максимов // Деловые люди. 1992. - № 2. - С. 56-58.

5. Максимов, В.Е. В преддверии нашего завтра / Владимир Максимов // Континент. -1992. № 71. - С. 275-276.

6. Максимов, В.Е. Где тебя вдут, ангел? Встречи в двух актах, шести картинах / Владимир Максимов // Континент. 1993. - № 75. - С. 2359.

7. Максимов, В.Е. Если бы я знал, что так всё обернётся. (Беседа с писателем В. Е. Максимовым) / Владимир Максимов // На боевом посту. 1993. - № 5/6. - С. 38-40.

8. Максимов, В.Е. Если весь организм больной, то. (Беседа с В. Максимовым) / Владимир Максимов // Театральная жизнь. 1990. - № 16.-С. 15-17.

9. Максимов, В. Е. Жив человек: Повести / Владимир Максимов. М.: Молодая гвардия, 1964. - 104 с.

10. Максимов, В. Е. Заглянуть в бездну: Роман / Владимир Максимов И Роман-газета, 2000. № 4. - 96 с.

11. Максимов, В.Е. Заглянуть в бездну; Ковчег для незваных: Романы / Владимир Максимов. М.: Сов. Россия, 1991. - 446 с.

12. Максимов, В.Е. Звезда адмирала Колчака; Семь дней творения: Романы / Владимир Максимов. — Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1993. — 517 с.

13. Максимов, В.Е. Игра запада с экс-Союзом может закончиться в пользу государства мафии / Владимира Максимов. // Российская газета. 1993. -№ 14.-С. 7.

14. Максимов, В.Е. Избранное / Владимир Максимов. М.: Терра, 1994. -734с.

15. Максимов, В.Е. Изменение нравственного климата — мы с этого начинали. / Владимир Максимов // Студенческий меридиан. 1990. -№8.-С. 9-10.

16. Максимов, В.Е. Из России я не уехал (Беседа с писателем В. Е. Максимовым) / В. Максимов // Российская газета. -1991.-8 июня. С. 7.

17. Максимов, В.Е. Когда поднялся железный занавес / Владимир Максимов // Литературная газета. М. -1991. - № 41. - С. 11.

18. Максимов, В.Е. Кому нужен том речей Ландсбергиса? (О проблемах России: Беседа с писателем Владимиром Максимовым) / Владимир Максимов // Независимая газета. 1991. - 21 февраля. — С. 6.

19. Максимов, В.Е. Конец прекрасной эпохи / Владимир Максимов // Российские вести. 1993. - 15 июля. - С. 7.

20. Максимов, В.Е. Культура русского зарубежья (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) / Владимир Максимов // Телевидение и радиовещание. -1990.-№5.-С. 29-33.

21. Максимов, В.Е. Литература там, где есть боль / Владимир Максимов // Литературная газета. 1994. -№ 10. - С. 5.

22. Максимов, В.Е. Марш весёлых ребят / Владимир Максимов // Литературная газета. 1992. - № 8. - С. 4.

23. Максимов, В.Е. Мы все на одной галере (Беседа с писателем В. Е. Максимовым) / Владимир Максимов // Социал. защита. 1991. - № 4. -С. 38-40.

24. Максимов, В.Е. Мы все на одной льдине / Владимир Максимов // Труд.- 17 окт. С. 8.

25. Максимов, В.Е. Мы думали, что начинаем новую эпоху / Владимир Максимов // Литературная газета. 1990. - № 19. - С. 12.

26. Максимов, В.Е. Мы не в изгнании, мы в послании. (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) / Владимир Максимов // Россия. -1991. -№34.-С. 8.

27. Максимов, В.Е. Мы обживаем землю: Роман, повести / Владимир Максимов. М.: Советская Россия, 1970. - 304 с.

28. Максимов, В.Е. Мы обживаем землю: Роман, повести / Владимир Максимов. М.: Мол. гвардия, 1991. - 606 с.

29. Максимов, В.Е. Мы снова сползаем в XIX век (О ситуации в бывшем СССР: ст. из Парижа) / Владимир Максимов // Комсомольская правда.- 1992. 27 марта. - С. 4.

30. Максимов, В.Е. Надо признаться — все мы жертвы. / Владимир Максимов // Книжное обозрение. 1990. - № 14. - С. 8-9.

31. Максимов, В.Е. Не будьте свиньями, бегущими к пропасти (Беседа с писателем В. Е. Максимовым) / Владимир Максимов // Вестник противовоздушной обороны. 1992. - № 10. - С. 6-8.

32. Максимов, В.Е. Не принимаю такую борьбу (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) / Владимир Максимов // Учительская газета. 1991. - № 1.-С. 7.

33. Максимов, В.Е. Неужели это колокол наших похорон? // Правда. -1994.-№23/27.-С. 5.

34. Максимов, В.Е. Нужно общенациональное примирение (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) / Владимир Максимов // Известия. (Московский вечерний выпуск). —1990. 3 мая. - С. 4.

35. Максимов, В.Е. Писатель, диссидент, эмигрант, патриот (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) / Владимир Максимов // Международная жизнь. 1992. - № 1. - С. 150-158.

36. Максимов, В.Е. Письмо из Парижа / Владимир Максимов // Литературная газета. 1990. - № 9. - С. 14.

37. Максимов, В.Е. Покаяние интеллигенции вот что сейчас нужно России (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) / Владимир Максимов. //Поиск. - 1990. 19. - С. 5.

38. Максимов, В.Е. Примирить «правых» и «левых» (О политической ситуации в России) / Владимир Максимов // Российская газета. 1991. - 22 ноября. - С. 4.

39. Максимов, В.Е. Прощание с эпохой / Владимир Максимов Н Литературная газета. 1992. - № 41. - С. 9.

40. Максимов, В.Е. Рабиес НУОво и другие истории: Повесть и другие рассказы / Владимир Максимов. М.: ТОО Сварогъ, 1996. - 50 с.

41. Максимов, В.Е. Сага о носорогах / Владимир Максимов. Frankfurt /М., 1981.-253 с.

42. Максимов, В.Е. Самоистребление: Публицистика. Послесловие П. Алёшкина. / Владимир Максимов. М: Голос, 1995. - 347 с.

43. Максимов, В.Е. Сделать шаг навстречу друг другу. / Владимир Максимов // Книжное обозрение. 1991. - № 17. - С. 8-9.

44. Максимов, В.Е. С душевной болью за Россию. Беседа с Владимиром Максимовым / Владимир Максимов // Правда. 1995. -№ 55-57.

45. Максимов, В.Е. Семь дней творения. Роман / Владимир Максимов // Октябрь. 1990. - № 6. - С. 17-19; - № 7. - С. 56-102; - № 8. - С. 16-56; - № 9. — С. 70-136.

46. Максимов, В.Е. Соблазнённые словом (Образ российской интеллигенции) / Владимир Максимов // Смена. 1992. - № 7. - С. 1624.

47. Максимов, В.Е. Собр. соч.: В 8-ми томах. Т. 1-8 / Владимир Максимов. -М.: ТЕРРА, 1991-1993.

48. Максимов, В.Е. Собр. соч.: Т. 9 (дополн.) / Владимир Максимов. М.: ТЕРРА, 1993.

49. Максимов, В.Е. Стыдно ли быть русским патриотом.? / Владимир Максимов // Комсомольская правда. -1991. 29 мая. - С. 7.

50. Максимов, В.Е. Тревожное возвращение / Владимир Максимов И Континент. Берлин, 1992. - № 2. - С. 10.

51. Максимов, В.Е. Что с нами происходит? (О нравственных проблемах человечества) / Владимир Максимов // Книжное обозрение. 1991. - № 43.-С. 6.

52. Максимов, В.Е. Шаги к горизонту: Повести / Владимир Максимов. -М.: Советский писатель, 1967. 422 с.

53. Максимов, В.Е. Я без России ничто / Владимир Максимов // Наш современник. - 1993. -№ 11. - С. 161-169.

54. Максимов, В.Е. Я боролся с коммунизмом, а не с Россией / Владимир Максимов // Комсомольская правда. 1992. - 31 декабря. - С. 8.

55. Максимов, В.Е. Я обвиняю в первую очередь себя. / Владимир Максимов // Литературная Россия. 1995. -№ 1-2. - С. 4.

56. Максимов, В.Е. Я считаю, что началась агония страны / Владимир Максимов // Голос. 1991. - № 48.

57. Максимов, В.Е. «Я христианский анархист: мне будет неудобно при самой идеальной власти» (Интервью с писателем Владимиром Максимовым) / Владимир Максимов // Независимая газета, - 2000. - № 224.-С. 9.1..

58. Агеносов, В.В. Литература русского зарубежья (1918-1996) / В.В. Агеносов. М.: Терра, 1998. - 630 с.

59. Агеносов, В.В. Советский философский роман / В.В. Агеносов. М.: Прометей. - 1989. - 300 с.

60. Ажгихина, Н. Уроки «Третьей волны» / Н. Ажгихина // Общественные науки и современность. 1992. - № 3. - С. 109-115.

61. Ананичев, А. Библейские мотивы в прозе Владимира Максимова / А. Ананичев // Материалы Международной конференции «Картина мираи человека в литературе и мысли русской интеллигенции». Краков, 25-27 августа. - Ягеллонский университет. - 2002. С. 297-310.

62. Аншценко, Г. Искусство, которое заповедано Богом / Г. Анищенко // Вопросы литературы. 1991. -№ 8. - С. 10-18.

63. Аннинский, JI.A. Локти и крылья. Литература 80-х — падения, реальности, парадоксы / Л.А. Аннинский. М., 1989. 260 с.

64. Аннинский, Л.А. Необрывающийся диалог / Л.А. Аннинский // Континент. М.-Париж, 1996. - № 2. - С. 217-223.

65. Аннинский, Л.А. О спектакле «Жив человек» / Л. Аннинский // Театр, 1965.-№ 10.-С. 34.

66. Арнольд, И.В. Проблемы диалогизма, интертекстуальности и герменевтики (В интерпретации художественного текста): Лекции к спецкурсу / И.В. Арнольд. Рос. Гос. Пед. Ун-т им. А. И. Герцена. -СПб.: Образование, 1995. 85 с.

67. Баклыков, А.В. Народная песня как сюжетообразующий и философский лейтмотив романа В. Максимова «Кочевание до смерти» / А.В. Баклыков // Художественное слово в современном мире: Сборник статей. Выпуск 2. - Тамбов. Изд-во ТГТУ, 2000. - С. 22-23.

68. Баклыков, А.В. Символ бездны в романе В. Максимова «Кочевание до смерти» / А.В. Баклыков // Художественное слово в современном мире: Сборник статей. Выпуск 2. - Тамбов: Изд-во ТГТУ, 2000. - С. 32-33.

69. Баклыков, А.В. Тема совести в романе Владимира Максимова «Кочевание до смерти» / А. В. Баклыков // Художественное слово в современном мире: Сборник статей. Выпуск 2. - Тамбов: Изд-во ТГТУ, 2000.-С. 4-13.

70. Баклыков, А.В. Центонность романа Владимира Максимова «Кочевание до смерти» / А.В. Баклыков. Научная конференция ТГТУ. -Тамбов, 2000. С. 190-191.

71. Барковская, Н.В., Лейдерман, Н.Л. Теория литературы / Н.В. Барковская, Н.Л. Лейдерман. Екатеринбург: Изд-во АМБ, 2002. — С. 35.

72. Бахтин, М.М. К методологии литературоведения / М.М. Бахтин // Контекст, 1974. -М.: Наука, 1975. С. 16-34.

73. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. М.: Сов. Россия, 1979. - 320 с.

74. Бахтин, М.М. Формы времени и хронотопа в романе / М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Наука, 1975. — С. 234-236.

75. Бахтин, М.М. Эпос и роман / М.М. Бахтин. СПб.: Азбука, 2000. - 30 с.

76. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. М.: Наука, 1986.-455 с.

77. Битов, А. Исстрадавшаяся душа: (К годовщине смерти Владимира Максимова) / А. Битов // Континент. -1995. № 87. - С. 250-258.

78. Бондаренко, В. Встреча с Максимовым / В. Бондаренко // Слово. -1990.-№ 17.-С. 120-122.

79. Буковский, В. Воспоминания соучастника / В. Буковский // Континент. -1996. № 87. - С. 259-262.

80. Виноградов, В.В. Избр. труды. Поэтика русской литературы / В.В. Виноградов. -М.: Наука, 1977. 198 с.

81. Виноградов, И. Кочевание до смерти. Памяти русского писателя В.Е. Максимова / И. Виноградов // Континент. 1995. - № 84. - С. 9-12.

82. Виноградов, И. Между отчаянием и упованием / И. Виноградов // Континент. -1995. -№ 83. -С. 299-331.

83. Виноградов, И. Памяти Владимира Максимова / И. Виноградов // Континент. -1996. № 87. - С. 247.

84. Гаспаров, Б.М. Литературные лейтмотивы / Б.М. Гаспаров. М.: Наука, 1994.-279 с.

85. Глэд, Д. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье / Д. Глэд. -М, 1991-1992.-540 с.

86. Головчинер, В.Е. Поэтика тождества (пьеса В. Максимова «Кто боится Рэя Бредбери?») / В. Е. Головчинер // Литература «третьей волны» русской эмиграции: Сборник научных статей. Самара, СГУ, 1997. -С. 295-310.

87. Голубков, М.М. XX век как литературная эпоха / М.М. Голубков // Русская литература XX века: Итоги и перспективы изучения. Сборник научных трудов, посвящённый 60-летию проф. В.В. Агеносова. М., 2002.-С. 16.

88. Гордович, К.Д. История отечественной литературы XX века / К.Д. Гордович. СПб.: СпецЛит, 2000. - 320 с.

89. Гус М.С. Идеи и образы Ф.М. Достоевского / М.С. Гус. М.: Худ. лит., 1971.-591 с.

90. Гюббенет, И.В. Основы филологической интерпретации литературно-художественного текста ( И.В. Гюббенет. М.: МГУ, 1991. - 204 с.

91. Давыдова, Т.Т., Прошин, В.А. Теория литературы / Т.Т. Давыдова, В.А. Прошин. -М.: Логос, 2003. С. 175.

92. Дзиов, А.Р. Максимов В.Е. / А. Дзиов // Русские писатели XX века. Библ. Словарь. Т. 2. -М.: Просвещение, 1998.

93. Дуда, К. Власть и народ. Творчество Владимира Максимова / К. Дуда. Краков: Ягеллонский университет, 2001. - С. 296.

94. Дунаев, М.М. Православие и русская литература: В 6 ч. / М.М. Дунаев. Ч. VI. М.: Христианская литература, 2000. - 893 с.

95. Евангелие. Новый Завет господа нашего Иисуса Христа. СПб.: Синодальная типография, 1892.

96. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Цитата, реминисценция, сюжет, жанр // Сб. научных трудов. Петрозаводск: Петрозаводский ун-т, 1994. - 387 с.

97. Есин, А.Б. Принципы и приёмы анализа литературного произведения / А. Б. Есин. -М.: Флинта-наука, 2000. -285 с.

98. Зенкин, С.Н. Введение в литературоведение. Теория литературы / С.Н. Зенкин. М: РГГУ, 2000. - 81 с.

99. Золотоусский, И. Оборвавшийся звук / И. Золотоусский // Смена, 1997. -№4.-52 с.

100. Золотоусский, И. Рецензия на повесть В. Максимова «Стань за черту» // Юность. 1967. - № 5. - С. 58.

101. Иванова, Н.Б. Вольное дыхание / Н.Б. Иванова // Вопросы литературы. 1983. -№ 3. - С. 179-214.

102. Иверни, В. Постижение / В. И верни // В литературном зеркале. О творчестве Владимира Максимова. Париж-Нью-Йорк: Третья волна, 1986.-С. 34-58.

103. Кайда, JI. Композиционный анализ художественного текста. Теория. Методология. Алгоритмы обратной связи / JI. Кайда. М.: Флинта, 2000.-272 с.

104. Клейман, О. Прощание с Максимовым / О. Клейман// Континент. -1995.-№84.

105. Компаньон, А. Демон теории / А. Компаньон. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. - 333 с.

106. Корман, Б.О. О целостности литературного произведения / Б.О. Корман // Известия АН СССР. Сер. Лит. И яз. 1977. - № 6. - С.508-510.

107. Костиков, В. Не будем проклинать изгнанье. Пути и судьбы русской эмиграции / В. Костиков. М.: МГУ, 1991. - 280 с.

108. Краснов-Левитин, А. Владимир Максимов / А. Краснов-Левитин // Два писателя. Париж: «Поиски», 1983. С. 124-197.

109. Краснов-Левитин, А. Владимир Максимов. Топот вдали / А. Краснов-Левитин // В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. Париж-Нью-Йорк: Третья волна, 1986. — С. 124-196.

110. Кубасов, А.В. Рассказы А. П. Чехова: поэтика жанра / А.В. Кубасов. -Свердловск, 1990. 350 с.

111. Кустарев, А. Исполнители: размышления о русской эмигрантской литературе / А. Кустарев // Согласие. 1993. - № 2. - С. 185-205.

112. Латышев, М. От составителя, или послесловия к счастливым дням / М. Латышев // Максимов В.Е. Собр. соч.: В 8 т. М.: Терра, 1993. - Т. 9 (дополнительный). — С. 376-380.

113. Лейдерман, Н.Л. Литературное произведение / Н.Л. Лейдерман. -Екатеринбург, 1999. С. 12.

114. Лейдерман, Н.Л. Русская литературная классика XX века. Монографические очерки / Н.Л. Лейдерман. Екатеринбург, 1996. -306 с.

115. Лейдерман, Н.Л. Современная русская литература: В 3-х кн. Кн. 2: Семидесятые годы (1968-1986) / Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий. -М.: Эдиториал УРСС, 2001. 285с.

116. Литвинов, В. Прозрение: к выходу собрания сочинений Владимира Максимова / В. Литвинов // Книжное обозрение. 1994. - № 18. - С. 910.

117. Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987. - С. 355.

118. Лихачёв, Д.С. Внутренний мир художественного произведения / Д.С. Лихачёв // Вопросы литературы, 1968. № 8. - 34 с.

119. Лотман, Ю.М. Структура художественного текста / Ю.М. Лотман. М.: Искусство, 1970. — 384 с.

120. Лупшикова, Г.И. Интертекстуальность художественного произведения / Г. И. Лупшикова. Кемерово, 1995. - 85 с.

121. Марамзин, В. Русский роман Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда» / В. Марамзин // В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова Париж-Нью-Йорк: Третья волна, 1986. — С. 73-84.

122. Маурина, 3. Маленький оркестр надежды. Эссе о восточной и западной литературе / 3. Маурина // В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. Париж-Нью-Йорк: Третья волна, 1986. - С. 822.

123. Мильштейн, И. Старый человек со свечою в руке (по материалам беседы с Владимиром Максимовым) / И. Мильштейн // Огонёк. 1991. -№24.-С. 18-19.

124. Морель, Ж.-П. Страждущая русская душа в творчестве Владимира Максимова. (Владимир Максимов. У истоков выдающегося творчества) / Ж.-П. Морель // В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. Париж - Нью-Йорк: Третья волна, 1986. - С. 85-96.

125. Немзер, А. «Из тяжести недоброй»: о романе В. Максимова «Семь дней творения» / А. Немзер // Литературная газета 1991. - № 15. - С. 10.

126. Нестеренко, А.А. Русская литература в контексте мировой / А.А. Нестеренко. Минск: Армета - Маркетинг, Менеджмент, 1998. —365 с.

127. Нефагина, Г.Л. Динамика стилевых течений в русской прозе 1980-90-х годов / Г.Л. Нефагина. Минск: БГУ, 1998. - 390 с.

128. Нефагина, Г.Л. Русская проза конца XX века / Г.Л. Нефагина М.: Флинта-Наука, 2003. - 320 с.

129. Нива, Ж. Нужно ли плакать по диссидентству? / Ж. Нива // Континент. 1996. - № 88. - С. 234-238.

130. Николина, Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы / Н.А. Николина. М.: Наука, 2002. - 424 с.

131. Нинов, А. Где начинается горизонт? / А. Нинов П В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. Париж-Нью-Йорк: Третья волна, 1986. - С. 262-263.

132. Окуджава, Б. Несколько сцен из провинциальной пьесы / Б. Окуджава // Родина. 1991. - Ш 4. - С. 70-73.

133. Окутерье, М. Диссидентство или реванш литературы / М. Окутерье // Континент. 1996. - № 2. - С. 223-226.

134. Осетров, Е. Поэзия и проза «Тарусских страниц» / Е. Осетров // Литературная газета. 1962. - № 2. - С. 8.

135. Петелин, В. Россия любовь моя / В. Петелин // Волга. — 1969. — № 3. -С. 98.

136. Попова И.М. «Чужое слово» в творчестве Е. И. Замятина (Н. В. Гоголь, М. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. М. Достоевский). / И.М. Попова. Тамбов: ТГТУ, 1997.-151 с.

137. Полова, И.М. Интертекстуальность художественного творчества / И.М. Попова. Тамбов: ТГТУ, 1998. - 63 С.

138. Попова, И.М. Роль христианства в исторической судьбе России (по роману Вл. Максимова «Карантин») / И.М. Попова // Труды IV Всероссийских чтений, посвящбнных братьям Киреевским «Оптина пустынь и русская культура» Калуга: КГУ, 2001. - С. 21-28.

139. Попова, И.М. Слово Ф.М. Достоевского в романистике Владимира Максимова / И.М. Попова // Славянские литературы в контексте мировой: Материалы V международной научной конференции (Минск, 16-18 ноября, 2001). В 3 ч. Ч. 3. С. 238-244.

140. Попова, И.М. Жанрово-стилевая диффузия в романах Владимира Максимова / И.М. Попова // Известия Тульского госуниверсигета. Серия Русский язык и литература в мировом сообществе. Вып. 5. — Тула: ТулГУ, 2003. С. 241-250.

141. Попова, И.М. Функции внутрироманных жанров в произведениях Владимира Максимова / И.М. Попова // Лингвистические исследования. Сборник научных статей. Горловка, 11 ПИ, 2003. - С. 34-40.

142. Попова, И.М. Функции интертекста в прозе В. Максимова / И.М. Попова // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе: Сборник докладов Международной научной конференции. 12-14 ноября, 2003. С. 458-462.

143. Попова, И.М. Культурные коды в поздней прозе В. Максимова / И.М. Попова // Русская литература и философия: постижение человека. Материалы Всероссийской научной конференции (Липецк, 6-8 октября 2003). Липецк, 2004. - С. 76-82.

144. Попова, И.М. Особенности повествования в поздней прозе В. Максимова / И.М. Попова // Материалы II Международного конгресса исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность». М.: МГУ, 2004. - С. 464-468.

145. Попова, И.М. Русская литература 1970-1990-х годов. Динамика художественной системы прозы Владимира Максимова. Лекция III / И.М. Попова // Проблемы современной литературы: Курс лекций. -Тамбов: Изд-во ТГТУ, 2004. С. 72-98.

146. Попова, И.М. Синтез реалистического и постмодернистского в романистике Владимира Максимова / И.М. Попова // Русский язык в центре Европы № 7. Ассоциация русистов Словакии. Банска Быстрица. Словения, 2004. - С. 38-45.

147. Попова, И.М. Системы повествователей в поздней прозе Владимира Максимова / И.М. Попова // Мир России в зеркале новейшей художественной литературы. Саратов: СГУ, 2004. - С. 134-137.

148. Попова, И.М. Трансформация ценностных ориентиров в поздней прозе В. Максимова (Динамика прецедентных феноменов) / И.М. Попова //

149. Феномен прецедентностн. Сборник научных трудов. Тамбов -Воронеж, 2004. - 10 с.

150. Попова, И.М. Хронотопические отношения в исторической прозе В. Максимова / И.М. Попова // Известия Тульского госуниверситета Серия Русский язык и литература в мировом сообществе. Вып. 6. -Тула: ТулГу, 2004. С. 204-210.

151. Попова, И.М. Хронотопические отношения в романе Владимира Максимова «Заглянуть в бездну» / И.М. Попова // 9 научная конференция ТГТУ. Тамбов: ТГТУ, 2004. - С. 161-162.

152. Потолков, Ю.В. Черты постмодернизма в романе Вл. Максимова «Прощание из ниоткуда. Чаша ярости» / Ю.В. Потолков // Русский модернизм: Предварительные итоги: Межвузовский сборник научных статей. Часть 1. Ставрополь, 1998. - С. 122-126.

153. Пропп, В.Я. Русская сказка. Л.: ЛГУ, 1984. - 289 с.

154. Пугач, А. В гостях у «Континента» / А. Пугач // Юность. 1989. — № 12.-С. 80-84.

155. Реформатский, А. Опыт анализа новеллистической композиции / А. Реформатский. М., 1922. - С. 13.

156. Российская диаспора США. По материалам V Международных Максимовских чтений // Континент, 2001. № 110. - С. 242.

157. Ржевский, Л. Триптих В.Е. Максимова: Алгебра и гармония / Л. Ржевский // Грани, 1978. № 9. - Франкфурт. С. 96-124.

158. Рубин И. Раскаяние и просветление / И. Рубин // В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. Париж-Нью-Йорк: Третья волна, 1986. - С. 22-58.

159. Рытова, Т.А. Анализ модернистского (постмодернистского) текста в аспекте форм авторского присутствия / Т.А. Рытова. Томск, 2002. — С. 17.

160. Савушкина, Н.Н. Библейские мотивы в творчестве Владимира Максимова как способ иронического отношения к действительности / Н.Н. Савушкина // Художественное слово в современном мире: Сборник научных статей. Выпуск 2. - Тамбов: ТГТУ, 2000. - С. 2931.

161. Савушкина, Н.Н. Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда» / Н.Н. Савушкина И Художественное слово в современном мире: Сборник научных статей. Выпуск 2. - Тамбов: ТГТУ, 2000.-С. 9-13.

162. Савушкина, Н.Н. О смысле названия романа В. Максимова «Прощание из ниоткуда» / Н.Н. Савушкина // Художественное слово в современном мире: Сборник статей. Тамбов: ТГТУ, 1999. - С. 11-12.

163. Савушкина, Н.Н. Тема Отчего дома в романе Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда» / Н.Н. Савушкина // Художественное слово в современном мире: Сборник научных статей. Выпуск 4. - Тамбов: ТГТУ, 2002.-С. 25-28.

164. Савушкина, Н.Н. Функции приёма сна в романе Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда» / Н.Н. Савушкина // Художественное слово в современном мире: Сборник научных статей. Выпуск 5. - Тамбов: ТГТУ, 2002.-С. 25-27.

165. Самокрутова, Л.В., Ильинский, А. А. К вопросу о функциях фразеологизмов в раннем творчестве В. Максимова / Л.В. Самокрутова, А.А. Ильинский // Художественное слово в современном мире. -Выпуск 3. Тамбов: ТГТУ,2001. - С. 56-59.

166. Саморукова, И. Дискурс — художественное высказывание литературное произведение. Типология и структура эстетической деятельности / И. Саморукова. Самара: СГУ, 2002. - 203 с.

167. Сепсякова, И.П. Христианский идеал и постмодернизм / И.П. Сепсякова // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: Сборник научных трудов. Петрозаводск: Петрозаводский университет, 1998. - С. 21-36.

168. Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература. / И. С. Скоропанова. М.: Флинт, 2000. - 583 с.

169. Смирнова, JI.A. Слово о Владимире Максимове / JI.A. Смирнова // Литература в школе. 1995. - № 6. - С. 25-28.

170. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. Москва: Интрада. - 1996. С. 79.

171. Соколов, А.Г. Проблемы изучения литературы русского зарубежья / А.Г. Соколов // Вестник Московского университета. Серия Филология. -1991.-№5.-С. 11-17.

172. Соколов, А.Г. Судьбы русской литературной организации / А.Г. Соколов. М.: МГУ, 1991. - 300 с.

173. Список книг, не подлежащих распространению в книготорговой сети. Библиографический указатель. М., 1981. - С. 60.

174. Стахова, Л. Л. Концепция личности в романе Вл. Максимова «Заглянуть в бездну» / Л. Л. Стахова // Художественное слово в современном мире: Сборник научных статей. Выпуск 2. - Тамбов: ТГТУ, 2000. - С. 31-32.

175. Стахова, Л.Л. Тема «Личность и история» в романе Владимира Максимова «Заглянуть в бездну» / Л.Л. Стахова // Художественное слово в современном мире. Выпуск 3. - Тамбов: ТГТУ, 2001. - С. 3638.

176. Струве, Г.П. Русская литература в изгнании / Г.П. Струве. Нью-Йорк, 1956.-450 с.

177. Тихомирова, Е.В. Литература и небытие (к вопросу о поэтике прозы «третьей волны» русской эмиграции) / Е.В. Тихомирова // Литература «третьей волны»: Сборник научных статей. Самара: СГУ, 1997. - С. 29-44.

178. Толковый словарь иноязычных слов. М.: Русский язык, 1998. - С. 304.

179. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика / Б.В. Томашевский. -Л., 1959.-589 с.

180. Тынянов, Ю.Н. Литературный факт / Ю.Н. Тынянов. М.: Высшая школа, 1993. -135 с.

181. Тюпа,В. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ / В. Тюпа. М.: Лабиринт РГГУ, 2001. - 192 с.

182. Укачин, Б. Жив человек. вспоминая В. Максимова / Б. Укачин // Литературная Россия. М., 1996. - № 15. - С. 6-8.

183. Урнов, Д. Проблема, выдвинутая жизнью: тема религии в художественной литературе / Д. Урнов // Вопросы литературы. 1991. - № 8. - С. 3-6.

184. Фатеева, Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов / Н. А. Фатеева. М.: Агар, 2000. - 280 с.

185. Филология: Материалы научной конференции преподавателей и аспирантов. Тамбов: ТГУ им. Г. Р. Державина, 1998. - 12 с.

186. Фоменко, Л. Заметки о художественной прозе 1962 года / Л. Фоменко // Литературная Россия, 1962. — № 11. С. 4.

187. Фуксон, Л.Ю. Проблема интерпретации и ценностная природа литературного произведения / Л. Ю. Фуксон. Кемерово, 1999. -262 с.

188. Хализеев, В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализеев. М.: Высшая школа - 2000. - 398 с.

189. Хватов, А.И. Живые страницы, памятные имена / А.И. Хватов. М., 1989.-352 с.

190. Шахова, JI.A. Библейский контекст романа Владимира Максимова «Ковчег для незваных» I Л. А. Шахова // Художественное слово в современном мире: Сборник статей. Выпуск 1. - Тамбов: ТГТУ, 1999. - С. 2-6.

191. Шахова, Л.А. Владимир Максимов о роли русской интеллигенции в истории России / Л.А. Шахова // IV научная конференция молодых учёных и аспирантов ТГТУ: Краткие тезисы докладов. Тамбов: ТГТУ, 1999. - С. 93-94.

192. Шахова, Л.А. Ф.М. Достоевский в творческом сознании Владимира Максимова / Л.А. Шахова // Труды ТГТУ: Сборник научных статей молодых учёных и студентов. Выпуск 4. - Тамбов: ТГТУ, 1999. — С. 178-180.

193. Шахова, Л. А. Женственная сущность божества в романе В. Максимова «Ковчег для незваных» / Л.А. Шахова // III Державинские чтения: Филология: Материалы научной конференции молодых учёных. -Тамбов: ТГУ им. Г. Р. Державина, 1998. С. 135-136.

194. Шахова, JI.А. Смысл библейских параллелей в прозе В. Максимова / Л.А. Шахова // Труды ТГТУ: Сборник научных статей. Ч III. Экономика, право, педагогика. Тамбов: ТГТУ, 1998. - С. 255-258.

195. Шахова, Л.А. Романы В. Максимова / Л.А. Шахова // III Державинские чтения: Филология: Материалы научной конференции преподавателей и аспирантов. Тамбов: ТГУ им. Г. Р. Державина, 1998. - 12 с.

196. Шахова, Л.А. Функции интертекста в творчестве В. Максимова / Л.А. Шахова // XI Пуришевские чтения. Всемирная литература в контексте культуры: Сборник статей и материалов. М.: МПГУ, 1999. - Ч. II. - С. 18-20.

197. Щедрина, Н.М. Исторический роман в русской литературе последней трети XX века (Пути развития, Концепция личности, Поэтика). / Н. М. Щедрина. Дис. . д-ра филол. наук. -М., 1996.

198. Щедрина, Н.М. Литература русского зарубежья. Историческая проза Б. Зайцева, Д. Мережковского, В. Ходасевича, М. Алданова, А. Солженицына, В. Максимова / Н.М. Щедрина. Уфа: БИПКРО, 1994. -58 с.

199. Эберштадт, Ф. Из стола на Запад / Ф. Эберштадт // В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. - Париж-Нью-Йорк: Третья волна. - 1986. - С. 197-216.

200. Эдлис, Ю. Смерть на пограничье: К годовщине смерти В. Максимова / Ю. Эдлис // Литературная газета. 1996. - № 13. - С. 4.

201. Юдин, В. Кровавое безвременье / В. Юдин // Литературная Россия. -1993. 28 октября. - № 39.

202. Юдин, В. Обо всём у него болела душа / В. Юдин // Литература в школе. 1995. - № 6. - С. 28-31.

203. Юдин, В. Он жил Россией / В. Юдин // Дон. 1995. - № 5-6. - С. 241248.

204. Юдин, В. Свет немеркнущей звезды / В. Юдин. Петрозаводск, 1996. -№10.-С. 156-160.

205. Юдин, В. Современный русский исторический роман / В. Юдин. -Калининград: КГУ, 1990. 80 с.Ш

206. Баклыков, А.В. Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Кочевание до смерти» / А.В. Баклыков. Дис. .кавд. филол. наук. -Тамбов, 2000. -189 с.

207. Вартанова, JI.E. Художественная концепция личности в творчестве В. Максимова / Л.Е. Вартанова. Дис. канд. филол. наук. Армавир, 2001.-160 с.

208. Глазкова, М.М. Роман Владимира Максимова «Семь дней творения»: проблематика, система образов, поэтика. /М. М. Глазкова. Дис. канд. филол. наук. — Тамбов, 2004. 184 с.

209. Дзиов, А.Р. Проза Владимира Максимова / А.Р. Дзиов. Дис. .канд. филол. наук. СПб., 1994. - 160 с.

210. Ильинский, А.А. Роль и функции фразеологизмов в романе Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда» / А.А. Ильинский. Дис. .канд. филол. наук. Тамбов, 2004. - 169 с.

211. Савушкина, Н.Н. Роман Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда». Типология жанра / Н.Н. Савушкина. Дис. .канд. филол. наук. Тамбов, 2002. - 159 с.

212. Чу, Юань. Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Заглянуть в бездну» / Чу Юань. Дис. .канд. филол. наук. Тамбов, 2003. -178 с.

213. Шахова, Л.А. Функции интертекста в романистике Владимира Максимова (на примере романа «Ковчег для незваных») / Л.А. Шахова. Дис. .канд. филол. наук. Тамбов, 1999. - 162 с.