автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова "Семь дней творения"

Полный текст автореферата диссертации по теме "Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова "Семь дней творения""

На правах рукописи

СЕНКЕВИЧ Анна Викторовна

ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА ВЛАДИМИРА МАКСИМОВА "СЕМЬ ДНЕЙ ТВОРЕНИЯ"

Специальность 10.01.01 - Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Тамбов 2004

Работа выполнена на кафедре русской филологии Тамбовского государственного технического университета

Научный руководитель доктор филологических наук, профессор

Попова Ирина Михайловна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Михеев Юрий Эдуардович

кандидат филологических наук, доцент Селеменева Марина Валерьевна

Ведущая организация Липецкий государственный

педагогический университет

Защита диссертации состоится 004 г. в часов на

заседании диссертационного совета Д 212.261Д)3 в Тамбовском государственном университете имени Г.Р. Державина по адресу: 392000, г. Тамбов, ул. Советская, 93, институт филологии ТГУ имени Г.Р. Державина.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Тамбовского государственного университета имени Г.Р. Державина (г. Тамбов, ул. Советская, 6).

Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета

С. В. Пискунова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Среди романного творчества писателей второй половины XX столетия выделяются своей эстетической оригинальностью и философской емкостью произведения так называемых писателей "третьей волны": А. Зиновьева, Ю. Алешковского, А. Солженицына, Т. Владимова, В. Войновича, В. Аксенова. Романистика Владимира Максимова занимает среди них достойное место, так как писатель внес много нового в разработку жанра романа XX века.

Хотя в последнее десятилетие творчество этого художника слова интенсивно изучается, между тем остается неисследованным множество вопросов, среди которых вопрос о том, что делает эти произведения романами, и как вписываются они в контекст романного развития русской и мировой литературы в целом. Романы Владимира Максимова не являются в данном смысле исключениями и требуют от исследователей сосредоточения прежде всего на уровне типологии жанра и особенностей идейно-эстетической структуры этих произведений.

Зарубежные исследователи прозы Владимира Максимова обращали особое внимание на политическую и социально-этическую стороны его творчества. Не является исключением и роман "Семь дней творения", который оценивался в основном как "злободневное", а не эстетическое творение, одно из лучших социальных произведений писателя.

Роман В. Максимова "Семь дней творения" (1971), несомненно, занимает одно из определяющих мест в русской литературе, и его развитие в период второй половины XX века характеризуется синтезирующей жанровой интенцией. В свое время М,М, Бахтин писал: "Роман — единственный становящийся и еще не готовый жанр. Жанрообразующие силы действуют и на наших глазах... Жанровый костяк романа еще далеко не затвердел, и мы еще не можем предугадать всех его пластических возможностей" '. Жанровая форма современного романа многообразна и изменчива, ибо роман - это "развернутый, диалогически емкий ответ на вопрос о судьбе человека в его антропологической и социально-исторической (в том числе и национально-исторической) обусловленности, а на данном этапе еще и один из наиболее убедительных ответов, данных в сфере художественного сознания на вопрос о сущностных основах человеческого бытия и о значе-

»2

нии человека на земле"

1 Бахтин, М.М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) / М.М. Бахтин. - СПб.: Азбука, 2000. - С. 194.

2 Скобелев, В.П. Поэтика русского романа 1920 - 1930-х годов: Очерки истории и теории жанра / В.П. С к <- Гямяпя- Гямяпский унивепситет. 1 С. 23.

РОС НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА

Роман "Семь дней творения" вызывал значительный интерес в зарубежной и русской критике. В вышедшей в 1986 году книге "В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова" собраны многозначительные рецензии и научные статьи исследователей из Америки, Германии, Франции, Израиля, Польши и других стран3.

Важным для нас научным фактом является защита диссертации М.М. Глазковой «Роман "Семь дней творения": проблематика, система образов, поэтика» 4, в которой идейно-тематическое содержание интересующего нас произведения представлено с позиций содержания и развития в нем идей Ф.М. Достоевского и Максима Горького, а также установлено доминирование мотива сна, выполняющего множество функций.

В диссертации М.М. Глазковой рассмотрены также функции пейзажа, полифонизм романа "Семь дней творения". Не анализируя специально жанровую форму, автор утверждает, что "роман в жанровом отношении отличается совмещением социально-философского, семейного и житийного повествования" 5, с чем нельзя согласиться, так как жанрообразующие элементы жития в "Семи днях творения" отсутствуют. За пределами диссертации остались такие важные аспекты романа "Семь дней творения", как целостный анализ жанровой структуры произведения: соотношение проблемно-философского уровня с жанровой формой, способы выражения авторского сознания через различные типы повествователей, определение значимости системы внутренних жанров, разнообразных баек, притч, рассказов, баллад, анекдотов, являющихся плодом устного творчества персонажей "Семи дней творения". Не изученными остались также пространственно-временные отношения, романный хронотоп, который является значимым жанрообразующим компонентом в творчестве Владимира Максимова, не рассматривалась и функциональность сквозной мотивной символики романа.

Роман "Семь дней творения", как показывает обзор работ о творчестве Владимира Максимова, хотя и получил специальную оценку в диссертации М.М. Глазковой, но требует (в силу своей особой значимости для всего творчества писателя и литературы 1970-х годов) дополнительного исследования с позиций жанрового своеобразия, что особенно актуально в связи с открытостью проблемы романного жанра в науке.

В поле зрения отечественных и зарубежных литературоведов и критиков так и не попали многие важные аспекты романного творчества одно-

3 В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова. - Париж. -Нью-Йорк: Третья волна, 1986. -272 с.

4 Глазкова, М.М. Роман Владимира Максимова "Семь дней творения": проблематика, система образов, поэтика / М.М. Глазкова. Дис. ... канд. филол. наук:

10.01.01. -Тамбов, т4^184с,

го из интереснейших прозаиков XX века. Нет монографического исследования, раскрывающего поэтико-жанровую структуру, выявляющего нарра-тологическую основу романа "Семь дней творения" и рассматривающего его как целостное идейно-эстетическое явление.

Актуальным является изучение жанра романа Владимира Максимова "Семь дней творения" еще и потому, что анализ неисследованных страниц русской литературы последней трети XX столетия является в настоящее время магистральным направлением отечественной науки о художественной литературе, от разработки которого зависит дальнейшее развитие нашего литературоведения в целом.

Объектом исследования избран роман писателя "Семь дней творения", рассматриваемый в системе всего его творчества с позиции особенности романного жанра.

В этом произведении ярко просматриваются сквозные, особенно волновавшие писателя мотивы, формирующие темы, которые впоследствии будут разрабатываться им более широко в его поздних произведениях. Это проблемы, связанные с определением судьбы России в окружающем мире: личности и общества, власти и народа, активной борьбы человека с социальными обстоятельствами и его покорности судьбе, духовного возрождения личности (через покаяние и очищение) и ее возможной деградации. Все эти проблемы решаются с помощью библейских параллелей и интертекста русской классической литературы предшествующих веков.

Предмет диссертационного исследования составляет жанрово-поэтическая структура романа Владимира Максимова "Семь дней творения" как целостная система субъектной и объектной организации произведения, его художественного мира. В связи с этим, основной целью диссертации является по возможности полное и целостное рассмотрение не исследованного ранее жанрово-поэтического своеобразия романа "Семь дней творения".

Цели исследования состоят в том, чтобы на материале "Семи дней творения" определить специфику творческого видения Владимира Максимова, выявить законы сюжетосложения, жанровые особенности, поэтические структуры его эпического творчества в связи с авторскими мировоззренческими устремлениями, представить литературоведческий анализ прозы писателя как идейно-эстетическое единство, опираясь на использование автором таких жанровых компонентов, как способы выражения авторской позиции, функциональность системы внутренних жанровых образований, приемы архитектоники, специфику хронотопических отношений.

Поставленной целью определяются следующие задачи исследования:

- выявить идейно-тематический и образный уровни произведения и особенности их воплощения;

- определить специфику форм выражения авторского сознания;

- исследовать соотношение поэтических средств выразительности и изобразительности в романе "Семь дней творения" с позиции способов выражения авторского сознания;

- определить функциональность системы внутрироманных жанров;

- проанализировать хронотопические отношения;

- изучить функции сквозной символики в романе "Семь дней творения";

- определить жанровую разновидность произведения Владимира Максимова.

Методологической и теоретической базой диссертационного исследования являются труды крупнейших литературоведов, историков и теоретиков литературы. Первостепенное значение для методологического обоснования исследования имеют труды В.В. Виноградова, Ю.Н. Тынянова, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.М. Гаспарова, Г.Д. Гачева, Н.К. Гея, И.А. Есаулова, Е.М. Мелетинского, В.П. Руднева, Е.Б. Скороспелой, В.Н. Топорова, О.М. Фрейденберга, В.Е. Хализева, В.И. Тюпы.

Автор опирается также на опыт других отечественных и зарубежных ученых, обращавшихся к творчеству Владимира Максимова, таких как В. Иверни, М.М. Дунаев, А.Р. Дзиов, Н.М. Щедрина, А.Г. Соколов, Д. Браун, Э. Браун, И.М. Попова.

Методы исследования сочетают проблемно-аналитический подход с использованием нарратологического, герменевтического и историко-функционального методов.

Научная новизна исследования состоит в том, что данная диссертация представляет собой одну из первых специальных разработок жанровой специфики творчества Владимира Максимова, обобщающих все то, что написано о нем в журналистике, критике и литературоведении и углубляющих представление о творческом своеобразии писателя, об особенностях его жанровой поэтики, способах повествования, о значении христианской аксиологии в его самобытном художественном мире, основанном на традициях русской классической литературы.

Впервые исследуются функциональность внутрироманных жанров, способы выражения авторской позиции, выявляются особенности пространственно-временных отношений, мотивно-символической структуры и специфики сюжетосложения одного из сложнейших романов Владимира Максимова.

Научной новизной определяется гипотеза диссертационного исследования, заключающаяся в мысли, что произведение Владимира Максимова "Семь дней творения" представляет собой синтез романных жанровых разновидностей: совмещает философско-нравственную проблематику, освещаемую с позиций православной аксиологии и представленную в форме семейной хроники с исповедальным психологическим повествованием.

б

Основные положения, выносимые на защиту.

1 Роман "Семь дней творения" Владимира Максимова сложился как крупное эпическое произведение в результате жанровой переработки в сторону обобщения, укрупнения и углубления философско-нравственной проблематики повестей 1960-х годов ("Жив человек", "Мы обживаем землю", "Стань за черту", "Дорога", "Баллада о Савве"). Весь аксиологический комплекс максимовской антропологии, проявленный в ранней прозе, присутствует в более развитом, расширенном и углубленном виде в художественном тексте первого романа писателя.

2 В своей совокупности жанровое содержание романа является нравственно-философским: центральная проблема ложности смысла жизни в утвержденном коммунистическом идеале совершенного человека связана с убежденностью автора в необходимости возрождения истинной цели бытия: "сотворения себя в духе" возрождения христианской аксиологии, традиционной для исторического пути России.

3 • Художественная картина мира создается писателем с помощью сложной жанровой формы, построенной по библейской аналогии сотворения мира и включающей семь глав, в которых показан процесс "преображения" человека от душевного "окаменелого нечувствия", "безблагодатно-сти" к возрождению в сердце доброты, любви, сочувствия к ближнему. Показ внутриличностных глубинных психологических процессов преодоления лжи официальной идеологии героями романа (Петром, Андреем, Василием Пашковыми, а также их детьми и внуками Вадимом и Антониной) и приход их к Вере делает "Семь дней творения" религиозно-психологическим романом.

4 Использование библейской символики (слепец, путеводная звезда, бесплодная смоковница, бездна, блудное сыновство и др.), введение внутрь романного повествования философско-религиозных притч, легенд, символических "баек", христианских проповедей позволяет определить роман "Семь дней творения" как православно-проповедническое повествование с жанровыми элементами романа воспитания.

5 Внутреннее жанровое содержание романа диктует его внешнюю жанровую форму: субъективно-лирическую, наполненную инвективным пафосом. Этому способствуют выражение авторской позиции через императивы внутренних жанров, особый романный хронотоп, сталкивающий различные временные пласты (и сводящий огромные пространства России до двора, квартирной клетки, однометрового чулана), а также совмещающий закрытое историческое время и открытое библейское, вечное, причем темпоральность главных героев романа совпадает с авторской интенцией.

6 Роман, написанный в жанре семейной хроники, герои которого имеют реальных прототипов, позволяет на примере "лашковского клана" увидеть широкую панораму жизни советского общества (через ретроспекции) на протяжении семидесяти лет российской послереволюционной ис-

тории. Насыщенный реальными фактами авторской биографии, роман "Семь дней творения" приобретает жанровые черты социально-исторического произведения.

7 Роман "Семь дней творения" Владимира Максимова является признанной вершиной творчества писателя и принадлежит к числу значительных оригинальных эстетических разработок в области романного жанра в русской литературе последней трети XX века.

Теоретическое значение исследования заключается в том, что диссертация способствует более глубокому пониманию процессов, происходящих в области жанровых форм романа XX века.

Практическая значимость работы. Результаты научного исследования могут быть использованы в ходе дальнейшего изучения истории русской литературы и литературы русского зарубежья, при чтении спецкурсов и лекционных курсов по отдельным проблемам.

Апробация диссертационного исследования. Основные положения диссертации и ее отдельные аспекты неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры русской филологии Тамбовского государственного технического университета, а также были представлены на международной научной конференции "Язык и литература в мировом сообществе" в городе Туле; на Международной научно-практической конференции "Лермонтовское наследие в самосознании 21 века" в городе Пенза и на IX научной конференции Тамбовского государственного технического университета. Результаты исследования использованы в лекционных курсах и спецкурсах по истории современной литературы в Тамбовском государственном техническом университете. Основные положения диссертации изложены в пяти публикациях.

Структура и объем. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

Введение содержит общую характеристику работы, определение предмета, обоснование целей и методов исследования. Рассматриваются место творчества писателя в литературно-общественном контексте, история изучения его прозы, выявляются характерные особенности его творческой и общественной позиции, дается краткая характеристика Владимира Максимова как "биографического автора".

Первая глава посвящена исследованию жанрового содержания - анализу проблематики романа "Семь дней творения", воплощенной в сложную систему образов. Во второй главе исследуется жанровая форма произведения (типы повествователей, система внутренних жанров, хроното-пические отношения и функциональность сквозной символики). Заключение содержит основные выводы диссертационного исследования.

Содержание диссертации изложено на 156 страницах. Библиография включает 228 наименований.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении описывается объект исследования - романистика Владимира Максимова на примере его первого романа "Семь дней творения", определяются теоретическая и практическая значимость работы, цели и задачи, гипотеза, положения, выносимые на защиту.

Глава первая «Жанровое содержание романа "Семь дней творения"» (идейно-тематический и образный уровень)" состоит из шести параграфов, в которых последовательно раскрываются проблемы, формулирующие мотивную структуру произведения и его образную систему. Проблемы деградации личности в условиях тоталитарного общества и поиски путей возрождения духа нации становятся основным содержанием художественной картины мира произведения В. Максимова. Эта глобальная проблема притягивает к себе более частные.

В первом параграфе «Проблема "ложности революционных идеалов..." в романе (Петр Лашков)» анализируется проблема истинности и ложности революционных идеалов, которая решается с помощью "библейского символа бесплодной смоковницы", "доброго и худого плода", по которому познается каждое древо.

Осознание "бесплодности" идей революции приводит к центральному терою романа Петру Васильевичу Лашкову, "пламенному" коммунисту, прожившему безупречную жизнь, воплощая идеалы партии. И вдруг как будто душа героя пробудилась от "окаменелого нечувствия": он увидел обездоленность родных людей. Максимовский герой понял, что революция была погоней за муляжом, противоприродным явлением, которое не принесло изобилия и равенства, а разрушило многое из того прекрасного, живого, что было в человеческих душах. Осознал он также, ню уважение к нему горожан — это "уважение к памятнику", к честному служаке, которого все боятся.

Петр Лашков видит, что его любимый город Узловск одряхлел и держится только старинными постройками, что дедовский дом вытеснен заводской стеной, и разрушена семья, опустело родовое гнездо. А все новое - "утлое", выморочное, а старое - поругано и разорено.

Надругательство над безногой девочкой инвалидом Великой Отечественной войны напоминало Петру Васильевичу и о его несчастных детях и внуках, изуродованных и сломанных "системой" и отброшенных им как "несоответствующих" идеалу строения коммунизма.

В отличие от героев-коммунистов ранних повестей, персонаж "Семи дней творения" находит в себе силы критически оценить прожитое и возродиться в любви к дочери и внуку, прийти к "христовой любви".

Во втором параграфе «Распад личности в тоталитарном обществе в романе "Семь дней творения" (Андрей и Василий Лашковы)» представлена новая грань проблемы распада личности: несмотря на то, что со-

ветское общество поделено на "победителей" и "побежденных", жертвами "Системы", как утверждает писатель, являются и те, ради кого вершилась революция, и те, кто был ею низвергнут.

Если Петр Дашков был "несломленной" натурой, "железным большевиком", то его братья Василий и Андрей почувствовали "хлипкость" своих душ, перенесли мысленно себя из стана "победителей" в толпу "побежденных". Василий погибает от пьянства, уныния, одиночества, в момент смерти прозревая всю трагедию происшедшего. А Андрей, пройдя сквозь безумие, полное разочарование и отчаяние, находит силы в "Божьей красоте": удаляясь в лес, напитывается гармонией тишины и мудростью природного мира, обретает трудное семейное счастье, которое осознается им как смысл бытия, как жизненный крест служения ближнему.

Подобное душевное смятение типично для многих советских людей. Появившийся "из лагерей" Степан Цыганков определяет это как "метание слепцов", автор-повествователь называет Василия и Андрея Дашковых, Ивана Левушкина, Степана Цыганкова, Алексея Горева и многих других "победителей"-пролетариев "насмерть обиженными детьми".

Личность в тоталитарном обществе обесценена настолько, что, по мысли Владимира Максимова, даже те социальные классы, ради которых Великая Октябрьская социалистическая революция совершилась, оказываются униженными и претерпевают необратимые изменения в сторону деградации, примитивизации, озверения. Особенно трудно сохранить "душу живу" тем, кто нежен сердцем и слаб духом, а также тем, кто скован "житейской скудостью". Только чистые сердцем в конце концов "спасаются", ища Истину всю свою земную жизнь.

Третий параграф «Проблема "плодов" революции в романе (образы интеллигенции)» посвящен решению проблемы "революция и интеллигенция" в романе "Семь дней творения". Показывая горькие судьбы актеров Вадима, внука Петра Дашкова и Левы Храмова, режиссера Марка Крепса, безымянного скульптора, поэта Федора Мороза, полковника Валерьяна Семеновича Ткаченко и многих других, повествователь утверждает, что, благодаря духовности русской интеллигенции (и "старой", и советской), Россия воспрянет "из тьмы", уйдет от жизни "без креста и памяти", отринет злобу и страх перед людской мерзостью во имя любви. Авторская убежденность подтверждается тем, что даже заключенные в "психушку", загнанные в лагеря интеллигенты продолжают "творить". Крепе разрабатывает новую "версию" постановки "Гамлета", Вадим создает стихи, отец Георгий - проповеди. Душевные силы интеллигенции подпитываются народом. Урок деятельной любви преподает мужик Горшков, служащий добру и красоте, вопреки всем ударам судьбы.

Широким планом изображая в своем романе "Семь дней творения" судьбы новой, "советской" интеллигенции, Владимир Максимов акцентирует внимание на том, что только те люди, которые сумеют преодолеть

себя: свою гордыню, обиду, злость, ропот, стремление мстить, желание изменить обстоятельства, а не свою душу, способны выйти из тяжких испытаний несломленными, чистыми духом, способными подняться над временем и судьбой.

Автор романа подчеркивает также "дряблость", бездеятельность, бесплодность порывов определенной части интеллигенции, которая зачастую ограничивается только философствованием и критическим обсуждением общественных пороков, но не способна на конкретное противостояние сильной власти, которая "могла согнуть винтом" любого, даже самого стойкого человека. Так, актера Леву Храмова повествователь изображает с мягкой иронией: герой способен только на словесные протесты, но отступает, когда нужна твердая позиция.

Сопоставляя две ветви российской интеллигенции - старую и новую, появившуюся после революции, Владимир Максимов в своем романе "Семь дней творения" подчеркивает роднящие их черты (отсутствие веры, дряблость душевных сил, превалирование рационального начала, слабость воли, демагогия и гордыня), которые ведут к выморочности, к постепенной деградации и которые являются горькими "плодами" революционного взрыва, потрясшего Россию в 1917 году.

В четвертом параграфе «"Победители и побежденные" в произведении Владимира Максимова» анализируется трагедия саморазрушения, которая постигла "победителей".

Автор подчеркивает, что хорошо себя чувствуют в пролетарском государстве только люди с примитивным духовным уровнем, узкими жизненными интересами, сведенными к приобретению материальных и социальных благ, - "победители".

Среди них начальник режима Бутырской тюрьмы Никишкин, интендант Анатолий Тихонович Полынин, председатель уездной ЧК - Аванесян, железнодорожник Парамошин, участковый Калинин. И как последняя степень вырождения предстает сумасшедший Бочкарев, демагог и лицемер.

Все эти персонажи демонстрируют различные ипостаси "победителей", но обнаруживают много общего. Никишкин - "настырный карлик" с цепкими глазами, которого природа обделила не только ростом, но и умом, как сорняк, обладает удивительной приспособляемостью, цепкостью. Он усвоил примитивную идеологию, разработанную большевиками для народных масс, знает и владеет всеми демагогическими лозунгами. Он говорит штампами с революционных плакатов. Поэтому Петру Васильевичу Лагакову кажется, что он множество раз уже встречал это решительное лицо, эти ожесточенные, без света внутри, глаза, слышал эту безоговорочную манеру высказываться.

В никишкиных предельно обнажается разница между идеалами революции и их практическим воплощением: попадая в головы людей, скуд-

ных духом, любая идея опошляется, низводится до удовлетворения низменных инстинктов, становится антиидеей и уничтожает самое себя.

И вот уже воровство, убийство, разрушение всего и вся становится нормой, оправдывается идеей. Выражение Бочкарева "в нашем здоровом коллективе больных", которым он начинает все свои речи и письма, становится метафорическим, определяя общую "порчу", болезнь духа, губящую и сердце, и разум людей.

Сцена выступления "сытого колобка" Парамошина на собрании о враждебности партии Петра Дашкова, у жены которого "цельный иконостас", перекликается, даже контрастирует с эпизодом в сумасшедшем доме, где Бочкарев, "помещенный" сюда, по его словам, "за активную борьбу с религиозными пережитками", произносит хвалебные демагогические лозунги. По сути, между ними нет разницы. Извращение первоначальных идеалов революции оборачивается против самих революционеров" победителей" и ведет ко всеобщему растлению и самоуничтожению.

Владимир Максимов изображает и "непобежденного победителя". Это "мужик" Горшков, всегда излучавший необыкновенное дружелюбие. Он - крестьянин, которого "с тридцатого года, почитай, как с земли согнали". Горшков пошел по вербовкам, прошел всю войну и немецкий плен, очутившись сразу в "своих лагерях". Все ужасы пережитого привели его в психиатрическую больницу. Но помутненный от нечеловеческих страданий рассудок не помешал ему находить в работе особое удовольствие, преображать всякую "грязь" в сверкающую чистоту.

Образ Горшкова явно навеян толстовским Платоном Каратаевым. Это балагур, речь которого переполнена народной мудростью. Носитель народной культуры, Горшков знает, что труд - всему голова и рад возможности трудиться беспрестанно. "Трехжильный" Горшков, которого нельзя сломить никакими "режимами" и страданиями, - эго символ терпеливости и кротости, смиренномудрия русского крестьянства, выдержавшего то, что почти невозможно вытерпеть человеку.

Всей системой образов романа, сопряжением сквозных мотивов, символической образностью Владимир Максимов утверждает в своем романе "Семь дней творения", что в революционном "чудовищном" эксперименте, сотворенном в России, не было "побежденных" и "победителей", так как пострадали в том или ином смысле все.

Несмотря на некоторые отличия, все людское сообщество подверглось чудовищным испытаниям, в результате которых произошло повсеместное духовное оскудение, распад личности, ее полное обесценивание и "обезличивание". В этот пессимистический вывод автор добавляет оптимистические надежды на духовное возрождение, которое связывается с воскресением глубинных нравственных христианских основ, заложенных в человека и сохраняющихся в течение тысячелетий. Большинство героев

романа способно к возрождению, к пересотворению своей души, ищущей Истину.

В пятом параграфе «Антиномия "любовь и смерть" в романе Владимира Максимова "Семь дней творения" (дочь Антонина)» демонстрируется сопряжение проблемы существования личности в тоталитарном обществе с антиномией "любовь и смерть".

Любовь противостоит смерти, а смерть персонажей усиливает благотворное, живительное воздействие их любви. Любовь и смерть неразрывно входят в жизнь Петра Лашкова. Его кроткая жена Мария была тихим заботливым ангелом, хранителем домашнего очага. Благодаря ей Петр не ожесточился до конца. А после ее смерти он осознал, как "осияла" его жизнь при Марии и как он осиротел после ее смерти.

Петр чувствует свою неискупимую вину перед женой и старается детям и внукам возместить ту душевную теплоту, которую недодал ей. Страницы, посвященные воспоминаниям Петра Лашкова о знакомстве с Марией, об их совместной жизни, скупы, так как все было отдано в жизни "партийца" служению революции. Но это самые лирические, задушевные страницы романа.

Любовь спасает от духовной смерти и брата Петра - Андрея Лашкова. Ненавидя "дюже партейных", его возлюбленная Александра отказывает ему при сватовстве, хотя и горячо его любит. Только убедившись через многие годы в доброте и честности Андрея, его душевности и верности, она связывает с ним свою судьбу, имея на руках пятерых детей от другого мужа. Андрей обретает в результате духовную гармонию и чувство осмысленности жизни.

Такой же спасительной оказывается любовь в жизни Вадима Лашко-ва, которая его постигает, когда он, уже будучи "на краю бездны", пребывал на грани смерти в психиатрической больнице. Полностью деморализованный, потерявший желание жить, герой возрождается, полюбив дочь священника Наташу. Любовь, хотя и прерванная вынужденной вечной разлукой, окрыляет героя, придает ему силы для дальнейшей жизни, для сопротивления злу и разрушению, способствует его выздоровлению и выходу из духовного кризиса.

Но не всякая любовь спасает. Если душа "хлипкая", то в ней возобладает не небесная, а земная "тяга". Владимир Максимов доказывает это с помощью истории взаимоотношений Василия Лашкова и Груши Горевой.

Особенно был труден путь любви у младшей дочери Петра Антонины. Именно с ней автор-повествователь связывает оптимистические надежды на будущее возрождение России. Антонина, как и ее мать Мария, великая "смиренница и терпеливица". Увидев плачущего над могилой матери отца, она дала ему обещание всегда быть с ним. И до сорока лет жила как затворница, лелея старость отца. Она искренне любит сурового Петра Васильевича, прощая ему все пороки и недостатки. По настоянию отца она

выходит замуж за "хлебнувшего лиха" Николая, едет за ним на заработки, делит с ним его нелегкую жизнь.

Антонина - верующий человек. Она никогда не осуждает человека за проступки. Полюбив "страждущего за других иноверца Осипа", она испытывает к этому честному ищущему человеку жалость и сострадание. Душа героини настолько чиста и проста в помыслах, что живет инстинктивно, сверяя свои поступки только совестью. "Несовместимость чистой души с изолгавшейся средой выталкивают ее в стихию" 6. Стихийное чувство Антонины к Осипу становится последней каплей, переполнившей чашу его страданий. Благодать Антонины обнажила перед Осипом "предчувствие веры", к которой он стремился, но не дошел.

Антонина понесла свой крест дальше, потеряв сразу двух близких людей: мужа Николая и Осипа. Она осознала свое назначение в материнстве, которое и есть, по мысли автора, путь в будущее и "благость Божья".

Люди, отказавшиеся от любви, убившие ее в своем сердце, становятся носителями смерти (Калинин, Каспар Силис).

Тема любви воплощается в произведении Владимира Максимова с помощью сквозного мотива "детскости", идущего от Ф.М. Достоевского. Все персонажи романа, полюбив, проявляют качества детей. И, в свою очередь, полюбить глубоко и искренне могут только те натуры, которые обладают такими "детскими" свойствами, как искренность, чистота, незлобивость, сострадательность, непосредственность, сердечная простота и безыскусность, открытость.

Ангельские свойства детского характера напоминают человечеству об утерянных качествах первочеловека, находящегося в гармонической связи с Творцом. Любовь обычно возрождает эти черты гармонического человека. Влюбленные люди жертвенны, самоотверженны, кротки, уступчивы. Возможно, поэтому автор романа "Семь дней творения" подчеркивает детскость своих героев как потенцию к совершенствованию, развитию или духовному возрождению.

Глубокая и сильная любовь к ближнему ведет к "благодати" и соединяется в романе с темой Веры, составляющей философско-нравственный стержень романа Владимира Максимова, что анализируется в шестом параграфе «Вера и истина в романе "Семь дней творения"».

Сквозная символическая пара "любовь-смерть" воплощена в "Семи днях творения" с помощью библейского образа путеводной спасительной звезды. Звезды выступают носителями символики вечности во всех произведениях Максимова. "Звездный мир" дарит душевный покой и гармонию только тем людям, которые смогли полюбить самоотверженно и глубоко

6 Максимов, В.Е. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 2. Семь дней творения / В Е. Максимов. - М.: ТЕРРА, 1992. - С. 12.

(Сима и Лева Храмов, Штабель и Груша, Муся в ее неразделенной любви к Осипу Меклеру).

Мотивная структура романа Владимира Максимова включает в себя пересекающиеся мотивы явной и скрытой (подсознательной) веры, которые являются семантическим центром произведения.

Вера, проявленная в предназначении человека выполнить свою жизненную миссию, заключающуюся в "стяжании духа Святого", в самосовершенствовании по заявленным в Евангелии канонам, может существовать в двух формах: осознанной или неосознанной. Обе эти формы противопоставлены в романе "Семь дней творения" воинствующему атеизму, который есть "вера во всесилие зла".

Мотив "явной веры" связан, прежде всего, с образами Льва Гупака, полковника Козлова, Владимира Анисимовича, отца Георгия и Антонины Лашковой. Носителями "твердой" веры оказываются люди, прошедшие через страдания и неожесточившиеся (Гупак, отец Георгий).

Вера дает человеку силы для любых испытаний, наполняет сердца умиротворением и гармонией. А того, кто не смог "воспринять", ждет разлад с самим собой и духовная и физическая смерть: у таких "шерстью душа обрастает". Так, атеист доктор Петр Петрович кончает жизнь самоубийством, оставляя после себя чистые листы записной книжки, в которой он как будто что-то всю жизнь записывал. Пустота книжки символизирует духовную смерть.

Человеком "твердой веры", готовым отстаивать ее ценою жизни, была жена Петра Лашкова Мария. Ока прожила жизнь рядом с мужем, "воинствующим коммунистом", искренне и глубоко любя его и не вмешиваясь в его дела. Конечно, Мария видела резкую неправоту мужа, но она любила его, жалела, понимая его ошибки и заблуждения. Мария не спорила с мужем, всегда была покорна, тиха, уступчива. Но на "деле" она всегда противостояла "безбожию". "Явная вера" сияет в людях, освещая путь другим. Но в романе представлены персонажи, которые не знают, что они живут Верой, хотя образ Христов проступает в них явно. Это "добрые и слабые" Сима Цыганкова, Лева Храмов и его сестра Оля, Ваня Левушкин.

Возрождение Веры в "чистых" душах способно вывести Россию из "тьмы". "Восприявшие Свет" герои Владимира Максимова несут авторскую надежду на восстановление христианского идеала и скорый выход из духовного кризиса. Вся жанрово-поэтическая система романа направлена на утверждение этой центральной авторской идеи.

Глава вторая «"Художественная специфика романа Владимира Максимова "Семь дней творения"» посвящена анализу жанровой формы произведения.

В первом параграфе "Типы повествователей в романе. Система внутренних жанров" доказывается, что христианскую аксиологию романа "Семь дней творения", составляющую основное жанровое содержание,

выражают различные типы повествователей через целую систему внутренних жанров. Рассказ ведется от лица "всеведущего хроникера", который изображает события внешнего и внутреннего планов. Не меньшую роль играют повествователи-персонажи, выражающие авторскую позицию через религиозные проповеди (Гупак), притчи (Ивана Сергеевича "О козлах и волках"), внутренние монологи ("Рассказ Муси о самой себе"), подслушанные разговоры (Муси и Меклера), письма Антонины к отцу и к Гу-паку, сновидения Петра Лашкова и другие.

Внутренний голос главного героя звучит в его четырех снах - видениях, оформленных как отдельные главы, названные "путешествие к себе". Видения в яркой образной форме раскрывают глубинную суть происходящих событий, в них "выпячиваются" отдельные символические повторяющиеся детали, которые дают разгадку скрытому смыслу события или поступка (детская коляска, в которой вместо ребенка - паровозная труба; муляж окорока в разбитой витрине; дети за колючей проволокой в вагоне поезда; здание с уходящим в бездну потолком и др.)

Второй параграф "Способы выражения авторской позиции в романе. Голоса второстепенных персонажей" посвящен способам выражения авторской позиции с помощью голосов второстепенных персонажей произведения.

Внутренние жанры отличаются сказовой манерой повествования, которая выражает индивидуальность героя, подчеркивает его социальное происхождение, положение в обществе, культурный уровень, особенности мировосприятия, то есть служат эффективными способами характеристики образов, одновременно создавая "особое мнение о мире".

Не менее важны для выражения авторской позиции "голоса" второстепенных персонажей, формирующиеся в самостоятельные жанры, включенные в художественный текст романа "Семь дней творения". Герои называют их: "рассказец", "байка", "сказка", "притча", "анекдот". Все они в совокупности выполняют жанрообразующую роль, являясь и средствами характеристики образов, и способом выявления авторского замысла через систему символических концептов. Например, монологи Василия, включающие сквозной образ моли, попавшей в паутину, выражают отношения биографического автора к судьбе этого героя.

Сказка Ивана Сергеевича в аллегорической форме передает идею о губительных последствиях тоталитаризма. Притча Григория Ивановича Бобошко о жизни-"трехполье" - это формулировка истинного смысла бытия, приоритета "небесного над земным", изложение в иносказательной форме учения Христа. Притча в оригинальной форме характеризует самого ветеринара Бобошко, отражает его мировидение и передает позицию биографического автора, который через прямое авторское слово позитивно оценивает героя.

Речи героев, выражающие и позицию автора, существуют в романе "Семь дней творения" и в форме "пересказа". Например, чтение рассказа "Трали-Вали" на эстраде внуком Вадимом вызвало желание у Петра Дашкова осмыслить необычность произведенного на него впечатления, и он пересказывает услышанное. Тем самым герой создает свой жанр, свой "рассказ о рассказе".

"Мужичонка пьет мертвую, а, напившись, поет в два голоса с зазнобой" - так сниженно и утрированно пересказывает герой фабулу рассказа "Трали-Вали". Но в этой обыденности и заурядности вдруг проступает для Петра Васильевича Дашкова убеждение, что он кровно связан чем-то с безвестным певцом бакенщиком, исходит его тоской и млеет его радостью. Искусство пробудило в нем сопричастность, сочувствие к другой личности, показало, что в каждом бренном миге простенького быта сквозит вечность, любовь, зов к иному, возвышенному и совершенному бытию.

В народной песне "Вдоль по морю", которую исполнял бакенщик, отражалась соборная душа, тоска "по горнему". Поэтому после пения "измученные, опустошенные, счастливые", они шепчут, задыхаясь, слова любви.

"Пересказ рассказа" помогает Владимиру Максимову раскрыть глубинные тайники души своего героя, заваленные идеологических мусором. Кроме того, рассказ проецируется на произведение И.С. Тургенева "Певцы".

Народная песня, частушка, байка применяются автором-повествователем для выявления психологии поведения персонажей. В романе "Семь дней творения" через "частушечное ожерелье" раскрывается душа Александры, показывается ее сложный характер, выявляется ее истинное отношение к Андрею Васильевичу.

Внутренние жанры, эффективно работающие на авторскую концепцию в романе "Семь дней творения", станут излюбленным средством изобразительности в последующих романах писателя: "Карантин", "Прощание из ниоткуда", "Кочевание до смерти".

Таким образом с помощью особых пространственно-временных отношений в исследуемом романе формируется читательское восприятие, анализируется в третьем параграфе «Пространственно-временные отношения в романе "Семь дней творения"». Хронотопические связи отличаются в этом произведении многослойным совмещением прошлого и настоящего, которое постоянно сопровождается мифологическим, библейским временем. Аксиологический смысл максимовского хронотопа всегда строится на выявлении философского тождества и отличия сиюминутного и вечного, а также на сопоставлении и проведении параллелей между евангельскими событиями и реалиями исторического процесса в России.

Заглавие и эпиграф романа настраивают на библейский хронотоп, где стрела времени и пространства устремлена к вечности, к небу. Во всех семи главах романа особое время и пространство, воспринимаемые субъективно сквозь призму душевных ощущений центральных персонажей,

трех поколений Дашковых, но во всех них протекает единый, совмещающий миг и вечность процесс "сотворения личности", то есть ее постепенного духовного роста.

В романе "Семь дней творения" хронотоп выражается зачастую через пейзаж. Природа выступает как прообраз райского сада, который воздействует на душу разных персонажей по-разному.

Хронотоп Петра Пашкова - это борьба пространства и времени с "пустотой". Дом Петра теснит глухая стена забора, уничтожая сад, посаженный предками. Сужаясь как шагреневая кожа, пространство двора сигнализирует герою о конечности земного, о "дряхлеющей душе" родного города.

Суживающийся хронотоп Петра противопоставлен расширяющемуся пространству-времени Антонины: из клетки-комнаты она вырывается на необъятные просторы России, переезжает за мужем с места на место и в сорок лет ощущает себя "дитятей". Отец сумел "перешагнуть" порог комнаты дочери и начать жить с нею в унисон, он преодолел "ад отчуждения" и вошел в райский сад отцовской любви. Личностность мира, его вечная неповторимость открывается герою в цветущем поле, на сквозном просторе, в вечной гармонии природы. Хронотопы персонажей изображаются также с помощью повторяющихся "говорящих" деталей: простукивающая пространство городка Узловска палка Петра Пашкова, клетка двора, небо как крышка гроба, "старая крепость" дома, на которую наступает "новый город".

Символ хронотопа Вадима - маятник, мечущийся в замкнутом пространстве, Василия Дашкова - муха, накрытая стаканом. Все персонажи маются "в клетке двора", пребывают "без креста и памяти". И только полюбив, вырываются в необъятные звездные просторы, где душа вольна как птица.

Лес всегда выступает в романе как символ защиты от "бездны", от гибели духа, как место душевного равновесия и гармонии всего мира.

Хронотопы героев, как правило, не совпадают, что вызывает отчужденность, чувство одиночества. Особенно это характерно для Андрея Дашкова, который воспринимает страну как поле войны людских душ, как сплошное пространство беды. Время представляется ему "захлебывающей массой воды", когда нельзя ухватиться за обламывающийся берег, а небо -"звездной бездной", которая бежит по жизни вместе с ним. Причастность к "величию Божьего промысла" происходит у героя параллельно с обретением трудного семейного счастья.

Темпоральные связи в романе характеризуют психологию героев, выражают их отношение к миру. Если Андрей видит небо как "звездную бездну", то Василий как голубую пустоту с облаком-валенком. Небо давит на приземленного крестьянского парня, а время "убивается" им, потому что у него "мутное равнодушие ко всему". "Тридцать метров тротуара"

заменяют дворнику Василию весь мир. Пространство-время героя сужается до "гроба-двора", сверху придавленного "крышкой студеного неба". Левушкин, Штабель, Храмов рвутся из "суживающегося" хронотопа, но метания по свету не дают новых ощущений: в душе пустота.

Хронотопы главных и второстепенных персонажей в романе пересекаются только тогда, когда смерть вырывает из их жизненного круга новую жертву, а оставшиеся в живых объединяются и сплачиваются в горе.

Хронотопические отношения в романе играют сюжетообразующую роль, углубляя концептуальный смысл произведения, формируя через символику образную, мотивную и поэтическую структуру произведения, в которую органично входит система библейских символов.

Четвертый параграф посвящен выявлению функциональности сквозной символики в романе Владимира Максимова "Семь дней творения".

У автора в его прозе применяется особая символика. Переходящая из романа в роман, она позволяет выявить основные эстетические ориентиры писателя. Речь идет, прежде всего, о словах-концептах, раздвигающих бытовой план и выводящих сюжет на философские обобщения. Символы романа "Семь дней творения" расширяют рамки повествования и ведут от земного, временного, ко вселенскому, небесному, вечному. Самые основные среди них антиномии: дом - бездомье, земля — небо, звезда - солнце, день - ночь, дорога (простор) - забор (дверь, черта, бездна). Все эти символические знаки, взаимосвязанные и взаимодополняемые, работают на единую художественную идею, пронизывающую весь роман Владимира Максимова.

Поскольку в "Семи днях творения" повествование поделено на шесть глав, каждая из которых посвящена отдельному герою, а седьмая - обобщает повествование, то и названные выше концепты одновременно и близки друг другу по смыслу, заложенному в них, и отличаются в меру индивидуальных особенностей каждого из главных персонажей, видящих окружающий мир по-своему.

Семантика дома включает в себя осознание всей России как единого дома, в котором в результате социальных катаклизмов все вывернулось вверх дном и по сути превратилось в свою противоположность, в "бездо-мье": люди оставляют свою землю, свои дома и огороды, опустошенные и разоренные революцией, гражданской войной, раскулачиванием, репрессией, и устремляются в другие места. Иногда они бегут по своей воле, чаще - по жестокой воле тоталитарной власти. Но результат один: у всех страшное душевное окаменение и опустошение, вызванное "бездомьем", потерей памяти о прошлом.

Концепт "дом - бездомье", как показывает анализ, смыкается с символом "небо" (варианты: "звезда", "свет"), которые чаще всего используются для характеристики образов и выражения авторской позиции.

Любовь или разлука, смертельная болезнь или другое несчастье с ближними изменяют отношение того или иного героя к "небу". "Голубое", "синее", "яркое", "глубокое", "близкое", "родное", "светоносное" небо бывает в минуты радости или когда человек ощущает прикосновение к вечности, прозревает судьбы человечества, осознает значимость любви.

Небо становится "линялым", "студеным", "далеким", "каменным", "серым", "проливающим ледяные слезы", "закопченным", "мутным", "ас-пидно-черным", "низким", "брюхатым", "свинцовым", "бездонным" и превращается в "безнебье", если герой лишается любви, надежды и веры. Небо (варианты: звезды, птицы, облака) связано в романе "Семь дней творения" с осознанием таинственности и вещей сущности человеческого бытия, соприкасаемого с вечностью- Философская наполненность символов позволяет вместе с тем автору использовать их для характеристики образов, в основном, для описания процесса духовного преображения героев романа.

Символу солнца противопоставлена в романе "Семь дней творения" ночь как символ душевного одиночества, сердечной глухоты, богоостав-ленности. "Душной ночью" или "студеной ночью" происходят все страшные события в жизни героев: аресты, убийства, разлуки, уходы из дома, смерти, сумасшествия.

"Солнечная тишина", "ровный слепящий свет солнца", ощущаемые чистыми (или очищенными безмерным страданием) сердцами, помогают им "восприять" Истину, Свет, Веру и изменить свою жизнь хотя бы даже в конце земного пути.

В заключении диссертационного исследования даются выводы, подводятся общие итоги работы, главный из которых: роман Владимира Максимова "Семь дней творения" представляет собой сложное в жанровом отношении эпическое произведение, совмещающее черты социально-философского, исповедально-психологического и христианско-аксиологи-ческого романа.

Роман Владимира Максимова "Семь дней творения" представляет собой итог развития ранней прозы писателя, так как весь комплекс его художественно-философской антропологии, сформированный в повестях шестидесятых годов ("Мы обживаем землю", "Жив человек", "Стань за черту", "Дорога", "Баллада о Савве"), воплотился в обобщенном виде в художественном тексте его первого и, по признанию критики, лучшего романа.

Используя библейскую символику, входящую в сквозную мотивную систему произведения, автор в семи главах, содержащих символическую аналогию с Божьим творением мира, демонстрирует на примере нескольких поколений семьи Лашковых, что кризисное состояние общества, построенного на ложных идеалах всеобщего равенства и справедливости, может быть преодолено только через возрождение православных духовных ценностей. Всеобъемлющая авторская идея реализовывается в сплаве философского, социального психологического семейного романа, исполненного исповедального пафоса.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях.

1 Сенкевич, А.В. Концепт "дом - бездомье" в романе Владимира Максимова "Семь дней творения" / А.В. Сенкевич // Труды ТГТУ: Сб. науч. ст. - Тамбов, 2004. - Вып. 16. - С. 141 - 144.

2 Сенкевич, А.В. Концепт "небо" в романе Владимира Максимова "Семь дней творения" / А.В. Сенкевич // IX научная конференция ТГТУ: Сб. науч. ст. - Тамбов, 2004. - С. 164 - 165.

3 Сенкевич, А.В. Роль фольклорных "включений" в романе В. Максимова "Семь дней творения" / А.В. Сенкевич // Художественное слово в современном мире: Сб. ст. / ТГТУ. Тамбов, 2004. - Вып. 7. - С. 22 - 25.

4 Сенкевич, А.В. Оппозиция "солнце - тьма" в романе Владимира Максимова "Семь дней творения" / А.В. Сенкевич // Известия Тульского университета. Сер.: язык и литература в мировом сообществе. - Тула: ТулГУ, 2004. - Вып. 6. - С. 109 - 111.

5 Сенкевич, А.В. Система внутренних нарраторов в романе В. Максимова "Семь дней творения" / А.В. Сенкевич // Лермонтовское наследие в самосознании XXI столетия: Сб. матер. Междунар. науч.-практ. конф. -Пенза: ПГСА,-2004.-С. 137-141.

Подписано к печати 15.10.2004 Гарнитура Times New Roman. Формат 60 х 84/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Объем: 1,28 усл. печ. л.; 1,26 уч.-изд. л. Тираж 100 экз. С. 686

Издательско-полиграфический центр ТГТУ 392000, Тамбов, Советская, 106, к. 14

И9721

РНБ Русский фонд

2005-4 15624

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Сенкевич, Анна Викторовна

Введение.

Глава I Жанровое содержание романа "Семь дней творения" (идейно-тематический и образный уровень).

§ 1 Проблема "ложности революционных идеалов." в романе (Петр Лашков).

§2 Распад личности в тоталитарном обществе в романе

Семь дней творения" (Андрей и Василий Лашковы).

§3 Проблема "плодов" революции в романе образы интеллигенции).

§4 "Победители и побежденные" в произведении

Владимира Максимова "Семь дней творения".

§5 Антиномия "Любовь и смерть" в романе Владимира

Максимова "Семь дней творения" (дочь Антонина).

§6 Вера и истина в романе Владимира Максимова

Семь дней творения".

Глава II Художественная специфика романа Владимира

Максимова "Семь дней творения".

§1 Типы повествователей в романе. Система внутренних жанров.

§2 Способы выражения авторской позиции в романе "Семь дней творения". Голоса второстепенных персонажей.

§3 Пространственно-временные отношения в романе

Семь дней творения".

§4 Функциональность сквозной символики в романе

Семь дней творения".

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Сенкевич, Анна Викторовна

Актуальность исследования.

Современный исследователь А. Зверев справедливо обозначал в русском романе второй половины XX века". некие силовые линии, своего рода магнитное поле, создаваемое культурой, обществом, эпохой" [1]. Такой важнейшей "силовой линией" в романистике Владимира Максимова является стремление автора восстановить утерянный в XX столетии идеал православной духовности, присутствовавший в произведениях русской классической литературы XIX века.

Роман, несомненно, занимает существенное место в русской литературе, и его развитие в период второй половины XX века характеризуется синтезирующей жанровой интенцией. М.М. Бахтин писал: "Роман - единственный становящийся и еще не готовый жанр. Жанрообразующие силы действуют и на наших глазах. Жанровый костяк романа еще далеко не затвердел, и мы еще не можем предугадать всех его пластических возможностей" [2]. Жанровая форма современного романа многообразна и изменчива, ибо роман - это "развернутый, диалогически емкий ответ на вопрос о судьбе человека в его антропологической и социально-исторической (в том числе и национально-исторической) обусловленности, а на данном этапе еще и один из наиболее убедительных ответов, данных в сфере художественного сознания на вопрос о сущностных основах человеческого бытия и о значении человека на земле" [3].

Среди романного творчества писателей второй половины XX столетия выделяются своей эстетической оригинальностью и философской емкостью произведения так называемых писателей "третьей волны": А. Зиновьева, Ю. Алешковского, А. Солженицына, Т. Владимова, В. Войновича, В. Аксенова. Романистика Владимира Максимова занимает среди них достойное место, так как писатель внес много нового в разработку жанра романа XX века.

Хотя в последнее десятилетие творчество этих художников слова интенсивно изучается, между тем остается неисследованным множество вопросов, среди которых один о том, что делает эти произведения романами и как вписываются они в контекст романного развития русской и мировой литературы в целом. Романы Владимира Максимова не являются в данном смысле исключениями и требуют от исследователей сосредоточения прежде всего на уровне типологии жанра и особенностей идейно-эстетической структуры этих произведений.

Зарубежные исследователи прозы Владимира Максимова обращали особое внимание на политическую и социально-этическую стороны его творчества. Не является исключением и роман "Семь дней творения", который оценивался в основном как "злободневное", а не эстетическое творение, одно из лучших социальных произведений писателя.

Роман "Семь дней творения" вызывал и вызывает самый значительный интерес в зарубежной и русской критике. В вышедшей в 1986 году книге "В литературном зеркале. О творчестве Владимира Максимова" собраны самые значительные рецензии и научные статьи критиков и исследователей из Америки, Германии, Франции, Израиля, Польши и других стран [4]. Немецкий исследователь Зента Маурина в статье "Маленький оркестр надежды. Эссе о восточной и западной литературе" писала о романе "Семь дней творения": "Эта книга является результатом его многолетних раздумий и горчайшего личного опыта", обращая внимание только на социальные вопросы, которые возникают при чтении "запрещенного партией" романа: "Почему в стране победившего социализма пьянство становится общенародной трагедией? Откуда появился патологический национализм? Почему равнодушие и воровство грозят сделаться повседневной нормой жизни?" [4;с.9]. Пересказывая "Семь дней творения", 3. Маурина не дает художественного анализа текста, ее цель - популяризация произведения в аспекте поставленных в нем политических проблем.

Некоторые критики выявляли и поэтико-содержательные параметры произведения. "Раскрепощением реализма" называет творческую манеру Владимира Максимова Леонид Ржевский, критик журнала "Грани" [4;с. 120]. В один ряд с Ю. Трифоновым, А. Аксеновым и В. Корниловым ставят В. Максимова Фернанда Эберштадт, Ч.А. Мозер и С. Резник [4;с.212].

Пафос статьи Ильи Рубина "Раскаяние и просветление (Размышление о романе Владимира Максимова "Семь дней творения")" сводится к обличению советского общества, которое в нем воссоздано: "Россия Максимова -это та Россия, которую все мы знаем, - беспощадное нудное царство несвободы, страха и лжи" [4;с.26]. Конечно же, критическая тенденция далеко не исчерпывает сложную художественную систему этого произведения, а представляет одну грань прозы писателя.

Французская исследовательница Виолетта Иверни связывает появление "Семи дней творения" с развитием предшествовавшей роману повествовательной прозы писателя: "Максимов к этому роману пришел -всем, что писал раньше. Как если бы все, что написал раньше из дробных кусков, увиденных когда-то ближним планом, соединилось и слилось в один напряженно пульсирующий круг <.>, данный не в документальной исторической перспективе, а в частно-биографическом плане" [4;с.41].

В. Иверни видит в произведении преобладание мистической компоненты, "совмещения реализма и символизма": "Весь корень лашковский словно проклят - за отнимавших у других Петра и Андрея отнимается у Василия. Некая тайная, безмолвная и внимательная, невидимо написанная в романе Высшая Справедливость вершит судьбы этого рода - судит и распределяет благо" [4;с.43].

Польский ученый Рышард Лужный в работе "Владимир Максимов и другие. Религиозное течение в современной русской литературе" размышляет о "Семи днях творения" с точки зрения религиозной составляющей романа. Он отмечает: "Произведение Максимова-Самсонова, наиболее отчетливо религиозное, христианское, - это из всех написанных до сих пор романов, несомненно "Семь дней творения". Уже само название отсылает к начальным разделам первой книги Священного Писания" [4;с.68]. Эта точка зрения подтверждалась самим автором. В одном из своих интервью Владимир Максимов на вопрос, состоял ли он в партии, дал такой ответ: "Никогда. Я человек верующий. - А как вы стали верующим? - Через литературу. В конце 50-х годов. Через Достоевского, через философа Бердяева. Как раз в то время, когда к нам стали проникать его книги, книги Флоренского и Сергея Булгакова. Это впрочем типично для интеллигенции моего поколения. Все к вере шли через литературу" [5;с.319].

Игорь Золотусский, подтверждая это, вспоминал: "Религиозность Максимова была выстраданной, а оттого скрытой. Да, он ходил в церковь, в доме его висели иконы, он крестил своих дочерей, но и мысли не мог допустить, что это его ставит над другими людьми. Гордыни в его вере не было" [6;с.50].

В. Иверни посвятила в своей статье "Постижение" разбору романа "Семь дней творения" несколько страниц. Французская исследовательница считает, что Владимир Максимов воспринимает и воссоздает художественный мир сквозь призму сна: "Герои Максимова живут по-настоящему, то есть наиболее полно и достойно этого слова, только находясь в состоянии полусна, полузабытая, полумедитации. Их действия в реальности, их участие в сиюминутно совершающихся событиях есть всего лишь знаки, отзвуки той стороны бытия каждого из них, которое течет в потемках сознания, на обратной стороне памяти, в самых бесцветных ее углах" [7]. Можно согласиться с В. Иверни, что функции сквозного мотива "сна-жизни" у писателя разнообразны, но они далеко не исчерпывают средства поэтики, используемые Владимиром Максимовым в его романе "Семь дней творения" и во всем романном творчестве в целом.

В русской критике к анализу романа обратился только религиозный деятель М.М. Дунаев. Роман (как и все повести Владимира Максимова) до конца 1980-х годов был запрещен в России [18]. Этим и объясняется его полная неизученность. М.М. Дунаев посвящает именно этому роману основную часть своей главы о Владимире Максимове в книге "Православие и русская литература" [8], называя его произведением "вершинным, классическим созданием русской литературы", в котором "ясно были выражены все те идеи, которые затем будут развиваться и углубляться в дальнейшем творчестве писателя" [8;с.592]. Исследователь считает, что"эстетическое освоение бытия все более углубляется, обретает у Максимова подлинно религиозное освещение. Через внутренние размышления многих происходит страшное сознавание какого-то страшного греха, за который приходится расплачиваться всем" [8;с.599].

По мысли М.М. Дунаева, Владимир Максимов продолжает идеи JI.H. Толстого, идя дальше в отражении глобального этического переворота в российском обществе. Основной идеей романа "Семь дней творения" ученый справедливо считал авторскую уверенность в том, что пересотворение мира с помощью революционной концепции истории обречено на провал, апоста-сийно по своей природе.

Сопоставляя Владимира Максимова с М. Горьким, ученый отмечал, что первый превзошел его, ибо "совершил эволюцию в сторону Достоевского, ощутил потребность религиозного осмысления жизни" [7;с. 592]. Но тема "Горький и Максимов", по нашему убеждению, требует специального рассмотрения и более глубокого осмысления, поскольку в максимовской публицистике есть противоположные оценки различных произведений М. Горького.

Очень важным представляется М.М. Дунаеву, что философская и политическая позиция писателя была иной, нежели у большинства литераторов России 1960-1970-х годов. Он подчеркивает: "Максимов, по его признанию, ощущал себя чуждым тому, что происходило в литературе. Он являет себя непримиримым противником всего комплекса социальных и идеологических ценностей, которыми обладало советское общество: от яро-консервативных до бездумно-либеральных" [8;с.592]. Называя Владимира Максимова "своеобразным внутреннем эмигрантом", критик особенно отрадным считает "религиозный подход к осмыслению отображаемого бытия" [8;с. 592].

Особенно интересны наблюдения М.М. Дунаева над способами воплощения авторского замысла в романе "Семь дней творения", для чего писатель использовал жанр семейной хроники: роман представляет повествование о роде Дашковых, крестьянах, а затем рабочих, вовлеченных в драматические события, явившихся результатом исторического эксперимента "пересотворения мира". В произведении Максимова проводится жанрообразующая параллель между библейским творением мира и псевдотворением "нового" общества революционерами-большевиками. Исследователь отмечает также, что ключевым для понимания авторского замысла становится суждение одного из второстепенных персонажей романа: "Говорится в Писании: Господь создал человека в один день. Только ведь это был не один земной день, а одна земная вечность. А мы с вами возомнили за двадцать быстротекущих смертных лет содеять то же самое. не по плечу задачку взяли. Вот и пожинаем плоды" [8;с.593].

Совершенно справедливо М.М. Дунаев подчеркивает основную авторскую мысль: избрав противоприродный, противоестественный путь уравнивания всех по социальному признаку, революционеры вступили на путь лжи, порока, преступления и катастрофической подмены. Ложь разъела все слои общества и "превратила в труху души" большинства: "Ложь действует, не зная предела, чтобы остановиться, разъедает и переиначивает всю обычную логику жизни: раба делает подлецом, уничтожает естественные человеческие (здесь: отцовские) чувства, заставляя человека гоняться за призраком счастья, непременно всеобщего, тогда как собственная жизнь его разрушается, влечется к гибельному итогу " [8;с.594].

Грубый муляж окорока в магазинной витрине становится образом революционного идеала, ради которого отдавали свои жизни и губили чужие судьбы обманутые "гегемоны-пролетарии". Главные герои романа постепенно почувствовали страшную подмену, что все осталось после революции постарому, "надзиратели только сменились". А рабство, неравенство, социальная несправедливость, материальные тяготы только усугубились.

Владимир Максимов, по убеждению исследователя, в оценке причин и результатов революционных катаклизмов в России идет за Ф.М. Достоевским, уверяя, что в истории действует бесовщина: "Смердяковщина захлестнула Россию. Все можно, все дозволено!" [8;с.594]. Роман "Семь дней творения" ярко воссоздает процесс духовной деградации общества. "Торжество выродившегося гуманизма, потакание вожделениям самоутверждающегося "человеческого Я", самолюбивой бесплодной смоковницы, которая ведь и сама хочет торжествовать, услаждать смердяковские стремления", вызваны, по мнению М.М. Дунаева, не социальной борьбой, а более глубинными причинами: эксплуатацией первородной греховности человека, его злых инстинктов" [8;с.595].

Даже идеалисты и аскеты, подобные Петру Дашкову, которых было меньшинство среди революционеров, не могут не видеть порочности содеянного эксперимента: "Мертвые пустопорожние слова начинают обретать неведомую страшную власть над людьми, губящую самих носителей идеологии" [8;с.597].

М.М. Дунаев уверен, что авторская позиция, сосредоточенная не только в мировидении рассказчика, но и в мировосприятии центральных персонажей романа "Семь дней творения", проявляется прежде всего в поисках высшей истины, в определении будущего пути России, с помощью которого можно выбраться "из бездны". Эстетическое освоение бытия обретает у Владимира Максимова подлинно религиозное освещение.

Центральная идея романа формулируется критиком так: "Человека, воспринявшего Свет и Слово", нельзя сломить, он будет спасен сам и выведет к спасению Россию. "Жизнь может быть преображенной только на основе Слова Божия - эта идея противостоит в романе революционной концепции мира и истории. Пересотворение мира обречено на неудачу именно потому, что апостасийно по своей природе. Потому, что не хочет признавать тьмы в душах людей", - делает вывод исследователь [8;с.601].

Метод, которым пользуется Владимир Максимов, ученый называет критическим реализмом. Можно поспорить с М.М. Дунаевым по этому поводу, так как усиленное акцентирование символических библейских аналогий, сжатая и экспрессивная манера письма, особая значимость пейзажных зарисовок позволяют, на наш взгляд, говорить о некотором отходе от реализма в сторону модернистских художественных технологий. Сам писатель называет свой метод "мистическим реализмом" [5;с.111], который связан со стремлением автора воплотить сложные историко-аксиологические процессы, происходящие в России, дать правильное их толкование с позиций "вневременного", вечного.

В статье "Вся королевская рать" Владимир Максимов в связи с этим писал, что Россия ".сама по себе целая цивилизация. У нее вековая и трагическая история. Даже ее роковые ошибки - неотъемлемая составная мирового исторического процесса" [5;с.52]. И духовное развитие русского народа нужно осмыслять с учетом этого.

В целом, подробно анализируя критические рассуждения М.М. Дунаева, можно придти к выводу, что при общей правильности идейно-эстетических оценок, исследователь делает не совсем оправданный крен в религиозное видение центральной идеи романа "Семь дней творения". Необходимо признать, что во многом библейская атрибутика и символика - это только художественное средство воплощения сложного авторского замысла.

Н.М. Щедрина кратко анализирует роман Владимира Максимова "Заглянуть в бездну" в ряду исторических романов Б. Зайцева "Преподобный Сергий Радонежский", трилогии Д. Мережковского "Христос и Антихрист", романов В. Ходасевича "Державин" и М. Алданова "Истоки" и "Самоубийство", а также "Красное колесо" А. Солженицына. Исследователь приходит к выводу: "В обрисовке исторической личности (да и других вымышленных героев повествования) и В. Максимов, и М. Алданов исходят из приоритетности общечеловеческого над историческим, временным. Общечеловеческие категории истины, свободы, счастья, вечности, судьбы, милосердия, насилия представлены ими как независимые от национальной и классовой принадлежности, стоящие над временным, связанные с проявлением человеческой сущности как в положительном, так и в отрицательном смысле. Но это не значит, что писатели вовсе уходят от изображения исторического времени" [9;с. 48].

В сборнике научных статей "Литература третьей волны" [10] Е.В. Тихомирова относит роман "Прощание из ниоткуда" к жанру "романов отъезда", ставя его в один ряд с "прозой небытия" Ю. Мамлеева, С. Каледина и Д. Галковского [10]. В.Е. Головчинер впервые в отечественном литературоведении обращается к драматургии Владимира Максимова, обнаруживая двойничество на всех художественных уровнях пьесы "Кто боится Рея Бред-бери?". Исследователь связывает творчество Владимира Максимова с эстетическими исканиями таких художников, как В. Аксенов и И. Бродский, у которых тоже усматривается устойчивый интерес к мотивам "границы и двойничества", что может быть объяснено общими обстоятельствами в их судьбе - вынужденной эмиграцией в пору брежневского правления, неизбежной рефлексией по поводу разных возможностей реализации судьбы человеческой в странах западной демократии и в СССР.

В.Е. Головчинер полагает, что пьесы Владимира Максимова "психологические, философско-эпические" произведения, воссозданные в драматической жанровой форме [11].

Исследование творчества Владимира Максимова с литературоведческих позиций оживилось в конце девяностых годов прошлого века и начале нынешнего столетия. Изучению творчества Владимира Максимова посвящено несколько диссертаций, речь в которых идет о романах "Ковчег для незваных" [14], "Кочевание до смерти" [15], "Прощание из ниоткуда" [16], "Заглянуть в бездну" [17].

Первая отечественная диссертация, посвященная прозе Владимира Максимова, в целом принадлежит А. Р. Дзиову [12]. Особенно важным для нас научным фактом является защита диссертации М.М. Глазковой "Роман "Семь дней творения": проблематика, система образов, поэтика" [13]. Исследователь изучил идейно-тематическое содержание интересующего нас произведения с позиций содержания и развития в нем идей Ф.М. Достоевского и Максима Горького, установил и подробно рассмотрел доминирующий, по убеждению автора диссертации, мотив сна, который "выполняет множество функций, заключает сложную и многозначительную символику, которая тесно связана с идейно-тематическим замыслом произведения: с мыслью о необходимости вернуть человеку Лик Божий, с концепцией о воцарившемся хаосе в греховном мире, утратившем гармонию, предустановленную божественным промыслом" [13,с.84].

Рассмотрены также в диссертации М.М. Глазковой функции пейзажа, полифония романа "Семь дней творения". О жанровом содержании романа М.М. Глазкова, не анализируя его специально, говорит, что "роман в жанровом отношении отличается совмещением социально-философского, семейного и житийного повествования" [13;с.5], с чем нельзя полностью согласиться, так как элементов жанра жития в "Семи днях творения" нет, о чем будет подробный разговор в данной диссертационной работе. За пределами диссертации М.М. Глазковой остались такие важные аспекты романа "Семь дней творения", как целостный анализ жанровой структуры произведения: соотношение проблемно-философского уровня с жанровой формой, виды выражения авторского сознания через различные типы повествователей, определение значимости системы внутренних жанров, включенных в роман баек, притч, рассказов, баллад, анекдотов, являющихся плодом устного творчества персонажей "Семи дней творения". Не изученными остались пространственно-временные отношения, романный хронотоп, который является значимым жанрообразующим компонентом в творчестве Владимира Максимова, а также функциональность сквозной мотивной символики романа "Семь дней творения". Решение этих литературоведческих проблем позволит понять особенности "мистического реализма", который, по его собственным словам, разрабатывал русский писатель.

В других названных выше диссертационных работах затрагивались лишь отдельные частные моменты идейно-художественного своеобразия романа "Семь дней творения". Так, в исследовании JI.A. Шаховой изучается проблема интертекста творчества Ф.М. Достоевского и JI.H. Толстого в романе "Ковчег для незваных", который сопоставляется с "Семью днями творения", в аспекте создания сквозных мотивов "вселенскости", "смердя-ковщины", "детскости человечества", "богооставленности и своеволия", а также мотива "воскресения души" [14]. Но проблематика и поэтические особенности этого произведения не рассматриваются совсем.

Диссертационное исследование А.В. Баклыкова "Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова "Кочевание до смерти" включает краткое сопоставление изучаемого произведения с предшествующими крупными этическими полотнами художника, среди которых оказывается и роман "Семь дней творения". Отмечая, что вся романистика Владимира Максимова представляет собой синтез различных жанровых разновидностей и обычно совмещает историческое, социальное, философское и мифологическое повествование, исследователь определяет "Семь дней творения" как роман-"путешествие в себя", когда показываются семь этапов становления человеческого духа на примере жизни "честного коммуниста" Петра Васильевича Дашкова [15] .

Исследователь обращает внимание на наличие сверхтекстовых связей романов Владимира Максимова, в особенности на важность библейских параллелей, символов, аллюзий, которыми насыщен и роман "Семь дней творения". В диссертации изучаются функции интертекстуальности в романах 1960-1970х годов в сопоставлении с последним романом этого писателя "Кочевание до смерти", в котором определенные творческие принципы претерпевают существенные изменения. Важен вывод, что в романе "Семь дней творения" содержатся "семена" последующих произведений художника, творения" содержатся "семена" последующих произведений художника, развернутые в глубокие художественные обобщения [15;с.36-37].

Недавно защищенная диссертация Н.Н. Савушкиной "Роман Владимира Максимова "Прощание из ниоткуда": типология жанра"[16] посвящена определению жанровой формы одного из самых противоречивых произведений писателя, созданного на стыке реалистических, модернистских и постмодернистских систем, а в диссертации Чу Юань рассматривается исторический роман "Заглянуть в бездну" [17] с точки зрения типологии жанра русской исторической прозы.

Общий подход к различным романам Владимира Максимова намечен в статьях и диссертациях молодых исследователей Л.А. Шаховой, А.В. Бак-лыкова, Н.Н. Савушкиной, Чу Юань, М.М. Глазковой. Согласно их комментариям и выводам, романы "Семь дней творения", "Ковчег для незваных", "Кочевание до смерти", "Заглянуть в бездну" и "Прощание из ниоткуда" отличаются синтезом реалистических, модернистских, а последний роман и постмодернистских тенденций, когда особенно значимыми становятся сверхтекстовые и подтекстовые связи, децентрированная композиция, иронический стиль, самокритичность, выраженная в форме "пастиша".

Роман "Семь дней творения", как показывает обзор работ о творчестве Владимира Максимова, хотя и получил специальную, целостную оценку в диссертации М.М. Глазковой, но требует (в силу своей особой значимости для всего творчества писателя и литературы 1970-х годов) дополнительного исследования с позиций жанрового своеобразия. В поле зрения отечественных и зарубежных литературоведов и критиков так и не попали многие важные аспекты романного творчества одного из интереснейших прозаиков 20 века. Нет монографического исследования, раскрывающего художественную жанровую структуру, выявляющего нарратологическую основу романа "Семь дней творения" и рассматривающего его как целостное идейно-эстетическое явление.

Актуальным является изучение романа Владимира Максимова "Семь дней творения" еще и потому, что анализ неисследованных страниц русской литературы последней трети XX столетия является в настоящее время магистральным направлением отечественной науки о художественной литературе, от разработки которого зависит дальнейшее развитие нашего литературоведения в целом.

Объектом исследования избран роман писателя "Семь дней творения", рассматриваемый в системе всего творчества Владимира Максимова с позиции особенности романного жанра. В этом произведении ярко просматриваются сквозные, особенно волновавшие писателя мотивы, формирующие темы, которые впоследствии будут разрабатываться им более широко в его поздних произведениях. Это проблемы, связанные с определением судьбы России в окружающем мире: личности и общества; власти и народа; активной борьбы человека с социальными обстоятельствами и его покорности судьбе; духовного возрождения личности (через покаяние и очищение) и ее возможной деградации. Все эти проблемы решаются с помощью библейских параллелей и интертекста русской классической литературы предшествующих веков.

Предметом исследования является жанрово-поэтическая структура романа Владимира Максимова "Семь дней творения" как целостная система субъектной и объектной организации произведения, его художественного мира. В связи с этим, основной целью диссертации является по возможности полное и целостное рассмотрение не исследованного ранее жанрово-поэтического своеобразия романа "Семь дней творения".

Цели исследования состоят в том, чтобы на материале "Семи дней творения" определить специфику творческого видения Владимира Максимова, выявить законы сюжетосложения, жанровые особенности, поэтические структуры его эпического творчества в связи с авторскими мировоззренческими устремлениями, представить литературоведческий анализ прозы писателя как идейно-эстетическое единство, опираясь на использование автором таких жанровых компонентов, как способы выражения авторской позиции, функциональность системы внутренних жанровых образований, приемы архитектоники, специфика хронотопических отношений.

Поставленной целью определяются задачи исследования:

- выявить идейно-тематический и образный уровни произведения и особенности их воплощения;

- определить специфику форм выражения авторского сознания;

- исследовать соотношение поэтических средств выразительности и изобразительности в романе "Семь дней творения" с позиции способов выражения авторского сознания;

- определить функциональность системы внутрироманных жанров;

- проанализировать хронотопические отношения в романе;

- изучить функции сквозной символики в романе "Семь дней творения";

- определить жанровую разновидность произведения Владимира Максимова.

Методологической и теоретической базой диссертационного исследования являются труды крупнейших литературоведов, историков и теоретиков литературы. Первостепенное значение для методологического обоснования исследования имеют труды В.В. Виноградова, Ю.Н. Тынянова, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.М. Гаспарова. Автор опирается также на опыт отечественных и зарубежных ученых, обращавшихся к творчеству Владимира Максимова, таких как В. Иверни, М.М. Дунаев, А.Р. Дзиов, Н.М. Щедрина, А.Г. Соколов, Д. Браун, Э. Браун, И.М. Попова, JI.A. Шахова, А.В. Баклыков, Н.Н. Савушкина, Чу Юань, М.М. Глазкова.

Методы исследования сочетают проблемно-аналитический подход с использованием нарратологического, герменевтического и историко-функционального методов.

Научная новизна исследования состоит в том, что данная диссертация представляет собой одно из первых специальных разработок жанровой специфики творчества Владимира Максимова, обобщающих все то, что написано о нем в журналистике, критике и литературоведении и углубляющих представление о творческом своеобразии писателя, об особенностях его жанровой поэтики, способах повествования, о значении христианской аксиологии в его самобытном художественном мире, основанном на традициях русской классической литературы.

Впервые исследуются функциональность внутрироманных жанров, способы выражения авторской позиции, выявляются особенности пространственно-временных отношений, мотивно-символической структуры и специфики сюжетосложения одного из сложнейших романов Владимира Максимова. Научной новизной определяется гипотеза диссертационного исследования, заключающаяся в мысли, что произведение Владимира Максимова "Семь дней творения" представляет собой синтез романных жанровых разновидностей: совмещает философско-нравственную проблематику, освещаемую с позиций православной аксиологии и представленную в форме семейной хроники, с исповедальным психологическим повествованием.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Роман "Семь дней творения" Владимира Максимова сложился как крупное эпическое произведение в результате жанровой переработки в сторону обобщения, укрупнения и углубления философско-нравственной проблематики повестей 1960-х годов ("Жив человек", "Мы обживаем землю" , "Стань за черту", "Дорога", "Баллада о Савве"). Весь аксиологический комплекс максимовской антропологии, проявленной в ранней прозе, присутствует в более развитом, расширенном и углубленном виде в художественном тексте первого романа писателя.

2. В своей совокупности жанровое содержание романа является нравственно-философским: центральная проблема ложности смысла жизни в утвержденном коммунистическом идеале совершенного человека связана с убежденностью автора в необходимости возрождения истинной цели бытия: "сотворения себя в духе", возрождения христианской аксиологии, традиционной для исторического пути России.

3. Художественная картина мира создается писателем с помощью сложной жанровой формы, построенной по библейской аналогии сотворения мира и включающей семь глав, в которых показан процесс "преображения" человека от душевного "окаменелого нечувствия","безблагодатности" к возрождению в сердце доброты, любви, сочувствия к ближнему. Показ внут-риличностных глубинных психологических процессов преодоления лжи официальной идеологии героями романа (Петром, Андреем, Василием Пашковыми, а также их детьми и внуками Вадимом и Антониной) и приход их к Вере делает "Семь дней творения" религиозно-психологическим романом.

4. Использование библейской символики (слепец, путеводная звезда, бесплодная смоковница, бездна, блудное сыновство и др.), введение внутрь романного повествования философско-религиозных притч, легенд, символических "баек", христианских проповедей позволяет определить роман "Семь дней творения" как православно-проповедническое повествование с жанровыми элементами романа воспитания.

5. "Внутреннее" жанровое содержание романа диктует его "внешнюю" жанровую форму: субъективно-лирическую, наполненную инвективным пафосом. Этому способствуют выражение авторской позиции через императивы внутренних жанров, особый романный хронотоп, сталкивающий различные временные пласты (и сводящий огромные пространства России до двора, квартирной клетки, однометрового чулана), а также совмещающий закрытое историческое время и открытое библейское, вечное; причем темпоральность главных героев романа совпадает с авторской интенцией.

6. Роман, написанный в жанре семейной хроники, герои которого имеют реальных прототипов, позволяет на примере "лашковского клана" увидеть широкую панораму жизни советского общества (через ретроспекции) на протяжении семидесяти лет российской послереволюционной истории. Насыщенный реальными фактами авторской биографии, роман "Семь дней творения" приобретает жанровые черты социально-исторического произведения.

7. Роман "Семь дней творения" Владимира Максимова является признанной вершиной творчества писателя и принадлежит к числу значительных, оригинальных эстетических разработок в области романного жанра в русской литературе последней трети XX века.

Теоретическое значение исследования заключается в том, что диссертация способствует более глубокому пониманию процессов, происходящих в области жанровых форм романа XX века.

Практическая значимость работы:

Результаты научного исследования могут быть использованы в ходе дальнейшего изучения истории русской литературы и литературы русского зарубежья, при чтении спецкурсов и лекционных курсов по отдельным проблемам.

Апробация диссертационного исследования. Основные положения диссертации и ее отдельные аспекты неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры русской филологии Тамбовского государственного технического университета, а также были представлены на международной научной конференции "Язык и литература в мировом сообществе" в городе Туле; на Международной научно-практической конференции "Лермонтовское наследие в самосознании 21 века" в городе Пензе, на Пушкинских чтениях в Московском педагогическом государственном университете и на ежегодной конференции ученых Тамбовского государственного технического университета. Результаты исследования использованы в лекционных курсах и спецкурсах по истории современной литературы в Тамбовском государственном техническом университете. Основные положения диссертации изложены в пяти публикациях.

Структура и объем диссертационного исследования. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии. Содержание диссертации изложено на 156 страницах. Библиография включает 228 наименований.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова "Семь дней творения""

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Предпринятое исследование романа Владимира Максимова "Семь дней творения" позволяет сделать следующие выводы.

Роман Владимира Максимова "Семь дней творения" представляет собой итог развития ранней прозы писателя, так как весь комплекс художественно-философской антропологии писателя, сформированный в повестях шестидесятых годов ("Мы обживаем землю", "Жив человек", "Стань за черту", "Дорога", "Баллада о Савве"), воплотился в обобщенном виде в художественный текст его первого и, по признанию критики, лучшего романа.

Используя библейскую символику, входящую в сквозную мотивную систему произведения, автор в семи главах, содержащих символическую аналогию с Божьим творением мира, демонстрирует на примере нескольких поколений семьи Лапшовых кризисное состояние общества, построенного на ложных идеалах всеобщего равенства и справедливости социалистического устройства.

Персонажи романа поделены судьбой на тех, кто, как глава рода "железный большевик" - Петр Лашков, сумел преодолеть предрассудки идеологии, осознать вину первого революционного поколения и "пересотворить" себя, обратив сердце в сторону любви, сочувствия, веры и надежды; и на тех, кто не смог при жизни излечить "хворь духа" и только в момент смерти уяснил истинный смысл прожитого, как Василий Лашков.

Проблема деградации личности в условиях существования при тоталитаризме решается Владимиром Максимовым на судьбах "клана" Лапшовых (Василии и Андрее, и внука Петра Лашкова - Вадима). Спастись от "духовной хвори" можно только живя в слиянии с Природой, которая источает благодать, вносит гармонический покой в человеческое естество. Андрей после духовной катастрофы понял это и "возродился" в трудном семейном счастье, став лесничим. Василий, наоборот, выхолостил в себе все духовные силы постоянным страхом и предательством, не сумев "преобразиться".

Авторский вывод об обесценивании личности в обществе, где страдают прежде всего "гегемоны" - простые люди, ради которых и вершилась революция, крайне пессимистический. Проблема распада личности воплощается с помощью библейского интертекста: символов "земля" - "небесный дом", тьма - "путеводная звезда", а также антиномии "звериное-человеческое".

Проблема бесплодности социальных изменений в России поставлена на судьбах представителей разных слоев населения: плотника Александра Горева, слесаря Ивана Левушкина, деревенского кузнеца Степана Цыганкова, дворника Штабеля, актеров Льва Храмова и Вадима Лашкова, священника отца Георгия, офицеров Козлова, Ткаченко, Висякова.

Сопоставляя две ветви российской интеллигенции - дореволюционную и советскую, автор показывает те характерные пороки и слабости русского общества, которые определили печальную историческую судьбу России: слабость веры, дряблость воли, идеализм, максимализм и демагогичность мышления, засилье гордыни.

Вадим Лашков - яркий пример духовной неустойчивости, "хлипкости души" русского интеллигента, которые сформировались в атмосфере страха и несвободы. Все эти герои, по авторскому определению, оказались "побежденными" жизнью, судьбой, системой.

Победителями" стали те, кто обладает примитивизмом мышления, рациональным цинизмом, безверием, бездуховностью (начальник режима Бутырской тюрьмы Никишкин, интендант Анатолий Полынин, председатель ЧК Аванесян, железнодорожник Парамошин, следователь Бочкарев). Но и к этим героям в конце концов содеянное ими зло возвращается, губя их.

Об обреченности "победителей" говорят такие символические детали: у них у всех "потухшие глаза", без света внутри, "злобный гонор", "мрачная злость", их "души сорваны с винта".

Автор, вводя аллегорический образ старухи Шоколонист - бывшей владелицы дома, где проживают многочисленные персонажи романа, - подчеркивает, что старый буржуазный мир в худших его проявлениях (бездуховность и приоритет материального) сохранился после революции в "победителях". Не случайно "тень", "темное пятно", "бестелесный силуэт старухи" с ее алчной страстью к обладанию домом "переселяется" в советских людей (Парамошин, Никишкин, Аванесян). "Черная метина на голубизне минувшего", Шоколонист видится умирающему Василию Пашкову как "тьма, занявшая полнеба".

Писателем изображается в "Семи днях творения" и тип "непобежденного победителя". Представляющий несомненную аналогию с Платоном Каратаевым из "Войны и мира" JI.H. Толстого, "мужик" Горшков, переживший все ужасы коллективизации, войны с фашистами, немецкого плена, сталинских лагерей и "вербовок", оказался в психической больнице. Но даже "сквозь болезнь светится " в герое неиссякаемый оптимизм, дружелюбие, желание работать, преображая грязь в чистоту. Необычайная мудрость, наполненность простонародной философией жизни, поэтичность взгляда на благодать Божьего мира отличает Горшкова. Таких нельзя сломать никакими "режимами". В романе Горшков символизирует, на наш взгляд, неиссякаемую кротость, терпение, смиренномудрие русского крестьянства, из которого нельзя "вырвать корень".

Такими людьми, как Горшков, несмотря на чудовищные "плоды революции", спасется Россия, потому что они способны на возрождение, в глубинах их духа держатся нравственные христианские основы, вырабатывавшиеся в народе на протяжении тысячелетий.

Проблема деградации личности в тоталитарном обществе неразрывно связана с антиномией "любовь-смерть". Все персонажи романа проходят через этот выбор: если душа не возрождается после унижений и страданий для любви и всепрощения, то человек умирает духовно или физически. Центральный герой романа выбрал в конце концов любовь, переосмыслив свою жизнь после смерти "тихого ангела" - своей жены Марии, осознав всю глубину вины перед той, которая "осияла" его направленную на служение партии жизнь.

Сквозная символическая пара "любовь-смерть" воплощена в "Семи днях творения" с помощью библейского образа путеводной спасительной звезды. Звезды выступают носителями символики вечности во всех произведениях Максимова. "Звездный мир" дарит душевный покой и гармонию только тем людям, которые смогли полюбить самоотверженно и глубоко (Сима и Лева Храмов, Штабель и Груша, Муся в ее неразделенной любви к Осипу Меклеру).

Любовь и вера - едины в авторской концепции романа. Вера и возрождает лучшие духовные качества человека, которые проявляются в любви. Судьба Антонины подтверждает эту позицию автора. Героиня своей милосердной любовью преображает всех вокруг, воспринимая жизнь как несение креста за любимых.

Эгоистическая любовь, питающаяся гордыней, наоборот, ведет, по мысли автора, к смерти, о чем свидетельствует история любви Груши Горе-вой и Василия Лашкова. Герои буквально погубили друг друга, хотя очень сильно любили друг друга (но слишком земной любовью).

Человек, отринувший любовь во имя служения избранной идеи (участковый Калинин), даже если и обладает честной совестью, гибнет духовно, "засыхая как бесплодная смоковница" от одиночества. Оперуполномоченный Калинин носит внутри себя смерть. Калинин - яркий символ обреченности режима, основанного на фанатизме и голом энтузиазме, который "пожирает себя своим антиприродным, вымышленным в горячечном мозгу атеиста, экспериментом пересотворения" мира.

Тема любви в романе воплощается с помощью идущего от Ф.М. Достоевского символического мотива "детскости" человечества ("все человечество - больное дитя"). Детьми называют себя почти все способные на "сотворение себя в духе" герои: Василий, Петр, Вадим, Андрей, Наташа,

Валентина, Сима, Антонина и другие. "Как дети" становятся герои, полюбив. В их избранниках они тоже видят чистого искреннего "ребенка".

Петр Лашков начинает путь преображения с момента обнаружения "обиженного ребенка" в сорокалетней пьяной дочери Антонине. "Детскость" - это свойство души к сближению с Божественным, вечным, это - искренность, чистота, незлобивость, то есть душевная гибкость, без потери "корня".

Утверждение любви как смысла человеческого бытия, как благодатной преобразующей мир силы является философско-этическим стержнем романа "Семь дней творения", неразрывно связанным с темой Веры и Истины.

Мотивная структура произведения содержит переплетающиеся мотивы явной и скрытой веры, противопоставленные мотиву воинствующего атеистического восприятия мира. Носителями явной веры выступают Лев Гупак, Владимир Анисимович, отец Георгий, Антонина, Муся, полковник Козлов. А подсознательная вера отражена в личностях Петра, Андрея и Василия, а также их внука Вадима и во многих эпизодических персонажах.

Верующие люди способны спасти тех, у кого вера находится в "не-проявленном", спящем в глубинах духа виде. Отец Георгий благодатно воздействует на скептика и аналитика режиссера Марка Крепса. В посмертии Мария через память способствует "спасению" Петра Лашкова. Кроткая Сима (аллюзия на образ Сонечки Мармеладовой) пробуждает в окружающих духовные потенции самосовершенствования.

Целый ряд максимовских героев можно охарактеризовать как "приобщенные к Вере через деяния" (Василий Лашков, Осип Меклер, Штабель, Лева Храмов). Это люди, стремящиеся жить по совести. В Осипе вера борется с гордыней, и побеждает последняя, что приводит к трагедии самоистребления. Расстановка образов в романной системе сюжетосложения доказывает главную авторскую мысль: Вера, воплощенная во всеобщей братской любви людей, и является единственным выходом для человечества из лабиринта смертных грехов, обуявших все общество.

Христианскую аксиологию романа "Семь дней творения", составляющую жанровое содержание, выражают различные типы повествователей через целую систему внутренних жанров. Рассказ ведется от лица "всеве-дующего хроникера", который изображает события внешнего и внутреннего планов. Не меньшую роль играют повествователи-персонажи, выражающие авторскую позицию через: религиозные проповеди (Гупак); притчи (Ивана Сергеевича о козлах и волках); внутренние монологи ("Рассказ Муси о самой себе"); подслушанные разговоры (Муси и Меклера); письма Антонины к отцу и Гупаку; сновидения Петра Лашкова.

Внутренний голос главного героя звучит в его четырех снах - видениях, оформленных как отдельные главы и названные "путешествие к себе". Видения в яркой образной форме раскрывают глубинную суть происходящих событий, в них "выпячиваются" отдельные символические повторяющиеся детали, которые дают разгадку скрытому смыслу события или поступка (детская коляска, в которой вместо ребенка - паровозная труба; муляж окорока в разбитой витрине; дети за колючей проволокой в вагоне поезда; здание с уходящим в бездну потолком и др.).

Внутренние жанры отличаются особой сказовой манерой повествования, которая выражает индивидуальность героя, подчеркивает его социальное происхождение, положение в обществе, культурный уровень, особенности мировосприятия, то есть служат эффективными способами характеристики образов, одновременно создавая "особое мнение о мире".

Не менее важны для выражения авторской позиции "голоса" второстепенных персонажей, формирующиеся в самостоятельные жанры, включенные в художественный текст романа "Семь дней творения".

Герои называют их: "рассказец", "байка", "сказка", "притча", "анекдот". Все они в совокупности выполняют жанрообразующую роль, являясь и средствами характеристики образов, и способом выявления авторского замысла через систему символических концептов. Например, монологи

Василия, включающие сквозной образ моли, попавшей в паутину, выражают отношение биографического автора к судьбе этого героя.

Сказка Ивана Сергеевича в аллегорической форме передает идею о губительных последствиях тоталитаризма. Притча Григория Ивановича Бо-бошко о жизни-"трехполье" - это формулировка истинного смысла бытия, приоритета "небесного над земным", изложение в иносказательной форме учения Христа. Притча в оригинальной форме характеризует самого ветеринара Бобошко, отражает его мировидение и передает позицию биографического автора, который через прямое авторское слово позитивно оценивает героя.

Внутренние жанры, эффективно работающие на авторскую концепцию в романе "Семь дней творения", станут излюбленным средством изобразительности в последующих романах писателя: "Карантин", "Прощание из ниоткуда", "Кочевание до смерти".

С помощью особых пространственно-временных отношений в "Семи днях творения" формируется читательское восприятие. Хронотопические связи отличаются в этом произведении многослойным совмещением прошлого и настоящего, которое постоянно сопровождается мифологическим, библейским временем. Аксиологический смысл максимовского хронотопа всегда строится на выявлении философского тождества и отличия сиюминутного и вечного, а также на сопоставлении и проведении параллелей между евангельскими событиями и реалиями исторического процесса в России.

Заглавие и эпиграф романа настраивают на библейский хронотоп, где стрела времени и пространства устремлена к вечности, к небу.

Во всех семи главах романа особое время и пространство, воспринимаемые субъективно сквозь призму душевных ощущений центральных персонажей, трех поколений Дашковых, но во всех них протекает единый, совмещающий миг и вечность процесс "сотворения личности", то есть ее постепенного духовного роста.

В романе "Семь дней творения" хронотоп выражается зачастую через пейзаж. Природа выступает как прообраз райского сада, который воздействует на душу разных персонажей по-разному.

Хронотоп Петра Лашкова - это борьба пространства и времени с "пустотой". Дом Петра теснит глухая стена забора, уничтожая сад, посаженный предками. Сужаясь как шагреневая кожа, пространство двора сигнализирует герою о конечности земного, о "дряхлеющей душе" родного города.

Суживающийся хронотоп Петра противопоставлен расширяющемуся пространство-времени Антонины: из клетки-комнаты она вырывается на необъятные просторы России, переезжает за мужем с места на место и в сорок лет ощущает себя "дитятей". Отец сумел "перешагнуть" порог комнаты дочери и начать жить с нею в унисон, он преодолел "ад отчуждения" и вошел в райский сад отцовской любви. Личностность мира, его вечная неповторимость открывается герою в цветущем поле, на сквозном просторе, в вечной гармонии природы. Хронотопы персонажей изображаются также с помощью повторяющихся "говорящих" деталей: простукивающая пространство городка Узловска палка Петра Лашкова, "старая крепость" дома, на которую наступает "новый город", и других.

Символ хронотопа Вадима - маятник, мечущийся в замкнутом пространстве, Василия Лашкова - муха, накрытая стаканом. Все персонажи маются "в клетке двора", пребывают "без креста и памяти". И только полюбив, вырываются в необъятные звездные просторы, где душа вольна как птица.

Лес всегда выступает в романе как символ защиты от "бездны", от гибели духа, как место душевного равновесия и гармонии всего мира.

Хронотопы героев, как правило, не совпадают, что вызывает отчужденность, чувство одиночества. Особенно это характерно для Андрея Лашкова, который воспринимает страну как поле войны людских душ, как сплошное пространство беды. Время представляется ему "захлебывающей массой воды", когда нельзя ухватиться за обламывающийся берег, а небо -"звездной бездной", которая бежит по жизни вместе с ним. Причастность к "величию Божьего промысла" происходит у героя параллельно с обретением трудного семейного счастья.

Темпоральные связи в романе характеризуют психологию героев, выражают их отношение к миру. Если Андрей видит небо как "звездную бездну", то Василий как голубую пустоту с облаком-валенком. Небо давит на приземленного крестьянского парня, а время "убивается" им, потому что у него "мутное равнодушие ко всему". "Тридцать метров тротуара" заменяют дворнику Василию весь мир. Пространство-время героя сужается до "гроба-двора", сверху придавленного "крышкой студеного неба". Левушкин, Штабель, Храмов рвутся из "суживающегося" хронотопа, но метания по свету не дают новых ощущений: в душе пустота.

Хронотопы главных и второстепенных персонажей в романе пересекаются только тогда, когда смерть вырывает из их жизненного круга новую жертву, а оставшиеся в живых объединяются и сплачиваются в горе.

Хронотопичесике отношения в романе играют сюжетообразующую роль, углубляя концептуальный смысл произведения, формируя через символику образную, мотивную и поэтическую структуру произведения, в которую органично входит система библейских символов.

Таким образом, роман Владимира Максимова "Семь дней творения" представляет собой сложное в жанровом отношении эпическое произведение, совмещающее черты социально-философского, исповедально-психологического и христианско-аксиологического романа.

134

Список научной литературыСенкевич, Анна Викторовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Максимов, В.Е. Без иллюзий (Беседу вела Пугач А.) Владимир Максимов Юность. 1991. 8. 28-29.

2. Максимов, В.Е. Будет ли лучше? Беседа с Владимиром Максимовым Владимир Максимов Москва. 1992. №5/6. 4-9.

3. Максимов, В.Е. Ваша страна (Интервью с писателем Максимовым) Владимир Максимов Театральная жизнь. 1991. №23. 11,29-31.

4. Максимов, В.Е. В одиночку из беды не выскочить. (Беседа с писателем Владимиром Максимовым) Владимир Максимов Труд. -1991. -№1. 5.

5. Максимов, В.Е. Возрождение ткани жизни (к оценке политических и экономических перемен в России: Беседа с главным редактором журнала "Континент" (Париж) В.Максимовым) Владимир Максимов Деловые люди. 1992. №2. 56-58.

6. Максимов, В.Е. В преддверии нашего завтра Владимир Максимов Континент. 1992. №71. 275-276.

7. Максимов, В.Е. Где тебя ждут, ангел? Встречи в двух актах, шести картинах Владимир Максимов Континент. 1993. №75. 23-59.

8. Максимов, В.Е. Если бы я знал, что все так обернется... (Беседа с писателем Владимиром Максимовым) Владимир Максимов На боевом посту. -1993.-№5/6.-С. 38-40.

9. Максимов, В.Е. Если весь организм больной, то... (Беседа с В. Максимовым) Владимир Максимов Театральная жизнь. 1990. 16. 15-17. Ю.Максимов, В.Е. Жив человек; Повести. Владимир Максимов. М.: Молодая гвардия, 1964. 104 с.

10. Максимов, В.Е. Заглянуть в бездну: Роман. Владимир Максимов Роман-газета, 2000. 4. 96 с.

11. Максимов, В.Е. Заглянуть в бездну; Ковчег для незваных: Романы. Вла12. Максимов, В.Е. Игра запада с экс-Союзом может закончиться в пользу государства мафии Владимир Максимов Российская газета. 1993. №14.-С. 7. 1 З.Максимов, В.Е. Избранное. Владимир Максимов. М.: Изд. центр "ТерраМ994.-734с.

13. Максимов, В.Е. Изменение нравственного климата мы с этого начинали... Владимир Максимов Студенческий меридиан. -1990. 8. 910. П.Максимов, июня. 7.

14. Максимов, В.Е. Когда поднялся железный занавес Владимир Максимов Литературная газета. М. -1991.- №41.- 11.

15. Максимов, В.Е. Кому нужен том речей Ландсбергиса? (О проблемах России: (Беседа с писателем Владимиром Максимовым) Владимир Максимов //Независимая газета. 1991.-21 февраля. 6.

16. Максимов, В.Е. Конец прекрасной эпохи Владимир Максимов Российские вести. -1993. -15 июля. -С. 7.

17. Максимов, В.Е. Культура русского зарубежья (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) Владимир Максимов Телевидение и радиовещание. 1990. №5.-С. 29-33.

18. Максимов, В.Е. Литература там, где есть боль /Владимир Максимов Литературная газета. -1994. -№10. -С. 5.

19. Максимов, В.Е. Марш веселых ребят Владимир Максимов Литературная газета. -1992. -№8.-С. 4.

20. Максимов, В.Е. Мы все на одной галере. (Беседа с писателем В.Е.Максимовым) Владимир Максимов Социал. защита. 1991. №4. В.Е. Из России я не уехал (Беседа с писателем В.Е.Максимовым) Владимир Максимов Российская газета. 1991.- 8

21. Максимов, В.Е. Мы все на одной льдине Владимир Максимов Труд. Ц 1991. -170KT.-C.8.

22. Максимов, В.Е. Мы думали, что начинаем новую эпоху Владимир Максимов Литературная газета. 1990. 19. 12.

23. Максимов, В.Е. Мы не в изгнании, мы в послании... (Беседа с писателем В.Е. Максимовым Владимир Максимов Россия. -1991. -№34. -С. 8.

24. Максимов, В.Е. Мы обживаем землю: Роман, повести. Владимир Максимов. -М.: Советская Россия, 1970. -304с.

25. Максимов, В.Е. Мы обживаем землю: Роман, повести. Владимир Максимов. М.: Мол. гвардия, 1991. 606 с. 3О.Максимов, В.Е. Мы снова сползаем в XIX век (О ситуации в бывшем СССР: ст. из Парижа) Владимир Максимов Комсомольская правда. 1992. 27 марта. 4.

26. Максимов, В.Е. Надо признаться все мы жертвы... Владимир Максимов Книжное обозрение. -1990. -№14. -С. 8-9. Щ

27. Максимов, В.Е. Не будьте свиньями, бегущими к пропасти (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) Владимир Максимов Вестник противовоздушной обороны. -1992. -№10. -С. 6-8.

28. Максимов, В.Е. Не принимаю такую борьбу (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) Владимир Максимов Учительская газета. -1991. -№1. -С. 7.

29. Максимов, В.Е. Неужели это колокол наших похорон? Правда. 1994. №23/27. 5.

30. Максимов, В.Е. Нужно общенациональное примирение (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) Владимир Максимов //Известия. (Московский вечерний выпуск). 1990. 3 мая. 4. Зб.Максимов, В.Е. Писатель, диссидент, эмигрант, патриот (Беседа с писателем (В.Е. Максимовым) Владимир Максимов Международная жизнь. 1992.-№1.-С. 150-158.

31. Максимов, В.Е. Покаяние интеллигенции вот что сейчас нужно России (Беседа с писателем В.Е. Максимовым) Владимир Максимов Поиск. 1990.-№19.-С. 5.

32. Максимов, В.Е. Примирить "правых" и "левых" (О политической ситуации в России) Владимир Максимов Российская газета. 1991. 22 ноября. 4.

33. Максимов, В.Е. Прощание с эпохой Владимир Максимов Литературная газета. -1992. №41. 9.

34. Максимов, В.Е. Рабиес НуОво и другие истории: Повесть и рассказы. Владимир Максимов. М.: ТОО "Сварогъ", 1996. 50 с.

35. Максимов, В.Е. Сага о носорогах. Владимир Максимов. -Frankfurt/M.: 1981.-253 с.

36. Максимов, В.Е. Самоистребление: [Публицистика. Послесловие П. Алешкина] Владимир Максимов.-М., Голос, 1995. 347 с.

37. Максимов, В.Е. Сделать шаг навстречу друг другу... Владимир Максимов Книжное обозрение. 1991. №17. 8-9.

38. Максимов, В.Е. С душевной болью за Россию. Беседа с Владимиром Максимовым Владимир Максимов Правда. -1995. 55-57.

39. Максимов, В.Е. Семь дней творения, Роман. Владимир Максимов Октябрь. -1990. -№6. -С. 17-90; -№7. -С. 56-102; -№8. -С. 16-56; -№9. -С. 70136.

40. Максимов, В.Е. Соблазненные словом (Образ российской интеллигенции) Владимир Максимов Смена. 1992. №7. 16-24.

41. Максимов, В.Е. Собрание сочинений: В 8-ми томах. Т. 1-

42. Владимир Максимов. М.: ТЕРРА, 1991-1993.

43. Максимов, В.Е. Собрание сочинений; Т.9 (дополи). Владимир Максимов. М., Терра, 1993. 5О.Максимов, В.Е. Стыдно ли быть русским патриотом..? Владимир Мак44. Максимов, В.Е. Тревожное возвращение Владимир Максимов. Континент. Берлин,-1992.-№2.-С. 10.

45. Максимов, В.Е. Что с нами происходит? (о нравственных проблемах человечества) Владимир Максимов. Книжное обозрение. -1991. ->fo43. Сб.

46. Максимов, В.Е. Шаги к горизонту: Повести. Владимир Максимов. -М.: Советский писатель, 1967. -422 с.

47. Максимов, В.Е. Я без России ничто Владимир Максимов. Наш современник. -1993. 11.-С. 161-169.

48. Максимов, В.Е. Я боролся с коммунизмом, а не с Россией Владимир Максимов. Комсомольская правда. -1992. -31 декабря. 8.

49. Максимов, В.Е. Я обвиняю в первую очередь себя... Владимир Максимов. Литературная Россия. -1995. -№1-2. -С. 4.

50. Максимов, В.Е. Я считаю, что началась агония страны Владимир Максимов. //Голос.-1991.-№48. 5З.Максимов, В.Е. "Я христианский анархист: мне будет неудобно при самой -С. 9.

51. Максимов, В.Е. Ladmirat blanc [Vladimir Maximov; Trad. Du russ par Anne Coldefy Jaucard -[Paris]: Orban, Cop. 1989/ 258 c: (Колчак A.B., о нем). II бО.Агеносов, В.В. Литература русского зарубежья (1918-1996) В.В. Агеносов. М.: ТЕРРА, -1998.-630 с.

52. Агеносов, В.В. Советский философский роман. /В.В. Агеносов. М.: Прометей. -1989.-300 с.

53. Ажгихина, Н. Уроки "Третьей волны" Н. Ажгихина Отечественные науки и современность. -1992. -№3. -С. 109-115. идеальной власти..," (Интервью с писателем Владимиром Максимовым. Владимир Максимов. Независимая газета, -2000. 224.

54. Аннинский, Л. А. Локти и крылья. Литература 80-х падения, реальности, парадоксы. Л.А. Аннинский. М., 1989. 260 с

55. Аннинский, Л.А. Необрывающийся диалог Л.А.Аннинский Континент. М.; Париж, -1996. -№2. -С. 217-223.

56. Аннинский,Л. Опровержение одиночества О книге повестей "Мы обживаем землю"/ Л.Анинский. В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. Париж-Нью-Иорк: издательство "Третья волна", 1986.272 с.

57. Антонов, Н. Крест и камень Н.Антонов Грани. 1974. №92/93. 295310.

58. Арнольд, И.В. Проблемы диалогизма, интертекстуальности и герменевтики (В интерпретации художественного текста). Лекции к спецкурсу. И.В. Арнольд. Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена. СПб.: Образование, 1995.-85с.

59. Баклыков, А.В. Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова "Кочевание до смерти" А.В. Баклыков. Дис. канд. филол. наук: 10.01.01. -Тамбов, 2000. 189 с.

60. Баклыков, А.В. Народная песня как сюжетообразующий и философский лейтмотив романа Вл. Максимова "Кочевание до смерти" А.В. Баклыков Художественное слово в современном мире. Сб. статей. Вып. 2. Тамбов: ТГТУ, 2000. -С. 22-23.

61. Баклыков, А.В. Символ бездны в романе Вл. Максимова "Кочевание до смерти". Художественное слово в современном мире: сборник статей. А.В. Баклыков. Тамбов: Тамб. гос. техн. ун-т, 2000. 32-33.

62. Баклыков, А.В. Тема совести в романе Вл. Максимова "Кочевание до смерти". Художественное слово в современном мире: сборник статей. А.В. Баклыков Тамбов: Тамб. гос. техн. ун-т, 2000. 4-8.

63. Баклыков, А.В. Центонность романа Владимира Максимова "Кочевание

64. Бахтин, М.М. Формы времени и хронотопа в романе М.М. Бахтин Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М: Наука, -1975. 234-236.

65. Бахтин, М.М. К методологии литературоведения М.М. Бахтин Контекст. 1974. М.: Наука, 1975. 16-34.

66. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.М.Бахтин. -М.: Сов. Россия, 1979.-320 с.

67. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества. М.М. Бахтин. М.: Наука,-1986.-455 с.

68. Бахтин, М.М. Эпос и роман. М.М. Бахтин. СПб.: Азбука, 2000. 300 с.

69. Берзер, А. Победил человек А. Берзер Новый мир, -1963. -№4. -С. 253255.

70. Битов, А. Исстрадавшаяся душа: (К годовщине смерти Владимира Максимова) А. Битов //Континент. 1995. №87. -С. 250-258.

71. Бобович, М. Судьба добра и красоты в свете гуманизма Достоевского М. Бобович. Достоевский: Материалы и исследования. Т. 1. Л., 1974. 490 с.

72. Бондаренко, В. Встреча с Максимовым В. Бондаренко Слово. -1990. №17. -С. 120-122.

73. Буковский, В. Воспоминания соучастника В.Буковский Континет. 1996,-№87.-С. 259-262.

74. Бушин, В. Спор века В.Бушин Звезда, -1963. -№4. -С. 195-200.

75. Вартанова, Л.Е. Художественная концепция личности в творчестве В.Максимова Л.Е. Вартанова. Дис. канд. филол. наук: 10.01.

77. Виноградов, В.В. Избр. труды. Поэтика русской литературы. В.В. Виноградов. М.: Наука, 1977. 198 с.

78. Виноградов, И. Кочевание до смерти. Памяти русского писателя

79. Виноградов, И. Между отчаянием и упованием И.Виноградов Континент. 1995. 8 3 299-331.

80. Виноградов, И. Памяти Владимира Максимова И.Виноградов Континент. 1996. 87, 247.

81. Вишневский, Вс. Оптимистическая трагедия: Шторм. Пьесы о революции. Вс. Вишневский. М.: Современник, 1987. 511 с.

82. Гаспаров, Б.М. Литературные лейтмотивы. Б.М. Гаспаров. М.: Наука, 994. 279 с.

83. Гоголь, Н.В. Избранное в 2х томах. Н.В. Гоголь. М.: АО "Прибой", 1994.

84. Гладков, Ф. Собрание сочинений в 8 т. Т.З. Ф. Гладков. М.: Худ. лит., 1958.-637 с.

85. Глазкова, М.М. Роман Владимира Максимова "Семь дней творения": проблематика, система образов, поэтика М.М. Глазкова. Дис. канд. филол. наук: 10.01.

86. Тамбов, 2004. -184 с. 95.ГЛЭД, Д. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. Д. Глед. М., 1991/1992.-540 с.

87. Головчинер, В.Е. Поэтика тождества (пьеса В. Максимова "Кто боится Рэя Бредбери?") В.Е. Головчинер Литература "третьей волны" русской эмиграции. Сб. научных статей. Самара, СГУ, 1997. 295 310.

88. Гордович, К.Д. История отечественной литературы XX века. К.Д. Гордович. СПб.: СпецЛит., 2000. 320 с.

89. Гус, М.С. Идеи и образы Ф.М. Достоевского М.С. Гус. М.: Худ, лит., 1971.-591 с.

90. Гюббенет, И.В. Основы филологической интерпретации литературнохудожественного текста. И.В. Гюббенет. М.: МГУ, 1991. 204 с.

91. Дзиов, А.Р. Проза Владимира Максимова А.Р. Дзиов. Дис. канд. филол. наук: 10.01.02. СПб., 1994. 160 с.

92. Достоевский, Ф.М. Собрание сочинений: В 20 т. Ф.М. Достоевский.

93. Дунаев, М.М. Православие и русская литература: В 6 ч. М.М. Дунаев. Ч. VI.: М.: Христианская литература, 2000. 893 с.

94. Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков. Цитата, реминисценция, сюжет, жанр Сб. научных трудов. Петрозаводск: Петрозаводский университет, 1994. 387 с.

95. Евнин, Ф.И. Живопись Достоевского. Ф.И. Евнин Известия АН СССР. Отд.литературы и языка. -1959. т. XVIII, вып. 2, 139-140.

96. Евнин, Ф.И. Творчество Ф.М.Достоевского Ф.И. Евнин. М.: Прогресс, 1976.-244 с.

97. Ермакова, М.Я. Романы Достоевского и творческие искания в русской литературе XX века. М.Я. Ермакова. Горький: Волго-Вятское кн. изд., 1973.-320 с.

98. Ермакова, М.Я. Традиции Достоевского в русской прозе. М.Я. Ермакова. М.: Просвещение, 1990. -128 с.

99. Есин, А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения. А.Б. Есин. М.: Флинта-наука, 2000. 285 с.

100. Зверев, А. Дворец на острие иглы. Динамика романа в мировой литературе А. Зверев Новый мир. -1985. №9. 237. ПО. Зенкин, Н. Введение

101. Золотусский, и Оборвавшийся звук И. Золотусский Смена. 1997. 4.-52 с.

102. Иванова, Л. Еще раз о добре и зле Л.Иванова Знамя, -1963. -№3. -С. 215-217.

103. Иванова, Н.Б. Вольное дыхание Н.Б. Иванова Вопросы литературы. -1983.-№3.-С. 179-214.

104. Иверни, В. Постижение В. Иверни В литературном зеркале. О творчестве Владимира Максимова. Париж; Нью-Йорк: Третья волна, 1986. 34-58.

105. Ильин, И.А. Собрание сочинений в 10 т. Т.9. И.А. Ильин. М.: 19931999.

106. Кайда, Л. Композиционный анализ художественного текста. Теория. Методология. Алгоритмы обратной связи. Л. Кайда. М.: Флинта, 2000. 272 с.

107. Клеман, О. Прощание с Максимовым О. Клеман Континент. 1995. -№84.-С. 123-127.

108. Когинов, Ю. Второе пришествие. Ю. Когинов. М.: ТЕРРА, 1996. -366 с.

109. Компаньон, А. Демон теории. А. Компаньон. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. 333 с.

110. Корман, Б.О. О целостности литературного произведения Б.О. Корман Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1977. 6. 508 510.

111. Костиков, В. Не будем проклинать изгнанье... Пути и судьбы русской эмиграции. В. Костиков. М.: МГУ, 1991. 280 с.

112. Краснов-Левитин, А. Владимир Максимов. Топот вдали А.КрасновЛевитин В литературном зеркале. Париж; Нью-Йорк: Третья волна, 1986.-С. 124-196.

113. Кубасов, А. В. Рассказы А. П. Чехова: поэтика жанра. А.В. Кубасов. Свердловск, 1990. 350 с.

114. Кустарев, А. Исполнители: размышления о русской эмигрантской литературе А. Кустарев Согласие. 1993. №2. 185-205.

115. Лакшин, В. Пять великих имен: Статьи, исследования, эссе. В. Лакшин. -М.: Современник, 1988. -460 с.

116. Латышев, М. От составителя или послесловие к счастливым дням М. Латышев Максимов В.Е. Собр. соч.: В 8-ми т. М.: Терра, 1993. Т. 9 (дополнительный). 376 380.

117. Лейдерман, Н.Л. Русская литературная классика XX века. Монографические очерки. Н.Л. Лейдерман. Екатеринбург, 1996. 306с.

118. Лейдерман, Н.Л. Современная русская литература: В 3-х кн. Кн. 2:

119. Литвинов, В. Прозрение: к выходу собрания сочинений Владимира Максимова В.Литвинов Книжное обозрение. -1994. 18. -С. 9-10.

120. Лихачев, Д.С. Внутренний мир художественного произведения Д.С. Лихачев Вопросы литературы. -1968, 8. 34 с.

121. Лотман, Ю.М. Структура художественного текста. Ю.М. Лотман. М.: Искусство, 1970. -150 с.

122. Лушникова, Г.И. Интертекстуальность художественного произведения. Г.И. Лушникова. Кемерово, -1995. 85 с.

123. Малышев, А. Бесконечность творения А. Малышев Независимая газета. 1995. №63. 4.

124. Марамзин, В. Русский роман Владимира Максимова "Прощание из ниоткуда" В. Марамзин. В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова. Париж; Нью-Йорк: Третья волна, 1986. -С. 73-84.

125. Маленький оркестр надежды. Эссе о восточной и западной литературе

126. Маурина В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова. Париж; Нью-Йорк: Третья волна, 1986. 822.

127. Мень, А.В. Культура и духовное восхождение. А.В. Мень. М.: Искусство, 1992.-495 с.

128. Мень, А.В. Мировая духовная культура: Лекции и беседы. А.В.Мень. М.: Фонд А. Меня, 1995.-671 с.

129. Мильштейн, И. Старый человек со свечою в руке (по материалам беседы с Владимиром Максимовым) И. Мильштейн Огонек. -1991. -№24. -С. 18-19.

130. Минералова, И.Г. Пейзаж в романе "Мастер и Маргарита" И.Г. Минералова Литература в школе. 2002. №7. 19.

131. Морель, Ж-П. Страждущая русская душа в творчестве Владимира Максимова. (Владимир Максимов. У истоков выдающегося творчества)

132. Незабудкина, Е.В. Концепт "железного пути" России в романе Владимира Максимова "Карантин" Е.В. Незабудкина Художественное слово в современном мире: Сб. статей. Вып. 3 -Тамбов, Тамб. гос. техн. ун-т, 2001.-С. 38-39.

133. Незабудкина, Е.В. Проблема русского национального характера в романе В. Максимова "Карантин" Е.В. Незабудкина Художественное слово в современном мире. Сб. статей. Вып.

134. Тамбов: ТГТУ, 2002. 18-21.

135. Незабудкина, Е.В. Система "внутренних нарраторов" в романе Владимира Максимова "Карантин" Е.В. Незабудкина Художественное слово в современном мире. Сб. статей. Вып.

136. Тамбов: ТГТУ, 2002. 3033.

137. Немзер, А. "Из тяжести недоброй..." о романе В.Максимова "Семь дней творения" А. Немзер Литературная газета. -1991. 15. 10. W

138. Нефагина, Г.Л. Динамика стилевых течений в русской прозе 1980-90-х годов. Г.Л. Нефагина. Минск: БГУ, 1998. 390 с.

139. Нефагина, Г.Л. Русская проза конца XX века. Г.Л. Нефагина. М.: Флинта Наука, 2003.-320 с.

140. Нива, Ж. Нужно ли плакать по диссидентству? Ж.Нива Континент.1996.-№88.-С. 234-238.

141. Никелина, Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы. Н.А. Николина. М.: Наука, 2002. 424 с. 149. Ни нов, А. Где начинается горизонт? А. Нинов В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова. Париж; Нью-Йорк: Третья волна, 1986. 262-263.

142. Овчареико, А.И. Максим Горький и литературные искания XX столетия. А.И. Овчаренко. -М.: Худ. лит., 1982. 590 с.

143. Окуджава, Б. Несколько сцен из провинциальной пьесы Б.Окуджава

144. Окутерье, М. Диссидентство, или Реванш литературы М. Окутерье Континент. 1996. №88. 223-226.

145. Осетров, Е. Поэзия и проза "Тарусских страниц" Е.Осетров Литературная газета. -1962. -9 января. -С. 8.

146. Пискунов, В. Знаменосцы. Образ коммуниста в советской литературе. В.Пискунов. М.: Просвещение, 1983. 256 с.

147. Попова, И.М. "Чужое слово" в творчестве Е.И. Замятина (Н.В. Гоголь, М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский). И.М. Попова. Тамбов: ТГТУ,-1997.-151с.

148. Попова, И.М. Интертекстуальность художественного творчества. И.М. Попова. Тамбов: ТГТУ, 1998. 63 с.

149. Попова, И.М. Роль христианства в исторической судьбе России (по роману Вл. Максимова "Карантин") И.М. Попова Труды XIV Всероссийских чтений, посвященных братьям Киреевским "Оптина пустынь и русская культура" Калуга: КГУ, 2001. 21-28.

150. Попова, И.М. Слово Ф.М. Достоевского в романистике Владимира Максимова И.М. Попова Славянские литературы в контексте мировой: Материалы V международной научной конференции (Минск, 16-18 ноября, 2001). В 3-х ч. Ч. 3. 238-244.

151. Попова, И.М. Жанрово-стилевая диффузия в романах Владимира Максимова И.М. Попова Известия Тульского госуниверситета. Серия Русский язык и литература в мировом сообществе. Вып.5. -Тула: ТулГУ, 2003. 241-250.

152. Попова, И.М. Пришвинская философия природы в романистике Владимира Максимова И.М. Попова Михаил Пришвин: Актуальные вопросы изучения творческого наследия. Материалы международной научной конференции, посвященной 130-летию со дня рождения писателя. Вьш.

154. Попова, И.М. Функции внутрироманных жанров в произведениях Вла155. Попова, И.М. Функции интертекста в прозе В.Максимова И.М. Попова Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе: Сборник докладов Международной научной конференции. 12-14 ноября, 2

156. Магнитогорск: 2003. 458-462.

157. Попова, И.М. Культурные коды в поздней прозе В. Максимова И.М. Попова Русская литература и философия: постижение человека. Материалы Всероссийской научной конференции (Липецк, 6-8 октября 2003) Липецк, 2004. 76-82.

158. Попова, И.М. Системы повествователей в поздней прозе Владимира Максимова И.М. Попова Мир России в зеркале новейшей художественной литературы. Саратов: СГУ, 2004. 134-137.

159. Попова, И.М. Хронотопические отношения в исторической прозе В.Максимова И.М. Попова Известия Тульского госуниверситета. Серия Русский язык и литература в мировом сообществе. Вып.

160. Тула: ТулГУ, 2004. 204-209.

161. Попова, И.М. Особенности повествования в поздней прозе В.Максимова И.М. Попова Материалы II Международного конгресса исследователей русского языка "Русский язык: исторические судьбы и современность". М.: МГУ, 2004. 464-468.

162. Потолков, Ю.В. Черты постмодернизма в романе В.Максимова "Прощание из ниоткуда, чаша ярости" Русский постмодернизм: Предварительные итоги: Межвузовский сборник научных статей. Часть 1. Ю.В.Потолков. Ставрополь: Изд-во СГУ, 1998. 122-126.

163. Практикум по поэтике литературного произведения Сост. Н.Л. Лейдерман, Н.В. Барковская, М.Н. Липовецкий. Екатеринбург: Уральский государственный педагогический университет, 2001. 28.

164. Пугач, А. В гостях у "Континента" А. Пугач Юность. 1989. №12. 80-84.

165. Ржевский, Л. Триптих В.Е. Максимова Л. Ржевский В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова. Париж; Нью-Йорк: Третья волна, -1986. -С. 96-124.

166. Ржевский, Л. В. Максимов "Прощание из ниоткуда" Л.Ржевский Новый журнал. 1975.- 119. 300-301.

167. Рубин, И. Раскаяние и просветление И.Рубин В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова. Париж; Нью-Йорк: Третья волна,- 1986.-С. 22-32.

168. Савушкина, Н.Н. Библейские мотивы в творчестве Вл. Максимова как способ иронического отношения к действительности Художественное слово в современном мире: сборник статей. Н.Н. Савушкина. Тамбов:. Тамб. гос. техн. ун-т, 2000. 29-31.

169. Савушкина, Н.Н. Жанровое своеобразие романа Вл. Максимова "Прощание из ниоткуда". Художественное слово в современном мире: сборник статей. Н.Н. Савушкина. Тамбов. Тамб. гос. техн. ун-т, 2000. 9-13.

170. Савушкина, Н.Н. О смысле названия романа В. Максимова "Прощание из ниоткуда". Художественное слово в современном мире: сборник статей. Н.Н. Савушкина. Тамбов. Тамб. гос. техн. ун-т, 1999. 11-12.

171. Савушкина, Н.Н. Роман Владимира Максимова "Прощание из ниоткуда". Типология жанра Н. Савушкина. Дис. канд. филол. наук: 10.01.

173. Савушкина, Н.Н. "Слово" А.С.Пушкина в романе В.Максимова "Прощание из ниоткуда". Художественное слово в современном мире: сборник статей. Н.Н. Савушкина. Тамбов. Тамб. гос. техн. ун-т, 2001. 39-41.

174. Самокрутова, Л.В. К вопросу о функциях фразеологизмов в раннем творчестве В. Максимова. Художественное слово в современном мире: сборник статей. Л.В. Самокрутова, А.А.Ильинский. -Тамбов. Тамб. гос. техн. ун-т, 2001. 56-59.

175. Саморукова, И. Дискурс художественное высказывание литературное произведение. Типология и структура эстетической деятельности. И. Саморукова. Самара: СГУ, 2002. 203 с.

176. Светов, Ф. Вот и вышел гражданин. Ф, Светов Литературная газета. 1994. 8 августа. 4.

177. Серафимович, А.С. Собрание сочинений в 4-х т. Т.З. А.С. Серафимович. М.: Правда, 1987. 512 с.

178. Скафтымов, А.П. Тематическая композиция романа "Идиот" А.П. Скафтымов. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. 23.

179. Скобелев, В.П. Поэтика русского романа 1920-1930-х годов: Очерки истории и теории жанра/В.П. Скобелев. -Самара: Самарский университет, 2001.-С. 23.

180. Смирнова, Л.А. Слово о Владимире Максимове Л.А.Смирнова Литература в школе. 1995.- 6.-С. 25-28.

181. Соколов, А.Г. Судьбы русской литературной эмиграции. А.Г. Соколов. М.:МГУ, 1991.-300 с.

182. Соколов, А.Г. Проблемы изучения литературы русского зарубежья А.Г. Соколов Вестник Московского университета. Серия Филология. 1991.-№5.-С. 11-17.

183. Соловьев, М.С. Изобразительные средства в творчестве Ф.М. Достоевского. М.С. Соловьев. М.: Советский писатель, 1979. 350 с.

184. Сохряков, Ю. Творчество Ф.М. Достоевского и русская проза XX века (70-80-е годы) Ю. Сохряков. М.: ИМЛИ РАН, 2002. 240 с.

185. Список книг, не подлежаших распространению в книготорговой сети. Библиографический указатель. М., 1981. 60.

186. Стахова, Л.Л. Концепция личности в романе Вл. Максимова "Заглянуть в бездну". Художественное слово в современном мире: сборник статей. /Л.Л. Стахова. Тамбов. Тамб. гос. техн. ун-т, 2000. 31-32.

187. Стахова, Л.Л. Тема "Личность и история" в романе Владимира Мак188. Струве, Г.П. Русская литература в изгнании. Г.П. Струве. НьюЙорк, 1956. 450 с.

189. Тихомирова, Е.В. Литература и небытие (к вопросу о поэтике прозы "третьей волны" русской эмиграции) Е.В. Тихомирова Литература "третьей волны". Сборник научных статей. Самара: СГУ, 1997. 2944.

190. Тургенев, И.С. Собрание сочинений в 12 т. Т. 10. И.С. Тургенев. М.: Правда, 1949.-494 с.

191. Тынянов, Ю.Н. Литературный факт. Ю.Н. Тынянов. М.: Высшая школа, 1993. -135 с.

192. Тюпа, В. Аналитика художественного. В. Тюпа. М.: Лабиринт РГГУ, -2001.-192 с.

193. Укачин, Б. Жив человек... вспоминая В. Максимова Б. Укачин Литературная Россия. -1996. 15. 6-8.

194. Урнов, Д. Проблема, выдвинутая жизнью: тема религии в художественной литературе Д. Урнов Вопросы литературы. 1991. 8. 36.

195. Успенский, Б.А. Поэтика композиции. Б.А.Успенский. СПб.: Азбука, 2000. 353 с.

196. Фатеева, Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. Н.А. Фатеева. М.: Агар, 2000. 280 с.

197. Фуксон, Л.Ю. Проблема интерпретации и ценностная природа литературного произведения. Л.Ю. Фуксон. Кемерово, 1999. 262 с.

198. Фурманов, Д. Мятеж Д.Фурманов. М.: Правда, 1980. 304 с.

199. Харитонов, Д.В. Проза В.П.Аксенова 1960-70 годов. Проблемы творческой эволюции Д.В. Харитонов. Автореф. дис. канд. филол. наук; Екатеринбург, 1993. 22 с.

200. Хватов, А.И. Живые страницы, памятные имена. А.И. Хватов. М.: 1989. 352 с.

201. Чернец, Л.В. Введение

202. Черняк, В. Заглянуть в бездну... (Послесловие к роману В. Максимова "Заглянуть в бездну") В. Черняк Подвиг: [Приложение к журналу "Советская молодежь"] М.: 1991. Т.6. 296-301.

203. Чичерин, А.В. Сила поэтического слова: Статьи. Воспоминания. А.В. Чичерин. М.: Советский писатель, 1985. 320 с. 208. Чу, Юань. Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова "Заглянуть в бездну" Чу Юань, Дис. канд. филол. наук: 10.01.

204. Шахова, Л.А. Библейский контекст романа Владимира Максимова "Ковчег для незваных". Художественное слово в современном мире: сборник статей. Л.А. Шахова. -Тамбов. Тамб. гос. техн. ун-т, 1999. 3-6. 130-летию со дня рождения писателя. Елец: Изд-во Елецкого гос. ун-та им. И.А. Бунина,

205. Шахова, Л.А. Владимир Максимов о роли русской интеллигенции в истории России Л.А. Шахова IV научная конференция молодых ученых и аспирантов ТГТУ. Краткие тезисы докладов. Тамбов: ТГТУ, 1999.-С. 93-94.

206. Шахова, Л.А. Ф.М. Достоевский в творческом сознании Владимира Максимова Л.А. Шахова Труды ТГТУ: Сб. научных статей молодых ученых и студентов. Вып.

207. Тамбов: ТГТУ, 1999. 178-180.

208. Шахова, Л.А. Женственная сущность божества в романе В. Максимова "Ковчег для незваных" Л.А. Шахова III Державинские чтения: Филология: Материалы научной конференции молодых ученых. Тамбов: ТГУ им. Г.Р. Державина, 1998. 135-136.

209. Шахова, Л.А. Смысл библейских параллелей в прозе В. Максимова Л.А. Шахова Труды ТГТУ. Сб. научных статей. Ч. III. Экономика, право, педагогика. Тамбов: ТГТУ, 1998. 255-258.

210. Шахова, Л.А. Романы В. Максимова Л.А. Шахова III Державинские чтения: Филология: Материалы научной конференции преподавателей и аспирантов. Тамбов: ТГУ им. Г.Р. Державина, 1998. -12 с.

211. Шахова, Л.А. Функции интертекста в романистике Владимира Максимова (на примере романа "Ковчег для незваных") Л.А. Шахова. Дис.... канд. филол. наук:, 10.01.

213. Щедрина, Н.М. Литература русского зарубежья. Историческая проза Б. Зайцева, Д. Мережковского, В. Ходасевича, М. Алданова, А. Солженицына, В. Максимова. Н.М. Щедрина. Уфа: БИПКРО, 1994. 58 с.

214. Эберштадт, Ф. Из стола на запад Ф. Эберштадт В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова. Париж Нью-Йорк: Третья волна. 1986.-С. 197-216.

215. Эдлис, Ю. Смерть на пограничье: К годовщине смерти В.Максимова Ю.Эдлис Литературная газета. -1996. 13. 4.

216. Юдин, В.А. Кровавое безвременье В.А. Юдин Литературная Россия. 1993.-№39.

217. Юдин, В. А. Он жил Россией В.А. Юдин Дон. 1995. №5/6. 240-250.

218. Юдин, В.А. Обо всем у него болела душа В.А. Юдин Литература в школе. 1995.- 6.- 28-31.

219. Юдин, В.А. Свет немеркнущей звезды В.А.Юдин СеверПетрозаводск, -1996. 10. 156-160.

220. Brown, D.B. Soviet Russian literature since Stalin. Cambridge, 1979. 456c.

221. Prochazka, H.V. Death as a counterpoint to life in Maksimovs "Seven days of creation" H.V. Prochazka Mod. lang. rev. -L., 1989. Vol. pt. 4. pp. 885893.

222. Stevanovic, B. Westman V. Free voices in Russian Literature, 1950-1980 s: a Bio-Bibliographical Guide. N.V...: Russca, 1987.