автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтология Вячеслава Иванова в контексте художественно-антропологических исканий русского модернизма

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтология Вячеслава Иванова в контексте художественно-антропологических исканий русского модернизма"

На правах рукописи

ФЕДОТОВА Светлана Владимировна

ПОЭТОЛОГИЯ ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА В КОНТЕКСТЕ ХУДОЖЕСТВЕННО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИХ ИСКАНИЙ РУССКОГО МОДЕРНИЗМА

Специальность 10.01.01 —русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Тамбов 2013

005057708

005057708

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы Тамбовского государственного университета имени Г.Р. Державина

Научный консультант:

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

доктор филологических наук, профессор Полякова Лариса Васильевна

Лаппо-Данилевский Константин Юрьевич

доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, заместитель главного редактора Малого академического собрания сочинений Вяч. Иванова (ИРЛИ (РАН))

Игошева Татьяна Васильевна

доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры русской и зарубежной литературы Новгородского

государственного университета имени Ярослава Мудрого

Кекова Светлана Васильевна

доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры гуманитарных дисциплин Саратовской государственной консерватории имени Л.В. Собинова

ФГБОУ ВПО «Ивановский государственный университет»

Защита состоится 14 мая 2013 года на заседании диссертационного совета Д 212.261.03 при Тамбовском государственном университете имени Г.Р. Державина по адресу: Россия, 392000, г. Тамбов, ул. Советская, д.181 «И», зал заседаний диссертационных советов (ауд. 601).

С диссертацией и авторефератом можно ознакомиться в научной библиотеке ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г.Р. Державина (ул. Советская, 6), с авторефератом — на сайте Министерства образования и науки Российской Федерации (адрес сайта: http:// vak.ed.gov.ru)

Автореферат разослан «_»_2013 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета

доктор филологических наук, профессор

(/

Л.Е. Хворова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Творчество Вячеслава Иванова (1866-1949) — поэта и теоретика символизма, литературного критика и переводчика, ученого-филолога, религиозного мыслителя и мистика в одном лице — неразрывно связано с русским модернизмом. Однако уже современники отчетливо осознавали наличие антиномической напряженности между позицией мэтра символизма и модернизмом. Так, отмечая идейную и филологическую природу ивановской поэзии, Н. Бердяев считал, что художественная индивидуальность Иванова совсем не характерна «для религиозно-философских исканий и для духовного кризиса пашей эпохи»: «В образе этого поэта, почему-то причисленного к модернистам и даже декадентам, есть что-то старинное и даже старомодное, какие-то прекрасные манеры не нашего века»1. Сам Иванов проницательно сформулировал парадоксальность своей позиции по отношению к современности еще в раннем «Интеллектуальном дневнике»: «Modern — какое пустое и суетное слово! Это понятие несет в себе самом проклятие смерти. Я не хотел бы быть modem, зато желал бы быть близок будущим людям...»2.

Противоречивость (само)идентификации поэта в рамках модернизма обусловлена неоднозначностью самого контекстного феномена, зыбкого с точки рения хронологии, содержания, ценностных критериев, определения и классификации художественных направлений, в него входящих, и т.д. Не в последнюю очередь непрекращающиеся споры связаны с разным пониманием понятий «модерн» и «модернизм», исторически сложившимся в разных культурах. В локусе истории искусства (русского и западноевропейского) «модерн» чаще всего употребляется как название особого стиля в искусстве XX столетия. В философии и культурологии понятие «модерн» (немецкий термин «die Modeme» и английский «modernity») закрепилось как совокупное обозначение исторической эпохи нового и новейшего времени — с характерными для нее особенностями социального развития, культуры, искусства, философии.

Бердяев H.A. Очарование отраженных культур // Бердяев H.A. Типы религиозной мысли в России. Собр. соч. Т. Ш. Париж, 1989. С. 517.

Иванов Вяч. Интеллектуальный дневник / Подгот. текста Н.В. Котрелева и И.Н. Фридмана; прим. Н.В. Котрелева // Вячеслав Иванов: Архивные материалы и исследования. М., 1999. С. 26-27.

Методологически продуктивным в реферируемой работе является понимание модерна как эпохи нового времени, проблематизированной, по мнению Ю. Хабермаса, уже Гегелем: «Гегель не был первым философом, который принадлежал новому времени, но он был первым, для кого эпоха модерна стала проблемой. В его теории впервые стала явной констелляция модерна, осознания времени, эпохи и рациональности. <...> Гегель прежде всего открыл принцип нового времени — принцип субъективности. Из этого принципа он объясняет и преимущества нововременного мира, и его кризисный характер: этот мир осознает себя одновременно как мир прогресса и отчуждения духа. И поэтому первая попытка осознать эпоху модерна в понятиях была объединена с критикой модерна»34. Таким образом, макроэпоха модерна начинается в середине XVIII в. и продолжается по сей день5 Существующие' внутри нее отдельные «микроэпохи» выделяются по критерию интенсивности критической саморефлексии и теоретической насыщенности, который определяет тип культурного сознания. К таким микроэпохальным явлениям в сфере литературы относятся немецкий романтизм эпохи «Бури и натиска», творчество молодого Гете, модернизм и постмодернизм XX в., которые по-разному решают вопрос о субъективном конструировании образа личности и мира во всех сферах деятельности: в философии, литературе, искусстве и науке. Если макроэпоха характеризуется выдвижением на первый план субъекта, рационализма, позитивизма и т.д., то микроэпоха представляет собой критическое переосмысление всех ценностей модерна в широком смысле, активное выдвижение новых подходов к человеку и его деятельности — на основе реинтеграции онтологического, религиозно-мистического, культурного и социального единства человечества.

В таком ракурсе русский модернизм понимается как микроэпоха рубежа XIX-XX вв., входящая в макроэпоху модерна и пытающаяся осмыслить и разрешить основные ее проблемы. Согласно С.С. Аверинцеву, необходимый для модернизма комплекс идей включал, «во-первых, осуждение Нового времени с его рационализмом и позитивизмом, с его буржуазностью и либеральностью, проклятие всему, что началось с Возрождения, как поступательному упадку

3 Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003. С. 49.

4 Там же. С. 57.

5 Кемпер Д. Гете и проблема индивидуализма в культуре эпохи модерна. M., 2009; Жеребин А.И.

Вертикальная линия: венский модерн в смысловом пространстве русской культуры. СПб., 2011.

4

духа и росту нигилизма; во-вторых, пророчество о конце этого цикла и о приходе «нового Средневековья». Эта инвариантная составляющая, преломляясь в различных индивидуально-художественных практиках, определила идейную доминанту модернизма — преодоление кризиса индивидуализма и гуманизма, связанного с «фаустовской культурой», с помощью различных художественно-эстетических, религиозно-мистических, социально-политических проектов, нацеленных на преображение жизни, культуры, человека и социума — через искусство. История доказала утопичность многих модернистских начинаний, но продемонстрировала значимость антропологических и культурологических исканий модернистов, их глубокого интереса к проблеме целостности человека, к самоопределению и самоидентификации художественного сознания в контексте культуры «большого времени», на глазах у ее носителей грозившей закончиться катастрофой.

Символизм Вяч. Иванова представлял собой феномен, показательный во всех отношениях: принадлежа модернизму хронологически и стратегически (пытаясь преобразить мир, человека, общество с помощью религиозно оправданного искусства), он изначально был антимодерновым по духу. В лице Иванова русский модернизм, восходящий к антропологическим открытиям Ф.М. Достоевского, философии всеединства Вл. Соловьева, выдвинул грандиозный «философско-религиозный проект» (Лаппо-Данилевский) по целенаправленному оправданию всего человечески относительного творчества из его символических соотношений к абсолютному» («Переписка из двух углов»). Всестороннее, универсальное творчество Вячеслава Иванова, подпитываемое из европейских и отечественных источников мысли, искусства и гуманитарной науки, находясь в центре модернистских практик, выглядит впечатляющим явлением эпохи, оказавшим явное или опосредованное влияние не только на русскую культуру. А.И. Жеребин убедительно продемонстрировал типологическую близость русского и австрийского модернизмов рубежа веков, выявляя следы рецепции «религиозного символизма» Вяч. Иванова в манифестах «младовенцев» (прежде всего, Г. Бара)6.

Уникальность художественного сознания Иванова А.Ф. Лосев связывал с категорией целостности: «Его стихи трудно считать только поэзией, или только

6 Жвребин А.И. Вертикальная линия: венский модерн в смысловом пространстве русской культуры.

5

философией, или только религией. Они представляют собой цельное отношение человека к окружающему, которое трудно даже назвать каким-нибудь одним именем». Исходя из того общеизвестного факта, что сам Вяч. Иванов позиционировал себя прежде всего как поэта, постулируя в поэзии высшую степень проникновения в таинственную сущность человека, мира и их Творца, в настоящей работе предлагается к этой ивановской «цельности», ускользающей от жестких определений, подойти с точки зрения поэтологии, или «поэтолопш знания»7, в ее философско-поэтическом преломлении.

Поэтологический подход позволяет обобщить различные аспекты ивановедения, которое активно развивается в последние десятилетия. Существует ряд серьезных монографических работ, посвященных поэзии, философии и эстетическим теориям Иванова (Tschöpl, Bird) в контексте русского символизма (West, Malcovati), его философских и культуртрегерских стратегий (Holthusen), основных символистских мотивов (Ханзен-Лёве), мифопоэтики (Полонский, Титаренко), эстетики жизнетворчества (Wachtel, Лотман, Минц, Сарычев, Борисова). Трудно охватить все работы, в которых так или иначе проводятся параллели между творчеством Иванова и философскими учениями Вл. Соловьева (ТатЪогта, Аверинцев, Грабар, Микушевич, Громов, Котрелев, Титаренко, Фридман, Цимборска-Лебода), Ницше (Клюс, Минц, Жукоцкая, Тамарченко, Сычева), Флоренского (Шишкин, Никитин, Обатнин), Бахтина (Terras, Силард, Грабар, Есаулов, Йованович, Котрелев, Николаев, Тамарченко), Лосева (Тахо-Годи, Бёрд, Бибихин, Постовалова, Гоготишвили, Фридман). Хорошо изучены вопросы рецепции художественных открытий Данте (Davidson, Асоян), Гете и Новалиса (Wachtel) в творчестве Иванова, его восприятия и творческого отношения к другим видам искусства (Bobilewicz, Kluge, Rizzi, Минц, Дорский, Зенкин и др.). Достаточно основательно проработан вопрос о дионисийской мифопоэтике (Murasov, Carpi, Силард) и философии (Vestbruk), о его синтетической концепции Эроса (Цимборска-Лебода, Доценко, Павлова). Предпринимались опыты исследования теологической составляющей эссеистики Вяч Иванова (Rupnik, Bird, Дудек, Игошева, Юдин), его художественной антропологии (Аверинцев, Доброхотов, Пазини, Шишкин), лингвистических стратегий (Ghidini, Грек, Гоготишвили),

7 Фогяь Й. Поэтология знания //Вопросы философии. 2012. № S. С. 106-116

6

описания его творческой биографии в делом (Аверинцев), хроники его жизни на основе эпистолярия (Богомолов) и реконструкции автобиографического мифа (Котрелев, Магомедова, Аверин, Шишкин). Становлению художественного, философского и научного сознания молодого Вяч. Иванова посвящен ряд статей и публикаций (Wachtel, Котрелев, Богомолов, Обатнин, Кузнецова, Титаренко). В центре отдельных работ — самоопределение Иванова по отношению к классической поэтике (Эткинд) и русской литературной традиции: Пушкину (Шишкин), Тютчеву, Фету, Достоевскому (Келдыш, Фридлендер, Шишкин, Jackson и др.), включая его воздействие на современников: Блока (Минц), А. Белого (Шишкин, Глухова, Кустова), Бальмонта (Бёрд), Анненского (Лавров, Корецкая), Мандельштама (Тарановский, Венцлова, Лекманов, Мусатов), Хлебникова (Парнис, Шишкин), Цветаеву (Венцлова, Дзуцева), Ходасевича (Богомолов, Шишкин), Замятина (Полякова, Геллер), молодых поэтов (Гаспаров, Бусыгина и др.).

Несмотря на доминирующее направление, утверждающее христианскую основу творчества Иванова, в современном ивановедении имеются фундаментальные работы, раскрывающие влияние оккультизма на художественную антропологию поэта в петербургский период (Богомолов, Обатнин). Эти вопросы останутся за рамками настоящего исследования. В его фокусе будут находиться те аспекты поэтологии Иванова, которые репрезентируют его понимание поэта и поэзии, начиная с юношеских лет. Магистральной поэтологической идеей Иванова изначально является осознание поэта как библейского жреца или пророка, что выдвигает на первый план его поэзии метафизический и литургический дискурсы. Это корреспондируется с продуктивной гипотезой Р. Бёрда о том, что «именно в обрядовом назначении искусства обнаруживается специфика русского модернизма». Отметим, что, несмотря на близкие подходы к теме, метафизический и литургический дискурсы в поэзии Иванова до сих пор специально не рассматривались.

Особое значение для раскрытия заявленной темы имеют работы американского исследователя Д.Н. Мицкевича, который видит в ивановском творчестве совершенно уникальную поэтическую модель, основанную на доктрине «реалиоризма», огромный потенциал которой был не воспринят современниками и остается мало освоенным по сей день. «Ее освоение в

ближайшем или далеком будущем может оживить восприятие действительности и объяснить механику выражения "несказанного"». Одной из базовых идей уникального творчества Иванова ученый совершенно справедливо называет «отрицание господствующего в модернизме индивидуализма», что резко выделяет его на культурном фоне рубежа веков. Брюсов, Бальмонт, Белый, Блок, при всех своих отличиях, остались по существу индивидуалистами в сфере антропологических исканий. «Иванов же исходит из ортодоксально церковного понимания духовности и в то же время вменяет себе в обязанность реализм - передачу лишь подлинно пережитых, лично засвидетельствованных событий. И он отстаивает объективный лиризм на психологически целительной почве мировой всесвязности (панкогерентности)»8.

На одной из ежегодных конференций, приуроченных к дню рождения Вяч. Иванова (СПб., 2012), американский исследователь поднял давно назревшую проблему систематизации художественных, философских, религиозных идей поэта. Эта проблема может быть транскрибирована как необходимость целостного описания поэтологической модели Вяч. Иванова, возможной на основе внимательного вчитывания, проникновения в его поэтический мир, в его художественное сознание, с учетом анализа всех его компонентов, соотнесения его поэтических стратегий и метапоэтической саморефлексии. Это и есть сфера поэтологии, которая стоит в центре реферируемой работы.

В контексте антропологического поворота, который переживает современная гуманитарисшка в России и за рубежом9, поэтологический подход играет все более значительную роль. Он выдвигает на первый план круг вопросов, связанных с проблемами художественной антропологии и поэтического сознания. Поэтология — новая особая отрасль филологической науки, ее терминологический и методологический инструментарий далек от однозначности. Ее появление связывают с именем швейцарского слависта, поэта и переводчика Ф.Ф. Ингольда, который предложил и сам термин «поэтология», и его обоснование в качестве самостоятельной области поэтики.

Мицкевич Д.Н. «Реалиоризм« Вячеслава Иванова // Христианство и русская литература: Взаимодействие этнокультурных и религиозно-этических традидий в русской мысли и литературе. Сб. 6. СПб., 2010. С. 261 -262. См.: Николози Р. Антропологический поворот в литературоведении: примечания из немецкого контекста /

пер. с нем. А. Слободкина// Новое литературное обозрение. 20102. № 113.

«Поэтологическими» он называет стихотворения, посвященные теме поэта и поэзии10.

В отечественной науке представлен широкий спектр значений термина. М.В. Тростников назвал поэтологией науку, «изучающую поэтическое во всех его проявлениях». Поэтическая форма признается им «самой краткой, концентрированной и емкой формой выражения художественного сознания», а художественный текст «зеркалом» художественного сознания носителя определенной культуры11. В таком ключе поэтология выступает прежде всего антропологической и/или культурологической дисциплиной.

Традиционный философско-эстетический подход осуществлен в монографии А. Новикова «Поэтология И.А. Бродского». Под термином автор подразумевает «комплекс эстетических представлений поэта о сущности поэзии и поэтического творчества, а также раздел литературной теории, изучающей представления поэтов о сущности поэзии и поэтического творчества». Поэтология в таком ракурсе напрямую связана с анализом мировоззрения поэта, его эстетической программой, его философской базы. Непременные категории поэтологии включают вопросы о критериях подлинной поэзии, о поэтической аксиологии и теологии, о назначении поэта, о генезисе поэтического творчества, о сущностном соотношении поэзии и прозы, о месте поэзии в ряду прочих искусств, об особенности поэтического метода познания и его отличий от других методов познания — как то: религиозного, философского, научного.

Поэтология изучает вопрос о поэте и его духовном пути, о сущности и назначении поэзии (Бердникова)'2; личностную идентификацию субъекта, осознающего свою причастность к творчеству, отраженную в тексте и подтексте поэтического высказывания (Тернова)13; нерасторжимый синтез поэтики и биографии (Казарин)14; «антропологический аспект литературного творчества, текстуальности вообще» (Корчинский)15; «поэтологию самой имманентности —

10 Ingold F. Das «Bild» der Poesie bei Innokentij Annenskij // Die Welt der Slaven. XV. 1970. S. 125-146.

" Тростников M.B. Поэтология: Автореферат диссертации в виде опубликованной монографии на соискание ученой степени доктора культурологи. M., 1998. С. 3-6.

12 Бердникова O.A. Поэтологические модели Серебряного века в контексте христианской духовной традиции // Вестник ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. 2009. № 2. С. 17-18.

13 Тернова T.A. Ab actu ad potentiam (от действительного к возможному): поэтология русского футуризма // Вестник ТГУ. Гуманитарные науки. Филология. Вып. 5 (85). 2010. С. 302.

14 Казарин Ю. Антология «Последнее стихотворение» (XVIII-XX вв. русской поэзии) // Уральская новь. 2003. X» 15 / http://ma°azmes.russ.ni/uniov/2003/l 5/kazar-pr.hlrnl.

15 Корчинский A.B. Поэтология И.А. Бродского в контексте «позднего модернизма» (стихотворения к. I960 — н. 1980-х гг.): Диссертация на соискание ученой степени канд. филол. наук. Новосибирск, 2004. С. 14.

9

как той, что принадлежит художественному тексту с таящейся в нем программой описания, так и той, что дискурсивно вменена стилю аналитика» (Исупов)16. Значимым является вывод о плодотворности поэтологии как филологической науки, способной «осознать в едином комплексе смыслопорождающую функцию стихового ритма и проблему оправдания Бога»17. Под поэтологией понимают также группу дисциплин, ориентированных на всестороннее теоретическое и историческое изучение поэзии: 1) теорию и историю стиха (анализ и описание метрики, ритмики, строфики, рифмы, морфологии и синтаксиса стихотворной речи); 2) теорию и историю поэтического языка (анализ и описание поэтической фоники и просодии, лексики и фразеологии, словообразования и др. уровней поэтического языка); 3) поэтику, риторику и стилистику стихотворного текста;

4) сюжетологию, мотивный анализ, нарратолоппо (исследование приемов художественного повествования), теория и историю поэтических жанров;

5) историю национальной поэзии (изучение генезиса и эволюции поэтических форм; хронологию и периодизацию литературного процесса; история художественных направлений, школ и групп; изучение биографии поэтов);

6) библиографию национальной поэзии18. Художественно-антропологический аспект поэтологии подчеркивает О. Седакова19 и др. Поэтологические подходы предпринимались при обращении к творчеству Б. Пастернака (Седакова), Цветаевой (Дзуцева), И. Бродского (Корчинский; Новиков). В контексте христианской духовной традиции рассматривались поэтологические модели Серебряного века (без модели Вяч. Иванова) (Бердникова).

Вполне очевидно, что появление поэтологии связано с выдвижением проблематики индивидуальности в контексте субьектоцентристской эпохи европейского модерна. Индивидуалистическая проблематика модернизма определяет востребованность поэтологического подхода, нацеленного на выявление взаимосвязи между художественной картиной мира и ее создателем, на описание имманентных законов творчества, определяющих художественное

16 Исупов К. Имманентная поэтика и поэтология имманентности // Вопросы литературы. 2010. Январь-Февраль. С. 221-222.

17 Там же. С. 226.

Бойков В.Н., Захаров В.Е., Пильщиков И.А., Сысоев Т.М. Тезаурус как инструмент поэтологии // Моделирование и анализ информационных систем. М., 2010. Т. 17. № 1. С. 6.

19 Седакова О. «Вакансия поэта»: к поэтологии Пастернака /

http://www.niworld.ru/poe2ia/sedakova/paster r/paster r.htm

10

сознание и раскрывающих проблему личностного самоопределения автора в значимой для него системе координат.

Таким образом, актуальность исследования поэтологии Вяч. Иванова заключается в необходимости систематизации существующих подходов к пониманию художественного сознания поэта, выявлению его базовых поэтологических интуиций и концепций, позволяющих раскрыть своеобразие его поэтологической модели на фоне русского модернизма, озабоченного стратегиями самовыражения художественной индивидуальности и решения проблемы человека в целом.

Материалом диссертационной работы стали поэтические, философско-эстетические, мемуарные и дневниковые тексты Вяч. Иванова, опубликованные в брюссельском собрании сочинений поэта, в его прижизненных и посмертных публикациях, а также объемный блок архивных материалов, впервые публикующихся в данной работе. Для выявления своеобразия поэтологии Иванова в контексте художественно-антропологических исканий модернизма анализировались поэтические, эстетические и философские материалы предшественников и современников поэта — Гете, Шопенгауэра, Ницше, Вл. Соловьева, Н. Бердяева, П. Флоренского. А. Блока, А. Белого, В. Брюсова, К. Бальмонта, О. Мандельштама, В. Маяковского и др.

Объектом исследования являются художественно-антропологические искания русского модернизма рубежа Х1Х-ХХ вв.

Предметом исследования выступает поэтология Вячеслава Иванова, одного из самых ярких и последовательных представителей модернизма, отрицающих рационализацию и автономизацию сознания, связанных с развитием антропоцентризма в Новое время (или макроэпоху модерна).

Отсюда вытекает основная цель работы — целостное изучение поэтологии Вячеслава Иванова, занимающего в метапоэтических самоопределениях русского модернизма центральное место.

Указанная цель исследования влечет за собой постановку и решение следующих конкретных задач:

- критически проанализировать существующие подходы к поэтологии, определить теоретическое ядро ключевого понятия исследования;

- проанализировать соотношение автобиографических стратегий с поэтологическими принципами русских модернистов (А. Белого, А. Блока, В. Брюсова, Вяч. Иванова); выявить значение для автобиографической стратегии Вяч. Иванова автобиографического проекта Гете («Поэзия и правда»); выявить поэтологические принципы, определяющие характер и структуру «канонической» биографии Вяч. Иванова, подготовленной О. Шор;

- рассмотреть становление художественного самосознания молодого Иванова на основе публикации и интерпретации архивных материалов, систематизированных по магистральным темам его творчества (тайна материнства и Вечной Женственности, проблема индивидуализма и его преодоления, поэзия как пророчество и др.);

- проанализировать своеобразие метафизических исканий Вяч. Иванова на основе их сопоставления с философскими концепциями Шопенгауэра, Ницше, Вл. Соловьева в аспекте проблематизации вопросов оправдания мира, антропологического (аскетического) идеала; выявить значение философии Лейбница для становления теодицейного дискурса поэта; рассмотреть различное отношение к антитезе науки и искусства в русской культуре (Хомякова, Киреевского, Достоевского, Федорова, В л. Соловьева, В. Брюсова, А. Белого, Вяч. Иванова, Вл. Эрна);

- проанализировать поэтологию сюжета как репрезентацию мифопозтического дискурса и художественного самосознания автора в первой книге лирики Иванова «Кормчие звезды» на основе анализа времени-пространства, с примепе1гаем разработанных модификаций бахтинского хронотопа (кайротопа и эонотопа);

- рассмотреть аспекты литургического дискурса в творчестве Вяч. Иванова на основе интертекстуального анализа библейских и литургических компонентов заголовочных комплексов произведений поэта;

- выявить своеобразие поэтологии Вяч. Иванова в контексте художественно-антропологических исканий русского модернизма (на примере полшага о человеке в философии (Н. Бердяев, П. Флоренский) и литературе (М. Горький, В. Маяковский, А. Белый); выяснить поэтологические особенности формы и жанра мелопеи «Человек», отрефлексированной Ивановым как произведение, «наиболее целостно выражающего его мистического миросозерцание».

Анализ поэтологии Вяч. Иванова на протяжении всей работы проходит в сопоставлении с отдельными аспектами творчества Гете, которого Иванов боготворил, так же, как и многие другие модернисты. Гете стал символом «фаустовской культуры», пробдематизировавшей возможности и ограничения новоевропейского человека. Эта культура была осмыслена ее деятелями как эпоха кризиса, преодолеть который по-разному стремился русский модернизм, находясь в неустанных художественно-антропологических поисках. В этом контексте представляется необходимым рассмотреть, как именно проявляется влияние Гете на становление поэтологии Вяч. Иванова, особенно на осознание и решение проблемы индивидуализма.

Методология диссертационного исследования базируется на комплексном анализе, сочетающем различные подходы. Системный и историко-функциональный методы лежат в основе критического анализа теорий, связанных с базовыми понятиями диссертации — модернизмом и поэтологией. Нарративный анализ необходим для исследования самопрезентации поэта в автобиографических статьях, дневниковых, мемуарных и эпистолярных источниках, а также в неопубликованных архивных материалах, содержащих искомое автобиографическое самоосмысление. Метод дискурс-анализа направлен на выявление и характеристику ведущих дискурсов в творчестве поэта (метафизического и литургического). Изучение метафизического дискурса строится на исследовании генезиса философских взглядов Иванова, сформированных в ранний период его творчества. Оно основано на сопоставительном и интерпретационном подходах. На основе интертекстуального метода рассматриваются переклички произведений Иванова и философских работ Лейбница, Шопенгауэра, Ницше, Вл. Соловьева, Вл. Эрна и др. С помощью проблемно-тематического метода выявляется общая антропологическая проблематика в эссеистических, публицистических и поэтических текстах Иванова и художников-модернистов. На основе структурного анализа анализируются ведущие метафизические темы поэта, системно репрезентирующие его понимание искусства, мира и человека, преломленное через поэтическое самосознание и метапоэтику. Исследование литургического дискурса предполагает анализ поэтической самоидентификации Иванова как лидера религиозного символизма, поэта-теурга, поэта-жреца.

Герменевтический метод необходим для проникновения в мир религиозно-философских идей Иванова, имплицитно воплощенных в поэтических текстах и эксплицитно — в его эссеистике и публицистике; особенное значение герменевтика играет в реконструкции поэтической антропологии и тео-антроподицеи Иванова. Один из основных подходов к исследованию поэтологии Иванова — текстологический, основанный на архивных разысканиях, их текстолошческой дешифровке и анализе. Культурно-исторический подход выявляет своеобразие и роль поэтики и метапоэтики художника в контексте русского модернизма.

Методологически значимыми являются для исследования труды отечественных и зарубежных ученых: С. Аверинцева, Р. Бёрда, М. М. Бахтина, Н. Богомолова, М. Вахтеля, Л.А. Гоготишвили, Д. Кемпера, К.Ю. Лаппо-Данилевского, А.Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, Д.Н. Мицкевича и др.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Русский модернизм — это культурная микроэпоха рубежа XIX—XX вв., нацеленная на преодоление мировоззренческого и эстетического кризиса, к которому пришла новоевропейская макроэпоха модерна, выдвинувшая в литературе (прежде всего в творчестве Гете) идею индивидуальности как базовую категорию художественного творчества и поэтологической рефлексии. Своеобразие русского модернизма заключается в интеграции философских, религиозных и эстетических подходов для решения проблемы человека; в выдвижении на первый план проблемы самоидентификации художника, а, следовательно, в усилении авторефлексивного и автопроективного начала художественного сознания.

2. Вячеслав Иванов — один из ярких представителей модернизма — осознанно выстраивал свои художественные стратегии как философско-религиозно-поэтический проект «реалиоризма», нацеленный на преодоление индивидуализма через познание высших онтологических реальностей. Отсюда вытекает необходимость исследования его творчества как поэтологии, понимаемой как (само)познание поэта в Логосе. Поэтологию Вячеслава Иванова также можно рассмотреть как совокупность разных дискурсов,

необходимых для представления о поэтической личности художника и отрефлексированной им телеологии творчества, которые присутствуют в его автобиографических, поэтических, философских, литературно-критических, научных, мемуарных, дневниковых текстах.

3. В контексте взлета автобиографического жанра в русском модернизме автобиографии Иванова отличаются предельной лаконичностью и антипсихологизмом, соответствующим поэтологическому различению «внутренней» (метафизической) и «внешней» (эмпирической) биографии. Первая из них раскрывается в поэзии как свидетельство о внутренней жизни индивидуального сознания, а вторая (в качестве позитивистского описания) не имеет, с точки зрения поэта, самостоятельной ценности. Самая полная автобиография Иванова («Автобиографическое письмо») написана как автокомментарий к поэме «Младенчество», а «каноническая» биография поэта, подготовленная О. Шор, написана как герменевтическое толкование миросозерцания поэта и его телеологическое оправдание.

4. Поэтологическая модель Вяч. Иванова, понимающая поэта как библейского пророка, призванного напомнить читателям о божественности мира, его софийности, формируется в самом раннем, «допечатном» творчестве. К изначальным интуициям поэта относятся: осознание мистической тайны материнства и Вечной Женственности; ощущение взаимосвязи всего живого в мире, проблема индивидуализма, разрывающего связь личности с бытием, мировой душой и Богом; а также понимание взаимосвязи поэтической формы «с сущностью вещей».

5. На фоне метафизических исканий русского модернизма становление поэтологии Иванова проходит не только через рецепцию идей, Шопенгауэра, Ницше, Вл. Соловьева, так или иначе общих для эпохи, но через их объединение в дискурсе оправдания, или поэтической теодицеи, сближающей его с предмодернистской философией Лейбница, а также «логизмом» Вл. Эрна.

6. Поэтическое самосознание Вяч. Иванова раскрывается в его мифопоэтической картине мира. Особенно тщательно она выстроена в первой книге лирики «Кормчие звезды», отражающей становление художественной индивидуальности поэта в течение первого заграничного периода жизни. Автобиографический герой книги проходит путь от индивидуального

противостояния миру к идеалу теургического воздействия на мир. Изменение индивидуального сознания авторского «я» проявляется через особую организацию времени-пространства, которые соответствуют авторскому пониманию эпифании формы (кайротоп) и миссии поэзии в религиозном преображении мира и человека (эонотоп).

7. Литургический дискурс наиболее полно соответствует философско-религиозному проекту Вяч. Иванова воздействия на читателей с помощью символического искусства. Он организует поэтическое высказывание с помощью литургических формул, библейских аллюзий и цитат, интонации славословия и пафоса мистического единства человечества, противопоставленных культу индивидуализма и психологизма у современников.

8. Мелопея «Человек» является поэтической антроподицеей Иванова, о чем говорят ' концентрированно сть сюжета вокруг архетипа таинства, произведения, актуализация богословского значения в авторском определении жанра, выражающего в обрядово-симметричной архитектонике произведения идею оправдания человека через его отношение к соборной реальности церкви, к мистическому единству человечества во Христе.

9. На фоне художественно-антропологических исканий русского модернизма поэтология Вяч. Иванова выглядит антиномично как модернистский проект антимодернистской и антииндивидуалистической (но не антиличностной) направленности, который, с учетом метафизических и поэтико-литургических стратегий его творчества, можно назвать поэтической тео-антроподицеей, оправданием Бога и человека, оправданием истинной поэзии и искусства, напоминающих о мистической (софийной) взаимосвязи (панкогерентности) всего мира.

Научная новизна работы определяется тем, что впервые в отечественном литературоведении предпринимается попытка целостной реконструкции поэтологической модели Вяч. Иванова как системы автобиографического, метафизического, мифопоэтического и литургического дискурсов художника в соотнесенности с его поэтическими стратегиями. С этой целью впервые подробно проанализированы автобиографические тексты Иванова и специфика его автобиографического антипсихологического и антисубъективного нарратива. В работе рассматривается генезис ивановской поэтологии в

контексте русского модернизма (с опорой на архивные материалы, впервые вводимые в научный оборот); предпринята попытка реконструкции ранних замыслов поэта (незаконченной поэмы «Матери», стихотворения «Теомахия», сопоставления разных вариантов стихотворения «Аскет» с впервые публикуемым авторским комментарием к нему, переложения псалмов, диалога об искусстве и др.), которые концентрируют в себе магистральные мотивы творчества поэта. Исследование вводит в научный оборот более 20 неизвестных автографов Иванова, которые позволяют по-новому взглянуть на различные аспекты его творчества, восстановить историю создания отдельных произведений, проследить развитие магистральных тем и образов поэта. В работе предлагается модификация бахтинского «хронотопа» в применении к поэзии и определение своеобразия поэтологии Иванова как поэтической тео-антроподицеи.

Теоретическая значимость диссертационной работы состоит в фундаментальном освещении базовых понятий исследования, таких как «поэтология», «модернизм», в модификации категорий пространства-времени в применении к поэтической картине мира; в определении жанровой дефиниции «мелопеи» на основе имманентных творчеству поэта представлений о природе жанра; в выявлении взаимосвязи автобиографического нарратива Вяч. Иванова с его поэтологией; в рассмотрении метафизического, мифопоэтического и литургического дискурсов поэзии Иванова как базовых в его поэтологии; в определении доминирующего концепта «связь», присутствующего на всех уровнях его поэтико-философской системы и оправдывающего поэтологический подход к творчеству художника в целом.

Научно-практическая значимость исследования заключается в том, что в литературоведческий обиход вводятся историко-литературные факты, которые существенно дополняют представления о литературном процессе русского модернизма в целом и Вяч. Иванова в частности. Результаты исследования будут иметь значение для изучения отечественной литературы на рубеже веков и особенно творчества Вячеслава Иванова; они могут быть использованы в практике преподавания истории литературы и философии искусства, а также в качестве комментариев к произведениям Иванова и материала к биографии поэта.

Апробация работы. Концепция диссертации и результаты исследования нашли отражение в докладах на Международных и всероссийских ивановских конференциях (СПб, 2005; Москва, 2006), на семинаре молодых ученых в Исследовательском центре Вяч. Иванова в Риме (Рим, 2005), Международных блоковских конференциях (М. —Шахматове, 2010,2011), Международной научной конференции «Владимир Соловьёв и поэты Серебряного века» (Иваново, 2011) и других конференциях разного уровня (Волгоград, 2005, 2006; Иваново, 2011; Кемерово, 2011, 2012; Липецк, 2008, 2009; Нижний Новгород, 2010; Тамбов, 2005, 2007, 2009, 2010, 2011, 2012; Томск, 2005; Тюмень, 2005; Ульяновск, 2005, 2008).

Основное содержание диссертации отражено в 54 публикациях, включая две монографии «Мифопоэтика Вячеслава Иванова: мелопея «Человек» (Тамбов, 2005), «Поэтология Вячеслава Иванова» (Тамбов, 2012), а также 13 публикаций в ведущих рецензируемых научных журналах из перечня, рекомендованного ВАК Минобразования России для защиты докторских диссертаций. Статьи, отражающие результаты исследования, опубликованы в Москве, Санкт-Петербурге, Салерно (Италия), Мюнхене (Германия), Волгограде, Иваново, Кемерово, Липецке, Нижнем Новгороде, Тамбове, Томске, Тюмени, Ульяновске, на официальном сайте «Исследовательского центра Вячеслава Иванова в Риме» (http://www.v-ivanov.it/literatura/literatura-na-russkom/2000 i dalee) и в других электронных изданиях.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, шести глав, заключения и списка литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обоснована актуальность темы диссертации, определены цели, задачи, научная новизна исследования, раскрыты теоретическая значимость и практическое значение работы, изложена ее методология, сформулированы основные положения, выносимые на защиту.

В главе I «Автобиография и поэтология» рассматривается поэтологический потенциал автобиографических текстов русских модернистов. Авто(биографический) нарратив позволяет проанализировать саморефлексию

художников и их самопрезентационные стратегии, отражающие основные векторы художественно-антропологических исканий русских модернистов.

В первом параграфе «Художественное сознание и автобиографические стратегии» обосновывается взаимосвязь категории «художественная индивидуальность» и автобиографической плотности литературы в макроэпоху модерна. Продуктивной для диссертанта является идея Д. Кемпера, постулирующего в автобиографии центр той проблематики, которая, начиная с Канта, определяет самосознание модернистской культуры.

На рубеже Х1Х-ХХ веков «тяготение к автобиографизму в разных его проявлениях охватило почти все наиболее значимые литературные течения эпохи»20. В параграфе анализируются разнообразные подходы исследователей к феномену автобиографического жанра в модернизме: дискуссионные проблемы разграничения фактуальности и фикциональности в автобиографических текстах; расширение понятия автобиографизма (включение в автобиографический диапазон как фагауальных, так и фикциональных данных, а также дневников, мемуаров, «романов сознания», автобиографических мифов, в которых представлены модели самопознания, самоописания и самопрезентации авторов); допустимости введения в науку дневниковых и эпистолярных материалов паранормального характера (как, напр., «автоматическое письмо», «галлюцинации», мистические видения, опыт которых имел Вяч. Иванова после смерти своей второй жены Л. Зиновьевой-Аннибал)21; типологии автобиографических текстов, их жанровой идентификации; разграничения понятий «автобиографизм» (принцип соотношения художественной и внехудожественной реальности, заключающийся в трансформации автором собственного жизненного материала) и «автобиография» как особого литературного жанра («жизнеописание»), имеющего давнюю традицию («Исповедь» Августина, «История моих бедствий» Пьера Абеляра, «Опыты» Монтеня, «Поэзия и правда из моей жизни» Гёте и др.). В центре внимания диссертанта — автобиография как жизнеописание (нехудожественного характера), которое позволяет рассматривать автобиографические стратегии русских модернистов не с точки

20 Максимов Д.Е. Идея пути в поэтическом сознании Блока // Блоковский сборник. Т. 11. Тарту, 1972. С. 34.

21 Обатнин Г.В. Об одной проблеме подготовки академического собрания Вяч. Иванова // Русский модернизм: проблемы текстологии'. Сб. статей. СПб., 2001. С.201-208

19

зрения аутентичности биографических данных (проблема референции), а в ракурсе создания текстовой реальности (реальности письма). Такой подход предполагает рассмотрение нарративной стратегии художника, построенной на определенных поэтологических принципах. Помимо поэтологической автопроекции в автобиографических текстах можно увидеть не только саморефлексию, самоидентификацию и самопрезентацию поэтов, но и их понимание универсальных смыслов и ценностей человеческой жизни в целом.

В свете проблематики индивидуальности, которую выдвигает на первый план эпоха модернизма, в параграфе рассматриваются автобиографические стратегии А. Белого, А. Блока и В. Брюсова, которые при определенных различиях имеют между собой нечто общее. Белого и Блока, с одной стороны, объединяет мифологизация жизни (на основе софиологической доминанты и концепции мистического пути). Белого и' Брюсова — подход к автобиографическим текстам с точки зрения «научного» самоизучения и самоописания собственной жизни как становящего Ego. Общим для всех троих является сильно развитое субъективно-психологическое начало автобиографических стратегий, по-разному оправдывающее художественное сознание писателей (в духе штейнерианства — у Белого, честного агностицизма — у Блока, позитивизма — у Брюсова).

На этом фоне автобиографические стратегии Иванова значительно отличаются. Он не только не оставил развернутого жизнеописания широкого масштаба, охватывающего большой хронологический отрезок (длиной почти в жизнь) — как делали это Брюсов и Белый, но и не сделал себя «самой большой лирической темой» своей поэзии, как это было у Блока22. Не оставил он и развернутых мемуаров, ретроспективно осмысляющих эпоху русского модернизма. Все воспоминания поэта записаны «с его слов» (М. Альтманом, О. Шор и др.), но не им самим. Отсюда вытекает предварительный вывод о том, что Вяч. Иванов уклонялся от саморефлексивных опытов, предназначенных для широкого круга читателей, сознательно. По терминологии М.М. Бахтина, он отказывался от авторского самоцелънения, завершения себя как героя.

Во втором параграфе «Проблема поэтической индивидуальности в автобиографическом нарративе Вяч. Иванова» детально рассматриваются

22 Тынянов Ю.н. Блок // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 119.

20

автобиографии поэта с целью выявления их поэтологической составляющей. В центре внимания диссертанта — ивановские автобиографии в чистом виде, написанные с определенной прагматической целью, а не по «зову души», не в творческом порыве. Помимо известного «Автобиографического письма к С.А. Венгерову» (1917)23 к ним относятся еще несколько автобиографических заметок Иванова — 190424, 190925, 19 1 926' 192627 тт., а также косвенные эпистолярные подтверждения «антиавтобиографической» настроенности поэта в поздние годы. Опираясь на существующую краткую характеристику автобиографических текстов Иванова (Котрелев), автор исследования выявляет особенности автобиографического нарратива Иванова с точки зрения отражения в нем поэтической индивидуальности. На основе системного подхода к автобиографическим текстам разных периодов делается вывод о том, что Вяч. Иванов не написал ни фактографически полной, ни «духовной» автобиографии, а также выясняются причины вескости для понимания поэтологии художника «Автобиографического письма» 1917 г., которое является основным источником самоописания Иванова в автобиографическом нарративе.

По мнению диссертанта, это обусловлено тем, что оно является автокомментарием к поэме «Младенчество» (1913), поэтическому «жизнеописанию», раскрывающему самый ранний период жизни, влияние родителей на становление сознания ребенка в детстве, символически переосмысленном в мифологеме рая, память о котором определяет целостность личности. Соединение автобиографического и символического (мифопоэтического) дискурсов позволяло Иванову представлять свою жизнь не с точки зрения позитивистской «объективности», а с точки зрения художественно-религиозной телеологии. При этом поэтическая философия памяти как палимпсеста оправдывала центральную идею мировосприятия

23 «Автобиографическое письмо» Вяч. Иванова к С.А. Венгерова 11 Русская литература XX века (1890-1910) / Под ред. С.А. Венгерова. М., 1918. Т. 3. Вып. VIII. С. 81-96.

24 Переписка Вяч. Иванова с С.А. Вепгеровым / Публ. О.А. Кузнецовой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993.

25 Иванов Вячеслав. <Автобиография> // Книги о русских поэтах последнего десятилетия: Критические очерки. Стихотворения и автографы-автобиографии / Под ред. Модеста Гофмана. СПб., М., <1909>. С. 263.

26 Иванов Вячеслав. Curriculum vitae. Неизданная автобиографическая справка Вячеслава Иванова / Публикация и прим. Н.В. Котрелева // Сестры Аделаида и Евгения Герцык и их окружение: Материалы научно-Тематической конференции в г. Судаке 18-20 сентября 1986 года. М.; Судак, 1997. С.186-195.

21 Иванов Вяч. Доклад «Евангельский смысл слова «Земля»; Письма; Автобиография (1926) / Публ., вступ. ст. и комм. Г.В. Обатнина // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1991 год. СПб., 1994. С. 142170.

Иванова. Становление его индивидуальности оказывалось санкционировано архетипом детства как рая, память о котором и определяет призвание поэта. Помимо этого, считает диссертант, «Автобиографическое письмо» входило в диалогические и взаимоотражающие отношения с поэмой, что характерно в целом для поэтологии Иванова: теоретическое самоосмысление следовало за поэтическими опытами, тем самым рассказ о собственной жизни выступал как самоинтерпретативный, художественно-осмысленный текст.

В автобиографических стратегиях Иванова отчетливо прослеживается антипсихологическое и антисубъективистское ядро его поэтологии. Краеугольным камнем ее является вера в поэтическое призвание и недоверие (сопровождаемое нежеланием) говорить о себе в любом другом дискурсе, кроме мифопоэтического. Позитивистская фактография не составляет целостной жизни, не раскрывает всех ее внутренних пружин, смыслов, тайн личности. Написание «внутренней» автобиографии (как у А. Белого, напр.) грозит рационализацией и самообекгавацией, разрушающей целостное само- и мировосприятие. Не случайно поэт в 1925 г. оценит мемуарно-автобиографические проекты А. Белого как «наивную отвагу — самоизображения...»28.

Под внутренней автобиографией поэта Иванов понимал само творчество, где произведения — свидетельства внутренней жизни индивидуального Я-— в совокупности образуют исповедь (идея, восходящая к Гёте и получившая широкое распространение). Диссертант подчеркивает прохладное отношение Иванова к автобиографическому проекту Гете «Поэзия и правда из моей жизни», нагруженному логическими и рационалистическими заданиями, а также открыто провозглашенное неприятие литературно-критического метода, построенного на психологическом автобиографизме, получившее распространение в эпоху модернизма.

Автобиографические опыты Иванова воплотили, таким образом, его имманентно-поэтологические принципы, необходимые для понимания его художественного сознания. Границы допустимости интуитивного прозрения критика в мировоззрение и личность художника Иванов описывает с помощью гётевского принципа «чистой интуитивности» как единственно возможного

28 Переписка с О. Шор. С. 193.

подхода к «внутренней» биографии художника, который открывает биографу «преображенный внутренний лик своего избранника-поэта в принадлежащей ему светлой обители вечных идей» (IV, 650). Иванов не слепо отрицал биографизм как таковой: личность художника для него оставалась величиной постоянной всегда. Но в самой личности он видел стороны феноменальные — выраженные в творчестве, и тайные, сокровенные, недоступные чужому глазу, называнию, обнародованию. Интенсивность этой тайной жизни личности художника и определяет его поэтологическую значимость: «И нет великого произведения искусства, которое не имело бы необходимою предпосылкой больших событий в духовной жизни их творца, хотя бы последние остались навсегда тайной для его биографа» (И, 636).

На основании того, что Иванов признавал только одного биографа, сумевшего избежать опасности сползания в психологизм и фактографичность и «совершившего подвиг воссоздания» авторской индивидуальности, — Ольгу Дешарт (Шор), третий параграф главы «Дискурс "advocatus Dei" в "канонической" биографии Вяч. Иванова» посвящен рассмотрению поэтологической составляющей жизнеописания Иванова, над которым О. Шор начала работать еще при жизни поэта и которое открывает посмертное брюссельское собрание сочинений. Автор диссертации подробно анализирует биографические стратегии О. Дешарт, раскрывая их достоинства (духовное единство биографа и ее героя29, понимание поэтологии, замыслов поэта, его символики и т.д.) и уязвимые, по мнению многих исследователей, места (опора на устные, чаще всего недокументированные воспоминания Иванова, «приукрашивание» сомнительных с этической и религиозной сторон эпизодов из жизни Иванова и т. д.).

Диссертант полагает, что первое систематическое и концептуальное описание жизни и творчества поэта, предпринятое О. Дешарт, относится к герменевтико-феноменологическому типу30, основной метод которого «вчувствование», «сопереживание», «сомыслие», «созвучие» во всем, реально пережитом ею при жизни поэта. Этот метод является неотъемлемой частью

29- О душевной близости Иванова и Шор говорит тот факт, что в их переписке постоянно обыгрывается термин «апантема» (гр. йлйчтцра,) — встреча, совпадение, которое использует Шор в своей неопубликованной работе «Мнемология», над которой она трудилась 50 лет.

30 См. классификацию типов биографизма в кн.: Полонский. В.В. Мифопоэтика и динамика жанра в русской литературе конца XIX - начала XX века. М., 2008. С.114-118.

23

поэтологии Иванова, основных принципов познания мира и человека. Биографический нарратив О. Дешарт определяет христианская телеологичность. Она пишет внутреннюю биографию поэта31, раскрывая «исповедание» Иванова — поэта и мыслителя. Она не позитивистски собирает и классифицирует факты, она свидетельствует о духовном пути Иванова, реконструируя неразрывную взаимосвязь знаковых жизненных событий и творческих откровений, соединяя в единое поэтологическое целое биографию и творчество. Кольцевая композиция жизнеописания соответствует концепции телеологичности жизни поэта, ее исполненности в высшем смысле, абсолютного совпадения ее начала и конца, целей и причин.

По мнению диссертанта, О. Дешарт создала не научную, а «каноническую» биографию, не в прямом смысле реализуя нарративную стратегию житийного описания, но, несомненно, ориентируясь на тот «внутренний канон» художника и человека, о котором писал Иванов и который присутствует в христианской антропологии. По крайней мере для нее был непреложным критерий этического порядка, который входит в самую плоть ее биографической методологии. Телеологический взгляд на жизнь помогает О. Дешарт связать воедино все жизненные и творческие события поэта, отобрать те из них, которые максимально полно выступают, по слову A.C. Пушкина, мощным, мгновенным орудием Провидения; он дает возможность увидеть глубину понимания поэтом своего художественного предназначения и сокровенного смысла своей жизни. Отсюда в биографии Иванова рефреном идет основной принцип его поэтологиии: «Славить славу Божью» всеми отпущенными ему силами, он всю жизнь считал своим долгом и счастьем» (1,169).

Глава II «Становление художественного самосознания Вяч. Иванова» анализирует генезис поэтологии художника, истоки его философско-поэтического творчества, уникальность которого отмечали такие авторитетные «ученики» Иванова, как А.Ф. Лосев, М.М. Бахтин, С.С. Аверинцев. Учитывая работы ивановедов, диссертант опирается в этой главе на неизвестные или мало известные архивные материалы, преимущественно раннего периода, репрезентирующие становление художественного сознания еще «допечатного» Иванова.

31 Ср.: из письма Иванова к О. Шор от 9 ноября 1925 года: «Мое желание - чтобы Вы написали вводный к переводу стихов этюд о М<икель>Анждело, как поэте, и объяснили его лирику из его внешней и внутренней биографии» (Переписка Вячеслава Иванова с Ольгой Шор. С. 210-211).

24

В первом параграфе «Тематизация тайны материнства в ранних произведениях Иванова» выделяется магистральная тема творчества поэта — тема Девы-Матери, заостренная на втором компоненте — материнстве. В параграфе рассматривается софийно-богородичный комплекс поэмы «Младенчество» и комментирующего ее «Автобиографического письма» к Венгерову; подчеркивается переплетение богородичных мотивов и сюжета с Елизаветой в образе матери поэта (а значит, и его имплицитная самопроекции на пророка Иоанна, сына Елизаветы). Из этой параллели вытекает вся софиология зрелого Иванова-символиста, его поклонение Вечно-женственному началу, в различных ипостасях пронизывающих его творчество. В этой точке сходятся и Вл. Соловьев, и поздний Гёте, и Новалис, и Достоевский с его поклонением Матери-Земле. Из этого же сюжетного момента «Младенчества» ретроспективно вытекает название третьей книги поэта «Нежная тайна» (1912) и центральный ее цикл «Материнство», а также множество смысловых цепочек в творчестве поэта, оправдывающих земное бытие, говорящих «Да!» миру.

В параграфе реконструируются ранние подступы молодого Иванова к этой теме и ее модификации в неизвестных стихотворениях («19 февраля 1884», «Жизнь и смерть» (1884)) и прозаических набросках («Сфинкс и Нирвана» (1884)). По мнению диссертанта, многие идеи позднего Иванова, которые обычно считают его «культурным багажом», усвоенным через какие-то модернистские авторитеты (Шопенгауэр, Ницше), на самом деле относятся к очень ранним интуициям поэта. Особенно веским аргументом в пользу оригинальности Иванова, присущего ему изначально чувства мистического родства между человеком и природой, является предпринятая в диссертации попытка реконструкции незаконченной поэмы «Матери», с восстановлением предполагаемой сюжетной последовательности нескольких архивных фрагментов (стихотворных и прозаических). Отдельно рассматривается вопрос о влиянии «Фауста» Гёте на замысел молодого Иванова, который формировался в контексте его размышлений о неизбежном наступлении века рационализма, утратившего веру в живую природу, в божественное бытие, в миф, — во все то, что является неотъемлемыми частями органической эпохи. Проекция современных проблем на египетский сюжет придавало последнему живую актуальность и раскрывало главную проблематику всего творчества поэта.

Поэма «Матери», в которой Природа становится символом женского начала, порождающего всё и уносящего всё за предел смерти, или движения прафеноменов, определяет поэтологаю Иванова с самого начала.

Во втором параграфе «Экскурс в мифологему судьбы в творчестве Вяч. Иванова» прослеживается многоликость Вечно-женского начала в творчестве поэта, которая позволила Е.Д. Шору при попытке реконструкции мировоззрения Иванова сформулировать «тройной аспект Вечной Женственности, он же — тройной аспект божественной драмы»: Мировая Душа ■— космическая Жена, Пра-лоно становящегося и одновременно Праматерь и Мойра древних, всепоглощающая Судьба, с неизбежной необходимостью властвующая и царящая над людьми и богами; она Мать-Земля (Деметра древних), рождающая все живущее и оплакивающая его гибель; она Вечная Невеста, тоскующая в покровах мрачной и враждебной материи, после своего освобождения взыскующая божественного света и божественной любви»32. Автор диссертации экскурсивно останавливается на Судьбе как одной из ипостасей Мировой Души в творчестве Иванова. В параграфе приводятся и анализируются архивные материалы 1890-х гг.: дневниковая запись «Всюду, куда бы ни вела меня судьба и моя страсть к блужданиям...» и прозаический набросок «Alma Dea». Экскурс в мифологему судьбы позволяет аргументировано оспорить достаточно распространенное обвинение Иванова в язычестве. Для него стихия судьбы — мифология, отрефлексированная неоплатониками (Плотин «О судьбе») как причинность всего мира, первопричина — Мировая Душа. Глубина проникновения Иванова в античное мироощущение позволила ему утверждать, что дионисийская религия в эллинстве — только прообраз и предтеча христианства, способного реально преобразить софийную плоть мира. Эллинская религия фатума это, говоря словами А.Ф. Лосева, только относительная мифология, абсолютная же — это христианство, утверждающее онтологическую свободу личности и ее полную ответственность за конечную судьбу мира33.

Третий параграф «Проблема индивидуализма и поиски веры в раннем творчестве Вяч. Иванова» рассматривает основную проблему поэтологии

32 Сегал Д., Сегал (Рудник) Н. «Ну, а по существу я Ваш неоплатный должник»: фрагменты переписки В.И. Иванова с Е.Д. Шором // Символ. 2008. № 53-54. С. 366.

33 Лосев А.Ф. Диалектика мифа//Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 581.

26

Иванова — кризис индивидуализма, — которой он посвятил одноименную статью (1905). Значимость этого вопроса для художника обусловлена не только личным опытом отроческого богоборчества, когда в пятом классе гимназии Иванов «внезапно и безболезненно, сознал себя крайним атеистом и революционером» (П, 13), но и его долго изживаемыми последствиями. Диссертант находит новые доказательства противоречивости характера молодого поэта, отразившейся в его поэтических опытах. К ним относятся два взаимосвязанных архивных материала: неопубликованные стихотворение «Воспоминание» (1884) и прозаический набросок «Появляется тень Николая Чудотворца» (1890-е гг.).

В целях раскрытия проблемы индивидуализма в раннем творчестве Иванова анализируется также замысел поэмы «Иуда». Опираясь на комментарий Н.В. Котрелева, согласно которому проблематика «Иуды» проходит одною из основных нитей всего «интеллектуального дневника, «начиная с первой записи, и в постоянном переплетении с размышлением о христианстве», диссертант восполняет источниковую базу, тематически связанную с неосуществленным замыслом поэмы34, и впервые публикует два стихотворных отрывка, имеющих прямое отношение к теме богоборчества: «Вступление к поэме «Иуда» и «К поэме «Иуда». Анализ этих отрывков подтвердил существующую гипотезу о том, что замысел поэмы обусловлен фаустовской темой в творчестве Иванова, которая была «чрезвычайно важна для начинающего поэта как символический код, выявляющий проблему становления человеческой индивидуальности» (Титаренко). Эта тема станет доминантной в поэтологии зрелого Вяч. Иванова, определяя проблемное поле его художественно-антропологических исканий.

Наконец, в четвертом параграфе «Истоки поэтологической модели Вячеслава Иванова» анализируются те принципы, которые определяют поэтологию Иванова изначально и остаются стабильными характеристиками его творчества на протяжении всей жизни художника. В качестве базовых поэтологических принципов признаются: постулирование пророческого призвания поэта; псалмопевческая интенция, определяющая идею

54 Ср. констатацию публикатора: «Специальных записей об «Иуде» мне не встречалось» (Вяч. Иванов. Интеллектуальный дневник. С. 52)., а также публикацию С.Д. Титаренко, дополняющую ранние дневниковые записи поэта (Титаренко С.Д. Из рапней прозы Вячеслава Иванова 1887 года (К проблеме истоков «Интеллектуального дневника» 1888-1890-х годов) // Русская литература. № 4.2011. С. 41)..

27

теологичности творчества, и понимание художественной формы как выражения универсальной сущности вещей.

Первый принцип репрезентируется на основе публикации и анализа раннего стихотворения Иванова «Моисей» (1886), воплощающего представленій поэта об идеале художника-пророка, призванного Богом к ответственной миссии спасения народа, выведения его из плена страстей, напоминания о высоком призвании человека к богосыновству. Своеобразие ивановского понимания статуса поэта в современном мире выявляется в контексте сопоставления образа Моисея, присутствующего в стихотворениях В. Брюсова («Моисей»), А. Блока («Весна в реке ломает льдины...»), О. Мандельштам («Мне стало страшно жизнь отжить...»), В. Ходасевича («Моисей»), М. Цветаевой («Расцветает сад, отцветает сад...»), работе Андрея Белого «Жезл Аарона» (1917), раскрывающей процесс создания стиха как «ритмосмысла в диапазоне моисеевского мифа.

Для репрезентации псалмопевческого дискурса поэта в диссертации приводятся два автографа переложений псалмов 126 (127) и 127 (128) (1888— 1890), которые рассматриваются в контексте парафрастической традиции русской литературы. Выявляются доминантные темы этих псалмов, которые совпадают с поэтологическими представлениями Иванова о том, чему должен учить поэт-пророк. Дня выяснения истоков поэтологической модели Иванова диссертант обращается также к учению о поэтической форме и выясняет влияние его Гёте на раннего Иванова. Анализируя вопрос соотношения формы и содержания, который рано становится предметом рефлексии молодого поэта, диссертант рассматривает неопубликованный диптих «Форма и Содержание» (1899), отражающий поэтологическую модель Иванова. Предметом детального изучения становится также впервые публикуемый черновой набросок «Рассуждение о сущности искусства (в форме диалога Z и А)», который позволяет по-новому взглянуть на непростой вопрос об отношении Вяч. Иванова к разным литературным направлениям, в частности, к классицизму и романтизму. Диссертант подчеркивает, что мысль о том, что художник только тогда становится классиком, когда умеет ограничивать свои порывы вселенской мерой {умеет жертвовать частью своей личности, своей гениальности в пользу сверхличного, всеединящего, вселенского), является осью ивановской

поэтологии. Индивидуализм преодолевается переживаемой и осознаваемой связью с вселенским началом.

В результате в реферируемой диссертации выявляется доминантная поэтологическая категория связи, или отношения между сущностью и явлением, жизнью и смертью, индивидуальным и всеобщим, частным и универсальным, «я» и «ты», «я» и «мы» и т.д., определяющая художественное сознание поэта на протяжении всего творческого пути. Особенно отчетливо она представлена в уникальном ивановском «Письме к самому себе» (1932), хранящимся в Римском архиве Иванова (РАИ). Через категорию «связь» оно сводит воедино все основные художественно-антропологические моменты его поэтологии (индивидуальное сознание, жизнь, душу, личную и мировую, Бога, мир, жертву, знаменитые ивановские формулы — «я еемь», «мы есмы», «мир есть»). Диссертант видит в этом авторефлексивном письме позднего Иванова концентрацию всей его системы мысли, софиологии, антропологии, теодицеи и антроподицеи. При этом подчеркивается принципиально важный для поэта-мыслителя постулат: увидеть во всем связь, т.е. найти оправдание всему, что в нем нуждается, личность эпохи модерна может, только пожертвовав своим разумом, чтобы увидеть бытие не в дискурсе рационализма, а в мистическом проникновении в замысел Божий о мире и человеке: «Баспйгю (1е11'ийе11ейо для меня не вера в Бога,— пишет Вяч. Иванов, — но вера в сотворенный им мир, — в меня самого».

В третьей главе «Метафизические поиски в русском модернизме»

предприняты новые подходы к рассмотрению известной метафизичности русского модернизма, попыток художников прорваться к онтологической сути вещей и тайне человеческого бытия.

В первом параграфе «Дискурс оправдания: Вл. Соловьев и Вяч. Иванов» влияние философа всеединства на становление художественно-философской системы поэта изучается в ракурсе, который не попадал до сих пор в поле зрения исследователей, — в ракурсе дискурса оправдания. На основе анализа разнообразного использования Соловьевым и Вяч. Ивановым понятия оправдания, диссертант приходит к выводу о том, что именно дискурс оправдания в его соловьевском варианте повлиял на самоопределение Иванова в контексте его усвоения идей Шопенгауэра и Ницше. Центральное задание

всей метафизики всеединства Соловьева — «оправдать веру наших отцов, возведя ее на новую ступень разумного сознания», определило известный феномен «нового религиозного сознания», являющийся одной из наиболее глубоких характеристик эпохи русского модернизма. Вяч. Иванову как яркому ее представителю дискурс оправдания оказался чрезвычайно близок: и по всеохватности и универсальности задач, перед ним стоящих, и по пафосу жизнеутверждения — слепителъное Да! миру — устойчивая интонация в творчестве поэта, которую он воспринял от Соловьева, переборов тем самым не только пессимизм Шопенгауэра, но и эстетический нигилизм Ницше.

Второй параграф «Отношение к аскетизму в контексте нравственно-философских исканий эпохи» рассматривает противоречивое отношение к феномену аскетизма представителей русского и европейского модернизма (Ницше, Шопенгауэра, Достоевского, Л.Толстого, Вл. Соловьева и др.). Диссертант подчеркивает, что обращение Иванова к проблеме аскетизма вызвано интеллектуальным контекстом, в котором столкнулись буддийская, христианская и антихристианская антропологические концепции его «учителей». В центре внимания параграфа - стихотворение Иванова «Аскет», разные варианты которого свидетельствуют об изменении нравственно-философских взглядов поэта. Так, публикуемый ранний вариант текста (1890) значительно отличается от канонического, вошедшего в первую книги лирики Иванова «Кормчие звезды». Неоднозначность отношения молодого поэта к аскетизму подтверждается дневниковой записью «Об Аскете стоит говорить...» (1890), которая представляет собой прозаический автокомментарий к поэтическому «откровению» — важнейший принцип поэтологии Иванова. Параллельное прочтение стихотворения и автокомментария к нему позволяет выявить идеологический сюжет текста - противостояние отрицательной метафизике Шопенгауэра, с его буддийским идеалом аскетизма как отречения от жизни как мира явлений. Диссертант подчеркивает, что неоднозначное отношение Иванова к аскетизму во многом определялось интеллектуально-эстетическим контекстом модернизма, отрицающего как позитивистские, так и традиционно-христианские представления о человеке и Боге.

В третьем параграфе «Рецепции идей Лейбница в теодицейном дискурсе русского модернизма» рассматривается интерес русских модернистов к идее

оправдания Бога и мира. Диссертант подчеркивает значимость идей Лейбница для А. Белого, В. Брюсова и др., на фоне чего отношение Иванова к Лейбницу определяется стратегией неупоминания (Аверинцев). В диссертации анализируются редкие случаи упоминания Лейбница Ивановым, а также впервые публикуемое раннее стихотворение «Теомахия» (1888), что позволяет предположить, что идеи автора знаменитых трактатов «Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла» (1710) и «Монадология» (1714) негласно входит в ивановскую систему мысли, определяя теодицейный пафос его поэтики.

В четвертом параграфе «Антитеза науки и искусства в сознании модернистов» анализируется вопрос о неоднозначном отношении к науке и искусству в сознании русских художников и мыслителей (Хомякова, Киреевского, Самарина, Вл. Соловьева, П. Флоренского, В. Брюсова, Андрея Белого, А. Блока), обусловленном противостоянием русской культуры новоевропейскому рационализму и позитивизму. Диссертант выявляет влияние Ницше, заострившего антитезу науки и искусства, на русских модернистов и, в частности, на Иванова, совместившего в своем творчестве научную выучку и поэтическое призвание. Рассмотрение «феномена Иванова», поэта, ученого и мыслителя, позволяет продемонстрировать типологическую близость русского поэта и любимого им Гёте, в котором, по Иванову, «удивительным образом соединены ученый и поэт».

При этом в творчестве Иванова есть много свидетельств заостренности антитезы науки и искусства. Особенно отчетливо противопоставление путей познания проявляется в неопубликованном наброске статьи, который хранится в московском архиве Вяч. Иванова «Наука — она движение на поверхности вещей...» и датируется приблизительно 1910-ми гг., т.е. временем максимально интенсивного общения Иванова с Вл. Эрном. Диссертант предполагает, что постулируемое самим Ивановым влияние на него Эрна убедительнее всего репрезентируется непримиримым противопоставлением художественного и научного дискурсов как разных типов рациональности, по Эрну, соответственно, Доуод'а и ratio. В контексте сопоставления идей Иванова и Эрна важно общее для них положение о том, что «естественный и существенный символизм философии Логоса самыми внутренними,

интимными связями соединяет логизм как с великим символическим языком искусства, так и с символизмом религий»35.

В параграфе подчеркивается методологическая значимость для реферируемого исследования провозглашаемой Эрном философии Логоса как «коренного и глубочайшего единства постигающего и постигаемого, единства познающего и того объективного смысла, который познается». Именно эрновская методология проливает свет на запись Ольги Шор в дневнике от 24 июня 1931 г. о Вячеславологии, которую диссертант предлагает интерпретировать как надежду Иванова на то, что «наука о Вячеславе» будет развиваться в дискурсе логизма Эрна, а не в дискурсе лингвистического позитивизма и рационализма. Иными словами, она должна строиться как поэтология, а не как «научная», точнее — эмпирическая, поэтика (IV, 646), мерящая поэзию инородною ей меркою научно-методического мышления (IV, 634).

В четвертой главе «Мифопоэтический дискурс и поэтология сюжета в "Кормчих звездах" Вяч. Иванова» производится «переключение» теоретической рефлексии в плоскость монографического изучения проявления поэтологических принципов Иванов в его книгах лирики.

Первый параграф «Авторское определение жанра и история создания "Кормчих звездах"» выясняет кодирующую роль авторского подзаголовка в первой книге Иванова, в которой, по слову С. Аверинцева, уже всё есть. В жанровом определении — «книга лирики» — отражается основная поэтологическая интуиция Вяч. Иванова — лирика как усилие самоопределения поэта. Опираясь на работы ивановедов, обращавшихся к этой теме (Котрелев, Аверинцев), диссертант предпринимает попытку соотнести авторское определение жанра, историю создания, заголовочный комплекс и различные варианты структуры книги с целью выявить ее единый мифопоэтический сюжет.

Во втором параграфе «Возможные модификации хронотопа в поэзии» обосновывается необходимость введения новых категорий, обозначающих соотношение времени-пространства в поэзии. Диссертант выдвигает гипотезу о необходимости модификации бахтинской категории «хронотоп» применительно к поэзии, опираясь при этом на семантику имен античных богов (Хроноса и

35 Эрн В. Борьба за Логос. С. 330.

Кайроса): первый символизирует длительность времени, второй - его качественность. Эту дифференциацию можно увидеть у самого Бахтина, который, характеризуя события романов Достоевского, писал, что действие в них «совершается в хронотопических точках, изъятых из обычного хода жизни и из обычного жизненного пространства, в эксцентрических точках, в инфернальных, райских (просветление, блаженство, осанна) и чистилищных точках»36. Эти вневременные точки-события и можно охарактеризовать с

37

помощью понятия кайроса , максимально насыщенного, или качественного времени, в котором совершается прорыв человека в сферу трансцендентного. В таком ключе качественное время является одной из существенных характеристик лирической поэзии и особенно символизма, «принципиальным постулатом которого является тезис о возможности прорыва в трансцендентное»38. Уловить и запечатлеть миг красоты, переживания, духовного и поэтического прозрения — устремления не только символистов («Только мимолетности я влагаю в стих» Бальмонта), но и всех лирических поэтов39.

В мифопоэтике Иванова кайротоп фиксирует событие «вхождения вечности, когда горизонталь хроноса пересекает вертикаль кайроса, когда свершается эпифания»40, т.е. явление божественного (как в христианской, так и в языческой культуре). Эпифания является одним из важнейших моментов феноменологии искусства, особенно в ее ивановском варианте, в котором художник нисходит из сфер, куда он проникает восхождением, как духовный человек. «Поэтика озарений», изученная Халтрин-Халтуриной на материале английского романтизма, при всех своих отличиях от ивановской (прежде всего в высоком статусе у романтиков категории воображения, непопулярной у Иванова), помогает увидеть структурную функцию особых «временных точек в пространстве», ще — на основе трансценденции — раздвигаются границы сознания, включаются иные механизмы мировосприятия и самоосмьгсления.

3® Бахтин М.М. <Ригорика в меру своей лживости> // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 тт. Т. 5. М., 1996. С.64.

37 Кайрос (др. rp. xaipiq) означает буквально «верный или благоприятный момент». В то же время кайрос

означает «время между», момент в неопределённый период времени, когда происходит нечто особенное. 3" Гоготишвили Л.А. Между именем и предикатом (символизм Вяч. Иванова на фоне имяславия) // Гоготишвили Л.А. Непрямое говорение. М., 2006. С. 22.

39 Ср. интересную работу: Халтрин-Халтурина Е.В. Поэтика озарений в литературе английского романтизма: Романтические суждения о воображении и художественная практика. М., 2009.

40 Измайлов P.P. «От «хроноса» к «кайросу»: время и вечность в русской поэзии конца XX века. С. 144.

Для Иванова «дионисийская эпифания — интуитивное созерцание или постижение» (II, 629), которое «есть принципиально важное выхождение из времени и погружение в безвременное» (I, 724).

Помимо кайротопа в диссертации вводится еще одна дефиниция — эонотопос, с опорой на термин, предложенный В. Лепахиным, связанный с вечностью в ее христианском понимании. Основной принцип эонотопоса — иконичность пространства и времени, который проявляется во всех сферах христианской культуры и особенно в искусстве. Предлагаемая нюансировка хронотопа, кайротопа и эонотопоса, по мнению диссертанта, более адекватна различным модусам поэтической реальности и событийности.

В третьем параграфе «Хронотоп — кайротоп — эонотоп в "Кормчих звездах" Вяч. Иванова» постулируемая сюжетность в книге лирики подробно и последовательно анализируется на примере первого раздела книги «Порыв и грани». Результаты рассмотрения поэтического сюжета позволяют диссертанту конкретизировать определение «Кормчих звезд» как «философии лирики» (Котрелев). Весь цикл раскрывает поэтологический миф о рождении и становлении поэта-символиста, пророка и теурга. Он очень близок к выделяемому Бахтиным платоновскому «типу автобиографического самосознания», хронотоп которого — «жизненный путь ищущего истинного познания», «с аналогичной схемой пути восхождения души к созерцанию идей», «мифологическими и мистерийно-культовыми основами этой схемы»41. Сближает платоновский и ивановский хронотоп почти полная растворенность реального биографического времени «в идеальном и даже абстрактном времени» мифологической метаморфозы42, в интенсивности кайротопических прозрений и эонотопических идеалов. При этом вневременная организация микросюжетов стихотворений ненавязчиво координируется хронотопами биографического и эпохального характера, а так же - открыто, почти декларативно — диалогическими хронотопами большого времени, заданными эпиграфами. В этом вневременном диалоге участвуют названные поэтом Данте, Вл. Соловьев, Гёте, Достоевский, Байрон, Пушкин, Бетховен, Микель-Анждело и не названные, но без труда узнаваемые Платон, Тютчев, Ницше, Шопенгауэр. Эта диалогическая напряженность «работает» не только на платоновский

41 Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. С. 167.

42 Там же. С. 168.

хронотоп, расчленяя жизнь «ищущего истинного познания» «на точно ограниченные эпохи или ступени»43 познания, но и на миф о рождении поэта, который в диалоге с вечными собеседниками оттачивает свои философско-эстетические и религиозные взгляды. Именно в таком контексте художником осознается собственное призвание к теургическому творчеству, способному преобразить мир по законам Красоты, силою творческого духа изменить неумолимый Хронос в эпифанический Кайрос и пространство как разделяющий «принцип индивидуации» - в среду единения.

В пятой главе «Литургический дискурс в поэзии Вяч. Иванова» обосновывается целесообразность рассмотрения поэтического мира Вячеслава Иванова в свете литургического дискурса, который является наиболее адекватным поэтологическим представлениям Иванова.

В первом параграфе «О "поэтике молитвослова", или литургическом дискурсе у Иванова» рассматриваются важнейшие характеристики литургического дискурса, его соборность и реалистический символизм, которые определяют коммуникативные стратегии поэта, утверждающие взаимосвязь искусства и религии. По Иванову, истинное искусство, т.е. реалистический символизм, суть которого в раскрытии Реальнейшего Бытия в реальной действительности (знаменитый ивановский тезис: «а геаНЬш а<1 геаНога»), строится на «соборном исповедании» художников» (И, 64). В период споров о символизме в начале 10-х годов Иванов открыто провозглашает «догмат православия искусства», ибо «искусство есть святыня и соборность» (II, 613).

Литургическое видение Иванова отражается практически во всех названиях его поэтических сборников. Насыщенность библейскими аллюзиями, литургическими символами и молитвенными формулами; организация времени и пространства через сакральный хронотоп; своеобразная антипсихологическая структура образа лирического «я»; «густой благовест» языка, насыщенного церковнославянизмами и стилистической бинарностью, использование культовых жанров - характерные черты литургического дискурса Вяч. Иванова, воспроизводящего «поэтику молитвослова»44.

45 Там же.

44 Котрелев Н. В. «Видеть» и «ведать» у Вячеслава Иванова (Из материалов к комментарию на корпус лирики). С. 14.

Во втором параграфе «Библейские заглавия в поэзии Вяч. Иванова» в центре внимания литургический дискурс, проявляющий себя в организации речевого высказывания, прежде всего в кодировке основных компонентов заголовочного комплекса произведения.

В каждой книге Иванова встречаются интертекстуальные заглавия стихотворений, «работающие» на литургический дискурс (1. библеизмы, среди которых: 1) цитаты («Неведомому Богу» (I, 540). «Лазаре, гряди вон!» (I, 641). «Лето Господне» (I, 749), «De profundis» (П, 237), «Язвы гвоздиные» (II, 256), «При дверях» (III, 28), «Quia Deus» (III, 564) и др.); 2) аллюзии («Песнь потомков Каиновых» (I, 522), «Дерево Добродетелей» (I, 642), «Вечные Дары» (I, 568), «Долина - храм» (II, 739), «Крест зла» (П, 744), «Путь в Эммаус» (II, 263), «Притча о Девах» (II, 266), «Храмина Чуда» (П, 266), «Рыбарь» (III, 12), «Иов» (III, 180), «Ковчег» (III, 23) и др.); 3) концепты («Дух» (I, 518), «Персть» (I, 519), «Жертва» (I, 703), «Утешитель» (Ш, 382) и др.); 2. богословские термины, осмысляющие евангельское откровение («Воплощение» (I, 519), «Аскет» (I, 539), «Эпифания» (I, 640), «Отречение» (I, 563), «Раскаяние» (I, 760), «Оправданные» (Ш, 524), «Чистилище» (Ш, 548), «Безбожие» (III, 552), «Богопознание» (III, 552) и др.); 3. заглавия, связанные с церковным искусством («Монастырь в Субиако» (I, 620), «Собор св. Марка» (П, 498), «Икона» (1П, 555), «Новодевичий монастырь» (Ш, 565), «Владычица Дербенская» (IV, 29), «Чаша Святой Софии» (IV, 36) и др.); 4. заглавия, связанные с литургическим временем: годовым («Духов День» (П, 316), «Троицын День» (П, 317), «День Вознесения» (II, 511), «Рождество» (III, 556)) и суточным (Раздел «Повечерие» (II, 277-282), «Сорокоуст» (II, 353), «Утренняя молитва» (П, 496) и др.); 5. заглавия — литургические формулы.

Библейский цитатный интертекст детально анализируется в параграфе на примере стихотворений Иванова разного периода. В «Кормчих звездах» это стихотворения «Неведомому Богу» (I, 540), «Лазаре, гряди вон!» (I, 641), «Имени Твоему» (I, 681); в «Прозрачности» - «Лето Господне» (I, 749); в «Cor Ardens» ■— «De profundis» (II, 237) и «Язвы гвоздиные» (II, 256); в «Нежной тайне» - «При дверях» (III, 28)» в «Свете Вечернем» - сонетный цикл «De profundis amavi» (III, 574-577).

В третьем параграфе аЛитургические формулы в заглавиях стихотворений Вяч. Иванова» анализируются относительно устойчивые единицы текстов, регулярно повторяемые на литургии в установленном порядке и месте в неизменном звучании. В литературе русского модернизма они употреблялись достаточно часто, в связи с чем в литературоведении встречается термин «литургизация текста».

В параграфе детально анализируются литургические формулы в заглавиях стихотворений Иванова: «Милость Мира» (заглавие которого представляет литургическую формулу анафоры, таинства возношения, т.е. начала евхаристического канона на литургии Иоанна Златоустаго); «Тебе благодарим» (которое также является литургической формулой, входящей в евхаристический канон); «В лепоту облечеся» (формула из так называемого Царского, 92-го Псалма) и др. В параграфе сопоставляется литургический дискурс Иванова с аналогичным опытом привлечения литургических формул Блоком, Бальмонтом, Сологубом, Маяковским.

В четвертом параграфе «Библейские эпиграфы в поэзии Вяч. Иванова» рассматривается важный компонент заголовочного комплекса - эпиграф. Диссертант останавливает свое внимание на библейских эпиграфах в поэзии Иванова, которые до сих пор еще не стала предметом отдельного изучения. При этом отмечается, что для эпиграфологии творчество русских модернистов и, в частности, Иванова дает обильный урожай. По количеству и разнообразию интертекстуальных и иноязычных эпиграфов поэт значительно превосходил своих собратьев по перу, что придавало его поэзии не только ощутимый отпечаток учености и филологической утонченности, но и свидетельствовало о напряженной культурной диалогичности его творчества.

Заголовочный комплекс с использование библейского и литургического интертекста в произведениях модернистов в целом и Вяч. Иванова в частности является герменевтическим ключом к той символически выраженной и религиозно-мистически воспринимаемой реальности, которая мерцает единой тайной и единым Сверхсмыслом. Поиски идентификации себя с этой мистически целостной реальностью определяет художественные и поведенческие стратегии мнолих модернистов, основанные на интересе ко всему мистическому и мистериальному.

Шестая глава «Поэтическая антроподицея Вяч. Иванова» посвящена различным аспектам его поэтологии, выходящим на антропологическую проблематику, определяющей структурные и жанровые особенности его центрального произведения — мелопеи «Человек». Модель оправдания человека, предложенная Ивановым, рассматривается в философском и литературном контексте, а также с точки зрения принципов, имманентных поэтологии Иванова.

В первом параграфе «Философский и литературный полилог о человеке в русском модернизме» анализируются философские и художественно-поэтические антропологические концепции Н. Бердяева, П. Флоренского, Вяч. Иванова, М. Горького, В. Маяковского, А. Белого. Для диссертанта методологически важна характеристика определяющего момента русской философии, которая заключается в критике модерна45. Модернистско-субъекгивистические представления о человеке взрывались изнутри онтологизмом и логизмом (по слову Эрна) русской философии. В качестве показательного философского «полилога» о человеке сопоставляются антропологические идеи Н. Бердяева, П. Флоренского и Вяч. Иванова, каждый из которых выдвинул свою версию антроподицеи, или оправдания человека. Бердяев пишет «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (1916), П. Флоренский работает над «Философией культа. Опытом православной антроподицеи» (1913-1922). Иванов создает свою мелопею «Человек» (19151919), которая уже на уровне символического названия диалогически перекликается с антроподицейной проблематикой Бердяева и Флоренского, отталкиваясь от первого и сближаясь со вторым.

Сопоставление смысловых перекличек и тематических мотивов «Философии культа» Флоренского и мелопеи Иванова позволяет конкретизировать «точки схождения» двух мыслителей: во-первых, очень близкую, хотя и полемически заостренную трактовку антиномичной природы человека, особенно в области дионисизма; во-вторых, общую мистику жертвы, конституирующую центральное таинство церкви - Евхаристшо, участием в которой оправдывается человеческое бытие. Диссертант также выдвигает

45 "Will man sich eines Schlagworts bedienen, so kann der immer deutlicher hervortretende Grundzug der russischen Philosophie als antirationalistischer Ontologismus bezeichnet werden" (Bubnoff Nicolai Von, Russische ReligionsPhilosophen, Heidelberg, 1956. S. 10).

гипотезу о том, что структуру культа, феноменологически описываемую Флоренским, Иванов делает принципом формы своей мелопеи.

В параграфе анализируются также четыре произведения русского модернизма, имеющих одно и то же название - «Человек», принадлежащих М. Горькому, В. Маяковскому, А. Белому и Вяч. Иванову. Это сопоставление, при всех необходимых оговорках и нелинейных ходах, позволяет подчеркнуть общее и различное в решениях антропологической проблематики художниками разных литературных направлений. Общим для них был философско-религиозный подход к проблеме человека, пафос откровения о смысле человеческой жизни в бытии, космосе, мироздании. Напряженность поиска новых оснований Человека вписывает четырех художников в парадигму «нового религиозного сознания» XX века. Различие касается их ценностных идеалов: для Горького - это просвещенный разум, могущий когда-нибудь силой науки и коллективного знания уничтожить слепую материю; для Иванова - способность к мистико-экстатической любви, приводящей личность к Богосыновству и Богочеловечеству, преобразующей мир по законам Божественного Всеединства; для Маяковского — это ницшеанская воля, обязанная кардинально перестроить старый мир; для А. Белого — это антропософское (само)познание. Антропологическая модель Вяч. Иванова, в силу ее христианско-персоналистической направленности и мифопоэтической усложненности, выпала из дальнейшего процесса литературы, но оказала серьезное влияние на философскую антропологию М.М. Бахтина.

Во втором параграфе «Поэтология формы в поэзии Иванова» систематизируются все представления художника о поэтической форме, которые провозглашают конструктивный принцип подлинно реалистического (религиозного) искусства - принцип «двойного КАК», восходящий к старинному учению о forma formans и forma formata, или, на языке Иванова, «форме зиждущей и форме созижденной»: «искусство не есть механическое соединение какого-то ЧТО с каким-то КАК, а целостное двойное КАК, т.е. как художник выражает и как он видит мир» (III, 675).

В этом поэтологическом контексте подробно рассматривается форма мелопеи «Человек». Автор диссертации сопоставляет разновременные автокомментарии Иванова к архитектонике произведения, публикует

неизвестную раньше уникальную черновую запись поэтологического характера, сделанную на обороте листа с набросками доклада о мелопее «Человек»: «На стих я смотрю не как на приблизительное, но как на единственно адекватное изображение внутреннего опыта...... Анализ формы мелопеи позволяет

диссертанту аргументировано говорить об эстетическо-религиозном credo Иванова, относясь с вниманием к поэтологическому постулату из этого архивного документа: «... давая стих, я даю свидетельство о самом реальном смысле моих правд». Это еще одно авторефлексивно-поэтологическое подтверждение широко известного признания поэта о том, что мелопея «наиболее целостно выражала» его «мистическое миросозерцание».

Для сопоставления феноменологии культа Флоренского и ивановской мелопеи автор диссертации привлекает также схему, обнаруженную в черновых материалах к мелопее, которая полностью соответствует автокомментарию к первой публикации поэмы. В ней уже обозначены все канонические части текста, что позволяет датировать ее появление не раньше 1918 года, когда поэт приступил ко второй редакции поэмы, добавившей четвертую часть «Человек един» и Эпилог. Согласно этой схеме, структура «лирической трилогии» «Человек» кодировалась с помощью трех геометрических «фигур», а именно — двух параллельных линий («Аз есмь»), треугольника («Ты еси») и круга («Два града»), а также принципа симметрии, организующего систему соответствий и противопоставлений на самых разных уровнях текста. Семантическая и семиотическая нагруженность геометрических фигур, соответствующих определенным положениям ивановской антропологии, соотносится диссертантом с принципом восходяще-нисходящей структуры культа, феноменологически описанной Флоренским, и учением. самого Иванова о симметричности любого обряда. Удвоение композиционной структуры второй части мелопеи «Ты еси», построенной на восходяще-нисходящей структуре («треугольнике»), при написании четвертой, не запланированной первоначально части «Человек един», подчеркивает принцип симметрии и тем самым гипотезу автора исследования о моделировании обрядовой структуры культа в композиции мелопеи «Человек». Концентрированность сюжета мелопеи вокруг мотива таинства, ее обрядово-симметричная архитектоника позволяют понять произведение Иванова как поэтическую антроподицею и сформулировать

близкую обоим мыслителям идею словами Флоренского: «Вся жизнь должна определяться культом, обращаясь около его безусловного Центра - Голгофы»46.

В третьем параграфе «Экскурс в поэтологические аспекты текстологии» подробно рассматриваются текстологические разночтения между авторизованным списком мелопеи (1930), переписанным рукой О. Шор и включающим ивановскую правку (РАИ), и каноническим текстом (1939). Диссертант пытается реконструировать внутреннюю логику ивановской правки, выявить волю художника по отношению к его любимому «детищу» и приходит к заключению: три разночтения, присутствующие в авторизованном списке 1930 г., связаны между собой оттачиванием формулировок, касающихся наиболее важных моментов в поэтической антроподицее Вяч. Иванова: человек и Бог, человек и Земля, Люцифер как первая метафизическая модель зла для человека.

В четвертом параграфе «Поэтология жанра «мелопея» в поэзии Вячеслава Иванова» систематизируются разнообразные трактовки понятия «мелопея», позволяющие проанализировать его семантический и поэтологический потенциал. Диссертант последовательно рассматривает существующие трактовки мелопеи (лироэпический жанр; мелодическое воплощение поэтического текста (античная трактовка); мистерия; тип греческого церковного песнопения), актуализируя древнее значение слова «мелос», которое первоначально означало «член тела», соответственно, мелопея - «соединение воедино, собирание членов тела»47. В средневековых литургических текстах слово «мелос» применялось для обозначения члена Церкви как Тела Христова48.

Предложенное значение, по убеждению диссертанта, имеет прямое отношение не только к магистральной идее мелопеи — единению человечества во Христе, восстановлению разорванной когда-то «связи вселенной», но и к ее структуре, отражающей структуру культа. В нем — смысловой ключ к пониманию жанра мелопеи «Человек»: по тематике, проблематике, пафосу и композиционным особенностям произведение Иванова выражает «мистическое миросозерцание» автора, которое Д.В. Иванов, прибегая к литургическим

м Там же. С. 156.

" См. известный оксфордский словарь патристических терминов:: цбХо?, TÓ - limb; (teXonoiict, f|: - forming of

limbs (Lampe GW.H. A Patristic Greek Lexicon. Oxford, The Clarendon Press, 1961. P. 842). í! tó. - member; met.; esp. of members of Church as Christ's body (Гам же).

41

терминам, назвал «анамнезисом человечества во Христе». Жанр мелопеи, включая все рассмотренные варианты, актуализирует именно это древнее церковное значение: далеко не случайно мелопея осознавалась поэтом как центральное произведение его творчества.

В Заключении подводятся итоги исследования, намечаются перспективы дальнейшего развития основных идей поэтологии, обсуждаются возможности углубления и расширения проблематики, которой посвящено настоящее исследование. Формулируются основные выводы о:

целесообразности поэтологического подхода, раскрывающего имманентное художнику-символисту проективное сознание, нацеленное на метафизическое оправдание и преображение (восстановлению) мира и человека в искусстве;

об осознанной стратегии поэта на воплощение философско-религиозно-поэтического проекта «реалиоризма», нацеленного на преодоление индивидуализма как характерной черты новоевропейского модерна через возвращение (восстановление) онтологического (органического) единства индивидуально-личностного и всеобщего бытия;

об особенности поэтологической модели Вяч. Иванова, восходящей к архетипическому пониманию поэта как библейского пророка; самобытности ранних поэтологических интуиций Иванова, связанных с мистикой материнства и Вечной Женственности, ощущением панкогерентной взаимосвязи всего живого в мире, с проблемой индивидуализма, разрывающего связь личности с бытием, мировой душой и Богом; с пониманием взаимосвязи поэтической формы и сущности вещей;

о взаимосвязи метафизического и мифопоэтического дискурсов в русском модернизме, осознающем через миф бытийственную глубину и истоки жизни, что отражается в мифизации сознания и поэтической реальности;

о значении литургического дискурса в реализации «философско-религиозного проекта» Вяч. Иванова по воздействию на культуру и мировосприятие читателей с помощью символического искусства; который максимально концентрированно воплотился в форме и жанре мелопеи «Человек», уникальность которой оправдана поэтологией Иванова, его художественной антропологией и поэтической самоидентификацией,

представленной в виде архетипического мифа о вине человека перед Богом и Природой;

наконец, о перспективности и далеко не усвоенной потомками жизненности поэтологии Вяч. Иванова, ее парадоксальной антиномичности, одновременно объединяющей художника с эпохальными модернистскими веяниями и уводящей его далеко назад, в предмодернизм, что в ивановской системе мысли означает не прошлое, а будущее, определяемое своим истоком. В контексте проблемы самидентификации поэтической личности по отношению к «realiora» и соответствующего выстраивания художественных стратегий поэтология Иванова на фоне художественно-антропологических исканий русского модернизма выглядит как модернистский проект антимодернистской и антииндивидуалистической направленности. Это позволяет охарактеризовать все творчество поэта как поэтическую тео-антроподицею, оправдание Бога и человека, оправдание истинной поэзии и искусства, напоминающее о мистической (софийной) взаимосвязи (панкогерентности) всего мира), т. е. как своего рода самобытное поэтическое наукоучение, синтезировавшее все многосторонние грани личности Иванова.

Основные положения диссертации автора отражены в 54 публикациях общим объемом 81,4 п.л.:

Монографии:

1. Федотова C.B. Мифопоэтика Вячеслава Иванова: мелопея «Человек»: Монография. -Тамбов: изд-во ТОИПКРО, 2005. - 175. (10,1 пл.).

2. Федотова C.B. Поэтология Вячеслава Иванова: монография. - Тамбов: изд-во ТОИПКРО, 2012. - 295 с. (19,7 п.л.).

Статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, рекомендованных ВАК РФ:

3. Федотова C.B. Вячеслав Иванов о Пушкине // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 1997. Вып. 4. - С. 77-87 (0,9 п.л.).

4. Федотова C.B. Три концепции человека в литературе Серебряного века // Вестник Томского гос. пед. ун-та. Серия: Гуманитарные науки (Филология). 2005. № 6 (49). - С. 32-38 (0,8 п.л.).

5. Федотова C.B. Лингвофилософские загадки одного мифа Вяч. Иванова в мелопее «Человек» // Филологические науки. № 4. 2005. - С. 12-25 (0, 8 п.л.).

6. Федотова C.B. Интерпретация трех значимых разночтений: к текстологии мелопеи Вячеслава Иванова «Человек» // Филологические науки. № 2. 2007.-С. 22-31 (0,6 пл.).

7. Федотова C.B. Неоднозначность аскетического идеала в творчестве Вячеслава Иванова// Филологические науки. 2011. №3. -С. 3-14 (0,8 пл.).

8. Федотова C.B. Дискурс оправдания: Вл. Соловьев и Вяч. Иванов // Соловьевские исследования. Иваново, 2011. № 1. — С. 99-111 (1,3 пл.).

9. Федотова C.B. Литургические формулы в заглавиях стихотворений Вячеслава Иванова // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Филология и журналистика. 2011. Т. 11. Вып. 3. - С. 103-107 (0,5 пл.).

10. Федотова C.B. Софийная анамнесеология Вяч. Иванова // Соловьевские исследования. 2011. Вып. 4 (32). - С. 170-177 (0,9 пл.).

11. Федотова C.B. Неизвестные переложения псалмов Вячеслава Иванова // Русская литература. СПб., 2011. № 4. - С. 51-58 (0,8 пл.).

12. Федотова C.B. Литературоведение под «бритвой Оккама», или оправданность приумножения терминов (поэтика — метапоэтика — поэтология) // Ученые записки Орловского государственного университета: № 4 (48). Серия «Гуманитарные и социальные науки». 2012. -С. 238-244(0,9 пл.).

13. Федотова C.B. Антитеза науки и искусства у Вл. Соловьева, Вяч. Иванова и Вл. Эрна // Соловьевские исследования. 2012. Вып. 1 (33). - С. (1 пл.).

14. Федотова C.B. Вячеслав Иванов, Лейбниц и барокко // Вопросы литературы. 2012. № 4. - С. 40-57 (2 пл.).

15. Федотова C.B. «Библиографы не сумеют собрать мои растерзанные члены...» (Рец. на кн.: П. Дэвидсон. Библиография прижизненных публикаций произведений Вячеслава Иванова: 1898-1949 / под ред. К. Ю. Лаппо-Данилевского. СПб.: Каламос, 2012) // Известия ОЛЯ РАН. 2013. № 4 (0,4 пл.) (принято в печать).

Научные статьи в других изданиях:

16. Федотова C.B. Категория памяти в творчестве Вячеслава Иванова // Материалы конференции молодых ученых. - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 1997. - С. 53-59 (0, 4 пл.).

17. Федотова C.B. Миф об Эдипе в поэме Вячеслава Иванова «Человек» // III Державинские чтения: Материалы научной конференции молодых ученых. Февраль 1998 г. - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 1998. - С. 94-99 (0,4 пл.).

18. Федотова C.B. Элементы мифопоэтики в поэме Вяч. Иванова «Человек» // IV Державинские чтения: Материалы научной конференции молодых

ученых. -Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 1999. -С. 130-135 (0,4 п.л).

19. Федотова C.B. Прельщение культурой. Размышления об одном стихотворении Вячеслава Иванова // IV Питиримовские чтения. — Тамбов, 1998.-С. 103-110 (0,6 пл.).

20. Федотова C.B. Вяч. Иванов и постмодернизм // VII Державинские чтения. Филология и журналистика: Мат-лы науч. конф. преподавателей и аспирантов. Февраль 2002 г. — Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2002.-С. 19-25(0,4 пл.).

21. Федотова C.B. «Жар холодных числ» в мелопее Вяч. Иванова «Человек» Л Europa Orientalis. XXIII /1. - Salerno, 2004. - С. 97-138 (3,1 пл.).

22. Федотова C.B. Миф о Люцифере в мелопее Вяч. Иванова «Человек» // Вторая навигация: Альманах. - Мюнхен-Запорожье: Дикое поле, 2005. — С. 217-234 (1,1 пл.).

23. Федотова C.B. Мифопоэтика Вячеслава Иванова: теоретический аспект // Русская словесность в контексте интеграционных процессов: материалы Международной научной конференции, г. Волгоград, 24-27 апреля 2005 г. - Волгоград: Изд-во ВолГу, 2005. - С. 683-688 (0,4 пл.).

24. Федотова C.B. Концепт воли в антропологии Вяч. Иванова // Славянорусские духовные традиции в культурном сознании народов России. Материалы Всероссийской научно-практической конференции, посвященной Дню славянской письменности и культуры, 24 мая 2005 г. Ч. 1. - Тюмень: Изд-во Тюменского гос. ун-та, 2005. - С. 180-183 (0,4 пл.).

25. Федотова C.B. «Творческая лаборатория» Серебряного века (к 100—летаю «Башни» Вячеслава Иванова) // Образование в регионе. Вып. 15. — Тамбов: Изд-во ТОИПКРО, 2005. - С. 183-187 (0,5 пл.).

26. Федотова C.B. Персоналистическая антропология Вяч. Иванова и М. Бахтина // Литература и культура в контексте Христианства: Материалы IV Международной конференции», 23-24 июня 2005 г. — Ульяновск, 2005. -С. 117-129 (0,7 пл.).

27. Федотова C.B. Антропологический принцип в эстетике Вяч. Иванова и М. Бахтина // Русская литература: онтология и поэтика. Научная школа профессора Л.В. Поляковой. Коллективная монография. - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2005. - С. 150-155 (0,4 пл.).

28. Федотова C.B. Антиномика воли в творчестве Вячеслава Иванова // Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах: материалы Международной научной конференции, г. Волгоград, 12-15 апреля 2006 г./ Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом) РАН, ВолГУ. - Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2006. -С. 539-544 (0,4 пл.).

29. Федотова C.B. В лабиринте формы мелопеи «Человек» // Вяч. Иванов. Человек. Приложение: Статьи и материалы. — Москва: Плеяда-Пресс, 2006. С. 73-102 (1,2 п.л.).

30. Федотова C.B. Проблемы изучения литургической лексики в поэтических текстах // Русская словесность как основа возрождения русской школы: Материалы международной научно-практической конференции. - Липецк: ЛГПУ, 2008. С. 66-72. - С. (0,5 п.л.).

31. Федотова C.B. Синэстетический дискурс преображения человека в поэзии Вяч. Иванова // Литература и культура в контексте Христианства: Материалы V Международной конференции», 22-25 сентября 2008 г. — Ульяновск, 2008. - С. 88-95 (0,5 п.л.).

32. Федотова C.B. Проблемы изучения современной поэзии (о книге Светланы Кековой «Потаённый хор») // Образование в регионе. Вып. 22. - Тамбов: Изд-во ТОИПКРО, 2008. - С. 37-44 (0,5 п.л.).

33. Федотова C.B. Дискуссия о книге В. Несмелова «Наука о человеке» в Петербургском религиозно-философском обществе (1909) / Актуальные инновационные исследования: наука и практика. 2008. № 1. - С. 32-48 / http://www.actualresearch.ru (1,0 п.л.).

34. Федотова C.B. Жанр как универсальная категория поэтики (к вопросу изучения литературы на профильном уровне) // Образование в регионе. -Тамбов: Изд-во ТОИПКРО, 2008. Вып. 21. - С. 43-48 (0,8 п.л.).

35. Федотова C.B. Homo liturgicus в поэзии Вячеслава Иванова // Постижение человека: литература и философия: Материалы П1 Всероссийской научно-практической конференции, 8-10 октября 2009 года. - Липецк: ЛГПУ, 2010. -С. 10-19 (0,7п.л.).

36. Федотова C.B. Антроподицейная проблематика в Серебряном веке: П. Флоренский, Н. Бердяев, Вяч. Иванов / Актуальные инновационные исследования: наука и практика. 2009. № 2. — С. 5-15 / http://www.actualresearch.ru (0,8 п.л.).

37. Федотова C.B. Мистерия в поэзии В. Иванова и А. Блока // Актуальные инновационные исследования: наука и практика. 2009. № 3. - С. 5-15 / http://www.actualresearch.ru (0,9 п.л.).

38. Федотова C.B. Структура литургического дискурса в поэзии Вяч. Иванова // VX Державинские чтения. Институт русской филологии: мат-лы Общерос. научн. конф. Февр. 2010. - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2010. - С. 81-87 (0,5 п.л.).

39. Федотова C.B. Интертекстуальные аспекты изучения литературы // Образование в регионе. Вып. 25. - Тамбов: Изд-во ТОИПКРО, 2010. -С.73-81 (0,5 п.л.).

40. Федотова C.B. Библейские эпиграфы в поэтике Вячеслава Иванова // Словесный образ и литературное произведение: материалы Международной конференции «Грехнёвские чтения-VIII», 4-5 февраля 2010 г. -Н. Новгород: ННГУ, 2010. - С. 153-158 (0,5 пл.).

41. Федотова C.B. Время-пространство в «Кормчих звездах» Вяч. Иванова («Порыв и грани») // Новый филологический вестник. 2010. № 3 (14). -М.: Изд-во РГТУ. - С. 49-68 (1,2 пл.).

42. Федотова C.B. Своеобразие жанра «мелопея» в поэзии Вячеслава Иванова // Вячеслав Иванов. Материалы и исследования. — Вып. 1. — СПб.: Изд-во Пушкинского Дома, 2010. - С. 229-241 (0,9 пл.).

43. Федотова C.B. Библейские заглавия в поэтическом дискурсе Вяч. Иванова // Куприяновские чтения: материалы всероссийской научной конференции. Иваново, 16-17 декабря 2009. - Иваново, 2011. - С. 55-60 (0,4 пл.).

44. Федотова C.B. Библейский интертекст русской литературы // Образование в регионе. - Вып. 28. - Тамбов: Изд-во ТОИПКРО, 2011. - С. 83-91 (0,5 пл.).

45. Федотова C.B. Хронотоп — кайротоп — эонотоп в поэзии Вяч. Иванова // VIX Державинские чтения. Институт русской филологии: мат-лы Общерос. научн. конф. Февр. 2011. - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2011. - С. 48-54 (0, 5 пл.).

46. Федотова C.B. Парафразы псалмов в раннем творчестве Вяч. Иванова // Материалы конференции «Славянский мир: духовные традиции и словесность» (к юбилеям В.Г. Белинского, Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова). - Тамбов, 2011. - С. 245-252 (0,6 пл.).

47. Федотова C.B., Глухова Е. Переписка М. Гершензона с Вяч. Ивановым // Archivio russo-italiano VIII. - Salerno, 2011. - С. 47-104 (2 пл.).

48. Федотова C.B. Каноническая биография Вяч. Иванова, подготовленная О. Дешарт // Москва: ИМЛИ РАН, 2011 (Принято в печать) (0,9 пл.).

49. Федотова C.B. Категория судьбы. - Москва: ИМЛИ РАН, 2011 (Принято в печать) (0,9 пл.).

50. Федотова C.B. Антиутопический вариант художественной антропологии в модернизме и постмодернизме XX века // Образование в регионе. - Вып. 29. - Тамбов: Изд-во ТОИПКРО, 2011. - С. 92-110 (1,2 пл.).

51. Федотова C.B. Литургический дискурс в поэтологии Вячеслава Иванова // Русская литература в литургическом контексте: Материалы региональной

научной конференции, 29 сентября — 1 октября 2011. — Кемерово, 2012. — С. 123-135 (1 пл.).

52. Федотова C.B. Интертекстуально-стилевой кентавризм Вячеслава Иванова // Взаимодействия в поле культуры: преемственность, диалог, интертекст, гипертекст: сб. научных материалов. — Вып. 3. — Кемерово, 2013. — С. 78-85 (0,5 п.л.).

Учебные и учебно-методические пособия

53. Федотова C.B. Библейский интертекст в русской литературе: учебное пособие для дистанционного обучения [Электронный ресурс: http://93.186.104.20/modules/intertex/index.htmn. - Тамбов, 2011 (5 п.л.).

54. Федотова C.B. История русской литературы XIX-XX веков: учебно-методическое пособие. — Тамбов: Изд-во ТОИПКРО, 2012. - 81 с. (6,3 п.л.).

Подписано в печать. Формат 60x48/16. Объем 3,4 у.п.л. Тираж 100 экз. 392000, г. Тамбов, ул. Советская, 108. Издательство ТОИПКРО Лицензия серия ИД № 03312 от 20 ноября 2000 года Государственного учреждения дополнительного образования Тамбовского областного института повышения квалификации

работников образования.

Текст диссертации на тему "Поэтология Вячеслава Иванова в контексте художественно-антропологических исканий русского модернизма"

На правах рукописи

05201351046

ФЕДОТОВА Светлана Владимировна

ПОЭТОЛОГИЯ ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА В КОНТЕКСТЕ ХУДОЖЕСТВЕННО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИХ ИСКАНИЙ

РУССКОГО МОДЕРНИЗМА

Специальность 10.01.01 - русская литература

Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук

Тамбов 2013

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ 5

Глава первая. АВТОБИОГРАФИЯ И ПОЭТОЛОГИЯ

1.1. Художественное сознание и автобиографические стратегии 24

1.2. Проблема поэтической индивидуальности

в автобиографическом нарративе Вяч. Иванова 32

1.3. Дискурс «advocatus Dei»

в «канонической» биографии Вяч. Иванова 53

Глава вторая. СТАНОВЛЕНИЕ ПОЭТИЧЕСКОГО 71 САМОСОЗНАНИЯ

2.1. Тематизация тайны материнства в ранних произведениях Ива- 72 нова

2.2. Экскурс в мифологему судьбы в творчестве Иванова 93

2.3. Проблема индивидуализма и поиски веры

в раннем творчестве Вяч. Иванова 106

2.4. Истоки поэтологической модели Иванова 113

Глава третья. МЕТАФИЗИЧЕСКИИ ДИСКУРС В ТВОРЧЕСТВЕ ВЯЧ. ИВАНОВА

3.1. Дискурс оправдания: Вл. Соловьев и Вяч. Иванов 132

3.2. Отношение к аскетизму в контексте

нравственно-философских исканий эпохи 142

3.3. Рецепции идей Лейбница в теодицейном дискурсе

Вяч. Иванова 157

3.4. Антитеза науки и искусства в сознании модернистов:

Вяч. Иванов и Вл. Эрн 174

и

191 203

209

Глава пятая. ЛИТУРГИЧЕСКИЙ ДИСКУРС В ПОЭЗИИ ВЯЧ. ИВАНОВА

5.1. О «поэтике молитвослова»,

или литургическом дискурсе у Иванова 226

5.2. Библейские заглавия в поэзии Вяч. Иванова 230

5.3. Литургические формулы в заглавиях

стихотворений Вяч. Иванова 237

5.4. Библейские эпиграфы в поэзии Вяч. Иванова 244

Глава шестая. ПОЭТИЧЕСКАЯ АНТРОПОДИЦЕЯ ВЯЧ. ИВАНОВА

6.1. Философский и литературный полилог о человеке

в русском модернизме 250

6.2. Поэтология формы в поэзии Иванова 266

6.3. Экскурс в поэтологические аспекты текстологии 280

6.4. Поэтология жанра «мелопея» в поэзии Вяч. Иванова 291

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 303

Литература 308

Глава четвертая. МИФОПОЭТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС ПОЭТОЛОГИЯ СЮЖЕТА В «КОРМЧИХ ЗВЕЗДАХ» ВЯЧ. ИВАНОВА

4.1. Авторское определение жанра и история создания «Кормчих звезд»

4.2. Возможные модификации хронотопа в поэзии

4.3. Хронотоп - кайротоп - эонотоп в «Кормчих звездах» Вяч. Иванова

ВВЕДЕНИЕ

Творчество Вячеслава Иванова (1866-1949) — поэта и теоретика символизма, литературного критика и переводчика, ученого-филолога, религиозного мыслителя и мистика в одном лице неразрывно связано с русским модернизмом. Однако уже современники отчетливо осознавали наличие антиномической напряженности между позицией мэтра символизма и модернизмом. Так, отмечая идейную и филологическую природу ивановской поэзии, Н. Бердяев считал, что художественная индивидуальность Иванова совсем не характерна «для религиозно-философских исканий и для духовного кризиса нашей эпохи»: «В образе этого поэта, почему-то причисленного к модернистам и даже декадентам, есть что-то старинное и даже старомодное, какие-то прекрасные манеры не нашего века»1. Сам Иванов проницательно сформулировал парадоксальность своей позиции по отношению к современности еще в раннем «Интеллектуальном дневнике»: «Modern — какое пустое и суетное слово! Это понятие несет в себе самом проклятие смерти. Я не хотел бы быть modern, зато желал бы быть близок будущим людям...» .

Противоречивость (само)идентификации поэта в рамках модернизма обусловлена неоднозначностью самого контекстного феномена, зыбкого с точки рения хронологии, содержания, ценностных критериев, определения и классификации художественных направлений, в него входящих, и т.д. Не в последнюю очередь непрекращающиеся споры связаны с разным пониманием понятий «модерн» и «модернизм», исторически сложившихся в разных культурах. В локусе истории искусства (русского и западноевропейского) «модерн» чаще всего употребляется как название особого стиля в искусстве XX столетия. В философии и культурологии понятие «модерн» (немецкий термин «die Moderne» и английский «modernity») закрепилось как совокупное обозначение исторической эпохи нового и новейшего времени — с характерными для нее особенностями социального развития, культуры, искусства, философии.

Методологически продуктивным в реферируемой работе является понимание модерна как эпохи нового времени, проблематизированной, по мнению Ю. Хабермаса, Гегелем: «Гегель не был первым философом,

'Бердяев H.A. Очарование отраженных культур // Бердяев H.A. Типы религиозной мысли в России. Собр. соч. Т. III. Париж, 1989. С. 517.

2Иванов Вяч. Интеллектуальный дневник / Подгот. текста Н. В. Котрелева и И. H. Фридмана; прим. Н. В. Котрелева// Вячеслав Иванов: Архивные материалы и исследования. М., 1999. С. 26-27.

Y- 5

который принадлежал новому времени, но он был первым, для кого эпоха модерна стала проблемой. В его теории впервые стала явной констелляция модерна, осознания времени, эпохи и рациональности. <...> Гегель прежде всего открыл принцип нового времени — принцип субъективности. Из этого принципа он объясняет и преимущества нововременного мира, и его кризисный характер: этот мир осознает себя одновременно как мир прогресса и отчуждения духа. И поэтому первая попытка осознать эпоху модерна в понятиях была объединена с критикой модерна»3. Таким образом, макроэпоха модерна начинается в середине XVIII в. и продолжается по сей день4 Существующие внутри нее отдельные «микроэпохи» выделяются по критерию интенсивности критической саморефлексии и теоретической насыщенности, который определяет тип культурного сознания. К таким микроэпохальным явлениям в сфере литературы относятся немецкий романтизм эпохи «Бури и натиска», творчество молодого Гете, модернизм и постмодернизм XX в., которые по-разному решают вопрос о субъективном конструировании образа личности и мира во всех сферах деятельности: в философии, литературе, искусстве и науке. Если макроэпоха характеризуется выдвижением на первый план субъекта, рационализма, позитивизма и т.д., то микроэпоха представляет собой критическое переосмысление всех ценностей модерна в широком смысле, активное выдвижение новых подходов к человеку и его деятельности — на основе реинтеграции онтологического, религиозно-мистического, культурного и социального единства человечества5.

В таком ракурсе русский модернизм понимается как микроэпоха рубежа XIX-XX вв., входящая в макроэпоху модерна и пытающаяся осмыслить и разрешить основные ее проблемы. Согласно С.С. Аверинцеву, необходимый для модернизма комплекс идей включал, «во-первых, осуждение Нового времени с его рационализмом и позитивизмом, с его буржуазностью и либеральностью, проклятие всему, что началось с Возрождения, как поступательному упадку духа и росту нигилизма; во-вторых, пророчество о конце этого цикла и о приходе «нового Средневековья». Эта инвариантная составляющая, преломляясь в различных индивидуально-художественных практиках, определила

3Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003. С. 49, 57.

"Кемпер Д. Гете и проблема индивидуализма в культуре эпохи модерна. М., 2009; Жеребин А.И. Вертикальная линия: венский модерн в смысловом пространстве русской культуры. СПб., 2011.

5 Kemper D. Ästhetische Moderne als Makroepoche // Vietta S., Kemper D. Ästhetische Moderne in Europa. Grundzüge und Problemzusammenhänge seit der Romantik. München, 1998. S. 97-126.

идейную доминанту модернизма — преодоление кризиса индивидуализма и гуманизма, «фаустовской культуры», с помощью различных художественно-эстетических, религиозно-мистических, социально-политических проектов, нацеленных на преображение жизни, культуры, человека и социума — через искусство. История доказала утопичность многих модернистских начинаний, но продемонстрировала значимость антропологических и культурологических исканий модернистов, их глубокого интереса к проблеме целостности человека, к самоопределению и самоидентификации художественного сознания в контексте культуры «большого времени», на глазах у ее носителей грозившей закончиться катастрофой.

Символизм Вяч. Иванова представлял собой феномен, показательный в этом отношении: принадлежа модернизму хронологически и стратегически (вместе с Блоком и Белым он разделял соловьевскую идею теургического преображения мира по законам Красоты, мечтал о воздействии религиозно оправданного искусства на индивидуальное и общественное сознание и т.д.), он изначально был антимодерновым по духу. Далеко не случайно поэт вступил в полемику с идеологическим «отцом эпохи модерна», Декартом, провозгласившим самодостоверность разума как единственный доступный человеку способ самопознания и самоидентификации: «Cogito, ergo sum» («Я мыслю, следовательно, существую»). Вполне оппозиционно Иванов назвал одно из центральных стихотворений сборника «Прозрачность» «Fio, ergo non sum» («Становлюсь, значит, не есмь»). Тем самым он определенно проявил свою антимодерновую направленность - в том смысле, что картезианское «я мыслю» — то есть самосознание, голое тождество «я есмь» для него не только не критерий истины бытия, но отпадение от нее, расточение истинного «я» в бесплодной рефлексии6.

В лице Иванова русский модернизм, восходящий к антропологическим открытиям Ф.М. Достоевского, к философии всеединства Вл. Соловьева, выдвинул грандиозный «философско-религиозный проект»7 по целенаправленному оправданию всего человечески относительного творчества из его символических соотношений к абсолютному» («Переписка из двух углов»). Всестороннее,

бБарзах А.Е. Материя смысла // Иванов Вячеслав. Стихотворения. Поэмы. Трагедия. Книга 1. СПб., 1995. С. 6.

7 Лаппо-Данилевский К.Ю. Вячеслав Иванов о наследии Ульриха фон Виламовица-Мёллендорфа // Античность и культура Серебряного века: К 85-летию А.А. Тахо-Годи. М., 2010. С. 135.

универсальное творчество Вячеслава Иванова, подпитываемое из европейских и отечественных источников мысли и искусства, находясь в центре модернистских практик, выглядит впечатляющим явлением эпохи, оказавшим явное или опосредованное влияние не только на русскую

Q

культуру . А.И. Жеребин убедительно продемонстрировал типологическую

близость русского и австрийского модернизмов рубежа веков, выявляя

следы рецепции «религиозного символизма» Вяч. Иванова в манифестах

«младовенцев» (прежде всего, Г. Бара)9.

Уникальность художественного сознания Иванова А.Ф. Лосев

связывал с категорией целостности: «Его стихи трудно считать только

поэзией, или только философией, или только религией. Они представляют

собой цельное отношение человека к окружающему, которое трудно даже

назвать каким-нибудь одним именем»10. Исходя из того общеизвестного

факта, что сам Вяч. Иванов позиционировал себя прежде всего как поэта,

постулируя в поэзии высшую степень проникновения в таинственную

сущность человека, мира и их Творца, в настоящей работе предлагается к

этой ивановской «цельности», ускользающей от жестких определений,

подойти с точки зрения поэтологии, или «поэтологии знания» в ее

философско-поэтическом преломлении.

Поэтологический подход позволяет обобщить различные аспекты

ивановедения, которое активно развивается в последние десятилетия.

Существует ряд фундаментальных работ, посвященных поэзии, философии

и эстетическим теориям Иванова (Tschöpl, Bird)11 в контексте русского

1 0

символизма (West, Malcovati) , его философских и культуртрегерских стратегий (Holthusen)13, основных символистских мотивов (Ханзен-Лёве14), мифопоэтики (Dudek, Полонский, Титаренко)15, эстетики жизнетворчества

8 Показательно, напр., в этом отношении употребление иваноской терминологии в типологии русского

символизма и его генезиса, представленное в работе А. Пайман «История русскоо символизма» (М., 2002): «келейное икусство», «коллективное творчество», «антитеза», «всенародное искусство» и др. 9Жеребин А.И. Вертикальная линия: венский модерн в смысловом пространстве русской культуры.

10 Лосев А.Ф. Из последних воспоминаний о Вяч. Иванове // Вячеслав Иванов. Архивные материалы и исследования. С. 145.

11 Tschöpl С. Vjacheslav Ivanov: Dichtung und Dichtungsteorie. München, 1968; Bird R. The Russian Prospero. The Creative World of Viacheslav Ivanov. Madison: The University of Wisconsin Press, 2006.

12 West J. Russian Symbolism: A study of Vyacheslav Ivanov and the Russian symbolist aesthetic. London: Methuen, 1970; Malcovati F. VjaCeslav Ivanov: Estética e filosofía: Pubblicazioni délia Facoltà di Lettere e Filosofía dell'Università di Pavia, 31. Florence: La Nuova Italia Editrice, 1983.

13 Holthusen I. Studien zur Bsthetik und Poetik des russischen Symbolismus. Göttingen, 1957.

14 Ханзен-Лёве А. Русский символизм: система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века. Космическая символика. СПб.: Академический проект, 2003.

15 Dudek A. Mitología poetycka Wiaczeslawa Iwanowa // Prace historycznoliterackie . Krakow, 1993. Z. 84. S. 55-67; Полонский B.B. Мифопоэтика и динамика жанра в русской литературе конца XIX- начала XX века. М.: Наука, 2008; Титаренко С.Д. От архетипа — к мифу: Башня как символическая форма у Вяч.

(Wachtel, Минц, Сарычев)16. Трудно охватить все работы, в которых так или иначе проводятся параллели между творчеством Иванова и философскими учениями Вл. Соловьева (Tamborra, Grabar, Аверинцев, Шишкин, Цимборска-Лебода; Микушевич, Громов, Котрелев, Титаренко, Фридман)17, Ницше (Клюс, Минц, Жукоцкая, Тамарченко, Сычева)18, Флоренского (Шишкин, Никитин, Обатнин)19, Бахтина (Terras, Силард, Грабар, Есаулов,

9П ___

Иованович, Котрелев, Николаев, Тамарченко) , Лосева (Тахо-Годи, Бёрд,

Иванова и К. Г. Юнга / Башня Вяч. Иванова и культура Серебряного века. СПб., 2006. С. 235-277; Титаренко С.Д. Поэма Вячеслава Иванова «Младенчество»: символический язык автобиографического мифа и его христианские и розенкрейцерские истоки // Судьбы литературы серебряного века и русского зарубежья: Сб. статей и материалов. Памяти Л.А. Иезуитовой: к 80-летию со дня рождения. СПб.: Петрополис, 2010. С. 183-201 и др.

16 Wachtel M. Viacheslav Ivanov: From Aesthetic Theory to Biografical Practice // Creating life: The aesthetic utopia of Russ. modernism / Ed. by I. Paperno a. J.D. Grossman. Stanford (Calif.): Stanford univ. press, 1994. P. 151-166; Минц З.Г. Русский символизм и революция 1905-1907 годов // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та Тарту, 1988. Вып. 813. Блоковский сб., № VIII. С. 3-21; Сарычев В.А. Эстетика русского модернизма: Пробл. «жизнетворчества». Воронеж: Изд-во Воронеж.ун-та, 1991.

17 Tamborra A. Certezza religiosa е unitá della chiesa da V.S. Solovev a V.l. Ivanov // Europa orientalis . Roma, 1985. № 4. P. 69-80; Grabar M. Vjaceslav Ivanov et Vladimir Solov'ev // Vjaceslav Ivanov et son temps. Paris, 1994. P. 393-400. (Cahiers du monde russe; Vol. 35, № 1-2); Шишкин А.Б. «Россия» и «Вселенская церковь» в формуле Вл. Соловьева и Вяч. Иванова // Вячеслав Иванов- Петербург - мировая культура: Материалы междунар. научн. конф. 9-11 сент. 2002 г. Томск -М.,2003. С. 159-179; Цимборска-Лебода М. Вяч. Иванов и Вл. Соловьев: концепт любви и проблема Другого // Владимир Соловьев и культура Серебряного века: К 150-летию В. Соловьева и 110-летию А.Ф. Лосева. М., 2005. С. 131-139; Микушевич В.Б. Софиократия по Вячеславу Иванову // Вячеслав Иванов - творчество и судьба: К 135-летию со дня рождения. M., 2002. С. 19-24; Громов M.H. Софийные мотивы в творчестве Вячеслава Иванова // Вячеслав Иванов - творчество и судьба. С.25-30; Котрелев Н.В. Вяч. Иванов и Вл. Соловьев (Заметки к проблеме понимания мистического дискурса) // На рубеже двух столетий. Сб. в честь 60-летия

A.B. Лаврова. М.: НЛО; СПб.: ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом). С. 331-344; Титаренко С.Д. Автоматическое письмо у Владимира Соловьева и Вячеслава Иванова // Русская антропологическая школа. Труды. Вып. 4. 4.1 / Под ред. Вяч. Вс. Иванова. M.: РГГУ, 2007. С. 147-189; Фридман И.Н. Эстетика. Катартика. Теургия: «Теургический проект» в философии искусства Вл. Соловьева, Вяч.

Иванова, А.Ф. Лосева // Начала: Религ.-филос. журн. M., 1994. № 1. С. 139-176.

18

Клюс Э. Ницше в России. Революция морального сознания. СПб., 1999. С. 135-140; Минц З.Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Минц З.Г. Поэтика русского символизма. М.: Искусство-СПб, 2004; Жукоцкая З.Р. Дионисийский феномен в творчестве Ницше и Вяч. Иванова // Русская философия между Западом и Востоком: Материалы V Всерос. науч. заоч. конф. Екатеринбург, 2001. С. 105-113; Тамарченко Н.Д. Проблема «роман и трагедия» у Вячеслава Иванова и Ницше // Вячеслав Иванов - творчество и судьба. С. 71-76; Сычева С.Г. Тема Диониса в творчестве Вячеслава Иванова // Ф. Ницше и русская философия. Екатеринбург, 2000. С. 158-169.

19 Шишкин А. «Воспоминания прошлых лет» о. Павла Флоренского и автобиографические сочинения символистов // Vjaceslav Ivanov: Russ. Dichter — europ. Kulturphilosoph. Beiträge des IV. Internationalen Vjaceslav-Ivanov-Symposiums, Heidelberg, 4-10 September 1989. Heidelberg, 1993. C. 326-336; Никитин

B.A. Гностические мотивы в поэзии Вячеслава Иванова // Вячеслав Иванов — творчество и судьба. С. 324-331.

20 Terras V. Bachtin or Ivanov? // Vjaceslav Ivanov: Russ. Dichter - europ. Kulturphilosoph. P. 344-348; Силард Л. «Орфей растерзанный» и наследие орфизма // Силард Л. Герметизм и герменевтика. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2002. С. 54-101; Грабар М. Михаил Бахтин и Вячеслав Иванов: литературоведческий диалог или взаимное непонимание? // Vjaceslav Ivanov: Russ. Dichter — europ. Kulturphilosoph. C. 204209; Йованович M. Вячеслав Иванов и Бахтин // Vjaceslav Ivanov: Russ. Dichter — europ. Kulturphilosoph.

C. 223-2394; Котрелев H.B. Вяч. Иванов и Вл. Соловьев (Заметки к проблеме понимания мистического дискурса) // На рубеже двух столетий. Сб. в честь 60-летия A.B. Лаврова. М.: НЛО; СПб.: ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом). С. 331-344; Есаулов И.А. «Легион», «соборность», «карнавал»: Вяч. Иванов и М.М. Бахтин о художественном мире Достоевского // Вячес