автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Поэтология И.А. Бродского в контексте "позднего модернизма"

Полный текст автореферата диссертации по теме "Поэтология И.А. Бродского в контексте "позднего модернизма""

На правахрукописи

КОРЧИНСКИЙ Анатолий Викторович

ПОЭТОЛОГИЯ И. А. БРОДСКОГО В КОНТЕКСТЕ «ПОЗДНЕГО МОДЕРНИЗМА» (Стихотворения к. 1960-х - и. 1980-х гг.)

Специальность 10.01. 01 - Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва - 2004

Работа выполнена на кафедре русской литературы Новосибирского государственного педагогического университета

Научный руководитель: доктор филологических наук,

профессор Ю. В. Шатин

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор И. В. Фоменко кандидат филологических наук, доцент С. С. Бойко

Ведущая организация: Уральский государственный университет

Защита состоится 30 сентября 2004 года в 15 часов на заседании Диссертационного совета Д 212.198.04 в Российском государственном гуманитарном университете по адресу: 125267, Москва, Миусская пл., д. 6.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Российского государственного гуманитарного университета

Автореферат разослан « » 2004 года

Ученый секретарь диссертационного совета

доктор филологических наук, профессор Д. М. Магомедова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Работа посвящена анализу саморефлексивного измерения стихотворений И. А. Бродского конца 1960-х- начала 1980-х, в основном содержащих автометатекст, а также эссеистики поэта.

Актуальность исследования обусловлена отсутствием работ, специально посвященных соотношению поэтологических установок Бродского и западного и русского постмодернизма. Существующие исследования либо принимают «постмодернизм» Бродского за самоочевидный факт, либо посвящены более или менее пассивной регистрации отдельных черт поэтики и общемировоззренческих посылок постмодерной литературы в творчестве поэта. Нередко, апеллируя к таким общим местам эстетической теории постмодернизма, как «смерть автора», «интертекстуальность» или автономия языка, подобные исследования наталкиваются на известное сопротивление со стороны текстов Бродского, которые отнюдь не дают повода говорить о наличии в них, например, безличной «скрип-ции» или каком-либо их «стихийном» самоконструировании и «самоде- -конструкции». В этом отношении остаётся невыясненным то, как тексты Бродского осмысляют взаимодействие поэтического «я» и языка, как они указывают на природу собственного семиозиса, раскрывают модус своего написания.

Научная новизна исследования заключается в том, что в нём предпринимается попытка, во-первых, обозначить иной ракурс историко-литературного рассмотрения проблемы «Бродский и постмодернизм», а во-вторых, подвергнуть испытанию саму необходимость такой постановки вопроса. В работе представлен вектор реконструкции в творчестве Бродского ряда фундаментальных проблем, аналогичных тем, которые решала в 50-х - 60-х гг. западная «теория», вылившаяся к концу 60-х гг. в формирование философского постструктурализма и литературного постмодернизма. Аналитическое усилие, предпринятое в работе, позволяет раскрыться ряду идей Бродского в качестве конгениальных рефлексивным процессам, происходившим в литературе так называемого «позднего мо-

рос. национальная!

3 БИБЛИОТЕКА 1

дернизма» (И. П. Ильин) - главным образом в творчестве С. Беккета и М. Бланшо. Речь идёт о возрастании в рамках самой литературы рефлексии, связанной с вопрошанием о собственной субьектности литературы и репрезентативных свойствах (поэтического) языка.

Цель диссертационного сочинения в этом контексте заключается в фиксации движения мысли Бродского в направлении осмысления оснований поэтического языка, проблематизация его референциальной природы, взаимодействия «я» субъекта и создаваемого им текста, то есть -саморефлексивного, автометатекстуального измерения поэтического творчества. В соответствии с этим определяются отдельные задачи исследования:

• ввести проблематику антропологического измерения проблемы метатекстуальности;

• сквозь призму анализа «нарциссического текста» в русской лирике XX века (Вяч. Иванова, В. Ф. Ходасевича, Б. Пастернака, М. Цветаевой) и в лирике Бродского рассмотреть проблему взаимосвязи «зеркальной сущности» текста и знака;

• рассмотреть лирическое «я» как область «близости-к-себе» и её расторжение посредством становления элемента нарративности в лирике Бродского;

• исследовать поэтологическую проблему «композиции» как феномена, фиксирующего субъектно-темпоральный парадокс литературно -го «я», представленного как «начало» и как «центр»;

• выявить («миметическую») взаимосвязь «письма» у Бродского с его метафизикой времени;

• рассмотреть специфические термины поэтологии Бродского («отстранение», «композиция», «ускорение», «центробежность» и т. д.) в связи с поставленными проблемами.

На защиту выносятся следующие положения: 1. Бродский не может быть признан одним из представителей литературы (русского) постмодернизма как культурного феномена с более или менее догматически определёнными предпосылками.

2. Анализ «нарциссических текстов» русской лирики XX века (текстов, совмещающих «сцену письма» и сцену отражения субъекта в зеркале) раскрывает процесс деконструкции «зеркальной сущности» (Р. Рор-ти) «нарциссического текста» (и текста, и знака вообще), начинающийся у Цветаевой и находящий продолжение у Бродского.

3. «Отстранение» от себя, которое характеризует, по Бродскому, всякий творческий акт (а также каждый акт зеркального самосозерцания), раскрывается им как негативное движение саморазличия, ставящего под вопрос самоотношение и идентичность «я». Это отстранение диктуется самой означивающей работой письма, которая характеризуется «откладыванием» присутствия референта во времени и отдалением в пространстве (в поэтологии Бродского данные свойства языка фиксируются с помощью терминов «ускорение», «центробежность», «движение, перемещение»).

4. Тезис о негативности, присущей поэтическому означиванию, подтверждается существенным для Бродского (прежде всего - «Горбунов и Горчаков») мотивом взаимосвязи слова и смерти: слово «пожирает», виртуально «уничтожает» вещь, так как способно вместить в себя всё её время и выступает эрзацем присутствия вещи в момент её отсутствия.

5. Концепция конструирования «композицию) у Бродского, понятой как интенциональный феномен, сталкивается с идеей самодвижения («ускорения») языка в процессе письма и эксплицирует темпоральный парадокс, который определяет устройство самого поэтического «я»: оно предстаёт одновременно и как устойчивая определённость, и как длящееся становление.

6. Понятие времени у Бродского также апоретично: рассмотренное в поэтологическом аспекте «мимесиса» поэтической речи и движения времени, оно представлено, с одной стороны, как физичное, энтропийное и финальное, а с другой стороны, осмыслено как структура, имеющая отношение к языку, к слову, механизм «синтеза» и абстрагирования атоми-зированных мгновений эмпирического времени.

Методологические принципы исследования определяются исторической спецификой материала. В работе предпринята попытка выработать специфическую оптику, допускающую рассмотрение объекта исследования в перспективе двойного отстранения. С одной стороны, к текстам Бродского в ряде случаев применяются постструктуралистские аналитические процедуры с опорой на концепции Ж. Лакана, Ж. Деррида, П. де Мана, Ж. Делёза, Ю. Кристевой, М. Фуко, Р. Барта, Р. Харре, У. Эко, В. Подороги, Д. Мейси, С. Жижека и др. Это делается для экспликации созревающей в самих текстах Бродского «теории», задающей те же вопросы и те же эстетические координаты, что и «позднемодернистская» литература и во многом вырастающая га неё постструктуралистская критика. С другой стороны, в исследовании присутствует стремление расположиться по ту сторону названной методологии, выявляющее её историчность и границы её компетенции, в ряде случаев прослеживающее её риторическое измерение.

Второй важный методологический принцип заключается в отказе от теоретического рассмотрения лирического письма и его субъектных инстанций, например, в духе системно-субъектного анализа Б. О. Кормана и его последователей. Центр тяжести перемещён на анализ отношений (субъекта к самому себе, субъекта и текста) - стратегию, почерпнутую в трудах М. М. Бахтина и С. Н. Бройтмана, а также развивающую идею «поэтики творчества» В. Н. Топорова, альтернативную «поэтике текста».

Важными для осмысления автометатекста и «нарциссического текста» Бродского оказались идеи М. X. Абрамса, А. П. Франка, П. де Мана, Р. Гаше, Л. Хатчеон, У. Эко, Р. Рорти, Р. Лахманн, Ф. Тун, С. Н. Зенкина, Ю. М. Лотмана, И. П. Смирнова, А. К. Жолковского, Д. Ли, М. Каневской и др.

Объект исследования - поэтические тексты Бродского к. 1960-х - н. 1980-х гг., которые включают в себя механизмы саморефлексии (проявляющиеся, в частности, в явлениях метатекстуальной «сцены письма», автокоммуникативности и «нарциссического текста»), взятые в аспекте сопоставления с поэтологическими идеями, сформулированными Броде-

ким в его эссеистике. Предметом изучения явились сами вопросы и идеи Бродского, касающиеся взаимоотношений автора и текста, переструктурирования субъективности в тексте, сама референциальная природа текста.

Практическая ценность исследования заключается в том, что полученные результаты могут быть использованы при разработке вузовских курсов, посвященных как истории русской поэзии второй половины XX века, так и курсов, изучающих историю философско-эстетической мысли указанного периода.

Апробация результатов исследования была представлена в виде научных докладов на международных и всероссийских конференциях в Новосибирске («Студент и научно-технический прогресс», НГУ, 2000 -2002; «Третьи Филологические чтения. Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении», НГПУ, 2002; конференция молодых учёных, Институт филологии и истории СО РАН, 2002) и Томске («Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики», ТГУ, 2003), а также в рамках Летних школ «Коммуникативные стратегии культуры» (Новосибирск, 2002; Звенигород, 2003). Основные положения диссертации отражены в публикациях.

Структура диссертации обусловлена логикой исследования проблематики и ходом выполнения поставленных задач. Работа состоит из введения, двух глав, состоящих из нескольких параграфов, заключения и списка литературы. Во введении обосновывается постановка вопроса и подходы к проблеме. Первая глава посвящена осмыслению саморефлексивной «нарциссической сцены» в стихотворениях Вяч. Иванова, В. Ходасевича, Б. Пастернака, М. Цветаевой и И. Бродского, - сцены, в которой взаимно налагаются «событие письма» и событие самосозерцания субъекта в зеркале (в особенности - «в зеркале текста» или в зеркале, уподобленном тексту). Рассматривается эволюция в русской лирике XX века идеи репрезентирующей способности текста в связи с вопросом об идентичности «я» в тексте. На основе размышлений X. Фридриха и П. де Мана, выдвигается гипотеза о существовании в поэтическом сознании

XX века идеи «воображаемо-символического симбиоза», то есть взаимозависимости «субъект-центрированности» (Ю. Хабермас) текста и его «зеркальной сущности» - незатруднённой репрезентации и «прозрачности» означающего. «Воображаемое» «я» без искажений «отражается» в «символическом» поэтического текста. В работе показано, как эта идея претерпевает деконструкцию в творчестве Цветаевой и - особенно - Бродского. Во второй главе детализирована намеченная в первой главе проблематика темпоральной природы субъективности и семиозиса в поэто-логии Бродского. Рассмотрены две конфликтных зоны: идея «начала», «истока» поэтического произведения как интенционального единства «замысла» («композиции» у Бродского) и, следовательно, самого творческого «я»; и конфликт между «лессингианской» идеей подобия поэтической-речи движению времени и идеей «реорганизации» эмпирического времени в поэзии. В заключении обобщаются результаты исследования и делаются выводы по диссертации в целом.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении дается характеристика ситуации, сложившейся в литературоведении вокруг проблемы локализации поэзии Бродского в литературном процессе конца 1960-х - 1980-х годов. Творчество поэта, по мнению многих исследователей, располагается на культурной территории так называемого «постмодернизма». При этом часть из них (И. П. Смирнов, В. Полухина, Л. Баткин, А. Фокин, В. Курицын, М. Липовец-кий, Н. Змазнева) принимают это положение в значительной степени по умолчанию, другие же проблематизируют эту установку, стремятся выявить отдельные черты поэтики и философии творчества Бродского, роднящие его с эстетикой постмодернизма или же противостоящие ей (А. Ранчин, С. Зотов, И. Скоропанова). Отдельные исследования посвящены выяснению соотношения традиций модернизма в творчестве поэта и постмодернистской перспективы его поэтики (И. Скоропанова, Чжи Ен Ли). При этом анализируются, прежде всего, такие - часто весьма размытые -категории поэтики и мироощущения постмодернизма, как «интертекстуальность», «смерть автора», стилевая и ценностно-эстетическая нонсе-лекция, ирония, пародийность и т. п. Эти культурные маркеры постмодернизма, однако, неизбежно связываются с мировоззрением поэта и исследователям - по причине чрезвычайного своеобразия оного - приходится говорить о доминантных чертах «постмодернистского сознания», о «постлитературности» творческой установки Бродского, о его «постхристианстве», «постисторизме» и проч. Однако данные черты мировосприятия скорее описывают «постмодерн» в целом - состояние культуры на настоящий момент, нежели указывают на специфику литературного «постмодернизма».

Кроме того, прямое сопоставление концепции языка у Бродского с «постмодернистской» проблематикой (а вернее - догматически понятой идеей) автономности языка и текста от его субъекта, «интертекстуальности» как механизма функционирования литературы и «смерти автора»

может приводить к отрицанию какой-либо связи Бродского с литературой постмодерна, так как, например, авторское «я» у Бродского, на первый взгляд, достаточно чётко эксплицировано и структурно, а «язык» рассмотрен «позитивно» - не как авторитарная мифо-идеологическая машина, а как хранилище культурных ценностей и практически сакральный феномен. Нередко подобная несовместимость Бродского с идеоло-гемами постмодернизма объясняется «исторически»: во-первых, посредством периодизации творчества поэта («рашшй» Бродский связывается с «романтической» и модернистской поэтикой, «зрелый» - с постмодернистской «перспективой»); во-вторых, локализацией творчества Бродского в истории самого «русского постмодернизма» (творчество Бродского относят к «раннему постмодернизму» или «постмодернизму первой волны», наряду с произведениями А. Битова, Вен. Ерофеева, иногда - С. Довлатова, А. Синявского и др.).

Далее во введении приводится ряд аргументов в пользу гипотезы о том, что Бродского продуктивнее рассматривать в контексте так называемого «позднего модернизма» (И. П. Ильин), под которым понимается совокупность текстов 1950-х - 1970-х годов, уже находящихся в концеп-тосфере постмодернизма, но ещё не догматизированных в качестве «методологию) и своеобразной метафизики. Концептуально близкими Бродскому в этой перспективе окажутся М. Бланшо и С. Беккет (последнего Бродский нередко упоминает в своих интервью как писателя, образцово артикулирующего идею «абсурда», - наряду с «античностью», - одного из важнейших принципов современного письма). Оба автора являются ключевыми для дискурса постструктурализма, но, подобно Бродскому, не исчерпываются тематизмами, извлечёнными данным видом «теории» из их творчества. В этой интерпретации наш материал располагается в зоне проблематизации, в зоне вопросов, одним из способов ответить на которые явился постструктурализм и следующий за ним литературный постмодернизм.

Исходя из этого, важной задачей настоящего исследования стало формирование оптики двойной методологической дистанции: опираясь в

целом на постструктуралистские концепции природы субъективности и семиозиса, при рассмотрении поэтологии Бродского, оригинально движущегося в пространстве вопрошания того же типа, что и, к примеру, деконструктивистское, есть необходимость в осознании риторического модуса ряда идей. Так, риторика «безличного» письма и «самодеконст-руктивного» чтения скрывает от внимания исследователя антропологическое движение мысли Бродского; с другой стороны, например, игнорирование проблемы обезличивания (de-facement как процесс у де Мана) субъекта в языке у Бродского заслоняет интереснейшую диалектику «вза-имо-бытия» текста и автора. Диссертационное сочинение, помимо прочего, представляет собой попытку пройти по этой грани и, порой проявляя методологическую тенденциозность, избежать какой-либо тенденциозности «на выходе».

Первая глава «Лирика Бродского: антропология пишущего субъекта («отстранение», зеркальность и текстуальность)» посвящена исследованию саморефлексии поэтического «я» у Бродского, находящей воплощение в зачастую занимающей центральную позицию в лирическом тексте «сцене письма», а также в мотиве зеркальности,, вовлекаемом в текст в качестве семиотического механизма.

В первом параграфе «Антропологический аспект метатекстуаль-ности» теоретически формулируется специфика нашего подхода к мета-тексту в лирических сочинениях Бродского указанного периода.

Основным направлением анализа, предложенного в диссертации, является то, что условно можно назвать антропологическим измерением метатекста, то есть ряд проблем, связанный с опытом бытия субъекта в письме как творческом предприятии, его (субъекта) самодефинировани-ем и становлением (переструктурированием) в качестве литературного «я». В общем виде это означает сужение проблематики: за рамками исследования остается структурное изучение «метатекстового пласта», то есть пласта, «в котором объектом изображения становится само литературное изображение» (Ю. М. Лотман). Стратегия работы заключается в этом смысле не в рассмотрении разного рода подспудных и сопутствую-

щих приёмов развёртывания метатекста, она сужается до оперирования в основном лишь прямым и часто декларативным авторским высказыванием, направленным на рефлексию о создаваемом тексте, - к саморефлексивному аспекту «сцены письма», помещённой в живую темпораль-ность текста. Воспринимая «автора» лишь в качестве пишущего персонажа (теоретически наиболее близкого, по-видимому, к «лирическому я» в терминологии М. Зусман), мы пытаемся развернуть некоторые аспекты «теории творчества» Бродского, которые, на наш взгляд, можно зафиксировать в саморефлексивном акте «письма» как одном го центральных элементов «поэтологического стихотворения» «дискурсивного» типа, согласно классификации А. П. Франка.

В зрелой методологии постструктурализма сложилась практика «бессубъектного» чтения саморефлексивного текста. Это, суммарно говоря, вылилось в два ведущих принципа трактовки сущности литературного письма вообще. Во-первых, это тотальная экстраполяция идеи метадис-курсивности, когда автореференциальность текста, его способность репрезентировать сами принципы репрезентации рассматривается в качестве основной темы и конститутивной составляющей любого дискурса. Во-вторых, это идея «самодеконструктивности» (П. де Май), отрицающая способность автора помыслить «риторический модус» собственного языка, но признающая такую способность за самим текстом. Тексту как бы приписываются «антропоморфные» черты, он наделяется «нарциссчес-кими» (Л. Хатчеон) потенциями автообъектности и автоинтерпретации, и эта тенденция сопровождается вытеснением из сферы исследования того, что ранее называлось «авторским сознанием» и т. п. Процесс, параллельный «смерти субъекта» в гуманитарных науках вообще.

Однако такой «антропоморфизм» позволяет осуществить обратный отсчёт и вернуться к истоку постановки вопроса: что происходит с «я» в «символическом» произведения? Именно с таким опытом вопрошания мы имеем дело, как нам кажется, в случае Бродского. Лирика Бродского раскрывается перед нами как полная сомнений проблемная зона, в которой субъект лирического дискурса подвергает вопрошанию структуру и

механизмы работы языка и, наоборот, сам подвергается испытанию со стороны текста, его репрезентативных свойств и т. д. У него «ещё» не сложилось убеждения, что в поэте «инструмент» вытесняет «человека», он говорит лишь о «постепенном преобладании» первого над вторым. Однако вопрос о человеке ставится - и не всегда лишь ностальгически. В этом смысле «антропологический» акцент в исследовании автометатек-ста Бродского следует признать неизбежным.

Частный, но чрезвычайно показательный, аспект такой ориентации исследования представлен во втором параграфе первой главы - «Проблематика «отстранения» у Бродского, «сцена письма» и «нарцис-сическая сцена».

Объектом исследования в этой части работы стала наиболее очевидная форма метатекста, тесно связанная с предъявлением субъективности в лирическом тексте - саморефлексивная «сцена письма», под которой понимается эксплицированное в тексте «событие» написания «этих строк» - самого текста. Однако, поскольку нас интересует прежде всего саморепрезентация «я» в тексте, в область нашего интереса втягивается также «нарциссическая» проблематика зеркальности, а более всего - те места текста, где ситуация письма и ситуация а 1а «человек у зеркала» (М. М. Бахтин) сводятся воедино. Нарциссизм вслед за Ж. Лаканом и X. Коху-том мы понимаем не в патологическом, но скорее в философско-антро-пологическом ключе. Такое внимание к средоточию явлешгости автора в высказывании уводит нас от крайностей как (пост)структуралистского текстуализма и функционального понимания «я» в «нарциссическом тексте» (Р. Лахманн), так и от чрезмерной психологизации интереса к нар-циссическим темам и сюжетам (А. Жолковский, И. П. Смирнов). Нам кажется, что как раз анализ «сцены письма» в тесной взаимосвязи с тем, что мы называем «нарциссической сценой», позволяет подступиться к тексту Бродского как области проблематизации бытия с>бъекта.

Другая сторона, на которую в работе обращается особое внимание, это механизмы зеркальности применительно к знаковым феноменам, поскольку, на наш взгляд, сама идея нарцисагческого текста возникает из

некоторого неизбежного параллелизма текста и зеркала, весьма продуктивного в культуре и описывающего механизм репрезентации текстом «реальности» (референта) или сознания «я». За этой темой стоит целая огромная проблематика «зеркальной сущности» (Р. Рорти) нашей «ноэ-тической способности» (Ж. Лакан), а также - проблематика зеркальности в семиотике (У. Эко, Ю. Левин и др.) и репрезентативной стратегии поэтического текста (М. X. Абраме, П. де Ман).

Мы сосредоточились на взаимосвязи, на скрещении означенных про-блематик воображаемо-зеркального структурирования «я» в лирическом тексте и зеркально-символической сущности поэтического семиозиса, рассмотрев трансформацию этого «симбиоза» на материале стихотворений Вяч. Иванова, В. Ходасевича, Б. Пастернака, М. Цветаевой и, наконец, И. Бродского.

В «нарциссических» стихотворениях Вяч. Иванова («Нарцисс», «Художник и поэт») мы находим нерасторжимое единство, синтетизм и даже почти тождество произведения, его «зеркальной» (миметической) сущности и личности его творца: «отражая» мир («Художник и поэт»), художник не только репрезентирует его в своём творении, но и сам представлен как его зеркальное отражение. Принцип символистской «прозрачности» коррелирует у Иванова с прозрачностью зеркала, а принцип зеркальности распространяется на любое творческое (репрезентирующее) усилие. Поэтому поэтологическая метафора «текста-как-зеркала» не является проблематичной. Хотя не обнаружена ещё семиотическая фактура «зеркала-текста».

В мини-цикле Ходасевича «Про себя» данная метафора представлена в аспекте самоидентификации лирического «я»: во втором стихотворении цикла поэт созерцает свой «подлинный образ», отражённый, как в зеркале («зерцале»), в его стихах. Специфика ситуации заключается в том, что в этом случае в зеркале «текста» отражается не «личина», не человеческое, телесное лицо, но - сущность, идеальный «образ» «я», собственная «высь» поэта. Ясно, что действие метафоры «зеркало - текст» пере-

носится в пространство умо-зрения, идеального самоотношения и «самоприсутствия» (Ж. Деррида). Эта мысль подтверждается тем, что стихотворения структурированы как внутренняя речь, автокоммуникация (симптоматична двойственность названия: «про себя» как «о себе» в качестве темы и «про себя» как внутренний монолог). И эта автокоммуникация также идеальна: голос артикулирует присутствие идеального образа «я». «Зеркало-текст» в данном случае представлен в звуковой, а не в письменной ипостаси и, если знак мыслится подобным зеркалу, то идея такого знака зиждется на господстве «трансцендентального означаемого», а материя знака - прозрачна. Механика поэтического семиозиса, по Ходасевичу, даёт доступ к «абсолютной близости» к себе лирического «я». Зеркало здесь знак неустранимого непосредственного присутствия референта. Согласно У. Эко, именно в силу этой нерасторжимости присутствия «я» как объекта самонаблюдения в зеркале, зеркало не может быть семиотичным, а отражение не есть знак. Однако это уже метафизика другой эпохи, мыслящей язык прежде всего «грамматологически».

Именно способность отрываться в пространстве и времени от своего референта, способность знака покрывать отсутствие вещи трансформирует фундаментальную метафору «текста-как-зеркала»: у Цветаевой и Бродского зеркальное отражение ассоциировано уже со «следом», «именем» и прочими разновидностями «нетленного остатка», негативно свидетельствующими о референте (в случае «нарциссической сцены» - о «я» поэта). Со всей неизбежностью у этих поэтов (особенно у Бродского) возникает параллелизм зеркала и письма: зеркало может «хранить отраженья» (Бродский), с его амальгамы отражение может быть стёрто, становится возможным «вычеркнуться из зеркал» (Цветаева) и т. п.

Эта проблематикаразличия (откладывания, замещения, отстранения) даёт ключ к пониманию «воображаемо-символического симбиоза» у Бродского, анализ которого на материале стихотворения «На выставке Карла Вейлинка» дан в третьем параграфе «Зеркальность: различие, удвоение, «становление-другим»».

Эволюция зеркально-текстуального комплекса у Бродского связана с мотивом затруднённой зеркальности, «распадающейся амальгамы», «ряби», повреждённого изображения и т. п. Однако главное, в чём состоит «сопротивление», которое делает отражение проблематичным, это тот факт, что само отражение показано не как обнаружение «я» или хотя бы «двойника», а- как опыт радикальной несамотождественности. Зеркало у Бродского есть механизм не-узнавания, само-различения. Сцена «у зеркала», равно как и ситуация автопортретирования, рассматривается Бродский как опыт перемещения за предел, в «нигде», в некоторое «не-мес-то». Например, в «Вертумне» мы обнаруживаем мену «мест» отражения и отражаемого. В сюжете стихотворения Вертумн становится внешне схожим с тем, с кем в данный момент разговаривает. Это вводит мотив зеркальности, связанный с мотивом говорения, речи. Однако он также говорит. «На кого я взгляну - становятся тотчас мною». То есть невозможно точно определить, кто кому уподобляется. Это означает, что позиция «собственного Я» в зеркальном опыте не фиксирована, у неё нет «точки отсчёта», она представляет собойраздвоенность как таковую. В первом стихотворении цикла «Часть речи» Бродский пишет: «...Я взбиваю подушку мычащим «ты» / за морями, которым конца и края, / в темноте всем телом твои черты, / как безумное зеркало, повторяя». Тело уподоблено здесь не столько зеркалу, сколько отражению, однако названо - именно зеркалом. Видимо, так происходит в связи с тем, что «я» мыслится не столько как отражаемое или отражающееся, сколько - как отражающее, как сам принцип отражения. Оно расположено не внутри и не вовне по отношению к зеркальной поверхности, оно и есть сама эта поверхность, двоящая субъекта, интериоризованное отношение к другому, сам принцип различения.

В стихотворении «На выставке Карла Вейлинка» проблематизируется ситуация автопортретирования. На наш взгляд, автопортрет осмысляется как соединение двух сцен - «сцены письма» и «нарциссической сцены», это, с одной стороны, эквивалент (визуально-пространственная метафора) поэтического письма, с другой же - «нарциссический опыт»

само-изображения и самосозерцания «я» и «отстранённого» к себе отношения. С одной стороны, автопортрет это разновидность «отражения», с другой, - это знаковый феномен, собственно - знак, «текст», также основанный на принципе репрезентации.

Стихотворение представляет собой описание четырёх вложенных друг в друга жанров живописи: пейзаж, натюрморт, портрет, автопортрет. Ситуация объемлется именно автопортретом, поскольку на протяжении текста поэт размышляет над тем, что перед ним: «почти пейзаж», «возможно, натюрморт», «бесспорно, что портрет», и это «гадание» результиру-ется мыслью о том, что всё перечисленное «и есть автопортрет». То есть любой «текст» здесь рассмотрен как «нарциссический», содержащий самоотношение художника. Как представляется, стихотворение может быть рассмотрено как поэтологическое, где в качестве метафоры поэтического письма (письма вообще) взят опыт живописиЛУже сам акт «переложения» языка живописи на язык поэзии создаёт семиотический конфликт, напряжение кодов, обозначает их границы. Кроме того, если допустить, что живопись есть репрезентация чего-то (будучи знаковым феноменом), то предпринятая здесь Бродским попытка - вербализация живописи - есть репрезентация репрезентации, отражение отражения. Помимо этого, вложенность одного в другой жанров живописи создаёт вереницу наслоений одного «текста», в котором выстраивается перспектива из целого ряда «текстов в тексте». Таким образом, опыт текстуальной зеркальности представлен Бродским как исключительно сложное устройство отстранения автора от своего произведения и от себя, как механизм порождения различий.

При этом «символическое» текста рассматривается как то, что настраивает, конституирует «воображаемое» отношение самоидентификации. То есть «отстранение» у Бродского оказывается механизмом обнаружения заложенной в опыте «я» изначальной несамотождественности, изначального «фундаментального отчуждения» (Ж. Лакан). Тождество «я» самому себе формируется в языке, который, однако, всегда предлагает взаимное коммуникативно-ролевое замещение «я» и «другого», автора и

читателя, ибо «зеркальная структура интериоризирована... в текст, в котором автор объявляет себя субъектом своего собственного понимания» (П. де Ман). У Бродского это выражается в нефиксированности места субъекта в зеркальном опыте автопортрета, осмыслением «я» как самого различия между разными позициями этого «я», обнаружением «своего небытия». Эту ситуацию можно подытожить словами П. де Мана: «Момент зеркальности, который является частью любого понимания, разоблачает тропологическую структуру, лежащую в основе всякого познания, включая самопознание».

Четвёртый параграф «Слово и смерть: концепция знака и проблема субъекта» повествует о такой существенной характеристике поэтического означивания у Бродского как негативность.

М. Ю. Лотман уже указывал на сходство проблематики взаимосвязи слова и смерти у Бродского и таких авторов «позднего модернизма», как Ж. Батай, М. Бланшо и у теоретиков постструктурализма Ж. Деррида, М. Фуко и Р. Барта. Мы сосредоточились в этом параграфе на анализе данной проблемы в текстах Бродского (прежде всего в «Горбунове и Горчакове», тексте, синхронном и конгениальном в заданном нами аспекте идеям Ж. Деррида, Ю. Кристевой и др.), имея в виду означенное устремление французской философской мысли, имеющее общий гегельянский исток (прежде всего лекции А. Кожева).

Бродский не раз подчёркивал, что искусство имеет дело скорее с областью смерти, нежели со сферой жизни. Эта мысль конкретизируется его идеей замещения и вытеснения, «пожирания» вещи означающим её словом: «Вещь, имя получившая, тотчас / становится немедля частью речи... / Как быстро разбухает голова / словами, пожирающими вещи...» («Горбунов и Горчаков»). В промежуток между референтом и означающим помещается время, временная негация, «вычитание»: «Вычитая из меньшего большее, / из человека - время, / получаешь в остатке слова...» Здесь ясно выражена идея о том, что слово может называть только отсутствие вещи, то есть замещать собой её присутствие (именно это замещение лежит в основе формирования «символического», па Ж. Ла-

кану, то есть бытия человека в социуме и языке). Оно имеет дело всегда только с небытием своего референта, который в нём «присутствует, но не существует» (М. Бланшо). Именование упраздняет существование: Блан-шо указывает на соображение Гегеля, согласно которому Адам, именующий сущее, тем самым отменяет его существование.

В этом аспекте стратегия Бродского, связанная с «вычитанием» («приём устранения», согласно Й. Кюсту; «поэтика потерь и исчезновений», по формуле М. Павлова), стиранием, вымещением «я» словом, буквой, текстом («От всего человека вам остаётся часть / речи. Часть речи вообще. Часть речи» и прочие «уравнения» негации) приобретает ясный смысл в рамках нашего рассмотрения: как пишет М. Лотман, «письменный текст изначально связан со смертью». Всякий семиозис изначально конституирован как различие: он «откладывает» присутствие во времени и «отстраняет» в пространстве. «Пока язык - фигура (или метафора, или прозопопея) , он не вещь сама по себе, но репрезентация, картина вещи, безмолвная и немая настолько же, насколько немы картины-Язык как троп всегда указывает на отсутствие» (П. де Ман). Совершенно особая роль у Бродского отводится здесь времени: время есть одновременно и негативная, разрушительная сила, и условие, делающее возможным слово, язык. Слово, понятие есть, по Гегелю, «время вещи». Все вышеприведённые «уравнения» негативности письма представлены у Бродского процессуально, фактор времени в них конститутивен. Если язык вбирает в себя время вещи, значит сам он вне времени или, как утверждает Бродский, «больше или старше времени», а потому является «хранилищем времени».

Это понимание встраивается в осуществляющуюся в поэтологии Бродского деконструкцию (зеркальной) репрезентации и проблематизацию «я» в поэзии: «зеркальная сущность» языка более не бесконфликтна, равно как и непосредственность присутствия субъекта и объекта отображения (фактор, делающий невозможной нормальную зеркальность, согласно У. Эко).

В пятом параграфе «»Событие письма» и становление нарратнва в лирике Бродского» проблема «отстранения» у Бродского рассматривается в аспекте специфики лирического высказывания.

Отстранение, присущее письму, ставит под вопрос непосредственность доступа к субъекту лирического высказывания и его собственную целостность. Преобладание идеи о проблематичном статусе «я» в поэзии Бродского синхронизировано с возрастанием актуальности (на поэтологичес-ком уровне) письменного представления языка в его текстах. Происходит как бы переориентация с устной, «голосовой» поэтики на поэтику письма К. С. Соколов связывает данную тенденцию с преодолением Бродским «устной парадигмы творчества» и отказом от «пророческой» и «ритуальной» традиции в понимании поэтического слова Этот вектор в поэзии Бродского, однако, реализован в довольно сложном движении. С одной стороны, порождение стиха по-прежнему ассоциируется у Бродского с письмом «с голоса». Кроме того, как отмечает Ю. Пярли, поэтическое слово мыслится Бродским как единство «двух действий - говорения и слушания», а стихи суть не что иное, как внутренняя речь. Однако, с другой стороны, у Бродского обнаруживается множество контекстов, где такое «слушание себя» оборачивается разрывом (авто)коммуникации. Достаточно упомянуть хотя бы столь заметный мотив отсутствия, «недостатка эха», который, помимо прочего, вводит проблематику отражения (эхо есть отражение) и всё ту же идею отсрочки, отложенности и затруднённости само-восприятия. Это особенно видно, если сравнить ту лёгкость и непосредственность, с которой осуществлялись самосозерцание и автокоммуникативная внутренняя речь у Ходасевича. У Бродского также можно увидеть, что моменты, когда в тексте проговаривается одновременность «говорения и слушания», сопутствуют своеобразному «кен-таврическому» представлению субъекта этого двойного процесса: «...Но под собственный голос, перекатывающийся картаво, / подставляя ухо, как часть кентавра». Мотив кентавра применительно к поэтическому субъекту, думается, связан именно с переструктурированием, с обнаружением различий в той «области близкого» (М. Ямпольский), какой является (поэтическое) «я»: письмо кроит телесную целостность пишущего и соединяет тело в «кентаврическом» коллаже.

Кроме того, у Бродского имеет место мотив совмещения и даже смешения голоса и письма («Гортань исходит грифелем и мелом» и т. п.), что также свидетельствует о том, что «устная» и «письменная» «парадигмы» находятся в конфликтном взаимодействии, и ни одна из них не побеждает. Та же логика взаимосвязи между проблематичным самоотношением субъекта и вторжением «письма» в область «голоса» (теоретически ярко описанная Ж. Деррида) господствует в произведениях С. Беккета (см. нашу статью об этом).

Данные «различающие» процессы параллельны у Бродского преобладанию тенденщш к преобразованию лирического «я»-высказывания в различные формы отстранения от себя, характерные для нарратива.

Вторая глава «Темпоральность и субъективность в свете поэто-логических воззрений Бродского» посвящена анализу связи проблемы времени с сущностью поэтического письма.

В первом параграфе "Композиция" как темпоральный парадокс» исследуется установка Бродского, которую можно резюмировать как девиз «композиция прежде всего», в со(противо)поставлении с его идеей «диктата языка», «центробежной силы» последнего и поэта как «инструмента языка».

А. Компаньон, производя ревизию положений «антиинтенционалист-ской» (пост)структуралистской критики считает необходимым вернуться к интенциональному пониманию литературы: независимо от «антропологической» реальности источника интенции (сознание или бессознательное автора или социума) художественному тексту присуща интенция, отвечающая за его связность и осмысленность. По сути, это усилие французского пост-теоретика ведёт к реставрации этакого нефигуративного, «нечеловеческого» присутствия «автора» в тексте. Композицию в данном контексте можно понимать как наиболее эксплицитное проявление «связности» по Компаньону. Связь композиции с интенцией, согласно Ж. Пуле, очевидна, когда речь идёт о следах деятельного, конструктивного присутствия в тексте литературного «я» и его за- и до-текстовой реконструкции. П. де Ман, критикуя данную мысль Пуле, подчёркивает, что наличие

в тексте истока интенции (субъекта, автора) имеет следствием «требование», «необходимость композиции».

Согласно («раннему») Бродскому, композиция есть непосредственный слепок «движения души» автора, каковая интенция режиссирует логику поэтического текста. Таким образом, автор мыслится как самодостаточный «исток» произведения. Это положение вступает в явное противоречие с идеей о самодвижении языка, выходящем из-под контроля поэта.

Таким образом, проблематизируется «я» как «начало» произведения, пред-стоящее ему и самодостаточное, поскольку существование композиции как «замысла», «проекта» произведения может быть трансформировано в процессе письма. Таким образом, внутри области, называемой авторским сознанием, обнаруживается темпоральный парадокс: оно функционирует и как «начало», и как «центр» произведения, как генетический и как структурный принцип. То есть оно мыслится одновременно как бытие и как становление.

Письмо, по Бродскому, содержит в себе момент, когда «будущее языка вмешивается в его настоящее», когда происходит «ускорение», чреватое разрывом интенциональной идентичности литературного «я», «когда «я» принимает язык в качестве своего единственного способа бытия» (П. де Ман). С фундаментальным поворотом, который происходит в такого рода «моменте» связана и направленность интенции произведения (рассказа, лирического сюжета) от прошлого в будущее, понятом в терминах «разрыва» и «различия». Бродский в «Нобелевской лекции» описывает такую различающую устремленность с помощью своего специфического «термина» «центробежность»: «Будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает ещё колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему временным потенциалом - то есть всем лежащим впереди временем». Центробежность понимается Бродским как трансгрессивная сила языка, вырывающая у субъекта господство над темой и над самим собой, выявляющая его зависимость от языка.

Так «ускорение» и «центробежность», понятия, приобретающие почти терминологический статус в поэтологии Бродского, описывают опыт письма и его последствия для субъекта.

Во втором параграфе «Письмо и «сублимация» времени (Текст, темпоралыюсть и спациальность)» анализируется проблематика времени, взятая в поэтологическом аспекте «мимесиса» («лессингианский» тезис Бродского) и «реорганизации» времени в поэтической речи.

Идея «следования», «уподобления» поэтической речи движению и ритму времени, о «тождестве языка и времени» сталкивается в поэтоло-гии Бродского с идеей «реорганизации» времени посредством поэтического ритма и т. п. Собственно, мысль о миметизме выводима из многочисленных соображений Бродского о соприродности языка и времени. Мы анализируем этот комплекс идей в сопоставлении с пониманием связи времени и языка у ОБЭРИУтов, в частности, А. Введенского. Время эмпирическое, ассоциированное с необратимостью, линейностью и конечностью, мыслится у Бродского, как и у Введенского, как совокупность атомизированных мгновений, лишённых идентичности и связи друг с другом. Однако константность и изменяемость выявляют абстрагирующую структуру времени: индивидуализация событий; конструирование идентичности вещи поверх «мерцания» (А. Введенский) мгновений её существования возможны в силу того, что время, по Бродскому, есть продукт языка.

Исходя из этой схемы, мы анализируем идею «реорганизации» времени посредством языка. Бродский переосмысляет традиционную поэтическую аксиологию в духе «остановись, мгновенье!». Он говорит о чисто количественном аспекте «трансформацию) времени в поэзии: можно «удержать» или «продлить» мгновение, но нельзя превратить его в нечто вечное. Кроме того, сама вечность понимается им лишь как бесконечное количество (длина) времени. Обращаясь к поэзии и прозе Цветаевой, которые кажутся ему преуспевшими в «деле» реорганизации времени, Бродский формулирует тезис о специфической «кристаллообразности» темпоральной структуры поэтического текста, своего рода «многоканаль-ности» (за счёт многоосмысленности), когда, в отличие от линеарного развёртывания прозы, имеет место накопление времени.

Эта концепция Бродского пересекается с проблематикой субъективности и поэтического семиозиса, когда он говорит об «ускорении» течения экзистенциального времени, сообщаемом человеку письмом: «Как правило, заканчивающий стихотворение поэт значительно старше, чем он был, за него принимаясь». То есть «ускорение» у Бродского это ещё и буквальное ускорение и «сублимация» времени проживания пишущим своей жизни. Этот вывод коррелирует с обсуждавшейся в первой главе идеей слова, которое вбирает в себя время вещи.

В заключении обобщаются результаты исследования:

1. Анализ «нарциссического текста» через рассмотрение саморефлексивной сцены письма показывает, что у такого текста существует «антропологическое» измерение, внимание к которому позволяет (ретроспективно) подойти к искомой ситуации конструирования и деконструкции субъекта в произведении.

2. Совмещение и сопоставительный анализ «сцены письма» (понятой, в отличие от Деррида, почти буквально) и «нарциссической сцены» позволяют выявить в автометатексте Бродского рефлексию, посвященную тексту как воображаемо-символическому симбиозу — взаимосвязи механизмов зеркальной референциальности, характеризующих репрезентативный текст и репрезентативный знак, и структуру «я» как «воображаемой функции».

3. Анализ мотивов следа, очертаний, оттиска, профиля и т. п. у Бродского в аспекте их потенциальной семиотичности (функционирования в качестве концептуального эквивалента знака) приводит к формированию понимания знака, слова у Бродского как сущности, производство которого ставится в зависимость от отсутствия, временности и конечности объекта. В диссертации прослеживается возможный генезис этих мотивов в творчестве Бродского: их источником является творчество М. Цветаевой.

4. Исходя из оппозиции голоса и письма как моделей автокоммуникации «я», область лирического «я» рассматривается Бродским как «область близкого» (в том числе и в особенности - телесно близкого), непротиворечивость и целостность «я» есть существование в близости-к-себе по-

верх заложенного в этом «я» различия. Стратегия «отстранения» позволяет эксплицировать это различие. Дополнительным фактором здесь является формирование элементов нарративности в лирическом высказывании, призванной выработать дистанцию и разрыв внутри территории идентичности лирического «я».

5. Несоединимая, на первый взгляд, проблематика «композиции» (как известного рода авторской индетерминированности языком) и «диктата языка» решается в рамках субъектно-темпорального парадокса, который сводится к тому, что суждение об авторе как об «одноместной» точке самоидентичности становится невозможным, если взглянуть на произведение как на временной феномен: «я» как исток, предшествующий тексту, подразумевает статичность (бытие), «я» как «центр», как становление-вместе-с-текстом подразумевает становление и движение. Одновременность бытия и становления фиксирует движение различия внутри литературного «я», разъятость его присутствия.

6. Время, по Бродскому, мимируется и, одновременно, «реорганизуется» поэтическим письмом. Сочетание этих стратегий образует напряжение внутри понятия времени, которое при взаимодействии с текстом подвергается «сублимации» и становлению-знаком. Здесь важными динамическими характеристиками являются «ускорение», которое сообщается движением языка и представляет собой разрыв субъекта с самим собой во времени; «перемещение» в (трансцендентальном и культурно-языковом) пространстве, а также-«центробежность», понятие поэтоло-гии Бродского, фиксирующее различающую функцию языка.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. «Образы-категории» у Бродского (К вопросу «Бродский и традиции философской лирики») // Материалы ХХХУШМНСК «Студент и научно-технический прогресс». — Новосибирск: Изд-во Новосибирского гос. ун-та, 2000.-С. 116-117.

2. Три времени Иосифа Бродского (На материале «больших стихотворений» 70 - 80-х гг.) // Материалы ХЬ МНСК «Студент и научно-технический прогресс». — Новосибирск: Изд-во Новосибирского гос. ун-та, 2002.-С. 15-16.

3. Письмо и смерть в поэзии Бродского // Молодая филология - 4. -Вып. 2. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского гос. пед. ун-та, 2002. -С. 84-97.

4. Мотив голоса в произведениях С. Беккета // Литература в контексте художественной культуры (Межвузовский сборник научных трудов). -Вып. 4. - Новосибирск, 2002. - С. 54 - 71.

5. План настоящего времени в лирике Бродского // Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении. Материалы Третьих Филологических чтений 28 - 29 ноября 2002 года. Том II. Литературоведение. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского гос. пед. ун-та, 2003. -С. 217-224.

6. «Событие письма» и становление нарратива в лирике Бродского // Критика и семиотика. - Вып. 6. - Новосибирск, 2003. - С. 56 - 66.

7. О «реорганизации времени» у Бродского // Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики. Материалы научно-методической конференции молодых ученых 11 -12 апреля 2003 года. Часть I. Лингвистика и литературоведение. - Томск: ТГУ, 2003. - С. 94 - 100.

04 - 1 4005

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Корчинский, Анатолий Викторович

Введение.

Глава 1.

Лирика Бродского: антропология пишущего субъекта («отстранение», зеркальность и текстуальность).

1.1. Антропологический аспект метатекстуальности.

1.2. Проблематика «отстранения» у Бродского, «сцена письма» и «нарциссическая сцена».

1.3. Зеркальность: различие, удвоение, «становление-другим».

1.4. Слово и смерть: концепция знака и проблема субъекта.

1.5. «Событие письма» и становление нарратива в лирике Бродского.

1.5.1. Тема письма и «событие письма».

1.5.2. Письмо как разрыв и членение.

1.5.3. Письмо и элементы нарративности.

Глава 2.

Темпоральность и субъективность в свете поэтологических воззрений Бродского.

2.1. «Композиция» как темпоральный парадокс.

2.2. Письмо и «сублимация» времени (Текст, темпоральность и спациальность).

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Корчинский, Анатолий Викторович

Творчество И. А. Бродского, по мнению многих исследователей, располагается на культурной территории так называемого «постмодернизма». При этом часть из них (И. П. Смирнов, В. Полухина, Л. Баткин, А. Фокин, В. Курицын, М. Липовецкий, Н. Змазнева1) принимают это положение в значительной степени по умолчанию, другие же проблематизируют эту установку, стремятся выявить отдельные черты поэтики и философии творчества Бродского, роднящие его с эстетикой постмодернизма или же противостоящие ей (А. Ранчин, С. Зотов, И. Скоропанова ). Отдельные исследования посвящены выяснению соотношения традиций модернизма в творчестве поэта и постмодернистской перспективы его поэтики (И. Скоропанова, Чжи Ен Ли3). При этом анализируются, прежде всего, такие -часто весьма размытые — категории поэтики и мироощущения постмодернизма, как «интертекстуальность», «смерть автора», стилевая и ценностно-эстетическая нонселекция, ирония, пародийность и т. п. Эти культурные маркеры постмодернизма, однако, неизбежно связываются с мировоззрением поэта и исследователям - по причине чрезвычайного своеобразия оного — приходится говорить о доминантных чертах «постмодернистского сознания», о «постлитературности» творческой установки Бродского, о его «постхристианстве», «постисторизме» и проч.

1 «Я превозмогаю не человека, а сверхчеловека». Интервью с И. П. Смирновым // Веб-сайт: http//aptechka.agava.ru/statyi/periodika/interl6.html; Баткин Л. Тридцать третья буква. Заметки читателя на полях стихов И. Бродского. - М.: РГГУ, 1997. - 333 е.; Полухина В. П. Метаморфозы «я» в поэзии постмодернизма: двойники в поэтическом мире Бродского // Модернизм и постмодернизм в русской культуре. - Helsinki: Literary univ., 1996. - С. 391 - 407; Фокин А. А. Наследие Иосифа Бродского в контексте постмодернизма // Русский постмодернизм: Предварительные итоги. - 4.1. - Ставрополь, 1998. - С. 102 — 105; Курицын В. Русский литературный постмодернизм. - М.: ОГИ, 2001. - 287 с., 2001; Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики. - Екатеринбург: УрГПУ , 1997. - 317 е.; Змазнева Н. И. Модель героя в «Горбунове и Горчакове» И. Бродского // Текст: Варианты интерпретации. - Бийск, 2000. - Вып. 5. - С. 50 — 57; Змазнева Н. И. О «телесности» слова в «Горбунове и Горчакове» И.Бродского // Текст: Варианты интерпретации. - Бийск, 1999. - Вып. 4. - С. 27 - 33.

2 Ранчин А. На пиру Мнемозины. Интертексты Иосифа Бродского. - М.: НЛО, 2001. - 464 е.; Зотов С. Н. Литературная позиция "пост" Иосифа Бродского // Русский постмодернизм: Материалы межвузовской научной конференции. Библиографический указатель. - Ставрополь, 1999. - С. 77 - 86; Скоропанова И. Русская постмодернистская литература. - М.: Изд-во «Флинта»; изд-во «Наука», 2001. - 608 с.

3 Скоропанова И. Указ. соч. - С. 357 - 382; Ли Чжи Ен. Поэзия И. Бродского: традиции модернизма и постмодернистская перспектива: Дисканд. филол. наук. - СПб., 2003. - 183 с.

Подобная - излишне прямолинейная - постановка вопроса кажется нам не всегда достаточно продуктивной. Так, например, прямое сопоставление концепции языка у Бродского с «постмодернистской» проблематикой (а вернее - догматически понятой идеей) автономности языка и текста от его субъекта, «интертекстуальности» как механизма функционирования литературы и «смерти автора» может приводить к отрицанию какой-либо связи Бродского с литературой постмодерна4, так как, например, авторское «я» у Бродского, на первый взгляд, достаточно чётко эксплицировано и структурно, а «язык» рассмотрен «позитивно» - не как авторитарная мифо-идеологическая машина, а как хранилище культурных ценностей5 и практически сакральный феномен6. Нередко подобная несовместимость Бродского с идеологемами постмодернизма объясняется «исторически»: во-первых, посредством периодизации творчества поэта («ранний» Бродский связывается с «романтической» и модернистской поэтикой, «зрелый» - с постмодернистской «перспективой»); во-вторых, локализацией творчества Бродского в истории самого «русского постмодернизма» (творчество Бродского относят к «раннему постмодернизму» или «постмодернизму первой волны»7, наряду с произведениями А. Битова, Вен. Ерофеева, иногда — С. Довлатова, А. Синявского и др.).

Проблемы возникают и тогда, когда мы пытаемся установить степень, направления и формы влияния поэтики Бродского на творчество нескольких более молодых поколений поэтов, считающихся (а иногда и считающих себя) уже подлинными «постмодернистами». С одной стороны, такое влияние

4 Зотов С. Указ. соч. - С. 77 - 86; Ранчин А. Указ. соч. - С. 457.

5 И. Скоропанова пишет о сходстве концепции языка у Бродского с идеей языка как «дома бытия» Хайдеггера (Скоропанова И. Указ. соч. - С. 183.).

6 Глушко А. Лингводицея И. Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. - СПб.: Журнал «Звезда», 1998. - С. 143 - 145; Келебай Е. Поэт в доме ребенка: Пролегомены к философии творчества Бродского. - М.: Университет, 2000. - С. 219 - 230.

7 Хотя эпитет «ранний» здесь носит достаточно анахроничный характер: «ранний», не слишком «радикальный», по слову Смирнова, «постмодернизм» Бродского приходится на 1970 - 1980-е годы, то есть на период возникновения наиболее полноценных постмодернистских форм. В результате Бродский оказывается своего рода «недопостмодернистским» поэтом. порождает солидное число эпигонов8, с другой стороны, сами поэты, признавая величие Бродского и его «вклад в отечественную и мировую литературу» в большинстве своём не принимают (по разным причинам) его творческих установок и поэтических разработок9.

Кроме того, предпринимались попытки «возведения» постмодернистской») поэзии разных направлений, существовавших в 1980е годы, к «координатам поэтического мира Бродского»10. Согласно этой идее

М. Липовецкого, поэтика «Осеннего крика ястреба» «притягивает к себе прежде всего Ивана Жданова»", теология «Рождественской звезды» важна для Алексея Парщикова, Ольги Седаковой, Елены Шварц, Аркадия

Драгомощенко, а также Вадима Месяца. Тема и поэтика хаоса, нашедшие воплощение в «Назидании» и «Представлении» Бродского влечёт к себе представителей поэзии соц-арта и концептуализма (Д. А. Пригова, Тимура

Кибирова, Л. Рубинштейна и Александра Ерёменко). Однако подобная экстраполяция поэтики Бродского на поэтику более позднего (хотя и существовавшего синхронно) поэтического поколения (чрезвычайно гетерогенного и порой антиномичного по распределению эстетических и философских ориентаций) представляется довольно некорректной как по отношению к одним, так и по отношению к другим. Более того, некорректна она и по отношению к исследованию литературного процесса, так как, например, «метареалисты» и «концептуалисты» ориентированы в большей

10 степени на западную поэзию поставангарда или (концептуализм) на поэтику ОБЭРИУ, «хеленуктов» и «лианозовцев», нежели на «постмодернизм» Бродского. Бродский вообще в этой ситуации оказывается как бы в стороне и в одиночестве: «постмодернисты» 1970 - 80-х годов не принимают его,

8 См.: Кручик И. Динамит Джозефа: Иосиф Бродский и его подражатели // Литературная учёба. — 1994. - №2. -С. 28-39.

9 См. интервью с поэтами Еленой Шварц, Виктором Кривулиным, Алексеем Парщиковым, Ольгой

Седаковой, Львом Лосевым и др. в книге Полухина В. Бродский глазами современников. - СПб.: Журнал «Звезда», 1997.

111 Липовецкий М. «Сознанье смерти или смерть сознанья» // The New Freedoms. Contemporary Russian and American Poetry. - [Б. м.], 1994. - P. 130. "Ibid.-P. 131.

12 См.: Голынко-Вольфсон Д. От пустоты реальности к полноте метафоры («Метареализм» и картография русской поэзии 1980 - 1990-х годов) // НЛО. - 2003. - №62. - С. 286 - 305. потому что у них есть гораздо более эксплицитные источники их «постмодернизма» (и в этой среде Бродский - абсолютный традиционалист, приверженец «литературоцентризма» и «авторитарности»13); (нео)традиционалисты, а также «неомодернисты»14 1990 - 2000-х годов (неоакмеисты, новые сентименталисты, постконцептуалисты и проч.) не могут вполне воспринять поэзию Бродского, так как она либо чересчур «постмодернистична» и «барочна», либо слишком близка модернизму, либо — опять-таки - слишком традиционно-классична15 («смотря по вере» того или иного поэта16).

Однако само возникновение проблемы, «как определить Бродского в терминах постмодернистской эстетики и философии», с одной стороны, свидетельствует о насущности такого компаративного исследования, с другой же стороны, трудность такой постановки вопроса, очевидно, обусловлена известным «сопротивлением материала».

В этом отношении актуальность настоящего исследования состоит в том, чтобы, во-первых, обозначить иной ракурс (историко-литературного) рассмотрения проблемы «Бродский и постмодернизм», а во-вторых, подвергнуть испытанию саму необходимость такой постановки вопроса. Наша точка зрения в этой связи будет в некотором смысле полемичной: мы не считаем Бродского представителем «литературы постмодернизма» в том (расхожем и весьма приблизительном) значении этого термина, которое подразумевает комплексную детерминированность и единство поэтики и её «теоретического» обеспечения в виде догматизированных концептов типа

11 См., например, статью Вячеслава Курицына, критика скорее «метапостмодернистского», чем постмодернистского», но по отношению к Бродскому выступающего в качестве апологета «постмодерных» ценностей (Курицын В. Бродский // Октябрь. - 1997. - №6. - С. 181 - 184.).

14 См. о видах «нео»-тенденций в современной поэзии: Кукулин И. «Сумрачный лес» как предмет ажиотажного спроса, или Почему приставка «пост» потеряла своё значение // НЛО. - 2003. - №59. - С. 359 -391.

15 О «классичности» как категории поэтологии Бродского см.: Новиков А. А. Поэтология Иосифа Бродского. - М.: Макс-Пресс, 2001. - 99 с.

16 Ср. статистическое исследование Дм. Кузьмина о популярности Бродского среди молодых поэтов 1990-х годов: данные не говорящие в пользу значимости творчества Бродского для современной поэзии. (Кузьмин Дм. Иосиф Бродский - единственный и неповторимый глазами молодых поэтов // Митин журнал. - 1996. -Вып. 53.-С. 223-227.). смерти автора» или «интертекстуальности», а также их разнообразных эквивалентов17.

Не слишком убедительными выглядели бы, на наш взгляд, попытки рассмотрения творчества Бродского в аспекте также «теоретической» корреспонденции с готовыми идеями, определяющими постмодернистскую эстетику.

Бродский, на наш взгляд, находится в том поле вопросов, ответы, то есть ставшее, получившее теоретическое, риторическое и догматическое оформление знание, фундирует постмодернистскую культуру18, постмодерный тип сознания, и литературы в частности, которые суть не что иное, как один из способов разрешения этих фундаментальных вопросов19 (возможно, мы ещё не способны их сформулировать и элемент экстраполяции собственно «постмодернистских» их решений будет присутствовать в нашем анализе). Дело не в том, что «смерть автора», к примеру, небесспорный

20 теоретическии концепт , дело в том, что он «реален по своим последствиям», он сформировал определённый тип литературной практики, определённую ментальную культуру. В этом смысле анализ или самая попытка анализа

17 Ср., к примеру, попытки Д. Фоккемы свести постмодернистскую «манеру письма» к нескольким базовым мировоззренческим предпосылкам (секуляризм, дегуманизация, плюральность, нониерахизм и т.п.): Fokkema D. Literary history, modernism and postmodernism. - Amsterdam, 1984. - 63 p.

IK См. о её структурных принципах, охватывающих самые разные стороны жизни, от искусства до экономики: Козловский П. Культура постмодерна. - М.: Изд-во «Республика», 1997. - 240с. '"'Например, полемика с «французским классическим постмодернизмом», развёрнутая И. П. Смирновым, как бы «возвращается» к вопросам, предшествующим ответу, данному постмодернизмом: о стратегиях субъективности, характеризующейся «автообъектностью» и расщеплённостью в одно и то же время; о возможности истории, теории литературы и т. д. (См.: Смирнов И. П. Бытие и творчество. - СПб: Пушкинский дом, 1996. - 188с.; Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. - М.: НЛО, 1994. - 351 е.; Homo homini - philosophus. - СПб: Алетейя, 1999. - 369с.). Любопытен также экстравагантный проект Сергея Корнева, который он называет «восточным постмодернизмом» и который сводится к тому, что критическое и деконструктивное усилие по отношению к традиционно-метафизическим идеям Запада (идеи знака, субъекта и т. п.) может быть адресовано Западу Россией, которая - не будучи затронутой западной ментальностью - впервые ставит перед собой вопросы, на которые на западе (даже в западном постмодернизме) уже получены (идеологически ангажированные) ответы (См.: Корнев С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? // НЛО. - 1997. -№28. - С. 244 - 259; Корнев С. Выживание интеллектуала в эпоху массовой культуры // Неприкосновенный запас. - 1998. - №1. - С. 18 - 21; Корнев С. Восточный постмодернизм // Веб-сайт «Русского журнала»: http://www.russ.ru/journaI/kritik/98-06-16/kornev.htm.).

20 Хотя весьма распространённой является точка зрения, что эта идея Барта (а также близкие ей идеи Фуко) несут на себе характер идеологической ангажированности и, следовательно, могут рассматриваться в значительной мере лишь как культурный феномен, степень востребованности которого исторична (Компаньон А. Демон теории. - М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. - 336 е.; Зенкин С. Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судьба структурализма // Женетт Ж. Фигуры. - М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. - Т.1. - С. 5 - 56; Смирнов И. П. Теория и революция // НЛО. - 1997. - №23. - С. 42 -50.). творчества Бродского в терминах «смерти автора» представляется анахронизмом: не в смысле не-синхронности этих явлений или их несопоставимости, и даже не в плане различия их истока, но в том смысле, что мысль Бродского, во-первых, синкретично созревает внутри его художественной практики, а не питается современным теоретическим «знанием» в готовом виде, а во-вторых, она скорее ставит вопрос о литературном «я», нежели отвечает на него.

В нашем восприятии — типологически - положение Бродского в названных координатах литературного процесса подобно положению, в котором находятся во французской литературе Морис Бланшо, в литературе английского и французского языков — Сэмюэл Беккет. Этих авторов чрезвычайно трудно свести к «постмодернизму»21, хотя «литературной» разработке этими авторами ряда «теоретических» идей, на которых также будет базироваться «классический постмодернизм», нередко опережает и определяет возникновение некоторых догматов последнего . Так, именно у Беккета Фуко в своём знаменитом докладе «Что такое автор?» черпает «фундаментальный этический принцип современного письма»*" (безразличие к субъектному истоку литературного дискурса, в просторечии - автору). Так, «концепция письма, ставшая на время верительной грамотой Барта и Деррида, была заимствована из текстов Бланшо и выведена, лишившись части своей негативной силы, из тени к дневному свету - социализированной повседневности - Бартом, философской, пусть и нуждающейся в

21 Хотя, согласно Д. Фоккеме, некоторые тексты Беккета, являясь «формами фрагментарного дискурса», могут быть названы постмодернистскими. Вероятно, по тому же признаку можно таковыми назвать тексты Бланшо.

22 При рассмотрении творчества авторов этого типа, по всей видимости, следует разработать для них специфическую нишу и термин, «схватывающий» особость данных явлений. Возможно, следует двигаться по пути, держаться которого рекомендует Илья Ильин: «В связи с усилившейся тенденцией рассматривать модернизм, очевидно, по аналогии с постмодернизмом, не как художественное движение, а как культурную эпоху, некоторые произведения искусства, ранее безоговорочно приписывавшиеся постмодернизму, стали теперь рассматриваться как явления, характерные для "позднего модернизма"» (Ильин И. П. Проблема взаимодействия постмодернизма с поздним модернизмом в современном литературоведении // Литературоведение на пороге XXI века. - М.: Рандеву - AM, 1998. - С. 45.). При этом творчество Беккета попадает в эту категорию сразу же, случай же Бланшо также любопытно исследовать в данной перспективе.

23 Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. - М.: МАГИСТЕРИУМ» 1996. - С. 24. деконструкции, традиции - Деррида» . Однако ясно, что Бланшо и отчасти Беккет - столь разные и столь сопутствующие друг другу25 - интегрированы в дискурс прежде всего французской литературно-философской мысли 60 - 70-х годов и нередко испытывают (Бланшо) обратное влияние л/ постструктуралистских» концепций . В силу этого обстоятельства (известной изоляции Бродского от аналогичных влияний) проводимая здесь параллель может показаться (и является) не вполне корректной, но, к сожалению, в настоящее время у нас нет адекватного языка для проникновения в логику тех вопросов, которые формулирует Бродский, помимо языка, сформировавшего постструктурализм (мы будем использовать этот термин, обозначая им то теоретическое усилие, которое в качестве метатекста описывает постмодернизм как специфическое «состояние» культуры), а также, конечно, языка, сформированного постструктурализмом, уже предложившим свои ответы на них. Так, в частности, на наш взгляд, в своём творчестве Бродский развивает проблематику отсутствия и различия как условия порождения и усвоения знака, - проблематику, которой постструктурализм обязан прежде всего Жаку Лакану, исходящему, в свою очередь, из неогегельянских философских предпосылок. То есть такого рода центральные вопросы не суть аутентичные построения постструктурализма, чьими формулами питается вся «культура постмодернизма» и последние совсем не являются «венцом творения» или эволюции в разработке подобных проблем. И здесь понятие «позднего

24 Лапицкий В. Послесловие? // Бланшо М. Рассказ? (Полное собрание малой прозы). - СПб.: Академический проект, 2003. - С. 539. О непосредственном влиянии Бланшо на Барта свидетельствует Ю. Кристева (Kristeva J. Polylogue. - P., 1977. - P. 23 - 54.).

25 Так, Беккет «узнаёт себя» в «Ожидании забвении» Бланшо: «Эта равномерная речь, пространная без пространства, утверждающая, не дотягивая ни до какого утверждения, которую невозможно отрицать, слишком слабая, чтобы смолкнуть, слишком покорная, чтобы её сдержать, ничего особого не говорящая, всего-навсего говорящая, говорящая без жизни, без голоса, голосом тише любого голоса: живущая среди мёртвых, мёртвая среди живых, призывающая умереть, воскреснуть, чтобы умереть, призывающая без зова» (Цит. по: Лапицкий В. Подобное подобным // Бланшо М. Ожидание забвение. - СПб: Амфора, 2000. - С. 173.). Рецепция Бланшо текстов Беккета также исполнена солидарности: «Следовало бы восхищаться подобной книгой, добровольно отказавшейся от всех ресурсов, согласившейся начать с того, что невозможно продолжить, упрямо, без уверток и хитростей стоя на своем и на протяжении трехсот страниц заставляя слушать ту же неровную поступь, шаги существа, которое не двигается с места» (Бланшо М. Где на этот раз? Кто на этот раз? // Иностранная литература. - 2000. - №1. - С. 267.).

26 Лапицкий В. Послесловие? - С. 539. модернизма» имеет решающий характер в историческом исследовании. В этом смысле, заимствуя код чтения Бродского чаще всего в постструктуралистской категориальной системе, мы всё время подразумеваем известную чужеродность языка такого чтения творчеству поэта.

Можно говорить о двоякой направленности дискурса этой эпохи, в котором мы собираемся локализовать творчество Бродского, вернее — показать его особое положение в нём: с одной стороны, имеет место проработка концептуальных оснований литературы, эстетическая

27 устремлённость «теории» (литературоведения и философии), попытка концептуального и идеологического обеспечения литературного процесса; с другой стороны, речь идёт о напряжённой саморефлексии и известной теоретической тенденциозности самой литературы. В дискурсе эпохи встречаются, таким образом, металитературный дискурс литературы и «теоретический» дискурс её исследований.

Целью нашей работы в этом контексте является фиксация движения мысли Бродского в направлении осмысления оснований литературного языка, проблематизация его референциальной природы, взаимодействия «я» субъекта и создаваемого им текста, то есть — саморефлексивного, автометатекстуального28 измерения поэтического творчества.

Исходя из этого, как объект нашего исследования мы можем обозначить поэтические тексты Бродского, которые включают в себя механизмы саморефлексии (проявляющиеся, в частности, в явлениях метатекстуальной «сцены письма», автокоммуникативности), взятые в аспекте сопоставления с поэтологическими идеями, сформулированными Бродским в его эссеистике. Предметом же наших размышлений станут сами вопросы и идеи Бродского, касающиеся взаимоотношений автора и текста, переструктурирования субъективности в тексте, сама референциальная природа текста.

27 В понимании А. Компаньона: как живого культур но-идеологи чес ко го единства.

28 В этом контексте - в очень широком понимании, предложенном С. Зенкиным: автометатекст это тексты, которые «должны содержать в самих себе программу исследовательской генерализации» (Зенкин С. Указ. соч. - С. 46.).

В результате получается, что наша работа располагается на пограничной дисциплинарной территории: «теоретические» вопросы, касающиеся субъективности и текстуальности, помещаются в конкретно-исторический контекст и мы не пытаемся предложить, например, теоретического решения проблемы авторства, а лишь интерпретируем автометатекст Бродского в категориях постструктуралистского дискурса. С другой стороны, в истории нас интересует исключительно «теоретическая», главным образом даже философская, а не поэтико-аналитическая проблематика.

Специфика и «опасность» постструктуралистской методологии состоит в том, что она способна превратить самого отдаленного персонажа литературной истории в адепта современной, например, философии языка. Так, пользуясь методологией «самодеконструктивности» текста П. де Мана, можно увидеть, как литературная история устраняется как фактор и, например, Руссо начинает говорить на языке современной теории реферециальности знака и практически вступает в полемику с Деррида, облыжно «обвинившим» его в «логоцентризме». В этом смысле Руссо (с небольшими оговорками) становится «приверженцем»постструктуралистской «теории», ибо его тексту свойственно «прозрение»29.

Наше чтение Бродского может быть признано столь же «вчитывающим» посторонние его эстетике проблематики и концепции, поскольку мы условились, что не отказываемся от собственно «использования» методологических установок постструктурализма. Однако первым из наших методологических принципов станет попытка сформировать специфическую для нашего предмета оптику: мы попытаемся работать в перспективе двойного дистанцирования: с одной стороны, мы будем интерпретировать отдельные концептуальные средоточия поэтологии Бродского в терминах постструктуралисткой установки; с другой стороны,

24 Де Ман П. Прочтение Руссо Жаком Деррида // Де Ман П. Слепота и прозрение. - СПб.: Гуманитарная академия, 2002. - С. 138 - 189. наш анализ текстов Бродского будет выводить нас к рассмотрению предпосылок - к вопросам и положениям, выявляющим доктринальные предпосылки постструктурализма. Мы полагаем, что на примере Бродского мы можем проследить сложное и многоаспектное становление концептуальной базы этой в целом оставшейся внешней его творчеству эстетической системы.

При этом суть ситуации состоит не в том, что у Бродского тоже можно обнаружить отдельные элементы концептуального комплекса постструктурализма. Этот путь, как представляется, привёл бы к осколочной реконструкции ряда концептов, при этом механизмы работы собственно саморефлексивной логики текста Бродского оказывались бы малопонятными, так как для творчества этого поэта, на наш взгляд, характерна захваченность проблемой взаимоотношения «я» и текста, другими словами, - тем, что делает текст с субъектом и его идентичностью. Воспользуйся мы «антиинтенционалистской» доктриной вроде «смерти автора» или идеей антропоморфного (например, нарциссического) текста, который «самодеконструктивно» «выдаёт» риторическую «слепоту» своего автора, мы пропустили бы, может быть, самый примечательный этап: как (де)конструируется бытие и идентичность субъекта в опыте текстуальности, in как происходит «обезличивание» , какая диалектика бытия и становления ждёт «я» в искривлённом пространстве символического, и — главное - как субъект (лирики Бродского) «смиренно» регистрирует эти процессы, происходящие с ним, «трезво» осмысляя себя как некую «объективную ^ 1 ошибку» .

С другой стороны, будь мы озабочены укреплением и развитием этого типа «теории», нам следовало бы ограничиться наблюдениями над тем, как

30 В специфической терминологии Пола де Мана: процесс своего рода замещения полноты присутствия «я» -работой языка, «всегда указывающего на отсутствие» (De Man P. Autobiography as De-facement // MLN. -Volume 94. - Issue 5, Comparative Literature - December, 1979. - P. 930.).

11 Теория «я» как «объективной ошибки» предлагает форму продолжения существования «я» после теоретической «смерти субъекта», его «символического выживания» в режиме «als ob» («как если бы»), позволяющем «расщеплённому субъекту прагматически восстанавливать целостность того символического порядка, в структурах которого он пребывает и сбои в котором он периодически испытывает» (Разинов Ю. «Я» как объективная ошибка. - Самара: Изд-во «Самарский университет», 2002. - С. 197.). текст «читает сам себя», и где автор, того не осознавая, попадает в его ловушку. Мы же имеем целью рассмотреть и тот, и другой феномены в их исторической локализации, при этом сохранив авторефлексивный и по существу антиисторический (гиперисторический и «генеалогический») пафос постструктурализма.

Таким образом, наше чтение действительно отчасти сливается с постструктуралистским и, порой, деконструктивистским «чтением», однако функция его здесь особая: 1) показать движение поэзии (а в какой-то момент Бродский соединяет в себе и модернистский, и традиционалистский вектор её мутации) от модернизма к постмодернизму32; 2) показать, как поэтическая саморефлексия освещает область проблематизации бытия субъекта.

Из этих стремлений выводится другая наша методологическая предпосылка. Приведённые выше признания: в определённого рода методологической ангажированности говорят о нашем стремлении уйти от необходимости наложения на лирический текст каких бы то ни было матриц системного анализа субъектных структур. В нашей работе мы постараемся избежать разложения субъектной (авторской) инстанции на целый спектр эманаций. Использование построений, к примеру, системно-субъектного анализа Б. О. Кормана или категорий анализа, которые предлагает историческая поэтика34 было бы неуместным в контексте нашего исследования, поскольку мы не преследуем цели выстроить систему взаимоотношений «собственно автора», «лирического героя», «лирического "я" и т. д.35 Более того, мы в нашей работе значительно чаще оперируем

12 Хотелось бы, впрочем, избыть этот телеологический дискурс поступательного развития. 11 Корман Б. О. Лирика Некрасова. - Ижевск, 1978. - 300 е.; Корман Б. О. Литературоведческие термины по проблеме автора. - Ижевск, 1982. - 19 е.; Корман Б. О. Практикум по изучению художественного произведения: Лирическая система. - Ижевск, 1978. — 90 е.; Корман Б. О. Итоги и перспективы изучения проблемы автора // Страницы истории русской литературы. - М., 1971. - С. 199 - 207; Власенко Т. Л. Литература как форма авторского сознания. - М.: Изд. корпорация «Логос», 1995. - 200 с.

14 Бройтман С. H. Историческая поэтика. - М.: РГГУ, 2001. - 320 е.; Бройтман С. H. Русская лирика XIX -начала XX века в свете исторической поэтики. - М.: РГГУ, 1997. - 307 е.; Бройтман С. Н. Лирический субъект // Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. - М., 1999.-С. 141-153.

15 Тем паче, что работы о Бродском, использующие системно-субъектный подход, имеются. См.: Медведева Н. Г. «Письма римскому другу»: особенности лирического «я» // Проблема автора в художественной литературе. - Ижевск, 1990. - С. 58 - 60; Медведева Н. Г. Автор и герой в стихотворении И. Бродского «На понятием «субъект» (или «литературное я»), нежели понятием «автор». На это есть, как минимум, три причины. Первая состоит в том, что разнообразие анализируемых нами контекстов требует постоянного дефинирования - о какой из авторских инстанций идёт речь: о «первичном авторе» или же «собственно авторе» и проч., что чаще всего для нашего - и мы соглашаемся на такой редукционизм - понимания не существенно. Вторая причина: так как речь у нас, как правило, идёт о поэтологических представлениях поэта о литературном субъекте вообще, о «пишущем» субъекте и т. п. То есть задаётся перспектива известной генерализации. . В этом контексте для нас также не принципиален терминологический эпитет «лирический» в понятиях «лирический субъект» или «лирическое «я». И наконец, в-третьих, мы стремимся всё время говорить об антропологическом аспекте литературного творчества, текстуальности вообще. Как видно из первой главы нашего исследования, все метатекстуальные отношения в тексте мы рассматриваем под углом зрения литературной антропологии, что означает концентрацию внимания на задействованное™ субъекта в текстовой саморефлексии и выяснение статуса границ компетенции субъекта в процессуальном континууме, который можно назвать «письмом», не стесняясь «постмодернистских» коннотаций36.

Наша задача сводится скорее к динамическому отслеживанию взаимоотношений «автора» и «текста» как разновидности более глобальных отношений субъекта и «символического»37.

В этом смысле нам до известной степени методологически близка идея

->о поэтики творчества» В. Н. Топорова' , противопоставленная «поэтике смерть Жукова» // Кормановские чтения: Материалы межвуз. науч. конф. - Ижевск, 1995. - Вып. 2. - С. 101 - 106; Медведева Н. Г. «Портрет трагедии»: Очерки поэзии Иосифа Бродского. - Ижевск: Удм. гос. ун-т, 2001. - 277 с; Савченко Т. Т. Субъектная структура рождественских стихотворений И. Бродского // Проблемы поэтики и стиховедения. - Алматы, 1993. - С. 67 - 69.

См. замечательное определение Р. Барта: «Текст подлежит наблюдению не как законченный продукт, а как идущее на наших глазах производство» (Барт Р. Текстовый анализ одной новеллы Э. По // Барт Р. Избранные (заботы: Семиотика. Поэтика. - М.,1994. - С. 424.).

7 В понимании Ж. Лакана (Лакан Ж. Семинары. Работы Фрейда по технике психоанализа. - Т. I. - М.: Гнозис / Логос, 1998. - 432 е.).

18 Топоров В. Н. Об «эктропическом» пространстве поэзии (поэт и текст в их единстве) // От мифа к литературе. - М., 1993.-С. 21 -39. текста» и призванная исследовать взаимовлияние автора и текста, фиксируя их как бы «на выходе» из текста. Хотя данный («слишком теоретический») подход совсем не учитывает рефлексивного «со-бытия» («взаимо-бытия») текста и автора, не исследует субстанциальной нестабильности субъекта в его взаимодействии с текстом, запускающим механизмы символического, которое «всегда-уже» субъекта определяет.

Чрезвычайно важным в нашем анализе мы считаем подход М. М. Бахтина к пониманию «лирического "я"», «который. считал лирическое «я» не над-, а .межличностным, понимая его как определённую форму отношений лд между субъектами - «я» и «другим», автором и героем»" . Для нашего анализа ценной является как раз идея отношений, намечающая трансформации идентичности «я» в области «письма». Однако наш материал, кажется, не позволил бы нам вполне успешно работать с этой посылкой, сформулированной Бахтиным, в силу её отчётливого интерсубъективного персонализма, предполагающего изначальную полноту личностного присутствия. Изменяясь, но не вызывая сомнений в неизменности этой полноты и целостности, личность вступает в отношения со столь же исполненным личностной определённости (целостности) Другим. В текстах же Бродского (на уровне имманентной тексту «теории», а не только на срезе функциональной расстановки «субъектов», этой «шахматной доске» текста) мы фиксируем скорее логику саморазличия «я» и поддержания отношений со своим становлением-в-тексте и посредством текста.

Чтобы точнее понять, какой именно уровень отношений нас здесь интересует, обратимся к «классификации» системы отношений между различными субъектами в литературном произведении, предложенной П. де Маном: «Прежде всего, она проявляется, как в кантовской «Критике чистого разума», в акте суждения, высказываемого читателем; она возникает также в интерсубъективных отношениях, которые устанавливаются между автором и читателем; она же определяет интенциональное отношение, существующее в у> Бройтман С. Н. Лирический субъект. - С. 147. самом произведении - между конституирующим субъектом и конституированным языком; наконец, эта проблема возникает в тех отношениях, которые субъект посредством произведения устанавливает с самим собой»40. В результате такого рассмотрения выделяется четыре возможных типа «я»:

• «я» судящее;

• «я» читающее;

• «я» пишущее;

• «я», которое прочитывает само себя.

Однако такое «самопрочтение» де Ман, как теоретик «ставшего» постструктурализма, понимает как отношение текста к самому себе — отношение, из которого выпадает «я» в качестве сколько-нибудь целостного антропологического субъекта, оно предстаёт скорее как продукт и процесс «различания», которое производится в «письме» и уже не может быть схвачено субъектом. Само порождение такой проблематики мы и попытаемся проследить, комментируя один из терминов поэтологии Бродского — «отстранение».

Говоря о методах и подходах к проблеме авторства, нам бы хотелось ещё наметить своё отношение к современной тенденции решать эту проблему через посредство введения новых коммуникативных инстанций субъективности. Так, И. Саморукова предлагает новую категорию, полученную в результате коммуникативного анализа художественных текстов: категорию «субъекта художественного высказывания», который предстаёт как «отношение, взаимофункция различных дискурсивных практик, отражённых в произведении», как «внежанровый, внедискурсивный сектор рефлексии дискурсов»41. «Субъект художественного высказывания», в отличие от автора. не может аутентично воплотиться в слове как

40 Де Ман П. Людвиг Бинсвангер и сублимация «я» // Де Ман П. Слепота и прозрение. - С. 58.

41 Саморукова И. Дискурс - Художественное высказывание - Литературное произведение. - Самара: Изд-во «Самарский университет», 2002. - С. 86. аббревиатуре» (М. Бахтин) дискурса»42. Постулируя существование этой инстанции, исследовательница надеется преодолеть тот кризис авторства, который сложился как следствие возникновения структуралистско-постструктуралистской идеи «смерти автора». При этом понятие субъекта художественного высказывания, призванное выступать гарантом «специфического художественного смысла литературного произведения», наиболее репрезентативно работает на материале «постмодернистской» литературы, оперирующей «с готовой формой, с "реди мейд"»43. Собственно, можно даже сказать, что из необходимости постигнуть смысл и поэтику такой литературы, материалом которой являются сами механизмы смыслопорождения и сама поэтика, и появляется подобный аналитический инструмент. «Метафункция», какую представляет собой субъект художественного высказывания в виде архетипа «трикстер», жонглирует жанровыми и стилевыми кодами как застывшими осколками и субъект здесь уже выведен за рамки текста, он представляет собой уже не «автора» или «поэта», а «литератора», «писателя». Таков результат своего рода «секуляризации» (становления «негероической концепции автора»44), сопряжённой с аннигиляцией репрезентативных свойств художественного текста, которая берёт своё начало в метаэстетике авангарда45 и продолжается, например, в концептуализме, рассматривающем авторство как ритуальный и имиджевый феномен, а подлинным субъектом литературы (не претендующим, правда, на этот статус и стоящим вне литературы вообще)

46 считает простого и скромного человека «своей эпохи» .

42 Там же. - С. 86.

4? Там же.-С. 192.

44 Кукулин И. В. Эволюция взаимодействия автора и текста в творчестве Д. Хармса: Автореф. дис. . канд. филол. наук.-М., 1997.-С.21.

45 Ср. формулу Вс. Некрасова, возводящего концептуализм к Д. Хармсу, давшего опыт подлинно «реального искусства»: «Не реалистического, не реализма - при реальности -изм (суффикс отвлечённости) вряд ли обязателен. Именно реального, возвращающего от второй - изображаемой, творимой искусством реальности к первой, существеннейшей реальной ситуации автор / публика» (Некрасов Вс. Как это было (и есть) с концептуализмом // Литературная газета. - 1990. - I августа. - №31.).

46 Осмысляя «авангардный» (то есть — поставангардный) сценарий становления постмодерна, Илья Кукулин отмечает: «Постмодернистский автор — не только условная маска, не только отстранённый «режиссёр» стилей, ставших персонажами, но и человек, зависящий от своего текста» (Кукулин И. В. Эволюция

Однако для нашего анализа такая характеристика субъекта как «отношения» даёт немного, поскольку творчество Бродского, на наш взгляд, представляет собой иной, более синкретичный, нежели «поставангардистский», опыт отношений субъекта и текста. Здесь самой поэтологией (ответственно явленной системой эстетических взглядов, прочитываемой как в художественном автометатексте, так и, к примеру, в публицистических работах автора) не предусмотрено разделение позиций «человека» и «поэта», когда во главу угла поставлен «акт» творчества, а не его «продукт», но и сам акт рассмотрен в качестве ритуального действа, имеющего идеологическую подоплёку. Здесь стратегия субъекта как «установления отношений с самим собой посредством произведения» подразумевает, что «я» (как факт экзистенции) и текст (как факт сублимного порядка) не разведены и даже не параллельны, а взаимно переплетены. При этом нет нужды рассматривать саморефлексию этого «я» как некое «изображение» или «слепок» с некоего «экзистенциального опыта» становления этого автономного «я». Сама категория «литературного «я» должна быть рассмотрена как становление, объединяющее «текст» и «автора» в единый континуум.

Итак, эти идеи, фиксирующие динамизм и интеракцию субъекта и текста, послужат нам инструментом постижения тех динамизма и интеракции, которые осуществляются внутри поэтической системы Бродского.

Исходя из целей нашей работы, названных выше, и методологических нюансов, мы можем сформулировать те конкретные задачи, которые мы ставим перед собой:

• ввести проблематику антропологического измерения проблемы метатексту ал ьности; взаимодействия. - С. 21). Это понимание коррелирует с идеей художника, писателя как частного, нелитературоцентричного и вовлечённого в литературную экономику человека у концептуалистов.

• сквозь призму анализа «нарциссического текста» у Бродского рассмотреть проблему взаимосвязи «зеркальной сущности» текста и знака;

• проанализировать в терминах Ж. Лакана связь образа «я» в тексте и специфику референции в «символическом» текста;

• рассмотреть область лирического «я» как область «близости-к-себе» и её расторжения посредством становления элемента нарративности в лирике Бродского;

• исследовать поэтологическую проблему «композиции» как феномена, фиксирующего субъектно-темпоральный парадокс литературного «я», представленного как «начало» и как «центр»;

• выявить взаимосвязи «письма» у Бродского с его метафизикой времени;

• рассмотреть специфические термины поэтологии Бродского («отстранение», «композиция», «ускорение», «центробежность» и т. д.) в связи с поставленными проблемами.

Структура диссертации обусловлена логикой рассмотрения охарактеризованной выше проблематики и ходом выполнения поставленных задач. Работа состоит из введения, двух глав, состоящих из нескольких параграфов, заключения и списка литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Поэтология И.А. Бродского в контексте "позднего модернизма""

Данные выводы, сделанные нами на материале поэтологических стихотворений Бродского конца 1960-х - начала 1980-х годов, а также поддерживаемых эссеистическими размышлениями Бродского на те же темы, позволяют соотнести творчество Бродского с широким и, в целом, пока недостаточно чётко очерченным в науке полем так называемого «позднего модернизма», в котором в рамках художественной литературы вызревают вопросы и темы, во многом определяющие постструктуралистскую «теорию», а зачастую развивающиеся параллельно и даже вопреки ей. К сожалению, в работу не вошёл во всей полноте сопоставительный анализ идей Бродского и таких представителей позднего модернизма, как С. Беккет и М. Бланшо. Мы ограничились лишь эпизодическим столкновением отдельных концептов (мотив голоса, переходящего в письмо у С. Беккета; тема негативности, смерти в их взаимосвязи с литературным письмом, а также проблематика парадоксальности «я» как «начала» у М. Бланшо). В большинстве случаев удобнее было рассматривать названные проблематики в рамках теоретического постструктурализма, нередко преодолевая его риторику и относя её на счёт исторического контекста его бытования.

Мы, как уже было сказано, отказались от рассмотрения творчества Бродского в «постмодернистском» контексте русской литературы, поскольку посчитали важным вглядеться не в готовые принципы поэтики и мироощущения, а в становление вопросов, на которые отвечал и постмодернизм, но часто - значительно более тенденциозно, нежели это делал Бродский. Наша попытка исторической реконструкции комплекса проблем, обозначаемых понятиями «текстуальность - субъективность -зеркальность» не претендовала на полноту анализа «модернистской» поэтологии и была призвана продемонстрировать подспудное формирование проблематики, которая столь ярко и сложно была эксплицирована Бродским. В этом смысле наше усилие имеет «археологический» вектор в работе с историко-литературным материалом.

Отметим вопросы и темы, намеченные, но недостаточно развёрнуто исследованные в диссертации. Прежде всего, как мы уже отмечали, можно посвятить отдельное исследование проблеме взаимодействия многих из вышеизложенных идей Бродского с более широким «позднемодернистским» контекстом. Кроме этого, заслуживает отдельного рассмотрения проблема голоса и письма в заданном в нашей работе ракурсе, который можно кратко озаглавить как «проблему артикуляции присутствия субъекта» в тексте. С этой тесно связана проблема изучения лирического текста как феномена «близкого» (в смысле М. Ямпольского) - лирического субъекта как «близости-к-себе», которая, например, у Бродского подвергается серьёзному испытанию различием. Интересной, на наш взгляд, выглядит перспектива исторического изучения этой проблемы (по крайней мере в нововременной лирике). Мы лишь монографически попытались наметить подходы к этим темам. Но, видимо, они ждут своих исследователей.

Заключение

Сформулируем выводы, которые можно сделать, опираясь на проведенный в диссертации анализ материала.

1. Анализ «нарциссического текста» через рассмотрение саморефлексивной сцены письма показывает, что у такого текста существует «антропологическое» измерение, внимание к которому позволяет (ретроспективно) подойти к искомой ситуации конструирования и деконструкции субъекта в произведении.

2. Совмещение и сопоставительный анализ «сцены письма» (понятой, в отличие от Деррида, почти буквально) и «нарциссической сцены» позволяют выявить в автометатексте Бродского рефлексию, посвященную тексту как воображаемо-символическому симбиозу - взаимосвязи механизмов зеркальной референциальности, характеризующих репрезентативный текст и репрезентативный знак, и структуру «я» как «воображаемой функции» (Ж. Лакан).

3. Анализ мотивов следа, очертаний, оттиска, профиля и т. п. у Бродского в аспекте их потенциальной семиотичности (функционирования в качестве концептуального эквивалента знака) приводит к формированию понимания знака, слова у Бродского как сущности, производство которого ставится в зависимость от отсутствия, временности и конечности объекта. В диссертации прослеживается возможный генезис этих мотивов в творчестве Бродского: их источником является творчество М. Цветаевой.

Мир был создан из смешенья грязи, воды, огня.» // СИБ. - T.3. - С. 237.) Помимо прочего, опыт субъекта описан как опыт «там» побывавшего, видимо, посредством как раз такого перемещения в «пространстве времени».

4. Исходя из оппозиции голоса и письма как моделей автокоммуникации «я», область лирического «я» рассматривается Бродским как «область близкого» (в том числе и в особенности - телесно близкого), непротиворечивость и целостность «я» есть существование в близости-к-себе поверх заложенного в этом «я» различия. Стратегия «отстранения» позволяет эксплицировать это различие. Дополнительным фактором здесь является формирование элементов нарративности в лирическом высказывании, призванной выработать дистанцию и разрыв внутри территории идентичности лирического «я».

5. Несоединимая, на первый взгляд, проблематика «композиции» (как известного рода авторской индетерминированности языком) и «диктата языка» решается в рамках субъектно-темпорального парадокса, который сводится к тому, что суждение об авторе как об «одноместной» точке самоидентичности становится невозможным, если взглянуть на произведение как на временной феномен: «я» как исток, предшествующий тексту, подразумевает статичность (бытие), «я» как «центр», как становление-вместе-с-текстом подразумевает становление и движение. Одновременность бытия и становления фиксирует движение различия внутри литературного «я», разъятость его присутствия.

6. Время, по Бродскому, мимируется и, одновременно, «реорганизуется» поэтическим письмом. Сочетание этих стратегий образует напряжение внутри понятия времени, которое при взаимодействии с текстом подвергается «сублимации» и становлению-знаком. Здесь важными динамическими характеристиками являются «ускорение», которое сообщается движением языка и представляет собой разрыв субъекта с самим собой во времени; «перемещение» в (трансцендентальном и культурно-языковом) пространстве, а также - «центробежность», понятие поэтологии Бродского, фиксирующее различающую функцию языка.

Список научной литературыКорчинский, Анатолий Викторович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Тексты И. Л. Бродского и источники

2. Сочинения Иосифа Бродского: В 3-х тт. СПб.: Пушкинский фонд, 1992 -1994.

3. Сочинения Иосифа Бродского: В 7-ми тт. СПб., 1998 - 2001.

4. Бродский И. Форма времени. Стихотворения, эссе, пьесы: В 2-х тт. — Минск: Эридан, 1992.

5. Бродский И. Письмо Горацию. М., 1997. - 258 с.

6. Бродский о Цветаевой. М.: Изд-во Независимая газета, 1997. - 210 с.

7. Бродский И. Памяти Марка Аврелия // Иностранная литература. 1995. - №7. - С. 254 - 267.

8. Бродский И. Поклониться тени. М.: Азбука-Классика, 2000. — 198 с.

9. Бродский И. Эссе (подборка) // Звезда. 1997. - №1.

10. Бродский И. Эссе (подборка) // Звезда. 2000. - №5.

11. Ю.Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Изд-во Независимая газета, 1998. - 328 с.

12. Бродский И. Большая книга интервью. М.: Изд-во «Захаров», 2000. — 703 с.1. Библиография

13. Абелинскене И. Ю. Художественное мироотношение поэта конца XX века (Творчество И. Бродского): Дисс. . канд. филол. наук. — Екатеринбург, 1997.- 190 с.

14. Автономова Н. Деррида и грамматология// Деррида Ж. О грамматологии. М: Ad Marginem, 2000. - С. 7 — 107.

15. Ахапкин Д. Иосиф Бродский — поэзия грамматики // Иосиф Бродский и мир: метафизика, античность, современность. — СПб., 2000. — С. 269 — 275.

16. Бадью А. Век поэтов // Бадью А. Манифест философии. СПб.: Machina, 2003. - С. 39 - 46.

17. Бальбуров Э. Фабула, сюжет, нарратив как художественная рефлексия событий // Критика и семиотика. Вып. 5. - Новосибирск, 2002. - С. 71 -78.

18. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Изд. группа «Прогресс», «Универс», 1994. — 616 с.

19. Барт P. S/Z. М.: Ad marginem, 1993. - 303 с.

20. Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. Т. 2. - Благовещенск, 1998.-С. 333-376.

21. Баткин JI. М. Европейский человек наедине с собой. Очерки о культурно-исторических основаниях и пределах личного самосознания. -М., 2000.-1004 с.

22. Бахтин М. М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук. СПб.: Изд-во «Азбука», 2000. - 336 с.

23. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М., 1975.-810 с.

24. Бахтин М. М. Тетралогия. — М.: Лабиринт , 1998. 608 с.

25. Безносов Э. О смысле некоторых реминисценций в стихотворениях Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.,1998.-С. 186-190.

26. Бланшо М. Отсутствие книги // Комментарии. —1997. №11. - С. 127 — 128.

27. Бланшо М. От Кафки к Кафке. М.: Логос, 1998. - 240 с.

28. Бланшо М. Взгляд Орфея // Бланшо М. Ожидание забвение. — СПб: Амфора, 2000. С. 8 - 14.

29. Бланшо М. Пространство литературы. М.: Логос, 2002. - 288 с.

30. Бланшо М. Рассказ? (Полное собрание малой прозы). СПб: Академический проект, 2003. — 574 с.

31. Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. - 356 с.

32. Больнов О. Ф. Философия экзистенциализма. — СПб.: Изд-во «Лань»,1999.-252 с.

33. Бройтман С. Н. Историческая поэтика. М.: РГГУ, 2001. - 320 с.

34. Бройтман С. Н. Русская лирика XIX начала XX века в свете исторической поэтики. - М.: РГГУ, 1997. - 307 с.

35. Бройтман С. Н. Лирический субъект // Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. М., 1999. -С. 141-153.

36. Бройтман С. Н., Ким Х.-Ё. О природе художественной реальности в цикле Бродского «Часть речи» // Поэтика Иосифа Бродского. Тверь, 2003. - С. 329 - 342.

37. Вайнштейн О.Б. Интервью с Жаком Деррида // Мировое древо. — 1992. -№1.-С.51 -72.

38. Введенский А. Произведения: В 2-х тт. М.: Гилея, 1993.

39. Верхейл К. Иосиф Бродский и Мартинус Нейхоф // Звезда. 1997. - №1.

40. Верхейл К. Верхейл К. Кальвинизм, поэзия, живопись // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба. СПб., 1998. - С. 30 — 35.

41. Верхейл К. Спуститься ниже мира живых // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб., 1998. - С. 36 - 42.

42. Винокурова И. Иосиф Бродский и русская поэтическая традиция // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб., 1998. — С. 124 — 128.

43. Власенко Т. Л. Литература как форма авторского сознания. — М.: Изд. корпорация «Логос», 1995. 200 с.

44. Гаспаров М. Л. Записки и выписки. М., 2000. - 234 с.

45. Генис А., Вайль П. В окрестностях Бродского // Литературное обозрение. -1988. №8. - С. 23 - 29.

46. Генис А. Бродский в Америке // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб., 1998. - С. 5 - 8.

47. Глембоцкая Я. Формы творческой рефлексии в поэтике микроцикла // Стратегии личности в современной культуре. Кемерово, 1999. - 157 с.

48. Глушко А. Лингводицея И. Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб., 1998. - С. 143 - 145.

49. Глушко А. «Пилигрим» Мандельштама и «Пилигримы» Бродского: теория и практика следующего шага // Иосиф Бродский и мир: метафизика, античность, современность. СПб., 2000. - С. 185 — 190.

50. Голынко-Вольфсон Д. От пустоты реальности к полноте метафоры («Метареализм» и картография русской поэзии 1980 — 1990-х годов) // НЛО. 2003. - №62. - С. 286 - 305.

51. Гордин Я. Странник // Russian Literature. 1995. - XXXVII. - P. 35 - 46.

52. Гордин Я. Перекличка во мраке. Иосиф Бродский и его собеседники. -СПб.: Журнал «Звезда», 2000. — 232 с.

53. Гурко Е. Тексты деконструкции. Томск: Водолей, 1999. — 160 с.

54. Данн Дж. У. Эксперимент со временем. М.: Аграф, 2000. - 224 с.

55. Де Ман П. Гипограмма и инскрипция: поэтика чтения Майкла Риффатера // НЛО. 1993. - №2. - С. 30 - 64.

56. Де Ман П. Борьба с теорией // НЛО. 1997. - №23. - С. 6 - 23.

57. Де Ман П. Аллегории чтения: Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. - 368 с.

58. Де Ман П. Слепота и прозрение. СПб.: Гуманитарная академия, 2002. -256 с.

59. Жак Деррида в Москве: Деконструкция путешествия. М.: Ad Marginem, 1993.-208 с.

60. Деррида Ж. Позиции. Киев: Д. Л., 1996. - 192 с.

61. Деррида Ж. Эссе об имени. М. - СПб.: Алетейя, 1998. - 192 с.

62. Деррида Ж. Diff6rance // Гурко Е. Тексты деконструкции. — Томск: Водолей, 1999. С. 124 - 158.

63. Деррида Ж. Письмо и различие. СПб.: Академический проект, 2000. — 495 с.

64. Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. - 511 с.

65. Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. — Минск: Совр. литератор, 1999. 832 с.

66. Друскин Я. С. Вестники и их разговоры // Логос. 1993. - №4. - С. 91 — 101.

67. Женетт Ж. Фигуры: в 2-х тт. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998.

68. Зотов С. Н. Литературная позиция "пост" Иосифа Бродского // Русский постмодернизм: Материалы межвузовской научной конференции. Библиографический указатель. Ставрополь, 1999. ~C.11 - 86.

69. Иванов Вяч. Стихотворения, поэмы, трагедия. Кн. 1. — СПб.: Академический проект, 1995.

70. Иванов Вяч. Вс. Категория времени в искусстве и культуре XX века // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л., 1974. — С. 49 -53.

71. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструкция. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. - 250 с.

72. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия. Эволюция научного мифа. М.: Интрада, 1998. — 255 с.

73. Ильин И. П. Проблема взаимодействия постмодернизма с поздним модернизмом в современном литературоведении // Литературоведение на пороге XXI века. М.: Рандеву - AM, 1998. - С. 41 - 46.

74. Каган М. С. Пространство и время как проблема эстетической науки // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. — Л., 1974. — С. 23 -34.

75. Каневская М. Семиотическая значимость зеркального отображения: Умберто Эко и Владимир Набоков // НЛО. 2003. - №60. - С. 204 -213.

76. Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1993. - 592 с.

77. Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. М.: Рус. слов., 2000.383 с.

78. Келебай Е. Поэт в доме ребенка: Пролегомены к философии творчества Бродского. -М.: Университет, 2000.- 335 с.

79. Кожев А. Идея смерти в философии Гегеля. М.: Логос, 1998. - 208 с.

80. Козлов С. Де Ман / Риффатер: полемика в контексте биографии // НЛО. -1993.-№2.-С. 25-30.

81. Козловский П. Культура постмодерна. М.: Изд-во «Республика», 1997. -240с.

82. Компаньон А. Демон теории. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. — 336 с.

83. Корман Б. О. Лирика Некрасова. Ижевск, 1978. - 300 с.

84. Корман Б. О. Литературоведческие термины по проблеме автора. — Ижевск, 1982. 19 с.

85. Корман Б. О. Практикум по изучению художественного произведения: Лирическая система. Ижевск, 1978. - 90 с.

86. Корман Б. О. Итоги и перспективы изучения проблемы автора // Страницы истории русской литературы. М., 1971. ~ С. 199 - 207.

87. Корнев С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? // НЛО. 1997. - №28. - С. 244 - 259.

88. Корнев С. Выживание интеллектуала в эпоху массовой культуры // Неприкосновенный запас. 1998. - №1. - С. 18-21.

89. Корнев С. Восточный постмодернизм // Веб-сайт «Русского журнала»: http://www.russ.ru/journal/kritik/98-06-16/kornev.htm.

90. Корчинский А. Мотив голоса в произведениях С. Беккета // Литература в контексте художественной культуры (Межвузовский сборник научных трудов). Вып. 4. - Новосибирск, 2002. - С. 54 - 71.

91. Кохут X. Восстановление самости. М.: Когито-Центр, 2002. - 315 с.

92. Кохут X. Анализ самости. М.: Когито-Центр, 2003. - 320 с.

93. Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. М.: РОССПЭН, 2004. - 656 с.

94. Кузнецов С. Распадающаяся амальгама (О поэтике Бродского) // Вопросы литературы. 1997. - Май / июнь. — С. 24 - 50.

95. Кузьмин Дм. Иосиф Бродский единственный и неповторимый глазами молодых поэтов // Митин журнал. - 1996. — Вып. 53. - С. 223 — 227.

96. Кукулин И. В. Эволюция взаимодействия автора и текста в творчестве Д. Хармса: Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1997. - 22 с.

97. Кукулин И. «Сумрачный лес» как предмет ажиотажного спроса // НЛО. 2003. - №59. - С. 359 - 391.

98. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. — М.: ОГИ, 2001. -287 с.

99. Курицын В. Бродский // Октябрь. 1997. - №6. - С. 181 - 184.

100. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. М, 1997. - 160 с.

101. Лакан Ж. Семинары. Работы Фрейда по технике психоанализа. Т. 1. — М.: Гнозис / Логос, 1998. - 432 с.

102. Лакан Ж. Семинары. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. — Т. 2. М.: Гнозис / Логос, 1999. - 520 с.

103. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Гнозис, 1995.-302 с.

104. Лакербай Д. Л. Взрыв, который всегда с тобой: Бродский и Маяковский // Потаённая литература: Исследования и материалы. — Вып. 2. Иваново, 2000. - С. 197 - 214.

105. Лапицкий В. Подобное подобным // Бланшо М. Ожидание забвение. СПб: Амфора, 2000. - С. 169 - 174.

106. Лапицкий В. Послесловие? // Бланшо М. Рассказ? (Полное собрание малой прозы). СПб., 2003. - С. 534 - 571.

107. Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. — М.: «Высшая школа», 1996. 623 с.

108. Левин Ю. Зеркало как потенциальный семиотический объект // Зеркало, семиотика зеркальности. Учёные записки Тартускогоуниверситета XXII. Труды по знаковым системам. Вып. 831. - Тарту, 1988.-С. 6-20.

109. Левинас Э. Время и другой // Левинас Э. Время и другой. Гуманизм другого человека. СПб., 1998. - С. 21 — 103.

110. Лессинг Г. Э. Лаокоон, или О границах живописи и поэзии. М.: Гослитиздат, 1957.- 519 с.

111. Ли Д. «Текст в тексте»: аллегория, символ, ирония («Чёрный монах», «Чайка» и Чехов) // Метатекст в тексте. — Тверь, 2004 (в печати).

112. Ли, Чжи Ен. Поэзии И. Бродского: традиции модернизма и постмодернистская перспектива: Дис. . канд. филол. наук. — СПб., 2003.- 183 с.

113. Липавский Л. Исследование ужаса // Логос. 1993. - №4. - С. 76 -88.

114. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм: Очерки ист. поэтики. Екатеринбург: УрГПУ , 1997. - 317 с.

115. Липовецкий М. «Сознанье смерти или смерть сознанья» // The New Freedoms. Contemporary Russian and American Poetry. Б. м., 1994.

116. Лихачёв Д. С. Историческая поэтика русской литературы. СПб.: Алетейя, 1997. - 502 с.

117. Лосев Л. Реальность Зазеркалья: Венеция Иосифа Бродского // Иностранная литература. 1996. - №5. - С. 233 - 234.

118. Лотман Ю. М. Автокоммуникация: «Я» и «Другой» как адресаты // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек текст -семиосфера - история. - М., 1999. - С. 23 - 46.

119. Лотман Ю. М. Литература и «Литературность» в «Онегине» // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб., 1995. - С. 432 - 445.

120. Лотман Ю.М. Текст в тексте // Лотман Ю.М. Избранные статьи. -Таллинн, 1992. Т. 1. - С. 148 - 160.

121. Лотман Ю. М, Лотман М. Ю. Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника И. Бродского «Урания») // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство - СПБ, 1996. - С. 731 - 746.

122. Лотман М. Ю. Поэт и смерть (Из заметок о поэтике Бродского) // Блоковский сборник XIV. — Тарту: Тартуский университет, 1998. С. 188 - 207.

123. Мамардашвили М. Лекции о Прусте. М.: Ad Marginem, 1995. -402 с.

124. Медведева Н. Г. «Письма римскому другу»: особенности лирического «я» // Проблема автора в художественной литературе. — Ижевск, 1990.-С. 58-60.

125. Медведева Н. Г. Автор и герой в стихотворении И. Бродского «На смерть Жукова» // Кормановские чтения: Материалы межвуз. науч. конф. Ижевск, 1995. - Вып. 2. - С. 101 - 106.

126. Медведева Н. Г. «Портрет трагедии»: Очерки поэзии Иосифа Бродского. Ижевск: Удм. гос. ун-т, 2001. - 277 с.

127. Найман Е. «Сцена письма» и «метаморфоза истины» // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции XX века. Томск: Издательство «Водолей», 1998. - С. 205 — 217.

128. Некрасов Вс. Как это было (и есть) с концептуализмом // Литературная газета. 1990. - №31 — 1 августа. - С. 8.

129. Нива Ж. Квадрат, в который вписан круг вечности // Русская мысль (Лит. прилож.). 1988. - №7 — 11 ноября. - С. 1.

130. Новиков А. А. Поэтология Иосифа Бродского. — М.: Макс-Пресс, 2001.-99 с.

131. Ораич Толич Д. Автореференциальность как форма метатекстуальности // Автоинтерпретация. СПб: Изд-во СПбГУ, 1998.- С. 187-194.

132. Парамонов Д. О. «Рефлексия»: экспликация генезиса понятия: Дис. . кандидата филос. наук. — Ростов-на-Дону, 2001. — 180 с.

133. Пастернак Б. JL Охранная грамота // Пастернак Б. JI. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 4. Повести. Статьи. Очерки. - М.: Художественная литература, 1991. - С. 227 - 228.

134. Пастернак Б. Избранное: в 2-х тт. Т. 1. — М.: Художественная литература, 1985.

135. Плеханова И. Формула превращения бесконечности в метафизике И. Бродского // Иосиф Бродский и мир. Метафизика, античность, современность. — СПб., 2000.

136. По дорога В. Навязчивость взгляда. Мишель Фуко и живопись // Фуко М. Это не трубка. - М., 1999. - С. 83 - 142.

137. Подорога В. Выражение и смысл. М.: Ad Marginem, 1995. - 426 с.

138. Подорога В. К вопросу о мерцании мира // Логос. — 1993. №4. — С. 139-150.

139. Полухина В. Бродский глазами современников. СПб.: Журнал «Звезда», 1997. - 336 с.

140. Полухина В.П. Метаморфозы «я» в поэзии постмодернизма: двойники в поэтическом мире Бродского // Модернизм и постмодернизм в русской культуре. Helsinki: Literary univ., 1996. - С. 391-407.

141. Полухина В. Поэтический автопортрет Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб., 1998. - С. 145 — 154.

142. Пярли Ю. Лингвистические термины как тропы в поэзии Бродского // Sign System Studies. Volume 26. - Tartu, 1998. - С. 257 -264.

143. Пярли Ю. Память текста и текст как память // Sign System Studies. Volume 27. - Tartu, 1999. - С. 182 - 193.

144. Пярли Ю. Синтаксис и смысл. Цикл И. Бродского «Часть речи» // Модернизм и постмодернизм в русской культуре. — Helsinki: Literary univ., 1996. С. 409 - 418.

145. Разинов Ю. «Я» как объективная ошибка. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2002. - 260 с.

146. Разумовская А. Статуя в художественном мире Бродского // Иосиф Бродскоий и мир. Метафизика, античность, современность. — СПб.: Звезда, 2000. С. 228 - 243.

147. Ранчин А. На пиру Мнемозины. Интертексты Иосифа Бродского.- М.: НЛО, 2001.-464 с.

148. Ранчин А. «Человек есть испытатель боли» (Религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенциализм) // Октябрь.- 1997. -№1.-С. 154-168.

149. Рикер П. Время и рассказ. М.; СПб., 2000. - Т. 2: Конфигурации в вымышленном рассказе. — 224 с.

150. Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1997. - 320 с.

151. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М.: Аграф, 1997.- 381 с.

152. Руднев В. Прочь от реальности. М.: Аграф, 2000.- 429 с.

153. Руднев В. Джон Уильям Данн в культуре XX века // Данн Дж. У. Эксперимент со временем. М.: Аграф, 2000. - С. 3 — 13.

154. Рыклин М. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. — М.: Логос, 2002. 270 с.

155. Савченко Т. Т. Субъектная структура рождественских стихотворений И. Бродского // Проблемы поэтики и стиховедения. — Алматы, 1993. С. 67 - 69.

156. Саморукова И. Дискурс Художественное высказывание — Литературное произведение. - Самара: Изд-во «Самарский университет», 2002. — 204 с.

157. Скоропанова И. Русская постмодернистская литература. М.: Изд-во «Флинта»; изд-во «Наука», 2001. — 608 с.

158. Смирнов И. П. Бытие и творчество. СПб: Пушкинский дом, 1996.- 188с.

159. Смирнов И. П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М.: НЛО, 1994. - 351с.

160. Смирнов И. П. Homo homini philosophus. - СПб: Алетейя, 1999. - 369с.

161. Смирнов И. П. На пути к теории литературы. Amsterdam, 1987. -126 с.

162. Смирнов И. П. Теория и революция // НЛО. 1997. - №23. - С. 42 -49.

163. Смирнов И. П. О нарциссическом тексте (диахрония и психоанализ) // Wiener Slawistisher Almanach. 1983. - Bd. 12. - S. 21 — 45.

164. Смирнов И. П. Порождение интертекста: Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Пастернака. -СПб: Санкт-Петербургский гос. университет, 1998. 189 с.

165. Созина Е. К. Космологические зеркала: образ «двойной бездны» в русской поэзии XIX нач. XX вв. // Литературный текст: проблемы и методы исследования. - Тверь, 1997. - С. 81 - 95.

166. Степанов А. Г. Типология фигурных стихов и поэтика Бродского // Поэтика Иосифа Бродского. — Тверь, 2003. С. 242 - 266.

167. Тименчик Р. Д. Автометаописание у Ахматовой // Russian Literature. 1997. - № 5. - С. 210 - 221.

168. Топоров В. Н. Об «эктропическом» пространстве поэзии (поэт и текст в их единстве) // От мифа к литературе. М., 1993. - С. 21 - 39.

169. Тун Ф. Субъективность как граница: Цветаева, Ахматова, Пастернак // Логос. 2001. - №3. - С. 102 - 116.

170. Тун Ф. О «непоправимой чужеродности» Бориса Пастернака // НЛО. 1997. - № 28. - С. 126 - 133.

171. Тюпа В. И. Бахтин как парадигма мышления // Дискурс. №1. -1996.-С. 9-16.

172. Фигут Р. Субъективное и несубъективное в циклическом субъекте «Сумерек» Баратынского // Логос. 2001. - №3.

173. Фокин А. А. Наследие Иосифа Бродского в контексте постмодернизма // Русский постмодернизм: Предварительные итоги. — 4.1.-Ставрополь, 1998.-С. 102-105.

174. Фоменко И. В., Балабаева В. А., Балабаева М. А. Опыт реконструкции мироощущения И. Бродского («Часть речи») // Поэтика Бродского. Тверь: Изд-во Тверского гос. ун-та, 2003. - С. 343 - 357.

175. Франк М. Аллегория, остроумие, фрагмент, ирония. Фридрих Шлегель и идея разорванного «я». // Немецкое философское литературоведение наших дней. Антология. СПб., 2001. — С. 292 — 305.

176. Фрейденберг О. М. Образ и понятие // Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М.: Вост. лит., 1998. - 800 с.

177. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: МАГИСТЕРИУМ, 1996. - 447 с.

178. Фуко М. Это не трубка. — М.: Художественный журнал, 1999. -150 с.

179. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. — СПб.: A-cad, 1994. 406 с.

180. Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.

181. Ходасевич В. Ф. Стихотворения. М.: Советский писатель, 1989.

182. Цветаева М. Собрание сочинений в семи томах. М.: Эллис Лак, 1994.

183. Юхт В. В. «Развалины геометрии»: Руины в поэтическом сознании Бродского // Русская филология: Украинский вестник. . №1 - Харьков, 1994. - С. 39 - 40.

184. Юхт В. К проблеме генезиса статуарного мифа в поэзии Бродского (1965 1971 гг.) // Russian Literature. - 1998. - Vol. 44, No. 4. -P. 409-432.

185. Ямпольский М. Беспамятсво как исток (Читая Хармса). М.: НЛО, 1998.-379 с.

186. Ямпольский М. Дзен-барокко // НЛО. 2003. - №62. - С. 89 - 98.

187. Abrams М. Н. The Mirror and the Lamp: Romantic Theory and Critical Tradition. London: Oxford univ. press, 1960. - 406 p.

188. Armin P.F. Literaturwissenschaft zwischen Extremen: Aufasatze und Ansatze zu altuellen Fragen einer unsicher gemachten Disziplin. Berlin, New York, 1997. -189 S.

189. Bethea D. Joseph Brodsky and The Creation Of Exile. Prineston, 1994.-187 p.

190. Deleuze G. Literature and Life // Critical Inquiry. 1997. - №23. - P. 225 - 234.

191. De Man P. Autobiography as De-facement // MLN. — Volume 94. — Issue 5, Comparative Literature December, 1979. - P. 919 - 930.

192. De Man P. The Rhetoric of Temporality // De Man P. Blindness and insight. Essays in the Rhetoric of Contemporary Criticism. (Sec. Ed.) — Univ. of Minnesota, 1983. P. 187 - 228.

193. Eco U. Mirrors // Semiotics and the Philosophy of Language. -Bloomington: Indiana University Press, 1983. P. 202—226.

194. Fokkema D. Literary history, modernism and postmodernism. — Amsterdam, 1984. 63 p.

195. Friedrich H. Die Struktur der Modernen Lyrik. Hamburg, 1967.

196. Gasclte R. The Tain of the Mirror. Derrida and the Philosophy of Reflexion. Cambridge: Camb. univ. press, 1986. - 248 p.

197. Harre R. Personal Being. Oxford: Basil Blackwell Publ. Ltd., 1983.

198. Hutcheon L. Narcissistic Narrative: The Metafictional paradox. — N. Y. London: Methuen, 1984. - 168 p.

199. Kohut H. The Search for the Self. New York: Intern, univ. press, 1978. - 276 p.

200. Lachmann R. Gedachtnis und Literatur. Intertextualitat in der russuschen Moderne. Frankfurt-am-Main, 1990. - S. 489 - 508.

201. Polukhina V. The Self in Exile. Univercity in Nottingham, 1981.

202. Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet For Our Time. Cambridge, 1989.

203. Scherr B. P. "To Urania" // Joseph Brodsky: The Art of Poem. -London, 1999. P. 92 - 106.

204. Susman M. Das Wesen der modernen Lyrik. Stuttgart, 1910.

205. Vinge L. The Narcissus Theme in Western European Literature up to the Early 19th Century. Lund, 1967.

206. Yeats W. B. Introduction // Oxford Book of Modern Verse, 1892 -1935.-N. Y., 1936.