автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Понтийский диалект

Полный текст автореферата диссертации по теме "Понтийский диалект"

> #

%

Санкт-Петербургский государственный университет

На правах рукописи

Е Л О Е В А Фагнма Абисаловна

ПОНТИЙСКИЙ ДИАЛЕКТ ( на материале греческих бесписьменных говоров Грузин и Краснодарского

края)

Специальность ¡0.02.19-общееязыкознание , социолингвистика, психолингвистика

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических тук

Санкт-Петербург

1997

Диссертация выполнена на кафедре общего языкознания Санкт-Петербургского государственного университет

Научный консультант академик РАО Л.А.Вербицкая

Официальные оппоненты

член-корреспондент РАН H.H. Казанский доктор филологических наук, профессор Ю.В.Откупщиков доктор филологических наук, профессор Т.В.Цивьян

Ведущая организация - Московский государственный университет им. М.В.Ломоносова

Защита состоится Оекабря 1997 гоОа в 16 час. на заседании диссертационного совета Д 063. 57.08 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург. Университетская набережная, дом 11. С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. A.M. Горького Санкт-Петербургского государственного университета.

Автореферат разослан "_"_ 1997 г.

Ученый секретарь диссертационного Совета

д.ф.н., проф. Н.Д.Светозарова

Реферируемая работа посвящена описанию понтийского диалекта новогреческого языка и основана на материале бесписьменных греческих говоров Грузии и Краснодарского края.

В русской лингвистической традиции неоэллшшстике и, в частности, новогреческой диалектологии уделялось относительно мало внимания. Школы классической филологии и внзантологии в России традиционно находились на очень высоком уровне, тогда как неоэллинистика представлялась незначительной и малоинтересной областью. Между тем комплексное описание новогреческих говоров на территории бывшего СССР представляется важной и не терпящей отлагательств задачей.

Существующие на настоящий момент в российской филологической традиции описания греческих говоров весьма малочисленны (ср. работы А.А.Белецкого, И.И. Соколова, Н.В.Сергиевского, Т.Н.Чернышевой, Е.Ф. Журавлевой, Э.Лазарева). Все описания касаются лишь отдельных говоров или диалектов. При этом в фокусе внимания российских исследователей традиционно находился мариупольский диалект.

Понтийская тема привлекает все большее количество исследователей по всему миру. Нестабильное политическое положение в местах компактного проживания греков, следствие распада империи приводит ко все усиливающейся репатриации греков, и, соответственно, к быстрой ассимиляции понтийского диалекта димотики. Таким образом, задача комплексного описания новогреческих говоров на территории бывшего СССР становится еще более настоятельной.

Материалы полевых исследований помогают пролить свет на невыясненные вопросы истории языка, делают возможными диахронические исследования, дают богатый материал для лингвистической типологии. Этим определяется актуальность задачи синхронного описания понтийских говоров.

Целью данной работы является описание понтийского диалекта с учетом его диахронии и диатопки , этно- и социолингвистический анализ собранного материала. Соответственно, в задача работы входило определение места понтийского диалекта в системе других диалектов новогреческого языка, сопоставление понтийского лингвистического материала с языком среднегречесхих памятников, выявление специфики проявления балканизмов в понтийском диалекте, а также фонологическое и морфологическое описание батумского говора понтийского диалекта в сопоставлении с материалами бесписьменных понтийских говоров Грузии и Краснодарского края. В задачи исследования входило также описание турецкого говора православных греков Грузии (Цалкинский и Тетрицкароисский районы) с позиций теории языковых

контактов и социолингвистики, выявление диалектики этнического и языкового самосознания.

В результате работы, проделанной в экспедициях ( 1989, 1992, 1994, 1995 гг.) и постоянной работы с информантами понтийского происхождения, уроженцами Грузни и Краснодарского края, собран, дешифрован и обработан значительный корпус текстов, который лег в основу данной работы. Материал собран путем непосредственных систематических наблюдений над речью носителей говоров, записей на магнитофонной ленте образцов разговорной речи и анкетирования. Кроме того использованы понтийские диалектографические материалы (Журнал /\pxeiov Поутои). Результаты полевых исследований сопоставлялись с данными других языков, рассматривались в контексте других балканских языков, а также соотносились с языком памятников среднегреческой народной литературы.

Научная новизна диссертации состоит в том, что в ней впервые в истории неоэллинистики комплексному изучению (с учетом системных, ареальных и социолингвистических связей) подвергается ранее не описанный лингвистический материал - бесписьменные понтийские говоры Грузии и Краснодарского края.

С позиций социолингвистики, теории интерференции и теории языковых контактов впервые рассматривается турецкий говор греков-туркофонов.

Теоретическая ценность диссертации заключается в том, что она расширяет типологический горизонт социо- и этнолингвистических разысканий и теории языковых контактов, вводит новые данные в новогреческую диалектологию. Исследование последовательно опирается на концепцию историко-культурной и социолингвистической мотивации языковых изменений и семантических переходов, дополняя эту концепцию в ряде теоретических моментов, например, в отношении наложения кафаревусной фонологической системы на фонологическую систему говора или экстралингвистического объяснения причин распространения десем авизированных деминутивов.

Результаты работы могут быть использованы в новогреческой диалектологии. Материалы и выводы работы могут быть использованы при разработке общих и специальных курсов по истории греческого языка и греческой диалектологии, а также по теории языковых контактов ( примеры интерференции на разных уровнях языка,переключения кодов, перехода на чужую грамматику). Этим определяется практическая значимость работы.

Монографическое исследование понтийского диалекта требует осуществления целого ряда операций: проведения анализа состояния языка на различных исторических этапах его формирования и развития на материале диалектов с учетом движений и изменений в языковой структуре; систематического описания специфики диалекта в сопоставлении с литературным языком и другими новогреческими

диалектами; определение зон распространения тех или иных изоглосс в диасистеме новогреческого языка в целом, включая периферии, не контактирующие или слабо контактирующие с основным ареалом распространения новогреческого языка, сопоставление с данными среднегреческпх памятников; включения диалектных данных в историко-культурологический и этнографический контексты. В процессе работы использовались следующие методы: сравнительно-исторический метод, методы ареальной лингвистики и сравнительной типологии, наряду с ними-огшсательно-сопоставительный метод. Анализ диалектного материала осуществлялся с позиций социолингвистики и теории языковых контактов.

На защиту выносятся следующие положения:

Диалектная карта распределения греческого языка может служить своеобразной иллюстрацией теории языковых контактов, при этом мы имеем дело как с ареальным, так и хронологическим смешением.

Одни н те же тенденции, имеющие общебалканский характер,- палатализация и выпадение гласных, прогрессирующий аналитизм, вытеснение гипотаксиса паратаксисом - действуют во всех греческих говорах. Однако степень проявления этих тенденций неодинакова, катализатором инновационных процессов выступают языковые контакты.

Носители понтийского диалекта зачастую сохраняют говорные отличия, "вывезенные" из Турции. Таким образом, семейная память помогает реконструкции диалектного членения понтийского ареала на территории Турции.

При социолингвистическом анализе материала выявляется несовпадение этнического и языкового самосознания.

В полной мере понтийский диалект разделяет лишь некоторые балканизмы, набор вступавших в контакт с понтийским языков принципиально другой, чем на Балканах.Тем не менее понтийские факты прекрасно укладываются в концепцию Т.В.Цивьян о контактности как телеологическом ядре балканского языкового союза.

Понтийский диалект характеризует сочетание инноваций и очевидных архаизмов, способность легко приспосабливаться к иноязычной структуре и при этом сохранять собственную языковую субстанцию.

Реликты инфинитива в понтийском еще раз свидетельствуют в пользу его не слишком ярко выраженной "балканистичности"

Многие инновации, которые воспринимаются как следствие иноязычного влияния, в действительности могут быть интерпретированы как проявление внутренней языковой тенденции.В этом случае иноязычное влияние реально существует, однако выступает скорее в роли катализатора.

Понтийский материал свидетельствует в пользу того, что граница между флексией и агглютинацией может быть стерта.

Для греческого словообразования в целом и в частности для понтийской лексики первостепенное значение имеют десемантизованные деминутизы.

Сохраняемость категории рода находится в прямой зависимости от устойчивости синтетизма в системе словоизменения.

В понтийском диалекте происходит деграмматикализация категории рода, на первый план выступают семантические критерии - собственно понятие биологического пола и категория одушевленности/ неодушевленности.

Единообразие устной поэтической традиции тюркоязымных греков Грузии, урумов Приазовья и гагаузов, возможно, связана с единым караманлийским книжным источником.

Апробация диссертации состоялась в процессе обсуждения докладов по теме диссертации, прочитанных на международных конференциях в Рединге ( 1993), Зальцбурге (1995), Афинах ( 1994), Париже (1996), по теме диссертации в 1996/1997 гг. читался спецкурс при кафедре общего языкознания филологического факультета СПбГУ.

Диссертация состоит из введения, пяти глав и заключения. В приложении приводится библиография.

В кратком Введении дается обоснование темы, определяются Цель и непосредственные задачи работы и характеризуется методика исследования.

В первой главе( "Понтийский диалект в историко-культурном контексте" ) приводится краткий очерк диалектной дифференциации новогреческого языка и истории формирования димотики. В кругу других балканских языков новогреческий язык занимает обособленное положение. Пожалуй, его можно определить как наиболее "небалканский". Своеобразие новогреческого языка определяется двумя факторами: во-первых, древней письменной традицией и диглоссией, имевшей место уже, по крайней мере с начала византийского периода, а во-вторых, сильной диалектной раздробленностью, обусловленной географической рассеянностью и тем обстоятельством, что область распространения греческого языка всегда играла роль "перекрестка истории".

И. А. Бодуэн де Куртенэ, стоявший в отечественной лингвистике у истоков теории контактов, писал о том, что "смешение языков возможно не только в географическом и территориальном порядке, но и в хронологическом отношении". Классическим примером последнего является новогреческий язык. Противопоставление книжного и разговорного языков засвидетельствовано уже в эпоху поздней античности. Вплоть до недавнего времени это противопоставление находило выражение в существовании лексической и грамматической синонимии

в письменно-литературном и разговорно-обиходном вариантах языка (димотики и кафаревуса). Современная новогреческая языковая ситуация - это постоянная возможность выбора различных средств выражения, колеблющийся уровень употребления тех синтаксических, морфологических и лексических средств, которые в сознании говорящего принадлежат к фонду престижного архаизированного языка (кафаревусы), - при том, что на современном синхронном срезе кафаревуса не является литературным языком.

Диалектно окрашенная речь не носит сниженного характера, скорее введение диалектных элементов сообщает речи характер доверительности. Представители старших поколений говорят на димотики с большим количеством кафаревусных вкраплений, пишут на кафаревусе (с димотическими вкраплениями), в обстановке официального общения переходят на кафаревусу, при разговоре с ближними на диалект, причем все варианты стилистически нейтральны и не имеют оттенка сниженности. Такое состояние можно интерпретировать скорее как смешение кодов, а не как переключение.

Византийская традиция с чрезвычайным пренебрежением относилась к устным вариантам речи. Немногочисленные тексты, написанные на народном языке, изобилуют книжными заимствованиями. Весьма немногочисленны и собственно понтийские тексты. В XV в. в Понте появляется так называемая хроника Панаре-тоса. Хроника написана на смеси книжного языка и народных форм, которые не являются понтийскими, но заставляют думать о греческо-франкских говорах (влияние Крымской Генуэзской Республики).

Следует отметить, что византийская ситуация не является исключением из правила. Идея писать на народном языке была чужда большинству народов балканской и ближневосточной культуры. Достаточно вспомнить болгарскую и сербскую традиции, где лишь немногие тексты отражают разговорный язык.

В качество примера именно "понтийского текста" можно привести хронику монастыря Вазелона, тексты, переведенные и изданные русскими византологами Бенешевичем и Успенским в 1927 г. Эти тексты датируются концом ХШ - началом XVI вв. и написаны на смеси книжного языка и понтийских форм. Антропонимика и топонимика хроники Вазелона носит понтийский характер.

Ярко выраженный понтийский характер носит также трапезундская рукопись, содержащая гороскоп 1336 г.

Аттикистические тенденции только усиливаются в период Оттоманской империи. Неограниченное влияние церковных институтов и прогресс школьного обучения в XIX в. поддерживают доминантную роль древнегреческого. Следует заметить, что демотические настроения конца XIX - начала XX вв. мало затронули понтийский мир.

В контексте вышесказанного представляется оправданным обратиться к диахронической концепции развития греческого языка, установившейся в конце XIX века и мало изменившейся по настоящее время.

В основе данной концепции лежат следующие положения.

1. Упрочение позиций александрийского койне сопровождается исчезновением локальных диалектов древнегреческого и рождением атгикизма в письменной традиции языческих, а затем христианских интеллектуалов.

С конца периода античности вплоть до ранневизантийского периода койне распространяется вместе с христианским учением и завоевывает Малую Азию и Ближний Восток. Первые века нашей эры отмечены конфликтом между многоязычием античного мира и постулируемым монолингвизмом.

2. В византийский период между VI и XV вв. рождаются новые диалекты.

3. Обретение независимости греческим государством (1830 г.), модернизация Оттоманской империи и впоследствии ее распад (1919 г.), европейское проникновение на Балканы — все это исторические события, имплицирующие единство греческого языка. Этот язык, называемый его адептами "димотики" ('народный'), становится официальным литературным, а затем и административным языком Греции (1976 г.). Диалекты обречены на исчезновение.

Несложно убедиться в той, что подобной позиции свойственна определенная тенденциозность. По идеологическим причинам "демотикисты", и греческие и иностранные, должны были настойчиво подчеркивать факт непрерывности греческой языковой традиции. Можно сформулировать следующую идею, которая является общим местом всех димотикистических рассуждений: единство современного греческого языка обусловлено единством койне. По сравнению с другими языками (романскими, славянскими) греческий язык отличается удивительным единообразием. С течением веков сн практически не подвергся изменениям.

О непрерывности греческой языковой традиции мы с полным основанием можем говорить лишь применительно к области лексики. Лексика — наиболее контролируемый языковой уровень, и здесь жесткие пуристические тенденции сыграли свою роль. Что касается морфологического и синтаксического уровня, то здесь система претерпела значительные изменения, и сегодня мы фактически имеем дело с другим языком. Димотикистская точка зрения постулирует "единство языка" и, соответственно, незначительность диалектных расхождений. Считается, что практически все диалекты являются взаимопонятными. Конкретные случаи, которые противоречат этому утверждению, считаются исключениями из правила и объясняются "маргикальностыо" диалекта или фактом турецкого влияния. В последнем случае принятым является определение "испорченный гречесхий язык".

Очевидно, что изложенная выше концепция представляет скорее культурологический, этнографический интерес. Понтийский материал зачастую противоречит концепции "непрерывности и единства" греческого языка.

Завершает первую главу краткий очерк истории изучения понтийского диалекта.

Вторая глава посвящена фонологическому описанию понтийского диалекта. При этом диссертант ориентируется преимущественно на батумский говор. Там, где это позволяет собранный корпус текстов, производится сопоставление с другими говорами понтийского диалекта (ирагинским, витязевским и т.п.).

Систему гласных понтийского диалекта можно представить следующим образом:

i о

е и

ае а

О возможности выделения в фонологической системе понтийского гласного /ге/ говорит наличие минимальных пар, например:

понт. /kaelos/ (< ke alos) 'еще один'

понт. /kalós/ 'хороший'

понт. /шге1оп/ 'мозг'

понт. /malón/ 'возможно'

В исходе слова в ударной позиции сохраняется ía. Это происходит при образовании формы множественного числа от существительных среднего рода на í с ударением на исходе слова.

Сохраняется сочетание ía и у существительных ж.р. с исходом на ía. понт./karñía/ ср. нгр. rapSiá /karója/ 'сердце'

Сочетание ía поддерживает очень специфические отношения с аг. Так, формы /i karñía/ или /tin ksenitían/, если этого требуют законы метрики (например, в песне), реализуются как Лагбж/ или /ksenitasn/.

Ср. витяз. /travo tin ksenitían/ 'тяну изгнание'.

/sin ksenitzen axpaskume/ 'я отправляюсь в изгнание'..

Когда ударение не падает на последний слог, сочетание ¡а реализуется как /ж/, за исключением форм, которые воспринимаются как книжные. Ср.:

батум. /агозНаУ нгр. арршапа /агоэ^аУ

Интересно, что последнее в ряде случаев справедливо и для литературного ди-мотики, однако в контексте димотики книжными становятся уже другие слова. Ср.:

нгр. Хоуих Ло!а/ 'книжная, ученая' (традиция)

нгр. \ofia /16ja/ 'слова'

Последнее явление связано с тем, что в контексте греческого языка мы вплоть до настоящего времени имеем дело с сосуществованием двух разных фонологических (морфологических и синтаксических) систем - книжного и народного разговорного языков. Перечисленные выше лексемы включены, соответственно, в кафа-ревусную архаизирующую фонологическую систему. Рефлексы этого явления имеет место и в бесписьменном понтийском диалекте.

Пожалуй, наиболее яркой и характерной чертой понтийского вокализма является отражение древнегреческого ц (открытого долгого е ) как /г/. В димотики, образованном на основе пелопоннесско-ионийского диалекта, этот гласный развился в Ш.

Говоря об этой черте понтийского вокализма, принято отмечать, что отражение др.-гр. /б/ как /е/ можно считать тенденцией, а не универсальным законом. Возможно, это определяется тем, что в рамках понтийского диалекта, представляющего собой совокупность говоров, правомернее говорить о существовании тенденций, а не правил. Для отдельно взятого говора можно попытаться объяснить не укладывающиеся в правило "аномальные явления". Следует, однако, отметить, что в ряде случаев довольно сложно свести в систему явления подобного рода. В качестве примера рассмотрим батумский говор понтийского диалекта. Отражение др.-гр. /6/ как /е/ является весьма распространенным явлением в батумском говоре, ср.:

батум. /п1Ге/ ср. др.-гр. уйцфц

батум. /ег^а/ ср. др.-гр. тívEYкov аор. I л. ед.ч.

батум. /ек!ле/ ср. др.-гр. еке^т] /екЫ/ указательное мес

ед.ч. ж.р. "та"

Др.-гр. /е/ отражается как /е/ в формах активного и пассивного аориста окситон-ных глаголов.

батум. /аузро/ др.-гр. ауалаш

батум. /еуярезеп/ др.-гр. г)уа.гсг)аеV "полюбил"

аорист 3 л. ед.ч.

др.-гр. Ёко1ЦГ1ЭетЕ батум. /ekiméSete/

аор. пасс. 2 л. мн.ч. "вы заснули"

Отражение др.-гр. Iii как lei регулярно происходит в существительных м.р. на безударное tes / < -try;.

батум. /аг-jfátes/ ср. нгр. tpYcunq /eryatis/ 'рабочий'

батум. /kléptes/ ср. нгр. к>.е<р1тк; /kléftis/ 'вор'

батум. /Jkévae/ ср. игр. окёит| /skévi/

Складывается впечатление, что др.-гр. я /г/ переходит в /У в ударной позиции и отражается как 1е/ или /ас/ в безударной. Ср.:

батум. /ekimé9a/ ср. игр. кофг)0г]>са /kimiöika/

батум. /xoreftls/ ср. игр. Х°РЕ«тг|5 'танцор'

батум. /maOetís/ ср. нгр. цаОцтдс; /maGitís/ 'ученик'

Четко выявляется закономерность перехода 8 > i в ударной позиции и г > е в безударной, и некоторые отклонения, по-видимому, могут быть объяснены аналогическими воздействиями. Известно, что еще в эллинистическую эпоху, /е/ стало сужаться и переходить в /е/ на всем ареале распространения койне, в эпоху империи этот процесс продвинулся еще дальше и привел к конечному результату - к переходу в /i / (теперь уже фонологически нейтральное к долготе и краткости) вне зависимости от позиции - ударной или безударной. Объяснение этой понтийской аномалии было предложено А.И.Зайцевым: в Малой Азии, где жили в античную эпоху носители будущего понтийского диалекта, повсеместный процесс перехода музыкального ударения в динамичекое шел, очевидно, раньше и энергичнее, вызвав сокращение безударных гласных. Тогда /е/ и Id, находившиееся не под ударением, перешли в I е/, которое не затрагивалось процессом сужения долгих е и сохранило свой тембр до сегодняшнего дня

Определение фонемного состава понтийского диалекта осуществлялось с позиции ленинградской (петербургской) фонологической школы. Основным критерием для выяснения фонемного состава понтийского диалекта был морфологический. Идея о том, что для выделения звука в автономную единицу необходимы не просто фонетические, а лингвистические основания, впервые была высказана Л. В. Щербой (Щерба, 1912). Взгляды Л. В. Щербы получили отражение и были развиты в работах Л. Р. Зиндера, М. В. Гординой, Л. В. Бондарко, В. Б. Касевича и ряда других исследователей. Сущность метода заключается в том, что членение потока речи на звуки связано с возможностью провести между элементами речевой цепи лингвистическую морфологическую границу. В случае неслоговых языков часто

имеет место несовпадение морфологической и слоговой границы, и, по определению М.В.Гординой, "взаимная несвязанность слоговых и морфологических границ приводит к выделению фонемы как особой автономной единицы".

Таблица

Таблица согласных понтийского диалекта

губно-губные губно-зубные переднеязычные среднеязычные заднеязычные

смычные шумные чистые Р t К

аффрикаты однофокусные круглощелевые ts

двухфокусные, со вторым задним фокусом tj

сонанты m n

щелевые шумные йпикативные однофо-кусные плоскощелевые Г V 9 p j x 7

круглощелевые s z

двухфокусные со вторым задним фокусом I

сонанты боковые 1

дрожащие сонанты г

Остановимся теперь на трактовке некоторых наиболее интересных, с фонологической точки зрения, моментов понтийского консонантизма. Прежде всего следует заметить, что различие по принципу звонкости/глухости шумных чистых смычных [р] — [b], [t] — [dl, [к] — [g] представляется фонологически иррелевантным.

Представляется, что на фонематическом уровне нам следует выделять здесь фонемы /р/, /t/, DU и рассматривать звонкие [b], [d], [g] как аллофоны, находящиеся с Ы> М> М D отношении дополнительной дистрибуции. Рассмотрим некоторые примеры.

[óndan] 'когда' [otan] вариант, находящийся в отношении свободного

варьирования, влияние димотики [ndo] 'что', вопросительное и относительное местоимение, [to] определенны!

артикль ср.р.

[toTjgirim] 'господина' / <ton kirim вин.п. ед.ч. м.р. с определенным артиклем /ton

Интересным в данном случае представляется то обстоятельство, что в современном языке [Ь] и [g] встречаются в понтийском преимущественно в сандхи в позиции после определенного артикля ед.ч. м.р. вин.п. (ton). Описывая язык пон-тийских переселенцев из Халдии в Северной Македонии, Г. Дреттас показал, что ассимилятивное озвончение в понтийском отсутствовало (исследование проводилось в 1960-е гг.). Это отсутствие озвончения по ассимиляции Г. Дреттас считал определяющим в формировании "понтийского акцента" в димотики.

В нашем корпусе присутствует немало примеров, где озвончения по ассимиляции не происходит (особенно это характерно для сочетания [rip]. Ср.: батум. /sin politan/ 'в город'. Показательно, что даже турецкие заимствования иногда оформляются подобным образом, ср.: батум. papas 'отец' — общегреч. /babas/ < тур. /ЪаЬа/.

Интересно сопоставить понтийский материал с современной новогреческой ситуацией. При описании новогреческой консонантной системы /Ь/, /d/, /g/ традиционно выделяются как как самостоятельные фонемы. Последнее нетрудно доказать даже на уровне минимальных пар.

игр (ijrúpa /Ыга/ 'пиво' iteípa /pira/ 'опыт'

нгр треяоцса /trepóme/ 'поворачиваюсь'

Достаточно взять любой новогреческий словарь, чтобы убедиться в том, что количество слов, начинающихся на цР /Ь/, ук /g/, vx/d/, достаточно велико. Тем не менее фонематический статус /Ь/, /d/, /g/ в димотики далеко не столь очевиден, как это кажется на первый взгляд. Прежде всего, в интервокальной позиции, точнее, в любой, кроме начальной, позиции мы будем иметь дело с фонетическими вариантами [шЬ], [mb], [ng], ["g], [nd], [nd]. Практически все слова, начинающиеся на vt, |iv, ук, являются недавними заимствованиями, которые осознаются как таковые носителями языка. Орфоэпическая норма рекомендует в интервокальной позиции произношение [mb], [nd], [тД, но реальное произношение часто тяготеет к [mb] или даже [Ь] и, соответственно, [nd] [d], И [g]. Происхождение ["bj, [nd], [q] не вызывает никаких сомнений, об этом говорит к новогреческая орфографическая норма vt, ду. Естественно, что для [mb], [b] невозможно найти позицию с противопоставлением комплексу [mb].

Описанный выше материал как бы иллюстрирует изящный' лингвистический диалог двух ленинградских фонологов М. И. Стеблина-Каменского и А. С. Либер-мана). В своей статье А. С. Либерман говорит о том, что регулярное возникновение звука в результате сандхи, т. е. фонетического изменения на стыке слов, следует признать признаком того, что данный звук не фонема, а сочетание фонем (Либерман, 1971: 143). М. И. Стеблин-Каменский откликается на высказанную Либерма-

ном идею "рассуждением на рассуждение" и приводит при этом пример из норвежского языка, который столь разительно напоминает новогреческую ситуацию, что я позволю себе привести цитату (Стеблин-Каменский, 1971: 152): "Две фонемы сливаются в результате сандаи в звук, все элементы которого одновременны. В норвежском языке есть альвеолярный глухой смычный [1], который возник в результате сочетания П и регулярно возникает из этого сочетания. Можно было бы противопоставить альвеолярный I его дентальному корреляту, но И все же не фонема в собственном смысле слова. Можно найти слова с противопоставленные И, но не [П]. И сочетает в себе различные признаки /г/ и /I/ - альвеолярность, глухость, смычность. Двучленность (|[ функциональная, но не фонетическая реальность. Боргстрём назвал такие единицы "кумулянтами". Норвежские альвеолярные не входят, таким образом, в систему одночленных фонологических единиц или фонем, но как двучленные единицы они, конечно, входят в норвежскую фонологическую систему".

В заключение своего "рассуждения о рассуждении" М. И. Стеблин-Каменский отмечает, что, как и всякое обращение к диахронии для объяснения синхронии, обращение к происхождению фонем едва ли объясняет, почему они не возникают в результате сандхи. С некоторыми оговорками возможно утверждать, что в новогреческом в результате сандхи возникли новые звуковые единицы, однако статус их пока что явно маргинален.

Вернемся к понтийскому диалекту. Очевидно, что фонологическая реальность противоречит монофонематической трактовке сочетаний [шЬ], [п(1], [псЬ], [т]§],

[па3].

На фонематическом уровне мы имеем дело с бифонемными сочетаниями "сонант + глухой смычный" /пр/, /т/, /пк/, 1пЫ, 1п1\1.

Практически все исследователи, занимавшиеся проблемами новогречесокй фонологии, как особую проблему выделяли неоднозначность фонологического статуса аффрикат 1$ и а также звонких аллофонов этих аффрикат (то обстоятельство, что ¿г и ¿5 являются аллофонами (г и как кажется, не нуждается в доказательстве, поскольку выше мы уже рассматривали статус <¡2, ¿5 в другом контексте, говоря об иррелевантности звонкости/глухости для шумных чистых смычных). Ниже приводятся некоторые примеры слов, содержащих данные аффрикаты.

[ех1зеп] 'построил' 3 л. ед.ч. аорист [1за15а1о5] 'голый'

[aets] 'так' [prtndz] 'рис' [t/itjék] 'цветок'

[kalatíevo] 'говорю' 1 л. ед.ч. наст.вр. [ka;mciid[>é] 'кяменджи' (греческая лира)

Происхождение аффрикат ts, dz в понтийском может быть различным. Частично они возводятся к среднегреческому. М.Сетатос (Setatcs, 1969: 46) датирует их X веком.

В понтийском аффриката Its/ особенно частотна, поскольку здесь имела место синкопа безударного Л/ в формах сигматического аориста: [epotisen] — [epotsen], /ts/ содержит и некоторые турецкие заимствования: tsipaô 'кукуруза'.

Таким образом, рассматривая фонологический статус аффрикат tj и di, мы

должны попытаться ответить на классический вопрос фонологии: одна фонема или две?

Следует отметить, что во всех говорах понтийского аффрикаты ksi и /tj/ весьма частотны. Однако в исследуемых нами говорах существуют не менее частотные и структурно идентичные консонантные сочетания ps, ks, pj, kj.

Г. Дреттас высказал предположение о монофонематичности комплекса ts, tj, поскольку в последовательности типа СС(С), где (С) = (s, /), наличие свистящего или шипящего смычного имплицирует дентальный смычный (Drettas, 1993), ср.:

/extsen/ 'построил' аор. 3 л. ед.ч. /ezáltsen/ 'потерял сознание' аор. 3 л. ед.ч. /9elts/ 'хочешь' 2 л. ед.ч. наст.вр. /prints/ 'рис'

Доказательством монофонематичности комплекса ts, tj можно считать и различное поведение /ts/, /tf/ и /ks/, Ik J/, /ps/, /р|/ после сонорных. Рассмотрим следующие примеры, [yarampson] 'петрушка' [kampjin] 'кнут'

[timpjin] 'душу' вин.п. ед.ч. ж.р.

[tinksenilían] 'изгнание' ж.р. ед.ч. вин.п. [pandzár] 'редис' [periméndz] 'ждешь' 2 л. ед.ч.

[sindandan] 'в сумке' вин.п. ед.ч. ж.р. с предлогом sin

Характерно, что сочетания p¡, ps, ks не дают озвончения в позиции после сонорного. То есть можно сказать, что [ts] и [tj] ведут себя так же, как и смычные глухие согласные в позиции после сонанта, в то время как сочетания ps, р/, ks не подвергаются ассимиляции подобно /р/ и М

Противопоставление ts ~ s нейтрализуется после назального /п/, латерального /е/ и дрожащего /г/.

ekín они, nom. pi. ekints < *ekinus их асс. pi.

pin он пьет pints <*pinis ты пьешь

stil он посылает stilts <*stilis ты посылаешь

per он берет perts <*peris ты берешь

Третья глава посвящена описанию морфологической системы понтийского диалекта. Приводятся полные парадигмы для артиклей, для имен существительных и прилагательных, для личных, указательных, вопросительных местоимений.для числительных. Особый раздел составляют парадигмы склонения форм с притяжательными суффиксами, характерными только для понтийского диалекта. Подробно описываются глагольные категории. Приводятся выявленные доя диалекта парадигмы спряжения с учетом изменения глаголов по лицам, числам, временам, наклонениям, залогам. Специальный раздел посвящен проблеме "утраты" инфинитива. Описание основывается на материале батумского говора в сопоставлении с материалом бесписьменных говоров Грузии и Краснодарского края.

В новогреческом, как и вообще в балканских языках, существует тенденция ослаблению оппозиции "имя - не имя" или "имя - глагол." Абсолютно верно отражающим природу грамматических балканизмов представляется замечание Т.В.Цивьян о корреляции понятий " сложность или невозможность различения / несущественность" применительно к целому ряду явленийй в балканских языках -сложность разделенияя винительного и именительного падежей в понтийском, нейтрализация флексий изъявительного и сослагательного наклонений, смешение синтаксических функций перфекта и аориста в албанском и литературном

новогреческом, что приводит в диалектах (в частности, в понтийском) к вытеснению перфекта аористом.

В понтийском наблюдаются многочисленные случаи нарушения согласования в роде существительного и прилагательного.

Уже в средневековых памятниках встречаются многочисленные примеры сочетания прилагательного среднего рода с существительным женского рода. Ср. ако ракрёа^ «рсоуа^оиоту ауойахуиута ЛаХЛа; (Д17ЕУГ1;, Не$5еП|^,1153). Интересно, что эскориальская рукопись Дигениса Акрита дает довольно много возможностей для понтийских интерпретаций. Примеры нарушения согласования по роду можно найти и в письменных памятниках, отражающих понтийский диалект на более ранних этапах (Вазелонские акты и кодекс храма Успения Богородицы в Аргирополисе).

В диссертации подробно разбираются различные типы нарушения согласования по роду в понтийском и устанавливаются некоторые закономерности. В какой-то степени эта "понтийская аномалия" восходит к тенденции, зафиксированной еще в древнегреческом и носящей, по всей вероятности, общегреческий характер. Представляется, что многочисленные случаи несогласовапния по роду в понтийском связаны с действием разнообразных факторов. Своего рода языковой универсалией является то, что сохраняемость категории рода находится в прямой зависимости от устойчивости синтетизма в системе словоизменения. Для греческого, как и для других языков балканского языкового союза, характерно развитие аналитизма, что коррелирует, в частности, с тенденцией к унификации рода или к противопоставлению "средний" - "несредний". В понтийском эта балканистическая тенденция, очевидно, усилилась в результате интерференции. Влияние на формирование понтийского оказал лазский и впоследствии турецкий язык. В данном случае мы имеем дело с проявлением косвенной интерференции, в высшей степени характерной для ситуации маргинального диалекта, когда влияние одного языка накладывается на внутридиалектную ситуацию. Интересно, что при этом происходит как бы движение обратно - происходит деграмматикализация категории рода и на первый план выступают семантические критерии, собственно понятие биологического пола и, главным образом, категория одушевленности/неодушевленности. Очень показательны такие примеры как, ха1а1о пикгоя "маленький ребенок", копзороп шопахеза "одинокая девушка", где, несмотря на явное преобладание ориентации на средний род, прилагательное мужского или женского рода согласуется с существительным среднего рода, поскольку дня говоящего семантика преобладает над грамматикой. Подобные примеры достаточно многочисленны. Их можно было бы сопоставить с обычной

ошибкой, которую совершают русские при изучении немецкого языка, ср. * Die schöne Mädchen.

Своеобразие понтииского диалекта - сочетание инноваций и архаических черт - особенно ярко проявляется при реализации категории притяжательности. Особый интерес представляют реликты древнегреческих притяжательных местоимений, отсутствующие в димотики и не представленные в большинстве диалектов,

ср. батум. temon "мой" батум. leson "твои" батум. temeteron "ваш" и пр. Параллельно с архаическими формами препозитивных притяжательных местоимений в понтийском диалекте развилась интересная система выражения категории принадлежности с помощью кратких постпозитивных притяжательных местоимений, которые могут быть интерпретированы как суффиксы, ср. avuto en temon о pateras, avuto en o paterasim "это мой отец"

Формы типа xatalom "мой ребенок", рараш "мой священник", образованные агглютинативно, с одной стороны, являются закономерным результатом развития греческой системы кратких энклитических местоимений. Однако, с другой стороны, как это чаще всего бывает при интерференционных процессах, мы имеем дело сочевидным влиянием турецкого языка. Слитные понтийские формы поразительно напоминают турецкую систему выражения категории принадлежности, ср. тур. babam "отец", понт, рарат Этот пример интересен типологически, понтийский материал еще раз убеждает нас в том, что граница между флексией и агглютинацией может быть стерта, флективные местоимения в греческом могут быть интерпретированы как суффиксы со значением притяжательности. Сходные отношения в понтийском существуют между личными местоимениями и так называемыми "'личными суффиксами", энклитическими формами, образованными от личных местоимений, которые суффигируются к глаголу, изменяя его форму, ср. понт, fero' несу' ferosen ' несу тебя ' ferosa 'несу тебе зто' Э. Лазарев, впервые описавший понтийский говор Цалки, объяснил это явление турецким влиянием,выделяя в качестве характерной особенности понтииского глагольный полиперсонализм. Очевидно,что говорить в данном случае о прямом грузинском (или лазком) влиянии довольно сложно, понтийские личные суффиксы вполне укладываются в балканскую модель, их наличие естественно продиктовано

логикой развития понтийского диалекта и, в частности, постпозицией безударных личных местоимений. Можно сопоставить это явление с типологически сходным албанским материалом, где краткие личные местоимения также энклитичны.но находятся в препозиции, ср. ma ktheu fjalen букв, "он мне его вернул слово". Однако, как и в предыдущем примере, мы не можем исключать того, что имеем дело с проявлением косвенной интерференции.

Четвертая глава посвящена специфике новогреческого и понтийского словообразования. При сопоставлении димотики и кафаревусы на морфологическом уровне выделяются две основные черты различия: I) отличия в области суффиксального словообразования и 2) в характере образования композитов. Для кафаревусы характерными являются композиты с начальными компонентами, eù-, Suç-, iao-, (рЛо-, iiav-, tpiç-, в то время как в димотике распространены композиты другого типа, в основном двандакомпозиты типа nepovuxxa 'сутки' и вербальные композиты, ср. àvoiyoKÏieivœ 'открывать и закрывать', Tpioyonivto 'пить и есть', avePoKaTEpcdvca 'спускаться-подниматься'.

Отличия в области суффиксального образования прежде всего определяются обилием деминутивов.

Необычайная продуктивность деминутивных образований и их высокая частотность в новогреческом языке является общим местом новогреческой лексикологии.

По-видимому, явление десемантизации существительных с диминутивными суффиксами обусловлено большой продуктивностью модели и, вследствие этого, отсутствием возможности противопоставления как на парадигматическом уровне - производящее слово «семантически изнашивается» и вовсе выходит из употребления, так и на синтагматическом уровне-вследствие большого количества слов с уменьшительным суффиксом в языке.

Типологически подобное этому явление имело место и в поздней латыни. В «Сатириконе» Петрония, одном из наиболее ярких памятников разговорной латыни, дошедших до наших дней, текст насыщен диминутивными образованиями, которые, безусловно, несут определенную стилистическую нагрузку, но уже не имеют уменьшительно-ласкательного значения.

Многочисленные рефлексы процесса, протекавшего в поздней латыни, засвидетельствованы во французском языке. Классическими примерами стали такие формы как фр. oreille 'ухо' < *auricu!a, фр. soleil 'солнце' < soliculus). Довольно много этимологических диминутивов имеется и в итальянском языке. Эта тенденция проявляется и п именах собственных. Так, Бокаччио в исторических хрониках именовался Bocaccino di Chelino (уменьшительное от Michèle, имени деда Бокаччио). По всей вероятности, по такой же модели образовано и имя родоначальника дина-

стии Ягеллонов — Ягайло (лит. Лс^аНо), ср. многочисленные диминутивные образования в литовской антропонимике.

Литовский материал представляет в этом отношении особый интерес, поскольку, как представляется, процесс десемантизации диминутивов протекает в литовском языке на наших глазах. Речь идет не только о фольклоре - большое количество диминутивов в фольклоре и вообще в диалектной речи - весьма распространенное явление. Димикутивами насыщена разговорная речь и, соответственно, они употребительны в художественной литературе и особенно в поэзии. Среди диминутивов можно выделить следующие группы:

1. Собственно диминутивы с уменьшительно-ласкательным значением,

2. Формальные диминутивы, сохранившие связь с производящим словом, но отдалившиеся от него по значению:

3. Этимологические диминутивы - производящее слово утрачено.

Перечисленные выше три группы диминутивов могут быть выделены на синхронном уровне во многих языках. Однако в диахроническом аспекте эти три типа диминутивов представляются логически связанными звеньями одного и того же процесса. Говорить о сходстве греческой и литовской языковых ситуаций можно, конечно, лишь с некоторыми оговорками. Тенденция к лексикализации диминутивных образований проявлялась в обоих языках как в хронологически отдаленные периоды, так и в настоящее время. Однако можно утверждать, что для литовского наиболее характерными являются диминутивы первой и второй фупп (уменьшительно-ласкательные и формальные), тогда как для греческого - первой и третьей (уменьшительно-ласкательные и этимологические). Это отличие не является случайным.

Процесс десемантизации и лексикализации диминутивов начинается уже в эллинистическом койне (форма лошц'шу у Страбона: Рпск, 585).

Подобная словообразовательная модель была чрезвычайно продуктивна в среднегреческом. Лексикализованные диминутивы были закреплены книжной, а впоследствии и димотической литературной нормой. Именно этим объясняется большое количество этимологических диминутивов в современном греческом языке.

Литературная норма литовского языка формировалась в XIX веке. Соответственно, в литовском широко представлены формальные диминутивы, еще не потерявшие связь с производящим словом, но потерявшие уменьшительно-ласкательное значение. Вследствие этого «вторичные диминутивы», образованные от лекси-кализованных диминутивов, типа нгр. ро^ак! (игр. |5о*т -> роиуоиа) и лит. таМёШ (тайЛё -* таОДёгё) структурно совершенно идентичные, воспринимались носителями литовского и греческого языков по-разному. Если ро\М пред-

сгавляет собой семантически нейтральное слово и это, что очень существенно, закреплено литературной нормой, то та?.и1ё продолжает восприниматься носителями как диминутив, хотя и нуждающийся в семантическом подкреплении уменьшительным суффиксом, «деривационном потенцировании» (термин В. М. Жирмунского).

Таким образом, в греческом языке процесс десемантизации диминутивных образований на -юу уже завершен, в то время как в литовском подобный процесс протекает на синхронном уровне, что придает особую значимость литовскому материалу.

Явление десемантизации слова, образованного при помощи диминутивно суффикса, засвидетельствовано во многих языках и может быть отнесено в разряд типологических фреквецталий. Встает вопрос, —■ отчего в ряде языков это вылилось в системные изменения в лексике. Как представляется, «диминутивный бум» в языке обусловлен целым рядом причин. Прежде всего это акцентно-обусловленное явление. В результате вытеснения производящих слов диминутивными образованиями происходит регуляция ударения и замена подвижного ударения фиксированным, колумнальным. Впоследствии произошла акцептная метатеза, — 1ои > юй 1а > «х

Совершенно очевидно, что одного акцентного фактора явно недостаточно для объяснения того, что в какой-то момент начинает происходить системная перестройка продуктивной словообразовательной модели. Для объяснения этого явления следует привлечь некоторые экстралингвистические факторы. Так, известно, что категория субъективной оценки реально функционирует в контексте. Литературный язык часть избегает нагромождения слов подобного рода из-за тенденции к стилистическому равновесию и балансу гетерогенных средств. При наличии большого разрыва между литературной нормой и разговорным общеупотребительным языком, а именно это имело место в среднегреческом, норма в какой-то момент перестает оказывать непосредственно влияние на разговорный язык, и вследствие этого нарушается равновесие между двумя противоборствующими тенденциями - к упорядоченности и нормированию, с одной стороны, и достижению максимальной выразительности, с другой. При этом нарушение равновесия происходит в пользу второй тенденции. Даже современный читатель воспринимает «Сатирикон» Петрония или произведение совершенно иного рода - лирический шедевр критской поэтической школы - «Эротокритос» Корнароса как нечто яркое, образное и доступное (речь идет в данном случае лишь об оригинале, в переводе этот эффект совершенно теряется). Несложно представить, как сильно эти произведения должны были воздействовать на читателя-современника. Это объясняется

тем, что и Петроний, и Корнарос обращаются к читателям на живом народном языке, отрешившись от навязываемой извне книжной нормы.

Что касается литовской ситуации, то здесь к сходным результатам привели иные причины. Изобилие слов, связанных с категорией субъективной оценки, возможно не только при наличии разрыва между нормой и узусом, но и при отсутствии культивируемой народной традиции и наплыве разговорных форм или, как это происходит в литовском, близостью литературной нормы и живой стихии разговорной речи (в основу литовского литературного языка был положен сувалкий-скии диалект, который и в настоящее время очень мало отличается от литературной нормы). Это явление можно считать характерной особенностью языков народов "деревенской культуры" с устойчивой и богатой фольклорной традицией, где фольклор не существует обособленно, а является неотъемлемой частью культуры, пронизывая многие сферы жизни.

Анализ одной из характерных особенностей новогреческого суффиксального словообразования в сопоставлении с литовским материалом показывает, как типологически сходные языковые изменения могут быть обусловлены различными экстралингвистическими факторами. Кроме того, сам факт новогреческого «диминутивного бума» говорит о том, что, при общем консервативном характере лексики, язык стремится хотя бы к частичной компенсации в области словообразования, чтобы за счет внутренних языковых ресурсов выбиться из общей «стилистической сглаженности».

Представляется, что возможен и третий вариант интерпретации необычайной продуктивности деминутивных образований в новогреческом.

Объяснение «диминутивного бума» в современном новогреческом может быть найдено в прагматике.

Диминутивы в димотики могут быть охарактеризованы как внутренние модификаторы (термин Дж. Хауз и Ш. Блум-Кулка) — элементы, которые, являясь составной частью высказывания-просьбы, могут быть удалены из него без нарушения грамматической целостности и изменения коммуникативной направленности последнего. Внутренние модификаторы могут передать, наряду с основным, целую гамму дополнительных коммуникативных и социальных значений.

В контексте современного новогреческого языка практически невозможно представить себе ситуацию речевого общения, где не употреблялись бы диминутивы, и более того, где они не были бы необходимы.

Использование деминутивов - коммуникативный пароль, направленный на изменение модальности высказывания — атмосфера становится более доверительной, возникает ощущение «социального братства».

А. Вержбицка справедливо замечает, что богатая система диминутивов, безусловно, играет определенную роль в культурах, которые предполагают открытое выражение чувств.

Тем не менее представляется, что довольно сложно говорить о культуре вообще — мы можем говорить о культуре на уровнях синхронии и диахронии. И в этом случае напрашивается вывод о том, что «диминутивный бум» в современном ди-мотики объясняется не только «средиземноморским характером» греческой культурной традиции, но и интенсификацией тенденций демократизации в греческом обществе в течение последних двух десятилетий.

Эти тенденции прослеживаются на самых разных языковых уровнях. Этим объясняется, в частности, и то, что еще совсем недавно учителя гимназии могли обвинить в консервативных установках (весьма серьезное обвинение в греческом контексте, где воспоминания об эпохе «черных полковников» еще не утратили своей остроты) за требование от учеников обращаться к себе на «Вы».

Приверженность дииотики коррелирует в сознании носителей языка с прогрессивной общественной позицией, что часто ведет к намеренному упрощению. Можно постулировать, что политические настроения в Греции отражаются на языковых тенденциях, подобная лабильность узуса определяется реальным отсутствием жесткой языковой нормы.

Проблема диминутивов является в действительности весьма релевантной, поскольку две тенденции — тенденция к образованию деминутивов и тенденция к формированию композитов во многом определяют своеобразие современного новогреческого языка. Интересно посмотреть, справедливо ли это в отношении понтийского диалекта. Для понтгийского характерен целый набор уменьшительных суффиксов.

Деминутивные формы на -iv становятся весьма продуктивными в эллинистическую эпоху, когда по аналогии с переходом ios -> os, произошел переход ion — in. Впервые формы на -iv для понтийского диалекта засвидетельствованы в таких памятниках, как Вазелонские акты (XV в.) (изд. Ф. И. "Успенского и В. Н. Бенешеви-ча, 1927).

Xcnpiv 'лента' (<?.шэюу < Х&ро\) лат. lorum, нгр. Xoupí

На синхронном уровне в понтийском весьма продуктивны деминутивные формы на -itsa, -ulos, ka а также суффикс -opon, являющийся опознавательным признаком понтийского диалекта. В диссертации подробно разбираются этимологии уменьшительных понтийских суффиксов.. Интересно, что описанная выше для новогреческого ситуация «диминутивною бума» совершенно не характерна для понтийского диалекта. Понтийский проявляет гораздо меньшую гибкость в отношении образования диминутивов. Далеко не все разряды слов и дале-

ко не все формы образуют диминутивы. Существенным представляется и то, что частотность диминутивов в разговорном новогреческом значительно превышает частотность употребления диминутивов в понтийском; последнее обстоятельство отчасти противоречит логике развития отношения «диалект — разговорный вариант литературного языка».

Косвенной причиной обилия диминутивных образований в узусе является реальное отсутствие фиксированной литературной нормы в новогреческой и, следовательно, весьма сложные взаимоотношения нормы и узуса.

Пятая глава представляет собой довольно неожиданное развитие понтийского сюжета. Начало исследованию положили материалы полевых записей, сделанных в Цалкинском и Тетрицкароисском районах Восточной Грузии в местах компактного проживания понтоязычных греков-ромеев и тюркоязычных греков-урумов. Обе группы живут в непосредственной близости и исповедуют православную веру.

Первоначальной целью исследования было описание локального варианта понтийского диалекта . Однако в процессе работы стало очевидно, что любой анализ своеобразной этно- и социолингвистической ситуации, сложившейся в Цалкинском и Тетрицкароисском районах Грузии, был бы неполным без параллельного анализа турецкого говора цалкинских православных греков. Таким образом, пятая глава представляет собой расширенный социолингвистический комментарий к материалам предыдущих глав.

Свой язык греки-туркофоны называют bizim dil — 'наш язык' — или иногда, но значительно реже, musulman dil 'мусульманский язык'. Это явная фигура умолчания и яркий показатель драматического мироощущения урумов. Они находятся в очевидном конфликте со своим языком, причем выражают это эксплицитно — полностью отдавая себе отчет, что вынуждены говорить на языке чуждой, враждебной им культуры. В ответ на прямо поставленный вопрос греки-туркофоны отвечают, что говорят на карсском или анатолийском наречии турецкого языка.

По статистическим данным, приводимым А. Аклаевым до 36% греков-туркофо-нов, не владея греческим языком и не употребляя его, тем не менее признали его в качестве родного, и до 96% опрошенных хотели бы изучать его.

Таким образом, очевидным представляется несовпадение этнической идентификации с идеей «родного языка», а также языковой компетенции и речевого поведения с языковыми ориентациями у греков-туркофонов. Представляется, что можно говорить об уникальности лингвистической ситуации Цалки (под Цалкой здесь и ниже понимаются Цалкинский и Тетрицкароисский районы) — в той степени, в которой понятие «уникальность» применимо для определения лингвистической ситуации вообще.

Внимание было сосредоточено на следующих проблемах: выявление, социолингвистическое и лингвоисторическое объяснение новогреческих элементов турецкого говора православного греческого населения Цалки. Интересен также культурологический аспект проблемы затянувшегося на несколько веков конфликта с родным языком и отражения этого конфликта на разных уровнях: духовной и материальной культуры, антропонимии,топонимии и т.п.

При анализе новогреческих заимствований, относящихся к церковной религиозной сфере цалкинского Ыгт сШ, возникает чрезвычайно интересная проблема более общего характера. При сопоставлении этой лексики (совершенно единообразной во всех турецких говорах Цалки) с параллельными лексическими пластами в говорах православных урумов Приазовья, тюркоязычных греков Краснодарского края и греческих заимствований гагаузского языка поражает и обращает на себя внимание практически единый набор заимствуемых лексем и совпадения их фонетического и морфологического оформления. Можно предположить, что это единообразие связано с традицией так называемой караманской или караманлийской литературы, гр. «Kcr.panavJ.i8i.Ka» - речь идет о списках турецких грекописьменных переводов Ветхого и Нового Завета, псалтырей, молитвенников, житий святых, а также апокрифических произведений, среди которых наиболее популярен стихотворный вариант жития великомученика Алексия (А1ек8уог), рождественский хорал Аведес (Ауескэ). В Цалке рассказывают о таинственных книгах, привезенных переселенцами из Турции. Книги были написаны (или напечатаны) по-турецки, но с использованием греческого алфавита. Это были книги религиозного содержания (жития святых, Ветхий и Новый Завет и т. п.). В семьях эти книги передавались из поколения в поколение, их почитали священными и даже клали под изголовье). В последний раз караманские книги видели в районной библиотеке села Бармаксыз в начале 1930-х гг. После запрещения преподавания в школах греческого языка в 1937 г. караманские книги были изъяты и сожжены (по одной из версий — закопаны). В любом случае сейчас они являются для нас безвозвратно утерянными. Тем не менее, туркоязычные понтийцы в Цалке по-прежнему поют хорал о св. Алексии А1ек$дог, рождественский хорал Ауес1ез, рассказывают переложения Ветхого и Нового Завета или апокрифическую сказку об оживлении Христом кипящей в масле на сковороде рыбы.. Устная традиция тюркоязычных православных греков Грузии является ярким примером "народного православия". Мы имеем дело с поэтическим переложением новозаветных и ветхозаветных сюжетов.Представляется интересным сопоставить эти тексты с образцами устной поэтической традиции урумов Приазовья и гагаузов.Не исключено, что единообразие православных тюркоязычных устных традиций объясняется их единым "караманлийским" источником.

Пятая глава завершается кратким очерком специфики устной поэтической традиции понтийцев.

История Понта может рассматриваться как своеобразная трансформация греческого мифа об Одиссее, но в сознании понтийцев гипотетическая Итака перемещается то в материковую Грецию (Морею), то вновь на берега Понта Эвксинского - в Константинополь, Одессу, Батуми или даже в Тифлис. Представляется, что для понтийского сознания существенно, что родина находится в недостижимой дали, окутана туманной дымкой и по возможности отодвинута в далекое прошлое. Понятие ^еута "изгнание, пребывание на чужбине" в понтийском контексте имеет чрезвычайно широкий спектр ассоциаций, оно определяет многое в понтийском сознании и применимо к любому хронологическому срезу понтийской истории. Таким образом, песни, связанные с исходом из Турции почти буквально совпадают с песнями, описывающими сталинские репрессии и ссылку в Казахстан. Осуществляется подстановка метрически равноценного топонима и сама песня остается практически неизменной. Интересно, что знаменитые исторические песни, слагавшиеся на падение Адрианополя (1353), Константинополя (1453) и Трапезунда (1461) во многих деталях совпадают. ПоХц "город", традиционное обозначение Константинополя, на новом повороте истории обозначает уже Трапезунд, весьма условным становится и реальное значение понятия Ршрста.

В кратком заключении содержатся наиболее общие выводы и подводятся основные итоги исследования. Особое внимание уделяется проблеме "балкани-стичности" понтийского диалекта. Возникает вопрос, возможно ли говорить о принадлежности понтийского к балканскому языковому союзу? Ситуация отчасти осложняется тем, что мы не вправе здесь говорить о едином географическом пространстве. Начиная с VIII в. до н. э. предки нынешних понтийцев жили в Малой Азии, то есть изначально были вынесены за географические пределы Балкан. Понтийцы контактировали с носителями семитских, картвельских, армянского, турецкого и ряда других языков - то есть здесь, так же как и на Балканах, мы имеем дело с кипящим котлом разнообразных языковых общений, но тем не менее набор вступавших в контакт языков здесь принципиально другой, чем на Балканах.

Если мы попробуем проверить понтийский диалект на наличие/отсутствие в нем основных балканизмов, то убедимся, что понтийский диалект в полной мере разделяет лишь некоторые из балканизмов.

Существует, однако, возможность и иной трактовки сущности балканского языкового союза. Т.В. Цивьян впервые обратила внимание на контактность как основной стержень, телеологическое ядро балканского языкового союза

(коммуникации в условиях многоязычия (Цивьян, 1992, 18). Таким образом, установка на коммуникативную задачу в условиях многоязычия понимается как общее свойство языков, находящихся в состоянии усиленного контакта. Понтийские факты убедительно демонстрируют справедливость подобной точки зрения. Понтийский диалект легко приспосабливается к иноязычной языковой структуре и при этом вполне способен сохранить собственную языковую субстанцию. Как и большинство маргинальных диалектов, понтийский диалект характеризует сочетание инноваций (распад падежной системы, развитие аналитизма, тенденция перехода существительных в средний род, разнообразные рефлексы турецкого влияния - насыщенность лексики турецкими заимствовованиями, тенденция к сингармонизму, более или менее последовательно проявляющяся в разных говорах, обилие конструкций изафетного типа) и ярких архаизмов - отражение др. гр. ti как е, окончание as у существительных женского рода множественного числа в именительном и винительном падежах, препозитивные притяжательные местоимения типа ternon, tesón, tekinu, tekines, tekineteron и т. д, супплетивизм глаголов, реликты инфинитива и многочисленные лексические архаизмы. Некоторые инновации, которые воспринимаются как следствие иноязычного влияния, в действительности могут быть интерпретированы как проявление внутренней языковой тенденции. В этом случае иноязычное влияние реально существует, однако выступает скорее в роли катализатора.

Однако наряду с интерференцией на уровне языковой системы,понтийский материал широко демонстрирует нам примеры интерференции, происходящей на уровне речевой деятельности, когда в речь на понтийском включается большое количество неадаптированных русских лексических элементов, ср. витяз. k' estelna aten so krasnodar na mathenan уже на кройке и шитья "... послала ее в Краснодар учиться уже на кройке и шитья", tria mora тоже бедная семья spit dhen k'ixan "три ребенка, тоже бедная семья, дома у них не было". Подобное проявление интерференции может быть определено как code (language) mixing "смешение кодов" (Bocamba, 1988, Hock, 1986, 480). Здесь мы имеем дело с процессами говорения и соответственно с текстами на одном языке (коде) В то же время в эти тексты могут практически неограниченно включаться элементы, принадлежащие другому коду и ощущающиеся как таковые. Возникает вопрос, относятся подобные явления к плану языка или к плану речевой деятельности. Решая сходную проблему на материале северно-русского диалекта цыганского языка, А.Ю. Русаков отмечает, что результаты интерференции двух языков на уровне языковой системы: заимствованная адаптированная лексика, заимствованные грамматические элементы, структурные изменения грамматики, результаты

фонетической интерференции относятся к уровню языковой системы. К речевой деятельности следует отнести круг явлений, связанный с "переключением кодов" (code switching), перехода с одного языка на другой в пределах одного текста, диалогического или монологического. Представляется,что явления, которые мы объединяем под названием "смешение кодов", следует отнести к промежуточной стадии. Нельзя говорить об их включенности в языковую систему, однако, с другой стороны, их употребление носит столь узуальный и общепринятый характер, что едва ли их можно отнести к фактам индивидуальной речевой деятельности.

Параллель с цыганским в данном случае особенно значима для понтийского, поскольку, так же как и для цыганского, для ряда понтийских и каппадокийских говоров засвидетельствованы случаи перехода на чужую (турецкую) грамматику. Говоря об этом явлении греческий диалектолог Кондосопулос с горечью отмечает, что некоторые каппадокийские говоры столь сильно "испорчены влиянием турецкого, что часто невозможно сказать, имеем ли мы дело с турецким языком в устах грека или с греческим в устах турка" (Kondosopoulos, 1992). Иначе говоря, если пользоваться определением Л.В. Щербы, речь здесь идет об "одном языке с двумя терминами". К сожалению, мы не располагаем записями таких переходных говоров, Докинз, побывавший в Каппадокии в 1916 году, лишь отмечает явление перехода на турецкий целого ряда сел, однако собственно интерференция его не интересовала и он ограничивался фиксацией греческого материала Выше приведены примеры витяэевского говора Краснодарского края. Интереференционные процессы в говорах Краснодарского края зашли очень далеко, это объясняется целым рядом факторов, в частности, тем, что с 1938 г. понтийская традиция развивается как устная (было запрещено преподавание понтийского в школе, закрыты газеты, театры и т. д.) Про Краснодарский край можно сказать, что здесь "распалась связь времен". В 30-е годы начинаются массовые репрессии и высылки греков. Многие наши информанты говорили, что вновь выучили понтийский, лишь вернувшись в конце 50-х - начале 60-х годов из Казахстана. С этой точки зрения краснодарский материал представляет особый интерес.

Понтийские тексты часто являют собой яркий пример смешения кодов, в связи с постоянно усиливающейся доминацией русского языка, совпадающие "общие" черты двух языков реально тождественны соответствующим русским, мы имеем почти полное совпадение поверхностно-синтаксических и иногда поверхностно-морфологических структур. О реальных стадиях перехода понтийских и каппадокийских говоров на турецкую грамматику нам, к сожалению, известно очень мало. В среде туркоязычных понтийцев чрезвычайно популярна легенда о том, что

султан поставил их предков перед выбором "язык или вера". Они предпочли веру и были вынуждены перейти на турецкий. При анализе современных понтийских текстов создается впечатление, что непреодолимой границей между традиционным диалектом и говором, осуществившим переход на чужую грамматику нет. Скорее мы имеем здесь дело с неким континуумом. Именно так, по всей вероятности, и происходил примерно сто лет назад переход на турецкий среди понтийцев Малой Азии.

Приведенный материал показывает, что в греческом языке нового времени с особой наглядностью прослеживаются контакты - как диахронические, так и диа-топические.

Список опубликованных работ по теме диссертации:

1. Восточнороманская лексика и классификация новогреческих диалектов // Лингвистические исследования. Москва: Наука, 1982. С. 61-66

2. Дорога и тропа в новогреческом // Лингвистические исследования. Москва: Наука, 1983, С. 88-94.

3. Греческая оронимическая лексика в сравнительно-историческом освещении // Вопросы языка и литературы народов балканских стран. Ленинград, 1986. С. 112-125

4. Phonetic Peculiarities of the Far East Pidgin Russian|| Proceedings of the Eleventh International Congress of Phonetic Studies (Coauthor Elena Perechvalskaya), Vol.VI, p.164-168.

5. Проблемы языковой интерференции (на материале полевых записей восточно-русского диалекта цыганского языка). Ленинград, 1990 (90 с.) (в соавторстве с А.Ю. Русаковым).

6. Введение в новогреческую филологию. Ленинград, 1992. 100 стр.

7. Les Grecs turcophones de Géorgie, tradition orale et territoires // Actes de Colloque Internationale "Les territoires pontiques"organisé par l'Ecole française d'Athenes, Talence,1996, p. 108-119.

8. Translating Kazantsakis. Proceedings of the International Congress on the Translating of Kazantzakis.University ofNorwich,1995, p.18-25.

9. Turkish-speaking Orthodox Greeks of the Tsalka and Tetritskaro region (ethnolinguistic study), Proceedings of the I International Conference on Greek Linguistic, p.156-180.

Ю.Турецкий (урумский) говор этнических греков Грузии(в свете теории интерференции) II Семантика и коммуникация.Санкт-Петербург: Издательство С-Петербургского университета, 1996. С. 200-211.

И.История становления литературной нормы новогреческого языка II Проблемы референции. Санкт-Петербург: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1992. С. 85-100.

12. К вопросу о специфике устного поэтического творчества понтийцев // Балканские чтения. Москва, 1997.

13.Тюркоязычные православные греки Грузии (Цалкинский и Тетрицкароисский районы). Издательство Санкт-Петербургского университета, 1997 (62 е.).

14.La Poétique de la Tradition Orale Pontique // Colloque "Les Oubliés des Balkans, Paris 1NALK.0,1997.

15.K вопросу об изучении понтийского диалекта греков Грузии (предварительные материалы) // Проблемы балканистики. Петербург, 1994. С. 82-94.

16.Greek. Diminutives and the Puristic Tendencies in the Development of Greek // 2nd International Conference on Greek Linguistics, Salzburg, 1995.