Постмодерные трансформации коммуникативной модели модерна

Масюкова, Вероника Михайловна

автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.11
диссертация на тему: Постмодерные трансформации коммуникативной модели модерна

Год: 2009
Автор научной работы: Масюкова, Вероника Михайловна
Ученая cтепень: кандидата философских наук
Место защиты диссертации: Казань
Код cпециальности ВАК: 09.00.11

Диссертация по философии на тему 'Постмодерные трансформации коммуникативной модели модерна'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Постмодерные трансформации коммуникативной модели модерна"

Казанский государственный университет им. В.И. Ульянова-Ленина

003459898 На правах рукописи

МАСЮКОВА ВЕРОНИКА МИХАИЛОВНА

ПОСТМОДЕРНЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ КОММУНИКАТИВНОЙ МОДЕЛИ

МОДЕРНА

09.00.11 - социальная философия

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

2 з пнз

Казань - 2008

003459898

Работа выполнена на кафедре социальной философии и культурологии философского факультета Казанского государственного университета им. В.И. Ульянова-Ленина

Научный руководитель -

доктор философских наук, профессор Лебедев А.Б.

Официальные оппоненты:

доктор философских наук, профессор Шайхитдинова С.К.

кандидат философских наук, доцент Бажанова Р.К.

Ведущая организация -

Казанский Государственный Технический Университет им. А.Н.Туполева

Защита состоится 29 января 2009 года в 14.00 на заседании Диссертационного совета № д 212.081.16 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата философских наук по специальности 09.00.11 в аудитории №216 второго корпуса Казанского государственного университета.

Адрес: 420008, г. Казань, ул. Кремлевская, д. 18

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. Н.И.Лобачевского Казанского государственного университета.

Автореферат разослан «_» _2008 г.

Учёный секретарь Диссертационного совета,

кандидат философских наук Гизатова Г.К.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования.

В контексте происходящих на наших глазах значительных трансформаций атрибутивных аспектов человеческой социальности наиболее актуальным вопросом гуманитарного и социального знания становится вопрос о новом облике и значении культуры в рамках как индивидного, так и общественного бытия. Во многих случаях постмодерн являет собой либо продолжение, либо отсутствие ряда основополагающих характеристик прежней эпохи. Поэтому, на наш взгляд, практически невозможно проблематизировать социокультурную реальность настоящего времени вне обращения к сравнительным процедурам, направленным на выявление комплекса условий, которые способствовали расцвету западноевропейского модерна, затем — его трансформации в иную парадигму мышления и рационального общественного устройства.

В представленной работе отношение «мысль — слово — вещь» рассматривается в качестве вертикального среза культуры как своего рода модель символической реальности культуры и процесса ее познания. Терминологическая конструкция «мысль — слово — вещь», как известно, прямо отсылает к концепции Мишеля Фуко, наиболее полно сформулированной в его работе «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук». Опираясь на Фуко в том, что касается методологических принципов исследования, мы предпринимаем попытку расширить спектр рассматриваемых проблем, которые французские теоретик анализировал посредством данного категориального ряда.

Поскольку важнейшим отличием культуры от других аспектов социальной реальности является ее ценностная, смыслообразующая природа, то отношение «мысль — слово — вещь» в сфере культуры предстает как отношение исторического субъекта к действительности, обусловленное воспроизводимыми в процессе культуротворческой деятельности критериями истинности и неистинности, а также сам процесс институционализации этих критериев путем «экстернализации», «хабитуализации» и «объективации»1 живого человеческого представления о мире. Примерно о том же говорит Фуко в одном из своих последних интервью, когда отмечает, что «хотел бы поместить проблему специфики производства истинного и ложного (курсив наш — В.М.) в центр исторического анализа и политических дискуссий» .

1 Термины принадлежат П.Бергеру и ТЛукману. См.: Бергер П. Социальное конструирование реальности: Трактат но социологии знания / II.Бергер, ТЛукман. —М.: Медиум, 1995. — 334 с.

2 Касгель Р. "Проблеыатизация" как способ прочтения истории / Р.Кастель / Пер. с англ. // Мишель Фуко и Россия / Сб. ст. под ред. О.Хархордина. — СПб.: Европейский унив-т в Санкг-Пстсрбурге; М.: Летний сад, 2001, —С.11.

оказываются чрезвычайно важными для целостного уяснения природы каждой конкретной социокультурной ситуации. Последовательно обращаясь к обоим уровням интерпретации понятия, мы обнаруживаем в социальном бытии культур модерна и постмодерна некие системы сходств, распространяющие свое действие в равной степени на теоретическую, эстетическую, этическую сферы человеческой деятельности; затем, обнажив путем снятия разнообразных историко-культурных наслоений собственно структуру отношения «мысль — слово — вещь», описываем его в том виде, в котором оно существовало в модерную эпоху, и в том, в котором существует в настоящее время. В конечном итоге мы совершаем синтез представлений о живом экзистировании культуры на примере музыкального искусства, являющихся в отечественной гуманитарной традиции достоянием, прежде всего, музыкознания, и социально-философских обобщений, и тем самым представляем как онтологический, так и гносеологический аспекты рассматриваемых проблем.

Стремясь к соединению в пределах одного текста ряда характеристик теоретического и практического планов культуры, мы отдаем себе отчет в том, что отречение от конкретного здесь-бытия как своего рода живой плоти исторических реалий во имя редуцирования к некой абстрактной схеме-модели неоправданно, а зачастую и невозможно. Принимая точку зрения Ж.Делеза и Ф.Гваттари, основывающуюся на провозглашении единства мысли и «территории» в феномене «геофилософии», мы склоняемся к неизбежности рассмотрения социокультурных интенций в многоуровневом синтезе. Если инвариант того или иного смыслового жеста выявляется в нескольких сферах человеческой деятельности, то в таком случае можно говорить о наличии тенденции, которая, если использовать терминологию Делеза и Гватгари, «отрывает историю от культа первоначал, утверждая могущество среды»3. Собственно, как уже отмечалось выше, на аналогичный принцип опирается и Фуко в своем «синхроническом» подходе к истории идей. Представляется, что, руководствуясь рядом базовых установок социальной философии и методом генеалогии Фуко, опираясь при этом на представления о практических основаниях теоретического, эстетического и этического аспектов бытия модерна и постмодерна, можно воссоздать достаточно полную и многомерную картину социальной жизни моделей культуры в единстве составляющих их компонентов.

Степень разработанности проблемы.

Проблема соотношения модерна и постмодерна к настоящему времени успела стать классической. Среди большого разнообразия концепций, так или иначе интерпретирующих. социокультурные трансформации западноевропейского модерна при его переходе в постмодерн, нами были выбраны и подробно проанализированы концепции П.Андерсона, З.Баумана, Ж.Бодрийяра, У.Бека, Э.Гидденса, Ж.Делеза, С.Жижека, Ж.-Ф.Лиотара,

3 Делез Ж. Что такое философия? / Делез Ж., Гватгари Ф. / Пер. с франц. и послесл. С.Н.Зешшяа. — М.: Инст-т экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 1998. — С.125.

С.Лэша, М.Фуко, Ю.Хабермаса. Работы перечисленных авторов составили методологический базис исследования.

Сформировать облик классического модерна и выявить его структурно-коммуникативное содержание нам помогли, прежде всего, труды И.Канта и Г.Ф.Гегеля. Наряду с ними мы рассматривали теории тех авторов, чьи научно-исследовательские интенции в отношении модерного общества, модерного мышления и модерной культуры невозможно было обойти в силу их очевидной компетентности. К числу таковых мы отнесли работы Т.Адорно, К.Бакрадзе, М.Вебера, К.Левита, Д.Лукача, Г.Маркузе, М.Фуко, Ю.Хабермаса, Э.Хобсбаума, М.Хоркхаймера, А.Шопенгауэра, Н.Элиаса. На пути постижения музыкально-эстетического и музыкально-социологического аспектов бытия культуры классического модерна нам помогли исследования Б.Асафьева, М.М.Бахтина, М.Друскина, Ю.Капустина, А.Климовицкого, С.Лангер, Л.А.Мазеля, С.А.Маркуса, П.Миса, В.А.Фермана, Т.В.Чередниченко, А.Шеринга.

Еще большую, по сравнению с классическим модерном, актуальность в качестве объекта исследования имеет в социально-гуманитарной литературе поздний модерн. Данная особенность обозначенного социокультурного периода западноевропейской истории обусловлена рядом присущих ему противоречий и внутренних конфликтов, на которые обращали пристальное внимание такие исследователи, как Т.Адорно, Х.Арендт, В.Беньямин, М.Вебер, Р.Гвардшш, Э.Гуссерль, А.Камю, Ж.Лакан, Д.Лукач, С.Кьеркегор, К.Маркс, Г.Маркузе, Ф.Ницше, Х.Ортега-и-Гассет, Ж.-П.Сартр, В.Франкл, З.Фрейд, Э.Фромм, М.Хайдеггер. Музыкальное искусство, которое подходит иод определение «позднемодерного», характеризуется, прежде всего, рождением феномена массовой музыкальной культуры, о котором писали как все без исключения теоретики Франкфуртской школы, так и отечественные авторы — Ю.Н.Давыдов, Д.Житомирский, В.Д.Конен, Д.А.Леонтьев, А.В.Михайлов, М.В.Сущенко, Т.В.Чередниченко, В.Шестаков. Наконец, постмодерн как источник социальности иного, немодерного типа, попадает под пристальное наблюдение Р.Барта, З.Баумана, У.Бека, Ж.Бодрийяра, Ю.Бохеньски, П.П.Гайденко, Г.Дебора, Ж.Делеза, Ж.Деррида, С.Жижека, М.Кастельса, И.Ильина, В.Л.Иноземцева, П.Козловски, В.А.Кутырева, Ж.-Ф.Лиотара, С.Лэша, Н.Маньковской, Дж.Р.Серля, М.Чешкова.

Проведенный анализ литературы позволяет сделать вывод о том, что наряду с обширным материалом в области исследования соотношения модерна и постмодерна как различных типов культуры и мышления в целом существует определенный пробел в области исследования этой проблемы применительно к музыкальному искусству и — шире — практическому аспекту бытия культуры, формам ее живого воплощения. Между тем данная область человеческой деятельности не может не представлять интереса для исследователя-гуманитария, поскольку содержит большое количество наглядных иллюстраций тех тенденций, которые формируют теоретико-философское содержание того или иного времени.

Объект и предмет исследования.

Объектом представленного диссертационного исследования выступает культура обществ западноевропейского модерна и постмодерна.

В качестве предмета исследования мы выделяем соотношение коммуникативных (или структурных) основ модерна и постмодерна, взятое в аспекте философии и музыкознания.

Цели и задачи исследования.

Основной целью работы является анализ культуры обществ модерна и постмодерна с точки зрения образующих ее и лежащих в ее основе типов соотношения мысли, слова и вещи.

В связи с этим нами были поставлены следующие задачи:

— рассмотрение культуры классического модерна в ее теоретико-философском (Кант, Гегель), музыкально-эстетическом и музыкально-социологическом (Бетховен), а также социально-контекстуальном аспектах;

— выявление в толще социокультурных наслоений второй половины XIX — первой половины XX столетий сходных элементов, наглядно иллюстрирующих специфику культуры позднего модерна, как в ее практическом бытии (массовая музыкальная культура), так и в теоретическом осмыслении (Кьеркегор, Маркс, Фрейд, Ницше);

— поиск в практических и теоретических основаниях западноевропейской культуры ряда глубинных коммуникативных принципов, способствующих кризису и закату модерна;

— анализ отношения мысли, слова и вещи в условиях постмодерна на основе феноменов «новой массовой культуры» и «псевдо-идеологии», а также рассмотрение специфики теоретико-философского дискурса нового типа;

— интерпретация трансформаций, охвативших западноевропейскую культуру последней трети XX века относительно культуры модерна, сравнение коммуникативных (структурных) принципов модерна и постмодерна;

— обоснование значимости данных трансформаций для настоящего и будущего западноевропейской культуры.

Методологическая основа работы.

Непрерывность и многоуровневость культуросозидательного процесса указывают на необходимость поиска системы сходств, объединяющей бесконечное многообразие культурных явлений, к тому же принадлежащих по формальным признакам к различным областям человеческой деятельности. Если следовать по пути, апробированному метафизической традицией классической гуманитарной науки, то подобный поиск следует вести, руководствуясь признанием всеобщего, «надисторического» принципа организации, придающего истории неизменно стадиальный характер. В таком случае культура предстает как устремленный к прогрессу процесс духовного развития, а ее систематизация сводится в конечном итоге к обнаружению и оправданию неких субстанциальных начал социального бытия.

Из несколько иных посылок исходит Фуко, формулируя так называемый метод генеалогии. Опираясь на основной постулат марксизма об опосредовании общественного сознания общественным бытием, французский теоретик в то же время вносит в него существенные коррективы. Если, анализируя общественное состояние, К.Маркс оперирует в равной мере категориями сущности и существования, выступая с критикой тех типов общества, определяющим моментом в которых становится принципиальный разрыв последних, то Фуко лишает теоретический дискурс необходимости обращения к понятию сущности. Фуко делает акцент на описании конкретного множества причин и условий возникновения того или иного социокультурного акта. Сами причины принимают отнюдь не вневременной, универсальный характер, а выискиваются в многообразии «фоновых» практик и дискурсов, и их изучение имеет целью ответ на вопрос: на основе отношений какого рода стало возможным данное речевое высказывание и его последующая легитимация?

Подобный подход к изучению изменяющихся во времени явлений, который, следуя структуралистской традиции, можно назвать синхроническим, позволяет избегать монокаузальности и эволюционизма: так называемые эпистемы Фуко включают в себя не хронологически схожие элементы, а, прежде всего, типологически родственные компоненты культуры, которые французский теоретик пытается избавить «от всякой антропологической зависимости и, вместе с тем, понять принципы формирования такой зависимости»4. Воссоздание той или иной конфигурации в ландшафте истории идей предполагает не подтверждение традиционных «прерывностей» в виде заранее установленных рядов (общественных формаций, художественных направлений, теоретических школ и т.д.), а поиск в непрерывности разнородных событий элементов единого ряда сходств. Репрезентируя в качестве фонового режима социальных явлений отношения власти и подчинения, Фуко определяет природу эпистемологического целого не как предзаданную телеологию, а как сформированную и воспроизводимую в конкретном историческом времени и пространстве систему означиваний, определяющую отношение субъекта мысли к вещи и — что особенно ценно при анализе культурных практик — к слову.

Методология, предложенная Фуко, на наш взгляд, недостаточно широко применяется в социально-гуманитарных исследованиях, в то время как содержащиеся в ней возможности необычайно велики. Поэтому в данной работе мы опираемся в большей степени именно на нее.

Научная новизна работы.

Научная новизна представленного исследования заключается в следующем:

— вводится понятие «коммуникативная модель», позволяющее анализировать социокультурное бытие с точки зрения образующих его

4 Фуко М. Археология знания / М.Фуко / Пер. с франц. — Киев: Ника-Центр, 1996. — С. 18.

структурных оснований и выискивать в многообразии проявлений культуры системы сходств и различий;

— для анализа культуры классического модерна используются категориальные ряды «понятие-как-вещь» и «представление-как-слово», позволяющие фиксировать ряд симптоматичных моментов для данного типа культурного производства;

— для обозначения трансформаций, изменивших ландшафт истории идей в западноевропейской культуре позднего модерна по сравнению с модерном классическим, вводится понятие «слово-вещь»; применительно к постмодерну последнее начинает фигурировать как «мысль-слово-вещь».

— устанавливается, что, если модерная культура фундировалась принципом дифференциации всех компонентов отношения «мысль — слово — вещь», то коммуникативная модель позднего модерна, а, вслед за ней — постмодерна выявила тенденцию де-дифференциации;

— такие традиционные предметы социально-философского анализа, как искусство, религия, идеология рассматриваются с точки зрения образующих их коммуникативных (или структурных) принципов, что позволяет находить в них общие основания и классифицировать не хронологически, а в соответствии с принадлежностью к той или иной коммуникативной модели;

— производится синтез социально-философского и искусствоведческого (в частности — музыковедческого) подходов к проблемам культуры обществ модерна и постмодерна, в результате чего проводятся следующие параллели: Кант — Бетховен, социальная теория позднего модерна — массовая музыкальная культура;

— выявляется укорененность всех трех рассматриваемых коммуникативных моделей (классического модерна, позднего модерна и постмодерна) в ряде структурных принципов, предложенных западноевропейской культуре христианством, а именно — двойственном понимании истины, возвеличивании роли слова, сопряжении словесной и вещной функций в понятии греха, дифференциации мысли, слова и вещи и одновременно их де-дифференциации; на основе этого делается вывод о единой и непрерывной основе для тех «прерывностей», которые образуют социокультурный ландшафт западноевропейской культуры.

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Философия Канта и тип музыкального творчества, порожденный искусством Бетховена, а также социально-исторический контекст конца XVIII — начала XIX столетий представляют собой однопорядковые явления с точки зрения образующих их коммуникативных (или структурных) принципов.

2. Аналогичным образом принадлежность к одной коммуникативной модели объединяет идеи теоретиков позднего модерна (в частности, Кьеркегора, Маркса и Фрейда), возникшую в середине XIX века массовую культуру и спровоцировавшую это возникновение на социальном уровне тенденцию де-дифференциации мысли, слова и вещи.

3. Несмотря на свою кажущуюся принципиальной новизну постмодерн как тип коммуникативной модели, позволяющей объединить «новую массовую культуру» и «псевдо-идеологию», во многом продолжает коммуникативные принципы позднего модерна, поскольку ориентирован на еще большее усиление тенденции де-дифференциации.

4. Понятия слова и вещи, вкупе с понятием мысли образующие остов коммуникативной модели, являются аналогами тех понятий, которые еще Кант обозначил с помощью терминов вещи-самой-по-себе (представления-как-слова, в нашей интерпретации) и вещи-для-нас (или понятия-как-вещи);

5. Причины необратимых трансформаций модерной культуры и модерного типа мышления на коммуникативном уровне проявили себя, во-первых, как недосягаемость человеком его же собственного представления о мире, невозможность трансцендирования себя, традиционно называемая отчуждением, во-вторых — как замещение свободной (в Кантовском смысле слова) циркуляции смысла по трехчастной модели «мысль — представление — понятие» таким типом коммуникации, где уже не человек как носитель субъективности, но слово, интегрированное в вещь (слово-вещь), приняло на себя бразды правления.

6. Постмодерный теоретико-философский дискурс, также как и постмодерное искусство невозможны, покольку постмодерн как коммуникативная модель полностью исключает дифференциацию мысли (автора), слова (ориБ'а) и вещи («читающей публики»); наличие попыток создать философию или искусство в нынешних условиях — свидетельство актуальности коммуникативных принципов модерна.

Научно-практическая значимость диссертации.

Научно-практическая значимость диссертации заключается в обобщении результатов разнообразных социально-философских исследований культуры обществ модерна и постмодерна и специальных искусствоведческих работ, посвященных изучению музыкально-практического аспекта культуры последних двух с половиной веков и известных в большинстве случаев музыковедам, а не представителям философской науки. Междисциплинарный и исторический характер работы позволяет использовать ее в практике преподавания курса социальной философии, философии культуры и философии музыки.

Апробация результатов исследования.

глобализирующемся мире (Казань, 2007), в «Ученых записках Казанского государственного университета» (Казань, 2008), а также в одном из разделов коллективной монографии «Образование как пространство и время человеческого бытия» (Казань, 2007).

Структура диссертации.

Работа состоит из введения, трех глав, содержащих восемь параграфов, заключения и библиографического списка использованной литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность темы диссертационного исследования, характеризуется степень разработанности проблемы, формулируются цели и задачи работы, определяется научная новизна, основные положения, выносимые на защиту, отмечается теоретико-методологическая основа и практическая значимость исследования.

В первой главе «Коммуникативная модель классического модерна», во-первых, вводится и обосновывается понятие коммуникативной модели, во-вторых, производится анализ коммуникативной модели классического модерна. Отмечается понимание коммуникативной модели как способа взаимодействия мысли, слова и вещи в определенном социокультурном пространстве и времени. Таким образом, объясняется, что данный термин служит, по существу, заменой традиционному понятию «субъект-объектное отношение», применимому в полной мере лишь к наследию классической модерной традиции, но не более поздних социокультурных образований. Далее содержание коммуникативной модели классического модерна выявляется посредством философии Канта и ряда явлений музыкально-практического и музыкально-теоретического аспектов западноевропейской культуры рубежа XVIII—XIX вв.

В первом параграфе — «Автономизация и проблематизация представления-как-слова в философии Канта» — проводится анализ критической философии Канта с точки зрения содержащихся в ней основ коммуникативной модели.

Кант находится в условиях такой коммуникативной модели, которая не предполагает противопоставление субъекта и объекта, но, напротив, постулирует идею их общей природы, поскольку вещь как таковая вообще выносится им за скобки, ее функцию принимает на себя, с одной стороны, понятие вещи (вещь-для-нас), с другой — представление о ней (вещь-сама-по-себе). Собственно вещь дает лишь импульс ряду осуществляемых сознанием процедур, а его непосредственными объектами становятся выраженная в легитимированных понятиях сфера должного и непосредственно сущее живое восприятие жизни. Для сознания в интерпретации Канта важнее и принципиальнее знать, что есть должное, и каким образом на основе синтеза не нуждающихся в опытном удостоверении суждений о должном (понятия) и активаций, идущих от мира, возникает нечто отличное от сознания, но в то же время его в себе узнающее — а именно, представление.

Так, доопытное и послеопытное знания предстают не как сменяющие друг друга этапы познавательной деятельности субъекта, направленной на изучение единого объекта, а как два несводимых друг к другу рода знания, предполагающие каждый — свой объект. В первом случае объектом выступает понятие, взятое в модусе вещи, поскольку оно облечено в неизменные и всеобщие априорные конструкты, во втором — представление

в модусе слова как явления двойственного, с одной стороны, укорененного в присущих субъекту способах обработки чувственных данных, с другой — постоянно ускользающего от самого субъекта. Руководствуясь подобной логикой, Кант дает определения обоим родам знания с помощью известных понятий аналитического и синтетического суждений. Для порождения аналитического суждения, пишет Кант, субъекту «незачем выходить за пределы понятия», ему лишь следует «расчленить это понятие, т.е. дать себе отчет в многообразии, всегда мыслимом в нем»5 для того, чтобы обнаружить там требуемый предикат. Иначе говоря, аналитическое суждение заключает в себе тип связи «сознание — понятие» и предполагает для своей реализации наличие устойчивой, объективной, подчиненной логике, а, следовательно, закону, сферы языка. Причем, язык выступает здесь не средством для выражения мысли, а целью, к которой мысль направляется, дабы обнаружить там необходимое знание, и таким образом предстает в статусе вещи. Способом реализации знания, обращенного к понятию-как-вещи, становится удостоверение понятия, подтверждение его универсального статуса, припоминание (а не открытие вновь) его свойств. Синтетические суждения, в отличие от аналитических, Кант интерпретирует как суждения, обращенные к представлению. В синтетических суждениях «связь предиката с субъектом» «мыслится без тождества»6, знания же должны «пользоваться такими основоположениями, которые присоединяют к данному понятию нечто не содержавшееся еще в нем»7. Изменчивая, неустойчивая область представления приобретает статус слова и может быть обозначена термином «представление-как-слово», являясь одновременно творящим и творимым, самим-по-себе, но нуждающимся в интенциях, исходящих от субъекта.

Различие между понятием и представлением как между вещью и словом находит также выражение и в кантианских терминах «частное» — «публичное», «природа» — «свобода», «ценность» — «смысл», «теория» — «практика». Посредством упомянутых парных категорий Кант выражает принцип корреляции двух различных сфер деятельности мысли, являющихся при этом порождением и достоянием самого субъекта. Там, где дело касается непосредственно Кантовской философии, речь может идти именно о корреляции понятия-как-вещи и представления-как-слова, а не об их взаимопроникновении, поскольку сохранение этих двух сфер в состоянии дифференциации — принципиально важный момент коммуникативной модели классического модерна.

Второй параграф — «Осуществление замены реального объекта представлением и понятием в музыкальном искусстве классического модерна» — переносит поиски характеристик коммуникативной модели классического модерна в область музыкознания.

Формы бытования музыкального искусства, которые правомерно обозначить как формы классического модерна, впервые проявились в полной

5 Кант И. Критика чистого разума / ККанг / Пер. с нем. — СПб.: ИКА «Тайм-аут», 1993. — С.37.

6 Канг И. Критика чистого разума. С.37.

'Тамже: С.41.

мере в творчестве Л. ван Бетховена. Наиболее значимая характеристика рассматриваемой коммуникативной модели — замена реального объекта представлением и понятием — нашла аналог в таком принципиально важном качестве музыкального искусства классического модерна, как внеконтекстуальность. На этапе раннего, доклассического модерна (XVII— XVIII вв.) функция авторства в музыкальном творчестве не выходила за рамки мастерства и ремесленной работы и не осознавалась как деятельность творца, набор конкретных функциональных, порой утилитарных значений, придаваемых тому или иному жанру, определял содержание музыки, не оставляя возможности для выхода за рамки традиции и практической целесообразности. В том типе музыкального творчества, что был впервые утвержден Бетховеном, наблюдается взаимодействие двух тенденций: с одной стороны, здесь очевидно стремление к беспрерывной новации через самотрансцендирование и увековечивание каждый раз возникающего мгновения единения субъективности и мира в двойственном чувственно-интеллигибельном представлении-как-слове, с другой — приоритет стилевой традиции как своего рода предзаданности, априорности, аналогичной кантианским понятиям-как-вещам.

Трехчастная коммуникативная модель, имплицитно присутствующая в критической философии Канта, нашла воплощение в новом, появившемся в музыкальной культуре лишь на рубеже XVIII—XIX вв. соотношении автора, музыкального произведения и традиции. На первый план в композиторской работе отныне выступает уже не собственно письмо, призванное сделать процесс исполнения более простым, а нечто иное — литературно-художественный аспект, способствующий обращенности к вечности и потому предполагающий нацеленность на как можно более точную фиксацию всех оттенков уникального авторского замысла-представления. Каждое отдельное произведение, отныне мыслимое как опус, начинает функционировать в соответствии с принципом автономии, требуя отдельных форм для своей трансляции и реализации. На конкретном социальном уровне воплощенное в опусе представление-как-слово заявляет о себе посредством сформировавшегося на рубеже XVIII—XIX вв. института академического концерта. Что касается одновременного появления на исторической сцене просвещенной публики — третьего сословия, ставшего активным потребителем новой музыкальной продукции — то данное явление следует отнести к разряду консервативного фактора, влияние которого на творческий процесс, устремленный к новаторским воплощениям оригинальных идей, носило сдерживающий характер. Просвещенный слушатель, если рассматривать его с точки зрения коммуникативной модели, взял на себя роль предзаданного, фактически априорного начала, живого воплощения традиции и тем самым вполне может быть соотнесен с Кантовским понятием-как-вещью.

В третьем параграфе — «Новые веяния: предчувствие бе-дифференциации мысли, слова и вещи» — рассматриваются первые признаки распада коммуникативной модели классического модерна, которые можно

наблюдать уже в философии Гегеля, впервые представившей обширную критику модерна.

Наиболее значимой характеристикой философии Гегеля с точки зрения коммуникативной модели становится зафиксированный в ней процесс де-дифференциации мысли, слова и вещи. Гегель оставляет неизменным признание двойственного характера предметного мира — «вещь есть для себя и также для чего-то другого — двойное разное бытие»8, но двойственность предстает у него не в качестве двух различных, несводимых друг к другу инстанций (представления-как-слова и понятия-как-вепда), а принимает форму последовательно сменяющих друг друга этапов познавательной и преобразующей деятельности мысли. Познание в целом у Гегеля предстает как преодоление независимости противостоящего ему инобытия (вспомним, что у Канта познание мыслилось совершенно иначе — как процесс сохранения баланса состояний слова и вещи при создании нового содержания в сфере слова). Мысль буквально поглощает сначала живое существование наличествующего объекта в виде понятия-как-вещи, а затем для-себя-бытае предмета или тот аспект предметности, который является в виде «своего-иного» представления-как-слова или умопостигаемой сущности вещи.

В конечном итоге Гегелем утверждается тождественность мысли с вещью и словом как двумя аспектами, точнее — этапами мнимого объекта, предстающая в его философской системе в виде результата познания духом себя самого через познание инобытия. Таким образом, если Кант в своей философской системе обходится без объекта, заменяя последний представлением-как-словом и понятием-как-вешью, то Гегель, принимая Канговскую трехчастность мира за основу познавательного процесса, ходом этого процесса и вовсе устраняет всякую дифференцированность, тем самым ликвидируя те инстанции, что у Канта неизменно присутствовали в качестве заменителей объекта. Инобытием классического модерна выступала социокультурная действительность, понимаемая в духе индивидуализированных, кристаллизованных сознанием объектностей — понятия-как-вещи как комплекса априорных принципов, формирующих субъект, и представления-как-слова как ряда смыслов, напротив, сформированных субъектом. У Гегеля, будучи полностью подчинено «принципу субъективности», движение мысли образует своего рода иерархию, во главе которой стоит она сама, а, следовательно, те категории, что ее характеризуют — всеобщее и бесконечное, а не единичное и конечное, «частное» и «публичное». Атрибуты того, что на начальном этапе феноменологического движения противостоит мысли в качестве объекта, объявляются отчужденными формами и оттого нуждаются в преодолении.

Таким образом, Гегелевская философия подвела черту под коммуникативной моделью, что генерировала систему культуры классического модерна и, вместе с тем, приоткрыла доступ к принципам

8 Гегель Г.Ф. Феноменология духа / Г.Ф.Гегель / Пер. с нем. — М.: Наука, 2000. — С.68.

иного рода, на которых впоследствии была воздвигнута картина мира модерна позднего. Гегель в своей теоретической системе формулирует те тенденции, которые впоследствии привели к кардинальным сдвигам в коммуникативной модели классического модерна, а именно: во-первых, усиление и абсолютизация «принципа субъективности» и проистекающая отсюда де-дифференциация мысли, слова и вещи; во-вторых, объективация культуры как представления-как-слова и все большее отчуждение последней, в результате которого то, что мыслилось Кантом в качестве гармоничного продолжения человеческой личности, становится чуждой и враждебной средой господства уже не человека, но знака.

Вторая глава — «Крушение дифференцированной целостности: модерн на пути к радикализации и "умерщвлению"» — посвящена поиску оснований коммуникативной модели позднего модерна и выявлению принципиальных отличий последней от коммуникативной модели модерна классического.

В первом параграфе — «Симптом и ускользание представления: Кьеркегор, Маркс, Фрейд» — анализируется коммуникативное содержание, которое присутствует в теоретических построениях ряда ведущих социальных мыслителей XIX столетия и в зависимости от характера исследования каждого из них получает различное методологическое воплощение.

Наибольшее сходство теоретическим построениям Кьеркегора, Маркса и Фрейда придает экспликация ими единой инстанции в коммуникативной модели, неведомой Канту и культуре классического модерна, которую правомерно, вслед за Жижеком, назвать «симптомом». У Кьеркегора данная инстанция обозначена парными терминами «вера» — «отчаяние», У Маркса — понятиями «всеобщий труд» — «разделенный труд», у Фрейда — такими смысловыми конструктами, как «принцип удовольствия» — «принцип реальности». Основой коммуникативной модели позднего модерна становится иерархичная структура во главе с симптомом, заслонившим субъекту возможность прямого взаимодействия уже не с миром как таковым, но с собственным представлением о мире. Симптом, согласно теоретикам позднего модерна, начинает выполнять функцию единственно действительной реальности, отчего главной проблемой коммуникации становится уже не вопрос о достоверности, а вопрос о ценности.

Так, описываемый Кьеркегором субъект направлен, конечно, не на объект, и даже не на представление об объекте, а на характер отношения к представлению, а потому руководствуется не модусом достоверности, а модусом ценности. Отказавшийся от универсальной моральной ориентации (понятия-как-вещи) и от «публичных» форм представления о Боге и мире (представления-как-слова), субъект сам создает ценности, имеющие сугубо личное значение для него как существа, обладающего свободой выбора лишь в одном — в отношении к отношению. В результате понятие и представление перестают быть значимыми, уступая место комплексу зашифрованных знаков (симптому), в которые репрезентирует себя субъект. В качестве

«материи», реального субстрата, каким наполняется бытие симптома, Кьеркегор и выдвигает веру, в которой индивидуальное — то есть центральная характеристика отношения — находит свое полное воплощение; и отчаяние как феномен искаженного желания, не доводящего до конца индивидуальное, но лишь запечатлевающий невозможность воссоединения субъекта с его представлением.

Маркс анализирует меновую стоимость вещей в качестве области, обладающей самостоятельным существованием в двоякой функции — во-первых, в функции отделения субъекта от представления-как-слова (или от «его собственной деятельной функции» в контексте «публичности» как общественных потенций определенной общественно-экономической формации); во-вторых, в роли фактора, который затмевает субъекту связь с родовым началом как знанием, накопленным в ходе исторического развития человечества, или априорным содержанием понятия-как-вещи. Так, у Маркса субъект и вовсе перестает быть свободным, даже на уровне симптома. Но если у Кьеркегора и Маркса объективированное отношение субъекта к представлению, взятое в аспекте симптома, предстает как разрыв двух крайних полюсов, олицетворяющих дуальность желаемого и действительного, то Фрейд идет дальше в расправе над эссенциалистскими предпосылками картины мира. Само желаемое в его интерпретации лишается сверхчувственной идеальной позитивности и трактуется как следование зову первоначальной неорганической целостности природы, как реализация, в равной мере, инстинкта жизни и инстинкта смерти.

Из обозначенной амбивалентности, которая выступает имманентной характеристикой симптома, вырисовывается символическая структура последнего: симптом есть знак. В отличие от слова, что скрепляло единение субъекта и представления в коммуникативной модели классического модерна, симптом заключает в себе знак иного рода — знак, обозначающий не-встречу субъекта и представления. Понятие «не-встреча» призвано выразить основное отличие коммуникативной модели, утвержденной Кьеркегором, Марксом и Фрейдом, от той, что имплицитно присутствовала в умозрительных построениях теоретиков немецкой классической школы. Именно не-встречей определяются основные трансформации эпистемологического поля позднего модерна: дискредитация представления, дробление целостности субъекта за счет разрыва с понятием, необходимость поиска индивидуальных ценностных ориентаций.

Итак, схематическое выражение структуры коммуникативной модели позднего модерна выглядит следующим образом: (понятие-как-вещь) — мысль — симптом-как-знак — (представление-как-слово). Заключение в скобки таких инстанций, как понятие-как-вещь и представление-как-слово далеко не случайно, поскольку понятие, содержащее в себе богатство и многообразие сдерживающего фактора культурной традиции, здесь перестает быть значимым, а также потому что представление, играющее в коммуникативной модели классического модерна определяющую роль трансцендирования мысли, здесь лишь подразумевается и приобретает облик

желаемого, но не действительного идеала. Главенствующую функцию в коммуникативной модели позднего модерна берет на себя симптом — такое эпистемное образование, основным смыслом которого выступает знаковая природа, как, с одной стороны, производностъ от спонтанного действия мысли, содержащая потенции к реализации индивидуального принципа; с другой — чуждая, неконтролируемая и подчиняющая произвольность в отношении к субъекту мысли, рождающая конфликт с индивидуальным началом. Таким образом, симптом соединяет в себе функцию слова с функцией вещи, являя собой некое слово-вещное образование.

Задачей второго параграфа — «Феномен слова-вещи сквозь призму музыкальной культуры позднего модерна» — становится выяснение того, каким образом коммуникативная модель позднего модерна проявила себя в практическом бытии культуры, в особенности — в музыкальном искусстве.

Начиная со второй половины XIX столетия западноевропейское искусство обнажает в себе прежде немыслимый раскол на практики различного порядка, которые могут быть классифицированы на «серьезные» и «легкие». Если с «серьезной» ассоциируется преимущественно «элитарная» ориБ-музыка, образцы которой продолжают создаваться и по сей день, демонстрируя свою верность коммуникативным принципам классического модерна, то «легкая», которую правомерно обозначить термином «массовая музыкальная культура», становится воплощением новой коммуникативной модели. Массовая культура — это явление, возникновение которого тесно связано с таким определяющим проявлением позднего модерна, как замещение непосредственного, обусловленного всеобщими морально-этическими и культурно-стилевыми нормами представления человека о мире болезненным симптомом, а живого создания, исполнения и восприятия искусства — средствами технического воспроизведения с их особой властью. Массовая культура в условиях позднего модерна и становится слово-вещным образованием, довлеющим над мыслью и подчиняющим ее своим культам потребления, счастья, легкодоступности, быстрозабываемости, коллективности и др.

Если все многообразие характеристик, обращенных к постижению специфики музыкального искусства классического модерна, можно свести к одной наиболее важной характеристике, заключающейся в том, что музыка, становясь опусом, полностью лишается зависимости от контекста, то в массовой музыкальной культуре с момента ее зарождения в 50-е годы XIX столетия до настоящего времени все происходит с точностью наоборот: эстетическая реальность здесь предельно прочно связана с порождающим ее социальным контекстом повседневной жизни. Именно эта черта — контекстуальность или определяемость сиюминутным социальным запросом и встроенность в повседневность — детерминировала функциональное назначение массовой музыкальной культуры, воздействие же радио, телевидения и звукозаписывающих средств по мере их внедрения во всеобщее употребление только усилило данное назначение.

Практически все интерпретаторы массовой культуры ставят рядом, а в отдельных случаях отождествляют три ее характеристики — деконструкцию института академического концерта, дискредитацию опуса как самодостаточного, не подлежащего изменениям в процессе трансляции образования и потерю автором собственно авторской функции самотрансцендирования. Очевидная взаимосвязанность отмеченных тенденций позволяет видеть в них единый процесс де-дифференциации. Действительно, сохранение баланса различаемых конфигураций в коммуникативной модели классического модерна способствовало и разграничению их функций, отделению стилевой традиции и настроенного на нее слушательского восприятия от стремящегося к расширению границ традиции авторского «я», опредмеченного и институционализированного в феномене опуса. Но в данном дифференцированном соотношении функций параллельно зарождению массовой культуры произошло нечто, что повлекло за собой постепенное затухание, а затем исчезновение опуса, концерта, автора. Наиболее значимым источником трансформаций на уровне коммуникативной модели стало для западноевропейского музыкального искусства смещение акцента с композитора как творца и живое воплощение мысли на слушателя, который прежде, в коммуникативной модели классического модерна олицетворял сдерживающий фактор традиции и выступал непосредственным аналогом понятия-как-вещи. Другими словами, во главу угла оказался поставлен вещный фактор, основой коммуникативной модели стала вещь с ее инертностью, косностью, консервативностью. Но, в то же время в новых условиях вещность утратила свое качество всеобщности, поскольку низвергнутым оказалось единство стиля и культурной традиции. Последнее уступило место многообразным индивидуальным интенциям потребительской воли.

Еще более значимым аспектом в осуществлении жизнедеятельности массовой музыкальной культуры становится само произведение этой культуры, называемое шлягером. Шлягер не является текстом или ориБ'ом, поскольку его невозможно вычленить из обыденного жизненного контекста, из рыночных отношений, отделить от прочих средств идеологического воздействия и представить себе вне средств технического воспроизводства и тиражирования. Шлягер — это явление одновременно «публичное» и «частное» (и то, что Кант настаивал на невозможности соединения данных характеристик воедино — свидетельство тому, что в коммуникативной модели классического модерна данное сочетание, действительно, было невозможно). Таким образом, шлягер с точки зрения своего функционального назначения представляет собой живое воплощение слова-вещи и, являясь таковым, стремится к подчинению мысли.

Третья глава — «В поиске коммуникативной модели постмодерна» — содержит анализ третьей и последней из представленных в работе систем отношений мысли, слова и вещи. Несмотря на то, что целью данного раздела становится выявление различий между коммуникативными моделями, лейтмотивом сквозь него проходит мысль о том, что постмодерн не создает

принципиально новой коммуникативной модели, а лить видоизменяет коммуникативную модель позднего модерна, основанную на определяющей роли слова-вещи; последняя же представляет собой трансформацию коммуникативной модели модерна классического, где слово и вещь сосуществовали в дифференцированном единстве.

Первый параграф — «Два способа проблематизации постмодерна и невозможность дескрипции мысли-слова-вещи» — помещает поиск коммуникативных оснований постмодерна в русло социально-философских дискуссий второй половины XX столетий.

Наиболее значимой характеристикой теоретической мысли интересующего нас времени является ее неоднородность. Отмеченная неоднородность касается, прежде всего, коммуникативного содержания той или иной концепции. Выбирая модерную «систему координат», исследователи тем самым становятся на путь сравнения постмодерна со всем многообразием проявлений модерна: их мышление подчинено логике поиска корреляции мысли, слова и вещи как автономных единиц. Напротив, «чистый» постмодерный дискурс погружает в стихию принципиально новых смыслов и либо противопоставляет себя всей рациональной западноевропейской традиции, берущей начало в античной философии, либо не противопоставляет ничему вообще, считая подобную процедуру диахронического плана гораздо менее значимой, чем выявление порожденных постмодерном связей, взятых в их синхроническом разрезе. Он направлен на выявление синтетических, слово-вещных образований, обнаруживающих черты де-дифференциации и лишающих вещь и слово статуса непосредственных объектов мысли.

Таким образом, различие между двумя крайними типами аналитических дискурсов о постмодерне заключается в том, что мы имеем дело с двумя разными типами коммуникативных моделей. Форма мышления, репрезентируемая в работах сторонников идеи «незавершенного модерна» (З.Баумана, У .Бека, Э.Гидденса, Ю.Хабермаса и др.) всецело продолжает традицию дифференциации мысли, слова и вещи, обнаруживая в постсовременной реальности пусть сильно трансформированные, но относящиеся к коммуникативным моделям классического и позднего модерна категории. Ряд новых форм философствования, выраженные, прежде всего, такими мыслителями, как Р.Барт, Ж.Бодрийяр, Ж.Делез, Ж.Деррида, Ж.-Ф.Лиотар, С.Лэш, порывают с методологией, основывающейся на отделенности друг от друга понятия-как-вещи и представления-как-слова и господстве широко понимаемого принципа субъективности. Но при этом ни в одном из вышеназванных теоретических направлений невозможно избежать противоречия между самим объектом (постмодерным состоянием общества и культуры) и интерпретирующим его субъектом. Речь идет, прежде всего, о том, что постмодерная теоретическая мысль, даже в своих радикальных проявлениях, направлена на экспликацию и проблематизацию феномена, отсылающего к слову-вещи — детищу процесса де-дифференциации, начавшегося в период позднего модерна.

Действительно, слово-вещь как предмет разного рода высказываний «схватывается» в различных понятияйных конструкциях, таких как «миф» Барта, «симулякр» Бодрийяра, «спектакль» Дебора, «смысл—событие» Делеза, «языковые игры» Лиотара. Но преемственностью предмета размышлений не исчерпывается связь принципов коммуникативных моделей модерна и постмодерна. К модерну отсылает и само наличие авторской теоретической интерпретации и философствования, которыми в полной мере пользуются даже самые «постмодерные» мыслители наших дней.

В рамках постмодерной коммуникативной модели, еще более усилившей тенденцию де-дифференциации по сравнению с поздним модерном, мы можем говорить об образовании такого кибер-явления, как мысль-слово-вещь. Данный феномен принципиально нерефлексивен. Он не может быть противопоставлен субъекту в качестве объекта и не может, соответственно, быть детерминирован устремленностью к адекватному языковому выражению: он вбирает в себя и субъект и объект, но при этом не является ни тем', ни другим в отдельности. Мысль-слово-вещь, другими словами, есть понятие и представление одновременно, обрекающее субъект на пребывание в состоянии непрерывного потребления. Мысле-слово-вещные образования эксплицируются в теоретическом анализе в качестве предмета (чаще всего, будучи описаны терминами с приставками не- и пост-) только потому, что, как каждый конкретный анализ, так и сама форма аналитической внеконтекстуальной, неприкладной процедурности, заимствуют свое методологическое наполнение в модерных дискурсах. Собственно же мысль-слово-вещь порывает с методологизмом, единственным адекватным ему дискурсом становится дискурс рекламы.

Поэтому коммуникативную модель постмодерна невозможно выискать в теоретических и философских построениях. (Хотя, безусловно, последние и представляют собой чрезвычайно важное подспорье при рассмотрении того, что наполняет собой социальную реальность наших дней.) Если полностью исключить модерность как тип социокультурной коммуникации, то придется вообще исключить форму письменной академической интерпретации и — что самое главное — полностью аннулировать стоящую за этой формой авторскую индивидуальность, свободную мысль, трансцендирующую свое представление и соотносящую его с общезначимым языковым и смысловым полем. Для того чтобы приблизиться к постмодерну «изнутри», стать его частью, следует писать не академическую теоретическую работу, а, скажем, создавать сайт или рекламный ролик.

Во втором параграфе — «Новая массовая культура на пути интеграции в социальный контекст» — рассматривается социокультурное значение тех синтетических звукодизайнерских явлений второй половины XX века, что возникли в русле массовой музыкальной культуры и информационных технологий.

Поскольку фонической аспект таких сугубо коммерческих артефактов, как музыкальный клип, рекламный ролик, интерактивная инсталляция, звуковое оформление технических средств информационного или

развлекательного назначения (например, «мелодии» для мобильных телефонов, компьютерные и телевизионные звуковые «заставки», шумовой и звукоподражательный фон, используемый в фильмах, компьютерных играх и т.д.), не может быть назван собственно музыкой, для их обозначения используется термин «новая массовая культура». Последняя становится живым воплощением феномена мысли-слова-вещи, поскольку стремится к стиранию грани между символическим и реальным, всеобщим и единичным и позиционирует себя как взаимоотношение любых элементов, обладающих различимостью.

В новой массовой культуре в полной мере осуществляется тенденция к слиянию музыкально-эстетического смысла с контекстом и превращению синтетических образований в звуковой дизайн повседневной жизни, не требующий дистанцированнного, отстраненного вслушивания, а подчас не требующий слушания вообще (фонический аспект новой массовой культуры занимает второстепенное положение по сравнению с визуальным). Невозможности вычленения мысли в качестве самостоятельной конфигурации коммуникативной модели способствует интерактивный характер некоторых образцов звукодизайнерской продукции, а также такое неизбежное в условиях постмодерна явление, как рейтинг. Сиюминутное и требующее верности определенным клише, рейтинговое означивание продукции, на первый, поврехностный взгляд, предполагает свободу, но, с другой — свободу в классическом понимании как возможность самотрансцендирования начисто аннулирует. Поэтому очевидной представляется идеологическая составляющая новой массовой культуры.

Так, неслучайно содержанием третьего параграфа — «Мысль-слово-вещь как псевдо-идеологический феномен» — становится попытка рассмотреть результат де-дифференциации мысли, слова и вещи с точки зрения идеологии.

При интерпретации тех или иных артефактов и событий сегодняшнего дня мы уже не можем связать друг с другом символическое, свободное и публичное, как это делал Кант, и назвать образованную их сочетанием конфигурацию «просвещенным» состоянием разума, также как мы не вправе объединять реальное, принудительное и частное общим определением «несовершеннолетия». Эксплицировать новый «срез» социального смысла можно на стыке псевдо-свободного, псевдо-публичного и псевдосимволического, а следовательно, и псевдо-идеологического, поскольку на всех уровнях социального бытия так или иначе проявляет себя слово-вещь, стремящаяся, к тому же, стать мыслью-словом-вещью. Приставка «псевдо» становится здесь прямым выражением парадоксальной логики постмодерного сознания, которое обращает кантовскую модель свободы как осознанного принятия пределов несвободы, но обращает отнюдь не в ее антипод — формулу несвободы как переживания ограниченности и абсолютной невозможности свободы (временем этого антипода была эпоха Освенцима). Нынешнее состояние коммуникативной модели обнаруживает нечто иное — а именно, торжество иллюзии свободы, выставляющей свободу

как наиболее лакомую приманку на всевозможные витрины и украшая ею рекламные щиты.

Онтологическая трагедия человека нашего времени заключается в том, что он лишен связи с априорным полем всеобщих культурных смыслов (понятием-как-вещью) и оттого не имеет неизменных ориентиров, как этического, так и эстетического, и теоретико-познавательного характера. Тем самым его взаимоотношения с представлением о мире (представлением-как-словом) видятся ему самому раздробленными, хаотичными, сумбурными. Тем не менее, пространство «публичного слова» не остается пустым. Слово, воссоединившись с вещью, наполняет его псевдо-идеологическими фантомами разного рода, которые именно своим псевдо-идеологическим характером отличаются от симптома в коммуникативной модели позднего модерна. При этом человек как существо родовое, экзистенциальное, открытое миру в своей «эмпирико-трансцендентальной двойственности», остается прежним, его не сделала, несмотря на невероятную интенсивность попыток, «планетарной бактерией» идеология тоталитаризма и пока еще не превратила в ходячий лейбл идеология новой массовой культуры, масс-медиа и рекламы.

Если углубить поиски истоков главной тенденции, объединяющей модерн и постмодерн, то возможно усмотрение в этой тенденции — а именно тенденции абсолютизации слова — христианских корней. Центральный концепт христианского вероучения — Троица — является прообразом коммуникативной модели, включающей в себя в качестве составных частей мысль, слово и вещь. Именно из христианского мировоззрения ведет свое происхождение принцип отделения истины как непреложного, неизменного, не нуждающегося в апробации опытом закона от другой истины — живого, изменчивого и подвижного человеческого представления о мире. Но, как тенденция дифференциации, так и тенденция де-дифференциации, разрушающая водоразделы между мыслью, словом и вещью и тем самым способствующая отчуждению от человека понятия и представления, в равной мере уходят своими корнями в христианское мировоззрение. Одно из важнейших понятий христианства — понятие греха — на коммуникативном уровне представляет собой ни что иное, как слово-вещь. Соединение воедино слова и вещи в концепте греха способно порождать особого рода цикличность, повторяемость (чистое слово невоспроизводимо дважды, оно каждый раз уникально и неповторимо) — согласно христианской этике, греха в принципе невозможно избежать в земной жизни. Другое дело, что христианство, вооруженное поддержкой общепризнанной идеологии, само являясь идеологией/ на протяжении многих веков способствовало осуждению, а тем самым — нейтрализации и подавлению приоритета греховности человеческой природы как несущей в себе слияние, интеграцию слова и вещи, символического и реального со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поскольку тенденция де-дифференциации существовала в христианской культуре изначально, то следует заключить, что постмодерн не

придумал ничего нового, а лишь легитимировал то, что прежде находилось под запретом и осуждением.

В заключении подводятся итоги работы, формулируются основные выводы, определяются направления дальнейших исследований по данной проблеме.

Основные положения и выводы диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Масюкова В.М., Лебедев А.Б. Культурно-образовательная парадигма постмодерна и музыкознание // Образование и культура постмодерна: Сборник статей. — Казань, Казанский университет, 2005. — С.65-70.

2. Масюкова В.М. Искусство в условиях «де-дифференцированной» реальности постмодерна // Человек и общество в современном мире (парадоксы социально-философского дискурса): Сборник статей молодых ученых. — Казань: Казанский государственный университет им. В.И. Ульянова-Ленина, 2006. — С.121-142.

3. Масюкова В.М. Вне-чувственный вне-субъект или новая структура отношения к миру // Человек перед лицом глобального вызова: Сборник статей. — Казань, Казанский университет, 2006.

— С. 52-56.

4. Масюкова В.М. «Жертвенный кризис» и повторяемость, или еще раз о христианском наследии // Наука и религия в глобализирующемся мире: Сборник статей. — Казань: Издательство Казанского государственного университета, 2007.

— С.54-58.

5. Масюкова В.М. Псевдо-просвещение как идеология нашего времени // Образование как пространство и время человеческого бытия: Монография коллектива авторов. — Казань: Издательство Казанского государственного университета, 2007. — С.141-150.

Публикация в издании, рекомендованном ВАК:

6. Масюкова В.М. Коммуникативная модель философии Канта // Ученые записки Казанского государственного университета. Т.150. — Гуманитарные науки. — Казань: Казанский государственный университет им. В.И. Ульянова-Ленина, 2008.

— С.73-79.

Подписано в печать 12.12.2008г. Заказ К-95/08. Усл. печ. л. 1,5. Тираж 75 экз. Бумага офсетная. Печать ризографическая. Отпечатано с готового оригинал-макета в Издательском центре Казанского государственного университета 420008 г.Казань, ул. Кремлевская, 35.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата философских наук Масюкова, Вероника Михайловна

ВВЕДЕНИЕ.

Глава 1. КОММУНИКАТИВНАЯ МОДЕЛЬ КЛАССИЧЕСКОГО МОДЕРНА

§1 Автономизация и проблематизация представления-как-слова в философии Канта.

§2 Осуществление замены реального объекта представлением и понятием в музыкальном искусстве классического модерна.

§3 Новые веяния: предчувствие де-дифференциации мысли, слова и вещи

Глава 2. КРУШЕНИЕ ДИФФЕРЕНЦИРОВАННОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ:

МОДЕРН НА ПУТИ К РАДИКАЛИЗАЦИИ И «САМОУМЕРЩВЛЕНИЮ»

§ 1 Симптом и ускользание представления (Кьеркегор, Маркс, Фрейд).

§2 Феномен слова-вещи сквозь призму музыкальной культуры позднего модерна.

Глава 3. В ПОИСКЕ КОММУНИКАТИВНОЙ МОДЕЛИ ПОСТМОДЕРНА.

§ 1 Два способа проблематизации постмодерна и невозможность дескрипции мысли-слова-вещи.

§2 Новая массовая культура на пути интеграции в социальный контекст

§ 3 Мысль-слово-вещь как псевдо-идеологический феномен.

Введение диссертации2009 год, автореферат по философии, Масюкова, Вероника Михайловна

Актуальность исследования.

В данной работе мы собираемся представить отношение «мысль — слово — вещь» в качестве вертикального среза культуры и эксплицировать его как своего рода модель символической реальности культуры и процесса ее познания. Терминологическая конструкция «мысль — слово — вещь», как известно, прямо отсылает к концепции Мишеля Фуко, наиболее полно сформулированной в его работе «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук». Опираясь на Фуко в том, что касается методологических принципов исследования, мы предпримем попытку расширить спектр рассматриваемых проблем, которые французские теоретик анализировал посредством данного категориального ряда.

Поскольку важнейшим отличием культуры от других аспектов социальной реальности является ее ценностная, смыслообразующая природа, то отношение «мысль — слово — вещь» в сфере культуры предстает как отношение исторического субъекта к действительности, обусловленное воспроизводимыми в процессе культуротворческой деятельности критериями истинности и неистинности, а также сам процесс институционализации этих критериев путем экстернализации», «хабитуализации» и «объективации»1 живого человеческого представления о мире. Примерно о том же говорит Фуко в одном из своих последних интервью, когда отмечает, что «хотел бы поместить проблему специфики производства истинного и ложного (курсив наш — В.М.) в центр исторического анализа и политических дискуссий»2.

Таким образом, отношение «мысль — слово — вещь» можно рассматривать не только как предмет теоретического и, прежде всего, социально-философского знания, но и в качестве модели практического функционирования культуры. Впрочем, и первое, и второе значения термина оказываются чрезвычайно важными для целостного уяснения природы каждой конкретной социокультурной ситуации. Последовательно обращаясь к обоим уровням интерпретации понятия, мы собираемся обнаружить в социальном бытии культур модерна и постмодерна некие системы сходств, распространяющие свое действие в равной степени на теоретическую, эстетическую, этическую сферы человеческой деятельности; затем, обнажив путем снятия разнообразных историко-культурных наслоений собственно структуру отношения «мысль — слово — вещь», описать его в том виде, в котором оно существовало в модерную эпоху, и в том, в котором существует в настоящее время. В конечном итоге мы предполагаем совершить синтез представлений о живом экзистировании культуры на примере музыкального искусства, являющихся в отечественной гуманитарной традиции достоянием, прежде всего, музыкознания, и социально-философских обобщений, и тем самым представить как онтологический, так и гносеологический аспекты рассматриваемых проблем.

1 Термины принадлежат П.Бергеру и Т.Лукману. См.: Бергер П. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания / П.Бергер, Т.Лукман. — М.: Медиум, 1995. — 334 с.

2 Кастель Р. "Проблематгаация" как способ прочтения истории / Р.Кастель / Пер. с англ. // Мишель Фуко и Россия / Сб. ст. под ред. О.Хархордина. — СПб.: Европейский унив-т в Санкт-Петербурге; М.: Летний сад, 2001, —С.11. исторических реалий во имя редуцирования к некой абстрактной схеме-модели неоправданно, а зачастую и невозможно. Принимая точку зрения Ж.Делеза и Ф.Гваттари, основывающуюся на провозглашении единства мысли и «территории» в феномене «геофилософии», мы склоняемся к неизбежности рассмотрения социокультурных интенций в многоуровневом синтезе. Если инвариант того или иного смыслового жеста выявляется в нескольких сферах человеческой деятельности, то в таком случае можно говорить о наличии тенденции, которая, если использовать терминологию Делеза и Гваттари, «отрывает историю от культа первоначал, утверждая могущество среды»3. Собственно, как уже отмечалось выше, на аналогичный принцип опирается и Фуко в своем «синхроническом» подходе к истории идей. Представляется, что, руководствуясь рядом базовых установок социальной философии и методом генеалогии Фуко, опираясь при этом на представления о практических основаниях теоретического, эстетического и этического аспектов бытия модерна и постмодерна, можно воссоздать достаточно полную и многомерную картину социальной жизни моделей культуры в единстве составляющих их компонентов.

Степень разработанности проблемы.

Проблема соотношения модерна и постмодерна к настоящему времени успела стать классической. Среди большого разнообразия концепций, так или иначе интерпретирующих социокультурные трансформации западноевропейского модерна при его переходе в постмодерн, нами были выбраны и подробно проанализированы концепции П.Андерсона, З.Баумана, Ж.Бодрийяра, У.Бека, Э.Гидденса, Ж.Делеза, С.Жижека, Ж.-Ф.Лиотара, С.Лэша, М.Фуко, Ю.Хабермаса. Работы перечисленных авторов составили методологический базис нашего исследования.

Выделение трех «срезов» в новоевропейской истории идей, а именно —-классического модерна, позднего модерна и постмодерна, а также желание

3 Делез Ж. Что такое философия? / Делез Ж., Гваттари Ф. / Пер. с франц. и послесл. С.Н.Зенкина. — М.: Инст-т экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 1998. — С. 125. представить как онтологический, так и гносеологический аспекты функционирования этих идей, потребовали включения в спектр рассматриваемых теорий, во-первых, философские первоисточники, во-вторых, работы, ориентированные на интерпретацию этих источников и анализ порожденного их социально-исторического контекста, в-третьих, некоторую искусствоведческую и музыковедческую литературу.

Еще большую, по сравнению с классическим модерном, актуальность в качестве объекта исследования имеет в социально-гуманитарной литературе поздний модерн. Данная особенность обозначенного социокультурного периода западноевропейской истории обусловлена рядом присущих ему противоречий и внутренних конфликтов, на которые обращали пристальное внимание такие исследователи, как Т.Адорно, Х.Арендт, В.Беньямин, М.Вебер, Р.Гвардини, Э.Гуссерль, А.Камю, Ж.Лакан, Д.Лукач, С.Кьеркегор, К.Маркс, Г.Маркузе, Ф.Ницше, Х.Ортега-и-Гассет, Ж.-П.Сартр, В.Франкл, З.Фрейд, Э.Фромм, М.Хайдеггер. Музыкальное искусство, которое подходит под определение «позднемодерного», характеризуется, прежде всего, рождением феномена массовой музыкальной культуры, о котором писали как все без исключения теоретики Франкфуртской школы, так и отечественные авторы — Ю.Н.Давыдов, Д.Житомирский, В.Д.Конен, Д.А.Леонтьев, А.В.Михайлов, М.В.Сущенко, Т.В.Чередниченко, В.Шестаков. Наконец, постмодерн как источник социальности иного, немодерного типа, попадает под пристальное наблюдение Р.Барта, З.Баумана, У.Бека, Ж.Бодрийяра, Ю.Бохеньски, П.П.Гайденко, Г.Дебора, Ж.Делеза, Ж.Деррида, С.Жижека, М.Кастельса, И.Ильина, В.Л.Иноземцева, П.Козловски, В.А.Кутырева, Ж.-Ф.Лиотара, С.Лэша, Н.Маньковской, Дж.Р.Серля, М.Чешкова.

Объект и предмет исследования.

Цели и задачи исследования.

В связи с этим нами были поставлены следующие задачи: рассмотрение культуры классического модерна в ее теоретико-философском (Кант, Гегель), музыкально-эстетическом и музыкально-социологическом (Бетховен), а таюке социально-контекстуальном аспектах; выявление в толще социокультурных наслоений второй половины XIX — первой половины XX столетий сходных элементов, наглядно иллюстрирующих специфику культуры позднего модерна, как в ее практическом бытии (массовая музыкальная культура), так и в теоретическом осмыслении (Кьеркегор, Маркс, Фрейд, Ницше); поиск в практических и теоретических основаниях западноевропейской культуры ряда глубинных коммуникативных принципов, способствующих кризису и закату модерна; анализ отношения мысли, слова и вещи в условиях постмодерна на основе феноменов «новой массовой культуры» и «псевдо-идеологии», а также рассмотрение специфики теоретико-философского дискурса нового типа; интерпретация трансформаций, охвативших западноевропейскую культуру последней трети XX века относительно культуры модерна, сравнение коммуникативных (структурных) принципов модерна и постмодерна; обоснование значимости данных трансформаций для настоящего и будущего западноевропейской культуры.

Методологическая основа работы.

4 Фуко М. Археолопш знания / М.Фуко / Пер. с франц. — Киев: Ника-Центр, 1996. — С.18. качестве фонового режима социальных явлений отношения власти и подчинения, Фуко определяет природу эпистемологического целого не как предзаданную телеологию, а как сформированную и воспроизводимую в конкретном историческом времени и пространстве систему означиваний, определяющую отношение субъекта мысли к вещи и — что особенно ценно при анализе культурных практик — к слову.

Методология, предложенная Фуко, на наш взгляд, недостаточно широко применяется в социально-гуманитарных исследованиях, в то время как содержащиеся в ней возможности необычайно велики. Поэтому мы предполагаем в данной работе опираться в большей степени именно на нее.

Научная новизна работы.

Научная новизна представленного исследования заключается в следующем: вводится понятие «коммуникативная модель», позволяющее анализировать социокультурное бытие с точки зрения образующих его структурных оснований и выискивать в многообразии проявлений культуры системы сходств и различий; для анализа культуры классического модерна используются категориальные ряды «понятие-как-вещь» и «представление-как-слово», позволяющие фиксировать ряд симптоматичных моментов для данного типа культурного производства; для обозначения трансформаций, изменивших ландшафт истории идей в западноевропейской культуре позднего модерна по сравнению с модерном классическим, вводится понятие «слово-вещь»; применительно к постмодерну последнее начинает фигурировать как «мысль-слово-вещь». доказывается, что, если модерная культура фундировалась принципом дифференциации всех компонентов отношения «мысль — слово — вещь», то коммуникативная модель позднего модерна, а, вслед за ней — постмодерна выявили тенденцию де-дифференциации; такие традиционные предметы социально-философского анализа, как искусство, религия, идеология рассматриваются с точки зрения образующих их коммуникативных (или структурных) принципов; производится синтез социально-философского и искусствоведческого (в частности — музыковедческого) подходов к проблемам культуры обществ модерна и постмодерна; доказывается укорененность всех трех рассматриваемых коммуникативных моделей (классического модерна, позднего модерна и постмодерна) в ряде структурных принципов, предложенных западноевропейской культуре христианством, и на основе этого делается неожиданный вывод о единой и непрерывной основе для тех «прерывностей», которые образуют ее социокультурный ландшафт.

Основные положения, выносимые на защиту.

5. Причины необратимых трансформаций модерной культуры и модерного типа мышления на коммуникативном уровне проявили себя, во-первых, как недосягаемость человеком его же собственного представления о мире, невозможность трансцендирования себя, традиционно называемая отчуждением, во-вторых — как замещение свободной (в Кантовском смысле слова) циркуляции смысла по трехчастной модели «мысль — представление — понятие» таким типом коммуникации, где уже не человек как носитель субъективности, но слово, интегрированное в вещь (слово-вещь), взяло на себя бразды правления.

6. Постмодерный теоретико-философский дискурс, также как и постмодерное искусство невозможны, покольку постмодерн как коммуникативная модель полностью исключает дифференциацию мысли (автора), слова (opus'а) и вещи («читающей публики»); наличие попыток создать философию или искусство в нынешних условиях — свидетельство актуальности коммуникативных принципов модерна.

Научно-практическая значимость диссертации.

Апробация результатов исследования.

Основные положения предлагаемой диссертационной работы изложены в статьях, опубликованных в сборниках статей «Образование и культура постмодерна» (Казань, 2005), «Человек и общество в современном мире (парадоксы социально-философского дискурса)» (Казань, 2006), «Человек перед лицом глобального вызова» (Казань, 2006), «Наука и религия в глобализирующемся мире (Казань, 2007), в «Ученых записках Казанского государственного университета» (Казань, 2008), а также в одном из разделов коллективной монографии «Образование как пространство и время человеческого бытия» (Казань, 2007).

Структура диссертации.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Постмодерные трансформации коммуникативной модели модерна"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, насколько это оказалось возможным в рамках данной работы, нами была проанализирована история некоторых идей, наиболее, на наш взгляд, значимых для формирования структурной основы культуры Западной Европы последних двух с половиной веков. Для понятийного обозначения подобного рода структурной основы в начале работы нами был предложен термин «коммуникативная модель», который, как представляется, вполне оправдал свое назначение — выявить в многообразии социокультурных форм предвосхищенные теоретической мыслью и сформированные живым развитием искусства, но при этом устойчивые, доминантные, «ландшафтные» характеристики символической реальности.

В трех главах представленной работы были рассмотрены три коммуникативные модели — классического модерна, позднего модерна и постмодерна. Вначале предполагалось, что данные коммуникативные модели будут интерпретированы как три различные формы «прерывностей», три несхожих среза культурно-исторической «плоти», экспликация которых позволит порвать с традиционным стадиальным и хронологическим подходом к истории идей. Предполагалось также, что целью работы станет утверждение принципиально иной и необычайно природы постмодерна относительно исторически предшествующих ему культурных моделей. Отчасти первоначальная цель оказалась осуществленной: анализ показал, что на уровне взаимной корреляции мысли, слова и вещи постмодерн явил уникальную, прежде не существовавшую форму отношения, основанную на интеграции и . де-дифференциации всех трех компонентов коммуникативной модели, в то время как классический модерн полностью, а поздний модерн частично опирались на принцип их строгой дифференциации.

Но в процессе работы нами также был обнаружен и некий объединяющий элемент для всех трех отмеченных коммуникативных моделей. Таковым стало христианство как форма коммуникативности, выдвинувшая собственно трехчастность (мысль — слово — вещь) за основу взаимодействия человека с миром. Поэтому, развивая мысль о базовой, структурирующей функции христианского мировоззрения для новоевропейской культуры, нам пришлось сделать вывод и о наличии в трех коммуникативных моделях как синхронических образований общей диахронической компоненты, каковой выступило христианство. Впрочем, последнее наблюдение позволило внести несколько светлых, жизнеутверждающих штрихов в облик настоящего времени. Ведь если христианство присутствует в постмодерной символической действительности на уровне отношения мысли, слова и вещи, то мы можем говорить не только о бесконечном количестве «смертей» и «концов», но и о наследовании и преемственности.

Список научной литературыМасюкова, Вероника Михайловна, диссертация по теме "Социальная философия"

1. Адорно Т. Избранное: социология музыки / Т.Адорно / Пер. с нем. — М.; СПб.: Университетская книга, 1999. — 445 с.

2. Адорно Т. Негативная диалектика / Т.Адорно / Пер. с нем. — М.: Научный мир, 2003. — 374 с.

3. Адорно Т. Проблемы философии морали / Т.В.Адорно / Пер. с нем. — М.: Республика, 2000. — 239 с.

4. Андерсон П. Размышления о западном марксизме. На путях исторического материализма / П.Андерсон / Пер. с англ. — М.: Интер-Версо, 1991. — 272 с.

5. Арендт X. Истоки тоталитаризма / Арендт X. / Пер. с англ. — М.: ЦентрКом, 1996. — 672 с.

6. Арендт X Vita activia или О деятельной жизни / Арендт X. / Пер. с нем. и англ. — СПб.: Алейтейя, 2000. — 437 с.

7. Асафьев Б.В. Избранные труды / Б.В.Асафьев. — М., 1955. — Т.4.

8. Бакрадзе КС. Система и метод философии Гегеля / К.С.Бакрадзе. — Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1958. — 466 с.

9. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Р.Барт / Пер. с франц. — М.: Прогресс, Универс, Рея, 1994. — 615 с.

10. Барт Р. Мифологии / Р.Барт / Пер. с франц. — М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1996. — 312 с.

11. Барт P. S/Z / Р.Барт / Пер. с франц. — М.: Эдиториал УРСС, 2001. — 232 с.

12. Бауман 3. Индивидуализированное общество / З.Бауман / Пер. с англ и под ред. В.Л.Иноземцева. — М.: Логос, 2002. — 390 с.

13. Бауман 3. Свобода / З.Бауман / Пер. с англ. Г.М.Дашевского. — М.: Новое издательство, 2006. — 132 с. — (Библиотека Фонда «Либеральная миссия»).

14. Бауман 3. Философия и постмодернистская социология / З.Бауман // Вопросы философии. — 1993. —№3. — С.46-60.

15. Бахтин ММ Автор и герой: к философским основам гуманитарных наук / М.Бахтин. — СПб.: Азбука, 2000. — 336 с.

16. Бахтин ММ Марксизм и философия языка / М.Бахтин. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. —М.: Лабиринт, 2000. — С.349—486.

17. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну / У. Бек / Пер. с нем.

18. М.: Прогресс-Традиция, 2000. — 384 с.18 .Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости: Избр. эссе / В.Беньямин / Пер. с нем. — М.: Медиум, 1996. —240с.

19. Бергер П. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания / П.Бергер, Т.Лукман. — М.: Медиум, 1995. — 334 с.

20. Бодрийяр Ж. Система вещей / Ж.Бодрийяр / Пер. с франц. — М.: РУДОМИНО, 2001. — 224 с.

21. Бодрийяр Ж. Соблазн / Ж.Бодрийяр / Пер. с франц. — М.: Ad Marginem, 2000. —319 с.— (Коллекция «Философия по краям»),

22. Бохеньский Ю. Духовная ситуация времени / Ю.Бохеньский // Вопросы философии. — 1993. — №5. — С.94-98.

23. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма / М.Вебер / Пер. с нем.

24. Ивано-Франковск: Ист-Вью, 2002. — 350 с.

25. Гайденко П.П. Проблема рациональности на исходе XX века // Вопросы философии. — 1991. — №6. — С.3-14.

26. Геардини Р. Конец нового времени / Р.Гвардини // Вопросы философии.1990. — №4. — С.127-163.

27. Гегель Г.Ф. Наука логики / Гегель Г.Ф. / Пер. с нем. — М.: Мысль, 1999.1068 с.

28. Гегель Г.Ф. Феноменология духа / Гегель Г.Ф. / Пер. с нем. Г.Г.Шпета.

29. М.: Наука, 2000. — 495с. — (Памятники философской мысли).

30. Гете И.В. Собрание сочинений: в 10-ти томах / И.В.Гете / Пер. с нем. — М.: Худож.лит., 1980. — Т.10.

31. Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия / Э.Гуссерль // Вопросы философии. — 1986. — №3. — С.101-116.32 .Давыдов Ю.Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы / Ю.Н.Давыдов. — М.: Наука, 1977. — 318 с.

32. Давыдов Ю.Н. Новые тенденции в музыкальной эстетике ФРГ / Ю.Н.Давыдов // Кризис буржуазной культуры и музыка / Сб. статей. — М., 1972. —С.175-243.

33. Дебор Г. Общество спектакля / Г.Дебор / Пер. с франц. — М.: Логос, 2000. —184 с.

34. Делез Ж. Логика смысла / Ж.Делез / Пер. с франц. — М.: Изд.центр "Академия", 1995. —298 с.

35. Делез Ж. Ницше и философия / Ж.Делез / Пер. с франц. О.Хомы. — М.: Ad Marginem, 2003. — 390 с.

36. Делез Ж. Что такое философия? / Делез Ж., Гваттари Ф. / Пер. с франц. и послесл. С.Н.Зенкина. — М.: Инст-т экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 1998. — 288 с.

37. Деррида Ж. О грамматологии / Ж.Деррида / Пер. с франц. — М.: Ad marginem, 2000. — 512 с.

38. Деррида Ж. Письмо и различие / Ж.Деррида / Пер. с франц. — СПб.: Академический проект, 2000. — 432 с.

39. Деррида Ж. Письмо японскому другу / Ж.Деррида // Вопросы философии. — 1992. — №4. — С.53-57.

40. Друскин М. Клавирная музыка Испании, Англии, Нидерландов, Франции, Италии, Германии XVI—XVIII веков / М.Друскин. — Л., 1960.

41. Жижек С. Возвышенный объект идеологии / С.Жижек / Пер. с англ.

42. В.Софронова. — М.: Художественный журнал, 1999. — 236 с. 43 .Жижек С. Хрупкий абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие / С.Жижек / Пер. с англ. В.Мазина. — М.: Художественный журнал, 2003. — 177 с.

43. Житомирский Д. Бунт и слепая стихия (в мире поп-музыки) / Д.Житомирский // Искусство и массы в современном буржуазном обществе / Сб. статей под ред. Д.Житомирского. — М., 1989. — С.69-107.

44. Ильин И. Постмодернизм: От истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа / И.Ильин. — М.: Интрада, 1998. — 255 с.

45. Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // И.Кант. Сочинения: В 6-ти т. — М.: Мысль, 1966. — Т.6. — С.7-23.

46. Кант И. Критика чистого разума / И.Кант / Пер. с нем. Н.О.Лосского. — СПб.: ИКА «Тайм-аут», 1993. — 477 с.

47. Кант PL Основы метафизики нравственности. Критика практического разума. Метафизика нравов / И.Кант / Пер. с нем. — СПб.: Наука, 2005.528 с.

48. Кант И. Ответ на вопрос: что такое Просвещение? // И.Кант. Сочинения: В 6-ти т. — М.: Мысль, 1966. — Т.6. — С.27-35.

49. Камю А. Миф о Сизифе. Бунтарь / А.Камю / Пер. с франц. — Минск: ООО «Попурри», 2000. — 544 с.

50. Капустин Ю. Музыкант-исполнитель и публика: социологические проблемы современной концертной жизни: Исследование / Ю.Капустин.

51. JL: Музыка, 1985. — 160 с.

52. Кастелъс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / М.Кастельс / Пер. с англ. — М.: ГУ ВШЭ, 2000. — 608 с.

53. Климовицкий А. Личность и творческий процесс Бетховена как социокультурный феномен / А.Климовицкий // Искусство и социокультурный контекст / Сб. науч. трудов ЛГИТМиК им. Н.К.Черкасова. — Л., 1986. — С.111—135.

54. Климовицкий А. О творческом процессе Бетховена / А.Климовицкий. — Л., 1997.

55. Козловски П. Культура постмодерна / П.Козловски. — М.: Республика, 1997. —240 с.

56. Козловски П. Современность постмодерна / П. Козловский // Вопросы философии. — 1995. — №10. — С.83-94.

57. Конен В.Д. Рождение джаза / В.Д. Конен. — М., 1984.

58. Кутырев В.А. Апология человеческого (предпосылки и контуры консервативного философствования) / В.А. Кутырев // Вопросы философии. — 2003. — №1. — С.63-75.

59. Кутырев В.А. Оправдание бытия: Явление нигитологии и его критика / В.А. Кутырев // Вопросы философии. — 2000. — №5. — С. 15-32.

60. Къеркегор С. Страх и трепет / С.Кьеркегор / Пер. с дат. — М.: ТЕРРА-Книжный клуб: Республика, 1998. — 383с. — (Библиотека философской мысли).

61. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда / Ж.Лакан / Пер. с франц. — М.: «Русское феноменологическое общество», «Логос», 1997. — 184 с.

62. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе / Ж.Лакан / Пер. с франц. — М.: Гнозис, 1995. — 192 с.

63. Лангер С. Философия в новом ключе: Исследование символики разума, ритуала и искусства / Лангер С. / Пер. с англ. — М.: Республика, 2000. —287 с.

64. Левит К. От Гегеля к Ницше. Революционный перелом в мышлении XIX века / К.Левит / Пер. с нем. — СПб.: Владимир Даль, 2002. — 672 с.

65. Леонтьев Д.А. Рок-музыка: социальные функции и типологические механизмы восприятия / Д.А. Леонтьев, Ю.А. Волкова // Искусство в контексте информационной культуры. — М., 1997. — С. 114-131.

66. Лиотар Ж.-Ф. Заметка о смыслах «пост» / Ж.Ф.Лиотар // Иностранная литература. — 1994. — №1.

67. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Ж.-Ф.Лиотар / Пер. с франц. — М.; СПб.: Ин-т эксперимент, социол.: Алетейя, 1998. — 159с. — (Gallicinium).

68. Лукач Д. История и классовое сознание / Д.Лукач / Пер. с нем. — М.: Логос-Альтера, 2003. — 416 с.

69. Лэги С. Постмодернизм как культурная парадигма / С.Лэш // Контексты современности: Хрестоматия / Сост. и общ. ред. С.А.Ерофеева. — Казань: Изд-во Казанск. ун-та, 1995. — С.70—76.

70. Мазель Л.А. О природе и средствах музыки. Теоретический очерк / Л.А. Мазель. — М.: Музыка, 1983. — 72 с.

71. Манъковская Н. Эстетика постмодернизма / Н.Маньковская. — СПб.: Алетейя, 2000. — 347 с.

72. Маркс К. Социология: Сборник / К.Маркс / Пер. с нем. — М.: «КАНОН-прес-Ц», «Кучково поле», 2000. — 432 с.

73. А. Маркс К. Экономические рукописи 1857 — 1861 гг. (Первоначальный вариант «Капитала») / В 2 т. Т.1 / К.Маркс / Пер. с нем. — М.: Политиздат, 1980. — 564 с.

74. Маркузе Г. Одномерный человек / Г.Маркузе / Пер. с англ. — М.: ООО «Издательство ACT», ЗАО Hi ill «Ермак», 2003. — 331 с.

75. Маркузе Г. Разум и революция: Гегель и становление социальной теории / Г.Маркузе / Пер. с англ. — СПб.: «Владимир Даль», 2000. — 542 с.

76. Маркус С.А. История музыкальной эстетики / С.А.Маркус. — М., 1968. — Т.2 (Романтизм и борьба эстетических направлений).

77. Массовая культура: Учебное пособие для вузов соц.-гуманитар. профиля / К.З.Акопян, А.В.Захаров, С.Я.Кагарлицкая и др. . — М.: Альфа-М: Инфра-М, 2004.—301,[2] с.

78. Массовые виды искусства и современная художественная культура / Отв. ред. и сост. В.П.Демин. — М., 1986.

79. Мне П. Значение эскизов Бетховена для изучения его стиля / П.Мис // Проблемы бетховенского стиля / Сб. статей под ред. Б .С .Пшибышевского. —М., 1932. — С.207-339.

80. Михайлов А.В. Некоторые мотивы музыкального авангардизма. Карлгейнц Штокгаузен // Искусство и общество: тенденции политизации в современном западном искусстве. — М., 1978. — С.66-83.

81. Московичи С. Машина, творящая богов / С.Московичи / Пер. с франц. — М.: «Центр психологии и психотерапии», 1998. — 560 с .

82. Музыкальная энциклопедия: в 6-ти т. / под ред. Ю.В.Келдыша. — М., 1978. —Т.4.

83. Музыкальная эстетика Германии XIX века / сост. А.В.Михайлов и В.П.Шестаков. — М., 1981. —Т. 1.

84. Музыкальная эстетика Германии XIX века / сост. А.В.Михайлов и В.П.Шестаков. —М., 1982. — Т.2.

85. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии. Воля к власти. Посмертные афоризмы / Ф.Ницше / Пер. с нем.

86. Минск: Харвест, 2003. — 1040 с.

87. Новая постиндустриальная волна на Западе: Антология / Под ред. В.Л.Иноземцева. — М.: Academia, 1999. — 640 с.

88. Ортега-и-Гасет X. Избранные труды / Х.Ортега-и-Гасет / Пер. с исп. 2-е изд. — М.: Весь Мир, 2000. — 704 с.

89. Серль Дж.Р. Перевернутое слово / Дж.Р. Серль // Вопросы философии.1992. — №4. — С.58-69.

90. Судьбы гегельянства: Философия, религия и политика прощаются с модерном / Под ред. П.Козловски, Э.Ю.Соловьева / Пер. с нем. — М.: Республика, 2000. — 383 с.

91. Сущенко М.В. Некоторые проблемы социологического изучения популярной музыки в США / М.В. Сущенко // Критика современной буржуазной социологии искусства. — М., 1978. — С.239-271.

92. Ферман В.А. История новой западноевропейской музыки / В.А.Ферман. — M.;JI., 1940. — Т.1. — (От Французской революции 1789 г. До Вагнера).

93. Франкл В. Человек в поисках смысла: Сборник / В.Франки / Пер. с англ. и нем. — М.: Прогресс, 1990. — 368 с.

94. Фрейд 3. По ту сторону принципа наслаждения. Я и оно. Неудовлетворенность культурой / З.Фрейд / Пер. с нем. — СПб.: Алейтейя, 1999.—251 с.

95. Фрейд 3. Психоаналитические этюды / З.Фрейд / Пер. с нем. — Минск: ООО «Попурри», 1999. — 608 с.

96. Фуко М. Археология знания / М.Фуко / Пер. с франц. — Киев: Ника-Центр, 1996. —207 с.

97. Фуко М. Нужно защищать общество: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975—1976 году / М.Фуко / Пер. с франц. — СПб.: Наука, 2005. —312 с.

98. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / М.Фуко / Пер. с франц. — М.: Прогресс, 1977. — 403 с.

99. Фуко М. Что такое просвещение Электронный ресурс. / М.Фуко. — Режим доступа: http://lib.ru/culture/Fuko/nachala.txt, свободный.

100. Хабермас Ю. Модерн — «незавершенный проект» / Ю.Хабермас // Вопросы философии. — 1992. —№4. — с.40-52.

101. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / Ю.Хабермас / Пер. с нем. — СПб.: Наука, 2000. — 384 с.

102. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне / Ю.Хабермас / Пер. с нем. — М.: Весь мир, 2003. — 416 с.

103. Хайдеггер М. Ницше и пустота / М.Хайдеггер сост. О.В.Селин. / Пер. с нем. — М.: Алгоритм; Эксмо, 2006. — 304 с. — (Философский бестселлер).

104. Хобсбаум Э. Век капитала. Европа 1848—-1875 / Э.Хобсбаум / Пер. с англ. — Ростов на Дону: Феникс, 1999. — 478 с.

105. Хобсбаум Э. Век революции. Европа 1789—1848 / Э.Хобсбаум / Пер. с англ. —Ростов на Дону: Феникс, 1999. — 477 с.

106. Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения (философские фрагменты) / М.Хоркхаймер, Т.Адорно / Пер. с нем. — М.: Медиум; СПб.: Ювента, 1997. —310 с.

107. Чередниченко Т.В. Кризис общества — кризис искусства: Музыкальный «авангард» и поп-музыка в системе буржуазной идеологии / Т.В. Чередниченко. — М., 1985.

108. Чередниченко Т.В. Ценностный подход к искусству и музыкальная критика / Т.В. Чередниченко // Эстетические очерки: Сб. статей. Вып.5.1. М., 1979. —С.65-101.

109. Чешков М.А. «Новая наука», постмодернизм и ценность современного мира / М.А.Чешков // Вопросы философии. — 1995. — №4.1. С.24-34.

110. Шеринг А. История музыки в таблицах / А.Шеринг / Пер. с нем. — Л., 1924.

111. Шайхитдинова С.К. Информационное общество и «ситуация человека»: эволюция феномена отчуждения / С. К. Шайхитдинова. — Казань: Изд-во Казан, ун-та, 2004. — 306 с.

112. Шестаков В. Мифология XX века. Критика теории и практики буржуазной «массовой культуры» / В.Шестаков. — М.: Искусство, 1988.222,1. с.

113. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление / А.Шопенгауэр. Мир как воля и представление. Афоризмы и максимы. Новые афоризмы / А.Шопенгауэр / Пер. с нем. — Минск: Современный литератор, 1999. — 1407 с. — (Классическая философская мысль).

114. Элиас Н. Общество индивидов / Н.Элиас / Пер. с нем. — М.: Праксис, 2001. — 336 с.

115. Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования / В 2 т. Т.1 / Н.Элиас / Пер с англ. — М.; СПб.: Университетская книга, 2001. — 332 с.

116. Giddens A. The Consequences of Modernity / A.Giddens. — Printed in Great Britain by T.J. Press (Padstow) Ltd., Cornwall. — 186 p. — Copyright — The Board of Trustees of the Leland Stanford Junior University, 1990.

117. Lash S. Sociology of Postmodernism. — London, New York, 1990.

118. Theories of Modernity and Postmodernity / Ed. by Bryan S. Turner. — London&Thousand; Oaks&New Delhi, 1995.