автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Предания Верхневолжья в контексте жанров русской словесности

Полный текст автореферата диссертации по теме "Предания Верхневолжья в контексте жанров русской словесности"

ТВЕРСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ Филологический факультет

На правах рукописи

\

КУЗНЕЦОВ Виктор Владимирович

Предания Верхневолжья в контексте жанров русской словесности

Специальность 10.01.01. - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

)

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Тверь 2006

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы Тверского государственного университета.

Научный руководитель: Доктор филологических наук, профессор

М. В. Строганов

Официальные оппоненты: Доктор филологических наук, профессор

Е. В. Душечкина

Доктор филологических наук, доцент М. М. Кедрова

Ведущая организация: Томский государственный университет

Защита состоится мль^елл 2006 г. в }<4-00 часов на заседании Диссертационного совета К.212.263.03 при Тверском государственном университете по адресу: 172002, г. Тверь, пр. Чайковского, д. 70, ауд. 46.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Тверского государственного университета (ул. Володарского, д. 44а).

Автореферат разослан / ^ 2006 г.

Ученый секретарь Диссертационного С9вета доктор филологических наук, профессор _) п_С.Ю. Николаева

1006Л

¿6>Г*

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

История изучения вопроса. Жанр предания был первым письменно зафиксированным жанром народной несказочной прозы. Предания являются главным источником сведений о прошлом в Повести временных лет и других древнерусских летописях, они оказали влияние практически на все жанры древнерусской литературы. Вместе с тем произведения этого жанра долгое время оставались вне поля научного исследования. Достаточно сказать, что до настоящего времени не существует общепринятого определения преданий и их классификации.

До начала XX в. предания привлекали внимание только профессиональных историков, которые рассматривали их исключительно в качестве исторического источника. Они пытались извлечь из преданий некую рациональную составляющую, которую соотносили с данными, полученными в ходе изучения письменных источников и археологических исследований. Взгляд на предания как на артефакт мифологизированной истории до сих пор присутствует в работах историков.

Следует отметить, что и фольклористы долгое время не уделяли преданиям особого внимания, относя их не к народному творчеству (как, например легенды), а к народной истории.

С начала XX в. в исторической народной прозе начинают видеть не просто фолыслоризированную историю, но особый вид нарратива, имеющий лишь опосредованное отношение к событиям прошлого. Исследователи обращают внимание на внутреннюю противоречивость преданий, на отсутствие в них исторической хронологии, сосуществование диаметрально противоположных мнений о произошедшем в далекие времена. Другие исследователи рассматривали предания в их тесной связи уже не с историей, а с ритуальными практиками (Д. К. Зеленин).

В 1970-1980 гг. формируются два основных подхода к изучению преданий - тематический (В. К. Соколова) и функциональный (Н. А. Криничная). Усилия этих исследователей направлены на выявление жанровых особенностей преданий, на выделение в них мифологической и реалистической составляющих и на их классификацию. Выстроенные на основе этих подходов классификации преданий в целом представляют собой в той или

|3(Ч)С. НАЦИОНАЛЬНА

иной степени детализированную сегментацию всего множества преданий на две большие тематические группы: исторические предания - рассказы об исторических событиях и личностях прошлого - и топонимические (географические) предания - рассказы, объясняющие происхождение названий населенных пунктов и объектов ландшафта.

С начала 1990-х гг. формируется иное - культурологическое в своей основе - понимание фольклора. В устном народном творчестве начинают видеть не отражение реального мира, а активный инструмент для его конструирования. Исследователи пытаются выявить функции предания в формировании народной культуры того или иного региона (Б. Н. Путилов, С. А. Штырков). В принципе, этот подход во многом является возвращением на ином методологическом уровне к точке зрения на предания (и вообще на народную словесность) как на часть культурно-исторического облика той или иной местности, как на своеобразную иллюстрацию духовного мира ез жителей, который бытовал во второй половине XIX - начале XX в. в среде краеведов, земских деятелей и нашел отражение в произведениях некоторых литераторов: П. И. Мельников-Печерский, С. В. Максимов, В. Г. Короленко, М. М. Пришвин.

Актуальность и научная новизна исследования заключается в том, что комплексный анализ предания как памятника народной словесности основан в ней на тематическом, функциональном и культурологическом подходах. Это позволяет выйти за рамки попыток провести какие-либо классификации преданий и определить их жанровые особенности в контексте народнопоэтической традиции определенного региона (в данном случае Тверского Верхневолжья), и шире - в развитии общерусской культурной традиции, а также выявить их связь не только с другими произведениями народной словесности, но и с литературой. Последнее представляется особенно актуальным, поскольку, несмотря на то, что взаимосвязь фольклора и литературы неоднократно становилась объектом научного исследования, этот вопрос не может считаться полностью изученным. В этой связи достаточно сказать, что историки литературы вообще не рассматривали связь преданий с авторским литературным творчеством.

Связь литературы и фольклора в древнерусский период и с наивным сознанием Нового времени, которая выразилась в таких литературных жанрах, как житие, письменное предание, сказание, летописные записи, была весьма тесной и актуальной для длительного времени. Эта связь выражалась в единообразии художественных форм, в одинаковом соотношении традиций и новаторства, в сходном понимании авторского начала и коллективного творчества. Это нашло отражение в тех фольклорных и литературных текстах, которые стали предметом анализа в настоящей работе.

Цели и задачи, методика исследования. Главной целью данной работы является выявление происхождения и жанрово-стилистических особенностей преданий территории Верхневолжья, а также их соотношения с жанрами древнего и нового этапов развития русской литературы.

В работе рассматриваются предания, связанные с населенными пунктами верхнего течения Волги и прилегающими территориями: Торжок, Ржев, Зубцов, Погорелое Городище, Фомино городище, Молодой Березуй. Необходимость подобного ограничения обусловлена не только тем, что в рамках одного исследования невозможно рассмотреть предания, существовавшие на территории всего Тверского Поволжья, но, главным образом, особенностями прошлого вышеназванных населенных пунктов. Исторически и территориально они связаны с тремя древнерусскими политическими и этнокультурными образованиями, существовавшими на территории Верхневолжья: Новгородской, Смоленской, Владимиро-Суздальской (затем Тверской) землями.

Представляется, что названное территориальное ограничение, с одной стороны, дает возможность рассмотреть предания в качестве репрезентантов культурного своеобразия тех исторических образований, на территории которых они возникли, а с другой - позволяет выявить, в какой степени отразились особенности культурно-исторической (в т. ч. и литературной) традиции этих образований на жанровой специфике рассматриваемых преданий. Подобный подход позволит с наибольшей полнотой определить жанровые особенности преданий территории именно Верхневолжского региона (Тверского края, Тверской области) как территориально-исторического и историко-культурного образования. Учитывая, что три вышеназванные исторические облас-

ти стали ядром формирования государственной территории великорусской народности, выявленные особенности анализируемых преданий, вероятно, будет можно считать репрезентативными для преданий не только Тверского Поволжья, но и всех русских памятников этого жанра.

Из этого вытекает необходимость кратко изложить историю данных населенных пунктов в том виде, в каком она зафиксирована в историко-археологических исследованиях. Данное сопоставление позволит увидеть: насколько и - главное - каким образом история указанных населенных пунктов отразилась в предании. В результате такого анализа мы сможем подойти к тексту предания не как к артефакту фольклорной, мифологизированной истории, а исключительно как к памятнику народной словесности.

Вышеизложенное является необходимой предпосылкой для разрешения главной задачи исследования: выявить связь преданий, не только с другими жанрами народной словесности, но и с авторскими литературными произведениями.

Источниковая база исследования. Основными источниками для данной работы послужили тексты преданий, опубликованные в работе В. А. Плетнева «Об остатках древности и старины в Тверской губернии» (1903), в «Тверском патерике», в Журналах заседаний Тверской ученой архивной комиссии и в истори-ко-статистических очерках и памятных книжках по Тверской губернии середины - второй половины XIX в.

Учитывая, что предания не имеют «канонического» текста, для достижения поставленных задач представляется продуктивным рассматривать тексты одного и того же предания, опубликованные в различных источниках в качестве его вариантов. Это позволит до известной степени снять те потери, которые возникают вследствие публикации преданий в виде авторског о пересказа фольклорного текста, что характерно для вышеназванных источников. Для этого же представляется целесообразным привлечение записей анализируемых преданий, сделанных автором работы во время экспедиций.

Общетеоретической и общеметодологической основой исследования являются работы В. Я. Проппа, А. Ф. Лосева, Д. С. Лихачева, Е. М. Мелетинского, В. Н. Топорова. Кроме того, используется материал исследований, посвященных непосредст-

6

венно преданиям (В. К. Соколова, Н. А. Криничная, С. А. Штыр-ков, С. Н. Азбелев) и исследованиям связям литературы и фольклора в целом (А. Н. Афанасьев, Ф. И. Буслаев, Е. В. Аничков, А. К. Бороздин, Б. Н. Путилов).

Апробация результатов исследования осуществлялась на выступлениях на пяти научных и научно-методических конференциях (Тверь, Торжок).

Структура работы. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения, Библиографии, Приложений, в которых приводятся материалы, иллюстрирующие и дополняющие некоторые положения основной части (главы 1-3).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

В Ведении рассматривается история изучения преданий, существующие подходы к их классификации, дается определение основным терминам: «предание», «Тверское Верхневолжье», обозначаются цели и задачи, исследования, а также его методология.

В главе 1 «Сюжетные архетипы верхневолжских преданий» рассматриваются глубинные основы предания как жанра -первичные элементы, определившие их структуру и особенности, которые Е. М. Мелетинский обозначил как сюжетные архетипы. Выявление этих базовых элементов преданий производится на материале жития Ефрема Новоторжского (конец XVI - начало XVII в.), из которого вычленяется предание о преподобном, на основе которого это житие было создано (раздел 1), и преданий об основании Зубцова, одно из которых называется «Сказание об основании Зубцова за 90 лет до Рождества тремя братьями» и является типичным топонимическим преданием, а второе - «Сказание о городе Зубцове, как основание оного последовало» - представляет собой авторское произведение (раздел 2).

Новоторжское и зубцовские предания имеют совершенно разное происхождение. Первое возникло как фольклорная интерпретация древнего утраченного жигия святого, второе - как ми-фопоэтическое осмысление топографических особенностей и места расположения города. Однако в основе обоих памятников лежит один и тот же сюжетный архетип, который можно обозначить как «три брата - основателя культурной традиции». В предании о Ефреме этот архетип проявляется в образе Ефрема, Мои-

сея и Георгия - трех братьев, прибывших из Венгрии на службу к князю Борису Владимировичу. В зубцовских преданиях это три брата - основателя Зубцова: Зубец, Рубец, имя третьего забыто, в авторском тексте это - Зубец, Вертран и Обряк.

Тот же архетип лежит в основе известных летописных сказаний о варягах Рюрике, Труворе, Синеусе и Кие, Щеке, Хориве. Во всех случаях из трех братьев актуальным для народнопоэтической традиции, в конечном счете, остается только один: Кий -основатель Киева, Рюрик - основатель Древнерусского государства и древнерусской княжеской династии; Ефрем - основатель Борисоглебского монастыря и распространитель христианства в Новоторжской земле, Зубец - основатель Зубцова.

Образ трех братьев-основателей характерен для мифологического эпоса, связанного с началом мифологизированной исторической традиции и является частью общеславянского мифопо-этического наследия. Так, он присутствует в средневековых польских хрониках, в которых три брата - Лях, Чех и Рус - выступают как предки поляков, чехов и русских. Другой трансформацией этого же сюжетного архетипа, возможно, является образ трех братьев русских сказок, где также собственно героем повествования оказывается только один из них.

Отличие рассматриваемых преданий от вышеназванных летописных состоит в том, что в них сюжетный архетип сосуществует с редуцированной образностью близнечных мифов. Как следствие этого в фокусе преданий оказываются два действующих лица: Ефрем и его ученик Аркадий, Зубец и Рубец. По всей видимости, это сочетание следует рассматривать как развитие креативных потенций сюжетного архетипа в рамках мифопоэти-ческого мышления.

Указанный сюжетный архетип, являясь базовым элементом сохранения и передачи культурно-исторической традиции, послужил основой для авторского осмысления рассматриваемых преданий. Воздействие на него схем житийного жанра привело к созданию в конце XVI—XVII вв. нового жития Ефрема, а его интерпретация в русле произведения исторической прозы второй половины XVIII в. породило «Сказание о городе Зубцове, как основание оного последовало». Таким образом, рассматриваемые предания в разное время оказались частью литературной жизни, с

8

одной стороны - испытав воздействие ее общенациональных особенностей, а с другой - обусловив ее местную специфику. Способность преданий сохранять некие первичные элементы повествовательных схем (сюжетные архетипы) отчетливо проявляется чрез их связь с эпосом. Рассмотрению этого вопроса посвящена вторая глава.

В главе 2 «Верхневолжские предания и героический эпос» рассматриваются два предания: о богатыре Фоме, бытовавшее в селе Фомино городище Зубцовского уезда (раздел 1), и о князьях Стукотовском и Грохотовском, которое было зафиксировано в ныне исчезнувшем погосте Молодой Березуй того же уезда (раздел 2).

В первом предании говорится о том, что в Фомине городище некогда жил богатырь Фома, который перебрасывался палицами через реку Осугу с богатыркой Аксиньей, которая жила в селе Аксиньино, расположенном на противоположном берегу этой реки. Героями березуйского предания являются два князя: Стукстовский и Грохотовский, которые жили на противоположных берегах Вазузы и бросали через нее друг в друга камни, вследствие чего появился каменистый брод.

На основании проделанного в данной главе анализа в указанных произведениях выявляются отдельные элементы, позволяющие сопоставить их с былиной «Дунай». С ней оба предания объединяет эпизод поединка богатыря Дуная с богатыркой (своей женой) Апраксой Королевишной. Эпическим аналогом образов Фомы и Аксиньи являются богатырь Дунай и его жена; образов князей Стукотовского и Грохотовского - два чудесных младенца - дети Дуная и Апраксы. Рекам, образовавшимся из крови Дуная и его жены, соответствуют реальные реки Осуга и Вазуза, у слияния которых расположены Фомино городище и Аксиньино. Кроме того, в образах героев березуйского предания отчетливо просматриваются элементы, характерные для художественного мира «Слова о полку Игореве» и «Задонщины».

Думается, что сама постановка вопроса о том, что эпос мог трансформироваться в исторические предания, вполне правомерна. Как и предание, эпос ориентирован в прошлое; как и предание, он являлся формой сохранения и передачи исторической памяти, подвергаясь постоянным изменениям в рамках народнопоэтической традиции

Исследователи никогда не отрицали существование областных эпических традиций (циклов), поэтому вполне допустимо видеть в вышеназванных преданиях следы верхневолжского эпоса, исчезнувшего к XIII—XIV вв. вместе с эпическими традициями других центральных русских земель. Сохранению следов эпоса в народнопоэтической традиции вышеназванного микрорегиона Верхневолжья могло способствовать его географическое положение. По мнению А. Н. Веселовского, эпос возник из песен, прославляющих героев и их победы в столкновениях с иноплеменниками или представителями других родов и племен, которые возникали на границах территорий этих родов и племен. Территории, на которых существовали фоминское и березуйские предания, занимали пограничное положение на стыке нескольких историко-культурных областей, а сами эти территории представляли собой чересполосицу удельных владений, не раз оказываясь ареной военных столкновений.

Связь преданий и эпоса выявляется при сопоставлении функциональных особенностей героев произведений этих жанров. Более подробно особенности формирования образов героев преданий рассматривается в третьей главе.

В главе 3 «Образ героя в верхневолжских преданиях» рассматриваются также два предания: предание о князе Владимире Ржевском, зафиксированное в Ржеве (раздел 1), и предание о Держиславле и его основателе князе Держиславе, которое бытовало в селе Погорелое Городище Зубцовского уезда (раздел 2).

Согласно преданию, Владимир некогда княжил в Ржеве. Он был погребен вместе со своей женой Агриппиной в городском соборе. После своей кончины князь не оставил город своим покровительством. Во время нападений на Ржев литовцев он появлялся на белом коне на крутом кремлевском берегу Волги. От взмаха его платка и ржания коня ослепленный и оглушенный неприятель тонул в Волге. Каждый день жители города ставили на гробницу Владимира новые сапоги, которые наутро оказывались изношенными. Это означало, что князь каждую ночь обходит город, охраняя его. Однажды ржевитяне не поставили новые сапоги, а пришили новые подметки к старым. Это обидело князя, и он ушел из Ржева. Народная традиция и некоторые дореволюционные историки связывали с именем ржевского князя старое название города - Ржева Володимерова.

Согласно погорельскому преданию, Держислав был строителем и владельцем большого и богатого города Держиславля, который существовал на территории Погорелого Городища. Некий «московский не то царь, не то великий князь Иван» захватил в плен Держислава и разрушил его город. От него остались крепостные валы, находящиеся на высоком холме, у берега реки Держи, название которой, согласно преданию, также осталось от «былой славы» Держиславля.

Образы героев обоих преданий существенно отличаются друг от друга. Образ Владимира Ржевского представляет собой образ местночтимого святого с относительно детально разработанным в рамках народно-церковной традиции культом. Составной частью этого культа является почитание (хотя и не признанное официальными церковными властями) мощей князя и его супруги.

Исторический же прототип героя предания о Держиславле представляет собой скорее реконструкцию и может быть соотнесен с реальными историческими личностями лишь гипотетически. Собственно образ Держислава - это поэтическая персонификация определенных этапов истории Погорелого Городища. В центре повествования находится не столько он, сколько артефакты, которые находили осмысление в этом образе как вещественные доказательства бытия этих периодов. К таковым можно отнести древние крепостные валы, являющиеся, по мнению археологов, остатками оборонительных сооружений одного из удельных центров Тверского княжества - Холма, царская грамота, разрешавшая погорельцам жить в своем населенном пункте после его уничтожения в начале XVII в., и название реки, на которой стой-! указный населенный пункт - Дйржа.

Вместе с тем в образах героев обоих преданий отчетливо просматривается их общий архетипический источник. Образ Владимира Ржевского как святого возник на основе образа мифологического культурного героя, совмещающего в себе черты дра-коноборца и с чертами персонажа солярных мифов. В ржевском предании князь Владимир реализует эти черты уже в трансформированном виде как защитник города, православной веры, хранитель морально-нравственных устоев и традиций благочестия. Именно эти черты культурного героя обусловили нивелирование образа Владимира в соответствии с христианскими идеалами.

11

Думается, что мотив ночного обхода города, характеризующий образа князя Владимира, позволяют сблизить его с образом Петра I в пушкинском «Медном всаднике». Владимир, как и Петр, «выступает, с одной стороны, как Genius loci, а с другой, как фигура, не исчерпавшая свою жизненную энергию, являющаяся в отмеченные моменты города его людям и выступающая как голос судьбы» (Топоров В. Е Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 275). Владимир и Петр - Медный всадник оказывают покровительство своим городам лишь при определенных условиях, которые должны выполнять горожане, демонстрируя тем самым почтительное отношение к своему защитнику. В ржевском предании этим условием является ежедневное обновление стоптанных сапог, в «Медном всаднике» - смирение и благоговение «маленького человека» перед величием Петра и его «твореньем». Несоблюдение этих условий вызывает обиду Владимира и лишает город его защиты. Конечно, художественные формы воплсщения отношений жителей города к своему небесному покровителю в поэме Пушкина и в ржевском предании различны, но между бунтом Евгения и отказом ржевитян в новых сапогах нельзя не увидеть некоторое типологическое сходство.

В образе Держислава трансформация характеристик культурного героя представляется более «продвинутой», а от того менее выраженной. Хотя он и является строителем и владельцем древнего богатого города, он не в состоянии защитить его от своего противника. Однако именно наличие в предании этого антигероя (московского «не то царя, не то великого князя») и указывает на архетипи-ческую основу образа Держислава как культурного героя.

Образы Владимира и Держислава принадлежат к ушедшему поколению героев, являются персонифицированными символами «золотого века» соответствующих населенных пунктов, благочестиво устроенной, упорядоченной жизни его обитателей в прошлом, которая противопоставляется ее современному хаотическому и «плачевному» состоянию.

Последнее, на наш взгляд, дает возможность провести параллель между эпическим Держиславлем с образом Новгорода в главе «Странствие», не вошедшей в канонический текст «Евгения Онегина». Так же, как с легендарным Держиславлем народнопо-

12

этическая традиция Погорелого Городища связывала представление о былой гармонично устроенной жизни, в восприятии А. С. Пушкина с Новгородом связывается «первоначальный, "баснословный" период русской истории», ее «золотой век». Как и многие его предшественники и современники (начиная от А. Н. Радищева до декабристов), А. С. Пушкин ощущает «мертвый» к его времени Новгород как великую страницу ушедшего. Так же воспринимали жители Погорелого Городища расположенные на территории села средневековые крепостные валы, которые осмыслялись как остатки древнего Держиславля.

В развернутом Заключении резюмируются основные положения работы, обобщаются выводы, сделанные в исследовании. Генезис и жанровые особенности преданий Тверского Верхневолжья описываются в связи с историко-культурными особенностями Верхневолжья, с их местом в локальной народнопоэтической традиции, с особенностями сюжетного архетипа и изображением героя преданий, наконец во взаимосвязях преданий и литературы.

1. Предания и историко-культурные особенности Верхневолжья

Предания, существующие на территории Тверского Верхневолжья, возникли как отражение истории населенных пунктов, в которых они зафиксированы. Они являются формой сохранения и передачи исторической традиции населения рассматриваемых микрорегионов. При этом отражение исторических фактов в предании избирательно. Они посвящены осмыслению тех из них, которые оказали существенное влияние на ход истории населенного пункта или микрорегиона: основание монастыря, борьба с литовским нашествием, коллизии истории XV - начала XVII в. Предания связаны с определенными топографическими объектами, особенностями ландшафта или географического положения той или иной местности, выдающимися личностями, чья жизнь была связана с данным населенным пунктом и имела определяющее значение для его истории.

Принципиально важно подчеркнуть, что предание как памятник народной словесности появляется не вследствие какого-либо исторического события и не как отражение деятельности той или иной исторической личности, а как осмысление этих со-

бытий и роли определенных личностей в рамках, создававшихся народнопоэтической традицией.

Вопрос о соотношении рассматриваемых преданий и особенностей культурного своеобразия трех историко-культурных областей, располагавшихся на территории Тверского Верхневолжья в рамках материала, привлеченного для данной работы, по-видимому, не может считаться окончательно решенным. Для его дальнейшей разработки необходим анализ всех преданий, зафиксированных на указанной территории. Вместе с тем на основании проделанного анализа представляется возможным отметить некоторые территориально маркированные закономерности, сближающие некоторые из рассматривавшихся преданий.

На основании близости сюжетного архетипа сближаются предание о Ефреме Новоторжском и предание об основании Зуб-цова. В этом можно усмотреть указание на то, что они происходят из одной и той же традиции, носителем которой было население юго-востока Новгородской земли, в состав которой, входили как Торжок (на всем протяжении своей истории), так и Зубцов (до середины XII в.).

С другой стороны, фоминское и березуйское предание обнаруживают близость на основании связи их сюжетного архетипа с эпическими произведениями. Это свидетельствует об их изначальной интегрированное™ в общую эпическую традицию (условно названную Верхневолжской), что следует расценивать как следствие вхождение населенных пунктов, в которых они бытовали, в состав одного культурно-исторического образования: сначала они находились в составе Смоленской земли, затем образовали самостоятельное удельное княжество.

Однако интегрирующие признаки в рассматриваемых преданиях всё же преобладают над теми, которые дифференцируют их территориально. Так, березуйское и фоминское предания типологически близки легенде о слияния Вазузы с Волгой, являющейся частью народнопоэтической традиции Зубцова. Эта легенда отражает более архаичные пласты эпоса, и поэтому есть все основания считать, что хронологически она первична по отношению к названным преданиям. Из этого следует, что эпическая традиция Верхневолжья (если и существовала), по крайней мере, в указанном микрорегионе, не была генетически связана с эпи-

14

ческой традицией Новгородской земли, в которую изначально входил Зубцов.

Архетипическая природа образов героев преданий о Владимире Ржевском и Держиславле объединяет эти произведения народной словесности. Между тем населенные пункты, в которых они бытовали (Ржев, Погорелое Городище), никогда не входили в одно историческое образование. Вообще черты культурного героя в той или иной степени присутствуют в образах героев всех рассматриваемых преданий.

Из вышеизложенного вытекает вывод о том, что в большинстве случаев различия в особенностях культурного развития исторических областей территории Верхневолжья не оказали существенного влияния ни на жанровые особенности верхневолжских преданий, ни на само их возникновение.

2. Предания как часть локальной народнопоэтической традиции

Как следует уже из главного жанрового признака преданий «осмыслить прошлое и настоящее» (Соколова В. К. Русские исторические предания. М., 1970. С. 9), предания являются главным элементом сохранения и передачи народнопоэтической традиции того или иного региона. Основываясь на проделанном анализе, можно вывести определенные закономерности, описывающие отношения предания и местной народнопоэтической традиции.

1. Предание возникает в рамках уже существующей народнопоэтической традиции; таковы, например, предание об основании Зубцова, предания о Владимире Ржевском.

2. Предание порождает питательную среду для формирования локальных особенностей народнопоэтической традиции; таково предание о Ефреме Новоторжском.

3. Локальная народнопоэтическая традиция оказывается тождественной преданию, что отражается в преданиях о Держиславле, о богатыре Фоме, о князьях Стукотовском и Грохотовском.

4. Возникнув в рамках уже существующей традиции, предание приводит к существенной трансформации этой традиции. Так, например, предания о Ефреме Новоторжском и Владимире Ржевском превратились в древнерусской традиции в жития -агиографическая трансформация. А предание об основании Зубцова в рамках новой литературной традиции приобрело черты

15

беллетристического произведения - собственно литературная трансформация.

Являясь неотъемлемой частью народнопоэтической традиции, предание, в силу синкретического характера устного народного творчества, неизбежно оказывается связанным с другими (в том числе письменными) жанрами народной словесности. Это сказывается в появлении в образности преданий элементов этих жанров. Так, образность волшебных сказок проявляется в предании о Ефреме Новоторжском (черты третьего, младшего брата), в предании о Владимире Ржевском (помощником князя в защите города является его конь), в формировании образов основателей Зубцова (имена структурно и до известной степени семантически изоморфны именам сказочных богатырей - Зубец, Рубец, третий брат / Дубыня, Усыня, Горыня). Элементы произведений народного героического эпоса отчетливо видны в фоминском и березуй-ском преданиях и отчасти в предании о Держиславле. Распространенный мотив народных легенд о наказании ссятотатцев отражается в мотиве погибели литвы в предании о Владимире Ржевском.

Наличие в преданиях элементов произведений народной словесности вряд ли следует объяснять тем, что произведения народной словесности влияли на предания. Скорее всего, и в преданиях, и в других жанрах фольклора проявились одни и те же глубинные пласты народнопоэтической традиции - сюжетных архетипов, восходящих к древним мифологическим образам и сюжетам. «Основной» (змееборческий) миф славянской мифологии проявился в преданиях о Владимире Ржевском и богатыре Фоме, близнечный миф - в образах князей Сукотовского и Гро-хотовского, образах Ефрема и Аркадия в предании о Ефреме Новоторжском, солярный миф в образе главного героя и супружеской четы ржевского предания.

Мифология проявилась в данных преданиях не только и не столько в системе образов и персонажей, сколько как способ мировосприятия и отражения действительности, форма кодировки, сохранения и передачи человеческого знания и опыта.

Взаимосвязь преданий с другими жанрами фольклора определяется их функцией в сохранении и передачи народнопоэтической (и шире - культурной) традиции. Как отмечал В. Н. Топоров, «консервирующая функция свойственна и всему жанровому

16

пространству традиции, т. с. всей совокупности жанров, организованной таким образом, что, во-первых, у каждого жанра есть своя сильная позиция, где именно он имеет преимущественные или даже исключительные права на передачу определенной, вне-положенной тексту ситуации (с этим связаны особенности пространственно-временного приурочения жанра, его связь с ритуалом и т. п.), и что, во-вторых, все жанры в целом образуют некую систему, служащую для фиксации всех мыслимых и/или существенных для данной модели мира ситуаций» (Исследования по этимологии и ономастике. Т. 1. М., 2005. С. 362).

3. Главный герой и сюжетный архетип преданий

Всё многообразие преданий с учетом их функции и главного признака может быть описано как следствие взаимодействия двух элементов: некого материального объекта и героя предания. При этом материальный объект соотносится с настоящим, а герой - с прошлым.

Оба элемента з преданиях находятся в отношениях взаимодополнения. С одной стороны, предание объясняет, что существующий в настоящем объект является следствием действий героя прошлого, а с другой - этот объект является для носителей традиции главным доказательством правдивости предания и реальности описанных в нем событий.

Взаимодействие этих элементов осуществляется через имя героя. В абсолютном большинстве случаев оно так или иначе соотносится с названием объекта: Ефрем Новоторжский - Торжок (Новый Торг), Владимир Ржевский - Ржева Володимерова, Зубец - Зубцов, Держиславль (согласно преданию, это древнее название Погорелого Городища), река Дёржа (оставшаяся «от былой славы» Держиславля) - Держислав, Фомино городище - богатырь Фома, Аксьиньино - богатырка Аксинья. Именно эти два элемента - имя героя и название объекта - являются структурной основой предания, определяя его тематическую устойчивость при всем многообразии вариантов.

Функция героя по отношению к объекту реализуется посредством действий, который представляется как их результат. Эти действия, собственно, и образуют сюжет предания. Например, Ефрем основывает Борисоглебский монастырь - главную святыню Торжка и Новоторжской земли, затем каменный храм, в котором

17

его хоронят с головой брата, а храм украшается фресками, изображающими Ефрема и его ученика, составляется житие святого, которое впоследствии утрачивается. Другой пример: Зубец, богатырь Фома и Держислав основывают города, носящие их имена, последний возводит крепостные валы. Или: Владимир Ржевский охраняет Ржев от внутренних нарушителей спокойствия городской общины, для чего нуждается в еженощной смене обуви, а также от внешних святотатцев, появляясь на крутом кремлевском берегу Волги. И еще: перебрасывание камней между князьями Стукотовским и Грохотовским приводит к появлению брода.

Характер действий героя по отношению к объекту определяется сюжетным архетипом. Именно он является средством развертывания в речевой ситуации имени героя - главнейшего элемента предания, его повествовательного ядра. При этом ведущая роль принадлежит народной этимологии, в ряде случаев эта этимология выражается неявно и обнаруживается на более глубоких уровнях этимологизации.

Имя героя предания отмечено некоей табуированностью. Предание никогда не реализует свою объяснительную функцию через прямое, непосредственное называние имени героя. Оно проявляется только после акцента на материальном объекте, с которым связано. Исследование этих объектов собирателями древностей и дало возможность зафиксировать все анализируемые предания. Как показывают полевые исследования, информаторы отвечают не на вопрос «кто такой тот или иной герой?», а на вопрос «почему это так называется?» или «а что это за объект?». Это происходит вследствие того, что для носителей традиции в настоящем важен объект, составляющий неотъемлемую часть его среды обитания, а в прошлом - герой, чья деятельность является для носителей традиции поэтическим осмыслением этой среды и включенного в него объекта.

Таким образом, двучленная схема предания «герой <—> объект» при его произнесении приобретает трехчленный вид: «герой имя/сюжет <—> объект». Именно во втором элементе этой схемы (имя/сюжет) проявляется сюжетный архетип предания, содержатся те базовые инвариантные элементы, позволяющие порождать бесчисленное множество повествовательных форм изложения при незыблемости темы и устойчивости сюжета.

Поэтому краткость предания - это не свидетельство недоразвитости их формы, а следствие предельной сжатости, «архивированное™», сюжета, который разворачивается при произнесении предания в определенной коммуникативной ситуации. Краткость предания обусловлена еще и тем, что та ниша, которую они занимают в системе жанров народной словесности (их «сильная позиция»), определяется способом концентрированной актуализации мифопоэтической образности и сюжетных схем, представленных в других фольклорных жанрах, но в них не связанных.

В связи с вышеизложенным высказывание В. П. Аникина о том, что «предания судят о прошлом с позиций настоящего» (Русское устное народное творчество. М., 2001. С. 271), верно лишь том смысле, что предания имеют объяснительную функцию. Прошлое в преданиях объясняется при помощи образов, сюжетов и мотивов, возникших в далеком прошлом, когда миф был единственным способом описания действительности. Таким образом, предание - это средство сохранения в настоящем подобного способа описания прошлого. Это нарративный Present Perfect - форма описания действия, завершившегося в прошлом, результат которого актуален для настоящего. Этим «результатом» являются материальные объекты (название города, реки, остатки крепостных валов и т. п.).

4. Предания и литература

Жанровые различия между преданиями (и вообще фольклором) и произведениями художественной литературы несомненны. Вместе с тем проведенное исследование позволяет утверждать, что между преданиями и литературными произведениями определенно существуют точки соприкосновения.

Есть все основания говорить о влиянии преданий о Ефреме Новоторжском и Владимире Ржевском на появление агиографических текстов, связанных с почитанием этих святых. В первом случае предание стало основой и частью жития преподобного, во втором - послужило причиной адаптации жития свв. Петра и Февронии Муромских и церковной службы князю Владимиру Святому к церковному почитанию Владимира и Агриппины. Предания о богатыре Фоме и князьях Стукотовском и Грохотов-ском имеют один и тот же эпический источник формирования образности, что и «Слово о полку Игореве» и «Задонщина».

Если в названных случаях точки соприкосновения преданий и произведений литературы объясняются синкретическим характером древнерусской литературы, то фольклорное предание об основании Зубцова послужило лишь поводом к созданию во второй половине XVIII в. безвестным автором художественного текста, построенного уже в соответствии с эстетическими установками литературы нового времени. Связь преданий о Владимире Ржевском и Держиславле с образностью пушкинских произведений - тема отдельного исследования. Следует обратить внимание на то, что функциональный параллелизм образов Владимира Ржевского, обходящего ночной город, и Петра I в «Медном всаднике», а также разрушенного московским царем Держиславля и превратившегося в призрак «Новгорода-великого» в «Евгении Онегине» указывает на то, что в художественном осмыслении прошлого народнопоэтическая традиция и поэт в своем творчестве использовали одни и те же базовые элементы - литературно-мифологические архетипы.

Это позволяет шире взглянуть на взаимоотношение литературного и фольклорного начал в таком жанре, каким является предание. Лежащие в его основе литературно-мифологические сюжетные архетипы представляют собой некие структурные схемы, предпосылки образов, существующих в сфере как коллективного, так и индивидуального, авторского творчества. Отсюда следует, что фольклор и литература - это разные формы проявления этого коллективного бессознательного. В этой связи представляет интерес гипотеза В. Н. Топорова о том, что одним из источников образа Петра - Медного всадника был сон А. Н. Голицына и/или видение Павла I (Топоров В. Е. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. С. 334), поскольку именно в снах и видениях видят проявление коллективного бессознательного. Как ни относиться к этой гипотезе, учет ее необходим при анализе нашего материала.

В основе предания лежит художественно-образное осмысление событий прошлого. В этом оно реализует свою функцию хранения и передачи знаний о прошлом. Эстетический и информационный аспект преданий тождественны: информация хранится в них посредством образов, мотивов и сюжетов, в основе своей аналогичной системе образности произведений художественной

20

литературы. Поэтому в принципе сюжетные архетипы предания могут быть развернуты в литературное произведение (житие Ефрема Новоторжского, предание о Зубцове, отчасти предание о Владимире Ржевском). Таким образом, мифология как способ описания действительности оказывается общим истоком для литературы и произведений фольклора, в том числе и преданий. Именно этим и определяется интенсивное использование преданий в произведениях древнерусской литературы, создатели которой были носителями мифопоэтической традиции.

Взаимоотношение преданий и литературы следует рассматривать как взаимодействие частей одного большого целого - русской культуры. Глобальные общекультурные изменения отражались как в устном народном творчестве, так и в индивидуальном литературном. Так постепенное угасание мифологии как способа описания действительности привело к исчезновению художественных форм коллективного сохранения и передачи традиции. Вместе с тем медленное, но неуклонное редуцирование устного народного творчества в русской культуре сопровождалось обратным процессом в индивидуальном литературном творчестве. Иллюстрацией сказанного и является разнообразие точек соприкосновений преданий и литературы, изученное в данной работе.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Тверской княжеский ономастикон и тверской миф // Провинция как реальность и объект осмысления: Материалы научной конференции. Тверь, 2001. С. 184-192.

2. Погорельская старина: Сборник статей. Зубцов, 2002. С. 1-160.

3. Житие св. прп. Ефрема Новоторжского - исторический и литературный источник // «Государева дорога» и ее дворцы: Материалы межрегиональной научной конференции. Тверь, 2003. С. 280-289 (в соавторстве с П. Д. Малыгиным).

4. Житие Ефрема Новоторжского как часть народнопоэтической традиции Торжка // Из истории и теории культуры: Труды филиала ГАСК в г. Твери. Вып. 1. Тверь, 2004. С. 50-63.

5. Существовал ли Верхневолжский эпос? // Литература Тверского края в контексте древней культуры: Сборник статей. Тверь, 2005 (в печати).

Подписано в печать 14.03.2006. Формат 60x84 Vi6. Бумага типографская. Печать офсетная. Усл. печ. л. 1,15. Тираж 100 экз. Заказ 236.

Издательство «Научная книга». Россия, 170033, г. Тверь, ул. Фадеева, д. 27. Тел. (0822) 36-63-65.

Л££6А_

» » * * Я 9

ь

i

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Кузнецов, Виктор Владимирович

Введение

Глава 1. Сюжетные архетипы верхневолжских преданий

Раздел 1. Житие Ефрема Новоторжского

Раздел 2. Предания об основании Зубцова

Глава 2. Верхневолжские предания и героический эпос

Раздел 1. Предание о богатыре Фоме

Раздел 2. Предание о князе Стукотовском и князе Грохотовском

Глава 3. Образ героя в верхневолжских преданиях

Раздел 1. Предание о Владимире Ржевском

Раздел 2. Предание о Держиславле

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Кузнецов, Виктор Владимирович

Жанр предания был первым письменно зафиксированным жанром народной несказочной прозы. Предания являются главным источником сведений о прошлом в Повести временных лет и других древнерусских летописях, они оказали влияние практически на все жанры древнерусской литературы1. Вместе с тем, произведения этого жанра долгое время оставались вне поля научного исследования. Достаточно сказать, что до настоящего времени не существует общепринятого определения преданий и их классификации.

С XVIII в., когда фольклор стал отчетливо осознаваться как нечто противоположное индивидуальному художественному творчеству, устные предания начали фиксировать как ученые, так и чиновники. До середины XIX в. предания привлекали внимание только профессиональных историков, которые рассматривали их исключительно в качестве исторического источника. При этом надежность этого источника и достоверность содержащихся в нем сведений a priori определялась в соответствии с уровнем развития исторической науки. Следует отметить, что этот взгляд на предания до сих пор присутствует в работах некоторых историков.

Резкий подъем интереса к преданиям произошел в середине XIX в. В народных рассказах о «досюльских» временах исследователи видели проявление народного духа, т. е. знание особого рода, в какой-то мере альтернативное «академическому». С этого времени исторические предания стали пониматься как память народа. Речь шла уже не о передаваемых из уст в уста воспоминаниях отдельных очевидцев исторических событий, но о некоем информационном поле, которое определяет народное восприятие

1 Лихачев Д. С. Великое наследие. М., 1980. С. 50—55; Аникин В. П. Русское устное народное творчество. М., 2004. С. 274. истории. Вплоть до середины XX в. эта концепция оставалась господствующей в отечественной фольклористике.

Во второй половине XIX в. появился целый ряд работ, в которых предания наряду с письменными свидетельствами и археологическими находками использовались для воссоздания истории той или иной местности . При этом интересно, что фольклористы относили подобные рассказы не к народному творчеству (как, например легенды), а к народной истории. Очевидно, именно вследствие этого в солидных трудах, посвященных фольклору, нет и одного, в котором преданию как самостоятельному жанру уделялось бы хоть какое-то внимание. Так, например, И. П. Сахаров фактически поставил знак равенства между преданиями и демонологическими рассказами - «тайными сказаниями»3. Несколько позднее А. Н. Афанасьев лишь вскользь упомянул предания в предисловии к собранию народных легенд как «источник эпических народных произведений»4. Специально фиксацией преданий в то время занимались энтузиасты изучения местной истории и провинциальные священники, интересовавшиеся в первую очередь рассказами о местночтимых святынях. Основной объем опубликованных материалов подобного типа приходится на различные региональные (губернские, епархиальные) издания.

С начала XX в. в изучении преданий намечаются другие тенденции. В исторической народной прозе начинают видеть не просто фольклоризи-рованную историю, но особый вид нарратива, имеющий лишь опосредованное отношение к событиям прошлого. Некоторые исследователи начинают обращать внимание на внутреннюю противоречивость преданий, отл

См., например: Заволоцкая чудь / Сост. П. С. Ефименко. Архангельск, 1869; Митрополъский П. Смутное время в народных преданиях и памятниках Олонецкой губернии // Олонецкий сборник. Петрозаводск. 1894. Вып.

3. С. 243—255. 5

Сахаров И. П. Сказания русского народа. М., 1997. С. 13—34. 4 Народные русские легенды А. Н. Афанасьева. Новосибирск, 1990. С. 12. сутствие в них исторической хронологии, сосуществование диаметрально противоположных мнений о произошедшем в далекие времена5. Другие исследователи рассматривали предания в их тесной связи уже не с историей, а с ритуальными практиками6. До 1980-х гг. ученые, занимавшиеся преданиями, ориентировались, прежде всего, на извлечение исторической истины из собранных текстов. По-прежнему господствовала концепция народной памяти, в качестве составной части которой признавались предания. Основные усилия фольклористов были направлены на выявление жанровых особенностей преданий, выделение в них мифологической и реалистической составляющих и их классификации7.

С начала 1990-х гг. формируется иное - культурологическое в своей основе - понимание фольклора. В устном народном творчестве исследователи начинают видеть не отражение реального мира, а активный инструмент для его конструирования. В изучении преданий обозначился функциональный подход, при помощи которого исследователи пытаются выявить функции предания в формировании народной культуры того или иного региона8. В принципе, этот подход во многом является возвращением на ином методологическом уровне к точке зрения на предания (и вообще на фольклор) как на часть культурно-исторического облика той или

5 Едемский М. Б. Из Кокшеньгских преданий. О Чуди // Живая старина. 1905. Вып. I—II. С. 102—106.

6 Зеленин Д. К. К вопросу о русалках: (Культ покойников, умерших неестественной смертью, у русских и у финнов) // Зеленин. Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1901—1913. М., 1994. С. 230—298.

-у

Соколова В. К. Русские исторические предания. М., 1970; Криничная Н. А. Русская народная историческая проза: Вопросы генезиса и структуры. Л., 1987.

8 Путилов Б. Н. Фольклор и народная культура. СПб., 1994; Панченко А. А. Исследования в области народного православия: Деревенские святыни Северо-запада России. СПб., 1994; Штырков С. А. Конструирование коллективной исторической памяти в локальной традиции // Староладожский иной местности, как на своеобразную иллюстрацию духовной жизни ее жителей, который бытовал во второй половине XIX - начале XX в. в среде краеведов, земских деятелей и некоторых литераторов9.

Все это создало предпосылки для описания жанровых признаков предания и для их классификации. Несмотря на то, что, как уже отмечалось, общепринятого определения преданий нет, тем не менее, исследователи выявили ряд признаков, которые отличают предания от других жанров несказочной прозы (легенд, быличек, бывалыцин). Их главным признаком является осмысление и объяснение исторических событий, деятельности исторических личностей, происхождения названий населенных пунктов и различных особенностей и объектов ландшафта (рек, озер, урочищ, курганов и т. п.). С одной стороны, предания призваны придать определенный смысл тем или иным историческим событиям, память о которых сохраняется в народе, а с другой - они являются формой сохранения этой памяти и передачи ее следующим поколениям (ср. в этой связи объяснение предания как «пере-дания»10, «передачи учения»11). По выражению В. К. Соколовой, предания удовлетворяют «потребности народа осмыслить свое прошлое и настоящее»12. Другим главным признаком преданий является их установка на абсолютную достоверность сообщаемой информации. Правдивость предания поддерживается авторитетом старины, самим фактом распространения предания в народе и, особенно, у старших поколений. сборник / Отв. ред. и сост. А. А. Селин. СПБ.; Старая Ладога, 1998. С. 126—133.

9 Ср. в этой связи обращение к фольклору в зарисовках традиционного быта у П. И. Мельникова-Печерского («В лесах»), С. В. Максимова («Нечистая, неведомая и крестная сила», «Чухлома», «Лесные жители»), В. Г. Короленко («В пустынных местах: Из поездки по Ветлуге и Керженцу»), М. М. Пришвина «У стен града невидимого (Светлое озеро)»)

10 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1980. Т. III. С. 384.

11 Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 332.

Отсюда в текстах преданий (обычно в начале или конце) часто встречаются формулы типа «якоже сказують» (в летописях), «так старики говорят», «это еще до меня было» и т. п. Вымысел в предании является не сознательной выдумкой, а формой «неосознаваемого художественного отражения реальности»13. Вследствие этого наличие элемента чудесного в преданиях, в отличие от легенд, возможно, но необязательно.

Таким образом, термином предание можно обозначить распространенный в народе устный несакральный, несказочный рассказ, с установкой на достоверное объяснение событий прошлого и происхождения различных элементов ландшафта с факультативным присутствием элемента чудесного. Именно этот объем значений мы будем связывать с термином предание в данной работе.

Все существующие варианты классификаций преданий, так или иначе, основаны на выделении во всем множестве и разнообразии преданий двух больших тематических групп: исторические предания - рассказы об исторических событиях и личностях прошлого - и топонимические (географические) предания - рассказы, объясняющие происхождение названий населенных пунктов и объектов ландшафта. Между этими двумя группами зачастую нельзя провести четкую границу. Так, объяснение происхождения названия населенных пунктов и элементов ландшафта часто происходит посредством их включения в описание какого-либо исторического события, т. е. топонимическое предание оказывается включенным в историческое. При этом ключевая роль как правило принадлежит народной этимологии объясняемого названия14.

12 Соколова В. К. Русские исторические предания. С. 9.

13 Аникин В. П. Русское устное народное творчество. М., 2004. С. 272.

14 Ср. в этой связи предание о происхождении названия города Переяслав-ля в Повести временных лет (ПСРЛ. Т. I. М., 2001. Стб. 127—128).

Между названными двумя группами преданий некоторые исследователи помещают предания о кладах, связанные с именами исторических личностей (Ермаком, Степаном Разиным, Пугачевым), фольклорных персонажей (атаманом Кудеяром)15 или вообще с примечательными личностями той или иной местности (помещиками, священниками, разбойниками).

Различные варианты классификаций преданий определяются различными принципами, которые лежат в основе этих классификаций и сводятся, в конечном счете, к более детальному членению двух вышеназванных групп. В настоящее время можно выделить классификации В. К. Соколовой и Н. А. Криничной как наиболее проработанные и подкрепленные фактическим материалом.

В. К. Соколова, основываясь на тематическом подходе к классификации преданий и определив их как «прозаические рассказы исторического содержания», выделила в два цикла (группы) преданий: исторические предания и предания легендарные. Предания второй группы отличаются от преданий первой присутствием в них элемента чудесного16. Собственно преданиями в этой классификации является первая группа, что признает и сама исследовательница17, предания же второй группы, к которой относятся «исторические легенды религиозного содержания» и «социально

1 Я утопические легенды» , правильнее было бы отнести к легендам. Собственно предания (исторические предания) делятся на две категории: ранние и поздние. В первой в качестве подвидов выделяются топонимические, генеалогические, этнонимические предания, а также предания об исторических лицах и памятных событий. В качестве подвидов поздних преданий

15 Новиков Н. В. Прозаические жанры фольклора // Этнография восточных славян: Очерки традиционной народной культуры. М., 1987. С. 427.

16 Соколова В. К. Русские исторические предания. С. 272.

17 Там же. С. 45. выделяются «предания о борьбе с внешними врагами», об Иване Грозном, Ермаке, Степане Разине, Петре Первом, разбойниках, а также предания о кладах19.

В основу классификации Н. А. Криничной положен принцип приоритета действия, рассмотренный в отвлечении от других содержательных компонентов: мотива, характеристики персонажей, конкретного содержания и обстоятельств их действий20. На основе этого структуралистского, по своей природе, подхода выделяются 21 разновидность преданий, среди которых: предания о заселении и освоении края, об аборигенах края, о предках, о кладах, о богатырях и силачах, о разбойниках, о раскольниках и расколе, об исторических личностях (о государственных деятелях Древней Руси и России, о полководцах, о вождях народных масс), о происхождении

91 особенностей ландшафта и д. т. Классификация Н. А. Криничной, по признанию самой исследовательницы, отличается от классификации В. К. Соколовой тем, что в нее введены дополнительные циклы, а ряд рубрик объединены в один цикл (например, предания об Иване Грозном, Разине, Пугачеве и др. объединены в один цикл - предания об исторических лицах)22.

Главной причиной, затрудняющей выработку общих критериев классификации преданий и их дефиниции вообще, является «сравнительная сложность выявления и записи несказочной прозы, жанры которой не обладают той устойчивостью художественной формы, которая присуща сказ

18 Соколова В. К. Русские исторические предания. С. 273.

19 Там же. С. 7.

20 Криничная Н. А. Русская народная историческая проза: Вопросы генезиса и структуры. JL, 1987. С. 19.

21 Там же. С. 7 и сл.

22 Там же. С. 26. ке»23. Предания же, по мнению В. К. Соколовой, вообще «не образуют единого жанра, а ярко выраженные признаки в них отсутствуют»24.

Кроме того, существенно затрудняет анализ преданий то обстоятельство, что подавляющее большинство их публикаций приводится вне связи с коммуникативной ситуацией, в которой они были зафиксированы. Тексты таких публикаций чаще всего отредактированы исследователем или являются авторскими пересказами. Как показывают полевые исследования, предания никогда не актуализируются в «чистом» виде. Чаще всего полный текст предания, его нюансы «разворачиваются» из одного предложения или даже имени в ходе диалога интервьюера и информанта.

Наконец, трудность систематизации преданий обусловлена отсутствием издания свода их текстов, аналогичного работам А. Н. Афанасьева по сказкам и легендам25. Традиционно предания включаются в различные сборники фольклора вместе с другими произведениями несказочной прозы . Наиболее успешно этот недостаток устраняется в сборнике Н. А. Криничной «Предания Русского Севера», к которому приложен

97

Указатель типов, мотивов и основных элементов преданий» . Однако, география преданий этого сборника ограничена территорией северной России, главным образом Беломорья и Обонежья.

Думается, что классификация, предложенная Н.А. Криничной, более формализована и в своих основополагающих принципах имплицирует

Новиков Н. В. Прозаические жанры фольклора. С. 424.

24 Соколова В. К. Русские исторические предания. С. 5, 248.

25 Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. М., 1855—1863. Вып. 1—8; Он же. Народные русские легенды. М., 1859.

См., например: Русский фольклор / Сост. В. П. Аникин. М., 1985; Легенды. Предания. Бывальщины / Сост. Н.А. Криничная. М., 1989; Народная проза / Сост. С. Н. Азбелев, Т. А. Исаченко. М., 1992; Тысяча лет русской истории в преданиях, легендах, песнях / Сост. С. Н. Азбелев. М., 1999.

Предания Русского Севера / Подгот. Н.А. Криничной. СПб., 1991. С. 278—294. большие возможности для дальнейшего развития. Показательно в этом отношении то, что в «Указателе типов, мотивов и основных элементов преданий» предусмотрены пустые рубрики, для тех случаев, когда необходимый материал в настоящее время отсутствует, но может быть выявлен впоследствии.

Вместе с тем, представляется, что между двумя вышеназванными типами классификации нет принципиальных противоречий. Критерии анализа преданий, которые лежат в их основе, могут быть рассмотрены как взаимодополняемые. Различные по тематике предания в разных ситуативных контекстах могут выполнять различные функции, т. е. историческое или топонимическое предание может быть одновременно генеалогическим или этиологическим28.

Переходя к разговору о преданиях территории Верхневолжья, необходимо дать терминологическое определение понятия Верхневолжье и описать историю изучения преданий, бытовавших на данной территории.

Изучение преданий, существующих (существовавших) на указанной территории, теснейшим образом связано с изучением истории региона и во многом обусловлено особенностями этого изучения.

Со второй половины XVIII до конца XIX в. внимание исследователей привлекала главным образом история местностей, расположенных в пределах территории Тверского княжества. История земель, лежащих за границами Тверского княжества, рассматривалась или в рамках его предыстории, или в качестве своеобразного фона связанных с ним историче

28 О принципах классификации преданий также см.: Штырков С. А. Фольклорная несказочная проза: проблемы классификации и терминологии // Мифология и повседневность: Материалы научной конференции 18—20 февраля 1998 г. / Сост. К. А Богданов, А. А. Панченко. СПб., 1998. С. 196—210. ских событий . Появившееся уже в работах Д. И. Карманова понятие

30

Тверской край вплоть до настоящего времени используется для обозначения территорий, расположенных в пределах границ Тверской губернии, затем Тверской области. Подобная «привязка» научного термина к административно-территориальным образованиям, центром которых была Тверь, с одной стороны, делает этот термин довольно расплывчатым вследствие неоднократного изменения их границ, а с другой — ставит в центр исторического развития этого региона историю Твери. Поэтому в основе многих исторических исследований лежит методологическая схема, по сути описывающая трансформацию Тверского княжества в Тверскую область: (1) Тверское княжество (2) Тверская губерния (3) Тверская область = Тверской край (2, 3).

Подобный подход совершенно не отражает ни историческое развитие региона, ни тем более его этнокультурные особенности как в губернских, так и в областных границах. Хорошо известно, что Верхневолжье было заселено представителями разных по происхождению и по культурному облику славянских племенных союзов: кривичей, проникавших из смоленского Поднепровья, и ильменских словен. До формирования Тверского княжества как самостоятельного политического образования (середина XIII в.) территория Тверской области в ее современных границах входила в состав трех древнерусских земель: Новгородской, Смоленской и Владимиро-Суздальской (из состава последней и выделилось Тверское княжество), которые представляли собой близкие, но все же различающиеся культурно-исторические образования (см. Приложение, № I). Историче

29 Ср. например: Карманов Д. И. Собрание сочинений, относящихся к истории Тверского края. Тверь, 1893. С. 22—27, 131—154; Борзаковский В. С. История Тверского княжества. Тверь, 1994. С. 70—25.

30 Карманов Д. И. Собрание сочинений, относящихся к истории Тверского края. С.24. Наряду с определением «край» Д. И. Карманов часто использует термины область, сторона. ские судьбы этих образований в пределах области были различны. Очевидно, что все это должно было как-то отразиться на формировании культурного облика различных частей Тверского края вообще и на особенностях народнопоэтической традиции в частности. К сожалению, вопрос о микрорегиональных культурно-исторических особенностях составляющих территорию Тверской области земель не привлекал должного внимания современных исследователей.

Исходя из вышеизложенного, в качестве географического и культурно-исторического обозначения исследуемой территории вместо термина Тверской край более корректными представляются термины Верхневолжье или Тверское Поволжье.

История изучений преданий территории Тверского Поволжья имеет все выше названные особенности изучения этого жанра. Первыми публикациями преданий следует, по-видимому, считать фольклорные по происхождению сведения об истории некоторых населенных пунктов, изложенных в Генеральном соображении по Тверской губернии 1783—1784 гг. Обычно эти сведения помещаются в начале исторической справки о том или ином городе. Предания понимались автором Соображения или как легендарное начало истории населенного пункта, или как источник по его дописьменной истории. Именно так рассматривали предания записывавшие их деятели земств, чиновники, священники. Публиковались эти записи в авторском пересказе в различных историко-статистических очерках и статистических сборниках по Тверской губернии, чаще всего без каких-либо комментариев.

Первая фиксация значительного объема преданий связана с деятель

11 ностью Тверской ученой архивной комиссии . Один из ее членов

31 1

Перечень документов и краткая аннотация см.: Древняя Тверь в трудах Тверской ученой архивной комиссии: Библиографический указатель /

В. А. Плетнев в своей работе «Об остатках древности и старины в Тверской губернии» собрал большое количество преданий, связанных не только с городами Тверской губернии, но и с некоторыми селами, деревнями, погостами и урочищами, которые привлекали его внимание в качестве объектов историко-археологического изучения32. Ряд преданий, связанных с церковной стариной, приводятся в Тверском патерике, составленном архиепископом Тверским и Кашинским Димитрием (Самбикиным)33. Следует отметить, что Димитрий (Самбикин) рекомендовал приходским священникам вести летописи своих церквей, в которые следовало заносить все сведения по истории прихода, легенды и предания, связанные с церковной стариной. Благодаря этому был зафиксирован ряд интересных произведений несказочной прозы. К сожалению, эти церковные летописи в большинстве своем утрачены, однако некоторые материалы, содержащие фольклорную интерпретацию церковной истории той или иной местности, можно найти в фонде Тверской духовной консистории ГАТО34.

Кроме вышеназванных работ, тексты преданий публиковались в различных путеводителях («странствователях») по Тверской губернии, записках путешественников, в губернских периодических изданиях. В них предания рассматривались даже не столько как исторический источник, сколько как часть специфического образа той или иной местности, иллюстрация уклада жизни и духовного мира ее обитателей.

Сост. С. А. Васильева // Литература Тверского края в контексте древней культуры / Сост. и ред. М. В. Строганов. Тверь, 2002. С. 182—225.

32 Плетнев В. А. Об остатках древности и старины в Тверской губернии. Тверь, 1903.

33 Димитрий, архиепископ (Самбикин). Тверской патерик: Краткие сведения о Тверских местночтимых святых. Тверь, 1991. (Далее - Тверской патерик).

34 Опубликованный фрагмент такой летописи см.: Позднышева Н.И. Церковная летопись погост Спасский, что на Низу, Тверской губернии Ново

В первые годы советской власти, когда в стране отмечалось оживление интереса к истории края, на территории Тверской области работала Верхневолжская этнологическая экспедиция (1921—1925 гг.). Помимо сведений о хозяйстве и быте тверских крестьян того времени, Верхневолжская экспедиция собрала большой материал по народному творчеству. К сожалению, материалы этой экспедиции, так же, как и полевых исследований, проводившихся на территории Калининской области в последующие годы Государственным музеем Центрально-Промышленной области и Калининским педагогическим институтом, остались почти не опубликованными35. После разгрома в 1930-е гг. отечественной этнографии и краеведения и последовавшей затем Великой Отечественной войны, произведения народной несказочной прозы (как и фольклор вообще) попали в поле зрения исследователей лишь в 1960-е гг.

С 1970-х гг. предания (главным образом топонимические) фиксируются этнографическими экспедициями Тверского госуниверситета, Российского этнографического музея, Всероссийского историко-этнографического музея. Однако подавляющее большинство из них до сих пор не опубликовано и остаются в виде записей в дневниках экспедиций.

Изложенные выше обстоятельства обуславливают цели, задачи и методику исследования.

Главной целью данной работы является выявление происхождения и жанрово-стилистических особенностей преданий территории Верхневолжья. торжского уезда // Новоторжский сборник. Вып. 1. / Отв. ред. В. В. Кузнецов, сост. П. Д. Малыгин. Торжок, 2004. С. 131—139.

О работе экспедиции см.: Золотарев Д. А. Работа Этнологической экспедиции в Тверской и Рыбинской губерниях // Известия Российской Академии истории материальной культуры. Д., 1924; Фольклор Тверской губернии: Сборник Ю. М. Соколова и М. И. Рожновой. 1919—1926 гг. Изд. под

В работе рассматриваются предания, связанные с населенными пунктами верхнего течения Волги и прилегающих территорий (см. Приложение, № 1): Торжок, Ржев, Зубцов, Погорелое Городище, Фомино городище, Молодой Березуй. Необходимость подобного ограничения обусловлена не только тем, что в рамках одного исследования невозможно рассмотреть предания, существовавшие на территории всего Тверского Поволжья, но, главным образом, особенностями прошлого вышеназванных населенных пунктов. Исторически и территориально они связаны с тремя древнерусскими политическими и этнокультурными образованиями, существовавшими на территории Верхневолжья: Новгородской, Смоленской, Влади-миро-Суздальской (затем Тверской) землями. В разные периоды истории они были столицами удельных образований и/или центрами относительно самостоятельных областей. Представляется, что названное территориальное ограничение, с одной стороны, дает возможность рассмотреть предания в качестве репрезентантов культурного своеобразия тех исторических образований, на территории которых они возникли, а с другой - позволяет выявить, насколько отразились особенности культурно-исторической традиции этих образований на жанровой специфике рассматриваемых преданий. Подобный подход позволит с наибольшей полнотой выявить жанровые особенности преданий территории именно Верхневолжского региона (Тверского края, Тверской области) как территориально-исторического и историко-культурного образования. Учитывая, что три вышеназванные исторические области стали ядром формирования государственной территории великорусской народности, выявленные особенности анализируемых преданий, вероятно, можно будет считать репрезентативными для преданий не только Тверского Поволжья, но и всех русских памятников этого жанра. гот. И. Е. Ивановой и М. В. Строгановым. СПб., 2003. В последнем изда

Из вышеизложенного вытекает необходимость обращения в рамках анализа рассматриваемых преданий к краткому изложению истории данных населенных пунктов, в том виде, в каком она отражена в историко-археологических исследованиях. Данное сопоставление позволит увидеть, насколько и - главное - как история указанных населенных пунктов отразилась в предании. В результате такого анализа мы сможем подойти к тексту предания не как артефакту фольклорной, мифологизированной истории той или иной местности, а исключительно как к памятнику народной словесности.

Вышеизложенное позволяет также достичь других задач данного исследования. Во-первых, мы сможем определить место рассматриваемых преданий в народнопоэтической традиции мест их бытования. Во-вторых, мы сможем выявить источники происхождения образности преданий, особенности их поэтики и формирования художественного мира. Особое внимание при этом следует уделить связи преданий, с одной стороны, с другими жанрами несказочной прозы, а с другой - с авторскими литературными произведениями. Последнее представляется особенно интересным, поскольку, несмотря на то, что взаимосвязи фольклора и литературы уделялось большое внимание, этот вопрос не может считаться полностью изученным36. Примечательно, что связь преданий и литературы вообще никогда не становилась предметом специального изучения. нии опубликованы материалы Верхнемоложской экспедиции.

36 Библиографию по этому вопросу см.: Выходцев П. С. Об исторических закономерностях взаимосвязей литературы и фольклора // Русская литература. № 2. 1977. С. 3—20. Сказанное большей частью относится к литературе XVIII—XIX вв. Несомненной связи древнерусской литературы и фольклора посвящено большое количество работ. Из последних публикаций наиболее интересной представляется: Аникин В. П. Синкретизм в древнерусской литературе в сравнении с фольклорным // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. № 3 (21). 2005. С. 7—9.

Основными источниками для данной работы послужили тексты преданий, опубликованных в вышеуказанной работе В. А. Плетнева, в «Тверском патерике», в историко-статистических очерках и памятных книжках по Тверской губернии. Учитывая, что предания не имеют «канонического» текста, для достижения поставленных задач представляется продуктивным рассматривать тексты одного и того же предания, опубликованные в различных источниках, в качестве его вариантов. Это позволит до известной степени снять те недостатки, которые возникают вследствие публикации преданий в виде авторского пересказа фольклорного текста, что характерно для вышеназванных источников. Для этого же представляется целесообразным привлечение записей анализируемых преданий, сделанных автором во время экспедиций.

Изложенные задачи и цели исследования определили его структуру.

В первой главе рассматриваются глубинные основы предания как жанра - первичные элементы, определившие их структуру и особенности, которые были обозначены Е. М. Мелетинским как сюжетные архетипы .

Во второй главе рассматривается связь исторических преданий с героическим эпосом. Эпические произведения представляют собой наиболее ранние формы необрядового фольклора, к их числу относятся и предания. Лучшие образцы героического эпоса - «Слово о полку Игореве» и «За-донщина» - будучи произведениями древнерусской литературы, связаны глубокими корнями с народной культурой и народным мировоззрением38, т. е. с той средой, которая питала также предания.

37 Разработка объема понятия: Мелетинский Е. М. О происхождении литературных литературно-мифологических архетипов // Мировое древо. Вып. 2. М., 1993. С. 9—62.

38 Лихачев Д.С. Великое наследие. М., 1980. С. 163.

Третья глава посвящена образу героя преданий, архетипическим основам его формирования, роли в создании художественного мира предания, соотношению с образами литературных героев.

Указанные параметры представляется более продуктивным рассматривать при помощи анализа различных преданий, в которых эти параметры выявляются наиболее рельефно.

В Заключении резюмируются основные положения работы, обобщаются выводы, сделанные в каждой из трех глав.

В Приложении приводятся материалы, иллюстрирующие и дополняющие некоторые положения основной части.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Предания Верхневолжья в контексте жанров русской словесности"

Заключение

Подводя итог проведенному нами анализу, в соответствии с поставленными целями и задачами представляется возможным сделать следующие выводы.

1. Предания и историко-культурные особенности Верхневолжья

Исторические предания, существующие на рассматриваемой территории Тверского Верхневолжья, возникли как отражение истории населенных пунктов, в которых они зафиксированы. Они являются формой сохранения и передачи исторической традиции населения рассматриваемых микрорегионов. При этом отражение исторических фактов в предании избирательно. Они посвящены осмыслению тех из них, которые оказали существенное влияние на ход истории населенного пункта или микрорегиона: основание монастыря (предание о Ефреме Новоторжском), борьба с литовским нашествием (предание Владимире Ржевском), коллизии истории конца XVI - начала XVII в. (предание о Держиславле). Предания связаны с определенными топографическими объектами (предания о богатыре Фоме, князьях Стукотовском и Грохотовским, о Держиславле), особенностями ландшафта или географического положения той или иной местности (предание об основании Зубцова, отчасти предание о Держиславле), выдающимися личностями, чья жизнь была связана с данным населенным пунктом и имела определяющее значение для его истории (предания о Ефреме Новоторжском, Владимире Ржевском, отчасти предание о Держиславле).

Принципиально важно подчеркнуть, что предание как памятник народной словесности появилось не вследствие какого-либо исторического события и не как отражение деятельности той или иной исторической личности, а как осмысление этих событий и роли определенных личностей в рамках, создававшихся народнопоэтической традицией.

Поскольку предания возникли после определенных исторических событий (но не вследствие их), существует принципиальная возможность установления относительной хронологии их возникновения. В этой связи показательны предания о Ефреме Новоторжском и Владимире Ржевском. Предание о Ефреме возникло не раньше утраты древнего жития новторж-ского святого и не позже создания жития нового, т. е. между XIV и концом

XVI в. Верхним рубежом возникновения основных составляющих предания о Владимире Ржевском, скорее всего, следует считать конец XVI

XVII в. (между Макариевскими соборами и реформами Никона). В обоих случаях именно фольклорная традиция во многом определила формирование их агиографической образности.

Поставленный во Введении вопрос о соотношении рассматриваемых преданий и особенностей культурного своеобразия трех историко-культурных областей, располагавшихся на территории Тверского Верхневолжья в рамках материала, привлеченного для данной работы, по-видимому, не может считаться окончательно решенным. Для его дальнейшей разработки необходим анализ всех преданий, зафиксированных на указанной территории. Вместе с тем на основании проделанного анализа представляется возможным отметить некоторые территориально маркированные закономерности, сближающие некоторые из рассматривавшихся преданий.

На основании близости сюжетного архетипа («три брата-основателя») сближаются предание о Ефреме Новоторжском и предание об основании Зубцова. Это можно расценить как указание на то, что они происходят из одной и той же традиции, носителем которой было население юго-востока Новгородской земли, в состав которой входили как Торжок (на всем протяжении своей истории), так и Зубцов (до середины XII в.).

С другой стороны, фоминское и березуйское предание обнаруживают близость на основании связи их сюжетного архетипа с эпическими произведениями. Это свидетельствует не только об их изначальной интег-рированности в общую эпическую традицию, условно обозначенную как Верхневолжская, но и указывает на носителей этой традиции - переселенцев с юга Древней Руси (возможно, из области Киева), осевших в плодородном междуречье Вазузы и Осуги. В более поздний период эти земли составляли одно целое - сначала в составе Смоленской земли, затем как самостоятельное удельное княжество.

В качестве территориально маркированного признака, определившего тематику рассматриваемых преданий, следует назвать статус населенных пунктов, в которых они были зафиксированы. В средние века все они были городами — центрами удельных княжеств: Ржев, Зубцов, Погорелое Городище, Фомин городок, Березуй, - и полусамостоятельных волостей -Торжок. Исторические судьбы этих центров в той или иной мере и отразились в тематике и сюжетных особенностях преданий.

Однако интегрирующие признаки в рассматриваемых преданиях всё же преобладают над дифференцирующими.

Так, березуйское и фоминское предания оказываются типологически близкими легенде о слияния Вазузы с Волгой, являющейся частью народнопоэтической традиции Зубцова. Как мы пытались показать, она отражает более архаичные пласты эпоса и поэтому есть все основания считать, что хронологически она была первична по отношению к названным преданиям. Из этого следует, что эпическая традиция Верхневолжья (если и существовала), по крайней мере, в указанном микрорегионе не была генетически связана с эпической традицией Новгородской земли, в которую изначально входил Зубцов.

Архетипические основы образов героев предания о Владимире Ржевском и Держиславле, объединяют эти произведения народной словесности, в то время как населенные пункты, в которых они бытовали (Ржев, Погорелое Городище), никогда не входили в одно историческое образование. Вообще, черты культурного героя в той или иной степени присутствуют в образах героев всех рассматриваемых преданий: Ефрем Новоторж-ский основывает монастырь, занимается миссионерской деятельностью; богатырь Фома основывает город, или, по крайней мере, обитает в нем; с именами березуйских князей связывается появления брода через Вазузу. (К этим функциям образа культурного героя в преданиях мы еще вернемся.)

Из вышеизложенного вытекает вывод о том, что в большинстве случаев различия в особенностях развития исторических областей территории Верхневолжья не оказали существенного влияния ни на жанровые особенности верхневолжских преданий, ни на само их возникновение.

2. Предания как часть локальной народнопоэтической традиции

Как следует уже из главного жанрового признака преданий «осмыслить прошлое и настоящее»1, предания являются главным элементом сохранения и передачи народнопоэтической традиции того или иного региона. Основываясь на проделанном анализе, можно вывести определенные закономерности, описывающие отношения предания и местной народнопоэтической традиции.

1. Предание возникает в рамках уже существующей народнопоэтической традиции; таковы, например, предание об основании Зубцова, предания о Владимире Ржевском.

2. Предание порождает питательную среду для формирования локальных особенностей народнопоэтической традиции; таково предание о Ефреме Новоторжском.

3. Локальная народнопоэтическая традиция оказывается тождественной преданию, что отражается в преданияъ о Держиславле, о богатыре Фоме, о князьях Стукотовском и Грохотовском.

1 Соклова В. К. Русские исторические предания. С. 9.

4. Возникнув в рамках уже существующей традиции, предание приводит к существенной трансформации этой традиции; так, например, предания о Ефреме Новоторжском и Владимире Ржевском превратились в жития (агиографическая трансформация), а предание об основании Зубцова приобрело черты беллетристического произведения (литературная трансформация).

Являясь неотъемлемой частью народнопоэтической традиции, предание, в силу синкретического характера устного народного творчества, неизбежно оказывается связанным с другими жанрами народной словесности. Это сказывается в появлении в образности преданий элементов этих жанров. Так, образность волшебных сказок проявляется в предании о Ефреме Новоторжском - в его образе проступают черты третьего, младшего брата; в предании о Владимире Ржевском, где помощником князя в защите города является его конь; в формировании образов основателей Зубцова, чьи имена структурно (и до известной степени семантически) изоморфны именам сказочных богатырей - Зубец, Рубец, третий брат, имя которого забыто / Дубыня, Усыня, Горыня. Элементы произведений народного героического эпоса отчетливо видны в фоминском и березуйском преданиях и отчасти в предании о Держиславле. Распространенный мотив народных легенд о наказании святотатцев отражается в мотиве погибели литвы в предании о Владимире Ржевском.

Рассматривая предания как часть локальной народнопоэтической традиции, представляется правомерным говорить об их связи не только с произведениями народной словесности, но и с праздничной обрядностью и, следовательно, с народной обрядовой поэзией. Как отмечалось, обряды купальской ночи отразились в образе ржевской супружеской четы мест-ночтимых святых Владимира и Агриппины, а обрядность Красной горки в предании о богатыре Фоме. При отсутствии достаточных сведений о распространенности этих обрядов и связанных с ними поэтических текстов в описываемом регионе, в настоящей работе этот вопрос не может быть детально проработан.

Наличие в преданиях элементов произведений народной словесности вряд ли следует объяснять тем, что произведения народной словесности влияли на предания. Скорее всего, и предания, и указанные жанры фольклора являются проявлением одних и тех же глубинных пластов народнопоэтической традиции - сюжетных архетипов, восходящих к древним мифологическим образам и сюжетам. «Основной» (змееборческий) миф славянской мифологии проявился в преданиях о Владимире Ржевском и богатыре Фоме, близнечный миф - в образах князей Сукотовского и Грохотовского березуйского предания, образах Ефрема и Аркадия в предании о Ефреме Новоторжском, солярный миф в образе как главного героя, так и супружеской четы ржевского предания.

Мифология проявилась в данных преданиях не только и не столько как система образов и персонажей, сколько как способ мировосприятия и описания действительности, форма кодировки, сохранения и передачи человеческого знания и опыта. В данном случае, как справедливо заметил В. Н. Топоров, миф «выступает в качестве главного (центрального, ядерного) текста, который мотивирует состояние традиции ссылкой на прецедент, на то, что было "в начале", "в первый раз", "в прежние времена"» .

Именно эта мифопоэтическая основа позволяет говорить об общих истоках преданий и эпоса, как его ранних, мифологических форм (предание об основании Зубцова и легенда о споре Вазузы с Волгой), так и развитых героических форм (фоминское, березуйское предания). В основе преданий лежит тот же взгляд на действительность, который отражен в мифологическом и героическом эпосе. Формы же его выражений диаметрально противоположны тем, которые мы видим в фольклорных эпических произведениях. Все это в принципе делает правомерным поставку вопроса о возможности трансформации героического эпоса в предания.

Думается, что взаимосвязь преданий с другими жанрами фольклора определяется их функцией в сохранении и передачи народнопоэтической (и шире - культурной) традиции. Как отмечал В. Н. Топоров, «консервирующая функция свойственна и всему жанровому пространству традиции, т. е. всей совокупности жанров, организованной таким образом, что, во-первых, у каждого жанра есть своя сильная позиция, где именно он имеет преимущественные или даже исключительные права на передачу определенной, внеположенной тексту ситуации (с этим связаны особенности пространственно-временного приурочения жанра, его связь с ритуалом и т. п.), и что, во-вторых, все жанры в целом образуют некую систему, служащую для фиксации всех мыслимых и/или существенных для данной модели мира ситуаций»3.

3. Главный герой и сюжетный архетип преданий Из изложенного в предыдущих двух пунктах следует, что все многообразие форм и тематик преданий с учетом их функции и главного признака может быть описано как следствие взаимодействия двух элементов: некого материального объекта и героя предания. При этом материальный объект соотносится с настоящим, а герой предания - с прошлым.

В анализируемых преданиях материальными объектами являются: - в предании о Ефреме - Борисоглебский монастырь в Торжке, одноименный собор с фреской, изображающей святого и его ученика и надписью, приписывающей его сооружение Ефрему, мощи с двумя головами; в предании об основании Зубцова - сам город Зубцов;

2 Топоров В.Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 1. М., 2005. С. 364.

3 Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 1. М., 2005., С.362.

- в предании о Владимире Ржевском - определение Ржева как «Во-лодимерова», сапоги, которые ставили на место захоронения, крутой берег Волги у Ржевского кремля;

- в предании о Держиславле - населенный пункт с говорящим названием (Погорелое Городище), река Держа, остатки древних крепостных валов;

- в предании о богатыре Фоме - населенный пункт Фомино Городище;

- в предании о князьях Стукотовском и Грохотовском - каменистый брод у погоста Молодой Березуй.

Главные герои указанных преданий: преподобный Ефрем Новоторжский, Зубец, князь Владимир Ржевский, князь или витязь Держислав, богатырь Фома, князья Стукотовский и Грохотовский.

Оба элемента в преданиях находятся в отношениях взаимодополнения. С одной стороны, предание объясняет существование в настоящем объекта как следствие действия героя прошлого, а с другой - этот объект является для носителей традиции главным доказательством правдивости предания и реальности описанных в нем событий.

Взаимодействие этих элементов осуществляется посредством имени героя. В абсолютном большинстве случаев оно, так или иначе, соотносится с названием объекта. Ср.: Ефрем Новоторжский - Торжок (Новый Торг), Владимир Ржевский - Ржева Володимерова, Зубец - Зубцов, Держиславль (согласно преданию, это древнее название Погорелого Городища), река Держа (оставшаяся «от былой славы» Держиславля) - Держислав, Фомино городище (Фоминск, Фомин городок) - богатырь Фома, Аксьиньино - богатырка Аксинья. Именно эти два элемента - имя героя и название объекта - являются структурной основой предания, определяя его тематическую устойчивость при всем многообразии вариантов.

Функция героя по отношению к объекту реализуется посредством действий, который представляется как их результат. Эти действия, собственно, и образуют сюжет придания.

Например, Ефрем основывает Борисоглебский монастырь - главную святыню Торжка и Новоторжской земли, затем каменный храм, в котором его хоронят с головой брата, а храм украшается фресками, изображающими Ефрема и его ученика, составляется житие святого, которое впоследствии утрачивается.

Другой пример: Зубец, богатырь Фома и Держислав основывают города, носящие их имена, последний возводит крепостные валы. В предании о Держиславле присутствует также объект, связанный с действиями антигероя (уничтожение Держиславля) - населенный пункт Погорелое Городище.

Или: Владимир Ржевский охраняет Ржев от внутренних нарушителей спокойствия (мира) городской общины (Mipa), для чего нуждается в еженощной смене обуви, а также от внешних святотатцев, появляясь на крутом кремлевском берегу Волги.

И еще: перебрасывание камней между князьями Стукотовским и Грохотовским приводит к появлению брода.

Помимо объектов, непосредственно связанных с деятельностью героя, в локальной народнопоэтической традиции присутствует отсылка к артефактам, не упоминающимся в преданиях, но которые также были для носителей традиции вещественным доказательством истинности этих преданий. Таковы житие Владимира и Агриппины, церковная служба им, их гробница и иконописные изображения, находившиеся в ржевском соборе, жалованная грамота, дарованная царем жителям Погорелого Городища.

Кроме этого, народнопоэтическая традиция в качестве доказательства истинности предания имплицирует некие «скрытые» артефакты, которые не упоминаются ни в преданиях, ни и в иных текстах, но, которые, так или иначе, отсылают к действиям героя предания. Таковы зубцеобразные очертания берегов двух рек в границах исторической части города в предании об основании Зубцова, таковы же остатки крепостных валов на высоком берегу у слияния двух рек в предании о богатыре Фоме, топографические особенности территории (зубцовское, фоминское, березуйское предания). Их народнопоэтическое осмысление не было отражено в преданиях на вербальном уровне, но именно они и оказали решающее воздействие как на их возникновение, так и на формирование локальной народнопоэтической традиции в целом (иллюстрацию изложенного см. в Приложении, № 7, 8).

Характер же действий героя по отношению к объекту определяется вышеназванным сюжетным архетипом. Именно он является средством развертывания в речевой ситуации имени героя — главнейшего элемента предания, его повествовательного ядра4. При этом ведущая роль принадлежит народной этимологии (предания об основании Зубцова, Держислав-ле, богатыре Фоме), в ряде случаев эта этимология выражается неявно и обнаруживается на более глубоких уровнях этимологизации (предание о Владимире Ржевском, березуйское предание). Особое место в этом отношении занимает предание о Ефреме Новоторжском. В нем народная этимология имени преподобного вообще отсутствует, и ее функция выражать внутреннюю сущность называемого приняло на себя предание. Иными словами, «разверткой» имени Ефрем Новоторэ/сский в предании является само предание о преподобном, точнее - набор слухов о нем, которые послужили основой для появления этого предания.

Говоря о роли имени в формировании сюжета предания, важно отметить его некую табуированность. Предание никогда не реализует свою объяснительную функцию через прямое, непосредственное называние

4 Мифы народов мира. Т. 2. С. 333. имени героя предания. Оно проявляется только после акцента на материальном объекте, с которым оно связано. Исследование именно этих объектов собирателями древностей и дало возможность зафиксировать все вышеназванные предания. Как показывают полевые исследования, информаторы отвечают не на вопрос «кто такой (тот или иной герой)?», а на вопрос «почему это так называется?» или «а что это за (объект)?». Это происходит вследствие того, что для носителей традиции в настоящем важен объект, составляющий неотъемлемую часть его среды обитания, а в прошлом - герой, чья деятельность является для носителей традиции поэтическим осмыслением этой среды и включенного в него объекта.

Таким образом, выше названная двучленная схема предания «герой -объект» при его произнесении приобретает трехчленный вид:

Герой имя/сюжет Объект.

Именно во втором элементе этой схемы (имя/сюжет) проявляется сюжетный архетип предания, содержатся те базовые инвариантные элементы, позволяющие порождать бесчисленное множество повествовательных форм изложения при незыблемости темы и устойчивости сюжета. Поэтому краткость предания следует рассматривать не как свидетельство недоразвитости их формы, а как следствие их «архивированности», предельной сжатости сюжета, который разворачивается при произнесении предания. Архаичная сущность имени - выражать то, что заложено внутри, того, что составляет глубинную сущность предмета, способность разворачиваться в мифологический мотив или целый сюжет - находят прямое соответствие в форме и функции предания5.

5 О функции имени в фольклоре и мифологии см.: Аничков Е. В. Что такое народная словесность? // Народная словесность. С. 6—7; Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. С. 362—384; Он Dice. Первобытные представления о мире (общий взгляд) // Очерки истории естественнонаучных знаний в древности. М., 1982. С. 19.

Краткость предания обусловлена еще и тем, что они занимают определенную нишу в системе жанров народной словесности. Их носитель был погружен в систему мифопоэтических образов, сюжетов и мотивов, которые актуализировались исключительно при его произнесении, поскольку предание, как справедливо отмечала В. К. Соколова, ориентировано на произнесение, а не чтение. В этом смысле ниша преданий среди произведений народной словесности определяется заложенном в нем способом концентрированной актуализации мифопоэтической образности и сюжетных схем, представленных в других фольклорных жанрах, но в них не связанных (см. выше замечание В. Н. Топорова о жанровом пространстве традиции).

В связи с вышеизложенным высказывание В. П. Аникина о том, что «предания судят о прошлом с позиций настоящего»6, верно лишь том смысле, что предания имеют объяснительную функцию. Прошлое в преданиях объясняется при помощи образов, сюжетов и мотивов, возникших в далеком прошлом, когда миф был единственным способом описания действительности. Таким образом, предание - это средство сохранения в настоящем подобного способа описания прошлого. Предание - это нарративный Present Perfect - форма описания действия, завершившегося в прошлом, результат которого актуален для настоящего. Этим «результатом» и являются вышеназванные материальные объекты (название города, реки, объяснение происхождения валов и т. п.).

4. Предания и литература

Жанровые различия между преданиями (и вообще фольклором) и произведениями художественной литературы несомненны. Они определяются отличием индивидуального художественного творчества от коллективного. Предания всегда ориентированы в прошлое, произведения же ли

6 Аникин В. П. Русское устное народное творчество. С. 271. тературы являются художественным осмыслением и отражением настоящего, в том числе и посредством интерпретации событий прошлого (в произведениях исторической прозы).

Вместе с тем, как следует из нашего анализа, между преданиями и литературными произведениями все же существуют определенные точки соприкосновения.

Есть все основания говорить о влиянии преданий о Ефреме Новоторжском и Владимире Ржевском на появление агиографических текстов, связанных с почитанием этих святых. В первом случае предание стало основой и частью жития преподобного, во втором — послужило причиной адаптации жития муромских святых (Петр и Феврония) к церковному почитанию святых ржевских (Владимир и Агриппина). Предания о богатыре Фоме и князьях Стукотовском и Грохотовском имеют один и тот же эпический источник формирования образности, что и «Слово о полку Игоре-ве» и «Задонщина».

Если в предыдущих случаях точки соприкосновения преданий и произведений литературы объясняются синкретическим характером древнерусской литературы, черпавшей сюжеты и образы из произведений устного народного творчество, то фольклорное предание об основании Зубцова послужило лишь поводом к созданию безвестным автором художественного текста, построенного уже в соответствии с эстетическими установками литературы нового времени (вторая половина XVIII в.).

Связь преданий о Владимире Ржевском и Держиславле с образностью пушкинских произведений - тема отдельного исследования. В рамках рассматриваемой темы следует обратить внимание на следующее. Функциональный параллелизм образов Владимира Ржевского, обходящего ночной город, и Петра I в «Медном всаднике», а также разрушенного московским царем Держиславля и превратившегося в призрак «Новгорода-великого» в «Евгении Онегине» указывает на то, что в художественном осмыслении прошлого народнопоэтическая традиция и поэт в своем творчестве использовали одни и те же базовые элементы, названные Е. М. Me-летинским литературно-мифологическими архетипами .

Сказанное позволяет шире взглянуть на взаимоотношение литературы и фольклора, в данном случае преданий. Лежащие в их основе литературно-мифологические сюжетные архетипы представляют собой «некие структурные схемы, предпосылки образов (существующих в сфере коллективного бессознательного, и, возможно биологически наследуемых) как концентрированное выражение психической энергии, актуализированной о объектом» . Отсюда следует, что и фольклор и литературу можно рассматривать как разные формы проявления коллективного бессознательного. В этой связи примечательно, что одним из источников образа Петра - Медного всадника был сон сенатора Лопухина и/или видение Павла I. Именно в снах и видениях видят проявление коллективного бессознательного.

В основе предания лежит художественно-образное осмысление событий прошлого. В этом оно реализует свою функцию хранения и передачи знаний о прошлом. Эстетический и информационный аспект преданий тождественны: информация хранится в них посредством образов, мотивов и сюжетов, в основе своей аналогичной системе образности произведений художественной литературы. Поэтому в принципе в сюжетных архетипах предания заложены потенции быть развернутым в литературное произведение (житие Ефрема Новоторжского, предание о Зубцове). Таким образом, мифология как способ описания действительности является, в конечном счете, общим истоком для литературы и произведений фольклора, в том числе и преданий. Именно этим, на наш взгляд, определяется интенп

Мелтинский Е. М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов // Мировое древо. Вып. 2. С. 9 и сл. 8 Там же. сивное использование преданий в произведениях древнерусской литературы, создатели которой были носителями мифопоэтической традиции.

В связи с вышеизложенным принципиальная разница между литературой и фольклором сводится к тому, что литературное произведение создается одним человеком, который обречен использовать ограниченный набор художественных средств, для реализации существующих в его сознании образов коллективного бессознательного. Вследствие этого приведения литературы более объемны, чем произведения фольклора. Предание в силу своего лаконизма внутренне более емко, поскольку отсылает к многочисленным архетипическим сюжетам и мотивам, непосредственно актуализирующим образы коллективного бессознательного.

Вообще взаимоотношение преданий и литературы следует рассматривать как взаимодействие частей одного большого целого - русской культуры. Глобальные общекультурные изменения отражались как в устном народном творчестве, так и в индивидуальном литературном. Так, постепенное угасание мифологии, как способа описания действительности, привело к исчезновению художественных форм коллективного сохранения и передачи традиции: исчез эпос, выродились сказки, больше нет потребностях в преданиях. Вместе с тем, медленное, но неуклонное редуцирование устного народного творчества в русской культуре сопровождалось обратным процессом в индивидуальном литературном творчестве. Подтверждением сказанного, на наш взгляд, и является разнообразие точек соприкосновений преданий и литературы, отмеченное в данной работе. И

Список научной литературыКузнецов, Виктор Владимирович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Азбелев С. Н. Историзм былин и специфика фольклора. JL, 1982.

2. Альманах библиофила. Вып. 21. М., 1986.

3. Амвросий. История Российской иерархии. Ч. 3. М., 1811.

4. Аникин В. П. Русский богатырский эпос. М., 1964.

5. Аникин В. П. Русское устное народное творчество. М., 2004.

6. Афанасьев А. Н. Народные русские легенды. М., 1859.

7. Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. М., 1855—1863.

8. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т. М., 1995.

9. Библиотека русского фольклора. Т. 1—3, 12. М., 1988—1995.

10. Ю.Борзаковский В. С. История Тверского княжества. Тверь, 1994.

11. П.Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971.

12. Буслаев Ф. И. Народный эпос и мифология. М., 2003

13. Былины / Сост. В. И. Калугина. М., 1991.

14. Великий князь Тверской и Владимирский Михаил Ярославич: личность, эпоха, наследие: Международная научная конференция: Тезисы докладов и сообщений. Тверь, 1996.

15. Великое прошлое: Труды научной конференции, посвященной 750-леию Тверского княжества и 725-летию Тверской епархии. Тверь, 1998.

16. Винклер П. П. Гербы городов, губерний, областей и посадов Российской империи, внесенные в Полное Собрание Законов Российской империи с 1649 по 1900 год. СПб., 1900.

17. П.Воробьев В. М., Воробьева И. Г. Топонимия Тверской области. Тверь, 1992.

18. Все монархи мира. Россия: Энциклопедия. М., 1998.

19. Города России: Энциклопедия. М., 1998.20.«Государева дорога» и ее дворцы: Материалы межрегиональной научной конференции. Тверь, 2003.

20. Громов М. Н., Козлов Н. С. Русская философская мысль X—XVII веков. М., 1990.

21. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

22. Готье Ю. В. Замосковный край в XVII в. 2-е изд. М., 1937.

23. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М., 1978-1982.

24. Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 2000.

25. Димитрий, архиепископ (Самбикин). Тверской патерик. Краткие сведения о Тверских местночтимых святых. Тверь, 1991.

26. Дмитриева С. И. Географическое распространение русских былин: По материалам конца XIX начала XX в. М., 1975.

27. Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2002. № 3 (9).

28. Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2003. № 4 (14).

29. Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2005. № 3 (21).

30. Дубов И.В. Великий Волжский путь. JI., 1989.

31. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М.; Л., 1950.

32. Живая старина. Вып. 1-Й. М., 1905.

33. Жизневский А.К. Описание Тверского музея. М., 1888.

34. Житие преподобных князя Петра и княгини Февронии Муромских чудотворцев с акафистом. Муром, 2004.

35. Журнал 31 заседания ТУАК от 15 декабря 1890 г. Тверь, 1894.

36. Журнал 44 заседания ТУАК от 28 октября 1893 г. Тверь, 1894.

37. Журнал 50 заседания ТУАК от 26 мая 1895. Тверь, 1896.

38. Журнал 73 заседания ТУАК от 28 февраля 1900. Тверь, 1901.

39. Журнал 79 заседания ТУАК от 24 ноября 1900. Тверь, 1901.

40. Журнал 85 заседания ТУАК от 27 ноября 1901 г. Тверь, 1902.

41. Журнал 88 заседания ТУАК от 16 октября 1902 г. Тверь, 1902.

42. Зеленин. Д. К. Избранные труды: Статьи по духовной культуре. 1901— 1913. М., 1994.47.3убцовская жизнь. 1993. 21 октября.48.3убцовская жизнь. 1994. 27 сентября.49.3убцовская жизнь. 1998. 28 мая.

43. Иванов В. В. Историческая грамматика русского языка. М., 1990.

44. Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие системы. М., 1965.

45. Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследование в области славянских древностей. М., 1974.

46. Изборник: Сборник произведений литературы Древней Руси. М., 1969.

47. Известия Российской Академии истории материальной культуры. Д., 1924.

48. Из истории и теории культуры: Труды Филиала ГАСК в г. Твери. Вып. II. / Отв. ред. Е. В. Красильикова. Тверь, 2004.

49. Ипиодор, иеромонах. Историческо-статистическое описание города Торжка. Тверь, 1860.

50. Имена в истории края. Тверь, 1997.58.«И свет во тьме светит.»: Сборник научных трудов ВИЭМ, посвященный 2000-летию Рождества Христова / Сост. В.В. Кузнецов. Торжок, 2002.

51. История и культура Тверского края: Труды Филиала ГАСК в г. Твери. Вып. 1. / Отв. ред. А. М. Салимов. Тверь, 2002

52. Калинский И. П. Церковно-народный месяцеслов на Руси. М., 1990.

53. Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. IV. М., 1993.

54. Карманов Д. И. Собрание сочинений, относящихся к истории Тверского края. Тверь, 1893.

55. Квашнин-Самарин Н. Д. Исследование об истории княжеств Фоминско-го и Ржевского. Тверь, 1887.

56. Клюг Э. Княжество Тверское (1247—1485 гг.) Тверь, 1994.

57. Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. Т. VII: Специальные курсы. М., 1989.

58. Ключевский В. О. Русская история: В 5 т. Т. IV. М., 2001.

59. Коринфский А. А. Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. Смоленск, 1995.

60. Костомаров Н. И. Славянская мифология. М., 1995.

61. Красницкий И. Очерк Тверской губернии. Вып. I: Город Ржев. СПб., 1874.

62. Краткие сообщения Института материальной культуры. Вып. 41. М., 1951.

63. Криницкий Н. А. Сведения о времени распространения христианства в местностях, входящих ныне в пределы Тверской епархии. Тверь, 1895.

64. Криничная Н. А. Русская народная историческая проза: Вопросы генезиса и структуры. Л., 1987.

65. Криничная Н. А. Персонажи преданий: Становление и эволюция образа. Л., 1988.

66. Криничная Н. А. Предания Русского Севера. СПб., 1991.

67. Криничная Н. А. Русская мифология: Мир образов фольклора. М., 2004.

68. Круглый год: Русский земледельческий календарь / Сост. А. Ф. Некрылова. М., 1991.

69. Кузнецов В. В. Погорельская старина: Сборник статей. Зубцов, 2002.

70. Кучкин В .А. Формирование государственной территории Северовосточной Руси. М., 1984.

71. Легенды. Предания. Бывальщины / Сост. Н. А. Криничная. М., 1989.

72. Литература Тверского края в контексте древней культуры / Сост. М. В. Строганов. Тверь, 2002.

73. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979.

74. Лихачев Д. С. Великое наследие. М., 1980.

75. Лосев А. Ф. Миф. Число. Сущность. М., 1994.

76. Материалы и исследования по археологии СССР. М.; Л., 1961.

77. Малыгин П. Д. Древний Торжок: Историко-археологические очерки. Калинин, 1990.

78. Малыгин П. Д., Лавренов В. И. Город Торжок в символах, эмблемах и гербах. Тверь, 2002.

79. Мелетинский Е. М. Герой волшебной сказки. М., 1958.

80. Мелетинский Е. М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986.

81. Мильков В.В. Древнерусские апокрифы. СПб., 1999.

82. Мировое древо. Вып. 2. М., 1993.

83. Мифология и повседневность: Материалы научной конференции 18— 20 февраля 1998 г. / Сост. К. А. Богданов, А. А. Панченко. СПб., 1998.

84. Мифология и повседневность: Материалы научной конференции 24— 26 февраля 1999 г. / Сост. К. А Богданов, А. А. Панченко. СПб., 1999.

85. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М., 1988.

86. Михаил Тверской: Тексты и материалы / Сост. М. В. Строганов, О. М. Левша. Тверь, 2002.

87. Монастыри и приходские церкви Торжка и их достопримечательности. Тверь, 1903.

88. Народная проза/Сост. С. Н. Азбелев, Т. А. Исаченко. М., 1992.

89. Народная словесность: Сборник статей. М., 2002.

90. Народные русские легенды А. Н. Афанасьева. Новосибирск, 1990.

91. Нива. № 25. 24 июня 1895 г.

92. Новгород в культуре Древней Руси: Материалы чтений по древнерусской литературе. Новгород, 1995.

93. Новоторжский сборник (история, археология, историческая география). Вып. 1 / Отв. ред. В. В. Кузнецов, сост. П. Д. Малыгин. Торжок, 2004.

94. О жизни православных святых, иконах и праздниках (согласно церковному преданию). JL, 1991.

95. Олонецкий сборник. Вып. 3. Петрозаводск, 1894.

96. Отражение межэтнических процессов в устной прозе. М., 1979.

97. Памятная книга по отчету за 1849 г. по Тверской губернии. М., 1851.

98. Памятная книжка Тверской губернии на 1861 г. Тверь, 1863.

99. Памятная книжка по Тверской губернии на 1863 год. Отд. 1—4. Тверь, 1865.

100. Памятная книжка по Тверской губернии на 1865 год. Тверь, 1865.

101. Памятная книжка и адрес-календарь Тверской губернии. Тверь, 1895.

102. Памятники археологии и истории Верхнего Поволжья. Горький, 1989.

103. Памятники истории и культуры Верхнего Поволжья. Нижний Новгород, 1991.

104. Памятники литературы Древней Руси. XIV середина XV века. М., 1981.

105. Памятники литературы Древней Твери. Тверь. 2002.

106. Памятники Отечества: Страна городов. № 54. Б.м., [Б.г.].

107. Панченко А. А. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-запада России. СПб., 1994.

108. Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX—XI веков. М., 1995.

109. Плетнев В. А. Об остатках древности и старины в Тверской губернии. Тверь, 1903.

110. Полное собрание русских летописей. Т. I. М., 2001.

111. Полное собрание русских летописей. Т. III. М., 2000.

112. Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. И.М., 1992.

113. Померанцева Э. В Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975.

114. Предания Русского Севера / Подгот. Н. А. Криничная. СПб., 1991.

115. Приключения славянских витязей: Из русской беллетристики XVIII в. М., 1988.

116. Провинция как реальность и объект осмысления: Материалы научной конференции / Сост. А. Ф. Белоусов, М. В. Строганов. Тверь, 2001.

117. Пропп В. Я. Русский героический эпос. М., 1958.

118. Пропп В. Я, Фольклор и действительность. М., 1976.

119. Пропп В. Я. Фольклор. Литература. История. М., 2002.

120. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 2005.

121. Путилов Б. Н. Русский и южнославянский героический эпос: Сравнительно-типологическое исследование. М., 1971.

122. Путилов Б. Н. Фольклор и народная культура. СПб., 1994.

123. Рубцов М. К материалам для церковной и бытовой истории Тверского края в XV—XVI вв. Вып. II. Старица, 1905.

124. Русская ономастика и ономастика России: Словарь / Под. ред. О. Н. Трубачева. М., 1994.

125. Русский фольклор / Сост. В. П. Аникин. М., 1985.

126. Русский фольклор: Специфика фольклорных жанров. Вып. X. М.; Л., 1966.

127. Русская литература. 1977. № 1.

128. Русская литература. 1977. № 2.

129. Русский народ, его обычаи, предания, суеверия и поэзия / Сост. М. Забылин. М., 1989.

130. Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи. М., 1958.

131. Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981.

132. Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1988.

133. Сахаров И. П. Сказания русского народа. М., 1997.

134. Сборник материалов для статистики Тверской губернии. Вып. III. М, 1876.

135. Сборник научных трудов ВИЭМ. Вып. 2. 2-е изд / Отв. ред. В. В. Кузнецов. Торжок, 2002

136. Северные предания (Беломоро-Обонежский регион) / Подгот. Н. А. Криничная. Л., 1978.

137. Середа Н. В. Тверской край в период становления Российского самодержавия (конец XV XVII в.). Тверь, 1991.

138. Сказание о необыкновенной «монахине в миру» из пределов града Мурома. Муром, 2004.

139. Смирнов Ю. И. Славянские эпические традиции: Проблемы эволюции. М., 1974.

140. Соколова В. К. Русские исторические предания. М., 1970.

141. Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. М., 1979.

142. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 8. Кн. IV. М„ 1989.

143. Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М., 1995.

144. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI первая половина XIV в). М., 1987.

145. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV XVI в.). Ч. 2. Л., 1989.

146. Словарь русских народных говоров. Вып. 12. Л., 1977.

147. Словарь русского языка XI—XVII вв. Вып. 6. М., 1979.

148. Старица: путь длиною в семь веков 1297—1997 гг.: Научно-практическая конференция, посвященная 700-летию г. Старицы: Доклады и сообщения. Тверь, 1997.

149. Степанов Н. П. Народные праздники на Святой Руси. М., 1992.

150. Странствователь по Тверской губернии. СПб., 1879.

151. Староладожский сборник / Отв. ред. и сост. А. А. Селин. СПБ.; Старая Ладога, 1998.

152. Тверская старина. СПб., 1876.

153. Тверская старина. № 4—5. 1993.

154. Тверские летописи. Тверь, 1999.

155. Тверской археологический сборник. Вып. 1 / Отв. ред. И. Н. Черных. Тверь, 1994.

156. Тверской епархиальный статистический сборник / Сост. И. И. Добровольский. Тверь, 1901.

157. Тверской музей и его приобретения в 1893 году. Тверь, 1894.

158. Токмаков И. Ф. Посад Погорелое Городище Зубцовского уезда, Тверской губернии. Город Зубцов Тверской губернии и его уезд: Краткий историко-статистический и археологический очерк. М., 1906.

159. Топоров В. Н. Первобытные представления о мире (общий взгляд): Очерки истории естественнонаучных взглядов. М., 1982.

160. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М., 1995.

161. Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 1. М., 2005.

162. Традиционный фольклор Новгородской области: Сказки, легенды, предания, былинки, заговоры: По записям 1963—1999 г. / Изд. подгот. М. Н. Власова, В. И. Жекулина, А. А. Панченко, С. А. Штырков. М., 2001.

163. Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XVI. JL, 1960.

164. Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XXXI. Д., 1976.

165. Труды факультета этнологии Европейского университета в Санкт-Петербурге. Вып. 1. М., 2001.

166. Тысяча лет русской истории в преданиях, легендах, песнях / Сост. С. Н. Азбелев. М., 1999.

167. Успенский Б. А. Борис и Глеб: Восприятие истории в Древней Руси. М., 2000.

168. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 1996.

169. Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов: Сборник научных трудов / Сост. Б. Н. Путилов. Д., 1984.

170. Фольклор Тверской губернии: Сборник Ю. М. Соколова и М. И. Рожновой. 1919—1926 гг. / Подгот. И. Е. Иванова, М. В. Строганов. СПб., 2003.

171. Фроянов И. Я, Юдин Ю. И. Старинная история. М., 1991.

172. Христианство: Энциклопедический словарь: В 3 т. М., 1995.

173. Черных П. Я. Историческая грамматика русского языка. М., 1962.

174. Шамурины Ю. и 3. Калуга. Тверь. Тула. Торжок. М., 1913.

175. Шеппинг Д. О. Мифы славянского язычества. М., 1997.

176. Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. М., 1998.

177. Этнография восточных славян: Очерки традиционной народной культуры. М., 1987.

178. Янин В. Л. Новгород и Литва. М., 1998.1. Сокращения

179. БАН Библиотека Академии наук

180. ВИЭМ Всероссийский историко-этнографический музей

181. ГАСК Государственная Академия славянской культуры

182. ГАТО Государственный архив Тверской области

183. ГТКГ Государственная Тверская картинная галерея

184. КСИИМК Краткие сообщения Института истории мировой культуры

185. НПЛ Новгородская первая летопись1. ПВЛ Повесть временных лет

186. ПСРЛ Полное собрание русских летописей

187. ТвГУ Тверской государственный университет

188. ТУАК Тверская ученая архивная комиссия

189. ЦГРМ Центральные государственные реставрационные мастерские