автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Принципы и приёмы выражения авторской оценки в произведениях Андрея Платонова конца 1920-х - начала 1930-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Принципы и приёмы выражения авторской оценки в произведениях Андрея Платонова конца 1920-х - начала 1930-х годов"

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (ПУШКИНСКИЙ ДОМ)

На правах рукописи

ПОЛЯКОВ Алексей Владимирович

ПРИНЦИПЫ И ПРИЁМЫ ВЫРАЖЕНИЯ АВТОРСКОЙ ОЦЕНКИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА КОНЦА 1920-Х -НАЧАЛА 1930-Х ГОДОВ

Специальность 10.01.01 -10-русская литература

2 2 ОКТ 2009

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Санкт-Петербург 2009

003480418

Работа выполнена в Отделе новой русской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН

Научный кандидат филологических наук

руководитель: Е. И. Колесникова

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук И. А. Спиридонова

доктор филологических наук Т. С. Садова

Ведущая Воронежский государственный

организация: университет

Защита диссертации состоится «2» ноября 2009 г. в 14 час. 00 мин. на заседании диссертационного совета Д. 002.208.01 Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН по адресу: 199034, Санкт-Петербург, наб. Макарова, д. 4.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ИР ЛИ (Пушкинский Дом) РАН.

Автореферат разослан «2» октября 2009 г.

Ученый секретарь Специализированного совета кандидат филологических наук

С. А. Семячко

Общая характеристика работы.

Актуальность исследования определяется необходимостью установления и изучения принципов и приёмов выражения авторской оценки в произведениях самого плодотворного периода творчества Андрея Платонова - конца 1920-х -начала 1930-х годов.

При изучении приёмов особая роль отводится их функциональному анализу. Подобный акцент связан с тем обстоятельством, что необходимость в кратчайшие сроки, после нового «открытия» Платонова, освоить огромный материал в сочетании с богатством и своеобразием самого материала создала в современном платоноведении ситуацию, при которой количество обнаруженных приёмов существенно превышает количество приёмов, изученных в аспекте их функционирования, тогда как только последние действительно позволяют выявить характер авторских оценок. Функциональный анализ приёмов, использованных писателем для выражения оценок предметов, исследование которых предполагается в настоящей работе, может содействовать систематизации материала, накопленного в процессе изучения этих предметов.

От приёма как способа выражения отношения автора к тому или иному объекту отличается принцип - указание на само содержание этого отношения.

В то время как приём нуждается в «расшифровке», выявлении авторской позиции в процессе функционального анализа, принцип прямо свидетельствует о ней, причём в форме, максимально свободной от субъективных предпочтений исследователя. Именно этим обстоятельством определяется значимость и актуальность установления принципов выражения авторской оценки в период активного изучения творчества Платонова, характеризующийся особенным разнообразием исследовательских позиций.

Объектом исследования являются принципы и приёмы выражения авторской оценки в произведениях Платонова конца 1920-х - начала 1930-х годов.

Предметом исследования являются те аспекты творчества писателя, в процессе анализа которых в настоящей работе выявляются принципы и приёмы выражения авторской позиции:

1) влияние на смысловые планы платоновского произведения реминисцентных планов, привлечённых из произведения другого автора;

2) влияние на смысловые планы текстов Платонова творческого переосмысления писателем целостной жанровой традиции;

3) использование христианских мотивов, тем и образов в разработке Платоновым темы революции.

Первые два аспекта были выбраны для исследования в связи с их недостаточной изученностью, а третий - в связи с ключевой ролью в творчестве писателя темы спасения человечества, разрабатывавшейся им в полемике с христианством и одновременно - с учётом накопленного христианством опыта.

Материалом исследования стали произведения Платонова, написанные в конце 1920-х - начале 1030-х годов: роман «Чевенгур», повести «Впрок», «Сокровенный человек», «Котлован», «Ювенильное море», пьесы «Шарманка», «14 Красных избушек, или "Герой нашего времени"».

Основная цель исследования - выявление планов авторских оценок изучаемых произведений Платонова путём установления принципов, а также обнаружения и функционального анализа приёмов выражения авторской оценки.

Для достижения поставленной цели в работе решаются следующие задачи:

1) доказательство ориентированности повести Платонова «Впрок» на повесть А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»;

2) интерпретация повести «Впрок» в аспекте её полемической обращённости к повести Радищева;

3) установление ориентированности некоторых произведений Платонова на ряд произведений, составляющих жанровую традицию русского монографического романа о «герое времени»;

4) определение характера творческого переосмысления писателем особенностей, свойственных указанной жанровой традиции;

5) демонстрация влияния подобного переосмысления на авторскую оценку объектов, находящихся в сфере внимания Платонова;

6) выявление христианских мотивов, тем и образов, задействованных писателем при разработке темы революции;

7) рассмотрение характера авторской разработки темы революции в аспекте влияния на неё использованных и переосмысленных писателем христианских сюжетов.

Методологическую основу работы составляют сравнительный, типологический и мотивно-структурный методы анализа художественного текста.

Научная новизна исследования. В работе предпринята попытка целостного мотивно-тематического анализа повести Платонова «Впрок» в аспекте её ориентированности на повесть Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Изучение произведений писателя с точки зрения их соотнесённости с традицией русского монографического романа о «герое времени» и исследование характера творческого переосмысления Платоновым этой жанровой традиции осуществляется первые. Выявлены не изучавшиеся ранее христианские мотивы, темы и образы, использованные автором при

формировании смысловых планов своих произведений.

Установлен ряд принципов и приёмов выражения авторской позиции в произведениях Платонова рассматриваемого периода. Предпринята попытка подробного функционального анализа обнаруженных приёмов.

Теоретическая и практическая значимость работы. Материалы работы могут быть использованы в общих академических курсах и специальных курсах и семинарах, посвящённых изучению творчества Платонова, а также при дальнейшем исследовании его творчества. Работа даёт опыт изучения характера осмысления писателем целостной литературной традиции.

Положения, выносимые на защиту:

1) установление действительного характера поставленных в повести «Впрок» проблем и выраженных в ней оценок возможно только при учёте ориентированности этого произведения на повесть Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Апологетическая по отношению к созидаемому в Советской России новому миру направленность «бедняцкой хроники» Платонова в необходимой мере выявляется в процессе анализа полемики автора повести «Впрок» с позицией Радищева, настроенного критически по отношению к современному ему обществу;

2) исследование произведений Платонова, ориентированных на традицию русского монографического романа о «герое времени», показало, что писатель творчески переосмысливает и перерабатывает многие аспекты этой жанровой традиции, подчас весьма значительно отклоняясь от её норм. Именно в результате изучения этих отклонений выявляются те принципы и приёмы выражения авторской оценки, которые особенно существенно влияют на формирование содержательных планов платоновских произведений;

3) рассмотрение ориентированных на традицию «романа о герое» текстов Платонова позволило обнаружить ряд значимых принципов и приёмов

выражения авторской позиции, важнейшими из которых представляются следующие: перенос акцентов с характеристики героя на характеристику эпохи с целью демонстрации значимости эпохи; принцип оценки объекта с помощью обнаружения его сущностных характеристик вследствие устранения помех, препятствующих реализации потенций объекта; принцип замены привычной для произведений данной традиции общественной актуальности на философскую; принцип выражения авторской оценки героев и явлений с точки зрения их воздействия на жизнь всего мира вследствие «размыкания» писателем национальной русской традиции «романа о герое»;

4) анализ текстов изучаемого периода продемонстрировал, что особая роль христианских мотивов, тем и образов в произведениях Платонова конца 1920-х - начала 1930-х годов обусловлена центроположенностью в творчестве писателя темы спасения человечества;

5) исследование показало, что важнейшим принципом, реализуемым в большинстве произведений рассматриваемого периода, является принцип замещения христианства революцией (социализмом); его значимость сохраняется даже после переосмысления писателем исторической роли революции и социализма на рубеже 1920-х - 1930-х годов;

6) для Платонова характерно использование приёма трансформации христианских сюжетов для выражения авторской оценки, причём один и тот же сюжет может функционировать в разных произведениях писателя в принципиально различных ракурсах.

Апробация работы. Положения диссертации были изложены в докладах на Знаменских чтениях (Санкт-Петербург, СПбАППО, 2003), на научной конференции «Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков. Цитата. Реминисценция. Мотив. Сюжет. Жанр» (Петрозаводский государственный университет, 2005), на международных XI Пушкинских чтениях (Санкт-Петербург, 2006) и XI Царскосельских чтениях (Пушкин, 2007).

По теме диссертации опубликовано 4 работы.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.

Основное содержание работы.

Во Введении определены объект и предмет исследования, обоснована целесообразность изучения принципов и приёмов выражения авторской оценки, установлена возможность рассмотрения периода конца 1920-х - начала 1930-х годов как характеризующегося определённой целостностью этапа творчества Платонова.

Глава I, «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н.Радищева в плане выражения авторских оценок в повести Андрея Платонова «Впрок»,

посвящена описанию приёмов выражения авторских оценок в одном произведении Платонова, связанных с функционированием в этом произведении реминисцентных планов из одного произведения другого автора, попавшего в сферу творческого внимания Платонова. В главе устанавливаются основания, позволяющие говорить об ориентации повести «Впрок» на повесть Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»: общий повествовательный ракурс — ведение повествования в обоих текстах от лица странствующего наблюдателя; общая задача создания целостной картины современной русской жизни и выявления её сущностных основ; значимые мотивные параллели в начальных и финальных фразах обеих повестей; тождественность причин, заставляющих героев отправиться в путешествия; наконец, в качестве косвенного основания говорится об особой роли Радищева в творческом формировании Платонова.

В главе продемонстрировано, каким образом содержательные планы радищевского произведения участвуют в выражении плана авторских оценок в

«бедняцкой хронике» «Впрок».

Так, предпочтение Платоновым герою, осмысляющему жизнь, героя действующего позволяет автору выразить оценку своей эпохи как времени реальных перемен, времени уже не переосмысления русской жизни, а её кардинального практического переустройства. Здесь нет полемики с оценками Радищева. Платонов вводит в своё произведение мотивы и обстоятельства, очевидным образом отличающиеся от мотивов и обстоятельств радищевской повести. На фоне предъявленной читателю ориентации повести «Впрок» на «Путешествие из Петербурга в Москву» такая замена выглядит значимым и эффективным приёмом выражения авторской оценки, причём в данном случае — оценки изображаемой эпохи.

Репрезентативная база для обобщений, касающихся русской жизни, в повести Платонова выглядит более солидной, нежели в повести Радищева. Герой повести «Впрок» отправляется в глубинные области России — «в отдалённые чернозёмные равнины, где у открытых водоёмов стоят, обдуваемые ветром, избы бедняков»; более того, он намерен продолжить своё путешествие и посетить «уральские степи». Мотивы отдалённости и провинциальности, в сочетании с создаваемым Платоновым впечатлением открытого, разомкнутого пространства, должны убедить читателя в том, что автор повести «Впрок» с гораздо большей степенью достоверности, чем автор «Путешествия из Петербурга в Москву», представляет в своём произведении Россию. Этот смысл автор передаёт, используя в качестве приёма расширение изображаемого пространства.

Путешествие героя Платонова отличается от путешествия героя Радищева своей незавершённостью. Радищевский путешественник достигает избранного им пункта назначения, тогда как у платоновского «душевного бедняка» такого пункта в принципе нет. Подобная «бесцельность» мотивируется вовсе не субъективными качествами героя (который, как может показаться, просто не

способен определить, куда он хочет попасть), а объективной масштабностью тех задач, в решении которых этот герой принимает живое участие. Действительно, если путешественник Радищева видит перед собой «страдания человечества», которые могут быть устранены или хотя бы существенно уменьшены понятными автору способами, то герой Платонова сталкивается с неустроенной «всеобщей действительностью», принципиальной ущербностью всего мироздания, способы устранения которой неочевидны. Незавершённость путешествия героя платоновской повести воспринимается как приём, позволяющий оценить социалистическое строительство, с которым неразрывно связано это путешествие, как предприятие, имеющее неопределённые перспективы, причём неопределённость перспектив вызвана здесь беспримерной сложностью поставленных задач и касается по преимуществу сроков и способов их решения, тогда как будущий принципиальный успех предприятия является предметом безусловной веры большинства из тех, кто в нём участвует. На фоне такой веры выделенный приём оттеняет, дополнительно подчёркивает и саму сложность проблем, стоящих перед преобразователями общества и мира.

В отношении к описанию в повести «Впрок» социальных порядков эта повесть должна быть противопоставлена «Путешествию из Петербурга в Москву». Радищев изображает общество в сатирическом ключе. Объектами его сатиры становятся основополагающие социальные институты (ничем не ограниченное самодержавие и крепостное право). В повести Платонова сатирические выпады тоже присутствуют, но они не определяют отношения автора к описанному им социальному строю. Эти выпады обращены не против базисных составляющих строя, а против отдельных недостатков, против отклонений от социалистических норм жизни. Такие недостатки при известных усилиях вполне возможно ликвидировать, и потому они не нарушают настойчиво создаваемого Платоновым представления о социалистическом

обществе как обществе, безупречном в своих основаниях, нуждающемся не в коренном переустройстве, а в поддержке и развитии. Пафос «защиты партии и революции», консервативный по отношению к рождённому Октябрём 1917 года обществу, разительно отличает платоновскую «бедняцкую хронику» от критического пафоса произведения Радищева. Позиция Платонова близка к консервативной позиции Пушкина, который в своём «Путешествии из Москвы в Петербург», признавая многие пороки современного ему русского общества, в крайне жёстких выражениях порицает Радищева за «безумную дерзость», проявленную по отношению к верховной власти, и вообще за принятую им критическую манеру изображения общества — за его «желчью пропитанное перо». Безусловно, отказ от сатирической манеры при изображении явлений, вызванных к жизни новым обществом, явно не свободным от недостатков, следует считать важнейшим принципом оценки этого общества.

Новый мир Платонова отличается от старого тем, как в этом мире чувствует себя человек.

Доминанта самоощущения героя Радищева — одиночество; остро осознанное при выезде из Петербурга, оно не оставляет путешественника до самого момента завершения его пути. Это вполне естественно: в мире, описанном в повести «Путешествие из Петербурга в Москву», люди ведут себя по отношению друг к другу не просто как эгоисты, но как хищники («тигры, змеи лютые»).

Герой повести «Впрок», напротив, в самом начале своего пути обретает «нового товарища» и осознаёт себя «нужным человеком» в «общем деле». В таких условиях даже враждебная человеку природа оказывается обезоруженной. Ощущение братства, товарищества, определяющее отношения между строителями нового мира, сопровождает платоновского путешественника вплоть до финала повести, где он прощается не просто с попутчиками, а с товарищами. Принцип единства человека и общества у Платонова, особенно на

фоне декларируемой Радищевым противопоставленности их, представляется существенным принципом авторской оценки, с помощью которого в повести «Впрок» выражается оценка нового мира.

Глава II, «Творчество Андрея Платонова конца 1920-х — начала 1930-х годов и традиция русского монографического романа о «герое времени», состоит из семи разделов.

Первый раздел посвящен обоснованию выделения заявленного в главе аналитического аспекта и доказательству соотнесённости ряда произведений Платонова (повести «Сокровенный человек», драм «Шарманка» и «14 Красных избушек, или "Герой нашего времени"») с произведениями, составляющими обозначенный жанровый ряд. Отдельно мотивирована необходимость и возможность рассмотрения в этой главе платоновских пьес.

Второй раздел посвящен описанию влияния своеобразия выбора героев на восприятие произведений Платонова о «героях времени». Здесь устанавливается, что сам выбор «героев времени» становится проблемой, требующей осмысления, и в силу этого оказывается своеобразным приёмом выражения авторской оценки.

Выявленный в этих произведениях сдвиг оценочных акцентов от характеристики героя к характеристике эпохи является приёмом, объективно «работающим» на переключение читательского внимания на эпоху и устанавливающим новую, сравнительно с жанровой нормой, функцию героя.

В третьем разделе рассматривается характер разработки Платоновым в исследуемых произведениях любовной линии и доказывается, что в них установление приоритета общественного служения над участием в «любовной интриге» становится приёмом авторской оценки героев.

Четвертый раздел посвящён образу эпохи в произведениях Платонова о «героях времени» конца 1920-х — начала 1930-х годов.

В повести «Сокровенный человек» Платонов изображает своё время как

своеобразное утро человечества, зарю новой жизни. На фоне переживаемого её главным героем откровения, обещающего ему и всем людям победу над смертоносным «веществом всего мира», картину смены одного времени суток другим следует интерпретировать символически.

В пьесе «Шарманка» автор создаёт образ эпохи желаемых, но пока не наступивших перемен. Причём «открытость» финала пьесы становится приёмом, с помощью которого Платонов выражает оценку изображаемой эпохи как эпохи переходной.

Принципиальной особенностью характеристики Платоновым изображаемой эпохи в пьесе «14 Красных избушек» является оценка этой эпохи как максимально удобной для беспрепятственного и эффективного воплощения в советской жизни идеалов социализма. Автор здесь устраняет преграду, которая мешала подобному воплощению, например, в пьесе «Шарманка», генетически связанной с пьесой «14 Красных избушек». В «Шарманке» такой преградой была решающая роль в деле социалистического строительства советской бюрократии — сословия, дискредитированного Платоновым; здесь автор пьесы избирает сатирическую манеру в качестве основной при характеристике персонажей, определяющих облик изображаемой эпохи. В «14 Красных избушках» Платонов не отказывается от сатирической манеры изображения, но использует её при описании тех героев и общественных групп, которые к процессам, составляющим своеобразный «нерв» эпохи и находящимся в центре внимания автора, сущностного отношения не имеют. Поэтому можно сделать вывод о реализации Платоновым в пьесе «14 Красных избушек» для выражения оценки явления принципа устранения помех, препятствующих выявлению потенциала этого явления.

В данном произведении важнейшим приёмом авторской оценки социального феномена (строительства социализма) становится соединение этого явления с темой смерти ребёнка, с которым связаны надежды на будущее.

Подобный приём для Платонова не нов: он уже был использован в романе «Чевенгур» и повести «Котлован». Но содержательные выводы, следующие из его применения, в пьесе выглядят принципиально по-новому.

В «Чевенгуре» смерть сына нищенки позволяет сделать вывод о несостоятельности не социализма вообще, а той заведомо выморочной его версии, которая появилась на свет при фактическом руководстве дискредитированного автором Прокофия Дванова. После разоблачения «прошкиного» коммунизма начинается своего рода вторая часть романа, посвященная второй попытке устроения коммунизма в городе, теперь уже при духовном водительстве сводного брата Прокофия, Александра Дванова. Но к оценке этой попытки эпизод смерти сына нищенки отношения не имеет. Следовательно, в замысле романа «Чевенгур» и этот эпизод, и связанные с ним авторские оценки имеют лишь промежуточный характер.

В повести «Котлован» дело обстоит иначе: описание смерти девочки Насти и её похорон расположено в финале. Эта смерть словно подводит итог строительству, описанному в повести, разоблачая его несостоятельность. В свете этого логика калеки Жачева, сделавшего из смерти Насти вывод о неверии в коммунизм, выглядит вполне естественной («Я теперь в коммунизм не верю <.. .> коммунизм — это детское дело, за то я и Настю любил»). Однако в финале повести обнаруживаются два обстоятельства, не позволяющие придать разочарованию, постигшему Жачева и других строителей, окончательный характер. Первое из них — это прямая публицистическая реплика автора, завершающая повесть. Второе связано с важнейшей для творчества и мировоззрения Платонова темой воскрешения мёртвых: Чиклин, погребающий Настю, готовит её «гробовое ложе» так, что его приготовления выглядят как обустройство не вечного пристанища, а места временного, пусть и очень долгого, пребывания. Умершая Настя, ставшая для строителей котлована воплощением светлого коммунистического будущего, несомненно, уподоблена

здесь «отцу» этого будущего — Ленину, который «в Москве целым лежит», потому что он «науку ждет — воскреснуть хочет»: герои «Котлована» верят в «успехи высшей науки», способной в будущем «воскресить назад сопревших людей».

В пьесе «14 Красных избушек» Платонов подобных надежд героям не оставляет. Тема воскрешения мёртвых появляется в реплике Антона Концова, обращенной к Суените. Но сама возможность воскрешения оказывается дискредитированной — во-первых, тем, что о ней говорит только Концов, и, во-вторых, неверием в неё Суениты.

Смерть ребёнка Суениты — единственная из трёх названных выше детских смертей, которая носит «окончательный» характер. Пережившие её герои пьесы делают из неё выводы не о несостоятельности недостроенного пока коммунизма, а о бессмысленности жизни вообще: Суенита теряет интерес к любой деятельности, а реплика Гармалова о постигшем его разочаровании («Я жить теперь сомневаюсь!») представлена как явная автореминисценция по отношению к реплике Жачева из «Котлована» о его неверии в коммунизм, но выражает несопоставимый по сравнению даже с жачевским масштаб разочарования.

Возможно, впервые за время существования «романа о герое» в произведении, ориентированном на эту традицию, в «14 Красных избушках» была показана несостоятельность самой задачи поиска «героя времени». Дело в том, что «герой времени» традиционно претендует на роль общественного деятеля, способного ответить на вызовы, возникающие перед нацией в определённый период её существования. Но Платонов ставит вопрос иначе и более глубоко. Он показывает, что перед любым обществом всегда стоят прежде всего вечные проблемы: поиска счастья, обретения истинного, животворящего знания о мире, смысла жизни. Они настолько важны, что временные, порождаемые конкретной общественной ситуацией проблемы

теряют в сравнении с ними самостоятельную значимость и соотносятся с ними примерно так же, как средства с целью. Однако эти важнейшие, вечные проблемы не поддаются разрешению даже в описанной в пьесе Платонова идеальной ситуации, когда никакие внешние обстоятельства не препятствуют пытающимся их решить. Следовательно, дело в принципиальной неразрешимости этих проблем, а в таком случае никакие вызовы эпохи не нуждаются в серьёзных ответах, любая общественная деятельность оказывается бесполезной, а задача поиска «героя времени» — абсолютно бессмысленной.

В пятом разделе говорится о философской актуальности произведений Платонова конца 1920-х — начала 1930-х годов, ориентированных на традицию русского монографического романа о «герое времени». Данная актуальность замещает привычную в «романах о герое» общественную актуальность и порождает весьма необычный и даже уникальный в рамках названной литературной традиции принцип выражения авторской оценки изображаемых персонажей и явлений.

Так, в повести «Сокровенный человек» утрата жены поставила перед Фомой Пуховым проблему смерти, решению которой, по существу, и посвящена вся повесть. В пьесах «Шарманка» и «14 Красных избушек» Стерветсен и Хоз, ищущие решения мучающих их философских проблем, словно игнорируют те масштабные социальные изменения, которые, казалось бы, должны были в первую очередь обращать на себя внимание в новой, революционной России: они ждут от неё не новых социальных отношений, а новой души. Арена грандиозного социального строительства становится для героев Платонова местом приобретения духовного опыта и решения «вечных», философских проблем человечества. Показательно, что в пьесе «14 Красных избушек» разочарование героев в социализме вызывается вовсе не неудачами в социалистическом строительстве; напротив, в финале описывается появление на горизонте корабля, знаменующее собой спасение колхоза от голода и

продолжение строительства. Но к этому времени уже обнаружена неспособность социализма наполнить жизнь радостью и смыслом, предотвратить смерть сына Суениты или воскресить его, и на таком фоне жизнестойкость социализма в качестве очередного типа устройства общества оказывается несущественной.

Из сказанного следует, что важным принципом выражения авторской оценки изображаемых персонажей и явлений в рассматриваемых произведениях Платонова оказывается их широко понимаемое отношение к решению «вечных» проблем, стоящих перед человечеством: герои и явления оцениваются тем или иным образом в соответствии с их объективной ролью в деле эффективного разрешения таких проблем.

В шестом разделе говорится о национальном и вненациональном в произведениях Платонова, ориентированных на традицию «романа о герое».

Традиция русского монографического романа о «герое времени» — традиция национальная. Однако Платонов «разомкнул» её, продемонстрировав связи между решаемыми в её рамках проблемами и жизнью всего человечества.

В повести «Сокровенный человек» сам характер проблем, заявляемых автором в качестве ключевых, свидетельствует о подобном «размыкании». Законы природы, «мирового вещества», неумолимо ведущие человека к смерти и обесценивающие его жизнь, актуальны для всех людей, независимо от их национальной принадлежности.

В пьесе «Шарманка» вненациональная, всеевропейская роль происходящих в Советской России процессов не только осознаётся читателями на уровне осмысления проблематики произведения, но и прямо обсуждается героями. В пьесе «14 Красных избушек» происходящее в СССР имеет отношение уже к жизни всего мира, так как приехавший в Россию Хоз показан не просто как европейский, а как «всемирный мыслитель».

Из сказанного следует, что процессы, происходящие в Советской России,

оцениваются Платоновым как имеющие определяющее значение для жизни всего человечества, причём в каждом последующем из ряда анализируемых произведений об этом обстоятельстве заявляется более отчётливо, чем в предыдущем. Значит, существенным принципом выражения авторской оценки героев, процессов и явлений, изображённых Платоновым в произведениях, ориентированных на традицию русского монографического романа о «герое времени», становится их оценка с точки зрения их влияния на судьбы мира. Этот принцип действует совместно с другими принципами и приёмами выражения авторской оценки, сообщая всему, о чём говорится в тексте, особый масштаб, особую значимость.

В седьмом разделе подводятся итоги главы.

Глава III, «Роль христианских мотивов, тем и образов в разработке темы революции в произведениях Андрея Платонова конца 1920-х — начала 1930-х годов», состоит из шести разделов.

Первый раздел посвящён постановке проблемы. Особенность использования Платоновым христианских образов, тем и мотивов определяется ключевой ролью в творчестве писателя темы «спасения человечества». Проблема «спасения человечества» как раз и была решена христианством, и потому закономерно не только появление в текстах Платонова явных и скрытых библейских цитат, применяемых с целью характеристики отдельных героев или явлений. Закономерно то, что христианство стало плодотворной основой для моделирования писателем собственной картины мира, причём не просто «стало» раз и навсегда, но по-разному «становилось» в различных его произведениях. Он не просто использовал отдельные цитаты из Священного Писания или элементы Священного Предания, часто трансформированные еретическими или сектантскими моделями мироустройства, но и обращался к целостным, концептуальным предлагаемым христианством логическим моделям, имеющим отношение к решению волновавшей его проблемы, и

потому изучение характера использования Платоновым христианских сюжетов также требует целостного, системного подхода.

Во втором разделе рассматриваются особенности разработки христианских сюжетов в произведениях Платонова 1927-1928 годов и делается вывод о том, что в большей части текстов этого периода (кроме повести «Сокровенный человек») и в близких к ним в проблемно-тематическом отношении рассказах 1926 года христианские сюжеты используются от случая к случаю для характеристики отдельных героев и явлений и пока не играют той значительной и часто даже определяющей роли, которую они будут играть у Платонова позже.

В третьем разделе анализируется характер использования христианских мотивов, тем и образов в повести «Сокровенный человек».

Тематический мотив «сокровенного человека» реализуется в неразрывной связи с авторской разработкой образа главного героя произведения — Фомы Пухова. Причём специфика этой разработки заставляет прежде всего обратить внимание на то, чем герой не является, поскольку первая глава повести, в которой автор знакомит читателя с Пуховым, выстроена в апофатическом ключе. Эта глава построена не как цепь одного за другим представляемых качеств, в равной степени присущих герою, а как одна целостная характеристика героя и его поведенческих мотиваций, которые составляют своего рода «иерархию» присущих Фоме Пухову качеств, каждое последующее из числа которых, оказываясь представленным в его душе в большей мере, «отменяет» предыдущее. Все «отменённые» качества теряют свое первоначальное, имманентное наполнение и обретают реальную значимость только как составляющие одной, главной характеристики героя и будучи рассмотренными в логике её проявления. Учитывая это, следует отметить, что использованная в первой главе апофатическая характеристика оказывается тем приёмом, с помощью которого выражается авторская оценка не только Фомы

Пухова, но и феномена «сокровенного человека», рассматриваемого Платоновым в неразрывной связи с образом главного героя. Положительный смысл этого феномена раскрывается автором только в финальном эпизоде, когда единственный раз на страницах повести прозвучит мотив «сокровенности».

Тема «сокровенного человека» восходит к христианской теме «внутреннего человека» (души). Вместе с тем свойственные христианству представления о сущности души чужды Платонову, а вся проблематика повести связана с замещением христианства в жизни отдельных русских людей и Советской России в целом революцией и коммунистическим строительством.

Тема душевных исканий героя анализируемой повести разрабатывается во взаимной связи с темами революции и смерти вплоть до самого финала, когда «Пухову стало навсегда хорошо», а указанные две темы обнаружили такой характер взаимного сцепления, который позволил считать искания героя завершёнными.

Особая роль темы смерти в повести вызвана центроположенностью этой темы в жизни души главного героя. Он осознаёт, что природа, подчиняя жизнь людей своим законам, неминуемо ведёт каждого человека к смерти. Однако смерть близкого человека, неизбежная с точки зрения действия объективных «мировых законов вещества», субъективно переживается героем как неизбывное горе. Более того, Пухов, как и всякий другой человек, чувствует своё отличие от природы, «мирового вещества», понимает неповторимость каждого человека. Мир перестаёт существовать для человека в момент его смерти; понимание этого приводит героя к выводу о бессмысленности человеческой жизни и всей мировой истории (и, в частности, революции) перед лицом смерти.

Эти размышления героя отсылают нас к ветхозаветной Книге Екклезиаста, в которой тоска человека, осознавшего тщетность «всякого

людского беспокойства» по причине обречённости человека смерти, выражена с предельной силой. Разница в том, что тоску ветхозаветного мудреца, царя Соломона, развеял Христос, Своей смертью и воскресением разрушивший державу смерти, о чём напоминает христианский праздник Пасхи, тогда как для атеиста Пухова не существует ни Пасхи, ни бессмертия.

Поиск героем предмета душевного сочувствия, вопреки его субъективным мнениям, объективно носит своеобразный религиозный характер. Поскольку религия, с точки зрения самого Пухова, является «вместилищем сердца», а понятия «сердца» и «души» в повести никак не разделяются, следует считать, что герой ищет того, что могло бы стать «заменой» религии.

Поэтому вполне естественным выглядит то обстоятельство, что финальный эпизод повести, фиксирующий успешное окончание поиска, предпринятого её главным героем, насыщен мотивами, обнаруженными ранее в эпизоде участия Фомы Пухова в десанте в тыл врангелевских войск и прямо связанными с теми «пасхальными» аналогиями, которые тогда были актуальны для героя. Таким образом, характер формальной организации двух названных эпизодов позволяет говорить о финале «Сокровенного человека» как об эпизоде «второй революционной пасхи» в сюжете повести. Следовательно, для выяснения возникающих здесь смыслов необходимо, учитывая параллелизм тем революции и христианства, обратить внимание на трактовку мотива «второй Пасхи» в христианской традиции.

«Вторая Пасха» (Антипасха, Пасха святого Фомы) празднуется через неделю после Светлого Воскресения Христова в память обращения к вере апостола Фомы («Фомы неверующего», по русской поговорке). Обретение веры «неверующим» апостолом Фомой символизирует окончательное утверждение истинности христианства, и поэтому в день «второй Пасхи» празднуется грядущая окончательная победа Христа и Его воли на земле.

Героя повести Платонова тоже зовут Фомой, и его «эмпирический» путь

от первоначального неверия через личное «прикосновение» к опыту революции к своеобразному «исповеданию» её истинности в финале типологически сходен с путём к вере апостола Фомы.

Указанные обстоятельства подтверждают правомерность трактовки финального эпизода повести как эпизода «второй революционной пасхи». Однако как сущность христианской Пасхи, так и цель поиска Фомы Пухова связаны с преодолением смерти. Поэтому особенно важной частью финального «откровения» героя оказывается осознание им того факта, что революция есть в первую очередь борьба против смертоносных законов природы, «против вещества всего мира». С этого момента Пухов считает главным фактором жизни не законы природы, а законы революции и волю участвующих в ней людей, способных преодолеть смерть.

Ситуация замены царившего над людьми смертоносного закона другим, новым, благим и даже спасительным, воспроизводит новозаветную тему замены «ветхого» закона христианской благодатью.

Революция, избавляющая человечество от страданий и смерти, избавляет Фому Пухова от свойственной ему ранее тоски, типологически схожей с тоской царя Соломона. Логика восприятия мира, описанная в Книге Екклезиаста, уступает место иной логике, описанной в Новом Завете.

Чуждая христианству идея способности человечества своими силами, в результате глубокого познания тайн природы и переустройства мира, победить смерть и воскресить мёртвых была свойственна Платонову, во всяком случае, на протяжении некоторой части его жизни и восходила к идеям русского философа Н. Ф. Фёдорова, к его мысли о необходимости общего братского дела воскрешения мёртвых и обретения бессмертия путём достижения власти над силами природы; работа ради этих целей называется Фёдоровым «внехрамовой литургией», или «внехрамовой пасхой».

Очевидное совпадение целого комплекса мотивов и логики их сцепления

в «Сокровенном человеке» и «Философии общего дела» позволяет говорить о том, что фёдоровская концепция «внехрамовой пасхи» — единения людей в общем деле с целью материальной, рукотворной победы над смертоносными законами природы и самой смертью — должна быть признана непосредственным источником темы «второй пасхи» в повести Платонова, который не просто не скрывает этого источника, но даже прямо указывает на него, дважды употребляя в тексте явно восходящий к Фёдорову мотив научного воскрешения мёртвых.

В рамках такой логики русская революция есть поворотный момент вселенской истории — начало обращения всей жизни человечества во «внехрамовую пасху», в работу по преодолению смерти.

Именно с осознанием Пуховым подобной роли революции и его включённостью в процесс начатого ею труда связано завершение разработки в повести её тематического мотива — мотива сокровенного человека, до сих пор реализовывавшегося только в апофатическом ключе.

В третьем разделе повесть «Котлован» характеризуется как повесть о «разоблачённой пасхе».

Исходный пункт путешествия Вощева ознаменован встречей со своего рода воплощённой истиной, с «земными богами», каковыми оказываются мастеровые, работающие на рытье котлована:

Вощев встречает мастеровых «светлым утром». Автор указывает, что до этого момента его герой не чувствовал истины. Созданная Платоновым ситуация обретения героем истины и встречи его с обожествлёнными носителями абсолютной правды «светлым утром» заставляют интерпретировать эпизод знакомства Вощева с мастеровыми с точки зрения его мотивного наполнения как эпизод «пасхальный». Соединение подобной интерпретации с присутствием в повести восходящего к философии Фёдорова мотива научного воскрешения мёртвых, связанного в сознании мастеровых с революционным

преобразованием мира, позволяет говорить о трактовке в «Котловане» революции как начала «внехрамовой пасхи».

Необходимо отметить, что указанный приём — приём интерпретации революции как своего рода «внехрамовой пасхи» — типологически сближает повесть «Котлован» с повестью «Сокровенный человек» (именно поэтому анализ «Котлована» в настоящей работе предшествует анализу романа «Чевенгур», примыкая к анализу «Сокровенного человека»). Вместе с тем очевидно, что этот приём в рассматриваемой повести функционирует принципиально иначе, нежели в повести «Сокровенный человек»: там осознание революции как действительного начала «внехрамовой пасхи» стало результатом долгих и мучительных поисков главного героя и привело к его духовному перерождению, обретению им гармонии и счастья; иначе говоря, в «Сокровенном человеке» это осознание оценивается автором как истинное, объективно подтверждённое. В «Котловане» же трактовка приведённого выше эпизода в «пасхальном» ключе становится возможной только вследствие констатации «богоподобия» мастеровых, установленного на основе их самооценки, истинность которой неочевидна (более того, она с самого начала подвергается сомнению, так как в описании барака, где ночуют мастеровые, ярко выражен мотив смерти). Определение того, действительно ли здесь возможно восприятие революции как «внехрамовой пасхи» и пути к обретению истины, требует проверки, причём эта проверка становится главной задачей последующего анализа повести.

Безусловно, окончательная оценка социалистического строительства, описанного в «Котловане», связана с судьбой девочки Насти, которая не просто символизирует новый мир, но буквально воплощает его в себе, и потому её будущее есть на самом деле будущее социализма, а не его символ. Настя умирает в финале, однако в повести есть эпизод, предвосхищающий её смерть: эпизод отправки «кулаков» на плотах «в пучины морские».

В «Котловане» обнаруживается своего рода «источник» эпизода с плотами, органично вписывающийся в смысловые контексты повести. На него указывает реплика Чиклина: «Ты слыхал про араратскую гору — так я её наверняк бы насыпал, если б клал землю <...> в одно место!». Мотив «араратской горы» отсылает к истории спасения во время всемирного потопа ветхозаветного праведника Ноя. Вообще в истории отправки кулаков «в пучины морские» много общего с историей Ноя. Как в «Котловане», так и в Книге Бытия путешествию по водам предшествует суд, отделяющий добрых от злых. В обоих текстах одна из выделенных в результате этого суда групп обрекается смерти. И, наконец, в обоих случаях уничтожение признанных злыми и не подлежащими исправлению преследует одну и ту же цель: обновление человечества путём его очищения.

В ветхозаветной истории всемирного потопа уничтожению, смерти обрекались остающиеся на суше, тогда как отправившееся в плавание семейство Ноя стало тем сохранённым остатком, который послужил основой для обновления человечества. В «Котловане» замысел организаторов суда над кулаками противоположен, однако наличие в повести Платонова ветхозаветного источника разбираемого эпизода позволяет, вследствие необходимого переноса в интерпретацию эпизода смысловых планов источника, предположить неудачу при реализации этого замысла, так как именно остающиеся на суше могут оказаться в действительности, а не в замысле обречёнными смерти. Таким образом, использование приёма трансформации ветхозаветного сюжета позволило Платонову ввести в повесть значимый содержательный план. А смерть Насти, воплощения и «вещества» созидаемого строителями нового мира и нового человечества, переводит идею обречённости остающихся из разряда предположений в разряд того, чему непременно суждено сбыться. В «Котловане» воскрешение Насти оказывается невозможным, поэтому новый мир оценивается как царство тьмы, а идея восприятия процесса созидания этого

мира как «внехрамовой пасхи» дискредитируется.

В четвёртом разделе анализируется использование христианских сюжетов в романе «Чевенгур». Специфической особенностью этого произведения является настойчивое акцентирование восприятия коммунизма как своего рода нового целостного мироздания, сотворенного человеком. Мечта о «пустом месте», где можно «всё сделать сначала, в зависимости от своего ума», воплотилась в Чевенгуре — городе, освобождённом от чуждых коммунизму людей, отношений и явлений. Здесь люди впервые в истории приняли на себя всю полноту ответственности за собственную жизнь, отказавшись от всех законов, «навязанных» им Богом и природой; они «съели <...> козла отпущения и теперь сами будут виноваты в жизни».

Коммунизм в Чевенгуре замышляется как вечный праздник для бедных. Чтобы установить значимые авторские оценки, связанных с устроением этого праздника, необходимо проанализировать характер функционирования в романе темы пира, имеющей здесь евангельские корни.

Впервые она появляется в романе в связи с продуктовым изобилием периода нэпа. Однако пир, воспринимаемый только как процесс насыщения, оценивается как явление, чуждое коммунизму. Место ложного пира как процесса поглощения пищи, не дающего человеку настоящего счастья, призван занять истинный пир товарищества, организуемый в Чевенгуре.

Именно как ситуация приглашения на пир выстраивается эпизод командировки Прокофия Дванова за новыми обитателями города. Прокофий отправляется звать в «готовый» город бедных и «всяких прочих» в «первый день социализма», после изгнания оттуда его прежних жителей. Иначе говоря, бедные «товарищи с прохожих дорог» призываются в Чевенгур тогда, когда в нём окончательно побеждает коммунизм, определённый как «светопреставление», как окончание «всемирной истории», то есть как время воплощения эсхатологических ожиданий человечества.

Данная ситуация аналогична описанной в евангельской притче о пире, с незначительными различиями встречающейся у евангелистов Матфея и Луки. Там «нищие, увечные, хромые и слепые» (Лук. 14, 21) приводятся к хозяину пира с «дорог и изгородей» (Лук. 14, 23) или «распутий» (Мф. 22, 9), что по смыслу очень близко к платоновским «прохожим дорогам». Пир из евангельской притчи трактуется как «брачный пир Сына», или «Агнца», то есть в апокалиптическом ракурсе. Таким образом, использование темы пира позволяет автору выразить оценку Чевенгура как рукотворного, устроенного людьми «земного рая», блаженство в котором должно быть аналогично по своему качеству блаженству праведников в Царстве Небесном после второго пришествия Христа и конца света. Вместе с тем характер разработки Платоновым евхаристической темы, привлечённой для выражения объективной оценки чевенгурского «земного рая», свидетельствует о заведомой невозможности реализации замысла чевенгурских большевиков в силу того, что их желание обновить мир и устроить царство всеобщего блаженства не подкреплено никаким действительным потенциалом обновления: новых жителей города встречают «дарами» старого мира. В свете актуальности для Платонова как автора романа «Чевенгур» комплекса выявленных выше мотивов, тем и образов следует трактовать уход из города приведённых туда пролетариев и «прочих» как добровольный исход из рая. Это событие свидетельствует о крахе чевенгурского эксперимента. Выявленные авторские оценки выражены с помощью использования приёма трансформации евангельского сюжета и евхаристической темы.

В пятом разделе исследуется характер использования христианских сюжетов в повести «Ювенильное море» и драме «14 Красных избушек».

Специфика повести «Ювенильное море» в ряду платоновских произведений конца 1920-х — начала 1930-х годов состоит в фактическом отказе её героев от попыток решения ключевых проблем человеческого бытия в

процессе социалистического строительства. Такую оценку Платонов выражает с помощью приёма пародийного переосмысления восходящей к христианству оппозиции «ветхое» — «новое» и пророчества Христа о скором наступлении Царства Божьего в силе: новое «царство» обещает уже не победу над смертью, а всего лишь насыщение земной пищей.

В драме «14 Красных избушек» Платонов обращается к христианским сюжетам не в пародийном, а во вполне серьёзном и даже трагическом ключе, однако выраженные в результате такого обращения оценки во многом близки оценкам, обнаруженным в повести «Ювенильное море».

Учёный Хоз, приезжающий в Советскую Россию с целью «измерить светосилу той зари», которую здесь «якобы зажгли», является олицетворением вечной, по преимуществу ветхозаветной мудрости человечества: Хоз не случайно назван в драме «ветшайшим старичком». В его оценке мира превалирует мотив «пустяков». «Пустяки», по мысли мудреца, есть основная характеристика вообще всего мироздания и всей жизни человека, причём указание на «пустячность» жизни становится в интерпретации Хоза указанием на её бессмысленность. Подобная логика употребления мотива «пустяков» в сочетании с его своеобразной, фактически «рефренной» ролью в произведении отсылает читателя к ветхозаветной Книге Екклезиаста, где в схожем ключе функционирует мотив «суеты». Следовательно, Хоз изображается как выразитель пессимистического мировосприятия дохристианской эпохи жизни человечества.

Образ Хоза вбирает в себя черты не только царя Соломона (Екклезиаста), но и Симеона Богоприимца — персонажа Священного Писания, который стал олицетворением своеобразной «встречи» Ветхого и Нового Заветов. Хоза сближает с Симеоном мотив сверхчеловечески длительного ожидания молодой матери, с появлением которой поставлена в зависимость долгожданная смерть персонажа: Симеон Богоприимец получает возможность отойти в мир иной

после встречи с Богородицей (Лук. 2, 26-29), а Хоз убеждается в своей неспособности умереть после того, как видит мёртвого младенца, сына Суенигы.

Суенита, в свою очередь, изображена в пьесе как советский аналог Богородицы: её ребенок спит в яслях, а её печаль о пропавших детях описана в форме, отсылающей к приведённому в Евангелии от Матфея ветхозаветному пророчеству об избиении младенцев царём Иродом, ставшем реакцией на рождение Христа.

Описанные выше обстоятельства позволяют установить масштаб и характер ожиданий, связываемых человечеством в лице Хоза с процессами, начатыми русской революцией. Мир ждёт от неё обновления, сопоставимого с тем, которое было осуществлено христианством. Степень оправданности ожиданий «ветхого», дореволюционного человечества выявляется в финале пьесы, важнейшим событием которого становится смерть сына Суениты. В свете выявленных «богородичных» мотивов в характеристике героини эта смерть приобретает особое значение. Сын Суениты воспринимается как представитель и символ того поколения, которое, согласно логике обновления мира в революции и в соответствии с характером связанных с этим обновлением задач, было призвано стать своего рода «коллективным Христом» — обожествлённым человечеством, победившим смерть и достигшим вечного и абсолютного блаженства. Смерть такого героя закономерно влечёт за собой ряд разочарований особого масштаба.

Чрезвычайно значимым представляется разочарование Суениты, олицетворяющей собой процесс революционного преобразования мира, в ключевой для Платонова идее этого преобразования — идее воскрешения мёртвых. Пьеса «14 Красных избушек» оказывается тем произведением, в котором содержательно завершается разработка темы воскрешения мёртвых в рамках периода творчества Платонова конца 1920-х — начала 1930-х годов: в

повести «Сокровенный человек» писатель связал эту тему с революцией, в повести «Котлован» и романе «Чевенгур» разорвал эту связь, не подвергая сомнению саму тему, и, наконец, в пьесе «14 Красных избушек» прямо заявил об этой невозможности в финале произведения, то есть там, где сходятся все его проблемные и тематические линии.

Однако особенно важным представляется разочарование Хоза, который от имени «ветхого» человечества «измеряет» качество обновления мира в Советской России. Хоз констатирует в финальном эпизоде пьесы принципиальную невозможность спасения. Эта констатация, высказанная им при прощании с Суенитой, свидетельствует об окончательной дискредитации надежд, которые «ветхое» человечество связывало с Советской Россией, поскольку в контексте проблемно-тематического состава пьесы мотив спасения оказывается ключевым характерологическим мотивом в аспекте разработки темы социалистического преобразования мира.

Если в повести «Сокровенный человек» откровение сущности революционного преобразования мира дало возможность её главному герою осознать позитивный, созидательный смысл бытия, то в пьесе «14 Красных избушек» «измерение» мудрецом Хозом социализма привело его к убеждению в бессмысленности всего сущего, то есть вернуло абсолютную истинность логике Книги Екклезиаста. Ожидаемой замены смертоносного закона жизни животворящей благодатью обновлённого бытия, известной, например, по повести «Сокровенный человек», не произошло. Человечество оказывается обречено на смерть и обращение в прах. Такова авторская оценка социализма и любой человеческой деятельности, выраженная Платоновым с помощью реализации принципа замещения христианства революцией в итоговом произведении рассматриваемого периода.

В шестом разделе подводятся итоги главы.

В Заключении подводятся общие итоги настоящего исследования.

Публикации по теме диссертации.

Положения диссертации отражены в следующих публикациях*:

1. Тема строительства нового мира в повестях А.П.Платонова «Котлован» и «Сокровенный человек» // Знаменские чтения. Сборник материалов. 20002004. СПб, 2006. С. 119-128 (0,5 п. л.).

2. Время и пространство в духовном поиске главного героя повести Андрея Платонова «Сокровенный человек» // Пушкинские чтения. Материалы международной научной конференции 6 июня 2006 года. Том 1. СПб, 2006. С. 165-169 (0,3 п. л.).

3. Апофатические характеристики главного героя повести Андрея Платонова «Сокровенный человек» // XI Царскосельские чтения. «Вузовская наука России для повышения качества жизни человека». Международная научная конференция 24-25 апреля 2007 г. Том IV.CM,2007. С. 21-23 (ОД п. л.).

4. »Повесть А. П. Платонова «Впрок» и повесть А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»: влияние реминисцентных планов на характер выражения авторских оценок // Вестник Ленинградского государственного университета имени А.С.Пушкина. Научный журнал №4(16). Серия филология. СПб, 2008. С. 89-98 (0,5 п. л.).

Подписано в печать 28.09.2009 г. Формат 60 X 841/16. Объем 2,0 пл.

Тираж 100 экз. Заказ Л> 28/09

Отпечатано в издательстве «Геликон Плюс» 199053, Санкт-Петербург, В.0.1-ая линия, д. 28 Тел.: (812) 327-46-13,328-20-40

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Поляков, Алексей Владимирович

Введение '

Глава I. «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н.Радищева в плане выражения авторских оценок в повести Андрея Платонова «Впрок»

Глава П. Творчество Андрея Платонова конца 1920-х — начала 1930-х годов и традиция русского монографического романа о «герое времени»

1. Произведения Платонова конца 1920-х — начала 1930-х годов и 32 традиция романа о «герое времени»: обоснованность выделения аналитического аспекта

2. Своеобразие выбора героев в произведениях Платонова о «героях 39 времени»

3. «Любовная интрига» в произведениях Платонова

4. Образ эпохи в произведениях Платонова конца 1920-х — начала 57 1930-х годов

5. Философская актуальность произведений Платонова о «героях 89 времени»

6. Национальное и вненациональное в произведениях Платонова

7. Итоги

Глава Ш. Роль христианских мотивов, тем и образов в разработке темы 98 революции в произведениях Андрея Платонова конца 1920-х — начала

1930-х годов

1. Постановка проблемы

2. Христианские сюжеты в произведениях Платонова 1927-1928 годов

3. Повесть «Сокровенный человек» как повесть о «второй пасхе»

4. «Котлован» как повесть о «разоблачённой пасхе» 127 5 Роман «Чевенгур» как роман о новом творении 135 б. Повесть «Ювенильное море» и драме «14 Красных избушек, или

Герой нашего времени"»: подведение итогов периода

7. Итоги

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Поляков, Алексей Владимирович

В течение последних двадцати лет сделано очень многое в изучении творчества Андрея; Платоновича Платонова. Высказаны принципиально важные идеи относительно культурных и духовных контекстов; в которых формировался и работал писатель; написано большое количество работ, посвященных его языку, поэтике и мировоззрению; проделан глубокий' анализ целого ряда аспектов многих его произведений; Однако'двадцать лет, по меркам науки — срок всё же не слишком значительный, а творчество Платонова весьма своеобразно, и; потому, безусловно, в нём существует достаточное количество проблем, которые нуждаются в дальнейшем изучении. К таковым относится и проблема обнаружения и исследования принципов и' приёмов, используемых Платоновым: для выражения авторской позиции. .;

Принцип в данном случае — это общая: установка автора, проявленная в характеристике объекта или группы объектов. Если приём есть способ выражения отношения: автора к персонажу, явлению или- в целом: к: реальности, нуждающийся в «расшифровке», в выявлении этого отношения, то принцип прямо свидетельствует об авторской позиции, о самом содержании (уже не о способе выражения) отношения: автора к объекту. Формулирование принципа выражения авторской оценки непосредственно фиксирует то, что является составной частью содержания художественного текста. Но обнаружение приёма само по себе ничего не прибавляет к плану содержания и для проникновения в этот план требует дополнительной логической операции: функционального анализа выделенного приёма; Различие между принципом и приёмом выражения авторской оценки целесообразно продемонстрировать с помощью примеров.

Так, в статье «К эстетике тела у Платонова (1930-е гг.)» X. Гюнтер, среди прочего анализируя рассказ «Мусорный ветер», пишет о «пансексуализме» как «неотъемлемой черте» буржуазного мира вообще и фашистского общества в частности: «Жена мучит героя, садясь на' него верхом по ночам», причём её глаза сверкают бешенством и рот «наполнен слюной жадности и сладострастия». Католический священник выходит из храма «возбуждённый, влажный и красный, —- посол бога в виде мочевого отростка человека». Глаза девушек наполнены «скорее сыростью любовной железы, чем слезами обожания Христа».1 Очевидно, что из привлечённого исследователем для иллюстрирования своей мысли материала можно выделить один из использованных Платоновым приёмов: демонстрацию существующей в изображаемом социуме неразрывной связи духовного начала со стихией пола. Подобное выделение приёма не выявляет никакого содержания, никакой оценки. Для обнаружения содержания необходим функциональный анализ, результатом которого будет констатация того, что изображение в разбираемом произведении стихии пола в столь откровенно неприглядном, «животном» виде свидетельствует о дискредитации самого духовного начала и «господстве пола»2 в буржуазном западном обществе. Такова авторская оценка этого общества, заявленная с помощью указанного приёма.

Вместе с тем анализ этого и типологически схожих с ним приёмов позволяет сделать вывод о принципе выражения авторской оценки изображённого в рассказе «Мусорный ветер» мира — принципе вытеснения духовного телесным, приводящего к деградации человека. Гюнтер в своей глубокой и чрезвычайно ценной работе этого принципа не формулирует, говоря о «поразительной эскалации роли тела в «Мусорном ветре» и объясняя этот феномен «опытом резкого снижения духовного начала». Подобное объяснение, установление именно таких причинно-следственных связей хотя и очень вероятно, но представляется не единственно возможным и тем более не может быть доказано. В то же время очевидно, что точно подмеченная исследователем «эскалация роли тела» происходит не сама по

1 Гюнтер X. К эстетике тела у Платонова (1930-е гг.) И «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 5. М., 2003 С. 77.

2 Там же. С. 77.

3 Там иге С. 77. себе, а именно в успешной и убивающей человеческое в человеке, превращающей его в животное борьбе с собственным духом. Поэтому формулирование обозначенного выше1 принципа выражения авторской, оценки и утверждение его именно в виде принципа может считаться вполне уместным и, возможно, является предельным из логически доказуемых выводов в рамках того аналитического аспекта, который был избран и разработан'Гюнтером.

Ещё один пример, позволяющий проиллюстрировать соотношение между приёмом и принципом, — глубокая статья Е. А. Касаткиной, посвященная использованию Платоновым в «Котловане» апокалиптических мотивов.4 Изучая их функционирование в повести, Касаткина обращает внимание на соединение с ними мотивов инфернальных. Так, своеобразный «страшный суд» над кулаками «происходит при погашенном солнце, ночью»,5 а медведь-молотобоец, сыгравший в эпизоде суда решающую роль и непосредственно отделивший «чистых» от «нечистых», именуется наблюдающими за ним мужиками «и чёртом, и дьяволом, и даже домовым,».6 Примеры можно продолжать, однако вывод уже очевиден: в повести «Котлован» Платонов широко использует «эсхатологически-инфернальные мотивы».7 Таков применённый и многократно повторённый автором • i к художественный приём, являющийся формой выражения авторской оценки. Но проведённыйКасаткиной точный и аргументированный анализ позволяет легко сформулировать и важнейший принцип выражения авторской оценки в «Котловане» — принцип осмысления эсхатологической реальности, описанной в повести, в инфернальном ключе. Очевидно, что установление подобного характера осмысления объекта само по себе есть важная составляющая оценки этого объекта.

Касатюгна Е А. «Прекращение вечности времени», или Страшный суд в котловане (Апокалипсическая тема в повести ((Котлован») // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 2. М.,

1995.

5 Там же. С. 188.

6 Там же. С. 186.

7 Там же. С. 183.

Таким образом, приём можно рассматривать как способ выражения отношения автора к реальности, а принцип — как указание на содержание этого отношения.

При этом само формулирование принципа выражения авторской оценки уместно по указанным выше причинам: во-первых, он часто оказывается предельным из логически доказанных выводов в рамках определённого аспекта анализа художественного текста и, во-вторых, позволяет сделать шаг в сторону выявления мировоззрения автора, оставаясь в рамках научной корректности и избегая, насколько это возможно, субъективизма.

Важнейшей задачей современного платоноведения представляется точная, корректная и достаточно подробная разработка функционального аспекта тех приёмов, которые выявляются исследователями творчества писателя. Решение этой задачи должно быть необходимой частью любого литературоведческого анализа, однако в отношении творчества Платонова и ряда других писателей, в полном объёме «открытых» уже в годы перестройки, такая необходимость не стала нормой, вероятнее всего, вследствие очевидного богатства материала, который пришлось осваивать в кратчайший промежуток времени.

Например, английская исследовательница А. Ливингстон в статье, посвященной обнаружению христианских мотивов в романе «Чевенгур»,8 подводя итоги своей работы, делает следующее замечание: «К чему ведут предложенные параллели, я еще не знаю».9 Подобное признание, если не по степени откровенности, то по самому существу дела, характерно именно для современного платоноведения. Причём такое отношение к функциональному аспекту анализа выглядит не только достаточно типичным, но и обедняющим

8 Ливингстон А. Христианские мотивы в романе «Чевенгур» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып 4 М, 2000.

9 Там же. С. 561 v самого исследователя и науку в целом. Например, работа Ливингстон содержит ряд чрезвычайно любопытных наблюдений, которые, однако, едва ли теперь найдут достойное место в совокупной картине творчества Платонова, поскольку далеко не всякий литературовед, опасаясь обвинений в исследовательской несамостоятельности, возьмется за должную разработку находок Ливингстон, как, впрочем, и других авторов работ о Платонове, недостаточно внимательных к функциональности обнаруженных ими приёмов.

Вообще в большинстве случаев отсутствие функционального анализа дискредитирует даже достаточно глубокие и перспективные наблюдения: пока такой анализ не произведён, чаще всего остаётся открытым вопрос о том, действительно ли обнаруженное исследователем является частью авторского замысла или мы имеем дело всего лишь с более или менее многочисленными, но случайными совпадениями. Размышления о совпадениях, безусловно, тоже могут быть плодотворными, но они неспособны заменить полноценный литературоведческий анализ, включающий в себя максимально возможное приближение к действительному авторскому замыслу, а значит, и к плану авторских оценок.

Поэтому одной из важнейших задач предполагаемого исследования будет такой функциональный анализ использованных Платоновым приёмов, который позволил бы удовлетворительным (а в идеале и исчерпывающим) образом определить характер авторских оценок описываемых явлений.

Хронологические рамки рассматриваемого в предлагаемом исследовании периода платоновского творчества — конец 1920-х — начало 1930-х годов — уже давно обозначены в современном литературоведении в качестве временных границ одного из самых плодотворных этапов деятельности писателя. Так, Н. В. Корниенко называет его вторым, после воронежского» (1917-1926), периодом творчества писателя.10 По её мнению, «нервом» каждого «периода-цикла» творческого пути Платонова является роман,11 и, естественно, отрезок времени примерно с 1927 по 1933 год можно считать имеющим отношение к созданию романа «Чевенгур» и «постчевенгурским», простирающимся до- начала работы над романом «Счастливая Москва».

Следует отметить, что периодизация, предложенная Корниенко, не подвергалась сколько-нибудь серьёзной ревизии. Более того, столь авторитетный исследователь, как X. Гюнтер, назвав 1933-1936 годы «поворотным этапом» творческого развития Платонова,12 солидаризировался с периодизацией Корниенко, во всяком случае, в отношении ко времени завершения интересующего нас периода.

Таким образом, период творчества Платонова конца 1920-х — начала-1930-х годов (приблизительно с 1927 по 1933 год) в современном литературоведении принято считать обладающим некоторым внутренним единством. Именно тогда в большинстве своём были написаны произведения, на основании знакомства- с которыми сегодня массовый читатель формирует представление о Платонове: роман «Чевенгур», повести «Котлован», «Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», «Усомнившийся Макар», «Впрок», «Ювенильное море». Несомненная значительность этих произведений в творческом наследии писателя представляется достаточным основанием для того, чтобы приступить к изучению приёмов и принщтпов выражения авторской оценки на материале платоновского творчества конца 1920-х —- начала 1930-х годов. При этом очевидно, что подавляющее большинство произведений, созданных писателем в обозначенный период, посвящены художественному осмыслению Октябрьской революции, гражданской войны и первого,

10 Корниенко Н. В. Повествовательная стратегия Платонова// «Страна философов» Андрея Платонова проблемы творчества. Вып. 2. С. 312.

11 Корниенко Н В О некоторых уроках текстологии//Творчество Андрея Платонова Исследованиям материалы Библиография. СПб, 1995. С. 15.

12 Гюнтер X К эстетике тела у Платонова (1930-е гт) И «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 5. С. 76. наиболее яркого, этапа строительства в Советской России нового мира — то есть тех тем, которые, несомненно, входят в число важнейших в творчестве Платонова.

Необходимо отметить, что достаточно поздно написанная пьеса «14 Красных избушек, или "Герой нашего времени"» (1932-1933) должна быть причислена к произведениям рассматриваемого периода как по причинам чисто хронологическим, так и по своему безусловному генетическому родству с пьесой «Шарманка» (1930), принадлежащей к рассматриваемому периоду.13

Очевидно, что не всем произведениям, созданным Платоновым с 1927 по 1933 год, в работе будет уделено одинаковое внимание, и дело здесь не только в значимости тех или иных текстов в творческом наследии писателя, но и в их значимости с точки зрения выбранного аспекта анализа платоновского творчества. Например, повести «Впрок» будет посвящена отдельная глава, так как на её смысловые планы решающим образом повлияла ориентированность на повесть А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», и поэтому её подробный анализ может дать представление о влиянии реминисцентных планов'на план авторских оценок в творчестве Платонова.

Вообще изучение принципов и приёмов выражения авторских оценок в ряде произведений любого сколько-нибудь значительного писателя, а тем более такого глубокого и своеобразного, как Платонов, является задачей слишком масштабной и требующей создания объёмной монографии. Поэтому в настоящей работе исследование ограничено несколькими

13 Основания, позволяющие говорить об этом родстве, а также тесная проблемно-тематическая связь «14 Красных избишек» с романом «Чевенгур» и повестью «Котлован» будут проанализированы ниже. аспектами, которые изучены недостаточно подробно либо представляются перспективными. Эти аспекты таковы: влияние на выражение авторских оценок ориентации отдельного произведения Платонова на произведение одного из его предшественников; влияние на выражение авторских оценок ориентированности ряда произведений Платонова на ряд произведений, составляющих целостную литературную традицию; наконец, использование христианских мотивов, тем и образов при формировании плана авторских оценок. Подобный выбор, как и любой другой в данном случае, может показаться, субъективным, однако он необходим, так как следует ввести исследование в определённые рамки.

Вопрос о влиянии контекста эпохи на творчество Платонова в настоящей работе не затрагивается по следующим причинам.

Во-первых, анализируемые в ней произведения, уже в силу выбора аспектов исследования, рассматриваются в тех или иных контекстах14, бытование в которых представляется настолько важным, что требует исключительного сосредоточения именно на них.

Во-вторых, привлечение материала эпохи заметно усложнило бы работу содержательно и вследствие этого чрезмерно увеличило бы её объём. Следовательно, ради введения исследования в некоторые границы необходимо абстрагироваться от влияния на изучаемые произведения и выраженные в них авторские оценки контекста эпохи.

14 Повесть «Впрок» — в контексте повести А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»,' выделяемые ниже, во второй и третьей главах работы, группы произведений Платонова — в контекстах традиции русского монографического романа о «герое времени» и чрезвычайно развитой христианской традиции

Заключение научной работыдиссертация на тему "Принципы и приёмы выражения авторской оценки в произведениях Андрея Платонова конца 1920-х - начала 1930-х годов"

Заключение

Выявление принципов и приёмов выражения авторской оценки в произведениях Платонова конца 1920-х —■ начала 1930-х годов способствует уточнению ранее обнаруженных смысловых планов, сообщаемых автором1, и очень часто — установлению таких смысловых планов, которые вне понимания этих принципов и приёмов либо не могут быть осознаны i ' 9 ^ адекватно", либо не обнаруживаются вообще. .

Само по себе установление подобных приёмов и принципов недостаточно: Необходим анализ их функционального аспекта с тем, чтобы с необходимой степенью корректности ввести новые данные в научный обиход или дать возможность другим исследователям сделать это путем критики частично или: полностью не устраивающей их концепции!

Выбор писателем для . выражения; своей позиции тех или иных принципов . и приёмов может быть сам по себе важным элементом характеристики писателя; (его творческой манеры и даже мировоззрения) или-описываемых им объектов. Так, использование Платоновым принципа' оценки объекта с помощью обнаружения его сущностных характеристик путём, устранения помех, мешающих реализации его потенциала, позволяет судить о Платонове как о писателе бескомпромиссном, стремившемся: ставить перед собой? и читателем проблемы в их настоящем; не замутнённом идеологией; общепринятыми оценками1 и даже собственными предпочтениями виде. А приём «размыкания» писателем национальной литературной традиции русского монографического романа о «герое времени» и постановка в центр произведений, ориентированных на эту традицию и при этом посвящённых теме революции, общечеловеческих и

1 Таком}' уточнению, например, способствует анализ характера разработки евангельских мотивов в повести «Ювенильное море» и их места в пародийных интенциях повести. Например, трактовка эпизода отправки кулаков на плотах «в пучины морские», в повести «Котлован» не интерпретируется в должном виде вне анализа своеобразного переосмысления в нем ветхозаветного эпизода всемирного потопа.

3 Например, привнесение в пьесу «14 Красных избушек» оттенка горькой иронии вследствие выдвижения на роль своеобразного «героя революционного времени» пародийного персонажа — Антона Концова. философских проблем достаточно ясно свидетельствуют о характере восприятия Платоновым революции. Вообще изучение принципов и приёмов, используемых одним писателем в разные периоды его творчества или несколькими писателями, объединёнными либо противопоставленными по определённым .признакам, могло бы стать весьма значимым делом, однако такое изучение требует множества подготовительных исследований, одним из которых следует считать настоящую работу.

Наконец, изучение творчества Платонова в аспекте ориентации его произведений на отдельные произведения других авторов или на целые литературные традиции, а также в аспекте использования в нём христианских сюжетов представляется исключительно перспективным. Предложенная работа является опытом подобного изучения, но ни в коем случае не претендует на исчерпание даже подробно проработанных в ней аналитических линий: глубина и своеобразие творчества Платонова требуют многих и многих усилий для его верного понимания.

Список научной литературыПоляков, Алексей Владимирович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Платонов А. Сочинения. Том первый. 1918-1927. Книга первая. Рассказы. Стихотворения. М.; 2004.

2. Платонов А. Взыскание погибших. М.; 1995.

3. Платонов А. Впрок. М.; 1990.

4. Платонов А. Вся жизнь. М.; 1991.

5. Платонов А. Епифанские шлюзы, М.; 1927.

6. Платонов А. Котлован. Текст, материалы творческой истории. СПб; 2000.

7. Платонов А. Котлован. СПб; 2005.

8. Платонов А. Ноев ковчег. Драматургия. М.; 2006.

9. Платонов А. Сокровенный человек. М.; 1928. Ю.Платонов А. Счастливая Москва. М.; 1999. П.Платонов А. Чевенгур. СПб; 2008.

10. Авербах JI. О целостных масштабах и частных Макарах // Октябрь. -1929. -№ 11.-С. 164—171.

11. Агеносов В.В. Идейно-художественное своеобразие романа-мифа А. Платонова «Чевенгур» // Агеносов В.В. Советский философский роман.1. М.; 1990. С. 127—144.

12. Андрей Платонов: Воспоминания современников: Материалы к биографии. М.; 1994.

13. Андрей Платонов: Исследования и материалы: Сборник трудов. Воронеж; 1993.

14. Андрей Платонов: Мир творчества. М.; 1994.

15. Андрей Платонов: Проблемы интерпретации: Сборник трудов. Воронеж; 1995.

16. Арсентьева Н. Н. Проблема национального идеала в творчестве А. Платонова: Странствующие рыцари «Чевенгура» // Арсентьева Н.Н.

17. Становление антиутопического жанра в русской литературе. М.; 1994. Ч. 2. С. 272—308.

18. Бабенко JI. Г. Образный мир рассказов А. Платонова двадцатых годов// Проблемы стиля и жанра в советской литературе. Вып. 7. Свердловск; 1974. С. 93—101.

19. Балухатый С. Д. Чехов-драматург. JL; 1936.

20. Бальбуров Э. . Космос Платонова // «Вечные» сюжеты русской литературы («блудный сын» и др.). Новосибирск; 1996. С. 122-—131.

21. БарштК. А Антропософия А.Платонова. Штайнеровский слой в романе «Котлован» // Начало века. Из истории международных связей русской литературы. СПб; 2000. С. 154—190.

22. Баршт К. А. Поэтика прозы Андрея Платонова СПб; 2005.

23. Баршт К. А. Художественная антропология Андрея Платонова. Воронеж; 2001.

24. Богданов А. А. Новый мир. М.; 1920.

25. Богданов А. А. Тектология. Всеобщая организационная наука. М.; 1922.

26. Богданович Т. О. К вопросу о формировании творческих взглядов^. Платонова // Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. 1989. № 1. С. 75—78.

27. Богданович Т. О. Художественные открытия А. Платонова и А. Малышкина в прозе 20-х 30-х годов: (Концепция личности в истории): Автореф. дис. на соиск. учён. степ. д. филол. н. М.; 1988.

28. Борисова Е. Н. Концепция человека в прозе Андрея Платонова конца 20-х 40-х годов. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Кострома; 2004.

29. Борноволоков Д. Л. «Чевенгур» и повести Андрея Платонова 30-х годов: К проблеме межтекстовых связей. Автореф. дис. на соиск. учён, степ. к. филол. н. М.; 2000.

30. Бочарова Н. А. Творчество А. Платонова и эстетика пролеткульта. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. СПб; 2004.

31. Брель С. В. Диалектика духовного и материального начал в прозе Андрея Платонова (категории «живого» — «неживого» в жанрах научной фантастики и антиутопии). Автореф. Дис. на соиск. учён. степ, к. филол. н. М.; 1999.

32. Будаков В. В. В стране Андрея Платонова. Воронеж; 2001.

33. Бульская Я. Р. Типология конфликтов в повестях Андрея Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 2003.

34. Бузник. В.В. Повесть 20-х годов // Русская советская повесть 20-30-х годов. Л., 1976. С. 147—217.

35. Варламов А. Платонов и Шукшин. Геополитические оси русской литературы//Москва, 1998, № 2, С. 167—174.

36. Варшавский Вл. С. «Чевенгур» и «Новый Град» // Новый журнал. -1976. № 122. - С. 193—213.

37. Васильев В.В. Национальная трагедия: утопия и реальность. Роман Андрея Платонова «Чевенгур» в контексте его времени // Наш современник, 1989, № 3, С. 172—182.

38. Вейсман А. Д. Греко-русский словарь. М.; 1991.

39. Вознесенская М. М. Семантические преобразования в прозе А. Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 1995.

40. Вознесенская М. М., Дмитровская М, А. О соотношении ratio и чувства в мышлении героев А. Платонова // Логический анализ языка: Ментальные действия. М.; 1993. С. 140—146.

41. Вьюгин В. Ю. «Чевенгур» Андрея Платонова: (К творческой истории романа). Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. СПб; 1992.

42. Вьюгин В. Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки (очерк эволюции и становления стиля). СПб; 2004.

43. Геллер М. Я. Андрей Платонов в поисках счастья. Столетию со дня рождения Андрея Платонова посвящается. М.; 2000.

44. Гурвич А. Андрей Платонов // Гурвич А. В поисках героя. М., Л.; 1938. С. 57—131.

45. Гюнтер X. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова // Утопия и утопическое мышление. М.; 1991. С. 252—276.

46. Гюнтер X. Железная гармония (Государство как тотальное произведение искусства) // Вопросы литературы, 1992, №1, С. 27—41.

47. Гюнтер, X. «Сталинские соколы» (Анализ мифа 30-х годов) //Вопросы литературы, 1991, №11, 12, С. 122—141.

48. Гюнтер X. «Чевенгур» А. Платонова и милленаризм>. Утопия и утопическое мышление // Москва, 1990, 159—167.

49. Гюнтер X. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова // Утопия и утопическое мышление. Москва, 1991, С. 252—276.

50. Дмитровская М. А. Категория пространства у А. Платонова в лингвистическом и культурологическом освещении. Калининград; 2002.

51. Дмитровская М. А. Семантика пространственной границы у А. Платонова // Вестник литературоведения и языкознания. Воронеж; 1999. Вып.13. С. 118—137.

52. Дмитровская М. А. Феномен пустоты: взгляд А. Платонова на особенности человеческого сознания // Художественное мышление в литературе XIX—XX веков. Калининград; 1994.

53. Дмитровская М.А. Эволюция понятий «истина» и «смысл» в творчестве А. Платонова // Логический анализ языка: Истина и истинность в культуре и языке. М.; 1995. С. 69—78.

54. Дмитровская М. А. Язык и миросозерцание А.Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. д. филол. н. М.; 1999.

55. Дужина Н. И. Андрей Платонов: Поход на Тайны // Литературное обозрение. М. 1998. - №. 2. - С. 47—54.

56. Дужина Н. И. Вымысел, основанный на реальности: приметы сталинского быта в повести А. Платонова «Котлован» // Вопросы литературы. 2008. - № 2. - С. 79—114.

57. Дужина Н. И. Роль автополемики в разработке проблемы преобразования в творчестве А. Платонова 20—30-х гг. // Проблемы типологии литературного процесса (На материале советской литературы). Пермь; 1989. С. 77—87.

58. Дырдин А. А. Потаённый мыслитель. Творческое сознание Андрея Платонова в свете русской духовности и культуры. Ульяновск; 2000.

59. Евдокимов А. В. «Чевенгур» и русское сектантство // Образ. 1997. -№ 1. - С. 84—96.

60. Ефимова Н. М. Русский космизм о природе жизни и смерти: (Н. Федоров, К. Циолковский, А. Платонов). Автореф. дис. на соиск. учён, степ. к. филос. н. М.; 1997.

61. Житие и страдания св. апостола Фомы. СПб; 1875.бЗ.Злыднева Н. В. Мотивика прозы Андрея Платонова. М.; 2006.64.3олотоносов М. А. Ложное солнце: «Чевенгур» и «Котлован» вконтексте сов. культуры 1920-х годов // Вопросы литературы. 1994. -Вып. 5.-С. 3—43.

62. Ильин В. Н. Авторы катастроф // Наш современник. 1991. - №11. - С. 162—168.

63. История русской литературы. В 4-х т. Л.; 1980-1983.

64. Карасев Л. В. Движение по склону: О сочинениях А. Платонова. М.; 2002.

65. Кириллова И. В. Антимиры Е. Замятина и А. Платонова: (Роман «Мы» и повесть «Котлован») // Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня. Тамбов; 1997. Кн. 6. С. 87—89.

66. Козлов Н. П. Проблема конфликта в повести А. Платонова «Сокровенный человек» // Поэтика реализма: Межвузовский сборник. Куйбышев; 1982. С. 62—78.

67. Колесникова Е. И. Русское сознание в творчестве А. Платонова // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 1996. - № 4. -С. 147—154.

68. Колесова Д. В. Принципы организации текста в повести А. Платонова «Котлован». Автореф. дис.на соиск. учён. степ. к. филол. н. СПб.; 1995.

69. Колотаев В. А. Мифологическое сознание и его пространственно-временное выражение в творчестве А. П. Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 1993.

70. Колотовченкова Е. Фёдоровские мотивы в «Рассказе о многих интересных вещах» Андрея Платонова // Философия бессмертия и воскресения. М.; 1996. Вып. 2. С. 153—161.

71. Корниенко Н. В. «Сокровенный человек» Андрея Платонова // Москва. 1990. - № 8. - С. 178—185.

72. Корниенко Н. В. Основной текст Платонова 30-х годов и авторское сомнение в тексте: (От «Котлована» к «Счастливой Москве») // Современная текстология: Теория, практика. М.; 1997. С. 176—192.

73. Корниенко Н. В. Творческая биография и текстология А.П. Платонова: (В художественной лаборатории писателя). Автореф. дис. на соиск. учён. степ. д. филол. н. М.; 1992.

74. Корниенко Н. В. Философские искания и особенности художественного метода Андрея Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён: степ. к. филол. н. JL; 1979.

75. Короткова А. В. Народ и герой в прозе А. Платонова («Сокровенный человек», «Чевенгур», «Котлован», «Ювенильное море»), Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Бирск; 2006.

76. Красовская С. И. Художественная проза А.П. Платонова: жанры и жанровые процессы. Благовещенск; 2005.

77. Кузнецова С. А. Межличностное общение в мире художественного произведения; (на материале творчества А.Платонова). Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 2003.

78. Лазаренко О. В. Проблема реальности в антиутопии // Философия запада: Вестник литературоведения и языкознания. Воронеж; 1999. Вып. 13. С. 60—70.

79. Ласкина Н. О. Принципы организации художественного времени и пространства в прозе А. П. Платонова двадцатых годов. Автореф. дис. на соиск. учён. степ, к.филол.н. Новосибирск; 2000.

80. Ласунский О. Г. Житель родного города: Воронеж, годы Андрея

81. Платонова, 1896—1926. Воронеж; 1999.

82. Левин Ю.И. От синтаксиса к смыслу и далее («Котлован» А. Платонова) // Избранные труды. Поэтика. Семиотика. Москва, 1998. С. 392—419.

83. Лермонтов,М. Ю. Сочинения в 4 томах. Т. 1. Л.; 1979. Т. 4. Л.; 1981.

84. Лесков Н. С. Очарованный странник, // Лесков Н.С. Собрание сочинений в 11 томах. Т. 4. М.; 1957.

85. Лобанов М.П. Сокровенное в человеке // Москва, 1964, № 11, С. 193— 196.

86. Лосев В.В. Об антропоморфизме А. Платонова и Н.'Заболоцкого //' Развитие традиций и формирование жанров в- советской литературе. М.; 1991. С. 35—42.

87. Лосев В. В. Становление творческой индивидуальности А. Платонова (Воронежский период). Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 1991.

88. Майзель М. Ошибки мастера // Звезда. 1930. - № 4. - С. 195—202.

89. Макарова И. Н. Художественное своеобразие повести А. Платонова «Ювенильное море» в аспекте литературной традиции // Литературный процесс: традиции и новаторство: Межвуз. сб. науч. тр. Архангельск; 1992. С. 159—178.

90. Малыгина Н.М. Диалог героев А. Платонова и Ф. Достоевского // Литература в школе, 1998, № 7. С. 48—57.

91. Малыгина Н. М. Естественнонаучные источники и представления о природе Андрея Платонова // Человек и природа в художественной прозе: Межвузовский сборник научных трудов. Сыктывкар; 1981. С. 49—64.

92. Малыгина Н. М. Идейно-этические искания А. Платонова в начале 20-х годов («Рассказ о многих интересных вещах») // Русская литература. -1977.-№4.-С. 158—165.

93. Малыгина Н. М. Особенности философско-эстетических исканий Андрея Платонова. Якутск; 1984.

94. Малыгина Н. М. Художественный мир Андрея Платонова в контексте литературного процесса 1920—1930-х годов. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. д. филол. н. М.; 1992.

95. Малыгина Н. М. Художественный мир Андрея Платонова: Учеб. пос. М.; 1994.

96. Малыгина Н. М. Эстетика Андрея Платонова. Иркутск; 1985.

97. Малыгина Н. М. Эстетические взгляды Андрея Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Томск; 1982.

98. Малыгина Н. М. Эстетические принципы авангарда в художественной системе А. Платонова // Русская литература XX века: Направления и течения. Екатеринбург; 1995. Вып. 2. С. 68—75.

99. Мароши В.В. Роль мифологических оппозиций в мотивной структуре прозы А. Платонова // Эстетический дискурс. Новосибирск; 1991. С. 144—152.

100. Матвеева И. И. Комическое в творчестве Андрея Платонова 1920-х годов. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 1995.

101. Матвеева Н. В. Драматургическая трилогия А. Платонова («Шарманка», «14 Красных избушек», «Ноев ковчег»): система мотивов. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Екатеринбург; 2008.

102. Меньшикова Е Р. Трагический парадокс юродства, или Карнавальный гротеск-Андрея Платонова //Вопросы философии: -2004.-№3.-С. 111—132,

103. Мессер Р. Попутчики второго призыва // Звезда: 1930. - № 4 -С. 203—211. •108: Михеев М. Ю. В мир Платонова через его язык: Предположения, факгы, истолкования, догадки. М.;2003.

104. Мороз О. Н. Антропологическая доминанта художественных исканий в творчестве Андрея Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён, степ. к. филол. н. Краснодар; 2001.

105. МохнаткинаЮ. С.Философия природы в творчестве М. М. Пришвина и А. П. Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол: н. Владимир; 2005: ' ,

106. Мущенко Е. Г. О мифотворчестве А. Платонова // Воронежский край и зарубежье: А. Платонов, И. Бунин, Е: Замятин;,©. Мандельштам и другие в культуре XX века. Воронеж; 1992. С. 6—9.

107. Найман Э. Платонов, Золя и поэтика труда//Начало века: Из истории международных связей русской литературы. СПб: ; 2000. С. 250—267? •

108. Никонова Т. А. Человек и революция («Севастополь» Л. Малышкииаш «Сокровенный человек» А. Платонова) // Творчество А. Платонова. Воронеж; 1970. С. 157—164.

109. Нилус С. А. Святыня под спудом. Сергиев Посад; 1991.

110. Новикова Т. Необыкновенные приключения науки в утопии и антиутопии (Г. Уэллс, О. Хаксли, А. Платонов) //Вопросы литературы, 1998. № 7—8, С. 179—203.

111. Новикова Т. Одна из антиутопий А. Платонова (пьеса «Шарманка» и её метаморфозы) // Филологические науки, 1999. №1, С. 92—100.

112. Нонака Т. О точке зрения как художественном приеме в романе «Чевенгур» // Вестник литературоведения и языкознания. Воронеж; 1999. Вып. 13. С. 40—53.

113. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М.; 1991.

114. Пастушенко Ю. Г. Мифологическая символика в романе «Чевенгур»

115. Вестник литературоведения и языкознания. Воронеж; 1999. Вып. 13. ■1. С. 28—39.

116. Пенкина Н. В.Философские идеи прозы Андрея Платонова: проблема человека. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филос. н. Екатеринбург; 2005.

117. Петербургские сны Анны Ахматовой. «Поэма без,героя»,(Опыт реконструкции текста). СПб; 2004.

118. Полтавцева Н. Г. Философская проза Андрея Платонова Ростов н/Д.; 1981.

119. Полтавцева Н. Г. Философско-этическая проблематика прозы Андрея Платонова: Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 1979.

120. Практическая симфония для проповедников Слова Божия. Сергиев Посад; 1992.

121. Преподобный Иоанн, игумен Синайской горы. Лествица. Сергиев Посад; 1908.

122. Проскурина Е. Н. Мотив бездомья в произведениях А. Платонова20—30-х гг. // «Вечные» сюжеты в русской литературе («блудный сын» и др.). Новосибирск; 1996. С. 132—141.

123. Проскурина Е. Н. Поэтика мистериальности в повести Андрея Платонова «Котлован». Автореф. дис. на соиск. учён. степ, к.филол.н. Новосибирск; 1999.

124. Проскурина Е. Н. Поэтика мистериальности в прозе Андрея Платонова конца 20-х 30-х годов (На материале повести «Котлован»), Новосибирск; 2001.

125. Пушкин А. С. Путешествие из Москвы в Петербург // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 17 томах. Т. 11. М.; 1996.

126. Радищев А. П. Путешествие из Петербурга в Москву. Вольность. СПб; 1992.

127. Ратбиль Т. Б. Достоевский и Платонов (Идеологемы Старого и Нового времени)// Слово Достоевского, 2000. М.; 2001. С. 132—145.

128. Рогова Е. Е. Художественный мир А. Платонова в 1930-е годы: духовно-нравственное состояние общества и искания писателя. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филос. н. Воронеж; 2004.

129. Ростовцева И. И. Сокровенное в человеке. Воронеж; 1968.

130. Руденко Ю. К. Чернышевский — романист и литературные традиции. Л.; 1989.

131. Руссо Ж.-Ж. Эмиль, или О воспитании. СПб; 1912.

132. Савельзон И. В. Структура художественного мира А. Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 1992.

133. Свительский В. А. Андрей Платонов вчера и сегодня: Статьи о писателе. Воронеж; 1998.

134. Семёнова С. Г. «Тайное тайных» Андрея Платонова: Эрос и пол // Свободная мысль. 1994. - № 6. - С. 82—94.

135. Семёнова С. Г. Воскрешённый роман Андрея Платонова: Опыт прочтения «Счастливой Москвы» // Новый мир 1995. - № 9. - С. 209—226.1 ,

136. Семёнова С. Г. «Идея жизни» у Андрея Платонова // Москва. 1988. -№ 3. - С. 180—189.

137. Сёменова С Г. О влиянии философских взглядов Н. Фёдорова на творчество А. Платонова // Семенова С. Г. Николай Фёдоров: Творчество жизни. М.; 1990. С. 363—373.

138. Семёнова С. Г. Преодоление трагедии. М.; 1988.

139. Сергеева Е. Н. Народное художественное сознание и его место в поэтике А.П. Платонова (Концепция героя и художественный мир). Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Воронеж; 1996.

140. Собрание писем оптинского старца иеросхимонаха Амвросия к мирским особам. Сергиев Посад; 1908.

141. Спиридонова И. А. «Внутри войны»: (поэтика военных рассказов А. Платонова). Петрозаводск; 2005.

142. Спиридонова И. А. Христианские и антихристианские традиции творчества Андрея Платонова 1910—1920-х годов // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков. Цитата. Реминисценция. Мотив. Сюжет. Жанр. Петрозаводск; 1994. С. 348—360.

143. Сухомлинова Ю. А. Бинарные оппозиции в творчестве Андрея Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Самара; 2005.

144. Таран Д. Я. Художественный мир Андрея Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Киев; 1973.

145. Творчество А. Платонова: Статьи и сообщения. Воронеж; 1970.

146. Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. Кн. 2. СПб; 2000.

147. Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. Кн. 3. СПб; 2004.

148. Творчество Андрея Платонова: Исследования и материалы. Библиография. СПб; 1995.

149. Тихомирова Е. В. А. Платонов и О. Шпенглер: мотив «конца мира»// Воронежский край и зарубежье: А. Платонов, И. Бунин, Е. Замятин, О. Мандельштам и другие в культуре XX века. Воронеж; 1992. С. 13—16.

150. Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. Писания Ветхого и Нового завета. В 3-х т. Т. 3. Стокгольм; 1987.

151. Толстая-Сегал Е. О рассказе А. Платонова «Родина электричества». Материалы ХХП научной студенческой'конференции. Поэтика. История литературы. Лингвистика. Тарт. гос. университет. Тарту, 1967, 116—120.

152. Толстая-Сегал Е. О связи низших уровней текста с высшими (Проза Андрея Платонова). Slavica Hierosolymitana, 1978, V. II, 169—211.

153. Толстая-Сегал Е. Стихийные силы: Платонов и Пильняк (1928-1929). Slavica Hierosolymitana, 1978; V. Ill, 89—109

154. Толстая-Сегал Е. Натурфилософские темы в творчестве А. Платонова 20-х- 30-х годов. Slavica Hierosolymitana, 1979, V. IV, 223—254.

155. Толстая-Сегал Е. Литературный материал в прозе А. Платонова. Возьми на радость. То Honour Jeanne van der Eng-Lidmeier. Amsterdam, 1980, 193—264.

156. Толстая-Сегал E. Идеологические контексты Платонова. Russian Literature, 1981,1Х.Ш, 231—288.

157. Толстая-Сегал E. К вопросу о литературной аллюзии в прозе А. Платонова. Slavica Hierosolymitana, 1981, V. V.VI, 355—369.

158. Третьи Платоновские чтения: Тезисы докладов международной научной конференции. Воронеж; 1999.

159. Тринко А. Тени великого инквизитора: Трилогия А. Платонова в зеркале метаистории // Литературная учеба. 1996. Кн. 2. С.71—90.

160. Фёдоров Н. Ф. Философия общего дела. В 2-х т. Т. 1. Верный; 1907. Т. 2. М.; 1913.

161. Фетисов В. П. Трагическая философия Андрея Платонова: материалы межвузовской научной конференции 13-14 мая 2004 г. Воронеж; 2004.

162. Фоменко Л. П. Жанровая специфика,повестей А. П. Платонова 20-х годов // Проблемы литературных жанров: Материалы второй научной межвузовской конференции Томск; 1975. С. 130—132.

163. Фоменко JI. П. О жанровом своеобразии романа А. П. Платонова «Чевенгур» // Жанрово-стилевые проблемы русской литературы XX века: Сборник научных трудов. Тверь; 1994. С. 67—76.

164. Фоменко Л. П. Своеобразие сюжетов повестей А.П. Платонова 20-х годов // Жанрово-стилевые проблемы в советской литературе: Межвузовский тематический сборник. Калинин; 1980. С. 90—102.

165. Фоменко Л. П. Своеобразие финалов повестей А. П. Платонова (Кпроблеме изучения стиля прозы А. П. Платонова 20—30-х годов) //

166. Юность. 1988. - № 6. - С. 37—49.

167. Фоменко Л. П. Творчество А. П. Платонова (1899—1951). Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 1969.

168. Фоменко Л. П. Человек в философской прозе А. Платонова: Учеб. пос. Калинин; 1985.

169. Харитонов А. А. Способы выражения авторской позиции в повести Андрея Платонова «Котлован». Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. СПб; 1993.

170. Хрящева Н. П. Жизнь сознания платоновских героев в романе «Чевенгур» в свете западного философского опыта// Воронежский край и зарубежье: А. Платонов, И. Бунин, Е. Замятин, О. Мандельштам и другие в культуре XX века. Воронеж; 1992. С. 9—12.

171. Хрящева Н. П. «Кипящая Вселенная» Андрея Платонова. Динамика образотворчества и миропостижения в сочинениях 20-х годов. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. д. филол. н. Екатеринбург; 1999.

172. Чалмаев В. А. Андрей Платонов (к сокровенному человеку). М.; 1989.

173. Чалмаев В. А. Андрей Платонов. М.; 1978.

174. Червякова Л. В. «Философия существования» Андрея Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Саратов; 2000.

175. Чернышевский Н. Г. Русский человек на rendez-vous // Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений в 15 томах. Т. 5. М.; 1950.

176. Чехов А. П. Вишнёвый сад // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Т. 13. М.; 1978.

177. Шнейберг Л. Я., Кондаков И. В. «План общей жизни»: (Андрей Платонов. «Усомнившийся Макар», «Котлован») //Шнейберг Л. Я., Кондаков И. В. От Горького до Солженицына. М.; 1994. С. 117—153.

178. Шубин JI. А. Об Андрее Платонове: Поиски смысла отдельного и общего существования // Шубин Л. А. Поиски смысла отдельного и общего существования: Об Андрее Платонове: Работы разных лет. М.; 1987. С. 16—268.

179. Эйдинова В. В. Жанровая структура ранних рассказов А. Платонова: (первая половина 20-х годов) // Проблемы литературных жанров: Материалы второй научной межвузовской конференции. Томск; 1975. С. 128—130.

180. Эйдинова В. В. Жанровая структура ранних рассказов А. Платонова: (первая половина 20-х годов) // Проблемы литературных жанров: Материалы второй научной межвузовской конференции. Томск; 1975. С. 128—130.

181. Яблоков Е. А. Комментарий. Платонов А. Чевенгур. М., 1991. С. 518—650

182. Яблоков Е. А. На берегу неба. (Роман А. Платонова "Чевенгур"). СПб; 2001.

183. Яблоков Е. А. Принцип художественного мышления А. Платонова: («И так и обратно» в романе «Чевенгур») // Вестник литературоведения и языкознания. Воронеж; 1999. Вып. 13. С. 5—13.

184. Яблоков Е. А. Художественное осмысление взаимоотношений природы и человека в советской литературе 20—30-х гг.: (Л. Леонов, А. Платонов, М. Пришвин). Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. М.; 1990.

185. Ярошенко Л. В. Жанр романа-мифа в творчестве А. Платонова. Автореф. дис. на соиск. учён. степ. к. филол. н. Минск; 2004.