автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Проблема творческой личности в русской прозе 1830 - начала 1840-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проблема творческой личности в русской прозе 1830 - начала 1840-х годов"

ЛВНЙНГРАДЯСЙ ОРДЕНА ЛЗШЗД И ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО

зи/;ш1л тссударстбзнпый унивзрслгет

На правах рукописи уда 882-3 Г'18"

КУ.ИККША Ольга Николазвна

пробела твог-искси етшосп; в русской прозе

1830-НАЧШ 1840-х ГОДОВ Специальность 10.01.01. - русская латоратура

ашореоярат

яиссертпцин па соискание ученой степанл кандидата филологических неук

Ленинград - 1330

Работа выполнена па кефэдре истордя русской литературы Ленинградского ордена Левина я ордена Трудового Красного Знамен;! государственного университета

Научный руководитель - доктор филодогячесглх наук,

профессор В.'Л.Марковач

Официальные ояпонекги: доктор филологических наук

В. II, Коровин, кандидат филологических наук В.М.Прозоров

Ведущая организация - Новосибирский государственный педагогический институт

Зздяга состоятся "_"_ 13Э0 г. в_часов на

заседании специализированного Совета К 053.57.42. по присуждению ученой степени кандидате филологических каук в Ленинградском государственной университете по адресу: 12916'!, Ленинград, Университетская набережная, II.

С диссертацией мог.но ознакомиться в Научной библиотеке ¡а, М.Горького Ленинградского государственного университета.

Автореферат разослан "__"_ 1990 г.

Ученый секретарь специализированного совета »

А. ^Владимирова

г'е яяляясь исключительно лктзратугяшм движением, романтизм, теп не иенео, приставлял собо» спепи'ячеек:* "остетстескую" концепт;?:) бктпя, Сознав весь мир под зипког; высокого идеала бо?л-от-вэкно;; кргеоты, рада'кгооокгя культура ототдвсипла П!рово:! универсум с пде&шпя; творение!.: яскусства и установила су;:;еетвеянуа взаимосвязь ге'::.пу художественны. таорчзстяоп и созидательной деятельность-:) божественного начала. Причастность божественно.;; сило зогер'лзиал, созидагоя идеального твоииш яшяется в романтической эстетике констлтутплншл признака:.! поэта (творца).

Основные яден романтического мипления ппиобрставт плестичес-куз <*орму в образе рог.гЕ.тгичсокого героя, гловшал признаком которого является "тяга к бесконечному" (И.Я.Борковский). Зто основное качество романтического героя иогло, однако, принажать "'Т.ор-му" более спепл^нческую, когда объектом художественного г-ондсще-еля становилась рог,оптическая концепция творца. Геро^твогзц надеялся способностью к "конечному" воплощению тогляаюЗ ого "бесконечности".

Разработанная немецкой теоретаческой кисльв "*алоооТ.ая гениальности" оказалась чрезвычайно актуальной для русской культуры 20=ЗС=х годов XIX века, для происходившего в Россия процесса глубокого "творческого сошалелпя" (А.В.Михайлов) немецкой романтя-чсской традиции. Пройдя перяод первоначального теоретического становления, русски;! романтизм такяз обращается к непосродствен-но»пластаческому способу выражения со=осмисленных игл идей. Именно потому одной яз центральных тем ведущего гшгоа русской литература конца £0=30=х годов - иовеста - становятся тема творца и его деяния.

Сугубая важность романтической конце иная тг.орпа для русской Прозы 1830=х годов не раз отмечалась исследователям:! отечественной литературы. *Лх внимание обычно привлекали так называемые повести об искусстве и художниках. При этом рассматривались специфические преломления мифологемы творчества п произведениях В.О. Одоевского, Н.Л.Полевого, 15.V,.Панаева, а такяв Л.С.Пушкина и Н.В. Гоголя и почти в такой же мере - общие закономерности художественной интерпретации романтической философии искусства в русской повести 1830*х годов. Однако сложившееся представление о романтической концепции творца в отечественной прозе 1830-х годов является недостаточно полнил, недостаточно адекватным действительной

картине русского литературного процесса. Обычно речь идет о субъекте собственно художественной деятельности, воплощающем идеал Совершенства во "внеполокешшх". себе вещественных Яорелах бытия (краски, слово, звук). Между тем наряду с распространенным я устойчиво отлившимся в определенные типические черта образом героя-худозшика в русской литературе этого времени присутствует типологически сходная с нпы ¡Тягуря героя="жизнетвоща". оргекизу-юлего по законам эстетического целого не произведение искусства, а ско» собственную кизкь.

Романтическое сознание не ограничивалось простым утверждением причастности земного существоврния человека неземному иде-ачу совершенства. "... обратим so и оаммо наши жизни в произведение искусства г тогда посмеем дерзновенно утверждать, что уяе на земле мы обрели бессмертие" - этот гГрнгмент из книги В.-Г. Ва-кенродера "Сердечные излияния отшельника,любителя искусств" свидетельствует о том, что романтическая (Тнлосо^лш искусства допускала возможность прижизненного достижения человеком высокой, бесконечности его конечной хязни и - в то" или иной Лорме - возмои-ность явить совершенство сшам своим нзличякм бытием.

В качеств примеров "реализации" романтической мифологемы "яазнетворца" могут бнть рассмотрены центральные образы повестей: П.А.Полевого "Блггаенство безумия" и В.Ф.Одоевского "Сильфида". Представляется также еозмоздшм говорить об отражении идеи кпзне-творчества в произведениях, выходах за рамки русской романтической литературы - "Пиковой деяе" Л.С.Пуккпна и романе М.Ю.Лермонтова "Герой нашего времени". Рассмотрение конкретных преломлений отмоченного вгага положения романтической "'Тидосо'Т'лй гениальности" в русской прозе 1В30=пач8да 1040*х годов и является основной задачей се*ер:<руемой работы, цель которой - уточнение роат>-Kcii картины русского литературного процесса I половины ID тка. Актуальность избранной темы определяется ее соприкосновением с одним из вазше&лих аспектов изучения русской классической литература - рассмотрением ее суиестлешшх взаимосвязей с художественным опытом романтической культуры,

В качестве материала иссдедозяния янехупрют указанные -произведения Н.А.Полевого, В.Ф.Одоевского, Л,С.Пушкина и М.Ю.Лермокго-ва, а.,такяе - осноеноЯ корпус "худотнячзских" повестей Н.Л.Полевого и В.Ф.ОдоеЕСКОго.

Нетрадиционный аспект изучения ряда известных произведений русской прозы I половины 19 века определяет научнуп новизну работы, в процессе которой использовался сравицтельно-гипологичеокий метод анализа художественных явлений.

Апробация работы. Основные результаты исследования били изложены в докдадох на научной конференции ЛГУ (март 198Э г.), а также на аспирантском семинаре прп кафедрэ истории |усско:1 литературы ЛГУ (апрель 1989 г., апрель 1990 г.).

Практическое значение. Положения и выводы диссертация могут быть использованы в общих и специальных вузовских курсах по истории русской литературы I половины 19 века.

По материалам диссертации опубликовано три статья.

Работа состоит яз введения, двух глав, заклвчеяия я списка использозапноЗ литературы, насчитывающего 291 нсименоваляе.

Во введении обосновывается выбор темы, ее актуальность и новизна, рассматривается степень изученности поставленной проблемы, Определяются цели, задачи и метод исследования.

В 1-ой главе - "Появление героя»"жязнетворца" в русской романтической прозе 1830»х годов ("Блазенство безумия" Н.А.Полевого, "Сильфида" В.<3.Одоевского)" - рассматривается два еозмочшых варианта преломления романтической концепции творца в контексте так называемых "второстепенных" произведений, сориентированных на устойчивые мотивы романтической культуры. В I разделе главы в аспекте поставленной проблемы анализируется творчество Н.А.Полевого. Актуальное для Полевого общеромантяческое представление о земном творце как о субъекте созидания вещественного аналога божественной красоты (акына словами - как о субъекте конечного воплощения бесконечной сущности совершенства) находит пластическое выражение в художественном творчестве писателя. Преясде гсего - в произведениях, посвященных теме искусства и художника, однако -не только в них. Присущие Поэту гармонизирующие (завершающие) устремления характерны и для главного героя повести "Блаженство безумия" - Антиоха; героя, не причастного собственно художественному деянии.

Это положение доказывается в работе путем сопоставительного анализа ряда произведения Н.А.Полевого: "Эмма", "Живописец", "Рассказ о красноглазом музыканта", "Блаженство безумия". В ходе анализа выявляется, во-первых, существенное отличие центральных пер-

согаке'й двух "худокническкх" поЕест'ей Полевого от глаакой героини повести "Эмма". Выясняется специфическое преломление обпей сущности романтического героя в образе героя="творца", Устанавливается, что ири этом "простая" полчзстноот:» мир;,' идеат?. "усюа-я-ется" непременным стремлением к самостоятельному созидании аналога воспринимаемого совершенства. Такое отлпчге наглядно обнаруживается в образах героев "Еавоппспа" и "Рассказа о красноглазом музыканте".

Во=вторпх, в диссертации обосновывается типологическая (и, г конечном счете, генетическая) близость героев художнических повестей Полевого и центрального порсонааа "Бт-сенствэ безумия", тагле обладающего способностью к "магическому просущесталешз»" (А.В.Михайлов) вещественности, к постижении я воплощению идеала невещественной гармонии. В качестве "пресуществляемой" материально;; формы здесь выступает самое реальное биографическое бытие персонажа, в связи с чем предлагается рассматривать ого как героя, обладающего квзнетвотнеским потенциалом.

В исследовательской литература не раз отмечалось, что разгп-тие традиционной темы Полевого - темы трагического разлада "мечты и кизни" - осложняется в "Блаженстве безумия" введением мотива безумия (В.А.Грихин, А.В.Еотникова, Л.А.Карпов), а также проблемы "напряженного самопознания героя" (В.М.Шамахова). С точки зрения автора диссертации, соприсутствие именно этих двух схсетио-тематических лини!!, в одной из кохррнх реализуется традиционный романтический мотив "високого безумия", проникающего л тзЯиу бутил, а в другой возникает'проблема поиска Еасшого смысла лично'; жизни человека, - именно это сочетание а обусловливает неожиданную, казалось бы, связь кегду новостью Полевого а мифологемой Вакенродзра с человекеспзпстворцо. "БусокиЛ безумец" Литяох, пройикнувияй в кабалистическую тайгу "гагзпи до рождения", "предощущает" невещественна^ скисл своего земного существования - обретение утраченной при рождении "второй половины" душа. Эга способность героя к осмыслению своей жизни извне врекенннх гранки ое реального протекания - как самодовлеющей целостности, временное развитие которой подчинено явлении звападельной идеальной сущности, - и позволяет говорить об эстетической природе само-оознаящой "деятельности" Антиохя. Созиевал (и тем самим - сози-дйч а сознании) единый "отет" .твоего биогрг>Т:гчеокого бытия, го-

poii Полевого, фактически, творит поэтический "миф" о себе и своей ЕОЗЛЯбЛСККОй.

Эотртлчоо;у;з природу, как известно, имеет всякая мисль человека о себе кяк о субъекте, совершенно воплотивэемся в каком» либо деянии, ибо она с необходимостью утверждает ценностную свер-пенность его "лзнн. Однако естественное течение живого бытия неизбежно осларигсет подобную "жнзнетворческуя" позицию, объективируя ее как известную метафизическую условность. Неординарность повести Полевого состоит в том, что в ходе ее сюжетного развития эстетизирующие самохарактеристики центрального персонажа не подвергаются обычной для таких сюжетов "естественной дискредитация".

Не довольствуясь личным поиском и достижением идеала, геро;1 "Блаженства безумия" стремится явить миру постягнутуя им впеоку» тайну нрог:ед^его (до рождения), настоящего (земного) я будущего (после смерти) существования всего человечества. Б результате этого только и может быть исчерпано, обретя полноту идеала, земное битке героя. Так-с развитием повествовательного сюжета обнаруживается его ощутимая связь с романтической концепцией творческого акта, с наибольшей отчетливостью воплощенной в известной легенда о Радиоле.

Проблематичность "пооэреиий" Антиоха постоянно акпентирует-ся автором "Блаженства безумия" (вопрос о "душевном здоровье" Антяоха на протяжении всей повести занимает ее рассказчика). Однако ото не отменяет специфической работн самосознания героя, которой осмысляет свою жизнедеятельность как направленную на «з-ланное "пресуществление" вещественности - на воплощение 0 явление миру идеала "полного бчтяя".

В заключительном свсем моменте "пресуя.ествляэдая" деятельность героя в известной мере отог.;дестЕляетслсд«яняем субъекта собственно художественного творчества: в качестве понятного мпоу аналога идеала, являемого союзом Аптиоха и Адельгейды, выступает зяпечатлегпое Слово, Именно здесь умонастроения героя перестают бить фактом лндь его "больного воображения", получая неониданное подтверждение в сюжетном развитии повести: действительная смерть написавшего заветное слово Антяоха как бы узаконивает его "мифо-творящие" дектррапаи.

Ео 2-м разделе 1-ой главы в свете поставленной пробтеми анэ-лазтуетоя худо"ествеппоо творчество В.<5.Одоевского. В центре

внимания евтора диссертации находится одна из "таинственных" повестей писателя - "Сильфида", - рассматриваемая в нетрадиционном аспекте - с точки зрения ее взаимосвязи с повестями Одоевского об искусстве и худоянгках.

Краткий анализ четырех "художнических" повестей: "Ор^ М CcuJa&fK. Hlam&Lbttida ?Lra.n£-U " , "Последний квартет Бетховена", "Импровизатор", "Себастяян Бах", - позволяет сделать вывод о том, что для этих произведений писателя актуальна идея Поэта= творца гармонического целого, предстающая в виде проникающей все повести проблемы совершенного воплощения поэтического замысла. Идея созидания гармонической целостности отразилась и е повести "СилуГлда", герой которой, подобно центральным персонажам повестей Одоевского о художниках, отличён известной причастностью к "формирующей деятельности" (Фр.Шлегель). Подобно Ант я оху, герой "Сильфиды" - Иихаял Платоновпч - так se безусловно отдается над-лйчнкм истинам мира „абалы и получает возможность угадать поло-кеннкй ему земной предел - роль пророка, провозвестника еысеях истин, утраченных некогда человечеством. Полагая абсолютно ис-тишшм откравиееоя ему Знание, герой Одоевского созидает поэтический "скг.от" своего реального бытия к е соответствии с этим определенным образом выстрэивазт СЕое дальнейшее доведение: стремясь к максимальному постижения отксаваздихся ему истин, ¡Лихаил Платоновпч прерывает все связи с людьмя, "умлрсот" для "здешнего" мирз, продолжая "жпть" в царстве Ойль-Тзди. Как и в помета Полового, эта "жизнетворгеская" деятельность героя "удваивается" собственно худог.есткеиппм творческим жестом. Стремясь пзревестп но понятный людям язш< гармония идогла, !.*лхо".л Плетоновдч также обретается i: письменному слогу: его Куриал должен започатдеть и сохранить "идя потомства" ог его отгрзтлЗ.

Таким образом, аналла позволяет едетоть хввод о том, что в творчестве Н.Л.Полового а В.й'.Одоегского наряду с типччнпм для романтической русской литературы образом Художнике появляется к с— традиционная "разновидность" i'st.ousTBopiTp. Зто гегоП=субъект ?яз-гегворчоства, главной чертоЗ которого ярдлоку; его спосооность к <5едус войной &стотпзопи« свое:; ссбс?гоппо-.1 т.пзкя. То есть - к осо-зиглюсму и неюкезртеяеипок* о^ог-'юш'п витого я окончательного г'' своого регльчого сч'.!''лго Сг -.:•.>!. котороо огпчсгротся вог-л г« у; 41 л НУ г г!*.:- ГУ. .....'Ч!Ю:'С идеатс, дл-

рущеь'.у безусловно принимаемое знание о высшем смысле жизни человека.

Во 2-о.': главе диссертации - "Герон="!;:::знетвор1ш" в русской реалистической прозе 1830=началс 18'10=к годов ("Пиковая дача" Л.С.Пушкина, "Герой нашего времена" :.'.Ю. Лермонтова)" - рассматривается преломление идеи жтетпорчэства в двух наиболее близких по времена создания повестям Иолевъго и Одоевского произведениях реалистической литература "первого ряда".

В 1-ол разделе главы устанавливается известное типологическое родство пушкинского Германца и героев рассмотренных повестей В.'З.Одоевского и П. Л.Полевого. Прослеживается, как "иерцашая Фантастичность" (В.Шкловский) пушкинской повести позволяет ее герою предстать в определенном ракурсе воплощением того типа жизне-осуществления, который выше бчл обозначен как гизнетворческин. Основное внимание уделяется анализу эпизода необъяснимого проиг-риыо Германца. В этом моменте екпетиого развитая повести зглен-тисуютсл ум отмечавшиеся исследователями "Пиковой дамк" известные "творческие способности" Гермашш, "огненное воображение" которого постигает в насмешливом причуре оу.ивлэй карты предугото-ваннкЛ свше итог его янзн.ч. Сознание героя ставит на место прежде взятого за образен к реализуемого в собственной судьбе "сюжета" чуного, свершившегося бытия (счастливая карточная судьба Члп-ляцкого) новый, собственно ему "уготованный" закон яизнеосущест-вления. Именно в этот момент оказывается возмотеншл говорить о том, что образ пушкинского героя, фактически творящего "миф" о своем бытлн, обретает чортч существенного сходства с фигурами центральных персонажей "Блаженства безумия" и "Сильфиды". Однако - лишь ка уровне незавершенного "события бытия" произведения, но не на уровне завершающего авторского яеета.

На первый взгляд, реплика повествователя "Пиковой дамы" ("Германп сошел с ума"), подобно соответствующим сентенпиям повествователей "Сильфиды" я "Блаженства безумия", традиционно "переакцентирует" смысл прозрений героя, недвусмысленно заявляя о его сумасшествии. Однако нельзя на отметать, что это замечание квалифицирует пе состояние героя в момент посетившего его "озарения", а лишь то, что происходит посла него. Знаменитая "неуловимость, противоречивость и загадочность" (В.Б.Влноградов) субь-екта повествования сказывается и здесь: читатель не получает от

него никакой дополнительной информации относительно характера Германногых "пророческих видений" в самый момент проигрыша. Эта принципиальная несводимость событий к ¡:аксму=лябо одному ("клиническому" или фантастическому) знаменателю позволяет пушкинскому герою, в отличие от героеЕ Одоегского я Полевого, безусловно азть (а не. „только мислить себя аивущкм) в рейках того зшзнеору-и;ествленая, которое предполагает сотворение ;.афэ о своем реальном земном бытия. Отнесение произошедшего исключительно к области фантастика упростило би ситуацию: оно отрицало бы действительную "творческую самостоятельность" героя. Утверждение г.:э "клинической ненорлаоьности" Германна е номсит игры должно было бы поставить под сомнение объективность "созданной" им реальности. "Пиковая дама", е сущности, узаконивает "смксяовуо неопределенность" своим "мерыаэдим" фантастическим колоритом. Лтаь но неопределенном пересечении двух деЗствятелькостей (исктачительпо рзачьпой и исключительно фантастической) возникает действительность третья. В этой действительности "йвет и "творит" .миф о себе пудкинский Германн.

2-ой раздел главы посвящен анализу романа И.Ю.Лермонтова "Герой нааэго времени". В данной части работы обосновывается положение о воздействий па формирование образа "героя времени" ¡аде-гелелской концепция иронического мироощущения, специфическим "вариантом" которой мо;хет быть представлена ядоя -сизиетворчества. Излагая свою точку зрения, автор диссертация полемизирует с традиционным решением проблемы иронической природа лермонтовского романа, отраженным в роботах Л.Я.Гинзбург, М.М.Уманской, С.М.Ски-бина, АЛ.Крупькева, а тякзее с основными положениями работы Н.Д. Тамарченко, исследуздего жпзнетворческуз установи' "героя времени".

"Постоянная смена созидания и самоуничтожения" (Яр.Илсгель), "победоносное освобождение... от своих собственник объективации ... произвольность лябого состояния духа" (Авзринцов C.G., Бочаров С.Г.) -"эти черты ылегелевского гениального "я" достаточно определенно отзываются в облике лермонтовского .героя. Его образ Формируется на страницах романа как своего рода "текучее единство" постоянно смекяотшх друг друга иронически осмысляемых "само-пострс.опий", Йлеоте с тем песводпкость произведения Лермонтова к романтической культурной традиции (и тем бочее - к "иллюстрации"

каках=либо идей) исключает возможность прямых параллелей и соответствий, предполагая принципиальную неоднозначность печоринско-го образа.

"Ироническая" форма жизнедеятельности Печорина представляет (Фобой конкретное воплощение мировоззренческой установки "героя времени", ,суть которой ¡состоит в принципиальном уравнивании себя с высиим законодательным началом бытия, Богом. Именно в этом (и только этом) - абсолютном а окончательном для героя - слове о себе, о своей жизни позиция Печорина приобретает черти определенного сходства с жизпетворческой установкой героев Полевого и Одоевского.

В сугубо реальном мире лермонтовского романа (в отличие от "удвоенного" мира "Блаженства безумия" в "Сильфиды", герои которых, осуществив свой земной удел, продолжают жить в ссфвре над-лячного идеала) "окончательное" слово Печорина приобретает характер "смертного приговора" как его иронической позиции, так и его непосредственному существованию. Не случайно в размышлениях героя появляются црямопротивоположннз, взаимоисключающие оценки обре-•уенчой им жизненной позиции. Утверждаемая в качестве абсолютного смысла бытия, позиция демиурга тогда рассматривается Печори-ннм всего лапь как роль, навязанная "кем=то" извне ("топор в руках судьбы" "жалкая роль палача или предателя" . Объективный смысл и источник подобных печоринских ощущений остаются за гранью его субъективного осознания. Это - уровень авторской концепции "героя времени". Однако известное интуитивное движение к принципиально иному, нежели безусловно волевой, типу жлзиеосу-ществдекпя неизменно присуще Печорину - в моменты открытого (смертельного) столкновения его "абсолютной" воля о окружающим миром.

Внешняя среда насильственно ограничивает максимальные притязания "героя времени", вынуждает его перейти с позиции демиурга на положение человека, принадлежащего земно:! плоскости, Иными слова,!и, Печорин неожиданно для себя в ряде моментов изменяет

1 Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4=х т. - М.» Л. : Изд-во Акад. наук СССР, 1952. - Т. 4. - С. 438. .

2 Там же. - С. 411.

своему обычному "преднамеренному осуществления" (Л.Я.Гшибург), и это пвязено с тем, что герой либо теряет способность к предвиден:!» хода событий ("Тамспь"), либо - начинает оз&щаль сугубув невозможность воспользоваться этим своим "двром" (эпизод дуэли Печорина о Грушнщкш: здесь в первый и последний руз на страницах романа горой, стремящийся к абсолютной власти демиурга бытия, под влиянием условий конкретного тазненногс момента (ситуации "дуэльного равенств5") якгводит себя до ролп простого смертного, принципиально равного стоящему напротив человеку).

Смысл згштачительнсго йрагмепта романа ("Фаталист") в г.злостной степени может быть интерпретирован как предельное нопрядеказ противоречия-между осознанно утверждаемой героем позицией гнече-ловеческого падстояпдя над реальной жизнью и его интуитивным ео-тестЕенно=человеческпм включением в поток действительного бытия. В противовес господствующей в "Фаталисте" надчеловеческой позиции Печорина, в заключительном эяизсде рассказа (пленение казака), как справедливо отмечает Н.Д.Тамарченко, герои удается "занять ... цельну» человеческую позицию". Однако - именно "занять", на кроткий, обусловленный сстуацяей, .миг; но, вопреки дальнейшему утверждению исследователя, не обрести, ибо целостный смысл по-зйцаз остается иеосозкашнм. Свидетельством принципиальной неза-вершнмсети "гечно становящегося" героя является нодневшшогзя -"объективная" - часть романа, в повествовании предшествующая "Журналу Печорина", но хронологически следующая за эпизодами дневниковой частя.

Анализ печорииокого мок о лог а, обузданного в "Бэле" к Максиму Максимычу, свидетельствует о том, что опустошаадая, мертвящая сущность яэбрашюй позиции со временем начинает ощущаться героем с необычайной остротой. Но в то ке самое врекит надчеловеческое стремление к бесконечному "поглощению" радостей и страданий других по=пражему утверждается в качестве единственно приемлемой, а потому неотменимой гшзненноА позиции. Именно эта "жиЕнетворчес-кая" природа мировоззренческой установки героя (ее принципиальная "окончательность" я несомненная ценность) не дает ему возможности осознать и преодолеть внекзкенность самой гута избранного принципе существования, в соответствии с которым Печорин утворл-лег себя в качество преимущественного субъекта бытия.

Одновременное сосущеотвормше в сознании гороя прежде лесов-

местных, звучащих только "раздельно", самооценок теперь с неизбежность» порождает у Печорина ощущение абсолютной исчерпанности своей жизни, се "метафизического" конца и позволяет "прозреть" свою конкретчуа физическую кончину: "... жизнь моя стаяоввтоя пустое день от дат; мне осталось одно средство: путешествовать ... авось где=Нйбудь умру по дороге!" Лазь бесконечная смена мимолетных внешних впечатлений способна известное время поддерживать существование на становящегося изнутри человека. Конкретное воплощение этой "физической жизни" после "метафизической смерти" к предстает перед читателями романа на страницах второй - и послздне'* - повести безымянного попутчика итабс=кепитана ("Максим Мзксямыч").

Однако не случайно печальное повествование о "гибели" героя не завершает роман. В несоответствии фабульного и сюжетного за-верланлй авторской властью даруется "вечная жизнь" герою, субъективно не способному подняться над сгоей "жизнетворческои" природой, но объективно несущему в себе потенциал грядуцого становления - реального осознания и обретения истины живого бытия.

В Зоглгненпн содержатся общие вывода исследования. Осуществленный в гпботв анализ даст основание для выделения не очень заметно;'!, но важной развития образного мира русской прозы. Рассмотренные с предюжегной точки зрения - в соотнесении с повестями об искусство й художниках - повести "Блаженство безумия" и "Сильфида" оказываются несколько "нетипичными" для литературы üAooro лгсмани. Однако именно благодаря отому укгзапнпе произведения яродотсглсвт ccooíí достаточно лржечягошгоо лядсняо русского литературного процесса. Интересные сами по собе, они вместе с тем пг-мсч^ют некоторые пути освоения художественного опыта po:íSH7!i.<Mfj на последующем этапе развития отечественно" литература. Боллоеопибя в повестях I!.А.Полевого а В.С'.Одосгского спспл-фическая "разновидность" романтического образа героя-творпа (горой, обяедсвдй газиетворческой установке'!) -о-от й!~" ргссгк.-.--реиа ко/, непосредственно прслпествуятяя трл пгг.снжг -ероп г--";~ OKOÍ1 клаосичсск;)!! литература XIX вока.

Вяжке&ися для- романтизма "идея бескоипяого" о", ioiv^ - •>■ тойчавоо гиянескр, продстгазлтслей этой тгуко-^^тгоиплгу.-ьтуг1

I jTo^^n'íOu ''.У. Ук^л. сущ. - С. ?!"■,

проблеме творческого процесса и его субъекта. Это привело - повтор::;,; ецо раз известяий тезис - к Уоршровгнг.» спсцз^пчеокоЗ модификации романтического героя - героя»Т2орца, доминантой образа которого, кок отмечалось вызе, является стремление ял:-:ть миру воп-лошешшЗ идеал совершенства. Повести Одоевского и Полевого запечатлел;! тот момент развития литературного сознания, когда стало возможным перенесение этого отличительного признака герсчг=х.уцож-иикп па героя, ярлициаиалвно не [-меэдего отношения к собстьеьас-художественному ТЕорчоству (отметим, что неспособность проев "Сильфида" и "Блаженства безумия" к созданию художественного произведения специально оговаривается авторами повестей). А потому этот эпизод русского литературного процесса XIX века можно, по= видимому, рассматривать как своего рода "переходный гтрп" не пути к окончательному утверждения мысли о действительной (.роальдо существующей, а не только идеально предносящейся) творческой природе человеческой личности. Именно этот процесс сделал возможны", далее возникновение в русской литературе нового типа героя - "испытателя" идеи и разнообразных моделей культуры, героя, одной из ва?.не,";гаих черт которого является способность к осознанному само-иостроенкз и испытанна своей собственной судьбой того или иного типа кизноосущестЕленяя - во имя обретения высшей истины человеческого бытия.

"Пром?*утэчиоо"полоу.е:кпе героев "Спль*идн" и "Блазеаотва безумия" нагляднее всего обнаруживается спеписоячоской - двухсубт.-екткоЗ - повествовательной структурой этих произведений. Помлмо субъектной зонцоптрельного героя (обширккг монологи Антиоха в - "Елс ;;екствэ безумия" и письма Михаила Платоновпчп в "Сильфиде"), в обеих повестях но случайно присутствует зона речевого сознания попествовагедл. Его "свэрхзадпча" - "заземление" cj-еры rjpoos, сведение опленэоекых в i-:e,t событий из идеальной запрздельнооти в реальное бытие, в результате чего пророческие откровения вентральных персонажей в определенной плоскости предстают кш: бред клинически ненормального человека. Подобный авторский пгпем как du скрсдЕ'заат нетрадиционное заострение образа "мечтателя". Б итоге достигается известнее равновесие между (Торной традиционной романтической повести о "вдохновении безумца" и необычным--; тяндзн-ипянв, яроявлшг.иыг.ся внутри этой -"Торны.

Направление обозначенного преемственного развития отчетливо

прослеживается ка примере двух наиболее близких по времени к повестям Полового и Одоевского произведений реалистической литературы - "Пиковой да.:и" Л.С.Пушкина и "Героя катаго времени" М.Ю. Лермонтова. Сопоставление этих произведешь дает возможность говорить не только о типологическом родстве общих концепций человеческой личности, запечатленных в образах главных героев, но я о близости ;;онкретно=художественных воплощений этих концепция. Народ наии вновь герои, которые могут быть в известной мере интерпретированы как носители "язпзтворческой установки. В пуакдп-ской повести "якзпэтзорческая" природа героя специфически преломляет оьторскуя концепции неоднозначности человека. В романе Лермонтова "кизнз'люрчаскач" форио битяя зкетупг.ет ухе п. ксюстве осознанно избираемо? поалхш героя, являясь в то я? время объектом осмысления и оценки для творца художественного целого романа. Более отчетливо проявляется здесь и еце одна особенность героя-"жизнетворца": объектами его "т.язнетворчеотва", .материалом для эстетически осознанного творческого акта (построения яйзкенказс "сглетов", создания "мифа" о своей судьбе) становятся чувства и *эте самые судьбы других людей. В романтической идее "яя'зиетзор-чества" начинает обнаруживаться опасный потентат. Вместе с тем усиливается нравственная рефлексия сознания героя, яснее проявляется возможность ез несовпадения о "яизпзтБорчсским" деянием. Так углубляются относительно новые для русской прозы нравствен-но=Т.ялософскке коллизия, переосмысливается и переоценивается ду-хочпи^ опыт романтической культуры.

Охарактеризованный ваше тип героя з дальне!йем редко появляется на магистрачьпогг пути развития русской литературы. Наиболее близок к трагически осмысленно!.™ геро»=яя зле творцу прозы 1830» начало 13!0-х годов Ставрогин из романа I».И.Достоевского "Бесы". Но косвеннее связи с началами, Еоплощешшмя в концепции "кизне-творчества", обнаруживается на более еярошл литературном пространстве. Опосредованно с этой концепцией связаны образы ¡¿пегих героев Достоевского (прежде всого все герои с "идеей"), образы героез=искатьле.г! у Л.К.Толстого. Все герои подобного подо ток или иначе проходят через трагически;;- опыт осознанного построения и испытания собственной судьбой определенного адеала и, более тоге, определенного типа "нзнеооузготьюпия. То, что в 1630=5 годп Лпрвдровалось на? свеиЛ'Тпчеокое ¿окезое отаетвченяе ья&:оЗ пяниг

литературного процесса, становится позднее одной из универсальных моделей художественного осмысления жизни. Такая метаморфоза представляется глубоко зеконшерноЯ; в ней ьыраязется характерная диалектика преемственной связи между романтизмом я классическим русский реализмом XIX века: развитие последнего в значительной степени шло за счет переакцентировки и Переосмысления романтических концепций, сюжетных я образных моделей романтической литературы.

Основное содержание работы отражено в статьях:

1. Олово я поступок героя в романе М.Ю. Лермонтова "Герой ненего времени" (эпизод дуэли) // Проблема исторической поэтика в анализе литературного произведения. - Кемерово: КемГУ, 1987. -С. Ш-ЦЭ (п соавторстве о Н.Е.Тдаарченко).

2. Концепция творческой личности в русской романтической повести 1830=х годов (В.Ф.Одоевскдй). - Деп. в ШОН АН СССР 03.01. 1ЭЭ0, Д40680.

3. Проблема творческой личности в прозе Н.А.Полевого // Востник Ленинградского университета. - Сория 2. История. Язнкозн-зяяе. Литературоведение. - Выя. 2. - Л., 1990. - С. 101-102.