автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: Проблематика культурной самоидентичности в творчестве К.П. Кавафиса

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проблематика культурной самоидентичности в творчестве К.П. Кавафиса"

На правах рукописи

Ляцу Анна Димитриевна

Проблематика культурной

самоидентичности в творчестве К. П. Кавафиса

Специальность 10.01.03. - литература народов стран зарубежья (европейская и американская литература)

003478366

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

МОСКВА-2009

003478366

Работа выполнена на кафедре истории зарубежной литературы филологического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова

Научный руководитель: доктор филологических наук

Т. Д. Бенедиктова

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

Д. А. Яламас

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова

кандидат филологических наук А. В. Нестеров

Московский государственный

лингвистический университет им. М. Тореза

Ведущая организация: кафедра мировой литературы и культуры

Московского государственного института международных отношений (МГИМО-Университета)

Защита диссертации состоится «&» М-Яи^/м/ 2009 г. на заседании диссертационного совета Д 501.001.25 при Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова

Адрес: 119991, Москва, Ленинские горы, МГУ, 1-ый корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке филологического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова

Автореферат разослан:« 2009 г.

Ученый секретарь диссертационного Совета

кандидат филологических наук, доцент А- В- Сергеев

Настоящая работа посвящена исследованию проблематики культурной самоидентичности в творчестве одного из крупнейших греческих поэтов конца XIX - начала XX века — Константиноса П. Кавафиса (1863 - 1933). Кавафис не только включен в так называемый «канон европейской литературы», составленный известным литературоведом Харольдом Блумом, но пользуется репутацией самого известного за пределами родной страны новогречского поэта, оказавшего глубочайшее влияние на современную европейскую поэзию и литературу в целом. Достаточно указать, что на мотивах поэзии Кавафиса построен известнейший «Александрийский квартет» Лоуренса Даррелла, ему посвящали эссе такие крупные поэты, как Уинстан Хью Оден, Чеслав Милош, Иосиф Бродский, о нем писала Маргарет Юрсенар, Э.М. Форстер и многие другие.

На протяжении всего XX века творчество поэта привлекало устойчивый интерес критиков и литературоведов: назовем такие величины, как М. Л. Гаспаров, Э. Кили, Г. Блум, П. Макридж. В творчестве К.П, Кавафиса постоянно присутствует мотив, связанный с попыткой определить свою принадлежность некой культурной традиции, социальной группе и т.п., однако в научной литературе данная проблематика в связи с творчеством Кавафиса не нашла специального отражения, хотя и затрагивалась, но только вскользь.

Возможности осмысления наследия Кавафиса в контексте национального и (что на сегодняшний день представляется даже более продуктивным) транснационального литературного процесса не только не исчерпаны, но лишь в малой степени обозначены. В этой области открываются большие и разнообразные перспективы, — одну из них разрабатывает предлагаемое исследование. В отдельный аспект выделяется проблематика культурной самоидентичности греческого автора — его жизненный творческий поиск себя на зыбкой грани принадлежности-непринадлежности (национально-культурному целому, господствующей социальной норме, сложившейся чтимой традиции).

Научная новизна и актуальность исследования.

Научная новизна исследования заключается в попытке целостного анализа мотива культурной самоидентичности в творчестве Кавафиса. Проблематика самоидентичности — один из фокусов внимания гуманитарной мысли второй половины XX столетия: кризисные явления, фиксируемые в этой области неслучайным образом трактуются как симптом нашего времени, «модерного» состояния культуры. «Расширение жизненной и социальной возможности для человека быть субъектом приводит к парадоксальному результату — кризису его идентичности. Вопрос об идентичности из вопроса о том, к кому принадлежит человек, кем является, превращается, трансформируется в

вопрос о том, от кого он отличается»1. Отсюда — интенсивный поиск новых «формул» самоидентичности, усилия определения человеческой самости как границы (и на границе) с другим. Этот драматический процесс рядом исследователей рассматривается как определяющий для искусства модернизма рубежа XIX-XX веков и первой трети XX века2.

Вопрос этот затрагивался и исследователями творчества Кавафиса, но не получил целостной трактовки. Интерес к поэзии греческого автора существовал еще в начале XX века, однако, несмотря на прижизненную публикацию ряда стихотворений в журнале «Criterion», редактируемом Т.С. Элиотом, греческий поэт по-настоящему был открыт Европой значительно позже.

Традиционно кавафоведы не задавались вопросом о принадлежности Кавафиса «греческому». Это обуславливается как тем, что основной корпус его стихотворений написан по-гречески, так и тем, что сам поэт никогда не высказывался о собственной принадлежности к какой-либо иной традиции. Однако значимым оказывается то, что, будучи наиболее влиятельным греческим поэтом, Кавафис был при этом во многом «человеком мира» и что его личный опыт соткан из тесного соприкосновения с весьма разными культурами: родился в Александрии, детство провел в Англии, жил некоторое время в Константинополе, затем вернулся в Александрию. Кроме того, немаловажной является его билингвальность (греческий и английский), отличное знание французского языка и наличие поэтических текстов на иных (кроме греческого) языках. Данная диссертация направлена на выявление тех факторов, которые могли бы создавать у Кавафиса ощущение преемственности греческой традиции и одновременно причастности к традиции более широкой, европейской, а также на поиск источников возникновения этих факторов.

Актуальность темы данной диссертации определяется тем, что проблематика нормативности и соотношения понятий «свой» — «чужой», а через них и проблематика культурной самоидентичности выделяется в творчестве Костантиноса Кавафиса как центральный предмет художественной рефлексии. Это делает возможной трактовку его творчества в контексте общеевропейской «модерности» и модернизма не только на уровне частных параллелей-созвучий (с такими современными ему авторами, как Т. С. Элиот, Э. Паунд, П. Валери, Э. М. Форстер и др.). В перспективе такой подход создает основу для расширенной трактовки литературного модернизма как транснационального явления, не ограниченного уже хорошо изученным западноевропейским каноном3.

1 Шеманов А.Ю. Самоидентификация человека и культура. — М.: Академический проект, 2007 — С. 150.

1 Nicholls P. Modernisms: A Literary Guide. — Los Angeles: University of California Press, 1995

3 Подход к проблематике литературного модернизма с учетом опыта современных культурных и, в частности, постколониальных исследований сделал актуальной и даже необходимой ре-интерпретацию привычного облика этого явления. Модерность, по мысли Д.П. Гонкара, «обозначила свое присутствие не вдруг, а постепенно, стадиально, в режиме longue duree — как качество, пробуждаемое контактами,

Цель диссертационного исследования — описать и исследовать процесс культурной самоидентификации, воплощенный в творчестве Константиноса Кавафиса, раскрыв его в контексте биографическом и общекультурном, связав со становлением философских взглядов поэта и эволюцией его художественного языка.

Задачами работы являются:

• раскрытие представлений Кавафиса об отношении «своего»/ «чужого», «центра»/«периферии», а также о маргинальное™ как специфической ценности (на материале эссеистики и ключевых поэтических произведений);

• исследование характерного для Кавафиса видения города как идеального центра странноприимства;

• раскрытие специфического содержания концепта «греческого» в творчестве Кавафиса, — отсылающего столько же к этническому, национальному, сколько (и даже в большей степени) к «супра-этническому», «супра-национальному» комплексу;

• описание своеобразия поэтического языка Кавафиса как открытого одновременно архаической норме и разноречию современности;

• осмысление представлений поэта о «классичности» и «классике».

Основные положения, выносимые на защиту.

— Неповторимо-оригинальное творчество Кавафиса может одновременно служить призмой для рассмотрения общеевропейского и даже глобального процесса становления «модерности» в ее мировоззренческом и эстетическом (в том числе собственно литературном) измерении. Важной характеристикой этого процесса оказывается стремление переступать национальные границы, сталкивать актуальность с цивилизационно далекой архаикой, культивировать маргинальное как знак отчуждения, но также и как творческую возможность;

— противопоставление «свой»/«чужой» наиболее полно раскрывается у Кавафиса в рамках мотива города как места странноприимства,

транслируемое в общении, утверждаемое имперски и принимающее на себя колониальный отпечаток, подталкиваемое национализмом» (Gaonkar D.P. On alternative modernities // Alternative Modernities. — Durham: Duke University Press, 2001. — P. 1). В литературоведении последних лет настойчиво ставятся вопросы о новой «географии» литературного модернизма (см. Huissen A. Geography of Modernism in a globalizing World // Geographies of Modernism: Literatures, Cultures, Spaces. Ed. P. Brooker and A. Thacker. — Trowbridge: Routledge, 2005. — P. 6-19), о различиях между «модернизмом метрополии» и «модернизмом границ» (Schedler Ch. Border Modernism: Intercultural Readings in American Literary Modernism. — New York: Routledge, 2002. —), о модернистском эксперименте, принципиально не ограниченном пространством английского, французского, немецкого языков (Kronfeld Ch. On the Margins of Modernism: Decentering Literary Dynamics. — Berkeley : University of California Press, 1996.) и т.д.

толерантности, открытости диалогу с «другим». В образе города сконцентрирована его философия терпимости. Отрефлексированная маргинальность (этническая, тендерная или языковая) и щедрая открытость диалогу предстают как характеристики личного и общекультурного идеала (в понимании поэта, столь же «современного», сколь и «истинно греческого», и в этом смысле «классичного»);

— поэзия Кавафиса — поле сознательного и активного языкового эксперимента, смысл которого — в соединении, размыкании навстречу друг другу традиционной нормы и современного разноречия.

Методологической базой исследования послужили теоретические положения современных философов, культурологов и литературоведов, занимавшихся проблематикой культурной идентичности, нормативности, вариативности и каноничности в языке и культуре. Особую методологическую ценность представили разработки Э. Сайда1 и X. Блума2 (предложенная им трактовка канона, каноничности в литературе и культуре), литературно-социологическая концепция Б. В. Дубина . В основе диссертации — историко-культурный и филологический анализ стихотворений К. Кавафиса.

Научно-теоретическая значимость работы заключается в попытке последовательного рассмотрения проблематики культурной самоидентичности в творчестве Кавафиса и осмысления его в конкгексте общеевропейского (и даже трансевропейского) литературного модернизма.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее материалы могут быть использованы для проведения спецсеминаров и спецкурсов в рамках изучения зарубежной литературы.

Апробация работы. Результаты работы докладывались на конференции «Эллинский мир и мы» в Латвийском университете (ноябрь 2005). По теме работы опубликованы три статьи.

' Said Ed. Culture and imperialism.—New York: Random House, 1993. — 380 p.

Said Ed. The world, the text and the critic. — Cambridge: Harvard University Press, 1983. — 327 p.

2 Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания.'— Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. — 352 с. Bloom Н. The western canon: the books and school of ages. — New York: Harcourt Brace & Company, 1993. — 578 p.

3 Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Литература как социальный институт. Статьи по социологии литературы. — M., 1994, —352 с.

Дубин Б. В. Классическое, элитарное, массовое: начала дифференциации и механизмы внутренней динамики в системе литературы // «Новое литературное обозрение», 2002, № 57. Дубин Б.В. Интеллектуальные группы и символические формы. — М.: Новое издательство, 2004. — 352 с.

Дубин Б. В. Слово - письмо - литература: Очерки по социологии современной культуры: Научное приложение: Bun.XXVI. — M.: Новое литературное обозрение, 2001. — 412 с.

Структура работы. Диссертация состоит из трех глав, вступления, заключения и библиографии.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во Введении дается обоснование актуальности и научной значимости избранной темы, определяются цель и задача исследования, кратко излагается содержание глав и рассматривается история изучения вопроса.

Несмотря на то что Кавафис был знаком лично или опосредованно со многими писателями и поэтами своего времени, мировое признание пришло к нему только после Второй мировой войны. Знакомство с ним европейской аудитории произошло, впрочем, существенно раньше — через посредство англоязычных публикаций и во многом благодаря дружбе с Э.М.Форстером. После Войны интерес к творчеству Кавафиса оказался особенно широк в США: влияние греческой диаспоры в академических кругах здесь было велико и изучение тем, связанных с древней и современной Грецией, активно поощрялось.

Среди западных исследователей, занимавшихся творчеством Кавафиса, следует особо выделить таких классиков-эллинистов, как Э. Кили , П. Макридж2, Р. Битон3, М. Юрсенар4.

В отечественном литературоведении внимание Кавафису стали уделять лишь после 1967 года, когда впервые была опубликована подборка стихотворений Кавафиса, переводенных С. Б. Ильинской5, одним из наиболее значимых исследователей-кавафоведов. Благодаря этой публикации творчеством греческого поэта заинтересовался И. А. Бродский6. В дальнейшем о поэзии Кавафиса также писали Р. Якобсон7, В. Н. Топоров8, Т. В. Цивьян9, М. Л. Гаспаров10, И. И. Ковалева11 и др.

' Keeley Ed. Н Карафгкг| AX^dvSpaa. E^Xi^ti ev6; цибои. — A6f|va: Чкаро?, 2004. — 247 cel.

2 Mackridge P. The modern Greek Language. — Oxford: Oxford University Press, 1985. Ancient Greek myth in modern Greek poetry. Ed. by Mackridge P. — London: Frank Cass, 1996.

3 Beaton R. An introduction to modern Greek literature. — Oxford: Clarendon Press, 1999.—420 p.

4 Yourcenar M. Presentation critique de Constantin Cavafy. Suivie d'une traduction intergale de ses poemes par Yourcenar M. et DimarasC. — Paris: Gallimard, 1958. — 296 p.

Кавафис Константинос. Стихи. Перевод и вступление С. Ильинской // Иностранная литература, 1967, №8. С. 198-204.

6 Бродский И. А. На стороне Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. — М.: ОГИ, 2000. — С. 482 - 491.

Бродский И. А. Вокруг Иосифа Бродского. —

http://allbooks.com.ua/read book.php?paze=Q&file path'books/7/book03089.gz

7 Якобсон Р., Колаклидис П. Грамматическая образность в стихотворении Кавафиса «Оиц^аои, сйца...» // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. — М.: ОГИ, 2000. — С. 474 - 482.

8 Топоров В. Н. Явление Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. — М.: ОГИ, 2000, —С. 491 -528.

® Цивьян Т. В. О поэтике Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. — M.: ОГИ, 2000. — С. 568-608.

10 Гаспаров М. Л. Экспериментальные переводы. —СПб.: Гиперион, 2003. —352 с.

" Ковалева И. И. В мастерской Кавафиса и другие очерки поэтики греческого модернизма. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 2006. — 200 с.

Наиболее полным и разносторонним исследованием творчества поэта по сей день остается мошмрафия С.Б. Ильинской1.

Из греческих кавафоведов наиболее известным и уважаемым был и остается К. П. Саввидис2, долгие годы отвечавший за архив поэта и имевший доступ к его рукописям и письмам. Другой авторитетнейший специалист, Кс. Коколис3, придерживался структуралистского подхода, его работы сосредоточены на лингвистическом анализе стихов Кавафиса. Среди знатоков творчества поэта следует также назвать Г. Врисимидзакиса4, Дим. Даскалопулоса5, Я. Далласа6, М. Пиериса7 и др. Интерес греческих кавафоведов традиционно был и в значительной степени остается сосредоточен на подробном филологическом анализе отдельных стихотворных текстов, — этот подход характеризует большинство статей о Кавафисе и прослеживается в крупных монографиях (мы имеем в виду работы Гр. Ксенопулоса, Я. Сареянниса, Й. Врисимидзакиса, Кс. Коколиса и др.).

С середины XX века популряным направлением исследования стало изучение отдельных мотивов в творчестве поэта (Г. П. Саввидис, Кс. Коколис, Я. Даллас, М. Пиерис, С. Б. Ильинская). Особенно подробно исследованы мотивы мифологические, исторические и религиозные, а также мотивы любви, замкнутости и одиночества, города, византийской традиции. При этом практически всеми критиками характеристика Кавафиса как греческого национального поэта воспринимается как незыблемое общее место — самоочевидность, не нуждающаяся в каком-либо дальнейшем обсуждении.

Таким образом, исключается важный пласт проблематики, связанный с творческой и культурной самоидентификацией поэта. Существует, разумеется, немалое число статей, где предпринято сравнение отдельных черт творчества Кавафиса с творчеством других европейских авторов (в этом ряду можно упомянуть Дж. Китса,8 Р. Браунинга1, Т. С Элиота2, Б.

1 Ильинская С. Б. Константинос Кавафис. На пути к реализму в поэзии XX века. — М.: Наука, 1984. — 319 с.

2 ZoßßfSil? Г. П. Ol KaßoipiKii; екМсец (1891 - 1932). nepiypatpfi Kai axdho. Btßtooypaiptic^ p<üérr|. — A0f|va: 'iKapo?, 1992, —365 агХ.

2aßßi5t]S Г. П. Мнеpá KaßayiKä В'. — Aöiiva: Epufe 1980. —249 асХ.

Eaßßtöqi; Г. П. Baaixá бецата тт^ jtoüicrru; той Kaß&piv — A6í|va: Чкаро;, 2004,— 110 osX.

3 KokóXtis, S. A. nívcucai; Щит rav 154 яощцйтсоу tod К. П. КсфйфТ].—ABi^va: ЕРМНХ, 1976. — 79 оеХ.

4 Врюцшфст); Г. То épyo то« К. П. KaßM- — AOiiva: '1каро?, 1984. — 98 с А.

5 ДаотссйбяоиХо? Д. Qiß^ioypacpta К. П. Kaßüipii (1886 - 2000). — ©saoaXovtai: Kévtpo eXXiivucfiq уХйааа?, 2003. —1269 cd.

' AáXXcu; Г. О еМ-чушцй; Kai r| eeoXoyia otov Kaßücpn. — ABi^va: Хпуй, 1986. —106 оеХ. ДйШ? Г. О Ксф&рч? кш i] БетУтерТ! аофштчег]. — A9f|va: 1т1уцг|, 1984.—421 аеХ.

7 niEpfjq М. Хйро?, Фй? кш Aóyoi;. Н SudmiKVj tod «ц£аа» — «é^rn» aniv ito(r]mi tod Kaßdipn. — A8r|va: Ек50а£Ц KaoraviöTTi. "92. — 456 aeX.

Haas D., niepite M. BißXioypaqniofc; oSriyói; ara 154 гсофата тои Kaßdcpr). — A0^va: Epji^, 1984. — 347 oe

' MaXávoi; Т. H «Аац(а» tod kfjti; Kai о Kaßüpri? // Néa Emta №51 (15 lav. 1952). Ifi 75-83.

Pontani F. M. Enrá 8окцпа koí цеХгйцаш yia tov Kaßüqni (1936 - 1974). — Aflfiva: Мор<ршта6 'ISpDua

Eevucfji; Tpíarc^n;, 1991.—280 oek.

Брехта3, И. Бродского4, Л. Даррелла5 и др.), — эти наблюдения, однако, носят частный характер и редко сопровождаются обобщающими выводами относительно места и значения Кавафиса в европейской традиции, в контексте современного ему модернистского этапа литературного и культурного развития.

В связи с тем, что Кавафис долгое время воспринимался как национальный поэт, его признание в мировом контексте мало обсуждалось. Тем не менее для самого поэта этот вопрос сродни проблематике «свой» — «чужой», идентификации себя в культурном пространстве и вопросу о причислении себя к не только к национальной греческой, но и «европейский» традиции в целом. В последние годы, в связи с переосмыслением проблематики модернизма (и в целом методологии и инструментария литературоведческих исследований, нарастающего интереса к взаимосвязи литературного процесса с общекультурной эволюцией) открываются новые возможности к изучению творчества великого греческого поэта. Во Введении рассматривается история данного вопроса.

Методологически данная диссертация во многом основана на положениях «постколониальной» литературной теории (в частности, положениях Э. Сайда), новейших опытах сравнительного литературоведения, связанных с «глобальными», «транснациональными» исследованиями6, теории литературного канона, канонизации и «классикализации» (X. Блум и др.). Оппозиции «нормы» и «вненормативного», «центрального» и «периферийного», «канонического» и «маргинального» (по-разному актуальные в рамках этих научных направлений) были исключительно значимы для К. Кавафиса в ходе трудной и долгой творческой работы, связанной с

Pontani F. М. КаР&рч? xai Keats // Ei<rayaiyf| aniv 110(404 tou Ксфйфч. EmXoyij Kpmrabv rajiivav. — НрйкХш: иахштщхакЬ; екШец Кр^тч;, 1994.—432 aek.

1 MjtEpWi; А. О arfaicoito; tod Рбцтарт Mnp&ouviv // О ПоМпц; №62 (£елт. 1983). XeX. 51-53.

Keeley Ed. Ка|ЗафТ|; ran Browning // Пракпкй тргсои Еицяоаши По(чсч?. Афгёршца atov К. П. Ксфйсрг|.

— Патра: Гушач, 1984.—Ш. 355-362.

2 Еефёрч? Г. К. П. Карйфч?, 0. 2. 'ЕХют: itapfflliiXot // Ешаусоуч cmjv тгогцот) той КсфйфЧ- Елйоу^ рсршкйу кещЫом. — НрйкХвю: Паушапцпакб; ЕкЗбагц Кр^тч?, 2001.—ХеХ. 141 - 179.

MaWcvo; Т. "Eivai itpdyjum парШ-чХо! 0 К. П. Карафч? кои о Т&ют; // AXd;avSpivi| AoyoTexvia, 1948. SEX. 3-21.

3 КоХакХИп? П. Карйфч; юи Млр£х* // То Biina, 23 Matou 1971.

SctppiSriq Г. П. Bertolt Brecht/K. П. Ксфйфч;: Mid лроабууитп // EmaninoviKf) Еяетцр!? Фйоооф1К1!|? XxoXi^s № 11,1971. Ш. 327 - 331.

4 Бродский И. На стороне Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. Часть I.

— М.: ОГИ, 2000. — С. 482 - 491.

Brodsky J. К. П. Карафп?: то трауоибгтои еккрецой;// По^ач №7,1996, —ЕеХ. 129-142. IXlvoKayia Аяб t^v AXri;(iv6peia тои Ксфйфч отч Рй^Ч той Мярбугсла Того; вктб? xP^vou" Н ^Ч №143, 1998. Ш. 40-47.

s Young К. The contemporary Greek influence on English writers // Life and Letters №64,1950. P. 53 - 64. Durrell L. A Cavafy find // The London Magazine №3/7, 1956. P. 11-14.

6 См. характерный теоретический манифест этого направления новейших исследований: Culler, J. Comparative literature, at last // The Literary in Theory. — Stanford: Stanford University Press, 2007, pp.254268.

J. Culler. Literary theory: A vety short Introduction. — Oxford: Oxford University Press, 2000. —149 p.

самоидентификацией. Не чревато ли применение этих категорией модернизацией (точнее постмодернизацией) творчества поэта? С нашей точки зрения, при соблюдении должного исследовательского такта, такой поход и оправдан и правомерен — благодаря ему уже знакомое открывается в новой перспективе. Да и сама оппозиция модерна и постмодерна на сегодня явно утратила «прелесть новизны», обнаружив присущий ей, как и всякой жесткой бинарной оппозиции, редукционизм.

Таким образом, главной задачей данной работы становится попытка создания новой базы для анализа творчества Кавафиса, что позволит прочесть его стихотворения в современном контексте.

Первая глава: ««Человек с окраины»: проблематика маргинальности в поэзии К. П. Кавафиса».

Культурная идентичность (в национально-этническом, социальном, тендерном измерениях) не принималась Кавафисом как данность, — она явилась предметом сознательного творчества и поиска. Поэтому точнее говорить не о «самоидентичности», а о «самоидентификации» — т.е. не об объекте, а о процессе, развертывающемся сюжете, осмысленном движении, которое, при кажущейся неопределенности и незаданности цели, имеет в данном случае четкий вектор — в направлении культивируемой множественности, гетерогенности, взаимопринятия и взаимопризнания разного. На первый план в философии Кавафиса выходит — с годами все яснее — принцип парадоксальной, внутренне противоречивой цельности.

«Особость», которую поэт отчетливо ощущал, сознательно «поощрял» в себе и культивировал в своем творчестве, обрекала его на положение маргинала. Эта позиция последовательной маргинальности подразумевала, в свою очередь, аспекты культурно-географические (жизнь в Александрии Египетской); социальные (бедность, не дававшая возможности в полной мере ощущать свою принадлежность к кругу потомственных аристократов); гендерные (гомосексуальность) и лингвистические (греческий язык как один из двух родных). Глубоко рефлексивное отношение к этим обстоятельствам жизни, восприятие их одновременно как «заданных» и как выбранных стали причиной и мотивом к построению философии толерантности, во многом определившей мировоззрение поэта.

В силу особенностей исторической ситуации Кавафис оказался «греком вдали от родины». Географическая удаленность от центра событий давала ему возможность дистанцироваться от участия в политических перипетиях той поры и в то же время оставаться в курсе и активно выражать свое мнение. Проблематика «национального» устойчиво занимала поэта, притом что он никогда не разделял националистические настроения и идеи, «соблазнившие» часть греческой и европейской интеллигенции начала XX века. Открытость инаковому, разному,

воспринималась Кавафисом как ценность, притом не как отвлеченный идеал, но как важная составляющая личного опыта.

Воспринимая себя в статусе «человека с окраины», Кавафис был глубоко озабочен причастностью «провинциалов» к центральному ядру греческой культуры и в целом отношением культур провинции и метрополии. Для него, «провинциала», живущего в Александрии Египетской, духовной родиной и основой культурной самоидентификации безусловно оставалась Греция. В то же время быть греком значило для него быть готовым сочетать в себе разное. Сиюминутная актуальность и традиционность, маргинальность и принадлежность нормативному культурному комплексу воспринимались им не под знаком оппозиции, а под знаком парадоксального единства. Понятие «греческого» стойко ассоциировалось с позицией терпимости и открытости другому и перемене.

Социальные аспекты маргинальное™ также занимали воображение Кавафиса. Менее всего желал он предстать в глазах современников «разорившимся псевдоаристократом», пародией на традиционный аристократизм. Истинным носителем греческой традиции в его глазах был народ — в общении и единении с ним, изучении народных песен и т.д. поэт видел реализацию своей национальной идентичности. Но близость народу была для него не столько органична, сколько культивирована сознательно, и от своего аристократического происхождения поэт ни в коем случае не отрекался. Таким образом, осознавая свое существование на стыке двух миров, он старался в каждом увидеть ценное и претворить их сообщительность (которую переживал как личный опыт) в некое новое качество — «внебрачную цивилизацию»1, по выражению Э. М. Форстера.

Проявление гендерной маргинальное™ также базировалось на личном опыте Кавафиса и обусловлено гомосексуальностью поэта, которую он осознавал и из-за которой страдал. Причиной страданий был не внутренний конфликт, не неприятие собственной природы, а мысль о том ужасе, который его тайна могла вызвать у окружающих людей, внутренне несвободных, порабощенных предрассудками, не способных принять нечто отличающееся от общепринятой нормы. В то же время поэт не был агрессивен по отношению к гетеросексуальности; верность своей «особости» не влекла за собой самоизоляции. И в этом отношении также Кавафис не стремился жить в границах одного мира, предпочитая позицию на границе миров.

Тендерная маргинальность стала важным фактором в построении поэтом новой философии любви, основанной на радикальном равенстве субъектов. Равенство, на его взгляд, ни в коей мере не предполагало тождественности, слияния, взаимного растворения любящих друг в друге;

1 Forster E. M. The Complete poems of C. P. Cavafy // The mind and art of C. P. Cavafy. Essays on his life and work.—Athens: Denise Harvey & Company, 1983. — P. 45.

оно подразумевало близость, понимание, взаимооткрытость. Кавафис не столько настаивал на легитимизации гомосексуальной любви, сколько пытался описать и прославить особый род понимающей симпатии, сближающей людей без насилия над личной «особостью» каждого. В любви любого рода он ставил превыше всего умение слышать и слушать другого, способность людей быть обоюдоинтересными, переживать общность, из какого бы источника (интеллектуального, культурного или социального) она ни происходила.

Подобная позиция была в его время откровенно маргинальной — как для гомосексуального, так и для гетеросексуального, «нормального» миров. В обоих случаях шокирующим казался анти-иерархический пафос — неразделение сторон на властную и подчиняющуюся, диктующую и восхищенно внемлющую, опекающую и опекаемую. Ставка на радикальную эгалитарность делала Кавафиса «странным» вдвойне: это обстоятельство он принял как «крест», вызов и приглашение к творческому усилию.

Яркой спецификой отличается и языковая самоидентификация поэта. Детские годы он провел в Англии, поэтому правомерно говорить о его билингвальности. В начале жизни английский и французский языки даже превалировали: первые поэтические опыты были предприняты Кавафисом именно на этих языках. Греческий заинтересовал его в качестве поэтического и рабочего лишь в возрасте 19 лет, когда он приехал в Константинополь, где особо сблизился с дедом и стал активно интересоваться греческой историей. Воспринимая греческий язык как предмет изучения, исследования, поэт, естественно, относился к нему иначе, нежели те, для кого он был родным и единственным с детства. Всю жизнь Кавафис упорно интересовался этимологией каждодневно употребляемых, привычных слов, его занимало то изначальное значение, которое они имели до того, как они стали обрастать множественными коннотациями и дополнительными историческими смыслами. Языковой эксперимент поэта был направлен на поиск того «чистейшего» уровня языка и тех слов, которые были бы понятны любому современнику и одновременно несли бы в себе исконный смысл.

Подобное видение языка делало Кавафиса маргиналом по отношению к современному литературному сообществу, тем поэтам, кто, следуя греческой романтической традиции, признавали в литературе лишь высокий стиль и таким образом ограничивали свою аудиторию кругом лиц, владеющих искусственно воссозданным и относительно ограниченным регистром «литературного» языка. Кавафис считал, что истинный грек должен постигать свой язык во всей полноте и разнообразии — только тогда он сможет ощутить свою включенность в контекст греческой культуры в целом.

Вышеизложенные положения раскрываются в первой главе диссертации по ходу анализа ряда стихотворений. Особое внимание уделяется стихотворениям «В ожидании варваров» («Пергцёуоутш; тоид раррйрогх;»,

1898, 1904, 1910), «Слава Птолемеев» («Н До£а тсоу ПтоХецшюу», 1896, 1911), «Филэллин» («ФйёХЯ^у», 1906), «Гречанка искони» («ПаХяюОгу ЕЩуЦ», 1927), «Итака» («18акг|», 1911), «Ороферн» («ОрофЁруг^», 1904, 1916), «Один из их богов» («'Еуад 0еод тсоу», 1899, 1917), «Сложение» («ПроаЭестц», 1897), «Фермопилы» («©ерцотЗ^ед», 1901).

Подобный разбор этих произведений приводит к выводу о том, что биографически обусловленное переживание маргинальное™ во многом определило тематику поэтического творчества Кавафиса: его смысловая и философская направленность связана одновременно с актуальностью противопоставления «свой»/«чужой» и с идеей терпимости, принятия инакового.

Разработка этого последнего представления тесно связана со становлением понятия «греческого» в специфическом и дорогом для поэта смысле. Под «греческим» Кавафис понимает комплекс характеристик, в число которых входят внешнее и внутреннее благородство, доблесть и честь, но прежде и более всего — терпимость. Именно это качество, по его мысли, позволяло греческой культуре распространяться на все большие территории и, синергетически сочетаясь с местными, локальными культурами, меняться самой, производя новый культурный продукт. В творчестве это убеждение выразилось в последовательной и многолетней разработке следующего тезиса: греческий мир не ограничивается географическими территориями, он включает также и иные миры, при этом не подчиняя их, а всякий раз создавая уникальный симбиоз, — то, что прежде воспринималось как «чужое», становится «своим», тем самым питая и развивая культуру-восприемницу.

Вторая глава — «Образ «другого» и мотив города в творчестве К. Кавафиса».

Понятие «греческое» для Кавафиса раскрывается в двух смыслах — как «этническое» и как «супраэтническое». С «этническим» ассоциируются вполне конкретные черты, считавшиеся характерными и отличительными для греческих полисов. «Супраэтническое» — второе, более широкое значение «греческого» — подразумевает лояльность, демократичность и терпимость как свойства, гарантирующие симбиотическое сосуществование разного. Поэтому во многих контекстах «греческое» для Кавафиса выступает фактически как синоним расширенного цивилизационного единства и может выступать как синоним «европейского».

Само по себе понятие «европейское» в поэтических текстах Кавафиса не фигурирует вовсе, а в текстах прозаических — крайне редко и не очень акцентированно. Но идея разграничения частичной преемственности и частичного противоположения двух типов общностей (более узкой, специфичной и более широкой, всеобъемлющей) явно занимает

Кавафиса. Идея эта реализуется в итоге как важнейший в его творчестве лейтмотив — мотив города.

Поэтический образ города формируется у поэта с естественной опорой на древние источники, описания греческого полиса, в частности на «Историю» Фукидида. Основными ценностями жизни полиса Фукидид полагает преемственность поколениями духа свободы, демократию, любовь к развлечениям и гостеприимство. В космополизме городской жизни для Кавафиса соединяются традиционно-греческое и «модерное». Мотив разноплеменного союза встречается во многих стихотворениях Кавафиса. Симптоматично при этом, что между племенами, подчеркнуто равными, всегда присутствует и момент иерархии: во главе неизменно оказывается некий ставленник Греции, либо носитель греческой культуры, либо потомок греческого рода. Наиболее яркими примерами здесь служат стихотворения «Гречанка искони» («ПсЛаюбст ЕХЯт^й;», 1927) и «Александрийские цари» («А^е^ау5р1уо( ВааЛеСд», 1912).

В поэзии Кавафиса мотив города тесно взаимосвязан с мотивами равенства и любви: урбанистическая образность и аллюзии присутствуют в значительном числе любовных стихотворений Кавафиса. Как верно отметил М. Пиерис, один из ведущих современных кавафоведов, звучание мотива любви в стихотворениях поэта предстает как внутренне обусловленное его политическими, социальными и этическими взглядами1. Этика любви проявляется для соблюдении определенных правил в отношениях между двумя людьми, главным из которых является требование абсолютного равенства и принцип терпимости — именно они, по мнению Кавафиса, способны поддерживать любовь.

В этом важном аспекте Кавафис занимает внутренне полемическую позицию по отношению к традиции (примером служит стихотворение «Крайне редко», «ПоАдЗ стттсос», 1911, 1913)): для античной культуры принципы свободы и равенства были важны, но ограничивались рядом социальных различий, считавшихся естественными и неоспоримыми. Так, преодолеть строгую иерархичность общества было практически невозможно. Для Кавафиса именно здесь обозначается одна из возможных «точек роста» — перерастания «этнически греческого» в «греческое как супранациональное» или, говоря иначе, «идеально-европейское». Поэтому идеальным городом для поэта является, независимо от имени и архаических реалий, европейский анонимный город, исполненный динамики и населенный чужими, неизвестными друг другу людьми. Здесь нельзя не быть открытым и готовым к диалогу с «другим», непохожим на тебя, а зачастую и противоположным тебе. Город предстает как транс-историческое образование. Городская среда характеризуется свободой, открытостью перемене, анонимностью и

1 Более подробно см. работы М. Пиериса (М Пшрця- XibpoQ, Ф61; кш А6уо<;. Н дюХекхщ той «¡¡боа» — «¡/¡со» iwjv Kofyoq zov Кф&щ. —Авгра: EkSousk Ксилаышщ, 1992 —456 аек.) и Г. П. Саввидиса (Г. П. EoffHdr\<;. Ватка вщаха vjg по1г\щ<; ton Кхфащ. —A8tjva: Impoq, 2004. — ПО aei).

обязательно толерантностью по отношению ко всем, кто в том или ином смысле является маргиналом.

Противоположностью понятия «греческого» в символической системе Кавафиса выступает гегемонистский «римский» комплекс, ассоциируемый с властным диктатом однозначности. Являясь географически окраиной Европы, Греция, тем не менее, предстает для Кавафиса ее духовным центром, а Рим с его деспотизмом — только видимость центра. Именно в этом контексте можно трактовать принципиально важное для Кавафиса противопоставление городов-миров.

В стихотворении «Мирис (Александрия, 340 год)» («Мирг^: AXe^avSpeia тои 340 (д.. X.», 1929) Александрия представлена как идеальный космополитический город — средоточие «всеэллинского», странноприимного, универсально-«домашнего». С ходом лет Кавафис все более концентрируется на мире греческой Ойкумены; Александрия становится для поэта средоточием всех тех богатств и разнообразных проявлений жизни, которые он в молодые годы склонен был искать вдалеке.

В стихотворении «Деметрий Сотер (162 - 150 до P. X.)» («Дтщцтрюи Есопро«; (162 - 150 л. X.)», 1915, 1919) Рим, богатый и привлекательный, предстает, однако, как «чужой». Это город, лишенный «человеческого лица» и даже бытовых ассоциаций. Его отличает корыстно-эгоистическая хватка, с которой, в частности, он относится к греческой культуре, тесня ее, воспринимая ее мудрость чисто инструментально — как способ удержать при себе покоренные племена. Греческая цивилизации последовательно фигурирует у Кавафиса как родоначальница и средоточие цивилизации европейской и ее составная часть. Рим же воспринимается как чуждый, враждебный внутренне и первой и второй.

В рамках противопоставления Александрии и Рима в главе далее анализируется также стихотворение «Герод Аттик» («Hp<b5r|i; Агпкод», 1900, 1911, 1912). Напряженная двойственность трактовки темы города позволяет продуктивно вписать Кавафиса в контекст «большого» модернизма: образы Александрии и Рима отсылают столько же к античной древности, сколько к современности — как Париж Бодлера, Дублин Джойса, Лондон Вирджинии Вулф, Манхэттен Дос Пассоса или Буэнос Айрес Борхеса.

Третья глава — «Поэтический язык К. Кавафиса: между литературной нормой, архаикой и современностью».

В главе анализируется проблематика граничности разного, как она проявляется в поэтическом языке Кавафиса, в его многолетних поисках творческого баланса между традиционным и новым, архаикой и современностью.

На протяжении творческого пути представления Кавафиса о языке эволюционировали и менялись, — всегда, впрочем, в одном направлении:

от приверженности архаичной норме, считавшейся литературной и использовавшейся в литературе вплоть до греческого романтизма, к манере речи более разговорной, современной, обыденной. Полностью не отвергая ни ту, ни другую, поэт последовательно соединял разное и разновременное, стремился предстать — ив итоге предстал — «всеобщим современником», носителем греческой традиции в целом, и в этом смысле «классиком».

Ранняя лирика Кавафиса близка первой афинской романтической школе, опиравшейся на идею усиления национального духа через национальный же, максимально приближенный к «исконной» форме язык. Следует отметить, что новогреческий язык существует в двух основных разновидностях: в виде общегреческого литературного и разговорного языка, называемого димотикой (буквально «народный язык») и архаизированного языка, использовавшегося до недавнего времени лишь в судопроизводстве и при написании официальных текстов государственного уровня — кафаревусы (буквально «очищенный»). «В стремлении к национальному утверждению через культурное наследие романтики афинской школы культивировали «кафаревусу», архаический язык, «очищенный» от заимствований («варваризмов»). Ему предназначалась роль унифицирующего образцового начала в развитии литературы новой Греции. Таким образом, уже сам по себе язык новой литературы должен был воплощать идею преемственности традиций»1.

В качестве примера ранней лирики Кавафиса в главе рассматривается стихотворение «Тимолай-Сиракузец» («ТгцоХяод о Еиракотоюд», 1894), написанное в основном на кафаревусе. Анализ позволяет сделать вывод о том, что преемственность, объединяющая Кавафиса с поэтами первой афинской романтической школы, прослеживается не только на языковом уровне, но и на уровне тематики, композиции: лирический герой -музыкант, испытывающий острую горечь от невозможности высвободить таинственные звуки, рождающиеся в его никем не познанной душе.

В дальнейшем кафаревуса, заведомо обращенная к ограниченному кругу читателей, начинает восприниматься поэтом как способ ограждения себя от «другого», от потенциального адресата-«варвара», обладающего меньшими знаниями, менее изощренной и утонченной чувствительностью и потому менее достойного. Отдавая предпочтение димотике и сохраняя в ней архаичные элементы как вкрапления, Кавафис отходит одновременно и от романтической традиции. Исконно греческое начинает пониматься им не как буквальное соответствие высокой норме-форме, а как внутреннее соответствие классическому идеалу, не исключающее разнообразия форм.

В трудном поиске собственной культурной идентичности Кавафис отходит от культурной платформы романтиков первой афинской школы,

1 С. Б. Ильинская. Константинос Кавафис. На пути к реализму в поэзии XX века. — М.: Наука, 1984. — С. 15.

хотя продолжает разделять, частично модифицируя, некоторые их ключевые идеи и позиции: он не отказывается от идеи объединения нации посредством языка, но представление о том, что лишь «кафаревуса» может справиться с этой задачей, ему становится все более чуждо.

Чем более зрелым становится поэт, тем понятнее и «народнее» (приближеннее к димотике) становится язык его поэзии. Греческий для него — не только язык древних текстов, не только язык ограниченной территории. Это язык, несущий в себе богатое разнообразие временных пластов (аллюзии на многие исторические эпохи) и даже географически никак не «привязанный» к Афинам или материковой Греции. Греция Кавафиса объемлет всю Ойкумену и весь огромный эллинистический и византийский миры. Зрелый Кавафис склоняется к мысли о том, что истинное греческое самосознание раскрывается в языке, отражающем все стадии развития греческого народа. При этом понятие «греческий народ» уже не сводится для него к понятию «греческий этнос», а «греческая культура» трактуется как своеобразное родовое понятие, — пестрое, гетерогенное, но при всем том целостное супранациональное формирование.

Важно отметить, что для Кавафиса включение в язык новых элементов не связывается с «массовизацией», опрощением культуры. Культурный багаж греческой классики — залог того, что лишь избранные могут приблизиться по-настоящему к ее постижению, и в постижении этом немаловажную роль играет язык.

В главе приводится языковой (включая грамматические, стилистические и лексические аспекты) анализ стихотворения «Кони Ахилла» («Та аХоуа тои А%1)2£шс», 1896, 1897). Анализ показывает, что Кавафис, базируясь на нейтральной форме языка, вводит в свой текст значительное число элементов-вкраплений, характерных для кафаревусы, выбирая, как правило, наиболее яркие, броские архаические черты. На каждом шагу читателя сопровождает ощущение высокого строя, преемственности и в то же время открытости диалогическому богатству, историческому многообразию, то есть «классичности» в том специфическом смысле, какой это понятие приобретает для Кавафиса.

В анализе стихотворения рассмотрена также реализация исторического и мифологического материала. Показано, что, используя древнегреческий мифологический материал, Кавафис сознательно «вырывает» эпизод из повествования, сообщает ему напряженно драматическую форму, символическую и психологическую емкость, что опять-таки роднит его манеру письма с манерой европейских писателей и поэтов-модернистов.

В Заключении диссертации делаются выводы о проделанной работе.

Стихийно сложившееся в юности самоощущение в качестве маргинала и переживание собственной «инаковости» по отношению к окружающему

миру в зрелом творчестве К, Кавафиса получили новое качество, став основой его своеобразной философии жизни и творчества.

Маргинальность и «инаковость» из зоны «странного», «неприемлемого» переносятся у Кавафиса в зону «жизненно необходимого»: именно переживание собственной маргинальное™ воспитывает понимание и уважение маргинальное™ в других. Как следствие, город, населенный исключительно маргиналами, становится городом индивидуумов, где «странноприимство» функционирует как императав и залог личностного развития каждого человека.

Маргинальность, как существование на границе, на грани, дающее острое ощущение разного, и отказ от одностороннего видения мира — это для Кавафиса основные критерии для принятия в круг «своих». Сохраняя приверженность национальной греческой традиции, он активно переосмысливает ее в категориях «современного», «европейского», «классического». Эти категории для него близки (временами — парадоксально) и служат поэту опорой и ориентиром в поисках собственной культурной самоидентичности.

Процесс авторской культурной самоидентификации проявлялся не только на содержательном, но и на формальном, языковом уровне. Поэтический язык Кавафиса близок к димотике и в этом смысле доступен для понимания широкого круга читателей, но в то же время насыщен большим количеством архаичных форм, что создает сложный и требовательный эффект, рассчитанный на чуткого, вдумчивого, элитарного читателя. Такой читатель получает, в идеале, возможность ощутить себя соучастником далеких' эпох, «вечным современником» культуры, изменчивой, но и преемственной внутренне. Этот статус и для самого поэта был предметом жизненного творческого стремления.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Ляцу А. Д. История и миф в стихотворении К. Кавафиса «Кони Ахилла» // Journal of classical studies. 2005. № 7. — Belgrade: Novi Sad, 2005. —P. 159-169.

2. Ляцу А. Д. История и миф в сгахотворении К. Кавафиса «Кони Ахилла» // Вопросы классической филологии. Вып. XIV. Scripta Mediten-anea. Труды молодых ученых. — М.: Изд-во МГУ, 2006. — С. 89-94.

3. Ляцу А. Д. Мотив идеального города в творчестве Константиноса Кавафиса // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2008 г. № 6. — М.: Изд-во МГУ, 2008. — С. 165- 169.

Напечатано с готового оригинал-макета

Издательство ООО "МАКС Пресс" Лицензия ИД N 00510 от 01.12.99 г. Подписано к печати 08.09.2009 г. Формат 60x90 1/16. Усл.печ.л. 1,0. Тираж 100 экз. Заказ 468. Тел. 939-3890. Тел/Факс 939-3891 119992, ГСП-2, Москва, Ленинские горы, МГУ им. М.В. Ломоносова, 2-й учебный корпус, 627 к.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Ляцу, Анна Димитриевна

Введение.

ГЛАВА I. «Человек с окраины»: проблематика маргинальное™ в творчестве К. П. Кавафиса.

1.1 «Человек с окраины»: биографический фактор.

1.2 Маргинальность как ценность: поэтическая философия «своего» — «чужого».

1.3 Вывод.

ГЛАВА II. Образ «другого» и мотив города в творчестве К. Кавафиса.

2.1 «Греческое»: индивидуальное наполнение понятия

2.2 Город-полис в поэтическом творчестве К. Кавафиса как идеальный центр странноприимства.

2.3 Вывод.

ГЛАВА III. Поэтический язык К. Кавафиса: между литературной нормой, архаикой и современностью.

3.1 Эволюция представлений К. Кавафиса о языке

3.2 Микромир стихотворения «Кони Ахилла».

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Ляцу, Анна Димитриевна

Константинос П. Кавафис (1863 - 1933) — один из крупнейших греческих поэтов конца XIX — начала XX веков, чье творчество известно не только в Греции, но и во всем мире; его стихотворения и созданные им образы стали частью мирового культурного наследия. Тексты Кавафиса начали переводить на другие языки еще при жизни автора, и сам он, великолепно владея английским и французским, тщательно следил за переносом своих стихотворений в иную языковую среду.

Настоящая работа посвящена исследованию проблематики культурной самоидентичности в творчестве Кавафиса. Поэт пользуется репутацией самого известного за пределами родной страны новогреческого автора, он оказал заметное влияние на современную европейскую поэзию и литературу в целом (и, кстати, включен в так называемый «канон европейской литературы», составленный известным литературоведом X. Блумом). На мотивах Кавафиса построен известнейший «Александрийский квартет» Лоуренса Даррелла, ему посвящали эссе такие крупные поэты, как Уинстан Хью Оден, Бертольд Брехт, Чеслав Милош, Иосиф Бродский (последний ставил Кавафиса в один ряд с Робертом Фростом, Мариной Цветаевой и Уистаном Хью Оденом, характеризуя всех четверых как поэтов, «с уникальными душами», «кардинально отличных от всех прочих»1). О Кавафисе писали Маргарет Юрсенар и Э. М. Форстер, его стихотворения ценил и публиковал Т. С. Элиот. Бродский. Творчество поэта привлекало также устойчивый интерес критиков и литературоведов, в том числе таких выдающихся исследователей, как М. Л. Гаспаров, Э. Кили, X. Блум, П. Макридж.

1 Бродский И. Труды и дни / Редакторы-составители П. Вайль и Л. Лосев. — М.: Издательство Независимая Газета, 1998.-е. 170.

Возможности осмысления наследия Кавафиса в контексте национального и (что на сегодняшний день представляется даже более продуктивным) транснационального литературного процесса не только не исчерпаны, но лишь в малой степени обозначены. В этой области открываются большие и разнообразные перспективы, — одну из них разрабатывает предлагаемое исследование. В отдельный аспект выделяется проблематика культурной самоидентичности греческого автора — его жизненный творческий поиск себя на зыбкой грани принадлежности-непринадлежности национально-культурному целому, господствующей социальной норме, сложившейся чтимой традиции. Эта проблематика естественно затрагивалась в связи с его творчеством, но в специальный объект анализа пока не выделялась.

Степень изученности проблемы. Вопрос об идентификации себя в культурном пространстве можно отнести к ряду вопросов, которые, даже не будучи осознаваемы, сохраняли актуальность на всем протяжении человеческой истории. С доисторических времен племена вели войны друг с другом, отстаивая свои земли или завоевывая новые: противопоставление «свой» — «чужой» жило в сознании людей и подвергалось так или иначе рефлексии задолго до возникновения современных наук о культуре. Но чаще всего идентичность человека (как восприятие человеком своего, определенного места в социально-культурной среде, принятие определенных ценностей и формирование на этой основе определенного поведения) конструировалась по родовому принципу, формулировалось интуитивно и в специфическом осмыслении, казалось, не нуждалось. Потребность в эксплицитном формулировании принципов идентификации росла по мере усложнения культуры: чем более она становилась гетерогенна, чем шире становились познания человека, чем с большим количеством новых явлений он сталкивается (и чем активнее от них ограждал себя, чтобы не потеряться в хаосе множественности), — тем острее и глубже эта потребность ощущалась. Тем полнее осознавалась и насущность «чужого» в качестве «другого», в котором культурный субъект начинал видеть средство понимания себя, доступ к собственной неповторимости.

Проблематика самоидентичности — один из фокусов внимания современной гуманитарной мысли: кризисные явления, фиксируемые в этой области во второй половине XX столетия, неслучайным образом трактуются как симптом «модерного» состояния культуры. «Расширение жизненной и социальной возможности для человека быть субъектом приводит к парадоксальному результату — кризису его идентичности. Вопрос об идентичности из вопроса о том, к кому принадлежит человек, кем является, превращается, трансформируется в вопрос о том, от кого он отличается»1. Отсюда — интенсивный поиск новых «формул» самоидентичности, усилия определения человеческой самости как границы (и на границе) с другим.

Важность раскрытия данной проблематики в контексте творчества греческого автора объясняется по крайней мере двумя моментами — индивидуальным и общекультурным. Биографически, в ряде ключевых для самодентификации аспектов — культурно-географическом, социальном, языковом, тендерном — Кавафис чувствовал себя не столько представителем господствующего (и тем самым задающего общую норму) большинства, сколько маргиналом. Вопрос о собственной культурной идентичности на протяжении всей жизни оставался для него болезненным. Поэт принадлежал известному греческому роду, однако большую часть своей жизни провел

1 Шеманов А.Ю. Самоидентификация человека и культура. М.: Академический проект, 2007 С. 150. вдали от «греческого центра» — Афин. Он родился в аристократической богатой семье, но после смерти отца семья разорилась, и в дальнейшем, по причине незавидного материального положения, Кавафис занимал сомнительное положение «не вполне аристократа» (в его время в греческом обществе понятие об аристократизме было тесно связано с определенным материальным достатком), не попадая в то же время и в категорию «простого народа». Греческий был его родным языком, но в детстве он общался на нем только дома, —- надо иметь в виду и то, что «высокий» греческий язык — язык литературы и письменной речи — был Кавафисом выучен позже, так как в детстве поэт учился в Англии. Наконец, немаловажными были переживания тендерной маргинальное™ (в течение долгих лет скрываемый гомосексуализм поэта).

Помимо индивидуального есть и общекультурный аспект проблемы — он отсылает к исторической ситуации рубежа XIX - XX веков, когда жил и писал поэт. В широком смысле это был переломный момент для всей европейской цивилизации, мысли и культуры: мир перестал мыслиться цельно, некогда относительно безусловные представления о культурной норме и каноне все активнее ставились под сомнение и подвергались критике, «вечные» категории предстали изменчивыми. Кризис «старого» переживался тем более драматично, что на смену ему еще не была выработана новая система координат. Творчество и философская мысль Кавафиса особенно интересны с позиций поиска этих координат путем постановки вопросов о культурной норме и каноне применительно к бытию индивидуального субъекта.

Представление о культурной самоидентичности Кавафиса неразрывно связано с более общим и обширным вопросом о европейской идентичности как таковой: ощущая свою принадлежность греческому миру, Кавафис чувствовал себя включенным и в общеевропейский контекст, причем идентификация им себя с обоими мирами, меньшим и большим, ближним и более обширным, при ясном сознании их разности, не подразумевала для поэта противопоставления.

Обсуждение понятий «европейское» и «европейская идентичность» имеет долгую традицию в европейской же гуманитарной мысли, философской и культурологической. Пожалуй, одним из основных направлений является изучение материала прошлого (образно выражаясь, «этимологии» понятия «европейское» в контексте исторического наследия Европы) и постановка вопроса о генезисе и характере общеевропейских ценностей.

Проследить, когда точно был впервые поставлен вопрос о понятии «европейское», достаточно трудно, так как не существует общепризнанной даты или общепризнанного родоначальника исследований в этой области. Выше уже говорилось, что противопоставление «свой» — «чужой» существовало с глубокой древности, — в частности, в сознании древних греков оно имело вид противопоставления «мы» — «варвары», притом носило ярко эмоциональный характер и почти не подвергалось серьезной рефлексии. В Средние Века, в силу центрального места, занятого религией в культурной жизни, противопоставление «мы» — «варвары» сменилось противопоставлением «христиане» — «нехристиане». Например, в XV веке, после падения Константинополя, Георгий Подебрад, правитель Богемии, впервые высказал мысль о создании объединения христианских наций для борьбы с турками, создав таким образом возможность восприятия Европы как места, населенного народами, исповедующими христианство.

В истории Европы Нового времени противопоставление «христиане» — «нехристиане» сменилось поисками иных доказательств достоверности собственного присутствия в мире: «Европеец-исследователь, обосновавший приоритетность процесса познания, опыта и рационального доказательства, обрел новый образ «Я» как отражение того объекта, к которому он обращался. Новой моделью стала субъективная идентичность [.]»\ Поскольку новая субъективность определяет себя через «собственный образ, отраженный в других людях»2, — представление о «другом» модифицируется, враждебное неприятие сменяется пониманием его необходимого присутствия. Настороженность и боязнь сохраняются, однако, поскольку «другой» никогда до конца не понят, не познан.

Лишь в XIX веке, а точнее, в связи с развитием романтизма и нарастающей активностью взаимодействия с неевропейским миром понятие «европейского» начинает последовательно рассматриваться как характеристика некоторой культурной, философской и ментальной общности. К философам и социальным мыслителям, более или менее плотно, занимавшимся этой проблематикой на рубеже Х1Х-ХХ веков и в первой половине XX века, следует отнести Ф. Ницше, О. Шпенглера (в России — Н. Я. Данилевского3), Г. Зиммеля, М. Вебера, Эд. Гуссерля, К. Ясперса, М. Хайдеггера и ряд других.

Пожалуй, наиболее систематичным и последовательным можно назвать подход Карла Ясперса. Для него основным противопоставлением является «Европа» — «Восток», а важнейшим параметром, по которому европейский мир отличается от восточного, служит отношение этих двух миров к

1 Сурова Е. Э. Трансформация европейской модели идентичности в процессе глобализации: диссертация . доктора философских наук. — С-Пб., 2006. С. 103.

2 Леви-Стросс К. Руссо - отец антропологии. // Первобытное мышление. — М.: Республика, 1994. С. 22.

3 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — М.: Терра - Книжный клуб, 2008. — 704 с. потенциальной возможности изменения. «Издавна принято считать, будто Китай и Индия, в отличие от Запада, не имели подлинной истории. Ибо история означает движение, изменение сущности, начатки нового. На Западе сменяют друг друга совершенно различные культуры: сначала это древнеазиатские и египетские, затем греко-римская и, наконец, германо-романская. Меняются географические центры, территории, народы. В Азии же всегда остается нечто незыблемое; модифицируясь только в своем явлении, погружаясь в глубины катастрофических потрясений, оно все время вновь возникает на неизменной основе, вечно тождественное самому себе. При такой точке зрения складывается представление, что к востоку от Инда и Гиндукуша царит не знающая исторического развития стабильность, к западу же — динамическое движение истории»1.

Таким образом, для Ясперса западная или «европейская» идентичность формировалась исторически в противостоянии и контрасте с идентичностью Восточной. Потенциал изменчивости, заложенный в европейском Западе, проявился не только в разнообразии исторических и политических событий, — за многие века он отпечатался в сознании людей, делая их более склонными к анализу, самоанализу, более терпимыми в отношении внутренней противоречивости. В нашей работе мы покажем, что для Кавафиса этот принцип действительно очень важен: на нём строится его философия терпимости, диалогичности и открытости новому.

Мысль Карла Ясперса в этом отношении созвучна ранее высказанным взглядам Освальда Шпенглера. В работе «Закат Европы» (1918), принесшей ему немалую известность, Шпенглер характеризует западноевропейскую

1 Ясперс, К. Смысл и назначение истории. — М.: Политиздат, 1991. С. 77. культуру в противовес индийской как «крайне сознательную», не «сонную»1. Эта характеристика также представляется созвучной мировоззрению Кавафиса: «программной» склонностью к рефлексии характеризуются большинство его лирических героев, это свойство отличало, безусловно, и самого поэта.

Некоторые из выдающихся культурологов и критиков XX века (например, А. Вебер, Эд. Гуссерль, Г. Зиммель) выделяли понятие «идейный центр Европы», которым обозначали культурный комплекс, ответственный за европейскую целостность, корнями уходящий в древнегреческую античность, но вместивший в себя и весь последующий многовековой опыт Европы. В статье «Германия и кризис европейской культуры» (1924) Вебер писал: «Европа была создана молодыми племенами, которые ассимилировали, но не сломали древние народы. Она приняла в наследство не только организующее начало христианской античности, но и присущее язычеству стремление к движению; она сформировала на основе возрожденной античности общественную систему, не встречающуюся более в истории и чрезвычайно противоречивую по своему характеру, в котором город и деревня, ремесло и сельское хозяйство, аристократия и горожане противостояли друг другу и стали, как нигде более, дополняющими друг друга и все же находящимися в непрерывном противоборстве силами»2.

Кавафису, который был почти ровесником Вебера, и этот тезис близок: на нём зиждется его представление о жизни как о парадоксальном сосуществовании, необходимом симбиозе традиционного и нового, старого и молодого, «греческого» и «варварского». Взаимодействие этих начал не

1 Шпенглер, О. Закат Европы. Очерки морфологии и мировой истории. В 2 томах. Том 1. Образ и действительность. — М.: Искусство, 1993. — С. 167.

2 Вебер А. Германия и кризис европейской культуры // Вебер А. Избранное: Кризис европейской культуры. — С-Пб.: Университетская книга, 1998. — С. 182. сводится к противостоянию, противоборству — оно продуктивно, ибо приводит к возникновению мира, качественно нового, еще небывалого, но тем не менее построенного на принципе преемственности.

В той же работе Вебер высказывает и мысль о том, что своего апогея и расцвета «идейный центр Европы» достиг к 1700 году, когда на первый план вышло понятие «гуманность», как система неиерархического равновесия сил1. В мировоззрении Кавафиса вопрос о равенстве являлся одним из ключевых, — в равенстве он видел норму, обязательную и определяющую для социального и культурного идеала. В принципе, Кавафис не отличался догматичностью, для него скорее характерны готовность экспериментировать, отсутствие страха перед переменой, переоценкой собственных взглядов, однако в вопросе о равенстве он всегда оставался строго последовательным.

Вопрос о «европейском» можно ставить не только в общецивилизационном плане, но и в связи с развитием конкретных национальных культур, разнообразие которых придает объемлющему их понятию полихромность. Этот вопрос особенно актуален для исследования творчества Кавафиса. Важным фактором развития любой, в частности, и греческой национальной культуры ему виделась ее открытость иным культурам, готовность вступить с ними в полноценный диалог. «Европейскость» в этом контексте означала не отказ от своего, «домашнего», «национального» опыта, а включение любой частности, «отдельности», периферии в единый, всеобъемлющий контекст.

Эту проблематику нам предстоит рассмотреть подробно в главах диссертации, предварительно рассмотрев степень освещенности вопроса в критике.

1 Вебер А. Германия и кризис европейской культуры // Вебер А. Избранное: Кризис европейской культуры. — С-Пб.: Университетская книга, 1998. — С. 172.

Несмотря на то, что Кавафис был знаком лично или опосредованно со многими писателями и поэтами своего времени, мировое признание пришло к нему только после Второй мировой войны. Знакомство с ним европейской аудитории произошло, впрочем, существенно раньше — через посредство англоязычных публикаций и во многом благодаря дружбе с Э. М. Форстером. После войны интерес к творчеству Кавафиса оказался особенно широк в США: влияние греческой диаспоры в академических кругах здесь было велико и изучение тем, связанных с древней и современной Грецией, активно поощрялось.

Среди западных исследователей, занимавшихся творчеством Кавафиса, следует особо выделить таких классиков-эллинистов как Э. Кили1, П. Макридж2, Р. Битон3, М. Юрсенар4. Их подход характеризуется масштабностью анализа, стремлением к широкому охвату разнообразия мотивов в поисках объединяющего все творчество поэта образного ядра.

Из греческих кавафоведов наиболее известным и уважаемым был и остается Г. П. Саввидис5, долгие годы отвечавший за архив поэта и имевший доступ к его рукописям и письмам. Другой авторитетнейший специалист, Кс. Коколис6 известен последовательной приверженностью к структурно-лингвистическому анализу стихотворений Кавафиса. Среди знатоков

1 Keeley Ed. H Kafiaquicri AteÇàvSpeia. Ei;éA.iÇr| evoç (iûGov). — AGfiva: 'Iicapoç, 2004. — 247 ar.X.

2 Mackridge P. The modem Greek Language. — Oxford: Oxford University Press, 1985. Ancient Greek myth in modern Greek poetry. Ed. by Mackridge P. — London: Frank Cass, 1996.

3 Beaton R. An introduction to modern Greek literature. — Oxford: Clarendon Press, 1999. — 420 p.

4 Yourcenar M. Presentation critique de Constantin Cavafy. Suivie d'une traduction intergale de ses poemes par Yourcenar M. et Dimaras C. — Paris: Gallimard, 1958. — 296 p.

5 Zappi5r|ç T. n. Oi KaPacpiKsç ckSôcteiç (1891 - 1932). ncpiypatpr'i icai axôXio. Bip)aoypa(pitcf| ¡ie>itr|. — AGfjva: 'iKapoç, 1992. — 365 aek.

ZappiSriç T. n. MiKpâ KapatpiKà A'. — AOiiva: Epjaiîç, 1985. — 196 aeX. SaPPiSriç T. n. MtKpâ KaPatpiKâ B'. — AQriva: Epunç, 1980. — 249 aeL ZaPPi5r(ç T. il. baaikâ ocuata tt|ç 7roir|ariq xou Kapacpr). — AGiiva: 'Iicapoç, 2004.— 110 aeL

6 KoKÔA.rçç, H. A. nivaKaç ^ecov tcùv 154 7roir)(xâTC0V rot) K. n. Kapâ(pr|. —A8iiva: EPMHE, 1976. — 79 aek. творчества поэта следует также назвать Г. Врисимидзакиса1, Дим. Даскалопулоса2, Я. Далласа3, М. Пиериса4, и др. Интерес греческих кавафоведов традиционно сосредоточен на подробном филологическом анализе отдельных стихотворных текстов, — этот подход характеризует большинство статей о Кавафисе и прослеживается в крупных монографиях (работах Гр. Ксенопулоса, Я. Сареянниса, Й. Врисимидзакиса, Кс. Коколиса и ДР-)

В отечественном литературоведении внимание поэту стали уделять лишь после 1967 года, когда впервые была опубликована подборка стихотворений автора, переведенных С. Б. Ильинской5, впоследствии подтвердившей свой статус в качестве значимого исследователя-кавафоведа. Благодаря этой публикации творчеством греческого поэта заинтересовался И.

A. Бродский6. О поэзии Кавафиса также писали Р. Якобсон7, В. Н. Топоров8, Т.

B. Цивьян9, М. Л. Гаспаров10, И. И. Ковалева11 и др. Наиболее полным и разносторонним исследованием творчества поэта по сей день остается

1 Врклц1т£йкт|<; Г. То еруо тог) К. П. Kaßcupr). — A9r|va: 'iKapoq, 1984. — 98 aeX.

2 ДаакоЛблоиАж; A. BißXioypaqna К. П. Kaßä(pr| (1886 - 2000). — ©еааоЛоуиа): Kevxpo sXlriviicfiq yXwaaaq, 2003.—1269 osX.

3 AäXXaq Г. О eXAr|vtoji6i; Kai r| 9eoA.oyia gtov Kaßacpr). — A0f|va: Xxiypii, 1986. — 106 acX. АйХХад Г. О Kaßd<pr|(; Kai ri бсйтсрг] аоф1аикт|. — A0r|va: Етгуцг], 1984. — 421 ааХ.

4 П1£рг|<; М. Xwpog, Фшд kat Aöyoq. H 5шЛект1кг| тои «рсста» — «с^ш» атт}у яо^аг) тог) КарйфГ|. — AOr'iva: Екбосегд КаатаукЬтп, 1992. — 456 асХ.

Haas D., niepf|i; М. Biß^ioypacpiKÖi; oSrjyög ста 154 логгщата тог) Карйфт]. — A6riva: Ерцг|д, 1984. — 347 сеХ.

5 Кавафис Константинос. Стихи. Перевод и вступление С. Ильинской // Иностранная литература, 1967, № 8. С. 198-204.

6 Бродский И. А. На стороне Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. — М.: ОГИ, 2000. — С. 482 - 491.

Бродский И. Труды и дни / Редакторы-составители П. Вайль и Л. Лосев. — М.: Издательство Независимая Газета, 1998. —272 с.

7 Якобсон Р., Колаклидис П. Грамматическая образность в стихотворении Кавафиса «©иц^стои, ошца.» // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. — М.: ОГИ, 2000. — С. 474 - 482.

8 Топоров В. Н. Явление Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. — М.: ОГИ, 2000. —С. 491 -528.

9 Цивьян Т. В. О поэтике Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. — М.: ОГИ, 2000. —С. 568-608.

10 Гаспаров М. Л. Экспериментальные переводы. — СПб.: Гиперион, 2003. — 352 с.

11 Ковалева И. И. В мастерской Кавафиса и другие очерки поэтики греческого модернизма. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 2006. — 198 с. монография С.Б. Ильинской1. В целом можно говорить о том, что в отечественной науке исследование творчества Кавафиса ближе традициям неоэллинистики: работы о поэте сродни филологическим эссе и зачастую сосредоточены на анализе отдельных стихотворений.

Популярным направлением исследования с середины XX века является изучение отдельных мотивов в творчестве поэта (Г. П. Саввидис, Кс. Коколис, Я. Даллас, М. Пиерис, С. Б. Ильинская). Подробно исследованы мотивы мифологические, исторические и религиозные, а также мотивы любви, замкнутости и одиночества, города, византийской традиции. При этом практически всеми критиками характеристика Кавафиса как греческого национального поэта воспринимается как незыблемое общее место — самоочевидность, не нуждающаяся в каком-либо дальнейшем обсуждении.

Таким образом, исключается из поля исследования важный пласт проблематики, связанный с творческой и культурной самоидентификацией поэта. Относительно слабо разработан и сравнительно-типологический подход к поэзии Кавафиса. Существует, разумеется, немалое число статей, где предпринято сравнение отдельных черт его творчества с творчеством других л европейских авторов (в этом ряду можно упомянуть Дж. Китса, Р. Браунинга3, Т. С Элиота4, Б. Брехта5, И. Бродского1, Л. Даррелла2 и др.). Эти

1 Ильинская С. Б. Константинос Кавафис. На пути к реализму в поэзии XX века. — М.: Наука, 1984. — 319 с.

2 MaMvog Т. Н «Аац(а» той Ктуп; каг о Карафг^ // Nea Ecrria №51(15 lav. 1952). ИеХ. 75-83.

Pontani F. M. Елтй 5окциа kai цеХетцигпх yia xov Карбкрт) (1936 - 1974). — A9f|va: Морсратко 'ISpujia EGvikt^ TpaneCflq, 1991. — 280 ask.

Pontani F. M. Карасрг|<; kcu Keats // Еитауаууг) ott|V яо(т1аг| tod Ксфа(рг|. ЕлЛоуг| кршкшу кещеусоу. — НракА^ю: Пауеяштгщшкёд SKSoosiq Kprjxriq, 1994. — 432 acL

3 МлЕрЬ^д А. О SiriaKOjtog тои Роцлерт Mnpaouviv // О По?атг||; №62 (Хетгг. 1983). ЕеХ. 51-53.

Keeley Ed. Карйфгц; Kai Browning // Пракпка xpixou Хицлоаюи Поицупд. Афгёрсоца cttov К. П. КаРафТ). — Пахра: rvtbati, 1984. — ЕеХ. 355 - 362.

4 2сфёрт(д Г. К. П. КарафТ]?, 0. 2. 'ЕАлох: ларбЛХг|Хо1 // Еюаушуг) axriv noir|ar| хои КаРафГ]. ЕлЛоуг| кршкшу kgijxevcov. — НракХею: Паугяюхпщакбд ekSoosk; Kpiixriq, 2001.—Т.&. 141 - 179.

Ma^avoi; Т. 'Eivai лрауцаи яараААцАш о К. П. КаРафГ|<; ках о 0.1. 'ЕХюх; // Atei;av5ptvf| AoyoxExvia, 1948. ЕеX. 3-21.

5 КоАяк?а5г|<; П. КарафГ)? каг Млрсхх // То В%а, 23 Maiou 1971. наблюдения, однако, носят частный характер и редко сопровождаются обобщающими выводами относительно места и значения Кавафиса в европейской культурной традиции, в контексте современного ему модернистского этапа литературного и культурного развития.

Складыванию стойкого представления о Кавафисе как о греческом национальном поэте способствовал сам Кавафис: в прозаических заметках и статьях он не единожды затрагивал вопросы, связанные с принадлежностью к греческому миру («Ученые греки в римских домах», 1896), анализировал разные виды и эпохи греческой поэзии («Византийские поэты», 1892; «Избранные песни греческого народа», 1914; «Народные песни острова Карпатос», 1917). Особое внимание он уделял размышлениям о греческом языке, его периодизации, актуальности архаичных форм в современном языке л

Профессор Блэк о новогреческом языке», 1891) . Традиционно в «греческости» Кавафиса вообще не усматривалось вопроса или проблемы, -разве не очевидно, что основной корпус его стихотворений написан по-гречески, разве сам поэт высказывался когда-либо о своей принадлежности к какой-либо иной традиции? Однако в новой парадигме исследований по-новому значимым становится тот факт что, сознавая себя греческим поэтом, Кавафис в неменьшей степени сознает себя «человеком мира», что его личный опыт соткан из тесного соприкосновения с весьма разными культурами: родился в Александрии, детство провел в Англии, жил некоторое время в

ZaßßiSriq Г. П. Bertolt Brecht / К. П. Kaßäcpr|g: Mia Jipoasyyiari // Enioir|jioviKf| Елетпрц ФАоаофиоц; №11, 1971. Иск. 327 — 331.

1 Бродский И. На стороне Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. Часть I. — M.: ОГИ, 2000. — С. 482 - 491.

Brodsky J. К. П. Kaßacprii;: то xpayoüSi тои еккрецойд // По(г|аг| №7, 1996. — Иск. 129 - 142.

IXivaKayia И. Ало rr|v A/le4<xv5p£ia той Kaßcupr] air) Ры|хг| тои Mjtpövxaia. Толод сктод xpövou // Н Лё£,г| №143,

1998. Ее*. 40-47.

2 Young К. The contemporary Greek influence on English writers // Life and Letters №64, 1950. P. 53 - 64. Durreil L. A Cavafy find // The London Magazine №3/7, 1956. P. 11-14.

3 См. Все эти работы в русском переводе в кн.: Кавафис К. П. Проза. — M.: Итака, 2003

Константинополе, затем вернулся в Александрию. Повышенное внимание привлекает к себе и его билингвальность, не только бытовая, но и творческая (наличие поэтических текстов на иных, помимо греческого, языках).

Считая себя и будучи воспринимаем другими в качестве греческого национального поэта, сам Кавафис очень специфически толковал рамки «национального», в частности, в культурно-лингвистическом аспекте: Т.В. Цивьян усматривает тому причину в языке «великого греческого мира», «амальгамирующем разное»1. В этой связи ценно следующее наблюдение Т. В. Цивьян: «Кавафис максимально использует свои полиглотические и «полиглоссические» возможности: на сжатом пространстве и одновременно он виртуозно комбинирует разные европейские языки и «разные греческие» языки: древне-, средне- и новогреческий с соответствующими диалектными вариациями, кафаревуса и димотика с промежуточной «нейтральной прослойкой», но и с игрой на противопоставленйях; латынь, французский, итальянский, английский»2. Языковой эксперимент, который предпринимает Кавафис, позволяет увидеть в нем поэта европейского, поэта-новатора, поэта-модерниста.

Желание поэта проблематизировать характер своей культурно-этнической принадлежности выразилось в его известном высказывании: «Я не грек, — я греческий»3. Говоря это, комментирует Ильинская, Кавафис имел в виду, что «воспринимает греческую традицию не как нечто обособленное, а в ее исторических контактах, обогащении, движении, простирающейся далеко за пределами государственных границ, обнимающей все, что входит в историю греческого мира и сохраняет свое значение для будущих

1 Цивьян Т. В. Проза поэта. // Кавафис К. П. Проза. — М.: «Итака», 2003. — С. 37.

2 Цивьян Т. В. Проза поэта. // Кавафис К. П. Проза. — М.: «Итака», 2003. — С. 38.

3 Тспрка?, Е. О лоХшкод КаРафп^. — Абт^уа: Кёброд, 1988. —ХеХ. 114. поколений»1. Впрочем, это не единственно возможная трактовка процитированной выше автохарактеристики. Очевидно, что вопрос об идентификации поэтом себя в культурном пространстве, об отождествлении им себя с конкретной традицией и сообществом, заслуживает специальной постановки и внимательного обсуждения.

Новые возможности изучения творчества великого греческого поэта открываются в последние годы, в связи с пересмотром методологии и инструментария литературоведческих исследований и переосмыслением на этой основе проблематики модернизма.

В 1990-е годы стало возможным говорить о реконцептуализации литературного модернизма - в связи, в частности, с интересующей нас проблемой описания культурной идентичности субъекта. Характеристики гетерогенности, мозаичности ранее чаще рассматривались применительно к культуре постмодернизма и трактовались как следствие деконструкции нормативного сознания2; как возможность создания «безостановочного функционирования импульсов», обязательных для коммуникации между текстом и читающим3. Однако со временем эти категории заняли центральное место и в исследованиях модернизма, хотя их внутренняя смысловое наполнение при этом несколько иное: гетерогенность служит скорее базой для «позитивистского» и позитивного поиска общего в разном, доказательств единства разного. Сознание мозаичности, многосоставности любого текста делает возможным отказ от традиционности как единственно признаваемой формы, при этом сосуществование традиции и нового, современного приветствуется и становится ценностью. Вследствие этого меняется в целом

1 Ильинская С. Б. Проза Кавафиса. // Кавафис К. П. Проза. — М.: «Итака», 2003. —С. 27.

2 Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. — М.: Интрада, 1998. — 417 с.

3 Kristeva, J. La revolution du langage poetique: L'avantgarde a la fin du XIXe siècle. — Paris: Lautréamont et M., 1974. — C. 15. взгляд на культуру: уже не столько интегрированность, цельность, сколько внутренняя множественность предстает как заглавная, сущностная ее характеристика.

Новое видение модернистской культуры ведет к расширению спектра исследуемых авторов: интерес ученых все чаще вызывают не общепризнанно «первые величины», но и их менее известные, прежде не замечаемые современники. Модернизм нельзя воспринимать как «сиюминутную реакцию на события во внешней среде или политические катаклизмы»1, нельзя замыкать и рамками «высокой культуры», экспериментирующего авангарда. Известный современный американский исследователь модернизма как культурного явления Т. Кроу в своей программной статье «Модернизм и массовая культура в изобразительном искусстве», посвященной вопросу об определении понятия «модернизм», пишет: «С самого начала художественный авангард эпохи модернизма идентифицировал себя через маргинальные, «нехудожественные» формы выразительности и изображения» . Процесс самоидентификации модерна все чаще описывается в режиме диалога с иным, другим, в тех или иных отношениях не-нормативным.

Тенденции расширения круга анализируемых авторов и устойчивая апелляция к «культурному другому», объединяются в конце 1980-х годов в контексте дискуссии, которая в зарубежной критике получила название «войн вокруг канона». Изначально эта дискуссия получила большой резонанс в академических кругах США, особенно обострившись после того, как в 1987 году была опубликована книга А. Блума «Закрытие американского духа» ; в ней провозглашалось, что философия культурного релятивизма, возводимая

1 Gluck, M. The historical Bohemian and the discourse of modernism. // Gluck, M. Popular Bohemia: modernism and urban culture in Nineteenth-Century Paris. — Cambridge, Massachusetts: Harvard Uni. Pr., 2005. — P. 2.

2 Crow, Th. Modernism and mass culture in the visual arts // Modem art in the common culture. — Hong Kong: Yale University Press, 1996. — P. 3.

3 Bloom, A. D. The closing of the American mind.—New York: Simon & Schuster Inc., 1988. — 392 p. им к радикализму 1960-х годов, выхолащивает и уничтожает истинные культурные ценности, основанные на образовании, не давая воображению молодых людей развиваться. Эти взгляды разделяли Э. Д. Хирш1, считавший, что современные методы образования привели к тому, что американцы не имеют базовых знаний, Р. Кимбалл2, Д. Д'Суза3 и ряд других авторитетных гуманитариев.

Противоположного мнения придерживались приверженцы мультикультурализма, иронично высказывавшиеся о претензиях на выделение универсального «Западного канона» и считавшие, что навязывание пиетета к так называемым каноническим текстам и ценностям не способствует, а мешает их полноценной интерпретации. Следует отметить, что само понятие «мультикультурализм» интерпретировалось и продолжает интерпретироваться по-разному. Э. Сайд, занимавшийся изучением этнических литератур бывших колоний и рецепцией в них литературного процесса Европы и США, содействовал расширению устоявшегося канона, однако сам скорее выступал за переосмысление Востока, за отказ интерпретировать его исключительно сквозь призму западных ценностей; его интересовало сравнительное литературоведение, а не опровержение канона как проверенной временем основы4. «Дипломатичным» последователем мультикультурализма считается П. Лаутер: большинство его работ направлены на изучение литератур этнических и тендерных меньшинств5, тем не менее, он также не опровергает осмысленность сохранения сбалансированного нормативного списка авторов.

1 Hirsch, Е. D. Cultural Literacy: what every American needs to know.—New York: Random House, 1988. —251 P

2 Kimball R. Tenured Radicals: how politics has corrupted our higher education. — Chicago: Ivan R. Dee, Publisher, 1998. —247 p.

3 D'Souza D. Illiberal education: the politics of Race and Sex on Campus. —New York: The Free Press, 1991. — 319 p.

4 Said Ed. Culture and imperialism. —New York: Random House, 1993. — 380 p. Said. Ed. Orientalism. —New York: Random House, 1994. — 394 p.

5 Lauter P. Canons and contexts. —New York: Oxford University Press, 1991. — 230 p.

Исследователей, высказывавшихся за полный отказ от «канона» достаточно много1, однако анализ этого вопроса не составляет суть данной работы. Для нас важно устойчивое присутствие концепта множественности, «антиканонической» гетерогенности в трудах литературоведов конца XX века, а также то, как эти взгляды повлияли на восприятие творчества Кавафиса в эти последние годы.

Возвращаясь к основным моментам реконцептуализации модернизма, следует сказать, что ему (модернизму), всегда акцентирующему состояние перманентного кризиса и смены ценностных приоритетов и норм, задающему вопросы, но не предлагающему однозначных ответов, «странным образом аккомпанирует регрессирующий — или даже «археологизирующий» — способ мышления. Модернизм стирает границы между древним и современным, смешивая эти эпохи в единое целое»2. Расширяя временные границы, модернизм, начиная с 1990-ых годов, все более восприниматься под знаком расширения также и географических границ, преодоления рамок национального и этнического.

Подход к проблематике литературного модернизма с учетом опыта современных культурных и, в частности, постколониальных исследований сделал актуальной и даже необходимой ре-интерпретацию привычного облика этого явления. Модерность, по мысли Д. П. Гонкара, «обозначила свое присутствие не вдруг, а постепенно, стадиально, в режиме longue duree — как качество, пробуждаемое контактами, транслируемое в общении, утверждаемое

1 Яркими примерами подобных работ могут служить следующие издания:

Robinson L. S. In the canon's mouth: dispatches from the culture wars. — Bloomington: Indiana University Press, 1997,— 191 p.

New working-class studies. Ed. by Russo J. and Linkon Sh. L. — Ithaca, NY: Cornell University Press, 2005. — 276 P

Listen up: voices from the next feminist generation. Ed. by Findlen B. — Seattle: Seal Press, 1995. — 260 p.

2 Lefebvre, H. Modernity and modernism // Modernism and modernity: the Vancouver conference papers / Ed. by B. H. D. Buchloh, S. Guilbaut, D. Solkin. — Halifax: the Press of the Nova Scotia College, 2004. — P. 2. имперски и принимающее на себя колониальный отпечаток, подталкиваемое национализмом»1. В литературоведении последних лет настойчиво ставятся вопросы о новой «географии» литературного модернизма2, о различиях между «модернизмом метрополии» и «модернизмом границ»3, о модернистском эксперименте, принципиально не ограниченном пространством английского, французского, немецкого языков4.

Следствием реконцептуализации модернизма стало появление работ, направленных на поиски ответов на ранее не возникавшие вопросы. Интерес исследователей стало вызывать проявление национального и одновременно транснационального, «домашнего» и «общего», «исконного» и «привнесенного», а также возможности одновременного присутствия данных концептов в тексте5. Этот подход особенно актуален для изучения греческой литературы. Несмотря на долгие века турецкого ига, Греция смогла сохранить свой национальный колорит, — отсюда бережное, трепетное к нему отношение. В то же время, вследствие огромного влияния древнегреческой культуры на становление европейской цивилизации, а также благодаря тому, что греческая интеллектуальная элита всегда была тесно, в том числе и биографически, связана с европейскими кругами, жестко отделить «греческое

1 Gaonkar D.P. On alternative modernities // Alternative Modernities. — Durham: Duke University Press, 2001. — P.l

2 Cm. Huissen A. Geography of Modernism in a globalizing World // Geographies of Modernism: Literatures, Cultures, Spaces. Ed. P. Brooker and A. Thacker. —Trowbridge: Routledge, 2005. — P. 6-19

3 Schedler Ch. Border Modernism: Intercultural Readings in American Literary Modernism. — New York: Routledge, 2002,—188 p.

4 Kronfeld Ch. On the Margins of Modernism: Decentering Literary Dynamics. — Berkeley : University of California Press, 1996. —275 p.

5 Lloyd D. Nationalism and minor literature: James Clarence Mangan and the emergence of Irish Cultural Nationalism. — Berkeley: University of California Press, 1987. — 257 p.

Nation and narration. Ed. by Bhabha H. K. — London: Routledge, 2000. — 333 p. национальное» от «греческого-транснационального» не представляется возможным1.

Будучи включенной в контекст «транснационального», греческая литература не растворяется в нем как нечто «второстепенное», подчиненное, напротив: творческие стратегии, определяющие ее лицо, открываются теперь новой интерпретации. По выражению известного кавафоведа и исследователя модернизма П. Юзданиса, греческую литературу продуктивно рассматривать как «организующий центр для многих других, более мелких и раздробленных литератур» . Этот тезис, сформулированный Юзданисом, может послужить основой для переосмысления творчества Кавафиса, — ведь в трудах «старых» кавафоведов (мы имеем в виду прежде всего традицию, сложившуюся в работах Г. П. Саввидиса и его последователей) внутренняя диалогичность творчества Кавафиса акцентировалась очень слабо или не замечалась совсем, в целом преобладал историко-биографический подход, не оставляя простора для теоретически внятного анализа и сравнения.

Нельзя не обратить внимания на появление в последние годы все большего числа работ, направленных именно на анализ содержательной и формальной гетерогенности поэзии Кавафиса , на связь этого внутреннего

1 Herzfeld М. Ours once more: folklore, ideology, and the making of modern Greece. — Austin: University of Texas Press, 1982.— 197 p.

Lambropoulos V. Literature as national institution: studies in the politics of Greek criticism. — Princeton: Princeton University Press, 1988. —272 p.

Lorenzatos Z. The lost center and other essays on Greek poetry. — Princeton: Princeton University Press, 1980.

2 Jusdanis G. Belated modernity and Aesthetic Culture: inventing national literature. — Minneapolis: University of Minnesota Press, 1992. — P. 11.

3 Jeffreys P. Eastern questions: Hellenism and orientalism in the writings of E. M. Forster and Constantine Cavafy. — New York: Harcourt, 2001. — 384 p.

H 7toir|or| тои крац|што<;. Моутеруюцод кш. бихлоАлащкоттуга ото spyo тои КаРскрг). Етпц. Шерг|<; M. — НракХвюу: Пауелготтщшка; Екбоаек; Криг|<;, 2000. — 347 аеХ.

Еюаущг\ ottiv 7ш1г|ог| тои Kapatpri. Suvaycoyri apOpcov Kai цсХстгщатшу. Ешц. nieprjq М. — HpaxX^tov: Пауетиатт1Ц1ак&; Екбоаек; Кр(тг|д, 1994. — 429 ask.

Gifford, J. Hellenism/Modernism: reading Т. S. Eliot and Constantine P. Cavafy in Laurence Durrell's (Un)real City. // Anglo-American Perceptions of Hellenism. Ed. by J. Rapatsikou. — Newcastle, Cambridge Scholarly Publishing, 2007. —P. 82-97. разноречия с обобщающими концептами «греческого» и «современного» («модерного»). Частное биографическое наблюдение, конкретный текстологический факт при таком подходе вписываются в широкую теоретическую рамку (контекст европейского модерна1), пластичность поэтического текста выступает как залог его множественных пере-прочтений. Например, по мнению современного неоэллиниста В. Каралиса, «изучение формы и контекста поэтического произведения не может быть сведено к специфике исторического момента его создания; говоря о поэзии Кавафиса, мы подразумеваем наш личный опыт прочтения его работ, а не опыт автора, пережитый им в результате процесса письма» . В предлагаемых подходах уже обнаружились крайности, возможно, тупиковые, но обозначились и явно перспективные направления работы.

Научная новизна данного исследования заключается в попытке целостного анализа мотива культурной самоидентичности в творчестве Кавафиса. Диссертация направлена на выявление тех факторов (биографических, творческих, общекультурных), которые создавали у поэта ощущение преемственности в отношении греческой национально-этнической традиции и одновременно причастности к традиции более широкой, европейской.

Актуальность темы данной диссертации определяется тем, что проблематика нормативности и соотношения понятий «свой» — «чужой», а через них и проблематика культурной самоидентичности выделяется в творчестве Костантиноса Кавафиса как центральный предмет художественной

1 См., например: Bien P. Constantine Cavafy. —New York: Columbia University Press, 1964. — p. 223.

Lilly M. Gay men's literature in the twentieth century. — New York: New York University Press, 1993. — 233 p. Christensen, Peter G. C.P. Cavafy. // The Gay and Lesbian Literary Heritage. Ed. by C. J. Summers. — New York: Henry Holt and Co., 1995, —P. 149-151.

2 Karalis V. The transcultural and the individual in Cavafy: A brief response. — http://cms.lsa.umich.edu/UofM/Content/modpreek/document/Cavafv Vrasidaskaralis.pdf рефлексии. Это делает возможной трактовку его творчества в контексте общеевропейской «модерности» и модернизма не только на уровне частных параллелей-созвучий (с такими современными ему авторами, как Т. С. Элиот, Э. Паунд, П. Валери, Э. М. Форстер и др.). В перспективе такой подход создает основу для расширенной трактовки литературного модернизма как транснационального явления, не ограниченного уже хорошо изученным западноевропейским каноном.

Цель диссертационного исследования — описать и исследовать процесс культурной самоидентификации, воплощенный в творчестве Константиноса Кавафиса, раскрыв его в контексте биографическом и общекультурном, связав со становлением философских взглядов поэта и эволюцией его художественного языка.

Задачами работы являются:

• раскрытие представлений Кавафиса об отношении «своего»/ «чужого», «центра»/«периферии», а также о маргинально сти как специфической ценности (на материале эссеистики и ключевых поэтических произведений);

• исследование характерного для Кавафиса видения города как идеального центра странноприимства;

• раскрытие специфического содержания концепта «греческого» в творчестве Кавафиса, - отсылающего столько же к этническому, национальному, сколько (и даже в большей степени) к «супра-этническому», «супра-национальному» комплексу;

• описание своеобразия поэтического языка Кавафиса как открытого одновременно архаической норме и разноречию современности;

• осмысление представлений поэта о «классичности» и «классике».

Объектом изучения в диссертации являются поэтические тексты Кавафиса. При этом, следуя сложившейся в кавафоведении традиции, мы сочли возможным выделить ряд ключевых стихотворений для пристального разбора, а к остальным прибегаем как к дополнительному материалу, позволяющему проверить, развернуть, уточнить выводы из проделанного анализа. Дополнительно проведенный анализ прозы поэта позволяет нам сделать более твердые и обоснованные выводы.

Методологической базой исследования послужили теоретические положения современных философов, культурологов и литературоведов, занимавшихся проблематикой культурной идентичности, нормативности, вариативности и каноничности в языке и культуре. Особую методологическую

1 9 ценность представили разработки Э. Сайда и X. Блума (предложенная им трактовка канона, каноничности в литературе и культуре), литературно-социологическая концепция Б. В. Дубина3. Также был использован новейший опыт сравнительного литературоведения, связанный с «глобальными», «транснациональными» исследованиями4, теории литературного канона, канонизации и «классикализации» (X. Блум и др.). Оппозиции «нормы» и «вненормативного», «центрального» и «периферийного», «канонического» и «маргинального», по-разному актуальные в рамках этих научных

1 Said Ed. Culture and imperialism. —New York: Random House, 1993. — 380 p.

Said Ed. The world, the text and the critic. — Cambridge: Harvard University Press, 1983. — 327 p.

2 Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания. — Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. — 352 с.

Bloom H. The western canon: the books and school of ages. — New York: Harcourt Brace & Company, 1993. — 578 P

3 Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Литература как социальный институт. Статьи по социологии литературы. — М., 1994. —352 с.

Дубин Б. В. Классическое, элитарное, массовое: начала дифференциации и механизмы внутренней динамики в системе литературы // «Новое литературное обозрение», 2002, № 57.

Дубин Б.В. Интеллектуальные группы и символические формы. — М.: Новое издательство, 2004. — 352 с. Дубин Б. В. Слово - письмо - литература: Очерки по социологии современной культуры: Научное приложение: Bbin.XXVI. — М.: Новое литературное обозрение, 2001. — 412 с.

4 См. характерный теоретический манифест этого направления новейших исследований: Culler, J. Comparative literature, at last // The Literary in Theory. — Stanford: Stanford University Press, 2007, pp.254-268.

J. Culler. Literary theory: A very short Introduction. — Oxford: Oxford University Press, 2000. — 149 p. направлений, были исключительно значимы для Кавафиса в ходе его трудной и долгой творческой работы, связанной с самоидентификацией. Не чревато ли применение этих категорией модернизацией (точнее постмодернизацией) творчества поэта? С нашей точки зрения, при соблюдении должного исследовательского такта, такой поход и оправдан и правомерен: благодаря ему уже знакомое открывается в новой перспективе. Да и сама оппозиция модерна и постмодерна на сегодня явно утратила «прелесть новизны», обнаружив присущий ей, как и всякой жесткой бинарной оппозиции, редукционизм.

Таким образом, в работе предлагается новый контекст и основа для анализа творчества Кавафиса, что может позволить в итоге прочесть его стихотворения в современном контексте.

Научно-теоретическая значимость полученных результатов заключается в попытке последовательного рассмотрения проблематики культурной самоидентичности в творчестве Кавафиса и осмысления его в конктексте общеевропейского (и транс-европейского) литературного модернизма.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее материалы могут быть использованы для проведения спецсеминаров и спецкурсов в рамках изучения зарубежной литературы.

Апробация работы и публикации. Результаты работы докладывались на конференции «Эллинский мир и мы» в Латвийском университете (ноябрь 2005). По теме работы опубликованы три статьи (в том числе одна в журнале из списка ВАК). Отдельные разделы и вся диссертация целиком были обсуждены на заседаниях кафедры истории зарубежной литературы филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.

Структура работы. Диссертация состоит из трех глав, вступления, заключения, приложения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Проблематика культурной самоидентичности в творчестве К.П. Кавафиса"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

В нашей работе мы постарались раскрыть два основных аспекта, связанных с проблематикой культурной самоидентичности Константиноса Кавафиса.

Во-первых, мы проанализировали некоторые обстоятельства его биографии в сопоставлении с идейным развитием и творческим мировоззрением. Выяснилось, что стихийно сложившееся в юности самоощущение в качестве маргинала и ощущение собственной «инаковости» по отношению к окружающему миру в зрелом творчестве поэта получили новое качество, став основой своеобразной философии жизни и творчества. Открытость диалогу и новому одновременно свидетельствует о преемственности в отношении «древнегреческого» начала (демократичность полиса; насущность контактов с «варварами»; желание, умение и осознание нужности распространения своей культуры;) и о чуткости к духу и реалиям новейшего времени (анонимность и принятие «инакового» в современном городе; национальная и религиозная терпимость как условие выживания цивилизации, эгалитарный характер отношений с «Другим» в рамках единого культурного и географического пространства).

Маргинальность и «инаковость» из зоны «странного», «неприемлемого» переносятся у Кавафиса в зону «жизненного необходимого»: именно и только переживание собственной маргинальное™ воспитывает понимание и уважение маргинальности в других. Как следствие, город, населенный исключительно маргиналами, становится городом индивидуумов, но не в романтическом смысле (каждый, поощряя собственную индивидуальность, бежит от других, от их непонимания), а в ином, более близком современности: странноприимство», неотъемлемая черта городской жизни, воспринимается Кавафисом как императив и:залог личностного развития каждого человека.

Маргинальность как существование «на грани», дающее острое ощущение разного, отказ от одностороннего1 видения; мира — это для Кавафиса основные критерии для принятия в круг «своих». Сохраняя;сильную и отчетливо звучащую национальную, собственно греческую составляющую, он активно переосмысливает ее в категориях «классического»^ «европейского» и «современного», принципиально (временами — парадоксально) их сближая.

Во-вторых, мы постарались ответить на вопрос о художественных приемах и языковых формах, которые использовались Кавафисом, для утверждения и развития своей философской мысли.

Качественно новому видению мира в литературе, особенно в поэзии, как правило, соответствует свой язык. В нашей работе мы показали, что отказ писать на кафаревусе и экспериментальное отношение к поэтическому языку были для поэта, тесно связаны с преодолением, романтических творческих штампов. Сосуществование разного и открытость разному характерны не: только для его мировоззрения, но и для языка его стихотворений. Он (язык) близок к димотике и в этом смысле доступен для понимания широкого круга-читателей, но в то же время насыщен большим количеством архаичных форм; что создает сложный эффект, рассчитанный на чуткого, вдумчивого, элитарного читателя.

Натуралистическая достоверность в передаче деталей сочетается в лирике Кавафиса с театральной драматичностью, позволяющей сталкивать разные эпохи; не противопоставляя их. Читатель XX, а теперь уже и XXI, века получает:тем самым возможность ощутить > себя соучастником далеких эпох;, «вечным современником» культуры, изменчивой; но- и преемственной внутренне. Этот статус и для самого поэта был предметом пожизненного творческого стремления.

Список научной литературыЛяцу, Анна Димитриевна, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Кавафис К. П. Проза. — М.: Итака, 2003. — 348 с.

2. Кавафис Константинос. Стихи. Перевод и вступление С. Ильинской // Иностранная литература, 1967, № 8. С. 198 204.

3. Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. Часть I. — М.: ОГИ, 2000. — 620 с.

4. Kaßdcpriq К. П. 26 алокцриу^еуа 7i;oif)|j.axa. Пароишаот. кон а%оХт MaXavoü Т. — AGfjva: Biß/Uo7tcoA.sio xrj<; «EGxiaq» — I.A. КоМлрои & Siaq AE, 1984. —68 osX.

5. КаРаф^с; К. П. АуекЗоха жнгщаха (1896 1910). ФйоХ,оупсг| £7ci|xeXsia SaßßiSr. Г. П. —A6f|va:'hcapoc;, 1968. —288 ask.

6. Kaßacpriq К. П. AvsKSoxa <7Г||1£Ш)|ааха 7roir|xiKiig Kai r|0iKiiq (1902 -1911). napoDcnaajieva anö xov Eaßßi8r| Г. П. —AOliva: Epjjrj«;, 1983. — 88 aek.

7. Kaßacpr|<; К. П. Arcavxa xa яоггцааха. Eioaycoyf| em^eA-eia Шуслсауих E. — AOfjva: NapKiaaog, 2003. —493 oeX.

8. КаРафгц; К. П. A7ioicripuy|asva тсоггцааха Kai рехафрааек; (1886 -1898). OiXoA-oyncfi STtijie^sia EaßßiSrj Г. П. —A0f|va: '1каро<;, 1983. —■ 144 сек.

9. Kaßd9rjg К. П. АхеАт| ттоггцааха 1918 1932. ФЛоХоупсп екбосгг! Kai ayökia Lavagnini R. — AOliva: '1каро<;, 1994. — 384 oeX.

10. КаРафГ|д К. П. Етсггцао<;, крищхеуод Kai axelf|c;. Eiaaycoyii Kai 8яйоуг| 7toiri|j,aTüov So-D^icbxrig M. —A0r|va: 1995. — 184 oeX.

11. Kapàcpriç K. n. Eîiiaxo^éç axov Màpio Baiavô. Eioayœyncô ôok(|j.io, 7iapoDaiaori, o%okxa Kai crr||j.sid)asiç Môoxou E. N. — Aôrjva: BipXi07tœA,sÎ0 xrjç «Eaxiaç» —I.À. KoM.àpou & Eiaç AE, 1979. —236 aeX.

12. Kapacpriç K. II. IïsÇà, |asÀ,éxeç, a7ioicr|pi)yji8va 7Eoir||4,axa. IIapoucria<7q IIiKpoiJ T. —A0f|va: Eicôôaeiç Tiawri Oikovôjj.o\), 1984. —320 osk.

13. Kapdwprjç K. II. IlsÇâ. napoucriacrr), axô?iia. — ABfjva: T. A. naTtoDxadicri, 1963.

14. Kaf3â(pr|ç K. II. Ta îtsÇà (1882 1931). ®iA,oÀ,oyiKf| S7ui|iéA.sia Ilispfiç M.—AGfjva: 'iKapoç, 2003. — 399 aek.

15. Kapdq>r|ç K. II. Ta 7toif||j,axa (1897-1918). Tôp,oç A'. Néa sk5oot| xod SaPPiSrj T. n. —A9f|va: 'iKapoç, 2004. — 182 aek.

16. KaP^rjç K. II. Ta 7roifuj,axa (1919-1933). Tô(ioç B'. Néa 8k8oot| xod ZappiSri T. n. — A6f|va: 'iKapoç, 2004. — 174 csk.

17. Cavafy C. P. Collected poems. Translated by Keeley Ed. and Savidis G.

18. Princeton: Princeton University Press, 1975. — 472 p.

19. Cavafy C. P. Collected poems. Translated by Keeley Ed. and Sherrard Ph. Ed. by Savidis G. —London: Chatto&Windus, 1995. —P. 195

20. Cavafy C. P. Passions and ancient days. New poems translated and introduced by Keeley Ed. and Savidis G. —New York: The Dial Press, 1971. — 94 P

21. The complete poems of Cavafy. Translated by Dalven R. With an introduction by Auden W. H. —New York: Harcourt, Brace & World, Inc, 1961.256 p.

22. The poems of C. P. Cavafy. Translated into English with a few notes by Mavrogordato J. With an introduction by Warner R. — London: The Hogarth Press, 1951. —212 p.1. Критическая литература.

23. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. Перевод с английского В.Николаева. —М.: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001. —288 с.

24. Античная Литература. Под ред. Тахо-Годи А. А. —М.: ЧеРо, 2005. — 543 с.

25. Баткин JI. М. Европейский человек наедине с собой. Очерки о культурно-исторических основаниях и пределах личного самосознания — М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2000. —1005 с.

26. Бахтин М.М. Язык в художественной литературе // Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 5. —М., 1997. — 732 с.

27. Бродский И. На стороне Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. Часть I. —М.: ОГИ, 2000. — С. 482 491.

28. Бродский И. Труды и дни / Редакторы-составители П. Вайль и JI. Лосев. —М.: Издательство Независимая Газета, 1998. — 272 с.

29. Валери П. Рождение Венеры. — СПб: Азбука, 2000. — 368 с.

30. Вебер А. Избранное: Кризис европейской культуры. — С-Пб.: Университетская книга, 1998. — 565 с.

31. Вебер М. Избранное Образ общества. — М.: Юрист, 1994. — 704с.

32. Гаспаров М. Л. Экспериментальные переводы. — СПб.: Гиперион, 2003. —352 с.

33. Готье Т. Путешествие на Восток. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. — 344 с.

34. Гринбаум Н. С. Ранние формы литературного языка (древнегреческий). — Ленинград: Наука, 1984. — 129 с.

35. Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Литература как социальный институт. Статьи по социологии литературы. —М., 1994. — 352 с.

36. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — М.: Терра Книжный клуб, 2008. — 704 с.

37. Дубин Б. В. Классическое, элитарное, массовое: начала дифференциации и механизмы внутренней динамики в системе литературы // «Новое литературное обозрение», 2002, № 57.

38. Дубин Б. В. Слово — письмо — литература: Очерки по социологии современной культуры: Научное приложение: Вып.ХХУ1. — М.: Новое литературное обозрение, 2001. — 412 с.

39. Дубин Б.В. Интеллектуальные группы и символические формы. — М.: Новое издательство, 2004. — 352 с.

40. Женетт Ж. Фигуры. В 2-х томах. Том 2. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. — С. 177

41. Зиммель Г. Избранное. Том 1. Философия культуры. — М.: Юрист, 1996.—671 с.

42. Зиммель Г. Избранное. Том 2. Созерцание жизни. — М.: Юрист, 1996. —607 с.

43. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. —М.: Интрада, 1998. —417 с.

44. Ильинская С. Б. Константинос Кавафис. На пути к реализму в поэзии XX века. —М.: Наука, 1984. —319 с.

45. Ковалева И. И. В мастерской Кавафиса и другие очерки поэтики греческого модернизма. — М.: Изд-во Московского ун-та, 2006. — 198 с.

46. Краткий словарь мифологии и древностей. / Сост. М. Корш — Калуга: Золотая аллея, 1993 — 207 с.

47. Леви-Стросс К. Руссо отец антропологии. // Первобытное мышление. —М.: Терра, 1999. — С. 392.

48. Леви-Стросс К. Руссо — отец антропологии. // Первобытное мышление. —М.: Республика, 1999. — 392 с.

49. Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Лотман Ю.М. Избранные статьи в 3-х томах. Т.1. — Таллин: Александра, 1992. —480 с.

50. Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве. — СПб.: «Искусство СПБ», 1998. — 794 с.

51. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. —407 с.

52. Сурова Е. Э. Трансформация европейской модели идентичности в процессе глобализации: диссертация . доктора философских наук. — С-Пб., 2006.

53. Тахо-Годи А. А. Эллинистическое понимание термина «история» и родственных с ним. // Тахо-Годи А. А., Лосев А. Ф. Греческая культура в мифах, символах и терминах. —С-Пб.: Алетейя, 1999. — 720 с.

54. Толмачев В. М. От романтизма к романтизму: Американский роман 1920-ых годов и проблема романтической культуры. — М.: Изд-во МГУ им. М. В. Ломоносова, 1997. — 363 с.

55. Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму / Пер. с фр. и вступ. ст. Г. К. Косикова. — М.: Издательская группа «Прогресс», 2000. — 536 с.

56. Фукидид. История. — Москва: Научно-издательский центр «Ладомир» «Наука», 1993. — 544 с.

57. X. Страх влияния. Карта перечитывания. — Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. — 352 с.

58. Ценности, каноны, цены. Текст как средство культурного обмена.

59. М.: Изд-во Московского Универчитета, 2005. — 176 с.

60. Цивьян Т. В. Лингвистические основы балканской модели мира.1. М.: Наука, 1990. —207 с.

61. Цивьян Т. В. О поэтике Кавафиса. // Русская кавафиана. В трех частях. Сост. С. Б. Ильинская. Часть I. — М.: ОГИ, 2000. — С. 568 — 608 с.

62. Шеманов А.Ю. Самоидентификация человека и культура. — М.: Академический проект, 2007 — 479 с.

63. Широков О. С. История греческого языка. — М.: изд-во МГУ, 1983, — 147 с.

64. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии и мировой истории. В 2 томах. Том 1. Образ и действительность. —М.: Искусство, 1993.528 с.

65. Элиот Т. С. Избранное: Стихотворения и поэмы; Убийство в соборе: Драма; Эссе, лекции, выступления / Сост. Ю. Комов — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 2002 . — 528 с.

66. Юрсенар М. Кавафис: предисловие к знакомству // Иностранная литература, 1995, № 12.

67. Якобсон P.O. Лингвистика и поэтика // Структурализм: "за" и "против". — М.: Прогресс, 1975 — С. 193 230.

68. Ясперс К. Смысл и назначение истории. — М.: Политиздат, 1991.527 с.67. bpigi|iit^aicr|(; Г. Ol кикХог rqc; коАяаесос; tod Aavxrj axr|v 7го{т.<тг| tod Kaßacpr]. —AA.s^dv3psia: Граццаха, 1926

69. Врк71цгх^акт|<; Г. То ёруо тог) К. П. КаРафТ. —A0r|va: Ткарод, 1984.98 ask.

70. Tiouposvap М. Кргакг| Ttapouaiaari тои Koovoxavxivou КаРафГ|. — A0f|va: ЕкбоабЦ Хах£г|У1коАт|, 1981. —107 ask.

71. Aäkkaq Г. КаР&фГ|д каг iGxopia. —AOfjva: Ep|j,fj<;, 1974. — 223 ask.

72. AäXkaq Г. О eAlr|viG{iö<; каг ri GsoXoyia axov КарафТ. — A0r|va: STiyjj.fi, 1986. — 106 ask.

73. Aäkkaq Г. О КарафГ|с; каг rj 6ei3xspr. аофгахгкг|. — AGrjva: Sxiypf], 1984.—421 ask.

74. Aäkkaq Г. Ü7eou8s<; otov КаРафТ. Ало xrjv AvaA,uor| axr|v Avai3v0ecrr|. Ercevepyeia каг АфО|ио(шаг|. —AOfjva: Ерцгц;, 1987. —189 ask.

75. Ааака^6лог)А,од А. ВгрА,гоураф(а К. П. КарафГ| (1886 2000). — ©saaaXoviKT.: Ksvxpo sXAT|viicr|c; уА,юааа<;, 2003. — 1269 сек.

76. АасгкаА,07тог)А.о^ А. КарйфГ|<;. Их^га ахо лергОюрго — AOfjva: Дгаххст/, 1988. —202 сек.

77. Ааакакопоъкос, Л. ХроуоурафСа К. П. КаРафТ|. — AGfjva: Msxaix(J.io, 2003.

78. EmGsráprioTi tsxynç Афгерюца gxov КарйфГ|. АргО. 108, 1963. — AOfjva: 'Ек5оот| Exaipeiaç EÀ,At|vikoi) ЛоуохехугкотЗ Kai 1охоргкотЗ Ap^síou, 1983.545 742.

79. IHvGKayia s. Ало xrjv a^sÇâvôpsia xou карафг| gxt| pœ|ji| xou MîtpôvxGKi. T07coç skxôç xpóvou // h asçrj №143, 1998. — esl 40-47.

80. Kapapi7ci^T|-Iaxpoi3 M. H ßißX-ioÖfiKri К. П. Карйфт^. — AOfjva: ЕРМНЕ, 2003. —178 gsX.

81. KokôAtiç, S. A. IlivaKaç Xé^ecùv xœv 154 îtoirinàxœv xou К. П. КарйфГ|. — AOfiva: EPMHS, 1976. — 79 asi.

82. KoÂ,aKÀ,iôr|ç П. КаРафг^ каг Мярёхх // То Вгцш, 23 Maíou, 1971.

83. KùkXoç КарйфГ). Етир. Haas D. — A0f|va: Exaipeía G7ro\)ôœv v808^r.viK0Ú 7io}imo(iOi3 каг ysvucf|ç rcaiôsiaç, 1983.—221 сек.

84. AeÇiKÔ xr|ç sMt|vikt|ç À,oyoxsxviaç (Ap%aiaç каг vsaç). Ел. Jacqueline de Romilly. — A0r|va: АА1ААЛОЕ, 2004. — 411 osk.

85. As%cûvîtt|ç Г. Ксфафшх ашоахоАла. Eiaayooyrj Т. MaA.ávou. — AOrjva: 'Lcapoç, 1977.-—45 osk.

86. AopsvxÇàxoç, Z. Мгкра avaAimm axov КаРафГ). — AGfjva: 'Iicapoç, 1977. — 48 csA,.

87. MaA.àvoç T. 'Eivai jcpáy^axi тшр(Ш,г|А<01 о К. П. КарйфГ|д Kai о 0. Е. TiÀ-iox; // AX,s^av5pivri Aoyoxs^via, 1948. ZzX. 3-21.

88. MaAxxvoç T. H «Aapía» xot> Kr|xç каг о КаРафГ|д // Néa Eoxía №51 (15 lav. 1952). EsX. 75-83.

89. Ma^àvoç Т. О 7согг|тг|^ К. П. КарйфГ|с;. — A0f|va: Агфрод, 1957. — 153 а&к.

90. Mapcovixriç А. N. О |xu0oA,oytKÔç Карйфгц; каг r\ «Hpiá|ioD • Ni3KX07i0pia» // Ilíaco (X7rpôç. npoxâasiç каг imoÔéaeiç уга tt|V veoeAXr|viicií tcoît|gt| каг л;е^оураф(а. ■—AOrjva: 2хгу|лг|, 1986. — EeA,. 39-57.

91. MepaKÀT|ç M. Г. Tsaaspa 5oid{i.ia уга xov К. П. КаРафТ. — AOfjva: EkSôgsiç Kaaxavioáxri, 1985. — 87 osX.

92. MixaAéxou Г. КаРафгкй Оёцаха. — AOfjva: EKÔôaeieç XpioxoôoùAxyu, 1955. — 80 оек.

93. M7ia(i7iivi(Dxriç Г. Ае^гко xqç véaç eMjivucfiç y^cbaaaç. Ms o%67aa уга TTjv acoaxri ХРЛ01!TCÛV héÇecov. — A0f|va: Kévxpo Ae£,iKoA,oyiaç, 2002. —2032 сек.

94. M7t£pAf|ç A. О £7tiak07i0ç tod Роцлерх M^páouviv // О ПоЛ-îtriç №62 (s87et. 1983). — Ш. 51-53.

95. Néa Eaxía. Афгерсоца axov Кхфйфт^ (1863 1963). Exoç 77о, xôjxoç 154oç, tstjxoç 1761,2003. —AOfiva: Eoxía, 2003. — ZeL 538-741.

96. NT8A07rouAoç Kt>p. КарйфГ) гаторгт каг âXka npóaama. Iaxopiicri, ф1?10^0угкт| каг РгрЯ,гоурафгкг| épeuva. — A0f|va: EAXr|ViKÓ A.oyoxs%viKÓ каг готоргко apasto, 1980. — 133 ceÀ.

97. IIa7iav0i3xG0<;, E. II. naA,aja.d<; Kaßacpr)«; - ZiKsA-iavog. — A0r|va: 'iKapog, 1971.—225 asX.103. nepi5r|c;, M. O ßioc; Kai xo spyo xou Kcovgt. Kaßacpr|. — AOfjva: iKapog, 1948. —127 oeX.

98. Ilisprig M. Xcöpog, Odx; Kai Aöyog. H öiaXeKxiKT. xou «¡isaa» — «e^co» gtt|v 7ioir|gr| xou Kaßdtpr|. — AOfjva: Ek5ög81<; KaGxavi(öxr|, 1992. —456 oeX.

99. IIi8pf|g M., Haas D. BißX,ioypa(piKÖ<; o5riyö<; Gxa 154 7ioifj|j,axa xod Kaßacpr|. —AOrjva: Ep|xf|<;, 1984. — 347 geX.

100. SaßßiSrig T. n. Bertolt Brecht/K. n. Kaßacpriq: Mia 7ipoa£yyiar| // E7tiGxrjfj.oviicfi E7Tsxripi(; (DiA-OGOcpiKfig 2%oXf|t; №11, 1971. ZsA,. 327 331.

101. Eaßßi5r|<; r. n. BaciKa Oefiaxa xr|g 7uoiriGn<; tou Kaßd(pr|. — AOfjva: iKapoq, 2004.—110 oeX.

102. Saßßi5r|<; I\ n. K. n. Kaßacpr|<; Kai Tp. SsvötioiAo^. Avacruv0s<rr| jiidg Aoyox£%vncr|<; axeor|<; 1901 1944. — A0r|va:'Epaa^og, 1994. — 103 oeX.

103. EaßßiSrjc; T. n. MiKpd KaßacpiKd A'. — AOfjva: Ep|xfj^, 1985. — 196oeX.

104. Zaßßiöri«; T. II. MiKpd KaßacpiKd B'. — A0f|va: Epjifn;, 1987. — 249geX.

105. SaßßiSrjg T. n. Ol Kaßacpuce«; 8k5ögsk; (1891 1932). nepiypacpf| Kai g^oAio. BißA,ioypa(piKT| jj,eA.exr|. —AOfjva: iKapog, 1992. — 364 oeX.

106. Eou^i(bxr|<; M. E%ofoa axov Kapd(pr|. — AOrjva: 'Y\|/iA,ov, 1993. — 118oeX.

107. EDvofiiXcovxa^ ¡as xov Kapdcpr). AvOoXoyla ^svcov KaPacpoysvobv Tioirmaxrav. E7iiji. Bayevac; N. — ©eoaa?ioviKr|: Kevxpo EAA,r|ViKf|<; r^cbaaat;, 2000. — 381 asX.

108. TaipKaq, E. O Kapdcprjq Kai r| 87toxn xou. — A0f|va: Ks5poc, 1987. — 503 geX.

109. TaipKaq, E. O 7EoXixiKog Kapdcpriq. — A0f|va: KeSpog, 1971. — 286asX.

110. OiAaKxoi) A. K. O |xi30og Kai r| A,tipa. O ap%aioeA,A,r|viK6<; jxuOog axov «Aupuco Bio». —A0f|va: EkSoosk; Kaoxavi6xr|, 2003. — 507 oeX.

111. Alternative Modernities. — Durham: Duke University Press, 2001. —376 p.

112. Ancient Greek Myth in Modern Greek poetry. Essays in Memory of C. A. Trypanis. Ed. by Mackridge P. — Portland: Frank Cass, 1996. — 178 p.

113. Anton J. P. H Tcoirjcrri кш r| 7гогт|тгкг| tod К. П. КсфафГ|. — AGf|va: licapoc;, 2000. —374 аек.

114. Beaton R. An introduction to modern Greek literature. — Oxford: Clarendon Press, 1999. —420 p.

115. Bien P. Constantine Cavafy. —New York: Columbia University Press, 1964. —p. 223.

116. Bloom H. The Western Canon: the Books and School of Ages. —New York: Harcourt Brace & Company, 1993. — 578 p.

117. Bloom, A. D. The closing of the American mind. —New York: Simon & Schuster Inc., 1988. — 392 p.

118. Brodsky J. К. П. Ка3&фГ|д: то трауотЗбг tod еккрецоид // По(г|стг| №7, 1996. —ZsX. 129-142.

119. Christensen, Peter G. C.P. Cavafy. // The Gay and Lesbian Literary Heritage. Ed. by C. J. Summers. — New York: Henry Holt and Co., 1995. — P. 149-151.

120. Culler J. Literary theory: A very short Introduction. — Oxford:.Oxford University Press, 2000. — 149 p.

121. Culler, J. Comparative literature, at last // The Literary in Theory. — Stanford: Stanford University Press, 2007, pp.254-268.

122. D'Souza D. Illiberal education: the politics of Race and Sex on Campus. —New York: The Free Press, 1991. — 319 p.

123. Durrell L. A Cavafy find // The London Magazine №3/7, 1956. P. 1114.

124. Forster E. M. Alexandria, a history and guide. — London: Peter Smith Publisher Inc, 1974. — 243 p.

125. Forster E. M. The mind and art of C. P. Cavafy. Essays on his life and work. — Athens: Denise Harvey & Company, 1983. — 178.

126. Forster E. M. Pharos and Pharillon — New York: Knopf, 1962. — 971. P

127. Gifford, J. Hellenism/Modernism: reading T. S. Eliot and Constantine P. Cavafy in Laurence Durrell's (Un)real City. // Anglo-American perceptions of hellenism. Ed. by J. Rapatsikou. — Newcastle, Cambridge Scholarly Publishing, 2007. —P. 82-97.

128. Gluck, M. Popular Bohemia: modernism and urban culture in Nineteenth-Century Paris. — Cambridge, Massachusetts: Harvard Uni. Pr., 2005. — 238 p.

129. Haas D. Le problème religieux dans l'oeuvre de Cavafy. Les annees de formation (1882-1905). // Byzantine and modern Greek Studies. —Paris: Presses de KJniversite de Paris-Sorbonne, 1996. —P. 334 337.

130. Herzfeld M. Ours once more: folklore, ideology, and the making of modern Greece. —Austin: University of Texas Press, 1982. —197 p.

131. Hirsch, E. D. Cultural Literacy: what every American needs to know. —New York: Random House, 1988. —251 p.

132. Huissen A. Geography of Modernism in a globalizing World // Geographies of Modernism: Literatures, Cultures, Spaces. Ed. P. Brooker and A. Thacker. — Trowbridge: Routledge, 2005. — P. 6-19

133. Jeffreys P. Eastern questions: Hellenism and orientalism in the writings of E. M. Forster and Constantine Cavafy. — New York: Harcourt, 2001. — 384 p.

134. Jusdanis G. Belated modernity and aesthetic Culture: Inventing national Literature. —Minneapolis: University of Minnesota Press, 1992. — 209 p.

135. Jusdanis G. The poetics of Cavafy. Textuality, Eroticism, History. — Princeton: Princeton University Press, 1987. —193 p.

136. Karalis V. The transcultural and the individual in Cavafy: A brief response. — http://cms.lsa.umich.edu^ofM/Content/modgreek/document/Cavafv Vrasidaskarali s.pdf

137. Keeley Ed. H Ксфафгкг. AXeÇàvôpeia. EÇs?aÇr| svôç рлЗОои. —A6r|va: TKapoç, 2004. —247 asX.

138. Keeley Ed. KaP<îkpr|ç kai Browning // Пракхпсй xpixou Еицтюоюи noir|crr|ç. Афгершца axov К. П. KaPcupr|. — Пахра: rvdborj, 1984. — EeL 355 -362:

139. Kermode F. History and Value: the Clarendon lectures, and the Northcliffe lectures 1987. — Oxford: Clarendon Press, 1988. — 150 p.

140. Kermode F. Romantic Image. — Padstow: Routledge, 2002. — 211 p.

141. Kimball R. Tenured Radicals: how politics has corrupted our higher education. — Chicago: Ivan R. Dee, Publisher, 1998. — 247 p.

142. Kovaleva I. К. П. КарафГ|<; — I. MTupôvxcna — T. S. Eliot: 'Evaç TroirjxiKÔç 8iaÀ,oyoç // H 7ionior| xou крацаход. — Нрак&ею: navs^iaxri цгакед 8kôôg81ç Kpf|tt|ç, 2000. — SeL 121-129.

143. Kristeva, J. La revolution du langage poetique: L'avantgarde a la fin du XIXe siècle. —Paris: Lautréamont et M., 1974.

144. Kronfeld Ch. On the Margins of Modernism: Decentering Literary Dynamics. — Berkeley : University of California Press, 1996. — 275 p.

145. Lambropoulos V. Literature as national institution: studies in the politics of Greek criticism. — Princeton: Princeton University Press, 1988. — 272 P

146. Lauter P. Canons and contexts. —New York: Oxford University Press, 1991.—230 p.

147. Lefebvre, H. Modernity and modernism // Modernism and modernity: the Vancouver conference papers / Ed. by B. H. D. Buchloh, S. Guilbaut, D. Solkin.

148. Halifax: the Press of the Nova Scotia College, 2004. —280 p.

149. Liddell, R. KaPdcpTiq. — AOfiva: EkSoosk; FKo(3o<7Trj, 2002. — 321aek.

150. Lilly M. Gay men's literature in the twentieth century. — New York: New York University Press, 1993. —233 p.

151. Listen up: voices from the next feminist generation. Ed. by FindlenB.

152. Seattle: Seal Press, 1995. —260 p.

153. Lloyd D. Nationalism and minor literature: James Clarence Mangan and the emergence of Irish Cultural Nationalism. — Berkeley: University of California Press, 1987.—257 p.

154. Lodge D. Language and Fiction. — London: Routledge, 2002. — 3231. P

155. Lorenzatos Z. The lost center and other essays on Greek poetry. — Princeton: Princeton University Press, 1980. — 216 p.

156. Mackridge P. The modern Greek Language. — Oxford: Oxford University Press, 1985. — 240 p.

157. Minucci, P. M. Kapdtprig. — A0r|va: 'Yij/dov, 1987. — 147 p.

158. Modern art in the common culture. -— Hong Kong: Yale University Press, 1996. — 288 p.

159. Nation and narration. Ed. by Bhabha H. K. — London: Routledge, 2000. —333 p.

160. New working-class studies. Ed. by Russo J. and Linkon Sh. L. — Ithaca, NY: Cornell University Press, 2005. —276 p.

161. Pontani F. M. Ercxa 5oid|j,ia Kai |X8A,exijj,axa yia xov Kapacpri (1936 -1974). —AOrjva: MopcpcoxiKo 'I8puia E0vncii<; Tpa7ie£r|<;, 1991. —275 oeX.

162. Pontani F. M. Ka,p&(pr|<; Kai Keats // Eiaaycoyfi axr|v 7toiricrr| xou Kapdtpr|. ETCiA,oyf| KpixiKoav k£i|asvcov. — HpaicXsio: IIav87iioxT|¡j.iaics<; eK86aei<; Kpfjxrig, 1994.—432 ask.

163. Richards I. A. Literary Criticsm and'Historical Understanding. —New York: Columbia University Press, 1967. — 190 p.

164. Robinson L. S. In the canon's mouth: dispatches from the culture wars.

165. Bloomington: Indiana University Press, 1997. — 191 p.

166. Said Ed. Culture and imperialism. —-New York: Random House, 1993.380 p.

167. Said Ed. The world, the text and the critic. — Cambridge: Harvard University Press, 1983. — 327p.

168. Said. Ed. Orientalism. — New York: Random House, 1994. — 3 94 p.

169. Schedler Ch. Border Modernism: Intercultural Readings in American Literary Modernism. — New York: Routledge, 2002. — 188 p.

170. Vitti M. Ioxopia xr|<; veoeAlrjvncri«; Xoyoxexyiag. — AOfjva: EkSoosk; OSuaasou;, 2003. — 604 aek.

171. Young K. The contemporary Greek influence on English writers I I Life and Letters №64, 1950. P. 53 64.

172. Yourcenar M. Presentation critique de Constantin Cavafy. Suivie d'une traduction intergale de ses poemes par Yourcenar M. et Dimaras C. — Paris: Gallimard, 1958.—296 p.