автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX веков

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX веков"

На правах рукописи

Анисимов Кирилл Владиславович

Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX веков: Особенности становления и развития региональной литературной традиции

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученей степени доктора филологических наук

Томск-2005

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы филологического факультета Томского государственного университета

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор Александр Сергеевич Янушкевич Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Александр Эммануилович Еремеев доктор филологических наук, профессор Нина Елисеевна Меднис доктор филологических наук, профессор Вячеслав Алексеевич Суханов

Ведущая организация: Иркутский \ осударственный университет

Защита состится 15 июня 2005 года на заседании диссертационного совета Д.212.267.05. по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Томском государственном университете (634050, г. Томск, пр. Ленина, 36).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного универси гета

Авторефера! разослан « ^_» '¡■"/¿'-"Л_ 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, > , ^

кандидат филологических наук, профессор 'I А~~ Л А. Захарова

в €<96 /ЛЗЛН

3

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Активно развивающаяся с 1980-х гг. традиция исследований «локальных» текстов русской литературы, связанная с рецепцией философско-эстетического наследия М.М. Бахтина (в частности, его идей о хроногопе), а также с развитием представлений о семиотике пространства и включающая в себя целый ряд работ о «петербургском», «московском», «пермском», «усадебном», в последнее время «сибирском» текстах национальной словесности, стремится, главным образом, к реконструкции семантических параметров того или иного исторически отмеченного территориального мира, образ которо! о воссоздается в произведениях русской литературы. При этом изучение литературной работы, ведущейся интеллигентским сообществом внутри данного региона, и вообще придание этой деятельности качества самостоятельного предмета исследования продолжает оставаться в нашей филологической науке редким явлением. Исключение составляет, пожалуй, только Сибирь -крупнейший регион России и одновременно наиболее удаленный от ее историко-географическог о центра. Вероятно, поэтому тенденция признавать некоторые особенные черты сибирской литературной традиции проявилась еще в 1830-е гг. (книга Генриха Кенига «Лшературные картины России», 1837 г , известная в русском переводе 1 862 г. под названием «Очерки русской литературы»). В начале XX в. самобытность сибирской региональной словесности, в первую очередь благодаря классическим работам М К. Азадовского, стала более известной и понятной. Вместе с тем систематически проводящиеся с 1910-х годов исследования русской литературы Сибири (от средневековых летописей, посвященных походу Ермака, до литературно-критической деятельности областников XIX - начала XX вв.), как правило, выполнены в источниковедческом и историко-литературном ключе. Обращение к проблемам поэтики областной литературы Сибири встречается значительно реже и связано, главным образом, с анализом конкретных произведений.

Актуальность данной работы определяется возросшим интересом современного литературоведения к геокультурным аспектам истории национальной словесности, проблемам поэтики и семиотики локального текста. В диссертации литература края впервые рассматривается как поэтическая система, которая располагает рядом объективно заданных параметров, влияющих на творческие поиски авторов региона. Из этих параметров наиболее существенной представляется ситуация отдаленности от культурного центра, которую пишущий человек переживал в Сибири особенно осфо и которая одновременно, соотносясь с явлением периферии семиосферы (Ю.М. Лот мая), оказывала продуктивное воздействие на процесс художественных и мировоззренческих исканий. Ощущение отдаленности, воздействуя, подобно' некоему силовому полю, на авторское самосознание, заставляло писателя вырабатывать способы самоопределения относительно Сибири (как правило, в рамй&Хйнтитезы «покинуть - остаться») и, соответственно, избирать те или иные приемы ее художественного воспроизведения (с большим или меньшим тяготением к поэтическому остра-нению).

Анализ воздействия самосознания регионального автора на структуру выходящего из-под его пера текста, выявление на этом основании особых качеств сибирской словесности как специфической региональной традиции в рамках русской литературы является основной целью Поставленная цель

БИБЛИОТЕКА I 09 П I

подразумевает решение ряда конкретных задач, продиктованных как отбором репрезентативного для исследования материала, так и методом его изучения.

1. Проанализировать семиотические параметры Сибири как исюрико-культурного ландшафта;

2. Выявить специфику взаимодействия формирующейся региональной словесности Сибири с традицией центра;

3 Рассмотреть формирование первых эстетических концепций литературы края в 10-30-е гг. XIX века (П А. Словцов);

4. Изучить журналы Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник» (1818-1827) в аспекте поэтики сибирской темы в литературе эпохи романтизма;

5. Исследовать сюжетосложение и жанровую природу первых образцов региональной беллетристики - романов И.Т. Калашникова 1830-х гг.;

6. Выявить особенности областнической концепции автора и героя (литературно-критическое наследие Г Н Потанина и Н.М. Ядринцева);

7. Реконструировать «биографический текст» областнической культуры второй половины XIX в. и определить его влияние на художественные эксперименты областников;

8. Исследовать становление жанров повести и романа в литературе Сибири 1900-1910-х гг.

Традиция изучения литературы Сибири в аспекте поэтики знает несколько этапов О самом существовании русской словесности на крайних восточных рубежах государства читателю могли сказать еще средневековые сибирские летописи, созданные в XVII в , одну из которых, принадлежащую перу С.У. Ремезова, широко использовал Герард Фридрих Миллер при написании фундаментальной «Истории Сибири» (1750), а другую - Orpoi ановскую - Н.М. Карамзин, сделавший ее основой своего рассказа о Ермаке в IX томе «Истории государства Российского» (1821)

Во второй половине XIX столетия благодаря деятельности областнически настроенной интеллигенции сибирская словесность обрела более отчетливые контуры Основной проблемой писательского сообщества востока России на протяжении XVIII - первой половины XIX вв. была разрозненность культурных усилий отдельных энтузиастов и, как следствие, атомизация литературного процесса, который в территориальном отношении локализировался в рамках небольших «культурных гнезд» (Н.К. Пиксанов), а в хронологическом - напоминал последовательность спорадических взлетов, после которых следовали годы, а то и десятилетия читературной немоты. Идеологи областнического движения Г Н Потанин и Н М Ядринцев осознавали эту специфическую черту истории региональной литературы и общественной жизни в целом. Ставя проблему специфики Сибири как особого пространства в составе Российской империи, они закономерно должны были рассматривать культуру края как типологически целостное явление. Демонстрируя уверенное владение проблематикой ассоциирующихся с Сибирью текстов от тстописей и исторических песен, посвященных Ермаку, до творчества полузабытых поэтов недавнего прошлого, давая авторам этих текстов меткие характеристики, областники, по сути, конструировали историко-литературный процесс Сибири в его целое!ности, устанавливая взаимосвязи между периодами становления словесности края.

Следующим этапом изучения сибирской областной литературы закономерно должно было стать исследование ее поэтики. Однако здесь критика и филологическая наука начала XX в. (именно в это время вопросы поэтики областных текстов были впервые поставлены в работах Н. Чужака-Насимовича, М.К Азадовского) столкнулись с рядом методологических проблем Сложившееся благодаря областникам и их предшественникам общее представление о литературном процессе в Сибири было признанием того, что развитие словесности на востоке страны возможно как таковое. Однако данное наблюдение при всей его чрезвычайной важности не давало непосредственного выхода на проблему художественной специфики и структурной организации репрезентативных текстов традиции. Более того, привнесенная Г.Н. Потаниным и Н М. Ядринцевым в их литературно-критические построения внеэстети-ческая категория областного патриотизма сама нуждалась в поэтологической интерпретации, без которой региональная словесность в соответствии с давней общенациональной привычкой подверглась бы неизбежному размежеванию по идеологическому признаку. Отсутствие решения и даже корректной постановки вопроса о литературном областничестве осложнялось распространившимися в 10-20-е гг. в связи с рядом исторических обстоятельств вульгарно-политизированными оценками сибирской культурной среды. Удар был нанесен прежде всего по структурному ядру этой среды - формировавшимся в течение всего XIX столетия областническим воззрениям, никак не вписывавшимся в концепцию классовой борьбы. Изъятие наследия областников из контекста литературного развития края закономерно провинциализиро-вало его самобытную литературную традицию, надолго превратило ее в бессистемный набор второсортных с эстетической точки зрения текстов. Вне областнического понимания региональной литературы проблематичным стало само выделение ее в предмет исследования. Так, с 1920-х по 1980-е гг в советской филологической науке полемически противопоставлялись два подхода к идентификации литературы края -как преимущественно сибирской «темы» в общерусской литературе (Б.И. Жеребцов, Г Ф. Кунгуров) и как сообщества писателей, связанных с жизнью области (Ю.С. По-стнов). Последняя концепция стала методологической основой фундаментальных «Очерков русской литературы Сибири» (1982), явившихся в свое время важнейшим этапом литературного сибиреведения.

Вместе с тем в принципиальных вопросах развития русской литературы на востоке страны, научного издания важнейших текстов традиции, постепенной реабилитации преданного в 20-е 11 остракизму областничества, осмысления взаимодействия сибирской культурной срсды с представителями центра (классический пример - декабристы) специалистами во второй половине - конце XX в. сделано исключительно много. В этой связи чрезвычайно актуальны работы H.A. Дво'реЦкой, Ё.И. Дергаче-вой-Скоп, А.П. Казаркина, Ф 3 Кануновой, Н.Е. Меднис, В.Г. Одинокова, H.H. Покровского, Ю.С Постнова, В Д Рака, Е К. Ромодановской, Н.В Серебренникова, В П Трушкина, Б.А. Чмыхало, Ю.В Шатина, Л П. Якимовой, H.H. Яновского, А.С Янушкевича и многих других авторов.

Предмет настоящего исследования - русская литература Сибири XIX - начала XX вв Несмотря на очевидность исходного понятия - «литература Сибири» - четкое осознание его границ во многом проблематично Это обусловлено тем, что объектом рассмотрения является традиция, инкорпорированная в многоуровневую литературную систему большей сложности (национальная литература), с которой в целом сов»

надает по ключевым признакам: языку, этапам эволюции и т.д., что, конечно же, существенно затрудняет выделение искомого объекта и может привести к неразличению предметов исследования, принадлежащих разным уровням системы. Вопрос об идентификации региональной словесности является принципиальным для изучения ее поэтики. Мы полагаем, что на первом плане должна находиться личность писателя, ею самосознание, т.е. стремление ассоциировать свою деятельность с регионом, соотносить свою биографию с его исторической судьбой. Все это естественным образом воздействует на поэтику художественных текстов данного писателя' адресацию их, сюжетосложение, специфику авторской позиции и т.д Наиболее рельефно самосознание интеллигента-сибиряка проявилось в деятельности областников второй половины XIX - начала XX вв.

Впрочем, утверждение системообразующей для областной словесности роли ре-I ионального самосознания peiuaei далеко не все проблемы. Полагаем, что едва ли возможно просто разделить связанные с Сибирью тексты на позволяющие это самосознание реконструировать и, соответственно, не позволяющие, после чего приступить к изучению первых, отбросив вторые. Становление менталитета областной интеллигенции - сложный и неоднозначный процесс Изучение его литературной cocí авляющей порой забавляет исследователя обращаться к неожиданному, на первый взгляд, материалу, отбор которою в рамках литературного сибиреведения представляется чрезвычайно актуальной проблемой.

Так, один из разделов нашей работы буде! посвящен выходившим в Санкт-Петербург в 1818-1827 гг. журналам Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник». Спасский не был уроженцем края, тем более не планировал что-либо публиковать на его терриюрии. Более тою, после прекращения издания журналов сибиреведческий интерес ученого и литератора отходит на периферию, уступая место увлечению археологией северною Причерноморья: Спасский надолго уезжает в Одессу, подобно тому, как в молодости почти на 14 лет уехал за Урал Несмотря на «академизм» этой биографии, в которой изучение Сибири было пусть самым важным и известным, но все-таки эпизодом ученой карьеры, деятельность Спасского необходимо рассмафивать в контексте формирующейся региональной словесности. Дело в том, что издатель «Сибирского весшика» оказался еще и литератором, оставившим оригинальные природоведческие и бытописательные тексты. Кроме toi о, в рамках своей журналистской работы он сформировал определенную стратегию воспроизведения русского Востока, которой подчинялись все отбираемые для публикации материалы. Наконец, напечатав текеш средневековых летописей о победе над ханством Кучума, Спасский определил границы репертуара классических произведений о Сибири. Можно ли без результатов его деятельности представить себе развитие в начале XIX в. собственно сибирского краеведения, предвестника будущей «областнической тенденции»? Ответ очевиден.

Более сложным примером является литературное наследие декабристов. Дейст-вшельно, в публицистике, поэзии, эпистолярии и мемуарах периода ссылки декабристам как никому из их предшес!венников удалось рельефно выразить амбивалентную знаковую природу Сибири, что в перспективе развития «сибирскою текста» русской литературы было исключительно продуктивным достижением Кроме того, их роль в сибирской жизни XIX столетия заключалась в интенсивном воздействии на общественную среду и формирующуюся интеллигенцию края. (Ср. известный факт распространения сочинений М.С. Лунина в среде сибиряков.) Именно это ста-то под-

линным вкладом декабристов в становление областной литературы и культуры в целом. Чрезвычайно важны прецеденты их прямого воздействия на духовное и творческое становление писателей-сибиряков от М. Александрова и Д.П. Давыдова до П.11. Ершова и Н.М. Ядринцева. Однако прямой запрет на издание художественных сочинений, переводов и научных трудов исключил произведения декабристов из национального литературного обихода, создал барьер на пути взаимодействия с местными авторами, которое, в принципе, могло быть чрезвычайно плодотворным. Таким образом, определяющего влияния на собственно региональную словесность декабристское творчество периода сибирской ссылки не оказало, наиболее характерные тексты областной литературы 30-40-х гг., как. например, произведения П.А. Словцова, не позволяют увидеть следов воздействия декабристского мировоззрения. Отправленные после 14 декабря 1825 г. в Сибирь революционеры сыграли важную роль в повышении культурного уровня местного общества, что косвенно, безусловно, стимулировало развитие регионального самосознания, однако вызвать его к жизни напрямую не могло, рождение этого самосознания проходило внутри самого общества под воздействием иных обстоятельств.

В центре нашего внимания будут находиться произведения сибирских авторов XIX - начала XX вв.. влиявших, соприкасавшихся или непосредственно участвовавших в становлении и развитии областнической традиции. Это тексты П.А. Словцова, П.П. Ершова, И.Т. Калашникова, Г.И. Спасского, А.П. Щапова, И.В. Федорова-Омулевского, Н.М. Ядринцева, Г.Н. Потанина, А.Е. Новоселова, Г.Д. Гребенщикова.

В методологии работы сочетаются принципы структурно-семиотического и историко-функционального методов анализа.

Новизна исследования заключается в следующем. Впервые литературная традиция Сибири XIX - начала XX вв. рассмотрена как целостная, закономерно развивающаяся поэтическая система, прошедшая ряд этапов - от конструирования мифо-поэтического образа Сибири в комплексе произведений еще не дифференцированных на собственно областные и принадлежащие общерусской литературе к выработке первых представлений о будущей словесности (П.А. Словцов), адаптации к региональным условиям некоторых жанровых моделей литературы центра до формирования требований к писателю-сибиряку, концепции областнического романам т.д. Этот основополагающий принцип анализа материала обусловил другие особенности диссертации, а также новые аспекты исследования.

1. Установлено, что в древнейших воззрениях на Зауралье присутствует целый ряд мотивов, связанных с мифопоэтической картиной мира;

2. На примере сюжета о Ермаке изучено осуществлявшееся с начала колонизации Сибири литературное взаимодействие центра и окраины;

3. В творчестве П.А Словцова, относящемся к первой половине XIX в., выявлен синкретический сплав научно-описательной и беллетристической традиций, взаимовлияние которых характеризует специфику сибирской литературы в целом;

4. Исследована эволюция точки зрения повес гвователя, которая, находясь в непосредственной связи с развитием писательского самосознания, актуали-

зируется в региональной литерагурной сиаеме начиная с романов И.Т Калашникова;

5. Описан характерный для областнического периода сибирской словесности (вторая половина XIX в.) процесс выработки ценностно о ¡меченной позиции «внутреннего» наблюдателя, писателя-шатриота»;

6. Доказано, что проза начала XX в. тесно связана как с литературно-критическими воззрениями «старших» областников, так и с жанровыми, характерологическими, сюжетными исканиями их предшественников,

7 В научный оборот введен пласт архивного матер и а. и из фондов Г.И. Спасского (Государственный архив Красноярского края), П.А. Словцова и И Т. Калашникова (ОР РНБ, РО ИР ЛИ), ГД Гребенщикова (РГАЛИ, ГМИЛИКА), что позволило более зримо представить сам процесс поисков сибирских литераторов в области регионального самосознания и поэтики.

Научно-практическая значимость диссертации. Полученные в процессе исследования результаты позволят конкретизировать имеющиеся представления о территориальной локализации русской литературы, о работе механизма взаимодействия между литературным центром и периферией Кроме того, введенные нами в научный оборот архивные материалы могут быть восфебованы в эдиционной практике - при издании и комментировании научного художественного, публицистического и эпистолярного наследия Г.И. Спасского, П.А. Словцова, ИТ. Калашникова, ГН Потанина, Г.Д. Гребенщикова. Это тем более актуально, что многие их тексты до сих пор не известны читателю и заслуживают републикации или извлечения из архивов для первой публикации. Представленные в диссертации наблюдения, примеры анализа текстов могут быть использованы в лекционных курсах по истории русской литературы XIX - начала XX вв , специальных курсах по теории и истории регионализма в России.

Апробация работы. Содержание диссертации отражено в ряде докладов, прочитанных на всероссийских и международных научных конференциях- «Американский и сибирский фронтир» (Томск, ТГУ, 2001 г.), «Проблемы литературных жанров» (Томск ТГУ, 2001 г ), «Сибирский текст в русской культуре» (Томск, ГГУ, 2002 г.), «Интерпретация художественного произведения сюжет и мотив» (Новосибирск, СО РАН, 2003 I.), «Мир и общество в ситуации фронтира- проблемы идентичности» (Томск. ТГУ, 2003 г ), «Мировоззренческие реконструкции традиционного сознания в евроазиатском сообществе: стереотипы и трансформация» (Томск, '11 У, 2003 г.), «Алтайский текст в русской культуре» (Барнаул, АГУ, 2004 г), «Евроазиатский культурный диалог в коммуникативном пространстве языка и текстам (Гомск, ТГУ, 2004 г ). Материалы диссертации использовались при разработке специального к>рса «Проблемы истории и поэтики литературы Сибири», читавшегося автором в Красноярском государственном педагогическом университете в течение 1998-2002 гг По теме диссертации опубликовано 18 работ, в числе которых монография и два учебных пособия.

Структура работы Диссертация состой! из введения, четырех глав, заключения, списка использованных источников и литературы

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ •

Во Введении обосновывается тема диссертации и ее актуальность, излагается историография проблемы, определяются цели, задачи и материал исследования. Особое внимание уделено лежащим в основе работы методологическим принципам.

Первая глава - «Становление сибирской областной словесности. Взаимодействие литературных систем центра и региона» - состоит из двух разделов.

В первом из них - «Сибирь как историко-культурный ландшафт: Фактор границы ("столичная" и "региональная" позиции наблюдателя)» - освещается важная особенность сибирского литературного регионализма - семиотическое конструирование Сибири как специфического историко-культурного ландшафта. Полагаем, что рассматривать литературную традицию, связанную с тем или иным пространственным ареалом, едва ли возможно без анализа вырабатываемых национальной культурой основных семантических параметров данного ареала. В этом смысле первый раздел главы соприкасается с распространенными в русской филологической науке исследованиями территориальных «текстов». Традиционное для множества произведений, ассоциирующихся с Сибирью, взаимодействие двух способов ее оценки - извне как «далекой окраины» и изнутри как «своей земли» - закономерно актуализирует мотив границы, той знаковой линии, по мере приближения к которой осмысление территории в категориях «своя - чужая» становится единственно возможным для наблюдателя Уральский горный хребет, природная разграничительная линия между Сибирью и Россией, интенсивно символизировался именно в этом качестве, становясь также для формирующейся региональной словесности важным фактором самоопределения, выделения «себя» из пространства «иного»

Второй раздел первой главы - «Типологические и функциональные аспекты сюжета о Ермаке» - связан с предыдущим в методологическом отношении. Идея преодоления рубежа является одной из ключевых как в самом историческом сюжете о походе Ермака, так и в большинстве его литературных обработок. «Он первый родины прешел границы //Ив чуждый край помчал разбой и брань», - так устами одного из персонажей охарактеризовал своего героя А С. Хомяков, автор трагедии «Ермак» (1826) Мотивы выхода вовне, разрыва со старыми связями и обретения нового качества, присущие любому сюжету о пересечении героем некоей символической черты, играют важную роль в процессе становления Сибири как одного из национально значимых исюрико-культурных ландшафтов. Одновременно этот раздел представляет собой опыт исследования своеобразного «взаимообмена» литературными темами и сюжетами между центром и сибирской окраиной. В рамках этого «взаимообмена» сюжет о Ермаке обладает, как нам кажется, максимальной репрезентативностью.

Очевидно, сразу же после экспедиции Ермака и закрепления территории Кучу-мова ханства за московским царем возникло два подхода к осмыслению обширных пространств Зауралья. Один - официозный - трактовал победу русского воинства над сибирскими язычниками и маюметанами как реализацию провиденциальною замысла. Враждебная прежде территория быстро, подобно самой Руси эпохи крещения, превращалась в христианскую землю (особенно показательна в п ой связи Еси-повская летопись, 1636 г.). Это культурное «присвоение» новообретенного царства закономерно приводило к осмыслению его как продолжения самой Руси. Одновременно наметилась другая тенденция, связанная с некоторым отчуждением Сибири.

Правительственные решения, касающиеся учреждения за Уралом архиепископии, назначение в Тобольск наиболее родовитых воевод, наконец, создание в 1637 г. Сибирскою приказа подчеркивали высокий статус новых земель, способе гвовали «возникновению и укреплению областнических взглядов в среде сибиряков, воспринимавших Сибирь как особое государство» (Е.К Ромодановская) Эти меры, поднимавшие внутригосударственный престиж Зауралья и парадоксальным образом не соответствовавшие традиционной для Московии нивелировке очагов местной оригинальности, накладывались на распространявшееся в народной массе фольклорное отношение к отдаленной земле как к радикально иному миру - амбивалентному сочетанию взыскуемой утопии и порицаемого иноверия.

Культурные усилия метрополии за Уралом привели к двум закономерным, но противоположным по своей внутренней природе результатам. Первый и самый очевидный- создание инфраструктуры (остроги, церкви и монастыри, отравленные в Тобольск и другие города образованные военные, священники и администраторы) стимулировало развитие словесности, которая не замедлила появиться - в 1622 г. в Тобольске по указанию архиепископа Киприана составляется Синодик ермаковым казакам. Второй, уникальный для национально1 о культурного опыта результат, заключался в том, что зародившаяся внутри колонизируемых земель литературная традиция, русская в языковом отношении, была проникнута сознанием тою, что территорией ее появления на свет является не Россия - противопоставление России и Сибири держалось в языковом узусе и культурном самосознании очень дол1 о Со временем, однако, привыкнув к окружающей обстановке, русский человек корректировал свою точку зрения на самую обширную колонию империи, все чаще склоняясь к оценке ее как своей родины. Эта иенденция обнаружиг себя в творчесгве С У. Реме-юва Скопец XVII - начало XVIII вв) и достигнет своего предела в деятельности и публицистическом наследии областников второй половины XIX столетия.

Однако на первых порах Зауралье рассматривалось преимущественно в мифо-поэтической перспективе, роль различных приемов остранения этой территории была очень существенна. Областной писатель, представитель собственно сибирской словесности, вошедший в литературу много позднее, должен был не только донести до читателя индивидуальный взгляд на Сибирь, но и отреагировать на сумму воззрений, длительное время транслировавшихся извне I иперболические описания Уральских гор занимали в системе этих воззрений важное место

Издавна Урал расценивался как символическая реальность, наделенная статусом границы между Россией и Сибирью, между Европой и Азией. С Урала начинается уже «не Россия». Это русский дипломат, землепроходец, ссыльный XVII и последующих веков осознавал прекрасно Восприятие «Камня» как границы закономерно привело к возникновению в различных текстах специфического «уральского» образного и знакового поля: оценки хребта нередко отличал нарочитый гиперболизм, а простирающаяся к востоку от ни о территория приобретала экзотический облик

Информацию, судя по всему, непосредственно связанную с Уралом, находим в Мазуринском летописце конца XVII в., где в самом начале рассказывается об обширное! и владений легендарных Словена и Руса Земли их доходили « даже и до предел Ледовитаго моря и ... по великим рекам Печери и Выми и за высокими и непроходными горами во стране, рскомая Скир, по великой реке Оби и до устия Бело-водныя воды. . . тамо беруще дорогою ценою звери ... соболи». Приведенный пример характерен именно потому, что чудесные и диковинные явления, как, например,

упомянутая «Беловодная вода», которая «бела, како млеко», помещаются за «непроходными» горами: мифологизированная география требует четкого отделения мира обыденного от ирреального. Появляющийся в таком случае гиперболизм отдельных мотивов и оценок обязателен. Вне зависимости от своей подлинной географической референции, данный эпизод Мазуринского летописца наиболее близок к образному инварианту Урала. Несколько ранее схожую характеристику привел Савва Есипов в своей летописи, завершенной в 1636 г. «Сих же царств Росийскаго и Сибирьские земли, облежит Камень превысочайший зело, яко досязати инем холмом до облак небесных, тако бо Божиими судьбами устроись, яко стена граду утвержена». Дальнейшая судьба гиперболических образов, подобных двум приведенным, заключалась в их снижении, что мы наблюдаем у Юрия Крижанича («История о Сибири», ок. 1680 г.), Г.Ф. Миллера («История Сибири», 1750 г.), и, наконец, полном развенчании (Н.Я. Данилевский «Россия и Европа», 1871 г.) Впрочем, наряду с этой тенденцией, продолжало существовать и типичное восприятие «Камня» как сакраментального рубежа, способного разделить на две части не только Евразию, но и человеческую судьбу.

Древнейшим примером сверхмифологичной рецепции Урала является известный фрагмент Повести временных лет, где под 1096 г. помещен рассказ Гюряты Ро-говича о югорских землях, восходящий в сюжетном отношении к эсхатологическим легендам об Александре Македонском и народе Гога и Магога. В непосредственном источнике этого летописного эпизода, апокрифическом «Откровении» Мефодия Па-тарского, говорится о том, что Александр согнал «сынов Иафетовых» «до пределъ северныихъ» и заключил их за двумя горами, затворив медными (в ряде списков -железными) воротами Эсхатологическую перспективу сюжету придает пророчество Мефодия об освобождении «нечистых народов» от их плена в конце времен. Составитель Повести временных лет приводит этот сюжет на страницах летописи почти полностью. Топоним Железные ворота был очень популярен в книжности Древней Руси и, несмотря на то, что обычно приурочивался к Кавказскому городу Дербенту, сыграл свою роль в создании мифологизированных представлений о Сибири. Так, топоним читается в неоднократно интерпретировавшейся летописной статье 1032 г. о гибели где-то за Железными воротами дружины новгородца Улеба.

Выявить историческую основу этих сведений исключительно сложно, поэтому комментаторы летописного текста получали возможность отстаивать самые разные версии. Для формирования образа Сибири важными оказались наблюдения В Н Та-1ищева, в работах которого («История Российская» и «Лексикон российский исторический, географический, политический и гражданский») известия о Железных ворогах летописной статьи 1032 г. объединяются с эсхатологическим сюжетом, изложенным в Повести временных лет под 1096 г. Урал при таком толковании оказывается эквивалентным далекой северной местности, где за «двема горама» были заключены «нечистые народы», а Железные ворота меняют свою традиционную кавказскую локализацию на уральскую. По большому счету Татищев, объясняя загадочный летописный эпизод, возводит его к уже существующей сюжетно-мифологической схеме и вовсе не пытается обнаружить конкретно-историческую подоплеку событий 1032 г. Исторический факт рассматривается им сквозь призму готового литературного сюжета, а ученое толкование странным образом становится продолжением мифологии.

Интересно, что Татищев со своими курьезными в научном тане предположениями был не одинок Аналогичная тенденция символически отождествлять Урал с эсхатологической горной преградой присутствует в народной культуре, в устных рассказах уральских старожилов (одно из преданий, записанных Вас Ив Немировичем-Данченко, па которое в 1961 г обратила внимание В П. Кругляшова) а также в исюрио!рафии XIX в Например, видные сибиреведы А. Оксенов и И.В Щеглов присоединились к гипотезе Татищева, посчитав летописную информацию свиде1ель-ством давних русских походов «к западным склонам Уральских гор» и даже к Сибири Так эсхатологическая концепция русского Зауралья из пространства мифа входит в сферу науки. Уральские горы со своей репутацией границы, рубежа словно перетягивают на себя древнюю эсхатотогическую легенду.

Формирующаяся в чигера!уре мифопоэтика границы между Россией и таинственными восточными землями создаст условия для тиражирования способов художественного воспроизведения Урала и превращения их в стилистико-поэтические топосы Так, начальный эпизод ряда сибирских летописных памятников, в котором «Камень» соотнесен со «стеной», «досязающей» «до облак» и окружающей «град», б\дет. различным образом трансформируясь, появляться в произведениях Саввы Есипова. Семена Ремезова, протопопа Аввакума, а в новое время - в многочисленных текстах поэзии местного колорита Отметим в качестве примера стихотворение И В. Федорова-Омулевского «Счастливый сон» (1883) В течение своего многолетнего функционирования рассматриваемый образ обретает клишированный характер, что позволяет говорить о выработке не только ценностной перспективы, но и азов художественного языка описания русского Востока.

Дальнейшее изучение образного параллелизма «юры - стена» позволило выявить его связи с титературной иконографией рая (ср. апокриф «Сказание отна нашего Агапия») При этом функциональные особенное!и образа сделали его чрезвычайно привлекательным для возникающей в Сибири во второй половине XIX в титера-туры областнического направления, в которой чрезвычайно интенсивно эксплуатировался мотив пересечения 1раницы (очерк Н.М. Ядринцева «На чужой стороне», 1872 г.).

Отмеченные особенности восприятия Сибири, представленные в «уральских» разделах средневековых тексюв и произведений нового времени, являются свидетельствами не раз отмечавшейся двойственности сибирского литературного пейзажа (ср. работы ПН Курдиной, НЕ. Меднис). совмещавшего в себе противопо южные оценки - от ужаса перед чужим и неведомым миром до утопических надежд на «обетованную землю». Анализ «горной» топики позволяет исследователю увидеть данную закономерность и на материале наиболее ранних исторических источников рассмотреть один из важнейших ссманшческих параметров Сибири как историко-культурного ландшафта Совершенно закономерно, что другой важнейшей его характеристикой, без которой художественная концепция Сибири была бы невозможна в принципе, становится выработка концепции человека, связанного с новым территориальным миром Начиная с самых ранних текстов о Сибири в роли героя, прочно с ней ассоциирующе1 ося, оказывается Ермак

Сюжет о Грмаке является ярким примером взаимодействия региональной спо-весности с литературной традицией центра Произведения, в которых история Ррма-ка была освещена наиболее подробно, появились в самой Сибири или на территориях, непосредственно к ней примыкавших. Это Синодик ермаковым казакам, Строга-

новская и Есиповская летописи, Кунгурский летописец, «История Сибирская» С.У Ремвзова (об этих памятниках ранней сибирской литературы см. фундаментальные исследования Е.И. Дергачевой-Скоп и Е.К. Ромодановской). Тем не менее общенациональную популярность победитель Кучума завоевал после активного освоения малоизвестных памятников столичными литераторами: Н.М. Карамзиным, К.Ф. Рылеевым, H.A. Полевым, A.C. Хомяковым, П.П. Свиньиным и др

Сюжет о Ермаке рассматривался в нашей науке неоднократно, однако почти во всех исследованиях к анализу привлекался материал преимущественно из какой-то одной сферы его бытования: фольклорной или книжной, причем в последнем случае древнерусский период развития сюжета и его репрезентации в словесности нового времени также изучались изолированно друг от друга. Действительно, на первый взгляд, известия о Ермаке, распространенные в памятниках литературы и фольклора, являются очень разноречивыми. Эта ситуация усугубляется межжанровым характером бытования сюжета, в который та или иная жанровая формация (от топонимической легенды до жития) привносит присущие только ей элементы. Вместе с тем во всей совокупности текстов о Ермаке выделяется ряд константных элементов, позволяющих говорить о сюжете как о целостной системе мотивов. Прежде всего, это единство главного героя и основного события (покорение Сибири), не подвергающиеся сомнению нигде- от книжных памятников и наиболее популярных исторических песен, до преданий, записанных во второй половине XX века. Кроме того, обращает на себя внимание глубокая связанность мотивов фольклорного и книжного происхождения, а также компактность территории их распространения.

Специалистами по устной поэзии Ермак не раз интерпретировался как герой, выражающий идею социального протеста (работы фольклористов Б Н. Путилова, A.A. Горелова, JI.C. Шептаева). Действительно, некоторые мотивы сюжета о Ермаке оказались вовлечены в цикл песен о Степане Разине, произошла контаминация двух сюжетов.

Вместе с тем в типологической перспективе Ермак не Разин и не Пугачев. Перед нами исторические фигуры двух разных типов. Если последние действительно возглавляли народные восстания, то Ермак действовал скорее в интересах государства, если Разин и Пугачев - преступники в глазах верховной власти, то Ермак авторами официальных текстов Тобольской архиепископии (Синодика и Есиповской летописи) был осмыслен как христианский подвижник. Между тем в поэтике исторических песен Ермак все же ассоциирован с идеями бунта и разбоя.

Несмотря на то. что в науке не удалось пока с исчерпывающей убедительностью установить причастность или непричастность Ермака Тимофеевича к грабежам и погромам. предшествовавшим его походу в Сибирь, превращение героя в «заворуя» подчинено определенной художественной логике Вероятно, даже при наличии у современников Ермака данных о его преступлениях, красочный сюжет о каспийском пирате, который в решающий момент своей жизни раскаялся и решил замолить грехи, совершив, как пишет A.A. Горелов, «подвиг во имя Родины», испытал сильное воздействие со стороны фольклорного мифотворчества. Его суть заключается в создании единой типологии героя и пространства, с которым он по воле истории оказался связан. Центральным эпизодом биографии историческот о Ермака Тимофеевича стало взятие Сибири Как справедливо полагает В.В Блажес, событие всероссийского значения, акция Ермака сыграла роль катализатора процессов сюжетосложения в сфере народного эпоса, привела к «стяг иванию» различных мотивов к имени атама-

на, который в результате стал утрачивать черты исторической личности, превращаясь в фольклорного, а затем и литературного персонажа.

Сильнейшим мифогенным фактором в легендарной биографии предводителя казаков является собственно Сибирь Ее образ в исторических песнях и народных преданиях малоконкретен, зачастую она лишь указывается как направление смелого похода, однако в целом ситуация ухода юрстки храбрецов от преследования втасти за крайний рубеж государства и победа над расположенным за этим предетом вражеским царством в мифопоэтическом отношении представляется чрезвычайно продуктивной. Кроме того, известность Сибири как предела г еографической отдаленности не могла не воздействовать на структуру личности героев, которые, и без того находясь на границе русского культурного мира, осуществляют прорыв в направлении неведомых воеючных территорий Думается, что историческая миссия подобною масштаба, да еще изначально связанная с идеей преображения реализующего ее героя, вряд ли могла быть возложена носителями фольклорного сознания па «ординарного» представителя эпохи Здесь требовался необычный персонаж, неординарное 1ь которого в условиях традиционного социума означала прежде всего конфликтность относительно главного общественного института - власти. Репертуар подобных 1е-роев в художественном мире устной поэзии был невелик, и фигура «разбойника» в таком сюжете оказывалась эстетически и идеологически наиболее уместной.

Если в исторических песнях поход казаков - это самостоятельный, успешный, но при этом авантюрный захват периферийного мира, предпринятый отщепенцами, то в системе церковной культуры то же самое событие преображается в апостольскую миссию, что совершенно неизбежно возвращает Ермака из семиотического пространства маргинальное ж в аксиологический центр культуры

Полярность такого рода оценок героя допочняется принципиальной полива-лен гностью самого сюжета о Ермаке, его способностью сочетайся с родственными по генезису сюжетными традициями Близкими Ермакову сюжету являются цикл исторических песен о взятии Казани и литературный памятник XVI в. «Казанская история» Типоло1 ическая близость просматривается в связи с мотивами воцарения, покорения враждебного царства как символического брака1. Данный комплекс мотивов позволяет говорить о типологическом родстве образов Ермака и Ивана Грозного.

Параллелизм этих исторических фигур представляется неслучайным. Ермак и Грозный как I ерои обнаруживают вполне определенное тяготение навстречу друг другу В социологическом отношении оппозиционная энерт ия Грмака совершенно отчетливо направлена на бояр, но никак не на царя С последним атаман всякий раз достигает компромисса" царские корабли на Каспии были ограблены, согласно объяснениям героя, потому чю были не «ортеные», Казань в?я!а в союзе с Грозным, Сибирь захвачена и преподнесена московскому правителю в знак искупления прежних вин и т.д. Взятие Сибири и Казани как военные акции, направленные вовне и позволяющие их инициаторам обрести царственный статус, парадоксальный облик Ермака - разбойника, но и союзника верховной власти, - все это в итоге образует сложный сюжетный комплекс, вовлекающий в орбиту своего воздействия различные исторические события, плод усилий совершенно разных деятелей, объединяющихся лишь на уровне символических аналогий, сюжетной типологии. Принципиальной за-

' Связь образного строя исторических песен XV! в и «Казанской истории», специально рассматривалась в монографии М Б Плюхановой «Сюжеты и символы Московского царства» (СПб , 1995), влияние «Казанской истории» на Есиповск>ю летопись изучено Е К Ромодановской

дачей формирующихся таким образом сюжетов представляется попытка осмыслить исторические драмы (положительные по своему влиянию на народную жизнь или отрицательные - безразлично), которые Русь в период становления Московского государства будет переживать регулярно Свержение ига, венчание на царство первого царя, опричнина, покорение Сибири, пресечение княжеской династии и Смута, первые крестьянские войны - вот условия, затребовавшие от культуры оформления образа героя-маргинала, отщепенца-бунтаря, с легкостью преодолевающего социальную дистанцию от волжского пирата к правителю, в то время как правитель официальный, осмысливаясь в качестве «реформатора» и ниспровергателя устоев, типологически может тяготеть к разбойнику, своему антагонисту в «обычной» жизни.

Следующим важнейшим этапом развития сюжета о Ермаке стала эпоха романтизма. Действительно, отчетливо фиксируемый библиографами взрыв интереса к завоевателю Сибири приходится на 1810-1840-е гг., когда появляются самые значительные образцы сюжста, включая хрестоматийные IX том «Исюрии» Н.М. Карамзина и «Смерть Ермака» К Ф. Рылеева. Системное освоение «сибирского» материала в начале XIX в приводит к тому, что в аспекте сюжетологии и концепции героя фигура казачьего атамана начинает почти безусловно ассоциироваться с Зауральем Пример тому находим в пушкинском «Воображаемом разговоре с Александром I» Здесь поэт, представляя себя царем, ссылает «Пушкина» в Сибирь, «где бы он написал поэму "Ермак" или "Кочум", разными размерами с рифмами» (убедительную реконструкцию пушкинского замысла поэмы о Ермаке см ■ Альтшуллер М.Г. Между двух царей Пушкин 1824-1836 СПб , 2003. С. 117-144.)

Приступая к описанию деяний дружины Ермака в Сибири, Н М. Карамзин в IX томе «Истории государства Российского» отметил, что «они, как все необыкновенное, чрезвычайное сильно действуя на воображение людей, произвели многие басни, которые смешались в преданиях с истиною и под именем летописаний обманывали самих Историков». Историческая правда в цикле произведений на тему покорения Сибири действительно неотделима от баснословия и мифотворчества И если влияние устной стихии было ощутимо даже в начале XVII в., когда еще были живы помнившие реального Ермака участники Сибирского взятия, то в XIX столетии казачий атаман превратился в фигуру литературную по преимуществу. Роль своеобразного катализатора в процессе поэтического освоения темы Ермака сыграл вышедший в 1821 г. IX том «Истории государства Российского».

Опираясь на предоставленную ему в 1820 г. Г.И. Спасским Строгановскую летопись, Карамзин, тем не менее, стремился избегать прямой компиляции и в итоге создал свою оригинальную версию как похода, так и самой личности Ермака. Во мноюм переосмысливая скупой текст своего исючника, историограф сделал акцент на фольклорной теме нравственной реабилитации Ермака после победы над Кучу-мом, возвращения себе легитимного статуса, что в сюжетологическом отношении перекликается с характерной для «сибирского текста» идеей перерождения человека (см. работы Ю.М. Лотмана, В.И. Тюпы).

Интерес к Ермаку в Сибири, сохранявшей, по-видимому, отголоски старинных известий о победителе Куч>ма, активизировался в этот же период - после появления в литера1урном и научном обиходе Строгановской летописи, привлеченной в качестве важнейшего исторического источника Н М Карамзиным и почти одновременно опубликованной Г.И Спасским.

В региональной словесности XIX в. сюжет о Ермаке оказался вовлечен в структуру целого ряда художественных и публицистических произведений. К эпопее Ермака обращались П.П. Ершов, опубликовавший в 1838 г поэму «Сузгс», H N4 Яд-ринцев. посвятивший походу Ермака ббльшую часть юбилейной статьи «Трехсотлетие Сибири» (1881). Кроме того, обращения к образу легендарною атамана moi ли носить неявный характер, когда исходная структура сюжета наполнялась другими именами и помещалась в контекст иных, зачастую вымышленных, исторических реалий. В таком случае первоначально связанные с образом Ермака мошвы, утратив привычную референцию, начинали играть роль стилистического средства в поэтике текста, создавая реминисцентную ситуацию в произведении и словно намекая читателю на сюжет-прообраз. Пример такого обращения с сюжетом мы встречаем в романе И.Т. Калашникова «Дочь купца Жолобова» (1831).

Из числа этих произведений со своими фольклорными прообразами в наибольшей степени соотносится поэма П.П. Ершова, на страницах которой воссоздана трагедия замкнутого идиллического мира, подвергающегося вторжению извне, а судьба героини проецируется на тему брака. Персонаж романа И Т. Калашникова разбойник по имени Бу!за. на первый взгляд, никак не связан со структурой сюжета о Ермаке, однако анализ текста приводит к другому выводу Поэтика образа, на которой сказалась главным образом, топика известной думы К.Ф. Рылеева, соотносится с мотивами Ермакова сюжета (разбойничество героя, биографическая связь с Волгой, приход в Сибирь, гибель в воде во время бури). И хотя Ермак и Буза в ценностно-идеолот ическом отношении несопоставимы, творческая задача создать образ i ероя из сибирской жизни, близкого при этом к идее «отверженности», в целом закономерно привела к своеобразной омонимии мотивов, к проекции Ермакова сюжета на ряд фрагментов романа «Дочь купца Жолобова» В этом, в свою очередь, нельзя не видеть одну из первых попыток разработать принципы поэтики регионального художественного произведения.

Наконец интересную версию сюжега о Ермаке дает нам областническая публицистика второй половины XIX в. Здесь Ермак как очевидно идеолог изированный образ впервые появляется в тексте прокламации «Сибирским патриотам» (1863). Таким образом, в самом начале развития областнической традиции был сформулирован открыто тенденциозный способ восприятия обстоятельств Сибирского взятия и личности его главного действующего лица. Статья H M. Ядринцева «Трехсотлетие Сибири» в целом продолжает эту традицию, хотя, конечно, политический компонент здесь существенно редуцирован Областник чутко уловил ключевую интонацию Ермакова сюжета' порыв русских людей вовне, за пределы их традиционного историко географического ареала. В спектре качеств Ермака H M Ядринцевым выделяются важнейшие - в первую очередь, самостоятепъность, способность действовать без всякой помощи со стороны. Это качество особенно ценно для Ядринцева - теоретика областнического движения, отстаивавшего идею самобытности Сибири, непохожести сибиряка на представителей «славяно-русской расы» Стремление Ермака обосноваться в Сибири надолго заставляет его принести «свои личные расчеты в жертву своему дену и более высоким целям», быть «не корыстолюбивым разбойником, но политическим человеком» Эти-то качества впоследствии проявятся в русском жителе Зауралья. «Сибирское население, жившее вне опеки крепостного права, давно приобрело навык к самоуправлению, а борьба с обстоятельствами сделала его развитым. бойким и предприимчивым» Необходимость надеяться тотько на себя, стрем-

ление к лучшей доле соединялись с ярким индивидуализмом предводителя похода. Сочетание этих черт - самостоятельности и индивидуализма - в сущности, является ядром областнических представлений об «идеальном» сибиряке, создавшем своеобразную цивилизацию вдалеке от государственной опеки и контроля. Подобные же черты будут отыскиваться Ядринцевым в образе жизни сибирских старообрядцев и становиться принципиальным аспектом рассуждений областника о «сибирском» характере, типе героя из местной жизни. Так или иначе, все эти поиски были неразрывно связаны с фигурой Ермака, которого Ядринцев, солидаризируясь с пафосом областнических прокламаций начала 60-х гг., недвусмысленно считал не просто завоевателем края, но первым эмигрантом в Сибирь. «Ватага Ермака не была случайностью, это была первая партия эмигрантов, выкинутая в Сибирь Древней Русью, где в это время был клокочущий котел движений».

Как мы видим, важнейшие этапы формирования и развития региональной сибирской лшературы ознаменовались тесными связями последней с культурной традицией центра; без этих связей сибирский регионализм едва ли мог состояться в принципе. Однако уже на первых порах литературная среда восточных рубежей России имела возможность развивать собственные сюжеты и темы в области исторического повествования и агиографии, впоследствии как бы «делясь» ими со словесностью столиц. Такова была судьба сюжета о Ермаке, превращенного сначала тобольскими книжниками в «местного» героя и обретшего национальное значение только после тою, как исторические источники XVII в. были включены в научный и читательский обиход эпохи романтизма. Другим важнейшим аспектом взаимодействия стал дуализм писательской точки зрения на Сибирь. Будучи не просто очередным княжеством, присоединенным к Московскому государству, но являясь особым, колоссальным по своему масштабу и отдаленности от государственного центра территориальным миром, овладение которым в историческом отношении было очень быстрым, Сибирь со своими специфическими реалиями неизбежно формировала у русского человека особую перспективу наблюдения и оценки самой себя. В структуре этой оценки преобладали разнообразные приемы остранения, гиперболизации, мотивы, связанные с мифопоэтической картиной мира и т.д. Данная позиция, однако, не могла доминировать долго, поскольку мировоззрению и самосознанию постоянно живущего на сибирской территории человека (а таких людей за Уралом год от года становилось больше) вся совокупность этих приемов была чужда. Культурный слой местных уроженцев должен был рано или поздно что-то противопоставить транслирующейся извне «поэтике отчуждения». Медленно формировавшееся региональное самосознание образованного сибиряка впервые предстает как системное явление в начале XIX столетия, в период первого взлета сибирского краеведения. Этот этап становления сибирской областной словесности подробно рассмафивается нами в следующей главе работы.

Вторая глава диссертации «Поэтика литературы Сибири 10-30-х годов XIX столетия» посвящена развитию на востоке России первых представлений о литературном 1ВОрчестпе в новую эпоху, изучению культурных условий, в которых это творчество проходило, анализу наиболее знаковых произведений, вышедших в это время из-под пера писателей-сибиряков В центре внимания находится научное, эстетическое и художественное наследие П А. Словцова, журналы Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник», романы И.Т Калашникова.

Как убедительно показал в своих работах М.К Азадовский, первая треть XIX века в литературной истории Сибири ознаменовалась расцветом краеведения, С1ала поистине эпохой «литературного пробуждения Сибири, первого ее художественного самоосознания». Активное становление словесности региона началось после литературного «безмолвия», продолжавши ося в течение поч ти всего XVIII столетия, и оказалось связанным с фундаментальными изменениями в системе национальной культуры. Крушение классицистических художественных приоритетов, открьние в эс1е-тике сентиментализма и романтизма этнографической пестроты, индивидуальности ландшафта создало объективные предпосылки для интенсивного литературного освоения экзотического мира русских колоний на востоке.

Между тем интерес к Зауралью зависел не только от факторов собственно ли Герату рного развития, он также был продиктован рядом важнейших изменений в области национально-государственною самоопределения, происходивших в течение всего послепетровского периода русской истории. Сибирь выходит из пространства мифопоэтических оценок средневекового типа в первой половине XVIII в, когда в результате петровских преобразований возникает новое, исключительно политическое самоопределение Российской империи как просвещенного государства европейского образца. Восприятие европейской модели государственности включало в себя обязательное условие: поиск аналогий колониальному миру метрополий Старою света Входящая в сообщество европейских наций Россия по примеру своих политических партнеров обязательно должна была располагать территориями «неевропейскими». На роль таковых историк и один из птенцов гнезда Петрова В.Н. Татищев предлагает Сибирь, границей между нею и «европейской» Россией становится Уральский хребет2. Искусственно синтезированная политическая модель закономерно предполагала сдвиги в знаково-символической области восприятия Зауралья.

Сибирь принципиально отличалась от европейских колоний в Ост- и Вест-Индии своим непосредственным соприкосновением с «материнской» территорией России Это обстоятельство должно было предполагать постепенную ментальную ассимиляцию восточных окраин, их включение в единый контур единой страны Однако ожидаемому ментальному «выравниванию» соприкасающихся и взаимосвязанных 1ерриторий на рубеже XVIII - XIX вв. был противопоставлен характерный для европейских культур принцип экзотизации географического иного, закономерно предполагающий специфическую поэтику его исторического осмысления и художественного воспроизведения. Одним из наиболее известных элементов такой поэтики является череда уподоблений Сибири «нашему Перу», «нашей Мексике», «русской Бразилии», а ее завоевателей соответственно «Кортецам и Пизарро» В этой перепекшие Сибирь рассматривалась как экзотическая инонациональная окраина, аналог американских владений европейских держав, а весь интерес фокусировался в области ее этнической инаковости.

Взгляд на Зауралье, таким образом, приобрел заведомую ангажированность, что способствовало усиленной семиожзации русского Востока вообще и создавало определенный типологический фон для литературных воспроизведений края, в частности. Писательская и публицистическая деятельность П.А Словцова, И Т Калашникова, Н.С Щукина, П.П. Ершова, Н.А Полевого, Г И. Спасско! о и др. проходила в самой сердцевине этих непростых мировоззренческих процессов, напрямую связан-

3 Bassin M Russia between Europe and Asia The Ideological Construction of Geographical Space // Slavic Review 1991 Vol 50 № 1 P 5-7

ных с опытом политико-государственного самоопределения, с выработкой национальной картины мира в начале XIX в.

Если в XVIII в. интеллектуальное освоение Сибири было отдано на 01 куп академической науке и в литературу плоды ученых изысканий первого поколения сиби-реведов попадали лишь эпизодически, то в XIX столетии всеобщая - и ученая, и литературная - заинтересованность восточными территориями России сформировала весьма плодотворную зону контакта между чисто научными и литературно-поэтическими принципами их описания. В этот период изящная словесность, воссоздающая жизнь далеких земель, закономерно совмещалась с географией и природоведением. Одним из ярких примеров такого стилистико-поэтического синтеза стало творчество П.А. Словцова, рассматривающееся в первом разделе главы.

В историко-культурной перспективе фигура Словцова оказалась особым образом отмеченной. От него и его деятельносш тянется далее во вторую половину XIX в. линия сибирской областнической тенденции. Так считают и современные исследователи творчества Словцова, и, что особенно важно, сами Г.Н. Потанин и Н.М. Яд-ринцев, расценивавшие его в качестве одного из первых выразителей областного «патриотизма».

Мы полагаем, что творческое многообразие и даже эклектизм Словцова обусловливались сложной структурой его «нротообластнического» мировоззрения. Словцов вплотную подошел к идее оригинальности исторической судьбы Сибири, что заставляло его писать, вообще говоря, обо всем, имевшем отношение к Зауралью, в том числе и об основе любой территориальной оригинальности - местной культуре и, прежде всего, словесности. Универсалистская установка закономерно повлияла на жанровое мноюобразие его творчества, ибо различные предметы его ученой рефлексии - от, к примеру, травника, проблем статистики и демографии до вопросов сибир-ско! о источниковедения и личности Ермака - требовали абсолютно разных творческих подходов. Вместе с тем решить проблему своеобразия Сибири Словцову, человеку, воспитанному еще XVIII столетием, не удалось. Не создав, подобно своим последователям «старшим» областникам, более или менее стройной концепции исторического и культурного развития Сибири, Словцов оставил после себя колоссальный резервуар разнообразных творческих и идейных решений, начавших процесс расподобления еще при его жизни.

Мы специально анализируем два произведения П.А. Словцова - «Письма из Сибири 1826 года» и «Прогулки вокруг Тобольска в 1830 году», в которых высказаны основные соображения о перспективах региональной словесности и которые сами стали одними из первых ее образцов. Кроме того, сложная эстетическая концепция Словцова, во многом зависящая от его историософских взглядов, заставила привлечь к анализу материал его фундаментального «Исторического обозрения Сибири» (1838-1844).

В синкретичном творческом сознании Словцова воззрения на прошлое края были нераздельно слиты с мыслями о перспективах его литературного развития. Последнее виделось ему как сложный и, по существу, еще не начинавшийся процесс. Тем не менее совершенным скептиком в этом отношении Словцов не был В качестве примера он обращается к таким «повременным... просвечиваниям ума», «мелькающим явлениям словесности», как журналы П.П Сумарокова и «Беседа об Енисейском крае» А.П. Оепанова. Хорошо зная, что «...способность к словесности уже выражает себя в различных положениях», Словцов тем не менее отдает себе отчет в

специфическом и очень невыгодном для культурного развития отдаленно-периферийном положении Сибири, в которой пишущему человеку сложно найги необходимую ему творческую среду Размышления на эги 1емы не оставляли Словцова в течение многих лет Начатые в 20-е годы в «Письмах из Сибири», они затем будут продолжены десятилетие спустя в «Прогулках вокруг Тобольска» и в «Историческом обозрении». Так, традиционный для автора синтез сомнений и надежд насчет местной словесности дополняется в «Прогулках. .» еще и рядом замечаний, относящихся к эстетической природе будущей литературы В нескольких фрагментах своего сочинения Словцов пытается выяснить необходимое для нее соотношение «идеального» и «реально1 о», «поэзии» и «науки»

Литературные «прогнозы» Словцова нередко отличались известным скептицизмом. в чем-то соответствовавшим его исторической концепции Сибири, которая «по несамобытности не может мечтать о своей Истории» и где после Ермака не происходило почти ничего, кроме череды «мер правительственных». Однако, трезво оценивая литературно-культурный потенциал Сибири, временами отказывая ему в будущем. Словцов неизбежно оказывался эклектиком, ибо его собственное творческое развитие, начавшееся на излете XVIII в. именно как литературное, закономерно предполагало эксперименты со стилем и художественной формой. Следы подобных экспериментов особенно ярко представлены в тех же «Письмах из Сибири» и «Прогулках вокруг Тобольска», литературный характер которых заявлен уже в названиях этих произведений, связанных с поэтикой сентиментального путешествия. Одновременно было бы неправильным видеть в произведениях Словцова только запоздалые образцы гравелогов периода сентиментализма Сама установка сибирского ученого не имеет никакого отношения к «чувствшельным» интенциям писателей нетавнего прошлого Если последние в большинстве случаев посещали земли, рассматривавшиеся ими как малознакомые, а потому вызывавшие закономерный интерес, то Словцов пу1ешествует по своей родине, и различные стороны ее жизни являются экзотикой для читателя, но никак не для автора. Автор у Словцова - не экскурсант в экзотическом мире, а, скорее, экскурсовод Вероятно, эта особенность точки зрения повествователя определяет интонацию поучительности, столь свойственную многим фрагментам «Писем из Сибири» и «Прогуток вокруг Гоботьска».

Несмотря на известную композиционную свободу жанра путешествия, «Письмам из Сибири» и «Прогулкам вокруг Тобольска» присуща композиционная упорядоченность. В особенности это относится к построению «Прогулок ..», структура которых осмысленно создается автором на основе ряда литературных приемов Так, начало и конец произведения (т е. композиционную рамку) знаменуют вводимые в текст диалоги с Маской. За ней скрывастся Гермес Трисмегист, образ ко трого отсылает читателя к «Грамматике и Реторике», изучавшимся Словцовым в Тобольске, о чем он вспоминает в самом начале «Прогулок» Специфика хронотопа текст а также связана с визитом Маски. Узнав, что ученый тоболяк «предпочел избрать Ботанику себе в подругу», таинственный герой рекомендует ему составить тобольский травник, для чего потребуется календарный год. полностью посвященный природоведческим наблюдениям. « .Я все расположился, - пишет автор, - начать сею же зимою прогулки вокруг Тобольска. » Итк, незамысловатую задачу изучения природы родного города в течение года Словцов обосновывает с помощью цел01 о набора литературных средств: диалога, мотива встречи с загадочным незнакомцем, открытия его подлинного имени, ожидания новой встречи

Вместе с тем поэтика текста требует, помимо отчасти решаемых автором вопросов стиля и композиции, еще и концепции героя. Тип героя-сибиряка мог бы заполнить в произведении о русском Востоке структурную позицию «внутреннего» наблюдателя и стать мощным противовесом поэтической традиции внешнего наблюдения, основанного на мифопоэтике и приемах остранения. Тем не менее «областной» тип в «Прогулках» отсутствует, подлинными героями произведения в соответствии с нормами жанра путешествия оказываются автор, а также сам город и ландшафт, окружающий Тобольск. Субъективное начало, связанное в тексте с фигурой автора, а также природоведческие наблюдения вытесняют возможные перспективы появления новых персонажей. В одном из эпизодов «Прогулок» Словцов сравнивает жизнь растений с жизнью людей. «Семьи растений во многом походят на семьи человеческие. . так же дышат, питаются и растут, только умирают иначе. Умирают, оставляя залоги многочисленных поколений, а мы рано или поздно вымираем целыми родами, целыми царствами. Где род Кучума и Дешнева, - послед-пего повелителя здешних правоверных и первого мореходца, обогнувшего угол Чукотской? Но теперь не до людей, Бог с ними!» И далее автор вновь обращается к ботанической проблематике. Показательно, что в числе примеров бренности человеческой жизни ученым названы яркие деятели сибирской истории - хан Искера и знаменитый землепроходец, не менее показательна индифферентность к ним автора: в поэшческой системе «Прогулок» растения действительно важнее людей, обстановка важнее героя. По этой причине литературное вдохновение Словцова обращено прежде всего к ландшафту, именно в нем па первых порах существования литературы Сибири видится средоточие местной оригинальности.

Г.П. Потанин, тонко почувствовав специфику культурной ситуации, в которой находился Словцов, отметил в «Крымских письмах сибиряка» (1876): «Этот первый любитель Сибири жил в такое время, когда объект для подобной любви еще не выяснился; его патриотическая мысль не могла нащупать ядро сибирского общества, ему хотелось поклониться чему-нибудь грандиозному в Сибири, и он ничего не нашел, кроме природы». Действительно, учитывая некоторые самобытные черты жителя Зауралья, Словцов не в состоянии был осмыслить целостный образ человека, живущего на самой дальней границе русского культурного ареала, и был склонен рассматривать сибиряка либо как этнографическую экзотику, носителя поведенческих и лингвистических курьезов, либо в обычном для себя эклектическом духе вовсе отрицать всякое его своеобразие: «переселенец назывался Сибиряком; Сибиряк не переставал быть Русским...» Оба подхода, у Словцова причудливо объединявшиеся, не позволяли создать необходимую любой литературной традиции характерологию, тип героя. И если элиминация особых черт сибиряка и отождествление его с русским даже не позволяла поставить этот вопрос, то «панэтнографизм», свойственный многим описателям Сибири, от Словцова до А.П. Щапова, низводил жителей края до уровня антропологических экспонатов, предметов отстраненного научного интереса. Ученый, отражающий на страницах своего труда только эти черты местных обитателей, невольно превращался в посетителя кунсткамеры, со стороны наблюдающего «капризы природы». Между автором и объектом его художественной рефлексии появлялась в таком случае непреодолимая преграда, какая существовала в свое время между средневековым писателем и открывшимся ему чудесным миром северных аборигенов, которые «по пуп мохнаты до долу, а от пупа вверх как и прочии человеци» (Сказание «О человецех незнаемых в Восточной

стране», XV в.). Эта граница могла быть преодолена только когда «ядро сибирского общества», по словам Потанина, могло быть «нащупано», когда сибиряк, не теряя своих этнографических особенностей, мог превратиться в литературном тексте прежде всего в человека, у которого есть не только те или иные следы метисации, но психология, повседневные нужды и интересы. В этом случае фундаментальные изменения начала претерпевать бы и сама литературная традиция, которая о [крыла бы не только новый тип героя, но наполнила бы новым смыслом концепцию автора. У сибирской словесности все это было еще впереди.

Творчество П.А. Словцова оказалось исключительно характерным для периода становления региональной литературы. Эклектически соединившиеся в нем художественная и научная установки определили как поэтическую индивидуальность произведений самого Словцова, так и перспективы дальнейшего литературного развития в Сибири. Одновременно с тобольским ученым традицию научного описания Зауралья развивал в 20-е годы Г.И. Спасский, литературно-беллетристическое начало получило яркое воплощение в романистике И.Т. Калашникова. В творчестве каждого из них мы можем наблюдать развитие каждого из начал, которые Словцов умел соединять.

Второй раздел главы посвящен крупнейшим достижениям сибиреведения начала XIX в. -журналам Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник» (1818-1827). Издательская и литературно-публицистическая деятельность Г.И Спасского развивалась синхронно с творчеством П.А. Словцова и представляла собой доведение до своего логического предела научно-описательной тенденции, присутствовавшей в текстах Словцова лишь на правах одной из составляющих.

Роль Г.И. Спасского в науке XIX в. изучалась современными специалистами неоднокрагно и оценивалась, как правило, чрезвычайно высоко. Имя ученого и собирателя сибирских древностей звучит, в основном, в работах историков и специалистов по сибирскому летописанию. Среди них Спасский известен как «неутомимый собиратель сибирских источников» (А.И. Андреев) и публикатор летописей -Строгановской и Есиповской, которые он ввел в научный оборот. Для своего времени это были фундаментальные достижения эдиционной практики, а их роль в изучении сибирской истории и популяризации Сибири просто очевидна. Именно благодаря усилиям Спасского обнаруженная им «Летопись Сибирская» оказалась в 1820 г. в распоряжении Н.М. Карамзина, работавшего в это время над IX томом «Истории государства Российского», и была названа последним Строгановской.

Но уместен ли литературоведческий интерес к подчеркнуто академичным, порой даже, как кажется, излишне педантичным журналам Спасского, в особенности к «Сибирскому вестнику»? Что общего между ними и изящной словесностью пушкинской эпохи, периодом романтизма? «Сибирский вестник» здесь особенно показателен своей подчеркнутой нелитературностью, очень заметной как раз на фоне «Азиатского вестника», в первой же книжке которого за 1825 г. появляется отдел «Восточная словесност ь». В предыдущем издании ничего подобного нет. И хотя совершенно далеким от литературы человеком Спасский не был, тем не менее помещаемые им в «Сибирском вестнике» исторические материалы расценивались только как ценные свидетельства о прошлом, а остальное в составе журнала относилось, используя современные представления о границах наук, к географии, этнографии, археологии, геологии и т.д.

Литературоведческое исследование журналов Г И. Спасского должно основываться на представлении о сибирской теме в XIX в. как об универсальном типологическом явлении, охватывающем различные стороны культуры и сохраняющем свои базовые свойства во всех этих сферах, включая, разумеется, и словесность. Как мы уже отмечали, важнейшей особенностью функционирования сибирской темы в литературе начала XIX в. было создание образа Сибири - имперской колонии, ориентального пространства, расценивавшегося как русский вариант заморских владений, принадлежащих метрополиям Запада. Если корни подобного отношения к Сибири располагались в области политики и идеологии XVIII - начала XIX вв., то его результаты оказывались напрямую связанными с литературой, ибо заданная тенденциозность восприятия русского Востока не только стимулировала объективное изучение последнего, но и усугубляла его мифологизацию, создававшую, в свою очередь, бла1 оприятную почву для развития литературной сюжетики.

Экспансия мотивов литературного происхождения охватила поэзию романтизма, складывающуюся областную сибирскую прозу, научную публицистику. Не могли остаться в стороне от этого процесса и издания Спасского. Специфика их взаимодействия с формирующимися основами поэтики сибирской литературы определялась сочетанием в «Сибирском» и «Азиатском» «вестниках» традиционных для культуры воззрений на «далекие земли» с прагматическим научным стилем, последовательным апологетом которого Спасский выступал. Данное обстоятельство предопределило его конфликт с соиздателем «Сибирского вестника» В.В. Дмитриевым, находившимся еще под влиянием сентиментальной поэтики и предполагавшим в своих проектах «Вестника» его более тесную связь с литературой. Прекращение сотрудничества с В В Дмитриевым заставило Спасского формировать стратегию своего издания самостоятельно.

Эволюция замысла от журнала, посвященного Сибири, к изданию, помещавшему материалы об Азии вообще, характеризует не только трансформацию планов самого Спасского, но в первую очередь свойственную времени стратегию осмысления Сибири как ориентальной территории, средоточия этнографической экзотики. Действительно, на страницах «Сибирского вестника» нашли место лишь считанные публикации о русских в Сибири (и это несмотря на то, что в их абсолютном численном перевесе над аборигенами издатель прекрасно отдавал себе отчет). Десятки остальных статей, выходивших в отделе «Изображение обитателей Сибири», посвящались последовательно едва ли не всем известным на то время автохтонам северной Азии. Сибирь была прежде всего землей остяков и телеутов, калмыков и татар, якутов и чукчей; место старообрядцу, рабочему алтайских горнорудных заводов, обывателю сибирского города находилось в журнале далеко не всегда.

Частое обращение Спасского к коренным народам не было простым интересом к «диковинным» племенам: автору удается создать своего рода концепцию сибирской старины, представить исконные качества человека, живущего в природно-культурных условиях Зауралья. В мировом историческом процессе Сибирь, согласно воззрениям Спасского, оказывается «убежищем»; здесь, скрываясь от «варваров», тот или иной народ мог найти приют, стабильность и приемлемые условия жизни Над пространствами Северной Азии коллизии мировой истории не властны, здесь надолго консервируется первобытное состояние человека. Редко упоминаемые на страницах «Сибирского вестника» русские старожилы архаическими чертами своего характера близки аборигенам Будучи русскими, но при этом во многом отличаясь от

своих соотечественников к западу 01 Урала, а еще более от человека европейской цивилизации, они являют собой образцы природной естественности, утерянной во всем остальном мире. В конечном счете, суждения Спасского о качествах сибиряка (аборигена и русского старожила) с литературоведческой точки зрения напоминают выработку типа, во многом связанного с поэтикой романтизма И если научная составляющая приводимых Спасским сведений в памяти не очень подготовленного читателя могла и раствориться, то концентрированный остаток мог воскресить в ею сознании и утопии Просвещения, и традиционную экзотику далеких земель, и харак-тероло! ические поиски писателей-романтиков. Именно в этом отношении пафос работ Спасского оказывался чрезвычайно созвучным литературному развитию начала XIX в.

Хронотоп Сибири, первобытной, отдаленной территории, населенной людьми, чей образ жизни зависит только от природы, может, в принципе, создавать представление о Зауралье как об утопическом пространстве. Парадоксально, что такое содержание реконструируется из, вообще говоря, совершенно научных рабо1 Спасского, основные цели которых далеки от мифотворчес1ва. Научность и академизм, декларированные Спасским как методологическая основа его журнальных проектов, «топорный» слог, вызывавший неприятие П.А. Словцова и приведший к конфликту с В.В. Дмитриевым, не смогли воспрепятствовать проникновению в тексты «Сибирского вестника» аспектов поэтики литературного и - шире - общекультурно! о происхождения. В этом смысле журнал не просто закладывал основы сибирской темы в словесности XIX в, он сам был элементом этой темы, элементом, подчинявшимся давним традициям литературы об экзотических землях, воплощавших в себе идею иного.

Почти десятилетней публикацией своих беспрецедентных в отечественной литературе нового времени периодических изданий, посвященных Сибири. Снасский зарекомендовал себя как под тинный энтузиаст сибирской темы. По рождению не имея с Сибирью ничего общего, уехав за Урал двадцатилетним юношей без всяко! о систематического образования, он вернулся в столицу подготовленным специалистом располагавшим колоссатьным набором сведений, привлекших внимание Карамзина и Пушкина. Быть может, успехом у широкой публики издательские предприятия Спасского и не пользовались, однако интерес к ним со стороны просвещенного читателя и ведущих представителей литературы эпохи очевиден и не требует дополнительных аргументов Это обстоятельств, во-первых, сделало возможным уверенное вхождение сибирской темы в словеснос1ь XIX в . а во-вторых, стимулировало литературную активность в самой Сибири, которой через некоторое время предстояло пережить взлет литературы областнического направления

В третьем разделе второй главы анализируются романы самого яркого сибирского беллетриста первой половины XIX в , ученика П А. Словцова И Т. Калашникова.

Перепле1ение в разнообразных текстах о Сибири (как региональною, так и столичного происхождения) двух основных стилистических тенденций - на>чно-описательной и литературно-художественной - характеризовалось в поэтике каждого автора преобладанием лишь одной из них, их баланс имел место, пожалуй, только в произведениях П.А. Словцова и объяснялся, как мы пытались показать, мировоззренческим универсализмом сибирского просветителя Уже у его современника Г.И. Спасского доминирующим становится наукообразное начало, не исключающее,

впрочем, «следов» литературного и мифопоэтического происхождения в способах отбора и подачи сибиреведческих материалов на страницах его изданий.

Относительно Словцова и Спасского творчество И.Т Калашникова является очередной попыткой соединения беллетристики с внелитературным стремлением по-шакомить читателя с отдаленным восточным краем Существенное отличие романов Калашникова от произведений его ментора Словцова, а также от текстов издателя «Сибирского вестника» заключалось в очевидном перевесе сюжетно-белтегристической составляющей. «Я первый написал сибирский роман.. » - подчеркивает Калашников в предисловии к повести «Изгнанники» (1834), и эту убежденность авюра в его роли литературного первооткрывателя Сибири следует признать справедливой. Во всем массиве сибирской беллетристики, заявившей о себе в первой половине XIX в. (H.A. Полевой, Н.С Щукин, Н. Бобылев), фигура И Т. Калашникова является наиболее заметной.

Критика, как правило, резко отзывавшаяся о Калашникове, прекрасно чувствовала не совсем органичное соединение познавательных и литературных намерений авюра Причем в известных отзывах В Г. Белинскою именно художественная сторона творчества романиста вызывает едкие эскапады, а этнографизм оценивается более взвешенно и в целом позитивно Однако, с точки зрения самого Калашникова, литературное и объективно-описательное начала его прозы были неразделимы. Своими беллетризированными этнографическими экскурсами писатель стремится создать альтернативу сухому и беспристрастному освещению сибирских реалий в литературе, подобной журналам Спасского. В письме к П.А. Словцову романист признается: <(Я исполняю мою обязанность к родине и делаю ее известною для многих, которые никогда не возьмут в руки книгу, пахнущую ученостью»3.

В настоящем разделе реферируемой работы исследуются жанровые тенденции и принципы сюжетосложения текстов Калашникова, специфика психологизма, особенности авторской точки зрения относительно Сибири.

Принципиальным мировоззренческим аспектом прозы Калашникова, оказывающим ситьнейшее воздействие на ее поэтическую организацию, является характерная для к> 1ьгуры романтизма оценка Сибири как экзотического мира, сконцентрировавши о в себе реалии жизни, радикально отличной от среды существования столичного обывателя - основного читателя романов Калашникова Художественное воплощение этой ключевой для автора идеи осуществляется разными способами на разных уровнях поэтики его текстов.

Давно отмечено, что структура конфликта романов Калашникова базируется на бескомпромиссном столкновении облеченного властью носителя всех зол и идеальной пары героев-любовников В советское время эта коллизия истолковывалась тлавным образом в социологическом ключе' носитель зла оказывался представителем власти как таковой Вместе с тем описанная Калашниковым ситуация своеобразного «пленения» Сибири столичным начальством предвосхищает структуру областнического мировоззрения второй половины XIX в. (наблюдение американской исследовательницы Г Димент ) Власть губернаторов и генерал-губернаторов в сибирских городах плоха не потому, что она плоха во всей империи (кстати сказать, основной ее порок - крепостное право - за Уралом отсутствовал), она неудовлетворительна именно по причине своего нахождения, как выразился Калашников в одном

1 РО ИРЛИ РАН Ф 120 Оп I Ед хр 36 Л 22 Письмо относится к началу 1834 г

из писем к П.А. Словцову, «вдали от Престола», искажаясь по мере географического отдаления от столицы и достигая предела своей «ненормальности» именно в Сибири, крайней точке этого отдаления. Причем оторванность от центра из категории социологической (большое расстояние провоцирует бесконтрольность) трансформируется в литературном тексте в категорию поэтическую. Нахождение героев произведений писателя «на краю земли» предполагает осмысление всего происходящего с ними именно как чудесного и невероятного Необходимым элементом в этом контексте оказывается и запредельное злодейство власть предержащих, и почти чудесным образом обрушивающееся на них, казалось бы, в самый последний момент наказание со стороны верховной власти. Так, прекрасно знакомая Калашникову и сильно повлиявшая на сюжетику его романов история с губернаторами И.Б. Пестелем и 11.И. Грескиным, ставшими в 1819 г. жертвами ревизии ММ Сперанского, из события социально-политического преображается в ситуацию по преимуществу литературную, требующую обращения к бстлетристическим приемам стечению случайностей и внезапностей в сюжете, неправдоподобности происшествий, огромности задействованных в повествовании i еографических пространств и т.д

Воссозданная в «Дочери купца Жолобова» (1831) обстановка экзотической окраины. на территории которой случаются невероятные чудеса и злодейства, в «Камчадалке» (1834) только усугублена Действие происходит не просто, говоря словами Белинского, в «интереснейшей части Сибири - Иркутской губернии», как раньше, но на самом краю Сибири - на Камчатке. В этом смысле если Иркутск относительно столицы - периферия, то Камчатка - периферия вдвойне. «Все ужасы негостеприимной страны сей были собраны для устрашения наших путешественников», - эти слова, произнесенные автором о своих героях на первых страницах романа, впотне могли быть адресованы им «путешественнику» литературному, читателю, любопытство которого в течение целого десятилетия обеспечивало стабильный успех романам Калашникова. Вообще обращает на себя внимание динамика хронотопа в текстах писателя от «Дочери купца Жолобова» к «Изгнанникам», когда действие каждого следующего своего произведения автор располагает во все более отдаленной и экзотической местности, удаляясь от сравнительно известного Иркутска и вовсе не затрагивая реалий Западной Сибири. Так, из окрестностей Петропавловска в «Камчадалке» чишгель в повести «Изгнанники» переносится на совсем уж запредельный 6epei Ледовитого океана «к востоку от устья Колымы». При этом множество почерпнутых из реальной жизни краеведческих наблюдений первого романа сменяет в «Камчадалке» опора почти исключительно на литературные источники («Описание земли Камчатки» Степана Крашенинникова, 1755 г.). Этот пример своего рода метакраеведения лишь подчеркивает литературность установки писателя и концептуальность его намерений, в общем, далекую от простого освещения быта сибиряков.

Нарастающая экзотизация обстановки действия неизбежно застав пяла Калашникова позиционировать себя как столичного литератора, по мнению которого Восток России - не знакомая с детства родина, а неизведанная, таинственная земля. Это обстоятельс1во в сочетании с декларированным еще H.A. Словцовым краеведческим интересом к «микроскопическим подробностям» ощутимо воздействует на ючку зрения повествователя в текстах Калашникова. Ее двойственность предопределила постоянную игру сопоставлениями: антитеза «здесь» и «там» часто встречается на страницах прозы Калашникова «Здесь» - это, как правило, столица, откуда автор простирает свой взгляд на ландшафт, климат и этнографию Зауралья, Иной тип точ-

ки зрения реализуется в примечаниях и комментариях, в которых Калашников пред-стае! компетентным знатоком своего края, на некоторое время словно «забывая» о своем намерении поразить читателя. Этим фрагментам его сочинений присущи информативность и даже наукообразность, наблюдение ведется как бы «изнутри» описываемой территории.

Давление сюжетно-бсллетристического задания сказывается также на приеме психологической характеристики героя в романах Калашникова. Собственно, никакой характеристики, как правило, и нет; автор, стремясь погрузить своих героев в гущу невероятных происшествий, мало заботится об их переживаниях, ограничиваясь штампами сентиментальной и романтической литературы. При этом, однако, он неоднократно дает понять читателю, что сам по себе психологизм важен. В таком случае отсутствие последнего становится знаковым отсутствием, своего рода минус-приемом. Намеренный отказ от психологизма не может быть объяснен, как это не раз бывало прежде, несовершенством творческой манеры писателя Последнее обстоятельство вовсе не препятствовало бы Калашникову прибегать к несовершенным же способам анализа внутреннего мира героев. Главную роль играет здесь, как представляется, установка на событие, обладающее в авторском художественном сознании большей ценностью, чем психологизм. Ценность события возрастает вследствие осмысления Сибири как чудесного пространства, где возможно все или почти все, одновременно самоустранение автора от анализа личности его персонажей может быть понято как тяготение к исторической объективности.

Исторический процесс в художественном сознании Калашникова фрагментарен и телеологичен. Широкая панорама событий в общенациональном масштабе показана сибирским писателем только в романе «Автомат», наименее удачном его тексте, в го время как основные произведения автора имеют отношение почти исключительно к Сибири. Им описывас[ся жизнь окраины, фрагмента империи, происходящие на ее территории события обусловлены внутренними причинами, не имеющими отношения к жизни «центральной» России '1 елеология историческог о процесса в двух главных текстах сибирскою автора «Дочери купца Жолобова» и «Камчадалке» основывается на подготовке в течение всего романного повествования и, наконец, осуществлении акта высшей справедливости - безоговорочного разоблачения зла и реабилитации доброде1ельных персонажей. За цепью связанных друг с другом героев, олицетворяющих запоздалый, но справедливый суд, со всей очевидностью просматривается авторитарная фигура самого писателя Посрамление связанных с идеей порока власть предержащих обусловило также включение в структуру романов писателя loci communes классицистической комедиографии.

Со временем присущий региональной словесности начала XIX в несколько прямолинейный эгно1рафизм и местный колорит будут оставлены в прошлом. Вместе с тем 01каз от устаревших литературных образцов мог быть осуществлен только после их создания, а затем многолетней эксплуатпии. В этом смысле роль сибирской темы журналов Г.И. Спасского, попыток П.А. Словцова концетуализировать обласшую литературу, поисков И.Т. Калашникова в области сюжетосложения и жанровой природы «краеведческого» романа трудно переоценить. Наконец, нельзя не отметить, что именно Э1И опыты способствовали развитию «сибиреведческой рефлексии» в общероссийском культурном пространстве, связанной с критико-журнальной деятельностью М.Т. Каченовского, H А Полевого, В.Г. Белинского Си-

бирская и общерусская литература намечали столь существенные для последующего развития диалог культур и дихотомию «сибирского текста».

В третьей главе диссертации «Литература Сибири второй половины XIX столетия. Формирование областнической концепции автора и героя» рассматриваются важные изменения в региональной литературной системе, ставшие результатом деятельности областников Г Н Потанина и Н.М Ядринцсва в сфере литературной критики и прозаических жанров.

Период интенсивного развития региональной словесности в 10-30-е г I. не дал немедленных результатов. Реконструирующаяся при анализе деятельности, например, П.А. Словцова «областническая тенденция» не связала непосредственно литератора начала века с последователями в 60-е годы. Причиной стал очередной провал в сибирской литературной истории По справедливому замечанию М.К. Азадовского, «в 40-50-х гг. сибирская литература уже стоит на заднем плане и представляет только ряд случайных и незначительных сочинений» Однако очередная пауза в развитии литературйого самосознания края, измельчание и провинциализация его культурной жизни не пресекли развитие наметившихся ранее тенденций Не имевшие личного контакта со своими объективными предшественниками, деятели областнического движения второй половины столетия проявили неподдельный интерес к созданным ими произведениям, вследствие чего творчество того же Словцова было помещено в новые, разработанные самими областниками, идеотогический контекст и историко-литературный ряд. Именно таким образом создатель концепции сибирской истории как «добавки к русской»4 оказался предтечей фигурантов «дела об отделении Сибири от России и образовании республики подобно Соединенным Штатам» Связь между отстоящими друг от друга на три десятка лет этапами культурного развития была установлена.

Впрочем, на первых порах политизированные воззрения областников не позволяли им признать за литературой края вообще хоть какое-нибудь будущее. Однако со временем, уверившись в том, что «местная беллетристика необходима» (Г Н Потанин в письме к Н.М. Ядринцеву от 28 февраля 1872 г.). представители нового этапа в развитии региональной сибирской словесности должны были, как некогда их предшественники, специально остановиться на критериях складывающейся литературной традиции. Здесь они пошли значительно дальше Словцова, остававшегося в пределах эстетики как таковой и искавшего оптимальное соотношение между научным и художественным стилями Ключевым критерием областнической литературы становится явление внелитературного происхождения - патриотизм. Так, обсуждая опубликованную в народническом журнале «Дело» работу ДЛ Мордовцева «Печать в провинции» (1875), Г Н. Потанин указал, что, по его мнению, в региональные лите-ра!урные «фракции» «следовало записать только местных патриотов В Сибири и Малороссии они давно есть».

Однако на этом проблема идентификации литературы края не была решена окончательно. Молодые сибирские интеллигенты прекрасно понимали, что «патриотизм» легко превратив из убедительного критерия традиции в набор трескучих фраз о «преданности отечеству». Поэтому абстрактную идеологему нужно было наполнить конкретным содержанием, превратить в показательный сюжет. Важнейшей со-

4 Словцов П А Историческое обозрение Сибири В 2 кн СПб , 1886 Кн 2 С V!

ставляющей патриотического мироощущения областников стало культивируемое ими обязательное возвращение молодого сибиряка на «родину», пребывание в ее границах и служение ее «интересам». Идея возвращения - основа формирующегося патриотизма - становится доминантой в своеобразном областническом кодексе поведения, который, подвергаясь литературным обработкам, связывает воедино формирующиеся структуру сюжета, концепцию автора и тип героя.

Первый раздел главы посвящсн реконструкции автобиографическою сюжета прозы и публицистики Г.Н. Потанина и Н.М Ядринцева, сюжета, способно! о влиять на создающиеся в их среде произведения и литературно-критические доктрины

Ключевым деятелям областнического движения было свойственно ощущение, что сибирская словесность начинается непосредственно с них, чго произведения, появлявшиеся на востоке от Урала едва ли не с конца XVI в, с их собственной деятельностью никак не связаны. Поэтому сюжеты формирующейся литературы должны были в значительной степени зависеть от биографий ее создателей. Но сначала нужно было выстроить биографию как таковую, лишить ее харак!ера «анкеты», придать ей символический статус, идеологизировать ее, превратить этапы жизни в знаковые события. Только в таком случае сюжет литературный будет производным от сюжета биографического.

Становление культуры в Сибири XIX в , появление интеллигенции и развитие ее самосознания - все эти процессы проходили в контексте активного преобразования собственных судеб ключевыми представителями региональной общественности Основной чертой этого жизнетворчества была трансформация узуального сценария жизни сознательный выбор таких решений, которые прежде могли быть истолкованы как отход от нормы, а в данный период оказывались у истоков формирования новой нормы. Напряженное взаимодействие старого и нового подхода к биографии сибирскою интеллшента коснутось главного- вопроса о целесообразности самого пребывания мыслящего, образованного человека на территории, давно закрепившей за собою репутацию «страны изгнания» Традиция диктовала восприятие Сибири как пространства кары, само нахождение за Уралом уже могло расцениваться как наказание. Исключительно характерную рефлексию на эту тему представляет собой специально анализирующийся далее «сибирский» фрагмеш эпистолярия М.М. Сперанского (1819-1821), чья миссия гепсрал-1убернаюра и ревизора верховной власти сочеталась с судьбой опально! о царедворца, переживающего очередное «удаление».

Первые примеры осознанною желания остаться в Сибири были продемонстрированы еще П.Л Словцовым и П П Ершовым, причем последним в наиболее близкой областникам разновидности - возвращения за Урал после получения образования и первых успехов в столице Однако, несмотря на созданные прецеденты, к середине XIX в. биографической нормой для чечовека, ищущего перспективы образования и карьеры, все еще продолжала оставаться миграция в европейскую Россию Частным проявлением этой закономерности стали сис1ематические выезды молодых людей в университетские города, главным образом в Санкт-Петербург « . Все бежит из Сибири», - с грустью замечае1 Н М Ядринцев Явление это именовалось областниками абсентеизмом и расцениваюсь как крайне негативное Как бороться с ним'' Ответ очевиден: выстроить свои биографии на основе мотива возвращения Участники сибирского студенческого землячества в Санкт-Петербурге в начале 60-х гг «все собирались возвратиться на родину, чтобы служить ей», - пишет в своих «Воспоминаниях» Потанин Ему вторит Н.М. Ядринцев. «В Петербурге мною с Потани-

ным основано было 1-е сибирское землячество. Мы решили ехать в Сибирь». Таким образом, первым мотивом, появляющимся в искусственно выстраиваемой биографии нового типа, оказывается мотив возвращения. Однако и в эпоху областников возвращающийся из столичного университета сибиряк все еще, как во времена Словцо-ва и Ершова, представлял собой эксцесс, а не норму. В этом смысле Поганин и Яд-ринцев, вернувшись в начале 60-х гг. в Сибирь, сделали сознательный, хотя и несколько иррациональный выбор, создали своего рода жизненный сюжет. Последовавшие в 1865 г. суд и наказание Потанина, Ядринцева и их единомышленников в еще большей степени символизировали их биографию, дополнив уникальность мотива возвращения не менее уникальным прецедентом «обратной ссылки» в европейскую Россию.

Однако чувства человека, попавшего из столичной среды в провинциальную, пусть и в результате осознанного стремления, не могут не быть противоречивыми. Доминирующим мотивом в эпистолярном и автобиографическом наследии становится раздвоенность: скука и томление в «глуши», желание «вырваться» в столицу, где, однако, тоже поджидает тоска по причине оторванности от «местных нужд». Тяга в столицу становится лейтмотивом в письмах П.П. Ершова друзьям, схожие интонации присутствуют и в публицистике Н.М Ядринцева. Итак, отношение Ядринцева к такому явлению, как абсентеизм характеризовалось известной сложностью. Причем сложность эта была продуктивной для художественного творчества областников: герой, находящийся словно между двумя полюсами, ищущий себя и не удовлетворяющийся результатами поиска, вполне мог претендовать на статус литературного героя. Так, чувство раздвоенности сообщено Ядринцевым герою совместного с Потаниным романа «Тайжане» (1872) Ваныкину. (Неизвестный ранее науке проект романа был обнаружен, исследован и опубликован Н В. Серебренниковым в 1997 г.). «Он хочет вырваться из Сибири. Все ему противеет», - скажет о нем Ядринцев в одном из писем своему соавтору, точно передавая собственные ощущения, звучавшие в его публицистике не раз.

В структуре романа «Тайжане», создававшегося совместными усилиями Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева как художественный манифест областничества, нашли свое отражение несколько мотивов автобиографического происхождения. Помимо мотива возвращения, это влияние на героя со стороны политического ссыльного. Кроме юго, просвещающее воздействие самого героя на юную героиню, участие в бунте рабочих позволяют сравнить «Тайжан» с романами о «новых людях» Ближайшим и самым известным Потанину и Ядринцеву примером здесь был роман их товарища по петербургскому землячеству сибиряков И.В Федорова-Омулевского «Шаг за шагом» (1870). Сюжетная близость двух произведений «из сибирской жизни» более чем заметна. В ключевых эпизодах «Шаг за шагом» и проекты «Тайжан» полностью совпадали: приезд героя в место развития действия (прииск, юрод Уша-ковск), его духовное становление под влиянием политического ссыльного, увлечение женщиной «из местных», просветительское воздействие на окружающую среду, участие в бунтарской акции. И, тем не менее, роман «Шаг за шагом» областники все-таки не приняли. В потанинской статье «Роман и рассказ я Сибири» (1876) Омулев-ский, невзирая на личные дружеские отношения, был подвергнут суровой критике.

Оба произведения в сильной степени идеологизированы и поэтому имеют четко выраженную социальную адресацию. И в этом аспекте они существенно отличаются друг от друга. Если роман Омулевского прочно входил в круг чтения революционной

молодежи второй половины XIX в., играя роль одного из литературных «учебников жизни», нас тавляющих юных радикалов на путь борьбы, и был в этом смысле сориентирован на определенный социальный слой вне всяких областных предпочтений, ю адресация «Тайжан» была прямо противоположной. «Возьмем опять роман. Я его пишу в местном духе, для местного общества...» - сообщает Ядринцев Потанину. Данная установка реализуется в характеристиках героя и, в конечном счете, влияет на вектор развития сюжета. Очевидно, что Ваныкин - «туземный герой», «наивный дикарь не знающий практической жизни, дитя тайги» будет вести себя иначе, чем герой романа «Шаг за шагом», «непровинциальное происхождение» которого сразу бросается в глаза Различие проявилось в главном- если Светлова Омулевский в течение всего повествования готовит к неминуемому отъезду, то Ваныкин, наоборот, не испытывает антипатии к Сибири и символизирующей ее гайге В этом отношении герой противопоставлен не только Светлову с его тягой «вовне», но и героине «Тайжан» Наталье. «Тайжанка рвется из тайги, как из тюрьмы, в вольную синь. <...> Между ними контраст» «Ваныкин сгремился от неопределенного к определенному, хочет войти в границы, приурочиться, локализироваться. Наталья недовольна, что она поставлена в границы, она космополитка» Подчеркнем, что специфика характеров упомянутых персонажей тесно связана с биографическими сценариями, развивавшимися интеллигентами-областниками. В этом смысле жизнь героя словно продолжает реальную судьбу писателя, становясь художественным символом последней.

Проанализировав структуру разрабатывавшегося Г Н. Потаниным и Н.М Яд-ринцевым этикетного автобиографического сюжета, выявив его связи с художественным творчеством областников, во втором разделе главы основное свое внимание мы сосредоточили на психологизме формирующейся областной словесности. Как мы выяснили в предыдущем разделе, доминантой самосознания областника является сопротивление биографической и психологической нацеленности «вовне». Идеалом для него является своего рода территориальная интроверсия. заставляющая порой делать и произносить парадоксальные вещи Без сомнения, планы обязательного возвращения «патриота» на «родину» отличала известная нарочитость Тот факт, что программа эта Потаниным и Ядринцевым, совершавшими тысячекилометровые путешествия от Китая до Америки, не выполнялась и выполняться не могла, лишь подчеркивал ее культурный, «идеальный» характер Мало того, интроверсия и 1яга к самодостаточности могли распространяться на словесность, что выражалось как в отрицании литературных предшественников, так и в сомнениях насчет необходимости современных литературных влияний. «Чтобы заметить местные интересы, нужно быть оригинальным и до известной меры свободным от могущественного давления общего потока русских умственных сил. » - писал Потанин в статье «Роман и рассказ в Сибири» (1876) В результате мы видим, как в областнической публицистике и литературной критике совмещаются два плана: биографический и литературно-эстетический. Один оказывается невозможен без другого- нельзя создать попас г оящему значительного «местного» произведения, не учитывая «местные» же интересы. Их в свою очередь, нетьзя раскрыть, пребывая где-то «вовне», пренебрегая областными реалиями. Со временем у Потанина эти воззрения разовьются в целостную концепцию противоположных «темпераментов» «интернационалиста» и «областника».

Исключительно характерным для областнической литературы был, как известно, конфликт «сибиряков» и «приезжих», ассоциировавшихся чаще всего со штраф-

ной колонизацией и бюрократической эксплуатацией Сибири Однако данное противопоставление осмысливалось теоретиками областнического движения далеко не только как социально-историческая коллизия. В наиболее глубоких интерпретациях конфликта раскрывается его «вечная» природа, в противоборстве двух слоев населения Сибири обнаруживается сюлкновение разных типов человека, каждый из которых располагает своеобразной психологией: укорененного в местной среде «патриота» и подвижного «экстерриториала». Психологические основания их личности восходят, по мнению Г.Н Потанина, ко временам детства. Именно к детским переживаниям восходит стремление главного героя «Тайжан» к тому, чтобы «войти в границы, приурочиться, локализироваться». Именно ретроспекция младенческих лет Ва-ныкина является, возможно, основной е1 о характеристикой в дошедшем до нас тексте. «Когда Ваныкин был маленьким <.. >, его садили на постель и обставляли подушками, чтоб он не скатился. Родные стояли внизу, около огня, то есть в долине. Ваныкин, как маленький феодальный рыцарь, выглядывал из своего пухового замка, построенного на горе; если детское подозрение открывало какую-нибудь мнимую опасность, Ваныкин прятался за з)бпы своего ОагитЬш^а'а. И теперь в горах Ваныкин чувствовал себя как-то понутру; он любил быть огороженным; ему нужно, чтоб глаз его упирался в преграду, а не скользил в даль И чувству как-то лучше быть ограниченным - оно любит свою до чину, а не раскалывается в космополитизме». Тем не менее, объяснив истоки «патриотического» характера своего «туземного героя», автор очень бегло ооанавливается на психологии его визави Натальи Тип экстерриториала будет ждать своего концептуального осмысления еще несколько десятилетий.

Весной 1919 г., накануне обрушившихся на него болезней, Потанин пишет брошюру «Возрождение России и министерство народного просвещения» и печатает ее в издательстве Красноярского Союза областников-автономистов, с руководителем которого, редактором журнала «Сибирские записки» Вл. М. Крутовским, у него давно налажены тесные связи. Поднимающиеся в работе вопросы связаны в основном со «злобой дня» 1918-1919 гг., однако предла!асмые способы их решения заставляют автора обратиться к «вечным» проблемам сибирской жизни второй половины ХГХ -начала XX вв.' реакции местного общества на политические инновации, приходящие из цен фа, роли региональной образова1ельной системы в создании и воспитании интеллектуального ресурса области и т.д Именно на страницах этой малоизвестной брошюры Потанина, в первом ее разделе «Интернационалисты и областники», автором дается развернутая характеристика «экстерриториального» темперамента, его роли в исторической судьбе Сибири и всей России Коллизия 1917 г и ближайших последующих лет представала в сознании престарелого Потанина столкновением «интернационалистов» с «областниками», являвшимися не столько конфликтными политическими силами, сколько противоположными «темпераментами», каждый из которых сформировался под воздействием той или иной биографической традиции.

Стремясь к разработке концепции «областного» человека, носителя «естественной» привязанности к малой родине, формировавшейся еще в инфантильный период жизни, теоретики движения не могли раз за разом не отходить от обычных интерпретаций своей деятельности как идеологической и политической по преимуществу Поиски собственной мировоззренческой идентификации в сопредельных с политикой и идеологией областях любопытным образом воздействовали на вырабатываемый теоретиками областничества понятийный ряд, который с определенного време-

ни начинает пополняться терминами, заимствованными из психологии. Влияние их семантики сказалось на принципиальной в областнической системе ценностей категории патриотизма. Некоторые работы Потанина, а также его обширное эпистолярное наследие позволяют выяви гь и описать попытки автора осмыслить психологическую составляющую областническо1 о мировоззрения. Далее нами специально анализируется характерный для обласшической публицистики концепт инстинкт.

Принадлежащие главным образом перу ГН. Потанина соображения об «инстинктивной» привязанности человека к территории, о принадлежности его на этом основании к тому или иному типу «темперамента» остались, в общем, лишь попытками выработать типологию и характерологию персонажа областной литературы, целостной художественной или литературно-критической программы представители областнической традиции не оставили Однако, несмотря на недостаток литературо-центризма, отмеченные тенденции имели большое значение для формирующейся ре-I иональной словесности В период активной деятельности «старших» областников литература Сибири сформировала критерии «местного писателя», развитие таланта которого было поставлено в зависимость от биографического сценария, включавшего в себя верность «переживаниям детства» (статья Потанина «Роман и рассказ в Сибири»). Идея свободы регионального автора от «давления общего потока русских умственных сил» при всей своей прямолинейности означала отказ этого автора от своего маргинально-провинциального статуса, а рпоп предполагавшего несамостоятельность творческих поисков, их вторичность относительно доминирующей культуры центра. Напомним, что в первые десятилетия XIX в. сибирская литература не могла выработать принципиальною для ре1 иональной поэтики разделения текста «своего» и текста «о себе», тяготея скорее к «гибридным» явлениям, объединявшим в себе обе перспективы наблюдения (И.Т. Калашников, Г.И. Спасский). Это разделение, очевидно, стало возможным только после возникшего в какой-то момент психологического самоотождествления русским человеком себя с огромней сибирской «украиной». Понимание психологической природы этого феномена четко отражено в проанализированных текстах областнической литературы.

Трешй раздел главы посвяшен важнейшему аспекту кристаллизации самосознания областного писателя и формирования поэтических параметров региональной литературы - становлению специфической точки зрения автора относительно реалий русского Востока

По мере развития «областнической тенденции» прояснились задачи сибирской интеллигенции и, как следствие, конкретизировался образ местного населения. Впрочем, единодушия здесь не было, особенно на первых порах. Анализирующаяся в реферируемом разделе заочная полемика Н.М Ядринцева с работами умершего в 1876 г знаменитого историка старообрядчества и сибирского этнографа А.П. Щапова позволяет выявить некоторые особенности сложного процесса становления авторской позиции в региональной культурной среде, а также конструирования основного объекта этнографического изучения и литературного воспроизведения - жителя Зауралья.

Федералистские идеи А П Щапова имели огромное значение для развития областничества Между тем пафос и эмоциональный накал некоторых его сибиреведче-ских сочинений, несоответствие исходной авторской установки идеалу научной объ-

ективности, тяго гение к сатире и публицист их в аспек-

те эстетики и поэтики. В центре нашего ¡нимада№1НЮТ1*9Р Два|принципиально

СПегервург I

01 М Ю !

--1

важных исследования АЛ Щапова - статьи 1872 г «Историко-географические и этнологические заметки 0'сибирском населении» и «О развитии высших человеческих чувств Мысли сибиряка при взгляде на нравственные чувства и стремления сибирского общества». Именно эти труды, как правило, имел в виду Н.М. Ядринцев, обращаясь к наследию ученого

Ключевой мотив этих статей - физическая и нравственная дефектность сибиряка. падение его человеческих качеств в жестоких природных условиях и нередко враждебном этническом окружении. Уродство изображаемых людей, нагнетаемое порой Щаповым до крайнего предела, способствовало воскрешению в его сибире-ведческих работах начала 70-х гг архаичных способов описания территории, превращавшейся под пером исследователя в ирреальный мир, населенный потенциальными музейными экспонатами Описанный Щаповым «Замечательный карлик Фома» из окрестностей Иркутска, «имевший на каждой руке и ноге по два пальца», ста-нойясь объектом чрезмерно внимательного рассмотрения и кроме того, тиражируясь на страницах объемистых работ этнографа в массе своих двойников, оказывался, по сути, главным «героем» экзотического сибирского мира, его олицетворением

Однако тема патологических изменений в организме и психологии сибиряка могла быть раскрыта далеко не на любом материале Масса окружавших Щапова русских жителей Иркутской тубернии вряд ли предоставляла много возможностей для подобных наблюдений В этом случае предубеждение историка питалось неисчислимыми примерами бытового уродства, гротеска повседневной жизни. Здесь автора занимают в первую очередь примеры хищной корысти, алчности и пра1 матизма сибиряка, точно соответствующей климату жестокости и суровости характера Свои выводы ученый подкрепляет множеством фактов, которые, впрочем, характеризует одна особенность: предвзятость позиции наблюдателя Выхваченные из жизненного контекста события (вроде отрав тения мужей женами или жадности хозяина к своим работникам) на самом деле могут встречаться где угодно, но при этом, оставаясь единичными эксцессами, никак не способны характеризовать общество в целом Стилистика бытового очерка, к которой со всей очевидностью перешел Щапов в статье «О развитии высших человеческих чувств.. » ясно обнаруживает заинтересованную позицию автора который пе затрудняет себя наукообразием и, подобно литератору-сатирику. рисует гневным пером картины полуживотного существования своих соотечественников. Обличение сочетается здесь с традиционным экзотизмом описания: в полулюдей, увечных физически и нравственно, превратились именно сибиряки, обитатели крайних рубежей государства. При этом позиция Щапова была, конечно, много сложнее, чем у его средневековых предшественников, впервые описывавших обитателей таинственных земель на северо-востоке Но был и момент родства установок Вне зависимости от эмоционального настроя повествователя (спокойного к проявлениям чудесного как рутине «далекой земли» или негодующего по пОЙоду дисгармонии и «уродства» жизни на окраине) его позиция по отношению к воспроизводящемуся в тексте объекту в обоих случаях одинакова. Ее можно охарактеризовать как принципиально внешнюю (ср идеи Б А Успенского о внешней точке зрения автора в композиционной структуре текста; ср также анализировавшийся В.Б Шкловским прием остранения. коррелирующий с внешней авторской позицией).

Образцы осмысления Щаповым этнографических и бытовых реалий сибирской жизни являются характерными примерами остранения Сибири, радикального извлечения авторской позиции, базирующейся на определенной системе ценностей, из

пространства сибирского мира со всей совокупностью его свойств. Слово взгляд, присутствующее в названии одной из статей Щапова, лишний раз свидетельствует о специфике ею писатетьского самосознания, подразумевающего четкое разделение наблюдателя и наблюдаемого Важной черюй работ этнографа являлись его рассуждения о сибиряке как «народно-областном типе» Именно в этом отношении идеи Щапова сближались с воззрениями Ядринцева и Потанина, также предлагавших рассматривать население края как своеобразную целостность. Статьи ссыльного иркутского историка оказали определяющее влияние на поиски Ядринцевым такой авторской позиции, которая была бы максимально пригодна для осмысления ключевых, с точки зрения областничества, черт обитателей Сибири

Далее нами анализируется ряд выступлений Н.М. Ядринцева, полемически направленных против нарисованной АП Щаповым исключительно колоритной, но во многом предвзятой картины Сибири.

Эстетическое, психологическое и идеологическое позиционирование автором себя как чуждого краю, - вот что виделось Ядринцеву в большинстве сочинений о Сибири, среди которых антропологические работы А П Щапова были, пожалуй, самым показательным, но далеко не единственным примером. Осознав это, публицист столкнулся с вопросом принципиальной важности- как изменить формировавшуюся веками перспективу наблюдения сибирских реалий, как трансформировать саму интонацию рассказа о них9 Будучи одним из аспектов синтезируемого областниками культурного самосознания, эта задача находилась в одном ряду с построением автобиографии как сюжета и наполнением психологическим содержанием концепции героя-патриота.

Вмесю образа человека, рассматриваемого лишь в перспективе этнических и культурных мутаций, Ядринцев предлагав 1 открыть «интересы», «нужды» и «желания» мсстн01 о общества, многообразные и индивидуатьные но своей природе. «Я именно так смотрю на провинцию - пишет он, - я бы желал создать для нее "новый завет", я бы презрел рутину столичного журнализма, его разъединение с народом и е1 о презрительно гордое отношение к жизни масс. Может быть, вследствие этого мои статьи будух носить след некоторой восторженности к тому, что привыкли только презирать и над чем смеяться» Здесь обращает на себя внимание знаковое слово «разъединение»: его, несомненно, нужно понимать в связи с проблемой точки зрения как важной составляющей концепции автора Намерение Ядринцева «презреть разъединение» звучит как вызов г 1убоко укорененной традиции, в рамках которой это «разъединение» постулироваюсь веками.

Мы выделили вошедшие в разные статьи и рецензии программные высказывания Н.М. Ядринцева, посвященные таким особенностям авторской позиции регио-натьного лшераюра, которые позволяют во мноюм по-новому рассматривать главный объект его наблюдения, самого жителя Сибири. В историко-эвотюционном отношении присутствие подобных литературно-критических взглядов в контексте областной стовесности свиде1ельствует о совершенно новом этапе ее развития, разительно отличающем ее от ситуации прежних лет Напомним тонкое замечание Г Н Потанина о специфике характсро югических поисков II Л С ювпова «Этот первый любиIель Сибири жил в такое время, когда объект для подобной любви еще не выяснился, его патриотическая мысль не могла нащупать ядро сибирского общества, ему хотелось поклониться чему-нибудь грандиозному в Сибири, и он ничего не нашел, кроме природы». «Ядро сибирского общества» - это, по мысли Потанина, конечно

же, человек, являющийся центром социума, а также любой культурной традиции. Областническое мироощущение, длительное время доминировавшее в среде сибирской интеллигенции, повернуло местного писателя лицом к жителю Сибири именно как к человеку, обладающему своими осмысленными «нуждами» и безотчетными «инстинктами». Новая точка зрения на сибиряка, основанная на преодолении эстетического и идеологического «разъединения», позволила вывести его из пространства мифопоэтических оценок, эксплуатировавших прием остранения реальности, восприятия ее как иной изначально. Результатом этого стало формирование своеобразной «внутренней» авторской точки зрения на сибирскую жизнь. Ее предельным, матер!' тизуютцим выражением стало выстраивание этикетной интровертированной б .фии сибирского писателя.

)сознанно выстроенная биография областника-патриота оказалась необычайно активной в региональном литературном процессе конца XIX - начала XX вв ллизия I ероя, стремящегося «от неоьределенного к определенному», желающего ' чриурочиться, локализироваться», и героя-«космополита», намеченная в «Тайжа-пах», впоследствии отразится в массе рассказов и повестей сибирских беллетристов рубежа веков Роман Потанина и Ядринцева не был опубликован в свое время, оставшись, по существу, обширным конспектом; в этом смысле прямого влияния на зарождающуюся литературу Сибири он оказывать не мог. Однако мотивы, нашедшие в нем свое воплощение, были распространены в то время повсеместно: в публицистике и литературной критике, в газетных фельетонах и записях мемуарно1 о характера - во всем том литературном массиве, в котором активно вырабатывалось самосознание провинциального интеллигента Реальным воплощением этой тенденции стал бурный расцвет в 1880-1900-х гг. сибирской журнашетики («Сибирская газета». "Сибирская жизнь», «Восточное обозрение» и т.д.), на страницах которых прошли своеобразную апробацию идеи и образы областнической культуры и выявилась полемика с ними.

Заключительная четвертая глава диссертации «Региональная проза 1900-1910-х годов. Повесть. Роман» посвящена анализу ключевых произведений областной литературы начата XX века, принадлежащих перу А.Е Новоселова и Г Д Гребенщикова.

Начато нового столетия имело для сибирской литературной истории отнюдь не только календарное значение Очередная хронологическая веха открыла новый период в развитии региональной словесности, период, ознаменовавшийся целым рядом беспрецедентных достижений. Самым существенным из них было становление писательской среды, представители которой находились в постоянном систематическом общении друг с другом. Ощущение пишущим человеком своего одиночества, восприятие окружающей действительности как культурного вакуума, столь свойственное, например, П.А. Словцову, П.П. Ершову или Н.М. Ядринцеву, осталось в прошлом. Литературный процесс на востоке России перестал напоминать эпизодически возникающие и географически разрозненные «точки роста», он обрел необходимые ему «чувство плеча» и «ощущение соседства» (ДС. Лихачев). Экономический подьем Сибири на рубеже Х1Х-ХХ вв , обусловил быстрое развитие местной периодики, которая совершенно отсугсгвовата в начале минувшею столетия и только начала появляться в эпоху «старших» областников Первые десятилетия XX в. в Сибири стали поистине временем газет и «толстых» журналов. С их возникновением ре-тиональный писатель получил долгожданную возможность систематически печа-

таться Молодой титератор, подобный, скажем. Г Д. Гребенщикову, за короткое время мог поместить на страницах таких изданий десятки своих сочинений, причем «багаж» его напечатанных работ год за годом стремительно увеличивался. Однако это вовсе не означало, ч го, прибегнув к услугам местной печати, писатель-сибиряк оставит попытки проникновения в столичные журналы. Характерное для всех без исключения этапов регионального штературного процесса взаимодействие с культурой центра в начале XX в вышло на новый уровень и предельно интенсифицировалось. Именно 1900-1910-е гг. стали временем настоящего прорыва сибирских авторов на страницы «Современника», «Ежемесячного журнала», «Летописи», «Современного мира», «Вестника Европы».

«Сибирская литературная мобилизация» (А М Горький) совпала по времени, а, скорее всего, находилась в непосредственной связи с проявившимся с особой силой на рубеже XIX-XX вв. тяготением национальной культуры к «провинциальной» теме Швейцарский славист Жорж Нива в своей статье «Русский роман и его предреволюционные "сынки"» обратил внимание на «уход со сцены главного героя русского романа XIX века, т е дворянина-помещика ..», на смену которому «приходит новый и многоликий герой, отщепенец» По мнению исследователя, вся русская культура этого времени словно «уходит вглубь, окрашивается этнографизмом»5 Тип героя-'«отщепенца» был поневоле близок авторам-сибирякам, биографический опыт которых позволял им регулярно соприкасаться с социальными «низами» сибирского общества, не знавшет о дворянской культуры, зато постоянно контактировавшего с многотысячным ссыльнокаторжным населением, обитателями «мертвых домов» востока России.

Сделавшись открытием для столичной публики, генерация молодых региональных писателей начала XX в выглядела весьма самобытно и на фоне своих сибирских предшественников. Впервые за весь послесредневековый период творчество областных литераторов характеризовалось суверенностью жанров собственно художественной прозы, влияние публицистики и наукообразного этнографизма сохранялось, но стало заметно слабее Доминировали привычные для русской классической традиции жанры рассказа и повести, кроме того, наметилось отчетливое движение к созданию романа, потребность в котором ощущалась как «изнутри», так и «извне». Любопытно, что готовность областной литературной традиции к появлению обобщающего эпического полотна уловил A.M. Горький, 27 июня 1912 г писавший с Капри В И. Анучину «И до чего Вы, сибиряки, материалами заряжены густо, - особенно Вы с Потаниным Ведь Вы можете азиатскую эпопею написать в широченнейших масштабах' Пишите ли Вы роман'' Смотрите, скоро ругаться буду1» А уже 13 сентября того же года Анучин сообщил своему требовательному корреспонденту, что «Гребенщиков пишет роман и собирается издать сборник рассказов.. »

Перенос акцента с излюбленных «старшими» областниками очерка, фельетона и идеолог изированной публицистики па беллетристические жанры не означал, однако, разрыва с традицией Множество творческих решений с давней историей не тотько были сохранены, но и получичи дальнейшее развитие Речь идет прежде всего о восходящем к временам П.А. Словцова и Г И Спасского увлечении природоописанием Одновременно если экспансия пейзажа в текстах региональной словесности первой половины XIX в была главным образом связана с адаптацией к областным литера-

s Нива Ж Русский роман и его предреволюционные «сынки» h Континент 1982 №33 С 143, 348

турным >словиям жанра сентиментального пу 1ешествия и не была напрямую связана с разработкой типологии и характероло! ии I ероя, то столетие спустя воспроизведение ландшафта соседствовало с глубоким ин!ересом к сибиряку, коренному жителю края. Ресурсом для выработки типов и характеров представителей сибирского обще-ова становились традиционные коллективы старообрядцев, аборигенов севера и Ю1 а русской Азии. При этом приоритетное внимание уделялось укладу сибирских староверов.

В первом разделе главы исследуются истоки и функционирование старообрядческой темы в публицистике и этнографических изысканиях сибирских авторов - от Н.М. Ядринцева до Г.Д. Гребенщикова и А.Е. Новоселова.

Чпяд ли можно считать случайным тот факт, что два ключевых произведения ре-ги" "ьной беллетристики начала XX столетия - повесть А.Е. Новоселова «Белово-,1, ■ 1917) и роман Г.Д. Гребенщикова «Чураевы» (1921) - тематически связаны с г ^ фским старообрядчеством. Выбор данной тематики был очень характерным для ' • .астного писателя.

Русский старовер, целенаправленно в течение столетий удалявшийся от куль, урного и административного влияния центра, невольно оказался чрезвычайно привлекательной фигурой для интеллигента-публициста, исповедующего областнические взгляды. Сибирский старообрядец, находясь в жесткой оппозиции официальным русским властям, сохранил тем не менее коренные обычаи, культурные основы национальною самосознания далеко за пределами своей исторической родины. В конфликт с официозом он сумел отстоять свое самоопределение. Если не учитывать конфессиональный момент, сибирский интеллигент-областник находился в очень похожих условиях Оппонируя правительству и русскому обществу, он оставался в то же время носжелем всех основных традиций русской культуры Сибирский интеллигент второй половины XIX в., носитель сложного самосознания, в котором культурная и этническая принадлежность к России сочеталась с «местным патриотизмом» и «сепарашзмом», закономерно стремился найти своего «единомышленника» в толще народной жизни, в перипетиях национального исторического процесса. В этом отношении сибирские старообрядцы казались ему в некотором смысле собственным отражением, а специфический уклад их жизни - «народным» аналогом самого областничества.

Динамика публицистических оценок старообрядчества заключалась в следующем. Вызывавшая симпатии Н.М. Ядринцева независимость староверов, воспринимавшаяся публицистами XIX в. как свидетельство самодостаточности сибиряка, являющего собой особый «народно-областной тип», начинает в 1900-1910-е гг. соотноси гься с идеей изоляционизма, и это притом, что само областническое движение переживает в этот период заметный подъем. Разгоревшаяся в первые десятилетия XX в. острая полемика между сторонниками и противниками «местного патриотизма» вновь поставила традиционные для сибирской общественности вопросы: что важнее - мифические сепаратизм и изоляция Сибири или включение огромной азиатской области в бурные политико-экономические процессы центральной России. Для литературного осмысления эгой проблемы как нельзя более подходил сюжет об общине С1ароверов, распадающейся из-за внешнего воздействия, чю мы видим в романе Г Д Гребенщикова «Чураевы», а также сюжет о поиске идеальной утопической земли, сформировавший структуру повести «Беловодье» А.Е. Новоселова Поиск выхода из состояния «чураевской» самоизоляции становится приоритетной задачей авторов на-

чала XX в., пишущих произведения, в которых старообрядческая тематика занимает одно из важнейших мест.

Но втором разделе главы дается целостный анализ повести А.Е. Новоселова «Беловодье» как репрезен гативного произведения сибирской словесности, структурная организация которого связана с художественной и публицистической традицией «старших» областников.

С историко-культурной точки зрения сюжет повести двояк: он комбинирует типичную для старообрядческой традиции беловодскую легенду с не менее популярными в этой среде китежскими мотивами, что актуализирует идею взыскания, определяющую поведение героев и поэтику повествования в целом. Система характеристик персонажей, специфика их взаимодействия позволяет реконструировать конфликт произведения - на первый взгляд, неявный, поскольку в социокультурном отношении герои Новоселова представляют собой один тип сибирского старожила и руководствуются одним, объединяющем всех стремлением к утопической земле. Давно разрабатывавшаяся областной культурой антитеза свободного, авантюрного странствования и привязанности к ограниченной территории чрезвычайно значима в структуре произведения и обусловливает распределение персонажей в рамках конфликта С концепцией территориального консерватизма соотнесен Панфил, главный i ерой повести, почти фатальное стремление которого к Беловодью сочетается с привязанностью к собственному жилищу и подспудно таящимся нежеланием искушать судьбу рискованными путешествиями Его идеологический визави Хрисанф является носителем противоположной установки - желания свободно перемещаться в пространстве. Закономерным следствием является то, что в мировоззренческом отношении он является вольнодумцем посреди ортодоксов-староверов. Оппозиция двух основных героев, подобно магниту, распределяет между своими полюсами остальных персонажей, включая участников любовной интриги. Функциональным «двойникам» Панфилу и Ивану, связанным с темой «локализации», противостоят Хрисанф, Сенечка Бергал и Гараська. образы которых спроецированы на идеи свободы, вольнодумства и имморализма. Причем если приводит общину к гибели ор годокс Панфил, несвобода поведения которого подчеркивается в тексте неоднократно (мотив клятвы отцу), то спасает ее, в конечном итоге, нонконформист Хрисанф, демонстрируя обычный жшейский прагматизм. Данное обстоятельство позволяет заключить, что при всех генетических связях повести Новоселова с областным контекстом, ее поэтика трансформирует его самым решительным образом. Тяга к утопическому пространственному локусу не расценивается отныне как единственно возможный сценарий для героев, в то же время спасительным может стать как раз отсутствие «географического догматизма», рациональное и в чем-то даже авантюрное отношение к путешествию в открытый, неизвестный мир.

Третий раздел главы посвящен формированию художественного опыта I .Д. Гребенщикова-прозаика, ищущею подходы к созданию первого в решональной литературной истории образца романного жанра.

Хронология создания первою тома «Чураевых» говорит о том, что рассказы I Д Гребенщикова 1910-х годов являлись не просто экспериментами, предшествовавшими созданию обобщающего эпического целого. Судя по всему, замысел большою произведения, прообраза «Чураевых», формировался у молодого писателя в течение 1912г., по возвращении из длительной экспедиции на Ал гай. Вероятно, к концу i ода им были уже написаны какие-ю предварительные материалы. Однако окончательно

план романа прояснился только к 1915 г В архиве писателя сохранилась недатированная рукопись, в которой этапы работы над произведением описаны исключительно точно. «I часть я написал в 1915 юду под Тернополем, И часть в 1916 году под Двинском и III часть на Карпатах на боевом участке нашей дивизии под названием "высота 947" <.. > Я закончил последние главы 5 февраля (1917 i. - К.А ), а 3 марта я поздравил своих солдат с ответственным министерством и на молитве в "Спаси, Господи" мы упоминали Михаила Александровича (Романова - К.А.). Через два дня Николая Николаевича (Романова. - К. А.). А потом в этом месте мои солдаты что-то мямлили, путались и что-то выходило несуразное»6. Таким образом, временной отрезок от начала работы над текстом до его публикации в 1921 г. в парижском журнале «Современные записки» составил около десяти лет По сути, это период, в который уложилось все зрелое творчество Гребенщикова до его отъезда из революционной России. В этом смысле создававшиеся на протяжении 1912-1917 ir. повести и рассказы находились в состоянии постоянного диалога с постепенно воплощавшимся замыслом первого «сибирского» романа, на их поэтике не могли не апробироваться решения, которым угоговано было лечь в основу главного произведения писателя.

Г Д Гребенщиков первым из плеяды молодых сибирских литераторов начал публиковать свои произведения отдельными изданиями Сборник рассказов «Отголоски сибирских окраин» и пьеса «Сын народа», являясь очевидной пробой пера, обнаружили важные тенденции, которым предстояло, окрепнув со временем, стать доминантами творческих поисков писателя С самых ранних пор прозаические эксперименты Гребеншикова, при всей широковещательности его замыслов, характеризуются достаточно четкой областной установкой. Об этом говорят сами их названия: «Отголоски сибирских окраин», «В просторах Сибири» (показательно что по выходе первого тома сборника Гребенщиков планировал и все последующие свои книги называть «В просторах Сибири» Об этом он сообщил в письме к П А. Казанскому от 21 авг. 1913 г 7). Изданная под тем же названием два года спустя вторая книга двухтомника открывается посвящением Г.Н. Потанину. Отмеченные особенности прозы Гребенщикова лежат на поверхности, но вместе с тем все они - от географического акцента в заглавиях до адресации текста лидеру обтастничества - свидетельствуют о том, чю писательское самосознание формируется в определенном направлении.

Среди предшественников Гребенщикова можно назвать, пожалуй, единственного автора, адекватного ему по масштабу. Это Н.И Наумов, беллетрист-народник, отдельные произведения которого, прежде всего сборник рассказов «Сила солому ломит» (1874), обрели всероссийскую известность. Оба этих автора отвечают самому очевидному (хотя конечно, не исчерпывающему) критерию областной литературы уроженец Сибири живописует свою родину. Между Наумовым 70-80-х гг., пред-ствлявшимся тогда Потанину идеалом художника-областника, и Гребенщиковым 1910-х гг. нет никого равного им по вкладу в развитие региональной словесности. Пик писательской карьеры Наумова отделен от вершины творческой деятельности Гребенщикова (до его эмиграции) почти четырьмя десятилетиями Крайние точки данного временного отрезка позволяют увидеть серьезные изменения, произошедшие за этот период в региональной литературной системе.

6 Государственный музей истории литературы и кутьтуры Алтая Фонд Г Д Гребеншикова Едхр 406'77 Л 1-2

7РГАЛИ Ф 1082 Оп 1 Fa хр 4 Д 29об

Внимание Наумова, яркого представителя народнической прозы, сосредоточено главным образом на социальных коллизиях в среде сибирского простонародья, чье материальное неблагополучие, описанное автором с аналитизмом этнографа и историка, преде гает как печальная сторона жизни русскою простолюдина вообще. В череде повседневных житейских бед - рекрутчины, дол1 ов и разорения - сибирский мужик превращается под пером Наумова в носителя общенациональной трагедии простого человека, переставая чем-то существенным отличаться от своих собратьев по всей России. Индивидуализирующие его особенности географии и ландшафта находятся для писателя далеко не на первом месте. Показательно, что само слово «Сибирь», несмотря на подзаголовок «рассказы из быта сибирских крестьян», почти не встречается на страницах главного произведения Наумова, а когда топоним появляется, то в окружении такого контекста, который полностью исключает любые областнические реминисценции. «Кроме того, в Сибири существует еше обыкновение законтрактовать неисправных плательщиков податей и недоимок в работы к лицам, посюронним крестьянскому миру . » «Исправление дорог в Сибири составляет одну из натуральных повинностей крестьян» и т.д.

Очевидно, разделявший ключевые положения областнической программы названный Потаниным «патриотом» и противопоставленный литературным «абсентеистам» Кущевскому и Омулевскому. Наумов все-таки не стал художником областнического направления Самосознание идеологическое не трансформировалось пока в самосознание литературное. Вероятно, в начальный период «бури и натиска» «областническая тенденция» могла существовать только в жанрах, граничивших с публицистикой: очерке, фельетоне научной или литера[урно-критической статье Пример Гребенщикова важен именно на этом фоне Ему удается, позиционируя себя как описателя Сибири, принадлежащего к кругу Потанина, воплотить наработанный региональной интеллигенцией за несколько десятилетий идейный комплекс в художественном тексте. По сути именно Гребенщиков стал первым известным как на своей родине, так и за ее пределами областным сибирским литератором.

Как писатель, столкнувшийся с абсолютно новыми для областного автора проблемами поэтики, Гребенщиков был поставлен перед необходимостью разработки новой «метафоры» своей родины - не музея редкостей и древностей в духе издателя «Сибирского вестника» Г.И. Спасского, не страны приключений и поверженных злодеев романтика И Т. Калашникова и даже не «штрафной котонии» областников Такой метафорой стала дихотомия Сибирь - деревня. Далее мы рассматриваем эволюцию структуры «деревенского» рассказа Гребенщикова на примере наиболее показательных текстов, вошедших в сборник «В просторах Сибири» («Пришельцы», «Змей-Горыныч», «Двое»).

В четверюм разделе главы анатизируется первая часть романной эпопеи «Чу-раевы», созданная в период, предшествующий эмиграции Г Д Гребенщикова Исследуются источники и структура сюжета романа, художественное пространство.

Судьба первого тома «Чураевых» своеобразна и в чем-то созвучна литературной и человеческой судьбе самого его автора. Посвященный реалиям сибирской действительности, роман писался большей частью за пределами Сибири, для публикации посылался сначала в журнал Горького «Летопись», затем, после отъезда Гребенщикова из Крыма в Стамбуп - в софийское издательство П Б Струве и, наконец, - в парижские «Современные записки», где с пятого номера журнала за 1921 год он начал печататься. С одной стороны, эта экзотическая для «областного» произведе-

пия i еография была вынужденной и диктовалась известными обстоятельствами исхода интеллигенции из России в начале 20-х i г. Однако с другой стороны, влившийся в ряды первой эми1 рации Гребенщиков исполнил свою давнюю затаенную мечту: он оказался в кругу бесспорно столичных (в типологическом, а не топографическом смысле этого слова) писателей.

Убеждения и мировоззренческие ориентиры Гребенщикова характеризовались известной сложностью даже в 10-е гг., время, когда им были созданы тексты максимально близкие областническим программам. Начав, вопреки собственной «патриотической» установке, регулярно печататься в столичных изданиях, Гребенщиков всеми силами старался установить связи с писателями из «центра». Презентуя свои опубликованные тексты и решая судьбу рукописей, он выходит непосредственно на A.M. Горького, Е.А. Ляцкот о, В.Г. Короленко, A.M. Ремизова, причем молодой литератор теперь явно не стремится обнаружить свою близость к областническим взглядам. В эпистолярии Гребенщикова начинают звучать интонации, свидетельствующие о сильном, хотя и неявном, желании автора быть сопричастным столичной литературной жизни Поэтическая структура первой части «Чураевых» испытала на себе воздействие колеблющегося авторского самосознания, что выразилось в характерном построении конфликта и расположении соотносящихся друг с друг ом и семантически взаимодействующих сюжетных линий повествования.

Если критика русского зарубежья реагировала на Гребенщикова как на представителя «этнографической беллетристики» (М. Слоним), а «Чураевы» действительно обнаружили много общего с жанром областнического романа, анализировавшимся М.М Бахтиным, то позиция самого Гребенщикова, отразившаяся в поэтической организации его романа, была в целом сложнее. Сюжетную структуру «Чураевых» определяет соотносящаяся в большей степени с мироощущением областника, чем с осмысленной идеологической программой, история замкнутого микропространства, сталкивающегося с открытым и безграничным внешним миром. Композиция романа формируется двумя сюжетными линиями, одна из которых подчинена идее «внутреннего» раскола (прение о вере в ските Фирса Чураева), другая - отношению с тем, что находится «вовне» (путешествие сына Фирса Викула в Москву и его женитьба на москвичке). Вместе с тем концепция разрушительного внешнего влияния реализована в мотивной структуре обеих сюжетных линий, что делает их тематическое различие (описание косного быта алтайских староверов и полубогемной столичной среды) кажущимся и уподобляет их зеркальному отражению друг друга. В обоих случаях ключевым моментом является мотив брака, относящийся, однако, не к матримониальной теме как таковой, а символизирующий скорее обретение героем нового качества, своего рода перерождение (пары персонажей Викул -Надежда; Самойло - Пенила).

Конструирование Гребенщиковым двух парных сюжетов, формирующих структуру романа, конечно, является продуманным ходом. Навеянная областнической публицистикой коллизия столичного жителя и сибирского старожильческого мира в менее явной форме дублируется историей о поморской монахине, привезенной на Алтай как живой аргумент в предстоящих межконфессиональных баталиях. Реализованная в обоих случаях мотивология брака связана как с бытописанием (идеолог и-ческий конфликт перенесен Гребенщиковым из сферы политической абстракции в повседневность человеческих отношений), так и с иносказанием' влияние метрополии на колонию рассматривается как символическая свадьба, что типологически, а,

быть может, и исгорико-генетичееки соотносится с характерными мотивами сюжета о Ермаке, например, в рецепции II11 Ершова - первоосновой всех литературных обработок темы покорения Сибири 11ри этом рассказ о Нениле привносит совершенно новую интонацию в обычное для Гребенщикова со времен «Змея Горыныча» и «Пришельцев» изображение патриархального социума: раскол проходит не только по линии столица - Сибирь (Надежда Никитина и ее адюлыер с братьями Чураевы-ми), но и внутри самого старообрядческого мира, жертвой которого и одновременно невольным судьей оказывается молодая поморянка

Существенной особенностью поэтической организации «Чураевых», романа о старообрядцах, является то, чю вопрос о вере в нем тесно переплетается с вопросом о «землях», пространстве, а роман в целом сочетает религиозную тематику с территориальной антитезой «Россия - Сибирь», имеющей областнические корни Эта черта поэтики текста очень характерна для автора, прочно связанного с публицистическим и литературным процессом Сибири рубежа Х1Х-ХХ вв Далее нами анализируется поэтика художественного пространства романа, в котором со- противопоставлены территориальные миры Москвы и Сибири, обнаруживающие определенные семантические созвучия (например, в связи с мотивом строительной жертвы).

Отмеченные особенности художественной организации «Чураевых» несомненно связаны с эволюцией областнических воззрений в сознании писателя. В своем исходном виде «областническая идея», являясь порождением политизированной пуб-тицистики 1860-х гг., тяготела к построению четких ценностных антитез, важнейшей из которых являлась коллизия Сибири и «центра» В этом смысле поэтика романа Г.Д. Гребенщикова позволяет говорить об известном преодолении исходных установок областной культуры, о трансформации ее самосознания. Непримиримость сторон конфликта оказывается, в общем, мнимой - и это при сохранении всех традиционных «знаков» непримиримости, как, например, ситуации «москвичка в старообрядческом селении», чем-то напоминающей по своим интонациям фельетоны Н.М. Ядринцева о «наезжих» и «навозных».

Областная «локальность» в романе Гребенщикова словно пытается открыться миру, влиться в нет о. В этом, как кажется, есть основание видеть неявную, скрытую полемику с грезами областнической публицистики о самодостаточности и самостоя-тельност и сибиряка, художественным выражением которого часто служил образ старообрядца. Трудно сказать, являлась ли эта полемика осмысленной авторской задачей, но бесспорно то, что она обозначила очередной рубеж в эволюции самосознания сибирского интеллигента, самосознания по определению двойственного и проблематичного, обреченного совмещать консервативную «русскость» Сибири с фактическим нахождением последней вне исконного ареала русской культуры.

В Заключении подводятся итоги проведенного исследования и намечаются перспективы дальнейшей работы.

Формирование русской ли гературной традиции в Сибири было долгим и многотрудным процессом, занявшим, по меньшей мере, три столетия. Причем возникавшие на пути становления этой традиции паузы, моменты своеобразного «безвременья» создавали на каждом следующем этапе развития ощущение того, что региональная словесность вновь только нарождается, а опыт, накопленный годами ранее, -не в счет На уровне субъективных писательских оценок данное мнение было общепринятым. однако оно приходило в любопытное противоречие с солидным объемом

текстов, беспрестанно пополнявшимся с начала XVII столетия и к концу XIX в включавшим в себя не только обычные для провинции опусы «обыкновенных талантов», но и явления совершенно незаурядные - цикл сибирских летописей, творчество С.У Ремезова, П.11 Ершова, П А Словцова, литературно-критическое наследие областников. Объективно рассуждая, у нас есть все основания говорить о шедшем в крае непрерывно, хотя порой в латентных формах, процессе накопления культурного потенциала, являвше! ося залогом самосознания образованного сибиряка (см об этом ряд статей В Г. Одинокова). Поэтому на самом деле вовсе не удивительно, что время от времени, как в начале XIX в. или в 1900-1910-е гг., литература Сибири вдруг представала системным явлением и производила на свет целую генерацию небезынтересных авторов.

Отдаленные друг от друга во временном отношении, эти «всплески» литературной активности могут быть тем не менее рассмотрены в рамках единого и закономерного процесса становления региональной словесности, а художественные тексты - прямые результаты этой активности - проанализированы с точки зрения преемственности на уровне поэтики Очыт подобного анализа был предложен в реферируемой диссертации.

Вместе с тем подойдя к хронологическому концу традиции (после 1917 г областничество было подвер1 нуто прямому запрету), исследователь не может не задаться вопросом: были ли у peí ионального литературного процесса XIX - начала XX вв все-таки какие-то последствия, помимо группировавшихся в эмигрантских центрах небольших сообществ интеллигентов-сибиряков7 Возможна ли литературоведческая, культурологическая реконструкция этих последствий в рамках общенационального литературного развития середины - вт орой половины XX в ? Эти вопросы связаны с научными перспективами, которые, как кажется, открывает настоящая работа.

Действительно, перед исследователем сибирского литературного регионализма 1920-е годы предстают труднопреодолимым препятствием Смерть ГН Потанина, гибель А.Е Новоселова и А В. Адрианова, эмиграция Г Д Гребенщикова, М П Головачева, ряда других ярких представителей сибирской интеллигенции, прекращение в 1919 г. журнала Вл.М. Крутовского «Сибирские записки», последнего издания, близкого областнической программе, невольно создают впечатление пресечения традиции, остатки которой на родине подлежали безоговорочному искоренению, а в культуре зарубежья - ассимиляции под влиянием сопредельных контекстов Вместе с тем в советское время практически не претерпел изменений важнейший для края культурогенный фактор - семантические параметры самой Сибири как особого ландшафта с исторически двойственным статусом: внутрироссийской провинции и одновременно экстерриториального по отношению к метрополии колониального мира. Традиционная соотнесенность Сибири с семиотическим полюсом иного позволяла противопоставлять особенности ее развития историческому пути, планы которого генерировались в центре Например, актуальная в течение всей советской эпохи установка на построение технократического общества упрочила ассоциативную связь Сибири с альтернативной идеей экологического эдема, последнего рубежа природной естественности Рано или поздно это обстоятельство не могло не привлечь к себе внимание непредвзятого автора дистанцирующегося от вульгарно-социологической эстетики советской литературы. В этой связи представ шется, что закономерным шагом литературного сибиреведения в будущем может стать сравнение художественной традиции связанной с развитием областнической тенденции XIX-XX вв . и ли-

тературы второй почовины XX в , обычно ассоциирующейся с «почвенническим» направлением и во многом созданной авторами-сибиряками (В.П. Астафьев, В.Г Распутин, В.М Шукшин). Далее в качестве примера нами анализируется цикл очерков В Г Распутина «Сибирь, Сибирь », в котором крупнейший писатель, уроженец Сибири, находясь вне всякой биографической связи с ее дореволюционным прошлым по сути, реконструировал традиционный для региональной словесности тематический контекст и мотивологический ряд Думается, что осмысление подобных творческих и идеологических стратегий новейшей эпохи едва ли будет успешным без учета литературного потенциала, формировавшегося на востоке России в течение трех веков.

Основные положения работы отражены в следующих публикациях -

I Анисимое К В Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX веков: Особенности становления и развития региональной литературной традиции Томск, 2005. 304 с. (17 п л )

2. Анисимое К В Вопросы поэтики литературы Сибири. Учебное пособие. Красноярск, 2001. 108 с. (5,7 п.л.)

3 Анисимое К В Поэтика литературы Сибири 10-30-х годов XIX столетия (особенности становления решональной литературной традиции). Учебное пособие. Томск, 2004. 100 с. (5,8 п.л.)

4. Анисимое К В Н.М. Карамзин и его последователи - интерпретаторы Строгановской летописи // Филологические науки 2004 №4 С 3-12. (0,6 п.л )

5. Анисимое К В У истоков сибирской темы в русской литературе XIX века' журнал Г.И. Спасского «Сибирский всстник» // Вестник Томского государственного педагогического университета 2004 Вып 3 (40) Сер Гуманитарные науки (филология). С. 65-72. (0,8 п л.)

6 ГН Потанин Возрождение России и министерство народного просвещения / Публикация и комментарий К В Анисимова II Вестник Томского государственного университета № 282 Июнь 2004. Сер.: «Философия. Культурология. Филология». С 300-307. (0,3 п л )

7. Анисимое К В Сибирский областнический роман: от «Тайжан» к «Чураевым» // Филологические страницы. Сб ст Вып 1 Красноярск, 1999 С. 20-32. (0,5 п.л.)

8 Анисимое К В Старообрядчество и областничество II Филологические С1рани-цы Сб.ст. Вып 1 Красноярск, 1999 С. 33-46. (0,5 п.л )

9 Анисимое К В Символика границы в текстах о Сибири XVI-X1X вв // Европейские исследования в Сибири Вып III Томск. 2001. С.101-112 (0,5 п л )

10 Анисимое К В Областная сибирская проза XIX века: автобиография и литературный сюжет // Проблемы питературных жанров Материалы X Международной конференции Часть 1 Томск, 2002. С.238-241. (0,3 п.л.)

II .Анисимое К В Путешествие к вопросу о жанровой составтяющей сибирского текста // Сибирский текст в русской культуре Сборник craieñ Томск, 2002. С 20-30. (0,6 п.л )

12 Анисимов К В Соотношение «политического» и «психоло! ического» начал в сибирском областничестве XIX века // Научный ежегодник КГПУ. Вып. 3 Т. 1. Красноярск, 2002. С. 70-76. (0,5 п.л.)

13 Анисимов К В Идея местного самосознания и поэтика текста «Уподобление Сибирские страны» С.У. Ремсзова // Сибирь в XXI веке- альтернативы и про-1нозы развития. Часть 2. Красноярск, 2003 С. 82-92 (0,5 п.л.)

14 Анисимов К В Сюжет о Ермаке в сибирской словесности XIX века // Сибирь в контексте мировой культуры Опыт самоописания. Коллективная монография. Томск, 2003. С. 35-50. (0,7 п л.)

Iе) Анисимов К В Типологические аспекты сюжета о Ермаке в древнерусской книжности и фольклоре // Европейские исследования в Сибири: Вып. IV. Томск, 2004. С. 116-131. (0,8 п.л.)

16 Анисимов К В Биографический сюжет в областной культуре Сибири XIX столетия // Сибирский филологический журнал 2004. № 1. С. 43-50. (0,6 п л.)

17 Анисимов К В Сибирское областничество и творчество Г.Д. Гребенщикова' к интерпретации некоторых мотивов романа «Чураевы» (1-я часть) // Алтайский текст в русской культуре- материалы второго научного семинара «Алтайский текст в русской кулыуре». Вып. 2 Барнаул, 2004. С. 18-27. (0,5 п.л.)

18 Анисимов К В «Народно-областной тип» НМ Ядринцев в полемике с этнологическими изысканиями А.П. Щапова // Русский язык и литература в Сибири. Красноярск, 2004. С. 133-152 (0,7 п.л.)

АНИСИМОВ КИРИЛЛ ВЛАДИСЛАВОВИЧ

Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX веков: Особенности становления и развития региональной литературной традиции

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Отпечатано с готовых оригинал-макетов. Подписано в печать 18.04.05. Формат 84 х 108 Ч, Усл.-печ. л. 2,42. Уч.-изд.-л. 2,17. Тираж 150 экз. Заказ № 5944.

Отпечатано издательством «КЛАРЕТИДНУМ» Полиграфическая лицензия ПЛД № 48-65 от 22. 02 1999 660050, г.Красноярск, а/я 1023 Телефоны- (3912) 27-94-00, 27-88-48 e-mail: info@claret.krsn.ru http7/claret.krsn.ra

Р ~ 9 "

РНБ Русский фонд

2006-4 6696

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Анисимов, Кирилл Владиславович

Введение.

Глава 1. Становление сибирской областной словесности. Взаимодействие литературных систем центра и региона.

§ 1. Сибирь как историко-культурный ландшафт: фактор границы столичная» и «региональная» позиции наблюдателя).

§ 2. Типологические и функциональные аспекты сюжета о Ермаке.

Глава 2. Поэтика литературы Сибири 10-30-х гг. XIX столетия.

§ 1. Концепции региональной литературы в научном и художественном наследии П.А. Словцова.

§ 2. «Открытие Сибири» в литературе начала XIX века. Журналы

Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник».

§ 3. Романы И.Т. Калашникова как феномен сибирской беллетристики первой половины XIX века.

Глава 3. Литература Сибири второй половины XIX столетия. Формирование областнической концепции автора и героя.

§ 1. Биографический сюжет в областнической литературе и публицистике.

Истоки и структура.

§ 2. «Темперамент» и «инстинкт». На пути к психологизму региональной словесности.

§ 3. «Народно-областной тип». Н.М. Ядринцев в полемике с этнографическими изысканиями А.П. Щапова.

Глава 4. Региональная проза 1900-1910-х гг. Повесть. Роман.

§ 1. Истоки и развитие темы старообрядчества в литературе Сибири второй половины XIX - начала XX веков.

§ 2. Повесть А.Е. Новоселова «Беловодье» в контексте областной литературной традиции.

§ 3. В преддверии «Чураевых».

§ 4. Роман Г.Д. Гребенщикова «Чураевы» (1-я часть). Источники и структура сюжета. Художественное пространство.

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Анисимов, Кирилл Владиславович

Активно развивающаяся с 80-х гг. XX в. традиция исследований «локальных» текстов русской литературы, связанная с рецепцией философско-эстетического наследия М.М. Бахтина (в частности, его идей о хронотопе), а также с развитием представлений о семиотике пространства и включающая в себя целый ряд работ о «петербургском», «московском», «пермском», «усадебном», в последнее время «сибирском» текстах национальной словесности, стремится, главным образом, к реконструкции семантических параметров того или иного исторически отмеченного территориального мира, образ которого воссоздается в произведениях русской литературы. При этом изучение литературной работы, ведущейся интеллигентским сообществом внутри данного региона, и вообще придание этой деятельности качества самостоятельного предмета исследования продолжает оставаться в нашей филологической науке редким явлением. Исключение составляет, пожалуй, только Сибирь - крупнейший регион России и одновременно наиболее удаленный от ее историко-географического центра. Вероятно, поэтому тенденция признавать некоторые особенные черты сибирской литературной традиции проявилась еще в 30-е гг. XIX в. (книга Генриха Кенига «Литературные картины России», 1837 г.). В начале XX в. самобытность сибирской региональной словесности, в первую очередь благодаря классическим работам М.К. Азадовского, стала более известной и понятной. Вместе с тем систематически проводящиеся с 10-х годов XX в. исследования русской литературы Сибири (от средневековых летописей, посвященных походу Ермака, до литературно-критической деятельности областников XIX - начала XX вв.), как правило, выполнены в источниковедческом и историко-литературном ключе. Обращение к проблемам поэтики областной литературы Сибири встречается значительно реже и связано, главным образом, с анализом конкретных произведений.

Актуальность данной работы определяется возросшим интересом современного литературоведения к геокультурологическим аспектам истории национальной словесности, проблемам поэтики и семиотики локального текста. В диссертации литература края впервые рассматривается как поэтическая система, которая располагает рядом объективно заданных параметров, влияющих на творческие поиски авторов региона. Из этих параметров наиболее существенной представляется ситуация отдаленности от культурного центра, которую пишущий человек переживал в Сибири особенно остро и которая одновременно, соотносясь с явлением периферии семиосферы (Ю.М. Лотман), оказывала продуктивное воздействие на процесс художественных и мировоззренческих исканий. Ощущение отдаленности, воздействуя, подобно некоему силовому полю, на авторское самосознание, заставляло писателя вырабатывать способы самоопределения относительно Сибири (как правило, в рамках антитезы «покинуть - остаться») и, соответственно, избирать те или иные приемы ее художественного воспроизведения (с большим или меньшим тяготением к поэтическому остра-нению).

Анализ воздействия самосознания регионального автора на структуру выходящего из-под его пера текста, выявление на этом основании особых качеств сибирской словесности как специфической региональной традиции в рамках русской литературы является основной целью предпринятого исследования. Поставленная цель подразумевает решение ряда конкретных задач, продиктованных как отбором репрезентативного для исследования материала, так и методом его изучения:

1) Проанализировать семиотические параметры Сибири как историко-культурного ландшафта;

2) Выявить специфику взаимодействия формирующейся региональной словесности Сибири с традицией центра;

3) Рассмотреть формирование первых эстетических концепций литературы края в 10-30-е гг. XIX века (П.А. Словцов);

4) Изучить журналы Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник» (1818-1827) в аспекте поэтики сибирской темы в литературе эпохи романтизма;

5) Исследовать сюжетосложение и жанровую природу первых образцов региональной беллетристики - романов И.Т. Калашникова 30-х гг. XIX в.;

6) Выявить особенности областнической концепции автора и героя (литературно-критическое наследие Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева);

7) Реконструировать «биографический текст» областнической культуры второй половины XIX в. и определить его влияние на художественные эксперименты областников;

8) Исследовать становление жанров повести и романа в литературе Сибири 1900-1910-х гг. XX в.

Традиция изучения литературы Сибири знает несколько этапов.

В 1929 г. Георгий Федотов, осмысливая трагический опыт русской истории начала XX столетия, с тревогой писал: «.Никто не станет отрицать угрожающего значения сепаратизмов, раздирающих тело России. За одиннадцать лет революции зародились, развились, окрепли десятки национальных сознаний в ее расслабевшем теле. <.> С Дальнего Востока наступает Япония, вскоре начнет наступать Китай. И тут-то мы с ужасом узнаем, что сибиряки, чистокровные великороссы-сибиряки, тоже имеют зуб против России, тоже мечтают о Сибирской Республике - легкой добыче Японии»1. Характерна в словах замечательного русского философа и историка, указавшего в своей статье на целый ряд сценариев возможной дезинтеграции страны, эта интонация удивления и недоумения при встрече со странным примером сепаратизма «чистокровных великороссов», разительно отличающимся от десятков традиционных национальных исканий независимости. В 10-е годы XX в. идея сибирской самостоятельности обрела всероссийскую известность во второй раз: в середине 60-х годов предыдущего столетия она уже спровоцировала громкий уголовный процесс2. Очевидно, что политическая тенденция, проявившая себя дважды в течение пятидесяти лет, имела не только социальные основания3, но была каким-то образом связана с культурой, мировоззрением сибирской интеллигенции, в среде которой создава

1 Федотов Г. Будет ли существовать Россия? // Россия и Европа: Опыт соборного анализа. М., 1992. С. 249.

2 См.: Дело об отделении Сибири от России / Публ. А.Т. Топчия, Р.А. Топчия; Сост. Н.В. Серебренников. Томск, 2002.

3 О революционных перипетиях в Сибири 1917 - начала 20-х гг. см. работу: Перейра Н.Г.О. Сибирь: политика и общество в гражданской войне. М., 1996. Ей предшествовала специальная статья автора: Pereira N.G.O. Regional Consciousness in Siberia before and after October 1917 // Canadian Slavonic Papers. 1988. Vol. XXX. № 1. P. 112-133. лись и функционировали какие-то тексты, причем не обязательно только написанные на злобу дня прокламации и прочие агитационные материалы.

Формирование на крайнем восточном рубеже империи интеллигентского сообщества, одной гранью деятельности которого стал пресловутый сепаратизм, не могло проходить в стороне от становления литературной традиции, в контексте которой вырабатывалась специфическая картина мира образованного русского человека, оказавшегося или даже родившегося посреди этой «отдаленнейшей страны нашего Отечества», как выразился о Сибири в начале XIX в. долго живший в ней поэт, член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств В.В. Дмитриев4. О возможности такой литературы читателю могли сказать еще средневековые сибирские летописи, созданные в XVII в., одну из которых, принадлежащую перу С.У. Ремезова, широко использовал Герард Фридрих Миллер при написании фундаментальной «Истории Сибири» (1750), а другую - Строгановскую - Н.М. Карамзин, сделавший ее основой своего рассказа о Ермаке в IX томе «Истории государства Российского» (1821).

В скором времени вопрос о региональной словесности Сибири приобрел самостоятельное значение. Немецкий критик и писатель Генрих Кениг в своей книге «Литературные картины России» (1837), известной в русском переводе как «Очерки русской литературы», отметив, что «образующаяся . сибирская литература не будет, разумеется, иметь собственного, отличного характера», указал: «Она будет иметь такое же положение и такое же отношение к российской литературе, как англо-американская к английской»5. Таким образом, впервые после Г.Ф. Миллера и Н.М. Карамзина, использовавших древнерусские хроники похода Ермака в своих целях, была предпринята попытка теоретически обосновать возможность зарождения сибирского литературного регионализма, наметить его перспективы. Принципиально важно при этом, что работа Г. Кени-га родилась в сотрудничестве с «любомудром» H.A. Мельгуновым, который, судя по всему, подсказал своему собеседнику некоторые ключевые положения его книги, например, что «к многоразличным элементам русской натуры и русской жизни . принадлежат еще провинциальные элементы <.>: русско-немецкий,

4 Дмитриев В.В. Картина Сибири// Сибирский вестник. 1818. 4.1. С. 1.

5 Кениг Г. Очерки русской литературы. СПб., 1862. С. 220. сибирский и малороссийский»6, что язык сибиряков «во многих оборотах отступает от русского. У них есть свои поэты, произведения которых, обращаясь в рукописях, неизвестны в России»7 и т.д. Следовательно, концепция литературной самобытности Сибири родилась в самой России, причем под пером объективных наблюдателей, а отнюдь не теоретиков областной обособленности.

Во второй половине XIX столетия благодаря деятельности областнически настроенной интеллигенции идея сибирской словесности обрела несколько более рельефный вид. Основной проблемой писательского сообщества востока России на протяжении XVIII — первой половины XIX вв. была разрозненность культурных усилий отдельных энтузиастов и, как следствие, атомизация литературного процесса, который в территориальном отношении локализировался в рамках небольших «культурных гнезд», а в хронологическом - напоминал последовательность спорадических взлетов, после которых следовали годы, а то и десятилетия литературной немоты. Ситуация эта разительно отличалась от занявшего более чем столетие древнерусского периода развития областной литературы, в течение которого между основными памятниками традиции имелась очевидная текстологическая связь и преемственность на уровне поэтики и авторского мировоззрения. Позднее линия этой преемственности прервалась, литературная работа стала уделом одиночек, а Сибирь, начав расцениваться как культурная пустыня, добавила к своему мифологизированному образу еще один малоприятный оттенок.

Идеологи областнического движения Г.Н. Потанин и Н.М. Ядринцев осознавали эту специфическую черту истории региональной литературы и общественной жизни в целом. Ставя проблему специфики Сибири как особого пространства в составе Российской империи, они закономерно должны были рассматривать культуру края как типологически целостное явление. Демонстрируя свое отличное знание ассоциирующихся с Сибирью текстов от летописей и исторических песен, посвященных Ермаку, до творчества полузабытых поэтов недавнего прошлого, давая авторам этих текстов меткие характеристики, област

6 Там же. С. 119.

7 Там же. С. 218. В специальной статье о книге Г. Кенига М.К. Азадовский отметил также влияние на немецкого критика со стороны H.A. Полевого, автора «сибирских» статей журнала «Московский телеграф». Азадовский М.К. Сибирская литература. К истории постановки вопроса // Сибирский литературно-краеведческий сборник. Иркутск, 1928. С. 13. ники, по сути, конструировали историко-литературный процесс Сибири в его целостности, устанавливая взаимосвязи между этапами становления словесности края. Относительно самого областничества писатели XVIII - первой половины XIX вв. были, как известно, разделены на «предтеч», в составе которых оказались, например, П.А. Словцов и П.П. Ершов, и «антагонистов», в число которых попал, скажем, П.П. Сумароков со своими пионерскими журнальными проектами 90-х гг. XVIII в. Итак, в течение примерно полустолетия концепции литературы Сибири прошли путь от введения в читательский и научный оборот памятников истории края, замечаний об особенностях его культурной среды до выработки первых представлений о региональном литературном процессе.

Следующим этапом изучения сибирской областной словесности закономерно должно было стать исследование ее поэтики. Однако здесь литературная критика и филологическая наука начала XX в. (именно в это время вопросы поо этики областных текстов были впервые поставлены ) столкнулись с рядом методологических проблем. Сложившееся благодаря областникам и их предшественникам общее представление о литературном процессе в Сибири было признанием того, что развитие словесности на востоке страны возможно как таковое. Однако данное наблюдение при всей его чрезвычайной важности не давало непосредственного выхода на проблему художественной специфики и структурной организации репрезентативных текстов традиции. Более того, привнесенная Г.Н. Потаниным и Н.М. Ядринцевым в их литературно-критические построения вне-эстетическая категория областного патриотизма сама нуждалась в поэтологиче-ской интерпретации, без которой региональная словесность в соответствии с давней общенациональной привычкой подверглась бы неизбежному размежеванию по идеологическому признаку.

Отсутствие решения и даже корректной постановки вопроса о литературном областничестве осложнялось распространившимися в 10-20-е гг. в связи с рядом исторических обстоятельств вульгарно-политизированными оценками сибирской культурной среды. Удар был нанесен прежде всего по структурному

8 См.: Чужак Н. Сибирские поэты и их творчество. Иркутск, б.г.; Он же. Сибирский мотив в поэзии (От Бальдауфа до наших дней). Чита, 1922; Азадовский М.К. Из литературы об областном искусстве (1923) //Азадовский М.К. Сибирские страницы. Статьи, рецензии, письма. Иркутск, 1988. С. 273-282; Он же. Поэтика гиблого места // Сибирские огни. 1927. № 1. С. 138158. ядру этой среды - формировавшимся в течение всего XIX столетия областническим воззрениям, никак не вписывавшимся в концепцию классовой борьбы. Изъятие наследия областников из контекста литературного развития края закономерно провинциализировало его самобытную литературную традицию, надолго превратило ее в бессистемный набор второсортных с эстетической точки зрения текстов.

К концу XX века в филологической науке сибирская словесность начала преимущественно рассматриваться в виде своеобразного зеркала, в котором отражались господствующие в культуре центра художественные направления, причем отражались со значительным опозданием. Литературе региона сообщалась задача повторять творческие решения, транслирующиеся из центра. Проблема, однако, заключается не в том, что такое понимание поэтики литературы Сибири являлось полностью ложным: компиляция, характерное для провинции отставание, воспроизведение «задов», безусловно, имели место. Проблема в том, что в этих чертах виделось основное содержание литературной эволюции на востоке страны. Своего предела данная тенденция достигла в советский, особенно позднесоветский период, когда она считалась наиболее приемлемой9. Однако в 20-е гг., в краткую пору расцвета краеведения, предшествовавшую идеологическому окостенению советской литературной науки, активные и интересные дискуссии имели место. К ним после ряда предварительных замечаний мы и обратимся.

Предмет настоящего исследования - русская литература Сибири XIX - начала XX вв. Несмотря на очевидность исходного понятия - «литература Сибири» - четкое осознание его границ во многом проблематично. Это обусловлено, как мы полагаем, тем, что объектом рассмотрения является традиция, инкорпорированная в многоуровневую литературную систему большей сложности (национальная литература), с которой в целом совпадает по ключевым признакам: языку, этапам эволюции и т.д., что, конечно же, существенно затрудняет выделение искомого объекта и может привести к неразличению предметов исследо

9 Показательны в этом отношении работы Ю.С. Постнова: Постнов Ю.С. Русская литература Сибири первой половины XIX в. Новосибирск, 1970. С. 11,23.; Он же. Литература Сибири как предмет исследования (статья первая) // Из истории литературы Сибири. Вып. 1. Красноярск, 1976. С. 3-13.; Он же. Литература Сибири как предмет исследования (статья вторая) // Из истории литературы Сибири. Вып.2. Красноярск, 1977. С. 3-17. вания, принадлежащих разным уровням системы. Классическим примером такого неразличения является начавшаяся в 20-е гг. полемика о том, существует ли литература Сибири как таковая со своим набором имен, исторических и поэтических закономерностей или вместо нее существует распыленная по сотням произведений «тема Сибири», для которой безразлично авторское самоопределение в рамках антитезы региональный - нерегиональный писатель.

Вопрос об идентификации региональной словесности является принципиальным для изучения ее поэтики. Не случайно, что в свое время первая попытка классифицировать критерии выделения сибирской литературы была предпринята М.К. Азадовским как отклик на также, по существу, первое ее исследование в аспекте поэтики, проведенное Н. Чужаком-Насимовичем. В статье «Из литературы об областном искусстве» (1923) М.К. Азадовский указал на три фактора, играющих главную роль в формировании областной литературы: язык, местный колорит и региональное самосознание. Критикуя Чужака за ряд недостатков его работы, прежде всего за отсутствие определенности в толковании самого понятия «областной литературы», «формулы» которого у Чужака нет10, литературовед, тем не менее, тоже дистанцировался от этой проблемы, во всех трех случаях неопределенно сославшись на «писателей», придерживающихся того или иного мнения.

При всех недостатках книги Чужака «Сибирский мотив в поэзии», при всей противоречивости этого критика, непримиримого противника областников и в недалеком будущем теоретика ЛЕФа, трудно оспорить его первенство в постановке вопроса о словесности края как феномене поэтики. Опорные понятия его терминологического аппарата («сибирский мотив», «сибирские мотивы и областничество») до сих пор звучат неожиданно современно и с научной повестки дня не сняты. Это обстоятельство, впрочем, не в состоянии оживить концепцию критика в целом, сегодня она представляется методологически некорректной11. Чужаку свойственна тенденциозная избирательность в отношении материала анализа: явные успехи региональной прозы, очевидные к началу XX в., обойде

10 Азадовский М.К. Из литературы об областном искусстве // Азадовский М.К. Сибирские страницы: Статьи, рецензии, письма. С. 274. Подробный анализ книги Чужака см. в работе: Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в истории русской литературы. Красноярск, 1992. С. 165-168. ны им молчанием, а на первый план выдвинута местная поэзия - подражательная и лишенная эстетического самосознания12. Ключевое в методологии работы понятие мотива автором неправомерно (хотя и в духе времени) социологизиру-ется: «Под коренным же сибирским мотивом в поэзии мы разумеем отображение сибирских настроений, вызванных специфическими условиями правового и социального бытия.»13 Очевидно, что даже и вне социологической заданности в понятие мотива исследователем вкладывается только смысл местного колорита, более или менее поверхностного отображения «сибирских красок». Именно эта позиция Чужака категорически не устроила его рецензента М.К. Азадовского и была последним подвергнута справедливой критике.

Тем не менее две эти работы, совершенно различные по своим основным теоретическим положениям, с позиций сегодняшнего дня представляются единым целым: их сближает взгляд на локальную словесность как на системное явление, взгляд, решительно противостоящий традиции оценивать областную литературу только в виде некоторого набора авторских имен и ассоциирующихся с ними тщетных попыток подражать столичной классике.

Более определенно о понятии «литература Сибири» М.К. Азадовский высказался в начале 30-х гг. в своей статье для Сибирской советской энциклопедии14. В качестве важного критерия исследователем впервые была предложена идея связи автора с культурной жизнью края. Наличие такой связи позднее будет признаваться решающим фактором в идентификации писателя как регионального, а также в процессе складывания самой локальной традиции, которая в таком случае окажется совокупностью этих связей. М.К. Азадовский, впрочем, пока не придает «местному литературному движению» исключительного значения, расценивая «тему Сибири» в качестве равноправного критерия. «При изучении . краевой литературы нужно иметь в виду два основных момента, входящих в состав этого понятия: с одной стороны, как местное литературное движение; с другой - как выход местных сил в общерусскую литературу и как разработка местной (сиб.) темы в общерусской художественной литературе»15.

12 Там же. С. 166.

13 Чужак-Насимович Н. Сибирский мотив в поэзии (от Бальдауфа до наших дней). С. 61.

14 Азадовский М.К. Литература сибирская (Дореволюционный период) // Сибирская советская энциклопедия. Т.З. Новосибирск, 1932. Стб. 163.

15 Там же.

Каждая из этих граней литературного наследия Сибири, М.К. Азадовским объединявшихся, найдет впоследствии своих приверженцев: «тема» и «деятельность местных писателей» будут полемически противопоставляться. Так, развитие идеи областной литературы как совокупности мотивов, связанных с тематическим принципом, было предложено в 1928 г. учеником М.К. Азадовского Б.И. Жеребцовым, впрочем, предложено в весьма и весьма эклектической форме. Обратимся к его программной статье «О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки»16.

Задавшись вопросом, «в чем проявлялось отличие сибирской "областной" литературы от литературы общерусской, каковы были их взаимоотношения и

1 7 как отражался в сибирской литературе своеобразный "местный колорит"» , исследователь вплотную приблизился к идее поэтики. Не случайно терминологический аппарат статьи Б.И. Жеребцова изобилует понятиями, навеянными методологией формализма. «.Необходимо отыскать в литературной эволюции ее внутренние, имманентные законы.»18; «при разрешении такой задачи значительную помощь может оказать формалистический анализ.»19; «.опять вопрос упирается в необходимость формального изучения данной литературной традиции.»20 и т.д. Избранный аспект исследования закономерно дополняется ссылкой на «Теорию прозы» В.Б. Шкловского21.

Одновременно на работу Б.И. Жеребцова отчетливо воздействует внелите-ратурный и вообще вненаучный фактор, заставляющий специалиста дистанцироваться от сибирского областничества. Требование такого подхода открыто заявлено в предисловии к сборнику, где говорится следующее: «Не должно подлежать никакому сомнению, что . не может быть и речи о каких-либо областнических тенденциях, о воскрешении споров и понятий, имевших место в доре

99 волюционную эпоху» . Игнорирование областнической традиции заставляет автора апеллировать к тематическому критерию.

16 Жеребцов Б. О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки // Сибирский литературно-краеведческий сборник. Иркутск, 1928. С.23-50.

17 Там же. С. 23.

18 Там же. С. 24.

19 Там же.

20 Там же.

21 Там же. С. 37.

22 Сибирский литературно-краеведческий сборник. Иркутск, 1928. С. 2.

Термин "сибирская литература", - пишет Б.И. Жеребцов, - можно понимать в двояком смысле: как литература о Сибири и как произведения, созданные писателями-сибиряками, хотя бы и не посвященные Сибири. Мы берем этот термин в первом значении. Под сибирской литературой в настоящей статье понимаются произведения писателей-сибиряков и не сибиряков, посвященные художественному описанию сибирского быта, природы и вообще национально-бытовых, культурных и социально-экономических особенностей Сибири. Таким образом, за основу термина "сибирская областная литература" берется признак "краеведческий"»23.

Тематизм соседствует в работе Б.И. Жеребцова со сверхусложнением основной задачи. Отвергнув областническую составляющую литературы Сибири, он допускает, однако, существование, с одной стороны, «своеобразных художественных форм, сложившихся на почве своеобразного культурного развития данной области»24, с другой стороны, настаивает на том, что «как "национальная", так и "областная" литература должны, конечно, браться в классовом разрезе - как литература господствующего в данную эпоху класса»25. В итоге в задачу работы ученый включает освещение литературы Сибири и в формальном, и в социологическом, и в краеведческом аспектах, а поиск «своеобразных художественных форм» перекликается с задачами исторической поэтики. Методологическая эклектика такого рода в целом характерна для ранних литературоведческих изысканий в области регионализма.

Научные поиски Б.И. Жеребцова были спустя несколько десятилетий продолжены Г.Ф. Кунгуровым. В своей книге «Сибирь и литература» исследователь выдвигает на первый план тематический подход. «Мы . считаем решающим не принцип выделения "сибирской литературы" в обособленный предмет исследования, такой литературы нет; предметом глубокого исследования должна стать проблема - Сибирь в русской художественной литературе»26. Теоретическая часть монографии Г.Ф. Кунгурова полемически заострена против готовившегося

23 Жеребцов Б. О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки. С. 48. В дальнейшем Б.И. Жеребцов полностью перейдет на позиции тематизма и откажется от понятия «сибирская литература», предпочтя ему «тему Сибири», о чем он сообщит в письмах к М.К. Азадовскому от 7 и 24 окт. 1936 г. См.: ЛНС. Т. 1. Новосибирск, 1969. С. 256-257.

24 Жеребцов Б. О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки. С. 24-25.

25 Там же. С. 25.

26 Кунгуров Г.Ф. Сибирь и литература. Изд. 2-е. Иркутск, 1975. С. 20. в течение 60-70-хх гг. обобщающего коллективного труда по истории сибирской региональной словесности. Авторы этого академического издания, появившегося в 1982 г. под названием «Очерки русской литературы Сибири», также взяли за основу теоретические положения М.К. Азадовского, усилив идею связи автора с территорией и существенно понизив, наперекор своим предшественникам, роль тематизма.

На наш взгляд, - писали составители двухтомника в его вводной части, — литература области или края - это часть общенациональной литературы, представленная художниками, которые тесно связаны с общественной жизнью данной области и участвуют в местном литературном движении. Подобное определение, естественно, оставляет за пределами исследования то, что было написано не на основе пребывания авторов в Сибири, а на материале чужих впечатлений, как, например, многочисленные романтические поэмы о Сибири, наводнявшие русские журналы и альманахи 20-х годов XIX в., сочиненные на модную тогда сибирскую тему "понаслышке". Таким образом, в основу данного исследования положен территориальный признак и рассматривается в нем главным образом то, что происходило в самой Сибири» . Вместе с тем авторы отдают себе отчет в ограниченных возможностях данного критерия. Очевидно, что в случае переезда писателя-сибиряка в столицу (скажем, И.Т. Калашникова, Н.М. Ядринцева эпохи «Восточного обозрения») или интенсивной культурной работы в Сибири посланцев «центра» (классический пример - декабристы), «территориальный признак» перестает работать. Сознавая это, авторы «Очерков» возвращаются к отвергнутому на первых порах тематическому подходу. «В данном случае тематический принцип опять-таки позволяет выделить в творчестве общерусских художников то, что принадлежит литературе Сибири» . Таким образом, идея связи все же дополняется тематизмом, но живые впечатления побывавшего в Сибири человека отделяются от информации, полученной «понаслышке» и на этом основании остающейся за рамками исследования.

Предлагаемая авторами «Очерков» периодизация историко-литературного процесса в Сибири основана на уже упоминавшемся тезисе о запаздывании ли

27 Очерки русской литературы Сибири: В 2 т. Т.1. Новосибирск, 1982. С. 11.

28 Там же. С. 12. тературного развития в крае, где приходящие из столиц эстетические инновации могли сохранять актуальность уже после их исчезновения и замены другими в

29 центре .

Рассмотренные способы выделения региональной литературной традиции, предлагавшиеся специалистами 20-80-х гг. XX в., на наш взгляд, не вполне корректны, поскольку ни один из двух критериев в случае абсолютизации его значения не подкрепляется данными текстов, материалом конкретных писательских биографий. Приведем несколько примеров.

Отправившийся в 1823 г. в Санкт-Петербург будущий романист И.Т. Калашников утратил непосредственные связи с культурной средой Сибири, продолжая лишь эпистолярное общение со своим учителем П.А. Словцовым, никогда на родину не возвращался, все его зрелое творчество связано со столицей, «обстоятельства» которой, как он признавался, «меня сделали писателем». Вместе с тем сибирская тематика культивировалась им исключительно интенсивно, объект описания был неизменным. «Сибирь все мне любезна, и писать об ней есть мое наслаждение»30. Со временем Калашников будет стремиться побывать в Сибири и даже сожалеть о расставании с ней. «Мне чрезвычайно хотелось бы побывать в Сибири, хотя на время»31. «Мое семейство меня радует; служба теперь приятнее; но за всем тем все было бы лучше, если бы я был на родине» . Невозможность реального возвращения в Сибирь словно компенсируется возвращением литературным: на склоне лет, в 60-е гг., Калашников пишет обширные «Записки иркутского жителя», текст мемуарного характера, важнейший источник наших знаний о культурной среде края 10-20-х гг. XIX в. Творчество Калашникова рассматривается в академическом двухтомнике, однако едва ли критерии «тесной связи» писателя «с общественной жизнью данной области», участия «в местном литературном движении», «территориальный признак», заставляющий исследователя интересоваться прежде всего тем, «что происходило в самой Сибири»33, будут применимы к нему как региональному литератору. В

29 Там же. С. 13.

30 ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 36. Л. 22. Письмо к П.А. Словцову, относящееся к началу 1833 г.

31 Там же. Ед. хр. 37. Л. 34об. Письмо к П.А. Словцову от 12 марта 1839 г.

32 Там же. Ед. хр. 38. Л. Моб. Письмо к П.А. Словцову от 17 янв. 1841 г.

33 Очерки русской литературы Сибири. Т. 1. С. 11. рамках этого подхода невозможно учитывать самосознание писателя, проявляющееся не только в эпистолярных признаниях, но в поэтике его художественных текстов: в адресации их, сюжетосложении, специфике авторской позиции и т.д.

Противоположный пример - журналистская, издательская и переводческая деятельность П.П. Сумарокова в Тобольске в 1787-1801 гг. Находясь посреди одного из самых продуктивных за Уралом «культурных гнезд», создав важнейший прецедент для всего сибирского журнального дела, будучи, следовательно, исключительно тесно связанным с той самой «общественной жизнью . области» и в полной мере соответствуя «территориальному признаку», П.П. Сумароков в своем творчестве оказался, как известно, абсолютно чужд и сибирской теме в ее обобщенном поэтическом выражении, и конкретным реалиям окружавшей его жизни. Об этом в полной мере свидетельствуют проблематика, стилистика и состав источников его журналов «Иртыш, превращающийся в Ипокре-ну» и «Библиотека ученая, економическая, нравоучительная, историческая.»34. Как видим, тезис о связи автора с литературным сообществом региона - принципиальный фактор идентификации его как областного писателя - не охватывает всей полноты явлений словесности края, а значит, не может применяться как единственный критерий.

Тематический подход, при всей его продуктивности в связи с популярными в последнее время исследованиями территориального «текста»35, вообще никак не способствует выявлению историко-литературных и поэтических параметров региональной словесности. Сторонникам этой научной традиции присущ показательный нигилизм в отношении областной литературы, вспомним заявление Г.Ф. Кунгурова: «.такой литературы нет».

Сохранявшие свою актуальность на протяжении советского периода в истории отечественной науки, дополняя друг друга, а иногда, как у М.К. Азадов

34 См.: Рак В.Д. Русские литературные сборники и периодические издания второй половины XVIII века. (Иностранные источники, состав, техника компиляции). СПб., 1998. С. 195-262.

35 См. работы, тесно связанные с нашим материалом: Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе XX века. Пермь, 2000; Тюпа В.И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы // Сибирский филологический журнал. 2002. № 1. С. 27-35; Сибирский текст в русской культуре. Сб. статей. Томск, 2002; Алтайский текст в русской культуре. Вып. 1. Барнаул, 2002; Алтайский текст в русской культуре. Вып. 2. Барнаул, 2004. ского, объединяясь, оба подхода являлись, в сущности, единственно возможными способами осмысления региональной культурной традиции в условиях, когда ее содержательное ядро - самосознание, менталитет представителей областной интеллигенции - было предано остракизму. Космополитическая установка со-циологизированного литературоведения, ориентировавшегося на выявление всюду одинаковых классовых противоречий как основного культурогенного фактора, закономерно препятствовала описанию истории региональной словесности и поэтики составляющих ее текстов. Все это, в конечном счете, приводило к экспансии механистических воззрений на литературу края как на «участок» «общерусской» литературы, при изучении которого «не "краеведные особенности" должны быть положены исследователями во главу угла, а общие, единые для всей страны, в том числе для литературы, закономерности развития»36. Продиктованное политическим давлением опасение «краеведных особенностей» делало подобные формулировки парадоксальными еще и в чисто в научном отношении: слова о единых для всей страны закономерностях литературного развития, которые рассматриваются в их региональном преломлении, еще до всякого исследования предвосхищали вывод. То, что должно быть предметом изучения, постулировалось заранее, превращая весь последующий анализ конкретного материала в тавтологию.

Связь литератора с краем и участие в культурных процессах, разворачивающихся на его территории, - критерии существенные, но все-таки факультативные. На первом плане при изучении региональной словесности должна находиться личность писателя, его самосознание, т.е. стремление ассоциировать свою деятельность с регионом, соотносить свою биографию с его исторической судьбой. Параметры авторского самосознания, этапы его становления могут быть выявлены в процессе анализа вершинных текстов традиции. Фактором, определяющим возможность развития областной литературы как целостности, является формирование «внутренней» авторской позиции, которая противостоит складывающейся, как правило, значительно раньше системе «внешних» воззрений, обычно предвзятых относительно данного ландшафта и мифологизирующих его.

36 Очерки русской литературы Сибири. Т.1. С. 8.

В регионалистике XX века концепция самоопределения развивалась преимущественно западным литературоведением и культурологией, избежавшими диктата вульгарно-социологических оценок. Представителями этой традиции обоснована антитеза противоположных точек зрения - "outside" и "inside", - авторских установок относительно того или иного историко-культурного ландшафта, противопоставление которых формирует структуру регионального самосознания как явления37. Различие авторских позиций предполагает прежде всего различие в поэтике описания территории. Понятно, что предвзятый взгляд путешественника будет принципиально отличаться от взгляда аборигена на свою родину (при этом ситуация внешнего наблюдения может дополнительно осложняться наличием антитезы свободного странствия или передвижения под надзором, что очень характерно именно для восприятия Сибири русским человеком, нередко попадавшим туда не по своей воле).

В отечественной науке ситуация изменилась в 90-е гг., когда интерес к lo разнообразным региональным явлениям существенно возрос . В 1992 г. появилась монография Б.А. Чмыхало, в которой проблема сибирской литературы обсуждалась в широком историческом и культурно-философском контексте. Исследователь справедливо отрицает уподобление локальной словесности местному колориту, не раз становившееся основной концепцией работ прежних лет. «.Литературный регионализм начинается там, где кончается "местный колорит" в обычном смысле этого понятия»39. Анализируя мировоззренческую основу областной культуры, специалист приходит к выводу о доминирующей роли авторского самоопределения и приводит этнологическую аналогию регионализму - идею субэтноса, развивавшуюся во второй половине XX в. Л.Н. Гумилевым. «.Национальная литература соотносится с региональной так, как этнос соотносится с субэтносом»40. Подобное утверждение закономерно привело

37 См., например: Relph Е. Place and Placelessness. London, 1976. P. 45-50; Steiner M., Mondale С. Region and Regionalism in the United States. A Source Book for the Humanities and Social Sciences. New York-London, 1988. P. 141-142; на сибирском материале: Diment G. Siberia as Literature // Between Heaven and Hell. The Myth of Siberia in Russian Culture / Ed. by G. Diment & Y. Slezkine. New York, 1993. P. 7-8.

38 Впрочем, серьезный интерес к проблеме соседствовал с характерными для начала 90-х гг. XX в. примерами конъюнктурного использования областнических идей в целях местечкового сепаратизма. См. об этом: Вуд А. Сибирский регионализм: прошлое, настоящее, будущее? // Расы и народы. Вып. 24. М., 1998. С. 203-217.

39 Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в истории русской литературы. Красноярск, 1992. С. 47. к переоценке роли областников в культурогенезе Сибири XIX - начала XX вв. И дело даже не в том, что были отброшены и без того устаревшие к 70-80-м годам XX в. политизированные оценки областничества, а в том, что в центр региональной литературной системы впервые был помещен сам духовный акт местного самосознания, столь свойственный областническому мироощущению. И если ранее, к примеру, М.К. Азадовским фактор локального самоопределения, менталитета, учитывался, но не анализировался и даже не конкретизировался, то в книге Б.А. Чмыхало его «типологообразующая» роль рассмотрена на большом количестве примеров.

В свете предложенных Б.А. Чмыхало новых подходов к изучению литературного регионализма оказалось возможным по-новому оценить роль классической для русского регионоведения работы - книги Н.К. Пиксанова «Областные культурные гнезда» (1928)41. Н.К. Пиксанов исходил из справедливой посылки: «Подобно истории хозяйства и учреждений, и литературная русская история тоже централизована»42, центров у нее только два - Москва и Петербург, причем каждый со своими особенностями. Значит, «следует раз навсегда усвоить это различение двух столичных гнезд и приучать свою мысль применять этот принцип в историко-литературном мышлении»43. По существу, Н.К. Пиксанов предлагает исследовать специфические «московские» и «петербургские» черты литературных произведений, разрабатывая данный подход одновременно с Н.П. Анциферовым и предвосхищая позднейшие исследования «московского», «петербургского» и других вариантов локального «текста» русской литературы. Далее ученый предлагает «топографическую дифференциацию культуры», основанную на идее «гнезда», «провести дальше и глубже - в области»44. Но в каком свете представляется Н.К. Пиксапову функционирование самого этого областного культурного гнезда? Прежде всего, задача последнего заключается в поставке созревающих местных талантов в столицу. «Все эти областные культурные гнезда . объединены тем признаком, что издавна накапливая местные культур

40 Там же. С. 65.

41 Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. М-Л., 1928.

42 Там же. С. 15.

43 Там же. С. 17.

44 Там же. С. 18. ные средства, они воспитывали исподволь своих питомцев, которые потом перемещаются в столицу»45. «В изучаемом нами соотношении провинции и столицы для выходца из провинции обычен путь усвоения культуры сначала на месте,

46 потом в столице и только изредка - на Западе» .

Спору нет, подобные процессы имеют место в культуре, характеризуя взаимодействие «центра» и «периферии», однако какое отношение они имеют к Сибири? В XVII в., в период зарождения культурной традиции за Уралом, мы сталкиваемся скорее с экспортом литературы из Москвы на восточные окраины Руси, процессом, напоминающим литературную трансплантацию XI в. Ядру же культуры Сибири нового времени - областничеству - свойственна как раз борьба за сохранение местных интеллектуальных сил, за предотвращение их абсентеизма; особую ценность и знаковую отмеченность обретает в период активной деятельности Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева сценарий возвращения интеллигента на свою родину. Н.К. Пиксанов понимает оригинальность сибирской ситуации и специально оговаривается (не распространяя, впрочем, свою мысль), . что «областничество - это уже не фактическая наличность того или другого местного культурного запаса; это - осознанная тенденция, учет живых местных сил, стремление организовать их к дальнейшему развитию и противопоставить нивелирующему центру»47. Сибирь, следовательно, вряд ли будет соответствовать исходному пониманию культурного гнезда: ей в историко-литературном процессе принадлежит «более высокий уровень, нежели "культурное гнездо"», -пишет Б.А. Чмыхало, анализируя книгу Н.К. Пиксанова48.

Впрочем, выявление системообразующей для областной словесности роли регионального самосознания решает далеко не все проблемы. Полагаем, что едва ли возможно просто разделить связанные с Сибирью тексты на позволяющие это самосознание реконструировать и, соответственно, не позволяющие, после чего приступить к изучению первых, отбросив вторые. В какой-то мере это будет напоминать попытки прежних лет идентифицировать литературу Сибири на основании обязательной связи ее представителей с территорией Зауралья. Ста

45 Там же. С. 30.

46 Там же. С. 38.

47 Там же. С. 32.

48 Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в истории русской литературы. С. 29. новление регионального самосознания - сложный и неоднозначный процесс. Изучение его литературной составляющей порой заставляет исследователя обращаться к неожиданному, на первый взгляд, материалу, отбор которого в рамках литературного сибиреведения представляется чрезвычайно актуальной проблемой.

Так, один из разделов нашей работы будет посвящен выходившим в Санкт-Петербурге в 1818-1827 гг. журналам Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник». Спасский не был уроженцем края, тем более не планировал, скажем, по примеру Панкратия Сумарокова что-либо публиковать на его территории. Более того, после прекращения издания журналов сибиреведческий интерес ученого и литератора отходит на периферию, уступая место увлечению археологией северного Причерноморья: Спасский надолго уезжает в Одессу, подобно тому, как в молодости почти на 14 лет уехал за Урал. Несмотря на «академизм» этой биографии, в которой изучение Сибири было пусть самым важным и известным, но все-таки эпизодом ученой карьеры, деятельность Спасского необходимо рассматривать в контексте формирующейся региональной словесности. Дело в том, что издатель «Сибирского вестника» оказался еще и литератором, оставившим оригинальные природоведческие и бытописательные тексты. Кроме того, в рамках своей журналистской работы он сформировал определенную стратегию воспроизведения русского Востока, которой подчинялись все отбираемые для публикации материалы. Наконец, напечатав тексты средневековых летописей о победе над ханством Кучума, Спасский определил границы репертуара классических произведений о Сибири. Можно ли без результатов его деятельности представить себе развитие в начале XIX в. собственно сибирского краеведения, предвестника будущей «областнической тенденции»? Ответ очевиден.

Более сложным примером является литературное наследие декабристов. Действительно, в публицистике, поэзии, эпистолярии и мемуарах периода ссылки декабристам как никому из их предшественников удалось рельефно выразить амбивалентную знаковую природу Сибири, что в перспективе развития «сибирского текста» русской литературы было исключительно продуктивным достижением. Примеров таких оценок литература декабристов дает очень много. Так, замечание М.С. Лунина в его письме к сестре от 3 декабря 1839 г. знаменует низший оценочный уровень в системе образов, связанных с Сибирью - местом кары и страдания. «Л.<юбезная> с.<естра>. Скоро исполнится четвертый год моего заключения. Начинаю чувствовать влияние сибирских пустынь: отсутствие образованности и враждебное действие климата. Тип изящного мало-помалу изглаживается из моей памяти»49. Подобное настроение преобразовывалось поэтической традицией декабристов в последовательность известных образов-клише, весьма далеких, впрочем, от скептического прозаизма цитированного лунинского наблюдения и близких «изящному» своей нарочитой возвышенностью. В предельно концентрированном виде они предстают, например, в стихотворении В.Ф. Раевского «Послание к К.ву» (1828), где автор перечисляет «.Все высокие картины / Природы грозной красоты: / Саяна снежные вершины / И мрачный вид безвыходной тайги, / Бурана рев и лом, и треск реки, / Подавленной, стесненной в беге льдами, / И торосы, вскипевшие стенами, / Как вековых руин следы.»50 Враждебный мир может быть как средоточием романтических атрибутов («снежные вершины», «буран», «безвыходная тайга»), так и попросту пустыней, главные черты которой - дурной климат и «отсутствие образованности».

Подобные оценки уравновешивались полярными по смыслу и форме суждениями. «Местность Читы и климат были бесподобны, - писал Н.В. Басаргин. Растительность необыкновенная. Все, что произрастало там, достигало изумительных размеров. Воздух был так благотворен, и в особенности для меня, что никогда и нигде я не наслаждался таким здоровьем»51. «Проезжая через Сибирь, я была удивлена и поражена на каждом шагу тем радушием и гостеприимством, которые встречала везде. Была я поражена и тем богатством и обилием, с которым живет народ и поныне (1861 год), но тогда еще более было приволья сл всем» . Эти слова принадлежат жене декабриста П.Е. Анненковой, француженке, до замужества носившей имя Полины Гебль. И.Д. Якушкин дополняет ее описание красот природы, удобства климата, радушия населения статистикой

49 Лунин М.С. Письма из Сибири / Изд. подг. И.А. Желвакова, Н.Я. Эйдельман. М., 1988. С. 23.

50 Раевский В.Ф. Стихотворения. Библиотека поэта. Малая серия. Л., 1952. С. 163-164.

31 Записки декабриста Николая Васильевича Басаргина // Своей судьбой гордимся мы. Декабристы в Сибири. Иркутск, 1977. С. 23.

2 Записки жены декабриста Прасковьи Егоровны Анненковой // Там же. С. 281. смертности ссыльных, любопытным образом переосмысливая давний и присущий на первых порах высказываниям самих декабристов параллелизм Сибири -пространства смерти. «Во все время нашего заключения в Чите и в Петровском заводе у нас умер один только Пестов, принадлежавший к Славянскому обществу <.> Образ нашего существования, очевидно, был причиной такой малой смертности между нами. Вообще мы подвергались несравненно менее всем тем случайностям, которым подвергаются люди наших лет, живущие на свобо-де.»53

Основная роль декабристов в сибирской жизни XIX столетия заключается в интенсивном воздействии на общественную среду и формирующуюся интеллигенцию края. Хорошо знавший ссыльных «государственных преступников» сибиряк H.A. Белоголовый вспоминал: «Истинное просвещение сделало то, что люди эти не кичились ни своим происхождением, ни превосходством образования, а, напротив, старались искренно и тесно сблизиться с окружавшей их провинциальной средой и внести в нее свет своих познаний <.> Каждый из них в отдельности и все вместе взятые, они были такими живыми образцами культуры, что естественным образом поднимали значение и достоинства ее в глазах всякого, кто с ними приходил в соприкосновение <.> Недаром же с этого именно времени, т.е. с конца 40-х годов . в иркутском обществе обнаруживается первое стремление молодежи в университеты, которое, получив тогда первый толчок, продолжало с тех пор только прогрессивно расти и развиваться»54. Именно это стало их подлинным вкладом в становление сибирской литературы и культуры в целом. Прецеденты прямого воздействия декабристов на творчество писателей-сибиряков от М. Александрова и Д.П. Давыдова до П.П. Ершова и Н.М. Ядринцева55 были в перспективе становления литературной среды Сибири

33 Записки декабриста Ивана Дмитриевича Якушкина // Там же. С. 268-269.

54 Белоголовый H.A. Из воспоминаний сибиряка о декабристах // Дум высокое стремленье. Декабристы в Сибири. Иркутск, 1975. С. 151-152.

55 Постнов Ю.С. Поэзия романтизма в литературе Сибири // Вопросы русской и советской литературы Сибири. Материалы к «истории русской литературы Сибири». Новосибирск, 1971. С. 109; Бахаев В.Б. К вопросу о культурных связях декабристов в Бурятии // Сибирь и декабристы. Вып. 1. Иркутск, 1978. С. 83; Утков В.Г. Гражданин Тобольска. Свердловск, 1979. С. 99, 104; Шахеров В.П. Сибирь в жизни и творчестве В.И. Штейнгеля // Сибирь и декабристы. Вып. 2. Иркутск, 1981. С. 68, 76-77. чрезвычайно важны56, но непосредственных результатов, как правило, не имели. Характерный в этой связи пример - скрупулезно учитывавшиеся исследователями планы издания рукописных журналов, интересные, но микроскопические

СП по своим реальным результатам . Более заметной была краеведческая деятельность декабристов, которую М.К. Азадовский посчитал свидетельством их иссо тинной «привязанности к стране» . (Вместе с тем не следует забывать, что после амнистии 1856 г. из 19 оставшихся в живых участников событий 1825 г. Сибирь покинули 16, включая уроженца края Г.С. Батенькова.)

Прямой запрет на издание художественных сочинений, переводов и научных трудов исключил произведения декабристов из национального литературного обихода, создал барьер на пути взаимодействия с местными авторами, которое, в принципе, могло быть чрезвычайно плодотворным. Таким образом, определяющего влияния на собственно региональную словесность декабристское творчество периода сибирской ссылки не оказало, наиболее характерные тексты областной словесности 30-40-х гг., как, например, произведения П.А. Словцова, не позволяют увидеть следов воздействия декабристского мировоззрения. Отправленные после 14 декабря 1825 г. в Сибирь революционеры сыграли важную роль в повышении культурного уровня местного общества, что косвенно, безусловно, стимулировало развитие регионального самосознания, однако вызвать его к жизни напрямую не могло, становление этого самосознания проходило внутри самого общества под воздействием иных обстоятельств.

Вместе с тем сама ситуация принудительного исхода в Сибирь ярких представителей столичной общественности стала продуктивной культурной моделью для последующих этапов общенационального литературного развития. Она повлияла на формирование в русской классической традиции XIX в. устойчивой

56 Специально на эту тему см.: Канунова Ф.З. О значении эстетики писателей-декабристов в развитии литературного сознания Сибири (А. Бестужев, В. Кюхельбекер) // Критика и критики в литературном процессе Сибири XIX - XX вв. Новосибирск, 1990. С. 21-34; Она же. Общественно-литературная деятельность декабристов как фактор развития общественного и литературного сознания Сибири // Сибирь. Литература. Критика. Журналистика. Памяти Ю.С. Постнова. Новосибирск, 2002. С. 65-76.

57 Азадовский М.К. Рукописные журналы в Сибири // Азадовский М.К. Очерки литературы и культуры Сибири. Иркутск, 1947. С. 110; Паликова А.Н. Влияние декабристов на создание рукописных журналов в Восточной Сибири // Декабристы и Сибирь. Новосибирск, 1977. С. 203-208.

38 Азадовский М.К. Странички краеведческой деятельности декабристов в Сибири // В сердцах Отечества сынов. Декабристы в Сибири. Иркутск, 1975. С. 30. связи «сибирских» реалий с сюжетом о нравственном преображении, воскресении героя59. Взаимодействие этого нового способа мифологизации русских восточных колоний с опытом их описания «изнутри» представляется важной научной проблемой, которая нуждается в отдельно исследовании.

В заглавие данной работы включено понятие поэтики. Считаем необходимым в этой связи после замечаний о способах выделения региональной словесности в предмет научного исследования и принципах отбора материала остановиться на методологии его анализа.

Проблемы поэтики как системы «рабочих принципов какого-либо автора, и и 60 или литературной школы, или целой литературной эпохи» в рамках советского литературного сибиреведения ставились некорректно, без учета важнейших условий существования сибирской региональной литературной традиции. Действительно, если ей сразу отказывали в самобытности, то автоматически ее художественная природа становилась компилятивной относительно поэтики вершинных произведений национальной литературы. Вместе с тем очевидно, что та или иная поэтическая система (метода, жанра, авторского творчества, отдельного произведения) располагает своим структурным ядром, определяющим параметры этой системы на всех ее уровнях и тесно связанным с картиной мира, присущей данному типу культуры. Традиция отечественного литературоведения знает немало примеров успешного исследования художественных форм, обусловленных картиной мира в ее различных национальных и хронологических вариантах. В работах О.М. Фрейденберг, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, С.С. Аверинцева, Ю.В. Манна и др. анализ структурной организации произведений одновременно позволяет приблизиться к фундаментальным категориям культуры в целом61.

Исследователь, изучающий русскую литературу Сибири, должен понимать, что художественная природа большинства текстов, появлявшихся на далекой

59 См.: Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб., 1997. С. 724-725.

60 Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 3.

61 Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977; Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 4-е. М., 1979; Он же. Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М., 1990; Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. 2-е изд. Л., 1971; Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 17-245; Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976; Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1936. восточной окраине государства, связана с самосознанием, которое рядом своих черт отличалось от самосознания человека, воспитанного в географическом центре национального культурного ареала. Деятельности писателя, отчетливо сознававшего свою отдаленность от столиц русской культуры, находившегося в постоянном контакте с маргинальными мирами североазиатских аборигенов и высланных из метрополии преступников, едва ли могла сопутствовать разработка эффектных эстетических доктрин, однако ее могла сопровождать интенсивная рефлексия о собственном я, о перспективах интеллектуальной работы как таковой. Недостаток эстетического контекста, синкретизм форм ранней сибирской литературы, совмещавшей художественность с наукообразием, природопи-санием, а позднее - идеологией, заставляет исследователя обратить самое пристальное внимание на структуру текста. При анализе образцов региональной словесности, часть которых еще не кристаллизовалась как собственной литературные произведения (скажем, тексты П.А. Словцова или проект романа Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева «Тайжане»), уместно восприятие их как явлений своеобразной «смысловой среды». Эта последняя, включая в себя, по словам Б.М. Гаспарова, «многоразличные "обстоятельства" - крупные и мелкие, необходимо важные или случайные, общезначимые или интимные, — так или иначе л отпечатавшиеся в данном тексте», «пропитывает и окружает собой текст» , привносит важные компоненты в его структурную организацию. Привлечение этого материала к изучению провинциальной литературной традиции совершенно необходимо, ибо ее тексты часто так и не обретают статус самостоятельных художественных целостностей, иногда вообще только отчасти принадлежат сфере искусства и соприкасаются остальными своими гранями с примыкающими к словесности областями гуманитарной деятельности или с нерефлективной культурой, ментальностью как таковой63.

Самосознание сибирского литератора и поэтический строй выходящих из-под его пера текстов, на наш взгляд, тесно связаны и взаимообусловлены, именно поэтому на данном этапе изучения словесности Сибири мы считаем необхо

62 Гаспаров Б.М. Структура текста и культурный контекст // Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века. М., 1994. С. 275.

63 О ментальности как антитезе идеологии, «имеющей дело с продуманными системами мысли», см.: Гуревич АЛ. Уроки Люсьена Февра// Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 517 и сл. димым поставить проблему ее поэтики. Без выявления и описания основных тенденций и параметров региональной литературы невозможно понимание специфики регионального самосознания, а также дальнейшее движение в области ^ семиотики, культурологии, социологии сибирского литературного процесса, в выявлении характера взаимосвязей, диалога провинции и центра. Обо всех этих специфических чертах явления можно говорить лишь после того, как, пользуясь удачным выражением В.Я. Проппа, явление это описано64.

В связи с этим, предваряя содержание основных разделов работы, остановимся на основном, по нашему мнению, факторе сибирского культурного регионализма и одновременно доминанте областного самосознания. На наш взгляд, это ситуация отдаленности Сибири, которая провоцирует культурно-психологический дискомфорт человека, чувствующего, как отметил Г.Н. Пота-^ нин, «что он живет не на родине того ядра русского народа, которое создало русское государство, русскую литературу, русскую политическую жизнь.»65. Ощущение отдаленности воздействует на поведенческие модели, вырабатываемые русским человеком, живущим на территории с двойственным статусом -России в административном отношении и одновременно не России в культурном, географическом и социальном (ср. известный факт отсутствия крепостничества в Сибири). Первый способ поведения, представленный массой примеров и необычайно продуктивный с точки зрения его литературного освоения, - это сценарий абсентеизма, возвращения человека на территорию исторического ^ центра страны. Ему диаметрально противоположен второй тип поведения, связанный с попыткой ментального укоренения в «новообретенных» землях. После похода Ермака, в период расцвета Тобольской архиепископии присвоение Сибири осмысливалось в текстах как ее конфессиональная ассимиляция, уподобление Руси66. Культура нового времени позволила выработать механизмы поиска идентичности на основе идеи оригинальности Сибири, своеобразия ее исто

64 Пропп В.Я. Морфология сказки. Изд. 2-е. М., 1969. С. 10. . 65 Потанин Г.Н. Нужды Сибири // Сборник к 80-летию дня рождения Григория Николаевича

Щ Потанина. Томск, 1915. С. 58-59.

66 И много позднее в инструкциях, например, христианских миссионеров на Востоке содержалось требование сделать сибирского аборигена «русским человеком по вере, языку и образу жизни», повлиять на него «в духе православия, самодержавия и русской народности» (Цит. по: Очерки истории книжной культуры Сибири и Дальнего Востока. Т.1. Конец XVIII — середина 90-х годов XIX века. Новосибирск, 2000. С. 77). рического статуса и даже исторической миссии (ср. упоминавшийся в самом начале «сепаратизм»). В поведенческом отношении этот тип мироощущения предполагал «патриотическое» служение «родине» и пребывание на ее территории. Разумеется, данные культурно-психологические и поведенческие сценарии становились прообразами литературных сюжетов и со временем начинали непосредственно воздействовать на процесс писательского творчества, преобразовываясь из реальности социокультурной в реальность поэтическую.

Изучение литературы Сибири в данном аспекте обусловило новизну работы. Впервые литературная традиция Сибири XIX - начала XX вв. рассмотрена как целостная, закономерно развивающаяся поэтическая система, прошедшая ряд этапов - от конструирования мифопоэтического образа Сибири в комплексе произведений еще не дифференцированных на собственно областные и принадлежащие общерусской литературе к выработке первых представлений о будущей словесности (П.А. Словцов), адаптации к региональным условиям некоторых жанровых моделей литературы центра до формирования требований к писателю-сибиряку, концепции областнического романа и т.д.

1) Установлено, что в древнейших воззрениях на Зауралье присутствует целый ряд мотивов, связанных с мифопоэтической картиной мира;

2) На примере сюжета о Ермаке изучено осуществлявшееся с начала колонизации Сибири литературное взаимодействие центра и окраины;

3) В творчестве П.А. Словцова, относящемся к первой половине XIX в., выявлен синкретический сплав научно-описательной и беллетристической традиций, взаимовлияние которых характеризует специфику сибирской литературы в целом;

4) Исследована эволюция точки зрения повествователя, которая, находясь в непосредственной связи с развитием писательского самосознания, актуализируется в региональной литературной системе начиная с романов И.Т. Калашникова;

5) Описан характерный для областнического периода сибирской словесности (вторая половина XIX в.) процесс выработки ценностно отмеченной позиции «внутреннего» наблюдателя, писателя-«патриота»;

6) Доказано, что проза начала XX в. тесно связана как с литературно-критическими воззрениями «старших» областников, так и с жанровыми, характерологическими, сюжетными исканиями их предшественников.

Положения, выносимые на защиту.

1) В течение более чем столетия своего развития - с первых десятилетий XIX в. до 1917 г. - сибирская региональная словесность представляла собой целостную, закономерно развивавшуюся поэтическую систему;

2) Принципиальным аспектом, определившим своеобразие поэтики текстов, создававшихся на дальней периферии русского культурного мира, стало региональное самосознание, становление которого было исторически обусловленным процессом;

3) Эволюция поэтики ассоциирующихся с Сибирью произведений заключалась в формировании таких способов художественной рефлексии, в которых архаичная система воззрений на «далекие» земли постепенно вытеснялась «внутренней» авторской позицией, предполагавшей существенное снижение роли приемов остранения и экзотизма повествования в целом;

4) С самого начала своего развития литература Сибири находилась в состоянии продуктивного взаимодействия с традицией центра, обогатив последнюю имеющим бесспорно общенациональное значение сюжетом о Ермаке;

5) Структурным ядром сибирской региональной литературы стало оформившееся во второй половине XIX в. областничество, представители которого предложили связную концепцию литературной истории Сибири и выработали требования к региональному писательскому сообществу.

Научно-практическая значимость диссертации. Полученные в процессе исследования результаты позволят конкретизировать имеющиеся представления о территориальной локализации русской литературы, о работе механизма взаимодействия между литературным центром и периферией. Кроме того, введенные нами в научный оборот архивные материалы могут быть востребованы в эдици-онной практике - при издании и комментировании научного, художественного, публицистического и эпистолярного наследия Г.И. Спасского, И.Т. Калашникова, Г.Н. Потанина, Г.Д. Гребенщикова. Представленные в диссертации наблюдения, примеры анализа текстов могут быть использованы в лекционных курсах по истории русской литературы XIX - начала XX вв., специальных курсах по теории и истории регионализма в России.

Апробация работы. Содержание диссертации отражено в ряде докладов, прочитанных на всероссийских и международных научных конференциях: «Американский и сибирский фронтир» (Томск, ТГУ, 2001 г.), «Проблемы литературных жанров» (Томск, ТГУ, 2001 г.), «Сибирский текст в русской культуре» (Томск, ТГУ, 2002 г.), «Интерпретация художественного произведения: сюжет и мотив» (Новосибирск, СО РАН, 2003 г.), «Мир и общество в ситуации фронтира: проблемы идентичности» (Томск, 2003 г.), «Мировоззренческие реконструкции традиционного сознания в евроазиатском сообществе: стереотипы и трансформация» (Томск, ТГУ, 2003 г.), «Алтайский текст в русской культуре» (Барнаул, АТУ, 2004 г.), «Евроазиатский культурный диалог в коммуникативном пространстве языка и текста» (Томск, ТГУ, 2004 г.). Материалы диссертации использовались при разработке специального курса «Проблемы истории и поэтики литературы Сибири», читавшегося автором в Красноярском государственном педагогическом университете в течение 1998-2002 гг. По теме диссертации опубликовано 18 работ, в числе которых монография и два учебных пособия.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX веков"

Формирование русской литературной традиции в Сибири было долгим и

многотрудным нроцессом, занявшим, но меньшей мере, три столетия. Причем

возникавшие на нути становления этой традиции наузы, моменты своеобразного

«безвременья» создавали на каждом следуюшем этане развития ощушение того,

что региональная словесность вновь только нарождается, а оныт, накоиленный

годами ранее, - не в счет. На уровне субъективных писательских оценок данное

мнение было обшенринятым. Всномним радикальные суждения областников о

забвении в Сибири «эноса Ермака», о «бездарности» П.Н. Сумарокова, о том, что

«сибирской литературы еше нет, она вся в будушем» и т.д. Эти воззрения, однако, нриходили в любопытное противоречие с солидным

объемом текстов, беспрестанно пополнявшимся с начала XVII столетия и к сере дине XIX в. включавшим в себя не только обычные для нровинции онусы «обык новенных талантов», но и явления совершенно незаурядные - цикл сибирских ле тописей, творчество СУ. Ремезова, Н.Н. Ершова, П.А. Словцова. К этим явлени ям вскоре добавится в целом ряде аснектов уникальное литературно-критическое

наследие самих областников, впечатляюшее и своим объемом, и количеством по ставленных вонросов культурного развития Сибири. Объективно рассуждая, у

нас есть все основания говорить о шедшем в крае непрерывно, хотя порой в ла тентных формах, процессе накопления культурного потенциала, являвшегося за логом самосознания образованного сибиряка . Ноэтому на самом деле вовсе не

удивительно, что время от времени, как в начале XIX в. или в 1900-1910-е гг., ли тература Сибири вдруг нредставала системным явлением и нроизводила на свет

целую генерацию небезынтересных авторов. Отдаленные друг от друга во временном отношении, эти «всплески» литера турной активности могут быть тем не менее рассмотрены в рамках единого и за кономерного процесса становления региональной словесности, а художествен ные тексты - прямые результаты этой активности - проанализированы с точки

' Теме формирования интеллектуального ресурса Сибири носвящены работы В.Г. Одинокова. См.: Одинокое В.Г. Сибирская «областническая» критика и проблема экологии культуры //

Одиноков В.Г. Художественно-исторический опыт в поэтике русских писателей. Новосибирск,

1990. 181-196; Он же. Интеллектуальный потенциал Сибири в XIX веке: интеллигенция и

критика//Книга и литература. Сб. ст. Новосибирск, 1997. 151-157. зрения преемственности на уровне поэтики. Для этого нам потребовалось решить

ряд важных методологических задач. Естественно, что художественный уровень большинства произведений обла стной литературы ниже образцов русской классики. В советский период исследо вательская мысль находила в этой связи следующее компромиссное решение: ре гиональная литература, понимаемая как «участок» «общерусской», варьировала

те же темы и художественные решения, что и традиция центра, но с существен ным опозданием. Это и было основным проявлением «местной оригинальности». Отдаленность и «пустыпность» Сибири словно извиняли областного литератора,

который как мог тянулся к лучшим образцам столичной словесности и желал им

в полной мере соответствовать. Прочие «краеведные особенности» не принима лись во внимание. На наш взгляд, подобный подход попросту ассимилировал ли тературную и — шире — культурную традицию Сибири, что в научном отношении

было совершенно некорректным, поскольку ее оригинальность просматривалась,

в общем, невооруженным глазом, начиная еще с первых текстов, посвященных

эпопее Ермака. Вопрос о специфике региональной литературы Сибири мог быть поставлен

верно только на основе четких представлений о семантических параметрах самой

Сибири как своеобразного ландшафта, осваиваемого Русским государством. Са мой продуктивной в семиотическом плане характеристикой этого ландшафта яв ляется, по нашему мнению, его отдаленность, рефлексия о которой представле на едва ли не в любом произведении о Сибири. Переживание отдаленности непо средственно воздействовало на литературные тексты: в их структуре актуализи ровались мотивы границы и разнообразные приемы остранения реалий данного

региона как экзотических, радикально иных. Однако по мере формирования ин теллигенции, состоявшей из уроженцев края, эти исключительно архаические

способы литературного воспроизведения региона устаревали и полемически пе реосмыслялись. Интеллигентный сибиряк начала-середины XIX в. преодолевал

ощущение отдаленности своей родины, не прибегая к идее бегства в Россию, а

вырабатывая представление о своей духовной связи с краем .^ Идентификации че ^ Данный процесс был немедленно отражен сибирской историографией. В специальном разделе

мы уже отмечали, что ученые построения П.А. Словцова 30-40-х гг. подразумевали прежде все го внимание к «внутренней» истории края и пренебрежение сюжетами военных захватов - пре309

ловека, заброшенного «на край света», начала противоноставляться идентифика ция «патриота». Так ностененно складывалось региональное самосознание, игно рировавшееся историографией и литературоведением советской норы, но на са мом деле являвшееся системообразуюшим ядром областной культуры, обш;ест венной жизни и нроявившееся, кроме того, в целом ряде нолитических акций

второй ноловины XIX - начала XX вв. При изучении областной литературы в аснекте регионального самосознания

нроблема ноэтики оказывается поставлена корректно, носкольку в случае с Си бирью менталитет человека, находящегося на дальнем рубеже «культурного» ми ра, и способы художественного описания этого мира - явления взаимообуслов ленные. Тенденции областного самосознания, нрецеденты осмысления исторической

роли Сибири в составе России нравомерно обсуждать на материале еше древне русских намятников. Эти тенденции просматриваются в Есиповской летописи,

значительно более рельефно - в творчестве СУ. Ремезова. Однако наше внима ние преимущественно было сосредоточено на литературных текстах нового вре мени. Первые десятилетия XIX века стали периодом, когда областнические пере живания (присущие, по-видимому, коренному населению любой колониальной

территории) обрели опору в лице активно формирующейся местной интеллиген ции. Соображения об оригинальности края могли быть теперь выражены языком

современной литературы, в составе которой жанровые и стилистические находки

авторов «карамзинского» и «пушкинского» нериодов адаптировались к местным

культурным реалиям. Например, популярный жанр литературного путешествия

нашел в Сибири своего верного последователя в лице П.А. Словцова. Вместе с тем своеобразие областной словесности этого времени нельзя сво дить только к региональным модификациям тех или иных жанров, пониманию

сути сибирской литературы это мало что дает. Значительно важнее другое. Осмысление Зауралья на рубеже XVIII-XIX столетий ознаменовалось сочетанием

двух противоречащих друг другу культурных стратегий, взаимодействие которых

было необычайно продуктивным. В это время со стороны центра усиливается

небрежение тем более знаковое, что в современной Словцову беллетристике они были чрезвы чайно распространены. стремление экзотизировать край как подвластное России колониальное «царст во», аналог зарубежных колоний европейских стран. В годы правления Екатери ны II Сибири дается свой герб, вводится особая монета, в Тобольске ноявляется

наместнический «трон». «Конечно, - писал позднее Н.М. Ядринцев, - было странно видеть, что край, все более и более заселяемый русскими, вдруг как бы

обратно назван был инородческим царством, с предоставлением особого покро вительства и даже автономии инородцам»''. Одновременно идет становление об ластнического самосознания, в рамках которого экзотизм восприятия Сибири,

вообще говоря, дезавуировался. Быть может, впервые в истории культурогенеза

русской Сибири «внешняя» и «внутренняя» перспективы ее оценки оказались

противопоставлены. В художественной прозе, рассматривавшейся нами на при мере романов И.Т. Калашникова, сочетание «внешней» установки на экзотику и

«патриотических» симпатий к Сибири, родине писателя, привело к диалогиче скому соотношению авторских точек зрения в структуре повествования, поэтика

которого включает и свойственный областнической литературной манере «крае ведческий» слой, и традиционно тенденциозные приемы семиотического остра нения Сибири как ненредсказуемого пространства хаоса, нуждающегося в регла ментации извне. Областническое начало, очень слабо влиявшее на тексты этого времени и в

той или иной степени присущее, пожалуй, произведениям одного только П.А.

Словцова, значительно более интенсивно выражалось в краеведческой деятель ности местной интеллигенции, а также в беспрецедентном для нее опыте жизне строительства. Мы показали, как в биографиях двух наиболее заметных предста вителей региональной писательской среды - П.А. Словцова и П.П. Ершова - поя вился мотив целенаправленного возвращения в Сибирь (в случае со Словцовым -

отказа от выезда из нее), предпринятого под воздействием определенного

культурного задания. Этот новаторский биографический сценарий являлся

вызовом одновременно двум традициям отчуждения: эмиграции местных

интеллектуальных сил в центр и привычке заезжих в Сибирь любопытствующих

путешественников отстраненно описывать увиденное, однозначно выводя себя за

рамки наблюдаемых явлений. ' Ядринцев Н.М. Сперанский и его реформы в Сибири // Вестник Европы. 1876. Кн. 6. 480. в историко-литературном плане данный биографический сценарий был про дуктивен как прообраз одного из ключевых сюжетов региональной прозы, В син хронном отношении он преобразовывал позицию регионального автора, лишая

ее, присущей, скажем, И.Т. Калашникову нарочитой дистанции относительно

реалий региона, деэкзотизировал авторскую установку. Спустя несколько десятилетий в литературно-критическом наследии Г.Н.

Потанина и Н.М. Ядринцева, в их художественных экспериментах эти появив шиеся в 20-30-е гг. новации будут развиты. Идея возвращения интеллигента по сле получения столичного образования в Сибирь станет в публицистике 60-х гг. этикетной. Сопровождаемая разпообразпыми комментариями, она будет связы ваться с характерной для эстетики областников идеей верности «детским впечат лениям» - залоге «правильности» литературного пути, успеха в художественном

освещении «местных вопросов». В свою очередь, внимание к впечатлениям дет ства выведет сибирских публицистов на психологическую проблематику, заста вит их впервые в региопальной словесности обратиться к анализу характера ге роя-«патриота». Это мы могли наблюдать на материале дошедшего до нас текста

романа «Тайжане», в основном принадлежащего перу Г.Н. Потанина. Паконец, не

оставлявшие патриарха сибирской иптеллигенции размышления о специфике

«областпического» и «экстерриториальпого» «темпераментов» приведут его на

склоне лет к созданию интереснейшей концепции социального коллапса в России

1910-х годов, участники которого представлялись Г.П. Потанину людьми прин ципиально разных биографий. В публицистическом и эпистолярном наследии Н.М. Ядринцева будут про должены соотносящиеся с исканиями И.Т. Калашникова попытки выработать

адекватную писательскую точку зрения на действительность отдаленной колони альной периферии. Важное значение в этой связи имела заочная полемика обла стника с сибиреведческими трудами А.П. Щапова, в которых отчетливо просмат ривается предвзятая позиция внешнего наблюдателя, ориентирующегося не

столько на объективное исследование, сколько на создание стереотипа, некото рые черты которого связаны с традиционными для многих литератур приемами

описания «далеких земель». В течение двух первых десятилетий XX в. областническая традиция в лите ратуре и публицистике Сибири достигла пика в своем развитии. По сути, ни один

более или менее крупный региональный писатель, историк, критик этого времени

не мог остаться в стороне от влияния областнических идей. 1900-1910-е гг. озна меновались созданием ряда крупных произведений областной прозы, которые

были опубликованы в столичных изданиях и сделались известными всей читаю щей нублике. В этой связи вырабатывавшаяся «старшими» областниками уста новка на интроверсию авторских интересов, подчинение их целям «местного»

общества пришла в неизбежное противоречие с естественным желанием выхода

вовне, преодоления региональных рамок. Процесс этот был закономерным и ис торически обусловленным: культурная среда крупнейших городов Сибири, среди

которых был один университетский город, в начале XX в. была в состоянии

обеспечить молодого амбициозного автора необходимой ему возможностью за ниматься литературной, журналистской, научной работой профессионально. «Освоив» местные издания, такой автор естественным образом переключал свое

внимание на круг столичных писателей, с которыми стремился установить связи. Творческая биография Г.Д. Гребенщикова в этой связи очень показательна. По мере эволюции самого «писательского типа» сибиряка трансформирует ся и структура выходящего из-под его пера текста. В заключительном разделе ра боты мы проанализировали два круннейщих произведения областной нрозы этого

периода - повесть А.Е. Повоселова «Беловодье» и первую часть романа Г.Д. Гре бенщикова «Чураевы», которые в принципиальных моментах своей ноэтической

организации обнаружили очевидное сходство. Метафоризация старообрядческо го образа жизни как специфически «областного», ностроение сюжета на основе

идеи кризиса отъединенной от внешнего мира идиллии, формирование образа ге роя-искателя, открытого любому внешнему воздействию и подвижного в хроно топическом отношении - все это свидетельствовало об интенсивном переходе

складывавшейся с начала XIX в. областнической традиции в новое качество. Впрочем, этот интересный процесс был после 1917 г. насильственно прерван. Были ли у него все-таки какие-то последствия? Возможна ли их литературовед ческая, культурологическая реконструкция? Эти вопросы связаны с научными

перспективами, которые, как кажется, открывает настоящая работа. Действительно, перед исследователем сибирского литературного региона лизма 1920-е годы предстают труднопреодолимым препятствием. Смерть Г.Н.

Потанина, гибель А.Е. Новоселова и А.В. Адрианова, эмиграция Г.Д. Гребенщи кова, М.П. Головачева, ряда других ярких представителей сибирской интелли генции, прекращение в 1919 г. журнала Вл.М, Крутовского «Сибирские записки»,

последнего издания, близкого областнической программе, невольно создают впе чатление пресечения традиции, остатки которой на родине подлежали безогово рочному искоренению, а в культуре зарубежья - ассимиляции под влиянием со предельных контекстов. Вместе с тем в советское время практически не претер пел изменений важнейший для края культурогенный фактор - семантические па раметры самой Сибири как особого ландшафта с исторически двойственным ста тусом: внутрироссийской провинции и одновременно экстерриториального по

отношению к метрополии колониального мира. Традиционная соотнесенность

Сибири с семиотическим полюсом иного позволяла противопоставлять особенно сти ее развития историческому пути, планы которого генерировались в центре. Например, актуальная в течение всей советской эпохи установка на построение

технократического общества упрочила ассоциативную связь Сибири с альтерна тивной идеей экологического эдема, последнего рубежа природной естественно сти. Рано или поздно это обстоятельство не могло не привлечь к себе внимание

непредвзятого автора, дистанцирующегося от вульгарно-социологической эсте тики советской литературы. В качестве примера приведем некоторые произведе ния В.Г. Распутина и В.П. Астафьева. Здесь, естественно, не может быть дан их

целостный анализ, в данном случае важнее всего для нас методологический ас пект. Во второй половине XX в. крупнейшие писатели, урожепцы Сибири, нахо дясь вне всякой биографической связи с ее дореволюционным прошлым, по сути,

реконструировали традиционный для региональной словесности тематический

контекст и мотивологический ряд, через столетие после областников негласно

повторив их историко-литературпую комбинацию, в рамках которой проходив шему рывками развитию литературы края сообщалась последовательность и за кономерность на основе заданного идеологического критерия. Исключительно

интересен в этом отношении цикл очерков В.Г. Распутина «Сибирь, Сибирь...»

Генетическая взаимосвязь текстов Распутина с анализировавшейся в данной

монографии литературной традицией просматривается на нескольких уровнях. В

первую очередь это показательное цитирование (иногда скрытое) классических

работ самих областников, что должно указать читателю на свод авторитетных

для писателя источников, на его преемствепность относительно их нафоса и про блематики. Так, в главе «Иркутск» Распутин приводит цитату из «Воспоминаний о Томской гимназии» Н.М. Ядринцева. «Абсентеизм! Какое это ужасное слово! - восклицал в прошлом веке один из лучших умов Сибири и верный ее патриот

Н.М. Ядринцев. - Разлука с родиной! (Абсентеизм и есть разлука с родиной. -

В.Р.). Какое это противоестественное чувство, недаром этот абсентеизм вызывает

досаду, причиняет боль души...» и т.д."* Вообще на страницах очерков ссылки

преимущественно на работы Ядринцева, а также упоминания о П.А. Словцове,

Г.Н. Потанине, А.П. Щапове, А.Е. Новоселове, являются систематическими^. Распутин со всей очевидностью пытается продемонстрировать сохраняющуюся в

новых условиях историко-культурную ценность контекста, который сам по себе,

не сформировав прямую линию последователей, превратился в реликт. Близость литературно-критическим и антропологическим построениям об ластников может носить неявный характер, оказываясь скрытой цитатой или ти пологическим соответствием (впрочем, как известно, одно не исключает друго го). «Мы с рождения впитываем в себя соли и картипы своей родины, — словно вторя специальпо анализировавшимся высказываниям Г.Н. Потанина, пишет

Распутин в очерке «Байкал», - они влияют на наш характер и организуют на свой

манер клетки нашего тела. Поэтому мало сказать, что они дороги нам, мы часть

их - та часть, что составляется естественной средой. В нас обязан говорить и го ворит ее древний голос»^. Характерологические наработки областников XIX сто летия удачно вписываются в почвенническую концепцию человека, предлагае мую самим Распутиным, и дополняются типовым элементом многочисленных

рассуждений о сибиряке - образом Ермака, которому посвящены первые страни цы включенного в цикл очерка «Сибирь без романтики». " Распутин В.Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. М., 1994. 127. ' См.: Там же. Сс. 15,20,27,42, 54,67,74,147,166,167, 170,181, 188,275 и т.д. * Там же. 83. С опорой на контекст областной словесности XIX в. находят свое объясне ние важные фрагменты композиции цикла - главы «Горный Алтай» и «Русское Устье». Рассказ об Алтае, сопровождающийся частыми апелляциями к текстам

А.Е. Новоселова, «к которому, как пишет Распутин, мне ... не сдюжить, чтоб не обращаться»^, посвящен характерной для литературы Сибири теме старообрядче ства. Как мы пытались показать, ее интенсивное функционирование в региональ ной словесности и публицистике рубежа XIX-XX вв. обусловливалось стремле нием авторов выявить специфические черты особого этнографического типа -

сибиряка - носителя признаков национальной аутентичности и одновременно яр кого представителя отдаленного от исторической России «окраинного» мира. В

этом двуедином образе, предполагающем баланс традиционного и оригинального

начал, Распутиным делается акцент все же на последнем. «Здесь, в горах, в окру жении могучей и чистой природы, среди удобрительных условий и здоровых тру дов, и человек должен был взрасти на иных дрожжах»^. Алтайские староверы,

живущие посреди нетронутой природы, обладают несокрушимым здоровьем

(«Жили и верно подолгу, силы не теряли до глубокой старости, так с румянцем на щеках и yмиpaли»^) - важная деталь выстраиваемого писателем образа экологи ческой утопии. И по сей день «самые лучшие работники - из старообрядческих семей» *''. Вместе с тем сибиряк - не только носитель оригинальных черт характера,

восходящих к общему национальному источнику, но приобретших вдали от него

неповторимые особенности, он, одновременно, как, возможно, никто другой бли зок национальным корням. Этот продуктивный тезис, выдвигавшийся самыми

разными авторами от Е.А. Авдеевой-Полевой до Н.М. Ядринцева и Г.Д. Гребен щикова, Распутин пытается доказать, живописуя в самом объемном очерке цикла

культуру и быт жителей заполярного Русского Устья. Легендарная биография

этого островка русскости на берегах Индигирки гласит, что первые насельники

этих мест покинули Московское государство в эпоху опричнины Ивана Грозного

и сохранили в первозданном виде язык и фольклор не только допетровской, но

^ Там же. с . 147. * Там же. 168. 'Тамже. 169. '"Там же. 172. даже доромановской Руси. Автор осторожно дает понять, что он склонен дове рять преданию". В пользу древности русских поселений на Индигирке должны

свидетельствовать и приводимые им факты языковой архаики'^. Все это, как представляется, свидетельствует о присущей Распутину тенден ции определенным образом мифологизировать Сибирь. Труднообъяснимое нали чие на ее территории анклава, в котором сохранились нравы времен первых рус ских царей, является столь же эффективным способом мифологизации, каким не когда являлись свидетельства о зооморфном облике местных аборигенов. Если во

втором случае мы сталкиваемся с распространенной ситуацией создания стерео тина «извне», то в первом перед нами яркий пример «внутренней» перспективы

наблюдения, стремления соотнести судьбу «во всех отношениях забытой Богом окраины»'^ с «большой» историей. Равным образом, осмысливая скупые данные о Ермаке, Распутин, демонст рируя чуткость своего художественного мышления, прибегает к их наиболее

ожидаемой и адекватной с точки зрения параметров «сибирского текста» интер претации, которая пронизана мифологизмом. Писатель возражает Р.Г. Скрынни кову, убеждавшему своих читателей в непричастности Ермака к разбою. «...Едва ли есть основания обеливать Ермака в той части его биографии, которая относит ся к ватажной жизни на Волге, когда пытаются доказать, что не мог Ермак зани маться непотребным, "воровским", ремеслом. Его соратники могли, а он - нет. <...> Трудно, кроме того, предположить, зная те времена и нравы, чтобы человек,

проведший в Диком Поле не менее двадцати лет и ставший атаманом, уберегся

бы от привычных для казацкой вольницы занятий. Как в песне: Ты прими-де. Грозный царь, ты поклон от Ермака, / Посылаю те в гостинец всю Сибирскую

страну, / Всю Сибирскую страну: дай прощенье Ермаку!»''* Для Распутина художника естественным образом привлекательнее такой Ермак - воровской

атаман, преподносящий царю в знак раскаяния далекое покорепное царство. От крыто высказывая свою позицию, писатель резюмирует: «...Было бы жаль, если бы вместо Ермака против Кучума выступил другой человек. Уж очень подходящ

"Там же. с. 219-220. '^ Там же. 252-253 и ел. " Там же. 140. '"Там же. 13-14. ДЛЯ этой роли (завоевания Сибири. - К.А.) именно Ермак, человек из народа,

словно бы самим народом отправленный в Сибирь и не оставленный им без сла вы» ^ ^

Приведенные примеры демонстрируют стремление В.Г. Распутина дезавуи ровать априорно приписываемое Сибири во второй половине XX в. качество

культурной безгласности, оборотной стороны ее «ресурсного» экономического

статуса. Далекие восточные земли под его пером преображаются в пространство,

издавна связанное с национальной историей, способное, кроме того, сыграть роль

не только в судьбе государства (скажем, как источник сырья и энергии - тема,

находящаяся в центре внимания Распутина-публициста), но в национальном ха рактере. В этом смысле мотив раскаяния и реабилитации Ермака эхом откликает ся в трансформации национального типа и улучшении его качеств алтайскими

староверами. С этим же влиянием Сибири на национальный характер связан и

лейтмотив цикла: «Сибирь неминуемо чувствуют в себе даже те, кто никогда в ней не бывал и находится вдали от ее жизни и интересов»'^. Практически во всех случаях (количество примеров здесь без труда можно

было бы умножить) узловые фрагменты цикла «Сибирь, Сибирь...» соотносятся

со знакомым автору и одновременно практически неизвестным его читателю ис торическим, публицистическим и литературным контекстом, формировавшимся

сибирской интеллигенцией прошлого. Создающийся вследствие этого эффект

преодоления «культурной дистанции» (A.M. Панченко) относительно полузабы тых литературных явлений, вероятнее всего, не являлся прямой целью В.Г. Рас путина, однако он стал закономерным результатом серьезного художественного

анализа темы, с которой связан значительный текстуальный ресурс и существен ный литературно-публицистический опыт. В обширном литературном наследии В.П. Астафьева обращает на себя вни мание произведение, родственное в жанровом аспекте распутинскому циклу -

«Последний ноклон». Однако в отличие от Распутина Астафьев не стремится к

воскрещению и открытой экспликации традициопных для литературы Сибири

XIX в. идеологических и художественных приоритетов. Связь с региональной

" Там же. 14. '* Там же. 7. Ср.: 272,283. словесностью минувшего столетия является здесь типологической и нросматри вается прежде всего в структуре характера главного героя, каковым в «Послед нем поклоне» является бабушка нисателя Екатерина Петровна. Основным кон центом, реализующимся в архитектуре этого автобиографического образа, явля ется идея связанности с местом исконного обитания, соотносящаяся как с тради ционным для Астафьева и нисателей его генерации ночвенническим пониманием

личности, так и с культурологическими построениями XX в. - от бахтинских за мечаний о герое областнического романа до тезиса Д.С. Лихачева о необходимой

человеку «духовной оседлости». Специально отмечающаяся Астафьевым деталь в структуре образа - извест ный нам но художественным текстам областнической традиции географический

консерватизм в поведении персонажа. То, что он мог быть особенностью биогра фии реальной Екатерины Петровны, коренной жительницы села Овсянки, не ме няет дела, ибо особое внимание к нему со стороны автора сообщает этому нюан су личности героини характер знакового структурного элемента в новествовании. Итак, «всномнила (Екатерина Петровна. - К.А.), как один-единственный раз по кидала Овсянку - ездила в "далекие гости". Отправлена она была в Минусинскую волость, на богатые хлеба и арбузы к кому-то из дальних родственников. Поела

она хлебов тех крупчаточных, арбузов да румяных яблок и затосковала, места се бе найти не может, язык нотеряла, ночами не снит, плачет об чем-то. Плюнул родственник и отнравил притчеватую дуру с попутными шютого нами вниз по Енисею. - И с тех пор заказала я себе дальну пз^гь-дорогу, - повествовала бабушка»'^. В этом выработанном для себя героиней правиле было одно исключение, впро чем, лишь подтверждающее само правило. Однажды Екатерина Петровна пред приняла-таки по-настоящему далекое путешествие - в Киево-Печерскую лавру, о

чем автор сообщил в центральном произведении цикла - собственно в «Послед нем ноклоне». «Вдруг совсем-совсем недавно, совсем нечаянно узнаю, что не только в Минусинск и Красноярск ездила бабушка, но и на моленье в Киево 1 Q

Печерскую лавру добиралась, отчего-то назвав святое место Карпатами» . По " Астафьев В.П. Собр. соч.: В 15 т. Т. 5. Красноярск, 1997. 189-190. '* Там же. 284. ездка в «Карпаты», естественно, не относится к знаковому для областной культу ры явлению абсентеизма, иеред нами ситуация иаломничества, которая, отлича ясь от сценария эмиграции коренным образом, не нротивоиоставляется террито риальной интроверсии, а, скорее, дополняет ее. Любопытно отметить в этой связи, что тема поиска героем своей «локализи рованности», разрабатывавшаяся в 60-е гг. XIX в. областниками, представлявши ми тогда демократическое и западническое крыло русского общественного дви жения, в конце XX в. будет адаптирована к традиционалистским исканиям на циональной идентичности. Идея «оседлости», первоначально основанная на кон цепции регионального патриотизма, спустя столетие начинает ассоциироваться с

патриотизмом национальным, подобно тому, как в это же время в сложный кон тур «русскости» будет вписываться сама Сибирь. Полагаем, что осмысление та кого рода творческих и идеологических стратегий новейшей эпохи едва ли будет

успешным без учета литературного потенциала, формировавшегося на востоке

России в течение трех веков.

Список научной литературыАнисимов, Кирилл Владиславович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Потанин Г.Н. Письма: В 4 т. Т.1. Иркутск, 1977. С. 27.3 Там же.

2. См.: Серебренников Н.В. Роман Потанина и Ядринцева «Тайжане»: поиски жанра // Проблемы литературных жанров. Материалы X Международной научной конференции 15-17 окт. 2001 г. Часть 1. Томск, 2002. С. 359-362.

3. Мордовцев Д. Печать в провинции // Дело. 1875. № 9. С. 44-74; № 10. С. 1-32.

4. Особенно наглядно в этой связи включение в состав «кавказской фракции» Пушкина, Лермонтова и Марлинского, а в состав «средне-азийской» Пржевальского. См.: Мордовцев Д. Печать в провинции // Дело. 1875. №10. С. 6,8.

5. ЛНС. T.6, T.7; Автобиографические беседы Г.Н. Потанина // Былое и новь (Краеведческий альманах). Томск, 1992. С. 37-49.

6. ЛНС. T.4. Новосибирск, 1979. С. 253-342.

7. Автобиография С.С. Шашкова// Восточное обозрение. 1882. №№ 27,28,30.

8. ЛНС. Т.5. Новосибирск, 1980. С. 22.

9. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1892. С. 667-668.18 ЛНС. Т.5. С. 80-81.19 Там же. С. 94.

10. Ср.: Лотман Ю.М. Литературная биография в историко-культурном контексте (К типологическому соотношению текста и личности автора) // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб., 1997. С. 805.

11. Потанин Г.Н. Письма: В 4 т. Т. 1. С. 97.

12. Письма М.М. Сперанского к A.A. Столыпину // Русский архив. 1869. №11. Стб. 1979.

13. Письма графа М.М. Сперанского к его дочери // Русский архив. 1868. Стб. 1202.37 Там же. Стб. 1211.

14. День роковой аудиенции у Александра I, после которой последовало падение Сперанского.

15. Буцинский П.Н. Сочинения: В 2 т. Т. 1. Заселение Сибири и быт ее первых насельников. Тюмень, 1999. С. 184.

16. Де ла Невиль. Любопытные и новые известия о Московии // Россия ХУ-ХУН вв. глазами иностранцев. Л., 1986. С. 523.

17. Письма М.М. Сперанского к его дочери из Сибири // Русский архив. 1868. Стб. 1683-1684.

18. Закономерны в этой связи оценки Потаниным и Ядринцевым Ершова как непосредственного, наряду со Словцовым, предтечи областников. См.: Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. Томск, 1907. С. 3-4; ЛНС. Т.4. С. 284, 301-302.

19. Азадовский М.К. Первая глава биографии Ершова // Азадовский М.К. Очерки литературы и культуры Сибири. Иркутск, 1947. С. 160.

20. Ярославцев А.К. Петр Павлович Ершов, автор сказки «Конек-Горбунок». СПб., 1872. С. 80.

21. Ершов П.П. Сузге: Стихотворения, драматические произведения, проза, письма. Иркутск, 1984. С. 109.

22. Там же. С. 379; Коммент. С. 439.

23. См.: Азадовский М.К. Первая глава биографии Ершова. С. 159-160; Утков В.Г. Гражданин Тобольска. С. 46.

24. Потанин Г.Н. Тайжане. С. 88. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страницы в скобках.71 ЛНС. Т.4. С. 179.

25. Потанин Г.Н. Письма: В 4 т. Т. 1. С. 47.

26. ЛНС. Т.6. С. 102-103; Потанин Г.Н. Тайжане. С. 169.

27. ЛНС. Т.6. С. 112-113; Ср. характеристику Штейнгеля в воспоминаниях самого Ядринцева: ЛНС. ТА. С. 253-254.

28. Федоров-Омулевский И.В. Шаг за шагом. Роман, рассказы. Иркутск, 1983. С. 184.

29. Потанин Г.Н. Письма: В 4 т. Т.2. С. 176-177.

30. Потанин Г.Н. Письма: В 4 т. Т.З. С. 68-69.

31. Потанин Г.Н. Нужды Сибири // Сборник к 80-летию дня рождения Григория Николаевича Потанина. Томск, 1915. С. 79-80.

32. Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. С. 39.126 Там же. С. 58.127 Там же. С. 57.

33. Щапов А.П. Историко-географические и этнологические заметки о сибирском населении // Щапов А.П. Собрание сочинений. Доп. том к изданию 1905-1908 гг. Иркутск, 1937. С. 141. Далее эта работа цитируется с указанием страницы в скобках.

34. Авдеева-Полевая Е.А. Записки и замечания о Сибири. М., 1837. С. 5.138 Там же. С. 67.139 Там же. С. 53-54.

35. Щапов А.П. О развитии высших человеческих чувств. Мысли сибиряка при взгляде на нравственные чувства и стремления сибирского общества // Щапов А.П. Сочинения: В 3 т. T.3. СПб., 1908. С. 606-642. Далее работа цитируется с указанием страницы в скобках.

36. Письма Н.М. Ядринцева к Г.Н. Потанину. С. 124-128.

37. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 95.

38. Б.п. (Н.М. Ядринцев) Причины предубеждений к Сибири // Восточное обозрение. 1883. № 7. С. 2.153 Там же.154 Там же.

39. Добродушный сибиряк (Н.М. Ядринцев) Вдоль да по Сибири // Восточное обозрение. 1890. № 37. с. 7.

40. Б.п. (Н.М. Ядринцев) Народно-областное начало в русской жизни и истории // Восточное обозрение. 1884. № 13. С. 9.

41. Б.п. (Н.М. Ядринцев) Любовь к родине и судьба А.П. Щапова // Восточное обозрение. 1885. № 17. С. 14.

42. Письма Н.М. Ядринцева к Г.Н. Потанину из Шенкурска (1873-1874) // Потанин Г.Н. Письма: В 4 т. Т.2. С. 235. Письмо от 9 сентября 1873 г.

43. Письма Н.М. Ядринцева к Г.Н. Потанину// Сибирские записки. 1918. № 4. С. 52.163 Там же.

44. Лихачев Д.С. Раздумья о России. СПб., 1999. С. 321.

45. Шумиловский Л. Не по плечу дерево // Жизнь Алтая. 1913. № 208.20 сент. С. 3.

46. См. раздел «Подъем сибирской журналистики» в кн. Очерки русской литературы Сибири. Т. 1. С. 513517.

47. Горький и Сибирь. Письма, воспоминания. Новосибирск, 1961. С. 51. Письмо Горькому от 24 мая 1912 г.7 См.: Там же. С. 59.

48. Там же. С. 67. Письмо Горького к В.И. Анучину от 4 окт. 1912 г.

49. Подробнее об этом см.: Азадовская Л. «Сибирский сборник» 1912 года (История несостоявшегося издания)//Сибирские огни. 1971. № 10. С. 137-145.

50. Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в истории русской литературы. Красноярск, 1992. С. 128.19 Горький и Сибирь. С. 56.20 Там же. С. 60-61.

51. Дело об отделении Сибири от России / Публикация А.Т. Топчия, Р.А. Топчия; Сост. Н.В. Серебренников. Томск, 2002. С. 133.

52. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1892. С. 95.

53. Ядринцев Н.М. Жизнь и труды А.П. Щапова // Восточное обозрение. 1883. №№ 25, 27,31; Ядринцев Н.М. Народно-областное начало в русской жизни и истории // Восточное обозрение. 1884. №№ 9, 10, 13.

54. Ядринцев Н.М. Жизнь и труды А.П. Щапова // Восточное обозрение. 1883. № 25. С. 11.

55. Ядринцев Н.М. Народно-областное начало в русской жизни и истории // Восточное обозрение. 1884. № 13. С. 10.

56. Щапов А.П. Сочинения: В 3 т. Т.1. СПб., 1906. С. 461.

57. Ядринцев Н.М. Поездка по Западной Сибири и в горный Алтайский округ // Записки ЗападноСибирского отд. Имп. русского географического общества. Кн.2. Омск, 1880. С. 99.

58. Адрианов A.B. Раскольничьи общины в Сибири // Восточное обозрение. 1882. № 37. С. 11-15; № 38. С. 9-12.

59. Гребенщиков Г.Д. Река Уба и убинские люди // Алтайский сборник. 1912. Т. XI. С. 22.

60. См.: Гребенщиков Г.Д. Алтайская Русь//Алтайский альманах. СПб., 1914. С. 11.

61. ЛНС. Т.1. Новосибирск, 1969. С. 20.

62. Новоселов А.Е. Отчет о поездке на Алтай. У старообрядцев Алтая. С. 6.

63. Гребенщиков Г.Д. Река Уба и убинские люди. С. 67.

64. Мельников-Печерский П.И. Собр. соч.: В 8 т. Т. 6. М., 1976. С. 362.

65. Костомаров Н.И. История раскола у раскольников // Вестник Европы. 1871. Кн.4. С. 497.

66. Гребенщиков Г.Д. Алтайская Русь. С. 36.

67. Примочкина Н. «Первым своим учителем считаю М. Горького». М. Горький и Георгий Гребенщиков: к истории литературных отношений// Новое литературное обозрение. 2001. №48. С. 149.

68. Сопоставление двух произведений см. в статье В. Правдухина, который также отдает предпочтение повести Новоселова: Правдухин В. Григорий Гребенщиков. «Чураевы» // Сибирские огни. 1922. № 5. С. 182-183.

69. Новоселов А.Е. Беловодье. Повести, рассказы, очерки. Иркутск, 1981. С. 50. Далее это издание цитируется с указанием страницы в скобках.

70. Потанин Г.Н. Возрождение России и министерство народного просвещения. Красноярск, 1919. С. 4.63 Там же. С. 5.64 Там же. С. 9.

71. ГМИЛИКА. Фонд Г.Д. Гребенщикова. Ед.хр. 406/77. Л. 1-2.

72. Гребенщиков Г.Д. Отголоски сибирских окраин. Рассказы первые. Семипалатинск, 1906; Гребенщиков Г.Д. Сын народа. Драматическая поэма в пяти действиях. СПб., 1910.

73. Гусаков А. Георгий Гребенщиков. В просторах Сибири // Современник. 1913. № 5. С. 353.

74. Георгий Гребенщиков. «В просторах Сибири» // Русские записки. 1916. № 6. С. 247.85ЛНС.Т.1.С. 22.

75. РГАЛИ. Ф. 2571. Оп. 1. Ед. хр. 121. Л. 2 об.

76. См.: Романенко А. Встречи с Толстым (Воспоминания А. Фовицкого и Г. Гребенщикова) // Вопросы литературы. 1984. №2. С. 178-197.

77. Гребенщиков Г.Д. Сын народа. Драматическая поэма в пяти действиях. С. 55.

78. Яновский H.H. Георгий Гребенщиков в Сибири // Гребенщиков Г.Д. Чураевы. Иркутск, 1982. С. 412.

79. Гребенщиков Г.Д. «Под северным солнцем». По поводу и о стихах Г. Вяткина // Жизнь Алтая. 1912. № 157, 15 июля. С. 4.

80. Гребенщиков направлялся в Иркутск.

81. ИРЛИ. Ф. 163. Оп. 2. Ед. хр. 160. Л. 4.

82. РГАЛИ. Ф. 381. Оп. 1. Ед. хр. 77. Л. 11-11об. Впрочем, писатель пошел все-таки навстречу Вл. М. Крутовскому: во второй книжке журнала за 1916 год была напечатана повесть Гребенщкова «Круг на болоте» (Сибирские записки. 1916. № 2. С. 3-26).

83. Левинсон А. Очерки литературной жизни. Три романа // Последние новости. 1922. № 550, 31 янв. С. 2.

84. Якушев И.А. Г.Д. Гребенщиков // Славянская книга. 1926. № 3. С. 170.

85. Слоним М. Григорий Гребенщиков. «Родник в пустыне» //Воля России. 1923. № 3. С. 79.

86. Б. Ар. Гребенщиков Г. «Чураевы» //Новости литературы. 1922. № 1. С.54.

87. Алексеев Г. Георгий Гребенщиков. «Чураевы». «Путь человеческий» // Новая русская книга. 1922. № 9. С. 14.

88. Савченко И. Чураевская Русь // Зарница. 1926. № 11. С. 4.

89. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. С. 377.

90. Гребенщиков Г.Д. Чураевы. С. 14. Далее это издание цитируется в тексте с указанием страницы в скобках.

91. Казаркин А.П. Сибирская областная эпопея // Сибирский текст в русской культуре. Томск, 2002. С. 67 и сл.

92. Царегородцева С.С. Роман Г.Д. Гребенщикова «Чураевы»: от замысла к воплощению // Сибирский текст в русской культуре. С. 54-55.

93. Царегородцева С.С. Роман Г.Д. Гребенщикова «Чураевы»: от замысла к воплощению. С. 56, 57.

94. Романенко А. Встречи с Толстым (Воспоминания А. Фовицкого и Г. Гребенщикова). С. 191.

95. Колосов Е. Сибирское областничество и русский марксизм // Сибирские записки. 1916. № 4. С. 165.

96. Гребенщиков Г.Д. В просторах Сибири. Т.2. С. 252.

97. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст» русской литературы (Введение в тему) // Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 664. С. 11.

98. Кадашев В. Георгий Гребенщиков. «Чураевы» // Руль. 1922. № 494, 16 июля, С.9.

99. Алексеев Г. Георгий Гребенщиков. «Чураевы». «Путь человеческий» // Новая русская книга. 1922. № 9. С. 14.

100. Гребенщиков Г.Д. Письма к друзьям. С. 163.

101. См.: Повести о начале Москвы / Иссл. и подг. текстов М.А. Салминой. M-JI., 1964.

102. Гребенщиков Г.Д. Радонега. Сказание о неугасимом свете. Southbury, Conn., 1938. С. 55.

103. Ветловская В.Е. Творчество Достоевского в свете литературных и фольклорных параллелей. «Строительнаяжертва»//Миф-Фольклор-Литература. Л., 1978. С. 81-113.

104. Ключевский В.О. Собр. соч.: В 9 т. М., 1987-1990. Т. 9. С. 439.

105. Распутин В.Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. М., 1994. С. 127.

106. А.П. Щапов в Иркутске. (Неизданные материалы). Иркутск, 1938.- 103 с.

107. Авдеева-Полевая Е.А. Записки и замечания о Сибири. М., 1837. - 156 с.

108. Азиатский вестник, издаваемый Григорием Спасским. СПб., 1825-1827.

109. Белоголовый H.A. Из воспоминаний сибиряка о декабристах // Дум высокое стремленье. Декабристы в Сибири. Иркутск, 1975. С. 127-170.

110. Бунин И.А. и Гребенщиков Г.Д. Переписка / Вступ. ст., публикация и ком-мент. В.А. Росова // С двух берегов. Русская литература XX в. в России и за рубежом. М., 2002. С. 220-276.

111. Восточная Сибирь в ранней художественной прозе / Сост. A.B. Гуревич. Иркутск, 1938. - 135 с.

112. Восточное обозрение. СПб. Иркутск, 1882-1892.

113. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. - 430 с.

114. Гоздаво-Голомбиевский A.A. Из Сибирских актов. О Демьяне Многогрешном. О диких людях чюлюгдеях // Чтения в Имп. Обществе истории и древностей Российских при Московском университете. 1888. Кн.1. Отд. III. С. 3-4 второй пагинации.

115. Горький и Сибирь. Письма, воспоминания. Новосибирск, 1961.-464 с.

116. Гребенщиков Г.Д. Алтайская Русь историко-этнографический очерк // Алтайский альманах. СПб., 1914. С. 1-37.

117. Гребенщиков Г.Д. В просторах Сибири. СПб., 1913. - 283 с.

118. Гребенщиков Г.Д. В просторах Сибири. Пг., 1915. - 291 с.

119. Гребенщиков Г.Д. Письма к Г.Н. Потанину (1911-1917) / Публикация и комментарий Т.Г. Черняевой и В.К. Корниенко // Краеведческие записки. Вып. 3.-Барнаул, 1999. С. 149-180.

120. Гребенщиков Г.Д. Письма к друзьям / Публикация Т.Г. Черняевой, примечания В.К. Корниенко//Барнаул. 1995. №4. С. 151-175.

121. Гребенщиков Г.Д. Река Уба и убинские люди // Алтайский сборник. T.XI. -Барнаул, 1912. С. 1-80.17