автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: Проза Леопольда фон Захера-Мазоха в литературном контексте эпохи реализма

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проза Леопольда фон Захера-Мазоха в литературном контексте эпохи реализма"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ПРОЗА ЛЕОПОЛЬДА ФОН ЗАХЕРА-МАЗОХА В ЛИТЕРАТУРНОМ КОНТЕКСТЕ ЭПОХИ РЕАЛИЗМА

Специальность 10 01 03 - Литература народов стран зарубежья (литература народов Европы, Америки, Австралии)

На правах рукописи

ПОЛУБОЯРИНОВА Лариса Николаевна

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Санкт-Петербург

2007

003159519

Работа выполнена на кафедре истории зарубежных литератур филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

Научный консультант- доктор филологических наук,

профессор Ада Геннадьевна Березина

Официальные оппоненты. доктор филологических наук,

ведущий научный сотрудник Ростислав Юрьевич Данилевский (ИРЛИ РАН)

доктор филологических наук, профессор Валерий Александрович Пестерев (Волгоградский госуниверситет)

доктор филологических наук, доцент Татьяна Анатольевна Федяева (РГПУ им. А И Герцена)

Ведущая организация- Самарский государственный педагогический

университет

Защита состоится » _ 2007 года в/£Й?часов на

заседании диссертационного совета Д 212 232 26 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб, д 11

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им.А М Горького Санкт-Петербургского государственного университета (Санкт-Петербург, Университетская наб, 7/9).

Автореферат разослан » СМ^Я^Д^. 2007 года

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент

С Д Титаренко

Художественное наследие Леопольда фон Захера-Мазоха (Leopold von Sacher-Masoch, 1836-1895) в серьезной мере определяется его австрийским происхождением и влиянием русской литературной классики. Тем не менее оно до сих пор не обрело адекватной историко-литературной «ниши» ни в западных, ни в отечественных исследованиях Состоявшись как писатель во второй половине XIX в, Захер-Мазох «востребован» был почти исключительно культурой последующего, ХХ-го столетия, в связи с чем его произведения с трудом поддаются историко-литературной типологизации и контекстуализации «Невписываемость» (или же - не полная вписываемость) в национально-культурный (Австрия) и общеевропейский историко-культурный («реализм») контексты затрудняет, однако не отменяет возможности разговора о Мазохе именно в таком - историческом - ракурсе Тем более что разговор этот давно назрел.

В предисловии к своей монографии «Представление Захера-Мазоха»1 выдающийся французский философ ЖДелез, рассуждая о недостатках мазоховедения, называет в качестве главной апории последнего серьезное расхождение между глубинно-психологическими концепциями мазохизма как феномена человеческой психики, с одной стороны, и литературоведческим подходом к творческому наследию Леопольда фон Захера-Мазоха, австрийского писателя второй половины XIX в, с другой Традиция отделять в наследии Захера-Мазоха «здоровое», «реалистическое» начало от тех элементов содержания и формы его произведений, которые возводятся к «пагубной страсти» автора (т е мазохизму), берет начало еще в XIX в Влиятельнейший немецкий литературный критик и историк литературы Рудольф фон Готшаль одним из первых заявил о «Венере в мехах» (1870) как об этапном произведении, отделившем Мазоха-реалиста (соответственно, достойного внимания и изучения) от Мазоха-мазохиста, достойного порицания и разве что сожаления 2 Указанное мнение Готшаля -практически в неизменном виде - перекочевало во все литературные истории XX столетия, до сих пор определяя «официальное» (те закрепленное «авторитетными» справочными и обзорными трудами, посвященными реалистической эпохе, а также практикой

1 Cm. Deleuze G Présentation de Sacher-Masoch Le froid et le cruel Paris, 1967

2 Cm . Gottschall R von Sacher-Masoch als Novellist // Beilage zur «Allgemeinen Zeitung» Stuttgart und Augsburg 13 Dezember 1878 Nr 347 S 5125-5126

университетского преподавания) представление о Захере-Мазохе-писателе3

Ключевая задача настоящего исследования - соединение двух намеченных парадигм подхода к Захеру-Мазоху как «персонажу» европейской культурной истории «горизонтальной» (синхронической -с точки зрения породившей его литературной эпохи, эпохи реализма) и «вертикальной» (диахронической, в аспекте того древнего и яркого феномена психической и телесной жизни человека, который с конца XIX в обозначается как «мазохизм»)

Соотнесенность Захера-Мазоха, центральный этап творчества которого пришелся на 1860-1880-е гг, с феноменом «реализма» представляется несомненной, хотя и неоднозначной Сложность проблемы связана во многом со спецификой самого понятия «реализм», теоретическое наполнение которого в течение XX столетия в серьезной, если не сказать в радикальной степени меняется Пришедшее на смену теориям «правдоподобия» («отражения» действительности, мимесиса, референциальности) и последовательно утверждающееся, начиная с конца 1960-х гг (в работах Р Барта, ЦТодорова, МРиффатера и др) представление о реализме как о семиотической системе со специфическим способом кодирования не могло не сказаться и на трактовке реализма как историко-литературной эпохи. Если принять доминирующее на сегодняшний день в науке положение о преимущественно «рецептивном» характере литературного явления «реализм», т е согласиться с утверждением, что «реалистичными выступают не сами по себе тексты или показательные для них принципы изображения, но исключительно воздействие этих текстов на публику, от которой в принципе и зависит, будет ли и если да, то в какой степени, то или иное произведение считаться реалистическим»4, то на первый план в трактовке реалистической эпохи с необходимостью выйдет аспект коммуникации

Противопоставляя прежней гомогенной, сплошь эстетизированной концепции реализма (Ф.Мартини, ВЛрайзенданц, Р Бринкман и др) - иную, гетерогенную, исходящую из учета многоразличных, сложных сочетаний «эстетики», «политики» и «коммерции» на разных уровнях литературной коммуникации, представители нового подхода (X В Гепперт, Р Хельмштеттер, Г Бутцер, М Гюнтер и др) существенно расширяют понятие «реалистической

3 См., например. Latzke R Leopold von Sacher-Masoch und Karl Emil Franzos // Deutsch-Osterreichische Literaturgeschichte / Hg von E. Castle In 4 Bd. Bd 3. Wien und Leipzig, 1930 S 955-973, Literaturgeschichte Österreichs / Hg vonHZeman Graz, 1996 S 405-406

4 Aust H Literatur des Realismus 3Aufl Stuttgart; Weimar, 2000. S 18.

эпохи» Как отмечает ХАуст, подводя итог новейшей историко-литературной дискуссии о реализме, «реализм как обозначение эпохи включает в себя не только всю совокупность произведений с реалистическими признаками, как бы эти признаки ни определялись В историко-литературном отношении к эпохе реализма в равной мере относится и оппозиционная литература, < > также и явления, не истолковываемые в качестве традиции предшествующей или предвестья последующей эпохи, должны обрести свое место в исторически обусловленной эпохальной системе»

Именно новая концепция эпохи реализма как «открытой системы» и позволяет вписать Захера-Мазоха в литературный контекст второй половины XIX в., избежав при этом как неоправданного расширения понятия «реализм», так и несправедливого разделения захеровского наследия на позитивно коннотированную «реалистическую», с одной стороны, и негативно оцениваемую «мазохистскую», с другой, части

В свете означенного подхода можно выделить моменты сознательной ориентации Захера-Мазоха-писателя на господствующую эстетическую доктрину — реализм Данная ориентация проявляется, в частности, в обращении Мазоха к типичному для немецкой реалистической программы (в частности, для Ю.Шмидта, Г Фрейтага, Т Фонтане) постулата «просветления» действительности (УегЫагш^), в увлечении дарвинизмом и философией А Шопенгауэра, во введении в повествовательную прозу элементов бытописания, в пристрастии к локальному и национальному колориту (в частности, выведение национальных типов украинцев-галичан, поляков, евреев), в активном использовании фигуры рассказчика и рамочного повествования Сам тип участия Захера-Мазоха в современном ему немецкоязычном и -шире - общеевропейском «литературном поле» парадигматичен для эпохи реализма, поскольку включает в себя, наряду с «серьезным» художественным творчеством, связанным заповедью эстетической автономии, также активную журналистскую и литературно-критическую деятельность и определенную «открытость» по отношению к коммерческим проектам, что выливается у австрийского прозаика в продуцирование, наряду с серьезными, немалого количества развлекательных текстов

В то же время, при всей внешней вписанности литератора Захера-Мазоха в реалистический дискурс, не менее, а подчас и гораздо более важными представляются моменты его принципиального «выпадания» из литературного и общекультурного контекста эпохи. Определяющим оказывается при этом отчетливо субверсивное отношение Мазоха к основополагающей для немецкоязычной реалистической программы

5 Ашг Н. ШегаШг cl.es КеаЬятш 8 17

категории «нормы» 6 Лучшие тексты Мазоха по целому ряду параметров проблематизируют официальный общественный дискурс, ставя в центр изображения «альтернативные» сексуальные, социальные и религиозные практики, и поэтому вряд ли могут быть интегрированы в реалистическую художественную систему Главное историко-культурное «задание» писателя Леопольда фон Захера-Мазоха и заключалось, по-видимому, в том, чтобы своей «апологией» мазохизма в жизни и в любви, те - эстетизацией априори «анормального» и «аномального», выступить «модернистом до модерна», чтобы в качестве своеобразного анахронистического «лазутчика модернизма» в реалистическом стане устроить в этом стане «поджог», пусть краткосрочный и по последствиям своим не такой уж разрушительный, но - неоспоримо яркий и запоминающийся

Если попытаться очертить круг антиреалистических субверсий Захера-Мазоха, необходимо будет назвать, кроме собственно «мазохизма» как сквозного мотива всего мазоховского творчества, также обостренный интерес к эротике в широком смысле слова - в разных проявлениях таковой (новеллистический цикл «Любовь», роман «Разведенная»), конструирование заведомо антибюргерских, анархических социальных и экономических утопий (прозаический цикл «Собственность», особенно новеллы «Василь Гименей» и «Рай на Днестре»), преувеличенное внимание к оккультным религиозным практикам и жизни сект (романы «Богородица» и «Душегубка», новеллы «Странник» и «Два паломника», эссе «Русские секты» и «Еврейские секты в Галиции»), склонность к инсценированию в текстах архаических охотничьих и земледельческих обрядов и ритуалов7 (ср в особенности новеллы «Праздник жатвы» и «Переодетый священник» из цикла «Галицийские истории»), отчетливую тягу автора к «непросветленным» и принципиально «непросветляемым» в духе реалистического УегЫапш^ фольклорным персонажам, таким как еврейский голем («Голем рыжего Пфефермана»), украинская летавица («Гайдамак», «Упавшая звезда»), балканские вампиры («Жажда мертвых неутолима»)

Важно также, в качестве формально-стилистического отклонения от реалистического канона с его привязанностью к повествовательному

6 О «нормативности» немецкого реализма см Wunsch М Vom spaten «Realismus» zur «frühen Moderne», Versuch eines Modells des literarischen Strukturwandels II Modelle des literarischen Strukturwandels / Hg von M Titzmann Tübingen, 1991 S 194-195

7 В реализме, как известно, «мистические», небытовые ритуалы не приветствуются См • Дёринг Р , Смирнов И Реализм- Диахронический подход // Russian Literature 1980 Vol8 С 6

перспективизму (к аукториальному повествованию, с одной стороны, и к разным формам рамочного повествования, подчас предусматривающего целую систему рассказчиков, с другой), профилирование у Захера-Мазоха аутических форм наррации Таких, например, как основанная на принципиальном неразличении автора, героя и рассказчика система многоуровневого репродуцирования автором-мазохистом собственного «я» («Венера в мехах»), близкая к практике «потока сознания» «полубессознательная» манера говорения внутрирайонных рассказчиков, пребывающих в пограничных состояниях («Коломенский Дон Жуан», «Любовь Платона», «Венера в мехах»), «женское письмо» («Лунная ночь»), наконец перформативный ритуализированный код описания событий (ключевые сцены «Венеры», «Богородицы», «Дидро в Петербурге»), имеющий гораздо больше общего с Ф Кафкой, В Сорокиным или Э Елинек, нежели с Т Фонтане и Г Келлером

Отдельный момент означенного «выпадания» Захера-Мазоха из реалистической парадигмы связан с его отношением к прозе И С Тургенева Выступая для немецкоязычных реалистов фигурой почти культовой, русский автор воспринимался ими как образец для подражания - в первую очередь в плане лирического психологизма и повествовательной манеры (в частности в том, что касалось техники рамочного повествования). Если для большинства немецкоязычных тургеневианцев - таких как Т Шторм, М.фон Эбнер-Эшенбах, К Э Францоз, - автор «Записок охотника», лирико-философских повестей и «Отцов и детей» был «родным по духу», «своим» автором, у которого они могли учиться «мастерству» именно в силу того, что, как казалось немецким и австрийским «ученикам», он более искусно воплощал их собственные, т.е «реалистические» представления о художественной прозе, то Захер-Мазох обращает внимание на несколько иные черты тургеневских текстов Тургеневская (показательная главным образом для малой прозы писателя) концепция любви как иррациональной, разрушительной стихии («Переписка», «Вешние воды»), так же как и скрытые, у самого русского писателя чаще всего завуалированные, лишь пунктиром намеченные мотивы эротизированного насилия и жестокости («Записки охотника», «Первая любовь», «Степной король Лир»), в том числе и в «таинственно-фантастическом» изводе («Призраки»), становятся для австрийского автора предметом обостренного внимания и трепетно-страстного переживания, а затем и материалом ре-воплощения

«Тургенев и прочие поэты Запада и Востока у него с языка не сходят, и он подражает им - осознанно или бессознательно, варьирует их или даже стремится их превзойти Он последователь Шопенгауэра, философия которого и составляет по большей части духовное

s

содержание его произведений, определяет их главные тенденции и пуанты Его новеллы кишмя кишат реминисценциями разного рода, аллюзиями на литературу и науку Запада»8 При всей амбивалентности данной оценки, вынесенной автору «Венеры в мехах» его современником О Глагау (решительный критик Мазоха, Глагау высокую степень «цитатности» захеровских текстов толкует как типичный код поведения дешевого имитатора и литературного выскочки), бесспорной остается констатация необычайной интертекстуальной насыщенности мазоховских новелл и романов Можно сказать, что Захер-Мазох создает специфическую прозу «открытого» типа, активно «вбирающую» в себя чужие тексты и иконические образы, в связи с чем при изучении мазохистского интертекста центр тяжести с необходимостью переносится с Захера-Мазоха-«писателя» на Захера-Мазоха-«читателя» Не будучи ни выдающимся стилистом, ни создателем глубокой, тонкой и сложной «поэтики» (даже лучшие произведения австрийского автора не обходятся без вкраплений эпигонально-риторических пассажей, тривиальных эпитетов и клишированных портретных и речевых характеристик героев), Захер-Мазох, без всякого сомнения, был гениально одаренным читателем Тургенев, Штифтер, Гоголь, Гейне, Пушкин, Шиллер, Шопенгауэр - вот далеко не полный перечень авторов, с текстами которых у Мазоха устанавливаются - «осознанно или бессознательно» (как совершенно верно выразился Глагау) -культурно значимые отношения

Отношения эти могли принимать форму, близкую обычному «заимствованию» Гораздо более «интимным» и глубоко значительным представляется, однако, другой активно профилируемый Мазохом вариант отношения к чужим текстам, вариант, лежащий по другую сторону привычной компаративистской проблематики «связей и заимствований» (или «источников и влияний») Будучи теснейшим образом связанной со структурами человеческого подсознания, со сферой «желания», мазоховская практика «распознавания» и «присвоения» чужих текстов, т е перевода их в мазохистский интертекст, оказывается близкой теории «интертекстуальности», разработанной Ю Кристевой с привлечением бахтинской идеи «диалога» и обозначенной исследовательницей в более поздней работе как «семиология параграмм»

8 Glagau O Turgeniev's Nachahmer Karl Detlef — Sacher-Masoch // Glagau O Die russische Literatur und Iwan Turgemev Berlin, 1872 S 162-174 U,ht no Leopold von Sacher-Masoch Materialien zum Leben und Werk / Hg von M Farm Bonn, 1987 S 54

Возникающий в ходе подобного «чтения-письма» интертекст есть - в той же мере, в какой он выступает последствием агрессивного «присвоения» чужих структур и смыслов, наполнения их собственной (в данном случае - мазохистской) «истиной желания» (РБарт), -результат «разгадывания», «разворачивания», «реконструкции» «чужих смысловых языков, кодов и дискурсов, которые как бы в свернутом виде заключены в < > (чужом. - Л П ) произведении», «пробуждение энергии того произведения или дискурса, из которого цитата заимствована»9

Мазоховское «чтение-письмо» (иначе - мазохистский интертекст), снимая границы между текстами в «открытом процессе сигнификации» (Ю Кристева), таким образом, предполагает, с одной стороны, что субъекты и объекты высказываний уже не могут быть однозначно фиксируемыми - они многосторонни, диффундируют, плюралистичны Вместе с тем, однако, в когерентном, недифференцируемом ни по авторским персоналиям, ни по «рангам» писательских личностей («великие» писатели отдают дань практике мазохистского выговаривания желания на равных правах с «невеликими»), ни по «эпохам», ни по «отдельным национальным литературам» мазохистском интертексте присутствуют (наряду с моментами рецептивной «диссимиляции» мазохистской субстанции) также моменты ее продуктивной «аккумуляции» (в противном случае данный феномен был бы нефиксируемым и соответственно неизучаемым) В настоящем исследовании предпринимается попытка (с разной степенью подробности) осветить в качестве очагов «сгущения» мазохистских энергий некоторые из подобных «текстопорождающих» узлов мазохистского интертекста. «Тургенев» - «Захер-Мазох» - «Кафка» -«Андрей Белый» - «Владимир Сорокин»

Сын своего времени и своей (немецкоязычной) литературной традиции, Захер-Мазох, с одной стороны, обнаруживает в созданных им произведениях и в вариантах построения собственного писательского имиджа культурные и дискурсивные формы, вполне укладывающиеся в контекст эпохи реализма и из этого контекста объяснимые В то же время главное художественное открытие австрийского автора - мазохистский фантазм и сценарий мазохизма -восходит к иной культурно-типологической парадигме, задающей смысловую ось, «перпендикулярную» реалистической синтагматике

Объединяя традицию средневекового мученичества, рыцарский культ «Прекрасной Дамы», экзегетику флагеллянтских сект, социально-

9 Косиков Г К «Структура» и/или «Текст», (стратегии современной семиотики)// Французская семиотика От структурализма к постструктурализму М, 2000 С. 37.

экономическую практику южно-американского рабства и русского крепостничества, «ось» эта пересекает плоскость эпохи Мазоха под прямым углом и, уходя далее, в век XX, определяет глубинно-психологические механизмы и дискурсивные практики коммунистических режимов и фашистских диктатур, с показательными для них садомазохистскими схемами соотношения «массы» и «власти», господства и подчинения Означенная непреходящая релевантность мазохизма как «мощного концепта социальной и культурной критики»10, имеющего высокую конъюнктуру в ХХ-ХХ1 столетиях, определяет актуальность настоящего диссертационного исследования

Научная новизна представленной в диссертации трактовки мазоховского творчества связана главным образом с обозначенным «двойным» - «синхронно-диахронным» - подходом к таковому Творческое наследие Мазоха впервые последовательно интерпретируется как с точки зрения породившей его «эпохи реализма», так и в аспекте «универсального» феномена мазохизма

Главной целью исследования в этой связи является определение места писателя Захера-Мазоха в современной ему историко-литературной эпохе, а также - в более широком, макрокультурном контексте «эпохи модерна».

В качестве материала исследования выступают прозаические произведения Захера-Мазоха 1860-1870-х гг., а именно - наиболее значимые новеллы и роман, вошедшие в круг повествовательных циклов «Наследие Каина» и «Галицийские истории»

Последовательное и подробное изучение и интерпретация данных текстов в их соотнесенности с историко-литературным контекстом, а также в аспекте интертекстуальности является основной задачей настоящего исследования, которая во многом определяет его структуру Таковая основной части диссертации подчинена необходимости соблюдения известного баланса между историко-литературной (по горизонтали) спецификацией материала и его «вертикальной» генетико-типологической парадигматизацией «Горизонтальная» перспектива доминирует в первой и второй главах, где речь пойдет о важных «внешних» аспектах позиционирования Захера-Мазоха-писателя в контексте своей эпохи и его участии в реалистической тендерной дискуссии (на материале произведений цикла «Наследие Каина») Посвященная главному тексту Мазоха - «Венере в мехах» - третья глава объединяет историко-литературный и типологический ракурсы (аспекты «реализма» и «мазохизма»), в то время как в четвертой главе,

10 Finke M. C Introduction // One Hundred Years of Masochism Literary Texts, Social and Cultural Contexts / Ed By M C Finke, C Niekerk Amsterdam - Atlanta, 2000 P 4

связанной с выявлением роли, меры и форм участия тургеневской прозы в построении мазохистского фантазма, типологический момент становится ведущим Анализ и интерпретация захер-мазоховской «россики» в пятой главе (на материале «Русских придворных историй» и «Женщины-султана»), ряда интертекстуально значимых мотивов, как они представлены в новелле «Жажда мертвых неутолима» и романе «Богородица» (шестая и седьмая главы соответственно), также представительствуют скорее за «диахронный», типологизирующий ракурс исследования

Методология настоящей диссертационной работы определяется спецификой предстоящего нам в лице Захера-Мазоха - писателя и личности - феномена Рассуждения о Мазохе как писателе «эпохи реализма», то есть актуализация историко-литературного аспекта исследования, ставит нас перед необходимостью обращения к некоторым современным концепциям, таким, например, как социология литературы П Бурдье или тендерные теории В свою очередь переход на «парадигматическую», «диахронную» точку зрения - помещение прозы Мазоха в контекст «мазохистского интертекста» - делает не только оправданной, но и необходимой актуализацию целого спектра постструктуралистских теорий современной культурной критики, таких как метод деконструкции (Ж Деррида), «семиология параграмм» (Ю.Кристева), а также типологическая бинарная оппозиция «различие -повторение» (Ж Делез)

Апробация результатов исследования осуществлена в докладах на межвузовских и международных научных семинарах и конференциях разных лет, проходивших на базе Санкт-Петербургского и Московского госуниверситетов, РГГУ, РГПУ им А.И Герцена, а также Венского университета и Сорбонны Основные положения работы отражены в монографии и ряде научных статей Материалы диссертации могут иметь практическое применение при чтении общих и специальных курсов по истории немецкоязычной литературы XIX в и компаративистики

Работа состоит из введения, семи глав, заключения, библиографического списка и приложения, включающего схему новеллистического цикла «Наследие Каина» и сводную таблицу «Тургеневские мотивы у Л фон Захера-Мазоха»

Во Введении обосновывается цель и определяются основные задачи исследования, дается обзор литературы вопроса

В первой главе - «Начало литературной карьеры» -рассматривается начало творческого пути Захера-Мазоха в его проекции на «реалистическое» «литературное поле» Австрии и Германии 1860-х гг

Немецкая реалистическая программа наряду с эстетическими моментами содержала ярко выраженные идеологические импликации, более или менее отчетливо связанные с (национально-)культурной политикой прусского государства В частности, различные рупоры этой программы - например, такие литературно-художественные журналы как «Deutsche Rundschau», «Grenzboten» и др, - последовательно проводят идею немецкой (в смысле германской, прусской) монополии на установку ценностных критериев и границ художественного (в первую очередь литературного) творчества Появление такой идеологии в области культурной политики рассматривается в науке как одно из последствий несостоявшейся революции 1848 г, ключевыми лозунгами которой были, как известно, «свобода и единство»

Опасность разрушающего «вторжения» в гомогенное поле «немецкой» культуры чужеродных элементов заставляет застрельщиков немецкой реалистической литературной программы с особой осторожностью относиться к выходцам из многонациональной Габсбургской империи, которая являла собой для «германоцентрической» концепции культуры пограничный регион между культурным (немецким) и «варварским» (азиатским) пространствами Как австрийцу, к тому же происходившему из наиболее отдаленного, отмеченного восточнославянским влиянием региона -Галиции - Захеру-Мазоху было особенно трудно утвердиться в немецкоязычном литературном поле (Австрийский литературный контекст в рассматриваемый период не обладал еще культурной автономностью и «перекрывался» доминирующим немецким, выступая его периферией.) Не случайно первые его шага на литературном поприще ранние опыты в жанре исторического романа, две драмы на сюжеты из австрийской истории и издание литературно-художественного журнала «Беседка для Австрии» («Gartenlaube für Österreich») — были скорее неудачными

Напротив, несомненным и выдающимся для своего времени успехом оборачивается публикация построенной на материале галицийской помещичьей жизни новеллы «Коломейский Дон Жуан» (1866), во многом - благодаря предпосланному ей предисловию литературного критика и писателя Ф Кюрнбергера Опытный публицист Кюрнбергер виртуозно вписывает здесь «Коломенского Дон Жуана» в «гермавдцентричный» культурно-политический дискурс, комментируя сам факт появления на литературной сцене пишущего по-немецки выходца из Галиции как яркое свидетельство успеха в деле немецкой культурной экспансии на восток. Вторым важным - «тактическим» -ходом автора «Предисловия» стало сравнение новеллы Захера-Мазоха с «Записками охотника» И С Тургенева Венский критик таким образом по сути активизирует устоявшийся уже в общественном культурном

сознании за десятилетие, прошедшее с момента публикации первых текстов Тургенева на немецком языке, стереотип их восприятия как «экзотических» (для западного читателя) картин народной (славянской) и природной жизни, поданных в «естественной», «нерефлективной» манере Затем, педалируя «патриотическое» чувство читателя, Кюрнбергер «подставляет» на место Тургенева Захера-Мазоха, тематически близкого или подобного Тургеневу (там, где у Тургенева Россия, у Захера-Мазоха - Галиция), те обладающего, по логике «Предисловия», теми же столь необходимыми «усталой» немецкой литературе качествами новизны, свежести и естественности, однако в выгодную сторону отличающегося от русского автора, в силу того что он, во-первых, пишет по-немецки, т е разговаривает со своими читателями на аутентичном, не искаженном переводом языке, и, во-вторых, в культурном и политическом отношении более «свой», ибо происходит из провинции, отмеченной австрийским (читай немецким) влиянием.

Тонкое чувство конъюнктуры в контексте «поля литературного продуцирования» (ПБурдье) позволяет, таким образом, Кюрнбергеру «вписать» молодого автора в актуальную для рассматриваемой эпохи «национал-патриотически» окрашенную литературную дефиницию, а именно представить новое явление художественной словесности как не только не противоречащее духу «истинно немецкой культуры», но, напротив, всячески укрепляющее и поддерживающее этот дух

«Изобретенный» для Захера-Мазоха искушенным в фельетонистской риторике Кюрнбергером имидж «наивного» писателя, «славянина» по рождению, пришелся молодому автору необыкновенно кстати Начиная со второй половины 1860-х гг он, сохраняя в прозе верность «галицийской» тематике, все чаще заявляет и о собственной этнической и культурной связи с «миром славянского Востока» Декларируемый Захером-Мазохом факт собственного украинского (по матери) происхождения не подтверждается документальными источниками Тем не менее миф об австрийском авторе-славянине, пишущем по-немецки «галицийском Тургеневе» прочно укореняется в общеевропейском культурном контексте и, в частности, составляет основу широкой популярности Мазоха во Франции (Прозу Мазоха во французских переводах в 1870-80-е гг активно печатает авторитетнейшая Revue de Deux Mondes, в 1883 г в честь 25-летия писательской деятельности французское правительство удостаивает австрийского автора Ордена Почетного Легиона )

Наряду с изначально перформативным тургеневианством в качестве трех других составных частей писательского кредо молодого Мазоха выступают - вполне в духе реалистической парадигмы - модные в немецкоязычной среде 1860-х гг дарвинизм и шопенгауэрианство, а также метафора эстетического «просветления» действительности в

художественном творчестве, доминирующая формула немецкой реалистической программы В мазоховской трактовке (представленной, в частности, в эссе «О ценности критики», 1873) данная установка, однако, в силу своей сознательно декларируемой связи с русской традицией (Гоголь, Тургенев), с одной стороны, и ряда (скорее неосознанных) натуралистических импликаций, с другой, - обретает специфику, уводящую ее в сторону от немецкого реалистического дискурса

Вторая глава — «Наследие Каина» - посвящена центральному художественному замыслу Захера-Мазоха одноименному новеллистическому циклу, вобравшему в себя все наметившиеся во второй половине 1860-х гг тенденции мазоховского творчества установку на дарвинизм в эпистемологии, шопенгауэризм в мировоззренческом отношении, реализм в качестве эстетической программы, а также содержательное и поэтологическое «тургеневианство» Программу цикла, его структуру и задачи Мазох формулирует в письмах к младшему брату Карлу (от 08.01 1869 г.) и в издательство «Cotta» (от 09 01 1870 г). Образно-символическая логика заглавий отдельных частей цикла и их связи с его генеральной идеей отражены также во вводной новелле «Странник», выполняющей в соответствии с авторским замыслом функцию пролога по отношению ко всему собранию.

Подобный проект сложно структурированного, разветвленного повествовательного собрания не имеет аналогов в современной Захеру-Мазоху немецкоязычной прозе Тематически 36 новелл задуманного цикла распределяются по шести группам 1) «Любовь», 2) «Собственность», 3) «Государство», 4) «Война», 5) «Труд», 6) «Смерть». Соотношение новелл внутри отдельных групп должно было, по замыслу Захера-Мазоха, регулироваться следующей закономерностью «пять (новелл - Л.П.) освещают саму проблему в различных ее нюансах, шестая содержит ответ, решение и вариант разрешения (конфликта -Л П )»п Подобная же логика, ведущая от обнажения острого конфликта к его разрешению и «примирению» противоречий, должна была пронизывать и все новеллистическое собрание, открывающееся проблемным Прологом («Странник»), в котором артикулируются шесть ключевых тем (проблем) цикла, и увенчивающееся Эпилогом («Сочельник» - не был написан), в котором «очищающая нравственная сила восстанавливает нарушенную гармонию и приносит полное примирение (противоречий. - Л П )»12

11 Из письма к Котте Цит по Sacher-Masoch L von. Don Juan von Kolomea Galizische Geschichten Bonn, 1985 S 179.

12 Ibid S 180

Заявленный в проекте уровень абстракции, рефлексии и (в заключительных новеллах соответствующих частей) утопизма («идеальное решение проблемы») явно превосходил своей масштабностью не только компетенцию «наивного» поэта, но и возможности художественного продуцирования как такового В то же время при всей своей исключительности для контекста немецкоязычной литературы проект «Наследия Каина» являет собой, в приложении к европейскому реалистическому узусу 1840-1880-х гг., вполне типичное воплощение установки на «панорамирование» действительности, и сопоставим поэтому с такими повествовательными циклами, как «Человеческая комедия» О де Бальзака и «Ругон-Маккары» Э Золя

В реферируемой диссертации выдвигается предположение о возможном влиянии бальзаковского цикла (методологические основания, задачи и логика построения которого были изложены, как известно, в авторском «Предисловии» 1842 г) на замысел «Наследия Каина» При сравнении мазоховского проекта с «Человеческой комедией», отмечается, во-первых, сознательная опора обоих авторов на выводы естественных наук Для Бальзака это тезис о сходстве «человеческих» и «животных» типов, принадлежавший его современнику, ученику О Конта зоологу Жоффруа де Сент-Илеру, для Захера-Мазоха - дарвиновская идея «борьбы за существование»

Во-вторых, в качестве важного момента сходства отмечается универсализм замысла, проявляющийся как в самом предмете изображения, так и в многоаспектности подхода к нему

В-третьих, наблюдаются аналогии в количественном составе и в наименовании отдельных разделов. Как известно, из трех ключевых аспектов, и, соответственно, тематических групп текстов «Человеческой комедии» лишь первый, наиболее объемный, - «Этюды нравов» -предполагал дополнительное членение на группы «сцен» Количество этих групп — шесть — совпадает с количеством произведений, входящих в каждый из - опять-таки шести - разделов «Наследия Каина» Названия разделов у Захера-Мазоха в ряде случаев перекликаются с названием бальзаковских «сцен» Например, у Бальзака «сцены военной жизни» - у Захера-Мазоха «Война», у Бальзака «сцены политической жизни» - у Захера-Мазоха «Государство» С некоторыми оговорками возможно провести аналогию и между бальзаковскими «сценами частной жизни» и первым разделом сборника Захера-Мазоха -«Любовь»

В-четвертых, Захер-Мазох, пусть (по сравнению с Бальзаком) и с меньшей степенью интенсивности, использует для «подкрепления» единства цикла принцип «возвращающихся персонажей» И, наконец, в-пятых, оба автора, обращаясь к идее цикла уже в пору творческой зрелости, включают в состав циклического произведения более ранние

свои творения Так, подобно Бальзаку, уже post factum интегрировавшему в «Человеческую комедию», например, «Эжени Гранде» или «Шуанов», Захер-Мазох «задним числом» включает в «каиновский» цикл «Коломейского Дон Жуана», «Лунную ночь» и «Отставного солдата»

Разумеется, совпадения ряда внешних характеристик замысла «Наследия Каина» и проекта «Человеческой комедии» не могут заслонить гораздо более значимых различий Главное из них (если отвлечься от очевидного несовпадения уровней художественного дарования авторов) состоит в том, что социальной, исторической и географической конкретности образа французского общества первой половины XIX в у Бальзака (ср его самохарактеристики как «секретаря общества», «историка» и «доктора социальных наук») соответствует отсутствие таковой у Захера-Мазоха, предпочитающего говорить в «Наследии Каина» суперобобщенно и абстрактно о «вечных» проблемах человечества «вообще». Тот факт, что действие центральных новелл «каиновского» цикла происходит в основном в «реальных» кулисах Галиции, не обусловливает даже приблизительно той густоты и интенсивности «горизонтальных» (в смысле географии) и «вертикальных» (в смысле взаимоотношений сословий) связей национального сообщества, какими они предстают у Бальзака Не будучи ни для Германии, ни для Австрии типичным социально-историческим ландшафтом, Галиция просто не подходила для аналитического замысла бальзаковского образца Как известно, ее «легитимация» в качестве литературной темы в немецкоязычном культурном поле сводилась к акцентированию «первозданного» и «экзотического» В конкретных новеллах «каиновского» цикла поэтому «особенное» неизменно перевешивает «типическое», несмотря на очевидные усилия автора подчеркнуть в поведении персонажей именно социальную, сексуальную или этнологическую парадигму, иначе - дать «объективную» картину галицийской жизни

Одновременно по сравнению с несколько аморфной структурой и не всегда прозрачной логикой наименования отдельных частей «Человеческой комедии» «Наследие Каина» производит впечатление гораздо более стройной и центрированной конструкции, что, с одной стороны, по-видимому, связано с немецкой традицией системной философии, с другой — обусловлено авторским стремлением дополнительно фундировать «научность» представляемого проекта

Реализация «каиновского» проекта требовала гораздо больше времени, сил и внутренней свободы, нежели было в распоряжении Захера-Мазоха, с конца 1870-х гг постоянно одолеваемого материальными проблемами Неудивительно поэтому, что лишь одна треть «Наследия Каина», а именно - первые два раздела цикла

«Любовь» (1870) и «Собственность» (1877), были воплощены целиком Тем не менее еще в первой половине 1880-х гг писатель живет уверенностью, что «Наследие Каина» рано или поздно будет дописано Так, ряд новелл и повестей, выходящих отдельными изданиями, мыслится им как составные части нереализованных разделов цикла, таких как «Государство», «Труд» и «Смерть» (К разделу «Война» не был написано ни одного произведения)

Вторая половина главы посвящена подробному рассмотрению раздела «Любовь», имевшего в свое время широкий резонанс и до сих пор (по крайней мере по сравнению со многими другими полностью забытыми частями прозаического наследия писателя) привлекающего интерес читателей и исследователей Литературная и историко-культурная ценность первых шести новелл «каиновского» цикла («Коломейский Дон Жуан», «Отставной солдат», «Лунная ночь», «Венера в мехах», «Любовь Платона», «Марцелла, или Сказка о счастье») определяется в первую очередь демонстрируемой в нем редкой для эпохи реализма открытостью по отношению к тендерным проблемам, а также уникальным аналитическим и критическим пафосом в подходе к ним.

Специфику участия Захера-Мазоха в тендерном дискурсе его эпохи можно было бы определить трояко

Во-первых, в новеллах раздела «Любовь» с очевидностью выделяется «аналитический» уровень сознательного, отмеченного почти научной систематикой авторского погружения в тендерную материю - с целью ее диагностики (в первых пяти текстах) и формулирования собственного «рецепта» «идеального» любовного союза (в заключительной, шестой новелле цикла), каковым рецептом, в русле идеологии бюргерской эпохи, оказывается брак по любви Не будучи силен в самостоятельном теоретизировании, Захер-Мазох на данном, «концептуальном», уровне своего новеллистического собрания - в диссертации он обозначен как конструктивно-дискурсивный - был обречен сознательно или невольно воспроизводить тендерные стереотипы своей эпохи Наиболее очевидной матрицей выступает при этом философия А Шопенгауэра В частности, Мазох активно цитирует тезис «франкфуртского мудреца» об инстинкте продолжения рода как основе половой любви и соответственно о «несамостоятельном», «производном» характере любовного дискурса, а также положение об изначально «чувственной» природе женщины, с которым связан вывод о принципиальной вражде полов

Случаи воспроизведения в речи персонажей и в авторских комментариях готовых тендерных клише, идет ли речь о Шопенгауэре, о шопенгауэрианце Эдуарде фон Гартмане или расхожих социал-утопических концепциях женской эмансипации, приходится признать

малооригинальной и наименее интересной частью «любовного» подцикла «Наследия Каина».

При всей претензии на «концептуальность» и проблемность тексты раздела «Любовь» оказались, однако, к счастью, далеки от того, чтобы превратиться в абстрактные трактаты на тему «взаимоотношений полов» За исключением, пожалуй, одной лишь «Марцеллы», в которой известный элемент доктринерства и утопизма был предопределен «авторским заданием», новеллы первого тома «Наследия Каина» остаются love stones - «типичными» произведениями о любви, в которых хватает места и живому «изображению чувств» - нежных, возвышенных или страстных

Гораздо большая релевантность данного, образно-сюжетного -второго - уровня захеровских новелл по сравнению с рассмотренным выше уровнем конструктивно-дискурсивным (областью готовых оценок и рецептов), видится, в частности, в том обстоятельстве, что состояния влюбленности, счастья, любовного томления никогда (за исключением абстрактной «Марцеллы») не выступают у писателя итогом, «венцом» отношений мужчины и женщины Как правило, пароксизм счастья -лишь исходная точка или «промежуточная станция» любовных историй, исход же их у Мазоха - одиночество, разочарование, полное крушение жизненных надежд. Основание тому — «глубинная» проблемность, заложенная уже в самой коллизии новелл и обозначенная наиболее проницательными критиками-современниками Мазоха (например Р фон Готшалем и Ф Кюрнбергером) как тема иллюзорности любви и счастья Страстное взаимное романтическое чувство Деметриуса и Николаи затухает в браке, не выдержав испытания «прозаическими» семейными обязанностями (в первую очередь - в отношении появившихся на свет детей) и разменивается на серию взаимных супружеских измен («Коломейский Дон Жуан») Редкая по накалу страсть крестьянина Фринко к односельчанке Катарине разбивается об «экономическую» препону девушка предпочитает стать содержанкой помещика («Отставной солдат») Возвышенная и страстная любовь Ольги и Владимира, будучи (со стороны героини) изначально адюльтером, терпит крушение, когда о связи героев узнает муж Ольги и убивает любовника жены на дуэли («Лунная ночь») Не будучи столь трагическим, окончание любовных историй Гендрика и Надежды («Любовь Платона») и Северина и Ванды («Венера в мехах») отмечено горечью разочарования1 в обоих случаях причиной разрыва оказывается несовместимость представлений героев о любви, счастье и идеальном жизненном «партнере»

Третий, наиболее важный уровень тендерной релевантности мазоховских новелл — в работе он обозначен, в противовес первому, конструктивно-дискурсивному, как субверсивно-дискурсивный -

неразрывно связан с рассмотренным выше вторым уровнем - образным и сюжетным строем произведений Имеется в виду интуитивно-бессознательное размывание, смещение и проблематизация самих параметров и ключевых категорий «официального» любовного и семейного дискурса Тон на данном уровне тендерной рефлексии задают не апологетика и прокламация, но неуверенность и сомнение Сама азбука и грамматика любви, ее «язык» («язык любви» - понятие, осмысленное и проиллюстрированное чередой примеров, типичных для разных культурных кодов в известном исследовании Р Барта) оказываются у Мазоха величиной переменной

Областью страстного, неотступного вопрошания, неуверенности, сомнений становится для мазоховских героев широчайший спектр любовной и семейной проблематики - от «простого» плотского соития (ср. связь героя с галицийской крестьянкой в «Коломейском Дон Жуане») до трансцендентальных высот платонической любви («Любовь Платона») Вопрос, точнее даже целую серию вопросов, несет в себе, по сути, каждая из первых пяти новелл «Вопросы» эти оказываются по большей части много сущностнее, глубже и неоднозначнее готовых про-шопенгауэровских «ответов» Если попробовать реконструировать их применительно к каждой новелле в отдельности, получится следующая картина

«Коломейский Дон Жуан»

Так ли уж хорошо отсутствие добрачного сексуального опыта7 Имеет ли смысл фетиш девственности"? Может быть, есть ситуации, когда измена в браке оказывается неизбежной? Допустимо ли судить за нее женщину более сурово, нежели мужчину? Верно ли, что рождение детей укрепляет брак7

«Отставной солдат»

Может быть, мотивы материальной выгоды при выборе партнера в любви подчас оправданы? Может быть, «мужчине без женщины лучше»? «Любишь ли ты сердцем, если женщина нужна тебе лишь в постели?»

«Лунная ночь».

Верно ли, что «женщина должна учиться быть лишь хорошей матерью»? Аксиома ли тезис об априорной непричастности женщины к духовной жизни? (Здесь очевидна неявная, можно было бы сказать -невольная, полемика с Шопенгауэром) Всегда ли есть благо заповедь «чести» как причина отказа от реализации страстного любовного чувства?

«Венера в мехах»'

Так ли уж верны крайности в общественном восприятии «женской натуры» демонизация ее, с одной стороны, и идеализация - с другой? Не лежит ли истина посередине? А что, если произвести обмен

тендерными ролями (фантазм мазохизма)7 Возможно ли проявлять терпимость и испытывать симпатию по отношению к любовнику любимой женщины (проект amour des trois)7

«Любовь Платона»

Возможно ли испытывать сексуальное влечение к лицу одного с тобой пола9 Что есть природа любви? Природа женщины9 Природа мужчины9

Суть такого вопрошания у Мазоха - не новая апологетика, но проблематизация старой Размывая устойчивые дискурсивные границы, Захер-Мазох на данном уровне своих текстов не спешит (за исключением «Марцеллы») обозначать новые Отказ от построения новых конструктов (ярко выраженных «антидискурсов») оказывается возможным благодаря специфической композиционно-речевой форме новелл все произведения «Любви», за исключением «Марцеллы», организованы по принципу индивидуальной исповеди

Исступленно-искренний монолог полупьяного коломейского Дон Жуана, скупой рассказ сидящего у ночного костра Фринко Балабана «о самом сокровенном», сомнамбулическое бормотание Ольги, письма Гендрика фон Тарнов любимой матери, в которых он поверяет ей «все», самые тайные движения души, даже «чувства, которые сами себя стыдятся», дневниковые излияния «надчувственного» мечтателя Северина, - все эти образчики полубессознательного «ночного» говорения, своеобразно предвосхищающие практику психоанализа, создают в новеллистическом собрании «Любовь» особый, независимый от частных сюжетов сплошной «подводный» поток с официально-юридической точки зрения «безответственных» (ибо слова вкладываются в уста героев, по большей части лишь «условно» вменяемых) эротических откровений.

Создавая почти экспериментальную ситуацию, идеальную для запуска типично мазоховского механизма «распознавания и выговаривания желания», 13 автор «прогоняет» расторможенный либидинозный исповедальный поток по «проблемным» точкам современной ему тендерной диспозиции, в существенной мере подмывая ее устои Нередкой оказывается при этом двойная и тройная «прогонка», и тогда соответствующий «проблемный пункт», всякий раз в новой оркестровке, актуализируется дважды и трижды Так, ситуация адюльтера жены оговаривается в «Коломейском Дон Жуане» (в монологе Деметриуса дана точка зрения обманутого мужа) и в «Лунной ночи» (монолог Ольги предлагает позицию изменяющей жены и в

13 Strohmaier A Körper, Macht und Lust. Zur diskursiven Konstruktion des Masochismus // Phantom der Lust- Visionen des Masochismus Essays und Texte/ Hg von P.Weibel Graz, 2003 Bd2 S 152

цитируемом ею высказывании Владимира - перспективу любовника), гомосексуальная констелляция формулируется вначале Гендриком («Любовь Платона») как субъектом гомоэротического желания, и Северином («Венера в мехах») в качестве потенциального объекта такого желания, позиция эротической абстиненции («мужчине без женщины лучше») проговаривается по очереди Фринко («Отставной солдат»), Владимиром («Лунная ночь») и Гендриком («Любовь Платона»), а постулат исключительно чувственного статуса любовной страсти («сердце в любви молчит») - Деметриусом («Коломейский Дон Жуан») и Фринко («Отставной солдат»)

Такого рода спонтанный механизм «вскрытия чувств скальпелем» (В.фон Талер) оказывается на поверку гораздо более глубоким и действенным, нежели прокламированный сознательный авторский аналитизм Подтверждение тому - целая серия современных Мазоху возмущенных критических откликов на «Любовь», использующих аргументацию не только и не столько эстетического (критические моменты эстетического плана сводились главным образом к упрекам в «неправдоподобии» и «недостаточной реалистичности» см. отзывы Роденберга, Глагау, Готшаля, Талера), сколько морального, медицинского, юридического и даже политического плана Объектом наиболее жестких нападок становятся новеллы «Лунная ночь» - по причине откровенного не-порицания автором героини, замужней женщины, стремящейся к полноте духовного и чувственного самоосуществления за пределами законного брака, «Любовь Платона» — из-за завуалированной тематизации гомоэротики и «Венера в мехах» — из-за демонстративного артикулирования фантазма мазохизма с его последующей инсценировкой в сюжете

В заключительной части главы приводится подробный анализ пяти менее изученных новелл подцикла «Любовь», с особым акцентом на специфике воплотившегося них «любовного» дискурса Рассмотрение «Венеры в мехах», ввиду особой историко-культурной значимости данного текста, вынесено в отдельную главу

Третья глава, названная «Венера в мехах: реализм и мазохизм», задает в первую очередь историко-культурный ракурс рассмотрения данного популярнейшего текста Захера-Мазоха, вписывая его в контекст эпохи реализма В то же время объектом внимания в главе выступает фантазм мазохизма как универсальный феномен культуры, наиболее ярко проявившийся именно в анализируемой новелле

Содержательно к «реализму» первых трех новелл с их фиксацией на крестьянско-помещичьей жизни Галиции примыкает лишь повествовательная «рама» «Венеры», отображающая ситуацию встречи рассказчика и Северина в поместье последнего, расположенном где-то в Коломейском округе Действие же центральной части, начавшись на

«маленьком карпатском курорте», переносится затем нетипичным для «Наследия Каина» образом в Вену и потом во Флоренцию По мере пространственного удаления от галицийской действительности последовательно редуцируется и мера «реалистичности» «Венеры», а соответственно - возрастает фантазийное, точнее говоря, фантазматическое начало текста Означенная перемена фиксируется время от времени в дневнике героя, сознающего постепенное размывание границ между явью и сном, действительностью и «грезой» и перетекание одного в другое

Даже с точки зрения «реалистической эпохи» с ее негибкими и зауженными представлениями о «естественности», «дозволенности» и «нормальности» в любви нет ничего необычного во взаимной склонности двух молодых людей (Северину к моменту начала основного действия новеллы 26 лет, Ванде - 22 года), случайно оказавшихся в близком соседстве (герои снимают комнаты в одном и том же доме). Не выпадает из реалистического канона, стремящегося, как известно, редуцировать любовные отношения до отношений супружеских, и предложение руки и сердца, сделанное Северином Ванде Логичен и «реалистически» последователен также и первоначальный отказ свободолюбивой материально независимой молодой вдовы, сомневающейся в соответствии Северина ее идеалу мужчины и мужа (Идеал Ванды основан, как очевидно из ее заявлений, на добровольном подчинении «женского» доминирующему «мужскому», и вполне вписывается поэтому в систему патерналистских представлений реалистической эпохи о любви, супружестве и браке)

Однако нетипичной, не свойственной реалистически-бюргерскому концепту отношений полов и этот концепт размывающей оказывается та форма, в которую в конце концов выливается союз Ванды и Северина Последний, называющий себя «надчувственным» (нем. übersinnlich) существом, у которого «все коренится больше в фантазии и получает оттуда пищу», поверяет Ванде одну из своих «заветных, долго дремавших» фантазий «Быть рабом женщины, прекрасной женщины, которую я люблю, которую боготворю' < > которая меня связывает и хлещет, топчет меня ногами, отдаваясь при этом другому»14

Восходящая в историко-культурном отношении к миннезингеровскому и петраркистскому культу Прекрасной Дамы и к идеализированному образу возлюбленной у романтиков (в герое Мазоха много от романтика например, подобно героям Гофмана, Гейне и

14 Захер-Мазох Л фон Венера в мехах /Пер с нем А Гараджи // Захер-Мазох Л фон Венера в мехах Ж Делез Представление Захер-Мазоха. З.Фрейд Работы о мазохизме / Пер с нем и франц М, 1992. С 56

Эйхендорфа, он влюбляется в статуи и картины), «фантазия» Северина переводит феномен обожания недоступной красавицы в план физиологически-телесный, деметафоризируя и буквализируя расхожие культурные клише о «любовном рабстве», «мучениях» и «страданиях» в любви Так, «рабство» понимается им буквально, как переход в полное распоряжение Ванды и сопряженный с ним отказ от собственных прав личности, от имени (герой зовется отныне Грегор, в русском переводе -Григорий), свободы передвижения, имущества (даже одежда его заменяется теперь на лакейскую униформу) и социального статуса Любовные «мучения» и «страдания» также переводятся в план реальности, воплощаясь в истязаниях героя плетью или хлыстом, собственноручно осуществляемых Вандой Сцены «наказания» приобретают статус ритуала, во время которого особое значение придается меху (горностаевому, собольему, куньему) как традиционному «атрибуту власти и красоты», «госпожа» надевает шубу или отороченную мехом одежду (кацавейку) К фетишизированному набору предметов одежды прибавляются также время от времени островерхая меховая шапка и отороченные мехом сапоги «прекрасной деспотицы»

Конструируемый таким образом «мазохистский сценарий» как продукт культуры не имеет ничего общего с примитивным упражнением грубой силы, каковым его хотели видеть многие современники, нередко возводившие ритуалы «Венеры в мехах» к «варварским» славянским нравам Введение в действие мазохистских отношений «цивилизованно» предваряется составленным по юридической форме «Договором между Вандой фон Дунаевой и г-ном Северином фон Кузимским», в соответствии с которым последний обязуется «честным словом человека и дворянина быть рабом ее [Ванды] до тех пор, пока она сама не возвратит ему свободу»13 Оговоренными и узаконенными юридически, кроме статуса Северина как раба, оказываются также и телесные наказания и меховая «атрибутика» встреч.

Установленные договором и скрепленные подписями обеих сторон отношения героев развиваются далее по логике, определенной Т Рейком и Ж Делезом словом «подвешивание» 16 Начиная с того момента, когда Ванда и Северин поселяются в качестве госпожи и слуги в роскошной вилле на окраине Флоренции и до разрыва их отношений в конце основной части новеллы означенная «подвешенность» проявляется в виде колебания в некоторой амплитуде между двумя крайними пределами Один из таковых — нисхождение госпожи к рабу и

15 Там же С 104

16 От английского «suspense» - состояние неизвестности, беспокойства

кратковременное восстановление «до-договорных» отношений двух влюбленных Другой предел наступает, когда физические истязания начинают представлять опасность для жизни Грегора/Северина, например, в ситуации ритуального избиения его, под началом Ванды, тремя служанками-негритянками или во время заточения связанного героя в холодном погребе без пищи и света

Состояние же «промежуточное» по отношению к двум пределам («обычной» любви и физической смерти), т е сама ситуация избиения героя одетой в меха властной и жестокой госпожой, выступает наиболее желанной позицией для «подвешенного» и раскачивающегося, подобно маятнику, между двух крайностей героя, наиболее полно воплощая смысл и цель мазохистского договора Очевидна рефлексивная противоречивость, «оксюморность» мазохистского экстаза, для возникновения которого мало одной только близости возлюбленной или одной только физической боли, но необходимо сочетание одного и другого- увидеть себя отраженным в глазах Ванды, заносящей для удара руку с зажатой в ней плетью Важно поэтому пристрастие мазохистского героя к образной фиксации лабильного «срединного» состояния suspense, например - стремление отобразить его на живописном полотне Северин у ног Ванды, поигрывающей плетью, -таков сюжет картины, написанной влюбленным в Ванду немецким художником и украшающей стену гостиной уже «исправившегося» мазохиста

Конец мазохистским отношениям кладет даже не появление «Третьего» - атлетически сложенного и идеально красивого молодого человека по имени Алексис, грека по национальности (Северин называет его про себя Аполлоном), воплотившего мечту Ванды о «настоящем мужчине». Известно, что герой-мазохист изначально, еще до составления договора,, исходил из возможности ввода в игру счастливого соперника, что «обогатило» бы спектр его страданий еще и муками ревности. Истинным концом отношений героев становятся, скорее, два других связанных с Греком обстоятельства Во-первых, Ванда окончательно и бесповоротно покидает Северина, уезжая вместе с Алексисом в Париж, и, во-вторых, перед отъездом предоставляет последнему высечь своего «слугу и раба», подведя таким образом черту и под своими отношениями с Северином, и под мазохистскими фантазиями последнего

Воспроизводя в своем творчестве и личной биографии многие основополагающие парадигмы романтического мышления и чувствования (в частности, установку на стирание границ между текстом и «жизнью» и соответственно утопическую грезу о «воплотимости» мечты (фантазма) и конструирование на основе этой мечты жизненных проектов, специфически-мазохистски трактуемую

идею Бесконечного и тягу (опять-таки специфическую) к трансценденции), Захер-Мазох в тексте и в жизни был вынужден конфронтировать и с главной романтической «издержкой» зазором между «идеалом» и «действительностью» Так, очевидно, что в своих жизненных реализациях мазохистский сценарий с неизбежностью должен был наталкиваться на границы материального, морального или эстетического плана Аналогичным образом и наиболее «чистое» художественное воплощение романтического в своей основе мазохистского фантазма - «Венера в мехах» — не могла не вступить в конфронтацию с законами реалистической эстетики Так, основа основ литературного реализма (в частности и в особенности реалистического романа) - детерминистская и телеологичная одновременно индивидуальная биография («жизненная история»), явленная как последовательный нарратив со своим началом, развитием и финалом -оказывается мало совместимой с перформативным по сути своей мазохистским сценарием, составляющим главное авторское «послание» «Венеры» Лабильное состояние «подвешенности», самая сердцевина мазоховского мазохизма - не важно, биографического или текстового -энтропично по своей сути, т.е устремлено скорее к задержке и фиксации, нежели к динамике и развитию. Отсюда потенциальное разнообразие «исходов» мазохистского сценария (в частности, в главе рассмотрены намеченные в тексте драматический, комический и трагический варианты концовки) и известное безразличие протагониста-участника к типу и качеству «исхода»

Традиционно относясь, наряду с садизмом, к разряду «половых извращений», мазохизм «Венеры в мехах» и ее автора, став достоянием общественности в одну из наиболее пуританских эпох развития немецкой культуры, с необходимостью повлек за собой поступательное нисхождение славы «звездного» писателя и на много десятилетий вперед предопределил стигматизацию его имени и творчества в литературных историях

Современный культурологический взгляд на проблему сексопатологии исходит в соответствии с идеями М Фуко из относительности самого понятия «нормы» сексуального поведения, как неизменно связанного с господствующими властными идеологиями Следовательно, и запрет, основанный на исторически доминирующей «норме» и границах «дозволенного» («естественного»), присущих каждой конкретной эпохе, получает, по Фуко, статус продуктивного раздражителя, выступая, таким образом, не столько инструментом сдерживания и ограничения «извращений» и «патологий», сколько собственно механизмом их порождения (Под «запретом» подразумевается в данном случае введение в действие не только

политических и социальных, но также и языковых ограничительных и репрессивных механизмов )

Захер-Мазох был первым в контексте немецкоязычной культуры, кто, идя вразрез с бюргерской моралью, ценой своей прижизненной славы и посмертного «доброго имени», указал на прямую зависимость «страсти» и «страдания», «боли» и «наслаждения», «сладострастия» и «жестокости» в сексуальной и душевной жизни, предвосхитив таким образом открытия психоанализа и художественные откровения декаданса Важно то обстоятельство, что сделал он это, исходя из эстетического инструментария современной ему - реалистической -эпохи, по необходимости сочетая в «Венере в мехах» «реализм» XIX в. с «мазохизмом», приобретшим статус культурного феномена лишь в XX столетии

В свете сказанного принципиально важной оказывается задача не только представить мазохистский ритуал и положенную в его основание идею в перспективе их реальной художественной или жизненной воплотимости либо с точки зрения тех исходов/границ, на которые мазохист наталкивается, стремясь к реализации своего фантазма, но также осознать мазохистский конструкт сам по себе, «в чистом виде», с точки зрения его психологической достоверности, метафизической глубины и эстетической продуктивности. В данной связи возникает необходимость обратиться к более чем столетней истории психоаналитического и общекультурологического изучения мазохизма Отдельные параграфы главы посвящены концепциям мазохизма Рихарда фон Крафт-Эбинга, Зигмунда Фрейда, Теодора Рейка и Жиля Делеза В частности подробно рассмотрена, в свете ее методологической важности для мазоховедения, книга последнего -«Представление Захера-Мазоха» Акцентируется непреходящее значение для понимания Мазоха и мазохизма таких идей Делеза, как концепция договора, «подвешивание», концепция «трех матерей», инициационное значение истязаний в мазохизме (как условия рождения «нового человека», лишенного половых инстинктов), «малой литературы» и разных типов «языкового заикания» (последние две идеи - в союзе с Ф Гваттари) В то же время указывается на ряд моментов критического переосмысления и корректировки концепции Делеза в современных исследованиях о мазохизме Так, в оппозицию к французскому философу становится М Грацке, один из главных выводов которого идет вразрез с постулируемым Делезом тезисом о тяге мазохиста к созерцанию некоего «идеального Я в материнском

зеркале смерти» 17 Опираясь на идею Ж Лакана об изначальной и принципиальной «недискурсивности» «реального» и развитие этой идеи С Жижеком, М Грацке толкует мазохизм как не имеющую выхода в «реальность» смерти или «реальность» наслаждения дискурсивную «самореференциальную систему», работающую на «исключение риска в любовных отношениях», а также «на <психологическое> освоение <феноменов> страха, насилия и смерти» 18 Таким образом, суждение Грацке переводит «мазохизм» с уровня философского жизненного проекта, каковым мазофантазм выступает у Делёза, на уровень практической философии, трактуя его как своеобразный механизм «психологической самопомощи» современного субъекта

В отдельный параграф выделена, в качестве имеющей отношение как к «Венере в мехах», так и к мазохистскому фантазму как таковому, проблема «русского мазохизма», сформулированная еще 3 Фрейдом «Русская» субстанция, не определяя содержания «Венеры в мехах» в общем, «просвечивает» в данном тексте в целом ряде мазохистски релевантных моментов («русская» национальность Ванды, «русский» Стиль ее туалетов, сравнение героини с Екатериной Великой, частые аллюзии на русскую литературу, кнут как один из выразительнейших атрибутов русского крепостничества и т д) С другой стороны в целом ряде современных исследований (работы Д Ланкура-Лаферьера, А Эткинда, М Рыклина, А Пекуровской) русский национальный «психотип» и некоторые константы русской литературы и культуры ставятся во взаимосвязь с мазохизмом. В главе предпринята попытка конкретизации проблематики «русского мазохизма» в связи с прокламируемой Ф М Достоевским типично русской «жаждой страдания» При этом отмечается, что в дискурсивном своем проявлении две линии представление о русской этнопсихологии (для западного сознания - ср Фрейда - в ключевых своих чертах возводимой к Достоевскому), с одной стороны, и психоневрологическое и общекультурологическое знание о мазохизме (возводимое благодаря Крафту-Эбингу - к Мазоху), с другой - развивались во многом параллельно, в условиях своеобразного «взаимообогащения» и все углублявшегося «взаимоузнавания» Тот (почти случайный) факт, что терминологическая фиксация данной «жажды страдания» делает эпонимом понятия «мазохизм» именно австрийского автора, по

17 Делез Ж. Представление Захер-Мазоха // Захер-Мазох Л фон. Венера в мехах Ж Делез Представление Захер-Мазоха З.Фрейд Работы о мазохизме С 310

18 См • Gratzke М Liebesschmerz und Textlust Figuren der Liebe und des Masochismus m der Weltliteratur Wurzburg, 2000 S 211-212

необходимости заставляет «узнавать» мазоховское в Достоевском (а не наоборот).

Воздерживаясь в силу германистской ориентации данного исследования от погружения в многосторонний и многоуровневый культурный феномен «русского мазохизма», автор диссертации позволяет себе, опираясь на наличные концепции «русского мазохизма» (в частности, на идеи МРыклина), дополнить и скорректировать их в двух важных моментах.

Во-первых, отмечается, что тексты Достоевского, по-видимому, дают основание говорить не столько о «страдательности» русской души, психики (или «ментальности») в чистом виде, сколько о специфическом садомазохистском синдроме (вопреки концепции Делеза, основанной на несовместимости садизма и мазохизма). «Испуганная грехом» (Н Бердяев) русская душа несет в себе, наряду с «жаждой страдания», а иногда и в качестве логического продолжения таковой, также несомненный и, по-видимому, не менее сильный заряд агрессии19, обращенной вовне - субверсию, садизм (Ср указание на садизм и жестокость как на подкладку «массового» мазохизма в тоталитарном государстве в концепции Т Рейка20) Изначальная, обусловленная всей русской историей и укорененная в культурной традиции «двуосновность» (и соответственно — склонность к крайностям) русского этноса, чреватая как предельностью пассивного подчинения, так и экстримом деструктивной активности — одна из любимых идей Н Бердяева, отмечавшего, в частности, антиномическое и противоречивое сочетание в русском народе «жестокости» и «необычайной человечности», склонности «причинять страдания» и доходящей «до болезненности» сострадательности 21

Во-вторых, в созвучии с приведенной мыслью Бердяева о причастности «русской души» крайностям (в частности экстремальным эффектам как мазохистского, так и садистского плана) представляется возможным заменить сформулированное МРыклиным представление о синкретическом (и статичном) «братственном» экстазе русского мазохизма на (универсально-соприродную мазохизму) категорию «подвешенности» (suspense), позволяющую описать как

19 Ср замечание, приведенное Н Бердяевым в полемике с В Розановым, относительно того, что русские люди «не только» «тихие» и «славные», но также и - «мятежные» (Бердяев Н Судьба России Соч М., Харьков, 2000 С 302)

20 Reik Th Aus Leiden Freuden Masochismus und Gesellschaft Hamburg, 1977 S 229-230

21 Бердяев H Истоки и смысл русского коммунизма Париж, 1955 М, 1990 С 15 Репринт

традиционную амбивалентность и субверсивность русской натуры (русский мазохистский «маятник» в отличие от австрийского — мазоховского — «раскачивается» не по «договору» и потому «беззаконно» захватывает своей неровной амплитудой также и «чуждые области» - например, садизм), так и ее готовную «распахнутость» навстречу чужим веяниям, влияниям и импульсам

В конце параграфа некоторые отмеченные в качестве типичных для «русского мазохизма» черты (в частности, такие как «сращивание» палача и жертвы в едином «братском» порыве, садомазохистский синдром, субверсивная «подвешенность») иллюстрируются на примере творчества современного русского автора, декларативно объявляющего себя «мазохистом» - Владимира Сорокина

Один из центральных фрагментов главы посвящен феномену взгляда и проблематике визуальности, как она представлена в «Венере в мехах» Важное значение в контексте мазоховской новеллы получает априори присущая человеческому взгляду амбивалентность Направленный на человека взгляд, обращая личность в объект созерцания и таким образом «присваивая» ее, может выступать символическим аналогом власти над нею В то же время стихия взгляда как субстанция нематериальная с реальным обладанием не связана Подобная же амбивалентность присуща и семантике глаза, который выступает в психоанализе символическим аналогом как активной (мужской), так и пассивной (женской) сексуальности Страх потери глаз, истолковываемый Фрейдом в статье о «Песочном человеке» ЭТА Гофмана («Жуткое», 1919) как предпубертивный страх кастрации, оборачивается у Захера-Мазоха страхом утраты (чужого) взгляда на себя - утраты, равнозначной кастрации, и стремлением предотвратить (заместить) последнюю бичеванием - кастрацией символической

Развивая предложенную Дж Нойесом аналогию «взгляда» и физического истязания, автор реферируемой работы обращает внимание на отмеченное еще Фрейдом 22 подобие садизма и вуайеризма, с одной стороны, и мазохизма и эксгибиционизма, с другой Данное соответствие выводит рассуждения о проблеме видения и взгляда в «Венере в мехах» на тендерный уровень Центральная диспозиция «Венеры в мехах», основанная на садизме (вуайеризме) Ванды и мазохизме (эксгибиционизме) Северина, с очевидностью выступает в таком ракурсе переворачиванием традиционной схемы распределения «прерогатив» в сфере «взгляда»

Делегируя свою, мужскую «монополию на взгляд» - Ванде и вставая в традиционно женскую, пассивную позу созерцаемого

22 Cm • Freud S Drei Abhandlungen zur Sexualtheone // Freud S Gesammelte Schriften Leipzig, Wien, Zürich, 1924 Bd 5 S 56

«объекта», Северин, казалось бы, подрывает самые основы логоцентрического «символического порядка». Однако, как отмечал еще ЖДелез, тендерное перераспределение «властных» функций и субверсия патерналистского порядка в новелле - лишь кажущиеся Выступая не только автором сценария, но и режиссером мазохистской драмы, Северин посредством договора и путем «воспитания» самолично «конструирует» «жестокий взгляд» Ванды, необходимый ему для получения наслаждения Подталкивая Ванду путем убеждения и уговоров к продуцированию «жестокого и холодного» взгляда на него или провоцируя возлюбленную на такой взгляд, Северин, как «хитрый мазохист» (Т Рейк), действует исключительно в собственных интересах, в то время как «исконный», природный взгляд Ванды элиминируется, отменяется

Другое толкование сюжетной функции и символики взгляда в «Венере в мехах» связано с явлением трансцендирования индивидуального, личного бытия Северина путем введения этого бытия в поле зрения (видения) другого, в данном случае - Ванды Феномен взгляда и видения оказывается при этом соотнесенным как с хайдеггеровской, наиболее отчетливо сформулированной в работе «Бытие и время» (1927), проблемой обретения личностного самосознания (каковое обретение, по М Хайдеггеру, оказывается возможным лишь на пути постановки вопроса «Что есть я для "другого"?» или при попытке увидеть себя глазами «другого»), так и с подробно представленной у Ж Лакана (см XI книгу его «Семинара» — «Четыре ключевых понятия психоанализа», 1964) ситуацией «объективации» личности во взгляде на нее «другого» По Лакану, самосознание субъекта конституируется в процессе преодоления разрыва и изначального противоречия между «своим» глазом, точнее даже, хрусталиком глаза как расположенной на теле личности точкой пересечения и преломления световых лучей - и «чужим» взглядом как явлением объективного плана, как феноменом, не порождаемым отдельной человеческой личностью, но преднаходимым ею в окружающем мире Проблема конституирования личностью собственного бытия в мире оказывается, таким образом, проблемой «желания» чужого взгляда на себя и соответственно проблемой постановки себя в поле некоего «объективного» взгляда Очевидно, что проблематика взгляда, как ее понимает Лакан, приобретает дополнительное измерение при приложении ее к мазохисту, «по природе» своей стремящемуся к обращению собственной жизни в «объект-бытие» при одновременном перемещении на «другого» заботы о собственной экзистентности Как показывает последовательный анализ «Венеры в мехах», в сюжете новеллы поэтапно отражены отмеченное «томление по взгляду», его поиски, обретение и стремление

«закрепить», «удержать» этот взгляд «другого» на себя и, наконец, болезненное «отчуждение» взгляда в итоге

Заключительная часть третьей главы посвящена историко-литературной подоплеке «Венеры в мехах» Сочетание фантазийности, идеализма, «надчувственности» (ср «Исповедь Надчувственного» — подзаголовок дневника Северина), т е метафизики , с одной стороны, и предельной телесной конкретики (истязания, удары, рубцы на коже), с другой - связывает «Венеру в мехах» одновременно с двумя линиями освоения эротики европейской культурой Во-первых, это основанная миннезингерами и продолженная петраркистами и романтиками богатейшая традиция спиритуализации любви Во-вторых, это «неофициальная» традиция алголагнии — эротического переживания боли, - отразившаяся не только в обширнейшем иконографическом материале, например, в известном «гравюрном» сюжете об Аристотеле, ликующем под ударами хлыста гетеры Филины или в подпольно изготовляемых и распространяемых «флагеллофилических» картинках и фотографиях викторианской эпохи, но также и в некоторых «научных» (ср выпущенный в XVII веке медицинский трактат Иоганна Генриха Мейбома «О пользе бичеваний для удовольствия супружеской жизни», 1639) и полупорнографических тривиальных художественных текстах, а в последнее время также и на многочисленных интернет-сайтах и виртуальных «S/M» (те «садо-мазо») -журналах, «S/M»-клубах и т д

Обратившись вначале к историко-литературным источникам «Венеры» (среди которых названы «Исповедь» Ж -Ж Руссо, «Манон Леско» аббата Прево, гетевский «Вертер», новелла романтика Й фон Эйхендорфа «Мраморная статуя» и лирика Г Гейне), автор диссертации далее рассматривает новеллу Захера-Мазоха в контексте эпохи реализма и рубежа XIX-XX вв, завершая главу анализом форм адаптации «мазохистского сценария» в малой прозе Франца Кафки

Как явствует из третьей главы в целом, в случае с «Венерой в мехах» мы имеем дело с текстом, роль и функция которого в истории культуры во многом уникальна Выступая на первый взгляд не более чем «средней руки» литературной фиксацией некоего субъективного, «частного» эротического опыта, «Венера» Мазоха, будучи в ходе глубинно-психологического толкования переведенной (главным образом благодаря усилиям Фрейда, Рейка и Делеза) на уровень мазохистского сценария par excellence, оказывается тонким, в целом ряде случаев - незаменимым инструментом интерпретации литературных (Кафка, Сорокин, Елинек), этнопсихологических («русский мазохизм»), религиозных (флагеллянты, хлысты, скопцы) и историко-политических (ср опыт тоталитарных режимов) феноменов и практик

В главе четвертой - «Захер-Мазох и Тургенев» - подробно и обстоятельно рассмотрены и систематизированы как конкретные примеры интертекстуальной связи двух авторов, так и основания (внутренние и внешние) таковой

Не вызывает сомнения отмеченный уже современниками момент генетической зависимости Захера-Мазоха от русского реалиста Справедливым будет говорить о систематической и долговременной ориентированности мазоховского творчества на наследие русского писателя. Хронологические пределы интертекстуальной зависимости Мазоха от Тургенева означены, с одной стороны, «Коломейским Дон Жуаном» (1867), являющим собой в известном смысле своеобразное попурри на тему «Записок охотника», «Фауста» и «Дворянского гнезда» и, с другой стороны, вышедшим за год до смерти австрийского автора романом «Сытые и голодные», оригинальным беллетризованным откликом его на последний роман русского классика - «Новь» (1876, нем 1877)

В то же время о глубинном типологическом родстве двух авторов свидетельствуют при всей разнице в уровне и масштабе писательских индивидуальностей показательные как для русского, так и для австрийского прозаиков шопенгауэрианство, интерес к экзистенциальным феноменам «охоты» и «степи», а также их общая, сквозная привязанность к теме «любовного рабства», к образу сильной и властной женщины - к тому, что, будучи лишь намеченным у Тургенева, складывается под пером австрийского автора в декларативный «мазохистский синдром»

Объективная трудность научной оценки «тургеневского» начала в мазоховском творчестве заключается главным образом в том, что граница между «генетическим», заимствованным и архетипическим, типологическим представляется подчас весьма относительной Так, очевидные схождения «Венеры в мехах» и «Переписки», «Степного короля Лира» и «Богородицы», новеллы «Жажда мертвых неутолима» и «Призраков» являют собой яркие образчики генетико-типологической связи, основанной как на глубинно-психологической родственности двух писательских индивидуальностей, так и на продуктивной переработке Захером-Мазохом тургеневских претекстов Подобные варианты компаративистски релевантной связи двух авторов выступают по сложности и значимости, безусловно, «верхним пределом» мазоховского тургеневианства В качестве «нижнего предела» такового может быть означено простое (более или менее уместное и удачное, более или менее закамуфлированное) заимствование - перенесение тургеневского материала в собственную прозу, подчиняющееся определенному набору правил и обнаруживающее, если присмотреться к нему повнимательнее, целый ряд закономерностей

Исходя из набора конкретных «следов» тургеневских произведений в текстах Мазоха, а также руководствуясь сведениями о хронологии выхода в свет немецких переводов Тургенева (бывших вплоть до конца 1860-х гг, те момента окончания работы Захера-Мазоха над первой частью «Наследия Каина», не столь уж многочисленными) возможно с достаточной определенностью судить о «тургеневской» компоненте захеровского круга чтения Основу данной компоненты составляют первое отдельное издание «Записок охотника» на немецком языке и двухтомник повестей Тургенева в переводе ФБоденштедта Из семи повестей боденштедтовского двухтомника, выступившего, по общему мнению, «краеугольным камнем» устойчивой и долговременной тургеневской славы в Германии и Австрии, особого внимания Захера-Мазоха удостаиваются «Фауст», «Поездка в Полесье», «Призраки», «Постоялый двор» и «Первая любовь»

Из немецких переводов Тургенева, выходивших в десятилетие, разделяющее видертовско-больцевское издание «Записок» (1854-1855) и боденштедтовский сборник (1864-1865), значимым для рецепции Захера-Мазоха оказывается отдельное издание «Дворянского гнезда» (1862 г) Существуют также достаточные основания утверждать факт знакомства австрийского автора с журнальными публикациями на немецком языке таких повестей Тургенева, как «Три встречи» и «Странная история» Из начавшего выходить в 1869 г 12-томного авторизированного (так называемого митавского) собрания переводов Тургенева особое значение в контексте мазоховского творчества приобретают повести «Переписка» и «Степной король Лир», вышедшие соответственно в 1869 и 1873 гг Совершенно очевидно, что Захер-Мазох предпочитает «Записки охотника» и малую прозу Тургенева (так называемые философско-лирические повести) романному творчеству русского автора Этим он отличается от прочих немецкоязычных «тургеневианцев» последней трети XIX в, таких как Фердинанд фон Заар, Мария фон Эбнер-Эшенбах, Карл Детлеф, Карл Эмиль Францоз, Якоб Юлиус Давид, для которых Тургенев выступал в первую очередь автором «Отцов и детей»

На примере новелл «Коломейский Дон Жуана» и «Странник» оказывается возможным судить о главных принципах «работы» Захера-Мазоха с тургеневским материалом Во-первых, при заимствовании у Тургенева практически никогда в качестве сюжетной опоры не выбирается один-единственный претекст В результате каждая из наиболее популярных новелл Мазоха (в особенности - создававшиеся во второй половине 1860-х - первой половине 1870-х гг тексты первых двух частей «Наследия Каина») выглядит своеобразной мозаикой, составленной из разных элементов (это может быть «несущая конструкция» - сюжет или же небольшая деталь — элемент отделки)

нескольких тургеневских текстов Изначально «мерцающее», «импрессионистическое» качество тургеневской прозы явно сослужило добрую службу австрийскому автору известно, что «предметный состав» прозы Тургенева, особенно ранней (в частности, сюжеты), плохо запоминается и соответственно с трудом «опознается» в интертексте, к тому же будучи представлен «в разбивку» Таким образом, Захер-Мазох довольно надежно «страховал» себя от возможных упреков в плагиате (Наиболее показательные из замеченных соответствий между прозой Тургенева и Захера-Мазоха отражены в специальной таблице )

Во-вторых, каждый конкретный тургеневский претекст мог отразиться не в одном, но в нескольких мазоховских «попурри» Так, использованная в «Коломенском Дон Жуане» лишь на уровне частной, небольшой детали повесть «Муму» становится много позже сюжетной основой новеллы «Немая» (1897), а любовный треугольник тургеневского «Фауста», одной из наиболее популярных в Германии тургеневских повестей, воспроизводится у Мазоха после «Дон Жуана» в том же «составе» (героиня, страдающая от непонимания и недостаточного внимания мужа, муж и живущий «высшими запросами духа» возлюбленный) также и в «Лунной ночи», отзвуки «Фауста» ощутимы и в «Марцелле» (совместное чтение любящими гетевской трагедии), а на композиционном уровне - в «Любви Платона»

В-третьих, интересны «приемы», подчас наивные, при помощи которых Мазох стремится замаскировать тургеневское происхождение ряда сюжетных ходов и деталей своей новеллистики Если попытаться вывести определенную типологию «маскировочных маневров» австрийского автора, то на первом месте, по-видимому, окажется построение собственных образов по аналогии с тургеневскими Аналогия по типу «славянской родственности» (Россия - Малороссия, Орловская губерния - Галиция) недаром изначально лежала в основе всего проекта «галицийский Тургенев» Выходит она и на уровень конкретных деталей конкретных текстов Так, если разорившийся русский помещик Каратаев у Тургенева во время беседы с рассказчиком на почтовой станции активно отдает должное рому, то захеровский Деметриус, галицийский мелкопоместный дворянин, выливает за время беседы с рассказчиком в еврейской корчме (и в том, и в другом случае незнакомые, но разговорившиеся «по душам» рассказчик и протагонист на несколько часов оказываются задержанными внешними обстоятельствами у Тургенева - отсутствием на станции лошадей, у Мазоха — крестьянским караулом - «до выяснения личности») несколько стаканов токайского В «Касьяне» рассказчик-охотник убивает коростеля (во втором претексте - «Поездке в Полесье» - рябчика), в «Страннике» - орла

Еще один мазоховский «маскировочный маневр» - принцип обратной аналогии или контраста Так, если в «Притынном» кабаке тургеневского очерка «Певцы» действие происходит жарким солнечным днем, и помещение кабачка залито пробивающимся сквозь стекла окон солнечным светом, то в ориентированной на данный текст экспозиции «Коломейского Дон Жуана» время действия — ночь, и в окна льется свет луны Похожие слова о недопустимости пролития крови у Тургенева произносит карлик Касьян, у Мазоха - великан Странник А сконструированная по образцу «Бежина луга» сцена ночной беседы у костра в «Отставном солдате» подчинена принципу обратной аналогии даже дважды 1) действие происходит у Мазоха не летом, как у Тургенева, а зимой; 2) в качестве собеседников выступают не дети, как в «Бежином луге», а взрослые.

Наряду с «подражаниями» и «аналогиями» (иногда, повторим, попросту граничащими с заимствованиями) у Мазоха имеют место и гораздо более интересные примеры пересемантизации претекста и новеллистического до-оформления рассыпанных в тургеневской малой прозе (особенно в «Записках») сюжетных зерен Основное же направление подобного восполнения «пустых мест», «пересемантизации» и «достраивания» можно определить следующим образом Со всей очевидностью Захер-Мазох преобразует претекст Тургенева, 01фашенный главным образом лирически и исполненный поэтики умолчания, в материал, выдержанный в драматических тонах, с отчетливой акцентировкой моментов субверсии, эротики и насилия Кроме того, Захер-Мазох, профессиональный прозаик западного склада, склонен придавать тургеневским «протосюжетам» законченность новеллистической фабулы (Недаром в современную Мазоху эпоху новелла в Германии почитается «родной сестрой» драмы ) Например, из тургеневского охотничьего очерка «Ермолай и мельничиха» — нарочито неотчетливого и неяркого — у Захера-Мазоха в новелле «Народный суд» вырастает тщательно проработанный сюжет, без «скачков», «купюр» и умолчаний, крепко завязанный в соответствии со «сквозной» тематикой второго тома «каиновского» цикла на конфликте «любви» и «собственности»

«Осюжетивание», нарративизация претекстуального материала в «Народном суде» и в ряде других мазоховских текстов не обязательно оборачивается художественным приращением- «хрупкая» материя тургеневских очерков под пером Мазоха явно огрубляется и тривиализируется Иначе, однако, обстоит дело в тех случаях, когда претекст дает основание увидеть в нем латентный элемент мазофантазма В частности ведущая для «Записок охотника» тема крепостничества как явления, связанного, с одной стороны, с отношениями «раба и господина» и, с другой, с физическими наказаниями, конкретно -

поркой, вряд ли могла оставить равнодушным подвижное мазохистское воображение

Та же тема «раба и господина», теперь уже в проекции на любовные отношения, по-видимому, привлекла Мазоха в тургеневской «Переписке» - повести, с которой Захер-Мазох в «Венере в мехах» - не столько присваивая «чужое», сколько узнавая в «чужом» «свой», интимнейше «свой» материал - вступает в сложно нюансированные интертекстуальные отношения. «В любви нет равенства <.. > в любви одно лицо — раб, а другое - властелин », - эти слова тургеневский Алексей Петрович произносит в конце повести, в них - горький итог его несчастной любви и всей его незадавшейся жизни. Северин Мазоха почти дословно повторяет суждение героя «Переписки» о «рабстве» и «господстве» в любви, однако - будто усвоив тургеневский «урок» -произносит данную сентенцию в самом начале своих отношений с Вандой И сами эти отношения строятся далее в опоре на полное знание о парадоксальной тургеневской «связи между страстью и гибелью» (В М Маркович), о риске полного личностного порабощения, таящемся в безоглядной («рабской», «собачьей») преданности любимому существу «Предотвращение риска в любовных отношениях» (или, выражаясь специально-психоаналитически, «предотвращение опасности вторжения отца», исключенного в мазохизме из эротически маркированных отношений «мать — сын»23), как отмечалось в третьей главе, - одна из ключевых установок мазохистского фантазма, строящегося в этой связи на проверенной веками юридической форме договора.

Своеобразно «додумывая», «домысливая», а также «подправляя», заданную Тургеневым ситуацию «любовного рабства», Захер-Мазох прорывается к собственному, в мировой культуре навсегда связанному с его именем мыслительно-образному конструкту — «мазохизму» Последний возникает в тот момент, когда на нерефлективно-диффузно означенную в терминах биологического («болезнь», «коршун -цыпленок») или тоталитарно-социального (раб - владыка) плана тургеневскую ситуацию накладывается осознанно принимаемая обеими сторонами «цивильная» схема мазохистской любви - в виде заключаемого любящими договора и порождаемых им, опять-таки цивилизованных — «игровых» и «театральных» — форм реализации «договорных» отношений

По своей склонности «гомогенизировать» преднайденный литературный материал, перетолковывая его в собственном, мазохистском ключе, Захер-Мазох и в дальнейших примерах генетико-типологической связи с Тургеневым неизменно подходит к тургеневским претекстам с «мазохистским» кодом прочтения Таким

23 См Делез Ж Представление Захер-Мазоха С 245

образом, мы имеем здесь дело с интертекстуальным вариантом смещения значения, при неизменности набора знаков, обозначенным Ю Кристевой как «транспозиция» 24

В заключительной части главы подробно рассмотрены несколько ключевых примеров мазоховско-тургеневских «транспозиций», образ-шифр «жестокой красавицы» («домины»), фигура рассказчика-вуайера, шопенгауэризм обоих авторов, латентно субверсивный феномен охоты, «степной синдром»

В пятой главе - «Реконструкция - проекция — прозрение: Образ России в исторической прозе Захера-Мазоха» - представлен анализ посвященного елизаветинской эпохе романа «Женщина-султан» (1873) и новеллистического сборника «Русские придворные истории» (18731874), основанного на материале российской истории XVIII в Несмотря на их принадлежность к «популярному» жанру, захеровские произведения о России данным своим качеством не исчерпываются Нетипичными, «особенными» эти тексты делает в первую очередь очевидная ироническая дистанция по отношению к историческому материалу и известная свобода в обращении с ним

Важна, разумеется, и мазохистская релевантность русского материала, который дает Захеру-Мазоху уникальную возможность перейти, так сказать, «от метафоры к жизни», т е , не покидая пределов референциального (реально допустимого, в ряде случаев можно даже сказать - реально бывшего), разыграть мазохистский фантазм во всех его деталях и тонкостях В виде всевластной, жестокой и прекрасной «домины» в мехах неизменно предстает российская императрица -Елизавета, Екатерина I или Екатерина II - женские персонажи в данном случае столь же трафаретны и взаимозаменяемы, как и фигуры их поклонников - мужчин-мазохистов Монса де ла Круа, Разумовского, Шувалова, Григория Орлова, Ланского

Вместе с тем, однако, Россия и помимо «спроецированных» на нее мазохистских фантазий явлена в мазоховских текстах как пространство фантазийное и ирреальное Смелая аналогия БГройса «Россия - подсознание Запада» 5, - вполне приложима к целому ряду эпизодов «Женщины-султана» и «Русских придворных историй» Многое подчиняется в данных текстах «подсознательной» логике сна или грезы. Сама русская жизнь приобретает в изображении австрийского автора черты фантастические, подчас гротесковые Странным образом у современного читателя именно эти, сюрреальные

24 См Кристева Ю Разрушение поэтики / Пер. с фр. // Кристева Ю Избранные труды. Разрушение поэтики. М., 2004 С 298.

25 См • Гройс Б Россия как подсознание Запада // Гройс Б Утопия и обмен. Стиль «Сталин». О новом. Статьи М, 1993 С 315-140

картины русской истории XVIII в (например, карнавализованное шествие «народов Российской империи» в национальных костюмах во время шутовских свадебных торжеств в «ледяном дворце», работа Комиссии по выработке нового уложения, созванной Екатериной II в 1767 г ) могут вызвать ассоциации с некоторыми реалиями века XX -лишнее доказательство несомненной чуткости Захера-Мазоха по отношению к русскому материалу

В шестой главе - «Новелла "Жажда мертвых неутолима" в аспекте интертекстуальности» представлена попытка - в рамках «интертекстуального чтения» (М Риффатер) - предпринять анализ одного «типового» мазоховского произведения, а именно новеллы «Жажда мертвых неутолима», опубликованной в 1875 г в составе сборника «Галицийские истории», с целью проследить на ее примере законы построения интертекста у Мазоха В ходе анализа выясняется, что на исходный, связанный с «вампирической» тематикой претекст -балладу И В Гете «Коринфская невеста» (1796) - у австрийского автора наслаиваются сюжетные конструкты и отдельные мотивы, происходящие из лирики Г Гейне, прозы П Мериме, Т Готье, И С Тургенева и А Штифтера Именно штифтеровский претекст -казалось бы, один из многих в контексте «Жажды мертвых» - сообщает захеровской новелле новый разворот «коринфского сюжета». Впервые соединяя литературный мотив вампиризма, который в «коринфском» своем варианте являл собой некую парадигму любовной драмы, облекавшуюся в балладные (Гете), лирические (Гейне), романтико-новеллистические (Готье, Тургенев - с сильными лирическими и философско-мистическими импликациями) формы, с самоценным и «ценностным» (М М Бахтин) художественным пространством старинного замка, Захер-Мазох достигает тем самым «эпизации» мотива (замок провоцирует на подробные описания, побуждает к детализации), что оказывается продуктивным в нарративном плане Замок художественно «утяжеляет» «вампирическую драму», обогащая ее культурной, национальной и родовой историей, материализованные знаки которой - архитектура замка, хранящиеся в нем мебель, утварь, портреты и пр «Вампиризм» же, в свою очередь, обогащает и семантически «центрирует» замок, наделяя его завораживающее, но экстенсивное пространство броской и яркой «тайной»

Таким образом, многослойный интертекст Захера-Мазоха, почти эклектически кумулирующий гораздо более «высокие» «коринфские» претексты ХУШ-Х1Х вв., неожиданно обретает свою собственную, художественно-полновесную «скрепу», чем очевидно предвосхищает рождение новой (относящейся теперь уже не к «высокой», но к «массовой» культуре) «дракулианско-вампирической» парадигмы XX в

Глава седьмая - «Роман "Богородица": от символического к воображаемому» - посвящена анализу и интерпретации одного из лучших и одновременно - наименее изученных произведений Мазоха Кроме того, затронут ряд связанных с романом источниковедческих вопросов вкупе с аспектом влияния данного мазоховского текста на творчество Андрея Белого

По степени проявленности мазохистского фантазма изучаемый роман Мазоха сопоставим разве что с «Венерой в мехах» В известной мере мазохизм «Богородицы» даже более «первозданен» и «аутентичен», нежели сплошь взращенный на «культурно-образовательном коде» (X Беме) фантазийно-экспериментальный конструкт «Венеры»

Протагонист «Богородицы» - пригожий собою, чувствительный душою и не чуждый грамоте, однако не расположенный к углубленной рефлексии крестьянин Сабадил не «выстраивает» сознательно мазохистской ситуации, не «воспитывает» для себя из возлюбленной «домину». Случается так, что субстанция мазохизма «извне» захватывает героя мазохистское «радость-страдание» своеобразно разлито в самой атмосфере этого «сектантского» романа Источники мазохизма в «Богородице» - природные (степь, в том числе как символ стихийно-женского, материнского), этнические (герои романа -галицийские украинцы) и религиозные (безоговорочное повиновение главе секты - «богородице» и пророчице Мардоне, выразительнице «господней воли» — главное условие пребывания в данной религиозной общине, и в этом смысле мазохистским «договором» оказываются связанными все ее члены)

Тем не менее наиболее отчетливо и пластично реализуется - и, по сути, доводится до своего логического предела - мазохистский фантазм не в типичных для данного произведения групповых и массовых сценах, но, как это принято у Мазоха, на «частном», «камерном» примере взаимоотношений внутри одной любовной пары самой богородицы и рядового члена секты (Сабадила). Данное обстоятельство делает изучаемое произведение не только мазохистски релевантным, но также и мазохистски парадигматичным

В репрезентации одновременно «материнского» и «отцовского» Мардона выглядит гораздо более последовательной и «тотальной», нежели Ванда «Венеры в мехах» Последняя, как известно, в конце новеллы отказывается от патерналистских (авторитарных, карательных) функций в пользу Грека, выступающего по отношению к Северину в роли «символического отца», что приводит к «остановке» сценария и переходу впоследствии также и самого Северина на «садистско-отцовские» позиции В отличие от Ванды-Венеры Мардона, со всей очевидностью, идет в реализации мазохистского проекта (который

предполагает, по Делезу, союз матери с сыном с целью полной аннигиляции «отцовского» начала) до конца до полного растворения «отцовского» и «мужского» в своем — материнско-женском и до сладко-жуткого растворения себя и возлюбленного-«сына» в стихии мазохизма «До конца» идет и Сабадил как более «совершенное» издание Северина- его мученическую кончину на кресте возможно воспринять одновременно как гипостазирование показательной для всего цикла «каиновской» проблематики и как ее «преодоление»

Отдельного интереса заслуживает сюжет «Богородицы», восходящий к одному эпизоду тургеневской повести «Степной король Лир» (1870, нем. 1871) и ставший впоследствии, в свою очередь, основой «сектантского» романа А Белого «Серебряный голубь» (1910)

От Тургенева через Мазоха к Белому - на данной траектории движения возможно «вживе» наблюдать процесс формирования своеобразного транснационального «сектантско-мазохистского» интертекста и его удивительные метаморфозы Будучи изначально (у Тургенева), при наличии диффузно эротического подтекста, связанным по преимуществу со специфическим религиозно-этнографическим феноменом (секта хлыстов), данный интертекст обрастает у Мазоха, «прочитывающего» русское сектантство' как «мазохизм», целым набором фантазматических коннотаций «Вернувшись» в Россию в творчестве Белого, сектантско-мазохистский интертекст, не утрачивая своей эротической подкладки, проецируется теперь уже на уровень национальной и европейской истории, выступая инструментом толкования важных и сложных оппозиций, таких как «Россия (народ) и интеллектуалы», «интеллигенция и революция», «Запад и Восток»

В Заключении подводятся итоги исследования и формулируются основные выводы В соответствии с авторитетной концепцией А В Михайлова «острая специфичность» немецкой и австрийской литературы XIX в заключается в ее невосприимчивости к литературному реализму европейского образца, в результате чего высшие достижения немецкоязычной словесности, вплоть до романного творчества Т.Фонтане 1890-х гг, выпадают из «стандартной» реалистической парадигмы и производят впечатление «асоциальности» и возврата к национально-культурной «органике» домодерного периода26 Захер-Мазох, подобно приводимым А В Михайловым в качестве примеров нереалистических эстетических проектов ИГотхельфу, Р Вагнеру и своим соотечественникам-австрийцам А Штифтеру и Ф Грильпарцеру, также движется в направлении «прочь»

26 См Михайлов А В Варианты эпического стиля в литературах Германии и Австрии // Михайлов А В Языки культуры- Учебное пособие по культурологии. М, 1997 С.339-343

от реалистической парадигмы, однако не «назад», а «вперед» Данный вектор движения предполагает замену поисков завещанной Гете «органичности» произрастания литературных стилей на комбинаторику интертекстуальной игры в той же самой мере, в какой он предполагает отказ как от постромантически-бидермейеровской «асоциальности», так и от реалистической «социальности» литературной продукции — в пользу ее особой «гиперсоциальности»

Иначе говоря, движение Захера-Мазоха «прочь и вперед» (от реалистической парадигмы) выливается в сознательное конструирование такой ситуации, когда не социальные механизмы «соблазняют» автора, инструментализируя его в собственных целях (ср полубессознательное воспроизведение прусского государственного дискурса у того же Фонтане), но, напротив, писатель при кажущемся следовании «официальному» канону делает его не более чем объектом имитации, получая при этом свободу (небезопасную, как мы видим на примере последующей литературно-критической и историко-литературной «расправы» над Мазохом) артикулировать - под прикрытием симулякров «почвенности», «национальной экзотики» и «немецкой культурной миссии на Востоке» (ср галицийские тексты Мазоха), а также эпистем дарвинизма и шопенгауэриантва -собственные «нутряные» истины, индивидуальные прозрения и глубинные движения души- откровения о взаимоотношениях полов, мазофантазм, проповедь номадизма и пр Потому «прочь и вперед» Захера-Мазоха, даже обретая формы ратования за реализм европейского образца 27 , менее всего означает «внутреннюю потребность в реалистическом отражении жизни» и призыв к «наверстыванию» в немецкоязычной словесности «дефицитных» в ней реалистических ценностей Рассуждения Захера-Мазоха о реализме звучат, скорее, как лозунг эмансипации авторской личности и соответственно литературной продукции от налагаемых извне скреп канона и диктата зауженных литературных вкусов, как настаивание на праве литературы говорить о том, что волнует воображение и будоражит чувства, в том числе об эротике и собственных фантазмах и о фантазматических формах эротики

27 Ср высказывание Мазоха «Меня нередко переполняет горечью то обстоятельство, что немецкому писателю не позволено, подобно французскому или русскому, включать в круг изображаемого глубокие проблемы человеческой жизни и общества» (Sacher-Masoch L von Aus emem Brief des Verfassers an die Herausgeber des «Salons» // Sacher-Masoch L von Don Juan von Kolomea Gahzische Geschichten Bonn, 1985 S 104)

Эта заповедь внутренней свободы и эмансипации индивидуума, занимающая далеко не первое место в реалистическом каноне, становится ведущей в категории «модерна» (la modernité), выдвинутой Ш Бодлером. В данном случае имеется в виду не модерн как «микроэпоха», которая ассоциируется главным образом с культурными явлениями рубежа XIX-XX вв и первой половины XX в (ср понятия «стиль модерн», «модернизм»), но решительно утверждающаяся в последние два десятилетия - в том числе в опоре на выкладки Ш Бодлера - концепция модерна как «макроэпохи» («эпоха модерна») Распространяясь в историко-культурном отношении также и на современную культуру (и включая в себя таким образом весь комплекс постмодернистских интуиций и рефлексий), эпоха модерна маркируется как продолжающийся культурный проект, корни которого уходят во вторую половину XVIII в , в эпоху зарождения у Ж.Ж Руссо и ранних романтиков «ключевой проблематики и структур современного сознания»28

Интересно, что, определяя специфику нового, «модерного» типа творчества, Бодлер еще в 1845 г отмечает два важных ее параметра, вполне приложимых к Захеру-Мазоху 1) своеобразную «самогероизацию» творца, явленную как нарочитое стирание дистанции между автором и героем, те идентификацию автора с излагаемым в произведении индивидуальным опытом, обратную логике реалистического романа с его непременной эпической дистанцией и 2) вытекающую отсюда ревизию привычных критериев художественного качества Последний момент означает, по Бодлеру, что теперь, в эпоху modernité, честно выстраданная и искренне преподнесенная истина некой индивидуальной внутренней жизни может оказаться художественно значимой, даже если она представлена в малопрофессинальной, дилетантской форме.

Взаимоотражение автора и героя (и протагонист, и рассказчик, и автор «Венеры в мехах», несмотря на формальное разведение их функций, по сути идентичны одной и той же персоне - Захеру-Мазоху), доставив Мазоху в свое время упреки в недостаточном владении техникой реалистической наррации, те в художественной несостоятельности, выступали долгое время также одним из главных оснований причисления мазоховского наследия к порнографии- не столько из-за «мазохистского» его содержания как такового, сколько из-за «недостаточного» дистанцирования автора от этого содержания Если Бодлер, в известной мере предвосхищая мазоховский опыт, априори

28 Kemper D. Moderneforschung als literaturwissenschaftliche Methode // Wort Germanistisches Jahrbuch'03 / Hg vom DAAD Moskau Moskau, 2003 S 161

«освобождает» его прозу от упреков в дилетантизме и не(мало)художественности, то американский теоретик С Зонтаг в 1967 г своеобразно «довершает» бодлеровский «легитимирующий» жест, решительно заявляя о недопустимости стигматизирования текстов, подобных мазоховским, как порнографии и декларируя абсудность приложения к подобным произведениям реалистической эстетики и аксиологии 29

Интересным фактом является также, что и Бодлер и Мазох ассоциируют общий для них грандиозный по своему энергетическому наполнению субверсивный антибуржуазный импульс с одним и тем же образом - фигурой Каина как скитальца и странника и соответственно с метафорой пространственного перемещения Библейская фраза «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле » (Быт, 4; 12), вынесенная в качестве эпиграфа к главному произведению Мазоха -прозаическому циклу «Наследие Каина», предвосхищает логику европейского модерна в той же самой мере, что и бодлеровская литания «Каин и Авель», противопоставляющая блуждающую по земле «расу Каина» оседлой «расе Авеля» (Ср «Модерн понимается как кризисная ситуация, в которой все традиции и твердые опоры утрачены и человек зачастую предстает бездомным, находящимся в изгнании, в странствовании, одиноким и отчужденным»30 ) Правда, если у Бодлера «каиновское» движение развернуто «вертикально», маркирует инверсию устоявшихся кодов буржуазной культуры, утверждая по принципу «от противного» эстетику пролетариев, апашей и деклассированных элементов, то есть несет в себе латентно революционный пафос, субверсию, перелицовку знаковой системы без ее отмены как таковой, то ориентированное «горизонтально» странничество Каина у Мазоха (особенно при перенесении его в «бескрайние» степные сарматско-галицийские просторы) означает полную трансгрессию, размывание знаковой системы, основанной на правиле закона, договора, института, и номадизм как отмену языковых и культурных кодов Последнее качество обусловливает в известном смысле больший радикализм мазоховского проекта, по сравнению с таковым Бодлера, и объясняет его несомненную и неубывающую вирулентность для XX и XXI вв

29 Зонтаг С Порнографическое воображение/ Пер с англ // Вопросы литературы 1996 Март-Апрель С 157-159

30 Muller К Р Die Moderne // Metzler Lexikon Literatur und Kulturtheorie Ansätze - Personen - Grundbegriffe /Hg von A Nünning 2, Ausgabe. Stuttgart, Weimar, 2001 S 450

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях.

1) Леопольд фон Захер-Мазох - австрийский писатель эпохи реализма СПб Наука, 2006. 647 с (30,5 п л )

2) Захер-Мазох, Эбнер-Эшенбах, Заар К проблеме своеобразия австрийского реализма // XIX век как литературная и культурная эпоха- Конференция памяти А В Карельского Тезисы докладов M Изд-воМГУ, 1999 С28-30 (0,2пл.)

3) «Завещание Каина» Л фон Захера-Мазоха и «Записки охотника» И С Тургенева // Единство и национальное своеобразие в мировом литературно процессе. LI герценовские чтения. СПб • Изд-во РГПУ им. А И Герцена, 1999 С 71-72. (0,3 п л )

4) Леопольд фон Захер-Мазох - «австрийский Тургенев» из Галиции // Материалы XXVIII межвузовской научно-методической конференции преподавателей и аспирантов Вып.20 Секция истории зарубежных литератур СПб' Изд-во СПбГУ, 1999 4 2 С 43-47 (0,3 п л )

5) Захер-Мазох - читатель Тургенева (К проблеме рецепции «Записок охотника» в Австрии) //Литература в контексте художественной культуры Межвуз сб науч тр /Отв ред А Г Березина, A M Фурсенко Новосибирск Изд-во Новосибирского ун-та, 2000 Вып 3 С. 14-22 (0,5 п.л)

6) Österreichischer Realismus als em Problem der Literaturgeschichte (Leopold von Sacher-Masoch, Mane von Ebner-Eschenbach) // Akten des X Internationalen Germanistenkongresses Wien 2000 «Zeitenwende - Die Germanistik auf dem Weg vom 20 ms 21 Jahrhundert» / Hg. von W Wiesmger Bern u a Lang, 2002 Bd 6 S 477-482 (0,4 п л )

7) Sacher-Masoch und die Slawen // Leopold von Sacher-Masoch / Hg vonl Spork, A Strohmaier Graz1 Droschl,2003 S222-251 (1,5 пл)

8) Kafka und Sacher-Masoch («In der Strafkolonie» und «Der Hungerkunstler») // Osterreichische Literatur und Kultur Tradition und Rezeption / Hg von A Belobratow Sankt Petersburg Peterburg XXI vek, 2003 S 195-201 (= Jahrbuch der Osterreichbibliothek, Bd 5 1991/2002) (0,5 п л )

9) Захер-Мазох и Россия // Захер-Мазох Л фон Женщина-султан / Пер с нем M • Просодия, 2003 С 3-45 (2 п л )

10) Повесть Л фон Захера-Мазоха «Жажда мертвых неутолима» в аспекте интертекстуальности // Литература в контексте художественной культуры Межвуз сб науч тр / Под ред А Г Березиной, A M Фурсенко Новосибирск Новосиб гос ун-т, 2003 Вып 4 С 30-40 (0,5 п л )

11) Леопольд фон Захер-Мазох и Владимир Сорокин // Вестник Санкт-Петербургского университета Сер 9 Филология, востоковедение, журналистика 2004 Выл 3-4 С 3-11 (0,7 п л.)

12) «Так молодой писатель стал героем дня » (Начало творческого пути Л фон Захера-Мазоха в свете теории литературного поля ПБурдье) // Проблемы истории зарубежных литератур Вып 6 Художественное сознание и действительность. Межвузовский сб науч трудов К 100-летию со дня рождения Б Г.Реизова / Ред А Г Березина СПб Изд-во СПбГУ, 2004 С.288-301 (1 п л )

13) «Венера в мехах» и ее автор // Захер-Мазох Л.фон Венера в мехах /Пер с нем СПб. Азбука-классика, 2004. С 5-26 (1 п л )

14) Немецкоязычный реализм к проблеме «литературного поля» Александр Михайлов и Пьер Бурдье // Сборник материалов учредительной конференции Российского союза германистов M Языки русской культуры, 2004 С 148-156 (0,5 п.л )

15) Le sectarisme russe comme intertexte «Un Roi Lear de la steppe» d'Ivan Tourguémev, «La Mère de Dieu» de Leopold Sacher-Masoch et «La Colombe d'argent» d'Andréi Biély // Affinités électives Les littératures de langue russe et allemande (1880-1940) Paris Presses de la Sorbonne Nouvelle (PSN), 2006 P 37-47 (1 п.л )

16) «Белый снежный мех» равнины тургеневский «морской синдром» и степной дискурс Мазоха // Wiener Slawistischer Almanach 2006 Bd. 58 S 5-26(1,5 п л)

17) Леопольд фон Захер-Мазох. писатель-реалист или человек эпохи модерна9 // Диалектика модернизма Сб статей / Под ред А И Жеребина СПб Мфъ, 2006 С.78-89 (0,5 п л )

18) Сектантский роман Захер-Мазоха // Захер-Мазох Л фон Map дона / Пер с нем СПб Азбука-классика, 2006 С 5-14(0,5 п л)

19) Комментарии // Там же С 148-160 (0,5 п л )

20) Демонические женщины Леопольда фон Захера-Мазоха // Захер-Мазох Л фон Демонические женщины Рассказы, повести, роман / Пер с нем. СПб.. Азбука-классика, 2006. С 5-28. (1 п.л )

21) Комментарии // Там же С.497-511 (1 п.л)

22) «Великие проблемы» Захера-Мазоха // Захер-Мазох Л фон Наследие Каина / Пер с нем СПб Азбука-классика, 2006 С 5-30 (1,5 п л )

23) Комментарии // Там же С 525-530 (0,5 п л )

24) К проблеме «малой литературы» (Франц Кафка, Леопольд фон Захер-Мазох) // Известия Международной академии наук высшей школы 2006 № 3 (37) С 92-99 (0,6 п л )

25) «Картина будет портретом и историей в одно и то же время» «Венера в мехах» Л фон Захера-Мазоха (к проблеме иконической образности в литературе) // Автор и зритель эстетические

проблемы восприятия и творчества. Материалы научной конференции, СПб : Роза мира, Санкт-Петербургское философское общество, 2006 С 150-157 (0,4 п л)

26) Новеллистический цикл Леопольда фон Захера-Мазоха «Наследие Каина» К семантике заглавия // Вестник Санкт-Петербургского университета Сер 9 Филология, востоковедение, журналистика 2007 Вып 1 С 19-25(0,6пл)

27)И.С.Тургенев и Л фон Захер-Мазох (к феномену охоты) // Вестник Санкт-Петербургского университета Сер 9 Филология, востоковедение, журналистика 2007 Вып 2 (II) С 50-55 (0,5 п л )

28) «Лишний человек» как «третий лишний» или «во чужом пиру похмелье» (тургеневский герой-рассказчик в свете мазохистского фантазма) // Филологический журнал 2007 № 1 С 73-83 (0,8 п л )

Подписано в печать 3 07.2007 Формат 60x84 1/16 Бумага офсетная Печать офсетная Усл. печ л 2. Тираж 100 экз. Заказ № 530

Отпечатано в ООО «Издательство "ЛЕМА"»

199004, Россия, Санкт-Петербург, В О , Средний пр, д.24, тел./факс. 323-67-74 е-тал!- izd_lema@mail.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Полубояринова, Лариса Николаевна

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. НАЧАЛО ЛИТЕРАТУРНОЙ КАРЬЕРЫ

§ 1. Захер-Мазох в системе литературного поля

§ 2. К особенностям немецкоязычного реализма

§ 3. Литература Австрии в 1860-1870-е гг.

§ 4. Первые шаги в литературе и журналистике

§ 5. «Так молодой писатель стал героем дня»

§ 6. Захер-Мазох и Фердинанд Кюрнбергер

§ 7. Захер-Мазох и славянство

§ 8 .«Австрийский Тургенев» и проблема медиальности

§ 9. Дарвинизм и шопенгауэрианство

§ 10. «Реализм» Захера-Мазоха

Глава II. «НАСЛЕДИЕ КАИНА»

§ 1. Замысел и структура цикла

§ 2. «Наследие Каина» и «Человеческая комедия»

§ 3. «Странник» и внутренняя структура цикла

§ 4. К семантике заглавия

§ 5. Воплощенные разделы цикла

§ 6. Первая часть цикла: «Любовь»

§ 7. «Коломейский Дон Жуан»

§ 8. «Отставной солдат»

§ 9. Теоретическая интерлюдия: Проблема женской идентичности и конструкция женственности.

Женское письмо

§ 10. «Лунная ночь»

§11. «Любовь Платона»

§ 12. «Марцелла, или Сказка о счастье»

Глава III. «ВЕНЕРА В МЕХАХ»: РЕАЛИЗМ И МАЗОХИЗМ

§ 1. Сюжет «Венеры в мехах» в свете реализма и мазохизма

§ 2. Реальные воплощения фантазма

§ 3. Рихард фон Крафт-Эбинг: рождение термина

§ 4. Мазохизм в учении З.Фрейда

§ 5. К проблеме «русского мазохизма»

§ 6. Три признака мазохизма по Т.Рейку

§ 7. Ж.Делёз: «Представление Захера-Мазоха»

§ 8. Образ глаз и феномен взгляда в новелле

§ 9. «Венера» в историко-культурной перспективе

§ 10. «Венера в мехах» и реализм

§11. «Венера» и fin de siècle

§12. Кафка и мазохизм

Глава IV. ЗАХЕР-МАЗОХ И ТУРГЕНЕВ

§ 1. «Непослушное дитя» Тургенева

§ 2. «Ничуть не повредит, если для начала вы будете просто подражать» (генетические аспекты связи)

§ 3. Тургенев: страх двойничества

§ 4. Тургенев и мазохистский комплекс

§ 5. Танатография тургеневского Эроса

§ 6. Типологическое схождение: «Петушков»,

Вешние воды»

§ 7. Генетико-типологическая связь: «Переписка»

§ 8. «Холодная и жестокая»: к имагологии домины

§ 9. Тургеневский герой-рассказчик в свете мазохистского фантазма («лишний человек» как «третий лишний» и «во чужом пиру похмелье»)

§ 10. Пункт схождения: Шопенгауэр

§ 11. К феномену охоты

§12. «Белый снежный мех» равнины: тургеневский морской синдром» и степной дискурс Мазоха

Глава V. РЕКОНСТРУКЦИЯ - ПРОЕКЦИЯ - ПРОЗРЕНИЕ: ОБРАЗ РОССИИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ ЗАХЕРА-МАЗОХА («Женщина-султан», «Русские придворные истории»)

Глава VI. НОВЕЛЛА «ЖАЖДА МЕРТВЫХ НЕУТОЛИМА» В АСПЕКТЕ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТИ

Глава VII. РОМАН «БОГОРОДИЦА»:

ОТ «СИМВОЛИЧЕСКОГО» К «ВООБРАЖАЕМОМУ»

§ 1. Неформальный итог «каиновского» цикла

§ 2.Историко-религиозный подтекст романа: хлыстовство

§ 3. От Евлампии к Мардоне: тургеневский претекст романа

§ 4. От Мардоны к Матрене: «Богородица» и «Серебряный голубь»

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Полубояринова, Лариса Николаевна

С тех пор как в отечественном литературоведческом контексте впервые была обозначена проблема изучения австрийской художественной словесности 1 - как специфического феномена, отличного от других немецкоязычных литератур - прошло более трех десятилетий. Динамичное освоение нового для российской науки о литературе культурно-художественного ландшафта шло от XX в.2 назад к fin de siècle3 и веку XIX 4 . В результате на сегодняшний день сложилась, в качестве своеобразной системы научной оптики, достаточно последовательная и связная историко-типологическая система культурных «пластов» австрийской литературы: от бидермайера (1815-1848 гг. - собственно времени интенсивного складывания австрийской национальной художественной словесности) через (весьма скромный, если судить в

1 См.: Затонский Д.В. Существует ли австрийская литература? // Современная литература за рубежом. Вып.4. / Отв. ред. А.Топер. М., 1975. С. 154-173; см. также: Михайлов A.B. Искусство и истина поэтического в австрийской культуре середины XIX в. // Советское искусствознание. 1976. № 1. С. 134-174; Русакова A.B. Австрийская литература: К проблеме изучения // История и современность в зарубежных литературах. Л., 1979. С. 146-151.

2 См., например, монографии 1980-1990-х гг.: Затонский Д.В. Австрийская литература в XX столетии. М., 1985; Белобратов A.B. Р.Музиль: метод и роман. Л., 1990; Хрусталева Н.В Трилогия «Лунатики» в творчестве Германа Броха. Л., 1990; Зусман В.Г. Художественный мир Франца Кафки: малая проза. Нижний Новгород, 1996.

3 См.: Васильев Г.В. Австрийская литература рубежа XIX-XX веков. Группа «Молодая Вена». Нижний Новгород, 2003; Жеребин А.И. Вертикальная линия: Философская проза Австрии в русской перспективе. СПб., 2004. Впрочем, начало изучению австрийской литературы рубежа веков в отечественном литературоведении было положено уже в 1980-е гг., см.: Березина А.Г. Поэзия и проза молодого Рильке. Л., 1985.

4 См.: Полубояринова Л.Н. Поэтика австрийской прозы XIX века. Кемерово, 1996; Беловодский С.А. Франц Грильпарцер. Ранний период творчества (Психотип и проблемы творческой самореализации). Воронеж, 2003. европейском масштабе) австрийский реализм, «молодую Вену» и Пражский круг писателей (с выделением Райнера Марии Рильке и Франца Кафки в качестве отдельных и самостоятельных величин) - к знаменательным литературным «вехам»5 ХХ-го столетия. При этом традиционно важное место в контексте изучения австрийской литературы в России занимали ее многоразличные связи с русской литературной традицией6.

Художественное наследие автора, о котором пойдет речь в настоящей работе, в серьезной мере определяется его австрийским происхождением и связью с русской литературой. Тем не менее, оно до сих пор не обрело адекватной историко-литературной «ниши» ни в западных, ни в отечественных исследованиях. Состоявшись как писатель во второй половине XIX в., Леопольд фон Захер-Мазох (Leopold von Sacher-Masoch, 1836-1895) «востребован» был почти исключительно культурой последующего, ХХ-го столетия, в связи с чем его произведения с трудом поддаются историко-литературной типологизации и контекстуализации. «Невписываемость» (или же - не полная вписываемость) в национально-культурный (Австрия) и историко-культурный («реализм») контексты затрудняет, однако не отменяет возможности разговора о Мазохе именно в таком - историческом - ракурсе. Тем более что разговор этот давно назрел.

5 Наиболее приметные из таких «вех»: Канетти - Хорват - Музиль -Бернхард - Целан, - означены в монографии Н.С.Павловой, в известном смысле подводящей итог трем десятилетиям изучения австрийской литературы в России. См.: Павлова Н.С.Природа реальности в австрийской литературе. М., 2005.

6 См.: Рысаков Д.П. Ф. Кафка и Ф.М.Достоевский: Феноменальная рецепция русского реалистического романа («Процесс» - «Преступление и наказание»). М., 2002; Лысенкова Е.Л. Проза Р. М. Рильке в русских переводах. М., 2004; Жеребин А.И. Вертикальная линия. См. также посвященные австрийско-русским связям обширные фрагменты монографий: Березина А.Г. Поэзия и проза молодого Рильке; Федяева Т.А. Диалог и сатира (на материале русской и австрийской литературы первой половины XX века). СПб., 2004.

Участь Мазоха несправедлива вдвойне. Не потому, что его имя служит обозначением мазохизма, совсем напротив. В первую очередь, потому, что его труд предан забвению, тогда как имя его вошло в оборот. Появляются, конечно же, и книги о садизме, не выказывающие ни малейшего знакомства с трудом Сада. Но такое случается все реже; Сад познается все глубже, и клиническое исследование садизма извлекает для себя несомненную пользу из литературного исследования Сада, и наоборот. Что же касается Мазоха, то незнание его труда даже в лучших книгах о мазохизме по-прежнему бросается в глаза»7.

В приведенном фрагменте авторского предисловия к монографии Жиля Делёза «Представление Захера-Мазоха»8 выдающийся французский философ рассуждает о недостатках мазоховедения. В качестве главной апории последнего для автора книги выступает серьезное расхождение между глубинно-психологическими концепциями мазохизма как феномена человеческой психики, с одной стороны, и литературоведческим подходом к творческому наследию Леопольда фон Захера-Мазоха, австрийского писателя второй половины XIX в., с другой. Убедительно доказывая в ходе своего исследования невозможность культурологического изучения мазохизма без опоры на тексты Захера-Мазоха и соответственно без историко-литературной перспективы, Делёз в итоге заключает: «Вот почему чтение Мазоха необходимо. Несправедливо не читать Мазоха . .»9.

Вот почему представление о мазохизме необходимо. Несправедливо не иметь представления о мазохизме», - позволим мы себе перефразировать слова французского исследователя, обратив их теперь уже к историкам

7 Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха // Захер-Мазох Л.фон. Венера в мехах. Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха. Фрейд 3. Работы о мазохизме. М., 1992. С. 13.

8 См.: Deleuze G. Présentation de Sacher-Masoch: Le froid et le cruel. Paris, 1967.

9 Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха. С.312. литературы, которые в течение многих десятилетий практикуют «мазоховедение без мазохизма». Традиция отделять в наследии Захера-Мазоха «здоровое», «реалистическое» начало от тех элементов содержания и формы его произведений, которые возводятся к «пагубной страсти» автора (т.е. мазохизму), берет начало еще в XIX в. Авторитетнейший немецкий литературный критик и историк литературы Рудольф фон Готшаль, лично знавший Захера-Мазоха и в целом неплохо к нему относившийся, одним из первых заявил о «Венере в мехах» (1870) как об этапном произведении, отделившем Мазоха-реалиста (соответственно, достойного внимания и изучения) от Мазоха-мазохиста, достойного порицания и разве что сожаления. 10 Указанное мнение Готшаля -практически в неизменном виде - перекочевало во все литературные истории XX столетия, до сих пор определяя «официальное» (т.е. закрепленное «авторитетными» справочными и обзорными трудами, посвященными реалистической эпохе, а также практикой университетского преподавания) представление о Захере-Мазохе - писателе.11

Ключевая задача настоящего исследования - давно назревшее соединение двух намеченных парадигм подхода к Захеру-Мазоху как «персонажу» европейской культурной истории: «горизонтальной» (синхронической - с точки зрения породившей его литературной эпохи, эпохи реализма) и «вертикальной» (диахронической, в аспекте того древнего и яркого феномена психической и телесной жизни человека, который с конца XIX в. обозначается как «мазохизм»). *

10 См.: Gottschall R. von. Sacher-Masoch als Novellist // Beilage zur «Allgemeinen Zeitung». Stuttgart und Augsburg. 13. Dezember 1878. Nr.347. S.5125-5126.

11 См., например: Latzke R. Leopold von Sacher-Masoch und Karl Emil Franzos // Deutsch-Österreichische Literaturgeschichte / Hg. von E. Castle. In 4 Bd. Bd.3. Wien und Leipzig, 1930. S.955-973; Literaturgeschichte Österreichs / Hg. von H.Zeman. Graz, 1996. S.405-406.

Соотнесенность Захера-Мазоха, центральный этап творчества которого пришелся на 1860-1880-е гг., с феноменом «реализма» представляется несомненной, хотя и неоднозначной. Сложность проблемы связана во многом со спецификой самого понятия «реализм», теоретическое наполнение которого в течение XX столетия в серьезной, если не сказать в радикальной степени меняется.

Так, в 1921 г. Роман Якобсон, критикуя широко распространенное произвольное обращение с термином «реализм»12, выделяет пять его значений, рассматривая их соответственно под буквами А, В, С, Б и Е. Согласно Якобсону, под реализмом понимается, во-первых, определенная рефлективная творческая установка («стремление, тенденция»), результатом которой становится «произведение, задуманное данным автором как правдоподобное (значение А)» 13 . Во-вторых, отмечает исследователь, соответствующим реалистической заповеди считается «такое произведение, которое я, имеющий о нем суждение, воспринимаю как правдоподобное (значение В)»14. Здесь, как видим, тот же нормативный

12 Якобсон говорит об обыкновении «теоретиков и историков искусства (в особенности литературы)» обращаться с понятием «реализм» «как с мешком, беспредельно растяжимым, куда можно упрятать все, что угодно». (Якобсон P.O. О художественном реализме // Якобсон P.O. Работы по поэтике. М., 1987. С.392-393.) Впрочем, о теоретико-литературной проблемности реализма с той же степенью правомерности ученые высказываются и 60 лет спустя. Ср. рассуждения Р.Дёринг и И.Смирнова о «парадоксальной исследовательской ситуации», заключающейся, по их мнению, в том, что «реализм описан более тщательно, чем многие другие литературные эпохи, школы и направления, но в отличие от них остается не объясненным» (Дёринг Р., Смирнов И. Реализм: Диахронический подход // Russian Literature. 1980. Vol.8. C.l.)

13 Якобсон P.O. О художественном реализме. С. 387.

14 Там же. Ср. критику подобного понимания реализма, когда он сводится к эффекту узнавания («всё, как у нас») Б.Брехтом, склонным толковать «реалистическое» искусство скорее в аспекте его «реальной действенности», способности придавать реципиенту некие этические импульсы. См.: Brecht В. Über Realismus. Frankfurt а.М., 1971. S.29. момент «правдоподобия» переносится с уровня продуцента на уровень реципиента, тогда как сам критерий «реалистичности» остается столь же субъективным, что и в первом случае. В-третьих, реализмом называют «сумму характерных признаков определенного художественного направления XIX столетия» 15 (значение С)16. В-четвертых, на уровне стилевых средств («приема»), реализм характеризуется обращением преимущественно к метонимии и синекдохе в противовес нереалистическим стилям, предпочитающим метафору (значение D) 17. Наконец, в-пятых, заключает Якобсон, реализм предполагает последовательную установку на выявление каузальных связей: «требование последовательной мотивировки, реализации поэтических приемов» (значение Е)19.

За многие десятилетия, прошедшие с момента опубликования статьи Якобсона, теоретико-литературная мысль, как известно, научилась более осторожно и дифференцированно обходиться с термином «реализм», одновременно приходя к выводу об ограниченности его научной

15 Якобсон Р.О. О художественном реализме. С.388.

16 Ср. уточненную формулировку этого же значения термина у современного немецкого исследователя: по определению Х.Ауста, реализмом называют явление, «относящееся в культурно-историческом плане к эпохе нового времени, принадлежащее - в аспекте социально-историческом - буржуазной эпохе и показательное для XIX в., явление, типичными представителями которого выступают Диккенс, Бальзак, Толстой и Фонтане». (Aust Н. Literatur des Realismus. 3.Aufl. Stuttgart; Weimar, 2000. S.2.)

17 Якобсон P.O. О художественном реализме. C.391.

18 Т.е. именно «реалистических» стилистических приемов: метонимического плана, предполагающих не перенос значения, как в метафоре (парадигматический способ семантизации: по сходству), но «синтагматическую» семантизацию «по смежности», предусматривающую связь предметов друг с другом в пределах одного контекста.

19 Там же. С.392. Здесь необходимо упомянуть о том, что в противовес Р.Якобсону Р.Дёринг и И.Смирнов считают именно метафору, а не метонимию «базисным тропом реалистического мышления» (Дёринг Р., Смирнов И. Реализм: Диахронический подход. С. 18). валентности. В частности, серьезной переоценке подвергается постулат «правдоподобия» (значения А и В, по Якобсону), стабильно обеспечивавший «реалистическому методу» особое место в позитивистски ориентированных эстетических системах. Важное значение для дискуссии о реализме имел вышедший в 1982 г. в Париже сборник теоретических работ «Литература и реальность», во Введении к которому Ц.Тодоров подчеркивает отличие современного понимания реализма от прежних, восходящих к XVIII-XIX вв., концепций такового. Так, по Тодорову, если прежде реализм ассоциировался с «идеалом верной репрезентации реальности и правдивого дискурса, каковой не был дискурсом, похожим на прочие, но был неким образчиком совершенства, к которому стремится любой дискурс», то теперь «реализм - лишь стиль среди прочих стилей, правила которого возможно описать, некоторые характеристики которого,

9П однако, специфичны» . Реалистическое правдоподобие (принцип референциальности 21 : ср. древнюю теорию мимесиса, марксистскую теорию отражения литературой действительности) понимается теперь как конструируемое при помощи специальных языковых средств и потому подчас «вымученное» (Ф.Амон) «впечатление» правдоподобия (Тодоров) , «иллюзия реальности» (Барт), «не мимесис, а семиозис», «иллюзия референциальности» (Риффатер).

Семантические механизмы порождения обозначенной «референциальной иллюзии», лежащей в основе реалистической эстетики,

20 Todorov Tz. Présentation // Barthes R., Bersani L., Hamon Ph., Riffaterre M., Watt I. Littérature et réalité. Paris, 1982. P. 7.

21 Под референциальностью здесь и далее понимается соотнесенность высказывания с объектами внеречевой действительности (референтами).

22 Впрочем, стоит отметить, что на субъективность и соответственно известную произвольность момента реалистического «правдоподобия» обращает внимание уже Якобсон. Ср.: «Вопрос о реализме либо ирреализме тех или иных художественных творений сводится негласно к вопросу о моем к ним отношении. Значение А подменяется значением В». (Якобсон P.O. О художественном реализме. С.387-388). были в свое время подробно рассмотрены Р.Бартом в работах «Иллюзия реальности» (1968) и «S/Z» (1970). «Эффект реальности», выступающий краеугольным камнем реалистической эстетики, заключается, по Барту, в подстановке на место денотативного означаемого (реальности) -коннотативного означаемого (обладающей признаком когерентности, т.е. последовательности и связности, - копии, симулякра этой реальности): «. реализм (весьма неудачное и, уж во всяком случае, неудачно трактуемое выражение) заключается вовсе не в копировании реального как такового, но в копировании его [живописной] копии» 23 . «Истина этой [т.е. референциальной. - Л.П.] иллюзии в том, что "реальность", будучи изгнана из реалистического высказывания как денотативное означаемое, входит в него уже как означаемое коннотативное; стоит только признать, что известного рода детали непосредственно отсылают к реальности, как они тут же начинают неявным образом означать ее. мы - реальность; они означают "реальность" как общую категорию, а не особенные ее проявления. Иными словами, само отсутствие означаемого, поглощенного референтом, становится означающим понятия «реализм»: возникает эффект реальности .» 24.

23 Барт Р. S/Z. М., 1994. С.68.

24 Барт Р. Эффект реальности // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 400. Выделено автором. Насколько сложным и внутренне противоречивым могло быть конструирование наличными художественными средствами «эффекта реальности», демонстрирует стилистический анализ романов Теодора Фонтане - «парадигматического» автора немецкоязычного реализма - в вызвавшей в свое время оживленную полемику работе К.Гутке. Гутке, вполне в духе Р.Барта, видит ключевую особенность «искусства слова» у Фонтане «в его, искусства, стремлении суггерировать впечатление "естественности"»; стиль Фонтане оказывается в данной перспективе сложным, подобным «танцу на канате» балансированием «между жесткой "действительностью" и не менее жесткой "искусственностью", при котором он [т.е. автор. - Л.П.] время от времени - что может быть естественнее? - теряет равновесие». (Guthke K.S.

Занявшись той же проблемой семантического репродуцирования «эффекта реальности» в реализме, немецкий семиотик Х.В.Гепперт на основе многочисленных примеров из немецкоязычной (Т. Фонтане, Г.Келлер, В.Раабе), английской (Ч.Диккенс, Д.Элиот), французской (Г.Флобер) и русской (Л.Толстой) прозы демонстрирует процесс «означивания» у реалистов как (характерную именно для периодов кризисного отношения к действительности) установку на воспроизводство (или употребление) в литературе таких знаков, о которых когда-либо все люди смогут сказать, что эти знаки лучше всего обозначают «всю» реальность, и потому они «правдивы»25. Поскольку речь идет всего лишь о попытке, отдельные моменты неудачи или же, наоборот, удачи в процессе означивания составляют цепочку предварительных (вспомогательных) знаков, каковые в своеобразном сочетании друг с другом указывают на некий правдивый и тотальный знак (что-то вроде «трансцендентального означающего» Ж.Дерриды), однако при этом с ним никогда не совпадают, будучи в состоянии лишь означать его, намекать на него как на определенную возможность. Реализм выступает в свете концепции Гепперта не как отображение наличной, но как проект некой будущей, всех устраивающей действительности.

Пришедшее таким образом на смену теориям «правдоподобия» («отражения» действительности, мимесиса, референциальности) представление о реализме как о семиотической системе со специфическим способом кодирования (ср.: «. в функциональном пространстве письма и чтения он (реализм. - Л.П.) более имеет дело с трудностями кодирования,

Fontanes «Finessen». «Kunst» oder «Künstelei»? // Jahrbuch der deutschen Schillergesellschaft. 1982. Bd.26. S. 259.)

25 Geppert H.V. Der realistische Weg: Formen pragmatischen Erzählens bei Balzac, Dickens, Hardy, Keller, Raabe und anderen Autoren des 19 Jahrhunderts. Tübingen, 1994. S.49. нежели с проблемами отображения [реальности]»26) не могло не сказаться и на трактовке реализма как историко-литературной эпохи (значение «С», по Якобсону). Если принять положение о преимущественно «рецептивном» характере литературного явления «реализм», т.е. согласиться с утверждением, что «реалистичными выступают не сами по себе тексты или показательные для них принципы изображения, но исключительно воздействие этих текстов на публику, от которой в принципе и зависит, будет ли и если да, то в какой степени то или иное произведение считаться реалистическим»27, то на первый план в трактовке реалистической эпохи с необходимостью выйдет аспект коммуникации.

Первые суждения о преимущественно коммуникативном (т.е. конструируемом на межличностном уровне отношений «продуцент -реципиент») характере литературного реализма появляются уже в 19701980-е гг. Показательны, например, высказывания английского исследователя Н.Гудмена и немецкого теоретика литературы З.Й.Шмидта:

Реализм относителен; то, что в каждом конкретном случае выступает реалистичным, суть система репрезентации, которая в определенный момент времени является нормой для данной культуры либо для данной личности <.>. Реализм вовсе не некое константное и абсолютное соотношение между образом и его объектом, но отношение между примененной при построении образа системой репрезентации, с одной стороны и, с другой стороны, той системой, которая в данный момент

28 выступает в качестве нормы.» (Н.Гудмен).

Медиальные схемы поведения конституируют модусы соотношения с реальностью, т.е. они опредляют статус реалистичности референциализируемых (как языковых, так и неязыковых) действий, иначе

26 Aust H. Literatur des Realismus. S.4

27 Ibid. S. 18.

28 Goodman N. Sprachen der Kunst. Ein Ansatz zu einer Symboltheorie. Frankfurt a.M., 1973. S.47. говоря, степень надежности и правдоподобия (= аутентичности) актантов в их соотнесенности с соответствующей медиальной схемой поведения <.>]»29 (З.Й.Шмидт).

Выражения, которыми оперируют Н.Гудмен и З.Й.Шмидт («система репрезентации», «медиальные схемы поведения», социально кодифицированная «норма»), суть категории, непосредственно соотносимые с официальным общественным дискурсом. Реализм, понятый как своеобразное пространство коммуникации, оказывается не столько системой, «отражающей» данный дискурс (как считалось прежде, в пору господства «миметических» представлений о реализме), сколько системой, его конструирующей. Ср.: «"Внешняя правда" текста как его соответствие так называемой "действительности", собственно, и создает определенное, желаемое представление о реальности, литературные индикаторы "реальности" - референции места и времени, переплетение с историческим дискурсом, богатство деталями, рамочная техника повествования и т.д., -фигурируют лишь в качестве риторического средства убеждения» 30 . Очевидно, таким образом, что реалистическое «пространство коммуникации» функционирует благодаря системе обмена представлениями о «реальности», «типичными» для соответствующего национального коллектива в определенный период его существования. Продуцирование, репродуцирование и транслирование (проекция) этих представлений на сознание реципиента в эпоху реализма, как, наверное, ни в какую другую эпоху, (пред)определяется, с одной стороны, властными механизмами (т.е. прямо или более или менее опосредованно связано с

29 Schmidt S.J. Skizze einer konstruktivistischen Mediengattungstheorie // SPIEL. 1987. Bd.6. S.178.

30 Butzer G., Günter M. Der Wille zum Schönen. Deutscher Realismus und die Wirklichkeit der Literatur // Sprache und Literatur. 1997. Bd.28. S. 61. официальной идеологией и политикой), а с другой - все более активно и откровенно регулируется законами литературного рынка31. * *

Вопрос о мере и форме соотнесенности творчества Захера-Мазоха с литературно-художественным и культурным контекстом его времени с неизбежностью упирается в концептуальную проблему немецкоязычного реализма как историко-литературной эпохи. Являясь в последние полтора-два десятилетия объектом пристального внимания исследователей, став особенно во второй половине 1990-х гг. предметом оживленной литературоведческой дискуссии, проблема эта обнаруживает два принципиально различных к себе подхода. Ввиду особой значимости категории «эпоха реализма» для историко-литературной характеристики феномена Захера-Мазоха остановимся на этих подходах подробнее.

Первый подход, связанный в своих эпистемологических основаниях с немецкой идеалистической философией и с литературной герменевтикой, наиболее полно представлен в авторитетном, до сих пор непревзойденном по обширности обобщенного в нем историко-литературного материала труде Фрица Мартини . Данная концепция отражена также в известных работах о немецкоязычном реализме Р.Бринкмана, В.Прайзенданца, Г.Плумпе; в полной мере отдает ей дань и относительно недавно вышедшая монография С.Бекер 33 . Представители означенной линии изучения

31 О связи реализма, в частности немецкоязычного, с официальной идеологией см. подробно в исследовании: Holub R. С. Reflections of Realism: Paradox, Norm, and Ideology in Nineteenth-Century German Prose. Detroit, 1991.

32 См.: Martini F. Deutsche Literatur im bürgerlichen Realismus. 1848-1898. 4. Aufl. Stuttgart, 1981.

33Cm.: Brinkmann R. Zum Begriff des Realismus für die erzählende Dichtung des neunzehnten Jahrhunderts. 3.Aufl. Tübingen, 1977; Preisendanz W. Humor als dichterische Einbildungskraft: Studien zur Erzählkunst des poetischen Realismus. 3. Aufl. München, 1985; Plumpe G. Einleitung // Theorie des bürgerlichen Realismus. Eine Textsammlung/ Hg. von G. Plumpe. Stuttgart, 1985. S.9-40; немецкоязычного реализма, традиционно сосредоточивая свое внимание, во-первых, на эстетической теории и «литературной программе» реализма в немецкоязычных странах и, во-вторых, на наиболее ярких представителях реалистической прозы, немало способствовали выработке устойчивого, внутренне непротиворечивого и до определенного момента «удобного» в обращении (особенно если учесть практику вузовского и школьного преподавания) литературного канона. В соответствии с этим каноном немецкоязычная реалистическая литература в лице пяти своих ведущих представителей - Теодора Фонтане (Theodor Fontane, 1819-1898), Готфрида Келлера (Gottfried Keller, 1819-1890), Теодора Шторма (Theodor Storm, 1817-1888), Вильгельма Раабе (Wilhelm Raabe, 1831-1910) и Конрада Фердинанда Мейера (Conrad Ferdinand Meyer, 1825-1898) - предстает как более или менее последовательное выражение эстетической заповеди «просветления» (Verklärung) действительности34. Последняя же заповедь, какою она формулировалась в концепциях «поэтического реализма» О.Людвига, «реалидеализма» Ф.Т.Фишера, в литературно-критических

Becker S. Bürgerlicher Realismus. Literatur und Kultur im bürgerlichen Zeitalter. Tübingen; Basel, 2003. С особой степенью концентрированности представлена означенная концепция также в сборнике: Begriffsbestimmung des literarischen Realismus / Hg. von R. Brinkmann. 3.Aufl. Darmstadt, 1987. Ha мартиниевском подходе строятся также многие обзорные работы о немецкоязычном реализме, например: Cowen R. С. Der poetische Realismus: Kommentar zu einer Epoche. München, 1985; Swales M. Epochenbuch Realismus: Romane und Erzählungen. Berlin, 1997.

34 «Просветление» означает «отражение» в литературе действительности не «как она есть», но в опоре на «ключевые», «наиболее показательные» ее, действительности, черты. Соответственно данное понятие сближается с разрабатываемой в поэтиках миметического плана категориями «типического», «типизирования». В то же время в понятии «Verklärung», в силу того что акт «просветления» неизменно связан с неким «идеалом» (в духе которого действительность и «просветлятся» литературой, освобождаясь от «лишних» черт), присутствует отсылка к предшествующей, в частности романтической, традиции. На связь с романтизмом указывает одна из устойчивых характеристик немецкого реализма как «поэтического». рефлексиях раннего Т.Фонтане, в рассуждениях о юморе как «поэтической силе воображения» Г.Келлера35, по своей сути восходит к традиционной миметической теории реализма (все те же якобсоновские значения А и В).

При всех своих несомненных заслугах и объективных достижениях рассматриваемая концепция страдает, во-первых, явственным спрямлением соотношения реалистической литературной теории, с одной стороны, и художественной практики реализма, с другой, - а во-вторых, - недоучетом целого ряда объективных факторов литературной ситуации, главным образом аспектов, имеющих отношение к условиям литературной коммуникации во второй половине XIX в. «Реалистическую эпоху невозможно охарактеризовать ни через признаки некоторых выдающихся в эстетическом отношении текстов, ни через ее программатику, ее возможно охарактеризовать исключительно посредством ее литературной системы, через внешние связи последней с привлечением всего спектра продуктивных и рецептивных литературных практик. Известные сегодня и слывущие выдающимися реалистические тексты не показательны для эпохи - они скорее преступают ее горизонт, дистанциируют и размывают ее о ¿г нормы» , - данное полемическое высказывание принадлежит Р.Хельмштеттеру, демонстрирующему в своей монографии о Т.Фонтане

37 новый, ориентированный на литературную социологию П.Бурдье и «дискурсивную критику» ракурс видения немецкого реализма. Критический пафос Хельмштеттера, как и близких ему Г. Бутцера, М.

35 См. упоминавшуюся выше хрестоматию по теории немецкоязычного реализма, составленную Г.Плумпе: Theorie des bürgerlichen Realismus. Eine Textsammlung / Hg. von G.Plumpe.

36 Helmstetter R. Die Geburt des Realismus aus dem Dunst des Familienblattes. Fontane und die öffentlichkeitsgeschichtlichen Rahmenbedingungen des Poetischen Realismus. München, 1997. S.271.

37 Подробнее о теории Бурдье см. в первой главе настоящей работы.

Гюнтер и Р. фон Хайдебранд38, направлен как против неоправданного

39 превознесения реалистическои теории , так и против сведения картины эпохи к нескольким ярким именам, которые, как убедительно доказывают позднейшие исследования, не столько иллюстрировали и подтверждали, сколько (именно в вершинных своих достижениях) размывали и проблематизировали «официальную» реалистическую эстетику и программатику.

38

См.: Butzer G., Günter М., Heydebrand R. von. Von Strategien zur Kanonisierung des «Realismus» am Beispiel der «Deutschen Rundschau»: zum Problem der Integration österreichischer und schweizerischer Autoren in die deutsche Nationalliteratur // Internationales Archiv für Sozialgeschichte der deutschen Literatur.1999. Bd.24. Н.1. S.55-81; Butzer G., Günter M. Der Wille zum Schönen. Непосредственными предшественниками данной линии современного изучения реалистической эпохи можно назвать составителей сборника эстетических манифестов и литературно-критических документов 1848-1880 гг.: Realismus und Gründerzeit. Manifeste und Dokumente zur deutschen Literatur 1848-1880. Mit einer Einführung in den Problemkreis und einer Quellenbibliographie / Hg. von M.Bucher, W.Hahl, G.Jäger, R.Wittmann. In 2 Bd. Stuttgart, 1975-1976, а также авторов работ, акцентировавших связь теории и практики немецкоязычного реализма с политикой, идеологией и прессой. См., например: Graevenitz G. von. Memoria und Realismus. Erzählende Literatur in der deutschen «Bildungspresse» des 19. Jahrhunderts // Memoria. Vergessen und Erinnern / Hg. von A.Haverkamp, R. Lachmann. München, 1993. S.283-304; Stemmler P. «Realismus» im politischen Diskurs nach 1848. Zur politischen Semantik des nachrevolutionären Liberalismus // Bürgerlicher Realismus und Gründereit 1848-1890 / Hg. von E.McInnes, G.Plumpe. München; Wien, 1996. S.84-107; Literatur und Nation. Die Gründung des Deutschen Reiches 1871 in der deutschsprachigen Literatur / Hg. von K.Amann, K.Wagner. Wien; Köln;Weimar, 1996.

39 Сомнению у бурдьеанцев подвергается не бесспорно «высокий поэтологический уровень» реалистической теории (Müller K.-D. Einführung. Realismus als Provokation // Bürgerlicher Realismus / Hg. von K.-DMüller. Königstein/Ts., 1981. S.ll.) и не небывалая (в сравнении с другими национальными «реализмами») «серьезность» (Swales М. Epochenbuch Realismus. S.24) литературно-критической дискуссии о жанре романа (на каковых особенностях справедливо настаивают представители мартиниевского подхода) но степень «воплотимости» данной теории в литературную практику.

В указанном смысле заслуживают внимания доводы М.Вюнш, Г.Бутцера и М.Гюнтер, в соответствии с которыми историко-литературная «канонизация» «горстки авторов» - Фонтане, Раабе и т.д. - в качестве наиболее «репрезентативных» имен немецкого реализма, осуществлявшаяся post factum, уже в XX в., основывалась чаще всего на достоинствах их прозы, по сути своей не «реалистических», но «антиреалистических», предвосхищающих эстетику и художественную практику эпохи модерна. При этом закрывались глаза на то обстоятельство, что романы данных авторов вовсе не пропагандировали примирения индивида с существующими общественными условиями в свете буржуазных идей прогресса и исторического оптимизма (как то предполагалось немецкой реалистической программой), но, напротив, имели отчетливую тенденцию к меланхолии, пессимизму, субъективизму, констатации дискретности душевной жизни, диссонансу40. Впрочем, догадки о небеспроблемности соотношения реалистических манифестов второй половины XIX в. и вершинных достижений реалистической прозы высказывались уже раньше, в 1970-е гг. Примечательно, например, заявление Х.-Й.Рукхеберле и Х.Видхаммера: «.значимую по сегодняшний день литературу середины XIX века невозможно постичь, исходя из идеологических предпосылок программного реализма».41

Этот новый, утверждающийся в течение последних десяти-пятнадцати лет подход к немецкому реализму (здесь вполне справедливо будет говорить о смене литературоведческой парадигмы), акцентирует

40 Cp.: Wünsch M. Vom späten «Realismus» zur «frühen Moderne»: Versuch eines Modells des literarischen Strukturwandels // Modelle des literarischen Strukturwandels / Hg. von M.Titzmann. Tübingen, 1991. S.189; Butzer G., Günter M. Der Wille zum Schönen. S.55.

41 Ruckhäberle H.-J., Widhammer H. Roman und Romantheorie des deutschen Realismus. Darstellung und Dokumente. Frankfurt a. M., 1977. S.22-23. межличностную, коммуникативную и «масс-медийную» его основу (Р.Хельмштеттер предлагает даже новый термин: «медиальный реализм»43), указывая на прямую связь реалистической доктрины с «реальной политикой» Прусского государства44 и на возросшее во второй половине XIX в. влияние коммерческих механизмов литературной дистрибуции.

В свете «медиально-коммуникативного» подхода значимым оказывается в первую очередь тот момент, что складывающееся в Германии во второй половине XIX в. буржуазное национальное государство, основывая свою официальную политику на традиционных просветительских идеалах социального оптимизма, на вере в прогресс и разум, активно насаждает данный идеологический инструментарий также и в культурной сфере. С политикой и идеологией либерально-буржуазного толка оказывается связанной наиболее распространенная характеристика немецкого реализма как «буржуазного» или «бюргерского» («der bürgerliche Realismus»), в силу того что она заставляет воспринимать создаваемую в его рамках литературную продукцию в свете идеалов просвещенного буржуазного либерализма, только-только приживавшихся в немецкоязычных странах после мартовской революции 1848 г. (в отличие, например, от Франции и Англии, где реализм бальзаковского, теккереевского и диккенсовского образца активно демонстрировал уже социальные и гуманитарные издержки подобного либерализма) 45 .

42 Ср. принципиальное заявление Бутцера и Гюнтер: «Литература немецкого реализма пронизана коммуникативными отношениями своей эпохи» (Butzer G.; Günter М. Der Wille zum Schönen. S. 71).

43 См.: Helmstetter R. Die Geburt des Realismus. S.268.

44 Основы этой политики были изложены в весьма популярном в свое время трактате Людвига Августа фон Рохау 1853 г.: Grundsätze der Realpolitik angewandt auf die staatlichen Zustände Deutschlands // Theorie des bürgerlichen Realismus. S.60-68.

45 Ср.: «Понятие «реализма» в историческом мышлении XIX века /./ отмечено поисками необходимого обоснования для оптимизма и веры в

Специфически немецкими элементами, придававшими оттенок своеобразия этим в общем-то «типовым» буржуазным идеалам, оказываются здесь, во-первых, отчетливо выраженный националистический пафос (связанный во многом с давно назревшей необходимостью объединения Германии) и, во-вторых, идея создания «новой классики», т.е. искусства (в первую очередь литературы), отвечающего не только высоким (задаваемым классиками Гёте и Шиллером) эстетическим идеалам, но также соответствующего заповедям «высокой нравственности» и при этом массового. (Валентность данной литературной доктрины также для Австрии и для Швейцарии будет подробно рассмотрена в первой главе настоящей работы.) «Формирование массовой литературной коммуникации выступает той идеальной целью, к которой устремляется складывающаяся литературная теория реализма, имея в виду, таким образом, тип литературной продукции и рецепции, не исходящий из полносмысленного различения "автономной" и "тривиальной" литератур» 46 . Выступившие «трансляторами» государственной политики на область культуры и литературы Юлиан Шмидт (Schmidt, 1813-1886) и Густав Фрейтаг (Freytag, 1816-1895), в течение 22 лет возглавлявшие журнал «Grenzboten», главный рупор программного реализма в Германии, открыто пропагандируют «новую литературу» данного типа47. прогресс.» (White Н. Metahistory. Die historische Einbildungskraft im 19Jahrhundert. Frankfurt a.M., 1994. S. 68).

46 Butzer G., Günter M. Der Wille zum Schönen S.54. О конечной легитимации кича в рамках немецкой реалистической доктрины см. также в работе: Kraus J. Der «Kitsch» im System der bürgerlichen Ordnung // Sprache und Literatur in Wissenschaft und Unterricht. 1997. Bd.28. H.l. S. 15-24. Главный тезис автора: « . бюргерская критика <.> сама создала предпосылки для возникновения кича в литературе и искусстве». (S. 20).

47 О литературно-критической деятельности Шмидта и Фрейтага в качестве главных застрельщиков программного реализма в Германии см.: Thormann М. Der programmatische Realismus der «Grenzboten» im Kontext von liberaler Politik, Philosophie und Geschichtsschreibung // Internationales Archiv für

Как убедительно показывают в своем исследовании Г.Бутцер и Р.Гюнтер, активно функционирующий рынок книжной и журнальной продукции, ни в коей мере не противореча государственно легитимированной установке на формирование новой, «реалистической» классики широкого диапазона воздействия, данную установку усиленно поддерживает. Точнее сказать - именно он, этот рынок, создавая условия для массовой литературной коммуникации (посредством «индустриализации литературы» 48 ), и реализует «официальную» реалистическую доктрину. «Литературные отношения во второй половине девятнадцатого столетия в Германии отмечены постоянной экспансией литературного рынка, оказывающего нивелирующее воздействие на литературную коммуникацию, в силу своей все возрастающей привязки к масс-медиа. Товарный характер литературы заметно выступает на первый план».49 Достигающие к концу 1860-х - началу 1870-х гг. неимоверно высоких (измеряющихся сотнями тысяч экземпляров) тиражей «журналы для семейного чтения», подобные «Gartenlaube», «Daheim» и «Romanzeitung» 50 , и такие абсолютные бестселлеры, как «Приход и расход» («Soll und Haben», 1854) Г.Фрейтага, «Битва за Рим» («Kampf um Rom», 1876) Ф.Дана, «Эккехард» («Ekkehard», 1855) Й.В.фон Шеффеля,

Sozialgeschichte der deutschen Literatur. 1993. Bd. 18. S.37-68; Thormann M. Für die «nationale Hälfte des Bewußtseins»: Der Beitrag der «Grenzboten» zur kleindeutschen Nationalstaatsgründung 1871 //Literatur und Nation. S.79-92.

48 Butzer G., Günter M. Der Wille zum Schönen. S.65.

49 Ibid. S. 64.

50 Например, журнал «Gartenlaube», первым из немецкоязычных изданий перешагнувший в 1861 г. тиражный рубеж в 100 000 экз., в 1875 г. достигает тиража в 382 000 экз., что было в то время в интернациональном масштабе абсолютным издательским рекордом. Подробный анализ «материальной» стороны функционирования журнальной индустрии в Германии и Австро-Венгрии во второй половине XIX в. содержится в работах: Wittmann R. Das literarische Leben 1848 bis 1880 // Realismus und Gründerzeit. Bd.l. S. 163-257; Becker E. D. Literaturverbreitung // Bürgerlicher Realismus und Gründerzeit. S.108-143, особенно S.l 16-129.

Золотая Эльза» («Goldelse», 1866) Э.Марлитт, - творения с сегодняшней точки зрения вполне «тривиальные» или даже приближающиеся к литературному кичу, - оказываются подлинным выражением реалистической литературной программы, сочетая в себе потребный нарождающемуся единому национальному государству оптимистический пафос с «доступностью содержания» и традиционностью и ясностью формы (т.е. непротиворечиво объединяя поучение, назидание и развлечение).

Новая «реалистическая классика» выступает, таким образом, как средство «регулирования» общественного сознания и в конечном итоге как инструмент манипулирования последним. Сентиментальная подоплека подобного «массового реализма» (он же и есть в контексте своей эпохи наиболее «правильный», «собственно» реализм) в серьезной мере повышает как степень его воспринимаемости, так и меру влияния исподволь насаждаемой посредством него идеологии. Ср. у Г.Бутцера и М.Гюнтер описание механизма воздействия на читательское сознание самого массового журнала 1860-1870-х гг. лейпцигской «Gartenlaube»: «Тот факт, что <.> благодаря медиальному преформированию достигается возможность идеологической регулировки масс, классовые и групповые интересы которых в данном процессе полностью нивелируются, в особенно откровенной форме демонстрирует "Gartenlaube". Симуляция реальности, прокламированная цель программного реализма, проявляется в контексте массовой коммуникации как насаждение определенного мировоззрения посредством воздействия на чувства <читающей публики>»51.

51 Butzer G., Günter M. Der Wille zum Schönen. S. 71. О подспудном, но последовательном навязывании редакцией «Gartenlaube» сознанию читателя идеи национального объединения под эгидой Пруссии путем соответствующего подбора печатаемых лирических текстов см.: Hartmann R. Von «Bruderkrieg», «Erbfeind» und Reichsgründung in der Lyrik der «Gartenlaube» zwischen 1867 und 1871 // Literatur und Nation. S.93-106.

Противопоставляя гомогенной, сплошь эстетизированной концепции реализма мартиниевского толка - новую, гетерогенную, исходящую из учета многоразличных, сложных сочетаний «эстетики», «политики» и «коммерции» на разных уровнях литературной коммуникации, представители нового подхода существенно расширяют понятие «реалистической эпохи». Как отмечает Х.Ауст, подводя в 2000 г. итог новейшей историко-литературной дискуссии о реализме, «реализм как обозначение эпохи включает в себя не только всю совокупность произведений с реалистическими признаками (именно такой выступает по преимуществу установка «мартиниевской» концепции. - Л.П.), как бы эти признаки ни определялись. В историко-литературном отношении к эпохе реализма в равной мере относится и оппозиционная литература (к примеру, католически-реставрационная поэзия Оскара фон Редвица или формальные эксперименты берлинского литературного сообщества «Tunnel über der Spree» и мюнхенского круга поэтов); также и явления, не истолковываемые в качестве традиции предшествующей или предвестья последующей эпохи, должны обрести свое место в исторически обусловленной эпохальной системе»52.

Именно новая концепция эпохи реализма как «открытой системы» и позволяет, с нашей точки зрения, вписать Захера-Мазоха в литературный контекст второй половины XIX в., избежав при этом как неоправданного расширения понятия «реализм», так и несправедливого разделения захеровского наследия на позитивно коннотированную «реалистическую», с одной стороны, и негативно оцениваемую «мазохистскую», с другой, -части. * *

Ни в одном из общераспространенных (т.е. соотносимых с рассмотренными концепциями «реализма») смыслов понятия «реалист»

52 Aust H. Literatur des Realismus. S. 17.

Захер-Мазох, конечно же, таковым не являлся, о чем догадывались уже наиболее проницательные из его современников. Интересно в этой связи следующее высказывание Р.фон Готшаля: «Мы имеем дело, вне всякого сомнения, с талантом блестящим и значительным: Захер-Мазох не только обладает даром живо и увлекательно рассказывать, ему присуща также способность наглядно и живописно изображать, и живописность эта с большой точностью передает своеобразие пейзажа. И все же его вряд ли можно назвать реалистом pur sang; удовольствие от «срисованных» с действительности образов для него не главная цель в искусстве; основу его образов составляет более глубокое философское мировоззрение,

5 Я представленное в сгущенном виде». В анонимной рецензии на французское издание «Коломейского Дон Жуана» также отмечается несоответствие прозы Захера-Мазоха традиционно понимаемой реалистической эстетике.54 И тем не менее связи писателя с литературным и общекультурным контекстом эпохи реализма оказываются многочисленными, разнообразными и прочными; участие Мазоха в современном ему реалистическом дискурсе - факт неоспоримый, вне этого контекста и этого дискурса многие особенности его творчества, в том числе и принципиально значимые, остаются необъяснимыми.

В обзорных историко-литературных очерках и концептуальных монографиях, основанных на гомогенном образе немецкоязычного реализма («мартиниевская» линия), фигура Захера-Мазоха или вовсе не упоминается55 или же разговор об этом австрийском авторе сводится к

53Gottschall R.von. Sacher-Masoch als Novellist. S. 5125. Выделено мною. -Л.П.

54 См.: Leopold von Sacher-Masoch. Materialien zu Leben und Werk / Hg. von M.Farin. Bonn, 1987. S. 195. (Далее MLW с указанием страниц.)

55 См., например, посвященный эпохе реализма том IV пятитомной («рекламовской») истории немецкой литературы (Kohlschmidt W. Geschichte der deutschen Literatur vom Jungen Deutschland bis zum Naturalismus. 2.Aufl. Stuttgart, 1982), a также упоминавшиеся выше книги перечислению немногих содержательных и формальных признаков его прозы (главным образом ранней), таких как бытописание, локальный колорит (в частности, выведение национальных типов украинцев-галичан, поляков, евреев), «верность детали» в природных описаниях, фигура рассказчика и рамочное повествование, - признаков, позволяющих включить-таки писателя, не без натяжки (в силу фантомности, симулякративности этих черт у Мазоха, нередко сознательно имитировавшего и инсценировавшего элементы реалистической поэтики -см. об этом в основной части работы) в реалистическую парадигму.56

Для Ф.Мартини и его последователей, трактующих реалистическую эстетическую доктрину в качестве главной сигнатуры и всеохватной литературной парадигмы второй половины XIX в., художественное качество произведения прямо пропорционально мере его «реалистичности». Показательна обобщающая оценка Х.Ауста: «"Реализм" в качестве нормы изображения выдвигается обычно там, где альтернативные варианты отвергаются или осуждаются. Писать нереалистично означает в такой

СП ситуации все равно что писать плохо». Стигматизация Захера-Мазоха как «плохого» писателя, начавшаяся еще при жизни автора, сразу после выхода в свет «Венеры в мехах», и за редкими исключениями продолжающая оставаться общим местом литературных историй, неотделима от его принципиальной не- и антиреалистичности. Автор, лучшие тексты которого

С.Бекер 2003 г. и М.Свейлза 1997 г.; на тысяче страниц книги Мартини имя Захера-Мазоха называется лишь однажды, и то в духе достаточно пейоративном. См.: Martini F. Deutsche Literatur im bürgerlichen Realismus. S. 485.

56 См.: Bürgerlicher Realismus und Gründerzeit. S.523-524; Bittrich B. Biedermeier und Realismus in Österreich // Handbuch der deutschen Erzählung / Hg. von K.K.Polheim. Düsseldorf, 1981. S.356; Literaturgeschichte Österreichs. S.393, 405-406; Sprengel P. Geschichte der deutschsprachigen Literatur 18701900. Von der Reichsgründung bis zur Jahrhundertwende. München, 1998. S.277-278, 280-281.

57 Aust H. Literatur des Realismus. S. 13. по целому ряду параметров проблематизируют официальный общественный дискурс, ставя в центр изображения «альтернативные» сексуальные, социальные и религиозные практики, вряд ли мог быть интегрирован в художественную систему, основанную на эстетизации «нормы».

По поводу «нормативности» и «рационалистичности» эстетики реализма (этими своими качествами, роднящими его с эстетикой классицизма, немецкий реализм дополнительно подкрепляет свои претензии называться «новой классикой») написано уже довольно много. Так, М.Вюнш в своей концептуальной структуралистски ориентированной работе, обосновывая механизмы перехода от позднего реализма к раннему модерну, указывает на «нормативность» реализма, проявляющуюся как подавление и вытеснение в рамках реалистической системы всего «иррационального», сексуального и «психопатологического», одним словом, «не-нормального», - как на главную причину конечной смены литературной парадигмы: «Идеал реализма - субъект, целиком и полностью регулируемый своим сознанием, которое выступает сублимацией рационалистичности и нормальности: элементы сознания, нарушающие норму, если они не подавляются, приводят к негативной оценке соответствующего персонажа». 58 Аналогичным образом Г.Корте представляет содержательное основание эстетики немецкого реализма в

58 См.: Wünsch М. Vom späten «Realismus» zur «frühen Moderne». S.189. Ср. также далее у Вюнш: «В реализме ценность жизни определяется через понятие "жизни" в смысле культурной нормальности, т.е. через достижение удовлетворительного брака и профессиональных целей» (S. 196). «В реализме реальность полагается как интерсубъективная. То, по поводу чего возможно найти консенсус, допускается в произведение. То, по поводу чего невозможно прийти к консенсусу (иррациональное, бессознательное), -исключается». (S.198). качестве «системы порядка и табу»59, строго профилирующей установку на элиминирование из литературы всего «обнаженного», «больного», «маргинального» и «ирреального». Исследователь подчеркивает, что объекты табу в реализме автоматически получают статус «вытесняемого, молчаливо подразумеваемого, нереального»60, т.е. по сути «нереальными» объявляются собственно интимные, неосознаваемые моменты душевной жизни индивидуума, человеческое подсознание.61 Ф.Майер в специальном исследовании наглядно демонстрирует, как подобные «табуизированные» в реализме психологические моменты иррационального и бессознательного «стихийно» прорываются в лучших реалистических текстах, например, у Раабе или Фонтане, однако неизменно лишь в связи с изображением «исключительных» состояний влюбленности, болезни или аффекта.62

Соблюдение реалистических заповедей «нормы» и «порядка», не оставаясь «внутренним делом» литературы (представление об автономности бытования литературы в эпоху реализма - одно из наиболее серьезных заблуждений школы Мартини), становится, особенно в том, что

59 Korte H. Ordnung&Tabu: Studien zum poetischen Realismus. Bonn, 1989. S. 9.

60 Ibid. S.10.

61 О табуизированных, вытесняемых в рамках немецкого реализма моментах действительности см. также: Pfeiffer Р. С. «Den Tod aus dem Bereich des Romans fernhalten»: zur ästhetischen Funktion des Todes in der Literatur des bürgerlichen Realismus // The Germanie Review. 1995. Bd.70. S. 15-23; Jackson D. Taboos in poetic-realist writers // Taboos in German literature // Ed. by D. Jackson. Providence (RI), 1996.

62 См.: Meyer F. Gefährliche Psyche: Figurenpsychologie in der Erzählliteratur des Realismus. Frankfurt a.M. u.a., 1992; Meyer F. Zum Wandel von Diskursbeziehungen: die Relation der Erzählliteratur im Realismus und der Psychiatrie 1850-1900 in Deutschland // Modelle des literarischen Strukturwandels. S. 167-186. В эпоху реализма собственная душевная жизнь воспринимается индивидом в качестве «внутренней заграницы». См.: Thomé H. Autonomes Ich und «Inneres Ausland»: Studien über Realismus, Tiefenpsychologie und Psychiatrie in deutschen Erzähltexten (1848-1914). Tübingen, 1993. касается эротических моментов, предметом компетенции официальных цензурных ведомств. После революции 1848 г. на территории немецкоязычных земель во все большей мере «уже не политический текст, но эротический подтекст заставляет цензора браться за красный О карандаш».

М.Вюнш убедительно показывает, как маргинализация анормальной» (в силу своей иррациональности) сферы желания (т.е. вытеснение желания» по Г.Корте64 или же «боязнь желания», как называет свою статью о реализме Л.Берзани65) приводит на рубеже XIX-XX вв. к смене парадигмы: к утверждению эстетики модерна, реализму во многом противоположной - именно в силу своего повышенного внимания к пограничным» областям психики, к «ненормальной» эротике и нетиповым», эксцессивным, лежащим вне сферы общественного консенсуса жизненным и эстетическим проектам.

Главное историко-культурное «задание» Леопольда фон Захера

Мазоха и заключалось, по-видимому, в том, чтобы своим воспеванием мазохизма в жизни и в любви, т.е. - эстетизацией априори «анормального» и аномального», выступить «модернистом до модерна», чтобы в качестве своеобразного анахронистического «лазутчика модернизма» в реалистическом стане устроить в этом стане «поджог», пусть краткосрочный и по последствиям своим не такой уж разрушительный, но

66 неоспоримо яркий и запоминающийся. (О неукорененности,

63 Zens M. Die «Cathegorie der halb verbotenen Artikel .»: Das Handlungsfeld im realistischen Paradigma // Wirkendes Wort: Deutsche Sprache und Literatur in Forschung und Lehre. 1998. Bd.48. S.27.

64 Körte H. Ordnung&Tabu. S.15.

65 См.: Bersani L. Le réalisme et la peur du désire // Barthes R., Bersani L., Hamon Ph., Riffaterre M., Watt I. Littérature et réalité. P.47-81.

66 Ср. в этой связи образ-шифр фейерверковой ракеты, возникший в одном из откликов на кончину Захера-Мазоха в качестве метафорической аналогии его роли в литературном контексте: «Ракета, которая взлетает бездомности» Мазоха в своей эпохе выразительно высказался в посвященном писателю некрологе «отец» венского модерна Герман Бар (Bahr, 1863-1934), своеобразно, posthum, включая автора «Венеры в мехах» в более поздний и более соприродный ему контекст.67) По такой своей -осознанно и демонстративно субверсивной - роли в доминируемом реалистической «нормой» культурном контексте Мазох сопоставим разве что с Шарлем Бодлером.

Если попытаться очертить круг антиреалистических субверсий Захера-Мазоха, необходимо будет назвать, кроме собственно «мазохизма» как сквозного мотива всего мазоховского творчества68, также обостренный интерес к эротике в широком смысле слова - в разных проявлениях таковой (новеллистический цикл «Любовь», роман «Разведенная»); конструирование заведомо антибюргерских, анархических социальных и экономических утопий (прозаический цикл «Собственность», особенно новеллы «Василь Гименей» и «Рай на Днестре»); преувеличенное внимание к оккультным религиозным практикам и жизни сект (романы «Богородица» и «Душегубка», новеллы «Странник» и «Два паломника», эссе «Русские секты» и «Еврейские секты в Галиции»); склонность к инсценированию в текстах архаических охотничьих и земледельческих обрядов и ритуалов69 внезапно, ослепляет, оставляет в ночной темноте долгую огненную полосу, выбрасывает там высоко сноп разноцветных искр, а затем угасает, - именно таким было литературное творчество усопшего». (Thaler К. von. Leopold von Sacher-Masoch // MLW. S. 156.)

67 См.: Bahr H. Sacher-Masoch // Die Zeit. Wien, 23.März 1895. Nr.25. S.187-188. См. тот же текст в издании: Bahr H. Renaissance: Neue Studien zur Kritik der Moderne. Berlin, 1897. S.103-107.

68 Ср.: «Мазохистский любовный и сексуальный дискурс проблематизирует господствующие нормы и ценности XIX века» (Spork I. «Ich sehne mich so sehr danach von Ihnen getreten zu werden». Zu einigen Stereotypen in Leopold von Sacher-Masochs Leben und Werk //Leopold von Sacher-Masoch / Hg. von I.Spörk., A.Strohmaier. Graz; Wien, 2002. S.41-71).

69 В реализме, как известно, «мистические», небытовые ритуалы не приветствуются. Ср.: «Реализм протестует против ритуала, борясь с ср. в особенности тексты «Праздник жатвы» и «Переодетый священник» из цикла «Галицийские истории»); отчетливую тягу автора к «непросветленным» и принципиально «непросветляемым» в духе реалистического Verklärung фольклорным мотивам, таким как еврейский голем («Голем рыжего Пфефермана»), украинская летавица («Гайдамак», «Упавшая звезда»), балканские вампиры («Жажда мертвых неутолима»).

Важно также, в качестве формально-стилистического отклонения от реалистического канона с его привязанностью к повествовательному перспективизму (к аукториальному повествованию, с одной стороны, и к разным формам рамочного повествования, подчас предусматривающего

7П целую систему рассказчиков, с другой ) профилирование у Захера-Мазоха аутических форм наррации. Таких, напиример, как основанная на принципиальном неразличении автора, героя и рассказчика система многоуровневого репродуцирования автором-мазохистом собственного «я» («Венера в мехах»; см. об этом ниже), близкая к практике «потока сознания» «полубессознательная» манера говорения внутрирамочных рассказчиков, пребывающих в пограничных состояниях («Коломейский Дон Жуан», «Любовь Платона», «Венера в мехах»), «женское письмо» («Лунная ночь»), перформативно-кинематографический ритуализированный код описания событий (ключевые сцены «Венеры», «Богородицы», «Дидро в Петербурге») , имеющий гораздо больше общего поведением, которое зиждется на нескончаемом повторе одних и тех же ситуаций, подчиняющихся каким-либо отвлеченным (а не социально-историческим. - Л.П.) нормам.» (Дёринг Р., Смирнов И. Реализм: Диахронический подход. С.6).

70 «В реализме все, отклоняющееся от (психологической, социальной, сексуальной) нормы "нормализируется" путем введения повествовательного перспективизма» (Wünsch М. Vom späten «Realismus» zur «frühen Moderne».S. 194-195).

71 О перформативности мазоховских текстов пишет, в частности, Х.Бёме: «.нарративное у Захера-Мазоха состоит в переведении картин и иконических образов в план перформативный» (Böhme Н. Bildung, с Ф.Кафкой, В.Сорокиным или Э.Елинек (данное сравнение основывается, конечно же, исключительно на типологическом сходстве), нежели с Т.Фонтане и Г.Келлером.

Отдельный момент «выпадания» Захера-Мазоха из реалистической парадигмы связан с его отношением к прозе И.С. Тургенева. Выступая для немецкоязычных реалистов фигурой почти «культовой»72, русский автор воспринимался ими как образец для подражания - в первую очередь в плане лирического психологизма и повествовательной манеры73, в частности в том, что касалось техники рамочного повествования. Ср. оценку степени и формы тургеневского влияния на немцев у С.Бекер: «Мало кто из именитых представителей бюргерского реализма прошел мимо произведений Тургенева. Главная причина тому - отличавшая этого автора современная, реалистическая манера повествования, которая необыкновенно удачным образом соединяла объективное описание с интроспективным, сконцентрированным на индивидууме изображением, являя таким образом практическое воплощение того, что предносилось бюргерскому реализму в качестве образца. Именно данное сочетание выступало основой современности Тургенева. В его прозе реалистам виделись воплощенными

Fetischismus und Vertraglichkeit in Leopold von Sacher-Masochs «Venus im Pelz»// Leopold von Sacher-Masoch / Hg. von I.Spork, A.Strohmaier. S.17.

72 Впрочем, как и для западноевропейского реалистического контекста в целом. См.: Гутман Д. Тургенев и европейский реализм середины XIX в. // Науч. докл. высшей школы. Филологические науки. 1968. № 5. С.42-54.

73 Немецким реалистам, озабоченным созданием унифицированного и ровного «среднего стиля», не сбивающегося ни на романтический пафос, ни на бидермейеровскую стилевую гетерогенность (см. критические статьи Ю.Шмидта), импонировали стилевые особенности тургеневской прозы. Ср. в данной связи оценку В.Руднева, считающего Тургенева реалистом par excellence: «Пожалуй, наиболее реалистическим в художественном смысле следует считать И.С.Тургенева, так как его произведения в наибольшей степени были произведениями средней языковой нормы; это вообще был великий писатель средней нормы». (Руднев В. Прочь от реальности. М., 2000. С. 197). их собственные цели: соединение лирико-сентиментальной манеры письма, замешанной на настроении и чувстве "атмосферы", и описания событий, выполненного не ради изображения объективной реальности, но с целью воссоздания ее воздействия на людей, на индивида. Кроме влияния Тургенева на формирование искусства новеллы бюргерского реализма в целом необходимо отметить его роль в распространении жанра новеллы-воспоминания и формы рамочного повествования».74

Если для большинства немецкоязычных тургеневианцев - таких как Т.Шторм, М.фон Эбнер-Эшенбах, К.Э.Францоз, - автор «Записок охотника», лирико-философских повестей и «Отцов и детей» был «родным по духу», «своим» автором, у которого они могли учиться «мастерству» именно в силу того, что, как казалось немецким и австрийским «ученикам», он более искусно воплощал их собственные, т.е. «реалистические» представления о художественной прозе 75 , то Захер-Мазох обращает внимание на несколько иные черты тургеневских текстов. Тургеневская (показательная главным образом для малой прозы писателя) концепция любви как иррациональной, разрушительной стихии («Переписка», «Вешние воды»), так же как и скрытые, у самого русского писателя чаще всего завуалированные, лишь пунктиром намеченные мотивы эротизированного насилия и жестокости («Записки охотника», «Первая любовь», «Степной король Лир»), в том числе и в «таинственно-фантастическом» изводе («Призраки»), становятся для австрийского автора

74 Becker S. Bürgerlicher Realismus. S.73.

75 «Релевантность» традиционно понимаемого Тургенева для «официальной» реалистической парадигмы подтверждается посвященным русскому реалисту восторженным и очень подробным эссе, принадлежащем перу Ю.Шмидта, - главного адепта реалистической программы в Германии. См.: Schmidt J. Iwan Turgenjew // Schmidt J. Bilder aus dem geistigen Leben unserer Zeit. Leipzig, 1870. S.428-471. предметом обостренного внимания и трепетно-страстного переживания, а затем и материалом ре-воплощения.76 * *

Вышеназванные моменты несовпадения содержательных и формальных оснований мазоховской прозы с реалистической эстетикой и поэтикой, - т.е. именно то, что предопределило стигматизацию фигуры Захера-Мазоха при жизни и ее исключение из историко-литературного канона впоследствии, - расцениваются в настоящее время как наиболее интересные и до сих пор не утратившие актуальности аспекты творчества австрийского автора. Именно о них пойдет речь в основной части данного исследования. В то же время важно заметить, что мазохистским конструктом, выделяемым здесь в виде своего рода «эссенции» из всего необычайно обширного, разнообразного и гетерогенного по художественному качеству творческого наследия Мазоха, - как феноменом культуры, обладающим, особенно применительно к ХХ-ХХ1 вв., широчайшим диапазоном значимости и необыкновенным потенциалом, -участие писателя Захера-Мазоха в своей литературной эпохе ни в коей мере не исчерпывается.

Кроме текстов, с наибольшей полнотой и отчетливостью воплотивших мазоховские субверсии (они же и лучшие мазоховские тексты), т.е. кроме прозы, относящейся к кругу «Наследия Каина» и «Галицийских историй», в насчитывающем (в соответствии с

76 Собственно, на тургеневский Эрос активно и продуктивно реагирует -именно в ключе его субверсивности - и другой австрийский автор: современник и приятель Захера-Мазоха Фердинанд фон Заар. (Ср., например, его новеллу «Джиневра» (1892) - реплику на тургеневские «Вешние воды».) Заар, однако, в отличие от Мазоха, не радикализирует тему иррациональности, губительности любовной страсти, но, напротив, снимает остроту данного мотива (подобным образом поступает и Т.Шторм в часто сопоставляемой с тургеневской прозой новелле «Иммензее») посредством меланхолически-лирической интонации героя-рассказчика, т.е. благодаря все тому же «типично» реалистическому «перспективизму». библиографией М.Фарина 1987г.77) более 200 томов прозаическом и драматургическом наследии автора обнаруживается масса материала чисто развлекательного, тривиального по замыслу и стилю, - плод литературной «поденщины», ставшей начиная с середины 1870-х гг. уделом преданного остракизму автора. Эксплуатируя в прозаических поделках такого рода, как правило, один и тот же мотив «жестокой красавицы», Захер-Мазох облегчает себе задачу продуцирования «погонных метров» текста тем, что прикладывает данный «универсальный» мотив к разным историческим эпохам, географическим ареалам и социальным сферам (придворные нравы,

78 театр, цирк). Участие Мазоха в развлекательной литературной сфере (как, впрочем, и - на самых ранних этапах творчества - в историческом жанре) «вписывает» его в контекст литературной коммуникации 1850-1890-х гг. (вспомним о реалистическом концепте «народной классики», конкретные воплощения которого были мало отличимы от кича) в гораздо более «позитивном» плане, нежели исполненный сложных культурных ассоциаций и глубоко интеллектуалистичный в своей основе мазохистский фантазм «Венеры» и «Богородицы».

Еще одна прочная нить, связывающая Мазоха с современным ему литературным и культурным контекстом - журналистика. Тип

77 См.: MLW. S.370-437.

78 Ср., например, наиболее типичные образчики «массовой» литературной продукции Мазоха: Die Messalinen Wiens: Geschichten aus der guten Gesellschaft. Leipzig, 1873; Wiener Hofgeschichten: Historische Novellen. In 2 Bd. Leipzig, 1873; Liebesgeschichten aus verschiedenen Jahrhunderten: Novellen: In 3 Bd. Leipzig, 1875; Falscher Hermelin: Kleine Geschichten aus der Bühnenwelt. Neue Folge. Bern, 1979; Kleine Mysterien der Weltgeschichte. Leipzig; Reudnitz, 1886; Deutsche Hofgeschichten: Geschichten aus der Zopfzeit. Leipzig; Reudnitz, 1887; Polnische Geschichten. Breslau, 1887.

79 Ср. оценку Х.Бёме: «Мазохизм, как возможно заключить, состоит из подмен, подстановок, переворачивания высоковалентных культурных кодов, питаемых <.> священным отцовским образовательным каноном и традиционным культом античности». (Böhme Н. Bildung, Fetischismus und Vertraglichkeit. S. 12). профессионального писателя - автора, живущего своим пером и потому работающего много, продуктивно и в разных, в том числе и публицистических, жанрах, - профилировался в Германии в эпоху Реставрации (1815-1848). Наиболее яркими представителями этого типа стали члены группировки «Молодая Германия», в особенности Карл Гуцков (Karl Gutzkow, 1811-1878) и Генрих Лаубе (Heinrich Laube, 18061884). (К подобному же типу писательского самоосуществления тяготел старший современник и литературный ментор Мазоха писатель и журналист Фердинанд Кюрнбергер. См. о Кюрнбергере и его влиянии на Мазоха в основной части работы.)

Подобно Гуцкову и Лаубе, Захер-Мазох на протяжении большей части своей писательской карьеры активно занимается журналистикой. Обе попытки автора «Венеры» основать литературно-художественный журнал, хотя и заканчиваются финансовым крахом, в концептуальном и содержательном отношении выступают вполне серьезными заявками на периодический орган нового типа и интернационального масштаба, открытый для дискуссий по наиболее острым вопросам современности.80 Как и младогерманцы, Мазох-публицист занимает позицию, неизменно идущую вразрез с официальным общественным дискурсом: во второй половине 1860-х гг. это его демонстративный австроцентризм (см. об этом подробно в первой главе). Затем, в 1870-е гг., отмеченные в немецкоязычной прессе ввиду обострения конфликта Пруссии с Францией примитивными галлофобскими тенденциями, Мазох открыто выказывает себя другом французской культуры; наконец, в 1880-е и первой половине

80 «Gartenlaube für Österreich» (1866-1867); «Auf der Höhe» (1881-1884). В первом журнале была среди прочего опубликована новелла А.Штифтера «Сентский поцелуй», в последнем наряду с некоторыми текстами В.Гюго, А.Доде, Л.Капуана также повесть Ф.М.Достоевского: «Слабое сердце». См.: Dostojewski F.M. (Petersburg) Ein schwaches Herz // Auf der Höhe. Internationale Revue. 1882. Bd.2. Н.1. S.241-280.

1890-х гг. на фоне нарастающего антисемитизма, писатель не перестает публиковать исполненные искренней симпатии очерки из жизни галицийской еврейской диаспоры, - тексты, имевшие несомненный общественный резонанс, о чем свидетельствуют неоднократные официальные изъявления благодарности автору со стороны немецких еврейских общин.81

Вполне по образцу младогерманцев Захер-Мазох создает в 1875 г. так называемый Zeitroman - исполненное многочисленных полемических привязок к современности романное полотно «Идеалы нашего времени» («Die Ideale unserer Zeit»), в котором очевидный критический пафос (направленный главным образом против официальной политики Бисмарка) риторически «распределялся» по репликам главных персонажей. Небезынтересный факт литературы, роман этот, как и подобные ему творения младогерманцев («Валли, сомневающаяся» (1835) и «Рыцари духа» (1850-1851) Гуцкова, «Молодая Европа» (1833-1837) Лаубе),

82 широкого читательского резонанса не имел.

Наконец, и реальные, присутствующие в мемуарной литературе, дневниках и письмах свидетельства о контактах Захера-Мазоха с о-I

Нередкими были также нападки на Захера-Мазоха в прессе как на «филосемита». См. в качестве наиболее яркого образчика таковой вышедший отдельным изданием памфлет: [Anonym]. Sacher-Masoch's «Auf der Höhe»: Ein Beitrag zur Charakteristik der philosemitischen Presse. Leipzig, 1885.

82 Критический антибисмарковский тон произведения тем не менее не остался незамеченным. Наряду с «безнравственной» «Венерой в мехах» «Идеалы нашего времени» выступают одним из поводов для ожесточенных нападок на Захера-Мазоха в критике. (См. статью: [Anonym]. Herrn Sacher-Masoch's antideutscher Roman // Die Grenzboten. 1876. Jg.35. S.441-454.) Возможно, данная полемика пробудила интерес к роману в России: за небольшой промежуток времени выходит целых три русских перевода этого текста: в 1877 г. анонимный перевод в Петербурге (типография И.П.Попова) и перевод С.А.Кательниковой в Москве, в 1890 г. - еще один перевод (переводчик С.Н.) в Петербурге (типография В.В.Лепехина). литературным контекстом его времени «вписывают» австрийского автора в систему горизонтальных синхронических связей, характеризуя его, если не как «типичного» (или вовсе не) реалиста, то как вполне показательного представителя своей эпохи. Подтверждение тому - несомненное уважение, выказываемое Захеру-Мазоху (по крайней мере в отношении всего, написанного до «Венеры») со стороны ведущих литературно-критических авторитетов Германии (таких как Ю.Роденберг, П.Гейзе и Р.фон Готшаль) и Австрии (Ф.Кюрнбергер) и искреннее восхищение (пусть нередко сопровождавшееся оговорками по части неприемлемости «мазохистского» элемента) со стороны австрийских собратьев по перу, таких как Ф. фон Заар, М.фон Эбнер-Эшенбах, Р.Хамерлинг.83

Предмет для отдельного исследования - контакты Захера-Мазоха с современным ему литературным контекстом Франции, бывшие едва ли не более интенсивными, нежели «внутринемецкие» и «внутриавстрийские» связи писателя. Будучи в 1870-е гг. «записным» автором авторитетнейшей «Revue des Deux Mondes», Захер-Мазох долгое время «официально» считается во Франции третьим по значимости немецкоязычным автором после Гёте и Гейне. В 1882 г. по случаю 25-летия писательской карьеры французское правительство удостаивает писателя Ордена Почетного Легиона. Во время визита в Париж в 1885 г. Захер-Мазох находит в культурных кругах французской столицы необыкновенно радушный прием, в том числе и со стороны литературных мэтров Альфонса Доде, братьев

83 С Зааром Захера-Мазоха связывали приятельские, а с Хамерлингом -дружеские отношения. Эбнер-Эшенбах, судя по ее дневникам, состояла в переписке с Мазохом и проявляла неослабевающий интерес к его творчеству. (См., например, записи от начала октября 1875, от 23 марта и 16 сентября и 13 ноября 1881 г.: Ebner-Eschenbach М. von. Tagebücher. Bd.2: 1871-1878. Tübingen, 1991. S.385; Bd.3: 1879-1889. Tübingen, 1993. S.145, 162, 163, 268.) Три другие писательские фигуры, важные для австрийской литературы последней трети XIX века: П.Розеггер, Л.Анценгрубер и К.Э.Францоз, - также были связаны с Мазохом на личном и профессиональном уровнях.

Гонкур и Эмиля Золя. Заслуживает внимания и ряд журнальных эссе Мазоха второй половины 1880-х гг., посвященных полемике с французским натурализмом.84

Материалом для специальных изысканий могли бы стать и «горизонтальные» связи писателя Захера-Мазоха с Россией. Вопрос «Мазох и Тургенев» станет предметом подробного рассмотрения в специальной главе. Однако и помимо данного, кардинально важного для Мазоха соприкосновения с русской культурой, густота и интенсивность «русского» контекста его творчества поражает. Австрийский автор читает в немецких переводах не только Пушкина, Гоголя, Лермонтова и Тургенева, но также и гораздо менее известных в немецкоязычной среде авторов, таких как Н.М.Карамзин, А.С.Грибоедов и А.Ф.Писемский, публикует в издаваемом им литературно-художественном журнале повесть Ф.М.Достоевского, а в последние годы жизни страстно увлекается Львом Толстым и идеалами толстовства. В свою очередь мазоховские тексты самым активным образом переводятся на русский язык и публикуются как отдельными книгами, так и в журналах самого разного содержательного и идеологического диапазона, от народнического «Дела» до консервативного «Нового времени» и популярных изданий для семейного чтения, таких как «Нива» и

85

Библиотека для чтения». * *

84 См.: Sacher-Masoch L. von. Richard Wagner et Emile Zola // Revue bleue. 30.avril 1887. Vol.39. Nr. 18. P.571-573; Sacher-Masoch L. von. Das literarische Frankreich. Nach persönlichen Eindrücken // Das Magazin fur die Literatur des In- und Auslandes. Wochenschrift der Weltliteratur. Dresden. 28.April 1888. Jg.57. Nr. 18. S.269-270; 7 Juli 1888, Nr.28. S.429-433 und 24.Nov. 1888. Nr.48. S.752-757.

85 О русскоязычных публикациях Захера-Мазоха см. подробно в статье: Etkind A. Die russischen Leidenschaften des Leopold Sacher-Masoch // Visionen des Masochismus: Essays und Texte / Hg. von P.Weibel. Graz, 2003. Bd. 2 . S. 162-172.

Как уже отмечалось выше, серьезное изучение творчества Захера-Мазоха начинается в 1967 г. с выхода в свет книги о нем Ж.Делёза. Основные положения «Представления Захера-Мазоха» развиваются французским исследователем в посвященном Мазоху фрагменте монографии «Кафка» (1975; совместно с Ф.Гваттари) и в главе VII («Перепредставление Мазоха») сборника эссе «Критика и клиника» (1994). Второй важный импульс современное мазоховедение получает уже в начале XXI в., когда в соответствии с решением Юнеско австрийский Грац, город, в котором проходили юношеские и молодые годы Захера-Мазоха, в котором он созревал как писатель и создал лучшие свои произведения, объявляется «культурной столицей Европы 2003 года». По инициативе университетских ученых-литературоведов и представителей художественных и культурных кругов Граца в течение 2002-2005 гг. выходит целый ряд биографических материалов и сборников научных трудов, связанных с жизнью и творчеством Мазоха, а также проводятся международные культурологические симпозиумы и крупномасштабные художественные выставки, посвященные феномену мазохизма.

Углубленный и дифференцированный по отдельным проблемам анализ научной литературы о Мазохе и мазохизме будет дан в соответствующих главах настоящей диссертации; здесь же позволим себе остановиться на наиболее значительных достижениях постделёзовского мазоховедения. Важной основой и необходимым условием его развития становится инициированный М.Фарином ряд публикаций, включающий в себя издание и переиздание переписки, интервью, автобиографических текстов Мазоха, воспоминаний о нем, прижизненных рецензий на его

86 произведения, а также подробную библиографию. Не менее серьезное

86 См.: Sacher-Masoch L.von. Souvenirs: Autobiographische Prosa. Mit den Erinnerungen seiner zweiten Frau Hulda Edle von Sacher-Masoch. München, 1985; Sacher-Masoch L. v. Seiner Herrin Diener: Briefe an Emilie Mataja. Mit г.;; 41

• о-';.!; vV 'v-v ; значение имеют две биографии писателя, принадлежащие соответственно перу Б.Мишеля и Л.Экснер.87 Являясь результатом кропотливых архивных разысканий и результатом систематизации разрозненных сведений о жизни и творчестве австрийского автора, книги Мишеля и Экснер выполняют кроме типичной для биографических очерков задачи обобщения имеющихся фактов еще и важную ремифологизирующую функцию, заглядывая за «фасад» многих сознательно творимых Мазохом собственных масок, имиджей и поз (таких как «славянское» происхождение, военные подвиги, байронизм, и пр.; подробнее см. об этом далее).

Среди нескольких солидных работ о Мазохе, появившихся главным образом в конце 1980-х-2000-е гг., особого внимания заслуживают те книги и статьи, в которых в свете сформулированной выше дихотомии («мазохизм без Мазоха» versus «Мазох без мазохизма») предпринимается попытка соединить филологический и историко-литературный интерес к текстам

Захера-Мазоха и знание глубинных философских и психологических оснований «мазохизма» - явления, существовавшего и до Мазоха, однако

88 лишь в мазоховском творчестве, как это убедительно показывает Ж.Делёз , приобретающего статус вполне серьезного и логически обоснованного этического и эстетического проекта.89 einem Tagebuchauszug. München, 1987; Sacher-Masoch L. von. Briefe und Dokumente. München, 2003; Sacher-Masoch W. von. Meine Lebensbeichte; Masochismus und Masochisten. München, 2003; Schlichtegroll C. F. von. Sacher-Masoch. 1836-1895. München, 2003; MLW; Farin M. Sacher-Masoch Bibliographie 1856-2003 // Leopold von Sacher-Masoch / Hg. von I.Spörk, A. Strohmaier. S.307-378; См. также подборку писем и прижизненных рецензий на произведения Мазоха: Held des Tages / Hg. von M.Farin // Sacher-Masoch L. von. Don Juan von Kolomea. Galizische Geschichten. Bonn, 1985. S.159-185. Далее HdT с указанием страниц.

87 Michel В. Sacher-Masoch (1836-1895). Paris, 1989; Exner L. Leopold von Sacher-Masoch. Reinbek bei Hamburg, 2003.

88 Подробный анализ книги Делёза см. в третьей главе.

89 Мы сознательно оставляем поэтому в стороне по-своему интересные, но не релевантные в означенном смысле исследования «мазохизма без

Относящиеся к таковым монографии С.Милошевич и К.Банг90, большую часть объема которых составляет изложение биографических фактов и содержательно-эмпирический анализ текстов, ценны главным образом своим «легитимирующим» пафосом: мазохизм Мазоха понимается обеими исследовательницами, вполне в духе Делёза, не как «половое извращение», но как специфический культурный и эстетический конструкт, а отражающие его произведения - как заслуживающие специального, углубленного рассмотрения. В то же время в обеих работах ощущается явная недостаточность методологических оснований исследования. Так, у С.Милошевич по сути (неоправданно, на наш взгляд) ставится знак

Мазоха» (основополагающие работы о мазохизме будут рассмотрены в третьей главе настоящей работы) или «Мазоха без мазохизма» - таковыми, например, были две написанные еще в первой половине XX в. эмпирически-описательно ориентированные диссертации о Мазохе. См.: Hasper Е. Leopold von Sacher-Masoch. Diss. phil. Fak / Universität Freiburg in Breisgau. Greifswald, 1932; Spirek A. «Das Vermächtnis Kains» von Leopold von Sacher-Masoch. Diss. phil. Wien, 1949 (Masch.). Ср. также в этой связи целый ряд имагологических, дескриптивного плана исследований национальных типов в творчестве Мазоха, например: Klanska M. Von «Don Juan von Kolomea» bis zu «Dem neuen Hiob»: Zum Bild der Ukrainer bei v

Leopold von Sacher-Masoch // Von Taras Sevcenko bis Joseph Roth: Ukrainischösterreichische Literaturbeziehungen / Hg. von W.Kraus, D.Zatonskij. Bern u.a., 1995. S. 173-189 и Wodenegg A. Das Bild der Juden Osteuropas: Ein Beitrag zur komparatistischen Imagologie an Textbeispielen von K.E.Franzos und L.von Sacher-Masoch. Frankfurt a. M., 1987; к означенному ряду мы относим и работы X. Рудлоффа, эмпирически (на уровне «заимствований» и «влияний») трактующие отражения мазоховской прозы в литературе XX в. См.: Rudioff Н. Pelzdamen, Weiblichkeitsbilder bei Th.Mann und L.von Sacher-Masoch. Frankfurt a.M., 1994; Rudioff H. Gregor Samsa und seine Brüder; Kafka - Sacher-Masoch - Thomas Mann. Würzburg, 1997; Rudioff H. Zum Einfluß von Leopold von Sacher-Masochs Roman «Venus im Pelz» auf Heinrich Manns frühe Romane «In einer Familie» und «Zwischen den Rassen» // Leopold von Sacher-Masoch / Hg. von I.Spörk, A.Strohmaier. S.72-89. 90 Milojevic S. Die Poesie des Dilettantismus: Zur Rezeption und Wirkung Leopold von Sacher-Masochs. Frankfurt a.M. u.a., 1998; Bang, K. Aimez-moi!: Eine Studie über Leopold von Sacher-Masochs Masochismus. Frankfurt am Main u.a., 2003. равенства между «мазохизмом» и «дилетантизмом», особой эстетической установкой, сформулированной в свое время еще Гёте и имевшей высокую конъюнктуру на рубеже XIX-XX вв., например в творчестве Г.фон Гофмансталя.91

В работе датской исследовательницы К.Банг, выдвигающей в качестве своей главной задачи необходимость «показать, каким образом (в конкретных произведениях. - Л.П.) выражается мазохизм или же его "подготовительные ступени" и вскрыть психические конфликты, лежащие в

92 его основании» , - явственно ощутима диспропорция между кажущейся актуальностью проблемы (действительно, подробного, детального анализа отдельных текстов Захера-Мазоха в свете мазохистского фантазма не давал ни Делёз, ни кто-либо после него) и очевидно упрощенным способом ее разрешения. Несмотря на ряд заслуживающих внимания наблюдений над конкретными текстами (мы остановимся на некоторых из них во второй главе), автору книги, по сути, так и не удалось сказать «новое слово о Мазохе»: «мазохистская» подоплека произведений «выявляется» и комментируется в исследовании в опоре на простейшее, данное еще Р.фон Крафт-Эбингом и изначально не выдерживавшее критики определение мазохизма, со спорадическими вкраплениями рассуждений феминистского плана, в остальном же книгу Банг отличает преимущественно эмпирический подход к материалу, при котором анализ текстов по большей части сводится к простому изложению их содержания.

В обширной монографии М. Грацке93, напротив, доминирует строго профилированный подход, в рамках которого мазохистский фантазм в

91 Ср.: «То, что понимается под дилетантизмом Захера-Мазоха, частично возможно, по-видимому, вывести из самого мазохизма» (Milojevic S. Die Poesie des Dilettantismus. S.21.)

92 Bang K. Aimez-moi! S.22.

93 Gratzke M. Liebesschmerz und Textlust: Figuren der Liebe und des Masochismus in der Weltliteratur. Wurzburg, 2000. качестве некоей постоянной типологической величины, «как ее понимают психоанализ, постструктурализм и gender studies», проецируется на «основополагающие принципы различных литератур (сентиментализма, «эстетического периода», романтизма, женской литературы, литературы геев и лесбиянок, массовой литературы, порнографии, новых СМИ»94. Таким образом удается, по выражению автора работы, «растормозить» семантический потенциал многих мазохистски релевантных произведений, от «Вертера» и клейстовской новеллы «Обручение в Сан-Доминго» до сегодняшних анонимных виртуальных «гипертекстов». Выступая убедительным свидетельством историко-культурной «повсеместности» и методологической значимости «мазохистского фантазма», книга Грацке уделяет, однако, несравнимо меньше внимания собственно текстам Мазоха (в работе присутствуют лишь относительно небольшие параграфы о «Венере» и «Коломейском Дон Жуане», являющие собой скорее «проделёзовское» изложение содержания текстов, нежели их самостоятельную интерпретацию) и их «горизонтальным» связям в рамках эпохи реализма. (Впрочем, автор работы уже во вводной подглавке с достаточной радикальностью обозначает альтернативы своего исследования: «Захер-Мазох или мазохизм», - отдавая очевидное предпочтение последнему.)

В противовес рассмотренному исследованию монография А.Кошорке95, методологически также ориентированная на Ж.Делёза, ставит своей задачей именно научное «синхронизирование» творчества Мазоха-мазохиста и породившей его, хотя и «враждебно» настроенной по

94 Ibid. S.345.

95 Koschorke A. Leopold von Sacher-Masoch. Die Inszenierung einer Perversion. München; Zürich, 1988; Koschorke A. Nachwort // Sacher-Masoch L. von. Seiner Herrin Diener. Briefe an Emilie Mataja. S. 145-152; Koschorke A. Mastery and Slavery: A Masochist Falls Asleep Reading Hegel // Modern Language Notes. 2001. Vol.116. P.551-563. отношению к его эстетике и сексуальным склонностям, эпохи реализма. (В этом смысле данное исследование наиболее близко нашей постановке проблемы.) Для Кошорке «камерный» мазохизм, в отличие от откровенно скандального садизма, - своеобразный вариант «викторианской перверсии», «хитрой эротики», возникающий в периоды «репрессивного» отношения к сексуальности, подобные немецкой эпохе грюндерства96. Справедливым и важным представляется вывод исследователя о высокой степени «медиализированности» поведения Мазоха-писателя, в течение всей жизни сознательно и последовательно занимавшегося мифотворчеством и «имиджмейкерством». По мнению автора книги, объектом «инсценирования» для Мазоха выступает именно собственный «мазохизм», якобы сознательно выставляемый напоказ в целях создания «скандальной ауры» вокруг своей писательской личности и соответственно повышения тиражей своих книг: «Если бы он сам (Захер-Мазох. - Л.П.) систематически не помещал свои причудливые склонности в свет рампы, его произведения никогда бы не снискали того внимания, которое было ему совершенно необходимо, не возникла бы вокруг него та аура неприличного и одновременно невольно-достославного, которая, как показывает его переписка, точнейшим образом попадала на двусмысленный вкус его широкой публики».97

Будучи чрезвычайно интересными и, безусловно, значимыми, выводы А.Кошорке все же не исключают возможности и полемики с ними по ряду моментов. Принимая тезис о насквозь «медиализированном» поведении по

Захера-Мазоха-писателя , нельзя вполне согласиться с предположением о

96 Т.е. времени экономического подъема и роста социального оптимизма в Германии: 1871-1895 - именно на эти годы приходится активная писательская деятельность Захера-Мазоха.

97 Koschorke A. Leopold von Sacher-Masoch. S. 106.

98 Мы попытаемся по-своему обосновать этот тезис и развить его в первой главе. мазохистском» наполнении публичных «инсценировок» писателя. Как представляется, Захер-Мазох, в течение многих лет усиленно поддерживавший миф о собственных славянских корнях, инсценировал скорее свое «славянство», выступавшее в 1860-е гг. в Европе (во многом благодаря И.С.Тургеневу) своего рода «брэндом», в то время как эротический эксцесс «мазохизма» - и в «изысканном», и в «массовом» вариантах такового - практически не имел шанса на легитимную литературную реализацию в эпоху реализма, отличавшуюся, как было показано выше, «нормализацией» (в смысле усреднения) и стандартизацией художественных вкусов публики «сверху донизу».

Положение А.Кошорке о писательском «медиальном успехе» как главной цели повествовательной стратегии автора-мазохиста в некоторой степени получает опровержение также в недавних работах Х.Бёме, И.Шпёрк и А.Штромайер, в которых подробно анализируется код поведения Захера-Мазоха-автора как «внутри», так и «снаружи» собственного мазохистского конструкта. Упомянутые исследователи исходят в своих рассуждениях из восходящего к Делёзу (присутствующего также и у Кошорке) определения мазохизма и мазохистской наррации как 99 сплошь визуализированной «системы взаимоотражении» : герои-мазохист видит себя отраженным в направленном на него «жестоком» взгляде мучительницы-домины, в то время как мазохист-автор, созерцая со стороны и отражая в повествовании всю мазохистскую сцену в целом, «удваивает»

99 Koschorke A. Mastery and Slavery. P.553; о мазохистском фантазме как «истории взгляда» («истории глаза») и о «скопофилическом голоде» Захера-Мазоха и его героев см. также: Noyes J. Der Blick des Begehrens. Sacher-Masochs «Venus im Pelz» // Acta Germanica. 1988. Vol. 19. S. 11; Stewart S. R. Sublime Surrender. Male Masochism at the fin-de-siècle. Ithaca, London, 1998. P. 78. См. также подглавку «Многозначные взгляды» в статье: Hainz M. А. Cave Carnem: Eros, Macht und Inszenierung in Sacher-Masochs «Venus im Pelz» // Arcadia. Intern. Zeitschrift fur Literaturwissenschaft. 2004. Bd. 39. Н.1. S. 18-20 и у нас в третьей главе. на своем уровне меру имагинерного страдания и соответственно меру получаемого наслаждения. Заложенный в самом мазохистском фантазме «хитрый» ход, обусловливающий беспроигрышность мазохистской игры (как бы ни вела себя домина, эмоциональный «профит» в мазохистском сценарии целиком получает мазохист, кажущаяся жертва, а фактически -режиссер всего действа, ибо наиболее широкая визуальная перспектива, взгляд со стороны - его прерогатива), переносится в данном случае на уровень авторской позиции и задает те же параметры игры, теперь уже во взаимоотношениях «автор - читатель».

Так, А.Штромайер, опираясь на знаменитую работу Ж.Лакана о

100 ~ , «стадии зеркала» трактует текст, создаваемый автором-мазохистом (в частности, «Венеру в мехах»), в качестве своеобразного идентификационного акта»: «В текстах Захера-Мазоха осуществляется самополагание субъекта через идентификацию с образом Другого путем снятия функциональной диссоциации автора и рассказчика и конституирование идентичности реальной и фиктивной повествовательных субстанций. Рассказчик инсценируется как alter ego автора, в котором последний отображается. Возможности самоотображения автора дополнительно потенцируются благодаря наличию многих повествовательных уровней, каждый из которых имеет собственного рассказчика».101 Таким образом, авторская позиция Мазоха оказывается во многом самореференциальной, настроенной не на дифференциацию повествовательных инстанций (как в реалистической наррации), но на их идентичность и самоузнавание во взаимоотражении. «Автор в

100 См.: Лакан Ж. Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я в том виде, в каком она предстает нам в психоаналитическом опыте // Зарубежный психоанализ. Хрестоматия /Сост. В.М.Лейбин. СПб, 2001. С.470-478.

101 Strohmaier A. Auto(r)genesis: Zur Konstitution des masochistischen Subjekts im narrativen Akt // Leopold von Sacher-Masoch / Hg. von I.Spork, A.Strohmaier. S.95. повествовании создает рассказчика, чье повествование создает автора, in? тем, что отражает его авторство и конституирует его самосознание».

В свою очередь И.Шпёрк, переводя анализ в системную плоскость «автор -читатель», обнаруживает на данном уровне у Мазоха редупликацию все той же мазохистской структуры. В роли носителя «сурового взгляда» выступает теперь, однако, не домина, но (желает он того или нет) читатель, а в роли «страдательного», наблюдаемого и - в любом случае -наслаждающегося мазохиста - сам автор, Захер-Мазох, для которого, как и для его героя, «чужой» взгляд на себя необходим для конституирования себя как субъекта. «Таким образом, Захер-Мазох пишет, чтобы "создать" себя как субъекта - в двойном смысле слова: как автор (Захер-Мазох) и как страдающий (мазохист), как "господин" и как "раб". Захер-Мазох обеспечивает себе благодаря собственному авторству возможность снова и снова инсценировать себя в качестве страдающего. В то же время, инсценируя себя самого, он создает и свои произведения. Инсценируя себя в качестве страдающего, он ставит в страдательную позицию и свое авторство и свое имя, которое именно оттого и становится обозначением его страдания».103

Цитированные исследования демонстрируют сегодняшний ракурс видения мазоховской прозы, определяющийся такими сложными категориями современной теории культуры, как «визуальность», «игра», «конституирование авторства» и «самополагание субъекта». В свете последних работ о нем Захер-Мазох-писатель предстает, таким образом, носителем сложной, «мерцающей» авторской позиции, ни в коей мере не сводимой к простейшему стремлению «привлечь внимание публики», но определяемой тончайшей логикой игры, в которой в (эмоциональном)

102 Ibid. S. 104.

103 Spork I. «Ich sehne mich so sehr danach von Ihnen getreten zu werden»: Zu einigen Stereotypen in Leopold von Sacher-Masochs Leben und Werk // Ibid. S. 66. выигрыше неизменно оказывается «проигравший» - стигматизированный и гонимый автор-мазохист. * *

Конституирующий себя как субъекта и как автора посредством «чужого» взгляда, Захер-Мазох создает специфическую прозу «открытого» типа, активно «вбирающую» в себя чужие тексты и иконические образы. В изучении мазохистского интертекста центр тяжести с необходимостью переносится с Захера-Мазоха-«писателя» на Захера-Мазоха-«читателя». «Тургенев и прочие поэты Запада и Востока у него с языка не сходят, и он подражает им - осознанно или бессознательно, варьирует их или даже стремится их превзойти. Он последователь Шопенгауэра, философия которого и составляет по большей части духовное содержание его произведений, определяет их главные тенденции и пуанты. Его новеллы кишмя кишат реминисценциями разного рода, аллюзиями на литературу и науку Запада»104. При всей амбивалентности данной оценки, вынесенной автору «Венеры в мехах» его современником О.Глагау (решительный критик Мазоха, Глагау высокую степень «цитатности» захеровских текстов толкует как типичный код поведения дешевого имитатора и литературного выскочки), бесспорной остается констатация необычайной интертекстуальной насыщенности мазоховских новелл и романов. Не будучи ни выдающимся стилистом,105 ни создателем глубокой, тонкой и сложной «поэтики» (даже лучшие произведения австрийского автора не обходятся без вкраплений эпигонально-риторических пассажей,

104 Glagau О. Turgeniev s Nachahmer. Karl Detlef. - Sacher-Masoch // Glagau O. Die russische Literatur und Iwan Turgeniev. Berlin, 1872. S. 162-174. Цит. по: MLW. S.54.

105 На наш взгляд, стилевая гетерогенность Мазоха-писателя выступает непосредственным предвосхищением «модерного» отношения к художественному слову - отношения, как полагал Р.Барт, несовместимого с «эйфорической апелляцией к "стилю" писателя как вечной ценности Литературы». (Барт Р. Мифологии. М., 1996. С. 187.) тривиальных эпитетов и клишированных портретных и речевых характеристик героев), Захер-Мазох, без всякого сомнения, был гениально одаренным читателем. Тургенев, Штифтер, Гоголь, Гейне, Пушкин, Шиллер, Шопенгауэр - вот далеко не полный перечень авторов, с текстами которых у Мазоха устанавливаются - «осознанно или бессознательно» (как совершенно верно выразился Глагау) - культурно значимые отношения. Отношения эти могли принимать форму, близкую обычному «заимствованию». Подобные случаи «работы» Мазоха с претекстами Тургенева, Штифтера, Гоголя отдельно отмечаются в настоящем исследовании. 106

Гораздо более «интимным» и глубоко значительным представляется, однако, другой активно профилируемый Мазохом вариант отношения к чужим текстам, вариант, лежащий по другую сторону привычной компаративистской проблематики «связей и заимствований» (или

1Л7 источников и влияний»). Будучи теснейшим образом связанной со л, 108 структурами человеческого подсознания, со сферой «желания», мазоховская практика «распознавания» и «присвоения» чужих текстов, т.е. перевода их в мазохистский интертекст, оказывается близкой к теории

Ср. также, например, убедительные выкладки В. Михлера, анализирующего повесть малоизвестного писателя Исаака Мизеса «Илау» (1871) как прямой претекст одноименной новеллы Захера-Мазоха 1881 г. (Michler W. Darwinismus und Literatur: Naturwissenschaftliche und literarische Intelligenz in Österreich, 1854-1914. Wien, 1999. S.109-120).

107 Полемику с подобным - позитивистским - отношением к интертексту и его критику с позиций французского постструктурализма см. в статье: Косиков Г.К. «Структура» и/или «Текст»: (стратегии современной семиотики)// Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М., 2000. С.35-37.

108 Данное понятие употребляется здесь в значении, придаваемом ему Ж.Лаканом. «Желание» (désire), по Лакану, - это стремление личности к недостижимой презентности бытия в предопределяемом языком «символическом порядке» культуры, тоска по утраченной в раннем детском возрасте и недостижимой для взрослого человека цельности бытия. интертекстуальности», разработанной Ю.Кристевой с привлечением бахтинской идеи «диалога»109 и обозначенной исследовательницей в более поздней работе как «семиология параграмм».

Мазоховский талант смыслораспознавания и смыслопорождения -продолжение его (рассмотренной выше в свете работ А.Штромайер и И.Шпёрк) «хитроумно-пассивной» позиции автора-мазохиста, не дистанцирующегося в качестве «отдельного» субъекта ни от героя, ни от рассказчика, ни от читателя, но умело «отражающего», редуплицирующего эти инстанции, в свою очередь, отражающегося в них и заставляющего весь продуктивно-рецептивный механизм «работать» на построение и репродуцирование все того же мазохистского фантазма. Возникающий в ходе подобного «чтения-письма» интертекст есть - в той же мере, в какой он выступает последствием агрессивного «присвоения» чужих структур и смыслов, наполнения их собственной (в данном случае - мазохистской) «истиной желания» (Р.Барт), 110 - результат «разгадывания», «разворачивания», «реконструкции» «чужих смысловых языков, кодов и дискурсов, которые как бы в свернутом виде заключены в <.> (чужом.

109Ср. ключевое положение Ю.Кристевой, постулирующее всеохватность, тотальность интертекста в культуре и неизменно цитируемое в любом, даже далеком от постструктурализма исследовании по интертекстуальности: «. любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуалъности, и оказывается, что поэтический язык поддается как минимум двойному прочтению». (Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Французская семиотика. С.429.).

110 Ср.: «"Читать" значило также "собирать", "подбирать", "подслушивать", "идти по следам", "набирать", "красть". "Чтение", таким образом, означает некоторое агрессивное соучастие и активное присвоение чужого. "Письмо" - это "чтение", превратившееся в производство, в индустрию, а письмо-чтение, или параграмматическое письмо, - это влечение к агрессивности и тотальное соучастие ("Плагиат необходим" - Лотреамон)» (Кристева Ю. Семиология параграмм // Там же. С. 490).

Л.П.) произведении», «пробуждение энергии того произведения или дискурса, из которого цитата заимствована»111.

Мазоховское «чтение-письмо» (иначе - мазохистский интертекст), снимая границы между текстами в «открытом процессе сигнификации» (Ю.Кристева), таким образом, предполагает, с одной стороны, что субъекты и объекты высказываний уже не могут быть однозначно фиксируемыми -они многосторонни, диффундируют, плюралистичны. 112 Вместе с тем, однако, в когерентном, недифференцируемом ни по авторским персоналиям, ни по «рангам» писательских личностей («великие» писатели отдают дань практике мазохистского выговаривания желания на равных правах с «невеликими»), ни по «эпохам», ни по «отдельным национальным литературам» мазохистском интертексте присутствуют (наряду с моментами рецептивной «диссимиляции» мазохистской субстанции) также моменты ее продуктивной «аккумуляции» (в противном случае данный феномен был бы нефиксируемым и соответственно неизучаемым). В настоящем исследовании предпринимается попытка (с разной степенью подробности) осветить в качестве очагов «сгущения» мазохистских энергий некоторые из подобных «текстопорождающих» узлов мазохистского интертекста: «Тургенев» - «Захер-Мазох» - «Кафка» - «Андрей Белый» -«Владимир Сорокин». * *

Сын своего времени и своей (немецкоязычной) литературной традиции, Леопольд фон Захер-Мазох, с одной стороны, обнаруживает в созданных им произведениях и в вариантах построения собственного писательского имиджа культурные и дискурсивные формы, вполне укладывающиеся в контекст эпохи реализма и из этого контекста

111 Косиков Г.К. «Структура» и/или «Текст». С. 37.

112 О механике подобной сигнификации см. подробно: Kristeva J. Die Revolution der Poetischen Sprache. Frankfurt a.M., 1971. S.94-95. объяснимые. В то же время главное художественное открытие австрийского автора - мазохистский фантазм и сценарий мазохизма - восходит к иной культурно-типологической парадигме, задающей смысловую ось, «перпендикулярную» реалистической синтагматике.

Объединяя традицию средневекового мученичества, рыцарский культ «Прекрасной Дамы», экзегетику флагеллянтских сект, социально-экономическую практику южно-американского рабства и русского крепостничества, «ось» эта пересекает плоскость эпохи Мазоха под прямым углом и, уходя далее, в век XX, определяет глубинно-психологические механизмы и дискурсивные практики коммунистических режимов и фашистских диктатур, с показательными для них садомазохистскими схемами соотношения «массы» и «власти», господства и подчинения. Означенная непреходящая релевантность мазохизма как «мощного

113 концепта социальной и культурной критики» , имеющего высокую конъюнктуру в ХХ-ХХ1 столетиях, определяет актуальность настоящего диссертационного исследования.

Научная новизна представленной в диссертации трактовки мазоховского творчества связана главным образом с обозначенным уже в начале Введения «двойным» - «синхронно-диахронным» - подходом к таковому. Творческое наследие Мазоха впервые последовательно интерпретируется как с точки зрения породившей его «эпохи реализма», так и в аспекте «универсального» феномена мазохизма.

Главной целью исследования, в этой связи, является определение места писателя Захера-Мазоха в современной ему историко-литературной эпохе, а также - в более широком, макрокультурном контексте «эпохи модерна».

113 Finke M. C. Introduction // One Hundred Years of Masochism. Literary Texts, Social and Cultural Contexts / Ed. By M.C. Finke, C.Niekerk. Amsterdam -Atlanta, 2000. P.4.

В качестве материала исследования выступают прозаические произведения Захера-Мазоха 1860-1870-х гг., а именно - наиболее значимые новеллы и роман, вошедшие в круг повествовательных циклов «Наследие Каина» и «Галицийские истории».

Последовательное и подробное изучение и интерпретация данных текстов в их соотнесенности с историко-литературным контекстом, а также в аспекте интертекстуальности является основной задачей настоящего исследования, которая во многом определяет его структуру. Таковая основной части диссертации подчинена необходимости соблюдения известного баланса между историко-литературной (по горизонтали) спецификацией материала и его «вертикальной» генетико-типологической парадигматизацией. «Горизонтальная» перспектива доминирует в первой и второй главах, где речь пойдет о важных «внешних» аспектах позиционирования Захера-Мазоха-писателя в контексте своей эпохи и его участии в реалистической тендерной дискуссии (на материале произведений цикла «Наследие Каина»). Посвященная главному тексту Мазоха - «Венере в мехах» - третья глава объединяет историко-литературный и типологический ракурсы (аспекты «реализма» и «мазохизма»), в то время как в четвертой главе, связанной с выявлением роли, меры и форм участия тургеневской прозы в построении мазохистского фантазма, типологический момент становится ведущим. Анализ и интерпретация захер-мазоховской «россики» в пятой главе (на материале «Русских придворных историй» и «Женщины-султана»), ряда интертекстуально значимых мотивов, как они представлены в новелле «Жажда мертвых неутолима» и романе «Богородица» (шестая и седьмая главы), также служат, скорее, расширению «диахронного», типологизирующего аспекта исследования.

Методология настоящей диссертационной работы определяется спецификой предстоящего нам в лице Захера-Мазоха - писателя и личности

55

- феномена. Рассуждения о Мазохе как писателе «эпохи реализма», то есть актуализация историко-литературного аспекта исследования, ставит нас перед необходимостью обращения к некоторым современным концепциям, таким, например, как социология литературы П. Бурдье или тендерные теории. Означенные концепции будут - в ракурсе, релевантном для нашей постановки проблемы, - кратко представлены в соответствующих фрагментах основной части работы. В свою очередь переход на «парадигматическую», «диахронную» точку зрения - помещение прозы Мазоха во вне-исторический контекст «мазохистского интертекста» -делает не только оправданной, но и необходимой актуализацию целого спектра постструктуралистских теорий современной культурной критики, таких как метод деконструкции (Ж.Деррида), «семиология параграмм» (Ю.Кристева), а также типологическая бинарная оппозиция «различие -повторение» (Ж.Делёз).

Апробация результатов исследования осуществлена в докладах на межвузовских и международных научных семинарах и конференциях разных лет, Основные положения работы отражены в монографии и ряде научных статей. Материалы диссертации могут иметь практическое применение при чтении общих и специальных курсов по истории немецкоязычной литературы XIX в. и компаративистики.

Список научной литературыПолубояринова, Лариса Николаевна, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Roßbacher К. Literatur und Liberalismus. Zur Kultur der Ringstraßenzeit in Wien. Wien, 1992. S. 16.

2. См.: Roßbacher K. Literatur und Liberalismus. S.16-17; Lengauer H. Literatur und Revolution: 1848 // Literarisches Leben in Österreich: 1848-1890. S.30.

3. Kernmayer H. Genre mineur oder Programm der literarischen Moderne?: Zur Ästhetik des Wiener Feuilletons // Ibid. S.402.

4. См.: Kernmayer Н. Genre mineur oder Programm der literarischen Moderne?

5. См: Butzer G., Günter М., Heydebrand R. von. Von Strategien zur Kanonisierung des «Realismus». S. 72.

6. Roßbacher K. Literatur und Liberalismus. S. 17.

7. См. об этом: Hall M. G. «Fromme Wünsche»: Zur Situation österreichischer Autoren und Buchhändler im 19. Jahrhundert // Literarisches Leben in Österreich: 1848-1890. S. 171-199.

8. Brandt H. Marie von Ebner-Eschenbach und die «Deutsche Rundschau». S. 1007.

9. См.: Höflechner W. Leopold von Sacher-Masoch Ritter von Kronenthal und die Universität Graz // Publikationen aus dem Archiv der Universität Graz. Beiträge zur allgemeinen Geschichte/ Hg. von H.Wiesflecker. Graz, 1975. Bd. 4. S.125-138.

10. См., например, воспоминания бывшего студента Захера-Мазоха Ойгена фон Закса: Sax Е. von. Leopold Ritter von Sacher-Masoch // MLW. S. 35-36.

11. См.: Michel B. Sacher-Masoch (1836-1895). Paris, 1989. S. 152-153.55 См.: Ibid. S.95.

12. Последний текст, переведенный на русский язык в XIX в., был в 1990-е гг. переиздан. См.: Захер-Мазох Л.фон. Последний король венгров. М., 1997.

13. Holzner J., Neumayr Е., Wiesmüller W. Der historische Roman in Österreich: 1848-1890. S.462.

14. Gartenlaube für Österreich. Graz, 1866. N 1, S. 1. Цит. по: Bruck О. «Die Gartenlaube für Österreich»: Vom Scheitern des Projekts einer österreichischen Zeitschrift nach Königgräz // Literarisches Leben in Österreich: 1848-1890. S.384.

15. См. вводную статью к первому номеру «Gartenlaube für Österreich» (1866. № 1) и Bruck О. «Die Gartenlaube für Österreich». S. 383.

16. См.: Lorm H. Der deutsch-österreichische Schriftsteller. III: Parasiten und Renegaten in Österreich // Die Presse. Wien. 1866. 6.Nov. Jg. 19. N. 304. S.l-2. Цит. по: MLW. S. 332.

17. Материалы этой полемики см.: MLW. S. 332-341.

18. См. об этом подробно: Ibid. S. 363-366.82 Ibid. S.392.

19. Ключевыми для восприятия Захера-Мазоха во Франции оказываются, в основном, две подробные рецензии: Т.Бенцон и А.Ашара. См. их републикацию в немецком переводе: MLW. S.57-90.

20. Saar F. von. Ninon // Saar F. von. Das Erzählerische Werk. In 3 Bd. Wien, 1959. Bd.2. S. 300-301. Перевод наш.- Л.П.

21. Bourdieu Р. Die Regeln der Kunst. S. 356.

22. О романе Кюрнбергера см. в статье: Шульц Д. Образы Америки в немецкой литературе // Литература в контексте культуры / Отв. ред. А.Г.Березина. СПб., 1998. С.227-229.

23. См.: Bittrich В. Biedermeier und Realismus in Österreich // Handbuch der deutschen Erzählung / Hg. von K.K.Polheim. Düsseldorf, 1981. S. 370-371.

24. Kühnel W.-D. Ferdinand Kürnberger als Literaturtheoretiker im Zeitalter des Realismus. Göppingen, 1970. S.32.

25. Lengauer H. Literatur und Revolution: 1848. S.30.

26. Kühnel W.-D. Ferdinand Kürnberger als Literaturtheoretiker. S.26-41.

27. См.: «halbfremder Ausländer» (Kürnberger F. Vorrede zum «Don Juan von Kolomea» // Sacher-Masoch L.von. Don Juan von Kolomea. Galizische Geschichten. Bonn, 1985. S. 188.)104 «Die Würde unserer alten schriftberühmten Kultur» (Ibid.).105 Ibid.

28. Kürnberger F. Vorrede zum «Don Juan von Kolomea». S.189.

29. Ср.: «Гёте был последним, кто, наряду с корпусом идей, обладал также продуктивной чувственностью» (Ibid. S. 189.). Как известно, и для Шиллера именно Гёте был типичным представителем «наивной» поэзии.111 Ibid. S.189.112 Ibid. S.191.

30. Kürnberger F. Vorrede zum «Don Juan von Kolomea». S.191.

31. Подробнее см. об этом в статье: Steinlechner G. Blick zurück Flucht nach vorn: Inszenierung von Autorschaft bei Peter Rosegger und Leopold von Sacher-Masoch // Peter Rosegger im Kontext / Hg. von W.Schmidt-Dengler, K. Wagner. Wien, 1999. S.100-118.

32. См., например, авторское предисловие к новелле «Лунная ночь»: Sacher-Masoch L. von. Don Juan von Kolomea. S.104.

33. См. об этом: Думин C.B. Другая Русь: (Великое княжество Литовское и Русское) // История отечества: люди, идеи, решения: Очерки истории России IX начала XX в./ Сост. С.В.Мироненко. Л., 1991. С.76-126.

34. Михайловский Н.К. Палка о двух концах. Рец. на:. «Завещание Каина» Л.фон Захер-Мазоха (1877) // Михайловский Н.К.Соч. СПб., 1897. Т.6. С.221.

35. См.: Sacher-Masoch L. von. Souvenirs: Autobiographische Prosa. S.60.

36. Marinelli-König G. Polen und Ruthenen in den Wiener Zeitschriften und Almanachen. S.XXIII.

37. См.: Kopelew L. Zunächst war Waffenbrüderschaft // Russen und Rußland in deutscher Sicht. 19. Jahrhundert: Von der Jahrhundertwende bis zur Reichsgründung (1800-1871)/Hg. M.Keller. München, 1992. S.71-74.

38. Ср. описание жизни «аскета» в 4-й части 2-й книги «Мира как воли и представления».

39. Wytrzens G. Zur österreichischen Turgenjew-Rezeption bis 1918. S. 115-116.

40. См. об этом: Mark R. А. Galizien unter österreichischer Herrschaft. S.64-65.

41. См. об этом: Nachlik Е. Leopold von Sacher-Masochs Rezeption im westukrainischen Literaturprozeß des 19. Jahrhunders // Von Taras Sevcenko bis Joseph Roth. S. 163-171.156 Цит. по: Ibid. S. 167.

42. Цит. по: Cybenko L. Grenzverschiebungen und Grenzübergänge. S. 91.

43. Cybenko L. Grenzverschiebungen und Grenzübergänge. S. 91.

44. Wagner К. Sacher-Masoch ein «Naturdichter» auf Abwegen. S.70.

45. Spitteier С. Eine Erinnerung an Sacher-Masoch (1895) // MLW. S. 164-165.

46. См. об этом: Michel В. Sacher-Masoch. P. 273-274.

47. Цит. по: Eichholz J. Turgenev in der deutschen Kritik. S.580.

48. Goldbaum W. Turgenjew's deutsche Jünger: Eine kritische Randglosse // Mehr Licht: Eine deutsche Wochenschrift für Literatur und Kunst. 1879. Jg. 1. N.27. S. 425.

49. König H. Literarische Bilder aus Rußland. Gießen, 1837 Repr.1979. S.43.

50. См.: Halle S. von. Sacher-Masoch//MLW. S.181.

51. König H. Literarische Bilder aus Rußland. S.43.180 Ibid.181 Ibid.

52. Wiegerling К. Medienethik. Stuttgart; Weimar, 1998. S.8.

53. Pfeiffer L. К. Das Mediale und das Imaginäre: Dimensionen kulturanthropologischer Medientheorie. Frankfurt a.M., 1999. S.31.

54. Milojevic S. Die Poesie des Dilettantismus: Zur Rezeption und Wirkung Leopold von Sacher-Masochs. Frankfurt a.M.; Berlin; Bern; New York; Paris; Wien, 1998. S. 9.

55. См.: Roßbacher К. Literatur und Liberalismus. S. 225-229.

56. Turgénjew I. Erzählungen / Aus dem Russischen von F. Bodenstedt. München, 1864-1865. Bd. 1-2.

57. Kürnberger F. Turgenjew und die slawische Welt. S. 107.

58. См.: Fontane Th. Unsere lyrische und epische Poesie seit 1848 // Theorie des bürgerlichen Realismus: Eine Textsammlung/ Hg. von G.Plumpe. Stuttgart, 1985. S.146.

59. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. М., 1953. Т.5. С. 138. Sacher-Masoch L. von. Über den Wert der Kritik. S. 34; Захер-Мазох цитирует Гоголя по изданию: Gogol N. Die todten Seelen: Ein satirisch-komisches Zeitgemälde. Leipzig, 1846. S.139-140.

60. Plumpe G. Einleitung. S. 76.

61. Schmidt J. Der neueste englische Roman und das Prinzip des Realismus // Theorie des bürgerlichen Realismus. S. 118.

62. Fontane Th. Unsere lyrische und epische Poesie seit 1848. S.145.

63. Sacher-Masoch L. von. Vorwort zu «Die Ideale unserer Zeit» // Romanpoetik in Deutschland: Von Hegel bis Fontane / Hg. von H.Steinecke. Tübingen, 1984. S.191.

64. Steinecke H. Sacher-Masoch europäische Perspektiven eines galizischen Erzählers // Galizien als gemeinsame Literaturlandschaft / Hg. von F. Rinner u.a. Innsbruck, 1988. S. 145.

65. Glagau О. Turgeniev" s Nachahmér. Karl Detlef. Sacher-Masoch // Glagau O. Die russische Literatur und Iwan Turgeniev. Berlin, 1872. S. 162-174. Цит. по: MLW. S. 54.

66. См.: Sacher-Masoch L. Vorwort // Sacher-Masoch L. von. Das Vermàchtnifi Kains. Zweiter Teil: Das Eigentum: In 2 Bd. Bd.l. Bern, 1877. S.34.9 Ibid. S.40.

67. Cm: Sacher-Masoch L.von. Die Frau von dreißig Jahren // Sacher-Masoch L.von. Silhouetten. Novellen und Skizzen: In 2 Bd. Leipzig, 1879. Bd.2.

68. См.: Sacher-Masoch L. von. Vorwort. S.36.1.QKürnberger F. Vorrede zum «Don Juan von Kolomea» // Sacher-Masoch L. von. Don Juan von Kolomea. S.194.

69. Cm.: Michler W. Darwinismus und Literatur. S. 134; Sprengel P. Darwin oder Schopenhauer? S.73-75.

70. Koschorke A. Leopold von Sacher-Masoch. S. 54.

71. Michler W. Darwinismus und Literatur. S. 131.

72. Michler W. Darwinismus und Literatur. S. 131.

73. О связи Мазоха с данной тривиальной традицией высказывался К.Вагнер. См.: Wagner К. Sacher-Masoch ein «Naturdichter» auf Abwegen. S. 66. (Термин «черная романтика» ввел в оборот в начале 1930-х гг. итальянский исследователь Марио Прац.)

74. Schömel W. Apokalyptische Reiter sind in der Luft: Zum Irrationalismus und Pessimismus in Literatur und Philosophie zwischen Nachmärz und Jahrhundertwende. Opladen, 1985. S. 111.

75. Lingg H. von. Gedichte: In 2 Bd. Stuttgart, 1869. Bd.2. S.9.

76. См. подробное исследование данного мотива в кн.: Holzheimer G. Wanderer Mensch: Studien zu einer Poetik des Gehens in der Literatur. München, 1999.

77. Следует отметить также чрезвычайную значимость образа странника для контекста штюрмерской лирики Гёте.

78. См.: Müllner L. Sacher-Masochs «Vermächtnis Kains»// Müllner L. Literatur- und kunstkritische Studien: Beiträge zur Ästhetik der Dichtkunst und Malerei. Wien; Leipzig, 1895. S.32-45.

79. См. об этом: Wünsch M. Eigentum und Familie: Raabes Spätwerk und der Realismus // Jahrbuch der Schiller-Gesellschaft. 1987.Bd. 31. S.248-266; Rieder H. Liberalismus und Lebensform in der deutschen Prosaepik des 19. Jahrhunderts. Berlin, 1967.

80. См.: Sacher-Masoch L. von. Der Judenraphael //Sacher-Masoch L. von. Der Judenraphael. Geschichten aus Galizien. Wien; Köln; Graz, 1989. S.157.

81. См. гл. 44 («Метафизика половой любви») из «Мира как воли и представления»: Шопенгауэр А. Собр. соч. в 6 т. / Пер. с нем. М., 2001. Т.2. С.443-476.

82. Sacher-Masoch L. von. Don Juan von Kolomea // Sacher-Masoch L von. Don Juan von Kolomea. Galizische Geschichten. Bonn, 1985. S. 57. Здесь и далее перевод наш. Л.П.

83. Sacher-Masoch L. von. Der Kapitulant // Sacher-Masoch L. von. Don Juan von Kolomea. S. 97. Здесь и далее перевод наш Л.П.

84. Sacher-Masoch L. von. Der Kapitulant. S. 80-81.

85. Sacher-Masoch L.von. Die Liebe des Plato. S. 67.

86. Sacher-Masoch L. von. Don Juan von Kolomea. S. 55.

87. Sacher-Masoch L. von. Mondnacht. S. 150.

88. См.: Gottschall R. von. Sacher-Masoch als Novellist // MLW. S.120; Kurnberger F. Vorrede zum «Don Juan von Kolomea» // Sacher-Masoch L.von. Don Juan von Kolomea. S. 194.

89. См.: Barthes R. Fragmente einer Sprache der Liebe (Fragments d'un discours amoureux). Frankfurt a.M., 1984.1 1 HSacher-Masoch L. von. Don Juan von Kolomea. S. 27.

90. Sacher-Masoch L.von. Die Liebe des Plato. S. 31.

91. Захер-Мазох Л.фон. Марцелла, или Голубая сказка счастья // Захер-Мазох Л.фон. Венера в мехах. Демонические женщины. М., 1993. С. 384.

92. Sacher-Masoch L. von. Der Kapitulant. S. 98.122 Ibid. S. 97.

93. Sacher-Masoch L.von. Die Liebe des Plato. S.16.

94. Glagau O. Turgeniev" s Nachahmer. Karl Detlef. Sacher-Masoch // MLW. S. 55.

95. Gottschall R. von. Sacher-Masoch als Novellist // MLW. S.120.

96. Thaler K.von. Nihilismus in Deutschland // MLW. S.48.

97. R<odenberg> J. Büchertisch des Salon // HdT. S.183.

98. Müllner L. Sacher-Masochs «Das Vermächtnis Kains» // MLW. S.141.

99. Sacher-Masoch L. von. Don Juan de Koloméa. P.433.

100. См.: Sacher-Masoch L. von. Seiner Herrin Diener: Briefe an Emilie Mataja.München, 1987. S. 22.

101. Sacher-Masoch L.von. Don Juan von Kolomea. S.28. В дальнейшем цитаты из данного произведения, за исключением отдельно оговоренных случаев, приводятся по этому изданию в нашем переводе с указанием в скобках сокращения «DJ» и страниц.

102. Чодороу H. Воспроизводство материнства: Психоанализ и социология пола / Пер. с англ. // Антология тендерной теории. С.64.156 Там же. С.66.

103. Einsiedel W. von. Nachwort zur Reclam-Ausgabe des «Don Juan von Kolomea» (1926) // HdT. S.204.

104. Ср. фразу из его любовной записки: «. мы опять споем ту песенку вашего поэта Пускина (de votre poëte Pouskine), которой ты меня научила: "Старый муж, грозный муж!"» (VI, 52).

105. См. об этом: Hertling G. H. Adalbert Stifters Jagdallegorie. S. 43.

106. Напрашивается прямая аналогия с Кунигундой, героиней «Кетхен из Гейльбронна» («Das Kâthchen von Heilbronn», 1807/08) Г.фон Клейста -еще один яркий пример «конструкции женственности» в литературе.

107. Ibid. S. 11-12. Перевод наш. Л.П.

108. Sacher-Masoch L.von. Mondnacht. S. 126. Перевод наш. Л.П. В дальнейшем цитаты из данного произведения, за исключенем отдельно оговоренных случаев, приводятся по этому изданию с указанием в скобках сокращения «MN» и страниц.

109. Strohmaier А. Körper, Macht und Lust. S.157.

110. См.: Фуко М. Использование удовольствий. С.29.

111. Derks Р. Die Schande der heiligen Päderastie. S.266.

112. О шопенгауэрианстве и мизогинии Вейнингера см.: Жеребин А.И. Вертикальная линия: Философская проза Австрии в русской перспективе. СПб., 2004.С. 75-89.

113. MLW. S. 119; см. также у О.Глагау о «вымученности» «Марцеллы». (Ibid. S.56.)

114. См., например: Tissot V. Ein Besuch bei Sacher-Masoch // Deutsche Monatsblatter. 1878. Jg.l. S.215-216. Переиздано в: MLW. S.111-113.

115. Подорога В. Феноменология тела. M., 1995. С. 63.

116. См. работу Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия» (1920).

117. От английского «suspense» состояние неизвестности, беспокойства.

118. Freud S. Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie // Freud S. Gesammelte Schriften. Leipzig; Wien; Zürich, 1924. Bd.5. S.32-33.37Freud S. Jenseits des Lustprinzips // Freud S. Studienausgabe. 7. Aufl. Frankfurt a.M., 1975. Bd.3. S.263.

119. См., например: Krafft-Ebing R. von. Psychopathia sexualis. 10. Aufl. S.87.

120. Фрейд 3. Экономическая проблема мазохизма. С.364.

121. См. также В, 60; В, 88; В, 132 и др.

122. См.: Sacher-Masoch L. von. Seiner Herrin Diener. Briefe an Emilie Mataja. S.40-43.

123. См. пример, начинающийся словами: «Один престарелый русский князь .» (Ibid. S. 124.).74 Ibid. S. 122.

124. См., например, приводимый Крафтом-Эбингом случай из «Archive de l'Anthropologie criminelle» (Paris. 1892. Vol.7) относительно экзотических мазохистских привычек «одного русского князя» (Ibid. S. 124).

125. Krafft-Ebing R. von. Neue Forschungen auf dem Gebiet der Psychopathia Sexualis: Eine medizinisch-psychologische Studie. 2. Ausg. Stuttgart, 1891. S. 108-109.

126. Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. М., 1994. С. 117.

127. См.: Hasper Е. Leopold von Sacher-Masoch. Greifswald, 1932. C.31.

128. См. подраздел «Русская и польская душа» в работе Н.Бердяева 1918 г. «Судьба России: Опыты по психологии войны и национальности»: Бердяев Н.Судьба России: Соч. М.; Харьков, 2000. С.409-414.

129. Rancour-Laferriere D. The Slave Soul of Russia. P. 7.91 Ibid. P. 18-28; 181-201.92 Ibid. P. 106.См.: Рылькова Г.С.Жажда страдания 11 Russian Literature. 1997. Vol.41. C.37-50.

130. См.: Reich W. Frühe Schriften: In 2 Bd. Köln, 1982. Bd.2. S. 189.

131. Reik Th. Aus Leiden Freuden: Masochismus und Gesellschaft. Hamburg, 1977. S.229-230.

132. Книга «Из страданий радость» вышла в 1940 г. в США на английском языке, мы пользовались ее немецким переводом.

133. Reik Th. Aus Leiden Freuden. S. 203.140 Ibid. S.245.

134. Об этой особенности садизма см. также: Barthes R. Sade Fourier Loyola / Aus dem Franz. Frankfurt a.M., 1986. S. 35-40; Treut M. Die grausame Frau: Zum Frauenbild bei de Sade und Sacher-Masoch. Basel; Frankfurt a.M., 1984. S. 10-14.

135. Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха. С.273.

136. См.: Theis H. Masochismus und Weiblichkeit. S. 107.

137. См.:Фрейд 3. «Жуткое» («Das Unheimliche», 1919).

138. О связи взгляда/глаза и страха кастрации см. также у Ж.Лакана: Lacan J. Das Seminar. Buch 11. Die vier Grundbegriffe der Psychoanalyse. Ölten; Freiburg, 1978. S.84.

139. См. также В,119, 120, 153.

140. Lacan J. Das Seminar. Buch 11. S.79.

141. Ср. Ж.Лакан употребляет французское выражение «manque-à-être», которое переводится на немецкий как «Mangel-am-Sein» («недостаток бытия»), однако также и как «Begehren» «желание», «вожделение».

142. Del Саго A. Nietzsche, Sacher-Masoch and the whip // German Studies Review. 1998. Vol.22. N 2. P. 255-257.

143. Politzer Н. Franz Kafka: Der Künstler. Frankfurt a.M., 1979. S.145.

144. Запись от 1 февраля 1921 г. См.: Кафка Ф. Дневники / Пер. с нем. Е.А.Кацевой. М., 1998. С.ЗЗО.

145. Kafka F. Gesammelte Werke: Briefe an Feiice. New York, 1967. S.478.

146. См.: Кафка Ф. Дневники (запись от 04.05.1913 г.). С.173; Kafka F. Gesammelte Werke: Briefe an Felice. S.310.

147. Deleuze G., Guattari F. Kafka: Pour une littérature mineure. Paris, 1975.

148. Sacher-Masoch L. von. Russische Secten // Nord und Süd: Eine deutsche Monatsschrift. 1889. Dez. Bd.52. S.354. Выделено нами. Л.П. Здесь налицо фактическая ошибка: у Тургенева, как известно, речь идет не о духоборах, а о хлыстах.

149. Glagau O. Turgeniew's Nachahmer: Karl Detlef Sacher-Masoch // Glagau O. Die russische Literatur und Iwan Turgeniew. Berlin, 1872. Цит. по: MLW. S.54.

150. Точнее, «самый талантливый последователь» «великого русского автора». Ср. письмо Ф.фон Заара от 19.09.1876 г. См.: Fürstin Marie zu Hohenlohe und Ferdinand von Saar: Ein Briefwechsel. Wien, 1910. S.28.

151. Storm Th. Briefe: In 2 Bd. Berlin; Weimar, 1972. Bd.l. S.524.

152. Glagau O. Turgeniew's Nachahmer. S.54.

153. У Лацке ошибочно «Frühlingsmorgen» вместо «Frühlingsfluten» (см.: Ibid. S.965).

154. См.: Sacher-Masoch L. von. Seiner Herrin Diener: Briefe an Emilie Mataja.аоTurgenjew I. Aus dem Tagebuche eines Jägers. Bd. 1 / Deutsch von A. Viedert; Bd.2/ Deutsch von A. Boltz. Berlin, 1854-1855.

155. Именно из этой повести происходит (напечатанный без указания конкретного источника) эпиграф к «Страннику» прологу повествовательного цикла «Наследие Каина»: «. Бог один знает, сколько ему еще придется странствовать» (IV, 320).

156. См.: Turgenjeff I. S. Das adelige Nest / Aus dem Russischen von Paul Fuchs. Leipzig, 1862.

157. См.: Turgenew I. Drei Begegnungen / Aus dem Russischen // St.Petersburgische Zeitung, 1852. № 126-131.

158. См.: Turgenjew I. Eine wunderliche Geschichte / Aus dem Russischen von L.Kaisler // Der Salon für Literatur, Kunst und Gesellschaft. 1869. Bd.5. N 10. S.69-86.

159. Именно эта новелла открывала первое немецкое издание «Записок охотника», в отличие от русской традиции издания тургеневских очерков, «возглавляемых» обычно «Хорем и Калинычем».

160. Ср. обозначение «эскизы», примененное другим западным виртуозом новеллы П.Мериме - к «Запискам охотника» (Цит. по: Клеман П. И.С.Тургенев и Проспер Мериме // Литературное наследство. М., 1937. Т.31-32. С. 734).

161. Из письма Тургеневу (октябрь 1852 г.). Цит. по: Гришунин А.Л., Долотова Л.М., Могилянский А.П. и др. Комментарии к «Запискам охотника» // Тургенев И.С. Полн.собр.соч.: В 30 т. М., 1979. Соч. Т.З. С.450.

162. Ср. Захер-Мазох: «Der volle Mond goß <.> sein Licht in die Landschaft» (MN, 108); Тургенев: «лился дремотный свет луны» (IV, 218).

163. Ср.: «красный мак полыхнул <мне> в глаза» (MN,109) «передо мной красный полевой мак поднимал из заглохшей травы свой прямой стебелек» (IV, 219).

164. Письмо от 01.08.1873 г. Оригинал на нем. яз. Цит. по русскому переводу: Там же. С.400.

165. Schultze Chr. Ein Brief Turgenevs an Leopold von Sacher-Masoch aus dem Jahre 1881. S.149.

166. Слово «странный» применяется здесь к Тургеневу, как и у В.Н.Топорова, в значении «имеющий связь с подсознанием». О книге Топорова «Странный Тургенев» см. ниже.

167. См. именно такую интерпретацию действий Ванды в кн.: Michel В. Sacher-Masoch (1836-1895). Paris, 1989. Р.275.

168. Топоров B.H. Странный Тургенев. С.96.

169. Зайцев Б. Жизнь Тургенева. С.249.

170. Топоров В.Н. Странный Тургенев. С.73.

171. См.: Топоров В.Н. Странный Тургенев. С.54.

172. Гершензон М. Мечта и мысль Тургенева. С. 32.

173. Там же. Выделено нами. Л.П.

174. Речь идет об «охлаждении» к Тургеневу «революционно» настроенных кругов молодежи в 1860-е гг.

175. Гроссман Л. Портрет Манон Леско // Гроссман Л. Собр. соч.: В 5 т. Т.З: Тургенев. С. 36.

176. Фишер В. Повесть и роман у Тургенева // Творчество Тургенева: Сб. статей / Под ред. И.Н. Розанова, Ю.М.Соколова. М., 1920. С. 25.

177. См.: Топоров В.Н. Странный Тургенев. С.5.

178. Маркович В.М. О «трагическом значении любви» в повестях И.С.Тургенева 1850-х гг. С.277, 278.

179. Sacher-Masoch L.von. Russische Secten. S. 365.

180. Ср.: «В ней было много жизни, то есть много крови, той южной, славной крови, в которую тамошнее солнце, должно быть, заронило часть своих лучей» (V, 46).

181. В данном случае актуализируется понимание «странности» Тургенева, предлагаемое В.Н.Топоровым, как обнажения глубинно-психологических мотивов поведения личности.

182. Sacher-Masoch L. von. Seiner Herrin Diener: Briefe an Emilie Mataja. S.56.

183. Иностранная критика о Тургеневе. С. 18-19. Выделено нами. Л.П.

184. См.: Stanzel F. К. Typische Formen des Romans. Göttingen, 1964. В несколько более дифференцированном виде та же терминология представлена в работе: Stanzel F. К. Theorie des Erzählens. Göttingen, 1978.

185. Рыбникова М. А. Один из приемов композиции у Тургенева. С. 122.

186. Табель М.О. «Три встречи» Тургенева и русская повесть 30-40-х годов XIX века. С. 138.

187. Gerigk H.-J. Turgenjews Erzählung «Drei Begegnungen». S.42.

188. Ср.: Сарбаш Л.Н. Типология повествования в прозе И.С. Тургенева: Конспект лекций по спецкурсу. Чебоксары, 1993. С. 8.

189. Гершензон М. Мечта и мысль И.С.Тургенева. С. 111-112.

190. Schopenhauer А. Die Welt als Wille und Vorstellung. Zürich, 1988. Bd.2. S.697.234 Ibid. S.697.

191. MacLaughlin S. Schopenhauer in Rußland. S. 95.238 Ibid. S.122.

192. См. о страхе смерти как об одной из «странностей» Тургенева: Топоров В.Н. Странный Тургенев. С.83-87.

193. Подробное изложение этих идей содержится, как известно, в кн. IV «Мира как воли и представления».

194. Гершензон М. Мечта и мысль Тургенева. С.49.

195. См., например, письма к Э.Матайя от 20.01 и от 04.03 1875 г.: Sacher-Masoch L. von. Seiner Herrin Diener: Briefe an Emilie Mataja. S.32, 58.Л/fSacher-Masoch L. von. Souvenirs: Autobiographische Prosa. S.63-64.

196. Алексеев М.П. Заглавие «Записок охотника» // Тургеневский сборник. М.-Л., 1969. Вып.5. С.210-218.

197. Ковалев В.Н. «Записки охотника» И.С.Тургенева. С.59.971Mérimée P. La littérature et servage en Russie // Revue des Deux Mondes. 1854. 15Juil. P.184. Цит. по: Алексеев М.П. Заглавие «Записок охотника». С.212.

198. Ср. в этой связи «Хоря и Калиныча» Тургенева очерк, в котором «охотничья» мотивировка, будучи внесенной лишь post factum, также не определяла фигуру рассказчика в существенной мере.

199. Lissmann К. Р. Die Jagd nach dem Glück: Jagd und Jagen als Daseinsmetaphern // Alles jagd . eine Kulturgeschichte. Kärnter Landesausstellung Ferlach 1997. Katalogbuch. Klagenfurt, 1997. S.19.288 Ibid. S.20.289 Ibid. S.24.

200. О номадизме в связи с Захером-Мазохом см. далее, в § 12 настоящей главы.

201. Gottschall R. von Rez. zu:. «Das Vermächtniß Kains» // Blätter für literarische Unterhaltung. 1870. 8.Dez. N.50. S.787.Gottschall R. von. Die deutsche Nationalliteratur des neunzehnten Jahrhunderts. 6. Ausgabe. Breslau, 1892. Bd.4. S. 537.

202. Lemmermayer F. Leopold von Sacher-Masoch // Moderne Dichtung. 1. Nov. 1890. Jg.l. Hf.5. N.ll. S.680-686. Цит. по: MLW. S. 135.

203. Halle S. von. Sacher-Masoch //MLW. S. 178.

204. См.: Топоров В.Н. 1) О «поэтическом» комплексе моря и его психофизиологических основах; 2) Архетип моря. «Морской» синдром // Топоров В.Н. Странный Тургенев. С. 102-126.Топоров В.Н. О «поэтическом» комплексе моря. С.580.332 Там же.333 Там же.

205. См. письмо к П.Виардо от 1.05.1848 г. (Тургенев И.С. Поли. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. Т. 1. С.460).

206. Ср. у В.Н.Топорова о «психотерапевтической» функции «морского комплекса»: Топоров В.Н. О «поэтическом» комплексе моря. С.579.

207. Тургенев И.С. Поли. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. Т.1. С.460.341 Там же.

208. См. об основополагающей стилистической роли метафор и сравнений у Тургенева: Дьяконов В.И. Сравнения Тургенева // Тургенев и его время. Первый сборник / Под ред. Н.Л.Бродского. М.; Пг., 1923. С.77-141.

209. Ж.Делёз опирается в свою очередь на исследование П.Киньяра. См.: Quignard P. L'être du balbutiement: Essay sur Sacher-Masoch. Paris, 1969. P.21-22,147-164.

210. См.: Sacher-Masoch L.von. Seiner Herrin Diener: Briefe an Emilie Mataja. S.22.

211. Sacher-Masoch L.von. Souvenirs: Autobiographische Prosa. S.33.

212. См.: Bilbassoff W. von. Katharina II. Bd.2. S.523.

213. См. об этом также в § 5 главы III.

214. См. об этом: Keller M. Geschichte in Geschichten. S.804-806.

215. Sacher-Masoch L. von. Ein weiblicher Sultan. S.7. Цит. по: Захер-Мазох JI. Женщина-султан. С.49.

216. Cm.: Deleuze J., Guattari F. Kafka: Pour une littérature mineure. Paris, 1975. P.121.

217. См.: Бильбасов В.А. Дидро в Петербурге.

218. И она, в свою очередь, двоится: в тексте упоминается и о другой Тартаковской Зое, последней владелице замка, якобы недавно умершей.

219. О значении данной баллады в контексте веймарского классицизма и творчества Гёте в целом см.: Schulz G. Die Braut von Corinth // GoetheHandbuch: In 4 Bd. Bd.l. Gedichte / Hg. von R.Otto und B.Witte. Stuttgart; Weimar, 1996. S.288-291.

220. Ср.: «Unsichtbar wird einer nur im Himmel, / Und ein Heiland wird am Kreuz verehrt» (ВС, 269).

221. См.: Hock St. Die Vampyrsagen. S.82.

222. Женетт Ж. Комплекс Нарцисса // Женетт Ж. Фигуры / Пер. с фр. Т. 1. М., 1998. С.68.

223. См.: Эткинд А. Хлыст: (Секты, литература и революция). М., 1998.

224. Цит. по: Кутепов К. Секты хлыстов и скопцов. 2-е изд. Ставрополь-Губернский, 1900. С. 273.

225. Sacher-Masoch L. von. Russische Secten // Nord und Süd: Eine deutsche Monatsschrift. Breslau. Dez. 1889. Bd.52. S.354.

226. Зайцев Б. Жизнь Тургенева// Зайцев Б. Далекое. М., 1991. С.221-222.

227. Серебряный голубь» замышлялся как первая часть неоконченной трилогии «Восток или Запад», второй частью которой стал «Петербург» (1911-1913).

228. См.: Doring-Smirnov R. Сектантство и литература: («Серебряный голубь» Андрея Белого) // Christianity and the Eastern Slaves: Russian Culture in Modern Times / Ed. by R. P.Hugies. V.2. Berkeley, 1994. C. 191-199.

229. См.: Döring-Smirnov R. Сектантство и литература. С. 193.