автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Проза М.А. Шолохова: онтология, эпическая стратегия характеров, поэтика

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проза М.А. Шолохова: онтология, эпическая стратегия характеров, поэтика"

324

с

На правах рукописи

МУРАВЬЁВА Наталия Михайловна

ПРОЗА М.А. ШОЛОХОВА: ОНТОЛОГИЯ, ЭПИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ ХАРАКТЕРОВ, ПОЭТИКА

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание учёной степени доктора филологических наук

Тамбов 2007

Работа выполнена в Тамбовском государственном университете имени Г.Р. Державина

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор

Полякова Лариса Васильевна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Ванюков Александр Иванович

доктор филологических наук, профессор Голубков Михаил Михайлович

доктор филологических наук, профессор Котовчихина Наталья Дмитриевна

Ведущая организация: Институт мировой литературы

имени A.M. Горького РАН

Защита состоится » февраля 2007 года, в ?0_ часов на заседании диссертационного совета Д 212.261.03 в Тамбовском государственном университете имени Г.Р. Державина по адресу: 392000, Тамбов, ул. Советская, 93, институт русской филологии ТГУ имени Г.Р. Державина.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Тамбовского государственного университета имени Г.Р. Державина (ул. Советская, б).

Автореферат разослан «ИЧ » ЯРжЛ^ИЛ 2007 г.

Учёный секретарь 'диссертационного совета

Пискунова С.В.

Произведения такого масштаба, как «Тихий Дон», изменяют критерии ценностей, воздействуют на сознание людей, заставляют пересмотреть сложившиеся границы познания, точку отсчёта в оценках и представлениях о мире и человеке. Великое произведение становится событием национальной истории. В истории же литературы значение не только «Тихого Дона», но и всего творчества М.А. Шолохова столь велико, что определяет стратегические параметры всей отечественной литературы XX столетия.

Сложный художественный мир М.А. Шолохова, мир образов, человеческих страстей и природных стихий, отразивший полноту действительности и ставший зеркалом духа времени, неизменно привлекал и привлекает исследователей. В.В. Васильев справедливо пишет о том, что прорывы Шолохова в душу человека сродни тому крайне мало посещающему нас чувству «чуда нерукотворной жизни, её высшей целесообразности устроения и красоты вместе с ощущением сурового ока, недремно и хладно сопутствующего судьбам людей»1. Проходят годы, но шолоховские произведения не теряют своих свойств живительного источника: «Шолохов, как никто в мире, противостоит дроблению человека и мира, опошлению поступков и помыслов, преобладанию «тьмы низких истин» над божественным смыслом земного бытия. В нём правда жизни, правда человеческих поступков и переживаний и правда слова равновелики и содружны, работа бытия и духа образовали такой могучий союз, который неподвластен никаким ядам, никакой агрессии...», - отмечает В.М. Акаткинв статье «Призвание художника»2.

Время диктует вектор интерпретации художественных творений. Спектр «смыслоутрат» и достраиваний смысла шолоховских произведений чрезвычайно широк. Значительным событием стали монографии, вышедшие к 100-летнему юбилею писателя: Семёнова С.Г. Мир прозы Михаила Шолохова. От поэтики к миропониманию (М.; ИМЛИ РАН, 2005); Кузнецов Ф.Ф. «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа (М.: ИМЛИ РАН, 2005); Дворяшин Ю.А. М.А. Шолохов: грани судьбы и творчества (Сургут, 2005); книги: Михаил Шолохов: Летопись жизни и творчества (материалы к биографии) / Сост. Н.Т. Кузнецова (М.: Галерия, 2005); Словарь языка Михаила Шолохова (М.: ООО «ИЦ «Азбуковник»», 2005); сборники научных трудов: Шолоховские чтения-2005. Творчество М.А. Шолохова в контексте мировой культуры: Сборник статей, посвященный 100-летнему юбилею писателя (Ростов-на-Дону, 2005); Шолоховские чтения. Сборник научных трудов (М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2005).

' Васильев В.В. Чёрные вороны // Слово. 2004. №2. С. 53.

2 Акаткин В.М. Призвание художника // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. 2005. №2. С. б,

Воспроизведение жизни в ей цельности, масштабности и монументальности при том, что художественный мир Шолохова «вмещает апокалипсическую бездну бескомпромиссных конфликтов, разрешение которых возможно лишь ценой колоссальных потерь и разрушений', «русский онтологизм»2, взаимосвязь и взаимодействие внешнего сюжетного действия и глубинного, сокровенного, уведённого в подтекст, - эти коренные свойства шолоховской прозы позволяют идентифицировать её как явление уникальное и одновременно универсальное. Присущая писателю интуиция бытия нашла художественное выражение в созданной им шкале универсальных, витальных ценностей и их жизненных преломлениях в судьбах героев, в онтологическом подтексте и эпической подаче художественного материала.

В диссертации представлен опыт аналитического и одновременно интерпретирующего рассмотрения творчества художника. Особая поэтическая вселенная с шолоховским видением мира и человека, с очарованием истории народа даже в трагические, катастрофические её периоды (Гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная) наполнена сквозными темами, образами, мотивами, приобретающими символические значения и образующими единую художественную плоть.

Автор диссертационной работы считает целесообразным и продуктивным проследить эволюцию философской концепции писателя, получившую художественное воплощение в системе онтологических символов; выявить особенности эпического мировидения писателя, проявившего себя и в создании общей художественной картины народного бытия, и в органике эпических характеров, и в поэтике всех его произведений.

Актуальность диссертации обусловлена её соотнесённостью с одним из магистральных направлений фундаментальных исследований в области литературоведения, которое связано с изучением духовных, эстетических ценностей отечественной литературы и базируется на комплексном системном анализе художественных феноменов, насущной необходимостью осмысления философско-поэтического контекста прозы М.А. Шолохова в 'эпической сложности, поэтической многогранности и целостности.

1 Полякова Л.В. Национально-эпическая магистраль романа М.А. Шолохова . «Тихий Дои» // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. 2005. №2. С. 10.

2 В.В. Зеиьковский определил русский онтологизм следующим образом: «русский онтологизм выражает те примат «реальности» над познанием, а включённость познания в наше отношение к миру, в паше «действование» в нём» (Зеиьков-сгсий В.В. История русской философии // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. - М.: Наука, 1990. С. 384).

Диссертационная работа написана на материале цикла «Донские рассказы», романа-эпопеи «Тихий Дон», романа «Поднятая целина», рассказа «Судьба человека» и незавершённого романа «Они сражались за Родину».

Объектом исследования избран весь корпус шолоховской художественной прозы, рассмотренной во взаимосвязанности и взаимообусловленности произволений, проявляющих себя в системе символов, являющихся своеобразной онтологической схемой, на основе которой строится эпическое повествование, раскрываются эпические характеры, формируется специфика шолоховской поэтики.

Предмет исследования - онтологическая парадигма прозы М.А. Шолохова, эпическая стратегия характеров главных шолоховских героев, особенности поэтики анималистического вектора шолоховской прозы, символика природных, звуковых, цветовых, одористических образов.

Предмет исследования определяет цель работы: рассмотреть фило-софско-поэткческий контекст шолоховской прозы через систему созданных писателем онтологических символов, соотнесённых с эпической картиной мира выдающегося русского художника.

Целью исследования обусловлены его задачи:

- определить онтологическую парадигму «Донских рассказов», их жанровые особенности, выявить основные мотивы, вычленить природные символы и проанализировать их сюжетно-композиционную роль;

- раскрыть значение универсальных символов в философско-поэтических контекстах «Тихого Дона» и «Поднятой целины»;

- проследить эволюцию «стратегических» характеров «Тихого Дона» (Григорий Мелехов, Аксинья, Наталья) в их соотнесённости с системой природных символов романа-эпопеи;

- исследовать поэтику анималистического вектора произведений М.А. Шолохова;

- раскрыть синкретизм мышления писателя на материале созданной им «романной симфонии»: проанализировать образ тишины, метафору звука, язык запахов и цветовую палитру шолоховской прозы;

- показать особенности эпического повествования в военной прозе М.А. Шолохова: раскрыть мотив «страдающего сердца» в рассказе «Судьба человека», выявить константные природные символы, рассмотреть способы эпизации в незавершённом романе «Они сражались за Родину».

Теоретико-методологическая база исследования выстраивается на оценке творчества писателя как системной художественной целостности, которая обеспечивает возможность восприятия произведений М.А. Шолохова в единстве их онтологической и эпической сущностей.

Для методологического обоснования диссертационной работы конструктивное значение имеют идеи русских философов: философия творчества H.A. Бердяева; теория символа П.А. Флоренского; опыт изучения по-

этических воззрений славян на природу А.Н. Афанасьева; основные положения философии русского космизма (естественнонаучный космизм К.Э. Циолковского, теория ноосферы В.И. Вернадского); работы современных философов, изучающих проблемы художественного творчества, катарсиса, синестезии (В.В. Волковой, A.C. Мигунова, С.З. Оруджевой, Е.И. Рукосуевой); современные исследования философского контекста русской литературы А.Г. Гачевой, O.A. Казниной, С.Г. Семёновой и других. В диссертации нашли отражение мифопоэтические концепции, сформулированные в работах А.Ф. Лосева, Н.О. Лосского, В.Н. Топорова, исследования онтологической поэтики Л.В. Карасёва и H.A. Шогенцуковой.

Диссертант изучил учение Г.В.Ф. Гегеля об эпическом, освоил жанровые теории С.С. Аверинцева, М.М. Бахтина, В.В. Кожинова, Н.Л. Лейдерма-на, Е.М. Мелетинского, Г.Н. Поспелова, Л.В. Чернец; теории сказа В.В. Виноградова и Б.М. Эйхенбаума, литературного характера С.Г. Бочарова, стиля Н.В. Драгомирецкой, А.Б. Есина, Ю.И. Минералова, A.B. Михайлова. Осмыслены теория автора Г.А. Гуковского, Б.О. Кормана, Г.Н. Поспелова, труды по исторической и теоретической поэтике А.Н. Веселовского, Н.Д. Тамарчеико, Б.В. Томашевского, В.Е. Хализева, разработки проблемы художественности Н.К. Гея, В.И. Тюпы, В.В. Фёдорова, наблюдения Л.Е. Ля-пиной, И.В. Фоменко в области литературно-художественной циклизации.

Для автора диссертации представили интерес историко-литературные работы В.В. Агеносова, А.И. Ванюкова, М.М. Голубкова, С.И. Кормилова, Н.В. Корниенко, Н.Л. Лейдермана, А.И. Метченко, Л.В. Поляковой, Е.Б. Скороспеловой и других об особенностях развития отечественной литературы в XX веке, что способствовало решению вопроса о соотнесённости произведений МА. Шолохова с определёнными историко-литературными тенденциями, раскрытию особенностей эпического континуума и специфических черт шолоховской прозы.

На страницах диссертации учтены современные исследования и в области шолоховедения: статьи и книги Ф.Г. Бирюкова, В.В. Васильева, Н.И. Глушкова, Ю.А. Дворяшина, Н.В. Корниенко, Н.Д. Котовчихиной, Ф.Ф. Кузнецова, В.О. Осипова, В.В. Петелина, В.Я. Саватеева, Л.Г. Сатаровой, С.Г. Семёновой, А.И. Хватова, Н.М. Федя, В.А. Чалмаева и других. В диссертации использованы воспоминания М.М. Шолохова и С.М. Шолоховой, О. Карлайн-Андреевой, Н.Ф. Корсуиова, Н.Т. Кузнецовой.

В основу методологии положен комплексный историко-литературный принцип исследования, опирающийся на проблемно-тематический, структурно-поэтический, системный, описательный и частично текстологический методы и подходы.

Методологический инструментарий актуализирует и конкретизирует понятия и представления о цельности художественного мира писателя. Использован термин В.В. Зеньковского «русский онтологизм».

Положения, выносимые на защиту:

1. Вектор творческих поисков писателя обозначен, задан в «Донских рассказах». Здесь заложены и определены предмет и объект изображения, сущностные свойства шолоховского эпического героя, философская концепция, стилистические особенности повествования, его гуманистический пафос. Опыт художника, который приобрёл М.А. Шолохов, создавая «Донские рассказы», позволил ему развить такую черту своего эпоса, как сочетание исторически-конкретного изображения с символическим. Онтологический подтекст ранней прозы писателя, выявляя глубинные противоречия эпохи, определял иерархию человеческих ценностей, их жизнестойкость в условиях жестокой, « свирепой» проверки на прочность.

2. Идея нераздельности человеческого и природного существования лежит в основе шолоховской системы природных символов. Человек в своём социально-историческом бытовании не может игнорировать этой связи: деформация в историческом и экзистенциальном мирах неминуемо отразится на мире природном, космическом. Сила шолоховского величия проявила себя в создании цельной монолитной эпической природной картины, в которой взаимосвязанно существуют человек, звери и птицы, растения, Дон, степь, небесное пространство.

3. В сложном, драматическом переплетении индивидуальных судеб основных шолоховских героев раскрывается не только любовная или иная интимная проблематика, их судьбы «вписаны» по закону эпического сопряжения в судьбу казачества, и ещё шире - в судьбу народа и страны. Система природных символов, размыкая время и пространство, организуя онтологический подтекст сцен с участием «стратегических» героев, становится средством выражения эпической полноты жизни: с одной стороны, эпическое повествование стремится передать через единство человека и природы всю безграничность человеческого бытия, с другой, ограничивает, завершает эту безграничность идеальным «пределом» - правдой Дома, семейных ценностей, родственных уз и крестьянской привязанности к земле.

4. Мирообразующая система символов шолоховской прозы отражает «космическое» восприятие писателя, является средством изображения общества в состоянии предельной «некосмичности». В «Донских рассказах» и «Тихом Доне» она отражает нарушение мировой гармонии в результате Гражданской войны, в «Поднятой целине» проявляет авторское отношение к тем методам, которыми проводилась коллективизация, к политике «расказачивания», а в «Судьбе человека» и главах романа «Они сражались за Родину» выявляет антигуманистическую сущность войны и фашизма. Шолоховская проза раскрывает связь личностного бытия автора с общекосмическим, приобретает символический смысл и эпическое напряжение.

5. Способность М.А. Шолохова видеть, слышать, чувствовать явление, предмет, признак в нерасторжимой целостности зрительных, слухо-

вых, обонятельных, осязательных ощущений позволила писателю создать уникальный художественный мир. Красочные синестезии придают произведениям М.А. Шолохова особый колорит. В шолоховских пейзажах происходит редкое явление, «скрещение» нескольких чувственных образов, вызванных личным соприкосновением автора с удивительно многообразной донской природой.

7. В главах романа «Они сражались за Родину» дана не только «окопная» правда о войне, в них отражено самосознание народа, творящего историю. Эмоционально-психологическая и идейная многоплановость романа, глобальное осмысление проблемы жизни и смерти на войне, героики и патриотизма, убедительное и достоверное изображение сути русского национального характера, его стойкости и человечности позволяют считать это произведение, наряду с рассказом «Судьба человека», одним из величайших открытий русской военной прозы. Эти произведения не только итоговые в творческой эволюции писателя, но в них резонируют прозрения предшествующих произведений и жизнестойкость «русского онтологизма».

Научная новизна исследования состоит в целостном осмыслении творчества М.А. Шолохова как художественного феномена, уникального явления русской литературы XX века; определяется проведённым углублённым исследованием онтологической парадигмы, эпической стратегии характеров прозы М.А. Шолохова. Впервые анализируется поэтика анималистического пласта шолоховской прозы. Синкретизм авторского мышления, получивший воплощение в поэтическом строе произведений, рассматривается как фактор эпической цельности поэтического мира выдающегося русского писателя.

Теоретическая значимость диссертации заключается в расширении имеющихся в литературоведении представлений об эпическом искусстве; в практической разработке теории художественного образа, конкретной поэтики; в апробации онтологического подхода к художественному произведению.

Практическое значение полученных результатов работы состоит в возможности их использования при создании общей историко-литературной концепции XX века; в последующих исследованиях творческого наследия М.А. Шолохова; в практике преподавания литературы в вузе и школе.

Основные результаты исследования апробированы в 47 публикациях, общим объёмом около 50 п.л., в том числе в двух монографиях, 8-ми публикациях на страницах изданий, рекомендованных ВАК для размещения научных результатов по докторским диссертациям; в учебно-методическом пособии для учителей и докладах на научных конференциях разных уровней. Среди них: международные Шолоховские чтения в Ростове-на-Дону (2000, 2002, 2005); ежегодные международные Шолоховские

чтения в Москве (МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2001-2007); ежегодные международные конференции «Русское литературоведение на современном этапе» (МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2002-2006); международная научная конференция «Филология и культура» (Тамбов, ТГУ им. Г.Р. Державина, 2007); Всероссийские научные конференции «Русская литература и философия: постижение человека» (Липецк, ЛГПУ, 2002, 2004); Региональная научно-практическая конференция, посвящённая 100-летию A.C. Пушкина (Бо-рисоглебск, БГПИ, 1999); Державинские чтения (Тамбов, ТГУ им. Г.Р. Державина, 1999); XII Пуришевские чтения «Всемирная литература в контексте культуры» (Москва, МПГУ, 2000);.

Основные направления исследования обсуждались на ежегодных научно-практических конференциях по итогам научно-исследовательской работы преподавателей Борисоглебского пединститута (1998-2007); на заседаниях кафедры истории русской литературы Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина.

Результаты диссертации использовались в лекционных курсах диссертанта и на семинарских занятиях по дисциплинам «История отечественной литературы», «Своеобразие литературы XX века» в Борисоглебском государственном педагогическом институте.

Структура диссертации включает Введение, 6 глав, Заключение. Приложен список использованной литературы.

Объём работы 475 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, формулируются цель и задачи исследования, оговаривается теоретико-методологическая база, излагается степень изученности проблемы.

Глава 1 - «Донские рассказы» М.А. Шолохова: художественная многомерность истины» - посвящена комплексному исследованию ранних произведений М.А. Шолохова как начального этапа его творческой биографии, однако ставшего определяющим во всём последующем творчестве писателя.

В первом параграфе «Жанровые особенности «Донских рассказов» как онтологические меты» автор выявляет связь жанровых особенностей ранней шолоховской прозы с философской концепцией писателя. Прежде всего диссертант обращается к проблеме циклизации: «Донские рассказы» в читательском восприятии осознаются как единый цикл. И хотя сам М.А. Шолохов нигде не оговаривал цикличности структуры своей ранней прозы (авторская воля в отношении большинства ранних рассказов выразилась только в неизменности названия), отсутствует такой признак цик-

личности структуры, как строгий состав и особая последовательность составляющих частей, циклизация реальна.

Рассказы представляют собой единое целое по идейному замыслу, подчиняются единому эмоциональному началу, связаны ассоциативно. «Монтаж» отдельных произведений цикла даёт возможность создать широкомасштабное полотно средствами малой эпики, так как в конкретных эпизодах времён Гражданской войны проступает глубокий смысл бытия, часто выражающийся с полной определённостью в подтексте. Конкретные человеческие судьбы, вписанные в пространство Дона и время братоубийственной схватки, связываются в читательском воображении воедино и воспринимаются не просто как частные случаи из жизни, не только как совокупность смыслов отдельных произведений, а как некое художественное единство. Повторяющиеся основные мотивы, единый хронотоп, общие стилистические приёмы создают под- и надтекстовую художественную целостность.

Автор диссертации считает, что термин, вынесенный М.А. Шолоховым в название цикла, обозначает скорее манеру повествования, чем жанр, и доказывает, что «Родинка», «Продкомиссар», «Обида», «Бахчевник», «Кривая стёжка», «Жеребёнок», «Червоточина» имеют чётко выраженную новеллистическую форму (в диссертации выявляется наличие в этих произведениях таких признаков новеллы, как компактность фабулярной конструкции, однонаправленность действия, предельная обнажённость центральной перипетии, мощный эмоциональный эффект финальных сцен).

Диссертант отмечает также особую автобиографичность ранних произведений М.А. Шолохова, «автобиографизм отчасти» (Е.Г. Левицкая): в основе малой шолоховской эпики лежит переосмысление юношеских впечатлений от развёртывавшейся перед глазами писателя драмы раскола людей одной нации. Возможно, именно отсутствие военного опыта заставило молодого писателя обратиться к популярной в 1920-е годы в советской литературе форме сказа.

Подчеркнув, что писатель использовал все разновидности сказа (иронический, усечённый, однонаправленный и двунаправленный), автор диссертационного исследования подробно анализирует рассказ «Шибалково семя», содержательная двуплановость которого достигается особой организацией художественного времени, акцентацией нехарактерности поведения Шибалка, а главное, «тенью» авторского слова в монологе рассказчика. В фразе: «Она сидит, оправилась и дитя на руках держит»1 след внедрившегося «чужого» слова является показателем авторской позиции: для писателя Дарья прежде всего мать, мадонна с ребёнком на руках. Второй раз авторский голос узнаваем в описании места гибели Дарьи: как и в фи-

1 Шолохов М.А. Собр. соч.: в 9 т. М.: Терра-Книжный клуб, 2001. Т. 7. С. 259. Далее цит. это издание с указанием в скобках тома и страницы, курсив наш.

налах «Родинки» и «Продкомиссара», опубликованных ранее, в коротком сообщении, жёстко натуралистическом, звучит мотив насильственного разрыва кровных связей. Целенаправленные действия каждого из героев рассказа (Яков сражается за всеобщее счастье на стороне красных, Дарья восстанавливает порушенный красными «старый» мир) проявляют сущность мира в период гражданского противостояния. Дарья и Яков воплощают типические характеры героического и страшного в своей непримиримости времени. Двунаправленность сказа подвергает коррекции убеждённость рассказчика в своей правоте, со всей очевидностью обнажая трагизм ситуации, когда нарушается, казалось бы, самое незыблемое - святость материнства.

Автор диссертации подробно анализирует особый иронический подтекст, мастерскую имитацию живой разговорной речи, насыщенность характерными сказовыми элементами рассказа «Председатель Реввоенсовета республики», доказывая и на материале этого произведения, что избранная писателем форма сказа явилась не просто данью эпохе, а оказалась оптимальной для воплощения того эпического содержания, которое могли вместить рамки рассказа.

Новаторство молодого писателя проявилось и в избранном им романном способе изображения, который позволил отразить многогранность связей личности с действительностью, находящейся в процессе становления. Рассказы реалистичны, авторский текст сжат до минимума, но полифоническая субъектная организация создаёт иллюзшо объективности, сталкивает жизненные позиции героев, принадлежащих к противоборствующим лагерям (рассказы «Продкомиссар», «Семейный человек», «Обида», «Двухмужняя», «Лазоревая степь»). Интуиция художника, считает автор исследования, часто оказывается более значимой, чем политические взгляды молодого писателя, происходит своеобразная корректировка сознания героя сознанием автора (например, архетипические мотивы в рассказах «Родинка», «Продкомиссар», «Червоточина»).

Используя ресурсы «памяти жанра» (М.М. Бахтин) (композиционные особенности новеллы, повествовательную стихию рассказа, непринуждённость, характерологичность и двунаправленность сказа), разрабатывая новые способы отображения действительности средствами малой эпики, М.А. Шолохов создал цикл рассказов, вместивших, по образному определению Г. Броха, «наличную полноту мира»1 со всей его сложностью и противоречивостью.

Второй параграф «Художественное время и пространство в онтологической парадигме ранней шолоховской прозы» посвящён осмыслению онтологической составляющей ранних произведений М.А. Шолохова. Диссертант излагает своё видение хронотопа ранней шолоховской прозы:

1 Брох Г. О литературе // Вопросы лит. 1898. №4. С. 259.

11

герои «Донских рассказов» существуют одновременно в нескольких мирах (в понимании категорий времени и вечности прослеживается связь представлений писателя со взглядами Н.А. Бердяева, который считал, что человек принадлежит одновременно по меньшей мере к трём мирам: космическому, историческому и экзистенциальному как существо природное, социальное и духовное), поэтому в цикле рассказов время и пространство выстраиваются совершенно по-особому, акцентируется несовпадение миров шолоховских героев.

Нарушается связь с миром космическим (в диссертации анализируется «выпадение» из природного мира героев рассказов «Обида», «Коловерть», «Чужая кровь», «Лазоревая степь»). Историческое пространство, «суженное» до хутора, станицы, разделено невидимой чертой, «бороздой», которую «прочертило» время перемен. Гражданская война связывается с образом-символом «коловерти», в которой гибнут не только воюющие красные и белые, но и дети, старики, животные. Из коловерти «Донских рассказов» берёт начало тема Дона, «замутнённого» в «годину смуты и разврата» (образ дороги как социальное пространство рассматривается диссертантом на материале рассказов «Обида» и «Коловерть»). Экзистенциальное пространство - пространство «самопроявления сущности» (П. Флоренский) - это некие духовные координаты (хронотопы дороги в «Обиде», «Лазоревой степи», поля боя в «Родинке», места заключения в «Коловерти», переправы в «Жеребёное», «Бахчевнике»), выявляющие трагедийную основу конфликта. Экзистенциальное пространство у Шолохова всегда выведено в пространство космическое, и даже если конфликт возникает в пространстве дома, разрешается он, как правило, вне его.

Метафизический уровень шолоховского повествования обнаруживается в выборе героя, по способу своего существования неразрывно связанного с жизнью земли, природы. Анализ мотива равнодушной природы, появляющийся в финале шолоховских произведений, символов солнца, неба, звёзд, Дона, подтверждает вывод автора диссертации о предельной «некосмичности» природы «Донских рассказов»: тоскливые осенние пейзажи, «вязкая темь», «мутный рассвет», лес, напоминающий небритую щетину на щеках хворого человека, «чахоточный румянец зорь», тоскующие волны Дона - всё говорит о нездоровье окружающего мира, косвенно, метафорически свидетельствует об онтологическом «сдвиге», о нарушении мировой гармонии в период гражданского противостояния.

В третьем параграфе «Архетипическае мотивы и конкретность исторической ситуации в рассказах М.А. Шолохова» раскрывается глубинный смысловой подтекст ранних произведений писателя. Анализ второго сюжетного плана рассказов «Родинка», «Бахчевник», «Чужая кровь», «Продкомиссар», «Лазоревая степь», «Батраки», «Семейный человек», «Коловерть», который возникает в процессе транспонирования древнего

эпического материала (библейские реминисценции, архетипические мотивы поединка отца и сына, смены имени, раннего взросления героев в результате сиротства и другие), позволяет автору диссертации прийти к заключению о том, что творческое переосмысление писателем этого материала, а иногда его трансформирование до полной противоположности (например, смена символических значений дома и леса в «Бахчевнике», новая интерпретация литературной ситуации возвращения блудного сына в «Продкомиссаре», ветхозаветные ассоциации в «Червоточине») в сочетании с конкретным историческим содержанием задаёт такой ракурс осмысления художественного текста, который исключает однозначную трактовку. Истина в художественном изображении молодого писателя всегда многомерна, она не бывает абсолютной. В споре его персонажей о жизни всегда есть эпическое место для читателя, который должен рассудить спорящих, если он действительно хочет разобраться в правде, а ценностные ориентиры шолоховских героев соотносятся с идеями вечности, с миром природным, космическим.

В четвёртом параграфе «Сквозные природные образы и мотивы «Донских рассказов» рассматривается система шолоховских символов, которая позволяет увидеть проявившуюся уже в ранних произведениях писателя оригинальность и его философской концепции, и стиля. Анализ эволюции эпических характеров рассказа «Червоточина» в соотнесённости с символикой пейзажей выявляет главную, по мнению автора диссертации, особенность шолоховского повествования - «вписанность» героев в жизнь природы, слитность природного и человеческого существования. Размежевание людей на почве идеологических разногласий губительно сказывается на экзистенциальном мире шолоховских героев и, как следствие, нарушает природные, космические ритмы.

Точная передача тончайших нюансов детского мировосприятия и стилизация под речь ребёнка в рассказе «Нахалёнок» открыли перед читателем мир восьмилетнего казачонка, солнечный, полнозвучный, ароматный и цветной в первой части рассказа и ставший чёрным и пугающим после смерти отца. Необычный ракурс обстоятельного анализа этого рассказа -через символику природных образов - позволяет автору диссертационного исследования выделить определяющие черты произведения: символика цвета, природный параллелизм, динамика и статика описаний, введение в повествование старинной казачьей песни, создающей поле преемственности трёх поколений Коршуновых, дают в своей совокупности представление о складывающейся писательской манере М.А. Шолохова.

Глава 2 - «Система природных символов «Тихого Дона» и «Поднятой целины» как художественное отражение изначального единства всего сущего» - посвящена анализу онтологической схемы, представленной универсальными символами земли, неба, огня, воды и связанными с

ними образами степи, травы, луны и звёзд, дождя и росы, которая, сопрягаясь с социально-историческим, бытовым, философским пластами эпического повествования, свидетельствует, с одной стороны, об уникальности и целостности авторского мировосприятия, с другой - о глубинной связи шолоховской прозы с иародно-поэтической, мифологической традициями, с пантеистическим и христианским сознанием, с литературной традицией русского эпоса.

В первом параграфе «Образ земли в романе-эпопее «Тихий Дон» выявляются символические связи человека и природы в эпическом пространстве романа «Тихий Дон», анализируется шолоховская система символов (в качестве теоретической основы в диссертации используются идеи и термины В.В. Виноградова, А.Ф. Лосева и Н.О. Лосского) как всепроникающая и всеопутывающая сеть отношений. «Миогослойность» начального пейзажа, отмеченная многими исследователями (в диссертационной работе приведены высказывания B.C. Воронина, В.В. Кожинова, Н.В. Корниенко, A.M. Минаковой, Л.В. Поляковой, Л.Г. Сатаровой, С.Г. Семёновой, В.М. Тамахина, Е.А. Шириной), задаёт вектор осмысления таких сквозных образов, как Дои и земля, посредством которых писатель конструирует художественный образ Космоса, воплощающий смысл бытия и человеческой жизни.

В диссертационной работе анализируется сакральный смысл образа земли, обращается внимание на боль земли, содрогающейся от тяжести воюющих на ней людей, выявляется связь этого образа с эволюцией главных и второстепенных героев. В зависимости от того мотива, с которым сопрягается образ земли в эпическом пространстве романа-эпопеи, эта живая одухотворённая природная стихия меняется, преображается, сохраняя при этом своё главное качество - универсальность: символ земли связывает прошлое и настоящее, свершившееся и потенциально возможное, соединяет всё и проникает во всё, обнаруживает фольклорный и архетипиче-ский уровни («земля-матушка», «земля-кормилица», «земля-защитница», «мать-сыра-земля»), выступает как одна из форм национального религиозного сознания. Земля в романе-эпопее «Тихий Дон» обладает ещё и возрождающей силой, она способна «утишить» сердечную боль. Символ земли в «Тихом Доне», констатирует диссертант, является категорией бытийной, мировоззренческой, в нём отражён не только духовный опыт народа, но и онтологическая интуиция автора.

Во втором параграфе «Живая связь универсальных символов земли, неба и воды в повествовательной структуре «Поднятой целины» автор исследования представляет своё видение космогонической системы романа «Поднятая целина». Органическое единство природных стихий как художественное воплощение шолоховской концепции единства всего сущего и нерасторжимости связей человека с бесконечной, неисчерпаемой природой раскрывает-

ся в диссертации посредством анализа смысла заглавия романа и названия хутора Гремячий Лог (гремячими, по свидетельству А.Н. Афанасьева, назывались родники, возникшие от удара Перуновой молнии и имевшие свойство исцелять зрение), образа земли и степи, неба и воды.

Сопоставляя колхозную летопись, оставшуюся незавершённой к концу романа, и жизнь земли как действующего лица, также исчезающего в финале, определяя влияние древней и могучей степи на человека (в частности, на Нагульнова и чужака Давыдова), обращаясь к символике неба, тягостно высокого, недостижимого, величественного и могущественного, квалифицируя отсутствие Дона и народных песен как итог политики «расказачивания», автор диссертационного исследования приходит к убеждению: вся мирообразующая система романа «Поднятая целина», корреляция всех стихий мироздания, степень тесноты соотношений между которыми меняется к финалу романа (в работе представлена новая трактовка финальной сцены), предупреждая о неблагополучии в обществе и, как следствие, в природе, служит художественным воплощением главной мысли романа: человек в своём социально-историческом бытовании не может игнорировать традиционной для казачьего сословия связи с землёй. Деформация в историческом мире (насильственная коллективизация) неминуемо отразится на состоянии природы (в финале романа последняя гроза - «шёпот» разгневанного неба), вызвав в свою очередь, разлад в сугубо индивидуальном человеческом существовании.

В начале главы 3 - «Эпическая стратегия характеров романа «Тихий Дон» - автор диссертации обосновывает свой выбор в качестве стратегических эпические образы Григория Мелехова, Аксиньи и Натальи: именно они обнажают концептуальное ядро романа-эпопеи, являются главными, «стропильными» для решения онтологической проблематики, несут на себе печать вселенской скорби и страдания. Диссертант обозначает избранный им угол зрения в анализе этих героев: исследование инвариантной структуры эпического текста, возникающей вследствие соотнесённости событий, происходящих в жизни героев, с шолоховскими природо-описаниями. Взаимовлияние, взаимоосвещение и взаимоориентация авторского слова, явленного в символике природных образов, и слова героя позволяет органично соединить монологический и полифонический типы повествования в рамках одного произведения.

В первом параграфе «Григорий Мелехов» автор исследования выделяет онтологические символы и раскрывает их роль в эволюции характера этого героя. Универсальный смысл шолоховской метафизики бытия, считает диссертант, невозможно постичь без анализа воплощённого в слове «чувства природы» автора и героев романа-эпопеи. Название, эпиграф, начальные строки вводят в повествование Дон. Символ «тихого Дона» придуман не Шолоховым, но он из тех символов, который «настолько

удачно проявляет себя в придуманном автором мире, что культура закрепляет его за этим миром»'.

Утренний донской пейзаж в начале повествования диссертант квалифицирует как своеобразную точку отсчёта «сердечного хода» жизни Григория Мелехова. Значимые детали этого пейзажа (привычные запахи и звуки близкой воды, волнистая лунная дорожка на водной шири, ясное звёздное небо вверху), «параллельные» состоянию «сладостной пустоты и бездумности», которое испытывает шолоховский герой, приобретают символический смысл. Сцены покоса, разговор с Аксиньей о власти земли вводят ещё один константный для Григория образ - образ родимой донской земли. Пустоту в сердце заполнило чувство к Аксинье, вспыхнувшее, как костёр, и сердце в первый раз гулко и дробно «сдвоило».

Военная служба отлучила Григория и от Аксиньи, и от Дона, и от крестьянского труда. Но образы-символы не исчезли из его жизни. Тоскуя по Донщине («так и полетел бы, кабы крылья были»), Григорий впервые осознаёт, насколько полной была его жизнь до призыва в армию, а в повествование как один из способов эпического развития сюжета включаются воспоминания героя («голубая прядь»). Казачья закваска и знание звёздного неба («путеводила Большая Медведица») спасают шолоховского героя после ранения, а ещё его бережёт молитва трёх женщин: матери, Аксиньи и Натальи. Потом, уже в Гражданскую, писатель заметит, поражая читателя головокружительным космизмом и светлой печалью: «Знать, ещё горела тихим трепетным светом та крохотная звёздочка, под которой родился Григорий, видно ещё не созрела пора сорваться ей и лететь, сожигая небеса падучим холодным пламенем» (т. 3, с. 76), но звёздная символика неизменно присутствует в эпизодах, связанных с выбором жизненного пути главным героем «Тихого Дона».

В результате «параллельного» анализа изменений в характере Григория Мелехова, «выросших» из семян войны, описаний природы в сцене на холме, в эпизоде штурма высоты «320» и мотива «каменного», «чёрствого» сердца автор диссертации приходит к убеждению, что символика донской земли и противопоставленной ей чужой (мёрзлая каменная крошка, снежная пыль), звёздного неба, «голубых» воспоминаний выявляет бесчеловечность и бессмысленность войны, подчёркивает значимость для Григория своего, казачьего, «с детства кохаемого».

С целью выявления роли онтологических символов в связи с эволюцией характера Григория Мелехова диссертант подробно анализирует также сцену бегства с гулянки Аникушки (в диссертации дано сопоставление с близким по содержанию эпизодом из романа Л.М. Леонова «Барсу-

1 Карасйв JI.B. О символах Достоевского // Вопросы философии. 1994. №10. С. 91.

ки»), описание боя под Климовкой, «расшифровывает» символические значения природоописаний острова Рубежного и сцен в степи времени пребывания Григория в банде Фомина и приходит к однозначному выводу: именно присутствие константных шолоховских символов, раздвигающих временные и пространственные рамки, несущих на себе печать вечных, непреходящих ценностей и знаменующих единство человеческого и природного бытия, придаёт повествованию о судьбе конкретного героя обобщённый, общечеловеческий смысл.

Смерть Аксиньи разрушает самую основу привычного мира: и космическое пространство, и экзистенциальный мир Григория надолго заполняет чернота. Финальный путь героя к Дому, к сыну и к Себе - это ещё и возвращение к родной земле, Дону и к миру, сияющему под холодным солнцем.

Во втором параграфе «Образ Аксиньи» акцент исследования сделан на развитии мотива огня и жара, играющего существенную роль в эволюции эпического образа Аксиньи, на мотиве особой жизнестойкости героини и её даре «вчувствования» в природу.

Мотив огня и жара впервые возникает в портрете героини на покосе, затем обретает роль символа необоримости любви-страсти. Запретная любовь оставляет отпечаток на гордом лице Аксиньи (на нём словно тавро выжжено), а «бесстыдное полымя» любовной страсти проявляет себя мощно и агрессивно в столкновении с Пантелеем Прокофьевичем, и в разлуке с Григорием «в глазах, присыпанных пеплом страха, чуть приметно тлел уголёк, оставшийся от зажжённого Гришкой пожара» (т. 1, с. 71).

«Огненные» образы, считает автор исследования, становятся знаком истинности и исключительности чувства Аксиньи, они непременно присутствуют в сценах и авторских описаниях, связанных с Аксиньей и Григорием. И даже в момент признания Григория в нелюбви к жене присутствие Аксиньи обозначено «мерцающей кумачной крапинкой костра» (т. 1, с. 126) в степи, «крапинкой», из которой вновь разгорается пламя: во время свидания в зимнем лесу горят стыдом и радостью Аксиньины щёки, а глаза вспыхивают «балованным отчаянным огоньком» (т. 1. с. 136), а потом «вся в огне и дрожи» (т. 1, с. 151) она ждёт известия от Григория, и даже боль, вызванная беременностью, боль до огненных брызг, не оставляет сомнений в том, что носит Аксинья ребёнка Григория, в её материнской любви -отсвет пламенной любви к Григорию: Аксинья и к дочери прикипала жгучим чувством.

Встреча Григория и Аксиньи в Ягодном пронизана антитезными мотивами холода и огня: Григория бьёт озноб, а руки пламенно горячи; на красных губах Аксиньи - замёрзшая улыбка. И завершается сцена пейзажной зарисовкой, которая параллельна состоянию Аксиньи, понимающей неизбежность разлуки как расплаты за измену тому чувству, что связало её

с Григорием. А мотив огня получает, казалось бы, завершение в мыслях Григория об Аксинье: «.Губительная, огневая красота её не принадлежала ему» (т. 1, с. 321). Эта красота подчёркнута вновь автором и в сцене расставания Листницкого с Аксиньей: уходя, он видит в жёлтом проёме покинутую любовницу - она смотрит на огонь и улыбается. И Степан, вернувшийся на хутор, тоскуя, долго смотрит на текучее стремя Дона, на огнистый след месяца на донской воде, и приходит решение вернуть огневую Аксинью, начать жизнь заново. Мотив жара и огня получает продолжение в сцене случайной встречи Аксиньи и Григория на берегу Дона, «по-новому завернувшей» их жизнь и достигает кульминации в описании трёх «полыхающих жаром» дней в Вёшенской.

Параллельно с развитием этого мотива автор диссертации анализирует природные зарисовки, созвучные ощущениям и переживаниям шолоховской героини (символический образ «жёлтой стыни», «солнечный» знак на щеке Аксиньи в сцене в подсолнухах, развёрнутые сравнения с вытоптанными колосьями и снежной лавиной, пейзажи периода жизни Аксиньи в Ягодном и другие) и приходит к убеждению, что открывшееся Аксинье «сокровенное звучание» леса в эпизоде с ландышем не случайно. Сцена выявляет корневую родственность мироощущения Аксиньи и «онтологической тоски» автора. Удивительно тонко выписанная картина природы поражает многозвучием, многопредметностью и детальностью, стереоскопичностью авторского взгляда, подчёркивает природность шолоховской героини, а мотивы печали, томительного ожидания, быстротечности жизни и неудовлетворённости желаний распахивают горизонты смысла конкретного эпизода.

Смерть Натальи, отступление вместе с Григорием, тяжёлая болезнь и возвращение в родной хутор, привязанность к детям Григория - всё это изменило Аксинью, в её глазах увидел вернувшийся домой Григорий не огонёк горячечной страсти, а преданность и сияние. Способность Аксиньи ценить свою семейную жизнь восхищает автора. «В сущности, человеку надо очень немного, чтобы он был счастлив. Аксинья, во всяком случае, была счастлива в этот вечер» (т. 4, с. 287), - формулирует он главную мысль своего масштабного повествования.

И последний день Аксиньи отмечен сиянием её глаз. Аксинья наслаждается прелестью летнего утра, её настроение удивительно созвучно окружающему миру, и она вновь готова идти за своим счастьем, идти бездорожно, твёрдо веря: «Найдём и мы свою долю!» (т. 4, с. 357). И вся сцена приобретает двуплановость: в одной плоскости - вера Аксиньи в возможность обретения «полновесного счастья», в другой — трезвый авторский взгляд, обозначенный словами: «Снова призрачным счастьем манила её неизвестность», «мир казался ей ликующим и светлым», ретроспективой и символическим образом венка с цветами шиповника.

Ночной пейзаж, наполненный тревогой и знаками надвигающейся беды, пронзает огненная вспышка, несущая смерть «огневой» Аксинье. Мотив огня и жара получает своё завершение: дневной свет теряет силу, потому что исчезновение символа «Аксинья - огонь, жар», влияет на солнце: оно становится чёрным, а исчезновение параллели последних эпизодов «Аксинья - свет», делает чёрным не только солнце, но и небо. Жизнь Григория без Аксиньи уподобляется чёрной, выжженной палами степи.

В третьем параграфе «Наталья и архетип семьи» обосновывается «природность» и этой шолоховской героини, подчёркивается, что связь Натальи с природой не менее прочная, чем у Григория или Аксиньи, только она не всегда явная, скорее пунктирная, потому что пейзажи, «параллельные» семейной жизни Натальи и Григория, ориентированы в первую очередь на мировосприятие Григория.

Обряд венчания и свадьба даны в романе под углом зрения Григория, а присутствие Натальи обозначено лишь дважды: непосредственно в авторском описании («похорошевшая в сиянии свечей») и ассоциативно в пейзаже после венчания. В нём прихотливо переплелись все константные для шолоховской прозы образы - образы степи, Дона, неба. Полынный запах не обещает молодым лёгкой доли, горечь полыни будет сопровождать их всю жизнь. Дон - водная стихия - становится свидетелем этого союза, но синяя молния над ним, отсутствие солнца окрашивают пейзаж в мрачные тона, и лишь один звуковой образ - зазывно позванивающие бубенцы - и один цветовой - белая церковная ограда — соответствуют тому, что ощущает Наталья, мечта которой сбылась, да ещё накрапывающий дождь, по народной примете - к счастью. Пейзаж, который даёт М.А. Шолохов в начале следующей главы, интонирован грустными, даже скорбными образами, явно противопоставленными праздничности события. Нагнетение цветовых и эмоционально-оценочных эпитетов, введение в пейзаж часовни вызывает вполне определённый эффект: описание природы разворачивается в эпическую картину жизни, жизни, наполненной печалями и скорбями. Рождение новой семьи отмечено не радостным сиянием дня, а печалью лиловых сумерек. Осенний пейзаж становится для молодых пейзажем-предзнаменованием.

Ещё более грустный и холодный пейзаж рисует писатель, отправляя Наталью и Григория пахать к Красному Логу. В нём вновь переплетаются образы, параллельные тому, что чувствуют оба героя. В высшей степени показательна пространственная модель этого пейзажа-предзнаменования: за бугром работают люди, свистят погонычи, в степи же - прозрачная тишина. Описание постепенно поднимается вверх: чёрствая осенняя земля шляха, над шляхом - голубая проседь полыни, чуть выше — придорожный обломанный донник, ещё выше - «горюнок, согнутый в богомольном поклоне» и дальше — только небо, его «звонкая стеклянная стынь». Такая

вертикаль, подчёркивает диссертант, характерна для особо значимых шолоховских пейзажей. Пустота и холод степи подчёркивают разъединённость героев. Полынь (её запах доносил ветер в день венчания), горюнок (актуализирующий христианскую символику как напоминание об обряде венчания) предопределяют горечь признания Григория, во время которого автор вновь обозначает вертикаль: Наталья смотрит вверх, и направление её взгляда подчёркивает всё яснее проступающую отрешённость от земной жизни (звёздное займище недоступно высоко, странное цветовое сочетание - чёрно-голубая пустошь - готовит парадоксальную параллель - самоубийство Натальи и освобождённый Дон). То, что Наталья думает о смерти, подтверждает целый ряд символических образов: тоскливый и призывный крик журавлей, мертвенный запах отживших трав и томящаяся «в мерцающей девственной голубизне свежего снега» степь.

В сцене ссоры Григория с семьёй Наталья не произносит ни одного слова, но в финале трижды звучит её голос: последнее, что слышал в родном доме Григорий - Натальин плач в голос, потом её тоскующий всклик и последний, придавленный расстоянием, горестный оклик, в который она вложила всю свою боль за несбывшееся семейное счастье: «Гришенька, родимый!» В этом оклике - вся Наталья («родная») с её идеей жизни -идеей освящённого церковным обрядом семейного родства.

Эпизоды, ставшие вехами на жизненном пути Натальи (возвращение в семью Мелеховых, реакция на известие о смерти мужа, описание попытки «упросить» соперницу отступиться от Григория, диковинная, сияющая и горячая красота Натальи-матери, объяснение с Григорием после боя под Климовкой, последний выход на пепелище родного дома, «элегия прощания» с мужем в его последний приезд домой, сцена на бахче), автор диссертации анализирует через призму эмоционально-смысловых и психологических значений природных символов, имеющих самую непосредственную связь с идеей Дома, семьи. Наталья умирает, и звучит в устах Мишат-ки её «последнее послание» (В.А. Чалмаев) - завет Григорию хранить то, что она созидала с того момента, когда сияние венчальных свечей озарило её жизнь. Смысловой полифонизм и символическая образность поднимают изображение судьбы героини до уровня разговора о всеобщих, сущностных качествах человека и человечества в целом. Финальное возвращение Григория Мелехова в родной дом - это возвращение к тому, что «выстроила» своей самоотверженной любовью Наталья.

В главе 4— «Поэтика анималистического вектора прозы М.А. Шолохова» — автор диссертации впервые в шолоховедении предпринимает попытку систематизировать представленный в произведениях М.А. Шолохова мир животных, птиц и насекомых, раскрыть символику шолоховских зооморфизмов.

В первом параграфе «Был конь, было и поезжено» рассматриваются особенности изображения коня в шолоховской прозе, выясняется роль этого образа в сотворении шолоховского мифа о казачестве. Уже в цикле «Донских рассказов» с образом коня связаны мотивы пути и судьбы, он появляется в пороговых ситуациях «Родинки», «Продкомиссара», «Батраков», «Бахчевника», «Коловерти», а символический образ жеребёнка становится мерилом человечности.

В «Тихом Доне» в изображении коня органично сочетаются библейская и народно-поэтическая традиции. Конь - воплощение статности, красоты и грациозности, он - совершенное творение Божье, символ силы, быстроты и неутомимого бега, а также бесстрашия, воинской доблести и славы.

Широко представлен в «Тихом Доне» и ещё один аспект изображения коня - это «двойничество» коня и всадника. Использование этого приёма характерно для произведений о Гражданской войне (в работе дан анализ сцен из романов A.A. Фадеева «Разгром» и Н.Э. Бабеля «Конармия»), но уникальность шолоховского таланта состоит в том, что в своих произведениях он идёт дальше простого «двойничества», в его прозе символический подтекст столь мощен, что с его помощью творится миф - миф о казачестве.

С детства в казачатах воспитывалась любовь к коню, культивировалось заботливое отношение к нему. Почти во всех сценах начала романа-эпопеи присутствует конь в качестве своеобразной эмблемы казачьей жизни, неоднократно подчёркивается привычка к верховой езде. Григорий в полной мере обладает характерной для казака способностью чувствовать коня, как себя, и конь всегда двойник Григория, самый дорогой и близкий друг. Доскональное знание повадок и умение дрессировать коня не раз выручало Григория в бою (в диссертационной работе анализируются эпизоды боя под Свиридовом, у Слащёвской дубравы и другие).

В результате сопоставления описаний смерти коня в «Конармии» Н.Э. Бабеля, в «Разгроме» A.A. Фадеева и «Тихом Доне» автор диссертации заключает, что, несмотря на содержательную близость этих эпизодов, сцена гибели коня Григория имеет несомненное пророческое значение, она является частью шолоховского мифа о казачестве. Для писателя важно показать не только сострадательную любовь Григория к живому, дорогому существу, но и подчеркнуть первое движение раненого коня - конь под Григорием после взрыва снаряда поднимается на дыбы. Появление образа вставшего на дыбы смертельно раненого коня в тот момент, когда Вёшен-ское восстание находится на пике своего развития, когда перевес сил явно на стороне повстанцев, глубоко символично.

В диссертации анализируются эпизоды, символическим центром которых становится образ вставшего на дыбы норовистого коня, соотнесённый с состоянием казачества, не желающего и жить по-старому, и принимать новую власть, оказавшуюся неправедной; этим же символом «шиф-

руется» и характер главного героя, и сама жизнь на сломе эпох уподобляется «бешеной» скачке.

Всадниками, считающими, что им удалось оседлать «взбесившегося» коня, являются Кошевой и Мелехов. На композиционном стыке - бегстве из хутора Татарского Кошевого и возвращении туда Мелехова (в диссертационной работе подробно анализируются символические подробности этих эпизодов) - развёртывается мотив выбора пути и связанный с ним мотив судьбы. «Разнонаправленность» движения героев подчёркивает абсурдность противостояния людей одной этнической общности: события, заставившие Кошевого искать спасения в бегстве, дали возможность вернуться в хутор Татарский Мелехову.

Сцена с участием красавицы-кобылицы, следующая сразу за описанием бегства Кошевого, даёт возможность почувствовать глубину шолоховского символического подтекста. Рыжая четырёхлетка не только двойник своего всадника, но своей «телесной пластикой» она передаёт и эмоциональное состояние Григория. Храпя и кусая удила, она не стоит на месте, рвётся мчаться по степи «броским, звонким намётом» так, чтоб гудела под ногами земля. Образ выжженной морозами земли коррелирует с собирательным образом застывшего в оцепенении казачества. «Что же вы стоите, сыны тихого Дона?!» - обращается к казакам старик-гонец, и кобылица встаёт на дыбы. Но «вьётся белый смерчевый жгут снежной пыли» (т. 3, с. 154) вокруг Григория Мелехова, скачущего по заснеженному простору Дона, а потом, как капли крови, летят из-под лошадиных копыт, тюльпаны, и поднимается на дыбы конь Григория, когда раздаётся выстрел в смертельно раненного Стерлядникова, укрепляя своего всадника в решении покинуть банду.

Быстроногий серый красавец-жеребец не спасает Аксинью от пули. После её смерти Григорий отпускает лошадей. К родному дому в финале романа-эпопеи он тоже приходит пешком. Всё, что связано с войной, остаётся в прошлом, в новой жизни служивский конь Григорию не нужен, а конь-кормилец, скорее всего, ему тоже не понадобится. Так из повествования уходит не только норовистый конь, но и конь вообще. Открытый финал оставляет открытым и миф о казачестве.

В «Поднятой целине» о конях говорится гораздо меньше, но в своём символическом значении образ коня, несомненно, присутствует и на страницах романа о коллективизации. Начало колхозной реформы в Гремячем Логу обозначено сравнением, знакомым нам по «Тихому Дону»: «Жизнь в Гремячем Логу стала на дыбы, как норовистый конь перед трудным препятствием» (т. 5, с. 72). И потому часто встречаются на страницах романа одно-коренные слова этого семантического ряда: на дыбы, на дыбки, в дыбки, потому присутствуют параллели и в частной жизни героев романа (Размёт-нов, например, думает о Марине Поярковой, которую автор сравнивает с

норовистой лошадью: «Маришка и эта в дыбки становится. Что же завтра на обчем собрании будет? Побьют, ежели дюже нажимать» (т. 5, с. 46).

В течение всей первой книги «Поднятой целины» вставший на дыбы конь показывает свой норов: это и сцены раскулачивания, и заговор По-ловцева, и «бабий бунт». Сцена, завершающая «бабий бунт», словно взята из «Тихого Дона». Гражданская война вновь замаячила в Гремячем: лавой ходили казаки в атаку, намёт - это очень быстрый бег коня, чаще всего характеризуемый писателем как бешеный и машистый, клубы пыли, (шолоховский символ войны) пока призрачны, но могут стать явными, ведь всадники полны «страшной» решимости сражаться с односельчанами.

Образ коня, заключает автор диссертации, является олицетворением казачества, его традиций и «норова», раскрывает путь казачества в истории, его судьбу в революции и Гражданской войне, в коллективизации.

Во втором параграфе «Образ волка» раскрывается многозначность символики этого образа. В «Донских рассказах» он активизирует подтекст, проявляет неразрывную связь человека и природы. Афористично её обозначил И.А. Ильин: «Волк - инстинкт. Человек осознаёт «я - волк»1. Взгляд «заарканенного волка» передаёт целую гамму чувств героев рассказов «Коловерть», «Обида», «Лазоревая степь», маркирует безысходность того положения, в которое они попадают волею обстоятельств. Волчий вой «озвучивает» ситуации, в которых родовое начало приобретает исключительное значение.

В «Тихом Доне» символ волка эволюционирует, видоизменяется. Ряд эмоционально-смысловых эффектов, связанных с этим образом, начинается с изображения настоящего, природного волка, будто выточенного из самородного камня. Эта «самородность» зверя и сам момент его появления (перед уходом Григория из отчего дома) задают направление развития символического смысла образа. Волк - это природная мощь и сила, воля, родственность человеку, но родственность таинственная и странная, предполагающая и одиночество, и звериную ненависть, и звериную же тоску.

Более подробно природный волк дан в сцене охоты, анализируя которую диссертант отмечает особую пластичность и динамизм изображения, гротескность образа пана, мотив загнанного волка, акцентацию «волчьего» в облике Степана. В мотиве загнанного, а затем «зафлажённого» волка автор исследования усматривает потаённое автобиографическое начало, связанное с травлей писателя, подтверждая свои наблюдения документальными свидетельствами из книги «Михаил Шолохов: Летопись жизни и творчества (материалы к биографии)» (М.: Галерия, 2005).

Анализ образа Григория Мелехова как человека-волка закономерно приводит диссертанта к выводу о том, что волчьи черты, присущие шоло-

' Ильин И.А. Собр. соч.: в 10 т. - М.: Русские книги, 1994. Т. 3. С. 415.

23

ховскому герою изначально, «укрупняет», «ужесточает» время Гражданской войны (в диссертации приводятся рассуждения В.В. Розанова, цитаты из романа Б. Пильняка «Машины и волки», в которых проводятся аналогии между русским человеком, пробуждённым революцией, и волком).

В высшей степени показательно, что «волчьи» черты в «Тихом Доне» имеют многие герои, и красные, и белые: Бунчук, Каледин, Кривошлыков, Кондрат Медведев и даже дед Гришака. Дважды сравнение с волком звучит в эпизоде расправы над подтёлковцами. Звуковая параллель с волчьим воем, актуальная для «Донских рассказов», и в «Тихом Доне» акцентирует понятие родового. Регулярность появления и проявления «волчьего» в пороговых ситуациях «Тихого Дона» подтверждает значимость этого образа-символа для писателя.

В преамбуле к третьему параграфу «Другие зооморфизмы» автор диссертации останавливается на такой актуальной проблеме литературы 1920-1930-х годов, как мышление животных, и в результате сопоставительного анализа способов изображения «сознанья грубого» в произведениях Вс. Иванова, А. Платонова, С. Есенина, Н. Заболоцкого приходит к заключению, что М.А. Шолохова совершенно не интересовала эта проблема: его животные живут и действуют в рамках того стереотипа поведения, который характерен для данного биологического вида, но от этого шолоховские зооморфизмы не становятся менее привлекательными. Более того, символический подтекст «зоо»-сцен обогащает повествовательную структуру шолоховских произведений. Диссертант подробно рассматривает эпизоды с участием хуторского бугая и обнаруживает параллели, имеющие самое непосредственное отношение к взаимоотношениям Григория и Натальи. В начале романа рёв быка знаменует приход весны, обновление жизни, но для семьи Коршуновых проявление его ярой силы становится предзнаменованием более страшных событий: возвращения Натальи и её попытки самоубийства; в конце романа бык, появившийся в то время, когда Григорий наконец-то увидел нежную, сияющую красоту своей жены, вновь демонстрирует страсть к разрушению (не случайно он поддевает на рога именно астахов-ский плетень), а его хриплый и прерывистый рёв пророчит новую беду.

Быки, используемые на сельскохозяйственных работах (волы), -сильные, выносливые животные, верные своему хозяину. Образы этих работяг являются олицетворением мирной крестьянской жизни, создают в романе-эпопее своеобразное композиционное кольцо. В начале повествования семья Мелеховых едет на быках на покос, и их медлительный шаг соответствует и праздничному настроению, и простору лугового займища, и знойному дню, и всему размеренному ходу налаженной казачьей жизни. Возвращаясь в хутор Татарский после демобилизации из Красной армии на подводе, под размеренный заплетающийся шаг медлительных животных Григорий мечтает о труде хлебороба, вспоминает тех быков, на кото-

рых ему пришлось работать в мирной, довоенной жизни. Сопоставляя воспоминания Григория с изображением коровы в рассказе А.П. Платонова «Корова», диссертант отмечает, что шолоховский герой не испытывает потребности анализировать сознание животного, человек земли просто понимает его потребности, ухаживает за ним, любит его. Сама же ситуация (под-водчица-«зовутка» выполняет военную повинность) свидетельствует о распаде традиционного казачьего образа жизни, а грустный осенний пейзаж словно накладывает печать несбыточности на мечты Григория Мелехова.

Шолоховские пейзажи густо «заселены» животными. Война заставляет зверей менять образ жизни, уходить с привычных мест. Изумление Христони и деда Кашулина, увидевших дикую козу с козлёнком, реакция хуторян на их рассказ говорят о неразрывной связи казаков с природным миром, об искренности и непосредственности проявления чувства природы, свойственного им.

Эпизоды охоты, сцены с «фоновым» участием домашних животных, описания охотничьих собак в Ягодном всегда имеют подтекстовые значения. В эпизоде ночного дежурства под хутором Бахмуткиным молодого казака пугает шелест сухой травы и пыхтение ежа. Эти звуки не нарушают сказочной тишины ночи, не таят угрозы, но идёт война, и тот же бдительный Выпряжкин вскоре снова услышит хруст бурьяна уже под копытами лошадей, и начнётся драматическая история Сердобского полка. Мимолётная зарисовка, вписанная в идиллию осенней ночи и выполняющая ретардаци-онную роль, обнаруживает онтологический подтекст, побуждает задуматься над проблемами бытийного свойства, становится эпически значимой.

По оценке диссертанта, самые трогательные шолоховские страницы о животных посвящены детёнышам: рассказ «Жеребёнок», зарисовки в «Тихом Доне» и «Поднятой целине». Детёныши домашних животных всегда изображаются тепло и нежно, они олицетворяют собой налаженный быт крестьянской семьи. Изумительно выписана сцена ночёвки Григория на хуторе Чукарином. Многослойное картинно-символическое описание включает в себя и то наслаждение, которое испытал Григорий, окунувшись в атмосферу ночной жизни казачьего куреня, и его раздумья о недавних событиях, об отношениях с подполковником Георгидзе, и усталость от войны. Ограниченное пространство куреня заполнено животными: сначала они цокают по полу крохотными копытцами, потом, засыпая, фыркают, сопят, а неугомонный вороной козлёнок «путешествует» по спящим казакам. Лунный свет раздвигает пространственные рамки, открывая беспредельную космическую даль. Зарисовка, завершённая в юмористическом ключе, является весомым авторским словом, решающим спор между старухой и ординарцем Григория о том, кому тяжелее на войне: воюющим или матерям, которые проводили на войну сыновей и мужей, - война противоестественна в любом её проявлении.

Большое количество «портретов» животных, точное описание их поведения, «заполненность» пейзажных зарисовок «живым веществом» (В.И. Вернадский) создают просветляющее ощущение неразрывной связи человека и природного мира, подтверждает феноменальную способность писателя изображать всё сущее в общем, едином пространстве.

В романе «Поднятая целина» мир животных представлен также объёмно, но под другим углом зрения. Проблемы, которые встали перед руководством колхоза, да и перед всеми гремяченцами, в первую очередь были связаны с обобществлением скота. Художественным воплощением «правильного» колхозника стал образ Кондрата Майданникова. Его приверженность колхозному строю не вызывает сомнений, но он испытывает такую острую «жалость-гадюку» к скотине, отведённой на общественный двор, так болеет душой за обобществлённых животных, что читатель поневоле проникается убеждением, что подобными методами проводить коллективизацию нельзя. Человеку, кровно связанному с землёй, с домашними животными, способному дивиться грозе, доверяет М.А. Шолохов в финале романа руководство колхозом. Душа Кондрата открыта грозовому небу, космосу и людям, живущим рядом с ним.

Внутреннее перерождение Макара Нагульнова тоже проходит под влиянием живых существ. Петух в народных верованиях славян - вещая птица, способная противостоять дьявольской силе. Увлечение петушиным пением стало отправной точкой «оживления» Макара Нагульнова. Гармония петушиного хорала, очищая душу, возможно, изгонит из неё «нечистую силу», диктующую не щадить ни детей, ни стариков ради святого дела революции. И Нагульнов, увлечённый петушиным пением, и Размётнов, спасающий голубей от кошек, и Давыдов, с удивлением рассматривающий гнездо жаворонка, и даже дед Щукарь, находящийся в состоянии перманентной войны с козлом, живут в одном космическом ритме с окружающей их природой, и этим дороги писателю.

Диссертант соглашается с В.А. Бегловым: «Персонажи второй книги живут среди людей, но почему-то самое сокровенное связывают с животными и птицами»1 и добавляет: внутренние изменения героев не в последнюю очередь связаны с их привязанностями к живым существам. Общение с животными, по Шолохову, - это слабая, но всё-таки ещё сохраняющаяся струя тепла в холодном, дисгармоническом мире.

В четвёртом параграфе «Птицы донского края» дан подробный анализ символического подтекста эпизодов с участием различных птиц. Ворон, считает автор диссертационного исследования, символизирует мощ-

1 Беглов В,А. Характер и характерология в серьёзно-смеховой парадигме «Поднятой целины» // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Вып. 1. -М.: Ред-изд. центр «Альфа», 2001. С. 50.

ное природное начало: его полнозвучный крик знаменует новый виток страстной и губительной любви Григория и Аксиньи. Ворон, которого «лихо крутануло» взрывной волной, становится символом необоримости смерти, а в зарисовке по-зимнему мёртвой степи в начале 3-ей книги фольклорная символика этого образа, органично вплетаясь в пейзаж, «пропитывается» историческими реалиями (в связи с этим отрывком в диссертации приводятся наблюдения Г. С. Ермолаева), причастность ворона к ходу истории как свидетеля времён давно минувших сочетается со способностью предвидеть новые беды, новые потрясения. В эпизоде самоубийства Каледина такая художественная деталь, как обрекающее, надсадное, звучное карканье ворон трактуется диссертантом не только в духе фольклорной традиции, но и как средство для выражения авторского отношения (что подтверждают материалы журнала «Донская волна» как одного из возможных источников «Тихого Дона»1).

Константный для шолоховской прозы образ жаворонка олицетворяет мирную, спокойную жизнь, его пение всегда противопоставлено звукам боя, «утверждающим в природе человеческое величие». Образ жаворонка возникает в сравнении, которое вобрало в себя и тонкое понимание автором народной песни, и тоску казаков по мирной жизни, их желание ощутить себя вновь в семейном кругу, в русле налаженной крестьянской жизни, где с пением жаворонка связано начало сельскохозяйственных работ, и красоту пения самого жаворонка: «Рассказывают голоса нехитрую повесть казачьей жизни, и тенор-подголосок трепещет жаворонком над апрельской талой землёй...» (т. 1, с. 234).

А когда навоевавшиеся вдосталь повстанцы шагают в отряд после самовольной отлучки, аккомпанементом к нерадостным разговорам стариков о подоспевшей к севу земле, о кинутом хозяйстве, звучат трели жаворонков. Явившиеся на Пасху, как по сговору, казаки, прожив мирной, семейной жизнью один день, идут толпой, как богомольцы. И это сравнение в связке с образом птах, звенящих «в голубом разливе небес», заряжает энергией весь следующий далее текст. Невоинственного вида казаки всё-таки не богомольцы: они нарушили главную христианскую заповедь: «Не убий!», нарушили казачью заповедь - бросили землю. Они дали втянуть себя в «коловерть» Гражданской войны. Эпический размах повествованию придаёт авторское отступление о парнишках-повстанцах, о зачерствевших сердцах воюющих и горючей материнской тоске по всей великой Советской России. И с каждым нарочитым, но стилистически оправданным повтором («шли казаки», «шли они невесёлые» ... «шли мимо пахоты») усиливается концентрация боли, тоски и авторского сочувствия. И не

1 См.: Соколов Б.В. «Донская волна» в «Тихом Доне» // Вопросы лит. 1990. №5. С. 22.

разбавляет этой боли ни эпизод с пострадавшим за истраченный патрон парнишкой, ни «портошное» молоко Пантелея Прокофьевича, ни сугубо штатский вид казаков. Смысловым центром эпизода становится фраза: «А вот надо идти навстречу смерти... И идут» (т. 3, с. 228).

«Незамысловатая» песенка жаворонка, «разбудив неосознанную грусть» (т. 4, с. 219), напомнила о родине, позвала в дорогу Аксинью, едва оправившуюся от тифа. Трели жаворонков над «повитой солнечной дымкой степью» (т. 4, с. 338) и сторожевыми курганами слышит Григорий, отдыхая на косогоре, они усыпляют его своим пением на привале в Сухом Логе. Но поздней ночью стонет выпь, пророча гибель Аксинье. И выжжена, как весенним палом, душа Григория, но в степи, вокруг выгоревшей земли, зеленеет трава, «трепещут над нею в голубом небе бесчисленные жаворонки, пасутся на кормовитой зелёнке гуси и вьют гнёзда осевшие на лето стрепета» (т. 4, с. 361).

Стрепет в знаменитом описании могилы Валета является олицетворением могущественности инстинкта продолжения рода. В пейзаже, открывшемся Григорию, когда он ехал в Каргинскую, изображение природного мира также не просто сцена из жизни птиц, значение эпизода гораздо шире: в нём косвенная характеристика героя, и отражение его видения мира, и гимн «кипучему биению» «первородной» жизни. Пейзаж вырастает до размеров эпического события, выражает шолоховскую философию бытия. Он дан между двумя сценами: встречей с мёртвыми хуторянами и известием от Кудинова о сдаче Сердобского полка. Композиционный приём противопоставления могущества природных инстинктов человеческому самоистреблению создаёт сложнейшие эмоционально-смысловые ассоциации, поэтому знаменательными становятся слова Григория, скачущего спасать Мишку Кошевого и Котлярова: «Выручить... Кровь легла между нами, но ить не чужие ж мы?!» (т. 3, с. 267).

«Тихий Дон» богат множеством индивидуальных художественных примет, особенностей, создающих в целом неповторимый шолоховский стиль. Одна из таких особенностей - поразительная точность деталей в описаниях, портретах. Диссертант анализирует гусиные «портреты», сравнения, в которых используются «птичьи» образы, символический подтекст журавлиного крика, соловьиного пения. Фоновые образы грачей в батальных и мирных сценах, синичка-земнуха, напомнившая Григорию о детстве, сорока в эпизоде с Христоней рассматриваются диссертантом как образы, создающие особый, философски насыщенный символический план повествования.

Подробно анализируя «птичий» мир «Поднятой целины» (образы орла, беркута, ворона, жаворонков, Соловьёв, воробьёв, журавлей), отмечая сходства и отличия символического подтекста «Тихого Дона» и «Поднятой целины», автор исследования приходит к выводу, что мир птиц в шолоховской прозе имеет строгую иерархию. Могучие птицы (орёл, беркут,

ворон) являются символом древности степи, гармонии в природе, они как бы принадлежат высокому небу, недостижимому для человека. Журавли, гуси, казарки - перелётные птицы - это вехи времени, их прилёт и отлёт -знак цикличности природного бытия. «Горько волнующий» журавлиный крик, возвещая «предназначенный срок увяданья» (Н.М. Рубцов), всегда связан с мотивом смерти. Жемчужная лебединая красота чарует и завораживает, но она открывается только тому, кто имеет дар «вчувствования» в природу. Стрепет и перепел - символы торжества инстинкта продолжения рода, вечной жизни через смену поколений, утки - знак верной, взаимной супружеской привязанности. Жаворонки олицетворяют собой мирную жизнь, милое, родное и близкое для человека, они приветствуют своими трелями рождение весны, сопровождают человека всю жизнь, их задушевные песни звучат над последним пристанищем человека. Соловьиным пением в «Тихом Доне» отмечено последнее свидание Григория и Натальи, а в «Поднятой целине» оно призвано отображать любовное «томление» Давыдова. Воробьи - эта непременная деталь хуторского пейзажа - как дети, беспечны и беззаботны.

Автор диссертации оговаривает, что для удобства анализа природного пласта «Тихого Дона» и «Поднятой целины», в который вошли животные, птицы и насекомые, он вынужден был «расчленить» шолоховские приро-доописания, но сила, шолоховского таланта проявила себя прежде всего в создании цельного, слитого мира природы Донского края. Это и есть шолоховская эпическая картина мира, включающая человека и землю, на которой он живёт, зверей и птиц, растения, Дон, степь, небо. В ней невозможно обозначить первичные и вторичные компоненты, выделить главное и второстепенное. В эпической мощи единого и целостного - главная отличительная особенность шолоховской прозы.

Глава 5 - «Синкретизм мышления художника как фактор эпической цельности поэтического мира» - раскрывает особенности поэтики шолоховских произведений.

В первом параграфе «Звучная» тишина тихого Дона» анализируются эмоционально-смысловые ассоциации, возникающие в связи с образами природной и противопоставленной ей социальной тишины, непосредственно связанной с деятельностью людей, в первую очередь военной. «Сказочная», «благостная», «умиротворённая», «тонко выпряденная» природная тишина обладает столь высокой степенью насыщенности смыслом, эмоциями, психологизмом, что, несомненно, является показателем уникальности созданной писателем поэтической реальности. В то же время «расколотая», «страшная» тишина боя становится знаком хаоса, творимого человеком. В пейзажной зарисовке перед первым боем казаков с красными образ тишины онтологичен: «И величавая, строгая тишина, предшествующая смерти, покорно и мягко, как облачная тень, легла над степью и ло-

гом» (т. 3, с. 62). Словно в горестном элегическом вздохе сливаются в один аккорд и восхищение мудростью природы, принимающей человека таким, каков он есть, и скорбящей о нём, и авторское сожаление о несовершенстве человеческой природы.

Образ тишины, предельно обобщённый, несущий в себе некие мировые смыслы, возникает в пейзаже накануне событий, связанных с Сердоб-ским полком: своеобразная градация (тишина сначала ласковая, мягкая, затем сонная и, наконец, безмолвие) передаёт всё усиливающееся воздействие этой тишины на смятенные души людей. Природные звуки не нарушают сонного покоя, как будто казачья сотня устроилась на ночёвку в каком-то совершенно изолированном от остального пространства месте. Писатель намеренно ограничивает горизонталь: на западе, как граница, -густо-лиловая опара туч. Эта граница создана искусственно, на одну только ночь (утром при красном свете зари, появившись в облаке пыли, эту границу легко преодолеют всадники), но зато в этом пейзаже дана безграничность вертикали: «широкий, углящийся шлях», распростёртый над спящими казаками «стягивает» в одно образное целое ряд смысловых противоположностей, проявляющих себя далее постоянно в подобного рода зарисовках: древняя земля и космос, набирающая обороты борьба идей и люди, убаюканные ласковой тишиной. «Наиявственнейшая тишь» (М. Цветаева) и Млечный Путь напоминают о высшем смысле бытия, о связи времён, которая вот-вот нарушится усилиями и сотни Алексея Ивановича, и тысяч других казаков.

Одним из средств постижения причин Вёшенского восстания является образ пугающей тишины, который создаёт смысловую и символическую двуплановость: писатель описывает и настоящее состояние природы (имеющее несомненные параллели с описанием тьмы в «Слове о полку Игореве»), символизирующее застывшее в немоте Обдонье, и то, что последует затем - какафонию звуков и разгул погибельной стихии. Предупреждающее значение звуковых образов напрямую соотнесено с состоянием казачества. Звуко-смысловая корреляция глаголов крушить, кор'бжтъ, реветь создаёт ощущение неотвратимости всесокрушающей реакции (Вё-шенское восстание) на превысившее всякую разумную меру внешнее давление (красный террор на Донщине): «неиросветно-чёрная туча» разразится «сухим, трескучим раскатом грома» (т. 3, с. 88). Не только картина возможного разворота природного явления, но и реальный план повествования наполнены таким звучанием, которое не оставляет сомнений в близости нового конфликтного противостояния основной массы казаков с красными: разноголосица тревожных хуторских звуков знаменует нарушение нормального хода жизни, а звон стальных стремян и оружия невидимой конной рати уточнением «шла левобережьем Дона» становится звуковым образом-предзнаменованием.

Исход Вёшенского восстания также дан через трансформацию образа тишины. Страшна безжизненная тишина хутора Татарского, побывавшего и под властью белых, и под властью красных. Образ «паутины великого безмолвия» вводит этот хуторской пейзаж в глобальный исторический контекст. Личные впечатления Михаила Кошевого, не помешавшие ему усугубить состояние «чёрного мора» ещё и пожаром, в авторском слове приобретают символическое значение, акцентируя тем самым всеобщий разрушительный характер Гражданской войны.

В четвёртой книге «мёртвым» становится даже природное пространство: во время отступления снежные просторы исполнены безмолвия. Неприветливое, полночное безмолвие настораживает Григория, когда они вместе с Аксиньей покидают последнее своё пристанище, его беспокойство подчёркнуто трёхкратным обращением автора к образу тишины: «полночное безмолвие царило в хуторе», «не верил он этой тишине и боялся её», «томительные секунды длилась тишина» (т. 4, с. 359), итог - в авторском скупом повествовании: «Но ни слова, ни стона не услышал он от безмолвной Аксиньи» (т. 4, с. 360). Образ тишины в «Тихом Доне», констатирует автор диссертационного исследования, становится тем шифром, раскрывая который, читатель постигает сложно выстроенные отношения героев романа-эпопеи с реальностью и вечностью.

Анализируя способы создания образа тишины в «Поднятой целине», её «материализацию» в сцене отказа Размётнова раскулачивать односельчан, эпизоды, связанные с прослушиванием петушиного хорала Нагульновым и дедом Щукарём, диссертант приходит к выводу, что образ тишины в этом романе - это и выразительная подробность пейзажа, и одно из художественных средств арсенала писателя: его воплотившиеся в словесную форму «вселеискость» (В.И. Вернадский) и его открывать прекрасное и удивительное в окружающем мире.

Второй параграф «Звуковая символика романов U.A. Шолохова» раскрывает особенности метафоры звука в «Тихом Доне» и «Поднятой целине». Диссертант констатирует: роль звуковых образов в романе-эпопее сложна и многообразна: от воссоздания фактической достоверности описываемых событий до символического обозначения значимых для писателя духовных и нравственных ценностей.

Звуковые образы начала повествования живо и органично передают особенности казачьего быта, мощь природных стихий, нюансы человеческой речи. С началом военных действий все звуковые образы чётко делятся на мирные и военные, и употребление сравнений и метафор, взятых из мирной жизни, лишь подчёркивает дисгармоничность «военных звуков». Своеобразной звуковой границей между прежней мирной жизнью и «нудной и одуряющей» службой в Польше становится образ «брунжащей» пастушеским рожком полоски бумаги.

Автор диссертации подробно анализирует функции и символическое значение звуковых образов выстрелов, свиста пуль, рокота аэроплана, орудийного гула. Ассоциации, непосредственно связанные с фонемами, становятся основой выразительности звуковых образов массовых сцен. Мастерское изображение эмоционального настроя казаков через «стон-жгут», «пчелиный» звук, инструментовку, имитирующую их возгласы, позволяет увидеть, как нарастает агрессия, как происходит манипулирование толпой. Так потребность подчинения властному, уверенному в своей правоте вождю, характерная для толпы, блестяще использована Иваном Алексеевичем Котляровым, что подчёркнуто в тексте и на звуковом уровне (йластно грёб, резал алмазом, громовым голосом рявкнул).

Весь звуковой материал человеческой речи в «Тихом Доне» организован, упорядочен. Конечно, эта организация вторична, она механически создаётся в результате подбора автором значимой для него лексики, особого строения фразы персонажа, употребления любимых «словечек» и т.п. Но иногда внимание читателя обращается непосредственно к звучанию речи. Каждый герой романа-эпопеи, даже мелькнувший в эпизоде, наделяется особым тембром (как, например, «заспанный тенорок» Дугина или прозвучавший в разговоре о земле «ломкий, почти мальчишеский альт»), своеобразной манерой говорить. У Каледина «низкий, осенне-тусклый тембр атаманского голоса» (т. 2, с. 198), у Лихачёва - «рокочущий бас, громовитый и гневный» (т. 3, с. 159), у Кривошлыкова голос девичье-тонкий, и звучит «заливисто и голосисто» (т. 2, с. 190).

Чрезвычайно трудно указать в художественном произведении, каким тембром обладает герой, ещё сложнее дать изменения этого тембра в зависимости от эмоционального качества речи, ведь характеристика голоса может меняться в довольно тесных пределах, но автор «Тихого Дона» справляется и с этой задачей. На протяжении всего повествования мы слышим, как изменяются голоса главных героев; взрослеет Дуняшка, и по-другому звучит её голос, меняются интонация и манера речи Пантелея Прокофьевича, когда он разговаривает с сыном - командиром дивизии.

Особое внимание уделяет писатель, по наблюдению диссертанта, звуковой партитуре тех боёв, в которых принимает участие Григорий Мелехов. Посредством звуковых образов не только воссоздаётся обстановка боя, его ход, создаётся впечатление фактической достоверности, но и отражается мировосприятие героя, его поведенческая реакция. В бою под Глубокой Григорий Мелехов - командир сотни, и звуковую картину боя он воспринимает как человек военный, опытный. Первый тревожный звук - бацнул одиночный выстрел, потом выстрелы посыпались лузгой. Употребление подобозвучащих слов показывает, насколько неожиданным было наступление отряда Чернецова и какую панику оно вызвало. Акцептация ц-зг-ц-зж (бахнул, лузгой, кляцнули, дребезжанье), отчётливость ритма

(дроб-но то-по-ча), разведение человеческих голосов по принципу соответствия-несоответствия ситуации (командный голос чеканил, а перепуганный ревел) подготавливают финал сцены: Григорию не удаётся организовать казаков, и атака красных заканчивается для них беспорядочным бегством. Ещё более детально автор воспроизводит звуковую картину боя, в котором Григорий участвует уже в качестве командира дивизии.

Автор диссертации отмечает многообразие приёмов, используемых писателем для создания звуковой картины первого боя Вёшенского восстания, боя под Климовкой, эпизода обстрела Григория на лугу напротив участка Громковской сотни (ономатопея, дистантные синонимические и хиастические повторы, имитативные определения, элементы звукоподражания в «боевых» глаголах, детальность и внутренний ритм описаний), усматривает глубинную связь автора с душевным опытом героя и в то же время формирующуюся в подтексте авторскую идею об ошибочности избранного Григорием пути.

Совершенно особое место среди звуковых образов «Тихого Дона» занимает колокольный звон. Только в начале романа-эпопеи он выполняет функцию отсчёта времени, обозначая упорядоченность и налаженность казачьего быта. С нарастанием противостояния на донской земле изменяется и звучание колокола. Колокольный звон становится знаком беды, крушения, слома традиции. Противостояние двух враждебных сил: Военно-революционного комитета и Донского правительства в Новочеркасске -один из начальных эпизодов Гражданской войны на Дону, и ощущение трагичности происходящего, совершаемой ошибки теми и другими, передано и на звуковом уровне: вой ветра, паровозные гудки - звуки сиюминутные, дисгармоничные — перекрывают звон колокола, знаменующий течение космического времени и непреходящие христианские ценности. И то, что вечерний благовест не слышат, свидетельствует об утрате соборного единства - и ревком, и Войсковое правительство, именуя себя казачьими, своими действиями усугубляют раскол среди казачества.

Ссора Григория с Валетом, разговор с Мишкой Кошевым, отказ Хри-стони и Ивана Алексеевича идти к красным - все эти события, связанные с выбором своей собственной политической позиции в изменившихся после разгрома красных под хутором Сетраковым обстоятельствах, происходят на фоне тревожного колокольного звона, который раздвигает рамки конкретного смысла эпизода (разногласия бывших друзей), констатирует размежевание в среде казачества. Перекаты звона над хутором, лесом, Доном расширяют пространство, увеличивая его до размеров всей Донщины, а стенящий характер звука воспринимается как предрекающий. Колокол начинает отсчёт времени смуты, а изумительный утренний пейзаж, просторный, космический («небо даже через стекло ёмко и сине лазурилось») лишь утверждает Григория в мысли, что события приняли необратимый

характер: «Почин сделан - теперь держи!» (т. 2, с. 272). Под колокольный звон входит на своё подворье Пантелей Прокофьевич, и его индивидуальное переживание приобретает значение универсального, акцентируется духовное содержание сцены.

Метафора звука органично входит и в философско-поэтическуго структуру текста романа «Поднятая целина». Нарушения «сезонности» звуков в сценах обобществления скота - сигнал о неблагополучии и в человеческом обществе. Символика звуковых образов раскрывает психологическое состояние героев. Отсутствие звука (молчание перелётных птиц) является средством создания одного из лейтмотивов «Поднятой целины» -«чёрных» воспоминаний в сияющий апрельский день. Партитура массовых сцен «расписана» писателем так, что становится ясно: казачество в момент коллективизации не безропотно-покорная масса, а сообщность людей, находящаяся, говоря словами Ю.А. Дворяшина, в состоянии предельной мобилизации сил. Метафора звука помогает в «расшифровке» эпизодов «бабьего бунта», где звук может быть обманчивым, как пенье «вороного жаворонка», и страшным, как крик Настёнки Донецковой.

Метафора звука в шолоховской прозе как специфический художественный феномен, констатирует диссертант, выполняет роль эмоционального толчка, способствующего погружению в качественно новое состояние постижения и конкретности озвученного мгновения, и полнозвучной симфонии эпического мира в целом.

В третьем параграфе «Язык запахов шолоховской прозы» рассматриваются одористические образы произведений М.А. Шолохова. Обращение к запахам позволяет оценивать культуру в необычной проекции, словно бы «изнутри». Постоянство определённых запахов становится устойчивой характеристикой среды. Так в мир шолоховской прозы входят запахи земли, степи, дома. Они становятся знаками казачьей сословной традиционности. Истина укоренена в простых и очевидных обонятельных ощущениях, талант писателя помогает их осознать, выделить, осмыслить. В шолоховском мире всё имеет запах: курень пахнет «перекисшими хмелинами и пряной сухменью богородицкой травки», антоновскими яблоками и чабрецом, с база «тянет» парным запахом навоза, с гумна - свежеобмолоченной соломой, в конюшне «висит» липнущий к горлу аромат трав, а хутор пахнет золой и кизячным дымом. Границы пространства, в котором живут шолоховские герои, расширяются введением пресного запаха Дона, грустного аромата степи, полынного дыхания ветра. Но главный запах -это запах земли, могучий, древний и вечно юный. Именно через его смысл писатель выходит на органическую картину мира в сознании казака-труженика. Запах земли - высшая самоценная бытийная реальность и символ гармонии в отношениях человека и природы.

Обращаясь к содержательной стороне шолоховских запахов, диссертант выделяет константные для шолоховской прозы образы: «пахучее дыхание» весны, запах солнца, «дурманящий» аромат травы. Шолоховские герои способны испытывать тончайшие обонятельные реакции. С первого же свидания на покосе в восприятии Григория запах Аксиньи связывается с запахом свежескошенного сена. Наталья и Аксинья делят одного мужчину, и обе с наслаждением вдыхают запах его тела, пота, а «фоновые» запахи в эпизоде разговора Григория и Натальи после боя под Климовкой подчёркивают отчуждение, возникшее между ними, в то же время запах разлившегося могущественным потоком Дона во время встречи с Аксиньей свидетельствует о необоримости любовного чувства, а ночное свидание овеяно пьяным ароматом молодой травы.

В диссертации подробно анализируются способы воплощения многочисленных обонятельных реакций автора: это и отталкивающие запахи массы людей, и «нерушимый душок конницы», и «ядовито-спиртовый дух солдатчины», и «душок» опасности, и «прогорклый запах войны, уничтожения» . Осмысление главного людского запаха - запаха пота - является, по мнению диссертанта, одним из способов постижения эпического мира «Тихого Дона», в этом запахе с необыкновенной ясностью отразилось единство внутреннего и внешнего, сиюминутного и вечного, человеческого и природного. Запах сыновьего пота вызывает «кровяную боль» у старухи-матери, оплакивающей его смерть, запахом пота отмечена смерть Каледина (т. 2, с. 157), запах пота является опознавательным знаком человека-труженика.

Мета эпической значимости пространства дома — постоянство его запаха. Этот особый, характерный именно для казачьего куреня одористиче-ский образ, данный в самом начале повествования, Григорий определит потом как родной, знакомый с детства, волнующий. Запах дома Аксиньи является веским доказательством неизменности её чувства. Аксинья обладает счастливой особенностью наполнять пространство уютом. Так она обживалась в Ягодном («Бабьим уютом пахло в пустой весёлой комнатке» (т. 1, с. 159), так вместе с ней возвращались в дом тепло и уют. Эту способность женщины наполнять своим запахом дом отмечал В.В. Розанов: «Дом женщины, комната женщины, вещи женщины ... превращены в ароматичность» '.

Совершенно особое место в прозе М.А. Шолохова занимает запах полыни, он - органическая часть национального ландшафта, характерный признак степного пространства. Впервые он связывается с образом Дон-щины в описании отъезда Григория на службу. Расширение пространства за счёт изменения линии горизонта в пейзаже (прядка леса каруселипа,

1 Розанов В.В. Собр. соч.: в 2 т. - М.: Правда, 1990. Т. 2. С. 34.

35

маячила), появления вертикали через сравнение (недоступная, как вечерняя неяркая звезда) позволяет почувствовать, как удаляется шолоховский герой от родной земли. Цветовые и метафорические эпитеты голубая, нежная, задумчивая, недоступная словно передают тоску Григория по родным местам, по Аксинье. Степные запахи ещё сохраняются в пространстве вагона, но сам вагон, а вместе с ним и Григорий, удаляются от Дон-щины всё дальше и дальше.

Запах полыни древен, как сама степь, неизменно горек, но также неизменно дорог. Для шолоховских героев это запах родины: «Я до чёртиков люблю Дон, весь этот старый, веками складывавшийся уклад казачьей жизни. <...> От запаха степного полынка мне хочется плакать...» (т. 2, с. 92), -говорит Атарщиков о своей любви к родному краю. И для Григория полынь на чужбине пахнет по-иному. Степан, Мишка Кошевой, Подтёлков отмечены полынным запахом, он становится и символом братоубийственного противостояния. «Бражный привкус полыни» (т. 3, с. 21) ощущает на губах Григорий Мелехов после разговора с Петром о том, что могут разойтись их дороги в этой войне. Образ полыни в описании могилы Валета возникает как знак экзистенциальной сущности бытия, горестности человеческого существования «в годину смуты и разврата». Не случайно Павел Кудинов сказал о романе-эпопее: «Читал я «Тихий Дон» взахлёб, рыдал-горевал над ним и радовался - до чего же красиво и влюблённо всё описано, и страдал-казнился - до чего же полынно горька правда о нашем восстании»'. Не теряет своей символической наполненности запах полыни и в «Поднятой целине», также богатой разнообразными одористическими образами (в диссертации анализируются «сезонные» запахи «Поднятой целины», мир запахов, воспринимаемый старым лисовином, аромат цветов, «вспыхнувший» в каморке Половцева и другие).

Таинственный и могущественный мир запахов, явившийся художественным воплощением ассоциативно-обонятельной активности автора, «погружает» и шолоховских героев, и читателя в природно-космическое, выводит шолоховское повествование за пределы земного и преходящего, изменяет представления человека о мироздании и самом себе.

В четвёртом параграфе «Цветовая палитра произведений М.А. Шолохова» раскрывается шолоховская «мифология цвета» (А.Ф. Лосев). Автор работы отмечает, что преобладающими в шолоховской палитре являются самые распространённые Цвета: красный, белый и чёрный, но образные изображения этих цветов столь разнообразны и ошеломляюще выразительны, что выполняют не только информативную функцию и мобилизуют

' Цит. по книге: Прийма К.И. С веком наравне. Статьи о творчестве М.А. Шолохова. - Ростов-на-Дону, 1981. С. 157.

зрительное восприятие, но и вызывают живой эмоциональный отклик, сложнейшие ассоциации.

Изображение мира в переломную эпоху потребовало красного цвета -цвета пролитой крови и пожаров. Обрызганное кровицей небо, малиновая кровь краснотала, багровый свет месяца, кровяные отсветы пожаров, рудые шлейфы дыма, багровые лица убитых, расстрелянных, повешенных и багряный куст черноклёна, и алые степные тюльпаны, как брызги крови, -все эти цветовые образы являются показателем беспощадности того противостояния, в которое втянуты герои «Тихого Дона».

Чёрный цвет всегда знак хаоса, он неизменно присутствует в батальных сценах Первой мировой войны, образы «чёрного мора», аспидно-чёрного неба, чёрных, обожжённых облаков, возникающие в связи с событиями Гражданской войны, также становятся символом смерти и мрака, в который погружается Донщина. В то же время чёрный цвет земли (призывно зовущие пахаря пласты чернозёма, «плюшево-чёрные заплаты» пахоты) вызывает однозначно положительные эмоции: он связан с мирным трудом, имеет телеологический смысл.

Соседство и смешение двух красок - красной (цвет революции, крови, реальной живой трагической жизни) и чёрной - показательно: от их слияния возникает серый цвет пепла - цвет «выжженности» мира и души. Серые комочки убитых, «студенистые» пятна лиц, «темь», «мгла», «невидь», «белесь» пейзажных зарисовок становятся показателем того, как война «обесцвечивает» и людей, и природу. Со всей беспощадностью авторского видения этот процесс проецируется на внутреннее преображение Григория в бою. Находясь во власти первобытных инстинктов, шолоховский герой по-иному воспринимает действительность - из неё исчезают краски, и только после боя он видит мир в цвете, более ярким и обновлённым. Но подобное «самоохранение» не может длиться бесконечно, о чём и свидетельствует припадок после боя под Климовкой.

Чёрный цвет в финале «Тихого Дона» (чёрное небо, чёрное солнце и земля, выжженная палами) имеет многозначную символику: это и личностная реакция Григория на смерть любимой женщины, и итог войны (чёрное солнце - солнце мёртвых), и символ общего неблагополучия в мире, личная трагедия, сопряжённая с трагедией народа.

В диссертации рассматриваются «сказочно богатые сочетания красок» (т. 1, с. 185) шолоховских пейзажей, символика лилового, опалового, фиолетового, оранжевого, апельсинового, жёлтого цветов. Резкая контрастность ярких, сочных красок позволяет ощутить смутную угрозу диссонанса, а использование оттеночных цветов придаёт описаниям минорное, элегическое звучание.

Особое место в цветовой палитре «Тихого Дона» занимают синий и голубой цвет - цвет неба, воды, степной дымки и воспоминаний. Небо в

«Тихом Доне» редко бывает насыщенно синим: оно то нежно-сиреневое, то фиолетовое, то малиновое, то синевато-белёсое, а чаще всего зори и закаты красят его в багряные оттенки. Только в одном пейзаже третьей книги всё окрашено в синий цвет: «Небо, горизонты, день, тонкоструйное марево - всё синее. Дон - и тот отливает не присущей ему голубизной, как вогнутое зеркало отражая снежные вершины туч», и этот изумительный одноцветный пейзаж, с одной стороны, контрастен по настроению описываемым событиям, с другой - коррелирует с ними: совещание донского правительства и Добровольческой армии проходит напряжённо - «встреча дышала холодком» (синий - холодный цвет), отметит писатель, и следующим цветовым образом усилит впечатление: «... бесконечно усталое лицо Алексеева. Оно белело, как гипсовая маска» (т. 3, с. 32).

Синий цвет использует писатель в качестве психологической характеристики Натальи. Получив от Григория ответ, не оставляющий надежды на его возвращение, она собирается в церковь, а мыслями постоянно обращается к синему клочку бумаги. И концентрация синего цвета в портрете («тонкая по-девичьи, иссиня-бледная, в прозрачной синеве невесёлого румянца»), в пейзаже («перламутровая синь раскинутых по улице лужиц») передаёт всё усиливающееся отчаяние героини, достигающее предела, когда все цвета переходят в один: в черноту сарая и чёрную тоску. В сцене на бахче состояние Натальи также соотнесено с цветовой палитрой пейзажа: многоцветность летнего дня вновь заменяется чёрным цветом. «Ян-тарно-жёлтый полдень» выписан яркими и чистыми, без примесей, красками: синее небо, белые облака (правда, с настораживающим эпитетом изорванные ветром), золотые потоки сияющего света. А потом: ползущая с востока чёрная клубящаяся туча и крик-проклятие Натальи, жгуче-белая молния и властный приказ Ильиничны. Безумный, дикий порыв Натальи оставляет во всём мире только чёрный цвет. После грозы краски возвращаются: дивно зеленеет омытая дождём степь, встаёт над нею радуга, но мир Натальи остаётся бесцветным, прозрачным, как слеза или роса, и в момент её смерти ветер стряхивает с вишнёвых листьев слезинки росы.

Большое значение М.А. Шолохов придаёт символике цвета в пейзажах-предзнаменованиях. Обдонье, живущее «потаённой, придавленной жизнью», сравнивается с белой, мёртвой степью, и белый цвет является предвестником грозных событий. Контраст чёрного и белого цветов, усиленный красным («калёно-красный огромный щит месяца», кровяные отсветы), в следующем пейзаже становится средством воссоздания социальной ситуации накануне Вёшенского восстания, объясняет его причины, предвещает будущую трагедию, раскрывает авторскую позицию. Эта же цветовая символика (красный, чёрный, белый-белёсый) в пейзажах переломного момента восстания отражает уже реальную картину: пожары, багрово-чёрная мгла, тучевая тень, белёсые столбы дыма, дождя и пыли.

Подводя итог наблюдений над разнообразием цветовых решений «Тихого Дона», автор диссертационного исследования приходит к заключению о том, что шолоховские колоризмы передают цветовое богатство русской природы, создают картины многоцветные и многозначные, символические, философски насыщенные, отражающие не только авторское, но и национальное мироощущение.

Автор диссертации формулирует вывод: способность М.А. Шолохова воспринимать мир в нерасторжимой целостности зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных ощущений позволила писателю создать поистине уникальный художественный мир как «высшее выражение жизни» (Н.М. Федь). Живые, мгновенные ощущения автора, вызванные личным соприкосновением автора с удивительно многообразной донской природой, облечённые в словесную плоть, превращаются в неповторимые, яркие и запоминающиеся образы, которые, «встраиваясь» в общую философскую концепцию произведения, наполняются символическим смыслом, дают ощущение кровного единения с природой, а через неё - со всем миром.

Глава 6 - «Великие, свободные и человечески прекрасные» характеры военной прозы М.А. Шолохова» - посвящена анализу военной прозы, включающей рассказы «Наука ненависти», «Судьба человека» и главы незаконченного романа «Они сражались за Родину». Произведения М.А. Шолохова подобны эпохальным фрескам. Военная проза не стала исключением. В ней мощно проявило себя эпическое мышление писателя. Обращаясь к основным положениям теории эпического Г.В.Ф. Гегеля, автор исследования доказывает, что шолоховские эпические герои - «великие, свободные и человечески прекрасные» (Гегель) - являются воплощением типического характера, в них «концентрируется» нация.

В первом параграфе «Мотив «страдающего сердца» в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека» диссертант констатирует, что рассказ обозначил новый этап в развитии отечественной литературы: он возвратил в неё образ простого советского человека, образ для того времени действительно новый, потому что он не был «сконструирован» по шаблонам социалистического реализма, а явился результатом качественно иного подхода к изображению героя; характер Андрея Соколова стал логическим продолжением того, что было изображено писателем ранее в «Донских рассказах» и «Тихом Доне»: человек из народа, впитавший народные же законы нравственности, ощущающий себя частицей этого народа, способен противостоять злу в любом его проявлении.

Эпизация судьбы героя заявлена уже в названии. Сочетание конкретно-исторической (судьба человека, прошедшего Великую Отечественную войну и потерявшего всё в этой войне) и вечной тематики (войны и мира, героизма и предательства, любви и ненависти, смерти и жизни) придаёт произведению философскую глубину, утверждает читателя в мысли, что

судьба Андрея Соколова - это ещё и судьба Человека, носителя общенародного идеала.

Сказовая форма, романный способ изображения, сочетание двух пространственно-временных и эмоционально-оценочных точек зрения, особая пластичность и динамика изображения - всё это раздвигает границы слова рассказчика, обыкновенного, рядового человека, до масштабов слова о смысле существования человека вообще.

Время и пространство довоенной жизни героя - это хронотоп Дома, идиллическое пространство, с той поправкой, что «выстраивают» это пространство двое сирот, уже в юности изведавших горечь утрат и одиночество. Выбор в качестве героя человека семейного, с устоявшимися взглядами на жизнь, считает автор работы, имел целью показать характер сложившийся, эпически завершённый. Всё, что случается с Соколовым на войне, - это испытание, проверка способности сохранить те нравственные начала, которые сформировались ранее. И главной мерой поступков героя становится тот суд, которым он судит себя сам. В прощании Андрея Соколова с женой на вокзале есть отзвук последнего расставания Григория Мелехова с Натальей: в «Тихом Доне» её траурная косынка пророчила гибель не Григорию, уезжающему воевать, а ей самой, в «Судьбе человека» Ириш также оплакивает собственную смерть. Её образ, созданный в духе народно-поэтической традиции, - это символ трагической судьбы русской женщины в Великой Отечественной войне, символ, не уступающего по силе звучания образу главного героя. Обобщённый образ русской женщины и слова Андрея Соколова о настоящей мужественности вводят тему терпения, и терпение понимается и героем и автором как «героическая выносливость сильной души»1, как качество русского национального характера Примечательно, что в словах Андрея Соколова нет пафоса на уровне «агитки»: вытерпеть всё позвала не партия, не Сталин и даже не Родина, а нужда, так по-крестьянски объясняет шолоховский герой своё участие в героическом состоянии мира и свою ответственность за все последствия своих действий, вызванных состоянием общества.

Диссертант выделяет два мотива, которые, на его взгляд, являются главными, сюжетообразующими - мотив дороги и мотив «страдающего сердца», подробно анализирует динамику их развития в каждой из десяти частей рассказа и приходит к заключению, что дорога Андрея Соколова -это дорога страдания, которую герой преодолевает «из последних сил», г «сердечная» реакция героя на происходящее усиливает описание физических страданий нравственными. Кульминационная сцена поединка с комендантом фашистского концлагеря показательна органичностью прояв-

1 См.: Чуковский К.И. Мастерство Некрасова. - М.: Гослитиздат, 1962. С. 340.

40

ления таких качеств шолоховского героя, как отвага и чувство собственного достоинства, причём это подчёркнуто русское достоинство.

Ощущение причастности к единой общности - фронтовому братству и шире - советскому народу, истребить которое не удалось даже в концлагерях, индикативно: таким образом высвечивается нравственный вектор, подчёркивающий универсальность конфликта между народной (русской, советской) нравственностью, народным мироотношением, изначальным, целостным качеством духа народа, и тем, что эту нравственность попирает - фашизмом с его пренебрежением к чужой жизни. Эта универсальность подчёркнута и на уровне стилистического оформления высказывания: интонационный рисунок близок к фольклорному (синтаксический параллелизм, повторы, внутренняя рифма, традиционная формула «белый свет»), а в содержании угадываются элементы мученического жития («а били богом проклятые гады и паразиты так...»).

Смерть сына лишила Андрея Соколова последней надежды обрести Дом. Не случайно мотив какой-то запредельной тайны, прозвучавший в рассказе «Родинка» в сцене узнавания сына, появляется и в эпизоде похорон Анатолия: «будто смотрит он куда-то мимо меня, в неизвестную мне далёкую даль» (т. 7, с. 229), и горе отца, пережившего сына, не передать словами, не выплакать: «А мои невыплаканные слёзы, видно, на сердце засохли», — говорит шолоховский герой, и вновь звучит интонация народного плача с его ритмическим строем, тавтологическими повторами («далёкую даль», «товарищи-друзья»), риторическим вопросом: «Может, поэтому оно так болит?»

Но больное, выжженное до пепла и опустошённое сердце Андрея Соколова не утратило способности сострадать. Более того, мгновенно созревшее решение усыновить ребёнка возвращает миру Андрея Соколова свет, цвет, радость отцовства, «оживает» и сердце. Перед героем вновь стоит задача созидания Дома. Он ощущает непосильность выполнения этой задачи, но эпическое произведение диктует свои законы: в сказе авторская идея не просто освещает героя, а ещё и саморазвивается, и потому её развитие заканчивается не с последним словом рассказчика, а с последним словом автора. Двуединый образ отца и сына, идущих по весенней дороге навстречу своей нелёгкой судьбе, не только завершает эпическое повествование символической картиной. Максимально используя «память жанра», дополняя эпическую структуру рассказа лирической стихией (народно-плачевая мелодика речи рассказчика, эмоционально-экспрессивная окраска авторских описаний), вводя онтологический подтекст (символика воды, земли, неба, весны, дороги) писатель выстраивает завершённый образ Космоса, в котором концентрированным воплощением смысла бытия и человеческой жизни становится высший нравственный закон: закон чело-

веческого сердца, страдающего, но не теряющего в этом страдании способности сопереживать.

Беспредельность окружающего мира подчёркивает хрупкость, ненадёжность, «малость» человеческого существования, его космическое «сиротство», но «две песчинки», объединённые одной любовью, вносят истинный смысл и в человеческое, и в космическое существование. Подтверждением тому становится новое звучание мотива страдающего сердца: «И вдруг словно мягкая, но когтистая лапа сжала мне сердце... <...> Тут самое главное - не ранить сердце ребёнка, чтобы он не увидел, как бежит по твоей щеке жгучая и скупая мужская слеза...» (т. 7, с. 232). Человеческое сердце как символ (сердце Андрея Соколова, автора и маленького Ванюшки) приобретает глубокий нравственный и эстетический смысл, становится и хранилищем общечеловеческих духовных святынь и мерилом человеческих поступков.

Второй параграф «Эпические герои незавершённого романа «Они сражались за Родину» посвящён анализу способов эпизации характеров Николая Стрельцова, Петра Лопахина и Ивана Звягинцева в главах романа «Они сражались за Родину». Автор исследования отмечает, что опубликованные главы, доказывающие, что писатель не изменил своему узнаваемому мастерству, метонимичны - по ним можно судить о том, каким могло бы быть художественное целое. Генетическое родство всех предшествующих произведений и опубликованных глав этого романа несомненно. Преемственность проявляется прежде всего в эпическом развороте повествования, в философском обобщении - в обращении к той онтологической схеме универсальных символов, которые составляли «каркас» всей его предыдущей прозы. Прежде всего это образ-символ родной земли.

Повествование о войне открывается степным пейзажем: небо, знойная степь, курганы, тишина, которой не нарушают ни посвист сусликов, ни стрекот кузнечиков. Но эти доминантные для шолоховской прозы образы словно возведены в степень: небо - ослепительно синее, облака - неправдоподобно белые, марево над курганами голубое, трепетное, а вот степная дорога перечёркнута следами от танковых гусениц и колёс автомашин - и это первый знак войны. Сто семнадцать уцелевших после тяжёлого боя солдат идут молча, устало, медленно, и также устало полегли травы, также безжизненно блестят солончаки. Клубящаяся над дорогой горькая степная пыль, как и в «Тихом Доне», становится символом войны. Этот образ появляется на страницах романа постоянно, он - знак хаоса: пыль окутывает немецких автоматчиков, тянется длинным шлейфом за вражескими танками, «выпархивает» из-под гусениц и стелется над мелким степным полынком.

Во время бомбёжки этот образ приобретает усиленно эпическое звучание: «густое облако бурой пыли, словно туманом, заволокло окопы, ...

закрыло солнце». Застилающая солнце темнота воспринимается как тьма онтологическая: война нарушила самые основы жизни. Философская насыщенность этого символа осознаётся и шолоховскими героями: именно образ пыли, вздыбленной вражескими машинами, оказывается решающим в момент принятия Лопахиным решения остаться на передовой («победно пылят по его земле враги и неудержимо движутся всё дальше на восток, всё дальше...» (т. 7, с. 147). В размышлении героя дано сконцентрированное воплощение всеобщей мысли: остановить врага, идущего по родной земле, любой ценой. С образом родимой земли связано и название романа (в диссертации приводится свидетельство Н.Ф. Корсунова о том, что Шолохов назвал роман «Они сражались за родину», акцентируя мотив малой родины'). Земля - израненная, изуродованная врагами - это донская земля. Но образ искалеченной земли в романе об отечественной войне приобретает иное, нежели в «Тихом Доне», значение: прекрасный лик земли испоганен врагами. Но земля, словно живое существо, не только страдает от боли и печалится от горя, она тоже воюет: в описании противоборства вражеского танка и огромной чёрной птицы-земли звучит былинная интонация, расширяющая повествование о конкретном эпизоде войны до масштабов народного эпоса. Вздыбленная земля становится щитом, защищающим находящихся на передовой бойцов.

Автор диссертации подробно прослеживает онтологические мотивы, звучащие в повествовании о мирной жизни Николая Стрельцова, доказывая, что он - шолоховский герой, обладающий несомненным чувством природы, отмечает, что в военных главах, связанных с этим героем, преобладает интеллектуально-психологический ракурс изображения войны: герой мысленно «перерабатывает» впечатления от смерти товарищей, от всего удручающе тяжёлого хода военных действий. Описание «красивой» смерти пулемётчика, «миражные» пейзажи (автор диссертационной работы вводит это понятие для обозначения описаний природы на грани разрушения), приём противопоставления состояния природы до и после боя (символика света, цвета и беспорядочного движения как воплощение хаоса) не только развивают тему смерти на войне, но и придают повествованию подчёркнуто трагедийное звучание, выявляют антигуманистическую сущность войны, создают образ «рукотворного апокалипсиса», знакомый нам по «Тихому Дону», только теперь ему имя - фашизм.

Мотив страдающего человеческого сердца получает своё развитие и в романе «Они сражались за Родину в связи с образом Звягинцева. Его монолог, вызванный удручающе-страшным зрелищем горящих на корню хлебов, насыщен экспрессией живой, крестьянской речи, психологической

1 Корсунов Н.Ф. С Шолоховым... Встречи. Беседы. Переписка. - Оренбург: Оренбургское книжное издательство, 2000, С. 61.

мотивировкой ассоциаций простого человека («гад ползучий и склизкий»), вводит мотив священной мести, эстетически нагруженная, укрупнённая деталь - пропахший гарыо колос - обретает значение символа.

Предвосхищая психологизм лейтенантской прозы, М.А. Шолохов психологически убедительно показывает череду прямо противоположных состояний Ивана Звягинцева во время артиллерийского обстрела. Ощущение беззащитности человека перед мощыо военной техники врага, цветовая и звуковая символика хаоса, нарушение в восприятии времени - без этих предельно откровенных описаний с мучительными, но достоверными подробностями не могло быть адекватного представления о подлинной цене героизма.

С образом Звягинцева связаны также два стабильных шолоховских образа - тишины и неба (в диссертации подробно анализируются эпизоды, в которых возникают эти образы, выявляется глубокий сакральный смысл небесного пространства). Состояние особой духовной активности, которое испытывает Звягинцев на пороге смерти, роднит его с фронтовыми товарищами, воюющими рядом. Скрытое тепло человечности — это безоговорочная ценность и для автора, и для его героев. Оно проявляется в крепкой солдатской дружбе, в самоотверженности юной санитарки. Подробности спасения Звягинцева даны сквозь призму его сознания, несут на себе печать его состояния, но в то же время создают обобщённый, символический образ женского сострадания, соотнесённый с образом неба, одарившим его скорбной улыбкой. Мотив отзывчивого на людские страдания сердца звучит и в краткой зарисовке хирурга с бесконечно усталыми глазами, и в рассказе о санитаре, который за восемь месяцев войны «измучился, постарел душой и телом, но не зачерствел сердцем» (т. 7, с. 142), оказался способным на сочувствие и сострадание, и в благодатной теплоте женских рук, которую чувствовал Иван во время операции.

Характерной особенностью шолоховских произведений, как отмечалось нами, является воспроизведение удивительно разнообразного мира запахов, но главное отличие одористических образов военных глав состоит в том, что отдельно природных запахов нет, они всегда смешаны с запахами войны. «Горький золотистый дух жжёной травы» смешивается с тяжёлым запахом горелого железа, «острый и горький душок жжёного дерева и соломы» - с едким запахом пороховой гари. Даже «мирные» деревенские запахи отмечены знаком войны: «... к удушливому запаху пыли примешался тонкий и грустный аромат доцветающей лебеды» (т. 7, с. 52). В то же время запах - импульс для ассоциаций героя. Звягинцев среди дымного запаха только что отгремевшего боя, в ожидании ещё более неприятного -трупного - «без труда» восстановил в памяти «духовитый запах только что обмолоченной ржи, застонал от нахлынувших и сладко сжавших сердце

воспоминаний...» (т. 7, с. 116). И конечно, более всего поразителен эстетически богатый, «нежнейший, первозданный аромат» мёртвого сада.

Горький запах полыни «будит неосознанную грусть», «острее, горше и милее сердцу» воспринимается перед атакой, присутствует во всех значимых сценах романа в индивидуальном восприятии героев. В финале же этот запах приобретает значение общего для всех символа. Сохранённое в боях знамя, «пропахшее пороховой гарью, пылью дальних дорог и неистребимым запахом степной полыни» воспринимается как знак перелома в войне, как знак черты, за которой кончается отступление и начинается долгий и трудный путь к победе. Напряжённость и открытая патетика финала не снижают очищающего воздействия шолоховских строк: взволнованное единое дыхание бойцов и слёзы старшины Попршценко производят столь сильное впечатление, что сцена в целом приводит к взрывной реакции, вызванной соборным единением с народом, Родиной и её защитниками.

Автор диссертации отмечает, что поразительная точность в описаниях, реалистичность, а иногда и натуралистичность подробностей, как это ни парадоксально, не заслоняют того особенного, эпического любования автора своими героями. То в авторском слове, то в речи героев звучит восхищение смелостью и стойкостью русских солдат, той ясностью и простотой, с которой они защищают родину, «не рассуждая по-пустому..., не мудрствуя лукаво», их «неистребимостью» и бесконечным терпением, с которым они учатся воевать. Не удивительно, что воздействие этого произведения оказалось столь велико, что шолоховские образы органично вошли в литературу о Великой Отечественной войне, оказали несомненное влияние на всю последующую литературу (автор отмечает книгу М. Алексеева «Мой Сталинград», которую можно считать в какой-то мере продолжением шолоховского романа, «перекличку» с поэмами А. Твардовского «Василий Тёркин» и «За далью даль», с прозой В. Шукшина, Ч. Айтматова, С. Залыгина, В. Астафьева, В. Распутина).

В Заключении подводятся итоги, оформляются выводы диссертанта об эпическом масштабе, онтологизме шолоховской прозы и уникальности поэтики его «синтетичного» художественного мира.

Цикл «Донские рассказы» суммарно значим. В нём проявило себя эпическое мировидение писателя: в центре изображённого им «расколотого» Гражданской войной мира оказалась жизнь обычного, рядового человека-труженика, жизнь, вписанная и в социальную «коловерть», и в природный «круговорот», что придало повествованию обобщающий смысл. Нравственная проблематика ранних рассказов, расширение пространственно-временного диапазона за счёт введения архетипических и библейских мотивов, цикличности природного круговорота, система символов, выдающая онтологически ориентированный взгляд писателя, - все эти особенности ранних произведений свидетельствуют о том, что в «Донских

рассказах» есть поразительные по глубине прозрения о времени, народе, революции. В этот начальный период творчества складывался тот особый тип художественного мышления, видения и воспроизведения, который позволил писателю создать впоследствии выдающееся произведение - роман-эпопею «Тихий Дон».

Идея нераздельности человеческого и природного существования, заявленная в «Донских рассказах» и воплощённая в системе онтологических символов, «мерцает» и в многоликой действительности «Тихого Дона» и «Поднятой целины», военной прозы М.А. Шолохова. Космогоническая, мирообразующая система (образы донской земли и степи, Дона, неба, солнца) - это шолоховский способ корреляции эмпирического и экзистенциального бытия.

Система шолоховских символов радикально преобразует действительность, гармонизирует окружающий хаос. Распахнутые ввысь и вширь пейзажи свидетельствуют о неразрывной связи шолоховского героя с природным миром, а фундаментальный принцип шолоховской эпики — снятие дистанции между героями и природой через систему символов и коррелят, отражающую данность мира как целостное существование, является показателем присущего М.А. Шолохову объёмного, «круглого» мышления, которое представляет собой внутреннее, глубинное, нерасчленяемое единство мировидения и мироведения. Такое качество шолоховской прозы, как метахудожественность, выводит её не только за пределы конкретного произведения, но и за пределы литературы, в пространство духовного бытия, в котором нет разделения на конкретное и абстрактное, на образ и идею, на символ и символизируемое. Система онтологических символов является фундаментом, на котором созидается новая, поэтическая реальность, рождается «великий эпический стиль» (Гегель) М.А. Шолохова.

Объёмное мышление всегда космично, потому так остро воспринимает писатель катастрофические для истории народа периоды предельно «некосмических» состояний общества. Эпизоды Первой мировой и Гражданской войн, коллективизации, Великой Отечественной войны насыщены образами, свидетельствующими о том, что люди своими действиями ввергают мир в хаос, преодоление которого возможно только через осознание кровной связи человека и природы. Цельный эпический мир М.А. Шолохова включает человека и землю, на которой он живёт, донскую степь и тихий Дон, величественное небо и гордое солнце, животных, птиц, растения, и в этом, заявленном в поистине космическом масштабе, единстве человека и природы нашла художественное воплощение идея беспредельности человеческого бытия.

Изображение человека в этом же преломлении - через общекосмическое бытие - проясняет художественный смысл конкретной человеческой судьбы. Внутренние параллели и противопоставления описаний природы,

константная онтологическая схема, являющаяся «каркасом» специфического эпического начала шолоховской прозы, составляют одну из отличительных особенностей как образа Григория Мелехова, ставшего значительным открытием в мировой литературе, так и других шолоховских героев. Изображение эволюции ведущих, «стратегических» героев в процессе поиска такой правды, «под крылом которой мог бы посогреться каждый», придаёт миру человеческого духа в прозе М.А. Шолохова статус высшей бытийной реальности. Личностная сфера шолоховских героев (субъективные ощущения, состояния, впечатления) включает и объективный мир со всеми его катаклизмами и противоречиями, что возможно только на самом высочайшем уровне эпизации. Для эпических героев М.А. Шолохова, отличающихся чистотой помыслов и нравственным здоровьем, правда кровного родства, семьи и Дома является главной, определяющей. Не менее важна для них и привязанность к родной донской земле, к крестьянскому труду, которую не смогли «вытравить» ни войны, ни насильственная коллективизация. Подспудно ощущаемая ими возможность приобщения к общечеловеческим ценностям - это укрепление союза с природой.

М.А. Шолохов, считает автор диссертации, наделил своих «стратегических» героев собственным даром восприятия «таинственного, могущественного и слитного» (М.А. Шолохов) природного мира в единстве зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных ощущений. Он создал симфонический мир образов, красок, звуков, запахов, дыхания природных стихий. Его живые, мгновенные ощущения, облечённые в словесную плоть, превращаются в неповторимые, яркие и запоминающиеся образы. «Встраиваясь» в общую философскую концепцию произведения, они наполняются символическим смыслом, дают ощущение слитности, абсолютного, кровного единения с природой. В полифонизме звуков и запахов, в цветовой палитре шолоховской прозы отражен колорит эпического состояния мира, а в изображении животных и птиц, в сцеплении символических значений образов «живого вещества» и эпического пласта повествования проступает исконная, «первозданная» общность всего сущего. Через символику образов животных и птиц, в частности, коня и волка оцениваются люди, события и само время.

Глубинное постижение М.А. Шолоховым народного характера поднимает военную прозу писателя до уровня выдающейся. Самоанализ Андрея Соколова в рассказе «Судьба человека», авторский комментарий, введение обрамления, насыщенного символами весны и дороги, влияние фольклорных традиций и акцентированное звучание мотива «страдающего сердца» сливаются в единый аккорд героики и трагизма. Опубликованные во время войны главы романа «Они сражались за Родину» создали идейно-эстетические предпосылки рождения в русской литературе XX века лейтенантской прозы (К. Воробьёв, В. Быков, В. Кондратьев, Б. Васильев,

Ю. Бондарев и другие). Однако самобытность героев шолоховского романа о войне состоит в том, что они - зрелые, обладающие достаточным запасом жизненного опыта люди, в них словно сконцентрировались качества мужчины-воина. Не театрализованное геройство, а осмотрительность, умение трезво оценить боевую обстановку и принять верное решение, не показное геройство, а будничная военная работа, не высокие слова о любви к Родине и партии, а настоящий действенный патриотизм - главные качества шолоховского героя-бойца. Коренные свойства шолоховской прозы - отказ от подчёркнутой патетики и по-народному мудрое отношение к войне - уже тогда, в 1943-1944 годах позволили создать произведения о неодолимой силе духа русского человека.

Катарсическое свойство шолоховской прозы обусловлено онтологическим сознанием писателя. Воспринимая мир в его субстанциональных началах, писатель создал эпическую картину мира, в которой всё взаимосвязано и взаимоотражено: личность и общий закон бытия, человек и природа, жизнь и смерть, гармония и хаос. Особое эпическое мироощущение автора в финальных сценах произведений задаёт художественным картинам масштаб всеобщего. Стремящийся к безграничному расширению хронотоп -это «исход» от «хаотически-тяжёлого» (H.A. Бердяев) мира к свободному и гармоничному, в котором возможны слияние жизни человеческой и природной, тождественность жизни индивидуальной и общечеловеческой.

«Нормализующий» характер шолоховской эпики даёт ощущение полноты бытия, определяет то высокое эмоциональное состояние, которое испытывает читатель в финале произведений М.А. Шолохова, что убедительно свидетельствует о творческой мощи писателя, обозначает оптимальный результат эстетического воздействия шолоховского слова.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Муравьёва, Н.М. «Поднятая целина» М.А. Шолохова: философско-поэтический контекст: монография / Н.М. Муравьёва; научн. ред. JI.B. Полякова. - Борисоглебск: БГПИ, 2002. - 6,5 п. л.

2. Муравьёва, И.М. Проза М.А. Шолохова: онтология, эпическая стратегия характеров, поэтика: монография / Н.М. Муравьёва; научн. ред. JLB. Полякова. - Борисоглебск: БГПИ, 2007. - 24,6 п. л.

3. Муравьёва, Н.М. «Донские рассказы»: многомерность истины в шолоховском изображении: учебно-методическое пособие / Н.М. Муравьёва; под ред. Т.Ф. Поповой, главного методиста-зав. кабинетом русского языка и литературы ТОИПКРО. - Тамбов: ТОИПКРО, 2005. - 5,4 п.л.

4. Муравьёва, Н.М. «Могущественный мир слитных запахов» романа М. Шолохова «Поднятая целина» / Н.М. Муравьёва // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. 2000. Вып. 3 (19).-0,35 п.л.

5. Муравьёва, Н.М. Мир детства в рассказе М.А. Шолохова «На-халёнок» / Н.М. Муравьёва // Литература в школе, 2006. №3. - 0,2 п.л.

6. Муравьёва, Н.М. Онтологическая парадигма «Донских рассказов» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. 2005. №2.-1,1 п. л.

7. Муравьёва, Н.М. Катарсис финальных сцен произведений М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. 2005. Вып. 4. - 0,3 п.л.

8. Муравьёва, Н.М. Онтологические интуиции М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. 2005. Вып. 4. - 0, 45 п.л.

9. Муравьёва, Н.М. Символика природных образов у М.А. Шолохова и С.А. Есенина (на материале романа-эпопеи «Тихий Дон» и повести «Яр») / Н.М. Муравьёва // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. 2006. Вып. 4. - 0, 4 п.л.

10. Муравьёва, Н.М. Образ Григория Мелехова в системе символов романа-эпопеи М.А. Шолохова «Тихий Дон» / Н.М. Муравьёва // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. 2007. Вып. 4. - 0,5 п.л.

11. Муравьёва, Н.М. Звуковая символика романа-эпопеи М.А. Шолохова «Тихий Дон» / Н.М. Муравьёва // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. 2007. Вып. 7. - 0,5 п.л.

12. Муравьёва, Н.М. К заглавию романа М. Шолохова «Поднятая целина» / Н.М. Муравьёва // [V Державинские чтения: Материалы научной конференции молодых учёных. Февр. 1999 г.: 275-летию Российской Академии наук посвящается. - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 1999. -0,1 п.л.

13. Муравьёва, Н.М. Доминантные характеристики в женских образах у Пушкина и Шолохова (на материале «Станционного смотрителя» и «Поднятой целины») / Н.М. Муравьёва // A.C. Пушкин. Жизненный путь. Научно-литературное наследие. Материалы региональной научно-практической конференции, проведённой 14-15 мая 1999 года. - Борисог-лебск: БГПИ, 1999. - 0, 1 п.л.

14. Муравьёва, Н.М. «Мнимое безмолвие» пейзажа в «Поднятой целине» Шолохова / Н.М. Муравьёва // XII Пуришевские чтения: Всемирная

литература в контексте культуры: Сборник статей и материалов. - М.: МПГУ, 2000.-0,1 пл.

15. Муравьёва, Н.М. Многозвучье «Поднятой целины» / Н.М. Муравьёва// Отчий край, №3 (27). Волгоград, 2000. - 0, 25 п.л.

16. Муравьева, Н.М. «Симфония» запахов романа М.А. Шолохова «Поднятая целина» / Н.М. Муравьёва // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Выпуск 1. - М.: РИЦ «Альфа» МГОПУ, 2001. - 0, 35 п.л.

17. Муравьёва, Н.М. Психологический параллелизм звуковых образов «Поднятой целины» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Материалы ежегодной научной конференции преподавателей и студентов БГПИ 2001 г. -Борисоглебск: БГПИ, 2002.-0,1 п.л.

18. Муравьёва, Н.М. Роман М.А. Шолохова «Поднятая целина» и русский космизм / Н.М. Муравьёва // Русская литература и философия: постижение человека: Материалы Всероссийской научной конференции (Липецк, 16-17 октября 2001 г.). - Липецк: ЛГПУ, 2002. - 0, 2 п.л.

19. Муравьёва, Н.М. Метафора звука в романе М.А. Шолохова «Поднятая целина» / Н.М. Муравьёва // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы первой международной конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, апрель 2002). В 2-х т. Т. 1. - М.: РИЦ «Альфа» МГОПУ, 2002. - 0, 4 п.л.

20. Муравьёва, Н.М. Многофункциональность образа тишины в романе М.А. Шолохова «Поднятая целина» / Н.М. Муравьёва // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Выпуск 2. - М.: РИЦ «Альфа» МГОПУ, 2002. - 0, 2 п.л.

21. Муравьёва, Н.М. Социально-философский подтекст романа М.А. Шолохова «Поднятая целина» / Н.М. Муравьёва // Изучение творчества М.А. Шолохова в высшей и общеобразовательной школе. Материалы Шолоховских чтений-2002. - Ростов-на-Дону, 2003. - 0,55 п.л.

22. Муравьёва, Н.М. Природные константы в произведениях М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Материалы ежегодной научной конференции преподавателей и студентов БГПИ 2003 года. - Борисоглебск: ГОУ ВПО «БГПИ», 2003.-0,1 п.л.

23. Муравьёва, Н.М. О некоторых особенностях стиля рассказов «Обида» и «Коловерть» / Н.М. Муравьёва // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. - М.: Издательский дом «Таганка» МГОПУ, 2003. -О, 3 п.л.

24. Муравьёва, Н.М. Идея человеколюбия в философско-поэтическом контексте «Донских рассказов» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Русская литература и философия: постижение человека. Материалы Второй Всероссийской научной конференции (Липецк, 6-8 октября 2003 г.). В 2-х ч. Ч. 2. - Липецк: ЛГПУ, 2004. - 0,4 п.л.

25. Муравьёва, Н.М. Тема гражданской войны в «Донских рассказах» М.А, Шолохова / Н.М. Муравьёва, H.H. Зверев // Русская литература: Учебное пособие для гуманитарных факультетов. - Мичуринск: МГПИ,

2004. - 0, 2 п.л.

26. Муравьёва, Н.М. Изображение коллективизации в романе М.А. Шолохова «Поднятая целина» / Н.М. Муравьёва, H.H. Зверев // Русская литература: Учебное пособие для гуманитарных факультетов. - Мичуринск: МГПИ, 2004. - 0,4 пл.

27. Муравьёва, Н.М. Хронотоп отчего дома в «Донских рассказах» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы третьей международной конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, апрель 2004). В 2-х т. Т. 2. - М.: РИЦ «Альфа» МГОПУ, 2004. - 0,2 п.л.

28. Муравьёва, Н.М. Художественное время и пространство «Донских рассказов» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Выпуск 4. - М.: Издательский дом «Таганка» МГОПУ, 2004. - 0,2 п.л.

29. Муравьёва, Н.М. Мотив дороги в «Донских рассказах» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Материалы ежегодной научной конференции преподавателей и студентов БГПИ 2004 года. - Борисоглебск: ГОУ ВПО «БГПИ», 2004.-0,1 п.л.

30. Муравьёва, Н.М. Сказ в прозе М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Материалы ежегодной научной конференции преподавателей и студентов БГПИ 2004 года. - Борисоглебск: ГОУ ВПО «БГПИ», 2005. - 0,1 п.л.

31. Муравьёва, Н.М. К проблеме изучения «Донских рассказов» М.А. Шолохова в школе / Н.М. Муравьёва // Вуз - школе. Вып. 5. - Борисоглебск: БГПИ, 2005. С. 126-134. - 0, 4 п.л.

32. Муравьёва, Н.М. Художественное время в онтологической структуре произведений М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Шолоховские чтения. Творчество М.А. Шолохова в контексте мировой культуры: Сборник статей, посвященный 100-летнему юбилею писателя. - Ростов-на-Дону,

2005.-0, 55 п.л.

33. Муравьёва, Н.М. Образ Дона в ранних рассказах М. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Вып. 5. -М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2005. - 0,2 п.л.

34. Муравьёва, Н.М. О жанровой природе «Донских рассказов» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Т. 2. - М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2005. - 0, 2 п.л.

35. Муравьёва, Н.М. Онтологические интуиции М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Русская литература XX века: онтология и поэтика. Научная школа проф. Л.В. Поляковой: Коллективная монография. - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2005. - 0, 3 п.л.

36. Муравьёва, Н.М. Структура эпического сюжета «Тихого Дона» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Материалы ежегодной научной конференции преподавателей и студентов БГПИ 2005 года. — Борисоглебск: ГОУ ВПО «БГПИ», 2006. - 0, 1 п.л.

37. Муравьёва, Н.М. Мир птиц «Поднятой целины» (по роману М.А. Шолохова) / Н.М. Муравьёва // Истоки. Научный альманах. -Борисоглебск, 2006. №5. - 0, 5 п.л.

38. Муравьёва, Н.М. Птицы тихого Дона (на материале романа-эпопеи М.А. Шолохова «Тихий Дон») / Н.М. Муравьёва // Истоки. Научный альманах. - Борисоглебск, 2007. №6. - 0, 9 п.л.

39. Муравьёва, Н.М. Символика природных запахов в «Поднятой целине» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Истоки. Научный альманах, -Борисоглебск, 2007. №6. - 0, 4 п.л.

40. Муравьёва, Н.М. «Звёздная» символика в эволюции образа Григория Мелехова / Н.М. Муравьёва // Шолоховские чтения: Сборник научных трудов. Вып. 6. - М.: МГГУ им. М.А. Шолохова, 2007. - 0,2 п.л.

41. Муравьёва, Н.М. Символика природных запахов в произведениях М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Материалы ежегодной научной конференции преподавателей и студентов БГПИ 2006 года. - Борисоглебск: ГОУ ВПО «БГПИ», 2007. - 0,2 п.л.

42. Муравьёва, Н.М. «Донские рассказы М.А. Шолохова: онтологические прозрения писателя / Н.М. Муравьёва // Материалы ежегодной научной конференции преподавателей и студентов БГПИ 2006 года. - Борисоглебск: ГОУ ВПО «БГПИ», 2007. - 0,2 п.л.

43. Муравьёва, Н.М. Образ неба в системе символов «Поднятой целины» М.А. Шолохова / Н.М. Муравьёва // Вопросы гуманитарных наук. -М., 2007, № 3(30). - 0, 2 п.л.

44. Муравьёва, Н.М. Мотивы огня и жара в характеристике Аксиньи (по роману-эпопее М.А. Шолохова «Тихий Дон») / Н.М. Муравьёва // Вопросы филологических наук. - М., 2007. № 3(30). - 0,2 п.л.

45. Муравьёва, Н.М. Эпический образ родной земли в главах романа М.А. Шолохова «Они сражались за Родину» / Н.М. Муравьёва // Вопросы гуманитарных наук. - М., 2007. № 4(31). - 0, 2 п.л.

46. Муравьёва, Н.М. Мотив страдающего сердца в эпическом пространстве рассказа М.А. Шолохова «Судьба человека» / Н.М. Муравьёва // Вопросы филологических наук. - М., 2007. № 4(31). - 0,3 п.л.

47. Муравьёва, Н.М. Одористические образы в пейзажах М. Шолохова и Вс. Иванова / Н.М. Муравьёва // Филология и культура: материалы VI междунар. научн. конф. 17-19 октября 2007 года. - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2007. - 0, 2 п.л.

Подписано в печать 24.10.2007 г. Формат 60x84/16. Объем 3,0 п.л. Тираж 100 экз. Заказ № 1283. Бесплатно. 392008, Тамбов, ул. Советская, 190 г. Издательство ТГУ им. Г.Р. Державина.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Муравьёва, Наталия Михайловна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. «ДОНСКИЕ РАССКАЗЫ» М.А. ШОЛОХОВА: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ МНОГОМЕРНОСТЬ ИСТИНЫ.

1.1. ЖАНРОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ «ДОНСКИХ РАССКАЗОВ» КАК ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ МЕТЫ.

1.2. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО В ОНТОЛОГИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЕ РАННЕЙ ШОЛОХОВСКОЙ ПРОЗЫ.

1.3. АРХЕТИПИЧЕСКИЕ МОТИВЫ И КОНКРЕТНОСТЬ.

ИСТОРИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В РАССКАЗАХ М.А. ШОЛОХОВА.

1.4. СКВОЗНЫЕ ПРИРОДНЫЕ ОБРАЗЫ И МОТИВЫ «ДОНСКИХ РАССКАЗОВ».

ГЛАВА 2. СИСТЕМА ПРИРОДНЫХ СИМВОЛОВ «ТИХОГО ДОНА» И «ПОДНЯТОЙ ЦЕЛИНЫ» КАК ОТРАЖЕНИЕ ИЗНАЧАЛЬНОГО ЕДИНСТВА ВСЕГО СУЩЕГО.

2.1. ОБРАЗ ЗЕМЛИ В РОМАНЕ-ЭПОПЕЕ «ТИХИЙ ДОН».

2.2. ЖИВАЯ СВЯЗЬ СИМВОЛОВ ЗЕМЛИ, НЕБА И ВОДЫ В ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ «ПОДНЯТОЙ ЦЕЛИНЫ».

ГЛАВА 3. ЭПИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ ХАРАКТЕРОВ РОМАНА «ТИХИЙ ДОН».

3.1. ГРИГОРИЙ МЕЛЕХОВ.

3.2. ОБРАЗ АКСИНЬИ.

3.3. НАТАЛЬЯ И АРХЕТИП СЕМЬИ.

ГЛАВА 4. АНИМАЛИСТИЧЕСКИЙ ВЕКТОР ПРОЗЫ М.А. ШОЛОХОВА.

4.1. «БЫЛ КОНЬ, БЫЛО И ПОЕЗЖЕНО».

4.2. ОБРАЗ ВОЛКА.

4.3. ДРУГИЕ ЗООМОРФИЗМЫ.

4.4. ПТИЦЫ ДОНСКОГО КРАЯ.

ГЛАВА 5. СИНКРЕТИЗМ МЫШЛЕНИЯ ХУДОЖНИКА КАК ФАКТОР ЭПИЧЕСКОЙ ЦЕЛЬНОСТИ ПОЭТИЧЕСКОГО МИРА.

5.1. «ЗВУЧНАЯ» ТИШИНА ТИХОГО ДОНА.

5.2. ЗВУКОВАЯ СИМВОЛИКА РОМАНОВ М.А. ШОЛОХОВА.

5.3. ЯЗЫК ЗАПАХОВ ШОЛОХОВСКОЙ ПРОЗЫ.

5.4. ЦВЕТОВАЯ ПАЛИТРА ПРОИЗВЕДЕНИЙ М.А. ШОЛОХОВА.

ГЛАВА 6. «ВЕЛИКИЕ, СВОБОДНЫЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИ ПРЕКРАСНЫЕ» ХАРАКТЕРЫ ВОЕННОЙ ПРОЗЫ М.А. ШОЛОХОВА.

6.1. МОТИВ СТРАДАЮЩЕГО СЕРДЦА В РАССКАЗЕ «СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА».

6.2. ЭПИЧЕСКИЕ ГЕРОИ НЕЗАВЕРШЁННОГО РОМАНА «ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОДИНУ».

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Муравьёва, Наталия Михайловна

Произведения такого масштаба, как «Тихий Дон», изменяют критерии ценностей, воздействуют на сознание людей, заставляют пересмотреть сложившиеся границы познания, точку отсчёта в оценках и представлениях о мире и человеке. Великое произведение становится событием национальной истории. В истории же литературы значение не только «Тихого Дона», но и всего творчества М.А. Шолохова столь велико, что определяет стратегические параметры всей отечественной литературы XX столетия.

Сложный художественный мир М.А. Шолохова, мир образов, человеческих страстей и природных стихий, отразивший полноту действительности и ставший зеркалом духа времени, неизменно привлекал и привлекает исследователей. В.В. Васильев справедливо пишет о том, что прорывы Шолохова в душу человека сродни тому крайне мало посещающему нас чувству «чуда нерукотворной жизни, её высшей целесообразности устроения и красоты вместе с ощущением сурового ока, недремно и хладно сопутствующего судьбам людей» [1]. Проходят годы, но шолоховские произведения не теряют своих свойств живительного источника: «Шолохов, как никто в мире, противостоит дроблению человека и мира, опошлению поступков и помыслов, преобладанию «тьмы низких истин» над божественным смыслом земного бытия. В нём правда жизни, правда человеческих поступков и переживаний и правда слова равновелики и содружны, работа бытия и духа образовали такой могучий союз, который неподвластен никаким ядам, никакой агрессии. .» [2], - отмечает В.М. Акаткин в статье «Призвание художника».

Время диктует вектор интерпретации художественных творений. Спектр «смыслоутрат» и достраиваний смысла шолоховских произведений чрезвычайно широк: от навешивания идеологических ярлыков [3] до широкомасштабной, длящейся не одно десятилетие, кампании по поиску «настоящего» автора «Тихого Дона» (а по версии Зеева Бар-Селлы, и «Донских рассказов», и «Поднятой целины»). Предпринятое нами исследование фил ософско-поэтического контекста «Поднятой целины» [4] с точки зрения идейно-художественной значимости развёрнутой в романе системы коррелят и художественных символов позволило аргументировать следующие выводы: роман «Поднятая целина» - полное и объективно взвешенное свидетельство форм и методов проведения коллективизации на Дону, свидетельство, отразившее трагизм тех лет и деформацию народной морали; произведение неповторимо высокохудожественное - созданный писателем лирический эпос природы «заражает» читателя энергией родства с землёй, степью, водной и небесной стихиями.

Осознание ведущей, «каркасной» роли системы универсальных символов в эпическом пространстве «Поднятой целины» обусловило наше обращение к исследованию онтологической парадигмы других произведений писателя. Осмысление феномена неразрывности, слитности онтологической, эпической и поэтической составляющих шолоховской прозы определило главные направления данного диссертационного исследования: проследить эволюцию мировоззренческой концепции писателя, получившую художественное воплощение в системе онтологических символов; выявить особенности эпического мышления писателя, проявившегося и в создании общей художественной картины народного бытия, и в органике эпических характеров, и в поэтике шолоховских произведений.

Следует отметить, что в шолоховедении последних лет обозначился явный перелом. Новые исследовательские подходы связаны не только с общей методологической переориентацией отечественного литературоведения, но и с введением в научный оборот большого количества документальных материалов, ранее неизвестных читателю, среди которых значительное место занимают письма писателя [5], рукопись «Тихого Дона», мемуарные источники, критические материалы зарубежных авторов [6]. Метод историко-литературного комментария, использованный Н.В. Корниенко в книге «Сказано русским языком.» Андрей Платонов и Михаил Шолохов: встречи в литературе» [7], позволил представить язык эпохи 1920-1940 годов как объект изображения в прозе Платонова и Шолохова.

Бесценным вкладом в изучение жизни и творчества М.А. Шолохова стала книга «Михаил Шолохов. Летопись жизни и творчества» [8], в которой составитель Н.Т. Кузнецова использовала документы из фондов Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова в станице Вёшенской, воспоминания современников писателя, в том числе не публиковавшиеся ранее, дневниковые записи С.М. Шолоховой, а также материалы периодической печати, книжных изданий, посвященные творчеству писателя.

Издание собраний сочинений М.А. Шолохова [9], «Словаря языка Михаила Шолохова» [10], выпуск биобиблиографического указателя публикаций произведений М.А. Шолохова и литературы о жизни и творчестве художника [11] дали возможность современному читателю оценить масштаб творчества великого русского писателя. Столетний шолоховский юбилей отмечен выходом книги Ю.А. Дворяшина «М.А. Шолохов: грани судьбы и творчества» [12], сборником научных статей ведущих шолоховедов «Новое о Михаиле Шолохове» [13], сборниками научных докладов Шолоховских чтений, прошедших в Москве и Ростове-на-Дону [14]. «Вестники» ведущих вузов страны ознаменовали шолоховский юбилей целым рядом научных материалов.

Но в то же время активизировали свою деятельность и «анти-шолоховеды»: вышли книги Зеева Бар-Селлы, В.И. Самарина, С. Карягина [15]. Такое впечатление, что обвинения в адрес русского гения никогда не иссякнут, какие бы аргументы в защиту авторства М.А. Шолохова не приводились. Самое удивительное в этой ситуации то, что авторам подобных ккиг невозможно возразить по существу. С. Карягин, например, даже оговаривается, что он не литературовед, не компетентен в анализе шолоховских пейзажей, более того, он недоумевает, почему «мерилом литературного произведения является так называемая «художественная ценность» произведения, но, тем не менее, считает себя вправе обвинять М.А. Шолохова в том, что в

Тихом Доне» писатель «изуродовал» историю казачества. Зеев Бар-Селла вообще представляет на суд читателей детективную историю: всё, что написал М.А. Шолохов, включая «Донские рассказы», «списано» с одного источника.

На все эти обвинения аргументированно ответил Ф.Ф. Кузнецов своим фундаментальным трудом «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа» [16], научно исследовавший рукопись «Тихого Дона» как неоспоримое свидетельство принадлежности романа М.А. Шолохову. Обращение к прототипам героев романа-эпопеи, к творческой биографии писателя 1920-1930-х годов, к сопоставительному анализу стиля М.А. Шолохова и «претендентов» на авторство «Тихого Дона» позволило автору книги раскрыть органическую преемственность «Тихого Дона» с ранними произведениями, с «Поднятой целиной», убедительно показать бездоказательность и несостоятельность доводов «антишолоховедов».

Наиболее близки к проблематике нашего исследования книги Е.А. Шириной, Н.Д. Котовчихиной, С.Г. Семёновой. В учебном пособии Е.А. Шириной [17] анализируются особенности восприятия, понимания и воссоздания природы М.А. Шолоховым в «Тихом Доне». Философские аспекты изображения природы, многозначность образов-символов Дона, солнца, степи, человек и природа в крестьянском понимании - все эти аспекты исследования созвучны нашим представлениям о художественной картине мира в романе-эпопее «Тихий Дон». В монографии Н.Д. Котовчихиной «Эпическая проза М.А. Шолохова в русском литературном процессе XX века» [18] шолоховский эпос представлен как целостное явление. Анализ принципов и средств идейно-композиционной организации эпического произведния, концептуальное понимание термина «эпопея» (в сопоставлении с произведениями М. Горького, А.Н. Толстого, Д.А. Фурманова), определение новаторской сущности «Тихого Дона» как романа-эпопеи трагического характера обогащает жанровый аспект шолоховедения. Книга С.Г. Семёновой «Мир прозы Михаила Шолохова: от поэтики к миропониманию» [19] раскрывает мировоззренческое и стилистическое единство прозы М.А. Шолохова. Анализ поэтики в широком значении этого термина (образы, мотивы, система героев, композиция, язык) даёт возможность выстроить шолоховское видение мира, его философию человека, народного бытия, истории.

Однако, несмотря на обозначенные точки соприкосновения нашей диссертационной работы с названными исследованиями, мы избрали другой вектор анализа, органично объединяющий исследование шолоховской онтологии, эпики и поэтики на всём протяжении творческой эволюции писателя в единое целое.

Воспроизведение жизни в её цельности, масштабности и монументальности при том, что художественный мир Шолохова «вмещает апокалипсическую бездну бескомпромиссных конфликтов, разрешение которых возможно лишь ценой колоссальных потерь и разрушений [20], «русский онтологизм» [21], взаимосвязь и взаимодействие внешнего сюжетного действия и глубинного, сокровенного, уведённого в подтекст, — эти коренные свойства шолоховской прозы позволяют идентифицировать её как явление уникальное и одновременно универсальное. Присущая писателю интуиция бытия нашла художественное выражение в созданной им шкале витальных ценностей и их жизненных преломлениях в судьбах героев, в онтологическом подтексте и эпической подаче художественного материала.

В диссертации представлен опыт аналитического и одновременно интерпретирующего рассмотрения творчества художника. Особая поэтическая вселенная с шолоховским видением мира и человека, с очарованием истории народа даже в трагические, катастрофические её периоды (Гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная) наполнена сквозными темами, образами, мотивами, приобретающими символические значения и образующими единую художественную плоть.

Актуальность диссертации обусловлена её соотнесённостью с одним из магистральных направлений фундаментальных исследований в области литературоведения, которое связано с изучением духовных, эстетических ценностей отечественной литературы и базируется на комплексном системном анализе художественных феноменов, насущной необходимостью осмысления философско-поэтического контекста прозы М.А. Шолохова в эпической сложности, поэтической многогранности и целостности.

Диссертационная работа написана на материале цикла «Донские рассказы», романа-эпопеи «Тихий Дон», романа «Поднятая целина», рассказа «Судьба человека», незавершённого романа «Они сражались за Родину», публицистических произведений М.А. Шолохова. К исследованию привлечены воспоминания современников писателя, новые биографические материалы, письма, фрагменты рукописи «Тихого Дона».

Объектом исследования избран весь корпус шолоховской художественной прозы, рассмотренной во взаимосвязанности и взаимообусловленности, проявляющей себя в системе символов, являющихся своеобразной онтологической схемой, на основе которой строится эпическое повествование, раскрываются эпические характеры, формируется специфика шолоховской поэтики.

Предмет исследования - онтологическая парадигма прозы М.А. Шолохова, эпическая стратегия характеров главных шолоховских героев, особенности поэтики анималистического вектора шолоховской прозы, символика природных, звуковых, цветовых, одористических образов.

Предмет исследования определяет цель работы: рассмотреть философ-ско-поэтический контекст шолоховской прозы через систему созданных писателем онтологических символов, соотнесённых с эпической картиной мира выдающегося русского художника.

Целью исследования обусловлены его задачи:

- определить онтологическую парадигму «Донских рассказов», их жанровые особенности, выявить основные мотивы, вычленить природные символы и проанализировать их сюжетно-композиционную роль;

- раскрыть значение универсальных символов в философско-поэтических контекстах «Тихого Дона» и «Поднятой целины»;

- проследить эволюцию «стратегических» характеров «Тихого Дона» (Григорий Мелехов, Аксинья, Наталья) в их соотнесённости с системой природных символов романа-эпопеи;

- исследовать поэтику анималистического вектора произведений М.А. Шолохова;

- раскрыть синкретизм мышления писателя на материале созданной им «романной симфонии»: проанализировать образ тишины, метафору звука, язык запахов и цветовую палитру шолоховской прозы;

- показать особенности эпического повествования в военной прозе МА. Шолохова: раскрыть мотив «страдающего сердца» в рассказе «Судьба человека», выявить константные природные символы, рассмотреть способы эпизации в незавершённом романе «Они сражались за Родину».

Теоретико-методологическая база исследования выстраивается на оценке творчества писателя как системной художественной целостности, которая обеспечивает возможность восприятия произведений М.А. Шолохова в единстве их онтологической и эпической сущностей.

Для методологического обоснования диссертационной работы конструктивное значение имеют идеи русских философов: философия творчества H.A. Бердяева; теория символа П.А. Флоренского; опыт изучения поэтических воззрений славян на природу А.Н. Афанасьева; основные положения философии русского космизма (естественнонаучный космизм К.Э. Циолковского, теория ноосферы В.И. Вернадского); работы современных философов, изучающих проблемы художественного творчества, катарсиса, синестезии (Е.В. Волковой, A.C. Мигунова, С.З. Оруджевой, Е.И. Рукосуевой); современные исследования философского контекста русской литературы А.Г. Га-чевой, O.A. Казниной, С.Г. Семёновой и других. В диссертации нашли отражение мифопоэтические концепции, сформулированные в работах А.Ф. Лосева, Н.О. Лосского, В.Н. Топорова, исследования онтологической поэтики Л.В. Карасёва и H.A. Шогенцуковой.

Диссертант изучил учение Г.В.Ф. Гегеля об эпическом, освоил жанровые теории С.С. Аверинцева, М.М. Бахтина, В.В. Кожинова, Н.Л. Лейдерма-на, Е.М. Мелетинского, Г.Н. Поспелова, Л.В. Чернец; теории сказа В.В. Виноградова и Б.М. Эйхенбаума, литературного характера С.Г. Бочарова, стиля Н.В. Драгомирецкой, А.Б. Есина, Ю.И. Минералова, А.В. Михайлова. Осмыслены теория автора Г.А. Гуковского, Б.О. Кормана, Г.Н. Поспелова, труды по исторической и теоретической поэтике А.Н. Веселовского, Н.Д. Та-марченко, Б.В. Томашевского, В.Е. Хализева, разработки проблемы художественности Н.К. Гея, В.И. Тюпы, В.В. Фёдорова, наблюдения Л.Е. Ляпиной, И.В. Фоменко в области литературно-художественной циклизации.

Для автора диссертации представили интерес историко-литературные работы В.В. Агеносова, А.И. Ванюкова, М.М. Голубкова, С.И. Кормилова, Н.В. Корниенко, Н.Л. Лейдермана, А.И. Метченко, Л.В. Поляковой, Е.Б. Скороспеловой и других об особенностях развития отечественной литературы в XX веке, что способствовало решению вопроса о соотнесённости произведений М.А. Шолохова с определёнными историко-литературными тенденциями, раскрытию особенностей эпического континуума и специфических черт шолоховской прозы.

На страницах диссертации учтены современные исследования и в области шолоховедения: статьи и книги Ф.Г. Бирюкова, В.В. Васильева, Н.И. Глушкова, Ю.А. Дворяшина, Н.В. Корниенко, Н.Д. Котовчихиной, Ф.Ф. Кузнецова, В.О. Осипова, В.В. Петелина, В.Я. Саватеева, Л.Г. Сатаровой, С.Г. Семёновой, А.И. Хватова, Н.М. Федя, В.А. Чалмаева и других. В диссертации использованы воспоминания М.М. Шолохова и С.М. Шолоховой, О. Карлайн-Андреевой, Н.Ф. Корсунова, Н.Т. Кузнецовой.

В основу методологии положен комплексный историко-литературный принцип исследования, опирающийся на проблемно-тематический, структурно-поэтический, системный, описательный и частично текстологический методы и подходы. и

Методологический инструментарий актуализирует и конкретизирует понятия и представления о цельности художественного мира писателя. Использован термин В.В. Зеньковского «русский онтологизм».

Положения, выносимые на защиту:

1. Вектор творческих поисков писателя обозначен, задан в «Донских рассказах». Здесь заложены и определены предмет и объект изображения, сущностные свойства шолоховского эпического героя, мировоззренческая концепция автора, стилистические особенности его повествования, гуманистический пафос творчества. Опыт художника, который приобрёл М.А. Шолохов в процессе создания «Донских рассказов», позволил ему развить такую черту своего эпоса, как сочетание исторически-конкретного изображения с символическим. Онтологический подтекст ранней прозы писателя, выявляя глубинные противоречия эпохи, определял иерархию человеческих ценностей, их жизнестойкость в условиях жестокой, «свирепой» проверки на прочность.

2. Идея нераздельности человеческого и природного существования лежит в основе шолоховской системы природных символов. Человек в своём социально-историческом бытовании не может игнорировать этой связи: деформация в историческом и экзистенциальном мирах неминуемо отразится на мире природном, космическом. Сила шолоховского величия художника и мастера проявила себя в создании цельной монолитной эпической природной картины, в которой взаимосвязанно существуют человек, звери и птицы, растения, Дон, степь, небесное пространство.

3. В сложном, драматическом переплетении индивидуальных судеб основных шолоховских героев раскрывается не только любовная или иная интимная проблематика, по закону эпического сопряжения их судьбы «вписаны» в судьбу казачества, и ещё шире - в судьбу народа и страны. Система природных символов, размыкая время и пространство, организуя онтологический подтекст сцен с участием «стратегических» героев, становится средством выражения эпической полноты жизни: с одной стороны, через единство человека и природы эпическое повествование стремится передать всю безграничность человеческого бытия, с другой, ограничивает, завершает эту безграничность идеальным «пределом» - правдой Дома, семейных ценностей, родственных уз и крестьянской привязанности к земле.

4. Мирообразующая система символов шолоховской прозы отражает «космическое» восприятие писателя, является средством изображения общества в состоянии предельной «некосмичности». В «Донских рассказах» и «Тихом Доне» она отражает нарушение мировой гармонии в результате Гражданской войны, в «Поднятой целине» проявляет авторское отношение к тем методам, которыми проводилась коллективизация, к политике «расказачивания», а в «Судьбе человека» и главах романа «Они сражались за Родину» выявляет антигуманистическую сущность войны и фашизма. Шолоховская проза раскрывает связь личностного бытия автора с общекосмическим, приобретает эпическое напряжение и символический смысл.

5. Способность М.А. Шолохова видеть, слышать, чувствовать явление, предмет, признак в нерасторжимой целостности зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных ощущений позволила писателю создать уникальный художественный мир. Красочные синестезии придают произведениям М.А. Шолохова особый колорит. В его пейзажах происходит редкое явление, «скрещение» нескольких чувственных образов, вызванных личным соприкосновением автора с удивительно многообразной донской природой.

7. В главах романа «Они сражались за Родину» дана не только «окопная» правда о войне, в них отражено самосознание народа, творящего историю. Эмоционально-психологическая и идейная многоплановость романа, глобальное осмысление проблемы жизни и смерти на войне, героики и патриотизма, убедительное и достоверное изображение сути русского национального характера, его стойкости и человечности позволяют считать это произведение, наряду с рассказом «Судьба человека», одним из величайших открытий русской военной прозы. Эти произведения не только итоговые в творческой эволюции писателя, но в них резонируют прозрения предшествующих произведений и жизнестойкость «русского онтологизма».

Научная новизна исследования состоит в целостном осмыслении творчества М.А. Шолохова как художественного феномена, уникального явления русской литературы XX века; определяется проведённым углублённым исследованием онтологической парадигмы, эпической стратегии характеров прозы М.А. Шолохова. Впервые анализируется поэтика анималистического пласта шолоховской прозы. Синкретизм авторского мышления, получивший воплощение в поэтическом строе произведений, рассматривается как фактор эпической цельности поэтического мира выдающегося русского писателя.

Теоретическая значимость диссертации заключается в расширении имеющихся в литературоведении представлений об эпическом искусстве и его критериях; в практической разработке теории художественного образа, конкретной поэтики; в апробации онтологического подхода к художественному произведению.

Практическое значение полученных результатов работы состоит в возможности их использования при создании общей историко-литературной концепции XX века; в последующих исследованиях творческого наследия М А. Шолохова; в практике преподавания литературы в вузе и школе.

Основные результаты исследования апробированы в 47 публикациях, общим объёмом около 50 п.л., в том числе в двух монографиях, 8-ми публикациях на страницах изданий, рекомендованных ВАК для размещения научных результатов по докторским диссертациям; в учебно-методическом пособии для учителей и докладах на научных конференциях разных уровней. Среди них: международные Шолоховские чтения в Ростове-на-Дону (2000, 2002, 2005); ежегодные международные Шолоховские чтения в Москве (МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2001-2007); ежегодные международные конференции «Русское литературоведение на современном этапе» (МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2002-2006); международная научная конференция «Филология и культура» (Тамбов, ТГУ им. Г.Р. Державина, 2007); Всероссийские на

15

Заключение научной работыдиссертация на тему "Проза М.А. Шолохова: онтология, эпическая стратегия характеров, поэтика"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Уникальность шолоховской поэтической вселенной, определяемая особым эпическим мышлением писателя и его онтологически ориентированным взглядом на мир, состоит в том, что изображение бытия народа в переломные периоды его существования пронизано сквозными темами, образами, мотивами, связанными с природным миром, «оплетено» тончайшей, филигранной отделки сетью символических образов, образующих единую и целостную художественную плоть. Эти свойства шолоховской прозы стали главными, определяющими уже в ранних произведениях писателя.

Уже в цикле «Донские рассказы» эпическое мировидение писателя проявило себя тем, что в центре изображённого им мира, «расколотого» Гражданской войной, оказалась жизнь обычного, рядового человека-труженика, жизнь, вписанная и в социальную «коловерть», и в природный круговорот, что придало повествованию обобщающий смысл. Нравственная проблематика ранних рассказов, расширение пространственно-временного диапазона за счёт введения архетипических и библейских мотивов, цикличности природной жизни, системы онтологических символов, - всё это свидетельствовало о том, что в этот начальный период творчества складывался особый тип художественного мышления, видения и воспроизведения, который позволил запечатлеть в высокохудожественной форме поразительные по глубине прозрения о времени, народе, революции, а впоследствии сделать открытие в мировой литературе - создать роман-эпопею «Тихий Дон».

Идея нераздельности человеческого и природного существования, заявленная в «Донских рассказах» и воплощённая в системе универсальных символов, стала шолоховской первоидеей: она «мерцает» и в многоликой действительности «Тихого Дона» и «Поднятой целины», находит воплощение в военной прозе. Космогоническая, мирообразующая система (образы донской земли и степи, Дона, неба, солнца) - это шолоховский способ корреляции эмпирического и экзистенциального бытия.

Система шолоховских символов радикально преобразует действительность, гармонизирует окружающий хаос. Распахнутые ввысь и вширь пейзажи, свидетельствующие о сокровенном авторском «чувстве природы», о космической настроенности его писательской интуиции, являются веским аргументом в пользу опять же интуитивно ощущаемого им «русского онтологизма», то есть такого «действования» в мире, смысл, задачи и возможности которого определяются в первую очередь отношением к этому миру, такого «действования», которое не разрушает теснейшей, освящённой вековой традицией связи шолоховских героев с природным миром, землёй, Доном.

Фундаментальный принцип шолоховской эпики - снятие дистанции между героями и природой через систему символов и коррелят, отражающую данность мира как целостное существование, - показатель присущего М.А. Шолохову объёмного, «круглого» мышления, которое представляет собой внутреннее, глубинное, нерасчленяемое единство мировидения и мироведе-ния. Такое качество шолоховской прозы, как метахудожественность, выводит её не только за пределы конкретного произведения, но и за пределы литературы, в пространство духовного бытия, в котором нет разделения на образ и идею, символ и символизируемое, конкретное и абстрактное.

Объёмное мышление всегда космично, потому так остро воспринимает писатель катастрофические для истории народа периоды предельно «некосмических» состояний общества. Эпизоды Первой мировой и Гражданской войн, коллективизации, Великой Отечественной войны насыщены образами, убедительно доказывающими как и то, что люди своими действиями ввергают мир в хаос, так и то, что преодоление хаоса возможно только через осознание и восстановление кровной связи человека и природы.

Эпический мир М.А. Шолохова включает человека и землю, на которой он живёт, донскую степь и тихий Дон, величественное небо и гордое солнце, животных, птиц, растения, и в этом, заявленном в поистине космическом масштабе, единстве человека и природы нашла художественное воплощение не только идея гармонизирующей природы, но и мысль о беспредельности человеческого бытия. Система онтологических символов является своеобразным фундаментом, на котором созидается новая, поэтическая реальность, рождается «великий эпический стиль» (Гегель) М.А. Шолохова.

Изображение человека в этом же преломлении - через общекосмическое бытие - проясняет художественный смысл конкретной человеческой судьбы. Взаимоосвещение и взаимовлияние природоописаний и жизнеописаний Григория Мелехова, Аксиньи, Натальи, Давыдова, Нагульнова, Размёт-нова, Андрея Соколова, Николая Стрельцова, Ивана Звягинцева, Петра Ло-пахина (внутренние параллели и противопоставления пейзажных зарисовок, константная онтологическая схема, звуковая, цветовая, одористическая и анималистическая символика) составляют одну из отличительных особенностей шолоховской характерологии.

Изображение эволюции ведущих («эпических героев, созданных эпическим автором», по определению Л.В. Поляковой), «стратегических» героев в процессе поиска такой правды, «под крылом которой мог бы посогреться каждый», придаёт миру человеческого духа в прозе М.А. Шолохова статус высшей бытийной реальности. Личностная сфера шолоховских героев (субъективные ощущения, состояния, впечатления) включает и объективный мир со всеми его катаклизмами и противоречиями, что возможно только на самом высочайшем уровне эпизации. Для эпических героев М.А. Шолохова, отличающихся чистотой помыслов и нравственным здоровьем, правда кровного родства, семьи и Дома является главной, определяющей.

Не менее важна для них и привязанность к родной донской земле, к крестьянскому труду, которую не смогли «вытравить» ни войны, ни насильственная коллективизация. Подспудно ощущаемая ими возможность приобщения к общечеловеческим ценностям - это укрепление союза с природой. Эпические герои М.А. Шолохова наделены редкостным даром «вчувствова-ния» в природу. Они способны услышать «сокровенное звучание» леса, им близко и дорого очарование природной, «великой и благостной», тишины, они способны увидеть и оценить красоту мимолётного облачка, куста, опалённого морозом, и «вакханальный спектр красок», и жемчужную россыпь лебединой стаи, и прелесть доцветающих фиалок, и сказочный расшив трав. Полынный запах родимой степи, шафрановая цветень донника или глянцевый шёлк степной травы, перекипающее стремя Дона и сказочные курганы в синей дымке воспринимаются ими как приметы родного, дорогого сердцу пространства, вне которого они не мыслят своего существования.

Писатель наделил своих героев собственным даром восприятия «таинственного, могущественного и слитного» природного мира в единстве зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных ощущений. Как результат авторского эмоционально-личностного «прочувствования» Вселенной возникает в шолоховской прозе образ природной тишины. Это концептуальный коррелят, позволяющий противопоставить гармонию в природе дисгармонии человеческого сообщества. Тишина у Шолохова - это проникновенное изображение поэзии мира.

Какафония «военных» звуков, воссозданная детально, подробно, с использованием подобозвучащих слов, сравнений, метафор, не только фактически, достоверно передаёт «многоголосие» жизни, но и становится доказательством катастрофичности последствий вооружённого противоборства. Символическое значение колокольного звона свидетельствует об утрате соборного единства, о разрушении традиции. Духовное содержание этого звукового образа, усиленное символикой родной земли, придаёт индивидуальным переживаниям героев значение общенациональное. Нарушение «сезонности» звуков, метафорические звуковые образы массовых сцен «Подняой целины» - сигнал о неблагополучии в человеческом обществе.

Мир запахов и «Тихого Дона», и «Поднятой целины» - это способ передачи натуралистических подробностей окружающей персонажей действительности, состояния природы, времени года и суток, устойчивая характеристика среды. Язык запахов даёт возможность оценить культуру донских казаков в необычной проекции, «изнутри». Главный шолоховский запах - запах земли, могучий и древний. Только герои, осознающие его власть, способны на созидание. Но в несовершенном мире шолоховской прозы всё постигается «с кровью и потом», потому запах полыни является не просто характерной приметой степного пространства, он - символ родины, Донщины, «горькой» правды Вёшенского восстания. Полынный запах неизменно горек и также неизменно дорог шолоховским героям. В «Поднятой целине» он вбирает в себя и горечь суровых будней, и тоску по несбывшемуся.

Шолоховская «мифология цвета» вызывает сложнейшие эмоционально-смысловые ассоциации. Мир, воспринимаемый писателем в качестве живописной модели, многоцветен, таким он и воспроизведён в «Тихом Доне». Он может поразить «сказочно богатыми сочетаниями красок», нежнейшими оттенками зелёного, голубого, опалового, лилового цветов. В то же время линялые, «вдовьи» краски осени, сизая муть сумерек и рассветов вызывают грустные чувства, свидетельствуют о неблагополучии в природе и обществе. Знаком беспощадности и бессмысленности военных противостояний становится красный цвет, чёрный - символом личной и всеобщей, национальной трагедии.

И всё-таки природа в шолоховской прозе всегда - бесценный дар, нетленная её красота поражает и одухотворяет. Особый биогенный, природный мир с его симфонизмом красок, звуков, запахов, дыханием природных стихий предстаёт в произведниях М.А. Шолохова как категория мирозданче-ская. Живые, мгновенные ощущения писателя, облечённые в словесную плоть, превращаются в неповторимые, яркие и запоминающиеся образы. «Встраиваясь» в общую философскую концепцию произведения, они наполняются символическим смыслом, дают ощущение слитности, абсолютного, кровного единения с природой. В полифонизме звуков и запахов, в цветовой палитре шолоховской прозы отражен колорит эпического состояния мира, а в изображении животных и птиц, в сцеплении символических значений образов «живого вещества» и эпического пласта повествования проступает исконная, «первозданная» общность всего сущего.

Чрезвычайная насыщенность шолоховского повествования «зоологической» символикой, заполненность пейзажных зарисовок живыми существами создают просветляющее ощущение нераздельности природного и человеческого существования. Животные и люди, изобржённые в едином эпическом пространстве, становятся олицетворением гармонии, упорядоченности бытия. Губительное влияние социального мира, выражающееся в разрыве связей с животными, землёй, природой в целом, вследствие Гражданской войны и коллективизации, неминуемо получает отрицательный резонанс: нарушается космический ритм, сияет над миром холодное солнце, гремит не вовремя разразившаяся гроза, разрушаются традиции исконного казачьего бытования. На основе символики вставшего на дыбы коня создаётся шолоховский миф о казачестве - его традициях, «норове», миропонимании, определивших характер участия донских казаков в революции, Вёшенском восстании, коллективизации. Открытый финал «Тихого Дона» и «Поднятой целины» оставляет открытым и миф о казачестве.

Эмоционально-смысловые акценты, связанные в «Тихом Доне» с образом волка, задают направление в осмыслении не только таинственной родственности человека и волка, но и времени гражданского противостояния, проявившего «волчьи» черты и у красных, и у белых, одинаково жестоких. Символика «птичьих» образов, вписанная в круговорот природной жизни, «параллельная» состояниям и ощущениям шолоховских героев, также является средством создания монолитной эпической картины, картины, в которой есть главные, второстепенные, эпизодические персонажи, но нет не значимых. Равноправно и взаимосвязанно в ней существуют человек, животные, птицы, насекомые, указывая своим со-существованием на возможность достижения гармонии и в этом, раздираемом противоречиями мире. Через символику «зоо»-образов оцениваются люди, события и само время.

Глубинное постижение М.А. Шолоховым народного характера поднимает и военную прозу писателя до уровня выдающейся. Рассказ «Судьба человека» стал одним из первых, знаковых произведений «оттепели», обозначив новую ступень в развитии советской литературы, выдвинув в фокус художественного исследования героя - «простого советского человека». В то же время в характере Андрея Соколова явно прослеживается генетическая связь с эпическими героями «Донских рассказов», «Тихого Дона», «Поднятой целины».

Горизонты смысла, раскрывшиеся в исповеди героя, крупные и общие планы изображения, вся динамика событий в рассказе определены видением рассказчика. И мировосприятие Андрея Соколова, обычного человека, его отношение к жизни и собственным поступкам отражает миропонимание и мироотношение народа. В этой органической слитности личного и общего -знак «равнодостойности» человека из народа и истории. С одной стороны, судьба шолоховского героя - это судьба носителя общенародного идеала, человека, впитавшего такие нравственные качества, которые помогают выстоять в борьбе со злом, олицетворением которого является фашизм. С другой -жизнь общенародная, общенациональная, которая актуализируется введением в повествование фольклорных элементов, ассоциативным фоном, онтологической символикой, эпически концентрируется в судьбе главного героя.

Так выстраивается внутренне завершённый монументальный образ мира: бытие народа в очередную переломную эпоху не просто включает, вбирает судьбу своего рядового представителя, оно организовано его созидательной деятельностью, деятельностью солдата, отца, хранителя и защитника высших нравственных законов и идеалов, его мыслями и чувствами, сердечной болью.

Самоанализ Андрея Соколова в рассказе «Судьба человека», авторский комментарий, введение обрамления, насыщенного символами весны и дороги, народно-плачевая интонация, элементы мученического жития и акцентированное звучание мотива «страдающего сердца» сливаются в единый аккорд героики и трагизма. Пространственно-временной фон, образующий символические параллели, аналогии и антитезы к судьбе рассказчика, эпизи-рует его характер. Финальная сцена, в центре которой, как и в «Тихом Доне», двуединый образ отца и сына, приобретает не только глубокий нравственный и эстетический смысл, а становится концентрированным воплощением высшего смысла бытия вообще: человеческое сердце, истерзанное, кровоточащее, но не потерявшее способности любить, сострадать, - хранилище духовных ценностей, мерило человеческих поступков. В жизни сердца - истинный смысл и человеческого, и космического существования.

С тем, что было написано М.А. Шолоховым ранее, незавершённый роман «Они сражались за Родину» также имеет самую непосредственную связь: эпический разворот повествования, обращение к онтологическим символам земли и неба, доминантным звуковым и одористическим образам, к символике тьмы, хаоса и говорит о цельности поэтического мира писателя. Узнаваемость онтологической схемы, развёрнутой ранее в «Донских рассказах», «Тихом Доне», «Поднятой целине», является убедительным доказательством цельной онтологической ориентированности художественного зрения писателя.

Опубликованные во время войны главы романа создали идейно-эстетические предпосылки рождения в русской литературе XX века лейтенантской прозы (К. Воробьёв, В. Быков, В. Кондратьев, Б. Васильев, Ю. Бондарев и другие). Однако самобытность героев шолоховского романа о войне состоит в том, что они - зрелые, обладающие достаточным запасом жизненного опыта люди, в них словно сконцентрировались качества мужчины-воина. Не театрализованное геройство, а осмотрительность, умение трезво оценить боевую обстановку и принять верное решение, не показное геройство, а будничная военная работа, не высокие слова о любви к Родине и партии, а настоящий действенный патриотизм — главные качества шолоховского героя-бойца. Коренные свойства прозы М.А. Шолохова (отказ от подчёркнутой патетики и по-народному мудрое отношение к войне), эпическая стратегия характеров, выразившаяся в изображении героев в неразрывной слитности с народом, с миром, находящимся в «героическом состоянии» в период отечественной войны, и ещё шире - в слитности с природным, общекосмическим бытием, уже тогда, в 1943-1944 годах позволили создать произведения о неодолимой силе духа русского человека, его нравственной стойкости и самоотверженности.

Главы из романа «Они сражались за Родину» завершаются символической сценой: из всего полка остались в живых только двадцать семь бойцов, но они сохранили не только знамя, они сохранили мужество воевать дальше, более того, они научились противостоять врагу. Напряжённость и открытая патетика финала не снижают очищающего воздействия шолоховских строк: взволнованное единое дыхание бойцов и слёзы старшины Поприщенко производят столь сильное впечатление, что сцена в целом приводит к взрывной реакции, вызванной соборным единением с народом, Родиной и её защитниками.

Катарсическое свойство шолоховской прозы обусловлено онтологическим сознанием писателя. Воспринимая мир в его субстанциональных началах, писатель создал эпическую картину мира, в которой всё взаимосвязано и взаимоотражено: личность и общий закон бытия, человек и природа, гармония и хаос, жизнь и смерть. Особое эпическое мироощущение автора в финальных сценах произведений задаёт художественным картинам масштаб всеобщего. Стремящийся к безграничному расширению хронотоп - это «исход» от «хаотически-тяжёлого» (H.A. Бердяев) мира к свободному и гармоничному, в котором возможны слияние жизни человеческой и природной, тождественность жизни индивидуальной и общечеловеческой.

Нормализующий» характер шолоховской эпики даёт ощущение полноты бытия, определяет то высокое эмоциональное состояние, которое испытывает читатель в финале произведений М.А. Шолохова, что убедительно свидетельствует о творческой мощи писателя, обозначает оптимальный результат эстетического воздействия шолоховского слова.

Список научной литературыМуравьёва, Наталия Михайловна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Шолохов, М.А. Донские рассказы / М.А. Шолохов. Предисловие A.C. Серафимовича. М.: Новая Москва, 1926.

2. Шолохов, М.А. Лазоревая степь: Донские рассказы 1923-1925 / М.А. Шолохов. -М.: Моск. т-во писателей, 1931.

3. Шолохов, М.А. Лазоревая степь: Рассказы / М.А. Шолохов. М.: «Новая Москва»,1926.

4. Шолохов, М.А. О Колчаке, крапиве и прочем / М.А. Шолохов. М.: Госиздат,1927.

5. Шолохов, М.А. Поднятая целина: Роман: в 2 кн. / М.А. Шолохов; Сост., подгот. текста, варианты, прим., статья Ю.А. Дворяшина. Екатеринбург: ИД «Сократ», 2001.

6. Шолохов, М.А. Собр. соч.: в 8 т. / М.А. Шолохов. М.: Правда, 1962.

7. Шолохов, М.А. Собр. соч.: в 8 т. /М.А. Шолохов. М.: Худ. лит., 1985.

8. Шолохов, М.А. Собр. соч.: в 9 т. / М.А. Шолохов. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2001.

9. Шолохов, М.А. Собр. соч.: в 10 т. / М.А. Шолохов. М., 20031..1. «Вёшенская. Шолохову.» (отрывки из писем читателей) // Вёшенский вестчик №1: Сб. статей и документов. Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2001. С. 122-128.

10. Агеносов, В.В. К вопросу о способах передачи философии истории в творчестве Шолохова («Судьба человека») / В.В. Агеносов // Проблемы творчества М.А. Шолохова: Межвуз. сб. науч. трудов. -М.: МГПИ им. В.И. Ленина, 1984. 117 с.

11. Алексеев, М.Н. Орёл продолжает парить в поднебесье. К 85-летию со дня рождения М.А. Шолохова / М.Н. Алексеев // Москва. 1990. №5. С. 185-190.

12. Архивные материалы: (К юбилею М.А. Шолохова) // Литературная Россия. 1995. №22, июнь. С.5.

13. Беглов, В.А. Авторское мироощущение и эпоха / В.А. Беглов // «Поднятая целина». Современное исследование. Шолоховские чтения. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1995. С. 26-36.

14. Беглов, В.А. Характер и характерология в серьёзно-смеховой парадигме «Поднятой целины» / В.А. Беглов // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Вып. 1. М.: Ред.-изд. центр «Альфа», 2001. С. 43-52.

15. Бекедин, П.В. Древнерусские мотивы в «Тихом Доне» М.А. Шолохова (к постановке проблемы) / П.В. Бекедин // Русская литература. 1980. №2. С. 92-108.

16. Бекедин, П.В. Философия в образах: «Поднятая целина» М.А. Шолохова / П.В. Бекедин // Современный советский роман. -М., 1979. С. 64-89.

17. Бирюков, Ф.Г. Вспоминая Семёна Давыдова: О романе М.А. Шолохова «Поднятая целина». /Ф.Г. Бирюков // Литературная газета. 1986. 26 февр. С. 11.

18. Бирюков, Ф.Г. Михаил Шолохов на фронтах Великой Отечественной / Ф.Г. Бирюков // Шолоховские чтения: Сборник научных трудов. М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2005.С. 3-15.

19. И. Бирюков, Ф.Г. Художественные открытия Михаила Шолохова / Ф.Г. Бирюков. -М.: Современник, 1976. 350 с.

20. Бирюлин, И., Петропавловский, В. «Бабий бунт» Новые подробности об истории создания известных страниц «Поднятой целины». / И. Бирюлин, В. Петропавловский // Советская Россия. 1986. 3 сент.

21. Бритиков, А.Ф. Мастерство Михаила Шолохова / А.Ф. Бритиков. М., Л.: Наука, 1964.-203 с.

22. Васильев, В.В. «Рим» Григория Мелехова: о финале «Тихого Дона»; Шолохов и Нобелевская премия: История вопроса / В.В. Васильев // Литература. 2002. 16-22 июня. С. 5-12.

23. Великая, Н.И. «Тихий Дон» М. Шолохова как жанровый и стилевой синтез. Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 1983. - 136 с.

24. Воронин, B.C. Космос и хаос в романе-эпопее «Тихий Дон» / B.C. Воронин // Шолоховские чтения. Творчество писателя в национальной культуре России. Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2000. С. 62-72.

25. Воронов, В.А. Гений России. Страницы биографии М.А. Шолохова / В.А. Воронов. Ростов-на-Дону: АО Цветная печать, 1995. - 159 с.

26. Гавриш, Г.Р. «Дело прошлое, пущай нас Бог судит.» «Донские рассказы» М.А. Шолохова / Г.Р. Гавриш // Литература в школе. 2000. №7. С. 9-13.

27. Герасименко, А.П. «Поднятая целина» М.А. Шолохова в контексте современного романа о коллективизации / А.П. Герасименко // Вестник Моск. ун-та. Серия 9. Филология. 1989. №2. С. 3-8.

28. Глушков, Н.И. Инакомыслие М.А. Шолохова-коммуниста в реализме «Поднятой целины» / Н.И. Глушков // «Поднятая целина». Современное исследование. Шолоховские чтения. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1995. С. 3-25.

29. Глушков, Н.И. Реализм Шолохова / Н.И. Глушков. Ростов-на Дону: Изд-во Института массовых коммуникаций, 1997. - 61 с.

30. Гончаров, П.А. Пантеистические мотивы в прозе М. Шолохова (к постановке проблемы) / П.А. Гончаров // Вестник Тамбовского университета им. Г.Р. Державина. Серия: Гуманитарные науки. 2005. Вып. 2(38). С. 15-17.

31. Гончаров, Ю. Человек и собственность на страницах романа М. Шолохова «Поднятая целина»: К вопросу об авторской концепции гуманизма / Ю. Гончаров // Русская литература XX века: Эволюция художественного сознания. Краснодар, 2000. С. 91-105.

32. Гринфельд, Т.Я. «Самостоятельная» природа в романе М. Шолохова «Тихий Дон»: К типологии пейзажа / Т.Я. Гринфельд // Великий художник современности: Материалы научн. конф. -М.: МГУ, 1983. С. 152-153.

33. Гура, В. Жизнь и творчество М.А. Шолохова / В. Гура. М.: Учпедгиз, 1955. - 270 с.

34. Дворяшин, Ю.А. М.А. Шолохов: грани судьбы и творчества / Ю.А. Дворяшин. -Сургут, 2005.

35. Дворяшин, Ю.А. Роман М.А. Шолохова «Поднятая целина»: диалог с современностью / Ю.А. Дворяшин. Ишим, 1996. - 68 с.

36. Дворяшин, Ю.А. Шолохов и русская проза 20-30-х годов о судьбе крестьянства / Ю.А. Дворяшин. Новосибирск, 1992. - 89 с.

37. Донсков, П. Бой под Климовкой. Как это было? / П. Донсков // Вёшенский вестник №2: Сб. статей и документов. Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2002. С. 111-114.

38. Дырдин, A.A. Правда как жизненная ценность и мера духовности в романе-эпопее «Тихий Дон» / A.A. Дырдин // Шолоховские чтения. Творчество писателя в национальной культуре России. Сборник статей. Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2000. С. 52-61.

39. Дырдин, A.A. Этюды о Михаиле Шолохове: Творчество писателя-классика в духовной культуре России / A.A. Дырдин. Ульяновск: Ульян, гос. техн. ун-т, 1999. - 96 с.

40. Ермолаев, Г.С. «Тихий Дон» и политическая цензура. 1928-1991 / Г.С. Ермолаев. -М.: ИМЛИ РАН, 2005. 254 с.

41. Ермолаев, Г.С. Война и мир донских казаков / Г.С. Ермолаев // Дон. 1998. № 5-6. С. 20-24.

42. Ермолаев, Г.С. Михаил Шолохов и его творчество / Г.С. Ермолаев. СПб: Акад. проект, 2000. - 448 с.

43. Ермолаев, Г.С. Сравнения в художественном строе «Тихого Дона» / Г.С. Ермолаев // Проблемы изучения творчества М.А. Шолохова: Шолоховские чтения-1997. Ростов-на-Дону. 1997. С. 251-262.

44. Ершова, Н.В., Сатарова, Л.Г. Трагическая судьба Григория Мелехова. Современный взгляд / Н.В. Ершова, Л.Г. Сатарова // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. -М.: Изд. дом «Таганка» МГОПУ, 2003. С. 113-129.

45. Есипович, H.H. «Тихий Дон»: онтология общечеловеческого в авторских описаниях войны / H.H. Есипович // Шолоховские чтения. Войны России XX века в изображении М.А. Шолохова. Ростов-на-Дону, 1996. С. 43-46.

46. Желтова, Н.Ю. Проза первой половины XX века: поэтика русского национального характера / Н.Ю. Желтова. Тамбов, 2004. - 293 с.

47. Жуков, И.И. Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле Шолохове и Александре Фадееве / И.И. Жуков. М.: Воскресенье, 1994. - 255 с.

48. Журавлёва, A.A., Ковалёва, А.Н. Михаил Шолохов /A.A. Журавлёва, А.Н. Ковалёва. М.: Просвещение, 1975. - 215 с.

49. Зайцев, Н.И. Поэтический образ солнца у М. Шолохова: Художественная концепция и стиль писателя / Н.И. Зайцев // Русская литература. 1985. №2. С. 57-77.

50. Запевалов, В.Н. Взрывная судьба «Тихого Дона»: «Возвращение» и «Судьба человека» / В.Н. Запевалов // Творчество Андрея Платонова. СПб, 2000. С. 125-134.

51. Запевалов, В.Н. Вокруг финала «Поднятой целины» (неизвестное письмо М.А. Шолохова Г.Е. Солсбери) // Русская литература. 1994. №2. С. 224-231.

52. Зеев, Бар-Селла. Литературный котлован. Проект «Писатель Шолохов» / Зеев Бар-Селла. М.: РГГУ, 2005. - 462 с.

53. Знаменский, А.Д. «Когда-нибудь напишу лучше.» О «Поднятой целине» Шолохова. / А.Д. Знаменский // Литературная Россия. 1988. 29 июня.

54. Каргин, К. К истории написания и публикации первой книги романа М.А. Шолохова «Поднятая целина» / К. Каргин // Вёшенский вестник №1: Сб. статей и документов. -Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2001. С. 180-199.

55. Карлайн-Андреева, О. «Вы дома» / О. Карлайн-Андреева // Вопросы литературы. 1990. №5. С. 27-30.

56. Карягин, С. «Тихий Дон»: «чёрные пятна». Как уродовали историю казачества / С. Карягин. М.: Яуза, Эксмо, 2006. - 512 с.

57. Катала, Ж. Роман-трагедия и роман-поэма / Ж. Катала // Новый мир. 1969. №5. С. 215-217.

58. Кедрина, 3. В поисках главного / 3. Кедрина // Вопр. лит. 1964. №4. С. 43-44.

59. Кисель, Н. Правда истории и жизни / Н. Кисель // Дон. 2003. №5-6. С. 252-260.

60. Козлов, А.И. Хроника трагедии Харлампия Ермакова (или документальный эпилог «Тихого Дона») / А.И. Козлов // Казачий сборник. Ростов-на-Дону, 2002. С. 86-216.

61. Колодный, JI.E. История одного посвящения: Неизвестная переписка М. Шолохова / Л.Е. Колодный //Знамя. 1987. №10. С. 170-197.

62. Колодный, Л.Е. Кто написал «Тихий Дон»: хроника одного поиска / Л.Е. Колодный. -М.: Голос, 1995.-448 с.

63. Коновалова, И. Шолохов как зеркало русской коллективизации / И. Коновалова // Огонёк. 1990. №>25. С. 26-29.

64. Коняев, Н. Живые против мертви, люди против нелюди (Перечитывая «Поднятую целину» М. Шолохова) / Н. Коняев // Молодая гвардия. 1996. №2. С. 128-146.

65. Корниенко, Н.В. «Сказано русским языком.» Андрей Платонов и Михаил Шолохов: Встречи в русской литературе / Н.В. Корниенко. М.: ИМЛИ РАН, 2003. - 536 с.

66. Корсунов, Н.Ф. С Шолоховым. Встречи. Беседы. Переписка / Н.Ф. Корсунов. -Оренбург: Оренбургское книжное издательство, 2000. 192 с.

67. Костин, Е.А. Художественный мир писателя как объект эстетики (Очерки эстетики М.А. Шолохова) / Е.А. Костин. Вильнюс: Изд-во Вильнюс, ун-та, 1990. - 270 с.

68. Котовчихина, Н.Д. Эпическая проза М.А. Шолохова в русском литературном процессе XX века / Н.Д. Котовчихина. М.: Издательский дом «Таганка», 2004. - 312 с.

69. Кочетов, А. Призыв к справедливости, или Ещё раз о мятеже Миронова / А. Кочетов // Вёшенский вестник №2: Сб. статей и документов. Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2002. С. 103-110.

70. Кузнецов, Н. Степные страницы Михаила Шолохова и Павла Васильева / Н. Кузнецов //Дон. 2003. №1-2. С. 235-239.

71. Кузнецов, Ф.Ф. «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа / Ф.Ф. Кузнецов. -М.: ИМЛИ РАН, 2005. 864 с.

72. Лазарева, М.А. К вопросу об онтологическом содержании «Донских рассказов» М.А. Шолохова / М.А. Лазарева // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. №3. 2004. С. 9-13.

73. Ларионов, А. Горячий жар под пеплом / А. Ларионов // Слово. 1995. №7-8. С. 34-42.

74. Левицкая, Е.Г. На родине «Тихого Дона» / Е.Г. Левицкая // Огонёк. 1987. №17. С. 7.

75. Лежнев, И. Путь Шолохова: творческая биография / И. Лежнев. М.: Сов. писатель, 1958. - 428 с.

76. Литвинов, В.М. «Поднятая целина» М. Шолохова / В.М. Литвинов. М.: Худ. лит., 1975.-96 с.

77. Литвинов, В.М. Уроки «Поднятой целины» / В.М. Литвинов // Вопросы литературы. 1991. №9-10. С. 30-50.

78. Луговой, П. С кровью и потом / П. Луговой // Дон. 1988. №6. С. 109-133; №8. С. 135-143.

79. Мамонтов, В. Он сражался за нас. Страницы о М.А. Шолохове в дни войны / В. Мамонтов. Камышин, 2005. - 95 с.

80. Мельникова, Н.И. Языческое и православное в культуре чувств шолоховских героинь / Н.И. Мельникова // Шолоховские чтения. Творчество писателя в национальной культуре России. Сборник статей. Ростов-на-Дону: ООО «Росиздат», 2000. С. 76-86.

81. Минакова, A.M. Поэтический космос М.А. Шолохова. О мифологизме в эпике М.А. Шолохова / A.M. Минакова. М.: Прометей, 1992. - 77 с.

82. Минакова, A.M. Художественный мифологизм эпики М.А. Шолохова (Сущность и функционирование): Дисс. . д-ра филол. наук / A.M. Минакова. М., 1992. - 389 с.

83. Михаил Шолохов. Письма 1924-1984. Жизнеописание в документах. М.: Сов. писатель, 2003. - 632 с.

84. Михаил Шолохов: Летопись жизни и творчества (материалы к биографии) / Сост. Н.Т. Кузнецова. М.: Галерия, 2005. - 536 с.

85. Михалков, С. Из жизни на страницы романа О прототипе Давыдова в романе М. Шолохова «Поднятая целина» Плоткине Андрее Ароновиче. / С. Михалков // Дружба. 1987. №5. С. 125-130.

86. Молодой Шолохов. Год тридцать восьмой: Альманах 21-й, кн. 3. - М.: Лит. газета, 1955. С. 323-336.

87. Неженец, Н.И. Гомер, Толстой, Шолохов / Н.И. Неженец // Слово. 1995. №11-12. С. 70-72.

88. Новое о Михаиле Шолохове: Исследования и материалы. М.: ИМЛИ РАН, 2003.- 590 с.

89. Овчаренко, А.И. Два шедевра Михаила Шолохова: / К 50-летаю выхода в свет первой книги «Поднятой целины» / А.И. Овчаренко // Литература и современность: Сб. 20. -М., 1983. С. 251-267.

90. Огнев, A.B. Михаил Шолохов и наше время / A.B. Огнев. Тверь: Тверс. гос. ун-т,1996.-246 с.

91. Огнев, A.B. Рассказ М. Шолохова «Судьба человека»: Учеб. пособие / A.B. Огнев.- М.: Высш. шк., 1984. 80 с.

92. Осипов, В.О. Тайная жизнь Михаила Шолохова. Документальная хроника без легенд / В.О. Осипов. М.: Либерия. Раритет, 1995. - 415 с.

93. Палиевский, П.В. Шолохов сегодня / П.В. Палиевский // Наш современник. 1986. №2. С. 173-180.

94. Пасынков, Л. Читатели Шолохова/Л. Пасынков //Знамя. 1955. №5. С. 151-153.

95. Пели сов, Г. Феномен Григория Мелехова: Личность и история в контексте социальных потрясений / Г. Пелисов // Патриот. 2001. №23. С. 12.

96. Петелин, В.В. Гуманизм Шолохова / В.В. Петелин. М.: Сов. писатель, 1965. - 496 с.

97. Петелин, В.В. Жизнь Шолохова: Трагедия русского гения. «Бессмертные имена» / В.В. Петелин. М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2002. - 895 с.

98. Писатель и вождь. Переписка М.А. Шолохова с И.В. Сталиным. 1931-1950 годы. Сборник документов из личного архива И.В. Сталина / Сост. Ю. Мурин. М.: Раритет,1997. 159 с.

99. Полтавцева, Н.Г. Человек и природа в творчестве М. Шолохова: к проблеме соотношения «естественного» и «социального» в романе «Тихий Дон» / Н.Г. Полтавцева // Великий художник современности: Материалы научн. конф. М.: МГУ, 1983. С. 147-149.

100. Полякова, JI.B. Национально-эпическая магистраль романа М.А. Шолохова «Тихий Дон» / Л.В. Полякова // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. 2005. Вып. 2 (38). С. 6-15.

101. Пономарёва, Е.В. Трансформация М. Шолоховым традиции русского рассказа в контексте русской новеллистики 20-х гг. XX в. / Е.В. Пономарёва // Вестник МГОПУ им. М.А. Шолохова. Филологические науки. 2002. №1. С. 5-14.

102. Попова, H.A. Новые пути постижения старых истин / H.A. Попова // Литература в школе. 1993. №4. С. 64-66.

103. Правда и ложь о М.А. Шолохове: Объективное литературоведение против скандального: Сб. Статей. Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2002. - 302 с.

104. Привалова, М.И. Две встречи с М.А. Шолоховым / М.И. Привалова // Русская литература. 1986. №2. С. 145-146.

105. Прийма, К.И. «Поднятая целина» пятьдесят лет / К.И. Прийма // Дон. 1982. №11. С. 146-155.

106. Прийма, К.И. Мировое значение «Поднятой целины» / К.И. Прийма // Дон. 1985. №5. С. 137-148.

107. Прийма, К.И. С веком наравне. Статьи о творчестве М.А. Шолохова / К.И. Прийма. Ростов-на-Дону: Кн. изд-во, 1981. - 236 с.

108. Прокушев, Ю.Л. «Тронут по-настоящему один я.» / Ю.Л. Прокушев // Слово. 2000. №2. С. 91-98.

109. Раскольников, Ф.А. «Поднятая целина» М. Шолохова: Поэзия против идеологии; Народность против партийности // Ф.А. Раскольников. Статьи о русской литературе. М., 2002. С. 300-302.

110. С кровью и потом. Неизвестные страницы из жизни М.А. Шолохова Сборник. -Ростов-на-Дону: Кн. изд-во, 1991. 190 с.

111. Самарин, В.И. Страсти по «Тихому Дону». Заметки на полях романа / В.И. Самарин. М.: АИРО - XX, 2005.

112. Саськова, Т.В. Архетипическое и историческое в малой эпике М.А. Шолохова /Т.В. Саськова // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. М.: Издательский дом «Таганка» МГОПУ, 2003. С. 237-244.

113. Сатарова, JI.Г. Донская проза конца XIX первой трети XX в.: Проблематика, герои, поэтика: Дисс. . д-ра филол. наук / Л.Г. Сатарова. - М., 1994. - 398 с.

114. Сатарова, Л.Г. Духовные итоги прозы о казачестве / Л.Г. Сатарова // Русская литература и философия: постижение человека. Материалы Второй Всероссийской научной конференции (Липецк, 6-8 октября 2003 г.). Липецк: ЛГПУ, 2004. Часть 2. С. 89-94.

115. Сатарова, Л.Г. Человек и природа в романе М. Шолохова «Тихий Дон»: Учебное пособие по спецкурсу / Л.Г. Сатарова. Воронеж: Всесоюзный гос. пед. ин-т, 1989. - 85 с.

116. Свидетельство дочери писателя // Тамбовская жизнь. 1994. 24 июля. С. 2.

117. Свинцов, В.И. Правда «чёрная» и «белая» / В.И. Свинцов // Вопросы философии. 1989. №9. С. 170-172.

118. Селеменева, М.В. Осмысление феномена толпы в романе-эпопее М.А. Шолохова «Тихий Дон» и романе Е.И. Замятина «Бич Божий» / М.В. Селеменева // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Вып. 2. М.: Ред.-изд. центр «Альфа», 2002. С. 101-122.

119. Семанов, С.Н. «Тихий Дон»: «белые пятна». Подлинная история главной книги XX века / С.Н. Семанов. М.: Яуза, Эксмо, 2006. - 416 с.

120. Семанов, С.Н. Православный «Тихий Дон» / С.Н. Семанов. М.: Наш современник, 1999. - 142 с.

121. Семёнова, С.Г. Мир прозы Михаила Шолохова. От поэтики к миропониманию / С.Г. Семёнова. М.: ИМЛИ РАН, 2005. - 352 с.

122. Серебровская, Е.П. Шолоховские годы / Е.П. Серебровская // Нева. 1987. №11. С. 160.

123. Сивоволов, Г.Я. Михаил Шолохов. Страницы биографии / Г.Я. Сивоволов. Ростов-на-Дону: АООТ «Рост, книжн. изд-во», 1995. - 350 с.

124. Сидоров, В.М. Казаки-эмигранты о Шолохове //Дон. 1990. №11. С. 144-151.

125. Симмонс, Э. Он избрал свой путь / Э. Симмонс // Вопросы лит. 1990. №5. С. 40-61.

126. Словарь языка Михаила Шолохова / Гл. ред. Е.И. Диброва. М.: ООО «ИЦ «Азбуковник»», 2005. - 964 с.

127. Слово о Шолохове: Сборник статей о великом художнике современности: К 80-летию со дня рождения В.Р. Щербина, К.И. Прийма, Ф.Г. Бирюков, А.И. Овчаренко, А.И. Хватов, П.В. Палиевский. М.: Сов. Россия, 1985. - 480 с.

128. Соболенко, В.Н. Жанр романа-эпопеи: Опыт сравнительного анализа «Войны и мира» Л. Толстого и «Тихого Дона» М. Шолохова / В.Н. Соболенко. М.: Худ. лит, 1986. -20 с.

129. Сойфер, М. Как создавалась «Поднятая целина» / М. Сойфер // Вопросы литературы. 1960. №4. С. 63-80.

130. Соколов, Б.В. «Донская волна» в «Тихом Доне» Б.В. Соколов // Вопросы лит. 1990. №5. С. 3-23.

131. Солдаткина, Я.В. Мотив слепоты в романе М.А. Шолохова «Тихий Дон»: Генезис, семантика, особенности использования / Я.В. Солдаткина // Русская литература XX века: итоги и перспективы изучения: Сб. научн. трудов. М., 2002. С. 179-188.

132. Солженицын, А.И. Две статьи 80-х годов /А.И. Солженицын // Звезда. 1992. №7. С. 139-149.

133. Солженицын, А.И. По донскому вопросу / А.И. Солженицын // Нева. 1992. №7. С. 139-145.

134. Старостина, О. Трагедия вечного выбора / О. Старостина // Учит, газета. 2000. 16 мая. С. 19.

135. Стовба, В.И. «Судьба человека» М. Шолохова и проблема эпичности русского советского рассказа / В.И. Стовба // Великий художник современности: Материалы научн. конф. -М.: МГУ, 1983. С. 110-112.

136. Стрелкова, И.И. Желаемое и действительное / И.И. Стрелкова // Наш современник. 1988. №12. С. 168-178.

137. Стрельцов, A.M. «Поднятая целина» М.А. Шолохова как новое художественное слово (опыт историософского прочтения образов большевиков) / A.M. Стрельцов // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. М.: Издательский дом «Таганка» МГОПУ, 2003. С. 281-291.

138. Стюфляева, Н.В. Христианские мотивы в поэтике романа М.А. Шолохова «Тихий Дон» / Н.В. Стюфляева // Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Вып. 2. М.: Альфа, 2002. С. 137-147.

139. Тамарченко, Е. Идея правды в «Тихом Доне» / Е. Тамарченко // Новый мир. 1990. №6. С. 237-248.

140. Тамахин, В.М. Поэтика Шолохова-романиста / В.М. Тамахин. Ставрополь: Кн. изд-во, 1980.-271 с.

141. Тахо-Годи, A.A. Солнце как символ в романе Шолохова «Тихий Дон» /A.A. Тахо-Годи // Филологические науки. 1977. №2. С. 3-12.

142. Творчество М.А. Шолохова в советской и зарубежной критике: Сб. обзоров / ИНИОН.-М., 1986.-169 с.

143. Творчество М.А. Шолохова в школьном изучении: Книга для учителя / Под ред. Ю.А. Дворяшина. Сургут: РИО СурГПИ, 2003.

144. Тимашев, Н.С. Поднятая целина / Н.С. Тимашев // Литературная Россия. 1994. 24 июня. С. 12.

145. Ткаченко, П. Феномен Шолохова: Мысли по поводу / П. Ткаченко // Патриот. 2001. №36. С. 7-9.

146. Трещина, расколовшая Дон, прошла по сердцу Михаила Шолохова: О М.А. Шолохове. // Российская газета. 1994. 19 февр. С.7.

147. Федь, Н.М. Обречённая любовь / Н.М. Федь // Слово. 1998. №2. С. 47-56.

148. Федь, Н.М. Парадокс гения / Н.М. Федь. — М.: Совр. писатель, 1998. —405 с.

149. Федь, Н.М. Природы чудный лик. / Н.М. Федь // Слово. 1997. №1-2. С. 53-61.

150. Федь, Н.М. Художник и власть: Из книги «Жизнь и сочинения Шолохова». / Н.М. Федь // Молодая гвардия. 1994. №4. С. 150-159.

151. Фролов, Г.А. Романы М.А. Шолохова: мир женщин и война мужчин / Г.А. Фролов //Шолоховские чтения-2003. Сб. научн. трудов. Вып. 2. -М.: МГОПУ, 2003. С. 306-313.

152. Хавчин, A.B. Книга на все времена. Перечитывая «Поднятую целину» / A.B. Хав-чин // Дон. 1989. №3. С. 151-157.

153. Хватов, А.И. Гуманизм Михаила Шолохова / А.И. Хватов // Наш современник. 1987. №9. С. 163-172.

154. Хватов, А.И. На стрежне века (Художественный мир Шолохова) / А.И. Хватов. -М.: Современник, 1975.-487 с.

155. Цыценко, И.И. Семья в русской философии XX века и в романе-эпопее «Тихий Дон» / И.И. Цыценко // Шолоховские чтения. Творчество писателя в национальной культуре России. Сборник статей. Ростов-на-Дону: ООО «Росиздат», 2000. С. 87-101.

156. Чалмаев, В.А. Новеллистика Михаила Шолохова: «внутренние сюжеты», нравственные проблемы, поэтика / В. А. Чалмаев // Литература в школе. 2003. №6. С. 14-19.

157. Чалмаев, В.А. Открытый мир Шолохова. «Тихий Дон» «невостребованные» идеи и образы / В.А. Чалмаев // Москва. 1990. №11. С. 199-204.

158. Чалмаев, В.А. Спасение семейного гнезда идея жизни Натальи Мелеховой / В.А. Чалмаев // Литература в школе. 2004. №9. С. 17-21.

159. Черников, В.М. Гуманистический пафос романа М.А. Шолохова «Они сражались за Родину» / В.М. Черников // Великий художник современности: Материалы научн. конф. -М.: МГУ, 1983. С. 149-151.

160. Чудакова, М.О. Без гнева и пристрастия. Формы и деформации в литературном процессе 20-30-х гг. / М.О. Чудакова // Новый мир. 1988. №9. С. 240-264.

161. Чуев, Ф.И. Шолохов / Ф.И. Чуев // Молодая гвардия. 1998. №5. С. 232-246.

162. Шерстюков, В.В. Шолоховская песня о Песчаном кургане / В.В. Шерстюков // Слово. 1999. №1. С. 44-57.

163. Ширина, Е.А. Образ природы в романе-эпопее М.А. Шолохова «Тихий Дон» / Е.А. Ширина. Белгород: БелГУ, 2004. - 154 с.

164. Шолохов в современном мире: Сборник статей. Л.: Изд-во ЛГУ, Ин-т рус. лит. (Пушк. Дом) АН СССР, 1977. - 184 с.

165. Шолохов и русское зарубежье / Сост., вступ. ст., примеч., имен. указ. В.В. Васильева. М.: Алгоритм, 2003. - 447 с.

166. Шолохов на изломе времени: Статьи и исследования: Материалы к биографии писателя. Исторические источники «Тихого Дона». Письма и телеграммы / РАН ИМЛИ, Сост. и отв. ред. В.В. Петелин. М.: Наследие, 1995. - 253 с.

167. Шолохов, М.М. Об отце. Воспоминания-размышления разных лет / М.М. Шолохов. Ростов-на-Дону: РЮИ МВД России, 2005. - 236 с.

168. Шолохов, М.М. Отец был прост и мужественен: Малоизвестные страницы жизни М.А. Шолохова / М.М. Шолохов. Ростов-на-Дону: МП КНИГА, 1999. - 64 с.

169. Шолохова, С.М. К истории ненаписанного романа / С.М. Шолохова // Шолохов М.А. Они сражались за Родину. Главы из романа. М.: Голос, 2001. С. 3-6.

170. Шолохова, С.М. Письмо Н.М. Федю на выход книги «Парадокс гения» от 14.07.1999//Слово. 1999. №5. С. 6-7.

171. Шолоховские чтения. Творчество М.А. Шолохова и советская литература. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1990. - 135 с.

172. Шолоховские чтения. «Тихий Дон» в современном восприятии. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1992. - 174 с.

173. Шолоховские чтения. «Поднятая целина». Современное исследование. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1995. - 207 с.

174. Шолоховские чтения. Войны России XX века в изображении М.А. Шолохова. -Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1996. -213 с.

175. Шолоховские чтения. Проблемы изучения творчества М.А. Шолохова. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1997.

176. Шолоховские чтения. Творчество писателя в национальной культуре России. Сборник статей. Ростов-на-Дону: ООО «Росиздат», 2000. - 288 с.

177. Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Вып. 1. М.: Ред.-изд. центр «Альфа», 2001.-377 с.

178. Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Вып. 2. М.: Ред.-изд. центр «Альфа», 2002. - 382 с.

179. Шолоховские чтения. Изучение творчества М.А. Шолохова в высшей и общеобразовательной школе: Материалы Шолоховских чтений 2002. Сб. 2. - Ростов-на-Дону, 2003.-236 с.

180. Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. М.: Издательский дом «Таганка» МГОПУ, 2003.-430 с.

181. Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. М.: Издательский дом «Таганка» МГОПУ, 2004. - 220 с.

182. Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2005.-224 с.

183. Шолоховские чтения-2005. Творчество М.А. Шолохова в контексте мировой культуры: Сборник статей, посвященный 100-летнему юбилею писателя. Ростов-на-Дону, 2005.-260 с.

184. Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. М.: МГГУ им. М.А. Шолохова, 2007.- 153 с.

185. Эстетика и поэтика языкового творчества: Сб. научн. трудов. Таганрог, 2000. С. 3-88.

186. Юдин, В.А. Православно-христианский аспект эпопеи «Тихий Дон» / В. А. Юдин // Вестник Тамбовского университета им. Г.Р. Державина. Серия: Гуманитарные науки. 2005. Вып. 2(38). С. 17-20.

187. Язык и стиль прозы М.А. Шолохова: Сборник статей / Отв. ред. В.В. Громова. -Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1981.-111 с.

188. Якименко, Л.Г. Творчество М. Шолохова. Идеи и образы. Творческий метод. Жанры. Стиль. Мастерство. Поэтика / Л.Г. Якименко. М.: Сов. писатель, 1977. - 678 с.1.I.

189. Аверинцев, С.С. Жанр как абстракция и жанр как реальность: диалектика замкнутости и разомкнутости / С.С. Аверинцев. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С. 207-214.

190. Алексеев, П.В. Философы России XIX XX столетия. Биографии. Идеи. Труды / П.В. Алексеев. М.: Академ. Проект, 2002. - 1152 с.

191. Антология мировой философии: в 4-х т. М.: Мысль, 1969. - 936 с.

192. Бахтин, М.М. Проблема текста. Опыт философского анализа / Публ., вступ. заметка и примеч. В.В. Кожинова / М.М. Бахтин // Вопросы лит. 1976. №10. С. 122-151.

193. Бахтин, М.М. Разговоры с Бахтиным Беседы с филологом и философом, записанные В.Д. Дувакиным в 1973 г. / Подгот. к печати В.Ф. Тендер и М.В. Радзишевской; ком-мент. С.Г. Бочарова. / М.М. Бахтин // Человек. 1993. №4; 1994. №3. С. 169-182.

194. Бахтин, М.М. Собр. соч.: в 7 т. / М.М. Бахтин. ИМЛИ им. Горького, РАН. М.: «Русское слово», 1996.

195. Бахтин, М.М. Формальный метод в литературоведении / М.М. Бахтин. М., 1993.

196. Белая, Г.А. Закономерности стилевого развития советской прозы 20-х гг. / Г.А. Белая. -М., 1977.

197. Белинский, В.Г. Собр. соч.: в 13 т. 1 В.Г. Белинский. М., 1954.

198. Бердяев, H.A. Русская идея: Основные проблемы русской мысли XIX в. и начала XX в.: Публ. кн.: С предисл. ред. / H.A. Бердяев // Вопросы философии. 1990. №1. С. 77144; №2. С. 87-154.

199. Бердяев, H.A. Смысл истории. Опыт философии человеческой судьбы 1 H.A. Бердяев.-М., 1975.

200. Бердяев, H.A. Судьба России / H.A. Бердяев: Репринтное воспроизведение издания 1918 года. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990. - 256 с.

201. Бердяев, H.A. Философия свободы. Смысл творчества / H.A. Бердяев. М.: Правда, 1989.-607 с.

202. Бердяев, H.A. Философия творчества, культуры и искусства: в 2 т. / H.A. Бердяев. -М.: Искусство, 1994.

203. Берковский, Н. О русской литературе / Н. Берковский. Л.: Худ. лит., 1985.

204. Бочаров, С.Г. О художественных мирах / С.Г. Бочаров. М.: Сов. Россия, 1985. -296 с.

205. Бочаров, С.Г. Характеры и обстоятельства / С.Г. Бочаров // Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении. Образ, метод, характер. М., 1962.

206. Бройтман, С.Н. Историческая поэтика / С.Н. Бройтман. М., 2001.

207. Буровской, А. В «ноосфере», которую построил Вернадский / А. Буровской // Человек. 1992. №4. С. 178-180.

208. Быховский, A.A. На пути к глобальной этике: Религиозно-нравственные искания В.И. Вернадского / A.A. Быховский // Наука и религия. 1989. №11. С. 8-11.

209. Ванюков, А.И. Три романные композиции / А.И. Ванюков // Русская литературная классика XX века: В. Набоков, А Платонов, J1. Леонов. Саратов: Изд-во Саратовского пед. ин-та, 2000.

210. Васильев, В.В. Чёрные вороны / В.В. Васильев // Слово. 2004. №2. С. 49-61.

211. В. Вернадский: pro et kontra / Сост., вступ. ст., коммент. A.B. Лапо. СПб.: РХГИ, 2000. - 872 с.

212. Вернадский, В.И. Основою жизни искание истины / В.И. Вернадский // Новый мир. 1988. №3. С. 202-233.

213. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика / А.Н. Веселовский. М.: Высш. школа, 1989.-406 с.

214. Веселовский, А.Н. Миф и символ / А.Н. Веселовский // Русский фольклор. Вопросы теории фольклора. Л., 1979. С. 189-192.

215. Виноградов, В.В. О языке художественной прозы: Избранные труды / В.В. Виноградов.-М., 1980.-360 с.

216. Волкова, Е.В. Парадоксы катарсиса Варлаама Шаламова / Е.В. Волкова // Вопросы философии. 1996. №11.

217. Выготский, Л.С. Психология искусства / Л.С. Выготский. М., 1982.

218. Гайденко, П.П. Порыв к трансцендентному. Новая онтология XX века. / П.П. Гай-денко. -М., 1997.

219. Гачев, Г. Русский Эрос / Г. Гачев // Опыты: Литературно-философский ежегодник. -М.: Сов. писатель, 1990. С. 210-246.

220. Гачева, А.Г., Казнина, O.A., Семёнова, С.Г. Философский контекст русской литературы 1920-1930-х годов / А.Г. Гачева, O.A. Казнина, С.Г. Семёнова. М.: ИМЛИ РАН, 2003.-400 с.

221. Гегель, Г.В.Ф. Эстетика: в 4 т. / Г.В.Ф. Гегель. М., 1968.

222. Гей, Н.К. Метахудожественность литературы / Н.К. Гей // Теория литературы. Т.1. Литература. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 96-141.

223. Гиршман, М.М. Избранные статьи. Художественная целостность. Ритм. Стиль. Диалогическое мышление. / М.М. Гиршман. Донецк, 1996.

224. Гиршман, М.М. Литературное произведение: Теория художественной целостности / М.М. Гиршман / Донецкий нац. ун-т. М.: Языки слав. Культуры, 2002. - 528 с.

225. Голубков, М.М. Раскол (Русская историко-культурная ситуация первой трети XX века и литературный процесс) / М.М. Голубков // Научные доклады филол. ф-та МГУ. -М, 1996. Вып. 1.

226. Голубков, М.М. Русская литература XX века. После раскола / М.М. Голубков. М.: Аспект Пресс, 2001. - 257 с.

227. Голубков, М.М. Утраченные альтернативы / М.М. Голубков. М., 1992.

228. Грехнёв, В.А. Словесный образ и литературное произведение / В.А. Грехнёв. -Нижний Новгород, 1997.

229. Гуковский, Г.А. Изучение литературного произведения в школе: Методологические очерки о методике / Г.А. Гуковский. М., 1966.

230. Дарвин, М.Н. Проблемы цикла в изучении лирики / М.Н. Дарвин. Кемерово, 1983.

231. Движение времени и законы жанра: жанровые закономерности развития советской прозы в 60-70-ые гг. Свердловск, 1984.

232. Дёмин, В.Н. Русский космизм: от истоков к взлёту / В.Н. Дёмин // Вестник Моск. ун-та. Серия 7. Философия. 1996. №7. С. 3-18.

233. Драгомирецкая, Н.В. Стилевые искания в ранней советской прозе / Н.В. Драгоми-рецкая // Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Стиль. Произведение. Историческое развитие. М., 1965.

234. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Цитата, реминисценции, мотив, сюжет, жанр. Вып. 1-3.- Петрозаводск, 1994, 1998, 2001.

235. Евсюков, В.В. Мифы о мироздании. Вселенная в религиозно-мифических представлениях / В.В. Евсюков. М.: Политиздат, 1986. - 112 с.

236. Елистратов, В. Русский космизм и русский космос / В. Елистратов // Дружба народов. 1994. №6. С. 186-194.

237. Ермилова, Е. Теория и образный мир русского символизма / Е. Ермилова. М., 1989.

238. Есин, А.Б. Психологизм русской классической литературы / А.Б. Есин. М., 1988.

239. Есин, А.Б. Стиль литературного произведения / А.Б. Есин // Рус. словесность. 1997. №4.

240. Жирмунский, В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика / В.М. Жирмунский. -Л., 1977.

241. Зеньковский, B.B. История русской философии: в 2 т. Т. 1. Второе изд. 1948. Т. 2. 1950 / В.В. Зеньковский. Paris: YMSA-PRESS, 1989. Т. 1.-469 с. Т. 2. - 477 с.

242. Ильин, И.А. Собр. соч.: в Ют. /И.А. Ильин. -М.: Рус. кн., 1994.

243. История русской литературы XX века (20-50-ые г.): Литературный процесс. Учебное пособие. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2006. - 776 с.

244. История русской литературы XX века. Учебное пособие: в 2 ч. / Под ред. В.В. Аге-носова. М.: Дрофа, 2007.

245. Кавелин, К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры / К.Д. Кавелин. М.: Изд-во «Правда», 1989. - 654 с.

246. Кайсаров, A.C., Глинка, Г.А., Рыбаков, Б.А. Мифы древних славян / Сост. А.И. Баженова, В.И. Вардугин. Саратов: Надежда, 1993. - 320 с.

247. Карасёв, Л.В. О символах Достоевского / Л.В. Карасёв // Вопросы философии. 1994. №10. С. 90-111.

248. Каргашин, И.А. Сказ в русской литературе. Вопросы теории и истории / И.А. Кар-гашин. Калуга, 1996.

249. Кожинов, В.В. Россия. Век ХХ-й (1901-1939). История страны от 1901 года до «загадочного» 1937 года. Опыт беспристрастного исследования / В.В. Кожинов. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002.

250. Корман, Б.О. Избранные труды. Теория литературы / Б.О. Корман. Ижевск: Ин-т комп. исследований, 2006. - 552 с.

251. Кормилов, С.И. Русская литература 20-90-х годов XX века: основные закономерности и тенденции // С.И. Кормилов // История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена. М.: Изд-во МГУ, 1998. - 478 с.

252. Крутов, Ю.И. Генезис и трансформация эпопейных жанровых признаков в прозе XX века / Ю.И. Крутов // Наука и школа. 2005. №4. С. 18-23.

253. Кузнецов, М.А. Учение В.И. Вернадского о ноосфере: перспективы развития человечества / М.А. Кузнецов // Вопросы философии. 1988. №3. С. 39-48.

254. Лаврентьев, М. Экология литературы / М. Лаврентьев // Литературная газета. 2007. №43. С. 7.

255. Лейдерман, Н.Л., Липовецкий, М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: в 2 т. / Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий. М.: Изд. центр «Academia», 2006. - Т. 1 -416 с. Т. 2-688 с.

256. Лосев, А.Ф. Диалектика мифа / А.Ф. Лосев. М.: Правда, 1990.

257. Лосев, А.Ф. Из ранних произведений / А.Ф. Лосев. М.: Правда, 1990.

258. Лосев, А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство /А.Ф. Лосев. М., 1976.-367 с.

259. Лосский, Н.О. Бог и мировое зло / Н.О. Лосский. М., 1994.

260. Лосский, Н.О. История русской философии / Н.О. Лосский. М.: Высш. шк., 1991. -559 с.

261. Лосский, Н.О. Мир как органическое целое (1915) / Н.О. Лосский // Избранное. -М„ 1991.

262. Ляпина, Л.Е. Литературная циклизация: к истории изучения / Л.Е. Ляпина // Рус. лит. 1998. №1. С. 170-177.

263. Мелетинский, Е.М. Аналитическая психология и проблема происхождения архети-пических сюжетов / Е.М. Мелетинский // Вопросы философии. 1991. №10. С. 41-47.

264. Мелетинский, Е.М. О литературных архетипах / Е.М. Мелетинский. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 1994. - 136 с.

265. Мелетинский, Е.М. От мифа к литературе / Е.М. Мелетинский. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. - 170 с.

266. Минералов Ю.И. Теория художественной словесности (поэтика и индивидуальность). М.: Владос, 1999. - 360 с.

267. Михайлов, А.В. О некоторых проблемах современной теории литературы / А.В. Михайлов // Известия РАН. Отделение литературы и языка. 1994. №1.

268. Мусатов, В.В. Взгляд на русскую литературу XX века / В.В. Мусатов // Вопросы лит. 1998. №3. С. 84.

269. Мущенко, Е.Г., Скобелев, В.П., Кройчик, Л.Е. Поэтика сказа / Е.Г. Мущенко, В.П. Скобелев, Л.Е. Кройчик. Воронеж: Изд-во ВУ, 1978.

270. Наука о литературе в XX веке (история, методология, литературный процесс). М., 2001.

271. Новикова, М.Л. Художественный предмет в аспекте остраннения / М.Л. Новикова // Филологические науки. 2005. №5 С. 8-16.

272. О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М.: Наука, 1990.

273. Овчаренко, А.И. Большая литература. Основные тенденции развития советской художественной прозы 1945-1985 г-в: в 3-х кн. / А.И. Овчаренко. М., 1985-1988.

274. Полякова, Л.В. История литературы или литературный процесс? Контур проблемы /Л.В. Полякова // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 1997. Вып. 1.

275. Полякова, JI.B. Периодизация как качественный критерий развития русской литературы / JI.B. Полякова // Освобождение от догм. История русской литературы: Состояние и пути изучения: в 2 т. / Отв. ред. Д.П. Николаев. М.: Наследие, 1997. Т. 2. С. 151-162.

276. Полякова, JI.B. История литературы XX века как эпоха: к методологии оценок / JI.B. Полякова// Вестник Тамбовского университета. 1998. Вып. 4.

277. Полякова, JI.B. XX век: эпохальный хаарктер историко-литературного промежутка / JI.B. Полякова // Традиции русской классики XX века и современность: М-лы науч. конф. -М.: Изд-во МГУ, 2002. С. 10-14.

278. Полякова, JI.B. О некоторых теоретических аспектах истории русской литературы XX века / JI.B. Полякова // Русское литературоведение в новом тысячелетии: Сборник науч. трудов. М.: МГОПУ, 2002. Т. 2. С. 249-260.

279. Полякова, JI.B. Современное состояние отечественной теории литературы и взгляд из Парижа: «Демон теории.» Антуана Компаньона / Л.В. Полякова // Вестник МГОПУ им. М.А. Шолохова. Филологические науки. 2003. №2.

280. Полякова, Л.В. Е.И. Замятин в контексте оценок истории русской литературы как литературной эпохи: Парадигма онтологических ценностей / Л.В. Полякова // Вестник Воронежского университета. Серия: Гуманитарные науки, 2004. №2. С. 110-119.

281. Полякова, Л.В. «Что такое классик?»: к проблеме ценностного канона в отечественном и зарубежном литературоведении / Л.В. Полякова // Русское литературоведение в новом тысячелетии: Сборник науч. трудов. М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2004. С. 346-349.

282. Полякова, Л.В. Научная школа: история, итоги и перспективы развития / Л.В. Полякова // Русская литература XX века: онтология и поэтика. Научная школа проф. Л.В. Поляковой: Коллективная монография. Тамбов: Изд-во ТГУ им. ГР. Державина, 2005. С. 10-38.

283. Полякова, JI.B. Современное состояние отечественной жанрологии / JI.B. Полякова // Русское литературоведение на современном этапе. М-лы Междунар. конф.: в 2 т. -М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2006. Т. 2. С. 266-271.

284. Полякова, JI.B. Теоретические и методологические аспекты истории русской литературы XIX-XX веков: монография / JI.B. Полякова. Тамбов: ОАО «Пролетарский светоч», 2007. - 307 с.

285. Поспелов, Т.Н. Общее литературоведение и историческая поэтика / Г.Н. Поспелов //Вопросы лит. 1986. №1. С. 163-189.

286. Поспелов, Т.Н. Проблемы исторического развития литературы / Г.Н. Поспелов. -М., 1972.

287. Поспелов, Г.Н. Целостно-системное понимание литературного произведения / Г.Н. Поспелов // Вопросы литературы. 1982. №3. С. 139-155.

288. Поспелов, Г.Н. Эстетическое и художественное / Г.Н. Поспелов. М., 1965.

289. Потебня, A.A. Слово и миф / A.A. Потебня. М.: Правда, 1989.

290. Потебня, A.A. Теоретическая поэтика / A.A. Потебня. М.: Высш. шк., 1990. - 344 с.

291. Поэтика и стилистика: 1988-1990. М.: Наука, 1001. - 240 с.

292. Проблемы эволюции русской литературы XX века. Вып. 2. М.: МГПУ, 1995.

293. Пропп, В.Я. Поэтика фольклора / В.Я. Пропп // М.: Лабиринт, 1998. - 352 с.

294. Розанов, В.В. Собр. соч.: в 2 т. / В.В. Розанов. М.: Правда, 1990.

295. Русская литература XX века: онтология и поэтика. Научная школа проф. Л.В. Поляковой: Коллективная монография. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 200^'. -213 с.

296. Скафтымов, А.П. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы (1923) / А.П. Скафтымов // Русская литературная критика. Саратов, 1994.

297. Скороспелова, Е.Б. Русская проза XX в. От А. Белого («Петербург») до Б. Пастернака («Доктор Живаго») / Е.Б. Скороспелова. М.: ТЕКС, 2003. - 358 с.

298. Соловьёв, B.C. Собр. соч.: в 2-х т. Т. 2. Чтения о богочеловечестве. Философская публицистика. Красота в природе. -М.: Правда, 1989. 735 с.

299. Стилевые закономерности XX века (1900-1950). Вып. 3. Екатеринбург, 1998.

300. Тамарченко, Н.Д. Эпос и драма как «формы времени»: К проблеме рода и жанра в поэтике Гегеля / Н.Д. Тамарченко // Известия РАН. Серия литература и язык. 1994. №1. С. 3-14.

301. Теория литературы. Т. 4. Литературный процесс. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2001.

302. Теория литературы: в 2 т. / Под ред. Н.Д. Тамарченко. М.: Изд. центр «Академия», 2004.

303. Тодоров, Цв. Наследие Бахтина / Цв. Тодоров // Вопросы лит. 2005. №1. С. 3-11.

304. Тодоров, Цв. Теория символа / Цв. Тодоров. М., 1999.

305. Томашевский, Б.В. Теория литературы. Поэтика / Б.В. Томашевский. М.: Аспект-Пресс, 2002. - 334 с.

306. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтиче-ского. Избранное / В.Н. Топоров. М.: Прогрессе, Культура, 1995. - 624 с.

307. Трубецкой, E.H. Избранное / E.H. Трубецкой. М, 1997.

308. Тюпа, В.И. Художественность литературного произведения / В.И. Тюпа. Красноярск, 1987.

309. Фёдоров, В. О природе поэтической реальности / В. Фёдоров. М.: Сов. писатель, 1984.-184 с.

310. Федь, Н.М. Жанры в меняющемся мире / Н.М. Федь. М.: Сов. Россия, 1989. - 544 с.

311. Флоренский П.А. Сочинения: в 4-х т. Т. 2. У водоразделов мысли / П.А. Флоренский. М., 1990.-493 с.

312. Хализев, В.Е. О пластичности словесных образов / В.Е. Хализев // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. 1980. №2. С. 14-22.

313. Хализев, В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. М.: Высш. шк., 2002. - 437 с.

314. Цивьян, Г.В. Архетипический образ дома в народном сознании / Г.В. Цивьян // Живая старина. 2000. №2.

315. Циолковский, К.Э. Грёзы о земле и небе / К.Э. Циолковский. Тула, 1986.

316. Циолковский, К.Э. Путь к звёздам / Предисл. акад. В.Г. Фесенкова. Ред.-сост. и авт. послесл. Б.Н. Воробьёв. М.: Изд-во АН СССР, 1961. - 353с.

317. Циолковский, К.Э. Человек и космос: Из филос. наследия. / Публ. и вступ. ст. В.А. Чудинова//Человек. 1996. №6. С. 72-88.

318. Циолковский, К.Э.: (К 125-летию со дня рождения). Сб. статей / Сост. С.А. Соколова. М.: Знание, 1982. - 64 с.

319. Чернец, Л.В. Виды образа в литературном произведении / Л.В. Чернец // Филол. науки. 2003. №4. С. 3-13.

320. Чернец, Л.В. К теории литературных жанров / Л.В. Чернец // Филол. науки. 2006. №3. С. 3-12.