автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.11
диссертация на тему: Рефлексивность как фактор социокультурогенеза

Полный текст автореферата диссертации по теме "Рефлексивность как фактор социокультурогенеза"

На правах рукописи

БЕЛЯРОВ Валерий Владимирович

Рефлексивность как фактор социокультурогенеза

Специальность 09.00.11 - Социальная философия

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

7 ОКТ 2015

005563053

Нижний Новгород 2015

005563053

Диссертационная работа выполнена в Федеральном государственном автономном образовательном учреждении высшего образования «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского»

Научный руководитель: Фатенков Алексей Николаевич,

доктор философских наук, профессор

Официальные оппоненты: Останина Ольга Александровна,

доктор философских наук, профессор кафедры философии Института истории и культуры ФГБОУ ВПО «Вятский государственный гуманитарный университет», Шетулова Елена Дмитриевна, доктор философских наук, профессор кафедры методологии, истории и философии науки Института экономики и управления ФГБОУ ВПО «Нижегородский государственный технический университет им. Р.Е. Алексеева»

Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Забайкальский

государственный университет»

Защита состоится 30 октября 2015 года в 14.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.166.04 при ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского» по адресу: 603000, г. Нижний Новгород, Университетский переулок, д. 7, ауд. 104 .

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского» по адресу: 603950, г. Нижний Новгород, пр. Гагарина, д. 23, корп.1 и на сайте http://diss.unn.ru

Автореферат разослан «_»_2015 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Н.Н. Воронина

Общая характеристика работы

Актуальность темы исследования. Научное исследование, посвященное истокам социокультурогенеза, является попыткой реконструировать неизвестное прошлое, которое в той или иной степени детерминирует наше настоящее и ход истории в целом. В кругах академического сообщества и многих любознательных людей острым остается вопрос о соотношении факторов, некогда определивших становление человека, общества, культуры. Нетривиальна задача выбора интеллектуального инструментария, позволяющего корректно, на уровне гипотез, воссоздать изучаемый объект, пребывающий в «начале начал», за рамками собственно исторической эмпирии.

Степень разработанности проблемы. При констатации наличия огромного числа публикаций, так или иначе затрагивающих тему сапиентации и социокультурогенеза, необходимо отметить и количественную ограниченность научно и философски фундаментальных работ, в которых напрямую обсуждается предстартовая позиция человеческой истории.

До сих пор, видимо, приоритетные позиции занимает здесь марксистская литература. Ремарки классиков касательно возникновения сознания и начала исторического процесса были философски развиты и естественнонаучно аргументированы их продолжателями. Особого упоминания заслуживают тематически важные для нас фрагменты из «Немецкой идеологии», написанной К. Марксом в соавторстве с Ф. Энгельсом, и работа последнего «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», которые можно считать базовыми текстами для орудийно-трудовой теории очеловечивания.

О будоражащей мысль потомков многозначности прозрений К. Маркса говорили Л. Альтюссер, Р. Арон, А. Мегилл. В русле диалектико-

материалистической парадигмы, хотя и вариативно, проблема зарождения и развития сознания, истории, культуры обсуждается и решается в работах Г.С. Батищева, H.A. Бернштейна, Ю.М. Бородая, M.JI. Бутовской, JI.C. Выготского, Д.И. Дубровского, Э.В. Ильенкова, В.Р. Кабо, A.A. Леонтьева, А.Н. Леонтьева, Г. Лукача, А.Р. Лурии, М.К. Мамардашвили, В.М. Межуева, И.С. Нарского, Т.Н. Ойзермана, Б.Ф. Поршнева, С.Л. Рубинштейна, Ю.И. Семенова, М.Б. Туровского, Л.А. Файнберга. Это обобщение, впрочем, ничего не говорит о заметных различиях в их установках, которые в некоторых контекстах прочитываются и как идеалистические.

Исследование обращено и к авторам, которые мысли К. Маркса и Ф. Энгельса об основных причинах сапиентации подвергли более значительному пересмотру: Ж. Бодрийяр, В.М. Вильчек, Ф.И. Гиренок, А. Кожев, К. Кун, К. Леви-Строс, К. Поппер, Р. Рокмор, Ф. Фукуяма.

В той или иной степени внимание обращено также к тем разработкам проблем возникновения и развития сознания, рефлексии, языка, социальности, культуры, которые достаточно удаленны от марксистской парадигмы: научно-философские труды И.Н. Болдыревой, С.Н. Борисова, Ф. де Вааля, М. Вертгеймера, Д.Б. Волкова, В.А. Воронцова, Д. Деннета, Ф. Дескола, Р. Докинза, В. Кёлера, П. Жане, A.B. Маркова, Ю.Ю. Першина, Ж. Пиаже, С. Линкера, Ю.Д. Смирновой, Г.В. Сурдина, В.В. Тена, Н.Д. Тищенко, И. Хёйзинги, Д. Чалмерса, Ж.-М. Шеффера.

К числу концептуальных работ по проблеме сочетания биологических и социальных оснований зарождения сознания и культуры можно с уверенностью отнести исследование Б.Ф. Поршнева «О начале человеческой истории. (Проблемы палеопсихологии)». Его автор выдвинул идею, согласно которой начало антропогенеза не совпадает с орудийно-трудовой деятельностью, а сопряжено с генезисом речи, с феноменом «интердикции». Исследования Н.Д. Субботиной сосредоточены на выяснении генетических следствий «первой» интердикции, т. е. феноменов суггестии и контрсуггестии, которые рассматриваются как необходимые для

4

сохранения и развития коллектива. Б.Ф. Поршнев опирается на своеобразно истолкованные им результаты исследований Н.Е. Введенского, И.П. Павлова, A.A. Ухтомского и акцентирует внимание на физиологическом основании регулятивной функции речи.

В оппозиции некоторым положениям Б.Ф. Поршнева выстраивает свою концепцию В.М. Вильчек. Истоком антропогенеза он полагает основанную на т. н. имитативном инстинкте способность предков человека исправлять возникавший при дивергенции дефект аутентичного поведения за счет заимствования образца действия у хищников.

В концепции Ю.М. Бородая антропогенез соотносим с генезисом нравственности, формирующейся в сопротивлении предков человека гипертрофированному у них сексуальному инстинкту.

Во всех изложенных воззрениях зарождение сознания и культуры неизменно обусловлено «рентабельностью» поведения предков, подвергавшихся дивергенции (животное-человек). Расторопность особей, обеспечивающая адаптацию к среде обитания, ставится и во главу угла генезиса сознания. Таким образом, не только сам социокультурогенез как некий исход, но, главное, его канун (психофизиологическое основание) трактуется как приспосабливание к внешним для особи условиям, будто бы генезис сознания заключался именно в том, чтобы качества особи удовлетворяли, в первую очередь, этим условиям.

Важные для диссертации общефилософские идеи почерпнуты из работ М.М. Бахтина, Г.В.Ф. Гегеля, А. Гелена, И.-Г. Гердера, Ф.И. Гиренка, Р. Декарта, И. Канта, А. Кожева, В.А. Кутырева, Ф. Ницше, X. Плеснера, Протагора, Ж.-П. Сартра, П. Т. де Шардена, А.Н. Фатенкова, М. Хайдеггера.

Объект исследования - процесс социокультурогенеза в его истоке.

Предмет исследования - теоретические реконструкции первичных факторов социокультурогенеза.

Цель исследования: дать развернутую социально-философскую характеристику рефлексивности как одного из важнейших факторов начала

5

социокультурогенеза. Для достижения цели необходимо решить следующие задачи:

1) Уточнить каузально формулируемый вопрос о предполагаемых психофизиологических и социальных истоках культурогенеза.

2) Выяснить философские основания авторской гипотезы социокультурогенеза.

3) Проанализировать представленные в научной литературе концептуально значимые аспекты процесса сапиентации.

4) Реконструировать вероятные социобиологические условия возникновения рефлексивности и ее симптоматику.

5) Дать философскую интерпретацию психофизиологических основ рефлексивности как фактора начала социокультурогенеза.

Теоретико-методологическая основа исследования.

В соответствии цели и задачам исследования оптимальным оказывается подход, согласующийся с принципом ретроспекции. Вряд ли существует более приемлемый способ объяснить что-то в неизвестном нам прошлом человечества, чем сосредоточиться на тех основополагающих моментах нашего существования, которые кажутся таковыми в настоящем (В.Р. Кабо - «Круг и крест», Ф. Ницше - «Несвоевременные размышления», М.Б. Туровский - «Философские основания культурологии»). В связи с образуемыми темой требованиями особую значимость приобретает методологическая установка на апелляцию к авторитетным суждениям, о которой в монографии «Философия подвижной иерархии (русский контекст)» говорит А.Н. Фатенков.

Теоретико-методологическую основу исследования составляет генетический подход, сопряженный с гипотетико-дедуктивным и сравнительно-историческим методами. Вкупе они позволяют из предположения стимулов социокультурного становления, открываемых в историко-философском контексте как всеобщие, делать выводы о характере психофизиологических условий этого становления, как вероятном при

6

начале процесса сапиентации.

Научная новизна работы.

1) Началом социокультурогенеза признаются не используемые в нем средства выхода из кризиса, а условия и обстоятельства самого кризиса; то, что позволяет адаптироваться, всегда вторично по отношению к тому, из-за чего приходится адаптироваться. В процессе социокультурогенеза, включая его исток, особь с необходимостью приспосабливается к самой себе, используя при этом средства приспособления к среде обитания.

2) Рефлексивность рассматривается как проблематическая реакция на обострение затруднений в практике Homo и представлена, таким образом, как социокультурогенная альтернатива биологического адаптивного реагирования на внешние требования.

3) Естественным условием возникновения рефлексивности предполагаются состояния, по психологическим характеристикам близкие к прострации, в которых оказывалась особь Homo из-за внутригрупповой практики убийства представителей своего вида для поедания их плоти (адельфофагия). Вместе с тем прострация рассматривается как естественная причина генезиса «смертности», что говорит о его сопряженности с генезисом рефлексивности.

4) В связи с психосоматическим эффектом рефлексивности образуемые ею условия развития могут быть выражены в каноне - «слабые начинают, и начинают выигрывать». Неактуальность такой селекции для условий естественного отбора сопроводила начало социокультурогенного процесса.

5) Обосновывается необходимость введения и дефинируются понятия «симптоматика рефлексивности» и «репрезентация существования».

Выносимые на защиту положения:

1) Переход от биологических основ существования к собственно человеческим, связанным с т. н. «идеацией» (JI.C. Выготский), носил скачкообразный характер, вынужденный необходимостью осваивать вновь

образовывавшиеся условия субъективной реальности особей Homo.

7

2) Объект и предмет исследования обнаруживают в настоящем такие истоки актуальных ныне стимулов развития культуры, какие полагаются наиболее значимыми для исходных фаз социокультурогенеза. Специфически человеческим стимулом развития является потребность репрезентации существования, возникшая в генезисе представления смерти.

3) Известные автору концепции сапиентации сосредоточены по преимуществу на описании «рентабельного» поведения особи как адаптации к среде обитания. Факторы, дестабилизирующие адаптацию к среде, если и принимаются во внимание, то без должного учета их продуктивной роли для генезиса сознания. Любая успешность поощряет мысль, но на этом основании не должно утверждаться, что она ее порождает.

4) Предполагаемый беспрецедентный для животного мира уровень социабельности, свойственный роду Homo, послужил, с одной стороны, условием возникновения рефлексивности, с другой - условием ее освоения посредством содержательного наполнения сознания.

5) Именно в соотнесении с рефлексивностью, в процессе интенсивной адаптации к ней, а не к среде обитания, некоторые слабо выраженные способности представителей рода Homo трансформировались из эпифеноменов поведения в его неотъемлемые специфические черты.

6) Культурогенез связан с условиями, когда биологически нерентабельное реагирование (симптоматика рефлексивности) на внешние раздражители, связанные с социабельностью, перестраивало способности Homo на новый режим использования. В определенном смысле культурогенез начался как следствие сбоев в социогенезе.

7) Основной функцией социокультурогенеза является психотерапевтическая. Но если сам социокультурогенез обнаруживается как психотерапевтический исход, то его «начало» может быть рассмотрено только как особый побуждающий фактор, потребовавший освоения.

8) При концептуально значимом обсуждении проблем сапиентации нельзя обойтись без применения новых терминов или измененного

8

толкования уже известных. Самая выверенная и эвристически емкая концепция сапиентации не избегает метафоричности, модернизаций, той или иной степени эклектики.

Теоретическая и практическая значимость исследования.

Материалы диссертационного исследования могут быть использованы для разработки учебных курсов по социальной философии, других социально-гуманитарных дисциплин.

Соответствие диссертации паспорту научной специальности. Работа соответствует специальности «Социальная философия» (09.00.11), тематически и содержательно коррелируя следующим пунктам: п. 11. Стимулы и механизмы становления человека и общества. Социально-философские проблемы антропосоциогенеза; п. 24. Источники и механизмы социокультурного изменения.

Апробация результатов исследования. Важные положения исследования представлены автором в статьях, опубликованных в научном издании: «Вестник Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского», социальные науки: 2010, № 3 (19); 2011, № 4 (24); 2013, № 3. Идеи, содержащиеся в диссертационном исследовании, и связанные с ними направления мысли обсуждались на кафедре философской антропологии факультета социальных наук. Основные положения работы сообщались в докладах: на международной научной конференции «Мировоззренческая парадигма в философии: история и современность» (НГПУ, Нижний Новгород, ноябрь 2011); Российском философском конгрессе «Философия в современном мире: диалог мировоззрений» (Нижний Новгород, июнь 2012); международной научно-практической конференции «Социокультурные корни насилия в современном обществе» (ННГУ, Нижний Новгород, ноябрь

2012); международной научной конференции «Философские идеи В. И. Вернадского и современная научная картина мира» (ИФ РАН, Москва, март

2013); международной научно-образовательной конференции «Гуманизм и современность» (КФУ, Казань, ноябрь 2013); конференции «Философия в

9

современном инновационном российском вузе» (ННГУ, Нижний Новгород, март 2014); международной научно-практической конференции «Социальные инновации в развитии трудовых отношений и занятости» (ННГУ, Нижний Новгород, сентябрь 2014); конференции «Проблема соотношения естественного и социального в обществе и человеке» (ЗабГУ, Чита, апрель 2015).

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, включающих семь параграфов, заключения и библиографии. Общий объем диссертации - 165 страниц.

Основное содержание работы

Во введении автор обосновывает актуальность работы, раскрывает степень разработанности проблемы, определяет объект и предмет исследования, формулирует цель, задачи и теоретико-методологические основания, заявляет элементы научной новизны, представляет основные положения, выносимые на защиту, очерчивает теоретическую и практическую значимость диссертационного исследования.

В первой главе «Проблематюация процесса социокультурогенеза» рассматривается методологическая проблема выбора оптимального подхода к реконструкциям условий сапиентации и выдвигается вариант ее решения.

В § 1 «Исток кулътурогенного развития: корректность вопрошания» автор дает сравнительную характеристику вопросов, которые интересуют исследователей проблем начала социокультурогенеза. На примере исходных положений орудийно-трудовой теории очеловечивания и идей, высказанных в работах Ю.М. Бородая, В.М. Вильчека, В.А. Воронцова, Э. Кассирера, Б.Ф. Поршнева, Ю.И. Семенова, И. Хёйзинги, показывается, что вопросы, которыми задаются авторы, либо посвящены собственно путям преодоления кризиса развития, сопряженного с дивергенцией (животное-человек), либо совсем не предполагают возможность какого-либо кризиса как кануна социокультурогенеза. Обнаруживается, что эти авторы пытаются дать ответ на вопросы «зачем?», «из чего?», «где?», «когда?», «благодаря чему?»

ю

Диссертант предлагает переориентировать вопрос о первопричине, или природной каузальности, на вариант «из-за чего?». В этом случае предполагается, что, во-первых, внимание будет посвящено проблеме «начала» по преимуществу (условно говоря, «адресанту», а не «адресату»); как следствие в т. н. генетическом понимании проблемы, на которое претендуют все авторы концепций сапиентации, будет соблюден принцип последовательности. Во-вторых, возникнет прояснение основной функции социокультурогенеза.

Выдвинутая формулировка вопроса о «начале» понуждает диссертанта рассматривать все выделенные ранее биологические и социальные основы сапиентации в качестве незаменимо вторичных особенностей и характеризовать их как эпифеномены культурогенеза. К характеризуемым как эпифеномены тут могут быть отнесены: 1) первобытная индустрия орудий труда, не претерпевавшая существенных изменений несколько сотен тысяч лет, 2) реализация предками Homo sapiens'а генетически первичной, вероятно, регулятивной функции речи, 3) их способность к игровой деятельности, 4) возможное замещение аутентичного поведения имитацией способов выживания, свойственных иным животным видам. Всем этим, по мнению диссертанта, социокультурогенез скорее обеспечивался, сопровождался и продолжился, но не стимулировался к своему началу. Автор стремится отыскать прежде всего культурогенного провокатора, вынудившего этот процесс в результате сбоя в предшествовавшем социогенезе.

Чтобы четче обозначить роль указанных выше эпифеноменов социокультурогенеза, автор вводит понятие «набор "культурированного" поведения». Теоретические основания для такого направления мысли обнаруживаются у В.М. Бехтерева, П.А. Кропоткина, Ф. Ницше, К.А. Тимирязева, П. Т. де Шардена, Р. Фоули.

По мнению автора, основной функцией культуры, соответствующей предполагаемому началу социокультурогенеза, является

психотерапевтическая. Она видится логически оправданным следствием возможных психофизиологических нарушений, полученных представителями рода Homo с высоким уровнем социабельности; ввиду изменения экологических условий Homo подвергались воздействию голода и претерпевали адельфофагию внутри групп. В свете признания главенства психотерапевтической функции социокультурогенез предстает как «заставленность», понуждаемая мера.

Философские основания «ущерба», или «недостаточности», человека как биологического существа обнаруживаются в трудах А. Гелена, И.-Г. Гердера, Ф. Ницше. Правомерность допущения измененного применения названных эпифеноменов в новом режиме существования обосновывается ссылкой на И. Хёйзингу.

Процесс социокультурогенеза автор связывает, прежде всего, с переводом основных энергетических ресурсов Homo на условия адаптации особи к самой себе, ее собственным психофизиологическим изменениям, а не только к окружающей среде. Эти перемены сопряжены с генезисом рефлексивности, который был сопровождаем симптоматикой рефлексивности, определяемой в диссертации как первичные признаки проблематической реакции на обострение затруднений в практике (чувственно-предметной деятельности). Под симптоматикой здесь понимается не то, что соответствует рефлексии, но признаки, предварившие рефлексивность (проблематическую реакцию) и спровоцировавшие ее возникновение. Эта симптоматика, по мнению автора, образует собой и начало генезиса «смертности»; рефлексивность, таким образом, оказывается увязана со смертничеством как феноменом культуры. Симптоматика рефлексивности характеризуется такими состояниями, которые в медицинской психологии определены понятиями «прострация», «апатия», а также «каталепсия». Под собственно рефлексивностью автор предлагает в данном контексте понимать одно из решающих свойств субъективной реальности древнего Homo, и отличать его от рефлексии, которая является

12

сравнительно поздним навыком самосознания, выработанным в процессе освоения рефлексивности. Рефлексивность, в объяснении автора, становится особенностью, противопоставленной рефлекторному реагированию, выраженному в том или ином действии. Социогенез до генезиса рефлексивности - это дар природы, передаваемый, например, посредством т. н. родительского инстинкта. Говоря условно и в общем, культурогенез побуждается удавшейся попыткой дарителя дар отнять; процесс социогенеза в связке с культурогенезом продолжается как поиск отнятого. Различая понятия «рефлексивность» и «рефлексия», автор обращается к определениям т. н. естественного сознания (Г. Гегель), неотрефлексированного сознания (Ж.-П. Сартр).

В соответствии с авторской трактовкой рефлексивности и ее следствий даются, на правах частного случая, созвучные теме взаимодополняющие определения социокультурогенеза.

Диссертант, опираясь на собственное определение рефлексивности, находит полное совпадение своего мнения по поводу ее выдающейся роли для сапиентации со взглядами К. Лоренца и П. де Шардена. В то же время он обнаруживает кардинальное разночтение в понимании генезиса рефлексивности. От этой разницы во взглядах на происхождение рефлексивности возникает и авторское отличие ее характеристики как культурогенного фактора.

В § 2 «Реконструкция начального этапа социокультурогенеза: от

следствия к причине» автор дает определение антропогенной потребности

репрезентации существования. Она трактуется как следствие возникновения

рефлексивности, сопряженного с генезисом «смертности», и представлена

автором в качестве генерального стимула собственно культурного развития.

Таким образом, эта потребность оказывается связанной с обретением Homo

«смертоведения». Антропогенная потребность репрезентации существования

характеризуется как небиологическая потребность человека подтверждать

собственное существование всеми возможными способами, доступ к

13

которым, впрочем, ограничен горизонтом социальных взаимоотношений. Так, потребность репрезентации существования выступает вполне выявляемым в культуре, и в частности в истории философии, «результатом», по которому, стараясь придерживаться принципа корректности подхода к данной теме, можно так или иначе судить о характере абстрактного «начала». Это провокативное «начало», т.е. зарождение культуры как феномена в определенных социогенезом пограничных условиях, и обусловлено, по мнению автора, суровыми (связанными с генезисом смертоведения) обстоятельствами генезиса рефлексивности. Удовлетворение потребности репрезентации существования, таким образом, первоначально должно было стать и актами нейтрализации биологически пагубного воздействия рефлексивности.

Автор обращается к некоторым широко или, наоборот, малоизвестным высказываниям (М.М. Бахтин, Э.Я. Голосовкер, Р. Декарт, И. Кант, Платон, X. Плеснер, Протагор, К. Тертуллиан), согласуясь при этом со знанием об иносказательности философского языка (М.К. Мамардашвили, Ф. Ницше, А. Н. Фатенков). Таким образом, фрагменты философского знания расшифровываются как программные для обоснования тезиса об исключительном значении для процесса социокультурогенеза потребности репрезентации существования. В цитируемых высказываниях философов автор отдает предпочтение просматривающейся в них необходимости утвердить существование человека, будто бы сам по себе факт его пребывания не является абсолютным вердиктом, инстанцией, удостоверяющей существование; человек не может существовать фактом своего пребывания, а должен стремиться получить от бытия некий сертификат, который полагается возможным; будто бы то, что названо «бытием», должно быть как-то убеждено в существовании человека.

Диссертант, следуя путем симптоматической интерпретации избранных философских констатаций, судит о них не по тому, о чем в них повествуется, а по тому, что они сигнализируют в качестве чаяний

14

представителей вида Homo sapiens sapiens; так, в философских тезисах выделены психологический и социологический аспекты.

Собственные аргументы автор подкрепляет апеллированием и полемикой с комментаторами мысли Античности и Нового времени (Ф.И. Гиренок, В.А. Кутырев, А.Ф. Лосев, М.К. Мамардашвили, Ф. Ницше, A.M. Пятигорский, Ж.-П. Сартр, Э. Целлер, М. Хайдеггер).

Во второй главе «Анализ концепций сапиентации» рассматриваются некоторые основополагающие, по мнению диссертанта, идеи т. н. орудийно-трудовой теории антропогенеза, а также концепций Б.Ф. Поршнева и Ю.М. Бородая. Диссертантом критически анализируются в первую очередь положения о психофизиологических основаниях очеловечивания, выдвинутые в этих концептуальных исследованиях.

В § 1 «Выявление природно-биологических оснований орудийно-трудовой теории» сначала уделяется внимание проблеме сопоставления идей, высказанных К. Марксом и Ф. Энгельсом, и их интерпретаций марксистами, неомарксистами и критиками марксистских установок. Автор обнаруживает, что неоднозначность высказываний К. Маркса (Р. Арон, А. Мегилл) по поводу трудовой деятельности, потребительной и меновой стоимостей не только позволяет отмечать слишком вольное, иногда, толкование этих высказываний марксистами (В.М. Межуев), но увидеть в них и некоторые смысловые совпадения с критикой (Ж. Бодрийяр, Т. Рокмор, Ф. Фукуяма). Цитируя определенные выражения К. Маркса, автор выявляет в них тенденцию к сигналитическому значению труда, которое Ж. Бодрийяром, например, характеризуется как сугубо современное. Диссертант настаивает, что сигналитическое значение трудовых операций могло выступать как приоритетное, по сравнению с их утилитарной эффективностью, уже на первых этапах социокультурогенного развития. Труд человеческий искони был и все больше становится не столько средством, сколько принципом выживания. Автор подходит к тому, чтобы охарактеризовать роль труда в социокультурогенном процессе как

незаменимо вторичную. По мнению диссертанта, преувеличение генетической роли трудовой деятельности марксистами (Б.Г. Батищев, Э.В. Ильенков, Г. Лукач, М.К. Мамардашвили, Т.И. Ойзерман, М. Б. Туровский) выразилось в том, что они приняли некую тотальную значимость труда в жизни людей за его первичность в процессе сапиентации. Между тем труд, как и другие элементы набора «культурированного» поведения, является приспособительным средством социокультурогенного становления человека, а не причиной его спровоцировавшей.

Исходя из сигналитического понимания труда, автор усматривает ведущую роль последнего не в самой разнообразной деятельности, а в том, что, осуществляя ее, человек остается занятым, т. е. тратит время, обременительное только для Homo sapiens'а. Деятельность посвящена занятости. Занятость как вердикт общественных отношений по поводу существования, а не деятельность как процесс какого бы то ни было производства, выступает знаком воплощаемого бытия, т. е. знаком удостоверения существования. Занятость - веха, которая показывает антропогенную нужду, куда более явственно, чем труд, выносящую вид за рамки биологического существования. Деятельность служит лишь необходимым обеспечением репрезентации существования. Занятость - это переход в сокровенных целях репрезентации существования через коммуникацию ввиду смертности. Однако применительно к проблеме начала социокультурогенеза и такая роль труда тоже должна рассматриваться как необходимая роль второго плана.

Автор производит разбор этюда из «Немецкой идеологии», посвященного проблеме начала истории. Он соглашается с тем, что это произведение в его основной части можно считать эпистемологически переломным (Л. Альтюссер), т. е. уже содержащим новые смыслы за ширмой традиционных понятий. Но внимание диссертанта сосредоточено на отрывке, описывающем начало исторического процесса, в котором, думается, воспроизводство «старых» потребностей лишь доложено К. Марксом и Ф.

16

Энгельсом как производство «новых»; порождение новых потребностей вызывается удовлетворением старых. Эта позиция критикуется автором как несостоятельная за отсутствие в ней хоть сколько-нибудь значительного повода для антропогенеза; удовлетворение потребности животным лишь убеждает, что зверь должен остаться в своей же реальности (А. Кожев). Поэтому и орудийно-трудовая концепция оказывается исходящей в главном из зыбких положений, будто индустрия рукой примитивных орудий и удовлетворение первичных потребностей посредством этих орудий сами по себе породили новые, человеческие, потребности. У К. Маркса, как представляется, концептуальная (теоретическая) тотальность чувственно-предметной деятельности держит верх над самой практикой (чувственно-предметной деятельностью). Но понятие о тотальной первичности и изначальности чувственно-предметной деятельности для сапиентации органично вписывается в логику марксизма. Если у самого К. Маркса этот практизм обнаруживает себя сравнительно редко, то в марксизме он становится действительно сплошным, панпрактизмом. Диссертант подкрепляет свои суждения мнениями В.М. Вильчека, К. Леви-Строса, К. Поппера. Марксисты посчитали чувственно-предметную деятельность по удовлетворению потребностей альфой и омегой генезиса сознания и начала истории. Эту точку зрения и подвергает критике автор.

В § 2 «Учение о "тормозной доминанте": предпосылки, методология, выводы» разбирается концепция антропогенеза Б.Ф. Поршнева, изложенная в книге «О начале человеческой истории. (Проблемы палеопсихологии)». Внимание диссертанта сконцентрировано на том, как обосновывается представление об эволюционной базе, биологической закономерности, или физиологическом истоке, второй сигнальной системы, поскольку генезис последней якобы тождествен сапиентации.

Генеральным в поршневской версии сапиентации является понятие «интердикция». Это физиологический акт, при определенных биологических условиях случающийся между особями, когда т. н. неадекватный рефлекс

17

одного организма может, посредством возбуждения т. н. имитативного рефлекса другого организма, оттеснить иные возможные реакции и действия последнего. Согласно видению Б.Ф. Поршнева, интердикция является возможным фундаментом перехода от рефлекторной базы ко второй сигнальной системе. Череда интердикций, т. е. практический обмен преимуществами, влияниями, прослеживаемый в проекте Б.Ф. Поршнева, не оставляет места для генезиса идеального, главное условие для которого, по мнению диссертанта, есть само препятствие, препон, а не пути его преодоления.

Диссертант не соглашается с поршневским толкованием физиологического процесса, происходящего в отдельно взятом организме (т. е. еще вне интердикции), как «патологическим» только в части «торможения», и, соответственно, как нормального в части «возбуждения». Все приводимые диссертантом цитаты из работ отечественных физиологов (Н.Е. Введенский, JI.B. Крушинский, И. П. Павлов, A.A. Ухтомский) говорят, скорее, о том, что лишь эффект неразрывной взаимосвязи торможения и возбуждения может в определенных случаях истолковываться как действительная патология или гипертрофия. Иносказательная трактовка слов у Б.Ф. Поршнева (слова «патологическое», «аномальное» в его книге закавычены) появилась как необходимый методологический ход.

Автор «интердиктивной» концепции антропогенеза, по мысли диссертанта, почти не отступил от того классического (дарвиновского) канона, согласно которому, превосходящая сила (ума, расторопности, изворотливости, сообразительности) стала гарантом очеловечивания. Интердикция является, по существу, насильственным актом, подавлением в данной ситуации в чем-то слабых стараниями в данной ситуации в чем-то сильных. Принцип остается неизменным: устранение или нейтрализация противника. Он не оставляет места собственно ментальной (молчаливой) «драме» очеловечивания конкретного носителя психических свойств, которая, с точки зрения диссертанта, должна быть описана в терминологии

18

рефлексивности. Теория интердикций в плане описываемого в ней взаимодействия особей принципиально повторяет порядок доминирования у животных, адекватно охарактеризованный Ю.И. Семеновым. Она противоречит взгляду, который поддержан самим же Б.Ф. Поршневым, что начало культуры связано с переходом разумного существа к режиму преодоления самих условий борьбы за существование (К.А. Тимирязев).

Диссертант обращает внимание на то, что такие применяемые в книге понятия, как «абсурд» и «депривация», которые действительно (Ф.И. Гиренок) могли бы стать главенствующими в разработке генетического понимания проблемы очеловечивания, оказываются у Б.Ф. Поршнева на втором плане данных им разъяснений. Все внимание к абсурду в книге оборачивается рассказом только о выходе особи из ситуации абсурда. Так, возможный антропогенный эффект абсурда и физиологии «торможения», их вероятная роль в генезисе идеального, дивергенции в целом, сводится к сиюминутному успеху. Вместо фактора, приводящего к игнорированию инстинктов, Б.Ф. Поршнев описал то, какими средствами мог организовываться их триумф. То, что именно этот триумф мог привести к их же разактуализации, заслуживает особого внимания диссертанта.

§ 3 «Решающие модернизации в "сексуальной" концепции антропогенеза» отведен для выявления и критического разбора основных модернизаций, допущенных, как находит диссертант, в книге Ю.М. Бородая «Эротика-смерть-табу». Одна из них заключается в признании автором книги обязательной причинной связи, которая якобы должна существовать между актом «самоудовлетворения» полового инстинкта у шимпанзе и воображением. Вторая, и главная, состоит в том, что Ю.М. Бородай наделил животное страхом смерти, проигнорировав генезис смертоведения (происхождения смертничества) как проблему.

Согласно рассуждению Ю.М. Бородая, антропогенез соответствует генезису нравственности. Это определяет сходство его концепции с концепциями Ю.И. Семенова, 3. Фрейда. Своеобразие взглядов Ю.М.

19

Бородая в том, что он попробовал выписать гипертрофированному инстинкту размножения запрет через выведение поллюции из воображения.

Используя экспериментальные данные и теоретические выводы биологов (М.Л. Бутовская, Ф. де Вааль, Р. Докинз, Л.В. Крушинский, К. Лоренц, И. П. Павлов, Л.А. Файнберг, Дж.Л. Фуллер, М.Е. Хан), психолога К.Г. Юнга, философа Д. Чалмерза, антрополога К. Леви-Строса, диссертант проводит отрицание тезиса, что воображение животному необходимо. Из опубликованных научных данных по онтогенезу обезьян следует, в частности, что шимпанзе «некогда» применить воображение для вызова поллюции. На примерах строго научных экспериментов и случайных наблюдений за животными диссертант делает вывод об абсолютной ненужности воображения любым существам, кроме человека.

Более значимой модернизацией, возникшей в концепции Ю.М. Бородая, признается понимание «смертничества» как аналога способности животных чувствовать приближение опасности. Иными словами, знание о бренности принято им за природную данность. Эту модернизацию Ю.М. Бородай, описывая генезис нравственности, совмещает с действительно наблюдаемым у обезьян онанизмом: предгоминидам он как бы запрещает онанизм тем, что делает их «смертными» ввиду самой этой забавы и возможной у них полицикличности сексуального взаимодействия.

Диссертант, напротив, исходит из того, что животное «бессмертно»; страх животного объясняется исключительно его тотальной включенностью в жизнь и полным неведением смерти. Тезис Ю.М. Бородая о «гештальтном» происхождении нравственности отвергается исходя из того, что из-за аксиоматического принятия «смертности» в тексте не появляется и намека на возможность ее генезиса; при этом в работах «От фантазии к реальности (происхождение нравственности)» и «Эротика-смерть-табу» декларируется т. н. генетическое понимание проблемы, противопоставленное структурно-феноменологическому описательству.

Подтверждая факт сходства воззрений на антропогенез у 3. Фрейда

20

и Ю.М. Бородая (О. Мраморнов), диссертант особо указал на то, что генезис смертничества не представлен у них как проблема. Фундаментальная модернизация у 3. Фрейда, и всех последовавших за ним из этого же пункта, могла стать возможной из-за недопонимания, что «бессмертие» у животных есть вовсе не продолжение жизни, что вполне соответствует сознанию т. и. первобытного человека, а сама жизнь. Никакую особь не могло затронуть нравственное предпочтение жизни перед смертью, покуда смерть есть жизнь.

В третьей главе «Значение возникновения рефлексивности и небиологической потребности для социокультурогенеза» как сопряженные выясняются следующие проблемы: психофизиологические механизмы генезиса «смерти», возникновение рефлексивности и потребности репрезентации существования; приводится дополнительная

естественнонаучная аргументация и итоговое обоснование философского предположения о первичной роли рефлексивности в генезисе социокультурных процессов и их ведущем стимуле, антропогенной потребности.

В § 1 «Адельфофагическое поведение: фактология и интерпретации» автор напоминает, что убийство и поедание плоти представителей собственного вида не является для большинства живущих на воле животных рядовым поведением (К. Лоренц, Дж. Лавик-Гудолл, A.B. Марков, Н. Тинберген). В связи с редкостью адельфофагии у шимпанзе диссертант считает возможным говорить о ней, как об одной из вероятных биологических основ, вынудивших начало социокультурогенного процесса. Само адельфофагическое поведение не должно рассматриваться как непосредственная и «самоценная» причина культурогенеза. Однако следствия адельфофагии могут быть представлены как психофизиологический эффект, спровоцировавший и интенсифицировавший этот процесс.

Далее автор апеллирует к этнографическим сведениям и в то же время критикует этнологические выводы. Религиоведческие толкования мало чего

21

могут сказать о генезисе идеального. Диссертант утверждает, что за игнорированием туземцами логических противоречий (JL Леви-Брюль, Дж. Фрэзер), нужно предполагать суровую социокультурогенную эволюцию, направленную на форсирующее преодоление и/или освоение экстремальной психофизиологии происхождения этого игнорирования. Чтобы начать оправдывать антропофагию теми или иными культуральными средствами (обряды, ритуалы), далекие предки туземцев должны были сначала прийти к необходимости этих оправданий. Решение проблем сапиентации, проблемы начала социокультурогенеза в частности, не может состоять в том, чтобы лишь констатировать, что магия, например, стала для людей неким новым средством жизнеобеспечения (В.Р. Кабо). Нужно сначала попытаться определить, из-за чего могла понадобиться эта антропогенетическая новизна средств обеспечения.

Диссертант находит подтверждение фактам каннибализма у Г. Бейтса, H.H. Миклухо-Маклая и в других этнографических свидетельствах. Настоящий оплот первых проявлений культуры, в том числе и каннибализма как ее феномена, он видит в рефлексивности. Она же представляется, наоборот, психофизиологическим следствием, которое было спровоцировано адельфофагическим поведением.

Исходя из предположения о культурогенной роли адельфофагии внутри кровнородственных групп и рефлексивности, рассматривается и проблема тотемизма. Диссертант на примере критически воспринимаемых им взглядов некоторых исследователей (О.Ю. Артемова, P.M. и К.Х. Берндты, В.Р. Кабо, В.А. Токарев, А. Элькин) показывает, что т. н. перенесение кровнородственных связей на природу может считаться собственно феноменом культуры, ее полноценными актами, находкой родства «на стороне». Но при ответе на вопрос о корнях тотемизма следует предполагать, что многочисленные формы тотемизма сами уводят в сторону от ответа. Тотемизм - это уже очень удачное изведение, освоение, его действительных корней. Первичный же вопрос, касающийся начала

22

социокультурогенеза, заключается в ожидании объяснения: из-за чего реконструируемым существам первобытного периода пришлось искать «родственников» в животных, растениях и т. д. Это характеризуется автором как поиск родства дополнительного, иногда противопоставленного кровнородственному, компенсирующего издержки последнего, решившие культурогенную судьбу Homo с высокой степенью социабельности.

В конце параграфа автор на примере заочной полемики В.Р. Кабо с К. Леви-Стросом показывает, сколь значительной могла быть роль антропофагии для культурогенного исхода представителей рода Homo. В.Р. Кабо справедливо отмечает особою роль антропофагии в социокультурогенезе, но остается на позициях вынесения генезиса смертности за пределы организма и сознания индивида. У В.Р. Кабо получилось сказать о столкновении социального и природного, но только на каком-то абстрактном поле отсутствия психофизиологических потребностей конкретно взятой особи.

В § 2 «Рефлексивность и потребность репрезентации существования как культурогенные следствия антропофагии» автор сначала обращается к основному вопросу философии. В то время как в этом вопросе, с материалистической точки зрения, уже сообщается о существовании связи между сознанием и бытием, предметом исследования в диссертации остается вероятный генезис важнейшего свойства первого из-за условий, определенных вторым. Вместе с тем автор не можем с уверенностью полагать, что это хронологическое первенство бытия по отношению к сознанию непременно должно быть понято и как причинно-следственный приоритет у современного Homo sapiens'а. Лишь в этом смысле автор соглашается с предположением Д. Чалмерса, что сознание может не поддаваться редуктивному объяснению.

Далее обосновываются: 1) вероятность возникновения из-за адельфо-фагии симптоматики рефлексивности как условия, подготовившего психофизиологическую основу культурогенеза, свойства субъективной

23

реальности представителей рода Homo, 2) правомерность допущения антропогенной потребности репрезентации существования как следствия генезиса рефлексивности и ведущего стимула социокультурогенеза.

Для характеристики симптоматического комплекса, обусловившего генезис рефлексивности у представителей рода Homo периода культурной дивергенции, автором используются понятия «прострация», «апатия», «шок», «утомление», «истощение». Для понятия «апатия» приводятся как психологическое (психиатрия), так и философское толкование. Определяемый в диссертации симптоматический комплекс рефлексивности рассматривается как возникающее в филогенетическом развитии естественное препятствие для т. н. автоматического реагирования на внешний раздражитель; из-за этого могли образовываться условия, обеспечивающие возможность генезиса идеального, открывающуюся, по-видимому, лишь при проблематической ситуации.

Сначала, в согласии с традицией искать аргументы для обоснования некоторых аспектов сапиентации в поведении т. н. высших животных, состояния, близкие по внешним признакам к прострации, отмечаются у шимпанзе (Дж. Лавик-Гудолл). Особое внимание диссертант обращает на вывод В. Кёлера, что примеры т. н. отсроченного поведения подопытных антропоидов не могут быть напрямую приравнены к человеческой жизни «мыслью». Важнейшим моментом в заключении экспериментатора является то, что он осторожно указывает на возможность причинно-следственной связи между временным фактором отсрочки эффективного действия и генезисом «представлений», без которого невозможно начало культурного развития.

Гипотеза диссертанта заключается в том, что простративные состояния многократно увеличивают отсрочку активной двигательной реакции, служащей удовлетворению биологической потребности. Это не понимается как оторванный от других возможных причин социокультурогенный фактор; есть, к примеру, знание о повышении

24

возможности патологических состояний по мере возрастания филогенетического уровня (С.Н. Давыденков). Тем не менее, сама величина временной отсрочки имела, по мнению автора, определяющее значение для генезиса «идеации», которая уже совершенно непосредственно образовывалась как необходимое разрешение возникавшей у Homo проблематической реакции на обострение затруднений в практике.

Несмотря на то, что автор заметил в выводах В. Кёлера особую характеристику культурогенной перспективы, он находит повод для критики идеи «инсайта» постольку, поскольку последняя отрицает возможность такой перспективы. Рефлексивность - это в субъективной реальности воплощенная озадаченность, чисто физиологическим эквивалентом которой можно признать «торможение». Но сама рефлексивность, в отличие от «торможения», никак не способствует адаптации к среде обитания. Одна из основных мыслей диссертанта состоит в том, что адаптироваться пришлось к самой рефлексивности. Это и запустило процесс социокультурогенеза. Теория формы в выражениях В. Кёлера, напротив, твердит только о том, что задачи решаются, и лишь описывает то, как эффективно задачи решаются вдруг-пониманием. Инсайт есть цинизм во плоти. Пример описания лишь только рентабельного поведения обнаруживается и в трактовке физиологии движения у H.A. Бернштейна.

Рассматривая проблему генезиса «смерти», диссертант видит естественный путь этого процесса как связанный именно с ощущениями особи. Они полагаются как естественный фактор, приводивший к нейрофизиологическим, нейропсихическим, нейрогенным изменениям, которые легли в основу зарождения «идеации» и побудили социокультурогенную судьбу Homo. Постижение своей смертности не могло быть передано конкретной особи реконструируемого Homo сородичами, как, например, передаются те или иные навыки или достаются генетические особенности. Одержимость социальным прочтением смерти (Ж. Бодрийяр) -это уже эффективный способ освоения «смерти» «смертничеством». Точно

25

так же постижение смертности не могло быть воспринято психикой особи из наблюдения явлений природы.

Поскольку, по мнению автора, генезис рефлексивности был вызван преходящим погружением Homo в состояние прострации, непосредственно повлиявшей и на возможность зарождения смерти как представления, первые проявления «идеации» могут быть связаны с ментальным оперированием условиями биологической смерти, которая не может быть доступна субъективной реальности как таковая. Проблематическая реакция, рефлексивность, трактуемая в диссертации как замыкание всех внешних влияний в субъективной реальности, не могла не сказываться и на поведении, выраженном в активной деятельности в измененном режиме требований.

На примере представлений о загробной жизни в Древнем Египте показывается, как освоение условий, вносимым режимом рефлексивности, может вылиться в апофеоз смертничества и абсурд. Постепенно став триумфаторами загробной бюрократии, древние египтяне первыми задокументировали признаки абсурда, к которому очень часто приводит освоение рефлексивности. В то же время богатейшее ритуальное воплощение фантазий об инобытии — пусть не первое, но наиболее отчетливое из древних свидетельство, что задолго до любых цивилизаций Homo стал носителем небиологической потребности. Творящий культуру парадокс заключается в том, что существование стало заложником несуществования, смерти, обращаемой в жизнь на уровне «идеационных» приключений. Homo sapiens'у досталось дублировать существование в невротическом порыве репрезентации. Стезя зарождения культа смертничества предстает началом несчетного числа путей репрезентации существования. Выступив зачинщиком рефлексивности, смерть, таким образом, и предоставляла себя в качестве первого в существовании Homo жанра репрезентации.

Диссертант предлагает краткую реконструкцию того, за счет каких естественных ресурсов, предположительно имевшихся у Homo, рефлексивность могла осваиваться, а потребность репрезентации существования «удов-

26

летворяться» на ранних этапах культурогенного развития.

В конце параграфа автор заключает, что особь со столь высокой степенью социальной ориентированности, как у Homo, не имела другого допуска к репрезентации существования, кроме того, как стремиться сосредоточить внимание других на своих преимуществах.

В заключении обобщаются основные предположения, выдвинутые в исследовании, подводятся итоги их обоснования.

Рентабельность закрепляет в нервной системе животного совершенный цинизм, который в эволюции Homo мог быть низвергнут возможностью проблематических реакций на обострение затруднений в практике -рефлексивностью. Возникшая из-за адельфофагии рефлексивность потребовала освоения, которое могло осуществляться с помощью имевшихся средств адаптации к среде обитания. Рефлексивность стала провокативным началом социокультурогенеза. Образованная рефлексивностью (возникшей в генезисе бренности) и социабельностью Homo потребность репрезентации существования выступила в роли ведущего стимула социокультурогенеза. Обязательная безуспешность бесчисленных попыток удовлетворить потребность репрезентации существования зиждется на том парадоксе, что пытаясь провести эту репрезентацию, мы в то же самое время существуем. Социокультурогенез, в понимании диссертанта, есть плод этой невозможности.

Основные положения диссертации отражены в публикациях: Статьи в рецензируемых научных изданиях, включенных в реестр ВАК:

1. Беляров, В.В. К вопросу о «мифическом сознании»: «до-рефлективен» ли миф? / В.В. Беляров // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского: Серия Социальные науки. - 2010. - № 3 (19).-С. 122-127.

2. Беляров, В.В. Труд как прапрецедент культуры (проблема «отчуждения труда») / В.В. Беляров // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского: Серия Социальные науки. 2011. - №4(24).-

С. 87-94.

3. Беляров, В.В. Фатализм и «начало истории» в «Немецкой идеологии» / В.В. Беляров // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского: Серия Социальные науки. 2013. -№ 3 (31). - С. 101-104.

Публикации в сборниках статей и материалов научных конференций:

4. Беляров, В.В. Роль факторов социогенеза в процессе возникновения культуры как феномена / В.В. Беляров // Мировоззренческая парадигма в философии: история и современность. - Нижний Новгород, 2011. - С. 28-31.

5. Беляров, В.В. сТелесность как объект манипуляций и грядущая бестия> (Материалы круглого стола «Создай самого себя...») / В.В. Беляров //Человек,-2013.-№ 1._с. 13-14.

6. Беляров, В.В. Социокультурная почва корней насилия / В.В. Беляров // Социокультурные корни насилия в современном обществе. - Нижний Новгород, 2013. - С. 59-63.

7. Беляров, В.В. Проблема уникальности человека в контексте теории ноосферы / В.В. Беляров // Философские идеи В. И. Вернадского и современность. - ИФ РАН, Москва. - 2013. - С. 163-167.

8. Беляров, В.В. Неизбирательный гуманизм и потребность репрезентации существования / В.В. Беляров // Гуманизм и современность. -Казань, 2013. - С. 24-30.

9. Беляров, В.В. Философия занятости в практике труда / В.В. Беляров // Социальные инновации в развитии трудовых отношений и занятости. -Нижний Новгород. - 2014. - С. 121-125.

10. Беляров, В.В. Функция социокультурной адаптации / В.В. Беляров // Проблема соотношения естественного и социального в обществе и человеке. - Чита. - 2015. - С. 120-126.

Подписано в печать 14.08.2015 г. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать цифровая. Усл. печ. л. 1. Заказ № 520. Тираж 100 экз.

Отпечатано с готового оригинал-макета в типографии ННГУ им. Н.И. Лобачевского. 603000, г. Нижний Новгород, ул. Б. Покровская, 37