автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Роман Андрея Белого "Петербург": гносеологическая природа текстопорождения

Полный текст автореферата диссертации по теме "Роман Андрея Белого "Петербург": гносеологическая природа текстопорождения"

На правах рукописи

РАЗУМОВА Александра Олеговна

РОМАН АНДРЕЯ БЕЛОГО «ПЕТЕРБУРГ»: ГНОСЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ТЕКСТОПОРОЖДЕНИЯ

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат

диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук

Томск-2006

Работа выполнена на кафедре романо-германской фнлолопш ГОУ ВПО «Томский государственный университет».

Научный руководитель: доктор филологических наук» профессор

Арам Айкович Асоян

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Татьяна Тимофеевна Уразаева

кандидат филологических наук, доцент Анна Сергеевна Сваровская

Ведущая организация ГОУ ВПО «Санкт-Петербургский

государственный университет»

Защита состоится » 2006 г. в /У часов ¿^минут

на заседании диссертационного совета Д 212.267.05 при ГОУ ВПО «Томский государственный университет» по адресу: 634050, г. Томск, пр. Ленина, 36.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Томского государственного университета.

Автореферат разослан » о^-ги-»^/ 2006 г.

Учёный секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук,

профессор ^ ^^ Захарова

«Петербург» концентрирует в себе новаторскую суть творчества Белого и занимает несомненно важное, но еще недостаточно осмысленное место в литературном процессе начала XX века - периода, от которого ведет отсчет современный этап европейской культуры. Несмотря на активное изучение романа, адекватный подход к его художественному миру до сих пор не найден. Актуальность диссертации определяется потребностью в выработке такого подхода. Стало традицией рассматривать «Петербург» как символистский роман (Л. Силард, Л .К. Долгоиолов, С.П. Ильёв, Н.В. Бар-ковская, Л .А. Колобаева и др.), но это лишает роман принципиальной для него смысловой многомерности и перспективы, замыкая его в статичную смысловую парадигму. Необходимо учитывать отличие специфического «символизма» Белого от «символизма» в общем понимании. В итоговой по сути статье «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития» (1928) Белый трактует свой «символизм» как особый гносеологический механизм взаимодействия внутреннего и внешнего, определяющий своеобразие его личности и творчества, что является исходной посылкой данного исследования.

Научная новизна диссертации состоит в выведении «Петербурга» из исследовательской парадигмы «символистского романа» и рассмотрении его в перспективе литературы XX века. Объектом исследования становится фундаментальный принцип художественной организации романа. Он усматривается в особой природе текстопорождения, обусловленной сущностной для Андрея Белого гносеологической интенцией, которая лежит в основе архитектоники «Петербурга». Тексгопорождение рассматривается как динамическая реализация архитектоники, механизм её непосредственного оформления в художественный текст. Такой подход предполагает обнаружение единых архитектонических принципов, связывающих изначальную бытийную интуицию писателя, опыт чувственного и рационального освоения мира и их художественное воплощение в романе. Он позволяет максимально адекватно отразить специфику творческой индивидуальности Андрея Белого и на этой основе включить «Петербург» в органичный для него конггекст литературной и философской мысли XX века.

Материалом исследования является роман «Петербург» «сиринов-ской» редакции 1913-1914 гг., «Симфонии», статьи и мемуары Белого, а также широкий круг произведений русской и зарубежной литератур ел, составляющих необходимый контекст.

Целью исследования является выяснение принципов художественной гносеологии Андрея Белого и механизмов её текстовой реализации в «Пе-

тербурге». Достижение цели предполагает решение следующих задач:

-рассмотрение специфики субъектно-объектных отношений;

- исследование способов изображения предметного мира;

- исследование способов изображения человека;

- определение специфики авторской позиции;

- анализ нарративной организации;

- выявление общности романа «Петербург» с тенденциями культуры XX века;

- осмысление роли «Петербурга» по отношению к «петербургскому -тексту» русской литературы

Методологическую базу исследования составляют работы философского, культурологического, теоретико-литературного характера (Р. Барта, Н. Бердяева, Ю.М. Лотмана, М.К. Мамардашвили, ИЛ. Смирнова, В.Н. Топорова» В.И. Тюпы, М. Хайдеггера и др.) и концепция исторической поэтики С.Н. Бройтмана. В работе использованы культурно-исторический, феноменологический, структурно-семиотический, поэтико-типоло-шческий методы.

На защиту выносятся следующие положения:

- Основной характеристикой художественного мира «Петербурга» является его гносеологическая доминанта, отражающая фундаментальную бытийную интуицию самого Андрея Белого, которая описана и теоретически осмыслена им в статьях (прежде всего «Почему я стал символистом. ..»)> а в романе выступает как его архитектоническая основа.

- Гносеологическая модель, реализуемая в романе, кардинально отличается от традиционной для европейской культуры рационалистической модели, отражающей антропоцентрическую перспективу мировццения, прежде всего устранением оппозиции субъекта и объекта, что обусловливает радикальную перестройку всей совокупности принципов художественного миромоделирования.

- Специфику изображения предметного мира в романе составляет его неотделимость от субъективности человека, которая выступает как способ конеппуирования вещей, но и сама конституируется через них. Субъектное превосходство человека над предметным миром снимается фактором телесности, выступающим как неотъемлемый элемент сознания.

- Специфику изображения персонажей в романе определяет то, что оно строится в логике не воспроизведения целостной личности, а художественной организации текста. Персонаж включается в образные парадигмы (прежде всего зоологический и математический дискурсы), опровергающие абсолютность гуманистической модели мира.

— Нарративная организация романа характеризуется прежде всего отказом от позиционирования автора в качестве высшей ценностно-смысловой инстанции, что обусловливает самодостаточность специфической дискурсивной логики в развёртывании наррагива. Д ля осмысления нарративной структуры «Петербурга» оказываются адекватны такие исследовательские категории, как «текст», «нарратор», «скриптор», «смерть автора», «письмо».

— Новой художественной природой «Петербурга» определяется его специфическая интертекстуальность. Открыто и подчеркнуто используемые в романе культурные модели выступают как знаки, утратившие свое ценностно-смысловое наполнение, и несут содержание принципиально иного типа

— Роман Андрея Белого завершает «петербургский текст» русской культуры, полностью реализуя его потенциальные возможности именно как текста. Ключевая для «петербургского текста» проблематичность онтологического статуса личности, реализующаяся здесь в гносеологическом аспекте, выступает как основной текстопорождающий механизм, определяющий содержание и структуру всех уровней произведения.

— В «Петербурге» в полной мере осуществляется тенденция, присутствующая уже в «Симфониях», где символистская дуально-иерархическая модель мира утратила свою тотальность. Принципиальное расхождение А. Белого с символизмом заключается в отказе от ориентации на метафизический Абсолют и утверждении постметафизической концепции мира. Роман «Петербург» впервые в русской литературе масштабно репрезентирует характерную и актуальную для начинающейся эпохи концепцию ми-ровидения и соответствующие способы ее художественной реализации.

— Концептуальная основа художественного мира в «Петербурге» соответствует магистральным тенденциям европейского философского мышления XX века (снятие рационалистической оппозиции субъекта и объекта; преодоление разделения гносеологии и онтологии; вовлечение в сферу гносеологии непосредственных бытийных шпуиций и телесного опыта; переориентация метафизики на Ничто). Концентратом этих философских представлений является «мозговая игра», выступающая в романе как реализация механизма текстопорождения. Такая художественная организация романа включает его в контекст модернистской литературы XX века.

Основная часть работы состоит из трех глав; в первой и второй анализируется художественное воплощение в романе двух основных компонентов гносеологического акта («объекта» и «субъекта»), а в третьей — механизм текстовой реализации их взаимодействия.

Теоретическая значимость диссертации заключается в осуществлён' ном на материале творчества Андрея Белого осмыслении связи между гносеологическим и текстовым уровнями архитектоники произведения.

Практическая значимость обусловлена возможностью использовать материалы диссертации при подготовке общих курсов по истории русской литературы, спецкурсов и семинаров по творчеству А. Белого и проблемам поэтики прозы XX века.

Апробация работы. Основные положения диссертации изложены в докладах на Международных научных конференциях «Русская литература в современном культурном пространстве» (II11 У, 2004) и «Чеховские чтения в Яте» (2004); на VI Филологических чтениях «Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении: мета- и решггерпретация» (Новосибирск, ИФМИП НГТТУ, 2005); на Всероссийских конференциях «Наука. Технологии. Инновации» (Новосибирск, НГТУ, 2005), «Художественный текст: варианты интерпретации» (Бийск, БПГУ, 2006), «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Н У, 2001, 2002, 2003,2005,2006), «Наука и образование» (ТГПУ, 2005,2006).

Структура работы определяется поставленными задачами и предметом исследования. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения и списка литературы, включающего 326 наименований.

Основное содержание работы

Во введении представлена краткая история изучения вопроса; обосновывается тема исследования и её актуальность; формулируются цели и задачи, определяется методологическая база; раскрываются основные положения, выносимые на защиту, и научная новизна работы.

Глава 1 «Специфика изображения предметного мира в романе Андрея Белого "Петербург"» включает 5 разделов. В разделе 1.1 «Предметный мир как репрезентация концепции культуры А. Белого» при анализе предметного мира раскрывается радикальная новизна представлений Белого о культуре. Она предстаёт как отчужденная от человека сфера, не несущая доступных ему смыслов и ценностей. Наиболее репрезентативен интерьер дома Аблеуховых — набор чисто декоративных фрагментов восточной и западной культуры разных эпох, отражающий концепцию истории как набора случайностей, не выстраивающихся в осмысленную последовательность; привычная корреляция между миром и человеком разрушается. Радикальность позиции Белого раскрывается через сопоставление Петербурга» с «Портретом Дориана Грея» О. Уайльда - одним из наиболее новаторских произведений конца XIX века, — где предметный мир так же декоративен. Если у Уайльда эстетическая система ценностей утвер-

ждается вместо «устаревшей» этической, то у Белого дискредитируются они обе, а на их место выдвигается гносеологический модус изображения предметов. Таким образом, «Петербург» предстаёт как качественно новый этап миромоделирования по сравнению со столь недавней эпохой рубежа веков.

Сгаринностъ вещей в доме Аблеуховых актуализирует также сопоставление «Петербурга» с традицией русского классического романа, в частности «Дворянского гнезда» И.С. Тургенева, где персонаж через предметную среду укоренен в родовой целостности. У Белого понятие рода переходит из семантического поля фамильной наследственности в категориальное поле логического обобщения, что полностью устраняет трагизм, связанный у Тургенева с осмыслением бытийного жребия человека.

В гносеологическом аспекте это определяется дисганцированностъю предметного мира от персонажей: вещи, продукты культуры, утрачивают функцию посредничества между конкретным человеком и миром. Предметы перестают быть знаками; отсутствие кода для прочтения культурной информации означает не только её «закрытость», но и сомнение в её осмысленности (показательна фальсифицированность элементов интерьера). Так намечается перспектива осмысления культуры как набора симулякров, реализовавшаяся в XX в. Проясняется специфическая позиция Белого по отношению к западной и восточной культуре. Как и многие современники, он питает интерес к Востоку как альтернативе «трухлявой» Европе, но, в отличие от многих, не утверждает его превосходства, а возвещает о кризисе культуры как таковой. В Египте при восхождении на пирамиду он болезненно пережил ощущение заброшенности Я в пустоту, осмыслив его как суть соотношения человека с миром. Это ощущение входило в изначальную бытийную интуицию Белого и проявилось уже в «Симфониях», где на месте символистского Абсолюта приоткрывается пустота; но теперь оно оформилось в концептуальный «мысле-образ», развернувшийся вскоре в «Петербурге» как гносеологическая основа его художественного мира. По своей органичности и закономерности для Белого и важности для его дальнейшего творчества пережитый на пирамиде «дикий ужас» сопоставим с «арзамасским ужасом» Л. Толстого, но кардинально отличается от него выводами не духовно-нравственного, а гносеологического характера.

В разделе 1.2 «Векць как средство конституирования пространства» рассматривается репрезентирующая функция вещей по отношению к миру, остающемуся за рамками I^посредственного изображения. Вводимая таким образом пространственная перспектива имеет три уровня предметной оформлешюсти. 1) Умозрительное представление пространства (в ви-

де карты, схемы), лежащее в основе конкретных представлений о мире; на этом уровне вещь имеет нулевую презентацию. 2) Представление (связанное прежде всего с образом Востока), принципиально анонимное и недостоверное, претендующее на роль высшей логики, обосновывающей всю мировую историю и географию, но на деде раскрывающее их мисгнфици-рованность; оно реализуется через многочисленные восточные реалии. 3) Географическое пространство, пропущенное сквозь субъективность персонажей; оно максимально онтологизирует вещь, из пространственной системы переводя её в субъективное время персонажа. В результате объективная история и география полностью нейтрализуется, а вещь предстаёт как принципиально открытая и незавершимая смысловая перспектива, её целостный образ становится невозможен.

Такое размывание объективного мира происходит вследствие устранения традиционной для европейского гносеологического рационализма оппозиции субъекта и объекта. Это наглядно реализуется в мотиве зеркального отражения, который разрабатывается уже в «Симфониях». Невозможность видеть в мире что-нибудь кроме себя самого предстает в «Петербурге» как специфика человеческого мировосприятия.

В разделе 1.3 «Сюжетная роль предметного мира» рассматривается изменение соотношения человека с миром: в начале романа персонаж занимает традиционную позицию идеального гносеологического субъекта по отношению к миру-объекту. Но сюжетные события, связанные с бомбой, актуализируют для персонажа материальную сторону мира и его собственную телесность, так происходит снятие привычной субъектно-объектной оппозиции, характерное для философского мышления XX века Если на первом этапе индивидуальные черты персонажа сублимированы к чистому сознанию, то на втором, в результате непосредственного соприкосновения своей телесностью с материей мира, персонаж приходит к неким до-индивидуальным переживаниям. Ни начало, ни итог этого движения не дают привычной для литературы целостности и определённости образа человека.

. Переход между двумя состояниями совершается под действием «до/ъ дпннщы ужасного содержания». Центральное событие романа разворачивается именно вокруг вещи. Бомба образует метафизический центр предметного мира и задаёт универсальную модель вещи вообще. С ее помощью моделируется чистая гносеологическая ситуация — познание сущности вещи. Весь сюжет, таким образом, прочитывается как история гносеологического события — взрыва привычных для человека отношений с миром, — в результате которого преодолевается традиционная рационали-

стическая позиция. Телесность, которая актуализируется для персонажа под влиянием уI розы взрыва, выступает в гносеологическом аспекте, ставя под вопрос его уверенность в своей субьектности.

Собственная телесность открывается персонажем как нечто чуждое до отвращения и неотделимое от окружающего мира; закономерно как совпадение физиологических ощущений у разных персонажей, так и слияние их с космическими процессами. (Космические образы активно использовались и в «Симфониях», но там они выступали как феномены сознания персонажа, без участия телесности.) Преодолевая рамки субъективности, персонаж получает необыкновенно широкую гносеологическую позицию, но одновременно теряет свое Я, возвращаясь в единую массу вещества. Взрыв моделирует ситуацию полного исчезновения границы между субъектом и объектом (по сути - субъекта и объекта как таковых), обращения их в аморфную субстанцию. Человек изымается из традиционной культурно-смысловой парадигмы и открывает свою заброшенность в пустоту. Сопровождающий это открытие ужас наделяется семантикой, близкой к трактовке страха перед «ничто» у Хайдеггера.

В разделе 1.4 «Специфика соотношения предметного мира и персонажа» рассматривается специфическая проблематизация в романе онтологии предметного мира, связанная с гносеологической активностью персонажей, которые констшуируют его в актах восприятия, но и сами тоже конституируются в этих актах восприятия, между которыми не прослеживается логика психической жизни, а зияет пустота. Сознание персонажа задает схему, которой обосновывается существование вещей. Но сама схема, будучи выражением субъективности персонажа, лишается абсолютности и верификации. Это исключает построение законченного и определённого целого, картины мира как устойчивой системы, что принципиально для поэтики «Петербурга». Устраняются сами критерии допустимости, традиционно связанные с объективно мыслимым правдоподобием, эстетической или этической ценностью.

Предметный мир изображается как неотделимый и от мыслительной сферы, и от физических ощущений персонажей. С одной стороны, это проявление аморфности внешнего мира: лишённый определённости, он размывается, перетекая и в мышление, и в физиологию человека. С другой стороны, это свидетельство проницаемости человека для любых воздействий извне. Сам способ взаимодействия персонажей с предметами (то, как они всё время спотыкаются, роняют, путают вещи) дискредитирует позицию человека. Он не возвышается над предметным миром, но при этом подвергает сомнению онтологическую континуальность существования

вещи. Поэтому предметный мир в «Петербурге» всегда изображается в модусе недостоверности, иллюзорности. Эта онтология иллюзорности укореняется в безличной субъективности, и конкретный персонаж здесь не _ важен: он лишь включается в общий механизм «мозговой игры», утверждая в своём сознании эту иллюзорность. В «Симфониях» «кажимость» означает семиотизированность мира: импрессионистические детали вводятся в искусственно конструируемую стилизованную парадигму, что соответствует отмечаемой И.П. Смирновым парадигм этичности символизма; в «Петербурге» реализуется постсимволисггская сингагматичность.

Предметный мир предстаёт как бессмысленное нагромождение вещей, сквозь которое вместо глубинной основы просвечивает Ничто. Недаром в составе предметного мира наряду с вещами особое место занимают отражения, отблески; в них реализуется некое промежуточное состояние материи - между вещественной оформленностью и нематериальностью. Мир может представать в виде разрозненных, случайных предметов или сплошной аморфной вещественности. Это соответствует разным состояниям гносеологической активности персонажа; но в любом случае персонаж не способен оперировать конкретными предметами. Предметы неотделимы от субъективных ощущений персонажа, но, несмотря на это, не коррелируют с его психикой: они внезапно врываются в сознание, и без того наполненное беспорядочными переживаниями, внося в него дополнительный хаос. Мир выступает как чуждый и непонятный для человека как , в своей глубинной сути, так и на поверхности.

Таким образом, онтология внешнего мира признаётся условной и вторичной по отношению к гносеологии; за конечную инстанцию утверждения объективности мира берётся мыслительная схема, которая сама подвергается сомнению. Точка отсчёта, задающая критерии оценки, остается не выявленной. Поэтому претензия на конечное, полное обоснование статуса предметного мира упирается в неверифицируемость отологии. Гносеологическая ситуация намеренно запутывается: происходит и дискредитация персонажа с позиции как бы объективного мира, и раскрытие неподлинности, фшстивносги самого этого мира, в котором нагромождение предметности совмещается с Ничто.

Персонажи реализуют различные установки по отношению к вещам; но можно отметить две крайние точки: наивно-непосредственное, безусловное доверие к вещам — и тотальное сомнение, ощущение эфемерности всего, возникающее как из абстрактных рассудочных представлений, так и из уникальности непосредственного опыта общения с вещами (прежде всего с «сардинницей»). По отношению к вещам моделируется специфическая

познавательная ситуация, связанная с мотивом «то же всё, да не то»; он обозначает фиксируемые сознанием (а точнее — подсознанием) персонажа сдвиги в мире, вызванные сдвигом, распадом самой точки зрения.

Специфическую гносеологическую концепцию предметности в «Петербурге» наглядно выражают многочисленные образы, занимающие промежуточное положение между живым и неживым, материальным и нематериальным, человеческим и вещественным и др. (портреты; животные, включённые в интерьер; статуи). Само их обилие — важная характеристика модели мира, в частности, такого её параметра, как место человека в мире.

Суть соотношения человека с предметным миром А. Белый сформулировал в статье «Почему я стал символистом...», анализируя свое детское мировосприятие, которое предстаёт как специфич еская игра с вещью: это «символистская» (в специфической терминологии Белого) форма взаимодействия, синтезирующая познание и творчество и нацеленная на дости-жегше особого («символического») переживания, в котором растворяются субъект и объект. Это состояние характеризует изначальное соотношение человека и мира, оно предпослано каждой конкретной ситуации их встречи; как гносеологический механизм экспликации этого соотношения выступает игра, которая и становится конструктивным принципом в романе «Петербург».

В разделе 1.5 «Предметный мир в текстовой реализации» предметный мир рассматривается в аспекте принадлежности к событийному плану нарративного дискурса и к описанию, которое регулируется прежде всего эстетической логикой, определяющей отбор референтного материала и обеспечивающей осмысленность изображения мира; в «поэтике художественной модальности» она особенно репрезентативна для понимания специфической нарративной стратегии автора. В «Петербурге» выявление этой логики принципиально проблематично. Это проявляется, например, в описаниях интерьеров у разных персонажей, где то и дело нарушается установившаяся было для читателя инерция. Это раскрывает специфическое соотношение между словом и вещыо в «Петербурге». Слово как культурный способ гносеологического овладения вещью оказывается крайне ненадёжно. Словесная (и следовательно, мысленная) власть человека над вещами исчезает. Персонажи выражают недоверие к номинации вещи, обнаруживая отсутствие прямого соответствия между вещью и словом, и даже оснований для такого соответствия. Альтернативный способ контакта с вещью — непосредственное восприятие её—даёт принципиально новое видение, но с ним сопряжёна утрата субъектной позиции. В результате гносеологическая активность персонажей проявляется единственно в са-

мом обнаружении несостоятельности привычных способов взаимодействия с миром — языка и мышления. Дня самого Андрея Белого открытие гносеологической сложности соотношения слова и вещи было детской шлуицией, подробно проанализированной им в статье «Почему я стал символистом...»; ранее подобные идеи изложены в статье «Магия слов» (1909). Такое соотношение слова и вещи прослеживается в перспективе литературного процесса на примере «Тошноты» Ж.-Х1 Сартра

Таким образом, первичная, объективная онтология предметного мира в «Петербурге» подвергается радикальному сомнению. Человек и мир в романе утрачивают свою прежнюю чёткую субьекгно-обьекгную диспозицию. Именно это новое соотношение составляет гносеологическую суть «символизма» Андрея Белого, соответствующую магистральной линии развития философской мысли и искусства XX века, где многогранно исследуется проблема абсурда и гносеологического тупика.

8 главе 2 «Специфика изображения персонажа в романе Андрея Белого "Петербург"» рассматривается концепция человека и особенности ее художественного выражения. Изображение человека в «Петербурге» соответствует неклассической поэтике художественной модальности: «личность уже перестает пониматься как монологическое единство, а предстает как "неопределённая" и вероятностно-множественная»1. Персонаж выступает не как уникальный индивидуальный образ, воссоздающий нравственно-психологическую целостность личности, а как элемент всеобъемлющего гносеологического процесса.

Глава состоит из трех разделов. В разделе 2.1 «Персонажи "Петербурга" как трансформация культурных моделей» исследуется такая особенность романа, как откровенное и акцентированное «цитирование», смысл которого принципиально не поддаётся экспликации. Оно формирует персонажа, соответствие которого привычным литературным типам -только мистификация. Благодаря такому соотношению с культурными моделями в персонаже проблематизируется сама возможность р&зграниче-ния «чужого» и «своего», сущностного.

Трансформация культурных моделей анализируется на примере Абле-уховых. В «Петербурге» акту ализируются два основных варианта традиционного прочтения модели «отец и сын» (библейско-евангельский, где отец представляет метафизическую истину, от которой временно отпадает

1 Бройтман С.Н. Историческая поэтика (Теория литературы: В 2 т. / Под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 2. Ч. 3). М., 2004. С. 253.

сын, и нововременный, отражающий поступательное движение истории), но ни один не принимается полностью: и библейский, и исторический коды в самом начале романа перекрываются иронией. Семантика родственности, определяющей соотношение двух Аблеуховых, разнообразно варьируется. создавая принципиальную для романа смысловую неопределенность. Она размывает границы их «внутреннего мира» как на бессознательном, так и на рационально-логическом уровне. «Логика» является поверхностным слоем «мозговой игры», основание которой скрывается в глубинах психики. Отношения персонажей выстраиваются как ряд дискретных субъективных восприятий, смысловые связи между отцом и сыном распадаются, так что снимается сама проблема «отец-сын».

Постепенно входящий в роман мотив детства объединяет Аблеухопых, но не традиционным для культуры возвращением к изначальной гармонии с миром. Цитата из баллады Гёте «Лесной царь» вводит иную модель, где отец и сын выступают как «человек вообще», сталкивающийся с Ничто. Так происходил1 возвращение к непосредственному, не искажённому культурными формами отношению между субъектами.

В разделе 2.2 «Внутреннее» и «внешнее» как онтологические / гносеологические модусы персонажа» утверждается, что взаимодействие персонажей «Петербурга» происходит как реализация гносеологической направленности на Другого. Эти отношения строятся как «субъектно-субъектные» (что характерно для философской мысли XX в.) и одновременно «объектно-объектные», т.к. оба субъекта вовлекаются в универсальный безличный механизм «мозговой игры».

Персонаж пребывает в процессе констшуирования через восприятие других, вне которого практически не имеет свойств или даже не существует вообще. Но познавательные усилия не дают и в принципе не предполагают окончательного результата. Если в «Симфониях» выявляется привычная иерархия сущности и явления, то в романе мимолётные образы вытесняют «сущностное» содержание человека. Аналогия с масками, связанная с интерпретацией «Петербурга» в рамках символизма, не срабатывает ввиду отсутствия этого потаенного содержания. Раскоординация между внешним и внутренним планом соответствует тенденциям культуры XX века. Образ каждого персонажа оформляется не в модусе однозначной самоидентичности, а в виде 1\,, неограниченного набора вариантов решения гносеологической задачи. В разделе рассматривается построение образов Аполлона Аполлоновича, Дудкина, Липпанченко.

Традиционные сюжетные соотношения персонажей («любовный треугольник», опец-сын и др.) вытесняются связями принципиально иного

типа. Так, одни и те же мотивы свободно перемешаются между разными образами. В «Симфониях» такие взаимоотражения персонажей обусловлены стремлением уловить Абсолют в его многоликих проявлениях. В «Петербурге» же они связаны с принципиальной размытостью границ персонажа. Один персонаж предстает в разных варишггах, которые могут даже выступать как самостоятельные фигуры с отдельной номинацией. Персонажи постоянно балансируют на грани между индивидуальной выделен-ностыо и растворением в толпе (более того — в животной или даже неодушевленной материи) на уровне как телесности, так и мысли. Исчезновение-слияние как основная модальность изображения человека в «Петербурге» актуализирует тему смерти, выступающей в гносеологическом аспекте: как устранение границ Я вследствие познавательных интенций сознания, которое, не достигая никакого предела, растворяется в Ничто. Так действует универсальный механизм «расширения», являющийся одним из основных структурно-образных лейтмотивов романа и находящий наиболее полное выражение в центральном сюжетном событии - взрыве.

В разделе 2.3 «Духовное и материальное в структуре персонажа» показана трансформация в «Петербурге» традиционной концепции человека: душа, ум, тело, представлявшиеся имманентным человеку иерархи-зированным единством, отчуждаются от него, действуют по неподвластной персонажу логике. Сознание разлагается на множество универсально-безличных элементов и как высшая инстанция устраняется. Мышление предстаёт как самодовлеющий процесс, вовлекающий в себя одинаково пассивных перед ним персонажей и неотделимый от их телесно-физиологических процессов и материи мира (что эксплицируется в определении «мозговая игра»). Этим размывается основополагающая для европейской культуры оппозиция духовного и материального и противопоставление мыслящего субъекта миру-объекту, что соответствует тенденциям развития философии. Тело освобождается от культурных коннотаций и выступает как совокупность работающих органов, что исключает критерий красоты, традиционно соотносимый с другими ценностными категориями. Происходит разрушение персональной целостности человека, характерное для литературы XX века.

Персонаж, лишенный собственной завершенности, получает значение в зависимости от образно-смысловых парадигм, выбор которых ничем не ограничен, к тому же его место в такой парадигме варьируется. Это наглядно проявляется в использовании сравнений: ими персонаж вводится в некий обобщённый дискурс, который не только стирает конкретные различия, но и устраняет родовые, собственно человеческие свойства персо-

нажей. В романе разворачивается несколько таких дискурсов, мы остановимся на двух, представляющих собой как бы крайние точки. Соответственно в разделе выделяются два параграфа.

В параграфе 2.3.1 «Зоологический дискурс» рассматриваются сравнения с животными и насекомыми (прежде всего с пауком), выявляющие специфическое место человека в мире. Если в «Симфониях» зоологические мотивы имеют в основном ценностно-иерархическую семшггику, которая определяется моделируемой в тексте культурной парадигмой, то в «Петербурге» они используются иначе» выступая в трех функциях. 1) Эмоционально-оценочная; сравнение с пауком сохраняет традиционную негативную окраску, но лишается этической мотивировки; оно выражает не ценностное отношение, а инстинктивно-эмоциональное переживание чуждости Другого, являясь одной из граней того экзистенциально-гносеологического ужаса, о котором говорилось выше. Перспективы подобного функционирования зоологических мотивов прослеживаются в «Тошноте» Ж.-П. Сартра. 2) Изобразительная: сравнение как визуальная ассоциация с персонажем. Здесь принципиально важна полная свобода: любой персонаж может сравниваться с любым животным (например, Николай Лполлонович сравнивается с лягушкой, пауком, мухой, курицей, слоном, мышью), что в итоге ведет к сущностному размыванию границ человеческого облика, Зоологичность концентрируется в образе Липпан-ченко, выступающего как сгусток материи, на который направлены гносеологические усилия других; но и сам он выражает утробно-физиологическое стремление «понять», что свидетельствует о принципиальном для «Петербурга» духовно-материальном и субъектно-обьектном синкретизме. Зоологическая образность в различных семантических проекциях (отвратительносгь, агрессивность, инстинктивность и др.) выступает как выражение общих гносеологических закономерностей, относящихся в равной мере к человеку и к вещам (прежде всего к бомбе). Человек и мир сливаются в аморфную субстанцию; ее примером является уличная толпа-«многоножка», «икра». 3) Сюжетомоделирующая: зоологические мотивы как образное выражение сюжетной схемы, которая сводится к метафорам «паук, плетущий паутину для мухи», «мышь, пойманная в мышеловку». Но такие метафорические модели реализуются в тексте фрагментарно и вариативно, что свидетельствует о принципиально новой природе целостности «Петербурга»: разорванность сюжета на части, соответствующие субъективным сферам персонажей, не компенсируется наличием последовательной авторской позиции, объемлющей всё произведение и придающей ему определённый смысл.

В параграфе 23Л «Математический дискурс» анализируется специфическая сфера образности, призванная максимально абстрактно представить человеческую ситуацию в мире. Математический дискурс, в противоположность зоологическому, выражает логическую схематичность, которая, однако, парадоксально оказывается бессмысленной упорядоченностью. В математической модели человек выступает как единица в числовой бесконечности- Но категория единицы объединяет разнообразные смыслы (индивидуальность, уникальность; минимальность, элементарность; малость, эфемерность), что делает ее семантически аморфной.

С другой стороны, математическая абстракция возникает из субъективности персонажей как переживание ими своей принадлежности к запредельному для человеческого сознания целому', структурированность которого оказывается бессмысленной и вызывает экзистенциально-гносеологический ужас. Так математика формулирует универсальную закономерность: фатальную устремлённость человеческого мышления к «расширению» за собственные границы. Математика претендует на статус высшей логики, но сама заключает в себе абсурдность, ведёт в Ничто. Уже в статье «Эмблематика смысла» Белый вскрывает ограниченность «точной науки», замыкающейся в собственном методе от проблем человеческого бытия. В «Петербурге» математика репрезентирует суть гносеологической позиции человека, мерцающей между исчезновением и расширением до бесконечности. В результате математический и зоологический дискурсы смыкаются по смыслу: они обнаруживают утрату человеком традиционной позиции субъекта по отношению к миру-объекту, вовлеченность его во всепроникающую «мозговую игру», которая выступает как всеобщая закономерность на уровне поэтики и сюжета «Петербурга».

В главе 3 «Специфика нярратива в "Петербурге"» рассматривается сюжетно-повествовательная организация романа, в которой реализуются магистральные тенденции неклассического периода поэтики художественной модальности, связанные с понятиями «смерть автора» и «письмо». Эта трансформация обусловлена специфичностью Я-концепции Белого. Авторское начало выступает не как стратегия, реализующая определённую систему ценностей, а в игровом виде: создаётся мистификация нулевого автора, то есть осуществляется его намеренное обезличивание. «Смерть автора» происходит здесь как парадоксальное распадение единого субъекта, организующего произведение. Он не растворён в повествовании без остатка, но его личностное начало намеренно ускользает из повествования. Примечательна оговорка в конце главки «Карета пролетела в туман»: «...Следует исправить вкравшуюся неточность; в ней повинен не автор, а

авторское перо...», — принципиально вытесняющая ответственную личность заведомо безответственным «пером» и тем самым задающая модель восприятия текста как «письма». Это обусловливает кардинальное преображение всех элементов нарративной организации и актуализирует выработку адекватной стратегии понимания романа.

В разделе 3.1 «Дискурсивный и референтный аспекты событийности» рассматривается специфическое построение сюжета в «Петербурге». Уже в «Симфониях» присутствовало расхождение двух планов событийности, которое во многом еще определялось символистским дуализмом, хотя и расшатывало его. В «Петербурге» их соотношение усложняется, что проявляется уже через сегментацию текста на главы и главки. Главы вносят в событийный хаос логику, фиксируемую в их названиях, но она парадоксально самоотрицается. Главки, напротив, отражают непосредственное течение событийного потока; в их названиях отсутствует ценностно-смысловая субъектная позиция. В результате на обоих уровнях сегментации проявляется доминирование в нарративе не референтного, а дискурсивного компонента. Гносеологический план событий в романе доминирует над онтологическим. Основной закономерностью нарративной организации «Петербурга» выступает преодоление объективной логики событий в рассказе о них; однако эта закономерность оказывается не абсолютной: алогичность и дискретность нарушается вкраплениями смысловых связей между фрагментами текста. Получается, что повествование не сковано никакими определёнными ограничениями, а реализует вариативное множество разнонаправленных тенденций, так что единственной закономерностью парадоксально становится отсутствие единой закономерности.

На референтном уровне событийности отсутствует привычная расстановка персонажей по сюжетной значимости: иерархия определяется их положением в повествовании. Она соответствует разделению на субъект и объект «мозговой шры»; но сама «мозговая игра» раскрывает релятивность любых позиций и соотношений. Сюжет возникает отовсюду и ниоткуда, не имеет исходной точки: его движет гносеологическая активность принципиально не личностного характера. Все персонажи оказываются пассивными объектами некоей силы, которая через их посредство реализуется в событиях. Она обозначается как «мозговая игра», «партия», «лрово-кация». Привычное соответствие между событиями и персонажами выстраивается по-новому: дискретная, размытая реализация событий соответствует разрушению субъектной константности персонажей.

Ослабление референтного содержания компенсируется усилением роли речевой организации повествования: элементы повествования не служат

внешнему оформлению сюжетных событий, а входят в их внутреннюю структуру. Важная роль при этом принадлежит мотивам. Повтор одних и тех же элементов в разных контекстах автоматически воспринимается как проявление смысловой связи; но в «Петербурге» намеренно разрушается привычная осмысленность соответствий: они выступают как эффект дежа-вю, репрезентирующий специфическую иррациональную логику. Она устраняет привычные ценносгно-смысловые критерии, создавая поле тотальной ассоциативности, в которое вовлекаются элементы, неравноценные в привычной логике. Ассоциативно-мотивная организация текста реализует модель, заданную семантикой центрального референтного события: взрыв задаёт особую организацию сюжета - децентрированную, преодолевающую традиционную его корреляцию с объективным линейным временем и нацеленность на финал и переключающую внимание на текстовые связи. Вместо фактической реализации этого центрального события, обнаруживающей его фиктивность, на первый план выдвигается его дискурсивная реализация. Взрыв растворяется в тексте с помощью ассоциирующихся с ним мотивов и оказывается не локальным фактом, а имманентным свойством самого мира (в этом проявляется своеобразное возвращение к мифу, характерное для постклассической литературы). Таким образом, центральное сюжетное событие, став структурообразующей моделью, демонстрирует взаимопроникновение референтного и дискурсивного планов.

Раздел 3*2 «Хронотоп» состоит из двух параграфов. В параграфе 3.2.1 «Время в структуре повествования» анализируется нарративное выражение отказа от объективной континуальности бытия: вариативная множественность времени, снятие оппозиции реального и потенциального, активизация субъективных механизмов организации событийного времени (память, воображение, галлюцинации и др.). Истоки этих явлений прослеживаются в «Симфониях», но именно в «Петербурге» разворачиваются те художественные трансформации времени, которые являются открытием постклассической литературы XX века.

В «Петербурге» специфически действует общий механизм сюжетооб-разования — зарождение событийной динамики из онтологической статики: маркеры событийного сдвига (совершенный вид глаголов, слова типа «вдруг») немотивированно используются здесь для обрисовки статичной ситуации, дискурсивно реализуя в ней модель «взрыва». В организации времени участвует вся сфера ментальной активности, прежде всего память, которая и высграивает последовательную континуальность жизни персонажа, и разрушает ее, воссоздавая в виде отдельных эпизодов, что аналогично механизму наррации. Изъятые из эмпирического хода событий, они

включаются в событийное пространство «мозговой игры», где действует механизм дежавю, организующий скрытый, иррациональный уровень сюжета. Память как опора самотождественности индивида оказывается фикцией: субъектные сферы размываются в бессубъектное пространство. Дежавю устраняет разделение сна и яви, преобразуя их с помощью мотивных связей в единый коншнуум, организованный по логике сна. Система ассоциативных связей реализует в повествовании потенциальную смысловую бесконечность, выражающ>то запредельную человеческому сознанию логику «мозговой игры». Так в качестве метафизической реальности открывается Ничто, занявшее в мышлении XX века место Абсолюта.

В параграфе 3.2.2 «Пространство в структуре повествования» посредством анализа «Пролога» выявляются основные свойства пространственной модели, которая рассматривается как репрезентация специфического соотношения онтологии и гносеологии. Уже в «Прологе» намечается их расхождение и самодостаточность дискурсивной логики в построении пространства: объект онтологизируется, если о нём сказано, или признаётся не существующим, если он не упомянут. Здесь даётся окказионально-дискурсивная картина Российской империи, специфика которой концентрируется в Петербурге. Его онтология строится как алогичное нагромождение суждений, банальных по смыслу и являющихся продуктами безличного мыслепорождения; в результате онтология заменяется тотальной субъективностью нулевого субъекта, «мозговой игрой». Главное свойство Петербурга — рациональность - оказывается фикцией, так что дискредитируются не только объективные законы мира, но и рациональная логика.

В разделе 33 «Организация повествования как репрезентация специфического механизма текстопорождения» эксплицируются принципы текстопорождения в «Петербурге». 1) Избыточность повествования: самоцельная фиксация всего происходящего, соответствующая характерному для литературы этого периода развитию пространственной формы «неокумулятивного сюжета», основанной на принципе монтажа.

2) Активность гипотетической модальности (проявляющаяся, в частности, в обилии сослагательного наклонения), устраняющей иерархическое разделение между реальным и потенциальным, которое традиционно полагалось в основу событийности; это концентрированно проявляется в специфическом осуществлении главного события—взрыва.

3) Сложность и разнообразие моделей организации точек зрения, которая намечается уже в «Симфониях». Все они акцентируют восприятие, при этом размывая субъекта. Конкретная точка зрения персонажа перекрывается взглядом с позиции Ничто; так реализуется гносеологическая семан-

тика смерти. Специфика организации точек зрения эксплицируется в приёме интерференции взглядов, исходящих отовсюду (в том числе от неодушевленных предметов, что нивелирует особый статус человеческой субъектности) и одинаково бессмысленных.

Повествовательская точка зрения лишь механически суммирует их, реализуя позицию «скриптора», которая коррелирует с принципом «письма» как безличного текстопорождения. Тем самым завершение «петербургского текста» русской литературы происходит как осуществление его собственно текстового потенциала: имманентная онтологии Петербурга мортальность переводится здесь в гносеологический план (смерть как размывание субъекта), становясь текстопорождающим механизмом, аналогичным бытийному механизму смерти, которая выступает в романе как основная модальность художественного изображения. Его маркерами в повествовании являются отточия (в принципе не заполним ые внетекстовой реальностью и обозначающие Ничто), а его реализацией — конец текста, нарративный аналог смерти. В «Эпилоге» совершается выход из событийного времени сюжета во время текстопорождения; по отношению к персонажам смерть равнозначна прекращению повествования о них.

Художественное единство произведения осуществляется в романе как единство нарративной стратегии, заданной в «Прологе» и охватывающей весь текст, включая «Эпилог». Она последовательно осуществляется на трех уровнях конкретизации, наглядно проявляющихся в характере «литературности»: 1) в «Прологе» сведенный к топографическо й схеме мир соотнесен с безличным субъектом речи, который строит свой текст на абсурдном утрировании литературной традиции, что обеспечивает повышенную концептуальность ее переосмысления; 2) основной сюжет наполнен большей эмпирической вариативностью лиц, ситуаций, топосов, но при этом принципиально сохраняется и подчеркивается фиктивность их референтного содержания; 3) в «Эпилоге» «литературность» практически устраняется, что провоцирует непосредственное эмоционально-ценностное восприятие изображаемого в его прямом соотнесении с жизненной реальностью. Но эти три варианта входят в единое текстовое целое, которое организуется, в частности, мотивом речи/письма, связывающим «Эпилог» и «Пролог»: дискурс в «Прологе» строится сначала как беспомощная алогичность подчеркнуто устной речи, которая затем вытесняется полуритмизованной упорядоченностью иного характера, возникающей вследствие осуществленного этой речью запуска механизма самого текста и в дальнейшем остающейся стилевой приметой романа. Неопределенность су бъекта, уступающего речевую инициативу самому тексту, «пись-

му», - конструктивная основа «Петербурга», сохраняющая свою инерцию и в «Эпилоге», препятствуя стремлению обнаружить там «полноценного» субъекта в персонажах или повествователе. В максимально редуцированном виде она напоминает о себе под занавес глаголом «говорят» в неопределенно-личной форме, имитирующей ту аморфную форму субьекшосш, которая определяет архитектонику романа.

В «Заключении» подводятся итога исследования, позволяющего концептуально связать «Петербург» с магистральными перспективами культуры XX века, радикально пересматривающей всю многовековую эстетику изображения мира под знаком «постметафизического мышления» (которое принципиально отличает ее от представлений, лежащих в основе символизма). Значение романа для русской литературы видится прежде всего в целостной экспликации этой философско-художественной перспективы. Представляется глубоко закономерным, что такая экспликация осуществилась в пространстве «петербургского текста», выраставшего на основе проблематизации субъектного статуса человека и содержавшего в себе потенциал развертывания художественного дискурса на принципиально иных началах по сравнению с традиционными для гуманистической культуры Нового времени.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Разумова А.О. Хронотоп «Второй симфонии» А. Белого // Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики (Мат-лы научно-методич. конф. молодых ученых 12-13 апреля 2002 г.). Томск, 2003. С. 136-137.

2. Разумова А.О. Пространство города в «Третьей симфонии» А. Белого («Возврат») // Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики (Мат-лы научно-методич. конф. молодых ученых 12-13 апреля 2003 г.). 4.1. Томск, 2003. С. 155-157.

3. Разумова А.О. Театр «личностей-личин» в романе А. Белого «Петербург» // Семантическое поле культуры: генетические связи, типологические параллели, творческие диалоги / Мат-лы Всерос. науч. конф. Омск, октябрь 2004 г. Омск: ОмПТУ, 2005. С. 158-163.

4. Разумова А.О. Правила «мозговой игры» в «Петербурге» А. Белого // Русская литература в современном культурном пространстве: Мат-лы Ш Всеросс. науч. конф. (4-5 ноября 2004 г.). Ч. 2. Томск, 2005. С. 20-24.

5. Разумова А.О. Культурная модель «отец и сын» в романе А. Белого «Петербург»// Вестник ТИПУ: Гуманитарные науки (Филология). № 6 (49). 2005. С. 2&-32.

6. Разумова А.О. Гносеологическая основа событийности в романе А.

Белого «Петербург» // Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения. Мат-лы VI Всеросс. научно-практ. конф. молодых учёных 22-23 апреля 2005 г. Вып. 6. Ч. 2. Томск: ТГУ, 2005. С. 152-155.

7. Разумова А.О. Специфика изображения предметного мира в романе А. Белого «Петербург» // IX Всеросс. конф. студентов, аспирантов и молодых учёных «Наука и образование» (25-29 апреля 2005 г.). Т. 2. Ч. 1, Томск: ТГПУ, 2005. С. 224-229.

8. Разумова А.О. Культура и человек в картине мира А. Белого (На материале романа «Петербург») // Наука. Технологии. Инновации. Мат-лы Всеросс. науч. конф. молодых учёных (8-11 дек. 2005). Ч. 7. Новосибирск: НГТУ, 2006. С. 66-68.

9. Разумова А.О. Гносеологическая роль «Пролога» в романе А. Белого «Петербурга // Художественный текст: варианты интерпретации. Труды XI Всеросс. научно-практ. конф. (Бийск, 12-13 мая 2006 г.). Ч. 2. Бийск: БГТ1У, 2006. С. 135-139.

10. Разумова А.О. «Петербург» Андрея Белого: новый взгляд на человека // Мат-лы X Всеросс. конф. студентов, аспирантов и молодых учёных «Наука и образование» (15-19 мая 2006 г.). Т. 2. Ч. 1. Томск: ТГПУ, 2006. С. 84-88.

Отпечатано на участке оперативной полиграфии редакционно-издательского отдела ТГУ Лицензия ПД № 00208 от 20 декабря 1999 г.

Заказ № 23%от «^Э » ЛО ?побг. Тиряж 100 ж*.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Разумова, Александра Олеговна

Введение

Оглавление

Глава 1.

Специфика изображения предметного мира в романе Андрея Белого «Петербург».

1.1. Предметный мир как репрезентация концепции культуры А. Белого.

1.2. Вещь как средство конституирования пространства.

1.3. Сюжетная роль предметного мира.

1.4. Специфика соотношения предметного мира и персонажа.

1.5. Предметный мир в текстовой реализации.

Глава 2.

Специфика изображения персонажа в романе Андрея Белого «Петербург».

2.1. Персонажи «Петербурга» как трансформация культурных моделей.

2.2. «Внутреннее» и «внешнее» как онтологические/гносеологические модусы персонажа.

2.3. Духовное и материальное в структуре персонажа

2.3.1. Зоологический дискурс

2.3.2. Математический дискурс.

Глава 3.

Специфика нарратива в романе Андрея Белого «Петербург».

3.1. Дискурсивный и референтный аспекты событийности.

3.2. Хронотоп.

3.2.1. Время в структуре повествования.

3.2.2. Пространство в структуре повествования.

3.3. Организация повествования как репрезентация специфического механизма текстопорождения.

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Разумова, Александра Олеговна

Творчество Андрея Белого, и в частности его роман «Петербург», в последнее десятилетие часто становится объектом внимания как в составе исследований обобщающего историко-литературного и проблемно-типологического характера, так и в специальных работах. Актуальность изучения романа определяется прежде всего потребностью современного литературоведения в уяснении специфики литературного процесса начала XX века, в котором Андрею Белому принадлежит весьма значительное место. После произошедшего в 1990-е годы практического возвращения русского «серебряного века» в историю отечественной культуры в настоящее время актуализируется необходимость осмыслить его в масштабах общих закономерностей того периода, который явился рубежным для мировой (прежде всего европейской) культуры, ознаменовав начало ее новейшего, современного этапа. Роман «Петербург» фокусирует в себе многие перспективные философские и поэтико-художественные тенденции, которые в совокупности с яркой творческой оригинальностью его автора обусловили обостренный интерес и крайне противоречивое отношение со стороны современников и пристальное внимание позднейших исследователей, пытающихся найти ключ к его чрезвычайно сложному художественному миру. До сих пор остается актуальным высказывание JI.K. Долгополова о том, что роман Белого требует еще серьезного изучения1. Несмотря на неуклонно растущее количество исследований, «Петербург» сохраняет статус произведения во многом загадочного, ускользающего от исчерпывающей трактовки и требующего какого-то особого подхода2.

Рефлексия над своеобразием «Петербурга» началась с момента публикации романа. Современники сразу же ощутили неординарность романа, который произвёл на них яркое, но очень неоднозначное впечатление - от резкого неприятия до восхищения. Критика сразу отметила те грани произведения, в которых наиболее резко проявилась его новизна, и во многом обозначила пути для его дальнейших исследователей.

К наиболее специфическим чертам романа был отнесен прежде всего его стиль, вызывавший недоумение своей лексической и пунктуационной нарочитостью, многочисленными повторами3, звуковой инструментовкой и ритмизацией1. Стилевые осо

1 См.: Долгополов JI.K. Андрей Белый и его роман «Петербург». JI., 1988, С. 5

2 Например, В.Н. Яранцев свое исследование начинает именно с такого утверждения: «"Петербург" - роман загадочный» (Яранцев В.Н. «Эмблематика смысла» романа Андрея Белого «Петербург». Автореф. дис. канд. филол. наук. Новосибирск, 1997. С. 4).

3 Отмечались «сюсюкающий стиль романа», «замысловатые, или, точнее, лишенные всякого смысла обороты», «словесные спирали» (Кранихфельд В. Жизнь и кажимость // Современный мир. 1914. № 1. С. 259, 260); усложненность, неестественная напряженность и бедности романа некоторые критики объясняли сохранением в прозе Белого своего рода инерции поэтической речи2, но в целом современники видели в них бессмысленную претенциозность, призванную маскировать внутренние дефекты, но лишь подчеркивающую их3; или же, наоборот, неудачно выбранную форму для воплощения важного и серьезного содержания, которое в силу этого оказалось загубленным4.

Содержание «Петербурга» оценивается современниками в соотнесенности с жизненными реалиями, что вполне естественно, поскольку речь в романе идет о совсем недавнем прошлом. В этом смысле характерны попытки критиков пересказать «Петербург», уловить в нём фабулу как определённую последовательность событий5. Но при этом неизбежно обнажается неадекватность такого подхода: при пересказе открывается множество зияющих пустот, которые критики пытаются заполнить психологическими мотивировками, принципиально отсутствующими в самом тексте. Критики отмечают непоследовательность Белого в изображении персонажей, в которых не могут обнаружить

6 1 ни социально-нравственной определённости , ни психологической конкретности . Сюжет романа не выстраивается в завершенную целостность, что особенно наглядно проявляется в финале, который выглядит инородным и неубедительным8.

Современники видят несоответствие «Петербурга» реалистическим требованиям, но, несмотря на это, критерии, выработанные предшествующей литературной традицией, продолжают применяться, тем более что связь с этой традицией в романе совершенно очевидна: многие отмечают, в частности, влияние Достоевского, выявляя многочисленные переклички образов и мотивов. Но характер этой связи удивляет критиков: заимствование образов и мотивов выглядит чересчур откровенным, демонстративным, а главное - отсутствует привычная для литературы авторская позиция, обозначающая ценностное, личностное отношение к изображаемому9. Они заходят в неэкономность стиля (Гидони А. «Омрачённый Петроград» // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб., 2004. С. 432; Голиков В.Г. Космический вихрь // Там же. С. 424; Троцкий Л. Литература и революция // Там же. С. 516).

1 См. Иванов-Разумник. Вершины. Александр Блок. Андрей Белый // Там же. С. 610-632.

2 Андрей Полянин [С. Парнок]. «Петербург» // Там же. С. 388-390.

3 См. указ. статьи В.Г. Голикова и Л. Троцкого.

4 См. указ статьи А. Гидони, В. Кранихфельда, С. Парнок.

5 Такие попытки предпринимаются, например, в упоминавшейся выше статье В. Кранихфельда; см. также статьи Вяч. Иванова, М. Шагинян, Г. Робакидзе в кн.: Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб., 2004.

6 См., например, статью В. Кранихфельда, а также: Форш О. Пропетый Гербарий // Андрей Белый: Pro et contra. С. 707-708.

7 См.: Голиков В.Г. Указ. соч. о

См. указ. статьи О. Форш, В. Голикова и др.

9 См., например, указ. статьи С. Парнок, А. Гидони. тупик, не обнаруживая в романе привычных указаний, как нужно его понимать: автор даёт крайне противоречивые сигналы. Критики хотели бы внести в «Петербург» оценочную определённость (в частности, прояснить отношение Белого к революции, Востоку и т.д.), но не могут занять чёткую позицию по отношению к роману.

Более плодотворными оказались догадки о принципиальной новизне позиции А. Белого в «Петербурге». Так, Вяч. Иванов констатирует коренное расхождение романа с привычными эстетическими критериями: «Я чувствую несоответствие романа законам чистой художественности и не могу. определить его эстетическую ценность, -ибо по существу, вне категорий эстетических воспринимается этот красочный морок, в котором красивое и отвратительное сплетаются. до антиномического слияния воедино»1. Н. Бердяев, называя Белого «самым значительным русским писателем последней литературной эпохи, самым оригинальным, создавшим совершенно новую форму в художественной прозе, совершенно новый ритм», связывал эту новизну с «почувствованным им новым космическим ритмом», что давало ему основание назвать Белого футуристом и кубистом в литературе2. Потребность в выходе для понимания романа из привычной парадигмы привела ряд его интерпретаторов к концепции «астрального романа», заявленной у Бердяева уже в названии статьи. Так, Вяч. Иванов трактует роман как преломление «яви "астральной"» через «субъективную призму ясновидящего ока» в «символическую тайнопись личного внутреннего опыта»3. С. Ас-кольдов отмечает, что Белый «поднимается над человечностью и рассматривает жизнь особым космическим оком»4. В результате «всё им изображаемое совершается как бы в двух планах или, по крайней мере, имеет двойственное значение, реальное или мистическое»5.

Г. Робакидзе усматривает астральность романа в неприятии Белым «Земли», которую критик трактует как «вещи во времени и под ними Хаос»6. «. .Белый разложил людей на астральные флюиды: - и предметы тоже. В своей нелюбви к плоти Земли он пошёл так далеко, что совершенно разрушил физический план бытия и перевёл бытие в астральные сферы»7.

Иванов-Разумник интерпретирует роман Белого как религиозно-мистическое откровение: это теософское произведение, в котором отразилось влияние на Белого Вл.

1 Иванов Вяч. «Вдохновение ужаса» // Андрей Белый: Pro et contra. С. 401.

2 Бердяев Н.А. Астральный роман. (Размышление по поводу романа А. Белого «Петербург») // Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993. С. 311-314.

3 Иванов Вяч. Указ. соч. С. 404.

4 Аскольдов С. Творчество Андрея Белого // Андрей Белый. Pro et contra. С. 491.

5 Там же. С. 502.

6 Робакидзе Г. Андрей Белый //Андрей Белый. Pro et contra. С. 456.

7 Там же. С. 464.

Соловьёва и Р. Штейнера; без теософии нельзя понять смысл и отдельных мест, и романа в целом. По мнению Разумника, в «Петербурге» Белый возвращается к своим прежним «мистическим устремлениям», на путь «преодоления земной действительности»1; новизна этого этапа в том, что спасение теперь видится в теософии.

Расхождение между критиками, указывавшими на «астральное», «космическое» содержание романа, заключается в характере понимания ими того глубинного смыслового пласта, который обнаруживается за эмпирическим сюжетом. С точки зрения С. Аскольдова и Иванова-Разумника, он содержит в себе некую высшую осмысленность; Вяч. Иванов и Г. Робакидзе склоняются к догадке, что у Белого этот «астральный» план означает «Ничто», выражая присущий автору «Петербурга» «мировой нигилизм» (Г. Робакидзе). Эту позицию, по сути, разделяет и Н. Бердяев, увидевший «астральность» романа в особом качестве онтологии Белого, неразрывно связанном со спецификой его гносеологии, а именно в «художественном ощущении космического распластования и распыления, декристаллизации всех вещей мира», включая «образы людей», в том числе и самого автора, а также словесно-стилевой уровень произведения. В «художественном созерцании» Белого «расщепляется и его собственная природа и природа всего мира»; «один человек переходит в другого человека, один предмет переходит в другой предмет, физический план - в астральный план, мозговой процесс - в бытийственный процесс. Происходит смещение и смешение разных плосг} костей» . Размышления Бердяева представляются особенно плодотворными для литературоведческого анализа романа, поскольку, не акцентируя религиозно-мистический и ценностный план романа, он выдвигает достаточно стройную систему для осмысления его архитектоники. Отмечая у Белого «аналитические тенденции», Бердяев тем самым выводит его за рамки символизма, и эта мысль представляется важной и продуктивной для настоящей работы3.

Мнения современников Белого представляют большой интерес, и прежде всего тем, что они отражают непосредственную реакцию на новое явление в живом движении литературы, еще не скованную стереотипом восприятия. Позднейшие исследова

1 Иванов-Разумник. Указ. соч. С. 593.

2 Бердяев Н. Указ. соч. С. 312.

3 Однако религиозность Бердяева всё же накладывает отпечаток на его интерпретации и оценки (например, упомянутые «аналитические тенденции» он трактует как проявление апокалиптических тенденций, а особую ценность творчества Белого видит в том, что оно «ведёт к иным мирам»). Бердяев не смог вполне адекватно понять специфику художественного мира «Петербурга»: указание на недочёты и недоработки в романе свидетельствует о подходе к нему с точки зрения традиционной нормы, что для нас неприемлемо. Мы исходим из того, что все особенности художественного мира «Петербурга» не случайны, а релевантны как проявления специфического мировидения его автора. тели находятся в иной ситуации, во многом обусловленной традиционным осмыслением творчества Белого в рамках русского символизма; соответственно «Петербург» интерпретируется преимущественно как символистский роман1. Так, в работах JI. Си-лард (1984), С.П. Ильёва (1991), Н.В. Барковской (1996) в «Петербурге» выявляются общие черты символистской поэтики.

Представления о символистской модели мира у этих исследователей в целом совпадают. JI. Силард в работе «Поэтика символистского романа конца XIX - начала XX века» определяет её основные параметры, варьирующиеся в конкретных произведениях, но в целом сохраняющие идентичность2. Символистская модель мира, независимо от индивидуальных различий, рассматривается как ценностная иерархия двух уровней: низшей, эмпирической реальности и реальности высшей. Важнейшее значение в структуре символистского романа придается символу, тесно связанному с мифом, который обязателен в символистском романе как глубинный слой его двухслойной структуры. С.П. Ильёв рассматривает «символистский роман» с точки зрения категорий символа и мифа3. Как и Силард, он утверждает двуплановость модели мира в символистском романе, который предстаёт как некий инвариант, реализующийся в конкретных художественных системах; при этом Ильёв смешивает разные представления о символе (Белого и Вяч. Иванова). В результате фундаментальная для теории символистского романа категория оказывается размытой. И в целом понятие о символистском романе у Силард и Ильёва не получает достаточно четкого обоснования: с одной стороны, оно целиком опирается на общие характеристики символизма, с другой - причисляемые к символистскому роману произведения анализируются исследователями изолированно и их типологическая общность не очевидна.

Н.В. Барковская ставит своей целью показать эту типологическую общность, то

1 В монографии JI.A. Колобаевой «Русский символизм» творчество Белого, и в частности «Петербург», рассматривается практически вне концепции символизма, в русле традиционного историко-литературного подхода; роман интерпретируется под углом зрения социально-исторической и этической проблематики, и суть исследовательской позиции достаточно полно выражается в следующем утверждении: «Символ вечности у Белого - это главным образом философская идея ценности, поиск нравственного абсолюта, могущего быть надежным этическим ориентиром в мире, потерявшем - вместе с Богом - прежние критерии. Белый старается защитить человека и его будущее от царства не помнящей себя временности, шаткости, эфемерности ценностных критериев, а значит, и безответственности» (Колобаева JI.A. Русский символизм. М., 2000. С. 260-261).

2 См.: Силард Л. Поэтика символистского романа конца XIX - начала XX века (В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Белый) // Проблемы поэтики русского реализма ХЕХ века. Л., 1984. С. 265.

3 «Модернистский роман можно назвать символистским только при условии, что в его системе фундаментальное место принадлежит категории символа и диалектически связанной с нею категории мифа» (Ильёв С.П. Русский символистский роман: Аспекты поэтики. Киев, 1991. С. 5). есть создать определённое представление о символистском романе как о целостной системе, проходящей четыре этапа по мере усложнения художественной структуры (им соответствуют романы Д. Мережковского, В. Брюсова, Ф. Сологуба, А. Белого). При этом принадлежность романов к символизму не обосновывается, а берется за исходную посылку. Между тем сомнительным представляется уже само расширение хронологических рамок символизма1, а определение символистского романа как «единого семантического поля, жанровая специфика которого заключается в максимальной свободе, текучести, нежёсткости принципов поэтики»2.- весьма расплывчатым. Вывод, к которому приходит исследовательница3, больше подтверждает, чем опровергает эти сомнения.

Таким образом, на самом деле до сих пор не существует четкого представления о символистском романе. Условность этого понятия наглядно проявляется уже в том, что в его рамках Белого объединяют с представителями старшего символизма, тогда как обычно это различие строго учитывается. Кроме того, вообще рассмотрение творчества Белого на основании общих категорий малопродуктивно. Сам он всегда подчёркивал свою индивидуальную специфику; ее необходимо помнить и в вопросе о его символизме: «Петербург» является «символистским романом», но это именно тот «символизм», который имел в виду Белый, а не какой-то обобщённый символизм, одинаковый для всех «символистов».

Поэтому важно прежде всего уточнить содержание понятия «символизм» по отношению именно к Андрею Белому, ориентируясь на его собственную рефлексию.

Белый уделял много внимания осмыслению символизма и видел в нём нечто сущностно важное для своего творчества. В его теоретических работах даётся множество определений символа и символизма; это обусловлено намерением создать целостную и исчерпывающую теорию символизма. В таком виде теория символизма Бельм создана не была. Уже это обусловливает неправомерность использования исследователями его определений символизма как постулатов: любое из этих определений представляет собой лишь промежуточный результат на пути к чему-то абсолютному и

1 «Почему символисты, с их "абсолютным лиризмом", обратились к жанру романа? Традиционным стало утверждение о том, что после 1920 года символизм переживает кризис и распад как литературная школа. Но именно в 10-е годы были созданы наиболее значительные символистские романы, расширившие символистское миропонимание, обогатившие возможности образа-символа и обозначившие особую стадию в развитии русского символизма, не исчерпывающуюся кризисными явлениями» (Барковская Н.В. Указ. соч. С. 6).

2 Там же. С. 5. о

Символистский роман" - это, скорее, не традиционно жестко определяемый жанр, а некое семантическое поле, некий текст, состоящий из ряда произведений, написанных в одну эпоху, авторами одного литературного течения и раскрывающих некий общий круг проблем сходными художественными средствами в сходной структурной форме» (Там же. С. 41). потому недостижимому. Мы акцентируем в «символизме» Андрея Белого принципиально иной аспект, который наиболее полно раскрывается в его статье «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития» (1928), имеющей в значительной мере итоговый характер. В ней писатель подчеркивает внутреннее единство своего творчества, осмысливая его в своей специфической терминологии и расставляя выработанные в течение творческого пути смысловые акценты, являющиеся основными для него самого и существенными для перспектив развития литературы. Здесь Белый разграничивает свой особый имманентный «символизм» и его идейное оформление (в котором сложным образом соединяются индивидуальные представления и коллективное «вынашивание символизма»1). При всей значительности этого второго компонента, первый для Белого явно важнее. Он укоренён в индивидуальности писателя, входит в его жизненный опыт. Этот «символизм» проявляется уже в детстве - в форме своеобразной игры, задающей модель гносеологического взаимодействия субъекта с миром, которое составит в дальнейшем суть его творчества (подробнее мы будем говорить об этом в главах). «Символизм» предстаёт как реализация необычной индивидуальности Белого: это внутренняя сложность, множественность, которая принципиально не сводима к определённому единству, а нуждается в более гибком подходе - некоей режиссуре, специфическом оформлении внутренней сложности для её экспликации. Материал и язык для этого Белый с детства черпал в культуре: вся мировая культура, вовлекаясь в игру, выступала для него как форма обыгрывания собственного Я. «Символизм» и является специфическим механизмом взаимодействия внутреннего и внешнего. Белый акцентирует необходимое для «символиста» умение соединять «извне поданный материал» с «опытом, имманентным жизни его»2. Именно оно выступает как принципиальное основание для самоопределения Белого по отношению как к антропософам, так и к другим символистам (Блоку, Вяч. Иванову): если существенным недостатком антропософа может выступать отсутствие соединения теоретического материала с внутренним опытом, то для символиста, напротив, принципиальна опасность игнорировать «логический генезис своих опытных невнятиц»3. Таким образом, гносеологическая природа «символизма» Андрея Белого имеет первостепенную важность для него самого и обязательно должна учитываться при изучении его творчества4. В нашей рабо

1 Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 418

2 Белый А. Указ. соч. С. 420.

3 Там же.

4 Исследователи уделяют этому явно недостаточное внимание; одно из редких указаний на ведущую роль гносеологии в творческом сознании Белого встречается в работе О. Клинга как беглое упоминание о «философии Белого и центральной в ней проблеме поте она служит изначальной исследовательской посыжой.

Суждения о «Петербурге» как «символистском романе» - наглядный образец того, что отмечает А. Ханзен-Лёве, характеризуя проблему, возникающую при попытке целостного описания литературной эпохи (в данном случае - как раз символизма): «поэтические тексты и их художественная структура, а зачастую попросту их тематика, служат для "оправдания" исторических или теоретических конструкций. <. .> при подобном подходе отбираются лишь те тексты или "фрагменты"., которые подтверждают выбранную модель, тем более, что существует возможность оправдания принципов селекции стремлением вынести за скобки несущественный материал в целях достижения обозримости и чёткости общей картины»1. При таком подходе часто возникает расхождение исследовательских выводов с «ауторефлексией» самих представителей эпохи (для Белого это особенно актуально).

Работа А. Ханзен-Лёве дает образец более продуктивного подхода. По парадигматической типологии символизма, созданной А. Ханзен-Лёве, «символистский роман» принадлежит к модели «СШ» - «гротескно-карнавальному символизму», который «переоценивает (или обесценивает), функционально реконструирует и в целом перестраивает предшествующие модели, причём <.> уже имеется единая модель символизма в качестве ретроспективно завершённого, обозримого, артикулированного и продуманного сценария <.>. Сам символизм в рамках СШ становится "мифом", чьи тексты приобретают характер символов. <. .> Для модели СШ типично, что один и тот же текст или отрывок может быть прочитан с помощью различных кодов, причем собственно символистский является лишь одним из многих»2. Можно согласиться с тем, что символизм в «Петербурге» входит в используемый Белым художественно-семантический арсенал, функционирующий в рамках уже иной модели3.

Обобщающие работы, в которых Белый включается в контекст русского символизма, задают направление для исследования частных аспектов поэтики «Петербурга»: создают представление о символистской модели мира у Белого, предлагают подходы и понятийный аппарат для изучения романа. Поэтому можно сказать, что соврезнания». См.: Клинг О. «Петербург»: один роман или два? (Трансформация поэтики «Петербурга» Андрея Белого в ходе работы над редакциями романа) // Вопросы литературы. М., 1993. С. 55.

1 Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб., 1999. С. 6.

2 Там же. С. 17-18. Выделено автором.- А.Р.

3 Поэтому более оправданным было бы, вероятно, использование другого термина для обозначения этого этапа - например, «постсимволизм», как например, у И.П. Смирнова, в работе которого речь идет о по сути аналогичном явлении (см.: Смирнов И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем // Смирнов И.П. Смысл как таковой. М., 2001. С. 15-224). менное «беловедение» представляет собой целостную парадигму. Выделим основные подходы, применяемые при исследовании «Петербурга».

Наиболее распространённый и традиционный из них - рассмотрение произведения с точки зрения традиционно понимаемого «содержания»: тема, идея, проблематика, сюжет в его проекции на жизненную реальность. Мы видели этот подход уже в современной Белому критике, но он сохраняется и сейчас, проявляясь в различных вариантах. В первую очередь это выявление в качестве основного содержания «Петербурга» историософской проблематики (основанной прежде всего на идеях B.C. Соловьёва), в частности соотношения России и Европы, Востока и Запада, перспектив развития России и т.д. Это характерно для исследований JI.K. Долгополова, С.П. Иль-ёва и др.1 Для этого подхода характерно стремление к определённости, точности значений: выявляемые в тексте мелкие подробности интерпретируются через сопоставление с различными эмпирическими реалиями (социальными, политическими и др.). Сюда относятся также попытки проследить в «Петербурге» связную последовательность событий и очертить хронологические рамки. При этом реалистические истолкования могут совмещаться с выявлением значений совсем другого рода. Например, С.П. Ильёв, подсчитав время действия, сразу же даёт мифологические интерпретации полученного числа. То же мы видим в комментариях С. Пискуновой и В. Пискунова к «Петербургу»2, где одинаково скрупулёзно и прямолинейно интерпретируются как те элементы текста, которые отсылают к социально-политической ситуации начала XX века или к биографии Белого, так и те, которые относятся к сфере культуры и мифологии (при этом предпринимается попытка исчерпывающего описания всех возможных здесь ассоциаций).

Таким образом, осмысление «Петербурга» в аспекте «содержания» очень гармонично соединяет в себе реалистический и нереалистический подходы, несмотря на всю существенность их различия. Эти подходы не могут быть чётко разделены ещё и потому, что оба основываются на представлении о принадлежности «Петербурга» к русскому символизму как определённой и устойчивой сумме тем, проблем, идей, образов, мотивов, мифологем.

1 Долгополов JI.K. Андрей Белый и его роман «Петербург». JL, 1988; Ильев С.П. Цикл «На поле Куликовом» Блока и роман «Петербург» А. Белого) // А. Блок: Исследования и материалы. Л., 1991. С. 22-41. См. также: Павловска К. Эпохально-личностный смысл «Петербурга» Андрея Белого в контексте «Медного всадника» Александра Пушкина // Внимая звуку струн твоих. Калининград, 1999. Вып. IV. С. 33-42; Дубова М.А. Две редакции романа А. Белого «Петербург»: опыт сравнительного анализа // К. Бальмонт, М. Цветаева и художественные искания XX века. Вып. 4. Иваново, 1999. С. 222-226.

2 См.: Белый А. Сочинения: В 2 т. Т. 2. Проза. М., 1990. С. 623-643.

Отметим тенденцию к всё большему распространению в современном «белове-дении» второго аспекта, который выделяется из описанного выше подхода в качестве мифопоэтического анализа текста1. Сутью этого подхода является обнаружение в «Петербурге» (с опорой на тезис о фундаментальном значении мифа в символизме) устойчивых структурных единиц содержательного плана: мифологем, мотивных или эмблематических комплексов. Весь текст предстаёт как совокупность таких единиц, доступных выявлению, систематизации и семантизации (хотя в результате такого исследования возникает обычно не чёткая система, а весьма размытая картина перетекающих друг в друга значений, что ставит под вопрос целесообразность выделения определённого числа основных элементов). С нашей точки зрения, такое рассмотрение произведения имеет ряд существенных недостатков. При таком подходе не учитывается индивидуальная специфика ни писателя, ни конкретного произведения: всё творчество Андрея Белого рассматривается как пронизанное одними и теми же мифологическим значениями, из которых должен быть собран единый «миф Белого», входящий в большой миф русского символизма. Конкретный текст утрачивает при этом свою художественную самоценность и самостоятельность, превращаясь в материал для выявления неких универсалий, по сути не имеющих отношения к Белому. В результате такого анализа, нацеленного на реконструирование модели мира Андрея Белого, получается набор культурных констант (например, мифологических оппозиций), никак не характеризующий именно данное конкретное произведение. Индивидуальное своеобразие художественной реализации в «Петербурге» этих общих значений, функционирование их в тексте, как правило, игнорируется.

К этому подходу близки исследования, рассматривающие «Петербург» с точки зрения мистических и эзотерических учений: прежде всего, это расшифровка антропософского кода в романе2; сюда же можно отнести прочтения романа в свете апока

1 См.: Толоконникова С.Ю. «Мифологический текст» Андрея Белого // К. Бальмонт, М. Цветаева и художественные искания XX в. Вып. 4. С. 213-221; Масленникова О.Н. О нарративной структуре романов Андрея Белого // Филологические штудии. Иваново, 1999. Вып. 3. С. 66-73; Лазаренко J1.B. «Мертвая» телесность в романе Андрея Белого «Петербург» (Идейно-художественная значимость образов пластических форм) // Проблемы художественного миромоделирования в русской литературе. Благовещенск, 2002. Вып. 6. С. 17-25; Кастеллано Ш. Синэстезия: язык чувств и время повествования в романе Андрея Белого «Петербург» // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М., 2002. С. 211-220.

2 См., например: JHaropHagjlА. «Второе пространство» и сновидения в романе Андрея Белого «Петербург» // Вестник МГУ; Сер. 9. Филология. М., 2003. № 3. С. 41-58; Яковлева Л. Символика цвета в романе А. Белого «Петербург»// Русская филология. Вып. 6. Тарту, 1985. Подобный подход во многом присущ и В.Н. Яранцеву (см.: Яранцев В.Н. «Эмблематика смысла» романа Андрея Белого «Петербург». Дис. . канд. филол. наук. Новосибирск, 1997). липтических откровений1 или магии2. Для таких исследований характерно использование априорных схем, обусловленных внешними фактами биографии писателя без учёта их внутреннего содержания и специфики их художественного преломления. Неоднозначность соотношения эмпирической биографии Белого с его художественным творчеством обусловливает необходимость специального исследовательского осмысления этого соотношения. Первые шаги к решению этой проблемы были сделаны JI.K. Долгополовым в монографии «Андрей Белый и его роман "Петербург"». В этом исследовании роман рассматривается в контексте творческого пути, то есть единства биографии и духовного и эстетического развития автора. При этом сам исследователь, ощущая его специфичность, указывает на недостижимость исчерпывающего объяснения его творчества, тем самым имплицитно проблематизируя эффективность такого подхода, оборачивающегося неизбежным «выпрямлением» и упрощением Белого. Очевидно, такой подход, продуктивный по отношению к творческим личностям классического типа, требует корректировки применительно к Белому.

Поэтому до сих пор остаётся открытым вопрос о принципах связи между тремя сторонами, составляющими феномен Андрея Белого: его своеобразной индивидуальностью, теоретическими построениями и художественным творчеством.

В.Н. Яранцев, указывая на сложность соотношения между теорией и художественной практикой Белого, ставит цель «аргументировать текстуально и определить терминологически . тот алгоритм, модель, схему, которая . зашифрована в "Петербурге"»3. При этом позиция исследователя характеризуется имплицитной уверенностью в тождестве между содержанием «Петербурга» и теоретических построений Белого; для подтверждения своей объективности автор работы применяет композиционную инверсию, идя от романа к статьям, но сам анализ романа нацелен на возведение его к логической схеме, которая затем обнаруживается в статьях (прежде всего в «Эмблематике смысла»). Такой подход представляется нам излишне рационализированным и телеологичным.

Мы в своей работе активно используем теоретические статьи Белого, но не путем экстраполяции их идей на роман «Петербург»: связь между многочисленными гранями творчества Белого (художественная проза, поэзия, работы критического, фи-лософско-теоретического, литературоведческого и т.д. характера) более сложна; она/ обеспечивается глубинным механизмом, восходящим к его гносеологической пози-,

1 См.: Кастеллано Ш. Указ. соч.

2 См.: Кук О. Летучий Дудкин: шаманство в «Петербурге» Андрея Белого // Там же. С. 220-228.

3 Яранцев В.Н. Указ. соч. С. 5. ции, которая по-разному выражается в разных гранях, не утрачивая при этом своего единства. Именно на уровне этой имманентной Белому гносеологической интенции обнаруживается общность его разнородных проявлений, неуловимая на уровне личностном. Доступ к этому глубинному уровню открывается при редукции эмпирики биографических данных, которая и произведена в настоящей работе.

Специально проблеме соотношения личности и художественного творчества Андрея Белого посвящена диссертация О.М. Преснякова «Стиль Андрея Белого (роман "Петербург")»1. Исследователь, учитывая специфичность этого соединения у Белого, выражает его суть через категорию «стиля». Пресняков предпринимает попытку воссоздать «стилевое Я» Белого, которое творится в процессе художественного творчества и находится на пересечении между эмпирической личностью и текстом. Исследователь постулирует динамичность «стилевого Я», но при этом ему не удаётся избежать некоторой схематизации: это «стилевое Я» выявляется через установление основных «точек мыслительного напряжения», то есть живое пространство сознания Андрея Белого сводится к набору «мыслительных констант», с помощью которых и реконструируется его целостность, представая в результате как нечто завершённое и определённое. Это противоречит тезису о том, что «содержание личностного "Я" писателя <. .> это не "готовое" содержание, поддающееся описанию»2. Такой подход оказывается ценен не столько полученными результатами, сколько самой постановкой проблемы.

Об актуальности поиска некоего единого организующего принципа творчества Белого в сфере индивидуальной специфики автора свидетельствуют и работы В. Па-перного3, который подчёркивает принципиальную множественность авторской личности у Белого, определяющую невозможность для него однозначной и устойчивой субъектной позиции. Эти наблюдения4 представляют для нас ценность тем, что раскрывают нерелевантность для творчества Белого таких параметров, по которым анализируются произведения классической литературы, и неадекватность традиционных исследовательских подходов. Для осмысления творчества Белого представляется более плодотворным использование категориального аппарата, выработанного на осно

1 Пресняков О.М. Стиль Андрея Белого (Роман «Петербург»). Автореф. дис. . канд. фи-лол. наук. Екатеринбург, 1997.

2 Там же. С. 12.

Паперный В. Поэтика русского символизма: персонологический аспект // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М., 2002. С. 152-169; Паперный В. Из наблюдений над поэтикой А. Белого: лицемерие как текстопорождающий механизм // Славяноведение. М., 1992. № 6. С. 39-45.

4 См. также: Казьмина С.В. Андрей Белый: философия смятенного человека // Человек. М., 1998. №3. С. 137-152. вании новейшей литературы (понятия «смерть автора», «скриптор», «нарратор», «письмо»).

Перспектива достаточно продуктивной интерпретации «Петербурга» намечается у С.Н. Бройтмана, который вписывает роман в контекст неклассического периода «поэтики художественной модальности»1. Черты, репрезентативные именно для новейшего этапа литературы, берутся за основу при анализе редакций романа О. Клин-гом, который демонстрирует специфическую природу его построения, опирающуюся на принципы поэзии2.

Таким образом, актуальность настоящей работы обусловлена очевидной необходимостью поиска адекватных путей для выявления глубинных механизмов, составляющих суть творчества Белого и с максимальной полнотой проявившихся в романе «Петербург».

Научная новизна диссертации заключается в том, что рассмотрение «Петербурга» выводится за рамки уже привычной исследовательской парадигмы «символистского романа» и осуществляется в свете перспектив литературы XX века. Объектом исследования становится фундаментальный принцип художественной организации в романе «Петербург». Он усматривается в особой природе текстопорождения, обусловленной имманентной и сущностной для Андрея Белого гносеологической интенцией, которая лежит в основе архитектоники романа. Текстопорождение рассматривается как динамическая реализация архитектоники, механизм её непосредственного оформления в художественный текст.

Такой подход предполагает обнаружение единых архитектонических принципов, связывающих изначальную бытийную интуицию писателя, опыт чувственного и рационального освоения мира и их творческое воплощение в целостной системе художественного произведения, охватывающей все его уровни и аспекты. Он позволяет максимально адекватно отразить специфику творческой индивидуальности Андрея Белого и на этой основе включить его в органичный для него контекст литературной и философской мысли XX века.

Материалом исследования является прежде всего роман «Петербург» «сири-новской» редакции 1913-1914 гг.; «Симфонии» привлекаются в связи с соответствующими аспектами анализа романа и рассматриваются не в динамике внутреннего развития цикла, а как единое произведение, содержащее несколько разных версий

1 Бройтман С.Н. Историческая поэтика (Теория литературы: В 2 т. / Под ред. Н.Д. Тамар-ченко. Т. 2. Ч. 3). М., 2004. С. 303-304.

2 Клинг О. «Петербург»: один роман или два? (Трансформация поэтики «Петербурга» Андрея Белого в ходе работы над редакциями романа) // Вопросы литературы. М., 1993. С. 45-71. картины мира, характерной для раннего творчества А. Белого; его статьи и мемуары. Кроме того, в исследование вовлекается ряд произведений, релевантных для интерпретации «Петербурга» в избранных нами аспектах. Повышенная интертекстуальность романа «Петербург» обусловливает рассмотрение его в широком и разнообразном литературном контексте.

Целью исследования является выяснение принципов художественной гносеологии Андрея Белого и механизмов ее текстовой реализации в романе «Петербург». Достижение этой цели предполагает решение следующих задач:

- рассмотрение специфики субъектно-объектных отношений;

- исследование способов изображения предметного мира;

- исследование способов изображения человека, включающее анализ структуры образов персонажей и системы персонажей в романе;

- определение специфики авторской позиции;

- анализ нарративной организации;

- выявление общности романа «Петербург» с перспективными тенденциями культуры XX века;

- осмысление рож «Петербурга» по отношению к «петербургскому тексту» русской литературы

Методологическую базу исследования составляют работы философского, культурологического, теоретико-литературного характера (Р. Барта, Н.А. Бердяева, Ю.М. Лот-мана, М.К. Мамардашвили, В.Н. Топорова, В.И. Тюпы, М. Хайдеггера) и концепция исторической поэтики С.Н. Бройтмана. В работе использовались культурно-исторический, феноменологический, структурно-семиотический, поэтико-типологический методы.

На защиту выносятся следующие положения:

- Основной характеристикой художественного мира в «Петербурге» является его гносеологическая доминанта, отражающая фундаментальную бытийную интуицию самого Андрея Белого, которая описана и теоретически осмыслена им в статьях (прежде всего «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития»), а в романе выступает как его архитектоническая основа.

- Гносеологическая модель, реализуемая в романе, кардинально отличается от традиционной для европейской культуры рационалистической модели, отражающей антропоцентрическую перспективу мировидения, прежде всего устранением оппозиции субъекта и объекта, что определяет радикальную перестройку всей совокупности принципов художественного миромоделирования.

- Специфику изображения предметного мира в романе составляет его неотделимость от субъективности человека, которая выступает как способ конституирования вещей, но и сама конституируется через них. Субъектное превосходство человека над предметным миром снимается фактором телесности, выступающим как неотъемлемый элемент сознания.

- Специфику изображения персонажей в романе определяет то, что оно строится не в логике воспроизведения целостной личности, а в логике художественной организации текста. Персонаж включается в образные парадигмы (прежде всего зоологический и математический дискурсы), опровергающие абсолютность гуманистической модели мира.

- Нарративная организация романа характеризуется прежде всего отказом от позиционирования автора в качестве высшей ценностно-смысловой инстанции, что обусловливает самодостаточность специфической дискурсивной логики в развёртывании нарратива. Для осмысления нарративной структуры «Петербурга» оказываются адекватны такие исследовательские категории, как «текст», «нарратор», «скриптор», «смерть автора», «письмо».

- Новой художественной природой «Петербурга» определяется его специфическая интертекстуальность. Открыто и подчеркнуто используемые в романе культурные модели выступают как знаки, утратившие свое ценностно-смысловое наполнение, и несут содержание принципиально иного типа.

- Роман Андрея Белого завершает «петербургский текст» русской культуры, полностью реализуя его потенциальные возможности. Ключевая для «петербургского текста» проблематичность онтологического статуса личности, реализующаяся здесь в гносеологическом аспекте, выступает как основной текстопорождающий механизм, определяющий содержание и структуру всех уровней произведения.

- В «Петербурге» в полной мере осуществляется тенденция, присутствующая уже в «Симфониях», где символистская дуально-иерархическая модель мира утратила свою тотальность. Принципиальное расхождение А. Белого с символизмом заключается в отказе от ориентации на метафизический Абсолют и утверждении постметафизической концепции мира. Роман «Петербург» впервые в русской литературе масштабно репрезентирует характерную и актуальную для начинающейся эпохи концепцию мировидения и соответствующие способы ее художественной реализации.

- Концептуальная основа художественного мира в «Петербурге» соответствует магистральным тенденциям европейского философского мышления XX века (снятие рационалистической оппозиции субъекта и объекта; преодоление разделения гносеологии и онтологии; вовлечение в сферу гносеологии непосредственных бытийных интуиций и телесного опыта; переориентация метафизики на Ничто). Концентратом этих философских представлений является «мозговая игра», выступающая в романе как реализация механизма текстопорождения. Такая художественная организация романа включает его в контекст модернистской литературы XX века.

Основная часть работы состоит из трех глав. В первой и второй главах рассматривается художественное воплощение в романе двух основных составляющих гносеологического акта («объекта» и «субъекта»), а в третьей анализируется механизм текстовой реализации их взаимодействия.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Роман Андрея Белого "Петербург": гносеологическая природа текстопорождения"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы рассмотрели «Петербург» как художественную репрезентацию гносеологических представлений Андрея Белого, определяющих архитектонику романа и обусловливающих его новаторскую природу. Анализ изображения предметного мира и персонажей не только продемонстрировал радикальную трансформацию в романе традиционного понимания соотношения человека и мира, снятие их субъ-ектно-объектной оппозиции, но и выявил специфические механизмы текстопорож-дения, поскольку был нацелен на текстовую реализацию этих компонентов референтного плана.

Роман воплотил философско-эстетическую концепцию зрелого творчества Белого, имеющую существенное сходство с представлениями новейшей эпохи - с культурой XX века, специфической чертой которой Р. Барт называет стремление опустошить знак вплоть до радикального пересмотра всей многовековой эстетики изображения мира1.

Петербург» являет собой художественную реализацию тенденции, характерной для развития философии XX века и заключающейся в преодолении разрыва между человеческим ratio и миром. Она свидетельствует об исчерпанности картезианской философской традиции, продолженной Кантом и ограничивающей непосредственную полноту человека позиционированием его в качестве только абстрактного субъекта познания, существующего как бы вне мира. В новейшей философии утверждается принципиальная связь человеческой субъективности с бытием: субъект познания одновременно является и субъектом бытия, так как само мышление мыслится как бытийный акт.

В соответствии с этими тенденциями «Петербург» воплощает новую концепцию вещественности. Глубинная основа предметного мира в романе может быть обозначена по-разному: беспредметность, чистое пространство, пустота, Ничто. Роль «пустоты» в романе отмечали уже многие современные критики, преимущественно видя в этом его недостаток. Позднейшие исследователи, обращаясь к этой категории, склонны видеть в ней суть «трактовки символизма у Белого» . Проде

1 См.: Барт Р. Эффект реальности // Барт Р. Указ. соч. С. 400.

2 Яранцев В. Н. «Эмблематика смысла» романа Андрея Белого «Петербург». Дисс. . канд. филол. наук. С. 119. данный нами анализ романа в свете гносеологической концепции писателя показывает, что его понимание пустоты, Ничто принципиально сближается с представлениями ведущих философов XX века. Так, Хайдеггер определяет вещь именно через ее соотношение с Ничто, противопоставляя ее как некую «чтойность», «нечто» -«не-вещи», «ничто»; обращение к вещественности мира в XX веке всегда подразумевает в качестве своей обратной стороны обращение к Ничто1. Белый выразил в романе ту интуицию пустоты, которую М.Н. Эпштейн рассматривает как органичную для русского менталитета и являющуюся основой латентно присутствовавших в русской культуре элементов «постмодерна», суть которого составляет «пустотный абсолют»2. Концептуальной основой «Петербурга» является то «постметафизическое мышление», которое определяет магистральное направление развития культуры XX века и радикально отличает ее от представлений, принципиальных для символизма.

Специфика изображения человека в «Петербурге» является закономерным следствием развития литературы в XIX веке: обогащение психологизма физиологическим фактором привело не только к углублению «внутреннего мира», но и к утрате представлений о его личностной автономности, а тем самым - к разрушению ключевой для культуры Нового времени оппозиции субъекта и объекта. Существенное изменение концепции человека и связанное с ним изменение форм его художественной репрезентации в значительной мере также отражает характерное для мышления XX века обострение интереса к непосредственной динамике гносеологического процесса, к встречной субъективности, к кругу проблем, обозначаемому формулой «Я и Другой» (М. Бубер, М. Мерло-Понти и др.). Специфика изображения мира и человека в «Петербурге» выражает ситуацию, на которой строится новейшая культура: человек перестает осознаваться как автономная духовная субстанция и выделяться из массы бессмысленной материи3 (эту ситуацию заостренно эксплицировали такие яркие явления литературы XX века, как театр абсурда, «новый роман», «Тошнота» Сартра и др.).

1 См.: Топоров В.Н. Апология Плюшкина: вещь в антропоцентрической перспективе // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. С. 18-19.

2 См.: Эгаптейн М.Н. Постмодерн в русской литературе. М., 2005.

3 См. об этом: Панова О.Ю. «Homo Dei»: «Трансценденция Эго» у К. Юнга и Ф. Кафки // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. М., 2004. № 1. С. 50-75.

Концепция вещественности и субъектности, опирающаяся не на «метафизику присутствия», а на «метафизику Ничто», в романе Белого сконцентрировалась в категории «мозговой игры»: она выражает эмансипацию таких традиционно имманентных человеку форм гносеологической активности, как сознание, мышление, ощущение, от индивидуализированного субъекта и превращение их в безличные, тотально распространённые субстанции - бессубъектные и безобъектные процессы, протекающие автономно и не постижимые в системе ценностно-смысловых координат. Тем самым Белый предугадал тенденции, развившиеся в XX веке и приведшие, в частности, к возникновению всемирной паутины Интернета как обезличенной виртуальной структуры, оторвавшейся от своего непосредственного источника - человеческого интеллекта.

Рассмотрение «Петербурга» на фоне раннего цикла «Симфоний» позволяет выявить вектор движения Белого к вершинному произведению его творчества. «Симфонии» еще во многом опираются на символистскую дуально-иерархическую модель мира, но уже расшатывают ее и становятся лабораторией, в которой вырабатываются художественные принципы романа. Само жанровое различие между «Симфониями» и «Петербургом» релевантно как отражение выхода Белого из рамок символизма. В «Петербурге» реализуется принципиально иная - релятивно-плюралистическая - модель мира, перспективная для литературы XX века и получившая значительно позднее свою полную художественную реализацию в постмодернизме. Значение романа «Петербург» для русской литературы видится прежде всего в том, что он целостно эксплицировал эту новую философско-художественную перспективу.

Представляется глубоко закономерным, что такая экспликация была осуществлена в пространстве «петербургского текста» русской культуры, который вырастал на основе проблематизации субъектного статуса человека и содержал в себе потенциал развертывания художественного дискурса на принципиально иных началах по сравнению с традиционными для гуманистической культуры Нового времени. Специфика «Петербурга» как составной части «петербургского текста» видится в перенесении акцента с образно-тематического и идейного комплекса, сформировавшегося в этом сложном культурном целом, на его дискурсивную логику, закономерно возникающую в его текстовом единстве. «Петербург» Белого строится как «текст» в том значении, которое коррелирует с понятиями «письмо» и «смерть автора», ключевыми для осмысления новейшей литературы.

Всё это, на наш взгляд, свидетельствует о неправомерности трактовки «Петербурга» как символистского романа и об органичности и глубокой закономерности для его адекватного восприятия иного философско-художественного контекста, открывающегося в перспективе европейской культуры XX века.

Список научной литературыРазумова, Александра Олеговна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Белый А. Петербург: Роман в 8 главах с прологом и эпилогом / Подготовка текста и статья JI.K. Долгополова. Киев: Днипро, 1990. 598 с.

2. Белый А. Симфонии. JI.: Художественная литература, 1991. — 506 с.

3. Белый А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. В 3-х кн. Кн. 1. М.: Худож. лит., 1989.-543 с.

4. Белый А. Начало века. Воспоминания. В 3-х кн. Кн. 2. М: Худож. лит., 1990.-687 с.

5. Белый А. Между двух революций. Воспоминания. В 3-х кн. Кн. 3. М.: Худож. лит., 1990.-670 с.

6. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. 528 с.

7. Белый А. Душа самосознающая. М.: Канон-плюс, 1999. 560 с.

8. Белый А. Мастерство Гоголя: Исследование. М.: МАЛП, 1996 351 с.

9. Белый А. Автобиография // Новое литературное обозрение. М., 1994. № 9. С. 81-93.

10. Белый А. Антропософия и Россия // Новое литературное обозрение. М., 1994. №9. С. 168-182.

11. Гессе Г. Степной волк. Игра в бисер: Романы, рассказы и очерки. М.: НФ «Пушкинская библиотека»; Изд-во ACT, 2003. 778 с.

12. Гоголь Н.В. Мёртвые души // Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. М.: Русская книга, 1994. Т.5.-608 с.

13. Сартр Ж.-П. Тошнота. СПб.: Азбука-классика, 2004. 256 с.

14. Тургенев И.С. Дворянское гнездо // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. Т. 6. М, 1981.

15. Уайльд О. Портрет Дориана Грея // Уайльд О. Избранное. М.: Худож. лит., 1986. С. 22-225.

16. Чехов А.П. Три сестры // Чехов А.П. Полн. собр. соч.: В 30 т. Соч.: в 18 т. Т. 13. М, 19861. Библиография

17. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.: Наука, 1997. — 320 с.

18. Авраменко А. «Симфонии» Андрея Белого // Русская литература XX в. Тула: Изд-во Тульского гос. пед. ун-та, 1977. Сб. 9. С. 55-73.

19. Александров Н.Д. Время в структуре повествования романа «Крещёный китаец» // Москва и «Москва» Андрея Белого. М.: РГГУ, 1999. С. 153-161.

20. Александров Н.Д. Лабиринт Минотавра: Квартира Бугаевых на Арбате в структуре повествования романа «Крещёный китаец» // Литературное обозрение. М., 1995. №4/5. С. 158-161.

21. Алпатова Ж.А. Символы культуры в путевых заметках А. Белого // Русский символизм и мировая культура: Сб. науч. тр. Вып. 1. М., 2001. С. 97-106.

22. Антонова О.А. «Символ» и «символизация» в эстетике А. Белого // Категории и проблемы культурологии. М., 2000. Вып. 156. С. 4-20.

23. Аскольдов С. Творчество Андрея Белого // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-воРХГИ, 2004. С. 488-513.

24. Ахутин А.В. София и чёрт (Кант перед лицом русской религиозной метафизики) // Вопросы философии. М., 1990. № 1. С. 51-70.

25. Бабиева И.Р. К вопросу о типе романа начала XX века: «Петербург» Андрея Белого и «Улисс» Дж. Джойса // Начало: Сб. работ молодых учёных. М., 1993. Вып. 2. С.122-135.

26. Барковская Н.В. Под знаком Гераклита (идейно-художественное своеобразие романа А. Белого «Москва») // Русская литература XX века: направления и течения. Екатеринбург, 1992. Вып. 1.С. 94—104.

27. Барковская Н.В. Поэтика символистского романа: Автореф. дис. д-ра филол. наук. Екатеринбург, 1996.-42 с.

28. Барковская Н.В. Поэтика символистского романа. Екатеринбург: Уральский гос. пед. ун.-т, 1996.-286 с.

29. Барковская Н.В. «Симфонии» Андрея Белого (Диалектика метода и стиля в аспекте литературных традиций) // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX -начала XX века. Свердловск, 1989. С. 108-120.

30. Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 413-424.

31. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 38Ф-392.

32. Барт Р. Эффект реальности // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 392-400.

33. Батюто А. Тургенев-романист. Л.: Наука, 1972. 388 с.

34. Бахматова Г. О поэтике символизма и реализма: (На материале «Петербурга» Андрея Белого и «Белой гвардии» М. Булгакова) // Вопросы русской литературы, Львов: Черновицкий гос. ун-т, 1988. Вып. 2 (52). С. 124-131.

35. Бахтин М.М. Лекции об А. Белом. Ф. Сологубе, А. Блоке, С. Есенине (в записи Р.М. Миркиной) // Диалог. Карнавал. Хронотоп. Витебск, 1993. № 2-3. С. 135-175.

36. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: Худож. лит., 1986. С. 121-290.

37. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.-423 с.

38. Беннет В. Двойники и маски: Исповедальные мотивы в «Воспоминаниях об А.А. Блоке» Андрея Белого // Литературное обозрение. М., 1993. № 7-8. С. 37-41.

39. Бергсон А. Творческая эволюция. М: КАНОН-пресс; Кучково поле, 1998. 384 с.

40. Бердяев Н. А. Астральный роман (Размышления по поводу романа А. Белого «Петербург») // Бердяев Н.А. О русских классиках. М.: Высшая школа, 1993. С. 310-317.

41. Бердяев Н.А. Кризис искусства // Бердяев Н.А. О русских классиках. М.: Высшая школа, 1993. С. 293 310.

42. Блауберг И.И. Предисловие // Бергсон А. Творческая эволюция. М.: КАНОН-пресс; Кучково поле, 1998. С. 5-33.

43. Бодрийяр Ж. Система вещей. М.: Рудомино, 2001.-224 с.

44. Бойчук А.Г. «Святая плоть» земного в «Кубке метелей»: К теме «Белый и Мережковский» // Литературное обозрение. М., 1995. № 4/5. С. 144-153.

45. Болдырева Е.М. «Котик Летаев» А.Белош как модернистская версия традиционной автобиографии // Русская классика: между архаикой и модерном. СПб, 2002. С. 156-160.

46. Бочаров С.Г. О реальном и возможном сюжете // Динамическая поэтика: От замысла к воплощению. М.: Наука, 1990. С. 14-39.

47. Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М.: Издательский центр «Академия», 2004. (Теория литературы: Учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений: В 2 т. / Под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 2). 368 с.

48. Буркхарт Д. К семиотике пространства: «московский текст» во «Второй (драматической) симфонии» Андрея Белого // Москва и «Москва» Андрея Белого. М.: РГГУ, 1999. С. 72-89.

49. Быстров В.Н. Идея обновления мира у русских символистов (Д.С. Мережковский и Андрей Белый) // Русская литература. М., 2003. № 3. С. 3-46.

50. Быстров В.Н. Идея обновления мира у русских символистов (Д.С. Мережковский и Андрей Белый) // Русская литература. М., 2003. № 4. С. 29-52 (Продолжение).

51. Быстров Н. Художественное пространство в раннем творчестве Андрея Белого // Вопросы литературы. М., 2006. Вып. 3. С. 120-147.

52. Бычков В.В. Феномен неклассического эстетического сознания // Вопросы философии. М., 2003. № Ю. С. 61-71.

53. Валентинов Н. Два года с символистами. М., XXI век; Согласие, 2000, 384 с.

54. Вантенков И.П. Реальность и субъективизм в романе А. Белого «Серебряный голубь» // Вестник Белорусского государственного университета им. В.И. Ленина. Сер. 4 Филология, Журналистика, Педагогика, Психология. Минск, 1989. № 2. С. 12-18.

55. Великовский С. О сущности перелома во французской лирике на рубеже XIX-XX веков // Новое литературное обозрение. М., 1995. № 13. С. 354-364.

56. Вэленс А. де. Заметки о понятии страха в современной философии // Феномен человека: Антология. М.: Высшая школа, 1993. С. 297- 306.

57. Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология XX века. М.: Республика, 1997.-496 с.

58. Гаспаров М.Л. Антиномичностъ поэтики русского модернизма // Связь времён: проблемы преемственности в русской литературе конца XIX- начала XX века. М., 1992. С. 244-264.

59. Гвардини Р. Конец нового времени // Феномен человека: Антология. М.: Высшая школа, 1993. С. 240- 296.

60. Генис А. Модернизм как стиль XX века // Звезда. М., 2000. № 11. С. 202-210.

61. Гервер Л.Л. Музыка и музыкальная мифология в творчестве русских поэтов (1-е десятилетия XX века). М.: Индрик, 2001. 247 с.

62. Гидони А. «Омраченный Петроград» // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 432-446.

63. Гинзбург Л. Литература в поисках реальности: Статьи. Эссе. Заметки. Л.: Советский писатель, 1987.-400 с.

64. Гинзбург Л. О литературном герое. Л.: Советский писатель, 1979. 222 с.

65. Голиков В.Г. Космический вихрь // Андрей Белый: Pro et сопйа.Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 419-431.

66. Горнфельд А.Г. Научная глоссолалия // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 520-528.

67. Григорьева Е.Г. О некоторых коннотациях мотива андрогина в культуре ХХ-го века. <http: // www.rvb.ru/belyi/studies/grigoijeva/androgyne.htm>.

68. Григорьева Е.Г. Пространство и время Петербурга с точки зрения микромифологии <http: //www.rvb.ru/belyi/studies/grigorjeva/nlomif.htm>.

69. Григорьева Е Г. «Распыление» мира в дореволюционной прозе А. Белого // Учёные записки Тартуского гос. университета. Вып. 748. Тарту, 1987. С. 134- 142.

70. Григорьева Е.Г. Фёдор Сологуб в мифе Андрея Белого <http: // www.ruthenia.ru/docmnent/397113>.

71. Григорьева Т.П. Образы мира в культуре: встреча Запада с Востоком // Культура, человек и картина мира. М.: Наука, 1987. С. 262-299.

72. Гринфельд Т. Я. Модернистский и реалистический образ природы в прозе начала XX в. Противостояние идей: А. Белый; А. Н. Толстой; И. А. Бунин // «Чувство природы» в русской литературе. Сыктывкар: Изд-во Сыктывкарского гос. ун-та, 1995. С. 147-205.

73. Грифцов Б. <Рец. на кн.:> Андрей Белый. Символизм // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 319-322.

74. Грюнбаум А. Философские проблемы пространства и времени. Пер. с англ. М.: Прогресс, 1969.-590 с.

75. Грякалов А.А. Письмо и событие: Эстетическая топография современности. СПб: Наука, 2004.-484 с.

76. Гутнер Г.Б. Математическая онтология в свете категорий возможности и действительности // Кантовский сборник. Вып. 21. Калининград, 1999. С. 89-108.

77. Давтян С.С. Литературные симфонии Андрея Белого и В. Брюсова в системе синкретической культуры начала XX века // Русская литература XX века: итоги и перспективы (материалы междунар. науч. конф. 24-25 ноября 2000 г. М., 2000. С. 175-177.

78. Дмитриев В. «Внеэстетическое суждение вкуса» // Дмитриев В. поЭтика (Этюды о символизме). СПб, 1993. С. 129-153.

79. Долгополов Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л.: Советский писатель, 1988.- 416 с.

80. Долгополов Л.К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX начала XX вв. Л.: Советский писатель, 1982. - 351 с.

81. Донецкий А. «Мозговая игра» как принцип поэтики романа «Петербург» Андрея Белого // Русская филология: Сб. науч. работ молодых филологов. Вып. 6. Тарту: Изд-во Тартуского ун-та, 1995. С. 84-87.

82. Донецкий А.Н. «Мозговая игра» как принцип поэтики романа Андрея Белого «Петербурге: Автореф. дис. канд. филол. наук. Новгород, 1998.20 с.

83. Дорошевич А. Миф в литературе XX века // Вопросы литературы. 1970. № 2. С. 122-141.

84. Дубова М.А. «Запад-Восток» и Россия в художественном мире Андрея Белого (романы «Серебряный голубь», «Петербург» и «Москва»): Дис. . канд. филол. наук, Коломна, 1999.-209 с.

85. Дубова М.А. Две редакции романа А.Белого «Петербург»: опыт сравнительно^ го анализа // К. Бальмонт, М. Цветаева и художественные искания XX века. Иваново, 1999. Вып. 4. С. 222-226.

86. Евлампиев И.И. Неклассическая метафизика или конец метафизики? Европейская философия на распутье // Вопросы философии. М., 2003. № 5. С. 159171.71. Ермилова Е.В. Теория и образный мир русского символизма. М.: Наука, 1989.-176 с.

87. Ерофеев Вик. Споры об Андрее Белом: Обзор зарубежных исследований // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. М.: Советский писатель, 1988. С. 482-501.

88. Жукоцкая З.Р. «Бессознательный символизм»: К философии музыки Андрея Белого // Общественные науки и современность. М., 2003. № 5. С. 171-176.

89. Жучков В.А. Структура субъект-объектного отношения у Канта // Кантовский сборник. Вып. 8. Калининград, 1983. С. 54-64.

90. Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века: Диалоги на границах столетий. М.: Флинта: Наука, 2002. 304 с.

91. Замятин Е. Техника художественной прозы // Литературная учёба. М., 1988. № 6. С. 79-107.

92. Захариева И. Художественный синтез в русской прозе XX века (20-е-первая половина 50-х гг.). София, 1994. 255 с.

93. Зверев А.М. Авангард // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Ст. 11-14.

94. Зверев А.М. Модернизм // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Ст. 566-571.

95. Зенкин С. Романтический ориентализм во Франции // Зенкин С. Работы по французской литературе. Екатеринбург: Изд-во Уральского гос. ун-та, 1999. С. 135-169.

96. Золян С.Т. «Свет мой, зеркальце, скажи.» (к семиотике волшебного зеркала) // Зеркало. Семиотика зеркальности. Труды по знаковым системам. XXII. Тарту, 1988. С. 32-51.

97. Иванов Вяч. Вдохновение ужаса (о романе Андрея Белого «Петербург») // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 401-411.

98. Иванов-Разумник РБ. АлекшщрБдок. Андрей Белый. Пб.: Алконост, 1919.- 184 с.

99. Иванов-Разумник Р.В. «Москва»: план ненаписанной статьи (вступительная статья и публикация В.Г. Белоуса) // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИРАН, 2002. С. 133-144.

100. Игнатов И. Об Андрее Белом // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.; Изд-во РХГИ, 2004, С. 447-449.

101. Ильёв С.П. Куликовская битва как «символическое событие» (Цикл «На поле Куликовом» Блока и роман «Петербург» А. Белого) // А. Блок: Исследования и материалы. Л.: Наука, 1991. С. 22-41.

102. Ильёв С.П. Русский символистский роман: Аспекты поэтики. Киев: Лыбидь, 1991.-168 с.

103. Исаев С.Г. «Сознанию незнаемая мощь.»: Поэтика условных форм в русской литературе начала XX века. Великий Новгород: Изд-во Новгород, гос. ун-та, 2001. 213 с.

104. Исаев С.Г. «Тема в вариациях» в теоретических исканиях А. Белого // Сравнительное литературоведение: теоретический и исторический аспекты. Материалы междунар. науч. конф. «сравнительное литературоведение». М.: Изд-во МГУ, 2003. С. 229-237.

105. Искржипкая И.Ю. Культурологический аспект литературы русского символизма. М., 1997.

106. Исупов К.Г. Историзм Блока и символистская мифология истории (Введение в проблему) // А. Блок: Исследования и материалы. Л.: Наука, 1991. С. 3-22.

107. Какинума Нобуаки. «Котик Летаев» Андрея Белого: влияние язьжа на развитие формы познания мира // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН,2002. С. 235-253.

108. Калинина Е. Жанр романа в русской литературе рубежа XIX-XX вв. Символистский роман: особенности поэтики // XX век. Проза. Поэзия. Критика: Андрей Белый, И. Бунин, А. Платонов, Т. Толстая . и Б. Гребенщиков: Вып. Г/. М.: МАКС Пресс,2003. С. 4-44.

109. Калинников Л.А. «Критическая» рефлексия как гносеологическое средство // Кантовский сборник. Вып. 9. Калининград, 1984. С. 13-19.

110. Калинников Л. А. Понятия «вещь вообще» и «веешь в себе» и их роль в системе канговского «критицизма» // Кантовский сборник. Вып. 10. Калининград, 1985. С. 3-11.

111. Казьмина С.В, Андрей Белый: философия смятенного человека // Человек. М.,1998.№3. С. 137-152.

112. Кандинский В.Х, О псевдогаллюцинациях. М.: Медгиз, 1952. -176 с.

113. Кармин А.С. Проблема субъекта и объекта в кантовской теории познания // Кантовский сборник. Вып. 8. Калининград, 1983. С. 33-54.

114. Кастеллано Ш. Синэстезия: язык чувств и время повествования в романе Андрея Белого «Петербург» // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 211-220.

115. Кедров К.А. «Многоочитая сфера» Андрея Белого // Кедров К.А. Поэтический космос. М.: Советский писатель, 1989. С. 131-135.

116. Кириллова И.В. Образная структура романа А.Белого «Москва» // Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра. Саратов: Изд-во Сараг. ун-та, 2001. С. 73-77.

117. Кириллова И.В. «Путешествие» из «Петербурга» в «Москву»: Образ города в романах А. Белого //Восток-Запад: Пространство русской литературы. Волгоград, 2005. С. 232-237.

118. Клинг О. «Петербург»: один роман или два? (Трансформация поэтики «Петербурга» Андрея Белого в ходе работы над редакциями романа) // Вопросы литературы. М., 1993. С. 45-71.

119. Коваленко А.Г. «Человек противоречивый»: принцип двойничества в русской литературе // Русская литература и философия: постижение человека. Материалы Всероссийской науч. конф. Липецк, 2002. С. 156-160.

120. Кожевникова Н.А. Проблемы орнаментальной прозы // Изв. АН СССР. Серия лит. и яз. 1976. Т. 35. № 1. С. 55-66.

121. Кожевникова Н. А. Улицы, переулки, кривуш, дома в романе А. Белого «Москва» // Москва и «Москва» А. Белого. М.: РГТУ, 1999. С. 90-113.

122. Кожевникова Н.А. Язык Андрея Белого. М.: Институт русского языка РАН, 1992.-255 с.

123. Колобаева Л. А. Андрей Белый о символе // Литературная учеба. 2002. № 1. С. 180-187.

124. Колобаева Л.А. Концепция личности в русской реалистической литературе рубежа XIX-XX веков. М.: МГУ, 1987. -174 с.

125. Колобаева Л.А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX-XX веков. М.: МГУ, 1990. 333 с.

126. Колобаева Л.А. «Никакой психологии», или Фантастика психологии (О перспективах психологизма в русской литературе нашего века) // Вопросы литературы. М., 1999. №2. С. 3-20.

127. Колобаева Л.А. Парадоксы судьбы: «Москва» Андрея Белого как антиэпопея // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 264-279.

128. Колобаева Л.А. русский символизм. М.: МГУ, 2000. 296 с.

129. Комелли А. Берлинские статьи Андрея Белого // Русский символизм и мировая культура: Сб. науч. тр. Вып. 1. М., 2001. С. 107-130.

130. Корецкая И. В. Андрей Белый: «Корни» и «крылья» // Связь времён. М., 1992. С. 225-243.

131. Корнилов С.В. Априоризм Канта и проблема формирования теоретического мира// Канговский сборник. Вып.7. Калининград, 1982. С. 55-60.

132. Коробейникова Л.Ю. Языковые средства деэстетизации действительности в художественной прозе символизма (к проблеме повествовательной нормы) // Словоупотребление и стиль писателя. СПб., 2003. Вып. 2. С. 109-134.

133. Кранихфельд В. Литературные отклики. В мире призраков. II // Современный мир. 1913. №Ц. С. 217-225.

134. Кранихфельд В. Литературные отклики. Жизнь и кажимость. I // Современный мир. 1914. № 1. С. 259-272.

135. Кретов П.В. Категория смерти и онтологический миф культуры русского символизма (А. Белый, «Петербург) // Жизнь. Смерть. Бессмертие. СПб., 1993. С. 85-87.

136. Крючков В. О «праздной мозговой игре» в «Санкт-Питер-Бурхе» Б.А. Пильняка // Вопросы литературы. М., 2005. № 2. С. 66-110.

137. Кудряшов А.Ф. Вклад И.Канта в разработку категорий сущности и явления // Кантовский сборник. Вып. 9. Калининград, 1984. С. 19-27.

138. Кузнецова И.С. Кантова «вещь в себе»: О некоторых предполагаемых истоках и аналогиях // Канговский сборник. Вып. 10. Калининград, 1985. С. 11- 20.

139. Кук О. Летучий Дудкин: шаманство в «Петербурге» Андрея Белого // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 220-228.

140. Культурология. XX век. Энциклопедия. Т. 2. СПб.: Университетская книга, 1998.-447 с.

141. Курганов А.В. Антропология русского модернизма (на материале творчества Л. Андреева, И. Анненского, Л. Гумилёва): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Пермь, 2003.-24 с.

142. Курпякова Н.Р. Фольклорный контекст творчества А. Белого: Автореф. дис. . .канд. филол. наук. Астана, 2000. -16 с.

143. Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы. Жизнь и литературная деятельность. М.: Новое литературное обозрение, 1995. 336 с.

144. Лавров А.В. «Производственный роман» последний замысел Андрея Белого // Новое литературное обозрение. М.} 2002. № 56. С. 114-135.

145. Лавров А. В. У истоков творчества Андрея Белого («Симфонии») // Белый А. Симфонии. Л., 1990. С. 5-36.

146. Лазаренко Л.В. Импрессионистические приёмы моделирования в романе А. Белого «Петербург» // Проблемы художественного миромоделирования в русской литературе XIX-XX веков. Благовещенск, 1999. Вып. 4. С. 23-30.

147. Лазаренко Л.В. Концепция «тела» в романе «Петербург» Андрея Белого // Проблемы художественного миромоделирования в русской литературе XIX -XX веков. Вып. 4. Благовещенск, 1999. С. 31-38

148. Лазаренко Л.В. «Мертвая» телесность в романе Андрея Белого «Петербург» (Идейно-художественная значимость образов пластических форм) // Проблемы художественного миромоделирования в русской литературе XIX-XX веков. Благовещенск, 2002. Вып. 6. С. 17-25.

149. Лазаренко Л.В. Образ человека в творческом сознании Андрея Белого (к проблеме поэтики романа «Петербург»): Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2002. -17 с.

150. Левин Ю.И. Зеркало как потенциальный семиотический объект // Учёные записки Тартуского гос. университета. Вып. 831. Зеркало. Семиотика зеркальность. Труды по знаковым системам. Вып. 22. Тарту, 1988. С. 6-24.

151. Ли Хюн Сук. "Медный всадник" А.С. Пушкина в контексте романа Ахщщ/ Белого "Петербург": К проблеме интертекстуальнбсти: Автореф. дис. . канд. филол. наук. М„ 1998. -20 с. ^ " " -1

152. Литературоведческие термины: (Материалы к словарю)ЛЗып. 2. Коломна: Изд-во Коломенского пед. ин-та, 1-999. -122 с. ------------ ——--~

153. Ломтев С.В. Проза русских символистов. М.: Интерпракс, 1994. -112 с.

154. Лотман Ю.М. Заметки о художественном пространстве // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х т. Т.1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн: Александра, 1992. С. 448^64.

155. Лотман Ю.М. К семиотике зеркала и зеркальности // Учен. зап. Тарт. гос. унта. 1988. Вып. 831. С. 3-5. (Тр. по знаковым системам; Т. 22: Зеркало: Семиотика зеркальности).

156. Лотман Ю.М. Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») (совместно с М.Ю. Лотманом) // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х т. Т. 3. Таллинн: Александра, 1993. С. 294-308.

157. Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Таллинн: Александра, 1992. С. 386-406.

158. Лотман Ю.М. Проблема художественного пространства в прозе Гоголя // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х т. Т.1. Таллинн: Александра, 1992. С. 413-448.

159. Лотман Ю.М. Происхождение сюжета в типологическом освещении // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Таллинн: Александра, 1992. С. 224- 242.

160. Лотман Ю.М. Символ в системе культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х т. Т.1. Таллинн: Александра, 1992. С. 191-200.

161. Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х т. Т. 2. Таллинн: Александра, 1992. С. 9-22.

162. Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х т. Т. 3. Таллинн: Александра, 1993. С. 91-107.

163. Лукьянчиков В.И. Красота как онтологический феномен (религиозно-эстетические воззрения П.А. Флоренского) // Русская литература и философия: постижение человека. Материалы Всероссийской науч. конф. Липецк, 2002. С. 202-206.

164. Мазаев А.И. Проблема синтеза искусств в эстетике русского модернизма. М.: Наука, 1992.-324 с.

165. Малмстад Дж. Андрей Белый в поисках Р. Штейнера (Письма А. Белого к А.Д. Бугаевой и М.К. Морозовой) // Новое литературное обозрение. М., 1994. № 9. С. 111-161.

166. Мамардашвили М. Психологическая топология пути: М. Пруст. «В поисках утраченного времени». СПб.: Изд-во РХГИ., 1997. 570 с.

167. Маркович В.М. Тургенев и русский реажстический роман ХЗХ века. Л.: Изд-во ЛГУ, 1982.-207 с.

168. Масленникова О.Н. О нарративной структуре романов Андрея Белого // Филологические штудии. Иваново, 1999. Вып. 3. С. 66-73.

169. Масленникова О.Н. Семантика жеста в прозе А. Белого: «Петербург», «Котик Летаев», «Крещеный китаец»: Автореф. дис. канд. филол. наук. Иваново, 2000. -16 с,

170. Матич О. «Рассечение трупов» и «срывание покровов» как культурные метафоры // Новое литературное обозрение. М., 1994. № 6. С. 139-151.

171. Медвецкий И.Е. Модель игрового сознания в романе ФМ. Достоевского «Идиот» // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. М., 1991. № 3. С. 28-32.

172. Мельникова-Григорьева Е. Г. Принцип «пограничносги» в «Симфониях» Андрея Белого// Учёные записки Тартуского гос. университета Выа 645. Тарту, 1985. С. 101-111.

173. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб.: Ювенга, Наука, 1999. 606 с.

174. Мильдон В.И. Лёд и пламень. О некоторых закономерностях развития русской прозы XIX-XX веков // Вопросы философии. М., 1998. № 1. С. 30-43.

175. Милюгин Е.Г. Мучительным путём искания мистерий (О гностических мотивах в поэтическом мифотворчестве русских символистов) // Русская литература XX века: итоги и перспективы (материалы междунар. науч. конф. 24-25 ноября 2000 г. М., 2000. С. 168-172.

176. Минц З.Г., Безродный М.В., Данилевский А.А. «Петербургский текст» и русский символизм // Учёные записки Тартуского гос. ун-та Вып. 664. Семиотика города и городской культуры. Труды по знаковым системам XVIII. Тарту, 1984. С. 78-92.

177. Минц З.Г., Мельникова Е.Г. Симметрия — асимметрия в композиции «Третьей симфонии» А. Белого // Учёные записки Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1991. Вып. 701. С.110-126.

178. Мотрошилова Н.В. Анализ «предметностей» сознания в феноменологии Э. Гуссерля // Проблема сознания в современной западной философии. Критика некоторых концепций. М.: Наука, 1989. С. 63-99.

179. Мочульский К.Н. Андрей Белый. Томск: Водолей 1997. 256 с.

180. Нагорная Н.А. «Второе пространство» и сновидения в романе Андрея Белого «Петербург» // Вестник МГУ. Сер. 9. Филолошя. М„ 2003. № 3. С. 41-58.

181. Нагорная Н.А. Онейросфера в русской прозе XX века: модернизм, постмодернизм. Дисд-ра филол. наук. М.: МГУ, 2005.414 с.

182. Нагорная Н.А. Субъект сновидения в онейросфере романа Андрея Белого «Петербург» //Антропологическая парадигма в филологии: Материалы междунар. науч. конф. Ставрополь, 2003. С. 398-402.

183. Нефедьев Г.В. Русский символизм и розенкрейцерство. Статья первая // Новое литературное обозрение. М., 2001. № 51. С. 167-195.

184. Никитина Л.В. Влияние философии всеединства B.C. Соловьёва на творчество А. Белого // Вопросы философии и культурологии. Нижневартовск, 1997. С. 69-76.

185. Николеску Т. Андрей Белый и театр. М.: Радикс, 1995. 206 с.

186. Николеску Т. Андрей Белый: «Петербург» от романа к фильму // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 253-264.

187. Никулина О.В. Неокантианство в Германии // Человек в философско-правовом измерении. Екатеринбург, 2002. С. 44-56.

188. Новик А.А. Романы Андрея Белого «Серебряный голубь» и «Петербург»: нереальное пространство и пространственные символы: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Смоленск, 2006. -17 с.

189. Новиков JI. А. Стилистика орнаментальной прозы Андрея Белого. Мл Наука, 1990.-184 с.

190. Орлицкий Ю.Б. Активизация стихового начала в русской прозе первой трети XX века // XX век. Литература. Стиль (Стилевые закономерности русской литературы XX века (1900-1950)). Вып. I. Екатеринбург: Изд-во Ураль. лицея, 1994. С. 69-79.

191. Орлицкий Ю.Б. «Анапестический» «Петербург» и «ямбическая» «Москва»? (К вопросу о стиховом начале в романах А.Белого и его содержательной функции) // Москва и «Москва» Андрея Белого. М.: РГГУ, 1999. С. 200-212.

192. Орлицкий Ю.Б. Русская проза XX века: реформа Андрея Белого // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЖ РАН, 2002. С. 169-183.

193. Павлова Т.В, Оскар Уайльд в русской литературе (конец XIX- начало XX в.) // На рубеже XIX и XX веков. Из истории международных связей русской литературы. Л.: Наука, 1991. С. 77-128.

194. Павловска К. Эпохально-личностный смысл «Петербурга» Андрея Белого в контексте «Медного всадника» Александра Пушкина // Внимая звуку струн твоих. Калининград, 1999. Вып. IV. С. 33^2.

195. Пайман А. Истории русского символизма. М.: Республика, 2000.-413 с.

196. Панова О.Ю. "Homo Dei", "Трансценденция Эго" у К. Юнга и Ф. Кафки // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. М., 2004. № 1. С. 50-75.

197. Паперный В. Из наблюдений над поэтикой А. Белого: лицемерие как текстопорождающий механизм // Славяноведение. М., 1992. № 6. С. 39-45.

198. Паперный В. Поэтика русского символизма: персонологический аспект // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 152-169.

199. Паперный В.М. Проблема традиции в русской литературе начала XX века и творчестве Андрея Белого // Проблемы исторической поэтики в анализе литературного произведения: Сб. науч. тр. Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1987. С. 9-19.

200. Пермякова Л.А. Приёмы десакрализации женственности в «Серебряном голубе» Андрея Белого // Поэтика русской и зарубежной прозы: Сб. статей. Уфа, 1998. С. 108-116.

201. Пискунов В.М. «Второе пространство» романа А. Белого «Петербург» // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. М., 1988. С. 193-215.

202. Пискунова С., Пискунов В. Культурологическая утопия Андрея Белого // Вопросы литературы. 1995. Вып. Ш. С. 217-247.

203. Пискунова С., Пискунов В. Realiora (Авдрей Белый интерпретатор русского реализма) // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 202-211.

204. Пискунов В., Пискунова С. Комментарии // Белый А. Сочинения. В 2 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1990. С. 623- 670.

205. Подорога В.А. Мир без сознания (Проблема телесности в философии Ницше) // Проблема сознания в современной западной философии. Критика некоторых концепций. М.: Наука, 1989. С. 15-32.

206. Полянин А. <С.Я. Парнок> «Петербург» // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 382-391.

207. Постников С.В. Андрей Белый, писатель и человек (вступительная статья и публикация Я. В. Леонтьева) // Андрей Белый. Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 144-152.

208. Потгосина В.Г. Живопись и музыка в раннем творчестве Андрея Белого // Голоса молодых учёных: Сб. науч. публ. иностр. и росс, аспирантов-филологов. М., 2000. Вып. 8. С. 24-42.

209. Пресняков О. О принципах стилевого анализа литературы XX века (Андрей Белый, «Петербург») // XX век. Литература. Стиль (Стилевые закономерности русской литературы XX века (1900-1950)). Вып. III. Екатеринбург: Изд-во Ураль. лицея, 1998. С. 19-26.

210. Пресняков О. От личности автора к его стилевой структуре (А. Белый. «Петербург») // XX век. Литература. Стиль (Стилевые закономерности русской литературы XX века (1900-1950)). Вып. I. Екатеринбург: Изд-во Ураль. лицея, 1994. С. 111-125.

211. Пресняков О. Стиль Андрея Белого (роман «Петербург»): Автореф. дис. канд. . филол. наук. Екатеринбург, 1997. 24 с.

212. Прохоров Г. Ка(б)баллистические мотивы в романе Андрея Белого «Петербург» //Парадигмы. Тверь, 2000. С. 138-142.

213. Пустыгина Н.Г. «Петербург» Андрея Белого как роман о революции 1905 года (к проблеме «революции сознания») // Учёные записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 813. Блоковский сб. VIII. Тарту: Тартуский гос. ун-т, 1988. С. 147-163.

214. Пустыгина Н.Г. Цитатность в романе Андрея Белого «Петербург» (Статья 1) // Учёные записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 414: Труды по русской и славянской филологии. Т. 28: Литературоведение. Тарту: Тартуский гос. ун-т, 1977. С. 80-97.

215. Пяст Вл. Роман философа // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 398-401.

216. Разумова Н.Е. Творчество А.П. Чехова в аспекте пространства. Томск: Изд-во ТГУ, 2001.-521 с.

217. Робакидзе Г. Андрей Белый // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 455-458.

218. Руднев В. Энциклопедический словарь культуры XX века. М.: Аграф, 2001. -599 с.

219. Рымарь Н.Т. Поэтика романа. Куйбышев: Изд-во Сарат. Ун-та, Куйбышевский филиал, 1990. -252 с.

220. Рязанова Е. Фрагментарность как основа текстопостроения: Роман Андрея Белого «Крещеный китаец» // Парадигмы. Тверь, 2000. С. 26-36,

221. Сартр Ж.-П. Бытие и Ничто: Опыт феноменологической онтологии. Пер. с фр. В.И. Колядко. Мыслители XX века. М.: Республика, 2000. 639 с.

222. Сарычев В.А. Эстетика русского модернизма: Проблема жизнетворчества. Воронеж: ВГУ, 1991. 316 с.

223. Саяпова А.М. А. Белый и Л. Толстой: К проблеме мозговой игры в потоке сознания // Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2001. С. 68-73.

224. Силантьев И. Поэтика мотива. М.: Яз. слав, культуры, 2004. 295 с.

225. Силард Л. Андрей Белый // Русская литература рубежа веков (1890е начало 1920х гг.). Кн. 2. М.: ИМЛИРАН: Наследие, 2001. С. 144-190.

226. Силард Jl. Поэтика символистского романа конца XIX начала XX века (В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Белый) // Проблемы поэтики русского реализма XIX в. Л., 1984. С. 265-284.

227. СимачеваШО. Гоголь и Андрей Белый // Русская речь. М, 1989. №2. С. 21-28.

228. Смирнов И.П. Смысл как таковой. СПб.: Академпроект, 2001. 342 с.

229. Современное зарубежное литературоведение. Страны Западной Европы и США: концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. М.: Интрада, 1996.-317 с.

230. Соловьёв С.М. Андрей белый. Кубок метелей. Четвёртая симфония // Весы. 1905. №5. С. 73-75.

231. Сухих И. Прыжок над историей 9»Петербург» Андрея Белого) // Белый А. Петербург. СПб, 1999. С. 5^2.

232. Тилкес О. Православные реминисценции в четвёртой симфонии Андрея Белого // Литературное обозрение. М., 1995. № 4/5. С. 135-144.

233. Тиме Г.А. О «метафизике» любви: А Шопенгауэр и Вл. Соловьев // Русская литература. 2002. № 2. С. 58-69.

234. Тименчик Р.Г. «Поэтика Санкт-Петербурга» эпохи символизма/постсимволизма // Учёные записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 664. Семиотика города и городской культуры. Труды по знаковым системам ХУШ. Тарту, 1984. С. 117125.

235. Тимощенко М.И. Поэтическая парадигма «Симфоний» А. Белого // Сборник научных трудов БГУ. Минск, 2001. С. 185-195.

236. Тшценко П. Смерть: Событие и Смысл (наброски) // Событие и Смысл (Си-нергетический опыт языка). М.: ИФРАН, 1999. С. 203-257.

237. Толмачёв В.М. Символизм // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Ст. 978-986.

238. Толоконникова С.Ю. «Мифологический текст» Андрея Белого // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX в. Вып. 4. Иваново, 1999. С. 213-221.

239. Толоконникова С.Ю. Роман Андрея Белого «Крещеный китаец» в контексте русской литературы XX в.: Автореф. дис. канд. филол. наук. Смоленск, 1999. 20 с.

240. Топоров В.Н. Апология Плюшкина: вещь в антропоцентрической перспективе // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтиче-ского: Избранное. М.: Прогресс; Культура, 1995. С. 7-112.

241. Топоров В.Н. О романе Андрея Белого «Петербург» и его фоносфере в «евразийской» перспективе // Евразийское пространство. Звук, слово, образ. М.: Языки славянской культуры, 2003. С. 181-226.

242. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Прогресс; Культура, 1995. С. 259-368.

243. Топоров В.Н. Пространство и текст // Из работ московского семиотического круга. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 455-515.

244. Тропкина Н.Е. Пространство символистского романа в контексте русской поэзии 1917-1921 годов // Русский роман XX века: Духовный мир и поэтика жанра. Саратов, 2001. С. 65-68.

245. Троцкий JI. Литература и революция <Фрагмент>. Андрей Белый // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 514-519.

246. Тюпа В.И. Аналитика художественного: Введение в литературоведческий анализ. М.: Лабиринт, 2001. 189 с.

247. Тюпа В.И. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса («Архиерей» А.П. Чехова»). Тверь, 2001. 58 с.

248. Успенский Б.А. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема) // Зеркало. Семиотика зеркальности. Труды по знаковым системам. XXII. Тарту, 1988. С. 66-84.

249. Фатеева Н.А. Ещё pax об особенностях прозы Андрея Белого (Отражение темы «борьбы стихий» в структуре симфонии «Кубок метелей») // Русский символизм и мировая культура: Сб. науч. тр. Вып. 1. М., 2001. С. 86-96.

250. Федунина О.В. Поэтика сна в романе: «Петербург» А. Белого, «Белая гвардия» М. Булгакова, «Приглашение на казнь» В. Набокова: Дис. канд. . филол. наук. 10.01.08. М.: РГГУ, 2003.236 с.

251. Федунина О.В. Поэтика сна и художественная реальность в романе А. Белого «Петербург» // Телескоп: Научный альманах. Вып. 2. Самара, 2002. С. 185-196.

252. Феномен человека: Антология. М.; Высшая школа. М., 1993. 349 с.

253. Фиалкова Л.Л. Художественное пространство и время в романе А. Белого «Петербург» // Творчество писателя и литературный процесс. Иваново, 1987. С. 135-142.

254. Фигуры Танагоса: Искусство умирания. СПб: Изд-во СПбГУ, 1998. 220 с.

255. Флоренский П.А. Спиритизм как антихристианство (По поводу двух поэм: «Лествица», поэма в 7 главах А.П. Миропольского, 1902г.; Андрей Белый, «Северная симфония», 1903г.) // Новый путь. 1904. №3. Литературная хроника. С. 149-167.

256. Форш О. «Пропетый гербарий» // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 697-709.

257. Фрэнк Д. Пространственная форма в современной литературе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М.: Изд-во МГУ, 1987. С. 194-213.

258. Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998. — 310 с.

259. Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. С. 16-27. (Мыслители XX века).

260. Ханзен-Леве Ore А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб.: Академпроект, 1999. 506 с.и

261. Хейзинга И. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992. 464 с.

262. Хмельницкая Т. Ю. Литературное рождение Андрея Белого. «Вторая Драматическая Симфония» // А. Белый: Проблемы творчества. М.: Советский писатель, 1988. С. 103-131.

263. Хренов Н.А. Игровые проявления личности в переходные эпохи истории культуры // Общественные науки и современность. 2001. № 2. С. 167-181.

264. Целкова Л.И. Поэтика сюжета в романе А. Белого «Петербург» // Филологические науки. М., 1991. № 2. С. 11-20.

265. Цивьян Т.В. Концепт вещи в романе Белого «Петербург» // Цивьян Т.В. Семиотические путешествия. СПб., 2001. С. 138-144.

266. Цивьян Ю.Г. К происхождению некоторых мотивов «Петербурга» Андрея Белого // Учёные записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 664. Семиотика города и городской культуры. Труды по знаковым системам ХУШ. Тарту, 1984. С. 106-117.

267. Чернейко Л.О. Способы представления пространства и времени в художественном тексте // Филологические науки. 1994. № 2. С. 58-70.

268. Чернорицкая О. Трансформация тел и сюжетов: физиология перехода в поэтике абсурда // Новое литературное обозрение. М., 2002. № 56. С. 296-310.

269. Чистякова М.Г. Искусство русского авангарда в поисках Абсолюта // Собирание смысла через разнообразие форм европейской культуры / Сб. статей. Тюмень, 2002.

270. Чурсина JI.К. проблема целостности в исследованиях Андрея Белого // Актуальные проблемы литературоведения (Целостность литературного произведения). Воронеж, 1990. С. 37-51.

271. Чурсина Л.К. Эссе Андрея Белого «Почему я стал символистом.» как опыт самопознания и самосотворения // Русская литература и философия: постижение человека. Материалы Всероссийской науч. конф. Липецк, 2002. С. 187-194.

272. Шагинян М. «Петербург» Андрея Белого // Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 2004. С. 391-397.

273. Шалышна О.В. Время и Вечность в поэтической прозе А. Белого («Третья симфония», «Возврат») // Поэтический текст и текст культуры. Владимир, 2000. С. 141-151.

274. Шалыгина О.В Развитие идеи времени: от А.П. Чехова к А. Белому // Чеховский сборник. М., 1999. С. 145-158.

275. Шмид В. Проза как поэзия. Пушкин. Достоевский. Чехов. Авангард. 2-е изд. СПб.: Инапресс, 1998. 352 с.

276. Шогенцукова Н.А. Опыт онтологической поэтики. М.: Наследие,1995. 232 с.

277. Шталь-Швэцер X. О понятии действительности // Литературное обозрение. М., 1995. №4/5. С. 161-168.

278. Штофф В.А. Проблемы чувственного познания и наглядности в «Критике чистого разума» И. Канта // Кантовский сборник. Вып. 7. Калининград, 1982. С. 26-39.

279. Эпштейн М.Н. Постмодерн в русской литературе. Учеб. пос. для вузов. М.: Высшая школа, 2005. 495 с.

280. Эсалнек А.Я. Внеличностные мотивы в русской и зарубежной романистике и науке о литературе // Вестник МГУ. 2004. № 4. Сер. 9. Филология. С. 37-44.

281. Эсалнек А.Я. Общее и особенное в развитии русского и западноевропейского романа XIX-начала XX в. // Вестник МГУ. 2002. № 4. Сер. 9. Филология. С. 40-48.

282. Эткинд Е. «Внутренний человек» м внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы ХУШ-Х1Х веков. М.: Языки русской культуры, 1999. 446 с.

283. Юнипа Т.В. «Бредовый лабиринт» как образ «пробуждающегося сознания» в антропософии Андрея Белого («Котик Летаев») // Антропологическая парадигма в филологии: Материалы междунар. науч. конф. Ставрополь, 2003. С. 402^-05.

284. Юркина JI.A. Проблематика романа А. Белого «Петербург» // Филологические науки. 1988. №4. С. 16-21.

285. Юрьева 3.0. Творимый космос у Андрея Белого. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000.-113 с.

286. Якобсон Р. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 145-181.

287. Яковлева Л. Символика цвета в романе А. Белого «Петербург» // Русская филология: Сб. науч. работ молодых филологов. Вып. 6. Тарту, 1995. С. 78-84.

288. Яранцев В.Н. «Медный всадник» А.С. Пушкина и «Петербург» А. Белого <http://prometeus.nsc.m/museum/texts/sibpush/jaranz.ssi>.

289. Яранцев В.Н. Эмблематика смысла романа Андрея Белого «Петербург»: Ав-тореф. дис. канд. филол. наук. Новосибирск, 1997. -16 с.

290. Яранцев В.Н. Эмблематика смысла романа Андрея Белого «Петербург»: Дис. . канд. филол. наук. Новосибирск, 1997. 208 л.

291. Alexandrov Vladimir Е. Andrei Bely: the major symbolist fiction. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1985.-221 p.

292. Burkhart D. Leitmotivik und Symbolik in Andrej Belyfs Roman «Petersburg» // Die Welt der Slaven. Munchen, 1964. Jahrgang. X. № 3. S. 277-323.

293. Евтимова P. Символ и мотив в теорията и поезията на В. Брюсов и А. Бели // Годишник на Софийски университет. С., 1999/2000. Факультет по славянски филологии. Кн. 2. Литературознание. С. 21-82.

294. Fischer-Lichte Е. Geschichte des Dramas. Bd. 2.: Von der Romantik bis zur Gegen-wart. Tubingen, 1990. 306 S.

295. Garden P. Ornamentalism and Modernism // Russian Modernism: Culture & the avantgarde, 1900-1930. Ithaca, London, 1976. P.49-65.

296. Gordon G. The Postmodern Brain. Amsterdam, Philadelphia, 1995. -188 p.

297. Gutkin I. The Magic of Word: Symbolism, Futurism, Socialist Realism // The Occult in Russian & Soviet Culture / edited by Bernice Clatzer Rosental. Ithaca, New York, 1997. P. 225-246.

298. Hansen-Love A. Apokalyptik und Adventismus im russischen Symbolismus // Russische Literatur an der Wende vom 19. zum 20. Jahrhundert. Hrsg. von R. Griigel. Amsterdam, 1993. S. 231-325.

299. Katz M.R. Dreams in Life and Literature // Dreams & the Unconscious in 19th century russian fiction. London, 1984. P. 1-16.

300. Kozlik F. L" influence de Tantroposophie sur Foeuvre d"Andrei Bielyi Frankfurt (Main): R.G.Fischer, 1981.-963 p.

301. Livescu S. From Plato to Derrida and the Theories of Play // CLCWeb: Comparative Literature and Culture: A WWWeb Journal, 5.4 (December 2003) <http://clcwebjoumal.lib.purdue.edu/clcweb03-4.1ivescu03.html>.

302. Ljunggren M. The Dream of Rebirth: A study of Andrej Belyfs Novel "Peterburg". Stockholm: Almquist Wiksell International, 1982. -179 p.

303. Magomedova E. Элементы карнавализации в "Петербурге" А. Белого // The Andrej Belyj society newsletter. № 5. Texas: Texas University Press, 1986. P. 48-49.

304. May dell R. Antroposophy in Russia // The Occult in Russian & Soviet Culture / Ed. by B.C. Rosental. Ithaca, NY, 1977. P. 153-167.

305. Nivat G. Andrei Biely // Le XX siecle. V Age $ Argent. En 3 v. V.l. Paris: Fayard. P.l 11-130.

306. Nivat G. Le ballet de la mort а Г Age d" Argent// Studia slavica finlandensia-Т.ХП1: Петербург окно в Европу: Сб. статей. Helsinki: Instisute for Russian & East European Studies, 1996. P. 169-183.

307. Nivat G. Le Jeu cerebral, etude sur Petersbourg // Andrei' Biely. Petersbourg: Roman / Trad, du russe par G.Nivat et J. Catteau. Lausanne: Editions Г Age d'homme, 1967. P. 321-369.

308. Nivat G. Le symbolisnme // Le XX siecle. L" Age d'Argent. En 3 v. V.l. Paris: Fayard. P.77-110.

309. Paskal P. Aux lecteurs // Andrei Biely. P&ersbourg: Roman / Trad, du russe par G.Nivat et J. Catteau. Lausanne: Editions Г Age d'homme, 1967. P.3-14.

310. Pawljwska К.Игровое начало в «Петербурге» Андрея Белого // Studia Russica Thorunensia. Torun, 1998. Т. 3. S. 5-13.

311. Pesonen P. Проблематика комизма в «Петербурге» А. Белого // Slavica helsingiensia. Тексты жизни и искусства. Вып. 18. Helsinki: Department of Slavonic & Baltic Languages & Literatures University of Helsinki, 1997. C. 83-103.

312. Pesonen P. Революционный роман роман о революции: «Петербург» А. Белого // Slavica helsingiensia. Тексты жизни и искусства. Вып. 18. Helsinki: Department of Slavonic & Baltic Languages & Literatures University of Helsinki, 1997. C. 61-64.

313. Skaza A. Kronotop v groteskni strukturi romana «Peterburg» Andreja Belega // Slavisticnarev. Ljubljana, 1997. L. 45. St 1/2. S. 331-348.

314. Szilard L. Mathematics as Utopia by Florensky, Belyj and Zamjatin // Hungaro-Slavica97.Bp. P. 304-310.