автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Роман "Воскресение" в контексте творчества позднего Л. Н. Толстого: модель мира и ее воплощение

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Журина, Ольга Викторовна

Введение.

I глава. Трактаты JI.H. Толстого.

1. «Исповедь» (1879-1882).

2. «О жизни» (1886-1887).

II глава. Народные рассказы.

Народные рассказы и особенности поэтики позднего Толстого.

III глава. Модель мира позднего Толстого (роман «Воскресение»).

Мотив дверей.

Мотив окна.

Мотив пути.

Введение диссертации2002 год, автореферат по филологии, Журина, Ольга Викторовна

В науке о JI.H. Толстом трудно найти более дикуссионную область, чем его поздний период творчества. Здесь в один узел сплетаются ряд сложнейших вопросов, каждый из которых, с одной стороны, требует обширного специального исследования, с другой - не может быть адекватно понят без теснейшей взаимосвязи с остальными.

Необходимость целостного подхода как нельзя более ощутима при изучении романа «Воскресение». Религиозно-философские и эстетические взгляды, специфика авторской позиции, жанровая система и стиль позднего Толстого - все это должно учитываться при рассмотрении его последнего романа, отразившего многоаспектную деятельность писателя после духовного перелома. Среди перечисленных факторов самым важным следует признать мировоззрение, остальные находятся с ним в отношениях, если не прямой зависимости, то безусловного влияния.

Духовно-мировоззренческие искания были свойственны Толстому на протяжении всей жизни, что дало повод некоторым исследователям (Д. Н. Овсянико-Куликовский1, Р.В. Иванов-Разумник2, Е.Н. Купреянова3, А.Б. Тарасов4) усомниться в правомерности терминов «перелом» и «поздний Толстой». Свои сомнения исследователи подтверждают тем, что многие мировоззренческие и художественные особенности, которые принято считать специфичными для Толстого позднего периода, в той или иной форме можно обнаружить и на предшествующих этапах его эволюции. В частности, как свидетельство ранней склонности Толстого к религиозному реформаторству приводят его дневниковую запись от 1855 г.^где высказана готовность посвятить жизнь «основанию новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле» (47, 37)5. Указывают также ряд элементов формы и содержания, характерных для произведений Толстого всех периодов: внимание к проблеме смысла и ценностей жизни, тема духовного поиска и связанный с ней тип героя и сюжета, понимание народной

1 Овсянико-Куликовский Д.Н. Лев Николаевич Толстой: Очерк его художественной деятельности и оценка его религиозно-моральных идей. СПб., 1911. С. 69.

2 Иванов-Разумник Р.В. Толстой и Достоевский // Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли. Пг., 1918. 4.VI, С. 38.

3 Купреянова Е.Н. Эстетика JI.H. Толстого. М., JL, 1966. С. 236.

4 Тарасов А.Б. Что есть истина? Праведники Льва Толстого. М., 2001.

5 Тексты Л.Н. Толстого цитируются по изданию: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М., 1992 с указанием в скобках № тома и страницы. нравственности как наиболее близкой идеалу, склонность к дидактизму, теоретизированию и т.п.

На наш взгляд, преемственность между разными периодами (которую мы не отрицаем) не отменяет их специфики, не ведет к полной однородности всего творчества писателя. Если обратить внимание не только на факт наличия, но также на количественные и иерархические параметры перечисленных элементов, то становится очевидным, что после 1880-х годов их «удельный вес» в произведениях Толстого неизмеримо возрастает, а это ведет к перегруппировке всех прочих элементов художественной системы, к вытеснению одних и появлению других (новые жанры, приемы поэтики и т.д.) - иными словами, формирует специфический облик творчества позднего Толстого.

Относительно ранней предрасположенности Толстого к роли религиозного учителя, заметим, что есть существенное различие между этапом возникновения намерений, предпосылок и этапом их реализации - более того, только в свете этой реализации тот или иной внешне нейтральный фактор получает статус предпосылки, обнаруживает свои скрытые потенции. На внутренние связи и закономерности собственной эволюции не раз указывал сам Толстой, но это не мешало ему говорить о решительном перевороте в своем сознании: «.со мной случился переворот, который давно готовился во мне и задатки которого всегда были во мне» ( «Исповедь» (23,40)).

Для большинства толстоведов понятия перелом и поздний Толстой давно стали необходимой частью терминологического аппарата, обозначая вполне определенные явления. Е.В. Николаева в своей монографии о позднем Толстом, подытоживая мнения коллег и выражая собственную точку зрения (ее разделяем и мы), утверждает, что к рубежу 1870-1880-х годов оказывается «налицо не только кризис, понимаемый как тяжелое переходное состояние духовной, философской и личной жизни Толстого, но и перелом в мировоззрении, который <.> выражен вполне отчетливо как приятие взглядов и позиции, во многом отличающихся от предшествующих, хотя и начавших формироваться задолго до перелома, но вполне оформившихся в данное время»1. Свое непосредственное выражение перелом нашел в трактате «Исповедь» (1879-1882), который Е.В. Николаева называет «пограничным произведением» Толстого, знаменующим начало его позднего периода, и указывает на «значительное от

1 Николаева Е.В. Художественный мир Льва Толстого: 1880-1900-е годы. М., 2000. С. личие наследия этого периода от "допереломного" творчества» Объяснение происшедших изменений, по мнению ученого, следует искать «в смене мировоззрения автора на активно религиозное сознание, которое требовало от его носителя <.> создания всех форм литературных произведений, способных раскрыть и пропагандировать основы религиозного мировоззрения»2.

Тезис о решающей роли мировоззрения в творчестве позднего Толстого, как правило, никем не оспаривается, однако определение сущности этого мировоззрения является одной из самых сложных и дискуссионных проблем толстоведения. Уже среди ближайших свидетелей переворота — современников писателя — происходит резкое размежевание, своего рода разделение на «партии» сторонников и противников толстовского учения, появляются разнообразные его трактовки, попытки соотнести с той или иной философской или религиозной системой, споры об этом не утихают и в дальнейшем.

Одни видели в Толстом религиозного реформатора (А.С. Пругавин3, В.Ф. Булгаков4), другие вообще отказывали Толстому в какой бы то ни было вере, во всяком случае, в христианской (Д.С. Мережковский5, Н.А. Бердяев6), представители религиозной критики называли его учение антихристианским (Т. Буткевич7, К.Н. о

Леонтьев ), но и в их рядах не было единодушия: архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Д. Шаховской) в деятельности позднего Толстого усмотрел одержимость духом антихриста9, а о. Василий (Зеньковский) считал конфликт Толстого с церковью «роковым недоразумением», самого Толстого — «горячим и искренним последователем Христа»10. Н.А.Бердяев называл толстовскую религию скорее буддийской, чем христианской, видел в ней своеобразную форму пантеизма, близкой

1 Николаева Е.В. Художественный мир Льва Толстого: 1880-1900-е годы. М., 2000. С.

127.

2 Там же. С. 128.

3 Пругавин А.С. О Льве Толстом и о толстовцах. Очерки, воспоминания, материалы. М„ 1911.

4 Булгаков В.Ф. Лев Толстой и наша современность. О путях к истинному возрождению. М., 1919.

5 Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995.

• 6 Бердяев Н.А. Л. Толстой // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры, искусства: В 2х т. М., 1994. Т.2. С.456-460.

7 Буткевич Т. Слово . О лжеучении графа Л.Н. Толстого II Вера и разум, 1891. №5. С.269-283.

8 Леонтьев К.Н. Наши новые христиане: Ф.М. Достоевский и гр. Лев Толстой // Леонтьев К.Н. Собр. соч. М., 1912. Т. 8. С. 161-162.

9 о. Иоанн (Шаховской). Революция Толстого И о. Иоанн (Шаховской), архиепископ Сан-Францисский. Избранное. Петрозаводск, 1992. С.203-335.

10 Зеньковский В.В. Преодоление секулярной установки на почве натурализма и позитивизма. Н.И. Пирогов,. Л.Н. Толстой // Зеньковский В.В. История русской философии: В 2х т. Л., 1991. Т. I. Ч. 2. С. 205.

12 3 точки зрения придерживались А.А. Козлов , И. А. Бунин , Л.И. Аксельрод ; зарубежные исследователи говорят о протестантизме и религиозном экзистенциализме Толстого4, экзистенциальные откровения увидел в последних произведениях писателя Л. Шестов5. В советском толстоведении наблюдалось значительно больше единогласия по данному вопросу, но не вследствие его более детальной изученности, а за счет искусственно утвердившегося единообразия подходов и оценок, заданных ленинскими статьями о Толстом. Сущность духовного перелома и религиозно-философского мировоззрения писателя трактовалась как «переход на позиции патриархального крестьянства» и, хотя в толстоведении этой поры было накоплено немало ценных частных наблюдений (например, в работах Е.Н. Купреяновой, Л.Д. Опульской, Г.Я. Га-лаган), общая концепция не пересматривалась и не развивалась. Главное внимание уделялось обличительному элементу учения Толстого, религия же понималась как «слабая сторона», не столько исследовалась, сколько оценивалась. Интерпретации толстовской веры, осуществленные в рамках социологического и атеистического подходов,лишали ее собственно религиозной специфики, сводя последнюю к сугубо формальному уровню.

Роман «Воскресение», в котором справедливо усматривали отражение мировоззренческих поисков писателя, в советском толстоведении изучался с тех же позиций, что и само мировоззрение, вследствие чего здесь накопились те же издержки, что были указаны выше. Здесь также больше всего пострадала общая концепция произведения, понимание его основного пафоса и идейной структуры; исследование же истории создания романа, отдельных элементов содержания и поэтики приводило к интересным наблюдениям, которые, на наш взгляд, и представляют самое ценное в наследии советского толстоведения. Трактовки жанровой природы «Воскресения» как романа социально-психологического, социально-обличительного, публицистического, политического (и даже «социально-гениальнейшего», как вслед за Луначарским назвал его К.Н. Ломунов6) довольно однородны в том отношении, что

1 Козлов А.А. Религия графа Л.Н. Толстого, его учение о жизни и любви. СПб., 1895.

2 Бунин И.А. Освобождение Толстого // Бунин И.А. Собр. соч.: В 9-ти т. М., 1967. Т.9. С.7-165.

3 Аксельрод-Ортодокс Л.И. «Воскресение» Л.Н. Толстого // Л.Н. Толстой. М., 1928. С. 111-144. См. также: Пятигорский A.M. Толстовская трактовка буддизма // Пятигорский A.M. Избр. Труды. М., 1996. С. 251-255. Буддийский мир 1994. Вып. 1.

4 См. Немировская Л.З. Религия в духовном поиске Толстого. М., 1992.

5 Шестов Л. На Страшном Суде (Последние произведения Л.Н. Толстого) // Шестов Л. Сочинения: В 2-х т. М„ 1993. Т.2. С. 98-150.

6 «А.В. Луначарский назвал "Воскресение" "социально гениальнейшим" романом. И это определение жанра последнего романа Толстого следует признать наиболее точным, выдвигают на первый план социальный аспект содержания. Безусловно, для такого взгляда есть свои основания - на страницах романа одна за другой выдвигаются социальные проблемы, и все-таки они составляют лишь материал произведения. Подход же к этому материалу, его освещение осуществляются Толстым не на социальном, а на трансцендентном уровне: социальное зло понимается как частное проявление мирового, универсального зла, возникающего там, где утрачена истинная вера.

Современники Толстого, первые читатели «Воскресения», были гораздо более разноречивы в своих откликах. Пеструю панораму мнений о содержании и жанровой природе романа показывает Э.Г. Бабаев в своей книге «Лев Толстой и журналистика его эпохи»: Д.И. Иловайский назвал «Воскресение» «произведением более публицистическим, чем художественным»1, М.А. Протопопов определил его как утопию2, Е.А. Соловьев (Андреевич) - как «величавую эпопею пробудившейся совести»3, П.Н. Краснов, отметил, что в основу произведения положена «тема для романа психологического, даже мучительно-психологического, вроде романов Достоевского)^ однако роман Толстого - «менее всего психологический», а скорее «бытовой», «натуралистический»4.

Сам автор исследования, комментируя взгляд на «Воскресение» как на «политический роман», делает важное уточнение: «Но "политический роман" Толстого был прежде всего религиозным романом, потому что "политикой" его автора было Евангелие»5 (мы солидаризируемся с этим мнением, с той оговоркой, что имеется в виду не каноническое Евангелие, а «отредактированное» Толстым). Опираясь на известное высказывание писателя о любимой, основной мысли произведения, Э.Г. Бабаев старается определить ее для «Воскресения»: «В "Войне и мире" Толстой любил "мысль народную", а в "Анне Карениной" он особенно дорожил "мыслью семейной". Какая же мысль, если воспользоваться словом Толстого, была для него любимой в "Воскресении"? По-видимому, это была "мысль духовная". Именно "мысль духовная" не только неразрывно связана с историческими традициями народной и семейной жизни, но и обращена всецело к будущему, как его понимал Толстой»6. Процитированные суждения ученого указывают на возможность нового подхода к вполне соответствующим его содержанию и форме» - см.: Ломунов К.Н. Над страницами «Воскресения». М., 1978. С. 351-352.

1 Бабаев Э.Г. Лев Толстой и русская журналистика его эпохи. М., 1993. С. 189.

2 Там же, С. 211.

3 Там же, С.241.

4 Там же, С.203, 204, 208.

5 Там же, С. 187.

6 Там же, С.259. роману и к творчеству позднего Толстого в целом, необходимость которого все явственнее стала осознаваться в нашей науке в постсоветский период.

Е.В. Николаева в статье «Что волнует современных толстоведов?» так определяет насущные задачи толстоведения: «Из признания позднего JI.H. Толстого не только обличителем, реалистом, великим художником, но и писателем, по сути дела, религиозным, как следствие вытекает одна из самых актуальных задач современного толстоведения: необходимость изучения его духовного пути и религиозных взглядов, их отражения в художественном и публицистическом творчестве»1. В современной ситуации, в условиях «реабилитации» религии, казалось бы, появилась возможность нетенденциозного исследования учения Толстого. Свидетельством тому служат работы Е.В. Николаевой2, А.А. Чернявского3, Н.Д. Алексадрова и М.П. Мо-нина4, О.А. Пичуриной5, А. Бродского6, Г.Б. Курляндской7, материалы «Яснополянских сборников» и «Толстовских сборников» последнего десятилетия и др.

В то же время, помимо описательно-аналитического, явственно обозначился и оценочный подход (от него не вполне свободны и некоторые из перечисленных выше работ), что во многом обусловлено спецификой исследуемого явления. Религия Толстого столь своеобразна, столь оппозиционна всем существующим конфессиям, столь запальчиво, «ультимативно» преподносится автором, что мало оставляет возможности для беспристрастности. Результатом этого является максимализм и по-люсность оценок, уже знакомое нам «разделение на партии» сторонников толстовской религии и ее ниспровергателей, - одним словом, современная ситуация в данном отношении во многом напоминает дореволюционную (это, в частности, отмечает, А.Б. Тарасов, автор новейшего (2001) монографического исследования о Толстом , выделяя соответственно«апологетический» и «критический» подходы к духовным поискам писателя). Одни видят в Толстом «учителя, подобного Будде, Кон

1 Николаева Е.В. Что волнует современных толстоведов? // Яснополянский сборник. 2000. С. 134.

2 Николаева Е.В. Указ. соч., см. также: Николаева Е.В. Художественный мир Льва Толстого: 1880-1900-е годы. М., 2000.

3 Чернявский А.А. Еще раз о мировоззрении Льва Толстого // Советская педагогика, 1990. №9. С.90-101.

4 Александров Н.Д., Монин М.П. Антиномии «Исповеди» // Литературное обозрение, 1993. №3-4. С.102-106. 5 Пичурина О.А. Толстой и официальное православное богословие // Вече, 1994. Вып.1. С.145-179.

6 Бродский А. Толстой // Русская философия: Малый энциклопедический словарь. М., 1995. С.508-510.

7 Курляндская Г.Б. Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой: к проблеме религиозно-нравственных исканий // Русская литература XIX века и христианство. М., 1997. С. 126-133.

8 Тарасов А.Б. Что есть истина? Праведники Льва Толстого. М., 2001. фуцию, JIao-Цзы, Сократу, Иисусу»1 (В.А.Мороз, см. также апологию толстовского учения в книге И.Б. Мардова «Путь восхождения»2), другие - опасного еретика (О.С. Соина3), искусителя, который «увлек за собою в погибель тысячи несчастных душ» (Ю. Михайлов4). Для одних несовпадения толстовской религии с христианством, под чьим именем она выступает, не умаляет ее значения: «.неважно, что Бог Толстого был не вполне христианским, даже не ветхозаветным, а пантеистическим, а важно то, что в его миросозерцании он был; т.е. существовало внеличностное ограничение, и борьба с собственным "я" велась Толстым в поле трансцендентного» (В. Суриков)5; «Если то, что говорит Толстой - Учение Христа, то Толстой - величайший из его апостолов. Если то, что говорит Толстой - новое учение и только частью своей Христово, то тогда Лев не меньше Иисуса как Учитель, такой же Божий посланник жизни» (В.А. Мороз6). Для других антицерковная деятельность Толстого не что иное, как «разрушение» христианства (Н.И. Либан7), «настоящая духовная пугачевщина» (А.В. Гулин8). Последняя характеристика приводится в предисловии к современному (1995) изданию романа «Воскресение», что свидетельствует об аналогичных проблемах и в интерпретации данного произведения.

Другая сложность изучения Толстого как религиозного писателя связана с недостаточной компетентностью современного поколения литературоведов в вопросах религии, «что сказывается в элементарном неразличении понятий, категорий, восходящих к области религиозного постижения жизни», в том, что «на смену строгой точности часто приходят вольные толкования, неограниченное и свободное словоупотребление, непонимание сути описываемых и истолковываемых явлений» (Е.В. Николаева9). О некорректном расширении понятий «христианство» и «христианский» как характерном явлении исследований последних лет по проблеме «литература и религия» говорит в своей статье A.M. Любомудров10. А.Б. Тарасов указывает на распространившееся в современном толстоведении смешение «субъективной»,

1 Мороз В.А. Голос Толстого // Толстовский листок. М., 1992. Вып. 2. С. 5.

2 Мардов И.Б. Путь восхождения. М., 1993.

3 Соина О.С. Л.Н. Толстой: парадоксы этического человекотворения // Человек, 1996. №2. С. 60-79.

4 Михайлов Ю. «Не терпит Бог людской гордыни.» // Москва. 1991. № 8. С. 207.

5 Суриков В. Самостеснение Толстого //Литературное обозрение, 1997. № 3. С. 88.

6 Мороз В.А. Указ. соч. С. 12.

7 Либан Н.И. Кризис христианства в русской литературе и русской жизни // Русская литература XIX века и христианство. М., 1997. С. 292-297.

8 Гулин А.В. «Воскресение» и Воскресение. Последний роман Толстого // Л.Н. Толстой Воскресение. М., 1995. С. 12.

9 Е.В. Николаева Что волнует современных толстоведов? // Яснополянский сборник. 2000. С. 135.

10 Любомудров A.M. О православии и церковности в художественной литературе // Русская литература. 2001. №1. С. 107-124. авторской семантики религиозной лексики и символики и «объективной», канонической, которое приводит к неоправданной «христианизации» писателя, к игнорированию реальной сложности его мировоззрения1. В результате возникает трудноразрешимое противоречие: с одной стороны, произведения позднего Толстого не могут быть поняты без учета его религиозных установок, с другой стороны, для исследования последних литературоведение не обладает адекватными подходами и научными традициями.

Отдельную научную проблему представляет характер взаимосвязи между творчеством и мировоззрением Толстого. Уже роман «Война и мир», с его многочисленными философскими отступлениями, способствовал зарождению у современников представления о «двух Толстых» - художнике и мыслителе. В дальнейшем, когда трактаты заняли доминирующее положение в творчестве Толстого, такое представление упрочилось. Взаимодействие между «двумя Толстыми», степень и вектор их влияния понимались по-разному: от безраздельной власти мыслителя над художником или художника над мыслителем - до их полной независимости друг от друга. В.Г. Короленко утверждал: «Толстой-мыслитель - целиком порождение Тол-стого-художника»2, считая, что основу умозрительной теории Толстого составили создания его художественной фантазии, сообразующейся с абсолютно иными законами, нежели научная мысль. М. Горький же совершенно не признавал подобной преемственности: «.все его романы и повести в корне отрицают его религиозную философию»3. Н.К. Михайловский ввел оценочную метафору «десницы и шуйцы» Л. Толстого, с которыми стали соотносить художественное и трактатное творчество писателя. Д.Н. Овсянико-Куликовский писал: «.вся деятельность Толстого являет 4 зрелище компромисса между призванием и талантом» - призванием моралиста, религиозного реформатора и талантом художника, конфликт между которыми приводит к тому, что моралист отрекается от художника. Д.С.Мережковский в своем грандиозном труде о Толстом и Достоевском «старался показать, до какой степени слабо, скудно, мимолетно все, что Л. Толстой сознает, во что он верит или не верит, как мыслитель, - по сравнению с тем, что он "знает бессознательно", как вещий "таиновидец плоти"»5. Все это заставляет Д.С. Мережковского при исследовании толстовской религии опираться прежде всего на «бессознательное знание» писателя,

1 Тарасов А.Б. Указ. соч. С. 162 и след.

2 Короленко В.Г. Лев Николаевич Толстой // Толстой в русской критике М., 1952. С.

336.

3 Горький М. Лев Толстой // Толстой в русской критике М., 1952. С. 500. 4 Овсянико-Куликовский Д.Н. Лев Николаевич Толстой: Очерк его художественной деятельности и оценка его религиозно-моральных идей. СПб., 1911. С. 90.

5 Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995. С. 155. которое обнаруживает себя в его творчестве. Подобный подход наблюдается и у JI. Шестова, который для проникновения в подлинную, сокровенную философию Толстого считает необходимым «научиться искусству читать художественные произведения»1. «Трактатная» же философия, считает JI. Шестов, не отражает действительное толстовское мировидение, а является скорее способом самозащиты от мучительных прозрении2.

В ряде других исследований наряду с дифференцированным жанровым подходом к проблеме «мировоззрение и творчество» наблюдается и интегрированный подход, где художественная и философская деятельность Толстого рассматриваются как две стороны внутренне единого процесса. Е.Н. Купреянова в своей книге «Эстетика Л.Н. Толстого» отмечает «слияние в ощущении и сознании Толстого <.> логического, объективного и эмоционального, субъективного» , постоянное стремление писателя поверять одно другим. «Художество», включавшее в себя оба начала, оказывалось необходимым элементом в формировании мировоззрения, так как было «органически свойственным ему способом мышления, а тем самым и наиболее эффективным способом постижения искомой нравственной истины и обнаружения ее перед людьми»4. Со сходной точкой зрения на творчество Толстого мы встречаемся и в книге Т.Я. Галаган «Л.Н. Толстой: художественно-этические искания»5. Хотя акцент здесь сделан на этике, художественный материал привлекается к анализу не менее активно, чем публицистика, трактаты, дневники и письма. Само обозначение объекта исследования, вынесенное в заглавие книги, дает представление о тесном взаимодействии художественного и этико-философского начал, которое, по мнению Г.Я. Галаган, становится особенно интенсивным с 1880-х годов. Осознание в тол-стоведении глубины и напряженности этого взаимодействия делает возможной и оправданной как уже указанную практику изучения толстовской религии по литературным текстам, которые рассматриваются как «художественное Евангелие от Льва Толстого» (Л.Д. Опульская6), так и анализ трактатов в качестве творческой лаборатории, где разрабатывались и апробировались приемы поэтики. Второй подход де

1 Шестов Л. Сочинения: В 2-х т. М., 1993. Т.2. С. 111.

2 См. Шестов Л. Избранные сочинения. М., 1993. С. 217.

3 Купреянова Е.Н. Эстетика Л.Н. Толстого. М., Л., 1966. С.86.

4 Там же.

5 Галаган Г.Я. Л.Н. Толстой: художественно-этические искания. Л., 1981.

6 Опульская Л.Д. Художественное Евангелие от Льва Толстого // Толстой Л.Н. Божеское и человеческое. М., 1994. С. 7-16. монстрируют, в частности, работы И.Ю. Бурдиной , М. Плюхановой , И.Ф. Салма-новой3, К.А. Нагиной4, Е.В. Николаевой5.

Сказанное позволяет сделать вывод о диффузности перегородок между различными сферами деятельности Толстого, жанрами и отдельными текстами. Очевидно, что на уровне контекстного анализа границу следует проводить не столько между ними, сколько между разными способами восприятия и отображения мира, которые мы обозначим как синтетический и аналитический. Первый, отмеченный субъективностью, опирается на интуицию и непосредственно-чувственный опыт, берет явления мира в их целостности, в единстве сущностей и форм, в бесконечном многообразии бытийных и ассоциативных сцеплений. Второй, претендующий на объективность, протекает в духовно-умозрительной, абстрактно-понятийной сфере, оперирует не образами, а концептами, стремится отобразить не полноту бытия, а его сущностную квинтэссенцию, подвергая рассматриваемые явления строгой дифференциации, классификации и т.п.6 Синтетическое начало полнее всего проявляет себя в художественном тексте, аналитическое - в трактате, но не следует отождествлять их с какими-либо жанрами, так как сложное переплетение аналитического и синтетического встречается в произведениях Толстого самых разных жанров.

Вся деятельность Толстого после перелома, несмотря на ее известную противоречивость, разнородность, иногда непоследовательность, вызывает явственное ощущение внутреннего единства. Его произведения, сколь бы ни были различны в жацрово-тематическом плане, тяготеют к некой «межтекстовой целостности» (так обозначил это явление Ю.В. Шатин7). Только в контексте этой целостности и возможно адекватное прочтение того или иного текста указанного периода и в первую

1 Бурдина И.Ю. Литературные жанры в творческом наследии Л.Н. Толстого 80-90-х годов. Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1985.

2 Плюханова М. Творчество Толстого. Лекция в духе Ю.М. Лотмана // Russian studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. СПб., 1995.1. 4. С.69.

3 Салманова И.Ф. «Исповедь» Л.Н. Толстого. О природе творческого мышления писателя // XXII Толстовские чтения. Тула, 1995. С.40-42.; Салманова И.Ф. Толстой - художник и мыслитель в религиозно-философском трактате «О жизни» // XXIV международные толстовские чтения. Тула, 1998. С. 21-24.

4 Нагина К.А. От замысла к воплощению: работа Толстого над «Исповедью» // XXIV международные толстовские чтения. Тула, 1998. С. 18-20.

5 Николаева Е.В. Ннкедаеваг-ЕтВ. Художественный мир Льва Толстого: 1880-1900-е годы. М„ 2000.

6 Наблюдения над элементами поэтики, восходящими к аналитическому и синтетическому началами находим в статьях: Ставицкий А.В. Реалистическое и нормативное в художественном целом ("Воскресение" Л.Н. Толстого) // Природа художественного целого и литературный процесс. Кемерово, 1980. С.34-45. ; Шатин Ю.В. К проблеме межтекстовой целостности (на материале произведений Л.Н. Толстого 900-х годов) // Там же С. 45-56.

7 Шатин Ю.В. К проблеме межтекстовой целостности (на материале произведений Л.Н. Толстого 900-х гг.) // Природа художественного целого и литературный процесс. Кемерово, 1980. С.45-56. очередь - романа «Воскресение» как произведения эпохального, итогового, в котором Толстой стремился соединить и реализовать многие из своих замыслов. «"Воскресение", - пишут J1.H. Кузина и К.И. Тюнькин, - лишь часть той гигантской, титанической, ни с чем не сравнимой духовной деятельности, какую являет собою творчество Толстого трех последних десятилетий его жизни, часть неотделимая, без всей этой совокупности не существующая и непонятная. Каждый социально-публицистический трактат, каждое художественное произведение, следовавшие за "Исповедью" и предшествовавшие "Воскресению" или писавшиеся одновременно, представляли собой своеобразную ступень на пути к обобщающему, энциклопедическому роману - роману, который соединил в себе особенности жанров, разрабатывавшихся Толстым в это время: лирическую страстность исповеди, публицистичность трактата, простоту народного рассказа, социально-психологическую детерминированность повести - и не просто соединил, а представил в новом синтезе, новом качестве»1.

Здесь необходимо уточнить понятие «нового синтеза», который, на наш взгляд, представляет собой не просто сумму разноприродных элементов, а их органическую общность на основе единого источника - определенного представления о мире, принципиальную новизну которого Толстой хорошо осознавал и всеми силами, в той или иной форме, стремился выразить. И.Ю. Матвеева, также называя роман «Воскресение» «синтетическим жанром, который включает в себя опыт всех предшествующих жанров», в качестве основы этого синтеза указывает «внутреннюю потребность литературы в едином образе мира»2. Для позднего Толстого такая потребность - одна из насущнейших, поскольку прежний образ мира в ходе перелома был отвергнут как неадекватный и необходимо было выстроить новую, альтернативную картину мира.

Новое видение так или иначе нашло отражение в самых разных произведениях Толстого, каждый жанр представляет определенный его ракурс, определенное направление интеллектуально-духовных усилий писателя, наиболее же полное и целостное выражение нового мировидения состоялось в романе. В свете сказанного весьма продуктивным представляется исследование романа «Воскресение» в контексте позднего творчества Толстого, в рамках той модели мира, которая проступает в различных жанровых структурах - именно это и является ЦЕЛЬЮ нашей работы.

1 Кузина Л.Н., Тюнькин К.И. Комментарии // Толстой Л.Н. Собр.соч. В 22-х т. М., 1978. Т. 13.С.484.

2 Матвеева И.Ю. Особенности стиля романа Л.Н. Толстого "Воскресение" // XXIV международные толстовские чтения. Тула, 1998. С.27-30.

Понятия «образ мира», «картина мира», «модель мира» продуктивно используются в самых разных науках, когда необходимо осуществить системный и целостный подход к явлению1. Перспективность исследования художественной картины мира для развития философии искусства отмечал Б.С. Мейлах, считая, что такое исследование «может стать выходом <.> к широким концепционным обобщениям»2. Ученый определяет художественную картину мира как «синтетическое панорамное представление о конкретной действительности тех или иных пространственно-временных диапазонов <.> вплоть до "картин", создаваемых в творчестве выдающихся художников»3.

Можно указать ряд исследований различного профиля, где рассматриваются картины мира того или иного «диапазона» и предлагаются определения этого понятия. Задачу исследовать «национальные образы мира» поставил в своей книге Г.Д. Гачев, стремясь выяснить, «какой "сеткой координат" данный народ улавливает мир и, соответственно, какой космос (в древнем смысле слова: как строй мира, миропорядок) выстраивается перед его очами». «Эта особая структура общих для всех народов элементов <.> и составляет национальный образ, а в упрощенном выражении - модель мира»4.

Понятие «модель мира» прочно вошло в научный аппарат мифологов как «сокращенное и упрощенное отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции, взятых в их системном и операционном аспектах» (В.Н. Топоров5). Используется оно и в религиоведении: «Религиозные символы предлагают осмысленный контекст - модель мира, помогающую религиозным людям понять природу мира и смысл человеческой жизни» (В.И. Гараджа6).

В лингвистике также находят применение указанные понятия. Е.Ю. Ваулина и Т.Н. Скляревская в статье «Картина мира в языковой метафоре» используют заглавный термин для системного исследования метафорической лексики, исходя из того, что язык отображает реальную системность внеязыковой действительности, которую авторы статьи характеризуют следующим образом: «Все элементы материального мира: космос и элементарные частицы, живая и неживая материя, общество, человек <.>, все явления физического и психического мира, а также абстракции - идеаль

1 См. об этом: Чернышева Т.А. Художественная картина мира, «Экологическая ниша» и научная фантастика // Человек - природа - искусство. JL, 1986. С.55-73.

2 Мейлах Б.С. Философия искусства и художественная картина мира // Вопросы философии. 1983. №7. С. 122.

3 Там же. С. 120.

4 Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М. 1988. С. 44, 47.

5 Топоров В.Н. Модель мира// Мифы народов мира. М., 1992. Т. 2. С.161.

6 Гараджа В.И. Социология религии. М., 1996. С. 55. ные объекты и продукты классификаций - связаны друг с другом, взаимообусловлены, обладают упорядоченностью и системной организацией»1.

Исследованиям «картины / образа мира» определенной эпохи, художественного направления, творчества отдельного писателя посвящено немало литературоведческих работ. Однако в работах историко-литературного плана интересующие нас понятия не получили того терминологического статуса, а значит, и той определенности, как, например, «модель мира» в науке о мифе. Наиболее активно и последовательно данный термин используется в семиотико-структуралистских исследованиях, так как, по мнению их авторов, «язык художественного текста в своей сущности является определенной художественной моделью мира» (Ю.М. Лотман2). Если учитывать специфику отбора языкового и содержательного материала, то в произведении искусства, по наблюдению Ю.М. Лотмана, можно обнаружить модели двоякого рода: «Воссоздавая объект в модели (произведение искусства), автор неизбежно строит эту модель по структуре своего мировоззрения и мироощущения (своего социально-детерминированного "я"), и произведение искусства является одновременно моделью двух объектов - явления действительности и личности автора»3. Опираясь на устойчивую традицию применения указанных терминов, постараемся очертить их семантические границы. Под моделью / картиной мира писателя мы понимаем целостное индивидуально-авторское восприятие и отражение действительности, совокупность специфических для данного автора содержательных компонентов (тип сюжета, темы, мотивы) и особенностей поэтики. «Модель мира» отличается от очень близких ему по значению, почти синонимичных между собой понятий «образ мира» и «картина мира», меньшей степенью подробности и конкретности. Тяготея к обобщенности, модель предполагает некоторый схематизм, фор-мульность, отображает не столько реально воплощенное в произведении представление, взятое во всей его неповторимой сложности, сколько инвариантную парадигму структурных и функциональных отношений элементов, которая, варьируясь, проявляет себя в разных текстах, но «в чистом виде» не существует.

Модель есть результат абстрагирования и обобщения, она реализуется в конкретных текстах, но никакой текст нельзя свести к модели - он всегда оказывается одновременно и больше (т.к. облекает схему художественной конкретикой) и меньше ее (т.к. проявляет ее лишь частично). Несмотря на условность модели, ее иссле

1 Ваулина Е.Ю., Скляревская Г.Н. Картина мира в языковой метафоре // Scando-Slavica. Copenhagen, 1995. Т. 41. С. 200.

2 Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970. С. 22.

3 Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М.Лотман и тартусско-московская семиотическая школа. М., 1994. С.17-245. дование может оказаться весьма продуктивным для выявления и систематизации общих закономерностей, без которых, по замечанию Б.С. Мейлаха, возникает «диспропорция между эмпирическими исследованиями и способами обобщения, концептуального осмысления материала»1.

В своей работе мы будем использовать все три понятия, учитывая их семантическую близость и в зависимости от контекста, но нашим базовым термином является «модель мира», в выявлении которой мы видим главную задачу. Модель, как уже было сказано, проявляет себя не в одном каком-либо произведении, а в их совокупности, поэтому для выполнения поставленной задачи важен не ряд анализов отдельных произведений, а исследование самого контекста творчества позднего Толстого, тех сквозных элементов, которые связывают эти произведения в единое целое. Центром этого единства является, безусловно, самое крупное произведение позднего Толстого, его последний роман.

Контекстные связи «Воскресения» прослеживались, главным образом, в идейно-тематическом плане, так как это произведение привлекало внимание в первую очередь своей проблематикой. Рассматривалась и художественная преемственность романа с другими текстами, но делалось это, как правило, в подчинение тому или иному мировоззренческому вопросу (так в работе Г.Я. Галаган прослежены мотив-но-образные параллели между трактатами, статьями и романами Толстого в связи с проблемой истинной и ложной добродетели) либо ограничивалось одним-двумя элементами поэтики (работа Я.С. Билинкиса об особенностях повествования и авторской позиции Толстого , наблюдения В.И. Порудоминского над образом железной дороги3 и др.). Анализ ключевых образов и мотивов, методологически наиболее соответствующий указанной цели (работы В.Е. Ветловской4, Л.И. Ереминой5, А.Г. Гродецкой6, А.Б. Тарасова1) не получил должного развития на интересующем нас материале. Наконец, такое явление, как модель мира не становилось объектом специального исследования, хотя само понятие в толстоведении используется (при

1 Мейлах Б.С. Указ. Соч. С. 122.

• 2 Билинкис Я.С. Повествование в «Воскресении» // Билинкис Я.С. О творчестве Л.Н. Толстого. Л., 1959. С. 376-413.

3 В.И. Порудоминский « "С тех пор как я сел в вагон." Железная дорога в творческом сознании Л.Н.Толстого») // Человек. 1995, №5. С. 145-159.

4 Ветловская В.В. Поэтика «Анны Карениной» (система неоднозначных мотивов) // Русская литература. 1979, №4. С. 17-37. 5 Еремина Л.И. Рождение образа (О языке художественной прозы Льва Толстого). М., 1983.

6 Гродецкая А.Г. Агиографические прообразы в «Анне Карениной» (жития блудниц и любодеиц и сюжетная линия главной героини романа) // Труды отдела древнерусской литературы. Т.48. СПб.; 1993. С. 433-445. этом предпочтение в указанной парадигме чаще всего отдается «картине» и «образу мира»). Выявление универсальных мотивов, пронизывающих многожанровое творчество позднего Толстого, системное описание их как элементов единой структуры является тем НОВЫМ, что настоящая работа добавляет к существующим исследованиям.

В связи с обозначенными задачами возникает следующая сложность: наблюдение над мотивом требует подробного анализа текста, внимания к конкретике, описание же структуры, наоборот, предполагает обобщающе-схематизирующий подход -как соединить столь противоположные аналитические тенденции? Здесь необходимы такие МЕТОДЫ исследования, где наблюдения над частным одновременно служит прорисовке общего и наоборот. В качестве таковых мы избрали мифопоэти-ческий подход и мотивный анализ, сформировавшиеся независимо друг от друга, но нередко друг друга дополняющие. Мифопоэтический подход обеспечивает базовые установки для исследования текста, а мотивный анализ вооружает приемами вычленения мотивов, их описания и классификации. Основные понятия, которыми оперируют оба метода, позволяют задействовать практически все уровни на оси «частное - общее»: миф - это и макроструктура и конкретный образ, мотив может быть редуцирован до банальной метафоры, а может развернуться в сложный многозначный образ, в целый сюжет. Остановимся на специфике и возможностях каждого метода применительно к нашим задачам.

Мифопоэтический подход наиболее давнюю традицию имеет в зарубежной науке, где образовалось несколько школ мифокритики - их обзор и подробный анализ представлен в книгах Р. Веймана «История литературы и мифология»2, Е.М. Мелетинского «Поэтика мифа»3 (здесь описана также отечественная история вопроса), в статьях А.С. Козлова4. В отечественном литературоведении проблема «литература и мифология» нашла отражение в исследованиях О.М. Фрейденберг («Поэтика сюжета и жанр»5, «Миф и литература древности»6), Е.М. Мелетинского («Поэтика мифа», «О литературных архетипах»7), в специально посвященных данной проблеме

1 А.Б.Тарасов О "поэзии" разнообразия и "прозе" однообразия в романе Л.Н.Толстого "Анна Каренина" // Литература в школе. 1997, №4.С.37.

2 Вейман Р. История литературы и мифология. М., 1975.

3 Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976.

4 Козлов А.С. Мифопоэтическое направление в зарубежном литературоведении // Литература и мифология. Л., 1975., С. 127-141. Козлов А.С. Мифологическая критика // Современное зарубежное литературоведение. Энциклопедический справочник. М., 1999. С.225-235.

5 Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанр. Л., 1936.

6 Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978.

7 Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994. сборниках «Литература и мифология»1, «Миф - Фольклор - Литература»2, «От мифа к литературе»3.

Литературу сопоставляют с мифом, как правило, в двух аспектах: генетически - как с источником ее сюжетов и образов и типологически, находя в ней «проявления универсальных, постоянно действующих особенностей человеческого сознания» (И.П.Смирнов4). Специфика исследования проблемы связана с тем или иным пониманием мифа. Миф в узком смысле имеет строгую хронологическую приуроченность, понимается как архаическое представление о мире, выраженное в преданиях и ритуалах. Писатель может сознательно обращаться к мифу, пользуясь им как «удобным языком описания вечных моделей личного и общественного поведения»5, либо бессознательно воспроизводить мифологические мотивы как «структурные элементы психики»6, получившие образное оформление в древности, но свойственные человеку любой эпохи (концепция архетипов К. Г. Юнга).

В более широком понимании миф - это представление о мире как таковое, целостный образ мира, меняющий свой облик в зависимости от эпохи, индивидуальности и других факторов, но обладающий для его носителя статусом абсолютной реальности. В отечественной науке наиболее яркое и полное свое выражение данная точка зрения нашла в книге А.Ф. Лосева «Диалектика мифа» (1930), который настаивает на том, что миф необходимо рассматривать с точки зрения самого «мифического субъекта», мифического сознания, и тогда миф предстает как «наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность <.„> совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола»7. Миф, утверждает А.Ф. Лосев, является неотъемлемой частью человеческого сознания и бытия, представляет собой индивидуально-личностное восприятие мира, миф есть «взгляд вообще на все бытие, на мир, на любую вещь, на Божество, на природу, на небо, на землю, на свой, наконец, костюм, на

1 Литература и мифология. Л. 1975.

2 Миф — фольклор — литература. Л., 1978.

3 От мифа к литературе. М., 1992.

4 Смирнов И.П. Место "мифопоэтического" подхода к литературе среди других толкований текста ( о стихотворении Маяковского "Вот так я сделался собакой") // Миф — фольклор — литература. Л.,1978. С. 1994.

5 Лотман Ю.М., Минц З.Г., Мелетинский Е.М. Литература и мифы // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. М., 1992. Т.2. С. 62.

6 Юнг К.Г. К пониманию психологии архетипа младенца // Самосознание европейской культуры XX века. М„ 1991. С. 119.

7 Лосев А.Ф. Диалектика мифа// Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 24. еду, на мельчайший атом повседневной жизни1, и даже, собственно, не взгляд, а какая-то первичная реакция сознания на вещи, какое-то первое столкновение с окружающим»2, «миф неотделим от личности», это «образ, картина, смысловое явление личности»3. Понятно, что при таком подходе особый интерес ученого вызывает литературное творчество как выражение индивидуальной мифологии. А.Ф. Лосев указывает на плодотворность прочтения художественных текстов в этом ракурсе -опираясь на наблюдения А. Белого, он показывает, сколь различны, например, солнце, луна, небо и мир в целом у Пушкина, Баратынского, Тютчева.

Если у А.Ф. Лосева литературоведческий аспект проблемы лишь намечен, то работа P.O. Якобсона «Статуя в поэтической мифологии Пушкина» дает блестящий образец исследования индивидуально-авторской мифологии. Заглавный образ рассматривается в самых разных контекстах: художественном, эпистолярном, реально-биографическом, при помощи которых воссоздается макроконтекст пушкинской мифологии - именно в ее пределах образ получает наиболее адекватное истолкование, обнаруживает полноту своих семантических возможностей. Подобно А.Ф. Лосеву, P.O. Якобсон видит в мифе проявление личности, в данном случае - поэтической личности, считает, что представление об индивидуальной мифологии можно получить путем исследования ее опорных элементов: «В многообразной символике поэтического произведения мы обнаруживаем постоянные, организующие, цементирующие, являющиеся носителями единства в многочисленных произведениях поэта, элементы, накладывающие на эти произведения печать поэтической личности. В пеструю вязь поэтических мотивов, зачастую несходных и не соотносящихся друг с другом, эти элементы вносят целостность индивидуальной мифологии поэта»4.

Среди современных исследований продолжением лосевской универсалистской концепции мифа является книга A.M. Лобка «Антропология мифа» (1997). С точки зрения ее автора, для человека вообще невозможно положение «вне мифа», оппозиция мифическое / немифическое имеет разные значения относительно разных точек зрения: «Для внешнего наблюдателя (наблюдателя из другого мифа) мир мифа выглядит как мир абсурда <.> Для человека же прирожденного тем или иным мифам, они есть некая самоочевидная реальность»5. Отношения человека с миром, считает A.M. Лобок, всегда опосредованы мифом, который выступает как «средство са

1 Такая трактовка мифа находит продуктивное подтверждение в исследованиях современных мифологов. См., например: Мифология и повседневность. Материалы научной конференции 18-20 февраля 1998 года. СПб., 1998.

2 Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 70.

3 Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 94.

4 Там же, С. 145.

5 Лобок A.M. Антропология мифа. Екатеринбург, 1997. С.24. моутверждения человека по отношению к миру <.„> позволяет человеку поместить самого себя в контекст особой, смысловой реальности»1. Миф существует как потребность в смысле, не дает бесконечному и неопределимому миру «рассыпаться в хаос»2, гарантирует его смысловую целостность и упорядоченность: «Миф - это смыслонесущая реальность человека, и оттого она неизмеримо более сильна, нежели реальность как таковая»3, «человеку нужна какая-то априорная сетка ценностной размерности, которая давала бы ему возможность сориентироваться там, где отказы-v ваются работать биологические механизмы отбора <.> миф - иллюзорная конструкция сознания, дающая человеку опорные точки для совершения выбора»4. Когда по каким-то причинам «основополагающие жизненные мифы рушатся», наступает «кризис смысла», выходом из которого является «возобновление мифа»5. Именно так ученый трактует духовный кризис Толстого и последующие попытки писателя восстановить целостный образ мира и жизни, найти их смысловое оправдание.

И хотя феномен позднего Толстого в книге подробно не рассматривается, намеченный подход к нему представляется весьма продуктивным, позволяет, помимо философского и литературоведческого, подключить к исследованию и мифопоэти-ческий метод. Это особенно важно в свете поставленной нами задачи исследовать модель мира позднего Толстого, так как мифологами накоплен богатейший опыт подобных исследований, разработан соответствующий аналитический инструментарий, выявлены основные закономерности мифологического мышления и отмечена его родственность мышлению художественному6.

Оправданность и продуктивность сочетания традиционнолитературоведческого и мифопоэтического подходов к художественному тексту демонстрируют работы И.П. Смирнова, В.А. Маркова, Е.М. Мелетинского, Ю.В. До-манского7. При сопоставлении авторской мотивно-образной системы с традиционно

1 Там же. С.31.

2 Там же. С. 86.

3 Там же. С.31.

4 Там же. С. 41.

5 Там же. С. 94, 96.

6 Так С.М. Телегин, говоря о воздействии мифа на литературу, указывает, что оно «основано, главным образом, на близости приемов и задач мифотворчества и художественного творчества, на единстве мифологического и художественного восприятия» (Телегин С.М. Философия мифа: Введение в метод мифореставрации. М., 1994. С. 38).

7 См.: Смирнов И.П. Место "мифопоэтического" подхода к литературе среди других толкований текста (о стихотворении Маяковского "Вот так я сделался собакой") // Миф — фольклор — литература. JI.,1978. С. 186-203.; Марков В.А. Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса) // Тыняновский сборник. Четвертые тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 133-145.; Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994.; Доманский Ю.В. Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте. Тверь, 1999. мифологической ученые часто опираются на введенное К.Г. Юнгом понятие архетипа. «Художественное мышление, - утверждает В.А. Марков, - естественно, формируется на той же архетипической основе и пронизано образами, производными от базисных бинарных символов»1. Е.М. Мелетинский в работе «О литературных архетипах» главный объект исследования определяет как «первичные схемы образов и сюжетов, составившие некий исходный фонд литературного языка, понимаемого в самом широком смысле»2 и отмечает «двойной процесс» функционирования архетипа в литературном тексте: «с одной стороны, традиционные сюжеты, в принципе восходящие к архетипам, очень долго сохраняются в литературе, периодически отчетливо проявляя свою архетипичность, но, с другой стороны, трансформации <.> или дробление традиционных сюжетов на своеобразные осколки все больше затемняют глубинные архетипические значения» . Обе стороны проявления архетипа в литературе исследуются в работе Ю.В. Доманского, при этом заслуживает внимания интерпретация ученым случаев деформации архетипа. Опираясь на суждение В.А. Маркова об архетипах как носителях человеческой памяти, «в которой хранятся золотые слитки человеческого опыта - нравственного, эстетического, социального»4, Ю.В. Доманский выдвигает предположение о том, что «инверсия архетипического значения есть отступление от общечеловеческих ценностей в пользу идеалов иного порядка»5. Данное предположение в применении к феномену позднего Толстого позволит учитывать всю сложность явления - обнаружить не только реставрацию архаичных мифологических схем, которые писатель стремился противопоставить позитивистскому мировоззрению и «искаженному христианству», но и моменты изменения самих этих схем, что может дать представление о собственно толстовской мифологии, ориентированной на «идеалы иного порядка».

Исследованию индивидуально-авторской мифологии посвящена книга В.Н. Топорова «Миф. Ритуал. Символ. Образ» (1995). Для нашей работы очень существенно указание ученого на специфику предмета наблюдений в мифопоэтике - два различных, но взаимосвязанных процесса: «мифологизация как создание наиболее семантически богатых, энергетичных и имеющих силу примера образов действительности и демифологизация6 как разрушение стереотипов мифологиче

1 Марков В.А. Указ. Соч. С. 141.

2 Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994. С. 15.

3 Там же. С. 64.

4 Марков В.А. Указ. Соч. С. 141. 5 Доманский Ю.В. Указ. Соч. С.7.

6 Разрядка и любые другие способы выделения текста везде, где это специально не оговорено, принадлежат автору цитируемого текста. ского мышления, утративших свою "подъемную" силу»1. Рассматривая учительную и художественную деятельность позднего Толстого необходимо учитывать оба аспекта - созидательный, мифотворческий и разрушительный, направленный против ложной, с точки зрения Толстого, системы представлений. Мифологизация и демифологизация предполагают разные формы восприятия и отображения реальности, что также необходимо иметь в виду при анализе толстовских текстов. Так демифологизация, которая значительно превалирует у Толстого, опирается, главным образом, на рационалистический, позитивистский подход, и если замечать только ее, то писатель предстанет «грубым рационалистом» (Н.А. Бердяев2). Между тем, по справедливому замечанию В.В. Зеньковского, «у Толстого <.> мы найдем рационализм лишь в отрицательной части его религиозной системы, в критике церковного христианства. <.> Его же собственные религиозные концепции на каждом шагу имеют дело с непостижимой реальностью, - и рационального, в строгом смысле этого слова, у него почти нет и следа»3.

Различные пути анализа в мифопоэтике не исключают, а дополняют друг друга. Первый подход (сопоставление произведения литературы с мифом в его узком смысле), безусловно, оправдан: сколь бы ни самобытно было творчество художника, он не может не опираться на накопленный культурой словарь символов, устойчивых формул, обобщающих представления человека о бытии. В то же время, словарь этот столь неисчерпаем, столь бесконечно разнообразные, часто взаимоисключающие толкования дает одним и тем же образам, что возникает опасность произвольности выбора той или иной интерпретации. Этой опасности помогает избежать второй подход - учитывание индивидуально-авторской мифологии, в которой по-своему преломляются общемифологические образы, перераспределяются их связи и значения.

Ярко-индивидуальные представления о мире позднего Толстого, так трудно поддающиеся идентификации путем сопоставления с какими-либо философскими и религиозными системами (ибо всякий раз больше приходится говорить о различиях, нежели о сходствах, да и сама многочисленность подобных сопоставлений свидетельствует о недостаточности каждого из них^ эти представления в их самобытности и целостности могут быть исследованы методом мифопоэтики. Миф привле

Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтиче-ского. М., 1995. С. 5.

2 Бердяев Н. А. Ветхий и новый завет в религиозном сознании Л. Толстого // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры, искусства: В 2х т, М., 1994. Т.2. С. 479.

3 Зеньковский В.В. Проблема бессмертия у Л.Н. Толстого // О религии Льва Толстого. М., 1912. С.31. кателен своей семантической емкостью: он способен вобрать в себя религию, философию и повседневность, узко-субъективные и эпохальные представления, универсальные образы и индивидуальную авторскую мифологию. Кроме того, мифопо-этический подход позволяет воздержаться от оценок (эстетических, идеологических и т.п.), так как дает возможность взглянуть на предмет с точки зрения «мифического субъекта» (А.Ф. Лосев), подойти к нему с той мерой, которую сам Толстой считал единственно приемлемой: «Желая судить меня, будьте не со мной, а во мне» (изречение А. Мицкевича, включенное Толстым в «Круг чтения» (42, 79)).

С мифопоэтическим подходом тесно связан анализ мотивов, который широко применялся в исследованиях мифологии и фольклора (достаточно назвать «Историческую поэтику» А.Н. Веселовского, классические труды В.Я. Проппа о сказке («Морфология сказки», «Исторические корни волшебной сказки»), упомянутые выше работы Е.М. Мелетинского, О.М. Фрейденберг), прибегали к нему и при изучении художественной литературы, в том числе, произведений Толстого - так Г.Я. Га-лаган выделяет четыре основных мотива в творчестве писателя: «прорастания семян», «двери жизни», «двоения», «пропасти» или «бездны»1, С.И. Стоянова рассматривает христианские мотивы у позднего Толстого2 (см. также указанные выше работы В.Е. Ветловской, Л.И. Ереминой, А.Г. Гродецкой).

Методологическое обоснование мотивный анализ как способ изучения художественного текста получил в работе Б.М. Гаспарова «Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита"»3. Б.М. Гаспаров рассматривает произведение Булгакова как роман-миф (что еще раз указывает на взаимосвязь мифопоэтического подхода и мотивного анализа), в основе которого лежит «прием лейтмотивного построения — такой принцип, при котором некоторый мотив, раз возникнув, повторяется затем множество раз, выступая при этом каждый раз в новом варианте, новых очертаниях и во все новых сочетаниях с другими мотивами. При этом в роли мотива может выступать любой феномен, любое смысловое "пятно" — событие, черта характера, элемент ландшафта, любой предмет, произнесенное слово, краска, звук и т.д.: единственное, что конституирует мотив, — это его репродукция в тексте, так что в отличие от традиционного сюжетного повествования, где заранее более или менее определено, что можно считать дискретными компонентами ("персонажами" или "событиями"), здесь не существует данного a priori "алфавита"

1 Галаган Г.Я. Л.Н. Толстой: художественно-этические искания. Л., 1981.

2 Стоянова С.И. Христианские мотивы в позднем творчестве Л. Толстого // Русская литература XIX века и христианство. М., !997. С. 191-197.

3 Гаспаров Б.М Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. М., 1994. С. 28-83. он формируется непосредственно в развертывании структуры и через структуру»1.

Количество выделяемых в тексте мотивов при таком подходе может быть практически неограниченным, каждый из них представляет определенную ценность, так как способен пролить дополнительный свет на художественную и мировоззренческую позицию писателя. Однако, поскольку нас интересуют не отдельные элементы, а основные характеристики модели мира позднего Толстого, объектом нашего анализа станут мотивы базовые, архетипические, отражающие структуру мира и его динамику. В качестве таковых мы рассматриваем пространственные и пространственно-временные мотивы (дом, путь), а также некоторые тесно связанные с ними частные мотивы, позволяющие более детально описать пространство, движение в нем, основные ценности и антиценности.

МАТЕРИАЛОМ анализа является роман «Воскресение» и произведения, представляющие специфические для позднего Толстого жанры - трактаты и народные рассказы. Материал повестей используется, главным образом, в качестве параллелей, подтверждающих продуктивность того или иного мотива, некоторым наиболее характерным в данном отношении эпизодам уделяется особенно пристальное внимание, но задача дать целостный анализ повести не ставится - это внесло бы нежелательный полицентризм в нашу работу (повесть как художественное целое требует специального исследования, подчинения себе прочего материала) - здесь же центром является даже не роман, а реализованный в нем комплекс мотивов, определяющих его контекстные связи. Кроме того, в отличие от произведений вышеуказанных жанров, мотивно-образная система повестей в целом уже обозначена учеными, что позволяет в ряде случаев ограничиться лишь указанием на нее. По тем же причинам, а также из-за необходимости ограничить объем исследования, за его пределами оказались драмы Толстого. Из нехудожественного материала привлекаются биографические документы (воспоминания современников, дневники и письма Толстого).

СТРУКТУРА работы определяется эволюцией творчества Толстого, его движением от анализа к синтезу2, которое сам писатель характеризовал следующим образом: «С "Анны Карениной", кажется, больше десяти лет, я расчленял, разделял, анализировал; теперь я знаю, что что, и могу все смешать опять и работать в этом смешанном» (52, 5-6). Последовательность анализа обусловлена также логикой ис

Ук. соч. С. 30-31.

2 Имеется в виду основной вектор этой эволюции с точки зрения смены жанров, а не реальная хронологическая последовательность конкретных текстов. следования: она позволяет нам проследить, как оформляется и варьируется один и тот же мотив в разных жанрах по мере нарастания в них элемента художественности. Мы начинаем с анализа трактатов, так как в них многие представления Толстого выражены наиболее концептуально, в виде тезисов, идеологических схем и формул, получивших лишь первоначальное образное оформление (символы, аллегории и т.п.). В народных рассказах они уже одеваются художественной плотью, в разной степени хранящей связь с идеологическим заданием: одни рассказы играют роль простой иллюстрации готового тезиса и недалеко ушли от трактатных аллегорий, другие по конкретности и подробности характеристик приближаются к повестям. Наконец, в романе «Воскресение» основные мотивы оказываются включенными в наиболее сложное художественное «сцепление», но и здесь обнаруживают разные уровни воплощения: от почти полного растворения в художественной ткани произведения, до прозрачного аллегоризма народных рассказов и прямых трактатных деклараций.

АКТУАЛЬНОСТЬ данного исследования связана с ярко обозначившимся в настоящее время стремлением заново осмыслить духовные искания русских писателей, пересмотреть устоявшиеся оценки и выводы. Деятельность позднего Л.Н. Толстого, в которой наиболее красноречиво проявились как необходимость, так и чрезвычайная сложность духовного самоопределения, острейшие проблемы и драматические перипетии этого процесса, представляет в этом отношении особый интерес. В свете избранных методов особенно актуальной представляется возможность нетенденциозного исследования позднего Толстого, который долгое время был - и зачастую до сих пор остается - орудием в разного рода идеологических и мировоззренческих спорах. Контекстуальный анализ модели мира в творчестве позднего Толстого позволит подойти к решению давно назревшей задачи - системно и целостно рассмотреть произведения данного периода в единстве мировоззренческой и художественной позиции писателя.

НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ работы состоит в том, что ее материалы могут быть использованы в лекционных и практических курсах по русской литературе XIX века, в спецкурсах и спецсеминарах по творчеству Л.Н. Толстого.

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ. Результаты исследования обсуждались на кафедре истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета, на кафедре литературы Карельского государственного педагогического университета. Ее основные положения нашли отражение в докладах на конференциях в Карельском государственном педагогическом университете, на

Международной научной конференции (XXII Толстовские чтения) в Туле, на междисциплинарных семинарах в Петрозаводской государственной консерватории, на научно-практических, конференциях в Москве, в лекциях перед студентами Карельского государственного педагогического университета и Петрозаводской государственной консерватории. По теме исследования опубликовано шесть работ.

I ГЛАВА

ТРАКТАТЫ Л.Н. ТОЛСТОГО

Заключение научной работыдиссертация на тему "Роман "Воскресение" в контексте творчества позднего Л. Н. Толстого: модель мира и ее воплощение"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Выбрав для исследования многожанровое творчество позднего Толстого, мы использовали методы, позволяющие в той или иной степени решить основные возникающие в этой области проблемы, к числу которых относим следующие:

- проблема целостного осмысления религиозно-философского и художественного наследия Толстого;

- сложность идентификации мировоззрения писателя, которое допускает взаимоисключающие истолкования;

- повышенное влияние на исследование идеологического и субъективного факторов, обусловленное спецификой материала.

Учитывая перечисленные трудности, в качестве оптимальных и наиболее адекватных данному материалу методов мы использовали мифопоэтический подход, обосновавший понятие индивидуальной мифологии, и мотивный анализ, разработавший приемы ее исследования. Мы исходили из представления о целостности творчества позднего Толстого, в котором, несмотря на беспрецедентный жанровый и стилевой разброс, прослеживается мощная центростремительная тенденция, создающая отчетливое ощущение единства. Из текста в текст повторяются не только ряд мотивов и образов, но и формы их организации (иерархия, последовательность, бинарные оппозиции и т.д.), что позволяет выявить некую инвариантную структуру, обуславливающую указанное единство в плане выражения. В плане содержания целостность создается на основе единого авторского мифа - общего для различных жанров и сфер деятельности Толстого представления о мире, модель которого отображается в инвариантной структуре. В связи с этим главным объектом нашего внимания стала толстовская модель мира в разнообразных формах ее воплощения как сжатое и в то же время полное выражение авторской мифологии. Модель мира -достаточно ёмкое понятие, чтобы составить целостное представление о мировоззрении и творчестве Толстого, и достаточно определенное, чтобы выстроить четкую структуру. Изучение модели мира дает возможность стать на позиции самого носителя мифа и тем значительно снизить степень исследовательского субъективизма. Кроме того, приемы мифопоэтики, много позаимствовавшие из традиционной науки о мифе, помимо строгой выверенное™ и убедительной апробации на широчайшем материале, имеют то существенное достоинство, что свободны от какой бы то ни было идеологической направленности.

Последовательно рассматривая трактаты, народные рассказы, роман «Воскресение», мы руководствовались логикой эволюции Толстого, ощутившего после мировоззренческого перелома настоятельную потребность концептуально-аналитического изложения своих новых представлений и лишь затем обратившегося к «смешанному» роду их художественного воплощения.

Исповедь» выделяется среди трактатов Толстого наибольшими «моделирующими возможностями», что обусловлено ее неоднородной природой, сочетающей аналитическое и синтетическое начала. Перипетии духовного поиска здесь описываются при помощи ряда мотивов, диахронная организация которых образует динамическую модель мира позднего Толстого. В самом общем виде эта модель представляет собой сюжет пути из нежелательного пространства к желательному и воплощается при помощи мотивов блуждания, поиска выхода, поиска дома, расширения кругозора, возвращения к началу.

Динамическая модель реализуется в контексте структурной модели и обусловлена ее спецификой, т.к. характер движения соответствует характеру пространства, в котором оно протекает. В основе структурной модели лежит бинарная оппозиция негативного и позитивного топосов, символизирующих соответственно ложное (без- или псевдорелигиозное) и истинное (религиозное) жизнепонимания. Мир, лишенный Бога - мир без структуры и порядка, в нем «нет ни сложного, ни простого, ни переда, ни зада, ни лучше, ни хуже» (23, 18), он может принимать вид чудовищной ограниченности («темная комната» (23, 41)) или дурной бесконечности («что-то бесконечное и непонятное» (23, 22)), но в любом случае этот мир абсурден, аморфен, лишен вех и ориентиров. Движение в нем или невозможно (сидение в «темной комнате»), или хаотично, инерционно, «не может иметь ни цели, ни направления» (23, 22) - и,в конечном счете., гибельно (приближение к пропасти, к речным порогам, сползание в бездну). Истинная вера гармонизирует мир, делает его упорядоченным относительно ценностных координат. Ориентир абсолютного смысла сообщает цель движению жизни - уверовавший человек подобен гребцу, который «вспомнил о береге, о веслах и направлении и стал выгребаться <.> к берегу» (23, 47).

Наиболее общее выражение толстовская модель мира получает в завершающем трактат описании сна. Две бездны, между которыми на непрочной опоре подвешен человек, символизируют два доставшихся ему на выбор удела: материальное понимание жизни, разрешающееся неизбежной катастрофой - или духовное восхождение к жизни вечной. Для человека, ясно осознавшего эту дилемму, закономерным становится выбор верхней бесконечности, чем и завершается сон. Однако, если ужас смерти пережит героем сна полно и явственно, то спасение представляется весьма гипотетичным. Это, мы полагаем, свидетельствует о том, что идеал гораздо менее прочувствован и отрефлектирован Толстым, чем антиидеал. Шаткое, подвешенное положение, в котором он видит себя во сне, выдает нетвердость его веры. Не случайно описание сна предваряется обещанием «в следующих частях сочинения» более обстоятельно изложить основы нового миропонимания.

В свете мифопоэтического подхода мировоззренческие искания Толстого предстают как реакция на крушение «основополагающих жизненных мифов»1, когда спасти от ужаса бессмыслицы может только «возобновление мифа»2. О тяготении Толстого к мифу свидетельствует и характер образности, пронизывающей «Исповедь», и сам тип мышления с его бинарной логикой, вневременностью, универсализмом. Анализ трактата показывает, что духовный кризис был воспринят Толстым как неизбежное следствие ложных взглядов (ложной мифологии), а его преодоление связывалось соответственно с обретением нового миропонимания, которое получило статус абсолютной истины и стало основой индивидуальной мифологии Толстого. Вся дальнейшая деятельность писателя отмечена своеобразным мифоцентризмом в позитивном и негативном его проявлениях: с одной стороны - обоснование и пропаганда спасительного мифа (абсолютной истины, по Толстому), с другой - разоблачение мифов ложных.

Последующие трактаты призваны были прояснить и концептуализировать то, что открылось герою «Исповеди». Подобный тип трактата представляет собой философское исследование Толстого «О жизни». Здесь безусловно господствует умозрительно-аналитическое начало, и, хотя Толстой не раз прибегает к образным аналогиям, они не образуют в данном произведении такой целостной системы, как в «Исповеди». На первый план выходит системность иного рода - строго организованная цепь доказательств априорного тезиса («жизнь есть благо»). То, что в «Исповеди» было гипотезой, в трактате «О жизни» подается как аксиома, с которой соотносятся все дальнейшие рассуждения.

Главное препятствие в построении оптимистической философии жизни - представление о неизбежной смерти - преодолевается при помощи специфической антропологии. Толстой различает в человеке два начала: «духовное» и «животное», где первое суть подлинная субстанция жизни, а второе - лишь форма ее проявления. Для духовно проснувшегося человека страх смерти - не более, чем предрассудок, так как духовная жизнь измеряется не земными сроками, а вечностью. Наиболее

1 Лобок A.M. Антропология мифа. Екатеринбург, 1997. С. 94.

2 Там же. С. 96. полно духовное начало проявляется в любви - не чувственной («животной») и по существу эгоистической, а понимаемой как благоволение к миру, пережитое в детстве каждым человеком, как бескорыстное стремление делать ближнему добро. Такая любовь, по Толстому, представляет собой не только наиболее достойное человека состояние, но и оказывается самой разумной, оптимальной стратегией жизнепо-ведения. Эгоистические стремления, в силу труднодоступное™ и недолговечности личного блага, неизбежно приводят к страданиям, тогда как любовь способна сами страдания обратить во благо, находя счастье в жертвенном служении.

Доминирование духовного начала над животным наиболее очевидным становится в масштабе абсолютных категорий, сводящих к нулю все материально-тленное. Поэтому Толстой-исследователь занимает в трактате именно такую, над-временную и надпространтвенную, позицию, наделяющую его своеобразным гиперзрением - панорамным видением явлений в единстве их причин и следствий, сущностей и форм. В свете такого видения эмпирическая реальность и ее законы предста-ют'как случайные и призрачные: автор говорит об иллюзорности тела, о «суеверии» смерти, само слово «смерть» оказывается выброшенным из первоначального названия трактата как ненужное.

Трактат «О жизни» написан во исполнение той задачи, которая была сформулирована на последних страницах «Исповеди»: «Я хочу понять так, чтобы всякое необъяснимое положение представлялось мне как необходимость разума же, а не как обязательство поверить» (23, 57). Действительно, если в «Исповеди» верхняя бездна существенно уступала нижней по объяснимое™ и «реалистичности», то в трактате «О жизни» Толстой находит столько логических доказательств примата духовной сферы над материальной, что почти полностью вытесняет последнюю из области реального. Если в «Исповеди» превалировал взгляд вверх - искание идеала, то в трактате «О жизни» - взгляд сверху, с точки зрения идеала. В «Исповеди» индуктивно по преимуществу была выстроена та модель, которая отражала реальное - неоднозначное, исполненное драматизма - мироощущение Толстого в поздний период. В трактате «О жизни», отправляющемся от априорной посылки, дедуктивно построена модель желаемая, долженствующая спасти от отчаяния.

Новую веху творческой эволюции Толстого составили народные рассказы. Уже в «Исповеди» Толстым были намечены два пути к истине, которые можно обозначить как путь «премудрых» и путь «детей неразумных». Первый - философско-аналитический, доступный немногим мыслителям, - совершается усилиями разума. Второй - стихийно-опытный - открыт детям и народу как очевидность. В трактатах Толстой двигался по первому пути, в народных рассказах обратился ко второму.

Толстой не раз утверждал, что истина, столь трудно дающаяся ученым, простыми людьми постигается инстинктивно - они не рассуждают об истине, а пребывают в ней. Усваивая в новом для себя жанре народный язык и литературу, Толстой стремился приобщиться и к его взгляду на мир, открывающему истину.

Другая причина обращения писателя к народным рассказам связана с поисками адекватной формы для выражения новых представлений о мире. Уже в трактаты, не удовлетворившись одними умозрительными рассуждениями, Толстой обильно вводит образные иллюстрации. В народных рассказах эти иллюстрации обособляются в самостоятельные тексты, построенные, в большинстве своем, по модели притчи.

Притча привлекла Толстого способностью сопрягать земное и трансцендентное, что давало возможность понять универсальные законы не как далекие абстракции, а увидеть их проекцию в обыденной жизни. Кроме того, ряд особенностей притчи - дедуктивность, обобщенность, универсализм, - позволяло ей, не теряя образной выразительности выполнять «трактатные» задачи: разъяснять основы религиозно-нравственной доктрины Толстого. Все это дало нам основание рассматривать народные рассказы как промежуточную форму между трактатами и художественными произведениями Толстого традиционного типа - такой подход позволил выявить ряд специфических для позднего Толстого приемов взаимодействия трак-татного и художественного дискурсов.

Дедуктивная установка обуславливает рамочную композицию произведений, когда в начальных элементах текста (названии, эпиграфе, экспозиции и др.) содержится определенный религиозно-нравственный тезис, который затем подвергается сюжетной проверке и в той или иной форме повторяется в финале.

Обобщенно-универсальный характер сюжетные события получают благодаря соответствующему стилю, а также при помощи поэтики чудесного. Чуждый буквального понимания религиозных чудес, Толстой в народных рассказах наделяет их сугубо знаковой функцией: чудо призвано маркировать проявление сакрального в повседневной жизни. Кроме того, трансцендентная природа персонажа мотивирует его способность к абсолютному видению (гиперзрению), благодаря чему он может выполнять функции идеального интерпретатора и эксперта, обнаруживающего скрытую за внешними формами сущность явлений («Крестник», «Чем люди живы»). Привычные, малозначимые для обыденного сознания поступки персонаж-интерпретатор рассматривает на уровне трансцендентной этики, признающей только две категории: Добро и Зло. При таком подходе нет и не может быть ничего этически- и религиозно-нейтрального: все явления подвергаются жесткой бинарной классификации, подпадая под одну из указанных категорий - происходит своего рода сакральное «перекодирование» профанной версии поступка.

Народные рассказы явились переходной формой от трактатов к повестям и роману Толстого. В них писатель искал и апробировал пути сопряжения аналитического и синтетического, концептуального и конкретного, трансцендентного и имманентного. Анализ народных рассказов позволил выявить ряд приемов поэтики, выработанных в процессе этого поиска и нашедших латентное воплощение в других текстах писателя. Помимо уже отмеченной исследователями дедуктивной заданно-сти, в произведениях позднего Толстого удается обнаружить редуцированные формы религиозной мистики, которая вводится при помощи мотивов сна, видения, бреда и т.п. или проявляется на уровне стиля (сакрально-инфернальная символика).

Функцию сакральной интерпретации выполняет ребенок, старик, юродивый1 либо другой герой в момент религиозного прозрения, наконец, ее активным носителем является сам автор. Эффект гиперзрения достигается также благодаря характерной для Толстого трансцендентной композиции со свойственными ей анахронизмом и дискретностью, которые предполагают свободное перемещение повествователя из одной пространственно-временной точки в другую и одномоментное сближение событий, принадлежащих разным хронотопам. Благодаря такой композиции описываемые явления как бы изымаются из эмпирической реальности и рассматриваются в контексте заданного писателем концептуального поля. Обрамление текста религиозно-нравственными истинами создает представление об их вечности и неизменности, придает произведению эффект логической завершенности, «доказанности» изначального тезиса.

Если в народных рассказах Толстой стремился в аллегорических «примерах» передать «внутренний смысл царства Божия», то в повестях и романе он ставит другую задачу: максимально приблизиться в художественно-конкретном повествовании к существующей действительности («работать в смешанном»), описывая ее с точки зрения нового видения. К моменту анализа указанных произведений, мы имели уже достаточно данных как о структурных закономерностях толстовской модели мира, так и об основных приемах ее образного воплощения. Это позволило нам двигаться не от текста к модели, как в предыдущих главах исследования, а от модели к тексту. Поскольку из двух типов моделей - структурной (носителем которой в художественном произведении является дом) и динамической (реализуемой в мотиве пути)

См., например, образ религиозно-экзальтированного старика-странника в романе «Воскресение» и повести «Чем люди живы». для позднего Толстого наиболее актуальна вторая, главными объектами нашего внимания стали мотивы пути и пересекаемых границ (двери и окна). Дом либо не находит развернутого воплощения в текстах позднего Толстого, либо - в противоположность традиционным представлениям - имеет негативную семантику: ограждающая и защищающая функции дома воспринимаются Толстым как знаки дурной ограниченности. Основной вектор движения в его произведениях направлен всегда вовне - от исчерпавших себя привычных форм существования к просторам подлинной жизни. Поэтому внимание автора переносится с внутреннего пространства дома на его границы, обеспечивающие контакт с внешним миром - двери и окна.

Мотив дверей тесно связан с мотивом поиска выхода, прозвучавшим еще в «Исповеди» и повторенным в других трактатах. Однако в романе «Воскресение» двери выполняют, в основном, негативную функцию: Катюшу на протяжении всего повествования сопровождает зловещий лязг тюремных засовов, Нехлюдов то и дело открывает ложные двери (двери государственных учреждений, светских гостиных и т.п.), за которыми нельзя найти справедливости и участия.

Если дверь обеспечивает переход из одного пространства в другое, то окно приглашает к визуальному контакту с миром. Визуальные процессы имеют у Толстого, помимо основного, добавочный смысл. Видение - это еще и вёдание, постижение чего-то важного. Главное, что должен понять толстовский герой, смотрящий в окно, - это актуальность другого, за-оконного мира, обладающего столь же полноправным бытием, как и его собственный. Благодаря этому преодолевается дурная ограниченность индивидуальной и социальной сфер героя.

Одним из самых продуктивных является у Толстого мотив пути. Объясняется это семантической емкостью, общекультурной востребованностью мифологемы пути, а также характерным для Толстого пафосом движения. Этот мотив реализуется в произведениях Толстого как в прямом значении (перемещение в пространстве), так и в символическом, выражающем непространственную динамику (духовное искание, развитие, движение к истине и т.п.) Нередко первое, не теряя своей эмпирической конкретности, подразумевает и второе: так поездки Нехлюдова в острог, в деревни, в Сибирь - это не только топографические перемещения, но и открытие нового для него социального и нравственного мира. В трактатах и народных рассказах Толстой стремился подчинить структуру произведения логике доказательства центральной идеи. Эту логику он распространяет и на художественные произведения крупной формы, в результате чего сам текст произведения предстает как путь, ведущий героя и читателя к истине. Этапы пути в целом соответствуют диахронной парадигме, выявленной при анализе «Исповеди»: 1) первоначальное обладание истиной; 2) утрата истинного направления; 3) осознание гибельности неистинного пути; 4) отчаяние; 5) поиск спасения; 6) возвращение к началу. Художественная версия мотива пути имеет с трактатной и ряд других параллелей. Общий вектор движения героев направлен от нежелательного пространства (антидома) к желательному (подлинному дому). Первое отмечено признаками аморфности, противоестественности и гибельности (закрытость, теснота, духота, захламленность, пустота и др.) Ему соответствуют образы тюрьмы, лабиринта, пустыни, горящего дома, покойницкой, а также характерный стиль описания (амплификации, громоздкие и алогичные перечисления, назойливые повторы и т.п.) Движение (существование) в этом пространстве так же, как и в трактатах, передается при помощи следующих мотивов:

- абсурда, безумия: «периодом сумасшествия эгоизма» (32, 53) названа жизнь подчинившегося миру Нехлюдова, после прозрения весь мир видится ему безумным («Воскресение», см. также «Записки сумасшедшего»); - блуждания («Хозяин и работник»), дезориентации: жизнь Нехлюдова к моменту суда оказывается зашедшей в тупик - при необходимости принять решение по той или иной проблеме (хозяйственной, личной) герой не способен двинуться «ни в ту, ни в другую сторону», уподобляется «буриданову ослу» (32, 18-19);

- подчинения общему течению жизни: совершая подлость, Нехлюдов успокаивается мыслью «Всегда так, все так» (32, 63);

- неподвижности: центром и символом светского общества в «Воскресении» является «лежачая дама» Корчагина, все представители этого мира строго закреплены за определенной ячейкой социальной структуры, никогда не покидают ее пределов.

Активность прозревшего героя по отношению к миру реализуется в различных видах отказа, ухода, борьбы с ним. Максимальным проявлением отказа и ухода является смерть, на пороге которой герой может обрести идеал («Смерть Ивана Ильича», «Хозяин и работник», «Божеское и человеческое»). Борьба с миром, согласно толстовскому принципу непротивления, возможна только на уровне сознания и духа, но результаты ее сокрушительны. Преодолевая разного рода границы, образующие структуру мира, прозревший герой концептуально опрокидывает, уничтожает его. Все устоявшиеся формы жизни (социальная иерархия, государственное устройство, церковная обрядность, этикет и т.п.) трактуются как псевдоструктуры, демифологизируются: их значимость оказывается мнимой, положенный в их основу принцип упорядочения - абсурден и бесчеловечен. Герой/автор произведения разрушает искусственный миропорядок во имя иного, истинного (Царства Божия), возможность и условия достижения которого открываются в последней главе.

Однако чем ближе подводит автор своего героя к истине, тем больше художественный дискурс вытесняется трактатным, воскресение героя парадоксальным образом сопровождается утратой жизненности - в последней главе перед нами не столько полнокровный человек Нехлюдов, сколько его разумение; поиски подлинного дома приводят его к абсолютной бездомности, которая компенсируется только теоретически. В связи с этим «положительный пункт» пути героя трудно считать полностью достигнутым: хотя Толстой утверждает, что Нехлюдов обрел, наконец, тот идеал, который преобразит его жизнь, ни внешние формы этой жизни, ни внутреннее состояние «воскресшего» героя не находят в романе конкретно-образного воплощения. Герой романа останавливается на пороге, на первых подступах к идеалу - там же, где остановился и герой/автор «Исповеди».

Список научной литературыЖурина, Ольга Викторовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М., 1962-1978.

2. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. М., 1991-1992.

3. Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М., 1995.

4. Словарь русского языка: В 4-х т./ Под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1981-1984.

5. Современное зарубежное литературоведение: Энциклопедический справочник. М., 1999.

6. Толстой Л.Н. Поли. собр. соч.: В 90 т. М., 1992.

7. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22-х т.

8. Аверинцев С.С. История и развитие раннехристианской литературы // История всемирной литературы: В 9 т. М., 1983. Т.1. С.501-515.

9. Азарова Н. О некоторых особенностях повестей Толстого 80-90-х гг. // Толстой-художник. М., 1961.

10. Азаренко С.А. О некоторых особенностях библеского символизма// Осмысление духовной целостности: Сб. статей. Екатеринбург, 1992. Вып. 3. С. 216-232.

11. Айхенвальд Ю. // Силуэты русских писателей. М., 1994.

12. Аксаков А.Н. К чему было воскресать? По поводу романа графа Толстого «Воскресение» . Спб., 1900.

13. Аксельрод-Ортодокс Л.И. «Воскресение» Л.Н. Толстого // Л.Н. Толстой. М.,1928. С. 111-144.

14. Алданов М.А. Загадка Толстого. Берлин, 1923.

15. Алданов М.А. О Толстом //Литературное обозрение. 1994. №7-8. С.58-61

16. Александров Н.Д., Монин М.П. Антиномии «Исповеди» // Литературное обозрение. 1993. №3-4. С.102-106.

17. Алексеева Р.В., Туниманов В.А. Л.Н. Толстой на пороге двадцать первого столетия // Русская литература. 1997. №2. С. 240-245.

18. Альтман М.С. Толстой и фольклор // Толстовский сборник: Доклады и сообщения XII толстовских чтений. Тула, 1975. Вып. 5. С. 92-99.

19. Андреева В. Толстой и Фет: опыт жизнестроительства // Антология гнозиса. 'СПб., 1994. Т. 1.С. 224-238.

20. Андреева Е.П. Роман «Воскресение» // Творчество JI.H. Толстого: Сб. статей. М.,1954. С. 279-314.

21. Андреевич (Соловьев) Е.А. Опыт философии русской литературы. М., 1922.

22. Анненкова Е.И. Этика религии и этика жизни в творчестве Гоголя и позднего Толстого // Толстовский сборник. Тула, 1992. С. 4-103

23. Аннинский JI.A. Лев Толстой и кинематограф М., 1980.

24. Апостолов Н.Н. Лев Толстой и его спутники. М., 1928.

25. Арденс Н.Н. Творческий путь Л.Н. Толстого. М., 1962.

26. Асмус В.Ф. Мировоззрение Толстого // Асмус В.Ф. Избр. философские труды. М„ 1969. Т.1. С.40-101.

27. Афанасьев Э.С. Народные легендые и народные рассказы Л.Н. Толстого // Русский фольклор. Материалы и исследования. XVIII. Л., 1973.

28. Бабаев Э.Г. Заметки о поэтической структуре «Воскресения» // В мире Толстого. М., 1978. С.274-314.

29. Бабаев Э.Г. Лев Толстой и русская журналистика его эпохи. М., 1993.

30. Бабаев Э.Г. Лев Толстой: итог или проблема? // Связь времен. Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX — начала XX в. М., 1992. С.47-75.

31. Бабаев Э.Г. Очерки эстетики и творчества Л.Н. Толстого. М., 1981.

32. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983.

33. Байбурин А.К. Ритуал: Старое и новое // Историко-этнографические исследования по фольклору. М., 1994. С.35-48.

34. Байбурин А.К. «Строительная жертва» и связанные с нею ритуальные символы // Проблемы славянской этнографии. Л., 1979. С. 155-162.

35. Барлас Л.Г. Особенности стиля позднего Толстого // Материалы XII толстовских чтений (республиканский сборник). 4.II. Проблемы языка и стиля Л.Н. Толстого. Тула, 1975. С.29-40

36. Барлас Л.Г. О стиле «народных рассказов» Л.Н. Толстого // Вопросы стилистики и литературоведения. Ростов н/Д, 1964. С.40-67.

37. Басинский П. Два завещания Льва Толстого // Октябрь. 1997. №9. С. 181-183.

38. Бахтин М.М. «Воскресение» Л. Толстого. Предисловие // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М., 1976.

39. Бахтин М.М. О «Воскресении». Конспекты лекций М.М. Бахтина // Прометей. М., 1980. Т.12. С.257-268.

40. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

41. Белкина Ю.М. Выразительные возможности антонимов со значением цвета и света в произведениях Л.Н. Толстого // Язык и стиль Л.Н. Толстого. Тула, 1978. с.33-40.

42. Белоусова Е.В. Библия в восприятии Л.Н. Толстого // Литературная учеба. 2000. №2. С.124-158.

43. Белый А. Трагедия творчества. Достоевский и Толстой. М., 1911.

44. Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1991.

45. Бердяев Н.А. Л. Толстой // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры, искусства: В 2х т. М., 1994. Т.2. С.456-460.

46. Бердяев Н.А. Ветхий и новый завет в религиозном сознании Л. Толстого // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры, искусства: В 2х т. М., 1994. Т.2. С. 461-482.

47. Берлин И. Еж и лисица // Вопросы литературы. 2001. № 5. С. 71—100; № 6. С.134.178.

48. Берман Б.И. Сокровенный Толстой. М., 1992.51.-Библиография литературы о Л.Н. Толстом: 1917-1973. М., 1960-1978.

49. Билинкис Я.С. Лев Толстой и пути искусства в России: Автореф. докт. филол.н. Л., 1968.

50. Билинкис Я.С. О творчестве Л.Н. Толстого. Очерки. Л., 1959.

51. Билинкис Я.С. Русская классика и изучение литературы в школе: Кн. для учите. ля. М., 1986.

52. Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. М.,1971.

53. Бочаров С.Г. Толстой и новое понимание человека. «Диалектика души» // Литература и новый человек. М., 1963.

54. Благой Д.Д. Джон Беньян, Пушкин и Лев Толстой // Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней: В 2х т. М., 1972. Т.1. С.334-366.

55. Бродский А. Толстой // Русская философия: Малый энциклопедический словарь. М., 1995. С.508-510.

56. Булгаков В.Ф. Лев Толстой и наша современность. О путях к истинному возрождению. М., 1919.

57. Булгаков В.Ф. Л.Н. Толстой в последний год его жизни. Дневник секретаря Л.Н. Толстого. М., 1960.

58. Булгаков В.Ф. О Толстом. Воспоминания и рассказы. Тула, 1964.

59. Бунин И.А. Освобождение Толстого // Бунин И.А. Собр. соч.: В 9-ти т. М., 1967. Т.9. С.7-165.

60. Бурдина И.Ю. Литературные жанры в творческом наследии Л.Н. Толстого 8090-х годов: Автрореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1985.

61. Бурнашева Н.И. О своеобразии повествовательной манеры Толстого в «Записках маркера»//Яснополянский сборник. Тула, 1984. С. 107-110.

62. Бурсов Б.И. Лев Толстой и русский роман. М., Л., 1963.

63. Буткевич Т. Слово . О лжеучении графа Л.Н. Толстого // Вера и разум. 1891. №5. С. 269-283.

64. Варец М.И. «Записки из Мертвого дома» и эпизод в романе «Воскресение» // Филологические науки. 1981. №4. С. 62-65.

65. Варец М.И. Роман Толстого «Воскресение» . Жанровое новаторство и проблема традиций: Автрореф. дис. канд. филол. наук. М., 1982.

66. Ваулина Е.Ю., Скляревская Г.Н. Картина мира в языковой метафоре // Scando-Slavica. Copenhagen, 1995. Т. 41. С. 200-213.

67. Вейман Р. История литературы и мифология. М., 1975.

68. Вересаев В.В. Живая жизнь: О Достоевском и Л. Толстом: Аполлон и Дионис (О Ницше). М., 1991.

69. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989.

70. Виноградов В.В. О языке Толстого (50-60 годы) // Литературное наследство. М.,1939. Т.35-36.

71. Виноградов И.И. Критический анализ религиозно-философских взглядов Толстого. М., 1981.

72. В мире Толстого: Сб. статей. М., 1978.

73. Галаган Г.Я. Герой и сюжет в последнем романе Л. Толстого // Проблемы реализма русской литературы XIX века. М.,Л., 1961.

74. Галаган Г.Я. Л.Н. Толстой: художественно-этические искания. Л., 1981.

75. Галкин А. Смерть или бессмертие? (Достоевский против Толстого) // Вопросы литературы. 1993. №1. С.157-174.

76. Галкина Г.С., Цапникова В.М. Прилагательные цвета и света в романе Толстого «Война и мир» // Лев Толстой: Проблемы творчества. Киев, 1978. С. 272-279.

77. Гараджа В.И. Социология религии. М., 1996.

78. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. М., 1994.

79. Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М., 1988.

80. Гвардини Р. Конец нового времени // Культурология: Уч. пособие для студентов высш. уч. зав. Ростов н/Д, 1997. С.537-550.

81. Гей Н.К. Поэтика романов Л.Н. Толстого (Романный триптих: «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение» ) // Л.Н. Толстой и современность: Сб. статей и материалов. М., 1981. С. 103-129.

82. Гинзбург Л.Я. Литература в поисках реальности. Л., 1987.

83. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1976.

84. Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М.,1959.

85. Гродецкая А.Г. Агиографические прообразы в «Анне Карениной» (Жития блудниц и любодеиц и сюжетная линия главной героини романа) // ТОДРЛ. СПб., 1993. Т.48. С.433-445.

86. Гродецкая А.Г. Ответы предания: жития святых в духовном поиске Л.Н. Толстого. СПб., 2000.

87. Гродецкая А.Г. Обращение грешника в житийной традиции и нравственный переворот в произведениях позднего Толстого // Русская литература XI — XX вв. Проблемы изучения: Тезисы докл. научн. конф. молодых ученых и специалистов. СПб., 1992. С. 24-25.

88. Громов П.П. О стиле Льва Толстого. Л., 1971

89. Грот Н.Я. Нравственные идеалы нашего времени. Фридрих Ницше и Лев Толстой М., 1893.

90. Гудзий Н.К. Как работал Л. Толстой. М., 1936.

91. Гудзий Н.К. Лев Толстой. М., 1960.

92. Гудзий Н.К. Элементы физиогномики в творчестве Льва Толстого (Толстой и Лафатер) // Проблемы сравнительной филологии. М., Л., 1964. С.354-362.

93. Гулин А.В. «Воскресение» и Воскресение. Последний роман Толстого. // Л.Н.

94. Толстой Воскресение. М., 1995.

95. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984.

96. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.,1990.

97. Гусев Н.Н. Два года с Л.Н. Толстым. М., 1973.

98. ЮО.Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год. М., 1963.

99. Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Льва Толстого 1828-1890. М., 1958.

100. Гуськов С.Н. В.Г. Короленко и Л.Н. Толстой: Проблема этической позиции писателя. Автореф. дис. . канд. филол. наук. СПб., 1995.

101. Давыдов Ю.Н. Страх смерти и смысл жизни // Толстой Л.Н. Путь жизни. М., 1993. С.415-421.

102. Дмитриев А.П. Тема «православие и русская литература» в публикациях последних лет // Русская литература. 1995. № 1. С. 255-269.

103. Ю5.Доманский Ю.В. Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте: Пособие по спецкурсу. Тверь, 1999.

104. Дрозда М. Л.Н. Толстой: ВОСКРЕСЕНИЕ II Russian Literature. Vol. XXXV. 15 May 1994. № III / IV. Дрозда, Мирослав. Нарративные маски русской художественной прозы. С. 405-416.

105. Ю7.Душечкина Е.В. Символика и функции двери в художественном мире Гоголя // Тезисы докладов I Гоголевских чтений. Полтава, 1982. С.90-91.

106. Духовная трагедия Льва Толстого. М., 1995.

107. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX вв. Петрозаводск, 1994.

108. ПО.Евлахов A.M. Конституциональные особенности психики Л.Н. Толстого. М., Л.,1930.111 .Еремина Л.И. Рождение образа (О языке художественной прозы Льва Толстого). М„ 1983.

109. Жданов В.А. От «Анны Карениной» к «Воскресению». М., 1971.

110. Жданов В.А. Последние книги Л.Н. Толстого: Замыслы и свершения. М., 1971.

111. И.Жданов В.А. Творческая история романа Л.Н. Толстого «Воскресение»: Материалы и наблюдения. М., 1960.

112. Жолковский А.К. Морфология и исторические корни «После бала» // Жолковский А.К. Блуждающие сны. М., 1994. С. 87-102.

113. Жолковский А.К. Зеркало и зазеркалье: Лев Толстой и Михаил Зощенко // Жолковский А.К. Блуждающие сны. М., 1994. С. 122-138.

114. Иванов В.В., Топоров В.Н. Инвариант и трансформации в мифологических и фольклорных текстах // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С.44-76.

115. Иванов Вяч. И. Лев Толстой и культура // Иванов В.И. Родное и вселенское. М., 1994. С.273-281.

116. Иванова О.А. Легенда Л.Н. Толстого «Много ли человеку земли нужно»: Фрагмент исторического комментария // Традиция в фольклоре и литературе. СПб., 2000. С.121-126.

117. Иванов-Разумник Р.В. Толстой и Достоевский // Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли. Пг., 1918. 4.VI, С.5-103.

118. Илларион (Алфеев), иеромонах. Таинство веры. Введение в православное догматическое богословие. М., 1996.

119. Ильин В.Н. Миросозерцание графа Льва Николаевича Толстого. Спб., 2000.

120. Ильин И.А. О сопротивлении злу силою // Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С.6-132.

121. Интервью и беседы с Львом Толстым. М., 1986.1270. Иоанн (Шаховской). Революция Толстого // о. Иоанн (Шаховской), архиепископ Сан-Францисский. Избранное. Петрозаводск, 1992. С.203-335.

122. Ищук Г.Н. Проблемы эстетики позднего Толстого. Ростов н/Д, 1967.

123. Ищук Г.Н. Эстетические проблемы народных рассказов Толстого. Ростов, 1966.

124. Карасев Л.В. Толстой и мир // Вопросы философии. 2001. №1. С. 33-54.

125. Казмирова О.П. Языковые средства в организации смысловой структуры художественного текста (мотивный анализ романа Л.Н. Толстого «Воскресение»): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Спб., 1996.

126. Квитко Д.Ю. Философия Толстого. М., 1930.

127. Кедров К. «Уход» и «воскресение» героев Толстого // В мире Толстого. М., 1978. С.248-273.

128. Керлот Х.Э. Словарь символов. М., 1994.

129. Ковалев В.А. Поэтика Льва Толстого. М., 1983.

130. Козлов А.А. Религия графа Л.Н. Толстого, его учение о жизни и любви. СПб., 1895.

131. Козлов А.С. Мифологическая критика // Современное зарубежное литературоведение: Энциклопедический справочник М., 1999. С. 225-235.

132. Козлов А.С. Мифопоэтическое направление в зарубежном литературоведении // ' Литература и мифология. Л., 1975., С. 127-141.

133. Колышко И. Два преступления и два искупления. Критико-психологический этюд. СПб., 1901.

134. Краснов Г.В. Воскресение в «Воскресении» Л.Н. Толстого // Русская словесность. 1998. №6. С. 2-6.

135. Краснов Г.В. Новые подходы в изучении «позднего» Л.Н. Толстого // Литературоведение на пороге XXI века. М., 1998. С. 445-450.

136. Краснов Г.В. Спорные и бесспорные проблемы в изучении «позднего» Л.Н. Толстого // Толстой и современный мир: Сб. науч. ст.: В 2 ч. Тула, 1998. 4.2. С. 91-101.

137. Краснов Г.В. Мотив в структуре прозаического произведения. К постановке вопроса // Вопросы сюжета и композиции. Горький, 1980. С. 69-81.

138. Кузина Л.Н. Толстой и проблема «синтеза» искусств // Толстой и наше время. М., 1978. С.106-121.

139. Кузина Л.Н. Художественное завещание Льва Толстого: Поэтика Л.Н. Толстого конца XIX начала XX века. М., 1993.

140. Кузина Л.Н., Тюнькин К.И. «Воскресение» Л.Н. Толстого. М., 1978.

141. Кузина Л.Н., Тюнькин К.И. Комментарии // Толстой Л.Н. Собр. Соч. В 22-х т. М., 1978. Т. 13. С.459-493.

142. Кулешов В.И. Главная мысль романа «Воскресение» // Кулешов В.И. В поисках точности и истины. М., 1986. С. 110-135.

143. Кулешов Ф.И. Л.Н. Толстой: Из лекций по русской литературе XIX в. Минск, 1978.

144. Куняева Н.А. «Я есмь путь и истина и жизнь.»: К вопросу об источниках романа Л.Н. Толстого «Воскресение» // Начало: Сборник работ молодых ученых. Вып. 2. М., 1992. С. 108-116.

145. Купреянова Е.Н. Мотивы народного эпоса и древнерусской литературы в произведениях Толстого // Русская литература. 1963. №2. С. '

146. Купреянова Е.Н. Эстетика Л.Н. Толстого. М., Л., 1966.

147. Курляндская Г.Б. Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой: к проблеме религиозно-• нравственных исканий // Русская литература XIX века и христианство. М., 1997.1. С. 126-133.

148. Нива Ж. На европейском пире // Нива Ж. Возвращение в Европу: статьи о русской литературе. М., 1999. С.32-62.

149. Лакшин В.Я. Л.Н. Толстой-мыслитель в современном мире // Сохряков Ю.И. ху-, дожественные открытия русских писателей: О мировом значении русской литературы. М., 1990. С.67-79.

150. Лев Толстой: Сб. статей о творчестве М., 1959.

151. Леонтьев К.Н. Наши новые христиане: Ф.М. Достоевский и гр. Лев Толстой // Леонтьев К.Н. Собр. Соч. М., 1912. Т. 8. С.

152. Леонтьев К. О романах гр. Л.Н. Толстого. Анализ, стиль, веяние. М., 1911.

153. Либан Н.И. Кризис христианства в русской литературе и русской жизни // Русская литература XIX века и христианство. М., 1997. С. 292-297.

154. Литература и мифология. Л., 1975.

155. Литературное наследство. Т. 69: Лев Толстой. М., 1961.

156. Литературное наследство. Т. 90. Кн. 1-4: Маковицкий Д.П. У Толстого: 19041910: Яснополянские записки. М., 1979.

157. Лихачев Д.С. Лев Толстой и традиции древнерусской литературы // Лихачев Д.С. Избр. работы: В 3-х т. Л., 1987. Т. 3. С.298-321.

158. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971.166.Л.Н. Толстой. М, 1928.

159. Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1955.

160. Л.Н. Толстой в русской критике. М., 1952.

161. Л.Н. Толстой и русская литературно-общественная мысль. Л., 1979.

162. Л.Н. Толстой и современность. М., 1981.

163. Л.Н. Толстой о литературе. М., 1955.

164. Л.Н. Толстой: pro et contra. СПб., 2000.

165. Лобок A.M. Антропология мифа. Екатеринбург, 1997.

166. Ломунов К.Н. Над страницами «Воскресения» . М., 1978.

167. Лосев А.Ф. Диалектика мифа // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура.- М., 1991. С.22-186.

168. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М., 1982.

169. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х т. Таллинн, 1992.

170. Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С.17-245.

171. Лотман Ю.М. Между свободой и волей (Судьба Феди Протасова) // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. Тарту, 1994. I. (Новая серия). С. 11-24.

172. Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. T.l. С.391.

173. Лотман Ю.М. Руссо и русская культура XVIII начала XIX века // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969.

174. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

175. Лотман Ю.М., Минц З.Г., Мелетинский Е.М. Литература и мифы // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. М., 1992. Т.2. С.58-65.

176. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. О семиотическом механизме культуры // Труды по зн. системам. V. Вып.284. Тарту, 1971. С.144-166.

177. Любомудров A.M. О православии и церковности в художественной литературе // Русская литература. 2001. №1. С. 107-124.

178. Маймин Е.А., Слинина Э.В. Особенности портретной живописи в романе Толстого «Воскресение» // Маймин Е.А., Слинина Э.В. Теория и практика литературного анализа. М., 1984. С.77-87.

179. Маклаков В.А. Л.Н. Толстой как общественный деятель. М., 1912.

180. Маковицкий Д.П. У Толстого. 1904-1910. «Яснополянские записки» Д.П. Мако-вицкого // Лит. наследство. Т.90. Кн.5. М., 1981.

181. Мардов И.Б. О новом жизнепонимании Льва Толстого // Вопросы философии. 1996. № 9. С. 39-45.

182. Мардов И.Б. Путь восхождения. М., 1993.

183. Марков В.А. Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса) // Тыняновский сборник. Четвертые тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 133-145.

184. Меднис Н.Е., Миркес А.Л. Мотив в системе эстетического дискурса («Анна Каренина») // Эстетический дискурс: Семио-эстетические исследования в области литературы: Межвузовский сборник научных трудов. Новосибирск, 1991. С. 125-135.

185. Мейлах Б.С. Уход и смерть Льва Толстого. М., 1979.

186. Мейлах Б.С. Философия искусства и художественная картина мира // Вопросы философии. 1983. №7. С.116-125.

187. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994.

188. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976.

189. Мень А. «Богословие» Льва Толстого и христианство // Л.Н. Толстой Исповедь.

190. В чем моя вера? Л., 1990. С.5-27.

191. Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995.

192. Минц З.Г., Лотман Ю.М. Индивидуальный творческий путь и типология культурных кодов // Сб. статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973. С.96-98.

193. Мифология и повседневность. Материалы научной конференции 18-20 февраля 1998 года. СПб., 1998.

194. Миф — фольклор — литература. Л., 1978.

195. Михайлов О.Н. «Разгневанный» Толстой (Роман «Воскресение» и его автор) // Михайлов О.Н. Страницы русского реализма. (Заметки о русской литературе XX века.) М., 1982. С.12-51.

196. Михайлов Ю. «Не терпит Бог людской гордыни.» // Москва. 1991. № 8. С. 2jQ7

197. Моод Э. Мой последний визит к Толстому // Литературная учеба. 1997. Кн.4. С. 135-142.

198. Моод Л. Толстой в 1906 г. // Литературная учеба. 1997. Кн.4. С.142-146.

199. Мороз А.Б. Божница и окно: семиотические параллели // Слово и культура. М., 1998. Т.2. С.114-125.

200. Мороз В.А. Толстой в моей арестантской жизни // Толстовский листок. Толстой и о Толстом. М., 1992. Вып.2. С.37-70.

201. Морозенко Л.Н. Творчество Л.Н. Толстого 900-х годов // Литературный процесс и творческая индивидуальность: Сб. науч. трудов. Кишенев, 1990. С.55-75.

202. Мышковская Л.М. Мастерство Л.Н. Толстого. М., 1958.

203. Научные доклады Московского толстовского общества. М., 1996. Вып. 5. Толстой и религия.

204. Неклюдов С.Ю. О кривом оборотне (К исследованию мифологической семантики фольклорного мотива) // Проблемы славянской этнографии. Л., 1979. С. 133141.

205. Немировская Л.З. Религия в духовном поиске Толстого. М., 1992.

206. Несмелов В. Вопрос о смысле жизни в учении новозаветного откровения // Смысл жизни: Антология. М., 1994. С. 65-92.

207. Никитин В.А. Толстой и Федоров. «Богоискательство» и богоборчество Толстого // Прометей. М., 1980. Вып.12. С. 113-138.

208. Никитина С.Е., Кукушкина Е.Ю. Дом в свадебных причитаниях и духовных стихах (опыт тезауросного описания). М., 2000.

209. Никифорова О.И. Исследование по психологии художественного творчества. М., * 1972.

210. Николаев П.В. Проблема нравственной ответственности в повести «Дьявол» // Яснополянский сборник. Тула, 1984. С. 111 -119.

211. Николаева Е.В. Духовный климат эпохи и художественный мир позднего Льва Толстого // Литература в школе. 1997. № 5. С. 61-71.

212. Николаева Е.В. О некоторых источниках «Исповеди» Льва Толстого: К вопросу об использовании в произведении традиции древнерусской литературы // Литература Древней Руси. М., 1983. С. 118-192.

213. Николаева Е.В. Притча в творчестве JI.H. Толстого // Литература Древней Руси. М., 1983. С. 114-127.

214. Николаева Е.В. Художественный мир Льва Толстого: 1880-1900-е годы. М., 2000.

215. Николаева Е.В. Что волнует современных толстоведов? // Яснополянский сборник. 2000. С. 134.

216. Николаева Е.В., Зайцева Н.В. Народные рассказы Л.Н. Толстого и их иллюстрации в «Посреднике»// Русская литература и изобразительное искусство XVIII — начала XX века: Сб. науч. трудов. Л., 1988. С. 235-253.

217. Николюкин А.Н. «Эта радостная работа» (Книга жизни великого русского мыслителя) // Толстой Л.Н. Круг чтения: В 2-х тт. М., 1991. Т1. С. 5-17.

218. Ничипоров Б.В. Введение в христианскую психологию: Размышления священника-психолога. М., 1994.

219. Новиков М.П. «Я виноват в его смерти.» Лев Толстой и крестьянская Россия // Октябрь. 1994. № 9. С. 155-190.

220. Оуэн С.У. Словарь библейских символов. С-Пб., 1997.

221. Панченко A.M. «Народная модель» истории в набросках Толстого о Петровской эпохе // Лев Толстой и русская литературно-общественная мысль. Л., 1979. С. 66-84.

222. Панченко А. М. Несколько страниц из истории русской души // Л.Н. Толстой Исповедь. В чем моя вера? Л., 1990. С.346-360.

223. Петров Г.И. Отлучение Льва Толстого. М., 1978.

224. Петров А. Пометки Толстого на книгах Яснополянской библиотеки // Сб. гос. толстовского музея. М., 1937. С.298-347.

225. Пичурина О.А. Толстой и официальное православное богословие // Вече. 1994. Вып.1.С.145-179.

226. Плахотишина В.Т. Художественное мастерство Л.Н. Толстого в романе «Воскресение». Киев, 1958.

227. Плюханова М. Творчество Толстого. Лекция в духе Ю.М. Лотмана // Russian studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. СПб., 1995. I. 4. С.37-81.

228. Позойский С.И. К истории отлучения Льва Толстого от церкви. М., 1979.

229. Пономарев Е.Р. Лев Толстой в литературном сознании русской эмиграции 19201930-х годов // Русская литература. 2000. №3. С. 202-211.

230. Поповкин А.И. Народные рассказы Л.Н. Толстого. Тула, 1957.

231. Порудоминский В.М. «С тех пор, как я сел в вагон.»: Железная дорога в миросозерцании Л. Толстого // Человек. 1995. №5. С.145-159.

232. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.

233. Пругавин А.С. О Льве Толстом и о толстовцах. Очерки, воспоминания, материалы. М., 1911.

234. Путилов Б.Н. Мотив как сюжетообразующий элемент // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 143-147.

235. Пятигорский A.M. Толстовская трактовка буддизма // Пятигорский A.M. Избр.

236. Труды. М„ 1996. С. 251-255.

237. Рачин Е.И. Толстовское понимание Бога // Научные доклады московского толстовского общества. Вып. 5. Толстой и религия. М., 1996. С. 4-11.

238. Рачин Е.И. Философские искания Льва Толстого. М., 1993.

239. Ремизов В.Б. JI. Толстой в поздний период творчества: мировоззрение и художественное видение // Толстовский сборник: Этика и эстетика. Вопросы поэтики. Творческие связи и традиции. Тула, 1992. С. 4-21.

240. Ремизов В.Б. Позиция автора в романе JI.H. Толстого «Воскресение» // Толстовский сборник № 6. Тула, 1976. С. 61-71.

241. Ремизов В.Б. Роман Толстого «Воскресение»: Концепция жизни и формы ее воплощения. Воронеж, 1986.

242. Реформатский А.А. Структура сюжета у Толстого // Реформатский А.А. Лингвистика и поэтика. М., 1987. С. 180-259.

243. Розанов В.В. О писательстве и писателях. М., 1995.

244. Роман Л.Н. Толстого «Воскресение»: историко-функциональные исследования. М., 1991.

245. Ромодановская Е.К. От цитаты к сюжету. Роль повести-притчи в становлении новой русской литературы // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX вв. Петрозаводск, 1994. С. 66-75.

246. Россовецкий С. Л.Н. Толстой — редактор древнерусских текстов // Лев Толстой: проблемы творчества. Киев, 1978.

247. Салманова И.Ф. «Исповедь» Л.Н. Толстого. О природе творческого мышления писателя // XXII Толстовские чтения. Тула, 1995. С.40-42.

248. Салманова И.Ф. Толстой художник и мылитель в религиозно-философском трактате «О жизни» // XXIV международные толстовские чтения. Тула, 1998. С. 21-24.

249. Себежко Е.С. «Неслыханная простота» притчи: народные рассказы Л.Н. Толстого // XXII Толстовские чтения. Тула, 1995. С.42-43.

250. Серафим Саровский. О цели христианской жизни (Беседа старца Серафима с Н.А. Мотовиловым) // Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. XIX век. М. 1995. С. 367-386.

251. Скафтымов А.С. Идеи и формы в творчестве Л. Толстого // Скафтымов А.С. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 134-164.

252. Слово и мысль Льва Толстого: Филологические разыскания. Казань, 1993.

253. Смирнов И.П. Место «мифопоэтического» подхода к литературе среди других толкований текста (о стихотворении Маяковского «Вот так я сделался собакой») // Миф — фольклор — литература. Л., 1978. С. 186-203.

254. Смысл жизни: Антология. М., 1994.

255. Соина О.С. Л.Н. Толстой: парадоксы этического человекотворения // Человек.1996. №2. С.60-79.

256. Соина О.С. Этика самосовершенствования: JI.H. Толстой, Ф. Достоевский, Вл. Соловьев. М., 1990.

257. Соловьев B.C. Три разговора // Соловьев B.C. Избранное. М., 1990. С.231-424.

258. Сохряков Ю.И. Абсурд бездуховного существования // Литература в школе. 1997. №7. С.68-76.

259. Ставицкий А.В. Реалистическое и нормативное в художественном целом («Воскресение» Л.Н. Толстого) // Природа художественного целого и литературный процесс. Кемерово, 1980. С.34-45.

260. Стоянова С.И. Повести «позднего» Толстого в контексте его творчества 1880 -1900-х годов: Автрореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1994.

261. Стоянова С.И. Христианские мотивы в позднем творчестве Л. Толстого // Русская литература XIX века и христианство. М., 1997. С. 191-197.

262. Страхов Н.Н. Воспоминания и отрывки. СПб., 1892.

263. Струве П.Б. Лев Толстой // Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социология. М., 1997. С. 291-304.

264. Суриков В. Самостеснение Толстого // Литературное обозрение. 1997. №2. С.24-29; №3. С.85-92.

265. Тагер Е.Б. Новый этап в развитии реализма // Русская литература конца XIX -начала XX века. Девяностые годы. М., 1968. С. 92-141.

266. Тамарченко Н.Д. Об авторской позиции в повестях «позднего» Л. Толстого («Крейцерова соната» и «Дьявол») // Русская словесность. 1994. №4. С. 17-24.

267. Тарасов А.Б. О «поэзии» разнообразия и «прозе» однообразия в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина» // Литература в школе. М., 1997. №4. С. 32-41.

268. Тарасов Б. Лев Толстой читатель Блеза Паскаля // Вопросы литературы. 1997. №6. С. 86-101.

269. Тарасов А.Б. Что есть истина? Праведники Льва Толстого. М., 2001.

270. Телегин С.М. Философия мифа: Введение в метод мифореставрации. М., 1994.

271. Тиме Г.А. Немецкий «миф» о Л. Толстом и Ф. Достоевском первой трети XX • века (русско-немецкий диалог как опыт мифотворчества) // Русская литература.1. СПб., 2001. №3. С. 36-52.

272. Токарев С.А., Мелетинский Е.М. Мифология // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. М., 1992. Т.1. С. 11-20.

273. Толстая А.Л. Отец. Жизнь Льва Толстого. М., 1989.

274. Толстая С.А. Дневники: В 2-х т. М., 1978.

275. Толстовский сборник: Этика и эстетика. Вопросы поэтики. Творческие связи и традиции. Тула, 1992.

276. Толстой СЛ. Очерки былогого. М., 1949.

277. Толстой-художник: Сб. статей. М., 1961.

278. Томилов В.Г. Лев Толстой и христианство // Русская литература на межконфессиональных перекрестках: Тезисы докладов и выступлений на международно-родной конференции. М., 1995. С. 12-13.

279. Топоров В.Н. Древо мировое // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. М., 1991. Т. 1. С. 398-406.

280. Топоров В.Н. Миф. Ритуал, Символ. Образ: Исследования в области мифопоэти-ческого. М., 1995.

281. Топоров В.Н. О структуре некоторых архаических текстов, соотносимых с концепцией «мирового дерева» // Тр. по зн. системам. VI. Вып.284. Тарту, 1971. С. 9-62.

282. Топоров В.Н. Путь // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. М., 1992. Т. 2. С. 352-353.

283. Туниманов В.А. «Кроткая» Достоевского и «Крейцерова соната» Толстого (Две исповеди) // Русская литература. 1999. №1. С.53-88.

284. Тюпа В.И. К новой парадигме литературоведческого знания // Эстетический дискурс: Семио-эстетические исследования в области литературы: Межвузовский сборник научных трудов. Новосибирск, 1991. С. 4-16.

285. Ульянов Н.И. Национализм Толстого // Русская литература. 1991. №2. С.93-103.

286. Успенский Б.А. Поэтика композиции // Успенский Б.А. Семиотика искусства. М., 1995. С.9-220.

287. Успенский Б.А. Семиотика искусства. М., 1985.

288. Фет Н.А. О поэтике повести Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича»: Автрореф. дис. . канд. филол. наук., СПб., 1995.

289. Флоренский П. А. Записка о православии // Флоренский П. А. Сочинения. В 4 т. Т. 2 С.5з?-5А6.

290. Ю.Флоренский П. А. Храмовое действо как синтез искусств // Флоренский П. А. Сочинения. В 4 т. Т. 2. М., 1996. С. 370-382.

291. Флоровский Г.В. Пути русского богословия. Париж, 1937.

292. Фортунатов Н.М. Творческая лаборатория Л. Толстого. М., 1983.

293. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978.

294. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанр. Л., 1936.

295. Фуксон Л.Ю. Мир литературного произведения как система ценностей // Эстетический дискурс: Семио-эстетические исследования в области литературы: Межвузовский сборник научных трудов. Новосибирск, 1991. С. 17-24.

296. Храпченко М.Б. Лев Толстой как художник. М., 1963.

297. Храпченко М.Б. «Воскресение» // Л.Н. Толстой в школе. М., 1965. С.210-243.

298. Христианская этика. Систематические очерки мировоззрения Л.Н. Толстого. Екатеринбург, 1994.

299. Цвейг С. Лев Толстой // Цвейг С. Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой. М., 1992. С.223-357.

300. Цивьян Т.В. Дом в фольклорной модели мира (на материале балто-славянских загадок) // Семиотика культуры. Тр. по зн. системам. X. Тарту, 1978.

301. Цивьян Т.В. К семантике пространственных и временных показателей в фольклоре // Сб. статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973. С.13-17.

302. Чернов А.В. Архетип «блудного сына» в русской литературе XIX века // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX вв. Петрозаводск, 1994. С. 151158.

303. Чернышева Т.А. Художественная картина мира, «Экологическая ниша» и научная фантастика // Человек природа - искусство. Л., 1986. С.55-73.

304. Чернявский А.А. Еще раз о мировоззрении Льва Толстого // Советская педагогика. 1990. №9. С.90-101.

305. Чехов и Лев Толстой. М., 1980.

306. Чудаков А.П. Антиномии Льва Толстого // Чудаков А.П. Слово вещь - мир: От Пушкина до Толстого. М., 1992. С. 133-146.

307. Шатин Ю.В. К проблеме межтекстовой целостности (на материале произведений Л.Н. Толстого 900-х гг.) // Природа художественного целого и литературный процесс. Кемерово, 1980. С.45-56.

308. Шевцова Д.М. Функционирование библейских эпиграфов в художественной структуре романов Л.Н. Толстого ( «Анна Каренина», «Воскресение») и Ф.М. Достоевского («Братья Карамазовы»): Автореф. дис. . канд. филол. наук., Нижний Новгород, 1997.

309. Шестов Л. Избранные сочинения. М., 1993.

310. Шестов Л. На Страшном Суде (Последние произведения Л.Н. Толстого) // Шестов Л. Сочинения: В 2-х т. М., 1993. Т.2. С. 98-150.

311. Шкловский В.Б. Лев Толстой М., 1967.

312. Шкловский В.Б. Матерьял и стиль в романе Л. Толстого «Война и мир». М., 1928.

313. Шульц С.А. Миф и ритуал в творческом сознании Л. Толстого // Русская литература. 1998. № 3. С. 33-42.

314. Шутая Н.К. Мотив в литературном произведении (Творчество Достоевского) // Литературоведение на пороге XXI века. М., 1998. С. 451-456.

315. Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л., 1969.

316. Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1974.

317. Эйхенбаум Б.М. Черты летописного стиля в литературе XIX в. // ТОДРЛ. М., Л., 1958. Т.14. С.545-550.

318. Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1995.

319. Элиаде М. Космос и история. М., 1987.

320. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. М., 1997.

321. Юнг К.Г. К пониманию психологии архетипа младенца // Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991. С. 119-129.

322. Юнг К.Г. Психология и поэтическое творчество // Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991. С. 103-119.

323. Юртаева И.А. К вопросу о традиции жития в повести Толстого «Отец Сергий» // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики: Межвуз. сб. Кемерово, 1988. С.115-125.344.Язык Толстого. М., 1979.

324. Яснополянский сборник 1998: Статьи, материалы, публикации. Тула, 1999.

325. Яснополянский сборник 2000: Статьи, материалы, публикации. Тула, 2000.

326. XXII Толстовские чтения. Тула, 1995.

327. XXIV международные толстовские чтения. Тула, 1998.

328. Helle L. J. Tolstoy and The Other/ Some Comments on the Role of Dialogue in «Voskresenie» // Life and text. Oslo, 1997. (Universitetet Oslo. Meddelelser №.79. P. 147-158.

329. Parthe K. Death Masks in Tolstoi // Slavic Review, Summer, 1982. Vol. 41. №2. P. 297-305.

330. Pomorska K. Tolstoy — contra semiosis // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics, 1982. N25-26. P.383-390.1. Р9ССПгг'л/госудагс'штпя&ъ