автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Русская философская лирика: генезис, проблематика, поэтика

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Малюкова, Людмила Николаевна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. А. Ахматова. От дисгармонии мира к внутреннему самостоянию.

ГЛАВА 2. философско-эстетическое «восхождение» Б. Пастернака.

ГЛАВА 3. Н. ЗАБОЛОЦКИЙ. От идеи «монизма» к нравственно- философской проблематике.

ГЛАВА 4. Строительство и концепция «Первородства» Л.Мартынова.

ГЛАВА 5. Концепция Времени и Пространства в лирике А. Твардовского.

ГЛАВА 6. В поисках фнлософско - эстетического синтеза.

Введение диссертации2001 год, автореферат по филологии, Малюкова, Людмила Николаевна

Интерес к философской лирике в последние три десятилетия заметно обострился. Немало этому способствовал целый ряд причин объективного и субъективного характера: социально-исторические условия, явившие начало нового, не менее сложного и противоречивого периода, ощущение распадения миропорядка и личности человека, а в связи с этим и необходимость выхода за пределы социальных и идеологических ограничений, стремление как можно скрупулезнее постигнуть проблемы экзистенциального, онтологического плана. В этих обостренных условиях бытия лирика с ее универсальным постижением мира, остро выраженной жизнеспособностью личностного начала стала тем эстетическим фактором, который, как никакой другой, более глубоко и интенсивно отразил мыслеобразующие и душевные «срезы» своего времени.

XX век принес не только социальные и революционные потрясения, но и колоссальные открытия в области точных и общественных наук. Теория относительности А. Эйнштейна, философия экзистенциализма с её отторжением всеобщей истории и сосредоточием на «нетранслируемой субъективности сознания», идеи «гелиоцентризма» Чижевского, биосферы и ноосферы В. Вернадского . перестраивали до основания представление о мире и человеке и не могли не найти своеобразного преломления в мирочувствовании крупнейших поэтов своего времени: Пастернака, Ахматовой, Заболоцкого, Твардовского, JI. Мартынова .

С открытием многомерности и укрупненности мира связи его с человеком осложнились. На этой «волне» перед художником возникла необходимость не только воссоздания действительности в художественных образах, но и взять на себя задачу мыслителя, акцентировав внимание на вечных вопросах человеческого бытия. Академик Б.Н. Раушенбах круг этих вопросов сформулировал так: «. далеко не последнее место . должны занять вопросы, связанные с мировоззрением современного человека, осмыслением его как места в Космосе, во вселенной, так и, образно выражаясь, в космосе отношений с другими людьми, с обществом, с природой Земли, вне которой нам не дано существовать в обозримом будущем. От того, насколько нам удастся разобраться в этих проблемах, найти правильные пути их решения, зависит, без преувеличения, грядущее цивилизации в целом» (1989, №8,с.27).

Поиски ответов на подобные вопросы все более отсылают нас не столько к точным наукам, сколько к миру духовных ценностей. Искусство продолжает оставаться той спасительной силой, на которую возлагают надежды многие ученые и художники. По этому поводу В. В. Иванов утверждал: «В основе человеческой культуры лежит тенденция в преодолении смерти, выражающаяся, в частности, в накоплении, сохранении и постоянной переработке сведений о прошлом. В XX веке эта тенденция особенно обостряется благодаря теоретической и практической постановке проблем, касающихся временных границ цивилизации, локальной и общечеловеческой . В какой-то мере вся человеческая культура до сих пор остается протестом против смерти и разрушения, против увеличивающегося единообразия - энтропии» (1973, с. 148-149).

На таком трагическом рубеже, чтобы выжить, поэзия все чаще смыкается с другими формами познания. Ей недостаточно уже быть поэзией в ее чистом виде. Медитативность, углубленный психологизм, аналитичность становятся теми векторами, которые позволяют ей настраиваться на мировые общечеловеческие контакты, приобрести значение актуальности. Уже в 60-е гг. ученые и критики не только стали обращать внимание на философский потенциал в лирике, но и прогнозировать его усиление. На Международной встрече в Грузии в 1967 году французский поэт Гильвик высказал такую мысль: «Сегодня поэзия все более становиться поэзией мысли . Я думаю, что поэт будущего станет слиянием философа, поэта и ученого в той мере, в какой это может ответить на запросы общества и на деле способствовать общественному прогрессу» (Гильвик, 1967, с.208). Со временем эта мысль будет углубляться и варьироваться (Ланщиков, 1982, с.208; Борев, 1975, с.254; Огнев, 1982, с.254). Конкретизируя и уточняя, Н.А. Богомолов развернет ее так: «Усилилась тяга к философскому осмыслению мира, к осознанию новых граней «вечных» тем, касающихся человеческого существования в мире . Многие поэты . стремятся к открытым философским размышлениям: не просто восприятие мира и передача читателю I собственного эмоционального заряда, а движение человеческой мысли, постигающей мир, рождает энергию стиха» (Богомолов, 1981, с. 184).

В то же время в этом движении была усмотрена и негативная сторона ( Урбан, 1979, с.27; Гей, 1966, с.59). За открывшейся дверью «гласности» и демократии обнаружились далеко не безупречные перспективы философских поисков. В современном романе А. Бочаров заметил, что при всей интенсивности обращения к «вечным проклятым вопросам человечества . каких-то значительных философских открытий» не видно» (Бочаров, 1988, с.12). Г. Белая эту результативность перевела на весь литературно-художественный процесс. «К сожалению, - утверждала она, - отождествление проблематики с заданным тезисом, философии и истории - с заданной идеологической задачей породило у части литераторов антипатию к культуре философско-художественной мысли вообще. Это многое объясняет в состоянии современной литературы» (Белая, 1988, с.59).

Примечательно, что в эти же 60-80-е гг. некоторые критики и исследователи один из значительнейших истоков обогащения лирики увидели в развитии философских традиций поэтов-классиков (Михайлов, 1981, с.79; Шайтанов, 1983, с.186). Однако вывод, к которому пришли некоторые из них, оказался далеко неоднозначным. Так,С. Чупринин заметил, что, с одной стороны, «внимание к внутреннему миру личности, к душе человека», «к онтологическим проблемам», «к вопросам жизни и смерти, конечных целей бытия» существенно «обогатило русский стих, сделало его и более глубоким, и более интимным, и более «классичным», с другой, - критик обнаружил и немало поэтически* «просчетов». «Не боясь преувеличений, - заявил он, - смело можно сказать, что за возвращение к классическим истокам и наращивание своего нравственно-философского потенциала поэзия заплатила резким понижением гражданского тонуса и в силу этого утратой непосредственного контакта как с современностью, так и с современной массовой читательской аудиторией» (Чупринин, 1987, с. 187).

В этой общей литературно-художественной панораме среди критиков делаются попытки выделить «молодую поэзию» в особый поэтический ряд. В их публикациях отчетливо проскальзывает мысль о «недосмотре», «неумении увидеть» зарождение нового поэтического «направления» с определенной философско-эстетической установкой. В статье Д. Филимонова «Смените угол зрения» утверждается: «Новая поэзия не так проста, как может показаться на первый взгляд. В лучших своих проявлениях она полифонична . Сегодня одна мысль, одно чувство - уже мало, уже неинтересно. Мир стал сложнее, отношения между полами изменились, контакт человека и вселенной выходит на новый этап своего развития. Писать как раньше уже нельзя» (Филимонов, 1989, с.5). Более конкретен в своих суждениях М. Эпштейн. Акцентировав внимание на целом ряде молодых поэтов и объединив их определенными философско-эстетическими признаками, ведущую особенность критик увидел в отчетливом проявлении «неполноценных идей» и «воссоздании их в поэтических художественно-неполноценных образах». JI. Баранова-Гонченко в этой поэтической группе выделяет уже «вынужденную приспосабливаемость» «в эстетическом и философском плане» (Баранова-Гонченко, 1989), Н. Габриэлян особое философское своеобразие усматривает «в самом устройстве духовного зрения» (Габриэлян, 1993, с.228), а В. Дмитриев, при всех ритмико-метрических просчетах, подчеркивает «огромность философии» (Дмитриев, 1993, с.4) новой поэзии.

Подобные ссылки на публикации, в которых встречается слово «философский», можно продолжить и далее. Они есть свидетельство как определенного закономерного интереса к вопросам философской поэзии, так и неупорядоченности воззрений на ее феномен. Слово «философский» стало расхожим. Его нередко вводят там, где возникает необходимость подчеркнуть уровень той или иной поэтической мысли.:. Как верно заметил В. Кожинов, в рубрику «философская лирика» попадают и подлинно глубокие поэтические творения», и зарифмованные о тех или иных всеобщих проблемах» (Кожинов, 1982, с.241). Вопрос, что такое «философская поэзия», а вместе с ним и философская мысль в поэзии, критикой не рассматривается. Его осмысление лежит на уровне научного исследования. Но и среди ученых в определении этого феномена нет однозначных решений. Между тем он имеет значение ключевое. Отсюда наша задача, прежде всего, дать свое определение категориальности философской поэзии, выявить ее отличие от поэзии нефилософского плана.

Заметим, что философская поэзия — одна из поэтических разновидностей, исключающих качество или какую-либо оценочную иерархию. Прежде всего она определяется предметом изображения, в основу которого положена мысль-максима, сориентированная на субстанциональные основы человеческого бытия, нередко интегрированного социальными, онтологическими или этическими планами. Для примера обратимся к двум классическим образцам: стихотворениям М.Ю. Лермонтова «Три пальмы» и А.С. Пушкина «В степи мирской, печальной и безбрежной».

Внешне они довольно сходны: лирическое «я» заменено «поэтическим сознанием», выраженным опосредственно; есть общее в начальной части сюжета, указывающей на место действия («В степи мирской, печальной и безбрежной // Таинственно пробились три ключа» (Пушкин, 1954, т.2, с.27) «в песчаных степях аравийской земли // Три гордые пальмы высоко росли» (Лермонтов, 1981, т.1, с.289)), едины образы: степь, ключ, родник, как источники жизни. В обоих стихотворениях движение экзистенциальной темьь варьируется, разворачивается диалектически. На этом сближение, пожалуй, завершается.

В стихотворении М. Лермонтова универсальная идея творимого зла входит в развитие сюжета «описательно», действие как будто бы увидено со стороны наблюдателем, - вводятся все новые и новые картины, которые, конкретизируясь, уточняются, сменяют одна другую: выделена красота пальм на фоне безжизненной земли, сообщается о приближении жестоких гостей с обстоятельным рассказом об их походной жизни, описана обстановка, подробно передается уничтожение пальм по различным стадиям, заключенных в словах-действиях: пали, сорвали, изрублены, жгли, разнесло; то есть, судьба пальм наделяется всеми свойствами, которые им присущи или могли быть присущими. «Описательная» форма изображения оказалась весьма органичной для воссоздания данного сюжета. Отсюда на передний план в стихотворении выдвигается сама «картина» при всем том, что стихотворение, несомненно, содержит глубокий смысл: зло исходит не только от человека, но и от природы, - зло осознанное и неосознанное; но эта мысль - следствие, вытекающее из «изображаемого», - как результат эстетического воздействия. Характерна и концовка стихотворения («А ныне все дико и пусто кругом»), которая имеет сообщающий характер и завершает целостность изображаемой картины.

Иное в стихотворении А.С. Пушкина. Уже в самом начале «ключ» воспринимается как обобщенный предмет, - экзистенциальная данность, - который по мере развития действия приобретает новые субстанциональные значения: Ключ юности, ключ быстрый и мятежный, Кипит, бежит, сверкая и журча. Кастальский ключ волною вдохновенья В степи мирской изгнанников поит. Последний ключ — холодный ключ забвенья, Он слаще всех жар сердца утолит.

В первом периоде «ключ» получает дополнительное уточнение — «юности», а с ним и определяющие эпитеты г «быстрый и мятежный», за которыми следует метафорическая строка, стремительно углубляющая и наполняющая образ новыми качествами: «Кипит, бежит. Сверкая и журча» - в результате, перед нами уже не обычный «ключ», а сама человеческая судьба в пору весеннего расцвета. Во втором - «ключ» определен как «кастальский», и здесь поэт не ушел от традиционных норм, связав этот мифологический образ с романтическим «современным» словосочетанием «волною вдохновенья». В данной строке этот образ обращен к «изгнанникам», - слово не конкретизируется (каким «изгнанникам», - не уточняется), но идея «гонимости» в это время (стихотворение датировано 1827г.) могла. быть навеяна и трагической судьбой декабристов. В этом отношении «адрес» ее при всей универсальности и всеобщности не лишен социальности и историчности. - он современен. В третьем периоде «ключ» назван «последним» и подчеркнут «уточнением»: «холодный ключ забвенья». Пауза, стоящая перед данным словосочетанием, как будто бы отделяет предыдущий текст от заключительных последних двух строк. Именно они перестраивают всё стихотворение: «слаще всех жар сердца утолит» не «ключ юности», не «кастальский», а «холодный ключ забвенья», потому что «последний», прощальный, - за ним начинается иной мир, исключающий все сущее; «слаще всех» - это уже смысл оценочный, к нему ведет вся структура стихотворения. Благодаря ему все три «ключа» воспринимаются не равноценными разновидностями единой целостности, а как своего рода иерархия «ценностей» человеческого бытия, сфокусированных поэтическим сознанием так, что в результате выстраивается определенный концептуально-философский «тип» произведения. «Ключ» уже не может быть представлен как непосредственный образ, как «картина», - на передний план выдвигается «мысль-образ» о человеческом бытие; как своего рода формула различных стадий жизни в ее всеобщих субстанциональных закономерностях.

Рассмотренное стихотворение А.С. Пушкина - классический образец философской лирики, где поэтическое «Я», выраженное в форме поэтического сознания, создает мир поэтического пространства, размыкая его по универсальным «координатам»: везде и нигде, никогда и всегда, никто и каждый . При этом время в таком произведении не локализовано и пространство не ограничено: они апеллируют к всеобщим родовым основам человеческого бытия, имеющих место «нигде» и «всюду». Предметом изображения в стихотворении, рассмотренном выше, становится не столько жизнь как таковая, сколько движение ее, изменчивость с акцентом не столько на чувства, сколько на их особую ценность на различной временной стадии, - и особенно «у последней черты». Одним словом, перед нами идеи «вечные», которые не исключают и «печати времени», ибо вне ее нельзя проникнуть глубоко в структуру стихотворения, понять смысловой уровень, семантику слов, своеобразие символики. Вне исторического контекста философская поэзия весьма условна. Другое дело, как утверждает JI. Гинзбург, «историзм может быть непроясненным, неосознанным или «замалчиваемым» в силу определенной установки» (Гинзбург, 1974, с. 17). В связи с этим возникает актуальный и довольно спорный вопрос о возможности открытий в области общечеловеческих «вечных» ценностей, вне которых философская поэзия несостоятельна.

Если говорить об их «персоналиях», они представлены как своего рода категории: свобода и воля, равенство и братство, жизнь и смерть, добро и зло, красота и безобразие, личность и власть . В диалоге с А. Урбаном Ст. Рассадин высказал такую мысль: «Я; вообще думаю, что дело искусства - не высшая математика экспериментов, а отстаивание щ, арифметических истин. Дважды два - четыре . Что бы не происходило: революция или великие перемены, родина есть родина, совесть есть совесть, человек есть человек. Не укради. Не убий . Не предай . Отстоять это вопреки всему и есть самое трудное» (Рассадин, 1989). Подобное утверждение проводится «курсивом» и в статье И. Золотусского «Крушение абстракций»! «Идеал литературы не может бьггь политическим . у нее более вечные задачи», - отмечает критик (Золотусский, 1989, с.240). Мысль не новая; особенно активно ее отстаивали многие художники и теоретики в начале столетия, когда мир вплотную приблизился к острейшим социально-историческим катастрофам (Хосе Ортега-И

Гассет (Хосе Ортега-И-Гассет, 1999, с. 12)).

Однако, акцентируя внимание на «общечеловеческом», «вечном», положенном в основу философской поэзии, необходимо учитывать две особенности: одну из них -банальность (о ней А. Михайлов писал: «Зарифмовать банальную истину вроде «все течет . все меняется», - это еще не значит философски осмыслить жизнь. Там, где нет поэтических открытий, там не может быть и философской глубины мысли» (Михайлов, 1975, с.200)), другая - в утверждении «насущных истин», которые во все времена волновали и волнуют человечество и в которых отразилось подлинное чувство «страсти», получившее определение у Гегеля «пафоса». Вкладывая в его содержание и «те всеобщие силы, выступающие самостоятельно», и «те, что живут в человеческой груди и движут человеческой душой в ее сокровеннейших глубинах», философ-диалектик утверждал: «Если пафос покоится на каком-либо учении и убеждении в его истинности . он не является подлинным пафосом для художественного изображения. Не является еще и потому, что интерес к такого рода занятиям . не является всеобщей движущей силой человеческого сердца» (Гегель, 1988, с.114).

О том, что в мире человеческого бытия все уже открыто и потенциалы его исчерпаны, отмечалось и ранее. В статье «Судьба человека в современном мире» Н. Бердяев, утверждая эпоху Ренессанса, как расцвет искусства, открывающего человека в его универсальности, высказал убеждение о вступлении общества, а с ним и искусства XX века, «в ночную эпоху истории». Он подчеркивал: «В культуре нашего времени утеряна всякая органическая целостность, всякая иерархичность, в которой высшая ступень чувствует свою неразрывную связь с низшей ступенью» (Бердяев, 1990, с.213). Устанавливая «планку» завершения открытий, современные критики и исследователи постоянно ее колеблют. Если Б. Бурсов опускал ее на уровень творчества А.С. Пушкина (Бурсов, 1986, с.386), С. Залыгин -Н.В. Гоголя. Но и творчество Гоголя, по мнению критика, уже не может вместить всей громадности открытий времени.

В статье «Литература и природа» он констатирует: «. человек, по-видимому, мог открывать себя одновременно с открытиями мира . закончились они - закончились и другие . В самом деле - какие новые качества открыты литературой и наукой в человеке за последние тысячелетия? Да никаких. Добро и зло, честность и коварство, способность любить и ненавидеть - все это было известно давным-давно» (Залыгин, 1991, с.13,14). В итоге источник качественного наполнения литературы критик видит в «повседневном историческом событии», в « приближении к публицистике и документализму» (Залыгин, с.15). В таком контексте поэзии, исключающей «как таковые и «повседневность и документализм», не остается места.

Очевидно, что вопрос об открытиях в философской лирике заключен в самой ее природе. Исторически она складывалась так, что новое в ней утверждалось через изменение общезначимого, - на стыке традиционного и открываемого. И поскольку лирика является особой формой познания и личность в ней выступает как отражение сознания своего времени, то и «вечные» идеи, преломляясь в поэтической личности, приобретают новые оттенки и значения, своеобразно интерпретируются. Вместе с этим преобразуется и семантика слова, рождаются его новые ассоциативные связи. Каждая эпоха дает свои ответы на «вечные» вопросы. В философской лирике сближение традиционного и открываемого особенно ощутимо, так как по своему характеру она конфликтна. Ориентируясь в пределах своей системы на «безличную науку» о мире (философию, социологию, науку .) с одной стороны, и на целостное устоявшееся знание с другой, философская поэзия открывает свой концептуальный мир, отличный от существующего, в котором все поэтические элементы подчинены основной универсальной мысли так, что и ориентация на «безличную науку» порождает новое оригинально-эстетическое представление. Мимо этой особенности философской поэзии не прошел Е. Маймин. «Перевод философских идей на язык поэзии, -утверждал он, - это не простое заимствование и отнюдь не механическая работа. Это перевод из одной системы в другую, из одного измерения в другое. Когда это делается на языке настоящей поэзии, это выглядит не как след влияния, а как открытие нового: открытие поэтическое и открытие мысли» (Маймин, 1973, с.84). Так было в поэзии А. Пушкина, Е. Баратынского, Ф. Тютчева. Взяв за основу шеллингеанскую идею двойственности человека и природы и преодолевая ее, выводил своего человека на путь борьбы с окружающей бездной Ф. Тютчев, - тем самым создавая свою оригинальную систему человеческого бытия. В творчестве А. Пушкина кантовская идея неразрешимости в человеке противоречия «зависимости и свободы» порождала противостояние: не смиряясь с своей обреченностью, человек у него готов постоянно отстаивать себя, ища опору не во вне, а в самом себе . Такая позиция не только противостояла кантовской идее «неразрешимости противоречия», но и исключала гегелевскую мысль, согласно которой знание порождает страх в силу своего несовершенства, но и вера не может быть источником спасения, так как знание своей ограниченностью вызывает недоверие к вере (Гегель, 1989, с.239).

Итак наиболее отличительные особенности философской лирики г- мысль -максима, как предмет изображения, сориентированный на субстанциональное, родовое; позиция личности, воспринимающей мир сферически, сопрягаемость «безличной науки» о мире и единого смыслового знания, дающей в итоге своеобразную поэтическую модель -открытие.

Однако предмет изображения, представленный как «дымящаяся» мысль, открываемая впервые, в философской лирике не ограничивается пределами одного стихотворения. Он может распространяться на поэтический цикл, книгу или отдельную тему. В результате, эти расширенные художественные данности воспринимаются как единое произведение, сублимированное общей концептуальной идеей. В этом отношении поэзия А.С. Пушкина. - один из ярких примеров.

Открытием и осмыслением темы «судьбы человека» А.С. Пушкин опрокидывал все существующие до сих пор представления о мире и человеческой судьбе. Сформулированность назначения человека в «Элегии» («Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать») явилась тем поэтическим контекстом, который оказался развернутым в целом ряде стихотворений («Пора, мой друг, пора». «О бедность! Затвердил я наконец», «Воспоминание» .) и закрепленным в глубоких лаконичных изречениях: «На свете счастья нет, но есть покой и воля», «Дар напрасный, дар случайный, // Жизнь, зачем ты мне дана?,

В молчании добро должно твориться». Но объединяющим «центром» становятся не только эти философские формулы, смысловой уровень которых выходит за традиционные границы, не только ориентация на всеобщие, субстанциональные основы жизни, но и определенные ряды образов, родственные или близкие тем «ключевым», которые введены в действие в «Элегии», - «вечные»: жизнь-смерть, веселье-печаль, покой-волненье, счастье-горе, воля-неволя, сердечные угрызения и дум избыток . Все эти универсалии становились своего рода «знаками» своеобразного философского контекста, который открывал человеческую судьбу, как единый жизненно важный пласт. В итоге личность у А.С. Пушкина, разделяя участь, неминуемую для всего рода человеческого и каждого отдельного индивидума, и одновременно исполняя свое назначение, фокусировала в себе основополагающие качества предназначения человека в мире. Она создавала свои законы целостной философской системы о мире и о человеке. Б. Мейлах отмечал, что «впервые в русской поэзии . А. Пушкин раскрыл человека во всей конкретности его исторического, национального, социального бытия», разрушил все перегородки, отделяющие поэзию от жизни (Мейлах, 1958, с.228).

Такая своеобразная «цикличность» для философской лирики XX века весьма характерна. Она свойственна поэзии А. Ахматовой, позднего Н. Заболоцкого, А. Твардовского.

Иной вариант «контекста» философской лирики обнаруживается у Ф. Тютчева. Его поэзия может быть воспринята как единый глобальный пласт, в котором «философия» есть органичная поэтическая мысль. Поэт создавал стихотворения не как рационалистические философские конструкции, а как эмоциональные импровизации, в которых исключались соответствия пространственных, временных понятий и философских. При всей расширенности контекст Ф. Тютчева лишен той «вне положенной» нормативности, что так была характерна для поэтики «устойчивых рационалистических стилей». Известно, что лирика поэтов-любомудров с их стремлением создать «поэзию мысли» не могла найти принципы нового поэтического стиля, прежде всего, по той причине, что современная личность у них оказалась сведенной к образу поэта, вневременного и внеисторического. В результате, традиционные образы нейтрализовались, а в самой стиховой системе, связующей слова, словосочетания, свойственные каноническим жанрам, и слова семантически нейтральные, образовались своего рода «пустоты», дающие возможность многозначного прочтения.

Единичность такого контекста у Ф. Тютчева сопрягалась с формой индивидуалистического сознания. При такой методологической особенности менее всего показана «оформленность» лирического героя. Личность - «условно-историческая», свойственная лирике А.С. Пушкина, - не стала интегрирующей у Тютчева. Роль объединяющего «нерва» сыграла внутренне сосредоточенная поэтическая мысль, которая охватывала всё многообразие явлений бытия. Во многом она вырастала из немецкой идеалистической философии, представляющей природу, а вместе с ней её порождение -человека, как двойственный не разделенный в своей целостности организм. Но такая философия для Ф. Тютчева не была пределом. Он прошел мимо идеи «изолированности» поэта, характерной для поэтов-любомудров, он преодолел и шеллингианскую концепцию «самовластного человеческого «я». Мир раскрылся ему во всей многогранности. К чему бы не обращался поэт, - блистательный ли это покров дня, обнаженная ли бездна ночи, «смятенная земля», потонувшая в сиянии», - на всем лежала печать «исторической единичности», сопряженной с «огромным поэтическим обобщением». Каждое слово, каждое словосочетание, в таком контексте глубоко индивидуализировано, вырастало из самого контекста, как некая первозданность. Подобная особенность перестраивала всю поэтическую систему, объединяла многочисленные миры, в которых рождались «ключевые» слова стабильного значения, владеющие всем смысловым строем. «Ключевым» являлось и само представление о человеке, отъединенном в какой-то мере от исторической и природной сферы и погруженного в мир призрачный «как бы двойного бытия».

Мы обратились к творчеству А.С. Пушкина и Ф.И. Тютчева именно потому, что каждый из них является гениальным примером воплощения философской мысли в большом поэтическом контексте. У А.С. Пушкина контекст определялся темой «судьбы человека», открывающей назначение человека. Единичное лирическое событие, вопреки классическому принципу «варьирования» предмета изображения, становилось у него в высшей мере обобщающим. Б. Бурсов эту глобальность обобщения определил так: «В Пушкине вообще нельзя видеть только литературное явление. В нем преломилась история исканий человеческого духа, как она выглядела тысячи лет тому назад, как выглядит она и в нашу эпоху, самую тревожную из всех эпох, пережитых человечеством» (Бурсов, 1986, с.219).

У Ф. Тютчева контекст выходит далеко за пределы одной темы. По утверждении Е. Маймина, весь его метод «вполне» «можно выявить . лишь в системе всей его лирики» (Маймин, 1975, с.173). Он сориентирован на отражение человеческого бытия «в пропасти». Поэт открыл экзистенциализм еще до появления его как философского направления.

Таким образом, в философской лирике следует различать философское стихотворение и философский контекст, воспринимаемый как одну из разновидностей поэтического цикла, книги или определенного тематического единства: это своего рода «поэтическое поле», магистральную мысль которого А.Ф. Лосев связывал с «потребностью иметь основания и следствия, иметь причину и действия этой причины» (Лосев, 1991, с.204). Оно может быть определено как своеобразное сцепление различных по своему характеру мыслей, когда само это сцепление в итоге дает новую «модель»-открытие. Поэт творит на языке своего индивидуального метода, создает свой поэтический стиль.

Несомненно, философская лирика располагает многоплановой проблематикой, связанной с выявлением самопредставления индивидуума, определяемого «природным генотипом», самосознания человека, как личности, взаимосвязанной (^гоТс4космосом, с окружающим миром, природной средой и природой «рукотворной». Несомненно также и то, что философская лирика сопряжена с целым художественным миром и каждое лирическое стихотворение имеет философский «элемент». Это дало возможность ряду критиков и теоретиков объявить всякое произведение философским- - мысль, идущая от Гегеля, от Белинского, утверждающего: «Чтобы разгадать её (тайну поэзии) ., должно факелом философии осветить исторический лабиринт событий» (Белинский, 1981, с. 11) (мысль, имеющая место и ранее (Платон, 1986, с. 483)) Ощущение противоречивости этой позиции позволило внести некоторые коррективы в ее «содержательность», выявить неадекватность отражения мыслительного элемента и эстетического наполнения, определить неравнозначность «философского аспекта художественной концепции мира» (Г. Куницын, 1980, с.70; Храпченко, 1981, т.З, с.70; Борев, 1975, с.236).

Такие утверждения открывают вероятность «неоднородного» восприятия «философского» и возможность его «градации», - кроме философской лирики выделить и иные «типы» философской разновидности: «поэтическую философию» и «философическую поэзию». «Поэтическая философия» более всего определяется философскими конструкциями и предпосылками «внеположенного» характера (примером тому - творения поэтов -«любомудров»). Иначе говоря, это интерпретация философии, которая, по определению Е.Н. Павловского «отжила свое время» (Павловский, 1958, с.151). Что же касается философической поэзии, - этот тип наиболее распространен и обладает многими свойствами не характерными для философской поэзии. Прежде всего, он исключает «философскую максиму», представляющую предметом изображения мысль-открытие, которая в философическом стихотворении становится всего лишь формой высказывания, обобщением эмоционально-психологического или иного не концептуально-философского плана. Примером тому-стихотворение В. Федорова «Человек» (Федоров, 1982, с. 17), где философская идея нравственной сущности индивидуума сведена на уровень темы, и как своеобразный аналог ему - поэма Г. Державина «Бог», в которой^ дана изначальная философская формула Бога и Человека, воплотившего в себе «черту начальна божества» (Державин, 1985, с.54). В философической поэзии художественный мир творца исключает целостность представления о мире и бытие в пределах того или иного творческого периода, цикла или поэтической книги. Так у В. Шефнера в одно и то же время обнаруживаются две взаимоисключающие мысли, разрывающие необходимое единство в философской лирике: я не умру окончательно, и я умру, не оставив и следа («Распадаясь на микрочастицы, // Жизнь минувшая не умерла, - И И когда-то умершие птицы // Пролетают сквозь наши тела» (Шефнер, 1991, т. 1, с. 128), «Смерть не так уж страшна и зловеща. // Окончательной гибели нет» и тут же: «Я знаю: смерть повсюду нас находит, // Не век шагать мне по ступенькам лет» (там же, с. 127, 130).

Эти два типа поэзии с ориентацией на различный уровень «философского» не обладают оценочным преимуществом и воспринимаются как равноправные эстетические единицы.

АКТУАЛЬНОСТЬ выдвигаемой диссертационной темы определяется особым вниманием не только критической, но, прежде всего, исследовательской литературы последних десятилетий к философским основам художественного произведения и творчества в целом. Она обусловлена также стремлением выяснить «степень» соответствия философско-эстетического потенциала нашего общества, состоянию его культурного уровня. Представленный для анализа лирический пласт поэзии 1950-1990-х гг. по своему временному объему, несомненно, отвечает этим задачам. В нем, как в зеркале, нелишенном кривизны, отразились чувства и мысли общественного сознания.

Исследование философского феномена в поэзии развивается по пути «восхождения». В то время как в послевоенные два десятилетия по проблемам философской поэзии не было защищено ни одной диссертационной работы, не опубликовано ни одной статьи и тем более книги, начиная со второй половины 60-х годов, положение резко меняется. Защищены 3 кандидатские диссертации (А.З. Дмитровский «Проблемы современной философской лирики», В.Е. Кульчицкий «Русская советская философская лирика. 1960-х гг. Проблемы поэтики», В.П. Смирнов «Философская лирика в русской советской поэзии 50-60-х годов (Заболоцкий, Твардовский, Мартынов»)». Значительное внимание этому аспекту поэзии уделяется и в диссертационных работах «неспециального» характера. - в докторских диссертациях В.Г. Ларцева «Наука и советская поэзия» (Л., 1970г.), А.В. Науменко-Порохиной «Русская лирическая поэзия 1960-1980-х гг. Основные тенденции развития (М., 1998г.), а также в исследовании представленном на соискание ученой степени кандидата филологических наук В.В. Мусатова «Проблемы художественных традиций в современной лирической поэзии 50-х - начала 70-х гг.» (Л., 1978г.). Немалый вклад внесли в анализ философско-поэтической проблемы книги Л. Гинзбург «О лирике» (Л., 1974г.), Г.В. Филиппова «Русская советская философская поэзия. Человек и природа.» (1984г.), Р. Коминой «Современная советская литература» (1978г.), А.И. Павловского «Советская философская поэзия.» (1984г.), Р. Спивак «Русская философская лирика. Проблемы типологии жанров» (1985г.), Руднев В. «Морфология реальности, исследование по философии текста» (1996г.).

Однако даже в «специальных» работах достоянием исследователей, как правило, становится лирика 50-60-х годов, представленная незначительной группой поэтов этого времени, сводимых чаще всего к таким персонажам, как Н. Заболоцкий, Л. Мартынов, А. Твардовский, - несомненно, художников ярких и самобытных, с оригинальной философской позицией, но при этом не отражающих всей исчерпанности многообразия и сложности миропорядка. Что же касается таких больших поэтов, как А. Ахматова или поздний Б. Пастернак, - они остались вне исследовательского поля зрения.

Поэзия И. Бродского и таких лириков, как Н. Рубцов, А. Прасолов, В. Казанцев в контексте философской поэзии тоже оказалась обойденной.

При всем интенсивном обращении ученых и критиков к философской поэзии «белых пятен» в ней остается немало. Сомнению подвергается сам термин «философская поэзия»

Михайлов, 1963, t.'190; Кожииов, 1982, £.102), не выявлена ее эволюция на протяжении определенного временного периода, нет представления о ней, как о целостном эстетическом явлении, ограничена проблематика, не изучены вопросы преемственности и поэтики. Немаловажен и тот факт, что ключевой вопрос определения категориальности философской поэзии, её эстетической сущности, выглядит весьма полемично. Что перед нами: жанр? метажанр? стилевая разновидность или всего лишь тема? От ответа на данный вопрос немало зависит дальнейшее вхождение в исследуемый аспект.

Концепцию принадлежности философской лирики к категории жанра выдвигают А. Дмитровский, В. Кульчицкий, А. Костенко, А. Михайлов, В. Смирнов (Дмитровский, 1966; Кульчицкий, 1982; Костенко, 1989; Смирнов, 1988; Михайлов, 1965, £.196). При этом каждый из авторов в жанровой «природе» выделяет различные «элементы». В работе А. Дмитровского утверждается: «С понятием философской лирики мы связываем представление о поэтическом жанре, в котором предметом вдохновения поэта и содержанием его лирического произведения становится философская идея» (Дмитровский, там же, fc.6). А в книге А. Михайлова читаем: «Есть такой жанр поэзии, где с наибольшей глубиной выявляется творческая индивидуальность художника-мыслителя. Это философская лирика» (Михайлов, там же, с.196). Как в первом, так и во втором примере разъяснений ни самой «содержательности» «философской идеи», «ни творческой- индивидуальности художника-мыслителя» не дается.

Ш9Н0/

На принадлежность философской поэзии к жанровой разности указывает и Г.В. Филиппов. Ссылаясь на стихотворение Н. Заболоцкого «Я не ищу гармонии в природе», он отмечает: «. первая же строка и рационалистичность образной системы не оставля/#г сомнений, что перед нами произведение, по крайней мере, претендующее на отнесение к философскому жанру» (Филиппов, 1984. С.7). Однако далее автор уточняет: «Учитывая жанровую синкретичность литературы XX века, мы считаем непродуктивным при изучении философской поэзии исходить из жанровой дифференцированное™ ( лирика, поэмы, их разновидности и т.д.). перспективнее исходить из понятия «метажанра», родовой разновидностью которого является «философская лирика» (Филиппов, там же, с. 10).

Принадлежностью «метажанра» считает философскую лирику и Р. Спивак, полагая, что «ведущий критерий» её «следует искать непосредственно в художественной структуре, а не в замысле художника, и в более высоких уровнях структуры, чем уровень поэтического языка» (Спивак, 1985, с:.5).

Нельзя не заметить, что в определении Г.В. Филиппова делается попытка отойти от подведения философской поэзии под жанровую категорию именно потому, что «синкретичность» русской литературы нынешнего века предполагает жанровую дифференцированность видового характера, а это противоречит самой рационалистической системе изучаемого феномена. Но правомернее, на наш взгляд, было бы вести речь о предмете эстетического отображения. Что же касается определения Р. Спивак, то неясным в нем представляется тот «уровень» художественной структуры, даже самый «высокий», в котором нужно искать основополагающие элементы жанровой специфики философской (Щ лирики.

Другая группа ученых и критиков, не выводя философскую лирику за рамки жанра, конкретизирует её, объявляя «интеллектуальной», «научной», «поэзией мысли» (В.Г. Ларцев, К. Герасимов, Е. Осетров, Ю. Андреев). В книге «На пути к синтезу» В.Г. Ларцев замечает: «Утверждение сейчас научной поэзии в качестве самостоятельной жанровой разновидности лирики, надо думать, следствие сравнительно высокой степени развития научного и художественного, когда возникла возможность их подлинного взаимодействия синтеза как самостоятельных, но необходимо тяготеющих друг к другу форм познания» (Ларцев, 1986, С. 18). Причисление стихотворений явно философского направления к «научному жанру» вызывает закономерную полемику в научной среде. Так в ответ на объявление ряда стихотворений Л. Мартынова «научными» А.К. Костенко утверждает: «Однако тематика и идейное содержание стихотворений Мартынова «Мир не до конца досоздан», «Небо и земля», «Гондвана», «Забыть суеверие былое» и многие другие выходят далеко за рамки поэзии «научной», как она понимается и определяется её защитниками. Искусственное отнесение стихов Мартынова к усиленно отыскиваемому в современной советской поэзии жанру «научной» поэзии искажает и обедняет их идейно-тематическое содержание» (Костенко, 1989, С.4). Отметим, что вопрос о правомерности существования «научной поэзии» - особый и едва ли правомерно отрицать сам факт её существования. Речь должна идти о смещении границ научного и философского, о замене и подмене одного поэтического вида другим. В связи с этим здесь уместно привести размышление А. И. Павловского об этом эстетическом феномене и в результате его отличие от философской лирики. «Ограниченность так называемой научной поэзии заключается в том, - полагает исследователь, - что она, за редким исключением, теряет из виду целостную картину мира, впадает в трактатность и иллюстраторский сцеинтизм» (Павловский, 1984, с'.7,8).

Закрепление за философской поэзией жанровой специфики вызывает весьма острую полемику у значительной группы исследователей (А.И. Павловский, Р.В. Комина, В.В. Мусатов, А.В. Гуляев .). Так А.И. Павловский, например, утверждает: «Поверять её рамками некоего будто бы лишь ей присущего жанра или «метажанра» в принципе неверно: философская поэзия проявляет себя в самых различных формах» (Там же, с.5).

Такая разноплановость в осмыслении категориальности философской поэзии во многом объясняется неупорядоченностью научных воззрений на феноменологию жанра. На это уже обращалось внимание в работах современных исследователей (Сквозников, 1964, С. 185). В результате стирания границ определений лирического жанра поэзии порою сводится к тематической разновидности. Так, исходя из отсутствия в стихотворении развернутой системы образов, Л.И. Тимофеев утверждал: «В лирике.устанавливают различные жанры в зависимости от её направления, от того, какие стороны жизни в ней отражены, какие задачи она себе ставит». В итоге он приходил к выводу: «Выделив в отдельный жанр лирику политическую, интимную, природы.^ точно также может поэт поставить и философскую тему (например, Тютчев), в таком случае мы имеем дело с философской лирикой» (Тимофеев, 1988, С.128). Жанрово-тематическое разделение лирики с выделением философской допускает и В. Кожинов в своей книге «О русской лирической поэзии XIX века» (Кожинов, 1978, С.11).

Но как причисление философской лирики к жанру, так и к метажанру, едва ли может решить поставленную проблему её сути уже потому, что носит скорее локальный характер, обнаруживает качества определенной группы лирических стихотворений с философским потенциалом. Вероятно, поэтому не было дано «описание» метажанрового сюжета философского произведения в наиболее обстоятельной книге о философской поэзии Р. Спивак. Автор сосредоточил внимание лишь на предмете изображения, в качестве которого выступает движущаяся мысль, отражающая общечеловеческие, родовые черты индивидуума (Там же» С. 13). Несомненно, это одно из ведущих качеств философской лирики. Однако одна эта особенность не является исчерпывающей, так как «предмет» изображения-всего лишь первоначальный признак философской лирики, который в процессе развития должен приобрести значение концептуальности, подчиняющей себе все поэтические элементы. А это уже выходит за рамки метажанра, относится скорее к стилевой категориальности. С понятием стиля мы связываем систему художественных признаков прямопропорциональных миропредставлению писателя. В определении этого феномена нам близка формулировка, данная в исследовательских работах Л.И. Залесской. Опираясь на достижения отечественных ученых (А.Н. Соколова, В.М. Жирмунского, Д.Ф. Маркова, Г.И. Ломидзе), исследователь утверждал: «. стиль - это эстетическая категория, прямо связанная с мировоззрением писателя, с методом его творчества, выражающая его духовную индивидуальность при помощи «системы художественных средств», которые находятся в закономерных связях и взаимодействиях друг с другом» (Залесская, 1983. С.4).

Попытка найти общий критерий философско-художественной литературы, включая и лирическое стихотворение, была предпринята в работе Агеносова В.В. «Советский философский роман: Генезис: Проблематика и типология». Отнеся философскую литературу к категории метажанра, в числе основных её признаков автор выделил «художественное время» и «художественное пространство», полагая: если время в философском произведении обладает способностью не столько передавать движение, сколько «сосредоточенность» его в человеке, то пространство тяготеет «к безграничному расширению, с одной стороны, и локализации - с другой, . и то и другое является проявлением универсальной сущности мира» (Агеносов, 1988. С. 18). Однако эти же качества можно обнаружить и в лирических произведениях нефилософского плана, постольку лирика - единственный вид искусства, который может полностью вобрать в себя человека, неограниченного в пространстве и времени. При этом поэтическое сознание нередко формирует время и пространство так, что при всей несомненной историчности адрес стирается. Устремленность к общему, не исключая единичности, рождает представление всепространственности и всевременности.

Следует заметить, что сторонники жанровой или метажанровой категориальности порою магистральным критерием философской лирики объявляют такие качества, которые свойственны и другим лирическим структурам. А.З. Дмитровский находит их в. «мировоззренческой сфере» поэта, Ю.А. Андреев - в «познавательно-ценностных», свойственных для «крупной незаурядной личности» (Андреев, 1977. С. 141-143), А. Дубровин - в закономерностях идейно-эстетического порядка (Дубровин, 1971. С. 186).

Все эти примеры есть свидетельство того, что осмысление философской лирики находится в стадии противоречивости и нестабильности, - что порою приводит к исключению ее из самостоятельного поэтического мира. Н.А. Гуляев по этому поводу пишет: «Философский аспект может быть присущ стихотворению и о природе, и об обществе, и о любви. Поэтому неправомерно выделение философской лирики в отдельный вид. Он не имеет особого своего предмета. Лириков с философским «уклоном» интересует широкий круг проблем: захватывающих все области человеческой жизни» (Гуляев, 1977. С. 133). Таким образом, исследователем исключается сама основа философской лирики; её предмет изображения- он заменяется широким кругом проблем, проникающих во все сферы человеческого бытия. Такая позиция не только не решает всей сложности поставленной проблемы, а снимает её как таковую, переключая в иную область познания. Несомненно, философская лирика включает широкий круг вопросов, но все они имеют свои цели и ограничения, сводимые к предметам «метафизического» характера, интегрированных нередко как социальным, так и эстетическим планом.

Другая группа современных исследователей не менее активно утверждает принадлежность философской лирики к стилевой категориальности. Эту позицию разделяют А.И. Павловский, Р. Комина, В.В. Мусатов, М.Н. Пархоменко. Акцентируя внимание на трех «генеральных» литературно-художественных стилевых течениях - эпическом, лирическом и романтическом и открывая в каждом из них своеобразные стилевые «модификации», М.Н. Пархоменко заявляет: «Для примера упомянем лирико-философское течение в поэзии, представленное поэмой А. Твардовского «За далью-даль», книгой «Стихотворения» Н. Заболоцкого (1959), циклом стихотворений Б. Пастернака «Когда разгуляется», поэмой Э. Межелайтиса «Человек» и стихотворениями в сборниках П. Антокольского «Мастерская», Н. Асеева «Лад», Л. Мартынова, М. Светлова, - специфичность которого в поэтическом языке, в формах художественного обобщения так велика, что она не может быть отнесена к одному течению с лирической прозой». Однако, ведя речь о лирико-философском «течении», автор лишь констатирует некоторые его признаки, не исследуя и не разворачивая их в поэтическую систему.

Более развернутый анализ этого эстетического феномена дан в исследовательских работах Р. Коминой и В. Мусатова. Обоих авторов выгодно отличает от вышеприведенного примера стремление постигнуть внутреннюю сущность предмета, выявить его наиболее характерные признаки. Но, если Р. Комина выделяет в нем особенности языкового характера, которыми «должна» и «не должна» обладать философская лирика (исключение «лирической открытости», «ораторской емкости», «реалистической простоты», «живописной экзотичности» и «обязательность свежего, сиюминутного» называния предметов, как бы впервые увиденных, открытых поэтом. (Комина, 1978. С. 102)), В. Мусатов делает акцент на структуре поэтического мышления. Он утверждает: «Исходная точка философской лирики -позиция личности, начинающей с непосредственно-целостного отношения к миру. В основе лирической системы в данном случае всегда лежит индивидуальная «гипотеза бытия», •ориентированная, с одной стороны, на безличное, системное о мире (философия, наука»), с другой - на его целостно-смысловое «знание». То и другое не совпадают в обычном сознании, но они сопрягаются - порою конфликтно и драматично — в пределах центральной идеи философской поэзии» (Мусатов, 1978. С.6). В этих рассуждениях, несомненно, важно определение связующих «звеньев» философского и эстетического плана, выход к разнохарактерности признаков исследуемого феномена, особое внимание к «отправному» его моменту. Но- ориентация «индивидуальной гипотезы бытия» только на «безличное системное о мире» и его «целостно-смысловое знание» исключает один из важнейших ингридиентов. - личностный жизненный опыт. В этом плане уместно привести высказывание А.Н. Толстого, открывшего нам немаловажный аргумент философского потенциала в художественном произведении. «Истинная философия, - утверждал он, - должна быть оригинальной . и не должна быть следствием чьих-либо влияний. Она должна рождаться из жизненного опыта или статистических данных - физических и естественных наук. Жизнь сама по себе - глубочайшая философия, и чем человек сильнее живет, тем. больше он накопляет философских знаний, накопляет бессознательно». (Толстой, 1984. С.390)

Есть все основания утверждать, что не только из целостного культурного «знания», но и «жизненного опыта» рождалась философская лирика Ф. Тютчева, который не мог смириться с представлением о человеке как «грезе природы» и выводил своего героя на бесстрашный путь борьбы в отведенном ему «миге» жизни, - тем самым открывая новую концепцию о мире и человеке и создавая свою оригинальную художественную систему. Из этого же опыта формировалась и поэзия Н. Заболоцкого,, открывая нам по-новому природу, как самостоятельную область бытия, имеющую свои законы и тайны (по замечанию П.С. Выходцева: «В постижении этих законов и тайн поэт открывал поэзию мысли» (Выходцев, 1984. С. 116)). Из «жизненного опыта» исходил Б. Пастернак, обнаруживая своего человека в истории природы и испытывая при этом воздействие философской школы (Гуссерля, Ясперса, Хайдеггера .), философии J1. Толстого, Л. Эйнштейна. Из «жизненного опыта» рождалась и лирика А. Твардовского, явившая эталон глубокой философской мудрости.

Более всех исследователей к «характеру» личности сводит философскую поэзию А.И. Павловский. В книге «Советская философская поэзия» он пишет: «Способность к лиро-философскому осмыслению мира - свойство личности, она не обретается, с нею надо родиться. Поэт такого склада ощущает мир как целостность, он привычно чувствует под своими ногами сферическую поверхность Земли, или, иными словами, для него естественно ощущение космичности и синкретичности как индивидуальности, так и общественного бытия». (Павловский, 1984, С.5). Но при этом возникает закономерный вопрос: если поэт-философ - явление изначально данное, возможна ли эволюция в сторону философского накопления у поэта изначально «не философа»? Всё размышление А.И. Павловского такой поворот в творчестве художника отрицает. Между тем история развития поэзии знает немало примеров иного характера. Несомненно, есть поэты-философы по своему природному «генотипу» - ими были Е. Баратынский, Ф Тютчев, Н Заболоцкий, Б. Пастернак . Но творчество живой, постоянно развивающийся организм. Время от времени в нем возникают, взаимодействуют, обогащаясь и видоизменяясь, разноплановые, порою неожиданные, «элементы» и повороты. На определенном этапе поэтического пути, в результате, появляются наиболее благоприятные моменты для формирования и функционирования философской индивидуальности. В. Ерофеев их увидел в границах позднего наиболее «законченного» стиля. В статье «Заметки биологии стиля», выделив и обосновав 5 видов стилевого развития, «зрелый стиль» исследователь поставил в предпоследний»- 4 ряд. Связав его с «завершением полемики с чужим словом» и наиболее полным выражением индивидуальности, когда творческая энергия писателя абсолютно «переключается на воспроизведение мысли» и «форма попадает в зависимость от смыслового значения произведения», - именно на этой ступени совершается выход «на онтологический» уровень, -автор тем самым подвел черту возникновения философской лирики. (Ерофеев, 1991, С.292). Именно выход на онтологический уровень определил особенности поздней поэзии А. Твардовского. Неслучайно многие исследователи творчества А. Ахматовой отмечали на его завершающем этапе естественный выход «к глубоким философским обобщениям». (Виленкин, 198UC.127).

Исходя из рассмотренных выше весьма неоднородных полемических позиций, становится очевидным: как ни одна исследовательская индивидуальность, так и ни одна исследовательская группа исчерпывающего определения сущности философской поэзии не дают. Тем не менее в ряде выдвигаемых аргументов содержится немало глубоких и перспективных мыслей. Одна из них - в характере личности, формирование философского потенциала которой происходит только на пути обретения своего стиля и своего тематического пласта. В результате, стиль, тема, личность становятся взаимопроникаемыми, а личность открывает «предмет» изображения, сориентированный на субстанциональное, универсальное, и имеющий свой особый язык, - «сиюминутного узнавания».

Таким образом, философская лирика как поэтическая разновидность совмещает в себе не только жанровые признаки; - поэт-философ творит на языке своего индивидуального метода, открывает стилевые закономерности.

С учетом фрагментарного исследования данного поэтического феномена, акцентирующего внимание лишь на незначительном временном отрезке (50-60-е гг.) или отдельных поэтических личностях, а также неопределенности ряда вопросов, связанных с «содержательностью», неупорядоченностью мнений на иные «объекты» философской поэзии, формулируется ОСНОВНАЯ ЦЕЛЬ диссертационной работы: исследование основополагающей проблематики философской лирики 195"0-1990-х гг., ее эволюцию, структуры поэтики, а также выявление . внутренней динамики лирико-философской системы.

В то же время, принимая во внимание всю сложность категориального понимания философской лирики и ее весьма спорную трактовку, сделана попытка, с учетом критических и исследовательских достижений, некоторого обобщения и отсюда свеебразного выхода к . . представлению и формулированию закономерностей этого эстетического феномена. Не претендуя также на окончательное и всеохватное осмысление его, - это вопрос специального и теоретического анализа, - сочтено необходимым сделать подобную заявку именно потому, что определение сущности философской лирики является своего рода «отправной точкой», от которой зависит дальнейшее движение исследуемого аспекта.

Реализация поставленной основной цели обусловила выдвижение ряда задач методического и методологического характера:

1. наметить типологичесское определение 3-х видов лирики (философической, философской и поэтической философий) с целью отделения и выявления в философской лирике наиболее характерных закономерностей;

2. определить степень и качество философских образований в творчестве отдельных поэтических индивидуальностей;

3. раскрыть глубину и адекватность отражения в лирико-философском произведении поэтических традиций;

4. исследовать характер поэтической личности;

5. определить многомерность, значительность проблематики и её актуальность;

6. выяснить особенности системы, семантики слова, лексики;

7. систематизировать новые черты философской лирики в поэтическом процессе;

8. причины, вызвавшие к жизни * эти новые черты;

9. установить значение и место философской лирики в литературном процессе.

Таким образом, чтобы дать наиболее целостное представление о философской лирике 19SQ- 1990-х гг., возникла потребность выдвижения вопросов более локального плана. В то же время в работе не ставится задача универсального анализа полувекового литературного процесса. Одна из немаловажных причин, исключающих такую всеохватность, - в необходимости временной дистанции. Интенсивность движения современной поэзии, отсутствие необходимой стабильности не дают возможности сосредоточить внимание в полной мере на объекте исследования. Для осмысления событий требуется расстояние не менее 2-3 десятилетий. Но анализ эволюции глобального периода философской лирики, игнорирующий приток новых поступательных сил, разрушает единство логического представления. Отсюда возникла необходимость выделить в «новой» поэзии последних 2-х десятилетий наиболее общие тенденции философского характера.

Кроме этого, универсальный охват поэтического периода полувековой протяженности - процесс настолько сложный, что осмыслить его одному исследовательскому труду не под силу. Поэтому акцентировано внимание, прежде всего, на тех поэтических личностях, которые явились своего рода «эпицентрами» литературного процесса, отсчет которого начинается от послевоенного времени. В центре нашего исследования лирика А. Ахматовой, Б. Пастернака, Н. Заболоцкого, А. Твардовского, JI. Мартынова. Эти поэты оказались настолько тесно связанными с последующими поколениями на протяжении всего XX века, что разъединение их разрушило бы общую панораму эволюции философской лирики, унифицировало бы её многообразность проявления. И. Бродский и его окружение (А. Кушнер, Е. Рейн, Д. Бобышев .) принадлежали к ближайшей среде А. Ахматовой, творчество А. Вознесенского развивалось под воздействием Б. Пастернака, поэты, «рожденные войной»,-(М. Дудин, Е. Винокуров .), поэты «тихой лирики» (Н. Рубцов, А. Прасолов, Н. Тряпкин, В. Казанцев .) формировались не без влияния А. Твардовского, И. Бродский воздействовал на «новую поэзию».

Все движение российской поэзии, начиная от послереволюционного времени, проходило по трем магистральным направлениям, ведущим отсчет от модернизма и авангарда: «петербургской школы» (А. Ахматова, А. Блок, О. Мандельштам .), футуризма (Б. Пастернак, В. Маяковский, М. Цветаева .) и крестьянской поэзии (С. Есенин и поэты деревни). Ни один поэт не миновал этих 3-х направлений, приближаясь к ним «по касательной» или помещаясь на их «орбите». В 40-50-е годы еще были живы их зачинатели А. Ахматова и Б. Пастернак, и их воздействие на новые поколения пишущих стихи оказалось самым непосредственным и органичным. Отсюда именно этим поэтическим личностям отведена первостепенная роль открыть панораму литературного процесса 40-60-х гт.

Внимание к таким поэтическим именам, как А. Твардовский, Н. Заболоцкий, Л. Мартынов обусловлено тоже рядом немаловажных причин. Они лежат на уровне поэтической значительности и предположительности наибольшего воплощения философской «содержательности». Существенен и тот. факт, что А. Твардовский - самый яркий продолжатель «крестьянской линии», философские поиски и открытия которого немало связаны с коренными народными истоками. Творчество же Н. Заболоцкого и Л. Мартынова, несомненно, оставившее заметный след в истории русской поэзии и вобравшее опыт модернистских и авангардистских направлений (А. Блока и В. Брюсова, В. Маяковского и Н. Гумилева .), наиболее отчетливо отразило философские конструкции, интегрированные эпохальными поисками решения субстанции альных проблем человеческого бытия и «моделирования» миропорядка.

Что же касается отбора иных поэтических имен, представляющих последующие поэтические группы, в них тоже сохранен принцип степени значительности, в которой проявились «философские» тяготения и поиски. Несомненно, важную роль в отборе имён здесь сыграла и «гипотетичность». В процессе работы она дала возможность, обратив внимание на первоначальную «видимость» философского и проанализировав его уровень, или исключить как своего рода «тенденцию», не имеющую прямого отношения к подлинно философскому содержанию, или развить и обобщить как тот или иной «эталон» истинно философского произведения.

В итоге оказалось задействованным-, более 50-ти поэтических имен.

ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ основой исследования явились те эстетические и философские научные достижения, в которых отражены наиболее фундаментальные закономерности движения литературного процесса и которые исключают всякое догматическое, утилитарное отношение к данному поэтическому аспекту, а также предполагают возрождение естественных философско-эстетических норм в их несомненной самоценности. В связи с этим большое значение придается не только трудам ученых отечественной и зарубежной философии и филологии, отдаленных от нашего времени (А. Потебня, М. Бахтин, Н. Бердяев, Хайдегер, Ясперс .), но и учитываются многие теоретические положения современных литературоведов и критиков (Д. Лихачев, Ю. Лотман, С. Аверинцев, Эйхенбаум Б., Виленкин В., Гинзбург Л., Е. Маймин, В. Сквозников, Ю. Борев, Г. Куницын, Г. Гачев, Б. Бурсов, Б. Мейлах, В. Огнев, В. Кожинов, А. Михайлов, В. Дементьев .).

В процессе введения в исследование полифонического, зачастую несходного по своим идейно-эстетическим оценкам материала, выявляется магистральная позиция, связанная с общечеловеческими вечными ценностями, открывающими широкие возможности «концептуального» проявления философского потенциала.

НАУЧНАЯ НОВИЗНА ДИССЕРТАЦИИ. Впервые анализируется эволюция философской лирики на протяжении такого объемного отрезка времени. - с 19GQ по 1990-е гг., впервые уделяется особое внимание философскому аспекту в лирике А. Ахматовой и Б. Пастернака, а также в группе поэтов, представленных в критике под рубрикой «тихие лирики» (Н. Рубцов, А. Прасолов, Н. Тряпкин, Ю. Кузнецов, В. Казанцев .), в творчестве «молодых поэтов», известных под названием «постмодернистов», «концептуалистов», изучение которых было заложено в работах А. Михайлова, В. Дементьева, Б. Сарнова, А.

Пятигорского, И. Ильина . Те поэтические имена, которые ранее осмысливались в философском направлении, но получили неоднозначные оценки (Н. Заболоцкий, А. Твардовский, J1. Мартынов), рассмотрены заново с учетом приобретенного научного и критического опыта, а также открывшихся ранее неизвестных материалов и новых социально-исторических требований времени. С учетом последних осмыслены и философско-эстетические воплощения в лирике таких поэтов, как Е. Винокуров, М. Дудин, А. Тарковский.

Таким образом, на фоне широкой поэтической панорамы впервые предпринята попытка рассмотреть проблематику и художественное многообразие философской лирической поэзии.

По-иному представлена и «природа» специфики этого эстетического феномена, - как своего рода синтез стилевых и жанровых признаков, обусловленных особенностью мировидения поэтической индивидуальности. Отсюда значительное место уделяется лирической образности, поэтике, семантике слова, а вместе с этим обращено внимание и на формы выражения авторского сознания. В то же время все особенности, проявившиеся в нем, анализируются, как правило, в контексте мирового и отечественного культурного наследия.

Впервые включены и рассмотрены многие современные дискуссии и полемические суждения по проблемам лирической поэзии и философии; не получившие еще апробации в научных работах. Введены и оценены некоторые философско-эстетические осмысления представителей, так называемого, «золотого века» русской философии ( Н. Бердяев, П. Флоренский, Н. Трубецкой, С. Булгаков .), имеющие целесообразное отношение к рассматриваемому эстетическому феномену, исключение которых из социально-исторического развития национальной культуры разрушало его органическую целостность.

В представленной диссертационной работе намечена на новом научном уровне и возможность на основе сравнительно-типологического, проблемно-исторического методов не только исследовать отраженные в философской лирике онтологические, этические или социальные проблемы, но и выявить в них те общечеловеческие ценности «всех времен» в их эволюционном движении, которые во многом возвращают поэзии её исконное эстетическое назначение.

ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ДИССЕРТАЦИИ. Результаты её исследования могут быть использованы в теоретических и критических трудах, обращенных к вопросам поэтического стиля, поэтики, синтеза объективного и субъективного в лирическом стихотворении, индивидуального метода. Кроме того, представленная работа может иметь интерес при непосредственном изучении - в вузе или школе - истории развития и состояния русской поэзии советского периода, в контексте которой аспект философской лирики примечателен уже тем, что наиболее отчетливо отражает сущность и движение философской и эстетической мысли личности и общества на определенном социально-историческом этапе.

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ. Основные результаты исследования были изложены в книгах «Русская философская лирика 1946-1990-х гг.», вышедшей в свет в издательстве Ростовского государственного университета в 1992г., «Анна Ахматова. Эпоха. Личность. Творчество.» (Таганрог, 1996 г.), «Поэтический космос Б. Пастернака» (Ростов-на-Дону f 1998 г.). Отдельные материалы исследований публиковались в статьях научных сборников, в периодических изданиях, в учебных пособиях («Меня, как реку, суровая эпоха повернула» -Межвузовский сборник научных трудов. Советская поэзия о Великой Отечественной войне и её изучение в школе и вузе. М., 1990; «О некоторых особенностях философской лирики А. Ахматовой» - Ахматовские чтения. Сборник научных трудов. Тверь., 1991; «Русская советская литература» Л., 1988 — главы; «Литература послевоенного периода. Поэзия», «Литература 50-60-х гт. Поэзия», «Литература на современном этапе. Поэзия» в соавторстве с проф. А.А. Журавлевой; «Ярлык или открытие? Философская поэзия и «философичность в поэзии» - «Литературная Россия» 1984, № 34; «Как слово в строчке отзовется .» -«Литературная Россия» 1985, № 35; «Что за строкой?» - «Дон» 1986, № 8; «О ценностях и переоценках» - «Литературная Россия» 1987, № 2; «Кризис или накопление?» - «Дон» 1987, № 7; «Мудростью пропитанное слово» - «Дон» 1979, № 9 .). Некоторые мысли о художественном образе, о герое наших дней, о состоянии современного литературного процесса высказаны в работах общего характера («Точка опоры» - «Октябрь» 1982, № 6; «Герой нашего времени?» -«Дон» 1990, № 11; «Перестроить человеческую душу .» - «Дон» 1988, № 5 .). Материалы исследования были использованы при чтении курса лекций по истории русской литературы в Таганрогском институте и; Ростовском государственном университете, а также в работе спецкурсов и спецсеминаров, посвященным как творчеству отдельных поэтических индивидуальностей (А. Ахматова, Б. Пастернак), так и проблемам состояния и развития современной поэзии в её общем процессе. Кроме того, отдельные концепции исследования использовались в практике школьного преподавания учителями г. Ростова-на-Дону и г. Таганрога.

СТРУКТУРА диссертации подчинена требованиям последовательного раскрытия теории и практики изучаемой проблемы. Работа состоит из 6 глав, введения и заключения. В конце прилагается библиография. Объем диссертации ЦП страниц машинописного текста.

Во ВВЕДЕНИИ заявлены актуальность темы диссертационной работы, её целевая направленность, новизна, практическое значение и апробация. В свете современных и им предшествующих критических. и научных воззрений определены «природа» философской лирики, её категориальность, особенности структурного характера, присущие ей, а также некоторые разновидности философского потенциала в лирической поэзии. В связи с этим, акцентировано особое внимание и на философском контексте и его пространственных границах (тема, цикл, книга), как одном из типов философской поэзии. В результате в этой вступительной части были намечены и сформулированы отдельные ключевые «положения» анализируемого аспекта, которые в ходе исследования развивались, уточнялись.

ПЕРВАЯ ГЛАВА посвящена лирике Анны Ахматовой: её «философии жизни». С этим представлением связывается та онтологическая и нравственная проблематика, осмысление которой, в определенных поэтических аспектах, в итоге, приводит к субстанции альным обобщениям смысла человеческого бытия, его места и назначения в земном мире. Философско-эстетическая система А. Ахматовой рассматривается в границах двух временных периодов: первого послевоенного и следующего за ним заключительного десятилетия её жизни. В то же время, эта система выявляет в плане эволюции две взаимосвязанные типологические формы: отдельное стихотворение и расширенный поэтический аспект, в котором ведущую роль выполняет «контекст», объединенный рядом эстетико-смысловых признаков, элементов, различного рода «показателей».

Во ВТОРОЙ ГЛАВЕ рассматривается проблематика «жизнестроительства» Б. Пастернака в циклах стихотворений конца 40-50-х гг.; «Когда разгуляется» и «Стихотворения Юрия Живаго». Философская поэзия в его послевоенный период определяется как целостное стихотворение, скрепленное единой экзистенци^альной тематикой, единой философской мыслью, истоки которой во многом исходят от экзистенцш^альной школы (Ifaccapep.y Хайдеггер .), от «теории относительности» А. Эйнштейна. С другой стороны, прослеживается связь поэзии Б. Пастернака с поэзией Рильке, Цветаевой . Акцентировано внимание на творческой эволюции поэта: от романтического восприятия мира, в котором имели место идеалистические представления о природной двойственности человека, «невероятная душевная обнаженность», к идее «нерасчлененного единства» воссоздания «вездесущей жизни», где ничто не исчезает, «всему свое место». В процессе исследования проводится мысль, как новая «философия» перестраивала весь художественный мир поэта, создавала единую «интеллектуальную» структуру бытия, в которой и исторические события осмысливались, как «независимо совершающиеся явления природы», а личность оказывалась впаянной в «размер судьбы мировой».

В ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЕ в центре внимания-магистральная проблема творчества Н. Заболоцкого: «строительство природного космоса». Анализируется сложный и нередко противоречивый переход поэта от мироощущения монизма к этическим проблемам, отражающим идеи разобщенности человека и природы. На этом пути устанавливаются его связи: как мыслителя, - идущие от научных открытий предшественников (философских идей Востока, «этики космоса» К.Э. Циолковского, формул «бессмертья» Н. Федорова, ноосферы и биосферы В. Вернадского .), как художника, - от поэтических традиций Е. Баратынского, М. Лермонтова, Ф. Тютчева, В. Хлебникова, в результате, наиболее приблизившие к гармоническому Человеку А. Блока.

Философская лирика Н. Заболоцкого, как обширный контекст, связывающий большую часть его творчества, оценивается как лирика поисков, обретений и заблуждений. Многие её проблемы осмысливаются в полемическом плане, «на фоне» современных критических и исследовательских публикаций.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА обращена к лирике А. Твардовского, как художника огромного социально-исторического масштаба. Её задачи: выяснить аналитическим путем целостную философскую позицию, которая определила художественный мир поэта, отдельные философские «контексты» или стихотворения, обусловленные в той или иной мере этой позицией, истоки, питавшие философскую лирику. В то же время, не исключается и другая не мене важная задача: проследить эволюционное развитие этого эстетического феномена, которое влечет за собой и его качественные изменения, и новую «содержательную» наполненность.

Средоточием главы является исследование таких субстанциональных тем-и связанных с ними проблем, как «человек и война», «человек и природа», «человек и космос», «бытие и смерть», «личность и власть». Особо выделяется проблема человеческого прогресса, которую А. Твардовский поднял на философский уровень, сделал предметом поэтического чувства. Акцентирована и другая важная проблема. - поэтической личности в различных ее формах выражения.

Философская поэзия А. Твардовского утверждается как поэзия глубоких лиро-эпических обобщений, продолжающих лучшие традиции лирики XIX - начала XX вв.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Русская философская лирика: генезис, проблематика, поэтика"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Данное исследование лирической поэзии А. Ахматовой, Б. Пастернака^ Н. Заболоцкого, А. Твардовского, Л. Мартынова и поэтов конца 40-х - 90-х гг., представляющих определенные эстетические группы, не есть целостная аналитическая панорама, состоящая из отдельных творческих индивидуальностей в их всеохватном художественном выражении. В каждой из них отбирались и локализовались, как правило, лишь те поэтические грани, которые оказались или менее изученными или весьма нестабильными в научном и критическом мире. Но и при таком методическом подходе открылся ряд типологических общностей. Доминирующий признак, объединяющий лирические индивидуальности, заявил о себе прежде всего в самом предмете изображения, зарекомендовавшем себя как «дымящаяся мысль», сориентированная на субстанциональное, родовое, нередко интегрированное социальным, этическим или онтологическим планом в границах единой темы, поэтического цикла, отдельной книги или лирической стихотворной единицы.

Эта предметная идентичность обусловлена и близостью мировидения, представляющим окружающее как некое сферически разомкнутое пространство, и самой логикой последовательно-динамического развития авторской мысли, и особо личностным образным формированием, не исключающим историзма мышления, сопрягающего единичное и общее в закономерностях развития человеческого бытия. Она есть выражение самой природной основы лирико-философской системы, - что дает право вести речь о философской лирике как об одной из разновидностей лирического феномена, проявившего себя в рамках метажанра, включая и стилевые и мировидческие особенности. В то же время она позволяет отделить философскую лирику от других вариантов лирического выражения включающих философский элемент, - философической поэзии и поэтической философии.

Все это располагает к такому структурному подходу в исследовании поэтического процесса, который, в силу своей уплотненности дает возможность свободного выхода к проблемно-историческому анализу, сочетаемому со сравнительно-типологическим. К тому же данный подход позволяет расширитьv и в то же время локализовать,' площадь исследования, наметить его новые ориентиры, в системе которых идея осмысления как целого поэтического пласта, так и отдельных индивидуальностей. В результате обнаружились невиданные ранее вероятности постижения всеобщих закономерностей литературного развития и прежде всего органичность диалектических связей общего и отдельного, традиционного и новаторского. При анализе лирических структур А. Ахматовой, Б. Пастернака, Н. Заболоцкого, А. Твардовского, JI. Мартынова и ряда поэтов 50-х - 90-х гг. также выявилась неисследованной экзистенциальная проблематика, включая нравственно и социально-философские пласты, открылись ранее не замеченные элементы поэтики.

Особое значение имеет и тот факт, что применение типологического структурного подхода позволило раздвинуть панораму исследования поэтических индивидуальностей, включая такие имена в сферу философской лирики, которые или исключались из нее в результате отсутствия ярко выраженного философско-тематического пласта, лежащего на поверхности, или носили характер заявки на право быть «философским» (А. Ахматова, А. Тарковский, М. Дудин,. Ю. Кузнецов, А. Прасолов.). Эта особенность представляется значительной уже потому, что в критическом мире весьма распространенной декларативности на «философское» в поэзии, где уравниваются этим признаком поэты всех «рангов» и далеко несходных мироощущений, она устанавливает истинное место индивидуальности на философско-эстетическом уровне, ее исторические и имманентные закономерности в границах философской лирики.

В итоге исследования философского пласта лирической поэзии сделаны наиболее значительные выводы. Установлено, что в 50 - 70-е гг. в философской лирике весьма интенсивно осмысливалась проблема сущности Человека и его места в мировом пространстве. Философско-эстетическая квинтесенция произведений определялась особенностью духовного мира Человека, его мыслеобразующим уровнем в соотношении не только с историей и современностью, но и «Большим Временем» (М. Бахтин). Эта направленность в ее субстанциональной и социальной основе открывала такие важнейшие признаки, которые являлись вечными, исконно жизнеспособными, воплощали личностное и общественное начало. Отсюда проблема человеческой сущности и ее места осложнялась конфликтным сопряжением «я» и «мир», а сам образ Человека, воплощенный, как правило, в неразрывном соотношении с образами природы, общественной средой, естественным и социальным временем, индивидуальной и коллективной памятью, мирозданием и достижениями человеческого разума, оказался на грани дисгармонии. Однако данная тождественность у поэтов в философско-эстетическом плане проявлялась далеко неоднозначно и с силу их несходного мироощущения и мировидения, и различного отбора и усвоения литературно-художественного и философского опыта, и своеобразия самого характера поэтической личности. Так, если метафизическое представление А. Ахматовой, непоколебленное до конца ее дней, восприняло Человека не столько как социальную сущность, сколько субстанциональную, поставленную перед Смертью, Богом и Вечностью, и определило его ориентацию, с одной стороны, на пушкинское философское открытие «Самостоянье человека - залог величия его», с другой -тютчевскую безысходность бытия «у бездны на краю» (таи этом философский синтез человеческого значения и места обусловлен непосредственным личным опытом), у JT. Мартынова Человек предстал в противоречивом качестве, идущем от державинской мыслеполагающей формулы «я - царь, я - раб», из которой вторая часть все более будет вытесняться и замещаться совершенствованиями человеческого разума, первая же, снизив свою пафосную тональность, уложится в рамки разноречивого земного бытия.

В поэзии Б. Пастернака, несомненно, близкого по метафизичности миропредставления А. Ахматовой, Человек воспринят как модель Бога, «самого удавшегося начального акта» и оставшегося таким и до сих пор. Отсюда всякий творческий акт для поэта был подражанием начальному акту Бога, итогом которого являлась «книга жизни», не имеющая ни начала, ни конца, как и жизнь человека в его всеобщем выражении. Истоки подобных представлений Б. Пастернак черпал из сокровищниц древней культуры, включая и Библию, эту «тетрадь записей» человечества, в то же время не минуя традиции великих русских классиков. (Ему, конечно, близка и мысль JI. Толстого в романе «Воскресенье», высказанная словами странного старика, носителя вечного духа народа, выражающего «дух божий»; на вопрос Нехлюдова «как зовут?» старик отвечает: «Человеком, а годов сколько, -.я не считаю, да и счесть нельзя, потому что я всегда был, всегда буду. нет у меня ни отца, ни матери, кроме бога» (Толстой 1956, т. 32, с. 419)). Высшее воплощение Человека для Б. Пастернака - творческая личность, цель которой «привлечь к себе любовь пространства, / Услышать будущего зов».

Для Н. Заболоцкого Человек - часть мира^ природы, ее разум, с помощью которого человечество «приобретает себя» и совершенствуется. Подкрепление своим философским концепциям поэт находит в научных трудах К. Циолковского, В. Вернадского, А. Чижевского., в то же время беря на вооружение философские традиции Пушкина, Баратынского, Тютчева, все интенсивнее углубляя и развивая их. В философско-эстетическом мире А. Твардовского проблема Личности, получившая воплощение в идее «хозяина, работника», как продолжении вековой народной преемственности, все более осложняется идеей «государственного человека», испытывавшего весьма острую противоречивость перед его исконным онтологическим местом в земном пространстве. Поэты, рожденные войной, исходя из аксиоматичности «Человек есть мера всех вещей» как духовное и природное явление, в процессе времени все острее стали ощущать двуликость этой философской формулы. Отсюда у М. Дудина Человек открывает «зрение и слух» «прекрасной и непостижимой жизни», и он же тот, кто живет в мире «оглушенной тишины» «истошным криком» бездуховности; у Е. Винокурова Человек, поставленный на грань «бытовщины», тайны бытия и истории, оказался «сложнее вселенной»; у А. Тарковского он, объявленный стоящим «посредине мира», как «самое живое из живого», предстал в итоге как явление начальное и конечное с отведенной ролью в пределах мига жизни «донести» свет «образу мира» в «слове явленном», духовно совершенствовать этот мир и в нем самого себя.

В поэзии же «тихих лириков» образ естественного Человека с его назначением быть в природе и истории особенно испытывал потрясения перед угрозой распадающегося миропорядка. Представший «как загадка мирозданья», в социальном плане он оказался под ударами времени, не способным противостоять его жестокому натиску. Обращение к традициям Тютчева, Баратынского осложняло и раздвигало границы взаимодействия человека и мира. У поэтов «шестидесятников» идея Человека обнажила себя декларативно, воспроизведенной в готовы философских формулах, публицистических заявлениях. Что же касается Человека Я. Бродского, он воспринят им*- идущим по пути регресса в своем вселенской движении, и поставлен в прямую зависимость от тех сил, которые творят историю. У поэтов «новой волны»,пришедшим на смену «тихим лирикам»^ Человек предстал на уровне отчужденности от мира (в этом они, несомненно, близки И. Бродскому). Отринув его от себя, не пытаясь собрать распадающийся эпический порядок, поэты противопоставили ему свое «отрицание».

Общность предмета при всей несходности его содержания обнажила перед поэтами всех поколений и различных творческих индивидуальностей острое противостояние между их представлением о Человеке и реальным его положением. Подобная ситуация стимулировала чувство поисков спасительных нравственно-философских рычагов, обострила трагическую сущность. В результате возникло ряд проблем экзистенционального характера. Среди них: явления и смысла, времени и пространства, жизни и смерти, добра и зла, истины и восхождения. Осмысливая их, поэты, как правило, создавали свои поэтические модели жизнестроительства, сориентированные, с одной стороны, на науку и философию, их целостное знание о мире, с другой - на нравственно-эстетические представления, в которых отразился многовековой опыт человечества. Если первая часть ориентира была весьма несходной [модель А. Ахматовой тяготела более всего к истокам восточной мудрости, - Б. Пастернака - к ярко выраженной философии экзистенциализма (Гуссерль, Кассирер, Хайдеггер.), Н. Заболоцкого - к космическим осмыслением К. Циолковского, В. Вернадского, А. Чижевского, М. Дудина - к философско-романтическим ценностям; И. Бродского - к русской и мировой философии начала XX века.], вторая во многом объединяла поэтов в их обращение к традициям А. Пушкина, Е. Баратынского, Ф. Тютчева, А. Блока. Особенно созвучен оказался им Ф. Тютчев с его космическими безднами, ночным бытием «у бездны на краю». Никто из поэтов-современников, пожалуй, не прошел мимо его апокалиптического восприятия мира. Так тютчевское представление вечной всечеловеческой трагедии, воплощенной в магистральном образе «И мы плывем сияющею бездной со всех сторон окружены», у А. Ахматовой интерпретируется как глобальное огненное пространство: «живем в огне» и «окружены огнем». Отсюда эволюция космических образов по пути снижения их «высокости», замещения материальными земными предметами (месяц похож на «зазубренный нож», звезды - «на стаи осколков»), а земные образы, связанные с понятиями крепости человеческого бытия, приобретают значение отторгнутости (дом «разоренный», «проклятый», «страшный».); появляется целая группа негативных эпитетов, отражающих идею отьединенности человека от мира (чужой свет, чужая трава, чужая речь, чужая роса, чужой дом.), мыслеобразующих узлов с акцентом на образы состояния такие, как мрак, ужас, ледяная тишина, которые в результате открывают единую экзистенциональную тему Страха, организующую своеобразное философское пространство. Философская идея «ночного космизма» Ф. Тютчева обостряет поэтическое зрение у Б. Пастернака, • что дает ему возможность не только осмыслить проблемы мирового универсализма, но и постигнуть человеческое бытие как знак благодарения творцу за его самоотдачу. Н. Заболоцкому Ф. Тютчев близок прежде всего представлением человека/как части мирозданья, а именно: «душевным космизмом»; на этой философской идее он строит свою бытийную параллель «душа-мирозданье-вселенная», совершая своеобразный поворот от «монизма» к нравственно-философской проблематике.

Тютчевский «поединок роковой» «материи и мысли» оставил свой след и в поэзии М. Дудина. Идею человеческого состояния «у бездны на краю» в мире «ночного безмолвия» остро ощутили и поэты «тишины», и И. Бродский, и «новая волна» поэтов 80 - 90-х гг.

Однако для многих из них Ф. Тютчев оказался одним из мыслеобразующих звеньев их философско-лирического мира, который не хотел замыкаться на безысходности человеческой сущности. Через Ф. Тютчева к философскому открытию Пушкина «самостоянье человека - залог величия его» шла А. Ахматова. На этом пути появлялся ряд экзистенциальных тем, в которых возникали световые образы, пробивающие пространство мрака, нейтрализующие элегические интонации и создающие глобальные обобщения общечеловеческого характера. Через «ночной космизм» человеческой покинутости к традициям мировой культуры, не исключая и полемику (Рильке, Ницше), и беря на вооружение идею смысла человеческого бытия JI. Толстого, А. Пушкина, А. Блока, к истокам экзистенциональной философии самосовершенствования человека, его личной истории прорывался Б. Пастернак. От тютчевского мира ночного к строительству этического космоса, опирающегося на идеи ученых своего времени (Циолковский, Вернадский, Н. Федоров, Чижевский.) о человеке будущего, в котором пробивается свет, от А. Блока с его мечтой о «человеке-артисте», как «многолетнем растении» и других поэтических источников открывается движение философских магистралей Н. Заболоцкого. Вся философская проблематика А. Твардовского строится на отторжении идеи человеческой обреченности и на овладении наиболее жизнеспособных пластов культурной мысли (народный опыт, А. Пушкин, И. Бунин, С. Есенин.).

Это движение поэзии сквозь пространство распадающегося эпического миропорядка, обращение ее к самым разнообразным и глубоким философским, эстетическим и научным истокам в поисках наиболее оптимальных решений, особая заинтересованность поэтов в обращении к вечным общечеловеческим ценностям во многом определило и границы философской лирики - более всего как тематические пласты, в которых формируются и развиваются своеобразные мыслеобразующие единые пространства. Прежде всего, как тематическая целостность, она нашла отражение в лирике А. Ахматовой, Н. Заболоцкого, А. Твардовского, Е. Винокурова, А. Тарковского, в поэзии «тихих лириков». У немногих поэтов, как у Б. Пастернака, она сформулирована в поэтических циклах ( «Когда разгуляется», «Стихотворения Юрия Живаго»), объединяющей магистральной темой которых явилась «человек и природа». Но во всех этих образованиях роль организующей берет на себя поэтический контекст, действующий как единое произведение с общей концептуальной идеей, связанной потребностью иметь «основания и следствия», причину и действия этой причины. В нем историческая единичность сопряжена с огромным поэтическим обобщением. Каждое слово в таком контексте индивидуализировано и живет жизнью этого контекста. Многочисленные миры в нем объединены, а в их территориях рождаются ключевые слова, воплощающие «модель-открытие».

Установлено также, что в философской лирике доминирующую роль играет семантическая основа слова, которая при всей своей многозначности возвращает первоначальный, идущий от многовекового культурного опыта своеобразно интерпретированный смысл, поднимаясь до образа, а нередко и символа, что особенно характерно для лирики А. Ахматовой, Б. Пастернака, И. Бродского, Ю. Кузнецова, лирики «тишины». Поэты широко используют образные реалии из арсенала космического мира (ветер, луна, звезды, мирозданье,. ночь, солнце. .), - вечного, земного типа: дорога, дом, огонь - все, что связано с исконными жизнеспособными ценностями человеческого бытия. Тем самым подобным лексическим введением, а с ним и целой образной системы, они создают сферическое пространство, необходимое для философской лирики, в котором личность ощущает себя, стоящей на грани двух жизненных начал: высокого и обыденного, сопрягаемых, как правило, конфликтно. Проводимые через лирическое сознание подобные смыслы обобщаются, интерпретируются, становятся нравственно-эстетическими категориями, определяющими образный строй того или иного тематического контекста. Так оформился ключевой образ дороги, переходящий чаще всего в образ бездорожья, оборванного пути, «загона», раздвигающего пределы лирического сознания, как следствие стремления поэтов раскрыть внутренний мир, образ мысли личности, поставленной перед фактом распадающегося миропорядка. Дорога в обычном тексте означает «твердую почву», по которой передвигается человек. В философской лирике это слово приобрело экзистенциональный смысл, это - путь, связанный с земным и конечным существованием индивидуума, «зов» того хайдеггеровского «проселка», который постоянно должен присутствовать в человеке. Он отозвался и в поэзии А. Ахматовой, и особенно у Б. Пастернака, не обошел А. Твардовского и поэтов «тишины», которые остро почувствовали разрыв национальных связей через размывание границ между городом и селом, умирание деревни, как исконно национального истока.

В очень сложном взаимодействии с образом дороги открылся другой ключевой образ - Природы. В отличие от натурфилософской поэзии, в которой она была представлена как некая одухотворенная субстанция, создающая возможность бессмертья человека, в философской поэзии 50-90-х гг. ее сущность была потеснена идеей ограниченных возможностей, вызванной жестоким давлением со стороны НТР. В связи с этим возникала проблема, проходящая через многие лирико-философские контексты, «души и разума». (Особенно заостренной она оказалась в поэзии Н. Заболоцкого, Б. Пастернака, А. Твардовского, JI. Мартынова, М. Дудина).

Особенности поэтики «Природы» свелись к тому, что философская поэзия уходила от сложных концепций человеческого бытия ("исключение здесь, пожалуй, Б. Пастернак), переключаясь в сферу «коллективного сознания». Но сам образ Природы не исключал ни многоплановости, ни противоречивости. Проблема бессмертья продолжала волновать поэтов в исторической памяти, на границе «прошлого с грядущим», в диалектической взаимосвязи времен, где «ничто не исчезает, всему свое назначение и место». В связи с этим возникла необходимость, овеществления абстрактной категории реалиями предметно-образного характера, насыщение времени в самых различных вариантах материальным содержанием, направленным на выявление внутреннего человеческого бытия и его связи с универсальной сущностью мира, чтобы закрепить пребывание индивидуума в пространстве «Большого Времени». При этом другая направленность связывалась с обнаружением во времени социального момента. Но оба эти фактора времени, социальный и экзистенциальный, не совпадали. Человек пытался остаться в природе, но экологические и другие силы разрушали ее; он хотел слиться с эпическим порядком, но социальные катаклизмы подрывали его. Оставался более нетронутым экзистенциальный фактор с его общечеловеческими духовными законами, в которых личность могла закрепиться на высшей духовной инстанции, - Слово, как символ бессмертья культурного опыта индивидуального и коллективного бытия. Слово санкционировало себя в различных инвариантах; книге, Библии (как у Б. Пастернака), в поэтической строке (как у Ю. Кузнецова). Но чаще всего оно выступало как таковое, превалируя над иными эстетическими факторами, (как например, у А. Ахматовой: «Всего прочнее на земле печаль / И долговечней царственное слово»). Однако разрешение проблемы бессмертья в Слове могла осуществить только Личность. Она становилась конгломератом и катализатором внутреннего мира, создателем собственной философской модели бытия. Отсюда вести речь, как это имело место среди критиков и исследователей (Ф. Чалмаев, И. Бузылев, А. Дмитровский, В. Кульчицкий) о состоявшейся или несостоявшейся философской поэзии в ее общей панораме тех или иных десятилетий, неправомерно. Философская поэзия создавалась не группами и целыми коллективами, а поэтическими индивидуальностями. И там, где эта личность формировалась, противопоставляя себя распадающемуся миропорядку или дистонируя его, там она состоялась. Личность потребовала выявления, с одной стороны - наиболее глубинных субъективных потенций индивидуума, с другой - рационалистических. Отсюда в философской поэзии активно заявляет о себе образ души, как категориальной сущности. Многие поэты отводят ему целые лирические произведения (Б. Пастернак, Н. Заболоцкий, Л.

Мартынов, А. Твардовский, Н. Рубцов, Ю. Кузнецов.). В связи с этим возникают проблемы явления и смысла, стихийного и сознательного, материального и духовного, души и разума, в которых поэты стремятся соединить духовное с «согласием» разума. Но даже, когда они обращаются к самым вечным экзистенциальным вопросам, их художественное решение в философской лирике социально-психологически детерминировано. В то же время оно не отделимо и от эстетического плана, который воплощен в поэтике. В этом отношении философская лирика шла по пути преодоления всего иррационально-неопределенного, к максимальной вещественности, опредмечиванию образа. Особенно это характерно для Б. Пастернака, Н. Заболоцкого, Ю. Кузнецова, В. Казанцева, И. Бродского. Два широко распространенных плана мифологический и современный, в которых значительное место занимает сфера НТР, во многом определяют своеобразие образной системы данного феномена при всем эстетическом несходстве отражения каждого из "этих планов. Так, если у Б. Пастернака «мифологическое» воссоздание подчиняется в основном субъективной романтической концепции, у JI. Мартынова оно служит реалистическому проникновению в события его времени, выражению жизненной концепции эпохи. В результате сама мыслеобразующая и эстетическая плотность 'образа тяготеет к глобальным поэтическим обобщениям. Эта концентрированность образной мысли зачастую поддерживается идеей единого «звукосмысла» активно ассонируемой или аллитерируемой инструментовкой. В тематических общностях это сказалось прежде всего на магистральных стихотворениях. И здесь философская лирика ориентировалась более всего на традиции русской и мировой классики, а именно: поэзию Рильке, Хлебникова, И. Анненского. Особенно заострен данный прием в поэтическом мире Б. Пастернака, Н. Заболоцкого, JI. Мартынова, И. Бродского.

В ритмико-интонационном плане характерным для философской лирики становится раскованная строфа, подчиненная активному движению мысли, размышляющая исповедальность тона с различным количеством строк в строфе или (что нередко) переход в единый поэтический монолог, - что подключает данный эстетический феномен к дневниковому жанру с его сокровенностью, открывающему «вдруг» то или иное явление или обобщение.

Таким образом выявлено, что проблематика философской лирики становится результатом собственно-эстетического открытия личности, выступающей в роли централизатора макромира. Отсюда экзистенциальные вопросы, выдвигаемые ею, с учетом ее индивидуального мироощущения и мировидения, ориентировались на оригинальные и жизненно-важные модели человеческого бытия. Удалось ли поэтам создать эти необходимые модели? В границах своего внутреннего мира, как противостояние внешнему миру дисгармонии, они состоялись у поэтов старшего поколения: А. Ахматовой, Б. Пастернака, Н. Заболоцкого, А. Твардовского, Л. Мартынова, у поэтов, рожденных войной (М. Дудин, Е. Винокуров, А. Тарковский), у И. Бродского, у поэтов «тишины» при всем их душевном надрыве - особенно у Ю. Кузнецова, целостность личности которого обнажила своеобразную трещину. Однако последняя сглаживалась исключительной экспрессией чувств, ориентацией на мифологические пласты, смысловую уплотненность народного опыта. У поэтов «новой волны» такая личность была уже невозможной. Всем своим методом она ориентировала себя или на усредненную индивидуальность (Д. Пригов, Т. Кибиров, Л. Руоингстейн.) или на ее внутреннюю противоречивость (И. Жданов, О. Седакова, Е. Шварц.), опираясь на архипоэтические пласты культуры, начиная от фольклора и более позднего литературного опыта, не исключая и классицизм, на приемы «рассогласованности» смысла и слова, тем самым отринув от себя неблагополучный, разорванный на части мир.

На этом отчуждении современная поэзия остановилась. Пройдя полувековой путь от истинно философского пласта, созданного отдельными поэтическими личностями с их открытием противостояний распадающемуся эпическому порядку, она вышла к групповой лирической общности, в основу которой положена «философия отрицания». Однако само по себе «отчуждение» вне противостояния ему позитивного начала для философской лирики несостоятельно. Отрицая мир, поэты «новой волны» не смогли создать своей антиотрицающей модели. Для этого им потребовалась бы личность, которая сконцентрировала в себе весь необходимый комплекс духовных экзистенциальных ценностей. Такая личность в пределах их художественного мира не была сформирована.

В каком направлении дальше пойдет развитие философской поэзии и поэзии в ее общем выражении, ' сегодня предсказать невозможно. В мире активизирующей себя «масскультуры» подлинные поэтические ценности в силу ряда объективных и субъективных причин остаются невыявленными. Но г несомненно, что дальнейшее развитие философской лирики возможно только на пути обретения подлинной личности, своего метода и стиля. Общих решений здесь быть не может, каждое из них будет связано с поисками собственных путей поэтической индивидуальности.

1. Абуашвили 1998

2. Аверинцев 1986

3. Аверинцев 1990

4. Аверинцев 1992

5. Аверинцев 1996

6. Авдонин 1998

7. Агеносов 1968

8. Азадовский 1990

9. Акаткин 1977

10. Альфонсов 1990

11. Андреев 1977

12. Андреев 1980

13. Анастасьев 1991

Список научной литературыМалюкова, Людмила Николаевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. С.С. Аверинцев. Попытка объясниться. Беседы о культуре. М.: Наука, 1986.

2. С.С Аверинцев Византия и Русь: два типа духовносй* //Новый мир, 1990, №7.- С.С. Аверинцев Судьба и весть '.'О. Мандельштама.// «О. Мандельштам» Соч.: В 2-х Т. -М.Художественная литература, 1992

3. В.А. Акаткин. Твардовский: стихи и проза. Воронеж, 1977.

4. В. Альфонсов. Поэзия Бориса Пастернака. Л. :Советский писатель, 1970

5. Ю.А. Андреев. О соотношении и эволюции художественного и научного познания. М.:Наука, 1977.

6. В.Е. Андреев. Твардовский и поэты военного времени (к проблеме жанровых взаимодействий). Автореферат на соискание уч.ст.к.ф.н. М., 1980.

7. В.И. Анисимов. Поэты правды и мечты: нравственные искания в творчестве поэтов 60-х годов. -М.:Просвещение, 1982.

8. И. Анненский. Книги отражений. Л.:Наука, 1989.

9. Л. Аннинский. Жажду беллетризма, //Литературная газета, 1978, №9.

10. Л. Аннинский. Масс-культура и просто культура //Вопросы литературы, 1991, №1.

11. B.C. Баевский. История русской поэзии. -Смоленск: Русич, 1994.

12. П. Басинский. Возвращение. //Новый мир, 1993,11.

13. В.Н.Бараков. Творчество Н. Рубцова и идейно-эстетические искания в советской поэзии 60-80-х годов. Автореферат на соиск.уч.ст.к.ф.н. М.,1991.

14. Л. Баранова-Гонченко. Светлые всадники. Альманах. Поэзия 52. 1989. М., «Молодая гвардия» 1989.

15. В. Барлас. Глазами поэзии. М.: Советский писатель, 1986.

16. М.М. Бахтин. Вопросы литературы и эстетики. -М.: Художественная литература, 1975.

17. М.М. Бахтин. Литературно-критические статьи. -М.: Художественная литература, 1986.

18. Г. Белая. Кризис? Кризис? //Взгляд. Вып.1. М.:Советский писатель, 1988.

19. В. Бибихин. Язык философии. М.:Прогресс, 1993.

20. А.А. Блок. Статьи. Речи. 1905-1921. Собр.соч. В 6 т., Л.: Художественная литература, 1982, Т.4.

21. А. Бобфров. На ветру времен. //Литературная газета, 1990.

22. С. Бойко. «Дивный выбор всевышних щедрот .» (Филологическое самознание современной поэзии) //Вопросы литературы, 2000, №1,2.

23. A. Бочаров. О чем думаем ? О чем спорим ? В кн.: Взгляд. М., 1988.

24. Ю.Б. Борев. Эстетика. :Искусство, 1988, К.1. И. Бродский. Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна. //Известия, 1988, №43.

25. И. Бродский. Нет правых и виноватых и никогда не будет. //Литературная газета, 1994, №1,2.

26. B. Брюсов. Статьи и рецензии 1903-1924. Т.6. Собр.соч. В 7 т. М.: Художественная литература, 1975.

27. И. Бузылев. Поэзия мысли и чувства. //Октябрь, 1978, №10.

28. И.А. Бунин. Статьи и рецензии. Т.9. Собр.соч. В 9 т. М.: Художественная литература, 1967.

29. В. Бурсов. Судьба Пушкина. Л.: Советский писатель, 1986.

30. П. Вайль, А. Генис. В окрестностях Бродского. // Литературное обозрение, 1990, №8.

31. А.Т. Васильковский. Жанровые разновидности русской поэмы. Опыт типологической характеристики. Дисс.на соиск.уч.ст.д.ф.н. М., 1978.

32. A.Н. Веселовский. Поэтика. Собр.соч. В 8 т. СПб,1913.

33. B. Виленкин. В сто первом зеркале. Л.: Советский писатель, 1988.

34. В. Виноградов. Поэтика русской литературы. -М.: Наука. 1976.

35. Диалоги с Иосифом Бродским. М. Независимая газета, 1998.

36. П.С. Выходцев. В поисках нового слова. -М.:Наука, 1984.

37. JI.C. Выгодский. Психология искусства. -М.:Наука, 1968.

38. Н. Габриэлян. О путешествующих днем и путешествующих ночью. //Дружба народов, 1993, №5.

39. Д. Галковский. Поэзия советская. //Новый мир, 1992, №5.

40. М.А. Гаспаров. О стихах. Избранные труды. Т.2. -М.:»Языки русской культуры», 1997.

41. Г. Гачев. Творчество. Жизнь. Искусство. -М.:Искусство, 1980.

42. JI. Гинзбург. О лирике. Л.:Советский писатель,1974.

43. Л. Гинзбург. Литература в поисках реальности. -Л.:Советский писатель, 1987.

44. Н. Гей, В. Пискунов. Активность искусства. //Вопросы литературы, 1966, №11.

45. Двенадцать встреч с Анной Ахматовой. //Вопросы литературы, 1997, №3,4.

46. Т.П. Голованова. Наследие Лермонтова в современной поэзии. М.:Наука, 1978.

47. П. Горелов. В полемике критика 1988: мнения и сомнения. //Литературная газета, 1989, №1.

48. И. Гринберг. Два крыла литературы. -М.:Советский писатель, 1982.

49. A. Гулыга. Уроки классики и современность. -М.:Книга, 1990.

50. B. Гурвич. Любовная лирика Ахматовой /целостность, эволюция/ Вопросы литературы, 1997, №9, 10.

51. В. Гусев. Рождение стиля. М.,

52. И. Денисова. Если внимательно вглядеться. //Вопросы литературы, 1974, №2.

53. В. Дмитриев. Везде человек. //Литературная газета, 1993, №20.

54. А.З. Дмитровский. Проблемы современной философской лирики. Автореферат на соик.уч.ст.к.ф.н. -М., 1966.

55. Е. Добин. Анна Ахматова. Л.;Советский писатель,1974.

56. Е. Добин. Сюжет и действительность. Искусство детали. Л.:Советский писатель, 1981.

57. Е. Добренко. Превратности метода. //Октябрь, 1988, №3.

58. Л. Долгополов. На рубеже веков. Л.:Советский писатель, 1985.

59. A. Дубровин. Философия в поэзии. //Эстетика и жизнь. -М., 1971.

60. Е. Ермилова. Открытия и прописи. //Литературная газета. 1973, №2.

61. B. Ерофеев. Поэта далеко заводит речь. //Иностранная литература, 1988, №9.

62. В. Ерофеев. Заметки биологии стиля. //Взгляд. Вып.З. М.:Советский писатель, 1991.

63. Как во времена Веспасиана .» //Вопросы литературы, 1995, №6.

64. В.М. Жирмунский. Творчество Анны Ахматовой. -Л.:Советский писатель, 1973.

65. A.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов. Работы по поэтике выразительности. М.:А.О.»Прогресс», 1996.

66. B. Зайцев. Современная советская поэзия. М.,1988.

67. Н.И. Зайцев. Система «поэтических зеркал» в художественном мире Ахматовой. //Ахматовские чтения. Сб.научных трудов. — Тверь, 1991.

68. С. Залыгин. К вопросу о бессмертье. //Новый мир, 1989, №1.

69. С. Залыгин. Литература и природа. //Новый мир, 1991, №1.

70. И. Золотусский. Крушение абстракций. //Новый мир, 1989, №1.

71. И. Золотусский. Познание настоящего. // Вопросы литературы, 1975, №10.

72. Л.В. Зубова. Поэзия Марины Цветвевой. Изд. Ленинградского государственного университета, 1989.

73. В.В. Иванов. Категория времени в искусстве и культуре ХХв. // Structure of taxies semitones of culture, Монтон, 1973.

74. В.В. Ильин. Мужество правды и поэзии. А. Ахматова и А. Твардовский. //Ахматовские чтения. Сб.научных трудов. Тверь, 1991.

75. В. Казак. Лексикон русской литературы XX. -М.:Культура, 1996.

76. А.С. Карпов. Эпос и лирика в советской поэзии. // Становление социалистического реализма в советской поэзии. Межвузовский сборник научных трудов. — М., 1981.

77. Своеобразие эпического в лирике А. Ахматовой. // Филологические науки, 1989, №6.

78. A. Князев. «Бездны мрачной на краю .» //Вопросы литературы, 1990, №4.

79. B. Ковский. Литературный процесс 60-70-х года. Динамика развития и пр^лемы изучения современной советской литературы. М.:Высшая школа, 1983.

80. В.В. Кожинов. Книга о русской лирической поэзии XIX века. М.:Современник, 1978.

81. В.В. Кожинов. Статьи о советской литературе. -М.:Советский писатель, 1982.

82. В. В. Кожинов. Размышления о русской литературе.-М.:Современник, 1991.

83. Р. Комина. Современная советская литература. -М.:Просвешение, 1978.

84. Ю. Кузьменко. Советская литература вчера, сегодня, завтра. М., «Советский писатель», 1981.

85. А. Кондратович. Призвание. Портреты. Воспоминания. Полемика. М., «Советский писатель», 1987

86. Н. Коржавин. Анна Ахматова и «серебряный век». //Новый мир, 1989, №7.

87. А. Костенко. Нравственно-философские проблемы в лирике Л. Мартынова. (Автореферат на соиск.уч.ст.к.ф.н. М., 1989.

88. Г.В. Красухин. В присутствии Пушкина. -М.:Советский писатель, 1984.

89. Г. Кружков. «Как бы резвяся и играя». Заметки о творчестве Б. Пастернака. //Новый мир, 1992, №4.

90. A.В. Крутикова. Ф.А. Абрамов об А. Твардовском (по материалам личного архива Абрамова) Творчество А. Твардовского. Исследования и материалы, - Л., 1989.

91. B. Кулаков. Лианозово. История одной поэтической группы. //Вопросы литературы, 1991, №3.

92. Ю. Кузьменко. Советская литература вчера, сегодня, завтра. М.:Высшая школа, 1981.

93. В.Е. Кульчицкий. Русская советская философская лирика 1960-х годов. Авторефера на соискание уч.ст.к.н.ф. Фрунзе, 1982.

94. Г.И. Куницын. Общечеловеческое в литературе. -М.:Советский писатель, 1980.109110,111,112,113,114.115.116.117.118.119.120.121.122.123.124.

95. Купер 1995 Курбатов 1986 Курбатов 1989 Курицын 1990 Курицын 1991 Курицын 1992 Кушнер 1990 Лавлинский 1977 Лавров 1989 Ланщиков 1989 Ларин 1974

96. Ларцев1985 Лесневский 19881. Лихачев 19711. Лихачев 19821. Лихачев 1984

97. Дж. Купер. Энциклопедия символов. М.:Золотой век, 1995.

98. В. Курбатов. Ростки обновления или забвения. //Литературная газета, 1989, №10.

99. В. Курбатов. Каким нам быть завтра? //Литературная газета, 1989, №10.

100. В. Курицын. Страна без трения и ландшафта. //Литературная газета, 1990, №7.

101. В. Курицын. «Центровой» Еременко. //Дружба народов, 1991, №9.

102. В. Курицын. Постмодернизм: новая первобытная культура. //Новый мир, 1992, №2.

103. A. Кушнер. Заметки на полях. //Вопросы литературы, 1990, №4.

104. Л. Лавлинский. Поэт и критик. М.:Советский писатель, 1977.

105. B. Лавров. Перечитывая заново. М.:Советский писатель, 1989.

106. A. Ланщиков. Анатолий Жигулин. М.: Советский писатель, 1989.

107. Б. Ларин. О лирике как разновидности художественной речи. //Эстетика слова и язык писателя.- Л.:Наука, 1974.

108. B.Г. Ларцев. На пути к синтезу. Ташкент, 1985.

109. Ст. Лесневский. Забвению неподвластно. // Взгляд. Вып.1. М.:Советский писатель, 1988.

110. Д.С. Лихачев. Поэтика древнерусской литературы.- М.:Высшая школа, 1971.

111. Д.С. Лихачев. Звездный дождь. //Б. Пастернак «Воздушные пути»: Проза разных лет. -М.Художественная литература, 1982.1. Д.С. Лихачев.

112. Литература-реальность-литература. Л., 1984.125. Лихачев 1988126. Лихачев 1992

113. Д.С. Лихачев. Внутренний мир художественного произведения. // Введение в литературоведение. -М.:Высшая школа, 1988.и

114. Беден не тот, кому мало. //Новы мир, 1992, № 1.

115. Л. Лейдерман, М. Липовецкий. Патогенез и лечение глухонемых. // Новый мир, 1992, №7.

116. Ю.М. Лотман. Структура художественного текста. М.:Искусство, 1970.

117. Ю.М. Лотман. О поэтах и поэзии. -СПб.:Искусство, 1996.

118. Д. Лукач. Что такое новизна в искусстве? //Вопросы литературы, 1991, №4.

119. С. Любарева. А.Т. Твардовский. М., 1960.

120. А. Македонов. Николай Заболоцкий. -Л.'.Советский писатель,1968.

121. А. Македонов. Творческий путь А. Твардовского. -М. Художественная литература, 1981.

122. А. Македонов. Свершения и кануны: о поэтике русской советской лирики 1930-1970-х годов. -Л,:Советский писатель, 1985.

123. Е.А. Маймин. О русском романтизме. -М.:Просвещение, 1975.

124. Масленникова. Портрет Бориса Пастернака. //Нева, 1988, №10.

125. Б Мейлах. Вопросы литературы и эстетики. — Л.:Наука, 1958.

126. А. Машевский. В ситуации сороконожки. //Новый мир, 1992, №7.

127. Т.Н. Меркулова. Об «экзистенциальности» художественного восприятия Б. Пастернака. //Филологические науки, 1992, №2.

128. А.А. Михайлов. Поэты и поэзия. — М.: Просвещение, 1978.

129. A.А. Михайлов. Сила и тайна слова. -М.:Советский писатель, 1984.

130. B.В. Мусатов. Проблемы художественных традиций в современной лирической поэзии 50-х -начала 70-х годов. Авторефера^исс.на соиск.уч.ст.к.ф.н. Л., 1978.

131. В.В. Мусатов, О.С. Бердяева. От Некрасова к Пушкину (о логике поэтической преемственности в творчестве Твардовского) Художественные традиции в историко-литературном процессе. - Л., 1988.

132. A. Найман. Рассказы о Анне Ахматовой. -М.Художественная литература, 1989.- А. Найман. Пространство Урания. //Октябрь, 1990, №12.

133. А.Г. Науменко-Порохина. Русская лирическая поэзия 1960-х 1980-х гг. Основные тенденции развития. Автореферат дисс.на соиск.уч.ст.д.ф.н. - М., 1998.

134. Е. Невзглядова. Несвоевременные мысли. //Новый мир, 1991, №10.

135. B.П. Некрасов. Памяти Анны Ахматовой. //Дружба народов, 1988, №8.

136. B. Новиков. Урезанная радуга (о судьбах новаторства в нашей литературе). //Взгляд. Вып.2. — М.:Советский писатель. 1989.

137. C.И. Носов. Вселенная безидейности. //Новый мир, 1992, №7.

138. О. Овчаренко. Русский свободный стих. -М.-.Просвещение, 1990.

139. А.В. Огнев. На путях к народу и народности. Вместо предисловия. //Ахматовские чтения. Сб.научных статей. Тверь, 1991.

140. Л. Озеров, Необходимость прекрасного. -М.:Советский писатель, 1983.

141. A.И. Павловский. Русская советская философская поэзия.-Л., 1984.

142. Анна Ахматова. Жизнь и творчество. -М.:Просвещение. 1991.

143. Е.Н. Павловский. Поэзия, наука, ученые. — М.,1958.

144. Е.Б. Пастернак. Борис Пастернак. Библиография. -М.:Цитадель, 1997.

145. B.О. Перцов. Избр.произведения в 2-х т. -М.:Современник, 1982.

146. В.И. Песков. Боратынский. М.:Советский писатель, 1990.

147. В. Петров. Вокруг нашей современности поэзии. //Вопросы литературы, 1997, №11, 12.

148. A. Пикач. Нас унижающий обман. //Литературная газета, 1986, №20.

149. B. Полухина. Он смотрит на мир с точки зрения времени. //Литературная газета, 1990, №20.

150. Л.В. Полякова. Поэзия и современность. М.,1989.

151. Г.Н. Поспелов. Теория литературы. М.:Высшая школа, 1978.

152. A.M. Пятигорский. Мифологическиеразмышления. Лекции по феноменологии мифа. М.: «Языки русской культуры», 1996.

153. Ст. Рассадин. Поэзия есть проза. //Взгляд. Вып.2. — М.:Советский писатель, 1989.

154. И.Б. Роднянская. О чем думаем? О чем спорим? //Взгляд. Вып.1. М.:Советский писатель, 1988.

155. И.Б. Роднянская. Назад к Орфею. //Новый мир, 1988, №3. - И. Роднянская. Художник в поисках истины. - М.:Современник, 1989.

156. И. Роднянская. Художник в поисках истины. М.: Современник, 1989.

157. И. Ростовцева. Николай Заболоцкий. -М.:Современник, 1984.

158. И. Ростовцева. Между словом и молчанием. О современной поэзии. М.:Советский писатель, 1989.

159. И. Ростовцева. Несрочная весна. //Взгляд. Вып.З. -М.:Советский писатель, 1991.

160. A. Рубашкин. Рожденные «оттепелью». //Наука, 1991, №2.в зарубежных исследованиях 1980-х годов. М.: «Наука», 1989.

161. Книга о русской рифме. М.:Современник, 1978.

162. Б. Сарнов. Рифмуется с правдой. М.:Советский писатель, 1967.

163. Б. Сарнов. Восставший из пепла: поэтическая судьба Н. Заболоцкого. //Октябрь, 1987, №2.

164. Н. Славянский. Из страны рабства в пустыню. О поэзии Иосифа Бродского // Новый мир, 1993, №12.

165. B.Словецкий. «Пластмассовая эпоха» и живая целостность поэзии. // Слово. Литературно-художественный сборник. Вып.1. - М. Художественный сборник. Вып.1. - М.Художественная литература, 1987.

166. B. Смирнов. Философская лирика русской советской поэзии 50-60-х годов. (Заболоцкий, Твардовский, Мартынов). Автореферат на соиск.уч.ст.к.ф.н. М., 1988.

167. C. Соложенкина. А эти утверждения лживы . //Взгляд. Вып.1. М.:Советский писатель, 1988.185,186,187,188,189,190191,192,193,194,195,196,197,198,199,200,1. Спивак 1985 Степанов 19721. Сухова-Мартынова 1977

168. Творчество А. Твардовского, Тименчик 19951. Тимофеев 19871. Трефилова 19811. Филимонов 19891. Филиппов 19841. Филиппов 19851. Heisman 19901. Франк 1990

169. Урбан 1979 Хайт 1991 Холшевников 1985 Чалмаев 1967• Р. Спивак. Русская философская лирика. Проблемы типологии жанров. Красноярск, 1985.

170. Н. Степанов. Николай Заболоцкий. //Н. Заболоцкий. Изб.произвед. М. .'Художественная литература, 1972.

171. Г. Сухова-Мартынова. Напишите свое и правду. //Москва, 1977, №1.

172. Материалы и исследования. Л.:Высшая школа, 1989.

173. А. Тименчик. О «библейской» тайнописи у Ахматовой.//Звезда. 1995, №10.

174. Л.И. Тимофеев. Слово в стихе. М.:Высшая школа, 1987.

175. Г. Трефилова. Время выбора. //Вопросы литературы, 1981, № 12.

176. Д. Филимонов. Смените угол зрения. //Литературная газета, 1989, №25.

177. Г.И. Филлипов. Обытовление бытия. //Критика и Время. М.:Высшая школа, 1984.

178. Г.И. Филиппов. Русская советская философская поэзия: человек и природа. Изд. ЛГУ, 1985.

179. D. Heisman. Boris Pasternak: the poet mass Cambr., U.P.,1990.

180. Пушкин об отношениях между Россией и Европой.//Пушкин в русской философской критике. -М.:Книга, 1990.

181. А. Урбан. Образ человека — образ времени. Л.: «Советский писатель», 1979.

182. A. Хайт. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. -М., 1991.

183. А.В. Чупринин. После затишья. //Молодая гвардия, 1987, №12.

184. С. Чупринин. Настающее и настоящее: три взгляда на современную литературную смуту. // М.:Современник, 1989.

185. И. Шайтанов. Продолжение. //Октябрь, 1983, №12. И. Шайтанов. Уравнение с двумя неизвестными /поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский/ -Вопросы литературы, 1998, №11,12.

186. К.И. Шилова. Об элегической природе лирики Н. Рубцова. Творческая индивидуальность писателя и литературный процесс. Межвузовский сборник. -Вологда, 1987.

187. Р. Шлайфер. Обобщающая эстетика жанра: Бахтин, Якобсон. //Вопросы литературы, 1997, №3,4.

188. Ф. Шлегель. Фрагменты. Литературная теория немецкого романтизма. — М.,1934.

189. Б. Эйхенбаум. О поэзии. Л.'.Искусство, 1969. А. Эльяшевич. Единство цели и многообразие поисков. Л.:Советский писатель, 1980.

190. М. Эпштейн. «Я бы назвал это метабола». //Взгляд, - М.:Советский писатель, 1988.

191. М. Эпштейн. Зеркало щит. //Альманах. Поэзия 59, 1990, М.:Молодая гвардия, 1990.

192. Е. Эткинд. Там, внутри. О русской поэзии XX века. -СПб.: «Максима», 1997.- Е. Эткинд. «Внутренний человек» и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVII- XIX вв. М.: «Языки русской культуры», 1998.

193. Р. Якобсон. Конец трагедии. Нью- Йорк, 1973.1. Бахтин 198S2. Бердяев 19903. Бердяев 19914. Бердяев 19955. Булгаков 19906. Вернадский 19677. Вернадский 19898. Гегель 19899. Гулыга 1990

194. Гулыга 1990 И. Гуссерль 199512. Добролюбов 193513. Дао 198214. Карякин 198915. Криворотов 199016. Кузнецов 198017. Ланщиков 198918. Лезов 1999

195. М.М. Бахтин. Философия и социология науки и техники. //Ежегодник 1984-1985, М„ 1986.

196. Н. Бердяев. Судьба человека в современном мире. //Новый мир, 1990, №1.

197. Н. Бердяев. Самопознание. М. :Книга, 1991. Н. Бердяев. Кризис искусства. - М.:Книга, 1995. С. Булгаков. Без плана. //Альманах. Поэзия 56, 1990, - М.:Молодая гвардия, 1990.

198. В.А. Вернадский. Биосфера. М.:Высшая школа,1967.

199. B.А. Вернадский. Начало и вечность жизни. -М.: Прогресс, 1989.

200. Гегель. Эстетика. Л.:Искусство, Т. 1., 1988. А. Гулыга. Революция духа. Что такое постсовременность? //Опыты. Литературно-философский сборник. - М.:Искусство, 1990.

201. А. Гулыга. Русский вопрос. //Наш современник,1990.

202. Гуссерль. Кризис европейского человечества и философии. //Культурология XX в. М.: «Юность», 1995.

203. Н. Добролюбов. Собр.соч.: В 6т. М., 1935, т.2. Дао и даонизм в Китае. М., 1982. Ю. Карякин. Ф. Достоевский и канун XX века. -М.,1989.

204. А. Криворотов. Русский путь. //Знамя, 1990, №8. П. Кузнецов. Жизнь, смерть, бессмертье. М.,1980.

205. А. Ланщиков. Национальный вопрос в России. //Взгляд. Вып.1. М.:Советский писатель, 1989.

206. C. Лезов. Эрнст Кассирер и философия мифа. // Октябрь, 1999, №7.19. Лосев 199020. Лосев 199321. Лосев 199422. Кант 199425. Мамардашвили 199026. Мошковский 1992

207. А.Ф. Лосев. Страсть к диалектике. М.:Советский писатель, 1990.

208. А.Ф. Лосев. Бытие. Имя. Космос. М.:Мысль,1993.

209. А.Ф. Лосев. Теория художественного стиля. -Киев, «Коллегия», 1994.

210. И. Кант. Критика чистого разума. М. Мысль,1994.

211. Космические легенды Востока. Ростов-на-Дону, «Орфей», 1991.24. Мамардашвили, Соловьев,

212. Швырев 1972 М.К. Мамардашвили, Ю.В. Соловьев, B.C.

213. Швырев. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии. //Философия в современном мире. М., 1972.

214. М. Мамардашвили. Как я понимаю философию -М.:Прогресс, 1990.

215. А. Мошковский. Альберт Энштейн. Беседы с Эйнштейном о теории относительности и общей системе мира. М.:Прогресс, 1992.

216. Ф. Ницше. Человеческое, слишком человеческое. ЕССЕ HOMO. //Соч.: В 2-х т. М.:Мысль, 1990, т.2.

217. A. Нуйкин. На том стою! М.:Советский писатель.1991.

218. Платон. Диалоги. М.:Мысль. 1986. Б. Раушенбах. К рационально-образной картине мира. // Коммунист, 1988, №8.

219. О. Семенов. Искусство ли искусство нашего столетия. //Но§6 мир, 1993, №8.

220. B. Соловьев. Соч.:В 2-х т. М.:Мысль, 1989. В. Соловьев. Статьи и письма. //Новый мир, 1989,1.

221. Франк 1992а Heidegger 1963 Хайдеггер 1993

222. Husserliana 1956 Хомяков 1988 Чаадаев 19911. Чижевский 19891. Шарден 19871. Шестов 19901. Шопенгауер 19921. Шкловский 19821. Циолковский 1928

223. Циолковский 1929 Циолковский 1930

224. Е. Трубецкой. Смысл жизни. //Новое время, 1990,

225. Н. Федоров. Сочинения. М.:Мысль, 1982. Г. Федотов. Статьи о культуре. //Вопросы литературы, 1990, №2.

226. П. Флоренский. По ту сторону «правого» и «левого». //Новый мир, 1990, №4.

227. П. Флоренский. Воспоминания прошлых лет. -М.:Мысль, 1992.

228. С. Франк. По ту сторону «правого» и «левого». //Новый мир, 1992, №4.

229. А. Чижевский. Теория космических эр. //»Три, два, один .».-М., 1989.

230. Пьер Тейяр де Шарден. Феномен человека. -М.,1987.

231. JI. Шестов. Преодоление самоочевидности. /Литература русского зарубежья. Антология: В 6-ти т. -М.:Художествееная литература, 1990, т.1.

232. А. Шопенгауер. Избр.произведения. -М.:Просвещение, 1992.

233. И. Шкловский. Вселенная. Жизнь. Разум. М.: «Мысль», 1982, т.2.

234. К.Э. Циолковский. Общественная организация человечества. М., 1928.

235. К.Э. Циолковский. Воля Вселенной. М., 1929. К.Э. Циолковский. Научная этика. - М., 1930.

236. Циолковский 1912 К.Э. Циолковский. Этика космоса. - М., 1912.

237. Этнические стереотипы мужского и женского поведения. М.:Прогресс, 1991.58. Эрн 199259. Эйнштейн 198560. Юнг 199161. Янов 199062. Jaspers 1957

238. В. Эрн. Г.С. Сковорода. М., 1992. А. Эйнштейн. Как создавалась теория относительности. //Эйнштейновский сборник 1980-1981. -М. Мысль, 1985.

239. К-Г Юнг. Об архетипах коллективного безсознательного. //К-Г Юнг. Архетип и символ. — М.:Ренессанс, 1991.

240. А. Янов. Русская идея и 2000 год. //Нева, 1990, №9,10.

241. Jaspers. Die geistinge Situation der Zeit. Zurich,1957.1.l1. Анненский 19882. Ахмадулина 19883. Ахматова 19904. Бальмонт 19895. Баратынский 19826. Баратынский 19917. Батюшков 19798. Белый 19889. Библия 1994

242. И. Анненский. Избранные произведения. — JI.Художественная литература, 1988.

243. Б. Ахмадулина. Избранное. М.Художественная литература, 1988.

244. А. Ахматова. Сочинения в 2-х т. М.:Панорама,1990.

245. К. Бальмонт. Стихотворения. М.Художественная литература, 1989.

246. Е. Баратынский. Стихотворения и поэмы. -М. Художественная литература, 1982.

247. Е. Баратынский. Разума великолепный пир. -М.: Современник, 1991.

248. К. Батюшков. Сочинения. М. Художественная литература, 1979.

249. A. Блок. Собр.соч.: В 6 т. JI.Художественная литература, 1979-1982.

250. Д. Бобышев. Полнота всего. JL, 1992.

251. И Бродский. Часть речи. М. Художественная литература, 1992.

252. И. Бродский. Соч. в 4 т. Париж-Москаа-Нью-Йорк, «Третья волна», 1992.

253. B. Брюсов Собр.соч.:в 7 т. М.Художественная литература, 1974-1975.

254. М. Булгаков. Мастер и Маргарита. -М.Художественная литература, 1983.

255. И. Бунин. Собр.соч.: В 9 т. М.Художественная литература, 1967.

256. Стихотворения. М.:»Современник», 1982.

257. Е. Винокуров. Собр.соч.: В 6 т. -М.Художественная литература, 1983-1985.

258. Е. Винокуров. Равноденствие. М.:Советский писатель, 1989.

259. А. Вознесенский. Собр.соч.: В 3-х т. -М.Художественная литература, 1983-1985.

260. Давыдов. Стихотворения. М.Художественная литература, 1979.

261. Г. Державин. Сочинения. М.:Современник, 1985.

262. М. Дудин. Собр.соч.: В 4-х т. М.Художественная литература, 1987-1990.

263. Ф. Достоевский. Изб.произв.в 3-х т. Ростов-на-Дону, Орфей, 1993.1. М.:Наука, 1982.

264. Н. Заболоцкий. Собр.соч.: В 3-х т. -М.Художественная литература, 1983-1984.

265. C. Есенин. Собр.соч.: В 3-х т. -М.Художественная литература, 1970.

266. А. Жигулин. Соловецкая чайка. М.:Современник,

267. А. Жигулин. Жизнь нечаянная радость. -М.:Советский писатель, 1982.

268. A. Жигулин. В надежде вечной. -М.Художественная литература, 1983.

269. И. Жданов. Место земли. М., 1991.

270. B. Казанцев. Рожь. М.:Соврем«йк, 1983.

271. В. Казанцев. Бис. М.:Молодая гвардия, 1990. Н. Клюев. Стихотворения и поэмы. Архангельск,1986.

272. К. Ковальджи. Звенья и зерна. М., 1989. Ю. Кублановский. Стихотворения. //Новый мир, 1991, №8.

273. Ю. Кузнецов. Русский узел. М.:Современник,1983.

274. Ю. Кузнецов. Избранное. Стихотворения и поэмы. -М., 1990.

275. Ст. Куняев. Озеро безымянное. М.:Современник,1983.

276. Ст. Куняев. Мать сыра земля. - М.:Советский писатель, 1988.

277. М.Ю. Лермонтов. Собр.соч.: В 4-х. т. -М. Художественная литература, 1981.

278. О. Мандельштам. Соч.: В 2-х т. -М. Художественная литература, 19W.

279. Л. Мартынов. Собр.соч.: В 3-х т. -М. Художественная литература, 1977.

280. Л. Мартынов. Стихотворения и поэмы. -М.:Советский писатель, 1986.

281. В. Маяковский. Собр.соч.: В 6-ти т. М., 19741975.

282. Л. Миллер. Стихотворения. //Дружба народов, 1989, №4.

283. А. Найман. Сквозь листву. //Новый мир, 1992, №6. Н. Некрасов. Собр.соч.: В 10-ти т. М. Художественная литература, 1982.

284. Б. Окуджава. Стихотворения.

285. М. Художественная литература, 1986.

286. А. Платонов. Стихотворения. //Альманах. Поэзия 38. 1984. -М.:Молодая гвардия, 1984.

287. А. Прасолов. Стихотворения^ М.:Современник,1988.

288. Д. Пригов. Другое время года. //Новый мир, 1989,12.

289. Д. Пригов. Слезы геральдической души. М.,1990.

290. А.С. Пушкин. Собр.соч.: В 8 т. -М.Художественная литература, 1952-VJ54. Е. Рейн. Береговая полоса. М., 1990. А. Рембо. Стихотворения. — М.:Наука, 1982. Э.М. Рильке. Новые . стихотворения. — М.:Современник, 1997.

291. Р. Рождественский. Собр.соч.: В 3-х т. -М.Художественная литература, 1985.

292. Н. Рубцов. М.Художественная литература, 1982. Н. Рубцов. Видения на холме. — М.:Советский писатель, 1990.

293. Д. Самойлов. Горсть. Книга стихов. -М.Художественная литература, 1989.

294. В. Соколов. Сюжет. Стихи и поэма. -М.:Советский писатель, 1980.

295. В. Соколов. Стихотворения и поэмы. — М.:Художествееная литература, 1987.

296. А. Тарковский. Собр.соч.: В 3-х т. -М. Художественная литература, 1991.

297. А. Твардовский. Собр.соч.: В 6 т. М.: Художественная литература, 1976-1983.

298. Н. Тряпкин. Стихотворения. //Новый мир, 1987,4.

299. Н. Тряпкин. Огненные ясли. М.:Советский писатель, 1988.

300. Н. Тряпкин. Разговор по душам. М.: Художественная литература, 1989.

301. Ф. Тютчев. Сочинения в 2-х т. М.: Художественная литература, 1984.

302. A. Фет. Стихотворения. М.:Современник, 1981.

303. B. Хлебников. Творения. М.:Советский писатель,1988.

304. О. Хлебников. Стихотворения. //День поэзии. -М.:Советский писатель, 1989.

305. Вл. Ходасевич. Колеблемый треножник. — М.:Советский писатель, 1991.

306. М. Цветаева. Стихотворения и поэмы. М.: Художественная литература, 1990.

307. A. Чижевский. Стихотворения. Альманах. Поэзия 24, 1979.-М.:Молодая гвардия, 1979.

308. Е. Шварц. Стихи. Л., 1992.

309. B. Шефнер. Годы и миги. М.:Современник, 1983.1. Борисов, Пастернак 1988

310. В.М. Борисов, Е.Б. Пастернак. Материалы к творческой истории романа. //Новый мир, 1988, №6.

311. ИнаПресс, 1998. Дневник Елены Булгаковой М.:Книжная палата, 1990.

312. Дурылин 1991 С. Дурылин. В своем углу (из старых тетрадей).

313. М.:Советский писатель, 1991.

314. В. Казанцев. Сначала ответы на записки. //Альманах. Поэзия 56, 1990. М.:Молодая гвардия, 1990.

315. М. Кралин. Артур и Анна. JI.Ленинградская панорама, 1990.

316. П.Н. Лукницкий. Об Анне Ахматовой. //Наше наследие, 1998, №6.

317. Переписка Е.Н. Трубецкого и М.К. Морозовой. «Наша любовь нужна России».1. Новый мир, 1993, №9,10.

318. Ю. Нейман. Особая примета. //Вопросы литературы, 1991, №4.

319. А. Найман. Рассказы о Анне Ахматовой. Л.: Художественная литература, 1989.

320. Стихи. Эссе. Воспоминания. Письма. — Л.:Лениздат, 1990.

321. Переписка Бориса Пастернака М.: Художественная литература, 1990. Письма Николая Рубцова к Александру Яшину. //Наш современник, 1988, №7. Рейнер Мария Рильке. Борис Пастернак. Марина Цветаева. Письма 1926 года.1. М.: Книга, 1990.

322. Ростовцева 1978 И. Ростовцева. Алексей Прасолов - в письмах.

323. Литературная учеба, 1978, №1.2. Волкова, Волков 19903.