автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Русская интеллектуальная проза 20-х годов XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Русская интеллектуальная проза 20-х годов XX века"

На правах рукописи

Ратке Игорь Рудольфович

РУССКАЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ПРОЗА

20-Х ГОДОВ XX ВЕКА (Б.ПИЛЬНЯК, Е.ЗАМЯТИН, В.НАБОКОВ) Специальность 10.01.01 — русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Волгоград 2005

Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Ростовский государственный университет»

Научный руководитель доктор филологических наук,

профессор

Нина Владимировна Забабурова

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор

Ольга Геннадьевна Егорова;

кандидат филологических наук, доцент

Александр Николаевич Долгенко

Ведущая организация Государственное образовательное

учреждение высшего профессионального образования «Ростовский государственный педагогический университет»

Защита состоится 19 мая 2005 г. в 10.00 на заседании диссертационного совета Д 212.027.03 по филологическим наукам при Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Волгоградский государственный педагогический университет» по адресу: 400131, г. Волгоград, пр. им. Ленина, 27.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Волгоградского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан «12.» апреля 2005 г.

Ученый секретарь Лп А у

диссертационного совета О.Н.Калсниченко

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Современное отечественное литературоведение с различных теоретико-методологических позиций исследует эволюцию русской прозы XX века. Одним из ведущих направлений в этом процессе является изучение тех кардинальных изменений в способах повествования, которые привели к масштабному обновлению художественного языка литературы в первой половине XX столетия.

Бывшая долгое время базовой для изучения литературы (как русской, так и зарубежной) минувшего столетия категория «модернизма», лишившаяся в последние десятилетия узко оценочного звучания, нуждается в конкретизации и уточнении ценностного наполнения. Все большее значение приобретают подходы, нацеленные на выявление интертекстуальных связей, соединяющих между собой художественные тексты, по тем или иным признакам относящиеся к разным литературным направлениям. Русская литература XX века предстает как единое целое и как часть литературы мировой, во многом предвосхитившая развитие художественного языка в сторону радикального отхода от принципов, определявших воспроизводство и восприятие художественных текстов на протяжении Нового времени.

Новые принципы функционирования литературы как повествовательного искусства привели к существенным изменениям в ценностном статусе художественных текстов, в их соотношениях с другими ветвями культуры, обусловили необходимость нового метаязыка для описания и анализа происходящих перемен, что, в свою очередь, стало причиной бурного развития филологии, ставшей одной из ведущих областей культуры XX столетия. Все это вместе взятое, а также приведенные факторы определяют актуальность диссертационного исследования.

Объектом диссертационного исследования является русская проза 20-х годов XX века (произведения Б.Пильняка, Е.Замятина, В.Набокова) и ее эстетическая специфика.

Предмет диссертационного исследования составляют особенности изменения художественного языка (повествования) русской прозы 20-х годов XX века, приведшие к появлению качественно нового литературного явления, получившего название интеллектуальной прозы.

Цель диссертационного исследования заключается в комплексной характеристике русской интеллектуальной прозы как качественно нового художественного феномена, в значительной степени отходящего от принципов, лежавших в основе построения повествования в предшествующие исторические периоды.

Для достижения этой цели в работе ставятся следующие задачи:

— проследить различные пути развития русской интеллектуальной прозы 20-х годов XX века, нашедшие свое выражение в творчестве таких авторов, как Б.Пильняк, Е.Замятин и В.Набоков;

— выявить способы организации повествования, характерные для интеллектуальной прозы, их типологические признаки и особенности, связанные с эстетической и мировоззренческой спецификой творчества каждого из исследуемых авторов;

— соотнести интеллектуальную прозу с традиционными историко-литературными категориями («модернизм», «авангардизм», «импрессионизм», «экспрессионизм»);

— определить роль и место крупнейших произведений интеллектуальной прозы 20-х годов XX века в дальнейшей эволюции способов повествования русской прозы.

Источником диссертационного исследования послужили художественные тексты крупнейших русских прозаиков — Б.Пильняка, Е.Замятина и В.Набокова, принадлежащие к разным литературным направлениям, но объединенные общими особенностями организации повествования, представляющими собой качественно новое явление в эволюции русской прозы.

Методологическим основанием работы предстает теоретическая концепция, которая рассматривает понятие «интеллектуальная проза» как выходящее за рамки привычных соотношений «модернизм - реализм», «модернизм — авангардизм» и т.д., вбирающее в себя тексты, порожденные различными мировоззренческими, эстетическими, литературными традициями:

1) в 20-е годы XX века в творчестве целого ряда русских прозаиков происходит переориентация с чувственного на интеллектуальное переживание мира (исследования Г.А.Белой, М.М.Голубкова и др.);

2) подобная переориентация приводит к изменению в самом способе построения повествования, к переносу центра тяжести на внефабульные средства организации текста, усилению автокомментирующего начала, «обнажению приема» (работы Н.Т.Рымарь, Н.Ю.Грякаловой, Э.Корпала-Киршак и др.).

Работа опирается на понятийный аппарат русского формализма, метод мотивного анализа текста, метод выявления бинарных оппозиций.

Новизна проведенного диссертационного исследования состоит:

— в выявлении эстетических параметров, объединяющих художественные тексты, принадлежащие писателям XX века, представляющим различные литературные направления;

— в характеристике интеллектуальной прозы как нового типа повествования, становящегося выражением широкомасштабных процессов изменения художественного языка прозы XX века.

На защиту выносятся следующие положения:

1. На материале таких репрезентативных для русской прозы 1920-х гг. текстов, как романы Б.Пильняка «Голый год», Е.Замятина «Мы», В.Набокова «Король, дама, валет», выделяются основные черты интеллектуальной прозы: отказ от традиционной миметичности; перенос организующей функции с фабульных конструкций на систему мотивов; рационализация композиции; последовательная работа с чужим словом, предполагающая различные формы его использования в тексте; многообразная демонстрация авторского присутствия в тексте, выполняющая дезиллюзионист-скую функцию.

2. Многообразие типов повествования в русской прозе 20-х годов XX века (и, прежде всего, в жанре романа, как наиболее динамичном и авторитетном) может быть рассмотрено не только сквозь призму традиционных категорий («модернизм», «авангардизм», «реализм», «импрессионизм», «экспрессионизм» и др.), но и как многообразие вариантов реализации единого вектора развития прозы - ее интеллектуализации, перехода от изображения к выражению.

3. Этот вектор развития вплоть до середины 1930-х годов выступает как единый для обеих ветвей русской литературы — внутрироссийской и эмигрантской.

4. Эволюция культуры XX века (и русской литературы как ее части) приводит к заметной трансформации интеллектуальной прозы, ее постепенному растворению в других способах организации текста.

Теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования состоит в следующем:

- выявлены некоторые наиболее фундаментальные черты организации повествования, характерные для русской интеллектуальной прозы;

- описаны особенности мотивных структур, являющихся основой построения текста в наиболее типичных образцах интеллектуальной прозы 1920-х годов;

- картина истории русской литературы XX века дополнена новой позицией, позволяющей более полно представить некоторые пути эволюции отечественной прозы;

- результаты выполненного исследования смогут найти применение в вузовских курсах по истории русской литературы XX века, теории литературы, спецкурсах по анализу художественного текста и литературе 1920-х годов.

Апробация исследования была проведена на двух научных конференциях: Международной научной конференции «Литература в диалоге культур» (Ростов н/Д.: РГУ, 2003 г.); Конференции аспирантов и соискателей факультета филологии и журналистики РГУ (2003), а также в рамках спецкурса «Анализ художественного текста», предназначенного для слушателей курсов повышения квалификации учителей русского языка и литературы (РО ИПК и ПРО, 2002-2004 гг.).

По теме диссертации опубликовано 3 работы.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, четырех глав, заключения, списка библиографии, состоящего из 272 источников.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Во Введении определяется актуальность темы, намечена цель работы и сформулированы основные задачи, раскрывается научная новизна диссертации, ее теоретическая значимость, практическая ценность.

В первой главе исследования — «Русская интеллектуальная проза: история изучения» — отражаются концептуальные теоретические положения диссертационной работы. Специфика художественного языка русской прозы первой трети XX века тесно связана с радикальным обновлением поэтики основных повествовательных жанров, предпринятым ведущими нереалистическими литературными направлениями конца XIX — начала XX вв. (в первую очередь — символизмом). Наметившийся в рамках этих направлений отказ от некоторых ключевых принципов повествования, сложившихся в литературе Нового времени (ми-метичность, фабульность, психологизм), стал определяющим фактором развития прозы 1920-х гг. Новая эстетическая парадигма, основанная на повышенной аналитичности и появлении автокомментирующего начала, а также предлагающая частичное разрушение традиционного мимесиса, во многом формирует культуру 1920-х гг. (назовем кубизм в живописи, идеи «Баухауса» в архитектуре и дизайне, философию монтажа в кинематографе, формализм в филологии).

Литература также оказалась затронута процессом перехода к «нефигуративному» способу повествования. В прозе таких авторов, как А.Жид, О.Хаксли, Б.Пильняк, Д.Дос Пассос, Т.Манн, Е.Замятин, Т.Манн, А.Деблин, определяющими становятся следующие принципы: разрушение традиционного фабульного построения повествования (и замена его мотивной структурой); активное вмешательство автора в процесс создания текста; разрушение «характера»

как синонима психологии персонажей и переход к сугубо функционалистскому отношению к ним. Эти принципы выходят за рамки привычных категорий «модернизм», «авангардизм», «реализм» и приводят к появлению нового типа прозы, могущего быть охарактеризованным как «интеллектуальный». Своего рода идеологическим фундаментом указанных процессов, по-видимому, становятся отказ от антропоцентризма и мировоззренческая ирония, обнажающая изначальную конвенциальность литературы.

Краткий обзор истории изучения вопроса позволяет сделать вывод о том, что художественная специфика некоторых разновидностей русской прозы 1920-х гг. с 60-х гг. XX вв. была предметом изучения отечественных и зарубежных исследователей. В работах Е.Б.Тагера, Г.А.Белой, В.В.Бузник, Е.В.Скороспеловой, М.М.Голубкова, Н.Т.Ры-марь, Н.Ю.Грякаловой, Э.Корпала-Киршак, Л.Силард описаны и проанализированы особенности поэтики романов Б.Пильняка, Е.Замятина, В.Набокова и других авторов, произведения которых характеризуются «ориентированностью не столько на чувственное, сколько на интеллектуальное переживание мира» (Г.А.Белая). Предложенная формулировка использована в диссертации как методологическое основание, позволяющее дать характеристику некоторого набора качественно новых параметров, определяющих функционирование романного жанра в русской литературе 1920-х гг., выбрать в качестве рабочего определения термин «интеллектуальная проза», а работу посвятить некоторым аспектам процесса ее становления в 1920-е гг.

Во второй главе — «Борис Пильняк: обнажение конструкции» — рассматривается авангардистский вариант интеллектуальной прозы: роман «Голый год» (1920), художественная необычность и новизна которого отмечалась и анализировалась критиками и литературоведами самых разных направлений (наиболее адекватным для описания спе-

цифики текста Б.Пильняка стал язык, предложенный формалистами). Мы выделяем в поэтике «Голого года» следующие черты, позволяющие, на наш взгляд, говорить об этом романе как о примере интеллектуальной прозы.

1. Привычная миметическая иллюзия «естественности» повествования разрушается с помощью развитой системы автокомментирующих средств (поэтико-функциональ-ные обозначения фрагментов, авторский комментарий, связанный с тематикой и эмоциональной окрашенностью фрагментов текста, указание используемой точки зрения, конспективное обозначение отдельных фрагментов, прямое указание на невымышленность изображаемого, включение в роман чужих текстов). Все они призваны ослабить авторитетность авторского слова, придать тексту максимальную полифоничность.

2. Рационалистическая композиция романа, строящаяся на основе третичных структур (три части, три фрагмента, три «триптиха», состоящая из трех слов глава VII, «Россия. Революция. Метель»), призвана придать тексту целостность иного, внефабульного уровня. Роман строится с помощью образной, смысловой, символической переклички глав. Так, главы I и IV, соединенные общими героями, локусом, лейтмотивами, образуют некий «отрицательный полюс» идейной структуры романа; глава V представляет собой некую «негативную параллель» главе III и антитезу «Триптиху второму»; «Вступление» предстает как увертюра романа, а «Триптих последний» — как символический итог всего текста. Главы сменяют друг друга, подчиняясь развитию основных тем, а развитие основных сюжетных линий нарушается авторской волей, располагающей фрагменты текста в нелинейном порядке.

3. Отказ от привычной фабулизации приводит к возрастанию организующей функции развитой системы мотивов и лейтмотивов. Ее образуют:

1) лейтмотивы с фабульно-заменительными функциями (как на уровне отдельных фрагментов текста, так и на уровне романа в целом), среди которых наиболее значимы для текста «метель», «полынь» и «Китай», связанные с идейно-образными оппозициями повествования;

2) мотивы, связанные с понятием «письменность» (реализующиеся в образах книги, надписи и с разного рода ошибками в написании), становящиеся антитезой понятию «жизнь» и включающиеся в общую символическую систему романа с ее фундаментальной оппозицией «российское бытие» - «российская культура»;

3) цветовые мотивы, носящие архетипический и символический характер (так, желтый цвет соотносится с неизменностью, повторяемостью; белый — с нравственным измерением жизни, стремлением строить ее по неким строгим заповедям; черный — с негативными аспектами жизни; серый и синий — с переходными моментами в судьбах героев; красный, самый насыщенный и многозначный, сочетает темы «огонь», «кровь», «революция»).

4. В обрисовке персонажей Б.Пильняк отходит от сформированной реалистической литературой XIX в. «установки на "органику"», на «яркие, полнокровные характеры» (С.Зенкин), сводя своих героев к роли или маске («обыватель», «летописец», «жрица любви», «провинциальный начетчик» и др.), метонимизируя их (знаменитые «кожаные куртки»), сводя к безымянной, физиологической телесности, редуцируя до роли носителя той или иной идеи.

Все перечисленные выше особенности позволяют говорить о принадлежности «Голого года» к авангардистской разновидности интеллектуального романа, характеризующейся переносом центра тяжести с изображения «духовной панорамы» эпохи (как это происходит в «Волшебной горе» Т.Манна, ранних романах О.Хаксли) на поиск адекватных

эпохе тотальных общественных изменений способов организации текста.

Третья глава «Евгений Замятин: от утопии к роману» посвящена рассмотрению иного варианта становления русской интеллектуальной прозы, который можно охарактеризовать как традиционно-модернистский. Если роман «Голый год» представлял собой принципиально новую стадию в эволюции творчества Б.Пильняка, то роман Е.Замятина «Мы» (1920) стал во многом продолжением тех принципов организации повествования, которые были выработаны в повестях т.н. «английского цикла» («Островитяне», 1917; «Ловец человеков», 1918): лейтмотивные (метафорические и метонимические) обозначения действий и персонажей, становящиеся (в силу заложенной в них возможности развития) частью сюжета, эллиптический синтаксис. Кроме того, повесть «Островитяне» содержит в себе и предвосхищение фабульной конструкции романа «Мы» (выпадение протагониста из размеренного существования, любовь как первопричина этого выпадения, внутренняя борьба, покаяние и казнь бунтаря с последующим восстановлением «расписания» как символа стандартизированного бытия).

В романе «Мы» эти особенности оказались соединены с еще одной разновидностью литературного интеллектуализма, которую мы определяем как жанровую рефлексию. Обращаясь в этом произведении к жанру утопии, Замятин подвергает переосмыслению такие характерные жанровые признаки, как дескриптивность текста (строящегося как развернутое описание идеального общества); наличие фигуры рассказчика, становящегося источником информации об утопическом мире; «взгляд извне», зазор между повествователем и предметом повествования; порожденная деск-риптивностью фабульная неразвитость (по словам самого Замятина, «в форме утопия всегда статична»).

В романе «Мы» все эти признаки переходят в свою противоположность: «взгляд извне» становится «взглядом изнутри», протагонист предстает не столько информатором об идеальном обществе, сколько отступником от его ценностей. Тем самым Замятин конструирует, по сути, новый литературный жанр — антиутопию (дистопию). В отличие от утопии, не столько принадлежащей миру искусства, сколько «пограничной» (Г.Морсон) этому миру, антиутопия опирается на четную сюжетную основу. Одним из важнейших средств создания этой основы в романе «Мы» становится рефлексия повествователя, комментирующего сам ход возникновения текста, устанавливающего тождество между собой и текстом и отрекающегося от этого тождества в финале. Антиутопия, таким образом, предстает как текст, соединяющий в себе развернутую критику утопического мышления и критику утопии как жанра, становясь тем самым романом о рождении романа, романом о возможности романа как жанра, предполагающего человеческую биографию.

Организуя повествование как жанровую рефлексию, Е.Замятин обращается не только к фабульному принципу построения повествования, но и к другим средствам opгa-низации текста. Важнейшей и наиболее детально разработанной формой этой организации становится развитая система мотивов и лейтмотивов, действующая на разных уровнях текста. К числу ведущих мотивных групп, обеспечивающих адекватную основной тематике романа (рационализации мира, его сведение к функционалистскому устройству) «кодификацию» (О.В.Зюлина) повествования, его превращение в набор последовательно развивающихся элементов, относятся, на наш взгляд, следующие.

1. «Математическая» группа, образующая господствующее смысловое поле романа. Буквенно-цифровые обозначения персонажей, гипертрофированно точные, ин-

формативно избыточные указания различных величин характеризуют как устройство изображенного мира, так и сознание повествователя, пересекаются с развитием действия и придают тексту рационалистическую интонацию.

2. Цветовая группа, обладающая символической функцией. Мотивы этой группы становятся эмоциональными атрибутами происходящего. Так, синий цвет становится мотивом, прочно связанным с духом несвободы, своего рола символом Единого Государства; зеленый оказывается антиномично связан с ним в качестве символа природного, естественного начала; значимыми и обширно реализуемыми являются также мотивы розового цвета (обозначающий сексуальную сферу) и «разноцветный», мотив цветового хаоса, соединяющий значения «жизнь как хаос» и «душевное смятение повествователя».

3. Мотивы первых двух групп вступают в постоянные взаимоотношения с мотивами наиболее детально разработанной и принципиально важной для организации повествования в целом группы, связанной с характеристиками персонажей. Их специфика связана с тем, что, изначально строясь по принципу метонимии (персонаж вытесняется той или иной чертой своего облика или характера), эти лейтмотивы в то же время воплощают этот принцип посредством метафоризации. Реализация лейтмотива в тексте происходит с помощью обыгрывания значений, заложенных в центральной метафоре. Так, лейтмотив доктора, строящийся вокруг сравнения с ножницами, порождает такие реализации: «Неизлечимо, — отрезали ножницы», «рассмеялся остро», «ножницы его так и захлопнулись», «Стойте тут, — отрезал доктор». Лейтмотивы этой группы могут носить как простой, так и составной характер; так, лейтмотив персонажа, обозначенного буквой S, складывается из трех метафорических уподоблений («двоякоизогнутость», «глаза-

буравчики», «уши-крылья»), каждое из которых порождает производные значения.

Таким образом, мотивная и лейтмотивная структура романа «Мы» являются носителями образных и сюжетооб-разующих функций. Эта роль становится дополнительной характеристикой романа как образца интеллектуальной прозы, но тяготеющего не к авангардистскому разрушению миметичности (как у Б.Пильняка), а, скорее, к так называемому «высокому модернизму» 1910-1920-х гг. Доводя в романе до совершенства свою технику лейтмотивного построения текста (которая все больше соответствовала точно подмеченной писателем тенденции к дегуманизации европейской культуры, замене органической картины мира -построенной на комбинаторике элементов), Е.Замятин соединил ее с тщательно разработанной схемой антиутопии как жанра. При этом избранная форма повествования делает его движущей силой сам процесс письма, превращающийся в процесс очеловечивания повествователя, а текст — в рефлексию жанра, строящегося вокруг оппозиции «утопия — роман».

В четвертой главе «"Король, дама, валет" В.Набокова: метафизика конструкции» отмечается общность многих процессов, определявших в 1920-е гг. развитие все более расходившихся в разные стороны двух ветвей русской литературы — литературы метрополии и литературы диаспоры. Рецепция и развитие модернизма в эмигрантской литературе по ряду причин оказались затруднены, и эмигрантский вариант интеллектуальной прозы, связанный с именем В.Набокова, конституируется позже, чем в литературе метрополии. Роману «Король, дама, валет» (1928) в этом процессе отведено особое место. Терминология формализма оказалась мало востребована эмигрантской критикой, что затруднило своевременное распознавание принципиального новаторства этого произведения.

В отличие от «Голого года» и «Мы», представлявших собой, как уже отмечалось, авангардистскую и «традиционно» — модернистскую разновидности интеллектуальной прозы, роман «Король, дама, валет» содержит некоторые черты, позволяющие, на наш взгляд, увидеть в этом произведении предвосхищение постмодернистской версии развития жанра. В этом тексте подчеркнутая традиционность фабулы сочетается с последовательной дезиллюзионистично-стью, конвенциональное построение повествования в значительной степени заменяется сложной системой мотивов, а персонажи превращаются в фигуры, движимые авторской волей.

Используя и пародируя распространенные повествовательные модели (роман карьеры, уголовный роман и т.д.), В.Набоков подрывает доверие читателя к внешне вполне традиционному тексту и провоцирует перенос внимания с фабульной стороны на иные средства выразительности, прежде всего, на мотивную структуру, которая в набоков-ских романах имеет двойную адресность: ее может воспринимать как читатель, так и персонаж. Вокруг способности к этому восприятию и дешифровке мотивов, предвосхищающих развитие сюжета и указывающих на истинную сущность набоковского мироздания с его семантическим тоталитаризмом» (Г.Морсон), по нашему мнению, в значительной степени выстраивается система персонажей «Короля, дамы, валета». Автор, по сути, делает их лишь носителями различных (но равно негодных) способов освоения мира. Основное внимание в романе сосредоточено на беспрестанно создаваемых персонажами интеллектуальных конструкциях, которые должны помогать им ориентироваться в мире, и на принципиальных пороках этих конструкций, оказывающихся неспособными расшифровать сеть мотивов особого рода, неких опорных сигналов, позволяющих судить о развитии сюжета. Стремление Марты спланировать жизнь

до мелочей, тривиальность, шаблонность мышления Франца, пристрастие Драйера к играм, становящееся самодовлеющим - все эти генерализирующие приметы персонажей становятся символом духовной слепоты, не позволяющей увидеть за стечением случайностей некий шифр, «грандиозную книгу» (А.Долинин), присутствие судьбы. Поэтому уподобление персонажей романа манекенам выступает как характеристика их положения в тексте и в мире.

Мотивная структура романа выводит на поверхность его истинный, метафизический смысл. Ту же цель преследуют многочисленные случаи обнажения приема (например, через сопровождающие действия персонажей метафоры, связанные с театром или через появление в тексте фигуры самого автора). Дезиллюзионизм связан и с пародированием традиционных повествовательных схем.

Перечисленные выше средства, на наш взгляд, используются В.Набоковым для реализации центральной оппозиции романа «слепота — судьба». Эта оппозиция затем будет воплощаться в большинстве набоковских произведений и станет одним из ярчайших проявлений его метафизики. В романе «Король, дама, валет» данная оппозиция тесно связана с организацией повествования и образует основу романного интеллектуализма. «Слепота» становится движущей силой сюжета, определяет поступки героев. Противостоит же ей сила судьбы, становящаяся в набоковском художественном мире аналогом авторской воли, постоянно обозначающая свое присутствие в мироздании с помощью деталей (подсказок, сигналов, адресованных героям и читателю). Но если последний имеет возможность вторично обратиться к тексту и восстановить истинную картину, то персонажи этой возможности лишены, поэтому вынуждены расплачиваться за собственную слепоту.

В Заключении формулируются основные выводы проведенного исследования.

В 1920-е гг. в русском романе формируется особый тип повествования; этот процесс обозначен нами как интеллектуализация романа. В силу причин культурологического характера (активность в утверждении модернистского дискурса как центрального явления культуры Европы и Америки, целенаправленная установка на создание новых литературных форм, призванных стать художественным аналогом претерпевающей системные изменения действительности) этот процесс становится крайне широким и постепенно охватывает обе ветви русской литературы - литературу метрополии и литературу диаспоры. Некоторое «отставание» зарубежной русской литературы, в которой интеллектуализация романа приходится на вторую половину 1920-х гг., на наш взгляд, обусловлено преобладавшей в литературе русского зарубежья установкой на «сохранение традиции» (понимаемой при этом достаточно узко), во многом задержавшей некоторые процессы. Не случайно доминирующей нотой эмигрантской критической литературы, посвященной творчеству В.Набокова, надолго становится тема «нерус-скости» его произведений (работы Г.Адамовича, Г.Иванова, Г.Струве, З.Шаховской): эстетическая новизна набоковской прозы, и, прежде всего, романов, долгое время оценивается в терминах, призванных обозначить художественную специфику этой прозы через систему понятий, организованную по принципу «свой - чужой». Если в Советской России процесс интеллектуализации романа нашел свое адекватное критическое осмысление в рамках теоретических систем формализма (что было отмечено представителями других критических дискурсов, например, Вяч.Полонским), то эмигрантская критика, базировавшаяся на эстетической теории предшествующих периодов (психологическая критика, критический импрессионизм и др.), долгое время не располагала соответствующим языком описания, обретя его лишь в начале 1930-х гг. в работах В.Ходасевича, Н.Андре-

ева и др. На наш взгляд, именно формалистический критический дискурс (в первую очередь такое понятие, как «обнажение приема») наиболее уместен при анализе таких ключевых особенностей процесса интеллектуализации романа, как: отказ от традиционной миметичности; перенос конструктивно-организующей функции с сюжетно-фабуль-ных конструкций на разветвленную систему мотивов и лейтмотивов; рационализация композиции как способа организации повествования; последовательная работа с чужим словом, предполагающая как необработанное включение его в текст, так и продолжение уже выработанных в литературе форм его обработки; демонстрация авторского присутствия в тексте, несущая дезиллюзионистскую функцию и подчеркивающая «сделанность» произведения.

Перечисленные выше художественные особенности (напомним, характерные не только для русской прозы, но и в значительной степени определяющие развитие европейского романа 1920-х гг.), на наш взгляд, обозначают собой возможные пути интеллектуализации романа, представая в текстах рассмотренных выше авторов в различных формах и модификациях. Так, проблематика «Голого года» (текста, наиболее тесно связанного с идеологиями послереволюционного периода), как нам представляется, определяется центральной оппозицией «революция - быт» и семантическим кодом, уподобляющим революцию - стихии. В рамках этого кода ключевой является восходящая к выработанному в рамках младосимволизма (лирика и драматургия А. Блока, «симфонии» и «Петербург» А. Белого) видению мифологема «метели», становящаяся смысловым и звуковым лейтмотивом романа. Левый член основной оппозиции («революция») оказывается определяющим, и повествование строится под знаком «стихийности», что и приводит к радикальному разрушению «традиционного», миметического типа организации текста.

Роман «Мы» также опирается на оппозицию «стихия -организация», но Е.Замятин, в отличие от Б.Пильняка, на наш взгляд, в большей степени сосредоточен на жанровой проблематике. Если жанр «Голого года» может быть охарактеризован как деконструкция «семейно-бытовой» разновидности романа, то «Мы» строится как деконструкция утопического текста. Отсюда такие особенности замятин-ского произведения, как детальная разработка языка описания предельно организованной модели мира, четкое выделение принципов построения нарратива и повышенная де-скриптивность. Реализуя второй член основной оппозиции («стихия»), Е.Замятин приступает к последовательному разрушению повествовательных принципов, выработанных вначале. Вторгающееся в текст «стихийное» начало приводит к воскрешению романного компонента текста, к своего рода эстетической «реставрации» (не случайно исследователи формалистского лагеря проницательно указывали на демонстративную традиционность тех ценностей, которые утверждаются в качестве противовеса утопическому нарра-тиву). В результате разрушения утопического повествования традиционным возникает новая жанровая конструкция - антиутопическая, ставшая заметной частью литературы XX века.

Наиболее сложный случай представляет собой набо-ковский вариант интеллектуализации романа. Если Б.Пильняк реализует авангардистский путь интеллектуализации, а Е.Замятин - модернистский, то В.Набоков, на наш взгляд, оказывается во многом провозвестником постмодернистского пути. Сохраняя в целом особенности «традиционного» повествования (например, фабульность), В.Набоков в то же время подвергает их ироническому переосмыслению. Сюжетная канва упрощается до стереотипов, выработанных массовой литературой (и вслед за этим, в свою очередь, подвергается деконструкции: наиболее отра-

ботанные сюжетные ходы либо оборачиваются в свою противоположность, либо оказываются ненужными для повествования); основная же нагрузка ложится на второй уровень организации текста — мотивный, становящейся своего рода параллельным (и главным) сюжетом. Для В.Набокова мо-тивная структура становится индивидуальным кодом, прочесть который (и тем самым понять произведение) способен только внимательный читатель. Так реализуется неоднократно анализировавшаяся исследователями набоковская метафора, уподобляющая автора текста некоему высшему началу и четко разделяющая героев произведений на способных и неспособных разобрать знаки судьбы, увидеть истинную суть вещей. Такая классификация становится одной из основ романа «Король, дама, валет».

Особая функция мотивной структуры набоковского текста связана с формой авторского присутствия в нем. Не вторгаясь в нарратив в качестве фигуры реального мира (как это происходит в «Голом годе»), автор романа обнаруживает свое присутствие либо через фигуру пародийного заместителя (Менетекелфарес), либо через наличие мотив-ной структуры, обнаруживающей подлинные авторские намерения (в более поздних текстах к этим формам прибавится еще одна — ономастикой, в котором имя автора присутствует в форме анаграммы). Сохраняя, на первый взгляд, традиционную миметичность и фабульность, набоковский текст также деконструирует традиционный тип повествования, отводя ему роль своеобразной декорации и перенося центр тяжести на иные средства выразительности, что, в конечном итоге, также приводит к торжеству дезиллюзио-низма.

Кроме того, в Заключении кратко прослеживается дальнейшая эволюция русского интеллектуального романа. В литературе метрополии в конце 1920-х гг. в силу как вне-литературных (усиливающаяся идеологизация культурных

процессов, постепенное ослабление позиций литературных группировок, стоящих на неортодоксальных позициях), так и внутрилитературных (новое утверждение миметичности, усиление иллюзионизма, начинающаяся рецепция «уроков классики», прежде всего Л.Толстого) причин, тенденция к интеллектуализации повествования начинает ослабевать. Усвоив в середине 1920-х гг. опыт массовой литературы, прежде всего авантюрного и фантастического романа, русская проза метрополии вновь обращается тем самым к иллюзионизму и фабульности. С другой стороны, после вполне критического отношения к традициям психологического и социального романа XIX века, характерного для начала десятилетия, к концу 20-х гг. все более сильным становится тенденция «учебы у классиков». В этих условиях характерным является постепенный отход от интеллектуализма таких его сторонников, как Б.Пильняк и Е.Замятин.

Если в развитии литературы метрополии с середины 1920-х гг. все большую роль играют внелитературные факторы, то литература эмиграции в этом отношении развивается более свободно (хотя в 30-е гг. начинает испытывать затруднения экономического характера). Видимо, в силу этих причин (хотя не следует исключать и собственно индивидуальные особенности) творчество В.Набокова в целом развивается более ровно и последовательно, чем творчество Е.Замятина и Б.Пильняка. Художественные принципы, которые в романе «Король, дама, валет» представлены в экспериментально демонстративной форме, сохранены и соединены с мощным лирическим началом и развитой системой метафорической описательности в романах «Защита Лужина» (1930), «Подвиг» (1932), «Отчаянье» (1936), «Приглашение на казнь» (1938), «Дар» (1937-1938). Более того, эти принципы оказались настолько фундаментально важными для набоковского творчества, что сохранили свою силу и после перехода писателя на английский язык, став

еще более полно воплощенными и зачастую становясь снова демонстративно явными. Едва ли не единственным примером продолжения традиции интеллектуального романа в литературе метрополии конца 20-х - начала 30-х гг., на наш взгляд, является творчество К.Вагинова (1899-1934), романы которого строятся вокруг проблемы авторского присутствия (точнее, самой возможности такого присутствия) и концепта «умирание культуры».

Прерванный в 1930-е гг. процесс интеллектуализации романа возобновился лишь в 1960-е гг. (произведения А.Битова, А.Синявского / Абрама Терца), но носил уже во многом новый характер, связанный, прежде всего, с зарождающимися постмодернистскими тенденциями (т. н. мета-проза), поэтому анализ текстов 1960-х — 1990-х гг. выходит за рамки настоящего исследования.

Основное содержание диссертации отражено в следующих работах:

1. Ратке И.Р. Формы авторского присутствия в романе Б.Пильняка «Голый год» // Литература в диалоге культур: Материалы международной научной конференции (Ростов-на-Дону. 18-21 октября 2003 г.). — Ростов н/Д., 2003. - С. 64-66 (0,1 п. л.).

2. Ратке И.Р. Роль повестей «английского цикла» в формировании поэтики Е.И.Замятина 1920-х гг. // Тезисы докладов молодых исследователей (Ростовский государственный университет. Факультет филологии и журналистики). - Ростов н/Д., 2004. - С. 74-79 (0,4 п. л.).

3. Ратке И.Р. Цветовая характеристика как часть мо-тивной структуры романа Б.Пильняка «Голый год» // Научная мысль Кавказа. Приложение. - Ростов н/Д., 2004. № 10. -С. 157-160(0,3 п. л.).

Подписано в печать 08 04 2005.

Формат 60x84 1/16. Печать офсетная Усл. печ. л. 1,5.

Тираж 120 экз. Заказ № 137.

Издательство ГОУ ДПО «Ростовский областной институт повышения квалификации и переподготовки работников образования»

344011, Ростов-на-Дону, пер. Гвардейский 2/51 пер. Доломановский.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Ратке, Игорь Рудольфович

ВВЕДЕНИЕ.г.

1. РУССКАЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ПРОЗА:

ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ.

2. БОРИС ПИЛЬНЯК: ОБНАЖЕНИЕ КОНСТРУКЦИИ.

3. ЕВГЕНИЙ ЗАМЯТИН: ОТ УТОПИИ К РОМАНУ.

4. «КОРОЛЬ, ДАМА, ВАЛЕТ» В.НАБОКОВА: МЕТАФИЗИКА КОНСТРУКЦИИ.

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Ратке, Игорь Рудольфович

Современное отечественное литературоведение с различных теоретико-методологических позиций исследует эволюцию русской прозы XX века. Одним из ведущих направлений в этом процессе является изучение тех кардинальных изменений в способах повествования, которые привели к масштабному обновлению художественного языка литературы в первой половине XX столетия.

Бывшая долгое время базовой для изучения литературы (как русской, так и зарубежной) минувшего столетия категория «модернизма», лишившаяся в последние десятилетия узко оценочного звучания, нужI дается в конкретизации и уточнении ценностного наполнения. Все большее значение приобретают подходы, нацеленные на выявление интертекстуальных связей, соединяющих между собой художественные тексты, по тем или иным признакам относящиеся к разным литературным направлениям. Русская литература XX века предстает как единое целое и как часть литературы мировой, во многом предвосхитившая развитие художественного языка в сторону радикального отхода от принципов, определявших воспроизводство и восприятие художественных текстов на протяжении Нового времени.

Новые принципы функционирования литературы как повествовательного искусства привели к существенным изменениям в ценностном статусе художественных текстов, в их соотношениях с другими ветвями культуры, обусловили необходимость нового метаязыка для описания и анализа происходящих перемен, что, в свою очередь, стало причиной бурного развития филологии, ставшей одной из ведущих областей куль « туры XX столетия. Приведенными выше факторами обусловлена актуальность диссертационного исследования.

Объектом диссертационного исследования является русская проза 20-х годов XX века и ее эстетическая специфика.

Предмет диссертационного исследования составляют особенности изменения художественного языка русской прозы 20-х годов XX века, приведшие к появлению качественно нового литературного явления, получившего название интеллектуальной прозы.

Цель диссертационного исследования заключается в комплексной характеристике русскЬй интеллектуальной прозы как качественно нового художественного феномена, в значительной степени отходящего от принципов, лежавших в основе построения повествования в предшествующие исторические периоды.

Для достижения этой цели в работе ставятся следующие задачи: проследить различные пути развития русской интеллектуальной прозы 20-х годов XX века, нашедшие свое выражение в творчестве таких авторов, как Б.Пильняк, Е.Замятин и В.Набоков; выявить способы организации повествования, характерные для интеллектуальной прозы, их типологические признаки и особенности, связанные с эстетической и мировоззренческой спецификой творчества каждого из исследуемых авторов; соотнести интеллектуальную прозу с традиционными историко-литературными категориями («модернизм», «авангардизм», «импрессионизм», «экспрессионизм»); определить роль и место крупнейших произведений интеллектуальной прозы 20-х годов XX века в дальнейшей эволюции способов повествования русской прозы. I

Источником диссертационного исследования послужили художественные тексты крупнейших русских прозаиков - Б.Пильняка, Е.Замятина и В.Набокова, принадлежащие к разным литературным направлениям, но объединенные общими особенностями организации повествования, представляющими собой качественно новое явление в эволюции русской прозы.

Теоретико-методологическая основа работы складывается из следующих положений, доказанных в литературоведческих исследованиях:

1) методологическим основанием работы предстает теоретическая концепция, которая рассматривает понятие интеллектуальная проза» как выходящее за рамки привычных соотношений «модернизм — реализм», «модернизм — авангардизм» и т.д., вбирающее в себя тексты, порожденные различными мировоззренческими, эстетическими, литературными традициями; 1

2) в 20-е годы XX века в творчестве целого ряда русских прозаиков происходит переориентация с чувственного на интеллектуальное переживание мира (исследования Г.А.Белой, М.М.Голубкова и др.);

3) подобная переориентация приводит к изменению в самом способе построения повествования, к переносу центра тяжести на внефа-бульные средства организации текста, усилению автокомментирующего начала, «обнажению приема» (работы Н.Т.Рымарь, Н.Ю.Грякаловой, Э.Корпала-Киршак и др.);

4) в качестве частный методик использованы понятийный аппарат русского формализма, метод мотивного анализа текста, метод выявления бинарных оппозиций.

Новизна проведенного диссертационного исследования состоит: в выявлении эстетических параметров, объединяющих художественные тексты, принадлежащие писателям XX века, представляющим различные литературные направления; в характеристике интеллектуальной прозы как нового типа повествования, становящегося выражением широкомасштабных процессов изменения художественного языка прозы XX века.

На защиту выносятся следующие положения:

1. На материале таких репрезентативных для русской прозы 1920-х гг. текстов, как романы Б.Пильняка «Голый год», Е.Замятина «Мы», В.Набокова «Король, дама, валет», выделяются основные черты интеллектуальной прозы: отказ от традиционной миметичности; перенос организующей функции с фабульных конструкций на систему мотивов; рационализация композиции; последовательная работа с чужим словом, предполагающая различные формы его использования в тексте; многообразная демонстрация авторского присутствия в тексте, выполняющая дезиллюзионистскую функцию.

2. Многообразие типов повествования в русской прозе 20-х годов XX века (и, прежде всего, в жанре романа, как наиболее динамичном и авторитетном) может быть' рассмотрено не только сквозь призму традиционных категорий («модернизм», «авангардизм», «реализм», «импрессионизм», «экспрессионизм» и др.), но и как многообразие вариантов реализации единого вектора развития прозы - ее интеллектуализации, перехода от изображения к выражению.

3. Этот вектор развития вплоть до середины 1930-х годов выступает как единый для обеих ветвей русской литературы — внутрироссий-ской и эмигрантской.

4. Эволюция культуры XX века (и русской литературы как ее части) приводит к заметной 'трансформации интеллектуальной прозы, ее постепенному растворению в других способах организации текста.

Теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования состоит в следующем: выявлены некоторые наиболее фундаментальные черты организации повествования, характерные для русской интеллектуальной прозы; описаны особенности мотивных структур, являющихся основой построения текста в наиболее типичных образцах интеллектуальной прозы 1920-х годов;

- картина истории русской литературы XX века дополнена новой позицией, позволяющей более полно представить некоторые пути эволюции отечественной прозы;

- результаты выполненного исследования смогут найти применение в вузовских курсах по истории русской литературы XX века, теории литературы, спецкурсах по анализу художественного текста и литературе 1920-х годов.

Апробация исследования была проведена на двух научных конференциях: Международной научной конференции «Литература в диалоге культур» (Ростов н/Д., РГУ, 2003 г.); Конференция аспирантов и соискателей факультета филологии и журналистики РГУ (2003), а также в рамках спецкурса «Анализ художественного текста», предназначенного для слушателей курсов повышения квалификации учителей русского языка и литературы (РО ИПК и ПРО, 2002-2004 гг.).

По теме диссертации'опубликовано 3 работы.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, четырех глав, заключения, списка библиографии, состоящего из 272 источников.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Русская интеллектуальная проза 20-х годов XX века"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В 1920-е гг. в русском романе формируется особый тип повествования; этот процесс обозначен нами как интеллектуализация романа. В силу причин культурологического характера (активность в утверждении модернистского дискурса как центрального явления культуры Европы и Америки, целенаправленная установка на создание новых литературных форм, призванных стать художественным аналогом претерпевающей системные изменения действительности) этот процесс становится крайне широким и постепенно охватывает обе ветви русской литературы — литературу метрополии и литературу диаспоры. Некоторое «отставание» зарубежной русской литературы, в которой интеллектуализация романа приходится на вторую половину 1920-х гг., на наш взгляд, обусловлено преобладавшей в литературе русского зарубежья установкой на «сохранение традиции» (понимаемой при этом достаточно узко), во многом задержавшей некоторые процессы. Не случайно доминирующей нотой эмигрантской критической литературы, посвященной творчеству В.Набокова, надолго становится тема «нерусско-сти» его произведений (работы Г.Адамовича, Г.Иванова, Г.Струве, З.Шаховской): эстетическая новизна набоковской прозы, и прежде всего, романов, долгое время оценивается в терминах, призванных обозначить художественную специфику этой прозы через систему понятий, организованную по принципу «свой — чужой». Если в Советской России процесс интеллектуализации романа нашел свое адекватное критическое осмысление в рамках теоретических систем формализма (что было отмечено представителями других критических дискурсов, например, Вяч.Полонским), то эмигрантская критика, базировавшаяся на эстетической теории предшествующих периодов (психологическая критика, критический импрессионизм и др.), долгое время не располагала соответствующим языком описания, обретя его лишь в начале 1930-х гг. в работах В.Ходасевича, Н.Андреева и др. На наш взгляд, именно формалистический критический дискурс (в первую очередь такое понятие, как «обнажение приема») наиболее уместен при анализе таких ключевых особенностей процесса интеллектуализации романа, как отказ от традиционной миметичности; перенос конструктивно-организующей функции с сюжетно-фабульных конструкций на разветвленную систему мотивов и лейтмотивов; рационализация композиции как способа организации повествования; последовательная работа с чужим словом, предполагающая как необработанное включение его в текст, так и продолжение уже выработанных в литературе форм его обработки; демонстрация авторского присутствия в тексте, несущая дезиллюзионистскую функцию и подчеркивающая «сделанность» произведения.

Перечисленные выше художественные особенности (напомним, характерные не только для русской прозы, но и в значительной степени определяющие развитие европейского романа 1920-х гг.), на наш взгляд, обозначают собой возможные пути интеллектуализации романа, представая в текстах рассмотренных выше авторов в различных формах и модификациях. Так, проблематика «Голого года» (текста, наиболее тесно связанного с идеологиями послереволюционного периода), как нам представляется, определяется центральной оппозицией «революция - быт» и семантическим кодом, уподобляющим революцию стихии. В рамках этого кода ключевой является восходящая к выработанному в рамках младосимволизма (лирика и драматургия Блока, «симфонии» и «Петербург» Белого) видению мифологема «метели», становящаяся смысловым и звуковым лейтмотивом романа. Левый член основной оппозиции («революция») оказывается определяющим, и повествование строится под знаком «стихийности», что и приводит к радикальному разрушению «традиционного», миметического типа организации текста. '

Роман «Мы» также опирается на оппозицию «стихия - организация», но Замятин, в отличие от Пильняка, на наш взгляд, в большей степени сосредоточен на жанровой проблематике. Если жанр «Голого года» может быть охарактеризован как деконструкция «семейно-бытовой» разновидности романа, то «Мы» строится как деконструкция утопического текста. Отсюда такие особенности замятинского произведения, как детальная разработка языка описания предельно организованной модели мира, четкое выделение принципов построения нарра-тива и повышенная дескриптивность. Реализуя второй член основной оппозиции («стихия»), Замятин приступает к последовательному разрушению повествовательных принципов, выработанных вначале. Вторгающееся в текст «стихийное» начало приводит к воскрешению романного компонента текста, к своего рода эстетической «реставрации» (не случайно исследователи формалистского лагеря проницательно указывали на демонстративную^ традиционность тех ценностей, которые утверждаются в качестве противовеса утопическому нарративу1). В результате разрушения утопического повествования традиционным возникает новая жанровая конструкция — антиутопическая, ставшая заметной частью литературы XX века.

Наиболее сложный случай представляет собой набоковский вариант интеллектуализации романа. Если Пильняк реализует авангардист ский путь интеллектуализации, а Замятин — модернистский, то Набо

1 «Иногда героиня уходит' из уравненного мира в мир старый, в "Старый Дом", в этом "Старом Доме" она надевает шелковое платье, шелковые чулки», — писал Шкловский (Шкловский В. Потолок Евгения Замятина. С. 259), пользуясь далее для характеристики «старого мира» такими эмблематичными для 20-х гг. культурными символами, как журналы «Аполлон», «Столица и усадьба», скульптура Антокольского (знаки безвозвратно ушедшего). ков, видимо, оказывается во многом провозвестником постмодернистского пути1. Сохраняя в целом особенности «традиционного» повествования (например, фабульность), Набоков в то же время подвергает их ироническому переосмыслению. Сюжетная канва упрощается до стереотипов, выработанных массовой литературой (и вслед за этим, в свою очередь, подвергается деконструкции: наиболее отработанные сюжет* ные ходы либо оборачиваются в свою противоположность, либо оказываются ненужными для повествования); основная же нагрузка ложится на второй уровень организации текста — мотивный, становящейся своего рода параллельным (и главным) сюжетом. Если Пильняк выводит мотивную организацию текста на первый план, превращая мотивы в «носители основных идей, которые связывают фрагменты текста и задают ему глубинный смысл»2, то для Набокова мотивная структура становится индивидуальным кодом, прочесть который (и тем самым понять произведение) способен только внимательный читатель. Так реализуется неоднократно анализировавшаяся исследователями3 набо-ковская метафора, уподобляющая автора текста некоему высшему началу и четко разделяющая героев произведений на способных и неспособных разобрать знаки судьбы, увидеть истинную суть вещей. Такая классификация становится, как отмечалось выше, одной из основ романа «Король, дама, валет».

Особая функция мотивной структуры набоковского текста связана с формой авторского присутствия в нем. Не вторгаясь в нарратив в ка

1 См. об этом, например, в работе М.Липовецкого (Липовецкий М. Русский постмодернизм (Очерки исторической поэтики). Екатеринбург, 1997). л

Грякалова Н.Ю. Бессюжетная проза Бориса Пильняка 1910-х — начала 1920-х гг. С. 35.

3 См. работы А.Долинина, О.Дарка, А.Люксембурга, И.Толстого и др. честве фигуры реального мира (как это происходит в «Голом годе»), автор романа обнаруживает свое присутствие либо через фигуру пародийного заместителя (Мецетекелфарес), либо через наличие мотивной структуры, обнаруживающей подлинные авторские намерения (в более поздних текстах к этим формам прибавится еще одна — ономастикон, в котором имя автора присутствует в форме анаграммы). Сохраняя, на первый взгляд, традиционную миметичность и фабульность, набоков-ский текст также деконструирует традиционный тип повествования, отводя ему роль своеобразной декорации и перенося центр тяжести на иные средства выразительности, что, в конечном итоге, также приводит к торжеству дезиллюзионизма.

Дальнейшая эволюция русского интеллектуального романа, на наш взгляд, может быть охарактеризована следующим образом. В литературе метрополии в конце 1920-х гг. в силу как внелитературных (усиливающаяся идеологизация культурных процессов, постепенное ослабление позиций литературных группировок, стоящих на неортодоксальных позициях), так и внутрилитературных (новое утверждение миметичности, усиление иллюзионизма, начинающаяся рецепция «уроков классики», прежде всего Л.Толстого) причин, тенденция к интеллектуализации повествования начинает ослабевать. Усвоив в середине 1920-х гг. опыт массовой литературы, прежде всего авантюрного и фантастического романа (М.Шагинян, А.Н.Толстой, И.Эренбург, А.Беляев, роман 26-ти писателей «Большие пожары»), русская проза метрополии вновь обращается тем самым к иллюзионизму и фабульно-сти. С другой стороны, после вполне критического отношения к традициям психологического и социального романа XIX века, характерного для начала десятилетия, к концу 20-х гг. все более сильным становится тенденция «учебы у классиков». Позиции психологизма и традиционной миметичности отстаивают такие антиподы, как А.Воронский и А.Фадеев, Д.Пе-реверзев ц О.Брик, А.Лежнев и Ю.Либединский. В этих условиях характерным является постепенный отход от интеллектуализма таких его сторонников, как Пильняк и Замятин.

Художественные принципы, разработанные в «Голом годе», Пиль няк доводит до логического завершения в таких текстах середины 20-х гг., как повести «Третья столица» (1923), «Иван Москва» (1927), роман «Машины и волки» (1925). Для этих произведений характерны предельная бессюжетность, торжество принципа монтажа в построении повествования, последовательная эксплуатация уже выработанной системы лейтмотивов (в первую очередь лейтмотива «метель»), демонстрация авторского присутствия в тексте, использование чужого слова, приводящее к тому, что критика определила как «лоскутность» текста (так, повесть «Третья столица» содержит большие фрагменты произве4 дений Бунина). Но уже с середины десятилетия в текстах Пильняка усиливаются и тенденции противоположного характера: организующая роль переходит от мотивной структуры к фабуле, авторское присутствие принимает традиционно ограниченные формы, возрастает роль ми-метичности, принцип монтажа либо отсутствует, либо становится дополняющим фабульность фактором. Эти тенденции определяют собой построение повествования в таких текстах, как повести «Повесть непогашенной луны» (1926) и «Красное дерево» (1926), практически полностью торжествуя в романе «Волга впадает в Каспийское море» (1930), представляющем собой переработанную, расширенную и фабулизиро-ванную версию «Красного дерева». В 1930-е гг. в творчестве Пильняка принципы интеллектуализма в той или иной степени сохраняются лишь в очерковых книгах, посвященных другим национальным культурам («О'кэй», 1933; «Камни и корни»», 1934); художественные тексты, такие, как романы «Созревание плодов» (1933), «Соляной амбар» (1936, опубликован полностью в 1989), в целом представляют собой возврат к традиционным повествовательным принципам (в частности, в них восстанавливается сюжетная схема «семейной хроники»).

После романа «Мы» (опубликованного за рубежом, обсуждавшегося в советской критике, но так и не ставшего органической частью литературного процесса) Замятин переходит от художественных принципов, выработанных в «английском» цикле (развитая система лейтмотивов, ослабление фабульности, отказ от традиционного миметизма) к экспериментам с нарративом, во многом представляющим собой воз4 вращение к тому типу повествования, который был характерен для первого периода его творчества (1913-1917 гг.). Среди произведений, созданных в 1920-е гг. — классический образец «советского сказа», по-зощенковски использующий новые идеологемы рассказ «Слово предоставляется товарищу Чурыгину» (1927); построенные на тонко и подробно разработанной системе пересекающихся «точек зрения», психологически насыщенные и тяготеющие к притчевой обобщенности рассказы «Ела» (1928) и «Наваждение» (1930). Итоговым произведением, работа над которым заняла несколько лет (1928-1935), стала историче4 екая парабола «Бич Божий», ознаменовавшая на всех уровнях (синтаксическом, композиционном, нарративном) переход к традиционной модели исторического романа (использование псевдодокументальных фрагментов, биографический принцип повествования, переплетение «точек зрения», сочетание исторических персонажей с вымышленными, сюжет, опирающийся на реальные события), уже не имеющей практически ничего общего с интеллектуализированной повествовательной моделью начала 1920-х гг.

Если в развитии литературы метрополии с середины 1920-х гг. все большую роль играют внелитературные факторы, то литература эмиграции в этом отношении развивается более свободно (хотя в 30-е гг. начинает испытывать затруднения экономического характера). Видимо, в силу этих причин (хотя не следует исключать и собственно индивидуальные особенности) творчество Набокова в целом развивается более ровно и последовательно, чем творчество Замятина и Пильняка. Художественные принципы, которые в романе «Король, дама, валет» представлены в экспериментально демонстративной форме (мотивная структура, сопровождающая развитие фабулы в качестве истинной основы повествования; использование индивидуальных кодов, призванных обозначить присутствие в тексте автора как верховной инстанции, обеспечивающей и направляющей само повествование; развитая классификация персонажей по степени их способности видеть истинное положение вещей; разнообразное использование повествовательных и стилистических ходов массовой литературы), сохранены и соединены с мощным лирическим началом и развитой системой метафорической описательности в романах «Защита Лужина» (1930), «Подвиг» (1932), «Отчаянье» (1936), «Приглашение на казнь» (1938), «Дар» (1937-1938). I

Более того, эти принципы оказались настолько фундаментально важными для набоковского творчества, что сохранили свою силу и после перехода писателя на английский язык, став еще более полно воплощенными и зачастую становясь снова демонстративно явными (прямое обнаружение авторского присутствия, выполняющее дезиллюзионист-скую функцию, в финале романа «Bend Sinister» (1947), вывод на поверхность текста мотивной 'структуры, иронически корректирующей семантику массовой литературы, в романе «Лолита» (1955), контрапункт двух типов повествования, становящийся сюжетом романа I

Бледное пламя» (1962) и др.). Хотя сам Набоков неоднократно декларировал свое неприятие интеллектуального романа в той форме, в которой он сформировался, прежде всего, в немецкоязычных странах1, но та форма интеллектуализации романа, которая связана, прежде всего, с дезиллюзионизмом и автокомментирующим повествованием (представленная в творчестве А.Жида, О.Хаксли, Ф.О'Брайена и др.)5 на наш

1 См. многочисленные высказывания в сб.: Набоков о Набокове и прочем. М., 2002. взгляд, оказалась для Набокова вполне плодотворной и востребованной.

Процесс интеллектуализации романа хотя и оказался в 1920-е гг. явлением, постепенно оттесйенным на периферию общего литературного процесса в метрополии, все же, как нам представляется, сформировал несколько литературных явлений, наиболее значительным из коI торых является творчество Константина Вагинова (1899-1934). Четыре его романа, созданные во второй половине 20-х — начале 30-х гг., можно разделить на две группы. В первую входят романы «Козлиная песнь» (1928) и «Труды и дни Свистонова» (1929). Критика 20-х гг. почти не предпринимала серьезных попыток разобраться в художественных особенностях этих текстов. Даже применяя формалистскую терминологию, например, «обнажение приема»1, писавшие о романах Вагинова, преимущественно сводили их анализ к выявлению прототипов или лобовому социологизированию (в чем, помимо прочего, проI явилось стремительное обеднение методологического аппарата советской критики в конце десятилетия).

На наш взгляд, первые романы Вагинова представляют собой, пожалуй, последнюю попытку интеллектуализации романа в литера-туре метрополии. Вместо оппозиций, организующих тексты Пильняка и Замятина, в основе вагиновских романов лежит проблема «умирания культуры», разрабатывавшаяЬя Вагиновым еще в ранних прозаических опытах («Монастырь Господа нашего Аполлона», «Звезда Вифлеема») и в стихах. В текстах Вагинова организующим началом становится проблема авторского присутствия, точнее, сама возможность такого

1 См. единственную рецензию на роман «Труды и дни Свистонова», появившуюся в центральной печати: Хохлов К. «Труды и дни Свистонова» К.Вагинова [Рец.] // Литературная газета. 1929. 25 июня. присутствия. В романе «Козлиная песнь» это присутствие реализуется: в специальных главах, именуемых «междусловие», представляющих собой лирические авторские отступления, расширяющие повествовательное пространство романа (любопытно отметить, что подобный же конструктивный элемент, названный «Камера обскура», будет характерен для трилогии Д. Дос Пассоса «США» (1930-1936), представляющей собой одну из наиболее значительных попыток интеллектуализации американского романа) или комментирующие развитие сюжета; в пряI мых авторских вторжениях в текст в качестве то действующего лица, то создателя героев; в напрямую перекликающихся с аналогичными приемами Пильняка и Замятина технических обозначениях фрагментов текста: «Интермедия», «Материалы». Характерна для романа и ослаблен-ность фабульного построения: «бессобытийность раскалывает в прозе Вагинова сюжетность»1, повествование, развивающееся по нескольким сюжетным линиям, строится* по типу «интеллектуального обозрения», иронической картины культурной жизни эпохи (модель, разработанная в романах О.Хаксли «Желтый Кром» (1923), «Шутовской хоровод» I

1929)). Финал романа, в котором слово вновь берет автор, носит отчетливо дезиллюзионистский характер.

Если в «Козлиной песне» фигура автора постоянно изменяет свой статус, становясь то нарратором, то имплицитным (по определению У.Бута) автором, то в романе «Труды и дни Свистонова» возникает фигура автора-персонажа. По сравнению с «Козлиной песнью» второй роман производит впечатление значительно более объективированного текста, композиция которого целиком подчинена «точке зрения» протагониста, становящегося постепенно и автором создающегося романа, и

1 Буренина О. Литература - «остров мертвых» (Набоков и Вагинов) // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 483. его героем. Процесс порождения текста в романе представлен разными видами деятельности: включение в повествование реальных документов, «чужого слова»; сопоставление событий, происходящих в «реальном» мире и их трансформации под пером Свистонова; названия фрагментов («Приведение рукописи в порядок»). Постоянный «зазор» между повествованием Вагинова и повествованием Свистонова превращает текст в роман о создании романа, роман о механизме творчества (именно о механизме, поскольку писательская работа Свистонова представлена в романе как покорное воспроизведение реальности, ее фактическое удвоение). Финал «Трудов и дней Свистонова» разрушает грань между реальностью и текстом, уподобляя мир, окружающий протагониста, его собственному произведению (примечательно, что эта позиI ция, на наш взгляд, не становится авторской, так как дистанция между автором и героем сохраняется, не позволяя тем самым относить роман целиком и полностью к автокомментирующим текстам).

Романы 1930-х гг. «Бамбочада» (1931) и «Гарпагониана» (1933; опубликован впервые в 1983), значительно отличаются от предыдущих (любопытно отметить, что характерный для романов 1920-х, гг. «античный» культурный код в заглавиях1 сменяется «кодом Нового времени», связанным с XVII веком, также маркируя тем самым различие между двумя группами текстов). При сохранении повествовательной модели I хроники», или «обозрения», центр авторского внимания переносится с культурной среды бытования персонажей на стихию коллекционирования. Если герои первых романов ощущали себя носителями некоего ценностного мировоззрения,, подвергая рефлексии само понятие культуры и свой статус по отношению к ней, то герои «Бамбочады» и особенно «Гарпагонианы» существуют в мире осколков культуры (в связи

1 «Козлиная песнь» является русским переводом термина «трагедия», «Труды и дни Свистонова» отсылают к названию поэмы Гесиода. с чем образная система романов приобретает отчетливо коллажный характер). Такая перемена тематики тесно связана с изменением характера повествования. Хотя Вагинов сохраняет такие характерные для интеллектуализации черты текста, как включение «чужого слова» (которое становится даже более разнообразным, чем в первых романах: меню, надписи на памятниках, цитаты из книг, реальные или вымышленI ные, стихотворения, эпитафии, письма), авторские примечания, но их организующая роль становится менее значимой по сравнению с традиционными (прежде всего сюжетно-миметическими) способами построения текста. По-видимому, эволюция раннего творчества Вагинова может служить иллюстрацией эволюции всего процесса интеллектуализации русского романа на рубеже 1920-х — 1930-х гг. (постепенное угасание этого процесса).

Примечательно, что, несмотря на сравнительно более благоприятную для художественных поисков обстановку, в которой развивалась I литература диаспоры, судьба процесса интеллектуализации романа оказалась в эмиграции, по сути, сходной. Художественный опыт Набокова, как уже указывалось, не был в достаточной степени воспринят и осмыслен эмигрантской литературой (не в последнюю очередь из-за отсутствия соответствующего этому опыту метаязыка), а творчество, например, Пильняка в целом не получило должной рецепции в культуре русского зарубежья по причинам идеологическим (не случайно одна из самых распространенных интеллектуальных конструкций эмигрантской критики, публицистики, мемуаристики — знак равенства между болыпе-визмом и художественным новаторством модернистского характера1). Даже наиболее радикальные художественные поиски в эмигрантском романе прежде всего связаны с лиризацией повествования, превращением его в текст, строящийся по поэтическим законам (таковы, напри

1 См., например, «Воспоминания» и публицистику И.Бунина. мер, романы Б.Поплавского, одного из наиболее модернистски настроенных лириков «первой волны» эмиграции, «Аполлон Безобразов» (1934) и опубликованный посмертно «Домой с небес»). В этом отношении творческий путь Набокова остается едва ли не единственным свидетельством того, что процесс интеллектуализации русского романа в 1930-е гг. не завершился.

В литературе метрополии последние попытки интеллектуализации прозы связаны с именем С.Д.Кржижановского (1887-1950). Характерными особенностями его , повестей и новелл являются параболизация проблематики, смена повествовательных планов, отказ от миметично-сти, ослабление сюжетных конструкций; но все эти черты подчинены отчетливо философскому дискурсу (с нашей точки зрения, не являющемуся синонимом интеллектуализации текста). О том, что в 1930-е гг. интеллектуализация русского романа в метрополии практически прекратилась, свидетельствует и то, что художественные поиски Кржижановского связаны исключительно с малыми прозаическими жанрами, а само его творчество оставалось в России практически неизвестным до конца 1980-х гг.

Прерванный процесс интеллектуализации романа возобновился лишь в 1960-е гг. (произведения А.Битова, А. Синявского/Абрама Терца), но носил уже во многом новый характер, связанный, прежде всего, с зарождающимися постмодернистскими тенденциями (т. н. метапроза), поэтому анализ текстов 1960-х — 1990-х гг. выходит за рамки настоящего исследования.

Список научной литературыРатке, Игорь Рудольфович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Замятин Е.И. Избранные произведения. В 2-х т. / Сост. примеч. О.Михайлова. М., 1990.

2. Замятин Е.И. Мы. Роман, повести, рассказы, пьесы, статьи и воспоминания. Кишинев, 1989. •

3. Замятин Е.И. Собрание сочинений. В 5 т. Т. 1. Уездное. М., 2002.

4. Замятин Е.И. Техника художественной прозы // Литературная учеба. 1988. № 5, 6.

5. Замятин на фоне эпохи: Дневники, письма, воспоминания // Литературная учеба. 1994. № 3.I

6. Набоков В.В. Собрание сочинений. В 4 т. / Сост., вступ. статья В.В.Ерофеева; Послесл., примеч. О.Дарка. М., 1990. М., 1990.

7. Набоков В.В. Приглашение на казнь: Романы, рассказы, критические эссе, воспоминания / Послесл. Н.Анастасьева. Кишинев, 1989.

8. Набоков В.В. Пьесы / Сост., вступит, статья и коммент. И.Н.Толстого. М., 1990.

9. Набоков В.В. Собрание сочинений американского периода. В 5 т. СПб., 1997. Т. 1-4; СПб., 1999. Т. 5.

10. Набоков В.В. (Сирин В.) Собрание сочинений русского периода. В 5Iт. СПб., 1999-2000. Т. 1-3; Спб., 2001. Т. 4-5.

11. Набоков В.В. Стихотворения и поэмы / Сост., вступ. статья и прим. В.С.Федорова. М., 1991.

12. Набоков о Набокове и прочем: Интервью, рецензии, эссе. М., 2002.

13. Пильняк Б. Сочинения. В 3 т. / Сост., подгот. текста и коммент. Б.Андроникашвили-Пильняка. М., 1994.

14. Пильняк Б. Расплеснутое время. Романы, рассказы. М., 1990.

15. Пильняк Б. Мне выпала горькая слава. Письма 1915 1937. М., 2002.153 * * *

16. Авдевнина О.Ю. Опыт интерпретационного комментирования прозаических произведений В.В.Набокова // Интерпретация семантических отношений текста. Саратов, 1998. С. 60-69.

17. Авдевнина О.Ю. Смысловая плотность художественного текста: Наiматериале русскоязычной прозы В.В.Набокова: Дис. . канд. филол. наук. М., 1997.

18. Аверин Б.В. Набоков и набоковиана // В.В.Набоков: Pro et contra. Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. В 2 т. / Сост. Б.Аверин, М.Машкова, А.Долинин. СПб., 1997. С. 851-868.

19. Аверин Б. В. Поэтика ранних романов Набокова // Набоковский вестник. Вып. 1. СПб., 1999. С. 31-43.

20. Адамович Г.В. Владимир Набоков // Адамович Г.В. Одиночество и свобода. СПб., 1993. С.' 113-124.

21. Александров В.Е. Набоков и потусторонность: метафизика, этика, эстетика. СПб., 1999.

22. Алексеева В.О. Образная система поэзии и прозы В.Набокова и языковые средства ее выражения: На материале поэзии 1918-1961 гг. и романа «Соглядатай»: Дис. . канд. филол. наук. М., 2000.

23. Анастасъев H.A. Башня и'вокруг: (Взгляд на В.Набокова) // Набоков В. Избранное. М., 1990. С. 7-33.

24. Анастасъев H.A. Бывают странные сближенья .: Рецепция творчеiства В.Набокова в современной критике. // Вопросы литературы. 1999. Вып. 5. С. 127-141. 25 .Анастасъев H.A. Дитя слова: О В.Набокове] // Урал. 1988. № 6. С. 136-140.

25. Анастасъев H.A. Набоков. М., 2002.

26. Анастасъев H.A. Феномен Набокова // Иностранная литература. 1987. №5. С. 210-223.

27. Анастасъев Н.А. Феномен Набокова. М., 1992.

28. Андреев Н. Сирин // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 220-231.

29. Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. М., 1988.

30. Андроникашвили К.Б. «Соляной амбар» Б.Пильняка: Замысел и источники романа: Дис. . канд. филол наук. М., 1997.

31. Анищенко Г. Деревянный Христос и эпоха голых годов: Творчество Б.Пильняка в контексте литературы 1920-х гг. // Новый мир. 1990. № 8. С. 243-248.

32. Антипова JI.H., Лейдерман Н.Л. О символизме романа Бориса Пильняка «Голый год» // Русская литература XX века: направление и течение. Екатеринбург, 1995. Вып. 2. С. 102-118.

33. Аръев А. Вести из вечности (о смысле литературно-философской позиции В.В.Набокова) // В.В.Набоков: Pro et contra. С.

34. Аръев А. И сны, и явь (О смысле литературно-философской позиции В.Набокова) // Звезда. 1998. № 4. С. 204-213.

35. Ауэр А.П. О поэтике Бориса Пильняка // Б.А.Пильняк. Исследованияiи материалы. Вып. 1. Коломна, 1991.

36. Ауэрбах Э. Мимесис: Изображение действительности в западноевропейской литературе: Пер. с нем. М.-СПб., 2000.

37. Баевский B.C. Владимир Набоков // Баевский B.C. История русской литературы XX века: Компендиум. М., 1999. С. 267-274.

38. Барабтарло Г. Очерк особенностей устройства двигателя в «Приглашении на казнь» // В.В«.Набоков: Pro et contra. С. 439-454.

39. Барабтарло Г. Троичное начало у Набокова. О движении набоковских тем // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. СПб., 2001. С. 194-213.i

40. Барковская Н.В. Художественная структура романа В.Набокова «Дар» // Проблема взаимодействия метода, стиля и жанра в советской литературе. Свердловск, 1990.

41. Барсова JI. Король, еще король. // В.В.Набоков: Pro et contra. T. 2. С. 270-291.i

42. Бахтин M.M. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

43. Белая Г.А. Закономерности стилевого развития русской советской прозы двадцатых годов. М., 1977.

44. Белая Г.А. К проблеме романного мышления // Советский роман (Новаторство. Поэтика. Типология). М., 1978.

45. Белая Г.А. Ложная беременность: О проблеме авангардизма Б.Пильняка. // Вопросы Литературы. 2003. Сентябрь-октябрь. Вып. 5. С. 54-69.

46. Белецкий А.И. Избранные труды по теории литературы. М., 1964.i

47. Белова Т.Н. Культурологические аспекты романов В.Набокова // Культура и текст. СПб.; Барнаул, 1997. Вып. 1. Литературоведение. Ч. 1.С. 66-77.

48. Белый Андрей. Петербургом., 1981.

49. Бесчетникова C.B. Роман Е.И.Замятина «Мы» как антиутопия. Проблематика и поэтика: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Харьков, 1993.

50. Бибихин В.В. Орфей безумного века. Андрей Белый на Западе // Андрей Белый. Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. М., 1988. С. 502-522.

51. Бицилли П.М. Статьи: история, культура, литература: О В.Набокове. //Русская литература. 1990. № 2. С. 134-154.

52. Богомолов H.A. Андрей .Белый и советские писатели. К истории творческих связей // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 309338.

53. Бойд Б. Владимир Набокбв: Американские годы: Пер. с англ. СПб., 2004.

54. Бойд Б. Владимир Набоков: Русские годы: Пер. с англ. СПб., 2002.i

55. БузникВ.В. Русская советская проза двадцатых годов. Л., 1975.

56. Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах Владимира Набокова. М., 1998.

57. Бунин И. А. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи. М., 1990.

58. Буренина О. Литература «остров мертвых» (Набоков и Вагинов) //

59. B.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 471-485.i

60. Валъцелъ О. Импрессионизм и экспрессионизм. Пг., 1922.

61. Ван дер Энг Я. Искусство новеллы: Образование вариационных рядов мотивов как фундаментальный принцип повествовательного построения // Русская новелла: Проблема теории и истории. СПб., 1999. С. 28-40.

62. Ванюков А.И. «Голый год» Б.Пильняка в критике 20-х годов // Актуальные проблемы филологии и ее преподавания. Саратов. 1996. Ч. 1.1. C. 32-34.

63. Вахрушев В.О. О словесных играх Владимира Набокова // Дон. 1997. № 10. С. 243-252.

64. Вейдле В. Русская литература в эмиграции: новая проза // Возрождение. Париж, 1930. 19 июня.

65. Веселоеский А.Н. Поэтика сюжетов // Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989. С. 300-307.

66. Викторович В.А. Понятие мотива в литературоведческом исследо4вании // Русская литература XIX в. Вопросы сюжета и композиции. Горький, 1975.

67. Виролайнен М. Англоязычие Набокова как инобытие русской словесности // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 261-270.

68. Воронский А.К. Андрей Белый (Мраморный гром) // Воронский А.К. Искусство видеть мир. Портреты. Статьи. М., 1987. С. 73-98.

69. Воронский А.К. Борис Пильняк // Воронский А.К. Искусство видеть мир. Портреты. Статьи. М., 1987. С. 233-257.

70. Воронский А.К. Евгений Замятин // Воронский А.К. Искусство ви4деть мир. Портреты. Статьи. М., 1987. С. 104-122.

71. Воронский А.К. Литературные отклики // Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые материалы и исследования М., 1983. С. 590-617.

72. Вострикова М.А. Проза В.Набокова 20-х годов: Становление поэтики: Дис. канд. филол. наук. М., 1995.

73. Гадамер Г.-Г. Истина и метод: Пер. с нем. М., 1988.

74. Галушкин А.Ю. Дискуссия о Б.А.Пильняке и Е.И.Замятине в контексте литературной политики конца 1920-х начала 1930-х гг.: Дис. . канд. филол. наук. М., 1997.

75. Галъцева Р., Роднянская И. Помеха — человек. Опыт века в зеркале антиутопий //Новый мир. 1988. № 12. С. 217-230.

76. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. М., 1996.

77. Голубков М.М. Русская литература: после раскола. М., 2001.

78. Голубков М.М. Утраченные альтернативы. Формирование монистической концепции советской литературы. 20-е-30-е годы. М., 1992.

79. Голынко-Волъфсон Д. Фавориты отчаяния («Отчаяние» Владимир Набокова: преодоление модернизма) // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 751-761.

80. Горинова С.Ю. Проблемы поэтики прозы Б.Пильняка 20-х годов: Дис. . канд. филол. наук. М., 1995.

81. Горький и советские писатели. Неизданная переписка: Об Андрее Белом, Б.Пильняке. М., 1963.

82. Гофман В. Место Пильняка // Борис Пильняк. Л., 1928.

83. Грознова Н.А. Ранняя советская проза 1917-1925. Л., 1976.

84. Грякалов А.А., Грякалова Н.Ю. Темы-символы в творчестве Бориса Пильняка// Символы в-культуре. СПб., 1992.

85. Грякалова Н.Ю. Бессюжетная проза Бориса Пильняка 1910-х — начала 1920-х гг. (генезис и повествовательные особенности) // Русская литература. 1998. № 4. С. 14-38.

86. Грякалова Н.Ю. От символизма к авангарду (опыт символизма и русская литература 1910-1920-х гг.: Поэтика, жизнетворчество, историософия): Дис. . д-ра филол. наук. СПб., 1998.

87. Гусев В. Дух или техника? Снова об А.Белом как теоретике художественной формы // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 426-437.

88. Давыдов С. Набоков: герой, автор, текст // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 315-328.

89. Ю.Давыдова Т.Т. Творческая эволюция Евгения Замятина в контексте русской литературы 1920-1930-х гг.: Дис. . д-ра филол. наук. М., 2001.

90. Делъвин С. Первая волна русской литературной эмиграции: особенности становления и развития // Демократизация культуры и новое мышление. М., 1992. С. 105-126.

91. Джалагония Л.Г. Формы художественной условности в русской прозе 20-х годов: А.Грин, М.Булгаков, Е.Замятин: Дис. . канд. филол. наук. 1996.

92. Долгополое Л.К. Андрей Белый и его роман «Петербург». Д., 1988.

93. Долгополое Л.К. Символизм // Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. М., 1971.

94. Долгополое Л.К. Творческая история и историко-литературное значение романа Андрея Белого «Петербург» // Белый Андрей. Петербург. Л., 1981. С. 525-624.

95. Долинин А. Бедная Лолита. Комментарий // Набоков В. Лолита. М., 1991.

96. Долинин А. Истинная жизнь писателя Сирина: первые романы // Набоков В. (Сирин В.) Собрание сочинений русского периода. В 5 т. СПб., 1999. Т. 2. С. 9-41.

97. Долинин А. Поглядим на арлекинов: Штрихи к портрету В.Набокова //Литературное обозрение. 1988. № 9. С. 15-20.

98. Долинин А. После Сирина// Набоков. Романы. М., 1991. С. 5-14.

99. Драгомирецкая Н.В. Стилевые искания в ранней советской прозе. М., 1965.

100. Дымарский М.Я. Проза В.В.Набокова: «дискурсивизация» текста // Художественный текст: аспекты сверхфразовой организации. СПб.,1997. С. 75-92.

101. Евсеев В.Н. Художественная проза Е.И.Замятина: Творческий метод. Жанры. Стиль: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. 2001.

102. Ерофеев В. Русская проза Владимира Набокова // Набоков В. Собрание сочинений. В 4 т. М., 1990. Т. 1. С. 3-32.

103. Ерофеев В. Русский метароман В.Набокова, или в поисках потерянного рая // Вопросы литературы. 1988. № 10. С. 125-160.106. jЕрофеев Вик. В лабиринте проклятых вопросов. М., 1990.

104. Ерофеев Вик. Споры об Андрее Белом. Обзор зарубежных исследований // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 482-502.

105. Желтова Н.Ю. Проза Е.И.Замятина (Поэтика русского национального характера): Дис. . канд. филол. наук. Тамбов, 1999.

106. Живолупова Н.В. Проблема свободы в исповеди антигероя. От Достоевского к литературе XX века (Е.Замятин, В.Набоков, Вен.Ерофеев, Э.Лимонов) // Поиск смысла. Нижний Новгород, 1994.

107. Затонский Д.В. В наше время. М., 1983.

108. Зенкин С. Священно ли завещанное? Полемические заметки об одной эстетической традиции // Литературное обозрение. 1989. № 7.i

109. Мб.Злыднева Н.Ю. Мотив лабиринта в авангардизме: (Графика Эсхера и проза Набокова) // Миф и культура: человек — не человек. М., 1994. С. 76-79.

110. Зюлина О.В. Повествовательная структура прозы Е.И.Замятина: Дис. . канд. филол. наук. М., 1996.

111. Иванов Г.В. В.Сирин «Машенька». «Король, дама, валет». «Защита Лужина». «Возвращение*Чорба» (рец.) // Собрание сочинений. В 3 т. Т. 3: Мемуары. Литературная критика. М., 1993. С. 522-526.

112. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. Новые матеiриалы и исследования. М., 1983.

113. Илъев С.П. Русский символистский роман. Аспекты поэтики. Киев, 1991.

114. Ильин И.П. Постмодернизм. Словарь терминов. М., 2001.

115. Иоффе И. Культура и стиль: Система и принципы социологии искусства. Л., 1927.1Ъ.Йоо!са Д.3. Мифологические подтексты романа «Король, дама, валет» // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 662-695.

116. Какинума Н. В.Набоков и русский символизм // XX век. Проза. Поiэзия. Критика: А.Белый, И.Бунин, В.Набоков, Е.Замятин . и Б.Гребенщиков. М., 1996. С. 5-23.

117. Калашников В.А. Эпилог // Краткая литературная энциклопедия. Т. 8. М., 1975.

118. Карпенко И.Е. Система языковых изобразительных средств орнаментальной прозы Б.Пильняка: Дис. . канд. филол. наук. М., 1993.

119. Кекова C.B. Художественный предмет в мире раннего В.Набокова // Исследования по художественному тексту: Материалы III Саратовских чтений по художественному тексту. Саратов, 1994. Ч. 1.

120. Керлот Х.Э. Словарь символов. М., 1994.

121. Кибалъник С.А. Газданов и Набоков // Русская литература. 2003. №3.

122. Кислова U.C. Динамика художественной прозы Б.Пильняка. Дис. . канд. филол. наук. Тюмень, 1997.

123. Коваленко А.Г. «Двоемирие» В.Набокова // Вестник Рос. ун-та дружбы народов. Сер.: Филология, журналистика. 1994. № 1. С. 93100.

124. Кожевникова H.A. Из наблюдений над неклассической («орнаментальной») прозой // Известия АН СССР. Сер.: Литература и языки. Т. 35. 1976. № 1. С. 55-66.

125. Кожевникова H.A. О роли лейтмотивов в организации художественного текста // Стилистика художественной речи. Саранск, 1979.

126. Колобаева А. От временного — к вечному (Феноменологический роман в русской литературе XX века) // Вопросы литературы. 1998. №3.

127. Кольцова Н.Е. «Мы» Евгения Замятина как неомифологический роман: Дис. . канд. филол. наук. М., 1998.

128. ХЪб.КонноллиДж.В. «Король, дама, валет»: Пер. с англ. //В.В.Набоков: Pro et contra. T. 2. С. 599-619.

129. Кормилов С.И. Русская литература 20-90-х годов XX века. Основные закономерности и тенденции // история русской литературы XX века (20-90-е годы). М., 1998. С. 5-40.

130. Ъ%.Кормилов С.И. Русская литература после 1917 года как предмет исторической поэтики // Ломоносовские чтения. 1994. М., 1994. С. 7391.

131. Корпала-Киршак Э. Опыт автотематического романа в прозе Бориса Пильняка // К проблемам истории русской литературы XX века. Краков, 1992. С. 23-30.

132. B.Набокова «Соглядатай») // Художественный текст: онтология и интерпретация. Саратов, 1992. С. 122-129.

133. Лахузен Т., Максимова Е., Эндрюс Э. О синтетизме, математике и прочем. Роман «Мы» Е.Замятина. СПб., 1994.

134. Лебедев А. К приглашению Набокова // Знамя. 1989. № 10. С. 203213.

135. Левин Ю. Заметки о «Машеньке» // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2.1. C. 364-375.

136. Левинг Ю. Роковой гул небытия (В.Набоков и Ф.Сологуб) // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 499-520.

137. Леденев A.B. В.В.Набоков (1899-1977): «Ничья меж смыслом и смычком» // Агеносов В.В. и др. Литература русского зарубежья (1918-1996). М., 1998. С. 321-352.

138. Лидин В. Об искусстве и о себе // Писатели об искусстве и о себе:сб. статей. М.-Л., 1924. № 1.

139. ХЪЪ.Липовецкий М.Н. «Беззвучный взрыв любви»: Заметки о Набокове //Урал. 1992. № 4. С. J55-176.

140. ХЪЪ.Липовецкий М.Н. Из предыстории русского постмодернизма (мета-проза Владимира Набокова от «Дара» до «Лолиты») // Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики. Екатеринбург, 1997. С. 44-106.

141. ХЪЪ.Липовецкий М.Н. Эпилог русского модернизма. Художественная философия творчества в «Даре» Набокова // Вопросы литературы. 1994. Вып. 3. С. 72-95:

142. Любимова М.Ю. Творческое наследие Е.И.Замятина в истории культуры XX века: Ди,с. . д-ра культуролог, наук. М., 2000.

143. Люксембург A.M., Рахимкулова Г.Ф. Игровое начало в прозе Владимира Набокова // Поиск истины. Нижний Новгород, 1994. С. 157168.

144. Люксембург A.M., Рахимкулова Г.Ф. Магистр игры Вивиан Ван Бок (Игра слов в прозе Владимира Набокова в свете теории каламбура). Ростов н/Д., 1996.

145. ХЪ9.Майер П. Немецкий мотив в творчестве Набокова в 20-е годы // Стрелец. 1989. № 2. С. 277-280.

146. Мандельштам О. Литературная Москва. Рождение фабулы // Мандельштам О. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 278-282.

147. Мандельштам О. Слово и культура. Статьи. М., 1987.

148. Манн Т. Введение к «Волшебной горе» // Манн Т. Художник и общество: Статьи и письма': Пер. с нем. М., 1986. С. 96-113.

149. Маркович Я. Проза Набокова // Набоков В. Облако, озеро, башня:

150. Роман и рассказы. М., 1989. С. 5-13.1 вв.Медарич М. Владимир Набоков и роман XX столетия // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 454-476.

151. Михайлов А.Д. Книга, Гальфрида Монмутского // Гальфрид Мон-мутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. М., 1984.

152. Михайлов О. Гроссмейстер литературы // Замятин Е. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 3-30.

153. Млечко A.B. Автор и' герой как «homo ludens» в романах

154. B.В.Набокова // II межвуз. науч.-практ. конф. студентов и молодыхученых Волгоградской обл. Волгоград, 1996. Вып. 2. С. 8-11.

155. Москалева Т.В. Роль музыки в романе «Голый год» Б.А.Пильняка // Логика, методология, философия науки. 11-я международная конференция. М.-Обнинск, 1995. С. 195-196.

156. Мулярчик A.C. Постигая Набокова // Набоков В. Романы. М., 1990.1. C. 5-18.

157. Мулярчик A.C. Русские романы В.Набокова // Российский литературоведческий журнал. 1996. № 8. С. 195-247.

158. Оглаева Л.Ю. Автор и его герой в творчестве В.Набокова // Проблемы всеобщей и отечественной истории. Элиста, 1997.

159. Осоргин М. Рецензия («Король, дама, валет») // Последние новости. 1928. 4 октября.

160. Осъмухина О.Ю. Литературная маска в ранней прозе Набокова («Машенька») // Филологические заметки. 1998: Межвуз. с. науч. тр. Саранск, 1999. С. 21-25.

161. ХЪЪ.Паперно И. Как сделан «Дар» Набокова // В.В.Набоков: Pro et contra.

162. Пило Бойл Ч. Набоков и русский символизм (история проблемы) // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 532-556.

163. Пимкина A.A. Принцип игры в творчестве В.В.Набокова: Дис. .канд. филол. наук. М., 1999.«18 8. Пи скупое В. «Второе пространство» романа А.Белого «Петербург» // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 193-215.

164. Плукш П.И. Формирование и развитие социалистического реализма. М., 1973.

165. Полищук В.Б. Жизнь приема у Набокова // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 815-829.

166. Полищук В.Б. Поэтика вещи в прозе В.В.Набокова: Дис. . канд. филол. наук. М., 2000.

167. Полонский Вяч. Шахматы без короля (о Пильняке) // Полонский Вяч. О литературе. Избранные работы. М., 1988. С. 1130150.

168. Попова М.И. «Чужое слово» в творчестве Е.Замятина (Гоголь, Салтыков-Щедрин, Достоевский). Тамбов, 1997.

169. Попова О.С. Категория Времени в произведениях В.В.Набокова // ■ Вестник Рос. ун-та дружбы народов. Сер.: Литературоведение,журналистика. 1997. № 2. С. 41-44.

170. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 2000.

171. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. М., 2001.

172. Путилов Б.Н. Веселовский и проблема фольклорного мотива // Наследие Веселовского. М., 1992.

173. Пятигорский А. Чуть-чуть о философии Владимира Набокова // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 340-348.

174. Раскольников Ф. А. Идея «скрещения» в романе Б.Пильняка «Голый год» // Русская литература. 1997. № 3. С. 169-175.

175. Рашковская А. Восходящие силы литературы. 1. Борис Пильняк //

176. Петроград. Лит-худож. альманах. Пг.-М, 1923. № 1. С. 145-158. 201 .Ревич А. Предупреждение всем // Литературное обозрение. 1988. №7.i

177. Резун М.А. Малая проза Е.И.Замятина. Проблема поэтики: Дис. . канд. филол. наук. Томск, 1993.

178. Розанов В.В. Собрание сочинений. В 2-х т. Т. 2. Уединенное. М., 1990.

179. Русская литература конца XIX начала XX в. Девяностые годы. М., 1968.

180. Рылъкоеа Г. «О читателе, теле и славе» Владимира Набокова // Новое литературное обозрение. 1999. № 6 (40). С. 379-390.

181. Юб.Рымарь Н.Т. Проблематизация художественных форм в 20-е годы XX века // Художественный язык литературы 20-х годов XX века: Межвуз. сб. науч. ст. Самара, 2001.

182. Савельева В.В. «Король/ дама, валет», или Сердца трех в романе Набокова // Русская речь. 1996. № 5. С. 28-32.

183. Савельева Г. Кукольные мотивы в творчестве Набокова //i

184. В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 345-355.

185. Сартр Ж.-П. Владимир Набоков. «Отчаяние»: Пер. с франц. // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 269-272.

186. Святополк-Мирский Дм. Евгений Замятин // Современные записки. Париж. 1925. № 23.

187. Семенова Н.В. Цитация в романе В.Набокова «Король, дама, валет» // Проблемы и методы исследования литературного текста. Тверь, 1997. С. 59-73.

188. Сендерович С., Шварц Е. Вербная штучка: Набоков и популярнаяiкультура: Ст. 1 //Новое литературное обозрение. 1997. № 24. С. 93110.

189. Сендерович С., Шварц Е. Вербная штучка: Набоков и популярная культура: Ст. 2 // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 201-222.

190. Силард Л. К вопросу об иерархии семантических структур в романе XX века. «Петербург» Андрея Белого и «Улисс» Джеймса Джойса // Hungaro-Slavica, Budapest, 1983.

191. Силард Л. Орнаментальность (орнаментализм) // Russian Literature. XIX-I. 1986.21 б.Силард JI. От «Бесов» к «Петербургу»: между полюсами юродства и шутовства // Studies in 20-th century Russian prose. Stockholm, 1982.

192. Скалой H.P. Русская философская проза 20-30 годов XX века: Дис.iд-ра филол. наук. М., 1995.

193. Скобелев В.П. «Голый год» Б.Пильняка и «Пролетарий» Н.Степного (к изучению поэтики русского романа первых послере-волюционнных лет) // Скобелев В.П. Поэтика русского романа 1920-1930-х годов: Очерки истории и теории жанра. Самара, 2001.

194. Сконечная О.Ю. «Отчаяние» В.Набокова и «Мелкий бес» Ф.Сологуба. К вопросу о традициях русского символизма в прозе В.В.Набокова 1920-х 1930-х г. // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 520-532.i

195. Сконечная О.Ю. Традиции русского символизма в прозе

196. B.В.Набокова 20-30-х годов: Дис. . канд. филол. наук. М., 1994. 221 .Сконечная О.Ю. Черно-белый калейдоскоп. Андрей Белый в отражениях В.В.Набокова // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 667-697.

197. Скороспелова Е.Б. Идейно-стилевые течения в русской советской прозе первой половины 20-х годов. М., 1979.

198. Скороспелова Е.Б. Русская советская проза 20-30-х годов: судьбы романа. М., 1985.

199. Смена литературных стилей: На материале русской литературы XIX-XXb.M., 1974.

200. Солэюеницын А.И. «Голый год» Бориса Пильняка. Из «Литературной коллекции» // Новый мир. 1997. № 1. С. 195-203.

201. Струве Г. Творчество Сирина // Россия и славянство. Париж. 1930. 17 мая.

202. Сухих И.Н. Роман Е.Замятина «Мы» // Русская литература XX века: Школы, направления, методы творческой работы / Под ред.

203. C.И.Тишиной. СПб.-М., 2002.

204. Тамарченко Н.Д. «Голый год» Б.Пильняка как художественное целое // Б.А.Пильняк. Исследования и материалы. Вып. 1. Коломна, 1991.

205. Тамми Пекка. Заметки о полигенетичности в прозе Набокова: Пер. с англ. // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 514-529.

206. Таркова И.В. Тема творчества, эстетическая позиция В.Набокова и ее художественная реализация в произведениях русскоязычного цикла: Дис. . канд. филол. наук. Владивосток, 1999.

207. Таркова И.В. Эстетические поиски Набокова // Философские аспекты культуры: Материалы межвуз. науч.-практ. конф. Секция «Русская литература». Комсомольск-на-Амуре, 1998. Ч. 1. С. 55-64.

208. Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня. Научные доклады, статьи, очерки, заметки, тезисы. В 6 кн. Тамбов, 1997.

209. Телешова Н.Н. Владимир Набоков и его предшественники//

210. B.В.Набоков: Pro et contra. С. 783-795.

211. Телешова Н.Н. Набоков и современники // Russian Studies: Еже-квартальник русской филологии и культуры. 1996 (1998). Т. II № 4.1. C. 110-116.

212. Toddec Е. Поэтическая идеология // Литературное обозрение. 1991. №> 3. С. 29-34.

213. Токер Л. Набоков и этика камуфляжа // В.В.Набоков: Pro et contra. С. 377-387.

214. Толстой И. Набоков и его театральное наследие // Набоков В. Пьесы. М., 1990.

215. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 2002.

216. Топоров 2?.Н. О числовых моделях в архаичных текстах // Структура текста. М., 1980. С. 3-58.

217. Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991.

218. Турчин B.C. По лабиринтам авангарда. М., 1993.

219. Тынянов Ю.Н. Литературное сегодня // Тынянов Ю.Н. История литературы. Критика. СПб., 2001. С. 435-459.2<\Ъ.Тюпа В.И. Тезисы к проекту словаря мотивов // Дискурс. Новосибирск, 1996. № 2.

220. Утгоф Г. Мотив «пути» в романе Владимира Набокова «Подвиг» // Русская литература первой трети XX века в контексте мировой культуры. Екатеринбург, 1998. С. 219-224.

221. Федорова Т.Н. Художественный мир Б.Пильняка 1920-х годов: «Иван Москва» и «Красное дерево»: Дис. . канд. филол. наук. М., 1999.

222. Фейнберг А. О Джойсе и Набокове // Фейнберг А. Заметки о «Медном всаднике». М., 1993. С. 103-108.

223. Филоненко А. Метафизика сходства // В.В.Набоков: Pro et contra. Т. 2. С. 766-782.

224. Филонов И.Е. Поэтика игры в романах В.В.Набокова 1920-1930-х гг. и «Лекциях по русской литературе»: Дис. . канд. филол. наук. М., 2000.

225. Флакер А. Конструктивный роман двадцатых годов // Russian Literature. XXIX. 1991.

226. Ходасевич В. О Сирине.// Ходасевич В. Колеблемый треножник. М., 1991.

227. Хоруэюий С.С. Комментарии // Джойс Д. Улисс. М., 1993.

228. Хохлов К. «Труды и дни Свистонова» К.Вагинова Рец. // Литературная газета. 1929. 25 июня.

229. Щелкова О.H. Традиции русской прозы XIX в. в романах Вл. Набокова 20-30-х гг. и в романе «Лолита»: Дис. . д-ра филол. наук. М., 2001.

230. Цетлин М.О. Рецензия на Сирин В. «Король, дама, валет», Дон Аминадо «Накинув п'лащ» // Современные записки. 1928. № 37. С. 536-538.

231. Чаликова А. Антиутопия Евгения Замятина: пародия или альтернатива? // Социокультурные утопии XX века. Вып. 6. М., 1988.

232. Чебаевская E.H. О содержании и лингвистическом выражении поэтического мотива в художественном прозаическом тексте // Интерпретация художественного текста в языковом вузе. Л., 1983.

233. Чернова И.Б. Модернизм // Краткая литературная энциклопедия. Т. 4. М., 1967.

234. Шадурский В.В. Поэтйка подтекстов в прозе В.В.Набокова: Дис. . канд. филол. наук. М., 1999.

235. Шайтанов И. Мастер: О Евгении Замятине. // Вопросы литературы. 1988. № 12. С. 34-58.

236. Шайтанов И. О двух именах и об одном десятилетии: Пильняк и Замятин. // Литературное обозрение. 1991. № 6. С. 20-25; № 7. С. 712.

237. Шапиро Г. Поместив в своем тексте мириады собственных лиц. К вопросу об авторском присутствии в произведениях Набокова // Литературное обозрение. 1999. № 2. С. 30-38.

238. Шергин B.C. Роман Владимира Набокова «Bend Sinister»: Анализ мотивов: Дис. . канд. филол. нак. М., 1999.

239. Шкловский В. Евгений Замятин // Шкловский В. Гамбургский счет. Статьи воспоминания - эссе (1914-1933). М., 1990. С. 143-145.

240. Шкловский В. Пильняк в разрезе // Шкловский В. Гамбургский счет. С. 259-276.

241. Шкловский В. Потолок Евгения Замятина // Шкловский В. Гамбургский счет. С. 259-276.

242. Шмид В. Орнаментальный текст и мифологическое мышление в рассказе Евгения Замятина «Наводнение» // Русская литература. 1992. №2. С. 52-67.

243. Шохина В. На втором перекрестке утопий: О романе Замятина «Мы». // Звезда. 1990. № 11. С. 175-179.

244. Ярхо Б.И. Методология точного литературоведения (набросок плана) / Публ. М.И.Гаспарова // Контекст-1983. М., 1984.I