автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.02
диссертация на тему: Самосознание древнерусского книжника в эпоху Смуты

Полный текст автореферата диссертации по теме "Самосознание древнерусского книжника в эпоху Смуты"

На правах рукописи

Антонов Дмитрий Игоревич

САМОСОЗНАНИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО КНИЖНИКА В ЭПОХУ

СМУТЫ

Специальность 07.00.02 — Отечественная история

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Москва 2006

Работа выполнена на кафедре отечественной истории древнего мира и средних веков Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета

Научный руководитель: доктор исторических наук, профессор

Юрганов Андрей Львович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Каравашкин Андрей Витальевич

кандидат исторических наук, доцент Опарина Татьяна Анатольевна

Ведущая организация: Институт славяноведения РАН

Защита диссертации состоится «? Г"» Си^УЛк! 2006 г. в (Ч часов на заседании диссертационного совета д! ¿12.198.03 в Российском государственном гуманитарном университете по адресу: 125993, г. Москва, ГСП-3, Миусская пл., д. 6.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Российского государственного гуманитарного университета

Автореферат разослан «Ь » августа 2006 года

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат исторических наук, доцент . " Барышева Е.В.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. В историографии Х1Х-ХХ вв. кризис Смутного времени традиционно определялся через политические и экономические составляющие (интервенция, ослабление государственного аппарата, крестьянская, гражданская война и др.), в то время как природа «смутной» эпохи в контексте эволюции русской средневековой культуры на рубеже ХУ1-ХУП столетий не становилась предметом специального рассмотрения. Изучение самосознания современников эпохи, книжников Смуты позволяет выявить многие характерные изменения, пришедшие в культуру в период «смущения» и оказавшие влияние на будущие процессы «переходного» столетия. На сегодняшний день обращение к этой исследовательской области представляется актуальной задачей исторической науки: реконструкция мира идей, общезначимых представлений авторов Смутного времени открывает возможность обретения информации, не получившей раскрытия в историографии и способной не только обогатить современное знание об эпохе, но и внести свои коррективы в существующие гипотезы и положения.

Оригинальные представления книжников • напрямую связаны с борьбой и эволюцией разных объяснений происходящего, конкурировавших на протяжении Смуты и прямо ориентированных на широкие круги современников. Это смысловое поле важно для изучения природы кризиса и требует специальной исследовательской реконструкции.

Изучение актуальных мифологем эпохи в их исторической эволюции, от средневековой Руси до середины-конца XVII в., особым образом раскрывает специфику и уникальность периода Смуты, вписывая его в исторический контекст эволюции самосознания. Результаты диссертационной работы позволяют выявить характерные изменения, происходившие в русской культуре «переходного» столетия в начальный период, которому традиционно уделялось меньшее внимание при изучении проблемы.

Цель и задачи исследования. Цель диссертационного исследования — реконструкция представлений современников о природе Смуты, изучение актуальных мифологем эпохи в контексте авторских объяснений книжников начала XVII столетия. Необходимыми задачами являются обоснование метода, удовлетворяющего поставленной цели, изучение топосов, анализ символов и понятийного языка рассматриваемых источников, раскрытие конвенциональных моделей (общезначимых объяснительных процедур) современников эпохи.

Предмет исследования — самосознание книжников Смутного времени. Термин требует специального прояснения. Традиционное разделение исследовательского поля на область «(объективной) реальности» и область «(субъективного) сознания», «реальный мир» и его «восприятие» людьми прошлого не удовлетворяет цели работы, так как вводит в основу исследований представление о феноменах, объективных для историка, но не для

современников эпохи. Термин «самосознание», традиционно определяемый как «представления автора о себе самом», в свою очередь предполагает систематизацию разрозненных сообщений источника в соответствии с логикой исследователя, вне общей системы рассуждений книжника: объяснительные процедуры создателей памятников вынужденно играют здесь подчиненную роль, что не удовлетворяет цели, преследуемой в диссертации. Предметом исследования в рамках работы является самосознание как способ внешнего самоописания человека во времени и пространстве1: идеи и причинно-следственные связи людей прошлого, выраженные словесно в историческом источнике. Конвенциональные модели эпохи и оригинальные объяснения книжника реконструируются здесь в их непосредственной взаимосвязи, определенной уникальностью жизненного мира субъекта изучаемой культуры.

Объект исследования — произведения, написанные современниками Смуты. В основу работы положены три памятника, созданных или сложившихся в окончательном виде вскоре после избрания Михаила Романова и представляющих собой пространные изложения событий рубежа ХУ1-ХУИ столетий: «История в память предидущим родом...» («Сказание») келаря Троице-Сергиевой Лавры Авраамия Палицына, «Временник» дьяка Ивана Тимофеева и «Словеса дней, и царей, и святителей московских, еже есть в России» князя Ивана Хворостинина. Реконструкция объяснительных процедур книжников необходимо предполагает выход к изучению конвенциональных моделей эпохи, что обусловило привлечение к работе широкого корпуса памятников Смутного времени: актового материала, хронографов и летописцев, публицистических сочинений и иных видов документов, созданных в 1598-1613 гг. и в период правления Михаила Романова.

Методологическая основа исследования. В диссертации разрабатываются и применяются методологические принципы источниковедения культуры как специальной дисциплины изучения текстов в рамках исторической феноменологии. Основанием подхода является последовательное ограничение исследователя от детерминизма любого рода (отказ от объективации выводного знания об эпохе, психологических теорий, абсолютизации роли цитат и заимствований и т.п.) при реконструкции смысловых и причинных связей, постулируемых субъектом культуры, примат внутренней логики источника над внешним объяснением историка. Окончательная верификация выводов проводится через прямые утверждения авторов исторических памятников.

Реконструкция смыслов, актуальных в рамках культуры, необходимо предполагает: 1- исследование топосных элементов описания, использованных книжником, 2- изучение лексико-семантического поля ключевых понятий источников, 3- обнаружение тождественных объяснений и раскрытие конвенциональных моделей эпохи. При анализе топосных элементов описания особое значение приобретает изучение немаркированных цитат, включенных в описания и играющих принципиальную роль для понимания авторских

■1 Юрганов Л.Л. Источниковедение культуры в контексте развития исторической науки // Россия XXI. М., 2003. № 3-4. №4. С. 73.

объяснений. Подобные цитаты чаще всего существуют в виде символа — слова или словосочетания, генетически восходящего к священному Писанию и Преданию, зачастую имеющего различные смысловые наполнения в рамках культуры и в исторической традиции, но далеко не всегда раскрывающего свое значение (или одно из существующих значений) в конкретном контексте. Средневековые символы имеют топосную природу, реконструировать их смысл в рамках отдельного памятника, без привлечения рядоположных и предшествующих по времени произведений представляется невозможным: изначальный контекст (священное Писание) чаще всего недостаточен для понимания источника, так как в исторической традиции (патристика, агиография, толкования и др.) и в культуре рассматриваемого периода символ приобретает новые смысловые нагрузки.

Мифологемы (конвенциональные модели), реконструированные на основе памятников Смутного времени и актуальные в рамках изучаемой культуры, необходимо рассматриваются во временной перспективе, представляющей исторический процесс эволюции самосознания, что в свою очередь предполагает привлечение к работе источников предшествующих и последующей эпох.

Степень изученности проблемы. Смутное время как период экономического и политического кризиса изучалось с самых разных сторон: в связи со сменой актуальных для науки представлений о природе исторического процесса, предметом исследования оказывались экономические явления рубежа ХУ1-ХУИ вв., народные движения, крестьянские восстания, состав Земских соборов, государева двора и ополчений, проблемы «гражданской войны», «революций» и их последствий для разных слоев общества; интервенция, казацкое движение и т.п.2 Ряд специальных вопросов получил особое

2 Перечислим известные труды, посвященные эпохе и отражающие общую эволюцию взглядов на природу Смуты в историографии: Буганов В.И. Крестьянские войны в России, XVII-XVIII вв. М., 1976; Бутурлин Д. История Смутного времени в России в начале XVII века. В 3 ч. СПб., 1839-1846; Валшпевский К.Ф. Смутное время. СПб., 1911; Васенко П.Г. Смута XVI-XVII века в Московском государстве и Нижнем Новгороде. СПб., 1912; Он же. Бояре Романовы и воцарение Михаила Федоровича. СПб., 1913; Он же. Общественное разложение в Смутное время // Русское прошлое. Т.5. Петр.-М., 1923; Готье Ю. В. Смутное время: Очерк истории революционных движений начала XVII столетия. М, 1921; Зимин A.A. В канун грозных потрясений. М., 1986; Корецкий В.И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975; Костомаров Н.И. Смутное время в Московском государстве. СПб., 1904; Павлов А.П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584-1605 гг.) СПб., 1992; Платонов С.Ф. Борис Годунов. Пг., 1921; Он же. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.: Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время. СПб., 1899; Он же. Смутное время: Очерк истории внутреннего кризиса и общественной борьбы в Московском государстве XVI и XVII вв. Пб., 1923; Скрынников Р.Г. Борис Годунов. М., 1978; Он же. Василий Шуйский. М., 2002; Он же. Россия в начале XVII века. «Смута». М., 1988; Он же. Три Лжедмитрия. М., 2003; Смирнов И.И. Восстание Болотникова 1606-1607. М., 1951; Станиславский A.JI. Гражданская война в России XVII в.: Казачество на переломе истории. М., 1990; Он же. Труды по истории государева двора в России XVI - XVII вв. М., 2004; Тихомиров М.Н. Классовая борьба в России XVII в. М., 1969; Тюменцев И.О. Смута в

освещение в историографии (причастность Бориса к убийству царевича Дмитрия, проблема отмены Юрьева дня и оценка государственных действий Годунова, личность Лжедмитрия I, проблема избрания Романова и завершения «Смуты» и др.) В то же время, актуальные представления современников эпохи, объяснения происходившего, созданные авторами начала XVII столетия, значительно реже становились предметом внимания в историографии XIX-XX вв.

Практика описания и изучения идей средневековых книжников начала развиваться в XIX столетии параллельно с археографическим исследованием и внутренней критикой источников. В 1888 г. С.Ф. Платонов создал комплексное описание памятников Смуты («Древнерусские сказания и повести...»), ставшее классическим трудом эпохи — в работе были собраны сведения о жизни авторов, проводился анализ предположительного времени и обстоятельств создания сочинений и пересказывалось содержание источников. В монографии, посвященной И. Тимофееву, П.Г. Васенко отмечал роль Божьего попущения в источниках XVI в. и во «Временнике», подчеркивая мысль книжника о связи бедствий Смуты с опричниной Грозного и выявляя сходства отдельных элементов текста со Степенной книгой и Житием Никиты Переяславского.

Первой специальной работой, посвященной представлениям современников Смуты, стала статья А.И. Яковлева «"Безумное молчание" (Причины Смуты по взглядам современников)»3. Рассматривая сочинения начала XVII в., историк заключал, что создатели памятников видели причины бедствий не в политических и экономических факторах - Смуту вызвали грехи всего общества. В рамках историографии начала XX в. опыт подобного исследования оказывался ценным, однако анализ источников характерно проводился историком сквозь призму концепций и социальных представлений рубежа XIX-XX вв., что препятствовало реконструкции объяснительных процедур субъектов изучаемой культуры. Утверждения А.И. Яковлева о «нарождении» у книжников Смуты категорий «общественной ответственности» и «общественного права», о «возникновении идеи общественной организации» и т.п. оставались внешней оценкой исторических феноменов; важнейшие конвенциональные модели эпохи не получали при этом раскрытия в работе4.

России в начале XVII столетия: Движение Лжедмитрия. Волгоград, 1999; Фирсов H.H. Крестьянская революция на Руси в начале XVII века. М., 1927; Dunning, Chester S. L. Russia's First Civil War: The Time of Troubles and the Founding of the Romanov Dynasty. University Park, 2001 ; Perrie, Maureen. Pretenders and popular monarchism in early modern Russia. Cambridge, 1995.

Яковлев А.И. «Безумное молчание» (Причины Смуты по взглядам современников) // Сборник статей, посвящённых В.О. Ключевскому. Ч. Н."М., 1909.

4 Ср. использование идей А.И. Яковлева в историографии Смуты: Кузнецов Б.В. Грех как историческая причина в представлениях современников Смуты // Менталитет и политическое развитие России. М., 1996. С. 45,48; Логинова A.C. Летописцы первой половины XVH века о самозванцах Смутного времени // Росси и Запад. Проблемы истории и филологии. Часть 1. Нижневартовск, 2002. С. 37; Морозова Л.Е. Смута начала XVII века глазами современников. М., 2000. С. 161. Коротченко М.А. Публицистика смутного времени (Проблематика, проблема авторской позиции; влияние церковной публицистики конца XV-начала XVI вв.) Автореф. дис.... канд. филол. наук. М., 1998. С. 6.

В конце XX в. обращение к авторским идеям, представлениям современников эпохи о природе происходящего, оказалось вновь актуализированным в науке. Стремление «понять» книжников Смутного времени зачастую наталкивалось на проблему выбора адекватных подобной задаче методологических приемов, в то же время, в этой области удалось достигнуть некоторых значимых результатов.

К анализу авторских смыслов «Сказания» обращался Я.Г. Солодкин. В статье «Философско-исторические взгляды Авраамия Палицына»5 рассматриваются представления келаря об историческом процессе и о событиях Смуты; исследователь подчёркивает роль двух мыслей Палицына — о необходимой уступке низам общества и о предопределённости хода истории, отмечая, что традиционный провиденциализм приобретает здесь новое осмысление: воля Бога «выражается в общенародной воле и таким образом приобретает значение исторического фактора». В статье «О некоторых аспектах мировоззрения Авраамия Палицына»6 проводится реконструкция социальных категорий «Сказания» («воинский чин», «умные» и «простые» люди).

Работы Я.Г. Солодкина занимают особое место в историографии Смутного времени: опыт изучения авторских представлений, проводимый параллельно с детальным источниковедческим исследованием памятников конца XVI- начала XVII вв. становится важным вкладом в изучение эпохи. В то же время, некоторые выводы историка оказались экстраполированы на область, требующую иных подходов.

Исследовательский метод историка находит яркое выражение в книге, посвященной «Временнику» Тимофеева. Монография представляет собой опыт комплексного анализа известного памятника Смуты: всестороннее рассмотрение сведений, сообщаемых книжником, позволяет прояснить вопросы о наиболее вероятном времени создания отдельных частей текста, изначальной структуре и источниках произведения, отдельно реконструируется биография дьяка Тимофеева. Анализ сообщений средневекового автора позволяет выявить природу некоторых фрагментов, восходящих к священным текстам или иным памятникам эпохи; обретаемое здесь знание непосредственно подводит к реконструкции авторских смыслов и причинно-следственных связей, однако в работе предлагается несколько иной подход: цитируя А.Г. Тартаковского и ссылаясь на Я.С. Лурье, Я.Г. Солодкин утверждает, что информация памятника «всецело детерминирована» условиями его происхождения и генезисом сообщений7. Тезис представляется небезупречным: современники книжника, читатели произведения, очевидно не имели такое представление о тексте, которое получает исследователь путем применения к нему ряда специальных

5 Солодкин Я.Г. Философско-историчсские взгляды Авраамия Палицына // Историографический сборник. Вып. 10. Саратов, 1983.

6 Солодкин Я.Г. О некоторых аспектах мировоззрения Авраамия Палицына (Из истории общественной мысли начала XVII века). Нижневартовск, 1996.

7 Солодкин Я.Г. «Временник» Ивана Тимофеева: источниковедческое исследование. Нижневартовск, 2002. С. 4.

аналитических процедур — человек изучаемой эпохи воспринимает сообщения памятника через призму актуальных смыслов культуры, на те же ассоциации естественно ориентируется автор, адресующий текст современникам и воплощающий свои индивидуальные представления в контексте общих конвенциональных моделей эпохи. Без реконструкции этих смысловых пластов извлекаемая информация об источнике вынужденно будет оставаться внешней по отношению к изучаемой культуре как области смыслополагатм.

Проблемам понимания современников Смуты посвящены работы Л.Е. Морозовой: «Смутное время в России» (М., 1990) и «Смута начала XVII века глазами современников» (М, 2000), однако содержание монографий в области изучения взглядов современников сводится к краткому пересказу текста памятников, дополненному современными оценками исследователя.

Публицистическим памятникам Смуты посвящена диссертационная работа М.А. Коротченко8, отдельные материалы который были впоследствии опубликованы®. Ряд наблюдений, приводимых в исследовании, важен для реконструкции смысловых контекстов эпохи («своеволие разума» как одна из причин Смутного времени, близость представлений Палицына иосифлянским идеям о самовластии), однако доказательства ключевой идеи — о всестороннем влиянии сочинений Иосифа Волоцкого на публицистику Смуты - не представляются убедительными. Вопрос о возможной топосности схожих источниковых феноменов, об их генетическом восхождении к Писанию и сочинениям отцов Церкви не решен — вместо этого проводится анализ «степени заимствований»; гипотезы о «идейном влиянии» остаются бездоказательными, выводы о «компиляциях и пересказах» не подкрепляются необходимым источниковедческим анализом (книжнику Смутного времени достаточно ввести в свой рассказ топосные символы, характерные для древнерусской литературы, чтобы можно было, по мнению автора, говорить о «вольном или невольном» использовании текста Иосифа Волоцкого).

Историография Смуты конца XX- начала XXI вв. пополнилась работами, тяготеющими к родственным — антропологическому и психоисторическому направлениям. Статья Л.Н. Пушкарева «Ментальность русского общественного сознания на рубеже ХУ1-ХУП веков (Эпоха Смуты)» представляет попытку описать Смуту «с ментальной точки зрения»10; Н.П. Гордеев применяет для анализа памятников Смуты юнговскую теорию архетипов .

Опытом, близким в методологическом плане к психоисторическому направлению, оказываются труды М.Е. Шалака. Диссертационное

8 Коротченко М.А. Публицистика смутного времени: Проблематика, проблема авторской позиции; влияние церковной публицистики конца XV- начала XVI вв.: Дис.... канд. филол. наук. М., 1998; см. также автореферат (М., 1998).

9 Коротченко М.А. Влияние сочинений Иосифа Волоцкого на исторические повести о Смутном времени // ГДЛ, вып. 10. М., 2000.

10 Пушкарев Л.Н. Ментальность русского общественного сознания на рубеже ХУ1-Х^1 веков (Эпоха Смуты) // Ментальноегь в эпохи потрясений и преобразований. М., 2003.

1' Гордеев Н.П. Реформаторство и самозванство в России ХУП-ХУШ веков как культурно-исторический феномен. М., 2003.

исследование автора12, посвященное реконструкции «системы мировоззренческих установок и ценностных ориентаций, определявших особенности индивидуальной и коллективной деятельности», не раскрывает актуальные представления эпохи: рассматривая широкий корпус памятников Смутного времени историк создает череду оценочных характеристик. Ряд приводимых выводов известен в предшествующей историографии Смуты, либо основывается на крайне вольной интерпретации источниковых фактов 3.

Серия работ, посвященных Смутному времени, была за последние годы опубликована В.И. Ульяновским. Историк обращается к изучению «внутреннего мира» самозванца, культурных традиций, в рамках которых осуществлялось правление Лжедмитрия, аргументации сторонников и противников «наследника Грозного» и др. вопросам, мало освещавшимся в историографии14. Значимым вкладом в изучение эпохи стала монография «Смутное время», изданная в 2006 г. и посвященная Лжедмитрию I: несмотря на существенную роль авторских гипотез в построении материала, историк стремится представить аргументы разных сторон в их внутренней логике, что способствует созданию крайне важной панорамы источниковых сообщений, содержащих объяснения современников. Благодаря раскрытию разных «оценочных плоскостей» одного феномена В.И. Ульяновскому удается в ряде глав исследования воссоздать картину борьбы идей, эволюции объяснений, происходивших в 1604-1605 гг.

Определенным вопросам, связанным с культурой Смутного времени, проблемам реконструкции авторских смыслов посвящен ряд специальных статей (O.A. Державиной, Б.В. Кузнецова, Д.В. Лисейцева, A.C. Логиновой, М. Свободы и др.) Источники, привлекаемые в работе, на протяжении XIX-XX вв. служили предметом особых историографических споров (вопросы датировки, атрибуции, структуры и т.п.)

12 Шалак М.Е. Смута и общественная мысль XVII века: суждения, оцепки, концепции. Авторсф. дисс... кандидата исторических наук. Ростов-н/Д., 2004.

13 Вывод о «сложности и неоднозначности» образов правителей в памятниках Смуты является общим местом историографии XX в., мысль о сочетании провиденциализма со свободной волей людей обосновывалась Я.Г. Солодкиным, утверждение о том, что избрание Романова «считалось таким же законным делом в сознании народа, как если бы это был истинный, наследственный царь» (Там же. С. 18) противоречит многим известным фактам и т.н. См. также: Шалак М.Е. Царствующие особы смутного времени в оценке русских современников // Рубикон. Сборник научных работ молодых ученых. Вып. 20. Ростов-н/Д., 2002; Он же. Смутное время в оценках русских современников и историческое сознание российского общества XVII века // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. № 1. Ростов-н/Д., 2004. С. 36-40; Он же. Князь Хворостинин -создатель образа русской Смуты // Человек второго плана в истории. Вып. 2. Ростов-н/Д., 2005.

14 См.: Ульяновский В.И. Духовник Самозванца архимандрит Исайя: миссия молчания // Мир православия. Сборник научных статей. Вып. 3. Волгоград, 2000; Он же. «Сакральный мир» Лжедмитрия I в контексте русской, украинской и польской систем религиозности // Украша та Pocia: проблема полгтичних i соцюкультурних вщносик. Кшв, 2003; Он же. Царское венчание Лжедмитрия I: между Западом и Востоком? // Россия XV-XV1II столетий. Волгоград-СПб., 2001; и др.

Завершая обзор, необходимо отметить несколько принципиальных моментов. В историографии XX в., помимо детального изучения социально-экономической картины Смуты и истории создания произведений эпохи, открытия и описания новых списков и памятников, удается сделать определенные шаги, приближающие к реконструкции источниковых смыслов и актуализирующие эту исследовательскую проблему. Работы Я.Г. Солодкина и В.И. Ульяновского позволяют увидеть ограниченную природу конкурирующих объяснений (современников, а впоследствии исследователей эпохи) и устранить ряд ошибок, основанных на некорректной интерпретации феноменов рассматриваемой культуры. В то же время, опыт целостного выхода к изучению объяснительных процедур — причинно-следственных связей и конвенциональных моделей современников Смуты - до сих пор не был осуществлен: область авторских смыслов оставалась мало затронутой в исследованиях, а сам подход, направленный на реконструкцию сферы очевидностей людей изучаемой эпохи не получал методологического подкрепления.

Новизна исследования заключается в обосновании и практическом применении методологических принципов источниковедения культуры для анализа памятников Смутного времени. Новый подход приводит к реконструкции феноменов авторского самосознания, актуальных мифологем и смысловых коллизий культуры изучаемой эпохи, способствуя обретению информации, не получавшей раскрытия в предшествующей историографии.

Источниковая база исследования. Помимо трех памятников, служащих объектом исследования («Сказание» А.Палицына сохраняется более чем в 250 списках15, «Словеса дней» И.Хворостинина в четырех16, «Временник» Ивана Тимофеева в одном17; сочинения завершены в 1620-х гг.), к работе привлекается широкий корпус средневековых источников и документов XVII в., необходимых для раскрытия объяснений книжников и реконструкции общезначимых представлений эпохи в их временной эволюции.

Практическая значимость исследования заключаются в том, что: 1-применяемый и разрабатываемый метод может использоваться для исследования культуры и самосознания разных исторических эпох; 2- в теоретической и практической частях исследования выявлены проблемы, характерные для современной историографии вопроса и предложены пути выхода из состояния кризиса интерпретаций; 3- работа имеет междисциплинарный характер, в силу чего ее конкретные результаты и методологические принципы могут представлять интерес в рамках истории, филологии, культурологии и источниковедения; 4- результаты диссертационной работы могут быть использованы при создании учебных, лекционных и семинарских курсов, посвященных Смутному времени, культуре

15 Используемая публикация: «Сказание» Авраамия Палицына. М.-Л., 1955.

16 Используемая публикация: Хворостинин Иван Андреевич. Словеса дней, и царей, и святителей московских // ПЛДР. Кон. XVI- нач. XVII в. М„ 1987. С. 428-463.

17 Используемая публикация: Временник Ивана Тимофеева. М.-Л., 1951. В дальнейшем ссылки на указанные издания приводятся в тексте.

Московской Руси, «переходной эпохе» XVII столетия и исследовательской практике источниковедения культуры.

Апробация работы состоялась в ходе выступлений на научных семинарах: Историческая феноменология (РГТУ, Москва 2003, 2004, 2005), Древнерусская книжность: проблемы современной медиевистики (МГПИ, Москва 2005); выступлений с докладами на международных научных конференциях: Источниковедческая компаративистика и историческое построение (ИАИ РГТУ, Москва 2003 г.); Восточная Европа в древности и средневековье. Проблемы источниковедения (ИВИ РАН, Москва 2005 г.); Вспомогательные исторические дисциплины: классическое наследие и новые направления (ИАИ РГГУ, Москва 2006). По материалам диссертации опубликовано 7 работ, в печать приняты 2 статьи.

Структура диссертации отражает общую методику работы с материалом: анализ первого памятника необходимо предполагает выход на реконструкцию многих топосных объяснений источников Смуты, в связи с чем проводится в нескольких главах, объединенных в первой части; изучение двух новых источников проводится в двух главах, объединенных во второй части. Главы исследования делятся на параграфы в соответствии с необходимостью последовательной реконструкции авторских объяснительных процедур и общезначимых феноменов культуры.

Диссертация состоит из Введения, двух частей, включающих 3 и 2 главы соответственно, Заключения и Приложения (содержит экскурс в проблему, обозначенную в заключительной главе работы); включает список принятых сокращений, цитируемых источников и литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении определяются предмет и объект исследования, обосновываются цель и задачи, актуальность и новизна, практическая значимость и структура диссертационной работы; проводятся историографический обзор темы и обзор источников, утверждаются и разрабатываются методологические принципы исследования.

Часть I посвящена изучению первого из рассматриваемых памятников эпохи — «Сказанию» Авраамия Палицына. Реконструкция имманентных смыслов источника проводится на основе привлечения широкого корпуса рядоположных и предшествующих по времени документов, результатом чего становится раскрытие ряда общезначимых мифологем эпохи Смутного времени.

Первая глава, рассматривающая вступительные главы «Сказания», необходимо начинается с реконструкции представлений о казнях Божьих как первичной основы рассуждений книжников эпохи (параграф а).

Идея «Божьего батога» как основы происходящих бедствий — важнейшая часть логики объяснений современников Смуты: через посылаемые казни обосновывался неурожай, нашествие Лжедмитрия, раскол в обществе и т.п.

Идея казней имеет сложную природу, представления о них непосредственно связаны с диалектикой свободы воли и Божьего промысла: личностные казни могут указывать как на конечную погибель грешника, знаменуя его будущие муки (ср. описания Лжедмитрия в памятниках Смуты), так и на праведность человека, прижизненные страдания которого искупают грехи до смерти (представления об «очистительных» прижизненных муках родственны идеям, утвердившимся в Церкви после поместного Константинопольского собора 543г., осудившего оригеновскую концепцию апокастасиса; идея достаточно рано прослеживается в византийской литературе). В то же время, все казни, в том числе посылаемые стране, являются частью промысла как благого Божьего строения, ведущего к спасению людей (в случае с «посещением» грешников — к спасению окружающих) через страдания и смерть (летописная традиция, Домострой, Казанская история и т.п.; ср. рассуждения об очистительных казнях в Послании Палицына Дионисию Зобиновскому). В источниках Смуты не обнаруживается при этом «успокоительная» модель всеобъемлющего благого промысла (В.В. Мильков18): описание казней в ряде памятников Смуты включает эсхатологические идеи.

Палицын указывает на многие грехи, послужившие основой казней, однако в конце первой части, подводя характерный итог, указывает на три основополагающих прегрешения общества, связывая происходящее с крестным целованием правителям Смуты: «И не явно ли бысть нам праведное гневобыстрое наказание от Бога за вся таа сотвореннаа от нас злаа. Над сими же и за крестное целование первее Борису, потом же и за безумное крестное целование розстриге и Сендамирскому, потом же и благочестивому царю Василию Ивановичи) Шуйскому, — и сиа преступихом и ни во что же положихом сие» (с. 125-126). Реконструкция объяснения книжника выводит на анализ описания Бориса Годунова.

Утверждения о «сложности» и «неоднозначности» образа Годунова стали общим местом историографии Смуты (параграф б). При анализе восприятия первого избранного правителя авторами Смутного времени актуальным вопросом становилась проблема «легитимности» Бориса в сознании современников. Единого мнения здесь очевидно нет, объяснения источников разнятся; характерно, в то же время, что поиск ответа на поставленный вопрос не приводит к пониманию описаний, объединяющих тяжкие обвинения Годунова с рассказом о положительных чертах и благих начинаниях правителя. Кризис интерпретаций провоцировал признание рассказов книжников противоречивыми, причем ряд топосных утверждений современников («неграмотность» Бориса) характеризовался как «не соответствующий истине». Реконструкция имманентной логики «Сказания» и памятников эпохи, заключающих сходные объяснения, позволяет раскрыть феномен.

Начиная рассказ о царствовании Бориса с эпизода клятвы боярина во время венчания о «разделении последней рубашки» с нищими, Палицын представляет читателю важный ключ к пониманию последующих описаний: в

18 См.: Мильков В.В. Осмысление истории в средневековой Руси. М., 2000. С. 60, 100-103.

12

культуре средневековья клятва — безусловно неправедный акт, в основе которого лежит первый из «производительных» грехов — гордыня (параграф в). Природа «первогреха» получила всестороннее раскрытие в древнерусской книжности (параграф г): переводные сочинения (патристика - авва Дорофей, Иоанн Златоуст, Иоанн Лествичник и др., агиография, послания греческих иерархов) дополнялись оригинальными русскими памятниками, описывающими природу и проявления гордыни (патерики, церковноучительная литература и др.). Особую роль в этой системе представлений играли взаимосвязанные понятия «самовластия», «самоволия» и «самосмышления» (параграф д). Книжники органично использовали общеизвестные идеи для объяснения событий царствования Годунова: прямые утверждения о гордыне правителя дополнялись глубокими обоснованиями ключевой мысли — о том, что все дела и замыслы Бориса отравлены производительным грехом и, в соответствии с логикой, восходящей к Писанию, разрушаются Богом (параграф е). Описание благих устремлений Бориса не входят в противоречие с обвинениями современников: «Сказание» и иные источники эпохи представляют единый феномен - путь погибели человека, пораженного грехом, извращающим любые благие начинания. Элементами той же логики являются утверждения о самоволии правителя (следствие гордыни, в книжности Смуты синонимично самовластию) и неграмотности Годунова (грамотность — путь к Богу, открытый после грехопадения, основа различения добра и зла, необходимая в борьбе с сатаной) (параграф ж). Падший в грех правитель приходит к краху всех устроений (включая внешне богоугодные) и принимает кары, которые, в соответствии с известными средневековыми представлениями (ср. у Иосифа Волоцкого), поражают всю страну. Крестоцелование падшему в гордыню до избрания Борису становится грехом общества и основой будущих бедствий; нашествие Лжедмитрия — последняя казнь, посланная Годунову (параграф з).

Вторая глава посвящена анализу образа «расстриги» в «Сказании» и реконструкции характерных мифологем эпохи, окружающих фигуру самозванца. Борьба объяснений, происходившая в 1604-05 гг. (документы, рассылавшиеся церковными иерархами и ..московским правительством и грамоты Лжедмитрия) и закончившаяся победой мифа самозванца актуализировала многие важнейшие представления средневековой Руси. Аргументация противников Отрепьева эволюционировала на трех этапах: в период борьбы (до июня 1605 г.), непосредственно после свержения (лето 1606 г.) и при ретроспективной оценке книжников; характерно, что аргументация Палицына и иных авторов вобрала в себя основные идеи, проводившиеся в 1604-06 гг., однако воплотила их в совершенно новую форму.

Слова Палицына о «велихвальной гордыне» Лжедмитрия, нашедшей выражение в известной претензии царя на титул «непобедимого цесаря», подкрепляются утверждением о своеобразном «искоренении смирения» при дворе самозванца (параграф а). Природа «велихвальной» гордости правителя непосредственно связана с эпитетами, данными Отрепьеву автором «Сказания» и характерно объединяющими источники эпохи — Лжедмитрий называется

«сыном тьмы», «сродником погибели» («сын погибели» - антихрист), «лжеХристом» и т.п. (параграф б). Описания «ада», устроенного царем у реки, символически имитируют описания преисподней, та же символика наполняет миниатюрное изображение самозванца. Уподобления неправедного правителя антихристу известно в средневековой книжности, однако объяснения авторов Смуты представляют совершенно особую картину: Палицын пишет о «мерзости запустения», которую Отрепьев обещает установить в России через опресночное причащение (параграф в).

Библейское понятие «мерзость запустения» традиционно использовалось в качестве имени сатаны или антихриста (Сказание о бесе Зерефере, Летописец Еллинский и Римский и др.), в то же время, в изначальном понимании, актуальном для средневековой культуры и восходящем к книге пророка Даниила и евангельскому пророчеству на Елеонской горе, установление «мерзости запустения» на святом месте — знамение, по разному трактовавшееся в древнерусской книжности. Существовавшие толкования разделяются на две группы: «исторические» — установление «мерзости запустения» в прошлом (чаще всего связывалось с разрушением Иерусалимского храма) - и «пророческие», связывающие его с концом света (что в большей степени соответствует евангельским словам). В конце ХУЬначале XVII вв. эсхатологическое понимание знамения оказывается предельно актуализированным: оно специально обосновывается в «Казания об антихристе» Стефана Зизания (1596 г.), вошедшем впоследствии в московскую Кмрцдлоау ким Г У , и используется авторами Смуты (Палицын, Тимофеев).

Опресночное причащение, через которое на Россию может распространиться «мерзость запустения» — известный элемент православных антилатинских трактатов (параграф г). Споры об опресноках имеют давнюю исторшо — в XI в. разница в важнейшем обряде стала серьезным противоречием между Римом и Константинополем, вызвавшим бурную полемику, которая перешла затем в славянскую литературу (Балканы и Русь). Многочисленные сочинения, представляющие разносторонние опровержения благодатности причастия на пресных хлебах, традиционно входили в древнерусские сборники («Поучение от седми собор на латину», «Сказание 12 апостолов о латине и опресноцех», многочисленные «Слова о опресноцех» и др.); характерно, что утверждение праведности евхаристии на квасных хлебах книжниками (Максим Грек, Филофей и др.) зачастую перерастало полемический контекст и превращалось в обоснование благодатности православной Церкви как таковой («евхаристическая экклезиология»).

Толкование пророчества о «мерзости запустения» в «Казании» С. Зизания связывает евангельские слова с установлением опресноков на святом месте алтаря: католическая церковь отпала от веры в результате принятия пресных евхаристических хлебов, введение еретического обряда в православной Церкви станет знамением наступившего конца. Палицын использует идеи, характерные для эпохи — намерение самозванца установить в России опресночное причащение должно «предать всех смерти». Примечательно, что картина радикально изменится через несколько десятилетий, во второй половине века,

когда никониане начнут опровергать «пророческое» толкование, актуальное для начала XVII в. и утверждать «историческое» как единственно верное, что окажется необходимым для опровержения старообрядческих эсхатологических построений.

Представления об особой демонической сущности Отрепьева раскрываются в «Сказании» во многих элементах описания, и в первую очередь в словах, вложенных в уста сторонников Лжедмитрия (параграф д). По словам Палицына, последние именовали самозванца «солнцем праведным» -традиционным эпитетом Христа, используемом в литургических (гимнографических) текстах и церковноучительной литературе, называя противников Лжедмитрия «жидами» (понятие, расширительно означавшее мучителей и еретиков, восстающих против христианства). Оба понятия, (использованные в двух редакциях «Сказания»), подкрепляют мысль о том, что правитель провозглашался самим Спасителем, т.е., утверждался при жизни как антихрист. О том же свидетельствует топосная природа фразы, вложенной Палицыным в уста сторонников самозванца: в традиционной формуле «вся Бог творит якоже хощет» на месте Всевышнего оказывается Лжедмитрий.

Слова келаря о том, что в 1605 г. не исполнилось «время времен и полвремени», благодаря чему Отрепьев не сумел «конечно» воплотить свой замысел, не менее значимый элемент объяснения происходящего (параграф е): понятие восходит к книге пророка Диниила, в христианской традиции является знамением конца и соответствует 3,5 годам — времени правления антихриста перед Вторым пришествием. Москвичи добровольно поклоняются «посланному от сатаны», в котором мог воплотиться сам сын погибели»; этого не происходит по Божьей милости и, в свою очередь, свидетельствует о неисполнении пророческого срока в царствование самозванца.

Связь Лжедмитрия с римским понтификом, которому самозванец обещал привести Россию к опресночному причащению, включает рассказ Палицына в контекст объяснений, распространенных в начале XVII вв. (параграф ж). Использованный книжником образ папы-змея, отторгающего звезды с неба (апокалиптический символ, ср. в Новом Маргарите Курбского) и концепция последовательных отпадений от веры, созданная современником Палицына Захарией Копыстенским, в будущем характерно объединяются в сочинениях старообрядческих авторов; в «Сказании» актуальные для эпохи образы представляют логичное объяснение событий 1604-05 гг. как попытки дьявола, «возгнездившигося» в Риме, распространить мерзость запустения на Россию и привести мир к власти антихриста.

Описания Лжедмитрия книжниками Смуты соответствуют наиболее распространенному представлению о природе погибельного сына (параграф з). На Руси известно три идеи о том, как сын дьявола обретет плоть: мысль о том, что сатана не может сотворить ее сам, очевидна (творец всего — лишь Бог), соответственно утверждалось, что плоть антихриста будет столь же призрачной, как его чудеса (Сказание о скончании мира), либо что «скаредная и скверная» плоть была создана Богом и до наступления конца света заключена в преисподней (Житие Андрея Юродивого). Третья, наиболее каноническая

трактовка, представлена в патристике (Иоанн Златоуст, Ефрем Сирин) и многих популярных на Руси эсхатологических сочинениях (ее же использует Стефан Зизаний): сын погибели — «сосуд сатанин», человек, рожденный от девы и принявший всю силу и скверну дьявола; имя антихриста не известно до конца и им может стать любой (в конце XVII в. будет указываться на необходимость происхождения сына погибели от «колена Данова» и его воцарение). Утверждения, связывающие Лжедмитрия с антихристом и «сосудом» дьявола встречаются в самых разных источниках эпохи (Утвержденная грамота Романова, Повесть об избавлении града Устюга и др.) «Велихвальная гордыня» самозванца - гордость самого сатаны, действующего в расстриге (первогрех гордыни — как основное качество, так и основное оружие нечистого в борьбе за души).

Эсхатологические идеи, используемые Палицыным для описания Лжедмитрия и дальнейших бедствий (параграф и), характерны для периода Смуты (ср. распространяющиеся с 1606 г. «Видения»); в сознании книжников, создававших и редактировавших сочинения спустя годы после падения Лжедмитрия, ключевые идеи эпохи послужили основой нового осмысления событий 1604-05 гг.

Третья глава посвящена анализу правления Шуйского в описании Палицына. В отличие от Бориса, второй избранный царь оказывается законным правителем, который утрачивает благодать и принимает казни за неправедное поведение (в первую очередь за «расхищение» казны Троице-Сергиева монастыря) (параграф а). Рассказ келаря о договоре с Жолкевским и утверждение о нарушении присяги избранному государю особым образом связывают «Сказание» с памятниками 1606-10 гг. (параграф б).

Договорные документы 1610 г. и документы тушинского и «великого» посольств включали серию пунктов, обязательных для выполнения будущим царем (из массы конкретных условий в грамотах августа 1610 г., рассылавшихся по России, ключевым оказывалось перекрещивание Владислава; после свержения Игнатия принятие первым чином стало необходимым условием воцарения правителя на московском престоле). При всей их необычности в рамках русской средневековой культуры (условия, представляемые государю), документы 1610 г. не были беспрецедентными в эпоху Смуты: яркий символичный акт, подрывающий основы московской мифологемы власти, произошел четырьмя годами ранее.

Крестоцеловальная грамота Шуйского, рассылавшаяся по городам вместе с традиционной крестоприводной - уникальный документ средневековой Руси. Мифологема власти московского государства не предполагала ограничения власти Божьего помазанника: для современников Грозного государь, целующий крест холопам, представлялся весьма сомнительным правителем, о чем свидетельствуют характерные описания многих документов эпохи (летописцы, «Словеса» Хворостинина и др.) Представления о власти резко меняются в период Смуты - когда место прирожденных государей богоизбранной династии Калитичей занимают избранные цари, их власть оказывается возможно не только ограничить, но и низложить: Божьего помазанника, чья власть получала

в средневековой культуре глубокие сакральные обоснования, можно свести с престола из-за раскола в стране (грамоты июля 1606 г.). О кризисе традиционных моделей ярко свидетельствуют послания Гермогена 1610 г., обращенные «бывшим братиям нашим, ныне же и неведаем как и назвати вас» и утверждавшие, что сотворенное в Москве «невместимо человеческому уму». Рассказ Палицына основан на той же логике, укорененной в средневековой мифологеме власти: «подобашя им было креста не целовати ... аще ли целовав ему животворящий крест Господень, то во всем упование на Господа возлагати». Характерно, что Шуйский, несмотря на свое грехопадение, воспринимается книжником как первый законный царь Смуты, преступление присяги которому становится страшным грехом общества.

Низложение Шуйского - пролог нового витка бедствий, вторжения иностранцев, чей образ приобретает у автора «Сказания» демонические черты (параграф в). Описывая скверну еретиков, Палицын делает, в частности, весьма интересное утверждение — о том, что женщины предпочитали самоубийство осквернению от «поганых». Самоубийство - один из страшнейших христианских грехов (в ряде описаний — больший, чем убийство); в культуре русского средневековья важным оказывалось прояснить и то, как погиб человек, не наложивший на себя руки: если признавалось, что перед смертью он шел на сознательный риск, покойника могли признать самоубийцей и лишить христианского погребения и поминовения. Тем не менее, в редчайших случаях, связанных с разорением монастырей, угрозой целомудрию монахинь, добровольный уход из жизни не приравнивался к смертному греху (аналогичная практика у старообрядцев будет оправдываться осквернением мира властью антихриста). В шестой главе «Сказания» Палицын создает картину беспрецедентного осквернения страны и Церкви, причем описания книжника наполняются эсхатологическими топосами (глава г). От «конечной погибели» мир спасает всеобщее покаяние и обретение истинного государя — Романова (глава д) — завершение Смуты, начавшейся со смертью благого царя Федора Ивановича, происходит с «возвращением» на трон «прародителей своих» государя, дарованного Богом. Несмотря на будущие бедствия, череда казней, определившая природу Смуты, прекращается.

Описания Палицына объединяют многие характерные объяснения эпохи, что позволяет реконструировать общезначимые мифологемы в их эволюции, во многом определившей уникальность Смутного времени; для более глубокого раскрытия природы «смущения» в самосознании современников (и определения места «Сказания» среди рядоположных памятников) необходимо изучение иных сочинений Смуты.

Часть II посвящена анализу двух памятников эпохи — «Временника» И. Тимофеева и «Словес» И. Хворостинина.

В четвертой главе рассматривается «Временник».

Связывая начало бедствий с правлением Ивана IV, книжник создает непростые описания государя, признававшиеся в историографии «противоречивыми» (параграф а): несколько раз подчеркивая необходимость

«царьско безобразие жития молчанием покрытии», Тимофеев постоянно обличает жестокость Грозного, описывает его убийства и прямо указывает, что разорение Новгорода стало богопротивным делом, за которое правителя постигла кара. Предпринимавшиеся попытки разрешить «противоречие» памятника не оказывались убедительными, в то же время, признание «парадоксальности» феномена иной культуры в большинстве случаев свидетельствует о непонимании его внутренней логики. В основе описаний книжника — особые представления о диалектике промысла и свободы воли (параграф б): несмотря на наличие положительных (Федор) и отрицательных (антихрист-Лжедмитрий) образов во «Временнике», остальные описания Тимофеева представляют весьма непростую картину. Обосновывая идею о крайней гордыне Годунова, утверждая, что правитель пал во грех, принял от Бога кары и разрушение всех начинаний, наконец, обвиняя Бориса в убийстве трех прирожденных государей - Ивана IV, Дмитрия и Федора Ивановичей и заключая, что греха цареубийства нельзя искупить даже добровольно пролитой кровью, Тимофеев приходит к весьма «парадоксальному» заключению: он не знает, «кая страна мерила претягну дел его: благая, ли злая», ибо Господь может воздать человеку в день смерти и против его пути. Выносить «приговоры» даже великим грешникам — не человеческое дело. Мысль о неисповедимом Божьем промысле крайне важна для Тимофеева: именно в ней обнаруживается причина смерти самого Грозного и его сыновей — Дмитрия и Ивана Ивановичей, через нее многие однозначные характеристики, казалось бы, логично вытекающие из слов книжника, оказываются невозможными. По мысли автора «Временника», не только «случайные» и непредвиденные события, но и греховные акты человеческой воли попускаются Богом, складываясь в картину, недоступную человеческому уму.

Слова о необходимости «покрывать ризой» злодеяния истинных государей дополняют рассуждения о том, что книжникам необходимо прямо обнажать злые дела неистинных царей, «наскакавших на царство» (Годунов, Шуйский). Обличения прирожденного государя (Грозного) и избранных правителей Смуты принципиально отличаются во «Временнике»: осуждение истинного царя — проблема, которую решали многие средневековые авторы (ср. у Иосифа Волоцкого), Тимофеев возвеличивает Ивана IV, утверждает свое смирение перед властью, однако решается описать грехи правителя, избегая непосредственных осуждений и прямо формулируя важный для себя принцип: «лишше не глаголю — сам себе наветник быв».

Рассказ о Федоре Ивановиче представляет совершенно иную картину (параграф в): государь, «оплевавший» земное царство и ищущий Небесного оказывается «святоцарем», удостоившимся сопричастия с древними праведниками и наделенным при жизни даром предвидения. Логика Тимофеева характерна для книжности Смуты и основана на русской средневековой концепции царской власти: рациональные меры играют подчиненную роль в деле управления страной, основная задача государя как «неподобного образа» Царя Небесного — угождать Богу, который пошлет благоденствие народу. Обратное (попытка устроить государство своими силами) приводит к краху; в

основе подобного поведения — неначитанность и порабощение гордыней (Годунов).

Смерть Федора становится началом казней всей стране: используя представления о происхождении царской власти (1 Царств, 8: 5-9; Осия 13:11, ср. в послании Грозного Полубенскому) Тимофеев утверждает, что ее отнятие — кара, определившая природу Смуты на всех уровнях. Смысл происходящего в полной мере будет раскрыт в конце памятника.

Описания Годунова и Лжедмитрия (параграф г) основаны на характерных объяснениях эпохи Смуты, реконструированных в первой главе: Годунов — грешник, пораженный гордостью и приведший государство к краху, Лжедмитрий, посланный как кара Борису, — еретик на престоле, в котором мог воплотиться сам сын погибели. Обвинения Тимофеева оказываются при этом более яркими и многочисленными, чем у Палицына: книжнику «мнится», что имя Годунова не вписано в «животные книги» (библейский образ - «списки» спасенных людей), сама присяга царю губит души целовавших крест; самозванец — идол, поклоняясь которому, люди служат сатане, еретик живет «мертвой жизнью», принося себя в жертву дьяволу, и т.п.

Примечательно, что со смерти Федора Ивановича до воцарения Романова в России, по утверждению Тимофеева, нет государей — Михаил Федорович «воздвижен Богом по благонравием царе Федоре». Слова о неистинности избрания Годунова и Шуйского, произошедших без всеобщего волеизъявления, «самоизбранно», «самоизволне» и «самодвижно» выводят на реконструкцию важнейшего феномена Смуты - обоснования прав избранного государя на престол (параграф д).

Попытка, предпринятая весной-летом 1598 г., становится уникальным фактом истории Московского государства: документы, представляющие обществу избранного царя вместо прирожденного государя (Утвержденные грамоты, Соборное определение, Чин венчания), объединили многие традиционные для культуры идеи в крайне необычную объяснительную систему. Аргументация включала ряд ключевых идей: 1- преемственность с прежней династией («завещание» царства Годунову Грозным и Федором), 2-примеры избрания царей из священной и византийской истории, 3-утверждение, «перечеркивающее» московскую мифологему власти: «не на благородство зрит Бог любящих Его, но благоверия предъизбирает», 4-единодушное моление всех чинов и «простых» людей о воцарении Бориса. Последняя идея приобретала особое значение: ее обоснования обнаруживаются в разных памятниках 1598 г. Источники свидетельствуют отнюдь не о процедуре «волеизъявления большинства» или зарождении «принципов гражданского общества»: мысль об одном человеке, возникающая в умах всех людей, включая младенцев — Божий промысел, действие Святого Духа в людях, следствие Божественного а не человеческого избрания (последняя мысль специально подчеркивалась в документах). Долгие отказы претендента и многократные просьбы народа также становятся необходимой составляющей канона, складывающегося в конце XVI в., свидетельствуя о смирении как

необходимом качестве избранника (ср. подобную модель в русских редакциях Повести о папе Григории).

Канон избрания, созданный в 1598 г., остается актуальным на протяжении всего XVII в., его отдельные элементы будут включены в разные памятники «переходного» столетия (ср. документы весны 1682 г.). В Смутное время реконструированный корпус идей по-разному воплощался в источниках: в 1606 г. Шуйский утверждал свои права на престо как прирожденный государь, однако характерные утверждения об избрании окажутся включены в рассылаемые из Москвы грамоты; в 1613 г. канон 1598 г. был воспроизведен в полной мере. Принимая созданную модель обретения истинного царя, Тимофеев обосновывает неистинность Годунова, доказывая, что молением людей руководил не Божий промысел, а отказы Годунова были не следствием его смирения; в то же время, праведность возможного, но не состоявшегося избрания М. Скопина-Шуйского и состоявшееся - М. Романова обосновывается во «Временнике» через ключевые идеи сложившегося канона.

В отличие от Годунова, Шуйский взошел на престол «самодвижно», не создав даже иллюзии собственной богоизбранности (параграф е). Естественным следствием подобного акта становится лишение царя помощи свыше, без которой все государство приходит к краху. «Восхищение» священного престола неправедными правителями приводит к утрате спасительного страха перед властью; при Василии Смута достигает апогея, вторжение «главохохленных» еретиков (хохлы на головах — отличительный признак бесов в древнерусской иконографии и книжных миниатюрах) и отсутствие истинной власти ведут страну к гибели.

Канон избрания государя оказывается, в свою очередь, адаптирован в летописной традиции XVII в., для которой также характерно объяснение Смутного времени через утрату подлинной власти на 15 лет (параграф ж).

Рассуждения Тимофеева о природе «смущения» основаны на важных для культуры русского средневековья представлениях о домостроительстве как основе устроения общества и государства (параграф з). Притчи о доме, лишившимся хозяина, приводимые автором «Временника», раскрывают сущность происходящего: начиная с правления первого «не сущего» царя — Годунова в обществе происходит всеобщее «переменение» чинов, в результате которого ключевые места занимают не истинные служилые люди, что приводит к глубинному разрушению системы власти. Древнерусская концепция домостроительства имела яркую сотериологическую основу: подчинение властям на всех уровнях — от хозяина дома до хозяина «Всемирного дома» — государя оказывалось равно необходимым для спасения души (ср. Домострой, сочинения Иосифа Волоцкого, Ермолая-Еразма, в многочисленных Словах и Поучениях). В источниках средневековой Руси установление праведной и попущение неправедной власти равно определяется как важнейшая часть Божьего «строения»; утрата истинных правителей, приведшая к полному безвластию в обществе становится, в характерном описании Тимофеева, первоосновой страшного кризиса Смуты, который преодолевается лишь истинным избранием. Отпадение людей от Бога через разрушение

спасительной системы домостроительства вызывает к жизни все события 15981613 гг.; происходящее больше, чем обычная казнь, посылаемая за грехи: кризис глубок, и нашествие иноземцев — лишь внешняя сторона более опасного явления. Во «Временнике», как и в «Сказании» Палицына, эсхатологические идеи возникают на почве особого осмысления явлений и процессов Смутного времени.

Пятая глава посвящена изучению «Словес» Ивана Хворостинина.

Используя в начале сочинения традиционные для книжности объяснения неудач Годунова, Хворостинин переходит к весьма необычным описаниям самозванца (параграф а). Представляя Лжедмитрия «законопреступником», осквернителем царского места и т.п., князь вводит в рассказ образ «юноши», представляющий самого автора «Словес» (в дальнейшем повествование ведется от первого лица). Любимый самозванцем «юноша» обличает неправедные поступки царя, однако затем ярко свидетельствует о своей преданности ложному сыну Грозного: «никакоже, о царю, еже к тебе благоусердия отрекохся ... и при смерти никакожде же отторгнулся бы от тебе» (с. 442). Смысл описаний не вполне ясен — произведение, созданное опальным князем в период правления Романова и представляющее автора праведным ревнителем православия, казалось бы, не должно включать свидетельство искренней преданности еретику-расстриге. Герменевтическая ситуация разрешается через анализ объяснительной системы Хворостинина: книжник пишет о присяге tía кресте. Для раскрытия имманентных смыслов памятника необходима реконструкция средневековых представлений о клятве и крестоцеловании.

Вопрос о клятве на кресте привлек в последние годы внимание нескольких исследователей (параграф б). Изучение древнерусских представлений о сущности присяги позволяет приблизиться к пониманию одного из важнейших феноменов русской средневековой культуры, оказавших влияние на широкий корпус источников разного вида и происхождения (параграф в).

С точки зрения христианства, клятва — греховный акт, прямо осужденный в Евангелие (Мф. 5:33-37, Иак. 5:12), патристике, посланиях церковных иерархов и др. памятниках. В то же время, клятва на кресте оказывалась в Средние века популярной практикой, освященной церковью: клятвопреступникам грозило отлучение, в древнерусских текстах существуют топосные представления о карах, посылаемых «поругателям Креста» и «христоубийцам». Дело не только в том, что допустимые клятвы скреплялись целованием креста: в источниках обнаруживается масса примеров, когда объектом порицания становилось именно крестоцелование, причём книжники ссылались на евангельскую заповедь.

Важно, что случаи, когда первый акт скреплялся вторым (клятва -целованием), не исчерпывали существование обеих практик в культуре: клятва как таковая имела место в быту, не будучи связанной с целованием креста, в то время как крестоцелование существовало в церковной практике безотносительно принесения клятвы. Целование креста само по себе признавалось спасительным и благим делом, клятва (божба) сама по себе оказывалась греховным актом: представления эти являются общезначимыми

для всей культуры древней Руси (и шире — для православного и католического христианства). Объединение праведного и греховного актов в обряде мирского крестоцелования во многом определило сам средневековый феномен: именно практика принесения клятвы на кресте стала той областью, где начинались принципиальные расхождения.

Крестное целование правителю к XVI в. превратилось в феномен, характерно объединивший представления о священной власти государей и святости «благого» крестоцелования (параграф г). Описания Хворостинина (и иных книжников Смуты) включает важнейшие топосные утверждения о царской власти как спасающей души и ограждающей людей от губительного самоволия; страх перед Божьим помазанником как «иконой» Царя Небесного — обязательный залог спасения; иго государево необходимо нести с крайним смирением. В сочинениях Грозного и источниках XVII в. проходят топосные утверждения о том, что, принося присягу, люди отдают свои души правителю. В то же время, присяга на кресте совершенно особым образом связывает государя и подданных: отступление от московского царя становится не только отходом от единственного православного монарха и презрением богопоставленной власти, но и поруганием Креста - грехом, губящим душу человека.

Рассказ Хворостинина о самозванце . полностью подчинен логике московской мифологемы власти: люди, призывавшие князя отступить от неправедного царя, хотят «упразднить» его душу. В начале «Словес» приводится рассказ о ключевой роли смирения в истории человечества: с утратой смирения книжник связывает грехопадение Адама и Евы, смирение перед властью, освященной истиной верой, необходимо для спасения (характерно, что Хворостинин, в отличие от иных авторов не говорит ни слова о намерениях Лжедмитрия «затушить» православие в России и о демонической природе расстриги). Те же идеи использованы при описании Василий Шуйского: подчинение князя этому правителю обусловлено представлениями о святости крестного целования государю.

Конвенциональные модели, играющие ключевую роль в «Словесах», находили весьма своеобразное воплощение в книжности русского Средневековья (параграф д). Нарушение присяги особо описывал Грозный в переписке с А. Курбским, утверждая, в частности, что этот акт губит души не только клятвопреступника, но всего рода неверного холопа от начала до конца службы: предки князя отдали свои души роду московских государей, и преступление присяги их потомком обрекает на вечные муки их самих. Оппонент Грозного по переписке обосновывал идею о том, что присяга, на которую приводят людей в Москве, включает в себя богопротивные обещания и, соответственно, является «злой клятвой»; сам правитель — предтеча антихриста. Без утверждения подобных идей оставаться православным русским человеком, не служащим московскому царю, в конце XVI в. оказывалось уже невозможно: именно к очевидности этой идеи апеллировал в начале XVII столетия Иван Хворостинин.

Представления о клятве и крестоцеловании играют особую роль в памятниках Смуты (параграф е). Авраамий Палидын усматривает причины происходившего в присяге неправедным царям и нарушении присяги единственному законному царю — Шуйскому, Хворостинин представляет читателям глубокое обоснование праведности своих поступков через идею о святости благого крестоцелования. Наконец, дьяк Тимофеев весьма необычно использует мифологемы эпохи. Во «Временнике» обнаруживается одна из уникальных попыток приравнять присягу царю к клятве как греховному акту: «прилог» к крестоцеловальной записи, не содержащий принципиально новых формул, книжник расценивает как греховное изменение традиционной записи — благое крестоцелование превращается в злую клятву, губящую души людей, а так как последняя приносится в церквях, ее оказывается нечем разрушить. Аргументация Тимофеева основывается на общезначимых представлениях (клятва в церквях традиционно осуждалась) и подчинена внутренней логике «Временника» (осуждение всех дел Годунова как греховных). Отметим, что в XVII в. присягу действительно начинают приносить в церквях, однако сам акт оказывается вовлечен в общую эволюцию представлений о клятве, происходившую в XVI-XVII столетиях: в эти века практика крестоцелования все чаще рассматривается как греховная и ограничивается во многих областях; формула присяги вытесняется в документах разного рода (в т.ч. и в крестоприводных записях) евангельской формулой «ей-ей»19; со второй половины XVII в. роль креста в присяге все чаще выполняет Евангелие.

Примечательно, что сама повествовательная форма «Словес» существенно отличает этот памятник от иных источников начала XVII в. (параграф ж): появление рассказа от первого лица в подобном произведении нехарактерно для средневековой книжности, однако обнаруживает ряд сходных моментов с памятниками средины-второй половины столетия.

Оригинальное привлечение и нетрадиционное использование важных средневековых мифологем книжниками Смуты особым образом раскрывает зарождающиеся процессы трансформации культуры. Общезначимые идеи, к которым апеллируют современники эпохи, оказываются вовлечены в процесс глубинной эволюции; объяснения, окружающие важнейшую средневековую практику крестоцелования в источниках начала XVII в., своеобразно демонстрирует это явление.

В Заключении подводятся итоги работы, реконструированные феномены и выявленная эволюция представлений рассматриваются в контексте «переходного» XVII в., намечаются перспективы дальнейших исследований. Отмечается, что многие явления, обнаруженные в ходе работы в источниках эпохи, получат дальнейшее развитие в рамках «переходного» столетия.

В Приложении содержится экскурс в проблему судебного крсстоцслования как вида присяги, по-разному оценивавшемуся в средневековой культуре;

19 Соответствовало словам «да, да» в современном переводе (Мф. 5:33-37, Иак. 5:12). От противопоставлявшейся клятве евангельской формулы происходит, в т.ч., выражении «ей Богу».

характерная эволюция объяснений, прослеживаемая в этой области в ХУТ-ХУИ вв. (законодательные памятники, делопроизводительная документация, сочинения И. Пересветова, 3. Отенского) позволяет вписать объяснения, рассмотренные в 5 главе диссертации, в более широкий культурный контекст.

ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ:

1. Антонов Д.И. Смутное время начала XVII века в восприятии современников // Источниковедческая компаративистика и историческое построение. Москва, 30января-1 февраля 2003г.: тезисы докладов и сообщений XV научной конференции. М., 2003. С. 49-51.

2. Антонов Д.И. Борис Годунов. Гордость и смирение в средневековой Руси // Россия XXI. №1. М., 2004. С. 130-171.

3. Антонов Д.И. Лжедмитрий I в источниках Смуты // Восточная Европа в древности и средневековье. Проблемы источниковедения. XVII чтения памяти ... В.Т. Пашуто, IV Чтения памяти ... A.A. Зимина. Москва, 19-22 апреля 2005 г.: тезисы докладов. Ч. II. М., 2005. С. 294-296.

4. Антонов Д.И. Объяснение и «парадокс» в современной исторической науке // Россия XXI. №6. М., 2005. С. 116-158.

5. Антонов Д.И. Клятва как феномен русской средневековой книжности // Вспомогательные исторические дисциплины: классическое наследие и новые направления: материалы XVIII науч. конф. Москва, 26-28 янв. 2006г. М., 2006. С. 129-132.

6. Антонов Д.И., Юрганов А.Л. Рец. на книгу: Ковалевский М.М. Моя жизнь: Воспоминания // Отечественные архивы. № 2. М., 2006. С. 114-118.

7. Антонов Д.И. «Сын тьмы, сродник погибели»: Феномен Лжедмитрия // Эсхатологический сборник. М., 2006. С. 158-184.

Принято к исполнению 14/08/2006 Заказ № 548

Исполнено 15/08/2006 Тираж: 110 экз.

ООО «11-й ФОРМАТ» ИНН 7726330900 Москва, Варшавское т., 36 (495)975-78-56 (495) 747-64-70 www.autoreferat.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Антонов, Дмитрий Игоревич

Введение

1. Общая характеристика диссертационной работы

2. Методологическая основа исследования

3. Историография

4. Обзор источников

Часть 1. Мифологемы эпох» п авторские обьиснении в «Сказании» Авраамня Палицыиа

Глава 1. Правление Годунова в «Сказании» и книжности эпохи а) идея «Божьего батога» в источниках Смуты б) кризис власти: конфликт интерпретаций в) герменевтическая ситуация: клятва и благословение г) попятия гордости и смирения в средневековой Руси д) проблема свободы воли: «самовластие» и «самосмышлепие» е) логика обвинений Годунова в памятниках эпохи ж) «неграмотный» царь - природа топосного утверждения з) идеи «общественной ответственности» и воздаяния за грехи

Глава 2. Лжсдмитрий I в «Сказании» и источниках Смуты а) споры о титулах в объяснениях книжников б) герменевтическая ситуация: «лже-Христос» и «сродник погибели» в) «мерзость запустения»: смысловое наполнение топоса г) «евхаристическая экклесиология»: опресноки и квасные хлеба д) самозванец как антихрист: утверждение идеи («жиды», «солнце праведное») е) проблема сроков исполнения пророчеств («время времен и полвремепи») ж) эсхатологические ожидания Смуты в контексте XVII в, з) древнерусские представления о природе и плоти антихриста и) оценка Лжедмитрия I в источниках Сму ты

Глава 3. Объяснение событий 1606-13 гг. и проблема завершения Смуты а) Василий Шуйский: проблема легитимности царя в «Сказании» б) эволюция средневековой мифологемы власти: «Сказание» и документы 1606-10гг. в) описание иноверцев у Палицыиа г) эсхатологические топосы в описании казней д) завершение Смуты в «Сказании»

Часть II. «Временник» И. Тимофеева п «Словеса» II. Хворостинина:

Конвенциональные модели эпохи в контексте авторских объяснении

Глава 4. «Временник» Ивана Тимофеева а) Иван Грозный и начало Смуты: кризис интерпретаций б) идеи промысла и свободы в объяснении Смуты в) сын Грозного как образец благого правителя г) Годунов и Лжедмитрий: топоспые объяснения и авторские идеи д) избрание на царство как культурный феномен: права на престол е) апогей и завершение Смуты во «Временнике» ж) объяснительная система книжников Смуты в летописных памятниках эпохи з) «Всемирный Дом» и природа Смуты у Тимофеева

Глава 5. «Словеса» Ивана Хворостипипа а) герменевтическая ситуация: холоп и неправедный правитель б) крсстоцеловапие как феномен средневековой культуры: конфликт интерпретаций в) «клятва» и «крестоцслование» в источниках Средневековой Руси г) крестоцслование и власть д) нарушение присяги - грех и оправдание е) клятва в памятниках Смуты («Словеса», «Сказание», «Временник») ж) повествовательный план «Словес»: оправдание автора и героя

Введение диссертации2006 год, автореферат по истории, Антонов, Дмитрий Игоревич

1. Общая характеристика диссертационного исследования

Семнадцатый век в контексте русской истории называется «переходной эпохой», утверждается, что в этот период происходят существенные социально-психологические изменения. Изучение источников XVII в. выявляет глубинную эволюцию средневековых1 мифологем и зарождение новых; процессы, проходившие на протяжении всего столетия, приводят к многогранному изменению русской средневековой культуры. Характерно, что начало «переходного» века знаменуется всеохватывающим кризисом, получившим название Смутного времени.

В историографии XIX-XX вв. кризис Смуты традиционно определялся через политические и экономические составляющие (интервенция, ослабление государственного аппарата, крестьянская, гражданская война и др.), в то время как природа «смутной» эпохи в контексте эволюции средневекового сознания, происходившей в XVII столетии, не становились предметом специального рассмотрения. Изучение Смуты как культурного феномена, реконструкция актуальных мифологем современников эпохи в историческом (эволюционном) контексте представляется сегодня востребованной историографической задачей: результаты подобной работы способны обогатить существующее знание о природе кризиса и решить ряд исследовательских проблем.

Цель и задачи. Целью работы является реконструкция представлений современников о природе Смутного времени, изучение актуальных мифологем эпохи в контексте авторских объяснений книжников начала XVII столетия. Необходимые здесь задачи - обоснование метода, удовлетворяющего поставленной цели, анализ символов и понятийного

1 «Временная градация» русской истории - предмет известных историографических споров. В рамках работы данный вопрос не имеет принципиального значения, понятие принимаются условно: «древнерусская» книжность-для обозначения источников XI-конца XVII вв., «Средневековая Русь» - для обозначения периода XV-XVI вв. (Московское государство до «переходного» века). языка рассматриваемых источников, изучение топосов и раскрытие конвенциональных моделей (общезначимых объяснительных процедур) современников эпохи.

Предмет и объект исследования. Предмет исследования -самосознание книжников Смутного времени. Термин требует специального прояснения. Традиционное разделение исследовательского поля па область «(объективной) реальности» и область «(субъективного) сознания», «реальный мир» и его «восприятие» людьми прошлого не удовлетворяет цели работы, так как вводит в основу исследований представление о феноменах, объективных для историка, но не для субъекта изучаемой культуры. Термин «самосознание», традиционно определяемый как «представления автора о себе самом», в свою очередь предполагает систематизацию разрозненных сообщений источника в соответствии с логикой исследователя, вне общей системы рассуждений книжника. Объяснительные процедуры создателей памятников вынужденно играют здесь подчиненную роль, что не удовлетворяет цели, преследуемой в диссертации. Предметом исследования в рамках работы является самосознание как способ внешнего самоописания человека во времени и пространстве2 - идеи и причинно-следственные связи представителей изучаемой эпохи, выраженные словесно в историческом источнике. Конвенциональные модели культуры и оригинальные объяснения книжника реконструируются здесь в их непосредственной взаимосвязи, определенной уникальностью жизненного мира человека прошлого.

Объект диссертационного исследования - произведения, написанные современниками Смуты. В основу работы положены три памятника, созданных или сложившихся в окончательном виде вскоре после избрания Михаила Романова и представляющих собой пространные изложения событий рубежа XVI-XVII столетий. Важно, что привлекаемые источники

2Юрганов A.JI. Источниковедение культуры в контексте развития исторической науки // Россия XXI. М., 2003. № 3-4. №4. С. 73. созданы людьми, не связанными друг с другом, написаны с разными целями и в разных местах: это «История в память предидущим родом.» («Сказание») келаря Троице-Сергиевой Лавры Авраамия Палицына, «Временник» дьяка Ивана Тимофеева и «Словеса дней, и царей, и святителей московских, еже есть в России» князя Ивана Хворостинина. Реконструкция объяснительных процедур книжников необходимо предполагает выход к изучению конвенциональных моделей эпохи, что обусловило привлечение к работе широкого корпуса памятников Смутного времени: актового материала, хронографов и летописцев, публицистических сочинений и иных видов документов, созданных в 1598-1613 годы и в период правления Михаила Романова.

Актуальность и новизна. Раскрытие феномена Смуты в самосознании современников эпохи представляется актуальной задачей исторической науки: оригинальные представления книжников напрямую связаны с борьбой и эволюцией объяснений происходящего, конкурировавших па протяжении Смутного времени и прямо ориентированных па широкие круги современников. Это смысловое поле важно для изучения истории эпохи и требует специальной исследовательской реконструкции; результатом подобной работы становится обретение новой информации, не получившей раскрытия в историографии и способной внести свои коррективы в существующие гипотезы и положения.

Изучение актуальных мифологем эпохи в их исторической эволюции, от средневековой Руси до середины XVII века, особым образом раскрывает специфику и уникальность периода Смуты, вписывая его в исторический контекст эволюции самосознания. Результаты диссертационной работы позволяют выявить характерные изменения, происходившие в русской культуре «переходного» столетия, в «начальный» период, которому традиционно уделялось меньшее внимание при изучении проблемы.

Новизна диссертационного исследования заключается в обосновании и практическом применении методологических принципов, способных привести к верифицируемой реконструкции феноменов авторского самосознания, мифологем и конкурировавших объяснений современников Смуты, к обретению знания об актуальных представлениях и смысловых коллизиях изучаемой культуры.

Практическая и теоретическая значимость диссертационной работы заключаются в том, что: 1- применяемый и разрабатываемый метод может использоваться для исследования культуры и самосознания разных исторических эпох; 2- прояснение ряда вопросов в теоретической и практической части исследования позволит лучше осмыслить некоторые проблемы, характерные для современной историографии Смутного времени, и предложить определенные пути выхода из состояния кризиса интерпретаций; 3- работа имеет междисциплинарный характер, в силу чего ее конкретные результаты и методологические принципы могут представлять интерес в рамках истории, филологии, культурологии и источниковедения; 4-результаты диссертационной работы могут быть использованы при создании учебных, лекционных и семинарских курсов, посвященных Смутному времени, культуре Московской Руси, «переходной эпохе» XVII столетия и исследовательской практике источниковедения культуры.

Апробация работы состоялась в ходе выступлений па научных семинарах и международных конференциях; по материалам диссертации опубликовано работ, в печать приняты статьи: «Клятва на кресте как феномен русской средневековой книжности» (Источниковедение культуры. М., 2006. 2,5 а.л.) и «Феномен судебной клятвы в культуре средневековой Руси» (Новый исторический вестник. М., 2006. 0,8 а.л.).

Структура диссертации отражает общую методику работы с материалом: анализ первого памятника необходимо предполагает выход па реконструкцию многих конвенциональных моделей эпохи, в связи с чем проводится в нескольких главах, объединенных в первой части; изучение двух новых источников проводится в двух главах, объединенных во второй части. Диссертация состоит из Введения, двух частей содержащих 3 и 2

Заключение научной работыдиссертация на тему "Самосознание древнерусского книжника в эпоху Смуты"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Феномен Смутного времени, получивший самые разные обоснования в историографии, особым образом раскрывается в объяснительных процедурах современников: реконструкция смыслов, актуальных для культуры, позволяет изучить важнейшие элементы этого феномена в их непосредственной взаимосвязи, глубже поняв природу кризиса Смуты и некоторых характерных процессов «переходного» XVII века.

Сочинения Палицына, Тимофеева и Хворостинина органично, а зачастую весьма оригинально включают общезначимые категории средневековой культуры: изучение существовавших в конце XVI- начале XVII в. представлений о Божьих казнях, гордыне и самовластии, погибельном сыне и природе антихриста, власти монарха, домостроительстве, клятве и преступлении присяги позволяет раскрыть объяснения книжников в их имманентной логике, восстановив объективность смыслов, доступных современникам эпохи. Опыт реконструкции позволяет выявить изменения, происходившие с общезначимыми представлениями в период «смущения»: самовластие не просто приравнено к греховному самоволию, но определяет природу самой Смуты, эсхатологические описания основаны на объяснениях, характерных для источников XVI- начала XVII веков, однако переносят акцент с римского понтифика на самозванца, традиционные идеи о власти монарха и сущности крестоцелования оригинально привлекаются всеми авторами, причем нарастающее в культуре «недоверие» к разным видам присяги как к осужденной практике клятвы (см. также Приложение) переносится некоторыми на присягу государю, в то время как другие книжники актуализируют смыслы, традиционные для средневековой культуры.

Изучение конвенциональных моделей эпохи позволяет раскрыть уникальные феномены Смуты, во многом определившие природу кризиса. Переходя к оценке полученного знания, можно, в свою очередь, сделать ряд обобщающих выводов.

Устои и представления, освященные традицией Московского царства, впервые нарушаются в момент избрания неприрожденного государя на престол. О кризисе созданных в 1598 году объяснений свидетельствует не только успех самозванцев, но и популярные идеи о призвании инославных правителей, воплотившиеся в практику в 1610 году и получившие более традиционные обосновании; в то же время, в 1613 году авторы «избирательных» документов повторяют утверждения 15-летней давности.

Оба феномена Смутного времени (описание двух способов обретения истинного царя) остаются актуальными па протяжении всего XVII столетия. Канон, сложившийся в 1598 году не просто воспроизводится в 1613, но до конца «переходного» века оказывает влияние на источники, связанные с восшествием на престол новых государей: обоснования прав наследников на московский трон представляются обществу через идеи избрания, характерные для памятников 1598, 1613 и отчасти 1606 годов. Само восприятие современниками новой династии, пришедшей к власти в результате Смуты, оказывается крайне непростым: несмотря на утверждение в обществе мысли о всеобъемлющей власти помазанника над страной, людьми и всем, находящимся в (условном) владении холопов государевых (ср. характерное объяснение о «государевой» бороде обиженного холопа из материалов «Слова и дела»), в народе сохраняется иное представление - о низком статусе «нынешних царей», бывших «мужичьих сынов».

Идея династической природы истинной власти очевидно остается наиболее жизненной при Михаиле Романове, что провоцирует попытки избранного монарха породниться с представителями богоизбранного рода. Проблема династического брака, также как в 1610 году, упирается в необходимость принятия иностранного жениха первым чином: политику Гермогена продолжают Филарет и Иосиф; концепция обретения истинного правителя через перекрещивание инославного, выраженная в памятниках 1610 г. (русско-польский договор, документы великого посольства, Новая повесть) остается актуальной и в середине 1640-х годов.

Помимо стремления к заключению династического брака, царствование первого Романова сопровождалось постоянными попытками московского двора актуализировать прежнюю концепцию власти через утверждения о кровном родстве Михаила с Иваном IV. Оба опыта, по разным причинам, не привели к желаемому результату: традиционная модель объяснения терпит кризис после 1613 года, в результате чего рождается новая, сочетающая в себе элементы избрания и наследования при яркой сакрализации фигуры помазанника. Несмотря на то, что после веичания Алексея Михайловича идея династического брака представляется как богопротивная (автор Повести 1647 года утверждает, что смерть Михаила Романова и его супруги стала казнью за приглашение нечестивого королевича: Кошелева О.Е. Лето 1645 года: смена лиц на российском престоле // Казус. 1999. С. 164), что, в свою очередь, подкрепляет наследственный принцип передачи власти в рамках правящего на Москве рода, сама концепция власти качественно меняется, что очевидно из многих источников; нарастающая сакрализация личности вместо сана монарха вызывает при этом протест защитников традиции (Аввакум).

Иной феномен Смуты - крестное целование Шуйского, принесенное подданным, не менее беспрецедентен в рамках средневековых представлений о природе власти и сущности присяги на кресте - акт остается уникальным, не получает специальных обоснований и не имеет аналогов в истории XVII века. В то же время, феномен характерно вписан в ряд событий Смутного времени: корпус документов, окружающих посольство к Сигизмунду, свидетельствует о нормативности акта в сознании многих современников. В этой области, в отличие от предыдущих, не происходит существенных изменений - объяснения позднейших авторов вновь актуализируют традиционную средневековую модель, однако присяга, приносимая при Романовых в церквях, уже противоречит каноническим средневековым представлениям; характерно, что в начале века та же мера Бориса послужила основой ярких осуждений царя во «Временнике» Ивана Тимофеева.

Ретроспективное осмысление событий Смуты при Филарете (собор 1620 г., летописание XVII в. и др.) - не менее важный феномен эпохи, оказавший определенное влияние на будущие события. Усиление охранительной конфессиональной политики во многом является следствием Смуты, в то же время острота церковного раскола безусловно усиливается из-за противоречия реформ Никона плодам деятельности Филарета и Иосифа. Если Смута наносит удар по представлениям о священной царской власти, то в середине века возможным оказывается изменить иконические основы веры как обрядово-догматического феномена («литургического богословия» в определении Б.А. Успенского: Успенский Б.А.Крест и круг. С. 158-159) русского средневековья, что провоцирует новый и наиболее серьезный всплеск эсхатологических ожиданий.

Характерно, что апокалиптические настроения, актуализированные в начале века, не исчезают до реформ Никона, но возникают вновь и вновь в следующие после Смуты десятилетия. Представления о сыне погибели как оружии дьявола, пытающегося «погасить» веру в последнем истинно-христианском государстве, о возможности воплощения антихриста в самозванце, а также теория «отпадений», предсказывавшая скорейшее завершение истории, создавали основу для будущих эсхатологических построений, характерных для «переходной» эпохи.

Противоречия семнадцатого века уже пе могут быть органично усвоены культурой русского средневековья: изменение важнейших мифологем, начавшись на рубеже столетий, не прекращаются с течением времени -источники XVII века все больше отличаются от сочинений, созданных в Московском царстве. Если единая череда посылаемых бедствий локализована в представлениях современников 1598-1613 годами, то «смута», пришедшая в культуру в 1598 году, переходит на протяжении века в иное, глубинное «смущение». Впереди общество ждет новый великий Раскол. Самосознание эпохи непреодолимо изменяется.

В заключение работы необходимо подчеркнуть, что реконструкция объяснительных процедур людей изучаемой эпохи, раскрытие конвенциональных моделей культуры представляется важной и неотъемлемой составляющей исторического познания, особенно актуальной в рамках современной историографии. Анализ привлеченного в диссертации материала выявил важные смысловые пласты, заключенные в источниках Смуты и выражающие представления ее современников; в то же время, дальнейшее исследование широкого корпуса памятников начала XVII столетия методами источниковедения культуры может стать пе менее продуктивным.

ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ:

1. Антонов Д.И. Смутное время начала XVII века в восприятии современников // Источниковедческая компаративистика и историческое построение. Москва, 30 января - I февраля 2003г.: тезисы докладов и сообщений XV научной конференции. М., 2003. С. 49-51.

2. Антонов Д.И. Борис Годунов. Гордость и смирение в средневековой Руси // Россия XXI. №1. М., 2004. С. 130-171.

3. Антонов Д.И. Лжедмитрий I в источниках Смуты // Восточная Европа в древности и средневековье. Проблемы источниковедения. XVII чтения памяти . В.Т. Пашуто, IV Чтения памяти . А.А. Зимина. Москва, 19-22 апреля 2005 г.: тезисы докладов. Ч. II. М., 2005. С. 294-296.

4. Антонов Д.И. Объяснение и "парадокс" в современной исторической пауке // Россия XXI. №6. М., 2005. С. 116-158.

5. Антонов Д.И. Клятва как феномен русской средневековой книжности // Вспомогательные исторические дисциплины: классическое наследие и новые направления: материалы XVIII науч. конф. Москва, 26-28 япв. 2006г. М., 2006.С. 129-132.

6. Антонов Д.И., Юрганов А.Л. Рсц. на книгу: Ковалевский М.М. Моя жизнь: Воспоминания. // Отечественные архивы. № 2. М., 2006. С. 114-118.

Антонов Д.И. «Сын тьмы, сродник погибели»: Феномен Лжедмитрия // Эсхатологический сборник. М., 2006. С, 1ХЧ.

СОКРАЩЕНИЯ:

ААЭ - Акты, собранные в библиотеках и архивах российской империи Археографическою экспедицисю имп. Академии наук

АИ - Акты исторические, собранные и изданные археографическою комиссией)

БЛДР - Библиотека литературы древней Руси

ГДЛ - Герменевтика древнерусской литературы

ГИМ - Государственный исторический музей (Москва)

ДАИ - Дополнения к актам историческим

01' - Отдел рукописей

ПЛДР - Памятники литературы древней Руси ПСРЛ - Полное собрание русских летописей РАН - Российская академия наук

РГАДА - Российский государственный архив древних актов (Москва) РГБ - Российская государственная библиотека им. Ленина (Москва) РИБ - Русская историческая библиотека

СГГД - Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в

Государственной Коллегии иностранных дел

СКК - Словарь книжников и книжности древней Руси

СлРЯ - Словарь русского языка

ТОДРЛ - Труды отдела древнерусской литературы (Институт русской литературы)

ЧОИДР - Чтения в Обществе истории и древностей российских

Список научной литературыАнтонов, Дмитрий Игоревич, диссертация по теме "Отечественная история"

1. СЛОВАРИ И СПРАВОЧНЫЕ ИЗДАНИЯ:

2. Фасмср М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. М., 1984-1973.2. ИСТОЧНИКИ:1. Архивные материалы1. ОР РГБ

3. Ф. 199 (Портфели Миллера). Порт. 130. Ч. 1. д. 3 Ф. 201 (Собр. Оболенского). № 160 Ф. 381. Он. 1. № 3501. ОР ГИМ1. Музейный № 15961. Собр. Забелина № 176

4. Собр. Уварова № 1847 (906) (403)

5. Печатные издания и современные публикации

6. Акты, собранные в библиотеках и архивах российской империи археографическою экспедицией) имп. Академии паук (ААЭ). Т. 2. СПб., 1836.

7. Аввакум: послания, челобитные, письма // ПЛДР. XVII пек. Кн. 1. Акты исторические, созданные и изданные археографическою

8. Комиссиею (АИ). Т. 1. СПб., 1841; Т. 5. СПб., 1842. Андрей Курбский. Предисловие к Новому Маргариту // БЛДР. Т. 11. СПб., 2001.

9. Вельский летописец // ПСРЛ. Т. 34. М., 1978.

10. Библия 1499г. (Геинадиевская Библия) и Библия в синодальном переводе.

11. В 10 т. Т. 7. М„ 1992. Библия. Острог, 1581 («Острожская Библия»). Волоколамский патерик // Древнерусские патерики. М., 1999. «Временник» Ивана Тимофеева. М.-Л., 1951.

12. Горский А.В., Новоструев Н. Описание славянских рукописей Московскойсинодальной библиотеки. Отдел 2, Прибавление 3. М., 1862. Гудзий Н.К. Новые редакции повести о папе Григории // ТОДРЛ. № 15.

13. Дополнения к актам историческим, собранным и изданным

14. Археографическою комиссиею (ДАИ). Т. 2. СПб., 1846. Древняя российская Вивлиофика. Ч. VII. М., 1788. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей

15. XIV- XVI веков. М.-Л., 1950. Емченко Е.Б. Стоглав. Исследования и тексты. М., 2000. Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1996.