автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.22
диссертация на тему: Система функциональных форм глагола в современном турецком языке

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Кузнецов, Петр Иванович

АКТУАЛЬНОСТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ. Данная диссертационная работа посвящена одному из важных разделов морфологии глагола современного турецкого литературного языка. Функциональные форш глагола (термин профессора Н.А .Баскакова; см. Введение, стр. II - 25} образуют главный ингредиент глагольной словоформы в турецком и любом другом тюркском языке. Число формантов, охватываемых системой функциональных форм и входящих в один из ранговых классов морфологической системы турецкого глагола, значительно превышает число всех прочих глагольных формантов, относящихся к иным ранговым классам. Таким образом, крут исследования составляют наклонения, времена, модальности, различные инфинитные глагольные образования (причастия, деепричастия, имена действия, глагольные имена и проч.), в совокупности слагающиеся в обширную систему форм турецкого глагола, изучение которой как в целом, так и в отдельных ее компонентах представляет значительный научный интерес.

Проблематика работы актуальна и для общего языкознания, побуждая к поискам соответствий системе функциональных форм турецкого глагола в языках иной типологии.

ДЕЛИ И ЗАДАЧИ ИССЛЕДОВАНИЯ. Первая задача работы состоит в том, чтобы доляшым образом систематизировать функщгональ-< ные формы турецкого глагола и установить их номенклатуру. Существенных уточнений потребуют в связи с этим также и отдельные общеграмматические понятия, такие, например, как "грамматическая категория", "наклонение", "модальность", "время:" и т.д.

Второй вазной задачей настоящей работы является обоснование "вербальной" теории (теории изначальной глагольности , тюркского - а следовательно, и турецкого - предложения), что, правда, сопряжено со значите льными трудностями, так как правильность новой концепции вряд ли может быть подтверждена непосредственно языковыми: фактами (которые долены были бы быть извлечены из несуществующих материалов, относящихся к бесконечно отдаленной от нас эпохе); впрочем, непод-твержденность фактами в неменыией мере распространяется и на "номинативную" теорию (то есть теорий именного происхождения глагола), независимо от того, что многие тюркологи, да и не только тюркологи /см.: Щербак 1981, 8 и сл./, субъективно считают ее давно верифицированной.

Сложные задачи возникают при исследовании системы функциональных форм в связи с проблемами омонимии (омоморфии) и полисемии. Автор предлагает в связи с этим двойственную трактовку термина форма (см. 1.2). Приступая к изучению какой-то морфемы, исследователь обычно видит в ней определенную "форму", то есть формант, обладающий тем или иным значением (кругом значений), что можно обозначить символом Ф. Однако в ходе дальнейшего обследования нередко удается показать, что под покровом" единой акустической формы (единого означающего) скрывается два (а то и более) означаемых, то есть две действительные форш (например, ф-1 и ф-2), понимаете как единство планов выражения и содержания, тогда как единство Ф откосится лишь к области истории.

Важной и актуальной задачей исследования, которая практически почти не ставилась ранее в работах туркологов, является также обследование морфологических и особенно семантических связей, существующих между отдельными разрядами функциональных форм, в частности, такими, как индикатив и причастия, " индикатив и имена действия ж т.д.

НАУЧНАЯ НОВИЗНА. Сложные вопросы, касающиеся морфологической структуры ж функционирования глагола в турецком языке, бе зусловно, не могли не привлекать внимания грамматистов. Известны капитальные исследования, посвященные "морфологии турецкого глагола", то есть рассмотрению морфологической системы турецкого глагола в целом /Джанашиа 1969, 1981/, индикативу в турецком языке /johanson 1971, Грунина 1975а/, системе отглагольных имен /Соколов 1952/. Однако система функциональных форм глагола никогда не исследовалась монографически ни на материале турецкого или какого-либо иного тюркского языка, ни вообще в тюркологии или алтаистике.

Новый подход к ряду вопросов, затрагиваемых в диссертации, вызывается, кроме того, недостаточной обоснованностью высказывавшихся ранее мнений. Tai:, часть авторов воспринимает „ <1 г} времена индикатива как причастия в финитное позиции; другие, ' наоборот, отвергают само существование причастий в системе турецкого глагола или же подвергают сомнению возможность сопоставления турецких причастий с причастиями, известными нам по другим языкам (например, русскому). Столь же противоречивы суждения исследователей и по другим вопросам (классификация причастий, деепричастий, глагольных иглен и т.д.).

Эти "разночтения" не исключают, однако, известного единства взглядов, демонстрируемого тюркологами в принципиальном

Ii I. Q вопросе о так называемом именном характере тюркского спряжения и, и,дя далее, об именном происхождении тюркского глагола. Этот давно ставший традиционным взгляд самым непосредственным образом отражается на трактовке функциональных форм тюркского (в том числе - и турецкого) глагола. Так, Н.А.Баскаков подразделяет функциональные формы глагола на три группы: I. субстантивные форш - имена действия; 2. атрибутивно-определительные форш - причастия и 3. атрибутивно-обстоятельственные, адвербиальные форш - деепричастия /см.: Баскаков Н. 1952, ЗОо - 310/. Собственно глаголу, то есть его финитным формам, в этой класот}шкации места не отводится. В данной работе, наоборот, на первый план выдвигаются финитные формы, а все, что не входит в этот основной морфологический класс глагола, считается второстепенным по значению и исторически восходящим к нему, причем обоснование этого взгляда впервые предпринято автором диссертации /см.: Кузне<

Тщательное изучение синтаксических функций обследуемых целях обоснования тезиса об омонимичности ряда аффиксов функционального класса в турецком языке' - ташке мошю считать ^ новым для морфологических изысканий в туркологии.

МЕТОДИКА. ЕССЛЕДОВАШ! И ПРИВЛЕКАЕМЫЕ МАТЕРИАЛЫ. Методика исследования мо,~ет быть названа в целом традиционно-описательной. Это проявляется, в частности, в том, что автор не ставит перед собой все еще не решенной или не до конца решенной в общелжнгвистическом' плане задачи точного формального описания ж делшштащш понятия слова, признавая, подобно . большинству тюркологов, за вспомогательными глаголами типа

I. Функциональная форма, являясь стержневой в словоформе, может быть условно отождествлена с последней, в связи с чем появляется возможность рада простоты и удобства говорить и о ее синтаксическом окружении. цов 1960, 1970, 1980б~~г/ форм, их морфологического и синтаксического округения^ - в

1- "быть", о1- "быть/стать" способность образовывать сложные (аналитические и частинно синтетические) формы основного глагола, что кратко обосновывается во Введении (стр. 21—25).

Точно так же, привлекая введенные авторами "грамматики порядков" (Г.Глисон и др.) и "ранговой грамматики" (М.С.Джи-кия и др.) понятия "ранга" (или "рангового класса") и "порядка", автор данной работы дает игл иное, не чисто формальное толкование, группируя морфемы в определенные ранги на содержательном уровне (ранг залога, ранг статуса и т.д.) и расчленяя затем каждый ранг на допустимое количество порядков (см. стр. 13, 14 и сл.).

Соглашаясь с тем, что изучение "системы содержания в турецком языке. до сих пор ведется гораздо медленнее, чем изучение плана выражения" /Джанашиа 1981, 4/, автор стремится основное внимание уделять содержательной (контенсивной) стороне исследуемых образований, то есть грамматической семантике. В то же время он не придерживается принципов популярной в настоящее время среди тюркологов методики бинарных оппозиций (которую он считает возможным применять лишь в ограниченных пределах, в рамках определенной, закрытой системы). Если конкретный язык, по определению И.Ф.Вардуля, есть последовательность (множество) ЯС /= языковых систем/, сменяющих друг друга в ходе развития языка, и если "в синхронном срезе языка, с какой бы точностью он ни делался, всегда обнаруживается много ЯС" /1969, 26/, то из этого следует, что в знаковой и особенно содержательной стороне каких-то морфологических образований (или единиц) могут выявлять себя эти разные ЯС (обычно - более архаичная, "регрессивная" и более новая, демонстрирующая тенденцию развития), что и долкно находить определенное отражение, в лингвистическом анализе. Мезэду тем, методика бинарных оппозиций проходит мимо этого существенного момента. Кроме того, хотя идея бинаризма действительно лести? в основе развития языка (каждое "целое" молзет непосредственно члениться лишь на два "составляющих", а не сразу на три, четыре и т.д.), однако системы, получающиеся в результате неоднократного членения, нередко узке не обладают чертами бинарности (см. гл. III.AI).

Ab t op принимае т п ос тулат, гласящий, чт о лингвкстическое исследование не гаоззет бьггь синхроническим и диахроническим одновременно. Поэтому обоснование теории изначальной глагольности тюркского предложения обособлено от остальной части исследования и вынесено в отдельную (вторую) главу. В дальнейшем автор хотя и опирается на полученные здесь выводы (см. стр. 163-64), однако не отходит от методов строго синхронного описания системы функциональных форм турецкого глагола. Что ~е касается упомянутой второй главы, то очевидно, что при отсутствии прямых, бесспорных доказательств правильности той или иной теории приходится выискивать косвенные свидетельства, которые говорили бы в пользу одной из них; в этих целях здесь применяется два метода: I) метод использования "глоттогонических аксиом" и 2) метод истолкования "странных фактов" (относящихся к современному турецкому языку, а таю™е к языку древне тюркских памятников). Сюда же mo:s-но было бы подключить и 3) этимологии ряда морфем функционального класса, предложенные автором, однако в целях экономии места пришлось всю историческую часть исследования предельно екать - пусть да^се в ущерб совершенно естественному требованию, которое гласит, что "самое ваяное. это - не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точке зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь"1.

Языковой материал, положенный в основу работы, почерпнут \/ из произведений современной турецкой художественной литературы (романы, повести, рассказы, драматургические произведения), публицистики и языка прессы второй половины текущего столетия. Диалектологические записи и другие работы по вопросам диалектологии использовались лишь в тех случаях, когда это вызывалось необходимостью, так как систематическое сопоставление системы фунгащональных'форм глагола литературного языка и диалектов не входит в задачи исследования.

Научными источниками явились в первую, очередь работы по грамматике современного турецкого языка. Автор стремился, однако, не ограничивать свой выбор только исследованиями последних десятилетий, весьма полный перечень которых содержится, в частности, в ценном "Введении в изучение турецкого языка" профессора Г.Хазан /см.: Hazai 1978, 126 - ISO/, но выявить, по возможности, взгляды на обсуждаеше вопросы всех туркологов, начиная с авторов грамматик ХУП- SrIII вв., тем более что некоторые теоретические концепции, популярные среда современных авторов, а также многие конкретные наблюдения и выводы, касающиеся значений и функций глагольных форм, со-содержат уже эти ранние работы. Не шлея возможности сколько-нибудь полно отразить в диссертации огромной по объему науч

I. В.И.Ленин. Полное собр. сочинений. Изд. пятое, т. 39. ГРШ. М., 1970, стр. 67. ной литературы, посвященной отдельным элементам системы функциональных форм глагола в многочисленных тюркских языках Сне говоря ук обо всех алтайских), автор попытался, однако, учесть наиболее известные работы, относящиеся к этой теме.

ПРАКТИЧЕСКОЕ. ЗНАЧЕНИЕ. Содержание диссертации не ограничивается теоретической интерпретацией системы функциональных форм глагола в турецком языке; в третьей главе исследуются специфические особенности любой единицы, входящей в тот или иной разряд, круг ее значений, а также в зашлозависимости различных единиц внутри каждого разряда, причем все эти вопросы изучены до настоящего времени- далеко не полно и оставляют богатые возможности для новых наблюдений. В связи с этим выводы, полученные в ходе анализа, проведенного на материале современного турецкого языка, могут быть использованы - и частично у;~е используются - в практике преподавания курса грамматики турецкого языка в тех учебных заведениях, где имеется названная учебная дисциплина.

Результаты исследования могут быть использованы так^е для введения турецкого материала в общенаучный оборот, в целях типологического описания языков разного строя.

СТРУКТУРА ДИССЕРТАЦИЙ. Диссертация состоит из Предисловия (стр. 2 - 10a), Введения (стр. II - 53), первой главы "Классификация функциональных форм глагола современного турецкого языка" (стр. 54 - 104), второй главы "К истории становления системы функциональных форм глагола турецкого языка" (стр. 105 - 164), третьей главы "»закономерности функционирования системы функциональных форм глагола в современном турецком языке" (стр. IS5 - 326) и Баключения (стр. 327 - 333).

Введение и две первые главы членятся на разделы (I, 2,3.X

Третья

глава членится на два раздела (Л и Б); каждый из разделов - на подразделы (1,11.), а они, в свою очередь, - на отделы (А,Б,В.), подотделы (1,2,3.) и подподотдельг (а,б, в.). Например, вопрос о бу^щем-прошедшем времени рассматривается в подподотделе "г" подотдела "2" отдела 'Б" подраздела "I" ("Изъявительное наклонение") раздела "А" ("Класс финитных форм") данной главы, что обозначается так: III.AI.B2r.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ. Во Введении (I) дается определение понятия "функциональные формы глагола" и уточняется ранговый класс этих форм. Второй (2) раздел посвящен интерпретации ряда грамматических терминов, широко используемых в диссертации (грамматическая категория, наклонение, время и др.).

Первая

глава открывается разделом, где дается синтактико-морфологическая характеристика образований, подпадающих под определение функциональных форм глагола, - пока без учета их семантики. Единицы получают символическую характеристику в зависимости от того, какие синтаксические позиции они занимают в предложении. Раздел 2 посвящен теоретическому вопросу о роли формы и семантики в морфологическом исследовании. Третий раздел описывает формы групп А, В, а также "икс-формы" (см. стр. 70-71) типа AB. В разделе 4 предложена общая характеристика в о зможных типов функциональных форм, а в разделе 5 исследованы формы группы Г и икс-формы типа ВГ. В последнем разделе изучаете формы турецкого глагола классифицируются.

В начале второй главы (I) обсуждается вопрос о синхроническом и диахроническом аспектах исследования, после чего (2) сопоставляются положения номинативной и вербальной теорий, касающиеся происхождения Функциональных форм глагола. Последующие разделы посвящены вопросу о том, "что (возникло) раньше" - глагольное ж® или финитный глагол (3), причастие или финитный глагол (4), причастие или финитный глагол-2 (5), причастие, глагольное имя. или имя действия (6). Вывода по второй главе сформулированы на стр. 163-64.

Раздел А третьей главы выявляет закономерности функционирования класса финитных форм (класс А), подразделяющегося на изъявительное наклонение (подраздел I) и три косвенных (подр. II): долзенствовательное, волюнтативное и де зидеративкое.

В разделе Б исследуется класс инфинитных форм (класс Б), куда входят: I) формы зависимого сказуемого - условное наклонение и имена действия, 2) адвербиальные формы глагола, или деепричастия., 3) адъективные формы, или причастия, 4) субстантивные формы - пропричастия (Б1У.А) и глагольные имена.

Введение диссертации1982 год, автореферат по филологии, Кузнецов, Петр Иванович

I . Функциональные формы глагола ж ш ранговый класс Термин "функциональные формы" появился в тюркологии более тридцати лет тому назад (впервые, по-видимому, в докторской диссертации Н.А.Баскакова /1950/) и за истекшие с того времени года успел приобрести права гражданства. Следует признать, что термин этот не совсем удобен и даже вызывает известное "чувство протеста" - ведь не может быть такой грамматической формы, которая не несла бы определенной функции; в этом смысле любая форт "функциональна"^. Кроме того, употребление названного термина приводит к появлению оборотов, которые могут казаться в какой-то мере тавтологическими, например: "функции функциональных форм" и т.п. Однако действительной тавтологич-ности в этих оборотах нет, и, за неимением лучшего, ми сохра

I. Формой (грамматической) паз шжь.уровня; с: пр^юуйшг-eil,значещежжтщ^фунвдиё.й (см. еще: 1.2); Формант - форма, рассматриваемая лишь в плане ее выражения (с Ь морфонологической стороны); морфема (грамматическая) - простой формант; аффикс - формант (послекорневой дшя турецкого языка). В соответствии с традицией, установившейся (после работ Н.К. Дмитриева) в тюркологии, мы не используем термина "суффикс", тем более что его нередко понимают в смысле: "аффиксальная морфема, несущая в себе деривационное значение" в отличие от "флексии" как морфемы с реляционным значением (см., например: Ильина 1980, 6; Ахманова 1966, 464, 493).

Наряду с термином "форма" (например: форма на1Уог ; в целях экономии места предлог "на" может опускаться: форма -^-У0^) употребляется также термин "единищ" (или "единица инвентаря"), например: единищ iyor /без дефиса перед названием "единицы"/. няем термин "функциональные форма (глагола)".

Автор этого термина, говоря об особенностях глагола как части речи, выделял две группы его специфических форм, отсутствующих в группе имен; это - "с одной стороны, формы вида и залога, которые возникают в глаголе в семантическом плане, т. е. путем лексического словообразования, и, с другой стороны, формы времени и наклонения, возникающие в глаголе при образовании функциональных категорий, т.е. путем грамматического словообразования" /Баскаков Н. 1952, 306/. Таким образом, "категории времени и наклонения возникают только в процессе словообразования функциональных категорий глагола, которым они и сопутствуют и только посредством которых глагол реализуется в предложении" /306/. Разъясняя эти положения, И.А.Баскаков писал далее: "Глагол, как самостоятельная, часть, речи, реализуется в предложении. в виде трех функциональных форт: суб-стантива, атрибутива определительного и атрибутива обстоятельственного, которые образуются посредством особых аффиксов грамматического словообразования" /1952, 308/. Автор подчеркивал, что "глагол может выступать в предложении не только в качестве сказуемого, но и в качестве подлежащего, дополнения, определения и обстоятельства, принимая для этого соответствующие функциональные формы" /309/. Уточняя понятие системы грамматического словообразования, Н.А.Баскаков говорил, что в этой системе "аффиксы словообразования создают уже не только новые лексические, но вместе с тем и грамматические функциональные категории, в качестве которых глагол ж может только реализоваться в предложении, так как в рамках лексического словообразования глагола от глагола и глагола от имени возникают только глагольные основы, которые в предложении в качестве самостоятельных слов выступать не могут. Грамматическое словообразование представлено системой образования функциональных форм глагола" /310/. Эти положения И.А.Баскаков развивает в ряде других работ /1963, 80; 1965, 124; 1979, 54/. полагаем, что основные установки теории Н.А.Баскакова должны быть приняты - с той, однако, оговоркой, что наш видет ляются другиетиш функциональных форм глагола (см. 1.6).

Рассмотрим вопрос о функциональных формах глагола в аспекте морфологической структуры глагольной словоформы. Стружу- • р а ^ словофор|щ.вшщдЕет саба.в закономерностях. линейного расположений: и иерархии синтагматических, или, как их еще называют, ранговыхклю.ссов; каждый из этих классов представляет (или может представлять) собой определенную ш^дишатичес1зш систему, подразделяемую на подсистемы, или микросистемы (парадигматические классы), подподсистемы (подклассы), подподподсистеш (отдельные разряда), подподподподсистемы (еще более • » более мелкие группировки) и т.д. вплоть до отдельных форм. Разумеется, любая "подсистема", "подподсистема" и т.д., если она исследуется как верхний ярус, может получить статус "системы", например: "система причастий", "система времен" и т.п., хотя та же система времен (или индикатив) является подсистемой в системе наклонений, а система наклонений, в свою очередь, - подсистемой в системе функциональных форм, то есть рангового класса функционала.

I. Возможна и иная трактовка термина "функциональный". Так, X.Г.Кишатов выделяет, помимо классифицирующих и лексико-функ-циональных категорий, "функционально-синтаксические, присущие определенному члену предложения, независимо от того, словами какой части речи выражен данный член предложения (категории наклонения, времени, лица/числа - у сказуемого.)"/1980, 138/.

Идея "ранжирования" морфем, составляющих словоформу, была предложена, по-видимому, Г.Глисоном, который продемонстрировал действенность этого метода на кратком описании системы турецкого глагола /1959, 165 - 169/. Автор выделил десять "порядков" глагольной словоформы и перечислил ряд ограничений в употреблении отдельных аффиксов, например: из порядков 6 ("деятеля 3 лица множ.ч." - -Хал^),8 ("деятеля I (2) лищ единст. (множ.) числа" - -т-) и 10 (с тем же значением --1т) может встретиться только один /166/ и т.п.

Идеи Г.Глисона были развиты в работах И.И.Ревзина, Г.Д.Юл-дашевой /1969/ иВ.Я.Пинеса /1971; у него II "порядков"/; в главном они же лежат в комплексах правил ранговой грамматики, которая относится к специальному классу порождающих моделей /см.: Деткта 1975, 1977/.

Для целей нашего исследования эти точные правила, существенного значения не тлеют; мы оцениваем структуру словоформы на С0гпэржател^0и.-ур0вна,./15ур1щ5уя "родственные " морффш;. В таком случае любая словоформа должна быть расчленена на ранговые массы (ранги), а они, в свою очередь, на порадки. Корень или основа глагола принимается за нулевой ранг.

Петжым ранговым классом является ранг залога, включающий (максимально) три порядка, например: ёог- (нулевой ранг глагола "видеть"); боз>й§-, §оз>-ш>-, доз>ййг-, §оз>й1- (в этих примерах первый порядок данного ранга представлен морфемами /соответственно/ взаимного, возвратного, понудительного и страдательного залогов, причем перевод получившихся "наборов морфем" на русский /и любой другой/ язык принципиально невозможен, ввиду того что ни одно из морфемосочетаний не является глагольной словоформой); ео2>й§-"Ьш>- (первый порядок занимает морфема взаимного, второй - понудительного залога); gö]>dim-ül- (первый порядок - морфема понудительного, второй - страдательного залога); göi>-ü§-tih>-üi- (в I - 3 порядках морфемы взаимного, понудительного и страдательного залогов, причем иное расположение морфем исключается).

Вторым по счету является ранге статуса /сг.:.: "Якобсон 1372,". ХОр; Й.К .Дштриев .(1339,"33) говоржг о'четырех ^аспектах"''-, утвердительном, отрйцательном, возш.теоотж, . невозможности/, например (от того же глагола gör-) : е5з>те-(отрищтелъный статус); gör-e"bil- (статус возможности; здесь можно видеть два подпорядка:-е-"bil); göi>-me-ye"bii- (первый порядок - от-рищние, второй - возможность); göp-e-me- (статус невозможности, слагающийся из двух морфем)^; gö3>düj?-me-, gö2>-ü3-tür-üi-e-me- (примеры, показывающие, что морфемам второго ранга могут предшествовать таковые первого /но не наоборот!/).

Третий ранговый класс можно назвать рангом акдионаш /см.: Кузнецов I975a, 7I/2; он включает всего один порядок, который может быть, впрочем, разбит на два подпорядка, так как здесь явственно выделяются две морфемы (вторая - лексическая), пра в да, слитные, например: gör-üver- (-ü-ver-) /"форма быстроты"/ gör-edm>- (-e-dur-), göp-üp dur- (-üp-dur-) /"форма длитель

1. Нам не встречалось, но теоретически и практически не исключено введение в ранг статуса также и третьего порядка; ср. такое возможное предложение: insan ф&йб^вШв^зЩфг-ё-те-ye"bii-(ir)) "Человек может (и) не суметь увидеть".

2. Следует различать "категории акциональности", которая выявляет количественную характеристику действия /см.: Грунина 1977, 66/ и "акционал" (иначе: "способ действия", Aktionsart) как морфологический класс с соответствующим значением. ности"/ и т.д. Форманту третьего ранга могут свободно предшествовать морфемы первого ранга (gtür-iil-üveз>и проч.) ж в определенных случаях - также второго (gör-me-yiver-, görtüp-üi-me-yedui>- и т.п.), однако существует "неписанное" (никем не зафиксированное) правило, согласно которому два вспомогательных глагола не могут входить в состав одной (синтетической) словоформы; поэтому морфемосочетания типа xgöi>-ebii-iver- или xgö3>-ü§-me-yebii-edui>- являются неотмеченными.

Четаертый ранговый класс - это класс ^тнкдионала. Он включает большое число порядков (пять, если не больше). Основу этого класса составляет первый порядок, в парадигму которого входят морфемы: -a, -acak, -all, -alim, -an, -атак, -dl, -dik, ~in(iz),-rinca, -ip, -ir, -i¡?, -íyor, -ma, -так, -mi§, -sa, -sin и нулевой показатель 2-го лица ед.числа императива.

Не все перечисленные морфемы являются исторически простыми; некоторые C-acak, -all, -alim, -arák, -inca.) представляют собой комбинацию из двух-трех морфем и сохраняют более или менее явные следы морфологических швов. Так, морфема -алым -показатель 1-го лица множ. числа, оптатива - сложилась, несомненно, из двух (если не более) исходных элементов (-а-лым или -а-лы-м; см.: Баскаков Н. 1952, 449-50; Благова 1973, 12-13; Щербак 1976, 188-89; 1981, 56-57), однако для выделения (в современном языке) аффикса-lim необходимо, чтобы он либо функционировал самостоятельно, либо входил хотя бы еще в одно глагольное формосочетание (помимо -а-lim), что никем не отмечено. Правда, указанное условие соблюдено, казалось бы, в форманте -all (-a-ii),7однако не ясно, почему присоединение именного словообразующего аффикса-хд. (со значением "обладающий") к морфеме деепричастия или желательного наклонения привело к образованию деепричастия со значением "с тех пор как."1.

Аналогичные соображения побуждают нас расширить приведенный список за счет еще нескольких формантов, не воспринимающихся ныне как сложные, хотя в них достаточно четко выявляются отдельные морфемные компоненты:-asi (-a-si), -difoja (-dik-9a), -madan (-ma-dan), -malí (-ma-li); С известными оговорками в тот же список можно ввести производные от инфинитива (-так) аффиксы -makta и -maksizin. В таком случае в списке функциональных аффиксов первого порядка - простых, "полупростых" (простых для современного языка) и "полусложных" (слож-• * ных по морфологическому составу, простых в плане семантики) -окажется двадцать пять формантов (-a, -acak, -all, -alim,

-an, -атак, -asi, -di-jj-dik, -dik<;a, -in(iz), -inca, -ip, -ir, --íyor, -ma, -madan, -так, -makta, -maksizin, -mall, -mi§, -sa, -sin) и морфологический ноль в названном выше значении, что и образует в совокупности инвентарь аффиксов этого порядка.

Мы не приводим значений названных аффиксов и не стремимся их как-то классифицировать, поскольку эта задача будет решаться в первой главе работы. Тогда же выяснится, что двадцать шесть формантов представляют значительно большее число "единиц" (то есть форм). Например, морфема га образует 1) деепричастие и 2) основу желательного наклонения; с помошью морфемы -асак образуется: I) основа будущего времени, 2) причастие, 3) пропричастие (см. 1.6) и 4) имя действия, to т.д.

Здесь важно подчеркнуть существенное различие, имеющееся

I. Можно полагать, что в действительности формант -алы восходит к глаголу кал- "оставаться" в форме деепричастия на -ы, например: хкел!-кал-ы (>гел!-эли) бир ай олду "с тех пор как . пришел (доел, придя оставшись.), прошел (один) месяц". между ранговым классом функционала /четвертым по счету/ и тремя первыми классами. Морфемы первых трех рангов могут наличествовать в словоформе, но могут и отсутствовать в ней, они в принципе факультативны. Если, однако, они и присутствуют в словоформе, то лишь при тога условии, что в ней непременно представлена одна - и только одна - морфема первого порядка четвертого рангового класса (включая, разумеется, и нулевой форлант в указанном значении). Только с присоединением морфемы четвертого ранга "набор морфем" (см. приводившиеся выше примеры) превращается в словоформу. Таким образом, если "минимальная модель любой глагольной словоформы: "корень + обязательные аффиксы" (в том числе и нулевые)" Драковский, Володин 1973, 36/, то для турецкого языка (как и всех тюркских) минимальная модель глагольной словоформы состоит изгтагольногокорняиодного аффикса первого порядка четвергогоранга, причем безразлично, какого именно - присоединение к корню любого форманта из парадигмы в двадцать шесть единиц создает глагольную словоформу, которая может быть определенным образом интерпретирована (как тот или иной член предложения) и переведена на любой язык, например: а1 (корень + нулевая морфема) "бери, возьми", а1а (а1-а) "беря", а1асак (а1-асак) "возьмет" или "тот, который возьмет (способен взять)" и т.д.

Итак, морфемы первых трех рангов имплицируют наличие в словоформе по меньшей мере одного форманта четвертого ранга, хотя во всем остальном независимы от единиц этого ранга.

Тот же тип зависимости демонстрирует и единственная морфема пятогоранга - вопросительная частица Ш1/ / ши/ щи .Ее отличие от названных морфем состоит в том, что она всегда располагается после форманта первого порядка четвертого ранга, но перед формантом второго порядка (если, конечно, таковой наличествует в словоформе), то есть может вклиниваться в "зону" четвертого рангового класса (что для морфем первых трех классов - по отношению к четвертому - полностью исключено).

Существуют также позиционные закономерности, определяющие расположение форлантов шестого ранга - ранга словоизменительных морфем - по отношению к таковым четвертого и пятого рангов, однако во всех случаях формант первого порядка четвертого ранга располагается перед формантами /формантом/ шестого (как и пятого) ранга. Принципиально же форманты этого ранга, представленного одним, двумя или несколькими (до четырех) порядками и включающего аффиксы числа, принадлежности, падежа и лица, отличаются от таковых первого - третьего ж пятого рангов тем, что не только тшлицирукт наличие формантов /или форманта/ четвертого класса, но в определенном смысле и зависят от них. Эта зависимость проявляется в том, что выбор требуемого аффикса шестого класса предопределяется па^диотяти-ческим классом, к которому относится формант четвертого ранга, предшествующий данному аффиксу. Так, за формантом какого-либо наклонения может следовать тот или иной личный аффикс (например: ai-di-m "я взял"), но никогда аффикс принадлежности или падежный аффикс, которые, в свою очередь, могут последовать, например, форманту глагольного míe ни ( al-та-si-11а "его взятию").

Таким образом, в турецкой глагольной словоформе (за вычетом корневой морфемы) можно выделить три типа компонентов, или функтивов /см.: Вардуль 1977, 150; другая трактовка этого термина дана в: 1.2/: функтнвы типаw /четвертого ранга/ -обязательные ж независимые от других функтивов; функтивы типа V - не зависшие от других, но необязательные; функтивъг типа и /шестого ранга/ - необязательные и зависише (от у/) Б таком случае словоформу ai "возьми" можно обозначить через R-W° (где R - корневая морфема); словоформу goi>-u§-tui>-ulт е-те "не моги быть заставленным увидеться" - через K-V(i al-abil-есек-mi-sin? "сможешь ТЫ ВЗЯТЬ?" -rV(2)-W-V-U; gop-— iivei>-dik-le i>- i- ni mi?".ЧТО ОНИ вдруг увиделись?" - B-v(i,5)-v/-uI"^-v /После v цифры в скобках указывают ранги (первый - третий); надстрочными цифрами обозначены порядки/. Поскольку, однако, знак W всегда обозначает функтив четвертого ранга, а и - шэстого, можно обойтись и без буквенных символов. Тогда предпоследняя и последняя записи т о трансформируются в две следующие: 0-2-4-5-6; 0-1-3-4-6-5.

Вернемся теперь к ранговому классу функционала, который, как говорилось выше, может состоять из морфем нескольких порядков. Морфемой второго порядка не может быть ни одна морфема, включаемая в первый порядок. Этот (второй) порядок вяявд» -I) корни вспомогательных глаголов i- "быть", bulun-"находиться" или oi- "стать/ быть", которые контактируют лишь С основами времен индикатива - -mx§, -acak, -xr, -makta, -хуог, -di1 и некоторых других наклонений., образуя сложные единицы, либо 2) модальный, аффикс .-air (см. III.AI.E2). В качестве морфем третьего порядка выступают аффиксы -di, -mi§, -se, -ken, иногда —auk (предшествуемые корневой морфемой глагола i-, которая, правда, обычно опускается); после

I. При этом с основой прошедшего времени на -di и (за редкими исключениями) настоящего на-iyor контактирует только глагол i- с тремя другими формантами - также и глагол oi-, с формой на -mi§ - все три глагола ("bulun- - довольно редко). основ и ъи1шь- третий - пятый порядки представляет достаточно широкий набор аффиксов первого - третьего порядков (с корневой морфемой 1- в качестве четвертого порядка). Напри

1-3 мер: а11уогйи (-1уоз>-1-сИ) "он брал": 0-4 ; Qeviгecek о1-а.ита.и (-асак-о1-¿.и-/т-/1-<и) "я (раньше) попытался повернуть": 0-41~3-6~44'5. Теоретически можно говорить также о 6-ом и 7-ом порядках четвертого ранга (которые могли бы быть представлены морфемами и-3е со значением условности -"если"), но практически такие словоформы нам не встречались.

Приведенные примеры побуждают задаться, следующими вопроса- \/ ми: I) Имеются ли достаточные основания для того, чтобы не считать второй и после дую Еще порядки четвертого ранга особыми ранговыми классами морфем?; 2) Следует ли видеть вспомогательный глагол в формосочетаниях синтетического типа, (например, — 1уог&и.), ныне сменивших собой прежние аналитические сочетания 1-с1±)?; 3) Допустимо ли, чтобы ранговый класс функционала одного глагола включал в свои порядки корневую и функциональные морфемы другого глагола?

Последнее допущение может быть оценено как явное нарушение принципа гомогенности грамматической форма, однако такого рода жертва приносится в угоду смыслу, так как в противном случае пришлось бы воспринимать на равных корневые морфемы главного и вспомогательного глаголов, между тем как последняя нередко вообще не несет реально воспринимаемого значения, выполняя лишь чисто строевую роль. Таким образом, вместо двух лексических единиц оказывается удобнее и правильнее говорить об одной единице и ее производных. Грамматически содержательная единищ с "выветрившимся" лексическим значением (где Б1 - грамматическая часть слова) становится сложной составляющей лексически и грамматически наполненной единицы - составного слова. Иначе говоря: (н1.1+Р1.1)+(н2.0 +Б,2.1) = Ег1+Ег1 (+Е2.0)+Б,2.1 = К1.М1.М2.1 = Н1+Е1+Б12.

Такая интерпретация логична: если ноль тана выражения может быть единицей плана содержания, то и, наоборот, единица плана выражения может быть нулем плана ост держания, то есть практически не приниматься в расчет, ибо "только содержание грамматической морфемы может быть принято в качестве единицы грамматической сферы" /Хаймович 1968, 27/. I

Сложность заключается, однако, в том, что степень утраты V вспомогательным- глаголом лексического значения трудно оценить точно. К тому же один и тот же глагол - и даже в сходном окружении - может обладать разной мерой полнозначности; ср. глагол о1так, которой в некоторых случаях в связке со знаменательным глаголом по существу играет роль простои "подставки" для аффикса, следующего за корневой морфемой (см. пример на стр.28г), однако, если в той же связке он выступает в значении "стать", "превратиться", то оказывается уже полувспомогательшм глаголом /см.: Кузнецов 1976е1, 102/.

Ответ на второй вопрос также вряд ли может быть однозначным, так как очевидная раздвоенность форманта и следа: вспомогательного глагола - даже еслитне принимать В' расчет старых, но еще не вышедших из употребления правил письма - во всяком случае сохраняются в вопросительной форте всех сложных аффиксов типа — хуогйи (например: а11уог muyd.ii? "он брал?": 0-Л-5

2 34 не говоря уж о том, что аффикс-а.1 третьего порядка или второго, если все же не учитывать выпавший элемент 1-), обычно заключающий в себе значение имперфектности, унаследованное от глагола "быть", так или иначе не должен смешиваться с морфемой-<3.1 первого порядка, для которой названное значение совершенно не характерно.

С другой стороны, сложная форма на 1у оз?<1и - определенный имперфект (как и аналогичные:-1гй1, -ии§-Ь1, -¿176.1 ® т.д.)" в плане семантики представляет собой нечленимое целое иг явно противопоставлено по значению простому прошедшему, то есть форме на -<11 (см. И1А1.В2а), в связи с чем без сомнений должна быть отнесена к тому же четвертому рангу, что и эта форма.

Впрочем, так просто этот вопрос - первый по счету - решается далеко не в отношении всех сложных формантов, выходящих за пределы первого порядка. Например, формы на -1гва (- 1г 1-ве), - 1уогБа, -а.1уБа и другие Н.Н.Джанашиа называет формами условного наклоне ния-2 в противоположность условному накло-неншо-1 - форме на -Ба /1981, 172/, что в общзм приемлемо, однако, несмотря на почти полную нечленимость формы на -хгэа и аналогичных, то есть невозможность разорвать любую из них каким-либо другим аффиксом (за исключением аффикса множ. числа - 1аг), слияния в единый формант на. семантическом уровне здесь не происходит: морфемы второго и третьего порядков наслаиваются на первый аффикс (представляющий индикатив), но несут совершенно отличное от него значение - значение условности /например: а! 1гба/ а11г ±Бе "если (±ве) он-------lir)"/. Все же сопоставимость значений морфемы первого порядка -за ("если /бы/") и форманта 2-го - 3-го порядков -sa (eise) "если" - то же касается формантов -mi§ и -mi§Ai-mi§ (см. простые, так и сложные, следует относить к одному ранговому классу - классу функциональных форм.

Особые соотношения компонентов демонстрируют так называемые перифрастические, или описательные, формы глагола, в ко

Вв.2) - дает основание утверждать, что все эти форманты, как

ТОрЫХ второй- третий ИЛИ ВТОрОЕ-ПЯТЫЙ порядки морфем фуНКЦИОНл нального ранга принадлежат вспомогательному Сели "полувспомогательному" ) глаголу оimak "стать/ быть". В формах этого типа (за некоторыми исключениями - см. 111А1.Г) формантами, о преде- ¿ ляющими синтаксическую функцию составного глагола в предложении, оказываются форманты функционального класса глагола oi-mak, тогда как морфема первого порядка (принадлежащая основному глаголу) лишь определенным образом модифицирует значения названных аффиксов. Так, almi§ olacaktim "я собирался /(к тому времени) уже/ взять" - словоформа изъявительного наклонения (прошедшее в будушезм-прошедшем), aimi§ oían "взявший" -причастие, almi§ olmak "взять/ быть взявшим" - инфинитив и т. д., причем аффикс-mi§ (морфема первого порядка) во всех случаях обозначает действие, завершенное по отношению' к какому-то другому "пункту ориентации", что в переводе составной словоформы almi§ oiacaktim передано, в частности, словами, помещенными в скобки: "/(к тому времени) уже/". Таким образок, можно видеть, что значимость единиц первого порядка, последу-емых морфемами 2 - 4(5) порядков, существенно ослабевает; все же присущие им значения сохраняются, хотя и низводятся в ранг подчиненных другим значениям, выраженным функциональным компонентом вспомогательного глагола. В таком случае, вряд ли есть основания "отказать" этим аффиксам (в составе перифрастических форм) в праве относиться к тому же, четвертому, функциональному классу морфем.

С другой стороны, нельзя утверждать, что перечисленные выше 25 морфем должны считаться всегда и исключительно формантами функционального типа. Обратим внимание на то, что несколько морфем этого класса (наиболее часто - деепричастия на

-ip к на-a) принимает участие в компоновке формантов третьего ранга (например: -ip dur, -adur- и т.п.). В этих случаях названные аффиксы полностью утрачивают характер морфем функционального класса, являясь лишь своего рода омонимами последних.

В целом можно сказать, что хотя значимость формантов функ- [ циональногс^е является величиной постоянной, все же любая глагольная словоформа в турецком языке строится только на их базе. Отсюда следует, что такие грамматические понятия, как "наклонения", "времена (изъявительного наклонения)", "причастия", "деепричастия", "инфинитив" и т.д. неизбежно самый тесным образом связаны с понятием функциональных форм, так как аффиксы, образующие названные грамматические разряды, как раз и представляют собой форманты этого класса. В связи с этим представляется целесообразным уточнить наше понимание некоторых грамматических терминов, которые впоследствии будут использоваться в данной работе.

2. Интерпретация некоторых грамматических терминов Интерпретация авторского восприятия ряда грамматических терминов является тем более желательной, что почти все упоминаемые ниже термины понимаются исследователями по-разному. а. Грамматическая категория (ГК). Морфологический класс (МК). Первый из этих терминов, как показал еще М.Докулгог /1967/, трактуется языковедами весьма разноречиво. Особенно существенны для нас различия во взглядах, касающиеся вопросов о том, 1)следует ли понимать в качестве ГК только а) общие свойства, дифференциальные признаки языковых классов, ш также б) сами языковые классы; 2} должно ли быть распространено понятие ГК а) на языковые классы:, или б) только на отдельные элементы этих классов; 3) образуется ли ГК а) на основе "противопоставления двух (и только двух!) вдов форм" /Штелжнг 1959, 56/, или же б) принцип бинарноетж не играет решающей рож в выделении ЕК.

Значительная часть исследователей трактует грамматические (морфологические) категории как "системы противопоставленных друг другу рядов морфологических форм- с однородным- содержанием" /Бондарко 1976 , 3', 10-II; 1973, 25/, что можно было бы понимать как предпочтение, отдаваемое плану выражения, однако автору (А.В.Бондарко) в данном случае "более убедительной: представляется двусторонняя - содеряательно-формальная (функ- '5 гдаонально-структурная) концепция грамматической категории" /1976, 29/, причем- основной, определяющей стороной он считает как раз содержательную сторону, "ибо выражение может быть пестрым, лишенным внутреннего единства и осложненным явлением синкретизма" /1976 , 31/.

С другой стороны, некоторое исследователи, также пенимая ГК билатерально, как единство формы и содерзканш, распространяют это понятие только на отдельные элементы грамматических классов, иначе говоря - на грамматические формы. Так, Н.А.Сыромятников полагает, что, например, совокупность грамматических времен какого-либо языка составляет не одну категорию, а систем грамматических категорий. При ином же понимании, как он пишет, "категория времени" "оказывается синонимом "системы времен", ненужным по сути дублетом"/1971а,22/.

Следует поддерскать Д.Л.Штелинга в том, что грамматические категории "могут изучаться лишь на материале конкретного языка и всегда отражают специфику этого национального языка" /

1959, 55/. Там, где формальная и содержательная стороны исследуемых грамматических: категорий взадаш^и-ЛГачно соо-тветот-вуют.:друг другу., билатеральная трактовка этих категорий должна быть признана правомерной, хотя термин ПС оказывается в этом случае синонимом либо понятия "грамматическая система" (если речь идет о целом классе форм), либо понятия "(отдельная) фор,та" или, пожалуй, "граммема" у А.В.Бондарко /1976, 129-30/ (если под ГК понимается отдельный элемент системы).

Впрочем, точное соответствие - один к одному - содержательного и формального планов грамматических категорий отмечается далеко не во всех языках или, по крайней мере, распространят- <■ ется не на все категории. Поэтому мы считаем более правильным и, во всяком случае, отвечающим специфике грамматического строя турецкого языка различать два термина: I) морфологичес- У кий класс (МК) - в значении г^ьматическок системы, слагающейся из ряда морфологических фотм, и 2) грамматическая кате- / гория (ГК) - как система грамматических понятий, лежащих в основе выделения данного МК. При этом, хотя в основе выделения каждого МК лежит соответствующая ГК, однако класс, как морфологическая категория, вовсе не "обязан" отражать только данную грамматическую категорию (ее можно назвать "доминантной"); отдельные единицы класса, не переставая представлять доминантную ГК, могут различаться между собой на основании признаков, не имеющих отношения к этой ГК. Эти единицы могут образовывать определенные группировки, шеи, может быть, разряда, внутри того МК, к которому они принадлежат. Так, две формы будущего времени турецкого индикатива - на-дл? и на -асак- абсолютно идентичны, если рассматривать их с точки зрения доминантной ГК времени, однако они различаются между собой в модальном плане, ибо вторая форма обозначает не простое" будущее, а будущее предопределенное (подробнее см. Ш.А1.Б).

Если следовать рекомендациям А .В .Бондарко и других исследователей (см., в частности; Головин 1977, 173), то, с одной стороны, все формы индикатива как "системы противопоставленных друг другу радов форм" следует, несомненно, включить в ГК времени; однако, с другой стороны, содержание многих из этих форм "не умещается" в пределах понятийной категории тем-поральности - а между тем именно содержательная сторона ГК признается определяющей. Это противоречие данная система обозначений разрешить не может.

В целом можно поддержать точку зрения тех авторов, которые определяют ГК как "характерные для данного языка обобщенные грамматические значения, которые находят свое выражение в изменении слов и в сочетании слов в предложениях" /Поспелов 1955, 74; см. также: Ярцева 1973, 3; 1975, 5; Скорик 1973,11/, хотя они, к сожалению, не противопоставляют грамнатические категории грамматическим (морфологическим) классам. Между тем, формы, обладающие общей ГК, могут относиться к разным- Ж. Так, разные МК представляют в турецком языке времена индикатива и причастия (хотя тот и другой МК обладает ГК времени), поскольку доминантными для индикатива являются ГК финитности и информативности (см. ниже), тогда как в классе причастий это категории инфинитноети и атрибутивности.

Что касается "понятийных категорий" /см.: Мепщшнов. 1945, 195/, то ими могут считаться категории в отвлечении от выражения их конкретными грамматическими (морфологическими) средствами данного языка, то есть в наиболее общем рассмотрении. Так, если мы интересуемся вопросом о том, .каким образом передается в каком-то языке "категория залога" или "категория времени:", то названные термины употреблены здесь, несомненно, в качестве понятийных категорий. Различие между грамматическими и понятийными категориями состоит в том, что ГК непременно получает отраясение (реализацию) в монологической системе языка, а для понятийной категории это не обязательно.

Обратимся к бинарной трактовке грамматических категорий Д.А.Штелингом и некоторыми другими исследователями /см.: Исаченко 1961, 30; Доку лил 1967, 13/. Такая трактовка, несомнен*. но, не лишена определенных оснований, так как идея бинаризма безусловно лежит в основе развития языка. Тем не менее, системы, полученные в результате неоднократного дихотомического членения, могут и не обладать чертами бинарности, как ш это видим на примере ГК времени в современном русском языке, подразделяемой ¿[совершенной четкостью на три "подкатегории" (три категориальные значения) - прошедшего, насЬящего и будущего.

Следует добавить, что и естественное, казалось бы, требование к плану выражения - наличие противопоставленных друг другу рядов морфологических форт как условие выявления грамматических категорий - оказывается черезчур жестким , если исходить из материала турецкого языка. Если это требование соблюдается в закрытых системах, то в открытых появление новой единищ может Щ; не .-менять -отношений^между^^у^е-.наличествующими формами, а только увеличивать общее их число. Например, ранг акционала представлен формами ("форма быстроты", "форма длительности", "форма оцепенения" и проч.), которые, во-первых, необлигаторны, факультативны - так как значения, присущие отдельным формам, могут успешно передаваться и с помощью определенных синтаксических приемов (в частности - лексичес ких повторов) /см.: Кузнецов 1966, 221, 225/ и, во-вторых, никак друг другу не противопоставлены. Тем не менее, вряд ли можно допустить мысль, что за формами акционального ранга не скрывается никакой ГК. По-русски эту категорию обычно обозначают термином "способы действия". Б исследованиях но грамматике турецкого языка говорят о (грамматической) категории акциональности. б. Наклонение. Модальность. Грамматическая традиция связывает понятие наклонения с категориями модальности или предикативности. Согласно исключительно популярной формулировке Б. В.Виноградова, "категория наклонения - это грамматическая категория в системе глагола, определяющая модальность действия, т.е. обозначающая отношение действия к действительности, устанавливаемое говорящим лицом" /1947, 581; см. также: Гр. совр. рус. лит. яз. 1970, 335; Рус. гр. 1980 , 61819/. По мнению Н.С.Поспелова, категория наклонения имеет "грамматическое значение модальности" и выражает "отношение говорящего к чьему-либо (? - К.П.) высказыванию" /1955, 87/.

Однако содержание понятия "модальность" применительно к глагольной форме оказывается крайне расплывчатым. Как указал Г.В.Колшанскии, модальность "вообще не может сосредотачиваться в какой-либо части предложения, ибо по общему характеру своего содержания эта категория реализуется лишь в целом высказывании" /1961, 95/. Попытки рассматривать наклонения. как непосредственное отражение трех типов суждений (проблематическое , аподиктическое, ассерторическое), указывающих на возможность, необходимость или действительность существования какого-то явления, несостоятельны; во всяком случае никому еще не удавалось показать, что какие-то элементы грамматического строя языка должны восприниматься как точно соответствующие определенным логическим категориям.

Впрочем, и предикативность, если воспринимать ее как своего рода "понятийную категорию", лежащую в основе грамматического класса, именуемого наклонением, оказывается понятием недостаточно четким. По некоторым определениям, "значение и назначение общей категории предикативности, формирующей . -предложение, заключается в отнесении содержания предложения к действительности"; при этом "грамматическое значение отнесенности основного содержания предложения к действительности выражается в синтаксических категориях модальности С? - К.П.), а также времени и лида" /Гр. рус. яз. II. 1954, 80/. С другой стороны, (типологическо-грамматической) предикативностью нередко именуется "предикативная грамматическая связь", иначе говоря - отношение таких двух компонентов предложения, как подлежащее и сказуемое /см.: Адаони 1960, 37-39/. Наконец, пфнению М.И.Стеблина-Каменского, предикативность (в его понимании этого термина) "может быть характерна не только для сказуемого, но и для членов предложения или их элементов, которые в собственном смысле слова не являются сказуемыми" /1956, 133/. Здесь по сути дела у М.И.Сте блина-Каменского речь идет о том ярусе языковой системы, который И.Ф.Вардуль называет супрасинтаксическим /ст. 1977, 237 и сл./. Приведенная форяулировка еще более затемняет соотношение понятий "предикативность" и "наклонение".

Представим себе, что некто, находящийся в каком-то помещении в окружении других лиц, произносит: "книгу в синем переплете, лежавшую на круглом столе". Эти слова невозможно воспринимать как какое-то высказывание, коммуникат; это - не более чем бессмысленный набор слов, хотя и грамматжчески организованный. Допустил, что говорящий удлинил этот набор слов за счет глагола: "принесший книгу в синем переплете." (или: "принести /принеся/ книгу в синем переплете."). "Набор" не стал от этого предложением, никто жз присутствующих не в состоянии понять смысла такого "высказывания" (что проявляется, в частности, в том, что к нему невозможно поставить уточняющие вопросы, разве-что недоуменные). Представим себе теперь, что тот же человек произнес лишь одно слово: "принес", или "несет", или "принесите", или "принес бы". Здесь мы имеем дело уже не с "набором слов", а с высказыванием, преследующим определенную цэль, хотя и не полным. Впрочем, его неполнота легко может быть преодолена с помощью уточняющих (или, может быть, недоуменно-уточняющих) вопросов, типа: "кто принес?", "кого (что) несет?", "что принести?" и т.п. Постановка таких вопросов возможна потому, что каждое из неполных высказываний рее содержит мысль, нуждающуюся лишь в уточнениях (в "наборах слов" мысли не было).

С формальной стороны различие между "наборами слов" ж "неполными высказываниями" заключается в том, что "наборе" не содержат финитных глаголов, а "неполные высказывания" состоят из одних финитных глаголов, конкретнее - из тех иж иных форм различных наклонений - изъявительного, повелительного, сослагательного. В таком случае понятийно-грамматическую категорию, лежащую в основе данных форм глагола, пожалуй, целесообразнее всего называть не категорией модальности и даже не категорией предикативности (которая, как отмечалось, нередко понимается как установление связи между двумя ведущими компонентами предложения), а категоЕиейфинитности - как категории, обеспечивающей глаголу свойство нести мысль, быть базой целого высказывания"*" (Действительно, только фи2 нитный глагол неизбежно несет мысль , хотя возможны и такие случаи, когда мысль передается сочетанием слов, в числе которых нет финитного глагола, напр. "мне сегодня дежурить"). А. М. Пешкове кий, сопоставляя "рад случайно вырванных из связи полных слов" (белую, вче^а, стариксщ и т.д.) со слова ми типа сплю, нельзя и т.д., писал далее: "этот оттенок в слове, показывающий, что слово соответствует не представлению только, а целой жсли, называется в синтаксисе сказуемостью"/1956, 165/. В таком случае можно сказать, что финитность - это сказуемость (или коммуникативность) применительно к глаголу, глагольная сказуемость. Грамматическим выражением финитности является морфологический класс наклонения (как класс в целом). Причастия, деепричастия, инфинитивы и т.п. вербоиды не относятся к этому морфологическому классу. Не случайно и А.М.Пешкове кий обраищг внимание на то, что "даже причастия, дцве при^шс тияи инфинитивы в нашем списке не производили впечатления выражения мысли, то есть не проявляли оттенка сказуемости" /1956, 166/. Наклонение должно получить двоякую характеристику. Пре

1. Ее можно было бы назвать и категорией коммуникативности, но коммуникативность присуща сказуемому вообще, а финитность - только глагольному сказуемому.

2. Эта же ль может быть, конечно, чисто "формальной", например, у служебных глаголов; ср. словоформу "будет" в словосочетании "будет читать", где правомерно усматривается аналитическая форма будущего времени. Впрочем, служебные глаголы пребывают на периферии глагольной системы. жде всего это - морфологическщ класс, харазстерщуищийоя йинитностью, то есть способностью составить ядро высказывания. Поскольку, однако, любое высказывание преследует определенную дэль, то очевидно, что в основе членения финитного глагола на отдельные наклонения как раз ж лежат различия, наблюдающиеся в ¡¡е левых ^становках:выскашванЕЯ. Продуцируя предложение, говорящий может стремиться к тому, чтобы ишфор-шровать о совершении (несовершении) действия ("ушел", "не уйдет"J, побудить собеседника (собеседников) к действию ("Mtf бери/те/"), указать на его желательность либо несоотнесеж-ность с реальной обстановкой ("шел бы /ты/", "/я/ не взял бы") и т.п. Б связи с этим неприемлемо определение наклонения, даваемое В .В .Виноградовым- (см. выше), из которого не вытекает, что речь идет только о финитном глаголе, а равным образом - определения A.M.Пешковского /1956, 86-87/, A.A. Шахматова /1941, 481/, Р.О.Якобсона (Наклонение "характеризует отношения между сообщаемым фактом и его участниками в связи с участниками факта сообщения" - 1972, 101) и аналогичные или сходные формулировки других языковедов.

Каковы должны быть критерии выделения наклонений? H.A.Сыромятников /1971^, 5 - 21/ говорит о пяти критериях (морфологическом, семантическом, синтаксическом, а также критериях тотальности и системности), среди которых лишь третий требует определенных комментариев. Как говорилось выше, МК наклонения присущ глаголу, занимающему позицию сказуемого, в первую очередь - сказуемого главного предложения; позволив тельно признать ту же морфологическую форму ж у сказуемого придаточного предложения, хотя это уже, в сущности, уступка "давлению системы". Никаких других синтаксических позиций глагол в форме наклонения занимать не должен и не может; если именно так понимать смысл синтаксического критерия в выделении морфологического класса наклонения, то трудно переоценить его значимость. Но когда в некоторых языках в качестве "наклонений" упоминаются такие глагольные формы как инфинитив /см.: Коростовцев 1969, 104/ или другие инфинитные образования, то даже скидка на возможную "специфику" грамматического строя данного конкретного языка не избавляет от сомнений в правильности подобных установлений.

Определение "категории" наклонения, близкое намеченному выше, дает А.А.Реформатский: "Наклонение в грамматике относится: к модальным категориям, которые показывают целевую установку речи, в которой подается в речи высказывание: в виде утверждения, отрицания, приказания, пожелания, допущения и т.п." /1967, 327-28/.

Как уже было сказано, мы не относим наклонение к числу модальных категорий (классов). В.З.Панфилов критикует, кроме того, приведенную формулировку, указывая, в частности, что целевая установка и степень достоверности содержания предложения являются "перекрещивающимися основаниями деления предложений"/1971, 178/; то же касается утвердительных и отрицательных предложений, которыми "мо1ут быть и повествовательные ж вопросительные и повелительные предложения" /179/. Как считает автор, "в зависимости от характера целевой установки речи скорее выделяются различные вида коммуникации (предложение-сообщение, предложение-вопрос, предложение-побуждение и т.п.)" /178/. Нельзя, однако, не заметить, что, например, изъявительное (информативное) наклонение как раз и представляет собой систему глагольных: форм, предназначеншх для инщо]мащи о фактах прошлого, настоящего шпфудущего, а императив - система глагольных форм, выражающих побуждена.

Что касается вопроса, то он должен быть подразделен по крайней мере на два типа. Первый тш предусматривает получение у собеседника какой-то информации ("он приехал?"), второй - указания на необходимость совершения того или иного действия ("мне идти?"). Таким образом, вопрос заранее предусматривает ответ, в котором глагол-сказуемое получает форму либо изъявительного, либо повелительного (или желательного) наклонений (либо, наконец, какого-то другого наклонен иг, существующего в данном языке), не говоря уж о том, что вопрос может относиться к любому члену предложения, а не только к сказуемому ("когда он приехал?"). Поэтому сомнительно, чтобы в каком-то языке существовало "вопросительное" наклонение.

Таким образом, глагольное предложение может продуцироваться по крайней мере в двух целях: 1) информировать собеседника о каком-то факте /йли 1а) испросить у него посредством вопроса требуемую информацию/ и 2) побудить его (или какое-то иное лицо) к действию /либо 2а) испросить у него посредством вопроса разрешения совершить какое-то действие/. Сомнительно, чтобы существовали языки, которые не располагали" бы определенными средствами для сообщения о том ш ином действии или же для побуждения собеседника к совершению действия; в этом отношении можно полагать, что такие наклонения, как изъявительное и повелительное, или, точнее говоря, понятийные категории, соответствующие этим наклонениям, представлены буквально во всех языках"^. Охаракгеризу

I. Когда некоторые исследователи утверждают, что такой-то язык "не отличает понятие процесса от понятия субстанции" /продолжение сноски - на след. стр./ ем подробнее эти наклонения, а также другие,"смежные" с ними.

При описании изъявительного наклонения в грамматиках русского языка и работах русистов понятие информации (или сообщения) обычно даже не упоминается; говорится лишь о том, что это наклонение "представляет действие как реальное" /Гр. совр. рус. лит. яз. 1970, 355; см. также: Рус. гр. 1980,619; Пешковский 1956, 87; Волгина и др. 1966, 241/. Только В.В. Виноградов указывает, что в нем (т.е. в изъявительном наклонении) "сообпрние о действии представляется прямым отражением действительности" /1947, 587; выделено мной. - К.П./. Он же подчеркивал, что формы изъявительного наклонения "объективны", "выражение модальных оттенков действия переносится на модальные слова ж частицы, сопутствующие формам изъявительного наклонения" /587/.

Названные оттенки, предполагающие оценку обсуждаемой ситуации говорящим лицом, относятся к шняти£нойкатегррот модальности? ж ее ж эти оттенки передаются в каком-то языке определенными глагольными морфемами, то в этом случае следует говорить о соответствующей ГК и о морфологическом классе модальности, который подчинен "старшему" по отношению к нему классу наклонения (шдчинен в тошг смысле, что класс мосм., в частности: Коростовцзв 1969, 101), то, думается, они забывают, что основанием для подобного вывода не может служить отсутствие формальных различий между именем и глаголом; этот вьшод может быть сделан, лишь при отсутствии понятийных различий между ними, а такие различия наверняка существуют -не случайно тот же М.А.Коросговцев констатирует как бесспорное наличие императива в египетском глаголе /104/. Bö:-©два ли глагол в. форме императива воспринимается как "субстанция'"'.'

I. В £зкож понимании этого термина (см.: Панфилов 3371, 183). дальности имплицирует наличие класса наклонения, что и естественно: модальная оценка сообщаемого факта "наслаивается1' на информацию, она невозможна при отсутствии последней). Так, в турецкой словоформе alo-yormu? (¿aliyor imi?)"0H, говорят (оказывается), берет" выделяются две грамматические морфемы: I) - iyor, можно говорить и о трех морфемах: I) -iyor, 2) /i-/, 3) -mu§). Первая из них является показателем настоящего времени инДЕпкатива, вторая - показателем так называемой субъективной (или абсентивной) мо^ль ности. Первая морфема вполне может быть употреблена без второй (aliyor "он берет"), но вторая невозможна без первой; [ поэтому она должна быть отнесена не к МК наклонения, а к классу модальности (абсентивная модальность индикатива). В противоположность этому форма на -mi§ (например, almis), хотя и содержит тот же модальный оттенок абсентивности ("он, / 7) говорят, взял"), не может быть, тем не менее, отнесена к МК абсентивной модальности, так как входит в класс наклонения, образуя особый, "модальный" разряд в ряду прошедших времен индикатива (так называемое прощедщее абсентивное время). [ 1 )

Kai: расценить в таком случае факты выделения исследователями в некоторых языках таких наклонений, как "проблематическое" или "дубитативное"? Эти факты могут объясняться двояко: либо авторы явным образом смешивают такие отнюдь не тождественные понятия, как наклонение и модальность, либо делаемые выводы действительно вытекают из анализа соответствующей грамматической системы. Например, "проблематическое наклонение" в нивхском языке образуется "путем присоединения к глаголу в форме изъявительного наклонения на д' частицы 3^/§вр/ывр." /Панфилов 1971, 187/. Здесь можно было бы предположить, что фактически перед нами не "проблематическое наклонение", а изъявительное наклонение на £ и названная модальная частица. Однако то обстоятельство, что указанное наклонение имеет и иной способ образования, при котором показатель индикатива уже не фигурирует /см. там же/, заставляет думать, что вывод о наличии в нивхском языке проблематического наклонения, по-видимому, навязан исследователю грашатическими фактами этого языка.

Некоторые авторы приписывают изъявительному наклонению значение "категорического" утверждения /см.: Сыромятников 19716, 9/. Это говорит о том, что они трактуют наклонение - в данном случае изъявительное - в модальном аспекте. Возможно, такая трактовка опять-таки подсказана" материалом исследуемого ими языка. Все же основным для предложения, содержащего в своем составе глагол в форме индикатива, является установка на информацию о каком-то факте. Эта общая установка не меняется от того, будет ли сообщение категорическим ("он /безусловно/ ушел") или гипотетическим ("он, кажется, ушел"). Модальная характеристика играет в конечном счете подчиненную роль. При ином подходе получилось бы.^то наклонения различаются и по признаку целевой установки высказывания (информация - повеление и т.д.) и по признаку его модальной характеристики (категоричность - проблематич ность и т.п.). Ео это явно разные основания классификации.

Упомянем также о так называемых "негативных" наклонениях, выделяемых, в частности, в японском языке /см.: Сыромятников 1971^, 9, 21/. Здесь можно усмотреть определенную аналогию с настоящим-будущим временем турецкого языка, утвердительную основу которого образует аффикс-гг (а1-1г "берет/возьмет"), а отрицательную - аффикс - таг *.(э.1- таг "не берет/не возшет"). Если бы утвердительные и отрицательные О форм всех других времен - а всего их двенадцать (не считая перифрастических) - различались между собой сходным образом, то есть не имели бы общих морфологических показателей, то, очевидно, появилась бы возможность выделить (в рамках общего класса индикатива) "утвердительные" и "негативные" наклонения, однако в действительности ничего подобного мы не наблюдаем. Как уже говорилось в соответствующем месте, отрицание выражается по-турецки посредством морфемы, входящей во второй ранговый класс, и не тлеет никакого отношения к классу функциональных форм; отрицательный статус аориста представляет собой в этом отношении единственное исключение из правила.

Обратимся к повелительному наклонению. В последние годы появилось несколько работ, авторы которых предлагают вывести императив за рамки категории наклонения. Аргументация в пользу этого взгляда сводится к двум моментам.

Во-первых, указывают на то, что грамматическая структура побудительных предложений специфична, что императивная парадигма" имеет иеой формальный статус сравнительно с индикативной, в которую входят все остальные наклонения" /Володзш, Храковский 1977, 52/. Ше ясно, однако, почему все наклонения должны иметь "один и тот же" формальный: статус. Постановка такого условия неправомерна. Например, сослагательное наклонение русского языка может образовываться присоединением формального показателя (частица "бы") не к глаголу, а к какому-то друг оку члену предложения ("я бы пошел"), что также выходит за рамки обычного формального статуса, однако, даже если бы названная частица вообще не могла присоединяться к глаголу (то есть формы типа "я пошел 6ы")5бшг невозможны), сослагательное наклонение все-таки выделялось бы, поскольку частица "бы" вносит существенные нюансы в целевую установку высказывания, а, с другой стороны, наличие тесной смысловой связи между глагольной формой и этой частицей неоспоримо.

Указывают также на "глубокое, принципиальное различие между высказываниями, содержащими какую-то информацию о действительности для кого-то. и высказываниями неинформативными, в которых говорящий проявляет свою волю, лишь, апеллирует к кому-то, причем обратная речевая реакция адресата возможна, но она не предполагается, не обязательна" /Ште-линг 1973, 66/. как существует оно, например, между чисто "информативным" предложением (типа: "ты шел"), информаттано-сослагательным ("ты и шел бы, но.") и сослагателшо-напеллятивным ("шел бы ты отсюда!" >, - но ведь категория наклонения как раз и призвана выявить эти "принципиальные" или же просто "существенные" различия. Если императив - не наклонение, то что?

По мнению Р.Пазухина /1973, 90/, "императив представляет собой гибр^дщую форму глагола и междометия" и поэтому должен быть отнесен к разряду вербоидов. - наряду с отглагольными существительными, прилагательными, герундиями и т.п. Однако "гибридный" характер императива не может быть доказан тем фактом, что отдельные междометия имеют императивное значение (щп;! на! и т.п.). Подавляющая часть глаголов в форме императива ("подумай", "выскажись", "напиши" и т.п.) не имеет ничего общего с междометием как частью речи. С другой различие, несомненно, супзествует - так же, стороны, различие между императивом и вербоидами является гораздо более "пршвдпиальным", нежели различие между такими сказуемостными формами, как индикатив и императив.

А.П.Володин и В.С .Храковский обращают внимание на недостаточную разграниченность категорий наклонения ж времени: форманты обеих категорий - исключая императив - входят в агглю-нативных языках в парадигму одного порядка, что колеблет тезис о моносемантичности порядка /см. 1977, 43-44/. В связи с этим авторы Скак, впрочем, и некоторые их предшественники) предлагают истолкование категорий времени и наклонения как единой грамматической категории. При этой трактовке наклонение выражает точку зрения говорящего на реальность/нереальность сообщаемого факта, причем форш времени как раз ж являются фордами реального (изъявительного) наклонения /50/'.

Предложенное построение неубедительно. Реальность/нереальность сообщаемого факта - слишком бедное содержание для важнейшего морфологического класса, каким является (во всех языках, где глагол морфологически изменяем) класс наклонения. Тезис о моносемантичности порядка покоится исключительно на наблюдении, фиксирующем моносемантичность других порядков, а этого явно недостаточно для выведения общих закономерностей. Для говорящих важна не моносемантичность порядка, а четкая дифференциация форм, относящихся к разным наклонениям, и (по возможности) экономия морфологических ф'едств. В связи с этим остановимся на понятии негативных (в морфологическом отношении) категорий, которое было намечено В .В .Виноградовым /1947, 587/ и разъяснено Й.А.Сыромятниковым, указавшим, что "в русском спряженш^унквдонируют не только обычные и нулевые форманты, но и отрицательные величины - отсутствие определенного^ форманта" /1971^, 13/. Функции нулевого ж негативного формантов1 покажем на примере наклонений турецкого глагола (см.схему $1).

Схема № 1 наименования наклонений фот 1-го порядка? (наклонение/ манты &-го порядка ;. (время;

1 2 3 ► повелительное (2 л. ед. числа) изъявительное доженствователъное (желательное и пр.) нулевой негативный -ь /1/ . <

Повелительность обозначается значимым отсутствием форманта, то есть морфологическим нулем. Показателя времени повелительное наклонение иметь не может (Этот "нуль" обозначен прочерком). Значение изъявительности выражено незначимым нулем, то есть негативно. Б таком случае следующий далее показатель (того или иного) времени обозначает уже не только (то или иное) время, но и несет характерное для индикатива значение информативности. Доженствователъное (или желательное) наклонение также может получить показатель времени (прошедшего), однако смешения с изъявительным наклонением не происходит, поскольку показателю времени всегда предшествует в этом случае формант долженствовательного (или желательного и др.) наклонения. Таким образом, использование . негативного (в изъявительном наклонении) и нулевого (в. повелительном наклонении) показателей ведет к значительной экономии языковых (грамматических) средств. в. Время. Вид. Необходимо подчеркнуть многозначность термина "время", который может употребляться в значениях: I) время как один из интегрантов морфологического (парадиг

I. Ранее мы использовали термины "значимая нулевая форма" (точнее: формант) и "незначимая н. форма" /Кузнецов 1957,77/. матического) класса системы глагола данного языка, обозначаемого термином "изъявительное наклонение"; 2) время как ГК, то есть сумма темпоральных значений, передаваемых морфологическими средствами Данного языка; 3) время как понятийная категория - темпоральность /см.: Бондарко 1965, 44/ или время как предсемантическое понятие /см.: Вардуль 1973, 21/.

Категория времени, безусловно, является определенным отражением одношешюго; физического.;"'явления, и можно даже утверждать, что категория времени, "являясь отражением объективного времени, непосредственно включает глагольное действие в реальную действительность" /Поспелов 1952, 296/, хотя у автора это утверждение непосредственно связано со' стремлением преуменьшить и свести почти на нет значимость понятия "момент речи" (МР), которое представляется ему черезчур "субъективным" /295-97/. Б .С .Поспелов не одинок в своем негативном отношении к названному понятию /см., например: Сыромятников 1971а, 17-19/, что позволяет считать этот вопрос заслуживающим более детального рассмотрения.

Значимость МР для построения высказывания вряд ли можно оспаривать. Если я произнес "он бега-", и собеседнику не ясно , продолжается ли действие в то время, когда: идет разговор ("он бегает"), или оно уже закончилось ("он бегал"), то это ь « создает явную речевую дшзкомфортностъ, которая подлежит непременному преодолению. Правда, известны языки, в которых индикатива как Ж не существует, или же этот класс передает не темпоральные, а, допустим, пространственные отношения (типа: бежит-далеко и бежит-близко), однако все это не означает, что МР для таких языков (точнее, для языкового сознания тех, кто говорит на этих языках) не играет никакой роли - наоборот он одинаково важен для каждого человека, говорящего на любом языке (ибо является понятием предсемантическим). Другое дело, что отношение действия к № можно выразить, не прибегая к элементам грамматической системы языка. Так, если я сказал "он вчера бега-", "он недавно бега-" или "он сейчас бега-", "он в эту минуту бега-", то здесь отношение между действием, о котором идет речь, и МР передано лексическими средствами; это отношение может выявляться просто ситуацией ("смотри, бега-"} или, возможно, еще какими-то другими способами - в принципе "важно, чтобы язык так или иначе отличал одно содержание от другого" /Санжеев 1969, 103/, в данном случае - действие, протекавшее до МР, от действия, совершающегося в момент разговора.

Временной континуум членится на три темпоральные зоны, которые получают наименование абсолютных времен (пока только в значении понятийных категорий) - настоящего, прошедшего и будущего. К прошедшему времени относят действие, заверенное до МР ("он бегал"), а к будущему времени - действие, начатое после МР ("он будет бегать"). Все остальные действия - такие, которые к МРещене завершюшсь (сколь бы давно они ни начались) - следует относить к настоящему времени, то есть счи«? тать, что они совпадают с МР. Поэтому различия в длительности и аквдональной интенсивности действия, хотя они могут быть очень значительными (как, например, в предложениях: "он зевает", "завод строится", "Волга впадает в Каспийское море"), в

I. Если все-таки по-русски так не говорят, то не потому, что это привело бы к искаженному пониманию содержания высказывав ния, а потому, что при этом оказываются нарушенными сложившиеся нормы грамматического оформления речи. принципе не должны учитываться.

Как и сами абсолютные времена, их определение является абсолютным", то есть в равной мере приложимым к грамматическим фактам любого языка, и если в каком-то из них существуют лишь две временные формы, например, форма прошедшего времени и форла непрошедшего времени, то это не означает, разумеется, что люди, говорящие на этом языке, не отличают настоящего времени от будущего или не могут выразить этого отличия;другое дело, что они выражают его не на морфологическом уровне (Однако значения настоящего и будущего времени должны во всяком случае различаться очень четко). С другой стороны, есть и такие языки, где значение настоящего времени передается несколькими формами изъявительного наклонения; например, в турецком языке принято говорить о "настоящем данного момента" (типа "он зевает"), "настоящем длительном" ("завод строится") и "настоящем-будущем" ("Волга впадает в Каспийское море"), однако это не значит, что здесь действительно выступают три настоящих времени - настоящее время: одно, а тремя временнышформами МК индикатива передаются значения, которые следует относить к числу акциональных шш видовых значений, так как речь по существу идет о различиях в характере протекания соответствующих действий во времени, а не о принципиально различном отношении к понятию МР (в момент реч чи любое из этих действий не завершено). Поэтому не следует соглашаться с авторами, которые помимо трех абсолютных временных значений выделяют еще "значение вневременностж" /см. : Поспелов 1952, 293/ или "всевременности"^.

I. Последний термин употреблял в свое время и автор данной работы - см.: Кузнецов 1968, 103.

О значимости абсолютных времен хорошо говорит Б.Н.Головин: "Эти главные для категории времени связи ясно выступают, если мы будем брать глаголы в минимальном контексте, например; в двусложных предложениях.: а) Поет соловей; Мальчик читает.; б) Пел соловей; Мальчик читал.; в) Будет петь соловей; Мальчик прочитает." /1977, 171/. Б.Н.Головие правильно подчеркивает здесь роль "минимального контекста", при котором основное, категориальное значение формы выступает на первый план. Разумеется, морфологические формы индикатива получают нередко относительное употребление, а также выступают в переносных значениях, например, настоящее время - в значении praesens histopicum и т.п., однако в этом случае большую роль играет всегда "специальный" контекст или "особая" ситуация (например, какой-то специфический жанр повествования). Относительные и переносные значения времен, несомненно, должны изучаться, но только после тогокакизучены их абсолютные временные значения.

В "Русской грамматике" говорится, что время осуществления действия определяется по отношению "к той или шой" точке отсчета. "Такой точкой отсчета является либо момент речи., либо какой-нибудь другой момент, властности время ¿другого действия." /1980, 628/. Такую формулировку трудно признать удачной, так как "момент речи" приравнивается в ней к какому-нибудь "другому моменту", то есть абсолютное значение форма -безусловно, первичное и важнейшее - к относительному.

Время совершения действия по отношению к другому сообщаемому факту или, как еще говорят, по отношению к ориентацион-ному пункту Ш (ориентационным пунктом ЖЕ /0^/ признается МР - см.: ¿ohanson 1971, 55) - это, безусловно, чисто темпоральное значение, исходе из которого к абсолютным временам: подключают временные формы, имеющие наряду с абсолютным и какое- > то относительное значение (типа: прошедшее в будущем:, будущее в прошедшем, прежде прошедшее и т.д.). Выделение абсолютных и относительных темпоральных значений является традиционным (см.; например: Бондарко 1965, 47); Ю. В .Ванников оперирует понятиями двух временных осей - субъективной и объективной /1969, 203/; Р.0.Якобсон для обозначения относительного времени использовал понятие таксиса /1972, 101/. Четкое относительное временное значение (наряду с абсолютным) имеет, например, турецкая форма на -mi§ti, которой грамматисты дают соответствующее наименование: "преждепрошедшее время" (см. Ш.А1.В2в). Приведем один пример. . .bakindx. Herices gitmisti. .он огляделся. Все /уже/ (А.1§,27) ушли.

Имперфектное значение (ср., например, форму на -íyordu в турецком языке) также можно считать в таком случае относительным временем - настоящим в прошедшем. Например: Kadin, kocasinin yattigi oda- Кенщина вошла в комнату, где ya sirdi. Hálá a^lrvordu. лежал ее муж. Она все еще (I íld. RA, 72) плакала.

Все же есть основание полагать, что как "настоящее в прошедшем" в действительности воспринимаются не имжерфектные формы, а формы настоящего времени в значении "настоящего исторического", то есть в переносном употреблении (типа:"Смотрю - дождь идет"). В таком случае между простым прошедшим и имперфектом (ср. .girdi .agliyordu) следует усматривать видовое различие, которое в основных чертах (хотя и не полностью!) соответствует различию между формами прошедшего времени совершенного и несовершенного видов в русском языке (подробнее: III .AI .В2а).

Л. С .Бархударов, отстаивая популярный принцип бинарных оппозиций и отвергая на этом основании понятие будущего времени, касается в связи с этим проблемы относительных времен.' Он указывает, что, признавая будущее, мы должны признать и существование "будущего в прошедшем", и пишет далее; что "если одна и та же форма может быть одновременно и "будущим" и "прошвдлим", то есть если значения "будущего" и "прошедшего" не являются взаимоисключающими, то это значит, что они не принадлежат одной и той же грамматической категории, то есть трихотомия "настоящее - прошедшзе - будущее" принципиально неверна" /1966, 105/. Однако логическое противоречие, которое усматривает здесь Д.С .Бархударов, в действительности является шиши, поскольку "будущее в прошедшем" как абсолютная временная форма (т.е. по отношению к 0^) является только прошедшим временем; в значении будущего она выступает как относительная временная форма, ориентированная на 0 . В этом смысле нуждается, на наш взгляд, в уточнении второй пункт классификационной схемы

Э.А.Грушшой /19756, II/, где формы прошедшего времени турецкого индикатива подразделяются на две группы в зависимости от ориентащи "к MF' ( -mi§, -mi^tir, -di) или "от MF" (все остальные формы). Представляется, что ориентацию к МР не может не иметь любая форма индикатива (как простая, так и сложная), однако сложные формы, включая и перифрастические, обычно имеют еще и второй (а иногда и третий!) пункт ориентации,(ср. "прошедшее в будущем-прошедшем", см. с.24).

В научной литературе обсуждается вопрос об относительной значимости "категорий" времени и наклонения. А.А.Коклянова считает, что категория времени "шире категории наклонения", ибо "не только само действие, но и отношение к нему мыслится как существующее в каком-то времени и пространстве" /1963,8/. Вряд ли упомянутый вопрос следует решать б философском аспекте , как мы это видим в приведенной цитате. Вдесь важно в первую очередь уточнить, рассматривается ли в данном случае время как понятийная категория или как МК. Необходимо учитывать, что темпоральные отношения не обязательно должны передаваться. грамматическими средствами; передача формами индикатива временных (а также видовых, модальных и т.п.) значений является в принципе факультативной. Однако коль скоро определенные морфологические формы называют "временами", очевидно, что они имеют отношение к выражению темпоральных отношений. Времена как МК уже МК наклонения, ибо, составляют одноиз наклонений (образуют подсистему системы наклонений). Время как понятийная категория с одной стороны также уже понятия "наклонение" (точнее, лежащего в его основе понятия финитности), которое охватывает все финитные формы, включая и те, для которых значение времени нерелевантно (например, императив), а, с Другой стороны, мы можем и должны говорить о временных значениях причастных и некоторых других иифинит-ных форм, не входящих в систему наклонений; в этом смысле категория времени действительно шире категории наклонения.

Переходя к категории вида« следует прежде всего коснуться понятий собственно вида (aspect) и так называемого "способа действия" (Aktionsart), или акционала, которые различаются аспектологами (см. сб. Вопросы глагольного вида. М.,1962, 7, 36 и др.). Под "видом" понимается категория глагола, обозначающая характер протекания действия (процесса) в субъективном восприятии говорящего; акционал предлагает как бы объективную характеристику процесса, оттеняя его длительность, прерывистость, быстроту, внезапность и т.п. Так, в предложении "когда я вошел в комнату, он резал хлеб" действие "резать" представляется как незавершенное, длившееся (в описыоио ваемый момент пропитого), однакс^могло вовсе не быть длительным. Другой человек (находившийся в комнате) мог описать тот же эпизод иначе: "он отрезал кусок хлеба и сел на место". Другое дело, если мы скажем: "он долго резал хлеб" - здесь наречие 'йолго" как бы объективно указывает на длительность процесса (хотя в конечном счете эта длительность тоже, конечно, оценивается субъективно). Если в каком-то языке наречию "долго" соответствует специальная грамматическая форма, то она должна быть отнесена к МК акцнонала. Как уже говорилось выше, в турецком языке акционал образует один из ранговых классов глагола и к системе функционала отношения не имеет.

Б.А .Серебренников предлагает следующую классификацию "видовых образований": I. Собственно вида, то есть "такие образования, показатели которых иглейт тотальное распространение" /1960, 24/; 2. Видовые классы, то есть "своего рода осколочные виды", которые "явно тяготеют к образованиям лексического порядка" /24/; з. "От видов следует отличать так называемое видовое значение", которое "не связано с обязательным наличием в языке грамматического вида" /26/.

В турецком языке нет "собственно видов" и, можно сказать, нет видовых классов (см., впрочем: Кузнецов 1966, 218 и Кононов 1956, 207). Что же касается значений (не только видовых, но и шире - грамматических), то их, на наш взгляд, следует подразделить на два типа.

Одни грамматические значения хотя и вполне осознаются говорящими, но никакого формального выражения в морфологической системе языка не получают. К такого рода значениям: относится, например, значение перфектностн-шшсквамперфектности в русском языке, которое получает иногда выход в грамматическую сферу лишь в просторечии или в детском языке (ср. фразы типа "он выпимши" или "Саша еще спал,а я уже проснутая была").

Другие грамматические значения реализуются в грамматических формах и лежат в основе грамматических категорий. Правда, нередко такое значение, или признак, составляет лишь одну из нескольких сем, образующих семантику какого-то форманта; тем не менее, это значение представляет собой необходимый компонент семантической структуры этой формы и, следовательно, должно рассматриваться как один жз элементов соответствующей грамматической категории.

К числу такого рода грамматических значений принадлежат и видовые значения форм индикатива в турецком языке (Следует только отметить, что видовыми /аспектуальными/ значениями -в отличие от темпоральных - обладают не все формы изъявительного наклонения). Например, в содержательную структуру (семему) настоящего-будущего времени турецкого языка входит темпоральное значение настоящего времени и аспектуальное значение абстрактности действия (подробнее: III.AI.AI). Формы изъявительного наклонения, объединяясь между собой, по видовым признакам, образуют определенные з^зрядо, которые хотя и подчинены подклассам системы индикатива, выделяемым по темпоральному признаку, однако не могут не считаться, тем не менее, группировками грамматического характера. x ~~х x

Итак, четырем грамматическим и понятийным категориям (фи- | нитность, модальность, время /темпоральность/, вид /аспект/) соответствуют в турецком языке четыре парадигматических класса разной значимости, строимых посредством функциональных морфем (наклонение, модальность, время, вид). Представляется недостаточно оправданным стремление некоторых исследователей устранить традиционные термины, заменив их другими (ср., например, понятие "акта" - очного или заочного - вместо модальности у Н.Н.Дганашиа /1969, 137 и др.; 1972, 73; 1981, 114 и др./ или замену видовых противопоставлений форм изъявительного наклонения: понятиями "передний план" (Vordergrund) и "задний план" (Hintergrund) в работе Х.Вайнриха /weinrich. 1964, 159/).

Глава детзвая ШССШЖАЩЯ ШДШИОШНЖ ФОМ ГЛАГОЛА СОВЕЕМЕМОГО ТУРЕЦКОГО ЯШКА

I. Синтактико -мотзфо логиче екая хатэакте ристика. Как уже говорилось выше, подразделение функциональных форм глагола на три группы Сем. формулировку Е.А .Баскакова) представляется нам спорным. Впрочем, какой-либо иной классификации должен, по-видимому, предшествовать анализ синтаксических ж морфологических особенностей этих форм в современном языке. В принципе исследование синтаксических и морфологических свойств каких-то элементов языка вряд ли возможно без учета их семантики, однако на первом этапе желательно фиксировать анализируемые единицы в том виде, в каком они предстают наблюдателю, впервые приступившему к их изучению. Ибо, если синтаксические и морфологические признаки любой единицы обусловлены ее семантикой, то на поверхности все же лежат лишь формальные признаки, то есть те или иные морфологические и синтаксические особенности исследуемой "единицы" (которая фактически может быть конгломератом единиц, распадаясь на омонимы).

Выявлению сштактико-морфологических особенностей функциональных форм может способствовать схема Л.Йохансона, который в монографии "Aspekt im Türkischen" называет пять функционально релевантных (для единиц категории вида) позиций ж обозначает их цифрами, беря за основу следующий пример: Ка-nsi ölmü§ adam eve gelerek orada bekleyen Qocugu uyuyor buldu. "Человек, у которого умерла жена, придя домой, застал ожидавшего там ребенка спящим" /Johanson 1971, 25; см. также: Кузнецов 1975a, 72/. Перечислим эти позиции: I. финитная jéuldu "застал"/; 2. атрибутивная/bekleyen "окидавший"/»

3. адвербиальная (обстоятельственная) /ее1егек "придя"/;

4. бахуБрихи-атрибутивная /(каг181) о1тй§ "(жена) которого умерла"/; 5. полупредикативная /иуиуог (ЪиЫи) "(застал) спящим"/.

Несомненно, однако, что, исследуя функциональные формы глагола, мы не можем ограничиться приведенным списком, поскольку глагольные словоформы турецкого языка - а в составе каждой из них не может не быть функциональной формы - занимают в предложении любые мыслимые синтаксические позиции. В связи с этим приведенный "список позиций" следовало бы несколько расширить, введя в него субъектную и объектную позиции. Правда, разграничение этих двух позиций не имеет в данном случае существенного значения, поскольку, во-первых, глагольная словоформа сравнительно редко оказывается в позиции подлежащего, и, что еще важнее, словоформы, функционирующие в объектной и субъектной позициях, абсолютно идентичны во всех отношениях (если не считать чисто позиционного момента). Поэтому мы ограничимся выделением единой объектно-субъектной позиции.

С другой стороны, с учетом синтактико-морфологических связей, имеющихся между определением, его возможным субъектом и определяемым, можно говорить о нескольких типах глагольных определений, или, иначе, о нескольких разновидностях атрибутивной позиции (применительно к глагольным словоформам), которые желательно объединить под одной цифрой. Этими разновидностями будут: а) классическая атрибутивная (гота причастно-атрибутивная) позиция, ъ/б) бахуврихи--атрибутивная, где глагольному определению предшествует субъект конструкции, непременно оформляемый аффиксом принадлежности 3-го лида -(б) д., с/в) предикативно-атрибутивная; глагол в позиции опре деления спрягается по липам, что осуществляется с помощью аффиксов принадлежности; последнее обстоятельство дает возможность использовать ипшое наименование: притяжательно-атрибутивная позиция, а/г)масдарно-атрибутивная позиция (определяемое оформляется аффиксом принадлежности-(3)1). Кумеро-вать синтаксические позиции, релевантные для функциональных форм турецкого глагола, будем в порядке их следования справа налево в приводимом ниже турецком примере:

Ь) Капз1 б1тй§ (Оки^а за1ошш<1а) а^^шша а<1ат еУе ве1§гек йбптев1Ш Ъек1^еп <?осиви иуи^ог Ъи1£и. "Человек, I ко|ор^£ уметпга жена. придя домой, застал ожидав шемы виделись (в читальном зале), 5 I За го его в о звраще ни§гре бе нка спящим".

4 2

Итак, основные типы синтаксических позиций, в которых встречаются глагольные словоформы, таковы: I. предикативная, 2. полупредикативная, 3. атрибутивная /а)причастно-атрибутивная, б) бахуврихи-атрибутивная, в) притяжательно-атрибутивная, г) масдарно-атрибутивная/, 4) объектная (субъектно-объ-ектная), 5) адвербиальная. Как будет видно из дальнейше{8® кативная и адвербиальная позиции, в зависимости от типа глагольных словоформ, которыми они представлены, также могут быть подразделены на несколько видов.

Рассмотрим функциональные формы глагола, характерные для первой (предикативной) позидни, обозначив их как формы группы А. Объективные критерии позволяют установить, что среди функциональных форм турецкого глагола имеется немало таких, которые могут быть употреблены только в этой позиции. К их числу относятся прежде всего все формы косвенных наклонений: а) нулевая функциональная форма ( а1"бери") и другие формы императива (ai:m(iz) "возьмите", aisin(iar) "пусть возь-ме (у )т" ) ; б ) оптатив С alayini "возъму-ка", alalxm "во зьмем-ка" и др.); в) дебитив ( almaliyim "я должен ваять"); г) кон-диционалис Balsam "взять бы мне"). Все эти формы могут занимать позицию главного сказуемого - 1а. Включим их в подгруппу А^. Но если нулевая форма используется только как сказуемое главного предложения^, то другие разряды форм эпизодически попадают также и в позицию сказуемого придаточного о предложения - 16 (подгруппа А ). Например: istiyorum ki sel» sin "Я хочу, чтобы он пришел", доел. "/Я/ хочу, что*.бы) пусть-придет"). В этом плане отличается от названных разрядов кон-диционалис, чаще образующий предикат придаточного предложения (Gelseydi görürdüm. "Если бы он пришел, я бы увидел."), а так называемые формы условной модальности C-irsa, -íyorsa,

-diysa ж др.) вообще употребляются только как сказуемое придаточного предложения.

Обратился к прямому ^изъявительному) наклонению. Среди его форм также есть такие, для которых единственной релевантной позицией является позиция конечного сказуемого. Помимо прошедшего- категорического (yedim "я (съ)ел") и настоящего длительного (yemekteyim "я ем"2) в это число входят все сложные

1. Исключения крайне редки; например: Yokuçu giirüme diye (вм.yürümeyesin diye)sana arabami yollarim. (Ed.S.Bakk.

177) "Чтобы тебе не идти в гору, я пошлю тебе свою коляску." й эта и другие формы могут оказываться также в позиции определения, но только в качестве "дейктических цитат" (см.: Jo-hanson 1971, 74 и СЛ.), Ср. Kalk emri "приказ "Встать!"".

2. Форму на -makta можно обнаружить в третьей (например: ' ' yemekfce oían adam "человек, который ест/ел") и четвертой по/продолжение сноски см. на след. стр./ времена индикатива оформи на -acakti, -irdi, -iyordu, -mak-taydi, -mi§ti, -diydi) Правда, прошедшее категорическое встречается также в контекстах типа: . ehemmiyetiiii ilim diliyle iyice anlattua sansm Kadi efencLi. (S.Nasil kurtarmi§) кадии, полагавший, что он по-научному хорошо шзъяоншг значимость.но и здесь нужно видеть дейктическую цитату.

К груше А должны быть отнесены и другие финитные формы: -iyor, -lr, -acak, -mi§. Правда, предикативная позиция не является для них единственной.

Морфологическая характеристика единиц, относящихся к группе А, общеизвестна: все они, исключая некоторые формы повелительного наклонения, а также формы третьего лица других наклонений, в обязательном порядке получают словоизменительный аффикс, отражающий лицо и число субъекта действия, то есть личный аффикс. Никакими другими словоизменительными категориями единицы группы А не располагают. о

Особую подгруппу 1А) составляют формы, которые хотя и выполняют иногда функции сказуемого главного предложения, однако не относятся к категории спрягаемых форм, то есть аналогично именам выступают в качестве предикативов, после-дуемые эксплицитным или имплицитным аффиксом -dir "является, есть", либо формами (i)di "был", (i)mis "говорят, был/есть", Если позиции Ха, 16 являются синтаксическими позициями глагольного сказуемого, то данная позиция - обозначим ее индексом За - характерна для именного сказуемого. Б го дгруппу А3 входят: причастие на причастия-имена действия на -¿Lik, -acak, инфинитив натак и масдары (maj -makiik). Приведем один пример: Okul idaresinin §ikäyetlerinden büyügü öзициях, но лищь как компонент более сложных образований. grencileriii okula geç gelmeleridir. (H.Okul-aile "birligi)

Самая большая из всех претензий дирекции шкодн - это опоздания (доел, поздний приход в школу) учащихся".

Втораяпо зшщя является промежуточной как по названию ('полу предикат ивная" j , так и по ее значимости для тех единиц, которыми она представлена - íyor, mi§, ir и acak. Эти единиц, составляющие грэтшу Б, могут занимать обе рассмотренные позиции - первую и вторую CGp. : çoeuk uyuyor (la) "Ребенок спит" и Çocugu uyuyor (2) "buldu "Он застал ребенка спящим".).

Заметим, что форму uyuyor в последнем предложении не следует, исходя из русского перевода, считать причастием (тем более что морфема -íyor никогда не входит в состав глаголов в позиции определения^). Ilo-турецки в данном случае сказано: "/Он/ ребенка спит застал". Г.Пауль со ссылкой на Щрейнтадя указывает, что такая конструкция помимо индоевропейских языков "встречается также и в арабском, где возможны предложен ния вроде: я шел мимо человека спал" /Пауль i960, 167/. йдинипд, для которых релевантна третьяпозищщ, далеко не однотипны. Одни из них (ir) помимо классической атрибутивной

За) позиции встречаются также в первой (а,б) и второй, дру-* • гие (mi§) - в первой, второй и третьей б позициях. Наибольшей синтаксической валентностью обладает форма на -acak, встречающаяся, помимо перечисленных, в la (Asii onemii oían yar-щ- kadinla bulagaca^i degil.di. ((K.Kan. topr.J2I)

I. Правда, один такой пример из "Турецкой хрестоматии" С.С. Дяшкия (ч. 2^, Тбилиси, 1965, стр. 286) приводит в докторской диссертации л.Н.Джанапща /1969, 116/: "bütün gün imanim geviriyor gûneçin altinda, коса taçli tarlayi bir baçina sürmek koiay mi? »разве легко одному пахать каменистое поле под изматывающим душу солнцем?-» си. в связи с этим: 1.3.

Важнее всего было не то. что завтра он увидится с женщиной."), а также в 3B(konu§acagi adam) "человек, с которым он будет говорить"; и Зг (geleceü haberi)"сообщение о том, что он придет") позициях.

С другой стороны, причастие на -ал помимо третьей а встречается еще ЛИШЬ В третьей б (kansi ölen /ШШ ôlmiiç/ adam "человек, у которого умерла жена") и в условиях окказиональной субстантивации - В первой В позиции (Dünyayi yaçamaya degerli kilan. tek insan,. belki ^unanistan'da çarki-\/ larini so.ylemeyendir. (N. Merh. 47) "Этот единственный человек, делающий мир достойным жизни., .возможно, тот, кто не может петь свои песни в Греции."). Для инфинитива и масдаров открытыми являются лишь первая в и третья г позиции gitmek arzusu "желание уйти"). Можно говорить также о третьей g позиции, когда та или иная глагольно-шенная форма 1на -ma, -içf -dik, -acak, -an)в качестве первого члена притяжательного изафета получает аффикс родительного падежа (О resim aradigim bu insani bulmanin mümkün olduguna. be- )' ni inandirmiçi*,. ti (a.kmm,53) "(Тот) Портрет заставил меня поверить в то, что найти (нахождение) этого человека, которого я искал, /вполне/ возможно."). Впрочем, названную позицию правильнее игнорировать, так как употребление гла-гольно-именной формы в этой позиции принципиально не отличается от ее употребления в четвертой позиции.

Объединим формы, для которых релевантна атрибутивная позиция, в группу В: три из них будут представлять три группы форм каждая*, формы на -ir, -miç, -acak - ABB.

Рассмотрим четвертую позицию. Наиболее типичны для нее глагольно-именные образования, то есть формы -так,-ma, -i§,

-dik, -acak, -an и некоторые другие, которые мо&но объединить в группу Г. При этом в формах на -dikH-acak, отчасти на -таи -надежный показатель присоединяется обычно к аффиксу принадлежности (по типу: git-me-si-ni istiyoruz мы хотим, чтобы он ушел (хотим его ухода)"), а инфинитив и, по большей части, субстантивированные причастия аффиксов принадлежности не принимают: oku-mag-a ta¡?ladi "он начал читать". Интересна морфологическая, точнее дистрибутивная сочетаемостная), характеристика единица acak (АЕВГ): она * * присоединяет любые словоизменительные аффиксы (лица, числа, принадлежности, падежа).

Наиболее монолитную группу функциональных форм - назовем ее группой g - составляют деепричастия, которые не имеют "точек соприкосновения" с другими единицами инвентаря, неизменно занимая пятую (адвербиальную) позицию, закрытую для других единиц, за исключением некоторых глагольно-именных форм в сочетании с определенными словоизменительнвми морфемами или же приравниваемыми к ним служебными словами. Б о, числе грамматических образований этого рода (группа Д ) ■ * следует назвать: -makla, -так suretiyle ("путем."), madan once ("прежде чем."), -diginda ("когда."}, -diktan sоптаÍпП0СЛВ ТОГО как."), -acak (-acagi) yerde f "вместо » t того чтобы."), -acagma ("чем.") и др. В этом случае будем говорить о пятой б позиции.

Все сказанное демонстрирует таблица jé I, фиксирующая группировку единиц инвентаря по синтаксическому признаку, /сгл. таблицу на след. стр./

Примечания к таблице: I. Знак "+" фиксирует отмеченность, знак - не отмеченность формы в данной позиции.

Хаблипа № 1 числитель: синтаксическая позиция т ЕДИНИЦЫ знаменатель: груша Vобразуемая единицами, способными занимать ттп ИНВЕНТАРЯ данную синтаксис [есктю позицию)

1/А Я 1Л В 3 2 £ тп 4 5/ обобщенный и н д е к единицы а ¡и Т!§ 1 Ь о ¡и И2 1 18}* Г I и ь/

I 0 (нуль) 1 • 1 • А1

2 зш 1 +1 + I • 1 а1,2

3 а I + ! + • ¿1,2

4 та11 1 + ] + ! ■ 1 " д1,2

5 за +; + 1 ¿1,2

6 1ГБа, 1уогБа И ДР 1 1 1 А2

7 <3.1 + ] + I • ¿1,2

8 • так-Ьа +;+ 1 • 1 • Г" ¿1,2

9 та11ус11, та1гЬа;у-&1 1 • 1 • ! • ¿1,2 а.1уа.1 и др. 1 +1+ • 1 «

10 та11ут1§и Др. 1 1 • ¿1,2

II 1УОГ 1 +1+ — + 1 •

12 1Г +|+ — + 1 ¿1,2^1

13 Ш15 1 * +1+ — + + 1 + ¿1,2щ1,2

14 асак + ;+ + + + ;+ + + + +

15 ап ' \ • + — I +1+ — + —

16 й1к + — Щ- + + + — + ¿3в1,3,4рд2

17 та 1 + — — + + — + А^'^ГД2

18 так ! • + — " ! — + + — + А^В^Д2

19 1 • + — 1 — + + — — А^В^Г

20 Ч? ■ а I | д1 1 Д1

21 Н'-• . 1 « < Г 1 • 1 П1-(-1+ 1 »

22 • шса 1 • • — 1-К » ^Д1'2 • .1 I I

2. Графы таблицы, в которых помещены звездочки ("х") требуют следующих пояснений: 1} аппозиция 56): имеется в виде, конструкция -ana dek (например: bulana dek "пока (он) разыс-к(ив)алн); 2) aik в позиции За употребляется почти исключительно в отрицательном статусе (например: umulmadik zamanda "в /самое/ неожиданное время"); 3) та в позиции За: kesme §eker "пиленый сахар", babadan kalma ev "оставшийся от отца дом" и т.п.; 4) mea ^позиция 56): имеется в виду конструкция шсауа dek (kadar) (например: buluncaya /- bulana/ kadar "пока (он) разыск(ив)али).

2. Форма и семантика. Таблица JS I фиксирует наличие в турецком языке ряда функциональных "микст-форм" (см. с. 71), в которых в разных пропорциях смешаны свойства, присущие функциональным разрядам А - Д. К этому типу относится девять помещенных в таблице форм /Ш II - 19/. Их дальнейшая характеристика должна, по-видимому, строиться с учетом семантического критерия. Его использование, правда, осложнено в связи с различным, подчас диаметрально противоположным подходом языковедов к вопросу о значении ©того критерия для лингвистического исследования. Б частности, к.М.Щербак полагает, что "семасиологический подход недостаточно объективен, неудобен и не удовлетворяет целям экономного и точного изображения формальной структуры" и рекомендует в связи с этим использовать в качестве отправной точки языковую форму, то есть исходить из плана выражения /1963, 32/.

Действительно, если руководствоваться принципом коммутации, то апелляция к семантике должна быть признана необязательной, поскольку названный принцип устраняет такие понятия как многозначность лингвистических единиц или омонимия /разным означаемым соответствуют разные означающие/. При зтом несущественно даже, считаем ли мы знак двусторонней едишщзи Скак это мыслил себе Ф.де Соссюр - см. 1977, 106) или же, как предлагают Е.М.Галкина-Федорук /1956, 21/, Т.ПЛомтев /I960, 127 и сл./, В.М.Солнцзв /1971, 109 и сл./ и некоторые другие исследователи, называем знаком лишь означающее, то есть акустическую форму. Первый подход лишил бы нас некоторых привычных терминологических словосочетаний (например, "знаковый уровень"), второй - термина,которым можно обозначить именно соединение значения и акустической формы.

Независимо от того или: иного решения этого вопроса следует, несомненно, в любом случае придерживаться концепции асимметрического дуализма лингвистического знака /см.: Каг-cevski 1929 , 88 и сл.; Солнцев 1971, 134 и сл./, и, соответственно, его восприятие должно быть достаточно эластичным, допускающим возможность дистаксии, наличия одной акустической формы у нескольких знаков, что исключает коммутационную проверку как метод опознания знака и утверждает в правах омонимию - в том числе и грамматическую омонимию - как один из важнейших продуктов языкотворческого процесса.

Положение, правда, осложняется тем что наряду с омонимами нужно учитывать еще возможность многозначности лингвистических единиц, не распадающихся, однако, на омонимы. В этом смысле формулировку В.К.Лекомцэва ("в принципе любое означающее в его связи с единицей значения может считаться знаком" - 1961, 36) можно too Си уточнить: любая обособленная единица значения в ее связи с означающим является знаком. Таким образом, следует считать отдельным знаком каждый из наличествующих в языке омонимов, не распространяя, однако, понятия отдельного знака на каждое из значений многозначной единищ.

Недостаток такого подхода можно видеть в том, что исследователь сплошь и рядом лишен объективных критериев, которые позволили бы ему точно определить, имеет ли он в каждом конкретном случае дало с одной единицей (считать ли ее однозначной или многозначной), с двумЕ-тремн омонимами или, например, с пятью-шестью единицами (принимая каждое значение за обосо-» бленнуго единицу)*". Это действительное неудобство семасиологического подхода - его недостаточная объективность - побуждает языковедов искать такие дуги исследования, которые были бы свободны от названного недостатка. К сожалению, следует признать, что таких путей не существует. Попытка извлечь семантические характеристики из тех или иных формальных признаков, как правило, ведет к внешне, может быть, и стройным, но по существу ошибочным построениям. Например, в свое время высказывалось мнение, что в русском языке нет грамматических времен: в формах типа "бер-у", "буд-у", "бер-ешь", "буд-ешь" И т.д. отсутствует показатель настоящего времени (не говоря уж о будущвм), форш "(я, ты, он) брал", "(я, ты, она) брала" « и т.д., восходя к причастиям, изменяются не но лицам, а но родам; иначе говоря, "русский язык не отличил ни прошедшего, ни настоящего, ни будущего времени особыми формами" /Некрасов 1865, 133/. Но поскольку языковое чувство носителей языка, включая и специалистов в области грамматики, не откликалось на эту схему, в основе которой лежал исключительно формальный критерий, она была почти единодушно отвергнута.

- ■ Точно так же в турецких словоформах типа догауип (зор-а

I. О трудностях этого рода пишут многие. См., например: Блумфилд 1968, 148т49; Шайюевич 1959, 132. yim) "спрошу-ка" и sora (sor-а) "/долго/ расспрашивая" исследователе, включая и "узких морфологистов", обычно видят две разные форма - желательное наклонение и деепричастие /см. даже в Таблице JKL, где семантика вроде бы не учитывалась/ -не потому, что это можно как-то доказать (в чем позволительно усомниться)^", а просто в силу своей убежденности в том, что названные форш, даже если бы удалось продемонстрировать общность их происхождения, в совремэнномг языке относятся к разным категориям глагола. Доказательства же не всегда возможны в силу того, что вначале появляется именно значение, какой-то новый "смысл" - возникновение "бессмыслЕнной" формы исключено - и лишь позже этот "смысл" может обрести особую, присущую только ему форму, но может остаться и в рамках прежней формы, частично или полностью обособившись, однако, от дщугого, исходного "смысла", также не имеющего теперь специфической форш (что и ведет к омонимйя, если обособление яв ляется полным).

Правда, некоторые лингвиста, в частности А.А.Потебня, являются принципиальными противниками "омонимии", которую они считают фикцией. Потебня писал, что каждая форма "первоначально имеет однозначение (Мысль бесспорная. - К.П.). Когда это значение может стать представлением другого, то вместе с тем создается новая форма" /1977, 115; см. еще: 1888, 4, 29/. С этим утверждением можно было бы согласиться, предварительно уточнив, однако, что под словом "форма" здесь имеется в виду I. "Лишняя" морфема С-ym) в словоформе soiv-a— yim ничего не доказывает, так как неизменяемая в срединной позиции форма (в данном случае - форма на -a)f естественно, получает личные аффиксы, оказавшись в позиции сказуемого. не Ф, а | (о значении этих символов см. несколько ниже), тогда как в предыдущем абзаце (когда говорилось об "особой" или, наоборот, "прежней" форме) имелась в виду форма акустическая, то есть план выражения. Впрочем, под омонимами как раз и имеют в виду разные единица, имеющие обпдею акустическую форму.

Возвращаясь к вопросу о временах в русском языке, отметим четкую позицию А.А.Потебни. Он говорил: "Два дела разные: в языке имеются две однозвучные формы - одна для настоящего, другая для бу,пущего времени; ж в языке нет форм ни для того, ни для другого. . Некрасов этих случаев не различает. Для него отсутствие специальных звуковых указаний на значение формы и совмещение в одном звуковом комплексе нескольких формальных значений служит доказательством отсутствия в языке форм как для настоящего, так и для будущего" /1977, 115/. И далее автор констатирует, что настоящее глаголов совершенных "послужило средством или представлением нового значения к апперцепции новой грамматической категории будущего времени совершенного. Таким образом, славянский язык не потерял прежнюю категорию настоящего времени, а создал новую. Для этой новой нет никакого особого, ей исключительно присвоенного знака, как нет его и для более общей категории совершенности; но она . ясно сознается языком." /Нотебия 1977, 116/.

Приведенные примера - а число их можно было бы и увеличить - убеждают в несостоятельности: позиции тех, кто исключает семасиологический подход к анализу языковых явлений под предлогом недостаточной его объективности, как, равным образом, и тех, кто хотел всегда опираться на семантический и формальный критерии в совокупности, - поскольку весьма частыми оказываются случаи, когда тот и другой критерии, примененные порознь, приводят к разным выводам, и исследователь вынужден отдать предпочтение одному из них - либо формальному, либо семантическому (Некрасов отдал предпочтение первому ж был неправ. Столь же ошибочно на основании общности акустической формы и других морфологических признаков говорить об единой категории "деепричастия-желательного наклонения:" в турецком языке, и т.д.).

Неверно было бы, в то же время, утверждать, что семантический подход всегда и во всяком случае лишен доказательной силы. Приведем один пример.

Турецким именам типаta§ "камень; каменный", karanlik "темнота; темный", son "конец; последний", уал"бок; боковой" и т.п. языковеда дают двойственную трактовку. "Чаще всего они рассматривают такие слова как внутренне гомогенные, конкретно - как имена существительные. Основанием для такой трактовки служит общность акустической формы, препятетвующая, казалось бы, попыткам рассечения единого слова на две части. Поэтому словосочетание типа buyiik ta§ "bina "большое каменное здание" расценивается обычно как объединение прилагательного buyiik "большой" с двумя существительными, то есть (доел.): большое камень-здание"« Тем же, кто воспринимает имена типа ta§ в соответствующей позиции как прилагательные, обозначающие здесь не предает, а признак предмета, указывают на то, что они смешивают понятия члена предложения ж части речи/см., в частности: Майзель 1957, 19, 23 (примечания редактора) и др./, а возможно, исходят в своей трактовке из перевода на русский язык/ Тем не менее, возможность включения таких I. Показательно, однако, что той же позиции придерживаются и сами турецкие ученые; см., например: Tg 1955, 707 (t&;?)410 karanlik)n Др. единиц, как son, karaniixи др. в один ряд с явнеши именами прилагательными /ср. iik ve son Ъа§ап "первый ж последний успех", kimsesiz ve karanlik odalar (Yild.E§, 34) "безлюдные И темные комнаты", karanlik ve giir ormanlar (там же, 38)

1 «I темные ж густые леса" ж т.н./, а также наличие у них всех мыслимых морфологических ж синтаксических особенностей этого класса имен в отличие от существительных (в частности, сио-собность аналогично именам прилагательным подвергаться частичной редупликации: Adam kapkaranlik (ka-p-ka-ranlik) tasavvurlar i^indeydi (K.Grev, 87) "Человек находился во власти мрачнейших дум") доказывают, что во всех такого рода случаях следует видеть гшостазис, то есть распад единищ на две омоформы, каждая жз которых представляет свою часть речи - существительное или прилагательное Vom. : Кузнецов 1976а, 4 и од/.

Приведенный пример не имеет отношения к системе турецкого глагола. Но он ясно говорит о том, что ориентация на критерий внешней формы ведет к ошибкам. Единство формы хотя обычно и указывает на единство происхождения, но оставляет открытым вопрос о единстве содержания данной Ф (акустической формы), так как не исключается возможность того, что развитие шло путем конверсии, без каких-либо изменений в плане выражения. Таким образом, в условиях видимой нечленимости означающего

I. Ср. mutatis mutandis в русском: "рабочий" - как прилагательное ("рабочий механизм") и как существительное ("опытный рабочий"). Е.М.Галнина-Федорук обратила внимание на то, что, став обозначением субстанции, существительными, прежние имена прилагательные приобретают возможность иметь определение /1957, 380/. Турецкие же существительные, став обозначением признака, т.е. прилагательными, утрачивают эту возможность. количество виртуальных знаков, иначе говора - омонимов или омоформ, должно определяться количеством выявленных означаемых.

Выше мы многократно применяли термин "форма". Поскольку этот термин употребляется не менее чем в пяти различных значениях /см. Ахманова 1966, 500/ - впрочем, не все они нас в данном случае интересуют представляется целесообразным использовать в порядке уточнения некоторые условные символы.

Символом "Ф" обозначим форму как знак, или, следуя другой системе терминов, как означающее знака (= как акустическую форму). Каждая 'форма" дана исследователю прежде всего как определенная авустжческая форма, обладающая (как подразумева ется) определенным содержанием /например: "форма на -ад.", "форма на -тз.§", "форма на -й1к"и т.д./.

Символом "ф" обозначим форму как объединение означаемого и означающего.

Ф = хф ("икс-форма"). Символ V* указывает на неизвестное пока) количество означаемых, охватываемых данной акустичес^. кой формой. Здесь возможны два случая: I) хф = 2) хф = пф. " ¥ » Ф (=хф) = 1ф ("моноформа"): означающее заключает в себе лишь одно означаемое, то есть Ф не распадается на омоформы

Ф = ф).

Ф (= хф) = пф ("полиформа"): означающее заключает в себе два или более означаемых (распадается на две гонг несколько омоформ).

Символ "п"может заменяться соответствующим цэлым числом (> I), например: 2ф, Зф, 4ф и т.д., указывая на конкретное число выделяемых омоформ.

Если Ф = 2ф, то Ф = ф-1 + ф-2; если Ф = Зф, то Ф = ф-1 ч-ф-2 + ф-3, где "ф-1", "ф-2", "ф-3" обозначают каждую из форм Iомоформ): омоформу И, омоформу Ш ж т.д.

Каждая форма может быть либо однозначной, либо многозначт ной /гот многофункциональной/, то есть: ф = либо ф , либо ф^1 о где п>1). Например, сложней символ "1ф означает, что моноформа 1ф имеет два значения /или две функции/; символы "ф-1*" и "ф-23" указывают на то, что омоформы И и №2 имеют, соответственно, одну и три функции /или значения/.

Каждую из функций (каждое из значений) обозначим буквенным символом. Например: ф-2^, =• ф-2а + ф-2^ + ф-2Б. Последний сло-жней^символ раскроем как "функция "в" омоформы $21 Вариант формы (ф), выполняющий определенную функцию /или выступающий в одном из значений/, назовем "функтивом".

Если какая-то форма явным образом имеет две или более функций, в частности синтаксических функций, то такую форму можно назвать "микст-формой" ^многофункциональной формой).

• »

Если микст-формой является икс-форма, то в ходе дальнейшего анализа она может оказаться либо моноформой с несколькими функциями /то есть действительно микст-формой/, либо полиформой, суммой омоформ (моно- или полифункциональных).

Возвращаясь к таблице # I из предыдущего раздела, мы можем заранее предположить, что такие формы (Ф), как 31П -ip и некоторые другие скорее всего окажутся моноформами, то есть ни одна из них не заключает в себе .омоформ. Что же касается "микст-форм" типа -ir, -mi§, -асаки некоторых других, то они пока воспринимаются нами как икс-формы, и еще предстоит определить, является ли каждая из этих форм внутренне единой (то есть моноформой), или же представляет собой сим* биоз нескольких самостоятельных единиц Iомоформ), так что ее "смешанность" по существу оказывается фикцией. Используя символы, этот вопрос, на примере формы на -ir можно записать так: = либо I) + моноформа, где индикативная функция формы (ф), а - функция причастия /или наоборот/, либо 2) 2ф (ir-I + ir-2) - полиформа, где ф-1 - время изъявительного наклонения, а ф-2 - причастие /или наоборот/.

3. Характеристика функциональных форм групп А, В и икс-фощ типа А - В. Выше уже говорилось о том, что единицы

Т 9 группы А /конкретно А и А / занимают в предложении исключительно первую (предикативную) позицию и, соответственно, присоединяют справа только личные, или лично-предикативные, аффиксы. Если присовокупить к этому и семантическую характеристику, то есть учесть, что все единицы группы А /исключая q

А / являются различными формами прямого ж косвенных наклонений, то безусловно правильным следует признать отнесение профессором Дени всех таких единиц к числу собственно глагольных форм (formes verbales proprement dites - Deny 1921, 381). Вслед за Дени и профессор Самойлович выделяет среди других "приставки и полуприставки, образующие исключительно спрягаемые или чисто глагольные формы" /1925, 63/, к числу которых ОТНОСИТ аффиксы -a, -sa, -mail, -îyor, -di.

Правда, не все тюркологи разделяют эту точку зрения. Аффикс прошедшего-категорического времени многие возводят либо к отглагольному имени на -rte аффиксами принадлежности, либо к причастию на -dibï В связи с этим К.М.Любимов утвер

1. Не случайно позиция Б.О.Орузбаевой, отметившей, что формы прошедшего категорического времени "осознаются только как чисто глагольные формы" /1952, 2; 1955, 12-13/ вызвалфоз-раженжя/см.: Алланазаров 1953, 7/. ждает даже, что "формы прошедшего времени на-^ для современного турецкого языка являются формами глагольного существительного с аффиксами принадлежности" /1970, 57-58/*.

Разноречива также трактовка аффикса настоящего времени -хуог, который О.й.Сенковский первым в туркологической литературе назвал спрягаемым (спрягательным) причастием /(I829)/854, ЗЗ2/, что в дальнейшем было подхвачено другими грамматиками, хотя, как указал Денж, форма на -1уог ПЕ]гг~ когда не употреблялась как причастие" /Deny 1921, 50£/. Впрочем, для нас в данном случае не важно, было ли это действительно так, или же форма на -íyorco временем утратила былую способность выражать динамический признак и потому может считаться причастием лишь условно* /см.: Баскаков А. 1959^, 112/ - существенно лишь то, что в современном турецком языке ни прошедшее категорическое время, ни настоящее на -íyor, ни другие единицы группы А, не входящие в иные груп- j пы, к разряду причастий и вообще глагольно-имеиных форм от- j несены быть не могут.

С другой стороны, большая часть форм группы В может попадать в предикативную позицию лишь на правах имени, то есть о не спрягается (позиция 1в, группа А ). Такие единицы, как an, перифрастические причастия -mi§ oían, -acak о1аф некоторые другие составляют обособленную группу, и ни одна ха-I. Однако эта крайняя точка зрения не встречает поддержки. По мнению Г.Ф.Благовой, "относить форму прошедшего времени на -di в современном турецком языке к разряду именных, субстантивных основ. - значит смешивать вопросы генезиса глагольной формы и занимаемого ею положения в современной глагольной системе" /1971, 117/. '¿. Сами эти термины введены, по-видимому, Сенковскш. рактеристика (синтаксическая, морфологическая йаи семантическая) не является у них общей с единицами группы А.

Рассмотрим единицы, входящие в группы А - В (ir, mi§, acato) Имеем ли мы здесь действительно лишь три формы (ф) шпгизйЕдая из форм (Ф) в свою очередь распадается по меньшей мере на две единицы: ц>-1, ir-2, mi§-I, mi§-2, acato-1, acato-2? Разумеется, трудно не заметиь, что одна и та же форма Къ смысле: Ф) имеет в турецком языке несколько сижщкшгческих функций - может занимать и позицию сказуёШгбтгиозйГЩй определения, а иногда также и позицию дополнения ^например, -асак). Поэтому было бы странно, бЫлй бы грамматисты не выдвинули теории, согласно которой в турецком языке "спрягаются причастия". В самом деле, предложения типа Ben gelmi§im (gel-mi§-im), Sen gelmi¡$sin, O gelmi§tir, Ben gelmi§tim (gel-mi? i-cLi-m), Sen gelmi§tii|i т.д. вполне могут быть интерпретированы как (соответственно) "Я есть (есмь) пришедший" (то есть "Я /уже/ пришел"), "Ты есть пришедший", "Он есть пришедший", "Я был пришедший" (то есть "Я /тогда уже/ пришел"), "Ты был пришедший" и т.д. То же касается и других спрягаемых форм (Подробнее см. II.2).

Убеждение в том, что микст-форш типа -ir, -acak являются моноформами сложилось, в № жё врёмя, гсвязи с возможностью осуществления синтаксических трансформаций типа уа-zar ögrenci 'пишущий (обычно) ученик'/'ученик, который пишет (обычно)' - ögrenci yazar 'ученик пишет (обычно)' /см.: Кононов 1956 , 251/. Но если проанализировать названные икс-формы в их различном функционировании, легко заметить, что получающиеся "функтивы" имеют между собой мало общего.

Так, при сопоставлении аориста (-ir) с причастием настоящего-будущего времени (-ir) -каковые формы принято считать синтаксическими дублетами - выясняется следующее: I) Аорист более всего функционирует в значении будущего времени (Например: Yemekten sonra gene gelirim. (Ed.S.Bakk.53) "После обеда я опять приду"), а причастие на-ц? такого употребления вообще не имеет; 2) Аорист может быть использован в предложениях типа kuç uçar "ПТИЦЫ летают", balik suda yaçar "рыбы живут в воде", ogrenci yazar "ученик пишет" и т.д., то есть в значении настоящего неактуального; трансформировав названные предложения в атрибутивные обороты, получим uçan kuç(lar) "летающие птицы", suda yaçayan balik "живущие в ВОде рыбы", yazan ogrenci "шппущий (обычно или в данную минуту) ученик", но никоим образом не uçar ku§, suda yaçar ЬгГ lik, yazar ogrenci (что означало бы: "летающие птицы" /в отличие от остальных видов птиц/, "пищущий ученик" /в отличие от обычных учеников/ и т.д.).

Предложение Adam kesip biçecek означает "человек намерен резать и кромсать (или: взвесить и решить)", а при трансформации получим: kesip biçecek adam "человек, КОТОРОГО МОЖНО резать и кромсать"; ср. в рассказе "Bobrek": Kesip biçecek insan lazim onlara. (A.Büt.es.43I) "Им (врачам) нужны ЛЮДИ, которых можно было бы резать и кромсать" (Точно так же оборот içecek su имеет значение "питьевая вода; вода, которую можно пить", а не "вода, которая намерена пить").

Предложение Tren gelmiç интерпретируется как "поезд-то пришел" или "поезд, говорят (оказывается), пришел", а оборот geimiç tren означает просто "пришедший поезд", то есть причастие на -miç не имеет значения прошедшего абсентивного (субъективного) времени.

Чем объяснить такого рода неувязки? Они получат разъяснение, но не как "неувязки", а в качестве закономерных явлений, если мы будем исходить из презумпции, что современный турецкий язык располагает, с одной стороны, системой времен индикатива и, с другой стороны, системой причастий, причем эти системы соотносимы одна с другой, но прямых соответствий между их элементами не существует. И не только не существует, но и не может существовать, если учесть, что система индикатива включает в себя как минимум двенадцать форм (шесть простых и столько же сложных - не считая перифрастических и периферийных), а в системе причастий их лишь восемь. ' Впрочем, если бы даже причастий было не восемь, а две надеть и их значения более или менее точно отражали значения соответствующих форм индикатива /чего в действительности нет/, то ив этом случае вряд ли можно было бы рассматривать формы типа-1г, -асак как монофоргаы. Хотя характеристика причастия как атрибутивной формы глагола будет дана ниже (см. 1.4), одну присущую ему особенность - на которую обычно обращается мало внимания - необходимо отметить здесь.

Причастие, хотя и соотносится определенным образом с субъектом действия (напр.: "читаемая -ребенком /книга/"), однако, в отличие от форм изъявительного наклонения, не может быть квалифицировано как предикативная, финитная форма глагола. Между тем, различие между финитными и нефинитными формами относится к числу кардинальных (см. Вв.26), и если словоформы типа "читает" в позиции сказуемого главного ("ребенок читает") и придаточного ("книга, которую читает ребенок") предложений допустимо воспринимать как два функтива одной словоформы, то "читает" и "читаемый" (или "читающий") - формы принципиально разные.

Если бы предложение Qocuk kitap okur (okumu§, okuyacak) "ребенок читает (говорят, читал; прочитает) книгу" можно было трансформировать в придаточное предложение типа x<?ocuk okur (okumu§, okuyacak) kitap "книга, /которую/ читает (говорят, читал; прочитает) ребенок", то в этом случае форму *okur (okur-mu§, okuyacak), которая здесь является не причастием, а ver-bum finitum (хотя и в зависимой позиции), можно было бы признать функтивом-2 моноформы okur (okumu§, okuyacak). Но коль скоро для словоформы okur как определения? исключена позиция сказуемого придаточного предложения, коль скоро, иначе говоря, эта форма принципиально не предикативна, то достаточно, ли'обосновано утверждение /что здесь представлена "та самая" сказуемостная форма настоящего-будущего времени, только попавшая в данном случае в позицию определения? Двумя функти-вами одной формы можно считать скорее okur как причастие ("читающий") и то же okur как субстантивированное причастие (Читатель"; oku-r-lar-un "мои читатели"^ "мои читающие").

Вопрос о ситеме индикатива, системе причастий и соотношении этих систем в современном турецком языке будет освещаться ниже (см. III.AI, БЗ). Здесь нам важно подчеркнуть, что, если язык располагает устойчивыми морфологическими си%?емами с конечным числом элементов, например: I =(d, e,f.' kfl,ia) и II (k,l,m. r,s,t), примем часть" элементов представляет обе^си- / стемы, то входящие в обе системы элементы (k, 1, т.) должны I рассматриваться как омоформы: в первом случае - k-i, 1-1, ! пы, во втором - к-2, 1-2, га-2. Действительно, говорить о морфологической единице, один функтив которой представляет собой финитную форму, а другой - инфинитную (как в нашем случае: основа изъявительного наклонения и причастие) столь же трудно, как, скажем, обнаружить имя существительное, второй "функтив" которого является. прилагательным или глаголом. Не существует классов "существительно-прилагательных", "су-ществительно-глаголов", "индикативо-причастий" и т.п.; есть лишь омонимичные формы, принадлежащие к разным классам: одна - к именам существительным, другая - прилагательным Сем.

I.2), одна - к индикативу, другая - к причастиям и т.д. Причины и пути возникновения омоформ /в частности, омоформ типа: индикатив(окиг) - причастие (окиг)/ описаны ниже (см.

II.5).

Из сказанного вытекает, что икс-формы, которые на основании табливд №1 были названы "микст-формами", не должны интерпретироваться как моноформы с рядом функций, представляющие и систему индикатива ^группа а) и систему атрибутивных форм (группа В). Следует говорить о системе времен индикатива, в которую на равных основаниях с другими единицами входят аорист и?), бурущее предопределенное (-асак) и прошедшее не констатированное (-тх§) , а с другой стороны, - о системе причастий, в которую, наряду с другими, входят причастия на -1г, -т1§ и -асак. Единицы каждой системы форм обладают специфическими морфологическими и синтаксическими особенностями, а также собственным кругом значений, выявляемых в противопоставлении значениям других единиц каждой данной системы (то есть системы индикатива или системы причастий). Таким образом, речь должна идти не о микст-формах, а Об омоформах: -">-1» -и?-2, -пиэ-2, -асак-1, -асак-2.

Изложенная здесь позиция, хотя она редко обосновывалась, не может быть названа новой. яе придерживались и придерживаются почти все турецкие грамматисты, а также ряд отечественных и европейских ученых. Завершая данный раздел, напомним высказывание турецкого языковеда Мухаррема Эргина, который подчеркивает, что "совпадающие по форме аффиксы причастий и аффиксы времен и наклонений резко различаются между собой в функциональном отношениип/&с£1п 1967, 274/, что, несомненно, верно.

4. Типы функциональных форм. Как мы помним, И.А.Баскаков выделяет три группы функциональных форм глагола: субстантивные (масдары), атрибутивно-определительные (причастия) и атрибутивно-обстоятельственные (деепричастия). Однако в предыдущем разделе мы пришли к выводу, что в современном турецком языке должны быть обособлены - несмотря на частичное совпадение в форме - времена изъявительного наклонения (как и другие наклонения), с одной стороны, и причастия, с другой. В таком случае количество групп функциональных форм турецкого глагола возрастает до четырех. Однако является ли это число предельным или могут быть выделены еще какие-то типы этих форм? Можно ли видеть в основе группировки этих форм какие-то универсальные речемыслительные (понятийные) категории, которые должны проявлять себя не только в тюркских языках? Языковеды, исследовавшие этот вопрос с типологических позиций, отвечают на него положительно, хотя и не говорят именно о функциональных формах. характеризуя глагол как часть речи, Й.Й.Мещанинов писал: "Содержание процесса заимствуется глаголом из предложения и переносится на глагол как на часть речи. Тем самым получается лексическая обособленность глагола как самостоятельной группы. В то же время выступает неизбежная необходимость использования его в роли только сказуемого и никакого иного члена предложения, так как основное выражение передаваемого высказыванием процесса содержится в предикате. Поэтому, когда глагольная основа выступает в положении другого, уже предметного члена предложения, то глагол перестает быть полноценным глаголом, и вместо него получаются отглагольные формы, хотя бы и сохраняющие некоторые общие с ним признаки (ср. отглагольные формы причастия, уже атрибутивно-предикативные по своему содержанию)" /1949, 7/.

Итак, глагол как собственно глагол выступает только в по- / зиции сказуемого, и только эта первая группа функциональных форм, охватывающая наклонения и времена, по-существу и может называться глаголом в истинном смысле этого слова, о каком бы языке ни шла речь. Не случайно отмечается, что прелокационные формы во множестве языков "являются только глагольными" /Габинский 1966, 27/. Бее другие функциональные категории (классы) глагола могут быть лишь производными от этой категории Л I - глагола в позиции сказуемого простого пред ложения. Конечно, языкам известны и вторичные финитные фор- ; мы - причастные (или деепричастные) по происхождению, но, \ взяв на себя функции предикативных форм, причастия в этой ро— \ ли фактически утрачивают свою специфику. Так, русская форма / прошедшего времени (типа "взял") является причастной только 1 в историческом аспекте.

Глагол-сказуемое не является абстрактным названием действия, а обозначает, или, пожалуй, отображает действие в полной его конкретности. В связи с этим следует возразить против распространенного взгляда, согласно которому по значению "глагол. обозначает признак, производимый деятельностью предмета" /Пешковский 1922, 23; Шахматов 1941, 460/. Конечно, если мы констатировали, что "птипд летит", то, тем самым, получили возможность охарактеризовать данный предмет как "летящий". Дело, однако, в том, что соответствующий признак возникает лишь как итоговый результат констатации совершенного или совершаемого действия, как вывод из наблюдения . над происходящим; сама же по себе фиксация совершаемого или совершенного действия каким бы то ни было признаком действующего липа или предмета не является. В этом смысле подразделение "признаков" на атрибутивные и предикативные может быть принято только по отношению к именам.

Ближе всего к глагольно-предикативным формам стоят деепричастия. Хотя И.И.Meтанинов рассматривает их в особом разделе, он отмечает, что "От глагола деепричастие отличается, главным образом, своей синтаксической функциею, которая установила неизменяемость его формы" /1945, 264/.

В грамматиках русского языка деепричастия по традиции относят к "атрибутивным" формам глагола /см.: Валгина и др. 1966 , 229; Гр. совр. . 1970, 310; Виноградов 1947, 429/. Однако свойств или признаков деепричастия Не передают. В отличие от причастий деепричастия никогда не подвергаются ни синтаксической, ни семантической субстантивации. С другой стороны, сомнительна трактовка деепричастий как глагольных наречий /Булаховский 1952, 188; см. в этой связи: Виноградов 1947, 384; Пешковский 1922, 23/. Наречия, как правило, не имеют перед собой пояснительных слов; между тем, деепричастия в синтаксическом плане ведут себя как обычные глагольные формы (ср. "внимательно// с большим интересом// в течение часа. читая статью.").

Деепричастия следует считать не "глагольными наречиями", а просто обстоятельственными формами глагола. В турецком языке их обычно подразделяют на деепричастия обстоятельства образа действия и деепричастия обстоятельства времени. Впрочем, эта характеристика не является исчерпывающей. Например, деепричастие на -1р не имеет обстоятельственных значений. Поэтому вполне приемлема аттестация деепричастий, даваемая А.А.Юлда-шевым. Он пишет: "По своему лексическому и категориальному значению деепричастие тождественно с любой другой словоформой глагола, в том числе и с личными формами глагола. По обозначению признака именно как живого действия или состояния, соотнесенного с его производителем, между деепричастием и любой личной формой глагола принципиальной разницы нет (свидетельством тому может служить невозможность личной формы глагола и деепричастия субстантивироваться или хоть окказионально употребляться в роли другой части речи).

Различие между ними в этом аспекте сводится к тому, что в личном глаголе соотнесенность действия или состояния с его производителем формально выражена в пределах самого слова, а в деепричастии она представлена лишь имплицитно" /1977, II/.

Если деепричастие - это особая, но все же чисто глагольная форма, которая не связана с именем ни одним свойством, то две другие группы функциональных форм - причастия и глагольные имена - носят явно промежуточный, глагольно-именной характер.

И.И.Мещанинов рассматривает причастия (как, впрочем, и деепричастия) как отдельную часть речи /1945, 237, 240/, с чем можно было бы согласиться, если бы эти единицы, в частности в тюркских языках, не образовывались "автоматически" от любого глагольного корня, что превращает их, как уже неоднократно отмечалось, в морфологические форма глагола"1". Естественно, что причастия обладают рядом глаголдных свойств. А .М.Пе псковский писал, что "в значении причастия комбинируется значение глагола и прилагательного, с перевесом на этот раз оттенка прилагательноети (сравн. постоянный переход причастий в прилагательные и крайне редкий переход деепричастий в наречия)" /1922, 17/. Именно о причастии (а не о финитных формах глагола) следует говорить как о выразителе ¿цинашческого пшзнака предмета (ср. "летящая птица", "взятая книга"), то есть как об атрибутивной форме глагола, между тем как статический признак выражается прилагательным, то есть атрибутивной формой имени. Выше (см. 1.3) уже говорилось о том, что причастие не предикативно по своей природе. Если оно начинает регулярно попадать в позицию сказуемого, то обозначает уже не динамический признак предмета, а само действие и по существу перестает быть причастием.

Еще ближе соприкасаются с именем глагольные формы четвертого разряда - глагольные имена, обозначающие название действия. В число этих форм входит и инфинитив, который, правда, являясь наиболее абстрактным наименованием действия, в ряде языков /например, в русском/ не обладает свойствами имени (в частности, не склоняется и не соотносится прямо с производителем данного действия; так, по-русски невозможны сочетания типа "мой /мое, моя/ уходить" и т.п.).

В грамматиках русского языка глагольные имена, называющие действие (типа "приход", "уход", "бег", "взятие" и т.п.) обы

I. Впрочем, и в русистике причастие чаще всего рассматривается в системе глагола. См.: Сазонова 1975 , 93; Русс.гр. 1980, 665; см. также упомянутые грамматики 1966 ж 1970 гг. чно смешиваются с отглагольными именами, имеющими чисто предметное значение (типа "вешалка", "мороженое" и т.д.); кардинальные различия в семантике не учитываются. Выявляется лишь категориальное отличие (от)глагольных имен от инфинитива как неопределенной формы глагола /например: Валгина.1966, 229/.

В турецком языке, в отличие от русского, глагольные имена (например: almak "брать", "взять" /инфинитив/, alma "взятие", aii:?"взятие" и др.) должны считаться и считаются формами глагола, хотя и субстантивными, поскольку, как и причастия, они образуются от любого глагольного корня и обладают рядом глагольных свойств, в частности глагольным управлением (ср. adamm kitábi almas i "взятие книги человеком", букв, "человека книгу взятие", аналогично: "человек книгу взял/берет").

Турецкие грамматисты, чаще всего рассматривая такие формы в разделе словообразования, в одном ряду с другими деривационными аффиксами, квалифицируют их, тем не менее, как "абстрактные имена со значением действия и состояния", в отличие от омонимичных имен "с конкретными значениями" (типа kazma "лом", dondurma "мороженое" и пр.) и "качественных прилагательных" (niteleme sifati), типа yazma (kitap) "рукописная (книга)", asma (koprü) "висячий (мост)" и др. /см.: Gencan 1966, 138; Ergin 1967, 175-77/. Ю.Гекнель, правда, описывает такие аффиксы, как-так, -та и -i? отдельно от других имяоб-разующих аффиксов, но не в главе "Глагол", а в разделе "Имена, образуемые с помощью аффиксов" /Goknel, 68-71,63/. У Эди-свуна специальный раздел грамматики назван "Вербоиди" (Fiili-msiler). Здесь последовательно рассматриваются "существительные-глаголы (масдары)", "прилагательные-глаголы"(причастия)" • • • • и "союзы-глаголы (деепричастия)" /Ediskun,1963, 245-56/.

Четыре типа функциональных форм глагола, о которых шла речь (финитные формы, деепричастия, причастия и глагольные имена с подключенным к ним инфинитивом), хорошо известны языковедам и встречаются в типологически разнородных языках, хотя в принципе наличие морфологических форм вообще не обязательно для глагола, что подтверждают, в частности:, корневые языки. Достаточно часто язык обходится без инфинитива, без деепричастий:, без причастий . Впрочем, отсутствие тех или иных функциональных форм глагола вряд ли говорит о том, что "большинство языков не отличает понятия процесса от понятия субстанции", как полагает Л.Теньер /Cesniere 1959, 61; см. еще: Коростовцев 1969, 101/. Действие по своей сути резко отлично от субстанции, и для выявления этой противоположности не требуются никакие фор-мальше средства. Обычно сам корень уже несет в себе значение либо предмета, либо действия /см.: Шлдашев 1958, 20; Ergin 1967, 105/. Если во многих языках, в цэлих удобства, возникли субстантивные формы глагола (глагольные имена), то их роль в общей системе языка остается весьма незначительной. Так, например, в русском языке от многих глаголов субстантивные формы вообще не образуются (ср. такие глаголы как "взвиться", "катиться", "семенить" и мн. др.). В турецком языке, где имеется значительное число субстантивных форм глагола, их роль в диалогической речи, составляющей основу функционирования языка, остается более чем скромной. Так, по нашим подсчетам, которые, правда, проводились не на основе метода вероятностной статистики, а с использованием "стгатоштического" подхода к коли

I. Ср. алеутский язык, где нет причастий /см. Мещанинов 1945, 238/, нивхский язык, где нет ни причастий, ни ин§инитива /см.: Ерейнович 1966, 46-47/ и др. чественному анализу /см.: Адаони 1970, 100/ и поэтому имеют сугубо ориентировочный характер, в современном турецком языке глагольные имена, 75# случаев употребления которых приходится на инфинитив, составляют в диалогической речи менее 4,7^ от общего количества функциональных форм глагола, тогда как функциональные формы первого класса (прямое и косвенные наклонения, без учета неокончательных условных форм) явно доминируют: свыше 75'/. всех функциональных словоформ относится к этому классу /см.: Кузнецов 1974, 96-98/.

Итак, не четыре типа функциональных форм, а лишь один их тип, или, иначе говоря, отсутствие вообщэ всяких типов, -вот тот морфологический минимум, который засвидетельствован в некоторых языках. Каково же в таком случае максимальное число классов (разрядов) функциональных форм? Дать точный ответ на этот вопрос пока не представляется возможным, однако следует полагать, что по крайней мере еще одна группа функциональных форм может быть выделена как морфологический класс (точнее, подкласс) в некоторых языках.

Рассмотрим следующие словоформы глагола "взять": I) (он) взял, 2) взяв, 3) ваявший/ взятый, 4) взятие. Попробуем подыскать грамматические синонимы перечисленным формам. Первая из них никакой другой глагольной формой заменена быть не может; вместо же трех последующих могут быть употреблены следующие слово- и формосочетания: 2) (он) взял; 3) кото-который взят, которого взяли; 4) то /тот факт/, что (он) взял или то /тот факт/, Ч£р (он) взят. • ' *

Как видно из этих примеров, грамматическими эквивалентами трех функциональных форм (деепричастия, причастия и глагольного имени) могут выступать строевые элементы различных типов придаточных предложений. Их: сказуемое, правда, не отличается от сказуемого главного предложения, но здесь следует обратить внимание на то, что грамматическим эквивалентом, например, причастия является не сама по себе финитная форма глагола, а эта форма в сочетании сослужебншш словами ("который" + глагол, "(тот,) что"+ глагол). Это же касается и двух других случаев: деепричастие соответствует сочетанию личной формы глагола с предшествующим союзом "когда", глагольное имя - сочетанию той же, формы с союзом "что".

Можно ли утверждать, что полностью не зависимая личная форма глагола /что мы имеем в первом примере/ и "та же" форма, предуказанная предшествующим союзом (когда, взял. и т.п. должны рассматриваться как абсолютно идентичные? По крайней мере окружение этих двух словоформ далеко не однотипно; йо значению же формы изъявительного наклонения, сопровождаемые служебными словами (союзами, союзными словами, | относительными местоимениями), отличаются от сходных форм ! I основного сказуемого тем, что обозначают побочное, зависи- I мое действие, предикат пр^ц^точного предложения.

Мы далеки от утверждения, что в русском языке следует дополнительно выделить еще один тип глагольных словоформ -глагольные формы сказуемого придаточного предложения, но полагаем, что в каких-то языках форма сказуемого придаточного предложения может и не быть идентичной форме главного сказуемого. Она может являть собой особуто^гдупп^ фунмщональ^ззр^

I. Характерно, что в ряде случаев форт глагола полностью обусловлена (предуказана) предшествующим служебным словом, напр. "(я хочу,) чтобы (он) взял" - здесь не возможна ни * к форма настоящего, ни форма будущего времени глагола (берет, возьмет и т.д.). См. еще: Черемисина 1980, 177, 179 и др. которая, как и финитные формы, обозначает собственно действие и выступает лшр^в^позивор^с^^емого, но при этом является не главным предикатом, а побочным, зависимым.

Если наше предположение имеет подсобой какую-то почву, то мы можем ожидать, что в некоторых языках могут быть выделены два основных класса (А и Б) функциональная: форт глагола: А) класс йинитных.форм (формы наклонений и времен), функционирующих как сказуемое предложения и обозначающих действие как таковое (inaction proprement dite); Б) класс \ Ш1финитныхформ, подразделяемый на: I) формы, выступающие в V роли и позиции подчиненного, зависимогопредиката и также ^ обозначающие действие как таковое /в содержательном плане этот подкласс класса Б наиболее близок классу А/; 2) формы, обычно употребляющиеся обстоятельственно и образующие своего рода вторичный предикат, связанный с главным сказуемым и как бы примыкающий к нему; это - деепритастия, также обозначающие действие как таковое; 3) формы адъективные, обозначающие динамическийпризнак - причастия; эти формы не могут быть названы собственно глагольными, а относятся к числу глагольно-именных и в независимой позиции оказываются именем действующего лица или названием объекта действия;

4) формы, представляющие собой абстрактное (субстантивное) наименованиедействия /инфинитив, супин, глагольные имена/; они ближе всего соприкасаются с категорией имени и во многих языках даже могут считаться глагольными едаств ительными.

Таковы основные типы значений, выражаемых глагольными 1 словоформами, и соответствующие им виртуальные классы функциональных форм. Продолжим теперь анализ так называемых "микст-форм" турецкого глагола, имея в виду подробнее рассмотреть формы смешанной группы В - Г.

5 . Характеристика Фгаэдионалшд фощ группы Г ж икс-форм типа В - Г. В инвентарь рассматриваемых групп входит семь еДИНИД - В СМЫСЛе Ф (ал, асак, <1хк, та, так, так1хк, 1§), не считая перифрастических форм.

Характеристика причастия на ап достаточно ясна: это причастие легко перемещается из адъективной (третьей) в субъект-но-объектную (четвертую) позицию, не претерпевая при этом существенной содержательной трансформации. Ср., например, употребление причастия gezen "гуляющий" в двух пословицах: &егеп кигЪ ад ка1таг "Рыскающий (раЗГУЛИВаКШЩй) ВОЛК ГОЛОДНЫМ не остается (не бывает)"; док geze.ii док ъшг "Много путешествующей (разгуливающий) много /и/ знает". Также не вызывает больших разногласий трактовка инфинитива (-так) ж глагольного имени на -х§.

Наибольший интерес представляет сравнительное употреблв

V' ние усеченного инфинитива и "микст-форм" -¿1к и -асак. Раз- ( личная интерпретация названных форм (Ф) находит отражение даже в грамматической номенклатуре, привлекаемой для их обозначения. Рассмотрим этот вопрос на примере тринадцати грамматических работ российских и советских туркологов.

Десять авторов из тринадцати /оставляя пока в стороне О.И.Сенковского и Н.К.Дмитриева/ по части используемых имитер-миврв могут быть подразделены на две основные группы.

Одни" авторы (А.Кааем-бе.к," М.Д'ДУтор., 'А.ШБаскаков),называя форму на -та отглагольным именем или масдаром (ГУтор, Баскаков), две другие формы (-¿хк, -асак) обозначают термином "причастие": у Казем-бека это - "причастие неопределенное склоняемое"(пример: севдук - любление, подлежащий к любле-нию), у Гутора - "причастие относительное" или "глагол-союз" /Казем-бек, 262-63, 303; 1Утор, 33, 45; Баскаков 1974,49,68/.

Восемь других авторов , признавая "причастными" формы на -dik, -асакв За позиции1, в остальных случаях обозначают все три формы общим термином; чаще всего это - "отглагольное имя" или "отглагольное существительное" /Саков, 85, III, 122, 123; Церуниан, 252, 273, 317; Гордлевский 1928, 49, 93, 118, 123; Соколов 1952, I и сл.; Айляров 1954, 215, 217, 255/, иногда - "имя действия" /Самойлович, 61; Кононов 1956, 251, 437-38, 454/, "масдар" /Дясанашша 1981, 89-93/. Вот некоторые пояснения, даваемые авторами.

Самойлович: Форма на -дак "обрадует глагольное имя, переходное от причастия (со значением прошедшего времени) к имени действия без временного оттенка значения, при чем преобладает характер имени действия"; -ма: "образует имена действия (nomen actionis) без временного оттенка значения и/61/. Гордлевский:"Глагольная основа, соединенная с приставкой ма. образует отглагольное имя и означает: I) процесс действия., 2) его результат (нередко в конкретном образе - как имя)"/9^. КононовV "форма на-dik, как и форма на-(у)асак, в своем "чистом" виде являются глагольными именами ("причастиями"), основное синтаксическое назначение которых состоит в выражении атрибутивно-предикативных отношений"/438-39/; аффикс -та/-те образует "как глагольные, так и отглагольные имена" /115/. По мнению Е.К.Дмитриева, который для форм на -dik/ -acak ограничился описательным наименованием, первая из них "совмещает в себе особенности отглагольного существительного с особенностями причастия двух времен (настоящего и прошедшего)." /1939, 44; i960, 50/.

I. Впрочем, А.Н.Кононов подчеркивает, что этот термин употребляется не в строго-терминологическом значении /1956, 251/.

Лишь автор первой написанной по-русски оригинальной грамматики турецкого языка О.И.Сенковский называл формы на-а^ и -асакне причастиями и не Сот)глагольными именами, а "де епричастиями прилагательными" /44/, что, впрочем, едва ли удачно. Тем не менее, Сенковский лучше, чем все его предшественники - хотя все же не полно - объяснил сущность функционирования указанных форм. Вот что он писал о форме на -йхк: "Употребление сего деепричастия довольно затруднительно дня европейцев, потому-что ни на одном из западных языков нет возможности изъяснить с точностью его значение. По-русски, во многих случаях, можно довольно близко перевесть оное через средний род причастия прошедшего времени страдательных или средних глаголов; напр. зттикь, сделанное (что-нибудь), гьёрдюк, виденное (что-нибудь) и т.д. Деепричастие сие никогда не употребляется без местоимений: мой, твой, свой, наш, ваш, его или их; и так, бильдийим, или бе ним бильдийим, значит: мое ведомое (что-нибудь), т.е. мне известное; беним окудугум, мое читанное (что-нибудь), т.е. мною читанное,. онун гездийи, его (так сказать) гулянное (что-нибудь); напр. онун гездийи йер, его гулянное место, т.е. место в котором он гулял" /44,45/; "Прг^потреблении прилагательного деепричастия иногда выпускается существительное имя, если только по смыслу легко можно подразумевать оное; и, в таком случае, деепричастие сие принимает окончания падежей, в коих имя существительное долженствовало быть поставлено: .биз бизим казандыгамызы ийоруз. мы наше заработанное едим, - сказано вместо: бизим казандыгымыз парайы ийоруз. т.е. наши заработанные деньги едим. Сокращение сего рода имеет обыкновенно место в таких случаях, в коих мы употребляем выражение: то что, того чего и проч." /46, 47/.

Обратимся к вопросу о трактовке форм на -dik,-асак и -та в зарубежных грамматиках. Чуть ли не. до середины ХЗХ в. авторы не уделяли почти никакого внимания названным формам. Мадаио называл форму на -dik "претеритом инфинитива" /Maggio, 67/. Под тем же названием как редкую форму упоминает ее и Менинский (В этом же разделе названа и форма на -та - Мешл>-ski, 79-80). Вигье назвал форму на -dik "причастием склоняемым oпpeдeлeнным"/viguieг, 102/, а Жобер - "причастием склоняемым прошедшего времени" /íaubert, 109/. Комидас отнес формы на -dik и -асак к обеим категориям: и к инфинитиву и к причастиям - активному и пассивному /Comidas, 98-99, 108110/. Последующие авторы придали столь же мало внимания этому нововведению, как и самим формам на -dik/-acak, я лишь полвека спустя Редгауз в своей "Обосновательной грамматике османского языка" изложил идеи, предуказанные Комидас ом.

Редгауз прежде всего включает обе формы С- dik ir -acak) в число пяти простых активных причастий С-dik - причастие перфекта, -асак - будущего времени); обе формы являются, кроме того, и пассивными причастиями: -dik - пассивное причастие аориста, -асак - будущего времени /Redhouse 1846, 97 - 101/. В разделе "глагольные имена" речь идет о трех формах: I) глагольном имени настоящего времени (nom verbale présent) на-ma (Например: oturma (l'action de) s'asseoir - "/действие/ садиться"), 2) глагольном имени перфекта той же формы, что и простое активное причастие перфекта и пассивное причастие аориста /то есть о форме на -dak/и 3) глагольном имени будущего времени на-асак. Глагольное имя на -dik "предназначено для выражения действия, совершенного в прошлом". Напр.: /oturdik/ (l'action de) s'etre assis -"(действие) быть севшим" /106/. Здесь же, как и на стр. 101, автор высказывает удивление по поводе того, что Витье "с его неизменной точностью, не сумел отличить, пренебрегая общностью формы, это производное от активного причастия перфекта и пассивного причастия аориста" /Грамматику Комидаса Редгауз при этом не упоминает; возмояшо, он не был с ней знаком/.

Теоретическое построение Редгауза, хотя и не безошибочное (о чем будет сказано ниже), было для его времени превосходным. Правда, в качестве активного причастия прошедшего времени форма на -dik в современном языке выступает очень редко (ср. bait a görme dik orzian "лес, не видевший топора"), однако такое ее употребление не может быть все же не отмечено. Что касается значения "пассивного причастия аориста", то мы помним детальные разъяснений, данные на этот счет Сенковским и нуждающиеся лишь в одном уточнении: форы типа ofcu^ugumMO-гут означать не только "мое читанное (что-нибудь)" /как указывал Сенковский/, но и "мое читаемое" (в данное время или вообще) - в этом отношении термин Редгауза "аорист" оправдан, хотя еще точнее было назвать эту форму склоняемым пассивным причастием прошедшего-настоящего времени. Удивительнее всего, однако, то, что в эпоху, когда, большая часть грамматистов вообще едва замечала форму на-dik, Редгауз сумел провести четкую грань между употреблением этой формы в качестве причастия и ее же /в смысле: Ф/ в значении "глагольного голени" (ко

• торое, правда, следовало отнести не к перфекту, а опять-таки к"аористу), то есть сумел разграничить омонимы1; не открыв-1. Вслед за Редгаузом различали в форме на — dik I)причастие и 2) инфинитив (или глагольное имя) и другие грамматисты. См., в частности, следующие работы: Wahrmund, 169, 172; Jeh-litschka, 200-203; Tien, 149-50; Bonelli, 96, 104, 106; Horten^; Weil, 164, 172, 185. шиеся даже взору такого блестящего знатока турецкого языка, каким был О.И.Сенковский.

Современные исследователи хорошо знают, что форма на -¿1к "может выражать: а) самодайствие (факт совершения действия),

• т б) объект и материальный результат действия" /Соколов 1952, 15; 1954, 71/. Однако вслед за Е.К.Дмитриевым и некоторыми его предшественниками они считают форму на -<ик (как и форму о на -асак) "единой формой" . Между тем, этот взгляд не может быть обоснован ничем, кроме общности акустической формы двух грамматических единиц и общности их происхождения. Действительно, когда форма (Ф) на-а.1к употребляется в значении объекта и материального результата действия, то есть в значении пассивногопричастия, она не имеет перед собой дополнения в винительном падеже и в то же время может, при необходимости, присоединять аффикс множественного числа - ведь если можно сказать "виденный", то можно сказать и "виденные" (ёогййк1ег). Поэтому и отмечены в этом случае два ряда близких по значению форм: окиа.иёшп - окиа.ик1аг:ш, окиаи§ип okuduklarin, okudugu - okuduklari и Т.Д. (т.е. Sog1 таои'его S55±gV » наа^ в значении "само™

1. Второе значение форм на-dik и -асак в близкой формулировке ("предиет подлежащий действию") впервые отмечено, кажется, А.Казем-беком /354/, затем - Вармундом ("Objekt oder Produkt der That" - Wahrmund, 170); СМ. также: Horten, 80 ("Gegenstand der H^andlung"), Deny, 477, Церуниан, 277 и Др.

2. Такого мнения придерживался до недавнего времени и автор настоящей работы. См., например: Кузнецов, Сумин 1971, 28. Ср., однако: Кузнецов 1980е, 52.

3. На такие ряды форм впервые указал, по-видимоцу, Хорген (см.: Horten, 80) действия", если она образована от переходного глагола, естественно, управляет винительным падежом (Напр.: §ükür, tek tacagimi kaybettigime.(Yild.ÎP, 2С^Дще/ спасибо, ЧТО я поте-рял /всего-то/ одну ногу.") и ни в коем случае не может присоединять аффикса множественного числа /Исключено употребление формы вместо kaybettigime/. Главное же различие состоит в том, что форма kaybettigime содержательном плане не имеет ничего общего с причастием (Она в данном случае не может интерпретироваться à la Сенковский, то есть ни как "(мое) потерянное" или "теряемое", ни как "(мое) терявшее"), а обозначает, как правильно отметил С.А. Соколов, "само действие". И если в ходе предшествовавшего анализа мы "рассекли" единицы типа îr, miç и асакна времена изъявительного наклонения и причастия, являющиеся их омонимами, то и в этом случае должны провести аналогичную операцию, разграничив причастия и "про-причастия"(см. ниже) на

-dik/-acak, с одной стороны, и Глагольные имена" на -dik/ -асак, с другой стороны, как это давно было сделано Дк.РедI гаузом и его последователями .

Впрочем, термин "глагольное имя" мы взяли в канычшг. КМенно в этом вопросе мы менее всего склонны соглашться с

I. Однако после Ж.Дени традиция, заложенная Редгаузом, почему-то сошла на-нет, и последующие авторы, как правило, говорили лишь о "двух значениях" единой форш на-dik. Сж. : Godel 1945, 145-47; Peters 1947, 142; Kissling I960, 179 и СЛ.; Mörer 1961, 192; Lewis 1967, 163-65; Basin 1968, 119 - 121. Дескриптивисты обычно не упоминают даже и О двух значениях. См. : Voegelin, Ellinghausen 1945, 59} Swift 1965, 95рёдгаузом, .которш! но' еутж дела: отождествлял форму на -аък в указанном значении и форму на-та (сводя различие между ними к чисто временным моментам), хотя последняя обозначает отнюдь не само действие, а лишь его название"^. Семантическое различие между усеченным инфинитивом (-та) и формами на-аак/ -асак -хотя все три формы демонстрируют почтж полное структурное тождество -, с нашей точки зрения, столь значительно, что в рецензии на Грамматику 1956 г. А.Н.Кононова мы отнесли к числу сомнительных положений "трактовку формы на -та, которая "может обозначать само действие, т.е. сближается по значению с форлой на -сИк" (§§ 917 , 925)". И далее говорилось: "На наш взгляд, сближение между формами на -а.1ки на -та всегда является кажущимся. Оно подобно "сближению" между глаголом и отглагольным именем в русских предложениях "Я рад, что он приехал" ж "Я рад его приезду". Формы на -¿1к//-асак обозначают действие в наиболее конкретной его форте, то есть сближаются с временами изъявительного наклонения. Форма на -та обозначает название действия, то есть является абстрактной глагольной формой. С этой точки зрения представляется неоправданным и сам факт объединения под одной рубрикой ("име

III ■ I и I I и I I и I I. I 1.1 .1 •

I. Показательно, что в грамматиках, написанных турецкими авторами, формы -та,-1§, с одной стороны, И -<Ик, -асак, с другой, почти никогда не объединяются под одной рубрикой.

Форш на-та и все авторы считают (от)глагольными су* щес твительными, а форму на -¿1к - отглагольным прилагательным /Вап§иоё1и 1940, 62/, Причастием /Егбзл, 317; Ей±зкип, 249, 250; &епсап, 25>55/, деепричастием (б 11а) /ВаЬа /1931/, 116/. Лишь Эмрэ и эту последнюю форму относит к категории глагольных имен (существительных) /Етге, 200/. на действия") таких разнородных форм как -dik и -асак, с одной стороны, И-та, -так, -maklik, -x?, С- датой (§ 874)" /Кузнецов 1958, 154/.

Действительно, глагольность всех видов инфинитива /al-так "взять", al-та ("усеченный и."), al-mak-lik ("распространенный и.") "взятие"/ носит очень ограниченный характер. Между тем, форма на -dik (и аналогичные ей формы других тюркских языков), как единодушно отмечают исследователи, образует (образуют) "вторичный предикат" /Соколов 1952, 10/, или словосочетание, которое "считается потенциальным предложением" /По-целуевский А. 1943, 58/, или "развернутый член", то есть "по смыслу то же придаточное предложение, но особого типа" Диен-баев 1944, 119/, или распространенные члены предложения, которые "могут передать целостное суждение и иметь грамматические особенности предложения" /Каримова 1954, 119/ и т.д. Как видим, отчетливая глагольность формы на -dik (и соответствующих ей форм других тюркских языков )сомнений не вызывает.

В заключение раздела еще раз остановимся на вопросах терминологии. В связи с тем, что выше было сказано о значениях форм на -dik, -acak и -та, целесообразно, как мы полагаем, использовать в грамматических работах следующую систему терминов: I) Термин "отглагольное имя" сохранить только для обозначения восходящих к глаголу имен существительных с конкретными значениями, например: dondm>ma "мороженое", ug-ak "самолет", al-im satr-im "купля-продажа"1 и проч.;

I. Форма на-im не может считаться масдаром (глагольным именем), так как не обладает ни одним свойством глагола и не соотносит называемое действие с его референт-субъектом (производителем). Ср. hayvan alim satimi "кУПЛЯ-прОДажа ЛОШа-/ продолжение сноски см. на след. стр./

2) Для обозначения глагольно-именных образований типа -та, -makiik, пердающих наименование действия, использовать термины "глагольное имя" или "масдат>"; 3) Форму на-dik (отчасти и на-acak), выступающую без аффиксов принадлежности, обозначить термином "(неизменяемое) причастиеп; 4) Термин "изменяемое причастие" или "про-причастие" отнести к формам на-dikZ-acak в значении объекта или результата действия (о-kudiigum "то, что я читал/читаю; читаемое мной"); 5) Те же фор- ■ мы (Ф) в значении "самого действия" называть "именами действия" (okudugum "то, тот факт, что я читал/ читаю").

В этом случае термины "глагольное имя" и "имя действия", которые обычно употребляются как синонимы /см.: Ахманова 1966, Ю6С127.465/ будут строго разграничены, что вызывается объективной необходимостью - наличием омонимов в системе форм на -dikH на -асаки тем особым местом, которое занимают эти форш среди других глагольно-именных образований. /

6 . Система функциональных форм турецкого глагола g-ппя, Мы не рассмотрели еще функциональные формы группы Д (деепричастия и сходные с ними по употреблению формы). Но в связи с обособленностью форм этой группы от других единиц инвентаря мы можем пока ограничиться теми сведениями, которые были даны выше. Отметим лишь, что деепричастия не контактируют ни с одним видом словоизменительных аффиксов (Отдельные редкие исключения, например, присоединение аффикса исходного падежа к деепричастию на arak - araktan- могут не приниматься в дей", "торговля скотом" и hayvan(iari) satmasi "продажа им (или ею) лошадей" - в после днем случае речь идет о названии определенного /совершенного или имеющего совершиться/ действия, если угодно - конкретной работы ( is;ср. определение семантики усеченного инфинитива М.Эргином - Ergin, 176). расчет; к тому же падежный аффикс семантически изолирован здесь от падежной системы в целом).

Подводя итоги обзора функциональных форм глагола в современном турецком языке, следует еще раз отметить, что основная трудность состоит в выборе оптимального критерия их классификации. Выше (см. 1.2) уже говорилось о преимуществах семантического критерия. Однако и этот критерий не всегда оказывается достаточным, поскольку морфологические особенности, которые подчас обретает какой-то второстепенный по значимости разряд единиц, могут поставить его по крайней мере в один ряд с категориями, имеющими больший семантический вес, но недостаточно дифференцированными относительно других категорий в морфологическом отношении.

Здесь вновь возникает сложнейший вопрос о способах разграничения омонимов (полиформ) и: многозначных единиц (микст

• » форт). Беря за исходный семантический критерий, мы считаем, тем не менее, необходимым учитывать и формальные моменты, то есть морфологическую и синтаксическую характеристики формы. Так, в й-а мы усматриваем две единицы: - основу желательного наклонения и деепричастие -, поскольку безусловная семантическая автономия каждой единица подкрепляется синтаксической (а потому и морфологической) дифференциацией: основа желательного наклонения используется лишь в предикативной позиции, а для деепричастия эта позиция закрыта (Без учета семантики пришлось бы воспринимать морфему -а как "единую" форму, попадающую в тэазные позиции). С другой стороны, хотя в настоящем-будущем времени (-хг) четко разграничены значения настоящего и буддцего времени (см.Ш.А1.А1,Б), /а в форме на -цчц -значение неопределенного имперфекта и сослагательное значение (см.Ш.А1.В2а,ВЗ), мы воздержались от разбиения каждой из названных форм (Ф) на соответствующие единицы (ф-1, ф-2), так как отсутствие у этих (предполагаемых) единиц каких-либо синтаксических или морфологических особенностей затрудняет верификацию такого разбиения, не говоря уж о том, что опора . только на семантический критерий столкнула бы нас с опасностью видеть особую морфологическую единицу в каждом новом значении какой-либо формы, при чем общее их число может оказаться непомерно большим.

С учетом указанных обстоятельств в современном турецком языке должны быть выделены два основных класса функциональных форм глагола.

Важнейшим из них является класс финитных фощ, состоящий из форм нескольких наклонений, включая прямое, или изъявительное^. Все финитные формы обозначают собственно действие, действие само по себе. Это вовсе не связано, как иногда полагают, с выражением категории времени, которая формами некоторых наклонений (например, повелительного), как правило, вообще не передается или играет в них вполне подчиненную роль (ср. долженствовательное наклонение).

Все финитные формы относятся к числу спрягаемых /то есть присоединяют личные аффиксы/ и несовместимы (неконгруэнтны) с другими словоизменительными категориями /то есть не принимают падежных аффиксов, аффикса множественного числа (не считая его согласовательной функции) и аффиксов принадлежности/.

Вторым функциональным классом глагола является класс ин-Финитных форм. Морфологические единицы, относящиеся к этому классу, не присоединяют личных аффиксов первой или вто-I. В тюркологии финитные формы обычно не выделяются как особый монологический класс; см., однако: Гузев 1976а, 90-92. рой групп /за исключением аффикса Ь-го лица - ахг/. Класс ин*»;.: финитных форм распадается на четыре подкласса.

Причастия, как один из этих подклассов, стоят ближе всего к финитным фордам, в частности к основам времен индикатива, и даже попросту совпадают с ними в части морфологической фактуры. Общность происхождения многих причастий и времен индикатива /ср. формы -1г, -асак, -еи§, -й1(к)/ не вызывает сомнений. Однако вывода диахронического порядка не могут делаться на основании анализа синхронного среза языка.

Важно подчеркнуть, что близкие формам индикатива в части морфологического строения, причастия кардинально отличаются \ офих по линии семантики: они должны быть названы адъектив-1 ными формами глагола, так как не выражают собственно действия - хотя, как и индикатив, имеют определенное временнбе значение. Например, в поговорках Бйгйаеп а.уп1ап коуипи (ИЛИБйгй&еп ауШаш) ких^ карат. "Овцу, отделившуюся (или Отделив те гоо'я) от стада, хватает волк" или Злвааш зоу1е-ше2г-1-пйеп, Биуип З1г1ав1аа- 1-па.ап когки1ш?."Человека не говорящего (/из породы/ неговорящих), воды не журчащей /стоит/ опасаться" причастия (аупЛап, Боу1етег, §1г1атаг) обозначает динамический признак предмета или сам действующий предмет, но не действие как таковое. Таким образом, глагол в позиции сказуемого (главного, но также и придаточного предложения), то есть финитный глагол, и глагол-причастие различаются меж;пу собой не только (или даже не столько) позиционно, но в первую очередь категориально, ибо действие (как таковое) ж признак (действующего лица /предмета/) - понятия явно не тождественные (см. еще: 1.3 и 11.5).

Идентичность морфологической фактуры многих причастий и времен индикатива преодолевается за счет резко различных морфологических свойств, присущих тому и другому классу форм. Достаточно сказать, что причастия обладают способностью подвергаться синтаксической и лексической субстантивации - что исключено для финитных форм - и при этом приобретают морфо- , логические признаки существительного. Например: Ne kendini "bilmezler varí (N. Tiraba vaktim yok) "Какие есть самонадеянные (доел, не знающие себя) /люди/!" или: в ir uyur gezer-den farki yoktu. (K.NacLir. Dert bende.(lst., 1977), 44)"0на в эти минуты/ не отличалась от сомнамбулы (".от спяще(го) * гуляющего")".

Особенность причастий на -dik и на -асак, сочетающихся с аффиксами принадлежности /Например: Güvenip sevdiklerimiz varsa. (N.Merh. 46)"Если есть такие, кому мы доверяем и кого мы любим (доел, "наши любимые")."/состоит в том, что они в этом случае выступают в значении объекта действия, будучи субстантивированными пассивными причастиями с формально не выраженным страдателшшм залогом. Очевидно, что этим формам следует отвести особое место, имея в виду, что они являются не столько атрибутивными, сколько субстантивными формами глагола. Их можно называть изменяемыми причастиями, или, заимствуя термин И.Дени /см.: Deny, 474, 478, 461/ про-причастиями.

Всеми морфологическими свойствами имени существительного обладает и еще одна группа субстантивных форм глагола - глагольные имена, или мае дары (-ma, -i?, -maklik; в меньшей мере - инфинитив -так). Все же в турецком языке они должны быть отнесены к системе глагола не только потому, что обозначают название действия и образуются от любого глагольного корня, но и потому, что обладают также рядом глагольных свойств /в частности, присущим глаголу управлением/. Вот пример на употребление двух глагольных имен: Ne, aglamaiarim (agla-ma-la2>- im), не kendimi mahvedercesiiie ge<jmi§i tamire oaligigua fayda vermedi. (A.Büt.esOO^'Hn мои слезы ("плата"), ни самоистязательная попытка исправить /ошибку/ прошлого не принесли пользы".

В целом такими же морфологическими свойствами обладают имена действия (формы на-dik и -асак). Однако сходство между этими двумя разрядами глагольных форм - чисто внешнее, можно сказать, иллюзорное. Дело, правда, не в том, что имена действия, как это часто подчеркивается, имеют определенное временное значение, а глагольные имена лишены этого значения - временным значением обладают также и причастия, а между тем они не тлеют ничего общего с именами действия. Основная особенность имен действия состоит- в. том, что они, подобно формам времен и наклонений, обозначаютдействие как таковое, правда не главное действие, а побочное, связанное с главным отношениями зависимости. Эти отношения выражаются по с ре дет«" вом падежных аффиксов и послелогов. Лицо субъекта действия в данном случае обозначено соответствующим аффиксом принад^у лежности, поэтому аффикс -larможет следовать за именами действия лишь в третьем лице множесг венного числа - то есть аналогично финитным формам тогда как глагольные имена и про-причастия свободно принимают этот аффикс (Ср. примеры на сс. 95 и 102).

Таким образом, глагольные имена и игле на действия составляют еще два подкласса (разряда) инфинитных форм турецкого глагола. При этом глагольные имена во всех отношениях наиболее далеки от класса финитных форм, а имена действия, наоборот, наиболее близки этому классу в содержательном плане: это - предикативные (хотя и не финитные!) формы глагола.

Четвертый подкласс инфинитного глагола образуют деепричастия, которые, с необходимыми оговорками, можно назвать обстоятельственными (адвербиальными) формами.

В числе функциональных форм мы видим четыре омонимичные формы (ф) на -асак - основа времени, имя действия, причастие и про-причастие -, три омонима с показателем -¿щ^ но два -с показателями-1г и -пшз. Такое большое количество омонимов или, при ином подходе к существу вопроса, такая необычная полишункщональность форм на и на -асак вряд ли могут быть разъяснены той или иной классификационной схемой, построенной только на анализе форм современного языка. С учетом и других возможных вопросов представляется целесообразным дать краткий обзор предполагаемого развития функциональных форм турецкого (и тюркского) глагола. Ниже мы представим свою гипотезу, трактующую об этих вопросах, чтобы затем перейти к детальному анализу употребления функциональных форм глагола в современном турецком языке.

Глава вторая к изторж становления; сжтемы

ШШ1И0НАЛ.ЫШ. ФОНД ГЛАГОЛА ТУРЕЦКОГО ЯШКА

I. Синхронический: и диахронический: аспекты исследования .

Эту главу можно было бы озаглавить и иначе: "К истории становления системы функциональных форм глагола в тюркских языках", однако такой заголовок был бы не совсем точен, ибо нас интересуют не все функциональные форм?, фиксируемые в тюркских язйках, а лишь те из них, которые представлены в современном турецком языке. Нужно ли, однако, в исследовании, посвященном изучению системы функциональных форм современного языка (турецкого), предпринимать пусть даже краткий экскурс в сферу истории языка?

Одно из непреложных требований описательной лингвистики со времен Ф. де Соссюра состоит в том, чтобы не смешивать методы синхронических и диахронических исследований: поскольку изменения "никогда не происходят во всей системе в целом, а лишь в том или другом из ее элементов, они могут изучаться только вне ее" /Соссюр 1977, 120/.

Принципиальных возражений этот тезис не вызывает, однако, как уже отмечалось в Предисловии, лингвист по существу лишен возможности исследовать язык ахронически, ибо "в синхронном срезе языка. всегда обнаруживается много ЯС" /Вардуль 1969, 26/. При этом эти разные языковые системы настолько 'переплете i ны" сща с другой, что различить их без обращения к историчес- | ким источникам практически не представляется возможным; дес- г криптивист к тому же и не ставит перед собой такой задачи и нередко фиксирует как синхронные различия, принадлежащие по сути дела диахроническому аспекту.

Например, турецкий, аорист (форма на-ir), обозначая настоящее неактуальное, противопоставляется настоящему времени на -îyor. Однако этим значением аорист обладал еще go появления формы: на -îyor, и вряд ж здесь можно видеть лишь отрицательную (или нейтральную) функцию аориста в оппозиции -îyor : -гг. С другой стороны, фиксируемое у аориста в отдельных случаях "прегнантное" значение (то есть значение актуальности) есть возврат к очень давней ("регрессивной") ЯС, когда аорист регулярно выступал в этом значении. В свою очередь, форма на -iyor обнаруживает тенденцию к вытеснению настоящего-будущего аориста) из зоны настоящего времени (то есть нередко берет » - - » на себя функции настоящего неактуального), и это опять-таки инаяЯС, на этот рая не регрессивная, а прогрессивная (подробнее: III.AI.AI). Попутно отметим, что название "настоящее-будущее", безусловно, неточно. Правильнее называть форму на -1г настоящим и будущим временем. В нашей картотеке оказалось 53 примера на эту форму (в том числе 37 - на значение будущего времени), однако нив одном случае не фиксируется некое промежуточное, недискретное, "настояще-будущее" ее значение. И говорящий и слушающий всегда ясно представляют себе, о каком времени - настоящем или будущем - идет речь в данном конкретном случае. Приведем один пример: - Refik веу, siz Handani sev- - Рефик-бей, вы не любите miyor musunuz? - Sevdigimi mi Хан.ттдн? - Ты хочешь, чтобы я istiyorsim? - Eve t. - Niçin? любил ее? - Да. - Почему? - А - çiinlai Ъеп s eve rim de onun П0Т0ЩГ, ЧТО я люблю. Да и слу-için. Hem gorsen mutlak mutlak чись тебе /ее/ увидеть, ты не-s eve г s in. onu herkes sever. пременно полюбишь; ее все лю-(Ed. Hand. 5) fe

Игнорирование значений вообще (особенно у неотмеченных членов привативных оппозиций), а также многозначности и даже омонимии языковых единиц характерно, между прочим, не только для исследований, ведущихся в русле дескриптивной лингвистики. Например, в "Современном русском языке" указывается, что в качестве сказуемого побудительного предложения "может быть использован глагол в форме изъявительного наклонения (прошэд-шего и будущего времени), например:

Валгина и др. 1966, 307/. Словоформа "поговорим" является здесь, конечно, не"формой изъявительного наклонения", а омонимичной ей формой повелительного (или желательного) наклонения. Этот вывод может быть подтвержден разной дистрибуцией двух форм. Форма по- \ велительного наклонения не может сочетаться с местоимением "мы"; кроме того, соответствующий формант включает несколько агглютинативных вариантов, частично различающихся по значению (ср. "поговорим", "поговошм-те", "поговорим-ка", "поговорим-те-ка!0 /см.: Виноградов 1947, 594-95/, тогда как форма изъявительного наклонения известна лишь в одном варианте и свободно сочетается с указанным местоимением ("мы поговорим").

Возвращаясь к роли диахронического аспекта в синхроническом исследовании, приведем следующий пример. Известно, что финитные формы тюркских языков трактуются исследователями по-разному. Мы, например, видим в них морфологический класс финитных форм и ничто другое, тогда как большая часть тюркологов говорит о причастиях в финитной позиции либо о финитных формах, восходящих к причастиям (подробнее: 11.4). Следует признать, что доказательно обосновать правильность того или иного взгляда исключительно трудно и, видимо, пока не удалось никому (хотя субъективно многие авторы считают этот вопрос для себя "днвно решенным"). Представим себе, однако, что Языковеду-диахронисту удалось показать, что интересующие нас формы в своем первоначальном виде были действительно а) причастиями, или наоборот, б) финитными формами. Совершенно очевидно, что в первом случае станет сомнительной первая из предложенных выше квалификаций названных форм, а во втором ("б"), напротив, именно она окажется единственно возможной. К сожалению, сравнительно "неглубокое залегание" привлекаемых к анализу материалов (относящихся к УП-УШ вв. нашей эры) не позволяет решить вопрос в пользу той или иной точки зрения "в бесспорном порядке", однако возможность дополнительно аргументировать свои исходные положения все же сохраняется.

Эта аргументация могла бы быть усилена, если бы языковеды шире использовали для обоснования своих взглядов метод глот-тогоническихаксиом. Что здесь имеется в виду? В одной из своих статей Б.А.Серебренников продемонстрировал нам одну из таких аксиом, когда писал об одном очевидном свойстве мышления древнего человека - "оно было менее абстрактным по сравнению с мышлением современных людей"; отсюда исключалось, например, выражение в ту эпоху таких понятий, как "справедливость", "унижение", "неполнота" и т.п. /1970, 44/. Поскольку последнее утверждение непосредственно опирается на приведенную выше аксиому, оно, естественно, не нуждается ни в каком подтверждении языковыми фактами, оно самоочевидно.

Названная глоттогоническая аксиома не является, однако, единственной. Мы полагаем, что речь может идти по крайней мере о трех таких аксиомах, впрочем, тесно связанных одна с другой. Перечислим их: I) Язык всегда был коммуникативен; иначе говоря, каждое высказывание всегданеслокакую-то мысль /см. Шухардт 1950 , 79/; 2) Общее направление развития-языка - отнаиболее щзостого^к^более^сложному - таков, впрочем, общий закон развития - и, соответственно, от конкретного к абстрактному (Позднее - как вторичная - возникает и обратная тенденция: упрощение сложного); 3) При прочих равных условиях язык использовался в первую очередь для передачи наиболее значшлойинфотмадии (критерий социальной значимости высказывания).

Если первый из этих тезисов верен - а сомневаться в этом нет оснований то легко придти к выводу, что слова типа нога, щка (отдельные имена), рочз, скш-д (проекты отглагольного словообразования), (его) даревощбка, (мое) сказывайте (глагольные имена), хотя и обладают, каждое, каким-то значением, но не несут - и как таковые никогда не несли - никакой мысли, а следовательно, не могли составлять первоосновы высказывания в прошлом, как не составляют ее и ныне (см. Ев.26).

Метод глоттогонических аксиом мог бы быть полезен и при решении других вопросов. В.З.Панфилов в статье о происхождении склонения в нивхском языке пишет: "можно предполагать, что некогда нивхский язык был языком изолирующего типа, подобно современному китайскому языку" /1963, 78/ и приводит далее "свидетельства" в пользу этого вывода. Г.С.Кшчков приводит фактический материал, который "подводит к гипотезе, что древнейшую эпоху развития индоевропейских языков характеризует корнеизолирующий тип с последующим развитием флексии через агглютинацию" /1963, 4/. Н.Н.Коротков и В.З.Панфилов обнаруживают определенные "следы" того, что "современные агглютинативные языки в своем историческом развитии, видимо, пережили состояние близкое к изолирующему типу языков" /1965, 41/. В статье о происхождении местоименных слов К.Е.Майтинекая делает попытку "пролить свет на языкотворческий процесс, происходящий в эпоху, предшествующую времени существования самых древних исследованных языков-основ" и продолжает: "тем самым мы вторгаемся в область языкознания, которая многими лингвистами считается запретной, поскольку приблизиться к ней можно только при помощи гипотез и умозаключений. Вероятность же гипотез зависит от фактического материала, на котором построены аргументы, поддерживающие гипотезу" /1966, 16/.

Все это правильно, однако не следует забывать, что определенные выводы могут базироваться непосредственно на глоттогонических аксиомах, приведенных выше (причем их список, возможно, еще не исчерпан). Эти выводы не могут считаться "гипотезами"; они окончательны и не нуждаются в подтверждении. Так, приведенная выше аксиома Ш делает единственно возможным тот вывод, к которому "окольным путем" пришли В.З.Панфилов, Н.Н.Коротков, Г.С.Клычков и некоторые другие авторы .

В данной работе мы не станем, однако, "злоупотреблять" выводами, построенными на глоттогонических аксиомах, хотя бы таковые и могли быть сделаны /см.: Кузнецов 1970, 1980^/, и обратим основное внимание на те факты, касающиеся истории развития интересующих нас функциональных форм глагола, которые могут в определенной мере подтвердить обоснованность наших предположений.

2. Номинативная и вербальная теории о происхождении функци-г шальных свода глагола турецкого языка. Теория или, пожалуй, концепция, постулирующая именную (номинативную) природу тюркского предложения - а следовательно, и глагола или, конкретнее , его функциональных форм -, является в настоящее время исключительно популярной. Поскольку многие турецкие аффиксы функционального класса (-д.г, -асак) лежат в основе глагольного сказуемого и, в то же время, формируют причастия -что, конечно, не могло укрыться от взгляда наблюдательных грамматистов -, вполне естественно, что уже вскоре после издания первых европейских грамматик турецкого языка (что относится к началу ХУП столетия) в среде их авторов возникло мнение, согласно которому одной из примечательных особенностей этого языка является "спряжение причастий".

Родоначальником этой теории следует считать Ф.Менинского. Характеризуя форму настоящего и будущего времени в турецком языке, он в частности писал: "Впрочем, . sever есть собст^Нь венно активное причастие любящий (amairt) или который любит" /Meninski 1680, 72/. Предшественники Менинского, как об этом можно судить, например, по грамматике Ф.М.Мадаио /Maggio

1670, 62 и сл./ об именном (причастном) характере турецкого спряжения, по-видимому, ничего не говорили.

В начале двадцатых годов XIX века появляется работа М. Абель-Ремюза, в которой, насколько нам известно, автор впервые специально останавливается на структуре времен турецкого индикатива. Он пишет: "Если проанализировать времена, которые здесь имеют репутацию простых, станет ясно, что на самом деле они слагаются из времен глагола быть и причастия настоящего времени. Kilurum (я делаю) в действительности состоит из причастия kilur (делающий) и из im (я есмь)". И далее в сноске: "Наиболее уважаемые авторы грамматик турецкого языка образуют это время из ß-го лица настоящего времени индикатива, но они ни в коей мере не разъясняют этим структуры ни этого последнего, ни, впрочем, самого времени" /Abei-Remusat 1820, 275/. (Автор, однако, делает исключение для Ф.Менинского).

Существенные нюансы внес в теорию Менинского - Ремиза О.Н.Бетлингк, который, во-первых, ввел в научный обиход понятие "аффиксы сказуемости настоящего времени" (Pradikats-Affixe der Gegenwart), заменив им мифическое "настоящее время существительного глагола" (i-aek), и, во-вторых, указал, со ссылкой на неизвестную нам статью Рюккерта (Rücfeert; в : "Allgemeine Literatur-Zeitung", 1829,1, 579-80), что часть простых глагольных форм тюркских языков представляет собой "соединение . имени действия с аффилированным посессивом", то есть с аффиксами принадлежности /см.: Boehtlingk 1848, 349-50; 1851, 299-501, 514/.

Аналогичного взгляда придерживались многие известные специалисты по другим тюркским языкам, например, авторы "Грамматики алтайского языка" /1869, 54-56/, П.М.Мелиоранский /1894 , 54/, Н.Ф.Катан ов /1903, 671 и др./, В.В.Радлов /Radioff 1907 , 47 и сл./, а также алтаисты (Антон Боллер и другие, см.: Насилов Д. 1977, 90-91).

Легко заметить, что ни Менинский, ни Абель-Ремиза, ни даже Бетлингк не стремились как-то обосновать правильность своих взглядов; они их простопостулироваот. И, думается, не случаен тот факт, ято далеко не все туркологи стали адептами теории именной (номинативной) структуры глагольного предложения в турецком и других тюркских языках. Например, Дк.В. Редгауз указывает, что "3-е лицо единств, числа будущего времени. . образуется тем же способом, что и активное причастие будущего времени"/Redhouse 1846, 78/, но не утверждает, что оно является этим причастием. А.Вармунд отмечает, что причастие настоящего-будущего времени "имеет форму 3-го лица единств. числа аориста", а "активное причастие претерита имеет форму 3-го лица единств, числа неопределенного перфекта: gel-mii?. /Wahrmund 1898, 171-72/, тогда как сторонники именного происхождения глагола предпочли бы обратную формулировку. Не нашла отражения номинативная теория и в некоторых других грамматиках турецкого языка минувшего столетия /Ьм.: Besse 1829; Boyd 1842; Wells 1880; Youssouf 1892; jetb litschka 1895/. Особенно показательно, что эту теорию не приняли ни Недаиб, турок, написавший грамматику своего родного языка по-французски /см.: Nedjib 1870 , 45 , 77 и Др./, ни другие турецкие авторы турецких грамматик XIX - начала XX вв., из которых никто "и в мыслях не держал" называть основу того или иного грамматического времени причастием или именем действия /см.: Кононов /1939а/, 125, 140 и др./. Однако в теоретическую полешку названные авторы и их последователи не вступали. Постепенно сложилось впечатление, что позиция этого "молчаливого меньшинства" - если только она вообще была замечена - бесперспективна, коль скоро не может быть подкреплена хоть какой-нибудь аргументацией.

Издавна существовавшие стихийные сомнения в правильности номинативной теории, кажется, впервые нашли эксплицитное выражение в следующей цитате из нашей статьи 1956 года: "На наш взгляд, спряжение в тюркских языках не является именным. Однако этот вопрос требует особого рассмотрения" /Кузнецов 1956, 32/. Это "рассмотрение" имело место в написанной в 1952 г. статье "Происхождение прошедшего времени на -ды и имен действия в тюркских языках" /Кузнецов I960, 40 - 71/. ^ Нельзя сказать, что эта статья не была замечена, однако первый критический отклик на нее появился лишь пятнадцать лет спустя /см.: Щербак 1975 , 22/. А.М.Щербак писал: "У тюркологов спор о том, что раньше, имя или глагол, лишен той остроты, которую он приобрел в кругу индоевропеистов. На протяженшт нескольких десятилетий тюркологи неизменно подчеркивали господствующее положение имени и воспринимали как само собой разумеющееся довольно го зднее морфологическое выделение глагола. Однако в настоящее время и тюркологи не единодушны в предлагаемых решениях названной проблемы. С предельной отчетливостью мнение, идущее в разрез с традиционным, выражено П.И.Кузнецовым, не допускающим возможности образования собч ственно глагольных, или финитных, форм глагола из имен дей-ствия(resp• причастий) и придерживающимся той точки зрения, что финитные глагольные формы появились раньше причастий" /Щербак 1981, 11-12/.

Следует отметить, что, независимо от нашего выступления, близкие идеи развевают и некоторые турецкие лингвисты. Так, М.Эргин в своей "Грамматике турецкого языка"пишет: ".Глагольное спряжение в тюркском языке с самого начала носило глагольный характер (daima fiil hüviyeti iginde var ola gel-' mi^tir). Поэтому не следует забывать, что аффиксы наклонений и времен. всегда были аффиксами глагольного спряжения, никогда не выражали именного значения, не являлись причастными аффиксами" /Ergin 1967, § 447/.

Правда, Эргин не вполне последователен. Он допускает, что В необозримо далекую эпоху (Türksenin Mlinmeyen karanlik devirierinin iginde) тюркское спряжение, по-видимому, НОСИЛО именной характер /§ 447/. С другой стороны, высказывание М. Эргина показывает, что исторически обозримый период не дает достаточных оснований для вывода об именном характере тюркского спряжения. Зто же подтверждают по сути дела и утверждения сторонников номинативной теории. Вот некоторые из них.

Е.К.Дмитриев писал: "Неоднократно отмечалось, что спряжение в турецком языке именное. Личные формы изъявительногона-Ш10ненияп2ейставляют собою или форму сказуемости (настоящие и будущие времена) или форму принадлежности (прошедшие времена) от специфических основ времени, которые с морфологической точки зрения, очевидно, восходят к причастным^деепричастным образованиям" /Дмитриев 1939, 33/. Вводное слово "очевидно" говорит о том, что в основе излагаемого взгляда лежат не факты, а только предположения.

В.М.Жирмунский указывал: "Глагол как грамматическая категория происходит1 из имени в синтаксической функции сказуемого. Имя древнее глагола - это положение было выдвинуто Бунд-том и иллюстрировано им на материале языков первобытных народов. Ж.Я.Марр неоднократно высказывался в том же смысле." /1976, 199 (статья написана в 1945 г.)/.

Авторитет Бундта и Марра был высок в глазах Б.М.Жирмунского, однако многие смотрели на теорию Бундта иначе. Резко критиковал его концепцию Г.%хардг /см.: 1950, 104 и сл./. Г.Пауль в предисловии к четвертому изданию (1909) "Принципов истории языка" указывал, что с Вундтом его разделяла "абсолютно непреодолимая пропасть" /i960, 56-57/. Е.Еурилович утверждает, что вопрос, какое предложение - с глаголъннм или именным сказуемым - является первичной формой в индоевропейских (и других) языках, "нетрудно решить", пользуясь критерием максимального различия. Названный критерий позволяет придти к выводу, что "первичная и характерная форма предложения - предложение с глагольным сказуемым" /1962, 249/. Можно было бы добавить, что к тому же вывода нетрудно придан также, пользуясь глоттогонической аксиомой $ 3 (см. выше).

Б.А.Серебренников говорит: "В уральских, а возможно и в тюркских языках, в древности не было каких-либо резких различей между именем и глаголом ж глагольное действие фактически выражалось глагольным именем"; "Современной конструкция тина он^ерево^бет могла в то время: соответствовать конструкция дереворубка его" /1965, 25/.

Можно отметйь, что эта позиция Б.А .Серебренникова противоречит его же; взгляду, высказанному нятыэ годами ранее, когда он с полным основанием писал: 'Утверждения о существовании такого периода в развитии языка, когда не было ни глаголов, ни времен и язык представлял совокупность различных существительных, когда вместо глаголов были отглагольные имена существительные, граничат с логическим абсурдом" /1960, 8/.

Э.А.Грунина утверждает: "Именные признаки неличных форм. являются чертой, отражающей происхождение неличных форм. из продуктов отглагольного словообразования, т.е. из отдельных лексических единиц"; "Все личные формы возникли на базе предикативного употребления неличных форм" /1960, 75; см. также: 1963, 238/.

Подтвердить эти положения каким-либо фактическим материалом невозможно. Вттеоретическом же плане не вызывает сомнений, что глагол употреблялся первоначально лишь в позиции сказуемого (ибо не было ничего, кроме простого предложения) и что неличные формы глагола, поскольку они не несут мысли, занимать эту позицию не могли (а следовательно, их и вообще еще не было). Таким образои, можно, по-видимому, сформулиро^ч-вать следующий вывод: если мы имеем какую-то функциональную * глагольную форму, относящуюся к числу древнейпшх, которая в исторически обозримый период выступала в двух или нескольких синтаксических позициях, включая сюда и позицию сказуемого, то есть значительные основания полагать, что в развитии такой формы именно эта позиция является исторически исходной.

А.М.Щербак пишет: "То, что в описательных грамматиках носит наименование глагольных основ, не всегда имело морфологический статут глагольности: первоначально это были недифференцированные глагольно-именные основы"; "В тюркском праязыке почти любой первичный корень обозначал и предает и действие-состояние, т.е. был синкретичным" /1975, 22; см. еще: 1976, 96; 1981, 12/.

Речь здесь идет об эпохе возникновения первичных сяов-ос-нов, то есть о наиболее древнем этапе формирования языка. Само собой разумеется, что надежными фактами, которые бы относились к столь ранней эпохе, никто из языковедов, в частности тюркологов, не располагает. Тлеющиеся же в руках исследователей косвенные свидетельства позволяют некоторым из них утверждать нечто противоположное тому, что говорит А.М.Щербак. Так, А .А .Юлдашев критикует мнение Г.Вамбери, В.М.Жирмунского и других лингвистов, согласно которому глагол происходит из первично диффузного имени в процессе его дифференциации /Юлдашев 1958, 20 и сл./ и считает, что корень не может быть глагольным ж именным одновременно.

Эта точка зрения в целом справедлива. Правда, сказанное не означает, что мнение о синкретичности глагольных и именных корней в древнейшую эпоху вообщз лишено каких-либо оснований. Даже в современном языке (например, турецком) имеется ограниченное число такого рода корней: еэк! "старый" - "старей", ек§1 "кислый" - "окисляйся", tat "вкус" - "пробуй (на вкус)" и некоторые другие. Несомненно, были такие корни и в древности. В качестве примера можно сослаться на корень хад, выступавший, по—видимому, в значениях: I) "нога", 2) "иди, ступай"

Севортян 1974, 103-104/. Однако ограничиться лишь такого рода наблюдениями было бы недостаточно.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Система функциональных форм глагола в современном турецком языке"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. Функциональные формы турецкого глагола составляют четвертый ранговый (синташатический) класс глагольной словоформы. Минимальная модель любой глагольной словоформы в турецком языке состоит из корня и одной морфемы четвертого рангового класса (класса функционала).

Ранговый класс функционала может включать от одной до пяти морфем, которые образуют "порядки" этого класса. Основу класса составляет первш!порядок, в парадигму которого входит двадцать пять морфем и нулевая морфема со значением 2-го лица единственного числа императива.

2. Анализ функциональных форм глагола требует учета син£ таксических позиций, в которых встречаются глагольные словоформы. Эти позиции таковы: I. предикативная, 2. полупредикативная, 3. атрибутивная /а) причастно-атрибутивная, б) бахув-рихи-атрибутивная, в) притяжательно-атрибутивная, г> масдар-но-атрибутивная/, 4> объектная (субъектно-объектная), 5) адвербиальная.

3. Система функциональных форм турецкого глагола подразделяется на два парадигматических класса: А. класс финитных форм; Б. класс инфинитных форм.

4. Следует различать: I) морфологический класс (МК) — в значении грамматической системы, слагающейся из ряда морфологических форм, и 2) грамматическую категорию (IX) - систему грамматических понятий, лежащих в основе выделения данного МК. На сверхграмматическом уровне можно говорить о понятийных (предсемантических) категориях.

5. Финитные формы турецкого глагола распадаются на накло

НЭЕш! (прямое ж косвенные). Всем наклонениям присущи грамматические категории финитностж и дестинативности (выявляющей различия между отдельными наклонениями, лежащие в палевых установках высказывания); кроме того, определенную роль в формировании отдельных наклонений или морфологических разрядов меньшей значимости играют ГК темпоралъности (времени), модальности и вида.

6. Все формы изъявительного наклонения объединены деотплатив ным значением информативности, присущим любой единице этого класса. Все формы обладают, кроме того, определенным темпоральным значением, что позволяет членить систему турецкого индикатива на три основных ряда - ряд прошедшего, ряд настоящего ж ряд будущего - ио числу абсолютных времен.

7. Абсолютные времена выделяются по отношению к главному пункту ориентации - моменту речи ШР). Относительные временные форш имеют двойную ориентацию - на № (О1) и на лежащий в плоскости прошедшего или будущего времени второй ори-ентационныи пункт

О2).

8. Абсолютные времена получают следующие определения: к проведшему времени относятся любые действия, завершенные до МР, к будущему времени - действия, начатые после Ш?. Действия, которые к МРне завершились (сколь бы давно они жи начались) следует относить к настоящему времени, не принимая во внимание различий в длительности и акциональной интенсивности действия. В связи с этим нет оснований для выделения темпоральной единицы, которую обычно обозначают как "значение всевременности (или вневременности)".

9. Методика бинаризма не всегда охватывает исследуемые явления в надлежащем объеме, поскольку I) сводит значения отдельных единиц к оппозитивным отношениям между ними, 2) не учитывает исторического аспекта, в частности - "наследственности" немаркированного члена оппозиции, 3) игнорирует перспективу отношений между элементами оппозиции, нередко выявляющуюся в "экспансивности" отмеченного члена, стремящегося взять на себя функции своего оппонента. Кроме того, методика бинаризма неэффективна при изучении "открытых" систем.

10. В группе настоящих времен различие между единицами хг и 1уог носит аспектуальный характер. Могут быть выделены абстрактный и конкретный подвиды незавершенного вида.

И. В группе будущих времен единипд асак обозначает такое будущее, которое "вытекает из настоящего", то есть мыслится как предопределенное, закономерно вероятное (в отличие от аориста /о-г/ в значении будущего времени).

12. Группа прошедших времен состоит из двух простых (<ц, Ш1§) и шести сложных форм; ¿кроме того-, выделяются перифрастические'ж "периферийные" формы.

13. Значения результативности - не ре зультативности (совершенности - не совершенности) нерелевантны для системы тюркского глагола. В системе турецкого глагола выделяются два видовых разряда изъявительного наклонения: I) завершенный (тотальный) вид представлен четырьмя формами: -ал, -т1§, -тд.§-Ь1, -¿губа; 2) незавершенный вид (в плоскости прошедшего времени) - тремя формами: -1г<11, -хуог&и, -та^ауйд.; кроме того, к незавершенному виду примыкает форма -асакЪа.

14. Единица пи§ ("прошедшее абсентивное") означает непрямое рассмотрение действия в связи с тем, что информация поступает к автору высказывания со стороны /"говорят"/ либо представляет собой неожиданный /"оказывается"/ шеи полученный лишь в итоге ряда предшествующих наблюдений вывод.

15. Единицы а.1 и ш1§ являются в принципе прете ригами. Прошедшее на -<ц - немаркированный чяен в оппозиции с

- может выступать как в отрицательном, так ж в нейтральном качестве /в последнем случае - без выраженного значения констатации действия самим говорящим/.

16. В единице ш-е-Ьз. первый элемент утрачивает значение "заглазности", сохраняя лишь таковое прошедшего времени (иногда с перфектным оттенком). Элемент ( 1-)<з± вторично сигнализирует значение прошедшего времени /что и создает эффект "прежде-прошедшего"/. Ишзерфектное значение, характерное для элемента (1-)й1 в именном предложении, является факультативным. Получается, таким образом, два типа употребления цщ^х: першектно-ишерфектное /нерелевантное для данной формы, хотя и наиболее типичное/ и плюсквампретери-альное.

17. Формы с элементом (1-)а.1 /кроме -<Эл.уй1/ могут использоваться в особой стилистической функции - для передачи пересказанной (или "неоформленной1') речи. Неучет этой функции ведет к ошибкам.

18. Ввиду многозначности глагола о1-, как правило, не приходится ограничиваться выявлением одного ("общего") значения той или иной перифрастической форы. Кроме того, к числу функциональных форт должны быть отнесены лишь такие перифрастические формы, которые могут быть противопоставлены другим фор/гам индикатива и, тем самым, включены в эту систему. К их числу относятся формы о1иг и -пш? о1асак ("будущее предшествующее"), а также -асак: о1&и, -и? (-таг) о1&и, -па§ oldu и -mi§ "bulundu (cp. значе ЕЖЯ со орг/r - a cakt i, - ir di, - mi£?t i).

19. К числу "периферийных форм" индикатива могут быть отнесены формы —так üzere(ydi), —masin mi, -maz mi.

20- В диссертации рассмотрены четыре формы абсентивной модальности. Автор приходит к выводу, что форму -mi§mi§ следует считать абсентивным плюсквампретеритом (факультативно -плюсквамперфектом).

-Формы предположительно-утвердительной: модальности не имеют отношения к выражению "состояния в настоящем.", как считают некоторые исследователи.

21. Выделяется три косвенных наклонения: долженствователь-ное (-malí), волюнтативное (повелительно-побудительное) и дезидеративное (или дезидеративно-эмотивное).

22. Волюнтативное наклонение, хотя и не имеющее единого морфологического стержня, характеризуется общей идеей побуждения к какому-то роду деятельности. Оно подразделяется на два субнаклонения: а/ повелительное (формы второго лищ) и б/ побудительное (формы других лиц, а также формы так называемого "желательного наклонения"). Повелительное субнаклонение подразделяется на I) главное субнаклонение и 2) побочное субнаклонение (формы -sana, -saniza).

23. К дезидеративному наклонению, вырастающему более или менее абстрактные (по)желания говорящего, отнесены формы -sa, -saydi, -aydi.

2.4 Инфинитные формы /I. формы зависимого сказуемого (условное наклонение; игле на действия); 2. адвербиальные формы (деепричастия); 3. адъективные формы (причастия) и 4. субстантивные форш (про-причастия; глагольные имена)/ не об-дадак® ^тм&ттййкЩщ-катЩ?оршш,:: которые. ш. бШпг-£ы~изёестык слэше ^шштшг- форкх' ^крше, ¿атегорий условности; усту-мтвяшооти*. /шеийшнсю1ЕД irjie которых других^".®. -дгакке-ч^сда:, лдольно-именным формам).

25. Условное наклонение подразделяется на два субнаклонения: I) условное наклонение-I, или собственно условное наклонение, и 2) условное наклонение-2, или реально-условное наклонение. Б первом наклонении идея условности ("если") всегда осложнена модальными га ирреальным значениями (alsam "пусть я возьму"; "если бы я взял"/в будущем или в прошлом/; alsay-dim "если бы я взял").

26. Имена действия в отличие от причастий, глагольных и отглагольных имен являются чисто глагольными формами (с формальными атрибутами именных форм) и обозначают "само действие": aidxgxm "/то, тот факт/, что я взял, брал, беру". "Причастия" в конструкции тюркского трехчлена также должны считаться именами действия.

2(7. Адвербиальные формы подразделяются на: I) соединительные деепричастия Охр, -атак), 2) деепричастия образа действия и 3) времени.

28. Причастия должны отграничиваться от омонимичных форм изъявительного наклонения. Наиболее употребительным причастием является форма -ап. Факультативно употребляемое перифрастическое причастие -makta oían соответствует в системе индикатива всем формам незавершенного вида.

29. Во второй /полупредикативной/ позиции чаще всего используются чисто предикативные единицы, то есть финитные форш (ср. Beni gittx "biliyorlardx "Они считали, что я ушла" ). Однако наблюдается и процесс частичной "партиципации" финитных форм в этой позиции.

30 . Про-причастиями называются формы с объектным значением в синтаксически независимой позиции. Морфологическим свойством, отличающим про-причастия от омонимичных имен действия, является их способность свободно присоединять аффикс множественного числа, как это характерно для имен (окайнЫ-алт "/все/ то, что я читал/ читаю").

31. Инфинитив - наиболее абстрактное наименование действия. В турецком языке он может быть назван "имя-инфинитив". Именными свойствами в полной мере обладают глагольные имена: усеченный инфинитив, распространенный инфинитив и форма на Глагольные имена не имеют своих подлежащих или субъектов, однако в плане реальной действительности обозначаемое шли (в виде наименования) действие может быть связано отношением принадлежности с референт-субъектом или референт-объектом ( айатш ее1тез1 "приход человека", кз.-taЪlIl окшшаз1 "чтение книги").

32. Усеченный инфинитив нельзя относить к "абстрактному наклонению" (Любимов). Однако он не выражает и реального действия. Уеечзншй. инфинитив представляет собой субстантивное наименование действия - как реального, так и потенциального .

Список научной литературыКузнецов, Петр Иванович, диссертация по теме "Языки народов зарубежных стран Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии"

1. Абдрахманов М.А. 1971а. Некоторые особенности глагола в говорах шорского языка. ВТ. Баку.- 1971е5. Форш времени в западносибирских татарских диалектах. Уч. зап. Кемеровского пед. ин-та,вып. 24, Кемерово.

2. Абдуллаев А.З. 1963. Сложноподчиненное предложение в современном азербайджанском языке: Автореф. докт. дате. Баку.

3. Абражеев А.И. 1956. Специфика выражения различных видов русского сложноподчиненного предложения в узбекском языке. -Труды Узбекского гос. ун-^га им. Ал .Навои. Новая серия, }г 62. Самарканд.

4. АГ-75 Академику В .А .Гордлевс-кому к его сешдесятипятшгетш. Сб. статей. -М.: АН СССР, 1953.

5. Агазаде Н.Г. 1965. Категория наклонения в современном азербайджанском языке: Автореф. докт. дис. Баку.

6. Агламова М.Т. 1966. Способы выражения повелительности'и желательности в тюркских языках: Авторе®:, канд. дис. Ташкент.

7. АдмоняВ.Г. 1960. Двучленные фразы в трактовке Л.В.Щербы и проблема предикативности. Научи. докл. высш. школы. Филологические науки, $ I.- 1970. Еще раз об изучении количественной стороны грамматических явлений. ВЯ, $ I.

8. Айляров Ш.С. 1954. Учебник турецкого языка. М.: Моск. ин-т востоковед.- 1974. Развернутые члены предложения в современном турецком языке. М.: М/ГД.

9. Акбаев Н1.Х. 1976. К вопросу о происхождении посессивных аффиксов в тюркских языках. ТИ.

10. Аракин В.Д. 1976. К истории изафета в тюркских языках. ТИ. Аскарова И .А. 1961. Сложные предложения с придаточными: дополнительными в узбекском языке. - ВС0Г. . Ахманова O.C. 1966. Словарь лингвистических терминов. - ГЛ.:

11. Сов. энциклопедия. Байтугаева Г.И. 1958а. Выступление. -ВГЕЯ.- 1958^. Сложные определительные конструкции (развернутые определения) в современном казахском языке: Автореф1. канд. дис. Алма-Ата.

12. Балакаев M.B. 1948. Активизация субъекта в казахском языке.

13. Батманов И.А. 1934. Категории времени сказуемого в турецких языках. В кн.: Сб. научн. тр./ Узб. НИИ культ, строит-ва, т. I, вып. 2. Ташкент.

14. Биалиева К.К. 1968. Вопрос о "субъектных" деепричастных конструкциях в русском и казахском языках. В кн.: Филологический сборник/ Мин-во высш. и средн. спец. образов. Каз ССР', вып. УIII - IX. Алма-Ата.

15. Блумфилд Л. 1968. Язык. Под ред. и с предисл. М.М.1Ухман. -М.: Прогресс.

16. ВИЯ = Вопросы грамматики тюркских языков: Мат-лы координац. совещ. по проблемам глагольЕ. вида и сложнойодч. ир-ия в тюрк, яз-ах. Алма-Ата: АН КазССР, 1958.

17. Виноградов В.В. 1947. Русский язык. -М.-Л.: Гос. уч.-пед. изд-во Мин-ва просвещ. РСФСР.

18. ВКВНГТЯ Вопросы категорий времени и наклонения глагола в тюркских языках. - Баку: Элит, 1968.

19. ВОГЯСКД = Вопросы описательных грамматик языков Северного Кавказа и Дагестана.- Нальчик: Кабард.-Балкар, кн. изд., 1963.

20. Володин А.Н., Храковскии В .С. 1977. Функционально-типологическая характеристика императива. СТ, #5.

21. ВСОГ = Вопросы составления описательных грамматик. М.: АН СССР, 1961.

22. ВТ Вопросы тюркологии (I. Ташкент: Наука, 1965; 2. Баку: Эж, 1971).

23. ВТК = Всесоюзная, тюркологическая конференция. Советская тюркология и развитие тюркских языков в СССР: Тез. докл. ж сообщ. Алма-Ата: Наука КазССР, 1976.

24. ВЯ = /журн./ Вопросы языкознания. М.: Наука.

25. Габинский М.А. 1966. К диахронической типологии инфинитива. -ВЯ, £ I.

26. Гаживва Т'.А. 1958. Система форм прошедшего времени глагола в современном азербайджанском литературном языке: Авторе®'. канд. дис. М.

27. Галкина-Федорук Е.М. 1956. Слово и понятие,- ГЛ.: Учпедгиз.- 1957. О форме и содержании в языке. В кн.: Мышление и язык. Под ред. Д.П.Горского. М.

28. Ганиев Ф.А. 1963. Видовая характеристика глаголов татарского языка. Казань: Таткнигоиздат.- 1980. Вопросы морфологии татарского языка. Казань: Татарок. книжн. изд-во.

29. Ганшина К.А. 1950. Анализ иностранного текста как условие его понимания. В кн.: Теория и методика учебного перевода. М.

30. Гегель Г. 1929. Энциклопедия философских наук. Т.1. 4.1. Логика. М. -Л.: Гос. изд-во.

31. Гиганов Т. 1801. Грамматика татарского языка. С.-Пб.

32. Гжсон Г. 1959. Введение в дескриптивную лингвистику. -М.:

33. М.: АЕ СССР, 1954. Грамматика современного русского литературного языка. М.: Наука, 1970.

34. Гутор Д1.Д./. 1914. Краткая турецкая грамматика. Тифлис.

35. Дашчян Т'.Дд. 1962. Глагольные имена на -дыг, -ачаг, -маг и -ма в современном азербайджанском языке: Автореф). канд. дис. Баку.

36. Джамантаева С.Ш. 1968. О категории вида и категории аспекта.-В кн.: Филологический сборник/ Мин-во высш. и средн. образов. КазССР, вып. 8-9. Алма-Ата.

37. Джанмавов В.Д. 1967. Деепричастия в кумыкском литературном языке (сравнительно с- другими тюркскими языками). М.: Наука.

38. Джевдет-заде X., Кононов А.Н. 1934. Грамматика современного турецкого языка. Д.: Ленингр. вост. ин-т.

39. ДжикжяМ.С. 1975. Морфологическая структура слова в турецком языке.: Авторе®:, канд. же . Тбилиси.- 1977. Ранговая грамматика и структура словоформ турецкого языка. В кн.: Тез. докл. I Междунар. сими. ученых соц. стран., ч.1. М.

40. ДокулилМ. 1967. К вопросу о морфологической категории.1. ВЯ, . 6.

41. ДЕС = Древне тюрке кий словарь. Л.: Наука, 1969.

42. Дяренкова Ж.П. 1940. Грамматика ойротского языка. -М.-Л.:1. АН СССР.- 1941. Грамматика шорского языка. М.-Л.: АН. СССР.

43. Есенов Х.М. 1972. Основные средства связи компонентов сложноподчиненных предложений. СТ, J6 4.- 1975. Синтаксис предложений с зависимыми конструкциями в казахском языке. Азтореф: докт. ~ дис-.:~ Алма-Ата.

44. Жиенбаев С. 1944. О классификации слош! о подчиненных предложений в казахском языке. Изв. Казахск. филиала АН СССР: Сер. яз. и лит-ры, вып. I. Алма-Ата.

45. Жирмунский В.М. 1976. Развитие частей, речи в тюркских языках по сравнению с индоевропейскими. В кн.: В.М.Жирмунский. Общее и германское языкознание. Л.

46. Закиев М.З. 1971. Сшоыимичность аналитических и сштетичесй ких сложных конструкций в тюркских языках. ВТ. Баку.- 1972. Некоторые вопросы формирования сложноподчиненных предложений,. СТ, 1* 2.

47. Звегшцев В.А. I960. История языкознания XIX XX вв. Ч. 2. -М.: Просвещение.

48. Ильша Е.Е. 1980. Морфология: глагола в современном русском языке. М.: Наука.

49. Йшшжекова-Грекул А.И. 1953. Причастия в хакасском языке. -АГ-75.

50. Исаченко A.B. 1961. 0 грамматиче с ком значении. ВЯ, Г I.

51. ИСГГЯ Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков. Ч. 2. Морфология. -М.: AS СССР, 1956.

52. Каджарова Э. 1961. Прошедшее время на -шш в туркменских литературных памятниках ХУШ XIX вв. - Изв. АН ТуркССР: Сер. обществ, наук, I. Ашхабад.

53. Казем-бек А. 1839. Грамматика турецко-татарского языка. -Казань.

54. Каримова A.M. 1954. Придаточные предложения в татарском языке: Автореф. канд. дис. Казань.

55. Карпов В.Г. 1955. Изъявительное наклонение в хакасском языке: Автореф. канд. дис. М.- 1957. К вопросу о категории глагольного вида в хакасском языке. San. Хакасского НИИ1 яз., лит-ры и истории, вып. 5, Абакан.

56. Катанов М.Ф. 1903. Опыт исследования урянхайского языка. -Казань.

57. Кацнельсон С .Д. 1949. 0 возникновении речи. Д.: Ленжздат.- 1972. Типология: языка и речевое мышление. Д.: Наука.

58. Кибиров Ж. 1965. К вопросу о видах глагола в тюркских языках. В кн.: Исследования по уйгурскому языку, т. I. Алма-Ата.

59. Конрад Н.И. 1937. Синтаксис японского национального литературного языка. М.: Изд-ское т-во иностр. рабочих СССР.

60. КоркинаЕ.И. 1970. Наклонение глагола в якутском языке. -М.: ' Наука.

61. Коростовцев М.А. 1969. 0 природе египетского глагола. -ВЯ, В 4.

62. Коротков H.H., Панфилов В.З. 1965. 0 типологии грамматических категорий. ВЯ, i' I.

63. Кошмидер Э. 1962. Турецкий: глагол и славянский глагольный вид. В кн.: Вопросы глагольного вида. М.

64. Крейнович Е.А. 1966. Об инкорпорировании и примыкании в нивхском языке. ВЯ, А- 3.

65. Кузнецов П.И. и др. 1954. Учебник турецкого языка для 1-го курса. М.: Военн. ин-т иностр. яз-ов.

66. Кузнецов П.И. и др. 1956. Учебник турецкого языка для 2-го курса. -М.: Военн. ин-т иностр. яз-ов.

67. Кузнецов П.И, Сумин Е.В. 1971. Учебник турецкого языка (Основной курс). Кн. вторая. М. /Б. и./

68. Кузнецов П.С. 1953. Историческая грамматика русского языка. Морфология. Изд-во М/ГД.

69. КуршговичЕ. 1962. Очерки по лингвистике. М.: Иностр. лит.

70. Лекомцев Ю.К. 1961. Замечания к вопросу о двустороннем языковом знаке. ВЯ, J' 2.

71. Ломтев Т.М. i960. О природе значения языкового знака. Вопросы философии, 7. М.

72. Майзель С.С. 1944. Турецкий изафет: Канд. дне. М.- 1953. Категория дефинитивности в турецком языке. АГ-75.- 1957. Изафет в турецком языке. Ред., предисл. и примеч. А.Н.Кононсва. М.-Л.: АН СССР.

73. Майтинская К .Е. 1966. К происхождению местоименных слов в языках разных систем. ВЯ, № I.- 1974. Сравнительная морфология финно-угорских языков. -В кн.: Основы финно-угорского языкознания. М.

74. Максимов В. 1867. Опыт исследования турецких диалектов Худа-вендгяра и Карамании. С-Пб.

75. Малов С.Е. 1951. Памятники древне тюркской письменности. -М.-Л.: АН СССР.

76. Мелиоранский П.М. 1894. Краткая грамматика казак-киргизского языка. 4.1. Фонетика и этимология. С-Пб.- 1900. Араб-филолог о турецком языке. С-Пб.

77. Мельников Г.П. 1969. Семантика тюркских форм на -шш и -ды.

78. Мещанинов И. И. 194-5. Члены предложения и части речи.1. М.-Л.: АН СССР.- 1949. Глагол. М.-Л.: АН СССР.

79. Монгуш Д.А. 1963. Форш прошедшего времени изъявительного, наклонения в тувинском языке. Кызыл: Тувкнигоиздаг.

80. Мусаев К. 1956. О г лаг о л ьн о -име иных конструкциях в современном казахском языке: Автореф. канд. дис. М.

81. Мухтаров Дж. 1971. История развития причастных форм в узбекском языке: Автореф. докд. дис. Шашкент.

82. Мучник И.II. 1946. О значениях видов русских глаголов. -Русский язык в школе, $ 5-6. М.

83. Нажил Э.Н. 1960. Современный уйгурский язык. М.: Вост. лит-ра.

84. Нартыев Н. 1975. Сложноподчиненное предложение в тюркских языках. СТ, I" 5.

85. Насилов Д.М. 1963. Структура времен индикатива в древнеуй-гурском языке.: Автореф. канд. дис. М.- 1977. Из истории алтаистики (статья первая). CT, .' 3.

86. Насыров Д.Е. 1954. Причастие и его синтаксические функции вкаракалпакском языке: Автореф. канд. дис. М.

87. Некрасов Н.П. 1865. О значении форм русского глагола. С-Дб.

88. Никольский Л .Б. 1955. Причастие глагола в функции сказуемого придаточного предложения в современном корейском языке. -Труды Военн. ин-та иностр. яз-ов, $ 9.

89. Оралбаева П. 1976. Проблема нулевой формы и нулевого слова в грамматическом строе тюркских языков. ВТК.

90. Орузбаева Б.О. 1952. Форш прошедшего времени в киргизском языке: Автореф. канд. дис. Фрунзе.- 1955. Форш прошедшего времени в киргизском языке. -Фрунзе: АН КиргССР.

91. Павлов И.П. 1953. Деепричастия и их синтаксические функции в чувашском языке: Автореф-. канд. дис. М.

92. Пазухин P. 1973. Так называемое "повелительное наклонение" и его парадигма.- Studia Eossica Posnaniensia, 5« Poznan.

93. Панфилов В.Б. 1963. О происхождении склонения в нивхском языке. ВЯ, Г 3.- 1971. Взаимодействие языка и мышления.- М.-Л.: Наука.

94. Пауль Г. I960. Принципы истории языка. М.: Иностр. лит-ра.

95. Пепинова С'.А. 1966. Структурно-семантические • (видо-временные )особенности форм прошедшего времени в немецком и азербайд-канском языках. Баку: Маариф.

96. Пешкове кий A.M. 1922. Школьная и научная грамматика. Берлин: Гос. изд-во РСФСР.- 1956. Русский синтаксис в научном освещении. Изд. 7-е. -М.: Гос. уч-пед. изд-во Мин-ва просвещ. РСФСР.

97. Пинес В.Я. 1971. О моделировании структуры глагольных форм в тюркских языках. CT, J' 3.

98. Покровская' Л.А. 1976а. Инфинитив и его употребление в гагаузском языке. Тй.- I9760. К вопросу о личных и неличных формах глагола в тюркских языках. Т.

99. Потебня A.A. I8S8. Из записок по русской грамматике. T.I -Харьков.- 1977. Из записок. Т. .У, вып. II. Глагол. М.

100. Поцелуевский А.П. 1943. Основы синтаксиса туркменского литературного языка. Ашхабад: Туркм. объедик. гос. изд-во.

101. Поцелуев ский Е .А. 1967. Тюркский трехчлен. -М.: Паука.

102. Радагов В.В. 1928. Памятники уйгурского языка. Л.:АН СССР.

103. Размусен Л. 1891. О глагольных временах и об отношении их к видам в русаком, немецком ж французском языках. Журнал шн-ва народн. просвещения, J,' 275. С-Пб.

104. Рамстедт Г.И. 1957. Введение в алтайское языкознание. Морфология. Под ред. ж с предисл. Н.А.Баскакова. M.: Иностр. лит-ра.

105. Ревзин И.И., Юлдашева Г.Д. 1969. Грамматика порядков и ее использования. ВЯ, Г I.

106. Реформатский A.A. 1967. Введение в языковедение. Изд. 4-е, исправл. и дополн. -М.: Просвещение.

107. Решетов В.В. 1965. Основы фонетики иг грамматики узбекского языка. Ташкент: 'Учитель".

108. Русская грамматика. T.I. Фонетика, фонология, ударение, интонация, словообразование, морфология. -М.: Паука, 1980.

109. Сазонова И.К. 1975. Причастия, в системе частей речи и лек-сико-семантическая деривация. ВЯ, Jv 6.

110. Сатгдов Ю. 1971. Личные формы глагола, выражающие нереальность в современном узбекском и английском языках: Автореф. канд. дис. Ташкент.

111. Саитбатталов Г.Г. 1954. Виды придаточных предложений в башкирском языке : Автореф. канд. дате. М.-Усаа.

112. Саков С.Е. 1906. Элементы турецкой грамматики. М.

113. С'амойловия А.Н. 1925. Краткая учебная грамматика современного османско-турецкого языка. Л.: Лен. ин-т жив. вост. яз-ов.

114. Санжеев Г.Д. 1954. Спорные вопросы в изучении грамматического строя узбекского языка. В кн.: Вопросы узбекского языкознания. Ташкент.- 1963. Проявление логики вещей в языке. ЯУЛТ.

115. Сартбаев К. 1953. Основные вопросы синтаксиса сложного предложения в современном киргизском языке: Автореф. докт. же. М.- 1958. Некоторые спорные вопросы сложно-подчиненного предложения /киргизского яшка. ВГШ. . . '

116. Сат ШЛ. 1960. Синтаксические функции причастий в тувинском' языке. Кызыл: Тувкштгоиздат.

117. Сауранбаев Н.Т. 1948. Еще раз о сложном предложении. Изв. АН КазССР: Сер. лингвистич., выи. 5. Алма-Ата.- 1958. Основные способы связи: составных частей в сложноподчиненном предложении. ВГШ.

118. Севортян Э.В. 1956. Категория сказуемости. ШГШ.- 1974. Э темо л.о гиче с кий словарь тюркских языков (Общетюрк-сште и межтюркские основы на гласные). М.: Наука.

119. Сенковскик 0. 1854. Карманная книга для русских воинов в турецких походах. Ч. вторая. Основные правила турецкого разговорного языка. С-Пб. /Переиздание работы 1829 г./

120. С корте П.Я. Грамматические категории и структурный тип языка Сна материале инкорпорирующих языков). ТГК.

121. Солнцев В.М. 1971. Язык как системно-структурное образование. -М.: Наука.

122. Соссюр Ф. де 1977. Труды по языкознанию. М.: Прогресс.

123. Соттаев А.Х. 1963. К проблеме придаточных предложений в карачаево-балкарском языке. ВОШСКД.

124. ССКГТЯ Симпозиум по сравнительно-исторической грамматике тюркских языков: Тез. сообщ. -М.: АН СССР, 1967.

125. CT' = /журн./ Советская тюркология. Баку: АН АзССР.

126. ЛГУ, сер. ист., яз. и лит-ры, # 20, выи. 6. Сыромятников I.A. 1971а. Система времен в новояпонском языке. М.: Наука.- 1971^. Система наклонении нов ©японского языка. В кн.: Вопросы японского языка. М.

127. Т = Turcologica. К семидесятилетию акад. А.Н.Кононова.

128. Л.: Наука (Лен. отд.), 1976. Тагизаде З.Х. 1965. Сложные предложения в современном азербайджанском литературном языке: Автореф. докт. дис.- Баку. ТадыкижВ.Н. 1968. Причастия в современном алтайском языке:

129. ТС = Тюркологический сборник. К шестидесятилетнд) А.Е.Кононова. -М.: Еаука, 1966.

130. Тумашева Д.Г. 1965. Перифрастические формы татарского глагола. -В кн.: Вопросы татарского языкознания. Книга 2-я. Казань.

131. Турецкая грамматика или краткий и легчайший способ к изучению турецкого языка Д1ерев. с франц. яз./.- С-Пб., 1776.

132. Урусбиев И.Х. 1963. Спряжение глаголов в карачаево-балкарском языке. Черкесск: Карачаево-Черкес. кн. изд-во.

133. Ушаков Е.И. 1956. Синтаксические функции форш на в современном уйгурском языке: Автореф. кажд. же. М.

134. Фельдман 1.И. 1952. О реальном и фиктивном склонении предложений в современном японском языке. Уч. зап. Ик-та востоковед., т. 1У. Лингвистич. сборн. М.

135. Хаймович Б.С. 1968. О единицах грамматической сферы.-ВЯ, Г6.

136. Харисов А.И. 1944. Категория глагольных видов в башкирском язвив.*- Под ред. чл.-корр. АЕ СССР проф. Е. К. Дмитриева. -Уфа: Башгосиздат.

137. Храковский В .С., Володин А.П. 1973. О типологии морфологических категорий глагола. ТГК.

138. ЦерунианС.Г. 1924. Курс османских разговоров. 4,1 -М.: Ин-т востоковедения.

139. Чарьгяров Б.Ч. 1970. Времена глагола в тюркских языках юго-западной группы: Автореф. докт. дис. Ашхабад.- 1977. Особенности употребления определенного будущего времени в тюркских языках. СТ, J?> 2.

140. Черемис ина М.И. 1980. 0 содержании понятия "предикатпЕНОстъ" в синтаксисе сложного предложения. В кн.: Полижредика-ТЕВНые конструкции ж их морфологическая база /на глат-ле сибирских и европейских- языков/. Новосибирск.

141. Шайкевжч А.Я. 1959. О принципах классификации омонимов. В кн.: Процессы развития в языке. М.

142. Шахматов A.A. 1930. Очерк современного русского литературного языка. Изд. 2-е. М.-Д.- 1941. Синтаксис русского языка. Изд. 2-е. -Л.: Гос. уч.-пед. изд-во Наркомпроса РСФСР.

143. Шнраливв M.1ÍÍ. 1956. Сложноподчиненные предложения в азербайджанском языке. ВЯ, J". I.- 1958. Проблема сложноподчиненного предложения. ВГТЯ.- 1961. Проблема сложноподчинеиного предложения в азербайджанском языке. ВСОГ.

144. Шгелинг Д.А. 1959. 0 неоднородности грамматических кате го г-рий. ВЯ, Г I.- 1973. Целенаправленность речи ж категория наклонения.

145. Русский язык за рубежом, # 3. М.

146. Шукуров Ш-. I966S История развития глагольных форм' узбекского языка (настоящие и будущие времена). Ташкент: Фан.

147. Шухардт Г. 1950. Избранные статьи по языкознанию. Ред., пре-дисл. и примеч. проф. Р.А.Будагова. М.: Иностр. лит-ра.

148. Внусалиев Б.М. 1953. Развитие корневых слов в киргизском языке: Автореф. докт. дис. М.

149. Якобсон P.O. 1'972.:1%фтеры; глагольные категории и русскийглагол. В кн.: Принципы типологического анализа языков различного строя. М.

150. Ярцева В .Ж. 1973. Иерархия грамматических категорий и типологическая характеристика языков. ТГК. - 1975. Иерархия грамматических категорий ж типологическая характеристика языков. - В кн.: Типология грамматике с ких категорий. Мещаниновские чтения. М.

151. ЯУЛТ = Языковые универсалии и лингвистическая типология. -IL: Наука, 1969.

152. Abel-Rémusat M. 1820. Recherches sur les langues tartares.1. T. I-er. Paris.

153. Abur-Hayyân. I93I- Kitab al-îdrak li-Lisan al-Atrak. -ist(anbul).

154. BabCM. /1951/ Yeni Tiirkçe gramer. ist.

155. Banguoglu T. 1940. Ana hatlarile Türk grameri. ist.

156. Bazin L. 1966. Les classes du verbe turc. Bulletin de la société de linguistique de Paris, t. 61, fascic.I.- Paris.- 1968. introduction à 1*étude pratique de la langue turque. Paris.

157. Benzing j. 1953« Einführung in das Studium der altaischen Philologie und der Turkologie. Wiesbaden.

158. Berswordt, 1839* Neuste Grammatique der türkischen Sprache für Deutsche. Berlin.

159. Besse j.Ch. 1829* Abrégé de la Grammaire turque. Pest.

160. Bonelli L. 1899. Elementi di grammatiha turca osmanli. -Milano•

161. Boyd Ch. 1842. The turkish interpreter or a new grammar of the turkish language. Paris, London.

162. Brockelmann С. I95I-54-. Osttürkische Grammatik der islamischen Literatursprachen Mittelasiens. Lief. I 6. - Leiden.

163. Caferoglu A, I97I« Türksemizdeki -gil ve gil emir eki. Türk Dili Ara§tirmalari Y illigx (TDAY). Belleten 1971. Ankara.

164. Clodius J.Chr. I729. Grammatica turcica necessariis regulis praecipuas. Lipsiae.

165. Comidas С.С. I794-« Primi principi della grammatica turca. -Roma.

166. Davids A.L. 1832. A grammar of the Turkish language. London, (второе издание: Grammaire turke. - Londres, 1836)

167. Deny J". I92I (MDCCCCXXI). Grammaire de la langue turque (diale cte osmanli). Paris.

168. Dilagar A. I97I. 1612'de Avrupa'da yayimlanan ilk TÜ3?kge gra-merinin özellikleri. Türk Dili Ara§tirmalari Yilligi (TDAY): Belleten I97o. Ankara.

169. Divanü Lügat-it-Türk Tercümesi. Qeviren В.Atalay. Cilt 2. -Ankara, 1940.

170. Doerfer G. 1972. Der Imperativ im Chaladsch. Finnisch-ugrische Forschungen (FUF), В. XXXIX, H. 1-3. Helsinki.

171. Duda H .W. I930. Die Sprache der Qyrk Vezir-ErZählungen. I. Teil. Leipzig«

172. Ediskun H. 1963. Yeni Türk Dilbilgisi. Ist,

173. Erare A.G. 1945. Türk Dilbilgisi. ist.

174. Ergin M. 1967. Türk Dil Bilgisi. Sofya: Narodna prosveta.

175. Fink L. 1879. Grammatik, Phrasensammlung und Wörterbuch der türkischen Sprache. Leipzig (I-e Ausgabe - 1872).

176. Gabain A.v. I940v Die Natur des Prädikats in den Turksprachen.-Körösi Ghomet-Archivum (KChA), B.III, H.I. Budapest-Leipzig.

177. Gencan T.N. 1966. Dilbilgisi. Ist.

178. Godel R. 1945. Grammaire turque. Genève.

179. Göknel Y. / 1975/ Modern Tiirkçe Dilbilgisi. Îzmir.

180. Grönbech K. 1936. Der türkische Sprachbau. I. Kopenhagen.

181. Hazai G. 1978. Kurze Einführung in das ^tudium der türkischen Sprache, Budapest«

182. Holdermann/ I7J0. Grammaire turque. Constantinopole.

183. Horten M. I9I6. Kleine türkische Sprachlehre. Heidelberg.iaubert P.A. 1822. Elémens,:de la grammaire turque. ~ Paris. (S-e édit.: Eléments. Paris, I833.)

184. Jehlitschka H. I895. Türkische Konversations-Grammatik. -Heidelberg.johanson L. 1971. Aspekt im Türkischen. Uppsala.

185. Karcevski S. 1927. Système du verbe russe. Prague• - 1929. Du dualisme asymétrique du signe lingistique. -Travaux du cercle linguistique de Prague. Prague.

186. Kissling H.J". i960. Osmanisch^türkische Grammatik. Wiesbaden.1.wis 1967. Turkish grammar. Oxford.

187. Maggio M. 1670. Syntagmaton linguarum orientalium. Liber secundus. Turcicae linguae institutiones. Romae«

188. Mallouf N. 1862. Grammaire élémentaire de la langue turque. " Paris. (2-ème édit.î 1889)

189. Mazon A, I9I4. Emplois des aspects du verbe russe. Paris.

190. Megiser H. 1612. Institutionum linguae turcicae. Lipsiae.

191. Meninski M. 1680. Linguarum orientalium turcica. seu grannnatica turcica. Viennae Austriae.

192. Mörer A. 1961. Grammaire de la langue turque théorique et pratique. 1st.

193. Mundy O.S. 1955» Turkish syntax a3 a system of qualification.-Bulletin of the School of oriental and african studies Univ. of London, vol, XVII, part 2.

194. Müller A. 1889. Türkische Grammatik -.mit Paradigmen.- Berlin.

195. Nedjib. 1870. Grammaire élémentaire de la langue ottomane. -Constantinopoie•

196. Németh J. 1916. Türkische Grammatik. Berlin u. Leipzig.

197. Peters L. Grammatik der türkischen Sprache. Berlin.

198. Pfizmaier A. 1847. Grammaire turque. Vienne.

199. PhTF = Philologiae turcicae fundamenta. Wiesbaden, 1959.

200. Pianzolla B. 1781. Breve grammatica e dialohi. Padova.

201. Piqueré P.I. 1870. Grammatik der türkisch-osmanischen Umgangssprache. Wien.

202. Preindl j de/ 1790. Grammaire turque d'une toute nouvelle methode. Berlin.

203. Pritsak 0. 1959. Heuuigurische. PhTF.

204. Radloff W. 1908. Die jakutische Sprache in ihrem Verhältnisse zu den Türksprachen.

205. Redei K. 1966. Die Entstehung der objektiven Konjugation im Ungarischen, Acta linguistica Academiae Scientiarum Hungricae, t. XVI, fasc. 1-2. Budapest.

206. Redhouse J.W. 1846. Grammaire raisonnée de la langue ottomane. Paris.

207. Rossi B. 1963. Manuale di linguR .turca. Vol.I. Grammatica elementare. 2. ediz. Roma. (I. ediz.î 1939)- 1964. Manuale di linguva turca. Vol. II. . Roma.

208. Rundgren F. 1959. Intensiv und Aspektkorrelation. Uppsala.

209. Schlottmann K. 1857. Ueber die Bedeutungen der türkis eben Verbalformen. Zeitschrift der deutschen morgenländischen Gesellschaft (ZDMG), B. XI. Leipzig.

210. Swift L. 1965» A reference grammar of modern turkish. Bloo-mington.

211. Tekin T. 1968. A grammar of orkhon turkic. Bloomington.

212. Tesnière L. 19591 Éléments de syntaxe structurale. Paris.

213. Tien A. 1896. A turkish grammar. London.

214. Timurtaç F.K. 1964. Osmanlica grameri. îst.

215. TS = Tûrkçe Sözlük. 2. baski. Ankara, 1955*

216. Viguier M. 1790. Elémens de la langue turque.- Constantinople.

217. Voegelin C.F., Ellinghausen M.E. 1943. Turkish strukture. -New Haven, Coun.ahrmund A. 1898. Praktisches Handbuch der osmanisch-türkischen Sprache. Glessen. (I-e Auflage: 1869)

218. Weil G. I9I7. Grammatik der osmanisehr-türkischen Sprache. -Berlin.

219. Weinrich ïï. 1964. Tempus. Stuttgart.

220. Wells Ch. 1880. A practical grammar of the turkish language.-London.

221. Weniger J., Tertsakian s. I9I6. Türkische Grammatik. Halle a d. S.

222. Wied K. /I-e Auflage » 1883-84/ Leichtfassliche Anleitung zur Erlernung der türkischen Sprache. 6. Aufgabe. -Wien u. Leipzig.

223. Winkler H. I92I. Die altaische Völker- und Sprachenwelt. -Leipzig u. Berlin.

224. On.rom. = Onlarm romani. îst., 1933* Yald. = Yaldiz. îst., 1930. And. = Melih. Cevdet Anday

225. Ayl. = Aylaklar. Sofya, 1966 "Cumh." = l,Ciimhm?iyetn Ed. = Halide Edip (Adivar) Hand. = Handan. îst., 1938. S.Bakk. = Sinekli Bakkal. îst., 1943. Etem = Sardi E(r)tem

226. D = Çiknklar durunca. îst., 1930. FR = Ealih Rifki (Atayj

227. Zeyt. = Zeytindagi. îst., 1932.

228. G. = Reçat Nirri Giintekinkuçu = Çali kuçu. îst., 1939 / îst., 1945 (7. bas.) Гарг. dok. = Гаргак dokiimii. îst., 1944. gaz. = из газет1. H. = Nâzim Hikmet

229. Piy. = Piyesler. Sofya, 1958. §ohr. = §ohret veya Unutulan adam. Piy.)1. K. = Orhan Kemal

230. B.evi = Baba evi. îst., 1956« D.kuçu = Devlet kuçu. îst., 1953* Gur.kuç. = Gurbet ku§lan. Sofya, 1966.

231. Kan.topr. = Kanli topraklar. ist., 1963* Murt. = Murtaza. ist., 1952. Suç. = Suçlu. 1st., 1957* Кагак. = Esat Mahmud Karakurt SG = Son gece. ist. 1975«1. Кос. = Samim Kocagöz

232. Dd = Doludizgin. ist., 1965. Me§h.nükt. = Meçhurlarin nükteleri. ist., 1955* Miz. = Mizah hikâyeleri antolojisi. 2. ist., 1955;4.. ist., 1957.1.. = Aziz Nesin

233. Merh. = Merhaba. ist., 1976. §ÇH = §imdiki çocuklar harika. ist., 1965. EH = Eefik Halit (Karay)

234. BYÖ = Bagriyanik Omer, ist., 1930. Yild. = Bekir Yildiz

235. EÇ = Evlilik çirketi. ist., 1972. ÍP = insan posasi. ist., 1976. НА = Re§o Aga. ist., 1972.

236. YK = Yakub Kadri Karaosmanoglu Ank. = Ankara. Ank. ,1934.

237. Bir sür. = Bir sürgün. 2. bas. , ist., 1945*1. Yab. = Yaban. ist., 1933.

238. Zor. dipl. = Zoraki diplomat. 1st., 1955*

239. Гай д. = Гайдаров Ф.П. Учебник турецкого языка. Ч. 2-я. -Баку, 1944.

240. Примеры из рассказов даются без указания страниц; эти примеры извлечены из следующих источников:

241. S.Ali. Bütün. eserleri. /Sofya/ 1966. Büt.es.

242. Hikâyeler ve çiirler. Sofya, 1963. O.Kemal. Arka sokak. îst., 1956.

243. Grev. Ank., 1954. A.Nesin. it kuyrugu. 4. bas. ist., 1970. - Kör dögü§ü. Sofya, 1965» - ED

244. Orkestra adam. Sofya, 1963* Or.ad.seyfettin. Küiiiyati. ist., 1940 (в семи томах)

245. Mizah. hikâyeleri antolojisi CM. Miz. И др.1. ОГЛАВЛЕНИЕ1. ПРЕДИСЛОВИЕ.21. ВВЕЛЕЖЕ 7 7. 11-53

246. Функциональные формы глагола ж ихранговый класс . II

247. Интерпретация некоторых грамматических терминов 25а. Грамматическая категория. Морфологичес-кий класс. 25б. Наклонение. Модальность. 30в. Время. Вид. 43

248. Глава первая. КЛАССОТКЦИОНАЛЪНЫХ ФОРМ

249. ГЛАГОЛА СОВРЕМЕННОГО ТУРЕЦКОГО ЯШКА .54-104

250. Синтактико-морфологическая характеристика 542. Форма и семантика .63

251. Характеристика функциональных формгрупп А, В и икс-форм тина AB . 72

252. Типы функциональных форм . 79

253. Характеристика функциональных формгруппы Г и икс-форм типа ВГ . 89

254. Система функциональных формтурецкого глагола en gros .98

255. Глава вторая. К ИСТОРИИ СТАНОВЛЕНИЯ СИСТЕМ ФШЦИОНАЛЫЫХ ФОРМ ГЛАГОЛА ТУРЕЦКОГО ЯШКА 105 164

256. Синхронический и диахроническийаспекты исследования . 105

257. Номинативная ж вербальная теории о происхождении функциональных форм глаголатурецкого языка . 110

258. Глагольное имя или финитный глагол? . . . 123

259. Причастие или финитный глагол? . 131

260. Причастие или Фшштеый глагол-2 ? . 140

261. Причастие, глагольное имя или имя действия ? 152 Глава третья. ЗАКОНОМЕРНОСТИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ СИСТЕМЫ ФШЩИОНАЛШЫХ ФОРМ ГМГОЛА

262. В СОВРЕМЕННОМ ТУРЕЦКОМ ЯШКЕ .165 333

263. РАЗДЕЛ А : КЛАСС ФИНИТНЫХ ФОРМ .165 258

264. ПОДРАЗДЕЛ I: ИоЪЯВИЕЕЛШОЕ. НАКЛОНЕНИЕ . . 165 241 О. Краткая история изучения системытурецкого индикатива .165

265. A. Группа настоящих времен (аорист,настоящее I, настоящее длительное) . 172

266. A.I. Соотношение форм ~ir : -îyor 1721. А.2. Единица -makta 180

267. A.З. Форкты настоящего времени в особых функциях 183 Б. Группа будущих времен (аорист,будущее предопределенное) .185

268. B. Группа прошедших времен .189

269. B.I. Структура шщгкативЕых формпрошедшего времени .189

270. В.2. Формы собственно прошедшего времени 192 В.2.а. Видо-временная система индикатива .

271. В.2.б. Соотношение форм -mi§ : ~di.199

272. В.2.в. Прежде про шедшее и давнопрошедшее время 206

273. В.2.г. Будущее-прошедшее (форма -acakti) . . . 211

274. В.З. Употребление прошедших временв значении сослагательного наклонения . 212

275. В.4. Особая стилистическая функцияформ с показателем (i-)di .217

276. Г. Описательные формы индикатива . 219

277. Д. Еерирерийные формы индикатива . 228

278. Е. Модальности изъявительного наклонения 232

279. ЕЛ. Абсентивная модальность .232

280. Е.2. Предположительно-утвердительная модальность 236

281. ПОДРАЗДЕЛ II : КОСВЕННЫЕ НАКЛОНЕНИЯ . . 241 258

282. A. Долженствовательное наклонение (дебитив) 242 Б. Волюнтативное (повелительно-побудительное)наклонение .244

283. Б.1. Повелительное оубнаклонение .247

284. Б.2. Побудительное оубнаклонение .249

285. B. Дезидеративное наклонение .254

286. РАЗИ Б : МАСС 1ШШИШЫХ ФОРМ .259 326

287. ПОДРАЗДЕЛ I: ФОРШ ЗАВИСИМОГО СКАЗУЕМОГО 259 285

288. А. Условное наклонение .259

289. А.1. Условное наклонение-I .261

290. А.2. Условное наклонение-2 .265

291. А.З. Описательные формы. Абсентивная модальность. 2661. Б. Имена действия. .270

292. Б.1. Имена действия вне сочетанияс аффиксами принадлежности .275

293. Б.2. Имена действия в сочетаниис аффиксами принадлежности .277

294. Б.З. Перифрастические формы имен, действия 282

295. Б.4. Имена действия в конструкции трехчлена 283 ПОДРАЗДЕЛ II: АДВЕРБИАЛЬНЫЕ ФОРШ1ЛАГ0ЛА ШЕПРИШЗТГ/Ю .286 303

296. А. Соединительные деепричастия .293

297. Б. Деепричастия образа действия . 295

298. В. Деепричастия времени .297

299. ПОДРАЗдаЛ III: АДЪЕКТИВНЫЕ ФОРМЫ

300. ГЛАГОЛА (ПРИЧАСТИЯ) .304 315

301. А. Собственно причастные формы . . . 304 Б. Употребление единиц инвентаряв полупредикативной позиции .312

302. ПОДРАЗДЕЛ ЗУ: СУБСТАНТИВНЫЕ ФОРШ ГЛАГОЛА 316 3261. А. Про-причастия .3161. Б. Глагольные имена .3181. Б Л. Инфинитив .318

303. Б.2. Глагольное имя на -ma .320

304. Б.З. Глагольные имена на -maklik и -iç 323

305. Б.4. Перифрастические формы глагольных имен 3241. ЗАКЛЮЧЕНИЕ .327

306. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ . 3341. УКАЗАТЕЛЬ ИСТОЧНИКОВ .