автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.00
диссертация на тему: Становление общественно-философских взглядов Аполлона Григорьева

Полный текст автореферата диссертации по теме "Становление общественно-философских взглядов Аполлона Григорьева"

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА 03 — 7 ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

839-5

На правах рукописи

Котов Павел Львович

СТАНОВЛЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННО-ФИЛОСОФСКИХ ВЗГЛЯДОВ АПОЛЛОНА ГРИГОРЬЕВА

Раздел 07.00.00 - исторические науки Специальность 07.00.02 - отечественная история

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Москва 2003

Работа выполнена на кафедре истории России XIX - начала XX века исторического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова

Научный руководитель:

Андрей Анатольевич Левандовский,

кандидат исторических наук, доцент

Официальные оппоненты:

Сергей Сергеевич Секирииекий,

доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник (Институт Российской истории РАН)

Щербакова Екатерина Игоревна,

кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник (Академия ФСБ РФ)

Ведущая организация: Московский государственный

педагогический университет

Защита диссертации состоится «_»_ 2003 года в 16.00 на

заседании Диссертационного Совета К.053.05.27 по отечественной истории при Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова по адресу: Москва, Воробьевы горы, МГУ, 1-й корпус гуманитарных факультетов, аудитория № 550.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке МГУ им. A.M. Горького (МГУ, 1-й корпус гуманитарных факультетов).

Автореферат разослан «_»_2003 года.

Ученый секретарь Диссертационного Совета:

доктор исторических наук, профессор Н.В. Козлова

БКЫ(йии»А I

2 о о з |

~~0'Щая характеристика работы.

Актуальность темы. Изучение истории отечественной общественной мысли XIX века во всем ее многообразии, без сомнения, важно для понимания процессов, происходивших в русском обществе. Сейчас интерес исследователей обращается к темам, касающимся не только магистральных путей русской интеллектуальной жизни, но и их альтернатив или мировоззренческих систем второго порядка. Исследование новых сюжетов будет способствовать повышению объективности наших представлений о русской культуре и общественно-философской жизни XIX века.

Цель и задачи исследования. Целью работы является реконструкция общественно-философских взглядов Аполлона Григорьева. Нам предстоит определить основные этапы становления его мировоззрения и выяснить, как каждый из них соотносится с той общественно-философской системой, которую Григорьев построил к 1860-м годам. Важно понять, как и под воздействием каких обстоятельств и психологических факторов эволюционировало смысловое наполнение григорьевских категорий. Также необходимо показать место Григорьева в общественной жизни России середины XIX века, особенно обратить внимание иа его сходства и различия с родственным ему общественно-философским течением - славянофильством

Хронологические рамки. Поскольку жанр работы - интеллектуальная биография, то, соответственно, рамками для нее служат годы жизни ее героя: 1822-1864 гг.

Методологические принципы. Методологической основой исследования является совокупность научных методов, составляющих основу исторического исследования: конкретно-исторический подход к анализу явлений прошлого, научная объективность, сравнительно-исторический метод.

Научная новизна. В диссертации впервые в отечественной историографии взгляды Аполлона Григорьева представлены как целостная система, имеющая общественное значение и представляющая из себя вариант разночинного доиндустриамтор.о консерватизма. С исторической точки зрения исследованы все периоды жизни Григорьева, а также те его взгляды, которые раньше представлялись имеющими только филологический интерес,

Практическая значимость. Результаты проведенного исследования способствуют более глубокому пониманию сущности и особенностей русской общественно-философской традиции. Материалы проведенного исследования могут быть использованы в процессе разработки общих и специальных курсов по отечественной истории и истории общественной мысли.

Апробация работы. Диссертация была обсуждена, одобрена и рекомендована к защите на кафедре Истории России XIX - начала XX веков исторического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова. Отдельные положения работы были представлены в виде докладов и обсуждались на научных конференциях.

Историография. Практически до начала XX века большинство авторов было уверенно: Григорьев потратил 5кизнь на «бесплодное искание того, чего нет»'. Без сомнения он - натура пылкая, честная, но запутавшаяся в себе самом. Его естество «заключало в себе много неопределенного, неясного, трудно-удовлетворяемого и потому склонного к религиозному мистицизму, отворачивающемуся от всего реального»2. Ему надо было перебороть себя, стать человеком действия, открыть в себе «политическую жилку», но он пошел другим путем - и утратил для общества всякое значение. Более того, он не смог даже четко сформулировать свои чудаковатые идеи: всем понятно, что он «последний могикан того злополучного направления, которое породило славянофильство, не сделавшее для живого русского духа ничего действительно полезного»; но когда речь заходит о его конкретных идеях - выходит что-то «вроде фотографий духов теперешних спиритов»3.

С другой стороны, выступления сторонников Аполлона Григорьева часто выглядят не только необъективными, но и просто нелепыми4. Апологетическая традиция, заложенная Н.Н.Страховым, говорит, что Григорьев был «зрячее других», что сочинения критика «представляют целые громады мыслей» и что они дшот «неистощимую пищу»5,

«О Григорьеве не написано ни одной обстоятельной книги; не только биографической канвы, но и ученой биографии Григорьева не существует. Для библиографии Григорьева, которая могла бы составить порядочную книгу, не сделано почти ничего. Где большая часть рукописей -неизвестно», - это написано A.A. Блоком в 1915 году6. Справедливости ради надо сказать, что для 1915 года это не совсем точное утверждение.

Культура Серебряного века в борьбе с утилитарным подходом к искусству не могла не обратить внимания на пылкого оппонента Д.И. Писарева, H.A. Добролюбова и Н.Г. Чернышевского. К 1915 году уже написаны статьи А.Л. Волынского, A.C. Александрова, Г1.Н. Сакулина, В.В. Розанова, B.C. Спиридонова, Л.П. Гроссмана.7 Григорьев часто в них представлен как предшественник интуитивизма А. Бергсона и антирационализма Г. Зиммеля.

' Языков Н. Пророк славянофильского идеализма//Дело. 1876. №9. С.37.

2 Там же. С.9.

3 Там же. С.22. См.: Авсеенко В.Г. Блуждания русской мысли // Русский вестник. 1876. № 10; Гиппиус 3. Судьба Аполлона Григорьева (но поводу статьи А. Блока) // Октябрь. 1992. № 8; Николаев Ю. A.A. Григорьев // Московские ведомости. 1894. №266.

4 Аверкиев Д.В. A.A. Григорьев // Эпоха. 1864. № 8; АверкиевД.В. Дневник писателя. СПб. 1885; АверкиевД.В. Днев-

ник писателя. СПб. 1886; Бобарыкин П.Д. Некролог. А. Григорьев // Библиотека для чтения. 1864. № 8; Григорьев Л.Л..

(сын) Письмо в редакцию // Новое время. 1889. № 4740; Григорьев А.Л.(сын) Одинокий критик // Книжки Недели. 1895. № 8, 9; Григорьев В.А. (внук) Потревоженные тени // Григорьев A.A. Полное собрание сочинений и писем. Пг., 1918. Т. 1; Михайлов Д. Философия искусства А. Григорьева // Московские ведомости. 1899. № 264; Скабичевский Л. Очерки литературного движения // Русская мысль. 1888. № 5; Страхов H.H. Поминки по Аполлоне Григорьеве // Повое время. 1889. №4876.

s Страхов H.H. Воспоминания об A.A. Григорьеве// Эпоха. 1864. №9, Блок A.A. Судьба Аполлона Григорьева // Григорьев A.A. Стихотворения. М., J 9)5. C.I,

Волынский AM. А. Григорьев. Теория и законы органической критики // Северный Вест ник. 1895. №11; Александров A.C. Критические заметки, Аполлон Григорьев // Московские ведомости. 1914. № 236, 242; Сакулин ПН. Историко-литературные беседы. Органическое мировосприятие // Вестник Европы. 1915. № 6; Ро:шшш II. П. Литературные изгнанники. СПб., 1913. Т. 1; Спиридонов B.C. Аполлон Григорьев // Современник. 1914. № 10; Гроссман Л.П.. Основатель ноной критики // Русская мысль. 1914. ife II.

Начинается публикация григорьевских статей, перечитываются старые и пишутся новые биографические очерки8. Правда историограф A.A. Бем замечает на их счет, что они оставляют впечатление «пересказа довольно тяжелым языком частью воспоминаний Григорьева, частью немногочисленных общеизвестных фактов его жизни. Недостает внутреннего, напряжения, внутреннего постижения личности Григорьева в его индивидуальном своеобразии»9.

Надо оговориться, что среди всего этого есть биографический очерк, принадлежащий В.С.Спиридонову10. Он был написан для готовящегося издания полного собрания сочинений и писем Григорьева в 1918 году. На наш взгляд, это лучшее, что когда-либо было написано о нашем герое. К сожалению, работа была прервана в самом начале, очерк оказался незавершенным. Но и из того, что было опубликовано, видно, что по глубине, научной объективности и изяществу работа должна была быть выдающейся. И именно B.C. Спиридонову мы обязаны идеей представить Григорьева как человека, в первую очередь, страдающего.

Бурные события 1917 года не стимулировали интерес к демократическому мистицизму. Плоды исследований, начатых еще до революции, появились уже в двадцатые годы. Эти работы11 подготовили почву, на которой смог появиться труд Р.И. Иванова -Разумника12 - сборник воспоминаний о Григорьеве с комментариями и первым научным очерком его деятельности. Главная заслуга Р.И. Иванова-Разумника носит методологический характер: оп обосновал тезис о том, что «писателя более автобиографичного, чем Аполлон Григорьев — быть может нет во всей русской литературе»13: то есть, что все наследие критика (и стихотворения, и критика, и проза, и переписка) может рассматриваться как единый текст. С другой стороны, жизнь Григорьева он представил как «скитальчество, бродяжничество, кочевничество, физическое и духовное, литературное нравственное»14, определив мозаичное распадение образа Аполлона Григорьева в последующих работах.

Постепенная идеологизация науки, конечно, в первую очередь касалась именно таких персонажей, как Григорьев. В 1929 году в журнале «Звезда» появляется статья В.Н, Лейкиной «Реакционная демократия 60-х годов»13. «Неясность, противоречивость для них самих, - пишет В.Н.Лейкина о круге Григорьева, - их классовой установки, непонимание, кого они поддерживают, воздушная иррациональная надстройка, тянущаяся к почве, к народности, национализму, к

" Михайлов Д. Н. Аполлон Григорьев: жизнь в связи с характером литературной деятельности. СПб., 1900; Саводиик В.Ф. Аполлон Григорьев. Биографический очерк. М., 1915; Сухотин П. Аполлон Григорьев // Григорьев А. Мол литературные н нравстиенпые скитальчества. М., 1915; Шах-Паропианц Н.В. Критик-самобытник. СПб. 1899. ® Бем A.A. Оценки Григорьева н прошлом и настоящем// Русский исторический журнал. 1918. №5. С.310.

10 Спиридонов B.C. Биографический очерк жизни А, Григорьева // Григорьев A.A. Полное собрание сочинений и писем. Пг„ 1918, Т, 1.

" Княжнин В.Н. Аполлон Григорьев II Литературная мысль. 1923. № 2; Мепьгут С. <4. Григорьев и «Современник» // Голос минувшего. 1922. № 1; Рубинштейн Н.Л. Аполлон Григорьев (характеристика творчества) // Литература и марксизм. 1929. №2; Сакулии U.U. Вопрос о социализме Аи. Григорьева//Русская литература и социализм. М., 1924.4.1.

12 Наанов-I'аттик Р.И. Аполлон Григорьев // Григорьев А. Воспоминания. М,, 1930,

13 Там же. С.608.

и Там же. С.648.

"Лейкина В.Н. О «почвенничестве» //Звезда. 1929. № б.

чему-то твердому и прочному - все это характерные черты узкого слоя гуманитарной интеллигенции, одиночек, индивидуалистов, отталкивающихся от рядовых «вульгарных форм» прогрессивного движения, от «утилитаризма» и льнущих к близкой им пассивной общественной группе, импонирующей им твердостью идеологии»16. Это, ведь, социологически верный портрет. Но то, в каких формулировках он дается, надолго ставит крест на личности Григорьева, как на представителе соглашальско-реакционно-демократствующей интеллигенции17. С этих пор Григорьев -только литературный противник Н.Г. Чернышевского и H.A. Добролюбова.

Интерес к нашему герою возобновился вместе с «оттепелью». С тех пор написано более сотни разнообразных статей.

У Григорьева есть три магистральные идеи: критика рационализма; признание самобытности каждого народа; неприятие утилитарного и сугубо эстетического подхода к литературе. Так повелось, что философы в основном пишут про первое18, историки про второе19, а филологи, соответственно, про третье20. И когда речь идет об этих магистралях - все четко и понятно. Но как только начинается более подробный анализ составляющих и окружающих эти магистрали категорий - получается неразбериха. Авторы статей, как правило, идуг двумя путями: или пересказывают определения самого Григорьева, которые сами же считают туманными, или наполняют их собственным содержанием в соответствии со своим здравым смыслом - что приводит, как правило, к модернизации.

В 1970-м году появилась первая научная биография Григорьева. Ее написал американский ученый Р, Витгакер, и называлась она «Аполлон Григорьев - последний русский романтик»21. Уже из названия нонятно, что эта работа филологическая. «Григорьев, - пишет Р. Виттакер, - был романтиком в том смысле, что его взгляды отвечали воззрениям европейских критиков романтического толка... он исповедовал все патентованные принципы романтизма: абсолютные идеалы, на-

" Там же. С. 173.

"Там же. С. 169.

18 Авдеева Л.Р. О специфике философского миросозерцания А. Григорьева // Вестник МГУ. 1987. Серия 7. № 3; Андреев И.И. О некоторых чертах мировоззрения А. Григорьева // Актуальные проблемы истории философии народов

СССР. М., 1972; Ходановчч М.А. Основные понятия философской концепции А. Григорьева // Социальная философия в XIX веке в России. М., 1985.

" Захаров АХ К вопросу об исторических взглядах А. Григорьева // Вопросы историографии всеобщей истории. Томск, 1986; Колесник И.И. Исторические взгляды Григорьева (по поводу критики «Истории России с древнейших времен» С. Соловьева) // Проблемы историографии и источниковедения истории СССР. Днепропетровск, 1979. Вып.7; Носов С.Н. А. Григорьев об «Истории России» С. Соловьева II История и историки. М., 1985.

Азизов Д.Л. Фшюсофско-эстетическая концепция А. Григорьева // Романтизм в русской и советской литературе. Казань, 1973. Вып. IV; Глебов ВЦ. Историко-литературная концепция А. Григорьева // Труды Пржевальского педагогического института. Серия гуманитарных наук. Сборник соискателей. Фрунзе, 1972. Вып. 1 Глебов В.Ц. Учения Н.Г. Белинского и A.A. Григорьева о гении // Труды Пжевапьского педагогического института. Серия гуманитаршлх наук. Кафедра русской литературы. Пржевальск, 1972. Т. 17. Вып. 1; Гойжаев М.Г. Проблема идеала в эстетике А. Григорьева // Ученые записки Азербайджанского педагогического института языков. Баку, 1973. Серия XII. № 2; Егоров !>.Ф. Аполлон Григорьев - критик // Ученые записки Тартуского университета. Тарту, i960, 1961. Вып. 98, 104; Журавлева А. «Органическая критика» А. Григорьева // Григорьев А. Эстетика и критика. М., 1980; Марчик А. «Органическая критика» А. Григорьева // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1966. Т. 26. Выи. 6; РоссиЛ. Аполлон Григорьев: биография в культурологическом // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1989. № 5. Виттакер Р. Аполлон Григорьев - последний русский романтик. Спб., 2000.

циональную самобытность, искусство как высшую форму выражения и познания»22. Но в то же время, он - эпигон и «переходная фигура», и поэтому у него проявляются «некоторые реалистические черты: понимание психологии, общепринятые, а не исключительные привычки, он не чужд обычных страхов и опасений»23. Если даже не останавливаться на весьма своеобразных признаках реализма, то нельзя не отметить отсутствие интереса автора к психологии своего персонажа. Григорьев у Р. Витгакера - одно сознание: по своей воле он переходит от идеи к идее, и это движение расчисленио и логично. Автор надевает на героя различные идеологические колпаки, представляя его носителем какого-либо определенного интеллектуального набора, манкируя индивидуальными особенностями. Очень забавны в этом смысле его рассуждения о воспоминаниях критика. Григорьевские «Литературные и нравственные скитальчества» описывают детство в Замоскворечье -казалось бы, куда проще? Но Р. Виттакер дает такое объяснение: «Григорьев избегал прямых упоминаний о незаконности своего рождения. Тем не менее, ненормальность его социального статуса со всей очевидностью сказывается в «Скитальчествах», где используется необычпый прием объяснения классовой принадлежности в географических терминах. Григорьев полностью пересматривает культурную географию Москвы. Традиционно ее культурным центром считалась аристократическая часть города - та, что расположена северо-западнее Кремля, вдоль Тверской. «Скитальчества» обращены на южные, населенные низшими классами кварталы Москвы - Замоскворечье»24. Такая социологизация вообще харшетерна для зарубежных авторов25.

Рассказывая об отъезде Григорьева в Оренбург в 1861 году, ученый поясняет: «Оренбург был выбран не без значения. Этот форпост среди киргизских степей, в полутора тысячах верст к юго-востоку от Москвы, служил воротами в Сибирь. И исторически, и географически он был так же далек от Москвы, как и от Петербурга»26. Этот подход представляется излишним усложнением. Так, в молодости, Григорьев тоже хотел уезжать в Оренбург: по для пас - это бытовое совпадение, а для Р. Витгакера - уже структура, наделенная неким смыслом уже только потому, что она структура.

И нет ничего удивительного в том, что при таком подходе Григорьев превращается в эклектика, произвольно заимствующего разрозненные идеи из разных систем.

Своеобразен и общий очерк личности Григорьева. «Постоянное, томительное ожидание проявлений полной непререкаемой власти - безразлично, была ли ее источником сила (дед. - П.К ) или слабость (отец. - П.К), - стало обиходом григорьевской семьи. Дурное это наследство неми-

22 Там же. С.155,428.

25 Там же. С.195.

24 Там же, СДЗ.

25 Dowler W. Dostoevsky, (irigor'cv and native soil conservatism. Toronto, 1982; Lehmann J. Der Einüuss der Philosophie des deutschen Idealismus in der russischen Litcraturkritik des XIX Jahrhunderts: Die "organische Kritik" Ар. A. Qrigor'evs. Heidelberg, 1975; Terms V, A. Grigor'cv organic criticism and its western sources // Western philosophical systems in Russian literature. Los Angeles, 1974; WalickiA. The Slavophile controvercy. Indiana, 1989.

26 Там же. C.287.

новало и самого критика»27. Мы можем здесь сказать только, что не согласны с таким портретом, что, на наш взгляд, он составлен на слишком малом количестве источников и противоречит многим свидетельствам. В работе мы постараемся убедить читателя, что личность Григорьева более сложна и далека от авторитарности.

В заключении еще два формальных замечания. Григорьев, считает ученый, никогда не был консерватором. Он «возможно повлиял на развитие русской консервативной мысли; верно также, что он с уважением относился к ряду консервативных мыслителей. Однако его антиправительственные (?), антигосударственные, антиаристократические убеждения и его склонность к протестам и парадоксам не позволяют причислять его к консерваторам»28. Мы, напротив, считаем Григорьева консерватором, придерживаясь определения консерватизма, данного К. Мангеймом: для консерватора настоящее ценно настолько, насколько содержит в себе ценности, проявившие себя уже в прошлом, пусть даже в трансформированном, модернизированном виде.

Первая отечественная биография (1990г.) принадлежит С.Н. Носову29. Она называется «Аполлон Григорьев. Судьба и творчество». Автор тоже представляет Григорьева романтиком, но в ином, не филологическом смысле. Он пишет: «Аполлон Григорьев - одна из мятущихся, эксцентрических и - как при жизни, так и слишком долгое время посмертно - гонимых фигур в истории русской литературы и мысли прошлого века. Неприкаянный странник, человек необузданных страстей, проживший жизнь широко и вольно, бездомно и далеко не безгрешно, Аполлон Григорьев давно уже стал в русской культуре символом национально-исторического романтизма, реальным воплощением легендарной широты «русской натуры», своего рода пророком национальной самобытности, чьи отверженность и скитальчество превратились в поэтический ореол»30. И вот этот поэтический ореол подменяет реального Григорьева. Суть его жизни, для автора - «благостная идеальность»31. «Любовь и Ревность, Мечта и Идеал, Надежда и Тоска - большие всепоглощающие чувства.., стали действительными слагаемыми судьбы Аполлона Григорьева, не оставляя места житейскому и будничному»32. Григорьев - враг мещанства, приверженец вечных, универсальных и абсолютных духовных ценностей. Нам кажется (зная всю тяжесть душевных мучений Григорьева, ставящую не раз его на грань самоубийства), что подобный образ мог возникнуть только у весьма благодушного человека.

Если же мы будем рассматривать «любовь» Григорьева как универсальную Любовь, его «идеал» как универсальный Идеал и т. д. - наш герой потеряет характерность и раствориться в сиянии печных ценностей.

27 Там же.С.124.

28 Там же. С.440.

м Носов С.Н. Аполлон Григорьев. Судьба и творчество. М., 1990.

и Там же, С.З.

31 Там же. С. 184.

32 Там же. С.З.

Следующая по хронологии работа - книга Г.И. Маневич «Друзьям издалека, или письма странствующего русского Гамлета» (1993г.)33. Это философский взгляд на Григорьева, хотя и с пафосом перестроечного времени. Главное качество Григорьева - антисистемность. Он - странник, яркий выразитель русского религиозного сознания. Несмотря на то, что в его натуре смешались и «утонченное, эстетическое сознание романтического софиста, блуждающего в мире философии Шеллинга ... и сознание поборника и зкертвы «русского тяжелого недуга»», жизненный путь его, если бы не ранняя смерть, завершился бы иночеством, потому что в душе его помимо всего суетного была «вера странника, возжаждавшего встречи со святыней»34. Мы, все-таки, сомневаемся в столь светлом финале: нам кажется, Григорьев был слишком мечтательным, чтобы найти в себе созвучность с монастырской жизнью.

В 2000 году вышла наконец долгожданная книга Бориса Федоровича Егорова «Аполлон Григорьев»35. Никто не сделал столь много в изучении нашего героя, как этот автор. Борис Федорович публиковал и комментировал его статьи, воспоминания и, самое главное, письма. Он восстановил «биографическую топографию» Григорьева: места его пребывания в Москве и Петербурге. Ему принадлелсит библиография григорьевских статей. Его трудами реконструирована григорьевская генеалогия. Он - мастер восстановления деталей.

«Аполлон Григорьев» - тоже биография филологическая. Ее предмет - в первую очередь поэтические образы. Лирический герой, который интересует Б.Ф. Егорова, для нас, с одной стороны, слишком узок (т.к. поэзия только один из способов выражения Григорьева), с другой стороны, слишком широк (как одна из составляющих мировой поэтической традиции).

Но, несмотря на разность предметов, есть в работе филолога некоторые методологические приемы, с которыми мы не можем согласиться.

Во-первых, уже не раз оговариваемый нами социологизм. Вот как автор объясняет романтические увлечения григорьевской молодости: «Постоянные гонения (при Николае I. - П.К.), наказания еще больше способствовали массовому развитию романтических увлечений, но в специфическом, субъективном роде: если внешняя жизнь так страшна и опасна, то нужно замкнуться, уйти в себя, в мир рефлексий или фантастических грез; индивидуализм и рефлексированность становились тоже формой протеста против мрачной и неустроенной действительности. Таковым было поколение Григорьева»36. Думается, что когда в Григорьеве формировалось это увлечение, он был слишком мал, чтобы подпадать под действие таких законов. Продолжая анализ характера Григорьева, Борис Федорович так толкует его всем известную безалаберность и беспечность: «Считаю, - пишет он, - что безответственность - одна из черт русского народного характера XIX века, взращенного веками крепостного рабства: раб, как известно, лишен нравственного выбора,

33 Маневич Г.И. Друзьям издалекп, или письма странствующего русского Гамлета, М.,1993.

"Тамже. С.18.

35 Егоров И.Ф. Аполлон Григорьев, М.,2000.

36 Там же. С.21.

потому лишен и ответственности за сври поступки, И наоборот, несколько поколений дворянского существования выработали понятия достоинства, чести, ответственности. Григорьев находился как бы посередине между такими крайностями. Конечно, он не был безответственным по убеждениям, но некоторые душевные свойства располагали его к неэтичным поступкам»37. Тезис о генетическом наследовании классовой морали представляется нам не бесспорным, Идея о том, что материя определяет сознание в «Аполлоне Григорьеве» получает еще одно выражение - физиологическое, Почему Григорьев так рано (в 1862 году ему было сорок лет) стал писать воспоминания? Ученый пишет, что «биологи обратили внимание на интересную закономерность: организмы многих видов существ перед началом полового созревания оказываются ослабленными и максимально подверженными разным заболеваниям, то есть возникновение способности продолжать свой род можно истолковать как реакцию особи и всего вида на опасность смерти. Было бы заманчиво предположить, что желание оставить после себя духовное «потомство», воспоминания, связано с предчувствием конца (Григорьев умрет в 1864 году. -ЯЛ)»38.

Таким образом, учитывая все вышесказанное, задачей нашей работы нам представляется составление исторической, то есть охватывающей, по возможности, все социальные проявления жизни Григорьева, биографии. Нам интересно мировоззрение критика, то есть как можно более широкий спектр его взглядов, обладающих определенной стройностью за счет налитая ведущего начала. Главное содержание работы - толкование понятий, формирующих мировоззрение литератора. Именно для этого и нужна биография, так как толкование не возможно без историчности, то есть рассмотрения идей в их становлении, и без учета внутренней жизни нашего героя. Мы постараемся избежать моментов, критикуемых нами у предшественников, но сразу можем указать на' собственное слабое место - возможно, излишний психологизм и, может быть, даже телеологизм.

Источники для нашей работы состоят из: 1) критических работ Григорьева39; 2) его лирики и прозы40; 3) писем41; 4) его воспоминаний, 5) воспоминаний о нем, 6) публицистики современников. Они все опубликованы. Архив Григорьева не сохранился.

Григорьев оставил воспоминания - «Мои литературные и нравственные скитальчества» (писались в 1862-1864 гг.), произведение редкой изящности и откровенности. Они описывают детство (1-я глава) автора: семыо, быт, ранние впечатления. Продолжить их Григорьев не успел. Отголоски образов этой поры можно встретить во многих произведениях автора, особенно в лирике.

От студенческих лет (2-я глава) остались воспоминания григорьевских товарищей: A.A. Фета42, Я.П. Полонского43, С.М. Соловьева44. Особенно интересен A.A. Фет: он жил во время уче-

" Там же. С.38. " Там же. С. 198.

Полная их библиография составлена Б.Ф. Егоровым. См. Ученые записки Тарзуского университета. Вып 98 С 215246. Тарту, i960.

4 Лирика Григорьева собрана в издании: Григорьев A.A. Избранные произведения. Л., 1959. Художественная проза входит в сборник: Григорьев A.A. Воспоминания. М., 1980.

бы в. доме Григорьевых и был самым близким другом Аполлона. Благодаря ему мы можем представить настроения и увлечения двух товарищей. Сохранились также первые работы самого Григорьева. «Отрывки из летописи духа» (1840 г.)43 - самое раннее из них: это попытка выразить свое мировосприятие «как философы». Оно дополняется философической запиской Н.М. Орлова46, входившего в студенческий кружок Григорьева. «Листки из рукописи скитающегося софиста», судя по всему, художественно обработанный дневник, написанный вначале внутреннего кризиса нашего героя, пришедшегося па первые послеуниверситетские годы. Он продолжается рассказом «Мое знакомство с Виталиным», который касается 1843, 1844 годов.

Представление о том, что творилось в душе Аполлона Григорьева во время его первого пребывания в Петербурге (3-я глава), мы полунаем, в первую очередь, из его лирики. В 1846 году выходит его единственный прижизненный стихотворный сборник - «Стихотворения Аполлона Григорьева». В нем можно проследить весь спектр идей молодого человека, от масонства до фурьеризма, и весь спектр его настроений, от религиозной экзальтации до глубокого отчаяния. Эти идеи и настроения отразились и в григорьевской прозе. Это единственный период, когда наш герой пытался выразить себя в этом жанре. «Человек будущего», «Мое знакомство с Виталиным», «Офелия. Одно из воспоминаний Виталина», «Один из многих» и др. - рассказы, в героях которых легко узнается их автор. Они настолько биографичны, что иногда даже включают в себя скрытые цитаты из его писем. Писем, правда, еще мало, но они очень информативны. Адресуя их, в основном, своему наставнику профессору М.П. Погодину, Григорьев старается анализировать свою внутреннюю жизнь, и мы обретаем интереснейшие психологические наброски, плоды рефлексии. Для общества наш герой остался почти незамеченным: мемуаристы о нем молчат.

Работа в «Москвитянине» в середине 1850-х годов (4-я глава) - расцвет Григорьева. С той поры критические статьи - главный источник для нас. В них все: и идеология, и психология. Бывает, что в какой-нибудь статье неожиданно встретишь деталь из молодых лет. Истолкованная заново автором, она должна особенно перепроверяться: годы туманят авторский взгляд. Кружок Григорьева и А.Н. Островского, получивший название «молодой редакции» «Москвитянина», уже являл некую общественную самостоятельность. Его замечают и с ним спорят47. Появляются воспоминания. Наиболее интересны мемуары C.B. Максимова48, Н.М. Сеченова49, и И.Ф, Горбуно-ва50.Остальные авторы очень поверхностны: несколько абзацев да пара анекдотов на одну тему — пьянство.

'" Григорьев A.A. Письма. М., 1999. п Фет A.A. Ранние годы моей жизни. М., 1893.

41 Полонский ЯЛ. Воспоминания // Полонский Я.П. Сочинения. М., 1986. Т.2.

w Соловьев СМ. Мои записки для детей моих, а если можно и для других // Соловьев С.М. Избранные труды. М., 1983. " A.A. Григорьев. Материалы для биографии, llr.1917. С.311-312.

Орлов Н.М. Записка//Русские Пропилеи. М., 1915. Т.1. 17 Библиографию полемических статей см. : A.A. Григорьев. Материалы для биографии. С.352-353. "" Макашов СЛ. A.II. Островский по моим воспоминаниям // Максимов C.B. Пи Русской земле. М„ 1989. 4[> Сеченов U.M. Автобиографические записки. М., 1952.

50 Горбунов И.Ф. Отрывки из воспоминаний // Горбунов И.Ф. Сочинения. СПб., 1907. Т.З.

Но истинной прелестью наполнены его письма из Италии, где он побывал в 1857-1858 годах (5-я глава). Нам известны тридцать три письма из разных итальянских городов: Ливорно, Флоренции, Лукки, Сиенны, Рима. Главные адресаты - М.П. Погодин, E.H. Эдельсон (самый близкий друг) и Е.С. Протопопова, знакомая по московскому кружку. Богатейший материал: идеи, образы, переживания. Предельная драматичность и откровенность; откровенность, даже, вероятно, сознательно доведенная до высшей точки. Это уже даже не исповедь, а анатомия. К сожалению, ответов на григорьевские послания не сохранилось. Он говорил, что пишет книгу, в которой хочет систематически изложить свои взгляды. Книга написана не была и от нее не сохранились даже черновики. Но, несомненно, ее темы рассматриваются автором в поздних статьях и лирике.

С возвращением в Россию началось сотрудничество в новых журналах, появились новые знакомые. Некоторые из них оставили воспоминания. Большинство, касаются только внешне-событийной стороны. Наиболее интересны мемуары H.H. Страхова (с примечаниями Ф.М. Достоевского)51 и А.П. Милюкова52. H.H. Страхов дает много материала о последних годах жизни Григорьева, с которым он вместе сотрудничал в журналах «Время» и «Эпоха». I-Io его воспоминания, как и комментарии к ним Ф.М. Достоевского, тенденциозны и предвзяты: первый воспринимал Григорьева как непонятого пророка, второй был раздражен безалаберностью своего сотрудника. С А.П. Милюковым Григорьев был знаком по журналу «Светоч», где первый заведовал редакцией. А.П. Милюков очень тепло относился к Григорьеву, который, напротив, был с ним сдержан. Мемуарист изображает нашего героя с явной симпатией, но, как позитивист, рассказывает и о темных сторонах жизни своего знакомого.

Из поэтического наследия много интересного содержит последняя григорьевская поэма «Вверх по Волге» (1862 г.), посвященная жизни в Оренбурге и отношениям с М.Ф. Дубровской -его гражданской женой.

Нам так же интересны публицистические работы H.H. Страхова, Ф.М. Достоевского и их оппонентов53 для выяснения интеллектуального пространства, в котором работал Григорьев.

Структура работы следует биографическому принципу. После введения, в котором ставится проблема, рассматриваются литература и источники, следует первая глава, посвященная детству Григорьева (1822-1838 гг.). Вторая глава (1838-1844 гг.) о его ученических годах. В третьей главе (1844-1850 гг.) мы описываем психологический кризис Григорьева, выясняем его причины и рассматриваем формы выражения. Четвертая глава (1850-1857 гг.) посвящена формированию «органического взгляда» - общественно-философской «системы» Григорьева, зародившейся среди «молодой редакции» «Москвитянина». Последняя пятая глава (1857-1864 гг.), ради которой, соб-

1 Страхов H.H. Воспоминания об Аполлоне Григорьеве (с примечаниями Ф.М. Достоевского)//Эпоха. 1864. № 9. г Милюков А.П. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890.

"См. библиографию в кн.: Нечаева B.C. Журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» 1861-1863. М.,1972; ПечаеваВ.С. Журнал М.М, и Ф.М. Достоевских «Эпоха» 1864-1865. М.,1975.

ственно и написаны четыре предыдущих, анализирует мировоззрение позднего Григорьева, В заключении даются общие выводы.

Содержание и выводы диссертации.

Во введении обосновывается актуальпость темы, цель и конкретные задачи исследования, определяются хронологические рамки, дается библиографический обзор и характеристика источников.

В первой главе («Детство», 1822-1838) мы стараемся выяснить врожденные особенности характера Аполлона Григорьева, а также внешние влияния на него, поскольку, конечно, многие его идеи корнями уходят именно в ранние годы жизни.

Григорьев был сыном титулярного советника и дочери крепостного кучера. В силу обстоятельств (в частности из-за незаконнорожденности) его сразу отдали в Сиротский дом. Через полгода он вернулся к родителям, но, так как вскоре вышел указ о запрещении подачи просьб об узаконении незаконнорожденных детей последующим браком, мальчик числился мещанином и только в 1850 году, по выслуге, получил личное дворянство.

Главной чертой его характера, пам кажется, надо признать чрезмерную чувствительность. Чувство, то есть склонность выносить суждения, основанные скорее на субъективном принятии или отвержении, нежели на логической связи, проявилось в молодой душе через необъяснимую тягу к чудесному и буйное воображение, Его окружали и питали суеверия и предания дворовых, он долго был под впечатлением рассказов старого деда, дальнего родственника, живущего в мезонине, который только и читал священные книги, да молился и с полной верой рассказывал истории о мертвецах и колдунах. Поэтому же его рано увлек Гофман. Вот это фантастическое на-стройство было самим дорогим во всей его жизни. Он всегда стремился снова и снова испытать «это сладко-мирительное, болезненно дразнящее настройство, эту чуткость к фантастическому, эту близость иного странного мира»54,

Его чувствительность была меланхолична. Часто по вечерам он испытывал болезненную беспричинную тоскливость. Переживание какой-то лишенности, разделенное™ и покинутости в той или иной степени не покидало Григорьева всю жизнь. Более того, тоска по утерянному придавала его чувствам явный консерватизм. И эта консервативность - третья особенность григорьевского характера.

Родителям Григорьева было чуждо такое мироощущение. Отчужденность и замкнутость сына в семье постоянно росла. Безразличие отца, его ленивые наставления и беспричинные взрывы бешенства; мелочная, придирчивая, неотступная опека матери - вот атмосфера григорьевского дома. Пребывание мальчика рядом с родителями сопровождалось постоянными ощипываниями и

54 Григорьев A.A. Мои литсрачурные и нравственные скитальчества // Григорьев A.A. Полное собрание сочинений и писем. М., 1918. Т.1.С.13.

одергиваниями, упреками за сделанные и возможные шалости или за неприличное поведение. Уж что ему дали родители - так это комплекс неполноценности.

Утратив чувство родительского тепла, он стремился к покровительственной поддержке других взрослых. Эту роль выполнили дворовые.

При шобом удобном случае мальчик убегал в сарай или на кухню, где мог сидеть бесконечно, слушая истории, наблюдая за работой, и чувствуя, что здесь он может быть самим собой. Мир раскололся: дома - тяжелый порядок; здесь - веселье, задушевность, беспечность и свобода. Среди дворни он пережил те светлые минуты детства, которые знакомы каждому и воспоминание о которых - наше сокровище. Мальчик видел все грани жизни дворовых. Он был свидетелем «всего блуда, пьянства и безобразия»55. Здесь это было в порядке вещей. Нельзя, конечно, сказать, что для него уже с этих лет свобода предполагала безобразие, задушевность - пьянство, а веселье -сквернословие. Нет. Но эта жизнь всегда будет в его подсознательном освещена и освящена детской радостью и ею оправдана. Когда сложились адекватные условия, этот образ дал очень буйные всходы. Именно в нем истоки григорьевского пафоса разгула.

Другим источником внешнего влияния на Григорьева был его домашний учитель Сергей Иванович Лебедев - студент-медик. Через него мальчик перенял античный этический идеал: жить можно только в обществе и для общества. Жизнь - это общественный долг. Самореализация вне его лишена значимости.

Во второй главе («Университет», 1838 - 1844) рассматриваются годы учебы нашего героя. Во время обучения Григорьева в Московском университете складывались его отношения с гегельянством и формировались конфликты души, имевшие принципиальное влияние на его позднейшие взгляды.

Накануне поступления на юридический факультет основным настроением молодого человека была грусть и стремление к иным мирам через освобождение, актуализацию личности.

Путь к этому Григорьев видел в науке. С реализацией себя на этом поприще он связывал обретение самоценности и идентичности. Наука представлялась ему (как благодаря внушению родителей, так и обществу первого учителя Сергея Ивановича) особым миром избранных, посвященных, идентифицироваться с которыми он страстно желал. В этом стремлении смешались две разные мотивационные установки.

С одной стороны, учеба была для нашего героя единственным способом выделиться, избавиться от комплекса неполноценности перед сверстниками. Одни превосходили его талантом, как A.A. Фет или -Я.П. Полонский, от чего он, в тайне мечтая о славе литератора, приходил в отчаяние. Другие - знатностью. Они обладали "дворянской честыо" перед ним, числящимся только слушателем (как представитель податного сословия), не имеющим права на офицерский чин. Григорьев

53 Тим же. С.29.

ощущал себя смущенным перед ними и в тайных мыслях проклинал судьбу, почему он не аристократ.

Он работал, не поднимая головы, заучивая конспекты наизусть. Оп плакал над учебниками, посвященными наукам, к которым не имел расположения, он постоянно дрожал от мысли об отчислении, но зато он был круглым отличником. Его сочинения хвалил сам попечитель, Т.Н. Грановский обратил на него внимание, Н.И. Крылов, профессор римского права, приглашал обедать.

С другой стороны, Аполлон верил, что, став ученым, он выполнил бы сыновний долг, оправдав надежды родителей; что он стал бы самостоятельным от их авторитета, от нравоучений отца, апеллирующего к своему пансионскому образованию; а главное, посвящая себя зианиям, он мог бы стать подобен людям из кружка Сергея Ивановича, людям, имеющим в его глазах абсолютную значимость. Наука была для него синонимом истины как онтологически, так и этически. Быть в науке значило быть счастливым.

Таким образом, мы видим в Аполлоне Григорьеве как честолюбивые побуждения, так и идеалистические стремления. И те, и другие были направлены на самореализацию, обретение самоценности. Честолюбивые помыслы, рожденные общей болезненной неуверенностью в себе из-за условий воспитания, а так же родительскими амбициозными внушениями, нашли свое удовлетворение - Григорьев окончил курс лучшим. Идеалистическая же вера в науку - плод общения с учителями, увлечения романтической поэзией и жажды обретения собственной идентичности -достаточно быстро рухнула, ввергнув юношу в глубокий внутренний кризис.

Это было время гегельянства. Наука и гегелевская философия стали синонимами, одно не мыслилось без другого. Естественно, что Аполлон увлекся философией Духа.

Он был таким энтузиастом, что даже организовал у себя дома философический кружок, в который входили С.М. Соловьев, A.A. Фет, Я.П. Полонский, К.Д. Кавелин, В.А. Черкасский, Н.М.Орлов. Григорьев оказался в атмосфере преклонения перед чистым разумом, логикой. И он не просто был среди адептов рациональности, он вообразил, что гегельянство единственно объективный взгляд на вещи.

Эта безраздельная увлеченность апологетом рациональности его и погубила. Для него, как человека эмоционального, доминирование в сознании рациональности было психологически неприемлемо.

К концу университетского курса, то есть к 1842 году, его психологическая сущность проявила себя, чувство потребовало достойного для себя места. Наука, помимо его вопи, перестала быть смыслом его жизни, жизнь потеряла значение. Он утратил естественное ощущение струящейся жизни, когда «все идет само собой», когда не надо находится в постоянном сознательном напряжении, чтобы чувствовать свою социальную адекватность. Душа просила какой-то веры, смутной, непосредственной и детской, но драматичность ситуации и заключалась в том, что возвращению к своей внутренней сущности ему мешали сознательно принятые мировоззренческие

установки. "О! эти бессонные ночи, - вспоминал он, - когда с рыданием падалось на колени с жаждою молиться и мгновенно же анализом подрывалась способность к молитве - ночи умственных

56

беснований вплоть до рассвета и звона заутрень» .

Наука обманула его - здесь источник его более поздней критики рационализма.

Ему становилось все труднее и труднее: он оставляет сначала пост университетского библиотекаря, а потом секретаря Совета университета. Он решается порвать со всем и искать оправдание своему существованию на некоей другой основе. Что и как будет дальше, он не знал, он бросался в бездну - в феврале 1844 года, тайно от всех уехав в Петербург.

В третьей главе («Петербург», 1844-1850) мы рассматриваем самый тяжелый период жизни нашего героя. Пребывание Григорьева в северной столице явилось апогеем душевного кризиса его юности и непосредственным толчком к последующему психологическому перелому.

Бессознательное, освобождаясь, настолько сильно ударило по нему, что, в буквальном смысле, чуть не убило: вероятность самоубийства была достаточно велика. Григорьев погрузился в тяжелую депрессию. Отсутствие жизненных сил долго будет изматывать его. Но особую трагичность его положеншо придавало то обстоятельство, что в нем остались прежние амбиции и устремления. Им продолжает двигать тщеславие университетской поры. Все происходящее с ним он рассматривает как чудовищную, необъяснимую ошибку, помеху на пути самореализации. Он пытается искать обходные пути, пробуя себя на разных поприщах, стараясь увлечься новыми идеями. Все будет тщетно: хандра будет продолжать душить. Природная самость - замкнутое консервативное чувство — остается для него пока неоткрытой, то есть продолжает отсутствовать психологическая база, на которую могли быть привиты модели поведения, литературные образцы или фи-' лософские идеи. Аполлон долго еще не сможет обратиться к себе в поисках разрешения конфликта: он упорно старается обновить вино, обновляя мехи.

Он работал и в Управе благочиния, и в департаменте Сената - и ото всюду ушел: всякий строгий распорядок переносился им очень болезненно, ему было лучше или в постели, или в кабаке. Он был увлечен и масонством, и фурьеризмом, пытался сдать экзамен на магистра права, заняться литературной деятельностью, войти в западнический круг «Отечественных записок». Нигде найти себе места он не смог. Он был подавлен и смущен, его самолюбие было жестоко уязвлено. Понятно, что с таким настроением уж что точно было чуждо Григорьеву - так это нормы поведения хорошего общества. Григорьев не получил светского воспитания, не обладал тонкостью манер и не мог соответствовать идеалу светского человека - личности разнообразных, но уравновешенных настроений и интересов, способной играть разнообразные роли. Он и раньше-то был угловат, неловок и однообразен, мог говорить только на те темы, которые его волновали. Понятно, что в гостиных на него обращали мало внимания, что, конечно, уязвляло. А теперь, когда он весь был в своих болезненных эмоциях, он изнемогал от необходимости рассуждать о чем-то, когда ему бы-

иТам же. С. 50.

ло не до рассуждений. И вот через эту болезненность миоголикость и максимальная приспособляемость светского человека (которые изначально в самом светском обществе воспринимались как высоконравственное поведение, необходимое для общественного согласия) представлялись Григорьеву в виде самодовольства, непостоянства, лицемерия и обмана. И это, конечно, верное наблюдение. Комплексуя, и, одновременно, из последних сил, стремясь к успеху, Аполлон пробует образ байронической разочарованности. Но байроническая хандра - сильна, она позволяется тем, кто выше общества, а за григорьевской хандрой - слабость и беспомощность. Он смотрелся просто смешно.

Вот, где источник григорьевских антисветских, антиаристократических настроений, Свет оскорбил его, и теперь он видит в нем только ложь. Он судит его по себе самому: он знает, что его поведение здесь было только маской, надетой из самолюбия и тщеславия и думает, что так поступает все общество. В значительной степени он, конечно, прав.

В конце концов Григорьев нашел себе приют у B.C. Межевича, редактора журнала «Репертуар и пантеон». Это был очень добрый и сострадательный человек. Он поселил Григорьева у себя, вырвав из номеров дешевых трактиров, и всячески старался оберечь юношу от скатывания в прежнюю угарную жизнь. B.C. Межевич был искренним приверженцем формулы официальной народности, и, вероятно, взгляды нашего героя конца 1840-х годов - это результат его влияния. Понимание Григорьевым православия и самодержавия находятся в полном соответствии с господствующей доктриной. Что касается народности, то в ее трактовке акцент делается не на преданности государству, а на антиаристократизме, что понятно, исходя из настроений литератора.

Главным же результатом бесед с B.C. Межевичем стало для Григорева понимание того, что единственный выход из его положения - смирение. Григорьев долго боролся с самолюбием, но в конце концов признал перед самим собой, что он, в буквальном смысле, урод17, что все его мечты и амбиции невыполнимы. Он возвращается в Москву, где устраивается учителем в Воспитательный дом, женится и скромно, незаметно живет. Именно поэтому он, один из немногих, положительно встречает «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя: тот тоже говорит, что человек должен быть тем, кем его создал Творец.

Но, признав себя таким, как есть, приняв себя даже в уродстве, он сам себя освободил. Он убрал свои честолюбивые устремления, калечащие душу. И его внутренний мир компенсируется, обретает некое равновесие. Его начинает посещать мягкое, теплое, полудетское восприятие мира. «Передо мной, - писал он, - как будто из-под спуда, возникал мир преданий, отринутых только логическою рефлексиею; со мной вновь заговорили внятно, ласково и старые стены старого Кремля, и безыскусственно-высоко художественные старые страницы летописей; меня как что-то растительное стал опять обвевать как в годы детства органический мир народной поэзии. ...Я пере-

57 Григорьев А. А. Воспоминания. М.,1988. С.151.

рождался, я, живший несколько лет какою-то чужою жизншо, переживавший чьи-то, но во всяком случае не свои, страсти - начинал на дне собственной души доискиваться собственной самости»58, С этого момента Григорьев пачинает сознавать себя как консерватора, то есть как человека, для которого явления настоящего ничего не стоят без связи с историей, с теми извечными национальными принципами, которые являются главным в жизни государства и народа.

В четвертой главе («Молодая редакция» «Москвитянина», 1850-1857) мы анализируем мировоззрение Григорьева в то время, когда он был увлечен кружком, образовавшимся вокруг А.И. Островского. Это принципиально новый период жизни нашего героя: его взгляды теперь -это не болезнегшая мозаика, а позиция человека, достигшего идентичности.

Разрушенный, но обретший себя, к 1850 году Григорьев наладил свой быт. Но дута-то, конечно, была покалечена навсегда: такие кризисы бесследно не проходят, после них человек навсегда обречен ощущать подавленность от их призрачного присутствия. Меланхолику по натуре, что оставалось Григорьеву живущему с нелюбимой женой, состоящему на нелюбимой службе? Толь-

59

ко тихо «хандрить и пьянствовать» ,

Но туг волей случая он знакомится с А.Н. Островским и его друзьями. Это была молодежь кабаков, веселая, бесшабашная, добродушная и задушевная. Это был тот мир, те отношения и тот дух, который прочно ассоциировался Григорьевым с лучшими воспоминаниями детства, с тем временем, что он провел среди дворовых. «Все народное, - скажет он, - что окружало мое воспитание, все, что я на время почти успел заглушить в себе, отдавшись могущественным веяниям науки и литературы - все поднялось, в душе с неожиданною силою»60. Главными участниками (помимо Григорьева и А.Н. Островского) кружка были Б.А. Алмазов, E.H. Эдельсон и Т.Н. Филиппов. Они почти все принадлежали к мелкому дворянству, которое выслужили их отцы и деды. Их воспитание не приучило их к светской развязности: в обществе они были застенчивы и неловки, они не знали куда девать свои неуклюжие ноги и куда опереть руки, им было неловко в худо сидящих заношенных сюртуках. Но в кругу близких их природная дефензивность получала полное право на существование. Здесь они становились разговорчивы, остроумны и интересны. «Особая умилительная простота, - вспоминали о кружке А.Н, Островского, - во взаимных отношениях господствовала здесь в полной силе...Кроткая натура А.Н. обладала способностью огромного влияния на окружающих. Никогда ни один мыслящий человек не сближался с ним, не почувствовав всей силы этого человека. ...Все твердо знали, что здесь почувствуют они себя самих в наивысшем нравственном довольстве, утешенными и успокоенными»61.

Таким образом, можно говорить о том, что собравшаяся компания по характеру своему была принципиально несветской.

58 Там же. С,85.

^Григорьев A.A. Послание моим друзьям//Григорьев A.A. Сочинения. М., 1990. Т.1.С.86.

Григорьев A.A. Воспоминания. С.7. 01 Максимов С.В. По русской земле. М. 1989. С.407.

Про них говорили, что «тут были и провинциальные актеры, и купцы, и мелкие чиновники с распухшими физиономиями - и весь, этот мелкий сброд, купно с литераторами, предавался колоссальному, чудовищному пьянству... Пьянство соединяло всех, пьянством щеголяли и гордились»62. Но сами друзья А.Н. Островского рассматривали свой образ жизни как сознательное противостояние формальности и холодности отношений аристократического общества. Они прекрасно понимали, что se п 'est pas comme il faut - и в этом был весь их пафос, их гражданская позиция.

И они без зазрения, по-мальчишески, наполнялись беспутством и поэзией, «монологами из «Маскарада» в пьяном образе, заветными песнями... вдохновенными и могучими речами Островского, остроумием Эдельсона., голосом Филиппова... всем, всем, что называется молодость, любовь, безумие и безобразие».63 «Мертвецки пьяные, но чистые сердцем, они целовались и пили с фабричными», и народ представлялся им «сильным, молодеческим и удалым, с балалайкой и штофом водки, с сухарной водой на запивку, с разбирающей душу песней».64

Такую жизнь Григорьев назвал «жизнью по душе», жизнью так, как действительно хочется жить. И только теперь он наконец смог сознательно и полностью уступить голосу чувства, не испытывая комплекса вины. Дело в том, что теперь именно голос чувства стал основой его гражданской позиции и, соответственно, путем к общественной реализации.

Попытки донести свои взгляды до широкой общественности товарищи предприняли в журнале М.П. Погодина «Москвитянин». М.П. Погодин давно знал и А.Н. Островского, и Григорьева. С помощью молодых литераторов он хотел поднять тираж его давно не популярного журнала. Он поделил редакторство, оставив за собой политический отдел, предоставив молодежи изящную литературу и критику. Так появилась «молодая редакция» «Москвитянина».

С первых же номеров Григорьев начинает кампанию против байронического идеала светского поведения. Ему это было тем легче, что критиковал он самого себя недавней поры. Люди «хорошего тона» напыщенны-, унизить ближнего - обычная форма их общения; они холодны и высокомерны.

И ему стыдно и противно за себя. У него есть только то оправдание, что он наконец внял голосу своей природа!. И поскольку он пишет с себя, ему представляется, что для других, как когда-то и для пего, эта напыщенность - всего лишь маска, сознательная или бессознательная. И если это маска, то значит, что вторая особенность светской жизни - ложь, как перед собой, так и перед другими. Здесь Григорьев впервые совершает главную свою ошибку - он полагает, что строение его души универсально для всех, что те, кто далек от его взгляда на жизнь, просто неискренни перед собой.

и Феоктистов ЕМ. Глава из воспоминаний// Атеней. 1923. Кн. 3. С.88. ы Григорьев A.A. Письма. С.186. 44 Там же. С.185.

Лжи Григорьев противопоставляет непосредственность, как следование естеству своего чувства, а напыщенности - демократизм: абсолютную терпимость к людям.

Поглощенный этими вопросами, Григорьев не изменил своих взглядов на государство, оставаясь, в принципе, на позиции «официальной народности», в чем мы видим непосредственное влияние М.П. Погодина.

Россия развивается гармонично: петровские преобразования не являются коренным поворотным пунктом ее истории. Государство, действующее во благо народа и опирающееся на православие, - вот источник се движения. До XVII века государственное начало боролось с удельными безнарядицами, и Смутное время - одновременно апогей и завершение этой борьбы. «Отсюда начинается решительный поворот нашей истории от исключительного быта Московского Государства к государственной жизни «всея» Руси»65. Царь объединил земли во имя Православия, во имя единства верховной власти и стремления к высокой цели - развитию русской гражданственности. Монархом осознавалась необходимость знакомства с достижениями Западной Европы, и контакты между двумя цивилизациями активно проводились еще за полвека до Петра. Но это общение не нарушало исконных начал русского народа. Алексей Михайлович мог «призывать в Россию образованных иностранцев, пользоваться плодами их знаний, читать иностранные газеты, тешиться игрою немецких актеров - и в то же время писать указ боярам: «чтоб они иноземных немецких и иных извычаев не перенимали, волосов у себя на голове не постригали, також и платьев, кафтанов и шапок иноземных образцов не носили и людям своим потомуж носить не велели»,., «что нам за дело до обычаев иноземцев; их платье не по нас, а наше не по них»»66. Петр в своих начинаниях только следовал традиции. Он не изменил коренных русских начал, но сильно переиначил внешние формы. Поэтому Григорьев и считает его царствование этапом органического развития. Национальный характер искажен не был. Русский народ жил и живет по поговорке: «Бог - правда; правду он и любит», то есть по христианским ценностям67. Сущность их Григорьев понимал как искренность душевных движений и «высшее понятие, простирающее на все, даже на тварей, любовь и сострадание»68. Только высшие слои запутались в искусах Запада, приняв за образец для подражания проявления болезненных процессов. Но тем легче от них (искусов) избавиться, что они только тени на русской земле.

Но надо заметить, что, в отличие от М.П. Погодина, Григорьев не идеализировал настоящее. Правда, дазке при таком повороте, он воспринимался как выразитель мнения апологетов Николая I. A.C. Хомяков, например, находил «крайне неуместным отзыв о преуспеянии искусства и

" Григорьев A.A. Историческое значение царствования Алексея Михайловича. Сочинение П. Мсдовикова // Москвитянин. 1854. №23. С. 86. " Там же. С. 99.

Григорьев A.A. О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене. Статья ДII Ежегодник Петрoi-рад-ских государственных театров. Сезон 1918-1919. Пг. 1920.С. 176 и Там же. С.186,

науки под державною сеныо, в то время, когда нельзя напечатать второй части «Мертвых душ»,

" 69

ни перепечатать первой» .

Идеи «молодой редакции» в обществе остались практически незамеченными. Причиной тому были их слабая разработанность и очень мугное изложение. «Москвитянин» ничего не выиграл от реформирования. К тому же М.П. Погодин был крайне скуп на гонорары. В 1856 году журнал перестал существовать. Не найдя себе места, Григорьев в 1857 году уезжает в Италию.

В пятой главе («Оформление общественно-философской концепции», 1857—1864) структурно излагается мировоззренческая позиция нашего героя в соотнесении со взглядами его старших современников - московских славянофилов: A.C. Хомякова, И.В. Киреевского и К.С. Аксакова. Структурное сопоставление, как нам представляется, позволяет четче определить как категории мировосприятия Григорьева, так и его место в общественной жизни России эпохи реформ Александра П.

Завершение строительства Григорьевым своей системы взглядов стало возможным, когда в Италии он развязал свой последний мировоззренческий узел: примирение своего образа жизни с христианской этикой.

Ведь что влекло Григорьева и его товарищей к беспутству? Эмоциональный порыв, реализация принципа «жизни по душе». Принципа, обретенного Аполлоном как откровение при обращении к вере. Выходило, что, вроде, высвобождение чувства - это и суть, и препятствие православного пути. Бог, Он где? - в традиционной морали или в вакханалиях непосредственного чувства, - «лихорадке смутной, но всю натуру... проникающей веры»70? Может быть, Бог - это Закон, карающее Правосудие, а, может, все-таки Любовь всепрощающая и всепонимающая, милосердие к заблудшим, но искренне верящим?..

Италия дала ему то, чего недоставало - «откровение пластического» (имеется в виду живопись)71:. «Чадом опиума, - делится он с Фетом, - постоянно полна моя голова от мира Питти, Уфицци и Академии. Все, что я предугадывал мыслью, приняло для меня плоть и образ»72. Вот -поворотный момент; вот - точка максимальной интеграции внутреннего мира Аполлона Григорьева. Для нашего героя столь вдохновенное иламенение чувства не могло пе быть истгашым. Чистота порыва пе могла не быть беспорочной. Умиленный восторг не мог не быть божественным. Эти переживания оказались решающим аргументом во внутреннем споре нашего героя. Ему становится очевидным, что сердце не может лгать, что оно всегда стремится к идеалу Красоты, которая и Правда, и Любовь.

Еще в начале работы мы обращали внимание па склонность нашего героя к чудесному. Теперь она ощущается как дыхание трансцендентного, божественного. Аполлон Григорьев стано-

т Ьарсуков НИ. Жизнь и труды М.П. Погодина. T.XIII. СПб. 1899. С. 205.

70 Григорьев A.A. Письма. С.169.

" Там же. С,202,

72 Там же. С.189.

вится мистиком. Бог существует не в отрешенности от человеческого субъекта и по ту сторону жизни, а всегда находится в личном контакте с человеком, постоянно присутствует в нем в виде голоса чувства. Тем самым Аполлон становился оправданным перед людьми и перед собой: теперь, вспоминая погребки, в которых они проводили ночи в пьянстве, песнях и разврате - он был уверен в своей правоте. Теперь для него чувство всегда нравственно, т.к. душа, по природе своей, стремится к Богу.

Итак, психологическая почва была готова. С этого момента Григорьев свои силы направляет на структурирование общественных взглядов.

В этот период в России существовало два течения консервативной мысли: политическое и социальное. Под консерватизмом мы понимаем, следуя К. Мангейму, мировоззрение, признающее за настоящим права на существование настолько, насколько оно содержит в себе коренные начала, проявившие себя уже в прошлом, или не противоречит им. Под либерализмом же понимается взгляд, основу которого составляет ориентация на настоящее в той мере, в которой оно содержит в себе элементы идеала, находящегося в будущем, который еще только предстоит воплотить в жизни73. Представителем политического консерватизма, в центре которого стояла проблема государства, был М.М. Погодин, продолжавший традиции М.М. Щербатова и Н.М. Карамзина. Социальное же направление, главным для которого был вопрос о личности, выразилось в работах старших славянофилов, а затем и Григорьева.

Социальный консерватизм, как и западничество 1840х-1850х годов, был непосредственным результатом культурной европеизации, результатом появления рационализированной формы межчеловеческих отношений, заимствованной высшим обществом в ХУШ веке. В основе своей не была воспринята осознанно. Молодое же поколение, родившееся в первой четверти XIX века, воспринимало эту среду уже отстранено (вследствие своей склонности к рефлексии, что тоже в значительной степени было результатом влияния западной культуры, но не классической, а романтической). Это позволяло видеть слабые стороны. Одни, будущие западники, обратили внимание на нерефлективность жизни общества и выступили с культом творческого разума. Другие, консерваторы, не приняли сами нормы светского поведения, которые представлялись им непостоянством, лицемерием и самообманом, основанными на рациональном прагматизме и разрушающими традиционно-личностные нормы межчеловеческих отношений. Такой подход выдвигал проблему межличностных отношений и, соответственно, проблему личности, на центральное место. Вокруг них группировались все остальные вопросы. Однако трактовки отдельных тем у славянофилов и Григорьева различались, что было вызвано социальными, культурными и психологическими причинами.

73 Меикейм К. Идеология и утопия. М., 1992.

Итак, главным вопросом для социальных консерваторов был вопрос о формализации межчеловеческих отношений и отчуждении человека. Причину этому они усматривали в том, что рассудок занял в душах доминирующее положение.

Славянофилы решение проблемы видели во внутреннем синтезе разума, чувства и воли. Связующим пачалом внутренней цельности ими мыслилась вера, как воля к Богу, ведущая по пути православия: они были слишком связаны с кряжевой патриархальностью своих фамилий, чтобы поставить в центре души что-либо иное, кроме православной святоотеческой традиции.

Григорьев же подчеркивал, в силу вышеизложенных обстоятельств, что фундаментом внутреппего мира является именно чувство. Жизнь-это постоянное продуцирование и реализация идеального, постоянная самореализация Абсолюта, Бога, которого он, как шеллингианец и мистик, понимает как непротиворечивое единство всех противоположностей, синоним Красоты. И поэтому постижение жизненного смысла доступно только чувству, которому должен быть подчинен разум - принцип, вытекающий из его идеи «жизни по душе».

Истоки различия коренятся в самом их естестве, По характеру, по данной им природе, славянофилы являются, конечно, логиками74, Славянофильские идеи о несостоятельности абсолютного разума сами были следствием плавного логического движения мысли, и поэтому они не стремились полностью дискредитировать его, а старались лишь преодолеть его исключительность.

Из вышеописанных различий вытекали и различия в гносеологических представлениях мыслителей. Славянофилы, соответственно, ратовали за «синтетическое знание», т.е. знание, полученное одновременно всеми душевными сферами и согласованное с православной традицией. Григорьев же считал откровение, запечатленное в произведении искусства, вследствие мистического слияния души художника с Богом, единственным источником истинного знания. «Истина, -говорит он, - действует образом, красотою, типичностью и только этими средствами в нас входит и нам дается, а не выводами»75. Причем «истинная истина нам не доказывается, а проповедуется...истина бывает очевидна с первого же раза и дается не почастно, а всецело, как вообще все, что ни дается душе человеческой, дается всецело, или вообще не дается»76. Для славянофилов такая позиция - прелесть.

Критика рационализации личности подводит мыслителей к критике рационализации (и, следовательно, универсализации) бытия. Одним из ее аспектов была критика просветительско-гегельянских историософских концепций. И славянофилы, и Григорьев выступали против: 1) представления о человечестве как универсальной механической целостности (на основе единства разума и тела); 2) инструментализма, т.е. представления об истории народа как орудии универсальной цели (например, самореализации Мирового Разума, по Гегелю); 3) концепции линейного прогресса, т.е. представления о развитии народа как о процессе, в ходе которого отдельный этап

и См: Бердяев H.A. A.C. Хомяков. Томск, 1996. С.39; Гершензон М.О. Очерки прошлого. М„ 1989. С.297.

75 A.A. Григорьев. Материалы к биографии. С. 185,

70 Григорьев A.A. И.С. Тургенев и его деятельность // Григорьев A.A. Сочинения. М., 1990. Т, 2. С.40.

развития - только ступень для перехода на следующий, не имеющая самостоятельной ценности (что оправдывает революционную ломку).

В противовес консерваторы предложили имманентно-качественный подход. В центре его находятся принципы релятивизма, имманентизма и органичности. Принцип релятивизма устанавливает, во-первых, бытие самобытных народных организмов, которые не могут быть искусственно объединены в «безликом человечестве» и, во-вторых, самоценность каждого этапа в истории народа. Принцип имманентизма предполагает изначально заложенные в народе возможности, которые раскрываются в процессе его развития, так что народ не может считаться простым орудием для реализации трансцендентной ему сущности. Принцип органичности рассматривает нормальное развитие народа как развитие на основе присущих народу «начал», его базовых характеристик.

Однако на этом сходства в доктринах консерваторов кончаются.

Если рассмотреть внутреннюю логику старших современников Григорьева, окажется, что они иногда даже ближе к Гегелю, чем к его оппонентам. Для славянофилов основой мировосприятия все-таки является вера. Но религиозное пламенение бескомпромиссно, и этим славянофилы обрекали себя на дуалистичность: православие и неправославие. И.В. Киреевский может долго говорить о различных качествах, присущих различным народам, но рассуждения свои он закончит сведением всех этих начал к свободе и необходимости. A.C. Хомяков в «Семирамиде» отталкивается от этого, как от основополагающего принципа. Для него существуют два мировых религиозных начала: кушитство и иранство. Кушитство - это необходимость, пантеизм, материализм, пластические искусства, внешние формы, рационализм. Иранство - это свобода, моиотеизм, приоритет слова, духа, любви к традиции, интеллектуальный синтез. История - арена борьбы этих начал, Получается, что народные качества, сколь оригинальными они бы не были, всегда растворяются в одном из мировых принципов. Уже не народ, а религиозные начала являются истинными субъектами истории, и исторический процесс представляется линейным - согласно Священной истории. Кроме того, поскольку принципы народной жизни получают столь ярко выраженный религиозный характер, (а христианство - это всегда свобода выбора) - значит народы могут изменять свои качества по собственной воле или под влиянием обстоятельств. Итак, славянофилы не абсолютизировали ни самостоятельность народа, ни неизменность его изначальной сущности: для них органичность всегда находится под угрозой.

Представление о религии Григорьева было очень далеко от славянофильского. Он разделял истинное «народное православие» и государственную религию «иже во Христе жандармствую-щих». «Народное православие» - это свобода и естественность: непротиворечивость человеческой природе. Это православие, которое «выросло как растение, а не выстроено по русской земле», которое «не тронуло далее языческого быта, когда он радикально ему не противодействовал». Которое оставило «все, что было в язычестве старом существенно-народного, праздничного, живого, даже веселого без резкого противоречия духу Того, Кто Сам претворил воду в вино иа браке

в Кане Галилейской»77. Мы узнаём в этой туманности мистических фантазий мир григорьевского детства, мир мягко зовущей сказочности, мир, рождаемый апокрифическими рассказами дворни, Его образ слитком сложно превратить в какой бы то ни было структурообразующий принцип.

Так же он не соглашался с принципом линейного развития двух мировых религиозных начал, поскольку этот принцип, по сути, игнорировал бесконечное разнообразие народов, что было неприемлемо для его эстетической натуры: он полагал, что всякое явление тем жизненнее, чем по-лицветнее. Литератор подчеркивает, что единственный субъект истории-это сам народ. Таким образом, мировая история - это не эволюция определенных мировых начал, а бесконечность самодостаточных историй отдельных народов. Смысл народного развития - самопознание, т.е. реализация божественных эманации (импульсов Абсолюта) в пределах возможностей (иначе, сущности, идеала, или духа) народа. Дух народа, его качества, проявляется в том, как народ реализует в культуре полученные им идеальные импульсы. То есть, если иметь в виду, что Идеал - синоним Красоты, то можно более определенно сказать, что каждый народ творит свою красоту. Имешто дух является основой единства народа: он неотделим от народного организма и неизменен на протяжении всей его истории. Т.о., самопознание-это реализация Абсолюта в пределах потенции народа. Утверждением двойственности самопознания (как познания народом самого себя и окружающего мира и как самораскрытия Мировой Сущности), критик преодолевал возможность вдаться в гегельянский инструментализм.

Для Григорьева народы не вечны. Их жизнь цикличиа и проходит детство, зрелость и старость. В старости, ближе к уходу в небытие, рвется нить, связывающая народ с Идеалом. Искусство его распадается, уходит в крайности, в бесполезные метания; мировосприятие теряет цельность, а вместе с ней и веру - народ растворяется.

Другая важная идея, которая следовала из этих рассуждений - утверждение, что развитие народа всегда органично и органичность эта не может быть прервана.

Итак, у Григорьева все доведено до исключительности. Для него каждый народ наделен только ему присущими свойствами, которые ни к какому обобщению не сводятся. Эти свойства не могут быть изменены, хотя на время могут быть забыты или заслонены, - поэтому органичность истории для него факт само собою разумеющийся.

Различия во взглядах социальных консерваторов на общие историософские проблемы не могли не отразиться на их подходах к русской истории.

Славянофилам казалось, что реформы Петра I занесли в Россию кушитский дух, что нарушило органичность развития страны. Образованные слои, зараженные западным рационализмом, по сути, перестали быть русскими, Носителем народности является только крестьянин - носитель православной традиции. Отсюда особое их внимание и к допетровским общественным институтам, и к патриархально-усадебному образу жизни, как воплощающим народные начала.

77 Григорьев А. А, Письма. С,ПО.

Для Григорьева широта народного духа не терпит никакого давления извне, поэтому и единство народа не предполагает никакой инстжтуализации и является чисто психологическим. Он, как мистик, не разделял православного коллективизма славянофилов. Его представление о гениях-художниках и, соответственно, о неравенстве возможностей индивидов, приводило к мнению, что община только нивелирует общество, лишает его полицветности.

Метод определения русской народности у Григорьева принципиально иной.

Путешествуя по Европе в 1857-1858 годах, он, в силу болезненных особенностей своей души, чувствовал себя очень отчужденно и тоскливо. Поэтому он не узнал Европу, не прочувствовал и не определил ее характер, зашоренный изначальной предубежденностью и болезненным на-стройством. Как были для него с «москвитянской» поры немцы скучно добропорядочны, французы легкомысленны, а англичане чвапливы - так они и остались. Поэтому он заметил и оценил в Европе только то, что и раньше любил в ней (а любил он ее старое искусство), а все остальное не принял, не обратил внимания. Здесь, скажет он, «мизерия, мелочность, старые фразы и жесты без

78

старого смысла; в жизни пошлость, отсутствие широты и поэзии - невежество скотское» .

Следствием такого настроения явился следующий взгляд. Запад истощился. Некогда высокая цивилизация, давшая великое искусство и науку, отмирает. Современная Европа - старуха. Для нее Идеал померк, и Красота не питает ее. Покинутая, она старается обрести смысл в идее, что человечество существует само для себя. Но путь этот - «падение или, лучше, уничтожение искусства, науки, вообще стремлбния, практичность, человечество в покое, следовательно - человечество на четвереньках»79. И вся эта вера в материальный прогресс, в царство разума, в либеральную этику здорового эгоизма - все это симптомы разложения.

Мы уже говорили, что Григорьев, как эстет, как шеллингаанец, как мистик, воспринимал явление только в многообразии индивидуального. Для пего «всякая жизнь имеет двойственный лик Януса (потому-то она и жизнь)»80. Но поскольку Запад он не прочувствовал - тот ему представился миром «строгой, однообразной чинности, кладущей на все уровень внешнего порядка и составной цельности»81. Он «определен»82 и однозначен - следовательно, мертв. Соответственно, только Восток носит в себе живую душу - и свидетельство этому его минимум двойственность. И этого общего Григорьеву, при его отношении к Западу, вполне достаточно. Действительно, о чем говорить, когда там - смерть, а здесь - жизнь. Двойственность - это не присутствие набора положительных и отрицательных качеств, а сосуществование силы центробежной и центростремительной - страстности и здравого смысла83, начал по природе своей нейтральных, только на-

78 Там же. С. 183.

75 Там же. С. 231.

а0 Там же. С. 183.

" Гоигорьев A.A. Граф Л. Толстой и его сочинения // Григорьев A.A. Сочинения, Т.2. С. 350.

Григорьев A.A. Письма. С. 193.

83 Григорьев A.A. И.С. Тургенев и его деятельность // Русское слово. 1859. №2. С. 12.

правленных в разные стороны, поэтому в разное время одно и то же качество может проявляться с разными векторами.

Так трансформировалась его изначальная посылка: полифоничность, как свойство любого живого народного организма, превращается в «коренные начала» только русского народа; неоднозначность - в стержень русской природы.

Страстность в нас - это стремление к смыслу, к вечному, к идеальному - высокие порывы

души.

И потому реформы Петра не противоречили нашему характеру: мы должны были усвоить все то ценное, что создал Запад былых времен. Но страстность - она ведь склонна к крайностям, она ведь часто и ложным очаровывается. И отсюда та гордость, тот эгоизм, безбожие и бесстыдство отношений, которыми проникнуто наше светское общество. Это влияние Байрона и других гениальных певцов, эстетизирующих гибель западной цивилизации.

Но стихии эти не могут окончательно захлестнуть нас - наша природа имеет противовес, критическую сторону. Сейчас это «простой здравый толк и здравое чувство, кроткое и смиренное, толк, вопиющий против всякой блестящей фальши, чувство, восстающее законно на злоупотребления нами нашей широкой способности понимать и чувствовать»84. Значение его «в протесте всего смиренного, загнанного, но, между тем, основанного на почве, против гордых и страстных до необузданности начал»85.

Но - и это самое главное - «нехорошо, - скажет Григорьев, - сочувствовать Печорину, такому, каким он является в романе Лермонтова, но из этого вовсе не следует, чтобы мы должны были «ротитися и клятися» в том, что мы никогда не сочувствовали натуре Печорина до той минуты, в которую является он в романе, то есть стихиям натуры еще до извращения их... Из этого еще менее следует, чтобы мы все сочувствие наше перенесли на Максима Максимыча и его возвели в герои. Максим Максимыч, конечно, очень хороший человек и, конечно, правее и достойнее сочувствия в своих действиях, чем Печорин - но ведь он тупоумен и по простой натуре своей даже и не мог впасть в те уродливые крайности, в которые попал Печорин. Голос за простое и доброе, поднявшийся в душах наших против ложного и хищного есть, конечно, прекрасный, возвышенный голос, но заслуга его есть только отрицательная. Его полояштельная сторона есть застой, закись, моральное мещанство»86. Конечно, Григорьев пишет с себя: он - человек, европейской культуры, человек стремящийся (и, наверное, в первую очередь стремящийся), ищущий смысл, но в свое время ставший жертвой этих стремлений, излечивший себя обращением к патриархальности и вернувшийся в круг интеллектуальной жизни интеллигентом-консерватором. И он уже не может жить ни без того, ни без другого, но в нем нет уже и восторженной очарованности: он везде видит обратную сторону.

а< Григорьев A.A. Граф JI. Толстой и его сочинения // Время. 1862. №9. С.8.

15 Там же. С.12.

м Григорьев A.A. И,С. Тургенев и его деятельность // Русское слово. 1859. №4. С.34.

Итак, петровские реформы, по Григорьеву, не противоречили народной сущности. Однако после них, в силу жестких методов государства, произошло внешнее, бытовое разъединение образованных слоев и народа. Но, не смотря на это, обе части сохранили принадлежность к единому русскому духу, который «сказывается невольным общим настроением, вопреки частному и логическому, сознательному или бессознательному настроению, в вас, во мне, даже в г. Добролюбове наравне с купцом из Апраксина ряда. Это что-то, сказывающееся в нас как нечто физиологическое, простое, неразложимое мы можем подавить в себе только недобросовестностью мышления, нездравомыслием или фанатизмом теории»87. Но это единство надо еще осознать. Купечество -вот слой, который сейчас наиболее отвечает концепции Григорьева. Купечество это та среда «в которой народное развилось вполне самостоятельно в хорошем и дурном, в типическом и уродливом, в жизненной, хотя изолированной, полноте и в жизненном же безобразии»88.

В том, что славянофилы идеальными качествами наделяли крестьянство, а Григорьев купечество нельзя не видеть причин социально-культурного характера: конечно, все писали с того, что ближе,

В сущности, и Григорьев, и славянофилы говорили об одном и том же - о невозможности полноценного функционирования и развития атомизированной личности, о замене ее органическими группами. Но подходили к этому с разных точек зрения. Славянофилы опирались па экк-лексиологию, возлагая свои надежды на общину. Григорьев не был против общины как таковой, он признает ее значение, но не абсолютизирует его, т.к. не вкладывает в это явление какого-то особого смысла, а понимает его конкретно-исторически. Он выступает не против общины, а за психологическое созвучие-единство людей; критикуя не столько общину, сколько представления о ней славянофилов, опираясь на эстетическо-мистическое мировосприятие.

Различия во взглядах повлияли и на позиции мыслителей во время Великих реформ Александра II. Старшие славянофилы подцержали либеральные стремления, т.к. считали, что с их помощью смогут нейтрализовать последствия петровских преобразований (через отмену крепостного права, создание земств и т.д.): преодолеть институционально закрепленный разрыв дворянства и народа-и тем самым вернуться на «точку органичности». Соответственно, их либерализм был функциональным (т.е. по методам), а не содержательным (т.е. по целям). Григорьев, в свою очередь, не поддержал либеральные проекты. Во-первых, он не проявлял интереса к социальным, политическим и экономическим институтам. Во-вторых, в силу своего эстетического мировосприятия, он уже не доверял государству как носителю формализации, считал центральную монархию чуждой народу, т.к. она уничтожила местные особенности областей, и потому полагал, что она все равно все преобразования проведет в своих интересах, а не в интересах земли. В-третьих, ему казалось, что далее те проекты реформ, которые исходят от общества, составлены на основе чуждой

87 Григорьев A.A. После «Грозы» Островского//Григорьев A.A. Сочинения. Т,2. С.218.

,в Григорьев A.A. Белинский и отрицательный взгляд в литературе//Время. 1861. №4. С.176.

человеческой природе рационалистической философии и могут принести только зло. Он считает, что решающие для России перемены должны свершиться в первую очередь в области культуры и сознания, а не в социально-экономической сфере. Перед тем, как начинать реформы, общество должно осознать себя как единый народный тип, понять тс духовные начала, па которых основано развитие русского народа. Надо создавать общество, «проникнутое безусловными нравственными идеалами». И только после этого возможен диалог с правительством, возможны адекватные преобразования. Григорьев не против ни земского собора, ни гражданских свобод, ни идеи самоуправления. Но без решения вопроса «о нашей умственной и нравственной самостоятельности» -все эти нововведения могут принести только вред: распущенность, взяточничество, произвол и проч. И вопрос этот - важнее для него вопроса и о крепостном праве, и о политической свободе. Т.о., Григорьев остался на позициях культурного консерватизма.

Его идеи были не интересны обществу: для него он остался «пьяным и нелепым»89. Даже члены редакции журналов «Время» и «Эпоха», в которых он сотрудничал в 1861-1864 годах, и считал себя причастным к их общему направлению - «почвенничеству» - упрекали его в неактуальности и фантазерстве.

Одинокий, он умер в 1864 году в возрасте 42 лет.

В заключении подводятся итоги исследования и формулируются общие выводы. Мы постарались представить путь, по которому развивалось миропонимание Аполлона Григорьева: от поэтической меланхоличности детства, до увлечения гегельянством, сменившимся, в силу тяжелого психологического кризиса, критикой рационализма; от попыток войти в светское общество, до ярого антиаристократизма, до «жизни по душе», до проповедования «непосредственности» и «демократизма»; от православия гоголевских «Выбранных мест из переписки с друзьями» до мистических откровений старых полотен, до отождествления Бога и Красоты. Григорьев - особая ветвь русского доиндустриапьного консерватизма (которому не интересны ни буржуазия, ни пролетариат). Он - носитель патриархально-мещанской традиции, в отличие от традиции патриархально-дворянской, выразителями которой были старшие славянофилы. Его консерватизм мистическо-ин-туитивен, тогда как система славянофилов философски-рациональна. Они различны во всем: в онтологии, гносеологии, антропологии и историософии; они различны во взглядах на русскую историю и на текущие реформы Александра П.

В отличие от своих старших современников, Григорьев остался непонятым и невостребованным обществом, что было, конечно, личной трагедией. Но это понятно: в России XIX века, в среде интеллигенции, придерживающейся рационального типа мышления, к эмоциям не могло быть доверия. Все попытки Григорьева добиться серьезного к себе отношения были обречены на неудачу.

89 Чичерин КН. Воспоминания. М„ 1993. С.114.

Однако ирония заключается в том, что Григорьев, сам того не желая, угадал подводные камни эпохи преобразований. Случайно, он попал в точку. Ведь что такое его мнение? - выступление против эйфории от внешнего единства общества в начале либеральной эпохи и чрезмерных надежд на монархию, за содержательно-целевую консолидацию без опоры на государство.

Неожиданная смерть Николая и кардинальные преобразования при его сыне создали у общества иллюзию, что самодержавие, опираясь на него, станет панацеей. Поразительно, как единодушно выражали свои приветствия царю и славянофилы, и А.И. Герцен, и Н.Г. Чернышевский. Эти надежды содержали в себе требования общих либеральных мер, которые способствовали бы оформлению гражданского общества: расширение свободы слова, суды присяжных, позже, даже конституция и т. п. Именно на этой волне произошло иллюзорное единство всех: от славянофилов до радикалов, хотя цели-то у всех были разные.

Когда власть продемонстрировала свое непоколебимое право проводить все преобразования самостоятельно, отвергнув адреса депутатов дворянских комитетов, начинается раскол: радикалы, неудовлетворенные действиями правительства, переходят в оппозицию и начинают готовить революцию, Либералы обижаются: «Власть сама, - скажут они, - действует почти революционно, от других же требует слепого, безответного повиновения»90. В стране нарастала напряженность: с ростом радикализма либералы окончательно растерялись, а правительство, теряя социальную опору, постепенно клонилось к реакции. В итоге все разрешилось волнениями 1861 года, арестами, либеральной оппозицией правительству, выстрелом Д.В. Каракозова, новой волной реакции - и в результате фатальным расколом общества на лагерь правительства, радикалов и беспомощных либералов. А причина-то была в слишком большой надежде па власть и слишком большой радости от иллюзорного единства. Быстро и резко разрушенные, они породили не менее большое разочарование общества как в правительстве, так и друг в друге.

Вот и получается (имея в виду Григорьева), по китайской поговорке про игру в кости, угадал тот, кто не играл. Хотя, конечно, общественное единство на основе его программы было никак невозможно.

Публикации по теме диссертации.

Котов Л.Л. Аполлон Григорьев и старшие славянофилы // Труды научной конференции студентов и аспирантов «Ломоносов-99». Сб. тезисов. М.,1999. С.71-74.

Котов П.Л. Аполлон Григорьев в Московском университете // Труды научной конференции студентов и аспирантов «Ломоносов-2000». Сб. тезисов. М.,2000. С.23-27.

Котов ЕЛ Пути русского консерватизма 1840-1850-х годов: Аполлон Григорьев и старшие славянофилы // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 2001. №3.С.56-70.

90 Кошелев А.И. Записки, М.,1991. С.187.

Отпечатано в копицентре «Учебная полиграфия» Москва, Воробьевы горы, МГУ, 1 Гуманитарный корпус. www.slprint.ru e-mail: zakaz@stprint.ru. тел 939-3338 Заказ № 351, тираж 70 экз. Подписано в печать 19,06.2003 г.