автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.14
диссертация на тему: Теория комедии у Аристотеля и перипатетиков

Полный текст автореферата диссертации по теме "Теория комедии у Аристотеля и перипатетиков"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

Барзах Зоя Анатольевна

ТЕОРИЯ КОМЕДИИ У АРИСТОТЕЛЯ И ПЕРИПАТЕТИКОВ

Специальность 10.02.14 — Классическая филология, византийская и новогреческая филология

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Санкт-Петербург 2005

Диссертация выполнена на кафедре классической филологии Филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

Научный руководитель: кандидат филологических наук, доцент Александр Леонардович БЕРЛИНСКИЙ

Официальные оппоненты: доктор исторических наук

Елена Георгиевна РАБИНОВИЧ

кандидат филологических наук Михаил Михайлович ПОЗДНЕВ

Ведущая организация: Петрозаводский Государственный Университет

Защита состоится_2005 г. в_часов на заседании диссертационного

совета Д 212.232.23 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 11, в ауд._

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета.

Автореферат разослан «_»_2005 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета

доктор филологических наук, профессор

Н. Д. Светозарова

i

Предмет исследования. Предметом диссертационного исследования является

теория комедии, развивавшаяся Аристотелем и его последователями, а также влияние их идей на теорию и практику античной литературы. Материалом исследования стали сочинения самого Аристотеля, а также представителей аристотелевской традиции, таких, как Теофраст и Цицерон, и других греческих и римских мыслителей, а также комедии греческих и римских поэтов.

Актуальность исследования Реконструкция представлений Аристотеля и его последователей о комедии особенно важна ввиду определяющего влияния, которое аристотелевская теория литературы оказала на всю литературную теорию последующих эпох.

Цепь исследования. Автор ставит своей целью раскрыть, как Аристотель и его последователи представляли себе предмет комедии и ряд ее сюжетных приемов; соотнести полученные выводы с практикой греческих и римских комических поэтов.

Метод исследования В диссертации используется традиционный филологический метод толкования текста и уже на основе этого толкования и сопоставления с другими текстами — исследование источников той или иной мысли. Под толкованием текста подразумевается анализ значения тех или иных синтаксических конструкций, значения и употребления встречающихся в разбираемом тексте слов, анализ широкого контекста. Инструментарий исследования включает критические издания текста и комментарии. Используется также Электронный Тезаурус греческого языка (TLG, version 1999) и другие электронные ресурсы, которые значительно расширяют наши возможности при исследовании употребления отдельных слов и конструкций в трудах античных авторов.

Практическая ценность. Диссертация может бьггь использована при исследовании философского и эстетического понятия «комическое» у греков и римлян. Материал, собранный автором, будет полезен и тем, кого интересует развитие эстетических воззрений в античности, в частности, античная теория построения сюжегга в различных драматических жанрах, а также вопрос об эмоциональном воздействии, которое, по античным представлениям, оказывают на зрителя различные драматические приемы. Анализ отдельных мест из античных авторов, даваемый в диссертации, может быть использован При комментированном чтении соответствующих текстов.

Научная новизна. В ходе работы стало ясно, что, если понятия «комическое» и «смешное» в античной литературной теории неоднократно привлекали внимание исследователей, в том числе и отечественных, то перипатетичские представления о комедии как жанре, с его специфическим предметом, жанровыми особенностями и

сюжетными структурами, исследовались сравнителы

iy в связи

с такими маргинальными текстами, как, например, Тгас1аШБ Со^Ншапиз. Этот пробел автор и постарался заполнить.

Основное содержание работы.

Во введении к диссертации приводятся прямые свидетельства о содержании II кн. «Поэтики» Аристотеля, по крайней мере часть которой была, по-видимому, посвящена комедии. Однако в задачу работы входит не только анализ фрагментов второй книги, но и всестороннее изучение всех сохранившихся высказываний Аристотеля о комедии и комическом, а также развитие соответствующих воззрений в последующей традиции, с целью определить возможные следы влияния Аристотеля на нее. Такая постановка вопроса позволяет не ограничиваться фрагментами Аристотеля, но обращаться и к поздним свидетельствам, связь которых с перипатетической традицией либо не тргбует доказательств (как в случае с фрагментами Теофраста), либо может быть установлена путем сопоставления с бесспорно перипатетическими источниками.

Далее ставится вопрос, в какой мере можно считать непрерывной аристотелевскую традицию в области литературной теории и, в частности, теории комедии. В связи с этим дается обзор имеющихся у нас сведений о судьбе наследия Аристотеля его после смерти. Не давая окончательной оценки достоверности рассказа Страбона (13, 1, 54) об исчезновении и обретении библиотеки Аристотеля, включавшей, согласно Страбону, и единственные экземпляры его эсотерических сочинений, автор приходит к выводу: даже если рассказ Страбона имеет под собой реальную основу, идеи Аристотеля, изложенные в эсотерических сочинениях, в том числе и идеи, касающиеся комедии, могли стать доступными эллинистическим и римским авторам. Это оказалось возможным благодаря эксотерическим сочинениям самого Аристотеля, содержание которых, насколько можно судить по дошедшим до нас фрагментам, во многом пересекалось с содержанием эсотерических сочинений, а также благодаря сочинениям первых перипатетиков, слушавших лекции Аристотеля и знакомых с его идеями из первых рук. Этот вывод подтверждается рядом свидетельств знакомства эллинистических авторов если не с самими эсотерическими сочинениями Аристотеля, то по крайней мере с изложенными в них учениями.

Вывод о наличии непрерывной, хотя и слабой, традиции, справедлив для литературной теории Аристотеля, пожалуй, в еще большей степени, чем для прочих многочисленных областей деятельности Стагирита. Кроме неизданной при жизни автора и, по-видимому, не предназначавшейся для публикации «Поэтики», Аристотель написал и издал несколько трудов о литературе, из которых нам лучше всего известны дошедшие во фрагментах диалог «О поэтах» и «Гомеровские вопросы». Но и из того немногого, что мы знаем об этих произведениях, явствует, что они, кроме обширного фактического

материала, содержали также элементы той литературной теории, которую мы знаем из «Поэтики». Диалог Аристотеля «О поэтах», по-видимому, являлся в значительной степени теоретическим трудом, поскольку написан был при жизни Платона и был во многом направлен против попыток Платона подчинить литературу оценкам исключительно этического характера. Возможно, пассажи Прокла и Ямвлиха о катарсисе, столь часто привлекаемые для интерпретации этого понятия, восходят к этому диалогу . Из фрагмента этого диалога (fr. 72 Rose = Athen. XI, 505с) явствует, что в диалоге раскрывалось понятие (iíp.Titn?, причем раскрывалось в том же духе, что и в «Поэтике», судя по тому, что там, как и в «Поэтике» (1447b 9-12), к разряду ц1цт10ц относились и мим Софрона, и сократический диалог. Что касается литературной теории «Гомеровских вопросов» и ее отношения к «Поэтике», то ее лучше всего характеризует fr. 142 Rose = Schol. cod. Ven. В. ad. И II, 73), где, как и в "Поэтике" (см. особенно 1451а 36-39), говорится, что поэт подражает вероятному. Бесспорно влияние литературной теории Аристотеля на таких представителей перипатетической школы, как Теофраст, Сатир, Неоптолем, из которых последний, по-видимому, был посредником между Аристотелем и Ars Poética Горация. Сочинения этих перипатетиков в эпоху эллинизма были известны.

Таким образом, аристотелевская традиция в изучении теории и практики литературы никогда полностью не прерывалась; аристотелевская теория литературы, в том числе и теория комедии, могла быть известна после смерти Аристотеля и оказывать влияние на теорию и практику античной литературы.

Затем автор пытается выявить ту группу источников, на которую мы можем опираться при реконструкции перипатетической теории комедии. Прежде всего, анализируется отношение к аристотелевской теории позднего текста о комедии, известного под названием Tractatus Coislinianus. После обзора мнений об отношении этого текста ко второй книге «Поэтике», высказывавшихся со времени editio princeps трактата, выполненного И. Крамером в 1839 г., а также критического разбора недавно вышедшей книги Р. Джанко «Аристотель о комедии» (R. Janko. Aristotle on Comedy. London, 1985), целиком посвященной Tractatus Coislinianus, автор приходит к выводу: Tractatus Coislinianus, хотя и искаженно, отражает взгляды Аристотеля на комедию, и притом не непосредственно, а через большое число посредников. Не все положения трактата восходят к Аристотелю; у некоторых был явно более поздний источник. По-зидимому, трактат является сокращением какого-то позднего сочинения, автор которого, наряду с другими произведениями, мог пользоваться главами «Поэтики» о комедии, или, скорее, восходящими к ним трудами. Это сочинение было написано, судя по упомянутым чертам языка, не ранее I в. н. э., что хорошо согласуется с тем известным фактом, что на рубеже эр интерес к эсотерическим сочинениям Аристотеля резко возрос.

Далее ставится вопрос о влиянии на Цицерона литературных теорий Аристотеля и перипатетиков, и, в частности, о его знакомстве с аристотелевской теорией комического. У нас нет прямых указаний на знакомство Цицерона с перипатетическими трудами по теории литературы, однако есть достаточно доказательств того, что он был знаком с трудами Аристотеля по риторике и интересовался его взглядами на литературу. Так, Цицерон знат и цитировал высказывания Аристотеля относительно ритма в прозе. Прямое влияние эсотерических сочинений Аристотеля на Цицерона вовсе не исключено: Цицерон прямо признается, что в библиотеке Лукулла имея возможность познакомиться с эсотерическими сочинениями (commentarii) Аристотеля (De fin. Ill, 10, 1-5). Однако в случае с главами «Поэтики» о комическом осторожнее было бы говорить об опосредованном влиянии. Как бы там ни было, ряд высказываний Цицерона можно смело отнести к перипатетической традиции; мы можем искать следы интересующей нас перипатетической теории и среди высказываний Цицерона о смешном.

Далее обсуждается вопрос о влиянии перипатетической теории литературы на Менандра. Опираясь как на античные свидетельства, так и на наблюдения над самими комедиями Менандра, автор присоединяется к исследователями, которые начиная с первых публикаций новонайденных комедий Менандра говорят о широком влиянии перипатетической традиции, в том числе и литературной теории, на его творчество. В соответствии с этим автор считает возможным использовать результаты, полученные при исследовании перипатетической теории комедии, к анализу комедий Менандра, на которые она, по-видимому, оказала не последнее влияние.

Другим источником для реконструкции перипатетической теории комедии может служить комментарий Доната к комедиям Теренция. Перипетическое происхождение литературной теории, на которую опирается Донат в своем комментарии к Теренцию, весьма вероятно. То же можно сказать и о трактате Евантия De fabula, сохранившемся как предисловие к комментарию Доната.

В первой главе разбирается вопрос о комедии как жанре и области смешного у Аристотеля и его последователей. В начале главы приводятся возражения против предложенной Дж. Элсом атетезы отрывка Poet. 2,1448 а 11—14, содержащего примеры подражания лучшему или худшему в недраматических жанрах.

Далее разбирается само аристотелевское определение комедии (Poet. 5, 1449 а 30—37'Н Se KUjitoSia èctlv йокер ешоцеу рлцтцп? (pocoXoxépcûv nêv, où névtoi калк Ttâoav Kaidav, àXkà. toû aiaxpo\5 èa-u tô yeKoîov nôpiov. tà yàp ytXoiôv ècmv ¿царт^цА xi ml aîa%oç àvtoSuvov Kaî où <p9apxiKÔv, oîov £V)8ùç tà y^Xoiov Tîpôoamov aioxpôv ti ка1 Sieatpaupévov aveu ôSùvriç. «Комедия есть, как мы сказали, подражание худшим,

конечно, не во всей их подлости, но смешное есть часть уродливого; ибо смешное есть некая ошибка я уродство, безболезненное и безвредное, как, чтобы недалеко х<шггь за примером, смешная маска есть нечто уродливое и извращенное, но без боли».). Автор отмечает принципиальное различие между подходом Аристотеля к трагедии и комедии: если «началом и душою» трагедии для Аристотеля являлся сюжет (Poet. 6, 1450а 38-39), анализ которого и занимает центральное место в рассмотрении трагедии, то для комедии такую роль играет не только сюжет, но и т\8т\, характеры персонажей. Далее обсуждается аристотелевское определение смешного как ¿фАрхт)ца. Отвергается часто встречающееся в науке отождествление комической ац&рхтща с трагической ацарх'юс. На наш взгляд, отождествлять комическую ац&рхтща и трагическую ajiotpxia нельзя прежде всего потому, что эти понятия описывают явления разного порядка: ajiapxla - лишь один из элементов сплетенного сюжета трагедии, т. е. ошибка в факте, совершаемая героем, &ц&рхг|ца же, напротив, является частью определения смешного как такового.

А о смешном Аристотель говорит, причем со ссылкой на вторую книгу «Поэтики», что оно бывает как в сфере человеческих действий, так и в сфере человеческих характеров и слов (Rhet. 1,11,1371b33).

Таким образом, йр&рттща в области комического может подразумевать не только ошибки и заблуждения, но и изъяны характера, и даже неправильности речи. Общим же понятием будет довольно расплывчатое «отклонение от нормы», как и следует, по нашему мнению, переводить ац&ртгща в определении смешного. Это предположение подкрепляется как общими соображениями, так и самим текстом определения.

В одном из частных значений, охватываемых термином ¿сц&рхтща, употребляет Аристотель в связи с комедией слово &царт1а. На сей раз речь идет не об общем определении комического, а о замечании о том, с чем имеют дело комические поэты (Rhet. 1384Ь9): кои оТ? я Зютрфг) £л1 xaiq tSv яёХа? оцшрт'ихц, otov х^е-оаотаТ? кой кшцфЗолоюТ?. «<Испытывают стыд и перед теми>, чье занятие связано с ошибками ближних, например, перед насмешниками и комическими поэтами». Здесь из контекста видно, что под ¿jiaptia подразумевается проступок: выше anapt&vovxEi; употребляется в значении «прегрешающие», «совершающие этический проступок» (1384Ь7-9). Связана ли каким-нибудь образом эта ацархга, частный случай арйрттща, с ацархгща-дефектом, изъяном? Постыдные apapxiai Аристотель определяет' как (1383Ы9) аяб KaKta? ёруа. Далее в длинном списке того, чего стыдятся (1383Ь20-1384а22) перечислены действия, являющиеся признаками (отщеТа) следующих дурных свойств (каши): SeiXia, ¿cStiria, aKoXaaia, aiajcpOKepSeia, dcveteueepia, коЯ.аке1а, ц«Хак1а, (икроуоуДа, tajreiv6ni5, aXa^ovsia. Все эти дурные свойства вполне могут быть

названы арартт)цсета — дефектами. Пороки, которые перечисляет Аристотель, -например, а5иаа - нельзя назвать «безболезненными и безвредными»; однако в «Поэтике» Аристотель имеет в виду лишь их безвредный аспект, ибо только он может быть смешон.

Такое определение объекта комедии хорошо согласуется с определением, даваемым Платоном (РЫ1Ь. 48с-50Ь), но значительно шире его.

Платон в «Филебе» (48с-50Ь) определял как идеальный объект для комедии людей, которые, не зная себя самих, имеет завышенное представление о своих добродетелях. У Аристотеля такие люди называются напыщенными, хаФчоъ (ЕК 1125а 25-32). Этот склад является частным случаем характера героя комедии. В соответствии с определением комического, напыщенные никому не делают зла, но их поведение является ошибкой (ЕЫ П25а18-19). Напыщенность определена как склад, противоположный складу цеус&буохо?. Аристотель прямо говорит, что цеусйбуизсод, не обладающий добродетелью, т.е. не заслуживающий того, на что он претендует, смешен (ЕЫ 1123Ь34— 36).

Таким образом, платоновский глупец, не знающий себя, мог быть одним из возможных героев комедии и для Аристотеля. Но если у Платона этим персонажем исчерпывается весь спектр комических фигур, то для Аристотеля это - лишь частный случай комического дефекта характера. Да и дефект характера является лишь частным случаем комической сец&ртпца: ацархт\1ш есть отклонение от нормы в самом общем смысле этого слова: и проступок, и заблуждение, и изъян характера.

В ТгаМаШэ Со^вНшапиз сохранен и аристотелевский термин бсц&рттща, и одно нз его значений — «изъян». Также близок к Аристотелю в определении области смешного Цицерон. Он так же, как и Аристотель, определяет область смешного как некий дефект, причем, подобно Аристотелю, ограничивает область смешного сферой «безболезненного и безвредного».

Теофраст употребляет для определения области комического термин йцартга, а не ацартпца; из аристотелевского определения смешного он взял иной аспект, нежели Цицерон и автор Тгасошэ С^эПтапиз: он понимает смешное только как ошибку, исключая значение "дефект".

Далее ставится вопрос об эмоциях, которые, согласно Аристотелю, должна вызвать комедия. Отвергаются делавшиеся ранее предположения — хб угцеаау, "справедливое негодование", Л. Гольдена, то (рЛ&уВрсолоу "удовлетворенное чувство справедливости", Л. Поста — и выдвигается новая гипотеза о том, что этими эмоциями должны были быть кашсрроу^си.? и ейтокх. Эмоция кат<х<рр6\т\с1<;, "чувства превосходства", хорошо

согласуется с разобранным выше определением комедии, в центре которого стоит ац&рттцкх—дефект: созерцание чужого дефекта естественно вызывает у зрителя чувство превосходства. То, что именно ксшхфрбутуп^ Аристотель считал адекватной эмоцией зрителя комедии, подтверждается и определением остроумия как "благовоспитанной дерзости" (Rhet И, 1389b И), и то, что, по словам Аристотеля, ирония сопряжена с чувством превосходства (Rhet. II, 1379b 12), и само определение чувства превосходства, которое дается в «Риторике» (Rhet. II, 1378b 10-15). Вывод же о том, что зритель комедии испытывает эмоцию euvow, можно сделать из Poet. 13, 1453а 30-b 1, где сказано, что удовольствие, которое испытывает зритель при благополучном исходе для одного или всех героев, приличествует скорее зрителю комедии, чем зрителю трагедии.

В этом пункте Аристотель определенно полемизирует с Платоном, который утверждает в «Филебе» (48а — 50Ь), что зритель испытывает по отношению к герою комедии эмоцию tp86vo<;, недоброжелательства и злорадства. Аристотель, напротив, пишет, что комедия должна кончатся хорошо для одного или даже всех героев именно потому, что так хочет зритель, в котором комический герой пробуждает ettvoia. В представлении о чувстве превосходства как эмоции, свойственной комедии, тоже можно усмотреть полемику с Платоном, ибо чувство превосходства предполагает большую дистанцию между героем и зрителем, а Платон осуждает драму прежде всего за то, что она заставляет зрителя идентифицироваться с героем — и, конечно, особо опасна с этой точки зрения комедия, герои которой дурны.

Во второй главе ставится вопрос о наилучшем виде комического у Аристотеля и в позднейшей традиции.

Единственное ограничение, которое Аристотель накладывает на комическую ошибку или дефект — он должен быть безболезненным и безвредным (av&S-ovov ка1 ой Ф@арт1к6у). Это исключает из аристотелевского анализа аристофановской комизм, направленный против тех, кто, по мнению комического поэта, приносит вред обществу. Аристотель полагал, что под пером Аристофана и его современников жанр комедии не обрел ту форму, в которой наиболее полно выражена категория смешного, или, пользуясь выражением, которое Аристотель однажды применяет к трагедии, комедия еще не «обрела свою природу» (1449а 15).

То, что Аристотель не одобрял комедию V в., подтверждается тем, что в «Никомаховой этике», говоря о крайностях и середине в стремлении вызвать смех, Аристотель называет избыток в этом стремлении шутовством (Eth. Nicom. IV. 14. 1128а4-7). Из дальнейшего становится ясно, как именно Аристотель понимал «достойный» и «недостойный свободного» виды юмора применительно к комедии: он имеет в виду, с одной стороны,

грубую брань древней комедии, а с другой - свойственный современной ему комедии намек, требующий расшифровки (Ibid. 1128а16-20).

Ставя вопрос о том, какую комедию одобрял Аристотель, автор присоединяется к исследователям, считающим, что это — средняя комедия. В отличии от новой комедии, расцвета которой Аристотель не застал, она не чуждалась политических тем, что вполне согласуется со словами Аристотеля о намеке, ünóvoictJteepecHO, что в средней комедии не исключалась личная насмешка - многие комедии назывались по именам политических деятелей. Однако насмешка эта была несколько другого рода, нежели в древней комедии: акцент смещается с общественной жизни тех, кого осмеивала комедия, на частную, т. е. на ту сферу, где их пороки не приносят особого вреда обществу. В этом средняя комедия полностью соответствует аристотелевскому определению. Но и собственно обобщения в средней комедии было немало - на это указывают многочисленные названия по профессиям, народностям, местностям, порокам.

В сочинениях Аристотеля неоднократно возникает концепция «высокого» и «низкого» видов юмора. Аристотель представлял себе два резко противопоставленых друг другу вида комического: один благородный, основанный на намеке и иронии, нашедший свое выражение в комедии, которую он называет "новой", а другой рабский, шутовской, изобилующий грубой бранью и отличающий древнюю комедию.

Аристотелевское представление о двух видах смешного — низком, рабском виде, шутовстве, и более благородной иронии —перекликается с тем, что мы находим в главах De oratore Цицерона, посвященных смешному. Ирония упоминается и у Цицерона, и в Tractatus Coislinianus; и там и здесь упоминается также смех, вызванный неожиданным — идея, встречающаяся также у Аристотеля — причем все примеры неожиданного, praeter expectationem, которые приводит Цицерон, содержат в себе иронию — притворное одобрение, оборачивающееся тяжким упреком. Идея о близости иронии и комического использования неожиданного может восходить к Аристотелю. При этом у Цицерона ирония, как и у Аристотеля, является видом смешного, а в трактате — характером комического героя. Следовательно, Цицерон стоит ближе к восходящему к Аристотелю общему источнику, чем автор трактата. Причем у Цицерона находим и соответствие аристотелевскому РмцоХо/од — термин scurra.

Третья глава посвящена понятиям перипетии и узнавания в перипатетической теории комедии. В первой части ее трактуется перипетия трагическая. Разбирается целый ряд взаимосвязанных вопросов, которые в разное время ставились учеными в связи с аристотелевским определением перипетии.

Это определение содержит множество синтаксических и смысловых трудностей. Прежде всего, если в примерах перипетии понимать конструкцию cbq cum participio fiituri

в обычном для нее целевом значении, то не совсем понятны слова о Гонце из Коринфа в трагедии Софокла "Царь Эдип": éWñv ш? eüippavwv xóv OiSÍTtouv ка1 ЛтахШ^шу itpóg xriv invtépa qiópou: ведь Гонец, придя в Фивы, не мог еще знать об опасенияк Эдипа, касающихся матери: он узнал о них гораздо позже из разговора с Эдипом (v. 994-996). Еще менее понятно значение той же конструкции в примере из недошедшей трагедии Теодекта «Линкей»: если понимать ее в целевом значении, то придется заключить, что герой уходил со сцены «с намерением умереть», а это плохо согласуется с тем, что мы знаем об этой трагедии.

Кроме того, не совсем понятно, что же, собственно, «обращается в свою противоположность» в перипетии. Идет ли речь о развитии событий, противоположном намерению деятеля (так полагают Фален, Лукас, Каул) или просто о повороте судьбы героя от счастья к несчастью (как считают Байотер, Элс, Коуп)? Ответ на этот вопрос могла бы прояснить отсылка mQáitep eípTftai («в соответствие с тем, что было сказано»), имеющаяся в определении перипетии; но и о том, к какому месту «Поэтики» отсылают эти слова, в науке ведутся споры. Предлагалось видеть здесь отсылку к Poet. 7.1451а 1314 (ao^PaivEi el? EÜivxíav ёк Svozvzía<; fl é£, ейти^ад et? SuaTOXíav цьха|3<Ш,Е1У "...случается переходить от несчастья к счастью или от счастья к несчастью"), Poet.l0.1452a 19: (йоте ¿к t&v npovevevtinévtov cvnPavveiv fj i.% avá^iais ^ ксгс& xó eIkó? 7ÍYveo0ai xaOxa - "...так, чтобы это по необходимости или вероятности оказывалось следствием предшествующих событий") и даже к Poet.l0.1452a 14-18 (Xéyíü 5é á)üfjv név npfi^tv f¡5 Yivonévns шалЕр üpioxai auvejcoOg mi juá? &vex> nepineteíai; fl áva^vcopionoft ti ЦЕХ<5фосац vívEtai Jtentavuévriv Sé Щ f¡g цех& ЛуушрюцоО neputtxeíag fl ájKpotv f) (ieTáPacrí? éoxiv - "Я назьшаю простым действием сюжет, как было определено, цельный и единый, в котором переход происходит без перипетии и узнавания, а сплетенным - тот, в котором переход происходит через узнавание, перипетию или то и другое").

Начиная с самого конкретного, грамматического вопроса, автор интерпретирует конструкцию di? cum participio futuri в примерах перипетии в смысле кажущегося наиболее вероятным направления действия, которое в перипетии меняется на противоположное. Соответственно, сложное áyónEvot; ш? йлоЭауойрЕУод в примере из утраченной трагедии Теодекта «Линкей» переводится как «ведомый как обреченный на смерть», «как тот, кого, кажется, убыот», а éWtbv со? evxppotvñv xóv OlSínouv mi ótrox^Aá^tüv тоО npóq xf)v p.t)xépa <pó[}ou в примере из «Царя Эдипа» Софокла переводится как «пришедший как тот, кто, кажется, обрадует Эдипа и избавит его от страха, касающегося матери». В пользу такого решения говорит и то, что у Софокла не только сам Гонец заявляет, что пришел с благой вестью (Soph. ОТ 932-934), но и все остальные персонажи, и Хор (Soph. ОТ. 1086-1102), убеждены, что сообщение Гонца может

послужить для Эдипа только ко благу и славе. И сам Эдип, решивший после сообщения Гонца узнать все о своем происхождении, выражает веру в благой для себя исход этих изысканий (Soph. ОТ. 1080-1081).

В соответствии с этими выгодами, слова кссвбсгсер еТрцтол в определении перипетии отсылает к Poet. 9,1452 а 1—10, где речь идет о том, что действие в наилучшей трагедии должно развиваться «логически последовательно, но вопреки общему мнению. На главный же вопрос, который ставится определением перипетии — что, собственно, обращается в перипетии в свою противоположность — дается следующий ответ: обращается на противоположное «ожидание в общем смысле», т.е. общее направление развития событий, представляющееся вероятным исходя из доводов здравого смысла. У каждого из нас есть некие устойчивые представления о том, какие причины могут привести к каким следствиям. Эти-то «ожидания общего характера» и разрушаются трагедией, причем без малейшего нарушения логики.

При такой интерпретации становится понятным, почему именно трагическая перипетия, согласно Аристотелю, в наибольшей степени вызывает у зрителя сострадание и ужас. В момент перипетии зритель понимает, что его привычные представления о вероятных причинно-следственных связях не универсальны и могут оказаться неверными. В то же время герой пострадал именно из-за своего незнания - таков, по-видимому, смысл аристотелевского термина бцшрхих. Зритель - более не уверенный в своих привычных представлениях о вероятных причинно-следственных связях, осознающий, что и его знание о мире относительно, и осознающий всю опасность незнания - должен испытывать ужас. Таким образом, когда Аристотель пишет, что герой должен быть подобен нам, он имеет в виду не только то, что герой не слишком добродетелен и не вполне порочен, а, как и мы, оказывается где-то посредине (Poet.13,1453а 7-10), но и то, что мы подобны герою в относительности нашего знания о мире.

В этом же, видимо, находил Аристотель источник ёХео?, сострадания. Аристотель пишет в "Риторике", что человек сострадает тем несчастиям, которые, как он предполагает, могут случиться и с ним (II, 1385а 15). Мы сострадаем другому только тогда, когда боимся и за себя (Rhet. II. 1382b 25-26, 1386а 25-29). И это сострадание должно быть связано с ужасом - с чувством ненадежности собственных представлений об обычном ходе событий.

Вторая часть главы посвящена теории перипетии у последователей Аристотеля. Сокращенное определение перипетии можно видеть и в словах laetis rebus exitus tristes "дел благих печальные исходы", которые мы встречаем — по отношению к трагедии — во фрагменте Теофраста, сохраненном для нас Диомедом (Diomedes Ais grammatica III De

poematis, GL vol. I p. 488,3—16 = Theophr. fr. 708 Fortenbaugh). Аналогичное определение для комедии можно видеть в параллельном пассаже Евантия (Euanth. De fabula 1, 21, 9— 17 Wessner): <¡n comoedia> prima turbulenta tranquilla ultima. Термин nepíaxooi? в теофрастовском определении трагедии также трактуется как синоним к jtEpuróeia. На основании анализа употребления слова uepíatotaic; делается вьшод, что кроме основного значения — «обстоятельство» — это слово может означать также «меняющие(ся) обстоятельства» и собственно «перемены», что уже близко значению «перипетия». Перипатетик II в. до н.э. Сатир прямо говорит о перипетии как о характерной черте новой комедии (Vita Euripidis 39, col. VII).

Есть указания на комическую перипетию и в Tractatus Coislinianus, а именно, в том, что его автор предлагает вызывать смех ¿к той napa 7tpocrSoKÍav. Итак, у нас есть достаточные основания предполагать, что перипатетики развивали теорию перипетии для комедии. Этот результат, сколь бы гипотетичен он ни был, может иметь важные следствия для области, не имеющей, казалось бы, прямого отношения к истории литературной теории — для исследования комедий Менандра, связь которого с перипатетической школой давно стала общим местом филологической науки. Мы видим у Менандра выстроенные по всем правилам перипетии по крайней мере в четырех комедиях: в «Третейском суде», «Самиянке», «Остриженной» и «Герое» Всё это приводит к выводу, что теория комической перипетии могла быть воспринята Менандром.

Следующая часть этой главы посвящена реконструкции теории комического узнавания у Аристотеля и перипатетиков. Начинается она с разбора понятия «узнавание» (áva/yvüpuju;) у Аристотеля. Отвергается новейшая интерпретация определения узнавания, выдвинутая МакФарлейном; и обосновывается понимание ávayvcbpioi^ ei? e^Spav как разоблачение хитрости (пример из трагедии — осознание Филоктетом истинных намерений Неоптолема).

При этом узнавание - и не только узнавание факта - тесно связано с перипетией: наилучшее узнавание, по Аристотелю, происходит одновременно с перипетией (Poet. 11.1452а31-32). Перипетия же есть осознаваемое и героем, и зрителями обращение направления развития действия на противоположное, поворот действия против «ожидания общего характера» относительно того, как должно развиваться действие. Так вот, узнавание, происходящее одновременно с перипетией, включает в себя осознание героем и зрителем неуниверсальности этой Sóíja, т. е. своего мнения об обычных в жизни причинно-следственных связях — осознание своего, и общечеловеческого, незнания. Но если узнавание играло такую роль в аристотелевской теории трагедии, имеем ли мы право предполагать, что у Аристотеля была теория комических узнаваний?

Ответ на этот вопрос зависит от того, было ли узнавание в современной Аристотелю комедии. В трагедии со времен Эсхилз узнавание играло весьма существенную роль; в комедии же этот феномен значительно моложе; по крайней мере, мы не встречаем ни одного узнавания в дошедших до нас комедиях Аристофана.

Тем не менее во времена Аристотеля — т.е. в Средней комедии - комедии с узнаваниями уже, безусловно, были. Об этом говорят многочисленные фрагменты таких поэтов Средней комедии, как Алексид, Евбул, Антифан. Если Аристотель действительно думал об этих комедиях, когда создавал свою теорию, то он, разумеется, не мог пройти мимо объединяющей их черты -узнавания, хотя он должен был с разочарованием отметить, что в них преобладает наихудший по его классификации вид узнавания - уакаьакие по внешним приметам.

Далее интерпретируется восходящий, по-видимому, к Теофрасту схолий к Дионисию Фракийскому (р. 306. 21 Hilgard), где сказано, что узнавание — характерная черта комедии. Этот схолий показывает, что понятие «узнавание» могло играть значительную роль в теории комедии Теофраста.

Рассматривая узнавания у Менандра, автор принимает недавний вывод Д. Монтеану о том, что Менандр знал аристотелевскую теорию узнаваний и временами (например, в «Третейском суде») сознательно предпочитал лучшие с точки зрения Аристотеля узнавания менее искусным. Через Новую комедию, прежде всего через Менандра ,узнавания попадают в римскую комедию, причем здесь всякого рода незнание — ошибка или обман — становится центральным мотивом жанра. Видимо, римские комедиографы, знакомые с литературной теорией, рассматривали узнавание как устоявшийся литературный прием: у Теренция дважды встречается термин cognitio и много раз — однокоренные глаголы в узком значении узнавания героя.

У имеется дополнительное подтверждение знакомства Теренция с перипатетической теорией узнавания1. В финале «Свекрови» Памфил и Бакхида обсуждают, стоит ли сообщать результаты узнавания (а именно, то обстоятельство, что Памфил некогда изнасиловал свою будущую жену и является отцом ребенка) Лахету, отцу Памфила (Нес. 865-868), и Памфил замечает: в комедии результаты узнавания рано или поздно становятся общим достоянием. То же самое наблюдение было сделано в рамках перипатетической традиции: У Евантия встречаем следующее определение catastrophe (Euanth. De fab. 9 (Wessner. 1,21)):

Catastrophe est conveisio rerum ad iucundos exitus, patefacta cunctis cognitione gestarum.

1 Наше внимание на эти строки «Свекрови» Теренция обратил В. В. Зельчвнко.

«Catastrophe есть обращение дел к благому исходу, после того как узнавание стало открыто всем».

Анализ хода действия в «Свекрови» Теренция и того, что мы знаем о «Свекрови» Аполлодора из Користы, ее оригинале, из комментария Доната, приводят к выводу, что привлекшие наше внимание строки принадлежат Теренцшо и не содержались в его источнике.

Тот же термин cognitio мы знаем по комментариям Доната к Теренцию; у Доната мы находим развернутую теорию комического узнавания (cognitio), которым разрешается комическая ошибка (error).

В заключении делаются выводы: в ходе исследования удалось выявить и проанализировать следующие черты аристотелевской и перипатетической теории комедии: «отклонение от нормы» (йцбрища) как предмет комедии, «благожелательность» и «чувство превосходства» как вызываемые ею эмоции, «высокий» и «низкий» виды комического — ирония и шутовство, неожиданность как черта иронии, элементы сюжета комедии — перипетия и узнавание. Также удалось проследить, как развивались эти идеи у последователей Аристотеля.

В приложении трактуется ряд сложных мест Tractatus Coislinianus. Так, интерпретируется упоминание в разделе под рубрикой 6 èk tôv крауцйтшу уёКщ (ТС6) <7ÉXfflç> è«c tf\ç âiioubaecoç, XP^cei npôç tô xsîpov ^ 7tp6ç tô PÉVnov. Ключевым для понимания этого места является пассаж из аристотелевской «Топики» (Тор. 111, 2, 117 в 10—27), где сказано, в частности, что порицание через уподобление может быть двух видов — уподобление худшему и уподобление лучшему в худшем. Proleg. IV Kostei разъясняет, что речь идет об уподоблении с помощью костюма. И «уподобление лучшему» с помощью костюма — паратрагическое уподобление трагическим героям, и «уподобление худшему» — карикатурные маски — встречались в древней комедии. Первый прием, видимо, одобрялся Аристотелем как близкий иронии, а последний осуждался как шутовской.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:

1. Барзах 3. А. К трактовке определения перипетии в «Поэтике» Аристотеля // Hyperboreus Vol. 7. Fase. 1-2 (In memoriam A. I. Zaicev). СПб, 2001. P. 116-132.0,5 п. л.

2. Барзах 3. А. Аристотель об эмоциях, вызываемых комедией. // Индоевропейское языкознание и классическая филология. VI. СПб, 2002. С. 6-9. 0,2 п. л.

3. Барзах 3. А. Несуга 863-868: Теренций или Аполлодор? // Материалы XXXIII Международной филологической конференции. Выпуск 4. СПб, 2004. С. 3-5.0,1 пл.

4. Барзах 3. А. К вопросу об отражении аристотелевской теории комического у Цицерона и в Tractatus Coislinianus // Philologia Classica. Вып. 6. СПб., 2004. С.200-208.0,3 п. л.

РНБ Русский фонд

2007-4 11135

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Барзах, Зоя Анатольевна

Предметом нашего исследования является теория комедии и комического у Аристотеля и тех греческих и римских авторов, на которых его теория оказала непосредственное или опосредованное влияние, а также влияние этих теорий на самих комических поэтов.

Consensus учёных состоит в том, что кн. II «Поэтики» Аристотеля, к сожалению, до нас не дошедшая, была посвящена комедии и смешному вообще. Это мнение имеет веские основания. Уже в 6 главе «Поэтики» читаем: Пер! pev oüv xf|<; ev e^apexpoiq Ц1ЦГ1Х1КГ1<; Kai яерг ксорсо81а<; üaxepov epoßpev (1449b 21). Обещание относительно эпоса Аристотель в конце дошедшей до нас части «Поэтики» выполняет; следовательно, где-то дальше он должен был выполнить и это обещание. Указания на главы «Поэтики», трактующие проблему комического, содержатся и в первой книге «Риторики» (I, 11,1371ЬЗЗ): ojxovcoq 5ё ка1 гш\ т) TiatSia xcov fiSerav Kai каста aveaiq, Kai 6 угХыс, xcov fiSetov, avayKri Kai xa yeXola fjSea eivai, Kai avBpwTiovs Kai Xoyovg Kai epyap Siwpioxai 5e 7tepi yeXoicov x<opi<; ev xoiq nepi noiritiKfj«;.

Равным образом, так как игра и всякий отдых относится к числу приятных вещей, и смех относится к их числу, необходимо, чтобы и смешное было приятным, и люди, и слова, и дела. То, что касается смешного, отдельно определено в «Поэтике».

Другое указание на существование глав «Поэтики» о смешном содержится в третьей книге «Риторики» (III, 18,1419b 6-9): eipr|xai коса ei5ti yeXoiwv eaxiv ev xoiq kepi лоиупк^, wv xö pev appöxxei eXeuQepco xö 5' oü, oiccoq xö apjxoxxov айхф A/q\|/exai. eaxi 8' fi eipcoveia xfy; ßiopoXoxiaq eXet)8epiwxepov о pev yäp a-uxou evem яогеТ xö yeXoiov, ö 8e ßcößohöxoq ехерог).

Сколько есть видов смешного, сказано в «Поэтике»; из них одно подходит свободному, другое - нет, так что каждый может выбрать подходящее ему. Ирония благороднее шутовства: ироник вызывает смех ради самого себя, а шут - ради другого»1.

Указания на эти главы находим также в схолиях к Аристотелю (Schol. Rhet.

1 Здесь и далее все переводы принадлежат автору диссертации.

159,15, Spengel)2.

О том, что «Поэтика» первоначально состояла из двух книг, свидетельствуют прежде всего каталоги сочинений Аристотеля у Диогена Лаэрция (V, 24 Прауцатега xáxvriq noiTycncffc а' ß'), Vita Hesychiana (75 -ré%VTi<; 7ioit|TiKTj<; ß) и пинакс Птолемея (№38 Düring). Кроме того, Аристотель всюду (в частности, в приведенных выше местах «Риторики») ссылается на книги (во множественном числе) «Поэтики»: év той; nepi 7roiTynKÍ¡g. Против того, что кн. II «Поэтики» существовала и была посвящена комедии, возражал лишь МакМэхон, считавший, что «Поэтика» изначально состояла из одной, дошедшей до нас, книги3. Однако теория МакМэхона не нашла поддержки в научном мире.

Впрочем, нашей задачей, как это явствует из названия предлагаемого исследования, будет не реконструкция кн. II «Поэтики», и даже не сведение воедино того, что мы можем извлечь из наших источников о взглядах Аристотеля на комедию и об отражении и развитии этих взглядов в теории и практике античной литературы, а попытка ответа на ряд спорных вопросов, возникающих в связи с исследованием теории комедии Аристотеля и античных теоретиков, опиравшихся на его взгляды. И при такой постановке вопроса мы не обязаны ограничиваться лишь скудными свидетельствами, прямо относящимися ко второй книге «Поэтики», но имеем право обращаться к поздним свидетельствам, связь которых с перипатетической традицией либо не требует доказательств (как в случае с фрагментами Теофраста), либо может быть легко установлена на основании сопоставления с бесспорно перипатетическими источниками (как в случае с главами De oratore Цицерона о смешном). Мы оставляем за скобками вопрос, восходит ли то или иное положение непосредственно к Аристотелю или к трудам опиравшихся на него перипатетиков - этот вопрос при нашем состоянии источников практически неразрешим - а подчас, как в случае с Tractatus Coislinianus, мы не можем дать удовлетворительный ответ и на вопрос, относится ли непосредственный источник разбираемого свидетельства к периоду до или после возрождения аристотелизма, которое принято связывать с изданием Андроника.

2 Janko R. Aristotle on Comedy. London, 1984. P. 63.

3 MacMahon A. P. On the Second Book of Aristotle's Poetics and the Source of

Если мы беремся говорить о перипатетической традиции, неизбежно встает вопрос о ее непрерывности. Как следует расценивать традицию об исчезновении и обретении эсотерических сочинений4 Аристотеля, восходящую к Страбону? И если мы вынуждены относиться к этой традиции серьезно, то каким образом идеи Аристотеля о комическом могли стать известными, например, Цицерону?

О судьбе эсотерических сочинений Аристотеля в интересующую нас эпоху Страбон рассказывает следующее (13,1, 54 (608-9)):

Аристотель завещал свою обширную библиотеку, включавшую имевшиеся в единственном экземпляре рукописи эсотерических сочинений, Теофрасту, а тот - Нелею из Скепсиса, последнему оставшемуся в живых ученику Аристотеля и реальному претенденту на схолархат Ликея. Впоследствии Нелей удалился из Афин на родину, в Скепсис, прихватив с собой всю библиотеку Теофраста и Аристотеля. Наследники Нелея были чужды философии; узнав, что Атталиды хотят купить наследие Аристотеля для библиотеки в Пергаме, они сокрыли бесценные рукописи в некоем сыром подвале или тоннеле, где рукописи долгие годы страдали от сырости и насекомых. Наконец библиотека Теофраста и Аристотеля была куплена за большую сумму Апелликоном с Теоса. Апелликон был скорее библиофилом, чем философом, - переписывая доставшиеся ему сочинения Аристотеля, он достаточно произвольно восполнял лакуны и восстанавливал повреждённые места. Вскоре после смерти Апелликона Сулла, захвативший Афины, привёз рукописи в Рим, где они достались Тиранниону, поклоннику Аристотеля. Из рассказа Страбона не совсем понятно, что сделал с

Theophrastus' Definition of Tragedy // HSCP. 1917. Vol. 28. P. 1-46.

4 Под эсотерическими сочинениями Аристотеля здесь понимаются сочинения, входящие в известный нам Corpus Aristotelicum. Сам Аристотель едва ли предназначал эти сочинения для публикации - по всей видимости, они представляют собой заметки к лекциям или конспекты лекций, читавшихся в Ликее. Круг читателей этих сочинений, по-видимому, был изначально довольно узок - это были по преимуществу слушатели Ликея. Отсюда и термин èacoxepiica; (sc. jrpaypaxei'a), в отличие от e^ooxepucaa -сочинений, предназначавшихся для широкой аудитории и, по-видимому, опубликованных при жизни автора. Эксотерические сочинения в большинстве своем имели форму диалога; многие из них были написаны еще в период пребывания Аристотеля в Академии. От этих сочинений до нас дошли лишь фрагменты. Термины эти были в ходу еще в античности: è^anepiicâ применительно к сочинениям Аристотеля употребляет еще Цицерон (De fin. V, 12, 1-4; эсотерические сочинения он там же называет commentarii), а Лукиан в «Продаже жизней» (26,9-11), играя с терминами è^tûTepiKâ и еосотержа, говорит об Аристотеле, что он «один внутри, другой снаружи». рукописями Тираннион, и были ли сочинения Аристотеля изданы Апелликоном или Тираннионом. Рассказ Страбона дополняется рассказом Плутарха, который сообщает, что Андроник Родосский, схоларх Ликея, получил рукописи от Тиранниона и издал их, а также составил каталог сочинений Аристотеля, широко известный в эпоху Плутарха (Sulla 26).

Рассказу Страбона противоречат следующие свидетельства:

Афиней (Deipn. ЗаЬ) сообщает, что библиотека Нелея, куда входили сочинения Теофраста и Аристотеля, была куплена Птолемеем Филадельфом и доставлена в Александрию.

Этот рассказ подкрепляется свидетельством Аль-Фараби (t. 2 р. 135, 2-4 Müller = Theophr. T. 40 FHSG) о том, что Август, захватив Александрию, нашел там рукописи Аристотеля, сделанные при жизни автора.

В пользу того, что какая-то часть эсотерических сочинений Аристотеля находилась в Александрийской библиотеке, свидетельствует список сочинений Аристотеля у Диогена Лаэрция (V, 22-7). В конце этого списка мы находим подсчёт количества строк в сочинениях Аристотеля, Такие подсчеты характерны для пинаксов, составлявшихся в Александрийской библиотеке. Следовательно, каталог, приводимый Диогеном Лаэрцием, скорее всего является каталогом Александрийской библиотеки5. Как убедительно показал Дюринг, дошел этот каталог, видимо, благодаря Гермиппу, автору аналогичного каталога сочинений Теофраста и биографии Аристотеля (Athen. 589С, 696F), а неполнота его - там нет биологических сочинений, которые точно были в Александрийской библиотеке6 - говорит о том, что перед нами, видимо, не окончательный каталог фондов библиотеки, а ранний список поступлений7. Бесспорно то, что в этом каталоге упоминаются некоторые эсотерические

5 Sandbach F. H. Aristotle and the Stoics. Cambridge, 1985. P. 11 \J. Barnes. Roman Aristotle // Philosophia Togata II / Ed. by J. Barnes and M. Griffith. Oxford, 1999. P. 1 -69, esp. P. 41; Düring I. Aristoteles. // RE Suppl. XI (1968). Sp. 159-336, bes. Col. 186. П. Mopo в оставшейся нам недоступной книге «Les listes anciennes des ouvrages d'Aristote» (Louvain, 1951) предполагает, что Диоген Лаэрций сохранил не каталог Александрийской библиотеки, а каталог библиотеки Ликея, но это предположение убедительно опровергает И. Дюринг (Düring I. Aristón or Hermippus? // Classica et Medievalia. 1956. Vol. 17. P. 11-21).

6 О судьбе биологических сочинений Аристотеля см.: Düring I. Notes on the History of Transmission of Aristotle's Writings // Acta Universitatis Goteborgensis. 1950. Vol. 56. P.35-70.

7 Düring. Aristón or Hermippus? P. 19-21. Düring I. Aristotle in the Ancient Biographical сочинения Аристотеля. Сэндбэйч видит за различными пунктами каталога Metaph. A., Anal. I, II, Тор., Pol., Rhet., Phys. II-IV, Hist. An., Categ., De interpr., с некоторым сомнением SE1 и EE или EN8. Барнес и Дюринг9 дают почти тот же список, за исключением того, что Сэндбэйч и Дюринг, в отличие от Барнеса, пропустили самый важный для нас пункт: под номером 83 у Диогена Лаэрция даётся xéxvrji; копуикту; а' (3' - наша «Поэтика», только в двух книгах!10 Барнес, впрочем, замечает, что число книг, входящих в каждое из произведений списка, не всегда соответствует тому, что мы знаем на сегодняшний день. Исключение составляет как раз «Поэтика»: мы знаем, что изначально она состояла из двух книг. Итак, эсотерические сочинения Аристотеля, судя по пинаксу Диогена Лаэрция и свидетельству Афинея (ЗаЬ), могли находиться в Александрийской библиотеке.

Оригинальную трактовку вопроса о судьбе сочинений Аристотеля в Александрии дает К. Лорд: по его мнению, большая часть эсотерических сочинений Аристотеля вскоре после смерти Теофраста попала в Александрию и там была каталогизирована под именем Теофраста; этот каталог известен нам как каталог сочинений Теофраста у Диогена Лаэрция; впоследствие сочинения Аристотеля, хранящиеся в Александрийской библиотеке, были еще раз каталогизированы, уже под именем Аристотеля, и этот каталог лег в основу второй части каталога сочинений Аристотеля, дошедшего до нас в составе Vita Managiana. Эта нетривиальная гипотеза доказывается К. Лордом посредством ряда достаточно произвольных арифметических операций над количеством книг в отдельных произведениях сопоставляемых каталогов и нашего корпуса".

Уже в эпоху Возрождения раздавались голоса, подвергавшие сомнению

1') достоверность и объективность рассказа Страбона . Действительно, этот рассказ явно тенденциозен и призван поднять престиж и защитить от нападок издания Тиранниона, учеником которого, по собственному признанию (Geogr. XII, 3, 16), был Страбон. До находки текстов Аристотеля, по словам Страбона,

Tradition. Göteborg, 1957. P. 67-69.

8 Sandbach F. H. Aristotle and the Stoics. P. 10-11.

9 Düring. Ariston or Hermippus? P. 12, п. 1.

10 Barnes J. Roman Aristotle // Philosophia Togata II / Ed. by J. Barnes and M. Griffith. Oxford, 1999. P. 1-69, esp. P. 42. LordC. On the early history of the Aristotelian corpus // AJPh. 1986. Vol. 107. P. 137-161.

12 Paulus Benius. In Platonis Timaeum decadae tres. Romae, 1554. P. 27 (приводится в перипатетики вообще не были способны «философствовать по-аристотелевски» (аркттотеХ^егу), так как у них не было сочинений Аристотеля. Следовательно, издание Тиранниона знаменует собой возрождение аристотелизма. Страбон не отрицает, что издание это полно ошибок, но виной тому наследники Апелликона, державшие рукописи в сыром подвале, сам Апелликон - «скорее библиофил, чем философ», произвольно дополнявший испорченные места, недобросовестные книгопродавцы - все кто угодно, только не сам Тираннион. Напрашивается предположение, что источником рассказа был Тираннион, стремившийся поднять престиж своего издания и защитить себя отнападок из-за плохого текста.

Однако многие современные учёные склонны доверять Страбону: Пфайффер, например, считает, что у Тиранниона и Андроника действительно была уникальная библиотека Аристотеля, но называет рассказ Страбона «не очень удовлетворительным сообщением»: из него непонятно, что сделал для сочинений Аристотеля Тираннион, а что - Андроник13. Из рассказа Страбона другими источниками - в частности, завещаниями Аристотеля и Теофраста у Диогена Лаэрция (V, 1, 11-16; 2, 51-57) - подтверждается то, что библиотека перешла от Аристотеля к Теофрасту, а от него к Нелею14. Остальной рассказ Дюринг считает «несколько романтизированным», но в сущности соответствующим действительности: фантазией Страбона, по Дюрингу, является лишь порча текста Аристотеля. Бринк считает, что рассказ об изданиях Аристотеля может восходить к кругу перипатетиков Ксенарха и Боэта, в который входил Страбон15. Рассказ Страбона, по мнению Дюринга, подтверждается закатом перипатетической школы в эпоху эллинизма16.

Некоторые учёные высказываются осторожнее. Так, К. фон Фриц считает, что рассказ Страбона в общем соответствует действительности, но что в Скепсис попал не единственный экземпляр эсотерических сочинений работе: Brink К. О. Peripatos // RE Suppl. VII (1940) Sp. 899-949, bes. 939). 3 Pfeiffer R. History of Classical Scholarship, from the beginning to the end of Hellenistic Age. Oxford, 1968. P. 273.

14 Düring I. Aristotle in the Ancient Biographical Tradition. Göteborg, 1957. P. 393. Brink. Peripatos. Sp. 939-940.

15 Brink. Peripatos. Sp. 939-940.

16 During. Aristotle. P. 395-396.

Аристотеля17.

Готтшалк считает, что сочинения Аристотеля, действительно, попали от Апелликона через Суллу к Тиранниону, были переписаны последним и изданы Андроником, но что романтической историей о сокрытых в Скепсисе рукописях мы обязаны фантазии Апелликона, желавшего набить цену своему приобретению, бог весть какими путями попавшему ему в руки - все свидетельства указывают на то, что Апелликон был вором и авантюристом18.

Круст считает историю, рассказанную Страбоном, «фантастическим мифом», призванным объяснить закат перипатетической школы в эпоху эллинизма, имеющий на деле другие, внутренние причины, а заодно и дискредитировать издание Андроника (пассаж о безграмотных копиистах). Впрочем, Круст не исключает, что какой-то (разумеется, не единственный) экземпляр сочинений Аристотеля был увезен в Скепсис, где и был впоследствии обретен19.

Барнес20 признает, что какие-то рукописи, действительно, находились в Скепсисе, и в этом Страбону можно доверять, но считает, что в Скепсисе не могли оказаться единственные экземпляры всех эсотерических сочинений Аристотеля: что-то должно было остаться в школе, а что-то впоследствии было доступно самым пытливым умам и за пределами школы, свидетельства чему будут приведены ниже.

Регенбоген замечает, что даже из наивного и тенденциозного рассказа Страбона не следует, что у перипатетиков вообще не было эсотерических сочинений Аристотеля и трудов Теофраста; сказано лишь о большинстве сочинений, а то, что по крайней мере сочинения Теофраста были доступны в Александрии, ясно из пинакса Гермиппа и цитат в естественнонаучных трудах

Л |

Каллимаха и Аристофана из Византия .

17 Fritz К. von. Neleus Nr. 4 // RE XVI. 1935. V. 2. Sp. 2280-2281.

JO *

Gottschalk H. B. Notes on the Wills of the Peripatetic Scholarchs // Hermes. 1972. Vol. 100. P. 314-342, esp. P. 335-342.

19 Chroust A.-H. The Miraculous Disappearance and Recovery of the Corpus Aristotelicum // Classica et Mediaevalia. 1962. Vol. 23. P. 50-67, esp. P.56-58, 63-67.

20 Barnes. Roman Aristotle. P. 13-14 et passim.

21 Regenbogen O. Theophrastos // RE Suppl. VII (1940). Sp. 1354-1562, bes. 1376-1377. О прямых ссылках на эсотерические сочинения Аристотеля по биологии и метеорологии в трудах александрийцев говорит и Дюринг (During. Ariston or Hermippus? P. 20; During. Tradition. P. 68.)

По поводу альтернативной версии судьбы библиотеки Аристотеля -упомянутого рассказа Афинея (Deipn. ЗаЬ) - в науке также ведутся споры. Барнес полностью отрицает достоверность этого рассказа: по его мнению, эта версия была выдумана в пику страбоновской, чтобы поддержать притязания каких-то неизвестных нам публикаторов22. По Барнесу, рассказ Страбона хорошо подкрепляется фрагментом Посидония, почти современника событий, где повествуется о том, что Апелликон купил библиотеку Аристотеля (FGrH87 F36 = Athen. Deipn. 2l4d; Афиней приводит и этот рассказ, и его не смущает противоречие со сказанным выше, Deipn. ЗаЬ). Многие учёные пытаются примирить свидетельства Страбона и Афинея. Так, Фласхар, в целом доверяя рассказу Страбона, считает, что отчасти прав и Афиней - что-то Александрийская библиотека у Нелея всё-таки купила23. Так же поступает и Дюринг, добавляя, что и в перипатетической школе не могло не оставаться сочинений учителя24. К. фон Фриц считает, что Нелей продал в Александрийскую библиотеку всё, кроме эсотерических сочинений Аристотеля25.

То обстоятельство, что у нас нет указаний на пребывание хотя бы каких-то эсотерических сочинений Аристотеля в Александрии, кроме Athen. ЗАВ, пинакса Диогена Лаэрция и туманных сведений о комментировании александрийцами биологических трудов, объясняется тем, что Александрия, при всем нашем уважении к этой школе, не была центром высокой философии: этим объясняется то, что главнейшие сочинения Аристотеля - «Метафизика», «Физика», «Аналитики» - доступные, по-видимому, в Александрии, не пользовались там большой популярностью и, надо полагать, редко переписывались. То же можно сказать и о самой перипатетической школе: уже Стратон отходит от метафизики в пользу эмпирических исследований, а при его наследнике Ликоне перипатетики перестали систематически заниматься также физикой и логикой26, и такая ситуация не располагала к пристальному изучению эсотерических трудов Аристотеля. Этим и объясняется, по-видимому, малая

22 Barnes. Roman Aristotle. P. 5-12

23 Flashar H. Aristoteles // GrundiB der Geschichte der Philosophie. Bd. 3 / Ed. H. Flashar. Berlin, 1991. S. 175-458, bes. S. 191-192

24 During I. Aristoteles // RE Suppl. XI (1968). Sp. 159-336, bes. Sp. 185-186.

25 Fritz. Neleus Nr. 4. Sp. 2280-2281.

26 Chroust. Disappearance. P. 56-59. популярность эсотерических сочинений Аристотеля в эпоху эллинизма, хотя отдельные следы непрерывной, хотя и слабой традиции найти можно.

Возможно, независимым источником информации о покупке Апелликона в Скепсисе является другой список сочинений Аристотеля — пинакс Птолемея27, восходящий, по-видимому, к пинаксу Андроника28 и дошедший до нас лишь в арабском переводе. Пункты 92-99 этого пинакса составляют произведения, «купленные человеком по имени Апелликон в Скепсисе». Судя по пинаксу Птолемея, это всего лишь «записи для памяти» (йттодугщата). Некоторые учёные считают это свидетельство убедительным опровержением того, что Апелликон обрел в Скепсисе весь Corpus Aristotelicum29, и даже верящий Страбону Дюринг, противореча себе, предполагает, что пп. 92-99 пинакса Птолемея могут составлять все, что Апелликон обрел в Скепсисе30.

Мы не решаемся высказать какое-либо определенное мнение по этому столь сложному и столь много обсуждавшемуся вопросу. Бесспорно то, что в рассказе Страбона есть доля правды: некий важный список сочинений Аристотеля — возможно, автограф - был увезен в Скепсис, долгое время был недоступен; возможно, обнаружение и публикация его в Риме сыграли не последнюю роль в возрождении аристотслизма на рубеже эр. Не исключено, что речь идет о единственной полной рукописи сочинений Аристотеля; при этом рукописи отдельных сочинений могли как осесть в частных библиотеках31, так и попасть в библиотеку Александрийскую. По-видимому, находка библиотеки Нелея действительно имела решающее значение для знакомства с эксотерическими сочинениями Аристотеля римлян, что не исключает того, что какие-то из этих сочинений были доступны грекам. Кроме того, учение Аристотеля, изложенное в эсотерических сочинениях, могло стать известным в эпоху эллинизма благодаря трудам перипатетиков первого поколения, слушавших Аристотеля и ознакомившихся с его сочинениями до пропажи корпуса, а также благодаря

27 Пинакс Птолемея приведен у Дюринга {Düring. Tradition. P. 221-230.)

28 Düring. Tradition. P. 244-245. Moraux. Aristotelismus. Bd. I. S. 60-61.

29 Blum R. Kallimachos. The Alexandrian Library and the Origins of Biblography. Wisconsin, 1991. P. 56-57. Barnes. Roman Aristotle. P. 10-11.

30 Düring. Tradition. P. 245.

31 Об этом свидетельствует хотя бы то, что благодаря Симпликию до нас дошел отрывок переписки Евдема и Теофраста по поводу некоего сложного места «Физики» Аристотеля (Eud. fr. 6 Wehrli = Simpl. In Phys. 923, 7 ff.): значит, по крайней мере у Евдема свой экземпляр «Физики» был. эксотерическим сочинениям, поскольку их содержание пересекалось с содержанием сочинений эсотерических.

Существует ряд свидетельств знакомства эллинистических авторов если не с самими эсотерическими сочинениями Аристотеля, то по крайней мере - через посредство ли эксотерических сочинений или ранних перипатетиков - с изложенным в них учением. Наиболее полный каталог прямых ссылок и косвенных заимствований из сочинений Аристотеля, сделанных в эпоху эллинизма, содержится у Барнеса32; в претендующем на полноту каталоге эллинистических ссылок на Аристотеля у Сэндбэйча33 нет многого из того, что есть у Барнеса. Мы не будем здесь приводить все эти свидетельства и пытаться оценить их достоверность и значение - эта задача выходит за рамки нашей работы. Добавим со своей стороны еще несколько примеров косвенного влияния учений, изложенных в эсотерических сочинениях Аристотеля, на философию эпохи эллинизма. В своей статье «Что общепринято - то и правда»34 Д. Оббинк показал, что аристотелевское понятие ёубо^оу повлияло на концепцию ко1Уси ёууоюа эпикурейцев и стоиков, а через нее — на Цицерона (хотя тут, по-видимому, не обошлось и без терминологической путаницы). Стоики переняли у Аристотеля не только конкретные понятия, но и саму схему анализа таких явлений, как человеческие эмоции: анализ сопряженных с ними телесных переживаний сочетался у них, как и у Аристотеля, с анализом стоящих за ними убеждений35. Бе ашта Аристотеля (или эксотерические сочинения Аристотеля, в которых излагались элементы учения, которое мы знаем по Бе ашта, или учения перипатетиков, формировавшиеся под ее влияним) не могли не повлиять на стоическую концепцию (рстао1а. По вопросу о взаимоотношениях и взаимосвязях тела и души стоики столь близки к Аристотелю, что нельзя не усмотреть по меньшей мере аналогии36. Стоики следуют за Аристотелем в определении теА,о<; человеческой жизни как совершенной активности рациональной природы человека; аристотелевский Фроу1цо<; очень похож на стоического мудреца.

32 Barnes. Roman Aristotle. P. 14-16.

33 Sandbach. Aristotle and the Stoics. P. 4-15.

34 ObbinkD. What all men believe-must be true//OSAPh. 1992. Vol. 10. P. 193-231.

35 Long A. A. Stoic Studies. Berkeley, 1996. P. 265.

36 Long. Stoic Studies. P. 226.

Повторим: мы не утверждаем, что все эти влияния были прямыми; что-то могло содержаться в трудах ранних перипатетиков, еще знавших Аристотеля лично, а что-то могло дойти через эксотерические сочинения Аристотеля.

Это справедливо для литературной теории Аристотеля, пожалуй, в еще большей степени, чем для прочих многочисленных областей деятельности Стагирита. Кроме неизданной при жизни автора и, по-видимому, не предназначавшейся для публикации «Поэтики», Аристотель написал и издал несколько трудов о литературе, из которых нам лучше всего известны дошедшие во фрагментах диалог «О поэтах» и «Гомеровские вопросы». Но и из того немногого, что мы знаем об этих произведениях, явствует, что они, кроме обширного фактического материала, содержали также элементы той литературной теории, которую мы знаем по «Поэтике»37. Диалог Аристотеля «О поэтах», согласно Халливелу, являлся в значительной степени теоретическим трудом, поскольку написан был при жизни Платона во многом в пику его антилитературным убеждениям. Возможно, пассажи Прокла и Ямвлиха о катарсисе, столь часто привлекаемые для интерпретации этого сложнейшего понятия, восходят к этому диалогу . Из fr. 72 Rose = Athen. XI, 505с (фрагмент диалога «О поэтах») явствует, что в диалоге раскрывалось понятие ц1р.г|ак;, причем раскрывалось в том же духе, что и в «Поэтике», судя по тому, что там, как и в «Поэтике» (1447b 9-12), к разряду цлц^ак; относились и мим Софрона, и сократический диалог. Что касается литературной теории «Гомеровских вопросов» и ее отношения к «Поэтике», то ее лучше всего характеризует fr. 142 Rose = Schol. cod. Ven. В. ad. II II, 73): фг)о1 Se ó 'ApiaxoTÉXriq ttoityuköv цеу eívai го рлцешВои та eicoGóxa yíveaBai Kai nouytcov ^aXXov -co KtvSúvovq napeiaayeiv.

Аристотель же говорит, что дело поэта - подражать тому, что происходит по вероятности, и при этом поэты склонны изображать опасности в большей степени [чем это случается в реальной жизни]».

О том, что поэт подражает вероятному, неоднократно сказано в «Поэтике» (см. особенно 1451а 36-39). Но об «опасностях» в «Поэтике» ничего не сказано, следовательно, автор схолии или его источник взял оба тезиса из другого, вероятней всего, эксотерического, сочинения Аристотеля. Из того, что данный

37 Halliwell. Aristotle's Poetics. P. 2 п. 2, 265 п. 20, 287,327-328. фрагмент приведен в связи с эпизодом «Илиады», можно сделать вывод, что Розе прав, относя этот фрагмент к «Гомеровским вопросам». Заметим, что в схолиях из тезиса, что поэт должен изображать «вероятное», делается тот же частный вывод, что и в «Поэтике» - о недопустимости deus ex machina (cf. Poet. 1454a 37-b 2). Напрашиваеися предположение, что в «Гомеровских вопросах» делался тот же вывод.

Итак, в эксотерических сочинениях Аристотеля содержались по крайней мере элементы литературной теории, известной нам из «Поэтики». То, что эксотерические сочинения были широко известны в эпоху эллинизма, бесспорно. Следовательно, и эта теория могла быть известна в эпоху эллинизма, и, таким образом, можно говорить о непрерывности традиции.

Бесспорно влияние литературной теории Аристотеля на таких представителей перипатетической школы, как Теофраст, Сатир, Неоптолем39, из которых последний, по-видимому, был посредником между Аристотелем и Горацием40. Их сочинения в эпоху эллинизма были известны.

Еще сложнее обстоит дело с влиянием Аристотеля на Цицерона (подробнее этот вопрос будет рассмотрен в гл. 2.2.1). Ситуация осложняется тем, что Цицерон, по собственному своему признанию (De fin. III, 10, 1-5), имел возможность познакомиться с эсотерическими сочинениями Аристотеля благодаря библиотеке Лукулла.

Итак, исследователь судьбы сочинений Аристотеля в эллинистический и римский период сталкивается с огромным количеством неразрешимых проблем: где кончаются сведения, заимствованные из эсотерических сочинений и начинаются следы сочинений эксотерических; где мы имеем дело с заимствованиями непосредственно из Аристотеля, а где - из творений его ближайших учеников? Ставя надо всем этим безнадежное поп liquet, мы ограничиваемся выявлением того, что подходит под самое расплывчатое определнеие «аристотелевская традиция».

Само появление рассказа Страбона, как бы мы его не трактовали и какова бы ни была в нем доля правды, свидетельствует о том, что «высокий» аристотелизм

38 Ibid.

39 Ibid. P. 288.

40 Об отношении литературных теорий Аристотеля и Неоптолема см.: Brink С. О. Horace on Poetry. Cambridge, 1963. P. 90-92.

- метафизика, физика, учение о душе - не был широко популярен и глубоко востребован в эпоху эллинизма (что не исключает, впрочем, отдельных случаев влияния)41. То же можно сказать и и о литературной теории Аристотеля. Иной стала сама литература42, а вслед за ней и литературная теория. Александрийцы смотрели на литературу V в. (не говоря уже о гомеровском эпосе) не как на некую вершину, образец для подражания, а как на нечто совершенно иное по сравнению с современными - и в принципе достижимыми современностью — образцами43 (исключение составляет, пожалуй, Аполлоний Родосский, но это исключение только подтверждает правило). Поэтому глубокого и сколько-нибудь последовательного влияния трудов Аристотеля по теории литературы на эллинистическую критику не было и быть, по-видимому, не могло. Прескриптивная часть «Поэтики» могла вызвать лишь полемику, каковую и находит Пфайфер в каллимаховом демонстративном отрицании требования единства литературного произведения44. И за пределами александрийской школы литературная теория Аристотеля вряд ли могла бы найти широкий отклик: если Аристотель прямо говорит, что этическая (по терминологии Аристотеля, «политическая») правильность литературного произведения и его «поэтическая правильность», т. е. его достоинства как произведения искусства.

- разные вещи (Poet. 1460b 13-14), то философствующие критики эпохи эллинизма ставили во главу угла воспитательное действие45; если Аристотель в «Поэтике» связывает с риторической традицией лишь - далеко не самую важную часть литературного произведения, то у эллинистических теоретиков поэтика предельно риторизируется, форма становится важнее содержания, а

41 Причиной тому, кроме объективной сложности эсотерических сочинений Аристотеля для восприятия, связанной как с их стилистическими особенностями, так и с недогматическим характером изложения и склонностью Аристотеля рассматривать вопрос с разных сторон, было то, что эти сочинения не отвечали духу времени: основой и стержнем философских учений эпохи эллинизма была догматически понимаемая этика, а вовсе не метафизика и не физика.

42 Данное положение не может поставить под сомнение наше предположение о влиянии перипатетической теории комедии на практику античной литературы, поскольку мы с уверенностью можем говорить о таком влиянии только для Менандра, прямая связь которого с перипатетической школой засвидетельствована и доказана.

43 Pfeiffer. History. P. 87.

44 Pfeiffer. History. P. 136-137.

45 Kyriakos R. Aristotle's Poetics and Stoic Literature Theory // RhM. 1997. Bd. 40. P. 257280.

46 rr« частные приемы важнее целого . Тем не менее поздние авторы подчас все-таки обращаются к литературной теории Аристотеля, хотя их интересуют не фундаментальные вопросы «вероятностного» построения сюжета или средства вызывания тех или иных эмоций, а, например, соотношение понятий ö^oiov и áp|j.óiTov по отношению к характеру47 или адекватность гексаметра как метра эпоса, а ямбического триметра как метра драмы, или вопрос о том, достигает ли трагедия своего эффекта при простом чтении, вне актерской игры и сценического оформления48.

Мы находим немало частных следов аристотелевской литературной теории в схолиях, ядро которых начинает формироваться как раз в александрийскую эпоху. Схолии близко следуют Аристотелю в вопросе о единстве действия и эпизодах, включающихся в него; часто возникает близкая Аристотелю мысль об эффектности развития действия вопреки ожиданию49. Имеется в схолиях и аристотелевская мысль о близости Гомера и трагедии50. В схолиях не раз употребляется и термин лершётеих51. Схолиасты в духе Аристотеля понимают и разницу между поэзией и изложением фактов52.

Даже технические термины «Поэтики» Аристотеля не были забыты в эпоху эллинизма. Перипатетик II в. до н. э. Сатир, рассказывая в своей биографии Еврипида (Vita Euripidis 39, col. VII; см. ниже, гл. 3) о его влиянии на новоаттическую комедию, упоминает понятие лергяетеш. Известна была в эпоху эллинизма и аристотелевская теория узнавания, которая также не могла содержаться в эксотерических сочинениях: одно место в восходящих к александрийской учёности схолиях к Гомеру (Schol. M. Q. ad Odyss. VI, 69) выдаёт знакомство с самыми тонкими подробностями этой теории53.

Развивалась ли перипатетическая теория комедии после Аристотеля? Мы точно знаем, что теория комического была у Теофраста: он написал сочинения

46 Halliwell. Aristotle's Poetics. P. 288-290.

47 Papyrus Rainer apud Lucas. Comm. P. 159.

48 Philod. De poem. IV, 9 Sbordone. См.: Gigante M. Keros e Peripatos. Napoli, 1999. P. 7479.

49 Richardson N. J. Literary Criticism in the Exegetical Scolia to the Iliad // CQ. 1980. Vol. 30. P. 269-287, esp. 265-268.

50 Richardson. Literary Criticism. P. 269-270.

51 Schol. B.1.195; AB2. 429; ВТ 10,271, etc.

52 Richardson. Literary Criticism. P. 72-75.

53 MontanariF. Note filologiche, I: Termini e concetti della Poética di Aristotele nello Sch.

Пер1 Kcojicoôiaç (Diog. Laert. V, 47, 14) и Пер! YeA,oíot) (Diog. Laert. V, 46,20), от которых дошли фрагменты (fr. 710-711 FHSG); большой фрагмент с определением жанров, дошедший до нас благодаря Диомеду (fr. 708 FHSG), содержит оригинальное определение комедии. Судя по фрагментам, сочинения Теофраста содержали оригинальную теорию комедии.

Этого нельзя с уверенностью сказать о других перипатетиках. Не то чтобы комедия перестала интересовать представителей школы Аристотеля - напротив, о комедии в перипатетической школе писали довольно много и помимо Теофраста. Вообще перипатетики активно занимались историей литературы: особенно прославились в этой области Гераклид Понтийский (fr. 166-180 Wehrli), Фаний из Эреса (fr. 32-33 Wehrli), Аристоксен Тарентский (fr. 103-116 Wehrli), Дикеарх Мессенский (fr.73-89 Wehrli), Хамелеон Гераклейский (fr. 1446 Wehrli), Деметрий Фалерский(й\ 188-194 Wehrli) и Иероним Родосский(6\29-33 Wehrli). Однако об их литературной теории мы знаем очень мало54. Впрочем, и здесь находим фрагменты, говорящие о знакомстве их авторов с литературной теорией Аристотеля: так, во фрагменте 38 Хамелеона (= Suda 0806) ранняя история трагедии изложена так же, как в «Поэтике» Аристотеля (1449а 19-21). Что касается трудов собственно о комедии, то много информации о её истории содержалось, видимо, в труде Дикеарха Пер! hodcikcov аушш55 - по крайней мере фрагменты 83-84 Wehrli посвящены биографии Аристофана и истории постановки «Лягушек». У перипатетика III в. Хамелеона был труд Пер1 xfjç àpxaiaç Kco^icoôiaç (fr. 17-18 Koepke). Деметрий Фалерский написал монографию о поэте Средней комедии Антифане и труд Пер1 xàpuoç («Об изящном»), от которых, к сожалению, дошли только названия у Диогена Лаэрция (V, 81)56. Линкей Самосский, если верить Суде, друг Теофраста, написал труд Пер! Mevâvôpou, единственный фрагмент которого (Athen. VI, 262 b-c) содержит описание двух параситов. Штрекер, пожалуй, не прав, утверждая, что все эти произведения были посвящены сценической истории комедий57: судя по фрагментам, здесь были и анекдоты, и биографический сведения об

M. Q. Odyss. IV, 69 // Studi Classici е Orientali. 1979. Vol. 29. P. 171-183.

54 Blum. Kallimachos. P. 47-52.

55 Strecker C. De Lycophrone, Euphronio, Eratosthene comicorum interpretibus. Gryphiswaldiae, 1884. P. 1-3.

56 Janko R. Aristotle on Comedy. P.46; Blum K. Kallimachos. P. 49. авторах, и даже описание комических типов. Однако состояние наших источников не позволяет нам с уверенностью сказать, была ли в этих сочинениях последовательная теория комедии.

Перипатетики писали о комедии и в трудах, посвященных другим предметам. Так, в своих биографических изысканиях они часто опирались на авторитет аттических комедиографов, делавших известных литераторов и го философов мишеныо своих шуток. Очень занимали перипатетиков также проблемы авторства, атрибуции и атетезы комедий. Так, Дикеарх размышлял, является ли автором «Антилла» и других комедий Никострат или Филетер и решал в пользу последнего (fr. 83 Wehrli); Аристоксен утверждал, что комедия «Государство», приписывавшаяся Эпихарму, на самом деле принадлежит флейтисту Хрисогону (fr. 45 Wehrli)59. Но и здесь мы мало что находим для литературной теории.

Как мы уже говорили, труды Аристотеля по литературной теории, в том числе и по теории комедии, были, по-видимому, доступны и в Александрии. При этом нам известно, что александрийские ученые активно интересовались комедией.

С возникновением Александрийской библиотеки появилась потребность в систематизации издании собранных там произведений. Цец (Prolegomena de comoedia, I, 1) сообщает, что Александр Этолийский и Ликофрон выправили (SicbpBcocav) имеющиеся в библиотеке трагедии и комедии соответственно. О значении этого замечания в науке издавна ведутся споры. Уже неизвестный итальянский гуманист, переведший Prolegomena Цеца на полях рукописи Плавта, интерпретировал SicbpGcoaav как «poeticos libros in unum collegerunt et in ordinem redegerunt» 60, и многие современные учёные с ним согласны. Так, Штекер считает, что Александр Этолийский и Ликофрон приводили в порядок и каталогизировали собрание Александрийской библиотеки61. Однако Пфайффер убедительно показал, что SicopScoaav не может означать ничего иного, кроме как

57 Strecker. De Lycophrone. P. 1-3.

58 Blum. Kallimachos. P. 50-51.

59 Blum. Kallimachos. P. 52.

60 Этот гуманистический схолий приводит, не соглашаясь с ним, Пфайффер {Pfeiffer R. History of Classical Scholarship, from the beginning to the end of Hellenistic Age. Oxford, 1968. P.106-107).

61 Strecker. De Lycophrone. P. 3. осуществили критическое издание»62. Таким образом, первое критическое издание авторов древней комедии мы можем относить уже ко времени Птолемея II Филадельфа.

Сочинения, объясняющие глоссы древнеаттической комедии, составляли Ликофрон, Евфорион и Эратосфен. В этом им следовал ученик Евфориона и Эратосфена Аристофан Византийский. Интересно сообщение о том, что комический поэт Махон обучал Аристофана Византийского науке «о частях комедии» (tcov ката Kco^cpSiccv ^epcov - Athen. VI, 292F; XVI, 664А)63: возможно, здесь речь идёт о теории комедии. Схолии к Аристофану часто упоминают Аристофана Византийского: например, он сделал конъектуру (цетаура\|/а<;) в Thesm. 162, ввёл для Аристофана такие же условные обозначения, как в его издании «Одиссеи», установил, что после Av. 1342 несколько стихов пропущено64. Все эти достижения не требуют никакой литературной теории. Аристофан Византийский издавал комедии своего великого тёзки и, возможно, других представителей древней комедии65, Джанко предполагает даже, что он издавал своего любимого Менандра66, но это предположение ранее не высказывалось и никем не было поддержано. Комедии было, возможно, хотя бы отчасти, посвящено сочинение Аристофана Пер1 яростсоясоу; сочинение Пер1 tcov 'Aörivaicov EtaipiScov было основано на комическом материале67.

Аполлодор из Афин следовал той же традиции. Он также написал сочинение «Об афинских гетерах», основанное на аттической комедии; но основной сферой его интересов была дорийская комедия - брадата Эпихарма и мимы Софрона (Т. 18 и fr. 213-218). Его труды на эти темы, видимо, содержали интерпретацию глосс и отдельных мест. Аполлодор издавал Эпихарма, причём расположил его сочинения не хронологически, а тематически - как Андроник

Z о сочинения Аристотеля . Предшественником Аполлодора в области изучения дорийской комедии был пергамский учёный Полемон: его сочинение в 12

62 Pfeiffer. History. P. 105-106.

63 Pfeiffer. History. P. 189; Janko. Aristotle on Comedy. P. 47.

64 Pfeiffer. History. P. 189.

65 Pfeiffer. History. P. 190.

66 Janko. Aristotle on Comedy. P.47.

67 Pfeiffer. History. P.208.

68 Pfeffer. History. P. 264. книгах ilpoç Tínaiov содержало историю дорийской комедии, основанную на

69 изучении местных памятников и дидаскалии .

Было ли во всех этих, скорее описательных, чем теоретических, произведениях место для теории комического? И оказала ли теория Аристотеля влияние на теоретические воззрения ученых эпохт эллинизма? Положительный ответ на этот вопрос позволяет дать знаменитое высказывание Аристофана из Византия (Syrian. Comment, in Hermog. II, 23, 6 Rabe): MévavSpe Kai ßie, nôxepoç ap' tyiœv rcóxepov àne^iifiriaaxo; (О Менандр и жизнь, кто из вас кому подражал?). Само слово pitji.rjaiç мало что давало бы, если бы не контекст Сириана, из которого следует, что Менандр подражает жизни именно в изображении характеров. (В самом деле, что касается сюжетов, то было бы странно утверждать, что в жизни часто встречаются подкинутые и найденные дети, а если кому случается упасть в колодец, то извлекает его оттуда ни кто иной, как нежеланный жених дочери свалившегося - в то время как характеры Менандра как раз вполне реалистичны). Это согласуется с тем, что Аристотель определяет «вероятное» именно как то, «какому человеку какие вещи случается делать или говорить», т. е. логическая последовательность событий здесь неотделима от убедительности характеров. Иными словами, для Сириана (который, видимо, следует Аристофану Византийскому) «подражать жизни>, означает создавать убедительные характеры; по его мнению именно Менандр в этом преуспел.

О том, что комедия является подражанием жизни, говорит, по мнению схолиаста (схолии к Гефестиону, AV.l. De iamb. - 115.13-17 Constbruch), и свойственный комедии метр: комические поэты, утверждает схолиаст, часто используют анапест по той причине, что он ближе всего к повседневной речи, а комические поэты суть подражатели жизни. Здесь контекст также явно близок к Аристотелю: он много размышлял об уместности и возможности того или иного размера в прозе, о близости того или иного размера к разговорной речи. Меньше специфически аристотелевского содержится в третьем фрагменте на тему «комедия и жизнь». Мы имеем в виду фрагмент из «Государства» Цицерона (Donat. De comedia. V, 1 (p. 22, 19-20 Wessner = Cic. De re publica IV, 11)):

Comoediam esse Cicero ait imitationem vitae, speculum consuetudinis, imaginem

69 Pfeiffer. History. P. 249. veritatis.

Цицерон называет комедию подражанием жизни, зеркалом привычки, образом истины».

Если приглядеться к тексту самого Аристотеля, выйдет, что pi|j.riai<; cpauXoxépcov (так определяет комедию Аристотель) не так уж далек от jxijaricriq ßiou: по сути, эти выражения отличаются лишь оценочной окраской первого и нейтральной — второго. Ведь Аристотель говорит, что поэт изображает то кабсЛои, ota áv yevoixo (Poet. 9, 1436a 38-Ы0), a это и означает «подражать» жизни в ее самых общих закономерностях, во всем многообразии ее возможностей. «Для комедии это уже стало очевидным», - пишет Аристотель далее (Ы1-14): комический поэт не связан ни традиционным сюжетом, ни даже мифологическими именами, а подражает жизни в ее самом чистом и обощенном виде, «подставляя случайные имена».

У Теофраста словосочетание рлц^спд ßio\> определяет не комедию, а мим. Это, на первый взгляд, кажется противоречащим нашему предположению. Но приглядимся повнимательней к ряду определений жанров у Теофраста, известных нам благодаря Диомеду (мы не касаемся здесь определения трагедии, о котором речь пойдет ниже) (Diomedes. Ars grammatica III, De poematis, GL vol. I, p. 488,3-16 = Theophr. fr. 708 FHSG): enoc, eaxiv керюхг) öeicov Kai fipcoiKcov Kai avGpamivcov ярауцахож. kcop,cp5ía eaxiv íSuoxikcov яраурахсоу áKivSvvoq яерюхл . рлцо<; ест p.i)ir|ai<; ßlovi xá xe аиукехсоргщеуа Kai та ссаиух<орг|тос Kepiéxfov.

Эпос есть содержание дел божеских и человеческих. Комедия есть содержание дел человеческих, не сопряженных с опасностью. Мим есть подражание жизни, содержащее в себе как допустимое, так и недопустимое».

В этом отрывке есть явная асимметрия: эпос и комедия определены как дерюхл, а мим - как Ц1ЦГ|а1<;.

Можно попытаться свести теофрастовские определения в таблицу:

Название жанра видовое название содержание ercoq 6eva Kai франка Kai vGpcÓKtva 7граурсста ксоцср51а iSicoxiKcc 7tpáYjiaxa пцод pí)j.r|ai<; píou xá xe ot>YK£xcopr|jj,éva ка1 та ааиухсЬртуса

Единственным синтаксическим различием между этими определениями будет то, что в первых двух случаях именной частью сказуемого является перюхл , а в последнем цгцтузк; с аттрибутивным причастием nepiéxcov . Видимо, отсутствующее в п. 1 и 2 видовое название можно восстановить из п. 3. Тогда, если бы Теофраст стремился к полному единообразию определений, его дефиниция комедии выглядела бы так: ксоцср51а éoxi p.íp.rjaiq píou, íSicúxikcc лрауцаха nepiéxcov cxvev kivSúvov. Вполне возможно, что у Теофраста именно так и было, а в искажении, приведшем к неуравновешенности, повинен посредник между ним и Диомедом, а то и сам Диомед.

Таким образом, можно проследить непрерывную традицию понимания комедии как подражания жизни, идущую от Аристотеля через Теофраста к Аристофану Византийскому и, наконец, к Цицерону.

Подведем итог.

Не вынося окончательного суждения о достоверности рассказа Страбона, сформулируем некоторые выводы из проведенного рассмотрения.

1. Нельзя исключить, что некоторые идеи Аристотеля могли быть усвоены и оказать влияние на мысль эпохи эллинизма и римского владычества.

2. Источником этого влияния могли быть не только эсотерические, но и широко бытовавшие эксотерические сочинения, а также сочинения ранних перипатетиков.

3. Цицерон, многим, как мы убедимся, обязанный Аристотелю, пользовался библиотекой Лукулла, в которой имелись эсотерические сочинения Аристотеля.

Наша задача - не реконструкция кн. II «Поэтики», а поиск тех мест у позднейших авторов, черпавших те или иные сведения из никогда не прерывавшейся (хотя временами и затухавшей) аристотелевской традиции, которые могут пролить свет на взгляды Аристотеля и его ближайших последователей на комедию и комическое.

Говоря о рецепции аристотелевской теории комического в античности, нельзя не упомянуть странный текст, известный под названием Tractatus Coislinianus. Единственная рукопись этого текста (MS Parisinus Coisl. 120, fol.

248v-249v), относящаяся к X в., была впервые опубликована И. А. Крамером в 1839 году70.

Здесь уместно дать его характеристику. Трактат состоит из ряда схем, первая из которых представляет собой классификацию литературных жанров, алее следует заимствованное у Аристотеля определение трагедии и (негативно) скалькированное с него определение комедии. Основная часть трактата состоит из стемм под заглавиями ö öltzö tfjq Хе^еох; yeXwq и о ек Ttov лрауцатсоу уЕ^-ы?-Далее следует характеристика «частей» комедиии и перечисление стандартных комических персонажей.

Уже первый публикатор считал, что трактат представляет собой эпитому кн. II «Поэтики» Аристотеля71. Это мнение было распространено в науке и в дальнейшем. Например, исследователь мима X. Райх настолько верил в то, что Tractatus Coislinianus восходит к Аристотелю, что поставил эпиграфом к первому тому своего фундаментального труда несколько слов из трактата (кшцшбга, xpaywSia, цгцо1, оаторог) и подписал их именем Аристотеля72. Несколько осторожнее такие учёные, как Фален и Бернайс. Фален считает, что

ТХ трактат содержит Aristotelia mixta cum scriptoribus ineptis ; Бернайс, опубликовавший со своими конъектурами текст трактата, надолго ставший textus receptus, считает, что трактат восходит к Аристотелю, но что между ним и Аристотелем было несколько посредников, которые недостаточно хорошо понимали текст Аристотеля74. Герке также считает, что в Tractatus Coislinianus отчасти отражено содержание кн. II «Поэтики» Аристотеля . Однако Байотер считает появление такой «жалкой подделки», как Tractatus Coislinianus, свидетельством того, что в Византии «Поэтики» не знали76.

Возрождению интереса к трактату в наше время способствовало появление книги Джанко «Аристотель о комедии»77. В этой книге автор стремится доказать, что трактат является адекватным конспектом кн. II «Поэтики»

70 Anecdota Graeca e codd. manuscriptis bibliothecae regiae Parisiensis / Ed. J. A. Cramer. Vol. I. Oxonii, 1839. P. 402-408.

71 Anecdota Graeca. P. 403.

72 Reich H. Der Mimus. Bd. I, Buch I. Die Theorie des Mimus. Berlin, 1903. S. 1 (cf. S. 249).

73 Aristotelis de arte poetica liber / Ed. Vahlen I. Berolini, 1885. P. 285.

74 Bernays J. Zwei Abhandlungen über die Aristotelische Theorie des Drama. Berlin, 1880.

75 GerckeA. Aristoteles // RE III (1895). Sp. 1012-1056, bes. col. 1053.

76 Bywater I. Aristotle on the Art of Poetry. Oxford, 1909. P. XXI.

77 Jattko. Aristotle on Comedy. London, 1984.

Аристотеля. Возводя каждое слово трактата к Аристотелю, Джанко часто впадает в преувеличение, что не могло укрыться от его рецензентов.

Как это ни парадоксально, книга Джанко произвела обратный эффект: в литературе последних лет скептический взгляд на Tractatus Coislinianus встречается гораздо чаще, чем ранее. Крайне скептически высказывался ещё до публикации книги Джанко Дж. Элс: по его мнению, в трактате «нельзя найти

JQ ничего действительно полезного или годного к употреблению» . Из рецензентов книги Джанко и его последующего издания «Поэтики» и Tractatus Coislinianus, сделанного в 1987 г.,79 лишь И. Бремер считает трактат действительно восходящим к Аристотелю80. Розенмайер в своей рецензии на книгу Джанко утверждает, что трактат основан на искусственном перенесении принципов первой книги «Поэтики» на комедию, и иронически замечает, что, когда Джанко пишет о Tractatus Coislinianus, «апология переходит в энкомий»81. У. Арнотт в своей рецензии уподобляет автора трактата «студенту-троечнику, пишущему конспект на современной университетской лекции», и утверждает, пл что трактат «не богат глубокими идеями» (на наш взгляд, книга Джанко убедительно опровергает последнее положение). Текст архетипа Tractatus Coislinianus и Proleg. VI Koster, приводимый у Джанко, Дж. Барнес именует не иначе как «монстром»83, а Фортенбо, согласный с ним в этой оценке, заканчивает свою рецензию на книгу Джанко словами «Caveat lector!»84.

Рецензенты, на наш взгляд, слишком строги к Джанко и Tractatus Coislinianus; однако с некоторыми их замечаниями нельзя не согласиться. Это относится к тому, как Джанко поступает с определением комедии, которое мы находим в Tractatus Coislinianus. Это определение представляет собой искусственный «перевертыш», сделанный из аристотелевского определения трагедии: все слова заменены антонимами. Автор трактата думает, что в таком

78 Else G. F. Plato and Aristotle on Poetry. Cambridge, 1980.

79 Aristotle. Poetics I, with the Tractatus Coislinianus and the Reconstruction of Poetics II / Ed., comm. R. Janko. Cambridge, 1987.

80 Bremer J. M. Rec. Janko R (ed.). Aristoteles Poetics I // Gnomon. 1993. Bd. 65. S. 201204.

81 Rosenmeier T. G. Rec. Janko R. Aristotle on Comedy // Phoenix. 1985. Vol. 39. P. 392395. nArnott W. Aristotle on Comedy? // CR. 1985. Vol. 35. P. 304-306.

83 Barnes J. Editor's Notes // Phronesis. !985. Vol. 20. P. 105.

84 FortenbaughW. W. Rec. Janko R. Aristotle on Comedy//CPh. 1987. Vol.82. P. 156-164. виде это определение подойдёт к комедии (у него, в частности, получается, что комедия «не имеет объёма»!). Чтобы придать этому набору слов хоть какой-нибудь смысл, Джанко пришлось в трёх строках определения сделать восемь (sic!) конъектур и потратить много страниц на интерпретацию того, что получилось. Искусственность такого подхода подчёркивают многие

85 рецензенты.

Другим спорным местом книги Джанко является попытка доказать, что слова яощоц осцлц.г|тос;, которые мы встречаем в классификации жанров Tractatus Coislinianus, восходят к Аристотелю86. В самом деле, уже в самой первой фразе «Поэтики» сказано, что всякая поэзия (îioiriciç) является подражанием (pipriaiç). Это противоречие также отмечалось рецензентами .

Спорно также положение Джанко о том, что структура трактата полностью

ПО соответствует структуре кн. I «Поэтики» . В самом деле, на с. 58 своей книги Джанко приводит таблицу, в которой сопоставляется структура трактата и «Поэтики»89. Но гл. 1-3 «Поэтики» и гл. 1-2 трактата - классификация поэзии -которые сопоставляет Джанко, прямо противоречат друг другу; определение комедии в трактате, сопоставляемое Джанко с определением трагедии в «Поэтике», является искусственной параллелью к последнему; рассуждения Аристотеля о единстве действия (гл. 7-11) никак нельзя сопоставить, как этс делает Джанко, со схемами «видов смешного» в трактате90. Более мелкие параллели, которые Джанко находит между структурой трактата и структурой «Поэтики», тоже не очень убедительны. Так, для Джанко проведение различия между истинной комедией и XoiSoplcx в трактате (ТС9) представляется параллелью к различению поэзии и истории в гл. 9 «Поэтики»91. Однако автор трактата, проводя границу между комедией и XotSopia, не говорит, вопреки

85 Sifakis G. М. Rec. Janko R. Aristotle on Comedy // JHS. 1987. Vol. P. 202-203; Arnott. Aristotle on Comedy? P. 206

86 Janko. Aristotle on Comedy. P. 81, 124.

87 Ford A. Rec. Janko R. Aristotle on Comedy // CW. 1986. Vol. 79. P. 426; Rosenmeier. Rec. Janko. P. 394.

88 Sifakis. Rec. Janko. P. 202 .

89 Janko. Aristotle on Comedy. P. 58.

90 Ниже (P. 59-60) Джанко со поставляет стеммы трактата с Poet. 6, 1449ЬЗ1 - 1450а 10, где качественные элементы трагедии выводятся из её определения. Это сопоставление совсем уж непонятно, а единственный аргумент Джанко (у Аристотеля сюжет -аиатаоц xwv ярауцсшоу, в трактате - оиохастк; смешного) выглядит надуманным.

91 Janko. Aristotle on Comedy. P. 59-60. утверждению Джанко, о противопоставлении общего и частного, как это делает Аристотель, различая историю и поэзию. Кроме того, в гл. 9 «Поэтики» идёт речь о поэзии вообще, а в ТС9 — об отдельном жанре.

В общем правильно, на наш взгляд, определяя комическую ацартгцха трактата, Джанко, тем не менее, видит в ней близкую параллель к трагической ajxapxia «Поэтики»92, что, как будет показано ниже, в гл. 1, недопустимо.

Другим спорным положением Джанко является то, что на протяжении всей книги он подчёркивает: любимым комедиографом Аристотеля, вершиной и наиболее совершенным выразителем комического в аристотелевском понимании был Аристофан93. Каждое положение трактата Джанко щедро снабжает иллюстрациями из Аристофана, подчас очень удачными. Однако, как мы покажем ниже, в гл. 2, видимо, правы те учёные, которые считают, что для Аристотеля аристофановский комизм был неприемлем: он предпочитал ту комедию, которую мы сейчас называем средней.

Оригинальную интерпретацию предлагает Джанко для явно позднего разделения комедии на древнюю, среднюю и новую, которое мы находим в трактате94. По Джанко, древняя комедия здесь - это Кратин и Евполид, средняя - ранний и зрелый Аристофан, а новая - поздние произведения Аристофана («Плутос» и «Женщины в народном собрании») и комедия, которую мы сейчас называем средней, постольку, поскольку её застал Аристотель95. Рецензенты Джанко отметили искусственность такой попытки возвести эту явно позднюю черту трактата к Аристотелю96.

Спорно и положение Джанко о том, что язык трактата идентичен с языком сочинений Аристотеля. Обычная практика Джанко, когда он хочет доказать, что то или иное выражение трактата близко аристотелевскому словоупотреблению, состоит в том, что он находит у Аристотеля хотя бы одно слово, однокоренное с

92 Janko. Aristotle on Comedy. P. 60.

93 Sifakis. Ree. of Janko. P. 202.

94 Термин «средняя комедия» нигде не появляется ранее II в. н. э. {Nesselrath H.-G. Die attische mittlere Komödie. Berlin, 1990. S. 28-29). Отметим, однако, что из двух традиций трактовки истории развития комедии от древней к средней и новой автор трактата избирает традицию, более близкую духу «Поэтики» Аристотеля, объясняющую развитие жанра не внешними политическими, а имманентными жанру эстетическими причинами (Nesselrath. Mittlere Komödie. S. 29-35).

Janko. Aristotelis on Comedy. P. 200.

96 Arnott. Aristotle on Comedy? P. 405. данным словом трактата и употреблённое в похожем значении97. Между тем Шенкевельд указал на большое количество не-аристотелевских черт языка до трактата . Сюда относятся GéXeiv в значении «иметь обыкновение», странная метафора ë%ev 5е (ityrépa tov угХоха , которую Аристотель отнёс бы к разряду v|/vxpai цетасророи (cf. Rhet. II, 4), и, наконец, черты явно позднего языка -выражение koivti kcù ôrmwSrjç и употребление ецфсссц в значении «намёк».

Выражение koivii Kai бтщюбг^ - это, кажется, до сих пор не было замечено, в том числе Джанко и его рецензентами - является фразеологическим. Впервые употребляется оно у Псевдо-Лонгина", т. е. в I в. н. э. Оно часто употребляется у поздних авторов и в схолиях100, причём часто, как и в трактате, обозначает общеупотребительные слова и выражения. Однако до I в. н. э. это словосочетание не употребляется.

Сама мысль о том, что комедия должна содержать намёк, как мы увидим ниже, восходит к Аристотелю. Однако Аристотель употребляет для этого понятия термин ímóvoia. Термин же '¿¡мраогд в значении «намёк» впервые употребляется у Деметрия в трактате «О стиле» (Demetr. De eloc. 287, 289), причём значение этого термина у Деметрия только формируется, ему явно привычнее слово éo%r||¿(XTtanévov.

О датировке трактата Деметрия «О стиле» в науке ведутся споры: разброс датировок достигает пяти веков, от IV в. до н. э. до I в. н. э. Ещё в 1902 г. убедительно высказывался за позднюю датировку, I в. н. э., издатель Деметрия У. Рис Роберте101. Ему возражал Г. Груб, ратующий за раннюю датировку, III в. до н. э.102 В последнее время на основании архитектурной терминологии Деметрия за позднюю датировку высказывался К. Паффенрот103. Нам поздняя датировка, I в. н. э., также представляется наиболее вероятной. Все эти

97 См., напр.: Janko. Aristotle on Comedy. P. 136-137.

98 SchenkeveldD. Ree. Janko R. Aristotle on Comedy // Gnomon. 1986. Bd. 58. S. 212-217, bez. S. 214.

De subi. 40, 2,3.

100 Schol. in Hes. op. vetera, v. 246, 2; Luc. Zeuxis III, 3; Theon Rhet. Progymn. 113, 14; Euseb. Praepos. Euang. V, 22,2; lambl. Protept. 7, 17; 105,2; Mich. Psellus. Chronogr. I, 27, 10; Joann. Chrysost. Frg. in Jeremiam 64,741, 6; 48; Gregorius Monachus. Chronicon 238, 2; 239,4; Suda II 2923,3.

101 Demetrius. On Style / Ed., with introd. and comm., by W. Rhys Roberts. Oxford, 1902. P. 50-63.

102 Grube G. M. A. A Greek Critic: Demetrius on Style. Toronto, 1961. P. 39-49.

103 Paffenroth K. A Note on the Dating of Demetrius' On Style // CQ. 1994. Vol. 44. P. 280соображения могут помочь при датировке сочинения, эпитомой которого является Tractatus Coisilianus.

К соображениям, выдвигавшимся рецензентами Джанко, мы можем добавить свои возражения против некоторых положений этой книги. Так. Джанко считает аристотелевским совершенно чуждое Аристотелю положение трактата о том, что в трагедии есть «мера» (аицц£тр1а) страха и жалости, а в комедии - соццетр'юс смеха и удовольствия104. В «Поэтике» Аристотель рекомендует трагическому поэту вызывать страх и жалость в возможно большей степени - на это направлены все его инструкции (Arist. Poet. 9, 1452а 2-4; 13, 1452b 30-1453а 11; 14, 1453b 13-22; 1453b 26-1454а 7 et passim), на этом строятся его вкусы и предпочтения (Arist. Poet. 1452а 24; 1453а 11, 20; b 7, 31; 1454b 8; 1455а 18; 1460а 30; 1462b 2 et saepe). Ни о какой мере, аг)ццехр1а, не может быть и речи.

Далее Джанко пытается спасти положение трактата о том, что эмоциями, вызываемыми комедией, являются t\6ovti ка! yéXcoç105. Ещё можно как-то примириться с тем, что yéXwç, выражение эмоции, называется эмоцией; но под rjSovfi Джанко понимкет то, что впоследствии было принято называть %<xpiç, «невинную весёлость» (innocent merriment). Нет нужды говорить, насколько такое понимание уже, чем сложная аристотелевская теория t]8ovr), которая вообще не является у Аристотеля эмоцией. Также остаётся непонятным, почему в трактате перечислено столько способов вызвать yétaoç и ни одного - вызвать i)8ovi|. Кроме того, когда у Аристотеля слово t)8ovr| обозначает одну из разновидностей удовольствия, оно всегда приводится с уточнением106.

Перечисленные натяжки, неточности и прямые ошибки привели к тому, что книга имела обратный эффект: сейчас почти никто не верит в то, что Tractatus Coislinianus целиком и полностью восходит к Аристотелю. Такой авторитетный исследователь «Поэтики», как Ст. Халливелл, считает, что трактат не имеет никакого отношения к главам «Поэтики» о комедии, на том основании, что в трактате будто бы ничего не сказано о том, как вызвать смех с помощью

281.

104 Janko. Aristotle on Comedy. P. 81-82.

105 Janko. Aristotle on Comedy. P. 157-159.

106 Bonitzl. Index Aristoteliens. s.v. 'r]8ovfi 3. сюжета107. На это можно возразить: в трактате есть целый большой раздел о «смехе, пористекающем из действий», большинство положений которого относится к сюжету.

Наша позиция является промежуточной. Мы считаем, что Tractatus Coislinianus, хотя и искаженно, отражает взгляды Аристотеля на комедию, и притом не непосредственно, а через большое число посредников. Не все положения трактата восходят к Аристотелю; у некоторых был явно более поздний источник. По-видимому, трактат является эпитомой какого-то позднего сочинения, автор которого, наряду с другими произведениями, мог пользоваться главами «Поэтики» о комедии, или, скорее, восходящими к ним трудами. Это сочинение было написано, судя по упомянутым чертам языка, не ранее I в. н. э., что хорошо согласуется с тем известным фактом, что на рубеже эр интерес к эсотерическим сочинениям Аристотеля резко возрос.

Таким образом (следуя манере автора Трактата) можно построить стемму:

4. Tractatus Coislinianus I

3. Компилятивное сочинение, эпитомой которого он является; по соображениям языка, можно заключить, что оно написано не ранее I в. н. э108. / / / \ \ \ 2. Труды, содержавшие отголоски аристотелевской теории комическиго. I

1. Аристотелевская теория комического. Только под пунктом 2 могут подразумеваться труды эпохи эллинизма. Но и без этого допущения можно обойтись: эти труды могли быть написаны уже после издания Андроника.

Продолжая краткий обзор источников, способных реально пролить свет на перипатетическую теорию комедии, нельзя не упомянуть главы кн. II De oratore

107 Halliwell St. Aristotle's Literary Theory / Ed. Kennedy G. A. // The Cambridge History of Literary Criticism. Vol. 1. Classical Criticism. Cambridge, 1989. P. 170-190, esp. P. 182.

108 В своей недавней книге о средней комедии Х.-Г. Нессельрат предлагает относить непосредственный источник трактата к позднеантичному или ранневизантийскому времени, хотя и признает, что многие идеи трактата относятся к гораздо более раннему времени {Nesselrath. Mittlere Komödie. S. 29).

Цицерона, посвяшенные смешному. Одним из широко обсуждаемых в литературе вопросов является вопрос о влиянии на Цицерона литературных теорий Аристотеля и перипатетиков, и, в частности, о его знакомстве с аристотелевской теорией комического.

Еще в начале прошлого века Э. Арндт109 обратил внимание на ряд параллелей между главами De oratore Цицерона, посвященными шуткам в речи оратора (De or. И. 236-289), и Tractatus Coislinianus, который, в свою очередь, по мнению Арндта, прямо восходит ко II кн. «Поэтики». Так, ambigui genera (II, 256), о которых пишет Цицерон, по Арндту, соответствуют auvcDVUjiia и àSoXeaxia Трактата, verba relata contrarie у Цицерона (De orat. II, 263) - схгцш XiÇetoç Трактата110. Ясно, что без дополнительных уточнений эти параллели представляются довольно поверхностными. У. А. Грант111, возражая Арндту, отвергает большинство предлагаемых им параллелей, а наиболее очевидные из них - деление комического на àno xfjç Xé^etoç и èK tœv ярауцатсоу в Трактате и на in verbis и in re у Цицерона, ек юх> пара 7ipoa5oKÍav yéXcoç в Трактате и expectations deceptae у Цицерона112 - объявляет общими местами.

Полемика эта не завершена до сих пор: последние авторитетные комментарии к De oratore113 прямо ссылаются на сходство рассуждений Цицерона с кн. I «Поэтики» и с Tractatus Coislinianus, в то время как другие исследователи отрицают знакомство Цицерона не только с трактатами Аристотеля и его последователей по теории литературы, но и с «Риторикой» Аристотеля114. Мы же постараемся показать, что главы De oratore Цицерона о смешном ближе к тому, что Аристотель мог писать о комедии, чем Tractatus

109 Arndt. De ridiculi doctrina rhetorica P. 25 sqq.

110 Arndt. De ridiculi doctrina rhetorica. P. 33-35.

111 Grant W. L. Cicero and the Tractatus Coislinianus // AJPh 1948. V. 69. P. 80-86.

112 Arndt. De ridiculi doctrina rhetorica. P. 33,36.

113 См., напр.: Rabbis E. Cicero über den Witz, Kommentär zu De or. II. 216-290. Amsterdam, 1986, passim. По мнению Солмсена (Solmsen F. Aristotelian Tradition in Ancient Rhetoric // AJPh 1941. V. 62. P. 35-50, 169-190, esp. 182-186), риторическая теория Цицерона, а вслед за ним и Квинтилиана, была даже ближе к теориям Аристотеля и Теофраста, чем взгляды поздних греческих перипатетиков, на которых оказала существенное влияние школа Исократа. В частности, в De oratore И. 116-119, разделяя доказательства на связанные и не связанные с искусство оратора, Цицерон воспроизводит аналогичную классификацию из «Риторики» Аристотеля, причем, в отличие от греческих последователей Аристотеля, включает, вслед за Аристотелем, в число «нетехнических« доказательств даже законы (Arist. Rhet. 1.15. 1375a26-b25).

114 Fortenbaugh W. W. Cicero's knowledge. P. 40.

СсмзНтапиз.

У нас нет прямых указаний на знакомство Цицерона с перипатетическими трудами по теории литературы, однако есть достаточно доказательств того, что он был знаком с трудами Аристотеля по риторике и не мог не интересоваться его взглядами на литературу.

Знакомство Цицерона с различными аспектами перипатетической традиции бесспорно. Цицерон ссылается на перипатетиков гораздо реже, чем на стоиков, эпикурейцев, Старую и Новую Академию (любопытно, однако, что перипатетиков, в отличие от представителей перечисленных школ, он почти не критикует)115. Однако заимствования из Аристотеля и перипатетиков у него вовсе не редки116. Цицерон в своих сочинениях часто с похвалой упоминает Аристотеля и его последователей: можно заметить даже диспропорцию между количеством этих упоминаний и сравнительно малым интересом Цицерона к философии Аристотеля и перипатетиков, за исключением риторики и этики117. Причина такого несоответствия проста. Взгляды и занятия энциклопедически ориентированной школы Аристотеля были близки Цицерону в одном-единственном аспекте - в том, что и Аристотель, и Теофраст включали риторику в круг философских занятий118. Дело в том, что именно здесь Цицерон находил подтверждение одной из своих любимых мыслей, а именно своего

115 Görler W. Cicero und die «Schule des Aristoteles» // Cicero's knowledge. P. 246-263, bes. 246.

116Уже Дильс обратил внимание на параллели между «Академикой» Цицерона и фрагментами «Физики» Теофраста (Diels H. Doxographi Graeci. Berolini, 1965. S. 120— 121. Нельзя, однако, не упомянуть недавние возражения Дильсу Я. Мансфельда: MansfeldJ. Gibt es Spuren von Theophrast's Phys. Op. bei Cicero? // Cicero's knowledge. P. 133-158, bes. 136-137); Цицерон был знаком с этическими взглядами Теофраста, причем, возможно, без посредников (Pohlenz M. Zenon und Chrysipp // Nachrichten der Goettinger Gelehrter Gesellschaft. 1936-1938. Vol. 2. S. 173-210, bes. 201, Anm. 3 cf. Cic. De leg. I. 13. 38); а с учением Теофраста об àpemi XéÇecoç мы знакомы во многом именно благодаря Цицерону (Solmsen F. Aristotelian Tradition in Ancient Rhetoric // AJPh. 1941. V. 62. P. 35-50, 169-190, esp. 181-182.). Наконец, Цицерон сам сообщает нам о том, что на полке в его библиотеке стоит «Топика» Аристотеля (Cic. Top. I. 1).

117 Görler. Cicero. P. 246-247.

118 Görler. Cicero. P. 247; Leeman F., Pinkster H., Rabbie E. M. Tullius Cicero. De oratore. Kommentar. Bd. I. Heidelberg, 1981. S. 124. Например, когда Цицерон довольно смело перерабатывает «Топику» Аристотеля, в общем-то относящуюся к диалектике как разделу философии, для нужд оратора и юрисконсульта, он следует здесь самому Аристотелю, дающему в «Риторике» (II, 23, 1397а7-Ь35) список тояо1, во многом совпадающий с «Топикой», но предназначенный для оратора (Huby. Cicero's Topics. P. 64-66). идеала философа-теоретика риторики и философа-оратора119. Именно

Аристотель и Теофраст служат для Цицерона прекрасной иллюстрацией к этому идеалу: по его словам (De or. I, 43), они сделали для теории ораторского искусства много больше, чем «все учителя красноречия» (omnes dicendi • • 120 magistri) . В «Топике» (И. 6) Аристотель оказывается для Цицерона основоположником (princeps) обоих основных разделов риторики - inventio и iudicatio121.

Прямое влияние эсотерических сочинений Аристотеля на Цицерона вовсе не исключено: Цицерон прямо признается, что в беблиотеке Лукулла имел возможность познакомиться с эсотерическими сочинениями (commentarii)

Аристотеля (De fin. III, 10, 1-5). Однако в случае с главами «Поэтики» о комическом осторожнее было бы говорить об опосредованном влиянии.

Еще Солмсен приписывал влиянию Аристотеля то центральное место, которое у Цицерона занимает идея воздействия оратора на чувства слушателей, отошедшая на второй план в эллинистических риториках122. Причем Цицерон, говоря о воздействии на души слушателей, невольно, вслед за Аристотелем, исходит из реалий греческого судопроизводства, где подзащитный и защитник были одним лицом; в противном случае непонятно, как благородный стиль 1 оратора может убедить в благородстве клиента . Цицерон не только воскрешает аристотелевские «направления действия» риторики: 7Ùctteiç, ла9г|, fíGri - под именами docere, delectare, movere; он еще и - и в этом его нововведение - сопоставляет их со «стилями речи» Теофраста124.

Таким образом, обращаясь к наследию Аристотеля и перипатетиков, Цицерон должен был уделять особое внимание трудам по теории риторики .

119 Об этом идеале см.: De inv. 1, I, De or. Ill, 60 sq., Or. 113.

120 Cp. De or. 1,49, 55. Runia. Aristotle. P. 28. Leeman, Pinkster, Rabbie. De oratore. Bd. I. S. 124.

121 HubyP. M. Cicero's Topics and its Peripatetic Sources // Cicero's knowledge. P. 61-76, esp. 63-65. Характерно, что саму топику, которая для Аристотеля была разделом диалектики, Цицерон относит к области риторики, а отвлеченно-философские примеры Аристотеля заменяет случаями из практики римского юрисконсульта.

Solmsen F. Aristotle and Cicero on the Orator's Playing upon Feeling // CP. 1938. Vol. 33. P. 390-404. = Kleine Schriften. Bd. II. Hildesheim, 1968. P. 216-230.

123 Fantham S. Ciceronian Conciliare and Aristotelian ethos // Phoenix. 1973. Vol. 27. P. 262-275.

124 Douglas A. D. A Ciceronian Contribution to Rhetorical Theory // Eranos. 1957. Vol. 55. P. 18-26.

125 Нельзя согласиться с Фортенбо (Cicero's knowledge. P. 40-49), утверждающим, что

Есть ли у нас свидетельства того, что его могли интересовать мнения Аристотеля относительно теории литературы?

Мы можем определенно сказать, что Цицерон активно интересовался мнением Аристотеля относительно ритма в прозе, знал и цитировал его высказывания на эту тему. В «Ораторе» Цицерон пишет (I, 172): sed quis omnium doctior, quis acutior, quis in rebus vel inveniendis vel iudicandis acrior Aristotele fuit? quis porro Isocrati est adversatus infensius? is igitur versum in oratione vetat esse, numerum iubet. eius auditor Theodectes in primis, ut Aristoteles semper significat, politus scriptor et artifex, hoc idem et sentit et praecipit; Theophrastus vero eisdem de rebus etiam accuratius. «Но кто из всех был ученее, кто тоньше, кто точней в нахождении и суждении, чем Аристотель? Далее, кто яростнее боролся с Исократом? Так вот, он считал, что стиха в речи быть не должно, а ритм должен быть. Теодект, его ученик и, как постоянно отмечает Аристотель, в высшей степени изящный оратор и поэт126, и понимает сам, и предписывает другим именно это; Теофраст же писал о тех же вещах еще точнее».

Здесь Цицерон передает мысли Аристотеля, высказывавшиеся в «Риторике», довольно точно. Там Аристотель советует (III. 18. 1408b30—31): puôpôv 5eî exeiv xôv Xóyov, pétpov Sè рту копра yàp earai. «Нужно, чтобы в речи был ритм, но не метр. Иначе получатся стихи».

Как видим, Цицерон цитирует Аристотеля почти дословно.

Однако в интерпретации аристотелевских характеристик отдельных метров

Цицерон не знал риторических сочинений Аристотеля. Приводимые Фортенбо пассажи Цицерона о ритме в прозе мы разберем ниже; ссылка же на De inv. I. 61 неубедительна: Фортенбо видит в словах quemadmocum illud genus argumentandi (т. е. трехчленный силлогизм) maxime Socrates et Socratici tractarunt, sic hoc (т. е. пятичленный силлогизм) summe est ab Aristotele et Theophrasto frequentatum неверное указание на то, что Аристотель разработал теорию пятичленного силлогизма; однако упоминание Сократа (едва ли Цицерон приписывал ему разработку теории трехчленного силлогизма) указывает на то, что речь здесь идет не о разработке теории, а о применении разных видов силлогизма. На наш взгляд, Цицерон здесь указывает на то очевидное обстоятельство, что логический ход развития мысли в аристотелевском трактате сложнее, чем в сократическом диалоге.

126 По нашему мнению, scriptor et artifex здесь - не ev 5ià Sdoîv, a указание на разносторонние дарования Теодекта. В «Риторике» Аристотель нередко ссылается на f] ©еобектои xéxvr| - «Риторику» Теодекта; похвалы же Теодекту - трагическому поэту содержатся в «Поэтике» (Poet. 11.1452а21-29, 18.1455Ь26—32, etc) и могли содержаться в диалоге «О поэтах». Так что ссылка Цицерона на эти похвалы может быть косвенным свидетельством его знакомства с сочинениями Аристотеля по теории литературы.

Цицерон не вполне последователен: в De oratore III, 47, 182 он приписывает Аристотелю чуждую ему идею о допустимости в речи пары гексаметрических стоп, в то время как в Orator 192 он справедливо констатирует, что Аристотель считал гексаметр в речи неуместным. На этом основании Фортенбо предполагает, что в период написания De oratore (55 г. до н. э.) Цицерон знал идеи Аристотеля в изложении неизвестного посредника, в то время как к моменту написания «Оратора» (46 г. до н. э.) познакомился с более адекватным изложением, содержавшемся в Пер1 Хе^еох; Теофраста127.

Нам, однако, это предположение кажется излишним. Дело в том, что соответствующий пассаж из «Риторики» Аристотеля действительно допускает в этом пункте различные инерпретации (III, 8, 1408b 30 - 36 Ross):

6io p-oQpov 5ei exeiv xov Xoyov, pexpov 5e prv noiripa yap emoa. p-oGpov 5e pr} акргрсо*;- хоОхо 8e ecxai eocv ]ii%pi tod fj. x&v 6e puQptov о pev rpcooq oepvfii; aXX' ob XEKTtKfjq appovia<; Seopevoq, о 5' i'appoq a-oxfj eaxtv f] Xe^ic; fj xtov TtoXXtov (Sio цаАлаха navxcov xcov pexpoov iapPeia (pGeyyovxai Xeyovxeg), 8ei Se aep.voxr|xa yeveoGai mi £Kaxf)aai. oepvfiq aXX' ой xekxiktji; Ross, oepvoq kai Xbkxikoi; mi codd.

Нужно, чтобы речь имела ритм, но не метр; иначе получатся стихи. Ритм же не должен быть точным: а это будет, если (ритм будет соблюдаться) до определенного предела. Из ритмов же гексаметр требует возвышенного, а не разговорного строя речи, а ямб - сама речь толпы (поэтому говорящие употребляют ямб чаще всех других метров) а нужно, чтобы речь была возвышенной и потрясала (слушателя)».

Во всех рукописях гексаметр в этом месте назван Хекхгко?. Фортенбо128 предполагает, что эта ошибка рукописей вызвала ошибку посредника, сочинением которого пользовался Цицерон при написании De oratore. Однако нет необходимости привлекать посредника: эту ошибку мог сделать сам Цицерон. Если в его распоряжении была рукопись с той же ошибкой, что и наши рукописи, то слова oepvoi; кои Хекхисод кои appoviaq SEopevog могли быть расценены как одобрение гексаметра в прозе: он назван одновременно возвышенным и близким к речи, при этом лишенным излишней поэтической

127 Fortenbaugh. Cicero's knowledge. P. 50.

128 Ibid. гармонии. Возможно, именно это обстоятельство дало Цицерону возможность предположить, что Аристотель одобрял употребление гексаметра в прозе до определенного предела - как замечает сам Фортенбо129, цицероновское in quo (sc. heroo) impune progredi licet duo dumtaxat pedes aut paulo plus перекликается с аристотелевским jxéxpt тои.

Впрочем, далее Аристотель прямо говорит, что все названные им метры, кроме пеонов, в речи употреблять не следует (Rhet. III, 8,1409а 7-9): oí piv ot)v aXA.01 8iá te xa eipnuéva á<pexéoi, Kai Svóxi p.expiKoí- ó 5é kcciccv ХтрттЕос;. ало nóvou yáp огж ест i pitpov twv priGÉvxíúv pi)8|Xcov, йсхе цсЛгата Xav9áv£iv.

Прочие ритмы следует отбросить по названным причинам и потому, что они создают метр; а пеон следует оставить: из перечисленных ритмов он единственный не создает метра, так что наименее заметен».

Как замечает Фортенбо130, в целом адекватно передавая содержание Rhet. III. 8. 1409а9-12 в De oratore III 183, Цицерон почему-то опускает приведенные слова Аристотеля, предшествующие этому пассажу.

Однако из этого вовсе не следует, что в период написания De oratore Цицерон не был знаком непосредственно с «Риторикой» Аристотеля. Если он -в чем, как мы показали, нет ничего невозможного - понимал Rhet. III, 8, 1408b 30 - 36 как одобрение употребления в речи гексаметра до известного предела -p.éxpi тои - то данный пассаж мог представляться ему противоречащим ранее высказанной Аристотелем мысли. Возможно, он разрешал это противоречие таким образом: на сравнительно небольших отрезках текста можно пользоваться гексаметром, но на больших отрезках лучше ограничиться пэаном, который не создает метра.

Однако вероятнее то, что такое «противоречие» у Аристотеля позволяло Цицерону, в зависимости от требований контекста и хода аргументации в диалогах, приписывать ему то одни, то другие взгляды. Общей темой De oratore III 182-183 является противопоставление ars и natura, следовательно, тут как нельзя более уместно одобрение - со ссылкой на Аристотеля - гексаметра,

129 Fortenbaugh. Cicero's knowledge. P. 47.

130 Fortenbaugh. Cicero's knowledge. P. 48^19. наименее «естественного» ритма.131 В Orator 192-193, напротив, основной темой является недопустимость в речи нарочитой искусственности - и здесь как раз уместным выглядит тезис Аристотеля о недопустимости в прозе метра, в котором чувствуется неестественность (nimis est vinctum, ut de industria factum appareat). Как мы помним, Аристотель в Rhet. III, 8, 1409а 7-9 одобряет пеан как раз потому, что он менее всех других метров бросается в глаза (йоте рссХштос XavGáveiv). На наш взгляд, именно с этими словами надо сопоставлять цицероновское раеапа (sc. Aristoteles) probat eoque ait uti omnes, sed ipsos non sentire, cum utantur (Orator 193)132.

Таким образом, различная интерпретация одного и того же пассажа Аристотеля в De oratore и Orator указывают не на разную степень «информированности» автора, а на разные задачи, которые он ставил перед собой в одном и другом случае.

Характерно, что в другом месте, не отмеченном Фортенбо, Цицерон, не ссылаясь прямо на Аристотеля, близко к тексту пересказывает его слова в поддержку своего тезиса об уместности и полезности ритма в прозе (Cic. De Or. III. 44. 173):

Versus enim veteres illi in hac soluta oratione propemodum, hoc est numéros quosdam nobis esse adhibendos putaverunt: interspirationis enim, non defatigationis nostrae neque Iibrariorum notis, sed verborum et sententiarum modo interpunctas clausulas in orationibus esse voluerunt.

Ибо те древние полагали, что в этой прозаической речи нам следует использовать почти что стих, то есть некоторые размеры; ибо они хотели, чтобы клаусулы разделялись ритмом естественных пауз, а не нашей усталости, ритмом слов и мыслей, а не знаков препинания ».

В другом месте Цицерон высказывает ту же мысль, сформулировав ее

131 При этом возникающие здесь же слова о ямбе и трохее -qui natura tarnen incurrunt ipsi in orationem sermonemque nostrum - очень напоминают пассаж о ямбе в «Поэтике» Аристотеля»: (1449а 23-25): Xeqecoq 5s yevopévrjt; ami) f¡ (pvoiq то oiKetov péxpov eupep páXiaxa yáp Xektiköv tüv péipcov то iapßetov eativ. Это может быть еще одним аргуменетом в пользу знакомства Цицерона с «Поэтикой» Аристотеля.

Сэндс (Cicero. Orator / Ed., comm. J. E. Sandys. Cambridge, 1885. P. 210) и Фортенбо (Cicero's Knowledge. P. 51) связывают это место Цицерона с Arist. Rhet. III, 8, 1409a 23 (feinsten 8ё naiáv, ф ¿xpwvro pév сото ©pacropáxou áp^ápevoi, огж evxov Se Xéyeiv xíq fjv), чему, как нам кажется, мешает то, что Аристотель здесь говорит о теории, а Цицерон в «Ораторе» - об ораторской прктике. несколько иначе, уже со ссылкой на Аристотеля (Cicero. Orator. 68. 228 Sandys): quod ait Aristoteles et Theophrastus, ne infinite feratur ut flumen oratio, quae non aut spiritu pronuntiantis aut interductu librarii, sed numero coacta debet insistere.

Как говорит Аристотель и Теофраст, речь не должна течь бесконечно, как река, но должна быть составлена так, чтобы ее разграничивала не сила дыхания произносящего и не знаки препинания, которые ставит переписчик, но метр»133.

В обоих приведенных отрывках - а не только во втором, где имеется ссылка на Аристотеля - Цицерон очень близко к тексту пересказывает то место из «Риторики», которое непосредственно следует за обсуждением пэанов - а, как мы помним даже скептически настроенный Фортенбо134 отмечает, что в De oratore III, 183 Цицерон довольно точно передает пассаж Аристотеля в Rhet. III, 8,1409a9—19 о пэанах.

Arist. Rhet. III, 8, 1409al9-20 Ross: aXkä 5eí ifi ракра штоколтеабса, кос! 8f\X,riv eivai xf^v xele.x>xx\v (if) 8ia töv Ypa<péa, цт|8е 8iá xr\v тсараурасрг^, áXka 8iá xóv puB^óv.

Но следует заканчивать на долгом гласном, и нужно, чтобы конец был заметен не из-за писца и не из-за знаков препинания135, но из-за ритма».

Самой выразительной параллелью здесь, конечно, является урокрегх; у Аристотеля и librarius, упомянутый и в De oratore, и в Orator Цицерона, причем аристотелевский ev 8iá 8uoív (дт) 8iá töv ypatpéa, p.r|8e 8vá ttjv лараурафт^у)

133 Вилкинс (. Wilkins A. S. (ed., comm.) Cicero. De oratore. Oxoriii, 1901. P. 506.) приводя эти слова в параллель к De Oratore III. 44. 173 (Эту параллель отмечает и Сэндс (Cicero. Orator. P. 235)), обращает внимание на кажущееся противоречие в том, что здесь сказано, что речь не должна разграничиваться spiritu pronuntiantis, а в De oratore Цицерон говорит, что ритм должен быть связан с interspiratio, поп defatigatio nostra. Это противоречие Вилкинс устраняет, говоря, что, по мнению Цицерона, ритм периода должен обеспечивать возможность перевести дыхание, однако не должен быть обусловлен лишь этой необходимостью (Wilkins. Р. 506: There is no real, though an apparent inconsistency: the period must furnish an opportunity for taking breath, but mustn't be determines solely by the need of this.) Нам, однако, кажется, что противоречие устраняется проще: spiritus в Orator 68.228 должен пониматься как параллель к defatigatio в De Oratore III. 44. 173, т. е. как предел дыхания (что мы и отразили в нашем переводе словами «сила дыхания»). Хорошей параллелью к такому употреблению spiritus может быть De oratore 1.261, где Цицерон, пересказывая известную легенду о самоотверженных тренировках Демосфена, замечает: cum spiritus eius est angustior (ср. De oratore III, 47, 182).

134 Fortenbaugh. Cicero's knowledge. 48-49.

135 Koyn (The Rhetoric of Aristotle / With comm. by E. Cope. Vol. III. Cambridge, 1877. P. 91) считает, что речь идет о дараурафг) в узком смысле, т. е. о точке. Мы, однако, следуем дающей более общий смысл интерпретации схолий, где яараурасрг| разъясняется словом то OTi^ai.

Цицерон оба раза передает словосочетанием (ñeque librariorum notis; non . interductu librarii).

Итак, мы можем с уверенностью говорить не только о том, что Цицерон был знаком с «Риторикой» Аристотеля, но и о том, что он активно интересовался мнениями Аристотеля о границах допустимости ритма в прозе. Кажется, самому Цицерону эти границы представлялись более широкими, чем Аристотелю, что. однако, не мешает ему не только ссылаться на Аристотеля, но и вставлять в свои трактаты почти дословные цитаты из его «Риторики».

Вопрос об уместности метра в прозе тесно связан с вопросом об отношении ораторской прозы и поэзии; так было и для Цицерона, считавшего, что поэт очень близок оратору, и лишь немного строже связан метром (De Or. I. 70): est enim finitimus oratori poeta, numeris adstrictior paulo, verborum autem licentia liberior, multis vero ornandi generibus socius ac paene par.

Поэт близок к оратору: он чуть более связан метром, но свободнее в словах, во многих же видах украшения союзник и почти равный».

В самом этом представлении Цицерона о близости стилистических требований, предъявляемых оратору и поэту, нельзя не усмотреть влияние перипатетической школы136. В самом деле, уже Аристотель в «Поэтике» (19, 1456а34-36) говорит о том, что то, что касается Stávoia, т. е. выражения мыслей в трагедии, относится к области риторики (та p.év ot>v Kepi Trjv Svávotav év toíq Kepi ртуторист)«; кешбш- toícco yap í5iov [mX^ov ¿Keívriq тту; цевобои). В свою очередь, в «Риторике», особенно в ее третьей книге, посвященной стилю, Аристотель постоянно приводит примеры различных стилистических фигур, заимствованные у поэтов и драматургов137. Теофраст, в свою очередь, прямо говорит о том, что оратору надлежит изучать поэтов и активно пользоваться их

136 ф. Солмсен (Solmsen F. Op. cit. P. 183-184.) полагает даже, что принципиальная разница между римской, цицероновской теорией стиля, близкой к основным положениям Аристотеля и Теофраста, и позднегреческой теорией характере, отошедшей от аристотелевской традиции, состоит как раз в том, что представители последней считали принципиально разными стилистические требования для разных жанров и «характеров», в то время как Цицерон и Квантилиан, вслед за Аристотелем и Теофрастом, считали стилистические требования универсальными для всех жанров художественного слова, в том числе и для поэзии и прозы.

137 Arist. Rhet. III. 2.1405а29, Ы, Ь26,4. 1406b20, 5. 1407а35, 6. 1407Ь32-35, 1408а2-3, 8. 1409а13-18, 9. 1409Ы0,1410а30, 10. 1411а19-21, И. 1411Ь30-1412а2, а9, ЗЗЫЗ-18,

1413а13—14,22-27,31-34,12. 1414а2^, 14.1415а4,12, 16-22Ы4,20-21,27, 16. 141 баЗО—33, Ь5, 18-20, 1418а8, Ь20-21,30-34 etsaepe. приемами; характерно, что Квинтилиан, приводя этот пассаж Теофраста, тут же ссылается на аналогичные высказывания Цицерона:

Theophr. fr. 707 FHSG (=Quint. Inst or. X. 1. 27): Plurimum dicit <sc. Theophrastus> oratori conferre lectionem poetarum, multique eius iudicium sequuntur, ñeque inmérito. Namque ab his in rebus spiritus et in verbis sublimitas et in adfectibus motus omnis et in personis decor petitur, praecipueque velut attrita cotidiano actu forensi ingenia optime rerum talium f libertatef reparantur; ideoque in hac lectione Cicero requiescendum putat. ubertate Croll, cruces posuit Winterbottom

Теофраст полагал, что оратору весьма полезно чтение поэтов; многие соглашаются с его суждением, и не напрасно. Ибо от них, поэтов, берется вдохновение в описании событий, возвышенность в речи, всякая страсть в выражении чувств и такт в изображении характеров; и прежде всего, таланты, как бы истертые от ежедневного употребления в судах, великолепно восстанавливаются "["свободой! (или - насыщенностью) таких произведений; потому-то и Цицерон считал, что следует отдыхать за этим чтением»138.

Действительно, Цицерон следовал в приведенных высказываниях о метре в прозе именно этой аристотелевской и теофрастовской традиции139.

Таким образом, ряд высказываний Цицерона можно смело отнести к перипатетической традиции; мы можем искать следы интересующей нас перипатетической теории и среди высказываний Цицерона о смешном.

Как ни странно, свидетельством о перипатетической теории комедии могут быть сами комедии. Мы говорим о комедиях Менандра. Влияние перипатетической теории литературы на Менандра можно считать установленным фактом.

138 В in rebus, in verbis и in personis Квинтилиана мы без труда узнаем еще аристотелевские eïôr| поэзии - pûQoç. XéÇiç и f¡0o<;. Это говорит за перипатетическое происхождение всего отрывка.

13 При этом Цицерон, как и Аристотель, сознает не только сходство, но и принципиальную разницу между стилистическими требованиями к поэзии и прозе. См. напр. Cic. De orat. III. 38.153: inusitata sunt prisca fere ac vetustate ab usu quotidiani sermonis iamdiu intermissa, quae sunt poetarum licentiae liberiora quam nostrae. (Анализ этого места см.: Michel A. Les rapports de la Rhetorique ed de la philosophie dans l'oeuvre de Cicerón. Paris, I960. P. 335). Ср. высказывания Аристотеля в «Риторике» о разнице между стилистическими требованиями к поэту и оратору и неуместности избытка

Связь Менандра с перипатетической школой обсуждается в литературе давно. Диоген Лаертский сообщает нам, что Менандр был учеником Теофраста (Diog. Laert V, 36=PCG VI. 2 Test. 8): о 5s ©еофрасто«; yeyovEv ащр aovexwxaxoi; Kai ф1Холоушхаход mi, каба фГ|<п Пацф1Я.г| ev хф хргакостхф Seoxepco xcov 'Yrcon.vrm&x(ov, 5i8aakaa.o<; Mevav8pou тог) кющкоО.

Теофраст бьш человеком умнейшим и трудолюбивейшим, и, как говорит Памфила в тридцать второй книге «Воспоминаний», учителем Менандра, комического поэта».

Само по себе это свидетельство, по замечанию Ф. Верли140, не имело бы веса, если бы ученые постоянно не находили подтверждений ему в самих комедиях Менандра. Давно замечено, что Менандр многим обязан этической философии перипатетиков141. Влияние литературной теории Аристотеля на поэтизмов в речи: Arist. Rhet. III. 1. 1404а25-29, 3. 1406а31, Ы, 10-11.

140 Wehrli F. Menander und die Philosophie // Menandre / Ed. E. G. Turner. Geneve, 1970. P. 147-152, esp. 147-149.

141 Еще до находки «Брюзги» А. Керте полагал, что Менандр обязан обучению у Теофраста своей манерой характеризации {Körte A. Menandros // RE. 1931. V. XV. № 1. Sp. 707-769, bez. Sp. 709, 759). Виламовиц, впрочем, считает, что определить, соответствует ли действительности традиция о знакомстве Менандра с Теофрастом, невозможно {Wilamowitz-Moellendorff U. von. Der Glaube der Hellenen. Bd. II. 2. Aufl. Berlin, 1955. S. 281-282, Anm. 2). В своем комментарии к «Третейскому суду» он, впрочем, склоняется к тому, что эта традиция может соответствовать действительности {Menander. Das Schiedsgericht / Erkl. von U. von Wilamowitz-Moellendorff. Berlin, 1925. S. 163) А. Лески считает, что своими этическими взглядами Менандр обязан перипатетической школе {LeskyA. A History of Greek Literature. London, 1966. P. 645, 653). Ф. Верли отмечает, что тонкие и разнообразные характеристики Менандра напоминают характеристики в «Этиках» Аристотеля и «Характерах» Теофраста, и даже саму снисходительность Менандра к человеческим слабостям можно рассматривать как результат влияния перипатетической школы, в противоположность платоникам и стоикам, не требовавшей жесткого контроля над проявлениями человеческих чувств и характеров {Wehrli. Menander. 148-149). О влиянии этических теорий Теофраста на менандровского «Брюзгу» пишет П. Штайнметц {Steinmetz Р. Menander und Theophrast // Kleine Schriften. Stuttgart, 2000. P. 152-158). Наряду с другими этическими идеями Аристотеля повлияло на Менандра учение о разделении человеческих проступков на предумышленные (йБгктща), непредумышленные, совершенные вследствие незнания (ацархгцш) и случайные (ахихлца) (EN. V, 10, 1135 в 16-19. Rhet. I, 13, 1374b6ff). Влияние этой концепции на Менандра отражено уже в выборе аллегорических фигур, произносящих пролог - таких, как "Ayvoia в «Остриженной» и Тг>хт| в «Щите». И в этих, и в других комедиях неоднократно говорится о ацархтща, совершаемой в незнании, и ахйхтцкх, происходящей невольно или из-за насилия - в полном соответствии с определениями Аристотеля {Webster. Introduction. P. 48-49. Studies. P. 204-205. Vogt-Spira G. Dramaturgie des Zufalls. München, 1992. S. 64. Gutzwiller К. The Tragic Mask of Comedy. Metatheatricality in Menander // CA. 2000. Vol. 19. P. 102-137, esp. 124.Arnott W. G. Moral Values in Menander //Philologus. 1981. Vol. 125. P. 215-227,

Менандра обсуждалось в науке меньше, чем влияние перипатетической этической теории. Согласно Вебстеру142, уже из прологов Менандра, где весьма мало имен, а сюжет предстает как бы в общем виде, можно заключить о влиянии на Менандра теории Аристотеля о том, что комический поэт сначала составляет сюжет по законам вероятности, а затем подставляет случайные имена. Впрочем, возможно, что Аристотель отражает здесь уже имеющуюся тенденцию составлять прологи «в общем виде»: в числе десятка дошедших до нас фрагментов прологов средней комедии143 находим один, где предшествующие события излагаются без имен персонажей - пролог к комедии Антифана «Неоттида» (frg. 166 К.-А.). Эхом этого требования - сначала представлять сюжет в общем виде, а затем подставлять имена и эпизоды -Вебстер144 считает и известный анекдот: Менандр на вопрос, написана ли у него к Дионисиям комедия, ответил, что комедия готова - ведь сюжет придуман (кепочка xf|v Kco^œSiav фкоуодг|тт yàp fj ôiàGeaiç) - осталось только сочинить к ней стихи (Plut. Мог. 347Е10—13). И действительно, сюжеты Менандра, в полном соответствии с требованиями Аристотеля, выстроены по законам вероятности: например, естественны и вероятны все варианты непонимания и ошибки, на которых строятся сюжеты «Братьев», переложенных Теренцием, «Щита», «Остриженной», «Самиянки», «Ненавистного».

Но, конечно, более всего ассоциаций с аристотелевской литературной теорией вызывает столь частый у Менандра и столь важный для Аристотеля мотив узнавания. Согласно Аристотелю (Poet. 16), существует пять типов esp. Р. 220).

Вопрос об отношении теории воспитания, которую можно извлечь из менандровских «Братьев», к перипатетической теории сложнее. Следует согласиться с К. Лордом (Lord С. Aristotle, Menander and the Adelphoe of Terence // TAPhA. 1977. Vol. 107. P. 183-202, esp. P. 184-190) что, вопреки О. Риту (Rieth О. Die Kunst Menanders in den Adelphen des Terenz. Hildesheim, 1964. S. 145-154), теория Микиона не соответствует теории Аристотеля. Но — и этого не заметили ни Рит, ни Лорд - она полностью соответствует теории Теофраста: и та, и другая основаны на понятии стыда. Согласно Теофрасту, если постоянно стыдить человека за проступки, то стыд скоро перестанет быть чем-то внешним, станет присущ самому человеку, и он станет поступать хорошо независимо от того, узнают л и об этом (fr. 469 FHSG = Stob. Anthol. 3,31,10; fr. 470 FHSG = Antonius Melissa. Loci communes 2, 71; fr. 473 FHSG = Gnom. Vat. 329). Ту же теорию излагает и Микион (Ter. Adelph. 57-58, 69-75).

142 Webster. Introduction. P. 68.

143 О прологах в средней комедии см.: Stoessl Fr. Prologos // RE. Bd. XXIII, 2, Sp. 2312— 2440, bez. 2372-2374.

144 Webster. Introduction. P. 68. узнавания, различающиеся по степени «искусности» (последовательность от наименее искусных к предпочтительным): узнавание по приметам, узнавания, придуманные поэтом как нечто внешнее по отношению к основному ходу сюжета, узнавания из воспоминания, узнавания из умозаключения, куда входят и узнавания из ложного умозаключения, и, наконец, узнавания, естественно вытекающие из хода сюжета. Еще Вебстер145 указывал на то, что у Менандра присутствуют все типы узнавания, но что большинство узнаваний Менандра являются естественно вытекающими из предшествующего хода сюжета в аристотелевском смысле. Даже когда Менандр избирает узнавание по приметам, появление этих примет строго мотивировано сюжетом: например, в «Остриженной» Гликера, разрывая с Полемоном, забирает от него свои вещи, среди которых и оказываются предметы, по которым ее узнают (совсем не так, например, в «Ионе» Еврипида, где появление Пифии с корзиной предшествующими событиями совершенно не мотивировано.) В своем недавнем исследовании Д. Мунтеану146 показывает, что в ряде случаев -например, в «Третейском суде» - Менандр сознательно предпочитает более совершенные с точки зрения Аристотеля типы узнавания менее совершенным, также возможным в ходе сюжета.

Имеются и другие черты, указывающие на знакомство Менандра с перипатетической литературной теорией: так, В. Штокерт147 обращает внимание на то, что в контекстах, более всего напоминающих трагедию, у Менандра в той или иной форме упоминаются ёХ.ео<; и фо|Зо(; - эмоции, присущие, по Аристотелю, трагедии.

Таким образом, ничто не мешает нам использовать комедии Менандра как источник для реконструкции аристотелевской теории комедии.

Другим источником для реконструкции перипатетической теории комедии может быть комментарий Доната к комедиям Теренция. Перипетическое происхождение литературной теории, на которую опирается Донат в своем комментарии к Теренцию, весьма вероятно: так, Р. Якоби замечает, что у Доната

145 Webster. Introduction. P. 57-60.

146 Munteanu D. Types of Anagnorisis: Aristotle and Menander A self-defined comedy // WS. 2002. Bd. 115. P. 111-126.

147 Stockeri W. Metatheatralisches in Menanders «Epitrepontes» // WS. 1997. Bd. 110, P. 518, esp. P. 13-16. российская государственная ! библиотека отмечаются все формы острот àno tî}ç Ai^ecoç, перечисленные в Tractatus Coislinianus148. То же можно сказать и о трактата Евантия De fabula, сохранившемся как предисловие к комментарию Доната.

Какие вопросы естественным образом возникают у всякчсого, обратившегося к исследованию аристотелевской теории комедии, ее развития и рецепции в античности149? Это прежде всего вопросы, связанные с теорией комического у самого Аристотеля.

Что считал Аристотель подходящим объектом комедии? В гл. V «Поэтики» он определяет этот объект как ацархгща, но как понимать этот термин? и есть ли здесь хоть что-нибудь общее со знаменитой трагической ccpapxia? Как мы увидим дальше, по этим вопросам среди учёных нет согласия: Элс, Лукас и Китано считают àjxàpxrma аналогом трагической àp.ocpxta, отличающимся от последней лишь масштабами последствий150, в то время как Халливел считает, что ссцархгща является ошибкой или дефектом в самом общем смысле, и что её нельзя смешивать с трагической ссцсхрхга, имеющей более конкретное значение151.

Какую комедию Аристотель считал образцовой? В EN. IV, 14, 112Ьа 16-20 он называет её «новой» (kcuvti); общее мнение учёных состоит в том, что это та комедия, которую мы сейчас называем средней. Однако, как мы уже упомянули, Джанко считает Аристотеля поклонником аристофановского комизма; с ним согласен М. Хит152. В «Риторике» Аристотель определяет наилучший вид комического как eipcoveia, в отличие от шутовства, ßcopoXo^ia. (Rhet. III, 18, 1419b 6-9). Как следует понимать это положение? И имело ли оно развитие у позднейших авторов?

Какие эмоции, по мнению Аристотеля, должна была вызывать комедия? Джанко, как уже было сказано, пытается спасти f\8ovn кос! yfkaiq - эмоции

148 JakobiR. Die Kunst der Exegese im Terenzkommentar des Donat. Berlin, 1996. S. 146.

149 Последовательное изложение перипатетической теории смешного можно найти в книге Т. Г. Мальчуковой «Комическое в античной литературе и европейской традиции» (Петрозаводск, 1989. С. 63-81). Однако наша задача уже: мы собираемся говорить не о комическом вообще, а о жанре комедии.

150 Else G. Aristotle's Poetics: The Argument. Cambridge, Mass., 1957. P. 189; Aristotle. Poetics / Ed., comm. Lucas D. W. Oxford, 1968. P. 88; Kitano M. Aristotle's Theory of Comedy: ^Û6oç and Kdôapaiç // Bulletin of Gunna Prefectural Women's University. 2001. Vol. 22. P. 193-201, esp. P. 197.

151 Halliwell St. Aristotle's Poetics. London, 1996. P. 275. комедии из Тгас^аШБ Со1зНшапиз, но его аргументы неубедительны. А. Гольден предлагает в качестве эмоции справедливое негодование (то уереоау)153, а Л. А. Пост - то ф1Хау0рсогсоу, которое он интерпретирует как удовлетворённое

154 чувство справедливости .

В аристотелевской теории трагедии важную роль играют такие черты сюжета, как тгерглетеш и ауауусорюрод. Рассматривал ли Аристотель эти элементы сюжета применительно к комедии? И были ли комические перипетия и узнавание в позднейшей литературной теории?

Наконец, Тга^аШэ С^эНтапиз содержит множество сложных для интерпретации мест. Их разбирает в своей книге Джанко; однако его анализ, как было показано, не всегда удовлетворителен.

Ответам на все эти вопросы и будет посвящено наше исследование.

152 Heath M. Aristotelian comedy // CQ. 1989. Vol. 39. P. 344-354.

153 Golden L. Comic Pleasures // Hermes. 1987. Bd. 115. S. 165-174.

154 Post L. A. Aristotle and Menander//TAPA. 1938. Vol.69. P. 1-42, esp. P. 8-10.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Теория комедии у Аристотеля и перипатетиков"

Заключение

Итак, исследование теории комического у Аристотеля и в аристотелевской традиции привело нас к следующим выводам:

Комическую ацартгща, которая была для Аристотеля предметом комедии, не следует сближать, как это часто делается, с трагической ccftapxia. Анализ употребления у Аристотеля слова ацархгцш показывает, что это - процесс ошибки, результат ошибки и дефект, не являющийся результатом ошибки. Все эти значения релевантны для разбираемого определения комедии. По Аристотелю, арбсртгща - это и нравственный дефект героя комедии, и ошибочное действие. Если попытаться объединить все эти значения одним русским словом, то получится достатьчно расплывчатое «отклонение от нормы».

Аристотелевское понятие ацархтща, как и сам термин, сохраняется в Tractatus Coislinianus. Близко к аристотелевскому и определение области смешного у Цицерона. Теофраст заменяет аристотелевский термин ссцартгща на apcxpxia; видимо, он имеет в виду прежде всего ошибку нравственную.

В качестве эмоций, которые, согласно Аристотелю, вызывает такая комедия, следует принять катосфроутцзц и eüvoia. И в том, и в другом можно видеть полемику Аристотеля с Платоном, считавшим комической эмоцией cp6ovoq, и предостерегавшим против того, чтобы зритель уподобился герою комедии.

Мы присоединяемся к исследователям, считающим, что наилучшей комедией для Аристотеля была комедия, которую мы теперь называем средней. Аристофановский комизм исключается уже из аристотелевского определения комедии, поскольку он направлен против тех, кто, по мнению поэта, приносит вред обществу. Наилучший вид комического Аристотель называет иронией, а противопоставленный ему худший вид - шутовством.

Ирония упоминается также у Цицерона и в Tractatus Coislinianus; и там и здесь упоминается также смех, вызванный неожиданным, причем все примеры неожиданного, praeter expectationem, которые приводит Цицерон, содержат в себе иронию - притворное одобрение, оборачивающееся тяжким упреком. При этом у Цицерона ирония, как и у Аристотеля, является видом смешного, а в трактате - характером комического героя. Следовательно, Цицерон стоит ближе к восходящему к Аристотелю общему источнику, чем автор трактата. Причем у

Цицерона находим и соответствие аристотелевскому РсоцоХохос; - термин scurra.

Если не в литературной теории самого Аристотеля, то по крайней мере у Теофраста были и комическая ретсфоА/п, и комическая перипетия; и pexapoXf), и перипетия встречаются у Менандра; возможно, в этом сказывается влияние на Менандра перипатетической литературной теории.

У Аристотеля мы находим разработанную теорию трагических узнаваний, причем имеются в виду как узнавания людей, так и узнавания фактов. Судя по некоторым указаниям Tractatus Coislinianus, а также по фрагменту Теофраста, сохранившемуся в схолиях к Дионисию Франкийскому, эта теория очень рано, возможно, самим Аристотелем, была перенесена на комедию. В дальнейшем эш теория, с некоторыми, впрочем, упрощениями, была воспринята Евантием и Донатом. Эта теория оказала влияние на Менандра; не исключено, что она была известна Теренцию.

Список научной литературыБарзах, Зоя Анатольевна, диссертация по теме "Классическая филология, византийская и новогреческая филология"

1. Источники и комментированные издания

2. Anecdota Graeca е codd. manuscriptis bibliothecae regiae Parisiensis. Ed., comm.

3. J. A. Cramer. Vol. I. Oxonii, 1839.

4. Aristophanes. Birds. Ed., comm. N. Dunbar. Oxford, 1998.

5. Aristophanes. Equites. Ed., comm. J. van Leewen. Lugduni, 1900.

6. Aristophanes. Plutus. Ed., comm. J. van Leewen. Lugduni, 1904.

7. Aristoteles. De arte poetica liber, tertiis curis recognovit et adnotatione critica auxit1. J. Vahlen. Lipsae, 1885.

8. Aristoteles. De arte poetica liber. Rec. R. Kassel. Oxonii, 1965.

9. Aristoteles Пер! яоиупк'пд. Einl., Komm. A. Gudeman. Berlin, 1934.

10. Aristotle. Poetics I, with the Tractatus Coislinianus and the Reconstruction of Poetics II. Ed., comm. R. Janko. Cambridge, 1987.

11. Aristotle. Poetics. Ed., comm. D. W. Lucas. Oxford, 1968.

12. Aristoteles. Ars Rhetorica, rec. W. D. Ross. Oxford, 1959.

13. Aristotle. The Rhetoric. Ed., comm. E. Cope. Vol. I-III. Cambridge, 1877.

14. Aristoteles. Topicaet Sophistici elenchi, rec. W. D. Ross. Oxford, 1958.

15. Aristoteles. Ethica Nicomachea, rec. I. Bywater. Oxford, 1958.

16. Aristoteles. Nikomachische Ethik.Komm. F. Dirlmeyer. Berlin, 1979.

17. Aristoteles. Metaphysica, rec. W. Jaeger. Oxford, 1957.

18. Aristoteles. Physica, rec. W. D. Ross. Oxford, 1950.

19. Cicero. De oratore. Ed., comm. A. S. Wilkins. Oxonii, 1901.

20. Cicero. Orator. Ed., comm. J. E. Sandys. Cambridge, 1885.

21. Demetrius. On Style. Ed., with introd. and comm. W. Rhys Roberts. Oxford, 1902.

22. Menander. Das Schiedsgericht. Hrsg., erkl. U. von Wilamowitz-Moellendorff. Berlin, 1925.

23. Philodemus. Poetica, liber quintus (PHerc 1925e, 1538), ed., trad, e comm. C. Mangoni. Napoli, 1993.

24. Plato. Opera. Vol. 1-5,, rec. J. Burnet. Oxford, 1986-1987.

25. Plato. The Republic. Ed., comm. J. Adam. 2-nd ed. Cambridge, 1969.

26. Die Schule des Aristoteles. Hrsg., erkl. F. Wehrli. 2. Ausg. Basel, 1969-78.

27. Sophocles. Aias. Ed., comm. W. B. Stanford. London, 1961.

28. Sophocles. The Oedipus Tyrannos. Ed., comm. R. Jebb. 11th ed. Cambridge, 1958.

29. Theophrastus of Eresus. Sources for his life, writings, thought and influence. Ed. W. W. Fortenbaugh et alii. Leiden, 1993.1. И. Научная литература

30. Зелинский Ф.Ф. Заметки к трагедиям Софокла // ЖМНП. 1892, авг. С. 29-31.

31. Мальчукова Т. Г. Комическое в античной литературе и европейской традиции. Петрозаводск, 1989.

32. Чернявский М. Н. Комедия Аристофана и античные теории смеха // Аристофан. Сборник статей. М., 1956. С. 81-108.

33. Чернявский М. Н. Теория смешного в трактате Цицерона «Об ораторе» // Цицерон. Сборник статей. М., 1959. С. 105-144.

34. Adkins A. W. Aristotle and the best kind of tragedy // CQ. Vol. 16. 1966. P. 78102.

35. Arndt E. De ridiculi doctrina rhetorica. Kirchhainii, 1904.

36. Arnott W. G. Alexis. The Fragments. A Commentary. Cambridge, 1996.

37. Arnott W. G. Aristotle on Comedy? // CR. 1985. Vol. 35. P. 304-306.

38. Arnott W. G. From Aristophanes to Menander // Greece and Rome. 1972. Vol. 19.1. P. 65-80.

39. Arnott W. G. Moral Values in Menander // Philologus. 1981. Vol. 125. P. 215227.

40. Arnott W. G. Towards an edition of the fragments of Alexis // PCPS. 1970. Vol. 196. P. 1-11.

41. Barnes J. Roman Aristotle.// Philosophia Togata II. Ed. by J. Barnes and M. Griffith. Oxford, 1999. P. 1-69.

42. Belfiore E. Tragic Pleasures: Aristotle on Plot and Emotion. Princeton, 1992.

43. Bernays J. Zwei Abhandlungen tiber die Aristotelische Theorie des Drama. Berlin, 1880.

44. Blass F., Debrunner A. Grammatik des neutestamentischen Griechisch. 5 Aufl. Gottingen, 1921.

45. Blum R. Kallimachos. The Alexandrian Libraiy and the Origins of Bibliography. Wisconsin, 1991.

46. Bremer J. M. Hamartia. Amsterdam, 1969.

47. Bremer J. M. Ree. Janko R. (ed.) Aristoteles Poetics I // Gnomon 1993 Bd. 65. S. 201 -204.

48. Brink K. O. Peripatos // RE Suppl. VII (1940) Sp. 899-949.

49. Butcher S. H. Aristotle's Theory of Poetry and Fine Art. 4th ed. London, 1951.

50. By water I. Aristotle on the Art of Poetry. Oxford, 1909.

51. Bywater I. On certain technical terms in Aristotle's Poetics // Festschrift Th. Gomperz. Wien, 1902.

52. Cave T. Recognitions. A Study in Poetics. Oxford, 1988.

53. Chantraine P. La formation des noms en grec ancien. Paris, 1933.

54. Chroust A.-H. The Miraculous Dissapearance and Recovery of the Corpus Aristotelicum // Classica et Medievalia 1962. Vol. 23. P. 50-67.

55. Coleman-Norton P. R. Philosophical Aspects of Early Roman Drama // CPh. 1936. Vol. 31. P. 320-337.

56. Cooper L. Fifth form of «Discovery» in the «Poetics» // CPh. 1918. Vol. 13. P. 251-261.

57. Corcoran C. D. Aristotle's theory of comic plot reversal and Aristophanic peripety // DA. 1991. Vol. 52. P. 1360-1361 A.

58. Debrunner A. Griechische Wortbildungslehre. Heidelberg, 1917.

59. Diels H. Doxographi Graeci. 5th ed. Berolini, 1965.

60. Dover K. J. Portrait-Masks in Aristophanes // Aristophanes und die alte Komödie / Hsgb. H.-J. Newiger. Darmstadt, 1975.

61. Duckworth G. The Nature of Roman Comedy. Princeton, 1971.

62. Düring I. Ariston or Hermippus? // Classica et Mediaevalia. 1956. Vol.17. P. 1121.

63. Düring I. Aristoteles // RE Suppl. XI (1968). Sp. 159-336.

64. Düring I. Aristotle in the Ancient Biographical Tradition. Göteborg, 1957.

65. Düring I. Notes on the History of Transmission of Aristotle's Writings // Acta Universitatis Goteborgensis. 1950. Vol. 56. P.35-70.

66. Else G. F. Aristotle's Poetics: The Argument. Cambridge, Mass., 1957.

67. Else G. F. Plato and Aristotle on Poetry. Cambridge, 1980.

68. Ferrary G. R. Plato on Poetry // The Cambridge history of literary criticism. Vol. I. Classical criticism / Ed. G. A. Kennedy. Cambridge, 1989.

69. Flashar H. Aristoteles // H. Flashar (hrsg.) Grundriß der Geschichte der Philosophie. Bd. 3. Berlin, 1991. S. 175-458.

70. Ford A. Rec. Janko R. Aristotle on Comedy // CW. 1986. Vol. 79. P. 426.

71. Fortenbaugh W. W. Cicero's Knowledge of the Rhetorical Treatises of Aristotle and Theophrastus // Cicero's Knowledge of the Peripatos. Ed. Fortenbaugh W. W., Steinmert P. New Jersey, 1989. P. 40-52.

72. Fortenbaugh W. W. Rec. Janko R. Aristotle on Comedy // CPh. 1987. Vol. 82. P. 156-164.

73. Fortenbaugh W. W. Theophrastus. Source no. 709 FHS&G // Greek literary theory after Aristotle / Ed. J. G. J. Abbenes et al. Amsterdam, 1995. P. 1-16.

74. Fritz K. von. Neleus Nr. 4 // RE XVI, 2 (1935). Sp. 2280-2281.

75. Frost K. B. Exits and Entrances in Menander. Oxford, 1988.

76. Furley R. J. Two Studies in the Greek Atomists. Princeton, 1967.

77. Gercke A. Aristoteles // RE III (1895). Sp. 1012-1056.

78. Gigante M. Kepos e Peripatos. Napoli, 1999.

79. Glanville I. Note on nepiTtexeia // CQ. 1947. Vol. 41. P. 73-78.

80. Goldberg S. M. The Making of Menander's Comedy. Berkeley, 1980.

81. Goldberg S. M. Understanding Terence. Princeton, 1986.

82. Golden L. Comic Pleasures // Hermes. 1987. Bd. 115. P. 165-174.

83. Gomme A. W., Sandbach F. H. Menander. A Commentary. Oxford, 1973.

84. Gorier W. Cicero und die «Schule des Aristoteles» // Cicero's Knowledge of the Peripatos. Ed. Fortenbaugh W. W., Steinmert P. New Jersey, 1989. P. 246-263.

85. Gottschalk H. B. Notes on the Wills of the Peripatetic Scholarchs // Hermes. 1972. Vol. 100. P. 314-342.

86. Grant W. L. Cicero and the Tractatus Coislinianus // AJPh. 1948. Vol. 69. P. 8086.

87. Grube G. M. A. A Greek Critic: Demetrius on Style. Toronto, 1961.

88. Gutzwiller K. The Tragic Mask of Comedy. Metatheatricality in Menander // CA. 2000. Vol. 19. P. 102-137.

89. Halliwell St. Aristotle's Literary Theory // Kennedy G. A. (ed.) The Cambridge History of Literary Criticism. Vol. 1. Classical Criticism. Cambridge, 1989. P. 170-190.

90. Halliwell St. Aristotle's Poetics. London, 1996.

91. Halliwell St. Plato and Aristotle on the Denial of Tragedy // PCPhS. 1984. Vol 30. P. 49-71.

92. Heath M. Aristotelian comedy // CQ. 1989. Vol. 39. P. 344-354.

93. Herrik M. Comic Theory in the 16th Century. Urbana, 1950.

94. Huby P. M. Cicero's Topics and its Peripatetic Sources // Cicero's Knowledge of the Peripatos. Ed. Fortenbaugh W. W., Steinmert P. New Jersey, 1989. P. 61-76.

95. Hunter R. The New Comedy of Greece and Rome. Cambridge, 1985.

96. Jachmann G. Terentius Afer, römischer Komödiendichter // RE 1934. V. AI. Sp. 598-650.

97. Jakobi R. Die Kunst der Exegese im Terenzkommentar des Donat. Berlin, 1996.

98. Janko R. Aristotle on Comedy. London, 1984.

99. Jones J. On Aristotle and Greek Tragedy. London, 1962.

100. Kamerbeek J. The Plays of Sophocles, IV. The Oedipus Tyrannos. Leiden, 1967.

101. Kaul N. Der Zufall und die Theorie des tragischen Handlungsablaufes bei Aristoteles. Inaug.-Diss. Köln, 1965.

102. Kitano M. Aristotle's Theory of Comedy: jro0o<; and mBapcnt; // Bulletin of Gumna Prefectural Women's University, 2001. Vol. 22. P. 193-201.

103. Könighoff J. De ratione quam Terentius in fabulis Graecis Latine convertendis secutus est commentatio. Coloniae, 1843.

104. Körte A. Komödie (griechisch) // RE. XI. 1. (1921) Sp. 1207-1275.

105. Körte A. Menandros // RE XV, 1 (1931) Sp. 707-761.

106. Kühner R., Gerth B. Ausfuhrliche Grammatik der griechischen Sprache. Bd. II. 4 Aufl. Leverkusen, 1955.

107. Kuiper W. Two Comedies by Apollodorus of Carystus. Lugduni, 1938.

108. Kunst K. Studien zur Griechische-Römischen Komödie. Wien, 1919.

109. Kyriakou R. Aristotle's Poetics and Stoic Literature Theory // RhM. 1997. Bd. 405. S. 257-280.

110. J. Lafaie. Le modele de Terence dans l'Hecyre // RPh. 1916. Vol. 40. P. 18-32.

111. Leeman F., Pinkster H., Rabbie E. M. Tullius Cicero. De oratore. Kommentar. Bd. I. Heidelberg, 1981.

112. Lefevre E. Terenz' und Apollodor's Hecyra. München, 1999.

113. Leo Fr. Geschichte der römischen Literatur. Dublin, 1913.

114. Leo Fr. Plautinische Forschungen. Berlin, 1912.

115. Lesky A. A History of Greek Literature. London, 1966.

116. Long A. A. Stoic Studies. Berkeley, 1996.

117. Lord C. Aristotle, Menander and the Adelphoe of Terence // TAPhA. 1977. Vol.107. P. 183-202.

118. Lord C. On the Early History of the Aristotelian Corpus // AJPh. 1986. Vol.107. P. 137-161.

119. Lowe J. C. B. Terentian Originality in the Phormio and Hecyra // Hermes. 1983. Bd. 111. P. 431-452.

120. Lucas D. W. Pity, Terror and Peripeteia // CQ. 1962. Vol XII. P. 52-62.

121. Lucas F. L. Tragedy: serious drama in relation to Aristotle's Poetics. London, 1981.

122. Lucas F. L. The Reverse of Aristotle // CR. 1923. Vol. 34. P. 98-104.

123. MacFarlane J. Aristotle's defmiton of anagnorisis // AJPh. 2000. Vol. 121. P. 367-383.

124. MacMahon A. P. On the Second Book of Aristotle's Poetics and the Source of Theophrastus' definition of Tragedy // HSCPh. 1917. Vol. 28. P. 1-46.

125. McMahon A. Ph. Seven questions on Aristotelian definitions of tragedy and comedy // HSCPh. 1929. Vol. 40. P. 97-198.

126. Magnien V. Le futur grec. T. II. Paris, 1912.

127. Mansfeld J. Gibt es Spuren von Theophrast's Phys. Op. bei Cicero? // Cicero's Knowledge of the Peripatos. Ed. Fortenbaugh W. W., Steinmert P. New Jersey. 1989. P. 133-158.

128. Meineke A. Historia Critica Comicorum Graecorum. Leipzig, 1839.

129. Michel A. Les rapports de la Rhetorique ed de la philosophie dans l'oeuvre de Cicéron. Paris, 1960.

130. Moraux P. Der Aristotelismus bei den Griechen. Bd I. Berlin, 1973.

131. Munteanu D. Types of Anagnorisis: Aristotle and Menander // WSt. 2002. Bd. 115. S. 111-126.

132. Nehamas A. Pity and Fear in the Rhetoric and the Poetics // Aristotle's Rhetoric: Philosophical Essays/Ed. D. Furley. Oxford, 1992. P.257-282.

133. Nencini F. De Terentio eiusque fontibus. Liburni, 1891.

134. Nesselrath H.-G. Die attische mittlere Komodie. Berlin, 1990.

135. Nesselrath H.-G. Parody and Later Greek Comedy // HSCPh. 1993. Vol. 95. P. 181-195.

136. Niôev A. L'énigme de la catharsis tragique dans Aristote. Sofia, 1980.

137. Obbink D. What All Men Believe Must Be True // OSAP. 1992. Vol. 10. P. 193-231.

138. Pack R. A. Errors as Subjects of Comic Mirth // CPh. Vol. 33. 1938. P. 405-410.

139. Paffenroth K. A Note on the Dating of Demetrius' On Style // CR. 1994. Vol. 44. P. 280-281.

140. Pfeiffer R. History of Classical Scholarship, from the beginning to the end of Hellenistic Age. Oxford, 1968.

141. Pickard-Cambridge A. The dramatic festivals of Athens. 2nd ed. Oxford, 1999.

142. Pohlenz M. Zenon und Chrysipp // Nachrichten der Göttinger Gelehrter Gesellschaft. 1936-1938. Bd. 2. S. 173-210.

143. Post L. A. Aristotle and Menander // TAPhA. 1938. Vol. 69. P. 1-42.

144. Prescott H. W. The Comedy of Errors // CPh. 1929. Vol. 24. P. 32-41.

145. Rabbie E. Cicero über den Witz. Amsterdam, 1986.

146. Regenbogen O. Theophrastos // RE Suppl. VII (1940). Sp. 1354-1562.

147. Reich H. Der Mimus. Bd. I, Buch I. Die Theorie des Mimus. Berlin, 1903.

148. Rieth O. Die Kunst Menanders in den Adelphen des Terenz. Hildesheim, 1964.

149. Richardson N. J. Literary Criticism in the Exegetical Scholia to the Iliad // CQ. 1980. Vol. 30. P. 269-287.

150. Robinson R. Aristotle on Akrasia // Aristoteles. Die Nikomachische Ethik / Hsgb. O. Hoffe. Berlin, 1995. S. 187-206.

151. Rosenmeier T. G. Ree. Janko R. Aristotle on Comedy // Phoenix. 1985. Vol. 39. P. 392-395.

152. Saekel A. Quaestiones comicae de Terenti exemplaribus Graecis. Berlin, 1913.

153. Sandbach F. H. Aristotle and the Stoics. Cambridge, 1985.

154. Schenkeveld D. Ree. Janko R. Aristotle on Comedy // Gnomon. 1986. Bd. 58. S. 212-217.

155. Schmid W. Menanders Dyskolos, Timonlegende und Peripatos // RhM. 1959. Bd. 120. S. 263-265.

156. Seale D. Ree. L. Golden, «Aristotle on tragic and comic mimesis» (Atlanta 1992) // Phoenix 1994. V. 48. P. 351-359.

157. Sifakis G. M. Ree. Janko R. Aristotle on Comedy // JHS. 1987. Vol. P. 202-203.

158. Slater W. J. Ree.: Greek literary theory after Aristotle Ed. J. G. J. Abbenes et al. //BMCR95. 10. 01 (htpp://ccat.sas.upenn.edu/bmcr/1995/1995-10-01 .html)

159. Smyth H. Greek Grammar. 5th ed. Cambridge, Mass., 1968.

160. Solmsen F. Aristotelian Tradition in Ancient Rhetoric // AJPh 1941. Vol. 62. P. 35-50,169-190.

161. Solmsen F. Aristotle and Cicero on Orator's Playing upon Feeling // CPh. 1938. Vol. 33. P. 390-404.

162. Stahl J. M. Kritische-historiche Syntax des griechisches Verbums der klassischen Zeit. Hildesheim, 1907 (repr. 1965).

163. Stavenhagen L. Menanders Epitrepontes und Apollodors Hekyra // Hermes. 1910. Bd. 45. S. 564-582.

164. Steinmetz P. Menander und Theophrast // Steinmetz P. Kleine Schriften. Stuttgart, 2000. S. 152- 158.

165. Stockert W. Metatheatralisches in Menanders «Epitrepontes» // WSt. 1997. Bd. 110. S. 5-18.

166. Stoessl Fr. Prologos // RE. Bd. XXIII, 2, Sp. 2312-2440.

167. Strecker C. De Lycophrone, Euphronio, Eratosthene comicorum interpretibus. Gryphiswaldiae, 1884.

168. Taillardat J. Les images d'Aristophane. Paris, 1962.

169. Turner P. The Reverse of Vahlen // CQ. 1959. V. 9. P. 207-215.

170. Vahlen I. Beiträge zu Aristoteles' Poetik. Berlin, 1914.

171. Vicaire P. Platon critique littéraire. Paris, 1960.

172. Vogt-Spira G. Dramaturgie des Zufalls. München, 1992.

173. Webster T. B. L. Chronological notes on Middle Comedy // CQ. 1952. N. S. 2. P. 13-26.

174. Webster T. B. L. Studies on later Greek comedy. London, 1970.

175. Webster T. B. L. Studies in Menander. Manchester, 1960.

176. Wehrli F. Menander und die Philosophie // Menandre. Ed. E. G. Turner. Geneve, 1970.

177. Wilamowitz-Moellendorff U. von. Der Glaube der Hellenen. Bd. II. 2. Aufl. Berlin, 1955.

178. Zagagi N. The comedy of Menander. Bloomington, 1995.