автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Типология русских придаточных предложений нетипичного построения

Полный текст автореферата диссертации по теме "Типология русских придаточных предложений нетипичного построения"

На правах рукописи

Дяговец Иван Иванович

Типология русских придаточных предложений нетипичного построения (синтаксические единицы с отклоняющейся структурой)

10.02.01 - Русский язык

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

КРАСНОДАР 2006

Работа выполнена в Донецком открытом университете

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор Брусенская Людмила Александровна

Ведущая организация - Воронежский государственный

университет

Защита состоится 20 июня 2006 г. в 9.00 на заседании диссертационного совета Д 212.101.01 при Кубанском государственном университете по адресу: 350040, г. Краснодар, ул. Ставропольская, 149, ауд. 231.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Кубанского государственного университета.

Автореферат разослан « » мая 2006г. Ученый секретарь

доктор филологических наук, профессор Факгорович Александр Львович

доктор филологических наук, профессор Сомова Елена Георгиевна

диссертационного совета

Н. М. Новоставская

Интеллектуально-мыслительная деятельность каждой исторической эпохи в развитии цивилизации характеризовалась господством преимущественно одной какой-либо базисной категории. Она определяла образ и характер мышления всего поколения той эпохи. Так, например, античное мировоззрение полностью находилось под сильнейшим воздействием категории «космос», которая выступала первообразом вещей, источником жизни, её смысла.

Мышление эпохи Средних веков и начала Нового времени определялось категориями «природа» и «вещь». Они консолидировали всё мыслительное пространство тех эпох.

Современная эпоха — II половина XX — начало XXI в. в. — в этом отношении не является исключением. Миропонимание, характерное для наших дней, базируется на двух категориальных основаниях — «система» и «деятельность». Они выступают универсальным объяснительным принципом всего мыслимого и сущего. Академик Ф. Перегудов абсолютно точно заметил, что в интеллектуально-мыслительной сфере сегодня каждый человек, его деятельность и сама жизнь могут быть осмыслены и поняты только в категориях системы /«Правда», 26.02.90 г./. Добавить к этому нужно, что «система» и «деятельность» проявляются всегда в тандеме, они взаимосвязаны так тесно, что не могут функционировать одна без другой: «система» обнаруживает себя только в «деятельности», а последняя, совершаясь, проявляет первую. И протекает «деятельность» всегда в режиме системных ситуаций.

Язык — это инструмент, с помощью которого «работают» указанные категории. Само устройство понятийной части категории «система» и «деятельность» покоится на логических связях, на самой логике топоса «причина-следствие» и здравого смысла и, воплощенные в словесную форму, включаются в процесс коммуникации, создавая универсальную языковую картину отдельных фрагментов денотативной реальности.

Диалектическая связь между этими лингвофилософскими категориями выражается в том, что они являются конститутивными признаками друг друга.

Развитие науки, и лингвистики в том числе, во II половине прошлого века ознаменовалось господством системно—деятельностного подхода к объектам исследования, а лингвистики—к языку. Это дало принципиально новое видение языковой действительности.

Категории «деятельность» и «система» показывают, что русский язык представляет собой целостное знаковое образование и состоит из совокупности взаимосвязанных и взаимодействующих объектов, постоянно находящихся в деятельности ых ситуациях, в которых обнаруживается слишком много лакун — чего-то недосказанного, не обнаруженного, не вскрытого до конца, а потому и неясного. Всё это ставит перед русистикой много задач не только по обнаружению синтаксических единиц неологического происхождения, но и по глубокому исследованию «старых» единиц.

А единицы эти устроены очень сложным образом и, обрядившись в тогу многоаспектное™, поддаются исследованию с большим трудом. Но дело

осложняется ещё и тем, что сам процесс познания слишком неисчерпаем, и если мы решили одну проблему, то это само по себе ставит необходимость в обязательном порядке разрешить ещё несколько других проблем, вытекающих из уже разрешенной проблемы. /Луи де Бройль/.

Говоря иначе, процесс познания лингвистического объекта исследования не заканчивается на решении одной проблемы, а только начинается, потому что при этом возникает настоятельная необходимость решить ещё несколько проблем, а они — те, что уже решены, в свою очередь выставляют на исследование ещё целую обойму проблем и т. д. Если изобразить модель процесса познания, то она примет вид ветвящегося дерева, вершину которого отыскать практически невозможно.

Это одна сторона процесса познания сложного устройства объектов русского языкового массива. Другая заключается в том, что каждый из этих объектов является строго структурированной системой, у которой имеется свой центр, состоящий из элементов, открыто и полно выражающих сущностные свойства всей системы. Этому центру противостоит периферия.

Её единицы тоже выражают признаки системы, но не так открыто и пол-■ но, как единицы центра. Периферийная зона языкового объекта — очень динамичный участок лингвистического объекта. Он нестабилен, восприимчив ко всякого рода проникновениям в его массив. Подобные проникновения в данной работе, вслед за философами, именуются «возмущающими воздействиями». Они проникают в языковую материю как со стороны лингвистических «раздражителей», так и со стороны реальной действительности /денотата/.

Эти проникновения в языковую материю не проходят бесследно — они вызывают определённые изменения в ней, которые на научном языке обозначают просто развитие — развитие языковых систем. Иными словами, развитие русской синтаксической системы, описываемой в данной работе, есть возникновение в ней новых форм, новых технологий, совершенствование которых всегда, или почти всегда, начинается не из центра системы, а в обход — с периферийных зон синтаксиса, потому что именно здесь появляется наиболее слабая функциональная нагрузка на элементы системы, что в свою очередь приводит к нарушению системы.

В языке, как и в физике, ничего не возникает из ничего и не исчезает бесследно. Проникновения в синтаксис производят «возмущающие воздействия», они нарушают равновесие его системы и так приводят синтаксис к развитию. В этой области грамматики языковые единицы изменяются, теряют какие-то свои свойства, приобретая новые. Понятно, что в языке всё это происходит медленно, поэтому в нём так много всякого рода «переходных» явлений. Вот они-то, формируя периферийную зону русской синтаксической реальности, для исследования представляют наибольший интерес.

Русская языковая действительность, как сложная знаковая система, постоянно испытывает на себе «возмущающие воздействия», которые придают синтаксису диалектический характер и спонтанность—эти условия способствуют проявлению системообразующих процессов в синтаксисе, являющихся движущими силами развития второй части русской грамматики.

Однако механизм противоборства данных начал во многом остаётся невыясненным, хотя почти аксиоматично известно, что названное выше противоборство и есть деятельность языка. С полным правом можно утверждать, что она, деятельность, проявляется всегда в самом языке, во всех его областях, фактах и т. д.

Итак, русский язык как деятельность активно проявляется в сфере синтаксиса. Кажется, что это аксиома, однако до сих пор ни в философии, ни в лингвистике точного, установившегося определения категории «деятельность» не существует, — причём такого определения, которое выступало бы в любых предметных конструкциях.

Деятельностная сущность языка выявляется в его способности саморазвиваться, самосовершенствоваться, когда в языковом массиве постоянно что-то отмирает и одновременно с этим что-то рождается, что-то просто заменятся, когда появляются новые языковые формы. Конечно, замена одних, устаревших форм другими происходит «не в мирных условиях», а в борьбе. В философии этот процесс называется «борьба старого с новым».

Наиболее ярко русский язык как деятельность проявляется в упорном стремлении поддерживать себя как системную субстанцию. Для этого им создаются новые формы взамен прежних, пускаются в речевой обиход старые единицы, но в новом значении, иногда заимствуются какие-то слова, выражения из других языков, приспособив их к своим условиям. Так язык не просто выражает мысль, но, как утверждал А. Потебня, сам же и творит её.

В этом русский язык является творцом, так что творчество языка есть одно из главных деятельностных свойств его. Из этого вытекает ламинар-ность /слоистость/ устройства языка, его семантической части — этого верного показателя движения в языке /синтаксисе/, динамики его. Исследование языка как деятельности даёт возможность адекватно описать языковые явления, по-новому интерпретировать некоторые теоретические проблемы, в новом свете увидеть связи с экстралингвистической /денотативной/ реальностью, представить виртуальные возможности его.

Конечно, учитывая сложность происходящих в русском языке процессов и их деятельностную направленность, в данной работе принят испытанный на протяжении прошлого столетия метод структурно-семантического описания одного из малоисследованных участков синтаксиса сложноподчинённого предложения, а именно: сферы придаточности, условно называемой нами синтаксисом придаточности. По сути своей это деятельностный, или системно-деятельностный участок синтаксиса, поскольку деятельность языка всегда, или почти всегда протекает в жёстких рамках системности.

Длительное время отечественное языкознание занималось исследованием стандартных, эталонных, то есть типичных единиц русского языка, синтаксиса в том числе. Оно добилось в этом направлении значительных успехов, чему подтверждением явился выход в свет во II половине XX ст. трёх поколений Русских Академических грамматик — 1952/1954, 1970 и 1980/1982. Они представили фундаментальное описание грамматического строя русского литературного языка, чем были сделаны решительные шаги

в сторону уточнения основных понятий, которыми оперирует русская лингвистика.

Но даже в этих фундаментальных трудах, выполненных целыми коллективами ученых, проблема периферии, промежуточных зон языковых сфер как таковая не ставилась, поскольку считалось, что такой проблемы нет в языкознании, а если и есть, то её роль в струкгурации языковых единиц второстепенна, может быть, потому и не исследовалась периферийная реальность русского языка. Те же незначительные попутные замечания по поводу отдельных единиц периферийного характера, не укладывающихся в рамки стандартных образцов, проблему уровней не вскрыли.

Все Академические грамматики описали те языковые единицы, которые составляют центр /ядро/ той или иной системы русского языка.

Таким образом, и Академические грамматики не решили проблемы периферийных зон русскоязычных сфер. По правде говоря, они и не могли её решить, поскольку это не их дело: они, эти солидные издания, зафиксировали только результаты научных исследований, причём результаты, уже «отстоявшиеся» в науке.

Цель данной работы заключается в исследовании тех языковых процессов, которые протекают в синтаксисе современной эпохи, и оказывают классифицирующее воздействие на форму синтаксической материи, перестраивают её единицы, приспосабливая к потребностям современной коммуникации.

В соответствии с поставленной целью в работе решаются следующие принципиальные задачи:

Во-первых, вне поля зрения русистики оказалось огромное количество языковых фактов, которые упорно не поддаются толкованию законами, действующими в области русского синтаксиса сложного предложения, традиционные научные интерпретации не могут квалификативно объяснить данные факты, поскольку последние как бы не укладываются в уже существующие рамки прежних толкований. Преимущественно они объясняли единицы центра системы.

Во-вторых, в продолжение всего диссертационного исследования ставилась и решалась задача выяснения связей периферийного синтаксиса с центральным его «побратимом». При этом определялись функциональные потенции периферийных единиц, а также в обязательном порядке выяснялась системная /иерархическая/ организация периферийного синтаксиса сложного предложения.

В-третьих, нерешённость проблем русского периферийного синтаксиса сложноподчинённого предложения тормозит создание широкомасштабной, полной картины русскоязычной действительности. Об этом недвусмысленно заявила В. В. Бабайцева, утверждая, что нельзя получить полного представления о языке, изучая только его типичные, то есть центральные случаи: «Необходимо изучение взаимодействия и взаимовлияния их /типичных случаев — Д. И./ с учётом переходных /синкретичных/ звеньев, отражающих в синхронной системе языка богатство возможностей и динамику их

развития». В соответствии с этим в данной работе исследовался материал периферийного синтаксиса сложноподчинённого предложения.

Таким образом, предпринималась попытка нейтрализовать односторонность традиционного подхода в русистике, ориентировавшегося исключительно на центр синтаксической системы.

В-четвертых, в данной работе ставилась задача классифицировать синтаксические процессы по их функциональным особенностям, направленности каждого из них. Эта задача диктовалась тем, что во II половине XX столетия резко увеличился круг лиц, пользовавшихся русским литературным языком. А это, в свою очередь, потребовало от языка усовершенствования его, вхождения в мировой коммуникативный процесс, особенно после приобретения русским языком статуса международного, когда он стал рабочим языком ООН.

В-пятых, изучение единиц периферийного синтаксиса сложноподчинённого предложения преследовало в качестве одной из главных задач — создать в первом приближении типологическую картину системы нетипичных единиц, опираясь на структурно-семантическую основу.

В-шестых, здесь предпринималась попытка установить возможно полный тезаурус синтаксических единиц, имеющих нетипичное строение /структуру/, а также выявить их коммуникативный потенциал.

Наконец, в-седьмых, в данной работе, правда, не в полном объеме /из-за совершенной неразработанности вопроса/, а частично затрагивалась область «скрытой грамматики» как теоретической и практической базы для исследования единиц периферийного участка синтаксиса сложноподчинённого предложения по выяснению их типологических /классификационных/ параметров.

Научная новизна данной работы сводится к следующему.

В диссертации исследовано и описано значительное количество сравнительно нового языкового /синтаксического/ материала и предпринята попытка ввести этот материал в научный обиход, обеспечивая его новой терминологией и не слишком отрывая её от основ традиционного терминонаименования.

Впервые в русистике проведена типологическая классификация тезауруса нетипичных единиц русского синтаксиса СПП, выявлены структурные и семантические связи с единицами центральной сферы синтаксиса, отмечено, что указанные связи не всегда лежат на поверхности, что зачастую они скрыты в глубине содержательной части синтаксической единицы, в так называемых глубинных структурах её.

Диссертация выделяет и описывает основные, ведущие направления, по которым действуют все синтаксические процессы: одни из них расширяют структуру синтаксической единицы, другие, наоборот, сужают, а третьи расчленяют, так что образовавшиеся части сразу же начинают функционировать как самостоятельные языковые единицы.

Так выделен и описан в первом приближении структурно-семантический уровень типологии нетипичных синтаксических единиц, выделение же других уровней классификации осталось за пределом данного исследования.

Впервые установлен относительно полный инвентарь единиц периферийного синтаксиса — составлен тезаурус его на основе системно-деятель-ностного подхода, доказана «независимая» зависимость этих единиц от синтаксиса центра системы. Этим самым вскрыты первичные генетические связи периферии и центра.

Диссертация поставила вопрос о категориальном статусе понятий типичности и нетипичности, обосновала необходимость перевода их с понятийного уровня на категориальный, а также аргументировала действие оппозиции «центр/периферия».

Отдельно поднимался вопрос об особенностях деятельностной концепции языка в трудах А. А. Потебни. Отмечалось, что он, творчески развивая идею В. Гумбольдта об энергейе и эргоне, фактически создал собственное понимание деятельностной функции языка.

В работе даны дефиниции некоторых понятий терминологического направления таких, как «процесс», «типичность», «нетипичность», «топос» и др. Так «процесс» понимается как форма движения синтаксической материи, при которой ход развития синтаксического явления, объекта представляет собой закономерную, последовательную смену качественных состояний данного явления, объекта, а «топос» — это место структурно-смыслового компонента синтаксической единицы в общей её структуре.

Объектом исследования стала синтаксическая область сложноподчинённого предложения би- и полипредикативной основ. Раньше она почти не входила в круг научных исследований из-за того, что считалась промежуточной, переходной зоной, в которой сущностные признаки синтаксиса, его категорий выражались не полностью — это нечленимые, эллиптические, односоставные предложения. Иначе говоря, все синтаксические единицы, структура которых вышла за рамки обычных, стандартных, типичных единиц, стали объектом настоящего исследования. Так, например, построения, именуемые в науке и практике осложнёнными конструкциями, по своей структуре и семантике вышли за рамки простого предложения и называться простыми уже не могут, но до сложного предложения не «дотянулись». Так и «зависли» между этими синтаксическими единицами. В этом плане они и стали объектом данного исследования.

В поле нашего зрения попали те придаточные конструкции, которые представляют собой два «скрестившихся» придаточных предложения разных уровней подчинения /тип каскадного подчинения/ — это процесс контаминации их «скрестил». Нетипичность их в том, что одно придаточное построение может выполнять функции главного предложения и придаточного одновременно — это бифункциональные предложения.

Придаточные конструкции со всякого рода опущениями, подразумеваниями и т. п. тоже попали в поле зрения данного исследования как нетипичные единицы синтаксиса.

Таким образом, объектами данного типологического исследования стали все периферийные синтаксические единицы и единицы «скрытой грамматики» как части периферийного синтаксиса русского сложноподчинённо-, го предложения (СПП).

Настоящая работа выполнялась в традиционном стиле, поэтому и методы исследования использовались традиционные, уже апробированные в структурно-семантическом языкознании. Все они базируются на системно-деятельностном подходе к языку. Назовём их:

1) Интегральный метод анализа собранного материала.

2) Эксперимент с использованием некоторых технологических приёмов трансформационной ориентации.

3) Метод лингвистического описания материала.

4) Метод компаративный, сопоставительный.

Кроме этих методов, в работе использовался приём ссылок на авторитеты.

Актуальность данной работы определяется тем, что исследуемый материал мало изучен русистикой, а без него становится невозможным создание целостной языковой картины всего синтаксического пространства сложноподчинённого предложения. Актуальность темы усиливается также и тем, что именно в области периферии начинаются те процессы, что производят изменения в синтаксисе, то есть прямо или косвенно развивают его.

В работе сделан теоретический вывод о том, что в синтаксисе СПП выделяются центр и его периферия, отмечено, что центр по сути своей консервативен и фактически недоступен для воздействующего вмешательства, чего мы не наблюдаем в периферии синтаксиса, которая по своему характеру всегда открыта для такого вмешательства «возмущающих воздействий».

Работа лишний раз убеждает, что категории «система» и «деятельность», действуя в тандеме, дают хорошие теоретические результаты. Последние подтверждают факт нарастания тенденций аналитизма в синтаксисе СПП. Но эти тенденции не упрощают структуру синтаксических единиц, а формируют её для оптимального пользования в коммуникативном процессе.

Можно с уверенностью сказать, что явления периферии, этой синтаксической окраины, обогащают структуру не только синтаксиса сложноподчинённого предложения, но и структуру единиц синтаксиса вообще, а через него и всего языка.

Положения, выносимые на защиту:

1. Развитие русского синтаксиса, как, впрочем, и всего русского языка, да и нынешнее их состояние свидетельствует, что типичность и нетипичность уже переросли понятийный свой статус и достигни категориального уровня.

2. Языковые процессы вдоль и поперёк «прошивают» синтаксическую материю, принимают разновекторное направление. Одни из них расширяют структуру придаточных предложений, другие, наоборот, сужают, а третьи расчленяют структуру сложных предложений на отдельные части, которые сразу же, после вычленения, приобретают функции коммуникативно самостоятельных единиц.

Во всех трёх случаях структура возникших синтаксических единиц отклоняется от норм стандартных, типичных единиц синтаксиса.

3. Типологическая картина системы придаточных всех трёх направлений очень сложна и своей сложностью отличается от типологической картины стандартных, типичных построений.

4. Типологическое описание системы единиц с отклонённой Структурой проясняет картину двух систем в синтаксисе сложноподчинённого предложения — сферы центра и сферы периферии.

5. Под влиянием экстралингвистических факторов, особенно НТР, некоторые синтаксические процессы, а именно: аппликация, импликация и эллипсис — активизировали свои действия в сфере придаточности и сформировали систему единиц с нетипичной структурой, которые составили значительную часть периферийной зоны синтаксиса придаточности — всё это усложнило структуру синтаксической области сложноподчинённого предложения, что способствовало выделению самостоятельной теоретической базы периферии — так называемой «скрытой грамматики». (А. А. Потеб-ня).

6. «Центр» и «периферия» постоянно находятся в оппозитивных отношениях, и решение их проблем лежит исключительно в системно-деятель-ностном подходе к ним. Только он способен подметить новационные тенденции, даже когда они ещё находятся только в зародыше, и проанализировать, выявить степень влияния их на историческую изменчивость всей системы периферии синтаксиса.

7. До настоящего времени русистика фиксировала нетипичные единицы как готовый результат действа синтаксических процессов, однако технологией получения готового результата не интересовалась. Это «процессное» происхождение — очень важная характерологическая черта любой атипичной единицы, поскольку она проясняет природу аномальной единицы синтаксиса.

8. Придаточные нетипичные единицы представляют собой относительно самостоятельную сферу синтаксиса сложноподчинённого предложения.

9. Структурно-семантическая типология периферийной синтаксической сферы вскрывает сложную организацию её придаточной системы и способность последней адаптироваться к условиям современной коммуникации.

10. Деятельностный подход фактически снимает проблему полноты/неполноты как простых предложений, так и придаточных.

11. Развитие современного синтаксиса СПП характеризуется глобальным воздействием процессов компрессии на структуру его единиц.

12. Семантическая типология нетипичных единиц во многом, хотя и не во всём, повторяет семантическую дифференциацию придаточных предложений типичного построения, однако говорить об их изоморфизме пока нет достаточных оснований: одних генетических связей совершенно недостаточно для установления изоморфных отношений.

Основные положения диссертационного исследования прошли апробацию в докладах на заседаниях научно-теоретических конференций, состоявшихся в 1990 г. в Туле, 1991 году в Могилёве и Харькове, Москве, в 1997 г. — в Бердянске и Киеве, в 2003 г. — в Донецке.

СТРУКТУРА РАБОТЫ. Диссертация состоит из введения, четырёх глав, выводов и заключения.

Во введении обосновывается выбор темы исследования, предмет его, характер и круг проблем, которые будут ставиться в работе и решаться, оп-

ределяется цель исследования и задачи его, а также даётся толкование некоторых терминов, используемых в работе.

В 1 главе решаются некоторые теоретические положения. При этом я исходил из того, что любое исследование нуждается в определённой теоретической базе и начинается с формирования базисных понятий, категорий.

Во И и III главах рассматривается типология придаточных предложений, имеющих расширенную и суженную структуру.

В IV главе исследуется явление парцелляции придаточных предложений и превращение их в коммуникативно достаточные языковые единицы.

В выводах приводятся те положения, которые вытекают из исследования и описания материалов диссертации, в заключении же подводятся общие итоги работы.

Глава I. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

В ней поднимаются и решаются некоторые вопросы общетеоретического плана, вырабатываются базисные понятия настоящего исследования, опираясь на которые проводится дальнейшее исследование языковых процессов, протекающих в русской синтаксической действительности.

Среди базисных понятий в первую очередь рассмотрен вопрос о типичности и нетипичности применительно к фактам синтаксиса русского сложноподчинённого предложения.

Отмечено, что эти понятия никогда не были предметом специального рассмотрения, что анализируются они впервые, хотя в научной речевой практике употребляются довольно часто и давно, что бурный рост объёмов информации сегодня во многом определяет прогресс человечества, что в прямой зависимости от этого находится необходимость точно определить такие фундаментальные категории, как интеллект (разум), знание, интерпретация, интуиция и др.

В одном ряду с указанными категориями стоят понятия типичности и нетипичности. Научное осмысление их сегодня весьма актуально уже потому, что, как отмечалось выше, они в научной речи весьма часто употребляются, хотя и с совершенно различным значением.

В исследовании выработано определение указанных понятий: типичное в синтаксисе—это те признаки, качества, свойства, связи, отношения и т. д. языковых фактов, явлений, процессов, которые спонтанно составляют сущность синтаксических реалий, их облигаторные свойства. Тогда под нетипичным будем понимать всё, что не отвечает данным требованиям и характеризует синтаксическую субстанцию спорадически и несущественно. Нетипичное — это всё, что факультативно в ней.

Конечно, это рабочее определение понятий типичного/нетипичного в синтаксисе и потому далеко от совершенства, но как рабочий инструмент оно вполне справится со своим назначением.

Отмечается также, что понятия типичности/нетипичности уже переросли понятийный статус и фактически заняли своё место на категориальном уровне, так что понятие типичности, как отражение в языке наиболее существенных признаков синтаксических явлений, может быть вполне квалифицировано как лингвистическая категория, но поскольку понятие нетипично-

ста, несмотря на то, что отражает факультативные признаки синтаксического объекта, всё же весьма активно вступает в оппозитивные отношения со своим «антиподом» и может квалифицироваться как лингвистическая категория.

После этих рассуждений предлагается уточнённое определение указанных лингвистических категорий. Теперь в понятие типичного мы вкладываем представление характерных особенностей какой-либо языковой реалии, часто в ней встречающиеся как естественное выражение её сущностных свойств, индивидуальных, своеобразных черт в сочетании с другими, нехарактерными признаками. Тогда под нетипичным будем понимать всё, что в языковой реалии не выражает её сущностных свойств, или выражает, но очень слабо, — всё то, что встречается в ней (реалии) нечасто и нерегулярно и, хотя и может иметь индивидуальный характер, выходит за рамки компетенции данной реалии, находится лишь в зоне её притяжения. Так, например, в синтаксической сфере словосочетаний вереницу типичных единиц возглавляют двусловные сочетания. Они весьма убедительно, строго и последовательно реализуют идею активного соединения словоформ на основе подчинительной связи, выполняющей релевантную конструктивную роль для словосочетания. Например, последний луч, прислал пакет, низко опустился, проблемы воспитания, рубить топором, идти лесом, возвращаться вечером и т. п.

Трёх- и многословные словосочетания, часто встречающиеся в речевом обиходе, тоже развивают идею соединения, но при этом конкретизируют, уточняют её и тем самым осложняют путём «нанизывания» друг на друга нескольких их подчинительных связей при одновременном «выжимании» из стержневой словоформы всего лексико-семантического потенциала валентности. Например: последний луч заката, передал письмо брату от сестры, проблемы воспитания детей старшего возраста, быстро дрова рубить топорам и т. п.

Нетипичными являются те соединения, которые некоторыми русистами называются сочинительными словосочетаниями. Общая идея соединения в них выражена, но весьма слабо, поскольку не опирается ни на какие грамматические показатели, кроме, пожалуй, союза «и», но и этот единственный показатель синтаксичности малоубедителен. Другие же союзы сочинительной ориентации — «а», «но», «да», «или» и т. п. — вообще противоречат самой идее соединения.

Обобщая сказанное, можно констатировать, что понятия типичности/ нетипичности— предельно абстрагированные категории интеллектуально-мыслительной деятельности.

Во втором параграфе I главы предпринята попытка провести сопоставительный анализ простых коммуникативно достаточных конструкций и придаточных предложений.

Такой анализ показал, что по основным грамматическим параметрам они совпадают, исключая интонационный антураж: он у них различный.

Конечно, интонация является существенным конструктивным элементом структуры синтаксической единицы. Однако не стоит преувеличивать

её облигагорность в конструировании предложения как синтаксической единицы, поскольку она носит сопутствующий характер по отношению к предикативности и не является организатором предложения, а только лишь оформителем, да и то на завершающем этапе его формирования.

Не следует к тому же забывать, что интонация предложения реализует свои функции только в произносительном, устном варианте, а в письменных предложениях роль интонации нейтрализуется. Так что называя придаточные конструкции предложениями, русисты в общем-то не очень уж грешат перед истиной.

Третий параграф I главы посвящен описанию бинарной оппозиции «центр/периферия» в русской синтаксической действительности.

Общеизвестно, что русский язык представляет собой сложнейшую, ла-минарно (слоисто) устроенную функционирующую систему знаков мыслительной деятельности. Ламинарность этой системы проявляется в наличии целого ряда относительно замкнутых сфер, получивших в научной практике самые различные наименования: уровень, ярус, сфера, область и т. п. Но независимо от названия эти сферы являются сгустком определённых языковых подразделений, объединённых для создания подсистем нового лингвистического качества. Например: фонетический уровень — это диалектическое единство таких подуровней, как собственно фонетический, фонологический, акцентологический, интонологический, силлабический и орфоэпический; морфологический уровень базируется на взаимодействии и взаимовлиянии частеречных сфер — именной, глагольной, служебной (формальной) и междометной; синтаксический уровень — это квинтэссенция, как минимум, тоже четырёх подсистем: словосочетания, простого предложения, сложного предложения и, по всей вероятности, текста. Последний уровень синтаксическим считают далеко не все русисты, хотя в науке уже установилась более или менее согласованная точка зрения на текст как завершающую синтаксическую единицу.

Каждый из указанных выше уровней синтаксиса, как видно, представляет собой усложнённую ветвящегося характера подсистему однородных (гомогенных) и неоднородных (гетерогенных) компонентов более мелкого структурно-семантического членения.

И все эти уровни, подуровни, компоненты хоть и представляют в грамматике относительно замкнутые, обособленные системы и подсистемы, сами структурируются из единиц нижнего уровня, предшествующего. Одни из таких подсистем, компонентов, участвуя в организации единиц более высокого ранга, наиболее полно выражают сущностные свойства новой единицы, или подсистемы в целом, другие же справляются с этим в меньшей степени, выражая признаки новой единицы или системы незначительно, неярко, как бы мельком.

Так перед нами вырисовываются два типа структурации признаков синтаксической системы, подсистемы, уровня, подуровня.

Первый тип принято называть ЦЕНТРОМ, или ядром сист емы. Это наиболее устойчивые признаки её. Они прочно удерживают языковую сущность синтаксической единицы в её лингвистическом статусе. Никаких, или почти

никаких воздействий на себе центральные элементы не испытывают, их почти не затрагивают языковые «раздражители», процессы изменения, инновационные процессы зачастую проходят мимо них. Центр системы слишком консервативен, чтобы можно было хоть как-то «расшатать» его. Зато любая синтаксическая система, благодаря центру, прочно удерживает свой грамматический статус, а также находит своё полное выражение, через него осуществляет свои функции в общей коммуникативной системе языка.

В периферийную зону той или иной языковой системы попадают те единицы языка, которые могут частично выражать неглавные признаки данной системы, даже в большей степени представлять другую систему. Такие единицы и их признаки не оказывают релевантного влияния на данную систему. Так, например, для фонологического уровня русского языка фонемы (гласные и согласные) являются центральными единицами, а на периферии этой системы располагаются позиционные их варианты, а также гиперфонема. В морфемике в качестве центральных функционируют приставки, корни, суффиксы и флексии, а на периферии оказываются интерфиксы, конфиксы (би-фиксы), инфиксы, служебные морфемы, нерегулярные аффиксы, постфиксы и др. Касательно системы частеречности в целом следует сказать, что центр её составляет группа знаменательных частей речи, а периферийную зону формируют служебные слова и междометия.

Слова с чисто предметным значением (стсш, дом, маяк, тетрадь, небо, машина, вода, горы, поле, цветы и т. п.) формируют центр частеречной подсистемы имени существительного, на периферии же оказались имена, оп-редмеченно выражающие качественность (белизна, краснота, темнота, слепота, глухота, крутизна и т. п.), количество (пятёрка, семёрка, тройка, сотня, десятина, тысяча, миллион и т! п.), процессуальность (бег, сопротивление, прыжок, развинчивание, разложение, соединение и т. п.).

Характеризуя класс глаголов, то есть глагольную частеречную подсистему, В. В. Бурлакова отмечает, что в каждой группе слов есть глаголы, в которых признак этой группы выражен не в полной мере, а частично. Интерпретация неполноты выражения признаков подсистемы или системы с точки зрения полевой структуры позволяет выделить центр поля данной группы глаголов, где они обладают всей полнотой дифференциальных признаков, и периферию этой глагольной группы, глаголы которой уже потеряли часть своих признаков. На обочине данного семантического поля расположились глаголы с наименьшим количеством отличительных признаков данного класса глаголов, приобретшим признаки других языковых систем. В глагольной системе частеречности — это инфинитивы, причастия и деепричастия.

Итак, любая языковая система или подсистема имеет свой центр и свою периферию, окраину, которую составляют неглавные, малосущественные признаки, но это всё-таки признаки данной системы, а не какой-то другой. Периферийные элементы системы обладают слабой устойчивостью в сохранении признаков, а потому и легко восприимчивы ко всякого рода «возмущающим воздействиям» как со стороны языка, так и со стороны экстралингвистической действительности.

«Воздействия» начинаются, как правило, с количественных изменений периферийных единиц, с «расшатывания» их сущностных устоев. Всё это приводит к качественным изменениям, к появлению новых характеристик, а это в свою очередь ведёт к изменению лингвистического статуса, иначе говоря, к развитию синтаксической системы, как это произошло, например, с инфинитивом, который в ходе развития поменял свою частеречность.

Одну из первых попыток научно обосновать оппозицию «центр/периферия» синтаксической системы предприняла Г. А. Золотова, выделив подклассы изосемических и неизосемических слов.

Априорно известно, что центр синтаксической системы обслуживается простым предложением, потому что только оно формирует законченную мысль — главный фактор коммуникации, вовлекая в данный процесс и син-таксемы, и словосочетания, без которых коммуникация просто не может состояться. К простому предложению, хоть и ретроспективно, обращено также сложное предложение как к своему «строительному» материалу. Се-мантичность простого предложения заключается в способности его выражать логически законченные мысли, что делает его коммуникативно достаточной единицей, а синтаксичность проявляется в наличии необходимого количества сочетательных связей, релевантной среди которых является предикативная. Другие синтаксические связи носят факультативных характер, поскольку они лишь развивают идею предикативности в направлении обьек-тосги, атрибутивности, обстоятельственности, а также детерминированности или статальности.

Как синтаксическая единица простое предложение имеет свой центр и свою периферию, между которыми располагается целая область промежуточных единиц, которые фактически составляют периферию простого предложения — это односоставные, нечленимые, слова-предложения, вокатив-ные.

Вопрос о некоторых особенностях деятельностной концепции языка в трудах А. А. Потебни затрагивает § 4.

Специальных работ, где бы А. Потсбня изложил свою деятел ьностную концепцию, у него нет, но почти во всех работах великого филолога мы находим изложение многих идей деятельностной концепции.

Творчески осмыслив деятельностное наследие В. Гумбольдта, А. Потеб-ня фактически создал собственную концепцию языка как деятельности, гениально развил гумбольдтовские идеи, предложив собственное решение многих проблем отечественной и зарубежной лингвистики в деятельност-ном духе.

А. А. Потебня отказался от механистической интерпретации сущности языка как застывшей, «окаменевшей» знаковой субстанции и представил язык как деятельностный знаковый механизм, изобретённый человечеством для удовлетворения своих номинативных и коммуникативных потребностей. При этом А. Потебня не ограничивался материалом одного языка, а брал для исследования все славянские языки, и даже некоторые европейские.

Постулат о том, что язык не мёртвое произведение, а деятельность, то есть самый процесс производства, орган, образующий мысль, является едва

ли не самой главной идеей потебнянской деятельностной концепции, её исходной позицией, с которой учёный рассматривает язык как динамичный механизм и как общественное явление.

Когда А. Потебня утверждает, что «мы видели, что появление одного слова предполагает существование предыдущих; это в свою очередь возникает из другого и т. д.»; что «прежде созданное в языке двояко служит основанием нового: частью оно перестраивается заново при других условиях и по другому началу, частью же изменяет свой вид и значение в целом единственно от присутствия нового»; что «фонетические изменения — это болезнь, в известное время овладевающая языком. Будучи направлена к разрушению языка, эта болезнь его, однако, не уничтожает то, что в нём существенно», — то все эти идеи, по сути, являются постулатами потебнянской деятельностной концепции и выражают убеждение, что русский язык никогда не попадает в ситуации покоя, он постоянно находится в поисках новых своих форм и постоянно создаёт их, чтобы творить законченную мысль.

Своего определения категории «деятельность» А. Потебня нам тоже не оставил, но из контекста его трудов вытекает, что под «деятельностью» в языке он понимал такие процессы, которые задают способы движения в нём и в конечном итоге определяют субстанциальный смысл самого языка как общественного явления, язык в настоящем своём виде есть столько же произведение разрушающей, сколько и воссоздающей силы».

Один из весьма существенных постулатов потебнянской деятельностной концепции гласит, что любой язык обладает способностью саморазвиваться и что этот процесс протекает в форме совершенствования языковых компонентов. В русском, как, впрочем, и в любом восточнославянском языке, постоянно возникают ситуации, когда в нём «рождаются» новые элементы, или уже «работающие» единицы языка получают новые значения, старые же элементы, не востребованные новой ситуацией, постепенно отмирают. А. Потебня представляет это положение как релевантный признак живого языка: «В живых языках разрушение старого есть вместе и создание нового».

Процессы саморазвития и тенденции самосовершенствования способствуют тому, что язык постоянно поддерживает свою системную организацию, свою материальную целостность. В русском языке, по А. Потебне, постоянно действуют: тенденция к стандартизации и противостоящая ей тенденция к увеличению разнообразия, тенденция к аналитизму формальных структур и синтезу их, тенденция к интеграции средств языкового выражения и к дифференциации их, тенденция к экономии в парадигматике и синтагматике и к избыточности.

Потебнянские идеи и сегодня находят себе подтверждение, так что и сегодня они актуальны, работающие идеи.

А. А. Потебня — один из немногих, если вообще не единственный из своих современников, учёных, кто в туманном зародыше гумбольдтовской энергейи/эргона сумел провидеть колоссальную научную силу самой идеи великого немца и гениально развить её на материале славянских языков, использовав технологию деятельностного анализа языкового материала.

В заключение главы приводятся некоторые определения терминов.

Глава II.

ПРИДАТОЧНЫЕ КОНСТРУКЦИИ РАСШИРЕННОЙ СТРУКТУРЫ.

Языковые процессы в русском синхроническом синтаксисе не изолированы друг от друга, но и не смешиваются между собой. Они протекают более или менее согласованно, преобразуя при этом лингвистический статус синтаксических единиц. Простые предложения, войдя в состав сложной конструкции, теряют первичные свойства, но «пытаются» сохранить прежнюю свою функциональную нагрузку. В результате расширительного процесса в структуре сложного предложения придаточное формируется как такая конструкция, которая по своим грамматическим параметрам уже не вмещается в рамки обычных, узуально-типичных придаточных предложений.

Русский язык, как высокоорганизованная знаковая система систем, постоянно стремится к оптимальному выполнению трёх основных функций — номинативной, коммуникативной и воздействующей. Все они строго иерархизированы. Так, номинация «старается» наиболее точно и полно обозначить денотат, ибо неточности здесь могут привести к сбоям в акте коммуникации, создать «конфликтную ситуацию» (Н. С. Валгина). Сама же коммуникация «примеряет» арсенал экспрессивности к номинации и «направляет» своё течение так, чтобы определённым образом повлиять на слушателя, заставить реципиента что-то делать, предпринимать, строить своё поведение соответствующим образом.

Для исполнения этих трёх функций язык перестраивает уже устоявшуюся систему своих выразительно-изобразительных средств, меняет их качество, отбирая у них одни свойства и придавая им другие, отправляет «на заслуженный отдых» уже износившиеся слова, словосочетания, даже отдельные типы простых предложений, как, впрочем, и сложных, а на смену архаизмам вводит в речевой обиход новые слова, предложения, строит из них совершенно новые комбинации либо по новым моделям, либо модернизируя старые.

Иначе говоря, русский язык кропотливо трудится над решением своих проблем, связанных с функционированием его как знаковой системой систем. Когда объединяются два простых предложения на основе зависимост-ной связи в одно сложноподчинённое предложение, чтобы выполнить функции придаточного предложения, то получается необычная, нетипичная конструкция усложнённой структуры. Например: Проводник объяснил, что если пойти на запад, то можно выйти в указанный квадрат. Придаточная часть здесь расширилась до уровня сложноподчинённого предложения, благодаря процессу контаминации.

Однако это не единственный расширительный процесс в русском синтаксисе — рядом с ним протекает также и процесс амплификации—расширение структуры синтаксической единицы специальными языковыми средствами полупредикативного характера.

В результате получаются единицы с нетипичной структурой. Модально-временные планы компонентов, структурирующих сложноподчинённые предложения при контаминации, не просто накладываются друг на друга, а тесно сплетаются в структурно-семантическое единство, скрещиваются снача-

ла во имя ближайшей цели — образовать сложноподчинённое предложение, обладающее грамматической самостоятельностью, а потом уже, чтобы полноценно реализовать функции придаточной части в новом сложноподчинённом, то есть реализовать дальнюю цель.

Но реализация этой дальней и конечной цели является нетипичной и носит периферийный характер.

Когда в нетипичных конструкциях контаминированы два модально-временных плана, то один из них носит доминирующий, а второй — сопроводительный характер. Особенность сопроводительных модально-временных планов заключается в том, что они всегда структурируются на базе вторичной предикации, отчего полученные конструкции как бы отрываются от стандартных схем, моделей типичной структурации. Так процессы расширения структуры порождают в русской синтаксической действительности придаточные конструкции нестандартного построения. Последние отрываются от стандартных, типичных моделей структурирования простых придаточных предложений, но до уровня сложного предложения не «дотягиваются», остановившись на полпути. Это процессы осложнения с помощью дее- и причастных оборотов, оборотов с прилагательным в качестве консолидирующего центра, всякого рода распространёнными пояснительными или уточ-нительными членами предложения и вводными словами. Научная практика по традиции конструкции, распространённые полупредикативными оборотами, называет осложнёнными предложениями, что фактически является признанием нетипичности их структуры.

Этот факт казался столь очевидным, что учёные даже не позаботились при этом ответить на два вопроса «почему?»: 1) почему простое предложение, испытавшее на себе «вторжение» различного рода предикативных оборотов, называется осложнённым? 2) почему осложнённые конструкции не вписываются в рамки простого предложения? Правда, на первый из них попытались ответить, но ответа не получилось, вернее, он получился, но не в той плоскости: приняли за аксиому, что осложнённые предложения—это результат введения в структуру простого предложения того или иного полупредикативного оборота, то есть фактически дан ответ на вопрос «как, каким образом?», а не на вопрос «почему?». Второй же вопрос остался без ответа.

Располагаясь в периферийной зоне синтаксиса придаточности, осложнённые зависимые конструкции вполне справляются с выражением идеи зависимости в рамках сложноподчинённой структуры — справляются при помощи бульшего количества конструктивно-грамматических составляющих, чем это делают типичные придаточные предложения, то есть идея зависимости выражается, но не совсем так, как это делают неосложнённые придаточные, а в сопровождении целого ряда различных грамматических категорий: полупредикативности, уточнения, пояснения, вводности, однородности и даже обращения. Эти категории не остаются безразличными по отношению к главному предложенческому стержню — предикативности. Они оказывают определённое влияние на неё, а также на выражение самой идеи зависимости, на информативно-смысловой объём всей сложной конструкции и на другие грамматические параметры её. Говоря иначе, предпринима-

ются попытки расшатать устои всей сложной языковой единицы, изменить её синтаксический статус.

В работе исследовались синтаксические процессы контаминации языковых единиц и амплификации (расширения) их и устанавливались модели скрещивания и расширения. Исходной моделью простых придаточных предложений является бинарное нераспространённое предложение, состоящее из двух предикативных компонентов — подлежащего и сказуемого. Например: Только теперь стало известно, что брат мотал. Говорю вам, что сосед путешествует.

Расширенная модель формируется путём распространения исходной модели а) одной, или б) несколькими словоформами, или в) каким-либо оборотом полупредикативного характера. Например: а) Только теперь стало известно, что мой брат молчал; Говорю вам, что сосед недолго путешествует; б) Только теперь стало известно, что мой брат упорно молчал; Говорю вам, что его сосед путешествует по Латинской Америке; в) Только теперь стало известно, что брат, попавший в руки местного гестапо, упорно молчал; Говорю вам, что его сосед, живший этажом ниже, много путешествовал по Америке.

Конечно, придаточные расширенной модели информативнее, экспрессивнее, динамичнее единиц исходной модели, да и синтаксически богаче их. Этот факт не умаляет достоинств единиц исходных моделей — этой стартовой площадки, с которой взлетают в космос синтаксического пространства коммуникации единицы расширенной структуры.

Итак, под контаминацией в данной работе понимается «взаимодействие языковых единиц, соприкасающихся либо в ассоциативном, либо в синтагматическом ряду, приводящее к их семантическому или формальному изменению или к образованию новой (третьей) языковой единицы».

По сути своей все контаминированные придаточные носят характер нетипичных построений, формальным показателем их нестандартности являются двойные союзы «что, хотя», «что, если», «что, когда», «что, несмотря на», «потому что, когда», «что, пока», «что, как только», «что, после того как» и др., в работе они именуются «союзными комплексами», наделёнными двойными конструктивными связями: они возглавляют поодиночке простые придаточные конструкции, из которых формируются сложноподчинённые придаточные предложения, а с другой стороны—эти парные союзы (на началах последовательного подчинения) осуществляют синтаксическую связь с главным предложением.

Возникает вопрос, представляют ли контаминированные придаточные системно организованный класс синтаксических единиц? Думается, что ещё нет, но они находятся на пути к образованию системы. И вот почему. Репертуар союзных комплексов поддаётся точному учёту, поскольку они закреплены только за контаминированными и отличаются регулярной устойчивостью, союзные тандемы надёжно хранят изначальную грамматическую семантику совмещённых придаточных объединений. Из этого вытекает, что контаминированные придаточные построения устремились к системной своей организации.

Контаминированные придаточные хоть и имеют нетипичную структуру, тем не менее не выпадают из общей связки элементов синтаксической действительности. В коммуникативном процессе они исправно выполняют свою долю грамматических функций, что даёт им право на относительно самостоятельную синтаксичность. Но это всё-таки единицы периферийной зоны придаточности и потому более подвержены вмешательству со стороны, чем единицы центра системы.

Все контаминированные делятся на абсолютно и относительно контаминированные придаточные конструкции. Между собой они различаются по признаку полноты/частичности реализации потенций контаминирован-ности: у относительных они реализованы частично, а у абсолютных — «по полной программе». Например: Мои спутники знали, что если нет проливного дождя, то назначенное выступление по обыкновению не отменяется (В. К. Арсеньев). Кто знает, что когда больному курить захотелось, то это значит то же самое, что жить захотелось (М. М. Пришвин).

Произведённая трансформация путём вычленения вмещающихся предложений — «если нет проливного дождя» и «когда больному курить захотелось» — и помещения их в постпозицию относительно I придаточного «выдала следующие трансформы: Мои спутники, что (то) назначенное выступление не отменяется, если нет проливного дождя и Кто не знает, что (то) это значит то же самое, что жить захотелось, когда больному курить захотелось».

В первом трансформе изменения коснулись содержательной информации и некоторых функций строевого компонента «то», который в исходном сложноподчинённом контаминированном предложении выполнял чисто структурные функции связующего компонента простых предложений, а в трансформе «то» устремляется к выполнению указательных функций, вовсе не нужных здесь, поэтому «то» стало избыточным элементом, чем и изменило грамматический статус трансформа, переведя его в систему единиц центра придаточности.

Второй трансформ ярко продемонстрировал процесс демонтажа придаточной конструкции, которая фактически оказалась в стадии дограммати-ческой ситуации со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Это были примеры абсолютно контаминированных придаточных единиц.

Относительно контаминированные придаточные единицы, следует отметить, вузовская практика преподавания практически не ограничивает от структур последовательного (каскадного) подчинения. А дело всё в том, что в относительно контаминированных придаточное II всегда «вмещается» вовнутрь I придаточного, тогда как в единицах последовательного подчинения II придаточное всегда находится в постпозиции. Нарушить это положение невозможно. Например: Проснулись мы на следующий день рано и в такой тишине, что было слышно, как со слабым звоном капала с крыши на перевёрнутое ведро ночная роса (К. Паустовский). Это типичная единица последовательного подчинения: вставка II придаточного в I невозможна.

Характерным формальным признаком ОК является отсутствие в их структуре союзно-указательных скреп «то», «тем», «так» и «но». Например: Казалось, что, если бы могла, полетела бы к тебе на крыльях (П. Фе-доткж). У таких конструкций степень контаминированности слишком слабая, поэтому они могут быть легко трансформированы в структуры последовательного подчинения.

Типология контаминированных придаточных на семантической основе позволяет выделить несколько подтипов их: изъяснителъно-временной, изъяс-нительно-условный, изъяснительно-уступительный, изъяснительно-целевой — это всё изъяснительные подтипы. Кроме них, выделяется и причинный тип с временным, условным, целевым, уступительным подтипами, а также результативно-следственный тип с временным, целевым, условным подтипами. Атрибутивный тип с несколькими подтипами: временным, уступительным, условным, целевым.

Наконец, уступительный тип контаминированных придаточных без подтипов.

В лингвистической интерпретации амплификация выглядит следующим образом: «накопление синонимов с нарастанием экспрессивности» и «увеличение протяжённости текста при переводе с одного языка на другой» (там же). Обе дефиниции страдают уязвимостью, поэтому в диссертации принято рабочее определение: амплификация — это способность синтаксически зависимой единицы путём расширения увеличить свою синтагматическую протяжённость до той границы, пока сама единица не начнёт обретать новые структурно-семантические параметры.

Придаточные амлификативные, как и контаминированные, представляют периферийный синтаксис придаточности. Они конструируются на основе двух моделей: 1) «дее- или причастный оборот + придаточное предложение» и 2) «придаточное предложение + дее- или причастный оборот». Так что это и есть структурная типология амплификативных. Она, как видим, представлена всего двумя типами.

Сложнее дело обстоит с семантической типологией амплификативных. В ней выделяются: тем по рал ь н о-о п редел ител ьный, темпорально-изъясни-тельный, темпорально-целевой подтипы I структурного типа амплификативных; II тип структуры представлен определительно-временным, атрибутивно-качественным, темпорально-временным, причинно-временным, изъясни-тельно-временным, следственно-временным, темпорально-качественным и др. подтипами.

Таково расширительное направление синтаксических процессов.

Глава III. ПРИДАТОЧНЫЕ СУЖЕННОЙ СТРУКТУРЫ

В русском синхроническом синтаксисе активно действуют также синтаксические процессы обратного направления: они сокращают синтагматическую протяжённость речевых единиц. Именно здесь активно себя проявляет закон экономии языковых средств. Общее название всех синтаксических процессов уменьшения структуры предложений называется компрессией. На синтаксическом уровне она реализуется через целую серию ситуаций процессного характера — это опрощение, свёртывание, замещение, опу-

щение (эллипсис), импликация (подразумевание), аппликация (наложение) и др. Общим их назначением является уменьшение структуры синтаксических единиц за счёт информативно малозначимых компонентов или легко воспроизводимых из контекста ситуации.

В работе исследуются не все перечисленные выше синтаксические процессы, а только те, в результате действия которых возникают синтаксические единицы с отклоняющейся (от привычной, типично узуальной) структурой, говоря иначе, формируется зависимые синтаксические единицы, нетипичные для центра системы придаточности. Это процессы эллипсиса (редукции, опущения), аппликации (наложения) и импликации (подразумевания).

Компресия как общее наименование всех этих процессов сжатия, уменьшения синтагматической протяжённости синтаксической единицы проявляется в различных манифестационных формах, одна из которых — эллипсис (сокращённо «эллипс»), когда во время конструирования придаточного предложения не задействованы некоторые структурные элементы из контекста, не востребованы языковой ситуацией. Причины такого невостребования кроются в самых различных языковых ситуациях: коммуникативных, грамматических, структурных, стилистических и др.

Эллипсис — это скорее всего даже и не процесс в полном смысле данного слова, а обычные структурно-смысловые действия, акты и всегда носят сопутствующий характер, поскольку сопровождают течение других синтаксических процессов при неиспользовании некоторых строевых элементов придаточных предложений сложноподчинённого построения, полностью или почти полностью сохраняется грамматическая и содержательная информация, так что коммуникативный процесс в данной ситуации не прекращается, чему во многом способствуют сильные контекстуальные связи.

В русском синтаксисе подавляющее большинство сложных предложений бессоюзного конструирования, особенно тех, что построены на основе подчинительных связей, образовалось в результате эллипса. Например: Кузьма поднимается и заглядывает в окно: снега нет, но пасмурно (В. Распутин). Одно за другим перебирал Колька события сегодняшнего дня и наконец решил: Наташа не простила ему того, что он отказался подарить ей свои находки в песчаном карьере (Ю. Нагибин). Но самой реки не было видно: она пряталась за рощей (А. Алексин). Подняться с места посадки не может — надо вытаскивать трактором (К. Симонов).

В первом примере пропущен связующий компонент «и увидел», во вором —соединительная скрепа «что», в третьем — причинный союз «потому что», в четвёртом — союзное слово «поэтому», оформляющее в СПП следственные отношения. Несмотря на эллипс указанных компонентов ни семантически, ни содержательно укороченные конструкции не изменились, а вот структурно придаточные сократились, что изменило, пусть даже частично, их статус и статус всей сложной конструкции трансформировался: если до эллипса они квалифицировались как обыкновенные бинарные СПП, то после приобрели статус бессоюзных сложных предложений.

Некоторые синтаксисты не признают эллиптированную информацию языковой, относя её в область экстралингвистики, но всё же признают, что

эта информация «неприметным для нас, но очень решительным образом корректирует или даже подвергает полному переосмыслению все наши слова» и мысли (В. А. Звегинцев).

В связи с эллиптацией структуры придаточных предложений встаёт вопрос о неполных предложениях вообще и, конечно, придаточных в частности.

Вряд ли другая какая-либо языковая проблема обсуждалась в науке так долго и так бурно и вызывала столь разноречивые интерпретации, как проблема структурной неполноты простого предложения. Над решением этой проблемы билось не одно поколение отечественных, да и зарубежных синтаксистов. Однако и на сегодня она не только не решена, но и запутана до такой степени, что практически уже невозможно отграничить полное предложение от неполного, опираясь на те лингвистические критерии, которые предлагаются синтаксистами.

В данной работе придаточные эллиптированные относятся в разряд единиц нетипичного построения, но не считаются эллиптированными, хотя сам процесс эллиптации и затрагивает их, однако релевантного влияния на их сущность не оказывает.

При любой квалификации неполные придаточные единицы входят неотъемлемой частью в состав единиц периферийной зоны синтаксиса при-даточности.

Есть ещё один синтаксический процесс компрессии, который порождает единицы нетипичного строения — это процесс аппликации.

Трудно сказать, когда, на каком этапе развития русского языка возникла аппликация как языковой феномен, но в период формирования его как языка национального она уже была известна.

Сущность аппликации лапидарно раскрыл Н. М. Шанский на словообразовательном уровне и представил её как языковой процесс наложения одной морфемы на другую в пределах словоформы.

Как языковой процесс, аппликация проявляется во всех сферах языка, в том числе, конечно, и в синтаксисе придаточности, приобретая чёткие черты компрессии. Здесь аппликация сокращает синтагматическую протяжённость предложений путём наложения друг на друга идентичных компонентов структуры. Те придаточные предложения, что накладываются, в данной работе названы аппликаторами, а те, что компоненты, через которые аппликаторы выходят на синтаксическую связь с главной частью СПП, именуются аппликативными контакторами (АК). Например: Белинский навёл справки, когда, как и где можно повидать арестованного поэта (А. Новиков. О душах живых и мёртвых). Здесь АК являются союзные слова «когда», «где» и «как», аппликаторы же — оставшаяся часть придаточного — «можно повидать арестованного поэта». При восстановлении исходной конструкции, которая явилась стартовой для формирования новой синтаксической единицы, в данном случае апплицированного варианта, получается следующее: Белинский навёл справки, когда можно повидать арестованного поэта, как можно повидать арестованного поэта и где можно повидать арестованного поэта.

Получилась виртуальная конструкция с большим избытком структурных компонентов. В таком виде она, конечно, не сможет включиться в акт коммуникативного процесса из-за своей «неэкономичности». Чтобы всё-таки включить её в процесс обмена мыслями, язык при помощи процесса аппликации обработал данную конструкцию, наложив совершенно идентичные топосы один на другой. В итоге получилась компактная конструкция, вполне экономичная, с чёткой семантической и информационной базой. Такая единица в любом случае будет востребована в акте коммуникации.

Конечно, аппликация как процесс носит деятельностный характер. Об этом ярко свидетельствует наличие целой системы типов аппликативных единиц. Однако сам процесс аппликации находится в стадии своего развития и кульминационной точки ещё не достиг, поэтому-то провести структурную его классификацию пока не представляется возможным.

Что же касается семантической типологии, то она весомо предстаёт на страницах данной диссертации.

В работе выделены и кратко описаны основные типы придаточных аппликативных предложений; их немного: изъяснительный тип, атрибутивный, пространственно-временной. И хотя их немного, но между ними уже устанавливаются системные отношения, однако окончательно ещё не установились. Правда, рядоположность (соположенность), как одна из таких черт системности, проявляется довольно устойчиво.

В диссертации особое внимание уделено синтаксическому процессу импликации (подразумеванию). Это явление из области «скрытой грамматики».

Впервые идею «скрытой грамматики» высказал ещё А. А. Потебня, а дальнейшее своё развитие эта идея получила в трудах А. А. Шахматова, Л. -В. Щербы, С. Д. Кацнельсона и др. отечественных учёных, а также в зарубежном языкознании (Уорф, Кошмидер и др.).

Под импликацией в данной работе понимается такой синтаксический процесс, который представляет языковую и содержательную информацию имплицитно, т. е. подразумеваемостно. Конечно, большой опорой этому процессу служат контекстуальные и ассоциативные связи. В одних случаях подразумевание вытекает из контекста, в других опорой подразумеванию служат остаточные элементы виртуальных построений, в третьих случаях вообще отсутствует что-либо хотя бы отдалённо намекающее на какую-то информацию — вместо намёка на письме стоят одни точки или тире как свидетели неизречённого смысла. Восприятие и интерпретация этих свидетелей полностью зависит от уровня образованности читателя, его жизненного опыта, сообразительности и т. п.

Импликация протекает в синтаксической действительности в форме всякого рода пропусков логических звеньев в синтагматической цепи конструкции, различных типов грамматической неполноты, всевозможных способов недосказанности, недовыраженности, а порой и полного отсутствия информации. Например: Повтори, если можно... (А. Тарковский). Знаешь, брось ты эти вальсы, дай-ка ту, которая... (А. Твардовский). А где и как — скажут в райисполкоме (А. Иванов). Но вот выросли — и не заметили, когда (Б. Шишаев).

Это примеры с имплицированными придаточными предложениями. Восстановление подразумеваемостной информации выглядит следующим образом: в первом примере дистрибутивный контекст помогает узнать имплицированную информацию — «если можно повторить»', во втором примере мы не получим никакой информации, если будем опираться только на контекст: здесь невыраженная информация узнаётся из денотативной ситуации и жизненного опыта читателя — «сыграй ту, которую мы слышали дома на гуляньях ещё до войны»', в предпоследнем примере содержательная информация реконструируется из дистантного контекста, который нам неизвестен, а вот грамматическую информацию мы легко узнаём из компонентов «где» и «как»—это то пространство, в котором должно что-то совершиться, и способ его совершения (какого-то действия).

Импликативный синтаксис исследует все возможные способы подачи имплицитной информации в поверхностной структуре и является одним из главных разделов «скрытой грамматики», у которой ещё слишком много нерешённых проблем, даже не определены основные её категории и единицы.

Взаимоотношения импликации и эллипса довольно сложные и запутанные. Чтобы распутать их, нужны специальные глубокие исследования. Здесь же отметим только, что оба этих процесса в целом рядоположны, но иногда они пересекаются друг с другом, затрудняя тем самым их разграничение.

В данной работе большой очерк посвящен истории «скрытой грамматики». .

Структурная типология придаточных предложений импликативных представлена тремя типами: 1) контекстный, 2) ситуативный и 3) компрессив-ный.

На страницах диссертации представлена ещё одна структурная типология импликативных придаточных. Она опирается на следующие критерии: 1) количество имплицитных единиц в одной сложной синтаксической единице, структурно полной; 2) характер синтаксической и семантической связей рудиментного компонента с главной частью всей сложной конструкции.

По I признаку выделяются одно- и многоимплицитные, а по II — кас-кадно-имплицитные, гстерогенно-имплицитные и имплицитные смешанного типа.

Более сложной представляется семантическая типология. Она включает следующие типы предложений: изъяснительный, условный, временной, атрибутивный, причинный, целевой — это однозначная простая типология. Синкретичная, сложная, многозначная типология состоит из пространственно-временного типа импликативных построений, изъяснительного вкупе с предложениями образа действия и многозначного типов.

Таким образом, типология импликативных если и не во всём, то во многом повторяет типологию типичных единиц и, по-видимому, можно утверждать, что первые сохраняют сильные генетические связи с последними.

Таковы в общих чертах характеристики тех синтаксических процессов, которые сужают структуру синтаксических единиц и образуют классы нетипичных единиц синтаксиса, то есть эти процессы тоже демонстрируют дея-тельностный характер русского национального языка.

Глава IV. СИНТАКСИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС РАСЧЛЕНЕНИЯ СТРУКТУРЫ МНОГОКОМПОНЕНТНОГО СЛОЖНОПОДЧИНЁННОГО КОМПЛЕКСА (МКСПК)

Заключительная глава диссертации посвящена исследованию синтаксического процесса парцелляции придаточных предложений. Возникает парцелляция ещё в сентиментальной прозе Н. М. Карамзина в начале XIX века, но длительное время не получает широкого распространения в речи. И только бурно протекавшие общественно-политические события I половины прошлого века: революция 1905, а также две в феврале-октябре 1917 гг. в России, I и II Мировые войны резко обострили коммуникативный процесс в мире, придали ему воздействующий характер, что, в свою очередь, вызвало резкое усиление экспрессивности содержательной стороны синтаксических построений, чему в немалой степени способствовало возникновение и развитие научно-технической революции (НТР).

В контексте воздействующей коммуникации был востребован и процесс парцелляции, уже после II Мировой войны.

В литературе пока нет утвердившегося, канонического определения парцелляции как языкового процесса, поэтому данная работа ограничилась лишь рабочей дефиницией её и определила парцелляцию как выразительный приём синтаксиса по интонационному расчленению структуры СПП. на отдельные части, которые сразу же приобретают коммуникативную достаточность и начинают полноценно функционировать в речи как самостоятельные синтаксические единицы.

Парцелляция — это процесс экспрессивного синтаксиса по презентации коммуникативной миссии синтаксических единиц, когда из общей структуры сложного построения вычленяются отдельные его компоненты, затем помещаются в позицию самостоятельной синтаксической единицы и наделяются всем необходимым коммуникативным антуражем. Например: Но я никогда не забуду, как женщина их целовала. Как их прижимала к груди. Как увлажнялись её глаза (А. Ваксберг. Краски Кореи).

Ту часть сложной конструкции, которая остаётся нетронутой после парцелляции, в данной работе принято называть базовой структурой (БС), а ту, что вычленяется, — парцеллятом.

Парцеляция, как один из наиболее экономных способов экспрессирова-ния содержательной стороны придаточных предложений, является типичным проявлением характерной для современной эпохи — эпохи «воздействующей коммуникации», под жёстким требованием которой парцелляция вынуждена вычленять из СПП его придаточную (или придаточные) части, в результате чего образуются две (или несколько) самостоятельных единиц синтаксиса. При этом парцелляты как бы высвобождаются из жёстких тисков структуры, в которой возникли, не теряя при этом конструктивно-синтаксических связей с БС, хотя указанные связи всё-таки значительно ослабевают, опускаясь на уровень тех связей, которые наличествуют между предложениями связного текста. Это ослабление происходит ещё и из-за того, что парцелляты, вырываясь из тисков прежней структуры, одновременно с этим приобретают коммуникативную самостоятельность, которая влечёт за

собой ослабление структурно-смысловых связей между БС и её парцелля-том.

В деле парцелляции огромную роль играет закон «давление ряда». Механизм его действия заключается в том, что все языковые единицы структурированы в системно организованные классы слов, и если какая-нибудь единица одного класса «захочет» перекочевать в другой класс, то последний, конечно же, примет её в своё лоно, но «заставит» структурно отшлифовать внешнюю форму и внутреннее содержание по образу и подобию единиц нового класса. Иначе говоря, система (ряд) нового класса как бы оказывают силовое давление на словоформу — или предложение, — претендующее на вхождение в новый класс, заставляя её «сделаться похожей» на единицы данного класса. Для парцеллирующихся единиц «давлеющей» системой (рядом) является класс простых предложений типичной структуры. Этот закон «давления» «зорко следит» за тем, чтобы нигде не разрывалась максимальная полнота в цепи форм (В. Н. Ярцева).

Процесс парпеляции завершается превращением придаточного предложения в новую синтаксическую единицу, способную полноценно участвовать (и участвует) в коммуникативном процессе наравне с простым предложением.

Очень сложная интонационная структура у парцеллятов. У неё есть начало, характерное для интонации простого предложения, кульминационная (вершинная) точка, которая разряжается интонационным понижением, последним аккордом парцеялятной интоструктуры является интонация законченности. Все эти элементы настолько тесно связаны между собой, что практически не удаётся выделить каждый из них в отдельности. Совместно взаимодействуя, они и создают предицирующую интонацию парцеллята.

Таким образом, хотя конструктивно-смысловая связь парцеллята с БС и сохраняется, но носит она больше генетический характер и потому ослабляется, поэтому релевантной роли в процессе структурирования парцеллята не играет, то есть процесс парцелляции придаточных построений в русском синтаксисе сложноподчинённого предложения порождает структурно не совсем обычные единицы. Это нетипичные конструкции периферийной зоны синтаксиса.

Парцелляция из МКСПК носит строго упорядоченный характер, то есть системный, поэтому квалифицировать его как только речевое явление вряд ли будет правильным, поскольку в самом процессе явно обнаруживают себя и некоторые языковые параметры, идущие от оппозитивной дихотомии «язык/ речь», в рамках которой протекает сам процесс парцелляции.

Априори известно, что на характер конструктивно-смысловой связи между парцеллятом и БС влияет дистантность, то есть расстояние, на которое удаляется парцеллят от своей БС. Вот почему в данной работе критерий дистантносги положен в основу структурной типологии парцеллятов. По этому признаку в русской синтаксической действительности выделяются следующие конструктивные типы единиц.

I формируется из тех парцеллированных конструкций, которые генетически восходят к бипредикативным СПП. Парцеляты этого типа вплотную

примыкают к БС, без каких-либо промежуточных звеньев. Дистантность конструкции данного типа измеряется нулевыми величинами. Например: Могилу надо бы дёрном обложить. Чтобы травка зеленела (С. Крутилин). В диссертации этот тип назван ближнедистантным типом парцеллятов. Он является исходным типом парцеллятивного структурирования и порождается синтаксическим процессом разукрупнения СПП.

Парцелляты следующего структурного типа примыкают к БС тоже непосредственно, как и единицы I типа, но БС отличается от своего ближнеди-стантного аналога тем, что сама представляет СПП, так что в качестве финального компонента БС имеет придаточное предложение с той же, как правило, грамматической семантикой, что и у первого парцеллята.

Иначе говоря, из МКСПК вычленяются все придаточные, кроме первого. Создаётся иная, чем в I типе, грамматическая ситуация, когда парцелляты реализуют конструктивно-смысловые связи с бывшим главным предложением как бы через голову первого придаточного, что вошло в состав БС. Таким образом, парцелляты «держат» определённое расстояние от фактической своей БС. Например: Я слышу, как в скважине голос клубится живой. Как зов изначальный. И как человеческий крик. (Б. Авсаров. Дорога на Самотлор).

В качестве маргинального (промежуточного) компонента структурно-смысловой связи между БС и парцеллятом иногда выступают придаточные других структурно-семантических типов, неадекватных парцеллятам. Например: Выяснилось, что картина взята из собрания вдовы художника. Так что о безналичном расчёте речи быть не могло, да и к тому же известно, что вдова продаёт неохотно (Д. Гранин).

Данный структурный тип назван в этой работе среднедистантным типом парцеллятов. Он возникает обычно из МКСПК, когда парцеллируются все придаточные предложения, кроме первого.

Следуя принятым здесь принципам номинации, послед ний структурный тип назовём дальнедистантным. Его составляют те единицы парцелляции, функции БС которых выполняют денотативные реалии—объекты экстралингвистической ситуации. Например: Стенд, на котором изображены люди, занимающиеся физзарядкой, а под этим изображением на стенде стоит надпись: «Чтобы тело и душа были молоды!» Это целевая конструкция, по сути, является парцеллятом из информации, что заключена в изображении на стенде.

Конечно, никаких грамматических связей дальнедистантные со своими денотативными БС прямо не осуществляют, но вот смысловые, пожалуй, да, но только на ассоциативном уровне как подражание семантике типичных синтаксических единиц, с которыми придаточное предложение-парцел-лят реализует генетическую связь. Например: под иллюстрацией к басне И. А. Крылова «Лебедь, Рак и Щука» стоит подпись: «Когда в друзьях согласья нет». Здесь, как видно, дальнедистантное предложение имитирует форму предложения как единицы синтаксиса придаточности и даже его семантику — это условно-временное придаточное. Но в процессе общения его участниками обычно восстанавливается примерно такая конструкция: «Дело всегда не идёт на лад, когда в друзьях согласья нет».

Понятно, что если попытаться измерить расстояние между БС, экстралингвистической реалией и предложением-парцеллятом, то получится «дистанция огромного размера», так что название парцеллята просится само собой. В коммуникативных актах дапьнедистантные парцелляты выполняют рекламную функцию.

В работе выделен в отдельную главу вопрос о парцелляции МКСПК как особой разновидности парцеллированных конструкций. Отмечено, что удаление парцеллята от БС ослабляет его смысловые связи, что язык сам проявляет заботу о том, чтобы указанные связи не потерялись совсем, и что в этом ярко проявляется деятельностная функция русского языка.

Итак, для парцеллятивной системы современного синтаксиса характерны три структурные модели, типы —■ это ближне-, средне- и дальнедистант-ные. Отдельный тип составляет парцелляция МКСПК. Он демонстрирует признаки всех трёх предыдущих типов.

Относительно семантической типологии парцеллятов в диссертации отмечено следующее.

Зависимые конструкции, высвобождаясь из тисков придаточности, оформляются в самостоятельные, коммуникативно достаточные синтаксические единицы. Семантическая типология их вытекает непосредственно из традиционной классификации, опирается на неё, но строго её не повторяет. Основным критерием выделения семантических парцеллированных типов является учёт грамматической (синтаксической) семантики. Выделено на этом основании и описано 9 основных семантических типов парцеллятов: причинный, следственный, уступительный, изъяснительный, временной, определительный, условный, сравнительный и целевой.

В отдельный тип выделены единицы синкретического парцеллирования, когда происходит парцелляция МКСПК, придаточную часть которого составляют зависимые предложения различных структурно-семантических типов.

Итак, в современной синтаксической действительности протекают самые различные языковые процессы. Они совершенствуют русскую синтаксическую материю в трёхвекгорном языковом пространстве: 1) расширяют структуру синтаксической единицы, 2) сжимают её, укорачивая, сужают и 3) расчленяют структуру СПП на отдельные части. И во всех этих случаях изменяется грамматический статус синтаксических единиц — из единиц, типично устроенных, они превращаются в единицы нетипичного построения. Они, эти последние, составляют целую область в русской синтаксической действительности.

Действие указанных процессов само по себе уже свидетельствует о дея-тельностном характере современного русского языка.

В данной работе было показано следующее:

■ развитие русского синтаксиса придаточности протекает неравномерно, в силу чего отдельные его участки достигают высокого уровня теоретической абстрагированное™

и способны формировать центральную область системы синтаксического подчинительства;

другие же участки продолжают находиться в ситуации невысокой аб-страгированности,

их энергейтики хватает лишь на создание промежуточных зон синтаксически зависимой системы; эти зоны структурируются в периферийный синтаксис придаточности; именно с этих промежуточных, периферийных зон начинается развитие любой языковой системы, как, впрочем, и системы русской придаточности;

■ русский язык находится в состоянии перманентного развития и протекает в трехвекторном направлении, «преследуя» конечной целью

а) расширение структуры сложноподчиненного предложения;

б) сжатие, уменьшение — сужение ее;

в) парцелляцию ее (структуры), то есть дробление на коммуникативно самостоятельные единицы;

трехвекторное процессное действо формирует в русской языковой действительности синтаксические единицы со структурой, отклоняющейся от узуальных моделей;

■ настоящее исследование показывает, что развитие русского синхронического синтаксиса протекает под глобальным воздействием ком-прессивных процессов на структуру придаточных предложений, демонстрируя тем самым некоторые проблемы взаимоотношений вербальной и невербальной коммуникаций;

■ типологическое исследование, фиксируя семантический синкретизм придаточных единиц нетипичного построения, одновременно с этим свидетельствует, что русские языковые процессы являются главными движущими силами развития синтаксиса главной его энергетикой в деятельностных усилиях по отражению реалий в сознании носителей языка;

■ данное типологическое исследование обнаруживает, что общая действующая система синтаксиса ослабляет свое функциональное давление на периферийные зоны придлаточности, в результате чего возникают благоприятные условия для всякого рода экспансий — «возбуждающих воздействий», которые производят существенные изменения в указанных зонах;

■ синтаксические единицы нетипичного построения формируют собственную теоретическую базу, которую в научной практике назвали «скрытой грамматикой»;

на сегодня она имеет много нерешенных проблем, решение их находится в русле системно-деятельностного принципа исследования;

■ центр любой синтаксической сферы всегда, или почти всегда, является весьма консервативной системой и практически не поддается никаким влияниям и фактически не принимает решающего участия в развитии системы;

■ номинации «типичность» и «нетипичность» («атипичность») уже достигли уровня категории, но понятийного характера;

■ периферийный синтаксис как одна из ведущих сфер русской «скрытой грамматики» во многом еще тайна за семью замками, поэтому нуждается в дальнейшем глубоком исследовании.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Навчальний поабник з основ жанровоТ статистики до курсу „Жанрове та лггерэтурне редагування" // Монографхя. — Донецьк: ДОУ, 2004.—с .136.

2. Русские придаточные предложения нетипичного построения (синтаксические единицы с отклоняющейся структурой) // Монография.—Донецк: Юго-Восток, 2003. — С. 227.

3. Бинарная оппозиция «центр/периферия» в русской грамматической действительности (опыт интерпретации) // Актуальш проблеми слов'янсь-коТфшологп: М1жвуз1вський зб1рпик наукових статей. «ЛшЫстика i л1тера-турознавство». Випуск VIII. — Кшв: Знания, УкраТна, 2003. — С. 18-31.

4. Дифференциация сложноподчинённых предложений с придаточными цели на экстралингвистической основе в языке поэзии Н. А. Некрасова // Материалы научной конференции, посвященной 150-летию со дня рождения Н. А. Некрасова: Сборник научных трудов. — Вып. № 111. — Ярославль, 1973.—С. 116-123. .

5. Единицы реализации целевой семантики // Материалы VIII конференции преподавателей русского языка педагогических институтов Московской зоны: Лингвистический сборник. — Вып.2 (часть первая). — М., 1973. — С. 195-203.

6. Из истории «скрытой грамматики» русского языка (сфера синтаксиса) И Вестник филологического факультета ДНУ. — Днепропетровск, 2005.

7. Категориальный статус понятий типичности/нетипичности (на материале современного русского синтаксиса) // Структурно-семантический анализ единиц восточнославянских языков: Межвузовский сборник научных трудов. — Тула, 1990. — С. 133-143 (Рукопись депонирована в ИНИОН АН СССР 30.07.1990, № 42543).

8. Категориальный ли статус понятий «типичность» и «нетипичность» (к постановке вопроса)? // В ¡сник ЗапорЬького державного ушверситету: фшолопчш науки. — Запор1ЖЖя, 2005.

9. К вопросу о некоторых особенностях деятельностной концепции языка в трудах А. А. Потебни // Актуальш проблеми слов'янськоУ фшологн: М5жвуз1вський зб5рник наукових статей. Вип. IX. — Кшв: Знания УкраТни, 2004. —С. 467-473.

10.0 значении инфинитивных конструкций с союзом «вместо того чтобы» // Очерки по синтаксису предложения: Межвузовский тематический сборник. — Калинин, 1977. — С. 3-11.

Г 11ГОб одном сквозном образе в лирике С. А. Есенина // Русский язык в школе. '— М., 1990, № 5. — С. 69-72. —- - - ^

12. Синтаксические процессы сочетания структурных компонентов русских сложных полипредикативных построений // Валентность и сочетаемость на синтаксическом уровне языка и речи: Тезисы докладов. — Могилёв, 1991.— С. 105-106.

13. Синтаксические процессы сужения русских придаточных конструкций // Слово и мысль. Вестник Донецкого отделения Петровской Академии наук и искусств (г. Санкт-Петербург, Россия; г. Донецк, Украина): Сборник научных трудов. Гуманитарные науки. ВыпЛН.— Донецк, 2003. — С. 171179.

14. Синтаксические процессы амплификации и контаминации (предварительные замечания) // Вестник филологического факультета ДНУ.—Днепропетровск, 2005.

15. Словоформа «процесс» как лингвистический термин // Актуальш питания слов'янсьюм фшологп/М1жвуз1вський збipник наукових статей. — Вип. III. — Кшв, 1997. — С. 26-30.

16. Структурная типология русских парцеллированных конструкций II Актуальш проблеми спов'янсько! фшологи. Вип. X. — Кит: Знания УкраУ-ни, 2005.

17. Придаточные предложения в их отношении к простым // Актуальш проблеми слов'янськоТ фшолопТ. Вип. X. — Кшв: Знания УкраТни, 2005.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Дяговец, Иван Иванович

СОДЕРЖАНИЕ 2

Глава первая

НЕКОТОРЫЕ ИСХОДНЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ТИПОЛОГИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА РУССКИХ ПРИДАТОЧНЫХ НЕТИПИЧНОЙ СТРУКТУРЫ

§ ¡.КАТЕГОРИАЛЬНЫЙ СТАТУС ПОНЯТИЙ

ТИПИЧНОСТЬ /НЕТИПИЧНОСТЬ (К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА).16

§ 2. ПРИДАТОЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

В ИХ ОТНОШЕНИИ К ПРОСТЫМ.28

§3. БИНАРНАЯ ОППОЗИЦИЯ «ЦЕНТР/ПЕРИФЕРИЯ» В РУССКОЙ ГРАММАТИЧЕСКОЙ

СИНТАКСИЧЕСКОЙ) ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.33

§ 4. К ВОПРОСУ О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ ДЕЯТЕЛЬНОСТНОЙ КОНЦЕПЦИИ ЯЗЫКА

В ТРУДАХ А. А. ПОТЕБНИ.56

§ 5. ЛЕКСЕМА «ПРОЦЕСС»

КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ТЕРМИН.66

Глава вторая ПРИДАТОЧНЫЕ КОНСТРУКЦИИ РАСШИРЕННОЙ СТРУКТУРЫ

§ 1. СИНТАКСИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ РАСШИРЕНИЯ СТРУКТУРЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА).72

§ 2. КОНТАМИНАЦИЯ И АМПЛИФИКАЦИЯ

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ).78

§ 3. НЕТИПИЧНЫЕ ПРИДАТОЧНЫЕ

КОНТАМИНИРОВАННОЙ СТРУКТУРЫ.84

§ 4. СТРУКТУРНЫЕ И СЕМАНТИЧЕСКИЕ ПАРАМЕТРЫ

КОНТАМИНИРОВ АННЫХ ПРИДАТОЧНЫХ.102

§ 5. СТРУКТУРНО-СЕМАНТИЧЕСКИЕ ПАРАМЕТРЫ

ОТНОСИТЕЛЬНО КОНТАМИНИРОВ АННЫХ ПРИДАТОЧНЫХ.111

§ 6. СЕМАНТИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ

КОНТАМИНИРОВ АННЫХ ПРИДАТОЧНЫХ.117

§ 7. ПРИДАТОЧНЫЕ АМПЛИФИКАТИВНОЙ СТРУКТУРЫ

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ).129

§ 8. СТРУКТУРНАЯ ТИПОЛОГИЯ АМПЛИФИКАТИВНЫХ

ПРИДАТОЧНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ.137

§ 9. СЕМАНТИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ ПРИДАТОЧНЫХ

АМПЛИФИКАТИВНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ.146

§ 10.НЕКОТОРЫЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ВЫВОДЫ.154

Глава третья ПРИДАТОЧНЫЕ СУЖЕННОЙ СТРУКТУРЫ

§ 1. СИНТАКСИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ СУЖЕНИЯ СТРУКТУРЫ

ПРИДАТОЧНЫХ (ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА).157

§ 2. ЭЛЛИПСИС КАК СИНТАКСИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС.160

§ 3. НЕПОЛНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ В КОНТЕКСТЕ ПРИДАТОЧНЫХ

ПРЕДЛОЖЕНИЙ СУЖЕННОЙ СТРУКТУРЫ.163

§ 4. АППЛИКАЦИЯ КАК СИНТАКСИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС.177

§ 5. ТИПОЛОГИЯ ПРИДАТОЧНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ АППЛИКАТИВНОЙ СТРУКТУРЫ.180

§ 6. СЕМАНТИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ ПРИДАТОЧНЫХ АППЛИКАТИВНОЙ СТРУКТУРЫ.187

§ 7. ИМПЛИКАЦИЯ КАК СИНТАКСИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС.190

§ 8. КРАТКИЙ ОЧЕРК ИСТОРИИ «СКРЫТОЙ ГРАММАТИКИ».193

§ 9. ТИПОЛОГИЯ ПРИДАТОЧНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ ИМПЛИКАТИВНОЙ (ИМПЛИЦИТНОЙ) СТРУКТУРЫ.199

§ 10. СЕМАНТИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ ПРИДАТОЧНЫХ ИМПЛИКАТИВНОГО ПОСТРОЕНИЯ.213

§ 11. ОБ ОДНОМ ТИПЕ ЗАВИСИМЫХ ИНФИНИТИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ.218

Глава четвёртая СИНТАКСИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС РАСЧЛЕНЕНИЯ СТРУКТУРЫ МНОГОКОМПОНЕНТНОГО СЛОЖНОПОДЧИНЁННОГО КОМПЛЕКСА

§ 1. ПРОЦЕСС ПАРЦЕЛЛЯЦИИ СТРУКТУРЫ

СЛОЖНОПОДЧИНЁННОГО (ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ).229

§ 2. СТРУКТУРНАЯ ТИПОЛОГИЯ ПАРЦЕЛЛЯТОВ.235

§ 3. ОБ ОДНОЙ СТРУКТУРНОЙ РАЗНОВИДНОСТИ

БЛИЖНЕДИСТАТНЫХ ПАРЦЕЛЛЯТОВ.243

§ 4. СЕМАНТИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ ПАРЦЕЛЛЯТОВ.251

§ 5. ЕДИНИЦЫ СИНКРЕТИЧЕСКОГО ПАРЦЕЛЛИРОВАНИЯ.281

§ 6. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ВЫВОДЫ (ПО ГЛАВЕ).285

ВЫВОДЫ.288

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Дяговец, Иван Иванович

Даже беглый экскурс в прошлое цивилизации показывает, что в сфере интеллектуально-мыслительной деятельности человечества каждая историческая эпоха развития характеризовалась господством преимущественно одной базисной категории [197, 272]. Она определяла образ и характер мышления всего поколения данной эпохи. Так, античное мировоззрение находилось под сильнейшим влиянием категории «космос». Она выступала, как «первообраз вещей, источник их смысла и жизни» [124,14].

В Средние века доминирует категория «природа», через призму которой консолидировалось всё «мыслительное пространство [179, 272] эпохи феодализма, приобретало черты эволюционного динамизма.

Мировоззрение Нового времени — эпохи крушения крепостнических порядков и бурного, напористого зарождения, а потом и становления капиталистических отношений — ознаменовалось господством категории «вещь», позже сменившейся категорией «структура», которая оказала масштабное воздействие на интеллектуальную сферу эпохи капитализма.

Все эти категории выступали как «универсальный объяснительный принцип [124, 13-14] всего сущего и мыслимого как в человеческом обществе, так и в окружающей действительности.

В этом отношении не является исключением и современная эпоха — II половина XX — начало XXI века. Миропонимание, характерное для нашего времени, базируется на двух категориальных основаниях — «система» и «деятельность». Они позволяют «осуществить универсальную характеристику мира современного человека в целом и отдельных фрагментов этого мира» [124, 3], в силу чего являющихся центральными в интеллектуально-мыслительной сфере человека нашего времени.

Сегодня каждый человек, его деятельность и сама жизнь могут быть осмыслены и поняты только в категориях системы», — пишет академик Ф. Перегудов («Правда», 26.02.1990). Здесь точно, почти до абсолютной истины, подмечено, что в интеллектуально-мыслительной сфере нашего времени стали господствовать категории «система» и «деятельность». Они всегда проявляют себя «в обнимку друг с другом», в парном сплетении, поскольку взаимосвязаны так тесно, что не могут одна без другой функционировать: «система» обнаруживает себя только в «деятельности», а эта последняя совершается ради обнаружения первой, протекая исключительно в режиме системных ситуаций. «Задача системной деятельности превращать сложное в простое, объяснимое, но не наоборот. И это роднит её с настоящей наукой. Но простое — не примитивное» (там же).

Язык — это инструмент, с помощью которого «работают» категории «система» и «деятельность». Само устройство понятийной части их, если подходить к нему с чисто имманентной точки зрения, покоится на языке и в нём обнаруживает себя, включаясь в процесс создания универсальной картины либо «отдельного фрагмента» деятельности, либо в целом.

Во II половине XX ст. развитие науки о языке ознаменовалось использованием системного подхода в лингвистических исследованиях, что дало принципиально новое видение языковой действительности. Это стало возможным благодаря тому, что сам системный метод опирается на «деятельность» как инструмент познания сущности языкового объекта и в этом плане является глубоко деятельностным.

Диалектическая связь между этими двумя языковыми категориями выражается в том, что они являются конститутивным признаком друг друга. Так что «системность — конститутивное свойство деятельности» [124, 3], а сама «деятельность», в «свою очередь, может быть охарактеризована как сверхсложная система» (там же, 3). I I I

Взаимосвязь и взаимозависимость категорий «система» и

I «деятельность» вполне очевидна, хотя и не проявляется открыто, (там же,

3).

Из этого вытекает, что русский язык как системное целостное образование представляет собой «совокупности взаимосвязанных и взаимодействующих объектов» [13, 368], то есть таких объектов, что постоянно находятся в деятельностной ситуации.

Однако в этой ситуации слишком много лакун — не вскрытого, не обнаруженного, до конца не понятого — всё это ставит перед русистикой много задач по исследованию языковых объектов, явлений, фактов, а они, как правило, устроены сложнейшим образом и изучению поддаются с трудом ещё и из-за своей многоаспектности.

И даже дело не столько в этом, сколько в неисчерпаемости процесса познания, ибо «каждый успех нашего познания ставит больше проблем, чем решает, и что в этой области каждая новая открытая земля позволяет предполагать существование ещё неизвестных нам континентов» [22, 317].

Говоря иначе, процесс познания объекта исследования не заканчивается на решении одной проблемы, а только начинается, ибо при этом возникает необходимость решить ещё несколько подпроблем, а уже решённые, в свою очередь, «выставляют» на исследование ещё целую серию подпроблем и т. д. Если изобразить модель процесса познания, то она будет иметь вид ветвящегося дерева, верхушку которого отыскать невозможно.

Это одна сторона процесса познания сложного устройства языковых объектов, другая заключается в том, что каждый из них — это система, у которой есть свой центр, состоящий из консервативных элементов с их свойствами, и периферия — нестабильный участок системы объекта, участок, очень динамичный, восприимчивый ко всякого рода возмущениям» как со стороны языковых «раздражителей», так и к влияниям со стороны других сфер реальной действительности.

Иными словами, развитие языка, совершенствование его коммуникативных технологий начинается в обход центра, с периферийных зон языка, потому что именно здесь находится наиболее «слабая функциональная нагрузка» [52, 160-161] на языковые элементы, что ведёт к «нарушению равновесия системы» (там же).

Именно эти «нарушения равновесия системы» и есть показатель развития языка. Потому «переходные явления» как периферийная материя представляют наибольший интерес . для науки [172, 218] и для практики.

Русская языковая действительность как сложная знаковая система испытывала и «постоянно испытывает на себе возмущающие воздействия» [13, 368]. Они вытекают из внутренней противоречивости русского языкового феномена, его диалектического характера, то есть спонтанны по сути своей. Вот поэтому в «великом и могучем, правдивом и свободном» сильно проявляются системообразующие и системоразрушающие тенденции, которые являются движущими силами развития русского языка.

Однако механизм противоборства этих начал во многом остаётся неясным.

Несмотря на то, что ещё в середине XIX века В. Гумбольдт заложил основы деятельностного отношения к языку, а наш гениальный соотечественник А. Потебня развил дальше основы указанного отношения, только в XX веке деятельностная ориентация начала «работать» в лингвистических исследованиях как отечественного, так и зарубежного языкознания.

После повального увлечения обескураживающими здравый смысл «научными» вывертами крайнего, ортодоксального структурализма (ЗОе-70е годы XX в.), породившего вакханалию «новых методов» в лингвистике, кажется, наступила эпоха отрезвления, приведшая исследователей к поискам реалистического подхода к изучению языковой материи.

Сегодня, на мой взгляд, уже вполне очевидным стало, что структурализм со своей апологетикой имманентности породил много тупиковых ситуаций в языкознании, выход из которых пока далек от своего завершения.

Выше уже отмечалось, что в современном русском синтаксисе активно проявляют себя системные тенденции. Они консолидируют языковые составные элементы и части, начиная от атомарных до глобальных величин, поддерживают единство языковых механизмов.

Но вместе с этим не менее активно действуют асистемные процессы, которые с завидным упорством стараются расшатать системную организацию русского языка, покоящуюся на диалектическом единстве его составляющих. В общем происходит то, о чём фигурально писал Ш. Балли: «В языке всё взаимосвязано. Однако было бы грубой ошибкой, если бы этот общий взгляд привёл к представлению о языке как о симметричной и гармоничной конструкции. Стоит только начать разбирать механизм, как тебя охватывает страх перед царящим в нём беспорядком, и ты спрашиваешь себя, каким образом могут столь перепутанные между собой системы колёс производить согласованные движения» [18,28].

Одновременное действие системных и асистемных процессов в русском языке — это проявление одного из основополагающих законов материалистической диалектики — закона единства и борьбы противоположностей. Вместе с тем борьба двух начал в материальной части языка — главный импульс его развития. Причём сам язык при этом отчётливо демонстрирует свой деятельностный характер. А. Потебня писал: «.язык в настоящем своём виде есть столько же произведение разрушающей, сколько воссоздающей силы» [127, 32].

Итак, язык — весь в деятельности. В чём же сущность данной категории?

Единодушного мнения на этот счет не существует, поскольку «у понятия деятельности нет единого, раз навсегда фиксированного содержания» [188, 303], которое выступало бы в любых предметных конструкциях (там же).

Но несмотря на расплывчатость категориальной характеристики, деятельность в языке задаёт способы движения, что в конечном счёте определяет появление новационных сущностей в нем, «языке, «.в жизни языка грамматические разряды возникают, изменяются, заменяются другими, вместе с чем изменяется и весь строй речи» [127, 32].

Под деятельностью в философии понимают, с одной стороны, человеческую деятельность вообще и, с другой, — широкий класс процессов, включая даже процессы неорганической природы [99, 12].

Философия интерпретирует деятельность как определённую сущность и не признаёт той деятельности, которая не выполняется ни на каком конкретном материале и не воплощается ни в каком конкретном объекте, то есть она принципиально в этом невозможна [94, 61].

Деятельность — это «процесс превращения свойств субъекта деятельности, выступавших в виде характеристик его способа действия, его движения и жизни, в свойства объекта деятельности, в характеристики, которые передаются человеком предмету и получают новую форму существования, неотделимую от своего предмета-носителя» [27,15].

Как видим, философская концепция деятельности в основе своей опирается на предметность [95, 517-642]. Это значит, что любая — положительная или отрицательная — деятельность обязательно воплощается в форму предметности или во что-то другое конкретно воспринимаемое в окружающей действительности или абстрактно представляемое в воображении человека как нечто реальное, доступное восприятию.

В лингвистике категория «деятельности» понимается как языковой процесс порождения речи с отбором, соответственно характеру и особенностям референтной (денотативной) ситуации, языковых средств, которые адекватно выражали бы данную ситуацию или отдельные её компоненты.

Деятельностная сущность языка проявляется в его способности саморазвиваться, самосовершенствоваться, в результате чего в языке постоянно рождается что-то новое и одновременно с этим что-то старое отмирает.

Но деятельностный характер языка наиболее ярко проявляется в постоянном стремлении поддерживать себя как системную субстанцию. Соответственно этому язык организует свои единицы, свою материю, поддерживая в ней способность функционировать и придавая ей ламинарный (слоистый) характер.

Все это делает язык гибкой системой, сенситивной (чувствительной) ко всякого рода «возмущающим воздействиям», идущим со стороны других интеллектуальных сфер человеческой деятельности, то есть язык имеет дело с экстралингвистическими факторами, их воздействием на него.

Исследование языка как деятельности даёт возможность адекватно описать языковые явления, по-новому интерпретировать некоторые теоретические проблемы науки о языке, в новом свете представить его связи с внеязыковой действительностью и т. п.

Вот почему в настоящей работе принят деятельностный подход в интерпретации одного из слабо изученных участков сложного предложения, а именно: сферы придаточности, или синтаксиса придаточности.

Длительное время русское языкознание занималось исследованием преимущественно типичных, стандартных, эталонных единиц русского языка и в этом направлении добилось значительных успехов, чему подтверждение — выход в свет за последние 50 лет трёх образцов русских грамматик — 1952, 1970 и 1980. Они фундаментально описали грамматический строй русского литературного языка, что вполне обоснованно даёт основание утверждать, что во II половине ХХст. «сделаны решительные шаги в сторону уточнения основных понятий, с которыми имеют дело лингвисты» [110, 9].

Однако вне поля зрения русистики осталось огромное количество языковых фактов, не во всём поддающихся законам, действующим в руссом языке. Эту область сложного предложения, объяснить которую не могут традиционные научные интерпретации, предпочтительно именовать периферией, а поскольку данная работа затрагивает факты и явления не центра синтаксиса придаточности, а периферии его, то в дальнейшем будем именовать её периферийным синтаксисом сложного предложения, или периферийной зоной синтаксиса придаточности.

Периферийный синтаксис во многом — почти во всём остаётся неясным: совсем не выяснены его связи с центральным синтаксисом, не определены функциональные возможности его единиц, не ясно, образуют ли они систему и если да, то на каких началах они структурируются, как проявляется иерархичность и мн. др.

Нерешённость проблем периферийного синтаксиса тормозит создание полной, широкомасштабной картины русскоязычной действительности. Вот почему глубоко справедливо замечание В. В. Бабайцевой, что нельзя получить полное представление о языке, изучая только его типичные случаи: «Необходимо изучение взаимодействия и взаимовлияния их (типичных случаев — Д. И.) с учётом переходных (синкретичных) звеньев, отражающих в синхронной системе языка богатство возможностей и динамику его развития» [16, 32].

Такой односторонний подход — ориентация только на центральный синтаксис — во многом диктуется практикой вузовского и школьного преподавания русского языка. Любое преподавание органически связано с методикой, а она предъявляет к учебному процессу очень жёсткие требования, самым губительным среди которых есть требование простоты и доступности — губителен не сам принцип по себе, а неумелое пользование им на практике, когда необоснованно упрощается научная характеристика лингвистического объекта, в результате чего обучающиеся получают искажённое представление о языке.

Так, например, знания по синтаксису русского языка, полученные в результате изучения только типичных (центральных) фактов, повергают учащихся в недоумение, когда они узнают, что «ещё окончательно не определён инвентарь синтаксических единиц и их иерархия» [5, 161], тогда как из школьного и вузовского курсов они твёрдо усвоили, что синтаксис располагает тремя единицам — словосочетанием, простым и сложным предложениями и что на основе словосочетания конструируется простое предложение, которое, в свою очередь, является «строительным материалом» для сложного предложения.

В ещё большее недоумение приводит обучающихся утверждение о том, что «длительные поиски критериев выделения и определения лингвистических единиц хотя и встретили на своём пути много ценных находок, пока не пришли и, возможно, долго ещё не придут к концу» [11, 27-28].

Лингвистические исследования, посвящённые синтаксической действительности, при установлении иерархии единиц русского синтаксиса опираются только на основные, базовые единицы и практически не затрагивают единиц промежуточных, периферийных, по сути, уровней, потому как характерологические параметры таких единиц не вмещаются в интерпретационные каноны любого закона, то есть в рамки обычных, узуальных, типичных синтаксических единиц. Поэтому до конца ещё не определён грамматический статус тех простых предложений, которые осложнены разного рода оборотами, опирающимися на полупредикативные начала, не обозначены место и характер структурно-семантических комплексов из двух придаточных предложений, совместно выполняющих функции и придаточного, и главного предложений, совершенно не выяснена природа тех объединений, которые состоят из двух полупредикативных оборотов, которые совокупно зависят от какой-либо синтаксической единицы, не совсем ясен лингвистический статус парцеллированных конструкций, не доведено до логического завершения учение о тех построениях, которые представляют собой результат взаимодействия контекста и эксплицитно представленных частей языковой единицы и т. д.

Иначе говоря, в стороне от большой науки оказались те синтаксические единицы, структурные параметры которых резко отличаются от построений узуальных, типичных единиц синтаксиса и которые составляют периферийную сферу синтаксиса сложноподчинённого предложения. В данной работе для определения таких структур использован термин «нетипичного», «нестандартного» построения, поскольку он наиболее ярко отражает их главную особенность - наличие отклонений от моделей привычных, типичных синтаксических единиц.

Для нетипичных построений характерно отсутствие некоторых конструктивно необходимых (облигаторных) элементов или присутствие их, но в необычной, нетипичной форме, отклоняющейся от грамматических стандартов.

Г. Г. Почепцов квалифицирует такие конструкции как неграмматические [133, 45]. Здесь требуется некоторое уточнение. Если учёный имеет в виду отклоняемость от модели стандартных построений, то с таким пониманием трудно согласиться по той простой причине, что подобная отклоняемость существенно не затрагивает грамматическую семантику конструкций в целом, они даже в таком виде весьма успешно выполняют свои коммуникативные функции, мало чем отличаясь в этом отношении от конструкций типичной структуры. Даже если допустить, что эти «неграмматические конструкции» имеют нарушенную коммуникативность, то неясно, почему язык так часто прибегает к их услугам. Согласно нашим, даже нестрогим подсчетам, в каждом тексте, насчитывающем 17-25 коммуникативно полноценных единиц, в 3-5 случаях встречаются единицы нетипичных моделей, то есть периферийных синтаксических единиц. Как же их называть «неграмматическими»? Сущность и частотность их сопротивляется «неграмматичности». Да и носят они не случайный характер, а порождаются определёнными синтаксическими процессами, которые происходят регулярно и направлены на приспособление лингвистической единицы наилучшим образом обслуживать коммуникативные потребности человеческого общества, а также придают языковым единицам необходимую гибкость в процессе общения, что особенно характерно для нашего времени, которому присущ «повышенный интерес и пристальное внимание всего общества к языку вообще и к вопросам культуры речи в частности» [61, 3], что в свою очередь является «следствием расширения круга лиц, пользующихся литературным языком» [76, 3].

В поле зрения настоящей работы оказались далеко не все синхронические процессы русского синтаксиса, а только те из них, которые способны порождать языковые единицы с отклоняющейся структурой, что ставит их в ряд необычных, неузуальных единиц синтаксиса.

Такими процессами в русском языке являются контаминация (скрещение), амплификация (расширение), аппликация (наложение), импликация (подразумевание) и парцелляция (членение, дробление).

Условно будем называть такие конструкции соответственно контаминированными, амплификативными, аппликативными, импликативными и парцеллированными (для удобства).

В результате протекания процессов порождения нестандартных, нетипичных, с отклоняющейся структурой языковых единиц возникает три типа синтаксических периферийных единиц: 1) с расширенной структурой (контаминированные, амплификативные), 2) с суженной (аппликативные, эллиптические и импликативные), 3) с расчленённой (парцеллированные).

Именно их типологическая характеристика и будет предметом настоящего исследования.

Актуальность предпринимаемого здесь анализа придаточных единиц нетипичной структуры мне представляется очевидной потому, что до сих пор периферийная зона русского синтаксиса не была предметом специальных лингвистических исследований.

Анализ нетипичных придаточных, основанный на деятельностном подходе, должен представить систему синтаксических структурных типов придаточных предложений, определить их место в иерархической системе единиц синтаксиса, что даст нам более полную картину одного из важнейших звеньев языковой коммуникации — синтаксиса сложного предложения и его периферийной зоны.

Задачи настоящего исследования видятся в следующем: 1) установить полный, по возможности, инвентарь синтаксических единиц, имеющих нетипичную структуру и носящих зависимостный (подчинительный) характер, 2) выявить их дифференциальные признаки и коммуникативный потенциал, 3) описать структуру и семантику нестандартных придаточных предложений, сосредоточивая внимание на характерологических свойствах, то есть на связь их со всей синтаксической системой, а также на специфических их свойствах, 4) определить место придаточных нетипичных в общей системе синтаксиса, 5) классифицировать придаточные нестандартные, опираясь на принцип структурный, конструктивный, а также на обязательный учет семантики таких придаточных.

Для решения указанных выше задач здесь будут использованы различные методы научного познания языковой (синтаксической) действительности русского языка. Основными среди них являются: 1) целостный анализ придаточных предложений; 2) эксперимент; 3) трансформационная технология; 4) лингвистическое наблюдение; 5) метод сопоставления.

Выводы, к которым пришёл автор, основываются на его личных наблюдениях, а также на материалах других лингвистических (синтаксических) исследований.

Данная работа не претендует на окончательность выводов, зато она гарантирует их достоверность.

Поскольку периферийный синтаксис придаточности специально не исследовался, то сам собой отпал вопрос о выяснении истории проблемы. Однако отдельные исторические справки даны в соответствующих местах этого исследования.

Что же касается терминологии, то автор стремился использовать её в том значении, в каком она подаётся в словаре О. С. Ахмановой, а также используется в современном научном обиходе, и лишь в некоторых случаях приходилось применять синонимические эквиваленты тех или иных терминов — это вполне проясняется контекстом и не требует специальных разъяснений, кроме, пожалуй, названия настоящей работы.

Итак, типология как термин здесь понимается широко и употребляется в значении идентификации синтаксических единиц, обнаружения их характерологических свойств, признаков и классификация этих выявленных синтаксических единиц на основе определенных критериев до установления типов, то есть это метод исследования, в основе которого лежит расчленение синкретичной системы объектов и их группировка при помощи обобщённой модели.

Типология как технологический процесс, по мнению Г. А. Золотовой, выглядит следующим образом: сначала выявляется состав предложения, этим определяется принадлежность предложения к типу, затем выясняются системные отношения между типами, и всё это в итоге даёт типологическую картину [68, 39] периферийной зоны синтаксиса сложноподчинённого предложения.

НЕКОТОРЫЕ СОКРАЩЕНИЯ ПО ТЕКСТУ

ВЯ — «Вопросы языкознания»

ФН — «Филологические науки»

РЯШ — «Русский язык в школе»

РЯНШ — «Русский язык в национальной школе»

Заключение научной работыдиссертация на тему "Типология русских придаточных предложений нетипичного построения"

выводы

В данной работе было, в частности, показано следующее: 1. Если античное миропонимание находилось под сильнейшим воздействием базисной категории «космос» и она определяла образ и характер мышления всех поколений той эпохи, а Средние века и Новое время характеризовались определяющим влиянием категориальных понятий «природа» и «вещь», то интеллектуально-мыслительная деятельность XX века в качестве универсального объяснительного принципа использует категории «деятельность» и «система». Сегодня они консолидируют всё мыслительное пространство Нашего времени и формируют универсальную картину современной действительности.

Идею системно-деятельностного подхода к осмыслению языковых реалий впервые высказал В. Гумбольдт, но в такой «туманной», зародышевой форме, что нашему соотечественнику А. Потебне пришлось её (идею) открывать фактически заново и творчески развить до уровня концепции.

2. В языкознании категории «деятельность» и «система» представляют собой инструменты исследования языковой материи. С их помощью в данной работе показано, что русский язык — это совокупность взаимосвязанных и активно взаимодействующих объектов. Они системно организованы, постоянно находясь в деятельностной ситуации, то есть развиваясь, и как во всяком развивающемся организме, в русском языке и его синтаксисе имеется слишком много лакун — чего-то не обнаруженного, не понятого, не вскрытого, а потому и совершенно не исследованного и не объясненного. Одной из таких лакун в русском синтаксисе является его периферийная зона придаточности.

3. Что языковые объекты очень сложно устроены, известно давно, однако степень сложности многих из них до конца не выяснена, хотя на сегодня ясно, что каждый языковой объект — это строго структурированная система, у которой обязательно есть свой центр и своя периферия.

Центр аккумулирует синтаксические единицы, полно и ярко выражающие облигаторные признаки системы. Данные единицы всегда отличаются большой консервативностью.

Периферийные единицы тоже выражают какие-то черты системы, но неполно, неярко и как бы «необязательно», то есть черты необлигаторные, синтаксически неопределенные, по большей части факультативные. Вот почему периферийный участок синтаксической системы весьма не стабилен, подвижен и, что интересно, всегда открыт для всякого рода «возмущающих воздействий» как со стороны самого языка, так и со стороны денотативных (экстралингвистических) структур. Эти «воздействия» создают новые технологии в языковой материи, совершенствуют старые, способствуют активному течению синтаксических процессов, «заставляют» сам синтаксис развиваться по направлению к более совершенным формам своих единиц.

4. Русская синтаксическая действительность — это сложнейшим образом устроенная знаковая система. Она всегда испытывала на себе сильное влияние различных интеллектуально-мыслительных сфер, и в первую очередь сильно сказывается воздействие народно-разговорной стихии, что делает синтаксические единицы экспрессивными и придает им спонтанный характер. Спонтанность в какой-то мере контролирует бурное течение системоразрушающих и системосозидающих процессов внутри синтаксической системы, поддерживая между ними баланс и подвигая её по пути развития, так что названные процессы — это движущие силы развития синтаксиса.

5. Исследования русского синтаксиса как деятельности даёт возможность адекватно описать его процессы, по-новому подойти к интерпретациям некоторых теоретических проблем языка и его синтаксиса, в новом свете представит связи и отношения сферы синтаксиса, а также его связи с денотативной реальностью.

6. С позиции системно-деятельностного подхода к синтаксической действительности остро встает проблема её центра и периферии. Актуальность названной проблемы вызвана тем, что без указанных частично конкурирующих сфер языка невозможно составить полную картину нынешнего состояния русского синтаксиса, а без установления четких разграничительных линий между центром системы и её периферией трудно установить, мешает ли «конкуренция» им сотрудничать, «сотрудничают» ли, если — да, то в чём это проявляется и т.д.

Тот факт, что развитие синтаксиса начинается не с центра, неоспоримо: развитию мешает консерватизм центра системы, и пробиться сквозь него не может никакая новационная струя. Периферия же, из-за своей слабой функциональной нагрузки, свободно пропускает в своё пространство многие «возмущающие воздействия». Последние, практически не встречая со стороны периферии серьёзных препятствий, разрушают слабые языковые построения, как бы расчищая дорогу для новых, которые полнее удовлетворяют потребностям современной коммуникации.

В подобной динамике и проявляется деятельностный характер русского языка и его синтаксиса.

7. Центр русской синтаксической сферы наука исследовала досконально. Это убедительно показал выход в свет трех поколений Академических грамматик русского языка во II половине прошлого века (1952(54)), 1970 и (1980(82))гг. Они засвидетельствовали глубину исследования языка, но только центральных сфер его, а также были сделаны решительные шаги в сторону уточнения структурированности русского языка и выяснения технологических способов (моделей) функционирования его в речевом коммуникативном процессе.

Академические грамматики показали также слабую разработанность теории периферийных зон синтаксиса.

Это привело к перекосу в наших знаниях, к нарушению равновесия их — наших знаний о русской синтаксической действительности, породило одностороннее и весьма поверхностное представление о ней. Сегодня стало ясно, что мы пока находимся на приличном расстоянии от разгадки многих синтаксических тайн, от решения многих проблем второй части грамматики.

8. В типологическом плане представляется очень важным выяснить тезаурус таких общеязыковых, впрочем, и междисциплинарных, категорий, как типичность и нетипичность, ярко проявляющихся в синтаксической среде. В самом общем виде можно констатировать, что типичные синтаксические единицы — это единицы центра системы, они ярко и недвусмысленно демонстрируют сущностные признаки ее (системы), а нетипичные синтаксические единицы тоже выражают определенные признаки, но не главные и неярко, расплывчато и двусмысленно, как и положено единицам периферийных зон.

Обе категории — это классификационные инструменты на первом уровне исследовательской «сортировки» синтаксического материала.

В более конкретной форме категорию типичности можно дефинировать как те признаки, свойства, качества, связи, отношения и т. п. любых языковых (синтаксических) фактов, явлений, процессов, которые представляют их (первых) облигаторные характерологические особенности. Нетипичное тогда выражает все то, что спорадически характеризует языковую материю, представляя ее факультативные свойства.

9. В каких отношениях друг к другу находятся вышеназванные категории «центр», «периферия», «типичность» и «нетипичность». На первом уровне градации вполне очевидно оппозитивное отношение «центр / периферия» и «типичность / нетипичность». Они вполне уверенно опираются на контрарные связи между ними. Практически этот тезис не вызывает сомнений.

А вот на втором уровне дело обстоит значительно сложнее: категория «типичности» вступает в контрадикторную связь с категорией «центр» и категория «нетипичности» — с категорией «периферия».

Однако это вовсе не значит, что они растворяются друг в друге. Более того, их отношения в самой оппозиции становятся прозрачными: все единицы центра, как правило, являются типичными, но далеко не все типичные единицы являются центральными единицами системы, то есть синтаксическая связь в данном случае носит односторонний характер — от центра к типичности, но не наоборот

Примерно такие же отношения складываются и во второй оппозитивной паре, то есть все периферийные единицы синтаксиса нетипичны в сопоставлении их с единицами центра синтаксиса. Но вот все ли нетипичные единицы принадлежат периферии, предстоит еще выяснить в последующих исследованиях.

10. Длительное время лингвистика уверенно фиксировала периферийные, нетипичные явления и факты синтаксиса как отступления от норм, каковыми считались кодифицированные требования центра системы. В этом свете периферийные, нетипичные единицы квалифицировались лингвистикой как аномальные явления системы и рассматривались в качестве готового «продукта» синтаксических процессов, как результат «возмущающих воздействий» извне. При этом в стороне оставалось большинство топосов. Так, например, топос «причина - следствие», один из ведущих компонентов структурно-смыслового плана почти всех синтаксических единиц, практически не выявлялся, так что имманентная сторона синтаксической единицы оставалась фактически нераскрытой, исключая некоторые случаи.

Вот почему в данной работе был избран системно-деятельностный подход, опирающийся на структурно-семантическую квалификацию синтаксического материала. Из всех квалификаций она единственная способна приблизить причинно-следственный топос к выяснению имманентной сущности периферийных единиц.

Сложность синтаксической периферии заключается в том, что она по сути своей в некотором роде аномальная область синтаксиса, каузируемая процессами, происходящими в глубинном пространстве языка, так что увидеть эту область невооруженным взглядом чрезвычайно трудно, а то, с чем мы встречаемся в поверхностных языковых структурах, это лишь верхушка «айсберга».

Дабы уравновесить наши знания о центре и периферии системы, необходимо направить усилия исследователей на проникновение в глубинную сферу русского языка: там пока хранятся многие его тайны.

11. Деятельностный характер русского языка ярко проявляется в синтаксисе. Там протекает множество самых разнообразных процессов. Все они, формируя периферийную зону гипотаксиса, типологически прозрачны и легко «укладываются» в схему триединства: 1) одни синтаксические процессы расширяют структуру придаточных предложений; 2) другие направляют свои энергетические усилия на сужение ее до определенных размеров, за которыми уже начинается «разрушение» придаточных предложений, их десемантизация и структурный развал; 3) часть процессов, расчленяя структуру сложноподчиненных предложений, создаёт две или больше коммуникативно самостоятельные единицы.

Итак, в русском синтаксисе функционируют три типа процессной динамики — три модели периферийного синтаксиса сложноподчиненного предложения.

12. Деятельностный подход вкупе с системным снимают проблему неполноты простых предложений и убедительно доказывают, что по отношению к придаточным предложениям проблема неполноты вообще неприменима, поскольку зависимостный характер их исключает для них такую возможность.

13. Периферийная сфера русского синтаксиса очень гибко реагирует на жесткие требования современной коммуникации, одно из которых гласит, чтобы максимум информации передавался минимумом языковых средств. Именно этому и подчиняет язык свои выразительные возможности. Один путь такого подчинения — контекстуальная связь в своем сильном варианте; не менее сильная связь с денотатом — с экстралингвистической реальностью через ассоциативные отношения (особенно ярко это проявляется при парцеллировании).

Подобные связи как бы позволяют языку переключить выражение семантической информации с одних компонентов на другие (как при компрессивных процессах), а это дает возможность какую-то часть компонентов вообще не выражать. Так происходит, например, при импликации, когда определенная часть информации вообще не опирается на материальные компоненты структуры синтаксической единицы, так что оставшимся компонентам приходится аккумулировать в себе и имплицитную (подразумеваемостную) информацию.

Проблемы эллипсиса следует искать в действенном протекании процесса импликации как особом механизме представления грамматической информации в противовес эксплицитации ее. Однако как та, так и другая в структуре синтаксической единицы играют примерно одинаковые грамматические роли, и недовыраженность или невыраженность некоторых структурных компонентов языковой единицы существенно не сказываются на объеме информации.

14. Уже в XX веке процесс коммуникации резко меняет свой характер и объемы. Его аудитория в наши дни, на рубеже веков и тысячелетий, исчисляется в тысячных и миллионных единицах измерения. Более того, сегодня человечество поставило перед собой дерзкую цель — установить коммуникативный контакт с внеземными цивилизациями, если таковые существуют.

Глобализм современного коммуникативного процесса актуализировал в русском языковом массиве синтаксиса компрессивные процессы. Они придали синтаксическим единицам лаконичность, так необходимую им для полноценного функционирования в процессе общения. От лаконичности единицы получили динамичность, а вместе они сделали единицы действенными. Наделенная такими свойствами, синтаксическая единица свободно обслуживает потребности общения, значительно удешевляя его — экономизируя его, формируя при этом периферию синтаксической системы и придавая им форму, отклоняющуюся от формы типичных единиц.

Компрессия — явление общеязыковое. На синтаксическом уровне она реализуется целым рядом процессов — это опрощение, свертывание, замещение, опущение (эллипсис), импликация (подразумевание), аппликация (наложение) и др.

15. Выяснение природы придаточных предложений, имеющих аномальную структуру, должно завершить полноту языковой картины русского синтаксиса сложноподчиненного предложения и создать тезаурус выразительных средств русской синхронической системы придаточности.

16. Растущие объемы коммуникации вызвали к жизни процесс парцелляции — расчленения структуры сложноподчиненной конструкции на отдельные компоненты.

Как языковой процесс парцелляция возникла еще в прозе Н. М. Карамзина, но актуализована только в современную эпоху. В суете и суматохе научной гонки за передовыми идеями синтаксисты даже не позаботились о дефиниции самого процесса, так что и в новое тысячелетие название за ним не закрепилось — «парцелляция» и сегодня живет в окружении целой низки синонимов: «выделение», «расчленение», «сегментация», «рубрикация» и др.

Считается, что «парцелляция» — это явление из области интонационно-экспрессивного синтаксиса и носит исключительно речевой характер. С таким утверждением, что «парцелляция» принадлежит речи, можно было бы согласиться, если бы в нем не проявлялись некоторые неречевые признаки — черты системной организованности. Так, в парцеллятном синтаксисе формируется тезаурус единиц: базовая структура, сам парцеллят и семантическое поле парцеллята. Первые две единицы представляют низший класс единиц, на базе их формируется семантическое поле. Говоря иначе, здесь проявляется один из ведущих признаков системности — иерархичность, так что вряд ли парцеллятный синтаксис является чисто речевой областью синтаксиса.

17. Периферия — малоизученная область русского синтаксиса. Она, неявно демонстрирует некоторые факультативные признаки второй части грамматики, постоянно подвергается «бомбардировке» как языковыми «воздействователями», так и экстралингвистическими, что всегда приводит к определенным изменениям в синтаксисе придаточности, то есть к развитию его.

18. Перед современной лингвистикой остро встает проблема «скрытой грамматики».

Скрытая грамматика» — это область общей грамматики, занимающаяся изучением, с целью теоретически обобщить всякого рода языковых недовыраженностей, недосказанностей, недоговоренностей, усечения и т. п., которые в поверхностных структурах не эксплицируются, но всегда их информация присутствует в синтаксических построениях и определенным образом корректирует наше восприятие выраженной информации. Говоря иначе, это грамматика периферийных языковых зон. Она имеет небогатый тезаурус своих единиц. И не потому, что их действительно мало, а потому, что эта область грамматики еще слабо разработана. Достаточно сказать, что на сегодня не выяснен до конца предмет ее изучения, не определены хотя бы основные задачи, не установлен даже примерный репертуар выразительных средств. Остается неясным категорийный аппарат, ее обслуживающий, неизвестными остаются связи, отношения и т. п.

А между тем «скрытая грамматика» в наше время становится весьма активным участником глобального коммуникативного процесса, несмотря на то, что единицы «скрытой грамматики» имеют значительные отклонения в своей структуре.

Можно с полной уверенностью утверждать, что на наших глазах «скрытая грамматика» становится (еще не стала полностью) обобщенно-теоретическим обоснованием языковой материи периферийных зон (областей) русского синхронического синтаксиса.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В этой работе предпринята рискованная попытка типологически описать ту малоизученную зону русского синтаксиса, которая неявно демонстрирует некоторые его признаки — это область периферии синтаксической действительности. Она всегда открыта для «возмущающих воздействий» как со стороны языка, его факторов, так и со стороны экстралингвистической материи.

Постоянная открытость и готовность, вернее, подготовленность к вмешательству извне резко отличает периферию от центра, который представляет собой глубоко консервативную область синтаксической реальности, что практически исключает вообще какое-либо вмешательство, и получается, что изменение в синтаксисе, его развитие всегда начинается с его периферийных зон, поскольку они наиболее уязвимы для проникновения.

А ещё рискованность данной попытки вызвана тем, что в основе настоящего типологического исследования русского синтаксиса лежит деятельностный подход. Он зародился в туманной, но всегда волнующей теории В. фон Гумбольдта, а потом был творчески развит и совершенствован в трудах А. А. Потебни.

Уже в потебнянской деятельностной концепции язык трактуется не как застывшая, «окаменевшая» данность — не как эргон, а как субстанция деятелностного характера — как энергейя, знаковая система, активно проявляющая себя в действии целого ряда языковых процессов, влияние которых на русскую синтаксическую действительность чрезвычайно велико: они «перепахали» всё энергетическое поле синтаксиса и активно продолжают совершенствовать его единицы, весь строй и т. д.

Выше уже говорилось, что в современном процессном действе чётко определились три главных направления: 1) часть синтаксических процессов направлена на расширение структуры языковых единиц, увеличение в ней компонирующих элементов; 2) другие процессы, наоборот, сужают её (структуру единицы); 3) некоторые процессы расчленяют синтаксическую единицу не более короткие структурные отрезки, которые тут же приобретают свойства самостоятельности языковой единицы и вступают в процесс коммуникации при полной коммуникативной экипировке.

Внутри каждой из этих группировок на структурной основе, а также не основе характера грамматической семантики выделяются разнообразные структурно-семантические классы (типы) синтаксических единиц. В своей структуре все они имеют самые различные отклонения от канонов обычных, стандартных придаточных предложений, наименованных здесь типичными.

На основе отношений контактности и контрадикторности типичным языковым единицам противостоят единицы с «отклоняющейся» структурой, которые находятся в периферийной области синтаксиса. Они тоже выражают синтаксические свойства, признаки, черты, но не так ярко, как это делают типичные единицы, — не так точно и объёмно, не так глубоко и серьёзно.

В недавнем прошлом русистики нетипичные часто квалифицировались как промежуточные, переходные или ещё как-то в том же духе, то есть их всегда отделяли от типичных единиц, но изучением, исследованием всерьёз не занимались.

Только во П-й половине прошлого столетия наметилась тенденция заняться серьёзным исследованием нетипичных сфер в целом и синтаксиса в частности. Это было следствием актуализации проблем синтаксиса периферии и влиянием на неё процессов «возмущающих воздействий», которые с удивительной настойчивостью «бомбардируют» наиболее слабые стороны общего синтаксиса, расширяют их, чтобы «посеять» там что-то новое.

Так происходит процесс развития языка как одной из сфер интеллектуально-мыслительной деятельности.

Список научной литературыДяговец, Иван Иванович, диссертация по теме "Русский язык"

1. Абакумов С. И. Современный русский литературный язык.— М. Советская: наука, 1942.

2. Адмони В. Г. О Двусоставность предложения //Вопросы грамматики и лексикологии//Учёные записки 1 ЛГПИИЯ. Вып.11. Л., 1955.

3. АйнбергВ. Д., Геронимус Ю. В. Основы программирования для Единой Системы ЭВМ.— М.: Машиностроение, 1980.

4. Акимова Г. Н. Новое в синтаксисе современного русского языка.— М.: Высшая школа, 1990.

5. Андреева Г. А. Релевантные и избыточные признаки в структуре сложного предложения с соотносительной частицей в древнеисландском языке //Системы и уровни языка. М., 1969.

6. Аникина А. Б., Бельчиков Ю. А. и др. Современный русский язык.— М.: Высшая школа, 1984.

7. А. А. Потебня — исследователь славянских взаимосвязей //Тезисы Всесоюзной научной конференции (октябрь 1991).— Ч. I Харьков, 1991.

8. А. А. Потебня — исследователь славянских взаимосвязей //Тезисы Всесоюзной научной конференции (октябрь 1991). Ч. И.— Харьков, 1991.

9. Арват Н. М. Про лексичне наповнення структурних схем простого речення//Мовознавство, 1973, №4.

10. Она же. Семантическая структура простого предложения в современном русском языке.— Киев: Вища школа, 1984.

11. Арутюнова Н. Д. О минимальной единице грамматической системы //Единицы разных уровней грамматического строя и их взаимодействие.— М.: Наука, 1969.

12. АртюшковВ. И. Прерванные предложения: на материале поэзии А. Блока// РЯШ, 1981, №4.

13. Афанасьев В. Г. Системность и общество.— М.: Политиздат, 1980.

14. АхмановаО. С. Словарь лингвистических терминов.— М.: Советская энциклопедия, 1966.

15. Бабайцева В. В. Переходные конструкции в синтаксисе. Конструкции, сочетающие свойства двусоставных и односоставных (безличных именных) предложений.— Воронеж, 1967.

16. Она же. Русский язык. Синтаксис и пунктуация.— М.: Просвещение, 1979.

17. Богданов В. В. Семантико-синтаксическая организация предложения. — Л.: изд. ЛГУ, 1977.

18. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка.— М., 1955.

19. Белошапкова В. А. Сложное предложение в современном русском языке.— М.: Просвещение, 1967.

20. Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка.— М.: Наука, 1965.

21. БондаркоВ. А. Грамматическое значение и смысл.— Л.: Наука, 1978.

22. Бройль Л. По тропам науки.— М.: ИЛ, 1962.

23. Будагов Р. А. К теории синтаксических отношений // Вопросы языкознания, 1973, №1

24. Он же. Введение в науку о языке.— М.: Учпедгиз, 1958.

25. Булаховский Л. А. Курс русского языка. Т. I.— Киев, 1952.

26. Бурлакова В. В. Синтаксические структуры современного английского языка.— М.: Просвещение, 1984.

27. Батищев Г. С. Противоречие как категория диалектической логики.— М., 1963.

28. Вандриес Ж. Язык.— М., 1937.

29. Ванников Ю. В. Явление парцелляции в современном русском языке.— М., 1965.

30. Он же. Синтаксис речи и синтаксические особенности русской речи.— М.: Русский язык, 1979.

31. ВалгинаН. С. Синтаксис современного русского языка.— М.: Высшая школа, 1978.

32. Верховская И. П. Видо-временные формы в английском сложноподчиненном предложении.— М.: Высшая школа, 1980.

33. Виноградов В. В. Русский язык: грамматическое учение о слове.— М.: Высшая школа, 1972.

34. Он же. Стиль «Пиковой дамы» //О языке художественной прозы.— М., 1980.

35. Он же. Идеалистические основы синтаксической системы проф. А. М. Пешковского, её эклектизм и внутренние противоречия //Вопросы синтаксиса современного русского языка.— М., 1950.

36. Виноградов В. А. Методы типологии // Общее языкознание. Методы лингвистических исследований.— М., 1973.

37. Валимова Г. В. К вопросу о коммуникативных единицах // Вопросы синтаксиса русского языка.— Ростов-на-Дону, 1971.

38. Она же. Функциональные типы предложения в русском языке.— Ростов-на-Дону, изд. РГУ, 1967.

39. Вейхман Г. А. Признаки неполноты предложений в современном английском языке// Филологические науки, 1962, №4.

40. Worf В. L. Language, Thounght, and Reality. Cembridge (Mass) — 4, 1959.

41. Воронина. Д. Д. О функции и значении семантического субъекта в строе русского предложения // АКД. М.: МГУ, 1967.

42. Гаврилова Г. Ф. О сочетаемости компонентов сложного предложения (конструкции с последовательным подчинением придаточных) // Сочетаемость языковых единиц. — Ростов-на-Дону, 1968.

43. Она же. Усложнённое предложение в русском языке.— Ростов-на-Дону, 1979.

44. Гак В. Г. К проблеме синтаксической семантики: семантическая интерпретация «глубинных» и «поверхностных» структур // Инвариантные синтаксические значения и структура предложения.— М.: Наука, 1969.

45. Он же. Об использовании идеи асимметрии в языкознании /Лексическая и грамматическая семантика романских языков.— Калинин, 1980.

46. Галкина-Федорук Е. М. и др. Современный русский язык: синтаксис. — М., 1958.

47. Гвоздев А. Н. Современный русский литературный язык: синтаксис. 4.11. —М.: Учпедгиз, 1961.

48. Головин Б. Н. Введение в языкознание.— М.: Высшая школа, 1973.

49. Грамматика русского языка. Т.2, ч.2.— М., 1954.

50. Грамматика современного русского литературного языка // Под ред. Н. Ю. Шведовой.—М.: Наука, 1970.

51. Чернухина И. Я. Очерк стилистики художественного прозаического текста: факторы текстообразования.— Воронеж, 1977.

52. Гриднева Л. М. Соотношение категорий качества и количества в языке и языкознании //Система и структура в свете марксистско-ленинскойметодологии.— Киев: Наукова думка, 1982.

53. Гужва Ф. К. Трудные вопросы синтаксиса и пунктуации.— Киев: Радянська школа, 1981.

54. Humboldt W. Lesammelte Werke. Bd. 1-7. — Berslin.1841-1852.

55. Humboldt W Heber die Verschiedenhut des menschlichen Sprachbaues und ihser Einfluss auf die gustige Entwicklung des Menshengeschlechts. W von Humboldt's/ Lesammelte Werke, 6 Band, Berlin, 1848. СПБ, 1859.

56. Данеш Ф., Гаузенблас К. К семантике основных синтаксических формаций // Грамматическое описание славянских языков: концепция и методы.— М.: Наука, 1974.

57. Демьянков В. 3. Доминирующие лингвистические методы теории в конце XX века // Язык и наука конца XX века.— М., 1995.

58. Дигай В. Н. Абзац, ССЦ, компоненты текста: общее и различия // Филологические науки, 2002, №2.

59. Дмитриева JI. К. Осложнение в его сближении со сложным на шкале переходности // Сложные предложения в системе других синтаксических категорий.— JI. 1984.

60. Домбровский Й. Д. Знак и смысл // Вопросы языкознания, 1973, 36.

61. ДяговецИ. И. Проблемы системного описания синтаксиса целевых отношений // АКД, Ростов-на-Дону, 1980.

62. Дяговец И. И., Жиляков В. И. Виды лингвистического анализа.— Киев, 1984.

63. Звегинцев В. А. История языкознания XIX — XX веков в очерках и извлечениях. Ч. I.— М.: Учпедгиз, 1960.

64. Он же. Применение в лигвистике логико-математических методов // Новое в лингвистике. Вып. IV.— М.: Прогресс, 1965.

65. Он же. Язык и знания // Вопросы философии, 1982, №1.

66. Золотова Г. А. О синтаксической форме слова //Мысли о современном русском языке.— М.: Просвещение, 1969.

67. Она же. Очерк функционального синтаксиса русского языка.— М.: Наука, 1973.

68. Она же. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса.— М.: Наука, 1982.

69. Она же. Об основаниях классификации предложения // Русский язык за рубежом, 1989, №5.

70. Она же. О субъекте предложения в современном русском языке // ФН, 1981, №1.

71. Иванчикова Е. А. Лексический повтор как экспрессивный приём синтаксического распространения / Мысли о современном русском языке.— М.: Просвещение, 1969.

72. Она же. Парцелляция, её коммуникативно-экспрессивные и синтаксические функции // Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского языка.— М., 1968.

73. ИртеньеваН. Ф. О построении семантической модели одного типа глубинного предложения в английском языке // Проблемы обучения иностранным языкам.— Владимир, 1970.

74. Истрина Е. С. Субъект и подлежащее как синтаксические термины / Учёные записки Казахского университета.— Алма-Ата, 1946, т.11.

75. Ивин А. А. Логика норм.— М., 1973.

76. Ицкович В. А Очерки синтаксической нормы.— М., 1973.

77. Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление.— Л., 1972.

78. Кондаков Н. И. Логический словарь—справочник.— М.: Наука, 1975.

79. Кононенко В. И. Системно-семантические связи в синтаксисе русского и украинского языков.— Киев: Вища школа, 1976.

80. Колосова Т. А. Русские сложные предложения асимметричной структуры.— Воронеж, 1980.

81. Костинский Ю. М. О двусоставности предложения // РЯШ, 1969, №4.

82. Koshmieder Е. Beitrage zur allgemeinen Syntax.— Heideeberg, 1965.

83. Клюев Г. H. Комплексное подчинение в трёхкомпонентном сложном предложении // РЯШ, 1975, №4.

84. КраусИ. Языковая ситуация в странах развитого социализма и проблемы культуры языка // Вопросы языкознания, 1985, №1.

85. Краткая русская грамматика.— М.: Русский язык, 1989.

86. Критская В. И. Соотношение реализованного и потенциального в синтаксисе / Система и структура языка в свете марксистско-ленинской методологии.— Киев: Наукова думка, 1982.

87. Кристостурьян Н. Г. Категория деятельности в системе научных понятий. — Эргономика, 1976, №10.

88. Кубрякова Е. С. Динамическое представление синхронной системы языка //Гипотеза в современной лингвистике.— М., 1980.

89. Ломтев Т. П. Основы синтаксиса современного русского языка.— М.: Учпедгиз, 1958.

90. Он же. Предложение и его грамматические категории.— М., 1972.

91. Он же. Синтаксические отношения// ФН, 1973, №3.

92. Лекант П. А. Неполные предложения в курсе современного русского языка//Учёные записки Красноярского гос. пед. института, т. 16.— Красноярск, 1959.

93. Он же. Грамматическая форма простого предложения и система его структурно-семантических типов в современном русском языке // АДД, М., 1971.

94. Лекторский В. А. Принципы предметной деятельности и марксистская теория познания.— Эргономика, 1976, №16.

95. Маркс К., Энгельс Ф. Дебаты шестого Рейнского ландтага // Соч., т.11.

96. Они же. Из ранних произведений.— М., 1956.

97. Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях.— М., 1977.

98. Маслов Ю. С. Об основных и промежуточных ярусах в структуре языка// Вопросы языкознания, 1968, №4.

99. Маркарян Э. С. О генезисе человеческой деятельности и культуры.— Ереван, 1973.

100. Он же. Системное исследование человеческой деятельности // Вопросы философии, 1972, №10.

101. Медынская В. М. Об имплицитных структурах, выражающих некоторые синтаксические категории в русском языке // ФН, 1971, №3.

102. Мельничук А. С. Понятие системы и структуры языка в свете диалектического материализма // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания.— М.: Наука, 1970.

103. Мельников Г. П. О типах дуализмов языкового знака//ФН, 1971, №5.

104. МигиринВ. Н. Процессы переходности на уровне членов предложения//ФН, 1962, №2.

105. Он же. Лингвистика естественных элементарных процессов

106. Граматичш та стилютичш студи з украшсько'1 та росшськоТ мов.— Кшв: Наукова думка, 1965.

107. МилькВ. Ф. Интонация присоединения в современном русском языке //Учёные записки 1МГПИИЯ, т. 18 М., 1960.

108. Москальская О. И. Проблемы системного описания синтаксиса.— М.: Высшая школа, 1974.

109. Москвин В. П. Цитирование, аппликация, парафраз: к разграничению понятий// ФН, 2002, №1.

110. МухинА. М. К проблеме содержания и формы в лингвистике/ /Ленинизм и теоретические проблемы языкознания.— М.: Наука, 1970.

111. Он же. Структура предложений и их модели.— JL, 1968.

112. Назаров А. Н. К вопросу о выделении неполных предложений в особый грамматический тип // Труды III-IV конференции кафедр русского языка пединститутов Поволжья.— Куйбышев, 1963.

113. Наумова Н. Ф. Принцип деятельности в социологии.— Эргономика, 1976, №10.

114. Новицкая И. М. О трёх характеристиках связи между предложениями целого текста// Вестник ЛГУ, сер. История, язык и литература, 1973, №8.114.0всянико-Куликовский Д. Н. Синтаксис русского языка. СПБ, 1912.

115. Огурцов А. П., Юдин Э. Г. Деятельность// БСЭ, т.8., М., 1970.

116. Он же. От принципа к парадигме деятельности.— Эргономика, 1976, №10.

117. Ольховиков Б. Н. Некоторые вопросы лингвистической системы В. Гумбольдта/В связи с 200-летием со дня рождения//Учёные записки МГПИИЯ, т. 39,1968.

118. Он же. Одно общее замечание о системе В. Гумбольдта// Учёные записки МГПИИЯ, т, 39, 1968.

119. Основные построения описательной грамматики современного русского литературного языка.— М.: Наука, 1966.

120. Откупщикова М. И. Синтаксис связного текста.— Л., 1982.

121. Paul Н. Deutsche grammatik. В. IV. Halle, 1920.

122. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении.— М., 1956.

123. Полянский А. Н. Формы и функции неизречённого в текстах художественной литературы // ФН, 1990, №2.

124. Постовалова В. И. Язык как деятельность: опыт интерпретации концепции В. Гумбольдта.— М.: Наука, 1982.

125. ПоповА. С. Сегментация высказывания//Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского языка.— М., 1967.

126. Попова И. А. Неполные предложения в современном русском языке // Труды Института языкознания АН СССР, т.2. 1953.

127. Потебня А. А. Из записок по русской грамматике, т. 1,2. 1888.

128. Он же. Из лекций по теории словесности.— Харьков, 1894.

129. Пешковский А. М. Школьная и научная грамматика.— М., 1918.

130. Потебня А. А. Мысль и язык// Полное собрание сочинений, т. 1.— Харьков, 1926.

131. Почепцов Г. Г. Конструктивный анализ структуры предложения.— Киев: Высшая школа, 1971.

132. Проблемы синтаксической семантики // Тезисы Всесоюзной конференции.— М.: изд. МГПИИЯ, 1976.

133. Прокопович Н. Н. Словосочетание в современном русском литературном языке.— М., 1966.

134. Почепцов Г. Г. Про семантичш плани речення//Мовознавство, 1973, №5.

135. Проблемы грамматической семантики.— Ростов-на-Дону: изд. РГУ, 1978.

136. Принципы и методы семантических исследований.— М.: Наука, 1976.

137. Прияткина А. Ф. Русский язык. Синтаксис осложнённого предложения.— М.: Высшая школа, 1990.

138. Рамишвили Г. В. Вопросы энергетической теории языка.— Тбилиси, 1978.

139. Он же. Уровень референции и семантической интерпретации в языке// Сообщения АНГССР, т. 1. 1979.

140. Распопов И. П. Номинативные предложения, именительный темы и номинативный темы и номинативный заголовок // Материалы по русско-славянскому языкознанию.— Воронеж, 1976.

141. Он же. Несколько замечаний о так называемой семантической структуре предложения // Вопросы языкознания, 1978, №5.

142. Розенталь Д. Э. Практическая стилистика русского языка.— М., 1987.

143. Он же. Ответы читателям // РЯШ, 1983, №2.

144. Он же. Ленин и диалектика.— М.: ВПШ, 1963.

145. Рубинштейн С. Л. Проблемы деятельности и сознания в системе советской психологии.— М., 1945.

146. Русский язык и советское общество: морфология и синтаксис современного русского литературного языка.— М.: Наука, 1968.

147. Руднев А. Г. Синтаксис осложнённого предложения.— М., 1959.

148. Рыбакова Г. Н. О некоторых особенностях одночленного сложноподчинённого предложения // Вопросы синтаксиса и методики его преподавания в школе и в вузах.— Краснодар, 1966.

149. Она же. О парцелляции местоименно-сопоставительных конструкций // Вопросы языка и литературы.— Краснодар, 1968.

150. Рянская Э. М. Проспекция как часть аспектуальности // ФН, 2002, №4.

151. Русская грамматика, т. 2.— М.: Наука, 1980 /1982/.

152. Реформатский А. А. Введение в языковедение.— М.: Просвещение, 1967.

153. Современный русский язык, ч. 2// Под ред. П. П. Шубы.— Минск, 1981.

154. СолганикГ. Я. Синтаксическая стилистика.— М.: Высшая школа, 1973.

155. СкрибникЕ. К. Полипредикативные синтаксические предложения в бурятском языке: структурно-семантические описания. — Новосибирск: Наука, 1988.

156. Слюсарева Н. А. О некоторых проблемах иерархической организации языка // Единицы разных уровней грамматического строя и их взаимо- действие.— М.: Наука, 1969.

157. Сиротинина О. Б. Лекции по синтаксису русского языка.— М.: Высшая школа, 1980.

158. Скребнёв Ю. М. Введение в коллоквиалистику.— Саратов, 1985.

159. Сковородников А. П. Экспрессивные синтаксические конструкциисовременного русского языка.— Томск, 1981.

160. Он же. О критерии эллиптичности в русском синтаксисе / По материалам современной советской литературы // ВЯ, 1973, №3.

161. СкрелинаЛ. М. Некоторые вопросы развития языка.— Минск, 1973.

162. Она же. Из наблюдения над языковыми изменениями//ВЯ, 1968, №1.

163. Суровцев А. Н. Функции придаточных предложений причины в современном русском языке // Учёные записки ЛГУ, сер. Филолог. Наук, вып. 21. Л., 1955.

164. Он же. Сложное предложение с многочленным подчинением придаточного // Учёные записки ЛГУ, сер. Филолог, наук, вып. 38. Л., 1958.

165. Словарь литературоведческих терминов.— М.: Просвещение, 1974.

166. Тарланов 3. К. К вопросу о сегментированных конструкциях в русском языке // Учёные записки ЛГПИИ им. Герцена, т. 366.— Петрозаводск, 1969.

167. Тенишев В. Н. Деятельность человека.— СПБ, 1897.

168. Теория речевой деятельности.— М., 1968.

169. Теоретические проблемы социальной лингвистики.— М.: Наука, 1981.

170. Тошович Б. Об одном типологическом различии в грамматико-стилистической системе русского и сербохорватского языков//Русский язык за рубежом, 1987, №5.

171. Тулина Т. А. Функциональная типология словосочетания. — Киев, Одесса: Вища школа, 1976.

172. Фёдоров А. К. Трудные вопросы синтаксиса//Пособие для учителя. — М.: Просвещение, 1972.

173. Филин Ф. П. О некоторых философских вопросах языкознания / Ленинизм и теоретические проблемы языкознания.— М.: Наука, 1970.

174. Философский словарь // Под ред. М. М. Розенталя и П. Ф. Юдина.— М.: Политиздат, 1963.

175. Философский словарь // Под ред. И. Т. Фролова.— М.: Политиздат, 1981.

176. ЦойА. А. О так называемых усечённых, или недоговоренных, предложениях // РЯШ, 1971, №6.

177. Чеснокова JI. Д. Семантические типы членов предложения с двойными отношениями в русском языке.— Ростов-на-Дону: изд. РГУ, ч.2, 1973.

178. ЧеремисинаН. В. Стационарные предложения как коллокиальный феномен // Теория и практика лингвистического описания разговорной речи. — Горький, 1982.

179. Чейф У. JT. Значение и структура языка.— М.: Прогресс, 1975.

180. Шанский H. М. В мире слов//Пособие для учителей. — М.: Просвещение, 1971.

181. Шахматов А. А. Синтаксис русского языка.— М., 1941.

182. Шведова Н. Ю. О соотношении грамматической и семантической структуры предложения // Славянское языкознание.— М.: Наука, 1973.

183. Она же. Активные процессы в современном русском синтаксисе.— М., 1966.

184. Она же. Место семантики в описательной грамматике//Грамматическое описание славянских языков: концепция и методы.— М.: Наука, 1974.

185. Шевцова А. А. Неполные предложения в современном русском языке. — Донецк: изд. Дон ГУ, 1978.

186. Швец А. В. Публицистический стиль современного русского языка.— Киев, 1979.

187. Шмелёв Д. Н. Синтаксическая членимость современного высказывания в современном русском языке.— М.: Наука, 1976.

188. Ширяев E.H. Бессоюзное сложное предложение в современном русском языке.— М.: Наука, 1986.

189. ШевырёвВ. С. Задачи разработки категории деятельности как теоретического понятия. — Эргономика, 1976, №10.

190. ШтурминН. Е. Сложноподчинённые предложения с придаточными изъяснительными, состоящими из относительных слов//РЯШ, 1981, №5.

191. ШпетГ. Г. Внутренняя форма языка: этюды и вариации на тему Гумбольдта.— М., 1925.

192. Щедровицкий Г. П. Проблемы построения системной теориисложного популятивного объекта // Системные исследования.— М., 1975.

193. ЩербаЛ. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. Т. I.—Л., 1958.

194. Щетинин Л. М. Синтаксические категории и их функции в речи.— Ростов-на-Дону: изд. РГУ, 1972.

195. Эйхбаум Г. Н. Аспекты изучения обособленных членов предложения // Вестник ЛГУ, сер. Ист., язык, лит-ра, вып. 1, 1974.

196. Энгельс Ф. Диалектика природы.— М., 1947.

197. Юдин Э. Г. Системный подход и принципы деятельности.— М., 1978.

198. Он же. Понятие деятельности как методологическая проблема.— Эргономика, 1976, №10.

199. Юхт В. Л. Некоторые вопросы неполных предложений: на материале современного английского языка // ФН, 1962, №2.

200. Языковая номинация: общие вопросы.— М.: Наука, 1977.

201. Ярцева В. Н. О взаимосвязи элементов языковой системы // Единицы разных уровней грамматического строя и их взаимодействие.— М.: Наука, 1969.

202. ПярнпууА. А. Программирование на алголе и фортране.— М.: Наука, 1978.

203. Каранська М. У. Сполучники «що», «щоб» 1 граматичш конструкцп з ними в сучаснш украшсьюй л1тературнш мовь Киев: изд. АН УССР, 1962.

204. Иванникова Е. А. О структурной факультативности и структурной обязательности в синтаксисе // ВЯ. 1965, № 5.

205. Шведова Н. Ю. О понятии регулярная реализация «структурной схемы простого предложения» // Мысли о современном русском языке.— М.: Просвещение, 1969.

206. Никитин В. М. Трансформационный анализ и возможности его применения в школе // РЯШ, 1969, № 1.

207. Курс сучасно\' украУнськоТ л1тературно1 мови, т. II Синтаксис. — Кшв: Радянська школа, 1951.

208. Милых М. К. О классификации сложноподчиненных предложений // Доклады восьмой научно-теоретической конференции.— Ростов-на-Дону, 1965.

209. Фант Г. Акустическая теория речеобразования. М., 1964.