автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Типология утопического мышления в литературе Серебряного века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Типология утопического мышления в литературе Серебряного века"

На правах рукописи

005052786

Суслопарова Галина Дмитриевна

ТИПОЛОГИЯ УТОПИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ

СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА (СИМВОЛИЗМ, ФУТУРИЗМ, НОВОКРЕСТЬЯНСКАЯ ПОЭЗИЯ)

Специальность 10.01.01 —русская литература

Автореферат

Диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

о 4 ОКТ 2012

Москва

2012

005052786

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы XX века филологического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова

доктор филологических наук, профессор Солнцева Наталья Михайловна

Терёхина Вера Николаевна

доктор филологических наук, Институт мировой литературы имени А. М. Горького РАН, ведущий научный сотрудник отдела новейшей литературы и литературы русского зарубежья

Урюпнна Анна Сергеевна

кандидат филологических наук, Государственный Литературный музей, научный сотрудник

Литературный институт им. А. М. Горького

Защита состоится 18 октября 2012 года в 16:00 на заседании диссертационного совета Д 501.001.32 при Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова по адресу: 119991, Москва, Ленинские горы, МГУ им М. В. Ломоносова, 1-й корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного университета (1-й учебный корпус гуманитарных факультетов).

Автореферат разослан 17 октября 2012 года.

Р

Ученый секретарь диссертационного совета, /} Голубков

доктор филологический наук, профессор / Михаил Михайлович

/ у7

Ы1

Научный руководитель: Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

Общая характеристика работы

Предметом исследования являются утопические проекты, реализованные в творчестве писателей различных эстетических групп Серебряного века. Подобное исследование позволяет обнаружить, с одной стороны, универсальные характеристики литературы, ее связь с историческим, культурпым, философским контекстом, общие мотивации содержания и художественных особешюстей текстов; с другой — индивидуальные интеллектуальные, социальные, биографические условия творческой эволюции писателя, специфику генезиса того или иного литературного явления. На основе рассмотрения произведений таких авторов, как

A. Белый, В. Маяковский, В. Хлебников, С. Есенин и других, нами предлагается следующая типология утопий: 1) теургическая, 2) историософская, 3) лингвистическая, 4) космически-антропоцентрическая, 5) революционно-мессианская, 6) крестьянская утопия «мужичьего рая», 7) религиозно-мессианская.

Рассмотренные типы позволяют говорить об общности попыток преодоления кризисного состояния мира через преображение природы человека; в то же время выявляется специфика утопического модуса внутри каждого из рассмотренных литературных направлений, обусловленная их эстетико-философскими основаниями, что составляет актуальность исследования.

Материалом исследования стали произведения А. Белого, в творчестве которого реализовался целый ряд утопических идей Серебряного века, а также

B. Маяковского, В. Хлебникова, А. Крученых, С. Есенина, П. Карпова, А. Ганина.

Цель работы — выявление типологии утопического сознания в работах писателей с несхожими религиозными, философскими, художественными, политическими установками. Подобная типология рассматривается как показатель общих тенденций развития русской гуманитарной мысли. Задачи исследования: 1) Описание сути теургического, историософского, лингвистического, космически-антропоцентрического, революционно-мессианского, крестьянского и национально-мессианского типов утопий. 2) Анализ утопических мотивов в художественных произведениях в аспекте мировоззренческих и текстуальных совпадений.. 3) Определение религиозно-философского контекста утопических проектов, обнаружение прямых источников их положений. 4) Исследование индивидуальной и авторской интерпретации традиционных утопий.

Определение жанровой специфики утопии не входит в задачи исследования1.

В начале XX в. утопическое мышление претерпевает стремительную эволюцию; помимо традиционных социально-политических, религиозных, научных появляются иные проекты, обозначаемые как «экоутопия», «практопия», «эупсихия», «дистопия», «какатопия»; Серебряный век характеризуется как «панутопический»2. Получают развитие эстетическая и лингвистическая утопии. Среди диссертационных исследований, посвященных литературным рецепциям утопий, можно назвать работы О. А. Павловой «Русская литературная утопия 1900—1920-х гг. в контексте отечественной культуры» (200б), Н. А. Царевой «Историософская утопия русского символизма: На материале творчества Дм. Мережковского и А. Белого» (2001), Ким Сонг Иль «Русская литературная утопия первой четверти XX века» (1998), Е. С. Долгиной «Проблемы культуры в русской литературной утопии XIX—XX веков» (2008).

Печатные труды, предметом которых является утопическое мышление, можно объединить в следующие группы:

1) Работы, посвященные взаимодействию утопии и мифа. Сюда относятся исследования таких авторов, как Р. Барт, Г. Гадамер, Д. Кэмбел, Ю. Левада и др. В то время как одни (например, Ф. Кессиди) склонны к отождествлению утопии и мифа, другие (А. Тигер, Э. Баталов, Ж. Сорель, Ф. Полак) пишут об их принципиальной разнице. Популярна тема о Золотом веке как универсальном источнике утопий (С. Евдокимов, О. Палова, М. Элиаде), о связи между мифологией и утопией в произведениях Платона (А. Лосев, Г. Маркузе).

2) О взаимодействии религиозного и утопического сознания писали К. Доусон, Ф. Кессиди, Ч. Кирвель, Ю. Левада, К. Ранер, П. Тилих. Кроме того, В. Шестаков и Ф. Аинса предлагают классификацию отношений Церкви и государства в утопических проектах. Магистральной темой становится развитие религиозного утопизма (также определяемого как «утопии ордена»3), которое связывается с деятельностью еретических сект

Нами учтены положения и выводы таких исследователей специфики жанра утопии и его эволюции, как А. Е. Ануфриев, А. Т. Бегалиев, Н. В. Ковтун, О. А. Павлова, Г. Д. Сысоев, Т. В. Чернышева, Е. Шацкий, М. Нихё и Л. Геллер.

2 Павлова О. А. Русская литературная утопия 1900—1920-х гт. в контексте отечественной культуры. Дис. докт.

филол. наук. Волгоград: Волгоградский гос. ун-т, 2006. С. 11. Шацкий Е. Утопия и традиция. М.: Прогресс, 1990. С. 120.

3) Антропологическая утопия получила развитие в конце XIX — начале XX в. в связи с идеями Ф. Ницше, Л. Фейербаха. Работы, посвященные антропоцентрической утопии, принадлежат Н. Бердяеву, С. Булгакову, Е. Трубецкому и др.

4) Проблема нравственного совершенствования человечества в утопическом сознании исследуется в работах Э. Блоха, Т. Горячевой, Ф. Майора, С. Сысоева, И. Тузовского, В. Чаликовой, В. Шестакова и др. Уже в наиболее репрезентативных произведениях жанра, как, например, «Утопия» Т. Мора, жители идеального общества описываются свободными от низких человеческих страстей. В качестве нравственно-этических утопий выделяются сочинения Вольтера, Я. Коменского, Ж. Руссо, Ф. Шиллера.

5) Работы, рассматривающие утопическое сознание в русле эсхатологизма, принадлежат таким авторам, как А. Ануфриев, Б. Гройс, С. Евдокимов, Б. Егоров, М. Капустин, И. Могилева, Л. Моршихина, Г. Пономарева, В. Шестаков, В. Чаликова и др. Во многом благодаря открытиям в науке (идея мультиверсума, существование параллельных измерений и др.), в философии и культуре (ощущение переломной эпохи, необходимость выработки путей обновления действительности), историческим событиям (мировая война, Февральская и Октябрьская революции) определился эсхатологический характер утопий XX в.

Научная новизна работы определяется установкой на поиск общих и отличных характеристик утопических идей в основе художественных текстов трех эстетических направлений; обращением как к изученным, так и к мало исследованным произведениям; интеллектуальным контекстом, который привлечен для выявления специфических черт утопических концепций в творчестве В. Маяковского, В. Хлебникова, А. Белого, С. Есенина, А. Ганина, П. Карпова и др. Нами рассмотрено влияние взглядов А. Безант, Ф. Ницше, Оригена, Э. Сведенборга, В.Соловьева, Р. Штейнера, на формирование теургической утопии в творчестве А. Белого. Идеи Ф. Ницше и Ф. Фейербаха составили контекст космически-антропоцентрической утопии В. Маяковского. Мы также обратились к богостроительским исканиям и установкам марксизма как имеющим отношение к формированию мессианско-революционной утопии. Нами привлекаются положения философии Т. Карлейля о сакральной сущности аграрного труда и социализме,

гегемон которого — крестьянин. Крестьянский утопизм связан с идейными течениями, популярными в кругах представителей высокой культуры: скифством, голгофским христианством и др.

На защиту выносятся следующие положения: ■ I.

• Теургическая концепция творчества А. Белого предстает как утопическая попытка синтеза познавательной, религиозной и творческой деятельности, обладающей потенциями непосредственного преображения действительности. Контекстом является «Теория соответствий» Э. Сведенборга, в которой представлена попытка символического прочтения сакрального текста. Утопический мотив оббжения человека в творчестве А. Белого предстает как идея воплощения Христа в человеческой плоти.

• На первый план в лингвистической утопии А. Белого выходит идея о сакральной связи между звуком и смыслом, представления о теургических потенциях слова.

• В развитии историософской утопии А. Белого отразилось мистическое толкование исторических событий.

П.

• Космически-антропоцентрическая утопия в творчестве В. Маяковского представляла идею утверждения сильной творческой личности. Формирование революциохшо-мессианского типа утопии обусловлено переходом от антропоцентрической картины мира к парадигме восстания масс и культа коллективного сознания. В качестве источника (помимо названных выше) выделяется идеология А. Богданова.

• Лингвистическая утопия футуризма основывалась на максиме об интуитивном восприятии заумного языка и перспективе создания универсальной коммуникативной системы. Лингвистическая утопия Хлебникова вбирала в себя задачи поиска совершенных языков и обнаружения их общей пра-матрипы, попытку построения априорного языка логики, а также проекта универсального апостериорного языка.

• Утопия «мужичьего рая» в творчестве новокрестьяиских поэтов основывалась на представлениях о том, что крестьянская (народная) культура являлась фундаментальной характеристикой русского мира. Революционно-мессианская утопия в их произведениях выразилась в теме избраннической роли России как импульса духовного обновления всего мира.

Теоретико-методологическая основа. В систематизации материала мы опирались на труды историков и теоретиков литературы, принадлежащих к университетским научным школам: А. Авраменко, М. Голубкова, А. Карпова, О. Клинга, JI. Колобаевой, С. Кормилова, А. Леденёва, М. Михайловой, И. Ничипорова, Е.Рудневой, Е. Скороспеловой, Н.Солнцевой, В.Хализева, Л. Чернец, А. Эсалнек; на монографии и статьи исследователей творчества символистов (3. Минц и др.), авангарда (В. Терёхипой, Н. Харджиева и др.), новокрестьян (Н. Шубниковой-Гусевой и др.). Теоретической базой для осмысления утопии как литературного жанра послужили труды таких авторов, как Ф. Аинса, А. Ануфриев, Э. Баталов, Л. Геллер, М. Нике, Б. Гройс, С. Евдокимов, Ч. Кирвель, А. Кирхенгейм, В. Лекторский, Л. Мамфорд, К. Мангейм, О. Павлова, Г. Сысоев, И. Фролова, В. Чаликова, Е. Шацкий, Е. Эгильский и др. В выявлении типов утопии приоритетным является литературоведческий подход, связанный с концепциями Д. Лихачева, И. Смирнова, В. Иванова. В работе использованы элементы мотивного, мифопоэтического, интертекстуального анализа.

Апробация работы. В полном объеме диссертация обсуждалась на заседании кафедры истории русской литературы XX века филологического факультета МГУ им М. В. Ломоносова. Результаты исследования изложены в публикациях и в докладах на следующих научных конференциях: Международный научный симпозиум «Сергей Есенина: диалог с XXI веком» (Москва — Константиново, 2010), Международная научная конференция «Ломоносов 2010» (Москва, 2010), International Academic Conference of Arts and Science (Harvard University, 2010), The 3rd International Academic Conference. Consciousness, Theatre, Literature and the Arts. (Lincoln University, 2009), Международный симпозиум «Мир детства в русском зарубежье» (Москва, 2009).

Практическая значимость работы определяется возможностью использования ее содержания в специальных исследованиях, а также при подготовке лекций по истории русской литературы XX в., спецкурсов и спецсеминаров, посвященных проблеме формирования и эволюции утопий в литературе Серебряного века.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.

Основное содержание работы

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, освещается состояние ее научной разработанности, определяются цели, задачи, методологическая основа исследования, раскрываются положения, выносимые на защиту.

Глава I. Утопические установки Андрея Белого

Как отмечает Л. А. Колобаева, «символизм мыслился как некое новое миропонимание, как особый тип культуры и жизнестроения4. Развивая указанную мысль, мы рассматриваем ряд эстетических положений символизма в утопическом ключе: их реализация должна была привести общество к идеальному состоянию, открыть путь к преображению внутреннего «я», вывести человечество на новую ступень эволюционного развития.

В исследован™ подчеркивается синтетический характер утопического мышления А. Белого. В художественной теории и практике поэт пытался привести к общему знаменателю вопросы философии и искусства, этики и эстетики. В одной системе объединялись такие различные концепции, как богочеловечество В. Соловьева и «сверхчеловек» Ф. Ницше, антропософская идея «Импульса Христа» (Р. Штейнер) и идеи «скифства» и др. Мы выделяем три типа утопии в его работах: 1) теургическую, 2) лингвистическую, 3) историософскую.

§ 1. Теургическая утопия в творчестве А. Белого. Художественное творчество мыслилось Белым как преображающее действительность. Одним из основных источников формирования этой концепции были положения В. Соловьева о поэзии как продолжении «художественного дела, начатого природой»5, воплощении

* Колобаева Л. А. Русский символизм. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. С. 12.

Соловьев В. Общий смысл искусства Н Соловьев В. С. Смысл любви: Избранные произведения / Сост., вступ. ст., ко.чмент. Н. И. Цимбаева. М.: Современник, 1991. С. 70.

8

«добра в материальном мире» 6 . Утопизм теургической теории символистов заключается в неразделении сфер литературы и реальной "жизни, в гипертрофии возможностей творческой личности, в разрушении пределов ее преобразующих амбиций. Все это отразилось как в теоретических работах А. Белого «Символизм как миропонимание» (1904), «Искусство будущего» (1907), «Фридрих Ницше» (1908), «Символизм» (1909), «Проблема культуры» (1910), «На перевале» (1920) и др., так и в его творческой практике.

Идеи Ф. Ницше, высказанные в «Рождении трагедии из духа музыки» (1872), где особое место отводится музыкальному началу в искусстве, ритму и «дионисийской» стихийности, а также концепции «сверхчеловека» («Так говорил Заратустра», 1883—-1885), получили развитие в творчестве Белого. Однако положения ницшеанства обогащались и влиянием В. Соловьева и Р. Штейнера. Например, понятие «сверхчеловек» функционировало как инвариантный термин в теософской теории о последовательной смене рас — духовной эволюции человечества, на высших ступенях которой достигается ощущение единства «я» и коллектива. В этом контексте формировался образ писателя-мессии, с одной стороны, утверждающего свою творческую индивидуальность, а с другой — стремящегося к новой религиозности («Аргопавты», 1904; «Человек», 1918; «Золото в лазури», 1904, «Адам. Записки, найденные в сумасшедшем доме», 1908). Концепция Белого оказывается ближе к взглядам В. Соловьева, чем Ф. Ницше: на первый план выходит идея всеединства, переосмысленная в концепции индивида как всеединства личностей.

Идею оббжения в творчестве Белого рассматривается в контексте религиозно-философских систем Р. Штейнера, В. Соловьева, Оригена, А. Безант. Представления о возможности обнаружения, воспитания, развития и культивации в человеке божьей сути сближаются с учением Р. Штейнера. Для доктора антропософии Христос — символ, на который следует ориентироваться любому вставшему на путь духовного развития. В то же время Белый подразумевает буквальное воплощение Христа в человеке, что отсылает уже к системе А. Безант. Президент антропософского общества считала (в отличие от Штейнера) возможным реальное воплощение Христа в отдельно взятом человеке («Лестница жизни. Этапы расширения индивидуального

'Тамже.С. 71.

сознания», 1898). Споря со Штейнером, Безант утверждала, что Христос не просто дал единичный импульс для развития, но являлся идеалом, которого при определенных мистико-духовных практиках может достичь каждый. Мотивы, связанные с этими установками, рассмотрены нами на примере сборника «Золото в лазури» (1904), статей «Глоссолалия. Поэма о звуке» (1922), «Душа самосознающая» (1926), а также книги «Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности. Воспоминания о Штейнере» (1917).

Развитие теории теургического творчества связывается нами также с наследием Э. Сведенборга (1688—1772), которое было широко известно деятелям Серебряного века. А. Белый не раз упоминает о Сведенборге и в воспоминаниях об Л. Блоке, и в поэтическом творчестве, в частности в поэме «Первое свидание» (1921). По Сведенборгу, все слова в Священном Писании имеют скрытый смысл; Белый рассматривал Свящешюе Писание как символический текст, а собственные произведения по задачам и способам их воплощения сближал с сакральными. Мы обращаем внимание на образ солнца как символ божественной премудрости в текстах Сведенборга («Солнце на небесах есть Божественная истина, а тепло небесное — Божественное благо, исходящее от Господа как солнца»7) и Белого («Духовное знание есть это солнце» 8); рассмотрена функциональность символа солнца в лирике сборника «Золото в лазури», рассказе «Аргонавты» (1904), статье «Утопия» (1921).

§ 2. Лингвистическая утопия в творчестве А. Белого. Лингвистическая утопия Белого космогонична: роль звука приравнивается им к акту творения мира («Магия слов», 1909; «Жезл Аарона», 1917; «Глоссолалия», 1922). Как и для Штейнера, для Белого скрытая сущность звука состояла в преображающей способности: звук, в отличие от понятий, воздействует на астральное тело человека, становится инструментом проникновения в более «тонкие планы». Произнесение поэтического слова может привести, согласно Белому, к преображению, в ходе которого человек является одновременно и творцом вселенной, и ее конечным результатом. В «Глоссолалии» Белый выразил эту идею следующим образом: «Воплощение соединений всех букв — человек — существует как целостность многоразличия звуков; мы созданы словом; и словом своим создаем, нарицая, все

7 Сееденборг Э. О небесах, о мире духов и об аде. / Предисл. X Л. Борхеса. СПб.: Аифора, 2006. С. 75.

Белый А. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении совремешюсти. Воспоминания о Штейнере. М.: Республика, 2000. С. 473.

вещи; имеиованье — творение; именование — алхимический опыт соединения звуков» 9 (курсив мой — Г. С.). Бог, воплощающийся в человеке, и есть его внутре1шее творческое «я»: «Ягве, нисходящий на землю: то: "Я" — человека. И — восстает человек» 10. Божественная основа мира понимается, прежде всего, как звучащая, поэтому создание произведения оказывается тождественным акту Творения при помощи сакрального звука.

§ 3. Контекст историософской утопии А. Белого. Историософская утопия Белого формировалась в контексте идей Р. Штейнера, В. Соловьева, Э. Сведенборга, Р. В. Иванова-Разумника. Кроме того, трактовка революционных событий как необходимой и осознанной жертвы ради грядущего обновления, дает основания для типологического сближения с идеями голгофского христианства. Все это позволяет говорить о мистическом характере историософской утопии Л. Белого, по его словам, «Россия инсценирует мистерию, где Советы — участники священного действа" Указанные идеи получили художественное осмысление в произведениях «Христос Воскрес», (1918), «Йог», (1918) и др.

По поводу поэмы «Христос Воскрес» (1918) Иванов-Разумник говорил: «Повторение библейской мистерии осмысливается как очередной акт творения нового лика мира в вечной мистерии бытия»12. Он же сближал это произведение с «Инонией» (1918) С. Есенина и «Двенадцатью» (1918) А. Блока, говоря, что в них Россия предстает как «Новая Назарея» 13 . Все перечисленные произведения объединяет мистико-религиозная трактовка революционного движения. В частности, в произведешш «Христос Воскрес» развиваются антропософские представления о том, что события, разворачивающиеся на «тонких планах» бытия, коррелируют с ходом реальной истории. Так, в поэме голгофские события предстают как повторяющаяся в веках мистерия, Назарея получает воплощение в Третьем Интернационале, а концепция жертвенности становится обязательным условием грядущего обновления.

9 Белый А. Глоссолалия. Поэма о звуке. Томск: Водолей, 1994. С. 73.

10 Там же. С. 71.

" Авдрей Белый и Иванов Разумник. Переписка / Публ., вступ. ст. А. В. Лаврова и Дж. Мальмсгада. СПб.: АпЛепсиш. Феникс, 1998. С. 107.

12 Иванов-Разумник Р. В. Творчество и критика. СПб.: Прометей, 1912. С. 78.

13 Иванов-Разумник Р. В. Россия и Инония// Наш путь. 1918. № 2. С. 81.

Историософская утопия Белого, кроме влияний «скифства» и голгофского христианства, как мы уже отмечали, была тесно связана с философией В. Соловьева. На восприятие России как места воплощения Царства Божия на земле оказал проект о главенстве вселенской Церкви в государстве. Не исключена и родственность позиций Белого и Сведенборга, прежде всего — идея шведского философа о необходимости раскрытия Божественной мудрости и установления новой церкви. Новый Иерусалим становится не просто аллегорией Царства Божия на земле, но мотивацией получения тайного знания через мистическое прозрение.

Глава II. Утопии в творчестве футуристов

Формирование утопического сознания русского футуризма обусловлено социокультурными факторами, прежде всего — переходом от антропоцентристскои картины мира и утверждения индивидуализма к культу коллективного сознания. Данный переход был связан с индустриализацией общества, распространением марксистской идеологии. Концепция будущего в теории и практике футуристов предстает как идеализированная, связанная с верой в прогресс и необходимостью устранения каких-либо препятствий на его пути.

§ 1. Философский контекст формирования утопических концепций в творчестве В. Маяковского. Космически-антропоцентрическая утопия В. Маяковского 1914—1917 гг. («Облако в штанах», 1915; «Война и Мир», 1915— 1916; «Человек», 1916—1917) проникнута утверждением индивидуализма, внутренним раскрепощением и развитием творческого потенциала человека. Важнейшим контекстом становится философия Ф. Ницше, в частности такие категории, как «переоценка ценностей», «воля к власти», «витализм». Ряд сентенций Ницше получил поэтические аналогии в текстах Маяковского: христианство как «метаморфозы рабства»14— «На сердце цепь — / "Религия"» [Т1, 277]15; образ лирического героя как «крикогубого Заратустры» [1; 274], «тринадцатого апостола» [1, 199] и т. д. Идея сохранения традиционных ценностей отходила на второй план по сравнению с задачей глобального обновления через разрушение старого мира: «Ковром / вселенную взвей. / Моль / из вселенной выбей!» [2; 266]. Вслед за Ницше,

14

Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей // Собр. соч.: в 5 т. СПб.: Азбука, 2011. Т. 4. С. 160.

15 Здесь и далее цкт. но: Маяковский В. В. Полное собр. соч.: В 12 т. / Под ред. Н. Н. Асеева. М.: Худож. литература, 1930 (в скобках указаны номера страниц и томов).

писавшем, что «существование мира может быть оправдано лишь как эстетический феномен»16, в поэзии Маяковского появляется мотив превосходства эстетики над религиозным началом, явленное, например, в строках «И Бог заплачет над моею книжкой!» [1; 58].

Богоборческие мотивы в творчестве Маяковского суть признание правомерности претензий человека на статус творца, декларация законности воли к власти. В поэме «Человек» (1916—1917) лирический герой утверждает собственное могущество («Есть ли / чего б не мог я?» [1; 273]), выступает как демиург («Хотите, / Новое выдумать могу / животное? Будет ходить / двухвостое / или треногое» [1; 273]). В предреволюционных поэмах широко представлены мессианские притязания.

Близким апокалиптическому мироощущению Маяковского было творчество В.В.Розанов17. В частности, знаменитые строки «недоучка, крохотный божик» [1; 205] можно рассматривать в контексте идей Розанова, писавшего о Христе неспасающем, Боге «немощи, изнеможения»18. Однако Розанов осознает и свою «немочность». Маяковский идет гораздо дальше констатации бессилия Бога или «спора равновеликих сил»19. Свержение Абсолюта представляется лирическому герою главной целью: «Шутка ли! / К богу на-дом! / У рая, в облака бронированного, / дверь расшибаю прикладом. <...> Бежали, / все бежали, / и Саваоф, / и Будда, / и Аллах, / и Иегова» [1; 247].

Маяковский — максималист, для него сила, здоровье — онтологический признак нового человечества («Жилы и мускулы молитв верней» [Т1, 192]; «Я знаю — / солнце померкло б, увидев / наших душ золотые россыпи!» [Т1, 192] и др.); его тексты подтверждают тезу А. Крученых: футуристы «перещеголяют» Ницше — «человека "утонченной" мозговой кашицы»20. Но если Хлебников в переустройстве мира и человека — исполнитель «мира рока» («И я свирел в свою свирель...», 1908), предлагал сменить законы быта «уравнениями рока»21 («Воззвание председателей

16 Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Собр. соч.: в 5 т. Т. 1. С. 22.

" Подробнее об этом: Кацис Л. Ф. Достоевский. Розанов. Маяковский (о литературных истоках поэмы «Про это») // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1993. Т. 52. № 6. С. 52—68.

18 Розанов В. Собрание сочинений. Апокалипсис нашего времени / Под общ. ред. А. Николюкина. М.: Республика, 2000. С. 14.

"Се.«екова С. Владимир Маяковский Ч Русская литература 1920—1930-х годов. Портреты поэтов. В 2-х т. / Ред.-сост. А. Г. Гачева, С. Г. Семенова. М: ИМЛИ РАН, 2008. Т. 1. С. 443.

30 Крученых А. Стихи В. Маяковского // Владимир Маяковский: Pro et contra / Сост. В. II. Дядичев. СПб.: РХГА, 2006. С. 216, 217.

21 Хлебников В. Творения / Общ. ред. М. Я. Полякова, сост., коммент. В. П. Григорьева, А. Е. Парниса. М.: Сов. писатель, 1987. С. 41, 614.

земного шара», 1917), то в космогонических проектах Маяковского воля к собственной власти над миром первична.

После 1917 г. романтический индивидуализм уступил место соборности, единению с коллективом, что рассматривается нами на примере таких произведений, как «150 000 000» (1916—1917), «Мистерия-Буфф» (1918), «Пятый интернационал» (1922). Революционно-мессианскую утопию Маяковского можно охарактеризовать как основанную на идее апокалиптического обновления, совершаемого стихийным движением коллектива, сплоченного идеей лучшего будущего для всех.

В этом сдвиге отразилась и специфика двух революций. Стихийная и идеологически пестрая Февральская революция представала в сознании некоторых писателей и мыслителей в романтическом ключе, виделась залогом реализации потенциала творческой личности, ее освобождения. Октябрьская революция, напротив, была результатом инициативных действий революционной организации с ясно очерченной идеологией. Маяковский выразил новую парадигму в хрестоматийных строках «Мы говорим Ленин, / подразумеваем — / партия, / мы говорим / партия, / подразумеваем—/ Ленин» [6; 179].

М. М. Голубков писал о роли «организационной теории» А. Богданова в деле построения культуры нового типа: «Представления о пролетариате как о новом мессии характеризовали иллюзорно-утопическое сознание творцов революции в начале 20-х годов22. Исследователь подчеркивает, что «организационная теория» Богданова легла «в основу планов строительства пролетарской культуры»23. Переход от одного типа утопии к другому отразил важнейший идеологический слом начала XX в. и рассматривается нами в связи с распространением марксизма, а также системами А. Богданова, А. Гастева и теоретических положений Пролеткульта, ЛЕФа.

§2. Концепции лингвистических утопий футуристов. Лингвистические установки футуристов, во-первых, обусловлены проектом развития языка для вербального выражения реальности в ее познанных и непознанных измерениях и, во-вторых, задействуют обновленный язык как средство переустройства действительности и объединения человечества. Таким образом, футуристские

s Гтуаков М. А£ История русской литературной критики XX века (1920—1990-е годы). М.: Изд-й цекгр Академия, 2008. С. 75.

23 Там же. С. 76.

языковые концепции укоренены в гуманитарных и естественных науках, направленных на изучение мира, и проецируют утопии, нацеленные на социальный, культурный, антропологический, онтологический слом.

В работе рассматриваются идеи освоения четвертого измерения: труды математика Ч. Хинтона, П. Успенского («Четвертое измерение», 1909), Н. Морозова («Путешествие по четвертому измерению пространства», 1910), Г. Гурджиева. Так, о прямом заимствовании кубофутуристами идей Успенского свидетельствует, в частности, «Декларация слова как такового» (1913); Крученых излагает взгляды Н. Кульбина, считавшего, что шестым и седьмым измерениями является время24. Вслед за Успенским футуристы полагали, что в ходе грядущей психической эволюции новое осознание времени и пространства как относительных станет для человека непосредственной эмпирической реальностью.

Развитие утопических проектов в поэзии авангарда было связано с теоретическими работами по эстетике таких художников, как М. Матюшин, М. Ларионов, К. Малевич и В. Кандинский. В частности, выдвинутая еще итальянскими футуристами категория скорости25 приобретает в среде русского авангарда отологическую окраску: для Малевича прорыв к познанию вселенной связан с постижением имманентного ей ритма, прорыва к «динамике самого движения» 26 ; с точки зрения Хлебникова, пульсация — фундаментальная характеристики вселенной27; В. Кандинский писал о вибрации как сущностной основе любого искусства и о вычленении «внутреннего звука» слова в поэзии28.

Отдельно нами рассматривается лингвистическая концепция Хлебникова, что также было предметом изучения таких авторов, как В. Байдин, Р. Вроон, В.Григорьев, Р. Дуганов, Н. Перцова, Н. Харджиев и др. Основные положения

24 Крученых Л. Новые пути слова // Русский футуризм: теория. Практика. Критика. Воспоминания / Сост. В. Н. Терехина, А. П. Зименков. С. 50.

25 Манифесты итальянского футуризма / Пер. В. Шершеневича. М.: Типография русского товарищества, 1914.

26 Малевич К Собр. соч.: в 5 т. / Предисл, ред. коммент. Г. Л. Демосфенова. М.: Гилея, 1998. Т. 2. С. 89.

27 «Я утверждаю свою убежденность в пульсации всех отаельностей мироздания и их сообществ. Пульсируют солнца, пульсируют сообщества звезд, пульсируют атомы, их ядра и электрошия оболочка, а также каждый входящий в нее алеетрон». Андриевский А. Н. Мои ночные беседы с Хлебниковым // Дружба народов. 1985. № 12. С. 237—238.

28 «Слово есть внутренний звук <...> Но в случае сто обнажения этот чистый звук выступает на первый план и оказывает непосредственное давление на душу. Душа потрясается беспредметной вибрацией <...> Здесь открываются широкие перспективы для литературы будущего, которая увеличит арсенал своих средств также и такими словами, которые, не обозначая никакого предмета и будучи практически нецелесообразными, будут употребляться как абстрактно целесообразный внутренний звук». Кандинский В. Избранные труды по теории искусства: В 2-х т. Изд. второе, исправл. и доп. / Под ред. II. Б. Автономовой, Д. В. Сарабьянова, В. С. Турчина. Т. 1.1911—1914. М.: Гилея, 2008. С. 186.

лингвистической теории В. Хлебникова отразились в следующих его статьях: «Художники мира» (1919), «Наша основа» (1919), «О стихах» (1921), «Великий чародей» (1921). Лингвистическая утопия Хлебникова вбирала в себя поиск совершенных языков, обнаружение общей лингвистической матрицы. Идея внутреннего склонения слова («Учитель и ученик», 1912) развивает представление о корнях слов, непосредственно связанных с божественным логосом, слова же мыслятся как изобретение человека29. Поиск матрицы приводит Хлебникова к заключению, что общеславянский язык — праязык («Художники мира»).

Кроме исследования имманентно присущих естественным языкам потенций, Хлебников занимался разработкой искусствешюго языка логики, который необходим в исследовании пространствешю-временных законов вселенной. Данные поиски включены в традицию, представленную такими именами, как Платон, Пифагор, Ф. Бэкон, Г. Лейбниц и др. В «Нашей основе» (1919), «Досках судьбы» (1920—1922) развернуты попытки установить числовые закономерности звучащей речи.

Идея «звездного языка», понятного для всех живущих на земле, ставит утопический проект Хлебникова в контекст интерлингвистики, идеи конструирования искусственного языка для международного общения, в частности проектов языков волапюк, идо, эсперанто и др. Творчество Хлебникова направлено на своеобразную «девавилонизацию» — ликвидацию лингвистической катастрофы, последовавшей за разрушением Вавилонской башни (у Маяковского: «Городов вавилонские башни, / возгордясь, возносим снова, / а бог / города на пацпш / рушит, / мешая слово» [Т1, 189]).

Глава III. Утопические аспекты в творчестве нопокрестьянских поэтов

В генезисе новокрестьянской утопии нами выделяется два основных аспекта: концепт «богоизбранности» крестьянства, представление о народной среде как основе реализации идеального общественного устройства и мессианские представления о России как духовном центре, призванном явить миру образ идеального общественного и духовного уклада.

Первый аспект рассматривается в русле концепции «мужичьего рая», который мыслился, с одной стороны, как обособленный от мира интеллигенции и рабочих, но с другой — как связанный с утопическими устремлениями культуры Серебряного

39 Хчсбникм В. Собр соч.: в 6 т. 1 Под ред. Р. В. Дуганова. М.: И МЛН РАН. Наследие. 2 ООО. Т. 6. С. 25.

16

века и вписанный в реальный социально-политический контекст. Как отмечал М. М. Голубков, новокрестьянские поэты «были делегированы деревней представить в литературе народный опыт национального бытия»30. Переписка новокрестьян, записи их бесед, художественные произведения, воспоминания о них говорят о том, что крестьянство понималось ими не как маргинальное явление, а как аристократическая сущность русского народа.

§ 1. Идея богоизбранности народа в контексте философии Т. Карлейля и мифологемы Града Китежа. Принципиально важными нам представляются близкие новокрестьянам идейные позиции Т. Карлейля. В книге «Крестьянин-святой» (первое издание в России в 1912 г.) развиваются тезы о сакральной природе крестьянского труда, о крестьянине-гегемоне в социалистическом устройстве. Мы полагаем, что идейное наследие Карлейля нашло отражение в есенинском цикле «маленьких поэм» («Товарищ», 1917; «Певущий зов», 1917; «Отчарь», 1917; «Октоих», 1917; «Пришествие», 1917; «Преображение», 1917; «Сельский часослов», 1918; «Инония», 1918; «Иорданская голубица», 1918; «Небесный барабанщик», 1918; «Пантократор», 191931 ). Как писал Карлейль, «я не знаю ничего возвышеннее в этом мире Крестьянина-святого, если только таковой теперь еще может быть где-нибудь встречен. Такой человек приведёт тебя назад в самый Назарет»32. Новый Назарет — центральная историософская категория для Есенина в рассматриваемый нами период.

В качестве другого источника мы рассматриваем мифологему Града Китежа и связанные с ней представления о духовных потенциях русского народа, сохраненных в крестьянском сословии. В «Инонии» (1918) С.Есенина утопия Китеж-града противопоставляется утопии «иной» — обновленной России, пророком которой становится поэт. «Дыхание Китежа» проклинается Есениным вместе с тем христианством, в котором Христос обречен на «муки и крест», поэт не принимает китежской пассивной жертвы и чает революционного обновления действительности. Утопия Есенина анализируется нами в контексте произведений Н. Клюева («В черные дни», 1908; «С родного берега», 1908; «Шенники города», 1911; цикл стихотворений

30 Голубков М. Ы. Мешок алмазов. Алексей Ганин и книга о нем// Историк и художник. 2008. N2 3 (17). С. 52.

31 Всестороннему анализу указанного цикла посвящены исследования таких авторов, как О. Е. Воронова, Вяч. Завалишип. А. М. Марченко, Н. В. Михаленко, А. А Никольский, С. Г. Семенова, М. В. Скороходов, II. М. Солнцева, Н. И. Шубникова-Гусева, II. К. Юнусонаидр.

32 Карлейль Т. Крестьянин-святой. М.: К новой земле, 1912. С. 14.

«Спас», 1916—1918; цикл «Избяные песни», 1914—1916; поэма «Мать-Суббота», 1922).

Мифологема Китежа как образ Светлого Града дана в романе П. Карпова «Пламень» (1913). Сектантская народная стихия противопоставляется воплощению абсолютного зла в фигуре помещика Гедеонова. Доминанта утопизма Карпова — заострение противопоставления народа интеллигенции, что выразилось в его публицистике («Говор зорь», 1909), письмах к А. Блоку, В. Розанову.

В творчестве А. Ганина образ идеального мира актуализировался как сакральный топос, существующий вне пространства и времени, вбирающий в себя духовные абсолюты народа. Другой чертой утопии Ганина является ее универсальный, космогонический характер. В отличие от Есенина и Карпова, прозревавших именно в России грядущее Царствие Небесное, Ганину свойственно чаяние обновления во вселенском масштабе; как отметила Н. М. Солнцева, лирический герой Ганина «вместил в свой мир бури и кометы, богов и гармонию космоса»33.

Несмотря па антиутопический характер поэмы «Сарай» (1917), нам представляется необходимым ее рассмотрение: проблематика рецепции революционных событий невозможна без учета их трактовки Ганиным как кровавого «пиршества» темных сил, которым оборачивается утопическая жажда духовного обновления. Кроме мифопоэтического осмысления действительности, свойственного новокрестьянским поэтам, в поэме также присутствует проблематика, развиваемая символистами в тот же период (ожидание мессии, оборачивающееся приходом антихриста), а также трактовкой революции представителями скифства как стихийного и мистериального действа. Неоднозначным представляется финал поэмы, в котором явлен образ неба, «беременного красотой»34, что может быть опять же связано с символистскими надеждами на воплощение в мире понятой в соловьевском ключе красоты. Однако само повествование живописует реалистические образы кровавых событий революционных лет, а также становится пророчеством судьбы крестьянской купницы, испытавшей на себе всю иллюзорность утопических надежд

33 Солнцева Н. М. Китежский павлин: филологическая проза. Документы. Факты. Версии. М.: Скифы, 1992. С. 228.

34

Гтин А А. Стихотворения. Поэмы. Роман. Архангельск, 1991. С. 306.

начала века: чаявшие возрождения Града Китежа, эти поэты окончили свои дни в «глухом сарае»35.

Необходимо отметить, что идея Карлейля о ведущей роли крестьянства на пути к идеальному обществу коррелировала с идеями голгофских христиан, среди которых находился Клюев, с проектом о. В. Свенцицкого («...земля Божия и люди не по-Божьи ее между собой разделили»36; путь к христианскому идеалу через борьбу; взыскание Града37 через собственную Голгофу, но и через торжество Воскресения).

§2. Религиозно-мессианская утопия в творчестве новокрестьянских поэтов. Новокрестьяне унаследовали традиции славянофильства, с одной стороны, и крестьянского социализма — с другой, симпатизировали совремешплм народникам (эсерам).

Контекстом концепции мессианской роли России следует признать идеи, высказанные в сочинениях Р. Штсйнера, которые находились в личной библиотеке Есенина. Утопические устремления Штейнера и Есенина напрямую связаны с фигурой Христа и идеей голгофизма — искупительной жертвы, необходимой для духовного преображения. Разобранный нами цикл «маленьких поэм» — свидетельство мифологизации Есениным русских революций, его отношения к ним как к Преображению всего российского мира, как к акту космического порядка и продолжению священной истории.

Бесспорно влияние на религиозно-мессианские чаяния «скифской» идеологии, прежде всего Р. В. Иванова-Разумшша. Революционные события представали как необходимое стихийное очищение, а вкупе с выдвинутой голгофскими христианами концепцией преображения через осознанную жертвенность они вписывалось в глобальный исторический контекст. Стихийность, органичность в синтезе с космичностью — характеристики революционных событий, порождешше в том числе непосредственным увлечением Есенина Геродотом, давшим обширные сведения о скифах. Все это получило отражение в цикле «маленьких поэм», который отличается романтическим стремлением переделать не только Россию, но и

Там же. С. 300.

36 Свенцицкий В. Что нужно крестьянину? // Свенцицкий В., прот. Собр. соч. / Сост., подгот. текста С. В. Черткова. М.: Дар, 2011. Т. И. С. 78.

37 Свенцицкий В., Эри В. Взыскующим Града. М.: Изд-во Д. П. Ефимова, 1906. В названии известная цитата: «не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем» (Евр. 13, 14; 12, 22), однако Свенцицкий имеет в виду взыскание именно земного града как небесного Иерусалима.

вселенную. Мы также выдвигаем предположение, что название обетованной страны Инонии могло быть связано с описанием Геродотом идиллического топоса — завоеванного скифами города Ионии.

В целом утопия новокрестьянских поэтов рассматривается как выражение апокалиптических настроений, опирающихся и на знание эсхатологии истории, и на веру в преображение.

В заключении подводятся итоги, формулируются выводы. Акцентируются сходства и различия в утопических проектах символистов, футуристов, новокрестьянских поэтов. Так, сходным является стремление преодоления религиозного кризиса: через синтетическое творчество символистов, воплотившееся в теургии, идею мессианской роли поэта, богоборчество, сменившееся обожествлением коллектива футуристов, а также представлением о скрытых духовных потенциях народа, призванных воплотиться в будущем России и явить миру путь обновления. Специфика утопического модуса определяется теми этшсо-философскими установками, которые определяли развитие того или иного литературного направления.

Изучение утопического сознания позволяет более полно представить ту социокультурную проблематику, которая преломлялась в различных художественных направлениях Серебряного века. С одной стороны утопизм представал как общий симптом для того рубежного периода, которым стала эпоха Серебряного века, а с другой — выявил специфические черты, характерные для различных литературных направлений.

Положения диссертации отражены в публикациях:

1. Суслопарова Г. Д. Цикл «маленьких поэм» С. Есенина в контексте утопических проектов начала XX в. // Вестник Российского университета дружбы народов. Литературоведение, журналистика. 2012. № 1. С. 5—14.

2. Суслопарова Г. Д. Теория соответствий Э. Сведенборга в теургической утопии А. Белого // Вестник ЦМО МГУ. Филология. Культурология. Педагогика. Методика. 2012. № 3. С. 15—17.

3. Суслопарова Г. Д. Сергеи □ Антонович Клычков. 1889—1937: Исследования н материалы // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2012. № 3. С. 179—183.

4. Суслопарова Г. Д. Утопические проекты в практике русского литературного авангарда // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2010. № 2(6). С. 160—164.

5. Суслопарова Г. Д. О проблематике и контексте цикла «маленьких поэм» Есенина II С. Есенин: диалог с XXI веком. М.: ИМЛИ, 2011. С. 138—148.

6. Суслопарова Г. Д. Лингвистическая утопия в творчестве русских футуристов // Материалы XVII международной научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов». М.: Изд-во МГУ, 2010. С. 674—675.

7. Суслопарова Г. Д. Феноменология Э. Гуссерля и образ детского сознания в «Лете Господнем» И. С. Шмелева // Мир детства в русском зарубежье: III Культурологические чтения «Русская эмиграция XX века» (М., 25-27 марта 2009 г.): Сб. докл. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2011. С. 20—21.

8. Susloparova G. Consciousness in the novels of Ivan Shmelev // Consciousness, Theatre, Literature and the Arts 2009. Edited by Daniel Meyer-Dinkgrafe. Cambridge Scholars Publishing, 2010. P. 185—186.

Подписано в печать: 14.09.2012

Заказ № 7603 Тираж -100 экз. Печать трафаретная. Типография «11-й ФОРМАТ» ИНН 7726330900 115230, Москва, Варшавское ш., 36 (499) 788-78-56 www.autoreferat.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Суслопарова, Галина Дмитриевна

Введение.

Глава I. Утопические установки Андрея Белого.

§1. Теургическая утопия в творчестве Андрея Белого.

1.1. Философский контекст теургической утопии.

1.1.а. Философские системы Ф. Ницше и В. Соловьева в теургической утопии А. Белого.

1.1.6. Идея обожения в контексте религиозно-философских систем Р. Штейнера, В. Соловьева, Оригена, А. Безант.

1.1.в. «Теория соответствий» Э. Сведенборга в теургической утопии А. Белого.

1.2. Концепция человека-микрокосма.

§2. Лингвистическая утопия в творчестве А. Белого.

§3. Контекст историософской утопии в творчестве А. Белого

Глава II. Утопия в творчестве футуристов.

§1. Философский контекст формирования утопических концепций в творчестве Маяковского.

1.1. Влияние философии Ф. Ницше на формирование космически-антропоцентрической утопии Маяковского.

1.1 .а. Категория переоценки ценностей в творчестве

Маяковского.

1.1.6. Категория воли к власти в творчестве В. Маяковского.

1.1.в. Категория витализма в творчестве В.Маяковского

1.2. Формирование мессианско-революционной утопии В. Маяковского и ее философские основания.

1.2.а. Влияние философии Л. Фейербаха на становление мессианско-революционной утопии В. Маяковского.

1.2.6. Утопия В. Маяковского в контексте идей

А. Богданова.

§2. Концепции лингвистических утопий футуристов.

2.1. Основные источники и положения утопических языковых проектов кубофутуристов.

Глава III. Утопические аспекты в творчестве новокрестьянских поэтов.

§1. Идея богоизбранности народа в контексте философии Т. Карлейля и мифологемы Града Китежа.

1.1. Контекст идей Т. Карлейля в формировании крестьянской утопии.

1.2. Мифологема «Град Китеж» в творчестве новокрестьянских поэтов.

§2. Религиозно-мессианская утопия.

Введение диссертации2012 год, автореферат по филологии, Суслопарова, Галина Дмитриевна

Предметом исследования являются утопические проекты, реализованные в творчестве писателей различных эстетических групп Серебряного века. Изучение утопических идей в художественных произведениях и теоретических работах писателей позволяет обнаружить, с одной стороны, универсальные характеристики литературы, ее связь с историческим, культурным, философским контекстом 1 , общие мотивации содержания и художественных особенностей текстов, с другой — индивидуальные интеллектуальные, социальные, биографические условия творческой эволюции писателя, специфику генезиса того или иного литературного явления, что объясняет актуальность темы.

В литературе Серебряного века обостренный интерес к традиционным утопиям и рождение новых связаны с переходностью эпохи. В. Е. Хализев, характеризуя Серебряный век как «пору озаренности общества идеями радикального обновления жизни», писал: «Имел место мощнейший всплеск пассионарности, затронувший значительную часть русской интеллигенции (в особенности столичной и, прежде всего, петербургской). Умами людей овладели идеи тотального преображения реальности, отмеченные утопизмом и весьма разнородные: марксизм, ницшеанство, соловьевские мистические умозрения, "третьезаветное" христианство, не без основания именуемое

1 «Каждая конкретная утопия — важнейший документ, свидетельствующий о характере духовной атмосферы, поисках и чаяниях людей данной эпохи». Кирвель Ч. С. Утопия как форма освоения социальной реальности. Автореферат дис. . доктора филос. наук. Л., 1989. С. 16. ницшеанизированным". Существенной особенностью мышления этой поры являлся максимализм <. >»2.

Максимализм деструктивных устремлений3, направленных на разрушение «неидеального» мира, связан с эсхатологическими чаяниями эпохи, с одной стороны, а с другой — с утопическими «сверхожиданиями»4 в среде русской интеллигенции, что стало почвой для представления о периоде Серебряного века как о русском ренессансе3. С этим связаны смелые эстетические проекты символизма, трактовавшие искусство как воплощение «духовной полноты в действительности»6, авангарда, чаявшего обновления не только искусства, но и всех сфер жизни, в том числе человеческой природы, а также надежды представителей новокрестьянского направления на возрождение и воплощение во вселенском масштабе того духовного национального потенциала, который, подобно Граду Китежу, до настоящего момента оставался потаенным.

Кроме того, в центре культурных споров начала XX в. оказался религиозный кризис, с которым, по мысли Н. Бердяева, неизбежно связано развитие утопического сознания: «лишившись Бога как основы для своего существования, человек оказался в очень опасной ситуации полной утраты каких-либо ориентиров, ценностей и целей. Пытаясь обрести эти ориентиры, он оказался готовым поверить любой иллюзии, любой ложной форме жизни, лишь бы она

1 Хализев В. Е. Модернизм и традиции классического реализма в русской литературе XX века // В традициях историзма: Сб. статей к юбилею П. А. Николаева / Под ред. М. Л. Ремневой,

А. Я. Эсалнек. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2005. С. 30.

3По словам М. М. Голубкова, «утопическое сознание, порождая максимализм, не оставляет реальности шансов быть принятой такой, какая она есть, и воспринимает ее как объект революционного воздействия, отказывая ей в самоценности». Голубков М. Русская литература XX в.: После раскола. Уч. пособие для вузов. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 25.

4 Халюев В. Е. Опыты преодоления утопизма (О философии в России 1920—1940 гг.) // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. М.: РГГУ, 1995. С. 15.

5 Об этом см. подробно: Колобаева Л. А. Русский символизм. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. С. 8.

6 Соловьев В. Общий смысл искусства // Соловьев В. С. Смысл любви: Избранные произведения / Сост., вступ. ст., коммент. Н. И. Цимбаева. М.: Современник, 1991. С. 78. обещала устойчивость и возможность какого-то движения вперед»7. Культура Серебряного века выдвинула несколько способов преодоления криза, среди которых идея теургического творчества, представления о возможности обожения человеческой плоти, космически-антропоцентрическая утопия, а также богоборческие, богоискательские и богостроительские утопии. Отдельного рассмотрения требует преломление революционных событий в утопической литературе начала XX в., для характеристики которой актуален вывод Е. Б. Скороспеловой: «Утопия и антиутопия оказались знаковыми для жанровой ситуации 1920-х годов, когда революционная идея стала фактом общественного сознания, — и мечтой, и великой целью, и программой действия»8.

Важной в ходе изучения утопического сознания является антиномия личности и массы. Максимализм индивидуалистических устремлений, ренессансное обожествление личности9 неизбежно сменяются другой крайностью — идеей обожествления коллектива, подчинения частных интересов общим. Утопия как жанр противостоит индивидуализму, подразумевает подчинение личности коллективу, обещая взамен идеальное мироустройство. Эта особенность, совпав с общим настроением 1920-х гг., в котором массам отводилась ведущая роль, сделала возможной реализацию утопии в советской действительности, о чем подробно написал Б. Гройс'0.

7 Бердяев Н. Русская идея. М.: Эксмо, 2005. С. 19.

8 Скороспелова Е. Б. Еретики и Ортодоксы: К проблеме противоборства и сосуществования двух художественных тенденций в русской прозе 1920—1950-х годов. Елец, 2004. С. 47.

9 О соотнесенности ренессансного понимания личности и утопического сознания писал Л. М. Баткин: «Чем больше Высокое Возрождение, с его героизацией и обожествлением человека, с его направленной сублимацией наличного бытия принципиально исключало утопичность или трагедийность, тем полней оно было обречено на них, с тем чтобы подготовить их приход ценой собственной гибели». Боткин Л. М. Ренессанс и утопия // Итальянское возрождение. Проблемы и люди. М.: РГГУ, 1995. С. 363.

10 См.: Б. Гройс Утопия и Обмен (Стиль Сталин. О Новом. Статьи). М.: Знак, 1993.

Объект исследования — показательные для характеристики утопических концепций эпохи тексты символистов, футуристов, новокрестьянских писателей. Хронологические рамки материала исследования — 1900—1920-е гг. Точкой отсчета является формирование концепции теургического творчества в среде символистов. Несмотря на то, что теоретические работы

B. Соловьева, повлиявшие на формирование концепции, появились в конце XIX в. («Философские начала цельного знания», 1889; «Красота в природе», 1889; «Общий смысл искусства», 1890), рассматриваемые нами художественные произведения относятся к 1904 г., когда выходит сборник А. Белого «Золото в лазури», рассказ «Аргонавты» и др. Большинство рассматриваемых произведений написаны в период с 1904 по 1918 гг.: «маленькие поэмы»

C. Есенина, поэтические циклы Н. Клюева «Избяные песни», «Спас», лирика А. Ганина, роман П. Карпова «Пламень» (1913) и его публицистика («Говор Зорь», 1909). Кроме того, анализируются предреволюционные поэмы В. Маяковского («Облако в штанах» (1915), «Война и Мир» (1915—1916), «Человек» (1916—1917)), рассказ А. Белого «Адам. Записки, найденные в сумасшедшем дома» (1908), повести повесть «Котик Летаев» (1915), «Серебряный Голубь» (1909), «Человек» (1918), поэма «Христос Воскрес» (1918), рассказ «Йог» (1918), в контекстном ключе анализируются «Красная звезда» (1908) А.Богданова, эстетические работы А. Крученых, Н. Кульбина, В. Шершеневича, а также работы по теории искусства таких художников, как К. Малевич и В. Кандинский. К послереволюционному творчеству В. Маяковского мы обращаемся в связи с такими произведениями, как «Владимир Ильич» (1924), «Пятый интернационал» (1922) и др.

Во многом появление антиутопических произведений послереволюционного периода (например, эстетически родственные художественным и философским исканиям Серебряного века «Сарай» (1917) А. Ганина, «Кобыльи корабли» (1919) С.Есенина, романы С. Клычкова и др.) объясняются разочарованием в утопических чаяниях предыдущего периода. Данные тексты не являются материалом исследования, мотивацией чему служит не жанровая парадигма 11 , а отсутствие собственно утопических установок в мировоззренческих интенциях авторов.

Цель исследования — определение утопического модуса в художественном творчестве и эстетических работах писателей с несхожими, во многом антитетичными религиозными, философскими, художественными, политическими установками как показателя общих тенденций развития русской гуманитарной мысли.

Поставленная цель обусловила решение следующих задач:

1. Выявление типологии утопий в литературе Серебряного века; описание сути космически-антропоцентрического,

11 «Утопия и антиутопия воспринимаются не как различные жанры, а трактуются как два диаметрально противоположных ценностных отношения к утопическому миру, "проектируемому" социокультурной моделью». Павлова О. А. Русская литературная утопия 1900—1920-х гг. в контексте отечественной культуры. Дис. . доктора филол. наук. Волгоград, 2006. С. 11. Данная точка зрения представляется нам убедительной хотя бы потому, что порой невозможно однозначно определить принадлежность произведения к утопии или антиутопии без знания позиции автора. В качестве примера можно привести произведение М. Метерлинка «Жизнь муравьев» (1930), которое описывает идеальный строй, но настолько механистичный и подчиняющий единицу целому, что воспринимать его в качестве позитивной модели невозможно несмотря на то, что, как свидетельствует М. Ласки, «сам Метерлинк был убежден, что современная мирмекология доказала, что муравьи являются "одними из самых благородных, мужественных, милосердных, верных, щедрых и альтруистичных существ на земле"». Ласки М. Утопия и революция. Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы / Сост. В. Чаликова. М., 1991. С. 173. Один из родоначальников утопического жанра Платон, по мнению А. Лосева, построил «образец жесточайшего государства с насильственным земельным уравнением, со всеобщим шпионажем и с узаконенным рабовладением». Лосев А. Ф„ Тахо-Годи А. А. Платон. Аристотель. М.: Фолио, ЭКСМО, 2005. С. 161. Спорным также является вопрос о том, насколько позитивным можно считать социалистическое будущее, описанное В. Маяковским в «Клопе» (1928), А. Богдановым в «Красной звезде» (1908), монархическое устройство в «За чертополохом» (1922) П. Краснова и т. д. теургического, революционно-мессианского, национально-мессианского, историософского, лингвистического типов утопий.

2. Анализ произведений в аспекте мировоззренческих и текстуальных совпадений, существующих независимо либо обусловленных «диалогом» писателей и подтверждающих основное условие типологического сопоставления — системность.

3. Определение религиозно-философского контекста содержания произведений, обнаружение прямых источников их мотивов.

4. Исследование индивидуальной интерпретации традиционных утопий.

Определение жанровой специфики утопии не входит в задачи исследования. Мы опираемся на определение утопии как особой формы сознания, которая существует наряду с другими (миф, религия, мораль, наука) и содержит «попытку концептуального освоения» мира «с позиций его критики и отрицания (в этом случае понятие "утопия" выступает тождественным по отношению к понятию "утопическое")»12. Нами учтены положения и выводы таких исследователей жанра утопии, как А. Е. Ануфриев, А. Т. Бегалиев, О. А. Павлова, Г. Д. Сысоев, Т. В. Чернышева, Е.О. Шацкий.

Важнейшей жанровой особенностью нам представляется противопоставленность проекта общественного сознания — индивиду как носителю сознания субъективного. Как отмечал А. Е. Ануфриев, «в утопиях нет психологически разработанных характеров и персонажей. Герой, как действующее и рефлексирующее лицо, отсутствует, так как в центре внимания

12 Сысоев Г. Д. Соотношение утопии и антиутопии в утопической традиции. Дис. . канд. филос. наук. Воронеж, 1996. С. 16. утопистов не личность, а идеальный и совершенный мир» . Именно эта черта утопического была подвергнута критике в «Человеке из подполья» (1864) Ф.Достоевского: «Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту»14.

Подтверждает эту мысль тот факт, что наиболее субъективная и личностная сфера жизни — любовь и семейные отношения — оказываются слабым местом большинства утопических проектов. Например, в описании совершенного сообщества в «Городе Солнца» (1602) Т. Кампанеллы не может не вызвать отторжения описание института семьи: «И хотя общность жен и не установлена среди остального населения, живущего в их области, у них самих она принята на том основании, что у них все общее. <.> Женщины статные и красивые соединяются только со статными и крепкими мужами; полные же — с худыми, а худые — с полными, дабы они хорошо и с пользою уравновешивали друг друга»15. На русской почве данные идеи получат развитии, например, в марксистском феминизме А. Коллонтай, исповедовавшей рациональный подход к семейным отношениям16.

Однако анализируемые в работе тексты свидетельствуют об эволюции жанра и иллюстрируют вывод Л. Геллера и М. Никё: «История утопии в России не может ограничиться только обзором

13Ануфриев А. Е. Утопия и антиутопия в русской прозе первой трети XX века. Эволюция. Поэтика. Дис.доктора филол. наук. М, 2002. С. 50. иДос)поевский Ф. М. Собр. соч.: В 15 т. Л.: Наука, 1989. Т. 4. С. 24.

15 Кампапелла Т. Город солнца. М.: ЭКСМО, 2006. С. 11.

16 См.: Осипович Т. «Новая женщина» в беллетристике Александры Коллонтай // Преображение. Русский феминистский журнал. М., 1994. № 2. С. 66—71. текстов, отвечающих канону литературного жанра, созданного

1 7

Томасом Мором» . О. Павлова определяла утопию следующим образом: «утопия, существующая в литературном процессе на "стыке" науки, философии и словесного творчества, может быть истолкована как "пограничное" поликомпонентное жанрообразование художественную систему которого формирует взаимодействие структурообразующей модели идеального мира и художественной реальности, оформленной по "инвариантам" жанров, наиболее востребованных в эпоху создания произведения» 18 . Так, исследовательница подчеркивает факт эволюции жанра, по сравнению с классическими его образцами XVI в.

В отличие от каноническими произведений, в XX в. ослабла такая черта утопии, как изображение несуществующего пространства, хотя изображение идеального общественного устройства остается константой. В ряде текстов утратили актуальность подробное изображение устройства такого общества, повествования как взгляда на него со стороны или при помощи рамочной композиция (текст в тексте), но усилено лирическое его восприятие, больший акцент сделан на религиозно-философском содержании. Именно поэтому, несмотря на то, что в классическом жанре большую роль играет близость утопии с экспрессионистическим направлением в литературе 19 , с

17 Геллер Л., Нике М. Утопия в России. СПб.: Гиперион, 2003. С. 5.

18 Павлова O.A. Русская литературная утопия 1900—1920-х гг. в контексте отечественной культуры. Дисс. . доктора филол. наук. Волгоград, Волгоградский гос. ун-т, 2006. С. 11.

19 Как писал М. М. Голубков, «экспрессионизм чужд психологизма, внимания к внутреннему миру личности, чужд какой бы то ни было психологической нюансиррвки. Так, например, Л. Копелев отмечал, что персонажи экспрессионистической драмы "почти лишены конкретной индивидуализации. Преобладают не столько типизированные, сколько условно-символически обобщенные лирические или гротесковые образы"». См. Голубков М. М. Утраченные альтернативы. Формирование монистической концепции советской литературы: 20—30-е годы. М., 1992. С. 140. характерным для него схематичным психологизмом, мы все-таки отмечаем наличие лирического начала в утопических произведениях С. Есенина, В. Маяковского, А. Ганина и др.

Степень изученности темы утопии в литературе определяется теми работами, которые, с одной стороны, посвящены исследованию жанра утопии в целом, а с другой — собственно литературной утопии Серебряного века.

История изучения утопии делится на несколько приоритетных направлений. Первый можно обозначить как исследование взаимодействия утопии и мифа. Сюда относятся труды таких авторов, как Р. Барт, Г. Гадамер, Д. Кэмбел, Ю. А. Левада и др. В то время как одни исследователи (например, Ф. Кессиди) склонны к отождествлению этих двух форм сознания, другие пишут об их принципиальной разнице (А. Тигер, Э. Я. Баталов, Ж. Сорель, Ф. Полак). По выражению Э. Я. Баталова, «миф иррационален, утопия — продукт рациональной деятельности. Миф лишен критического измерения, он фиксирует конформное отношение человека (как рода, ибо миф не знает индивида) к социуму. Утопия же есть по самой своей природе отрицание, бунт, ересь»20. Многие исследователи пишут об истоках утопии в мифе о «Золотом веке» (О. Палова, М. Элиаде, С. В. Евдокимов), о сущностной связи между мифологией и утопией в произведениях Платона (Г. Маркузе и А. Лосев).

В. А. Лекторский подчеркивает, что «утопия и миф не просто сосуществуют, но испытывают потребность друг в друге, обогащают друг друга, выражают себя через друг друга»" . С.В.Евдокимов подробно рассматривает историю исследований, посвященных

20 Баталов Э. Я. В мире утопии. М.: Политиздат, 1989. С. 80.

21Лекторский В. А. Идеал, утопия и критическая рефлексия. М.: РОССПЭН, 1996. С. 59. этому вопросу, и приходит к выводу, что «миф, смутное, неотрефлексированное желание прикоснуться к первоосновам бытия лежит в фундаменте любой утопии»".

Следующий тематический пласт — это проблема взаимодействия утопии и религии. Наиболее ранний из известных утопических проектов, возникших внутри христианской Церкви, — произведение «О граде Божием» св. Августина. Он выделяет два «Града» — «град земной» и «Град Божий», в котором праведников ждет «истинное и полное счастье, — не богиня, а дар Божий»23.

В дальнейшем это направление было развито в движении хилиазма, в первую очередь, в деятельности Т. Мюнцера. Как писали Ф. Э. и Фр. П. Мануэль, «утопию Томаса Мюнцера породило сознание острого социального конфликта в немецких городах, где он был священнослужителем. <.> Мюнцер звал к мятежу, к разрушению, после которого начнется царство Христа»" . Эти мотивы созвучны восприятию революционных событий интеллигенцией Серебряного века. В «Двенадцати» (1918) А. Блока Христос возникает как образ гармоничного будущего, ожидающего прошедших через горнило революции.

Развитие религиозного утопизма тесно связано с деятельностью различных еретических сект (минориты, францисканцы и другие раннехристианские общины), которые выступали против существующей церкви и против современного им социального порядка. Е. Шацкий определяет идеологию подобных Евдокимов С. В. Политическая утопия в эпоху модерна и постмодерна. Дис. . канд. политич. наук. М., 2001. С. 69.

23 Блаженный Августин Творения: В Зт. О граде Божием. Кн. 1-ХШ. СПб., 1998. С. 190.

24 Мануэль Ф. Э. и Мануэль Фр. П. Утопическое мышление в западном мире. Рай земной для простого человека // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. Сост. В. Чаликова. М., 1991. С. 21. учений как «утопии ордена» " . В целом утопия оказывается родственной еретическим направлениям в религиозной мысли благодаря тому, что в центре обеих систем лежит неприятие и критицизм по отношению к установившемуся положению дел. Как писал К. Мангейм, «утопичным является то сознание, которое не находится в соответствии с окружающим его бытием26». Этот же критический импульс двигал большинством еретических сект, восстававших против действующей церкви. На русской почве он получил развитие в таких сектах, как духоборы, хлысты, скопцы, молокане, бегуны и др.~ . Наиболее полно сектантские утопические чаяния отразились в поэтической книге Н. Клюева «Братские песни» (1912), в романе П.Карпова «Пламень» (1913), полемика с хлыстовской идеологией велась в романе «Серебряный голубь» (1909) А. Белого.

О взаимодействии религиозного и утопического сознания писали также К. Доусон, Ф. Кессиди, Ч. Кирвель, Ю. Левада, К. Ранер, П. Тилих, В. Шестаков и др. Ф. Аинса дает классификацию взаимоотношений церкви и государства в утопических проектах: «Одни всецело подчиняют церковь государству, как это делал Платон. Другие подчиняют государство церкви, как Кампанелла. И наконец, третьи вовсе отбрасывают решение этого вопроса и для религиозных потребностей человека считают излишней какую бы то ни было организацию: таков, в большинстве случаев, взгляд современных утопистов»28.

С. Евдокимов пишет, что «главной христианской утопией, безусловно, является утопия Рая. Он одновременно представляет из

25 Шацкий Е. Утопия и традиция. М.,1990. С. 120.

26 Мангейм К. Идеология и утопия // Утопия и утопическое мышление. М., 1994. С. 113.

27 См.: Егоров Б.Ф. Российские Утопии. М., СПб.: Искусство, 2007. С. 197.

28 Аинса Ф. Реконструкция утопии. М.: Наследие, 1999. С. 84. себя и утопию места (расположен на небесах) и утопию времени: рай — это будущее праведников» 29 . Рассматривая историю взаимодействия религиозных доктрин и утопических проектов, он приходит к постановке следующего вопроса: «И действительно, не является ли утопия наследником религии как формы познания и толкования действительности, которая, как и религия, настаивает на том, что только вера в нее может быть истинной?»30.

Точки пересечения религии и утопии очевидны — это прежде всего идея рая, то есть идеального топоса. Однако представления о теургической миссии человека, способного реализовать это общество на земле, идут в разрез с религиозной установкой на принципиальную недостижимость идеального состояния в земной жизни. Идея божественного начала в человеке является, пожалуй, одной из наиболее древних утопических идей. Концепция богочеловека была впервые высказана античным философом Оригеном. Но свое настоящее развитие она получила в начале XX в. Такие философские идеи, как антропология Л. Фейербаха и концепция сверхчеловека Ф. Ницше, открыли новые возможности для утопии в качестве наследницы религиозных систем, где автор идеальной модели ставится на место Создателя. Именно это стало поводом для критики в адрес социального утопизма со стороны таких религиозных мыслителей, как Г. В. Флоровский, Б. Я. Вышеславцев, С. Л. Франк, Н. О. Лосский. И. В. Фролова отмечает, что в их работах утопизм интерпретируется как «соблазн человеческой мысли», попытка человеческого разума узурпировать исходящую только от Бога рациональность, как соперничество с

29 Евдокимов С. В. Политическая утопия в эпоху модерна и постмодерна, дисс М., 2001. С. 82.

30 Там же. ч 1

Богом, «путь Сатаны» . Утопия была также подвергнута критике с религиозных позиций в работах Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Е. Н. Трубецкого.

Проблема нравственного совершенствования человечества составляет третье довольно обширное тематическое поле в утопиологии. Например, Ф. Аинса утверждает, что «для подавляющего большинства людей подлинная утопия имеет, прежде всего, этическое измерение» 32 . Платон развивает идею «справедливости» как основания для идеального общества. Т. Мор описывает жителей «Утопии» как свободных от низких человеческих страстей: «Действительно, у всякого рода живых существ жадность и хищность возникают или от боязни нужды, или, у человека только, от гордости, вменяющейся себе в достоинство превзойти прочих излишним хвастовством своим имуществом. Порок такого рода совершенно не имеет места среди обычаев утопийцев»33.

Е. Э. Эгильский пишет о том, что «истоки утопии лежат в созерцательных практиках эзотерических религиозно-философских общин Древней Греции, где утопия возникает как особая форма представления пути религиозного совершенствования»34. В качестве нравственно-этических утопий выделяются сочинения Вольтера, Ж. Ж. Руссо, Я. А. Коменского, Ф. Шиллера. В том или ином виде этическая проблематика утопического исследуется в работах Э. Блоха, Т. Горячевой, Ф. Майора, С. Сысоева, И. Д. Тузовского, В. Чаликовой, В. П. Шестакова, и др.

31 Фролова //. В. Оправдание утопии: опыт социально-философской реконструкции. Уфа.: РИО БашГУ, 2004. С. 8.

32 Аинса Ф. Реконструкция утопии. Эссе. М., 1999. С. 8.

33 Мор Т. Утопия. М.: Академия, 1935. С. 33.

34 Эгильский Е. Э. Антиутопия как феномен культуры. Автореф. дис. . канд. филос. наук. Ростов-на-Дону, 1997. С. 7.

Еще одна форма общественного сознания, с которой соотносится утопия, — это игра. И. Хейзинга в книге «Homo ludens» выводит фактически всю человеческую культуру из феномена игры, который также находится в непосредственной связи с утопическим сознанием. Обе системы являются моделирующими, имитирующими реальность, что было особенно характерным для искусства XX в., как писала О. А. Павлова, «homo ludens, являющийся главным героем модернистского и постмодернистского искусства, подобен homo utopiens, ибо утопия суть игра, е основанная на онтологизации, креативности слова» . И. В. Фролова пишет: «Суммируя эти наблюдения, можно сказать, что и утопия, и игра являются свободной деятельностью, которая не преследует при том никакого прямого материального интереса, не ищет пользы. Это свободная деятельность, которая совершается внутри намеренно ограниченного пространства и времени, протекает упорядоченно, по определенным правилам и вызывает к жизни общественные группировки, подчеркивающие свое отличие от прочего мира»36.

Период начала XX в. определяется исследователями как «панутопический», то есть связанный с развитием и плодотворной модификацией утопических проектов. Во многом благодаря открытиям в науке (теории относительности, мультиверсума, параллельных измерений и др.), в философии и культуре (эсхатологическое ощущение переломной эпохи, необходимость выработки новых путей в обновлении действительности), историческим событиям. По словам Ким Сонг Иль, «расцвет утопии в русской литературе двадцатых годов объясняется тем, что реальная политическая попытка создания совершенного общества и

35 Павлова O.A. Русская литературная утопия 1900—1920-х гг. в контексте отечественной культуры. Волгоград, 2006. С. 19.

36 Фролова //. В. Оправдание утопии: опыт социально-философской реконструкции. С. 55. земного рая — русская революция — совпала с господством мессианских и эсхатологических идей русского религиозного

Л Щ ренессанса» . Этой проблеме посвящены работы таких авторов, как

A. Ануфриев, Т. Горячева, Б. Гройс, С. Евдокимов, Б. Егоров, М. Капустин, И. Могилева, JL Морщихина, Г. Пономарева,

B. Шестаков, В. Чаликова, и др.

В начале XX в. утопическое сознание претерпевает не только небывалый расцвет, но и стремительную эволюцию. Если предшествующие проекты можно в самом общем виде обозначить как социально-политические, религиозные и научные, то в новое время появляется гораздо более широкий спектр. Это такие новообразования, как «экоутопия», «практопия», «эупсихия», «дистопия», «какатопия» ; получают развитие антропологическая, эстетическая и лингвистическая утопии. В работе нами исследуются такие типы, как

1) теургическая утопия А. Белого, в которой развивается представление о творческом акте как преображающем действительность и способствующем духовному росту личности; 2) историософская утопия в творчестве А. Белого, согласно которой исторические события предстают частью небесной истории, мистических событий, совершающихся на тонких планах; ключевой становится идея об «Импульсе Христа», как идее о необходимости осознанной жертвенности; 3) лингвистические утопии в творчестве А. Белого и футуристов, прежде всего В. Хлебникова; в первом случае мы видим отражение веры в преображающую природу слова, во втором — стремление создать идеальный универсальный язык; 4)

37 Кии Сонг Иль. Русская литературная утопия первой четверти двадцатого века. Дисс. . канд. филол. наук. СПБ., 1998. С. 214.

38 Павлова O.A. Русская литературная утопия 1900—1920-х гг. в контексте отечественной культуры. С. 115. космически-антропоцентрическая утопия в творчестве Маяковского, представляющая идею рождения нового типа личности, которая обладает демиургическими потенциями и по сути соразмерна вселенной; 5) революционно-мессианская утопия в творчестве Маяковского, связанная с богостроительскими идеями А. Богданова, М. Горького, А. Луначарского и др. и репрезентирующая синтез социологии и религии, апологию коллектива; 6) крестьянская утопия в поэзии новокрестьянских писателей, связанная с идеей «богоизбранности» крестьянства, а также с мифологемой о «Граде Китеже», в которой выразилась идея об особых духовных потенциях нации, позволяющих выстоять в исторических катаклизмах. 7) национально-мессианская утопия в творчестве новокрестьян, связанная с представлением об особой исторической роли России как духовного центра, страны, которой суждено явить миру идеальное общественное устройство; зерном утопии явилась идеализация крестьянского общинного уклада, в том числе в хлыстовской интерпретации.

Альтернативные эстетические школы порождают типологически близкие утопии, например мистические или лингвистические, что отвечает парадоксальной специфике культуры Серебряного века — ее полифоничности и универсальности. Так, В. Н. Терёхина отмечает: «Безусловно, футуристические манифесты в России попали на хорошо подготовленную почву и не были единственным источником, из которого питалось новое искусство. В значительной мере основы русского футуризма намечались его главными оппонентами — символистами <.> Именно широкий историко-художественный контекст, в котором формировался русский футуризм, во многом определил его неповторимый л л облик» . Рецепции символистского опыта в эстетике акмеистов, авангардистов, а также Есенина, Цветаевой посвящена монография О. А. Клинга «Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов: Проблемы поэтики» (2010). Как пишет исследователь, символизм «привел к типологическому смещению

40 всей культуры» . Художественным и интеллектуальным связям

A. Белого и С. Есенина посвящена диссертация С. А. Серёгиной «Андрей Белый и Сергей Есенин: Творческий диалог» (2009). О взаимодействии различных школ внутри модернизма писал X. Баран («Поэтика русской литературы начала XX века», 1993).

Среди диссертационных исследований, посвященных утопическим мотивам в литературе Серебряного века, необходимо назвать работы доктора филологических наук О. А. Павловой, разрабатывавшей идею утопии как «метажанра» 41 , а также кандидата наук Ким Сонг Иль, представившей анализ произведений таких авторов, как В. Маяковский, В. Хлебников, А. Чаянов и П. Краснов с точки зрения утопических черт их творчества в работе «Русская литературная утопия первой четверти двадцатого века» (1998). Теме изучения утопии в символизме посвящен труд Н. Царевой «Историософская утопия русского символизма: На материале творчества Дм. Мережковского и А. Белого». Кроме того, отметим работы И. Иванюшиной «Творчество В. Маяковского как феномен утопического сознания» и И. И. Могилевой «История и Утопия в лирическом творчестве Сергея Есенина».

35 Терёхина В. //. «Только мы — лицо нашего времени.» // Русский футуризм: Стихи. Статьи.

Воспоминания / Сост. В. Н. Терёхина, А. П. Зименков. СПб.: Полиграф, 2009. С. 5—6.

Типологические соотношения экспрессионизма и футуризма, акмеизма — тема книги

B. Н. Терёхиной «Экспрессионизм в русской литературе первой трети XX века: Генезис.

Историко-культурный контекст. Поэтика» (2009).

40 Клинг О. А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов: Проблемы поэтики. М.: Дом-музеи М. Цветаевой, 2010. С. 5.

41 См.: Павлова О. А. Русская литературная утопия 1900—1920-х гг. в контексте отечественной культуры. Волгоград, 2006.

Научная новизна работы определяется философским контекстом, который привлечен для выявления специфических черт утопических концепций в творчестве В. Маяковского, В. Хлебникова, А. Белого, С. Есенина, А. Ганина и П. Карпова и др. Нами рассмотрено влияние взглядов В. Соловьева, Ф. Ницше, Р. Штейнера, А. Безант, Э. Сведенборга, Оригена на формирование теургической утопии в творчестве А. Белого. Идеи Ф. Ницше и Ф. Фейербаха составили контекст космически-антропоцентрической утопии В. Маяковского. Мы обратились к богостроительским исканиям и установкам марксизма как имеющим отношение к формированию мессианско-революционной утопии. Также нами привлекается философия Т. Карлейля для характеристики утопии «богоизбранности» крестьянства. Рассмотрено преломление революционных событий в творчестве новокрестьянских писателей в русле сектантской идеологии, а также антропософских тез, установок голгофского христианства, «скифства».

Теоретико-методологическая основа. В систематизации материала мы опирались на труды историков и теоретиков литературы, принадлежащих к университетским научным школам: А. П. Авраменко, М. М. Голубкова, А. С. Карпова, О. А. Клинга, Л. А. Колобаевой, С. И. Кормилова, А. В. Леденева,

М. В. Михайловой, И. Б. Ничипорова, Е. Б. Скороспеловой, Н. М. Солнцевой, В. Е. Хализева, Л. В. Чернец, А. Я. Эсалнек, а также других специалистов, изучающих творчество символистов (3. Г. Минц), авангарда (В. Н. Терёхиной, Н. И. Харджиева и др.), новокрестьян (Н. И. Шубниковой-Гусевой и др.). Теоретической базой для осмысления утопии как литературного жанра и формы сознания послужили труды таких авторов, как Ф. Аинса, А. Ануфриев, Э. Баталов, Л. Геллер, М. Нике, Б. Гройс,

С. Евдокимов, Ч. Кирвель, А. Кирхенгейм, В. Лекторский, Л. Мамфорд, К. Мангейм, О. Павлова, Г. Сысоев, И. Фролова, В. Чаликова, Е. Шацкий, Е. Эгильский и др. В выявлении типов утопии приоритетным является литературоведческий подход, связанный с концепциями Д. С. Лихачева, И. П. Смирнова, Вяч. Вс. Иванова. В работе использованы элементы мотивного, мифопоэтического, интертекстуального анализа. Для исследования интеллектуального контекста литературных утопий мы обратились к ряду работ философского, исторического, эстетического характера42. На защиту выносятся следующие положения: I.

• Теургическая концепция творчества А. Белого предстает как утопическая попытка синтеза познавательной, религиозной и творческой деятельности, обладающей потенциями непосредственного преображения действительности. Контекстом является «Теория соответствий» Э. Сведенборга, в которой представлена попытка символического прочтения сакрального текста. Утопический мотив обожения человека в творчестве А. Белого предстает как идея воплощения Христа в человеческой плоти.

• На первый план в лингвистической утопии А. Белого выходит идея о сакральной связи между звуком и

42 В ходе анализа нами привлекались философские произведения Н. Бердяева, Ф. Бэкона, Т. Карлейля, А. Лосева, Г. Лейбница, К. Маркса, Ф. Ницше, Платона, В. Розанова, В. Соловьева, П. Д. Успенского, Л. Фейербаха, А. Шопенгуэра, Г. Шпета, Ф. Энгельса, а также, а также А. Безант, Я. Беме, Е. Блаватской, Ф. Йейтса, Я. А. Коменского, Оригена, Э. Сведенборга, Р. Штейнера; теоретические работы представителей художественного авангарда — В. Кандинского, К. Малевича, М Матюшина; исторические исследования таких авторов, как Н. Верт, Я. Леонтьев, Р. Пайпс, Я. Плампер, Д. Попов, Д. Раевский, М. Хорх, Дж. Хоскин, II. Энкер; посвященные народным еретическим сектам работы А. Бусел, А. Эткинда, А. Панченко, Л. Энгелыптейн. смыслом, представления о теургических потенциях слова.

В развитии историософской утопии А. Белого отразилось мистическое толкование исторических событий.

Космически-антропоцентрическая утопия в творчестве В. Маяковского представляла идею утверждения сильной творческой личности. Формирование революционно-мессианского типа утопии обусловлено переходом от антропоцентрической картины мира к парадигме восстания масс и культа коллективного сознания. В качестве источника (помимо названных выше) выделяется идеология А. Богданова. Лингвистическая утопия футуризма основывалась на максиме об интуитивном восприятии заумного языка и перспективе создания универсальной коммуникативной системы. Лингвистическая утопия Хлебникова вбирала в себя задачи поиска совершенных языков и обнаружения их общей пра-матрицы, попытку построения априорного языка логики, а также проекта универсального апостериорного языка.

Утопия «мужичьего рая» в творчестве новокрестьянских поэтов основывалась на представлениях о том, что крестьянская (народная) культура являлась фундаментальной характеристикой русского мира. Революционно-мессианская утопия в их произведениях выразилась в теме избраннической роли России как импульса духовного обновления всего мира.

Апробация работы. Основные положения работы обсуждались в докладах на международных конференциях 1) «Биография и творчество С. А. Есенина в энциклопедическом формате», посвященной 116-й годовщине со дня рождения С.А. Есенина, Москва - Констанстиново, 2011; 2) Международной конференции «Ломоносов-2010»; Москва, 2010. 3) Международном симпозиуме «Мир детства в русском зарубежье», Москва, 2009; 4) Международной конференции «Л. Н. Толстой в мировом коммуникативном процессе, Санкт-Петербург, 2008; а также международных конференциях на английском языке 1) The international Journal of Arts and Sciences' conference, Harvard University. Cambridge, Massachusetts (May 31 — June 3, 2010); 2) The 3rd international conference: Consciousness, Theatre, Literature and the Arts at Linkoln University, UK (Linkoln, 16-18 May, 2009).

По материалам исследования опубликовано 8 статей, из них в изданиях, рекомендованных ВАК РФ, 3.

Практическая значимость работы определяется возможностью использования ее содержания в специальных исследованиях, а также при подготовке лекций по истории русской литературы XX в., спецкурсов и спецсеминаров, посвященных проблеме формирования и эволюции утопий в литературе Серебряного века.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Типология утопического мышления в литературе Серебряного века"

Заключение

Мы можем заключить, что в проанализированных произведениях отразились следующие типы утопии: 1) теургическая, 2) историософская, 3) лингвистическая, 4) космически-антропоцентрическая, 5) революционно-мессианская, 6) утопия «мужичьего рая» и 7) национально-мессианская. Сравнение утопических проектов различных литературных направлений позволяет сделать вывод об изначальной общности устремлений их представителей, в то же время выявляя их специфику. Так, сходным является стремление преодоления религиозного кризиса: через синтетическое творчество символистов, воплотившееся в теургии, идею мессианской роли поэта, богоборчество, сменившееся обожествлением коллектива футуристов, а также представлением о скрытых духовных потенциях народа, призванных воплотиться в будущем России и явить миру путь обновления. Во всех рассмотренных проектах явственно стремление духовного преображения человека, вера в его внутренний потенциал, связывающий личность с божественным логосом. Отсюда представления А. Белого о возможности воплощения Христа в художнике, ожидание прихода мессии, пророческие интенции В. Маяковского, вера в безграничные преобразовательные и креативные возможности человека, а также идея «богоизбранности» крестьянства, концепция сакральной связи народа с землей, чаяние реализации судьбы нации как «Нового Назарета». Максимализм указанных устремлений, переоценка волевых потенций человечества в отрыве от ограничений реальности позволяют характеризовать указанные чаяния как утопические.

Среди черт, позволяющих говорить об общности утопических программ, также следует упомянуть трактовку революционных событий в мистическом ключе. Исторические события предстают как реализация Небесной истории, вписаны в апокалиптическое мироощущение, связаны с такими идеологическими течениями, как «скифство» и голгофское христианство. Хаос и разрушение мыслились как естественные и необходимые в ходе обновления действительности, жертва народов трактовалась как осознанная, соотносилась с жертвой мессии.

Смена парадигмы мышления, связанной с новой картиной мира, неизбежно должна была получить отражение и в утопических проектах языка. Так же как и мир, язык предстает как податливая почва для реформаторских интенций. Поиски новых средств выразительности приводят к переоценке онтологического статуса поэтического языка: он предстает как космогонический, несущий креативные потенции не только в художественном творчестве, но и в реальности. Другой гранью лингвистической утопии стал поиск совершенного языка, создание универсальной коммуникативной системы, что отразилось в творчестве авангарда. В теории «зауми» А. Крученых была представлена идея об интуитивной понятности плана выражения, взятого в отрыве от плана содержания. Кроме того, реорганизация синтаксиса и грамматики открывала путь к осмыслению многомерности вселенной и возможности психической эволюции, описанной в трудах П. Успенского. Наиболее масштабным среди рассмотренных стоит признать лингвистический проект В. Хлебникова. Нами выделено три направления утопических поисков поэта: 1) проблема изначального языка Адама и поиск праматрицы всех языков; 2) попытка построения логически выверенного априорного языка науки; 3) создание апостериорного универсального языка, который мог бы объединить разобщенные народы.

Различия в развитии утопических проектов обусловлены эстетико-философскими позициями, которые занимали те или иные авторы. Так, при рассмотрении теургической теории Белого в ее утопическом аспекте необходимо учитывать влияние не только В. Соловьева, Ф. Ницше, Р. Штейнера, но и Э. Сведенборга, Оригена и А. Безант. В этом контексте формировались представления Белого о синтезе религиозных и художественных функций в творчестве, а также о пророческой миссии поэта: развитие духовного «я» связывалось с идеями Безант и Оригена о возможности земного воплощения Христа.

Среди источников лингвистической утопии Белого мы выделяем учение Р. Штейнера об эвритмии. Ритмическая организация текста, с точки зрения Белого, может влиять на тонкие планы человеческой личности, способствовать духовному развитию. Связь между звуком и смыслом предстает как сакральная: божественная природа мира является звучащей, следовательно, поэзия становится силой, созидающая миры, а художник слова — демиургом.

Историософскую утопии А. Белого также определяет влияние Р. Штейнера: в поэме «Христос Воскрес» отразилась идея об «Импульсе Христа» как ключевого события в истории, восприятие и воплощение которого открывает путь к внутреннему развитию и преображению действительности. Кроме того, важен контекст «скифской» идеологии и положений «голгофского» христианства в формировании представлений Белого о мистическом характере совершающихся событий.

Специфика утопических проектов авангардных поэтов связана с отрицанием традиционных ценностей, что ярко проявилось в творчестве В. Маяковского. Богоборческие интенции предреволюционного периода связаны с философией Ф. Ницше и такими категориями, как «переоценка ценностей», «воля к власти» и «витализм». Переход к революционно-мессианской утопии послереволюционного периода творчества связан с пересмотром антропоцентрической картины мира и богостроительскими интенциями выдвижения массы на авансцену истории. Утопические представления, развитые в «тектологии» А. Богданова, а также идеология марксизма и некоторые эстетические теории (в первую очередь «социального заказа» и «призыва ударников в литературу») оказали влияние на позднее творчество Маяковского, в котором утверждается решающая историческая роль коллектива в обновлении действительности, что, однако, не препятствует развитию мифологизированного портрета вождя масс В. И. Ленина. Новокрестьянскую утопию формировали те концепции, которые связывали идеальное общественное устройство с крестьянским укладом. Так, во взаимодействии с философией Т. Карлейля развивались представления о России — «Нового Назарета», гегемоном которого становился крестьянин. Кроме того, воплощенным мифологизированным представлением о народе как хранителе истинной веры и его духовных абсолютов выступала легенда о Граде Китеже. Мифологема получила неоднозначное воплощение в лирике: в творчестве Есенина, например, она противопоставлялась «Инонии» — иной, новой, России; в творчестве Карпова легенда актуализировалась в образе «Светлого Града» как выражении духовных поисков мистического сектантства. В творчестве Ганина на передний план выходила дихотомия явленного и потаенного, представленная как задача воплощения в реальности сакрального топоса Руси, существующего вне пространства и времени.

Мессианизм новокрестьянских поэтов был связан со славяонфильской и народнической идеологией и развивал идею о Росии как духовном центре, призванном явить миру образ идеального общественного устройства.

Произведения Р. Штейнера, о особенно лекции «О России», наряду с идеями скифства и голгофского христианства, стали контекстом мессианских мотивов в творчестве С. Есенина. Революционные события предстают в его поэмах как мифологизированное продолжение священной истории, преображение всей действительности. Параллельно с указанным циклом Есенина, идея России, как избранного Богом пространства, призванной объединить в братстве весь мир, развивалась в «песне Солнценосца» Н. Клюева.

В творчестве П. Карпова сектантство становится центром народного мессианизма, являя пример идеального общинного устройства. Идея преображения всей вселенной на основе воплощения сакрального топоса Руси вписана в космогоническую утопию А. Ганина.

Так, изучение утопического сознания позволяет более полно представить ту социо-культурную проблематику, которая преломлялась в различных художественных направлениях Серебряного века. С одной стороны утопизм представал как общий симптом для того рубежного периода, которым стала эпоха Серебряного века, а с другой — выявил специфические черты, характерные для различных литературных направлений.

Список научной литературыСуслопарова, Галина Дмитриевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Белый А. Собр. соч.: В 6 т. М.: Терра. 2004—2005.

2. Белый А. Котик Летаев // Соч.: В 2 т. М.: Худож. литература, 1990. Т. 2.

3. Блок А. Собр. соч.: В 8 т. / Под общ. ред. В.Н. Орлова и др. М.-Л., 1960.

4. Ганин А. А. Стихотворения. Поэмы. Роман. Архангельск. Северо-Западное книжное изд-во, 1991. 224 с.

5. Карпов П. Говор зорь. СПб.: Типография Трейлоба, 1909. 50 с.

6. Карпов П. Пламень. Русский ковчег. Из глубины. М.: Худ. литература, 1991. 367 с.

7. Крученых А. Апокалипсис в русской литературе // Крученых А. Кукиш пошлякам. М.; Таллин: Гилея, 1992. С. 81—128.

8. Крученых А. Новые пути слова // Русский футуризм: теория. Практика. Критика. Воспоминания / Сост. В. Н. Терехина, А. П. Зименков. М.: Наследие, 2000. 480 с.

9. Крученых А. Стихи В. Маяковского // Владимир Маяковский: pro et contra / Сост. В. Н. Дядичев. СПб.: РХГА, 2006. С. 212— 222.

10. Хлебников В. Творения / Общ. ред. М.Я. Полякова, сост., коммент. В. П. Григорьева, А. Е. Парниса. М.: Сов. писатель, 1987. 736 с.

11. Манифесты итальянского футуризма / Пер. В. Шершеневича. М.: Типография русского товарищества, 1914. 77 с.

12. Маяковский В.В. Полное собр. соч.: В. 12 т. / Под ред. Н. Н. Асеева. М.: Худож. литература, 1930.

13. Русский футуризм: теория. Практика. Критика. Воспоминания / Сост. В. Н. Терехина, А. П. Зименков. 479 с.1. Литература

14. Авраменко А. Повесть «Серебряный голубь» Андрея Белого — мистерия или фарс духовного преображения России? // Stefanos: Сб. научных работ памяти А. Г. Соколова. М.: МАКС Пресс, 2008. С. 70—80.

15. Азадовский К. Стихия и культура // Клюев Н. Письма к Александру Блоку. 1907—1915 / Вступ. ст., подгот. текста, коммент. К. М. Азадовского. М.: Прогресс-Плеяда, 2003. С. 3—108.

16. Алферова С. В. Трагедия «Владимир Маяковский» в историко-литературном контексте 1910-х годов. Дисс. . канд. филол. наук. М., 2009. 175 с.

17. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: КАНОН-пресс-Ц, 2001.288 с.

18. Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. 1903—1919 / Публ., предисл. и коммент. А. В. Лаврова. М.: Прогресс-Плеяда, 2001. 606 с.

19. Андриевский А. Н. Мои ночные беседы с Хлебниковым // Дружба Народов. 1985. № 12. С. 228—242.

20. Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка / Публ., вступ. ст. А. В. Лаврова и Дж. Мальмстада. СПб.: Antheneum. Феникс, 1998. 733 с

21. Андрей Белый: pro et contra: личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников: Антол. / Отв. ред. Д. К. Бурлака, подгот. А. В. Лаврова. СПб.: Изд-во Рус. Христиан. Гуманитар, ин-та, 2004. 1046 с.

22. Афанасьев A.C. «Аргонавтический»миф в рассказе Андрея Белого «Серебряный голубь // Вопросы языка и литературы в современных исследованиях. М. — Ярославль: Ремдер, 2001. С. 421—425.

23. Афанасьев А. С. Художественная концепция личности в творчестве А. Белого. Автореф. канд. филол. наук. Казань, 2012. 20 с.

24. Безант А. Лестница жизни. Этапы расширения индивидуального сознания. М.: Эддар, 2000. 189 с.

25. Баев В. Г., Давыденкова А. Г. Старообрядчество в духовной культуре России (на материале старообрядческих общин Северо-Запада). СПб.: ЛГУ им A.C. Пушкина, 2009. 195 с.

26. Байдин В. Языковая утопия Хлебникова // Вопросы литературы. 2007. № 6. С. 51—82.

27. Белый А. Искусство и мистерия // Весы. 1906. № 9. С. 45—48.

28. Белый А. Песнь Солнценосца// Скифы. Сб. 2. 1918. С. 6—10.

29. Белый А. Венец лавровый // Золотое руно. 1906. №5. С. 43— 51.

30. Белый А. Восток или Запад // Эпоха. Кн. 1. С. 161—211.

31. Белый А. Глоссолалия: Поэма о звуке. Берлин: Эпоха, 1922. 131 с.

32. Белый А. Душа самосознающая. / Вступ. статья Маслин М. А. М.: Канон, 2004. 560 с.

33. Белый А. Жезл Аарона (О слове в поэзии) // Скифы. Вып. 1. С. 155—213.

34. Белый А. Касания к теософии // Андрей Белый и антропософия / Публ. Дж. Малмстада. Минувшее. Исторический альманах. М.: Открытое общество: Феникс, 1992. Вып. 9. С. 449—451.

35. Белый А. Почему я стал символистом и почему не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития // Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. С. 418—491.

36. Белый А. Проблема культуры // Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. С. 18—25.41 .Белый А. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении Современности. Воспоминания о Штейнере. М.: Республика, 2000. 719 с.

37. Белый А. Символизм как миропонимание / Сост., вступ. ст. и прим. JL А. Сугай. М.: Республика, 1994. 528 с.

38. Белый A. Alter ego «Утопия» // Записки мечтателей. М.: Алконост, 1921. № 2-3. С. 139—153.

39. Безант А. В преддверии Храма / Перевод А. Каменской. 2-еизд., испр. СПб.: журн. «Вестник теософии», 1913. 106 с.

40. Безант А. Краткий очерк теософического учения // Вестник теософии. Религиозно-философско-научный журнал. 1908. №1. С. 16—35.

41. Безант А. Теософия и новая психология // Вестник теософии. Религиозно-философско-научный журнал. СПб., 1908. №2. С. 29—41.

42. Бердяев Н. А. Философия свободного духа: Сб. / Вступ. ст.

43. A. Г. Мысливченко; подгот. текста и примеч. Р. К. Медведевой. М.: Республика, 1994. 479 с.

44. Блаватская Е. П. Теософский словарь. М.: Прогресс — Энциклопедия, 1994. 576 с.

45. Блок А. Пламень // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. / Общ. ред.

46. B. Н. Орлова, А. А. Суркова, К. И. Чуковского. М.—Л.: Худ. лит., 1962. Т. V. С. 483—487.

47. Богданов А. Вопросы социализма: Работы разных лет. М.: Политиздат, 1990. 346 с.

48. Богданов А. Красная звезда. Крушение республики Итль. М.: Правда, 1990. 416 с.

49. Бугров Б. С. В. В. Маяковский // История русской литературы XX в. (20—90-е годы). Основные имена / Отв. ред.

50. C. И. Кормилов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1998. С. 141—167.

51. Верт Н. История Советского государства. М.: Весь мир, 2006. 560 с.

52. Воронский А. В. Маяковский // Владимир Маяковский: pro et contra / Сост. В. Н. Дядичев. СПб.: РХГА, 2006. С. 871—906.

53. Гастев А. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. 1919. № 9—10. С. 30—52.

54. Геллер Л., Никё М. Утопия в России. СПб.: Гиперион, 2003. 312 с.

55. Голубков М.М. История русской литературной критики XX века (1920—1990-е годы): учеб. пособие для студ. филол. фак. ун-тов и вузов. М.: Издательский центр «Академия», 2008. 368 с.

56. Голубков М. М. Мешок алмазов. Алексей Ганин и книга о нем // Историк и художник. № з (17). 2008. С. 52—58.

57. Голубков М.М. Русская литература XX века. После раскола. М.: Аспект-Пресс, 2001. 267 с.

58. Горький М. Исповедь // Исповедь. Пьесы. Рассказы. Белгород: Клуб семейного досуга, 2010. 368 с.

59. Гронский И. М. Из прошлого. Воспоминания. М.: Известия, 1991. С. 225—226

60. Григорьев В.П. Велимир Хлебников в четырехмерном пространстве языка. Избранные работы 1958—2000-е гг. М.: Языки славянских культур, 2006. 816 с.

61. Гройс Б. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993. 358 с.

62. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 2001. 400 с.

63. Гулыга A.B. Творцы русской идеи. М.: Молодая гвардия, 2006.316 с.вв. Даниэль С. От вдохновения к рефлексии: Кандинский — теоретик искусства // Кандинский В. Точка и линия на плоскости. СПб.: Азбука-классика, 2006. С. 5—16.

64. Динерштейн Е. Личная библиотека В.В. Маяковского. М.: Винити, 1983. 33 с.

65. Егоров Б. Российские утопии: Исторический путеводитель. СПб.: Искусство СПб, 2007. 416 с.

66. Ермилова Е. В. Поэзия «теургов» и принцип «верности вещам» // Литературно-эстетические концепции в России конца XIX — начала XX в. / Отв. ред. Б. А. Бялик. М.: Искусство, 1975. С. 187—206.

67. Дуганов Р.В. Природа творчества. М.: Советский писатель, 1990. 352 с.

68. Заменгоф JT. Предисловие // Международный язык и полный учебник. М.: Импэто, 2004. С. 7—19.

69. Зёрнов Н. М. Русское религиозное возрождение XX века / Пер. с англ. Париж: YMCA-PRESS, 1974. 382 с.

70. Зёрнов Н. М. Три русских пророка: Хомяков. Достоевский. Соловьев / Вступ. ст. Н. М. Солнцевой / Пер. с англ.

71. Ю. Табака. СПб.: Русская симфония. 400 с.

72. Иванов В.В. Вдохновение ужаса // Андрей Белый: pro et contra / Сост., вступ. статья, коммент. A.B. Лаврова. СПб.: РХГИ, 2004. С. 401—410.

73. Иванов В.В. Заумь и театр абсурда у Хлебникова и обэриутов в свете современной лингвистической теории // Мир Велимира Хлебникова: Статьи и исследования 1911—1998 / Сост. Вяч. Вс. Иванов и др. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 263—279;

74. Иванов В.И. Две стихии в современном символизме // Иванов Вяч. Родное и вселенское / Сост., вступ. ст., примеч. В. М. Толмачева. М.: Республика, 1994. С. 143—169.

75. Иванов В.И. Наш язык // Иванов В. И. Лик и личины России: Эстетика и литературная теория / Вступ. ст., предисл С. С. Аверинцева. М.: Искусство, 1995. С. 388—395.

76. Иванов В.И. Ницше и Дионис // Иванов Вяч. Родное и вселенское / Сост., вступ. статья, примеч. В. М. Толмачева. М.: Республика, 1994. С. 26—34.

77. Иванов В.И. О границах искусства // Иванов Вяч. Родное и вселенское / Сост., вступ. ст., примеч. В. М. Толмачева. М.: Республика, 1994. С. 199—217.

78. Иванов-Разумник Р. В. Вершины. Александр Блок. Андрей Белый. Пг.: Колос, 1923. 246 с.

79. Иванов-Разумник Р. В. Две России // Скифы. Вып. 2. СПб, 1918. С. 201—231.

80. Иванов-Разумник Р. В. Испытание огнем // Скифы. Вып. 1. СПб, 1917. С. 261—305.

81. Иванов-Разумник Р. В. Поэты и революция // Скифы. Вып. 2. СПб, 1918. С. 1—6.8'4. Иванов-Разумник Р. В. Россия и Инония // Наш путь. 1918. №2. С. 134—152.

82. Иванов-Разумник Русская литература XX века (1890—1915). П.: Колос 1920. 38 с.

83. Иванов-Разумник Р. В. Социализм и революция // Скифы. Вып. 1. СПб, 1918. С. 305—309.

84. Иванов-Разумник Р. В. Тюрьмы и ссылки. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953. 412 с.

85. Иванов-Разумник Р. В. Что такое махаевщина? К вопросу об интеллигенции. СПб.: С. В. Бунин, 1908. 159 с.

86. Ивлев Д. Д. О стихе Маяковского // Ивлев Д. Д. Избранные труды. Чебоксары: Чувашгоспедуниверситет им.

87. И. Я. Яковлева, 2003. С. 165—183.

88. Ильин И. А. Одинокий художник / Сост., предисл, примеч. В. И. Белова. М.: Искусство, 1993. 348 с.

89. Искржицкая И.Ю. Культурологический аспект литературы русского символизма. М.: Российское университетское изд-во, 1997. 224 с.

90. Кандинский В.В. Избр. труды по теории иск-ва: В 2-х т. Изд. второе, исправл. и доп. / Под ред. Н. Б. Автономовой, Д. В. Сарабьянова, В. С. Турчина. Т. I. 1911—1914. М.: Гилея, 2008. 429 с.

91. Карпов A.C. Избранные труды. Русская литература XX в. Страницы истории: В 2 т. М.: Изд-во РУДН, 2004. 572 е., 443 с.

92. Карлейль Т. Крестьянин-святой. М.: К новой земле, 1912. 16 с.

93. Карлейль Т. Этика жизни. СПб.: Знамение, 1999. 411 с.

94. Кацис Л. Ф. Достоевский. Розанов. Маяковский (о литературных истоках поэмы «Про это») // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1993. Т. 52. № 6. С. 52—68.

95. Каг{юба Г. А. Антропософский дискурс в прозе А. Белого и В.Хлебникова. Автореф. дис. . канд. филол. нук. М., 2012. 27 с.

96. Ким Сонг Иль. Русская литературная утопия первой четверти двадцатого века. Дис. . канд. филол. наук. С.-Петерб. гос. ун-т. 1998.288 с.

97. Клинг О. А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов: проблемы поэтики / О. А. Клинг. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2010. 356 с.

98. Клюев Н. Письма к Александру Блоку. 1907 — 1915 / Вступ.ст., подгот.текста, коммент. K.M. Азадовского. М.: Прогресс-Плеяда, 2003. 368 с.

99. Ковтун Н. В. Деревенская проза в зеркале утопии. Новосибирск: Сиб. отд. РАН, 2009. 491 с.

100. Колесник Ж. Р. Гностические истоки хлыстовства. Цикл «Братские песни» Н. Клюева // Николай Клюев: образ мира и судьба. Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 2000. С. 119—125.

101. Колобаева Л. А. Русский символизм. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. 296 с.

102. Коменский Я. А. Сочинения / Пер. с чешек, и лат. В. В. Бибихина. М.: Наука, 1997. 476 с.

103. Корецкая КВ. Символизм // Русская литература рубежа веков (1890 — начало 1920 годов): В 2 кн. Кн. I. / Отв. ред. В. А. Келдыш. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2000. С. 688—731.

104. Корнилов С., Искржицкая И. Владимир Маяковский. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. М.: Изд-во МГУ, 2003. 125 с.

105. Косиков Г. К. Два пути французского постромантизма: символисты и Лотреамон // Поэзия французского символизма. Лотреамон. Песни Мальдорора / Под ред. Г. К. Косикова. М.: Изд-во МГУ, 1993. С. 5—62.

106. Левченко М. Индустриальная свирель: Поэзия Пролеткульта 1917—1921 гг. СПб.: СПГУТД, 2007. 141 с.

107. Леонтьев Я. В. «Скифы» русской революции: Партия левых эсеров и ее литературные попутчики. М.: АИРО-ХХ1, 2007. 328 с.

108. Леннквист Б. Мироздание в слове: Поэтика Велимира Хлебникова. СПб.: Академический проект, 1999. 234 с.

109. Летопись жизни и творчества С. А. Есенина: В 5 т. Т. I (1895—1916); Т. II (1917—1920) / Гл. ред. А.Н. Захаров. М.: ИМЛИ РАН, 2003, 2005. 736 е.; 760 с.

110. Липкин С. В Овражном переулке и на Тверском бульваре // Николай Клюев: Воспоминания современников /

111. Сост. П. Е. Поберезкина, вступ. ст. и коммент. JT. А. Киселевой. М.: Прогресс — Плеяда, 2010. С. 577—582.

112. Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Н. Ф. Чужака. М.: Захаров, 2000. 285 с.

113. Лосев А. Владимир Соловьев и его время. М.: Прогресс, 1990. 720 с.

114. Лосев А. Соловьев и Ориген // Лосев А. Владимир Соловьев и его время. / Послесл. А. Тахо-Годи. М.: Прогресс, 1990. 720 с.

115. Лукьянова O.A. Графические прообразы Звездной азбуки Велимира Хлебникова: финикийский алфавит и письмо Брахми // Вестник РУДН, 2009. № 1. С. 12—17.

116. Лукьянова O.A. Идея универсума в поэзии В. Хлебникова: Языковая система, мотивы, источники. Автореф. дисс.канд. филол. наук. М., 2009. 32 с.

117. Люкс Л. История России и Советского Союза. М.: РОССПЭН, 2009. 374 с.

118. Малевич К. Бог не скинут. СПб.: Уновис, 1922. 40 с.

119. Малевич К. Собр. соч.: В 5т. / Предисл, ред. коммент. Г. Л. Демосфенова. Т. 2: Статьи и теоретические сочинения, опубликованные в Германии, Польше и на Украине (1924— 1930 гг.). М.: Гилея, 1998. 372 с.

120. Малевич К. В. Хлебников // Творчество. 1991. № 7. С. 4—5.

121. Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. / Соч.: В 50 т. М.: Гос. изд-во полит, литературы, 1955. Т. 3. С. 15—70.

122. Матюшин М. О книге Мецанже-Глезе «Du Cubisme» («О кубизме» // Союз Молодежи. 1913. № 3. С. 25—34.

123. Медведев В. И. Инструментальная философия языка // Философия языка: Очерки истории. СПб.: Изд-во РХГА, 2012. 336 с.

124. Мелетинский Е. М. Культурный герой // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. / Гл. ред. С. А. Токарев. М.: Советская энциклопедия, 1982. Т. II. С. 25—28.

125. Михайлов А. И. Любовью, нравом, молитвой. Есенин и Клюев: к интерпретации их взаимоотношений // Есенин на рубеже эпох: итоги и перспективы. М. — Константиново — Рязань. М.: Эллис-ЛАК, 2006. С. 217—224.

126. Могилева И. И. История и Утопия в лирическом творчестве Сергея Есенина (1913—1918 гг.). Автореф. дис. канд. филол. наук: В. Новгород, 2002. 23 с.

127. Мочульский К. В. Андрей Белый. Томск: Водолей, 1997. 256 с.

128. Ничипоров И. Б. Миф об Андрее Белом в художественном сознании М. Цветаевой // Кафедральные записки: Вопросы новой и новейшей русской литературы / Отв. ред. Н.М. Солнцева. М.: Изд-во МГУ, 2002. С. 87—96.

129. Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей // Собр. соч.: В 5 т. СПб.: Азбука, 2011. Т. 4. 373 с.

130. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Собр. соч.: в 5 т. Т. 1. 477 с.

131. Ориген. О началах. СПб.: Амфора, 2007. 460 с.

132. Пайпс Р. Русская революция: В 3 кн. Кн. 2. Большевики в борьбе за власть. М.: Захаров, 2005. 720 с.

133. Панченко А. Христотвщина и скопчество: Фольклор и традиционная культура русских мистических сект. М.: ОГИ, 2004. 541 с.

134. Пащенко М. Проблема «Китежского текста» и «Инония» Есенина // Вопросы литературы. 2011. № 2. С. 9—58.

135. Перцова Н. Н. О «звездном языке» Велимира Хлебникова // Мир Велимира Хлебникова. Статьи. Исследования. 1911—1998. / Сост. Вяч. Вс. Иванов и др. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 359—384.

136. Политическая история России в партиях и лицах / Сост.: Шелохаев В. В. и др. М.: Терра, 1993. 364 с.

137. Пономарева Т.А. Новокрестьянская проза 1920-х годов. 4.1. Философские и художественые искания Н. Клюева, А. Ганина, П. Карпова. Череповец: ГОУ ВПО ЧТУ, 2005. 258 с.

138. Попов А. А. Социальная утопия раннего славянофильства. Дис. . канд. филос. наук. М., 1999. 189 с.

139. Пискунов В. М. Культурологическая утопия Андрея Белого // Пискунов В.М. Чистый ритм мнемозины. М.: АльфаМ, 2005. С. 34—76.

140. Пискунов В. М. Чистый ритм мнемозины. М.: Альфа-М, 2005. 608 с.

141. Плампер Я. Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 496 с.

142. Поэзия французского символизма. Лотреамон. Песни Мальдорора / Под ред. Г. К. Косикова. М.: Изд-во МГУ, 1993. 512с.

143. Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности. М.: ЛКИ, 2008. 240 с.

144. Раевский Д. С. Мир скифской культуры. М.: Языки славянских культур, 2006. 600 с.

145. Райе Э. Николай Клюев // Клюев Н. Соч.: В 2 т. / Общ. ред. Г. П. Струве, Б. А. Филиппова. Germany: Buchvertieb und Verlag, 1969. Т. II. С. 51—112.

146. Розанов В. Собр. соч.: Апокалипсис нашего времени / под общ. ред. А. Н. Николюкина. М.: Республика, 2000. 429 с.

147. Розанов В. В. Собр. соч.: Возрождающийся Египет / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. М.: Республика, 2002. 526 с.

148. Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. / Вступ. ст., сост., коммент. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М.: ИНКОМ, 1993. 115 с.

149. Сахно КМ. Русский авангард. М.: Диалог-МГУ, 1999. 352 с.

150. Сведенборг Э. О небесах, о мире духов и об аде / Предисл. X.JT. Борхеса. СПб.: Амфора, 2006. 415 с.

151. Сведенборг Э. Тайны небесные. М.: ACT МОСКВА: Транзиткнига, 2005. 560 с.

152. Свенцыцкий В., Эрн В. Взыскующим Града. М.: Изд-во Д. П. Ефимова, 1906. 63 с.

153. Свенцицкий В., прот. Собр. соч. / Сост., подгот. текста С. В. Черткова. М.: Дар, 2011. Т. И. 752 с.

154. Семенова С .Г., Ушаков A.M. Владимир Маяковски // Русская литература 1920—1930-х гг. Портреты поэтов: в 2 т. М.: Изд-во ИМЛИ РАН, 2008. Т. 1. С. 426—502.

155. Серегина С. А. Андрей Белый и Сергей Есенин: творческий диалог. Дисс. . канд. филол. наук. М., 2009. 145 с.

156. Семенова С. Г. Поэт «поддонной» России (религиозно-философские мотивы творчества Николаева Клюева) // Николай Клюев: Исследования и материалы. М.: Наследие, 1997. С. 21—53.

157. Серёгина С. А. «Маленькие поэмы» С. А. Есенина как циклическое единство // Современное есениноведение. Рязань. 2008. №. 8. С. 136—144.

158. Сиплое В. Революция духа (Ницше и Маяковский) // Владимир Маяковский: pro et contra. М.: Изд-во русск. христ. гуманит. института, 2006. С. 603—606 .

159. Скороспелова Е. Б. Русская проза XX века. От А. Белого («Петербург») до Б. Пастернака («Доктор Живаго»). М.: Теис, 2003. 358 с.

160. Скороспелова Е.Б., Голубков М. М. Социокультурная ситуация 20—50-х годов // История русской литературы XX века (20—50-е годы): Литературный процесс. Учебное пособие / Под. ред. А. П. Авраменко. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2006. С. 11—68.

161. Столович Л. Н. История русской философии. М.: Республика, 2005. 496 с.

162. Солнцева Н. М. Новокрестьянская поэзия // История русской литературы XX века (20—50-е гг.): Литературный процесс. Уч. пос. М.: Изд-во МГУ, 2006. С. 420—445.

163. Солнцева Н. М. Китежский павлин: Документы. Факты. Версии. М.: Скифы, 1992. 423 с.

164. Солнцева Н. М. Сергей Есенин. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. 3-е изд. М.: Изд-во МГУ, 2000. 80 с.

165. Солнцева Н. М. Миф о рогатом в русской литературе XX в. // Вестник РУДН: Литературоведение. Журналистика. 1999. №4. С. 16—17.

166. Солнцева Н. М. Скиф и скифство в русской литературе // Историко-литературное наследие. Российское научное издание. 2010. № 4. С. 147—159.

167. Солнцева Н. М. Скифы или азиаты? // Мир литературы: К юбилею профессора A.C. Карпова. М.: РУДН, 2010. С. 130—140.

168. Солнцева Н. М. Странный эрос: Интимные мотивы поэзии Николая Клюева. М.: Эллис Лак, 2000. 128 с.

169. Соловьев В. С. Оправдание добра. Нравственная философия. М.: Республика, 1996. 479 с.

170. Соловьев В. С. Россия и Вселенская Церковь. М.: Искусство, 1991. 448 с.

171. Соловьев В. Смысл любви: Избранные произведения / Сост., вступ. ст., коммент. Н. И. Цимбаева. М.: Современник, 1991. 524 с.

172. Соловьев В. С. Три разговора. М.: Товарищество Сытин и ко. Фирма «ПИК», 1991. 191 с.

173. Соловьев В. Три речи в память Достоевского // Соловьев В. Собр. соч.: В 9 т. Т.6. С. 170—200.

174. Соловьев В. С. Чтения о богочеловечестве. М.: Азбука, 2000. 384 с.

175. Соловьев В. С. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991. 701 с.

176. Соловьев В. Философский словарь. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. 464 с.

177. Терёхнна В.Н. «Только мы — лицо нашего времени.» // Русский футуризм: Стихи. Статьи. Воспоминания / Сост. В. Н. Терёхина, А. П. Зименков. СПб.: Полиграф, 2009. С. 3— 54.

178. Терёхина В. H. Экспрессионистская эстетика в творческой эволюции Владимира Маяковского // Экспрессионизм в русской литературе первой трети XX века: Генезис. Историко-культурный контекст. Поэтика. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 150—200.

179. Терёхина В. Н. Экспрессионизм в русской литературе первой трети XX века: Генезис. Историко-культурный контекст. Поэтика. М.: ИМЛИ РАН, 2009. 320 с.

180. Тургенева А. Андрей Белый и Рудольф Штейнер. Воспоминания о серебряном веке. / Сост., авт. предисл. и коммент. Вадим Крейд. М.: Республика, 1994. 467 с.

181. Уилсон Д. История будущего. М.: ACT Москва: хранитель, 2007. 286 с.

182. Успенский П. Д. Tertium Organum. Ключ к загадкам мира. М.: Фаир-пресс, 2000. 432 с.

183. Устрялов Н. В. Религия революции // Владимир Маяковский: pro et contra / Сост. В. H. Дядичев. СПб.: РХГА, 2006. С. 499—514.

184. Фатющенко В. И. Русская лирика революционной эпохи (1912—1922). М.: Гнозис, 2008. 416 с.

185. Фейербах Л. Сущность христианства / Пер. с нем. Под ред. Ю. М. Антоновского. СПб.: Прометей, 1908. 335 с.

186. Филиппов Б. «Явление» (Николай Клюев) // Филиппов Б. Миг, к которому прикасаюсь. Вашингтон, 1973. С. 53—76.

187. Хализев В. Е. Модернизм и традиции классического реализма в русской литературе XX века // В традициях историзма: Сб. статей к юбилею П. А. Николаева / Под ред. М. Л. Ремневой, А. Я. Эсалнек. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2005. С. 29—43.

188. Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. Космическая символика / Пер. с нем. М. Ю. Некрасова. СПб.: Академический проект, 2003. 813 с.

189. Хлебников В. Творения / Общ. ред. М. Я. Полякова, сост., коммент. В. П. Григорьева, А. Е. Парниса. М.: Сов. писатель, 1987. 735 с.

190. Ходасевич В. Ф. Некрополь: Воспоминания. М.: Стаут, 2012. 176 с.

191. Холл Д. Словарь сюжетов и символов в искусстве / Пер. с англ., вступ. ст. А. Майкапра. М.: Крон-Пресс, 1997. 656 с.

192. Хоскинг Дж. Правители и жертвы. Русские в Советском Союзе. М.: Новое литературное обозрение, 2012.

193. Хрох М. Нации и национализм. М.: Праксис, 2002. 416 с.

194. Чаликова В. Утопия и культура: Эссе разных лет. М.: ИНИОН, 1992.

195. Чаликова В. Утопия и свобода: Эссе разных лет. М.: Весть, 1994. 184 с.

196. Чаликова В. Утопия рождается из утопии. London, Overseas publ. Interchange, 1992. 216 c.

197. Чужак H. Тринадцатый апостол // Владимир Маяковский: pro et contra / Сост. В. Н. Дядичев. СПб.: РХГА, 2006.С. 461—471.

198. Шацкий Е. Утопия и традиция. М.: Прогресс, 1990. 455 с.200.

199. Щербатов М. «Путешествие в землю офирийскую г-на С., шведского дворянина», М.: РОССПЭН, 2010. 632 с.

200. Шестов JJ. Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше // Вопросы философии. 1990. № 7. С. 59—133.

201. Шершеневич В. Листы имажиниста: Стихотворения. Поэмы. Теоретические работы. Ярославль, Верх.-Волж. кн. изд-во, 1996. 527 с.

202. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Афоризмы и максимы. Минск: Литература, 1998. 1408 с.

203. Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Введенский А. И., Лосев А. Ф., Радлов Э. Л., Шпет Г. Г. Очерки истории русской философии / Сост., вступ. ст., примеч. Б.В. Емельяненко, К.Н. Любутина. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1991. 592 с.

204. Штейнер Р. Египетские мифы и мистерии: цикл из двенадцати лекций, прочитанных в Лейпциге с 2 по 14 сентября 1908 г. / Пер. с нем. Г. А. Кавтарадзе. СПб.: Дамаск, 2007. 189 с.

205. Штейнер Р. Из летописи мира // Штейнер Р. Порог духовного мира. Теософия. Из летописи мира. Пенза: Каталог, 1991.319 с.

206. Штейнер Р. Из области духовного знания, или Антропософии: Ст., лекции и драмат. сцена в пер. начала века / Сост., коммент. С. В. Казачкова, Т. Л. Стрижак. М.: Энигма, 1997. 549 с.

207. Штейнер Р. Легенда о Храме и Золотая Легенда. М.: Философско-антропософское издательство, 1998. 256 с.

208. Штейнер Р. Порог духовного мира. Теософия. Из летописи мира. Пенза: Каталог, 1991. 319 с.

209. Штейнер Р. Христос и человеческая душа. М.: Антропософия, 1999. 401 с.

210. Эйхенбаум Б. М. «Москва» Андрея Белого // Эйхенбаум Б. М. О литературе. Работы разных лет / Сост. О. Б. Эйхенбаум, Е. А. Тоддес. М.: Сов. писатель, 1987. С. 424—426.

211. Эллис Л. Русские символисты: Константин Бальмонт. Валерий Брюсов. Андрей Белый: Сб. М.: Мусагет, 1910. 339 с.

212. Эллис Л. Vigilemus! Трактат. М.: Мусагет, 1914. 109с.

213. Эстетическое самосознание русской культуры в 20-е годы XX века: Антология / Сост. Г.А. Белая. М.: РГГУ, 2003. 720 с.

214. Эко У. Поиски совершенного языка в европейской культуре. СПб.: Александрия, 2007. 423 с.

215. Энгелъштейн Л. Скопцы и Царство Небесное. Скопческий путь к искуплению. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 336 с.

216. Эннкер Б. Формирование культа Ленина в Советском Союзе. М.: РОССПЭН, 2011. 438 с.

217. Эткинд А. Хлыст. М.: НЛО, 1998. 690 с.

218. Юдушкина О. В. Библеизмы как основа поэмной лексики С.А. Есенина. Функция православной молитвы // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. М., 2011. № 2. С. 136—139.

219. Юдушкина О. В. Библейские мотивы в поэмах С.А.Есенина 1917—1920-х годов. Автореф. дис. .канд. филол. наук. М., 2011. 18 с.

220. Яковенко В. М. Т. Карлейль. Его жизнь и литературная деятельность. СПб.: Изд. Ф. Павленкова, 1891. 86 с.

221. Янгфелъдт Б. Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг. М.: Колибри, 2009. 640 с.