автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Традиции древнерусской литературы в творчестве Б.К. Зайцева и И.С. Шмелева

Полный текст автореферата диссертации по теме "Традиции древнерусской литературы в творчестве Б.К. Зайцева и И.С. Шмелева"

* *

На правах рукописи

Пак Надежда Идюновна

Традиции древнерусской литературы В творчестве Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева

Специальность 10. 01. 01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва-2004

Работа выполнена на кафедре русской литературы филологического факультета Московского педагогического государственного университета

научный консультант ■

доктор филологических наук, профессор Николаева Евгения Васильевна

официальные оппоненты -

лелу

< ."О

литератур« русс заруг.ржъи

Российском Юсуд-1оаешкж библиотеки ведущая организация

доктор филологических наук, профессор Газизова Амина Абдуллаевна

доктор филологических наук, профессор Старыгина Наталия Николаевна

доктор филолгических наук, доцент Пауткин Алексей Аркадьевич

Московский государственный открытый педагогический университет имени М.А.Шолохова

Защита состоится <р2/» 2005 г. в ¡¡£-> часов на заседании

диссертационного совета Д 212.154.02 при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119992, г. Москва, ул. Малая Пироговская, д.1, ауд._.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского педагогического государственного университета по адресу: 119992, Москва, ул. Малая Пироговская, д.1.

Автореферат разослан «_»_2004 г.

Ученый секретарь Е.В .Волкова

Обдцая характеристика работы

Изучение преемственных связей в литературе — одно из фундаментальных направлений в литературоведении. Наследие писателей русского зарубежья, возвращающееся в последние два десятилетия в Россию, требует осмысления его как части национальной культуры, непосредственно с ней связанной и занимающей свое место в истории русской литературы. Этим определяется актуальность исследования творчества Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева как представителей литературы эмиграции.

Творчество этих писателей интенсивно изучается: появились статьи в различных журналах, сборниках, уже написаны диссертации, проводятся конференции. Исследователи обратились к проблематике и поэтике произведений Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева, к их религиозно-философским исканиям, наследие писателей осмысляется в контексте русской и мировой литературы.

Научная новизна. Впервые в отечественном литературоведении творчество Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева систематически рассмотрено с точки зрения освоения ими древнерусской литературной традиции. В процессе исследования уточнена специфика некоторых жанрообразующих факторов древнерусской литературы и показано их основополагающее значение для произведений писателей периода эмиграции.

Цель настоящей работы: исследовать те особенности содержания и поэтики произведений БЛСЗайцева и И.С.Шмелева, которые генетически связаны с древнерусской литературной традицией, и показать своеобразие освоения этой традиции каждым из писателей.

В соответствии с этой целью в диссертации поставлены следующие задачи;

• определить закономерности обращения писателей к древнерусской литературной традиции: общие (идейные, эстетические, художественные тенденции как рубежа XIX-XX веков, так и русской эмиграции) и индивидуальные факторы;

• дать анализ особенностей преломления в творчестве писателей элементов поэтики древнерусской литературы: принципов обобщения, жанровых топосов; проследить особенности разработки архетипических сюжетов и образов, изображения духовных явлений и духовного опыта героев;

• определить функцию текстов Священного Писания, молитвословий, произведений древнерусской литературы (цитаты, реминисценции, аллюзии) в произведениях писателей;

• в процессе анализа уточнить своеобразие некоторых жанров древнерусской литературы (хождения, жития, слова, поучения), обусловленное спецификой пространственно- временных отношений, отраженных в них;

• систематизировать основные подходы исследователей к изучению проблемы традиции древнерусской литературы в литературе нового времени.

Методы исследования. В работе используется комплексная методика исследования: выяснение условий актуализации древнерусской культуры, способствовавших творческому становлению писателей и дальнейшему его развитию, потребовало культурно-исторического подхода; жанрово-стилевое своеобразие наследия писателей в его отношении к древнерусской литературе изучалось с помощью целостного анализа художественного произведения, сравпителыю-типологического и герменевтического методов.

Методологической и теоретической основой послужили работы А.ФЛосева, М.М.Бахтина, в которых дан глубокий философский подход к проблемам традиции в культуре, соединенный с конкретным филологическим анализом; исследования С.С.Аверинцева, В.В.Еычкова, Д.СЛихачева, в которых разработаны проблемы эстетики и поэтики византийской и древнерусской литературы и культуры; труды В.Г.Флоровского, освещающие вопросы веры и культуры с богословских позиций, знания которых требует специфика исследуемого материала; работы Н.И.Прокофьева, В.В.Кускова, В.Е.Ветловской, Е.В.Николаевой, в которых основательно изучен конкретный литературный материал по проблеме традиций.

Объектом изучения стал весь корпус произведений Б.К.Зайцева, созданных как в России, так и в эмиграции, и наиболее значительные произведения И.С.Шмелева периода эмиграции: «Солнце мертвых», «Лето Господне», «Богомолье», «Старый Валаам» и «Пути небесные».

Теоретическая значимость исследования определяется возможностью использования его результатов для осмысления развития жанров древнерусской литературы, их трансформации и обновления в условиях нового времени.

Практическое значение работы в том, что ее положения и выводы могут быть использованы в научной деятельности исследователей творчества Б.К.Зайцева и И.С. Шмелева и русской литературы в целом; материал исследования применим в лекционных и практических курсах по истории русской литературы, в спецкурсах по проблемам традиции древнерусской литературы в литературе нового времени, издательской практике при комментировании текстов.

Апробация работы. Основные положения исследования апробированы на конференциях в МПГУ (1995, 1999 гт.), ГАСК (2000 г.), ИМЛИ РАН (2001 г.), в С.Петербурге в рамках программы «Храм» (1996), на Зайцевских чтения в г. Калуге (1998, 2000, 2001, 2003 гг.), на Макариевских чтениях в г. Можайске (1995, 1996, 1998,2002 гг.), основные выводы работы обсуждены на заседаниях кафедры русской литературы МПГУ, кафедры литературы КГПУ имени К.Э.Циолковского. Содержание исследования отражено в монографии и в статьях в сборниках научных работ.

Положения, выносимые на защиту.

• Актуализации традиции древнерусской культуры и литературы в творческом сознании Б.К.Зайцева и И.СЛПмелева способствовали идейные, эстетические, художественные поиски деятелей литературы и искусства рубежа Х1Х-ХХ вв. в России, осмысление национальных основ бытия в эмиграции.

■ Древнерусская литературная традиция выражена в творчестве писателей нового времени, прежде всего, на уровне специфических пространственно-временных отношений, обусловивших особенности изображения профанного, сакрального и мистического пространства (как пространства богообщения).

• «Память жанра» заявляет о себе не только в таких произведениях, как «Преподобный Сергий Радонежский», «Афон» и «Валаам» Зайцева, «Лето Господне», «Богомолье» и «Старый Валаам» Шмелева, в разной степени она проступает почти во всех произведениях, созданных писателями в эмиграции, включая и художественно-публицистические.

• Жанровые схождения древнерусских памятников и рассматриваемых произведений ведут и к стилевым сближениям. В частности, писатели, каждый по-своему, творчески осваивают «иконописные» приемы в слове.

• Один из инвариантов древнерусской литературной традиции - позиция писателя, сознающего свою ответственность как наставника читателя, — сохраняясь в русской литературе нового времени в целом, в творчестве Зайцева и Шмелева периода эмиграции становится ярко выраженным.

■ Зайцев и Шмелев по-разному осваивают традицию древнерусской литературы, что подчеркивает, с одной стороны, самобытность каждого из них, а с другой - демонстрирует непрерывность, живое функционирование древнерусской литературной традиции в творчестве писателей XX века.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографии.

Основное содержание работы

Во Введении определены актуальность, научная новизна, цель и задачи работы, рассмотрены основные подходы исследователей к изучению проблемы традиции древнерусской литературы в литературе нового времени. Эти подходы можно определить как источниковедческий и генетический. Порой опи используются одновременно, когда речь идет о переложениях древнерусских произведений писателями нового времени и исследователь не только указывает источник переложения, но анализирует особенности поэтики, определяя степень адекватности нового произведения источнику.

Источниковедческим называем такой подход к проблеме преемственности, когда исследователь устанавливает конкретный памятник (даже редакцию, список) древнерусской литературы либо сюжет, образы этой литературы, положенные в основу произведения нового времени. В этом направлении работали А.Н.Робинсон, Т.Н.Моисеева, О.А.Державина, В.Д.Кузьмина, Д.С.Лихачев и другие исследователи.

Генетический подход позволяет обнаруживать глубинные уровни древнерусской литературной традиции, проступающей в особенностях содержания, в жанровом своеобразии и в специфике поэтики произведений писателей нового времени. Древнерусская литературная традиция может иметь место в произведениях литературы нового времени, которые не связаны с каким-либо конкретным древнерусским памятником. Исследование этого уровня жизни традиции древнерусской литературы идет параллельно отмеченному подходу, порой сочетается с ним. Генетический подход присущ работам Н.И. Прокофьева, В.В.Кускова, В.Е.Ветловской, Е.В.Николаевой, А.М.Грачевой и другим исследователям.

Далее кратко охарактеризован ряд исследований, представляющих обозначенные подходы, в том числе и работы по творчеству Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева, Особое внимание обращено на изучение современными исследователями религиозного компонента в русской литературе. В решении проблемы «литература - Церковь», в настоящем исследовании предпочтение отдано генетическому подходу, основное внимание сосредоточено на анализе поэтики произведений Б.К.Зайцева и И.СШмелева.

В главе 1 «Актуализация древнерусской культуры в России рубежа Х1Х-ХХ веков и в сознании русской эмиграции» рассмотрены идейные, эстетические и художественные факторы актуализации древнерусской культуры в начале XX века, а также те обстоятельства, которые способствовали обращению к традиции в условиях эмиграции.

На рубеже XIX — XX веков творческие поиски деятелей искусства совпадали, а порой обусловливались работой философской мысли, основное направление которой характеризуется как философия всеединства. О своем восприятии учения В. Соловьева

Зайцев вспоминал: «Соловьев сразу почувствовался как светлый дух, с которым легко дышать. В построении своем охватывал он Вселенную, над которой сияет Бог. <...> Мир — Всеединство. Бог ему трансцендентен, но все в мире тайно и загадочно к Нему тяготеет: а Его Сын — связь». Шмелева увлекали новые естественнонаучные и социальные открытия и теории: «Я с увлечение читал Бокля, Дарвина, Сеченова, Летурно <...> Я питал ненасытную жажду "знать". И я многое узнавал, и это знание уводило меня от самого важного знания - от Источника Знания и Церкви». Уже в эмиграции у него возникла потребность в серьезном философском чтении, в котором он просит руководства И.А.Ильина.

С тех пор, как Гоголь «внес в русскую жизнь <. .> одну из центральных тем русских исканий — о возврате культуры к Церкви, о построении нового церковного мировоззрения — о "православной культуре"» (В.В.Зеньковский), эта тема по-разному и с различной интенсивностью разрабатывалась в русской культуре. На рубеже веков она становится особенно актуальной.

Религиозное, идейное и художественное возбуждение эпохи связаны еще с одним важным фактором времени - обращением к национальным истокам как фольклорным, так и древнерусским. Следует помнить, что в жизни русского общества Церковь, как бы к ней ни относилась «ищущая» интеллигенция, являлась одним из институтов государственного устроения. Традиционная жизнь в Церкви была связана не только с церковным календарем, с посещением храма, своеобразием быта. В последней трети XIX в. развернулось собирание, активная публикация и изучение материалов русской народной и древней культуры. То есть шел процесс углубления, обращения к корням национальной культуры. Серебряный век заново «открывает» и по-своему воспринимает культуру Древней Руси. Архитекторы, художники, писатели, поэты вовлекаются в этот мир, находят в нем идеи, темы, образы, формы, вдохновляющие к творчеству.

Икона — один из важных источников постижения древнерусской культуры с эстетических позиций. Обобщая «увлечение» древнерусской иконой, М.А.Волошин писал в 1914 году: «Произведения искусства встают из могил в те моменты истории, когда они необходимы. В дни глубочайшего художественного развала, в годы полного разброда устремлений и намерений разоблачается древнерусское искусство, чтобы дать урок гармонического равновесия между традицией и индивидуальностью (курсив наш), методом и замыслом, линией и краской». Примечательно, что в том же 1914 году, 2-го февраля, в Московском религиозно-философском обществе С.Н.Булгаков читал доклад, в котором сказал: «Русская трагедия есть по преимуществу религиозная — трагедия веры и неверия». Философ определил существо кризиса. Художник в своем творческом

прозрении уловил направление пути к преодолению этого кризиса. Видимо, постижение сути древнерусской иконы способствовало тому, что Волошин-поэт обратился к древнерусской литературе.

Закономерно и в творческом сознании Зайцева соединение «образов Италии» с эстетическим и идейным освоением древнерусской культуры. Типичен во многом и путь — от эстетического пленения к постижению глубокого внутреннего содержания основ русской культуры, к Истине. В художественный мир Шмелева древнерусская культура входила песколько иным путем: ее основополагающее значение для творчества писателя определится в эмиграции.

Сохранение русского духа в эмиграции было особенно важно. И, как оказалось, национальное самосознание для русского человека неотделимо от православия. Подобный опыт изиестеп со времен Древней Руси и особенно ярко выражен в «Хожении за три моря» Лфапасия Никитина, в котором автор говорит, что самое трудное в чужом краю — сохранить себя как человека русского, то есть православного. Эмиграция тоже выражала беспокойство о сохранении национальной идентификации и тоже основу идентификации видела в православии. Не случайно «для ведущих писателей русского Зарубежья характерно и нарастание религиозного начала». В эмигрантской среде создавались планы и программы нового обустройства России, составной частью которых было воспитание молодого поколения в традициях русской культуры. Обновление и возрождение России виделось как духовное обновление и возрождение. Это одна из постоянных тем в переписке И.С.Шмелева и И.Л.Ильина.

Особое значение в самосознании эмиграции приобретает культурная память эпохи. Религиозные темы и проблемы в творчестве писателей-эмигрантов, волновавшие их еще в России, теперь разрабатываются на новом уровне. Эти темы генетически связывают их творчество, как с русской классической литературой, так и с древнерусской культурой и литературой. Как подчеркивает современный исследователь: «Интерес к древней Литературе принципиален: в ней корни русского самосознания, национального характера» (Е,Попомарев).

Глава 2, «Древнерусская культура как фактор формирования художественного мира Б.К.Зайцева» состоит из двух параграфов. В первом параграфе «Образы христианского универсума в дореволюционном творчестве Б.К.Зайцева» рассмотрены рассказы, повести и роман писателя. В раннем творчестве писателя отражено его стремление разобраться в проблемах бытия, которые приводят к мысли о Боге, о христианстве с его нравственными ориентирами. Автор чувствует их значительность, но они еще не стали жизненно необходимыми, остаются на поверхности чувств, не вошли в него как сокровище сердца и

сознания. В письме В.И.Стражеву в 1906 г. Зайцев писал: «Жалею только, что не понимаю христианства. : <...> христианство все же совершеннейшее (выделено Зайцевым) мирообъяснение». В этом высказывании . заключалась, может быть, неосознанно пожизненная программа: осмысление христианства стало основополагающим в жизни и творчестве, оно определяло проблематику произведений, вело к поиску соответствующих форм.

Наиболее адекватными средствами выражения религиозных настроений становятся образы храма, света, сакральное слово (аллюзии, реминисценции, цитаты из Св. Писания, > молитвословий). Природа, как часть бьгшя, занимает значительное место в художественном мире писателя. Она может быть очень красочной, насыщенной легкими звонами и благоуханиями («Тихие зори», «Священник Кронид», «Миф» и др. ), или сурово застывшей, мрачной, обманывающей, безнадежной («Океан», «Волки», «Мгла»), но всегда несущей некую весть — о смертном, о любви, о мире горнем.

Перевес «мистического и поэтического над жизненным» в ранних произведениях, о котором писал сам Зайцев, обусловлен особенностями его мировосприятия как прострапствовосприятия, где доминирующим становится именно иное пространство. . Образы этого пространства — свет (и цвет), звук и сакральное слово. Способ обозначения инобытия посредством слова Св. Писания вошел в русскую литературу со времен древнерусской культуры. В древнерусских произведениях Св. Писание — последняя инстапция истины, подтверждающая мысль писателя, указывающая первопрецедент или определяющая идеал, должное и так далее, тем самым священное слово всякий раз напоминало читателю о предстоянии вечности. В контексте современного произведения сакральные тексты тем более вокативны, что уже своим звучанием указывают на иной мир, на иные ценностные ориентиры. Однако в произведениях Зайцева первых лет творчества само инобытие ■— это романтически-мечтательный мир чего-то прекрасного и идеального, а не мистическое пространство высшей реальности.

Храм, монастырь, колокольный звон - неотъемлемая часть зайцевских пейзажей как в России, так и в Италии. Эти образы помогают автору в создании определенного настроения, в передаче мирочувствия героя, • часто предопределяют разрешите внутреннего конфликта героя. Такова функция ■ образов христианского универсума в повести «Спокойствие» (1909). Эстетическое переживание ведет к духовному прозрению, которому присущи особые пространственно-временные ощущения: земные границы утрачивают значение, ибо определяющей становится ориентация над-мирная. Герой по-новому видит жизнь, окружающий его мир засветился «вечной, святой жизнью»(150).

В дневпикс писателя есть запись: «Я помню ту минуту, более пятнадцати лет назад, когда я вдруг почувствовал весь свет Евангелия, когда эта книга в первый раз раскрылась мне как чудо. А ведь я же с детства знал ее». Этот биографический факт отражен в рассказе «Изгнание» (1910), который в какой-то мере оказался пророческим. В этом рассказе уже не только религиозное настроение, переживание, «томление духа», присущие прежним произведениям, здесь первые попытки изобразить путь к вере.

Намеченное в «Изгпапии» получило более глубокую сюжетную разработку в романе «Дальний край» (1912). События романа развиваются в России, но судьбы героев определяются в любимой Зайцевым Италии. Образы Италии пробуждают культурно-историческую память ищущих героев (Петя и Степан), и «припоминания» героев символичны. Петя видит картину, соотносимую с Рождеством, и в этой стране он, действительно, рождается к новой жизни. Неслучайно уже от первого дня знакомства с Флоренцией Пете кажется, «что он только сегодня появился на свет Божий», Степану же «видится» Гефсиманский сад — символ искупления через страдания, и ему предложена именно чаша страдания. В романе «Дальний край» образы монастыря, храма, храмового убранства, колокольного звона, сакральное слово, церковная служба не только организуют художественное пространство произведения. Особенно существенно, входят или не входят они в пространство сознания персонажей.

Тема покаяния, так сильно прозвучавшая в романе, становится важнейшей в творчестве писателя. Покаяние — одно из основополагающих понятий христианства. Оно восходит к греческим понятиям етпотрёфсо и цетЛуоюс, которые следует понимать не только как «перемену сознания, но и перемену всего образа жизни, перемену пути жизни» (А.МЛСамчатнов). В художественный мир Зайцева оно входит с повестью «Аграфена» (1907), хотя в этом произведении не становится объектом особых размышлений повествователя. Впервые покаянные переживания даны в рассказе «Смерть» (1910), затем эта тема разрабатывается в «Дальнем крае», «Вечернем часе», в рассказе «Грех» и в других произведениях, включая «Путешествие Глеба», то есть осмысляется на протяжении всего творчества.

В повести «Голубая звезда»(1918), завершающей дореволюционное творчество Зайцева, христианский универсум организует сакральное пространство Москвы, обнаруживает ценностную ориентацию персонажей, подчеркивает закономерность их судеб. В разной форме и степени «участия» в сюжете образы христианского универсума входят во все XIX глав повести.

В четвертой главе автор «собирает» основных персонажей в монастыре под Звенигородом, где каждый из них существенно раскрывается через отношение к миру святости. После общей встречи в монастыре сюжетная линия разветвляется, и Христофоров, как странник, оказывается в разных домах и обществах Москвы. Но где бы он ни был, он всегда стремится отыскать свои земные и небесные ориентиры в безмерном Божьем мире: храмы и звезды. Это видение свидетельствует о духовной оспове в жизненном странствии героя, помогающей ему оставаться самим собой в самых разных ситуациях, связанных с воспроизведением автором московской жизни начала XX века, ее богемно-артистической и интеллигентской среды. Подобно князю Мышюшу, Христофоров несет в себе особый мир, к которому тянутся окружающие, даже Никодимов «исповедуется» ему. Другой ориентир — звезда Вега. Она появляется уже в первой главе и проходит через все повествование как символ Света Вечного и Любви. Герой томится в пространстве, закрытом от этого света. Свет Вечный и для Машуры становится столь же значим, как Христофорова.

Вполне разделяя точку зрения исследователей на значение цвета в художественном мире Зайцева, отметим, что основа его миросозерцания, то есть непосредственного идеологического познания жизни — это свет. «Голубая звезда» — еще одно подтверждение тому. Положительные герои повестй всегда пребывают в свете, отрицательные персонажи лишены света: эпитет «темный» в отношении Никодимова — это не цветообозначение, а именно светообозначение, ибо его «темные, без блеска, глаза»(302) — это глаза, не только не излучающие, но даже и не отражающие свет: «утренняя заря в них не отсвечивала»(320). Действительно, «Никодимов — враг света».

В завершении краткого обзора дореволюционного творчества Зайцева, обращено внимание на изменение смыслового наполнения образов света и храма. В произведениях Зайцева «свет» и слова со световыми семами играют очень важную роль в семантическом поле как времени, так и пространства, а также в индивидуальных характеристиках персонажей. Эти образы отражают движение религиозного сознания писателя. Самый ранний период творчества свидетельствует о том, что в работах Соловьева он нашел философское основание своему мироощущению. Но в 10-е годы он идет уже своим путем, и характер световых образов здесь особенно показателен, ибо для В.Соловьва, как подчеркивал Г.В.Флоровский, «мистика света Фаворскаго <...> остается вне его кругозора». В поэтике Зайцева отчетливо обнаруживается тенденция к замене «чистой образности» религиозной символикой. В отличие от эстетически эффектной, экспрессивной «светлой волны» в «Священнике Крониде», свет церкви в «Студепте Бенедиктове» — это образ не только эстетический, но и мистический, это символ

оберегающей силы. Более значительным становится этот образ в «Голубой звезде». Свет, в котором идет Машура от Пасхальной заутрени — это уже не тот свет, в котором ходила Мэри («Соседи», 1903 г.). Машура вошла в пространство Света преображающего, и «с необычайной ясностью она почувствовала, что теперь начинается для нее новое».

Образ храма в творческом сознании писателя тоже проходит определенную эволюцию. Движение к истине идет через переживание тайны и красоты храма («Тихие зори»), который, как и свет, становится основным суггестивным образом. Церковь как архитектурный объект — важнейший элемент, организующий реально-историческое пространство, в котором развертываются события. Церковь как дом Господень воплощает сакральное пространство, это символ, выражающий идеологическое сознание персонажей. Очевидно, что в сознании автора оба значения неразрывно связаны.

Смыслоформирукяцая функция образов света, храма и других элементов христианского универсума устойчива в пространственно-временных построениях, в их значимости для сюжетных линий и для композиции, для маркировки языка персонажа как выражение изменившегося сознапия, нового мировосприятия и нового пути жизни. Они вокативны, то есть вовлекают читателя в свое семантическое поле, наиболее важное для идейно-художественного уровня текста. Освоение христианского универсума Зайцевым идет в русле древнерусской традиции, формирование которой началось, по рассказу летописи, с эстетического восприятия христианства. Вместе с тем на Руси очень быстро была постигнута и вся глубина православной веры, о чем свидетельствуют слова и поучения самого раннего периода древнерусской литературы. Творчество Зайцева тоже шло по пути постижения сущностных основ веры, что определило «ценностное движение» (М.М.Бахтин) образов света от эпитета и метафоры, а храма от объекта эстетических переживаний — к символам с религиозно-мистическим содержанием. Если в образах раннего творчества писателя можно увидеть какие-то отголоски пантеизма, го к 10-м годам эти образы переживают «трансформацию, делавшую старые понятия новыми именами» (Е.П.Бухаркин), что было свойственно и древнерусской литературе, переосмыслявшей устно-поэтические образы.

Во втором параграфе «Жанрово-стилевое своеобразие произведений Б.К.Зайпева периода революции и гражданской войны» показаны те изменения в художественном мире писателя, которые произошли после революции. Теперь христианство становится не только интуитивным чувством, а ясно определившимся религиозным мировоззрением. Знаменательно, что творческим откликом Зайцева на февральскую революцию стала эпитафия. В «Призраках» (1917) ясно видна особенность восприятия и отражения писателем действительности. Даже трагические стороны се, глубоко потрясающие, он

представляет не в жестоких и леденящих душу картинах, но, прозревая и выражая их онтологический смысл, облекает в форму торжественную, соответствующую этому смыслу. В этом маленьком произведении скорбь об уходе близкого человека переплавляется в сознание единства Бытия, единства в этом Бытии ушедших и еще живущих. Такое осмысление жизни, с постоянным памятованием об ином мире, пребыванием во Христе, становится характерным для писателя и определяет особенности развития его художественного мира.

Религиозно-философское осмысление происходящего в стране отражено в рассказе «Душа». Почти вся свето-цветовая образность произведения связана с пространственными построениями и соотносится с «серебряной ризой» Богоматери. Автор творчески использует прием, подобный иконописному ассисту (золотой «разделке» как знаку присутствия Божией благодати), наполняя повествовательное пространство серебристыми отсветами, как бы идущими от серебряной ризы Богоматери. Золотое и серебристое мерцание — образ иного света, Света нетварного. Это символика, выражающая религиозное постижение и объяснение мира. Соответственно визуальным образам, сакральное слово обретает свою исконную функцию - языка общения с Богом. Таким образом, пытаясь прояснить для себя острейшие проблемы исторического дня, писатель старается внимать голосу веры. «Иконописные» приемы изображения позволяют автору в наиболее адекватной форме выразить религиозное миросозерцание, осложненное мучительными проблемами времени.

Далее в работе анализируются рассказы «Улица Св. Николая»(1921г.), «Странное путешествие» (1926), повесть «Анна» (1928) и роман «Золотой узор» (1923-1925).

Рассказ от лица героини романа ведется ретроспективно, отбор событий, образы этого рассказа получают особую значимость вследствие обретенного нравственно-религиозного сознания героини, исповедального начала. Одним из элементов изображения изменившегося сознания является фразеологически выраженная оценка тех или иных поступков. Особая точка зрения героини обусловливает специфику пространственно-временных отношений в повествовании. Можно говорить о своего рода «обратной перспективе». Роман начинается с иллюзорных представлений юности о перспективе жизни, выраженных образами, данными в «прямой перспективе».Смена направления жизненного пути происходит, когда она обращается к пути, обозначенному в пространстве христианского универсума образом блудного сына. Встав на него, она поменяла ориентиры — с горизонтали дольнего мира на вертикаль мира горнего.

Чудо выздоровления Маркела заключено в повествовательное пространство, выделенное упоминанием иконы Николая Чудотворца. Мистическое пространство, в

котором действует высшая сила, остается невидимым, оно обозначено иконкой. Повествовательное пространство трагических событий заключается в семантическое поле молитвы. Приняв крест, Наташа начинает новый этап жизни. Теперь в нем ясно обозначились две взаимосвязанные сферы: пространство профанное жизни земной, идущей по горизонтали, и пространство мистическое жизни духовной, идущей по вертикали, обращенной к миру горнему. Пространственно-временные построения в романе являются наиболее ярким выражением особенностей изменившегося мировоззрения героини, пережившей духовное преображение через покаяние, вызванное трагическими испытаниями.

Через все повествование проходит символический образ «золотого узора». В разных частях романа этот образ меняет свое значение. «Золото» в «золотом узоре» юности — это метафора, выражающая свет и блеск, внешнюю красоту и праздник жизни. «Золото»'в узоре судьбы на новом пути - ото символ, означающий свет иного мира, отблеск благодати Божией (вновь напоминающий золотой ассист на иконах), осеняющей преображенную жизнь героини. Образ «золотого узора» получает двойное наполнение: реально видимое и символическое, «умопостигаемое». Такая последовательность смыслового наполнения образа «золотого узора» подготовила тему и образы последних двух глав. В повествование органично вводится чудо (выздоровление Маркела).

Еще один важный в поэтике Зайцева образ — образ креста — впервые получает глубокую разработку в этом романе. Крест, прошедший через сердце, пересекает и одновременно смыкает (как замковый камень) разорванные было (трагическими событиями) части золотого узора судьбы героини. Образ креста получает значение онтологического символа и становится центром сюжета как высшая точка покаянного пути, за которой начинается другая жизнь, с иным вектором, в иной системе ценностей.

В «Золотом узоре» писатель использовал различные элементы поэтики жанра жития: от объекта изображения и композиции (путь духовного восхождения) до соответствующих мотивов (искушение, грехопадение, покаяние) и образов (особенно световых в их различной природе).

Вторую главу заключают выводы, определяющие особенности художественного мира писателя в пореволюционное время. В произведениях, созданпых в период революции и гражданской войны, осмысление происходящего отражено религиозным сознанием. Скорби и радости земной жизни ставятся в контекст иного мира, где нет места временному, где «Вечность остается». Пространство иного мира и Вечность становятся для писателя пе отвлеченными понятиями, а именно «высшей реальностью», в свете которой переживается, осмысляется и изображается настоящее. По сравнению с ранним

творчеством, изменяется функция сакрального текста в произведениях. Теперь он не только символизирует мир иных ценностных ориентиров. Сакральное слово используется в его исконной функции языка общения с Богом в предстоянии и уповании героев и повествователя.

В образе церкви первостепенным становится понятийное, а не объектно-созерцательное значение. Церковь — символ истинных основ жизни, спасения и прибежища страждущих. Новый смысл вкладывается и в образы света. В произведениях пореволюционной поры световые образы не только участвуют в организации пространства, но получают идеологическую функцию, обусловленную природой светового образа. Подобное восприятие и отображение света вызвано видением его как безусловной красоты, что вполне соответствует и ориентировано иа православную традицию. В художественном мире Зайцева образы храма и света становятся многозначными символами, важнейшая задача которых — изображение мистического пространства. Это, в свою очередь, свидетельствует о качественных изменениях миросозерцания писателя, его более тесного контакта с жизнью Церкви.

Глубокую разработку получает такое важное понятие христианского универсума, как покаяние. Намечается новое осмысление понятий святости, смирения, темы странничества. Все эти проблемы и темы составляли основу древнерусской литературы. В 1904 году Зайцев писал, что в его рассказах можно найти мистицизм, но «мистицизм не вероисповедный, не церковный». Произведения пореволюционной поры свидетельствуют о восприятии христианского универсума именно воцерковленным сознанием. Потому в произведениях грозного времени храм и свет храма стали центральными символическими образами, наиболее полно выражавшими миросозерцание автора.

Сложившееся религиозное мировоззрение, своеобразие миросозерцания, определившее художественную индивидуальность писателя, послужили благодатной основой для сближения художественного мира писателя с древнерусской литературной традицией и его дальнейшего углубления в эту традицию.

Глава 3, «Творческие поиски Б.К.Зайцева периода эмиграции», состоит из двух параграфов, в первом из которых рассмотрены особенности непосредственного обращения писателя к древнерусской литературной традиции. Это обращение обусловлено тем, что из эмигрантского «далека» Родина была увидена в своей главной ипостаси - «в облике России духа, — во Святой Руси».

В наследии этого периода творчества можно выделить переводы-переложения древнерусских произведений: «Преподобный Сергий Радонежский», «Алексей Божий человек», «Царь Давид», «Сердце Авраамия», «Плач о Борисе и Глебе». Творческое

освоение элементов поэтики древнерусских жанров находим в паломнических очерках «Афон» и «Валаам», во многих повестях и рассказах, в романах, в беллетризованных биографиях, а также в художественно-публицистических очерках писателя.

В 1925 году в Париже был издан «Преподобный Сергий Радонежский» Зайцева, открывший агиографическую серию, созданную писателями-эмигрантами. О том, что книга Зайцева отвечала запросам эмиграции, свидетельствуют положительные отклики па нее критиков того времени. Как в свое время, переводя «Искушение святого Антония», Зайцев внимательно изучал различные источники и труды историков, так и теперь в работе над агиобиографией он использовал жизнеописания преподобного Сергия, исследования по истории России и по истории церкви, некоторые из которых упомянуты в примечаниях писателя. В «Преподобном Сергии Радонежском» Зайцев предстает не только как писатель, по и как читатель и интерпретатор древнерусского произведения, созданного в начале XV века. В диссертации рассмотрено, как идет освоение источника и его преобразование в ходе творческой работы писателя XX века.

«Преподобный Сергий Радонежский» — произведение зайцевское, но образ Сергия вполне иконный. Обратим внимание па то, что за образец жанра своего произведения Зайцев берет не обширный труд иеромонаха Никона, хотя он его хорошо знал и цитировал в своем произведении, а Житие Епифания. Это важно. В русской православной культуре нового времени продолжалась традиция составления жизнеописаний еще не канонизированных подвижников церкви. Подобно келейнику Пафнутия Боровского, свидетели жизни новых подвижников старались записать для памяти все, что им известно о подвижнике. Работа в целом шла в рамках канона.

В произведении Зайцева бытие героя определяется тремя пространственными сферами. Жизнь Сергия Радонежского проходит в определенном историческом времени и географическом пространстве. Сергий, при всем своем стремлении к уединению, к отгороженности от мира, связан с этим миром. Порой он совершает значительные перемещения по территории Руси: известны его «выходы» в Москву, в Переяславль-Залесский, в Нижний Новгород, в Ростов, в Рязань. Но житие преподобного даже в этом мире заключено в особое, сакральное, пространство — пустыни, монастыря, хельи. Высшая сфера, открытая для святого, — это мистическое пространство Богообщения. Изображение или обозначение этих пространственных сфер одновременно есть изображение святого, различных сторон его бытия.

Вслед за Епифанием писатель неоднократно говорит о том, что Сергий был для братии «как купленый раб», неоднократно подчеркивается и его внешняя нищета, «худость ризная». Причем эти качества не только констатируются, но и демонстрируются

на сюжетном уровне (эпизод с постройкой сеней за решето гнилых хлебов, эпизод с крестьянином, не желавшим признать игумена в «убогом старичке» и другие эпизоды). К этим образам примыкает одна из прямых характеристик - «послушный сын». Послушный сын родителей, а затем — «послушный сын церкви». Существенно то, что в этих эпизодах и в характеристике очевидны евангельские аллюзии (Христос, омывший ноги своим ученикам; Бог-Слово, Сын Человеческий как послушный сын Бога-Отца), выводящие образ Преподобного в надвремениой план.

Нанизывание, повторение прямых характеристик, то есть прием внушения — один из наиболее активно используемых приемов создания образа святого как части сакрального мира. Сохраняя элементы словесного «плетения» Епифания, Зайцев вводит и субъективно-оценочные образы, передающие специфическое восприятие писателя XX века, но наиболее соответствующие мистической сфере: «прохладный и прозрачный дух», «просветлен, пронизан духом», «ясен», «благоуханнейшее дитя Севера» (курсив наш). Как икона пишется на свету (золотой фон), который символизирует мир высший, мир невидимый, мир Божественной благодати, так и здесь святой соединен с горним миром своей просветленностью, прозрачностью духа. Интересно, что в ХУ1 веке в среде нестяжателей вместо золотого фона порой делали высветленный, как бы прозрачно-зеленоватый фон (грунт «просвечивал» через эту зелень), обладавший свойством, как и золото, передавать именно световое пространство. Так писатель следует традиции: в его произведении «прозрачный», как проницаемый, пронизанный светом, наполненный светом, есть символ мира невидимого, мистического пространства.

Стилистическое своеобразие, свойственное Зайцеву, обусловило некоторое «отступление от каллиграфической верности подлиннику» (Флоренский), внесло дополнительные нюансы в традиционный образ, тем самым стало и способом выражения индивидуальных особенностей святого. Под пером писателя нового времени образ святого в ореоле света вечного засиял, будто омытый свежими потоками.

Автор находит еще один путь «индивидуализации», сравнивая Сергия с иными представителями мира святости (апостол Павел, Антоний Великий, Феодосий Печерский, Франциск Ассизский, Серафим Саровский). Существенная разница между святыми указана риторическим вопросом в рассказе о Куликовской битве: «И кто отправился бы за таким благословением к Франциску?»(58). В этом вопросе обозначена роль Сергия в деле национальном, а значит и место святого в сознании, жизни народа.

Значение Сергия как национального святого осмысляется в главе «Сергий и государство». Используя летописи, Сказание о Мамаевом побоище, писатель обобщает события, связанные с возвышением Москвы в процессе централизации государства, и

показывает причастность к этому процессу преподобного Сергия, рассказывая о его «выходе в область "государства"»(61). Эта глава обращена к той стороне русского иночества, которая отличает его от монашества Фииаиды, — уход из мира становился своеобразной формой служения миру. Не только служения по накоплению того «духовного богатства, которым питались в течение веков и доселе питаются русские люди» (Франк С.Л.). Но и служения благотворительного, а также служения патриотического, па путях которого оно становилось пророческим и оберегающим. В этом Сергий Радонежский продолжал линию Феодосия Печерского, который не только окормлял болящих и нуждающихся, но порой вникал и в междоусобные нестроения князей. Рассматриваемая глава ко всем имеющимся характеристикам добавляет еще одну — «миротворец».

Итак, образ Сергия выстроен в новом творческом сознании, в котором лирическая субъективность соединяется со средневековым художественным каноном. Это стало возможным в силу того, что писатель XX в. и составитель Жития пребывают в одной традиции, обеспечивающей не только ее непрерывность, но и ее развитие на путях нового художественного опыта. Жанровая природа «Преподобного Сергия Радонежского» вполне соответствует агиографическому канону. В параллельно создававшихся произведениях о русских святых В.Ильина, Г.Федотова, Н,Клепинина, А.Толстой авторы работали с первоисточниками иначе.

В дальнейшем творчестве Зайцев иначе осваивает агиографическую традицию. «Алексей Божий человек» (1927) и «Сердце Авраамия» (1926) - это беллетризованные рассказы, существенно отступающие от источников, но сохраняющие иконность обликов персонажей. «Сердце Авраамия» и рассказ «Правитель» (1927) восходят к традиции древнерусского жанра сказаний о чудотворных иконах.

Углублению Зайцева в традицию древнерусской культуры, его приниканию ко Святой Руси способствовали поездки на Афон и Валаам. Оба путешествия важны как в плане духовного роста и укрепления, так и в творческом движении писателя. В плане литературном паломнические путешествия привели к созданию двух больших произведений: «Афон» (1927) и «Валаам» (1935-1936), а также нескольких очерков, посвященных Афону и Валааму.

В этой части работы обращено внимание на специфику жанра хожения и дано ее уточнение. Говоря о хожении, имеем в виду, что, во-первых, объектом изображения в нем является сакральное пространство; во-вторых, назначение хожения заключается в приобщении читателя к пространству высшей реальности, поклонению святым местам; в-третьих, своеобразие художественного мира хожения определяется созданием

соответствующих объекту изображения пространственно-временных отношений, которые обусловливают систему образов и другие особенности поэтики хожений, а также тип повествователя.

Далее проводится сопоставление произведений Зайцева с хожением игумена Даниила как самым ранним и ставшим классическим образцом жанра, на который ориентировались все последующие книжники Древней Руси. Задачу «приобщения читателя» миру святости ставил перед собой уже первый известный нам автор древнерусского хождения.

Основной способ изображения открывшегося паломникам мира — это создание образа особого пространства. У обоих авторов он строится по одной схеме. Внешняя канва соответствует перемещению паломников в естественном пространстве. Она раскрывается в прямой пространственно-временной перспективе, одно из обозначений которой дано в названиях глав. Мир святости изображается по принципу обратной перспективы: движение идет от образов преддверия (или ворот), подступа к новому миру, — в расширяющийся сакральный мир и далее — в пространство высшей реальности. Такой принцип, как известно, способствует «втягиванию» в изображаемое пространство.

В «Валааме» обратная перспектива, можно сказать, «вычерчена». Пароходик идет узким путем, «понемногу стал расширяться (курсив наш) выход <..,> А потом и вовсе вышли на волю»; В открывшемся просторе сразу представляется новый мир: «Налево, за бескрайною далью <,..> монастырь Трифона Печенегского. Справа, в нескольких десятках верст, остров Коневец. В веке четырнадцатом св. Арсений прибыл туда <...> Прямо же перед нами, очень далеко, но уже белея Собором, сам знаменитый Валаам». Собор «приближается медленно, остров же растягивается (курсив наш) в длину».

Этот мир имеет свои внутренние пространственные образования: монастыри, скиты, келии, каливы. Каждое из них — большое или маленькое — это чертог Божий на Земле. Располагаются они по вертикали: чем выше, тем малочисленнее; порой почти на недоступной крутизне лепятся каливы, где пустынник остается один на один с Богом.

В своих построениях Зайцев неоднократно пользуется образом «врат», за которыми раскрывается пространство сакрального мира. Разумеется, это реальные ворота, но как в символике самого «чертога Божия», так и в повествовательном пространстве, этот образ определяет ценностные приоритеты, направляя сознание читателя. Особенно впечатляющ вставкой эпизод, рассказывающий о посещения Александром Первым схимонаха Николая («Валаам»), Изображение сакрального пространства и его выхода в пространство высшей реальности составляет основу содержания хожений.

Эстетически воспринимаемый мир природы, в изображении которого используются оценочные эпитеты и ассоциативные образы иной реальности, помогает писателю в создании сакрального пространства. Единство специфических зрительных, акустических, ольфакторных образов включает читателя в сакральное пространство, заставляя пережить соответствующее впечатление. Тот же мир может быть увиден по-другому, что показано на примере очерка Вас.И.Немировича-Данченко о Валааме.

Самое волнующее для паломника в Святой Земле — участие в службе Святого Воскресения. И тот факт, что Даниил описывает это в конце своего произведения, говорит о нем как о мастере слова, художнике, придававшем большое значение композиции. Движение от мест, освященных мучениками и подвижниками, переходит к изображению крупным планом всего сакрального пространства Святой Земли и завершается выходом в мистическое пространство. Паломник вплотную приблизился к границе, за которой происходит непосредственное Богообщение. При всей реальности ситуации образы Святого Света и горящей лампады, которую Даниил забрал через три дня, в изобразительном плане становятся символами мистического пространства, венчающими повествование о Святой Земле.

Паломник XX века покидает Афон с не менее благоговейным чувством приобщения высшему миру и завершает свое произведение таким же символическим образом: «В своем грешном сердце уношу частицу света афонского, несу ее благоговейно, и что бы ни случилось со мной в жизни, мне не забыть этого странствия и поклонения, как, верю, не погаснуть в ветрах мира самой искре». Основная часть «Валаама» тоже завершается символическим образом «обручения Богу» в сцене пострижения в схиму отца Павлина.

Итак, пространственно-временные построения паломнических хожений включают три пространственные сферы (преддверие, сакральное пространство и пространство высшей реальности) и особое переживание времени («"прошлое" во Христе стало постоянным "настоящим"» (Г.В.Флоровский)). При всей разности художественного опыта писатели столь удаленных друг от друга эпох в решении творческой задачи приобщения читателя к миру святости оказались весьма близки. Это обусловлепо самим объектом изображения — святые места — и избранной жанровой формой, которая требует соответствующих элементов поэтики.

Важнейшей составляющей хожений является образ путешественника. В соответствии с двойным планом повествования в паломнике виден образ внешнего и внутреннего человека. Весьма точно тип повествователя паломнических хожений определен в трехипостасной самохарактеристике В.Гигоровича-Барского: «яже вся аз, последний, с верою и говением лобизавпш, благодарех Бога, яко сподоби мя быхи

сицевых своих великих даров зрителя, поклонника и проповедника» (курсив наш). Зритель и поклонник соответствуют внешнему и внутреннему человеку, а проповедник - их соединительное звено. Эстетические переживания, связанные как с природой, так и с памятниками искусства не должны рассматриваться как качества, присущие туристам. В оценке памятников искусства игумен Даниил не менее эмоционален и столь же деловит, как и в описании природы. Эстетические впечатления - неотъемлемая часть образа Святой Земли, создаваемого в хожениях, и Даниил утверждает эту традицию. Описание художественных достоинств святынь становится элементом жанрового канона. Зайцев рассказывает о виденных памятниках несколько иначе, вводя элементы культурно-просветительной информации, но он чувствует во всем меру и не парушает жанровый канон.

То, что «внутренний» человек в путешественнике «Афона» и «Валаама» — это «православный человек» и русский паломник не вызывает сомнения. Именно паломник виден всякий раз из-за внешнего «секулярного» облика художника. К святыне он идет смиренно, сознавая свое недостоинство («какой бы там ни был») пред Богом. Образ повествователя-паломника здесь вполне традиционен и созвучен повествователю древнего Хожения, тоже постоянно подчеркивающему свое недостоинство.

Длительная история жанра привела к существенной трансформации некоторых его элементов. В XIX веке рассказы о паломничествах, подобно жизнеописаниям подвижников, становятся гораздо объемнее. В них включается обширный историко-информативный и агиографический материал. Появляется тенденция к занимательности. На фоне таких изменений произведения Зайцева — образец жанрового «аскетизма», обусловленного его ориентацией на древнейший памятник русской паломнической литературы, или на тот «иконографический» канон, который в этом памятнике сложился как классический образец. При этом заметим, что Зайцев знал и в примечаниях цитировал «Письма...» Святогорца, читал он и Афонский патерик, знал и других авторов, писавших об Афоне. Но так же, как и в работе над «Преподобным Сергием Радонежским», он следует древнерусской традиции, ее каноничным образцам.

Во втором параграфе исследована рецепция жанров древнерусской литературы в творчестве Б.К.Зайцева. Собственно житий и хожений Зайцев больше не писал. Но осмысление жизни святых и подвижников, включенность в традицию духовной и художественной культуры Древней Руси предопределили то, что в системе ценностей найденного идеала и в соответствующей ему форме осмыслялась жизнь любимых писателей и параллельно, в свете того же идеала и адекватной форме - собственная жизнь и жизнь современников.

Преломление агиографической традиции можно видеть прежде всего в жизнеописаниях И.С.Тургенева («Жизнь Тургенева» — 1932), В.Л.Жуковского («Жуковский» — 1951), А.П.Чехова («Чехов» — 1954). Своеобразие жизнеописаний обусловлено авторской позицией и тем объектом изображения, который писатель избрал для своих произведений — путь-их духовной жизни. Автор сознательно ориентируется на агиографический канон.

В жизнеописаниях Зайцева с самого начала указывается, что автора интересует именно духовная жизнь его героев. Он выясняет, в какой «мере» каждый из них был устремлен к этой жизни, насколько был укоренен в русской духовной традиции и как это сказалось на их творчестве. Все факты жизни и творчества важны с точки зрения их направленности к дольнему или горнему. Он прямо говорит об этом и в отношении каких-либо фактов биографии писателей, и особенно в отношении их творчества. Биография человека искусства может иметь черты жития потому, что это человек, наделенный особыми дарованиями.

Соотношение создаваемых биографий с агиографической традицией во многом предопределяет особенности системы образов, основных элементов композиции, пространственно-временной организации. Отметим лишь наиболее существенное в этой структуре. Пространственные образы светлой и Святой Руси, с которых начинается каждая книга, особенно обширно первая, получают наиболее полное и яркое завершение в финале «Чехова», способствуя созданию единого повествовательного пространства трех жизнеописаний. Это единство обусловлено и другими факторами.

Проблема пути жизни, странствия в Божьем мире предопределила то, что герой биографии предстает не только в своем временном облике писателя, но и в вечном образе путника, странника, идущего сквозь земные пределы к миру высшему. Соотношение и взаимодействие земного и духовного начала составляют индивидуальность каждого героя. Приоритеты складывались не только под влиянием природного, национально-исторического, но зависели от конкретных условий и ближайшего окружения, духовной атмосферы этого окружения. Родной дом, Россия, Европа — это не только прекрасный земной мир в его многообразии, это и пространства действия человеческого духа, отраженного в памятниках культуры, проявляющегося в бытовом укладе. Как, на какую основу лягут впечатления мира, какое действие произведут на ум и душу, от этого и будет зависеть направление и «узор» пути.

Зайцев отмечает, что домашняя атмосфера Тургеневых была безблагодатной, не способствовала развитию истинных духовных основ в жизни детей: «поэзия быта православного, существовавшая тогда в некоторых семьях, Тургенева, к сожалению, не

коснулась. Доброты, светлого уюта в отчем доме он не встретил...». Атмосфера дома Буниных, ставшего домом Жуковского, иная. Сложными оказались обстоятельства появления на свет будущего поэта, но «мальчик явился в семью знаком мира», стал «послушным сыном Васинькой», как подписывался он в письмах к матери. В доме Чеховых — «Домострой в полной силе»(333). Отец писателя «церкви до конца предан, церковное пение любил чрезвычайно. <...> непоколебимо верил, что жизнь в Церкви и религии спасает». Правда, «в его воспитании было нечто как раз отдаляющее от Церкви, создающее будущих маловеров». Но была еще мать, которая «научает невидимо, просто собою, излучением света, кротости и добра».

В отношении Тургенева биограф с сожалением отмечает, что вера так и не пришла: «у Тургенева не было чувства всемогущего светлого (курсив автора) Бога». Но духовная сфера человека, тем более художника, не может быть праздной. Если в нее не допущен свет, то ее начинают заполнять видения иного плана. Зайцев утверждает, что у Тургенева был и «запредельный порыв. Только мистика его не православна. Магическое, таинственно-колдовское наиболее его влекло».

Этой стороне жизни Тургенева писатель подобрал очень удачный образ, как бы подсказанный самим Тургеневым, - Сфинкс. Образ Виардо-сфннкса проходит через всю книгу, объясняя многие странности как в поведении писателя, так и в его произведениях: «Долиною был он одержим». Болезненная страсть, а не благословенная любовь владела им, повергая порой в адскую тоску, вызывая страшные сны и привидения, усугубляя в нем страх смерти. Все-таки «власть магического» над писателем была не полной. Хотя «величайшей глубины России — ее религии — почти не чувствовал, <...> сердце, по временам, давало удивительные образы Святой Руси». «Живые мощи» Зайцев оценивает как «драгоценность литературы нашей». В образе Лукерьи он видит смиренную русскую женщину, «заступницу за Россию и всех нас». В 1952- году в очерке, посвященном столетию «Записок охотника», Зайцев вновь особое внимание обращает на этот рассказ и говорит, что Тургенев в образе Лукерьи «написал икону русской святой, вознес в ее лице и женщину русскую, и народ, ее родивший». Такие образы возникали, конечно, не из того душевного мрака, которым порождены «таинственные» повести. Они восходят к тем основам внутренней жизни, которые шли от корней национальной духовной традиции.

Как и Тургенев, Жуковский тоже пережил любовную драму. Но в Жуковском не было такой внутренней раздвоенности, как в Тургеневе. И драму своей любви он смиренно пронес почти через всю жизнь. Иная атмосфера и иные душевные привязанности определяют его путь за пределами дома. Писатель подчеркивает в своем герое: «тяготения религиозные проявились у него уж в детстве». Устремленность к

высшему миру была свойственна Жуковскому всегда, она лишь качественно менялась с годами. Зайцев старается проследить, как это интуитивное и романтическое стремление становится сознательным религиозным чувством, направляющим душу. к горнему. Особенно показательно на этом пути отношение к смерти. Уже в юности он убежден, что «смерть не последнее. <...> И всегда жило в нем сознание, что есть нечто сильнее смерти». Книга о Жуковском построена на постоянном взаимодействии пространства высшей реальности с пространством земной жизни. Даже характеристики персонажей порой даются пространственными образами. Сердце Жуковского всегда настроено горе. Небо никогда не было для него пусто, и свет мира высшего никогда не гас в поэте. Поэтому пространственный мир его жизнеописания высок и светел.

В биографии Чехова автор выделяет наиболее значительные вехи духовного пути писателя, отраженные в его творчестве. Одна из них — повесть «Степь». В ней запечатлелось «томление духа» Чехова. Особое место в творчестве писателя и «в истории его души» заняла повесть «Скучная история», создав которую, «художник и человек Чехов убил доктора Чехова», «похоронил материализм, о котором всегда отзывался с великим уважением». Затем была «Дуэль», «светлая и милостивая повесть», рассмотрение которой Зайцев завершает так: «Вся впутренняя направленность «Дуэли» глубоко христианская. Радостно удивляет тут в Чехове оптимизм, совершенно евангельский: "во едином часе" может человеческая душа спастись, повернуть на сто восемьдесят градусов. Радует и то, как убедительно он решил труднейшую артистическую задачу — без малейшей натяжки и неестественности». «Студент», по мнению Зайцева, свидетельствует, что «весной 1894 года ему (Чехову — Н.П.) открылось (явно)», что всегда на земле «Христова правда составляла главное!». «В овраге» («украшение литературы нашей») и «Архиерей» («свидетельство зрелости и предсмертной несознанной просветленности») — это те последние произведения, в которых Зайцев увидел проблески «горнего света», воссиявшего Чехову. Такое просветление вполне закономерно для «ищущего» и «стучащего». Тем более что деятельность его (на это биограф обращает особое внимание) была постоянным служением Богу «в Его бедных» и «в Его отверженных»: сначала помощь родным, в 1890 году поездка на Сахалин «к погибающим и погибшим», в 1891 -92 годах борьба с голодом и эпидемиями.

Важнейший связующий элемент трех книг — это их автор. Слова Жуковского из «Невыразимого» вполне определяют роль биографа в пространстве повествования: «Сие присутствие создателя в созданье». Открытая авторская позиция выражена и в прямых оценках героев жизнеописаний, и в оценках их творчества. Автор стремится к наибольшей объективности, привлекая документальный материал. Взглядом художника он оценивает

мастерство писателей. Но в высоких образцах их творчества усматривает проявление не только таланта.

Такие тургеневские образы как Лиза Калитина, Лукерья, чеховские отец Христофор, Липа восходят ко Святой Руси. В них на новом этапе продолжается традиция древнерусской литературы. В них и через них «нитями паутинной тонкости» писатели соединяются с «глубинной традицией русского народного и православного духа». Сам Зайцев жил в этой традиции, и дух ее наполняет созданные им книги. На творчество собратьев по перу он смотрит «духовныма очима», и это особое видение выражено в характере оценок произведений. Например, о «Дыме» сказано, что в этом романе «мало человеколюбия», о «Нови» — «вещь неблагословенная», о «Светлане» Жуковского — «одета ризами неветшающими», о «Степи» Чехова — «благословенная вещь», «Студент» и «Архиерей» оцениваются как откровения, данные писателю. При этом «благословенные» —- это всегда и высоко художественные создания, о чем биограф говорит как человек, принадлежащий миру искусства.

Образы героев в жизнеописаниях (при всей их индивидуальности) создаются по единому принципу. Из фактов жизни и творчества складываются портретные (индивидуальные) черты писателей. Внимание автора направлено на то, чтобы высветить «высокие тяготения», лик каждого из них. Писатель убежден, что, куда бы ни влекли художника всевозможные перипетии, истинно русское начало раскроется в нем как творческое развитие той традиции, которая восходит ко Святой Руси, которая, несмотря на всякого рода катаклизмы, остается вечно пребывающей, а значит, истинной. В создаваемых образах Зайцев «религиозно-просветленным взором» видел и старался высветить Лик «Руси вечной».

В жизнеописаниях показано три типа соотношения земной и духовной сферы в жизни художника. Тургенев, обладая «христианскими же качествами души», все-таки оставался во власти земного. И хотя был «в нем запредельный порыв», но «мистика его была не православна». Жуковский тоже мечтал о земном, человеческом счастье, но Промысл чувствовал и принимал смиренно. Для него всегда было «главное: величие нравственное», он понимал: «искусство искусством, но есть нечто и высшее». Путь его жизни — это путь духовного роста, который позволяет автору жизнеописания подвести итог: «Странно было бы, если бы такая жизнь не приводила к Царствию Божию». В Чехове-докторе отмечено его пристрастие к материализму, но в Чехове-человеке и художнике всегда жила «тоска по Божеству». «Христианский мир <...> в нем произрастал», и в земном пути своем он служил Богу «в Его бедных» и «в Его отверженных». Иконописная ясность образов, четкость композиции, пространственно-

временные построения обусловлены в значительной степени агиографическим каноном с его ориентацией на должное в человеке, на его лик.

Творчество Зайцева отличается значительным автобиографическим началом. Оно очевидно в ранних произведениях и в эмигрантском периоде, когда писатель обращается и к мемуарному творчеству. Путь жизни как поиск Истины и обретение ее во Христе стал основой автобиографической тетралогии «Путешествие Глеба»(1935-1952). Современник-критик так определил объект ее изображения: «некое таинственное странствие человеческой души в мире».

Одна из особенностей тетралогии Зайцева — характер корректировки прошлого с позиций настоящего, с позиций обретенного жизненного опыта и веры, и способы осуществления этой корректировки в романе. В связи с этим можно выделить два компонента повествования — нравственно-религиозный в оценках поведения, действий героя и религиозно-мистический в освещении восприятия им окружающего мира, особенно мира природы, — которые реализуются, прежде всего, в образе повествователя. В «Путешествии Глеба» очевидна фразеологически выраженная точка зрения повествователя, способствующая реализации авторского задания.

Автор всякий раз подчеркивает, что герой его вбирает в себя красоту и величие мира стихийно, не сознавая ни этот мир, ни себя как Божие творение, тогда как повествователь именно так сознает мир и себя в нем. Позиция героя понятна, так как семья не была верующей, но и в духе атеизма детей не воспитывали, некоторые общепринятые правила соблюдали. Например, отмечено, что в доме «кое-где висели образа, но случайные, без любви заведенные, без любви к ним и относились». Такие отрицательные корректировки тоже важны как показатель особой точки зрения повествователя: не осуждающей, но отмечающей отсутствие важных для него составляющих духовной жизни. Весьма показательным является сравнение первой части тетралогии («Заря» 1935-1937) и одноименного рассказа 1910 года. В рассказе 1910 года об иконах вообще ничего не сказано так же, как и о поездке через Козельск, мимо Оптиной пустыни. В романс же вводится образ и самого монастыря, и упоминается старец Амвросий, а также «литературный контекст» Оптиной.

Важны осудительные и иронические интонации повествователя в отношении к охоте. Хотя автор и понимает, что герой его впадает в грех неосознанно, с позиций уже иного отношения к жизни он в этой, вполне определенной, точке зрения повествователя выражает покаяние за прегрешение «невольное», совершенное по неведению. То, что здесь осуществляется несомненное авторское задание, подтверждает и рассказ 1910 г., где даны лишь два эпизода охоты и совсем в иной эмоциональной тональности. В следующих

частях тетралогии об охоте делаются лишь намеки. В «Тишине» еще есть эпизод охоты, но важен отбор материала, сделанный автором для этого: неудачная тяга в Илеве. «Невольную» страсть главного героя во всей ее глубине логично было показать именно в первой части, избыть ее здесь, ибо далее в его жизнь начинали входить более сложные проблемы бытия, а также и новые искушения, вставали вопросы, требовавшие ответа, который и должен был определить жизненную позицию, в том числе и отношение к охоте.

Далее в диссертации схематично намечено развитие фразеологически выраженной темы повествователя. Объектом сознания повествователя являются обстоятельства, определявшие формирование личности ребенка. Обстоятельства эти весьма разнообразны и по-своему значительны. Точка зрения повествователя становится оценочной, когда решаются вопросы нравственного порядка. Стилистическая оформленность этой точки зрения связана, несомненно, с мировоззренческой позицией автора и главной темой произведения, которую можно определить как поиск Истины, путь героя к вере. Движение по этому пути обозначено проявленностью указанного качества повествователя (фразеологически выраженная точка зрения) в разных частях романа. Оно очевидно в ситуациях, приближающих к этому пути (независимо от осознания героем), и исчезает, когда герой удаляется от этого пути. Эта точка зрения обусловлена ярко выраженным религиозным миросозерцанием, что предопределило жанрово-стилевое своеобразие тетралогии, использующей агиографические топосы, активно включающей в повествование образы христианского универсума.

Рассказ «Река времен» (1964) завершает собственно художественное наследие Зайцева, он стал квинтэссенцией основных тем и образов творчества писателя. Андроник - типологически заключает в себе тот тип героев, которым свойственно «томление духа» (например, Константин Андреич из «Спокойствия» и др.). Савватий вобрал многие черты священника Кронида. В Иоанникии типологизирована русская святость (персонажи «Афона» и «Валаама»). В Леониде Ивановиче запечатлены страждущие, прошедшие через испытания и обретшие смирение (герой «Тихих зорь» и др.). К молодому аббату ведут образы инославных, почувствовавших истинность православия (француженка, английский студент и американки в «Валааме»),

Внешняя канва повествования - взаимоотношения двух архимандритов и замкнутость действия в рамках «русского монастыря имени великого Святого» -позволяет видеть в нем своего рода патериковый фрашент.

Говоря о человеческих слабостях своих героев, автор в их образах сохраняет и всякий раз подчеркивает иконописные черты того или иною иконографического типа.

Древняя Русь оживает в образе митрополита Иоанникия, который «родом из северовосточной Руси, из семьи скромного священника». Он своей «простотой и легкостью являл облик древней православной Руси, даже вроде иконы». Повествователь подчеркивает его невзрачную внешность: «лицом прост и некрасив <...> худенький, невыигрышный, с несколько гнусавым голосом». Но есть в нем то, что заставляет молодого аббата из группы инославных земно поклониться ему. В этой сцене показана степень его духовной высоты, его как будто касание мира высшего. Именно эту причастность миру высшему почувствовал аббат в православном святителе.

В образах Савватия и Андроника акцентированы те черты русского характера, которые можно рассматривать как архетипические и в русской литературе представленные такими яркими образами, как Хорь и Калиныч. На другом — мирском — материале, но по существу те же свойства русского характера показаны Тургеневым. Даже сопоставление двух героев открывается близкими фразами. У Тургенева: «Оба приятеля нисколько не походили друг на друга». У Зайцева: «Оба хоть и архимандриты, а совсем разные». В этих очевидных параллелях, с одной стороны, утверждается единство русского мира в его историческом бытии, в сохранении духа «Руси вечной» даже вдали от России, в «стране нерусской». С другой стороны, в плане «вечных вопросов» о пути и смысле жизни - образы эти восходят, к евангельским образам Марфы и Марии. Основные проблемы рассказа реализуются, конечно, не только в интертекстуальных связях, но и на других уровнях художественного мира произведения, в частности, в пространственно-временных построениях.

Особый пространственный мир повествования открывает рассказ. Здесь сконцентрированы основные темы и образы произведения: сакральное пространство (ограда как изъятостъ из мира), горнее место его (храм на холме), нелегкий путь к нему (тропинка, идущая вверх), тайна жизни и смерти (вечно переливающаяся листва), судьба России и душа русского человека в их противостоянии Западу (русский монастырь в стране нерусской).

Пространственный мир повествования обозначен очень лаконично и просто, как это свойственно иконе. Причем иконографичность изображения окончательно оформляется в «свете» финала: обобщепный и скромный образ монастыря с его обитателями вписывается в золотой фон восходящего солнца: «золото лучей пало на золото митры. <...> и все торжественнее золотили солнечные лучи скромные стены и скромные предметы комнаты». Многозначителен и жест Андроника, выключающего лампу: его коснулся свет мира горнего (золото солнца), в котором меркнет обольщение мира сего (электрический свет), уходят сомнения. Подобные образы есть и в других произведениях

Зайцева. Но здесь они достигают глубины смысла при необычайной лаконичности изображения, присущей иконному письму и отличающей позднего Зайцева.

Указание на то, что это - «русский (курсив наш) монастырь имени великого Святого», который тоже неоднократно упоминается, — представляет этот монастырь как средоточие русской духовной культуры. Многомерность образов рассказа (особенно в интертекстуальных связях) позволяет автору обозначить пространство русской культуры, многообразной по содержанию, но имеющей общий исток, общий корень. Образ «неиссякаемой книги» отсылает к истокам книжной культуры на Руси. Писатель решает одну из важнейших проблем художника (в широком значении этого слова) — о смысле творчества, в частности, писательского труда. Творчество каждого художника - как река, идущая от неиссякаемого источника и питающая родную культуру. И древнерусская традиция — ее прочный фундамент. Не случайно в дневниковых записях, размышляя о труде средневекового книжника, писатель заключает: «Он спокоен, прочен потому, что в конце концов предложен Богу».

Зайцев в «Реке времен», подобно М.В.Нестерову, создает свою «Святую Русь», «Русь вечную», предстоящую и молящуюся: страждущую и смиренную (Леонид Иванович), укорененную в жизни, но и твердую в вере (Савватий), глубокомысленную и духовно томящуюся (Андроник), просветленную и духовно возносящуюся (Иоанникий). Реалистические, живые образы обобщают, концентрируют в себе различные пути и степени обретения мира в Боге. Писатель заключает их в сакральное пространство иконы (золотой фон финала) и «неиссякаемой книги», придавая им символическое значение. Так он ведет свое художество «от реального к реальнейшему».

Своеобразие жанра отличает и сборники художественно-публицистических очерков писателя, в частности, последнюю его книгу — «Дни» (1939 — 1972). Ценностная система очерков исключительно нравственно-эстетическая, и опять-таки эстетическое здесь немыслимо вне нравственного. Неслучайно поэтому и дневниковые записи, и очерки изобилуют аллюзиями, реминисценциями, цитатами из Священного Писания и молитвословий. Автор вводит их для высвечивания какой-либо важной стороны образа и для уточнения, углубления мысли, чувства.

Неоднократно возникает в книге образ чаши страдания, причем сама чаша упомянута лишь однажды: «Чаша предложена. Поздно молиться, чтобы она миновала». В остальных случаях - это аллюзии: «Нам опять послано. Значит, не допили», «Он, конечно, переживал свою Гефсиманию».

Сакральное слово играет важную роль в композиции как каждого отдельного очерка, так и в книге в целом. В пяти очерках они взяты в качестве эпиграфов и таким образом

заключают в себе суть дальнейшего повествования, как, например, в очерке «Меланхолия». Еще более важной для содержания является заключительная часть очерков, поэтому в финале большинства из них священное слово дается как апофеоз. Не всегда это будет собственно последняя фраза, хотя есть и такие: очерк «Похвала милосердию» («глас вопиющего в пустыне») или очерк о Мочульском. Последний заканчивается фразой, которая является и завершающим штрихом образа близкого автору человека, и упованием на дарование ему светлой жизни в Вечности: «Лишь сердцем чистые - те узрят Бога». Двойная функция (изобразительная и оценочная) евангельского образа здесь очевидна и восходит к агиографической и панегирической традиции.

В нескольких очерках финал - это заключительный возглас чина погребения. Эти концовки важны как ритмоорганизующие, ибо они всегда ударны, звучны, ярки и соответствуют общей тональности книги, усиливая и гармонизируя ее. Голос автора звучит здесь особенно торжественно. Большая часть очерков посвящена воспоминаниям о близких, родственных душой, а также, хотя и хорошо знакомых, но духовно не близких людях, ушедших из этого мира. Показателен самый характер этих воспоминаний. Каждый очерк - это не просто заметка мемуариста, но именно памятование как поминовение, как возжигание поминальной свечи: об одних с чувством грусти и благоговения, о других — с чувством скорби и сожаления. Это своеобразный синодик.

Итак, книга «Дни» насыщена образами Священного Писания, и характер использования цитат, аллюзий, реминисценций в существе своем совпадает с подобной работой древнерусского книжника, который свою мысль, свои чувства всегда соотносил с вечной Книгой. И дело не только в том, что такого соотнесения требовал канон, ибо сам канон является порождением религиозного мировоззрения и миросозерцания, суть в самом этом миросозерцании. Отыскивая наиболее адекватную форму для его выражения, художник непременно придет к Евангелию и его образам.

Приняв православие как образ жизни, писатель ощущает свое всегдашнее стояние в Боге. Памятование Бога — в каждой строке книги. Творчество писателя рассматривается как его жизнетворчество, как исполнение предназначенного, то есть как служение Истине, как осуществление смысла жизни. Эта позиция обусловила в целом особенности художественного мира Зайцева, проблематику и жанрово-стилевое своеобразие его произведений.

Завершают третью главу выводы по исследованию традиций древнерусской литературы в творчестве Зайцева. При всей широте и глубине культурно-исторических интересов писателя древнерусская культура вошла в его творчество как важнейшая, основополагающая часть. Восприятие и осмысление ее было качественно разным и

зависело от степени постижения Зайцевым сущностного содержания этой культуры. На раннем этапе она осваивалась как эстетический феномен. Такие образы христианского универсума, как храм, монастырь, колокольный звон, были неотделимы от русского пейзажа и органично вошли в художественный мир писателя. Образы христианской культуры привлекают его внимание и на Западе, особенно в Италии, с ее средневековыми памятниками, со святым Франциском.

Интуитивно поиск пути и смысла жизни ориентируется на этот мир «священной красоты». Уже в ранних произведениях выражена эстетическая позиция автора, для которого прекрасное немыслимо вне нравственного, что было неотъемлемым свойством древнерусской эстетики.

К 1910 году определяется идеал, открывшийся в «свете Евангелия». Фундамент ценностных ориентиров окреп. Писатель ближе подходит к изображению собственно религиозных переживаний, что сказывается на особенностях его поэтики. Пространственно-временные построения, ориентированные на дольнее и горнее, образы света и храма - важнейшие смыслоформирующие элементы на всех уровнях текста. К концу дореволюционного периода творчества можно проследить эволюцию развития образов света от эпитета и метафоры, а храма от объекта эстетических переживаний - к символам с религиозно-мистическим содержанием.

Духовное укрепление и эстетическое самоопределение Зайцева происходит в годы войны и революции. Новое осмысление и глубокую разработку получают такие понятия христианского универсума, как покаяние, святость, смирение, странничество. Именно «вероисповедный мистицизм» определяет смысл традиционных зайцевских образов. В таких произведениях, как «Душа», «Улица св. Николая», «Странное путешествие», «Золотой узор» сакральное пространство церкви - единственное место спасения и обретения жизненных сил. Иначе, ближе канону, трактуется агиографическая традиция («Золотой узор»). В своей исконной функции богообщения, создания мистического пространства выступает сакральное слово (Священное Писание, молитвословия).

В эмиграции окончательно осознается то, что основой русской национальной жизни является православие. Возникает потребность в воссоздании образа «Святой Руси», что предопределило непосредственное обращение писателя к памятникам древнерусской литературы. «Преподобный Сергий Радонежский», «Афон» и «Валаам» - это образцы обновления древних жанров, подтверждающие, что средневековый канон - категория порождающая и для писателя XX века. К столь большим формам, осваивающим древнерусскую литературную традицию и тему «Святой Руси», Зайцев в дальнейшем не

обращался. Но эта традиция прослеживается в жанрово-стилевом своеобразии биографий русских писателей, в автобиографической тетралогии и в публицистике писателя.

Характерные пространственно-временные отношения определяют особенности художественного мира Зайцева. Их изменение обусловлено изменением мировидения писателя: система образов, композиция, субъектная организация оказываются в непосредственной зависимости от пространственно-временных ориентиров, что было присуще древнерусскому искусству в целом и литературе в частности. В изображении пространства движение идет от иллюзорного принципа к его трансформации и соединению с приемами, присущими агиографической, иконописной традиции.

В главе 4 рассмотрены традиции древнерусской литературы в творчестве И.С.Шмелева периода эмиграции, В первом параграфе исследованы апокалиптические мотивы и образы в «Солнца мертвых» и его жанрово-стилевая близость «Словам» и «Поучениям» Серапиона Владимирского.

В 1923 году было опубликовано «Солнце мертвых», в котором писатель выразил ужас пережитого террора и голода, трагедию утраты горячо любимого сына. Мотивы богооставленности, отчаяния явственно звучат в произведении. В «Солнце мертвых» отражена и трагедия России в целом.

Ведущие мотивы эпопеи восходят к Евангелию, к пророческим словам Христа: «Придут дни, в которые из всего, что вы здесь видите, не останется камня на камне; все будет разрушено <...> И будут знамения в солнце и луне, и звездах, а на земле уныние народов и недумение <.. .> люди будут издыхать от страха и ожиданий бедствий» (Лк.: 21; И, 25-26). Это пророчество развернуто в символических картинах Апокалипсиса, обращение писателя к которому становится закономерным, поскольку происходящее в стране прямо соотносится с видениями святого евангелиста Иоанна. Апокалиптические мотивы активно разрабатывались эмигрантской литературой в целом. Как отмечают исследователи, «в 1920-е годы в эмигрантском сознании господствует идея конца мира» (Е Пономарев)

Солнце - один из ведущих образов и в эпопее Шмелева. Это не животворящий источник, а орудие казни в замкнутом мире, где действует террор и голод и откуда нет спасения: горы, море и пустое небо. Образ чаши - еще один символический образ, Это, конечно, смертная чаша. Чашей представляется весь маленький городок, замкнутый горами и морем, и вся Россия - огромная чаша, переполненная человеческими страданиями, и испить из этой чаши предстоит сполна всем. Рассмотрены и другие образы эпопеи, совпадающие по своей значимости с апокалиптическими.

Форма сна, видения наиболее часто использовалась для художественного воплощения реального разгула насилия и смерти. Но если у Зайцева и других писателей апокалиптический сон или видение - это прием, деталь повествования, у Шмелева «Солнце мертвых» - это собственно Апокалипсис, повествователь которого видит картины гибели, будучи не «в духе», как Иоанн Богослов, а во плоти. Он разворачивает перед читателем картины Апокалипсиса, как бы переводя их с языка символов на язык реальных образов, облекая их в земную плоть.

Сила образов, публицистический накал сближают «Солнце мертвых» с произведениями церковного красноречия эпохи монголо-татарского завоевания, когда Русь переживала подобного рода ужасы. Близкую образно-стилевую систему находим в словах и поучениях Серапиона Владимирского. В работе дан сопоставительный анализ соответствующих фрагментов текстов обоих авторов, позволивший сделать следующее заключение. Близость изображения сходных исторических ситуаций углубляется особым видением и оценкой событий, видением, обусловленным религиозным миросозерцанием. Повествователь «Солнца мертвых» переживает муки отчаяния, пытается отыскать Солнце Правды в страшном мире. В ситуации, когда обнажились человеческие души, когда совлечены покровы внешней добропорядочности, естественным становится разделение на праведных и беззаконных, что в значительной мере способствовало сближению и даже совпадению художественных форм произведений разных эпох: в пафосе обличения, в яркости символических образов. Вместе с тем в разработке апокалиптических мотивов и образов Шмелев усиливает звучание символических образов, дополняя, раскрывая их в конкретных реалиях жизни.

Второй параграф посвящен анализу жанровой специфики «Лета Господня» как синтеза идиллии, панегирика и плача.

«Лето Господне» (1927-1944) - произведение иное. В нем и через его создание писатель обретает новый духовный опыт, почему, завершив, мог воскликнуть: «Ныне отпущаеши...». Этим произведением Шмелев прощается с Родиной в ее историческом дореволюционном бытии, но в то же время он ее обретает в ее вечной духовной ипостаси, запечатлевая искусством своего слова ее единственный и неповторимый лик - лик России православной. На этом пути важнейшим корректирующим фактором создания художественного мира «Лета...» стала «преображающая сила тоскующей памяти» (Ф.А.Степун). Писатель создает идеальный образ, как бы очищая лик от различных затемнений.

В исследованиях, посвященных Шмелеву, нет однозначного определения жанра «Лета Господня»: роман, повесть, «своего рода поэма в прозе» и др. Произведение это

принадлежит эпическому роду. Вместе с тем в нем значительно и субъективно-эмоциональное начало, что позволяет говорить о лиро-эпической форме. Художественная целостность романа заключает в себе идиллию, панегирик и плач, элементы других жанров. В «Лете...» основные элементы идиллии составляют, несомненно, конструктивное единство. Но не только они образуют содержательную форму произведения в целом.

Тема утраты отца (сюжетпая) и отечества (внссюжетная) предопределили неизбежность разрыва замкнутого идиллического пространства и циклической ритмичности времени. Идиллический хронотоп разрушается линейным историческим временем и взглядом на родину со стороны, издалека. Историческое время становится важной установкой повествования, определяющей жанровое своеобразие произведения. Писатель, лишенный Родины, вспоминает о ней как об утраченном, если не рае, то лучшем месте на земле; как о невозвратимой прекрасной жизни. Эта пространственно-временная ситуация предопределила разрушение идиллического мира России в романе. В текст вводятся авторские сигналы временной границы настоящего и прошлого, безвозвратно ушедшего мира. Смерть отца ведет к разрушению идиллии дома.

В отличие от многих автобиографических произведений в «Лете Господнем» внимание сосредоточено не на становлении личности как таковой, а на путях приобщения ребенка национальному бьгппо, вбирающему в себя духовные основы, бытовой уклад, историю народа. Здесь отражена преемственность принципов воспитания как включения, вписывания в традицию, тех принципов, которые изложены в «Домострое». Христианская традиция в целом и православная в частности запечатлела представления об идеальном доме в многочисленных памятниках нравоучительной литературы различных жанров. В Древней Руси переводы таких произведений были известны с XI века, а в конце ХУ-ХУ1 веках был составлен собственно «Домострой».

Основная особенность изображенного в «Лете...» бытового уклада - это чин и лад жизни, соединенный с ритмом церковного календаря и во многом этим календарем определяемый. Ко многим установкам «Домостроя» «Лето...» как будто дает иллюстрацию, становится картинкой, то есть идиллией в прямом значении слова (с греч. ейтШлоу - маленький образ, картинка (преимущественно из сельского быта)). И сам писатель очерки «Лета...» и «Богомолья» называл «картинками».

Далее в диссертации рассмотрены наиболее показательные «взаимодополнения» двух произведений. Конечно, писатель не собирался строить свое произведение, имея в виду «Домострой». Творческая история «Лета Господня» иная: как целостная книга оно и не было задумано изначально. Тем более показательны параллели с «Домостроем»,

свидетельствующие именно о традиции жизненного строя, прочно входившей в сознание и в соответствующей ситуации естественно раскрывавшейся.

Особенности изображения мира православия в «Лете Господнем» обусловлены тем, что мир этот видится глазами ребенка и старика. Оба типа - чистый младенец, вступающий в отрочество, и старец, умудренный жизненным опытом и просветленный молитвой, постоянным памятованием Бога, - органичны жанровой природе произведения, ориентированного на утверждение идеального миропорядка. Дитя и старец - образы архетипические. В христианском представлении «всякий старец должен быть младенцем по незлобию, но зато всякий младенец должен быть старцем по мудрости, серьезности, истовости» (С.С.Аверинцев). Этот признак агиографического героя сохраняется в древнерусской литературе, которая дает множество примеров подобного типа дитяти (Феодосий Печерский, Авраамий Смоленский, Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский и другие). В образе мальчика отчетливо выражены черты, свойственные агиографическому герою, каким он изображается в детстве. Горкин близок образу праведников и вполне отвечает идеалу «дворовых добрых» людей, указанных в «Домострое»:

«Старец» и «младенец» обусловили и стилевые особенности сказового повествования - использование большого количества уменьшительно-ласкательных форм. Поскольку повествование, в основном, идет от лица мальчика, диминутивы естественно входят в ткань произведения. В целом особенности такого речевого оформления повествования придают ему особую теплоту, уютность, способствуют в большей мере ощутить теплоту и уют домашнего мира, Москвы, России.

«Лето Господне» - это панегирик России, и одновременно плач. Лирическому плану произведения наиболее близко в древнерусской литературе «Слово о погибели Русской земли», в котором соединились воспоминание о былом величии и оплакивание утраты его. Здесь создан монументальный образ Родины, и создан он таким не только благодаря масштабности пространственного охвата, но, в первую очередь, перечислением ее богатств, изображением ее изобилия. Восхищение этим изобилием, красотой и простором Руси - основной пафос как «Слова...», так и «Лета...». Но пафос восторга в эпическом произведении не может бьггь единственным и длительным, он, как правило, сменяется противоположным настроением, является сигналом перемены. «Слово...» как раз и обрывается на этой грани. «Лето...» заканчивается аналогично. Последняя фраза «Слова.,.» («А в ты дни болезнь крсстианом <...>») и сюжетное завершение «Лета...» указывают на неизбежность изменения жизни Руси - России.

В «Лете...» функцию, корректирующую пафос, выполняет повествователь. Его лирический голос отделяет одну картину от другой, концентрируя в себе пафос восторга и тут же переводя его в противоположный эмоциональный настрой. Этот эмоциональный контраст создается как раз временной дистанцией, сменой исторических эпох. Но в «Лете...» есть и особый пафос, который неизменным проходит через все произведение -это торжество и радость литургии. Претворяя в жизнь данный ему талант, Шмелев творит ушедшую Россию здесь и сейчас. Его память «пресуществляется» в живые образы, и в памяти каждого читающего остаются именно Праздники, «как абсолютные ориентиры», которые, «оставаясь вечно значимыми для христианского мира, никогда не "исчерпываются"» (И.А.Есаулов).

Язык богослужения входит в «Лето...» как реальность, которую язык этот выражает, и приобщает читателя к самой реальности. Последний стих трисвятого, завершающего произведение, — это, действительно, «заключительный аккорд» (курсив наш). В пем сливаются эпический (сюжетный) и лирический (надсюжетный) планы произведения. На сюжетном уровне эта песнь становится символом нового духовного опыта мальчика. В лирическом плане это тоже символ - символ бессмертия национального бытия, освещенного светом Истины и освященного благодатью Духа Святаго. Это и предопределяет катарсис как грань, завершающую трагедию и предваряющую новый этап восхождения Лета Господня, которое всегда благословенно как бытие в Боге.

Таким образом, сложная жанрово-стилевая природа «Лета Господня» в значительной мере обусловлена синтезом архаичных фольклорных (идиллический мир) и традиционалистских (древнерусских) компонентов художественного изображения. При этом решающую смысловую нагрузку несут на себе традиционалистские компоненты, которые не позволяют художественному миру произведения превратиться в этнографические очерки.

В третьем параграфе анализируется творческое освоение Шмелевым жанра хожения («Богомолье» и «Старый Валаам»).

«Богомолье» (1930-1931) было написано, когда работа над «Летом Господнем» еще не была завершена, когда вышли только «Праздники». В сложной пространственно-временной системе «Лета...» доминантной является категория времени: ритм ритуализованной жизни, соответствующий церковному календарю. В «Богомолье» все определяется сакральным пространством. «Лето...» и «Богомолье» составляют дилогию, в которой раскрываются взаимосвязанные стороны русской национальной жизни - быт и бытие. Русское бытие не исчерпывается бытом: «Через века и пространства безошибочно осязается единство творческой стихии. И точки се сгущения почти никогда не совпадают

с центрами быта. Не в Петербурге, не в древле-стольном Киеве, не в Нове-городе, не даже в "матушке" Москве, а в уединенных русских обителях, у преподобного Сергия, у Варлаама Хутынского, у Кирилла Белозерского, в Сарове, в Дивееве чувствуется напряжение русского народного и православного духа. Здесь издревле лежали средоточия культурного творчества» (Г.В.Флоровский). В «Богомолье» внимание писателя сосредоточено на рассмотрении, раскрытии этой точки «сгущения» и «напряжения русского народного и православного духа».

Пространственную перспективу богомолья знаменует преподобный Сергий, Угодник: он актуализирует пространство иного мира и особое место своего вечного пребывания на земле. Дорога, ведущая к обители Угодника - это «святая дорога». Природа, среди которой пролегает «святая дорога», словно преображается, что является неотъемлемым элементом сакрального пространства и его изображения, закрепленного еще игуменом Даниилом. «Святая дорога» как путь к правде, красоте, истине, святости весьма не проста, полна разных отступлений-искушений. Главное - путь к святыне не закрыт ни для кого. «Святая дорога» - большак, по которому идут разные люди. Это пространство позволяет автору «собрать» всю народную Россию. В пространство «святой дороги» включены сцены, далекие от благочестия, (в том числе - перепалки Горкина и Домны). Причем автор чередует эпизоды, настраивающие благостно, с эпизодами, эмоционально противоположными. Шмелев не избегает социальных противоречий, ибо изображаемая им жизнь вмещает в себя святость и грех одновременно. Важно расставить акценты, определить мировидение и устремления своих героев.

За несколько лет до создания «Богомолья» Шмелев собирался написать «Спаса Черного», в котором хотел «Россию ощупать, душу ее темную-светлую уловить и показать». Замысел не был осуществлен, но, видимо, какие-то детали его вошли в другие произведения, в том числе в «Лето...» и «Богомолье». Именно «темная-светлая», очень разная, пестрая, многоликая Россия собрана на «святой дороге». Дорога эта одна для всех, но каждый проходит по ней свой путь, хотя цель у всех одна - приобщение к святыне, желание получить духовное и физическое укрепление. В произведении утверждается, что святость пребывает, несмотря ни на что, и ничто не может ее осквернить. Осквернить можно себя, но не святыню. В жизни много нестроений, грязи, тьмы, но еще больше, неизмеримо больше в ней высоты, света: кто что вмещает.

Один из важнейших топосов древнерусской литературы и неотъемлемый элемент сакрального пространства - чудо. Автор создает сюжетные ситуации, позволяющие ввести этот компонент в произведение. Как чудо воспринимает Горкин перемену, произошедшую с молодкой, особой ситуацией пути к Троице объясняется быстрая

поправка ноги Горкина, как «живое чудо» расценивают паломники и встречу с игрушечником Аксеновым.

Среди смыслоформирующих образов «Богомолья» значительное место занимает тележка. Она удивляет всех своей необыкновенно затейливой и искусно выполненной резьбой, а главное - прочностью. Колесник говорит о ней: «Слажена-то ведь ка-ак!..». В самом слове мастера — слажена — заключено много: все в ней согласовано, соединено урядливо, как должно. В тележке этой воплотились лад и порядок, стройность и радость устойчивой жизни и, конечно, ответственность мастера за свою работу Оценивая ситуацию с тележкой, Сергей Иванович подытоживает: «Вот откуда мастера-то пошли, откуда зачалось-то, от Троицы...». Значит, черпая только из этого источника, можно созидать ту самую урядпивую и слаженную жизнь, которую символизирует тележка.

Все пространство пути освящается именем преподобного Сергия. Это имя вводится уже на первых страницах и определяет цель богомолья. Оно повторяется при встрече с другими паломниками, при покупке книжечки с житием Сергия. О Сергии Радонежском все говорят как о живом: «Преподобный поохранит, понятно...», «Не к Преподобному ли изволите? <...> и они тоже к Преподобному», «К Преподобному мы» и так далее. При этом непосредственное изображение святого отсутствует, нет описания ни одной его иконы, даже в Троицком соборе. Шмелев преднамеренно отказывается от этого, чтобы вновь и вновь утвердить незримое пребывание Преподобного Сергия как живого. Тем не менее, облик святого отражен в ряде образов произведения. В иконописном облике предстают: старший Аксенов, монастырский отец-квасник, Горкин после исповеди. Череду этих иконописных ликов завершает иконный же образ старца Варнавы: «И кажется мне, что из глаз его светит свет. <...> Там, где крылечко, ярко сияет солнце, и в нем, как в слепящем свете, — благословляет батюшка Варнава».

Изображение старца напоминает иконографический тип Христа во славе или, еще точнее, - Преображение, которое уже на символическом уровне указывает смысл богомолья. Благословение старца Варнавы - важное событие богомолья. Не случайно оно зафиксировано в названии последней главы. Это смысловое завершение паломничества и замыкающая часть произведения. Эпизод возвращает к началу повествования, к благословленшо Мартына и образует рамочную конструкцию через сакральный жест старца.

Троицкая колокольня, «розовая свеча пасхальная», в пространстве «Богомолья» — один из ведущих образов, доминанта сакрального пространства. Выстраивая перспективу еще только предстоящего пути от Пушкино, важнейшим пунктом его богомольцы называют Поклонную гору «у Креста», откуда можно рассмотреть Троицу: «стоит над

борами колокольня, как розовая свеча пасхальная, и на ней огонечек - крестик». С этого момента образ розовой свечи-колокольни становится знаком приближения к месту пребывания Преподобного Сергия. Приближение к Посаду показано через изменение размеров колокольни, которая как будто притягивает к себе: «А колокольня все вырастает, вырастает, яснеет». Автор создает яркий, незабываемый образ, который, будучи повторен многократно, запечателевается как знак духовной радости, праздника: розовая свеча-колокольня с золотом креста на голубом небе. Троицкая колокольня символизирует тот самый мир пребывающий, тот исток духовной жизни, к которой устремлены богомольцы всей России. Композиция произведения вполне соотносима с иконографическим типом «святого в житии» или «иконы в деяниях», в "среднике" здесь - Свято-Троицкая Сергеева лавра с ее свечой-колокольней, а в "клеймах" - сцены богомолья.

Как в «Лете Господнем», так и в «Богомолье» чистота видения, непосредственная реакция мальчика помогают автору сделать естественными доминантами образы светлые. Главное, что в нем, в ребенке, - будущее России, и автору важно его мировидеиие, его восприятие святого. Почти все оценки даются через него, его глазами все видится и его бесхитростным сознанием осмысляется. По «святой дороге» бредут богомольцы со всей России, и поток их нескончаем. В этом потоке некоторые образы обрисованы более детально и явственно (московские богомольцы, красавица-молодка, расслабленный Миша и другие). Мальчик же занимает в произведении особое место как наиболее чуткий наблюдатель, глазами которого видится все богомолье. Традиция показана преломленной чистым детским видением и сознанием.

В работе обращено внимание на типологическое сходство «Богомолья» и известной серии картин М.В.Нестерова: «Святая Русь» (1901-1905), «Путь ко Христу» (Марфо-Мариинская обитель, 1908-1911), «Душа народа» («На Руси», 1914-1916). Название последней картины очень созвучно сущностному содержанию «Богомолья», которое в большей мере и соответствует полотну «Душа народа». В отличие от первых двух картин, здесь народ устремлен к невидимому Христу, как «незримо» присутствует и ведет Преподобный в «Богомолье». Столь же значимо место детской фигуры в живописном и литературном произведениях. В своей картине художник отразил евангельское предупреждение: «Если <...> не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф.: 18, 3). «Богомолье» и названные картины связаны еще одним евангельским призывом: «Приидите ко мне, вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы». Так Нестеров хотел назвать «Святую Русь», поскольку на ней изображены именно «тс, кто в церкви скорбит, молится, идет утешения». На «святой дороге» «Богомолья» - тоже скорбящие, молящиеся, ищущие утешения.

. В сильной позиции текста, в его финале автор использует 133 стих 118 псалма: «Стопы моя направи по словеси Твоему, и да не обладает мною всякое беззаконие!». Этот стих читается ежедневно, а Великим Постом поется как тропарь первого часа, то есть, входя в состав утрени, он предваряет начало каждого дня жизни христианина. Тропарь звучит и в начале богомолья, то есть оформляет рамочную конструкцию и заключает в себе один из важнейших смысловых мотивов произведения - мотив покаяния. Причем сакральное слово совпадает с жизненной установкой ^ «жаждой праведности», раскрывает смысл собственно богомолья и жизни как богомолья, пути к Богу.

Жанровая специфика «Богомолья» заключается в том, что Шмелев в своем хожении дал необычное изображение сакрального пространства. Наряду с традиционными мотивами и образами (рамочная конструкция, использующая сакральный жест и сакральное слово) оп наполняет это пространство многоликим и разнохарактерным народом. Это не разрушает традиционную форму хожения, но по-своему развивает ее, углубляет ее внутреннее содержание. На первый взгляд, «Богомолье» своей повествовательной частью с многочисленными эпизодами пути и вставными рассказами сопоставимо с теми путешествиями нового времени, где развита внешняя (занимательная) канва собственно путешествия. Это впечатление снимается планом изобразительным: , паломничество показано как сакральное событие, получающее иконографическое воплощение в слове.

Богомолье становится преображением жизни в ее пространственной сфере (святой град, монастырь), в ее деянии (благословение старца на всякое благое дело), в ее «жажде праведности» (сакральное слово). Молитвенное слово как «проводник» в пространство , высшей реальности, завершая произведение, одновременно объединяет героев, автора и читателя в пространстве высшей реальности.

Далее в диссертации проведен сопоставительный анализ «Старого Валаама» Шмелева и «Валаама» Зайцева. В центре повествования и той и другой книги - особый мир, мир молитвенного подвига, высокой духовности. Авторы стремятся передать ощущение и осознание-Этого чудодейственного мира, дарующего паломникам радость прикосновения к необычной жизни. Изображают писатели открывшийся им мир по-разному, это видно уже по экспозиции. В «Старом Валааме» одним из способов создания , необычного мира становится удивление юных паломников,

Шмелев со свойственной ему экспрессией стремится в слове «материализовать» увиденное, погрузить читателя в изображаемое. Зайцев сдержаннее в выражении эмоций. Разные приемы изображения видны и в обобщающих характеристиках жизни монастырей., :

Сравнение описаний в двух произведениях показывает, что Шмелев даже обобщения наполняет конкретными образами. А в ситуациях, позволяющих дать развернутые описания, автор «Старого Валаама» проявляет свое живописное мастерство: описание трапезы, садов, кузницы — яркие полотна материального благосостояния обители. Жанровому канону хожения эти картины не противоречат. Игумен Даниил объясняет процветание Хеврона благоволением Божиим. Изобилие Валаама - результат деятельности многих поколений братии, тружающейся «во имя Божие». Рассказчик неоднократно подчеркивает, что только это самое «во имя» ведет к чудесному преображению валаамской луды. Следует говорить не о нарушении жанровой природы, а о некоторой гипертрофии одного из ее компонентов. В рассказчике «Старого Валаама» явно доминирует «зритель». Шмелев оказывается в традиции паломнических путешествий нового времени, в частности, близок Григоровичу-Барскому. Не касаемся характера наблюдений, имеем в виду лишь собственно жанровый компонент как таковой.

«Старый Валаам» показан глазами юноши, который удивлен всем увиденным и услышанным. Зайцев же ведет рассказ неторопливо, как бы желая еще раз пережить и осмыслить увиденное, еще раз приникнуть к святыне. Вместе с тем оба писателя, создавая особый монастырский мир, не могли существенно разойтись в воспроизведении основных, пространственно-временных параметров этого мира, представленных двумя планами. Внешнее, видимое пространство - это поражающая своей могучей красотой, суровостью, грандиозностью природа и соответствующая ей масштабность монастырской застройки. Внешняя величественная неприступность раскрывается по-иному, когда паломники начинают вживаться в этот особый мир. Проясняется «внутренняя, духовная, поэтическая сторона Валаама».

Соотнесенность со Священной историей и с миром горним создает иной пространственно-временной план. Это соотнесение происходит, прежде всего, через образы святых. С первых же шагов в обители паломники обнаруживают связь мира реального, земного с миром высшим. Святые, когда-то здесь жившие, остались вечно пребывающими и охраняющими. Живая связь мира горнего и дольнего особенно явна в чудесах, видениях. Присутствие святых - отличительная особенность сакрального пространства. В обоих произведениях обрисовано немало насельников валааамской обители, изображения того и другого автора следуют иконографической традиции.

Таким образом, жанрообразующие факторы хожений, лежащие в основе «Валаама» и «Старого Валаама» привели к сближению многих компонентов двух произведений. Индивидуальное видение каждого автора способствовало тому, что в «Валааме» в большей мере удалось изобразить не только сакральное пространство обители, но и

пространство высшей реальности. В «Старом Валааме» более последовательно воссоздается мир земного инобытия, то есть особый мир собствеппо монастыря. Финал «Старого Валаама» как бы возвращает к визуальным образам, воспроизводящим монастыри на иконах.

В четвертом параграфе определено значение образов святых в романе «Пути небесные». Роман был задуман и осуществлен как роман духовный, где писатель ставил целью показать суть духовного преображения своих героев как смысл земного пути человека. Это закономерно вело к сближению романа с агиографической традицией. На некоторых элементах этого сближения сосредоточен анализ. Наиболее важным становится изображение взаимопроникновения мира дольнего и горнего. В сюжет вводятся ситуации, подчеркивающие важность знаков иного мира этому миру. Движение сюжета обусловлено этими знаками, данными в форме видений, снов, чудес, которые представлены в двух планах восприятия: рациональном а мистическом. Первый свойствен Виктору Алексеевичу, второй - Дариньке.

Особое место в художественном мире произведения занимают образы святых православной церкви. В романе упомянуто более тридцати имен святых, и все они значимы как для идейно-эстетического, так и для жанрово-композиционного уровней текста. Наиболее значимы по их роли в судьбе героини Святитель Николай и святитель Филипп. Последний ни разу не назван по имени, но намеки достаточно прозрачны. Неким промежуточным звеном между обычными людьми и святыми являются люда, наделенные особой духовностью, проявляющейся порой в прозорливости. Таковы матушки Агния, Виринея, Аглаида, пчельник Егорыч.

Создавая образ героини, автор подчеркивает, что святые для нее - это реальность, неразрывно связанная с жизнью. Она умела «в земном прозревать неземное», и святые здесь были важнейшим посредствующим звеном. Героиня живет другими измерениями, нежели герой, ей в большей мере открыто пространство высшей реальности. В пей идет процесс духовного созревания, утверждения в духе. В этом существенный смысл романа как «духовного», это определило особенности его поэтики, в частности, сюжетообразующие и смыслоформирующие функции образов святых в романе. Изображая самостоянье героини, Шмелев использует традиции агиографического жанра древнерусской литературы, творчески их осваивая. Важнейшим компонентом художественного целого в произведении стали образы святых, а также видения, вещие сны, зпамения, чудо, выполняющие такую же функцию в романе, как и в житиях.

Четвертую главу завершают выводы, обобщающие наблюдения по выяснению путей освоения И.С.Шмелевым традиций древнерусской литературы. Трагедия гражданской

войны воплощается в архетипических образах, восходящих к Апокалипсису, а также разработанных в древнерусском жанре церковного поучения. Синтез домостроя и идиллии, компонентов агиографического жанра, панегирика и плача являются важнейшей составляющей сложной природы «Лета Господня» и несут на себе решающую смысловую нагрузку. Потребность приобщения к родным святыням в условиях эмиграции обусловила обновление паломнического жанра в «Богомолье» и «Валааме. Синтезом сложного духовного пути и творческих поисков писателя стал роман «Пути небесные», в котором Шмелев творчески разрабатывает почти все мотивы традиционных житий как подвижников, так и блудниц.

В Заключении подведены итоги проведенного исследования.

Раннее творчество писателей свидетельствует об их укорененности (осознаваемой и неосознаваемой) в русской культуре, в ее христианских основах. Это видно в эстетических позициях художников: как было свойственно древнерусской культуре, эстетическое для Зайцева и Шмелева немыслимо вне нравственного.

Непосредственное вхождение Зайцева и Шмелева в древнерусскую литературную традицию, творческое освоение таких жанров, как житие, хожение, сказание о чудотворных иконах, чудо, видение, плач, панегирик происходит в эмиграции. В новых условиях жизни фактором актуализации древнерусской культуры и литературы стала память о России. Идея «святой Руси» определяет особенности большей части произведений, созданных в эмиграции. В своих произведениях писатели воссоздают образ утраченной Родины, осмысляют незыблемые основы национального бытия, стремятся восстановить «духовный облик Родины» — «Руси вечной» как «Святой Руси». Стремление «художественно отождествиться» со «Святой Русью», выразить жажду праведности, через творчество совершить свое «богомолье» определяет своеобразие художественного мира одного и другого писателя.

В процессе исследования удалось установить, что изображенное время-пространство является основным жанрообразующим фактором для древнерусского жанра хожений. Не менее важны пространственно-временные отношения и для агиографии, панегирика и других жанров. Писатели XX века органично входят в эту традицию. Изображение пространства города в их произведениях ориентировано на специфическую пространственную организацию средневекового города. Выделяя храмы как ориентиры городского пространства, они создают двойной план изображения действительности: пространство профанное и сакральное. Более того, сакральное пространство города оказывается частью всего православного мира, входящего в произведения упоминанием

монастырей России, Афона, Святой Земли. «Имена» храмов и святых мест определяют вневременную сущность этого пространства, его связь с миром горним.

Со спецификой изображенного пространства связано своеобразие героев. Ощущать грань, разделяющую профанное и сакральное пространства, тем более входить в мистическое пространство способны лишь герои, ищущие духовного устроения (все главные герои Зайцева, герои «Путей небесных», «Старого Валаама» Шмелева), или герои, типологически наделенные этим свойством (тип младенца и старца у Шмелева). Все эти герои в той или иной степени соотносимы с древнерусской агиографической традицией.

Создавая «Преподобного Сергия Радонежского», Зайцев соотносит свое произведение с древперусским источником, с житием, написанным Епифанием. В «Афоне» и «Валааме» он творчески осваивает жанр хожения, классическим образцом которого является «Хожение» игумена Даниила. К этой же традиции примыкает «Старый Валаам» Шмелева, где четко обозначены наиболее важные компоненты жанра: специфика изображенного пространства, соответствующая система образов, тип повествователя. В «Богомолье», сохраняя основные компоненты жанра хожения, писатель значительно разрабатывает тему пути к святому месту как пути жизни, как событие сакральное, что не позволяет (в отличие от многих "хожений" XIX века) рассматривать эту тему как «внешнюю» канву путешествия.

«Память жанра», как было показано, заявляет о себе не только в таких произведениях, как «Преподобный Сергий Радонежский», «Афон» и «Валаам» Зайцева, «Богомолье» и «Старый Валаам» Шмелева. В разной степени она проступает почти во всех произведениях, созданных писателями в эмиграции, включая и художественно-публицистические. («Золотой узор», «Путешествие Глеба», «Река времен», «Дни» и др. Зайцева, «Лето Господне», «Пути небесные», «Солнце мертвых» Шмелева).

Проведенный анализ позволяет говорить о попытке писателей посредством слова достигнуть "синтеза" искусств. Создавая зрительные, слуховые, обонятельные образы, организуя особое, сакральное пространство, Зайцев и Шмелев, каждый по-своему, стремятся в своем слове к тому синтезу искусств, которое реализовалось в средневековом храме. Писатели творчески и весьма активно разрабатывают «иконописные» приемы в слове. Во-первых, это обусловлено типологией агиотрафических персонажей, созданием иконы в слове, во-вторых, стремлением и в обычном человеке увидеть образ Божий. В настоящей работе впервые обращено внимание на то, что и пространственно-временной мир может изображаться иконографически (особенно "наглядно" . в «Душе», «Преподобном Сергии Радонежском», «Реке времен» и в других произведениях Зайцева, в

«Лете Господнем» Шмелева, в "хожениях" обоих писателей). Кроме того, композицию «житийной» иконы или «иконы в деяних» также используют оба писателя («Аграфспа», «Золотой узор» Зайцева, «Богомолье», «Пути небесные» Шмелева).

Вместе с тем, именно в стиле особенно явственна индивидуальность каждого из писателей. В целом, как они сами, так и созданные ими художественные миры сопоставимы с яркими образами русской литературы. Как Хорь и Калиныч, как Савватий и Андроник («Река времен»), они разные. Но восходят они к одному истоку русской культуры, и целостный мир России может быть представлен только в их единстве.

Один из инвариантов древнерусской литературной традиции - позиция писателя, сознающего свою ответственность как наставника читателя, сохраняясь в литературе нового времени в целом, в творчестве Зайцева и Шмелева периода эмиграции становится ярко выраженной

Зайцев и Шмелев по-разному осваивают традицию древнерусской литературы, что подчеркивает, с одной стороны, самобытность каждого из пих, а с другой — демонстрирует непрерывность, живое функционирование древнерусской литературной традиции в творчестве писателей XX века. Работа исследователей в данном направлении представляется целесообразной и продуктивной, поскольку изучение творчества писателей нового времени с точки зрения традиции дает возможность более глубокого прочтения произведений, более отчетливого видения особенностей их поэтики, обусловленной не только авторской индивидуальностью, художественными поисками эпохи, но всей историей развития русской литературы.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора

1. Пак Н.И. Древнерусская культура в художественном мире Б.К.Зайцева. М.-Калуга, 2003. 178 с. (11 пл.).

2. Пак Н. И. Образы Апокалипсиса в произведениях И.С.Шмелева, Б.К.Зайцева, В.А.Никифорова-Волгина // Макариевские чтения. Апокалипсис в русской культуре. Можайск, 1995. С.100-108 (0,4 п.л.).

3. Пак Н.И. Чин русской жизни как основа национальной самобытности (по «Лету Господню» И.С.Шмелева): об утраченной духовно-бьгтовой традиции // Погибшие святыни. Сборник материалов конференции (14-16 марта 1995 г.) СПб.,1996. В.9. 4.1. С.92-102 (0,6 пл.).

4. Пак Н.И. «Святая Русь» в произведениях Б.К.Зайцева и И.С.Шмслсва // Макариевские чтения. Почитание святых на Руси. Можайск, 1996. В.4. 4.2. С.208-215 (0,4 п.л.).

5. Пак Н.И. Традиции житийного жанра в «Преподобном Сергии Радонежском» Б.К.Зайцева // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. Калуга, 1998. С.51-59 (0,5 пл.

6. Пак Н.И. Образ монастыря в произведениях Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева // Оптина пустынь и русская культура. Калуга, 1998. С.56-58 (0,2 п.л.).

7. Пак Н.И. Пути обретения России в произведениях Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева // Литература в школе. М.Д000.№ 2.С.34-49 (0,4 пл.).

8. Пак Н.И. Один из способов выражения авторского миросозерцания в книге Б.К.Зайцсва «Дни» //Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. Калуга, 2000. С. 124-126 (0,2 пл.).

9. Пак Н.И. Жизнеописания подвижников XIX в.: типология жанра // Оптина пустынь и русская культура. Калуга, 2000. С.67-70 (0,2 п.л).

10. Пак Н.И. «Путешествие Глеба» Б.К.Зайцева в контексте автобиографической прозы русской эмиграции // Проблемы изучения жизни и творчества БЛСЗайцева. Калуга, 2001. С.97-106 (0,6 пл.)

11. Пак Н.И. Агиографическая традиция в творчестве Б.К.Зайцева // Мир житий. Сборник материалов конференции (Москва, 3-5 октября 2001 г.). М., 2002. С.292-299 (0,5 пл.).

12. Пак Н.И. Образы христианской культуры в раннем творчестве Б.К.Зайцева // Культурное наследие Древней Руси. М., 2001. С. 167-175. (0,6 пл.).

13. Пак Н.И. Образы святых в «Путях небесных» И.С.Шмелева // Макариевские чтения. Соборы русской церкви. Можайск, 2002. С.355-359 (0,3 пл.).

14. Пак Н.И. Духовный путь БЛСЗайцева // Конспекты уроков для учителей литературы: 5-11 классы: А.М.Горький, И.С.Шмелев, Б.К.Зайцев: Пособие дня учителя. М., 2002. С.272-298 (1,6 пл.).

15. Пак Н.И. «Русь вечная» в творчестве Б.К.Зайцева // Творчество Б.К.Зайцева в контексте русской и мировой литературы XX века. Калуга, 2003. С. 152-163 (0,7 пл.).

16. Пак Н.И. Жанровая традиция Хожения игумена Даниила в «Афоне и «Валааме» Б.К.Зайцева // Литература Древней Руси. М.,2004. С.186-206 (1,2 пл.).

Подл, к печ. 24.12.2004 Объем 2.75 п.д. Заказ №. 418 Тир 100 экз.

Типография МПГУ

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Пак, Надежда Идюновна

Введение

Глава 1. Актуализация древнерусской культуры в России рубежа Х1Х-ХХ вв. и в сознании русской эмиграции.

Глава 4. Традиции древнерусской литературы в творчестве И.С.Шмелева периода эмиграции.

Глава 2. Древнерусская культура как фактор формирования художественного мира Б.К.Зайцева.

§ 1. Образы христианского универсума в дореволюционном творчестве писателя. ^

§ 2. Жанрово-стилевое своеобразие произведений Зайцева периода революции и гражданской войны.

Глава 3. Творческие поиски Б.К.Зайцева периода эмиграции.

§ 1. «Обновление» жанров древнерусской литературы. ^ \

§ 2 Рецепция жанров древнерусской литературы в творчестве Зайцева.

§ 1. Апокалиптические мотивы и образы «Солнца мертвых» и «Слова» и «Поучения» Серапиона Владимирского.

§ 2. «Лето Господне» как синтез идиллии, панегирика и плача.

§ 3. Жанр хожения в творчестве И.С.Шмелева: «Богомолье», «Старый Валаам».

§4. Образы святых в «Путях небесных» как жанрообразующий фактор романа.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Пак, Надежда Идюновна

Изучение преемственных связей в литературе - одно из фундаментальных направлений в литературоведении. Наследие писателей русского зарубежья, возвращающееся в последние два десятилетия в Россию требует осмысления его как части национальной культуры, непосредственно с ней связанной и занимающей свое место в истории русской литературы. Этим определяется актуальность исследования творчества Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева как представителей литературы эмиграции.

Творчество этих писателей интенсивно изучается: появились статьи в различных журналах, сборниках, уже написаны диссертации, проводятся конференции1. Исследователи обратились к проблематике и поэтике произведений Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева, к их религиозно-философским исканиям, наследие писателей осмысляется в контексте русской и мировой литературы.

Научная новизна. Впервые в отечественном литературоведении творчество Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева систематически рассмотрено с точки зрения освоения ими древнерусской литературной традиции. В процессе исследования уточнена специфика некоторых жанрообразующих факторов древнерусской литературы и показано их основополагающее значение для произведений писателей периода эмиграции.

Цель настоящей работы: исследовать те особенности содержания и поэтики произведений Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева, которые генетически связаны с древнерусской литературной традицией, и показать своеобразие освоения этой традиции каждым из писателей.

1 С 1998г. в г. Калуге регулярно проводятся «Зайцевские чтения», а в Алуште — «Шмелевские чтения», проходили конференции, посвященные творчеству Б.Зайцева, в г.Орле; в Москве, С.-Петербурге, в Ставрополе, в Барнауле и других городах в рамках конференций по проблемам русской литературы творчество Зайцева и Шмелева изучается в самом широком контексте, изданы материалы этих конференций.

В соответствии с этой целью в диссертации поставлены следующие задачи:

• определить закономерности обращения писателей к древнерусской литературной традиции: общие (идейные, эстетические, художественные тенденции как рубежа Х1Х-ХХ веков, так и русской эмиграции) и индивидуальные факторы;

• дать анализ особенностей преломления в творчестве писателей элементов поэтики древнерусской литературы: принципов обобщения, жанровых топосов; проследить особенности разработки архетиИических сюжетов и образов, изображения духовных явлений и духовного опыта героев;

• определить функцию текстов Священного Писания, молитвословий, произведений древнерусской литературы (цитаты, реминисценции, аллюзии) в произведениях писателей;

• в процессе анализа уточнить своеобразие некоторых жанров древнерусской литературы (хождения, жития, слова, поучения), обусловленное спецификой пространственно- временных отношений, отраженных в них;

• систематизировать основные подходы исследователей к изучению проблемы традиции древнерусской литературы в литературе нового времени.

Методы исследования. В работе используется комплексная методика исследования: выяснение условий актуализации древнерусской культуры, способствовавших творческому становлению писателей и дальнейшему его развитию, потребовало культурно-исторического подхода; жанрово-стилевое своеобразие наследия писателей в его отношении к древнерусской литературе изучалось с помощью целостного анализа художественного произведения, сравнительно-типологического и герменевтического методов.

Методологической и теоретической основой послужили работы

A.Ф.Лосева, М.М.Бахтина, в которых дан глубокий философский подход к проблемам традиции в культуре, соединенный с конкретным филологическим анализом; исследования С.С.Аверинцева, В.В.Бычкова, Д.С.Лихачева, в которых разработаны проблемы эстетики и поэтики византийской и древнерусской литературы и культуры; труды

B.Г.Флоровского, освещающие вопросы веры и культуры с богословских позиций, знания которых требует специфика исследуемого материала; работы Н.И.Прокофьева, В.В.Кускова, В.Е.Ветловской, Е.В.Николаевой, в которых основательно изучен конкретный литературный материал по проблеме традиций.

Объектом исследования стал весь корпус произведений Б.К.Зайцева и наиболее значительные произведения И.С.Шмелева периода эмиграции: «Солнце мертвых», «Лето Господне», «Богомолье», «Старый Валаам» и «Пути небесные».

Положения, выносимые на защиту.

• Актуализации традиции древнерусской культуры и литературы в творческом сознании Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева способствовали идейные, эстетические, художественные поиски деятелей литературы и культуры рубежа Х1Х-ХХ вв. в России, осмысление национальных основ бытия в эмиграции.

• Древнерусская литературная традиция выражена в творчестве писателей нового времени, прежде всего, на уровне специфических пространственно-временных отношений, обусловивших особенности изображения профанного, сакрального и мистического пространства (как пространства богообщения).

• «Память жанра» заявляет о себе не только в таких произведениях, как «Преподобный Сергий Радонежский», «Афон» и «Валаам» Зайцева,

Лето Господне», «Богомолье» и «Старый Валаам» Шмелева, в разной степени она проступает почти во всех произведениях, созданных писателями в эмиграции, включая и художественно-публицистические.

• Жанровые схождения древнерусских памятников и рассматриваемых произведений ведут и к стилевым сближениям. В. частности, писатели, каждый по-своему, творчески осваивают «иконописные» приемы в слове.

• Один из инвариантов древнерусской литературной традиции -позиция писателя, сознающего свою ответственность как наставника читателя, сохраняясь в русской литературе нового времени в целом, в творчестве Зайцева и Шмелева периода эмиграции становится ярко выраженным.

• Зайцев и Шмелев по-разному осваивают традицию древнерусской литературы, что подчеркивает, с одной стороны, самобытность каждого из них, а с другой - демонстрирует непрерывность, живое функционирование древнерусской литературной традиции в творчестве писателей XX века.

Диссертация состоит из Введения, четырех глав и Заключения. Во Введении уточнено содержание понятия "традиции" древнерусской литературы, кратко охарактеризованы основные подходы к исследованию проблемы. Первая глава посвящена вопросам актуализации древнерусской культуры в культуре «серебряного века» и в деятельности творческой интеллигенции русской эмиграции. Во второй главе показано преломление древнерусской культуры в произведениях Б.К.Зайцева доэмигрантского периода. В третьей главе проанализировано творческое освоение Зайцевым древнерусской литературной традиции. В четвертой главе рассмотрены особенности освоения Шмелевым традиций древнерусской литературы. В Заключении подводятся итоги проведенного исследования.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Традиции древнерусской литературы в творчестве Б.К. Зайцева и И.С. Шмелева"

Заключение

Впервые в отечественном литературоведении на основе генетического подхода к проблеме традиций древнерусской литературы проведено систематическое исследование творчества Б.К.Зайцева и И.С.Шмелева, позволяющее сделать следующие выводы.

Творчество писателей периода эмиграции многими линиями связано с древнерусской литературной традицией, которая с разной степенью очевидности проявляется в их произведениях.

Мировоззрение и творчество каждого из них формировалось в эпоху интенсивных идейных, эстетических, художественных, научных поисков, в пору, когда проблема выбора жизненного пути особенно зависела от решения вопросов веры, отношения к Церкви. Желание найти прочные основы бытия привело Зайцева к «открытию» Евангелия еще в России, к приятию жизни в Церкви, и эта позиция только окрепнет в эмиграции. Путь Шмелева был сложнее: от традиционного уклада купеческого быта, корнями связанного со старообрядчеством, - к модным социалистическим идеям, к увлечению естественнонаучными открытиями и вместе с тем — к осознанию своего безбожия как негативного начала; перепады от отчаяния к экстатической вере были присущи ему и в эмиграции.

Раннее творчество писателей свидетельствует об их укорененности (осознаваемой и неосознаваемой) в русской культуре, в ее христианских основах. Это видно в эстетических позициях художников: как было свойственно древнерусской культуре, эстетическое для Зайцева и Шмелева немыслимо вне нравственного.

Непосредственное вхождение Зайцева и Шмелева в древнерусскую литературную традицию, творческое освоение таких жанров, как житие, хожение, сказание о чудотворных иконах, чудо, видение, плач, панегирик происходит в эмиграции. В новых условиях жизни фактором актуализации древнерусской культуры и литературы стала память о России. Идея «святой Руси» определяет особенности большей части произведений, созданных в эмиграции. Но «идеи — это трансцендентные реальности. Они прообразы бытия и силовые центры истории. Постижение их отвлеченному разуму недоступно. Сущность и сила их открываются лишь целостному всеобъединяющему переживанию»424. Переживание может быть вызвано соответствующими образами.

В своих произведениях писатели воссоздают образ утраченной Родины, осмысляют незыблемые основы национального бытия, стремятся восстановить «духовный облик Родины» - «Руси вечной» как «Святой Руси». Стремление «художественно отождествиться» со «Святой Русью», выразить жажду праведности, через творчество совершить свое «богомолье» определяет своеобразие художественного мира одного и другого писателя.

В процессе исследования удалось установить, что изображенное время-пространство является основным жанрообразующим фактором для древнерусского жанра хожений. Не менее важны пространственно-временные отношения и для агиографии, панегирика и других жанров Это обусловлено тем, что категории пространства и времени являются ведущими в средневековой картине мира. Как иконописцы, так и книжники выработали устойчивые средства изображения пространства высшей реальности. Специфическая пространственно-временная организация текста произведений древнерусской литературы обусловлена ориентацией на сакральное пространство.

Писатели XX века органично входят в эту традицию, словно открывают до времени закрытые запасники. Для изображения духовных реальностей они используют образы храма и света, сакральное слово, "священные" имена.

424 Степуи Ф.А. Миросозерцание Достоевского // Он же. Встречи. С.57.

Изображение пространства города в их произведениях ориентировано на специфическую пространственную организацию средневекового города. Выделяя храмы как ориентиры городского пространства, они создают двойной план изображения действительности: пространство профанное и сакральное. Более того, сакральное пространство города оказывается частью всего православного мира, входящего в произведения упоминанием монастырей России, Афона, Святой Земли. «Имена» храмов и святых мест определяют вневременную сущность этого пространства, его связь с миром горним.

Со спецификой изображенного пространства связано своеобразие героев. Ощущать грань, разделяющую профанное и сакральное пространства, тем более входить в мистическое пространство способны лишь герои, ищущие духовного устроения (все главные герои Зайцева, герои «Путей небесных», «Старого Валаама» Шмелева), или герои, типологически наделенные этим свойством (тип младенца и старца у Шмелева). Все эти герои в той или иной степени соотносимы с древнерусской агиографической традицией.

Создавая «Преподобного Сергия Радонежского», Зайцев соотносит свое произведение с древнерусским источником, с житием, написанным Епифанием. В «Афоне» и «Валааме» он творчески осваивает жанр хожения, классическим образцом которого является «Хожение» игумена Даниила. К этой же традиции примыкает «Старый Валаам» Шмелева, где четко обозначены наиболее важные компоненты жанра: специфика изображенного пространства, соответствующая система образов, тип повествователя. В «Богомолье», сохраняя основные компоненты жанра хожения, писатель значительно разрабатывает тему пути к святому месту как пути жизни, как событие сакральное, что не позволяет (в отличие от многих "хожений" XIX века) рассматривать эту тему как «внешнюю» канву путешествия.

Память жанра», как было показано, заявляет о себе не только в таких произведениях, как «Преподобный Сергий Радонежский», «Афон» и «Валаам» Зайцева, «Богомолье» и «Старый Валаам» Шмелева. В разной степени она проступает почти во всех произведениях, созданных писателями в эмиграции, включая и художественно-публицистические произведения («Золотой узор», «Путешествие Глеба», «Река времен», «Дни» и др. Зайцева, «Лето Господне», «Пути небесные», «Солнце мертвых» Шмелева).

Жанровые схождения древнерусских памятников и рассматриваемых произведений ведут и к стилевым сближениям. Проведенный анализ позволяет говорить о попытке писателей посредством слова достигнуть "синтеза" искусств. Создавая зрительные, слуховые, обонятельные образы, организуя особое, сакральное пространство, Зайцев и Шмелев, каждый по-своему, стремятся в своем слове к тому синтезу искусств, которое реализовалось в средневековом храме.

Исследование показало, что писатели, каждый по-своему, творчески и весьма активно разрабатывают «иконописные» приемы в слове. Во-первых, это обусловлено типологией агиографических персонажей, созданием иконы в слове, во-вторых, стремлением и в обычном человеке увидеть образ Божий. Исследователи отмечали это явление.

В настоящей работе впервые обращено внимание на то, что и пространственно-временной мир может изображаться иконографически (особенно "наглядно" в «Душе», «Преподобном Сергии Радонежском», «Реке времен» и в других произведениях Зайцева, в «Лете Господнем» Шмелева, в "хожениях" обоих писателей). Кроме того, композицию «житийной» иконы или «иконы в деяних» также используют оба писателя («Аграфена», «Золотой узор» Зайцева, «Богомолье», «Пути небесные» Шмелева).

Вместе с тем, именно в стиле особенно явственна индивидуальность каждого из писателей. Чтобы затронуть сердце читателя, художник должен найти лирические звуки в избранной теме»425. У каждого писателя свои "звуки", и они весьма разные у Зайцева и Шмелева, как различны их духовные облики. В целом, как они сами, так и созданные ими художественные миры сопоставимы с яркими образами русской литературы. Как Хорь и Калиныч, как Савватий и Андроник («Река времен»), они разные. Но восходят они к одному истоку русской культуры, и целостный мир России может быть представлен только в их единстве.

О своеобразии художественных миров писателей А.М.Любомудров заметил: «В противовес облегченному от плоти православию Зайцева, православие Шмелева всегда прочно облечено в вещную материю, быт, обряд»426. Живописные параллели позволяют наглядно представить разность манеры одного и другого художника: «картины» Зайцева сопоставимы с полотнами М.В.Нестерова, а «картины» Шмелева - с полотнами Б.М.Кустодиева.

Один из инвариантов древнерусской литературной традиции — позиция писателя, сознающего свою ответственность как наставника читателя, - сохраняется в литературе нового времени в целом, но в творчестве Зайцева и Шмелева периода эмиграции становится ярко выраженной. Подобно древнерусским книжникам, которые молились, приступая к работе, и свои писания предваряли сакраментальной фразой «Благослови, Отче!», писатели XX века свой труд тоже рассматривают как служение. Они тоже "молятся" в своих произведениях. Не случайно И.А.Ильин риторически вопрошал в письме к Шмелеву: «А Вы в какой своей "вещи" не молились? Вы всю молитвенную силу в художество вмаливаете и в нем вымаливаете»427.

425 Суждение М.В.Нестерова о разработке религиозных тем. Цитируем по:Дурылин С.Н. Указ. соч. С.249.

426 Любомудров A.M. Духовный реализм. С.232.

427 Переписка двух Иванов (1927-1934). С. 176.

О преемственности в литературе С.Г.Бочаров пишет: «Литература, ее история - это зовы и отклики от произведения к произведению, от художника к художнику, это творческие задачи, переходящие от одного из них к другому, это прорастания и созревания у наследников этих задач посеянного

428 предшественниками» . Следует помнить при этом, что предшественники бывают очень отдалены временем, но их опыт может быть востребован и по-новому использован в настоящем. Ибо «продолжает культурное преемство только тот, кто его обновляет, кто претворяет предания в свою собственность, в неотъемлемый элемент своего личного бытия, и как бы создает его вновь»429.

Зайцев и Шмелев по-разному осваивают традицию древнерусской литературы, что подчеркивает, с одной стороны, самобытность каждого из них, а с другой - демонстрирует непрерывность, живое функционирование древнерусской литературной традиции в творчестве писателей XX века. Работа исследователей в данном направлении представляется целесообразной и продуктивной, поскольку изучение творчества писателей нового времени с точки зрения традиции дает возможность более глубокого прочтения произведений, более отчетливого видения особенностей их поэтики, обусловленной не только авторской индивидуальностью, художественными поисками эпохи, но всей историей развития русской литературы.

428 Бочаров С.Г. О художественных мирах. М., 1985. С.З.

429 Флоровский Г.В. О народах не-исторических. С.93.

Список научной литературыПак, Надежда Идюновна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Зайцев, Б.К Сочинения. В Зт. / Б.К. Зайцев; вступ.ст., сост. и коммент. Е.Воропаевой и А.Тархова. — М.:Терра, 1999-2001.-3 т.

2. Зайцев, Б.К. Сочинения. В 5 т. / Борис Зайцев; вступ. ст., сост. и коммент. Т.Прокопова. М.: Русская книга, 1999-2001. - 11 т. - (6-11 дополнительные тома).

3. Зайцев, Б.К. Дни / Борис Зайцев. М.; Париж, 1995. - 480 с.

4. Шмелев, И.С. На скалах Валаама (Путевые очерки). За гранью мира / Иван Шмелев. М., 1897. - 261 с.

5. Шмелев, И.С. Сочинения. В 2 т. / И.С.Шмелев; вступ. ст., сост. и коммент. О Михайлова. М.: Худож. лит., 1989. — 2 т.

6. Шмелев, И.С. Сочинения. В 5 т. / Ив. Шмелев; вступ. ст, сост. и коммент. Е.Осьмининой. М.: Русская книга, 1999-2001. - 7 т. — (6-7 дополнительные тома).

7. Бунин, ИА. Собрание сочинений. В 8 т. / И.А.Бунин; вступ. ст. Ф.А.Степуна; сост., подг. текста и комменит. А.К. Бабореко. М.: Моск. рабочий, 1993 -1998.

8. Т. 4: Произведения, 1907-1924. Цикл рассказов «Тень птицы», 1907-1911. Рассказы, 1914-1924 — 1995. 527 с.

9. Т. 5: Жизнь Арсеньева: Произведения 1924-1931. 1996. - 589 с.

10. Григорович-Барский, В. Путешествие к святым местам, в Европе, Азии и Африке находящимся. СПб., 1778.

11. Домострой / вступ. ст., перевод и коммент. В.В.Колесова. — М.: Сов. Россия, 1990.-304 с.

12. Житие и подвиги преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца / составлено с.иером. Ноконом. -М.: И.Н.Кушнерев и К0 , 1891. 258 с.

13. Житие Феодосия Печерского / подг. текста, перевод и коммент. О.В.Творогова // БЛДР. Т. 1. СПб.: Наука, 1997. - С. 352-432.

14. Книга хожений: Записки русских путешественников XI-ХУ веков / вступ. ст., сост., подгт. Текста, перевод и коммент. Н.И.Прокофьева. М.: Сов. Россия, 1984. - 448 с. - (Сокровища древнерусской литературы).

15. Записки русских путешественников ХУ1-ХУ11 вв. / вступ. ст. Н.И.Прокофьева; сост., подг. текста, перевод и коммент. Н.И.Прокофьева, Л.А.Алехиной. М.: Сов. Россия, 1998. - 528 с. - (Сокровища древнерусской литературы).

16. Хождение на Флорентийский собор / подг. текста, перевод и коммент. Н.А.Казаковой // БЛДР. Т. 6. СПб.: Наука, 1999. С. 464-486.

17. Вениамин (Федченков), мит-т. На «Северный Афон». Записки студента — паломника на Валаам / Митрополит Вениамин (Федченков). — М.: Отчий дом, 2003. 183 с.

18. Волошин, М.А. Святой Серафим / Максимилиан Волошин. Стихотворения и поэмы: в 2 т. Т. 2. Париж: YMCA - Пресс, 1984. - С. 111-150.

19. Евлогий (.Георгиевский), мит-т. Путь моей жизни: Воспоминание / Митрополит Евлогий (Георгиевский) — М.: Моск. рабочий: ВПМД, 1994. — 621с.

20. Игумен N. Сокровенный Афон. — М.: Даниловский благовестник, 2002.-240 с.

21. Ильин, В.Н. Преподобный Серафим Саровский / В.Н.Ильин. — Paris: YMCA-Press, 1925. 216 с.

22. Максимов, С.В. По Русской земле / С.В.Максимов. — М.: Сов. Россия. 1989.-528 с.

23. Муравьев, А.Н. Путешествие по святым местам русским: в двух частях / А.Н.муравьев. М.: Книга, 1990. - 390 с.

24. Муравьев, А.Н. Русская Фиваида на Севере / А.Н. Муравьев. — М.: Паломник, 1999. 526 с.

25. Немирович-Данченко, Вас.И. Крестьянское царство (Валаам). Жен-ский монастырь: в 2 т. / Вас. И. Немирович-Данченко. — СПб.: Книжный склад В.И.Губинского, 1889.-2 т.

26. Симеон, Новый Богослов. Божественные гимны / Божественные гимны преподобного Симеона Новаго Богослова. Н.-Новгород: Братство св. Александра Невского, 1989, фототипич. изд.: Сергиев Посад, 1917. - 283 с.

27. Слова и Поучения Серапиона Владимирского / подг. текста, перевод и коммент. В.В.Колесова. // БЛДР. Т. 5. — СПб.: Наука, 1997. С. 370-384.

28. Сказание о чудесах Владимирской иконы Богородицы / подг. текста, перевод и коммент. В.П.Гребенюка. БЛДР. Т. 4. — СПб.: Наука, 1997. -С. 218-224.

29. Слово о законе и благодати митрополита Иллариона / подг. текста и коммент. А.М.Молдована, перевод диакона Андрея Юрченко // БЛДР. Т. 1. СПб.: Наука, 1997. - С. 26-60.

30. Слово о погибели Русской земли / подг. текста, перевод и коммент. Л.А.Дмитриева. БЛДР. Т. 5. СПб.: Наука, 1997. - С. 90.

31. Толстая, А.В. Праведная Иулиания Лазаревская / Гр. А.В. Толстая. Paris: YMCA-Press, Б.г. - 37 с.

32. Троицкий, П. В. Афонские встречи. М.: Храм Живоначальной Троицы на Шаболовке, 2002. - 144 с.

33. Федотов, Г.П. Святой Филипп митрополит Московский. М.: МП «Стрижев - Центр», 1991. - 128 с.

34. Волконский, С.М. Быт и бытие. Из прошлого, настоящего, вечного / Кн. С.М.Волконский-Берлин: «Медный всадник», 1924. 243 с.

35. Волконский, С.М. Мои воспоминания: В 2 т. / Князь Сергей Волконский. М.: Искусство, 1992. Т.1. Лавры. Странствия. — 1992.-399 с.1. Т.2. Родина.-383 с.

36. Волошин, М.А. Лики творчества / Максимилиан Волошин. — Л.: Наука, 1988. 848 с. - (Литературные памятники).

37. Воспоминания о серебряном веке / авт. предисл., сост. и коммент. В.Крейд. М.: Республика, 1993. - 559 с.

38. Добужинский, М.В. Воспоминания / М.В.Добужинский — М.: Наука, 1987. 478 с. (Литературные памятники).

39. Зайцева-Соллогуб, Н.Б. Я вспоминаю. // Зайцев Б.К. Сочинения: В 5 т. Т. 4. «Путешествие Глеба»: автобиографическая тетралогия. М.: Русская книга, 1999. - С. 3-21.

40. Ильин, И.А. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов (19271934). / И.А.Ильин; подг. и расшифр. писем, сост. и коммент. Ю.Т.Лисицы.- М.: Русская книга, 2000. 560 с.

41. Ильин, И.А. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов (19351946). / И.А.Ильин.- М.: Русская книга, 2000. 576 с.

42. Ильин, НА. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов (19471950). / И.А.Ильин. М.: Русская книга, 2000. - 528 с.

43. Маковский, С.К. Силуэты русских художников / С.Маковский. — М.: Республика, 1999.- 383 с.

44. Маковский, С.К. Портреты современников: Портреты современников. На Парнасе "Серебряного века". Художественная критика. Стихи /Сергей Маковский. -М.: Аграф, 2000. 768 с.

45. Набоков, В.В. Другие берега / Владимир Набоков. Рассказы. Воспоминания. ~М.: Современник, 1991. С. 451-626.

46. Одоевцева, И. На берегах Сены / Ирина Одоевцева. М.: Худож. лит., 1989.-333 с.

47. Ремизов, A.M. Собрание сочинений / А.М.Ремизов; вступ. ст., сост. и коммент. А.М.Грачевой. Т. 8. Подстриженными глазами. Иверень. — М.: Русская книга, 2000. 697 с.

48. Трубецкой, Е.Н. Из прошлого. Воспоминания. Из путевых заметок беженца / Кн. Е.Н.Трубецкой. — Томск: Водолей, 2000. — 352 с.

49. Флоренский, П.А. Детям моим. Воспоминания прошлых дней, Генеалогические исследования. Из Соловецких писем. Завещание / Священнтк Павел Флоренский. — М.:Моск. рабочий, 1992. — 560 с.

50. Ходасевич, В.Ф. Некрополь: Воспоминания. Литература и власть. Письма Б.А.Садовскому / Владислав Ходасевич. М.: СС, 1996. — 464 с.

51. Честертон, Г.К. Святой Франциск Ассизский / Г.К.Честертон. Вечный человек. М.: Политиздат, 1991. - С. 13-92.

52. Шаховская, 3. В поисках Набокова., Отражения. / Зинаида Шаховская. М.: Книга, 1991. - 316 с.1. Исследования:

53. Абишева, У.К. Б.Зайцев и Л.Андреев: к полемике по поводу одного сюжета /У.К.Абишева // Традиции русской классики XX века и современность. М.: изд-во МГУ, 2002. - С. 96-99.

54. Августин (Никитин), архим. Св. Франциск Ассизский в русской культуре / Архимандрит Августин (Никитин) // Христианство и русская культура. СПб.: Наука, 2002. - С. 497 - 534.

55. Аверинцев, С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции /С.С.Аверинцев М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. — 448 с.

56. Аверинцев, С.С. Плутарх и античная биография. К вопросу о месте классика в истории жанра / С.С.Аверинцев. М.: Наука, 1973. - 280 с.

57. Аверинцев, С.С. Между «изъяснением» и «прикровением»: ситуация образа в поэзии Ефрема Сирина /С.С.Аверинцев. Поэты. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 43-95.

58. Аверинцев, С.С. Системность символов в поэзии Вячеслава Иванова / С.С.Аверинцев. Поэты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. - С. 165-187.

59. Аверинцев, С.С. Поэтика ранневизантийской литературы /С.С.Аверинцев. М.: «Coda», 1997.-343 с.

60. Аверинцев, С.С. «Скворешниц вольных гражданин.» Вячеслав Иванов: путь поэта между мирами / С.С.Аверинцев. — СПб.: Алетейя, 2002. — 167 с.

61. Алейникова, З.Я. Жанровое своеобразие мемуарно-художественной автобиографии 60-70-х годов: (сюжет и характер): автореф. дис. .канд. филол. наук. М., 1981. - 16 с.

62. Алексеев, А.Д. Литература русского зарубежья. Книги 1917-1940: Материалы к библиографии / А.Д.Алексеев. СПб.: Наука, 1993. - 343 с.

63. Андрей Кураев, диакон. Христианская философия и пантеизм / Диакон Андрей Кураев. М.: Московское Подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1997. — 228 с.

64. Аринина, Л.М. Роман Б.Зайцева "Дом в Пасси" и его место в творческом наследии писателя /Л.М. Аринина // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. Калуга: Гриф, 2001. Вып. 3. - С. 91-97.

65. Арсенъев, Н.С. Из русской культурной и творческой традиции / Н.С.Арсеньев. — Лондон: Overseas Publications Interchange, 1992. — 301 с.

66. Архипов, А. О происхождении древнерусских хождений / А.Архипов // Вторичные моделирующие системы. Тарту, 1979. - С. 65-68.

67. Афанасьева, Э.М. «Молитва» в русской лирике XIX века / Э.М.Афанасьева // Русская стихотворная «Молитва» XIX века. Антология. — Томск: «STT», 2000. С. 7-56.

68. Архипова, А.В. Религиозные мотивы в поэзии декабристов /

69. A.В.Архипова // Христианство и русская литература. — СПб.: Наука, 1994. — С. 185-208.

70. Бараева, Л.Н. Традиции житийной литературы в книге Б. Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский» /Л.Н.Бараева // В поисках гармонии (о творчестве Б.К.Зайцева). Орел, 1998 . - С. 35 - 42.

71. Барахов, B.C. Литературный портрет как жанр мемуарно-биогра-фической прозы: (Проблемы поэтики.): автореф. дис. . док. филол. наук. -М., 1980.-34 с.

72. Барахов, B.C. Литературный портрет (Истоки, поэтика, жанр) /

73. B.С.Барахов. Л.: Наука, 1985. - 312 с.

74. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества. / М.М.Бахтин. — М.: Искусство, 1979. 424 с.

75. Бахтин, М.М. «Слово о полку Игореве» в истории эпопеи /М.М.Бахтин. Собрание сочинений. Т. 5. Работы 1940-х начала 1960-х годов. - М.: Русские словари, 1997. С. 39 - 41.

76. Бахтин, М.М. Эпос и роман. / Михаил Бахтин. СПб.: Азбука, 2000.-304 с.

77. Бахтин, М.М. Автор и герой / Михаил Бахтин. — СПб.: Азбука, 2000.-336 с.

78. Бекедин, П.В. Религиозные мотивы у В.М.Гаршина / П.В.Бекедин // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1994. - С. 322 - 363.

79. Белый, А. Символизм как миропонимание / Андрей Белый. М.: Республика, 1994. - 528 с. - (Мыслители XX века).

80. Берберова, Н. Курсив мой: Автобиография / Н.Берберова. — М.: Согласие, 1999.-734 с.

81. Бибихин, В.В. Ты еси / В.В.Бибихин // Иванов В.И. Архивные материалы и исследования. М.: Русские словари, 1999. — С. 286 - 302.

82. Бицилли, П.М. Элементы средневековой культуры / П.М.Бицилли. СПб.: Мифрил, 1995. - ХХУШ + 244 с.

83. Бицилли, П.М. Место Ренессанса в истории культуры / П.М.Бицилли. СПб.: Мифрил, 1996. -Х1У + 256 с.

84. Боровинская Т.В. Трансформация жанра жития в литературе XX века (Г.К.Честертон и Б.Зайцев) / Т.В.Боровинская // Литература русского зарубежья. Часть 1У. Тюмень: ТГУ, 1998. - С. 30 - 35.

85. Бочаров, С.Г. О художественных мирах / С.Г.Бочаров. — М.,1985.

86. Бронская, Л.И. Русская идея в автобиографической прозе русского зарубежья: И.С.Шмелев, Б.К.Зайцев, М.А.Осоргин / Л.И.Бронская. — Изд-во Ставропольского гос. ун-та, 2000. 99 с.

87. Будагов, Р.А. Несколько замечаний о традиции и новаторстве в стиле художественной литературы / Р.А.Будагов // Традиция в истории культуры. М.: Наука, 1978. - С. 37-40.

88. Буданова, Н.Ф. Рассказ Тургенева «Живые мощи» и православная традиция / Н.Ф.Буданова // Русская литература. — 1995. — № 1. — С. 188-194.

89. Булгаков, С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви / Сергей Булгаков. М., 1991. - 416 с.

90. Булгаков, С.Н. Свет невечерний: созерцания и умозрения / С.Н.Булгаков. М.: Республика, 1994. - 415 с.

91. Булгаков, С.Н. Тихие думы / С.Н.Булгаков. М.: Республика, 1996.-509 с.

92. Буслаев, Ф.И. О литературе: исследования; Статьи / Ф.Буслаев. — М.: Худож. лит., 1990. 512 с.

93. Бухаркин, П.Е. Православная церковь и русская литература в Новое время: основные аспекты проблемы / П.Е.Бухаркин // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1996. - С. 32 - 60.

94. Бухаркин, П.Е. Православная церковь и русская литература в ХУШ-Х1Х веках. Проблемы культурного диалога / П.Е.Бухаркин. СПб.: СПб.У, 1996.- 172 с.

95. Бычков, В.В. Малая история Византийской эстетики / В.В.Бычков. Киев: Путь к истине, 1991.-407 с.

96. Бычков, В.В. Русская средневековая эстетика. Х1-ХУ11 века / В.В.Бычков. М.: Мысль, 1992. - 637 с.

97. Вагнер, Г.К. В поисках Истины / Г.К.Вагнер. М.: Искусство, 1993.- 175 с.

98. Вагнер, Г.К. Проблема жанров в древнерусском искусстве / Г.К. Вагнер. М.: Искусство, 1974. - 266 с.

99. Ветловская, В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы» / В.Е.Ветловская. Л.; Наука, 1977. - 198 с.

100. Волошинов, В.Н. Слово в жизни и слово в поэзии / В.Н.Волошинов // Из истории советской эстетической мысли. 1917 — 1932. — М., 1980.-С. 383-396.

101. Воропаева, Е. Жизнь и творчество Бориса Зайцева//Сочинения: В 3 т. Т. 1. М.: Терра. - С. 5-54.

102. Гаврюшин, Н.К. Вехи русской религиозной эстетики / Н.К.Гаврюшин // Философия русской религиозной мысли: Антология; предис., сост., общ. ред. и прим. Н.К.Гаврюшина. М.: Прогресс, 1993. - С. 7-33. - (Сокровища русской религиозной мысли. Вып. 1).

103. Гаврюшин, Н.К. Русская философская симфония / Н.К. Гаврюшин // Смысл жизни: Антология; предис., сост., общ. ред., и прим. Н.К.Гаврюшина. М.: Прогресс - Культура, 1994. — С. 7-18. - (Сокровища русской религиозной мысли Вып.2).

104. Гадамер, Г.-Г. Актуальность прекрасного / Г.-Г. Гадамер. — М.: Искусство, 1991. 367 с. - (История эстетики в памятниках и документах).

105. Галич, А.А. Современная художественная биографическая проза (Проблемы развития жанров): автореф. дис. . канд. филол. наук. — Киев, 1984.-23 с.

106. Гаспаров, Б.М. Язык, память, образ: Лингвистика языкового существования / Б.М.Гаспаров. М.: Новое лит. обозрение, 1996. - 351 с.

107. Гера, Р. Борис Константинович Зайцев: Библиография / Под ред Т.А. Осоргиной. Париж, 1982. - 168 с.

108. Герасимов, Ю.К. Религиозная позиция евразийства / Ю.К.Герасимов // Русская литература. 1995. - № 1- С. 159 - 176.

109. Гинзбург, Л.Я. О психологической прозе / Лидия Гинзбург. — М.: INTRADA, 1999.-410 с.

110. Голубинский, Е.Е. История канонизации святых в русской церкви / Е.Е.Голубинский. М.: Крутицкое Патриаршее Подворье, 1998. Репринт.1903. - 597 с.

111. Глушкова, Н.Б. Паломнические "хожения" Б.К.Зайцева: особенности жанра: автореф. дис. . канд. филол. наук. -М., 1999. 16 с.

112. Гоготишвили, Л. А. Между именем и предикатом (символизм Вяч. Иванова на фоне имяславия) / JI.A. Гоготишвили // Иванов В.И. Архивные материалы и исследования. -М.: Русские словари, 1999. С. 303 — 382.

113. Горюнова, P.M. Жанровая специфика эпопеи И.С.Шмелева «Солнце мертвых» // Филологические науки. — 1991. — № 4. С.25-32.

114. Грачева, A.M. Повесть А.М.Ремизова «Савва Грудцын» и ее древнерусский источник / А.М.Грачева // ТОДРЛ. Т.ХХХШ. Л.: Наука, 1979.-С. 388-400.

115. Грачева, A.M. Алексей Ремизов и древнерусская культура /

116. A.М.Грачева. СПб.:Дмитрий Буланин, 2000. - 333 с.

117. Грюбель, Р. «Зангези» Хлебникова как контрафактура литургии (Вторичная синкретическая аксиология синтеза искусств и конец искусства) / Р. Грюбель // Русская литература и религия. Новосибирск: Наука, 1997. — С. 22-304.

118. Гуминский, В.М. Открытие мира, или Путешествия и странники. М.: Современник, 1987. - 286 с.

119. Гуминский, В.М. Творчество И.С.Шмелева и историко-литературный процесс в России XIX в. (тема Москвы и Замоскворечья) /

120. B.М.Гуминский // И.С.Шмелев и духовная культура православия. — Симферополь: Таврия Плюс, 2003. - С. 29 - 41.

121. Давыдова, Т.Т. Традиции агиографии в прозе неореалистов / Т.Т.Давыдова // Мир житий. М.: РФК «Имидж-Лаб» , 2002. - С. 284-292.

122. Давыдова, Т.Т. Творческая эволюция Евгения Замятина в контексте русской литературы 1910-1930-х годов: автореф. дис. . док. филол. наук. М., 2001.-40 с.

123. Денисов, В.Д. Образ храма в творчестве Гоголя /В.Д. Денисов // Христианство и русская литература. Спб.: Наука, 2002. — С. 279 - 291.

124. Державина, О.А. Древняя Русь в русской литературе XIX в. (Сюжеты и образы древнерусской литературы в творчестве писателей XIX века) / О.А.Державина. М.: ИМЛИ им. А.М.Горького, 1990. - 416 с.

125. Дмитриевский, А.А. Императорское Православное Палестинское общество и его деятельность за истекшую четверть века (1882-1907) / А.А.Дмитриевский. СПб., 1907. - Вып. 1. - 332 с.

126. Днепров, В.Д. Щей времени и формы времени / В.Д.Днепров. — JL: Сов. писатель, 1980. 598 с.

127. Долгова, Е.В. Два взгляда на «Северный Афон» (А.Н.Муравьев и Н.С.Лесков) / Е.В.Долгова // Христианство и русская литература. — СПб.: Наука, 2002. С. 292 - 299.

128. Драгунова, Ю.А. Россия в творчестве Б.Зайцева: К вопросу о мировоззрении писателя / Ю.А.Драгунова // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. Калуга: Гриф, 2001. - Вып. 3. - С. 127-135.

129. Дурылин, С.Н. Нестеров в жизни и творчестве / Сергей Дурылин.- М.: Молодая гвардия, 2004. 540 с.

130. Дякина, А.А. Русская идея у Б.Зайцева и С.Булгакова: На материале произведений, посвященных 950-летия крещения Руси / А.А.Дякина. // Творчество Б.К.Зайцева в контексте русской и мировой литературы XX века. Калуга, 2003. - Вып. 4. - С. 263-265.

131. Евдокимова, О.В. Мнемонические элементы поэтики Н.С.Лескова / О.В.Евдокимова. СПб.: Алетейя, 2001.-314 с.

132. Есаулов, И.А. Категория соборности в русской литературе / И.А.Есаулов. — Петро-заводск: Изд-во Петрозаводс. ун-та, 1995. 288 с.

133. Есаулов, И.А. Проблема визуальной доминанты русской словесности / И.А.Есаулов // Евангельский текст в русской литературе ХУШ- XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр Петрозаводск: Изд-во Петрозаводс. ун-та, 1998. - С.42-53.

134. Есаулов, И. А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения («Миргород» Н.В.Гоголя) / И.А.Есаулов. — М.: Изд-во РГГУ, 1997. 100 с.

135. Жуков, Д. Биография биографий. Размышление о жанре / Д.Жуков. -М.: Сов. Россия, 1980. 135 с.

136. Жукова, Н.Н. Проблема становления творческой личности в художественных биографиях Б.К.Зайцева: автореф. дис. .канд. филол. наук. -М., 1993.- 16 с.

137. Завалишин, Вяч. Вступление / Вяч. Завалишин // Борис Зайцев. Избранное. Нью-Йорк, 1973. - С. 5-6.

138. Завгородняя, Н.И. Образ художника в беллетризованных биографиях Б.К.Зайцева «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов»: автореф. дис. .канд. филол. наук. Барнаул, 1996. - 19 с.

139. Завгородняя, Н.И Бытие жития в быте биографии (Специфика биографических текстов Б.К.Зайцева «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов») / Н.И.Завгородняя // Культура и текст. СПб.; Барнаул, 1997. — Вып. 1.-Ч.1.-С. 45-59.

140. Зайцева, Л.Е. Религиозные мотивы в позднем творчестве И.С.Шмелева (1927-1947): автореф. дис. .канд. филол. наук. -М., 1999. -22 с.

141. Захарова, В.Т. Идея созерцания в русской философии и творчестве Б.Зайцева (к постановке проблемы) / В.Т.Захарова // Творчество Б.К.Зайцева в контексте русской и мировой литературы XX века. Калуга: ИУУ, 2003.-Вып. 4-С. 164-171.

142. Захарова, В.Т. Импрессионизм в русской культуре Серебряного века /В.Т.Захарова // Синтез в русской и мировой художественной культуре: Материалы Второй науч.-практ. конф., посвящ. памяти А.Ф.Лосева. М.; Ярославль: Изд-во «Ремдер», 2002. - С. 204-208.

143. Захарова, В.Т. Лейтмотив в художественном сознании Б.Зайцева-романиста / В.Т.Захарова // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. Калуга, 2001. - С.29-42.

144. Захарова, В. Т. Импрессионизм в поэтике «Лета Господня» Ивана Шмелева / В.Т.Захарова // И.С.Шмелев и духовная культура православия. — Симферополь: Таврия — Плюс, 2003. С.64 — 69.

145. Зенъковский, В.В. История русской философии: В 2 т. / В.В.Зеньковский. Ростов-на-Дону: Феникс, 1999. — 2 т.

146. Зенъковский, В.В. Религиозные темы в творчестве Б.К.Зайцева (к пятидесятилетию литературной деятельности) / В.Зеньковский // Вестник РСХД. Париж, 1952. - № 1. - С. 19 - 24.

147. Зырянов, П.Н. Русские монастыри и монашество в XIX и начале XX века / П.Н.Зырянов. М.: Вербум-М, 2002. - 320 с.

148. Иванов, В.В. Волошин как человек духа / В.В.Иванов. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т.Н. Статьи о русской литературе. — М.: Языки русской культуры, 2000. С. 155 - 200.

149. Иванов, В.И. Родное и вселенское / Вячеслав Иванов. — М.: Республика, 1994. 428 с. - (Мыслители XX века).

150. Иванов, В.И. О типическом / Вячеслав Иванов. Архивные материалы и исследования. М.: Русские словари, 1999. - С. 32 - 36.

151. Иванов, В.И. Переписка Вячеслава Иванова со священником Павлом Флоренским /Вячеслав Иванов. Архивные материалы и исследования. -М.: Русские словари, 1999. С. 93 120.

152. Иванов, Д.В. Вячеслав Иванов о вселенском анамнезисе во Христе как основе славянского гуманизма / Д.В.Иванов // Иванов В.И. Архивные материалы и исследования. М.: Русские словари, 1999. С. 175 — 184.

153. Иезуитова, Л.А. Легенда "Богатырь Христофор" и ее новая жизнь в "Голубой звезде" и "Странном путешествии" / Л.А.Иезуитова // Проблемы изучения жизни и тврчества Б.К.Зайцева Калуга, 2001. - С. 50-64.

154. Ильин, В.Н. Эссе о русской культуре. СПб.:Акрополь, 1997. — 464с.

155. Ильин, В.Н. Иночество и подвиг / В.Ильин // Путь. М.: Информ-Прогресс, 1992. - С. 438 - 449.

156. Ильин, И.А. Аксиомы религиозного опыта. — М.: Рарог, 1993.448 с.

157. Ильин, НА. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 6: в 3 кн. / И.А.Ильин. М.: Русская книга, 1996. - 3 кн.

158. Иоанн Сан-Францисский, арх-п. Избранное / Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Петрозаводск:«Святой остров», 1992.— 575 с.

159. Искржицкая, И. Ю. Культурологический аспект литературы русского символизма / И.Ю.Искржицкая. М., 1997.

160. Искржицкая, И. Ю. «Солнце мертвых» и «Закат Европы» / И.Ю. Искржицкая // И.С.Шмелев и русская литература XX века; III Крымские Шмелевские чтения: тезисы докладов. — Алушта, 1994. С. 19-21.

161. Казин, A.JI. Историософия Тютчева / А.Л.Казин // Христианство и русская литература. Спб.: Наука, 1996. - С. 216 - 219.

162. Казин, A.JI. Философия искусства в русской и европейской духовной традиции /. А.Л.Казин СПб.: Алетейя, 2000. - 432 с.

163. Калениченко, О.Н. Жанр новеллы в творчестве Б. Зайцева / О.Н. Калениченко // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. -Калуга: Гриф, 2001. С. 42-49.

164. Камильянова, Ю.М. Житийный сюжет в произведениях Б.Зайцева (1900-1920) // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева Калуга: Гриф, 2000. - С.50-53.

165. Камчатное, A.M. Перевод и благочестие /А.М.Камчатнов // Культурное наследие Древней Руси. М.: Государственная академия славянской культуры, 2001. С. 17-24.

166. Каргаишн, И.А. О «Родовом статусе» лирической прозы Б.Зайцева / И.А.Каргашин // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. Калуга: Гриф, 2001. Вып. 3. - С. 69-77.

167. Каргашин, И.А. Сказ в русской литературе. Вопросы теории и истории / И.А.Каргашин. Калуга: ИУУ, 1996. - 160 с.

168. Карсавин, Л.П. Святые отцы и учители церкви (раскрытие православия в их творениях) / Л.П.Карсавин. М.: МГУ, 1994. - 176 с.

169. Карсавин, Л.П. Культура средних веков /Л.П.Карсавин. — Киев: Символ & AirLand, 1995. 208 с.

170. Касаткина, Е.А. Торжественная ода ХУШ века и древнерусская устно-поэтическая и литературная традиция /Е.А.Касаткина // Уч. зап. Томского гос.пед. ин-та. Томск, 1946. - Т. 3. - С. 95 - 123.

171. Касаткина, Т. Об одном свойстве эпилогов пяти великих романов Достоевского / Т.Касаткина // Достоевский в конце XX века. — М.: Классика плюс, 1996. — С. 67 — 136.

172. Кашпур, О.А. Жанр литературного портрета в творчестве Б.К.Зай-цева: автореф. дис. . канд. филол. наук. -М., 1995. 16 с.

173. Келдыш, В.А. Русский реализм XX в. / В.А.Келдыш. М.: Наука, 1975.-280 с.

174. Киприан, архим. Б.К.Зайцев // Возрождение. — 1957. — № 17.

175. Клибанов, А.И. Духовная культура средневековой Руси / А.И.Клибанов. — М.: Аспект Пресс, 1996. 368 с.

176. Клосс, Б.М. Избранные труды. Т.П. Очерки по истории русской агиографии Х1У-ХУ1 веков / Б.М.Клосс. М.: Языки русской культуры, 2001. - 488 с. - (Язык. Семиотика. Культура).

177. Кнабе, Г. Вторая память Мнемозины / Г.Кнабе // Вопросы литературы. 2004. - № 1. - С. 3-24.

178. Кожинов, В.В. Двуединый свет. Размышления о преподобных Илсифе Волоцком и Ниле Сорском / В.В.Кожинов // Русская литература. -1995.-С. 47-75.

179. Козыро, JI.А. Долбинская осень В.А.Жуковского / Л.А.Козыро // Вопросы археологии, истории, культуры и природы Верхнего Поочья. — Калуга, 1998. С. 100-103.

180. Козыро, Л.А. Интертекстуальные связи в рассказе Б.К.Зайцева «Река времен» / Л.А.Козыро // Творчество Б.К.Зайцева в контексте русской и мировой литературы XX века. Калуга: ИУУ, 2003. - Вып. 4 - С. 190-200.

181. Козыро, Л.А. Концепция человека и поэта в беллетризованной биографии Б.К.Зайцева «Жуковский» / Л.А.Козыро // Проблемы изучения жизни и творчеств Б.К.Зайцева. Калуга: Гриф, 1998. - С. 60-68.

182. Козыро, Л.А. Образ природы в тетралогии Б.Зайцева «Путешествие Глеба» /Л.А.Козыро // Проблемы изучения жизни и творчеств Б.К.Зайцева. Калуга: Гриф, 2000. - Вып. 2. - С. 98-104.

183. Колесов, В.В. Домострой без домостроевщины / В.В.Колесов // Домострой. М.: Сов. Россия, 1990. - С. 5-24.

184. Концевич, И.М. Оптина пустынь и ее время / И.М.Концевич. — Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1995. — 608 с.

185. Комолова, Н. «Вечное опьянение сердца Италией» Б.Зайцева / Н.Комолова // Проблемы изучения жизни и творчеств Б.К.Зайцева. Калуга: Гриф, 1998.-С. 108-112.

186. Коновалова, О.В. «Написание о царях московских» И.М.Катырева-Ростовского в переложении М.А.Волошина/ О.В.Коновалова // ТОДРЛ. Т.ХХХШ. Л.: Наука, 1979. - С. 380-384.

187. Кормылов, С.И. Критика Серебряного века в жанровом ракурсе / С.И.Кормилов // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. - 2002. - № 1.

188. Кормилов, С.И. «Самая страшная книга» (Соотношение изобразительного и выразительного в «эпопее» И.Шмелева «Солнце мертвых» / С.И.Кормилов //Русская словесность. — 1995. — № 1.

189. Коряков, П.В. Монашество в творчестве Б.К. Зайцева: автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 2002. - 16 с.

190. Котельников, В.А Ветхозаветность у Бунина / В.А.Котельников // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1996. - с. 343 - 350.

191. Котельников, В А. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной / В.А.Котельников. — М.:Прогресс-Плеяда, 2002.-384 с.

192. Краснова, JI.B. Структуросозидающие функции пространства и времени в малой прозе Бориса Зайцева / Л.В.Краснова // Творчество Б.К.Зайцева в контексте русской и мировой литературы XX века. Калуга: ИУУ, 2003. - Вып. 4. - С. 13-22.

193. Куделько, Н.А. О типе праведника в прозе Б.К.Зайцева /Н.А.Куделько // Л.Н.Андреев и Б.К.Зайцев: Материалы юбилейной конференции, посвященной 70-летию Орловского гос. ун-та. Орел: Изд-во Орловского гос. ун-та, 2001. - С.99 - 105.

194. Кузьмина, В.Д. Задачи изучения связей древнерусской литературы с литературой нового времени / В.Д.Кузьмина // Пути изучения древнерусской литературы и письменности. Л.:Наука, 1970. - С. 95 - 100.

195. Культурное наследие русской эмиграции: В 2 кн. М.: Наследие, 1994.-2 кн.

196. Кусков, В.В. Л.Н.Толстой и древнерусская агиография / В.В.Кусков // Проблемы идейно-эстетического анализа художественной литературы в вузовских курсах. -М.: МГУ, 1972. С.43-45

197. Кусков, В.В. Куликовская битва в русской литературе ХУ- начала XX в. / В.В.Кусков //На Непрядве: К 600-летию исторической битвы на поле Куликовом. М.: Изд-во МГУ, 1980. - С.5-24.

198. Ладыженский, В. Поэт долга и примирения / В. Ладыженский // Сочинения: В 5т. Т.11 (доп.). Письма 1923 — 1971 гг. Статьи. Воспоминания современников. -М.: Книга, 2001. С.341-343.

199. Левицкий, С.А. Очерки по истории русской философии / С.А.Левицкий. М.: Канон, 1996. - 496 с.

200. Леонтьев, К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). М.: Республика, 1996. - 799 с.

201. Лепахин, В. Икона и иконичность. СПб.: Изд-во Успенского подворья Оптиной пустыни. - 2002. - 399 с.

202. Лидов, A.M. Образ небесного Иерусалима в восточнохристианской иконографии / А.М.Лидов // Иерусалим в русской культуре. -М.: Наука, 1994. С. 15-25.

203. Лихачев, Д.С. Поэтика древнерусской литературы /Д.С.Лихачев. -М.: Наука, 1979.-360 с.

204. Лихачев, Д.С. Русская культура нового времени и Древняя Русь / Д.С.Лихачев//ТОДРЛ. Т.ХХУ1. Л.: Наука, 1971.-С. 3-7.156 .Лосев, А.Ф. Диалектика мифа / А.Ф.Лосев. Из ранних произведений. М.: Правда, 1990. - С. 393-599.

205. Лосев, А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство /А.Ф.Лосев. М.: Искусство, 1976. - 367 с.

206. Лосев, А.Ф. О Вячеславе Иванове: краткая антология / А.Ф.Лосев // Иванов В.И. Архивные материалы и исследования. — М.: Русские словари, 1999.-С. 152- 165.

207. Лосский, В.Н. Очерк мистического богословия восточной церкви. Догматическое богословие / В.Н.Лосский. М.: Центр «СЭИ»,1991. — 288 с.

208. Лосский, Н. Преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский (По поводу книги Б.Зайцева и В.Ильина) / Н.Лосский // Путь. Орган русской религиозной мысли. М.: Информ - Прогресс, 1992. — Репринт. 1925. - С. 264-266.

209. Лосский, Н.О. Мир как осуществление красоты. Основы эстетики / Н.О.Лосский. М.: Прогресс-традиция, 1998. — 416 с.

210. Лосский, Н.О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция / Н.О.Лосский. М.: Тера, 1999. - 408 с.

211. Лотман, Ю.М. Литературная биография в историко-культурном контексте. (К типологическому соотношению текста и личности автора)/ Ю.М.Лотман // Литература и публицистика. Проблемы взаимодействия. — Тарту, 1996. Учен, запис. Тарт. ун-та.

212. Любомудров, A.M. Духовный реализм в литературе русского зарубежья (Б.К.Зайцев, И.С.Шмелев): автореф. дис. док. филол. наук. — СПб, 2001.-37 с.

213. Любомудров, A.M. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К.Зайцев, И.С.Шмелев / A.M.Любомудров. — СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. — 272 с.

214. Любомудров, A.M. Православное монашество в творчестве и судьбе И.С.Шмелева / A.M.Любомудров // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1994. - С.364-394.

215. Любомудров, A.M. Святая Русь Бориса Зайцева / А.М.Любомудров // Зайцев Б.К. Сочинения: В 5 т. Т.7 (доп.). Святая Русь: Избранная духовная проза. Книги странствий. Повести и рассказы. Дневник писателя. М.: Русская книга, 2000 - С. 3 - 21.

216. Малето, Е.И. Хожения русских путешественников Х11-ХУ вв. / Е.И.Малето. М.: Изд. центр Ин-та российской истории РАН, 2000. — 206 с.

217. Малето, Е.И. Русские средневековые хожения в зеркале отечественной и зарубежной науки / Е.И.Малето// Вопросы истории. — 2004. -№3. -С. 153-160.

218. Мартьянова, С.А. Типы праведников в произведениях И.С.Шмелева («Неупиваемая чаша», «Лето Господне», «Богомолье», «Няня из Москвы») / С.А.Мартьянова // И.С.Шмелев и духовная культура православия. Симферополь: Таврия - Плюс, 2003. - С. 79 - 89.

219. Мейендорф Иоанн, прот. Введение в святоотеческое богословие / Протоиерей Иоанн Мейендорф. — Клин: Христианская жизнь, 2001.-447 с.

220. Михайлов, О. Об Иване Шмелеве / Олег Михайлов // Шмелев И.С. Сочинения. В 2 т.Т.1. М.: Худож. лит., 1989. - С.5 - 28.

221. Моисеева, Г.Н. Ломоносов и древнерусская литература / Г.Н.Моисеева. Л.: Наука, 1971. - 284 с.

222. Моисеева, Г.Н. Древнерусская литература в художественном созна-нии и исторической мысли в России ХУШ в. / Г.Н.Моисеева. — Л.: Наука, 1980.-261 с.

223. Мосиенко, М.В. Традиции древнерусской агиографии в русской литературе модерна начала XX в. (Л.Андреев, В.Брюсов, Д.Мережковский): автореф дис. . канд. филол. наук. Киев, 1991. - 16 с.

224. Мочулъский, К.В. А.Блок. А.Белый. В.Брюсов/ К.В.Мочульский. -М.: Республика, 1997. 479 с.

225. Неклюдова, М.Г. Традиции и новаторство в русском искусстве конца XIX начала XX веков / М.Г.Неклюдова. - М.: Искусство, 1994. — 395 с.178.

226. Николаева, Е.В. Лев Толстой и древнерусская литература (Пробле-ма творческого освоения древнерусского литературного наследия): автореф. дис. .канд. филол. наук. -М., 1980. 16 с.

227. Николаева, Е.В. Мемуаристика в творчестве Льва Толстого. (Роль традиций мемуаристики в произведениях писателя) / Е.В.Николаева. — М.: Прометей, 1993.-105 с.

228. Николаева, Е.В. Художественный мир Л.Н.Толстого (1880-1900-е годы) / Е.в.Николаева. М.: Флинта, 2000. - 272 с.

229. Осъминина, Е.А. В поисках утраченной России / Е.А.Осьминина // Шмелев. Сочинения. В 5 т.4. Богомолье: Романы. Рассказы. -М.: Русская книга, 2001.-С.З- 11.

230. Осьминина, Е.А. «Художник обездоленных» / Е.А.Осьминина // Шмелев И.С. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. Солнце мертвых: Повести, рассказы, эпопея. М.: Русская книга, 2001. — С.З — 12.

231. Падучева, Е.В. Семантические исследования: Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива / Е.В.Падучева. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. 464 с.

232. Панофский, Э. Перспектива как «символическая форма». Готическая архитектура и схоластика / Эрвин Панофский. — СПб.: Азбука-классика, 2004. — 336 с.

233. Панченко, A.M., Смирнов, И.П. Метафорические архетипы в поэзии начала XX в. /А.М.Панченко, И.П.Смирнов // ТОДРЛ. Т. ХХУ1- Л.: Наука, 1971.-С. 33-49.

234. Пауткин, А.А. В поисках сокровенного. Древняя книжность и иконопись в рассказе Н.С.Лескова «Сошествие во ад» / А.А.Пауткин // Русская литература XIX века и христианство. М.: МГУ, 1997. - С. 224 — 229.

235. Полякова, С.В. «Комедия на Рождество Христово» Дмитрия Ростов-ского — источник «Пастухов Н.А.Заболоцкого / С.В.Полякова // ТОДРЛ. Т.ХХХШ. Л.: Наука, 1979. - С. 385-387.

236. Померанц, Г. С. Иконологическое мышление как система и диалог семиотических систем / Г.С.Померанц // Историко-филологические исследования. М.: Наука, 1974. - С. 419 - 424.

237. Пономарев, Е. Россия, растворенная в вечности. Жанр житийной биографии в литературе русской эмиграции / Е.Пономарев // Вопросы литературы. 2004. - № 1. - С. 84-111.

238. Прийма, Ф.Я. «Слово о полку Игореве в русском историко-литературном процессе первой трети XIX в. / ФЛ.Прийма — Л.: Наука, 1980. -251 с.

239. Прозорова, Н.И. В поисках целостности: религиозно-философская позиция Б.Зайцева в контексте русской философии серебряноговека / Н.И.Прозорова // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева.- Калуга: Гриф, 2001.- С. 222-231.

240. Прокопов, Т.Ф. Память всеотзывного сердца: Мемуарная проза Бориса Зайцева / Т.Ф.Прокопов // Зайцев Б.К. Собрание сочинений: в 5 т. — М.: Русская книга, 1999. Т. 6 (доп.). С. 3-10.

241. Прокофьев, Н.И. о мировоззрении русского средневековья и системе жанров русской литературы XI-XVI вв. / Н.И. Прокофьев // Литература Древней Руси. М., 1975. С. 5-39.

242. Прокофьев, Н.И. Есенин и древнерусская литература / Н.И. Прокофьев // Сергей Есенин. Проблемы творчества. М.,1978. - С. 119 - 134.

243. Прокофьев, Н.И. Древнерусские хожения и литература путешествий нового времени: К вопросу о преемственной связи жанров / Н.И. Прокофьев // Актуальные проблемы литературы. — Ростов-на Дону, 1971. .-С. 164- 173.

244. Прокофьев, Н.И. «Хождение игумена Даниила» и его значение для развития жанра / Н.И. Прокофьев // Литература древней Руси и ХУ111 в.- М.: МГПИ. Уч. зап. МГПИ. - № 363.

245. Прокофьев, Н.И. Хожение: путешествие и литературный жанр / Н.И. Прокофьев // Книга хожений. М.:Сов. Россия, 1984. С. 5 - 20.

246. Прокофьев, Н.И Литература путешествий ХУ1 ХУ11 веков / Н.И.Прокофьев // Записки русских путешественников ХУ 1 - ХУ11 вв. — М.: Сов. Россия, 1988. - С. 5-20.

247. Пунин, Н.Н. О журнале «София» / Н.Н.Пунин // Северные записки. 1914. -№ 12. С. 175.

248. Пыпин, А.Н. Древнерусское паломничество/ А.Н.Пыпин / Чтения о Святой Земле в Православном Палестинском Обществе: в 2ч — СПб., 1896 — 2 ч.

249. Раушенбах, Б.В. Геометрия картины и зрительное восприятие / Борис Раушенбах. СПб.: Азбука-классика, 2002. - 320 с.

250. Робинсон, А.Н. Исповедь — проповедь (о художественности «Жития» Аввакума) / А.Н.Робинсон // Историко-филологические исследования. — М.: Наука, 1967. — С. 358 370.

251. Рождественская М.В. Образ Святой Земли в древнерусской литературе / М.В.Рождественская // Иерусалим в русской культуре. — М.: Наука, 1994.-С. 8-14.

252. Розанов, В.В. Собрание сочинений. О писателях и писательстве / В.В.Розанов; под общ. ред. А.Н.Неколюкина. — М.: Республика, 1995. 734 с.

253. Романенко, А.Д. Земные странствия Б.Зайцева: Вступ. ст. / А.Д. Романенко // Зайцев Б.К. Голубая звезда. М.: Моск. Рабочий, 1989.

254. Романичева, Е.С. «Слово о полку Игореве» в ранней лирике И.А.Бунина / Е.С.Романичева//Литература Древней Руси. -М.: МГПИ,1983.

255. Руднева, Е.Г. Розовый цвет в «Богомолье» И.С.Шмелева / Е.Г.Руднева // И.С.Шмелев в контексте славянской культуры; УШ Крымские Шмелевские чтения: сб. материалов. Алушта, 1999. — С. 19 - 24.

256. Русская литература XX века (1890-1910)». В 2 книгах / Под ред. проф. С.А.Венгерова. М.: Изд. дом «XXI век - Согласие», 2000. — 2 кн.

257. Русская литература XX века на родине и в эмиграции. Имена. Проблемы. Факты. М.: Изд-во МГУ, Политехнический музей, МСЭУ, 2000 -Вып. 1.

258. Сакулин, П.Н. Филология и культурология / П.Н. Сакулин — М.: Высш. шк., 1990.-239 с.

259. Сваровская, А.С. Житийное начало в повести Б.Зайцева «Аграфена» / А.С. Сваровская // Проблемы метода и жанра. Томск, 1997. Вып. 19.

260. Себежко, Е.С. Скрещение судеб (Борис Зайцев Павел Муратов - Уильям Бекфорд) / Е.С.Себежко // Творчество Б.К.Зайцева в контексте русской и мировой литературы XX века. - Калуга: ИУУ, 2003. - Вып. 4.

261. Семенова, Н.В. цитата в художественной прозе (На материале произведений В.Набокова): Монография. Тверь: Твер. Гос. Ун-т, 2000.- 200 с.

262. Скафтымов, А.Н. Нравственные искания русских писателей. Статьи и исследования о русских классиках / А.П. Скафтымов. — М.: Худож. лит., 1972.-С.543.

263. Скачков, И.В. Вечный свет вещего слова; вступ. ст. / Игорь Скачков // Шмелев И.С. Богомолье: Повесть. — М.: Моск. рабочий: Скифы, 1994.-C.3-31.

264. Смирнова, Е.А. О многосмысленности «Мертвых душ» / Е.А.Смирнова // Контекст. -М.: Наука, 1983. С. 164 - 191.

265. Смирнова, М. Иван Сергеевич Шмелев. Молитвы о России / М.Смирнова // Шмелев И.С. Солнце мертвых. М.: Наука, 1991.

266. Соколов, А.Г. Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х гг. -М.: Изд-воМГУ, 1991.

267. Соловьев, B.C. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. / В.С.Соловьев. -М.: Книга, 1990. 574 с. (Из литературного наследия).

268. Соловьев, B.C. Чтения о Богочеловечестве. Духовные основы жизни. Оправдание добра. / Владимир Соловьев. Минск: Харвест, 1999. — 912 с. - (Классическая философская мысль).

269. Сомова, С.В. Воспоминание как узнавание в романе б.К.Зайцева «Золотой узор»: к вопросу о жанровой природе романа / С.В.Сомова // Творчество Б.К.Зайцева в контексте русской и мировой литературы XX века. Калуга, 2003. - Вып. 4. - С. 84 - 92.

270. Сорокина, О. Н. Московиана: Жизнь и творчество Ивана Шмелева / О.Сорокина. М.: Моск. рабочий: Скифы, 1994. - 400 с.

271. Соснина, И.В. Мотив корабля в тетралогии Б.Зайцева «Путешествие Глеба» /И.В.Соснина // Творчество Б.К.Зайцева в контексте русской и мировой литературы XX века. Калуга: ИУУ, 2003. - Вып. 4. — С. 124-130.

272. Степанова, Т.М. Поэзия и правда. Структура и поэтика публицистической прозы Бориса Зайцева / Т.М.Степанова. М.: Изд-во МГОУ, 2003.-288 с.

273. Степанова, Т.М. Художественный мир публицистики русского зарубежья. Борис Зайцев / Т.М.Степанова. — М.: Изд-во МГОУ, 2004.-328 с.

274. Степанян, Е.В. Функция литургических текстов в «Докторе Живаго» / Е.В.Степанян // Культурное наследие Древней Руси. Материалы научн. конф., посвящ. памяти профессора В.В.Кускова (9 ноября 2000). М.: ГАСК, 2001.-С. 176-179.

275. Степун, Ф.А. Встречи / Ф.А Степун. М.: Аграф, 1998. - 256 с.

276. Степун, Ф.А. Бывшее и несбывшееся / Ф.А Степун. СПб.: Алетейя, 2000.-651 с.

277. Стеценко, Е.А. Концепция традиции в литературе XX века / Е.А.Стеценко // Художественные ориентиры зарубежной литературы XX века. М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 47-62.

278. Струве, Г.П. Русская литература в изгнании / Г.П.Струве. — Париж: УМСА-PRESS, 1984.

279. Сугай, Л.А. Наследие древнерусской культуры и творчество символистов / Л.А.Сугай // Культурное наследие Древней Руси. М.: ГАСК, 2001. - С.132-166.

280. Тахо-Годи, А.А. А.Ф.Лосев как историк античной культуры /А.А.Тахо-Годи // Традиция в истории культуры. — М.: Наука, 1978. С. 259275.

281. Таянова, ТА. Творчество Ивана Шмелева как феномен религиозного типа художественного сознания в русской литературе первой трети XX века: автореф. дис. .канд. филол. наук. — Магнитогорск, 2000 — 23 с.

282. Топоров, В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1. Первый век христианства на Руси / В.Н.Топоров. — М.: Гнозис, 1995. — 875 с.

283. Топоров, В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т.2. Три века христианства на Руси (XII-XIV вв.) / В.Н.Топоров. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. - 864 с.

284. Трубецкой, Н.С. «Хождение за три моря» Афанасия Никитина как литературный памятник / Н.С.Трубецкой // Семиотика. М.: Радуга, 1983. — С. 437-461.

285. Трубицына, М.Ю. На пути к «Лету Господню» (Онтология веры в художественной эволюции И.С.Шмелева): автореф. дис. .канд. филол. наук.- Череповец. 21 с.

286. Турков, A.M. Кустодиев / А.М.Турков. М.: Искусство, 1986. — 160 с. - (Жизнь в искусстве).

287. Тхоржевский, И.Б. Зайцев // И.Тхоржевский. Русская литература.- Париж: Возрождение, 1950. 650 с.

288. Тырышкина, Е.В. «Синайский патерик» в «Крыльях» М. Кузмина / Е.В.Тырышкина // Евангельский текст в русской литературе ХУ111 — XX веков. Петрозаводск, 1994. С. 300-307.

289. Федотов, Г.П. Борис Зайцев. Афон / Г.П.Федотов // Современные записки. 1930. № 41.

290. Федотов, Г.П. Святые Древней Руси / Г.П.Федотов. — М.: Терра, 1997. 224 с. - (Русский дом).

291. Флоренский, П.А., священник. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии / Священник Павел Флоренский. — М.: Мысль, 2000. 446 с.

292. Флоренский, П.А., священник. Избранные статьи по искусству / Священник Павел Флоренский. М.: Изобразительное искусство, 1996. — 333 с.

293. Флоренский, П.А. Столп и утверждение Истины / Священник Павел Флоренский. М.: Правда, 1990. — 837 с.

294. Флоренский, П.А. У водоразделов мысли / Священник Павел Флоренский. М.: Правда, 1990. - 447 с.

295. Флоровский, Г.В. Пути русского богословия / Г.В.Флоровский. — Киев: Путь к Истине, 1991., репринт. 1937. — 600 с.

296. Флоровский, Г.В. Из прошлого русской мысли / Г.В.Флоровский. -М.: Аграф, 1998.-432 с.

297. Флоровский, Г.В. Вера и культура. Избранные труды по богословию и истории / Г.В.Флоровский. СПб.: РХГИ, 2002. - 862 с.

298. Florovsky, G. The problem of old Russian culture // Slavic Review. -1962.-№ 1.-C.1-15.

299. Франк, C.JI. Смысл жизни / С.Л.Франк // Смысл жизни: Антология. М.: Прогресс - Культура, 1994. - С.489 -583.

300. Хализев, В.Е. «Герои времени» и праведничество в освещении русских писателей XIX века. / В.Е.Хплизев // Русская литература XIX века и христианство. М.: Изд-во МГУ, 1997. - С. 111 - 119.

301. Ханзен-Лёве, А.А. Русское сектантство и его отражение влитературе русского модернизма / А.А. Ханзен-Лёве // Русская литература и религия. Новосибирск: Наука, 1997. - С. 153 - 226.

302. Хёйзенга, Й. Осень средневековья: Сочинении: в 3 т. Т.1. / Йохан Хёйзенга. М.: Прогресс — Культура, 1995. - 416 с.

303. Хоружий, С.С. После перерыва. Пути русской философии / С.С.Хоружий. СПб.: Алетейя, 1994. - 447 с.

304. Храмченко, А.Г. Роль эпиграфа в интерпретации художественного произведения / А.Г.Храмченко. Минск: Мин. Гос. пед. ин-т им. М.Горького, 1983. Н.О.Лосский

305. Чернец, JI.B. Литературные жанры (проблемы типологии и поэтики) / Л.В. Чернец. М.: МГУ, 1982. - 192 с.

306. Черников, А.П. Б.Зайцев в литературном процессе серебряного века А.П.Черников // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. — Калуга: Гриф, 2000. Вып. 2. С. 3-11.

307. Черников, А.П. Поэт в прозе: Творческий портрет Б.Зайцева: Вступ. ст./ А.П.Черников // Борис Зайцев. Атлантида. — Калуга: ИУУ, 1996. — С. 5-30.

308. Черников, А.П. Серебряный век русской литературы / А.П.Черников. Калуга, 1998.

309. Черников, А.П. Проза И.С.Шмелева / А.П.Черников. — Калуга: ИУУ, 1995.-344 с.

310. Чичерин, А.В. Ритм образа в повествовательной прозе / А.В.Чичерин // Историко-филологические исследования. — М.: Наука, 1974. — С. 295 297.

311. Чудаков, А.П. Слово вещь - мир. От Пушкина до Толстого / А.П.Чудаков. — М.: Современ. писатель, 1992. — 320 с.

312. Шайкин, А.А. Сергий Радонежский и его жизнеописатели Епифаний премудрый и Б.Зайцев / А.А.Шайкин // В поисках гармонии (о творчестве Б.К.Зайцева). Орел: Орл., гос. ун-т, 1998. - С. 59 -63.

313. Шиляева, А. Борис Зайцев и его беллетризованные биографии / Ариадна Шиляева. Нью-Йорк, 1971.

314. Шишков, A.M. Метафизика света в средневековой европейской культуре / А.М.Шишков // Вопросы философии. 2000. - № 5. - С. 88 — 98.

315. Яблоновский, С. Блаженный / С. Яблоновский // Зайцев Б.К. Собрание сочинений: в 5 т. Т.11 (доп.). М.: Русская книга, 2001. — С. 344 -347.

316. Ягодовская, А.Т. Проблема характера-типа в литературе и живописи второй половины XIX в / А.Т.Ягодовская // Типология русского реализма второй половины XIX века. М.: Наука, 1998. С. 65 - 95.

317. Яркова, А.В. Книга Б.К.Зайцева «жизнь Тургенева»: особенности поэтики / А.В.Яркова // Проблемы изучения жизни и творчества Б.К.Зайцева. Калуга: Гриф, 2000. - С. 76 - 79.

318. Яркова, А.В. И.С.Тургенев в творческом сознании Б.К.Зайцева: автореф. дис. . канд. филол. наук. СПб., 1999. - 22 с.

319. Яркова А.В. Жанровое своеобразие творчества Б.К.Зайцева 1922 1972 годов. Литературно-критические и художественно-документальные жанры. Монография / А.В.Яркова. — СПб.: Изд-во ЛГОУ им. А.С.Пушкина, 2002. - 211 с.