Усадьба в русской литературе

Жеребкова, Елена Владимировна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Усадьба в русской литературе

Год: 2012
Автор научной работы: Жеребкова, Елена Владимировна
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Санкт-Петербург
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Диссертация по филологии на тему 'Усадьба в русской литературе'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Усадьба в русской литературе"

Санкт-Петербургский государственный университет филологический факультет кафедра истории русской литературы

На правах рукописи 005050851

Жеребкова Елена Владимировна

Усадьба в русской литературе (П половина ХУ1П — I половина XIX вв.)

10.01.01 Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

21 ПАР 2013

Санкт-Петербург 2013

005050851

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы филологического факультета федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Санкт-Петербургский государственный университет»

Научный руководитель: Бухаркин Петр Евгеньевич

доктор филологических наук, профессор (Санкт-Петербургский государственный

Официальные оппоненты: Успенская Анна Викторовна

доктор филологических наук, профессор (Санкт-Петербургский Гуманитарный

университет профсоюзов) Веселова Александра Юрьевна кандидат филологических наук, научный сотрудник Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом)

Ведущая организация: Российский государственный педагогический

университет им. А. И. Герцена

Защита состоится «у&Р»<р£.£рси)А2013 года в

часов на заседании

совета Д 212.232.26 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11, филологический факультет, ауд.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7/9.

Автореферат разослан «¿У» ЛИЁа&Л 2013г.

Ученый секретарь

диссертационного совета /?//

кандидат филологических наук, доцент Д. Титаренко

Общая характеристика работы

Данное диссертационное сочинение представляет собой предпринятое в литературоведческом ключе (в противовес распространенному ранее культурологическому подходу) и осуществленное в русле современных тенденций литературоведения исследование проблемы соотношения литературы и действительности на примере отдельной темы — темы усадьбы. В центре работы оказываются художественные средства, которыми писатели обозначенной эпохи стремились запечатлеть жизнь в своих произведениях, и то, как эти средства развивались со временем в зависимости от личной интенции автора, от литературного направления и от предписанных этим литературным направлением правил. Выбор дворянской усадьбы в качестве объекта исследования обусловлен исторической замкнутостью этого явления русской культурной жизни: это ограниченный отрезок действительности в ограниченном числе произведений, что позволяет надеяться на более или менее законченный обзор проблемы. Однако тот факт, что для диссертационной работы даже этот ограниченный круг произведений оказывается достаточно широким, привел к необходимости сократить период исследования до нескольких десятилетий, на которые пришлись зарождение и первые этапы развития темы усадьбы в русской литературе. При этом представляется обоснованным предположение о том, что исследование развития отдельной темы в ограниченном пространстве художественных текстов может способствовать решению проблемы развития тематического комплекса (отражение действительности) в национальной литературе в целом.

Актуальность исследования заключается в том, что, несмотря на

наличие большого количества исследований на тему усадьбы в русской

литературе, интерес к которой заметно усилился в течение последних

десятилетий и по-прежнему нарастает, большинство из них имеет явно

культурологический характер и не затрагивает непосредственно фактуру художественного текста. Таким образом, в ряде случаев исследователь не идет дальше констатации простого факта: в произведении содержится описание усадьбы или того или иного ее элемента. Механизм взаимодействия реалии и художественного текста оказывается при этом не выявленным, а значит, в предлагаемой филологической плоскости (методы описания усадьбы в художественной литературе и их эволюция) вопрос вряд ли можно считать решенным.

В связи с этим цель диссертации — исследовать принципы описания усадьбы в русской литературе второй половины XVIII - первой половины XIX вв. и выявить соответствующие им художественные методы писателей этого периода.

Достижение указанной цели предполагало решение ряда теоретических и практических задач: 1) выявить и обосновать хронологические рамки исследования; 2) выявить список наиболее значимых с точки зрения проблематики работы жанров, авторов и их произведений в рамках выбранного периода литературы; 3) выявить и проанализировать культурно-исторические факторы, влияющие на особенности художественных методов этих авторов; 4) осуществить максимально глубокий литературоведческий анализ выделенных художественных текстов в свете обозначенной в диссертационном сочинении проблемы; 5) дать литературоведческий анализ описываемых в работе художественных процессов.

Объектом исследования настоящей диссертации является развитие усадебной тематики в русской литературе от ее внетекстового присутствия в художественном произведении до прямо явленного описания, наделенного значимыми в рамках того или иного текста художественными функциями.

Предметом исследования являются художественные методы, с помощью которых авторы смогли с разной степенью достоверности описать усадебное пространство в своих произведениях.

Материалом исследования стали литературные произведения, соотносящиеся с темой диссертации, а также публицистика, переписка, воспоминания, так или иначе подтверждающие или опровергающие связь художественного текста и внетекстовой действительности, то есть выявляющие референциальные связи литературы и реальности. В той или иной степени в диссертационном сочинении задействованы тексты А. Д. Кантемира, А. П. Сумарокова, Д. И. Фонвизина, М. М. Хераскова, Н. М. Карамзина, Г. Р. Державина, М. Н. Муравьева, И. И. Дмитриева, А. Т. Болотова, А. Н. Радищева, П. Ю. Львова, Ф. А. Эмина, Н. Ф. Эмина, К. Н. Батюшкова, П. А. Вяземского, Н. И. Гнедича, В. В. Капниста, А. С. Пушкина и др.

Метод работы, основанный прежде всего на традиционном филологическом анализе избранного корпуса текстов, был дополнен контекстологическим, мотивно-семантическим, историко-литературным, а также лингвистическим методами. Определенным методологическим новшеством можно считать применение метода деконструкции к творчеству писателей XVIII века, в частности, Г. Р. Державина.

Научная новизна исследования заключается в том, что в нем, как представляется, впервые ставится вопрос о непосредственно текстовых механизмах описания усадьбы в художественной литературе и о том, что от эпохи к эпохе и от автора к автору эти механизмы претерпевали определенные изменения. Кроме того, впервые для решения указанных задач привлекаются элементы лингвистического анализа, в частности, делается попытка построения системы лексико-семантических полей, составляющих основу описания усадьбы в литературном тексте.

Положения, выносимые на защиту: 1. В XVIII веке, в период активной рецепции античности отечественной культурой, произведения греческих и римских авторов представляли собой для русских поэтов свод разнообразных рекомендаций и правил для

стихосложения, при этом творчество понималось как подражание непревзойденным образцам. В этих условиях усадебное пространство изображалось русскими литераторами в рамках наиболее подходящего жанра — идиллии и с помощью заготовленных для этого культурой методов (за счет использования идиллических шаблонов). Параллельно возникала и развивалась культура комментариев, призванных облегчить восприятие читателем аллегоричных текстов, как переводных, так и оригинальных.

2. В период глубокой перестройки литературной культуры, когда готовое слово постепенно уступает место неготовому, характер комментариев меняется: наряду с текстологическими и культурными, возникают комментарии, связанные с поэтической референцией. Примером того, как комментарии меняют референциальную функцию произведения, осложняя его контекст, но не затрагивая структуру, служит поэзия Н. М. Карамзина: в своих комментариях, авторских отступлениях, переписке автор указывает на то, что сельская жизнь, шаблонно изображенная в его стихотворениях, имеет непосредственную связь с действительностью (за пределами художественного текста Н. М. Карамзин, в частности, уточняет, где и когда лично наблюдал описываемый пейзаж и т. п.). Комментарии, а также воспроизводимый по переписке и воспоминаниям современников контекст выводят произведение за пределы художественной абстракции в жизненную конкретику.

3. Другим явлением, открывающим миметические способности литературы, оказывается привлечение в произведение, не относящееся к роману-путешествию, отдельных элементов этого жанра. Вкупе с элементами, характерными для эпистолярных текстов, которые так же, как и тексты путешествий, имеют ярко выраженную документальную направленность, мотив путешествия придает пространству произведения большую художественную достоверность.

4. Изменение референциальной функции художественного текста является свидетельством начинающегося в русской литературе конца XVIII века перехода от эпохи готового слова к неготовому. Ярким примером того, как этот процесс затрагивает литературное произведение, является повесть Н. М. Карамзина «Бедная Лиза», анализ которой предпринят в диссертационном сочинении в рамках рассмотрения одной из основных для идиллической и усадебной топики оппозиции деревня — город.

5. Конкретизация текстовой референции может быть результатом работы автора над окружением текста, во-первых, и над его структурой, во-вторых. Различные методы такой работы демонстрируют Н. М. Карамзин и Г. Р. Державин, каждый по-своему используя традиционный набор идиллических шаблонов в своей художественной мастерской. При этом Н. М. Карамзин берет типичные идиллические формулы и наполняет их иногда новым, но чаще знакомым содержанием, дробит их, распространяя более частными клише. В результате получается нечто вроде идиллического образа. Г. Р. Державин преодолевает смысловую инерцию идиллических элементов в своей поэзии, сочетая маркированные элементы пастушеской идиллии с откровенными прозаизмами, а также используя прием контраста, который распространяется на две соседние строфы, первая из которых, наполненная бытовым содержанием и прозаизмами, невольно задает восприятие второй, написанной в духе буколик. Это значительно изменяет эффект, производимый на читателя второй, клишированной, строфой, снижает ее изначальную поэтичность.

уровнях текста (фразеологическом, лексическом, стилистическом, структурном, а также на уровне персонажей) снимается оппозиция деревня — город. При этом идиллическое описание села и сельской жизни остается. Однако по завершении глобальной работы с организующими оппозицию тематическими комплексами, выполненной . с помощью различных художественных приемов и методов (будь то сравнение, параллелизм или расширение семантического поля клишированного слова), оно переходит в новое качество. Теперь идиллическое описание деревни само становится художественным приемом.

Теоретическая значимость работы обусловлена тем, что методика анализа темы усадьбы может быть применена при изучении других тематических комплексов в русской литературе различных периодов с точки зрения референциальной функции текстов. Кроме того, выводы, сделанные в данном исследовании, могут найти применение в концепциях, нацеленных на выявление общих принципов развития литературы.

Практическая значимость работы заключается в том, что основные результаты исследования могут быть использованы в вузовской системе преподавания в качестве материала для составления учебных программ, пособий, лекционных курсов и спецкурсов по истории русской литературы и теории литературы.

Апробация результатов исследования. Основные положения и результаты исследования нашли отражение в пяти опубликованных работах и были представлены в докладах на следующих конференциях: XXXIV Международная филологическая конференция (Санкт-Петербург, март 2005 г.), I научная конференция сотрудников и слушателей Центра повышения квалификации по филологии и лингвострановедению (Санкт-Петербург, декабрь 2005 г.), XXXV Международная филологическая конференция (Санкт-Петербург, март 2006 г.), XXXVI Международная филологическая конференция (Санкт-Петербург, март 2007 г.), Х1Л

. Международная филологическая конференция (Санкт-Петербург, март 2012 г.).

Что касается структуры диссертационного сочинения, то оно состоит из введения, предисловия, пяти глав, заключения и библиографического списка из 187 наименований. Объем диссертационного сочинения составляет 247 страниц.

Основное содержание работы

Диссертационное исследование открывается введением, в котором обосновывается актуальность избранной темы и степень научной новизны работы, определяются объект, предмет, цели, задачи и методология исследования. В нем же обозначаются выносимые на защиту положения, отмечаются теоретическая и практическая значимость диссертационного сочинения, сообщаются сведения об апробации результатов исследования и кратко описывается его структура.

В последующем за этим предисловии акцент сделан на сугубо литературоведческий характер исследования в противовес большому числу посвященных теме русской усадьбы работ культурологической направленности. Также в предисловии обозначен основной пафос работы, который заключается в исследовании принципов изображения усадебного пространства в русской литературе именно с точки зрения миметических особенностей рассматриваемых произведений, то есть с точки зрения того, каким образом и в какой степени литература оказывается способной копировать действительность.

Содержательная часть диссертационного исследования состоит из пяти

глав. В первой главе — «Историография вопроса» — прослеживаются

основные этапы истории описания русской усадьбы и анализируются

наиболее удачные попытки изучения ее феномена. Материал, изложенный в

этой главе, позволяет прийти к выводу, что при всей разнородности рассматриваемого материала, как в жанровом плане, так и в плане времени создания, доминантными в большинстве описаний и исследований все же остаются культурологический и краеведческий аспекты. Это в очередной раз дает возможность подчеркнуть необходимость именно филологического исследования обозначенной проблематики, которое и содержится в следующих главах работы.

Вторая глава («Зарождение усадебной темы в русской литературе XVIII века (50-60-е гг.)») посвящена возникновению темы усадьбы в русской литературе XVIII века и его историческим предпосылкам. Как факт культуры усадьбы возникли в результате реформ Петра I, однако вплоть до 70-х гг. XVIII века служилые дворяне нечасто бывали в своих поместьях, роль которых в их жизни была невелика и зачастую сводилась к наименованию в перечне недвижимого имущества. Незначительное место загородного имения в культурной жизни общества этого периода нашло свое отражение в сатирическом творчестве А. Д. Кантемира 30-х годов, в комедиях Д. И. Фонвизина («Бригадир» и «Недоросль»), А. П. Сумарокова («Лихоимец», «Ядовитый», «Рогоносец по воображению», «Вздорщица»), в прозаических текстах А. Н. Радищева. В произведениях этих авторов усадьба возникает всего лишь как популярный вид собственности. То же самое можно сказать и про поэзию этого периода, в частности, стихотворения М. М. Хераскова и поэтов его круга — А. А. Ржевского, И. Ф. Богдановича, В. Г. Рубана, печатавшихся в журналах «Полезное увеселение» (17601762 гг.), «Свободные часы» (1763 г.), «Невинное упражнение» (1763 г.), «Доброе намерение» (1764 г.). Их стихотворения, хотя и посвящены сельской жизни, сколь-нибудь подробных описаний усадебного пространства не содержат.

Поскольку в 50-60-е годы XVIII столетия усадьба в классическом ее

понимании только возникает в России, очевидно, что до этого времени

проблема референциальной по отношению к ней функции художественного текста, в общем, не стоит, а потому именно данным периодом обозначена нижняя временная граница исследования. Вместе с тем оказывается симптоматичным тот факт, что в литературе указанного периода (в целом «неусадебной» тематики) начинают пробиваться первые «протоусадебные» фрагменты, мотивы и микротемы.

Ситуация изменилась после издания Манифеста о вольности дворянства 1762 года и грамоты 1785 года. Согласно этим документам, дворяне получали право служить или не служить по своему выбору. К тому же подтверждались все их права на наследственные и приобретенные имения, а также право передачи этих имений по наследству. С этого времени строительство богатых дворянских усадеб принимает широкий размах, а усадебное пространство, найдя воплощение в популярном в то время, но до предела клишированном жанре идиллии, становится одним из основных фонов для развития действия в художественной литературе. Апогей этого процесса приходится на 90-е годы, когда в провинции формируется довольно развитая культурная жизнь, а сельские усадьбы привлекают цвет интеллигенции того времени. Хронологически этот период совпадает с расцветом сентиментализма и, главное, — с начинающимся в конце XVIII столетия литературным процессом, обозначенным как переход от культуры готового слова к культуре неготового слова, и значит, есть все основания предполагать, что именно с этого времени можно говорить о теме усадьбы в интересующей нас плоскости мимесиса. Подтверждение данного предположения раскрывается в третьей главе — «Усадебное пространство в творчестве писателей конца XVIII - начала XIX вв.», посвященной творчеству таких корифеев, как Н. М. Карамзин, М. Н. Муравьев и Г. Р. Державин.

Третья глава подразделяется на четыре части. В первой («Авторский комментарий и проблема поэтической референции») речь идет о

трансформации роли и функции авторского комментария к художественному тексту в ходе становления культуры неготового слова. Культура комментариев в XVIII веке была достаточно развита: наплыв мифологических сюжетов и героев в литературу и аллегоричность текстов этой эпохи привели к необходимости комментировать вначале переводы, поясняя непонятные реалии античного мира, а затем и оригинальные тексты, в которых мелькали все те же имена и названия. Однако постепенно характер комментариев меняется. Наряду с текстологическими и культурными комментариями возникают комментарии, связанные с поэтической референцией. Например, к некоторым своим стихотворениям Н. М. Карамзин дает пояснения, указывающие на то, что изображаемый в них лирический пейзаж является личным его наблюдением (в частности, указываются время и место созерцания). Таким образом, в шаблонный идиллический мир (поющий соловей, мирт, журчащий ручей, зеленый луг, роза, зефир) вторгается реальное авторское наблюдение, действительность. Причем условность пейзажа в целом заставляет Н. М. Карамзина специально оговорить то, что часть этого пейзажа — его собственное наблюдение. Иначе вряд ли «запрограммированный» на условное восприятие читатель отметил бы его чуткость в созерцании природы: он принял бы лирический пейзаж за очередное общее место. Однако действительность не является частью художественного пространства самого текста. В стихотворении она проявляется лишь в комментариях, в прозаическом тексте — в авторском отступлении, всегда у Н, М. Карамзина маркированном. Связь (или ее отсутствие) с внетекстовой реальностью можно лишь реконструировать, опираясь на какие-то внешние по отношению к произведению данные. Эта дешифровка может производиться по-разному, в первую очередь, посредством изучения переписки. Но отличный результат также дает изучение жизни, традиций того или иного имения. Например, смысл напечатанной в «Аглае» необычной повести «Дремучий лес. Сказка для

детей» с подзаголовком «Сочиненная в один день на следующие заданные слова» прояснился после того, как Ю. М. Лотман, 3. Г. Минц и С. Г. Барсуков обнаружили в Исторической библиотеке в Москве единственный сохранившийся экземпляр брошюры «Les amusemens de Znamenskoé. Lisez-le, ne lisez pas» 1794 года, в которой были описаны на французском языке игры, скрашивавшие летом 1794 года досуг обитателей Знаменского — Н. И. Плещеевой, самого H. М. Карамзина и их гостей. Среди этих игр — сочинение рассказов, в которых надо было употребить заданные слова. Повесть «Дремучий лес. Сказка для детей» была составлена на цепочку слов «философ — Знаменское — Мискетти — Москва — трубка — куртка — корабль ■— бумага — пруд — Мишель — поле». Таким образом, комментарии и, конечно, контекст (брошюра с описанием игр) и выводят текст повести за пределы художественной абстракции.

Во второй части третьей главы («Мотив путешествия в малых жанрах сентиментальной литературы, его роль в освоении художественного пространства») на примере текстов H. М. Карамзина и M. Н. Муравьева показано, каким образом жестко зафиксированные каноны идиллического изображения сельской жизни начинают постепенно «расшатываться» при актуализации темы или мотива путешествия — свободного перемещения героя в пространстве. В центре раздела — своеобразная эпистолярная трилогия M. Н. Муравьева «Эмилиевы письма», «Обитатель предместия» и «Берновские письма», представляющая наибольший интерес в рамках проблематики описания усадебного пространства и роли жанра сентиментального путешествия в его становлении. Уже сам по себе эпистолярный жанр подразумевает восприятие содержащихся в произведении описаний как относительно достоверных, в частности, благодаря конкретным датам и географическим названиям. Подобно комментариям H. М. Карамзина, эти «внетекстовые» элементы прямо явлены в произведениях M. Н. Муравьева в виде заголовков и дают

читателю возможность мысленно сопутствовать автору по вполне определенному временному и пространственному маршруту, пунктами которого являются реальные усадьбы, до сих пор сохранившиеся. Например, в Берново уцелел и господский дом — каменный двухэтажный особняк с мезонином и колоннами по фасаду, и расположенная через дорогу от усадебного комплекса на берегу реки Тьмы старинная церковь Успения Божьей Матери, и обширный парк с симметрично расположенными аллеями, круглым прудом в центре и живописными холмами с названиями «Парнас» и «Зверинец». Примечательно, что эти и другие элементы действительности вводятся в текст произведения там, где есть какое-либо передвижение по художественному пространству, соответствующим образом маркированное (глаголами движения), то есть, где совершается пусть недалекое и непродолжительное, но путешествие. Именно жанр путешествия оправдывает точные географические названия, точные расстояния между населенными пунктами и даже достаточно точные описания, содержащиеся в трилогии. Благодаря мотиву путешествия, текст, откровенно дескриптивный, за счет уже сложившейся традиции описания пространства, перенятой из путевых заметок, в значительной степени обогащается в плане изображения окружающей действительности, а в арсенале автора приумножается число направленных на это изображение художественных средств. Примечательно, что «художественный документализм» описания сопутствует исключительно тем фрагментам, где есть путешествие или намек на него. Как только повествователь или даже его взгляд останавливается, «замирает» и картинка, которая туг же начинает утопать в идиллических клише и шаблонах.

В этой же части рассматриваются «приютинские» тексты Н. И. Гнедича и К. Н. Батюшкова, посвященные усадьбе А. Н. Оленина Приютино, жизни ее хозяев и гостей, а также стихотворение В. В. Капниста «Обуховка». Однако, как показывает анализ, направленный на выявление в данных произведениях традиционных и новаторских элементов, «память»

идиллического жанра довлеет над творчеством поэтов предпушкинской поры, и даже мелькающие в их стихах нестандартные детали, метафоры и мотивы, пополняя набор допустимых жанром поэтических средств, почти мгновенно начинают клишироваться при дальнейшем воспроизведении в последующих текстах.

Третья часть главы («Бедная Лиза» Карамзина: на пути к эпохе неготового слова») посвящена повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» — произведению, исключительно важному с точки зрения работы писателя с литературным контекстом, а также в рамках рассмотрения одной из основных для идиллической и, в частности, усадебной, топики оппозиции деревня — город. Кроме того, анализ повести имеет прямое отношение к актуальной для данного исследования теме перехода в литературе от готового слова к неготовому. С целью охарактеризовать своеобразие художественной манеры Н. М. Карамзина повесть дана на фоне той литературы, в контексте которой он воспринимается реформатором. А именно — на фоне сентиментальных романов XVIII столетия, которые стали необходимым субстратом для появления новелл Н. М. Карамзина.

Анализ некоторых романов, написанных в последней четверти XVIII века или чуть ранее, таких, как «Награжденная постоянность, или Приключения Лизарка и Сарманды» и «Письма Эрнеста и Доравры» Ф. А. Эмина, «Роза. Полусправедливая оригинальная повесть» и «Игра судьбы» Н. Ф. Эмина и «Российская Памела, или История Марии, добродетельной поселянки» П. Ю. Львова, позволяет сделать вывод, что в русской литературе до «Бедной Лизы», включая ранние произведения самого Н. М. Карамзина, существовали определенные каноны, по которым создавались сентиментальные повести и романы. Это проявлялось, прежде всего, в структуре текстов данной эпохи в виде переходящих из романа в роман формул, придававших этим произведениям сходство на самых разных уровнях, начиная с сюжета и заканчивая словесным описанием того или

иного персонажа. В повести «Бедная Лиза» Н. М. Карамзин последовательно расшатывает эту общепринятую схему. Причем не уничтожает ее, не отказывается от нее категорически, а именно расшатывает с принятием одних элементов и изменением или перестановкой других и одновременным внесением в каждый сохраненный элемент чужой схемы чего-то нового.

Так, например, Н. М. Карамзин, опираясь на сложившуюся к концу XVIII века традицию романного творчества, значительно сокращает объем произведения, создаваемый в основном за счет уже давно известных читателям характеристик персонажей и развернутых монологов, круг тем которых был, как известно, весьма и весьма ограничен. Опыт литературных предшественников дал Карамзину возможность использовать их труды в качестве развернутого комментария к своим крошечным повестям и, к примеру, отказаться от многословного описания внешности героини, рассеять в тексте лишь скудные намеки на ее «нежную молодость» и «редкую красоту». При наличии сформировавшегося типажа описание героини становилось бессмысленным, поскольку ее образ присутствовал в сознании читателя «по умолчанию». Определенные изменения вносит Н. М. Карамзин и в достаточно жесткую систему сентиментальных персонажей, сокращая их общее число и усложняя характеры Эраста и Лизы. Нарушается в повести и традиционная сюжетная схема произведения: встреча — влюбленность — возникновение (как правило) какого-то препятствия (чаще всего в виде материального или социального неравенства и необходимости покориться родителям, которые желают для своих детей более достойной их происхождения и социального статуса партии) — попытка противостояния — преодоление препятствия и счастливый брак или непреодоление препятствия, покорность судьбе, гибель обоих. В результате из-под пера Н. М. Карамзина выходит новаторское произведение, только на первый взгляд напоминающее беллетристические тексты его современников, а освоенная им игра с сентименталистскими клише и шаблонами становится

одним из основных художественных приемов писателя, активно используемых им, в том числе, и в работе над описанием сельского пространства, что показано в четвертой части главы — «Изображение сельской жизни у Н. М. Карамзина и Г. Р. Державина: традиции и новаторство».

Этот фрагмент посвящен рассмотрению традиционных и новаторских методов в изображении непосредственно сельской жизни в произведениях Н. М. Карамзина и Г. Р. Державина. Основной принцип работы с идиллическим дискурсом у Н. М. Карамзина, показанный на примере его повести «Деревня», заключается в первую очередь в дроблении традиционных идиллических формул, некотором перераспределении их составляющих, а также в распространении этих формул более частными клише. В результате тонкой работы над композицией повести все названные в ее начале важные для лирического героя элементы идиллического мира — сельские тени, густые рощи, душистые луга и поля, реки и ручейки и т.п. — повторяются по мере развития текста. При этом они обрастают подробностями, детализируются, как бы «дробят» повествование, замедляют его, а также сопровождаются размышлениями автора. Итогом кропотливой работы Карамзина над текстом, при сохранении условности каждого клише в отдельности, становится нечто вроде идиллического образа, несущего достаточно сложную, вполне достоверную авторскую эмоцию. Тем не менее, сами формулы при этом не теряют своей условности. Это более подвижно, более психологически точно, но никак не более достоверно в плане описания пейзажа. Иными словами, основное внимание Н. М. Карамзина направлено на план содержания, а план выражения, несмотря на значительное усложнение и детализацию, остается прежним: это все тот же набор привычных идиллических формул — пусть и разной степени подробности.

Иначе складывается работа с идиллическими формулами в произведениях Г. Р, Державина, который возрождает первоначальную

живость восприятия уже окостеневших идиллических клише и затертых формул путем внедрения в их состав мотивов и тем иного, сниженного стиля. Это и разговорная лексика, описывающая прозаический быт усадебного жителя, и далеко не возвышенные реалии деревенской жизни, и т.д. Окостенение формулы сродни процессу опрощения метафоры. То есть затертое выражение не привлекает внимания к своей внутренней форме. При слове роща, например, возникают скорее не ландшафтные, а исключительно художественные ассоциации. Державин же возрождает свежесть восприятия этих формул. Так, например, рыбалка в его тексте, помещенная в один ряд с охотой на дичь и травлей зайцев, снова предстает как целенаправленное ужение рыбы, а не как общее место идиллии. Звук пастушеского рога в контексте токованья тетеревов, пения бекасов, мычания коров и ржания лошадей также утрачивает буколические ассоциации и начинает восприниматься читателем как один из звуков в общей деревенской какофонии. Сочетание маркированных элементов пастушеской идиллии с откровенным прозаизмом не возвышает последний, а принижает первые, лишая их привычной поэтичности. Другим способом является прием контраста, который распространяется на две соседние строфы, первая из которых, наполненная бытовым содержанием и прозаизмами, невольно задает восприятие второй, написанной как раз вполне в духе буколик. Это значительно изменяет эффект, производимый на читателя второй, клишированной, строфой, снижает ее изначальную поэтичность.

Каждый по-своему преображая идиллический жанр, и Н. М. Карамзин, и М. Н. Муравьев, и Г. Р. Державин обеспечили преемственность литературных поколений, взяв лучшее от своих предшественников и подготовив почву для новых поэтических титанов, в первую очередь — для величайшего наследника литературы XVIII века А. С. Пушкина. Развитию усадебной топики в его поэзии посвящена четвертая глава диссертации («Усадебная топика в поэзии А. С. Пушкина»). В центре главы —

проблематика, связанная с одной из наиболее традиционных и устойчивых оппозиций в русской литературе еще со времен сентиментализма — оппозицией деревня — город. Противопоставление этих двух пространств и стилей жизни, им свойственных, нашло свое отражение в творчестве наиболее значительных писателей. А. С. Пушкин также не стал здесь исключением, но, как и в случае с другими унаследованными им от литературы XVIII века тематическими комплексами, он качественно изменил характер указанной оппозиции. Это было обусловлено различными причинами, однако одной из основных предпосылок стал медленный, но глубокий перелом в литературной культуре начала XIX века, связанный с переходом от готового слова к неготовому и нашедший свое воплощение в творчестве великого поэта.

Через анализ распределения в пушкинской лирике мотивов лени и скуки (традиционно связанных с деревней и с городом соответственно), а также их слов-спутников в главе показано, каким образом, благодаря постепенному снятию их противопоставления, в художественной системе А. С. Пушкина сглаживается и оппозиция деревня — город. В ранней поэзии А. С. Пушкина очевидно, во-первых, наличие вокруг членов оппозиции скука— лень ярко выраженных семантических полей, четких смысловых блоков со схожим, а зачастую одинаковым лексическим наполнением; во-вторых, — их явное противопоставление (ряд понятий-спутников антонимичны). В аспекте смысла, плана содержания здесь проявляется типичная для поэзии и XVIII, и начала XIX веков идея — противопоставление уединенной и мирной жизни в аскетичной глуши пустой и напыщенной жизни в роскошных городских залах. В плане выражения здесь можно видеть следование традициям «готового слова», когда относительно ограниченный набор литературных клише подбирается в зависимости от замысла.

Однако в процессе творческого взросления А. С. Пушкин постепенно преодолевает рамки культуры готового слова, которые не могут не препятствовать его литературным исканиям. Примерно с 20-х годов в поэзии А. С. Пушкина начинают отчетливо нарушаться отмеченные принципы. В его произведениях происходит смешение понятий, образующих два выделенных смысловых блока, то есть описание одного и того же поэтического пространства или одного и того же явления художественного мира составляется как из слов, ранее образовывавших поэтический синонимический ряд к «скуке», так и из слов — спутников «лени». Граница между некогда разделенными по сфере употребления понятиями стирается.

Таким образом, можно заключить, что, меняя полярность элементов четко разграниченных литературной традицией миров, причудливо сочетая их или, наоборот, сталкивая, А. С. Пушкин постепенно преодолевает инерцию «готового слова», что в конечном итоге приводит к созданию им в 1830-х годах стихотворений, свободных от принадлежности к тому или иному жанровому стереотипу. Если раньше понятия, обозначавшие то или иное художественное пространство, находились в связях, подобных связям сцепленных наследственных признаков в генетике, — один неизменно привлекал за собой в поэтический мир неразлучных своих спутников, то теперь, вырвавшись из узких рамок смысловых блоков, эти понятия получили возможность в самых различных свободных сочетаниях образовывать бесконечное множество художественных контекстов. Смазывая традиционные оппозиции внутри одного стилистического пространства, Пушкин постепенно лишает слово свойственных ему жанровых коннотаций. А избавляясь от жанровых коннотаций, это слово постепенно начинает сливаться с реальностью и обозначать вещный мир.

Дальнейшее исследование этого процесса на примере романа «Евгений Онегин» содержится в пятой главе диссертации — «Слово vers реальность: «Евгений Онегин» А. С. Пушкина». Анализ текста романа с указанной

точки зрения демонстрирует, что затронутые противопоставления ()деревня— город, скука — лень) последовательно снимаются на разных уровнях текста: фразеологическом (смешение слов-спутников), лексическом (наполнение слов-спутников новыми смысловыми оттенками), стилистическом (нивелирование стилистических различий в описании «высокого» идиллического пейзажа и «низкой» городской повседневности), структурном (параллели и аналогии), а также на уровне персонажей романа. По завершении глобальной работы А. С. Пушкина с организующими оппозицию тематическими комплексами, выполненной с помощью различных художественных приемов и методов (будь то сравнение, параллелизм или расширение семантического поля клишированного слова), идиллическое описание деревни в творчестве поэта переходит в новое качество. Теперь оно само становится художественным приемом. Снятие оппозиции, фактически, уничтожило идиллию как жанр и как строго декретированный стиль, обязательный для описания деревни, деревенской жизни, деревенской природы, оставив за ней подчиненную функцию авторского приема. Теперь не писатель подчиняется идиллии, подбирая знакомые обороты, — теперь идиллия подчиняется замыслу писателя, который волен стандартные клише, маркированную стилистику использовать по своему разумению, будь то характеристика персонажа (Ленский, Татьяна), отсылка (вполне в духе постмодерна) к авторам и эпохам, для которых идиллия или близкая ей стилистика была не игрой, а сводом обязательных к исполнению законов (П. А. Вяземский, Н. И. Гнедич) или намеренное создание контраста с другой стилистической тональностью.

В Заключении диссертационного сочинения суммируются выводы, сделанные по отдельным главам, подводятся общие итоги работы, а также обозначаются возможные перспективы дальнейшего исследования темы.

Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях:

Публикации в изданиях, включенных в Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, рекомендованный ВАК:

1. Жеребкова Б, В, Городская скука и деревенская лень в поэзии А. С. Пушкина // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9. 2012. Вып. 3. С. 37-43.

2. Жеребкова Е. В. Труд немецкого слависта глазами русского читателя // Русская литература. 2006. №1. С. 287-292.

Другие публикации:

3. Жеребкова Е. В. «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина и проблемы наррации в русской прозе последней четверти XVIII века // Материалы I научной конференции сотрудников и слушателей Центра повышения квалификации по филологии и лингвострановедению. С.-Петербург. 13 декабря 2005 г. СПб., 2006. — 104 с. С. 74-81.

4. Жеребкова Е. В. Изображение усадьбы в русской литературе XVIII века. Новаторство Г. Р. Державина // Материалы XXXV Международной филологической конференции. История русской литературы. Сборник памяти профессора А. Б. Муратова. 13-18 марта 2006 г. СПб., 2006 г. — 220 с. С. 46-53.

5. Жеребкова Е. В. «Евгений Онегин» на фоне усадебной темы в русской литературе XVIII века // Литературная культура XVIII века: Материалы XXXVI Международной филологической конференции. СПб., 2007 г. — 208 с. С. 152-161.

Жеребкова Елена Владимировна

Усадьба в русской литературе (II половина XVIII -1 половина XIX вв.)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Подписано в печать_

Тираж 100 экз. Отдел новых учебных технологий СПбГУ 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д.11

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Жеребкова, Елена Владимировна

Введение.

Предисловие.

Глава I. Историография вопроса.

Глава П. Зарождение усадебной темы в русской литературе XVIII века (50-60-е гг.).

Глава III. Усадебное пространство в творчестве писателей конца XVIII - начала XIX вв. 65 Авторский комментарий и проблема поэтической референции.

Мотив путешествия в мшых жанрах сентиментальной литературы, его роль в освоении художественного пространства.

Бедная Лиза» Н. М. Карамзина: на пути к эпохе неготового слова.

Изображение сельской жизни у Н. М. Карамзина и Г. Р. Державина: традиции и новаторство.

Глава IV. Усадебная топика в поэзии А. С. Пушкина.

Глава V. Слово vers реальность: «Евгений Онегин» А. С. Пушкина.

Введение диссертации2012 год, автореферат по филологии, Жеребкова, Елена Владимировна

Тема диссертационного сочинения сформулирована следующим образом: «Усадьба в русской литературе (вторая половина XVIII - первая половина XIX вв.)».

Общая характеристика диссертации

Данное исследование является попыткой в литературоведческом ключе (в противовес распространенному ранее культурологическому подходу) рассмотреть проблему соотношения литературы и действительности на примере отдельной темы — темы усадьбы. В центре работы оказываются художественные средства, которыми писатели обозначенной эпохи стремились запечатлеть жизнь в своих произведениях, и то, как эти средства развивались со временем в зависимости от личной интенции автора, от литературного направления и от предписанных этим литературным направлением правил. Выбор дворянской усадьбы в качестве объекта исследования обусловлен исторической замкнутостью этого явления русской культурной жизни: это ограниченный отрезок действительности в ограниченном числе произведений, что позволяет надеяться на более или менее законченный обзор проблемы. Однако тот факт, что для диссертационной работы даже этот ограниченный круг произведений оказывается достаточно широким, обусловил необходимость сократить период исследования до нескольких десятилетий, на которые пришлись зарождение и первые этапы развития темы усадьбы в русской литературе. При этом представляется обоснованным предположение о том, что исследование развития отдельной темы в ограниченном пространстве художественных текстов может способствовать решению проблемы развития тематического комплекса (отражение действительности) в национальной литературе в целом.

Актуальность исследования

Несмотря на наличие большого количества работ на тему усадьбы в русской литературе, интерес к которой заметно усилился в течение последних десятилетий и по-прежнему нарастает, большинство из них имеет явно культурологический характер и не затрагивает непосредственно фактуру художественного текста. Таким образом, в ряде случаев исследователь не идет дальше констатации простого факта: в произведении содержится описание усадьбы или того или иного ее элемента. Механизм взаимодействия реалии и художественного текста оказывается при этом не выявленным, а значит, в предлагаемой плоскости (методы описания усадьбы в художественной литературе и их эволюция) вопрос вряд ли можно считать решенным.

Достижение указанной цели предполагало решение ряда теоретических и практических задач: I) выявить и обосновать хронологические рамки исследования; 2) выявить список наиболее значимых с точки зрения проблематики работы жанров, авторов и их произведений в рамках выбранного периода литературы; 3) выявить и проанализировать культурно-исторические факторы, влияющие на особенности художественных методов этих авторов; 4) осуществить максимально глубокий литературоведческий анализ выделенных художественных текстов в свете обозначенной в диссертационном сочинении проблемы; 5) дать хотя бы беглый и предварительный литературоведческий анализ описываемых в работе художественных процессов.

Положения, выносимые на защиту:

1. В XVIII веке, в период активной рецепции античности отечественной культурой, произведения греческих и римских авторов представляли собой для русских поэтов свод разнообразных рекомендаций и правил для 5 стихосложения, при этом творчество понималось как подражание непревзойденным образцам. В этих условиях усадебное пространство изображалось русскими литераторами в рамках наиболее подходящего жанра — идиллии и с помощью заготовленных для этого культурой методов (за счет использования идиллических шаблонов). Параллельно возникала и развивалась культура комментариев, призванных облегчить восприятие читателем аллегоричных текстов, как переводных, так и оригинальных.

4. Изменение референциальной функции художественного текста является свидетельством начинающегося в русской литературе конца XVIII 6 века перехода от эпохи готового слова к неготовому. Ярким примером того, как этот процесс затрагивает литературное произведение, является повесть Н. М. Карамзина «Бедная Лиза», анализ которой предпринят в диссертационном сочинении в рамках рассмотрения одной из основных для идиллической и усадебной топики оппозиций — оппозиции деревня — город.

6. Следующим этапом в рассмотрении усадебной топики в русской литературе становится ее изучение в творчестве А. С. Пушкина. Через анализ связанных с описанием усадьбы оппозиций (деревня — город, лень — скука) и сопряженных с ними мотивов в диссертационном сочинении показано, как в процессе творческого взросления А. С. Пушкин постепенно преодолевает рамки культуры готового слова. В частности, в его творчестве на разных уровнях текста (фразеологическом, лексическом, стилистическом, структурном, а также на уровне персонажей) снимается оппозиция деревня — город. При этом идиллическое описание села и сельской жизни остается. 7

Однако по завершении глобальной работы с организующими оппозицию тематическими комплексами, выполненной с помощью различных художественных приемов и методов (будь то сравнение, параллелизм или расширение семантического поля клишированного слова), оно переходит в новое качество. Теперь идиллическое описание деревни само становится художественным приемом.

Что касается структуры диссертационного сочинения, то его первая

глава традиционно содержит обзор научных и публицистических работ, 8 прямо или косвенно относящихся к теме исследования. Вторая глава посвящена обзору литературы 50-60-х гг. XVIII века, в которой происходит зарождение усадебной темы. В соответствующих разделах третьей главы, посвященной вопросам описания усадебного пространства в творчестве писателей конца XVIII - начала XIX вв., рассматриваются проблемы, связанные с авторскими комментариями и внедрением в произведения малых жанров элементов романа-путешествия и эпистолярной прозы, а также анализируется ряд текстов Н. М. Карамзина, М. Н. Муравьева, Г. Р. Державина и их современников. Четвертая и пятая главы работы посвящены эволюции идиллических мотивов, напрямую связанных с проблемой описания усадебного пространства, в лирике А. С. Пушкина и романе «Евгений Онегин» соответственно. В последующем за этим заключении подводятся итоги работы, а также обозначаются возможные перспективы дальнейшего исследования темы. Список использованной литературы содержит 187 наименований. Объем диссертационного сочинения составляет 247 страниц.

Предисловие

Несмотря на традиционное звучание темы, работа носит не культурологический, а сугубо литературоведческий характер, то есть посвящена проблеме соотношения литературы и действительности, до сих пор не потерявшей своей остроты. И исследователи, и сами писатели не раз обращались к этому вопросу, каждый для себя по-своему его решая. Например, в одном из своих произведений Андрей Битов делится следующими размышлениями: «Меня всегда занимал вопрос, трагический в своей праздности: в какой мере поспевает описание за реальностью — до или после?. Предупредил ли Достоевский угрозу «бесов» или поддержал своим гением их появление? Успела ли великая русская литература запечатлеть жизнь до 1917 года? а вдруг и революция произошла оттого, что вся жизнь была уже запечатлена и описана.»'.

К этим общефилософским вопросам можно прибавить, пожалуй, еще один, в большей степени, как кажется, соотносящийся непосредственно с литературоведением: а способна ли в принципе литература «запечатлеть жизнь»? Прав ли был Александр Твардовский, когда писал: «Жизнь, действительность не полностью действительна до того, как она отразится в зеркале искусства, только с ним она, так сказать, получает свою действительность и приобретает устойчивость, стабильность, значимость на длительные сроки. Чем был бы для самосознания многих поколений русских людей 1812 год без «Войны и мира»? И что, например, для нас Семилетняя война 1756-1763 годов, когда русские брали Кенигсберг и Берлин и чуть не У поймали в плен разбитого ими Фридриха II? Почти ничего»". (Это

1 Цит. по: Сухих И. Н. Русская литература: свидетельство? пророчество? провокация? // Сухих И. Н. Двадцать книг XX века. СПб., 2004. С. 3.

2 Там же. С. 8. высказывание Твардовского И. Ы. Сухих назвал «принципом исторической бытийности»).

И еще: если литература действительно способна «запечатлеть жизнь» (недаром же пользуются, например, «Евгением Онегиным» как путеводителем по пушкинскому Петербургу и Михайловскому), то какими средствами этого можно добиться? И как в таком случае развивались эти средства от эпохи к эпохе в зависимости от личной интенции автора, от литературного направления, в рамках которого он творил, от правил, этим литературным направлением предписанных? В конце концов, от личных взаимоотношений этого конкретного автора с конкретной действительностью, которая его окружала в тот или иной момент его творческой жизни? Ведь, как известно, «в разные эпохи, у различных писателей и литературных направлений воспроизводящая, «миметическая» способность литературы проявляется несходно, получает в своем развитии неодинаковое направление. Конкретные результаты и способы воспроизведения жизни в искусстве слова различных эпох тесно связаны с определенным взглядом общества и художника на задачи литературного изображения, с господствующей сферой их интересов, их представлениями об основных наиболее универсальных силах и закономерностях, управляющих человеческой жизнью. Обусловленные всякий раз состоянием общества, его социальной структурой, особенностями культурной жизни данной эпохи, исторической ситуацией, открыто совершающимися или подспудно зреющими в обществе движениями и изменениями, эти взгляды и представления в свою очередь обусловливают характер интерпретации, художественную концепцию действительности в литературе каждой эпохи, определяют предпочтение писателем тех или иных методов, приемов и средств словесно-художественного изображения»1.

То, что из многих явлений русской культурной жизни была выбрана именно дворянская усадьба, объясняется следующими причинами.

1 Фридлемдер Г. М. Э. Ауэрбах и его «Мимесис» // Э. Ауэрбах. Мимесис. М., 1976. С. 10.

Особенности ее возникновения, развития и гибели особым образом очерчивают круг произведений для рассмотрения, что придает работе, так сказать, камерный, замкнутый характер. Усадьба в русской литературе — это ограниченный отрезок действительности в ограниченном числе произведений, что позволяет надеяться на более или менее законченный обзор проблемы, если и не на ее решение.

Дворянская усадьба как феномен русской культуры и русская усадебная литература Нового времени как феномен культуры мировой возникают практически одновременно, параллельно развиваются и вместе гибнут во время очередного исторического и культурного слома, когда исчезают с лица земли «дворянские гнезда» и, немного задержавшись в эмигрантской литературе, забывается усадебный миф. Наверное, такую поразительную историческую синхронность можно считать парадоксальной, что только увеличивает интерес к обозначенной проблеме. Кроме того, подобное совпадение хронологических рамок приводит, если можно так выразиться, к чистоте эксперимента, поскольку дает реальную возможность рассмотреть полный путь развития конкретной темы с момента ее зарождения в художественной литературе до того времени, когда эта тема теряет свою актуальность и покидает страницы произведений. То, что этот путь занял всего полтора столетия, делает вполне обозримыми границы рассмотрения темы, а ее достаточно интенсивное развитие, быстрая, можно сказать революционная смена средств ее отображения в литературе обеспечивают наглядность исследования.

Что же касается того, как проблема отражения усадебного пространства в художественной литературе соотносится с проблемой отражения в литературе действительности вообще, то кажется вполне обоснованным предположение, что исследование развития отдельной темы в ограниченном пространстве художественных текстов может способствовать решению проблемы развития тематического комплекса (отражение действительности) в национальной литературе в целом (подобно тому, как,

12 исходя из теории мимесиса Э. Ауэрбаха, сквозь интерпретацию «одного данного текста» можно увидеть «основные, общие, универсальные законы, определяющие эволюцию литературно-художественного изображения на протяжении всей истории человечества начиная с древности и вплоть до нашего времени»1.

При этом важно подчеркнуть именно развитие (а не просто присутствие) темы усадьбы в русской литературе. Ведь за два века существования русской культуры Нового времени усадебная топика, единожды возникнув в литературе, с каждым новым витком своего развития играла все более и более существенную роль как в художественных текстах, так и в русской культуре в целом. В результате возник уже упомянутый усадебный миф, сравнимый по своим масштабам, по богатству ассоциативных рядов, по степени воздействия на читателя с петербургским текстом русской литературы. Но как не сразу сложился петербургский текст, так не сразу возник и усадебный миф. В жизни русской усадьбы на страницах художественных произведений русской литературы были свои этапы, которые нельзя игнорировать, что так часто делают современные исследователи, которые, как правило, принимают усадебный миф за объективную данность и закрывают глаза на его эволюцию, тогда как для каждого культурного мифа, по крайней мере, можно хотя бы ориентировочно определить момент его зарождения и примерные фазы развития. Еще Ю. Н. Тынянов в образной форме говорил о том, что подход к литературе как к статичной системе в корне неверен: «Нельзя судить пулю по цвету, вкусу, запаху. Она судима с точки зрения ее динамики. Неосторожно говорить по поводу какого-либо литературного произведения о его эстетических качествах вообще. Обособляя литературное произведение, исследователь вовсе не ставит его вне исторической проекции, он только подходит к нему с

1 Фридлендер Г. М. Указ. соч. С. 13.

2 Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. СПб., 2003. дурным, несовершенным историческим аппаратом современника чужой эпохи»1.

Исследование обозначенной проблемы, несмотря на ее относительную автономность в пространстве русской литературы, потребовало бы обращения к нескольким эпохам и достаточно детального анализа, по крайней мере, нескольких десятков произведений, которые можно считать основными вехами на пути развития темы усадьбы в русской литературе. Исходя из объективной необходимости ограничить область исследования и круг анализируемых произведений, в работе предполагается обратиться к рассмотрению того, каким образом реальная усадебная действительность проникает в литературу и как закрепляется в ней, то есть к рассмотрению усадебной топики в литературе XVIII века, в частности, в произведениях Н. М. Карамзина, М. Н. Муравьева и Г. Р. Державина, в поэзии и прозе их предшественников и современников, а также в творчестве А. С. Пушкина.

Однако, поскольку любое исследование обращено в будущее, представляется возможным здесь же наметить основные перспективы дальнейшей разработки указанной проблемы и, в форме гипотетического предположения, обратиться к следующим фазам развития русской усадебной топики, которая, эволюционируя, постепенно от реальности же и отдаляется, переходя в состояние мифа.

Несмотря на обилие научного (и «донаучного») материала, посвященного «дворянским гнездам» в русской литературе, в предлагаемой плоскости (принципы описания усадьбы в художественной литературе) вопрос вряд ли можно считать решенным. Вплоть до начала XX века публикации, посвященные усадьбам, носили и вовсе исключительно краеведческий характер2.

1 Тынянов Ю. II. Литературный факт // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 259.

2 Злочевский Г. Д. Русская усадьба. Историко-библиографический обзор литературы (1787-1992). М., 2003.

Что касается современных работ1, то они в большинстве своем не затрагивают собственно текстовых механизмов. При всем богатстве литературного материала работа с ним ведется по принципу «зеркального отражения»: вот как было в действительности, а вот что об этом написал автор в своем рассказе. И обратно: вот что придумал и написал автор в своем рассказе и вот как этот замысел воплотился в жизнь. Если пытаться как-то определить жанр такого исследования, то это «достаточно свободное размышление филолога и историка о том, какую роль сам факт существования усадьбы сыграл в русской культуре, литературе, театре. И вместе с тем, это попытка проанализировать обратный процесс: как литература, театр, философия формировали усадебный быт и реальное усадебное пространство, и сам способ проживания в усадьбе»2.

Таким образом, в подавляющем большинстве случаев исследователь не идет дальше констатации простого факта: в произведении содержится описание усадьбы или того или иного ее элемента. Между тем, очевидно, что, «как поэтический язык отличен от разговорного, так и искусство отлично от простого описания»3, и с этой позиции важно не то, что в тексте присутствует описание, а то, для чего оно нужно в этом тексте и какова его структура. Тем не менее, в рассматриваемых работах абсолютно не выявлен механизм взаимодействия реалии и художественного текста, принцип функционирования реалии в художественном тексте. Это общая проблема исследователей «усадебной литературы»: многие затрагивают тему усадьбы, но чаще всего с культурологической или с биографической (применительно к жизни того или иного писателя) точек зрения. И мало кто пытается рассмотреть эту проблему с точки зрения функционирования усадьбы в

1 Щукин В. Г. Миф дворянского гнезда. Геокультурологическое исследование по русской классической литературе // Щукин В. Г. Российский гений просвещения. Исследования в области мифопоэтики и истории идей. М., 2007. С. 157-458; Дмитриева Е. Е., Купцова О. Н. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. М., 2003; Козмин В. 10. «. Тот уголок земли» (Локус Михайловского в поэтическом творчестве А.С.Пушкина) // Михайловская пушкиниана: Выпуск 16. М., 2001 и др.

2 Дмитриева Е. Е., Купцова О. Н. Указ. соч. С. 5.

3 Эйхенбаум Б. М. Карамзин // Эйхенбаум Б. М. О прозе. Л., 1969. С. 213. художественном произведении и в литературе в целом, то есть с учетом изменений принципов этого функционирования, с учетом эволюции.

Из всего вышесказанного ясно, что исследование плана содержания усадебных текстов не является целью будущей работы. В то же время нельзя не оговориться, что предметом рассмотрения не станет и план выражения в чистом виде. Отнюдь. Вслед за Антуаном Компаньоном хочется отметить, что «проблема встает следующим образом: не «Как литература копирует реальность?», а «Как она убеждает нас, что копирует реальность?»1. То есть цель работы — найти и исследовать точки пересечения между действительностью и литературой, а значит, постараться избежать одной из двух традиционных крайностей, между которыми «действует милая сердцу литературоведов насильственно бинарная, террористическая, манихейская логика — либо содержание либо форма, либо описание либо повествование, либо репрезентация либо сигнификация, — задавая драматические альтернативы и заставляя нас биться об стену и сражаться с ветряными мельницами. Тогда как литература — это как раз область промежутка, она умеет проходить сквозь стены»2.

Иными словами, данное исследование обращается к проблеме мимесиса и миметической способности произведения на примере конкретной темы, взятой в ее развитии. При всем многообразии значений мы будем придерживаться аристотелевского понимания мимесиса как эстетической категории, выражающей отношение произведения к образцу. Это определение включает в себя прежде всего адекватное отображение действительности, а также деятельность творческого воображения и идеализацию действительности: «Так как поэт есть подражатель, так же как живописец или какой-нибудь иной создающий образы художник, то ему

1 Компаньон А. Демон теории: Литература и здравый смысл. М., 2001. С. 128.

2 Там же. С. 162.

3 Подробно о понятии «мимесис», его толкованиях и родственных концепциях: Вейдле В. О смысле мимесиса // Вейдле В. Эмбриология поэзии: Статьи по поэтике и теории искусства. М., 2002. С. 331-350; Дубова О. Б. Мимесис и нойэсис. Античная концепция «подражания» и зарождение европейской теории художественного творчества. М., 2001; Лосев А. Ф. История античной эстетики: в 8 т. Т. 4: Аристотель и поздняя классика. М., 2000. Татаркевич В. История шести понятий. М., 2003. всегда приходится воспроизводить предметы каким-нибудь одним из трех способов: такими, каковыми они были или есть; или такими, как их представляют и какими они кажутся; или такими, каковы они должны быть»1.

1 Аристотель. Поэтика// Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск, 1998. С. 1106.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Усадьба в русской литературе"

Заключение

Подводя итоги, можно с определенной уверенностью сказать: тема усадьбы в современном понимании этого культурного феномена возникает в русской литературе в середине XVIII столетия, что обусловлено рядом исторических предпосылок. Став неотъемлемой частью жизни дворян этой эпохи, усадьба начинает внедряться и в произведения, эпоху изображающие. Однако как не сразу заняла свое место в культурной жизни дворян сама усадьба, так не сразу вышла на первый план в литературе XVIII века и усадебная тематика. Сначала усадьба присутствовала в текстах лишь в качестве упоминания (например, в сатирах А. Д. Кантемира) или указания на место действия (как в пьесах Д. И. Фонвизина). При столь скудном освещении усадебной темы в этот период развития русской литературы связанная с ней проблема поэтической референции была неочевидна и неактуальна.

Однако к концу XVIII века художественный мир русской усадьбы, наравне с городским пространством, становится одним из основных фонов для развития действия в художественном тексте, а значит, начинает нуждаться в более весомом присутствии в произведении и более детальном описании. С точки зрения опыта уже усвоенных русской литературой в ходе рецепции античной культуры жанров, для описания усадебной жизни более всего подходила идиллия, которая на первых порах и стала материалом для писателей XVIII столетия. Однако окостенелость и клишированность этого жанра лишали произведение художественного своеобразия, и если в середине XVIII века это было преимуществом, то уже через несколько десятилетий начало восприниматься авторами как существенный недостаток. Особенно остро проблема встала в конце XVIII века, в эпоху перехода от культуры готового слова к культуре неготового. В это же время для авторов-сентименталистов, со всем своим вниманием обратившихся не к абстрактной, а к реально существующей действительности, приобретает актуальность и проблема поэтической референции: в литературе начинаются поиски конкретных методов, позволяющих подчеркнуть или опровергнуть связь художественного текста и внетекстовой действительности.

Таким образом, тема усадьбы в русской литературе рубежа XVIII-XIX веков складывается под влиянием сразу нескольких значимых процессов: на ее развитии отразились и смена литературных направлений (и как следствие перестройка жанровой системы и поиск новых художественных методов в поэзии и прозе), и переход от культуры готового слова к неготовому, и актуализация проблемы поэтической референции. По-разному включаясь в эти процессы, разные авторы одновременно вносили свой вклад в развитие усадебной тематики и совершенствование усадебного локуса.

Так, в период глубокой перестройки литературной культуры, когда готовое слово постепенно уступает место неготовому, во многом благодаря Н. М. Карамзину возникают комментарии, связанные с поэтической референцией. Когда эти комментарии касаются произведений, воспевающих сельскую жизнь, усадьба, шаблонно изображаемая в стихотворениях Н. М. Карамзина, обретает непосредственную связь с действительностью (за пределами художественного текста Н. М. Карамзин, в частности, уточняет, где и когда лично наблюдал описываемый пейзаж и т. п.). Комментарии, а также воспроизводимый по переписке и воспоминаниям современников контекст выводят его произведения за пределы художественной абстракции в жизненную конкретику.

Другим явлением, открывающим миметические способности литературы, оказывается привлечение в произведение, не относящееся к роману-путешествию, отдельных элементов этого жанра, примером чему служит эпистолярная трилогия М. Н. Муравьева «Эмилиевы письма»,

Обитатель предместия» и «Берновские письма». Вкупе с элементами,

225 характерными для эпистолярных текстов, которые так же, как и тексты путешествий, имеют ярко выраженную документальную направленность, мотив путешествия придает усадебному пространству этих произведений большую художественную достоверность.

Конкретизация текстовой референции может быть результатом работы автора над окружением усадебного текста, во-первых, и над его структурой, во-вторых. Различные методы такой работы демонстрируют Н. М. Карамзин и Г. Р. Державин на пути преодоления декретированного идиллического стиля, ставшего первоначальной основой описания усадебного пространства в литературном произведении. Каждый из них по-своему использует традиционный набор шаблонов в своей художественной мастерской. При этом Н. М. Карамзин берет типичные идиллические формулы и наполняет их иногда новым, но чаще знакомым содержанием, дробит их, распространяя более частными клише. В результате получается нечто вроде идиллического образа. Г. Р. Державин преодолевает смысловую инерцию идиллических элементов в своей поэзии, сочетая маркированные элементы пастушеской идиллии с откровенными прозаизмами, а также используя прием контраста, который распространяется на две соседние строфы, первая из которых, наполненная бытовым содержанием и прозаизмами, невольно задает восприятие второй, написанной в духе буколик. Это значительно изменяет эффект, производимый на читателя второй, клишированной, строфой, снижает ее изначальную поэтичность.

Однако наиболее результативной оказалась работа над усадебным локусом в рамках оппозиции деревня — город. Последовательно она проводится в поэзии А. С. Пушкина и наиболее отчетливо обнаруживается в его романе «Евгений Онегин». Манипулируя сопряженными с оппозицией мотивами, в процессе творческого взросления А. С. Пушкин постепенно преодолевает рамки культуры готового слова и снимает традиционную оппозицию деревня — город. Идиллическое описание села и сельской жизни при этом остается. Однако по завершении глобальной работы А. С. Пушкина

226 с организующими оппозицию тематическими комплексами, выполненной с помощью различных художественных приемов и методов (будь то сравнение, параллелизм или расширение семантического поля клишированного слова), оно переходит в новое качество. Теперь идиллическое описание деревни само становится художественным приемом.

Таким образом, в XIX веке автор, выйдя, наконец, из-под гнета идиллического жанра, получает свободу действий. Теперь описание деревенского пространства может быть любым — и традиционно-идиллическим, и простонародным, и не описанием вовсе, а простым перечислением:

Татьяна прыг в другие сени, С крыльца на двор, и прямо в сад, Летит, летит; взглянуть назад Не смеет; мигом обежала Куртины, мостики, лужок, Аллею к озеру, лесок, Кусты сирен переломала, По цветникам летя к ручью. И, задыхаясь, на скамью Упала.

3, ХХХУШ-ХХХ1Х - 65)

Там же, где идиллия остается в неизменном виде, она начинает выполнять роль художественного приема, например, изображая псевдореальное пространство, закрепленное в воспоминании, по которому автор ностальгирует:

Вдали, один, среди людей Воображать я вечно буду Вас, тени прибережных ив, Вас, мир и сон тригорских нив.

И берег Сороти отлогий, И полосатые холмы, И в роще скрытые дороги, И дом, где пировали мы -Приют, сияньем муз одетый, Младым Языковым воспетый, Когда из капища наук Являлся он в наш сельский круг И нимфу Сороти прославил, И огласил поля кругом Очаровательным стихом; Но там и я свой след оставил, Там, ветру в дар, на темну ель Повесил звонкую свирель.

Путешествие Онегина, ХХХШ-ХХХ1V)1

Можно сказать, что если литераторы XVIII века пытались заставить идиллию изображать вещный мир, то Пушкин, наоборот, делает ее маркером того, что речь идет не о реальности — о воспоминании, о мечте, о мировосприятии или точке зрения того или иного персонажа (Татьяна, Ленский), но только не о реальном пространстве. Там же, где нужно реальное описание, идиллия намеренно себя дискредитирует:

С каким-то грустным наслажденьем Я упиваюсь дуновеньем Живой прохлады; но весна У нас не радостна, она Богата грязью, не цветами. Напрасно манит жадный взор Лугов пленительный узор; Певец не свищет над водами,

1 Пушкин А. С. Из ранних редакций // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. М., 1959-1962. Т. 4. Цит. по: Русская виртуальная библиотека. URL: http://www.rvb.nj/pushkin/01texty'04onegin/02edit'0853.htm. Дата обращения: 18.06.2012.

Фиалок нет, и вместо роз В полях растопленный навоз1.

Ведь, сколько бы ни пытались говорить о том, что в «Евгении Онегине» явлено Михайловское или Тригорское, это не совсем так. Приведенное описание окрестностей Сороти не более реальный пейзаж, чем любая другая эклога, и лишь реальные названия и фамилии дают повод думать по-другому. Но этот метод не более новаторский, чем внетекстовые комментарии Карамзина, отмеченные в третьей главе данной работы. Просто здесь они вплетены в ткань повествования.

Суть новаторства в описании реальной природы и псевдореальной усадьбы в том, что, благодаря снятию оппозиции деревня — город и отходу от жанра идиллии, появился, во-первых, материал для описания деревенского пространства (средства, собственно, те же, что и для городского, но ранее табуированные из-за декретированное™ жанра и стиля), а во-вторых — право писателя на использование этого материала. Как писал Г. П. Макогоненко, «в России только Пушкин навсегда освободил литературу от исторически объясняемой художественной ограниченности, которая была свойственна многим, даже подлинно великим поэтам (например, Державину)»".

Другой вопрос, что для читателя возникшее реальное описание, как регрессивная ассимиляция, начинает воздействовать и на идиллические пассажи, заставляя видеть в «тени прибережных ив», «отлогом берегу», «полосатых холмах» и «в роще скрытых дорогах» достоверный пейзаж псковского имения Пушкина.

Например, хранитель заповедника Михайловское С. С. Гейченко так писал об усадьбе: «С особенной силой, удивительно конкретно и точно именно здесь звучат все поэтические творения Пушкина. Зачастую стихи, написанные в Михайловском, воспринимаются как поэтический

1 Там же.

2 Макогоненко Г. П. От Фонвизина до Пушкина (Из истории русского реализма). М., 1969. С. 22. путеводитель по заповедным местам. Четкие и ясные пушкинские строфы сопровождают нас всюду: и на балконе дома, и в саду, и в аллеях парка, и по дорожке, вьющейся вдоль Сороти. Совершая прогулку по Михайловскому и его окрестностям, раскройте томик пушкинской лирики и начните читать знаменитую элегию «.Вновь я посетил», и вы почувствуете, как поэт шаг за шагом будет открывать перед вами все дорогие ему места, увидите своими глазами все, о чем говорится в этом удивительном стихотворении. И опальный дом, где жил он «с бедной нянею» своею, и «холм лесистый», взлетающий к небу, и озеро с бескрайностыо и синевой, и дорогу, изрытую дождями, и три сосны, и молодую рощу.

Читаешь это стихотворение и поражаешься слитности его строф с окружающим пейзажем. Временами кажется, что стихами Пушкина здесь буквально напоен воздух»1.

Ему вторил и Д. С. Лихачев: «Природа Пушкинских Гор служит как бы комментарием ко многим стихам Пушкина, к отдельным главам «Евгения Онегина», освящена встречами здесь Пушкина — с его друзьями, знакомыми, с его Ариной Родионовной, с крестьянами. Воспоминания о Пушкине живут здесь в каждом уголке. Пушкин и природа здешних мест в дружном единстве творили здесь новую поэзию, новое отношение к миру, к человеку»2.

Уже современники поэта пытались отождествить того или иного героя его произведений со своими знакомыми или родственниками, а то и с самими собой. Например, в своем «Дневнике» А. Н. Вульф указывает на несомненное сходство свое и сестер с героями пушкинского романа в стихах3.

Но что касается особенностей восприятия современниками Пушкина его текстов, то тут можно найти логические объяснения. С одной стороны, это проблема перехода от эпохи готового слова, на произведениях которой

1 В стране, где Сороть голубая.: Фотоальбом о Пушкинск. заповеднике / Авт.-сост. С.С.Гейченко. М., 1986. С. 95-99.

2 Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 201.

3 Вульф А. I I. Из «Дневника» // Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. СПб., 1998. Т. 1. С. 422-428. они были воспитаны и которая не ставила вопросов о доверии тексту и литературном вымысле. С другой стороны, в текстах Пушкина достаточно узнаваемых реалий и персонажей, а его современники, скорее всего, не были еще в состоянии читать текст с учетом разных точек зрения, в чем также сказывается риторическая традиция. То есть, раз часть произведения демонстративно реальна, то и остальное тоже надо понимать как действительное, но, допустим, переименованное (а переименование в эпоху классицизма — аллегория — было частым литературным явлением, и угадывать за одним именем другое было не впервой русскому читателю первой четверти XIX века). Кроме того, Пушкин смешивает жанры, для которых предполагались разные типы бытования: элегию и, например, дружеские послания или стихи в альбом, то есть совершенно абстрактные и совершенно конкретные, соотнесенные с реальностью произведения. В результате читатель должен был попасть в ситуацию, когда становилось непонятно, с позиций какого «жанра» нужно было воспринимать то или иное произведение.

Странно, однако, что подобное восприятие пушкинских текстов сохраняется и по сей день. Тот же В. Ю. Козмин совершенно серьезно объясняет изменение тригорских жительниц из граций и муз (в стихах) в несносных дур (в письме) бытовой ситуацией, раздражением, вызванным несоответствием их возвышенным образам, созданным поэтом в своих стихах1. И это после того, что прописной истиной литературоведения стало признание невозможности (за редкими исключениями) сопоставления литературных персонажей и их прототипов.

Даже Ю. М. Лотман интерпретирует «Евгения Онегина» через действительность: из отсутствия судебного разбирательства он делает вывод, что Ленского похоронили как самоубийцу . Но разве можно представить себе в романе, где композиционным и смысловым центром является «чудесный

1 Козмин В. Ю. Указ. соч. С. 56-57.

Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л., 1980. С. 104-105. сон» Татьяны, детективную историю с участием приставов и следователей? Ведь если Онегин и преступник, то никак не в гражданском смысле этого слова, и тонкости судопроизводства XIX века здесь не имеют ровным счетом никакого значения.

Что касается самой Татьяны, то тут можно вспомнить хотя бы Р. О. Якобсона, который безапелляционно заявляет: «Воспоминания о тайной, но незабываемой любви Пушкина к Марии Раевской обнаруживаются в его романе в стихах, причем не только в лирических отступлениях, но и в некоторых чертах Татьяны Лариной. В 1825 г., незадолго до восстания декабристов, Мария Раевская вышла замуж за князя Волконского, двадцатью годами ее старше, а впоследствии героически последовала за ним в Сибирь, куда он был сослан на каторгу за участие в восстании. Историки литературы нашли также черты сходства между Евгением Онегиным и братом Марии Александром Раевским, известным прототипом пушкинского «Демона», лирического стихотворения 1823 г.»1.

И чем дальше от пушкинской эпохи, тем конкретнее становятся ассоциации. И это особенно заметно при обращении к топонимике: художественный локус зачастую воспринимается как реальный. Примечательно, как по-разному «начинают» элегию «. Вновь я посетил», написанную Пушкиным в свой последний приезд в Михайловское, В.А.Жуковский и В.В.Набоков: «Опять на Родине! Я посетил.» (т.е. вполне абстрактное понятие) у первого и «Михайловское. вновь я посетил» (конкретное название) у второго.

Набоков комментирует: «Евгений стремглав покидает С.-Петербург и скачет в деревню дяди, расположенную к югу от столицы. На основе некоторых путевых данных (рассмотренных в моих комментариях к путешествию Лариных в главе Седьмой, XXXV и XXXVII) я думаю, что четыре имения («Онегино», «Ларино», Красногорье и местообитание Зарецкого) были расположены между 56 и 57 параллелями (широта

1 Якобсон Р. О. Заметки на полях «Евгения Онегина» // Якобсон P.O. Работы по поэтике. М., 1987. С. 219.

232

Питерсберга, Аляска). Другими словами, имение, которое наследовал Евгений, когда прибыл туда, находится, по моим расчетам, на границе бывшей Тверской и Смоленской губерний, около двухсот миль западнее Москвы, т. е. на полпути между Москвой и деревней Пушкина Михайловское (Псковская губерния, Опочецкий уезд), и около 250 миль к югу от С.-Петербурга — расстояние, которое Евгений, не жалея денег на кучеров и станционных смотрителей и меняя лошадей каждые десять миль или вроде того, мог покрыть за день или два»1.

Отношение, если так можно выразиться, даже более «реальное», чем, скажем, к документальному фильму — там подразумевается явление монтажа и наличие своего хронотопа. Роману Пушкина в этом отказано — к нему подходят с картами, секундомером и фотографиями, прочитывая его как документальное свидетельство. Но как можно определять местонахождение литературного населенного пункта в точном географическом смысле этого слова? Ведь даже Петербург Пушкина — это Петербург Пушкина, а Петербург Достоевского — это Петербург Достоевского, каждый со своими литературными характеристиками места и времени, задаваемыми автором, его стилем повествования и т. п.

Оказывается, можно. Текст Пушкина не только дает такую возможность, но и провоцирует на подобные манипуляции с ним. Отчасти здесь свою роль сыграл «могучий пушкинский авторитет»2, объединяющее авторское начало, причем вряд ли можно назвать поэта, у которого оно было бы выражено настолько ярко, с таким богатством биографических деталей, как у Пушкина. По словам Ю. Н. Чумакова, «ведущая роль в развертывании текста принадлежит автору, авторскому плану»3. И пушкинский текст продуцирует собственное восприятие с учетом этого личностного начала,

1 Набоков В. В. Указ соч. С 34. Пеньковский А. Б. Очерки по семантике русских наречий. Бережно, осторожно и др. (от Пушкина до наших дней) // Пеньковский А. Б. Очерки по русской семантике. М., 2004. С. 102.

3 Чумаков Ю. Н. Пушкин. Тютчев: Опыт имманентных рассмотрений. С. 17. которое пронизывает все в нем и в результате ассоциируется с любым, даже самым незначительным его элементом.

Совсем иначе было у Державина. Его лирическое «я» ярко, громко заявляет о себе в «одических строфах» стихотворений, но по мере перехода к бытовым зарисовкам оно постепенно растворяется в тексте, подменяется лирическим «мы», а то и вовсе пропадает, забывается и потом вновь возникает на «смысловых» участках произведения.

Присутствие же пушкинского гения чувствуется везде. Даже когда лирическое «я» не явлено непосредственно в тексте, стилевая инерция его «болтовни» создает эффект присутствия писателя «за кулисами». В результате в восприятии читателя сливаются литература и реальность — «исчезла рама, границы миров, изображение жизни смешалось с жизнью»1.

С этой точки зрения, «Евгений Онегин», кажется, и есть высшая точка в развитии реалистичности описания усадьбы в русской литературе. По мере чтения создается ощущение реального присутствия в описываемом пространстве и уверенности, что это пространство — именно Петербург, или именно Михайловское, или Тригорское.

1 Бочаров С. Г. «Форма плана» (Некоторые вопросы поэтики Пушкина) // Вопросы литературы. 1967. № 12. С. 118.

Список научной литературыЖеребкова, Елена Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аристотель. Поэтика // Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск: Литература, 1998. С. 1064-1112.

2. Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М.: Наука, 1977. 607 с.

3. Батюшков К. Н. Полное собрание стихотворений. М.-Л.: Сов. писатель Ленингр. отд-ние., 1964. 354 с.

4. Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. М.: Современник, 1986. 766 с.

5. Вульф А. Н. Из «Дневника» // Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. СПб.: Академический проект, 1998. Т. 1. С. 422^128.

6. Вяземский П. А. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1986. 544 с.

7. Гнедич Н. И. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1956. 851 с.

8. Державин Г. Р. Анакреонтические песни. М.: Наука, 1987. 472 с.

9. Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь // Державин Г. Р. Сочинения. М.: Правда, 1985. С. 486-498.

10. Ю.Кантемир А. Д. Собрание стихотворений. Л.: Сов. писатель Ленингр. отд-ние., 1956.-545 с.

11. П.Капнист В. В. Обуховка // Сельская усадьба в русской поэзии XVIII начала XIX века. М.: Наука, 2005. С. 390-394.

12. Карамзин и поэты его времени: И. Дмитриев, М. Милонов, Ю. Нелединский-Мелецкий, В. Пушкин. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1936. 494 с.

13. Карамзин Н. М. Записки старого московского жителя: Избр. проза. М.: Московский рабочий, 1986. 525 с.

14. Карамзин Н. М. Собрание сочинений: В 3 т. СПб.: А. Смирдинъ, 1848.

15. Львов П. Ю. Российская Памела, или История Марии, добродетельной поселянки. Ч. 1-2. СПб.: Императорская типография, 1789.

16. Мир русской усадьбы в литературе XVIII начала XX века: Хрестоматия. М., AHO ИЦ Москвоведение, Московские учебники, 2006. - 400 с.

17. Муравьев М. Н. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1967. 386 с.

18. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. JL: Наука Ленингр. отд-ние., 1977-1979.

19. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. М.: Гослитиздат, 1959-1962.

20. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1959.

21. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 6 т. М.: Academia, 1936.

22. Радищев А. Н. Полное собрание сочинений: В 3 т. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1938.

23. Русская литература XVIII века: Сборник произведений / Сост., вступ. ст. Г. П. Макогоненко. Л.: Просвещение, 1970. 832 с.

24. Русская сентиментальная повесть. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. 336 с.

25. Сумароков А. П. Драматические произведения. Л.: Искусство, 1990. 479 с.

26. Сумароков А. П. Избранные произведения. Л.: Сов. писатель Ленингр. отд-ние., 1957.-608 с.

27. Сумароков А. П. Полное собрание сочинений. Издание 2-е. Ч. 1-10. М.: В Университетской Типографии у Н. Новикова, 1787.

28. Фонвизин Д. И. Собрание сочинений: В 2 т. М.-Л.: Гослитиздат Ленингр. отд-ние., 1959.

29. Эмин Н. Ф. Игра судьбы. СПб.: На ижд. И. К. Шнора, 1789. 176 с.

30. Эмин Н. Ф. Роза: Полусправедливая оригинальная повесть. Второе исправл. издание. СПб.: На ижд. П. Богдановича., 1788. 202 с.

31. Эмин Ф. А. Награжденная постоянность, или Приключения Лизарка и Сарманды. СПб.: Тип. Акад. наук, 1764. 371 с.

32. Эмин Ф. А. Письма Эрнеста и Доравры. Сочинения Федора Эмина. Ч. 1-4. СПб., 1766.1. Статьи и монографии:

33. Алексеева Н. Ю. Русская ода: Развитие одической формы в XVII-XVIII веках. СПб.: Наука, 2005.-371 с.

34. Ауэрбах Э. Мимесис. М.: Прогресс, 1976. 556 с.

35. Баевский В. С. Сквозь магический кристалл: Поэтика «Евгения Онегина», романа в стихах Пушкина. М.: Прометей, 1990. 159 с.

36. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М. М. Эпос и роман. СПб.: Азбука, 2000. С. 11-193.

37. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М.: Изд-во АН СССР, 1959.

38. Берг Н. Сельцо Захарово // Москвитянин. 1851. № 9-10.

39. Берков П. Н. Жизненный и литературный путь А. П. Сумарокова // Сумароков А. П. Избранные произведения. Л.: Сов. писатель Ленингр. отд-ние., 1957. С. 5-46.

40. Берковский Н. Я. Статьи о литературе. М.-Л.: Гослитиздат Ленингр. отд-ние., 1962.-452 с.

41. Бетеа Д. Воплощение метафоры: Пушкин, жизнь поэта. М.: ОГИ, 2003. 256 с.

42. Билинкис М. Я. Русская проза XVIII века: Документальные жанры. Повесть. Роман. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995. 102 с.

43. Благой Д. Д. История русской литературы XVIII века. М.: Учпедгиз, 1945. -420 с.

44. Благой Д. Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. 2-е доп. изд. М.: Мир, гостипо-лит. им. К. Маркса в Твери, 1931. 320 с.

45. Бочаров С. Г. «Форма плана» (Некоторые вопросы поэтики Пушкина) // Вопросы литературы. 1967. № 12. С. 115-136.

46. Бочаров С. Г. Стилистический мир романа («Евгений Онегин») // Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина: Очерки. М.: Наука, 1974. С. 26-104.

47. Бочаров С. Г. «Свобода» и «счастье» в поэзии Пушкина // Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина: Очерки. М.: Наука, 1974. С. 3-25.

48. Бродский Н. Л. Евгений Онегин: Роман А. С. Пушкина: Пособие для учителя. М.: Просвещение, 1964. -415 с.

49. Бухаркин П. Е. И. М. Карамзин — человек и писатель — в истории русской литературы. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999. 26 с.

50. В стране, где Сороть голубая.: Фотоальбом о Пушкинском заповеднике / Авт.-сост. С. С. Гейченко. М.: Советская Россия, 1986. 127 с.

51. Вацуро В. Э. Русская идиллия в эпоху романтизма // Вацуро В. Э. Пушкинская пора. СПб.: Академический проект, 2000. С. 517-539.

52. Вейдле В. О смысле мимесиса // Вейдле В. Эмбриология поэзии: Статьи по поэтике и теории искусства. М.: Языки славянской культуры (Studia philologica), 2002. С. 331-350.

53. Виноградов В. В. А. С. Пушкин — основоположник русского литературного языка// Изв. АН СССР. Отделение литературы и языка. М., 1949. Т. 8. Вып. 3. С. 187-215.

54. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков. М.: Высш. школа, 1982. 529 с.

55. Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М.: Гослитиздат, 1941. 620 с.

56. Виноградов В. В. Язык Пушкина. М.; JI.: Academia, тип. им. Володарского в ЛГР., 1935.-454 с.

57. Врангель Н. Н. Старые усадьбы: Очерки истории русской дворянской культуры. URL: www.oiru.archeologia.ru/biblio016.htm. Дата обращения: 10.03.2012.

58. Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб.: Академический проект, 1999. 396 с.

59. Гаспаров М. JI. Вергилий, или поэт будущего // Гаспаров М. J1. Об античной поэзии: Поэты. Поэтика. Риторика. СПб.: Азбука, 2000. С. И0-147.

60. Гершензон М. О. Сны Пушкина // Пушкин. Сб. 1. М.: Государственное издательство, 1924. С. 77-96.

61. Гинзбург JI. Я. О лирике. Л.: Сов. писатель Ленингр. отд-ние., 1974. 407 с.

62. Глухов В. И. Поэтические прозрения позднего Державина // Г. Р. Державин и русская литература. М.: ИМЛИ РАН, 2007. С. 94-117.

63. Голицын М. М. Петровское. СПб.: Б. и., 1912. 138 с.

64. Греч А. Н. Венок усадьбам // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Вып. 32. Венок усадьбам. М„ 1994.- 192 с.

65. Греч А. H. Изучение русской усадьбы // Казанский музейный вестник. 1924. № 1. С. 87-90.

66. Тромбах С. М. Примечания Пушкина к «Евгению Онегину» // Изв. АН СССР. ОЛЯ. Т. 33. 1974. № 3. С. 222-233.

67. Гуковский Г. А. К вопросу о русском классицизме: Состязания и переводы // Гуковский Г. А. Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века. М.: Яз. рус. культуры, 2001. С. 251-276.

68. Гуковский Г. А. О русском классицизме // Гуковский Г. А. Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века. М.: Языки русской культуры, 2001. С. 277328.

69. Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: Гослитиздат, 1957.-414 с.

70. Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. М.: Аспект Пресс, 1999.-453 с.

71. Гуковский Г. А. Фонвизин // История русской литературы: В 10 т. M.-JL, 19411956. Т. 4: Литература XVIII века. Ч. 2. 1947. С. 152-200.

72. Данько Е. Я. Изобразительное искусство в поэзии Державина // XVIII век. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1940. С. 166-247.

73. Дедюхина В. С. Быт и духовная жизнь дворянской усадьбы XVIII в. // Дворянская и купеческая сельская усадьба в России XVI-XX в. М.: Едиториал УРСС, 2001. С. 266-287.

74. Дмитриева Е. Е., Купцова О. Н. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. М.: ОГИ, 2003. 528 с.

75. Добродомов И. Г., Пильщиков И. А. «Озарена лучемъ Д1аны» («Евгениш Онегинъ», 6, II, 12) // Добродомов И. Г., Пильщиков И. А. Лексика и фразеология "Евгения Онегина": Герменевтические очерки. М.: Языки славянских культур, 2008. С. 150-155.

76. Дубова О. Г. Мимесис и пойэсис. Античная концепция «подражания» и зарождение европейской теории художественного творчества. М.: Памятники исторической мысли, 2001.-271 с.

77. Есин А. Б. Время и пространство // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины. М.: Высш. шк., Академия, 1999. С. 42-62.

78. Жеребкова Е. В. Труд немецкого слависта глазами русского читателя // Русская литература. 2006. №1. С. 287-292.

79. Жолковский А. К. Избранные статьи о русской поэзии. Инварианты, структуры, стратегии, интертексты. М.: Издательский центр РГГУ, 2005. 656 с.

80. Западов А. В. Мастерство Державина. М.: Сов. писатель, 1958. 259 с.

81. Западов А. В. Поэты XVIII века: А. Кантемир, А. Сумароков, В. Майков, М. Херасков. Лиг. очерки. М.: Изд-во МГУ, 1984. 235 с.

82. Злочевский Г. Д. Общество изучения русской усадьбы (1922-1930). 1ЖЬ: www.oiru.archeologia.ru/history.htm. Дата обращения: 10.03.2012.

83. Злочевский Г. Д. Русская усадьба. Историко-библиографический обзор литературы (1787-1992). М.: Ин-т наследия, 2003. 463 с.

84. Зыкова Е. П. Поэма о сельской усадьбе в русской идиллической традиции // Миф. Пастораль. Утопия. Литература в системе культуры: материалы научного межрегионального семинара. М.: МГОПУ, 1998. С. 58-71.

85. Зыкова Е. П. Поэма/стихотворение о сельской усадьбе в русской поэзии XVIII -начала XIX в. // Сельская усадьба в русской поэзии XVIII начала XIX века. М.: Наука, 2005. С. 3-36.

86. Ищук-Фадеева Н. И. Ремарка как знак театральной системы. К постановке проблемы // Драма и театр. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2001. Вып. 2. С. 5-16.

87. Каменский А. Б. Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация. М.: Новое лит. обозрение, 1999. 326 с.

88. Китина А. Д. У истоков русского реализма —- Державин: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. канд. филол. наук. Воронеж: Воронежск. гос. пед. ин-т, 1950. -27 с.

89. Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М.: Прометей: Дизайн ТПО «Квадрат», 1991. 334 с.

90. Козмин В. Ю. «. Тот уголок земли» (Локус Михайловского в поэтическом творчестве А. С. Пушкина) // Михайловская пушкиниана: Выпуск 16. М.: Б. и., 2001.-240 с.

91. Компаньон А. Демон теории: Литература и здравый смысл. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. 333 с.

92. Конова Ю. Г. Поэтика провинции в русской предромантической лирике // Проблемы изучения русской литературы ХУНТ века: Межвузовский сборникнаучных трудов. Выпуск 15. Санкт-Петербург; Самара: ООО «Издательство «Ас Гард», 2011. С. 324-332.

93. Кучеров А. Я. Сентиментальная повесть и литература путешествий начала XIX века. // История русской литературы: В 10 т. Т. 5. Литература первой половины XIX века. Ч. 1. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 106-120.

94. Кучеров А. Я. Н. М. Карамзин // Карамзин и поэты его времени: И. Дмитриев, М. Милонов, Ю. Нелединский-Мелецкий, В. Пушкин. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1936. С. 7-56.

95. Лахманн Р. Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и понятие поэтического. СПб.: Академический проект, 2001. 366 с.

96. Лихачев Д. С. Природа России и Пушкин // Лихачев Д. С. Письма о добром. СПб.: Логос, 2006. С. 196-204.

97. Лонгинов М. Н. Посещение села Авдотьина-Тихвинского, принадлежавшего Н. И. Новикову // Русский вестник. 1858. Т. 18. С 180-181.

98. Лосев А. Ф. История античной эстетики: В 8 т. Т. 4: Аристотель и поздняя классика. М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2000. 878 с.

99. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров // Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПБ, 2000. С. 150-390.

100. Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни // Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. С.158-205.

101. Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПБ, 2000. С. 12-148.

102. Лотман Ю. М. Пушкин: Этапы творчества // Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. С.6-30.

103. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л.: Просвещение Ленингр. отд-ние., 1980.-416 с.

104. Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина // Лотман Ю. М. Карамзин. СПб.: Искусство-СПБ, 1997. С. 10-310.

105. Ляпушкина Е. И. Русская идиллия XIX века и роман И. А. Гончарова «Обломов». СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. 147 с.

106. Макогоненко Г. П. Анакреонтика Державина и ее место в поэзии начала XIX в. // Державин Г. Р. Анакреонтические песни. М.: Наука, 1987. С. 251-295.

107. Макогоненко Г. П. От Фонвизина до Пушкина: Из истории русского реализма. М.: Худож. лит., 1969. 510 с.

108. Манн Ю. В. Автор и повествование // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М.: Наследие, 1994. С. 431-480.

109. Манн Ю. В. Динамика русского романтизма. М.: Аспект-пресс, 1995. -380 с.

110. Маркович В. М. «Повести Белкина» и литературный контекст. К проблеме: классика и беллетристика // Маркович В. М. Пушкин и Лермонтов в истории русской литературы: Статьи разных лет. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1997. С. 30-65.

111. Маркович В. М. О мифологическом подтексте сна Татьяны // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1981. С. 69-81.

112. Маркович В. М. О трансформациях «натуральной» новеллы и двух «реализмах» в русской литературе XIX века // Русская новелла: Проблемы истории и теории. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1993. С. 113-134.

113. Маркович В. М. Пушкин, Чехов и судьба «лелеющей душу гуманности» // Маркович В. М. Пушкин и Лермонтов в истории русской литературы: Статьи разных лет. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1997. С. 95-115.

114. Маркович В. М. Сон Татьяны в поэтической структуре «Евгения Онегина»//Болдинскиечтения. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1980. С. 25-47.

115. Маркович В. М. И. С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30-50-е годы). Л.: Изд-во ЛГУ, 1982. 208 с.

116. Медриш Д. И. Луна или месяц? (Из наблюдений над поэтикой А. С. Пушкина) // Пушкин в XXI веке. Сборник в честь Валентина Семеновича Непомнящего. М.: Русскш Mipb, 2006. С. 321-330.

117. Михайлов А. В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М.: Наследие, 1994. С. 326-391.

118. Михайлов А. В. Языки культуры. М.: Языки русской культуры, 1997. -912 с.

119. Мурьянов М. Ф. Онегинский недуг // Вестник Российской Академии Наук. Том 65, № 2, 1995. С. 153-163.

120. Набоков В. В. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. М.: НПК «Интелвак», 1999. 1007 с.

121. Пеньковский А. Б. Нина: Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении. М.: ИНДРИК, 2003. 638 с.

122. Пеньковский А. Б. Очерки по семантике русских наречий. Бережно, осторожно и др. (от Пушкина до наших дней) // Пеньковский А. Б. Очерки по русской семантике. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 119-138.

123. Писарькова А. Ф., Афанасьева М. А. Потерянная рукопись // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Вып. 32. Венок усадьбам. М., 1994. С. 2-4.

124. Полякова М. А. Русская усадебная культура как историко-культурный феномен. URL: www.oiru.archeologia.ru/biblio003.htm. Дата обращения: 10.03.2012.

125. Попова О. А. Образ дворянской усадьбы в русской прозе конца XIX -начала XX веков. Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. канд. филол. наук. Пермь, 2007.-21 с.

126. Пумпянский Л. В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. М.: Языки русской культуры, 2000. 864 с.

127. Росси Л. «Маленькая трилогия» Михаила Муравьева // Russica Romana. 1994. Vol. l.C. 51-78.

128. Росси JI. Сентиментальная проза М Н. Муравьева новые материалы. // XVIII век. Сборник 19. СПб.: Наука, 1995. С. 114-146.

129. Саськова Т. В. Пастораль в русской поэзии XVIII века. М.: МГОПУ, 1999.- 165 с.

130. Семенко И. М. Батюшков и его «Опыты» // Батюшков К. II. Опыты в стихах и прозе. М.: Наука, 1977. С. 433^92.

131. Серман И. 3. Г. Р. Державин. Л.: Просвещение Ленингр. отд-ние., 1967. -119 с.

132. Смолярова Т. Зримая лирика. Державин. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 607 с.

133. Степанов В. П., Дудочкин П. П., Фомичев С. А. Из комментария к «Евгению Онегину» // Временник Пушкинской комиссии, 1981. Л., 1985. С. 159-168.

134. Струве П. Б. Дух и Слово Пушкина // А. С. Пушкин: pro et contra. СПб.: РХГИ, 2000. Т. 2. С. 249-259.

135. Сухих И. II. Русская литература: свидетельство? пророчество? провокация? // Сухих И. Н. Двадцать книг XX века. СПб.: Паритет, 2004. С. 3-9.

136. Тамарченко Н. Д. Сюжет сна Татьяны и его источники // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1987. С. 107-126.

137. Тархов А. Е. Судьба Евгения Онегина // Пушкин А. С. Евгений Онегин. М.: Худож. лит., 1978. С. 5-28.

138. Тархова Н. А. Сны и пробуждения в «Евгении Онегине» // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1982. С. 52-61.

139. Татаркевич В. История шести понятий. М.: Дом интеллектуал, кн., 2003.-373 с.

140. Творчество Г. Р. Державина: Специфика. Традиции: Науч. ст., докл., очерки, заметки. Тамбов: Изд-во ТГПИ, 1993. 316 с.

141. Тимофеев Л. В. В кругу друзей и муз: Дом А. Н. Оленина. Л.: Лениздат, 1983.-287 с.

142. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М.: Аспект Пресс, 2001.-331 с.

143. Топоров В. Н. Из истории русской литературы. Том II: Русская литература второй половины XVIII века: Исследования, материалы, публикации. M. Н. Муравьёв: Введение в творческое наследие. Книга I. М.: Языки славянской культуры, 2001. 679 с.

144. Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. СПб.: Искусство-СПБ, 2003. 612 с.

145. Тынянов Ю. Н. Литературный факт // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 255-270.

146. Фоменко И. Ю. Из прозаического наследия M. Н. Муравьева // Русская литература. 1981. № 3 С. 116-130.

147. Фомичев С. А. «Сцена из Фауста» (История создания, проблематика, жанр) // Временник Пушкинской комиссии. 1980. Л., 1983. С. 21-36.

148. Фомичев С. А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. Л.: Наука Ленингр. отд-ние., 1986. 302 с.

149. Фридлендер Г. М. Э. Ауэрбах и его «Мимесис» // Ауэрбах Э. Мимесис. М.: Прогресс, 1976. С. 5-22.

150. Череда Ю. Звенигородский уезд (Чехов, Чайковский, Якунчикова) // Мир искусства. 1904. № 5. С. 100-104.

151. Чечулин Н. Д. Русское провинциальное общество во второй половине XVIII века. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1889. 115 с.

152. Чумаков Ю. Н. Пушкин. Тютчев: Опыт имманентных рассмотрений. М.: Языки славянской культуры, 2008. 411 с.

153. Чумаков Ю. Н. Сны «Евгения Онегина» // Сибирская пушкинистика сегодня. Новосибирск: ГПНТБ, 2000. С. 33-46.

154. Чумаков Ю. Н. Стихотворная поэтика Пушкина. СПб.: Гос. Пушк. театр, центр, 1999.-430 с.

155. Шереметев П. Вяземы. Выпуск I. Петроград: Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1916.-266 с.

156. Шмид В. Проза как поэзия: Пушкин, Достоевский, Чехов, авангард. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998.-352 с.

157. Щукин В. Г. Миф дворянского гнезда. Геокультурологическое исследование по русской классической литературе // Щукин В. Г. Российский гений просвещения. Исследования в области мифопоэтики и истории идей. М.: РОССПЭН, 2007. С. 157^158.

158. Эйхенбаум Б. М. Карамзин // Эйхенбаум Б. М. О прозе. Л.: Худож. лит. Ленингр. отд-ние., 1969. С. 203-213.

159. Якобсон Р. О. Заметки на полях «Евгения Онегина» // Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 219-224.

160. Янушкевич А. С. Мотив луны и его русская традиция в литературе XIX века // Роль традиции в литературной жизни эпохи: Сюжеты и мотивы. Новосибирск: Ин-т филологии, 1995. С. 53-61.

161. Справочная литература и электронные ресурсы:

162. Венгеров С. А. Источники словаря русских писателей. Т. I-IV. СПб.: Тип. Имп. академии наук, 1900-1917.

163. Виртуальный путеводитель по Подмосковью. URL: http://www.podmoskove.ru/usadba/29usadba.html. Дата обращения: 15.09.2012.

164. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Рус. яз., 1978-1980.

165. Засорина Л. II. Частотный словарь русского языка. М.: Рус. яз., 1977. -935 с.

166. Информационно-поисковая система «Русская литература XVIII века». URL: http://antology-xviii.spb.ru. Дата обращения: 10.09.2012.

167. История русской литературы XIX века: Библиографический указатель. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1962. 966 с.

168. История русской литературы XVIII века: Библиографический указатель. Л.: Наука Ленингр. отд-ние., 1968. 500 с.

169. Карамзин: Библиографический указатель. Ульяновск: Ульян, обл. науч. б-ка — Дворец кн., 1990.- 178 с.

170. Квятковский А. П. Поэтический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1966. -375 с.

171. Литературная энциклопедия: В 11 т. М.: Изд-во Коммунакад., Сов. энциклопедия, Худож. лит., 1929-1939.

172. Малый академический словарь. М.: Ин-т рус. яз. АН СССР, 1957-1984.

173. Мезьер А. В. Русская словесность с XI по XIX столетие включительно: Библиографический указатель произведений русской словесности в связи с историей литературы и критикой. Ч. 1-2. Спб.: Тип. А. Пороховщикова, 18991902.

174. Николай Михайлович Карамзин. Указатель трудов, литературы о жизни и творчестве. 1883-1993. М.: Изд. фирма «Вост. лит.», 1999.-447 с.

175. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М.: Гос. изд. иностр. и нац. словарей, Образцовая тип. им. Жданова — 2-я тип. АН СССР, 1949. 968 с.

176. Онегинская энциклопедия: В 2 т. М.: Рус. путь, 2004.

177. Русские писатели 1800-1917: Биографический словарь. Т. 2: Г-К. М.: Сов. энциклопедия, 1992. 621 с.

178. Словарь литературоведческих терминов. М.: Просвещение, 1974. 509 с.

179. Словарь русских писателей XVIII века. Выпуск 2: К-П. СПб.: Наука, 1999.-508 с.

180. Словарь языка Пушкина: В 4 т. М., 1956-1959.

181. Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д. Н. Ушакова. М.: Сов. энциклопедия, 1935-1940.

182. Шоу Дж. Т. Конкорданс к стихам А. С. Пушкина: В 2 т. М.: Яз. рус. культуры, 2000.