автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.03
диссертация на тему: Возникновение и развитие латинской христианской историографии в IV - начале V века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Возникновение и развитие латинской христианской историографии в IV - начале V века"

Санкт-Петербургский государственный университет

на правах рукописи

Тюленев Владимир Михайлович

Возникновение и развитие латинской христианской историографии в IV - начале V века

Специальность 07.00.03. Всеобщая история

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Санкт- Петербург 2004

Работа выполнена на кафедре истории средних веков исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, профессор Бородин Олег Робертович доктор исторических наук, профессор Пиотровская Елена Константиновна

доктор исторических наук, профессор Широкова Надежда Сергеевна Ведущая организация: Институт всеобщей истории РАН (Москва)

Защита диссертации с о с «3 4 г. в « /£*% часов на заседании диссертационногосовета Д 212.232.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Менделеевская линия, д. 5, ауд. 70.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке имени А. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета.

Автореферат разослан

2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Флоринский М. Ф.

2Щ1. -[6633

Актуальность темы. Исторические представления, понимание своего прошлого и настоящего в неразрывной связи друг с другом являются непременным элементом человеческого сознания, элементом, во многом характеризующим самою эпоху, ее ценности, элементом, отражающим стремление человека осознать собственное место и место своего «настоящего» в контексте универсального исторического движения. Для создания целостной картины истории европейской исторической мысли особенно важным оказывается обращение к ключевым моментам этого процесса, к периодам, когда происходит рождение новых подходов к объяснению прошлого, новых литературных форм, в которые облекается историческая мысль. Безусловно, одна из революций в истории исторической мысли связана с появлением христианства и утверждением его в качестве господствующей идеологии на территории Римской империи. Важнейшим этапом и, своего рода, знаком утверждения христианской философии истории в европейской культуре является появление первых исторических сочинений, вышедших из-под пера христианских интеллектуалов. Это рождение христианской историографии, которое приходится на IV - начало V вв., не только было свидетельством появления качественно нового для европейской культуры осознания исторического опыта человечества, но и отражало те культурно-исторические процессы, которые определяли существование Римской империи на исходе античного мира. В частности, постепенное культурное размежевание христианского Востока и Запада позволяет говорить о латинской христианской исторической литературе и исторической мысли как о вполне самостоятельных феноменах. Наконец, именно историческая мысль и историография IV -начала V вв. предопределила дальнейшую эволюцию западноевропейской историографии. Будучи тесно связанной с античной историографией и раннехристианской исторической мыслью, латинская историография IV - начала V вв., по праву, может рассматриваться в качестве связующего звена между двумя культурными традициями. В свете этого рассмотрение феномена христианской латинской историографии становится особо актуальным.

РОС НАЦИОНАЛЬНАЯ, БИБЛИОТЕКА I

Предметом нашего исследования стали исторические сочинения группы латинских христианских авторов IV - начала V века, определившие судьбу западноевропейской раннесредневековой историографии. Это, прежде всего, «О смертях преследователей» Лактанция, первое христианское историческое сочинение, написанное на латинском языке; два труда, ставшие связующим звеном между христианским Востоком и Западом: «Хроника» Иеронима и «Церковная история» Руфина Аквилейского; созданная почти одновременно с «Церковной историей» Руфина «Хроника» Сульпиция Севера и, наконец, «История против язычников» Павла Орозия, произведение ключевое для всей средневековой историографии. Изучение этих сочинений, созданных на заре христианской культуры, представляется крайне важным, во-первых, потому что появившиеся до завершения работы Августина Аврелия над «Градом Божьим», традиционно рассматриваемым в качестве точки отсчета в изучении средневекового историзма, они дают представление о путях поиска христианскими интеллектуалами способов объяснения исторического процесса, его направленности, наконец, логики. Во-вторых, обращение к историческим сочинениям IV - начала V века позволяют проследить истоки западноевропейской средневековой исторической и, что немаловажно, политической мысли. В-третьих, поскольку уже к концу античности начинаются процессы автономизации латинской и греческой культур, важно, с одной стороны, увидеть связь латинской исторической литературы и мысли с христианской ранневизантийской историографией, а с другой стороны, обнаружить то особенное, что будет определять самостоятельное развитие латинской исторической прозы в средние века.

Цель данного исследования состоит в том, чтобы раскрыть особенности христианской латинской историографии IV - начала V вв., ее связь с греко-римской, восточно-иудейской, раннехристианской интеллектуальной традицией.

Для достижения данной цели необходимо было решить следующие исследовательские задачи:

1. Определить жанровое своеобразие каждого из пяти названных памятников латинской христианской исторической прозы IV -

начала V века, что позволяет увидеть основные направления поисков христианами литературных форм для изложения событий прошлого и настоящего;

2. Проанализировать исторические взгляды каждого из изучаемых авторов, включив сумму их взглядов на историю в контекст развития античной и ближневосточной философии истории, а также соотнеся их с историософскими идеями раннего христианства и восточно-христианской исторической прозы;

3. Установить связи внутри всего комплекса латинских христианских исторических сочинений IV - начала V века, то есть проследить эволюцию латинской христианской историографии в начальный период ее существования.

Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые в отечественной и зарубежной историографии предпринимается попытка комплексного изучения исторических сочинений, созданных в рамках латинской христианской культуры IV - начала V века.

Решение поставленных задач требует особого метода исследования. Традиционно ученые, пытавшиеся понять мировоззрение античного или средневекового историка, реконструировать его историческую концепцию, обращались к поиску в текстах историй тех высказываний, которые можно было бы представить в виде более или менее целостной системы взглядов автора на прошлое, на взаимодействие разных составляющих исторического процесса. Подобный подход, как правило, имел свои преимущества в тех редких случаях, когда перед исследователем оказывался историк, склонный к активному теоретизированию, готовый включать в текст суждения общего характера. Однако большинство исторических трудов изучаемого периода лишено подобной спекулятивной составляющей, и вся теоретическая часть их сконцентрирована, как правило, в риторическом вступлении, что явно сужает при использовании традиционных методов исследования познавательные возможности ученых. Следовательно, кроме этого традиционного подхода, который также должен оставаться неотъемлемой частью исследовательского инструментария, необходимо привлекать и другие методы изучения исторического сознания. Посколь-

ку, обращаясь к раннесредневековой историографии, мы сталкиваемся прежде всего с историческим рассказом, то не должны пренебрегать приемами нарративного анализа. С помощью именно этих приемов мы могли бы обнаруживать скрытую в самом тексте авторскую интерпретацию истории, отношение писателя к исторической эпохе или к историческому герою. Таким образом, речь может идти только о комплексном изучении взглядов раннехристианских историков, при котором следует проводить как анализ объяснений историками прошлого и настоящего (эксплицитный уровень), так и анализ исторического изображения (имплицитный уровень). При этом мы будем исходить из того, что каждый из авторов, чье творчество окажется в поле нашего зрения, обладал определенным историческим взглядом, некоторой «философией истории», что он организовывал исторический материал и привлекал те или иные источники, руководствуясь вполне определенными целями и идеями.

Историография. Несмотря на то, что исследовательский интерес к латинским христианским историкам поздней античности и раннего средневековья стал проявляться еще в XIX столетии, проблема становления средневековой историографии до сих пор остается весьма малоизученной.

В отечественной историографии не только не создано ни одного целостного труда по вопросу развития латинской христианской историографии IV - начала V века, но и не выпущено ни одного труда, в котором бы рассматривались частные сюжеты данной проблемы. Господствовавший в дореволюционной отечественной историографии интерес к достижениям восточно-христианской мысли естественным образом отодвигал на второй план труды латинских христианских историков. Так, в фундаментальном исследовании А. П. Лебедева «Церковная историография в главных ее представителях с IV до XX вв.» рассмотрение вклада Руфина Аквилейского в историописание ограничено лишь поверхностными замечаниями, а другому церковному историку V века Сулььпицию Северу место нашлось лишь в приложении.

В советскую эпоху научный интерес к истории церкви, христианской литературы и, соответственно, историографии почти полно-

стью исчезает. Только в шестидесятые годы начинает проявляться внимание к проблемам формирования европейского исторического знания. Именно тогда вышло в свет фундаментальное исследование О. Л. Вайнштейна «Западноевропейская средневековая историография». Впервые в отечественной литературе была предпринята попытка на основе достижений современной зарубежной науки и марксистской идеологии определить характер христианской средневековой историографии, ее связь с античным ближневосточным историографическим наследием, наконец рассмотреть теологию истории средневековых авторов. В заслугу О. Л. Вайнштейна следует поставить само стремление рассматривать средневековые исторические сочинения как «отражение умственной атмосферы эпохи и как определенный этап в развитии исторической мысли и знания». Однако изначальное стремление автора дать оценку всей средневековой западноевропейской традиции привело к тому, что периоду зарождения латинской христианской историографии в исследовании отводится лишь несколько страниц. В рамках традиционного подхода к характеристике средневековой философии истории О. Л. Вайнштейн особое внимание уделяет вкладу в развитие исторической мысли Августина Аврелия, лишь мимоходом касаясь деятельности таких авторов, как Сульпиций Север и Павел Орозий. Несмотря на все недостатки очерка О. Л. Вайнштейна, посвященного начальному периоду христианской историографии, он содержит ряд интересных и важных наблюдений о Сульпиции и Орозий. В частности, О. Л. Вайнштейн обращает внимание на отказ Сульпиция Севера от аллегорического толкования Библии, на то, что библейский материал использовался Сульпицием для выражения особых взглядов на современную политическую обстановку. Говоря об Орозий, О. Л. Вайнштейн перечисляет наиболее важные его историографические идеи: безусловный исторический оптимизм, использование теории четырех империй, внимание к мистике чисел.

Также в 60-е годы XX века впервые в отечественной историографии получают оценку исторические взгляды родоначальника латинской христианской историографии Лактанция. В. С. Соколов, автор статьи «Историческая концепция Лактанция», попытался решить во-

прос о своеобразии Лактанция как историка на материале сразу двух его сочинений: апологетического труда «Божественные установления» и исторической монографии «О смертях преследователей». В результате проведенного анализа В. С. Соколову удалось показать Лактанция пограничной фигурой, продолжателем, с одной стороны, римской историографической традиции и провозвестником, с другой, средневековой историографии.

Несмотря на это проявление исследовательского интереса к проблемам формирования раннехристианской и средневековой исторической мысли, в отечественной науке так и не было предпринято ни одной серьезной попытки подвергнуть анализу историческую литературу христианской античности и раннего средневековья. В обобщающих трудах, несмотря на замечания О. Л. Вайнштейна об «отсутствии единства в понимании и применении средневековыми историками патристической концепции истории», изучение «теологии истории раннего христианства» по-прежнему сводилось к анализу взглядов Августина, которые, как правило, проецировались на всю последующую средневековую историографию и философию истории. В свою очередь, исключительный интерес к Августину отодвигал на второй план все прочие попытки, предпринимаемые в раннехристианской литературе понять и изложить историю. Так, в своем фундаментальном труде, посвященном проблеме становления европейского историзма, М. А. Барг из всех историков IV - V веков находит место только для Орозия и только в сноске.

Тем не менее отечественной наукой накоплен богатый опыт в изучении вопросов позднеантичной и раннесредневековой культуры, мировоззрения людей того времени, который был использован при подготовке диссертационного исследования. Это труды по истории античной, ранневизантийской и средневековой исторической мысли и литературы (Немировский А. И., Дуров В. С, Любарский Я. Н., Кри-вушин И. В., Чичуров И. С), сочинения по истории культуры поздней античности (Уколова В. И., Кнабе Г. С, Аверинцев С. С), труды по античной философии истории, христианской апологетике и патристике (Лосев А. Ф., Майоров Г. Г.).

В зарубежной историографии подлинно научный интерес к раннесредневековой исторической прозе начал проявляться еще в XIX веке. Именно тогда появляются первые научные издания сочинений христианских латинских историков V века. Тогда же выходят в свет первые исследования, посвященные решению локальных вопросов в рамках данной проблемы, а также предпринимаются первые попытки дать общие суждения относительно западноевропейской средневековой историографии.

Научная мысль второй половины XIX - начала XX веков, обращаясь к памятникам раннесредневековой историографии, решала главным образом традиционные для своего времени задачи. Поскольку большинство исторических произведений, созданных в IV - начале V вв. христианами, по своей природе компилятивны, то естественно возникал вопрос о том круге источников, к которому обращались христианские историки. При этом важно отметить, что данный вопрос интересовал не только ученых, занимавшихся критикой такого многоуровневого и разнопланового сочинения, как «История против язычников» Орозия (Т. Мёрнер, К. Зангемайстер) или «Хроника» Сульпиция Севера (Й. Бернес, С. Прете), но и исследователей творчества Лактанция (Г. Силомон).

Решение вопроса об источниках христианских авторов естественным образом приводило к рассмотрению сразу нескольких проблем. Во-первых, ученых не мог не заинтересовать вопрос о том, какова степень литературного влияния со стороны греко-римской исторической прозы на исторические сочинения христиан. Во-вторых, признавая в качестве ведущего компилятивный метод работы христианских историков, исследователи одновременно задавались вопросом о том, насколько творчески христианские историки использовали труды своих языческих или христианских предшественников.

Включение христианских исторических сочинений в контекст позднеримской историографии потребовало от исследователей не только внимания к преемственности жанров, литературных приемов, но и определения концептуальной связи христианских и языческих исторических сочинений. Традиционное противопоставление языче-

ской античности и христианского средневековья заставляло исследователей сосредоточивать внимание главным образом на тех новшествах, которые появляются в историческом сознании с наступлением христианской эры. Исследователями, как правило, отмечалась изначальная несхожесть античного (= языческого) и средневекового (= христианского) взгляда на историю; античное понимание истории как цепи политических событий, решаемых на уровне человеческих отношений, противопоставлялось ближневосточной и христианской идее божественного воздаяния (К. Роллер). Наряду с этим, важнейшим пунктом разногласий языческой и христианской историографии традиционно считался вопрос о направленности исторического процесса. Опираясь, главным образом, на прямые высказывания Августина в «Граде Божьем», исследователи стремились подчеркивать в качестве достижения христианской историографии ее разрыв с теорией исторической цикличности (Т. Боман, И. Барр). Наконец, христианская историография, по мнению исследователей, предложила новую периодизацию истории, разделив все историческое время на два больших отрезка, границей между которыми выступает приход в мир Спасителя (Р. Дж. Коллингвуд).

Углубленное изучение христианской исторической мысли все больше убеждало исследователей в ее тесной связи с античным мировоззрением. Эта преемственность стала обнаруживаться не только в развитии средневековыми историками традиционных для античной историографии жанров. В середине XX века происходит решительный отказ от жесткого разграничения античного циклизма и христианской линейности (А. Момильяно, Г. Марру, Г. Тромпф). Исследователи начали обнаруживать истоки некоторых важнейших для христианских авторов идей именно в греко-римской, а не в ближневосточной историографии, в том числе идеи божественного воздаяния (Г. Тромпф, В. Кирш). Отмечалось активное обращение христианских историков для проведения своих идей к классическим произведениям античной прозы (А. Христенсен) и использование ими известных античному читателю концепций, в частности концепции Саллюстия (Г. К. ван Андель, Ж. Фонтэн).

Наряду с изучением влияния классической античности на раннехристианскую историческую прозу в современной науке предпринимаются попытки обнаружить связь христианского историописания как с ближневосточной (иудейской) исторической мыслью (Л. Р. П. Мильбурн, А. Момильяно, Ж. Рожэ, Дж. Дзеккини, Г. К. ван Андель), так и с идеями, выработанными в рамках христианской апологетики и экзегетики (Е. Петерсон, А. Христенсен), а также в патристике (Т. Моммзен, Й. Штрауб, Ф. Пашу, Г. Дизнер, Г. Гоэтц). Активное обращение современных исследователей к раннехристианской интеллектуальной традиции позволило выявить существовавшее в апологетической и патриотической литературе разнообразие трактовок исторического процесса. Особенно дискуссионными важным сегодня является вопрос о различиях между концепциями истории у Евсевия Кесарий-ского и Августина Блаженного и, соответственно, о степени влияния Евсевия Кесарийского на раннесредневековую западноевропейскую историографию (Т. Христенсен, Е. Киммель, Г. Марру, К.Шондорф, А. Липпольд, Г. Гоэтц, С. Танц).

Тем не менее, несмотря на явный интерес зарубежных ученых к проблемам формирования западноевропейского христианского исторического сознания, вопрос о начальном периоде развития христианской историографии на латинском Западе остается малоизученным не только в отечественной, но и зарубежной науке. Отдельные попытки проанализировать творчество того или иного христианского историка или дать общие оценки раннесредневековой историографии остаются не только исключительными, но и не позволяют увидеть всю сложность процесса выработки общих подходов к объяснению прошлого и настоящего христианскими историками в IV - начале V века. Недостаточная изученность христианской латинской историографии IV - начала V века в целом и отдельных сюжетов, связанных, прежде всего, с пониманием авторских концепций, и определяет научную новизну нашего исследования.

Источниковую базу диссертации составляют пять исторических сочинений, написанных в IV - начале V века латинскими авторами, исповедующими христианство. Речь идет о сочинении Лактанция

«О смертях преследователей», «Хронике» Иеронима, «Церковной истории» Руфина Аквилейского, «Хронике» Сульпиция Севера и «Истории против язычников» Павла Орозия. Каждый из авторов названных произведений, создавая свой труд, решал вполне определенные историографические задачи, вносил что-то новое в развитие христианского историописания, исходя из собственного понимания прошлого и настоящего. Жанровое разнообразие произведений позволяет рассмотреть все формы, с помощью которых христиане того времени пытались конструировать историческую картину.

Чтобы проследить интеллектуальные истоки исторических взглядов латинских христианских историков IV - начала V века, чтобы обнаружить новизну их суждений, необходимо было поместить их произведения в контекст предшествующего развития исторической мысли, как античной, так и раннехристианской, включая восточно-христианскую церковную историографию. Это обусловило привлечение в качестве источников ряда произведений античной исторической прозы (прежде всего трудов Саллюстия), новозаветных сочинений (Евангелия, Деяния апостолов, послания Павла), апологетических, экзегетических, полемических и теологических трактатов Юстина Мученика, Иринея Лионского, Тертуллиана, Климента Александрийского, Оригена, Лактанция, Иеронима и Аврелия Августина, а также «Церковной истории» Евсевия Кесарийского.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, основной части, заключения и библиографии. Структура диссертации подчиняется авторско-хронологическому принципу. Основная часть разделена на четыре главы. В первой рассматривается вопрос о рождении латинской христианской историографии и исследуется феномен «О смертях преследователей» Лактанция. Во второй главе исследуется восточно-христианское влияние на латинскую христианскую историографию конца IV - начала V века, при этом в центре внимания оказываются «Хроника» Иеронима и «Церковная история» Руфина. В третьей главе изучается вклад в развитие латинской христианской историографии Сульпиция Севера. Четвертая глава посвящена вопросу рождения христианской универсальной истории на Западе, исследованию

вклада в средневековую историографию и историческую мысль Павла Орозия.

Во введении обосновывается актуальность и научная новизна избранной темы, формулируется цель и основные задачи исследования, предлагается общий историографический обзор, дается характеристика источников, мотивируется структура исследования.

В первой главе «Рождение латинской христианской историографии: Лактанций и его Бе тогйЬш регеес^огит» исследуются предпосылки появления латинской христианской исторической прозы в начале IV века, определяется феномен сочинения Лактанция «О смертях преследователей», ставится проблема исторических взглядов Лак-танция на материале его Бе тогйЬш регеесиШгит.

В первом параграфе «Первые христианские хроники и интеллектуальный переворот начала IV века» дается краткий обзор тех процессов, которые вели к выработке в раннехристианской интеллектуальной среде собственного понимания мировой истории. Интерес к прошлому, вызванный полемикой ранних христиан с защитниками античной (языческой) культуры, логично приводил к построению в апологетических, прежде всего, произведениях сравнительных хронологий, призванных доказать основанную на большей древности истинность христианской религии и иудейской (а если шире, варварской) культуры. Решение подобных апологетических задач логично вело к рождению в III веке на христианском Востоке хронистики. Но, очень важно, что накопление исторического опыта церковью, а также политические события начала IV века (так называемое обращение Константина) привели к тому, что латинская христианская историческая проза возникла не как продолжение восточно-христианской исторической литературы или подражание ей, а как самостоятельное явление. Первое историческое произведение, написанное с позиций христианства на латинском языке, «О смертях преследователей» Лактанция формально гораздо ближе к образцам античной историографии, нежели к христианским произведениям.

Феномену «О смертях преследователей» Лактанция посвящены два следующих параграфа главы. Во втором параграфе, где анали-

зируются взгляды Лактанция на христианскую историю от основания церкви до Великого гонения на христиан, доказывается, что важнейшим для Лактанция принципом, определявшим христианский период истории, является принцип господнего воздаяния. Вычленяя из прошлого лишь те события, которые были связаны с историей антихристианских гонений, Лактанций доказывает, что всякий раз антихристианская политика императора завершается наказанием этого правителя Богом. В то же время империя и церковь процветали во времена терпимых императоров. Уже на примерах первых гонителей Лактанций, как видно из анализа его оценок, стремится в духе своих предшественников (в частности, Тертуллиана) примирить собственное христианское негативное отношение к гонителям с традиционным для римской языческой историографии осуждением таких императоров, как Нерон и Домициан.

Именно использование традиционного для римской историографии образа недостойного и достойного правителя в сочетании с мелитоновской концепцией позволяет Лактанцию четко разработать сюжетную линию рассказа о Великом гонении, ставшего предметом анализа в третьем параграфе главы. Соединяя принципы просенатор-ской римской историографии с мелитоновской идеей, Лактанций ставит знак равенства между императорами, преследовавшими христиан (Диоклетиан, Максимиан Геркулий, Максимиан Галерий, Максимин Дайя), и императорами, проводившими тираническую внутреннюю политику и не принимавшими участия в гонениях (Север Флавий, Максенций). В результате принцип Господнего наказания распространяется не только на врагов церкви, но и на врагов Римской империи. С другой стороны, Лактанций придает особый статус двум битвам (у Мульвийского моста и на Серенских полях), участниками которых оказываются достойные и терпимые императоры (Константин и Лици-ний). Включая в свой рассказ сюжеты о чудесном явлении Креста Константину и о чудесном сне Лициния, делая Бога важнейшим участником исторического процесса, Лактанций превращает недавние события не только в историю возмездия недостойным, но и в историю воздаяния достойным: терпимые императоры, встав на сторону хри-

стиан, обретают победу и власть в империи. Благодаря использованию мелитоновской концепции Лактанцию удалось в приходе Константина Великого к власти не только увидеть важнейшее событие в истории христианства, но и выразить надежду на последующее процветание империи, связанное прежде всего с личным благополучием императора. Используя именно этот принцип, Лактанций сделал первый шаг в развитии так называемой концепции «христианского прагматизма» (термин Я. Н. Любарского), важнейший для всей раннесредневековой как западной, так и восточной историографии.

Творчество Лактанция открывает первую страницу в истории латинской христианской историографии. Его сочинение «О смертях преследователей», тесно связанное с традициями римской исторической прозы, по сути, заявляло о рождении христианской политической истории и, следовательно, об осознании христианами начала IV века действительного значения современных им событий.

Во второй главе «Восточно-христианское влияние и судьбы христианской историографии на латинском Западе в конце IV - начале V вв.» исследуется развитие латинской христианской историографии в конце IV - начале V вв., проходившее под заметным влиянием со стороны евсевианской историографической традиции.

Конец IV - начало V вв. стал ключевым периодом в развитии латинской христианской историографии. Заметное пробуждение исторического интереса на христианском Западе в этот период во многом было связано с влиянием восточно-христианской культуры. Как представляется, начавшийся процесс автономизации церквей заставлял интеллектуалов Запада заботиться о привлечении латинских читателей к достижениям греческой христианской мысли. В конце ТУ - начале V вв. появляются расширенные латинские переводы двух важнейших исторических сочинений, созданных Евсевием Кесарийским, его «Хроники» и «Церковной истории». Вопрос о значении этих переводов и, особенно, созданных дополнений к ним для латинской христианской историографии и является ключевым для второй главы диссертации.

Первый параграф главы посвящен феномену «Хроники» Ие-ронима Стридонского. Перевод «Хроники», выполненный и дополненный Иеронимом Стридонским, оказался фундаментальным произведением для всей раннесредневековой западноевропейской историографии. Именно хроники станут одним из ведущих историографических жанров западноевропейского средневековья. Однако, несмотря на существующую традицию рассматривать хроники в качестве универсальных историй, следует признать, что ни Евсевию, автору «Хроники», ни Иерониму, ее переводчику, не удалось создать подлинной универсальной истории. История не объединена в «Хронике» четко выраженной концепцией, которую мы без труда обнаружим у Орозия и даже у Сульпиция Севера. В итоге, Евсевий, а за ним и Иероним, не смогли унифицировать разрозненные национальные и региональные истории. Все национальные истории, факты из которых приводят Ев-севий и Иероним, развиваются либо параллельно друг другу, либо последовательно сменяя одна другую. Оба хрониста не выходят за рамки поиска лишь хронологических соответствий, поэтому национальные истории остаются у них вполне самостоятельными. Этим историям не удается слиться в единый поток, связь в котором бы не ограничивалась только хронологией, но и предполагала бы концептуальное единство, общий ритм, наконец общий закон развития, общую теологию. Отказавшись от решения других задач, помимо поисков хронологических соответствий, Евсевий и Иероним значительно понижают в «Хронике» значение центрального исторического события — Воплощение Логоса. Рождение Христа, его проповедь и крестная смерть становятся событиями, слабо связанными со всей предшествующей им историей.

В изложении христианского периода у Евсевия и Иеронима столь же трудно обнаружить какую-либо четкую и единую концепцию. В этой истории, события которой лишены прагматической связи, почти невозможно обнаружить позитивных изменений. Сообщая о гонениях на церковь, Евсевий и Иероним, следуя логике времени, а не сюжетной линии, не стремится обнаружить прямую связь между преступлением императора в отношении церкви и «наказанием» за него, какую сделал фундаментальной для своей исторической картины Лак-

танций. Та же особенность хроникального изложения не позволяет авторам четко выразить свое отношение к переменам, связанным с приходом к власти Константина и его победой в гражданской войне. В дальнейшем мы станем свидетелями того, как Руфин, Сульпиций Север и Павел Орозий, особым образом организуя исторический материал, создадут идеальный образ эпохи времен Константина. В отличие от этих историков Евсевию, а затем и Иерониму, продолжившему изложение событий константиновского царствования, не удается наполнить рассказ о Константине безусловно позитивной информацией. Подобное же отношение к истории мы обнаружим у Иеронима, когда он выступает не переводчиком, а продолжателем Евсевия, конструируя историю «христианской империи». Факты, приводимые Иеронимом, не выстраиваются у него в логическую цепочку, способную, пусть даже на имплицитном уровне, выразить авторское отношение к происходящему.

Несмотря на все недостатки «Хроники» Евсевия и Иеронима, несмотря на несостоятельность ее как подлинно универсальной истории, своим появлением она свидетельствовала о торжестве в европейской исторической прозе новой философии истории. Иероним впервые в латинской христианской историографии заявил об истории как универсальном процессе, связанном единой хронологической системой. Именно хроника позволяла зримо продемонстрировать, что история линейна, что каждое событие в ней уникально и неповторимо, что эта история имеет не только вполне определенное начало, но и свою цель, по крайней мере, магистральное направление. Хроника также готовила понимание историками того, что прошлое, настоящее и будущее всех народов является реализацией единого Промысла. Наконец, подчиняя исторический рассказ временной последовательности, а не своей воле, Евсевий и Иероним приблизились к особому пониманию времени. Стараясь выстроить в тексте не связанные между собой факты, авторы «Хроники» приближали повествовательное время к объективно-историческому. Такое время не может повернуть вспять, оно может только мерным шагом двигаться вперед. Именно это делает «Хрони-

ку» Евсевия и Иеронима «пионерским» произведением христианской историографии.

Во втором параграфе главы анализируется вклад в развитие церковной историографии Руфина Аквилейского. К концу IV — началу V вв. церковь превратилась не просто в историческую реальность, она стала активной участницей политической жизни империи, вовлекая все более значительные силы в решение собственных проблем. С этим связано рождение особого историографического жанра — церковной историографии. С другой стороны, прекращение гонений на церковь, рождение «христианской империи» превращало самих императоров в участников внутрицерковной борьбы на стороне той или иной противоборствующей партии, и это заставляло современников воспринимать саму церковь и происходящие в ней и вокруг нее процессы в рамках максимально широкой исторической перспективы. Этим можно объяснить интерес Руфина и его последователей к истории церкви как к истории событийной, что было шагом вперед относительно Евсевия Кесарийского.

В своем исследовании мы исходим из того, что, поскольку сочинение Руфина представляет собой дополненный перевод «Истории» Евсевия, вопрос о нем как самостоятельном историке, безусловно, должен решаться на основе анализа последних двух книг его «Церковной истории», которые созданы им самим. Тем более, исследователи, специально занимавшиеся переводом Руфина (в частности, Т. Хри-стенсен), подчеркивают тот факт, что латинский переводчик сохранил все основные историографические идеи Евсевия относительно церковного прошлого до Константина.

В последних книгах «Церковной истории» Руфин Аквилей-ский, восприняв исторический оптимизм греческого писателя, представил происходящее в современной ему церкви как непримиримую борьбу ортодоксальной партии против еретиков и язычников. Особым образом понимая церковь, прежде всего как объединение сторонников Никейского символа веры, Руфин увидел в религиозной истории IV века не столько противостояние церковных партий, сколько борьбу собственно церкви со всем чуждым и неверным, борьбу, которая ведет

к неминуемой победе сторонников православия. Руфин решительно отверг идею веротерпимости и идею возможного исправления язычников и еретиков, его история — это история постоянных успехов истинной веры, которые могут проявляться как в стойкости гонимых праведников, так и в реальном утверждении православия в государстве через постановления императоров за счет запрета всякого инакомыслия. Включая в церковную историю в качестве активного ее участника Бога, опекающего носителей правильного вероисповедания и помогающего им, и исключая всякое участие сил Зла, Руфин делает свой исторический оптимизм неоспоримым. Главную роль в борьбе за истину Руфин отводит лидерам православия, чем заметно принижает роль светских правителей, растворяя политическую историю внутри церковной. С этим связано и непоследовательное использование Ру-фином важнейшей для Лактанция и Евсевия (в последних книгах «Церковной истории») мелитоновской теории. Бог, активно помогающий православным в достижении побед или сохранении стойкости, далеко не всегда у Руфина наказывает еретически настроенных императоров, так же как и не всегда поощряет правителей-сторонников православия.

В третьей главе «Универсальная священная история Сульпи-ция Севера» исследуется единственное историческое сочинение Суль-пиция Севера, традиционно называемое «Хроникой». В первом параграфе дается общий обзор «Священной истории» Сульпиция Севера. Сулышций занимает особое место не только в ряду латинских христианских историков поздней античности, но и историков раннего средневековья. Его «Хроника» является уникальным творением исторической прозы. В ней Сульпиций Север первым и единственным из христианских авторов решил создать версию всеобщей истории, которая в качестве стержня имеет библейское прошлое, продолжающееся в истории христианской, прежде всего западной, церкви. Это еще не универсальная история, охватывающая события всей ойкумены, но история, в значительной степени близкая к универсальной. Взяв за основу библейские тексты, по крайней мере для изложения событий дохристианского прошлого, Сульпиций сумел создать отличное от экзегети-

ческих опусов и традиционных хроник произведение, подлинный исторический труд, в котором нашлось место не просто историческому событию, но и сюжетно выстроенному рассказу. Немаловажным кажется и тот факт, что Сульпиций Север благодаря особому подбору материала выступает первым подлинно западным церковным историком, историком, изложившим события, имевшие место, преимущественно, в Галльской, Испанской и Римской церквях. Наконец, в труде Сульпиция мы впервые сталкиваемся с попыткой создать концепцию, объясняющую всю священную историю. Сульпиций стремится найти смысл и закономерности исторического процесса, рассматривая его как взаимодействие божественного и человеческого начала. В результате, Сульпицию Северу удалось показать универсальность священной истории. Ветхозаветная и христианская истории подчинены у него одним и тем же законам, поскольку универсален источник всего исторического процесса, так же как универсальна человеческая природа.

Во втором параграфе предлагается анализ взглядов Сульпиция Севера на ветхозаветное прошлое. Сульпиций Север, попытавшийся осмыслить ветхозаветное прошлое на уровне исторического рассказа, обращается к уже существующим в христианской литературе концепциям. Лишь намечая многие из существовавших подходов к объяснению дохристианского прошлого, он весьма успешно применяет для своего рассказа идею Божественной Педагогии, которую можно обнаружить у многих христианских апологетов, в том числе и в апологетическом сочинении Лактанция. Как и его предшественники, Сульпиций, столкнувшийся с проблемой исторического детерминизма, не пытается разрешить логическое противоречие между идеей о предопределенности истории и мыслями о зависимости ее от конкретных обстоятельств и, прежде всего, от человеческого выбора. Отказываясь видеть в истории действие жесткого детерминизма, Сульпиций придает большое значение проблеме прегрешений и отступлений избранного народа. В результате, центральной идеей рассказа о событиях ветхозаветной истории становится у Сульпиция идея Божественного суда и поощрения: нарушение божественного порядка со стороны людей влечет за собой скорую или несколько отсроченную, но неизбежную реакцию со сто-

роны Бога. Поэтому человек в своих поступках не только и не столько слепо следует Божественной воле, но и может своим выбором обеспечить себе (или всему народу) благополучие или навлечь гнев Бога.

Наряду с этим, важнейшей идеей, которую проводит Сульпи-ций Север на страницах всей своей «Хроники», становится заимствованная им в римской языческой исторической прозе (прежде всего у Саллюстия) теория пагубного воздействия на нравы людей мирных времен, не требующих внутренней консолидации общества и снижающих долю личной ответственности за уже существующее благополучие. Перенесенная на христианскую почву эта саллюстиева теория обретает совершенно неожиданное звучание в «Хронике» Сульпи-ция Севера. Если в рассказе о дохристианской истории Сульпиций напрямую связывает порчу и отступления иудеев от Бога с мирными периодами иудейской истории, а религиозные успехи избранного народа соотносит с периодами испытаний, то эту же зависимость уже применительно к христианскому народу он делает стержнем своего рассказа о временах по Воплощении Логоса.

В третьем параграфе рассматриваются взгляды Сулышция Севера на христианский период истории. Благодаря последним главам «Хроники», в которых христианский автор сосредоточивает свое внимание на внутрицерковных проблемах, Сульпиция Севера с полным основанием можно и следует включить в число церковных историков.

Излагая историю церкви от ее основания, Сульпиций Север, продолжая использовать концепцию Саллюстия, стремится противопоставить период гонений, наполненный религиозными подвигами, современным ему временам, когда наступил внешний мир, но произошло падение религиозности и нравственности, что выразилось, в частности, в расколе христианского народа на партии. В противоположность Руфину Сульпиций Север рассматривает церковь как совокупность всех верующих, а не только ортодоксов, и потому он крайне обеспокоен той борьбой, которая развернулась внутри церкви еще во времена Константина Великого. В этом смысле его позиция близка к оценкам не Евсевия Кесарийского, родоначальника жанра церковной

истории, а Иеронима Стридонского, сожалевшего в «Житии Малха» о внутреннем перерождении церкви в период по прекращении гонений.

Для Сульпиция противостояние внутри церкви оказывается вовсе не борьбой ортодоксов за религиозную истину, которая неминуемо ведет к торжеству православия (как у Руфина). Отстраняясь от проблемы религиозного инакомыслия, Сульпиций сосредоточивает свое внимание прежде всего на расколе среди христианского народа, раскола прогрессирующего и непреодолимого. Сульпиций строит рассказ о современных ему событиях церковной истории, отталкиваясь от античной идеи извечного противостояния социального порядка и хаоса. Сульпиций Север выводит природу церковных смут с космического противостояния Бога и дьявола на уровень человеческих отношений. В подобной картине церковной истории не находится места Богу как реальному участнику исторического процесса. Это не только отличает взгляд Сульпиция от позиции Руфина Аквилейского, но и от его собственных оценок священной, главным образом ветхозаветной, истории. Если Руфину хоть как-то удается связать церковную историю со светской, растворяя историю империи в истории церкви, то Суль-пиций, напротив, выступает резким противником участия светской власти в решении судьбоносных для церкви вопросов. На чьей бы стороне не выступал император, его вмешательство, с точки зрения Суль-пиция, не разрешает, а только усугубляет внутрицерковный конфликт. В результате, взгляд Сульпиция на настоящее и будущее церкви и христианского мира оказывается безусловно пессимистическим. Использование же в качестве фундамента церковно-исторической теории сал-люстиевой концепции внутреннего разложения общества в период «внешнего» благополучия и мира в еще большей степени усиливало пессимизм Сульпиция Севера. В итоге, этот латинский христианский историк смог увидеть в современном ему внутрицерковном кризисе явление общеисторического масштаба. Именно использование данной теории позволяет Сульпицию Северу не только пессимистически оценить современное ему состояние церкви, но и объяснить природу этого состояния.

В четвертом параграфе сопоставляются друг с другом две церковно-исторические концепции, выработанные в латинской историографии начала V века: концепция Руфина и концепция Сулыпщия Севера. Различия, которые мы обнаруживаем в оценках собственного настоящего латинскими церковными историками начала V века отражали прежде всего разнообразие мировоззренческих установок, получивших распространение в христианской мысли в IV веке. «Церковная история» Руфина, ориентированная не просто на широкий круг читателей-христиан, но, главным образом, на читателей из церковной среды, отражала, с одной стороны, общий оптимизм, вызванный к жизни религиозной политикой Феодосия Великого, с другой же, была ответом на поиски идеала церкви как организма, ведущего мир и прежде всего светскую власть к подлинному благополучию. В свою очередь, ориентированный, по большей части, на светского читателя, знакомого с античной исторической прозой, труд Сульпиция Севера отражал озабоченность образованной элиты христианского общества по поводу постоянных распрей внутри церкви. В отличие от руфинова читателя, уже ощутившего подлинное торжество православия в империи при Грациане, Феодосии и Гонории, читатель Сульпиция мог надеяться лишь на установление внутрицерковного мира через глубинные изменения в самой церкви, в первую очередь через ее моральное исправление, в котором главная роль отводится церковным пастырям.

В четвертой главе «Рождение христианской универсальной историографии: Павел Орозий» исследуется вклад в развитие христианского историописания Павла Орозия, автора «Семи книг историй против язычников». Появление на свет этого важнейшего для средневековой литературы исторического труда явилось естественным результатом многолетней интеллектуальной работы христиан по созданию собственной философии истории. В «Истории против язычников» нашли отражения аргументы апологетов, теории экзегетов, теории, уже сформулированные к тому времени историками. Тем не менее, «Историю» Орозия нельзя назвать простой суммой исторических представлений христиан начала V века. Со II по начало V века в христианской литературе было сформулировано такое количество теорий,

объяснявших логику дохристианского прошлого, да и собственно христианской истории, что историк неминуемо оказывался перед выбором, который диктовался, главным образом, стоящими перед ним задачами.

В первом параграфе даются общие оценки «Истории против язычников», анализируется отношение христианского историка к античной исторической прозе, зависимость Орозия от методологических подходов авторов универсальных историй. Уже само использование для изложения истории сочинений, рожденных языческой культурой, требовало от Орозия выразить собственное отношение к историографической греко-римской традиции. Особенности обращения Орозия к античной историографии явно свидетельствуют о стремлении этого христианского автора не противопоставлять языческую историографию христианской. Противопоставляя друг другу языческую и христианскую эпохи, Орозий, тем не менее, максимально снижал остроту историографической полемики с язычниками. Он не только использует языческие исторические сочинения, но и оправдывает свое включение достижений греко-римской историографии в христианскую культуру. У Орозия даже слышатся отголоски идей ранних апологетов (в частности, Юстина Мученика), оправдывавших использование мудрости или знаний язычников для обретения истины. В результате, Орозию удается достаточно последовательно включать античное культурное наследие в новый образ мировой истории.

Ориентация Орозия на традиции греко-римского историопи-сания проявилась и в решении им методологической проблемы. Желание уместить в небольшое произведение максимум информации, приводило Орозия к необходимости использовать приемы, выработанные языческими историками-авторами бревиариев. Именно с помощью выработанных авторами универсальных историй I в. до н. э. - I в. н. э. композиционных приемов, которые во многом будут утрачены средневековой историографией, Орозий создавал (по крайней мере, очень стремился к этому) синхронизированное повествование об истории известного европейцу того времени мира.

Во втором параграфе анализируются основные положения исторической концепции Павла Орозия, его теология истории. Апологетические цели, которые преследовал Орозий, заставили его отодвинуть на второй план всю ветхозаветную историю, что делало невозможным или, по крайней мере, нелогичным использование для рассказа о дохристианском прошлом целого ряда выработанных в христианской апологетике и эгзегетике теорий. Так, оставив в стороне концепцию шести тысячелетий, использованную впоследствии Августином, Орозий в основание логики исторического развития положил представление о переходе политической власти с востока на запад и теорию четырех империй. Также стремление к апологии христианства заставило Оро-зия максимально четко определить основные положения христианской философии истории. Благодаря этому впервые в историческом сочинении появляются рассуждения о первородном грехе как источнике исторической динамики. В результате, «История против язычников» стала произведением, если не того же масштаба, что и августиновский «О граде Божьем», то, по крайней мере, того же уровня.

Орозий впервые в христианской историографии (как западной, так и восточной) сформулировал основные положения христианской теологии истории. История у Орозия, несомненно, провиденциальна. Разрабатывая вслед за Августином учение о первородном грехе, Орозий видит незримое присутствие Бога в каждом событии. В то же время, поскольку сам грех является проявлением извращенной, первородным грехом человеческой воли, то исторический процесс внешне выглядит как реализация не божественных, а человеческих целей и устремлений. Это приводит к тому, что для исторической теории Орозия актуальными остаются понятия, выработанные античной исторической мыслью. За ширмой христианских идей зримо проглядываются языческие представления о фортуне, случае, о непостоянстве всего сущего.

Безусловно важнейшим вкладом Орозия в историческую и политическую мысль средневековья стала разработанная им на конкретно-историческом материале теория переноса власти (translatio imperil) и концепция четырех империй, в которой Римской империи отводится принципиальное место. История у Орозия движется через последова-

тельно сменяющие друг друга периоды к торжеству христианской религии и Римской империи, созданной и возвеличенной Господом для распространения Истины среди всех народов. Такая история, безусловно, христоцентрична, она изначально делится на два самостоятельных и принципиально отличных один от другого периода: языческий и христианский.

Помимо идеи первородного греха, определившей суть всех исторических событий, ставших отныне одновременно проявлениями греховности человека и божьим наказанием за грехи, Орозий, на этот раз в угоду историографической традиции и, расходясь с Августином, максимально развивает «теологию Августа» и теорию «христианской империи» и благодаря этому становится подлинным продолжателем Евсевия и Лактанция.

В третьем параграфе исследуются взгляды Орозия на дохристианскую историю. Несмотря на то, что в самом общем виде история Орозия безусловно прогрессивна, его трактовка дохристианского периода полна противоречий. Автор обнаруживает в дохристианской истории прогресс, считая более отдаленное от прихода Спасителя прошлое более тяжелым и наполненным большими ужасами и страданиями (концепция приготовления к Евангелию), применяет к объяснению ветхозаветного прошлого традиционную для христианской литературы концепцию исторических прообразов. Однако ведущим остается видение исторического регресса в дохристианском прошлом. Концепция постепенной деградации истории по мере приближения к моменту Высшего Богоявления становится ведущей у Орозия в его трактовке римского прошлого. Для доказательства упадка римского языческого общества Орозий использует оценки, утвердившиеся в римской историографии, в частности теорию деградации римского общества после Третьей Пунической войны и разрушения Карфагена. После Саллюстия и Ливия данное положение стало общим местом в римской историографии. Гражданские войны в Риме воспринимаются Орозием как особо пагубные события, в определенном смысле вершина несчастий римлян. Именно с ними Орозий связывает приход в мир Спасите-

ля, изображая это событие как, своего рода, реакцию на гражданские войны в Риме.

Наличие на страницах «Истории против язычников» нескольких, порой противоположных друг другу концепций дохристианского прошлого объясняется не только зависимостью Орозия от разных теоретических установок, появившихся в предшествующей апологетической и церковно-исторической литературе. Каждая идея решает у Орозия свою задачу в споре с язычниками. Концепция прогресса призвана показать общую позитивную логику исторического процесса, который идет к обретению миром Истины и к появлению церкви, помогающей человеку в спасении своей души. Концепция регресса подчеркивает ту необходимость, которая вызвала приход в мир Спасителя, единственного, кто бы мог остановить гражданский хаос. С помощью же концепции исторических прообразов Орозию удается показать универсальность принципа Божьего суда над врагами избранного народа, логика которого будет определять всю христианскую историю.

В четвертом параграфе анализируются взгляды Павла Орозия на христианский период истории. Создавая свой труд как универсальную историю, Орозий естественным образом отказывается от партикулярного подхода Сульпиция Севера и Руфина. В рассказе о христианском периоде истории он возвращается к Лактанцию, предлагая читателю рассказ преимущественно о политических событиях в Римской империи. Такой подход к отбору материала и выстраиванию исторического рассказа привел к тому, что именно Орозий оказался самым последовательным сторонником мелитоновской концепции. Идея Бога, наказывающего императоров и империю за преступления перед церковью и поощряющего за религиозную терпимость или следование ортодоксальной вере, пронизывает всю конструкцию христианского периода у Орозия. В результате автору «Истории против язычников» в отличие от Августина удается говорить о подлинном прогрессе в христианскую эпоху. Используя мелитоновскую теорию, Орозий со всей убедительностью демонстрировал своим религиозным оппонентам, что именно благодаря Всевышнему, милосердному Судье, опекающему христианскую империю, наступили подлинно благополучные вре-

мена. Этот исторический оптимизм, высказанный Орозием, не только сделал его труд одним из наиболее популярных исторических сочинений средневековья, но и позволил следующим поколениям историков активно использовать его подходы к объяснению собственного настоящего в контексте мировой истории.

В заключении подводятся итоги исследования: дается оценка латинской христианской историографии IV - начала V века и определяется ее значение для развития средневековой исторической мысли.

Уже самый поверхностный взгляд на исторические труды раннего и классического западноевропейского средневековья убеждает в непосредственном влиянии на них со стороны латинской христианской историографии IV - начала V века. Это влияние двух уровней: жанровое и концептуальное. С одной стороны, уже историки варварских народов будут либо облекать свои рассказы в форму хроник (как Фредегар, Исидор Севильский или Павел Диакон), либо пытаться синтезировать хронику и церковную историю (Григорий Турский, Беда Достопочтенный), либо писать историческую монографию (Иордан, Аноним Валезия, Ненний). Наряду же с варварскими историями будет развиваться жанр всемирной хроники, явившийся синтезом хроникального подхода Евсевия и Иеронима и универсально-исторического нарратива Павла Орозия. С другой стороны, авторы «историй» раннего средневековья, так же как и авторы классических «хроник» (Проспер, Идаций, Марцеллин Комит и другие), активно разрабатывали теоретические положения, сформулированные историками IV - начала V века.

Так, именно мелитоновская теория, ставшая фундаментом сочинения Лактанция «О смертях преследователей» и отточенная Орози-ем в «Истории против язычников», легла в основу объяснения многими средневековыми историками успехов и неудач в жизни государства или его правителя. Несмотря на открытую критику идеи земного воздаяния правителю со стороны Августина, средневековые историки будут стремиться видеть причины нестабильности государства в отношении его лидера с церковью. Эту концепцию с той или иной степенью последовательности проводили Аноним Валезия в биографии Теодориха Великого, Беда Достопочтенный в «Церковной истории»,

Исидор СевильскиЙ в «Истории готов, вандалов и свевов», а из более поздних авторов Рихер Реймский в «Истории» и, несомненно, Оттон Фрейзингенский в «Хронике, или Истории двух градов».

Столь же популярной и идеологически важной для последующих поколений средневековых историков стала использованная Оро-зием теория перехода власти. Намеченная лишь Исидором Севильским в его «De laude Spaniae», открывающим «Историю готов, вандалов и свевов», концепция переноса империи из Рима в варварские королевства, становится ключевой в труде Отгона Фрейзингенского, обосновавшего через нее законность появления императорской власти в Германии. Сама же четырехчастная схема мировой истории останется основополагающей на протяжении всего средневековья, а в Германии переживет и Реформацию.

Наконец, важнейшая заслуга Орозия для всего средневекового общества состоит в адаптации античного историографического наследия к нуждам христианского общества. Синтез греко-римским и христианских идей, какой мы обнаруживаем у Орозия, будет продолжен большинством авторов светских историй, особенно в периоды так называемых локальных Ренессансов (Павел Диакон, Нитхард, Регинон Прюмский, Рихер Реймский и другие).

Несомненен вклад латинских церковных историков начала V века в развитие жанра церковной историографии на Западе и на Востоке христианского мира. Ориентация Сульпиция Севера на западного читателя, его стремление создать историю преимущественно западной церкви, получит выражение в появлении локальных церковных историй, первый шаг к чему был сделан уже в раннее средневековье, когда увидели свет этнические церковные истории Григория Турского и Беды Достопочтенного. Однако влияние Сульпиция и, особенно, Руфина Аквилейского не ограничивается развитием жанра. Надежду Сульпи-ция на преодоление внутрицерковной смуты на основе веротерпимости мы встретим не только в трудах латинских историков, но и в ран-невизантийской церковной историографии, прежде всего у Сократа Схоластика. В еще большей степени последующими поколениями историков будет воспринят оптимизм Руфина Аквилейского, а в Феодо-

рите Киррском мы увидим прямого продолжателя эклессиологических идей Руфина, его единомышленника в поисках путей установления церковного мира через абсолютное торжество православия.

Итак, латинская христианская историография IV - начала V века, ставшая, с одной стороны, результатом теоретических поисков ранних христиан в области философии истории, а с другой стороны, активно использовавшая достижения греко-римской исторической прозы, выработала важнейшие для западноевропейского средневековья способы объяснения исторических событий. Латинская христианская историография IV - начала V века явила собой рождение новой европейской историографической культуры, на тысячелетие определившей магистральный путь поисков европейскими историками смысла в прошлом, настоящем и будущем.

Апробация работы. Основные положения диссертации апробированы в докладах и сообщениях, с которыми диссертант выступал на региональных и межвузовских конференциях в Москве (1997 г.), Санкт-Петербурге (1996 г.), Иванове (2000 г., 2003 г.), Волгограде (1998 г.).

Работа над темой диссертации нашла отражение в ряде публикаций общим объемом 69 п. л.:

1. Лактанций как историк: между тем, что было, и тем, что будет // Историческая мысль в Византии и на средневековом Западе / Под ред. И. В. Кривушина. Иваново, 1998. (1 п.л.);

2. Лактанций. О смертях преследователей. (Перевод с латинского, вступительная статья, комментарии). СПб., 1998. (9 п.л.);

3. Рассказы Лактанция о битвах и проблема становления церковной историографии // Мир Православия. Выпуск 2. Волгоград, 1998. (0,3 п.л.);

4. Место «золотого века» в исторической концепции Лактанция // Проблемы древней и средневековой истории. Иваново, 1999. (0,5 п.л.);

5. Лактанций: христианский историк на перекрестке эпох. С приложением перевода трактата «Божественные установления». СПб., 2000. (10 п.л.);

6. Греко-римское прошлое у Лактанция: вариативность трактовок // Формы исторического сознания от поздней Античности до эпохи Возрождения (исследования и тексты). Иваново, 2000. (1 пл.);

7. Орозий Павел. История против язычников. В 3-х тт. СПб., 2001— 2003. (Перевод с латинского, вступительная статья, комментарии). (37,1 п.л.);

8. Первая гражданская война в Риме в изображении Павла Орозия // Личность — идея — текст в культуре Средневековья и Возрождения. Сборник научных трудов в честь шестидесятипятилетия Нины Викторовны Ревякиной / Под ред. И. В. Кривушина и Е. С. Кривушиной. Иваново, 2001. (0,7 п.л.);

9. Кризис 410 года и судьба теории «христианской империи» в «Истории против язычников» Павла Орозия // Раннесредневековый текст: проблемы интерпретации / Под ред. Н. Ю. Гвоздецкой. Иваново, 2002. (1,3 пл.);

10. Раннехристианский историк Сулыгаций Север и его картина человеческого прошлого // Личность. Культура. Общество. Междисциплинарный научно-практический журнал социальных и гуманитарных наук. Том V. Спец. Вып. 1-2 (19-20). М., 2003. (1 п.л.);

11. Орозий и его «История против язычников» // Орозий Павел. История против язычников. Изд. 2-е дополненное. СПб., 2004. (5,3 п.л.);

12. Историческая концепция Павла Орозия // Проблемы социальной истории и культуры средних веков и раннего нового времени. СПб., 2004. (1,3 пл.);

13. Сулышций Север — церковный историк начала V века // Церков-но-исторический ежегодник. Выпуск П-Ш. Иваново, 2004. (0,5 пл.).

Тюленев Владимир Михайлович

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ЛАТИНСКОЙ ХРИСТИАНСКОЙ ИСТОРИЧОГРАФИИ В IV - НАЧАЛЕ V ВЕКА

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук Подписано в печать 05.04.2004 г. Усл.печл. 1,86. Уч.издл. 1,7. Тираж 100 экз.

Издательство «Ивановский государственный университет» 153025, Иваново, ул. Ермака, 39

Р1 8 2 О 8

РНБ Русский фонд

2005-4 16633

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Тюленев, Владимир Михайлович

Введение.

Глава I. Рождение латинской христианской историографии: Лактанций и его Бе тогШэиз регеесг^огит.

§ 1. Первые христианские хроники и «интеллектуальный переворот» начала

IV века

§ 2. Лактанций: история от апостолов до Великого гонения

§ 3. Лактанций: история Великого гонения и гражданской войны начала IV

Глава II. Восточно-христианское влияние и судьбы христианской историографии на латинском Западе в конце IV - начале V вв.

§ 1. Иероним Стридонский и рождение латинской христианской хронистики

§ 2. Руфин Аквилейский: рождение церковной историографии на латинском

Западе.

Глава III. Универсальная священная история Сульпиция Севера.

§ 1. «Хроника» Сульпиция Севера: к вопросу о жанре

§ 2. Ветхозаветное прошлое в представлении Сульпиция Севера.

§ 3. Концепция христианской истории Сульпиция Севера

§ 4. Сульпиций и Руфин: церковно-историческая мысль на латинском Западе в начале V века

Глава IV. Рождение универсальной христианской историографии: Павел

Орозий

§ 1. Историографические взгляды Орозия и его композиционные приемы

§ 2. Концепция мировой истории Орозия: общие положения.

2.1. Универсальное пространство и время.

2.2. Первородный грех и «механизмы» исторического развития

2.3. Теория четырех империй.

2.4. «Теология Августа» и проблема исторического прогресса

§ 3. Представления Орозия о дохристианской истории.

§ 4. Представления Орозия о христианской истории.

4.1. Первый христианский период: от Августа до Константина.

4.2. История «христианской империи» от Константина до кризиса 410 г.

4.3. Кризис 410 г. и судьба теории «христианской империи».

Введение диссертации2004 год, автореферат по истории, Тюленев, Владимир Михайлович

В последнее время внимание отечественных исследователей в гуманитарных областях знания все более сосредоточивается на изучении проблем духовной истории человечества, особенностей мировоззрения людей ушедших эпох. Само изучение традиционных для исторической науки XX века проблем экономической, политической и социальной истории потребовало для создания объективной картины прошлого углубиться в вопросы ментальное™, человеческого сознания и самосознания. Важнейшим и необходимым элементом этого «научного переворота» является все более пробуждающийся интерес к истории исторической мысли и особенно господствовавшей в традиционном обществе, для которого характерны особые, отличные от современных социальные представления. Первые серьезные шаги, сделанные в этом направлении во второй половине XX века,1 нашли продолжение в многочисленных работах конца XX - начала XXI вв.2 Неоспо

1 См. прежде всего Исследования по византийской историографии: Каждая А. П. Робер де Клари и Никита Хониат. Некоторые особенности писательской манеры // Европа в средние века: экономика, политика, культура. М., 1972. С. 294—299; Он же. Хроника Симеона Логофета // ВВ. Т. 15. 1959. С. 125-143; Любарский Я. Н. Михаил Пселл. Личность и творчество (К истории византийского предгуманизма). М., 1978; Чичуров И. С. Место «Хронографии» Феофана в ранневизантийской историографической традиции (IV - нач. IX в.) // Древнейшие государства на территории СССР. М., 1983. С. 5-146; Он же. Феофан Исповедник — публикатор, редактор, автор? // ВВ. Т. 42. 1981. С. 78-87.

2 Свидетельством возросшего интереса к средневековой историографии является переиздание наиболее важных трудов, созданных в этом направлении: Любарский Я. Н. Византийские писатели и историки. СПб., 1999; Безобразов П. В., Любарский Я. Н. Две книги о Михаиле Пселле. СПб., 2001. Среди новых трудов см.: Кривушин И. В. История и народ в церковной историографии V века. Иваново, 1994; Он же. Рождение церковной историографии: Евсевий Кесарийский. Иваново, 1995; Он же. История между порядком и хаосом. Концепция политических конфликтов Феофилакта Симокатты. Иваново, 1996; Он же. Ранневизантийская церковная историография. СПб., 1998; Самуткина Л. А. Концепция истории в «Хронографии» Иоанна Малалы. Иваново, 2001; Тюленев В. М. Лактанций: христианский историк на перекрестке эпох. СПб., 2000. Важнейшее место в освещении современных достижений в области исследования позднеантичной и средневековой исторической мысли занимают сборники статей: Историческая мысль в Византии и на средневековом Западе. Иваново, 1998; Формы исторического сознания от поздней Античности до эпохи Возрождения (исследования и тексты). Иваново, 2000. римым свидетельством пробуждения интереса к историографии, особенно средневековой, являются новые публикации переводов исторических сочинений.3 Тем не менее процесс изучения средневековой, особенно латинской исторической мысли еще только в самом начале. Работы, посвященные средневековым латинским историкам,4 по своему количеству заметно уступают как трудам по античной, так и исследованиям по византийской историографии, традиционно привлекавшим внимание отечественных исследователей, историков и филологов.

Для создания целостной картины истории европейской исторической мысли особенно важным оказывается обращение к ключевым моментам этого процесса, к периодам, когда происходит рождение новых подходов к объяснению прошлого, новых литературных форм, в которые облекается историческая мысль. Безусловно, одна из революций в истории исторической мысли связана с появлением христианства. Новая религия, принесшая с собой новое мировосприятие в целом, диктовала свои способы объяснения исторических явлений и событий. Христианство уже как религиозная система изначально было насквозь пронизано чувством историзма. Приход в мир Спасителя и последовавшие непосредственно за этим события воспринимались как реализация предсказанного пророками, как определенный и очень важный этап, подготовленный всей предшествующей историей. Теология

3 Из наиболее важных новинок см.: Сократ Схоластик. Церковная история. М., 1996; Евагрий Схоластик. Церковная история / Пер. И. В. Кривушина. В 3-х тт. СПб., 1999-2003; Лактанций. О смертях преследователей / Пер. В. М. Тюленева. СПб., 1998; Сулъпиций Север. Сочинения / Пер. А. И. Донченко. М., 1999; Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов / Пер. В. В. Эрлихмана. СПб., 2001; Историки эпохи Каролингов / Под ред. А. И. Сидорова. М., 1999; Рихер Реймский. История / Пер. А. В. Тарасовой. М., 1997.

4 Среди последних особо см.: Гвоздецкая Н. Ю. Бэда: монах, ученый, поэт (около 673-735) // Интеллектуальная история в лицах: семь портретов мыслителей Средневековья и Возрождения. Иваново, 1996. С. 25-40; Попова А. М. «История готов, вандалов и свевов» Исидора Севильского как памятник раннесредневековой историографии // Раннесредневековый текст: проблемы интерпретации. Иваново, 2002. С. 88-103.

Нового Завета предлагала также исторический взгляд на будущее как на организованное свыше движение к определенной цели. В апологетической литературе интерес к историческому прошлому реализовывался через доказательство древности христианских истин относительно «истин» языческих. Отсюда берет свое начало стремление христианских писателей выстраивать сравнительные хронологии, предтечи мировых хроник, важнейшего жанра средневековой западноевропейской историографии; полемика с язычниками обеспечила также то, что сама христианская историческая мысль зарождается прежде всего как мысль философско-историческая.5 Вопрос же изучения способов осознания и интерпретации христианским интеллектуалом собственного прошлого и настоящего крайне важен.

Формировавшиеся на фундаменте теологии Ветхого Завета под мощным влиянием античной культуры исторические представления ранних христиан способны ответить на целый комплекс вопросов современного исследователя. Выражая свое отношение к прошлому, человек того времени, как правило, пытался определить собственное место в потоке времени, понять принципы функционирования окружающего его мира, увидеть в прошлом как закономерности и знаки, указывающие на настоящее и будущее, так и необходимые уроки, способные помочь в решении насущных проблем. Современный исследователь, обращаясь к памятникам исторической мысли, созданным христианскими мыслителями на рубеже античности и средневековья, способен понять, насколько глубока и прочна была связь между средневековыми и античными представлениями о социуме и принципах его функционирования, попытаться, хотя бы отчасти, реконструировать духовную атмосферу далеких веков. Традиционно обращение к историческому сознанию давало возможность под особым углом посмотреть на философ-ско-антропологические, политические и этические представления его носи

5 Kamiah W. Christentum und Geschichtlichkeit. Köln, 1951. S. 112. телей. Изучение же комплекса памятников исторической мысли, созданных приблизительно в одно время, открывает возможность увидеть не только динамику изменения социальных представлений, но и обнаружить различные, при этом характерные для одного общества, точки зрения, симпатии и идеалы. Все это обуславливает актуальность изучения исторической ран-несредневековой мысли и особых форм ее выражения.

Наше исследование будет посвящено одному из важнейших этапов и аспектов развития западноевропейской исторической мысли, а именно периоду, когда сумма историософских идей раннего христианства обрела выражение в традиционных для античной культуры историографических формах. Рождение латинской христианской историографии приходится на IV -начало V вв., когда появляются первые образцы исторической прозы, написанные христианами на латинском языке. Это время создания латинскими авторами под влиянием языческой и восточно-христианской литературы самых разных исторических произведений, время выработки концепций и интенсивных поисков жанров, удобных для реализации заимствованных и развития собственных теорий.

Предмет исследования. Предметом нашего исследования будут исторические сочинения группы латинских христианских авторов IV - начала V вв., определившие судьбу западноевропейской раннесредневековой историографии. Это, прежде всего, «О смертях преследователей» Лактанция, первое христианское историческое сочинение, написанное на латинском языке; два труда, ставшие связующим звеном между христианским Востоком и Западом: «Хроника» Иеронима Стридонского и «Церковная история» Руфина Аквилейского; созданная почти одновременно с «Церковной историей» Руфина «Хроника» Сульпиция Севера и, наконец, «История против язычников» Павла Орозия, произведение ключевое для всей средневековой историографии. Изучение этих сочинений, созданных на заре христианской культуры, представляется крайне важным, во-первых, потому что появившиеся до завершения работы Августина Аврелия над «Градом Божьим», традиционно рассматриваемым в качестве точки отсчета в изучении средневекового историзма, они дают представление о путях поиска христианскими интеллектуалами способов объяснения исторического процесса, его направленности, наконец, логики. Во-вторых, обращение к историческим сочинениям IV - начала V века позволит проследить истоки западноевропейской средневековой исторической и, что немаловажно, политической мысли. В-третьих, поскольку уже к концу античности начинаются процессы автоно-мизации латинской и греческой культур, важно, с одной стороны, увидеть связь латинской исторической литературы и мысли с христианской ранневи-зантийской историографией, а с другой стороны, обнаружить то особенное, что будет определять самостоятельное развитие латинской исторической прозы в средние века.

В науке уже стало правилом выделять IV и V века в истории европейской исторической мысли как период кульминационный и даже революционный. Еще Р. Дж. Коллингвуд, определяя три кульминационные точки, через которые прошла европейская историография, так охарактеризовал второй рубеж: «Вторая точка приходится на четвертый — пятый века нашей эры, когда эта идея истории получила новую форму под революционизирующим воздействием христианской мысли».6 Период IV - начала V вв. признается не только моментом рождения христианской философии истории и кристаллизацией ее в сочинении Августина Блаженного «О граде Божьем», но и временем появления выдающихся образцов христианской историографии. «В 1У-У вв., — пишет В. И. Уколова, — появляются классические образцы христианской историографии, направленные <.> на доказательство всеобщности и процессуального характера истории, вытекавших

6 Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 46. из необходимости сделать всю историческую схему респектабельной, органично влив в нее языческую историю».7 Наконец, традиционно признается самый существенный вклад историографии IV - V вв. в формирование исторического сознания средневекового человека. «Самое значительное влияние [на средневековое историческое сознание], — пишет Марк Блок, — бесспорно, оказали писатели, которые к решающему перелому IV - V вв. поставили себе задачу создать синтез двух до той поры весьма далеких одна от другой исторических традиций, чье двойное наследие досталось новому мио ру: традиции библейской и традиции греко-римской». Не случайно, поэтому, появление ряда локальных исследований, посвященных христианской историографии конца IV - начала V века9 и ее месту в процессе становления общеевропейского исторического знания того времени.10

Историография вопроса. Научный интерес к латинским христианским историкам поздней античности и раннего средневековья в отечественной историографии начал проявляться еще в XIX - начале XX вв. Несмотря на традиционный для российской науки интерес прежде всего к греческой христианской культуре, уже в XIX веке ученые обращаются к изучению латинской христианской литературы, в том числе исторических сочинений. В лекциях ведущих профессоров-западников появляются сюжеты о развитии

7 Уколова В. И. Представления об истории на рубеже античности и средневековья // Идейно-политическая борьба в средневековом обществе. М., 2984. С. 42.

8 Блок М. Феодальное общество // Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1986. С. 151.

9 См., напр.: Zecchini G. La storiografia cristiana latina del IV secolo (Da Lattanzio ad Orosio) //1 Cristiani e l'lmperio nel IV secolo. Colloquio sul Cristianesimo nel mondo antico / A cura di G. Bonamente, A. Nestori. Macerata, 1988. P. 169-194; Mole C. Prospettive universali e prospettive locali nella storiografia latina del V secolo // La storiografia ecclesiastica nella tarda antichita. Messina, 1980. P. 195-239.

10 Momigliano A. Pagan and Christian Historiography in the Fourth Century A.D. // The Conflict between Paganism and Christianity in the Fourth Century / Ed. A. Momigliano. London, 1963. P. 79-99; Idem. L'eta del trapasso fra storiografia anticita e storiografia medievale (320-550 d. C.) // La storiografia altomedievale. Spoleto, 1970. Vol. 1. P. 89-118. средневековой историографии,11 историков начинают переводить на русский язык,12 и выходят из печати небольшие исследования-очерки, посвященные проблемам средневековой историографии.13 В целом данные очерки XIX века являются наглядными характеристиками существовавшего в науке того времени отношения к памятникам средневековой историографии как, прежде всего, к поставщикам исторической информации. Вследствие этого, оценки того или иного средневекового историка зависели, главным образом, от его аккуратности в работе с источниками, от точности передачи информации, от грамотного следования хронологии. Особенности европейской исторической мысли второй половины XIX века формировали также вполне определенные ожидания исследователя от прочтения средневекового исторического сочинения. Стремление исторической науки XIX века видеть в средневековом историческом сочинении прежде всего исторический источник, а не сумму индивидуальных взглядов автора на прошлое приводила к формальному сближению порой достаточно разных писателей. Позволим себе привести пример, способный очертить «горизонт ожиданий» исследователя XIX века. А. А. Смирнов, приводя в своем очерке об Иерониме Стри-донском цитату из «Жития Малха» Иеронима, где знаменитый отец церкви очерчивает план задуманной им «Церковной истории», делает вывод: «Насколько можно судить по этому плану церковной истории, взгляд на нее Ие

11 См., напр., лекцию Т. Н. Грановского 1848/49 гг., в которой он дает характеристику средневековой историографии, начиная с Августина и Павла Орозия: Грановский Т. Н. Лекции по истории средневековья. М., 1987. С. 303-309.

12 В числе переводов других сочинений Лактанция в 1848 г. появляется перевод его «О смерти гонителей церкви» Е. Карнеева (Лактанций. Творения. СПб., 1848), в 1915 г. в приложении к журналу «Слово Церкви» увидел свет перевод на русский язык «Священной истории» Сульпиция Севера (Священная и церковная история христианского историка Сульпиция Севера. М., 1915).

13 См., напр.: Осокин Н. А. Очерк средневековой историографии. Казань, 1888; Смирнов А. А. Блаженный Иероним Стридонский как историк и полемист. М., 1871 (репринт — М., 1995). Труд А. А. Смирнова, действительно, не может быть назван иначе как очерком: наблюдения, касающиеся Иеронима как историка, занимают девять страниц. ронима не превосходил взгляда Евсевия и не обещал полного и основательного исторического труда»}А (курсив в цитате наш. — В. Т.).

Серьезным шагом вперед для дореволюционной отечественной историографии стало фундаментальное исследование А. П. Лебедева «Церковная историография в главных ее представителях с IV до XX вв.».15 Неоспоримой заслугой этого крупнейшего знатока церковной истории и литературы является уже сам факт обращения к наследию латинских церковных историков и их вкладу в развитие церковно-исторической литературы. В своем исследовании, в первом разделе которого предложен анализ греческой церковной историографии от Евсевия до его продолжателей VI века, А. П. Лебедев посвящает несколько страниц Руфину Аквилейскому как переводчику и продолжателю Евсевия,16 а также сопровождает свой труд приложением, в состав которого вошел небольшой двухстраничных очерк о вкладе Сульпи

17 ция Севера в церковное историописание. Несмотря на то, что ни Руфин, ни Сульпиций не являются основными авторами его исследования, А. П. Лебедев делает весьма важные наблюдения, касающиеся их особенностей как церковных историков.

Говоря о Руфине, А. П. Лебедев справедливо, на наш взгляд, замечает, что основной интерес для исследователей представляет личный вклад Руфи-на в церковную историографию, то есть последние книги его «Истории»,

14 Смирнов А. А. Указ. соч. С. 7. Достойным исключением из этого правила является работа Н. А. Осокина по западноевропейской историографии раннего средневековья, в которой автор попытался не только формально охарактеризовать средневековые исторические сочинения, но и проанализировать особенности сознания их авторов. К сожалению, отправной фигурой для своего исследования Н. А. Осокин вызбрал Иордана, поэтому историография интересующего нас периода осталась вне хронологических рамок его очерка (Осокин Н. А. Указ. соч.).

15 Монография А. П. Лебедева вышла в свет в самом начале XX века (2-е издание: М., 1903). Мы пользовались петербургским переизданием: Лебедев А. П. Церковная историография в главных ее представителях с IV до XX вв. СПб., 2000.

16 Лебедев А. П. Указ. соч. С. 109-114.

17 Там же. С. 434-436. написанные в продолжение труда Есевия.18 Считая Руфина последователем Евсевия в решении методологической и концептуальной задачи, А. П. Лебедев показывает, что логика церковной истории Руфина так же, как и истории Евсевия, ведет к появлению ключевой фигуры, императора, являющегося «религиозным героем». Так же, как и Евсевий через образ Константина, Ру-фин через фигуру Феодосия оптимизирует исторический процесс.19 Другой важной заслугой А. П. Лебедева следует назвать обнаружение им «слабостей» Руфина как историка. Возвращаясь к традиционным темам науки своего времени, А. П. Лебедев последовательно указывает на ошибки Руфина в передаче событий, на искажение им фактов.20 Все эти наблюдения, безусловно, имеют огромное значение, особенно если рассматривать «погрешности» Руфина в контексте созданной им картины церковной истории, в непосредственной связи с его церковно-исторической концепцией. Наконец, подводя итог своему экскурсу к творчеству Руфина, А. П. Лебедев справедливо указывает на то огромное влияние, которое оказала его «Церковная история» на развитие жанра в Византии.21

Небольшой очерк А. П. Лебедева о Сульпиции Севере, опубликованный им в качестве приложения к упомянутой выше монографии, конечно, не может претендовать на статус целостного исследования, тем не менее, А. П.

Лебедеву удается дать собственную характеристику Сульпиция как истори

22 ка, сказать о его методе, выделить тщательность работы с хронологией. В качестве заслуги А. П. Лебедева следует отметить, главным образом, его стремление увидеть в Сульпиции именно церковного историка. Несмотря на то, что А. П. Лебедев рассматривает лишь последнюю часть сочинения

18 Там же. С. 110-111.

19 Там же. С. 111.

20 Там же. С. 113.

21 Там же. С. 114.

22 Там же. С. 435.

Сульпиция, и относительно этой части делает выводы о Сульпиции как церковном историке, сама попытка соотнести творчество этого латинского писателя с вполне определенной историографической традицией крайне интересна и перспективна.

В целом, следует признать, что дореволюционная историческая наука не только не предложила целостного взгляда на латинскую историческую литературу и историческую мысль раннего христианства, но и не дала хоть сколько-то значимых трудов, освещающих локальные сюжеты данной проблемы.24 Даже А. П. Лебедев не пытается хоть как-то связать между собой творчество Руфина и Сульпиция Севера и определить благодаря этому логику развития церковно-исторического жанра на Западе. Интерес же к самому значимому христианскому латинскому историку того времени Павлу Орозия вообще не выходил за рамки использования его «Истории против язычников» в качестве источника по истории Рима.

В советскую эпоху научный интерес к истории церкви, христианской литературы и, соответственно, историографии почти полностью исчезает. Только в шестидесятые годы начинает проявляться внимание к проблемам формирования европейского исторического знания. Именно тогда вышло в свет фундаментальное исследование О. Л. Вайнштейна «Западноевропей

23 Сам очерк назван «Древнелатинский церковный историк Сульпиций Север» (там же. С. 434).

24 Родоначальнику латинской христианской историографии Лактанцию посвящена единственная серьезная работа, написанная в XIX веке: Садов А. И. Древнехристианский церковный писатель Лактанций. СПб., 1895. Однако А. И. Садов в дискуссии, имевшей место в конце XIX - начале XX века, по вопросу авторства Ие тоШЬш рекесмогит занял сторону С. Брандта, считавшего, что сочинение о гонителях было написано не Лактанцием. В результате книга А. И. Садова не содержит и попытки критики первого христианского исторического сочинения, написанного на латыни. О дискуссии вокруг принадлежности £)е тогИЬш рекесШогит перу Лактанция, которая давно завершилась в пользу знаменитого апологета, см.: Тюленев В. М. Лактанций и его £)е тогйЪш рекеШогит IIЛактанций. О смертях преследователей. СПб., 1998. С. 12-15. екая средневековая историография».25 Впервые в отечественной литературе была предпринята попытка на основе достижений современной зарубежной науки и марксистской идеологии определить характер христианской средневековой историографии, ее связь с античным и ближневосточным историографическим наследием, наконец рассмотреть теологию истории средневековых авторов. В заслугу О. Л. Вайнштейна следует поставить само стремление рассматривать средневековые исторические сочинения как «отражение умственной атмосферы эпохи и как определенный этап в развитии исторической мысли и знания». Однако выбор О. Л. Вайнштейном широких временных рамок для своей работы, свидетельствовавший, безусловно, о желании автора дать целостный взгляд на развитие европейской исторической литературы и мысли на протяжении более чем тысячелетия, часто приводил к реферативному изложению некоторых разделов. В частности, периоду зарождения латинской христианской историографии в исследовании отводится лишь несколько страниц.27 В рамках традиционного подхода к характеристике средневековой философии истории О. Л. Вайнштейн особое внимание уделяет вкладу в развитие исторической мысли Августина Аврелия, лишь мимоходом касаясь деятельности таких авторов, как Сульпиций Север и Павел Орозий.28

25 Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М.-Л., 1964. Справедливости ради нужно заметить, что эта монография стала продолжением и доработкой более раннего труда: Вайнштейн О. Л. Историография средних веков. М.-Л., 1940.

26 Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. С. 57.

27 Очерк о патриотической историографии IV - V вв. вынесен О. Л. Вайнштейном в вводную главу книги: Вайнштейн О. Л. Указ. соч. С. 39-51.

28 «Из всей этой литературы, — пишет О. Л. Вайнштейн, — историографический интерес представляют только два произведения начала V века — «Хроника от начала мира» Сульпиция Севера и «Семь книг против язычников» Павла Орозия» (там же. С. 42).

Несмотря на все недостатки очерка О. Л. Вайнштейна,29 посвященного начальному периоду христианской историографии, он содержит ряд интересных и важных наблюдений о Сульпиции и Орозии. В частности, вполне справедливо О. Л. Вайнштейн обращает внимание на отказ Сульпиция Севера от аллегорического толкования Библии, на то, что библейский материал использовался Сульпицием для выражения особых взглядов на современную политическую обстановку.30 Говоря об Орозии, О. Л. Вайнштейн перечисляет наиболее важные его историографические идеи: безусловный исторический оптимизм, использование теории четырех империй, внимание к мистике чисел.31

Также в шестидесятые годы впервые в отечественной историографии получают оценку исторические взгляды родоначальника латинской христианской историографии Лактанция. В. С. Соколов, автор статьи «Историческая концепция Лактанция»,32 справедливо попытался решить вопрос о своеобразии Лактанция как историка на материале сразу двух его сочинений: апологетического труда «Божественные установления» и исторической монографии «О смертях преследователей». В результате проведенного анализа В. С. Соколову удалось показать Лактанция пограничной фигурой, продолжателем, с одной стороны, римской историографической традиции и провозвестником, с другой, средневековой историографии.33

29 Параграф носит, в целом, реферативный, а не исследовательский характер. О. Л. Вайнштейн не скрывает того, что в характеристике историков опирается на выводы западных ученых, в частности М. Лейстнера и Т. Моммзена. Предварительный характер наблюдений и выводов О. Л. Вайнштейна отразился также в неточностях, которые он допускает. Так, например, он относит Руфина Аквилейского к числу продолжателей хроникальной традиции Евсевия и Иеронима, что является безусловной ошибкой (там же. С. 42).

30 Там же. С. 42.

31 Там же. С. 44.

32 Соколов В. С. Историческая концепция Лактанция // Вопросы античной литературы и классической филологии. М., 1966. С. 333-345.

33 Там же. С. 336-337.

Несмотря на это проявление исследовательского интереса к проблемам формирования раннехристианской и средневековой исторической мысли, в отечественной науке так и не было предпринято ни одной серьезной попытки подвергнуть анализу историческую литературу христианской античности и раннего средневековья.34 В обобщающих трудах, несмотря на замечания О. Л. Вайнштейна об «отсутствии единства в понимании и применении средневековыми историками патристической концепции исто

Л £ рии», изучение «теологии истории раннего христианства» по-прежнему сводилось к анализу взглядов одного лишь Августина, которые, как правило, проецировались на всю последующую средневековую историографию и фи

Я7 лософию истории В свою очередь, исключительный интерес к Августину отодвигал на второй план все прочие попытки, предпринимаемые в раннехристианской литературе понять и изложить историю. Так, в своем фундаментальном труде М. А. Барг из всех историков IV - V веков находит место только для Орозия и только в сноске.38

Несомненным свидетельством современного интереса к латинской раннесредневековой историографии является издание исторических сочинений. В частности, в 1999 г. увидело свет первое в отечественной науке издание трудов Сульпиция Севера, включающее и публикацию «Хроники». Однако в послесловии, написанном А. И. Донченко, исторические взгляды Сульпиция, место его «Хроники» в контексте позднеантичной христианской историографии никак не затрагиваются. См.: Донченко А. И. Сульпиций Север и его произведения // Сулъпиций Север. Сочинения. М., 1999. С. 211-279.

35 Вайнштейн О. Л. Указ. соч. С. 57.

36 Так названа глава фундаментального исследования по истории европейской исторической мысли М. А. Барга: Барг М. А. Эпоха и идеи. Становление историзма. М., 1987. С. 76.

37 Эта ситуация не является исключительной характеристикой состояния отечественной науки. Те же тенденции без труда можно обнаружить и в зарубежной исследовательской литературе. См., напр.: Ferrater Mora J. Cuatro visiones de la historia universal: San Agustín, Vico, Voltaire, Hegel. Madrid, 1982. P. 13-36; Widgery A. G. Interpretations of history: From Confucius to Toynbee. London, 1961. P. 118-123.

38 M. А. Барг, давший общую характеристику Орозию, считает его последовательным учеником Августина: в то время как Августин в «Граде Божьем» создал образ священной истории, Орозий в «Истории против язычников» написал версию профанной истории {Барг М. А. Указ. соч. С. 86).

Тем не менее, при подготовке диссертационного исследования мы использовали богатый опыт отечественной исторической, филологической и философской науки. Кроме названных выше работ следует упомянуть труды по истории античной, ранневизантийской и средневековой исторической мысли и литературы (Немировский А. И.,39 Дуров B.C.,40 Любарский Я. Н.,41 Кривушин И. В.,42 Чичуров И. С.43), сочинения по истории культуры поздней античности (Уколова В. И.,44 Кнабе Г. С. 45 Аверинцев С. С.46), труды по античной философии истории, христианской апологетике и патрологии (Лосев А. Ф.,47 Майоров Г. Г.48).

Существенное отставание отечественной науки в изучении раннехристианской латинской историографии особенно очевидно на фоне успехов зарубежной научной мысли. Мы, впрочем, должны сразу оговориться, что в зарубежной историографии на сегодняшний день еще не появилось комплексного исследования христианской латинской историографической традиции IV - начала V веков. Мы, как правило, имеем дело либо с общими трудами, в которых рассматриваются вопросы развития средневековой ис

Немировский А. И. Рождение Клио: у истоков исторической мысли. Воронеж,

1986.

40 Дуров В. С. Художественная историография Древнего Рима. СПб., 1993.

41 См., прежде всего, сборник статей, посвященный проблемам византийской исторической прозы: Любарский Я. Н. Византийские историки и писатели. СПб., 1999.

42 Особо следует назвать монографию: Кривушин И. В. Ранневизантийская церковная историография. СПб., 1998.

43 Прежде всего назовем его исследование «Хронографии» Феофана Исповедника: Чичуров И. С. Место «Хронографии» Феофана в ранневизантийской историографической традиции (ГУ - нач. IX в.) // Древнейшие государства на территории СССР. М., 1983. С. 5 -146.

44 См., прежде всего: Уколова В. И. Античное наследие и культура раннего средневековья. М., 1989.

45 См., в частности: Кнабе Г. С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993.

46 См.: Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977; Он же. Судьбы европейской культурной традиции в эпоху перехода от античности к средневековью // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976. С. 17-64.

47 Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977 (2-е изд.: СПб., 2001). ториографии в целом или за какой-то значительный период, либо с монографическими исследованиями, посвященными тому или иному историку.49 Это обстоятельство во многом препятствовало выявлению всей сложности процесса рождения средневековой западноевропейской историографии. Тем не менее, целый ряд важнейших наблюдений сделан учеными на основе сопоставления разных подходов и концепций, бытовавших в греческой и латинской историографии в IV - начале V века.

Подлинно научный интерес в зарубежной науке к раннесредневековой исторической прозе начал проявляться еще в XIX веке. Именно тогда появляются первые научные издания сочинений христианских латинских историков V века.50 Тогда же выходят в свет первые исследования, посвященные решению локальных вопросов в рамках данной проблемы,51 а также предпринимаются первые попытки дать общие суждения относительно западноевропейской средневековой историографии.52

48 Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979.

49 См., напр.: Christensen A. S. Lactantius the Historian. Copenhagen, 1980; Andel G. К. van. The Christian concept of history in the "Chronicle" of Sulpicius Severus. Amsterdam, 1976; Prete S. I Chronica di Sulpicio Severe. Saggio storico critico. Vaticano, 1955; Christensen Т. Rufinus of Aquileia and the Historia Ecclesiastica lib. УШ-IX of Eusebius. Copenhagen, 1989; Murphy F. X. Saint Jerome as an Historian // A Monument to S. Jerome. N. Y. 1957. P. 115-141; Corsini E. Introduzione alle «Storie» di Orosio. Torino, 1968; Schöndorf К. A. Die Geschichtstheologie des Orosius. München, 1952.

50 Речь идет прежде всего о парижском издании «Хроники» Сульпиция Севера и берлинском издании «Церковной истории» Евсевия, в которое вошла публикация латинского перевода «Церковной истории», выполненного Руфином Аквилейским: La Chronique de Sulpice Sövere. Texte critique / Trad, et comm. par A. Lavertujon. Paris, 18961899; Eusebius. Die Kirchengeschichte mit der lateinischen Übersetzung des Rufinus / Hrsg. von E. Schwartz und Th. Momsen // Die grichischen christlichen Schriftsteller. Bd. IX. Lepzig, 1903-1909.

51 См., напр., работы, посвященные «Истории против язычников» Павла Орозия, а также «Хроникам» Сульпиция Севера и Иеронима: Mörner Th. de. De Orosii vita eiusque Historiarum libris septem adversus paganos. Berlin, 1844; Bernays J. Ueber die Chronik des Sulpicius Severus: ein Beitrag zur Geschichte der classischen und biblischen Studien. Berlin, 1861; Schoene A. Die Weltchronik des Eusebius in ihrer Bearbeitung durh Hieronymus. Berlin, 1900.

52 См., прежде всего: Baur F. Ch. Die Epochen der kirchlichen Geschichtsschreibung. Tübingen, 1852; BüdingerM. Die Universalhistorie im Mittelalter. Wien, 1900.

Научная мысль второй половины XIX - начала XX веков, обращаясь к памятникам раннесредневековой историографии, решала главным образом традиционные для своего времени задачи. Поскольку большинство исторических произведений, созданных в IV - начале V вв. христианами, по своей природе компилятивны, то естественно возникал вопрос о том круге источников, к которому обращались христианские историки. При этом важно отметить, что данный вопрос интересовал не только ученых, занимавшихся критикой такого многоуровневого и разнопланового сочинения, как «Исто л ел рия против язычников» Орозия или «Хроника» Сульпиция Севера, но и исследователей творчества Лактанция. Включенный в начале XX столетия Г. Силомоном в контекст позднеримской исторической литературы, труд «О смертях преследователей» начал изучаться как особого рода феномен, произведение необычное для христианской литературы, «искусственное».55 Обнаруженное своеобразие исторического труда Лактанция (значительная доля светской информации, решение целых сюжетов в традиционной для античной историографии манере) заставляло искать объяснение этому феномену прежде всего во влиянии языческих источников, использованных христианским автором. Г. Силомон впервые тогда включил «О смертях преследователей» в круг сочинений, зависимых от так называемой Ктяе^еясЫсШе.56

53 Вопрос об источниковой базе «Истории» Орозия был в целом решен еще в середине XIX века Т. Мёрнером: Mörner Th. de. Op. cit. Выводы T. Мёрнера впоследствии были использованы К. Зангемайстером при подготовке издания труда Орозия в Лейпциге: Pauli Orosii Historiarum adversum paganos libri VIL Ex rec. С. Zangemeister // CSEL Bd. V. Leipzig, 1889.

54 О круге источников Сульпиция Севера см.: Bernays J. Op. cit. Полный анализ проблемы предложен в монографии С. Прете, вышедшей в середине XX века: Prete S. Op. cit. P. 45-53.

55 Silomon H. Lactanz de mortibus persecutorum // Hermes. Bd. 47. Heft 2. 1912. S. 250-275; Idem. Untersuchungen zur Quellengeschichte der Kaiser Aurelian bis Constantius // Hermes. Bd. 49. 1914.

56 Silomon H. Lactanz. S. 250-252. Понятие Kaisergeschichte (или Enmann's Kaisergeschichte) было введено немецким исследователем конца XIX века Александром Энманом: Ептапп А. Eine verlorene Geschichte der römischen Kaiser // Philologue. Suppl. Bd. 4. 1889. S. 432-460. См. об этом источнике: Barnes T. D. The Lost Kaisergeschichte and the

Позиция Г. Силомона определила одно из основных направлений исследовательского поиска в изучении Лактанция как историка.57

Решение вопроса об источниках христианских авторов58 естественным образом приводило к рассмотрению сразу нескольких проблем. Во-первых, ученых не мог не заинтересовать вопрос о том, какова степень литературного влияния со стороны греко-римской исторической прозы на исторические сочинения христиан. Во-вторых, признавая в качестве ведущего компилятивный метод работы христианских историков, исследователи одновременно задавались вопросом о том, насколько творчески христианские историки использовали труды своих языческих или христианских предшественников.

Включение христианских исторических сочинений в контекст поздне-римской историографии потребовало от исследователей не только внимания к преемственности жанров,59 литературных приемов,60 но и определения

Latin Historical Tradition // Antiquitas 4. Vol. 9. 1970. P. 20-24; Roller K. Die Kaisergeschichte in Lactanz de mortibus persecutorum. Gießen, 1927. Из отечественных работ см., в частности: Кареев Д. В. «Бревиарий» Евтропия и проблема потерянной «Императорской истории» // Формы исторического сознания от поздней Античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты). Иваново, 2000. С. 26-41.

57 Одна из центральных работ, написанная в этом ключе, принадлежит Карлу Роллеру, который, проанализировав текст «О смертях преследователей» четко определил, какие отрывки сочинения принадлежат непосредственно перу Лактанция, а какие его языческому предшественнику: Roller К. Op. cit. S. 10-24. со

Было бы неверным утверждать, что на современном этапе вопрос об источниках того или иного раннехристианского историка не вызывает научного интереса. Данная проблема решается как в трудах, носящих обобщающий характер (напр., см. об источниках «Хроники» Сульпиция Севера в монографии ван Анделя: Andel G. К. van. Op. cit. P. 9-10), так и в специальных работах (Mehl A. Orosius über die Amnestie des Kaiser Claudius: ein Quellenproblem // Rheinisches Museum. Bd. 121. 1978. S. 185-194; Hirschberg T. Zum Gallischen Krieg des Orosius // Hermes. Zeitschrift für Klassische Philologie. Bd. 119. 1991. Heft l.S. 84-93).

59 Одна из наиболее обсуждаемых проблем возникла на основе попыток определить жанр «О смертях преследователей» Лактанция. Рене Пишон первым назвал это сочинение политическим памфлетом (Pichon R. Lactance. Étude sur lè mouvement philosophique et religieux sous lè règne de Constantin. Paris, 1901. P. 337), чья точка зрения надолго закрепилась в научном мире: Соколов В. С. Указ. соч. С. 341; Opelt I. Formen der Politik im Pamhlet de mortibus persecutorum // Jahrbuch für Antike und Christentum. Bd. 16.

1973. Несмотря на авторитет Р. Пишона, большинство исследователей считают «О смертях преследователей» произведением историографического жанра. А. Момильяно концептуальной связи христианских и языческих исторических сочинений. Традиционное противопоставление языческой античности и христианского средневековья заставляло исследователей сосредоточивать внимание главным образом на тех новшествах, которые появляются в историческом сознании с наступлением христианской эры. Именно с обнаружения того, что отвергла христианская историография из античного наследия, начинает свою характеристику средневековой историографии Р. Дж. Коллингвуд: «. христианство отбросило два ведущих принципа греко-римской историографии, а именно: оптимистическое представление о человеческой природе и идею субстанциальной метафизики о вечных сущностях, лежащих в основе процесса исторического изменения».61 Сама дискуссия вокруг использования Лактанцием языческого источника строилась на изначальной несхожести античного (= языческого) и средневекового (= христианского) взгляда на историю. Так, Карл Роллер четко отделял идею божественного воздаяния в Ие тогИЬиз репесШогит, которую приписывал Лактанцию, от понимания истории как цепи политических событий, решаемых на уровне человеческих прямо говорит о Лактанции как первом, кто попытался христианизировать жанр политической истории (Momigliano A. Pagan and Christian Historiography. P. 88). См. также: Momigliano A. Tradition and the classical historian // Momigliano A. Essays in ancient and modern historiography. Oxford, 1977. P. 172; Cracco Ruggini L. De morte persecutorum e polémica antibarbarica nella storiografia pagana e cristiana // Rivista di storia e letteratura religiosa. 1968. P. 433; Rossi S. II concetto di «storia» e la prassi storiografica di Lattanzio e del «de mortibus persecutorum» // Giomale italiano di filología. Vol. 14. 1961. P. 195; Kirsch W. Triebkräfte der historischen Entwicklung bei Lactanz // Klio. Bd. 66. Heft 2. 1984. S. 624; Christensen A. S. Lactantius the Historian. An analysis of the De Mortibus Persecutorum. Copenhagen, 1980. P. 18. В целом ряде исследований рассматриваются вопросы развития христианской универсальной историографии в контексте языческой универсальной историографии эпохи Августа. См., напр.: Alonso-Núñez J. М. Die Auslegung der Geschichte bei Paulus Orosius: Die Abfolge der Weltreiche, die Idee der Roma Aeterna und die Goten // Wiener Studien. Zeitschrift für klassische Philologie und Patristik. Bd. 106. 1993. S. 197-213; Brincken A.-D. van den. Studien zur Lateinischen Weltchronistik bis in das Zeitalter Ottos von Freising. Düsseldorf, 1957.

60 О влиянии законов античной риторики на творчество Орозия см., в частности, статью: De Coninck L. Orosius on the Virtutes of his Narrative // Ancient Society. Vol. 21. 1990. P. 45-57.

61 Коллингвуд P. Дж. Указ. соч. С. 46. отношений, что относил на счет автора Kaisergeschichte,62 Наряду с этим, важнейшим пунктом разногласий языческой и христианской историографии традиционно считался вопрос о направленности исторического процесса. Опираясь, главным образом, на прямые высказывания Августина в «Граде Божьем», исследователи стремились подчеркивать в качестве достижения христианской историографии ее разрыв с теорией исторической цикличности.63 Наконец, христианская историография, по мнению исследователей, предложила новую периодизацию истории, разделив все историческое время на два больших отрезка, границей между которыми выступает приход в мир Спасителя.64

Тем не менее в последнее время все чаще в науке встречаются попытки не отделить христианскую историческую прозу от античной языческой, а найти то общее, что свидетельствовало бы о преемственности в развитии европейской историографии и философии истории в период перехода от античности к средневековью. Причем эта преемственность стала обнаруживаться не только в развитии средневековыми историками традиционных для античной историографии жанров. Начнем с того, что в середине XX века происходит решительный отказ от жесткого разграничения античного цик-лизма и христианской линейности. Как в античной литературе, так и в христианской исследователи обнаруживают и идеи линейности (прогресса или регресса), и идеи цикличности.65 Не только в теоретических сочинениях, та

62 Roller К. Op. cit. S. 30-38.

63 Вопрос о конфликте идей линейности и циклизма традиционно решался на уровне сопоставления ближневостойного (библейского) и греческого понимания времени. См., напр.: Вотап Т. Das Hebräische Denken im Vergleich mit dem Griechischen. Göttingen, 1959; Barr J. Biblical Words for Time. London, 1962. Об идеи прогресса у Августина см.: Guiîton J. Le temps et l'éternité chez Plotin et Saint Augustin. Paris, 1933; Mommsen Th. E. St. Augustine and the Christian Idea of Progress: The Background of The City of God II Renaissance Studies. New York, 1959. P. 265-298.

64 Коллингвуд P. Дж. Указ. соч. С. 50.

65 См. наиболее важные труды: Momigliano A. Time in Ancient Historiography II Momigliano A. Essays in ancient and modern historiography. Oxford, 1977. P. 179-205; Trompf ких как «Божественные установления» Лактанция или «О граде Божьем» Августина,66 но и в исторических трудах исследователи обнаруживают элементы так называемого «возвратного мышления».67

Углубленное изучение христианской исторической мысли все больше убеждало исследователей в ее тесной связи с античным мировоззрением. Еще в 50-е годы К. Шнайдер категорически высказался в отношении «новизны» христианского взгляда на историю: «У христианского историописа-ния было великое античное наследство. Подобно большинству античных историков, христианские авторы обратились к поиску метафизического содержания истории. Там, где античные историки могли видеть господство судьбы, там христиане обнаруживали руку Бога».68 Отталкиваясь от этого тезиса, исследователи начали обнаруживать истоки некоторых важнейших для христианских авторов идей именно в греко-римской, а не в ближневосточной историографии. Так, Гарри Тромпф настаивает на том, что идея божественного наказания преступных правителей, столь важная для исторической концепции Лактанция и Павла Орозия, не только не является их открытием, но уходит корнями к идее возмездия, использованной до них Полиби-ем и Диодором Сицилийским.69 Вольфганг Кирш с оговоркой о том, что Лактанций мог воспринять идею божественного возмездия из эллинистиче

G. W. The idea of historical reccurence in Western thought: From Antiquity to the Reformation. Berkeley; Los Angeles; London, 1979. Из отечественных трудов см.: Лосев А. Ф. Античная философия истории. СПб., 2001. С. 21-30.

66 См., напр.: Marrou H.-I. Ambivalence du temps de l'histoire chez Saint Augustin. Montreal, 1950.

67 См., в частности, замечания Г. Тромпфа по поводу идеи Орозия о Риме как втором Вавилоне: Trompf G.W. The idea of historical reccurence in Western thought. P. 223225.

68 Schneider C. Geistgeschichte der christlichen Antike. Mttnchen, 1956. S. 446.

69 Trompf G. W. The idea of historical reccurence in Western thought. P. 232. ско-иудейской литературы (тезис, активно поддержанный Дж. Дзеккини70), возводит ее к образцам классической греческой исторической прозы.71

Особая ориентация на образованного в классическом духе читателя заставляла некоторых христианских историков, по мнению ряда ученых, специально использовать в своих сочинениях образы из произведений античной классики, а также понятные и близкие античному человеку концепции. В данном случае следует упомянуть прежде всего проведенный А. Хри-стенсеном анализ цитат из «Энеиды» в сочинении Лактанция, а также исследования влияния Саллюстия на концепцию Сульпиция Севера.72 А. Хри-стенсен не только первым стал утверждать, что Лактанций активно цитирует Вергилия не в целях поэтизации произведения, но и предложил собственное объяснение места каждой цитаты.73 В результате исследования А. Христен-сен доказал, что Лактанций, удачно используя цитаты, добивается прямых ассоциаций между императорами-гонителями и врагами Энея, а Константина превращает во второго основателя римского государства.74

Как использование Вергилия Лактанцием, так и обращение Сульпиция Севера к Саллюстию воспринимается современной наукой не только как

70 Zecchini G. Op. cit. P. 176. См. также: Creed J. L. Lactantius de mortibus persecutorum. Oxford, 1984. P. ХХХУШ-ХХХ1Х; Rougé J. Le de mortibus persecutorum. 5e livre des Macchabées // Texte und Untersuchungen zur Geschichte der Altchristlichen Literatur. Bd. 115. 1975. P. 135-143.

71 Kirsch W. Triebkräfte der historischen Entwicklung bei Lactanz // Klio. Bd. 66. Heft 2. 1984. S. 629.

72 Саллюстий оказался самым популярным в средние века античным историком. О влиянии Саллюстия на средневековую историческую мысль см. статью: Smalley В. Sallust in the Middle Ages // Classical Influences on European Culture A. D. 500-1500 / Ed. R. Bolgar. Cambridge, 1971.

73 Как пишет A. Христенсен, «не может быть сомнений, что римляне, которые читали De mortibus persecutorum не узнавали эти предложения. Если Лактанций выбирал отрывки из Энеиды, это могло означать только то, что у него был свой резон, чтобы включать их в текст, так как они должны были вызывать ассоциации в сознании читателей»: Christensen A. S. Op. cit. Р. 35.

74 Ibid. Р. 34-41. внешнее подражание античному классику,75 но и глубокое усвоение традиционных для языческой историографии идей, в частности саллюстиевой идеи о пагубном влиянии мирных лет на моральный облик общества.76

Античное влияние на христианскую историческую мысль виделось исследователям и в использовании выработанных в греко-римской литературе подходов к периодизации истории. Безусловно, христиане принесли в европейскую культуру совершенно новое понимание исторического времени, разделив его на эпоху до прихода в мир Христа и эпоху, последовавшую за миссией Спасителя. Безусловно также и то, что такая трактовка времени кардинально меняла традиционное понимание истории: прошлое теперь виделось как подготовка к этому сверхсобытию, а последующие за ним собы

ПП тия как развитие результатов открытия Истины. Однако вполне справедливы выводы исследователей о заимствовании христианами, прежде всего Орозием, у римских писателей идеи четырех империй, а также биологического подхода к периодизации истории, которые дополняли христоцентрич-ную картину истории.

Исследовательский интерес к античному влиянию на раннехристианских историков отодвигал на второй план вопрос об использовании ими

Влияние Саллюстия на Сульпиция традиционно обнаруживали в стилистических особенностях «Хроники», написанной, как и труды Саллюстия, неритмической прозой (Prete S. Op. cit. P. 69), в способах изложения современных Сульпицию событий (см., напр., статью Ж. Фонтана о влиянии концепции Саллюстия на Сульпиция Севера в рассказе о ереси Присциллиана: Fontaine J. L'Affaire Priscillien ou l'ère des nouveaux Catilina; observations sur le 'sallustianisme' de Sulpice Sévère // Classica et ibérica. Festschrift Marique. Worcester, 1975. P. 355-392). См. также: Донченко A. И. Указ. соч. С. 236.

76 Andel G. К. van. Op. cit. P. 69-75.

77 Коллингвуд P. Дж. Указ. соч. С. 50.

78 Alonso-Núñez J.M. Die Auslegung der Geschichte bei Paulus Orosius: Die Abfolge der Weltreiche, die Idee der Roma Aetema und die Goten // Wiener Studien. Zeitschrift fur klassische Philologie und Patristik. Bd. 106. 1993. S. 206; Trieber C. Die Idee der vier Weltreiche // Hermes. 1892. Bd. 27. S. 321-342; Swain J. W. The Theory of the Four Monarchies: Opposition History under the Roman Empire // Classical Philology. 1940. Vol. 35. P. 1-21; Goez W. Translatio imperii. Ein Beutrag zur Geschichte des Geschichtsdenkens und der politischen Theorie im Mittelalter und in der frühen Neuzeit. Tübingen, 1958. идей иудейской историографии. Тем не менее, говоря об этом влиянии, ученые чаще всего называли пришедшее с Ближнего Востока линейное восприятие времени, а также использование христианскими авторами идеи прови

70 QA денциальной истории, идеи божественного возмездия, идеи избранного народа.81 Наряду с этим отмечались и те идеи, которые существенно отличали христианскую историческую мысль от иудейской. Различия вытекали из религиозно-догматических особенностей двух культур. Так, христианская историография изначально увидела в спасительной миссии Христа центральное историческое событие, определившее как логику всего предшествующего периода, так и особенности последовавших за ним событий, что, конечно же, не могло быть принято иудейской мыслью. Наконец, понимание христианского народа как новых избранников Бога кардинальным образом меняло историческую роль иудеев до Воплощения и, особенно, по Вопло

82 щении.

Гораздо меньше внимания в зарубежной науке уделено вопросу о влиянии на раннесредневековую историографию идей, выработанных в рамках раннехристианской литературы. Тем не менее в целом ряде исследований предпринимались попытки связать концепции христианских историков с той суммой историософских представлений, которая была выработана в апологетической и экзегетической литературе II-III веков.83

79 МИЬит R. L. P. Early Christian Interpretations of History. London, 1954. P. 62.

80 Эта идея обнаруживалась прежде всего у Лактанция. В частности, признается, что Лактанций в изображении участи императора Галерия почти цитирует Вторую книгу Маккавеев. См., напр.: Rouge J. Op. cit. P. 135-143; Zecchini G. Op. cit. P. 176; Christensen A. S. Op. cit. P. 43-48. Об идее божественного воздаяния у Сульпиция Севера см.: Prete S. Op. cit. P. 24—44; Andel G. К. van. Op. cit. P. 60-84.

81 См., напр. тезис ван Анделя о понимании Сульпицием Севером христиан как нового избранного народа, пришедшего на смену иудейскому: Andel G. К. van. Op. cit. P. 55-58.

82 Widgery A. G. Op. cit. P. 98-134.

83 См., в частности: Peterson E. Der Monotheismus als Problem. Leipzig, 1935. S. 7188; Christensen A. S. Op. cit. P. 69-71.

Активное обращение современных исследователей к раннехристианской интеллектуальной традиции позволило выявить существовавшее в апологетической и патристической литературе разнообразие трактовок исторического процесса. Наиболее дискуссионным на сегодняшний день остается вопрос о различиях между концепциями истории у Евсевия Кесарийского и Августина Блаженного.84 Важность этого вопроса для понимания латинской христианской историографии IV - начала V века несомненна. Она определяется, с одной стороны, природой двух исторических сочинений, написанных на латинском языке в этот период. Речь идет о «Хронике» Иеронима, явившейся дополненным переводом «Хроники» Евсевия Кесарийского, и о «Церковной истории» Руфина Аквилейского, в основе которой лежала «Церковная история» Евсевия. С другой стороны, проблема концептуального влияния Евсевия решалась при анализе картины христианской истории, созданной Павлом Орозием.

Появление в конце IV века латинской версии «Хроники» Евсевия, а в самом начале V века и перевода «Церковной истории» не могло не поставить в науке двух вопросов: во-первых, о точности сделанных переводов, и, во-вторых, о развитии упомянутыми латинскими авторами концепции Евсевия при создании ими продолжений евсевиевых трудов. Как бы не решался вопрос о качестве выполненных переводов,85 исследователи признают, что

84 Исследователи традиционно подчеркивали существенную разницу между концепцией Евсевия и Августина, прежде всего в вопросе трактовки места Римской империи в истории спасения. Как пишет Сабина Танц, Августин в условиях кризиса 410 г. «решительно выступил против концепции христианства, как она развивалась через Евсевия и утвердилась в литературе как имперская теология Евсевия» {Tanz S. Orosius im Spannungsfeld zwischen Eusebius von Caesarea und Augustin // Klio. 1983. Bd. 65. Heft. 2. S. 339).

85 В ситуации с «Хроникой» Евсевия, недошедшей до нас в греческом варианте, невозможно говорить о достоинствах, равно как и недостатках Иеронима-переводчика, в отношении же «Церковной истории», переведенной Руфином, неоднократно делались замечания о достаточно вольном подходе аквилейского пресвитера к созданию перевода. См.: KimmelE. De Rufino Eusebii interprete. Jena, 1938. P. 21-28; Christensen T. Op. cit. P. 15-16; Oulton J. E. L. Rufinus' Translation of the Church History of Eusebius 11 Journal of все допущенные неточности и незначительные добавления к оригинальному тексту не меняют концепции Евсевия. Следовательно, второй вопрос мог решаться, прежде всего, на основе критики финальных частей произведений, составляя которые Иероним и Руфин выступали в качестве авторов. Однако следует признать, что этот вопрос почти не рассматривался в зарубежной науке. В немногочисленных работах, посвященных Иерониму как мыслителю-историку, анализируется, главным образом, вклад этого отца церкви в разработку теоретических основ христианской философии истории, при этом Иероним не рассматривается в качестве писателя-историка.86 В исследованиях же, посвященных «Хронике», Иероним выглядит, как пра7 вило, последовательным продолжателем Евсевия. Что касается Руфина Ак-вилейского, то на сегодняшний день кроме наиболее авторитетной работы Торбена Христенсена, посвященной его переводу VIII-IX книг Евсевия оо

Церковной истории», мы имеем лишь ряд статей об авторе латинской версии «Церковной истории», которые не предлагают исчерпывающей характеристики Руфина как церковного историка.89

Гораздо успешнее в зарубежной науке шло изучение концептуального влияния со стороны родоначальника церковно-исторического жанра на творчество Павла Орозия. Вопрос о влиянии идей Евсевия на концепцию Орозия возник из другого немаловажного для понимания латинского историка вопроса: о степени зависимости Павла Орозия в суждениях об истории от Августина и его теологии истории. Данная дискуссия развернулась, главным образом, вокруг единственного вопроса: насколько Орозию как учени

Theological Studies. Vol. 30. London, 1929. P. 151; Villain M. Rufin d'Aquilée et l'Histoire ecclésiastique // Recherches de science religieuse. Vol. 33. 1944. P. 130.

86 Murphy F. X. Op. cit.; Kelly J. N. D. Jerome. His Life, Writing, and Controversies. London, 1975. P. 174-178.

87 Grisart A. La Chronique de S. Jérôme. Le lieu et la date de sa composition // Helikon. Vol. 2. 1962. P. 248-258.

88 Christensen T. Op. cit. ку Августина удалось доказать правильность теории знаменитого отца церкви на исторических фактах. Некоторые исследователи, прежде всего Й. Штрауб, Т. Моммзен и Ф. Пашу, полагали, что Орозий создал произведение, слабое с духовной точки зрения и не достойное ученика Августина.90 Другие ученые, напротив, отмечали высокий вклад Орозия в развитие августинов-ских историософских идей, в чем он порой даже превзошел своего учителя. Так, по мнению Г. Дизнера, Орозий лучше Августина осознал логику дальнейших взаимоотношений римлян и варваров.91 Но как бы не решался вопрос о достоинствах или недостатках исторической картины, созданной Орозием, по сравнению с моделью, выработанной Августином, все исследователи сходились в одном, они признавали самостоятельность Орозия как историка и своеобразие созданной им картины прошлого. Как верно заметил Г. Гоэтц, цель сравнения Орозия и Августина «не в том, чтобы оценить, но ясно представить специфику, своеобразие представлений Орозия об истории

О <7 на фоне августиновской мысли». Поиск этой специфики привел к выводу о серьезной зависимости концепции христианской истории Орозия именно от теории Евсевия, а не Августина. Как отмечает А. Липпольд, «Орозий создавал совершенно непохожий по целям и задачам на сочинение Августина труд, его полемическая направленность требовала наглядных примеров, которые бы создавали оптимистическую картину настоящего, подобную кар

89 См., напр.: Thélamon F. L'Empereur idéal d'après l'Histoire Ecclésiastique de Rufin d'Aquilée // Studia Patristica. Vol. 10. 1970; Oulton J. E. L. Op. cit.; Villain M. Op. cit.

90 См.: Straub J. Christliche Geschichtsapologetik in der Krisis des römischen Reiches // Prinzipat und Freiheit / Hrsg. von Richard Klein. 1950. S. 537; Mommsen Th. E. Orosius and Augustinus // Renaissance Studies. New York, 1959. P. 325-348; Paschoud F. Roma aeterna. Études sur le patriotisme Romain dans l'occident latin à l'époque des grandes invasions. Neuchâtel, 1967. P. 291.

91 Diesner H.-J. Orosius und Augustinus // Acta antiqua. T. IX. 1963. P. 102.

92 Goetz H-W. Die Geschichtstheologie des Orosius. Darmstadt, 1980. S. 136. тине христианской империи Евсевия».93 Эта точка зрения на сегодняшний день разделяется большинством ученых.94

Тем не менее, несмотря на значительные успехи зарубежной исторической и филологической науки, вопрос о начальном периоде развития христианской историографии на латинском Западе, при всей его важности, остается малоизученным не только в отечественной, но и зарубежной науке. Отдельные попытки проанализировать творчество того или иного христианского историка или дать общие оценки раннесредневековой историографии остаются не только исключительными, но и не позволяют увидеть всю сложность процесса выработки общих подходов к объяснению прошлого и настоящего христианскими историками в IV - начале V века. Существующий в науке перекос в сторону изучения лишь магистральных направлений раннесредневековой историографии и философии истории (Орозий и Августин) ставит в качестве актуальной задачу комплексного изучения всего историографического наследия христианской латинской культуры последних веков Римской империи. Требуется не только определить жанровое разнообразие христианской исторической прозы этого времени, но и выявить важнейшие элементы суммы историко-философских представлений, разрабатываемых параллельно с теологией истории Августина. Недостаточная изученность христианской латинской историографии IV - начала V века в целом и отдельных сюжетов, связанных, прежде всего, с пониманием авторских концепций, и определяет научную новизну нашего исследования.

Решение поставленной задачи требует от нас особого метода исследования. Традиционно ученые, пытавшиеся понять мировоззрение античного или средневекового историка, реконструировать его историческую концеп

93 Lippold А. Orosius, christlicher Apologet und römischer Bürger // Philologus. 1969. Bd. 113. S. 95.

94 Mommsen Th. E. Orosius and Augustinus. P. 342-344; Goetz H-W. Op. cit. S. 142143; Corsini E. Op. cit. P. 175-178; Schöndorf K. A. Op. cit. S. 65; Tanz S. Op. cit. S. 337-346. цию, обращались к поиску в текстах «историй» тех высказываний, которые можно было бы представить в виде более или менее целостной системы взглядов автора на прошлое, на взаимодействие разных составляющих исторического процесса. Изучение эксплицитного уровня исторических сочинений, как правило, имело свои преимущества в тех редких случаях, когда перед исследователем оказывался историк, склонный к активному теоретизированию, готовый включать в текст суждения общего характера. Не случайно, что из всех исторических сочинений, написанных христианами на латинском языке в IV - начале V века, особое внимание привлекала именно «История против язычников» Павла Орозия, произведение, содержащее, как и большинство апологий, многочисленные спекуляции по поводу истории, ее логики, места в ней отдельных героев и прежде всего Бога. Однако большинство исторических трудов того времени лишено подобной спекулятивной составляющей, и вся теоретическая часть их сконцентрирована, как правило, в риторическом вступлении, что явно сужает при использовании традиционных методов исследования познавательные возможности ученых. Следовательно, кроме этого традиционного подхода, который также должен оставаться неотъемлемой частью исследовательского инструментария, необходимо привлекать и другие методы изучения исторического сознания. Поскольку, обращаясь к раннесредневековой историографии, мы сталкиваемся прежде всего с историческим рассказом, то не должны пренебрегать приемами нарративного анализа. С помощью именно этих приемов мы могли бы обнаруживать скрытую в самом тексте авторскую интерпретацию истории, отношение писателя к исторической эпохе или к историческому герою. Таким образом, речь может идти только о комплексном изучении взглядов раннехристианских историков, при котором следует проводить как анализ объяснений историками прошлого и настоящего (эксплицитный уровень), так и анализ исторического изображения (имплицитный уровень). При этом мы будем исходить из того, что каждый из авторов, чье творчество окажется в поле нашего зрения, обладал определенным историческим взглядом, некоторой «философией истории», что он организовывал исторический материал и привлекал те или иные источники, руководствуясь вполне определенными целями и идеями. Признание того, что содержание исторического сочинения определялось прежде всего мировоззрением автора, делает излишней традиционную критику «неаккуратности» раннесредневекового историка в использовании им работ предшественников, а также «ошибок», допущенных при выстраивании хронологии событий.95 Следовательно, новизна работы определяется не только выбором предмета исследования, но и методом его изучения.

Источники. Источниковую базу исследования составляют пять исторических сочинений латинских христианских авторов IV - начала V века: «О смертях преследователей» Лактанция, «Хроника» Иеронима Стридон-ского, «Церковная история» Руфина Аквилейского, «Хроника» Сульпиция Севера и «История против язычников» Павла Орозия. Именно эти пять произведений составляют относительно целостный пласт латинской христианской историографической культуры IV - начала V века. Рассмотрение всех этих сочинений в совокупности позволяет проследить, с одной стороны, процесс поиска западными христианами приемлемых форм для изложения истории, а с другой стороны, процесс выработки ими основ христианской философии истории.

О смертях преследователей» единственное историческое сочинение Лактанция,96 прославившегося прежде всего в качестве христианского апо

95 См., напр., вступительную статью к французскому изданию «Истории против язычников» Павла Орозия: Arnaud-Lindet M.-P. Introduction II Oróse. Histoires (contre les païens) / Texte établi et traduit par Marie-Pierre Arnaud-Lindet. Paris, 1990. Vol. 1. P. XLV-LVHL

96 Lactantius. De mortibus persecutorum II Lactantius. Opera omnia: Patrologiae cursus completus / Ed. J.-P. Migne. Series latina. T. 7. Paris, 1844; Lactantius. De mortibus логета, автора семи книг «Божественных установлений». Современная наука располагает весьма скудными данными о жизни Лактанция, которые ученые почерпнули как из произведений самого апологета, так и сообщений более поздних писателей, в первую очередь Иеронима.97

Известно, что Фирмиан Цецилий Луций Лактанций родился в языческой семье в середине III века (предположительно ок. 250 г.), вероятнее всего в Северной Африке, где он получил риторическое образование, обучаясь в Сикке у Арнобия, когда будущий автор «Семи книг против язычников» еще не исповедовал христианство. Приблизительно в 290 г., возможно даже по рекомендации своего учителя Арнобия, Лактанций был приглашен в Ни-комедию. В этой малоазийской резиденции Диоклетиана, в городе, где преобладало грекоязычное население, при дворе необходим был преподаватель латинской риторики. Выбор пал на Лактанция. Считается, что здесь он и

98 стал ревнителем христианскои религии.

Когда в феврале 303 г. был обнародован императорский указ, положивший начало Великому гонению, Лактанций находился в Никомедии и стал свидетелем разрушения Никомедийского храма и христианских муче-ничеств в Вифинии. Ряд исследователей предполагает, что, как минимум, еще два года после начала гонений он оставался в Никомедии, после чего persecutorum // Lactantius. Opera omnia: Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum / Eds. Brandt S., Laubmann G. T. XXVII. Wien, 1893; Lactantius. De mortibus persecutorum / Ed. J. Pesenti. Torino, 1922; Lattanzio. La morte dei persecutori / A cura di F.Scivittaro. Roma, 1923; Lactantius. De mortibus persecutorum / Ed. A. De Regibus. Torino, 1931; Lattanzio. La morte dei persecutori / A cura di G.Mazzoni. Siena, 1930; Lactance. De la mort des persécuteurs / Ed. J. Moreau. Paris, 1954; Lattanzio. Cosi morirono i persecutori / Trad. L.Rusca. Milano, 1957; Lactantius. De mortibus persecutorum / Ed. J. L. Creed. Oxford, 1984. Русские переводы: Лактанций. О смерти гонителей церкви // Лактанций. Творения / Пер. Е. Карнеева. Ч. 2. СПб., 1848; Лактанций. О смертях преследователей / Пер., вступ. статья, комм. В. М. Тюленева. СПб., 1998.

97 О жизни Лактанция см.: Pichon R. Op. cit.; Brandt S. Über das Leben des Lactantius. Wien, 1887; Ebert A. Über den Verfasser des Buch «De mortibus persecutorum». Leipzig, 1870; Садов А. И. Указ. соч.

98 Ebert A. Op. cit. S. 73. удалился в Галлию." В Трире, служившем в то время резиденцией Констанция Хлора, а затем, с 306 г., резиденцией его сына Константина, Лактанций продолжил свою преподавательскую деятельность, он вновь при дворе в качестве ритора. На этот раз его учеником стал старший сын Константина Крисп, рожденный Минервиной. Точно неизвестно, стал ли Лактанций свидетелем несчастной участи своего воспитанника Криспа в 326 г.100 Будучи скромным преподавателем латинской риторики, Лактанций умер, как простой человек, и история не сохранила точной даты его кончины. Традиционно считается, что он умер около 325 г.

Из-под пера Лактанция вышли сочинения самого разного толка. К сожалению, приходится констатировать, что большинство написанных им произведений до нас не дошли, и мы вынуждены судить об этом авторе лишь по осколкам его литературной деятельности, что, безусловно, искажает его интеллектуальный портрет. Современная наука располагает лишь пятью сочинениями, в отношении которых авторство Лактанция установлено доподлинно: «О творении Божьем», «О гневе Божьем», «Божественные установления», «О смертях преследователей» и «Извлечение из Божественных установлений».

Выход сочинения «О смертях преследователей» в свет большинством исследователей относится к 314/315 гг.101 Сочинение состоит из одной книги

99 По мнению Р. Пишона, трудно судить о событиях личной жизни Лактанция после 305 г. и до окончания гонений, но, вероятнее всего, уже в 310 г. он был в Галлии. См.: Pichon Д. Op. cit. Р. 359. Кроме мнения о том, что Лактанций в разгар гонений уехал в Галлию, существует гипотеза о пребывании его некоторое время в Африке: Barnes T. D. Constantine and Eusebius. Harvard, 1981. P. 291. n. 96; Decker D. de. La politique religieuse de Maxence // Byzantion. T. 38. 1968. P. 500-501.

100 A. И.Садов склонен считать, что Лактанций пережил гибель своего ученика и что именно его участь заставила апологета удалиться от дел: Садов А. И. Указ. соч. С. 64.

101 AIJoldi A. The Conversion of Constantine and Pagan Rome. Oxford, 1948. P. 45 (313 г. и последние две главы — 315 г.); Palanque J.-R. Date du «de mortibus persecutorum» // Mélanges d'archéologie, d'épigraphie et d'histoire offerts a Jérôme Carcopino. Paris, 1966. P. 32; Barnes T. D. Lactantius and Constantine // The Journal of Roman Studies. Vol. 63. 1973. P. 32; Christensen A. S. Op. cit. P. 23; CreedJ. L. Op. cit. P. ХХХШ-ХХХУ; Salvo L. de. La data и, как того требовали законы античной риторики, открывается вступлением, обращенным к некоему Донату, и завершается финальным обращением к тому же адресату. Историческое повествование Лактанция охватывает период истории церкви и Римской империи от распятия Христа и возникновения церкви во времена Тиберия до 314 г., когда прекращаются гонения на христиан, а политическая власть сосредоточивается в руках Константина и Ли-циния. При этом костяк сочинения представляет собой изложение событий Великого гонения и гражданской войны начала IV в., то есть с 303 г. по 314 г. Рассказ же о предшествующих 303 г. событиях превращается у Лактанция в череду зарисовок несчастной участи императоров Нерона, Домициана, Де-ция, Валериана и Аврелиана. Историческое сочинение Лактанция чудом сохранилось и дошло до нас в единственной рукописи, найденной в 1678 г. в Аквитании.102 Однако забвение этого произведения в средние века не может быть свидетельством незначительности вклада Лактанция в развитие европейской исторической мысли, поскольку многие идеи, нашедшие отражение в сочинении о гонителях, получили развитие уже в конце IV - начале V века.

Хроника» Иеронима, написанная в 381 г., является переводом с греческого второй части «Хроники» Евсевия Кесарийского, так называемых «Канонов», которые Иероним продолжил, доведя событийный ряд до 378

1 лл г. В отличие от биографии Лактанция жизненный путь Иеронима известен достаточно хорошо.104 Иероним родился в Стридоне в 331 г. в христианской d'istituzione delle provincie d'Aegyptus Iovia e d'Aegyptus Herculia // Aegyptus. 1964. P. 3446; Idem. A proposito délia datazione del mortibus persecutorum di Lattanzio // Rivista di Storia délia Chiesa in Italia. Vol. 31. 1977. P. 482-484. Более поздней датировки придерживались: Moreau J. Lactance. De la mort des persécuteurs. P. 34-36; Seeck O. Geschichte der Untergangs der antiken Welt. Bd. I. Berlin, 1910. S. 457-^61.

102 CreedJ. L. Op. cit. P. XLVI.

103 Eusebius Hieronymus. Translatio Chronicorum Eusebii Pamphilii // Patrologia Cursus Completus: Series Latina / Ree. J.-P. Migne. Parisius. 1866. T. 27. Cols. 11-508; Die Chronik des Hieronymus / Hrsg. R. Helm. Berlin, 1984.

104 О жизни Иеронима Стридонского см.: Диесперов А. Блаженный Иероним и его век. M., 1916; Grützmacher G. Hieronymus: Eine biographische Studie. Berlin, 1901-1908. Bd. семье. В Риме он получил классическое образование, во многом повлиявшее на его творчество, насквозь пронизанное античными идеями. Там же в 366 г. он принял крещение от Либерия, епископа римского, после чего перебрался в Трир, а оттуда на восток империи. Во время пребывания в Антиохии Ие-роним слушал толкование Священного Писания у Аполлинария; прибыв же в 380 г. в Константинополь, учился у Григория Богослова и Григория Нисского. В конце 381 г. по приглашению епископа римского Дамаса он возвратился в Рим, где в течение трех лет работал секретарем папы. Во время пребывания в Риме Иероним по рекомендации Дамаса начал работу над переводом сначала Нового, а затем и Ветхого Завета. По смерти Дамаса Иероним уехал в Вифлеем, где основал монашескую обитель, в которой протекли последние годы его жизни. Скончался Иероним 30 сентября 420 г.

Иероним оказался одним из самых плодовитых писателей своего времени. Его перу принадлежит около двухсот сочинений, большая часть которых дошла до наших дней. Кроме перевода Библии (Вульгаты), осуществленного на основе широких филологических изысканий, Иероним написал ряд толкований на книги Священного Писания, житийных произведений, нравоучительных писем.

Работу над переводом «Хроники» Евсевия на латинский язык Иероним начал во время пребывания в Константинополе в 380 г.105 В предисловии, которое открывает «Хронику», Иероним прямо говорит о своем двойственном положении автора и переводчика: «. частью я выступаю как переводчик, частью как автор, ибо, с одной стороны, я переводил с греческого на латынь, с другой, кое-что, что, как мне показалось, было обойдено, я добавил» (Hieron. Chron. рг.). В результате правок и дополнений, сделанных Ие-ронимом, «Хроника» стала представлять перечень наиболее важных, с точки

1-3; Cavallera F. Saint Jérôme. Paris, 1922; Penna A. S. Gerolamo. Turin, 1949; Steinmann J. Saint Jérôme. Paris, 1958; Kelly J. N. D. Op. cit.

105 Cavallera F. Op. cit. P. 63-69; Kelly J. N. D. Op. cit. P. 72. зрения Евсевия и Иеронима, фактов мировой истории со времен ассирийского царя Нина и от рождения Авраама до 378 г., когда закончилось правление императора Валента II. По признанию самого Иеронима, в изложении событий от Нина и Авраама до падения Трои, он буквально следовал за Ев-севием; после же рассказа о разрушении Трои до двадцатого года правления Константина творчески переработал «Хронику» Евсевия, добавив в нее информацию из сочинений Светония Транквилла и «других знаменитых авторов»; далее же «до шестого года правления Валента или второго консульства Валента и Валентиниана» привел информацию о событиях, последовавших за 325 годом (рг). Естественно, особый интерес при изучении вклада Иеронима в развитие западноевропейской историографии представляет финальная часть «Хроники», в которой он выступает автором и, следуя форме, заданной Евсевием, дает оценки периода, никогда не освещавшегося в литературе.

Церковная история» Руфина Аквилейского относится также к переводным произведениям: в основе ее лежит текст «Церковной истории» Евсевия Кесарийского.106 Так же, как и Иероним, Руфин продолжил рассказ Евсевия и довел изложение событий до кончины Феодосия Великого.

Руфин Аквилейский родился приблизительно в 345 году в Конкордии i m на севере Италии, где он получил риторическое образование. С 359 по 368 гг. Руфин посещал грамматическую школу в Риме, где изучал греческий язык и познакомился с Иеронимом. В 368 г. он оказался в Аквилее, где спустя два года принял крещение. Достаточно долгое время Руфин провел на востоке Римской империи. В Египте, куда он приехал в 373 г., он познако

106 Rufini Aquileiensis Presbyteri Historiae Ecclesiasticae libri duo // Patrología Cursus Completos: Series Latina / Ree. J.-P. Migne. Parisius. 1866. T. 21. Cois. 465-540; Eusebius. Die Kirchengeschichte mit der lateinischen Übersetzung des Rufínus / Hrsg. von E. Schwartz und Tb. Momsen // Die grichischen christlichen Schriftsteller. Bd. IX. Lepzig, 1903-1909.

107 О жизни Руфина Аквилейского см.: Murphy F. X. Rufinus of Aquileia (345-411). His Life and Works. Washington, 1945. милея с жизнью египетских отцов, рассказы о которых украсили впоследствии его «Церковную историю». Кроме Египта Руфин посетил Палестину и Сирию, в 380 г. основал в Иерусалиме монастырь. К тому времени он уже разошелся с Иеронимом по вопросам об Оригене и воскрешении плоти.108 В 397 г. Руфин возвратился в Италию, где и прожил до своей смерти в 410 г.

Руфин прославился, прежде всего, как переводчик.109 Прекрасное знание греческого языка позволили ему подготовить не только перевод «Церковной истории» Евсевия Кесарийского, но и основного догматического трактата почитаемого им Оригена «О началах». Помимо переводов Руфину принадлежит несколько оригинальных трудов, среди которых комментарии на книги Священного Писания, а также многочисленные жития. Ряд биографий египетских отцов объединен Руфином в сочинение, которое было названо «История монахов в Египте, или о жизни отцов».110

Взяться за подготовку перевода евсевиевой «Церковной истории» Ру-фина побудил епископ Хромаций. Как пишет А. П. Лебедев, Руфин «не был историком по призванию, его историческое сочинение своим существованием обязано простому случаю. Из истории жизни Руфина видно, что инициатива этого труда принадлежала аквилейскому епископу Хромацию».111 Как признается сам Руфин в предисловии к своей «Церковной истории», Хромаций ради утешения душ италийцев, потрясенных нашествием готов Алари-ха, попросил Руфина взяться за перевод сочинения Евсевия: «Говорят, что

108 О полемике Руфина и Иеронима написано уже достаточно. См., напр.: Смирнов А. А. Указ. соч. С. 32-40; Brochet J. S. Jérôme et ses ennemis. Étude sur la querelle de S. Jérôme avec Rufin d'Aquilée et sur l'ensemble de son œuvre polémique. Paris, 1906; Mierow Ch. Chr. Saint Jerome and Rufin // The Classical Bulletin. Vol. 30. 1953. P. 1-20.

109 Kimmel E. De Rufino Eusebii interprete. Jena, 1938; Hoppe H. Rufin als Übersetzer// Studi dedicati alla memoria di Paolo Ubaldi. Milan, 1937. P. 133-150; Wagner Sr. M. M. Rufinus the Translator. Washington, 1945.

110 Rufini Aquileiensis Presbyteri Historia monachorum in Aegypto sive de vitis patrurcül Patrología Cursus Completus: Series Latina / Ree. J.-P. Migne. Parisius. 1866. T. 21. Cols. 387462.

111 Лебедев А. П. Указ. соч. С. 110. сведущим медикам, когда они видят, что городам и областям грозит всеобщее заболевание, подобает подобрать такой род лекарства или снадобья, с помощью которого люди могли бы уберечься от приближающейся смерти. Вот так и ты, почтенный отец Хромаций, в то время, когда, прорвав рубежи, гибельная болезнь была принесена вождем готов Аларихом в Италию и долго повсюду опустошала земли, уничтожала скот и людей, в поисках лекарства для народа, доверенного тебе Богом, надеясь на какое-либо средство от страшной погибели, с помощью которого больные умы, оторвав их от мыслей о злодейском вторжении, можно было бы обратить к лучшим мыслям, поручил мне, чтобы церковную историю, которую на греческом языке написал образованнейший муж Евсевий Кесарийский, я перевел на латынь, читая которую, душа, обращенная в слух, пока стремилась бы узнать о событиях, забыла бы о несчастиях, которые случились» (Шегоп. СНгоп. рг.). Как можно видеть, уже условия написания «Истории» определяли тональность ее изложения: это должен был быть труд нравоучительный и имеющий позитивную направленность.

Церковная история» Руфина состоит из одиннадцати книг. Девять из них являются переводом «Церковной истории» Евсевия Кесарийского, при этом Руфин присоединил к девятой книге Евсевия сокращенный вариант десятой; две книги написаны Руфином самостоятельно в продолжение труда Евсевия. В целом, добавления Руфина к переводу первых книг «Церковной истории» (например, рассказы о чудесах Григория Чудотворца, епископа Неокесарийского, рассказ об откровениях Александру Иерусалимскому) не привели к появлению принципиально новой концепции церковной истории. Безусловно, наибольший интерес для выяснения вопроса о Руфине как историке должны представлять последние две книги, в которых аквилейский пресвитер выступает в качестве автора. Изучение десятой и одиннадцатой книг «Церковной истории» Руфина тем более важно, что в них впервые даются оценки совершенно нового этапа истории церкви, этапа, связанного с прекращением гонений и появление «христианской империи».

Хроника» Сульпиция Севера написана почти одновременно с «Церковной историей» Руфина Аквилейского, в 403 г. Сульпиций Север родился во второй половине IV века, в Аквитании.113 Судя по всему, там же в Аквитании, предположительно в Бордо, Сульпиций получил хорошее образование, которое позволило ему сделать карьеру адвоката. Решающее влияние на стиль жизни Сульпиция и его занятия оказало знакомство и дружба с Паулином Ноланским. Не без влияния этого религиозного лидера в 394 или 395 г. Сульпиций оставил светскую карьеру с намерением посвятить себя духовному служению. Поселившись в поместье Примулак, Сульпиций в качестве основного занятия выбрал литературную деятельность. По всей видимости, именно там, в Примулаке, Сульпиций встретил свою смерть, дата которой не известна.114

Сульпиций оставил после себя не большое количество сочинений. По крайней мере, масштабы его творчества не сопоставимы с иеронимовым. Из трудов Сульпиция Севера известны прежде всего «Житие святого Мартина» и «Хроника», а также несколько писем и диалоги. Мы не знаем, какие обстоятельства побудили Сульпиция Севера взяться за составление «Хроники». Как сообщает об этом сам Сульпиций, он преследовал прежде всего просветительские цели. В предисловии к сочинению он признается, что изложения истории на основе библейских книг от него «настойчиво добива

112 La Chronique de Sulpice Severe. Texte critique / Trad, et comm. par A. Lavertujon. Paris, 1896-1899; Sulpicius Severus. Chronica // Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum. Wien, 1866. Т. 1. См. также переводы на русский язык: Священная и церковная история христианского историка Сульпиция Севера. М., 1915; Сульпиций Север. Сочинения / Перев., статья, комм. А. И. Донченко. М., 1999. С. 8-90.

113 О жизни Сульпиция Севера см.: Донченко А. И. Указ. соч. С. 211-232; Hylten Р. Studien zu Sulpicius Severus. Lund, 1940.

114 Донченко А. И. Указ. соч. С. 212. лись многие любознательные, которые стремятся познакомиться с кратким изложением Священного Писания» (1.1.1).

Хроника», содержащая рассказ от сотворения мира до современных Сульпицию событий, состоит из двух книг. Полторы книги посвящены рассказу о дохристианском, прежде всего ветхозаветном прошлом, вторая часть второй книги содержит рассказ о христианском периоде истории. В финальной части «Хроники», серьезно отличающейся от основного текста, Сульпи-ций помещает подробное изложение церковных событий IV века. В результате, «Хроника» позволяет не только проанализировать взгляды Сульпиция на историю в целом, но и обнаружить в ней особую церковно-историческую концепцию. Следовательно, Сульпиция Севера вполне можно поставить в один ряд с Руфином, родоначальником церковной историографии на Западе.

История против язычников» Орозия — последнее из пяти историографических произведений, созданных в рамках латинской христианской культуры в IV - начале V века.115

О жизни Орозия известно мало. Немногочисленные данные о нем освещают довольно короткий отрезок его жизненного пути: период с конца 414 по начало 418 года.116 Известно, что Орозий в конце 414 года, покинув Испанию, прибыл в Северную Африку, в Гиппон к Августину Блаженному с

115 Pauli Orosii Historiaruin adversum paganos libri VII. Ex rec. C. Zangemeister // CSEL Bd. V. Leipzig, 1889; Orosius. Seven books of History against the Pagans. The Apology of Paulus Orosius / Trad. I. W. Raymond. N.Y. 1936; Orosius. Seven books of History against the Pagans / Trad. R. J. Deferrari. Washington, 1964; Pauli Orosii Historiarum adversum paganos libri VII / Ree. et com. C. Zangemeister. New York, 1966; Paulus Orosius. Historiae adversum paganos libri VII / Ree. et com. C. Zangemeister. Hildesheim, Olms, 1967; Orosio. Historias / Trad. E. Sancher Salor. Madrid, 1982; Orose. Histoires (contre les païens) / Texte établi et traduit par Marie-Pierre Arnaud-Lindet. Paris, 1990-1991. Vol. 1-3. См. также наш перевод: Орозий Павел. История против язычников. В 3-х тт. / Перев., вступ. статья, комм. В. М. Тюленева. СПб., 2001-2003.

116 О жизни Орозия см.: Mörner Th. de. De Orosii vita eiusque Historiarum libris septem adversus paganos. Berlin, 1844; Svennung J. Orosiana. Uppsala, 1922; Lippold A. Orosius, christlicher Apologet und römischer Bürger // Philologus. 1969. Bd. 113. S. 92-105; Arnaud-Lindet M.-P. Introduction II Orose. Histoires (Contre les Païens) / Ed. Amaud-Lindet Marie-Pierre. Paris, 1990-1991. T. 1. P. IX-XX.

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ 6ММЮТСКА тем, чтобы в беседе со знаменитым отцом церкви укрепить себя в борьбе с присциллианами. Также известно, что до своей поездки в Гиппон Орозий возглавлял епископскую кафедру в Браге. Однако мы можем только догадываться, когда и где родился знаменитый историк. Известно, что Орозий был достаточно молод, когда он прибыл к Августину. Считается; что в то время

117 ему было около тридцати лет.

Пробыв некоторое время в Гиппоне, Орозий, по совету Августина, отправился в Палестину к Иерониму, дав своему учителю обещание вернуться и использовать полученную на Востоке мудрость в Испании. Будущий автор «Истории против язычников» прибыл в Вифлеем в самый разгар борьбы ортодоксов с Пелагием и его сторонниками,118 и оказался активным участником религиозных споров. Летом 415 года в Иерусалиме начал свою работу поместный собор, на котором Орозий присутствовал в качестве одного из основных обвинителей Пелагия, однако партия антипелагианцев оказалась, в целом, слабее, и обвинения с ересиарха были сняты. В период между сентябрем и декабрем Орозий написал небольшой трактат «Апологетик», направленный против пелагиан.119

Осенью 417 года, предположительно в октябре или ноябре, Орозий решил покинуть Африку. Однако путь его лежал не в Испанию; вскоре он оказывается на одном из Балеарских островов, Менорке, после чего следы его теряются. Имя Орозия перестает фигурировать в переписке христианских интеллектуалов, не появляются новые произведения, подписанные

117 Arnaud-Lindet М.-Р. Introduction. P. IX. А. Липпольд называет в качестве предположительной даты рождения Орозия 380 г. (Lippold A. Orosius, christlicher Apologet und römischer Bürger. S. 94; см. также: Lacroix В. Orose et ses idées. Paris, 1965. P. 33).

118 О пелагианстве и полемике с Пелагием см.: Plinval G. de. Pélage, ses écrits, sa vie, sa réforme. Étude d'histoire littéraire et religieuse. Lausanne, 1943.

119 Orosius. Liber apologeticus contra Pelagianos // PL T. XXXI. именем Орозия. Как предполагает М.-П. Арно-Линде, Орозий безвременно скончался, возможно, во время возвращения по морю в Африку.120

Появление на свет «Истории против язычников» вызвано вполне конкретным событием, имевшим не только важнейшее значение для политической жизни Римской империи, но и поколебавшим веру римлян в незыблемость их мира. Речь идет о «катастрофе» 410 года, в августе которого полчища вестготов под предводительством их короля Алариха Балты вступили в Рим. Падение Вечного Города сразу же вызвало резкую языческую реакцию. Язычники, чьи позиции были традиционно сильны в Риме, обвинили в случившемся христиан, которые предали забвению религию предков, за что разгневанные боги отвернулись от Рима. Эти обвинения христиан со стороны язычников не остались лишь устными упреками, вскоре после готского нашествия появились антихристианские сочинения, в том числе сочинения исторические, в которых доказывалось, что языческие времена не знали несчастий, подобных тем, что обрушились на римское государство с утверждением новой веры. Вполне допустимо, как считает Франсуа Пашу, что «История против язычников» Орозия была ответом на «Историю против христиан» неизвестного языческого автора, которая появилась вскоре после 410 г.121

Вскоре после событий 410 г. гиппонский епископ Августин взялся за написание своего знаменитого трактата «О граде Божьем», первые десять книг которого были посвящены именно полемическим целям. В теоретическом трактате Августина историческая аргументация часто тонула среди философских размышлений автора, к тому же исторические примеры, подобранные Августином, не укладывались в стройное, последовательное, исключавшее временные лакуны повествование, действительно способное продемонстрировать, что языческое прошлое не только не уступает количе

120 Arnaud-Lindet М.-Р. Introduction. P. XX. ством и силой бедствий христианскому настоящему, но превосходит его. Потому вполне логичным было бы появление наряду с трактатом Августина труда, в котором бы описывалось как прошлое, так и настоящее всего человеческого рода. Таким трудом и стала «История против язычников» Павла Орозия. Августин сам предложил прибывшему к нему испанскому пресвитеру взяться за этот труд, о чем свидетельствует пролог к «Истории» (Oros. Hist. I. pr. 1-2).

К написанию «Истории против язычников» Орозий приступил еще в Африке в 414 г. Первая редакция труда Орозия появилась уже в период его пребывания в Африке до посещения Палестины. Окончательная редакция, в которой предстает теперь «История против язычников», появилась, вероятнее всего, между весной 416, когда Орозий вернулся в Африку из Палестины, и концом осени 417 г., когда он отправился на Менорку. «История против язычников» содержит рассказ о событиях прошлого от грехопадения до 417 г. и состоит из семи книг. Первые шесть книг посвящены дохристианской истории, последняя книга содержит рассказ о христианском периоде истории. Главная особенность «Истории против язычников» заключается в том, что она одновременно является историческим и апологетическим произведением, что позволяет при изучении авторских взглядов ориентироваться как на анализ исторического объяснения, предлагаемого Орозием, так и на его историческое изображение.

Кроме этих пяти основных источников для своего диссертационного исследования мы привлекали также определенное число дополнительных. Самые важные из них относятся к корпусу раннехристианской литературы. Назовем, прежде всего, новозаветные сочинения, особенно, синоптические Евангелия, соборные послания Иакова, Петра, Иоанна и Иуды, Первое и Второе послания к коринфянам, Первое послание к Тимофею, Послание к

121 PaschoudF. Cinq études sur Zosime. Paris, 1975. P. 147. римлянам, Апокалипсис Иоанна и, конечно, Деяния апостолов. Из более поздних произведений отметим апологетические сочинения Юстина Мученика (Первая и вторая апологии,122 Диалог с иудеем Трифоном,123 Послание к Диогнету124), ересиологический трактат Иринея «Против ересей»125 и его историко-апологетическое произведение «Доказательство апостольской

126 127 проповеди», апологетический труд Тертуллиана «Апологетик», апологетическое сочинение Климента Александрийского «Строматы»,128 экзегетический труд Ипполита Римского «Толкование на книгу пророка Дании

129 130 ла», догматическое произведение Оригена «О началах» и его апологетический трактат «Против Цельса».131 Особую важность как источники представляют «Церковная история» Евсевия Кесарийского,132 а также не историографические труды выбранных нами авторов. К ним относится, преж

122 Die Apologien Iustinus des Märtyrers / Hrsg. von G. Krüger. Freiburg-im-Breisgau, 1896. Русский перевод: Св. Иустин, философ и мученик. Творения. М., 1995. С. 7-121.

123 Justin. Dialogue avec Tryphon / Ed. G. Archambault. Paris, 1909. Vols. 1-2. Русский перевод: Св.Иустин, философ и мученик. Указ. соч. С. 125-358.

10 А

По мнению ряда ученых, Юстин не является автором Послания к Диогнету. Русский перевод: Св. Иустин, философ и мученик. Указ. соч. С. 363-384.

125 Irenaeus. Libri quinque adversus haereses / Ed. W. W. Harvey. Cambridge, 1857. Vols. 1-2. Русский перевод: Св. Ириней Лионский. Творения. М., 1996.

126 Des heiliges Irenäus Schrift zum Erweise der apostolischen Verkündigung / Hrsg. von K. Ter-Mekerttschian, E. Ter-Minassiantz, A. Harnack. Leipzig, 1907. Русский перевод: Св.Ириней Лионский. Указ. соч. 551-622.

127 Tertulliani opera. Turnholti, 1953-1954. Vols. 1-2. Русские переводы: Тертуллиан. Апологетик / Пер. М. Е. Сергеенко // Богословские труды. № 25. 1984; Тертуллиан. Избранные сочинения / Под ред. А. А. Столярова. М., 1994.

128 Clemens Alexandrinus. Opera omnia. Lipsiae, 1831. Vols. 2-3. Русский перевод: Климент Александрийский. Строматы. В 3-х тт. СПб., 2003.

129 Hippolytus. The writings of Hippolytus bishop of Partus. Vol. 1-2. Edinburg, 1869. Русский перевод: Святитель Ипполит Римский. Творения. В 2-х т. Казань, 1898 (репринт — Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1997).

130 Origenes. De Principiis / Hrsg. von Р. Koetschau. Leipzig, 1913. Русский перевод: Ориген. О началах. Самара, 1993.

131 Origene. Contre Celse / Ed. M. Borret. Paris, 1967-1976. Vols. 1-5. Русский перевод: Ориген. Против Цельса. М., 1996.

132 Eusebius. Die Kirchengeschichte mit der lateinischen Übersetzung des Rufinus / Hrsg. von E. Schwartz und Th. Mommsen // Die grichischen christlichen Schriftsteller. Bd. IX. Lepzig, 1903-1909; Eusebius. Kirchengeschichte / Hrsg. von E. Schwartz. Berlin, 1952. де всего, сочинение Лактанция «Божественные установления»,133 комментарии Иеронима на книги Священного Писания («Толкование на книгу пророка Даниила»; «Толкование на книгу Михея»; «Толкование на книгу Заха-рии»), а также написанное им «Житие Малха».134 Определение же своеобразия взглядов Орозия на историю заставляет нас обратиться также к трудам

Iii

Августина Блаженного «Об обучении оглашенных», «О разорении города Рима»,136 «О граде Божьем».137

Состояние исследовательской проблемы латинской христианской историографии IV - начала V века, отсутствие в отечественной и зарубежной науке монографических трудов, посвященных ее решению, характер источников, избранный метод, предполагающий выделение отдельного текста в качестве самостоятельного, определяют исследовательские задачи и структуру диссертации. Среди исследовательских задач основными являются:

1. Определить жанровое своеобразие каждого из пяти избранных памятников латинской христианской исторической прозы IV - начала V века, что позволит увидеть основные направления поисков христианами литературных форм для изложения событий прошлого и настоящего.

2. Проанализировать исторические взгляды каждого из изучаемых авторов, включив их в контекст развития античной и ближневосточной фило

Русские переводы: Евсевий Памфил. Сочинения: В 2-х тт. М., 1848. Т. 1; Евсевий Памфил. Церковная история. М., 1993.

133 Lactantius. The divine institutes. Washington, 1987; Русский перевод: Лактанций. Творения. В 2-х тт. М., 1848.

134 Hieronymus. Vita Malchi // Patrología Cursus Completus: Series Latina / Ree. J.-P. Migne. Parisius, 1866. T. 23.

135 Augustinus Aurelius. De catechizandis rudibus // Patrología Cursus Completus: Series Latina / Ree. J.-P. Migne. Parisius, 1866. T. 40.

136 Августин Аврелий. Слово о разорении города Рима / Пер. С. А. Степанцова // ВДИ. 2001. № 2. С. 245-250.

137 Augustinus Aurelius. De civitate Dei ad Marcellinum // Patrología Cursus Completus: Series Latina / Ree. J.-P. Migne. Parisius. 1866. T. 41; Augustinus Aurelius. De civitate Dei ad Marcellinum // Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum. Bd. XL. Leipzig, 1898. Русский перевод: Августин Блаженный. О Граде Божьем. В 4-х тт. М., 1994 (репринт с: Киев, 1906). софии истории, а также соотнеся их с историософскими идеями раннего христианства и восточно-христианской исторической прозы.

3. Установить связи внутри всего комплекса латинских христианских исторических сочинений IV - начала V века, то есть проследить эволюцию латинской христианской историографии в начальный период ее существования.

В основу структуры исследования кладется авторско-хронологический принцип. Диссертация состоит из четырех глав. В первой из них рассматривается вопрос о предпосылках рождения христианской исторической литературы на латинском языке и, главное, анализируется историографическое сочинение Лактанция «О смертях преследователей». Во второй главе исследуются два латинских исторических сочинения, являющиеся адаптацией к латинскому читателю достижений восточно-христианской исторической литературы: «Хроника» Иеронима Стридонско-го и «Церковная история» Руфина Аквилейского. В третьей дается развернутый анализ «Хроники» Сульпиция Севера, определяется ее особенность как литературного произведения, а также исследуется церковно-историческая концепция автора. Наконец, четвертая глава посвящена изучению вклада в европейскую историографию и христианскую философию истории Павла Орозия, автора «Истории против язычников». То есть в главе рассматривается вопрос о рождении первой христианской версии универсальной истории, в которой должно суммироваться большинство наработок, сделанных христианскими интеллектуалами к началу V века в области историографии и философии истории. Главы, в свою очередь, имеют внутреннюю структуру и делятся на параграфы и пункты.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Возникновение и развитие латинской христианской историографии в IV - начале V века"

Заключение

Период IV — начала V вв. оказался временем, важнейшим для судьбы латинской христианской исторической мысли и историографии. Этот период связан как с рождением христианской философии истории на латинском Западе, так и с появлением христианской историографии, период усиленного поиска в рамках новой христианской европейской культуры приемлемых для рассказа о прошлом форм и, самое главное, период выработки важнейших историософских концепций и приложение их в историографических сочинениях. Четвертый - начало пятого века вполне можно считать самостоятельным и законченным периодом в истории латинской христианской историографии. За это время христианское историописание на Западе проходит путь от своего рождения в виде исторической монографии до появления универсальной истории. Именно тогда на латинском Западе происходит осмысление церковной истории, а также вслед за Евсевием разрабатывается теория «христианской империи».

Рождение латинской христианской историографии приходится на начало IV века. Именно тогда, во время правления Константина Великого, принесшего правовое признание гонимому христианству, на свет появляется сочинение Лактанция «О смертях преследователей», первое христианское историческое сочинение, написанное на латинском языке. Как представляется, именно политические изменения, переход власти в империи к терпимому Константину и последовавшие за этим событием преобразования, привели к тому, что латинская христианская историческая проза возникает не как продолжение хронографических опытов восточных писателей, а как самостоятельное явление, теснейшим образом связанное с римской языческой историографией. Как историк Лактанций многими нитями связан с античной культурой. Он не только использует жанр исторической монографии, ограничив себя рамками локального сюжета, но и вслед оппозиционным писателям I века отстаивает на страницах своего сочинения просенаторскую политическую позицию. Зависимость Лактанция от античного историописания проявилась также в использовании им концепции войны для изложения истории, причем истории не только политической, но и религиозной.

Наряду с этим Лактанций не только подражает римским историкам, но и выступает новатором, истинным родоначальником христианского историописания на западе империи. Благодаря использованию концепции Мели-тона Сардийского, его идеи наказания Богом нечестивых и поощрения достойных правителей Лактанций обнаруживает совершенно особую, христианскую, логику в истории римских императоров. Согласно этой логике, именно терпимость/нетерпимость того или иного императора к христианству определяет судьбу правителя. Благодаря использованию мелитоновской концепции Лактанцию удалось в приходе Константина Великого к власти не только увидеть важнейшее событие в истории христианства, но и выразить надежду на последующее процветании империи, связанное прежде всего с личным благополучием императора.

Несмотря на всю важность появления в латинской культуре первого исторического сочинения, написанного с христианских позиций, потребовалось больше полувека, чтобы христианская историография заявила о себе как о действительно состоявшемся явлении. Именно на конец IV - начало V вв. приходится появление ярчайших образцов христианской исторической прозы на латинском языке. Пробуждение исторического интереса на христианском Западе в тот период во многом было связано с влиянием восточно-христианской культуры. Начавшийся процесс автономизации церквей заставлял интеллектуалов Запада заботиться о привлечении латинских читателей к достижениям греческой христианской мысли. В конце IV - начале V вв. появляются расширенные латинские переводы двух важнейших исторических сочинений, созданных Евсевием Кесарийским, его «Хроники» и «Церковной истории». Перевод «Хроники», выполненный и дополненный

Иеронимом Стридонским, оказался фундаментальным произведением для всей раннесредневековой западноевропейской историографии. Именно хроники станут одним из ведущих историографических жанров западноевропейского средневековья. Несмотря на все недостатки «Хроники» Евсевия и Иеронима, несмотря на несостоятельность ее как подлинно универсальной истории, своим появлением она свидетельствовала о торжестве в европейской исторической прозе новой философии истории. Иероним впервые в латинской христианской историографии заявил об истории как универсальном процессе, связанном единой хронологической системой. Именно хроника позволяла зримо продемонстрировать, что история линейна, в ней каждое событие уникально и неповторимо, что эта история имеет не только вполне определенное начало, но и свою цель, по крайней мере, магистральное направление. Наконец, хроника готовила и понимание историками того, что прошлое, настоящее и будущее всех народов является реализацией единого Промысла.

Одновременно с утверждением на Западе христианской хронистики латинскими интеллектуалами предпринимались попытки создать собственную версию церковной истории. Начало V века — это период активной выработки западными историками собственной позиции относительно происходящих в современной церкви процессов. В результате мы сталкиваемся, по крайней мере, с двумя церковно-историческими концепциями. С одной стороны, Руфин Аквилейский, переводчик и продолжатель «Церковной истории» Евсевия, восприняв исторический оптимизм греческого писателя, представил происходящее в современной ему церкви как непримиримую борьбу ортодоксальной партии против еретиков и язычников. Особым образом понимая церковь, прежде всего как объединение сторонников Никейского символа веры, Руфин увидел в религиозной истории IV века не столько противостояние церковных партий, сколько борьбу собственно церкви со всем чуждым и неверным, борьбу, которая ведет к неминуемой победе сторонников православия. Отводя главную роль в этой борьбе лидерам православия, Руфин заметно принижает роль светских правителей, растворяя политическую историю внутри церковной. С этим связано и непоследовательное использование Руфином важнейшей для Лактанция и Евсевия мелитоновской теории. Бог, активно помогающий православным в достижении побед или сохранении стойкости, далеко не всегда у Руфина наказывает еретически настроенных императоров, так же как и не всегда поощряет правителей-сторонников православия.

С другой стороны, Сульпиций Север, изложивший собственную версию церковной истории почти одновременно с Руфином, вслед за Иерони-мом Блаженным, давшим свои оценки современной церкви в трудах, не относящихся к историографическому жанру, выразил острую обеспокоенность происходящими событиями внутри христианского сообщества. Понимая под церковью не только сторонников православия, но всех христиан как новый богоизбранный народ, Сульпиций стремится показать разрушительность религиозных споров, развернувшейся внутри церкви непримиримой борьбы. Для проведения своих идей Сульпиций использует античное понимание истории как череды политических конфликтов, спуская все на уровень человеческих взаимоотношений и лишая ее всякого присутствия Бога.

В то же время, что крайне важно, Сульпиций умело включает церковное настоящее в контекст универсальной священной истории и обнаруживает концептуальное единство между иудейским прошлым и христианским настоящим. Для обнаружения этого единства в конструировании универсальной священной истории Сульпиций Север активно использовал прежде всего концепцию Саллюстия, в основе которой лежит представление о пагубном влиянии периодов внешнего мира на моральный облик общества. Рассказывая с опорой на нее о событиях ветхозаветного прошлого и христианской истории, Сульпиций Север на протяжении всего своего труда подчеркивает связь религиозных успехов иудеев и христиан с тяжелыми для них годами внешней опасности, также как и влияние мирных периодов на нравственность и религиозное постоянство. В результате, Сульпиций не только сумел объединить историю иудеев и христиан, обнаружив в ней общие исторические законы, но и создал картину прошлого, исполненную глубокого морального содержания. Именно попытка создать целостную картину прошлого и настоящего избранного (иудейского, а затем христианского) народа выделяет Сульпиция Севера среди всех историков раннего средневековья, как западных, так и восточных. Именно Сульпиций Север сделал в латинской христианской историографии второй шаг к созданию подлинной универсальной истории.

Появление на свет важнейшего исторического труда V века, универсальной истории Павла Орозия, явилось естественным результатом многолетней интеллектуальной работы христиан по созданию собственной философии истории. В «Истории против язычников» нашли отражения аргументы апологетов, теории экзегетов, теории, уже сформулированные к тому времени историками. Тем не менее, «Историю» Орозия нельзя назвать суммой исторических представлений христиан начала V века. Со II по начало V века в христианской литературе было сформулировано такое количество теорий, объяснявших логику дохристианского прошлого, да и собственно христианской истории, что историк неминуемо оказывался перед выбором, который диктовался, главным образом, стоящими перед ним задачами.

Апологетические цели, стоявшие перед Орозием, заставили его отодвинуть на второй план всю ветхозаветную историю, что делало невозможным или, по крайней мере, нелогичным использование для рассказа о дохристианском прошлом целого ряда выработанных в христианской апологетике и эгзегетике теорий. Так, оставив в стороне концепцию шести тысячелетий, использованную впоследствии Августином, Орозий в основание логики исторического развития положил представление о переходе политической власти с востока на запад и теорию четырех империй. Также стремление к anoлогии христианства заставило Орозия максимально четко определить основные положения христианской философии истории. Благодаря этому впервые в историческом сочинении появляются рассуждения о первородном грехе как источнике исторической динамики. В результате, «История против язычников» стала произведением, если не того же масштаба, что и августи-новский «О граде Божьем», то, по крайней мере, того же уровня. Орозий впервые в христианской историографии (как западной, так и восточной) сформулировал основные положения теологии истории. Помимо идеи первородного греха, определившей суть всех исторических событий, ставших отныне одновременно проявлениями греховности человека и божьим наказанием за грехи, Орозий, на этот раз в угоду историографической традиции и, расходясь с Августином, максимально развил «теологию Августа» и теорию «христианской империи». Создавая свой труд как универсальную историю, Орозий естественным образом отказывается от партикулярного подхода Сульпиция Севера и Руфина. В рассказе о христианском периоде истории он возвращается к Лактанцию, предлагая читателю рассказ, преимущественно, о политических событиях в Римской империи. Такой подход к отбору материала и выстраиванию исторического рассказа привел к тому, что именно Орозий оказался самым последовательным сторонником мелитоновской концепции. Идея Бога, наказывающего императоров и империю за преступления перед церковью и поощряющего за религиозную терпимость, пронизывает всю конструкцию христианского периода у Орозия. В результате «История против язычников» стала прославлением христианской империи, которая торжествует как над внутренними, так и над внешними врагами благодаря религиозному благочестию императора Гонория.

Политические изменения, связанные с падением империи на Западе и образованием варварских королевств, привели к существенным изменениям в культурной жизни Европы и не оставили неизменным латинское историописание. Наряду с традиционными жанрами исторической прозы в VI веке появляются первые образцы варварских историй. Вслед за трудами Кассио-дора и Иордана увидели свет сочинения Григория Турского, Фредегара, Исидора Севильского, Гильдаса, Ненния, Павла Диакона. Уже самый поверхностный взгляд на исторические труды раннего и классического западноевропейского средневековья убеждает в непосредственном влиянии на них со стороны латинской христианской историографии IV — начала V вв. Это влияние двух уровней: жанровое и концептуальное. С одной стороны, уже историки варварских народов будут либо облекать свои рассказы в форму хроник (как Фредегар, Исидор Севильский или Павел Диакон), либо пытаться синтезировать хронику и церковную историю (Григорий Турский, Беда Достопочтенный), либо писать историческую монографию (Иордан, Аноним Валезия, Ненний). Наряду же с варварскими историями будет развиваться жанр всемирной хроники, явившийся синтезом хроникального подхода Ев-севия и Иеронима и универсально-исторического нарратива Павла Орозия. С другой стороны, авторы «историй» раннего средневековья, так же как и авторы классических «хроник» (Проспер, Идаций, Марцеллин Комит и другие), активно разрабатывали теоретические положения, сформулированные историками IV - начала V веков.

Так, именно мелитоновская теория, ставшая фундаментом сочинения Лактанция «О смертях преследователей» и отточенная Орозием в «Истории против язычников», легла в основу объяснения многими средневековыми историками успехов и неудач в жизни государства или его правителя. Несмотря на открытую критику идеи земного воздаяния правителю со стороны Августина, средневековые историки будут стремиться видеть причины нестабильности государства в отношении его лидера с церковью. Эту концепцию с той или иной степенью последовательности проводили Аноним Валезия в биографии Теодориха Великого, Беда Достопочтенный в «Церковной истории», Исидор Севильский в «Истории готов, вандалов и свевов», а из более поздних авторов Рихер Реймский в «Истории» и, несомненно, Оттон Фрейзингенский в «Хронике, или Истории двух градов».

Столь же популярной и идеологически важной для последующих поколений средневековых историков стала использованная Орозием теория перехода власти. Намеченная лишь Исидором Севильским в его «De laude Spaniae», открывающим «Историю готов, вандалов и свевов», концепция переноса империи из Рима в варварские королевства, становится ключевой в труде Отгона Фрейзингенского, обосновавшего через нее законность появления императорской власти в Германии. Сама же четырехчастная схема мировой истории останется основополагающей на протяжении всего средневековья, а в Германии переживет и Реформацию.

Наконец, важнейшая заслуга Орозия для всего средневекового общества состоит в адаптации античного историографического наследия к нуждам христианского общества. Синтез греко-римских и христианских идей, какой мы обнаруживаем у Орозия, будет продолжен большинством авторов светских историй, особенно в периоды так называемых локальных Ренессан-сов (Павел Диакон, Нитхард, Регинон Прюмский, Рихер Реймский и другие).

Несомненен вклад латинских церковных историков начала V века в развитие жанра церковной историографии на Западе и на Востоке христианского мира. Ориентация Сульпиция Севера на западного читателя, его стремление создать историю преимущественно западной церкви, получит выражение в появлении локальных церковных историй, первый шаг к чему был сделан уже в раннее средневековье, когда увидели свет этнические церковные истории Григория Турского и Беды Достопочтенного. Однако влияние Сульпиция и, особенно, Руфина Аквилейского не ограничивается развитием жанра. Надежду Сульпиция на преодоление внутрицерковной смуты на основе веротерпимости мы встретим не только в трудах латинских историков, но и в ранневизантийской церковной историографии, прежде всего у Сократа Схоластика. В еще большей степени последующими поколениями историков будет воспринят оптимизм Руфина Аквилейского, а в Феодорите Киррском мы увидим прямого продолжателя эклессиологических идей Руфина, его единомышленника в поисках путей установления церковного мира через абсолютное торжество православия.

Итак, латинская христианская историография IV - начала V веков, ставшая, с одной стороны, результатом теоретических поисков ранних христиан в области философии истории, а с другой стороны, активно использовавшая достижения греко-римской исторической прозы, выработала важнейшие для западноевропейского средневековья способы объяснения исторических событий. Латинская христианская историография IV - начала V веков явила собой рождение новой европейской историографической культуры, на тысячелетие определившей магистральный путь поисков европейскими историками смысла в прошлом, настоящем и будущем.

Список научной литературыТюленев, Владимир Михайлович, диссертация по теме "Всеобщая история (соответствующего периода)"

1. Augustinus Aurelius. De civitate Dei ad Marcellinum // Patrologia Cursus Completus: Series Latina / Ree. J.-P. Migne. Parisius. 1866. T. 41.

2. Augustinus Aurelius. De civitate Dei ad Marcellinum // Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum. Bd. XL. Leipzig, 1898.

3. Augustinus Aurelius. Opera omnia. T. 1-2. Paris, 1835-1836.

4. Die Chronik des Hieronymus / Hrsg. R. Helm. Berlin, 1984.

5. La Chronique de Sulpice Sèvére. Texte critique / Trad, et comm. par A. Lavertujon. Paris, 1896-1899.

6. Clemens Alexandrinus. Opera omnia. Lipsiae, 1831. Vols. 2-3.

7. Eusebius. Die Kirchengeschichte mit der lateinischen Übersetzung des Rufinus / Hrsg. von E. Schwartz und Th. Mommsen // Die griechischen christlichen Schriftsteller. Bd. IX. Lepzig, 1903-1909.

8. Eusebius Hieronymus. Translatio Chronicorum Eusebii Pamphilii // Patrologia Cursus Completus: Series Latina / Ree. J.-P. Migne. Parisius. 1866. T. 27. Cols. 11-508.

9. Hieronymus Sanctus. Lettres / Texte établi et trad, par Jérôme Labourt. Paris, 1951-1989.lO.Irenaeus. Libri quinque adversus haereses / Ed. W. W. Harvey. Cambridge, 1857. Vols. 1-2.1 l.Lactance. De la mort des persécuteurs / Ed. J. Moreau. Paris, 1954.

10. Lactantius. The divine institutes. Washington, 1987.

11. Lactantius. De ira Dei. Zum Zorne Gottes / Hrsg. von H. Krauft und A. Wlosok. Darmstadt; Gentner, 1957.

12. Lactantius. De mortibus persecutorum / Ed. J. L. Creed. Oxford, 1984.

13. Lactantius. De mortibus persecutorum / Ed. J. Pesenti. Torino, 1922.

14. Lattanzio. La morte dei persecutori / A cura di G. Mazzoni. Siena, 1930.17.0rigenes. De Principiis / Hrsg. von P. Koetschau. Leipzig, 1913.18.0rose. Histoires (contre les païens) / Texte établi et traduit par Marie-Pierre

15. Arnaud-Lindet. Paris, 1990-1991. Vol. 1-3. 19.0rosio. Historias / Trad. E. Sancher Salor. Madrid, 1982. 20.0rosius. Seven books of History against the Pagans. The Apology of Paulus

16. Orosius / Trad. I. W. Raymond. N.Y., 1936. 21,Orosius. Seven books of History against the Pagans / Trad. R. J. Deferrari. Washington, 1964.

17. Pauli Orosii Historiarum adversum paganos libri VII. Ex rec. C. Zangemeister // Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum. Bd. V. Leipzig, 1889.

18. Pauli Orosii Historiarum adversum paganos libri VII / Ree. et com. C. Zangemeister. New York, 1966.

19. Paulus Orosius. Historiae adversum paganos libri VII / Ree. et com. C. Zangemeister. Hildesheim, Olms, 1967.

20. Rufini Aquileiensis Presbyteri Historiae Ecclesiasticae libri duo // Patrologia Cursus Completus: Series Latina / Rec. J.-P. Migne. Parisius. 1866. T. 21. Cols. 465-540.

21. Sulpicius Severus. Chronica // Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum. Wien, 1866. T. 1.

22. Tertulliani opera. Turnholti, 1953 1954. Vols. 1 - 2.

23. Августин Аврелий. Слово о разорении города Рима / Пер. С. А. Степанцова // ВДИ. 2001. № 2. С. 245-250.

24. Августин Аврелий. Творения блаженного Августина, епископа Иппонского. Ч. 1-3. Киев, 1880.

25. Августин Блаженный. О Граде Божьем. В 4-х тт. М., 1994 (репринт с: Киев, 1906).

26. Евсевий Памфил. Сочинения: В 2-х тт. М., 1848-1849.

27. Евсевий Памфил. Церковная история. М., 1993.

28. Иероним Блаженный. Творения Блаженного Иеронима Стридонского. В 11-ти тт. Киев, 1879-1883.

29. Святитель Ипполит Римский. Творения. В 2-х тт. Казань, 1898 (репринт — Свято-Троицкая Сергеева Лавра, 1997).

30. Св. Ириней Лионский. Творения. М., 1996.

31. Св. Иустин, философ и мученик. Творения. М., 1995.

32. Книги Сивилл / Перев. М. и В. Витковских. М., 1996.

33. Климент Александрийский. Строматы. В 3-х тт. СПб., 2003.

34. Лактанций. О смертях преследователей / Перев., вступ. статья, комм. В. М.Тюленева. СПб., 1998.

35. Лактанций. Творения / Перев. Е. Карнеева. СПб., 1848.41,Ориген. О началах. Самара, 1993.42,Ориген. Против Цельса. М., 1996.43,Орозий Павел. История против язычников. В 3-х тт. / Перев., вступ. статья, комм. В. М. Тюленева. СПб., 2001-2003.

36. Памятники древней христианской письменности в русском переводе. В 8-митт. М., 1860-1868.

37. Священная и церковная история христианского историка Сульпиция Севера. М., 1915.

38. Сократ Схоластик. Церковная история. М., 1996.

39. Сочинения древних христианских апологетов: Татиан. Афинагор. Св. Феофил Антиохийский. Ермий. Мелитон Сардийский. Минуций Феликс / Перев. П. Преображенского. СПб., 1895.

40. Сульпиций Север. Сочинения / Перев., статья, комм. А. И. Донченко. М., 1999.

41. Тертуллиан. Апологетик / Пер. М. Е. Сергеенко // Богословские труды. № 25. 1984.

42. Тертуллиан. Избранные сочинения / Под ред. А. А.Столярова. М., 1994.

43. Феодорит епископ Кирский. Церковная история. М., 1993.1. Литература

44. Аверинцев С. С. Греческая «литература» и ближневосточная «словесность» // Типология и взаимосвязи литератур Древнего мира. М., 1971.

45. Аверинцев С. С. Порядок космоса и порядок истории в мировоззрении раннего средневековья // Античность и Византия / Под ред. Л. А. Фрейберг. М., 1975. С. 266 285.

46. Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.

47. Аверинцев С. С. Приемы организации материала в биографиях Плутарха // Вопросы античной литературы и классической филологии. М., 1966.

48. Аверинцев С. С. Судьбы европейской культурной традиции в эпоху перехода от античности к средневековью // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976. С. 17-64.

49. Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976.

50. Барг М. А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987.

51. Бибиков М. В. Византийская историческая проза. М., 1996.

52. Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1986.

53. Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М.-Л, 1964.

54. Вайнштейн О. Л. Историография средних веков. М.-Л., 1940.

55. Вейнберг И. П. Рождение истории. Историческая мысль на Ближнем Востоке середины I тысячелетия до н. э. М., 1993.

56. Гвоздецкая Н. Ю. Бэда: монах, ученый, поэт (около 673 735) // Интеллектуальная история в лицах: семь портретов мыслителей Средневековья и Возрождения / Под ред. И. В. Кривушина, Н. В. Ревякиной. Иваново, 1996. С. 25-40.

57. Герье В. И. Блаженный Августин. М., 1910.

58. Голенищев-Кутузов И. Н. Средневековая латинская литература Италии. М., 1972.

59. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

60. Диесперов А. Блаженный Иероним и его век. М., 1916.

61. Досталова Р. Византийская историография (характер и формы) // ВВ. Т. 43. 1982. С. 22-34.

62. Дуров В. С. Художественная историография Древнего Рима. СПб., 1993.

63. Ирмшер И. Основные черты представлений о прогрессе в Византии // ВВ. Т. 49. 1988. С. 50-54.

64. Каждан А. П. Робер де Клари и Никита Хониат. Некоторые особенности писательской манеры // Европа в средние века: экономика, политика, культура. М., 1972. С. 294-299.

65. Каждан А. П. Хроника Симеона Логофета // ВВ. Т. 15. 1959. С. 125-143.

66. Кареев Д. В. «Бревиарий» Евтропия и проблема потерянной «Императорской истории» // Формы исторического сознания от поздней Античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты). Иваново, 2000. С. 26-41.

67. Карсавин Л. П. Святые отцы и учители Церкви (раскрытие православия в их творениях). М., 1994.

68. Кнабе Г. С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древнего Рима / Под ред. Е. С. Голубцовой. В 2-х тт. М., 1985. Т. 2. С. 108-166.

69. Кнабе Г. С. Корнелий Тацит: время, жизнь, книги. М., 1981.

70. Кнабе Г. С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993.

71. Кнабе Г. С. Рим Тита Ливия — образ, миф, история // Ливий Тит. От основания Города. В 3-х тт. М., 1989-1994. Т. 3. С. 590-655.

72. Козаржевский А. Ч. Источниковедческие проблемы раннехристианской литературы. М., 1985.

73. Козлов А. С. Идейно-политическая направленность «Хроники» Виктора Туннунского // АДСВ. Вып. 18. Свердловск, 1987.

74. Козлов А. С. О некоторых особенностях хроники Продолжателя Марцеллина // АДВС. Вып. 33. Екатеринбург, 2002.

75. Козлов А. С. Основные направления политической оппозиции правительству Византии в первой половине V в. // Византия и ее провинции. Свердловск, 1982.

76. Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980.

77. Косминский Е. А. Историография средних веков: V в. середина XIX в. М., 1963.

78. Кривушин И. В. История и народ в церковной историографии V века. Иваново, 1994.

79. Кривушин И. В. История между порядком и хаосом: концепция политических конфликтов Феофилакта Симокатты. Иваново, 1996.

80. Кривушин И. В. Ранневизантийская церковная историография. СПб., 1998.

81. Кривушин И. В. Рождение церковной историографии: Евсевий Кесарийский. Иваново, 1995.

82. Кудрявцев О. Ф., Уколова В. И. Представления о фортуне в средние века и эпоху Возрождения // Взаимосвязь социальных отношений и идеологии в средневековой Европе. М., 1983. С. 174-202.

83. Курбатов Г. JI. Политическая теория в ранней Византии. Идеология императорской власти и аристократическая оппозиция // Культура Византии: IV первая половина VII в. / Под ред. 3. В. Удальцовой. М., 1984. С. 98-118.

84. Лебедев А. П. Церковная историография в главных ее представителях с IV до XX в. СПб., 2000.

85. Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977.

86. Лурье С. Я. Геродот. М., 1947.

87. Любарский Я. Н. Михаил Пселл. Личность и творчество (К истории византийского предгуманизма). М., 1978.

88. Любарский Я. Н. Византийские историки и писатели. СПб., 1999.

89. Мажуга В. И. Петербургский список IX в. «Истории против язычников» Орозия // Западноевропейская культура в рукописях и книгах Российской национальной библиотеки. СПб., 2001. С. 251-267.

90. Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979.

91. Максимова И. Интерпретация римской религии у Арнобия и Лактанция // Античность Европы. Пермь, 1992.

92. Немировский А. И. Рождение Клио: у истоков исторической мысли. Воронеж, 1986.

93. Ольсен Г. О циклической и линейной концепциях времени в трактовке античной и раннесредневековой истории // Цивилизации. Вып. 2. М., 1993.

94. Осокин Н. А. Очерк средневековой историографии. Казань, 1888.

95. Попов И. В. Личность и учение Блаженного Августина. Сергиев Посад, 1916.

96. Попова А. М. «История готов, вандалов и свевов» как памятник раннесредневековой историографии // Раннесредневековый текст: проблемы интерпретации. Иваново, 2002. С. 88-103.

97. Попова Т. В. Античная биография и византийская агиография // Античность и Византия. М., 1975.

98. Преображенский П. Ф. Тертуллиан и Рим. М., 1926.

99. Прокопьев С. М. История спасения человечества в трактате Оригена «О началах»: от понимания к изображению // Историческая мысль Византии и на средневековом Западе / Под. ред. И. В. Кривушина. Иваново, 1998. С. 7-22.

100. Садов А. И. Древнехристианский церковный писатель Лактанций. СПб., 1895.

101. Самуткина Л. А. Концепция истории в «Хронографии» Иоанна Малалы. Иваново, 2001.

102. Самуткина Л. А. Концепция легендарной истории у Иоанна Малалы // Формы исторического сознания от поздней Античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты). Иваново, 2000. С. 41-58.

103. Самуткина Л. А. Стиль Евтропия // Евтропий. Бревиарий от основания Города. СПб., 2001. С. 278-292.

104. Соколов В. С. Историческая концепция Лактанция // Вопросы античной литературы и классической филологии. М., 1966. С. 333 345.

105. Скворцев К. И. Философия отцов и учителей церкви: Период апологетов. Киев, 1868.

106. Столяров А. А. Социально-исторические взгляды Аврелия Августина (обзор современной литературы) // СО ИНИОН «Современные исследования по средневековой философии». М., 1979. С. 56-70.

107. Тищенко С. В. Основные мотивы интерпретации Лк // Канонические Евангелия / Под ред. С. В. Лёзова и С. В.Тищенко. М., 1993. С. 266 278.

108. Трубецкой Е. Религиозно-общественный идеал западного христианства в V веке. Миросозерцание Блаженного Августина. М., 1892.

109. Тюленев В. М. Битвы в сочинении Лактанция «О смертях преследователей» // Историческая мысль и историописание в Античности и Средневековье. Тезисы докладов коллоквиума Иваново, 4-6 февраля 1998 г. Иваново, 1998. С. 30-33.

110. Тюленев В. М. Греко-римское прошлое у Лактанция: вариативность трактовок // Формы исторического сознания от поздней Античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты). Иваново, 2000. С. 8-25.

111. Тюленев В. М. История Церкви в описании Лактанция («De mortibus persecutorum») //Мир православия. Волгоград, 1997. С. 5—8.

112. Тюленев В. М. Кризис 410 года и судьба теории «христианской империи» в «Истории против язычников» Павла Орозия // Раннесредневековый текст: проблемы интерпретации / Под ред. Н. Ю. Гвоздецкой. Иваново, 2002. С. 47-70.

113. Тюленев В. М. Лактанций как историк: между тем, что было, и тем, что будет // Историческая мысль в Византии и на средневековом Западе / Под ред. И. В. Кривушина. Иваново, 1998. С. 101-118.

114. Тюленев В. М. Лактанций: христианский историк на перекрестке эпох. С приложением перевода трактата «Божественные установления». СПб., 2000.

115. Удальцова 3. В. Развитие исторической мысли // Культура Византии: IV первая половина VII в. / Под ред. 3. В. Удальцовой. М., 1984. С. 179— 245.

116. Удальцова 3. В. Филосторгий — представитель еретической церковной историографии // ВВ. Т. 44. 1983. С. 3-21.

117. Уколова В. И. Античное наследие и культура раннего средневековья. М., 1989.

118. Уколова В. И. Особенности культурной жизни Запада (IV — первая половина VII в.) // Культура Византии: IV первая половина VII в. М., 1984. С. 78-97.

119. Уколова В. И. «Последний римлянин» Боэций. М., 1987.

120. Уколова В. И. Представления об истории на рубеже античности и средневековья // Идейно-политическая борьба в средневековом обществе. М., 1984. С. 38-68.

121. Утченко С. Л. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения республики. М., 1952.

122. Федорова Е. Л. Война в «Деяниях» Аммиана Марцеллина. Автореф. дис. . канд. ист. наук. СПб., 2003.

123. Федорова Е. Л. Война и история в «Деяниях» Аммиана Марцеллина // Раннесредневековый текст: проблемы интерпретации. Иваново, 2002. С. 14-32.

124. Чичуров И. С. К проблеме авторского самосознания византийских историков IV-IX вв. // Античность и Византия. М., 1975. С. 203 217.

125. Чичуров И. С. Место «Хронографии» Феофана в ранневизантийской историографической традиции (IV нач. IX в.) // Древнейшие государства на территории СССР. М., 1983. С. 5 - 146.

126. Чичуров И. С. Феофан Исповедник — публикатор, редактор, автор? // ВВ. Т. 42. 1981. С. 78-87.

127. Югай А. Г. История в античной классике и раннем христианстве: «вечное возвращение» и прогресс, (депонирована в ИНИОН), 1995.

128. Adams J. N. Five notes on Lactantius' «De mortibus persecutorum» // Antichthon. Vol. XXIII. 1989.

129. Alonso-Nunez J. M. An Augustan World History: The Historiae Philippicae of Pompeius Trogus // Greece and Rome. Second series. 1987. Vol. 34. P. 5672.

130. Alonso-Nüfiez J. M. Die Auslegung der Geschichte bei Paulus Orosius: Die Abfolge der Weltreiche, die Idee der Roma Aeterna und die Goten // Wiener Studien. Zeitschrift für klassische Philologie und Patristik. Bd. 106. 1993. S. 197-213.

131. Alonso-Nünez J. M. Herodotus' ideas about world empires // Ancient society. 1988. Vol. 19. P. 125-133.

132. Alonso-Nünez J. M. The Emergence of Universal Historiography from the 4th to the 2nd centuries B.C. // Studies in Greek Historiography from 4th to the 2nd centuries B.C. Lovanii, 1990. P. 173-192.

133. Altaner B. Patrologie. Leben, Schriften und Lehre der Kirchenväter. Freiburg, 1938.

134. Andel G. K. van. The Christian concept of history in the "Chronicle" of Sulpicius Severus. Amsterdam, 1976.

135. Angenendt A. «Gesta Dei» — «gesta hominum». Religions- und theologiegeschichtliche Anmerkungen // Historiographie im frühen Mittelalter. Wien, 1994. S. 41-67.

136. Antin P. Recueil sur S. Jérôme. Bruxelles, 1968.

137. Armstrong A. H. Pagan and Christian Traditionalism in the First Three Centuries // Studia Patristica. Bd. XV. Heft 1. Berlin, 1984.

138. Bardenhewer O. Geschichte der altkirchischen Literatur. Freiburg, 1912.

139. Bardy G. Rufin d'Aquilèe // Dictionnaire de théologie catholique. Vol. 14. 1939. P. 153-160.

140. Barnes T. D. Constantine and Eusebius. Harvard, 1981.

141. Barnes T. D. Lactantius and Constantine // The Journal of Roman Studies. Vol. 63. 1973. P. 29-46.

142. Barnes T. D. The Lost Kaisergeschichte and the Latin Historical Tradition // Antiquitas Bd. 4. Heft 9. 1970.

143. Baur F. Ch. Die Epochen der kirchlichen Geschichtsschreibung. Tübingen, 1852.

144. Bellen H. Babylon und Rom — Orosius und Augustinus // Imperium Romanum. Studien zu Geschichte und Rezeption. Stuttgart, 1998. S. 51-60.

145. Bernays J. Ueber die Chronik des Sulpicius Severus: ein Beitrag zur Geschichte der classischen und biblischen Studien. Berlin, 1861.

146. Bernovilli C. A. Schriftstellerkatalog des Hieronymus. Freiburg, 1895.

147. Boehm L. Der wissenschaftstheoretische Ort der Historia im frühen Mittelalter// Speculum hi storiale. München, 1965.

148. Boer W. den. Some Minor Roman Historians. Leiden, 1972.

149. Boman T. Das Hebräische Denken im Vergleich mit dem Griechischen. Göttingen, 1959.

150. Borleffs J.G.P. An scripserit Lactantius libellum qui est de mortibus persecutorum//Mnemosyne. Vol. 58. 1930.

151. Brandt S. Über das Leben des Lactantius. Wien, 1887.

152. Brandt S. Zu Lactanz // Philologus. Bd. 78. 1922. S. 131-142.

153. Brincken A.-D. van den. Studien zur Lateinischen Weltchronistik bis in das Zeitalter Ottos von Freising. Düsseldorf, 1957.

154. Buchheit V. Der Zeitbezug in der Weltalterlehre des Lactanz (Inst. 5,5 — 6) // Historia. Bd. XXVIII. Heft 4. 1979.

155. Büdinger M. Die Uni Versalhistorie im Mittelalter. Wien, 1900.

156. Bultmann H. C. Das Verständnis der Geschichte im Griechentum und im Christentum // Universitas. Bd. 24. 1969. S. 1155-1166.

157. Cameron Av., Cameron AI. Christianity and Tradition in the Historiography of the Late Empire // Classical Quarterly. Vol. 58. 1964. P. 316-328.

158. Campenhausen H. von. Lateinische Kirchenväter. Stuttgart, 1960.

159. Cavallera F. Saint Jérôme, sa vie et son ouevre. Paris, 1922.

160. Ceresa-Castaldo A. The biographical method of Jerome's De viris illustribus // Studia Patristica. Bd. 15. Berlin, 1984. S. 55-68.

161. Chesnut G. F. The First Christian Histories: Eusebius, Socrates, Sozomen, Theodoret and Evagrius. Second edition. Macon, 1986.

162. Christensen A. S. Lactantius the Historian. An analysis of the De Mortibus Persecutorum. Copenhagen, 1980.

163. Christensen T. Rufinus of Aquileia and the Historia Ecclesiastica lib. VIII-IX of Eusebius // Studia Theologica. Vol. 34. 1980. P. 129 152.

164. Christensen T. Rufinus of Aquileia and the Historia Ecclesiastica lib. VIII-IX of Eusebius. Copenhagen, 1989.

165. Constanza S. I "Chronica" di Sulpicio Severo e le "Historiae" di Trogo-Giustino // La storiografia ecclesiastica nella tarda anticitá. Messina, 1980. P. 275-312.

166. Conzelmann H. Die Mittee der Zeit. Studien zur Theologie des Lucas // Beiträge zur historischen Theologie. Bd. 17. Tübingen, 1953.

167. Corsaro F. Lactantiana: sul de mortibus persecutorum. Catania, 1970.

168. Corsini E. Introduzione alle «Storie» di Orosio. Torino, 1968.

169. Cracco Ruggini L. De morte persecutorum e polémica antibarbarica nella storiografia pagana e cristiana // Rivista di storia e letteratura religiosa. 1968.

170. Crescenti G. Rilievi al de mortibus persecutorum di Cecilio Firmiano Lattanzio. Studio critico. Messina, 1964.

171. Croke B., Emmett A. Historiography in Late Antiquity: An Overview // History and Historians in Late Antiquity / Eds. B. Croke, A. Emmett. Sydney, 1983. P. 1-12.

172. Croke B. The originality of Eusebius' Chronicle // American Journal of Philology. Vol. 103. 1982. P. 195-200.

173. Croke B. The Origins of the Christian World Chronicle // History and Historians in Late Antiquity / Ed. B.Croke and A.M.Emmett. Sydney, 1983. P. 116-131.

174. Daniélou J. Les origines du christianisme latin. Paris, 1991.

175. Daniélou J. The Conception of History in the Christian Tradition // Journal of Religion. Vol. 30. 1950.

176. De Coninck L. Orosius on the Virtutes of his Narrative // Ancient Society. Vol.21. 1990. P. 45-57.

177. Dempf A. Geistgeschichte der altkirchischen Kultur. Stuttgart, 1964.

178. Diesner H.-J. Orosius und Augustinus // Acta antiqua. T. IX. 1963. P. 89102.

179. Dodds E. R. Ancient Concept of Progress and Other Essays. Oxford, 1973.

180. Droge A. J. Homer or Moses? Early Christian Iterpretation of the History of Culture. Tübingen, 1989.

181. Earl D. C. The political thought of Sallust. Cambridge, 1961.

182. Edelstein L. The Idea of Progress in Classical Antiquity. Baltimore, 1967.

183. D'Elia S. Storia e teologia délia storia nel "de civitate Dei" // La storiografia ecclesiastica nella tarda antichità. Messina, 1980. P. 391-482.

184. Enmann A. Eine verlorene Geschichte der römischen Kaiser // Philologus. Suppl. Bd. 4. 1889.

185. Fabbrini F. Paolo Orosio, uno storico. Roma, 1979.

186. Feder A. Studien zum Schriftstellerkatalog des Hieronymus. Freiburg, 1927. S. 158-160.

187. Ferrater Mora J. Cuatro visiones de la historia universal: San Agustin, Vico, Voltaire, Hegel. Madrid, 1982.

188. Fitzmyer J. The Gospel according to Luke // Anchor Bible. N. Y., 1981.

189. Foakes-Jackson F. J. A History of Church History. Studies of some historians of the Christian Church. Cambridge, 1939.

190. Fontaine J. L'Affaire Priscillien ou l'ère des nouveaux Catilina; observations sur le 'sallustianisme' de Sulpice Sévère // Classica et iberica. Festschrift Marique. Worcester, 1975. P. 355-392.

191. Frend W. H. C. The Roman Empire in Eastern and Western Historiography // Proceedings of the Cambridge Philological Society. Vol. XIV. 1968.

192. Geizer H. Sextus Julius Africanus und die byzantinische Chronographie. Teil I. Leipzig, 1898.

193. Gestalten der Kirchengeschichte / Hrsg. von M. Greschat. Stuttgart, 1984.

194. Ghizzoni Fl. Sulpicio Severo. Roma, 1983.

195. Glas A. Die Kirchengeschichte des Gelasios von Kaisareia. Leipzig, 1914.

196. Goetz H-W. Die Geschichtstheologie des Orosius. Darmstadt, 1980.

197. Goetz H-W. Orosius und die Barbaren // Historia. Bd. 29. 1980. S. 356-374.

198. Goez W. Translatio imperii. Ein Beutrag zur Geschichte des Geschichtsdenkens und der politischen Theorie im Mittelalter und in der frühen Neuzeit. Tübingen, 1958.

199. Grant M. The ancient historians. London, 1970.

200. Grant R. M. Eusebius as Church Historian. Oxford, 1980.

201. Green T. M. Zosimus, Orosius and their traditions. Comparative studies in pagan and Christian historiography. New York, Diss., 1974.

202. Grégoire H. Gélase ou Rufin // La nouvelle Clio. 1953.

203. Grisart A. La Chronique de S. Jérôme. Le lieu et la date de sa composition // Helikon. Vol. 2. 1962. P. 248-258.

204. Grundmann H. Geschichtscheibung im Mittelalter. Gattungen — Epochen — Eigenart. Göttingen, 1965.

205. Guitton J. Le temps et l'éternité chez Plotin et Saint Augustin. Paris, 1933.

206. Hagendahl H. Latin Fathers and the Classics. Göteborg, 1958.

207. Hansen G. C. Griechische und lateinische Geschichtsschreibung in der Spätantike // Klio. Bd. 66. Heft 2. 1984.

208. Helm R. Eusebs Chronik und ihre Tabellenform. Berlin, 1924.

209. Hengel M. Zur urchristlichen Geschichtsschreibung. Stuttgart, 1979.

210. Hirschberg T. Zum Gallischen Krieg des Orosius // Hermes. Zeitschrift für Klassische Philologie. Bd. 119. 1991. Heft 1. S. 84-93.

211. Hoppe H. Rufin als Übersetzer // Studi dedicati alla memoria di Paolo Ubaldi. Milan, 1937. P. 133-150.

212. Hyltén P. Studien zu Sulpicius Severus. Lund, 1940.

213. Janvier Y. La géographie d'Orose. Paris, 1982.

214. Jülicher Ad. Ein Wort zu Gunsten des Kirchenhistorikers Rufinus // Klio. Beiträge zur alten Geschichte. Bd. XIV. Berlin, 1914. S. 127-128.

215. Kaletsch H. Zur Babylonischen Chronologie bei Orosius. // Klassisches Altertum, Spätantike und frühes Christentum. Würzburg, 1993. S. 447-472.

216. Kamiah W. Christentum und Geschichtlichkeit. Stuttgart, 1951.

217. Karrer S. Der gallische Krieg bei Orosius. Zürich, 1968.

218. Kelly J. N. D. Jerome. London, 1975.

219. Kimmel E. De Rufino Eusebii interprete. Jena, 1938.

220. Kirsch W. Triebkräfte der historischen Entwicklung bei Lactanz // Klio. Bd. 66. Heft 2. 1984.

221. Koch-Peters D. Ansichten des Orosius zur Geschichte seiner Zeit. Heidelberg, 1984.

222. Kötting B. Endzeitprognosen zwischen Lactantius und Augustinus // Historische Jahrbuch. Bd. LXXVII. 1957. S. 125-139.

223. Lacroix B. Orose et ses idées. Paris, 1965.

224. Lactance et son temps / Eds. J. Fontaine, M. Perrin. Paris, 1978.

225. Laistner M. L. W. Some Reflections on Latin Historical Writing in the Fifth Century // Classical Philology. Vol. 35. 1940. P. 241-258.

226. Latin Literature of the Fourth Century / Ed. J.W.Binns. London, 1974.

227. Lippold A. Orosius, christlicher Apologet und römischer Bürger // Philologus. 1969. Bd. 113. S. 92-105.

228. Lippold A. Rom und die Barbaren in der Beurteilung des Orosius. Erlangen, 1952.

229. Lippold A. Griechisch-makedonische Geschichte bei Orosius // Chiron. Bd. 1. 1971. S. 437—455.

230. Lippold A. Paulus Orosius // Hauptwerke der Geschichtsschreibung / Hrsg. Volker Reinhardt. Stuttgart, 1997. S. 462-465.

231. Loi V. II "de civitate Dei" e la concienza storiografica di Agostino // La storiografia ecclesiastica nella tarda antichità. Messina, 1980. P. 483-504.

232. Loewenich W. Augustin und das christliche Geschichtsdenken. München, 1947.

233. Löwith K. Weltgeschichte und Heilgeschichte. Stuttgart, 1953.

234. Luiseiii B. Indirizzo universale e indirizzi nazionali nella storiografia latino-cristiana dei secc. V-VIII // La storiografia ecclesiastica nella tarda antichità. Messina, 1980. P. 505-533.

235. Marchetta A. Orosio e Ataulfo nell'ideologia dei rapporti romano-barbarici. Roma, 1987.

236. Markus R. A. Saeculum. History and society in the Theology of S. Augustine. Cambridge, 1970.

237. Marrou H. I. Ambivalence du temps de l'histoire chez Saint Augustin. Montreal, 1950.

238. Marrou H. I. Saint Augustin et l'augustinisme. Paris, 1955.

239. Marrou H. I. Saint Augustin, Orose et l'Augustinisme historique // La storiografia altomedievale. Spoleto, 1970. Vol. 1. P. 59-87.

240. Mehl A. Orosius über die Amnestie des Kaiser Claudius: ein Quellenproblem//Rheinisches Museum. Bd. 121. 1978. S. 185-194.

241. Milburn R. L. P. Early Christian Interpretation of History. London, 1954.

242. Molè C. Prospettive universali e prospettive locali nella storiografia latina del V secolo // La storiografia ecclesiastica nella tarda antichità. Messina, 1980. P. 195-239.

243. Momigliano A. L'etä del trapasso fra storiografia anticita e storiografia medievale (320-550 d. C.) // La storiografia altomedievale. Spoleto, 1970. Vol. l.P. 89-118.

244. Momigliano A. Pagan and Christian Historiography in the Fourth Century A.D. // The Conflict between Paganism and Christianity in the Fourth Century / Ed. A. Momigliano. London, 1963. P. 79-99.

245. Momigliano A. Time in Ancient Historiography // Momigliano A. Essays in ancient and modern historiography. Oxford, 1977. P. 179-205.

246. Momigliano A. Tradition and the classical historian // Momigliano A. Essays in ancient and modern historiography. Oxford, 1977.

247. Mommsen Th. E. Orosius and Augustinus // Renaissance Studies. New York, 1959. P. 325-348.

248. Mommsen Th. E. St. Augustine and the Christian Idea of Progress: The Background of The City of God // Renaissance Studies. New York, 1959. P. 265-298.

249. Mörner Th. de. De Orosii vita eiusque Historiarum libris septem adversus paganos. Berlin, 1844.

250. Murphy F. X. Rufinus of Aquileia (345-411). His Life and Works. Washington, 1945.

251. Murphy F. X. St. Jerome as an historian // A Monument to St. Jerome. N. Y., 1952. P. 115-141.

252. Nigg W. Die Kirchengeschichtsschreibung: Grundzüge ihner historischen Entwicklung. München, 1934.

253. Noth M. Das Geschichtsverständnis der alttestamentlichen Apokalyptik // Geschichtsdenken und Geschichtsbild im Mittelalter. Darmstadt, 1961. S. 3054.

254. Opelt I. Formen der Politik im Pamhlet de mortibus persecutorum // Jahrbuch für Antike und Christentum. Bd. 16. 1973.

255. Oulton J. E. L. Rufinus' Translation of the Church History of Eusebius // Journal of Theological Studies. Vol. 30. London, 1929. P. 150-174.

256. Overbeck F. Über die Anfänge der Kirchengeschichtsschreibung. Basel, 1892.

257. Paschoud F. La polemica providenzialistica di Orosio // La storiografia ecclesiastica nella tarda antichità. Messina, 1980. P. 133-133.

258. Paschoud F. Roma aeterna. Études sur le patriotisme Romain dans l'occident latin à l'époque des grandes invasions. Neuchâtel, 1967.

259. Patrides C. A. The phoenix and the ladder. The Rise and Decline of the Christian View of History. Berkeley; Los Angeles, 1964.

260. Penna A. San Gerolamo. Torino, 1949.

261. Perrin M. L'exemple de Lactance (250-325) // Le pardon: actes du colloque organisé par le Centre Histoire des idées Université de Picardie / Ed. M. Perrin. Paris, 1987.

262. Peterson E. Der Monotheismus als Problem. Leipzig, 1935.

263. Pichon R. Lactance. Étude sur lè mouvement philosophique et religieux sous lè règne de Constantin. Paris, 1901.

264. Pratje H. Quaestiones Sallustianae ad Lucium Septimium et Sulpicium Severum Cai Sallustii Crispi imitatores spectantes Göttingen, 1974.

265. Prete S. I Chronica di Sulpicio Severo. Saggio storico critico. Vaticano, 1955.

266. Plinval G. de. Pélage, ses écrits, sa vie, sa réforme. Étude d'histoire littéraire et religieuse. Lausanne, 1943.

267. Regibus L. de. Lattanzio. Torino, 1928.

268. Roller K. Die Kaisergeschichte in Lactanz de Mortibus Persecutorum. Giessen, 1927.

269. Rossi S. Il concetto di «storia» e la prassi storiografïca di Lattanzio e del «de mortibus persecutorum» // Giornale italiano di filologia. Vol. 14. 1961.

270. Rougé J. Le de mortibus persecutorum. 5e livre des Macchabées // Texte und Untersuchungen zur Geschichte der Altchristlichen Literatur. Bd. 115. 1975.

271. Sacks K. Polybius on the Writing of History. Berkeley; Los Angeles; London, 1981.

272. Salvo L. de. A proposito della datazione del mortibus persecutorum di Lattanzio // Rivista di Storia della Chiesa in Italia. Vol. 31. 1977.

273. Schneider C. Geistgeschichte der christlichen Antike. München, 1956.

274. Schoene A. Die Weltchronik des Eusebius in ihrer Bearbeitung durh Hieronymus. Berlin, 1900.

275. Schöndorf K. A. Die Geschichtstheologie des Orosius. München, 1952.

276. Schwabl H. Zum antiken Zeitaltermythos und seiner Verwendung als historiographisches Modell // Klio. 1984. Bd. 66. Heft 2.

277. Silomon H. Lactanz de mortibus persecutorum // Hermes. Bd. 47. Heft 2. 1912.

278. Silomon H. Untersuchungen zur Quellengeschichte der Kaiser Aurelian bis Constantius // Hermes. Bd. 49. 1914.

279. Simonetti M. La letteratura cristiana antica greca e latina. Firenze; Milano, 1969.

280. Sirinelli J. Les vues historiques d'Eusèbe de Césarée durant la période prénicéenne. Paris, 1961.

281. Smalley B. Sallust in the Middle Ages // Classical Influences on European Culture A. D. 500-1500 / Ed. R. Bolgar. Cambridge, 1971.

282. Steinmann J. Saint Jérôme. Paris, 1958.

283. Stevenson J. The Life and Literary Activity of Lactantius // Texte und Untersuchungen zur Geschichte der Altchristlichen Literatur. Bd. 63. Berlin, 1957.

284. Straub J. Christliche Geschichtsapologetik in der Krisis des römischen Reiches // Prinzipat und Freiheit / Hrsg. von Richard Klein. 1950. S. 517-555.

285. Svennung J. Orosiana. Uppsala, 1922.

286. Swain J. W. The Theory of the Four Monarchies: Opposition History under the Roman Empire // Classical Philology. 1940. Vol. 35. P. 1-21.

287. Swift J. Lactantius and the Golden Age // American Journal of Philology. Vol. LXXXIX. 1968.

288. Syme R. Sallust. Berkeley; London, 1969.

289. Tanz S. Orosius im Spannungsfeld zwischen Eusebius von Caesarea und Augustin // Klio. 1983. Bd. 65. Heft. 2. S. 337-346.

290. Teuffei W. S. Geschichte der römischen Literatur. Leipzig, 1910.

291. Theissen G. Urchristliche Wundergeschichten. Gütersloh, 1974.

292. Thélamon F. L'Empereur idéal d'après l'Histoire Ecclésiastique de Rufïn d'Aquilée // Studia Patristica. Vol. 10. 1970.

293. Trieber C. Die Idee der vier Weltreiche // Hermes. 1892. Bd. 27. S. 321342.

294. Trompf G. W. The idea of historical recurrence in Western thought: From Antiquity to the Reformation. Berkeley; Los Angeles; London, 1979.

295. Trompf G. W. The Logic of Retribution in Eusebius of Caesarea // History and Historians in Late Antiquity / Eds. B. Croke, A. Emmett. Sydney, 1983.

296. Scheindweiler F. Die Kirchengeschichte des Gelasius von Kaisareia // Byzantinische Zeitschrift. Bd. 50. S. 74-98.

297. Valentin L. Saint Prosrer d'Aquitaine. Paris, 1900.

298. Villain M. Rufin d'Aquilée et l'Histoire ecclésiastique // Recherches de science religieuse. Vol. 33. 1944. P. 129-156.

299. Wachtel A. Beiträge zur Geschichtstheologie des Aurelius Augustinus. Bonn, 1960.

300. Wagner Sr. M. M. Rufmus the Translator. Wascington, 1945.

301. Widgery A. G. Interpretations of history: From Confucius to Toynbee. London, 1961.

302. Zecchini G. La storiografia cristiana latina del IV secolo (Da Lattanzio ad Orosio) //1 Cristiani e l'Imperio nel IV secolo. Colloquio sul Cristianesimo nel mondo antico / A cura di G. Bonamente, A. Nestori. Macerata, 1988. P. 169194.

303. Zimmermann H. Ecclesia als Objekt der Historiographie. Wien, 1960.