автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.13
диссертация на тему: Язык как событие

Полный текст автореферата диссертации по теме "Язык как событие"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

ЕГОРЫЧЕВ ИЛЬЯ ЭДУАРДОВИЧ

Язык как событие (философско-антропологический анализ)

Специальность 09.00.13 - религиоведение, философская антропология, философия культуры

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

2 б [.; ;.р 2:23

Санкт-Петербург -2009-

003464865

Работа выполнена на кафедре философской антропологии факультета философии и политологии Санкт-Петербургского Государственного Университета.

Научный руководитель:

доктор философских наук, профессор

Марков Борис Васильевич

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

доктор философских наук, профессор

Соколов Борис Васильевич

доктор философских наук, профессор

Черняков Алексей Григорьевич

Санкт-Петербургский Государственный Университет кино и телевидения

Защита состоится « нии Совета Д.212.232

й»мС^с,

2.11 по защите докт

2009 года в

46

часов на заседа-

ете докторских и кандидатских диссертации при Санкт-Петербургском Государственном Университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, В. О., Менделеевская линия, д. 5, факультет философии и политологии, аудитория т.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. А. М. Горького Санкт-Петербургского Государственного Университета.

Автореферат разослан « ' » 2009 года.

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат философских наук, доцент Л. Е.Артамошкина

Общая характеристика работы.

1. Актуальность исследования.

Обращенность современной философии к языку отнюдь не случайна: она является, скорее, закономерным, но, к счастью, не окончательным итогом самой философии. Задаваясь предельно всеобщим вопросом о сущности Сущего и не находя полноты удовлетворенности ни в античном Космосе, ни в христианском Боге, ни в новоевропейском ratio, философия, наконец, задалась вопросом об адекватности поставленным задачам ее инструмента, т.е. языка. Соответствующим образом изменилась и структура вопрошания: проблематизирует-ся уже не способность умозрения, но адекватность выражения, которая затем сужается рядом мыслителей до проблемы записи. Неудивительно, что данный парадигмальный сдвиг зачастую характеризуется как «лингвистический поворот» в философии, а сама философия XX века классифицируется историками философии как философия языка по преимуществу. Превращение инструмента философии в ее предмет становится возможным, лишь благодаря тому, что язык начинает мыслиться не как нечто привходящее - некий эпифеномен мышления , а как фундаментальная онтологическая структура, обращение к которой открывает доступ к таким аспектам бытия, которые раньше были недосягаемы для философской рефлексии.

Говорить осмысленно о событии языка можно лишь тогда, когда данное событие начинает выделяться некоторым особого рода сущим из остального многообразия бытийных форм. Понятно, что это особого рода сущее есть ни кто иной как человек, и что такой род сущего - «единственный в своем роде». Таким образом, оказывается, что сама способность к различию между языком и шумом (включая шум графический) есть необходимый антропный признак, однозначно различающий этот род сущего среди любых других сущих. А еще шире - можно утверждать, что за бесчисленными обращениями философов XX века к литературе, поэзии, юмору, повседневной болтовне, оговоркам, шизофренической речи и т. д. недвусмысленно прочитывается сугубо онтологический тезис, по радикальности не уступающий заявленному когда-то Фалесом, а именно: «Всё есть текст».

Понятно, что столь радикальное переосмысление онтологических оснований потребовало столь же радикальных философских усилий, направленных на создание новых теорий, которые во многом опирались на достижения современной лингвистики, в том числе, той ее части, где она тесно переплетается с логической семантикой и прагматикой1.

Таким образом, актуальность настоящего исследования вполне очевидна: заявленный еще в середине прошлого столетия тезис «Все есть текст», как и предположение о том, что язык есть автономное событие, по-прежнему остаются сколь многообещающими, столь и не до конца обоснованными. Поэтому

1 «Бессмысленно даже начинать исследование, если вы не опираетесь на некоторую теорию языка или на какой-нибудь теоретический подход к языку». Сёрль Дж. Философия языка. СПб. 2004. С. 6

мне представляется весьма своевременным продолжение философско-антропологических штудий в данной области, которые позволили бы, с одной стороны, лучше понимать такое уникальное сущее, каким является человек, и,с другой стороны - критически переосмысляя работу, проделанную упомянутыми мыслителями, более четко определить границы применимости данного в высшей степени провокационного тезиса.

2. Степень разработанности проблемы.

Недостаточно сказать, что все есть текст - необходимо еще и показать, как именно все есть текст. Или, как замечает по поводу структуры психического Жак Деррида, вопрос вовсе не в том, что психика - это своего рода текст, а в том, что такое текст и чем должно быть психическое, чтобы представляться текстом? Или другими словами, каким образом должна быть организована структура психического, чтобы оказалось возможным представить ее посредством некоторой машины письма?

Можно сказать, что из попыток ответить на этот вопрос и состоит философия языка по преимуществу. Таких ответов к настоящему времени накопилось достаточно, и мы к ним не раз еще будем обращаться в ходе настоящего исследования. Но сейчас мне хотелось бы лишь отметить тот факт, что, несмотря на гигантский шаг, который проделала философия после пресловутого «лингвистического поворота», она отнюдь не освободила себя от противоречий. И вот главные из них:

1. Речь (или письмо), будучи лишь некоторыми порядками размещения тел в пространстве и могущие быть в пределе редуцированы к акустическому (или графическому), а значит - материальному следу, онтологически не имеют в себе необходимого статуса «знака чего-то иного», сами по себе следы ничего не «значат». Значащими что-либо речь (письмо) становятся, только радикально изменив статус материального следа на статус идеального знака, и механизм данного перехода на сегодняшний день совершенно не ясен.

2. Первая непосредственно влечет за собой следующую. Если отважиться последовать за ходом рассуждений Гуссерля, который, в свою очередь (по крайней мере, исходно), во многом воспроизводит известные медитации Декарта, то, методично сомневаясь во всем, в чем только можно усомниться хотя бы чисто теоретически, мы также довольно скоро придем к аподиктической достоверности одного лишь Cogito, а значит, и к радикально солипсистской точке зрения. И хотя сама структура Cogito даже при самой строгой и тщательной феноменологической рефлексии все-таки оказывается чрезвычайно содержательно наполненной, нам никак не удастся избежать гносеологического солипсизма, если только мы будем последовательно (и, надо сказать, вполне оправданно) сохранять принцип cogitatum qua cogitatum. Другими словами, гносеологический солипсизм не преодолевается теоретически, как того бы хотелось Гуссерлю. Это - специфически экзистенциальное событие, иной «ин-тенциональный горизонт». Мне не чем и не о чем ничего сообщать другому (чего бы ему уже и так не было известно, так сказать, в других модусах), так же

как и ему не чем и незачем меня понимать. «Монады не имеют окон» - блестящий ход Лейбница в решении проблемы двух субстанций. Но тогда закономерно встает вопрос о транслируемости, а точнее - принципиальной нетранс-лируемости смысла. И это еще одно противоречие, которое мы попытаемся преодолеть в нашем исследовании.

3. «Трудно представить, как возможны рассуждение, коммуникация, понимание и перевод без таких ключевых понятий, какими являются «истина», «значение», «смысл»...» - пишет Б. В. Марков в своей работе «Знаки бытия»", и я полагаю, что данные понятия вполне могли бы использоваться в качестве своего рода экзистенциалов, в которых возможен чрезвычайно продуктивный философско-антропологический анализ языка как события. Более того, в качестве рабочей гипотезы мне хотелось бы предпослать исходное утверждение того, что истина является производной от смысла. И прежде чем заключать что-либо об истинности того или иного суждения, а тем более - об истине как таковой (если последнее вообще осмысленно), необходимо исследовать способы и закономерности явленности и обнаружения самого смысла в мире/миром.

При этом в истории философской мысли традиционно выделяются две основные стратегии ответа на таким образом поставленный вопрос:

смысл всякого сущего «усматривается» (буквально - умозрится) человеком (Платон, Гуссерль, Хайдеггер);

смысл всякого сущего актуально производится человеком (Ницше, Делез, Фуко).

Данные эпистемологические парадигмы на сегодняшний день являются взаимоисключающими, т.е. противоречат друг другу.

Любопытно, что, несмотря на пристальнейшее внимание к языку, имеющее место во всей современной философии, сам язык никогда еще не исследовался как событие, т. е. в модусах его явленности. При этом язык, уже будучи событием как таковой, может манифестировать себя рядом под-событий, и в частности - событиями желания, значения, истины и, наконец, смысла. Можно сказать, что данные события являются аспектами, или модусами языка как события.

3. Объект и предмет исследования.

Объектом настоящего философско-антропологического исследования является уникальное, имеющее специфически антропогенную размерность событие языка, т. е. событие распознавания среди бесконечного разнообразия чувственных впечатлений некоторого класса стимулов особого рода, переживаемых человеком не как вещь, свойство или отношение, но как знак/след вещи, свойства или отношения (означающее). Тогда под предметом исследования будет естественным понимать те важнейшие аспекты, в которых данное событие может переживаться человеком. Такими аспектами мы полагаем значение, смысл и истину.

2 Марков К В. Знаки бытия. СПб. 2001. С. 8

5. Цели и задачи исследования.

В своем диссертационном исследовании я исхожу из фундаментального допущения о продуктивном характере такой проблематизации, которая на логическом и семантическом уровнях с необходимостью приобретает форму противоречия. Однако, противоречивость, на мой взгляд, не есть сущностное свойство мира, скорее - неизбежное следствие онтологически временного способа бытия человеческого рассудка. Тогда, обнаружение и артикуляция противоречия суть необходимые условия достижения нового.

Я выделяю в своей работе два таких противоречия:

- несовместимость на сегодняшний день точек зрения на истину как на нечто, обнаруживаемое человеком в мире, с одной стороны, и как на нечто, привносимое человеком в мир.

- не имеющий удовлетворительных ответов в философии и поставленный еще Декартом вопрос о так называемом «психофизическом дуализме» и непосредственно следующая из него проблема трансляции смысла. Преодоление вышеуказанных противоречий и является главной целью настоящего исследования. Для того чтобы достичь поставленных целей, требуется решить следующие задачи:

- исследовать и описать событие языка в модусах его явленности сознанию (истина, значение, смысл, желание);

- выявить и проанализировать порождающие структуры, при помощи которых становится возможной всякая языковая игра;

- изучить условия возможности радикальной деконструкции дискурса, оказавшегося под подозрением в отношении собственной идеологичности (обман, соблазн, желание);

- продолжить попытки «энергийной» интерпретации языка, и, в частности, ввести недостающий экзистенциал силы как субверсивного базиса любой дискурсивной надстройки;

- для решения проблемы транслируемости смысла предложить в качестве рабочей гипотезы меметическую теорию смысла, с точки зрения которой фундаментальные механизмы развития человеческого интеллекта во многом наследуют механизмам биологической эволюции, и в основании данных механизмов лежит все тот же вполне элементарный процесс рекурсивной репликации, вариации и дифференциального выбора.

6. Метод исследования

Для достижения поставленных целей в нашем исследовании мы будем использовать несколько современных философских методов, названных нами достаточно условно следующим образом:

- структурная феноменология;

- эволюционная метафизика;

- меметическая теория.

Под структурной феноменологией мы будем понимать такой способ мыслить язык, при котором само явление языка не есть нечто преднаходимое в мире, но лишь его (языка) идеальная структурная модель. Открывается одно и то же - жизненный мир, но открываем мы его совершенно по-разному, коль скоро порождаем радикально отличные языковые игры. Закономерно встает вопрос: что обеспечивает устойчивость той или иной языковой игры и, соответственно, - стоящей за ней структуры? Что или кто заставляет меня принять одну игру и не принять другую, а в предельном случае, не принимать ни одну из имеющихся в наличии языковых игр, а напротив, разрушать их и создавать свою? Мы рискнем утверждать следующее:, я говорю - так обстоит дело, и обстоятельства дела являются мне так до тех пор, пока мое высказывание есть то же самое, в строгом смысле тождественное. При этом «высказывание» должно пониматься, во-первых, в самом широком смысле (если я промолчал, то это не значит, что я не высказался), а во-вторых - как некоторый мой, причем, вполне определенный взгляд на вещи (положение вещей).

Я есть тот, кто производит и воспроизводит смысл, и этот смысл всегда утверждается как то единственное, что достойно и заслуживает повторения, утверждения в качестве «того же самого». Утверждая некоторое различие, некий достойный бытия смысл, я учреждаю самого себя в качестве Бытия3. Поэтому для того, чтобы быть, мне нужна сила, много сил. Всякое высказывание есть производство и удержание смысла. Следовательно, смысл возникает из некоторого отношения сил, внутри которого одни силы действуют, а другие противодействуют. В любом случае сила необходимо соотносится с другими силами и только в этом отношении обретает свою сущность и качество. В этом и состоит метафизика: и пока она не очень отличается от того способа, каким обосновывал возможность свободы еще Кант. Новизна же заключается в том, что мы полагаем саму волю (можно было бы назвать ее личностью, если прежде мы условимся понимать ее как силу в самом общем метафизическом смысле) эволюционирующей, а значит, качественно ограниченной вполне определенной структурой на каждом из этапов своей эволюции.

Меметическая теория есть чрезвычайно перспективная попытка приложения фундаментальных идей современной эволюционной биологии к сфере исследования закономерностей функционирования культуры. Наиболее революционным в данной концепции является положение, в соответствии с которым, эволюционный процесс не зависит от какой-то одной особой химической субстанции, прерогатива изучения которой была в свое время узурпирована генетиками, но в его основе лежит любая, способная к самовоспроизводству (репликации) единица трансмиссии, и в этом смысле ген есть лишь частный случай, имеющий место и зафиксированный в биологической эволюции. Même является качественно иной, но структурно и функционально тождественной гену самореплицирующей единицей трансмиссии культурного смысла, привилегиро-

3 Действительно, в результате схватки не на жизнь, а на смерть, которую ведут двое. Господином становится тот, кто выбирает «быть», поскольку точно знает, кто он такой. Раб же готов «не быть», чтобы жить - чем бы его «Я» не являлось, ради него не стоит отдать жизнь. Так рождается «животное, которое смеет обещать».

ванным носителем которой оказывается человеческое сознание, а средой размножения - язык, знаковые системы, медиа, артефакты и пр. В качестве примеров тёте обычно приводятся идеи числа, колеса, счета, шахмат, календаря, алфавита. Сюда же относят идиомы, поговорки, джинглы и саундтэги (первые четыре ноты 5-й симфонии Бетховена, к примеру), рецепты пирожных, технологии строительства куполов и моду. Есть и такие монстры как религия, бессознательное, свобода слова и теория заговора. Но это также и все философские концепты вообще, предрассудки, идеи красного и холодного, любви и боли. Одним словом, смыслы (включая и саму идею смысла).

7. Источниковедческая база

Источниковедческую базу диссертационной работы составляют следующие группы материалов: 1) словари и энциклопедии по философии и смежным гуманитарным наукам (культурологии, социологии, психологии, филологии); 2) произведения Платона, Аристотеля, Р. Декарта, Г. Ф. Лейбница, Б. Спинозы, Д. Юма, И. Канта, Г. В. Ф. Гегеля, Ф. Ницше, Э. Гуссерля, Хайдеггера, Ж-П. Сартра, Ж. Деррида, М. Фуко, Ф. Юнгера, вышедшие в свет отдельными изданиями; 3) научные издания (в том числе монографии) зарубежных и отечественных ученых Дж. Остина, Л. Витгенштейна, Р. Барта, Ж. Делеза, 3. Фрейда, Ж. Лакана, В. В. Бибихина, А. А. Грякалова, Б. В. Маркова, М. С. Козловой, Ю. М. Лотмана, Дж. Остина, Э. Сепира, У. В. О. Куайна, Г. Райла, Д. Н. Разеева, Л. С. Выготского, Д. Узнадзе, Ж. Пиаже, Дж. Сёрла, Б. Г. Соколова, Ф. Де Соссюра, А. Г. Чернякова, В. Б. Шкловского, Р. Якобсона, Л. В. Щербы, Н. Хомского, М. Ягелло, посвященные общефилософским и методологическим проблемам исследования языка; 4) труды А. Тьюринга, Дж. фон Неймана, Г. Саймона, Д. Хофштадтера, Р. Пенроуза, Д. Деннетта, С. Пинкера, посвященные теоретико-прикладным исследованиям в области изучения искусственного интеллекта; 5) работы, Д. Майерса, Джона Лакоффа, М. Джонсона, О. Коннора, Д. Сеймора, Г. Олдера, Б. Хэзера, А. А. Ухтомского, И. П. Павлова, посвященные проблемам психологии, нейрофизиологии и психолингвистики.

Входе исследования были получены следующие новые результаты:

- философско-антропологический анализ языка как события позволяет открыть доступ к таким аспектам языка,-которые раньше были недосягаемы для философской рефлексии. Такими аспектами, в частности, являются:

- контекстуальная опосредованность таких фундаментальных дискурсивных очевидностей, как истина, значение и смысл. При этом относительная устойчивость сингулярностей структуры того или иного дискурса в конечном счете может быть обеспечена лишь за счет радикального отказа полагающего различие сущего от некоторых (а в пределе - всех) природных свойств как сущностно определяющих это сущее.

- Системно проведенное различие между гносеологическим о онтологическим солипсизмом позволяет в явном виде показать причины принципиаль-

ной неконвертируемости структурных значимостей языковых игр различных сущих, находящихся на различных этапах своего становления. При этом, если со стороны проделавшего более значительный путь сущего возможно понимание как взаимно-однозначное соотнесение сингулярностей Другого с аналогами, преднаходимыми в собственном опыте, то с другой стороны оказывается возможен лишь мимезис, который, однако, при достаточных способностях к оному, бывает чрезвычайно непросто отличить от понимания.

- впервые предлагается методология построения структурной дискурсивной модели с учетом опосредованное™ последней определенными субверсив-ными (деконструктивными) потенциями, обеспечивающими, с одной стороны, устойчивость и, с другой стороны, - весьма специфическую ограниченность всякой отдельной языковой игры.

По результатам проведенного исследования автор выносит на защиту следующие теоретические положения:

1. Понимание языка как события позволяет усмотреть сингулярность, он-тологичность последнего. Это означает, в частности, что традиционной субъект-объектной гносеологической парадигмой все многообразие языка не исчерпывается, поскольку в подавляющем большинстве случаев язык действует в Бытии не как инструмент, а, подобно Другому, как тот, кто говорит, т. е. как равноправный и автономный субъект речи.

2. Считавшаяся до последнего времени одной из фундаментальных в философии категория истины, с нашей точки зрения, оказывается производной от категории смысла, который, в свою очередь возможен лишь благодаря работе повторения, осуществляемого некоторым способным полагать различие Сущим.

3. Категории истины, смысла и значения целесообразно понимать как эк-зистенциалы, или модусы явленности языка как специфически антропоморфного события, регистрируемого в человеческом сознании в качестве знака/следа Другого.

4. Способы полагать различие могут и, более того, необходимо эволюционируют, что не позволяет говорить о таком способном полагать различие Сущем, каким является человек, как о чем-то неизменном, т. е. такого рода сущность, оказываясь чистым становлением, не схватывается в своей полноте привычными эссенциалистскими категориями. Данное обстоятельство, вовсе не приводит к агностицизму, поскольку в методологических целях в подавляющем большинстве случаев возможно построение достаточно точной структурной модели того или иного этапа становления. При этом анализ сингулярных точек структуры позволит нам лучше понять содержательные ограничения модели, а значит, и правила предлагаемой (или навязываемой) нам языковой игры.

5. Мимезис и репликация - понятия, с помощью которых, с одной стороны, преодолевается «психо-физиологический дуализм» Декарта, а с другой стороны, оказываются избыточными такие метафизические монстры как окказионализм Мальбранша или учение о предустановленной гармонии Лейбница.

С их же помощью в ряде случаев могут быть решены философские проблемы понимания и передачи смысла.

Теоретическая и практическая значгшостъ исследования.

Теоретическую значимость исследования автор видит в возможности создания на основании полученных теоретических результатов новой методологии познания человека, заключающейся в умении строить для каждого конкретного случая предъявления той или иной языковой игры ее знаково-структурной модели, с помощью которой может быть выявлено парадигмаль-ное устройство способа мышления носителя данной языковой игры. Практическая значимость таких моделей при этом также представляется очевидной, т. к. позволит, с одной стороны, на основании того, что высказывается, гораздо лучше понимать то, что в действительности говорится. Данная методология позволит более четко и более системно констатировать как собственные возможности коммуникации с Другим, так и границы того, на что способен Другой в данной коммуникации. Все вышесказанное позволит улучшить и модифицировать методы работы преподавателям, языковедам, психологам и когни-тивистам.

Апробация диссертационного исследования.

Основные результаты исследования были изложены в рамках докладов на конференциях студентов и аспирантов в рамках «Дней Санкт-Петербургской философии» (Санкт-Петербург, 2006 - 2008 гг.), на рабочих заседаниях «Лаборатории метафизических исследований» (Санкт-Петербург, 2002 - 2005 гг.), а также на заседаниях кафедры философской антропологии Санкт-Петербургского Государственного Университета. Отдельные аспекты темы обсуждались в ходе ведения семинарских занятий в рамках учебного курса «Философия» в 2007 - 2008 учебном году на факультете психологии Санкт-Петербургского Государственного Университета.

Структура диссертационной работы:

Диссертация состоит из Введения, трех глав, включающих в себя в общей сложности 10 параграфов, Заключения и Библиографического списка используемой литературы, насчитывающего 145 наименований.

Основное содержание диссертационного исследования

В Введении обосновывается актуальность темы исследования, рассматривается степень ее научной разработанности, формулируются цели и задачи исследования, определяется теоретико-методологическая база, излагаются научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, основные положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Истина» исследуются исторически сменяющие друг друга диспозитивы понятия истины, и анализируются две теоретические модели сознания - модель «множественных набросков» Дэниела Деннетта и «доминантная теория» А. А. Ухтомского, составляющие основу методологического инструментария дальнейшего исследования.

В первом параграфе «Диспозитивы понятия истины: историко-философский обзор» исследуется, по преимуществу, вопрос о месте истины в бытии. Этот вопрос является фундаментальным, поскольку, в зависимости от того, будем ли мы понимать истину как соответствие вещи ее сущности, как непротиворечивость совокупности суждений, как соответствие суждения некоторому положению дел, или как некий алгоритм, следуя которому я достигаю искомого результата, - во всех этих случаях стратегии разыскания истины будут различными.

Вся сущность языка древнегреческой философии сводится к раскрытию и сказыванию, которое само опирается на действенный характер истины как алетейи. С распадом Римской империи исчезает и понимание мира как Космоса, но остается представление о человеке как о разумном животном, земная жизнь которого есть испытание на пути к Божественному, а значит, истинному. Мир как мирское, дольнее, оказывается принципиально неподлинным и чуждым человеку в его божественном назначении. Из человека необходимо устранить все природное, с тем чтобы оставить только разумное, которое определяется верой и осуществляется через веру. Вообще средневековая мысль складывается как синтез двух традиций - Афин и Иерусалима, из которых первая все-таки представляет собой именно философскую традицию, т. е. выросший на греческой почве культ усмотрения сущностей. Именно здесь зарождается та созерцательная установка в отношении истины, преодолением которой будет заниматься почти вся постклассическая рациональность, в частности, в лице того же Хайдеггера.

Уже ренессансные гуманисты, в особенности Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, Джордано Бруно в противоположность церковному теоцен-тризму выдвигают на передний план антропоцентрическое условие сознания. Средневековой учености ^¡ешла) они противопоставляют свои архитектурно-изобразительные, магические и научно-технические проекты. Их идея Ьшпаш-1аэ оказывается до сих пор востребованной, а в трудах Френсиса Бэкона она звучит как прямой призыв к человеческому самоутверждению: человек - мастер своей судьбы. В своей критике схоластического знания как апелляции к Слову, гарантирующему спасение, он настаивает на обращении к природе как таковой. Таким образом, наука о природе есть для него основа всякого подлин-

ного знания, а значит, и истины как таковой. Однако наука о природе требует истинной интерпретации природы. И вот именно эта интерпретация конституирует то поворотное начало, где теория становится практически действенной, а созерцательно-размышляющая наука - сугубо рациональной, познание - продуктивным, а опыт - изобретательным. Можно утверждать, что именно изобретательность разума, как получившая самодовлеющее обоснование и значимость, конституирует переход от истолкования природы человеком к господству над ней.

Если истина перестает быть откровением, в то время как бытие перестало себя сказывать еще раньше, то точка опоры неизбежно смещается в само мыслящее «Я» и разыскания истины закономерно обращаются в пространство сознания человека, в его разум. В ситуации радикальной подозрительности мышления, когда характер процесса всегда мыслится скрытым в явлении как его результате, когда сами явления себя не сказывают, а наоборот, скрывают, а чувства обманывают, сомнение становится вовсе не методологическим приемом, а основополагающей тенденцией всей новоевропейской цивилизации. Это значит, что в свете новоевропейской парадигмы, в соответствии с которой человек может знать только то, что он создал сам, познание закономерно преуспевает в собою же созданном - в математике и геометрии, а понятие истины сменяется достоверностью (селкийо), онтологический статус которой впервые в истории философской мысли становится проблематичным.

Во втором параграфе «Модель множественных набросков» осуществляется попытка ответа на вопрос о том, каким образом в процессе абстрагирующего мышления, которое, в свою очередь, оказывается неразрывно связанным с письмом и речью, непосредственные данные восприятия впервые обретают свою определенность, а значит, и ограниченность. Для того, чтобы сохранить и воспроизвести себя, человеку не нужен Другой, а значит, не нужен и знак. И только когда речь заходит об эффективности, т. е. скорости, появляется совместная деятельность, коммуникация и, как ближайшее следствие - свободное время, или досуг. Сознание, таким образом, могло возникнуть только на досуге, в свободное от самосохранения время, в моменты относительной безопасности (когда ошибка либо перестает быть смертельной, либо перестает быть моей), и есть не что иное как воображение - так называемый мысленный эксперимент в буквальном смысле этого слова. Сами знаки, строго говоря, могли бы и не быть упорядочены какой-то грамматикой, или грамматика могла бы быть другой - видимо в большинстве случаев было удобно брать в качестве «начала координат» себя самого (подлежащее), а все остальные свойства и отношения уже соотносить с этим началом.

Потребность в явно выраженном, манипулируемом представлении чьего-либо поведения возникает только тогда, когда появляется возможность потенциально совместной, и одновременно обеспечивающей самосохранение коммуникации. С точки зрения многих исследователей поведения животных абсолютная честность ни при каких обстоятельствах не является наилучшей тактикой в коммуникации, так как ей могут легко и цинично воспользоваться конкуренты. С другой стороны, если я проектирую будущее в отношении дру-

гого лучше, чем он проектирует мое будущее, у меня образуется очевидное преимущество. Если именно требования коммуникации вынуждают человека делать категориальный выбор, то это с необходимостью будет вызывать искажения. Происхождение таких искажений идентично искажению, имеющему место при выборе ответа в плохо составленном тесте, когда мы вынуждены выбрать наименее худший ответ. Задачу таксономии того, в чем природа не наметила видимых линий разделения, человек решает с помощью аппроксимирующего фантазирования. Он присваивает имена и предикаты своим достаточно смутно осознаваемым склонностям так, как если бы они управлялись четко и однозначно выраженными целями и планом действий. Возникнув однажды столь парадоксальным образом, представленные отныне в сознании тенденции становятся таким образом убедительным для самого человека свидетельством того, что его действия с самого начала управлялись этими четкими намерениями. Более того, поскольку проблема коммуникации никогда не ставилась как проблема четкого различения истины и лжи, а решение преследовало изначально амбивалентные цели самосохранения и сотрудничества, то неудивительно, что использование созданного таким путем «интерфейса пользователя» также приводит зачастую к заблуждениям и ошибкам.

В третье параграфе «Доминантная теория» вопрос об истине как функции языковой, или шире - знаковой, событийности рассматривается сугубо в его нейрофизиологическом аспекте с помощью привлечения «принципа доминанты». Говоря о «доминанте» как о чрезвычайно важном органе центральной нервной системы, состоящем в возбуждении целого созвездия, или констелляции нервных центров, Ухтомский тем самым радикально меняет устоявшиеся представления об органе вообще. В обычном смысле органом считают нечто морфологически целостное и имеющее постоянные признаки. Ухтомский же полагает, что это вовсе необязательно, и органом может служить любое сочетание сил, способное привести при прочих равных условиях к одинаковым результатам.

Таким образом, всякое понятие или представление, всякое содержание индивидуальной психики человека оказывается следом от некогда пережитой доминанты. То есть, между нами и реальностью, как «идолы» Френсиса Бэкона, всегда стоят доминанты. Причем, чем более абстрактной является наша точка зрения, тем менее она адекватна конкретной предметной области реальности и в то же время тем с большей легкостью она может быть заменена другой, может быть даже противоположной теоретической установкой. Продолжая рассуждать вместе с А. А. Ухтомским, нетрудно сделать вывод о том, что непосредственное торможение стойкой доминанты одним волевым усилием оказывается чрезвычайно трудным, и зачастую невозможным предприятием. Сам ученый сравнивает такие попытки с задачей «не думать про белого бычка», т. е. с занятием априори абсурдным. Вместо этого он предлагает совершенно иную стратегию, которая заключается в целенаправленном создании компенсирующих доминант, способных вытеснить прежнюю.

Во второй главе «Значение» завершается анализ структур сознания, ответственных за «эффекты» истины, производимые событием языка, и осуще-

ствляется переход к анализу «эффектов» значения. Исследуются существующие на сегодняшний день теории значения, речевых актов, взгляды на язык Соссюра и Хомского, выявляются и демонстрируется их недостаточность или неполнота.

В первом параграфе «Я - это дискурс Другого» доминантная теория дополняется рядом идей структурного психоанализа Ж. Лакана, поскольку, к большому сожалению, в доминантной теории Ухтомского (как, впрочем, и у Деннета) ничего прямо не говорится о роли Другого в образовании значений в сознании человека. Весьма отчетливо эта мысль начинает звучать в «археологии знания» Фуко, но наиболее ярко и методологически выверено тезис о фан-тазматическом, иллюзорном характере автономии значения разворачивается именно в структурном психоанализе Жака Лакана. Его теория, таким образом, служит необходимым и недостающим инструментом в предпринимаемой здесь аналитике значения, а также помогает максимально подробно проследить весь механизм образования понятий, и которая удивительным образом не только не противоречит, но и во многом наследует теории А. А. Ухтомского.

Сама символическая форма философского дискурса предполагает нехватку означающего истины и обязана своим существованием незнанию собственных предпосылок. Это отнюдь не означает, что философ оказывается игрушкой в руках собственного бессознательного и совершенно не способен к рефлексии по этому поводу, просто такая рефлексия оказывается угрожающей его онтологической устойчивости. За достижение знания о недоступном нам Реальном мы расплачиваемся утратой наслаждения. Теперь становится понятно, почему истина и наслаждение оказываются совершенно несовместимыми: измерение истины открывается при условии неузнавания нами травматической Вещи, этого воплощения невозможного наслаждения.

Во втором параграфе «Интенционалыюсть знака» развивается та же идея усмотрения существенно различных событий (истина/смысл) за идентичным положением дел (знак/след), но уже в терминах интенциональности, как ее понимает феноменология, и с точки зрения которой значение и смысл всегда опосредуются тем или иным господствующим интересом.

Любопытно, что даже внешняя действительность, обладающая онтологически устойчивой структурой, оказывается всего лишь одной из форм генезиса, собирающейся субъектом в соответствии со строго формальной схемой временности, которая основывается на всеобъемлющем универсальном пассивном синтезе, с необходимостью вбирающем в себя все новое. В связи с вышесказанным любой факт может быть воспринят сознанием как возможный, только если он обретает соответствующий логический статус-место, предусмотренный для него в данной априорной ассоциативной схеме, причем как сам факт, так и его возможность также возможны лишь в качестве априорных структурных элементов (понятий) схемы.

Однако, необходимым этапом, следующим за феноменологической дескрипцией в какой-то момент становится отнюдь не очередной виток феноменологической редукции, которая просто оказывается бесполезной, будучи фундированной некоторым историческим априори, но работа по деконструкции

уже непосредственно самого исторического априори.

В третьей параграфе «Теории значения, речевых актов и пр.» анализируются концепции языка, предложенные мыслителями теперь уже прошедшего столетия в тот период развития философского знания, который в истории философии принято именовать «лингвистическим поворотом». Фундаментальным здесь по-прежнему остается тезис о том, что превращение инструмента философии в ее предмет становится возможным, лишь благодаря тому, что язык начинает мыслиться не как нечто привходящее - некий эпифеномен мышления , а как фундаментальная онтологическая структура, обращение к которой открывает доступ к таким аспектам бытия, которые раньше были недосягаемы для философской рефлексии.

Отмечая несомненную важность работы, проделанной философами-«лингвнетами», для последующего понимания языка как инструмента воздействия в процессе коммуникации, все же их точка представляется сильно ограниченной рамками традиционной семантики как сложившейся пауки о значении. Очень похоже, что они не до конца понимают влияния на язык того чрезвычайно важного обстоятельства, на которое указывает в одной из своих многочисленных работ Б. В. Марков «Взрослые ничего не доказывают маленьким детям, а действуют либо императивно, как «основоположники», либо говорят: делай так, когда подрастешь, узнаешь почему»4. Именно поэтому основания п у самих взрослых функционируют как ритуалы, а вовсе не как некие обсуждаемые и принимаемые или не принимаемые теоретические положения. Данное обстоятельство дает прав рассматривать сообщество ученых в качестве особого племени со своими обычаями. «Таким образом, - пишет Марков. - к витгеи-штейновскому пониманию «жизненных практик» наиболее близким кажется понятие дискурса Фуко, который понимает его в тесной связи с «дисциплинарными практиками» и объединяет с понятием стратегии, которая обретает ключевое значение в методе деконструкции Деррида»5.

Данный парадокс представляется непреодолимым, если только мы не прекратим мыслить «вертикально», все равно, восходя ли таким образом к истоку, или, наоборот, спускаясь в мрачное царство архетипов. Требуется радикальный кинический жест отказа от глубины и высвобождения события. И тогда больше нет никакого глубинного или высшего смысла, есть просто разные смыслы, и они даны «с очевидностью», все сразу, на одной и той же поверхности6. В аналитической философии языка данная точка зрения носит название дедуктивного контекстуализма (inferential contextualism). Основная идея ее состоит в том, что коммуникативное пространство представляет из себя не строгую иерархию, а многообразие нередуцируемых друг к другу контекстов, различающихся своей дедуктивной структурой: то, что в одном контексте должно быть выведено или обосновано, может являться исходной посылкой в другом.

4 Марков Б. В. Знаки бытия. СПб. 2001. С. 31

5 Там же.

6 «Можно сказать, что то, что прежде было глубиной, развернувшись, стало шириной. Неограниченное становление целиком удерживается внутри этой вывернутой ширины. Глубина - больше не достоинство». Делез Ж. Логика смысла. С. 23

В этом смысле жесткие требования, предъявляемые философами-скептиками к нашему знанию, зачастую оказываются просто нерелевантными.

Третья глава «Смысл» почти целиком посвящена проблеме смысла как события выраженного, фундирующего собой экзистенциалы истины и значения. Предлагается усовершенствованная теория смысла, позволяющая, в частности, по-новому решить такие фундаментальные философские проблемы как проблема двух субстанций Декарта или проблема предустановленной гармонии Лейбница.

В первом параграфе «Дискурс и субверсия дискурса» с опорой на работу Гуссерля «Начала геометрии» вводятся концепты повторения и силы как субверсивного базиса любой дискурсивной надстройки: ведь впервые произведенная субъектом очевидность только-что-случившегося есть ничто без настоятельной работы повтора, например, в качестве воспоминания. И если результате произведенного воспоминания прошлое переживание активно переживается заново, то таким образом, как выражается Гуссерль, в исходном «покрытии» (Deckung) впервые возникает очевидность идентичности (même). «Попутно оказывается учрежденной способность произвольного повторения образования в цепи повторений при очевидности его тождества (покрытие тождества)»7. (Вводимый здесь Гуссерлем термин Deckung представляется чрезвычайно удачным. Его следует понимать как в смысле некоего материального обеспечения, или гарантии уплаты по векселю, так и в смысле силы исполнить взятое обязательство, или сдержать данное слово.)

Второй параграф «События мимезиса и власти» есть попытка показать, что подражание чужому движению не избавляет меня от последствий этих эффектов, поскольку произведены они были все-таки мной: и в этом смысле они являются актами власти. Действительно, понимание оказывается проблематичным даже не на уровне выражения (понимание другими и других), но уже на уровне представления (понимания самого себя), или, другими словами, как в речи, так и в мышлении. С другой стороны, никто не запрещает мне действовать, т. е. производить эффекты. Причем, я свободен произвести любое действие и свободно оценить (поименовать) произведенный эффект. Разумеется, это всегда будет с необходимостью лишь поверхностный эффект. И это уже будет даже не оповещающее, а скорее тестирующее действие. Я могу продолжать упорствовать в своем действии (если, конечно, не погибну, или не испытаю любой другой вид дискомфорта, который по каким-то причинам не будет меня устраивать), но на любом последующем шаге я могу и изменить его, сделав минимально отличным от предыдущего, или радикально изменив поведение или способ мыслить. В последнем случае можно говорить, что это было откровение или прозрение, интуиция - все что угодно. Всякая хаотическая стратегия может стать алгоритмом, «войти в привычку».

Итак, тот или иной дискурс есть эффект, произведенный некими центрами сил - сущими, способными к различению знаков чего-то другого, а единственной возможной причиной общезначимого смысла может быть лишь подра-

1 Гуссерль Э. Начало геометрии. С.219

жание чужому движению.

В третьем параграфе «Введение в меметическую теорию смысла» предлагается существенно новое решение проблемы транслируемое™ смысла и его основные конститутивные закономерности. Синтетически осмысляя достижения эволюционной биологии в терминах теории алгоритмов, можно заметить, что процесс борьбы за жизнь и выживания наиболее приспособленного может быть задан чисто формально, или алгоритмически, являясь на каждом своем сколь угодно малом шаге необходимым процессом, и при этом не требующим ни сознательного выбора, ни замысла.

Столь революционный взгляд на природу «единиц культурного смысла», а также на принципы и закономерности их распространения в свое время был представлен современным английским биологом-эволюционистом Ричардом Доукинсом - автором известной книги «Selfish gene» (1976), в которой он впервые использовал слово «теше» для обозначения одной весьма продуктивной абстракции - некой «молекулы информационной трансмиссии. Нам остается лишь сделать еще один шаг и от «единиц культурного смысла» перейти к смыслу как таковому: ничто и никто не мешает мне на любом этапе познания посчитать какое-то явленное множество за одно, а всякий его элемент рассмотреть как множество. Ведь, оставаясь внутри данной парадигмы, я не ограничен ни каким субстанциональным минимумом, я могу рассматривать всякую природную или культурную ситуацию вообще как тёше , а любой процесс - как алгоритмический, если только сочту это методологически оправданным. Что далеко не всегда так. К примеру, я могу сколь угодно долго и тщательно «восходить» от собственного переживания события написания данного текста, которое обладает для меня уникальным смыслом, к физике процесса, обеспечивающего мельчайшие алгоритмы работы компьютера, на котором данный текст производится, но конкретно этого, значимого для меня события я там никогда не найду. Однако, это вовсе не значит, что я не найду там никаких других значимых событий - вроде события «туннельного перехода». Итак, фундаментальные механизмы развития человеческого интеллекта во многом наследуют механизмам биологической эволюции, и в основании данных механизмов лежит вполне элементарный процесс рекурсивной репликации, вариации и дифференциального выбора.

Введение в нашу дискурсивную модель концепта репликации, таким образом, решает и еще одну, чрезвычайно важную проблему - проблему согласованности действий отдельных Сущих в ситуации принципиальной нетрансли-руемости смысла. Хотя монады и не имеют окон, тем не менее, порядок должен необходимо возникнуть уже потому, что стремление каждой отдельной монады состоит также и в стремлении подражать чужому движению. И тогда предпосылка предустановленной гармонии оказывается попросту избыточной. Данный тезис может быть проиллюстрирован на множестве примеров: «волна», которую запускают болельщики на футбольном матче, движения людей на дискотеке, конформизм, достигающий абсурда в опытах Соломона Аша и т. п. - во всех этих примерах единство движения обеспечивается повторением движения, инициированного одним человеком.

Четвертый параграф «От мимезиса к пониманию: своя игра» является заключительным. В нем обосновывается важнейший, с нашей точки зрения, тезис о процессуальном характере сущности человека, и вследствие этого, о специфике той событийности, которая наполняет жизненный мир человека на каждом из этапов процесса его сущностного становления. Формулируются основные структурно-лингвистические критерии, по которым может быть опознан тот или иной этап данного процесса.

Итак, мы полагаем, что человек, будучи конечным Сущим, знание которого о мире существенно неполно, является в то же время изменчивым Сущим. Причем, изменяясь, он тем самым изменяет и свое отношение к миру и с миром. Происходящие с ним изменения находят свое выражение в том числе и по преимуществу в том, как человек высказывается, а способ высказывания с одной стороны, свидетельствует о , а с другой - влияет на его пластичность мировоззрения и динамичность восприятия. Другими словами, то, как выглядит лингвистическая картина мира непосредственно указывает нам на уровень развития всякого отдельного Сущего (далее - Сущность), способного воспринимать знак не только как вещь, но и как след чего-то другого. Эволюционирует, таким образом, само отношение, причем изменение идет только в одну сторону - от мимезиса к пониманию.

В Заключении сформулированы основные выводы диссертационного исследования, намечены перспективы дальнейшей разработки основной темы диссертации.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Статьи в изданиях, включенных в Перечень ВАК Министерства образования и науки России:

1) Егорычев И. Э. Философия как симптом // Этносоциум и межнациональная культура. - 2008. - №6 (14). - С. 26-35

2) Егорычев И. Э. К феноменологии смысла // On-line журнал СФУ. Серия «Гуманитарные науки». - 2008. - том 1, № 3 (сентябрь). - http://elib.sfu-kras.ru/bitstream/2311/792/ l/04_Egorychev .pdf

3) Егорычев И. Э. Влияние идей сэра Чарльза Дарвина на современные научные представления о жизни как алгоритмическом процессе // Вестник ЛГУ им. A.C. Пушкина (серия: философия). - 2008. - №1 (10). - С. 65-75

2. Статьи, опубликованные в научных изданиях:

4) Егорычев И. Э. Помышляющим промышлять философией, или о том как перестать жить и начать беспокоиться // Философия и образование. -2005.-№1.-С. 126-131

Подписано в печать 28.01.2009 г. Заказ № 5.

1,16 п. л. Тираж 100 экз.

Отпечатано на факультете философии и политологии СПбГУ. 199034, С.-Петербург, Менделеевская линия, д. 5.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата философских наук Егорычев, Илья Эдуардович

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. ИСТИНА.

1.1. Диспозитивы понятия истины: историко-философский обзор.

1.2. «Модель множественных набросков».

1.3. Доминантная теория.

ГЛАВА 2. ЗНАЧЕНИЕ.

2.1. «Я - это дискурс Другого».

2.2. Интенциональность знака.

2.3. Теории значения, речевых актов и пр.

ГЛАВА 3. СМЫСЛ.

3.1. Дискурс и субверсия дискурса.

3.2. События мимезиса и власти.

3.3. Введение в меметическую теорию смысла.

3.4. От мимезиса к пониманию: своя игра.

Введение диссертации2009 год, автореферат по философии, Егорычев, Илья Эдуардович

1. Актуальность исследования.

Обращенность современной философии к языку отнюдь не случайна: она является, скорее, закономерным, но, к счастью, не окончательным итогом самой философии. Задаваясь предельно всеобщим вопросом о сущности Сущего и не находя полноты удовлетворенности ни в античном Космосе, ни в христианском Боге, ни в новоевропейском ratio, философия, наконец, задалась вопросом об адекватности поставленным задачам ее инструмента, т.е. языка. Соответствующим образом изменилась и структура вопрошания: проблематизируется уже не способность умозрения, но адекватность выражения, которая затем сужается рядом мыслителей до проблемы записи. Неудивительно, что данный парадигмальный сдвиг зачастую характеризуется как «лингвистический поворот» в философии, а сама философия XX века классифицируется историками философии как философия языка по преимуществу. Превращение инструмента философии в ее предмет становится возможным, лишь благодаря тому, что язык начинает мыслиться не как нечто привходящее - некий эпифеномен мышления , а как фундаментальная онтологическая структура, обращение к которой открывает доступ к таким аспектам бытия, которые раньше были недосягаемы для философской рефлексии.

Говорить осмысленно о событии языка можно лишь тогда, когда данное событие начинает выделяться некоторым особого рода сущим из остального многообразия бытийных форм. Понятно, что это особого рода сущее есть ни кто иной как человек, и что такой род сущего единственный «в своем роде». Таким образом, оказывается, что сама способность к различию между языком и шумом (включая шум графический) есть необходимый антропный признак, однозначно различающий этот род сущего среди любых других сущих. А еще шире -можно утверждать, что за бесчисленными обращениями философов XX века к литературе, поэзии, юмору, повседневной болтовне, оговоркам, шизофренической речи и т. д. недвусмысленно прочитывается сугубо онтологический тезис, по радикальности не уступающий заявленному когда-то Фалесом, а именно: «Всё есть текст».

Понятно, что столь радикальное переосмысление онтологических оснований потребовало столь же радикальных философских усилий, направленных на создание новых теорий, которые во многом опирались на достижения современной лингвистики, в том числе, той ее части, где она тесно переплетается с логической семантикой и прагматикой1. Результаты, полученные с помощью таких синтетических методов, оказались поистине революционными: в качестве иллюстрации достаточно привести несколько, пожалуй, самых значительных открытий в этой области. Прежде всего, это гениальный в своей простоте тезис Л. Витгенштейна о том, что границы моего мира совпадают с границами моего языка2. С такой точки зрения, речевые действия оказываются теснейшим образом связаны с совершенно иными жизненными практиками - нам вдруг становится понятно, что язык вовсе не исчерпывается обслуживанием теоретических актов, а наши собственные утверждения и оценки «истинны» ровно настолько, насколько они признаны. Так мы подходим к следующему тезису о тождестве воли к знанию и воли к власти, принадлежащему М. Фуко: его прямым следствием является то, что притязание на «истину» полностью

1 «Бессмысленно даже начинать исследование, если вы не опираетесь на некоторую теорию языка или на какой-нибудь теоретический подход к языку». СёрлъДж. Философия языка. СПб. 2004. С. 6

2 См. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат// Философские работы. 4. 1, М. 1994. С. 56 определено положением говорящего в общественной структуре - именно место говорит нами так, как мы, может быть, и не хотели бы говорить.

Таким образом, актуальность настоящего исследования вполне очевидна: заявленный еще в середине прошлого столетия тезис «Все есть текст» по-прежнему остается как сколь многообещающим, столь же и не до конца обоснованным. Поэтому мне представляется весьма своевременным продолжение философско-антропологических штудий в данной области, которые позволили бы, с одной стороны, лучше понимать такое уникальное сущее, каким является человек, и,с другой стороны - критически переосмысляя работу, проделанную упомянутыми мыслителями, более четко определить границы применимости данного в высшей степени провокационного тезиса.

2. Степень разработанности проблемы.

Недостаточно сказать, что все есть текст - необходимо еще и показать, как именно все есть текст. Или, как замечает по поводу структуры психического Жак Деррида: «вопрос не в том, правда ли, что психика - своего рода текст, но: что такое текст и чем должно быть психическое, чтобы представляться текстом?»1 Или другими словами, каким образом должна быть организована структура психического, чтобы оказалось возможным представить ее посредством некоторой машины письма? Важным здесь является отнюдь не то, какую именно машину нам надлежит выбрать, чтобы с максимальной точностью уподобить ее психическому письму, а непосредственно само наличие такого соотношения между письмом и психикой, которое и обеспечивает возможность данного метафорического перехода. Ответ Деррида прост ровно в той же степени, в которой и гениален: метафора письма или пишущего-аппарата-оказывается релевантной-и-оправданной-лишь^в-том

См. Деррида Ж. Письмо и различие. СПб., 2000г., С. 255 случае, когда всё без исключения содержание психики в самой своей сути (лучше даже будет сказать - в филогенезе, что позволит указать на определенную динамику и процессуальность) всегда уже было представлено графическим текстом, а, следовательно, психическое и есть текст, т. е. знаковая структура.

И последний пример: тезис Ж. Лакана о том, что «Я» - это дискурс Другого. Он, разумеется, перекликается с приведенными нами выше идеями Фуко, однако, лакановская аналитика языка, будучи по сути структуралистским прочтением ортодоксального психоанализа, под Другим все-таки подразумевает преимущественно значимого индивида, а не тот или иной репрессивный социальный институт.

Примеры можно было бы продолжать, их в философии языка к настоящему времени накопилось достаточно, и мы к ним не раз еще будем обращаться в ходе настоящего исследования. Но сейчас мне хотелось бы лишь отметить тот факт, что, несмотря на гигантский шаг, который проделала философия после пресловутого «лингвистического поворота», она отнюдь не освободила себя от противоречий. И вот главные из них:

1. Речь (или письмо), будучи лишь некоторыми порядками размещения тел в пространстве и могущие быть в пределе редуцированы к акустическому (или графическому), а значит - материальному следу, онтологически не имеют в себе необходимого статуса «знака чего-то иного», сами по себе следы ничего не «значат». Значащими что-либо речь (письмо) становятся, только радикально изменив статус материального следа на статус идеального знака, и механизм данного перехода на сегодняшний день совершенно не ясен.

2. Первая непосредственно влечет за собой следующую. Если отважиться последовать за ходом рассуждений Гуссерля, который, в свою очередь (по крайней мере, исходно), во многом воспроизводит известные^ медитации Декарта, то, методично сомневаясь во всем, в чем только можно усомниться хотя бы чисто теоретически1, мы также довольно скоро придем к аподиктической достоверности одного лишь Cogito, а значит, и к радикально солипсистской точке зрения. И хотя сама структура Cogito даже при самой строгой и тщательной феноменологической рефлексии все-таки оказывается чрезвычайно содержательно наполненной, нам никак не удастся избежать гносеологического солипсизма, если только мы будем последовательно (и, надо сказать, вполне оправданно) сохранять принцип cogitatum qua cogitatum. Другими словами, гносеологический солипсизм не преодолевается теоретически, как того бы хотелось Гуссерлю. Это -специфически экзистенциальное событие, иной «интенциональный горизонт» . Мне не чем и не о чем ничего сообщать другому (чего бы ему уже и так не было известно, так сказать, в других модусах), так же как и ему не чем и незачем меня понимать. «Монады не имеют окон» -блестящий ход Лейбница в решении проблемы двух субстанций3. Но тогда закономерно встает вопрос о транслируемости, а точнее — принципиальной нетранслируемости смысла. И это еще одно противоречие, которое мы попытаемся преодолеть в нашем исследовании.

3. «Трудно представить, как возможны рассуждение, коммуникация, понимание и перевод без таких ключевых понятий, какими являются «истина», «значение», «смысл».» - пишет Б. В. Марков

1 Т.е. во всем, отрицание/небытие чего можно, тем не менее, мыслить без противоречия. Интересно, и это отмечает уже Лейбниц, что мыслить существование можно и без cogito: суждение «не мыслю, следовательно существую» не находится в отношении противоречия с Декартовским cogito ergo sum. Однако, также верно и то, что в первом случае я ничего не могу об этом знать.

2 Онтология Мартина Хайдеггера в высшей степени последовательно реализует феноменологические установку и феноменологический метод, и в то же время известно, каким глубоким потрясением для самого Гуссерля явилась публикация ему же и посвященного труда «одаренного ассистента». Такое продолжение феноменологии казалось Гуссерлю каким-то досадным недоразумением. Он в одном из писем пишет: «Это сущее несчастье, что я так задержался с разработкой моей (к сожалению, приходится так говорить) трансцендентальной феноменологии. И вот является погрязшее в предрассудках и захваченное разрушительным психозомпоколениегкоторое и слышать~ничего"не хочет о научной философии».

3 Жак Лакан также связывал окончание психоаналитического процесса с тем моментом, когда пациент «принимает свое бытие как не требующее оправдания Другим с большой буквы». Цит. по Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.,1999, с.119 в своей работе «Знаки бытия»1, и я полагаю, что данные понятия вполне могли бы использоваться в качестве своего рода экзистенциалов, в которых возможен чрезвычайно продуктивный философско-антропологический анализ языка как события. Более того, в качестве рабочей гипотезы мне хотелось бы предпослать исходное утверждение того, что истина является производной от смысла. И прежде чем заключать что-либо об истинности того или иного суждения, а тем более - об истине как таковой (если последнее вообще осмысленно), необходимо исследовать способы и закономерности явленности и обнаружения самого смысла в мире/миром. Общий замысел этой части анализа будет состоять в том, чтобы исследовать способы явленности смысла, а еще шире - в попытке ответа на вопрос: как вообще возможен смысл как таковой? (Из вышесказанного становится ясно, что категории смысла и истины, с нашей точки зрения, как минимум, коррелируют. Таким образом, вопрос о смысле с необходимостью предполагает также и вопрос об истине.) Разумеется, такая постановка вопроса осмыслена, только если принять исходное допущение о том, что смысл есть всегда результат некоторого отношения человека и мира, и вопрос о смысле мира/в мире, необходимо должен пониматься как смысл для человека (причем, необязательно познающего), а не как смысл «бытия самого по себе» или « бытия на самом деле».

При этом в истории философской мысли традиционно выделяются две основные стратегии ответа на таким образом поставленный вопрос: смысл всякого сущего «усматривается» (буквально -умозрится) человеком (Платон, Гуссерль, Хайдеггер); смысл всякого сущего актуально производится человеком (Ницше, Делез, Фуко).

Данные эпистемологические парадигмы на сегодняшний день являются взаимоисключающими, т:егпротиворечат друг другу;

1 Марков Б. В. Знаки бытия. СПб. 2001. С. В

Любопытно, что, говоря об усмотрении или производстве смысла, указанные авторы имеют ввиду как нечто само собой разумеющееся некий «истинный смысл», отождествляя таким образом эти понятия. Единственным исключением является Жиль Делез, полагавший, как известно, категорию смысла нейтральной в отношении истинности и ложности. Это симптоматично, поскольку недвусмысленно указывает на степень разработанности проблемы языка в современной философии: можно смело утверждать, что понятийный аппарат в данной области еще далек от единообразия ( что немыслимо, скажем, для гегельянства). Не случайно Джон Сёрль в своем «Введении» к сборнику «Философия языка» утверждает, что «самым крупным результатом Фреге в области философии языка было последовательно проведенное им различие между смыслом и референцией»1. И, несмотря на пристальнейшее внимание к языку, имеющее место во всей современной философии, сам язык никогда еще не исследовался как событие, т. е. в модусах его явленности. При этом язык, уже будучи событием как таковой, может манифестировать себя рядом под-событий, и в частности - событиями значения, истины и, наконец, смысла. Можно сказать, что данные события являются аспектами, или модусами языка как события.

Такими модусами, или экзистенциалами, мы и будем полагать истину, смысл и значение. Следует сразу же оговориться, что данный философско-антропологический анализ ни в коем случае не претендует на абсолютную категориальную полноту, которой исчерпывается феноменология языка как события: возможны как другие концептуальные наборы, так и другие акценты. К примеру, блестящая, с нашей точки зрения, работа А. Секацкого «Онтология лжи» целиком строится на концепте лжи, который также может истолковываться как фундаментальный онтологический модус явленности языка. По меткому замечанию все того же ВитгенштейнаТэто всего лишь другая «языковая

1 Сёрль Дж. Философия языка. СПб. 2004. С. 7 игра». Однако, неверно было бы понимать, что можно освободиться от всякой игры как от иллюзии: тот, кто оспаривает правила игры или делает их предметом обсуждения, либо ломает игру, либо выбывает из нее, но сама игра не становится от этого менее серьезной и даже жестокой. Это очень хорошо показал Жак Деррида, вводя концепт различания. Деррида предлагает нам метафору: психика человека, его сознание есть машина письма, или деятельность по производству различий как таковых — сИ//егапсе. Следует сразу отдавать себе отчет в том, что изначально отождествив всю сферу психического с графическим устройством того или иного типа, всякая модель психического с необходимостью будет являться лингвистической моделью, со всеми вытекающими отсюда ограничениями. Ясно сознавая эти ограничения, Деррида предлагает нам изначально принять их именно затем, чтобы стал предельно ясен смысл его деконструкции как деятельности по последовательному обнаружению данных неизбежно возникающих ограничений и двусмысленностей. Таким образом становится очевидно, что проблема истины не есть проблема мира, а есть проблема человеческого сознания, понятого как сИ//еггпсе . Другими словами, Деррида предлагает нам весьма определенную языковую игру, но он и не скрывает, что это игра («Всегда можно будет действовать так, будто все это не приводит ни к каким различениям»1). С другой стороны, эта игра обеспечивается имманентным устройством психики, и в этом смысле оказывается онтологически принудительной игрой. Можно сказать, что сИ//егапсе -это весьма специфическая форма жизни, которая с возникновением досуга с необходимостью сама себя запутывает, соблазняя кажущимся таким близким решением всех последних вопросов, в то время как деконструкция есть тот единственный, устремленный в бесконечность способ, с помощью которого человек способен если не остановить, то, по крайней мере, затормозить эту «сбесившуюся» от работы на холостом

1 Деррида Ж. Письмо и различие. СПб. 2000. С.377 ходу машину. Таким образом, игра - это не уход от реальности, а ее производство. А это, в свою очередь, означает, что все без исключения «акты сознания, описанные в феноменологии и герменевтике, например, представления, воспоминания, фантазии, а также такие мотивы, как желание, или такие формы гегелевского «абсолютного действия» как труд, принуждение и иные формы признания, от этического до репрессивного, оказывают конституирующее воздействие на истину»1 (курсив мой).

3. Объект и предмет исследования.

Объектом настоящего философско-антропологического исследования является уникальное, имеющее специфически антропогенную размерность событие языка, т. е. событие распознавания среди бесконечного разнообразия чувственных впечатлений некоторого класса стимулов особого рода, переживаемых человеком не как вещь, свойство или отношение, но как знак/след вещи, свойства или отношения (означающее). Тогда под предметом исследования будет естественным понимать те важнейшие аспекты, в которых данное событие может переживаться человеком. Такими аспектами мы полагаем значение, смысл и истину.

5. Цели и задачи исследования.

В своем диссертационном исследовании я исхожу из собственной фундаментальной убежденности в продуктивном характере проблематического, которое на логическом и семантическом уровнях с необходимостью приобретает форму противоречия. Однако, противоречивость, на мой взгляд, не"Ъ~сть~сущностно"е~свойств"о~мира;

1 Марков Б. В. Знаки бытия. СПб. 2001. С. 55 скорее - неизбежное следствие онтологически временного способа бытия человеческого рассудка. Тогда, обнаружение и артикуляция противоречия суть необходимые условия достижения нового.

Я выделяю в своей работе два таких противоречия:

- несовместимость на сегодняшний день точек зрения на истину как на нечто, обнаруживаемое человеком в мире, с одной стороны, и как на нечто, привносимое человеком в мир.

- не имеющий удовлетворительных ответов в философии и поставленный еще Декартом вопрос о так называемом «психофизическом дуализме» и непосредственно следующая из него проблема трансляции смысла. Преодоление вышеуказанных противоречий и является главной целью настоящего исследования. Для того чтобы достичь поставленных целей, требуется решить следующие задачи:

- исследовать и описать событие языка в модусах его явленно сти сознанию (истина, значение, смысл);

- выявить и проанализировать порождающие структуры, при помощи которых становится возможной всякая языковая игра;

- изучить условия возможности радикальной деконструкции дискурса, оказавшегося под подозрением в отношении собственной идеологичности (обман, соблазн, желание);

- после выполнения пунктов 1 - 3 и в случае обнаружившейся необходимости ввести недостающий экзистенциал силы как субверсивного базиса любой дискурсивной надстройки;

- для решения проблемы транслируемости смысла предложить в качестве рабочей гипотезы меметическую теорию смысла.

6. Метод исследования

Для достижения поставленных целей в нашем исследовании мы будем использовать несколько современных философских методов, названных нами достаточно условно следующим образом:

- структурная феноменология;

- эволюционная метафизика;

- меметическая теория.

Поскольку указанные методы являются в значительной мере авторскими и представляют из себя своего рода синтез существующих методов, то каждый из них требует предварительного пояснения.

Под структурной феноменологией мы будем понимать такой способ мыслить язык, при котором само явление языка не есть нечто преднаходимое в мире, но лишь его (языка) идеальная структурная модель. Этот примечательный факт стал виден особенно отчетливо виден на фоне того грандиозного конфликта, который в свое произошел между двумя выдающимися феноменологами - Эдмундом Гуссерлем и Мартином Хайдеггером. Онтология Хайдеггера в высшей степени последовательно реализует феноменологические установку и феноменологический метод, и в то же время известно, каким глубоким потрясением для самого Гуссерля явилась публикация ему же и посвященного труда «одаренного ассистента». Такое продолжение феноменологии казалось Гуссерлю каким-то досадным недоразумением. Он в одном из писем пишет: «Это сущее несчастье, что я так задержался с разработкой моей (к сожалению, приходится так говорить) трансцендентальной феноменологии." И вот является погрязшее в~ предрассудках и захваченное разрушительным психозом поколение, которое и слышать ничего не хочет о научной философии». Казалось бы, Гуссерль действует с безупречной тщательностью. Заключив внешний мир «в скобки», он скрупулезнейшим образом исследует субъективный мир переживаний, строгий отчет о которых с учетом наложенных на язык и на точку обзора методологических ограничений (феноменологическое эпохе и феноменологическая редукция) призван обеспечить нам наибольшую достоверность добытого таким образом знания о «явлениях» и его беспредпосылочность. Таким образом, знание оказывается возможным лишь в отношении субъективного переживания предмета (того, что пережито) или переживания переживания предмета (того, как нечто пережито), поскольку вне зависимости от того, реален некий предмет или нет, «единица смысла», о которой я свидетельствую (всегда предполагается, что я делаю это серьезно и ответственно), единственно реальна (для меня, во всяком случае).Чрезвычайно важным оказывается то, что переживания не случаются со мной хаотично, а имеют выраженную структуру, например, во времени. Структура всякого переживания интенциональна, и различные модусы интенциональности образуют существенно различные типики. Воображение, воспоминание, восприятие, суждение, оценка, стремление - вот далеко неполный перечень переживаний, каждое из которых отличается собственной, вполне устойчивой схемой. Эти так называемые «домены действительности», или регионы Сущего, каждый по-своему требуют своего схватывания в поле феноменологического опыта и выражения с учетом только им присущей аксиоматики, которую нам только еще предстоит открыть. В самом деле, число и боль переживаются нами в столь же существенно различных модусах, сколь и смыслы числового и социального неравенств. Количество примеров бесконечно, но важно здесь то, что каждому из них соответствует собственный интенциональный "горизонт и-"своя априорная трансцендентальная" структура1. И, несмотря на то, что Гуссерль вроде бы заявляет о нередуцируемой специфичности типов и форм интенциональных переживаний, как и об их историчности (что довольно сильно сблизило бы его с «символическими формами» или «ценностями» неокантианства), мы также находим в его текстах непременное требование восходить от всякого установления исторического факта к некоему инвариантному, абсолютному Априори. Здесь безусловно чувствуется влияние Канта, и именно здесь Гуссерль ошибается, или, если быть более сдержанными в оценке, недостаточно последователен.

Посмотрим, что же делает Хайдеггер: он даже не спорит с априорностью гносеологической структуры Гуссерля, которая в этом смысле действительно не сильно отличается от табличного способа задания оной у того же Аристотеля или Канта. Он всего лишь объявляет ее неадекватной, или, по крайней мере, недостаточной для нужд подлинно феноменологической дискрипции самого познающего (Dasein). И он, как известно, дополняет ее экзистенциалами - онтологически необходимыми структурами, выражающими внутреннюю связь существования и понимания, которая и отличает их принципиально от категориальных определений других вещей, где такая связь отсутствует.

При этом ни тот, ни другой, похоже, не способны отрефлексировать должным образом происходящее. Впоследствии Хайдеггера «поправит» Жак Деррида, а Гуссерля - Жиль Делез. (Такое разделение труда, разумеется, условно - оба мыслителя обращались к творчеству обоих своих предшественников.Однако, системная критика распределяется преимущественно указанным образом.) И если Деррида не оставит «камня на камне» от пресловутой априорности метафизики Хайдеггера,

1.«Непосредственно~постигаемые~в~сущностной интуицшГсущности~и взаимосвязйГнаходящие свбю ~ основу непосредственно в этих сущностях, она (феноменология - прим.мое) дескриптивно выражает в сущностных понятиях и подчиняющихся определенным законам сущностных высказываниях. Каждое такое высказывание является априорным в высшем смысле этого слова». См. Гуссерль Э. Логические исследования. Т.2. Введение. то Делез скрупулезно покажет, как должна выглядеть смыслопорождающая структура, создающая иллюзию такой априорности.

Другими словами, и Гуссерлю, и Хайдеггеру открывается одно и то же - жизненный мир, но открывают они его совершенно по-разному, коль скоро в своем творчестве порождают радикально отличные языковые игры. Закономерно встает вопрос: что обеспечивает устойчивость той или иной языковой игры и, соответственно, - стоящей за ней структуры? Что или кто заставляет меня принять одну игру и не принять другую, а в предельном случае, не принимать ни одну из имеющихся в наличии языковых игр, а напротив, разрушать их и создавать свою? Мы рискнем утверждать следующее:, я говорю - так обстоит дело, и обстоятельства дела являются мне так до тех пор, пока мое высказывание есть то же самое, в строгом смысле тождественное. При этом «высказывание» должно пониматься, во-первых, в самом широком смысле (если я промолчал, то это не значит, что я не высказался), а во-вторых - как некоторый мой, причем, вполне определенный взгляд на вещи (положение вещей). Я есть тот, кто производит и воспроизводит смысл, и этот смысл всегда утверждается как то единственное, что достойно и заслуживает повторения, утверждения в качестве «того же самого». Здесь, разумеется, слышатся аллюзии на знаменитое Ницшевское Вечное Возвращение, однако эта идея столько раз и настолько по-разному интерпретировалась различными комментаторами, что требует дополнительного и подробного прояснения. Так что же все-таки возвращается? Наш ответ созвучен ответу Делеза: возвращается различие1. Различенность, или избирательность есть, тем самым, онтологический атрибут Бытия . Но в то же самое время этот атрибут является и онтологическим атрибутом

1 «.совершенно очевидно7что~повторениё"является необходимым и обоснованным действием лишь'в отношении того, что не может быть заменено». Делез Ж Различие и повторение. СПб, 1998. С. 12

2 У того же Витгенштейна мы читаем: «Два объекта одинаковой логической формы, если отвлечься от их внешних свойств, отличаются друг от друга только тем, что они различны». Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М.,1994. С. 7 мышления. Ведь справедливо и утверждение, что мыслить вообще, значит, уметь различать. (Не случайно Гегель в «Феноменологии духа» определяет самосознание, или «чистое «Я» не только как вожделение, но и , прежде всего, как различение неразличенного1.) Но только Вечное Возвращение дает мысли закон подлинно автономной, свободной от всякой морали2, воли: чего бы я не хотел, я должен хотеть этого так, чтобы устоять перед непоправимостью Вечного Возвращения именно этого, а не другого «нечто», т.е. перед его неполнотой, или избирательной вечностью. Этим исключаются всякого рода астеничные полу-желания, например, сделать или попробовать что-то «хотя бы один раз». Утверждая некоторое различие, некий достойный бытия смысл, я учреждаю самого себя в качестве Бытия3. Поэтому для того, чтобы быть, мне нужна сила, много сил. Всякое высказывание^ есть производство и удержание смысла. Следовательно, смысл возникает из некоторого отношения сил, внутри которого одни силы действуют, а другие противодействуют. Сам Делез, вслед за Ницше, различает силы жизненные, активные - силы завоевания и очарования (кража и дар), и реактивные силы (приспосабливание и упорядочивание). В любом случае сила необходимо соотносится с другими силами и только в этом отношении обретает свою сущность и качество. В этом и состоит метафизика: и пока она не очень отличается от того способа, каким обосновывал возможность свободы еще Кант. Новизна же заключается в том, что мы полагаем саму волю (можно было бы назвать ее личностью, если прежде мы условимся понимать ее как силу в самом общем метафизическом смысле) эволюционирующей, а значит, качественно

1 Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа.СПб.2002. С.91

2 «Если обмен - критерий общности, то кража или дар - критерии повторения». Делез Ж. Различие и повторение7СПбГ1998ГСП2-——.—~——

1бДействительно, в результате схватки не на жизнь, а на смерть, которую ведут двое, Господином становится тот, кто выбирает «быть», поскольку точно знает, кто он такой. Раб же готов «не быть», чтобы жить - чем бы его «Я» не являлось, ради него не стоит отдать жизнь. Так рождается «животное, которое смеет обещать». ограниченной вполне определенной структурой на каждом из этапов своей эволюции.

И, наконец, меметическая теория есть чрезвычайно перспективная, с моей точки зрения, попытка приложения фундаментальных идей современной эволюционной биологии к сфере исследования закономерностей функционирования культуры. Наиболее революционным в данной концепции является положение, в соответствии с которым, эволюционный процесс не зависит от какой-то одной особой химической субстанции, прерогатива изучения которой была в свое время узурпирована генетиками, но в его основе лежит любая, способная к самовоспроизводству (репликации) единица трансмиссии, и в этом смысле ген есть лишь частный случай, имеющий место и зафиксированный в биологической эволюции. Même является качественно иной, но структурно и функционально тождественной гену самореплицирующей единицей трансмиссии культурного смысла, привилегированным носителем которой оказывается человеческое сознание, а средой размножения - язык, знаковые системы, медиа, артефакты и пр. В качестве примеров même обычно приводятся идеи числа, колеса, счета, шахмат, календаря, алфавита. Сюда же относят идиомы, поговорки, джинглы и саундтэги (первые четыре ноты 5-й симфонии Бетховена, к примеру), рецепты пирожных, технологии строительства куполов и моду. Есть и такие монстры как религия, бессознательное, свобода слова и теория заговора. Но это также и все философские концепты вообще, предрассудки, идеи красного и холодного, любви и боли. Одним словом, смыслы (включая и саму идею смысла).

По результатам проведенного исследования автор выносит на защиту следующие теоретические положения:

1. Считавшаяся до последнего времени одной из фундаментальных в философии, с нашей точки зрения, категория истины оказывается производной от категории смысла, который, в свою очередь возможен лишь благодаря работе повторения, осуществляемого некоторым способным полагать различие Сущим.

2. Категории истины, смысла и значения целесообразно понимать как экзистенциалы, или модусы явленности языка как специфически антропоморфного события, регистрируемого в человеческом сознании в качестве знака/следа Другого.

3. Способы полагать различие могут и, более того, необходимо эволюционируют, что не позволяет говорить о таком способном полагать различие Сущем, каким является человек, как о чем-то неизменном, т. е. такого рода сущность, оказываясь чистым становлением, не схватывается в своей полноте привычными эссенциалистскими категориями. Данное обстоятельство, вовсе не приводит к агностицизму, поскольку в методологических целях в подавляющем большинстве случаев возможно построение достаточно точной структурной модели того или иного этапа становления. При этом анализ сингулярных точек структуры позволит нам лучше понять содержательные ограничения модели, а значит, и правила предлагаемой (или навязываемой) нам языковой игры.

4. Мимезис и репликация - понятия, с помощью которых, с одной стороны, преодолевается «психо-физиологический дуализм» Декарта, а с другой стороны, оказываются избыточными такие метафизические монстры как окказионализм Мальбранша или учение о предустановленной гармонии Лейбница. С их же помощью в ряде случаев могут быть решены философские проблемы понимания и передачи смысла.

Научную~новизну~полученных результатов^ исследования автор видит в следующем: проводимый в настоящем исследовании философско-антропологический анализ языка как события позволит открыть доступ к таким аспектам бытия, которые раньше были недосягаемы для философской рефлексии. Такими аспектами, в частности, являются: контекстуальная опосредованность таких фундаментальных дискурсивных очевидностей, как истина, значение и смысл. При этом относительная устойчивость сингулярностей структуры того или иного дискурса в конечном счете может быть обеспечена лишь за счет радикального отказа полагающего различие Сущего от некоторых (а в пределе - всех) природных свойств как сущностно определяющих это Сущее.

- Системно проведенное различие между гносеологическим о онтологическим солипсизмом позволяет в явном виде показать причины принципиальной неконвертируемости структурных значимостей языковых игр различных Сущих, находящихся на различных этапах своего становления. При этом, если со стороны проделавшего более значительный путь Сущего возможно понимание как взаимнооднозначное соотнесение сингулярностей Другого с аналогами, преднаходимыми в собственном опыте, то с другой стороны оказывается возможен лишь мимезис, который, однако, при достаточных способностях к оному, бывает чрезвычайно непросто отличить от понимания.

- впервые предлагается методология построения структурной дискурсивной модели с учетом опосредованности последней определенными субверсивными (деконструктивными) потенциями, обеспечивающими устойчивость и весьма специфическую ограниченность данной языковой игры находящегося на данном этапе своего становления Сущего.

Теоретическая и практическая значимость исследования.

Теоретическую значимость исследования автор видит в возможности создания на основании полученных теоретических результатов новой методологии познания человека, заключающейся в умении строить для каждого конкретного случая предъявления той или иной языковой игры ее знаково-структурной модели, с помощью которой может быть выявлено парадигмальное устройство способа мышления носителя данной языковой игры. Практическая значимость таких моделей при этом также представляется очевидной, т. к. позволит, с одной стороны, на основании того, что высказывается, гораздо лучше понимать то, что в действительности говорится. С другой стороны, данная методология позволит более четко и более системно констатировать как собственные возможности коммуникации с Другим, так и границы того, на что способен Другой в данной коммуникации.

Апробация диссертационного исследования.

Основные результаты исследования были изложены в рамках докладов на конференциях студентов и аспирантов в рамках «Дней Санкт-Петербургской философии» (Санкт-Петербург, 2006 - 2008 гг.), на рабочих заседаниях «Лаборатории метафизических исследований» (Санкт-Петербург, 2002 - 2005 гг.), а также на заседаниях кафедры философской антропологии Санкт-Петербургского Государственного Университета. Отдельные аспекты темы обсуждались в ходе ведения семинарских занятий в рамках учебного курса «Философия» в 2007 -2008 учебном году на факультете психологии Санкт-Петербургского Государственного Университета.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1) «Философия как симптом», статья в журнале «Этносоциум и межнациональная культура» №6 (14) 2008г.

2) «К феноменологии смысла», статья в on-line журнале СФУ, выпуск 2, 2008 г.

3) «Влияние идей сэра Чарльза Дарвина на современные научные представления о жизни как алгоритмическом процессе», статья в Вестнике ЛГУ им. A.C. Пушкина, (серия: философия) №1 (10) 2008 г.

4) «Помышляющим промышлять философией, или о том как перестать жить и начать беспокоиться», статья в сборнике «Философия и образование», №1 2005г.

Структура диссертационной работы:

Диссертация состоит из Введения, трех глав, включающих в себя в общей сложности 10 параграфов, Заключения и Библиографического списка используемой литературы, насчитывающего 145 наименований.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Язык как событие"

Заключение.

Итак, язык алгоритмов эффективно объясняет принципы размножения бактерий, скорость бега антилопы, форму крыла птицы,, законы изменчивости живых организмов и столь же эффективно предсказывает тенденции развития материальной культуры. Кажется почти невероятным, что такие грандиозные по красоте и сложности результаты могут быть достигнуты посредством механических и примитивных в своем основании процедур. И тем не менее, сколь впечатляющими ни были бы результаты, в их основе мы всегда обнаруживаем лишь повторяющиеся, монотонные и последовательные мельчайшие шаги и переходы, не требующие «сознательного» контроля или замысла: все они являются автоматами, по определению. Каждый последующий шаг либо необходимо определяется предыдущим, либо не определяется ничем, кроме случая!

Всякое действие сопряжено с возможной ошибкой. По всей видимости, самая первая ошибка была простой «типографской» опечаткой в распечатке самореплицирующего кода. Ошибка в повторении создала возможность для появления новых условий с новыми критериями правильного и неправильного, лучшего и худшего. Строго говоря, об ошибке можно говорить лишь только тогда, когда существует необходимость расплаты: полный обрыв репродуктивной ветви или, по крайней мере, снижение способности к воспроизводству. Это является необходимым условием различения ошибки вообще. Фактически, в природе существует жесткий принцип, заставляющий всякий порождающий процесс минимизировать вероятность ошибки при копировании - этим, собственно, и исчерпывается принцип отбора1. «К счастью», он никогда в точности не соблюдается (и в этом смысле прав Шопенгауэр), иначе эволюция просто никогда бы не смогла начаться. Можно сказать, что это есть Первородный Грех, сформулированный и обоснованный научно. Как и его христианская версия, он служит вполне определенным целям что-то объяснить, а именно - возникновение нового феномена с особыми свойствами. Однако, в отличие от христианской версии, объяснение рационально: эволюция не объявляется чудом, в которое нужно верить, и оно имеет проверяемые следствия.

Дайте мне Порядок, и я объясню как из него рождается Смысл!» -мог бы смело заявить Дарвин. Теперь мы видим, что достаточно Хаоса (в смысле ничего не значащей и ни к чему не устремленной случайности), чтобы родился Порядок. Нуждается ли, в свою очередь, в каком-либо дополнительном объяснении сам Хаос? Некоторые мыслители полагают, что вопрос: «Почему вообще существует Нечто, а не Ничто?», также требует ответа. В настоящее время нет однозначного мнения, может ли вообще сколько-нибудь осмысленно так ставиться вопрос. Роберт Нозик в своей работе «Philosophical Explanation» приводит несколько различных вариантов ответов, каждый из которых звучит дико. Сам Нозик

1 Даже хаотическая стратегия может стать алгоритмом, «войти в привычку». Как говорил Бергсон, «форма привычки, или привычка приобретать привычки, нравственна по сути, обладает формой добра», т.е. формальной необходимостью категорического императива. (Цит. по ДелезЖ. Различие и повторение. СПб, 1998. С. 16) высказывается по этому поводу довольно скептически: «The question cuts so deep, however, that any approach that stands a chance of yielding an answer will look extremely weird. Someone who proposes a non-strange answer shows he didn't understand the question» Тем не менее, если в качестве осмысленного предлагается суждение: «Потому что существует Бог», то в качестве предварительных размышлений можно подумать о том, каковы его преимущества перед таким, например, альтернативным предложением: «А почему нет?».

Разумеется, инстинкт самосохранения человека с неумолимой необходимостью повелевает ему выжить, но разборчивость в средствах -прерогатива самого человека. Возможно, что это и есть один из фундаментальных философских принципов, по крайней мере, нет ни каких оснований не использовать его в качестве рабочей, но, безусловно, фальсифицируемой гипотезы. Всегда возможно выжить любой ценой, но также можно посчитать цену неприемлемой - принять решение поможет эстетика сохранения имманентного единства апперцепции, категорическим императивом которой мог бы служить слоган в духе пост-постмодерна: «Выживай красиво!» Действительно, развив в себе способности теоретизировать и воображать, утратив связь с бытием, мы не перестали принадлежать бытию. Поэтому, рискнув двигаться с такой неслыханной скоростью, мы обязаны найти в себе мужество отбросить и устаревшие, переставшие быть адекватными критерии. Выйдя на уровень идеального, было бы естественно в идеальном же и искать удостоверения. И таким идеальным, с моей точки зрения, является вкус. Только руководствуясь интуицией вкуса, возможно создавать достаточно мощные и сообразные духу времени гносеологические и онтологические системы, тогда как попытки привести их в соответствие с утратившими всякий смысл школьными категориями и принципами будут неизбежно приводить к рождению недоношенных метафизических уродцев. xNozickR. Philosophical explanation. Cambridge, 1981, P. 116

Другими словами, само наше интеллектуальное усилие по производству философского смысла {промысел, еще в одном своем значении) оказывается конституирующим для события истины как соприсутствия. Другими словами, истина удерживается в своем присутствии в бытии ровно столько, сколько длится усилие, и вновь ускользает в небытие, лишь только усилие будет ослаблено.

Итак, процесс производства смысла является ключевым понятием в деле разыскания истины и, таким образом, тесно связан с производством знания. Но, несмотря на то, что решающую роль здесь играет непосредственная вовлеченность в процесс, технология и методология также должны быть безупречно строгими. С другой стороны, сама технология производства философского смысла предполагает некоторую (вполне определенную) методологию овладения технологией. Истина, понятая таким образом, означает, с одной стороны, по возможности скрупулезную выработку правил и критериев добывания/производства истины в интересующей нас области, а, с другой стороны - неукоснительное следование определенным убеждениям, приобретающим для меня в данном случае статус безусловного принципа. А это, в свою очередь, следует понимать так, что, следуя принципу, я уже утверждаю истину, то есть, истина - это не только и не столько достоверная информация, но, прежде всего, - путь. На этом пути я неизбежно буду ошибаться, и очень возможно, что применение сконструированных мной правил, ясно покажет несостоятельность некоторых принципов. Ну что ж, в таком случае было бы достаточно мудро соответствующим образом их и скорректировать.

В заключение, выделим и еще раз кратко сформулируем полученные в ходе настоящего исследования результаты:

Понимание языка как события позволяет усмотреть сингулярность, онтологичность последнего. Это означает, в частности, что традиционной субъект-объектной гносеологической парадигмой все многообразие языка не исчерпывается, поскольку в подавляющем большинстве случаев язык действует в Бытии не как инструмент, а, подобно Другому, как тот, кто говорит, т. е. как равноправный и автономный субъект речи.

- Считавшаяся до последнего времени одной из фундаментальных в философии категория истины, с нашей точки зрения, оказывается производной от категории смысла, который, в свою очередь возможен лишь благодаря работе повторения, осуществляемого субъектом события.

- Категории истины, смысла и значения целесообразно понимать как экзистенциалы, или модусы явленности языка как специфически антропоморфного события, регистрируемого в человеческом сознании в качестве знака/следа Другого.

- Способы полагать различие могут и, более того, необходимо эволюционируют, что не позволяет говорить о субъекте, как о чем-то неизменном. Т. е. такого рода сущность, оказываясь чистым становлением, не схватывается в своей полноте привычными эссенциалистскими категориями. Данное обстоятельство, вовсе не приводит к агностицизму, поскольку в методологических целях в подавляющем большинстве случаев возможно построение достаточно точной структурной модели того или иного этапа становления. При этом анализ сингулярных точек структуры позволит нам лучше понять содержательные ограничения модели, а значит, и правила предлагаемой (или навязываемой) нам языковой игры.

- Мимезис и репликация - понятия, с помощью которых, с одной стороны, преодолевается «психо-физиологический дуализм» Декарта, а с другой стороны, оказываются избыточными такие метафизические теории как окказионализм Мальбранша или учение о предустановленной гармонии Лейбница.

Полученные результаты могут быть использованы в комплексных исследованиях человека, применены в разработке современных педагогических технологий и для решения проблем социальной и межкультурной коммуникации и позволят более четко и более системно оценивать как собственные возможности коммуникации с Другим, так и границы того, на что способен Другой в коммуникации.

Список научной литературыЕгорычев, Илья Эдуардович, диссертация по теме "Философия и история религии, философская антропология, философия культуры"

1. Алпатов В. История лингвистических учений. Учеб. пособие. - 4-е изд., испр. и доп. - М.: Языки славянской культуры, 2005. - 368 с.

2. Антисери Д. и Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. Античность и Средневековье. СПб.: «Пневма», 2003. - 688 с.

3. Антисери Д. и Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. От Возрождения до Канта. СПб.: «Пневма», 2002. - 880 с.

4. Антисери Д. и Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. От романтизма до наших дней. СПб.: «Пневма», 2003. - 880 с.

5. Аппиньянези Р., Гэрретт К. Знакомьтесь: Постмодернизм. -СПб.: Академический проект, 2004, - 176 с.

6. Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т.2. М.: «Мысль», 1987, -687 с.

7. Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т.З. М.: «Мысль», 1981, -613 с.

8. Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т.4. М.: «Мысль», 1983, -830 с.

9. Батай Ж. Внутренний опыт. СПб.: Аксиома, 1997. - 336 с.

10. Батай Ж. Проклятая доля. М.: «Гнозис», «Логос», 2003, - 208 с.

11. Бибихин В. В. Витгенштейн: смена аспекта. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005. - 576 с.

12. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000,-387 с.

13. Бодрийяр Ж. Система вещей. М.: «Рудомино», 2001, - 222 с.

14. Бодрийяр Ж. Соблазн. М.: Ad Marginem, 2000, - 320 с.

15. Борхес X. Л. Собрание сочинений: в 4-х томах. Т.2: Произведения 1942-1969 годов. СПб, амфора, 2007, - 847 с.

16. Бранский В. П. Философия физики ХХв. Итоги и перспективы. -СПб.: Политехника, 2003, 253 с.

17. Бурбаки Н. Очерки по истории математики. М.: КомКнига, 2007, - 296 с.

18. Бэкон Ф. Сочинения в 2-х томах, Т. 1. М.: «Мысль», 1971, - 575 с.

19. Бэкон Ф. Сочинения в 2-х томах, Т. 2. М.: «Мысль», 1978, - 575 с.

20. Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990, - 808 с.

21. Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984, - 365 с.

22. Витгенштейн JI. Философские работы. Часть I. -М.: «Гнозис», 1994, -612 с.

23. Витгенштейн JI. Философские работы. Часть II, Книга I. -М.: «Гнозис», 1994, 206 с.

24. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. -М.: Прогресс, 1998, 704 с.

25. Гегель Г. В. Ф. Наука логики. СПб.: «Наука», 1975, - 800 с.

26. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. СПб.: «Наука», 1992, - 444 с.

27. Гриндер Д., Бэндлер Р. Структура магии. Т.2. М. 2002

28. Гройс Б. Под подозрением. М.: Жудожественный журнал, 2006, -200 с.

29. Гройс Б. Дневник философа. Париж: «Беседа-Синтаксис», 1986, -235 с.

30. Грякалов А. А. Письмо и событие: эстетическая топография современности. СПб.: «Наука», 2004, - 484 с.

31. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Т. 1. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999, - 336 с.

32. Гуссерль Э. Логические исследования.Т. 2, М.: ДИК, 2001, - 610 с.

33. Гуссерль Э. Картезианские размышления. СПб.: «Наука», 1998, -315 с.

34. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. СПб.: Владимир Даль, 2004, - 398 с.

35. Гуссерль Э. Начало геометрии. М.: Ad Marginem, 1996, - 267 с.

36. Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. -Екатеринбург: У-Фактория, 2007, 672 с.

37. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М.: Институт экспериментальной социологии; - СПб.: Алетейя, 1998, - 288 с.

38. Делез Ж. Логика смысла. М.: Издательский Центр «Фкадемия», 1995, - 298 с.

39. Денет Д. Виды психики: На пути к пониманию сознания. М.: Идея-Пресс, 2004, - 184 с.

40. Декарт Р. Сочинения в 2х томах. Т.1. М.: Мысль, 1989, - 654 с.

41. Декарт Р. Сочинения в 2х томах. Т.2. М.: Мысль, 1994, - 640 с.

42. Деррида Ж. Голос и феномен. СПб.: Алетейя, 1999, - 208 с.

43. ДерридаЖ. Письмо и различие. СПб.: Академический проект, 2000, - 432 с.

44. Деррида Ж. Призраки Маркса. Государство долга, работа скорби и новый интернационал. М.: Logos-altera, издательство "Ессе homo", 2006, -256 с.

45. Дилтс Р. Изменение убеждений с помощью НЛП. М.: Независимая фирма «Класс», 1997, - 192 с.

46. Дэвидсон Д. Исследования истины и интерпретации. М.: Праксис, 2003, -448 с.

47. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал, 1999, - 236 с.

48. Захаров В. Д. Физика как философия природы. М.: Едиториал УРСС, 2004, - 232 с.

49. Зомбардт В. Буржуа. Евреи и хозяйственная жизнь. М.: Айрис-Пресс, 2004, - 624 с.

50. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994, - 591 1. с.

51. Кант И. Критика способности суждения. СПб.: «Наука», 2001, -512 с.

52. Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки. -М.: Эдиториал УРСС, 2003, 360 с.

53. Кожев А. Введение в чтение Гегеля. СПб.: Наука, 2003, - 792 с.

54. Козловски П. Культура постмодерна. М.: Республика, 1997, - 236 с.

55. Колмогоров А. Н., Драгалин А. Г. Математическая логика. -М.: Едиториал УРСС, 2005, 240 с.

56. Кун Т. Структура научных революций. М.:Прогресс, 1977, - 300 с.

57. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. -М.: Эдиториал УРСС, 2004, 256 с.

58. Леви-Строс К. структурная антропология. М.: Издательство ЭКСМО-Пресс, 2001, - 512 с.

59. Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах, Т.1. М.: «Мысль», 1982, -636 с.

60. Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах, Т.2. М.: «Мысль», 1982, -686 с.

61. Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах, Т.З. М.: «Мысль», 1984, -734 с.

62. Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах, Т.4. М.: «Мысль», 1989, - 554 2. с.

63. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 1998, - 160с.

64. Майерс Д. Социальная психология. Учебное пособие. СПб.: Питер, 2004, - 794 с.

65. Мак-Люен М. Галактика Гутенберга. Сотворение человека печатной культуры. К.: Ника-Центр, 2004, - 432 с.

66. Маковельский А. О. История логики. -М.: «Наука», 1967, 504 е.

67. Марков Б. В. Знаки бытия. СПБ.: «Наука», 2001, - 566 с.

68. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т.1. Кн. 1. Процесс производства капитала. М.: Политиздат, 1983, - VI, 905 с.

69. Мосс М. Общества. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. М.: Восточная литература РАН, 1996, - 360 с.

70. Начала физиологии. Учебник для вузов / Ноздрачев А. Д., Баженов Ю. И., Баранникова И. А., Батуев А. С. и др. СПб.: «Лань», 2002, -1088 с.

71. Никоненко С. В. Английская философия ХХвека. СПб.: «Наука», 2003, -776 с.

72. Ницше Ф. Сочинения. В двух томах. Т.1. М.: «РИПОЛ КЛАССИК», 1997, - 832 с.

73. Ницше Ф. Сочинения. В двух томах. Т.2. М.: «РИПОЛ КЛАССИК», 1998, - 864 с.

74. Ньютон И. Математические начала натуральной философии. -М.: Эдиториал УРСС, 1989, 688 с.

75. О'Коннор Д., Сеймор Д. Введение в нейролингвистическое программирование. Новейшая психология личного мастерства. -Челябинск: Библиотека А. Миллера, 1998, 272 с.

76. Олдер Г., Хэзер Б. НЛП. Вводный курс. Полное практическое руководство. К.: «София», 2001, 224 с.

77. Остин Д. Три способа пролить чернила. СПб.: «Алетейя», 2006, -335 с.

78. Пенроуз Р. Новый ум короля: О компьютерах, мышлении и законах физики. М.: Едиториал УРСС, 2005, -400 с.

79. Перминов В. Я. Философия и основании математики. М.: Прогресс-Традиция, 2001, - 320 с.

80. Пиаже Ж., Инельдер Б. Генезис элементарных логических структур. Классификация и сериация. М.: Издательство ЭКСМО-Пресс, 2002, -416 с.

81. Линкер С. Язык как инстинкт. М.:Едиториал УРСС, 2004, - 456 с.

82. Платон. Филеб, Государство, Тимей, Критий. М.: «Мысль», 1999, - 656 с.

83. Платон. Федон, Пир, Федр, Парменид. М.: «Мысль», 1999, - 528 с.

84. Поппер К. Логика научного исследования. М.: Республика, 2004, -447 с.

85. Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. Т. 1: Чары Платона.- М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992, -448 с.

86. Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. Т. 2: Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992, - 528 с.

87. Д. Н. Разеев. В сетях феноменологии. С приложением: Э.Гуссерль. Основные проблемы феноменологии. СПб.: Издательство СПбГУ, 2004, - 368 с.

88. Райл Г. Понятие сознания. М.: ДИК, 1999, - 448 с.

89. Рассел Б. Введение в математическую философию. Избранные работы. Новосибирск: Сиб. унив. изд-во, 2007, - 264 с.

90. РортиР. Случайность, ирония и солидарность. -М.: Русское феноменологическое общество, 1996, 282 с.

91. Саймон Г. Науки об искусственном. М.: Эдиториал УРСС, 2004,- 144 с.

92. Сартр Ж. П. Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии.- М.: ТЕРРА-Книжный клуб; Республика, 2002, 640 с.

93. Секацкий А. К. Онтология лжи. СПб.: Издательство СПбГУ, 2000, - 120 с.

94. Сергеев К. А. История античной философии. Учебно-методическое пособие. СПб.: Издательство СПбГУ, 2001,- 109 с.

95. Сергеев К. А. Ренессансные основания антропоцентризма. СПб.: «Наука», 2007, -592 с.

96. Сергеев К. А. Философия Канта и новоевропейская метафизическая позиция // Кант И. Трактаты. СПб.: «Наука», 1996,- 552 с.

97. Серкова В. А. Феноменологическая дескрипция. СПб.: Издательство СПбГУ, 2003, -320 с.

98. Серль Дж. Р. Что такое речевой акт?// Зарубежная лингвистика. II / Общ. ред. В. А. Звегинцева, Б. А. Успенского, Б. Ю. Городецкого. -М.: Издательская группа "Прогресс", 2002, 268 с.

99. Серль Дж. Р. Классификация иллокутивнх актов?// Зарубежная лингвистика.Н / Общ. ред. В. А. Звегинцева, Б. А. Успенского, Б. Ю. Городецкого. М.: Издательская группа "Прогресс", 2002, - 268 с.

100. Символическая логика: Учебник / под ред. Я.А. Слинина, Э. Ф. Караваева, А. И. Мигунова. СПб.: 2005, - 506 с.

101. Сингх С. Великая теорема Ферма. М.: Издательство непрерывного математического образования, 2000, - 288 с.

102. Соколов Б. Г. Гипертекст истории. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001, - 193 с.

103. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. М.: Едиториал УРСС, 2004, - 256 с.

104. Спиноза Б. Сочинения в 2-х томах, Т. 1, СПб.: «Наука», 1999, -489 с.

105. Ухтомский А. А. Доминанта. СПб.: «Питер», 2002, - 448 с.

106. Философия языка / Ред.-сост. Дж. Р. Серл. М.: Эдиториал УРСС, 2004, - 208 с.

107. Фистуль В. И. Фундаментальные законы классической физики. -М.: Издательство Физико-математической литературы, 2002, 132с.

108. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. СПб.: Азбука-классика, 2004, - 480 с.

109. Фрейд 3. Очерки по психологии сексуальности. Мн.: ООО «Попури», 2003, 480 с.

110. Фрейд 3. Толкование сновидений. Мн.: ООО «Попури», 1998, -576 с.

111. Фрейд 3. Тотем и табу. СПб.: Азбука-классика, 2005, - 256 с.

112. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М.: Касталь, 1996, - 448 с.

113. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: А-cad, 1994, -406 с.

114. Хайдеггер М. Бытие и время. СПб.: «Наука», 2002, - 452 с.

115. Хайдеггер М. Введение в метафизику. СПб.: Издательство: НОУ -«Высшая религиозно-философская школа», 1998, - 304 с.

116. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993, - 447 с.

117. Хайдеггер М. Основные проблемы онтологии. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001, - 448 с.

118. Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М.: Издательство «Гнозис», 1993, - 464 с.

119. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М. - СПб.: Медиум, Ювента, 1997, - с.

120. Хофштадтер Д. Гедель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда. -Самара: издательство «Бахрах-М», 2001, 752 с.

121. Черняков А. Г. Онтология времени. Бытие и время в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001, -460 с.

122. Шпенглер О. Закат Европы: В двух томах. Т.1. - М.: Айрис-пресс, 2003, -528 с.

123. Шопенгауэр А. О четверояком корне.Мир как воля и представление. Т. 1. Критика кантовской философии. -М.: Наука, 1993, 672 с.

124. Шульц Д. П., Шульц С. Э. История современной психологии. -СПб.: Издательство «Евразия», 2002, 532 с.

125. Юм Д. Сочинения в 2х томах. Т.1. М.: «Мысль», 1996, - 733 2. с.

126. Юм Д. Сочинения в 2х томах. Т.2. М.: «Мысль», 1996, - 7991. с.

127. Юнгер Ф. Г. Совершенство техники. СПб., 2002г.

128. Ягелло М. Алиса в стране языка. Тем, кто хочет понять лингвистику. М.: Едиториал УРСС, 2003, - 192 с.

129. Adler М. Newton's flaming laser sword//Philosophy Now. May/June 2004, p. 29-33.

130. Badiou A. Being and event. -N.Y.: Continuum, 2005.

131. Dawkins R. The selfish gene. . -N.Y.: Oxford University Press, 2006.

132. Dennett D. C. Breaking the spell: Religion as a natural phenomenon. -N.Y.: Penguin books, 2007.

133. Dennett D. С . Consiousness explained. N. Y.: Back Bay Books, 1991.

134. Dennett D. С . Darwin's dangerous idea. N. Y.: Simon & Schuster Paperbacks, 1995.

135. Deleuze G. Difference & repetition. -N.Y.: Columbia University Press, 1994.

136. Deleuze G. The logic of sense. -N.Y.: Columbia University Press, 1990.

137. Deutscher G. The unfolding of language. N.Y.: Simon & Schuster Paperbacks, 2006.

138. DeLong H. A profile of mathematical logic. -N.Y.: Dover Publications, Inc., 1998.

139. Euclide's elements / http://alephO.clarku.edu/~djoyce/java/elements/elements.html

140. Lycan W. G. Phylosophy of language: a contemporary introduction. -Routledge, 2000.

141. Nagel E., Newman J. R. Godel's proof. -N.Y.: New York University Press, 2004.

142. Potter M. Set theory and its philosophy. N.Y.: Oxford University Press, 2004.

143. Pritchard D. Contemporary sckepticism / The Internet Encyclopedia Of Phylosopliy. http://www.utm.edu/research/iep/

144. Sheehan E. L. The mocking memes: A basis for automated intelligence. London: AuthorHouse, 2006.