автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Языковые аномалии в художественном тексте

Полный текст автореферата диссертации по теме "Языковые аномалии в художественном тексте"

На правах рукописи

РАДБИЛЬ Тимур Беныоминович

ЯЗЫКОВЫЕ АНОМАЛИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ

Специальность 10.02.01 — русский язык

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

МОСКВА 2006

Работа выполнена на кафедре русского языка Московского педагогического государственного университета

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор ШМЕЛЕВ Алексей Дмитриевич

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор КРАСИЛЬНИКОВА Елена Васильевна;

доктор филологических наук, профессор ПАДУЧЕВА Елена Викторовна;

доктор филологических наук, профессор РЕВЗИНА Ольга Григорьевна

Ведущее учреждение:

Российский университет дружбы народов

Защита состоится

//*

/ ' час

2006 г. в

часов на

заседании, диссертационного совета Д 212.154.07 при Московском педагогическом государственном университете (119992, ГСП-2, г. Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1, тел. 246-11-02).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского педагогического государственного университета по адресу: 119992, г. Москва, Малая Пироговская ул., д. 1 ^—

4 А

Автореферат разослан «¿Л & » —_2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

М.В. Сарапас

Проблема языковой аномальности представляет немалый теоретический и практический интерес, поскольку именно изучение разного рода нарушений и отклонений от известных нам закономерностей функционирования языка позволяет нам глубже понять как природу самого объекта, так и уровень нашего знания о нем.

В любом развитом национальном языке заложен значительный потенциал не только для реализации его системных закономерностей, но и для порождения разного рода отклонений от языковых норм и правил, которые не ведут к деструкции системы, а, напротив, являются выражением ее креативного и адаптивного потенциала.

Даже в обыденной речи аномальное высказывание, порожденное спонтанно, вовсе не в целях «языковой игры», часто приобретает эстетический эффект в восприятии адресата, порою помимо воли и желания говорящего. Видимо, такова прагмасемантическая природа языковой аномальности вообще, и в этом смысле практически любая языковая аномалия потенциально есть факт эстетического, «художественного» использования языка. Тем более, это справедливо для осознанного применения ее богатых возможностей в.плане эстетической выразительности. Поэтому закономерно возникает вопрос о специфике языковых аномалий именно в художественном тексте.

Актуальность исследования определяется тем, что изучение языковых аномалий находится в эпицентре самых «горячих точек» методологии и эпистемологии современного гуманитарного знания.

Во-первых, это связано с диалектикой противостояния системоцен-трического и антропоцентрического подходов к изучению языка [Алпатов 1993]. Представляется, что именно изучение языковых аномалий в художественном тексте как отклонений от системных закономерностей, которые в обязательном порядке отражают «человеческую шшищиональность» в обращении с языком, во многом способствует снятию антагонистичности двух этих подходов в духе «принципа дополнительности» Н.Бора.

Во-вторых, изучение аномалий определенным образом коррелирует с активным в современной постструктуралистской парадигме гуманитарного знания «текстоцентрическим» подходом, который предполагает последовательное противопоставление «естественного» и «семиотического» режима существования для любого объекта или класса объектов реальной действительности [Лотман 2004].

В-третьих, изучение аномальности в художественном тексте соотносится с актуальной для современной науки темой нелинейного характера многих базовых единиц и категорий естествешюго языка, синкретизма языковых явлений — см., например [Бабайцева 2000]. Именно за счет комплексного характера актуализации языковых аномалий в художественном тексте происходит значимое интегрирование традиционно выделяемых уровней языка и режимов функционирования языковых единиц.

И, наконец, изучение языковой аномальности в художественном тексте занимает ваягное место в ряду значительно активизировавшихся в по-

следнее время направлений и подходов, связанных с проблематикой «язык как творчество» — с изучением культурной и эстетической значимости «языковой игры» и языкового эксперимента, «поэтики языковой деформации» (Л.В. Зубова) как поиска новых средств языковой выразительности дня художественного освоения* сложного и меняющегося мира в современной культуре.

Объектом исследования является феномен языковой аномальности, понимаемой в широком смысле как любое значимое отклонение от принятых в данной социальной, культурной и языковой среде стандартов, которое имеет знаковый, т.е. языковой характер манифестации, но не обязательно системно-языковую природу.

Непосредственным предметом исследования является специфика реализации общих принципов и механизмов языковой аномальности в художественном тексте как их осознанное применение в эстетическом режиме существования языка.

В соответствии с этим, цель исследования — определить исходные предпосылки «теории языковой аномальности в художественном тексте», ее методологию и концептуальный аппарат, и на этой основе осуществить целостный анализ конкретной художественной речи конкретного автора, Андрея Платонова, где языковая аномальность принципиально и последовательно используется на всех уровнях как основное средство моделирования особого «художественного мира» и, в соответствии с этим, как основной прием текстопорождения.

Выбор именно этого автора обоснован «образцово аномальным» характером его индивидуального стиля, в котором сама девиантность настолько же очевидна, насколько запутан и неясен ее собствепно лингвистический механизм.

Поставленная цель позволяет сформулировать исходную рабочую гипотезу: комплексное исследование языковых аномалий в художественном повествовании отдельного автора, А. Платонова, последовательно спускающееся с уровня «художественного мира» — через уровень художественной речи — на уровень художественного текста позволит не только раскрыть специфику уникальных художественных принципов этого автора, но и определить общие закономерности моделей «аномализации» художественного мира, художественной речи и художественного текста, релевантные для отечественной и мировой литературы.

В связи с этим можно очертить круг исследовательских задач:

—уточнить объем и содержание понятия языковая аномалия применительно ^художественному тексту;

— на основе существующих классификаций обосновать собственную типологию языковых аномалий в художественном тексте на основе триады «художественный мир» — язык — текст;

— дать теоретическое обоснование и определить область применимости методологии анализа языковых аномалий в художественном тексте

через призму оппозиции «естественного» и «семиотического» модусов существования (в парадигме «реальность» — «текст»);

— разработать критерии выделения «аномалий мира», «аномалий языка» и «аномалий текста» и критерии разграничения апомальных и узуальных явлений;

— определить смысловые доминанты «художественного мира», художественной речи и художественного повествования А. Платонова в сопоставлении с «аномальными художественными дискурсами» других авторов;

— проанализировать «аномалии мира», «аномалии языка» и «аномалии текста» в художественном повествовании А. Платонова в плане соотношения индивидуально-авторских и универсальных моделей аномальной языковой концептуализации мира, аномальной актуализации закономерностей общеязыковой системы и общих принципов текстопорождения («про-тотипического нарратива»).

Очевидно, что для реализации этих целей и задач необходим исследовательский материал, обладающий специфическими свойствами в рамках интересующей нас проблемы «тотальной» языковой аномальности. Поэтому материалом для исследования являются тексты русских писателей XX в., чей художественный дискурс оценивается — по тем или иным причинам — как девиаптный (А. Платонов, А. Введенский, Д. Хармс, современный русский постмодерн и др.).

Основной массив текстового материала составляют художественные произведения А. Платонова — романы «Чевенгур» и «Счастливая Москва», повести «Котлован», «Ювенильное море», «Джан», «Сокровенный человек», «Фро», «Пека Потудань», рассказы «Усомнившийся Макар», «Город Градов», «Такыр», «Цветок на земле», «Мусорный ветер», «Эфирный тракт», «Потомки солнца» и др. Для «погружения» анализа аномального повествования А. Платонова в соответствующий историко-литературный контекст нами привлекаются тексты писателей той эпохи — М. Булгакова, М. Зощенко, Б. Пильняка, Вс. Иванова, М.А. Шолохова.

Второй по значимости массив составляют прозаические, драматические и поэтические произведения русских обериутов — А. Введенского и Д. Хармса, которые представляют иной, во многом альтернативный платоновскому, способ аномальной языковой концептуализации мира и общеязыковой системы по типу «тотального остранения», в противовес «тотальному неостранению» (О. Меерсон) у А. Платонова. Кроме этого, для полноты сопоставления привлекаются тексты представителей современного русского постмодерна — Вен. Ерофеева и В. Пелевина.

Методологической основой данного исследования является признание дуализма «естественного» и «семиотического» модусов существования реальных,, культурных и. языковых объектов [Лотман 2004], системной языковой организации художественного произведения [Виноградов 1980; Винокур Г. 1990; Ларин 1974 и др.], синкретизма языковых явлений как способа их существования в системе языка и речи [Бабайцев 2000].

Одним из базовых понятий исследования является понятие «языковой концептуализации мира», которое применяется в работе с опорой на его понимание, изложенное в работах Ю.Д. Апресяна [Апресян 1986] и Т.В. Булыгиной и А.Д. Шмелева [Булыгина, Шмелев 1997].

Методологическую значимость для данного исследования имеет постановка проблемы «аномалии и язык» в общефилософский и общекультурологический контекст, которая осуществлена в работах Н.Д. Арутюновой [Арутюнова 1990Ь и 1999], -— а именно обоснование валидности исследования языковой аномальности как отражения некой фундаментальной ин-тенциопалышети самого естественного языка.

Теоретические основы для нашей типологии языковых аномалий в художественном тексте во многом заложены в книге Т.В. Булыгиной и А.Д. Шмелева «Языковая концептуализация мира» [Булыгина, Шмелев 1997] и в программной работе Ю.Д. Апресяна «Языковые аномалии: типы и функции» [Апресян 1990].

Методологическое обоснование интегрального подхода к описанию аномальных явлений языка как диалектически противоречивого единства логических, семантических и прагматических факторов опирается на работы Ю.Д. Апрссяна в работах [Апресян 1995Ь и 1995с].

Методологическое обоснование прагматико-семантического подхода к исследованию аномалий нарратива с опорой па модальные рамки субъекта сознания, восприятия и речи осуществляется в рамках подхода, разработанного в книге Е.В. Падучевой «Семантические исследования» [Паду-чева 1996].

Методы исследования определяются общими методологическими принципами, согласно которым в анализе аномального употребления языковой единицы или модели должны органично сочетаться их внеязыковое содержание и собственно языковая семантика. Внеязыковое и языковое противопоставлены в системе языка как концептуальное и семантическое. Это разграничение успешно проводится, например, в ставших классическими трудах Анны Вержбицкой, в работах Московской семантической школы (Ю.Д. Апресян и др.) и т.п. Современное состояние вопроса представлено в сборниках серии «Логический анализ языка» ИЯ РАН, в сборнике «Концептуальный анализ: методы, результаты, перспективы» [Концептуальный анализ 1990], в книге Л.О. Чернейко «Логико-философский анализ абстрактного имели» [Чернейко 1997] и др.

Отсюда теоретически вытекают два возможных взаимодополняющих метода анализа слова в художественном тексте: 1) концептуальный, выявляющий содержательный аспект аномальной языковой концептуализации мира в художественном повествовании, иерархию связей и отношений, шкалу ценностей и связанный с ними набор прагматических установок; 2) собственно семантический, или стипистико-семантический, выявляющий лексические, стилистические, фразеологические, словообразовательные и грамматические средства создания аномальности, языковые механизмы по-

рождения аномальности и модели семантических преобразований общеязыковых значений.

С необходимостью выявления функций аномального использования единиц и моделей языка в плане как авторской интенциональности, так и собственно содержательной и композиционной организации художественного текста, методы функционального анализа и семантического описания необходимо дополнить элементами функционально-семантического анализа текста, направленного на прагмасемантичсскую интерпретацию его основных единиц. Этот метод теоретически обоснован и успешно реализован в разделе книги [Падучева 1996], посвященном «семантике нарратива.

Научная новизна исследования состоит в том, что в работе на примере целостного анализа «образцово» аномального автора — А. Платонова впервые ставится и разрешается вопрос об особом статусе языковых аномалий применительно к художественному тексту; разрабатываются критерии языковой аномальности в художественном тексте; обосновывается комплексная многоуровневая типология языковых аномалий в художественном тексте сквозь призму триады «художественный мир» — художественная речь — художественное повествование.

По-новому интерпретируется известный в науке факт относительности языковых аномалий, согласно которому явление, аномальное в одном плане, не будет аномальным в другом [Арутюнова 1990; Апресян 1995Ь и 1995 с и др,]: предлагается поставить квалификацию аномальности / «неаномальности» в зависимость от того, в каком модусе существования явления фиксируется явления — в модусе «реальность» или в модусе «текст».

Применительно к собственно аналитической части исследования, научная новизна состоит в том, что явление языковой аномальности ставится в связь с ведущими смысловыми доминантами творчества писателя — обосновывается «мирообразующая», «стилеобразующая» и «текстообра-зующая» роль аномалий в художественном повествовании подобного типа. Кроме этого, предложено уточнение критериев разграничения языковой аномалии и стилистического приема.

В ходе исследования было выявлено явление синкретизма языковой аномальности, когда один и тот же тип аномальности последовательно (хотя и в разных своих ипостасях) реализуется на уровне «художественного мира», художественной речи и художественного повествования, а также когда один и тот же пример может быть охарактеризован как аномальный сразу на нескольких уровнях языковой системы или текста.

Также проанализированный материал приводит к выводу о существовании особых механизмов языковой апомальности на разных уровнях языка, которые проявляются в значимом присутствии в литературе и культуре общих моделей аномальной концептуализации мира, последовательно аномального взгляда на мир и художественного освоения действительности, типовых моделей собственно языковой аномальности, предусмотренных самой системой языка, и типовых моделей аномального нарратива,

которые, наряду с «прототипическим нарративом», являют собой некий культурный инвариаит, воспроизводимый в бесчисленном количестве вариантов.

Теоретическая значимость исследования состоит прежде всего в уточнении объема и содержания понятия языковая аномалия применительно к художественному тексту на том основании, что каждый фрагмент художественного текста имеет языковую форму манифестации, хотя и не обязательно языковую природу. В целях нашего исследования оказалось целесообразным расширительное понимание понятия языковые аномалии в качестве родового термина для любого нарушения или отклонения на уровне любого из трех членов постулируемого триединства художественного текста: художественный мир — язык — текст.

Кроме этого, - для теоретического понимания языковых аномалий обоснована релевантность функциональной составляющей в их определении и квалификации. В частности, представляется, что языковая аномалия представляет собой диалектически противоречивое единство неконвенционального (т.е. в известной степени деструктивного) употребления единицы или модели языка и креативного потенциала такого употребления в речевой практике. Осознанным способом актуализации этого противоречия является эстетический режим использования языка.

Существенно конкретизированы и другие теоретические понятия, известные в науке: это понятие «языковая концептуализация мира», для которого обосновывается четырехуровневая структура: уровень «онтологии», уровень мыслительный (собственно концептуальный), уровень ценностный и уровень мотивационно-прагматический, акциональный; это понятие «прототипического мира», понятие речевой практики (узуса) и понятие «прототипического нарратива», которые и являются точкой отсчета для установления аномальности того или иного уровня в модусе «реальность». При этом определены параметры и категоризированы «постулаты прототипического нарратива».

На основе понятий «абстрактный читатель», «абстрактный реципиент», «образ читателя» и «повествовательная норма» постулируется понятие «прототипического читателя», являющегося источником квалификации явления как нормативного или аномального в модусе «текст».

В целом можно говорить, что данное исследование является попыткой заложить основы «теории языковой аномальности в художественном тексте», а также предложить примерную исследовательскую программу изучения разных типов аномального художественного повествования.

Практическая значимость исследования заключается в возможности использования Материалов исследования в практике вузовского преподавания общего языкознания, лингвистической прагматики, лингвистического анализа художественного текста, курса современного русского языка, а также разнообразных авторских и специальных курсов.

Отдельные теоретические положения и практические приемы анализа лингвистического и текстового материала вполне могут быть использо-

ваны в теории и практике нормализаторской и лексикографической работы для описания разных типов нарушений норм и правил литературного языка, семантических, сдвигов и нарушений сочетаемости, аномальной реализации словообразовательных и синтаксических моделей и пр., а также для оценки конструктивного потенциала различных апомалий, степени их аномальности и т.д..

Некоторые теоретические и практические результаты исследования могут быть использованы в текстологических изысканиях, в редакторской практике и в деятельности по лингвистической экспертизе.

На защиту выносятся следующие положения:

(1) Необходимо различать языковую аномалию как способ художественного изображения и как его объект. Только аномалия как способ изображения является языковой аномалией именно художественного текста. Только такие языковые аномалии в художественном тексте имеют особый статус, который определяется их обязательной функциональной нагружен-ностыо: они выступают как «мирообразующий», стилеобразующий и тек-С±6образующий~факгор художественного повествования.

(2) С этим связан закономерный синкретизм языковых аномалий в художественном тексте, художественная значимость и принципиальная множественность их возможных интерпретаций. В частности, большинство аномалий, будучи таковыми с точки зрения «нормального» мира, естественного языка и «прототипического нарратива», не являются аномалиями с точки зрения художественной эффективности данного текста.

(3) Особый статус языковых аномалий в художественном тексте предполагает уточнение существующих классификаций языковых аномалий и построение новой типологии, связанной с их последовательной актуализацией на базовых уровнях художественного произведения: «художественный мир» — художественная речь — художественный текст. В соответствии с этим выделяются апомалии концептуализации мира, аномалии языка и аномалии текста.

(4) Аномалии концептуализации мира можно классифицировать на субстанциональные аномалии, концептуальные (мыслительные) аномалии, аксиологические аномалии и мотивационно-прагматические аномалии. Аномалии языка можно классифицировать на лексико-семантические, стилистические, фразеологические, словообразовательные и грамматические. Аномалии текста можно классифицировать на аномалии наррации, аномалии структуры текста и аномалии дискурса. В силу отмеченного синкретизма языковых аномалий в художественном тексте аномалии обычно задействуют несколько типов и уровней аномальности.

(5) Для выявления функциональной перспективы языковых апомалий в художественном тексте наиболее релевантным, на наш взгляд, является путь анализа языковых аномалий «от субъекта аномальности» — комплексное исследование типов и функций языковых аномалий в художественном повествовании «образцово» аномального автора. В настоящей работе в качестве такого автора выступает Андрей Платонов. В его художе-

ствслном повествовании языковые аномалии являются воплощением в «аномальном тексте» «аномального мира» и аномальных способов его художественного освоения.

(6) Комплексный анализ языковых аномалий в художественной речи

A. Платонова позволяет выделить следующие смысловые доминанты в художественных установках писателя: тотальное овеществление абстракции как отражение мифологизованного типа концептуализации мира в языковом знаке; тотальное «неостранение» как «легитимизация» аномалии в качестве нормы самого устройства мира и способов его ментальной интерпретации, тотальное «недоверие к пресуппозиции» как воплощению «само собой разумеющегося», а, значит, неприемлемого смысла; принципиальная аномальность коммуникации как дискредитация общепринятых постулатов речевого общения; тенденция к некопвенциональному использованию языковых единиц и моделей общеязыковой системы и др.

(7) Сопоставление художественного повествования А. Платонова с альтернативными ему типами аномального повествования, обернутое (А. Введенский и Д. Хармс), где, напротив, проводится последовательная установка на «тотальное остранение» механизмов языковой аномальности, позволяет сделать вывод' о сходстве самих моделей языковых аномалий при решении во многом противоположных художественных задач.

(8) В этой связи можно предположить наличие в культуре, литературе и языке постоянно воспроизводимых в разных вариантах моделей аномальной концептуализации мира, аномальной художественной речи, языка и аномальной наррации, которые обладают значительным эстетическим потенциалом и высокой степенью востребованности «прототипиче-ским читателем».

Апробация результатов исследования. Основные положения и результаты исследования получили внедрение в прочитанных общих курсах «Актуальные проблемы филологии» для магистратуры филологического факультета Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского и «Антропологическая лингвистика» для магистратуры филологического . факультета Нижегородского государственного педагогического университета, в спецкурсах «Философия русского слова», «Человеческий фактор в'языке: лингвистическая прагматика» и др, для студентов-филологов нижегородских вузов.

Результаты исследования были представлены в докладах на Международных конференциях гг. Москвы (МГУ, Институт русского языка им.

B.В. Виноградова РАН, Институт языкознания РАН), Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода, Екатеринбурга, Смоленска, Владимира и пр.

В 2003—2004 гг. доклады по материалам работы представлялись на секционные заседания, а в 2005 г. — на пленарное заседание Международной конференции в рамках работы группы «Логический анализ языка» при Институте языкознания РАН (рук. Н.Д. Арутюнова). В 2005 году доклад по результатам работы обсуждался на заседании семинара «Проблемы поэтического языка» в Институте русского языка им. В.В. Виноградова РАН.

и

Работа неоднократно обсуждалась на заседании кафедры русского языка МПГУ и на методологических семинарах кафедры современного русского языка и общего языкознания Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского и кафедры русского языка Нижегородского государственного педагогического университета. Также работа прошла апробацию на докторантском объединении кафедры русского языка МПГУ в декабре 2005 г.

Соискатель имеет 34 опубликованные работы по теме диссертации (общим объемом 44 п.л.), из них 2 монографии, 2 статьи в ведущих научных изданиях, рекомендованных ВАК (журнал «Филологические науки»; Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия «Филология»).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав и заключения; библиографического списка, списка источников текстового материала и списка словарей; одного приложения.

В основной текст работы включена 1 схема. Библиографический список содержит 286 наименований. Список источников включает 16 текстов. Работа сопровождается Приложением, в котором описан опыт формализации разных типов художественного дискурса с точки зрения оппозиции норма / аномалия.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении обосновывается актуальность работы, ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость, определяются цели и задачи работы, рабочая гипотеза, объект, предмет и материал исследования, характеризуются методологические основы и методика анализа языковых фактов, излагаются положения, выносимые на защиту.

Глава I «Языковая аномальность в художественном тексте: к проблеме квалификации» содержит обоснование исходных теоретических положений работы, концептуального аппарата исследования.

В разделе 1.1. «Языковая аномалия как теоретическая проблема» обосновывается расширительное понимание языковой аномалии не только в качестве нарушения нормы или правила употребления какой-то языковой или текстовой единицы.

Речь идет также о нарушении стереотипа, который включает в себя не только строго формулируемое правило, но и некую «привычку», некий общий принцип предпочтительного выбора едшгацы из парадигматического ряда или комбинации единиц, который отражается в реальной речевой практике (т.н. узусе). Так, никакое системно-языковое правило не мешает говорящему употребить выражение, по-русски звучащее, как минимум, странно: *Я вернусь через тридцать дней (или *Я имею карандаш)-, однако в речевой практике (в узусе) носителей русского языка требуется выбрать ориентированные на стереотип варианты: Я вернусь через месяц (или У меня есть карандаш).

Кроме этого, как аномалия рассматривается и возможное отклонение от значимого в языке этноса прототипа, который предполагает ориентацию на образцовый репрезентант в ряду сходных единиц и моделей, обладающий существенными «прототипическими признаками», а также образцовую «прототипическую ситуацию» или «прототипическую реакцию» [Вежбицкая 1997]. Так, именпо с нарушением в области актуализации «прототипа» связана, на наш взгляд, аномалия: На нее сидящую орел взирал и бегал (А. Введенский, «Минин и Пожарский»), — «прототшшче-ские» орлы все же не бегают, а летают.

Также в качестве аномалий необходимо рассматривать и нарушения в сфере принципа Кооперации и «постулатов общения» Г.П. Грайса, других конвенций общения, релевантных для данной социокультурной среды.

В этом смысле в понятие языковые аномалии мы включаем не только разного рода отклонения в вербализации закономерностей системы языка, но и нарушения в сфере принципов ее речевой реализации и коммуника-тивпо-прагматических условий ее применения, в сфере языковой концептуализации мира и актуализации общих правил построения текста. Поэтому релевантным для классификации аномалий будет разграничение аномалий на формальные и семантические, семантические и прагматические, семантические и логические аномалии, а также на аномалии системы и аномалии текста.

В разделе 1.2. «О статусе языковых аномалий в художественном тексте» обосновывается специфика понимания языковой аномальности применительно к художественному тексту. Учитывается, что понятие языковые аномалии может получить разную интерпретацию в разных режимах существования языка (обыденного языка и художественной речи). Вопрос о статусе аномальности применительно именно к художественному слову значительно осложняется тем, что на его особенности влияют специфические эстетические интенции автора, имманентные законы порождаемого в его тексте художественного мира. Насколько и в каком смысле аномальны «заумь» В. Хлебникова, «язык бессмыслицы» обернутой или «странный язык» А. Платонова?

Одним из главных отличий художественного слова представляется «тенденция к деформации языковых знаков в связи с особой позицией языка художественной литературы по отношению к норме литературного языка» [Зубова 1989: 3]. В каком-то смысле можно утверждать, что художественный текст предполагает аномальность как специфичную черту своего устройства, которая вытекает из специфики эстетической интенцио-нальности авторов в'плане отношения к языку своих произведений.

Условно говоря, логически возможны две альтернативные точки зрения на статус языковых аномалий в художественном тексте в соотношении с аномалиями языка в его обыдешюм употреблении: (1) всё — аномалия или (2) всё — не аномалия.

(1) Согласно первой точке зрения, по своей, так сказать, «языковой сути» аномалии в естественном языке не отличаются от многих тропов,

стилистических приемов и фигур в режиме эстетического использования языка. Их различие лежит лишь в сфере авторской иптеициональности (намеренное или ненамеренное использование). Однако представляется, что имеет смысл вывести за пределы языковой аномалий многочисленный фонд многих средств языковой выразительности, которые не нарушают системно-языковых и прагматических закономерностей.

Так, с нашей точки зрения не будут аномалиями неожиданные и «смелые» метафоры типа смерть музыки (Г. Гессе), поскольку такая метафора лишь развивает семантический потенциал, уже заложенный в общеязыковом значении слова смерть 'представление о копце чего-л.' и слова музыка, которому может приписываться значение предельности — здесь нет нарушения «семантического согласования» (в терминологии Ю.Д. Апресяна). И, напротив, в высказывании Давайте споем поверхность песни! (А. Введенский, «Серая тетрадь») метафора поверхность песни (в отличие от смерть музьщи) является аномалией именно в силу отсутствия семантического согласования между глубинными смыслами слов.

(2) Согласно другой точке зрения, любое языковое явление художественного текста, имеющее художественную мотивацию или хотя бы рациональную интерпретацию, напротив, не может быть признано аномалией [Винокур Г. 1990; Шмелев Д. 1977 и др.]. Тогда многочисленные языковые девиации в текстах А. Платонова, Д. Хармса и А. Введенского не будут аномалиями, так как они вполне соответствуют «образу автора», т.е. в художественном тексте — нет аномалий вообще.

Эту точку зрения можно было бы принять, если бы она не смешивала, на наш взгляд, два разных явления — языковая аномальность как принцип художественного изображения и языковая аномальность как его объект. Так, аномальность может проявляться на уровпе системы обыденного языка и уже в этом качестве, так сказать, в виде результата, попадать в поле зрения писателя — это изображение автором разного рода речевых и стилистических неправильностей и ошибок персонажей (как средство их речевой характеристики). С другой стороны, использование языковых аномалий быть детерминировано выражаемым в художественном тексте сознанием особого типа, т.е. природа данной аномальности обнаруживается в сфере «языковой концептуализации мира» автором или персонажем.

Иными словами, если все дело — как раз в аномальности, если именно аномалия закладывается в интенцию автора, осознается им и даже специально эксплуатируется, мы уже не можем не считать ее аномалией. Другое дело, что с точки зрения художественной адекватности эта аномалия очень похожа па «норму».

Как представляется, указанное противоречие разрешается в рамках оппозиций «реальность — текст». Причем «реальность — текст» противопоставлены не онтологически (как разные субстанции), а функционально (как разные точки зрения субъекта на одну субстанцию). В семиотике прочно вошло в научный обиход широкое понимание «текста» — как нечто, воспринимаемое субъектом как осмысленная связная последователь-

ность знаков, как нечто, потенциально могущее быть осмыслено в качеств ве последовательности знаков, ставшее — по тем или иным причинам — объектом семиозиса. А таковым в мире человека может стать (и становится) что угодно — звездное небо, город, собственное прошлое и т.д. Логично допустить, что соотношение нормы и аномальности в «реальности» и в «тексте» будет разниться: одно и то же явление, нормальное в модусе «реальность», может быть аномальным в модусе «текст» — и наоборот.

По нашему мнению, столь сложный и иерархически организованный семиотический объект, как художественное произведение, также может быть рассмотрен в модусе «реальность» и в модусе «текст». Мы выделяем три уровня аномальной языковой концептуализации в художественном произведении, которые условно соответствуют категориям «мир», «язык» и «текст». Это, аномалии «художественного мира», аномалии художественной речи и аномалии художественного повествования.

(1) Аномальным может быть сам мир, воспроизводимый в тексте. Для описания этого рода аномалий постулируется понятие «прототигшче-скнй мир», по отношению к которому и фиксируются аномалии в сфере концептуализации мира. Причем «прототипический мир» не существует в реальном Мире. «Прототипический мир» задан как коррелят реального мира в концептуальном пространстве. Он представляет собой некую совокупность коллективного опыта, определенных представлений о том, как бывает или могло бы быть при отсутствии нарушений рационально верифицируемых связей и отношений между элементами в заданных (жанром или интепциональными установками) условиях существования,

В этом случае не будет нарушением «прототипичсского мира», такое, например, высказывание, как Наш звездолет взял курс на созвездие Кассиопеи, которое, строго говоря, ничуть пе менее фантастично, чем Все смешалось в доме Облонских, Ведь «художественный мир», акгуализован-ш.га обоими этими высказываниями, может быть осмыслен как нормальный, мотивированный, с отсутствием нарушений в сфере причинно-следственного детерминизма. «Неправильным миром» будет лишь такой возможный «художественный мир» текста, который, так сказать, не вписывается в «логику вещей».

Это может быть аномалия самого устройства мира, когда рационально осмысляемым субъектам приписаны заведомо неадекватные предикаты: а в стакане слово племя / играет с барыней в ведро (А. Введенский, «Две птички, горе, лев и ночь»). Возможно и обратное — невероятным субъектам приписаны реальные предикаты: нос (Колобок, Чеширский кот...) ведет себя как человек. Случаи, когда и субъект, и предикат не подлежат рациональному осмыслению, крайне редки, поскольку такой мир вообще «неудобоварим» для читательского сознания — как, например, «нескладу-хи» Л. Кэрролла: Воркалось. Хлипкие шорки / пырялись по нове, / и хрюка-тали зелюки, / как мумзики в маве.

.. Это может быть аномалия внутри «нормально» устроенного мира, при наличии в общем рационально осмысляемых субъектов и предикатов,

которые помещены в неадекватный событийный контекст — в аномальные обстоятельства: например, в «Вываливающихся старухах» Д. Хармса встречаем аномально невероятное стечение событий в мире, который в целом осмысляется как «нормальный».

К аномальной концептуализации «прототипического мира» мы будем относить явления отклонений и нарушений на четырех уровнях (планах) этой концептуализации: это аномалии субстанциональные (нарушение связей и отношений между явлениями объективной реальности), логические (нарушение логических закономерностей при концептуализации мира), аксиологические (нарушение в актуализации «прототгагаческой системы ценностей») и мотивационно-прагматические (нарушение условий коммуникации и принципов речевого поведения).

Практически любой литературный текст, рассмотренный на содержательном уровне, с точки зрения «прототипического мира», в каком-то смысле даже предполагает аномальность героев, фабулы, сюжета. Она выступает важным фактором порождения данного текста как такового — жанровым, сюжетно-композиционным и др. Поэтому аномалия «прототипического мира» в модусе «реальность» будет нормой в модусе «текст».

(2) Аномальным может быть язык, актуализованный в художественном тексте. Понятию «прототипический мир» в сфере языка соответствует понятие узуса, речевой практики этноса, в которой в общем и целом адекватно реализуются системные закономерности родного языка. В этом смысле не будут, например, считаться явлениями «неправильного языка» разного рода тропы, метафоры, другие стилистические фигуры и приемы, модель которых закреплена в культурном сознании и, в силу этого, имеет потенциал рациональной осмысляемости. Также аномалиями для языка художественного текста не являются психологически, прагматически или стилистически мотивированные нарушепия лексических, грамматических или стилистических норм, поскольку это входит в понятие «повествовательная норма» (В.Д. Левин).

Под «неправильным языком» мы должны понимать лишь такие явления в художсствсшюм тексте, которые однозначно воспринимаются как нарушения языковой конвенциональности в сфере фонетики, лексики, грамматики или стилистики, явно идущие в разрез с принципами и установками речевой практики носителей языка. Эти аномалии могут приводить или не приводить к семантическому преобразованию. В сфере нашего исследования остаются только аномалии, которые приводят к семантическому преобразованию. Их мы условно именуем семантические и делим их на пять видов, в зависимости от уровня аномальности: аномалии лекси-ко-семантические, стилистические, фразеологические, словообразовательные и грамматические.

Однако, поскольку денотатом, т.е. «реальностью» по отношению к произведению выступает естественный язык, то нарушения норм естественного языка в художественном тексте могут считаться аномалиями тоже лишь при рассмотрении в модусе «реальность». Если их появление эстети-

чески мотивировано, то аномалия системы языка в модусе «реальность» также будет нормой данного художественного текста в модусе «текст».

(3) По аналогии с «прототипическим миром» и речевой практикой этноса («прототипическим языком»), мы можем постулировать и наличие «прототипического нарратива» — в плане существования некоторых общих принципов текстопорождения, наррации. Они в своих основах представлены в генерализованных видах наррадии (в образцовых повествовательных текстах культуры), а главное — неявно присутствуют в коллективном языковом .сознании, входят в культурную компетенцию и интуитивно ощущаются адресатом наррации как норма.

Естественно предположить, что возможны отклонения и от этой нормы. Мы разграничиваем три вида отклонений от «прототипического нарратива». Это аномалии наррации как нарушения общих принципов повествования (сюжет, фабула, композиция), это аномалии дискурса как нарушения в субъектной организации повествования, вербализации «точек зрения» и это аномалии текста как нарушения в области актуализации базовых текстовых категорий (когезия, когерентность и т.д.).

Трудно спорить, что эти аномалии являются продуктом осознанной интенции художника и имеют значимый эстетический эффект в плане читательского восприятия. Поэтому аномалии «прототипического нарратива» в модусе «реальность» опять-таки будут нормой для данного художественного текста в модусе «текст».

Источником и носителем нормы и аномалии в модусе «текст» является постулируемый нами «прототипический читатель». Теоретической основой понятая «прототипический читатель» может стать понятие «читательской компетенции» (вводимое как аналог языковой, коммуникативной и культурной компетенции). Точно так, же, как и «прототипический мир» — вовсе не реальпый мир, «прототипический читатель» — это не реальный адресат. Это «виртуальный адресат» — некий обобщенный образ среднего культурного и образованного читателя, носителя культурных норм и апроприатора «культурного кода» своего времени, реально воплощенный в разнообразных своих проявлениях в научной и критической литературе, в преподавательской и просветительской деятельности, в редак-циошю-издательской политике, в средствах СМИ, в совокупности «читательских откликов» — в том, что можно условно именовать «культурной средой», релевантной для данной эпохи.

«Прототипический читатель» XX в. обладает некоторой спецификой. Он изначально готов к разгадке и дешифровке литературного произведения — эта способность входит в его культурпую компетенцию. Именно в поле восприятия современного «прототипического читателя» любое значительное художественно произведение заранее предполагает разного рода отклопепия от нормы как позитивный аспект модели читательского восприятия. Поэтому, применительно к самому «художественному миру» текста — уже в модусе «текст» — «прототипический читатель» восприни-

мает как норму данного текста именно значимые отклонения от существующего в культурном коде стандарта.

В этом смысле подлинно «аномальным» (уже в модусе «текст»), видимо, нужно считать произведение, в коммуникативно-прагматическом плане не достигающее своей художественной задачи, не выполняющее адекватно своей апеллятивной, воздейственной функции: такие тексты мы и зовем «плохими», «скучными», «затянутыми» и даже — слишком «нормальными».

Глава II «Языковые аномалии в художественном тексте и язык Андрея Платонова» содержит обоснование концепции работы ("раздел 2.1) и определяет эстетические доминанты «художественного мира» А. Платонова (раздел 2.2). художественной речи А. Платонова (раздел 2.3) и художественного повествования А. Платонова ("раздел 2.4).

В диссертации обосновывается исследовательская стратегия, которая условно именуется путь «от субъекта аномальности», т.е. целостный анализ художественных текстов одного автора в свете языковой аномальности. Предполагается, что именно на этом пути мы можем трактовать разные виды аномальности с точки зрения их интенциональной природы и функциональной нагруженности.

Однако для применения этой стратегии существуют особые требования к анализируемому автору — его художественная речь должна быть, так сказать, «комплексно аномальной», «образцово аномальной», т.е. «аномальной прототипически». Ярким примером органичной интеграции аномальной концептуализации мира, аномального языка и аномального типа повествования являются, на наш взгляд, произведения Андрея Платонова, При всем разнообразии разного рода аномалий и отклонений, заботливо диагностируемых практически всеми исследователями, «художественный мир» А. Платонова в целом поражает какой-то удивительной цельностью и гармоничностью, .вопреки отталкивающей и даже эпатирующей дисгармоничности отдельных его атрибутов. При этом очевидно, что язык А. Платонова —- своего рода эзотерический язык, требующий расшифровки.

Итак, основные вехи предполагаемого анализа выстраиваются от «художественного мира» А. Платонова — через его язык — к тексту, к воплощенным в нем принципам художественного повествования. Тогда языковые аномалии в художественном тексте, согласно логике трехчленной структуры художественный мир — язык — текст, делятся на аномалии языковой концептуализации мира, аномалии языка и аномалии текста.

В качестве эстетической доминанты «художественного мира» А. Платонова (раздел 2.2.) в настоящем исследовании выступает, во-первых, «принцип неостранения», который понимается, вслед за О. Меерсон следующим образом: «Если острапение показывает обыденное как Незнакомое, заново, то неостранение — это отказ признать, что незнакомое или новое необыкновенно, причем сам этот отказ признать необыкновенность часто приобретает вопиющие формы и уж, во всяком случае, никогда не бывает эстетически нейтрален» [Меерсон 2001: 8].

Например, для героев «Чевенгура» не вызывает сомнения факт, что коммунизм способен спасти от смерта умирающего ребенка, — их удивляет лишь то, что это не происходит сию минуту, здесь и сейчас. Также «не-остранение» предполагает и объясняет установку на некрасивость, неудобность, ущербность, отмеченную М.Ю. Михеевым.

Напротив, странными и удивительными д ля героев Платонова выступают люди и вещи, которые исправно выполняют предназначенные им функции — например, если природа или женщина красива, если оратор говорит складно и грамотно, понятным языком (такой оратор оценивается в мире чевенгурцев как «плохой»). Поэтому кажется вполне естественным «интерес к маргиналам в человеческом сообществе, к ненужным, непригодным вещам» (М.Ю. Михеев).

Во-вторых, доминантной «странного» художественного мира А. Платонова является мифологизм. Для художественного мифологизма А. Платонова прежде всего характерны одушевление, антропологизация и персонификация всего сущего, а также нейтрализация базовых для современного «культурного» сознания бинарных оппозиций живое / неживое: Замертво лежал песок («Котлован»), — вещественное / абстрактное-. Заметь этот социализм в босом теле... («Котлован»), — природное / социальное: Гляди, чтоб к лету социализм из травы виднелся... («Чевенгур») — и т.д. Спецификой подобной нейтрализации для А. Платонова также является известный «технократизм» в интерпретации общих законов мироздания и принципов человеческого существования.

В качестве эстетической доминанты художественной речи А. Платонова (раздел 2.3.) выступает установка на тотальную деструкцию стандартного языка с целью обнажить его бессилие в интерпретации мироздания и с целью довести до предела, порою до «разрыва» возможности, предоставляемые его системой, в поиске новых средств выразительности. Так, в следующем примере нарушены нормы языковой системы одновременно на лексическом, словообразовательном и синтаксическом уровнях: — Мальчик! Непочетникродителям будет!.. («Чевенгур»)

Художественная речь А. Платонова особым образом трансформирует и черты языковой ситуации эпохи, в основном в области стилей, создавая свой неповторимый «платоновский стиль». При кажущейся эклектике в смешении разнородных стилевых элементов, существует своя особая логика в использовании писателем единиц из разных сфер функционирования языка, связанная с. особенностями мифологизованного взгляда на мир, которому чужда стилистаческая дифференциация языка, в силу отсутствия «нормальной» языковой и стилистической компетенции его носителей.

Следует особенно подчеркнуть, что расхожие представления о «косноязычии» языка и стиля А. Платонова должны учитывать художественно обусловленный характер этого «косноязычия», которое аккумулировало в себе значительный арсенал языковой изощренности и изысканности самых разных литературных традиций.

В качестве эстетической доминанты художественного повествования А. Платонова (раздел 2.4.) выступают мифологизоваппый хронотоп, неразграничение текстовых модальностей реальности и «кажимости», а также диффузность дискурсов, при которой зачастую нельзя с достоверностью сказать, кому принадлежит слово —• автору или его герою. Крайне частотны случаи, когда по формальным признакам фрагмент речи принадлежит автору, по отдельные ключевые слова вводят позицию персонажа, отражают его «картину мира»: За ту же молодость... он [ с уважением полюбил ] Александра Дванова, [своего спутника по ходу революции 7 («Чевенгур»); Они [дети — Т.Р ] не знали, что происходит революция, и считали картофельные шкурки [вечной едой] («Чевенгур»). Это, на наш взгляд, говорит также о попытке художественно воссоздать коллективное мифологическое сознание в условном художествешюм пространстве-времени текстов А. Платонова.

В главах Ш, IV и V содержится собственно аналитическая часть диссертации.

В главе III «Аномалии языковой концептуализации мира» указанные аномалии рассматриваются в качестве «мирообразующего» фактора по отношению к «художественному миру» писателя, который понимается нами как интегрирующий «фикциональный мир» — как некий концептуальный инвариант конкретных «художественных миров», актуализован-ных в конкретном тексте.

Среди аномалий языковой концептуализации мира мы выделяем четыре разновидности аномалий, соответствующих четырем плана (уровням) «художественного мира»: аномалии субстанциональной сферы (субстанциональные аномалии — раздел 3.1): аномалии концептуальной (логической) сферы (концептуальные аномалии — раздел 3.2); аномалии аксиологической (цеппоешой) сферы (аксиологические аномалии — раздел 3.3): аномалии мотивационно-прагматической сферы (мотивационно-прагмати-ческие аномалии — раздел 3.4).

Одним из ведущих художественных принципов создания аномального «художественного мира» А. Платонова на субстанциональном уровне (раздел 3.1) является овеществление абстракции, которое можно определить как представление концепта с абстрактным содержанием в виде конкретно-чувственной сущности. Об аномальности подобного овеществления (в общем «нормального» для норм «поэтического языка») речь может идти лишь в случае, когда общеязыковая лексическая семантика преобразуемой лексемы вообще не имеет потенциала к овеществленному представлению! Это,' например, характерно для слов общественно-политической лексики типа революция, социализм, коммунизм.

Вот характерное для А. Платонова «телесное» представление абстрактного понятия коммунизм: Разве в теле Якова Титыча удержится коммунизм, когда он тощий?... («Чевепгур»); [Луй]... Коммунизм ведь теперь в теле у меня— от него не денешься («Чевенгур»). По этой же логике концепты, «в норме» репрезентирующие категорию социального, в мире

Л. Платонова могут выражать концептуальное содержание принадлежности к животному или растительному миру: — Себе, дьяволы, коммунизм устроили, а дереву нет («Чевенгур»), Социализм у А. Платонова настает, коммунизм рождается, революция сбывается и пр.

Аномальной концептуализации в «художественном мире» А. Платонова подвергаются и пространственно-временные категории. Так, для художественного пространства А. Платонова характерна онтологизация «кажимости»: Через десять минут последняя видимость берега растаяла («Сокровенный человек»); — из сферы наблюдателя исчезает не субстанциональный объект берег, но ментальная проекция его свойства 'быть видимым', представленная в виде субстанционального объекта. Для художественного времени А. Платонова также характерно онтологизованное представление ментального временного плана, например, еще не осуществившегося события: Самбикин ... разглядывал будущее бессмертие («Счастливая Москва»).

Аномально актуализован в «художественном мире» А. Платонова причинно-следственный детерминизм. Отношения причины и следствия, как и все в мире А. Платонова, также подвергаются «неостранекию», в известной мере нарушая «бритву Оккама»: наиболее рациональная из возможных причин явления отменяется, а причина апомальная признается нормальной, «правильной» и единственно возможной. Чевенгурец Кирей на посту хочет съесть курицу, но не может отлучиться: Хотя у нас сейчас коммунизм: курица сама должна прийти... («Чевенгур»),

Так, например, могут смешиваться причинные отношения и отношения долженствования ('нечто произойдет потому, что должно произойти'): ... а в Чевенгуре наступит коммунизм, потому что больше нечему быть («Чевенгур»), Возможна «метонимическая» мена причины и следствия;: — ... Целая революция шла из-за земли, вам ее дачи, а она почти не рожает («Чевенгур») — причинный предлог из-за замещает позицию целевого (для). Возможно установление ложной причины: ... от коммунизма умер самый маленький ребенок в Чевенгуре... («Чевенгур»), Очень рас-пространешшй прием в художественной речи А. Платонова — неразграничение благоприятной и неблагоприятной причины: На полу спали благодаря холоду («Чевенгур»), Наиболее характерным случаем ложной причинности можно считать постановку явления более общего плана (общечеловеческой значимости в зависимость от явления менее общего плана (социально-политической, конкретно-исторической значимости: — Мама, а отчего ты умираешь — оттого что буржуйка или от смерти («Котлован»),

Аномальному устройству самого «художественного мира» соответствует и его аномальная ментальная репрезентация в «мысли о мире» («неправильный мир» и «неправильная мысль о мире»). Последние случаи мы и рассматриваем в качестве концептуальных аномалий (раздел 3.2).

«Невозможной логике» «художественного мира» А. Платонова присуща неадекватная категоризация предмета, признака и процесса, например, аномальная субстанциализация свойства, признака, атрибута: ...ем-

дел лунную чистоту далекого масштаба, печалъность замершего света [вместо чистую луну, печальный свет] («Котлован»), Интересной аномалией также является неадекватная дистрибуция элементов структуры события в мысли: .....женщина в сытой шубке («Чевенгур») — вместо сытая

женщина в шубке. Подобные аномалии размывают границы между предметами в структуре события.

Кроме этого, весьма релевантной для «языка мысли» А. Платонова является тавтологическая избыточность как выражение особой «гиперструктурированности» мира в произведениях А. Платонова:... летний день стал... вредоносным для зрения глаз («Мусорный ветер»).

Для «невозможной логики» А. Платонова характерна аномальная но-минализация пропозиции («сворачивание предикативной единицы») как неразграничение акта предикации и акта номинации —■ это черта мифоло-гизованного сознания. Часто такое «сворачивание» пропозиции в обычное адъективное словосочетание приводит к необычной «конденсации смысла»: ... и пошел вдаль, по грибной бабьей тропинке («Чевенгур»), — вместо по тропинке, по которой обычно ходя за грибами бабы. В результате атрибуты грибной и бабий аномально приписаны тропинке.

Ярким примером аномальной мыслительной структуры в «художественном мире» А. Платонова является имплицированное логическое противоречие, которое возникает, когда смысл актуализовапной единицы вступает в противоречие с подразумеваемым смыслом, заложенным в интенцио-нальной сфере говорящего: Была одна старуха — Игнатьевна, которая лечила от голода малолетних: она им давала грибной настойки пополам со сладкой травой, и дети мирно затихали с сухой пеной на губах [т.е. умирали — Т.Р.] («Чевенгур»). — Здесь 'лечить от голода' в контексте означает 'отравить, чтобы не мучились от голода'.

Смысл перечисленных и многих других явлений в области «языка мысли» — художественное отображение А. Платоновым самого процесса «вербализации мира», во всех его трудностях и противоречиях, который к тому же осуществляется, так сказать, «когнитивно некомпетентным» субъектом сознания...........

Аномалии мира и аномалии мысли о мире закономерно сопровождаются в «художественном мире» А. Платонова аномалиями в сфере концептуализации «прототипических» ценностей (раздел 3.3). А. Платонов подвергает своеобразной «деконструкции» общечеловеческую систему ценностей, с позиций неприятия ее «неорганичности» — т.е. «окультуренное™», излишней социализированности и абстрактности.

В этой связи «общечеловеческие ценности» жизни, природы, красоты могут получать в «художественном мире» А. Платонова далеко не об-нозначно положительную интерпретацию: [Дванов — глядя на мраморную статую девушки] Ему жалко было одного, что эти ноги, полные напряжения юности, — чужие, но хорошо было, что та девушка, которую носили эти ноги, обращала свою жизнь в обаяние, а не в размножение, что она хотя и питалась жизнью, но жизнь для нее была лишь сырьем, а не смыс-

лом, — и ото сырье переработалось во что-то другое, где безобразно-живое обратилось в бесчувственно-прекрасное» («Чевенгур»), — Обратим внимание на оппозиции обаяние — размножение, жизнь (= сырье) — смысл, оппозицию безобразно-живого и бесчувственно-прекрасного, которые в норме не являются противоположными в плане противопоставления ценности и аттщенности.

Аналогичным образом отчуждаются в мире ценностей произведений А. Платонова и ценности эстетические. Так, концепт красоты получает неожиданные ассоциации со смертью: Эта трава была красивей невзрачных хлебов — ее цветы походили на печальные предсмертные глаза детей, они знаяи, что их порвут потные бабы («Чевенгур»), ■— Причем 'смерть' здесь находится в поле положительной неостраняемой коннотации (предсмертные глаза детей есть некий эталон красоты в странном мире ценностей А. Платонова).

Присущий мифологическому сознанию приоритет коллективных ценностей пад индивидуальными вполне адекватно нашел свое выражение в своеобразном приятии в мире А. Платонова коммунистической идеологии. На «коммунистически ориентированную» систему ценностей накладывается воспроизводимый А. Платоновым тип архаической мифологической аксиологической полярности свое — чужое, вытесняющей и подчиняющей все остальные ценностные оппозиции.

В результате актуализуется такая система ценностей, в которой последовательно прослеживается противопоставление «коммунистических» социально-политических и природных (или психологических) ценностей -— в плане снижения последних: В Дванове уже сложилось беспорочное убеждение, что до революции и небо и все пространства были иными — не такими милыми («Чевенгур»). Аналогично в иерархии ценностей снижаются и человеческие, психологические ценности, нейтральные по отношению к коммунизму: Только революции в ихнем теле не видать ничуть. Женщина без революции — одна полубаба... Красивости без сознательности на лице не бывает («Чевенгур»),

Также деконструкции в мире ценностей А. Платонова подвергаются и ценности христианские: при этом идеологемы христианства, традиционно занимавшие доминирующую позицию в мире ценностей этноса, не исчезают совсем, а причудливо состыковываются с идеологемами новой, коммунистической эры, что находит свое выражение в сакрализации общественно-политической лексики-. ... мне ведь жутко быть одному в сочельник коммунизма... («Чевенгур»),

Представляется совершенно закономерным, что аномальный мир, аномальное сознание и аномальные ценности находят свое акциональное, деятельностное воплощение в аномальном речевом поведении и аномальной коммуникации, что характеризуется нами как аномалии мотивацион-но-прагматической сферы «художественного мира» (раздел 3,41

Первый вид таких аномалий («прагмасемантические аномалии») связан с различными отклонениями в плане интенциональной сферы высказы-

вания и его пресуппозитивных смыслов. В примере: Церковь стояла на краю деревни, и за ней уж начиналась пустынность осени («Чевенгур»), -- наводится импликатура, содержащая аномальное описание события 'Осень начиналась только за деревней, в деревне ее не было'. В примере: Первой встретилась Клавдюиш; наспех оглядев тело Пашинцева, она закрыла платком глаза, как татарка. / «Ужасно вялый мужчина, — подумала она, — весь в родинках, да чистый — шершавости в нем нет!» — и сказала вслух: / — Здесь, граждане, ведь не фронт — голым ходить не вполне прилично («Чевенгур»), — наводится импликатура 'на фронте голым ходить прилично'.

В целом аномальная вербализация пресуппозиций, аномальная буквализация пресуппозиций и аномальная актуализация имшшкатур дискурса связаны в «художественном мире» А. Платонова с принципом, вытекающим из общей платоновской установки на «неостранение», который обозначен нами как «тотальное недоверие к пресуппозиции».

В языке обыденной коммуникации в пресуппозитивную часть высказывания опускается то, «что само собой разумеется», что позволяет очевидным образом «разгрузить коммуникацию» [Падучева 1996]. В «художественном мире» А. Платонова, в полном соответствии с духом принципа «неостранения», именно то, что само собой разумеется, полагается странным, подлежащим верификации, тогда как окказиональная интенциональ-ность или мотивация как раз считается приемлемой, уместной. Поэтому избыточной вербализации подвергаются самоочевидные для нас, но не для мира А. Платонова смыслы. Все это — сознательное нарушение автоматиз-маязыка, только на уровне пресуппозитивных смыслов.

Второй вид («коммуникативно-прагматические аномалии») мы связываем с отклонениями в области актуализации принципа Кооперации и «максим дискурса» Г.П. Грайса как нарушениями общих правил и принципов речевого поведения, коммуникативного акта. Аномалии коммуникативного акта находят свое выражение в явлениях аномальной мотивации коммуникативного акта, при которой непонятность и трудность восприятия полагаются нормой общения, и в явлениях семиотизации коммуникативного акта, разновидностями которой, на наш взгляд выступают явления формализации, идеологизации и ркгуализации коммуникативного акта.

Все это приходит к закономерному воплощению в явлении тотальной «абсурдизации» коммуникативного акта. Обычно этот вид аномальности прочно закреплен в культурном сознании за «литературой абсурда», но и у А. Платонова часты диалоги, подобные следующему: Дванов обхватил его, и оба согрелись. Утром, не выпуская человека, Александр спросил его шепотом: /— Отчего тут не пашут? Ведь земля здесь черная! Лошадей что ль, нету? /— Погоди, — ответил хрипловатым, махорочньш голосом пригревшийся пешеход. Я бы сказал тебе, day меня ум без хлюс не обращается. Раньше были люди, а теперь стали рты. Понял ты мое слово? /— Нет, а чего? — потерялся Дванов, — Всю ночь грелся со мной, а сейчас обижаешься!... («Чевенгур»). — О чем, собственно, конкретно шла

речь и зачем был инициирован коммуникативный акт, остается неясным ни читателю, ни самим героям.

В целом можно говорить о том, что в «художественном мире» А. Платонова коммуникация принципиально аномальна, поскольку она представляет собой псевдодиалогическую репрезентацию коллективного бессознательного (мифологизованного типа), где в коммуникации ослаблено индивидуальное, субъектное начало таким образом, что можно говорить о «десубъекгивации» речевого общения.

Однако и аномалии мира, и аномалии мысли, и аномалии ценностей, и аномалии речевого поведения как разные грани единого «художественного универсума» А. Платонова могут считаться аномалиями только в модусе «реальность», при их соотнесении с «прототипическим миром», законами формальной логики, общечеловеческой системой ценностей и принципами обыденной коммуникации в духе Г.П. Грайса.

Рассмотренные в модусе «текст», т.е. в плане адекватности воплощения художественного замысла и в плане достижения художественного эффекта, они представляются не только не аномальными, но, напортив, органичными и даже единственно возможными художественными средствами воплощения столь «странного», но удивительно целостного и эстетически убедительного «художественного мира» писателя.

В главе IV «Аномалии языка» указанные аномалии рассматриваются в качестве стилеобразующего фактора по отношению к «художественной речи» писателя. В числе собственно языковых аномалий в диссертации исследовано пять разновидностей аномалий в зависимости от уровня языковой системы, который участвует в порождении данной аномалии: лексико-семантические аномалии (раздел 4.1 У стилистические аномалии (раздел 4.2"): фразеологические аномалии (раздел 4.3'): словообразовательные аномалии (раздел 4.4): грамматические аномалии (раздел 4.5).

Лексико-сещантические аномалии (раздел 4.11 условно подразделяются в диссертационном исследовании на аномалии лексической парадигматики и аномалии лексическом синтагматики.

К аномалиям лексической парадигматики мы относим прежде всего явление неточной номинации, при которой смешиваются номинативные единицы из синонимического ряда (аномальная синонимическая субституция): ... пополам [вместо наполовину] готовый котлован («Котлован»), Неточную номинацию порождает явление паронимической аттракции (В.П. Григорьев) — сближения похоже звучащих слов: Здесь [в пивной — Т.Р.] были невыдержанные [здесь — в смысле невоздержанные (на питье)] люди, предававшиеся забвению своего несчастья... («Котлован»).

Неверный выбор значения из парадигматического ряда значений по-лисеманга может приводить к аномальной актуализации потенциальной семы ... никогда сразу не скажет, что ему нужно, но поведет речь издали о средних предметах [в значении 'неважных'] («Чевенгур»),

Другой стороной аномальной операции выбора значений выступают явления аномальной метонимизации: ... потрогач его за тело («Чевен-

гур»), — когда в противоречие вступают пресугатозитивные компоненты смысла потрогать за ['какую-то часть, элемент целого'] и тело 'представление о целостности объекта'. Наряду с явлениями аномальной метоними-зации можно выделить и явления аномальной метафоризации. Это чаще всего — аномальное овеществление метафоры: У бобыля только передвигалось удивление с одной вещи на другую... («Чевенгур»),

Разновидностью указанных выше аномалий является неразграничение метафоры и метонимии [Кожевникова 1990]: ... черты его личности уже стерлись о революцию («Чевенгур»), — не разграничивается метафорическое значение революции как 'овеществлешюй предметной сущности' и метонимическое значение, возникающее при употреблении общего обозначения вместо частного —пора революции, события революции.

К аномалиям лексической синтагматики мы относим разнообразные случаи расширения сочетаемости слова, ведущие либо к тавтологии, либо к логическому противоречию. Расширение сочетаемости, ведущее к тавтологии, проявляется, в частности, в избыточной вербализации пресуппо-зитивного компонента семантики слова: [предполагаемый убийца Козлова и Сафонова] сам .пришел сюда, лег на стол между покойными и лично умер («Котлован»). Расширение сочетаемости, ведущее к противоречию, проявляется в художественной речи А. Платонова и при столкновении взаимно противоречивых смыслов в пресуппозитивной и ассертивной части семантики слов: За это его немного почитали («Чевенгур») — в пресуппозицию слова почитать входит смысл 'в значительной степени', который входит в противоречие с лексическим значением слова немного.

Также аномалии лексической синтагматики проявляются в случаях аномальной трансформации модели сочетания единиц, например, может быть связана с аномальным инвертированием, например, признака па предмет (или наоборот) в словосочетании: поступательная медленность революции [вместо медленная поступь] («Чевенгур»); В это время отворился дверной.вход [вместо входная дверь] ... («Котлован»),

Подводя, некоторые итоги, отметим, что аномальной мы считаем только такую сочетаемость, которая так или иначе нарушает нормативную актуализацию семантических возможностей слов в общеязыковой системе: это позволяет разграничить аномалию и художественный прием, в целом не нарушающий системных закономерностей.

Стилистические аномалии (раздел 4.2) — это не просто нарушение стилистических норм литературного языка или отклонение от стихийно сформировавшихся принципов словоупотребления в речевой практике этноса (узусе), но такое нарушение, которое представляется немотивированным лингвистически или экстралингвистичсски (прагматически, коммуникативно). Они, по аналогии с лексико-семантическими, также подразделяются на аномалии стилистической парадигматики и аномалии стилистической синтагматики.

К аномалиям стилистической парадигматики относятся случаи, когда вместо-нейтрального слова немотивированно выбирается слово книжной

сферы. Это может быть употребление устаревшей поминативной единицы, которое не мотивировано контекстом, т.е. функционально избыточно (явления архаической номинации): Дверь открылась сразу — она не была замкнута («Чевенгур»); Прушевский, не говоря ничего Козлову, встал с ложа... («Котлован»). К подобным случаям примыкает использование «поэтизмов» — элементов книжно-поэтической речи, чаще — церковнославянского происхождения, например, краткий вместо короткий в сугубо прозаическом контексте: Чиклин осветил фонарем лицо и все краткое тело Жачева... («Котлован»),

Однако чаще , всего подобная немотивированная субституция нейтрального слова посредством стилистически маркированной единицы, как правило, осуществляется из канцелярско-деловой сферы, когда для обозначения обычных, бытовых явлений ненормативно отбирается «идеологически» маркированное обозначение (маркировка здесь избыточна): ... простудить все население коммунизма [вм.жители города] («Чевенгур»),

К аномалиям в области стилистической синтагматики относится, например, стилистически недифференцированное использование в одном контексте двух единиц взаимоисключающей стилевой принадлежности: — ... а то у меня есть буржуйская пища. / — Какая такая буржуйская и сколько в ней питательности, товарищ?... Где это вам представился буржуазный персонал? («Котлован») — когда в речи одного персонажа немотивированно смешиваются элементы разговорной, просторечно-сниженной (буржуйский) и книжной, терминологической (буржуазный') речи. В художественной речи А: Платонова часто немотивированно встречаются слова возвышенной и просторечно-сниженной стилистической маркированности: — Прушевский! Сумеют или нет успехи высшей науки воскресить назад сопревших людей? («Котлован»),

Фразеологические аномалии (раздел 4.3) подразделяются в данной работе на аномальные структурно-семантические преобразования, собственно семантические преобразования и прагмасемантические преобразования фразеологической единицы.

Структурно-семшггическая трансформация устойчивого сочетания является самым распространенным видом аномальных преобразований идиоматических выражений. Прототипической моделью этой аномалии является операция субституции одного из компонентов фразеологизма: После чтения Макар и Петр легли спать, чтобы отдохнуть от дневных забот в безумном. доме («Сокровенный человек») — вместо сумасшедший; операция вставки конкретизирующего элемента: ... Тут нужно ум умом засекать, чтобы искры коммунизма посыпались («Чевенгур»); операция взаимозамены компонентов: ... показать поступательную медленность революции... [вместомедленная поступь] («Чевенгур»),

Собственно семантическая трансформация устойчивого сочетания, ведущая к аномалии, возникает в результате «буквализации» идиоматического выражения (аномальной актуализации внутренней формы), в результате которой происходит снятие идиоматичности: [по поводу убитых кула-

ками активистов] — Ступай сторожить политические трупы от зажиточного бесчестья... («Котлован»),

Аномальная прагматическая трансформация устойчивой единицы возникает в случаях, когда семантически и структурно аутентичная идиома также помещается в заведомо неадекватный контекст («остраняющий контекст») или используется в несоответствующей речевой ситуации («ситуация остранения»), К аномальной прагматической актуализации устойчивого сочетания в «остраняющем контексте» можно, например, отнести случаи совмещения в одном контексте двух идиом, маркирующих принадлежность к полярным социокультурным системам (например, религиозпой и коммунистической): — А ты им не говорил, что конец света сейчас был бы контрреволюционным шагом? — спросил Чепурный («Чевенгур»),

Словообразовательные аномалии (раздел 4,4). по аналогии с аномалиями в области фразеологии, мы разделяем на аномалии как результат структурного преобразования, семантического преобразования и прагматического преобразования стандартной словообразовательной единицы или модели.

К аномальному структурно-семантическому преобразованию словообразовательной единицы можно отнести прежде всего примеры окказионального словообразования новых слов на базе существующих в системе языка производящих единиц:... и нет теперь заботчика [вместо развернутого сочетания — того, кто позаботится] о продовольствии... («Сокровенный человек»), — что приводит к уже рассмотренной нами в художественной речи А. Платонова «конденсации смысла». Богатые возможности для аномалий в области словообразовательной структуры предоставляет так называемое аналогическое словообразование, когда окказионализм образуется по аналогии с «нормальной» словообразовательной парой, как бы заполняя «пустые клетки» в словообразовательной системе: Почему ж ты ворчун и беспартиец, а не герой эпохи? («Сокровенный человек»).

Явления аномального преобразования семантической структуры производного слова связаны со снятием идиоматичности, которая чаще всего происходит из-за неразграничения внутренней формы и лексического значения производного слова: ... и в одну нелюдимую ночь занял город («Чевенгур»), — где для нелюдимый снимается идиоматичная семантика 'сторонящийся людей' и возрождается буквальное значение 'нет людей'.

Также подобная аномалия может возникать из-за переосмысления семантического соотношения исходного и производного слова: Прошел отец в любопытстве смерти... («Чевенгур»), — слову любопытство приписана словообразовательная семантика отглагольного имени, тогда как в современном языке — это. отадъективное существительное (<— любопытный) со значением признака, свойства.

К явлениям аномальной прагматической реализации словообразовательной структуры мы относим случаи, когда переосмысление словообразовательной структуры без ее формальных и структурных нарушений обусловлено действиями прагматических факторов — входит в интенцию го-

ворящего или предполагается в позиции адресата. Так, в языке эпохи вполне нормальным признается переносное (идиоматичное) употребление слова царство в значении 'место, область, сфера, где господствуют те или иные явления', где, естествешю, ослаблена мотивирующая связь с понятиями 'царь', 'царствовать': ср. сталинское царство социализма.

Однако это значение проявляется только при неодушевленном существительном. Актуализация внутренней формы в примере: ... Дванов говорил, что Советская власть — это царство множества природных невзрачных людей («Чевенгур»), — приводит к возникновению «остраняю-щего контекста», где сталкиваются «идеологемы» из двух полярных лагерей — Советской власти как идеи всеобщего равенства и царства как идеи монархизма.

Грамматические аномалии (раздел 4.5), по аналогии с лексическими и стилистическими аномалиями, подразделяются нами на аномалии грамматической парадигматики и аномалии грамматической синтагматики.

К аномалиям в области грамматической парадигматики мы относим явления аномальной вербализации грамматических значений отдельных грамматических категорий (на уровне морфологии) и аномальной вербализации синтаксических позиций (на уровне синтаксиса).

Характерным случаем аномальной вербализации грамматических категорий является неадекватный выбор части речи (т.е. аномальная актуализация категориального грамматического значения). Это может быть аномальная актуализация формы прилагательного в функции причастия:... лежачая [вместо лежащая] Федератовна («Сокровенный человек»).

Кроме аномальной актуализации частеречной категориальной семантики, аномалии могут возникать и при актуализации в художественной речи отдельных грамматических категорий. В сфере имени существительного это чаще всего аномальное выражение категории числа в плане колебаний в актуализации грамматической семантики единичности / множественности'. — Сам доедай, у ней в середке вареньев [ = варенья] нету («Котлован»). В сфере глагола может быть аномально актуализована, например, категория глагольного вида: Если б ты умер, я бы долго заплакала [вместо долго плакала / надолго заплакала] («Котлован»); категория залога и связанная с ней категория переходности: Не заблуждай меня, товарищ Ко-пенкин! («Чевенгур»),

Аномальная вербализация синтаксических позиций связана чаще всего с постановкой в синтаксические позиции, требующие одушевленное лицо, слов, которые не имеют потенциала к одушевлению. Например, в позиции обращения возникает абстрактная лексема общественно-политической лексики: [при обращении в контексте к конкретному лицу] — Являйся нынче на плот, капитализм, сволочь! («Котлован»); — Эх, ты. масса, масса. Трудно. организовать из тебя скелет коммунизма («Котлован»); Врешь ты, классовый излишек, это я тебе навстречу попадался... («Котлован»), К аномалиям в области грамматической синтагматики мы также относим нарушения синтагматических закономерностей морфологических

категорий (на уровне морфологии) и нарушения в реализации синтаксических моделей словосочетания и предложения (на уровне синтаксиса).

Синтагматические нарушения на уровне морфологии могут появляться в результате разного рода грамматического рассогласования при соединении словоформ. Интересным случаем грамматического рассогласования может, например, считаться аномальная вербализация разных внутри-временных значений видо-временпых глагольных форм в одном контексте (аномальный таксис): Появился [аористив] Захар Павлович на опушке города, снял [аористив] себе чулан у многодетного вдовца-столяра, вышел [перфектив] наружу и задумался [перфектив]: чем бы ему заняться? («Чевенгур»). Разновидностью формального грамматического рассогласования является нарушение норм сочетаемости при постановке в один сочинительный ряд двух глаголов с разным падежным управлением: С уснувшей душой, не помня ни людей, ни пространства, она несколько лет ходила и ела по родине [вместо ходила по родине и ела] ... («Счастливая Москва»), — в результате чего образуется аномальное избыточное заполнение валентности на пространственный объект у глагола ела — *ела по родине.

Синтагматические нарушения на уровне синтаксиса могут проявляться как нарушения синтаксической модели словосочетания или предложения. Чаще всего это связано с контаминацией двух моделей: ... и дотронулся руками к костяному своему лицу [ = дотронулся до лица + прикоснулся к лицу] («Котлован»); Пухов шел с удовольствием, чувствуя, как и давно, родственность всех тел к своему телу [= родственность всех тел своему телу + близость к телу] («Сокровенный человек»).

Другой разновидностью нарушений синтаксических моделей является избыточное заполнение валентности (избыточная валентность). Так, избыточна позиция обстоятельства образа действия в примере: ...красноармеец, чтобы не мучиться, приспособился к ней [*природе] смертью [вместо просто приспособился к ней] («Чевенгур»), — когда глагол приспособиться к получает аномальную добавочную валентность приспособиться (чём-л.). Избыточная валентность также часто возникает на базе аномальной контаминации синтаксических моделей. Так, в «Чевенгуре» при глаголе, умереть, возникает избыточная позиция актанта — адресата действия: Папа, меня прогнали побираться, я теперь скоро умру к тебе [вместо безобъектного я скоро умру или я скоро уйду к тебе] («Чевенгур»),

Интересным случаем синтагматической грамматической аномалии является нейтрализация глагола в значении ментального, эмоционального или речевого действия (знать (понимать) кого-л. / что-л.) и глагола пропозициональной установки (знать (понимать), что Р...): ... кто-то не пошл кошки [нормативно 'не понял, что это была кошка' + в контексте 'не понял кошки (ее «речи», поступка, поведения)'] («Чевенгур»); Чиклин пошел по дворовым задам смотреть Вощева дальше [= 'смотреть, где Вощев' + 'смотреть (на) Вошева'] («Котлован»),

В целом деление аномалий по уровням системы языка выглядит в известной . степени условным, т.к. художественное слово А. Платонова во

многом интегрирует различия между уровнями языковой системы, предлагая нам языковую аномальность комплексного характера. Имепно в этом плане мы говорим о синкретизме языковых аномалий.

Так, синкретизм проявляется в примере из «Сокровенного человека»: Спокойное зеркало его [моря], созданное для загляденья неба [т.е. для того, чтобы в него заглядывало небо], ... смешало отраженные видения. — (1) подобные примеры мы рассматриваем как словообразовательные аномалии (семантические), где актуализуется буквальная мотивация слова загляденье от глагола заглядывать, тогда как в современном языке оно мотивировано только переносным значением глагола заглядеться 'залюбоваться'; (2) здесь можно видеть и стилистическую аномалию, выражающуюся в немотивировагагом использовании слова стилистически маркированного (явление «остраняющего» контекста); (3) очевидна и грамматическая аномалия — нейтрализация субъектной и объектной валентности род. пад.; (4) также наблюдается аномалия лексической парадигматики — аномальная актуализация периферийной (потенциальной) семы как проявление «неостранения».

Кроме того, здесь можно говорить о межуровневом синкретизме, когда на языковую аномальность накладывается аномальность концептуальная, а именно — аномальная причинно-следственная связь: 'море создано для того, чтобы в него заглядывало небо'.

В целом для художественной речи А. Платонова можно выделить следующие доминантные установки, проявляющиеся в аномальных семантических преобразованиях на разных уровнях языка: 1) овеществление абстракции; 2) одушевление неодушевленного; 3) «онтологизация кажимости» как неразграничение диктума и модуса, реальности физической и семиотической; 4) символизация реальности, при которой не разграничивается слово и реалия; 5) отклонения в сфере вербализации субъектно-объект-нь1Х отношений;^) неразграничение основных бинарных оппозиций в языковой концептуализации мира: синхрония / диахрония, лексическое / грамматическое,, свободное / идиоматичное, номинация / предикация как отражение «мифологизма» платоновского языка.

Можно говорить о том, что и на уровне аномальной актуализации системно-языковых закономерностей в художественной речи А. Платонова проявляется все тот же принцип «неостранения». В общем виде это находит свое выражение в тенденции к неконвенциональному употреблению единиц и моделей разных уровней языка.

При этом парадоксальным образом «деструкция языка» выступает как конструктивное художественное средство, характеризующееся четким представлением автора о цели и способах использования художественного потенциала языковой аномальности, о направленности его предполагаемого влияния на «прототипического читателя». Такое немного лукавое, с хитринкой, такое русское, слегка карнавальное «неостранение» как принципиальная установка на «отказ от приема», на отказ от «языковой игры», по-своему, тоже есть прием своеобразной «игры в поддавки» с «прототипиче-

ским читателем».

В главе V «Аномалии текста» указанные аномалии рассматриваются в качестве «текстообразующего» фактора по отношению к художественному повествованию А. Платонова. В главе последовательно анализируются аномалии наррации как совокупности структурпо-композицион-ных, пространственно-временных и других собственно повествовательных принципов организации именно художественного произведения (раздел 5.1). аномалии структуры текста как особенностей реализации основных текстовых категорий (раздел 5.21 и аномалии дискурса как субъектпо ориентированной организации текста (раздел 5.ЗУ

К аномалиям наррации (раздел 5.1) мы относим аномальную реализацию событийной (фабульной) структуры, сюжетно-композиционной структуры, пространственно-временной структуры и т.д., а также некоторые аномалии в организации диалога в повествовашш. Также сюда относится аномальная текстовая референция как неадекватная вербализация лица — источника акционального плана повествования.

Подобные аномалии можно проиллюстрировать па примере с медведем («Котлован»). Первый раз медведь-молотобоец вводится в повествование в следующем фрагменте: Елисей пошел вместе с Чиклиным, чтобы указать ему самого угнетенного батрака, который почти спокон века работал даром на имуи(их дворах, а теперь трудится молотобойцем в колхозной кузне и получает пищу и приварок как кузнец второй руки; однако этот молотобоец не числился членом колхоза, а считался наемным лииом. и профсоюзная линия, получая сообщения об этом официальном батраке, одном во всем районе, глубоко тревожилась. — «По умолчанию» читателю ясно, что речь идет о человеке, которому предици-руются социальные и профессиональные характеристики. Однако потом, когда Чиклин с девочкой Настей входит в кузницу, выясняется, что речь идет о медведе: Чиклин с Настей на руках вошел в кузню; Елисей же остался постоять снаружи. Кузнец качал мехом воздух в горн, а медведь бил молотом по раскаленной железной полосе на наковальне [вместо ... бил молотом по раскаленной железной полосе на наковальне медведь1 («Котлован»).

Здесь «игру на референциальной неоднозначности» порождает порядок слов, при котором в рематической функции выступает не медведь (как это должно быть согласно норме «прототипического нарратива»), а предикация бил молотом по наковальне. Получается, что в глазах Чиклина ничего удивительного в том, что медведь работает в кузнице, пет (раз это подается в позиции темы) — его, как рабочего, увлекает наблюдение за процессом труда. Находясь в «медвежьем статусе», медведь ведет себя, как человек. Медведь как бы попадает в нейтрализующий контекст, который нейтрализует оппозицию человек / животное на базе его «классовой близости» к «землекопам» как батрака.

Аномалии структуры текста (раздел 5.2) предполагают нарушения в актуализации базовых текстовых категорий (связность, последователь-

ность, цельность, законченность и пр.). В сфере нарушений связности и других категорий можно прежде всего отметить аномалии имплицитной связности, например, аномальную имплицитную предикацию, понимаемую «как способ неявной передачи текстовой информации, выводимой из наличного сообщения» [Федосюк 1988].

Нарушение реалий «прототипического мира» связано с фактическими неточностями или с противоречащими здравому смыслу импликациями: Копенкин слушал-слушал [Достоевского] и обиделся: / — Да что ты за гнида такая: сказано тебе от губисполкома — закончи к лету социализм! Вынь меч коммунизма, раз у нас железная дисциплина. Какой же ты Ленин тут, ты советский сторож: темп разрухи только задерживаешь, пагубная душа! («Чевенгур»), — здесь аномально имплицируется утверждение: *Герой [Достоевский] — это Ленин, что, без сомнения, есть проявление уже отмеченных ранее нарушений в сфере аксиомы тождества.

Аномалии дискурса (раздел 5.3) связаны прежде всего с аномальной субъектной организацией повествования, с реализацией «своего» и «чужого слова». К этой же группе аномалий дискурса отнесем аномалии интертекста. Художественный дискурс А. Платонова характеризуется сложным взаимоотношением разных «точек зрения» в субъектной организации платоновского повествования.

Так, для аномальной актуализации «точек зрения» в художественном повествовании А. Платонова можно отметить характерное для мифа ослабление субъектного, личностного начала, отсутствие в мифологическом пространстве строго очерченных границ между позициями личности в мире, т.е. взаимопроникновение «точек зрения», «голосов», невыраженность принципиальной для дискурсивно-логического мышления оппозиции субъект / объект. Мы называем это явление диффузностью точек зрения («диффузностъю дискурсов»), при которой зачастую нельзя с достоверностью сказать, кому принадлежит слово — автору или его герою.

Это, например, может проявляться в формальных нарушениях при актуализации конструкции с косвенной речью: Когда он ложился обратно спать, он подумал, что дождь — и тот действует, а я сплю [вместо нормального для косвенной речи он спит] и прячусь в лесу напрасно: умер же бобыль, умрешь и ты... («Чевенгур»), — Подобная аномалия связана с тем, что косвенная речь — это нарративный режим интерпретации «эгоцентрических показателей», при котором субъектом речи, именуемым Я, является Повествователь. Получается — герой подумал, что повествователь спит. Аномалия очевидным образом устраняется при переводе в прямую речь — в имитацию речевого режима интерпретации: ... он подумал: «Дождь — и тот действует, аясплю».

Чужое слово может присутствовать в речевом плане Повествователя или героя и в качестве, так сказать, «непереработанного остатка», рефлекса чужого речевого материала: Через два дня Москву Честнову освободгти на два года от летной работы вследствие того, что атмосфера — это не цирк для пускания фейерверков из парашютов («Счастливая Моек-

ва»). — Здесь в слово Повествователя проникает отраженным эхом чье-то чужое слово (скрытая цитата), но ее субъектный источник не определен. Аномалия снимается, если включить в дискурс глагол речи в нарративном прошедшем: Через два дня Москву Честнову освободили на два года от летной работы [и сказали], что атмосфера — это не цирк для пускания фейерверков из парашютов.

В художественном повествовании А. Платонова мы имеем дело с совершенно уникальной ситуацией нейтрализации точек зрения как проявлением «неостранения» естественной дифференциации точек зрения в реальной речевой коммуникации. Трудно спорить, что и эти аномалии являются продуктом осознанной интенции художника и имеют значимый эстетический эффект в плане читательского восприятия.

Осознанная установка на остраняющую деструкцию стереотипов построения «нормального» повествования у обериутов или неспособность косноязычного, «нарративно» некомпетентного героя-рассказчика справиться с повествованием о сложном и непроницаемом для его сознания мироздании у А. Платонова представляются единственно возможными нарративными средствами концептуализации столь «странного» художественного мира, — т.е. «нормой» данного художественного дискурса.

В Заключении диссертации подводятся основные итоги работы и намечаются дальнейшие перспективы исследования.

Проведенное исследование позволяет сделать выводы о теоретической и практической валидности предложенной методики комплексного и системного анализа языковой аномальности в художественном тексте.

Также можно говорить о релевантности принципа оценки статуса языковой аномальности в художественном тексте, который предполагает рассмотрение языковых аномалий сквозь призму парадигмы «реальность» — «текст», т.е. с учетом диалектики «естественного» и семиотического взгляда на природу явлений художественной концептуализации мира, художественной речи и художестветюго текста. Этот подход, на наш взгляд, позволяет, разрешить известное противоречие, согласно которому очевидные нарушения в сфере концептуализации мира, норм и правил системы языка и принципов построения художественного повествования обладают, тем не менее, значительным художественным эффектом и даже приобретают в культуре черты определенной эталонности, образцовости.

В плане собственно аналитической части исследования можно сделать вывод о том, что выбор художественной речи А. Платонова в качестве объекта исследования аномалий способствует выявлению и многих типологических закономерностей аномальности «художествешюго мира», художественной речи и художественного повествования. Несмотря на его неоспоримую уникальность, его, так сказать, «вызывающую» индивидуальность, «аномальный язык» А. Платонова в своих «референционных точках» соотнесен с какими-то общими принципами аиомализации «картины мира», естественного языка и привычного для «прототипического читате-

ля» типа повествования, которые релевантны для определенного типа художественного сознания в культуре XX в.

Проведенное исследование позволяет сделать ряд выводов общетеоретического плана. Неослабевающий читательский интерес к текстам, эксплуатирующим аномальные явления разных видов, на протяжении многих веков существования литературы, постоянное обращение писателей к разработке «темы абсурда», явная и постоянная востребованность девиантных моделей повествования в мировой культуре заставляют предположить существование особых «моделей языковой аномальности».

На уровне аномальной концептуализации мира можно условно выделять общечеловеческие и конкретно-исторические факторы. К общечеловеческим факторам и источникам аномальности относится, вообще говоря, сама жизнь: сложность и катастрофичность человеческой экзистенции, непознаваемость и иррациональность мира, ощущение его бессмысленности, психологическая неприемлемость бесчеловечных условий социального и духовного существования обеспечивают постоянный механизм регенерации в культуре художественных моделей альтернативного реалистическому, абсурдного типа. К конкретно-историческим факторам и источникам можно отнести особый тип культурного, научного и художественного сознания, сложившийся в XX в. Это новое, более сложное понимание феномена пространства и времени в культуре, это стремление к познанию мира, к проникновению в глубь вещей, в невидимый мир, в скрытые связи и отношения, это антиномичное представление о структуре мира, об отношениях человека и мира, человека и природы в рамках «принципа дополнительности» и др.

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что в культуре постоянно присутствуют модели аномальной концептуализации мира, своего рода «прототипические образцы» последовательно аномального взгляда на .мир и художественного освоения действительности.

На уровне языка аномальность также представляется закономерным явлением, которое обусловлено рядом факторов. Так, большинство из рассмотренных нами аномалий языка представляются аномалиями только с точки зрения современного состояния норм и правил системы русского литературного языка. Таким образом, аномалии зачастую являются не собственно инновациями, но результатом своеобразной инкорпорации в синхронию рефлексов исторического развития языка или интерференции литературного языка и нелитературных подсистем русской речи, а также заимствований.

Все это позволяет нам высказать предположение, что самой системой языка предусмотрены не только модели реализации ее системных закономерностей, но и модели порождения аномалий разного типа (т.е. в области языковой аномальности тоже есть своя системность). Существование типовых моделей аномальности выступает как проявление синергической сущности языка вообще и демонстрирует высокие адаптивные возможно-

сти системы русского языка в области языкового освоения концептуального содержания любой степени сложности и противоречивости.

На уровне текста постоянно действующим фактором аномальности является гипостазирование в литературе ее «чистой литературности» (Е.В. Клюев) как осознание технической и игровой стороны литературного текста, как установка на манипулирование набором «хитрых» приемов, которые оказываются пригодными не только для развлечения, но и для выражения сложной и нетривиальной мысли. При этом существование аномального нарратива поддержано древней культурной традицией.

Похоже, что «аггпшротогипическнй нарратив» имеет не менее древнюю культурную традицию, чем «нарратив прототипический». Истоки модели аномального нарратива можно видеть в таких народных сказках, как «Колобок», «Курочка Ряба», «Теремок», эксплуатирующих сюжетные и хронотопические девиации, определенная самокомпрометация наррации заложена в сказке «Репка» и знаменитой «Сказке про белого бычка». Другим естественным источником моделей аномального нарратива, несомненно, являются многие религиозные и мифологические сюжетные схемы.

Это позволяет сделать вывод о том, что в мировой литературе существуют не только модели «прототипического нарратива», но и модели его последовательного и эстетически значимого нарушения, т.е. можно постулировать наличие типовых моделей аномального нарратива — аномального сюжета, аномального хронотопа, аномальной текстовой референции и текстовой связности, которые так или иначе активны в мировой литературе и являют собой некий культурный инвариант, воспроизводимый с завид-ньш постоянством в бесчисленном количестве вариантов.

Проведенное исследование открывает ряд интересных перспектив, прежде всего за счет расширения материала предполагаемых исследований посредством вовлечения в сферу анализа текстов иных языков и иных культурных традиций. Это позволит получить обоснованные и аргументированные ответы на вопрос о мере соотношения универсального и этнокультурного в функционировании моделей языковой аномальности в художественном тексте. Еще одна возможность практического применения результатов данного исследования связана с проблемой теории и практики художественного перевода аномального художественного повествования.

В целом проблема языковой аномальности в художественном тексте представляется настолько неисчерпаемой, что просто невозможно охватить все ее предполагаемые «выходы» в новые сферы исследования.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

Монографии

1. Радбиль Т.Б. Языковые аномалии в художественном тексте. — М.: МПГУ, 2006. — 320 с. (20 п.л.).

2. Радбиль Т.Б. Мифология языка Андрея Платонова. - Нижний Новгород: НГПУ, 1998. — 116 с. (6,8 п.л.)

Статьи, опубликованные в изданиях списка ВАК

3. Радбиль Т.Б. Языковая аномальность и художественный дискурс // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия «Филология». Вып. 1 (6). - Нижний Новгород: Изд-во ННГУ, 2005. — С. 110—116 (0,5 у.-п.л.).

4. Радбиль Т.Б. Норма и аномалия в парадигме «реальность — текст» // Филологические науки. — 2005. —№ 1. — С. 53—63. (0, 7 у-п.л.).

Статьи и тезисы докладов

5. Радбиль Т.Б. Аномальное выражение квантитативных отношений в языке Андрея Платонова // Логический анализ языка. Квантитативный аспект языка / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова. — М.: Индрик, 2005. -- С. 542—548. (0, б у.-п.л.).

6. Радбиль Т.Б. «Семантика возможных миров» в языке Андрея Платонова // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания.— Воронеж: Воронежский государственный университет, 1999. — Вып.13. — С. 137—153. (1,2 пл.).

7. Радбиль Т.Б. Языковая аномалия как принцип организации идиости-ля // Русистика на пороге XXI века: проблемы и перспективы: Материалы международной научной конференции / ИРЯ им. В.В. Виноградова РАН. — М.: ИРЯ РАН, 2003. — С. 204—206. (0,3 пл.).

8. Радбиль Т.Б. Достоевский и Платонов (Идеологемы Старого и Нового времепи) // Слово Достоевского. 2000: Сб.статей / РАН / Ин-т рус.яз. им В.В. Виноградова / Ред. Ю.Н. Караулов, Е.Л. Гинзбург. — М.: Азбуковник , 2001. — С. 132—145. (0,8 пл.).

9. Радбиль Т.Б. Лингвистическая прагматика и проблема понимания текста (об одном рассказе Виктора Пелевина) // Принципы и методы исследования в филологии: конец XX века: Сборник статей науч.-ме-тодич. сем. "TEXTUS". — СПб-Ставрополь: Изд-во СтГУ, 2001. — Вып. 6. — С. 307—311. (1,0 пл.).

10.Радбиль Т.Б. Ö статусе языковых аномалий в художественном тексте // Русский язык: исторические судьбы и современность: П Международный конгресс исследователей русского языка. Москва, МГУ им. М. В. Ломоносова, филологический факультет, 18—21 марта 2004 г.: Труды и материалы / Сост. М. Л. Ремнёва, О. В. Дедова, A.A. Поликарпов. — М.: Изд-во МГУ, 2004. — С. 603—604. (0,3 пл.).

11.Радбиль Т.Б. Герой Андрея Платонова как языковая личность (образ Фомы Пухова в «Сокровенном человеке») // Русистика сегодня. — №3-4. — 1999. — С. 66—83. (1,2 пл.).

12.Радбиль Т.Б. «Мифологический язык» Андрея Платонова - язык тоталитарного государства — язык постсоветского общества // Исследования по русскому языку / Под ред. Ежи Калишана. — Познань: Университет им. Адама Мицкевича, 1999. — С. 37—44. (0,5 пл.).

13.Радбилъ Т.Е. Прагмасемантические аномалии в художественном тексте //Язык. Человек. Культура: материалы международной научно-практической конференции. - Смоленск: СГПУ, 2002. —■ С. 169— 175 (0,3 у.-п.л.).

М.Радбиль Т.Б. Мир природы в «мифологии языка» Андрея Платонова //Пушкинские чтения — 2002: Материалы межвузовской научной конференции (Санкт-Петербург, 6 июня 2002 г.) СПб: Лен.гос.обл.ун-т им. A.C. Пушкина, 2002. — С. 59—61. (0,3 п.л.).

15.Радбиль Т.Б. Аномальный текст как вид художественного дискурса // Текст: проблемы и перспективы: Аспекты изучения в целях преподавания русского языка как иностранного: Материалы III Международной научно-практической конференции. - М.: Изд-во МГУ, 2004.

- С. 242—243. (0,3 у.-п.л.).

16.Радбиль Т.Б. Прецедентные тексты в языковой картине мира // Языковая картина мира в синхронии и диахронии: Сб. науч. трудов / НГПУ. — Нижний Новгород:. Изд-во НГПУ, 1999,— С. 26—34. (0,8п.л.).

17.Радбиль Т.Б. Прецедентные тексты: «язык культуры» в речевом взаимодействии // Язык. Речь. Речевая деятельность: Сб. науч. трудов: В Ш ч. / НГЛУ. — Нижний Новгород: Изд-во НГЛУ им. H.A. Добролюбова, 1999. — Вып. 2, ч. 3. — С. 34—41. (0,8 п.л.).

18.Радбиль Т.Б. «Чевенгур» А. Платонова: идеологемы христианства и коммунизма в поле интертекстуального взаимодействия // Текст: узоры ковра: Сб. статей науч.-методич. сем. "TEXTUS": В П ч. — Спб,--Ставрополь: Изд-во СтГУ, 1999. — Вып. 4, ч.1. — С. 90—92. (1,0 п.л.)..

19.Радбиль Т.Б. «Язык мысли» в модели «система текст» // Язык. Речь. Речевая деятельность: Сб. науч. трудов: В Ш ч. / НГЛУ. — Нижний Новгород: Изд-во НГЛУ им. H.A. Добролюбова, 2000. — Вып. 3,ч. 3,—С. 34—41. (0,8 п.л.).

20.Радбиль Т.Б. Аномалии дискурса как проявление языковой девиант-ности // Актуальные проблемы теоретической и прикладной лингвистики: Межвуз. сб. науч. тр. — Краснодар: Кубан. гос. ун-т, 2005.

- 385 с. — С. 246— 261 (0, 6 п.л.).

21.Радбиль Т.Б. Текстовые аномалии в языке А. Платонова как выражение мифологизированной картины мира // Текст как объект лингвистического исследования: Сб.науч.трудов. Вып.З: в II частях. - Спб-Ставрополь: СтГУ, 1998. -4.1. — С, 133—140. (0,6 п.л.).

22.Радбиль Т.Б, Функционирование общественно-политической лексики в языковой картине мира личности // Соотношение системности языка и его функционирования: Сб.науч.трудов. - Н. Новгород: НГПИ, 1992. С. 127—135. (0,6 п.л.).

23.Радбиль Т.Б. О термине и понятии «идеологема» // Человек и его язык: антропологический аспект исследования: Сб.науч.трудов. - Н. Новгород: НГПУ, 1996, — С. 11—27. (0,8 п.л.).

24.Радбиль Т.Е. Общественно-политическая лексика как средство идеологической маркированности // IV Поливановские чтения: Сб. науч. статей. В 4 частях. - Смоленск: СГПУ, 1998. - Ч. 2. — С. 64—68. (О, 4 п.л.).

25.Радбиль Т.Б. Аномальная вербализация в лексике и грамматике «мифологического языка» А. Платонова // Язык. Система. Личность. -Екатеринбург: УрГПУ, 1999. — С. 61—66. (0.5 п.л.)

26.Радбиль Т.Е. Семантические преобразования единиц общественно-политической лексики в произведениях А. Платонова о революции // Семантика языковых единиц: Тезисы докладов Международной научной конференции. В II томах. - М.: МГОПУ, 1998. - Т. 2. — С. 338—339. (0,5 п.л.).

27.Радбиль Т.Е. Деформализация грамматической семантики в дискурсе языковой личности // Грамматические категории и единицы: синтагматический аспект: Тезисы Международной конференции. - Владимир: ВГПУ, 1995. — С. 210—211. (0,2 п.л.).

28.Радбиль Т.Б. О мифологизации картины мира языковой личности // Лексика, грамматика, текст в свете антропологической лингвистики: Тезисы международной конференции. - Екатеринбург: УрГУ, 1995. --С. 91—92. (0,3 п.л.).

29.Радбиль Т.Б. Языковая картина мира как коррелят классической дихотомии «язык - речь» // Лингвистика па исходе XX века: итоги и перспективы: Тезисы Международной конференции: В П томах. -М.: МГУ, 1995. -Т.2. — С. 434—435. (0,3 п.л.).

30.Радбиль Т.Б. Грамматические категории в «мифологическом языке» А. Платонова // Грамматические категории и единицы: синтагматический аспект: Тезисы Международной конференции. - Владимир: ВГПУ, 1997. — С. 145. (0,2 п.л.).

31 .Радбиль Т.Б. Идеологизация языка как феномен массового сознания // Этнос. Культура. Перевод - 2: Тезисы докладов Всероссийской научной конференции. - Пятигорск: ПГЛУ, 1997. — С. 100—103. (0,3 п.л.).

32.Радбиль Т.Б. Андрей Платонов: к проблеме аномального текста // Тезисы, докладов Всероссийской научно-практической конференции. — Орск: ОрГПИим. Т.Г. Шевченко, 1998. — С. 48—49.(0,1 п.л.).

33.Радбиль Т.Б. Лексика и грамматика в «мифологическом языке» А. Платонова // Язык. Система. Личность: Материалы докладов и сообщений международной научной конференции. - Екатеринбург: УрГПУ, 1998. — С. 41—42. (0,2 п.л.).

34.Радбиль Т.Б.Грамматика и смысл в художественном дискурсе // Грамматические категории и единицы: синтагматический аспект: Материалы IV Международной конференции. - Владимир: ВГПУ, 2001,—С. 145.(0,2 у.-п.л.).

Подл, к печ. 18.05.2006 Объем 2.25 п.л. Заказ №. 139 Тир 100 экз.

Типография МПГУ

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Радбиль, Тимур Беньюминович

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. Языковая аномальность в художественном тексте: к проблеме квалификации.

1.1. Языковая аномалия как теоретическая проблема.

1.1.1. Объем и содержание понятия «языковая аномалия» в лингвистической науке: история и современность.

1.1.2. Проблема классификации языковых аномалий.

1.2. О статусе языковых аномалий в художественном тексте.

1.2.1. Норма и аномалия в парадигме «реальность — текст».

1.2.2. Типология языковых аномалий в художественном тексте.

1.2.3. Норма и аномалия в модусе «текст»: понятие «прототипического читателя».

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Радбиль, Тимур Беньюминович

Проблема языковой аномальности представляет немалый теоретический и практический интерес, поскольку именно изучение разного рода нарушений и отклонений от известных нам закономерностей функционирования языка позволяет нам глубже понять как природу самого объекта, так и уровень нашего знания о нем.

В этом смысле можно говорить о повышенной информативности аномальных явлений в сфере языка: «Человек воспринимает мир избирательно и прежде всего замечает аномальные явления, поскольку они всегда отделены от среды обитания. Непорядок информативен уже тем, что не сливается с фоном» [Арутюнова 1999: 76].

В любом развитом национальном языке заложен значительный потенциал не только для реализации его системных закономерностей, но и для порождения разного рода отклонений от языковых норм и правил, которые не ведут к деструкции системы, а, напротив, являются выражением ее креативного и адаптивного потенциала. В этом смысле можно говорить о конструктивности аномалий.

Даже в обыденной речи аномальное высказывание, порожденное спонтанно, вовсе не в целях «языковой игры», часто приобретает эстетический эффект в восприятии адресата, порою помимо воли и желания говорящего. Видимо, такова прагмасемантическая природа языковой аномальности вообще, и в этом смысле практически любая языковая аномалия потенциально есть факт эстетического, «художественного» использования языка. Тем более, это справедливо для осознанного применения ее богатых возможностей в плане эстетической выразительности. В этом смысле можно говорить о функциональной значимости аномалий.

Языковые сдвиги в произведениях современных поэтов во всем их многообразии позволяют утверждать, что поэзия активно отражает предшествующие, а нередко и вероятные будущие языковые состояния (во всяком случае, указывает возможные направления развития). Не следует забывать, что языковые изменения — факт, относящийся не только к прошлому, но и к будущему. В авторской трансформации слова и формы нередко можно видеть сконцентрированную и мотивированную контекстом, доступную наблюдению динамику исторических процессов, которая в обиходном языке, вне художественных задач, охватывает столетия» [Зубова 2000: 399]. В этом смысле можно говорить об эври-стичности как самих аномалий, так и их изучения.

Актуальность исследования определяется тем, что изучение языковых аномалий находится в эпицентре самых «горячих точек» методологии и эпистемологии современного лингвистического и в целом — гуманитарного знания.

Во-первых, это связано с диалектикой противостояния системоцентри-ческого и антропоцентрического подходов к изучению языка [Алпатов 1993: 15—26]. Представляется, что именно изучение языковых аномалий в художественном тексте как отклонений от системных закономерностей, которые в обязательном порядке отражают «человеческую интенциональность» в обращении с языком, во многом способствует снятию антагонистичности двух этих подходов в духе «принципа дополнительности» Н.Бора.

Во-вторых, изучение аномалий определенным образом коррелирует с активным в современной постструктуралистской парадигме гуманитарного знания «текстоцентрическим» подходом, который предполагает последовательное противопоставление «естественного» и «семиотического» режима существования для любого объекта или класса объектов реальной действительности [Лотман 2004] (модус «реальность» и модус «текст»). Любая аномалия есть прежде всего акт семиозиса, т.к. она устанавливается с позиций уровня нашего знания законов реальности, а не самого функционирования этих законов.

В-третьих, изучение аномальности в художественном тексте соотносится с актуальной для современной науки темой нелинейного характера многих базовых единиц и категорий естественного языка, синкретизма языковых явлений — см., например [Бабайцева 2000]. Именно за счет комплексного характера актуализации языковых аномалий в художественном тексте при их использовании происходит значимое интегрирование традиционно выделяемых уровней языка и режимов функционирования языковых единиц.

И, наконец, изучение языковой аномальности в художественном тексте занимает важное место в ряду значительно активизировавшихся в последнее время направлений и подходов, связанных с проблематикой «язык как творчество» — с изучением культурной и эстетической значимости «языковой игры» и языкового эксперимента, «поэтики языковой деформации» (Л.В. Зубова) как поиска новых средств языковой выразительности для художественного освоения сложного и меняющегося мира в современной культуре.

Объектом исследования является феномен языковой аномальности, понимаемой в широком смысле как любое значимое отклонение от принятых в данной социальной, культурной и языковой среде стандартов, которое имеет знаковый, т.е. языковой характер манифестации, но не обязательно системно-языковую природу.

Непосредственным предметом исследования является специфика реализации общих принципов и механизмов языковой аномальности в художественном тексте как их осознанное применение в эстетическом режиме существования языка.

В соответствии с этим, цель исследования — определить исходные предпосылки «теории языковой аномальности в художественном тексте», ее методологию и концептуальный аппарат, и на этой основе реализовать «путь от субъекта аномальности» — целостный анализ конкретной художественной речи конкретного автора, Андрея Платонова, где языковая аномальность принципиально и последовательно используется на всех уровнях как основное средство моделирования особого «художественного мира» и, в соответствии с этим, как основной прием текстопорождения.

Выбор именно этого автора обоснован «образцово аномальным» характером его индивидуального стиля, в котором сама девиантность настолько же очевидна, насколько запутан и неясен ее собственно лингвистический механизм.

Поставленная цель позволяет сформулировать исходную рабочую гипотезу: комплексное исследование языковых аномалий в художественном повествовании отдельного автора, А. Платонова, последовательно спускающееся с уровня «художественного мира» — через уровень художественной речи — на уровень художественного текста позволит не только раскрыть специфику уникальных художественных принципов этого автора, но и определить общие закономерности моделей «аномализации» художественного мира, художественной речи и художественного текста, релевантные для отечественной и мировой литературы.

В связи с этим можно очертить круг конкретных задач исследования: уточнить объем и содержание понятия языковая аномалия применительно к художественному тексту; на основе существующих классификаций обосновать собственную типологию языковых аномалий в художественном тексте на основе триады «художественный мир» — язык — текст; дать теоретическое обоснование и определить область применимости методологии анализа языковых аномалий в художественном тексте через призму оппозиции «естественного» и «семиотического» модусов существования (в парадигме «реальность» — «текст»); разработать критерии выделения «аномалий мира», «аномалий языка» и «аномалий текста» и критерии разграничения аномальных и узуальных явлений; определить смысловые доминанты «художественного мира», художественной речи и художественного повествования А. Платонова в сопоставлении с «аномальными художественными дискурсами» других авторов; проанализировать «аномалии мира», «аномалии языка» и «аномалии текста» в художественном повествовании А. Платонова в плане соотношения индивидуально-авторских и универсальных моделей аномальной языковой концептуализации мира, аномальной актуализации закономерностей общеязыковой системы и общих принципов текстопорождения («прототипиче-ского нарратива»).

Очевидно, что для реализации этих целей и задач необходим исследовательский материал, обладающий специфическими свойствами в рамках интересующей нас проблемы «тотальной» языковой аномальности. Поэтому материалом для исследования являются тексты русских писателей XX в., чей художественный дискурс оценивается — по тем или иным причинам — как девиантный (А. Платонов, А. Введенский, Д. Хармс, современный русский постмодерн и др.).

Основной массив текстового материала составляют художественные произведения А. Платонова — романы «Чевенгур» и «Счастливая Москва», повести «Котлован», «Ювенильное море», «Джан», «Сокровенный человек», «Фро», «Пека Потудань», рассказы «Усомнившийся Макар», «Город Градов», «Такыр», «Цветок на земле», «Мусорный ветер», «Эфирный тракт», «Потомки солнца» и др. Данная выборка представляется весьма репрезентативной с точки зрения целостного представления о принципах «аномализа-ции» языка, лежащих в основе индивидуального стиля писателя. Для «погружения» анализа аномального повествования А. Платонова в соответствующий историко-литературный контекст нами привлекаются тексты писателей той эпохи — М. Булгакова, М. Зощенко, Б. Пильняка, Вс. Иванова, М.А. Шолохова.

Второй по значимости массив составляют прозаические, драматические и поэтические произведения русских обернутое — А. Введенского и Д. Хармса, которые представляют иной, во многом альтернативный платоновскому, способ аномальной языковой концептуализации мира и общеязыковой системы по типу «тотального остранения», в противовес «тотальному неос-транению» (О. Меерсон) у А. Платонова. Кроме этого, для полноты сопоставления привлекаются тексты представителей современного русского постмодерна — Вен. Ерофеева и В. Пелевина.

Методологической основой данного исследования является признание дуализма «естественного» и «семиотического» модусов существования реальных, культурных и языковых объектов [Лотман 2004], системной языковой организации художественного произведения [Виноградов 1980; Винокур Г. 1990; Ларин 1974 и др.], синкретизма языковых явлений как способа их существования в системе языка и речи [Бабайцев 2000] и др.

Одним из базовых понятий исследования является понятие «языковой концептуализации мира», которое применяется в работе с опорой на его понимание, изложенное в работах Ю.Д. Апресяна [Апресян 1986] и Т.В. Булы-гиной и А.Д. Шмелева [Булыгина, Шмелев 1997].

Методологическую значимость для данного исследования имеет постановка проблемы «аномалии и язык» в общефилософский и общекультурологический контекст, которая осуществлена в работах Н.Д. Арутюновой [Арутюнова 1990Ь и 1999], — а именно обоснование валидности исследования языковой аномальности как отражения некой фундаментальной интенцио-нальности самого естественного языка: «Сам язык в его нормативном состоянии предоставляет больше выразительных возможностей тем, кто пишет об исключениях, нежели тем, кто описывает правила, поскольку . в семантике обыденной речи широко отражены все виды аномальных явлений и девиаций» [Арутюнова 1999: 88—89].

Теоретические основы для нашей типологии языковых аномалий в художественном тексте во многом заложены в книге Т.В. Булыгиной и А.Д. Шмелева «Языковая концептуализация мира» [Булыгина, Шмелев 1997] и в программной работе Ю.Д. Апресяна «Языковые аномалии: типы и функции» [Апресян 1990].

Методологическое обоснование интегрального подхода к описанию аномальных явлений языка как диалектически противоречивого единства логических, семантических и прагматических факторов опирается на работы Ю.Д. Апресяна в работах [Апресян 1995Ь и 1995с].

Методологическое обоснование прагматико-семантического подхода к исследованию аномалий нарратива с опорой на модальные рамки субъекта сознания, восприятия и речи осуществляется в рамках подхода, разработанного в книге Е.В. Падучевой «Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива)» [Падучева 1996].

Методы исследования определяются общими методологическими принципами, согласно которым в анализе аномального употребления языковой единицы или модели должны органично сочетаться их внеязыковое содержание и собственно языковая семантика.

Ещё в 30-е г. XX в. В.И. Абаев в работе «Язык как идеология и язык как техника», развивающей некоторые идеи А.А. Потебни, разграничивает два типа семантики языкового знака: техническую семантику, которая используется в обыденной коммуникации и представляет собой прямое, первичное значение слова («ч т о выражается словом?») — и идеологическую семантику, которая рождается в момент первичной номинации и представляет собой пучок представлений, образов, ассоциаций, отображающих закрепленное за этим знаком в социуме мировоззрение («к а к выражается?») [Абаев 1934: 33—54].

Внеязыковое и языковое противопоставлены в системе языка как концептуальное и семантическое (см, например [Чесноков 1984]). Это разграничение успешно проводится, например, в ставших классическими трудах Анны Вержбицкой, в работах Московской семантической школы (Ю.Д. Апресян и др.) и т.п. Современное состояние вопроса представлено в сборниках серии «Логический анализ языка» ИЯ РАН, в сборнике «Концептуальный анализ: методы, результаты, перспективы» [Концептуальный анализ 1990], в книге Л.О. Чернейко «Логико-философский анализ абстрактного имени» [Чернейко 1997] и др.

Причем для целей нашего исследования важно, что термин логическое понимается здесь не в узком смысле (как 'имеющее отношение к формальнологическому аппарату мышления'), а как синоним термина мыслительное (а мысль, особенно в языке, не всегда полагает свое осуществление через логические формы). В этом смысле более отвечающим нашим задачам представляется термин концептуальное, не имеющий столь жесткой «привязки» именно к логике.

Отсюда теоретически вытекают два возможных взаимодополняющих метода анализа слова в художественном тексте: 1) концептуальный, выявляющий содержательный аспект аномальной языковой концептуализации мира в художественном повествовании, иерархию связей и отношений, шкалу ценностей и связанный с ними набор прагматических установок; 2) собственно семантический, или стилистико-семантический, выявляющий лексические, стилистические, фразеологические, словообразовательные и грамматические средства создания аномальности, языковые механизмы порождения аномальности и модели семантических преобразований общеязыковых значений.

Данное разграничение концептуального и семантического подхода соотносится с разграничением Д.Н. Шмелевым «ономасиологического» и «семасиологического» путей анализа лексики: ономасиологический подход ориентирован на мир денотатов и референтов, на процессы номинации и таксономии слов по экстралингвистическим признакам, а семасиологический — на системно-структурную семантику лексем, на их внутриязыковые связи и отношения [Шмелев Д. 1973].

Ср. разграничение семантического и концептуального анализа в работе Е. С. Кубряковой: семантический анализ, по мнению автора, эксплицирует семантическую структуру слова, уточняет денотативное, сигнификативное и коннотативное значения; концептуальный анализ предполагает поиск общих концептов (т. е. фрагментов знания о мире), подведенных под один знак [Кубрякова 1991: 20—27].

С необходимостью выявления функций аномального использования единиц и моделей языка в плане как авторской интенциональности, так и собственно содержательной и композиционной организации художественного текста, методы функционального анализа и семантического описания необходимо дополнить элементами функционально-семантического анализа текста, направленного на прагмасемантическую интерпретацию его основных единиц.

Этот метод теоретически обоснован и успешно реализован в разделе книги Е.В. Падучевой «Семантические исследования», посвященном «семантике нарратива»: «Наша исходная предпосылка состоит в том, что текстовые функции и значения языковых единиц должны описываться не сами по себе, а как производные а) от их смысла в отдельном высказывании и б) от меняющегося коммуникативного контекста: текстовые функции языковых элементов рассматриваются как производные от их функции в независимом высказывании» [Падучева 1996: 195].

В заключение отметим, что природа языковых аномалий художественного слова такова, что они принципиально не подлежат исчерпывающему истолкованию (всегда сохраняется некий неверифицируемый «остаток») — и это приводит как к трудностям классификации аномалий (лексические, грамматические или прагматические, синтагматические или парадигматические и т.д.), так и к возможности их множественной интерпретации. Причем чем сильнее» текст, чем талантливее его автор, тем больше потенциальных вариантов его интерпретации содержат в себе единицы его художественного языка.

Научная новизна исследования состоит в том, что в работе на примере целостного анализа «образцово» аномального автора — А. Платонова впервые ставится и разрешается вопрос об особом статусе языковых аномалий применительно к художественному тексту; разрабатываются критерии языковой аномальности в художественном тексте; обосновывается комплексная многоуровневая типология языковых аномалий в художественном тексте сквозь призму триады «художественный мир» — художественная речь — художественное повествование.

Новизной исследования является и то, что в нем обосновывается правомерность методики анализа аномалий от «субъекта аномальности» — т.е. целостного анализа свода аномальных словоупотреблений в художественном повествовании одного автора — А. Платонова.

По-новому интерпретируется известный в науке факт относительности языковых аномалий, согласно которому явление, аномальное в одном плане, не будет аномальным в другом [Арутюнова 1990; Апресян 1995Ь и 1995 с и др.]: предлагается поставить квалификацию аномальности / «неаномальности» в зависимость от того, в каком модусе существования явления фиксируется явления — в модусе «реальность» или в модусе «текст».

Применительно к собственно аналитической части исследования, научная новизна состоит в том, что явление языковой аномальности ставится в связь с ведущими смысловыми доминантами творчества писателя — обосновывается «мирообразующая», «стилеобразующая» и «текстообразующая» роль аномалий в художественном повествовании подобного типа. Кроме этого, предложено уточнение критериев разграничения языковой аномалии и стилистического приема.

В ходе исследования было выявлено явление синкретизма языковой аномальности, когда один и тот же тип аномальности последовательно (хотя и в разных своих ипостасях) реализуется на уровне «художественного мира», художественной речи и художественного повествования, а также когда один и тот же пример может быть охарактеризован как аномальный сразу на нескольких уровнях языковой системы или текста.

Также проанализированный материал приводит к выводу о существовании особых механизмов языковой аномальности на разных уровнях языка, которые проявляются в значимом присутствии в литературе и культуре общих моделей аномальной концептуализации мира, последовательно аномального взгляда на мир и художественного освоения действительности, типовых моделей собственно языковой аномальности, предусмотренных самой системой языка, и типовых моделей аномального нарратива, которые, наряду с «прототипическим нарративом», являют собой некий культурный инвариант, воспроизводимый в бесчисленном количестве вариантов.

Теоретическая значимость исследования состоит прежде всего в уточнении объема и содержания понятия языковая аномалия, применительно к художественному тексту, которое существенно расширяется на том основании, что каждый фрагмент художественного текста имеет языковую форму манифестации, хотя и не обязательно языковую природу, — и, следовательно, может быть истолкован так или иначе в рамках «языковой экспрессии», «языкового выражения» (P.O. Якобсон).

В целях нашего исследования оказалось целесообразным расширительное понимание понятия языковые аномалии в качестве родового термина для любого нарушения или отклонения на уровне любого из трех членов постулируемого триединства художественного текста: художественный мир — язык— текст.

Кроме этого, для теоретического понимания языковых аномалий обоснована релевантность функциональной составляющей в их определении и квалификации. В частности, представляется, что языковая аномалия представляет собой диалектически противоречивое единство неконвенционального (т.е. в известной степени деструктивного) употребления единицы или модели языка и креативного потенциала такого употребления в речевой практике. Осознанным способом актуализации этого противоречия является эстетический режим использования языка.

Существенно конкретизированы и другие научные понятия, известные в науке: это понятие «языковая концептуализация мира», для которого обосновывается четырехуровневая структура: уровень «онтологии», уровень мыслительный (собственно концептуальный), уровень ценностный и уровень мотивационно-прагматический, акциональный; это понятие «прототипиче-ского мира», понятие речевой практики (узуса) и понятие «прототипического нарратива», которые и являются точкой отсчета для установления аномальности того или иного уровня в модусе «реальность». При этом определены параметры и категоризированы «постулаты прототипического нарратива».

На основе понятий «абстрактный читатель», «абстрактный реципиент», «образ читателя» и «повествовательная норма» постулируется понятие «прототипического читателя», являющегося источником квалификации явления как нормативного или аномального в модусе «текст».

В целом можно говорить, что данное исследование является попыткой заложить основы «теории языковой аномальности в художественном тексте», а также предложить примерную исследовательскую программу изучения разных типов аномального художественного повествования.

Практическая значимость исследования заключается в возможности использования материалов исследования в практике вузовского преподавания общего языкознания, лингвистической прагматики, лингвистического анализа художественного текста, курса современного русского языка, а также разнообразных авторских и специальных курсов.

Отдельные теоретические положения и практические приемы анализа лингвистического и текстового материала вполне могут быть использованы в теории и практике нормализаторской и лексикографической работы для описания разных типов нарушений норм и правил литературного языка, семантических сдвигов и нарушений сочетаемости, аномальной реализации словообразовательных и синтаксических моделей и пр., а также для оценки конструктивного потенциала различных аномалий, степени их аномальности и т.д.

Некоторые теоретические и практические результаты исследования могут быть использованы в текстологических изысканиях, в редакторской практике и в деятельности по лингвистической экспертизе, а также в теории и практике художественного перевода.

На защиту выносятся следующие положения:

1) Необходимо различать языковую аномалию как способ художественного изображения и как его объект. Только аномалия как способ изображения является языковой аномалией именно художественного текста. Только такие языковые аномалии в художественном тексте имеют особый статус, который определяется их обязательной функциональной нагруженностью: они выступают как «мирообразующий», стилеобразующий и текстообра-зующий фактор художественного повествования.

2) С этим связан закономерный синкретизм языковых аномалий в художественном тексте, художественная значимость и принципиальная множественность их возможных интерпретаций. В частности, большинство аномалий, будучи таковыми с точки зрения «нормального» мира, естественного языка и «прототипического нарратива», не являются аномалиями с точки зрения художественной эффективности данного текста.

3) Особый статус языковых аномалий в художественном тексте предполагает уточнение существующих классификаций языковых аномалий и построение новой типологии, связанной с их последовательной актуализацией на базовых уровнях художественного произведения: «художественный мир» — художественная речь — художественный текст. В соответствии с этим выделяются аномалии концептуализации мира, аномалии языка и аномалии текста.

4) Аномалии концептуализации мира можно классифицировать на субстанциональные аномалии, концептуальные (мыслительные) аномалии, аксиологические аномалии и мотивационно-прагматические аномалии. Аномалии языка можно классифицировать на лексико-семантические, стилистические, фразеологические, словообразовательные и грамматические. Аномалии текста можно классифицировать на аномалии наррации, аномалии структуры текста и аномалии дискурса. В силу отмеченного синкретизма языковых аномалий в художественном тексте аномалии обычно задействуют несколько типов и уровней аномальности.

5) Для выявления функциональной перспективы языковых аномалий в художественном тексте наиболее релевантным, на наш взгляд, является путь анализа языковых аномалий «от субъекта аномальности» — комплексное исследование типов и функций языковых аномалий в художественном повествовании «образцово» аномального автора. В настоящей работе в качестве такого автора выступает Андрей Платонов. В его художественном повествовании языковые аномалии являются воплощением в «аномальном тексте» «аномального мира» и аномальных способов его художественного освоения.

6) Комплексный анализ языковых аномалий в художественной речи А. Платонова позволяет выделить следующие смысловые доминанты в художественных установках писателя: тотальное овеществление абстракции как отражение мифологизованного типа концептуализации мира в языковом знаке; тотальное «неостранение» как «легитимизация» аномалии в качестве нормы самого устройства мира и способов его ментальной интерпретации, тотальное «недоверие к пресуппозиции» как воплощению «само собой разумеющегося», а, значит, неприемлемого смысла; принципиальная аномальность коммуникации как дискредитация общепринятых постулатов речевого общения; тенденция к неконвенциональному использованию языковых единиц и моделей общеязыковой системы и др.

7) Сопоставление аномального художественного повествования А. Платонова с альтернативными ему типами аномального повествования, обернутое (А. Введенский и Д. Хармс), где, напротив, проводится последовательная установка на «тотальное остранение» механизмов языковой аномальности, позволяет сделать вывод о сходстве самих моделей языковых аномалий при решении во многом противоположных художественных задач.

8) В этой связи можно предположить наличие в культуре, литературе и языке постоянно воспроизводимых в разных вариантах моделей аномальной концептуализации мира, аномальной художественной речи, языка и аномальной наррации, которые обладают значительным эстетическим потенциалом и высокой степенью востребованности «прототипическим читателем».

Апробация результатов исследования. Основные положения и результаты исследования получили внедрение в прочитанных общих курсах «Актуальные проблемы филологии» для магистратуры филологического факультета Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского и «Антропологическая лингвистика» для магистратуры филологического факультета Нижегородского государственного педагогического университета, в спецкурсах «Философия русского слова», «Человеческий фактор в языке: лингвистическая прагматика» и др. для студентов-филологов нижегородских вузов.

Результаты исследования были представлены в докладах на Международных конференциях гг. Москвы (МГУ, Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН, Институт языкознания РАН), Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода, Екатеринбурга, Смоленска, Владимира и пр.

В 2003—2004 гг. доклады по материалам работы представлялись на секционные заседания, а в 2005 г. — на пленарное заседание Международной конференции в рамках работы группы «Логический анализ языка» при Институте языкознания РАН (рук. Н.Д. Арутюнова). В 2005 году доклад по результатам работы обсуждался на заседании семинара «Проблемы поэтического языка» в Институте русского языка им. В.В. Виноградова РАН.

Работа неоднократно обсуждалась на заседании кафедры русского языка МПГУ и на методологических семинарах кафедры современного русского языка и общего языкознания Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского и кафедры русского языка Нижегородского государственного педагогического университета. Также работа прошла апробацию на докторантском объединении кафедры русского языка МПГУ в декабре 2005 г.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав и заключения; библиографического списка, списка источников текстового материала и списка словарей; одного приложения.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Языковые аномалии в художественном тексте"

5.4. Основные выводы

Аномалии в сфере художественного повествования А. Платонова в целом — и на уровне наррации, и на уровне структуры текста, и на уровне дискурса — демонстрируют удивительный изоморфизм как по отношению друг к другу внутри собственно повествовательной организации текста, так и по отношению к аномалиям «художественного мира» и художественной речи.

Нарративные аномалии в художественном повествовании А. Платонова возникают на базе неадекватной актуализации «коммуникативных регистров», на базе неразграничения мира реальности и мира «кажимости», что мы именуем установкой на «онтологизацию кажимости». Также они сопровождаются аномальной текстовой референцией, связанной с «игрой на референ-циальной неоднозначности», когда в повествовании случайно или намеренно нейтрализуется несколько возможных референтов.

Аномалии тестовой связности, как эксплицитной, так и имплицитной, в художественном повествовании А. Платонова подчинены задаче — художественно воссоздать тип повествования, в котором «все возможно» и «все разрешено», и аномалия воспринимается как естественное и даже как единственно возможное свойство логики этого мира, т.е.как норма, а норма, напротив, остраняется в качестве аномалии.

Интегрирующей особенностью «аномализации» принципов повествования А. Платонова является отсутствие дистанции между повествователем и его героями как проявление принципа «неостранения». Исследуя повесть «Котлован», к схожим выводам приходит и Т. Сейфрид: «Платонов отходит от «сказовой» традиции в том смысле, что ослабляет комическую заостренность на самом факте языковой невежественности персонажа, поскольку в его повести отсутствует (как явный, так и подразумеваемый) стилистически ортодоксальный авторский голос, который обычно и указывает на факт лингвистической ошибки» [Сейфрид 1995: 315].

В целом аномальное построение художественного повествования А. Платонова укладывается в рамки складывающейся в XX в. новой «повествовательной нормы» — так называемого «свободного косвенного дискурса». Однако в свободном косвенном дискурсе, где отказ от традиционного «всеведущего» и прагматически не мотивированного повествователя приводит к определенной «конкуренции» точек зрения и субъектов речи в субъектной перспективе повествования, все же именно сам факт несовпадения «точек зрения» становится осознанным художественным приемом, распознавание которого входит в культурную компетенцию читателя.

В повествовании А. Платонова мы имеем дело с совершенно уникальной ситуацией нейтрализации точек зрения как проявлением «неостранения» естественной дифференциации точек зрения в реальной речевой коммуникации: «Отсутствие дистанции между автором и его героями есть принципиальная особенность индивидуального стиля А. Платонова, при которой ни об одном фрагменте повествования нельзя с достоверностью сказать, кому принадлежит слово — автору или его герою» [Радбиль 1998: 11]. В этом смысле повествование А. Платонова — это не просто свободный, а «анархически» свободный «несобственно-косвенный» дискурс.

Иные функции «аномализации» «прототипического нарратива» присущи «наррации абсурда» у А. Введенского и особенно — Д. Хармса. Последовательно воссоздавая альтернативную модель иррациональной реальности, с присущими ей иррациональными методами познания и иррациональным языком, обернуты не менее последовательно подвергают «остраняющей» деконструкции принципы «нормальной» наррации как воплощение узкого и поверхностного «вписывания» непознаваемого мироздания в жесткие рамки сюжетной схемы, как коррелят «некреативной» обыденной коммуникации и бытового дискурса.

Для художественного повествования постмодерна «тотальное остране-ние» традиционной наррации связано с философской установкой на примат «текста» над «реальностью», интертекста над текстом. Кроме этого, в «аномализации» повествования отчетливо проявляется игровое начало — это и есть «языковая игра» с целью иронического остранения идеологических и культурных штампов нашего времени, и вообще — любых стереотипов.

При этом и у А. Платонова, и у других авторов «этот странный до дикости идиолект» (по формулировке О. Меерсон) и тотально аномальный дискурс выступают как результат целенаправленной и последовательной работы над языком, как продукт глубоко осознанных творческих установок: «. и он, и другие подобные ему авторы искажают стандартный язык столь последовательно, что само это искажение превращается в рутину, а следовательно, восприятие его входит у читателя в привычку, и он как бы покоряется языковому чутью автора, перестав или переставая доверять собственному» [Меерсон 2001: 109].

Удивительная последовательность, межуровневая взаимосвязанность, изоморфизм и синкретичность языковых аномалий в таком «тотально деви-антном» типе художественного повествования, как художественное повеетвование А. Платонова, В. Введенского, Д. Хармса и др., в сочетании с их удивительной художественной целесообразностью и мощным воздействен-ным эффектом, позволяет предположить, что, наряду с существованием в культуре «прототипических» сюжетных схем и моделей наррации, существуют и особые модели порождения аномального повествования, особый «анти-прототипический нарратив», которому можно приписать свой особый набор правил порождения и интерпретации, свои «постулаты».

Примерно в этом же плане высказывается и Е.В. Клюев: «Неинтерпретируемость абсурда, или его интерпретируемость в любых категориях, что одно и то же, суть проявление «признака художественности» [здесь и далее — курсив автора, Е.К.]. В истории литературоведческой науки постепенно сложилось мнение, что чем глубже текст, то есть чем больше в нем «слоев», или уровней, и, стало быть, чем большему количеству интерпретаций он поддается, тем он «художественнее», — и с этой бесспорной мыслью мы совсем не склонны полемизировать. Приняв же ее, приходится действительно отдать пальму первенства литературе абсурда, допускающей практически бесконечное количество толкований. Условно говоря, литература абсурда есть наиболее «художественная» литература в составе художественной литературы в целом» [Клюев 2000: 100].

Похоже, что «антипрототипический нарратив» имеет не менее древнюю культурную традицию, чем «нарратив прототипический». Истоки модели аномального нарратива можно видеть в таких народных сказках, как «Колобок», «Курочка Ряба», «Теремок», эксплуатирующих сюжетные и хроното-пические девиации, определенная самокомпрометация наррации заложена в сказке «Репка» и знаменитой «Сказке про белого бычка». Не эти ли архетипы лежат в основе современной «литературы абсурда»?

Другим естественным источником принципов аномального нарратива, несомненно, являются многие религиозные и мифологические сюжетные схемы. Так, триипостасное единство божества в некоторых религиях мира вполне сопоставимо с нейтрализацией «точек зрения» в аномальном повествовании, миф об Эдипе коррелирует с нарушениями в области текстовой референции лица, а архетипы «вечного возвращения» и путешествия в царство мертвых являются прообразами практически всех художественных экспериментов с хронотопом.

Все это является, так сказать, историко-культурным подтверждением нашего тезиса об аномальности как норме художественного повествования, а также залогом значительной художественной «валидности» аномального нарратива, его неиссякаемого креативного и эвристического потенциала.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1) Теоретические результаты исследования. Даже в обыденной речи аномальное высказывание, порожденное спонтанно, вовсе не в целях «языковой игры», порой приобретает эстетический эффект в восприятии адресата, причем чаще всего — помимо воли и желания говорящего. Видимо, такова прагмасемантическая природа языковой аномальности вообще, и в этом смысле практически любая языковая аномалия потенциально есть факт эстетического, «художественного» использования языка.

И тем более экспрессивные возможности эксплуатации языковой системы, так сказать, «на пределе» активно используются и в качестве осознанного средства эстетического воздействия на адресата (слушателя или читателя). Однако понятие языковых аномалий неоднородно в разных режимах существования языка (обыденного языка и художественной речи), поэтому к ним должны применяться разные критерии аномальности. Поиску этих критериев и была посвящен теоретический аспект исследования.

Проведенное исследование позволяет сделать выводы о теоретической и практической валидности предложенной методики комплексного и системного анализа языковой аномальности в художественном тексте в рамках последовательного рассмотрения языковых аномалий как «мирообразующего» и текстообразующего фактора по уровням «художественный мир» — художественная речь — художественное повествование на примере текстов отдельно взятого, «образцово аномального» автора (в нашем случае — Андрея Платонова).

Также можно говорить о релевантности принципа оценки статуса языковой аномальности в художественном тексте, который предполагает рассмотрение языковых аномалий сквозь призму парадигмы «реальность» — «текст», т.е. с учетом диалектики «естественного» и семиотического взгляда на природу явлений художественной концептуализации мира, художественной речи и художественного текста. Этот подход, на наш взгляд, позволяет разрешить известное противоречие, согласно которому очевидные нарушения в сфере концептуализации мира, норм и правил системы языка и принципов построения художественного повествования обладают, тем не менее, значительным художественным эффектом и даже приобретают в культуре черты определенной эталонности, образцовости.

Оправданным, на наш взгляд, является и расширение объема и области применимости понятия языковой аномальности, принятого в данном исследовании, с учетом специфики столь сложного и многомерного образования, каковым является художественный текст.

Очевидно, что каждый фрагмент художественного текста имеет языковую форму манифестации, хотя и не обязательно языковую природу, — и, следовательно, может быть истолкован так или иначе в рамках «языковой экспрессии», «языкового выражения» (P.O. Якобсон).

В целях нашего исследования оказалось целесообразным расширительное понимание понятия языковые аномалии в качестве родового термина для любого нарушения или отклонения на уровне любого из трех членов постулируемого триединства художественного текста: художественный мир — художественная речь — художественный текст.

Квалификация явлений языковой аномальности наталкивается на ряд сложностей как объективного, так и субъективного характера. Сложности объективного характера порождаются тем, что в большинстве аномалий задействовано сразу несколько уровней актуализации аномальности. Например, фрагмент «Начало поэмы» А. Введенского заканчивается фразой: Рысь женилась, — которую можно рассматривать и как аномалию лексической парадигматики (аномальная субституция слова из квазиантонимической пары жениться / выйти замуж), и как аномалию грамматической парадигматики (аномальный выбор формы женского рода для глагола с дефектной парадигмой), и как аномалию текста («остраняющий контекст» — финальная фраза отрывка не имеет никакого отношения ко всему его содержанию), и как очевидное нарушение в сфере концептуализации (животному приписана возможность вступать в отношения, регулирующие социальный статус в мире человека).

Подобные явления позволили нам сделать вывод о синкретизме языковой аномальности, который может выступать как иерархический, когда один и тот же тип аномальности последовательно (хотя и в разных своих ипостасях) реализуется на уровне «художественного мира», художественной речи и художественного повествования, и как актуальный, когда один и тот же пример может быть охарактеризован как аномальный сразу на нескольких уровнях концептосферы, языковой системы или текста.

Сложности субъективного характера вытекают из указанной выше синкретичности языковой аномальности и связаны с возможностью их множественной интерпретации (многие аномалии, будучи «непереосмысляемы-ми», принципиально не подлежат исчерпывающему истолкованию). Поэтому возможность иной трактовки рассмотренных нами аномалий как бы заложена в природе языковой аномальности, равно как и возможность их альтернативной классификации.

Однако, несмотря на указанные трудности, в настоящем исследовании была разработана и апробирована комплексная поуровневая классификация языковых аномалий с учетом их особого статуса в художественном тексте в рамках триады: языковая концептуализация мира — система естественного языка — принципы порождения текста.

Первый уровень классификации — аномалии языковой концептуализации мира. В свою очередь, среди аномалий языковой концептуализации мира мы выделяем четыре разновидности аномалий, соответствующих четырем плана (уровням) «художественного мира»: (1) аномалии субстанциональной сферы (субстанциональные аномалии); (2) аномалии концептуальной (логической) сферы (концептуальные аномалии); (3) аномалии аксиологической ценностной) сферы (аксиологические аномалии); (4) аномалии мотивацион-но-прагматической сферы (мотивационно-прагматические аномалии).

Материалом для языковой концептуализации мира является естественный язык. Соответственно, вторым уровнем классификация являются аномалии языка как механизм семантических сдвигов, приращений и преобразований — в этом плане им может быть предпослано общее наименование семантические. В свою очередь, среди аномалий языка (семантических аномалий) мы выделяем пять разновидностей аномалий в зависимости от уровня языковой системы, который участвует в порождении данной аномалии: (1) лекси-ко-семантические аномалии; (2) стилистические аномалии; (3) фразеологические аномалии; (4) словообразовательные аномалии; (5) грамматические аномалии.

Аномалии языковой концептуализации мира и аномалии языка как их материал реально интегрированы в повествовательную структуру текста, которая сама по себе также может характеризоваться различными нарушениями в области неких общих принципов текстопорождения. Соответственно, третьим уровнем классификации являются аномалии текста. В свою очередь, среди аномалий текста мы выделяем: (1) аномалии наррации; (2) аномалии структуры текста; (3) аномалии дискурса.

Предполагается, что объем и содержание понятия языковые аномалии применительно к художественному тексту можно существенно уточнить с учетом теоретического разграничения двух модусов существования как естественных, так и семиотических объектов, в том числе объектов языковых — модус «реальность» (соответствие / несоответствие определенным реально существующим в культуре моделям мира, языка и текста) и модус «текст» (внутренняя мотивированность и целесообразность, прагматическая успешность и культурная апроприированность).

Так, последовательно рассматривая художественный текст в модусе «реальность» и в модусе «текст», можно прийти к выводу, что разного рода аномалии, фиксируемые в одном модусе, не являются аномалиями в другом модусе. Во-первых, аномальным может быть сам мир, воспроизводимый в тексте. Для описания этого рода аномалий постулируется понятие «прототи-пический мир», который представляет собой некую совокупность коллективного опыта, определенных представлений о том, как бывает или могло бы быть при определенных, рационально осмысляемых условиях.

Практически любой литературный текст, рассмотренный на содержательном уровне, с точки зрения «прототипического мира» в каком-то смысле даже предполагает аномальность героев, фабулы, сюжета, и эта аномальность выступает важным фактором порождения данного текста как такового — жанровым, сюжетно-композиционным и др. Поэтому аномалия «прототипического мира» в модусе «реальность» будет нормой в модусе «текст».

Во-вторых, аномальным может быть язык, актуализованный в художественном тексте. Понятию «прототипический мир» в сфере языка соответствует понятие узуса, речевой практики этноса, в которой в общем и целом адекватно реализуются системные закономерности родного языка. Тогда под аномальным языком мы должны понимать такие явления в художественном тексте, которые однозначно воспринимаются как нарушения языковой конвенциональное™ в сфере фонетики, лексики, грамматики или стилистики, которые явно идут в разрез с принципами и установками речевой практики носителей языка.

Однако, поскольку денотатом, т.е. «реальностью» по отношению к художественному произведению выступает естественный язык, то нарушения норм естественного языка в художественном тексте могут считаться аномалиями тоже лишь при рассмотрении в модусе «реальность». Если их появление эстетически мотивировано, то аномалия системы языка или узуса в модусе «реальность» также будет нормой данного художественного текста в модусе «текст».

В-третьих, аномальным может быть сам текст — в аспекте нарушения общих принципов текстопорождения, наррации, которые в своих основах представлены в генерализованных видах наррации (в образцовых повествовательных текстах культуры), а главное — неявно присутствуют в коллективном языковом сознании, входят в культурную компетенцию и интуитивно ощущаются адресатом наррации (слушателем или читателем) как норма.

Поэтому, по аналогии с «прототипическим миром» и речевой практикой этноса («прототипическим языком»), мы можем постулировать и наличие «прототипического нарратива», постулаты которого сформулированы в настоящем исследовании. При этом аномальная концептуализация мира и аномальный язык не обязательно ведут к аномалиями в области наррации: «странный» и абсурдный мир сказок Л. Кэрролла, драм С. Беккета и Э. Ионеско, при наличии значительного объема языковых и коммуникативно-прагматических девиаций, так сказать, «нарративно» безупречен, композиционно «гиперструктурирован» (Е.В. Клюев). Собственно нарративные отклонения, в свою очередь, не обязательно сопровождаются языковыми: вспомним в общем «нормальный» язык «Случаев» Д. Хармса.

Однако, фиксируя многочисленные нарративные отклонения в художественном повествовании А. Платонова, Д. Хармса и др., мы не сможем оспорить тот факт, что и эти аномалии являются продуктом осознанной интенции художника и имеют значимый эстетический эффект в плане читательского восприятия. Поэтому аномалии «прототипического нарратива» в модусе «реальность» опять-таки будут нормой для данного художественного текста в модусе «текст».

Для валидизации понятий нормы и аномалии в модусе «текст», по аналогии с «прототипическим миром», «прототипическим языком» (системой языка и узусом), «прототипическим нарративом», мы постулируем понятие «прототипический читатель», который и является носителем и источником оценки нормы или аномалии в модусе «текст», исходя из устоявшихся культурных и литературных стандартов своего времени.

При этом «прототипический читатель» XX в. имеет свои особенности. В частности, для литературы нового времени характерна такая черта, как «поэтика языковой деформации» (Л.В. Зубова), которая адекватно воспринята в поле читательских интерпретационных установок, сложившихся в XX в. Поэтому современный «прототипический читатель» воспринимает как норму данного текста именно значимые отклонения от существующего в культурном коде стандарта.

В этом смысле подлинно «аномальным» (уже в модусе «текст»), видимо, нужно считать произведение, в коммуникативно-прагматическом плане не достигающее своей художественной задачи, не выполняющее адекватно своей апеллятивной, воздейственной функции: такие тексты мы и зовем «плохими», «скучными», «затянутыми» и даже — слишком «нормальными».

Неослабевающий читательский интерес к текстам, эксплуатирующим аномальные явления разных видов, на протяжении многих веков существования литературы, неустанное обращение писателей к разработке «темы абсурда», явная и постоянная востребованность девиантных моделей повествования в мировой культуре заставляют предположить, что существуют глубинные факторы и стабильные источники, обеспечивающие «художественную валидность» аномального дискурса.

На уровне аномальной концептуализации мира можно условно выделять общечеловеческие и конкретно-исторические факторы. К общечеловеческим факторам и источникам аномальности относится, вообще говоря, сама жизнь: сложность и катастрофичность человеческой экзистенции, непознаваемость и иррациональность мира, ощущение его бессмысленности, психологическая неприемлемость бесчеловечных условий социального и духовного существования обеспечивают постоянный механизм регенерации в культуре художественных моделей альтернативного реалистическому, абсурдного типа. Кроме того, как пишет Е.В. Клюев: «Абсурд (подобно фольклору), как уже говорилось выше, связан с наиболее глубинными структурами человеческой личности, с наиболее фундаментальным в ней, апеллируя к сущности, к природе личности, а не к ее социальным и проч. связям» [Клюев 2000:100].

К конкретно-историческим факторам и источникам можно отнести особый тип культурного, научного и художественного сознания, сложившийся в XX в. Это новое, более сложное понимание феномена пространства и времени в культуре, это стремление к познанию мира, к проникновению в глубь вещей, в невидимый мир, в скрытые связи и отношения, это антиномичное представление о структуре мира, об отношениях человека и мира, человека и природы в рамках «принципа дополнительности», это ориентация на синтез контрастных и далеких вещей и представлений.

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что в культуре постоянно присутствуют модели аномальной концептуализации мира, своего рода «про-тотипические образцы» последовательно аномального взгляда на мир и художественного освоения действительности.

На уровне языка аномальность также представляется закономерным явлением, которое обусловлено рядом факторов. Так, большинство из рассмотренных нами аномалий языка представляются аномалиями только с точки зрения современного состояния норм и правил системы русского литературного языка.

Многим из них могут быть сопоставлены вполне нормативные аналоги в предшествующих периодах развития русского языка: так, например, с диахронической точки зрения, форма лежачая (вместо лежащая) есть нормативная реализация формы древнерусского действительного причастия настоящего времени, а слово пешеходство еще у В.И. Даля характеризуется как обычное отвлеченное имя в значении 'ходьба пешком'.

Также для многих аномалий имеются параллели в диалекте (погодка в значении 'хорошая погода'). Некоторые аномалии имеют признаки просторечия (подкоммунивать) или социального жаргона (приорганизуюсь). Таким образом, аномалии зачастую являются не собственно инновациями, но результатом своеобразной инкорпорации в синхронию рефлексов исторического развития языка или интерференции литературного языка и нелитературных подсистем русской речи, а также заимствований. Еще одним источником аномальности выступают детская речь и речь в так называемых «измененных состояния сознания» (в том числе разнообразные случаи афазии).

Все это позволяет нам высказать предположение, что самой системой языка предусмотрены не только модели реализации ее системных закономерностей, но и модели порождения аномалий разного типа (т.е. в области языковой аномальности тоже есть своя системность). Существование типовых моделей аномальности выступает как проявление синергической сущности языка вообще и демонстрирует высокие адаптивные возможности системы русского языка в области языкового освоения концептуального содержания любой степени сложности и противоречивости.

В каком-то смысле можно говорить о стремлении языка не избегать ошибки, а превращать ее в прием: любой аномалии в речевой практике может быть приписан рационально интерпретируемый смысл. Значительная часть языковых аномалий не ведет к деструкции системы, а, напротив, будучи системообразующим фактором, раздвигает ее границы: «Поэтому можно сказать, что поэтика языковой деформации не разрушает, а сохраняет язык, если иметь в виду, что язык — это прежде всего саморегулируемая система и совокупность возможностей для выражения разнообразных значений» [Зубова 2000: 399].

На уровне текста постоянно действующим фактором аномальности является гипостазирование в литературе ее «чистой литературности» (Е.В. Клюев) как осознание технической и игровой стороны литературного текста, как установка на манипулирование набором «хитрых» приемов, которые оказываются пригодными не только для развлечения, но и для выражения сложной и нетривиальной мысли. При этом существование аномального нарратива поддержано древней культурной традицией: глубинные истоки абсурда можно видеть в народных сказках, в религиозных и мифологических сюжетных схемах.

Это позволяет сделать вывод о том, что в мировой литературе существуют не только модели «прототипического нарратива», но и модели его последовательного и эстетически значимого нарушения, т.е. можно постулировать наличие типовых моделей аномального нарратива — аномального сюжета, аномального хронотопа, аномальной текстовой референции и текстовой связности, которые так или иначе активны в мировой литературе и являют собой некий культурный инвариант, воспроизводимый с завидным постоянством в бесчисленном количестве вариантов.

Вообще говоря, установка на «аномальный дискурс» — это победа продуцирования над репродуцированием. Это проявление свободного творческого духа человека, подлинного художника, чье самовыражение всегда вступает в определенный конфликт с существующими нормами и общепринятыми стандартами.

2) Результаты лингвистического анализа. Обоснованные в исследовании теоретические принципы анализа аномалий в художественном тексте предопределили конкретную исследовательскую стратегию, обозначенную нами как «путь от субъекта аномальности», т.е. как целостный анализ в свете языковой аномальности — конкретного автора, конкретной художественной речи, в которой языковая аномальность принципиально и последовательно используется на всех уровнях как основное средство моделирования особого «художественного мира» и, в соответствии с этим, как основной прием текстопорождения.

Однако для применения этой стратегии существуют особые требования к анализируемому автору — его художественная речь должна быть, так сказать, «комплексно аномальной», «образцово аномальной», т.е. «аномальной прототипически». Ярким примером органичной интеграции аномальной концептуализации мира, аномального языка и аномального типа повествования являются, на наш взгляд, произведения Андрея Платонова.

Несмотря на их неоспоримую уникальность, их, так сказать, «вызывающую» индивидуальность, «странный художественный мир» и «странный язык» А. Платонова в своих основах соотнесены с какими-то общими принципами «аномализации» «картины мира», естественного языка и привычного для «прототипического читателя» типа повествования, которые релевантны для определенного типа художественного сознания в культуре XX в.

В этом плане полезно комплексное сопоставление художественной речи А. Платонова с другим (на наш взгляд, во многом альтернативным платоновскому) способом «тотальной аномализации» мира, который представлен в своем концентрированном выражении в художественной речи обериутов — в особенно Д. Хармса и А. Введенского. Сопоставление интересует нас в аспекте оппозиции «полного неостранения» (А. Платонов) и «полного остране-ния» (Д. Хармс, А. Введенский) как двух полярных принципов художественной организации произведения.

Анализ ведущих принципов аномальной языковой концептуализации мира в «художественном мире» А. Платонова, осуществленный по четырем указанным выше уровням концептуализации, приводит к следующим результатам. На уровне аномальной актуализации в «художественном мире» самих объектов, связей и отношений объективной (физической и психической) реальности можно отметить целостно аномальную языковую репрезентацию самой структуры мироздания, что, на наш взгляд, связано с установкой на тотальное овеществление любой абстракции.

Оно выступает как диалектическое противостояние двух взаимообусловленных тенденций: с одной стороны, отражения в творчестве А. Платонова особого типа сознания — сознания мифологизованного типа, с другой стороны, проявления ведущего художественного принципа — принципа «не-остранения», согласно которому именно аномальность в устройстве мира признается нормой, выглядит не только не удивительной, но закономерной, даже единственно возможной.

Еще одной гранью устройства «художественного мира» мифологизованного типа является одушевление, антропологизация и персонификация всего сущего, а также нейтрализация базовых для современного «культурного» сознания бинарных оппозиций живое / неживое, реальное / сверхъестественное, природное / социальное и т.д.

Аномальному «художественному миру» соответствует его аномальная ментальная репрезентация в «мысли о мире». Для «невозможной логики» «художественного мира» А. Платонова характерны неадекватная категоризация предмета, признака и процесса, а также аномальная дистрибуция элементов структуры события в мысли. Кроме этого, весьма релевантной для «языка мысли» А. Платонова является «тавтологическая избыточность» как выражение особой «гиперструктурированности» мира в текстах А. Платонова.

Смысл перечисленных явлений в области «языка мысли» — художественное отображение А. Платоновым самого процесса «вербализации мира», во всех его трудностях и противоречиях, который к тому же осуществляется, так сказать, «когнитивно некомпетентным» субъектом сознания.

Аномалии мира и мысли о мире закономерно сопровождаются в «художественном мире» А. Платонова аномалиями в сфере концептуализации «прототипических» ценностей. В произведениях А. Платонова во многом воспроизводится тип архаической мифологической аксиологической полярности свое — чужое, вытесняющей и подчиняющей все остальные ценностные оппозиции.

А. Платонов подвергает своеобразной «деконструкции» общечеловеческую систему ценностей с позиции неприятия ее «неорганичности» — т.е. окультуренности» (а значит, «неприродности»), излишней социализированное™ и абстрактности. С этим связана установка на «некрасивость», «ущербность» и принципиальная натуралистичность изображения в «художественном мире» А. Платонова. Также деконструкции в мире ценностей А. Платонова подвергаются и ценности христианские, что находит свое выражение в сакрализации общественно-политической лексики. Аномальный мир, аномальная логика и аномальные ценности, в свою очередь, воплощены в аномальном речевом поведении и аномальной коммуникации. Аномалии речевого поведения прежде всего связаны с избыточной актуализацией невербализованных смыслов слова и высказывания, которая выступает как реализация специфичной платоновской установки, обозначенной нами как «тотальное недоверие к пресуппозиции». В «художественном мире» А. Платонова, в полном соответствии с духом принципа «не-остранения», именно то, что само собой разумеется, полагается странным, подлежащим верификации, тогда как окказиональная интенциональность или мотивация как раз считается приемлемой, уместной. Поэтому избыточной вербализации подвергаются самоочевидные для носителей «обыденного языка», но не для мира А. Платонова смыслы.

Аномалии коммуникативного акта, связанные с отклонениями в области актуализации принципа Кооперации и «максим дискурса» Г.П. Грайса, находят свое выражение в тотальной «абсурдизации» коммуникативного акта, включающей ритуализацию, формализацию и идеологизацию коммуникативного акта, а также «магию слова». В целом можно говорить о том, что в «художественном мире» А. Платонова коммуникация принципиально аномальна, поскольку она представляет собой псевдодиалогическую репрезентацию коллективного бессознательного (мифологизованного типа), в результате которой можно говорить о «десубъективации» речевого общения.

Однако и аномалии мира, и аномалии мысли, и аномалии ценностей, и аномалии речевого поведения как разные грани единого «художественного универсума» А. Платонова могут считаться аномалиями только в модусе «реальность», при их соотнесении с «прототипическим миром», законами формальной логики, общечеловеческой системой ценностей и принципами обыденной коммуникации в духе Г.П. Грайса.

Рассмотренные в модусе «текст» — в плане адекватности воплощения художественного замысла и достижения художественного эффекта, они представляются не только не аномальными, но, напортив, органичными художественными средствами воплощения столь «странного», но удивительно целостного и эстетически убедительного «художественного мира» писателя.

Анализ ведущих принципов аномальной трансформации норм и правил общеязыковой системы в художественной речи А. Платонова приводит к следующим результатам.

Художественное слово А. Платонова во многом интегрирует различия между уровнями языковой системы, предлагая нам языковую аномальность комплексного характера, когда одномоментно задействуются в одном отрезке художественной речи, например, лексические, стилистические и синтаксические аномалии, лексические, фразеологические и словообразовательные аномалии и т.п., что позволило нам сделать о синкретизме языковых аномалий.

Для художественной речи А. Платонова можно выделить следующие доминантные установки, синкретически проявляющиеся в аномальных семантических преобразованиях на разных уровнях языка: 1) овеществление абстракции; 2) одушевление неодушевленного; 3) «онтологизация кажимости» как неразграничение диктума и модуса, реальности физической и семиотической; 4) символизация реальности, при которой не разграничивается слово и реалия; 5) отклонения в сфере вербализации субъектно-объектных отношений; 6) неразграничение основных бинарных оппозиций в языковой концептуализации мира: синхрония / диахрония, лексическое / грамматическое, свободное / идиоматичное, номинация / предикация и др. как отражение «ми-фологизма» платоновского языка.

Говоря о функциях синкретичной аномальности языка в художественной речи А. Платонова, отметим проявление все того же принципа «неостра-нения», обладающего крайней значимостью на всех уровнях «художественного мира» писателя. В общем виде это выражается в тенденции к неконвенциональному употреблению единиц и моделей разных уровней языка.

Не исключено, что одной из ведущих интенций А. Платонова (не вполне, вероятно, осознаваемой) была тотальная деструкция стандартного языка с целью обнажить его бессилие в интерпретации мироздания и с целью довести до предела, порою до «разрыва» возможности, предоставляемые его системой, в поиске новых средств выразительности.

Анализ ведущих принципов аномальной наррации, аномалий структуры текста и его субъектной организации в «художественном языке» А. Платонова приводит к следующим результатам.

Аномалии в сфере художественного повествования А. Платонова в целом — и на уровне наррации, и на уровне структуры текста, и на уровне дискурса — демонстрируют удивительный изоморфизм как по отношению друг к другу внутри собственно повествовательной организации текста, так и по отношению к аномалиям «художественного мира» и художественной речи.

Нарративные аномалии в художественном повествовании А. Платонова возникают на базе неадекватной актуализации «коммуникативных регистров», на базе неразграничения мира реальности и мира «кажимости», что мы именуем установкой на «онтологизацию кажимости». Также они сопровождаются аномальной текстовой референцией, связанной с «игрой на референ-циальной неоднозначности», когда в повествовании случайно или намеренно нейтрализуется несколько возможных референтов.

Аномалии тестовой связности, как эксплицитной, так и имплицитной, в художественном повествовании А. Платонова подчинены задаче — художественно воссоздать тип повествования, в котором «все возможно» и «все разрешено», и аномалия воспринимается как естественное и даже как единственно возможное свойство логики этого мира, т.е. как норма, а норма, напротив, остраняется в качестве аномалии.

Интегрирующей особенностью «аномализации» принципов повествования А. Платонова является отсутствие дистанции между повествователем и его героями: в повествовании А. Платонова мы имеем дело с совершенно уникальной ситуацией нейтрализации точек зрения как проявление принципа «неостранения» естественной дифференциации точек зрения в реальной речевой коммуникации, когда ни об одном фрагменте повествования нельзя с достоверностью сказать, кому принадлежит слово — автору или его герою.

При этом у А. Платонова такой «тотально аномальный художественный дискурс» только имеет вид «бессознательного автоматического письма», на деле выступая как результат целенаправленной и последовательной работы с языком, как продукт глубоко осознанных творческих установок.

3) Практические результаты и перспективы исследования. Основным практическим результатом исследования является разработанная и апробированная в практике анализа конкретного автора комплексная программа исследования языковых аномалий в художественном тексте, которая может иметь валидность в разнообразных по типу и материалу исследованиях художественных текстов, текстов публицистического, политического и рекламного дискурса как отдельных авторов (и даже отдельных произведений), так и целых направлений или функционально-стилистических и жанровых разновидностей, где представлены тексты, так или иначе эксплуатирующие механизмы языковой аномальности в широком смысле слова.

Образцом практического применения данной программы является наша работа, посвященная комплексному и поуровневому описанию «языковой личности» героя «Сокровенного человека» А. Платонова — Фомы Пухова сквозь призму языковой аномальности [Радбиль 1999а: 63—83].

Другим образцом практического применения данной программы является предлагаемая нами условная схема формализации разных типов художественного дискурса в плане соотношения нормы и аномальности в парадигме «реальность — текст» на уровнях «мир» — «язык» — «наррация», которая приводится в Приложении к данной работе.

Отдельные теоретические положения и практические приемы анализа лингвистического и текстового материала вполне могут быть использованы в теории и практике нормализаторской и лексикографической работы для описания разных типов нарушений норм и правил литературного языка, семантических сдвигов и нарушений сочетаемости, аномальной реализации словообразовательных и синтаксических моделей и пр., а также для оценки конструктивного потенциала различных аномалий, степени их аномальности и т.д.

Предметом отдельного практического применения могут стать: разработанные в данной работе и заданные в виде формализованного списка «Постулаты «прототипического нарратива», которые позволят объективизировать процедуру оценки аномальности того или иного текста; разработанные нами критерии разграничения аномального и «неаномального» стилистического приема (границы нормативности метафоры, метонимии и пр.); разработанные нами критерии разграничения «нормальной» и аномальной «стилистической открытости» художественного текста (как совмещение в нем раз-ностилевых пластов); понятия нейтрализующего контекста, «остраняющего контекста» и «ситуации остранения» как факторы аномальности и пр.

Кроме того, многие теоретические положения и особенно — собранный нами значительный по объему фонд примеров языковой аномальности могут применяться (и уже активно применяются) в практике вузовского преподавания общего языкознания, лингвистической прагматики, лингвистического анализа художественного текста, курса современного русского языка, а также разнообразных авторских и специальных курсов.

Вместе с тем проведенное исследование открывает ряд интересных перспектив как в области дальнейшей разработки и уточнения теоретической базы исследования, так и в области практического применения данных теоретических положений.

В области разработки теоретической базы исследования прежде всего необходимо уточнить понятия «прототипический мир» и «прототипический нарратив» в плане их возможной эволюции, изменения объема и содержания этих понятий в зависимости от культурной и научной парадигмы данной эпохи и данной страны. Также необходимо, по аналогии с «Постулатами «прото-типического нарратива», списочно задать и «Постулаты аномального нарра-тива», коль скоро мы говорим о реально существующих, апроприированных в культуре моделях аномальности.

Также релевантным представляется вопрос о том, как меняется само восприятие аномальности от эпохи к эпохе, от страны к стране в модусе «прототипического читателя». Так, современный читатель воспринимает «игру с аномалиями» не так остро, поскольку уже давно не просто ждет аномальности, но даже и привык к ней как к обязательному условию «художественной состоятельности» текста. Поэтому сегодня можно говорить об известной формализации и автоматизации механизмов языковой аномальности, что отчасти лишает аномалию ее креативного и эвристического потенциала.

В области практического применения теоретических положений данной работы необходимо расширение материала предполагаемых исследований за счет вовлечения в сферу анализа текстов иных языков и иных культурных традиций. Это позволит получить обоснованные и аргументированные ответы на вопрос о мере соотношения универсального и идиоэтнического ( а также культурно-специфического) в функционировании моделей и механизмов языковой аномальности в художественном тексте.

Еще одна любопытная возможность практического применения результатов данного исследования связана с проблемой теории и практики художественного перевода аномального художественного повествования15.

5Идея высказана А.Д. Шмелевым.

В самом деле, синкретичная аномалия из А. Введенского Рысь женилась при переводе на английский язык утратит одну из своих составляющих в силу того, что животные в английском языке (как и неодушевленные имена) не маркированы по признаку рода.

Нелегко будет передать на английском языке аномальную референцию медведь («Котлован» А. Платонова), где нейтрализующий контекст для референтов 'человек' / 'медведь' в русском языке продуцируется «неправильным» порядком слов при актуальном членении предложения. В английском же языке «рематический» медведь будет a bear, а «тематический» медведь — the bear, и нейтрализующего контекста не возникнет.

Трудно сохранить на английском языке все своеобразие платоновской номинализации: в русском языке имя более жестко противопоставлено глаголу, чем в английском, с его универсальной конверсией в сфере частей речи. Зато богатая и разветвленная система времен английского глагола, тонко нюансированный глагольный таксис предоставляют широкое поле для воспроизведения уже с помощью арсенала английской грамматической системы той оригинальной «игры» с видо-временными формами, которая столь значима в «странном языке» А. Платонова.

Однако дело не в частностях. В свете защищаемого нами положений о комплексности и синкретизме языковых аномалий в художественном тексте, о том, что аномалии языка есть лишь средство актуализации аномальности «художественного мира», нужно ставить вопрос о стратегии перевода.

Предполагается, что «переводить», а точнее — передавать нужно сам концептуальный или прагматический сдвиг, возможно, даже только тип, модель сдвига, жертвуя формальной буквальностью и используя имеющиеся уже в родном языке (а они в нем есть!) языковые средства для адекватного выражения аномального содержания данного типа.

Например, известно, что форма английского Present / Past Continuous Tense (настоящего / прошедшего продолженного времени), выражающая актуальное длительное время, может в норме употребляться лишь для предикации субъекта, который может мыслиться как ограниченный во времени (обычные формы Present / Past Indefinite Tense в этом отношении не маркированы) [Будагов 1974]. Следовательно, нормально: The man is standing in the garden 'Человек [здесь сейчас] стоит в саду', но аномально: *The house is standing in the garden 'Дом [здесь сейчас] стоит в саду', потому что дом здесь стоит постоянно.

Поэтому платоновские лексические аномалии, связанные с избыточной образной характеризацией действия / состояния неодушевленного предмета типа: Безлюдье лежало позади ее тела («Ювенильное море»); Время кругом него стояло, как светопреставление («Сокровенный человек»), — вполне «по-платоновски» зазвучат на английском при использовании грамматических ресурсов английского языка — а именно при выборе для перевода формы времени системы Continuous вместо нормативной Indefinite.

В целом проблема языковой аномальности в художественном тексте представляется настолько неисчерпаемой, что просто невозможно охватить все ее предполагаемые «выходы» в новые сферы исследования.

Список научной литературыРадбиль, Тимур Беньюминович, диссертация по теме "Русский язык"

1. Абаев 1934 — Абаев, В.И. Язык как идеология и язык как техника // Язык и мышление / В.И. Абаев. — Л.: Изд-во АН СССР, 1934. — Т. II. — С. 33—54.

2. Алпатов 1993 — Алпатов, В.М. О системоцентричном и антропоцен-тричном подходах к языку / В.М. Алпатов // Вопросы языкознания. — 1993. — №3. —С. 15—26.

3. Алпатов 1999 — Алпатов, В.М. История лингвистических учений: Учебное пособие / В.М. Алпатов. — М.: Языки русской культуры, 1999. — 368 с.

4. Андрей Платонов 1993 — Андрей Платонов: Исследования и материалы: Сб. статей. — Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1993. — 193 с.

5. Андрей Платонов 1994 — Андрей Платонов. Мир творчества: Сб. статей. — М.: Художественная литература, 1994. — 430 с.

6. Апресян 1986 — Апресян, Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира / Ю.Д. Апресян // Семиотика и информатика: Сб. науч. статей. — М., 1986. — Вып. 28. — С. 5—33.

7. Апресян 1990 — Апресян, Ю.Д. Языковые аномалии: типы и функции / Ю.Д. Апресян // Res Philologica: Филологические исследования. Памяти академика Георгия Владимировича Степанова (1919—1986) / Под ред. Д.С.Лихачева. — М.; Л.: Наука, 1990.— С. 50—71.

8. Апресян 1995а — Апресян, Ю.Д. Роман «Дар» в космосе Владимира Набокова / Ю.Д. Апресян // Апресян Ю.Д. Избранные труды: В 2 томах М.: Языки русской культуры, 1995. — Т. II: Интегральное описание языка и системная лексикография. — С. 651—694.

9. Апресян 1995b — Апресян, Ю.Д. Тавтологические и контрадикторные аномалии / Ю.Д. Апресян // Апресян Ю.Д. Избранные труды: В 2 томах М.:

10. Языки русской культуры, 1995. — Т. II: Интегральное описание языка и системная лексикография. — С. 622—628.

11. Апресян 1995с — Апресян, Ю.Д. Языковая аномалия и логическое противоречие / Ю.Д. Апресян // Апресян Ю.Д. Избранные труды: В 2 томах М.: Языки русской культуры, 1995. — Т. II: Интегральное описание языка и системная лексикография. — С. 598—621.

12. Арнольд 1981 —Арнольд, И.В. Стилистика современного английского языка (стилистика декодирования) / И.В. Арнольд. — Л.: Просвещение, 1981. — 295 с.

13. Арутюнова 1987 — Арутюнова, Н.Д. Аномалии и язык (к проблеме языковой «картины мира») / Н.Д. Арутюнова // Вопросы языкознания. — 1987. —№3. —С. 3—19.

14. Арутюнова 1988 — Арутюнова, Н.Д. Типы языковых значений: Оценка, событие, факт / Н.Д. Арутюнова. — М.: Наука, 1988. — 341 с.

15. Арутюнова 1990а — Арутюнова, Н.Д. Дискурс / Н.Д. Арутюнова // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл.ред. В.Н. Ярцева. — М.: Сов. энциклопедия, 1990. — С. 685—686.

16. Арутюнова 1990Ь — Арутюнова, Н.Д. От редактора: Вступительная статья / Н.Д. Арутюнова // Логический анализ языка: Противоречивость и аномальность текста: Сб. научн. трудов / ИЯ АН СССР / Отв.ред. Н.Д. Арутюнова. — М.: Наука, 1990. — С. 3—9.

17. Арутюнова 1999 — Арутюнова, Н.Д. Язык и мир человека / Н.Д. Арутюнова. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1999. — 896 с.

18. Бабайцева 2000 — Бабайцева, В.В. Явления переходности в грамматике русского языка / В.В. Бабайцева. — М.:Дрофа, 2000. — 639 с.

19. Барт 1980 — Барт, Р. Текстовый анализ / Р. Барт // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвостилистика. — М.: Прогресс, 1980. — Вып. IX. — С. 307—312.

20. Барт 1989 — Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика: Пер. с франц. / Р. Барт. — М.: Прогресс, 1989.— 615 с.

21. Бахтин 1975 — Бахтин, М.М. Формы времени и хронотопа в романе / М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. — М.: Художественная литература, 1975. — С. 234—407.

22. Бахтин 1979 — Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. — М.: Искусство, 1979. — 423 с.

23. Бахтин 2000 — Бахтин, М.М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук / М.М. Бахтин. — СПб.: Азбука, 2000. — 333 с.

24. Бенвенист 1974 — Бенвенист, Э. Общая лингвистика: Пер с франц./ Э. Бенвенист — М.: Прогресс, 1974. — 448 с.

25. Бирюков 2001 — Бирюков, С.Е. Поэзия русского авангарда / С.Е. Бирюков. — М.: Изд-во Руслана Элинина, 2001. — 280 с.

26. Богин 1986 — Богин, Г.И. Типология понимания текста: Учебное пособие / Г.И. Богин. — Калинин: Изд-во Калининского госуниверситета. 1986. --135 с.

27. Борев 1988 — Борее, Ю.Б. Эстетика / Ю.Б. Борев. — 4-е изд., доп. — М.: Политиздат, 1988. — 496 с.

28. Бочаров 1971 —Бочаров, С.Г. «Вещество существования». Выражение в прозе / С.Г. Бочаров // Проблемы художественной формы соцреализма: В 2-х т. — М.: Наука, 1971. — С. 10—46.

29. Бочаров 1985 — Бочаров, С.Г. «Вещество существования» (Мир Андрея Платонова) / С.Г. Бочаров // Бочаров С.Г. О художественных мирах. — М.: Сов. Россия, 1985. — С 249—296.

30. Бродский 2001 — Бродский, И. Катастрофы в воздухе / И. Бродский // Сочинения Иосифа Бродского: В VIII т. — СПб: Пушкинский фонд, 2001. — Т.5. Меньше единицы. — С. 188—214.

31. Будагов 1974 — Будагов, P.A. Человек и его язык / P.A. Будагов. — М.: Наука, 1976.— 133 с.

32. Булыгина, Крылов 1990 — Булыгина, Т.В. Скрытые категории // Дискурс / Т.В. Булыгина, С.А. Крылов // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл.ред. В.Н. Ярцева. — М.: Сов. энциклопедия, 1990. — С. 457— 458.

33. Булыгина, Шмелев 1997 — Булыгина, Т.В. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики) / Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев. — М.: Языки русской культуры, 1997. — 574 с.

34. Васильев 1989 — Васильев, Н.А. Воображаемая логика: Избранные труды / Н.В. Васильев. — М.: Наука, 1989. — 284 с.

35. Вежбицкая 1978 — Вежбицка, А. Метатекст в тексте / А. Вежбицка // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. — М.: Прогресс, 1978.1. С. 402—421. — Вып. VIII.

36. Вежбицкая 1993 —Вежбицкая, А. Антитоталитарный язык в Польше: механизмы языковой самообороны / А. Вежбицкая // Вопросы языкознания.199.—№4. —С. 107—125.

37. Вежбицкая 1997 — Вежбицкая, А. Прототипы и инварианты // Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание: Пер. с англ./ А. Вежбицкая / Отв. ред.и сост. М.А. Кронгауз. — М.: Русские словари, 1997. — С. 201—230.

38. Вендлер 1985 —Вендлер, 3. Иллокутивное самоубийство / 3. Вендлер // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистическая прагматика.— М.: Прогресс, 1985. — Вып. XVI. — С. 238—251.

39. Виноградов 1963 —Виноградов, В.В. Проблема авторства и теория стилей / В.В. Виноградов. — М.: Наука, 1963. — 263 с.

40. Виноградов 1980 — Виноградов, В.В. О языке художественной прозы / В.В. Виноградов. — М.: Наука, 1980. — 358 с.

41. Винокур Г. 1990 — Винокур, Г.О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика / Г.О. Винокур / Вступ. ст. и коммент. М.И. Шапира. — М.: Наука, 1990. —452 с.

42. Винокур Г. 1991 — Винокур, Г.О. Об изучении языка литературных произведений / Г.О. Винокур // Винокур Г.О. О языке художественной литературы. — М.: Высшая школа, 1991. — С. 32—63.

43. Винокур Т. 1974 — Винокур, Т.Г. К вопросу о норме в художественной речи / Т.Г. Винокур // Синтаксис и норма / АН СССР / Ин-т рус. яз. / Отв. ред. Г. А. Золотова. — М.: Наука, 1974. — С. 267—282.

44. Витгенштейн 1985 — Витгенштейн, Л. Философские исследования Фрагменты / Л. Витгенштейн // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистическая прагматика. — М.: Прогресс, 1985. — Вып. XVI. — С. 88—123.

45. Витгенштейн 1994 — Витгенштейн Л. Логико-философский трактат / Л. Витгенштейн // Витгенштейн Л. фон. Философские работы: Пер. с нем. и англ. — М: Гнозис, 1994. — 4.1. — 612 с.

46. Вознесенская 1995а — Вознесенская, М. Об особенностях повествования в рассказе «Усомнившийся Макар» / М. Вознесенская // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества: Сб.статей — М.: Наследие, 1995. — Вып. 2. — С. 292—297.

47. Вознесенская 1995Ь — Вознесенская, М.М. Семантические преобразования в прозе А. Платонова: Автореф. дис. канд. филол. наук: 10.02.01 / М.М. Вознесенская. — М.: ИРЯ РАН,1995. — 21 с.

48. Волошинов 1993 — Волошинов, В.Н. Марксизм и философия языка / В.Н. Волошинов. — М.: Лабиринт, 1993. — 191 с.

49. Гак 1966 — Гак, В.Г. Беседы о французском слове (из сравнительной лексикологии французского и русского языков) / В.Г. Гак. — М.: Международные отношения, 1966. — 336 с.

50. Гальперин 1981 —Гальперин, И. Р. Текст как объект лингвистического исследования / И.Р. Гальперин. — М., Наука, 1981. — 140 с.

51. Гаспаров Б. 1996 — Гаспаров, Б.М. Язык. Память. Образ. Лингвистика языкового существования / Б.М. Гаспаров. — М.: Новое Литературное Обозрение, 1996. — 352 с.

52. Гаспаров М. 1972 — Гаспаров, M.JI. Цицерон и античная риторика / М.Л. Гаспаров // Марк Туллий Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве / Под ред. М.Л. Гаспарова. — М.: Наука, 1972. — С. 4—73.

53. Гаспаров М. 1988 — Гаспаров, М.Л. Художественный мир писателя: тезаурус формальный и тезаурус функциональный / М.Л. Гаспаров // Проблемы структурной лингвистики — 84: Сб. статей / ИРЯ РАН СССР. — М.: Наука, 1988. —С. 125—136.

54. Гаспаров М. 1997 — Гаспаров, М.Л. Ю.М. Лотман: наука и идеология / М.Л. Гаспаров // Гаспаров М.Л. Избранные труды: В 2 т. — М.: Языки русской культуры, 1997. — Т. II. — С. 485—493.

55. Гачев 1989 — Гачев, Г.Д. Национальные образы мира / Г.Д. Гачев. — М.: Искусство, 1989. — 368 с.

56. Герасимова 1995 —Герасимова, А. Даниил Хармс как сочинитель / А. Герасимова // Новое литературное обозрение. — 1995. — №16. — С. 129— 140.

57. Голосовкер 1987 — Голосовкер, Я.Э. Логика мифа / Я.Э. Голосовкер. — М.: Наука, 1987. —217 с.

58. Горшков 2001 — Горшков, A.M. Русская стилистика: Учеб. пособие / А.И. Горшков. — М.: Астрель — ACT, 2001. — 367 с.

59. Грайс 1985 —Грайс, 77. Постулаты речевого общения / П. Грайс // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистическая прагматика. — М.: Прогресс, 1985. — Вып. XVI — С. 217—236.

60. Григорьев 1986 — Григорьев, В.П. Словотворчество и смежные проблемы языка поэта / В.П. Григорьев. — М.: Наука, 1986. — 256 с.

61. Григорьев 1987 — Григорьев, В.П. Грамматика идиостиля: В. Хлебников / В.П. Григорьев. — М.: Наука, 1983. — 224 с.

62. Григорьев 1990 — Григорьев, В.П. Будетлянин / В.П. Григорьев. — М.: Школа «Языки русской культуры», 2000. — 812 с.

63. Григорьев 1990 — Григорьев, В.П. Поэтика слова / В.П. Григорьев. — М.: Наука, 1979. —344 с.

64. Гридина 1996 —Гридина, Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество / Т.А. Гридина. —Екатеринбург: Урал. ГПИ, 1996. — 215 с.

65. Гумбольдт 1984 — Гумбольдт, В. Избранные труды по языкознанию / В. фон Гумбольдт / Пер. с нем. под ред. и с предисловием Г.В. Рамишвили — М: Наука, 1984. —388 с.

66. Демьянков 1994 —Демьянков, В.З. Теория прототипов в семантике и прагматике языка / В.З. Демьянков // Структуры представления знаний в языке: Сб.статей. / Отв. ред. Кубрякова Е.С. — М.: ИНИОН РАН, 1994. — С. 32-86.

67. Денисова 2003 —Денисова, Г.В. В мире интертекста: язык, память, перевод / Г.В. Денисова / Пред. С. Гардзолио; Пред. Ю.Н. Караулова. — М.: Азбуковник, 2003. — 298 с.

68. Диброва 1998 —Диброва, Е.И. Категории художественного текста / Е.И. Диброва // Семантика языковых единиц: Доклады VI Международной конференции / МГОПУ. — М.: МГОПУ, 1998. — С. 250—257.

69. Дмитровская 1992 —Дмитровская М.А. Понятие силы у А. Платонова / М.А. Дмитровская // Логический анализ языка. Модели действия: Сб. научн. трудов / ИЯ РАН / Отв.ред. Н.Д. Арутюнова. — М.: Наука, 1992. — С. 42— 49.

70. Друскин 1993 — Друскин, Я.С. Материалы к поэтике Введенского / Я.С. Друскин // Введенский А.И. Полное собрание сочинений: В 2 томах. — М.: Гилея, 1993. —Т. 2, —С. 164—173.

71. Дьяконов 1990 —Дьяконов, И.М. Архаические мифы Востока и Запада: Исследования по фольклору и мифологии Востока / И.М. Дьяконов / АН СССР.— М.: Наука, 1990. — 247 с.

72. Жаккар 1995 —Жаккар, Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда: Пер. с франц. / Ж.-Ф. Жаккар. — СПб., 1995. — 471 с.

73. Женетт 1998 —Женетт, Ж. Вымысел и слог: Исйо е (Нсйо / Ж. Женетт // Женетт Ж. Фигуры:. В 2-х т. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. — Т. II. —С. 342—366.

74. Жирмунский 1977 — Жирмунский, В.М. Задачи поэтики / В.М. Жирмунский // Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. — Л.: Наука, 1977. — С. 15—55.

75. Жолковский, Щеглов 1975 — Жолковский, А.К К понятиям «тема» и «поэтический мир» / А.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов // Труды по знаковым системам. — Тарту: Изд-во Тартусского университета, 1975. — Том VII, вып. 365. —С.143—167.

76. Жолковский, Щеглов 1996 — Жолковский, А.К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты — Тема — Приемы — Текст: Сб. ст. / А.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов. — М.: Прогресс, 1996. — 344 с.

77. Жолтовский 1989 — Жолковский, А.К. «Фро»: пять прочтений / А.К. Жолковский // Вопросы литературы. — 1989. —№12. — С. 23—49.

78. Земская 1996 — Земская, Е.А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского периода / Е.А. Земская // Вопросы языкознания. — 1996. — № 3. — С. 23—31.

79. Золотова 1974 — Золотова, Г.А. О характере нормы в синтаксисе / Г.А. Золотова // Синтаксис и норма / АН СССР / Ин-т рус. яз. / Отв. ред. Г. А. Золотова. — М.: Наука, 1974. — С. 145—175.

80. Золотова, Онипенко, Сидорова 1998 — Золотова Г.А. Коммуникативная грамматика русского языка / Г.А. Золотова, Н.К. Онипенко, М.Ю. Сидорова. — М.: Филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, 1998. — 528 с.

81. Золян 1989 — Золян, С.Т. От описания идиолекта — к грамматике идиостиля / С.Т. Золян // Язык русской поэзии XX в.: Сб. научн. трудов / АН СССР / Ин-т рус. яз. — М.: Наука, 1989. — С. 238—259.

82. Зубова 1989 — Зубова, Л.В. Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект / Л.В. Зубова. — Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1989. — 214 с.

83. Зубова 2000 — Зубова, Л.В. Современная русская поэзия в контексте истории языка / Л.В. Зубова. — М.: Новое литературное обозрение, 2000. — 432 с.

84. Зюбина 1970 — Зюбина, Л.И. О некоторых формах авторского повествования А. Платонова / Л.И. Зюбина // Творчество А. Платонова: Статьи и сообщения. — Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1970. — С.34— 42.

85. Иванов 1982 —Иванов, В.В. Семантика возможных миров и филология / В.В. Иванов // Проблемы структурной лингвистики — 80: Сб. науч. трудов / ИРЯ АН СССР. — М.: Наука, 1982. — С. 5—19.

86. Иванова 1988 — Иванова, Н. Третье рождение: Послесл. / Н. Иванова //

87. A.П. Платонов. Ювенильное море: Повести, роман. — М,: Современник, 1988. —С. 552—559.

88. Изер 1997 — Изер, В. Историко-функциональная текстовая модель литературы / В. Изер // Вестник МГУ. Серия 9: Филология. — М.: МГУ, 1997. — №3. — С. 118—142.

89. Ингарден 1962 — Ингарден, Р. Исследования по эстетике: Пер. с польск. /Р. Ингарден. — М.: Иностранная литература, 1962. — 572 с.

90. История социалистических идей 1990 — История социалистических идей и стереотипы массового сознания: Сб. обзоров. — М.: ИНИОН, 1990. — 56 с.

91. Ицкович 1974 — Ицковт, В.А. Очерки синтаксической нормы. 1—3 /

92. B.А. Икцович // Синтаксис и норма / АН СССР / Ин-т рус. яз. / Отв. ред. Г. А. Золотова. — М.: Наука, 1974. — С. 43—106.

93. Караулов 1982 — Караулов, Ю.Н. Лингвистические основы функционального подхода в литературоведении / Ю.Н. Караулов // Проблемы структурной лингвистики—80: Сб. статей / ИРЯ АН СССР. — М.: Наука, 1982. — С. 20—37.

94. Караулов 1987 — Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность / Ю.Н. Караулов. — М.: Наука, 1987. — 264 с.

95. Караулов 1996 — Караулов, Ю.Н Русская речь, русская идея и идио-стиль Достоевского / Ю.Н. Караулов // Язык как творчество: Сб. статей к 70-летию В. П. Григорьева / ИРЯ им. В.В. Виноградова РАН. — М.: ИРЯ РАН, 1996. —С. 237—249.

96. Караулов, Красильникова 1989 — Караулов, Ю.Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения: Предисл. / Ю.Н. Караулов, Е.В. Красильникова // Язык и личность: Сб. ст. / ИРЯ АН СССР /Отв. ред. Д. Н. Шмелев. — М.: Наука, 1989. —С. 3—10.

97. Кацнельсон 1947 — Кацнельсон, С.Д. Язык поэзии и первобытно-образная речь / С.Д. Кацнельсон // Изв. АН СССР. Отд. лит. и яз. — 1947. — Т. VI, вып. 4, —С. 301—316.

98. Кацнельсон 1965 — Кацнельсон, С.Д. Содержание слова, значение и обозначение / С.Д. Кацнельсон. — М.; JL: Наука, 1965. — 112 с.

99. Китайгородская, Розанова 1993 — Китайгородская, М.В. Творчество Владимира Высоцкого в зеркале устной речи / М.В. Китайгородская, H.H. Розанова // Вопросы языкознания. — 1993. —№ 1. — С. 97—114.

100. Кифер 1978 — Кифер, Ф. О пресуппозициях / Ф. Кифер // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. — М.: Прогресс, 1978. — Вып. VIII. —С. 337—369.

101. Клюев 2000—Клюев, Е.В. Теория литературы абсурда / Е.В. Клюев. — М.: Изд-во УРАО, 2000. — 104 с.

102. Кожевникова 1971 — Кожевникова, H.A. Отражение функциональных стилей в советской прозе / H.A. Кожевникова // Вопросы языка современной русской литературы / ИРЯ АН СССР. — М.: Наука, 1971. — С. 220—299.

103. Кожевникова 1990 — Кожевникова, H.A. Слово в прозе А. Платонова / H.A. Кожевникова // Язык: система и подсистемы: Сб. ст. к 70-легаю М.В. Панова. — М.: Институт русского языка им. В.В. Виноградова АН СССР, 1990. --С. 162—175.

104. Кожевникова 1994 — Кожевникова, H.A. Типы повествования в русской литературе XIX—XX вв. / H.A. Кожевникова. — М.: ИРЯ им. В.В. Виноградова РАН, 1994. — 336 с.

105. Кожевникова 2000 — Кожевникова, H.A. Тропы в прозе А.Платонова / H.A. Кожевникова // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества: Сб. ст. — М.: Гилея, 2000. — Вып. 4, юбилейный. — С.369—377.

106. Кожин, Крылова, Одинцов 1982 — Кожин, А.Н. Функциональные типы русской речи: Учебное пособие для филол. спец. ун-тов / А.Н. Кожин, O.A. Крылова, В.В.Одинцов. — М.: Высшая школа, 1982. — 164 с.

107. Колшанский 1965 — Колшанский, Г.В. Логика и структура языка / Г.В. Колшанский. — М.: Высшая школа, 1965. — 240 с.

108. Колшанский 1978 — Колшанский, Г.В. Соотношение субъективных и объективных факторов в языке / Г.В. Колшанский. — М.: Наука, 1978. — 230 с.

109. Кондрашов 1979 — Кондратов, H.A. История лингвистических учений: Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит.» / H.A. Кондрашов. — М.: Просвещение, 1979. — 224 с.

110. Концептуальный анализ 1990 — Концептуальный анализ: методы, результаты, перспективы: Тезисы докладов конференции. — М.: Наука, 1990. --223 с.

111. Корман 1992 —Корман, Б. О. О целостности литературного произведения / Б.О. Корман // Корман Б.О. Избранные труды по теории и истории литературы. — Ижевск.: Изд-во УУ, 1992. — С. 119—128.

112. Корчагина 1970 — Корчагина, ЕЛ. О некоторых особенностях сказовой формы в рассказе «Река Потудань» / Е.П. Корчагина // Творчество А. Платонова: Статьи и сообщения. — Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1970. —С. 107—120.

113. Крипке 1986 — Крипке, С. Загадка контекстов мнения / С. Крипке // Новое в зарубежной лингвистике. Логический анализ естественного языка.— М.: Прогресс, 1986. —Вып. XVIII. —С. 194—241.

114. Кристева 2000 — Кристева, Ю. Бахтин, слово, диалог и роман / Ю. Кристева // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму: Сб. статей / Под ред. Г.К. Косикова. — М.: Прогресс, 2000. — С. 427— 457.

115. Кронгауз 1998— Кронгауз, М.А. Речевые клише: энергия разрыва / М.А. Кронгауз // Лики языка: Сб. ст. к 45-летию научной деятельности Е.А. Земской. — М.: Наследие, 1998. — С. 185—195.

116. Крысин 1988 —Крысин, Л.П. Социальный компонент в семантике языковых единиц / Л.П. Крысин // Влияние социальных факторов на функционирование и развитие языка: Сб.статей / Ред. Ю.Д. Дешериев. — М.: Наука, 1988. —С. 124—143.

117. Кубрякова 1991 —Кубрякова, Е.С. Об одном фрагменте концептуального анализа слова память / Е.С. Кубрякова // Логический анализ языка. Культурные концепты: Сб. научн. трудов / ИЯ РАН / Отв.ред. Н.Д. Арутюнова. — М.: Наука, 1991. — С. 85—91.

118. Кубрякова 1993 — Кубрякова, Е.С. Возвращаясь к определению знака / Е.С. Кубрякова // Вопросы языкознания. — 1993. — №4. — С. 20—27.

119. Кубрякова 2004 — Кубрякова, Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира / Е.С. Кубрякова / Рос. академия наук / Ин-т языкознания. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — 560 с.

120. Кузьменко 1991 — Кузьменко, O.A. Андрей Платонов: призвание и судьба. Очерк творчества / О.С. Кузьменко. — Киев: Лыбидь, 1991. — 229 с.

121. Купина 1995 — Купина, H.A. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции / H.A. Купина. — Екатеринбург—Пермь: Изд. УрГУ, 1995. — 143 с.

122. Лаптева 1974 — Лаптева, O.A. Нормативность некодифицированной литературной речи / O.A. Лаптева // Синтаксис и норма / АН СССР / Ин-т рус. яз. / Отв. ред. Г. А. Золотова. — М.: Наука, 1974. — С. 5—42.

123. Ларин 1974 — Ларин, Б. А. Эстетика слова и язык писателя / Б.А. Ларин. — Л.: Художественная литература, 1974. — 288 с.

124. Левин В. 1971 —Левин, В Д. Литературный язык и художественное повествование / В.Д. Левин // Вопросы языка современной русской литературы: Кол. мон. — М.: Наука, 1971. — С. 9—96.

125. Левин Ю. 1991 —Левин, Ю.И. От синтаксиса к смыслу и дальше (о «Котловане» А. Платонова) / Ю.И. Левин // Вопросы языкознания. — 1991. — №1. — С. 170—173.

126. Левин Ю. 1998—Левин, Ю.И. От синтаксиса к смыслу и дальше (о «Котловане» А. Платонова) / Ю.И. Левин // Левин Ю.И. Избранные труды: Поэтика. Семиотика. — М.: Языки русской культуры, 1998. — С.392—419.

127. Лингвистика текста 1978 — Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. — М.: Прогресс, 1978. — Вып. VIII. — 473 с.

128. Липавский 1993 — Липавский, Л.С. Разговоры; Исследование ужаса / Л.С. Липавский / Публ. и коммент. А. Г. Герасимовой // Логос. — 1993. — № 4. —С. 7—88.

129. Лихачев 1968 — Лихачев, Д. С. Внутренний мир художественного произведения / Д.С. Лихачев // Вопросы литературы. —1968. — № 8. — С. 74— 87.

130. Лопатин 1989 — Лопатин, В.В. Грамматические «неправильности» в поэтических идиостилях / В.В. Лопатин // Язык русской поэзии XX в.: Сб. на-учн. трудов. / АН СССР / Ин-т рус. яз. — М.: Наука, 1989. — С. 97—109.

131. Лосев 1982 —Лосев, А.Ф. Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию / А.Ф. Лосев. — М.: Изд-во МГУ, 1982. — 480 с.

132. Лотман 1972 — Лотман, Ю.М. Анализ поэтического текста / Ю.М. Лотман. — Л.: Наука, 1972. — 272 с.

133. Лотман 2004 — Лотман, Ю.М. Семиосфера: Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров: Статьи. Исследования. Заметки / Ю.М. Лотман. — СПб.: Искусство—СПб, 2004. — 704с.

134. Лотман, Успенский 1973 —Лотман, Ю.М. Миф — имя — культура / Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский // Ученые записки Тартуского университета: Сборник статей по вторичным моделирующим системам. — Тарту: Изд-во Тарт. ун-та, 1973. — Вып. 308. — С. 282—303.

135. Лукин 1993 — Лукин, В.А. Концепт истины и слово истина в русском языке (Опыт концептуального анализа рационального и иррационального в языке) / В.А. Лукин // Вопросы языкознания. — 1993. — №4. — С. 63—86.

136. Лукин 1999 — Лукин, В.А. Художественный текст. Основы лингвистической теории и элементы анализа: Учебник для филологических специальностей вузов / В.А. Лукин. — М.: Ось—89,1999. — 192 с.

137. Майенова 1978 — Майенова,М.Р. Теория текста и традиционные проблемы поэтики / М.Р. Майенова // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. — М.: Прогресс, 1978. — Вып. VIII. — С. 425—442.

138. Маковский 1995 — Маковский, М.М. У истоков человеческого языка / М.М. Маковский. — М, Высшая школа, 1995. — 157 с.

139. Малыгина 1985 — Малыгина, Н.М. Эстетика Андрея Платонова / Н.М. Малыгина. — Иркутск: Изд-во Иркутского университета, 1985. — 144 с.

140. Малыгина 1995 — Малыгина, Н. Модель сюжета в прозе А. Платонова / Н. Малыгина // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества: Сб.статей — М.: Наследие, 1995. — Вып. 2. — С. 274—286.

141. Малыгина 2005 — Малыгина, Н.М. Андрей Платонов: поэтика «возвращения»: Науч. изд. / Н.М. Малыгина — М.: ТЕИС, 2005. — 334 с.

142. Маркштайн 1994 — Маркштайн, Э. Дом и котлован, или мнимая реализация утопии / Э. Маркштайн // Андрей Платонов. Мир творчества: Сб. статей. — М.: Сов. писатель, 1994. — Т. II. — С. 284—302.

143. Матезиус 1967 — Матезиус, В. О необходимости стабильности литературного языка / В. Матезиус // Пражский лингвистический кружок. — М.: Наука, 1967. —С. 361—386.

144. Меерсон 2001 —Меерсон, О. «Свободная вещь». Поэтика неостранения у Андрея Платонова / О. Меерсон. — Новосибирск: Наука, 2001. —122 с.

145. Мейлах 1993 — Мейлах, М. «Что такое есть потец?» / М. Мейлах // Введенский А.И. Полное собрание сочинений: В 2 томах. — М.: Гилея, 1993. — Т. 2. —С. 5—43.

146. Мелетинский 1994 — Мелетинский, Е.М. О литературных архетипах / Е.М. Мелетниский / РГГУ. — М.: Наука, 1994. — 136 с.

147. Михеев 2003 — Михеев, М.Ю. В мир Платонова через его язык: Предположения, факты, истолкования, догадки / М.Ю. Михеев. — М.: Изд-во МГУ, 2003, —408 с.

148. Моррис 2001 — Моррис, Ч.У. Основания теории знаков / Ч.У. Моррис // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. — М.: Академический проект, 2001—С. 45—97.

149. Мукаржовский 1996 — Мукаржовский, Я. Структуральная поэтика / Я. Мукаржовский. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. — 480 с.

150. Мусхелишвили, Шредер 1993 — Мусхелишвили М.Л. Семантика и ритм молитвы. / М.Л. Мусхелишвили, Ю.А. Шрейдер // Вопросы языкознания. — 1993. —№ 1. —С. 45—51.

151. Николаева 1978а — Николаева, Т.М. Краткий словарь терминов лингвистики текста / Т.М. Николаева // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. — М.: Прогресс, 1978. — Вып. VIII. — С. 467—472.

152. Николаева 1978Ь — Николаева, Т.М. Лингвистика текста. Современное состояние и перспективы: Предисл. / Т.М. Николаева // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста: Вып. VIII. — М.: Прогресс, 1978. — С. 5— 39.

153. Николаева 1990 — Николаева, Т.М. Текст / Т.М. Николаева // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл.ред. В.Н. Ярцева. — М.: Сов. энциклопедия, 1990. — С. 507.

154. Николаева 1995 — Николаева, Т.М. Металингвистический фразеологизм — новый прием поэтики текста / Т.М. Николаева // Лики языка: Сб. ст. к 45-летию научной деятельности Е.А. Земской. — М.: Наследие, 1998. — С. 259—263.

155. Николина 2003а — Николина, H.A. Новые тенденции в современном русском словотворчестве / H.A. Николина // Русский язык сегодня: Вып. 2: Сб. статей / РАН / Ин-т рус.яз. им В.В. Виноградова / Отв. ред. Л.П. Крысин. — М.: Азбуковник, 2003. — С. 376—389.

156. Николина 2003b — Николина, H.A. Филологический анализ текста: Учебное пособие / H.A. Николина. — М.: Академия, 2003. — 256 с.

157. Остин 1986 — Остин, Дж. Л. Слово как действие / Дж. Остин // Новое в зарубежной лингвистике. Теория речевых актов. — М.: Прогресс, 1986. — Вып. XVII. —С. 22—129.

158. Очерки истории языка русской поэзии 1993 —Очерки истории русской поэзии XX в.: Грамматические категории. Синтаксис текста / ИРЯ РАН / М.Л. Гаспаров, Ж.А. Дозорец, И.И. Ковтунова и др. / Отв.ред. Е.В. Красильн-икова. — М.: Наука, 1993. — 238 с.

159. Очерки истории языка русской поэзии 1994 — Очерки истории языка русской поэзии XX в.: Тропы в индивидуальном стиле и поэтическом языке

160. ИРЯ РАН / В.П. Григорьев, H.H. Иванова, Е.А. Некрасова и др. / Отв.ред. В.П. Григорьев. — М.: Наука, 1994. —271 с.

161. Падучева 1982 — Падучева, Е.В. Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла / Е.В. Падучева // Семиотика и информатика: Сб. статей. — М.: Наука, 1982. — Вып. 18. — С. 76—119.

162. Падучева 1996 — Падучева, Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива) / Е.В. Падучева.

163. М.: Языки русской культуры, 1996. — 464 с.

164. Пастушенко 1999 — Пастушенко, Ю.Г. Мифологическая символика в романе «Чевенгур» / Ю.Г. Пастушенко // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. — Воронеж: Воронежский государственный университет, 1999. — Вып. 13. — С. 29—40.

165. Перельмутер 1980 — Перельмутер, И.А. Аристотель. Платон. Философские школы эпохи эллинизма / И.А. Перельмутер // История лингвистических учений. Древний мир. — Л.: Наука, 1980. — С. 130—214.

166. Поливанов 1931 —Поливанов, Е.Д. За марксистское языкознание: Сб. популярных лингвистических статей / Е.Д. Поливанов. — Л.: Федерация, 1931. —184 с.

167. Полтавцева 1981 —Полтавцева. Н.Г. Философская проза Андрея Платонова / Н.Г. Полтавцева. — Ростов-на-Дону: Изд-во РГУ, 1981. — 170 с.

168. Постовалова 1982 — Постовалова, В.И. Язык как деятельность. Опыт интерпретации теории В. фон Гумбольдта / В.И.Постовалова. — М.: Наука, 1982. —222 с.

169. Потебня 1990 —Потебня, A.A. Теоретическая поэтика / A.A. Потебня.

170. М.: Высшая школа, 1990. — 384 с.

171. Пропп 1986 — Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки / В.Я. Пропп. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1986. — 356 с.

172. Радбиль 1998 — Радбиль, Т.Е. Мифология языка Андрея Платонова: Монография / Т.Б. Радбиль. — Нижний Новгород: Изд-во НГПУ, 1998. — 116 с.

173. Радбиль 1999а — Радбиль, Т.Б. Герой Андрея Платонова как языковая личность (образ Фомы Пухова в «Сокровенном человеке») / Т.Б. Радбиль // Русистика сегодня. — №3-4. — 1999. — С. 66—83.

174. Радбиль 1999b — Радбиль, Т.Б. Прецедентные тексты в языковой картине мира / Т.Б. Радбиль // Языковая картина мира в синхронии и диахронии: Сб. науч. трудов / НГПУ. — Нижний Новгород: Изд-во НГПУ, 1999.— С. 26-34.

175. Радбиль 1999d — Радбиль, Т.Б. «Семантика возможных миров» в языке Андрея Платонова / Т.Б. Радбиль // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. — Воронеж: Воронежский государственный университет, 1999. — Вып.13. — С. 137—153.

176. Радбиль 2000 — Радбиль, Т.Б. «Язык мысли» в модели «система текст» / Т.Б. Радбиль // Язык. Речь. Речевая деятельность: Сб. науч. трудов: В III ч. / НГЛУ. — Нижний Новгород: Изд-во НГЛУ им. H.A. Добролюбова, 2000. — Вып. 3, ч. 3. — С. 34—41.

177. Радбиль 2003 —Радбиль, Т.Б. Языковая аномалия как принцип организации идиостиля / Т.Б. Радбиль // Русистика на пороге XXI века: проблемы и перспективы: Материалы международной научной конференции / ИРЯ им.

178. B.В. Виноградова РАН. — М.: ИРЯ РАН, 2003. — С. 204—206.

179. Радбиль 2005а — Радбиль, Т.Б. Аномальное выражение квантитативных отношений в языке Андрея Платонова / Т.Б. Радбиль // Логический анализ языка. Квантитативный аспект языка / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова. — М.: Индрик, 2005. — С. 542—548.

180. Радбиль 2005b — Радбиль, Т.Б. Норма и аномалия в парадигме «реальность — текст» / Т.Б. Радбиль // Филологические науки. — 2005. — № 1. —1. C. 53—63.

181. Радбиль 2005с — Радбиль, Т.Б. Языковая аномальность и художественный дискурс / Т.Б. Радбиль // Вестник Нижегородского университета им.

182. Н.И. Лобачевского. Серия «Филология». — Нижний Новгород: Изд-во Нижегородского госуниверситета, 2005. — Вып. 1 (6). — С. 110—116.

183. Ревзина 1996 — Ревзина, О.Г. Поэтика окказионального слова // Язык как творчество. К 70-летию В.П. Григорьева: Сб. научн. трудов. — М.: Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН, 1996. — С. 303—308.

184. Рейхенбах 1962 — Рейхенбах, Г. Направление времени: Пер. с англ. / Г. Рейхенбах. — М.: Едиториал УРСС, 2003. — 360 с.

185. Ремчукова 2001 — Ремчукова, E.H. Аспекты и принципы креативной грамматики / E.H. Ремчукова // Теоретические проблемы функциональной грамматики: Сб. статей. — СПб.: СПбГУ, 2001. — С. 49—54.

186. Риффатер 1980 — Риффатер, М. Критерии стилистического анализа / М. Риффатер // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвостилистика. — М.: Прогресс, 1980. — Вып. IX. — С. 69— 97.

187. Роль человеческого фактора в языке 1988 — Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира: Кол. мон. / Отв.ред. Б.А. Серебренников. — М.: Наука, 1988. —216 с.

188. Руденко 1992 — Руденко, Д.И. Когнитивная наука, лингвофилософские парадигмы и границы культуры / Д.И. Руденко // Вопросы языкознания. — 1992. —№6. —С. 19—35.

189. Руднев 1997 — Руднев, В.П. Словарь культуры XX века: Ключевые понятия и тексты / В.П. Руднев. — М.А Аграф, 1997. — 384 с.

190. Руднев 2000 — Руднев, В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста / В.П. Руднев. — М.: Аграф, 2000. — 432 с.

191. Русский язык и советское общество 1968 — Русский язык и советское общество. Социолого-лингвистическое исследование / Под ред. М. В. Панова. — М., 1968. — Т. I. Лексика современного русского литературного языка. — 423 с.

192. Санников 2002 — Санников, В.З. Русский язык в зеркале языковой игры / В.З. Санников. — М.: Языки славянской культуры, 2002. — 552 с.

193. Свительский 1970 — Свительский, В.А. Конкретное и отвлеченное в мышлении А. Платонова-художника / В.А. Свительский // Творчество А. Платонова: Статьи и сообщения. — Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1970. — С. 7—26.

194. Свительский 1998 — Свительский, В.А. Андрей Платонов вчера и сегодня. Статьи о писателе / В.А. Свительский. — Воронеж: Центр «Русская словесность» ВГПУ, 1998. —126 с.

195. Сейфрид 1994 — Сейфрид, Т. Писать против материи: о языке «Котлована» Андрея Платонова / Т. Сейфрид // Андрей Платонов. Мир творчества: Сб. статей. — М.: Сов. писатель, 1994. — Т. И. — С. 303—319.

196. Селищев 1968 — Селищев, A.M. Избранные труды / A.M. Селищев. — М.: Просвещение, 1968. — 640 с.

197. Селищев 2003 — Селищев, A.M. Язык революционной эпохи (из наблюдений над русским языком последних лет: 1917—1926) / A.M. Селищев. — М.: Едиториал УРСС, 2003. —248 с.

198. Семенова 1988 — Семенова, С. «Идея жизни» у Андрея Платонова / С. Семенова // Москва. — 1988. — №8. — С. 180—189.

199. Семенова 1995 — Семенова, С. Философские мотивы романа «Счастливая Москва» / С. Семенова // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества: Сб.статей. — М.: Гилея, 1995. — Вып. 2. — С. 54—90.

200. Серио 1991 — Серио, П. Анализ дискурса во французской школе. Дискурс и интердискурс / П. Серио // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. — М.: Академический проект, 2001. — С. 549—562.

201. Серль 1978 — Серль, Дж.Р. Косвенные речевые акты / Дж.Р. Серль // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. — М.: Прогресс, 1978. — Вып. VIII. — С. 195—222.

202. Серль 1987 — Серль, Дж.Р. Природа интенциональных состояний / Дж.Р. Серль // Философия. Логика. Язык: Сб. статей: Пер. с англ. / Под ред. Д.П. Горского и В.В. Петрова. — М.: Прогресс, 1987. — С. 96—126.

203. Скребнев 1975 — Скребнев, Ю.М. Очерк теории стилистики: Учебное пособие / Ю.М. Скребнев. — Горький: Изд-во ГГ11ИИЯ им. H.A. Добролюбова, 1975. —170 с.

204. Славиньский 1975 — Славиньский, Я. К теории поэтического языка / Я. Славиньский // Структурализм: «за» и «против»: Сб. статей. — М.: Прогресс, 1975, — С. 256—277.

205. Словарь литературоведческих терминов 1974 — Словарь литературоведческих терминов / Ред.-сост. Л.И.Тимофеев и С.В.Тураев. — М.: Просвещение, 1974. —510 с.

206. Смирнов 1977 — Смирнов, И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем / И.П. Смирнов. — М.: Наука, 1977. — 204 с.

207. Современное зарубежное литературоведение 1996 — Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы термины: Энциклопедический справочник / Ред. И.П. Ильин, Е.А. Цурганова. — М.: Интрада—Инион, 1996. — 319 с.

208. Солоухина 1989 — Солоухина, O.B. Читатель и литературный процесс / О.В. Солоухина // Методология анализа литературного процесса: Сб. статей. — М.: Наука, 1989. — С. 215—226.

209. Стафецкая 1991 — Стафецкая, МЛ. Феноменология абсурда / М.П. Стафецкая // Мысль изреченная: Сб. научн. статей. — М.: Изд. Российского открытого ун-та, 1991. — С. 139 —146.

210. Степанов Г. 1984 — Степанов, Г. В. К проблеме единства выражения и убеждения (автор и адресат) / Г.В. Степанов // Контекст -1983: Литературно-теоретические исследования. — М.: Наука, 1984 — С. 20—37.

211. Степанов Ю. 1975 — Степанов, Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики / Ю.С. Степанов. — М.: Наука, 1975. — 311 с.

212. Степанов Ю. 1985 — Степанов, Ю.С. В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства /Ю.С. Степанов. — М.: Наука, 1985. — 335 с.

213. Степанов Ю. 1992 — Степанов, Ю.С. «Слова», «понятия», «вещи». К новому синтезу в науке о культуре: Предисл. к изд. / Ю.С. Степанов // Эмиль Бенвенист. Словарь индоевропейских социальных терминов: Пер. с франц. — М.: Прогресс/Универс, 1992. — С. 5—25.

214. Степанов Ю. 1997 — Степанов, Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования / Ю.С. Степанов. — М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. — 824 с.

215. Стернин 1999 — Стернин, И.А. «Язык смысла» А. Платонова / И.А. Стернин // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. — Воронеж: Воронежский государственный университет, 1999. — Вып. 13. —С. 154—161.

216. Столнейкер 1985 — Столнейкер, P.C. Прагматика / P.C. Столнейкер // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистическая прагматика. — М.: Прогресс, 1985. — Вып. XVI — С. 419—438.

217. Стюфляева 1970 — Стюфляева, М.И. Романтический элемент в прозе А. Платонова / М.И. Стюфляева // Творчество А. Платонова: Статьи и сообщения. — Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1970. — С. 27—36.

218. Сулименко 1994 — Сулименко, Н.Е. От трех до пяти: о путях формирования языковой личности ребенка / Н.Е. Сулименко // Языковая личность: проблема выбора и интерпретации знака в тексте: Сб. статей. — Новосибирск: Изд-во НГУ, 1994. — С. 6—14.

219. Сыров 2005 — Сыров, И.А. Способы реализации художественной связности в художественном тексте: Монография / И.А. Сыров. — М.: МПГУ, 2005. —277 с.

220. Сэпир 1993а — Сэпир, Э. Аномальные речевые приемы в нутка / Э. Сепир // Сэпир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии: Пер. с англ. / Ред. и пред. А.Е. Кибрика. — М.: Прогресс / Универс, 1993.—С. 437— 454.

221. Сэпир 1993b — Сэпир, Э. Язык. Введение в изучение речи / Э. Сепир // Сэпир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии: Пер. с англ. /Ред. и пред. А.Е. Кибрика. — М.: Прогресс / Универс, 1993.—С. 26—203.

222. Телия, Графова, Шахнарович 1991 — Телия, В.Н. Человеческий фактор в языке: Языковые механизмы экспрессивности / В.Н. Телия, Т.А. Графова, А.М. Шахнарович / Ин-т языкознания / Отв. ред. В.Н. Телия. — М.: Наука, 1991—274 с.

223. Тодоров 1978 — Тодоров, Ц. Грамматика повествовательного текста / Ц. Тодоров // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. — М.: Прогресс, 1978. — Вып. VIII. — С. 450-^63.

224. Толстая-Сегал 1994а — Толстая-Сегал, Е. Идеологические контексты Платонова / Е. Толстая-Сегал // Андрей Платонов. Мир творчества: Сб. статей. — М.: Сов. писатель, 1994. — Т. И. — С. 47—83.

225. Толстая-Сегал 1994b — Толстая-Сегал, Е. «Стихийные силы»: Платонов и Пильняк (1928-1929) / Е. Толстая-Сегал // Андрей Платонов. Мир творчества: Сб. статей. — М.: Сов. писатель, 1994. — T. II. — С. 84—105.

226. Топоров 1983 — Топоров, В.Н. Пространство и текст / В.Н. Топоров // Текст: Семантика и структура: Сб. науч. трудов. — М.: Наука, 1983. — С 227—284.

227. Топоров 1995 — Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Образ. Символ. (Исследования в области мифопоэтического) / В.Н. Топоров. — М.: Прогресс—Культура, 1995. —624с.

228. Труфанова 1997 — Труфанова, ИВ. Образ слушающего в языке / И.В. Труфанова // Филологические науки. — 1997. — №2. — С. 98—104.

229. Туровский, Туровская 1991 — Туровский, М.Б. Мифология и философия как формы знания / М.Б. Туровский, C.B. Туровская // Философские науки.—1991.—№ 10. —С.З—20.

230. Уорф 1960 — Уорф, Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку / Б. Л. Уорф // Новое в лингвистике. — М.: Изд-во иностранной литературы, i960. —Вып. I. —С. 135—168.

231. Успенский Б. 2000 — Успенский, Б.А. Поэтика композиции / Б.А. Успенский. — СПб.: Азбука, 2000. — 352 с.

232. Успенский В. 1979 — Успенский, В. А. О вещных коннотациях абстрактных существительных / В.А. Успенский // Семиотика и информатика: Сб. статей. — М.: Наука, 1997.—Вып. 35. —С. 146—152.

233. Федосюк 1988 — Федосюк, М.Ю. Неявные способы передачи информации в тексте / М.Ю. Федосюк. — М.: Изд-во Ml НИ им. В.И. Ленина, 1988. —83 с.

234. Федосюк 1996 — Федосюк, М. Постулаты построения художественного прозаического текста на материале рассказов Даниила Хармса / М.Ю. Федосюк // Opuscula Polonica Et Russica 4. — 1996. — С. 25—29.

235. Фоменко 1978 — Фоменко, Л.П. Человек в философской прозе А. Платонова: Учебное пособие / Л.П. Фоменко. — Калинин: Изд-во КГУ, 1985. — 72 с.

236. Фреге 1978 — Фреге, Г. Смысл и денотат / Г. Фреге // Семиотика и информатика: Сб. статей. — М.: Наука, 1978 — Вып. 8. — С. 181—210.

237. Фреге 1997 — Фреге, Г. Логическое исследование: Пер. с англ. и нем. / Г. Фреге. — Томск: Водолей, 1997. — 128 с.

238. Фрейденберг 1978 — Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности / О.М. Фрейденберг. — М.: Наука, 1978. — 605 с.

239. Фуко 1996 — Фуко, М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности: работы разных лет / М. Фуко. — М.: Касталь, 1996. — 448 с.

240. Хабаров 1978 — Хабаров, И.А. Философские проблемы семиотики / И.А. Хабаров. — М.: Высшая школа, 1978. — 159 с.

241. Хауген 1975 —Хауген, Э. Лингвистика и языковое планирование / Э. Хауген // Новое в лингвистике. Социолингвистика. — М.Прогресс, 1975. — Вып. VII. —С. 441—472.

242. Хейзинга 1997 —Хейзинга, Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры / Й. Хейзинга / Пер., сост. и вступ. ст. Д.В. Сильвестрова. — М.: Прогресс — Традиция, 1997. — 416 с.

243. Хеллидей 1980 —Хэллидей, М.А.К. Лингвистическая функция и литературный стиль / М.А.К. Хэллидей // Новое в зарубежной лингвистике. Лингвостилистика. — М.: Прогресс, 1980. — Вып. IX — С. 42—54.

244. Хинтикка 1980 —Хинтикка, Я. Логико-эпистемологические исследования: Избранные статьи: Пер. с англ. / Я. Хинтикка. — М.: Прогресс, 1980. — 447 с.

245. Чалмаев 1989 — Чалмаев, В. Андрей Платонов / В. Чалмаев. — М.: Художественная литература, 1989. — 448 с.

246. Чемоданов 1990 — Чемоданов, Н.С. Младограмматизм / Н.С. Чемоданов // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл.ред. В.Н. Ярцева. — М.: Сов. энциклопедия, 1990. — С. 302.

247. Чернейко 1997 — Чернейко, О.Я. Логико-философский анализ абстрактного имени / О.Л. Чернейко. — М.: Изд-во МГУ, 1997. — 320 с.

248. Чесноков 1984 — Чесноков, П. В. Логические и семантические формы мышления как значения грамматических форм / В.П. Чесноков // Вопросы языкознания. — 1984. — № 5. — С. 3—13.

249. Шимонюк 1997 — Шимонюк, М. Деструкция языка и новаторство художественного стиля (по текстам Андрея Платонова) / М. Шимонюк. — Каг1;о\у1се: Ч^уёашшйдуо ит\уегеу1ей181^к1е§о, 1997. — 122 с.

250. Шмелев Д. 1964 — Шмелев, Д.Н Слово и образ / Д.Н. Шмелев. — М.: Наука, 1964. — 120 с.

251. Шмелев Д. 1973 — Шмелев, Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка) / Д.Н. Шмелев / АН СССР / Ин-т рус. яз. — М.: Наука, 1973.—280 с.

252. Шмелев Д. 1977 — Шмелев, Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях / Д.Н. Шмелев. — М.: Наука, 1977. — 168 с.

253. Шмид 2003 — Шмид, В. Нарратология / В. Шмид. — М.: Языки славянской культуры, 3003. — 312 с.

254. Шпет 1989 — Шпет, Г.Г. Герменевтика и ее проблемы / Г.Г. Шпет // Контекст—1989. — М: Наука, 1989. — С. 231—269.

255. Шрейдер 1989 — Шрейдер, Ю.А. Сознание и его имитации / Ю.А. Шрейдер // Новый мир. — 1989. — № 11. — С. 244—255.

256. Шубин 1987 — Шубин, Л.А. Поиски смысла отдельного и общего существования. Об Андрее Платонове. Работы разных лет / JI.A. Шубин. — М.: Сов. писатель, 1987. — 368 с.

257. Щерба 1974 — Щерба, Л.В. О трояком аспекте языковых явлений / JI.B. Щерба // Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. — Л.: Наука, 1974. —С. 24—39.

258. Щерба 2004 — Щерба, Л.В. Языковая система и речевая деятельность / Л.В. Щерба. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 432 с.

259. Эйхенбаум 1987 — Эйхенбаум, Б.М. О литературе: Работы разных лет / Б.М. Эйхенбаум / Вступит, ст. и комментарии М. Чудаковой, Е. Тоддес, А. Чудакова. — М.: Советский писатель, 1987. — 541 с.

260. Якобсон 1975 —Якобсон, P.O. Лингвистика и поэтика / P.O. Якобсон // Структурализм: «за» и «против»: Сб. статей. — М.: Прогресс, 1975. — С. 193—230.

261. Якобсон 1985 —Якобсон, P.O. Избранные работы / P.O. Якобсон. — М.: Прогресс, 1985. — 455 с.

262. Якобсон 1987 —Якобсон, P.O. Вопросы поэтики. Постскриптум к одноименной книге / P.O. Якобсон // Якобсон P.O. Работы по поэтике: Переводы. — М.: Прогресс, 1987. — С. 84—85.

263. Якобсон 1996 — Якобсон, P.O. Язык и бессознательное / P.O. Якобсон. — М.: Гнозис, 1996. — 248 с.

264. Яковлева 1993 —Яковлева, Е.С. О некоторых моделях пространства в русской языковой картине мира / Е.С. Яковлева // Вопросы языкознания. — 1993. —№4. —С. 48—62.

265. Яковлева 1994 — Яковлева, Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия) / Е.С. Яковлева. — М.: Гнозис, 1994, —327 с.

266. Fillmore 1975 —Fillmore, C.J. An alternative to checklist theories of meaning / C.J. Fillmore // Proceedings of annual meeting of the Berkeley Linguistics Society. — Berkeley, 1975. — V. 1. — P. 123—131.

267. Quasthoff 1978 — Quasthoff, U. The uses of stereotype in everyday argument / U. Quasthoff// Journal of pragmatics. — 1978. — V.2. — P.l—48.

268. Ray 1963 — Ray, P.S. Language Standardization: Studies in Prescriptive Linguistics / P.S. Ray. — The Hague, Mouton, 1963. — 332 p.1. ИСТОЧНИКИ

269. Платонов, А.П. Государственный житель: Проза. Ранние сочинения. Письма / А.П. Платонов. — Минск: Мастац. лгг, 1990. — 604 с.

270. Платонов, А.П. Избранное / А.П. Платонов. — М.: Просвещение, 1989.368 с.

271. Платонов, А.П. Избранное / А.П. Платонов. — М.: Советская Россия, 1990. —480 с.

272. Платонов, А.П. Ювенильное море: Повести, роман / А.П. Платонов. — М.: Художественная литература, 1988. — 560 с.

273. Булгаков, М.А. Собачье сердце. Ханский огонь: Повесть, рассказ / М.А. Булгаков. — М.: Современник, 1988. — 112 с.

274. Введенский, А.И. Полное собрание сочинений: В 2 т. — М.: Гилея, 1993. — Т. I — 285 е.; Т. II. — 271 с.

275. Достоевский, Ф.М. Бесы: Роман / Ф.М. Достоевский. — М.: АСТ, 2005.606 с.

276. Ерофеев, В.В. Оставьте мою душу в покое: Почти все / В.В. Ерофеев. — М.: Изд-во АО «Х.Г.С.», 1995 — 498 с.

277. Зощенко, М. Избранное. — М.: Правда, 1981 / М. Зощенко. — 608 с. Иванов, Вс. Повести и рассказы / Вс. Иванов. — М.: Художественная литература, 1987. — 317 с.

278. Кэрролл, Л. Алиса в стране чудес. Алиса в зазеркалье: Пер. с англ. / Л. Кэрролл. — М.: Эксмо-Пресс, 2005. — 216 с.

279. Кэрролл, Л. Охота на Снарка: Пер с англ. / Л. Кэрролл. — М.: Азбука, 2001. —96 с.

280. Пелевин, В. Желтая стрела: Повести, рассказы / В. Пелевин. — М.: Ваг-риус, 1998. —430 с.

281. Пильняк, Б. Повесть непогашенной луны: Рассказы, повести, роман / Б. Пильняк. — М.: Правда, 1990. — 480 с.

282. Хармс, Даниил. Повесть. Рассказы. Молитвы. Поэмы. Сцены. Водевили. Драмы. Статьи. Трактаты. Квазитрактаты / Д. Хармс. — СПб.: Кристалл, 2000. —512 с.

283. Шолохов, М.А. Собрание сочинений в 8 т. / М.А. Шолохов. — М.: Правда, 1980.—Т. I. — 416 с.1. СЛОВАРИ

284. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: Соврем, написание: В 4 т. / В.И. Даль. — М.: Астрель: ACT, 2001.

285. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка / С.И.Ожегов, Ю.Н. Шведова. — Изд. 19-е, испр. — М.: Русский язык, 1999.

286. Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А.П. Евгеньевой. — Изд. 2-е., испр. и доп. — М.: Русский язык, 1981—1984.

287. Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. — М.; JL: Изд-во АН СССР, 1950—1965.

288. Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. проф. Д. Н. Ушакова: — М.: Советская энциклопедия, 1935—1940.