автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.08
диссертация на тему: Архетип Арахны: мифологема и проблемы текстообразования

Полный текст автореферата диссертации по теме "Архетип Арахны: мифологема и проблемы текстообразования"

5

О Л

На правах рукописи

МАРОШИ Валерий Владимирович

АРХЕТИП АРАХНЫ: МИФОЛОГЕМА И ПРОБЛЕМЫ ТЕКСТООБРАЗОВАНИЯ

Специальность 10.01-08 — теория литературы

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Екатеринбург 1996

Работа выполнена на кафедре русской литературы Новосибирского государственного педагогического университета

Научный руководитель

доктор филологических наук Ю.В. Шатин

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук Н.Д. Тамарченко,

кандидат филологических наук В.В. Абашев

Ведущая организация кафедра русской литературы Алтайского государственного университета

Защита состоится "-У" октября 1996 г. в " " час. на заседании диссертационного совета Д 113.42.01 при Уральском государственном педагогическом университете (620219, Екатеринбург, пр. Космонавтов, 26).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Уральского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук

Е.Г. Доценко

Предлагаемая диссертационная работа посвящена проблеме выявления и актуализации мифологического архетипа. Под последним понимается структурный образец, особого рода формальная парадигма. Ее источник — взаимоналожение нескольких мифосюжетов, сохраненная "внутренняя форма" языкового образа, индивидуальный литературный контекст актуализации образа ("первотекст").

В качестве анализируемого архетипа был выбран наиболее популярный в современных интерпретационных методиках образ-метафора паутины. Этот архетип — основа различных концепций, "текста" как сложнопереплетенного пространства, поверхности художественного произведения.

Материал диссертации — языковые данные древних и новых языков и подъязыков (язык компьютера), подлинные тексты Гомера и Овидия, визуальные тексты Веласкеса, сказки о животных, тексты древней русской литературы ("Житие Стефана Пермского") и русской литературы XIX века (A.C. Пушкина и Н.В. Гоголя).

Методика работы представляет собой сочетание традиционной методики исторической поэтики с феноменологическим и декон-струирующим подходом. Последний используется для обнаружения "неуловимых" микроконтекстных и макроконтекстных (архитектонических) связей. Феноменологический анализ использован для описания рецептивных, креативных измерений текста, а также в культурологическом анализе метафоры.

Актуальность темы обусловлена ее стремительной актуализацией в современном поструктурализме, литературоведении, ориентированном на изучение модернистских текстов, модой на экологическое • мышление в культуре и технике. Существенного уточнения и формализации требуют не только понятия "мифологемы" и "архетипа", но и бытование мифосюжета в литературе и степень литературности мифообраза, степень возможного перевода метафорического языка в терминологический.

Основной целью настоящей работы является комплексное (языковое, мифологическое, историко-литературное) обоснование существования и актуализации архетипа Арахны и его значимости в

процессе текстообразования. В связи с поставленной целью ставятся следующие задачи:

1. Определить границы понятий "архетип" и "мифологема" и прояснить отношения мифологии и литературы при актуализации архетипа.

2. Исследовать языковые, мифологические, литературные и фольклорные проявления архетипа.

3. Выявить пограничную природу архетипа при анализе визуальных и письменных текстов.

4. Проанализировать круг архетипических мотивов в историко-литературных проявлениях, выявив их преломление в стиле и индивидуальной поэтике.

Научная новизна работы заключается в ее культурологической широте в сочетании с микроскопической оптикой анализа текстовых актуализаций архетипа. Традиционный язык поэтики и постструктуралистский "дискурс" обнаруживают обширные зоны сближения. Новым является и ориентация на слой рефлективности текста, на принцип самоописания поэтики в метафоре.

Практическая значимость работы заключается в ее широкой применимости к интерпретациям омонимических, паронимических, визуальных аспектов словесного текста в произведениях с повышенной ассоциативной нагрузкой и, напротив, проблематизации традиционных произведений нарративного характера как "текстов". Очевидно возможное подключение к игровым методикам работы с текстом, развитию ассоциативного мышления у читателя. В историко-литературном плане введение архетипа представляется полезным в анализе модернистских (иконически ориентированных) и авангардистских произведений (агрессия текста и его автора, тотальность текстовых репрезентаций), в психоаналитическом описании черновиков, описок, рисунков писателя, в методиках корпорального дискурса.

Апробация работы. Материалы исследования и его методика докладывались и обсуждались на конференциях Института филологии Сибирского отделения РАН (1993, 1994 гг.); на Осоргинских чтениях

в Пермском госуниверситете в 1994 г., на конференции "Поэтосфера Перми" 1995 г., на конференциях молодых ученых НГПУ (1992^ ' 1993 гг.). По материалам диссертации опубликовано 4 статьи, 2 статьи находятся в печати.

Ряд положений и выводов работы, а также конкретная методика были использованы при чтении лекций и проведении семинарских занятий по литературе Серебряного века в Новосибирском государственном педагогическом университете.

Структура работы. Работа состоит из введения, двух глав и заключения. Некоторые особенности структуры работы (моногра-фичность изложения в первой главе и обширный текстовый материал во второй) обусловлены стремлением к когерентности темы, методики и структуры работы.

Содержание работы

Во введении анализируется контекстная метафорика архетипа в немецких и русских философских текстах, в литературоведческих _ методиках, в модернистских поэтиках. Экспликация архетипическо-го образа XX века требует ретроспективного взгляда и выявления мифологических и литературных корней архетипа. Обоснована актуальность темы, определена проблематика и методология исследования.

Проблема описания архетипа приводит к необходимости углубленного анализа мифологического первообраза и литературных контекстов его реализации (индивидуальные поэтики Овидия, Пушкина, Гоголя). Соответственно работа разделяется на две главы: собственно "теоретическую", где анализируется обширный мифологический, языковой, фольклорный и литературный материал, с целью описания всего круга архетипических мотивов и структуры архетипа в целом, и "практическую", где рассматривается бытование архетипа в двух авторитетных поэтиках русской классической литературы. Импликации архетипа в русской литературе Х.1Х века и древнерусской литературе, несмотря на их проблематичный харак-

тер, проясняют "моду" на архетип в литературе и философии XX века.

В первой главе работы "Архетип в контексте мифа, языка и литературы" анализируется обширный культурологический и научный контекст как самого архетипа Арахны, так и архетипа вообще с сопутствующими ему научными понятиями (паттерн, мифологема, мифологический сюжет, структура архетипа, реализации архетипа).

Следует различать паттерн Арахны ("арахнофобия"), основанный на эмоционально-рефлекторной реакции и миф, ставший основой архетипа. Первый основан на определенной поведенческой модели, второй — на креативной и рецептивной сторонах художественного образа, прежде всего словесного и визуального. Эта образная структура и легла в основание психоаналитической теории архетипа К.Юнга.

В работе совершен понятийный переброс: рассматриваемый нами архетип первичен по отношению к образу архетипов в мифопоэти-ческом мышлении Юнга. Юнговский архетип ввиду его принципиальной неопределимости, формального характера и образной реализации (символы, метафоры, сновидения) в профетическом типе художника не может быть основой научного понятия архетипа. Последний должен выявляться индуктивным способом (частота употребления, контекстуальная значимость) в художественных текстах и быть структурно обоснованным. Архетип в нашем понимании — это образная сверхструктура, метаобраз, в имплицированном или эксплицированном виде воздействующий на текстообразо-вание как большого числа текстов, так и небольшого числа наиболее авторитетных или программных произведений.

Идеологической, содержательной стороной этой сверхструктуры является мифологема — понятийный смысл мифа (конкретного сюжета, персонажа, языкового образа, сохранившего свою мифоосно-ву). В мифологему входит и общая сюжетика, типология мифов той или иной конкретной мифологии. Со структурной стороны таким мифологемам могут соответствовать архетипы наибольшего уровня абстракции (хаос, космос) или архетипические сюжеты и персонажи.

Выделяемая нами сверхструктура имеет пограничный переходный характер (от визуального к словесному, от имени к слову), но может быть включена в архетипическую систему, составленную на основе различных мифологий.

Если сверхструктура архетипа Арахны определяется как перевод микронарративного в макронарративное, изображения в слово, аллитерации в литературу, то мифологема — как нарушение меры, переход через установленную границу (преступление). Мифологема и архетип относятся друг к другу как традиционные содержание и форма, поскольку семантика перехода предполагает соответствующую "переходную" структуру.

В имплицированном виде эти же универсалии содержат языковые * значения и этимология понятий "текст", "ткачество", "паук", "паутина" в основных европейских языках. На мифологему и архетип влияет и мифологема Парки, текста судьбы как индивидуальной меры, отпускаемой в текстильном виде богами.

Образно-ассоциативная связь пряжи, нити, узора вышивки, волоса, веревки как основы "текста судьбы" и магического текста, сопровождающегося словесным заклинанием или заговором, вряд ли подлежит сомнению. "Текст судьбы" может осознаваться как видимые и невидимые нити жизни человека или их особое переплетение и пересечение с другими.

Сказки о животных, в корпусе которых встречается сюжет о пауке, непосредственно связаны с мифами о тотемном предке, культурном герое и трикстере. В сказке "Мизгирь" из сборника "Народных русских сказок" А.Н. Афанасьева интересующий нас архетип встречается в составе сюжетного архетипа борьбы культурного героя, представляющего силы упорядоченного мироустройства (космоса) с силами хаоса.

Сказки о пауке обнаруживают амбивалентность мифологемы (нарушитель — восстановитель равновесия) и неограниченную экстенсию архетипа. Структура повествования приходит в соответствие с персонажем-трикстером и его потенциально бесконечными проделками.

Амбивалентная роль паука как нарушителя порядка и нормы ее законодателя, совмещение Афины и Арахны для античного мифа проясняет нам первоначальное единство мифологемы и структурную неделимость архетипа. Нераздельность демиурга и трикстера в мифологеме творца как и конструкция и деконструкция в структуре текста приводят нас к выводу о глубокой архетипичности самой космогонии художественного произведения, по отношению к которой мифологема и архетип Арахны будут лишь частным случаем.

В аспекте исторической поэтики важным представляется не спор верховного демиурга (Афина) с демиургом-человеком (Арахна), а принцип самого состязания, агона в мастерстве. Образ "интертекста", использованный здесь Овидием в буквальном смысле, осмеивание богов Арахной приводит к гипотезе об интертекстуальной значимости архетипа и мифологемы (превзойти соперника в мастерстве и одновременно осмеять).

Наряду с мифологическими, реконструированными в языке и тексте, основаниями актуализации архетипа значимыми представляются и литературные контексты его появления, в своей совокупности образующие "первотекст" архетипа. Для сюжетов античной мифологии литературный "первотекст" и является порой единственным источником развернутого изложения того или иного сюжета. Для архетипа Арахны литературный контекст стал и одним из генераторов структуры.

Поэтика Овидия, в контексте которой впервые с максимальной полнотой оформляется литературное изложение мифа об Арахне, представляет собой его образный структурный эквивалент, где выбор сюжета и принципы построения взаимообусловлены. Пройдя серьезную риторическую школу, он визуализирует в письменном свитке риторический орнамент. Это поэтика "текста". Изобретение и употребление большинства слов с этим корнем приходится как раз на "тексты" Овидия, представляющие собой искусную комбинаторику тем, мотивов и интертекстуальных аллюзий. Миф об Арахне, воплощенный в литературе Овидием, позволил ему отрефлектиро-вать сплетенную природу собственного текста. Обращает на себя

внимание и этимологизация "искусства" Арахны ("аго" — "агапеа" — "агсив" — "Агапеа"), обыгрывание корня, возможно, легшего в основу названия "искусного" существа. Сюжет и жанр образного изменения, трансформации ("метаморфозы") был близок структуре архетипа взаимопревращением различных структур в структуре, форме текста. Превращение антропоморфного в зооморфное — одна из бесконечных нитей бесконечной и постоянно видоизменяющейся материи — текста. Более определенным является воздействие жанра экфрасиса, предполагавшего перевод визуального в нарративное, взаимодействие описи и письма, иконического знака (статуя, картина) и фиктивных событий. В вымышленном экфрасисе Овидия словесность, риторика и живопись стремятся к слиянию в линейно-нелинейном, словесно-визуальном тексте, где все пространство текста — ткань превращений.

Кроме авторитетной поэтики Овидия влияние архетипа определялось демиургической основой древнегреческой литературы _ ("технэ"), поэтикой Аристотеля ("сплетенная трагедия"), риторической "демонстрацией". Наиболее очевидным представляется влияние орнаментальной традиции манускрипта, рукописной книги и ее визуальности, актуальное в структуре черновика, писательской рукописи литературы Нового времени.

Письменная фигуративность текста и малая степень его дискретности (отсутствие пробелов, абзацев, страниц) в наложении на ощущаемую текстильность его поверхности, фактуры способствовали сохранению представлению о цельном свитке — текстилъном рулоне. Структура книги и бумаги как физических феноменов предполагает текстильное их восприятие: волокнистость папируса, льняных тряпок, древесины превращалась в визуально ощущаемую волокнистость пересечения горизонтальных и вертикальных волокон или полосок на папирусе свитка или бумаге тетради, кодекса, книги. Технология изготовления бумаги (деревянная рама, металлическая сетка для бумажной массы) и структура сшивания и переплетения книги усиливали текстильно-сетевое восприятие текста. Одна- • ко доминантой текстильной структуры стало сплетение дискретных

письменных знаков в единую и непрерывную нить синтагматики текста и расплетение этой нити в виде сетевой структуры или объемного волокнистого целого, состоящего из множества нитей как парадигматики, архетипа текста. Линейная членимость смысла и пространства в подобном "письме" была меньшей, чем в книгё'Но-вого времени, что и позволило вернуться к представлениям о безличном и нелинейном пространстве письма.

Введение типографских знаков унифицировало и с визуальной точки зрения упростило процесс читательского восприятия, однако в писательском манускрипте (креативной эстетике) ощущение и фиксация нелинейной, рисуночно-письменной, запутанной и слож-нопереплетенной природы пространства письма собственного текста как правило сохранено. Ярко выраженный демиургический характер создания средневековой книги как и любого качественного текста вообще (мотивы связности текстиля, нитей, ткачества и плетения) сохранились и в литературе XX века. Креативная рефлексия "орнаментальной прозы" Бабеля, "скрипции" В. Набокова или "окрошки" В. Хлебникова обнаруживают предпочтение "текстильной" связности художественного произведения. Модернистские (акмеизм) и авангардистские (футуризм) течения русского Серебряного века тяготеют именно к демиургичности текста (мастерство) в интертекстуальном или фактурно-визуальном аспекте.

Отход от европоцентризма в XX веке способствовал возрастанию интереса к проблеме иероглифичности текста. Текст как иероглиф, дешифруемый в различных направлениях, структура, пограничная между знаком-символом и иконическим знаком стал одним из ведущих принципов постструктуральной теории текста и знака. В отличие от классического иероглифа текстовой неиерархичен и соприкасается с фонематическим письмом в пара и гипограммах. Рассматриваемая нами модель анализа текста и ее источник — архетип примыкают к подобной знаковой сверхструктуре. Однако ее поверхностный характер и эксцентричность позволяют отнести "иероглиф паутины" скорее к визуальному гештальту, чем к пирамидальному символу.

Пограничность архетипа потребовала тщательного анализа его исгуализации в визуальном тексте. В качестве таковых рассмотрены ше картины Веласкеса "Менины" и "Пряхи". Ткущаяся рама архетипа создается в них не только использованием приема "текст внут-)и текста", прямой отсылки к сюжету об Арахне на заднем фоне )дной из картин, но и повышенной рефлективностью рецептивного 1 креативного аспектов образа.

Синтезом литературоцентричного, иероглифического и визуально-полифонического" подходов к тексту представляются аналитиче-:кие работы С.М. Эйзенштейна. В них нет прямой констатации архетипа, но импликации "невидимого" полифонизма, особого типа шсьма в рефлексии режиссера стали интуитивным прорывом к ви-1ению пограничной между различными эстетическими языками,' "ипами текстов сверх структуры.

Эйзенштейн проблематизировал и антропоцентричный аспект ме-•афорики архетипа — сетевой. Текст как ловушка, сеть, западня из ¡евидимых нитей — все эти аспекты архетипа актуализируются в >азличных контекстах, начиная с ловушки Гефеста в "Одиссее" Гомера. Хитрость и умение побеждают силу (Ареса), что соответствует фоблематике этого текста в целом. Семантические пересечения с фхетипом лабиринта (нить Ариадны, языковые контексты) позво-1яют предположить о влиянии архетипа на семантику жанра детектива" ("распутывания сплетенного"), что было продемонстри-гавано в архетипизирующей прозе Х.Л. Борхеса. Однако в этом же канре наиболее четко актуализировалась и "арахнофобия" — пат-ерн страха и отвращения перед видимыми и невидимыми силами ла в социальном или космическом измерениях. Наказание за пре-тупление — это очевидная сюжетика не только самого мифа об Арахне, но и других конкретных мифологий (мусульманская). В. [спекте текстообразования интенсификация рефлексии над текстом, фиводящая обычно к актуализации архетипа, может инверсиро-¡аться в магическую власть текста над своим создателем или чита-■елем.

Теряя контроль над текстом, пишущий автор сам оказывается в положении "мухи", элемента или всего лишь посредника "текста", который обретает самостоятельность и способность влиять на динамику творческого процесса, детерминируя и жизненное поведение пишущего, превращая его жизнь в текст. Авторская роль принадлежит обретающей личностные характеристики текстовой реальности, сам автор в таком случае становится скриптором, записывающим. Подобное контролирование и потеря контроля представляются нам важными факторами процесса текстообразования, особенно в XX веке. Постоянная смена ролей, напряжение творческих полюсов вполне естественны и необходимы в креативной эстетике. На протяжении работы над текстом и последующего дистанцирования от него возрастает роль организующего и контролирующего начала автора.

В рецептивной эстетике проективность читателя в фиктивный мир текста через пространство печатных знаков может осмысляться как магический эффект связи или связанности, зачарованности экстенсией текста. Интенсификация процесса чтения приводит, как правило, к эффекту экфрасиса — оживания, или персонализации феноменов текста (к эффекту присутствия) или к параллельному вчитыванию других текстов, чтению-письму. Особое значение архетип приобретает в контексте наибольшего влияния литературного пространства, подчиняющего себе все другие образные структуры. В России, например, отношения "читатель-литературный текст" и выводимые из них "литература-реальность" во многом строились на доминировании текста (в интеллигентской среде), то есть с нарушением равновесия. В рефлективной поэтике параллельное читательское осмысление пишущим автором собственного текста ведет к магическому присутствию в самом тексте визуальных и атрибутивных аспектов письма, возможности появления "паутинных" эффектов. Особенно богат ими черновик текста, минимально дистанцированный от пишущего и различных графических вариантов текста, еще не сложившийся в линейную структуру.

Поэтому в работе рассматриваются и магические (симпатическая магия) основания архетипа, которые акцентируют его метонимические свойства (видимая или невидимая "нитяная" связь) текста: проблема иллюзорной власти над образной (фиктивной) реальностью, проецирование автора в эту реальность (транс). Феноменология • Мерло-Понти предлагает гипотезу о "вписывании" через визуальный гештальт в ту или иную реальность, в единстве тела творца или реципиента и текста.

Для этого в работе анализируется феномен паутины как особой текстовой структуры природного (органического) происхождения. Подобная "живая" органика текста, реализованная в некоторых постструктуральных подходах (Р. Барт) представляется более уместной и перспективной, нежели философские умозрения об "организме" текста.

Феномен является удобной метафорой парадоксального типа связности текста: имматериальной материальности (растекстование смысла), единства видимого и невидимого (фиктивного и скрипци-онного измерений), сложности и запутанности структуры (нелинейности). Принцип рамки, сочетание спиралевидных и радиальных нитей, непрерывность паутинной деятельности позволяют предложить гипотезу о наличии "текстообразующего" инстинкта, где "культурный" тип текста не отделен от "природного" иерархиче-' ски заданной границей.

Рассматриваемый архетип не является структурой. Он "напоминает" о нереализованной органической сложности структуры, которая скорее побуждает к анализу своей сплетенной природы, чем показывает конкретные "элементы" структуры целого. Он обращен к зрительным, эйдетическим представлениям о Тексте, реализацией которого вряд ли может быть этот текст, несущий определенную информацию и реализованный на этой бумаге, в этой рукописи и т.п. Он ориентирует реципиента и творца на поиск еще не выявленных, полувидимых или невидимых связей, возможностей, как правило, еще не оплотневших в статичный скелет, видимую сеть отношений внутри текста.

Постструктуралистские теории "смерти автора", "письма" как особого типа творчества и чтения, стремление вернуться к феноменологическим представлениям о тексте, создавать метафоры различных бесконечных структур (тотализация текста) являются продолжением спора Арахны и Афины на новом витке развития культуры и техники. Поэтому метафора паутины стала одной из самых популярных в 70-90-е годы. Наиболее плодотворным является синтез этой интерпретационной методики с ее обостренным вниманием к телесности письма, пограничности языков, обратимости пространства текста (нелинейности), письменной (скрипционной) референции текста, предпочтением визуальной данности перед звуковой ("грамматология") с классическими текстильными образами текста в поэтике, сориентированными на наррацию ("развязка", "завязка" и т.п.) и сложность мотивной структуры ("нить", "сплетение", "ткань" и т.п.).

Узловой точкой единства макро- и микронарративов должно стать имя как особый тип знака, вписывающийся в виде параграммы или подписи в текст. Это позволит проблематизировать некоторые нарративные ситуации и детали фиктивного измерения текста. В этой модели анализа можно говорить о "текстуре" текста, еще более акцентируя материальные, формализующиеся аспекты художественного произведения. Параграмма как приблизительный вариант анаграммы позволит выйти на пограничные между словом и изображением измерения текста. Нелинейность текста является атрибутом и визуального целого — "обратной перспективой" неиерархичной композиции, лишенной линейной перспективы. Первый слой воплощения архетипа образован "чистой" визуальностью — изогнутыми и линейными конфигурациями текста в их сочетании, второй — микроструктурами иконизации от аллитерации до парони-мии и анаграмматических комбинаций. На уровне микроконтекстной иконизации мы встречаемся уже с микроструктурированием смысла в отличие от макроструктуры целостного восприятия текста. Поверх линейной перспективы связывания микроэлементов текста и их дискретности накладывается нелинейная и недискретная связуе-

мость не только ближайших, но и потенциально всех существующих элементов текста. Склеивание и дифференциация означающего текста становится посредником его восприятия читателем и порождения пишущим, представляя собой текстурный аналог (скрипшда) квазифеноменальному миру текста. Если рассматривать последний как единое и одновременно множественное пространство структурирования смысла в феноменологии и графике текста, тогда применимость понятия "неправильного" иероглифа к характеристике нашего образного архетипа вполне правомерна. Этот процесс склей -' вания дискретных единиц текста на основе их повторности и ассоциативной близости был назван в соответствии с риторической традицией "паронимизацией". Однако мы имеем в виду визуальные аспекты этого явления, принцип словесного портретирования объекта или субъекта.

В письменной трансформации телесности акцент переносится с мимесиса на экспрессию субъекта, наносящем свои жесты на поверхность текста. Возникающая при этом знаковая структура не просто жестко обусловлена "означаемым" — уникальным именем, но одновременно и является отсылкой к квазифеноменальному миру текста и возможной случайной комбинацией визуальных элементов текста. Логика знаковой репрезентации в письме пересекается с хаотическим миром поверхностных феноменов, за которыми лишь потенциально находится некий глубинный смысл. Такая чистая визу-альность наиболее характерна для рукописной стадии креативного текстообразования и "наивной" рецепции, не отягощенной многочисленными смысловыми кодами. Знаковый характер письменного и печатного текстов и доминирование в них смысла вытесняют вм-зуальность в авангардистские утопии и в визуальные типы текстов.

Очевидно, что новизна подобного подхода существенна для текстов, традиционно относимых к "прозаическим", ориентированным на наррацию. Наложение специального, интенсивного типа связности на тексты временного и миметического типа организации позволит "сыграть" это инертное пространство заново, продемонстрировать его скрытые возможности. Особенно яркие результаты по-

добная "паутинизация" пространства текста дает в классических произведениях (текстах с наиболее интенсивной связностью).

Источником именной паронимии является не собственно имя или название, но и любой интенсиональный элемент текста, характеризующийся одновременно повторностью и вариативностью. Неуловимая граница, где смысл переходит в букву и наоборот, а изображение в слово — сфера актуализации архетипа и возможности его практического использования как специфической текстовой методики. Подобная метафорическая и метонимическая в одно и то же время структура позволит развернуть анализ, текста к "мягким" ассоциативным методикам игры с текстом и контекстом, освободить интерпретацию от излишней идеологичности ("смысл", "содержание") и структурной жесткости ("оппозиции", "значение", "означающее"). Эта методика работы с поверхностью текста, текстурностью предполагает смену ориентиров нынешней рецептивной эстетики (визуальное, а не символическое) и возвращение к методикам "медленного", пространственного чтения свитка, рукописи, созерцанию орнаментальных визуальных текстов.

Возможность взаимоналожения разветвленного архитектурного текста и его текстильного метафорического перевода была заложена в мифосюжете Тезея и Ариадны и линейности образа нити. Очевидно, что пересечение линейных нитей или их переплетение, а в перспективе и их "перепутанность", позволяют связать структуру лабиринта, текстильную структуру паутины и пространство чтения свитка, процесс его постепенного развертывания. Дискретность книги, осложнив материальное единство текста свитка дискретностью страницы, появлением пробела и пунктуации, не отменила возможности рецепции произведения как физического, визуального и смыслового единства. Подобная текстильная, структурная целостность и .была актуализирована в понятии "текста". "Нитяная" дифференциация сплетенного пространства позволила одновременно микроструктурировать и расплести его в различных направлениях. Отказ от конечной линейности смысла и подчиненности ему мо-тивной и материальной структуры текста приводит к паутинной

модели структуры и интерпретации. Особое значение в этой рефлексии приобретает микротекстурное восприятие повторяемости, пере-фразируемости или неограниченной цитатной насыщенности своего или чужого текста, сплетаемого из множества расплетенных нитей уже существовавших текстов. Сеть последних в попытке ее продолжить или прервать также воспринимается как паутина формально-смысловых связей.

В общей стратегии текстовых, "дописывающих" или "дочитывающих" интертекстуальных анализов паутина обозначает границу перенасыщенности чужой формой, соединяемой с другими формами и поэтиками, сферу, где описывающий язык "блуждает" внутри художественного текста, инкорпорируется последним. Этот способ анализа позволяет развернуть пространственные, прежде всего мотивные связи текста в различных направлениях или пересечь границы данного текста, разомкнуть его в другой.

В первой главе проанализирована схема "мифологема" — "архетип" — "метаобраз" (литературный вариант архетипа) — "парадигма" (эйдос феномена) — "интерпретационная методика". Во второй главе работы "От "плетения словес" к символу" проанализирована актуализация архетипа в эмоционально-экспрессивном стиле древнерусской литературы, на этапе наибольшего воздействия риторики и поэтики манускрипта и в двух "архегиплчных" для русской литературы поэтиках — Пушкина и Гоголя.

Через Византию и южнославянские литературы в древнерусскую литературу транслировались структуры античной риторики и поэтики. Связность всех уровней текста (сплетение) была приспособлена к нуждам литургики (ирмос), агиографии, ораторского "слова". Внутренняя форма "религиозного" ("связывающего") сознания предполагала "текстовые" способы его реализации. Относительная неразвитость риторической культуры в Древней Руси предполагала преобладание письменной риторики. Последняя особенно отчетливо выразилась в период "второго южнославянского влияния".

Новая фактура текста — бумага, переплетная техника, орнамент балканского и неовизантийского стиля, риторическая манера изло-

жения, определяемая как "плетение ("извитие") словес" — все эти факторы определили актуализацию архетипа в "Житии Стефана Пермского" Епифания Премудрого. Свою роль сыграла и семантика имени святого ("венок"), повлиявшая на структуру его словесной похвалы, славы в слове.

Рефлексия возможностей и границ формы в аспекте ее выразительности, получившая название "эмоциональной экспрессии", превратила текст в количественный и качественный поиск формальных и смысловых вариаций. Текст является расплетением и сплетением визуально ощутимой структуры (скриптор-"изограф"). Основой орнаментализации стал повтор — тематический, мотивный, парафрастический, корневой, буквенный. Возрастает нагрузка на внутренние связи текста, на контекст слова, проза приближается по своей структуре к поэтическому тексту.

Формальные вариации невоплотимого смысла становятся самодостаточными, блокирующими сакральный ориентир текста. Возникает эффект неограниченной экстенсии, "витийства". Экстенсификация и интенсификация связности текста приводит к возрастанию интертекстуальной нагрузки слова. Архетип актуализируется на границе подобного типа текста, входя в его ограничительную рамку. Осознается парадигма текста и одновременно нарушение меры, чрезмерная экспрессия слова. Возобновляется ситуация Арахны и Афины, где житие, написанное Епифанием, нарушает классический канон.

Следующим важным этапом актуализации архетипа в истории русской литературы стала пушкинская поэтика с ее перефразировкой предшествующего и современного текстового мастерства, явным соревновательным акцентом. Стремление к освоению тотальности литературного опыта выразилось и в;демиургической, конкретно-текстильной рефлексии ("стихоткач").

Создастся пограничное (для черновика) графическое пространство письма-рисунка, где отсутствие эксплицитного визуального текста компенсируется буквенной игрой с именем, обратимостью слова (анаграмма), паронимизацией контекста. Визуализируется буква, деталями фиктивного мира и наррации становятся визуальные мо-

тивы ("ножки", "головы"). Значимой представляется и проблема автопортрета (эхо "пушки", растекстование подписи "НКШП"). С рисунком и его орнаментом связана и актуализация архетипическо-' го мотива в черновиках "Евгения Онегина" ("ножки" Нины). В этом мотиве сконцентрирована буквенная игра в обратимость пространства слова, магия присутствия образа, его визуальный акцент и интертексту альная значимость (отсылка к поэме Е. Баратынского "Бал").

Более сложный характер имеет актуализация архетипического мотива в повести "Пиковая дама". Наложение графической рамы текста на игровое поле и арахнофобии на автопортрет автора придает мотиву нередуцируемую многозначность. Центром текста является графическое присутствие автора и отдельные пересечения визуального и сюжетного. Вопреки традиции, повесть рассматривается в ее статике, а не новеллистической динамике.

Передавая свою текстильную рефлексию персонажам, автор усиливает их "персонную" функцию. Такую роль в прозе Пушкина, структурно близкой поэзии, играют женские персонажи и текстильная метонимия второстепенных персонажей. На актуализацию архе-, типического мотива накладывается "функция Парки". Наиболее четкой реализацией архетипа является текстильная переделка чужого текста ("Роман в письмах") и текстильная подпись ("Капитанская дочка").

В поэтическом тексте Пушкина анализируется мотив "сети", параллельный рефлексии о рифме. "Сеть" поэтической связности обнаруживает свою амбивалентную природу, что позволяет сопоставить ее символику с архетипическим мотивом паутины. Игра л текстурой слова, сюжетика слова рассматривается на примере "иероглифа" названия романа "Евгений Онегин" ("снег"-"сне"-"нега"-Евгений-Онегин). Фонемная дифференциация слов превращается в систему устойчивых мотивов.

В поэтике Пушкина архетип актуализируется на границе визуального и словесного, своего и чужого (в отношении "чужого" текста и имени, автора и дистанцированного от него персонажа). Еще более

глубокую разработку возможностей архетипа в аспекте его посреднической функции между различными типами эстетических языков осуществил в своей поэтике Н.В. Гоголь.

Она оказалась наиболее влиятельной в начале XX века (орнаментальная проза). В ней донарративные тенденции гоголевской прозы были впервые осмыслены и выведены из "реалистического" контекста. Была проблематизирована и символическая (следовательно, и архетипизирующая) природа его образов.

Личность Гоголя во многих отношениях уникальна: сосредоточенность на письме и физиологичность его метафорики (письмо-еда, бумага-одежда), мессианские претензии и провокативное поведение, особая микроскопия оптики его текстов не имели предшественников в русской литературе. Рассматривается значимость письма и переписки у Гоголя-лицеиста, тщательная детализация одежды ("опись") как коррелят письменного разыгрывания пространства (перемена "мест" в "письме"). В прозе Гоголя складывается единая текстильная структура "одежда-лицо-письмо", в которой происходит постепенное разуплотнение текстильной материи. Превращение мира в текст, фикции в письмо — одна из главных тенденций гоголевской поэтики. Паутина более всего выражает своеобразную агрессию гоголевского мира, где все вбирается в текст иконической структуры ("арабески"), синтезируется экстенсионал (опись, описание, дескрипция, графоманство) и интенсионал (скрипция, комбинаторные возможности слова в паронимических, анаграмматических, фразеологических приращениях, постоянная контекстная вариативность). Нереализованиость других знаковых структур (скульптура, архитектура, живопись) приводила к попыткам их воплощения в слове.

Неоднократное использование мотива "метаморфозы" образа и прямое упоминание Овидия в контексте "птичьего" образа позволяют говорить об осознанном использовании метаобраза и актуализации архетипа и широкого круга его мотивов. Особенно активно актуализируются мотивы "паука" и "мухи", многочисленная метафорика текстовых ловушек для объектов "реальности". Гротескная

минимизация и максимализация деталей фикции была связана с их письменным измерением, особым писательским зрением Гоголя. Его письмо небывало телесно, примыкает к телу скриптора и самого писателя ("шинель"), постоянно обыгрывает эффект "оживания", экфрасиса в описании. Визуализация буквы, ее конфигураций, мимика в процессе ее написания, контакт тела и письма через лицо и одежду анализируются с точки зрения телесности письма, принципа самоописания автора.

Архитектурные утопии и инфернализованные видения в наибольшей степени демонстрируют рефлексию по поводу тотальной, по- • граничной, символической ("склеивающей") структуры архетипа.

"Мертвые души" — наиболее рефлективный для гоголевской поэтики текст, объединяющий позиции автора и читателя, писателя и интерпретатора собственного произведения, иконическую и словесную структуру. Потребность в построении текста-лабиринта и текста-утопии одновременно, в экстенсивном и интенсивном структурировании, в новых текстовых репрезентациях себя и освобождении от них привела к противоречию, определяемому оксюмороном названия текста. Стремление к дескрипции как можно большего количества разнородных текстовых "реалий" и скрипция микротекстурных связей вели к актуализации архетипа. Его креативная структура обнаружила свою самостоятельность, подчинив себе автора, обеспечив появление нового типа текста-поступка, расширяющего возможное пространство текста.

Можно говорить о размывании границ поэтики прозаического текста в зоне его контакта с визуальным, пластическим, религиозным, поэтическим типами текста. Впервые текст стал деформиро-' вать "реальность" в аспекте ее гротескной фикции и скрипции, ослабив фабулу за счет нарастания микротекстурной сюжетики, превратив персонажей в текстовые репрезентации автора, "персоны'. Предпосылки этому процессу были созданы еще в пушкинской поэтике, мифологизированная парадигматичность которой для Гоголя не подлежит сомнению.

Рефлексия над графическим пространством рисунка-письма в поэтике Пушкина и визуально-пластическими измерениями текста и письма в гоголевской поэтике вызвала потребность в осмыслении различных аспектов архетипа Арахны. Возросшая орнаментализа-ция текстуры, равно как и чрезмерная экстенсия текста и весьма проблематичная его магичность, в произведениях Гоголя выявила негативные возможности архетипа — реализацию мифологемы нарушения меры, сбалансированности письма и фикции, писательского и неписательского, писателя и читателя, автора и персонажа, нарративного и донарративного.

Архетип у Гоголя обнаруживает свой жанровый источник в эк-фрасисе картины, статуи, одежды. Пушкинский вариант архетипа, несмотря на глубокую разработку иконичности имени и личностной иероглифики, был ограничен микроконтекстными реализациями и отдельными архетипическими мотивами.

В заключении к работе кратко подводятся итоги диссертационного исследования.

Основные положения работы отражены в следующих публикациях:

1. Мароши В.В. Еще одна модель. — Молодой гений, 1990, № 1, с. 4-6.

2. Мароши В.В. Ласточка в интертекстуальности и скрипциц романа М. Осоргина "Сивцев вражек". — В кн. Михаил Осоргин: Жизнь и творчество: Материалы первых Осоргинских чтений. — Пермь, 1994, с. 44-56.

3. Мароши В.В. Аватары черепахи. — Уральская новь, 1995, № 1-2, с. 40-41.

4. Мароши В.В. Сюжет в сюжете (имя в тексте). — В кн. Роль традиции в литературной жизни эпохи. Сюжеты и мотивы. — Новосибирск, 1994, с. 177-188.