автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.02
диссертация на тему: Большевистская модернизация культурной сферы народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в 20-е годы XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Большевистская модернизация культурной сферы народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в 20-е годы XX века"

На правах рукописи

Мамсиров Хамитби Борисович

БОЛЬШЕВИСТСКАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ КУЛЬТУРНОЙ СФЕРЫ НАРОДОВ ЦЕНТРАЛЬНОГО И СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО КАВКАЗА В 20-Е ГОДЫ XX ВЕКА (на материалах Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии)

Специальность 07.00.02. - Отечественная история

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

НАЛЬЧИК 2005

Работа выполнена на кафедре Истории России Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова.

Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор

Красовицкая Тамара Юсуфовна

доктор исторических наук, профессор Венков Андрей Вадимович

доктор исторических наук Карданов Абуба Тетуевич

Ведущая организация: Институт истории, археологии и этнографии

Дагестанского научного центра РАН

Защита состоится "30" сентября 2005 г. в 12.00 часов на заседании Диссертационного Совета Д 212.076.03. по историческим наукам при Кабардино-Балкарском государственном университете по адресу: 360005, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Кабардино-Балкарского государственного университета (ул. Чернышевского, 173).

Автореферат разослан"_" августа 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, к.и.н., доцент

Баразбиев М.И.

15411

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДИССЕРТАЦИИ

Актуальность исследования. Культурные и конфессиональные отличия населяющих Россию народов выдвинули проблему модернизации в центр анализа и интерпретации российского исторического процесса для оценки содержательных перспектив внутрироссийского культурного диалога, федерализма, социалистических преобразований. Особое внимание привлечено к 1920-м годам, причинам удач и провалов, имеющим непосредственное отношение к современным проблемам. Модерный проект - советский государственный социализм, настойчиво осуществлялся в многонациональной стране. Анализ дискуссий выбора модели развития, путей и направлений модернизации, выявление издержек и ошибок в формировании прямых и обратных связей этнического, регионального и унификацион но го является особо актуальной задачей.

Послереволюционное общество продемонстрировало мобилизационные возможности. Реакция народов на модернизационные процессы, учет ее в ходе модернизации представляют интерес не только с исторической точки зрения. Уточняется представление о механизме преодоления кризисных ситуаций вообще, в многонациональной России - в особенности. Главным субъектом общественных отношений является человек. Марксизм начала XX века фокусировался на его общем социальном стандарте. Большевизм как политический способ и практика реализации марксистских идей модернизации многоэтничного сообщества, в конечном счете, стал основным виновником распада СССР.

Оценка конкретно-исторического опыта модернизации общества и сохранения уникальных культур народов в начале и XXI века сложна даже с философско-мировоззренческой точки зрения. Об этом свидетельствуют обострившиеся отношения мусульманского мира с Западом. Президент Российской Федерации В.В. Путин с трибуны Международного мусульманского форума осенью 2003 г. подчеркнул, что российские мусульмане являются и неотъемлемой частью мусульманского общества и составляют около 20 миллионов автохтонного населения России.

Особое значение приобретает регион Центрального и Северо-Западного Кавказа, требующий поиска идей, средств и методов научного осмысления. Регион интенсивно втягивается в процессы постсоветской модернизации и трансформации1. Вместе с тем, он оказался в эпицентре сложнейших событий, процессов и обстоятельств, стал объектом негативной стигматизации, символом жупела и однозначной схематизации, содержащих негативную перспективу внутрироссийскому культурному диалогу, федерализму.

Многие причины сложившейся ситуации лежат в конкретной практике большевистских преобразований 1920 годов. Способы и методы осмысления преобразований в рамках формационного подхода полагали традици-

Гаджиев К.С. Геополитика Кавказа. - М., 20№ I р^ ^ццммдьШ

I БИБЛИОТЕКА

онное и инновационное сознание исключительно субъективным фактором, рассматривали сквозь призму политической интерпретации, сводили традиционное к отсталости. В осмыслении проблемы очевидны серьезные расхождения в зависимости от избранной точки зрения. Проблема интеграции этнических обществ в постиндустриальное общество с сохранением их культурной индивидуальности обозначается скорее в виде символа, формулы, чем рационально и плодотворно решаемой задачи.

После интеллектуального бума 90-х годов, состязательности идей проблема отодвигается на интеллектуальную периферию. Однако на периферию "задвигаются" и глобальные идеи свободы, личности, толерантности, лишаются оснований содержательные перспективы внутрироссийского культурного диалога и федерализма. Для оптимизации ситуации необходимо развитие и углубление конкретно-исторических исследований, сведение воедино центральных и периферийных тем проблемы.

Предметом исследования является процесс модернизации этнических обществ Центрального и Северо-Западного Кавказа, добившихся автономии, интеграции их в советское культурно-духовное пространство, а также практические пути и направления решения проблемы в 1920-е годы. Поскольку процесс модернизации многоаспектен, его представление в диссертации имеет принципиальные ограничения.

Во-первых, по содержанию: в фокусе внимания находятся проблемы, воспринимаемые современниками как первоочередные, "болевые", формирующие и структурирующие новое советское культурно-духовное пространство. Дня Центрального и Северо-Западного Кавказа таковыми являлись создание новых форм и средств культуры (современной школы, новой основы письма), концентрация интеллектуальных ресурсов модернизации, дифференциация их по идеологическим и прагматически-содержательным принципам и основаниям (борьба с религиозными настроениями, дореволюционной интеллигенцией).

Во-вторых, по субъекту выражения: содержательному наполнению политиками и идеологами центра общих целей и задач модернизации много-этничного российского сообщества, а политиками автономного уровня и национальной интеллигенцией - путей, направлений модернизации этносов, населяющих автономные области Центрального и Северо-Западного Кавказа.

Объектом исследования являются этнические сообщества Центрального и Северо-Западного Кавказа, завоевавшие автономию в форме областей, и политические действия советских реформаторов центрального и автономного уровня по созданию советского культурно-духовного пространства. Сложность определения предмета и объекта исследования заключается в том, что и предмет исследования и его объект в 1920-е годы претерпевали значительную трансформацию. Изменения претерпевали и концептуальные воззрения власти, носившие дискуссионный характер, и политические действия на их основе.

' Ч „ •

«* н . '

4 --и »

-- чу - .

Основной целью диссертации является изучение процесса модернизации культурной сферы традиционных обществ Центрального и Северо-Западного Кавказа в 1920-е годы. Она реализуется решением следующих задач:

- изучением проектов большевистской модернизации и их места в теории национально-культурной политики: содержание дискуссий 1920-х годов о целях и задачах модернизации, влияние их на позиции руководителей центрального и автономного уровня;

- изучением целей и задач сталинского проекта советской программы модернизации, роли сталинской формулы национальной культуры как основы национально-культурной политики;

- изучением социальных и этнокультурных аспектов интеграции народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в советское культурно-духовное пространство в 1920-е годы;

- изучением отношения большевиков к исламской идентичности, воспроизводимой мусульманской системой образования, функционированием исламского права (шариата) в 1920-е годы, перелом в политике: от терпения к воинствующему атеизму;

- выявлением роли традиции в теории советской национально-культурной политики, эволюции отношения Советской власти к традиционной культуре;

- выявлением роли автономных структур управления культурой как фактора сохранения и поддержания этнокультурной идентичности;

- выявлением и изучением проблем в повышении образовательного уровня, формировании новых форм культуры и культурных потребностей нового типа, их внедрение в жизнь;

- выявлением отношения горской интеллигенции к большевистской модернизации.

Хронологические рамки исследования. Динамика, особенности функционирования экономической, политической и культурной систем, механизмов взаимодействия общества и власти в 1920-е годы всегда привлекали особое внимание историков как тяжба между опытом прошлого и планами на будущее. Их содержание и системные характеристики активно осмыслялись и продолжают осмысляться профессиональной историографией. Они представляют собой один из ключевых этапов в развитии системы советского общества. Понять его - значит, во многом найти подходы к пониманию современных стремлений человека пробиваться из прошлого в будущее.

Революция и гражданская война изменили общественный строй страны, национально-государственное устройство. Революционные преобразования были фундаментальны, имели свою динамику и логику. Из революции и гражданской войны, несмотря на трагизм, их сопровождавший, вышло другое общество, охваченное тревогами, но с надеждой, ожиданиями, смотрящее в будущее. Эти ожидания были реальностью послереволюционного бытия 1920-х годов, одной

из составляющих сложного комплекса системы ценностей, которые сформировались в предреволюционные годы, расставлявшие приоритеты в реализации интересов народов Центрального и Северо-Западного Кавказа. Диктатура большевиков, смягченная введением нэпа, не изменила стратегических императивов построения нового общества. 1920 годы представляют особый исторический социально-психологический феномен, специфически организованную и функционирующую систему. Эти годы являются переломными в отношении к личности как к объекту модернизации.

В региональные рамки исследования включена территория Центрального и Северо-Западного Кавказа: после гражданской войны она представляла особое пространство, в нем шел активный поиск путей новой жизни. В диссертации предусмотрены определенные ограничения анализа, который осуществляется на материалах автономных областей: раскрытие путей и направлений модернизационных процессов, совершаемых этносами, получившими автономию.

В 1920-е годы образованы Адыгейская (Адыгейско-Черкесская) АО, Кабардино-Балкарская АО, Карачаево-Черкесская АО (из нее выделялась Черкесская АО), шло освоение населением самих понятий. Автономизация и коренизация, важная черта государственной политики, воспринимались одним из ключевых средств социальной мобилизации, становились важным фактором идентификации в общественном сознании. Эти процессы пробудили в народе национальные чувства, умножили внимание к национальной традиции, смыкая российскую и местные истории в поисках содержательных путей модернизации.

Выделение Центрального и Северо-Западного Кавказа в самостоятельное региональное пространство социальных отношений опирается на социально-демографические, социально-территориальные, социально-этнические, социокультурные, социально-политические основания, влияющие на характер, содержание ценностей, социальное поведение населения с точки зрения стандартов и норм, форм девиаций, характерных только для него, определяющих характер решаемых модернизационных проблем.

Научная новизна заключается в выборе проблемы для конкретно-исторического исследования. В диссертации впервые реализован комплексный подход к изучению процесса модернизации культурной сферы традиционных обществ Центрального и Северо-Западного Кавказа на определенном временном отрезке (1920-е годы), когда отчетливо проявились специфические черты традиционных культур народов, получивших автономию. Раскрыты объективные и субъективные причины более медленных темпов модернизации культурной сферы в 1920-е годы. Критически осмыслены существующие представления о содержании модернизационного процесса, результатах модернизации.

Впервые в научный оборот вводятся архивные источники, проливающие свет на идеологические, политические и социально-психологические проблемы изучения сложных отношений традиционных обществ Центрального и Северо-Западного Кавказа и советской власти. Новые источники и материалы на базе новых познавательных стратегий, оформившихся в рамках социальной истории, опровергают распространенные стереотипы и априорные представления о северокавказских народах, помогают понять по-новому политические и социокультурные реалии послереволюционного периода.

Методологическую основу диссертации определили принцип историзма, объективный учет исторических факторов, их влияние на характер исследуемых явлений и процессов, а также новые познавательные стратегии, оформившиеся в рамках новой социальной истории, одного из ведущих направлений в современной исторической науке. Методологический поворот подробно проанализирован Л.П. Репиной2. Суть стратегий заключается в отказе от крайностей структурной истории (отдающей предпочтение изучению процессов и структур), и культурной антропологии, сосредоточившейся на истории ментальностей, субъективных восприятий и представлений. Новая социальная история предполагает синтез этих подходов. Такая методология адекватнее отражает реалии и сущность исторических процессов и явлений, позволяет анализировать их комплексно и системно.

Поскольку диссертация посвящена проблемам взаимодействия двух структур - власти и общества, то власть как структура представлена на двух уровнях: власть центральная (верховная) и власть местная (локальная, автономная). Деление, хотя и упрощенное, соответствовало как логике реального выстраивания властной пирамиды, так и субъективному восприятию власти населением. Общество как структура региона распадается на ряд этнических автохтонных социумов (адыгейцы, кабардинцы, балкарцы, карачаевцы, черкесы), с известной общностью интересов, культурным уровнем, сходным отношением к практике модернизации, к политическим акциям, в первую очередь, к традиционной религии. Это была коллективная реакция на проблемную ситуацию, возникшую в результате изменения привычного порядка вещей.

Создать проблемную ситуацию могут реальные события, решения властей по реализации стратегии модернизации. Ее разрешение может потребовать вмешательства властей, привести к переменам в привычных правилах и устоях жизни. Для более глубокого понимания содержания модернизаци-онных процессов, протекавших в культурной сфере получивших автономию этносов, учитываются как общие закономерности функционирования их культур, так и политические условия, оказавшие влияние на процесс модернизации. Методологическими подходами, определившими структуру диссертации, стали проблемный принцип и ситуационный анализ.

2 Репина Л.П. Смена познавательных ориентации и метаморфозы социальной истории. Ч. 2//Социальная история. Ежегодник. 1998/1999.-М., 1999.-С. 7-38.

Изучение стратегии и практики большевистской модернизации традиционно находилось в центре внимания исторической науки как проблема построения в России социалистического общества. Социальные процессы изучались как реальность нового типа, концептуально основывающейся на идеях прогресса и идеях развития. Полиэтничность рассматривалась как сложный конгломерат множества народов с разным уровнем развития культур, как периферийное содержательное поле, аномалии, отклонения от заданного маршрута. Существовали объяснительные интерпретации в духе адаптированной теории пережитков, идеологизированных версий экзогенного воздействия, исторического отставания сознания от преобразуемого бытия.

Советский период российской истории разделен на ряд проблем, истоки его брали начало в ленинском плане построения социализма. С учетом многоэтничности России сформировалось тематическое поле "национально-культурного строительства". Методологическую и источниковую базы, историографическую оценку работ осуществили JLM. Зак применительно к СССР и Э.А. Шеуджен - к Северному Кавказу3.

Однако в конкретно-исторических исследованиях 70-80-х годов возобладали партийные установки, например, в докладе Ю. Андропова, посвященном 60-летию СССР на то, что "в духовном наследии, традициях и быту каждой нации есть не только хорошее, но и плохое, отжившее. И отсюда еще одна задача ... освобождаться от всего, что идет вразрез ... с нашими коммунистическими идеалами"4. Установки вели к доказательству наличия и успешного развития новой исторической общности - советского народа. Особое методологическое значение возымел тезис В. Ленина об интернационализации хозяйственной, политической и духовной жизни при социализме5. В сфере культуры он рассматривался как доказательство, с одной стороны, самостоятельного развития национальных культур, с другой - их взаимного сближения и обогащения.

Исследователи (М.И. Куличенко, В.П. Шерстобитов и др.) исходили из Сталинского определения о социалистическом содержании и национальной форме культуры. Соответствие формуле являлось критерием оценки достигнутых успехов в развитии национальных культур. Попытки модернизации форма-ционного подхода предпринимаются Ю.И. Семеновым6. Единство истории сводилось "к всеобщности законов, действующих в каждом социально-историческом организме. Внимание концентрировалось на связях "вертикаль-

3 Зак Л.М. История изучения советской культуры. - М., 1981; Шеуджен Э.А. Советская историография национально-культурного строительства на Северном Кавказе. - Ростов-на-Дону, 1983.

4 Андропов Ю.В. Шестьдесят лет СССР. - M., 1982. - С. 13.

5 Ленин В.И. Тезисы по национальному вопросу. -ПСС. -Т. 23. - С. 318.

6 Семенов Ю.И. Всемирная история как единый процесс развития человечества во времени и пространстве// Философия и общество, -1997.-№ 1.-С. 158.

ных", связях во времени, диахронных, понимаемых односторонне, как связи между различными стадиями внутри одних и тех же социально-исторических организмов. Что касается связей "горизонтальных", то в ортодоксальном варианте теории общественно-экономических формаций им не придавалось значения"7.

В итоге модернизационный "рывок" России привел к духовно-идеологическому кризису, в утрате чувства исторической перспективы, понижении уровня самооценки наций, в разрыве единого духовного пространства, утрате национального консенсуса по поводу базовых ценностей8. Полиэтнич-ность понималась как объективный фактор, усложняющий модернизационный процесс в любом государстве, сложнее обстояло дело с интерпретацией уникальности культур, оценкой результатов их существования в унифицируемом культурно-духовном пространстве. Национальные конфликты в 198090-е годы интенсифицировали формирование историками двух парадигм, определивших содержание дискуссии о существе советского строя.

На одном полюсе находятся считающие его опасным, ошибочным, порочным экспериментом, великой утопической авантюрой XX века (В.П. Булда-ков, М.П. Капустин, А. Авторханов). Большевистский режим нуждался в монополии на обладание средствами культуры, контроле над культурным производством. Версия отражена в концепции тоталитаризма, рассматривающей советский коммунизм как реинкарнащпо имперских традиций9.

На другом полюсе находятся сторонники версии о том, что революция привела к власти группу заговорщиков, столкнувших Россию с пути демократии и современной цивилизации. Социалистический эксперимент вышел из-под контроля, но итоги социалистического строительства, несмотря на жестокие эксцессы сталинского режима, можно рассматривать искаженной модерностью. СССР проходил через постоянные реформы и революционные трансформации. В сталинском периоде исследователи видели отказ от программы развития национальных культур, отречение от учета их специфики, свертывание идей автономии. Эта вторая парадигма может быть названа парадигмой развития или модернизации. Наиболее активно эту позицию защищает С. Кара-Мурза10.

Обе парадигмы поддерживаются зарубежными исследователями. К первому полюсу относятся работы М. Джиласа, М. Малиа, Л. Шапиро, Ш. Фитцпатрик, М. Геллера и А. Некрича. На втором полюсе находятся ра-

7 См.: Философия истории. Под редакцией A.C. Панарина. - М., 1999. - С. 397.

8 Кара-Мурза A.A., Панарин A.C., Пантин И.К. Духовно-идеологическая ситуация в современной России: перспективы развития // Полис. -1995. -№ 4. - С. 6.

9 Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. - М., 1997; Капустин М.П. Конец утопии? Прошлое и будущее социализма. -М., 1990; Трукан Г.А. Путь к тоталитаризму. 1917-1929. - М., 1994; Авторханов А. Технология власти. - М., 1991; Иванов В.М. Логика кошмара. -М., 1993 и др.

10 Кара-Мурза С. Антисоветский проект. - М., 2003.

боты Дж. Хоскинга, Р. Такера, С. Коэна и др. Очевидна потребность в исторических концепциях, отражающих формы практики, отвечающих, с одной стороны, потребностям этнического социума в сохранении живой связи с национальной традицией, в обеспечении устойчивого воспроизводства этнокультурных основ национального существования. С другой же, в активном освоении экономических, научно-технических, культурных и политических форм жизнедеятельности современного (модернизированного) общества, открытость и взаимодействие с окружающим миром.

Модернизация - непременный фактор исторического процесса, историческая закономерность, которой практически невозможно избежать. В позитивном смысле конструируемые общества - творческие образования: и марксизм, и теория модернизации базировались на прогрессивной телеологии развития, но грешили материалистическим фатализмом. В рамках партийно-классового подхода акцент делался на уровень развития культур, как препону социалистическим инновациям. Худшие проявления советского социализма оправдывались как необходимые для прогрессивного развития страны.

Историки советского периода российской истории используют понятие "модернизация" в широком смысле, опираясь на то, что смысл понятия содержится в политических терминах и понятиях, политических средствах, используемых большевиками. Они определены характером эпохи: революций, неудовлетворенности человека собой, обществом, властью, картиной мира в целом. В рамках структурной истории модернизация представлена историками как линейный процесс становления и развития процессов и структур. Появляется возможность видеть в большевиках российский вариант модернизаторов, стремившихся создать индустриальное общество средствами категоризации и учета населения, методами планирования и администрирования.

Приверженцы и формационного подхода, и теории модернизации собрали достаточное количество доказательств создания в СССР индустриального общества, отягощающим бременем которого является его идеологическая сущность. Культурная антропология оставалась за рамками изучения. В работе Т.Ю. Красовицкой впервые рассматривается национально-культурная политика 1920-х годов не в ракурсе социологической ориентации на цель, а в ракурсе философской ориентации на смысл11.

По существу, исследователи занимались изучением модернизации без учета феномена модерности. Концепция модерности (modernity), вырастает из неоднозначного, порой травматического опыта XX века, остро ощущаемого странами и народами исламского ареала (Афганистан, Иран, Ирак, российская Чечня), соединяющей познавательные возможности структурной истории и культурной антропологии.

11 Красовицкая Т.Ю. Модернизация России: национально-культурная политика 20-х годов. - М., 1998.

Концепция модерностн делает предметом анализа их парадоксальный характер, помогает осмыслить пути соединения либеральной модели общественного устройства и национальной специфики, ориенталистской культуры с рациональным устройством общества, актуальных в постсоветских реалиях. Ее применение отражает определенный этап в концептуальном развитии гуманитарных наук, предлагающих выход за пределы идеологизированного и связанного с экономическим развитием понятия "модернизация". Накапливается опыт использования концепции в методологическом аспекте, применения в анализе этнических и региональных проблем12. "Модерность" воспринимается как границы хронологического поля в рамках переживаемого опыта поколения. Категория дает возможность оценить смысл революционных инноваций, соотнести их с реальными возможностями, увидеть реакцию отдельного человека, этноса. Выделены компоненты феномена модерно-сти, составляющие отличительные характеристики индустриального общества от общества традиционного, многие теоретически являлись политическими целями советских реформаторов.

Модернизация рациональными целями, перспективой будущего способна объединить различные слои общества, но никуда не уйти от наличия прямых и обратных связей национального и модернизационного. Эти связи и отношения и есть главный фокус национально-культурной политики в поли-этничной России. Лишь с точными представлениями об ее основаниях имеет смысл анализировать модернизационную практику. Государство фокусирует усилия на законодательстве, идентификации, структуризации, классификации, учете и универсализации всеобщих и универсальных стандартов, демонстрируя и утверждая стремление к контролю. Контроль выливается в желание господствовать над человеческими существами13. Концепция модерности дает возможность глубже понять суть вызовов исторического времени, использовать потенциал исследовательской парадигмы, в которой узко функ-ционалистски трактуемая модернизация выступает элементом феномена модерности, имеющего универсальный характер.

12 Суни Р. Социализм, постсоциализм и нормативная модерность: размышления об истории СССР // Ab imperio. 2002. - № 2. - С. 19-54; Кадио Ж. Как упорядочивали разнообразие: списки и классификации национальностей в Российской империи и в Советском Союзе (1897- 1939 гг.) // Там же. - С. 177 - 207; Редакционная статья. Размышления над теоретическими аспектами культурного и лингвистического поворота в изучении советского общества // Там же. - № 3. - С. 209-213; Байрау Д. Большевистский проект как план и как социальная практика // Там же. - С. 353-385 и др

13 Ананьич Б., Гетрелл П. Национальные и вненациональные измерения экономического развития России. XIX - XX вв. // Ab imperio. 2002. № 4. - С. 71.

Практическая значимость исследования заключается в том, что оно развивает концептуальные и методологические основы дальнейших научных разработок социальной истории России и Центрального и СевероЗападного Кавказа как ее части, особенно в первой половине XX века. Выводы и положения работы позволяют глубже проанализировать процесс модернизации культурной сферы народов Центрального и Северо-Западного Кавказа и его роль в российской истории, определить его своеобразие.

Значительный интерес представляет рассмотрение модернизацион-ного процесса в исламских обществах, их реакцию на необходимость освоить новые вызовы времени, давление как общемировых культурных тенденций, так и большевистской доктрины революционных преобразований культурной сферы, без чего невозможны дальнейшие успехи в изучении современных модернизационных процессов, разработка эффективных мер к переходу к постиндустриальному обществу, совершенствованию теории и практики перспективного прогнозирования, которые в своей совокупности направлены на решение конкретных социокультурных задач.

Результаты исследования могут быть рассмотрены государственными органами для определения стратегии социокультурного развития региона; учтены при разработке соответствующих законопроектов, при координации действий различных общественно-политических объединений и движений в регионе и в общероссийском масштабе.

Результаты исследования могут быть использованы в практике преподавания новейшей истории России, подготовке общих и специальных учебных лекционных курсов, их программ, спецсеминаров и учебных пособий по истории, этнологии, культурологии Северного Кавказа. Несколько публикаций по теме исследования (в том числе и монография) получили признание в качестве учебных пособий.

Апробация работы. Основные положения диссертации обсуждались на международных, всероссийских, региональных конференциях в Москве, Ростове-на-До ну, Майкопе, Пятигорске. Полученные результаты исследования нашли отражения в монографии "Модернизация культур народов Северного Кавказа в 20-е годы XX века" (Нальчик, 2004), опубликованы в центральных и местных российских научных и научно-популярных изданиях, в том числе в "Известиях высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки"; "Научной мысли Кавказа", "Вестнике Кабардино-Балкарского университета", "Литературной Кабардино-Балкарии".

Научно-методические материалы изложены в учебном пособии "История Дона и Северного Кавказа" (Ростов-на-Дону - Нальчик, 2004), апробированы на международном семинаре-совещании "Подготовка учебников по региональной истории в Российской Федерации", проведенного Министерством образования и науки РФ и Отделом образования Совета Европы 9-10 декабря 2004 г. в г. Москве.

Историография проблемы. Северокавказский регион находится в центре внимания российских и зарубежных ученых. Кавказоведение выделено в отдельное научное направление, кавказоведческие исследования активизированы во многих странах, особенно, в России14. В 1990-е годы усилился поиск ответа на сложнейший вопрос: состоялось ли в содержательном историческом смысле новое время для народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в период социалистических преобразований?

Итоги разработки проблем национально-культурного строительства на Северном Кавказе подведены в монографии Э.А. Шеуджен. Констатируется, что формационный подход, сведенный к марксистско-ленинской методологии, требовал особой организации материала, отражения в конкретных исторических работах, в подходах историографов к их оценке. Э.А. Шеуджен проанализировала работы A.B. Бурнышева, Х.И. Хутуева, М.Х. Герандокова, С.Ф. Губарева, JI.A. Шогенцукова, М.М. Бекижева, Г.Ш. Каймаразова, Б.Х. Балкарова, З.Ю. Кумаховой, Х.М. Бербекова, Ш.Ш. Чеченова, И.П. Копачева, В.Ф. Вагиной и др., посвященные проблеме в целом, отдельным ее аспектам. Внимание к анализу конструктивных изменений культурно-духовной сферы оставляло вне его рамок факты сопротивления населения модернизационным акциям власти в 1920-е годы. Этнокультурный аспект оставался вне поля зрения, хотя Э. Шеуджен справедливо призывала к необходимости принять во внимание "особенности исторического развития национальных районов Северного Кавказа"15.

Изучение этнической психологии, специфики общественного строя, традиций северокавказских горцев этнографами, этнопсихологами, лингвистами, историками (В.И. Толстых, К.И. Чомаев, В.К. Гарданов, В.Х. Кажаров) способствовало более адекватной оценке реалий 1920-х годов, их социальных и этнокультурных результатов. Уточнению оценок роли сословных различий при формировании социалистического образа жизни посвящена историографическая работа В.В. Гаташова и E.H. Осколкова.

Работы, выходившие в 20-е годы, с учетом специфики проблемы отнесены к профессиональной историографии. Их авторы, формулируя теоретические, идеологические, политические постулаты, использовали важнейшие источники, создаваемые в реальном политическом контексте. Работы разделены на четыре группы.

14 См.: Современное кавказоведение. Справочник персоналий. Изд. 2. - Ростов-на-Дону, 1999.

15 Шеуджен Э.А. Указ. соч. - С. 10; 27, 44-70; Она же. Проблемы северокавказской историографии // Наука о Кавказе: проблемы и перспективы. Материалы I съезда ученых-кавказоведов. 27-28 августа 1999 г. - Ростов-на-Дону. 2000. - С. 85.

К первой группе отнесены работы деятелей центра: В. Ленина, И. Сталина, Л. Троцкого, А. Луначарского, Н. Крупской и др., не только идеологов и политиков модернизации, но и аналитиков процесса, базировавшихся на более богатом, чем располагали впоследствии профессиональные историки, фактическом материале. В их работах важно понимание ими сути, смысла, основных целей и направлений модернизационного процесса как осуществления преобразований культурной сферы социалистического характера.

Ко второй группе относятся работы деятелей, непосредственно руководивших социалистическим строительством на Северном Кавказе в целом в 1920-е годы, сферой культуры, ее отдельными отраслями в автономных областях. В работах А. Микояна, Б. Калмыкова, Ш. Хакурате, У. Алиева, И. Хубиева, С. Сиюхова, М. Энеева, И. Цея и др. осмыслены задачи и цели модернизации культурно-духовной сферы населяющих регион этносов, конкретизируется фактор автономности, политическое и практическое ее содержание. Постановка вопросов при анализе текущей политики, оценка результатов предвосхитили постановку вопросов профессиональной историографией. Деятели 20-х годов привлекали внимание к необходимости изучения явлений "по горизонтали" и "по вертикали", применению метода сравнительного анализа. Подчеркивалось, что "действенность культурной революции тесно связана с ее прохождением в национальных рамках, ... при помощи сил и средств самого народа: в ней участвует мысль, воля и творчество народных масс и проявляются они внешне в форме национального языка, литературы, письменности, промышленности, хозяйства, учреждений"16.

Названные авторы способствовали комплексности и междисципли-нарности исследований в 1920-е годы. Большинство их репрессировано в 1930-е годы, происходит активное введение их наследия в научный оборот. В совокупности работы авторов первой и второй группы в сложившейся политической системе 1920-х годов воспринимаются как результаты мировоззренческого, конкретно-политического, научного анализа теоретической и практической программы. Их наследие требует подведения итогов в целях истолкования вопросов, актуальных для научного сообщества в процессе обновления исторических знаний.

К третьей группе отнесены исследования Н.Ф. Яковлева, Чамозоко-ва, В.Н. Дурденевского, Я.Н. Раенко-Туранского, А.Н. Дьякова-Тарасова, A.M. Ладыженского в 1920-е годы, в частности, методов этнологического изучения права и правовой системы горцев и пр.

16 Самарский А.Я. Культурная революция и кадры культурников-националов // Записки Северокавказского краевого горского научно-исследовательского института. - Ростов-на-Дону, 1928. - Т. 1. - С. 205.

К четвертой группе отнесены работы эмигрантов, выходившие за рубежом с анализом модернизационной стратегии и тактики большевиков, конкретной политики, их результатов. Ранее недоступные, они содержат отношение к внутренней логике политического процесса, отличаются серьезными расхождениями в теоретическом обосновании и оценках с работами, выходящими в СССР. В 1920-е годы удалось выявить работы Азамата, Э. Бековича-Черкасского, Бориса бия, Елекхоти Тамбия, Кабардинского, Нартана и др., использовавших и анализировавших открытую публикацию партийных и государственных решений.

В эмигрантских изданиях ("Кавказ", "Горцы Кавказа", "Северный Кавказ") отражены оценки мотивов принимаемых решений, их интерпретация. Оценки процессов, проходивших в 1920-е годы, углублены в работах эмигрантов 1930-х годов - 3. Авалишвили, Азад-бея, Б. Барасби, Б. Билагги, Догужа, Елекхоти Тамбия, Р. К-лы (Карачайлло), Юсуф-бека и др. Работа Р. Трахо "Черкесы (черкесы Северного Кавказа)", опубликованная в России в 1992 г., содержит оценку воочию наблюдаемых хода и содержания процессов на Центральном и Северо-Западном Кавказе. Обращено внимание на большевизм как способ реализации модернизационного процесса, роль Сталинской формулы культуры, коллективизацию как рубежный, "крутой поворот" горцев к традиционным религиозным верованиям, восстаниям "от Эльбруса до Черного моря"17.

Специфической чертой эмигрантских работ является учет в критике советского модернизационного процесса зарубежного опыта модернизации европейских и восточных (Турция) народов. Их содержание свидетельствует о яростной дискуссии с советскими политиками. Рассекреченные в 1990-х годах, они активно вводятся в научный оборот. В 1990-е годы мост взаимообмена восстановлен.

В философской, социологической и исторической литературе уделяется усиленное внимание изучению этнокультурных процессов. Начинается комплексное изучение феномена советской модернизации, ее этнокультурных аспектов. Международная конференция "Национальная политика в Российской Федерации" 1992 г. посвящена выработке концепции национальных интересов. Выявлению общих параметров и их российской специфике отведено внимание Международного фонда социально-экономических и политологических исследований в рамках проекта "Проблемы безопасности России". Идут активные дискуссии о либерализме как актуализации одной из возможностей развития.

Онтологическим и аксиологическим аспектам изучения культурной идентичности в кризисной культуре и процессе модернизации общественной жизни посвящено внимание научного семинара в Казани в 1998 г. и I съезда

17 Трахо Р. Черкесы (черкесы Северного Кавказа). Нальчик. 1992. - С. 87-89.

ученых-кавказоведов в августе 1999 г.18. Состоялись научные конференции и форумы, посвященные роли гуманистических ценностей как основы мира и стабильности на Северном Кавказе (1999 г.).

Эволюционным процессам суннитского ислама в условиях советского режима, соотношению религиозного и национального в традиционной культуре, в том числе и на Северном Кавказе посвящены работы М.В. Иордана, Р.Г. Кузеева, С.М. Червонной, A.A. Нуруллаева, С.А. Ляушевой19. Ислам как часть общероссийского культурного наследия, как социально-политический феномен на юге России и в автономиях Центрального и Северо-Западного Кавказа рассмотрен в монографии С.Е. Бережного, И.П. Добае-ва, П.В. Крайнюченко.

Минувшее десятилетие характеризуется созданием на Северном Кавказе новых кавказоведческих центров, институтов, научных кафедр в вузах, перепрофилированием направлений и содержания научных исследова- « ний. Международный конгресс горцев под председательством Р.Г. Абдула-типова, Адыгейская (черкесская) международная академия наук, Международная тюркская академия, Международная черкесская ассоциация по этнокультурным связям и науке разрабатывают исследовательские направления с применением новых исследовательских подходов. При Северокавказском научном центре высшей школы в Ростове-на-Дону создан Научно-исследовательский институт Кавказа. В Адыгее, Карачаево-Черкессии, Кабардино-Балкарии работают республиканские институты гуманитарных исследований, а в Нальчике еще и Лаборатория синергетических проблем этноса при НИИ

18 Национальная политика в Российской Федерации. Москва. 20-26 сентября 1992. Раздел 3. - М., 1992; Наука о Кавказе: проблемы и перспективы. Материалы I съезда ученых-кавказоведов. 27-28 августа 1999 г. - Ростов-на-Дону, 2000; Проблемы культурной идентичности // Материалы международного теоретического семинара. - Казань, 1998; Иванов П.М. Северный Кавказ: "партия войны" и интересы России. - Нальчик, 1997; Марченко Г.В. Россия на Кавказе. Военно-исторический аспект национальной политики в Северокавказском регионе в 20-90-е годы XX века. - Ростов-на-Дону, 1999; Бузаров A.LLL, Хутыз К.К. Тоталитаризм и национальные отношения: уроки и современность (на примере становления государственности адыгских народов Северного Кавказа) // Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп, 1994; Коновалов A.A. Государство и полиэтничность России: уроки либеральной мысли начала XX в. // Вестник КБ ГУ. Серия "Гуманитарные науки". - 2003. - № 8.

19 М.В. Иордан, Р.Г. Кузеев, С.М. Червонная. Ислам в Евразии: современные этические и эстетические концепции суннитского Ислама, их трансформация в массовом сознании и выражение в искусстве мусульманских народов России. -М., 2001; Нуруллаев A.A. Ислам и мусульмане в России. - М., 1999; Ляушева С.А. Религиозное и национальное в традиционной культуре // Известия ЦСИ МГТИ. Серия "Философия, социология, политология". - 1999. - Вып. 1.

прикладной математики и автоматизации КБНЦ РАН. Кабардино-Балкарский Госуниверситет, Центр системных исследований при Майкопском технологическом институте с 1997 г. являются членами Международной ассоциации университетов при ЮНЕСКО.

Периодические издания ("Научная мысль Кавказа", Вестник Кабардино-Балкарского Госуниверситета, Информационно-аналитический вестник Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований, Известия ЦСИ МГТИ) публикуют результаты научных изысканий, вписывая их в общий контекст отечественной и мировой науки. С 2003 г. Международный научно-исследовательский институт народов Кавказа издает журнал "Адат. Кавказский культурный круг: Традиции и современность".

Совместные исследования направлены на изучение духовной сферы жизнедеятельности этноса: исторической памяти и сознания, этнической психологии и самоидентификации, национального менталитета. Этнос рассматривается сложно организованной динамической системой, этническая культура — фактом современности. Особое внимание обращено на изучение национального самосознания: факторы роста, зависимость динамики от конфликтных и переломных ситуаций, трансформации этнокультурных традиций. Большая роль отводится значению этнокультурных факторов, изучению этнических процессов "не для того, чтобы ... командовать ими, ... но для того, чтобы знать состояние ... этнического феномена, принимать его во внимание и считаться с ним"20. Предложены критерии их изучения, установлено, что мир этноса не замкнут в этнических границах: выделен "внутренний" (собственно этнический) мир и "внешний", окружающий мир (от природного до глобально информационного). В таком ракурсе этническая культура перестает быть пассивно сопровождающим общественные явления феноменом21. Фактический материал, подтверждающий теоретические подходы, содержат исследования Г.Х. Мамбетова и З.Г. Мамбетова, А.И. Мусукаева. В.А. Матецкого.

Современным подходам изучения феноменов этнических культур посвящены исследования А.Ю. Шадже, апробации их на эмпирическом материале - К.Х. Унежева, Х.Х. Малкондуева. В работах Э.Х. Панеш и P.A. Ха-наху изучаются эволюция этнической психологии, традиций политической культуры, влияние на типологию культурных процессов, изменения массового сознания, конфликт ценностей культур. В работе В.Г. Крысько представлены национально-психологические характеристики адыгейцев, черкесов,

20 Мир этноса (аспекты и методы исследования). Под редакцией В. Болотоко-ва и М.В. Иордана. - Нальчик, 1999. - С. 290.

21 Тхакахов В.Х Социальные и этнокультурные процессы на Северном Кавказе: вопросы методологии. СПб., 2002; Шадже А., Шеуджен Э. Северокавказское общество: опыт системного анализа. - М.-Майкоп, 2004.

кабардинцев, балкарцев. Анализ исторических аспектов традиционной обря-дово-культовой жизни карачаевцев и балкарцев проделан М.Ч. Джуртубае-вым и М.Д. Каракетовым. В работах З.Х. Бижевой поднят вопрос языкового выражения адыгской культуры, картины мира в ней. Работы P.A. Ханаху, В.Х. Болотокова, A.M. Кумыкова, Л.И. Бабич, С.Х. Мафадзева, K.M. Текеева о роли народных традиций в общественном быту, их социально-философском и конкретно-историческом содержании, механизме межпоколенной трансмиссии помогают понять специфику ментальное™, способность к диалогу народов Центрального и Северо-Западного Кавказа. Анализ этнодемо-графических и социально-экономических аспектов трансформации традиционных обществ Северного Кавказа в первой четверти XX в. осуществлен Р.Х. Емтыль и С. А. Хубуловой с применением социолого-статистических методов анализа местных архивных документов22.

В исследованиях Г.П. Макаровой, Т.Ю. Красовицкой, В.Н. Шейко {

разработана тема государственного руководства национально-культурными преобразованиями на общероссийском уровне, И.И. Рехвиашвили - в Горской АССР23. Д.Х. Мекуловым, H.A. Нефляшевой, В.А. Серовым, В.В. Чер- .

22 Шадже А.Ю. Феномен этничности в кавказской культуре (к постановке проблемы) // Известия вузов. Северокавказский регион. Общественные науки. - 2000. - № 2; Унежев К.Х. Феномен адыгской (черкесской) культуры. Нальчик, 1997; Малкондуев Х.Х. Этническая культура балкарцев и карачаевцев. - Нальчик, 2001; Панеш Э.Х. Этническая психология и межнациональные отношения. Взаимодействие и особенности эволюции (на примере Западного Кавказа). - СПб., 1996; Она же. Традиции в политической культуре народов Северо-западного Кавказа // Этнические проблемы власти. - СПб., 1995; Бабич Л.И. Народные традиции в общественном быту кабардинцев во второй половине Х1Х-ХХ вв. (взаимопомощь, гостеприимство, уважение к женщине, почитание старших). - М., 1995; Мафадзев С.Х. Межпоколенная трансмиссия традиционной культуры адыгов. - Нальчик, 1991; Ханаху P.A. Традиционная культура Северного Кавказа: вызовы времени (социально-философский анализ). - Майкоп, 1997; Болотоков В.Х., Кумыков A.M. Национально-психологические проблемы в социологии русского зарубежья. Нальчик. 1996; Емтыль Р.Х. Социально-экономическое и культурное развитие адыгейского аула (1920-е годы). - Майкоп. 2003.

23 Макарова Г.П. Народный комиссариат по делам национальностей РСФСР. 1917-1923 гг. Исторический очерк. - М., 1987; Красовицкая Т.Ю. Власть и культура. Исторический опыт организации государственного руководства национально-культурным строительством. 1917-1925 гг.-М., 1992.

ноусом и др. осмыслены методологические и конкретно-исторические вопросы развития национальной государственности в 1920-х годах24.

Ведется переосмысление (К.Х. Унежевым) содержания дореволюционных работ крупнейших кавказоведов: Н. Данилевского, Н. Грабовского, Ф. Леон-товича, В. Миллера, М. Ковалевского, введение их в курсы учебных пособий. Ф.В. Абаевой, Т.Ш. Биттировой, К.И. Бузаровым, М.З. Саблировым, К.Т. Лайпа-новым, М.А. Текуевой, З.Я. Емтыль, С.М. Алхасовой изучается теоретическое, политическое, практическое наследие деятелей 1920-х годов. Уточняется вклад М. Абаева, Н. Цагова, А. Джабоева, У. Алиева, С. Сиюхова, Н. Катханова, Т.-С. Шеретлокова в культурные преобразования, ученых, работавших в 20-е годы. Последствия гражданской войны, ее отражение в психологии населения и деятелей 1920-х годов изучает H.A. Почешхов и С.М. Исхаков25.

Несмотря на большой интерес к историческим и современным процессам развития культур народов Центрального и Северо-Западного Кавказа, процесс модернизации этнических обществ Центрального и СевероЗападного Кавказа, получивших автономию, интеграции их в советское культурно-духовное пространство в 1920 годы как самостоятельная тема в историографии не рассматривался. Первое комплексное исследование проблемы предпринято соискателем.

24 Серов В.А. Методологические вопросы развития национальной государственности // Стратегия национальной политики Российской Федерации на Северном Кавказе. - Ростов-на-Дону, 1995; Черноус В.В. Опыт национально-государственного строительства на Северном Кавказе в советский период // Там же; H.A. Нефляшева. Шариатские суды в Адыгее. Традиция и власть // Национальные традиции народов Адыгеи: генезис, сущность и проблемы воспитания. -Майкоп, 1994; Бугай Н.Ф., Мекулов Д.Х. Народы и власть: "социалистический эксперимент" (20-е годы). - Майкоп, 1994.

25 Абаева Ф.В. Умар Алиев. Просветительская, педагогическая и общественная деятельность. Майкоп. 1995; Лайпанов К. Т. На крыле времени (об Умаре Алиеве). - М., 1997; Бузаров К.И. Сафербий Сиюхов - адыгский просветитель. - Майкоп, 1991; Емтыль З.Я. Адыгская интеллигенция. Начало XX века. Становление исторических взглядов. - Майкоп, 1999; Саблиров М.З. Культура народов Ка-барды и Балкарии в конце XIX-начале XX вв. - Нальчик, 2001; Тхагазитов Ю. М. Художественный мир Али Шогенцукова. - Нальчик, 1994; Алхасова С.М. Tay -Султан Шеретлоков. Жизнь и творчество. Нальчик. 2004; Бабич И.Л. A.M. Ладыженский - исследователь обычного права народов Северного Кавказа // Научная мысль Кавказа. - 1997. - № 2; Габуния З.М. Научные портреты лингвистов-кавказоведов. - Нальчик, 1991; Почешков H.A. Гражданская война в Адыгее: психологический аспект // Вопросы теории и методологии истории. Вып. 1. -Майкоп, 1995; Исхаков С.М. "Кристаллизация" горского освободительного движения. Размышления Б. Байтугана об истории мусульман Северного Кавказа и Дагестана // Вопросы истории. - 2001. - № 5.

Комплекс источников составляют две разновидности материалов:

1) документы официального происхождения;

2) публицистическая литература.

Основу источниковой базы диссертации составили архивные материалы.

Документы официального происхождения, основная и наиболее информативная группа источников содержит конкретные данные о стратегических целях модернизации культурно-духовной сферы российских, в том числе северокавказских этносов, практике реализации в 1920-е годы. Комплекс источников рассредоточен по разным архивам и архивным фондам. Использованы фонды Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Центра документации новейшей истории и Государственного архива Ростовской области (ЦДНИРО и ГАРО). В Республике Адыгея изучены фонды Государственного архива (Г АР А), Хранилища документации новейшей истории Национального архива (ХДНИ \

НАРА). В Республике Кабардино-Балкария - фонды Центрального государственного архива (ЦГА КБР) и Центра документации новейшей истории КБР (ЦДНИ КБР). В Республике Карачаево-Черкесия - фонды Государственного архива (ГА КЧР) и Центра документации общественных движений и партий (ЦЦОДП КЧР). Изучено свыше 30 архивных фондов общественно-политических, государственных, научных, учебных учреждений.

В РГАСПИ изучен фонд ЦК РКП (б) - ВКП (б): секретариата, политбюро, оргбюро, агитационно-пропагандистского отдела, личные фонды В.И. Ленина, И.В. Сталина, A.B. Луначарского, Н.К. Крупской, Г.К. Орджоникидзе, их рассекреченная часть. В ЦДНИРО изучены фонды Юго-восточного бюро ЦК РКП (б), Северокавказского крайкома, Истпарта. Аналогичные фонды изучены в архивах северокавказских республик.

Особенности советской политической системы предопределили особое место ЦК партии, его регионального аппарата в структуре информационного обеспечения. Система получения информации уже в 1920-е годы (за исключением особых случаев) централизована, "замыкалась" на ЦК РКП (б) - ЦК ВКП (б). Аналогичным образом строилась система получения информации в северокавказском регионе. Документы бывших партийных архивов являются уникальными и богатейшими комплексами источников разнообразного профиля. Важные разновидности источников фондов ЦК РКП (б) - ЦК ВКП (б) содержат информацию о модернизационном процессе культурно-духовной сферы: раскрывают мотивы принятия политических решений, функции и сферы ответственности за реализацию центральных, краевых, автономных партийных органов, государственных отраслевых ведомств. В материалах отражен ход реализации партийных и правительственных решений региональными и ведомственными структурами.

Документы местных партийных органов и организаций частично отложились в фондах ЦК РКП-ВКП (б). Основной комплекс хранится в центрах документации новейшей истории Ростовской области, Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии. Наиболее полно сохранились фонды ЦДНИРО. В фондах Северокавказского крайкома РКП (б) - ВКП (б), областных партийных комитетов северокавказских автономий хранятся стенографические отчеты краевых и областных партийных конференций, пленумов, протоколы заседаний бюро, секретариата, материалы агитационно-пропагандистских отделов, отделов печати, пропаганды и культуры Северокавказского крайкома и областных комитетов о выстраивании механизма взаимоотношений общих партийно-государственных и политико-управленческих структур с автономными областными отделами народного образования, специальными национальными структурами. Что касается первой половины 20-х годов, то в бывших партийных архивах автономий наблюдаются пробелы, что делает особо ценными фонды ЦДНИРО.

В ГАРФ изучены фонды центральных государственных органов: ВЦИК, СНК РСФСР, отраслевых наркоматов: Наркомнаца, НКРКИ РСФСР, Наркомпроса РСФСР, его главных управлений - Главсоцвоса, Главполит-просвета, Главпрофобра, Совнацмена, ВЧКлб; научных, учебных структур -ВКНТА, КУТВ, общественных организаций: обществ "Долой неграмотность!", "Союз воинствующих безбожников" и др.

В государственных архивах Ростовской области, Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии изучены фонды краевых, автономных исполнительных комитетов, представительств автономий при Президиуме ВЦИК, органов автономной юрисдикции: управления культурой и просвещением, юстиции и внутреннего управления. Это — фонды Северокавказского краевого и областных отделов народного образования, уполномоченного Наркомпроса РСФСР на Юго-востоке России, Юго-Восточного и Северокавказского КУНО и крайоно, общеплановых комиссий при крайэкономсовете Юго-Востока России, государственных плановых комиссий автономий, управления уполномоченного НКРКИ на Юго-Востоке России, Северокавказской краевой и областных РКИ, краевых и областных профсоюзных и других общественных организаций (обществ "Долой неграмотность!", "Союза воинствующих безбожников"), а также Ленинского учебного городка, Кабардино-Балкарского рабфака, Северокавказского "Крайколхозсоюза". В фондах содержатся данные районного уровня.

Опубликованные документы партийных съездов, конференций, пленумов, специальных совещаний, постановлений, резолюций по вопросам культуры подвергнуты осмыслению с позиций объективности и исторической правды, современных приемов и методов исследования. Оценка совокупности материалов с точки зрения репрезентативности информации о целях, мотивах, причинах, эффективности механизма принятия политических

решений, хода реализации приводит к выводу о недостаточности количественных параметров для корректного исторического исследования. Они не позволяют оценить повышение образовательного уровня населения, хотя в документах 1920-х годов полно отражены направления и формы работы государственных и общественных организаций в культурной сфере.

Документы требуют тщательной критики, так как создавались в условиях, когда правящие круги скрывали негативные факты деятельности. Облегчает анализ открытие материалов секретно-политического отдела ОГ-ПУ на Северном Кавказе: о фактах социальной напряженности, конфликтах, реакции населения на политические акции власти, особенно, закрытие религиозных школ, отношение власти к мусульманскому духовенству. Важнейшие сведения хранятся в фонде Кабардино-Балкарского обкома 1929-1930 гг. о деле А.Д. Гемуева. В документах отражены характеристики Н. Катханову, М. Энееву, взаимодействие Б. Калмыкова с органами ОГПУ.

К группе официальных источников относятся статистические материалы, помогающие установить количественные изменения и процентные соотношения. Важным отличием переписи 1926 г. является фиксация данных в границах автономий Центрального и Северо-Западного Кавказа.

Понимание смыслополагания человека, постижение чужого опыта, инородной культуры заставляет выявить в источнике факты осмысленной субъективности человека, являющиеся составной частью его поведенческой стратегии и тактики. Зачастую работе с источником мешает сложившаяся практика сосредоточения их в архивных фондах. Например, выделение фонда Совнацмена при коллегии Наркомпроса РСФСР (политико-административном ядре системы управления) в отдельный фонд создает впечатление о функциях структуры как самостоятельной. Основные же его обязанности сводились к координации деятельности центрального и автономных аппаратов управления в сфере культуры. Учет его правомочий помогает точнее оценить практическое наполнение правомочий автономий, взаимоотношения центра с ними в юридически содержательном, а не только политико-идеологическом смысле. Понимание меняющихся функций помогает уточнить масштабы проблем в многосложном модернизационном процессе.

Важное для марксистской концепции познания понимание базисных отношений, создающих форму общественного мировосприятия в надстройке, умножает внимание к данным о замене графической основы письма, поиску учеными способов рационального отражения фонетических особенностей языков. Они важны для понимания того, почему многие обученные грамоте на новой основе не могли объяснить смысл слова, нового термина, часто написать фамилию и имя. Историк обязан оценить внимание политика к этой сфере, его отношение к специалистам. Важно использовать право ограничения монолога источника, интерпретировать содержание исторического процесса, понять мотивы и причины политического поведения в контексте внутрироссийского

культурного диалога, отбрасывающего, как излишние, превратности реальной жизни и специфики национальных культур. Тогда комплекс источников 1920-х годов позволяет с большей долей достоверности выявить и оценить комплексы властных ожиданий и установок на конкретный момент времени. Ни один из рассмотренных категорий официальных источников, взятый сам по себе, не является достаточным для обеспечения задач корректного исторического исследования. Репрезентативным является документальный комплекс в целом, обладающий необходимой фактической насыщенностью.

С этой точки зрения той же ценностью обладают источники периодической печати, исключительно богатые в исследуемый период. К осмыслению и донесению партийных установок привлекались партийные пропагандисты с практическим опытом. В периодической печати отражены особенности жизни и культуры 1920-х годов, разный уровень погружения в проблему московских и северокавказских авторов, пишущих в газету, в еженедельный бюллетень, в ежемесячный журнал, интерпретация вызовов времени.

К первой группе отнесены центральные газеты и журналы, содержащие общие концептуальные установки: "Правда", "Коммунистическая революция", "Коммунистическое просвещение", "Культпоход", "Культурная революция", "Партийный работник" и др. Специальные издания детализировали установки в сфере образования: "На путях к новой школе", "Народное просвещение", "За политехническую школу" и др.; в науке и пр. Ряд периодических изданий ориентировал читателя на понимание центром национально-культурных проблем и способов их разрешения: "Просвещение национальностей", "Революция и национальности", "Революция и письменность" и др.

Ко второй группе относятся северокавказские издания, структурирующиеся по той же схеме: газеты и журналы с изложением понимания установок центра, их интерпретации и адаптации к северокавказской специфике: "Советский юг", "Известия Юго-восточного бюро ЦК РКП (б)", "Известия Северокавказского крайкома ВКП (б)", "За социалистическую культуру", издания, фокусирующие внимание на сфере образования "Бюллетень Северокавказского краевого совета народного просвещения", "Еженедельник Севкавкрайоно", "Вопросы просвещения на Северном Кавказе", "Северокавказский учитель", на проблемах краеведения. Исключительное место по характеру и объему материала занял журнал "Революция и горец".

К третьей группе периодики отнесены эмигрантские издания: "Горцы Кавказа", "Кавказский горец", "Независимый Кавказ" "Северный Кавказ", содержащие фактические материалы и оценку политических акций, предпринимаемых советскими политиками.

Для получения адекватной информации проведен сравнительный анализ групп источников.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка источников и литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованных источников и литературы. Во введении обосновывается историческая, академическая и общественно-политическая актуальность темы, раскрывается степень ее научной разработанности, определяются предмет, цели и задачи исследования, указываются ее хронологические и географические рамки, характеризуются использованные источники и литература.

В первой главе "Проекты большевистской модернизации и теория национально-культурной политики" на основе большинства впервые вводимых в научный оборот источников анализируются проекты большевистской модернизации. Глава состоит из трех параграфов. В первом параграфе "Традиционные социокультурные системы народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в 20-е годы: типологическая характеристика" на основе данных Всесоюзной переписи населения анализируются факторы, характеризующие социокультурные системы народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в 20-е годы как традиционные. Устанавливается и анализируется соотношение "главной народности" к общей численности населения автономии в установленной классификации. Особо обстоит дело с адыгейцами, исчисленных совместно с черкесами.

Рассматривается социальная структура автономий Центрального и Северо-Западного Кавказа, особое внимание уделяется структуре занятий населения, выделяется структура занятий получившего автономию этноса. Анализ акцентирован на том, что по структуре занятий этносы, получившие автономию, занимались сельскохозяйственной деятельностью. Крайне незначительна численность занятых в фабрично-заводской промышленности. Существенную часть в структуре традиционных обществ занимали лица свободных профессий, к ним отнесены священнослужители. Не было агрономов, инженеров, землемеров, врачей, фельдшеров, ветеринаров. Выявленная социальная и социопрофессиональ-ная структура свидетельствует об отсутствии квалифицированного рабочего класса, ряд современных профессий не освоен.

Устанавливается численность представителей этносов, получивших автономию, в управленческом аппарате: руководителей окружных и уездных учреждений, районных и волостных исполкомов, сельсоветов; юридического персонала - судей, прокуроров, следователей; представителей хозяйственного, учетно-контрольного и делопроизводственного персонала. Обнаруживается конкуренция, когда "главная народность" энергично занимает ключевые позиции в управлении республикой. Устанавливается существенная численность представителей этносов, получивших автономию, в органах культпросвета и образования.

Рассматриваются основные характеристики языков народов, получивших автономии: их возможности обеспечить модернизационные проекты, воплощать содержание модернизационной программы, отражать смысл перемен,

адекватно восприниматься. Устанавливается богатая лексика фольклора, сохраняющая ряд специфических особенностей. Устный язык имеет развитую синонимику, фразеологию, своеобразную терминологическую лексику и многослойный пласт наименований, отражающих эпическую географию. В сохранявшихся в 1920-е годы заимствованиях выделяется тюрко-арабо-персидский слой в религиозной, бытовой, торговой лексике. Русизмы наблюдаются в разных слоях лексики, однако невозможно их выделение в конкретной области. В большинстве, языки народов Северного Кавказа в 20-е годы начинали переход от устной до-письменной речи к речи письменной. Устанавливается степень привязанности носителей языка к языку этнонима как родному, минимальная численность тех, кто считал другой язык в качестве родного.

Во втором параграфе "Роль традиции национальной культуры в теории советской национально-культурной политики" на основе полученных в первой главе расчетов выдвигается предположение, что традиция и традиционная культура с их отношением к происходящим переменам действуют, опираясь на поведенческие автоматизмы, предполагающие привычные, (стереотипизиро-ванные) формы активности. Традиционная культура слабо уделяет внимание рационально-волевому, инновационному отношению к миропорядку.

Большие проблемы возникают в сфере религии, выполнении социальных функций, использовании интеллектуально-познавательных ресурсов. Дореволюционная практика относилась к мусульманам как находящимся на низшей стадии развития. Культурная дистанция считалась значительной, миссионерская деятельность и политика языковой русификации почти не применялись. Историческое наследие в отношении к людским ресурсам содержало иерархию народов как политическую традицию.

При осуществлении перехода от традиционного общества к индустриальному обществу неизбежен конфликт. Индустриальное общество с известной стандартизацией и интернационализацией жизни требует глубоких перемен в системе общественных отношений, сознании, иерархии ценностных установок. Предъявляются весьма жесткие претензии к традиции, и потому переход болезнен, является сложнейшим аспектом национально-культурной политики, требует профессионализма в знании предмета, т.е. политического объекта.

Реализуя принцип светскости школы, рационализации знаний важно совместить политическую задачу с педагогической: разделить и решить две проблемы. Первая - очистить содержание образования от мистических представлений о мироздании, присущих обществу традиционному. К этому вынуждает интенсивная индустриализация общественно-экономических процессов, развитие наук. Вторая проблема заключалась в том, что церковь представляла собой важный субъект образовательного процесса, если понимать его как воспитывающее обучение, т.е. ответственность за полученные и реализуемые в повседневную практику светские, рациональные знания. Она же обладала воспитательными технологиями, адаптируемыми к этнокультурной специфике.

Большевики также понимали образовательный процесс как воспитывающее обучение, стремились исключить церковь из субъектов образовательного процесса. Выявляется, что вводимая ими образовательная система ориентирована, по оценке председателя Совнацмена РСФСР М. Мухитдинова, "к отвлеченным собирательным единицам". В середине 20-х годов крестьянское население, саботировало, "сохраняя нелегально, а по окраинам и легально, религиозные школы". Типу школы соответствовал национальный учитель.

В третьем параграфе "Эволюция отношения Советской власпш к традиционной культуре" анализируются уроки гражданской войны: сложный переход от радикалистских интернационалистических лозунгов к автономизации сферы культуры. Устанавливается изначально слабый интерес к специфическим национальным традициям. Уроки гражданской войны заставили обратить внимание на роль этничности, учесть ее историчность, то, что процесс модернизации втягивает огромное число периферийных обществ в дифференцированное единство, которое воспринималось как человеческие ресурсы государства, преобразуемого в аспекте собственных потребностей. Северный Кавказ, оказавшись в эпицентре жестоких боев, требовал осмыслить "национальный ответ" традиционных обществ на проекты социальной модернизации Российского государства, понять содержание окраинного национализма.

Рассматривается динамика изменения отношения Ленина к монтированию в государственно-управленческую модель сложнейшего сообщества национального компонента. Выявляется склонность Ленина определить курс национально-государственного переустройства с опорой на реальные факторы развития, вовлекая народы в революционные преобразования, использовать национальный компонент для борьбы с имперскими принципами управления с опорой на главный, ведущий народ: уточнить реальный исторический субъект, силы, способные модернизировать страну. Анализируется понимание В. Лениным модернизации как подхода, учитывающего специфику культур народов России, уход от риторики и деклараций к практической автономизации.

Анализируется практика привлечения национальных лидеров к сотрудничеству, создания в центре и на местах государственных структур. Констатируется неизменное отношение к методу реализации партийной доктрины - диктату - способному внедрять представления лишь одной стороны, сохранению политических ставок на рабочий класс. Это вело к обедненному восприятию этнокультурного мира России, к стандартизированным моделям управленческого поведения.

Рассматриваются причины появления на X съезде РКП (б) Сталинского проекта советской программы модернизации: достичь уровня культуры центральной России, выработку системы мероприятий с помощью более развитого народа поднять до его уровня остальные, отсталые. Устанавливая сходство и отличие в подходах и взглядах двух лидеров партии, отмечается, что методы большевиков неадекватны смыслу модернизации, являются своеобразным вызо-

вом ему. И в том, и в другом подходе заложено отставание и конфликт. Проблема требовала для решения нетривиальных шагов.

В революции и гражданской войне главные усилия свелись к борьбе за собственно власть. Складываемое отношение к автономиям как "к игре в республики", реальное состояние этносов, получивших автономию, сужали возможности для разработки "национальных" программ модернизации, опоры на этнические культуры, на конкретную личность. Авторитаризм оставался важнейшим компонентом политики. Понимание функции культуры как способа решения своей судьбы и мировидения, ответственности и самосовершенствования человеком своего человеческого Я игнорирована, в первую очередь, Сталиным.

Для анализа поставленной цели в общий узел увязывается интерпретация фактов и событий, прежде рассматриваемых изолированно. Рассматриваются дискуссии о перспективах развития пролетарской культуры и о принципах создания многонационального советского государства для выявления целей и смыслов, отстаиваемых участниками. Выявляются истоки и причины дискуссий, размежевание Ленина со Сталиным, вражда Сталина с Троцким, роль и значение Сталинской формулы культуры, "национальной по форме и пролетарской по содержанию" (так она сформулирована автором в исследуемый период). Акцентируется внимание на процесс превращения формулы в политическую основу советской модернизации многоэтничного социума, в модель, определяющую содержание и формы культурных преобразований в 20-е годы.

Во второй главе "Интеграция народов Центрального и СевероЗападного Кавказа в состав РСФСР в 20-е годы: социальные и этнокультурные аспекты автономизации" анализируются проблемы интеграции народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в состав РСФСР в 20-е годы, социальные и этнокультурные аспекты автономизации.

В первом параграфе "Ислам и исламская идентичность в контексте социальной модернизации" особое внимание уделяется изучению отношения советской власти к исламу, исламской идентичности и перспективам ее в контексте социальной модернизации. Особо выделяются проблемы мусульманской системы образования, специфики функционирования исламского права (шариата) и адата в 20-е годы. Уясняются мотивы и механизмы борьбы исламских и автономных структур, как между собой, так и с третьим субъектом - властными структурами центра.

Этносы, получившие автономию, вовлекались в модернизацион-ные процессы, впитав опыт разных цивилизаций, религий, культур, сохраняя элементы язычества. Традиционные местные культуры пытались "национализировать" ислам. Отмечается отсутствие выдающихся религиозных мыслителей, теологов, серьезной традиции и практики, борьба сторонников шариата и сторонников адата, используемые большевиками для раскола горских обществ, насаждения европоцентристского западнического взгляда на пути развития мира.

Рассматриваются последствия осуществления кратковременной политики военного коммунизма, вызвавшей, тем не менее, волну протестов. Причиной недовольства горского населения стало вытеснение советской властью мусульманских школ. Результат "кавалерийских" подходов к реформированию школ привел к пониманию, что мусульманская школа находилась в стадии перехода от "религиозно-схоластического состояния к светско-научному типу школы", воспринималась как "культурная новизна". Молодое учительство стремилось превратить школу в "культурного вожака всей нации".

Впервые рассматриваются съезды духовенства, попытки сотрудничества с автономными властями в социальной и культурной сфере. Жесткий контроль, вводимый большевиками секретными инструкциями, свидетельствовал, что власть не могла охватить светской школой всех детей школьного возраста, в религиозных же школах запретила преподавание общеобразовательных предметов. Выход из ситуации предложило прогрессивное настроенное духовенство (прогрессисты) Северного Кавказа: наряду со светской (государственной) школой создать промежуточные школы, которые содержало бы население, в них организовать изучение светских предметов и основ ислама. Предлагалось продолжить эволюционную линию дореволюционной трансформации мусульманской системы образования. Население охотно поддержало идею, в некоторых местах она проведена явочным порядком при негласной поддержке советских органов.

Выявляются причины перелома в политике: не разработанность содержательных и методико-педагогических оснований образовательной доктрины светской советской школы, отсутствие нового учительства. Со второй половины 20-х годов усиливается концентрация силовых рычагов, проводятся мощные акции с целью подрыва организационной, кадровой и финансовой основы мусульманской школы. Подробно рассматриваются формы и способы вытеснения из повседневной социальной деятельности правовых норм ислама (шариата) и обычного местного права - адатов.

Рассматриваются политические мотивы власти в выстраивании логики противоборства: запрет шариатских судов в годы гражданской войны, разрешение после ее завершения. Ряд положений декрета об отделении церкви от государства не реализован. Рассматриваются попытки встроить шариатские суды в советскую систему, определить их компетенцию, постоянно ограничиваемую. Отмечаются факты разногласий среди шариатистов, разное видение ими своей роли в системе новой власти, возникновение противоречия с выстраиваемой центром судебно-правовой системой, ее унификацией. Руководители автономий требовали унификации судебных органов. Анализируется отношение большевиков к нормам права. Идеологическая разнородность трактовалась как невозможность с практической стороны соотнести "всю сложность юридических взаимоотношений, вытекающих из современной хозяйственной обстановки горской деревни". Шариатские суды функционировали в обстановке неопределенного правового статуса.

Во втором параграфе "Национальная государственность как фактор сохранения и поддержания этнокультурной идентичности" рассматриваются проблемы создания специальных структур для взаимодействия с горскими народами в центральных наркоматах - в Наркомнаце и Нарком-просе РСФСР, Совнацмене РСФСР, представительствах автономий. Анализируется смысл их реорганизаций в соответствии с политическими задачами, привлечение к сотрудничеству местных кадров. Впервые деятельность органов соотносится с реальным образовательным и профессиональным опытом руководителей, социальным происхождением. Выявляется достаточно высокий образовательный уровень и далеко не пролетарское происхождение.

Устанавливается, что образование автономных областей создало надежды на возможность формирования автономных аппаратов управления народным образованием и культурой. В то же время компетенция ограничивалась обязательностью исполнения общих и чрезвычайных заданий, возлагаемых Наркомпросом РСФСР, партийными органами. Выявляется изначальное ограничение в выстраивании собственной политической линии в культурной сфере, обязанность сообразовывать действия с указаниями центра, руководствоваться политической линией, разработанной партийными съездами, директивами партийных органов. В Ростове в 1925 г. создается Крайнацсовет. В его функции входило общее планирование вопросов развития культуры, общее руководство реализацией, контроль над использованием государственного и местного бюджетов.

Центральные наркоматы стремились к насаждению своих указаний. Особенно проблематичным становилось выяснение компетенции и ответственности автономных аппаратов при реализации общероссийских просветительских и общеобразовательных программ. Возникала проблема баланса при принятии конкретных решений. На таком фоне в центре возникали проекты ликвидировать автономность органов управления. Особенно "напряглись" отношения после принятия Конституции РСФСР в мае 1925 г., когда к юрисдикции центра отнесены основные начала и принципы содержания образования. Конституция предоставляла автономиям право сокращать количество исполнительных органов, изменять структуру в пределах своей юрисдикции. В ноябре 1926 г. выявляется тенденция: "стремление необъединен-ных наркоматов РСФСР ликвидировать автономность" аппаратов управления в автономиях, подчинить себе, в частности, органы юстиции. По линии народного образования - в "желании создать при аппарате Наркомпроса РСФСР Федеральный комитет для руководства делом всеобщего обучения".

Программа, изложенная Сталиным на X съезде РКП (б), вылилась в давление центральных структур на малоопытные автономные управленческие аппараты. Они, однако, являлись механизмом соединения общих модернизаци-онных проектов с возможностями и особенностями национальных культур. Обращается внимание на то, что из важного механизма взаимодействия центра с автономиями - совещаний наркомов просвещения, представители автономных областей исключены, устанавливаются причины исключения.

Подробно анализируются социальный, партийный состав служащих и депутатов автономных структур власти. В 1924 г. в КЧАО из 99 советских служащих и депутатов областного уровня оказалось 9 князей и 29 узденей, 6 кулаков, остальные - крестьяне; в КБАО из 46 членов окружного и сельских исполкомов Балкарского округа 18 были уздени, 4 - кулаки, остальные - крестьяне, почти 50 % - представители бывших привилегированных сословий. Крестьяне, представленные в Советах, в большинстве были верующими, не менее трети -"фанатично верующими". Реальную альтернативу влиянию "бывших" на национальные парторганизации они не составили из-за малочисленности, отсутствия элементарной политической и азбучной грамотности.

У автономных облоно до 70 % времени уходило на выполнение общественных нагрузок, участие в посевных, агитационных кампаниях, потока директив и указаний Москвы и Ростова, не имея возможности выделить узловое звено в деле просвещения, наметить собственные пути решения. Огромная часть времени и сил затрачивалась на подготовку информации "наверх". Этот .стиль руководства становился традицией, вызывал негативную реакцию: "Крайоно много пишет, читать не успеваем".

Третья глава "Проблемы повышения образовательного уровня, формирования и внедрения новых форм культуры" состоит из четырех параграфов.

В первом "Сдвиги в развитии национальных письменных традиций " главное внимание концентрируется на стремлении большевиков унифицировать графику для создания однородных культурных инструментов, вызвавшем острую политическую борьбу, бурные научные дискуссии. В контекст вписан анализ решения политической задачи - вырвать мусульманское население из культурного круга ислама, используемой им арабицы. Перевод на латиницу имел целью не только решение тактической задачи - повышение образовательного уровня, но и обеспечение базы для решения задач политической стратегии: уничтожение "стены между европейской и мусульманской культурой".

Выявляется тенденция центра к "европеизации" культурной сферы. Изучена позиция Наркомнаца, Наркомпроса РСФСР, Совнацмена, научных комиссий, различных совещаний, крупнейших ученых, выявляются примеры введения пробных алфавитов в практику, частые замены в ходе разработки, слабое усвоение грамоты школьниками и взрослыми, ликвидирующими неграмотность. Обращается внимание на недостатки латинского алфавита, неразработанность грамматики, введение в практику обучения при ликвидации неграмотности, создании системы образования, подготовку учебников, обучение и переучивание учительства.

Выявляются неточность и двусмысленность трактовок в терминологических словарях смыслообразующих понятий, введение русских слов без грамматической и орфографической обработки при наличии собственных. Выявляются примеры непонимания населением смысла производимых перемен. Особые трудности возникали у носителей кабардинского и черкесского языков.

Выявляется тенденция к "алфавитной унии", к насильственным изменениям в органической структуре горских языков. Отличительной особенностью являются метания из одной крайности в другую: от разработки алфавитов для близкородственных языков, без оценки перспективы их использования, к унифицированным алфавитам. Преобладают и задают направление метаниям интересы центра, важность создания условий для понимания собственной идеологии, второстепенность культурных интересов и потребностей народов. Выявляется опасная практика - неудачи, трудности списывать на врагов.

На этом фоне во втором параграфе "Ликвидация неграмотности" анализируется практическая работа поднятия грамотности. Изучается создание и взаимодействие центральных и местных органов ликвидации неграмотности. Устанавливается их особое положение в системе автономных органов народного образования: прямое подчинение центру, выполнение прямых директив по организации и методическому обеспечению работы, отсутствие кадрового, финансового обеспечения, учебников.

Выявляются авторитарные тенденции, "насаждения грамотности", психологическая реакция на авторитаризм. Особое внимание обращено на то, как советская бюрократия и в центре, и на местах жонглирует отчетными сведениями в выгодном для себя свете. Приводятся данные о несводимости отчетных сведений в результате комплексных проверок, учете собственной работы и пр. Особо очевиден разнобой в период острых дискуссий о замене латиницей арабицы: 1927 - 1929 гг. Установление точного числа обученных грамоте в 20-е годы выделяется в особую исследовательскую задачу.

В третьем параграфе "Проблемы создания системы образования" выявляется активный рост сети советских школ, числа учащихся, благожелательное отношение родителей к ней при параллельно существующих духовных школах. Борьба с защитниками мусульманской школы, арабского алфавита, прожектерство и экспериментаторство в смене графической основы письма осложнили труднейшие условия для формирования современной системы народного образования. Местные учителя оказывали слабую помощь. Большинство оказалось бессильным решать огромное количество проблем, не понимало их смысла при осуществлении профессиональной деятельности.

Выявляется влияние экономико-функциональных, демографических, психологических, культурологических факторов на определение содержания образования. Увеличение плотности заселения плоскостных земель, особенно при коллективизации, выдвинуло проблему повышения "урожайности путем интенсификации сельского хозяйства, единственного занятия горцев". Дети в школе нуждались в знаниях по использованию научных методов ведения сельского хозяйства. Будучи переселенным, население не сумело бы прокормить себя. Истинный смысл приданного школе Северного Кавказа сельскохозяйственного уклона, методы и условия осуществления оставались не понятыми горским учительством, не было соответствующих учебников. Роди-

тели стали замечать, что дети выходят из школы с пониженным запасом формальных знаний сравнительно с дореволюционной школой.

Выявляются примеры, когда учащиеся, "пробыв в школе I ступени 6-7 лет и все еще пребывая в 4-й группе, не умели ни читать, ни писать ни на родном, ни на русском языках". Сокращалась продолжительность учебного года, шел массовый отсев учащихся в силу непонятности идей единой трудовой школы. В профессиональном отношении начальная школа не справлялась как с политико-идеологическими задачами, так и с главной обязанностью: подготовить детей к переходу в среднюю, школу II ступени. Учитель "совершенно не имел понятия о методике, о системах преподавания", едва справлялся со старой предметной системой.

Идея единой трудовой школы, ее отражение в программах ГУСа "оказались не по плечу" даже "сравнительно высоко квалифицированному русскому учительству". Методические пособия центра напоминали идеологические установки без объяснения педагогической стороны дела. На Всероссийском совещании по просвещению национальных меньшинств 1928 г. перед методистами национальной школы ставилась задача перевести, наконец, деятельность "на новые советские рельсы", т.е. "распространение и укрепление задач, содержания и методов новой советской школы".

Комнац РСФСР 1 декабря 1930 г., заслушав доклад Северокавказского совнарпроса, настоятельно требовал принять "все меры к поголовному охвату детей школьного возраста школами I ступени в ... Черкесии, Адыгее, Кабардино-Балкарии" а также в Карачаевской области. Подчеркивалась "недооценка всеобуча со стороны облисполкомов, слабость работы комитетов по всеобучу, а местами - полное отсутствие работы". Не работали ставки привлечь общественность: выдвигать бедняков и батраков в учителя, укрепить ими аппараты народного образования, организовать мастерские при школах по обучению кройке, шитью, даровые школьные завтраки и обеды, угрозы привлечь к ответственности "работников, не выполнивших задач мобилизации общественности".

Характерной особенностью 20-х годов стало активное участие школы в агитационных и пропагандистских акциях: посевных, уборочных, избирательных, умножившихся с началом коллективизации, кампаниях. Верный, по сути, ход: связать с решением основной проблемы модернизации все общество, все аспекты жизнедеятельности, не поддерживался качеством работы системы образования. Но преобладали количественные оценки участия в кампаниях, что снижало ценность качества мероприятий.

Политическая практика решать сложнейшие проблемы одновременно: менять графическую основу, вводить новые принципы работы школы и всеобуч, бороться с мусульманскими школами, вовлекать в модернизацию все общество, охватить все аспекты жизнедеятельности привели к тому, что к рубежу 20-30-х годов вскрылись огромные проблемы в качестве обучения.

Наспех сработанные алфавиты и терминологические словари не обеспечивали качество обучения: "речь учащихся изобилует семантически неосвоенными словами и выражениями, учащиеся часто употребляют те или другие слова не к месту, не понимая их смысла и значения". В 1930-31 гг. отсев учащихся из начальной школы уменьшился в сравнении с 1927 г., но составил 50-60 %. В результате, "наша школа 5-летки срывает всю последующую сеть образования". Она "не служит базой для 7-летнего последующего обучения".

Комнац РСФСР к 1 декабря 1930 г., заслушав доклад Северокавказского совнарпроса, констатировал "абсолютную неудовлетворительность темпов работы по коренизации начальной школы в национальных областях", где "коренизировано только в пределах 1-х групп начальной школы". В Кабардино-Балкарской АО проверка Наркомпроса РСФСР установила: к 1930 г. "коренизирована только первая группа". В итоге, "безъязыкий учитель учит безъязыких учеников - и получаются безъязыкие результаты".

Такие результаты не помешали уже в следующем 1931 г. Центральному штабу общества "Долой неграмотность" вручить Кабардино-Балкарии "переходящее нацмензнамя" за "правильное большевистское руководство и правильное проведение ленинской национальной политики" и рекомендовать этот "ценный опыт" для перенесения в другие регионы. В этом же году в центр представлены цифры, утверждающие, что школы Черкесии коренизи-рованы на 90 %, Кабарды - на 70 %, Карачая - на 80 %. В 1930 г. Адыгея объявлена республикой сплошной грамотности, "первой в СССР, успехи напрямую связывались с ходом коллективизации.

Несмотря на колоссальные трудности, отмечается, что в идеологизированном варианте на Северном Кавказе пробивалось и утверждалось понимание необходимости современной системы народного образования. Население под жестким нажимом начинало приучаться к тому, что дети, в том числе и девочки, должны ходить в школу, обучение не менее важная задача, чем помощь детей в домашнем хозяйстве. Несмотря на излишнее усердие руководителей в применении форм агитации и пропаганды, сам подход, ни мало не достигая успехов в "популяризации" решений какой-нибудь партконференции или съезда, нес горцам важное: дети обязаны учиться и родительский долг помочь им в получении образования.

В четвертом параграфе "Специфика формирования культурных потребностей нового типа: роль печатного сюва и зрительного образа в политико-просветительной работе" анализируются средства, с помощью которых новая власть стремилась изменить внутренний мир людей, проникнуть в их миропонимание, внедрить целевые установки о социалистическом будущем - справедливости, человеческом счастье, смысле жизни, новых ценностях, братстве.

Анализируются директивные установки и инструкции по организации доведения смысла модернизации, интерпретируемой как строительство социализма. С формальной точки зрения выявляются несомненные достиже-

ния в развитии инфраструктуры политпросвета. Анализируется их рост, увеличение посещаемости ликпунктов, библиотек, численности охваченных культпоходами, культштурмами и пр., свидетельствующими о желании большевиков воспитать человека, мобилизовать создаваемую инфраструктуру и средства для воспитания, делая ставку на современную технику и технологию. Очевидна их склонность к европейскому опыту: опора на латиницу, на европейские педагогические теории трудовой школы, использование форм и средств, запрещаемых исламом (изображение человека) и пр.

Контекст анализа данных о росте сети изб-читален, киноустановок, издании листовок, плакатов, газет на языках народов автономии увязывается с огромным числом неграмотных, трудностями обучения с применением новой графической основы письма, восприятием новой системы образования. Особое внимание обращается на способы и формы использования печатного слова и зрительного образа в целях донесения до человека основных идей и целей модернизации.

Отмечается склонность к организации восприятия печатного слова и зрительного образа не как личного труда, стремления приучить читателя к собственной интеллектуальной работе, создать основу новой коммуникативной среды. Напротив, целеустремленно создавалась среда, в которой меньшее значение уделяется работе индивидуальной: плакат, листовку, лозунг на улице, в клубе, на работе человек должен воспринимать в коллективе. Газету, как правило, читали агитаторы, пропагандисты, общественники на общих собраниях в клубах, библиотеках, избах-читальнях. Лишь отчасти учитываются трудности доставки газет в горы, неумение их читать. Коллективное восприятие печатного слова дополнялось листовкой или плакатом с изображением примитивной картинки.

Выявляется изначальное предпочтение большевиками образа коллективного читателя-зрителя-слушателя, которого настоятельно призывают извлечь урок, послушать, посмотреть, в итоге - послушаться. Избы-читальни, клубы, библиотеки интерпретируются "боевыми штабами", "орудиями пролетарской диктатуры". Такие характеристики предрасполагали к восприятию просветительных учреждений, как мест, где человек не остается в одиночестве. Постоянно подчеркивается необходимость массовости, пребывания в коллективе. Избрание человеком роль индивидуального потребителя ставит его в положение индивидуалиста, на него обращается внимание коллектива и агитатора-пропагандиста. После коллективного чтения, последующего обсуждения, обязательны отчеты о работе, о впечатлении, произведенном на слушателей. Ведется учет задающих вопросы, "исправно посещающих, активно выступающих".

Аналогичным образом организуется работа кинематографа. Печатное слово, несущее человеку отобранную для него информацию, дополняется отобранными зрительными образами, с развитием радио - и слуховыми. Однако кино, книга, газеты как городское явление и занятие для горожан проникают в аулы, расширяя жителям горизонты, рассказывают о разных событи-

.¿а?»* , * *

ях, жизненных условиях и обстоятельствах, о других странах. Сельский житель, ограниченный в получении информации о быстро меняющемся времени и условиях жизни, эти продукты культуры, как бы они ни были наивны, условны, идеологизированы, приучается их использовать.

Выявляются причины нереализованное™ тиражей агитационной, пропагандистской литературы, приписки сомнительных успехов в ходе различных кампаний и акций, невнимательное отношение к специфике крестьянского труда, вызывавшее раздражение у горцев. Отмечается издание собственных работ руководителями автономий. Власть добивалась наличия эффекта стабильности, восполнить дефицит эффективности. Путанность цифровых показателей, формальный подход свидетельствовали о том, что с помощью бумаги и типографской краски идет переоценка успехов, замалчивание сложностей в освоении продуктов культуры. Отмечается и явное присутствие просветительского порыва, который соседствует с саморекламой.

В четвертой главе "Горская интеллигенция в большевистской модернизации: основные проблемы 20-х годов" устанавливается освоение ею новых концептуальных идей и представлений о новой жизни. Раскрываются попытки придать "национальную" интерпретацию практической работе над реформами алфавитов, создании школы, выявляется роль в реализации большевистской модернизации в целом и причины изменения отношения власти к ней. Глава состоит из двух параграфов.

В первом "Дифференциация горской интеллигенции: отношение к большевистской модернизации" выявляется сложное отношение интеллигенции к классовой доктрине большевизма и устанавливаемым на ее базе своей роли в модернизации: "так или иначе надстройке", "не нашедшей опоры в народе и плетущейся "без руля и ветрил"", а также к осуществлению модернизации силами пролетариата. Выявляется неизбежность политического, мировоззренческого, этического выбора, соответствия требованиям его. Выявляется наличие двух культурно-цивилизационных ориентаций и взглядов на процесс модернизации: представителей "арабской" и "русской школы".

Выявляется прагматизм власти, восприятие интеллигенции как "специалистов..., труд которых имеет по преимуществу не мускульный, а мозговой характер". Отношение горской интеллигенции к большевистской модернизации зависело от личного восприятия идеологии и политики, практики воплощения на территории их региона. Большевики протянули горской интеллигенции "оливковую ветвь" в виде автономии, ее существенной составляющей было право развивать родную культуру. Основанием для дифференциации становится участие горской интеллигенции в деятельности властных структур. В 20-е годы ее можно разделить на три разных группы: 1) избравшей жестокий опыт вхождения во власть, 2) индифферентно относившейся к ней, 3) отвергнувшей идею сотрудничества с большевиками.

Главное внимание обращается на первую часть интеллигенции. Многие из них (У. Алиев, Б. Калмыков, И. Хубиев) знакомы с партийными руко-

водителями верхнего уровня (В. Лениным, И. Сталиным, Г. Орджоникидзе, Г. Бройдо, заместителем Сталина в Наркомнаце), пользовались их поддержкой и покровительством. Эмигранты считали К. Курджиева "личным другом Бухарина". Они составили партийный "костяк" новой бюрократии, активно участвующей в строительстве северокавказских автономий. Им предстояло решать задачи по поддержанию элементарных условий жизни, снабжению людей хлебом и одеждой. Справедливость, о которой мечтали, оказалось, предназначалась не для всех.

Изменения в экономике, государстве, обществе, вся концепция перемен затрагивала людей, изменения планировалось осуществлять не только посредством внешних факторов, но и путем применения "рукоприкладства" к их внутреннему миру. "Новый, так сказать, социалистический человек в горских областях может быть выкован и воспитан", - уверял Ислам Карачайлы. Большинство сделали искренние ставки на новую власть, стремились освоить большевистскую теорию и практику модернизации. Но они излишне поспешно оказали поддержку Сталину, слишком часто цитировали его работы, формулировки, называли лучшим знатоком национального вопроса, пытаясь найти практическое подтверждение его "теоретическим" формулам. Они оказались в сложном положении. Им до конца не доверяли в Москве: мал партийный опыт и "вес", они не были, за малым исключением, до конца "своими". Их, за редким исключением, не впускали в мир "большой" политики и ее тайн. На партийных съездах (X, XII, XV), где дискутировались рецепты большевистской политической "кухни", они не отмечены в качестве делегатов. Исключение составляет Б. Калмыков и Гутякулов. Адыгею, Карачай, Черкесию на съездах представляли секретари местных обкомов.

Энтузиазм в занятии ответственных должностей центр поощрял в условиях крайнего недостатка в кадрах. Сеть учреждений и организаций множилась в зависимости политических кампаний. Множественность занимаемых постов давала в руки аргументы ссылаться на колоссальную перегрузку. Реализовать успешно очередную акцию оказывалось невозможным по ряду объективных обстоятельств (объем и новизна дела, сопротивление человеческого материала) и субъективных (стремление доказать центру организационные и профессиональные таланты, справиться любой ценой с порученным делом).

Каждая из сторон (центр, свой народ) имели к ним претензии. Углублялось негативное отношение высших партийных властей, начиналось перемещение с "высоких" должностей на посты менее значимые. Ощутимых успехов их деятельность, по оценке центра, не приносила. Они теряли поддержку народа, видевшего в них представителей власти, которая экспериментировала, что-то непонятное пропагандировала, агитировала.

Впервые выделяется анализ эмиграцией опыта использования горской интеллигенции на руководящих постах, особенно после завершения процессов над национал-уклонистами в конце 20-х годов. Хотя опыт сотруд-

ничества с неприемлемой для эмиграции властью мало что изменил со "времен царизма", все же отмечено, что "коммунисты-националы", "даже свободные от всяких признаков "буржуазного национализма", автоматически ... противодействуют уравнительно-русификаторским стремлениям советской власти". Это отражалось на результатах реализации модернизационных мероприятий власти.

В ходе исследования устанавливается, что энтузиазм ставших под знамена идеологии и программы большевистской модернизации со второй половины 20-х годов начинал угасать. Об этом свидетельствуют уменьшение числа публикаций, критические интонации в них, оппонирование местным радикалам, частая смена должностей, перемещение или уход на более низкие: в вузы, институты и т.п.

Ко второй группе, "шариатистов" отнесены продолжившие работу при советской власти, отстаивающие важность большего внимания к специфическим проблемам и особенностям этнических культур, демонстрирующие критическое отношение к большевистской концепции и практике модернизации (Н. Катханов, М. Абаев, Т. Кашежев, С. Озроков, Т. Шеретлоков). Выявляется их социальная база среди аульских эфенди, обучавших детей в приме-четных мектебе и медресе, начало репрессии их самих и учительства аульских школ, к концу 20-х годов оказавшегося "под сильным влиянием контрреволюционных катхановщины и гемуевщины".

Разделение на две группы оказывается достаточно условным. Оно применимо лишь к первой половине 20-х годов. Судьбы этих групп интеллигенции оказываются сходными: и те, и другие становятся чужеродным элементом к концу 20-х годов. И тех, и других со второй половины 20-х годов начинает объединять понимание необходимости учитывать национальную специфику культур горских народов, двигаться эволюционным путем. Начинается поиск "национальных" рецептов модернизации: в исследованиях прошлого, традиций, изучении родных языков и т.п. Во главу угла интеллигенция ставит сохранение этнической идентичности народа, при утрате которой модернизация утрачивает смысл. Этнос, чувствует интеллигенция, как субъект начинает ощущать себя "выпадающим" из системы общественной идентификации.

Эти явления воспринимаются болезненно. В национально-культурной политике все в большей степени они настаивают на внимании к проблемам согласования, объяснения предпринимаемых действий, не принуждения ("диктатура пролетариата - нехорошее слово"). Но объявленный Сталиным курс на "наступление социализма по всему фронту" начинает нарушать процесс "сверки" "индивидуальной" и "общественной" культурной идентичности. Осуществляется деструкция традиционной, но целостной культурной системы. Гораздо проще писать в статьях, вслед за Сталиным о "пролетарской по содержанию, национальной по форме" культуре. Сложнее видеть практическое действие "теоретической" формулы. Последствия процесса бо-

лезненны, ибо деструкция соразмерна масштабу культуры в целом. Под разными предлогами начинается отстранение и "верхушечной", и "арабской" группы от активной политической и культурнической деятельности.

При анализе третьей группы, не принявших советской власти, эмигрировавших, главное внимание обращено на тяжелый путь самопознания, соотнесения с^деб и перспектив горских народов и будущего их культур с большевистской модернизацией и мировыми модернизационными процессами, свидетелями которых они стали в эмиграции. Эта деятельность стала для многих горских эмигрантов основным смыслом бытия. Дискутируются результаты гражданской войны, перспективы развития полученной автономии, место и роль горской интеллигенции в модернизации, оценка стратегических целей, конкретных политических акций, предпринимаемых большевиками. Особое внимание уделялось проблеме языка, который мог бы стать языком общения для всех этносов.

Производится оценка модернизационных ресурсов (лингвистических, идеологических, конкретно-политических). Отмечается, что "стандартизация народов ... представляет меру регрессивную". Эмигранты настаивали, что такое "положение будет подкрепляться ... марксистской теорией о дифференциации классов и классовой борьбе, подогнанной специально к горским условиям. Фактическая сторона событий будет извращаться и извращается, ибо это необходимо для истории партии и для целей красного империализма, воплощаемого партией".

Констатировалось, что "большевизм глубоко чужд природе свободолюбивых горцев. Большевизм навязан был им извне вследствие политической неорганизованности, вследствие отсутствия организационно твердого и достаточно авторитетного национального руководства, но горскими массами большевизм никогда не был прият и всегда останется для них явлением чуждым, посторонней силой, угнетающей их". "Недостаточно была учтена ... сила и значение интеллигенции арабской школы, имевшейся налицо в 1918 году на Кавказе". Часть интеллигенции "русской школы, "слишком свысока относясь к ней", "оторвана от народных масс и далеко не созвучна национальным народным идеалам".

Эмигрантские издания "Кавказский горец", Торцы Кавказа" и "Северный Кавказ", "Независимый Кавказ", "Кавказ", вступали в полемику с большевиками, друг с другом. Многие статьи печатались под псевдонимами или подписаны инициалами. Анонимные выступления объясняются с учетом специфики горской культуры, остроты противостояния, продолжающегося на родине.

Деление горской интеллигенции на группы наложило отпечаток на модернизационные мероприятия власти 20-х годов, усугубило процесс взаимодействия власти и интеллигенции "сильными" эмоциональными оценками интеллектуальной потенции, приданием им классовой подоплеки.

Во втором параграфе "Проблемы формирования новой профессиональной, научной и художественной интеллигенции, ее участия в общественно-политическом и идеологическом контексте большевистской модернизации" изучен процесс формирования новой интеллигенции на Северном Кавказе, его особенности: в первую очередь, подготовка специалистов в области народного образования и сельского хозяйства. Они выделялись как особо важные, имевшие цель создать и встроить новую профессиональную, научную и художественную интеллигенцию в общественно-политический и идеологический контекст большевистской модернизации. Впоследствии из их среды вышли руководители партийных, советских органов и сельскохозяйственных предприятий. Рассматриваются проблемы, возникшие при их подготовке.

При изучении создания высших учебных заведений, подготовки новых кадров, выявляется, что особая забота о деятельности педагогических учебных заведений диктовалась не только заботой о работе школы как базы культуры нового времени. Власть делала ставку на активное использование горского учителя на общественной работе.

Рассмотрено социальное происхождение новых кадров, содержание их образования, качество получаемых знаний, цель подготовки: нужен тип педагога - "воинствующего материалиста-диалектика, вооруженного марксистско-ленинской теорией; активного борца со всякими проявлениями враждебной и чуждой нам идеологии в культурной работе; организатора широких масс трудящихся на фронте культурной революции". Устанавливается приоритет не собственно культурных, а "классово-политических задач". Погоня за идеологическим соответствием кадров приводила к снижению профессионализма.

Согласно решению ЦК ВКП (б) от 26 июня 1929 г. и ноябрьского пленума ЦК "О кадрах" АППО Северокавказского крайкома 2 декабря 1929 г. представил предложения "О научных кадрах бКП (б) на Северном Кавказе". Констатируя их недостаточность и неудовлетворительность "по социальному и политическому составу", предлагалась программа "форсирования их пополнения" выходцами "из рабочего класса научными работниками-коммунистами", приведение "темпов подготовки молодых научно-партийных сил в соответствие с общими темпами социалистического строительства и социалистической реконструкции". Путь в науку ограничивался, свободному развитию научной мысли установлены политико-идеологические и теоретические ограничения.

В заключении подводятся итоги исследованию.

Историками отведено внимание изучению стратегии и практики большевистской модернизации как опыту построения в России социалистического общества, развития социальных процессов нового типа. С раскрытием архивов, введением новых источников появляется возможность подойти к изучению проблемы системно, соединить центральные и периферийные ее грани.

Падение советского строя, роль национальных движений в распаде СССР обусловили возможность выдвинуть на первый план системное представление о феноменах этничности. Перестройка имеющихся, создание новых научных структур позволили начать эффективные исследования. Расширена эмпирическая и методологическая базы изучения духовной сферы этносов Центрального и Северо-Западного Кавказа: исторической памяти, сознания, этнической психологии, самоидентификации, национального менталитета и др.

Теория модерности предоставляет возможность оценить проекты улучшения человеческого существования "сверху", цели, смысл инноваций, соотнести их с реальными результатами этносоциальных и культурных изменений традиционных горских обществ. Комплексный подход и ситуационный анализ позволили объективнее оценить эффективность применения национальной автономии в развитии системы образования, родного языка, создании условий для понимания прямых и обратных связей национального с модернизационным.

С помощью новых исследовательских подходов устанавливается, что большевики столкнулись с обостренным революцией стремлением горских народов сохранить национальную неповторимость. Социопрофессионапьная структура, религиозность, поведенческие стереотипы традиционного общества оказывали существенное влияние на восприятие инноваций, свидетельствуют о цельности традиционной культуры, о специфике восприятия и осмысления картины мира каждым этносом. Через этническую общность, предельную в традиционном обществе, человек соотносил поставленные властью задачи с личным опытом. Этническая пестрота усложнила поставленные большевиками задачи сделать сообщество народов Центрального и Северо-Западного Кавказа восприемником рационального европейского устройства.

Категория революции затрудняла использование эволюционного подхода. В 20-е годы абрис нового мира видится в самом общем виде: справедливость, равенство и братство, новая культура как итог, результат совместных действий новых производительных сил на базе новых общественных отношений. Она не ориентирована на использование этнического наследия, но открывала двери в пространство космополитических цивилизаций. Председатель Совнац-мена РСФСР И.Д. Давыдов подытоживал: "Шире и глубже развертывается мощный процесс ...переделки человека,... работа по социалистической реконструкции мозгов"26. В шедших потоком из центра указаниях преобладают требования добиться единообразия, равняться на более развитую культуру. Надежды на автономию вступали в конфликт с этими требованиями.

Радикализм В. Ленина, И. Сталина, Л.Троцкого, их проекты общественного переустройства имели цель создать новую общественную традицию,

26 Давыдов И.Д. На пороге второй пятилетки // Национально-культурное строительство в РСФСР к ХУ-летию Октябрьской революции. Сб. статей под редакцией А.Р. Рахимбаева. - М., 1933. - С. 6

но преобладало имитаторство, политическое эпигонство, подавляющее творческие силы, тормозящее их развитие экспериментаторством. У руля руководства Сталин фанатично предан идее осуществления интегрального социализма, в сущности имперской. Со второй половины 20-х годов начинает восстанавливаться имперский способ решать проблемы. Троцкий приводит слова Бухарина: "Он с ума сошел. Он думает, что все может, что один все удержит, что все другие ему только мешают", пророчески уточняя: "Месть истории страшнее мести самого'могущественного генерального секретаря"27.

В 20-е годы политическая линия и поведение власти противоречивы. С одной стороны, создаются теоретические и политические предпосылки для реализации модернизационной доктрины. С другой стороны, первые практические итоги заставили внимательнее присмотреться к человеческим ресурсам: вести более адекватную политику, часто импровизационную, учитывать ограниченность средств на фоне дискуссий о существе модернизации (социализма), конкретизировать его теоретическое поле. Не было соответствующих интеллектуальных сил, способных придать теории жесткий каркас, наделить четкими целями, траекториями поведения. Лидеры в автономиях в дискуссиях отражали разный смысл и цели модернизации.

Советский режим в 20-е годы был антинационалистическим, но не антинациональным, центр избрал курс на "создание наций". Руководитель Северо-Кавказским краевым комитетом ВКП (б) А. Микоян в 1925 г. заявил: "Самое интересное то, что Советская власть создает нации, Советская власть помогает оформиться отдельным племенам в нации"28. "Создание наций" имело целью создание "социалистических" наций. Содержательное наполнение термину И. Сталин дал в середине 20-х годов, практики интерпретировали его как отчуждение от региональных цивилизаций Востока в силу неприемлемости по нескольким критериям, главным образом, религиозным. Но помимо ислама народы Центрального и Северо-Западного Кавказа обладали богатыми традициями. Традиции сами по себе авторитарные, столкнулись с авторитарностью большевизма, с его претензией на универсализм.

На место естественных процессов и явлений, нуждающихся в изучении, большевики поставили собственные представления, с их точки зрения, логичные, но далекие от реальности. Советская власть предприняла беспрецедентные усилия к институциализации этничности, создавала письменность для горцев, коренизировала школу, управленческий аппарат и др.

Вместе с тем, большевики без энтузиазма создавали нерусские автономии на Северном Кавказе. Содержание автономных прав ограничивалось сферой культуры. Контролировать и подчинять ее собственным целям еще не имелось возможностей, но таковые предстояло создать. Большевики использовали автономию как механизм трансляции в инокультурные среды иннова-

27 Троцкий Л. Портреты революционеров. - 1991. - С. 79,181.

28 ЦДНИРО. - Ф. 7. - Оп. 1. - Д. 208. - Л. 8.

ционных рецептов. Правовое, практическое установление прямых и обратных связей национального с модернизационным не освоено большевистской политической культурой. Объем автономных прав перекрывался обязательностью исполнения декретов центральной власти, особенно, партийной. Создавался механизм формирования однородного культурного пространства.

"Инокультурность" и отношение к ней горских обществ оказались для большевиков "вещью в себе". Практика 20-х годов создавала возможности интеллектуально освоить этот феномен: руководители автономий "терпели" старые школы, учителей, наличие религиозных деятелей в структурах управления, пытались взаимодействовать с ними. Но логика национально-культурной политики 20-х годов рисуется как рефлекс, направляющий исторический процесс к трагическому перелому рубежа 20-30 годов, начинающему отбрасывать, как излишние, превратности реальной жизни, специфику национальных культур. Противостояние к концу 20-х годов принимает форму восстаний горцев.

В 20-е годы в автономиях Центрального и Северо-Западного Кавказа <

человеческий субъект был сферой применения двух властных дискурсов: старого, мусульманского и нового советского автономного. В мусульманском достаточно примеров просветительского характера. В советском преобладает тенденция ужесточения контроля субъектов действия, процессов модернизации, их темпов и направлений, неудовлетворенность результатами.

Прагматизм центра в первой половине 20-х годов проявляется в понимании религиозных структур и автономных властей как реальных просветителей человека, способных вступить с ним в непосредственный контакт. Религиозные и переходные школы, в которых преподавали бывшие эфенди, работали параллельно с советскими школами. Для населения они выглядели полезнее, чем революционеры с идеями о культурном великом проекте. И религиозные деятели, и управленцы автономного уровня разрешали возникающие споры и коллизии, что оказывалось полезным для большевистских проектировщиков из центра, временно отводило от них стрелы недовольства. Система действий, претендующих на отражение в практике теории "проле- *

тарской по содержанию, национальной по форме культуры" не способствовала повышению культурного уровня, хотя множество планов, директив, установок и инструкций говорят об этой цели.

В 1920-е годы культурная практика представляет собой неоднородный и нестройный ансамбль. Он усложняет положение автономных структур управления. С одной стороны, они реализуют собственные представления об автономности. С другой, они являются механизмом связи человека с комплексом революционной культуры, но и с новым режимом, в котором проглядывает психология царских чиновников: автономность полезно использовать в условиях недостатка сил. Они не одинаковы в понимании содержания работы с центром. С конца 20-х годов часть руководителей автономий Северного Кавказа обвиняют в "сотрудничестве с реакционными силами", предательстве идеалов революции, им припоминают не безупречное происхож-

дение, полученное в медресе образование. Сводки ОГПУ 1928 г. квалифицируют их деятельность как "националистически-шариатско-кулацкую работу". Репрессированы Н. Катханов, С. Сиюхов.

Выход Кабардино-Балкарской АО на "передовые" позиции в "борьбе" с исламскими деятелями и "контрреволюционными элементами", использование Б. Калмыковым особых отношений с крупными большевистскими деятелями перечеркнули Баксанское, Верхне-Курпское, Чегемско-Баксанское события, Нартановское дело, свидетельствующие, что ситуация в КБАО не отличалась от ситуации в других автономиях. В восстаниях приняли участие несколько тысяч человек.

Со второй половины 20-х годов, с объявлением "наступления социализма по всему фронту" усиливается "кампанейщина". Она становится основным средством вовлечения народных масс в "культурную революцию". Кавказскому горцу мероприятия виделись как вовлечение в чуждое, инородное пространство. Восставшие поднимались на "защиту своих прав национально-политических, требуя национального самоопределения".

Большевики инициировали волну чисток, репрессий, высылок и арестов: сотни бедняков и середняков подверглись репрессиям. Время, отпущенное историей на диалог с населением, с оппонентами, уходило, выявляя неспособность большевиков к диалогу, авторитарность, диктат. Для интеграции в единое "пространство нормы", национальные автономии должны смириться с подчинением специфики универсальным нормам. Центр усиливает зависимость автономий от общих политических решений, оставляя лишь коррекцию, обусловившую практику торгов, выпрашивания разрешений, отписку объяснений и пр.

Выявляется стремление к массированному внедрению новых культурных институтов в традиционную повседневность горских обществ. Их задача: формирование нового человека с новым мировоззрением. Рост числа школ, пунктов ликбеза воспринимался как база создания нового человека с помощью новой письменности, новой системы образования. Преобладают "штурмовые" средства: всеобуч, культпоходы, культштурмы.

Как ни отличаются статистические данные, численность учреждений культуры превосходила дореволюционную. Явственно проступал порыв к насаждению "идеальных черт", но роль объекта воздействия - человека - умалялась. Новые институции и применяемые средства свидетельствуют о желании большевиков мобилизовать для воспитания человека современную технику и технологию: внедрить западноевропейский опыт (латиницу, европейские педагогические теории трудовой школы, кинематограф, использовать плакаты, изображающие человека, запрещаемые исламом, и пр.). В результате проявился непредвиденный эффект, выраженный наличием в 20-х годах трех разных сущностей: государства (власти), его структур (различных форм) и личности. Оказалось, что и первое, и вторые не обладают абсолютным значением, люди же не

являются их марионетками. Это доказывают бесконечные переучивания неграмотных, колоссальные проблемы с обучением в школе (отсев учеников и второгодничество даже в начальной школе), серия народных восстаний.

Автономия, воспринимаемая населением как высшее достижение, данное советской властью, оказывалась призрачной. Изменение границ автономий, их переустраивание поддерживали повышенную температуру обид и противоречий между людьми близкой культуры, сельского в подавляющем большинстве населения, для которого главным ресурсом и источником выживания оставалась земля. Курс большевиков на разлучение народов с их прошлым, с традицией как условие творения "нового человека", принял форму обособления этноса в историческом пространстве.

Со второй половины 1920-х годов страницы прошлого вырывались с корнем, превращались в палимпсесты, на них наносились строки о культурных "подвигах" большевиков. Наиболее эффективно курс проявлен в замене арабицы латиницей. Незначительность культурного багажа на арабице, превратила регион в экспериментальный полигон. Дискуссии о новых педагогических методах обучения не содержат разбора причин неэффективности, технологической адаптации к параллельной замене графической основы. В системе управления процессом отсутствует координация действий, очередность мер, понимание их взаимозависимости.

Изменения сводились к политическим действиям, образовательному эффекту, предусматривавших агрессивное внедрение "сверху" новых взглядов на мир, смысл жизни, системы ценностей, убеждения и поведения. Агрессивность явилась новым культурным кодом. Разнообразие различных форм охвата населения, стремление к массовости создает впечатление, что у человека не остается выбора. Это впечатление базируется на количественных показателях. Отмечается слабый интерес к показателям, отражающим, как человек понял смысл нового мироустройства, хотя очевиден интерес к нему, к революционной, наступательной культуре, альтернативной традиционной.

Культурно-антропологический подход выявляет, что горец, воспитанный в приверженности к традиции, оказался перед экзистенциальным выбором: каким дальше быть? В изученных материалах отсутствует портрет идеала человека как результата политических действий. У большевиков ни в центре, ни в автономиях еще не сложилось устраивающее их "культурно-антропологическое измерение", кроме указаний на "свой" - "чужой". Человеку придавалась роль исполнителя определенных функций, ниспосланных "сверху", отсутствует учет сопротивления человеческого материала.

В 20-е годы человек представляется как результат борьбы двух властных (советской и мусульманской) практик, продукт формируемого обеими практиками социального контроля. Политика, разрушая мусульманское сообщество региона, переключала внимание на этничность. В действиях руководителей разного уровня проглядывают сталинистские мыслительные кон-

фигурации, но сводятся они к авторитарности государственной власти, притязающей на право распоряжаться аспектами жизни горцев.

Очевидно, что власть всерьез взялась за атеистическое воспитание горцев. Но государственный атеизм как конечная цель хотя и содержит угрозы арестовать представителей культа, их сторонников, хотя со второй половины 20-х годов идут аресты и высылки наиболее активных и авторитетных деятелей, но "громоносные" прорывы агитаторов в горы, о которых докладывают в центр, это - инсценировки. Они маскируют пропасть, отделяющую горские общества от режима. Хотя власть и борется с мусульманской школой, с эфенди, муллами, традицией закята, результаты их продукции, горцы -реальные субъекты, разнообразят горский пейзаж 20-х годов не в меньшей степени, чем сами горы.

Большевики противопоставляют этому пейзажу свой, состоящий из "горы" бумаг отчетов, инструкций, докладов, постановлений. "Сверху" Москва и Ростов командуют, "снизу" из автономий им рапортуют об исполнении, даже перевыполнении. Отсутствие результата выдают требования обеспечить обязательный характер мероприятиям, обилие бумаг свидетельствует о том, что и центр, и автономные власти стремятся реализовать себя как властная сила.

Отсутствуют факты для вывода о проникновении новой культуры во внутренний мир человека, в его сознание, в его мировоззрение. Активный индивид, искренне стремившийся освоить новый мир, не пользовался новой графикой, разнообразную печатную продукцию, поставляемую властью, по сути, читать не мог. Процесс воспитания новой традиции властями усложнен. Ни шрифт, ни терминология не создавали удобств к освоению и использованию новых правил жизни. Народы Центрального и Северо-Западного Кавказа, этногенез которых связан с мусульманской цивилизацией, смена графики фактически ставила в положение народов, живших вне мировых цивилизационных зон.

Непонятность слов и терминов, их смысла, перелагаемого неопытными переводчиками, механическое и спешное внедрение их в строй родной речи создавали у горца скептическое отношение к власти. Громогласные заявления об успехах человек не наблюдал воочию. Проверки устанавливали непонимание учителем круга представлений ученика, неусвоение им сути материала.

Большевики провели централизацию наличных учреждений. Они манипулировали формами, средствами и предметами культуры, используя "спецхраны", запасники музеев, уничтожая вредную, в их представлении литературу, отстраняя от работы носителей "чуждой идеологии". Действия в изучаемый период не давали желанных результатов. Раньше люди не могли использовать книгу, кино, музей по причине неграмотности или отсутствия учреждений культуры. Теперь же постигшие азы грамотности, не могли уразуметь, почему должно читать только то, что считается полезным властью?

В 20-е года часть интеллигенции, связавшая себя с понятиями "новое", "прогресс", востребована модернизируемым целевым, смысловым и деятельно-стным пространством. Над ним витал дух большевизма, выраженный Сталинской концепцией модернизации. Обязательность исполнения решений высших партийных органов потребовала от горской интеллигенции переоценки норм и порядков, образа жизни. Для реализации в политическом контексте требовалась демонстрация сходства, сродства с советско-модернизационным блоком смыслов, культурных образцов, типов деятельности. Многие делали это искренне. На вопрос принимать ли участие в строительстве нового мироустройства, интеллигенция ответила положительно. Большевики выстраивали стратегию и тактику политических действий, используя существующие социопрофессиональные ресурсы традиционного общества

Однако с конца 20-х годов на модернизируемое пространство распространяется политика "наступления социализма по всему фронту". Для части интеллигенции, "интернационалистов" возникает серьезная дилемма. Вхождение большинства их в структуры власти имело побудительный мотив: национальное неизбежно отличительно. Они надеялись использовать автономию как возможность "встроить" национальную отличительность в общий ход модернизации. Автономия делала надежду реалистичной. Гарантией виделось занятие ответственных постов, что привело интеллигенцию в поисках образцов "нового добра" обращаться к прошлому народов как к "бывшему злу", столкновениям с "шариатистами", их эволюционным подходом к культурнической деятельности. "Интернационалисты" легковесно оценили прошлое как антимодернизационное, атаковали его с позиций новой доктрины. Борьба раздробляла немногочисленные силы, ослабленные эмиграцией.

Но если "шариатисты" изначально скептически относились к большевистской модернизационной доктрине, то к концу 20-х годов и "интернационалисты" обнаружили трудности ее реализации. "Подражательный" модернизм показал, что его изнанкой является внедрение универсальных социокультурных институтов и культурных смыслов. Деятели 20-х годов осваивали новые идеи, замыслы, придавая им "национальную" интерпретацию в практической работе над реформами алфавитов, создании национальной школы и пр. Попытки "всерьез" заняться этничностью как сутью, уйти от "подражательства" изначально обречены, ибо Сталин в концепцию модернизации встроил теорию о "национализмах", ставшей политическим способом укрощения интеллигенции. В интересе интеллигенции к прошлому центр увидел слабость, амбиции и попытки дезавуировать создаваемое пространство советско-коммунистических смыслов.

Яркой "лакмусовой бумажкой" стала коллективизация. Центр понимает, что интеллигенция, пришедшая в революцию, выравнивая, по мере сил,

культурный ландшафт сложного региона исчерпала ресурс. С конца 20-х годов она выводится из политического контекста. Неудовлетворительные результаты подготовки новых специалистов к концу 20-х годов власть возмущают, но не смущают: она озабочена проблемой взращивания новой популяции интеллигенции с принципиально иными ментальными структурами. Ей отведено место "специалиста", реализующего знания в рамках партийной программы модернизации, изучающего население с помощью "марксистско-ленинской методологии", "партийной классовой бдительности, которая необходима в научном исследовании вообще, и в частности, в научных исследованиях, увязанных с вопросами национальных культур". Новая интеллигенция занимает места на верхушке социальной лестницы. Перед нею проблема национального как отличительного не ставится.

Создана организационная база для новой культуры. Ее же, как базу модернизации общества, как мировоззренческую основу нового человека еще предстояло создать. Но новым стало введение принципа распределения и потребления культуры. Средства распространения сосредоточены в руках советской власти. Доступ к старой культуре взят под контроль, сформировано отношение к ней, как к надстройке разрушенного революцией, отжившего базиса.

Основные положения и результаты диссертационного исследования изложены автором в следующих публикациях:

1. Назир Катханов. Уполномоченный по Северному Кавказу // Литературная Кабардино-Балкария. - 2002. - №6. - 1.4 пл.

2. Проблемы создания системы образования на Северном Кавказе в период советской модернизации 20-х - начало 30-х гг. XX в. (на материалах Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии) // Вестник КБГУ. Серия гуманитарные науки. Вып. 8. - Нальчик: КБГУ, 2002. - 0.88 п.л.

3. О некоторых проблемах исламского фактора на Северном Кавказе в период советской модернизации (20-30-е гг. XX в.) // Литературная Кабардино-Балкария. - 2003. - № 4. - 0.66 п.л.

4. Проблемы мусульманского образования на Северном Кавказе в 20-е гг. XX в. // Литературная Кабардино-Балкария. - 2003. - № 6. - 0.67 п.л.

5. Советская конфессиональная политика на Северном Кавказе в 20-е гг. XX в. // Литературная Кабардино-Балкария. - 2003. - № 6. - 0.73 п.л.

6. Роль печатного слова в политико-просветительной работе среди горского населения Северного Кавказа в 20-е гг. XX в. // Южно-российское обозрение № 19. 2003. "СМИ в этнополитических процессах на юге России". -Ростов-на-Дону, 2003. - 1.20 пл.

7. Проблемы горской культуры в трансформирующемся обществе Северного Кавказа 20-х гг. XX в. // Человек и этносы в трансформирующемся обществе: социальные девиации и пути их преодоления. - Ростов-натДону,

2004. - 0.40 п.л.

8. Специфика функционирования шариата на Северном Кавказе в 20-е гг. XX в. // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. Приложение №1 (14). 2004. - 1.92 п.л.

9. Модернизация культур народов Северного Кавказа в 20-е гг. XX в. (на материалах Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии). - Нальчик, 2004,- 17.22 п. л.

10. Советская власть и традиционное горское общество: проблемы социальной и культурной адаптации // Истории Дона и Северного Кавказа (19172000 гг.). - Ростов-на-Дону-Нальчик, 2004. - 0.83 п.л.

11. Советская власть и мусульманская система образования в 20-е гг. XX в. // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. - №2 (126). - 2004. - 0.77 п.л.

12. Особенности функционирования шариата на Северном Кавказе в 20-е гг. XX в. // Литературная Кабардино-Балкария. - 2004. - № 1.-1.14 пл.

13. Проблемы создания системы образования на севере и западе Северного Кавказа в 20-е гг. XX в. // Научная мысль Кавказа. Северо-Кавказский центр высшей школы. Приложение №13 (67). - 2004. - 0.55 пл..

14. Ликвидация неграмотности в центральной и западной частях Северного Кавказа (20-30-е гг. XX в.) // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. Приложение №1 (26). -

2005.-0.30 пл..

15. Национальная интеллигенция в эмиграции о судьбах и перспективах горских народов и будущего их культур в 20-30 - е гг. XX в.11 Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. Приложение №4 (29). - 2005. - 0.40 п.л.

В печать. 03.08.2005. Тираж 100 экз. Заказ № 4534 Типография КБГУ 360004, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173.

* '4

»115344

РНБ Русский фонд

2006-4 15472

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Мамсиров, Хамитби Борисович

Введение

Глава 1.

1.3.1.

1.3.2.

1.3.3.

1.3.4.

1.3.5.

Глава 2.

2.1.1. 2.1.2.

2.1.3. 2.2.

Глава 3.

Глава 4.

Введение диссертации2005 год, автореферат по истории, Мамсиров, Хамитби Борисович

Актуальность исследования. В постсоветском пространстве особо чу-ствительны темы межконфессиональных и межкультурных отличий населяющих Россию народов. Поэтому выдвижение проблематики модернизации в центр анализа и интерпретации российского исторического процесса вполне назрело для оценки содержательных перспектив внутрироссийского культурного диалога, федерализма, социалистических преобразований в целом. Эти проблемы связаны между собой внутренней логикой: и перспективы культурного диалога, и перспективы федерализма можно обосновать и выстроить лишь объективно оценив опыт социалистических преобразований. В 1996 г. РГНФ в качестве приоритетных, поддержал конкретно-исторические исследования, направленные на изучение реформ и контрреформ в России, с особым вниманием к 1920-м годам, их параметрам, причинам удач и провалов как имеющим непосредственное отношение к современным проблемам, настаивая на формулировании этой проблематики с соблюдением академических правил, проведении ее концептуальной перестройки1.

Безусловно, советский государственный социализм, является модерным проектом, осуществление которого в многонациональной стране проводилось особенно настойчиво . В этом проекте модернизации общественного бытия российские народы пытались стать партнером новой власти, сменившей самодержавие. Изучение опыта соотнесения (идентификации) с реальными мировыми процессами, с уровнем прогресса, анализ дискуссий о выборе модели развития, формы государственности, на которую возложена задача обеспечения путей и направлений модернизации, контролирование издержек и избегания ошибок в формировании прямых и обратных связей между этническим, региональным и унификационным, является особо актуальной задачей. Владение опытом способствует минимизации болезненности процесса, смягчению конфликта «традиционализма и модернизации». Послереволюционное общество продемонстрировало как большие мобилизационные возможности, так и большой запас прочности, стремление к защите своих национальных интересов вопреки насаждаемой политической целесообразности и исторической необходимости. Реакция различных народов на модерни-зационные процессы, способы их реализации представляют интерес не только' исторически, но и известный практический смысл, поскольку дает представление о механизме и опыте преодоления кризисных ситуаций вообще, а условиях многонациональной России — особенно.

Главным субъектом, общественных отношений является человек и сегодня ясно, что марксизм в начале XX века имел приверженцев (и мыслителей, и политиков), обдумывавших пути человечества в будущее. Ясно и то, что он лишь одно и, может быть, не магистральное ответвление от «распутья», фокусирующемся на некоем общем социальном стандарте (структурах и образах мышления, стереотипах поведения и пр.) Большевизм же, как политический способ и практика реализации марксистских идей модернизации многоэтничного российского сообщества, в конечном счете, стал основным виновником распада СССР.

Изучение конкретно-исторического опыта модернизации общества и сохранения уникальной культуры того или иного народа в начале и XXI века сложно даже с философско-мировоззренческой точки зрения, о чем свидетельствуют обострившиеся отношения мусульманского мира с Западом. Об этом говорит и проблема Ирака, болезненно воспринимаемая мусульманами Северного Кавказа, и собственная российская Чечня. Президент Российской Федерации В.В. Путин с трибуны Международного мусульманского форума осенью 2003 г. подчеркнул, что российские мусульмане являются неотъемлемой частью мусульманского общества, и составляют около 20 миллионов автохтонного населения России.

Особое значение приобретает Центральный и Северо-Западный Кавказ, его региональное пространство, требующее поиска идей, а также средств и методов научного осмысления. Этот регион Кавказа, в целом, являясь периферийным, интенсивно втягивается в процессы постсоветской модернизации и трансформации . Вместе с тем, он оказался в эпицентре сложнейших событий, процессов и обстоятельств, выступая объектом негативной стигматизации, символом жупела и однозначной схематизации. Термин «лица кавказской национальности» становится привычным в постсоветском новоязе, неся в себе негативную перспективу внутрироссийскому культурному диалогу и федерализму.

Многие причины сложившейся ситуации лежат в конкретной практике большевистских преобразований 1920-х годов, и в результатах их интерпретации гуманитарным знанием и, прежде всего, исторической наукой. Способы и методы осмысления преобразований и их результатов в рамках форма-ционного подхода полагали как традиционное, так и инновационное сознание исключительно субъективным фактором, рассматривали его сквозь призму политической интерпретации, в такой постановке сводили традиционное к отсталости. Исследователи Северного Кавказа оказывались под давлением идеологических, политических и научных императивов, и обыденностью социальной жизни. В осмыслении проблемы в российском интеллектуальном сообществе очевидны весьма серьезные расхождения в зависимости от избираемой точки зрения. Проблема интеграции этнических обществ в постиндустриальное общество с сохранением их культурной индивидуальности обозначается скорее в виде символа, формулы, чем рационально осмысленной и плодотворно решаемой задачи. После интеллектуального бума 90-х годов, состязательности идей эта проблема вновь отодвигается на интеллектуальную периферию, уступая место традиционной и привычной для российского общественного сознания идее государственности и державности. Однако на эту же периферию «задвигаются» и такие глобальные идеи как «свобода», «личность», «толерантность», лишаются оснований содержательные перспективы внутрироссийского культурного диалога и федерализма. Для оптимизации ситуации необходимо развитие и углубление конкретно-исторических исследований в целях выявления ее природы, сведения воедино центральных и периферийных тем этой проблемы.

Предметом исследования исследования является процесс модернизации этнических обществ Центрального и Северо-Западного Кавказа, добившихся государственности в форме автономных областей, интеграции их в советское культурно-духовное пространство, а также практических путей и направлений решения этой проблемы в 1920-е годы.

Поскольку процесс модернизации является многоаспектным, его представление в диссертации имеет принципиальные ограничения:

1) по содержанию: в фокусе внимания находятся проблемы, которые современниками воспринимались как первоочередные, «болевые», формирующие и структурирующие новое советское культурно-духовное пространство. Таковыми, в первую очередь, для Центрального и Северо-Западного Кавказа являются: создание новых форм и средств культуры (создание автономных структур управления культурой, современной школы, новой основы письма) и концентрация интеллектуальных ресурсов модернизации, дифференциация их по идеологическому и прагматически-содержательному принципам и основаниям (борьба с религиозными настроениями, дореволюционной интеллигенцией);

2) по субъекту выражения: речь идет о содержательном наполнении сформулированных как политиками и идеологами центра общих целей и задач модернизации многоэтничного российского сообщества, так и руководителями автономного уровня и национальной интеллигенцией путей, направлений модернизации этносов, населяющих автономные области Центрального и Северо-Западного Кавказа.

Объектом исследования являются этнические сообщества Центрального и Северо-Западного Кавказа, завоевавшие в ходе гражданской войны автономию в форме автономных областей в сфере культуры, и практические политические действия советских реформаторов центрального и автономного уровня по созданию советского культурно-духовного пространства.

Особая сложность определения предмета и объекта исследования заключается в том, что и предмет исследования и его объект в 1920-е годы претерпевали значительную трансформацию. Изменения претерпевали и концептуальные воззрения власти, носившие дискуссионный характер, и политические действия на их основе.

Основной целью диссертации является изучение процесса модернизации культурной сферы традиционных сообществ Центрального и СевероЗападного Кавказа в 1920-е годы. Она может быть реализована в результате решения следующих задач:

- изучения проектов большевистской модернизации и их места в теории национально-культурной политики: дискуссий 1920-х годов о целях и задачах модернизации, влияние содержания дискуссий на позиции руководителей центрального и автономного аппаратов в аспекте применимости к традиционным социокультурным системам народов Центрального и СевероЗападного Кавказа, сложившимся к 1920-м годам; изучения целей и задач сталинского проекта советской программы модернизации, роли сталинской формулы национальной культуры как основы национально-культурной политики; изучения социальных и этнокультурных аспектов интеграции народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в советское культурно-духовное пространство в 1920-е годы; изучения отношения большевиков к исламской идентичности, воспроизводимой мусульманской системой образования, функционированию исламского права (шариата) в 1920-е годы, перелома в политике: от терпения к воинствующему атеизму; выявления роли традиции в теории советской национально-культурной политики, эволюции отношения Советской власти к традиционной культуре; выявления роли автономных структур управления культурой как фактора сохранения и поддержания этнокультурной идентичности; выявления и изучения проблем повышения образовательного уровня, формирования и внедрения новых форм культуры: сдвигов в национальных письменных традициях, ликвидации неграмотности, создании системы образования, формировании культурных потребностей нового типа. Особое внимание обращено на роль печатного слова и зрительного образа в политико-просветительной работе. выявления отношения горской интеллигенции к большевистской модернизации.

Хронологические рамки исследования. Революция 1917 г. и гражданская война открыли новый советский этап российской истории. Его содержание и системные характеристики активно осмыслялись и продолжают исследоваться профессиональной историографией. 1920-е годы всегда привлекали особое внимание историков: их континуитет как тяжба между опытом прошлого и планами на будущее, их динамика, особенности функционирования экономической, политической и культурной систем, механизмов взаимодействия общества и власти. 1920 годы представляют собой один из ключевых этапов в развитии системы советского общества, понять который — значит во многом найти подходы к пониманию современных стремлений человека вырвать из прошлого в будущее.

Хотя революция и гражданская война изменили геополитическое положение страны, ее общественный строй, национально-государственное устройство, революционные преобразования были фундаментальны, имели свою динамику и логику, из революции и гражданской войны несмотря на трагизм, их сопровождавший, вышло другое общество — общество, охваченное не только тревогами, но и надеждами, ожиданиями, смотрящими в будущее. Эти ожидания были реальностью послереволюционного бытия 1920-х годов, одной из составляющих сложного комплекса системы ценностей, которые сформировались в предреволюционные годы, расставлявшие свои приоритеты в- реализации интересов народов, населявших Центральный и СевероЗападный Кавказ России. Недовольство старой властью, природа которой не допускала участия народа в переустройстве своей жизни и судьбы, выплеснулось с полей мировой войны, вылилось в серии революций начала XX века. Имперскую власть сменила диктатура большевиков, хотя и смягченная после введения новой экономической политики, но не изменявшая основным стратегическим императивам построения нового общества. 1920 годы представляют собой особый исторический социально-психологический феномен, специфически организованную и функционирующую систему. Эти годы являются переломными с точки зрения развития внутриполитических процессов превращения личности из субъекта модернизационного процесса в объект модернизации.

В региональные рамки исследования включена территория Центрального и Северо-Западного Кавказа: после гражданской войны она представляла собой особое пространство, в котором шел активный поиск путей новой жизни, выстраивались различные его стратегии. В диссертации предусмотрены определенные ограничения анализа, который предполагается осуществить на материалах его автономных областей, раскрывающих пути и направления модернизационных процессов, совершаемых среди этносов, получивших автономию. В 1920-е годы происходит формирование Адыгейской, Кабардино-Балкарской АО, Карачаево-Черкесской АО в качестве автономных административно-территориальных единиц, освоение населением самих понятий. Автономизация и коренизация как важная черта государственной политики, - воспринимались одним из ключевых средств социальной мобилизации. Ранее не существовавшие автономии становятся важным фактором идентификации в общественном сознании. Эти процессы пробудили в народе национальные чувства, умножили внимание к национальной традиции, смыкая российскую и местные истории в поисках содержательных путей модернизации.

Выделение региона Центрального и Северо-Западного Кавказа в самостоятельное пространство социальных отношений, которые развивались и трансформировались, опирается на ряд определенных оснований: социально-демографических, социально-территориальных, социально-этнических, социокультурных, социально-политических, влияющих на характер, содержание доминирующих ценностей, социальное поведение населения с точки зрения стандартов и норм, а также форм девиаций, характерных только для него, определяющих характер решаемых модернизационных проблем4.

Научная новизна заключается уже в самом выборе проблемы для конкретно-исторического исследования.

В диссертации впервые реализован комплексный подход к изучению процесса модернизации культурной сферы традиционных обществ Центрального и Северо-Западного Кавказа на определенном временном отрезке (1920-е годы), когда наиболее отчетливо проявились специфические черты традиционных культур народов, получивших автономию, в контексте большевистской модернизации.

Раскрыты как объективные, так и субъективные причины более медленных темпов модернизации культурной сферы в 1920-е годы.

Критически, переосмыслены существующие, недостаточно обоснованные представления о содержании модернизационного процесса, результатах модернизации.

Впервые в научный оборот вводятся архивные источники, проливающие свет на идеологические, политические и социально-психологические проблемы изучения сложных отношений традиционных обществ Центрального и Северо-Западного Кавказа и советской власти.

Новые источники и материалы на базе новых познавательных стратегий, оформившихся в рамках социальной истории, используемые в диссертации, опровергают некоторые распространенные стереотипы и априорные представления о северокавказских народах, как и о российском обществе в целом

1920-х годов, помогают понять по-новому политические и социокультурные реалии послереволюционного периода и феномен «раннего сталинизма».

Методологическую основу диссертации определили принцип историзма, объективный учет исторических факторов, влияющих на характер исследуемых явлений и процессов, а также новые познавательные стратегии, оформившиеся в рамках социальной истории как одного из ведущих направлений в современной исторической науке. Этот методологический поворот подробно проанализирован Л.П. Репиной5. Суть этих стратегий заключается в отказе от крайностей как структурной истории (т.е. истории, отдающей предпочтение изучению процессов и структур), так и культурной антропологии, сосредоточившейся на истории ментальностей, субъективных восприятий и представлений. «Новая социальная история» предполагает синтез и структурного, и культурно-антропологического подходов, поскольку такая методология наиболее адекватно отражает реалии и сущность исторических процессов и явлений и позволяет анализировать их комплексно и системно.

Поскольку диссертация посвящена проблемам взаимодействия — власти и общества, то власть как структура представлена на двух уровнях — как власть центральная (верховная) и власть местная (локальная, автономная). Такое деление соответствовало не только логике реального выстраивания властной пирамиды, но и субъективному восприятию власти населением, в глазах которого образ верховной власти существенно отличался от образа власти в автономиях. Общество как структура данного региона распадается на ряд этнических автохтонных социумов (кабардинцы, балкарцы, черкесы, карачаевцы, адыгейцы), которых отличала известная общность интересов и жизненного уровня, что демонстрировали сходные отношения к практике модернизации, т.е. наличествовало одинаковое, общественно значимое, отношение к тем или иным политическим акциям, в первую очередь, к традиционной религии. Это была коллективная реакция на проблемную ситуацию, возникшую в результате изменения привычного порядка вещей. Создать или спровоцировать проблемную ситуацию могут реальные события, решения властей по реализации своей стратегии модернизации. Ее разрешение также может потребовать вмешательства властей, привести к переменам в привычных, правилах и устоях жизни. Для более глубокого понимания причин и содержания основных модернизационных процессов, протекавших в культурной сфере получивших автономию этносов, учитываются как общие закономерности функционирования их культур, так и политические условия, оказавшие влияние на процесс модернизации. Поэтому методологическими подходами, определившими структуру диссертации, стали проблемный принцип и ситуационный анализ.

Изучение стратегии и практики модернизации большевиков традиционно находилось в центре внимания исторической науки как проблема построения в России социалистического общества, рассматриваемого как «новое общество». Социальные процессы изучались в контексте реальности нового типа, которая концептуально базировалась на идеях прогресса и идеях развития. В качестве периферийной была проблема полиэтничности России, рассматриваемой как сложный конгломерат множества народов с разным уровнем развития культур. Отличия, наблюдаемые на периферийном содержательном поле, или не рассматривались, или воспринимались как аномалия, отклонения от заданного маршрута. В подобных случаях существовали объяснительные интерпретации в духе адаптированной теории пережитков, идеологизированных версий экзогенного воздействия (ислам, воздействие иностранных агентов), исторического отставания сознания от преобразуемого бытия.

Эти проблемы рассматривались в рамках формационного подхода, когда исследователи признавали себя приверженцами материалистического понимания истории и полагали, что плюралистическое понимание ее несостоятельно. Советский период российской истории был разделен на ряд проблем, истоки же самого разделения брали начало в так называемом ленинском плане построения социализма: индустриализации, культурной революции и пр. С учетом многоэтничности России сформировалось тематическое поле «национально-культурного строительства». Каждая союзная или автономная республика (область) имела своего исследователя, который или изучал процесс национально-культурного строительства в целом, или в рамках существующей периодизации, или посвящал внимание отдельным темам в рамках общей: развитию общеобразовательной и высшей школы, ликвидации неграмотности, подготовке кадров, созданию социалистической интеллигенции, отдельных ее отрядов и т.п. Систематизация этих работ, их методологическая и источниковая база, историографический анализ осуществлены в работах

JI.M. Зак применительно к СССР и Э.А. Шеуджен применительно к Северному Кавказу6. Анализ, проведенный историографами, свидетельствует о формировании отряда ученых, специализирующихся на изучении национально-культурных процессов. Возрастало внимание к введению в научный оборот новых архивных источников. Накапливалась солидная база для углубления в специфический этнологический, лингвистический и демографический аспекты исследовательской проблемы.

Однако в конкретно-исторических исследованиях 70-80-х годов возобладали партийные установки, которые указывали, как, например, в докладе Ю. Андропова, посвященном 60-летию СССР, что «в духовном наследии, традициях и быту каждой нации есть не только хорошее, но и плохое, отжившее. И отсюда еще одна задача — не консервировать это плохое, а освобождаться от всего, что идет вразрез с нормами советского общежития, социалистической нравственности, с нашими коммунистическими идеалами»7. Данные установки вели к доказательству наличия и успешного развития новой исторической общности - советского народа. Особое методологическое значение возымел дореволюционный тезис, высказанный В. Лениным об интернационализации хозяйственной, политической и духовной жизни при социализме8. В сфере культуры тезис рассматривался как доказательство, с одной стороны, самостоятельного развития национальных культур, с другой — как их взаимное сближение и обогащение. Исследователи исходили из Сталинского определения, сформулированного в середине 1920-х годов, о соч циалистическом содержании и национальной форме культуры. Соответствие формуле и являлось критерием оценки достигнутых успехов в развитии национальных культур. Тема культурных взаиморвязей вылилась в отдельную отрасль национальных историографий, в которой все же доминировало внимание к изучению основных направлений совершенствования социалистического содержания, как наиболее актуальная проблема развития социалистической культуры развитого социализма9. М.Т. Иовчук и Л.Н. Коган подчеркивали, что национальная форма культуры, хотя и сохраняет наибольшую устойчивость по сравнению с материальной и политической системами культуры в духовной культуре, однако и она находится в постоянном движении и обновлении10. Попытки модернизировать формационный подход предпринимаются, в частности, Ю.И. Семеновым11.

Основной порок этого ортодоксального подхода заключался в том, что единство истории сводилось, по сути, «к всеобщности законов, действующих в каждом социально-историческом организме. При этом все внимание концентрировалось только на связях "вертикальных", связях во времени, диа-хронных, а то и понимаемых крайне односторонне, лишь как связи между различными стадиями внутри одних и тех же социально-исторических организмов. Что же касается связей "горизонтальных", т.е. связей между сосуществующими в пространстве социально-историческими организмами, то в ортодоксальном варианте теории общественно-экономических формаций им не придавалось значения»12. В итоге, как утверждают А.С. Панарин, А.А. Кара-Мурза, И.К. Пантин, модернизационный «рывок» России в ходе социалистических преобразований привел к глубокому духовно-идеологическому кризису, появившемуся в двух формах: в кризисе национальной идентичности, утрате чувства исторической перспективы, понижении уровня самооценки наций и в разрыве единого духовного пространства, утрате национального консенсуса по поводу базовых ценностей13. Однако и у теории модернизации имеется своя родословная. Она восходит к М. Веберу и выдвинута как альтернатива марксизму14. Но российской науке (и что немаловажно — российским политикам, Ленину, в частности!) известно имя П.А. Сорокина, который первым дал развернутое описание социального процесса как социокультурного. После известной высылки в 1922 г., причиной которой являлась и его научная деятельность, он завершил фундаментальный анализ социального процесса в глобальном 4-томном проекте «Социальная и культурная динамика»15. Эта недавно ставшая известной работа в значительной степени питается идеями, высказанными П. Сорокиным в докторской диссертации, изданной в Петрограде в 1920 г.16. Идеи и научные констатации Сорокина тем более ценны, что они вызревали и питались как научным интересом и интеллектуальной мощью ученого, так и внимательным и небезучастным оппонентом большевистским лидерам, наблюдавшего за ходом их эксперимента воочию. Большое внимание им уделено ответу на вопрос: являются ли социокультурные процессы уникальными или повторяемыми? «Уникалисты» отстаивали идею неповторимости процессов, происходящих в рамках сложных образований (обществ, цивилизаций). Идея повторяемости также имела большое число сторонников. Сорокин же, опираясь на традиции междисциплинарного подхода, исповедуемого русской дореволюционной социологической школой (в первую очередь, М.М. Ковалевским, хорошо знавшего Северный Кавказ), призывал преодолевать негласные границы наук, считая их фантомом, мешающим потребностям познания. Он считал, что социокультурные процессы могут быть или уникальны, или повторяемы, и уникальны и повторяемы в зависимости от конкретной проекции17, что весьма важно (но и чрезвычайно сложно) для конкретно-исторических исследований, актуализирует применение в них проблемного принципа и ситуационного анализа. Сорокин достаточно ясно понимал дуализм проблемы «объективно» существующей системы социальных отношений и сознания тех, кто в них участвует18.

Конечно, полиэтничность понималась как объективный фактор, усложняющий модернизационный процесс в любом государстве, но гораздо сложнее обстояло дело с изучением и интерпретацией уникальности культуры каждого народа, оценкой результатов существования ее во все более унифицируемом культурно-духовном пространстве. Исследованию мешала сформированная в 70-80-е годы концепция «советского народа - новой социальной общности». Внимание историков, зачастую принудительно, переключалось на доказательство этого, как оказалось, с распадом.СССР, идеологического фантома.

Национальные конфликты, болезненно проявившиеся в перестройке, и сыгравшие существеннейшую роль в распаде СССР, с конца 80-х и в 90-е годы минувшего века интенсифицировали формирование прессой и профессиональными историками двух парадигм, которые определили дискуссии о существе советского прошлого и о причинах крушения советского строя. На одном полюсе дискуссий находятся считающие советскую историю опасным, ошибочным и даже порочным экспериментом над живыми человеческими существами, великой утопической авантюрой XX века (В.П. Булдаков, М.П. Капустин, Г.А. Трукан, А. Авторханов). Они утверждают, что советская власть не смогла реализовать собственную утопию, она лишь преуспела в создании чудовищной антиреальности, перевернутого мира, что явилось результатом идеологически мотивированной попытки создать полный или интегральный социализм. Будучи властью меньшинства, большевистский режим нуждался в сильном пропагандистском аппарате, в монополии на обладание средствами культуры, контроле над культурным производством в целом. Данная версия нашла отражение в концепции тоталитаризма, которая рассматривала советский коммунизм как реинкарнацию наихудших самодержавных имперских традиций прежних времен19.

На другом полюсе находятся сторонники версии, содержательно сводимой к тому, что революция, приведшая к образованию советской республики, привела к власти группу заговорщиков, столкнувших Россию с пути демократии, процветания и современной цивилизации. Социалистический эксперимент, оцениваемый в терминах «трагедия» и «утопия», вышел из-под контроля, но все же итоги социалистического строительства, несмотря на жестокие эксцессы сталинского режима, можно рассматривать как пример искаженной модерности, которую следует преодолеть. СССР проходил через постоянные реформы и даже революционные трансформации. В сталинском периоде исследователи видели признаки отказа от программы развития национальных культур внутри страны, отречение от политики учета их специфики, свертывание идей автономии. Все вышеперечисленное сделало необходимым физическое устранение сторонников данного пути в 30-е годы20. Эта вторая парадигма может быть названа парадигмой развития или модернизации21. Эта парадигма является альтернативой откровенно антикоммунистической концепции тоталитаризма и в ее рамках СССР предстает не как статичное или стагнирующее общество. Наиболее активно эту позицию за-щищает.С. Кара-Мурза . В целом обе парадигмы поддерживаются и зарубежными исследователями. К первому полюсу относятся работы М. Джила-са, М. Малиа, JI. Шапиро, Ш. Фитцпатрик, М. Геллера и А. Некрича . На втором полюсе находятся исследователи Дж. Хоскинг, Р. Такер, С. Коэн и др.24. Интенсивный интеллектуальный поиск отечественными историками и общественными деятелями 1990-х годов образцов модернизационной политики в собственном прошлом усилил внимание к зарубежному опыту анализа этих сюжетов. Выявление различных тенденций и подходов в историографии к далеко не однозначным процессам и явлениям позволяет глубже вникнуть в суть происшедшего, лучше представить себе перспективы выхода из послереволюционных кризисов, глубже переосмыслить богатый фактографический материал, накопленный представителями различных методологических подходов. В итоге явно ощущается потребность найти такое содержание исторических концепций, которое могло бы воплотиться в формы практики, отвечающие потребностям этнического социума как в сохранении живой связи с национальной культурной традицией, в обеспечении устойчивого воспроизводства этнокультурных основ национального существования, так и в активном освоений экономических, научно-технических, культурных и политических форм жизнедеятельности современного (модернизированного) общества, в открытости и взаимодействии с окружающим миром.

Модернизация есть непременный фактор исторического процесса, историческая закономерность, которой практически невозможно избежать; модернизация, в целом — процесс позитивный. В позитивном смысле конструируемые общества - это творческие образования: и марксизм, и теория модернизации базировались на прогрессивной телеологии развития, но грешили материалистическим фатализмом. В рамках партийно-классового подхода акцент делался именно на уровень развития культур. Советскими модернизаторами именно низкий уровень развития понимался как препона для восприятия социалистических инноваций. Поэтому худшие проявления советского социализма оправдывались как необходимые для прогрессивного развития страны.

Историки советского периода российской истории используют понятие «модернизация» в более широком смысле, опираясь на то, что смысл понятия присутствует практически в каждом документе большевиков. Этот смысл присутствует в таких терминах как собственно революция, революционное обновление, революционное переустройство жизни, революционное творчество масс, право наций на самоопределение, автономизация, национально-государственное строительство. Дух его присущ и терминам, объясняющим средства, какими большевики планировали достичь указанных целей. Это: диктатура пролетариата, его ведущая роль в строительстве нового общества, роль партии в организации и руководстве указанными процессами. Дух и смысл терминов определял характер эпохи: революций, неудовлетворенности человека собой, обществом, властью, картиной мира в целом. Реализацию таких процессов, безусловно, следует отнести к модернизационному процессу как таковому в его конкретной российской интерпретации и специфической идеологической упаковке . В работе Т.Ю. Красовицкой впервые предпринята попытка рассмотреть национально-культурную политику 1920-х годов не в ракурсе социологической ориентации на цель, а в ракурсе философской ориентации на смысл. В таком ракурсе и Ленин, и Сталин, и Троцкий, и Луначарский выглядят и как пророки и практики высокого модернизма26, и как его злые гении27. Исключая как экстремистские, так и ортодоксальные подходы, представляется плодотворным рассматривать роль этих политических деятелей с позиций высокой;, актуальности проблемы, учета понимаемого ими смысла изучаемого времени и конкретного состояния эпохи.

С точки зрения ортодоксальной теории модернизации, да и в представлениях многих современных историков, модернизация рисуется как линейный процесс становления современных институтов: рациональной бюрократии, новых средств и институтов культуры и т.п., т.е. развитие процессов и структур, традиционных тем в рамках структурной истории. Советская программа модернизации, безусловно, связана с интеллектуальными и политическими влияниями Просвещения. Потому имеется возможность видеть в большевиках российский вариант модернизаторов, предпринявших попытку создания современного индустриального и урбанизированного общества средствами категоризации и учета населения, методами планирования и администрирования. В целом, и приверженцы формационного подхода, и теории модернизации собрали достаточное количество убедительных доказательств создания в СССР индустриального и урбанизированного общества, отягощающим бременем которого является его идеологическая сущность. Культурная же антропология оставалась за рамками изучения этого процесса.

В последние десятилетия эти подходы к описанию социально-политических и социально-культурных процессов с помощью привычных позитивных данных социальных наук себя изжили. По существу, исследователи занимались изучением модернизации без учета феномена модерности, что привело к постановке новых вопросов, сформулированных под влиянием культурного и лингвистического поворота в исторических исследованиях. Они постепенно вытесняются новой концепцией модерности (modernity), вырастающей, во многом, из неоднозначного, порой травматического опыта XX века, особенно остро ощущаемого странами и народами исламского культурного ареала (Афганистан, Иран, Ирак, российская Чечня) и соединяющей в себе познавательные возможности и структурной истории, и культурной антропологии.

Принимая новаторство социальных, политических, культурных и экономических процессов Нового времени, концепция модерности делает предметом анализа их парадоксальный характер: сочетание либеральной модели общественного устройства с национализмом, расизмом и ориентализмом, в российских реалиях - просвещенческого проекта рационального устройства общества и государства с тоталитаризмом, авторитаризмом и т.д. Эта концепция помогает осмыслить пути соединения, наконец, либеральной модели общественного устройства и национальной специфики, ориенталистской (восточной) культуры с рациональным устройством общества, актуальной и в российских постсоветских реалиях.

Проблема модерности является новой для исследователей истории национальных культур в СССР. Но как аналитическая категория она все более привлекает внимание, ибо отражает определенный этап в концептуальном развитии гуманитарных, в том числе и исторической, наук, предлагающих выход за пределы слишком идеологизированного и тесно связанного с экономическим развитием понятия «модернизация». Журнал «"Ab imperio" (Теория и история национализма и империи в постсоветском пространстве)», объявив в 2002 г. темой года проблему «Российская империя/СССР и парадоксы модернизации», посвятил большое внимание не только обсуждению плодотворности использования этой категории в методологическом аспекте, но и ее применению при анализе различных региональных проблем применительно к татарам, башкирам, карелам, прибалтийским народам, в меньшей степени, кавказским28. В издании и обсуждении публикуемых исследований принимают участие ученые крупнейших научных центров, университетов мира: Марк фон Хаген (Колумбийский университет, США), Дж. Хоскинг (Лондонский университет, Великобритания), Р. Ганелин (Институт российской истории), И. Гилязов (Казанский университет), А. Каппелер (Венский университет, Австрия), М. Ковач (Венгрия), К. Мацузато (Университет Хокайдо, Япония), Ю. Слезкин (Калифорнийский университет, США), А. Рем-нев (Омский университет), Р. Суни (Университет в Чикаго, США) и др.

Установлено, что «модерность» воспринимается как не как сравнительно небольшой временной период, отсылающий к быстротекущему настоящему, а -как границы хронологического поля в рамках переживаемого опыта одного поколения. Это понятие дает возможность исследователю оценить как цели и результаты, так и смысл тех или иных революционных или эволюционных инноваций, направленных на изменение традиционного общества (или обществ), проектов улучшения человеческого существования «сверху», соотнести их с реальными возможностями, увидеть ответ как отдельного.человека, так и некоего традиционалистского общества (обществ) на изменения в окружающей социальной среде и в реальной человеческой жизни (жизни отдельного этноса).

Модерность как концепция представляет собой удивительно богатое поле для интерпретаций. С одной стороны, модерность обозначает все многообразие процессов современного (модерного) мира, в том числе и такие феномены, которые существенно отличаются и даже противоречат друг другу. С точки зрения данной концепции весь этап современной истории противопоставляется прошлым эпохам как цельный феномен. Термин «модерный» противопоставляют древнему, средневековому или традиционному. Вместе с тем, в научных работах понятие «модерный» используется избирательно, а именно в качестве описания комплекса идей и установок, которые сформулированы Просвещением - идеи превосходства разума над верой, опоры на науку и многие другие. В этом более узком понимании термина проект Просвещения выступает в качестве идеального типа, относительно которого сравниваются и оцениваются реальные процессы Нового и Новейшего времени. В анализе исторических процессов подчеркивается борьба между модерными и традиционными элементами (среди последних — религия и традиционный уклад жизни, воплощенный в крестьянском хозяйстве). Если принять, что целью Просвещения было создание рационального социального порядка, советский «социализм» придется признать одной из попыток осуществления этой цели. Конечно, модерность не является материальным объектом, но представляет собой высоко нормативный современный дискурс, который судит, оценивает и распределяет общества, системы и государства по ступеням иерархии. Но хотя его посылки воспринимаются как данность, требуется саморефлексия, чтобы осознать относительность связей между его компонентами, тесно соприкасающимися между собой: установками и практиками. В таком ракурсе характерное для каждого мировоззренческого течения деление культур на традиционалистские и новационные приобретают конкретные черты: Леви-Стросс предложил разделить этносы и их культуры на «горячие», т.е. вбирающие в себя свою историю в качестве действенного фактора развития (для них существенно не повторить прошлого), и на этносы и их культуры «холодные», с противоположной тенденцией, для которых основной является установка на воспроизведение существующих образцов29.

Выделены компоненты, составляющие феномен модерности:

- возникновение идеи социального в качестве отдельной и особой сферы человеческой активности, которая может быть понята без ссылки на божественное, т.е. в терминах материальности;

- господство секулярных форм политической власти правления. Модерная политическая власть организована в рамках территориальных национальных государств. Изначально Просвещение гордилось собственным космополитизмом, но в течение нескольких десятилетий нация заняла место релевантной политической общности, придающей легитимность государству;

- капиталистическая рыночная экономика, обусловленная частной собственностью, а также социализм как принципиальный вызов капитализму, по существу — альтернативная модерность;

- замещение традиционного социального строя, характеризующегося фиксированными социальными иерархиями, развитие с приходом социализма классовой политики и стремление к преодолению классового общественного деления;

- ослабление религиозного мировоззрения и возвышение секуляризма и материализма, утверждение взгляда на знание, в соответствии с которым оно должно быть свободно от религиозных ортодоксий;

- идея прогресса, которая состоит в том, что естественные и социальные условия существования человека могут быть улучшены, а счастье и благополучие народа может быть увеличено путем приложения разума и науки; индивидуализм — идея, в которой индивидуальность является источником всех знаний и деятельности, разум человека не подчинен никакому высшему авторитету, а общество является суммой мыслительной и практической деятельности большого числа индивидуумов; рационализм предполагает, что любой мыслящий индивид обладает способностью рационального мышления, основанного на чистых, априорных идеях, не зависимых от опыта; эмпиризм, т.е. убеждение в том, что знание должно быть основано на фактах, которые доступны через органы восприятия; толерантность, т.е. вера в то, что люди повсюду одинаковы и' заслу- -живают уважения, свободы и равного обращения; свобода, которая понимается как отрицание традиционной системы принуждения, установленной властью или религией.

В целом, перечисленные компоненты составляют отличительные характеристики индустриального общества от традиционного, многие из них теоретически являлись политическими целями и советских реформаторов.

На протяжении существования данной системы идей ей противостояли антимодернизм, традиционализм, трайболизм, национализм. Последний, важный для нашей проблемы, будучи частью современного мира и неизбежно разделяющий некоторые общие характеристики с тем, что он отвергал, противопоставил себя большинству самопровозглашенных целей Просвещения, усмотрев в них внутреннюю логику господства и подавления. Национализм наряду с индустриализмом был движущей силой европейского цивилизационного процесса.

С появлением в эпоху капитализма (промышленного, индустриального общества) нации й качестве субъекта и объекта политики, выявилась особая роль культуры. Хотя марксизм, воспринявший идеи Просвещения, и делал большую ставку на экономику как базу развития культуры, мобильное по своей природе индустриальное общество предъявляет жесткие требования к культурной однородности. Важное в контексте модернизации базисное образование является важнейшим условием построения индустриального общества, должно быть одинаковым у всех, чтобы в течение жизни человек мог переходить к другим видам деятельности, приобретая лишь минимальные дополнительные знания. Индустриальное общество к тому же имеет дело с манипуляцией значениями посредством манипуляции с вещами и потому возрастает значимость стандартизированного языка и понимаемого всеми смысла действий. Единообразие знаний и умений, шире - культуры, может быть обеспечено лишь контролируемой системой обретения этих знаний и умений, за которыми стоит современное государство.

Поэтому естественным стремлением общества и желаемой им нормой становится совпадение политического сообщества и поддерживаемой им культуры. Отсюда понятно, почему национальное государство становится правилом, достигнутым или желаемым, для общества, а национализм существенным компонентом политической практики. Именно национальное государство берет на себя задачу распространить язык и базисные знания через систему образования и создать тем самым необходимые условия для модернизации, установить согласие и взаимопонимание между различными слоями общества, а также властью, относительно смысла происходящего. Модернизация своими рациональными целями, перспективой будущего способна объединить различные слои общества, но никуда не уйти от наличия прямых и обратных связей национального и модернизационного. Эти связи и отношения и есть главный фокус национально-культурной политики, особенно в такой полиэтнич-ной стране, как Россия, и лишь с точными представлениями об основаниях этой политики имеет смысл анализировать различные образовательные, просветительные и иные реформы, которые конкретизируют как государственный, так и национальный интересы. Иными словами, политическое измерение отношений между народами и властью в России — это проблема культуры, взятой и в смысле отличий и особых ценностей, которыми обладает тот или иной народ, и в смысле возможностей, которые дают личности, не утратив отличия и ценности, пользоваться тем, что ей дает модернизация. Государство фокусирует усилия на законодательстве, идентификации, структуризации, сегрегации, классификации, учете' и универсализации всеобщих и универсальных стандартов истины, демонстрируя и утверждая свое стремление к контролю. Но стремление к контролю выливается в желание господствовать над человеческими существами. Ставя цель сформировать одинаковые навыки, средства и стремления^ трудно просчитать политические последствия процесса, которые могут быть уподоблены землетрясению. Для того чтобы стать гражданином, необходимо сделать выбор: либо подчиниться высокой культуре той группы, которая господствует в данном политическом объединении, либо изменить границы политического объединения, с тем, чтобы они соответствовали культурным границам отдельной группы населения30.

Основные идеи и идеалы, которые доминировали в сознании рационалистических интеллектуалов на протяжении двух столетий, подлежали пересмотру, так как вместо освобождения они вызвали к жизни мир подавления и насилия. В наиболее острой форме эти вопросы поставил А. Швейцер, указывая на влияние как «действующих в нашей культуре сил бескультурья», так и особую форму духовной несвободы современного человека — несвободу скорее интеллектуальную, чем физическую31. Меняется отношение к идее знания, основанного на эксперименте и верификации. Представление о том, что экспериментальная проверка и тестирование знания ведет к его умножению, стало восприниматься как претензия на абсолютную и неизменную правду, как откровенный и опасный политический проект, подразумевающий универсальное применение разума и науки и выработку общих законов для всей Вселенной — для природы и общества.

Сформулированная в эпоху постмодерна и эссеистской манеры исторического анализа концепция модерности еще не превратилась в новый исторический метанарратив. Пока лишь отчасти, но весьма активно, замещая распространенную ранее теорию модернизации, новая концепция, однако, несет в себе возможности глубже понять особенности Нового времени, суть его вызовов, понять, что такое просвещение, как справиться с постоянно ускоряющимся ходом исторического времени, как понять и домодерные периоды истории, вызовы Нового времени которому были неведомы.

Ставя задачу рассмотреть процессы модернизации в контексте возможностей этнических феноменов Центрального и Северо-Западного Кавказа, предпринимается попытка использовать значительный потенциал новой исследовательской парадигмы, в которой узко функционалистски трактуемая модернизация выступает как элемент феномена модерности, имеющего универсальный характер. Проблематизируя существование «архаической» империи в эпоху социально-экономических, культурных и политических перемен можно понять релевантность (соотнесенность) парадигм модернизации и модерности для изучения феноменов этничности, национальной идентичности, процессов строительства наций, которые в России вписаны в контекст империи, многонационального государства. Особенно актуален анализ для понимания истории культурного развития народов Центрального и СевероЗападного Кавказа, оказавшихся в сложном положении в постсоветский период как носители ярлыков «лиц кавказской национальности».

Идентичность, согласно европейской философской традиции, трактуется как всеобщность бытия. Этничность в социологии трактуется трояко: с позиций примордиалистского подхода, это - объективная данность, складываемая исторически на основе объективно заданных свойств биологического, культурного и геополитического характера. С позиций конструктивистского подхода, это - результат человеческой деятельности. С позиций инструмен-талистского подхода, это - лишь средство достижения групповых интересов, некая идеология для мобилизации группы.

С учетом всех общеметодологических принципов, попытаемся на основе инструменталистского подхода понять, каким путем и посредством каких структур новой властью решались проблемы интеграции этносов Центрального и Северо-Западного Кавказа в общероссийское советское культурно-идеологическое пространство. Особенно важным анализ выглядит в условиях объявления права культур проживающих на Центральном и Северо-Западном Кавказе народов сохранять свои особенности, т.е. иметь автономные права. Предстоит понять, как на практике большевики увязывали решение двух важнейших проблем модернизации: права на развитие собственных культур в рамках автономии и необходимость «встроить» народы региона в собственный идеологический модернизационный проект. Эта сторона проблемы оказалась малоизученной, хотя в контексте темы она является одной из центральных. Она позволяет понять, какими механизмами большевики обеспечивали и реализовывали на практике свои модернизационные проекты.

В логике такого подхода важно выяснить отношение идеологов большевизма к проблеме культурного наследия, имея в виду чрезвычайное этническое многообразие культур народов России в целом, Северного Кавказа в частности, отсутствие современных средств культуры. Важным фокусом темы, и, естественно, доминирующим, будет знание большевиками культуры населяющих интересующий нас регион народов. Теоретические основы и построенные на них политические действия помогут рассмотреть и объективно оценить политические успехи и неудачи в 20-х годы.

Практическая значимость исследования заключается в том, что оно развивает концептуальные и методологические основы для дальнейших научных разработок социальной истории России и Центрального и СевероЗападного Кавказа как ее части, особенно в первой половине XX века. Выводы и положения работы позволяют более глубоко проанализировать процесс модернизации культурной сферы народов Центрального и Северо-Западного. Кавказа и его роль в российской истории,, определить своеобразие его сущг ности. Значительный интерес представляет рассмотрение модернизационно-го процесса в исламских обществах, их реакция на необходимость освоить новые вызовы времени, давление как общемировых культурных тенденций, так и большевистской доктрины революционных преобразований культурной сферы, без чего невозможны дальнейшие существенные успехи в изучении современных модернизационных процессов, разработка эффективных мер к переходу к постиндустриальному обществу, совершенствованию теории и практики перспективного прогнозирования, которые в своей совокупности направлены на решение конкретных социокультурных задач.

Полученные результаты могут быть рассмотрены государственными органами для определения стратегии социокультурного развития региона; учтены при разработке соответствующих законопроектов, при координации действий различных общественно-политических объединений и движений как в регионе, так и в общероссийском масштабе.

Результаты исследования могут быть также использованы в практике преподавания новейшей истории России, подготовке общих и специальных учебных лекционных курсов, их программ, спецсеминаров и учебных пособий по истории, этнологии, культурологии Северного Кавказа. Несколько публикаций по теме исследования (в том числе и монография) получили признание в качестве учебных пособий.

Апробация работы: Основные положения и выводы диссертации отражены в монографии «Модернизация культур народов Северного Кавказа в 20-е годы XX века» (Нальчик^ 2004), учебном пособии «История Дона и Северного Кавказа» (Ростов-на-Дону — Нальчик, 2004), статьях, опубликованных в научных изданиях, в том числе в «Вестнике Кабардино-Балкарского государственного университета» (выпуск 8. Нальчик, 2003г.), в южно-российском обозрении Центра системных региональных исследований и прогнозирования ИППК при РГУ и ИСПИ РАН (выпуск 19. Ростов-на-Дону, 2003г.), «Известиях высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки», 2004 г. № 1 (Приложение); 2004 г. № 2; 2005 г. № 1; 2005 г. № 4 (Приложение); «Научной мысли Кавказа». 2004 г. 13 (Приложение); сообщениях и докладах на I Международном конгрессе «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру» (Пятигорск, 11-14 сентября 1996 г.), Межрегиональной научной конференции «Человек и этнос в трансформирующемся обществе: социальные девиации и пути их преодоления», (Ростов-на-Дону, 22-23 апреля 2004 г.), региональной научно-практической конференции «Кавказская война: уроки истории и современность» (Майкоп, 20-21 мая 2004 г.), юбилейной научной конференции «Ломоносовские чтения», посвященной 250-летию МГУ им. М.В. Ломоносова (Москва, 25 ноября 2004 г.), семинаре, проведенном Министерством образования и науки РФ и отделом образовани-ия Совета Европы (9-10 декабря 2004 г., г. Москва), Международной научной конференции "Религии мира против терроризма. Межнациональное и межконфессиональное согласие молодежи (17 марта 2005 г., г. Москва).

Историография. Северокавказский регион находится сегодня в центре внимания российских и зарубежных ученых. Кавказоведение давно выделилось в отдельное научное направление, в нем сосредоточены серьезные научные силы философов, историков, лингвистов, культурологов, социологов и других специалистов. «Противоречивый, неоднозначный процесс, — указывает в. предисловии к справочнику специалистов по кавказоведению Ю.А. Жданов, - присоединения Кавказа к России, . проблемы включения кавказских народов в российскую социокультурную систему стали дополнительным стимулом для активизации кавказоведческих исследований во многих странах и особенно в России»32. Признавая известную антинонимичность социалистического строительства на Северном Кавказе, издержки идеологизации этого процесса, и возникшие в XIX веке, и сложившиеся уже в советском кавказоведении, научные школы исследовали разные аспекты проблемы.

Дореволюционное кавказоведение ставило в центр внимания историков, лингвистов, этнологов, философов поиск ответов на вопрос об истории, языках, культуре, быте, традиционных формах общественной жизни, праве народов, проживающих в регионе. «Ни один уголок нашего отечества не имеет столь обширной литературы по всем отраслям знаний, какую имеет' Кавказ», - отмечал Н.Ф. Дубровин . В целом дореволюционные библиографии насчитывали более 8 тысяч наименований книг и статей, что свидетельствует и о важности этой проблемы для российской истории, и об ее сложности34. Отмечалось незнание и непонимание кавказских традиций царской администрацией, а народами Кавказа российской государственно-правовой системы, требовались масштабные комплексные исследования.

Приход к власти большевиков, повлекший за собой изменение общественного строя и государственного устройства России, идеология строительства социалистического общества дали новый толчок' развитию кавказоведения, которое продолжило поиск ответов и на старые вопросы с явно сохраняемым в 1920-е годы вниманием к дореволюционным исследовательским приемам и проблематике . В 1990-е годы усилился поиск ответа на сложнейший вопрос: состоялось ли в содержательном историческом смысле новое время для народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в период социалистических преобразований? Ответить на него невозможно без тщательного объективного анализа реальных результатов модернизационной деятельности большевиков 1920-х годов, заложивших основу социокультурной эволюции народов, его населяющих, на весь период существования советского общественно-политического строя и претерпевающих сложный период врастания в постсоветское индустриальное время.

Итоги советской историографии по разработке проблем национально-культурного строительства на Северном Кавказе подвела в своей монографии Э.А. Шеуджен, не утратившей значения в наши дни. В ней подробно проанализированы теоретические основы советского национально-культурного строительства и их освоение историками. В работе констатируется, что фор-мационный подход, сведенный к марксистско-ленинской методологии, создавал возможности изучать исторический процесс в рамках классово-партийного анализа общественных преобразований. Это требовало особой организации материала и отражалось как в конкретных исторических работах, так и в подходах историографов к их оценке36. Э.А. Шеуджен проанализировала все основные исследования, как по проблеме в целом, так и работы А.В. Бурнышева, Х.И. Хутуева, М.Х. Герандокова, С.Ф. Губарева и др. по Центральному и Северо-Западному Кавказу37, отдельным ее аспектам: интернациональному воспитанию трудящихся - JT.A. Шогенцуковым и др.38, созданию интеллигенции — М.М. Бекижевым, Г.Ш. Каймаразовым , письменности — Б.Х. Балкаровым, З.Ю. Кумаховой40, отдельных отраслей культуры, в частности, народного образования и высшей школы Х.М. Бербековым, LLLLLL Чеченовым, И.П. Копачевым, В.Ф. Вагиной41, искусства42, что избавляет нас от повторения проделанного ею добросовестного анализа. Ею же проанализированы опубликованные источники43.

Автор устанавливает, что в исследованных работах и опубликованных сборниках документов Октябрьская революция и первое десятилетие оцениваются как период создания основных предпосылок к преодолению политической, экономической и культурной отсталости многонационального региона. Двадцатые годы оцениваются ею как «период острой идейной борьбы новых социалистических и старых "национальных" форм культуры»44. Утверждения, извлекаемые Шеуджен из работ А.В. Авксентьева, М.А. Абазатова, З.Х. Мисрокова, А.Т. Савиной и др.45 о том, что «исторически сложившиеся формы национальной культуры (арабский язык, обучение в медресе и т.п.) были глубоко чужды идеям демократизма и социализма и фактически не могли быть использованы» не теряют научной значимости: в рамках иной методологии они нуждаются в иной аргументации. Фактические данные, полученные учеными, свидетельствуют о том, что имевшиеся формы национальной культуры оказались чужеродными унитаристской большевистской модернизационной доктрине. Оценки историков, обобщенные Э.А. Шеуджен, о том, что новые социалистические формы культуры (советская школа, избы-читальни, дома горцев и горянок) лишь начинали входить в жизнь, а 1920-е годы в целом как начальный этап общественных преобразований46, подтверждены весомым конкретным материалом.

Большинство историков, и даже те, кто основное внимание уделил роли партии в социалистических преобразованиях: в развитии народного образования, в ликвидации неграмотности, в осуществлении революционных преобразований в идеологии и пр. относят решающие достижения к довоенным пятилеткам. Однако внимание к анализу конструктивных изменений культурно-духовной сферы оставляло вне его рамок факты сопротивления населения в 1920-е годы модернизационным акциям власти. Это объясняется как прежней традицией советской историографии, в которой теме сопротивления вообще не было места, так и недоступностью источников, остававшихся секретными. Исследователи были лишены возможности работать.с ранее закрытыми и секретными документами партийных и государственных архивов, хранивших сведения об отношении населения к политическим акциям большевиков. Скрывались данные о восстаниях, имевших место в исследуемом регионе, причиной которых была реакция на модернизацию культурно-духовной сферы. Ограниченность схем анализа, сводящим логику его к идеализации социализма, вела к избирательному подходу к источникам, давлению простых схем, исключающих факты сопротивления, предпочтению их фактам приспособления, трактовке их как позитивных. Особенность формирования источниковой базы, ограниченные схемы анализа являются главным аргументом в пользу комплексного подхода к источникам, ибо если, например, сводки местных властей, ОГПУ — НКВД в центр оставались секретными, то достаточное число свидетельств о неблагополучии в ходе модернизации культурно-духовной сферы, неудовлетворенности темпами работы и качеством результатов дают открытые данные публицистики 1920-х годов. Если этапы, динамика, темпы преобразований интерпретировались историками, то на этнокультурный аспект внимание не обращалось.

Но преобладание в целом в советской историографии исследований по истории культурных преобразований в 1920-х годах над исследованиями аналогичных проблем в других хронологических периодах свидетельствует о важном: интерес к первому десятилетию, справедливо оцениваемому как период острой идейной борьбы нового со старым, был и остается велик. Именно в этом периоде сосредоточен конкретно-исторический материал о поиске альтернатив выстраивания путей модернизации как российского сообщества в целом, так и конкретного региона Центрального и Северо-Западного Кавказа.

Рассматривая работы, анализирующие процесс национально-культурного строительства на Северном Кавказе, Шеуджен еще в 80-е годы справедливо призывала к необходимости принять во внимание «особенности исторического развития национальных районов Северного Кавказа», положить в основу периодизации «качественные изменения», которые и являются основными для историка, помогают ему связать специфику собственной проблемы с общими закономерностями, установить связь между ними. Э.А. Шеуджен справедливо выделяет 20-е годы как период становления советской историографии, разработку же проблем культурных преобразований, утверждение их в качестве самостоятельного научного направления применительно к Северному Кавказу относит ко второй половине 50-х — началу 80-х годов. Ее замечание о том, что становление профессиональной историографии по проблемам культурного развития на Северном Кавказе длилось «около сорока лет», аккуратно связанное с «особенностями исторического развития национальных районов», заслуживает внимательного прочтения. В реальных условиях развития научного процесса это замечание, призывавшее внимательного читателя понять, что иного и большего сказать было нельзя, в 1999 г. вылилось в оценку работ как «подражательных», когда исследователи стремились «подтянуть» их до уровня российских, свести к общей схеме47.

Вместе с тем, несмотря на давление идеологических императивов, еще до перестройки у исследователей Северного Кавказа отмечается интерес к постановке и началу изучения ряда специфических аспектов этнической психологии горских народов, преимущественно на дореволюционном материале, прежде всего у этнографов, этнопсихологов, лингвистов, историков дореволюционных периодов, фокусирующих внимание на специфике дореволюционного общественного строя, традиций, психологии северокавказских горцев как в общетеоретическом плане (В.И. Толстых), так и применительно к предмету научного знания (К.И. Чомаев, В.К. Гарданов, В.Х. Кажаров48. Исследования способствовали более адекватной оценке реалий 1920-х годов, их социальных и этнокультурных результатов, например, в правовой сфере49. Об актуальности данных исследований, уточнении оценок роли сословных различий в ходе формирования социалистического образа жизни свидетельствует историографическая работа В.В. Гаташова и Е.Н. Осколкова50.

Что же касается работ, выходивших в 20-е годы, то с учетом специфики изучаемой проблемы правомерно в известном смысле их относить к профессиональной историографии, принимая во внимание тот факт, что их авторы, формулируя те или иные теоретические, идеологические или политические постулаты (или дискутируя "в содержательном плане), имели, конечно же, (как показали открытые архивные фонды) в своем распоряжении важнейшие источники, создаваемые в реальном политическом контексте места и времени. Они поставлялись в их распоряжение подведомственными структурами, иногда добывались авторами самостоятельно. Опираясь на использование авторами в их анализе источниковой базы, правомерно разделить-работы, вышедшие в этот период на четыре группы.

К первой группе отнесем работы деятелей центра: В. Ленина51, И. Сталина52, Л. Троцкого53, А. Луначарского54, Н. Крупской55 и др. Будучи не только политиками и идеологами модернизации, но и аналитиками этого процесса, эти авторы базировались на гораздо более богатом, чем располагали зачастую впоследствии профессиональные историки, конкретном фактическом материале. Особенно ясно это показали исследования Б.С. Илизарова, посвященные установлению круга чтения и использования источников И. Сталиным56. В работах этих авторов важно не только понимание ими сути, смысла, основных направлений и целей модернизационного процесса. Осуществление преобразований в культурной сфере авторами связывается с конкретными целями и задачами социалистического строительства. Важно, как понималось, конструировалось и трансформировалось ими содержание национальных культур (у Ленина и Сталина, как наиболее известные и положенные в основу политической практики), отношение к национальной специфике культур, ее роли в социально-экономическом и политическом развитии с историософской точки зрения.

Ко второй группе работ относятся публикации деятелей, непосредственно руководивших социалистическим строительством на Северном Кавказе в целом в тот или иной временной отрезок 1920-х годов, а также сферой культуры, ее отдельными отраслями в автономных областях: А.И. Микояна, Б. Калмыкова, Ш. Хакурате, У. Алиева, И. Хубиева (Ислама Карачайлы), С. Сиюхова, М. Энеева, И. Цея и др. Ими в первую очередь осмыслялись основные задачи и цели модернизации культурно-духовной сферы населяющих регион этносов, конкретизация фактора автономности в его политическом смысле и практическом наполнении. В работах не только подводились итоги культурного строительства, но и делались важные выводы об особенностях процесса в специфических условиях региона . Их постановка вопросов для анализа текущей политики и оценки ее результатов в ряде случаев предвосхитили постановку вопросов профессиональной историографией. Руководитель Дагестана Д. Коркмасов уже в 1927 г. ставил вопрос о необходимости изучения явлений «по горизонтали» и «по вертикали», широком применении метода сравнительного анализа , внимании к результатам работы. Их работы оказывали влияние на анализ текущих событий молодыми местными исследователями, уточняли фокус их внимания. А. Самарский в 1928 г. подчеркивал, что «Действенность культурной революции тесно связана с ее прохождением в национальных рамках, т.е. с тем, что она проводится среди того или иного народа, при помощи сил и средств самого народа: в ней участвует мысль, воля и творчество народных масс и проявляются они внешне в форме национального языка,. литературы, письменности, промышленности, хозяйства, учреждений»59. Особую ценность приобретают оценки и констатации местных руководителей в свете того, что они лучше, чем деятели центра знали специфику местных культур, многие стали профессионально подготовленными специалистами. Большинство автономных руководителей репрессировано в 1930-е годы и в наши дни происходит введение их наследия, например, С. Сиюхова, И. Цея и др. в научный оборот60. Особенно выделим то, что названные руководители активно восстанавливали кавказоведение как исследовательскую проблему в молодых научно-исследовательских учреждениях края, способствовали комплексности и междисциплинарности исследований в 1920-е годы.

В совокупности работы авторов и первой, и второй группы в сложившейся политической системе 1920-х годов: их мысли, формулировки воспринимались исследователями не только как результаты мировоззренческого и конкретно-политического анализа, но и как образец профессионального научного анализа, имеющий огромную теоретическую ценность, образующую единую теоретическую и практическую программу. Сегодня, несмотря на «генеральную» перепроверку всех постановок вопросов, идей и цитат, выводов, многие из которых ранее воспринимались как аксиомы, их наследие требует определенного подведения итогов в целях истолкования вопросов, актуальных для научного сообщества в процессе обновления исторических знаний.

К третьей группе работ следует отнести появившиеся в 1920-е годы исследовательские работы Н.Ф. Яковлева, Чамозокова, В.Н. Дурденевского, Я.Н. Раенко-Туранского, П.И. Стучки, А.Н. Дьякова-Тарасова и др.61. Особо выделим работы A.M. Ладыженского о методах этнологического изучения права, сбору данных и описанию правовой системы горцев и др. Вклад Ладыженского в русское кавказоведение советской эпохи, выделен и справочнике персоналий «Современного кавказоведения»62.

К четвертой группе следует отнести работы эмигрантов, выходившие за рубежом и имевшие целью анализ как модернизационной стратегии и тактики большевиков, конкретной политики, так и результаты их воплощения. В их ранее недоступных работах отражено отношение к внутренней логике развития как политического, так и исторического процесса, отличающееся серьезными расхождениями в теоретическом обосновании, проблематике с работами, выходящими в СССР. В 1920-е годы удалось выявить работы Аза-мата, Э. Бековича-Черкасского, Бориса бия, Елекхоти Тамбия, Кабардинского, Нартана63. Особенностью 1920-х годов была достаточно открытая публикация принимаемых партийных и государственных решений, которые и стали основой для анализа эмигрантскими авторами. Более того, эмигранты и руководители автономий, происходившие из одного этноса, знали друг друга, гораздо лучше понимали смысл и содержание тех или иных аргументов и критических оценок. В эмигрантских изданиях («Кавказ», «Горцы Кавказа», «Северный Кавказ») часто находим меткие характеристики и мотивы тех или иных оценок принимаемых решений, причин их интерпретации. Личное знакомство заставляло эмигрантов писать под псевдонимами й даже анонимно. Этот прием делал их неузнаваемыми лишь для представителей центра, но не для руководителей автономного уровня. Оценки процессов модернизации, проходивших в 1920-е годы, углублены в работах эмигрантов 1930-х годов -3. Авалишвили, Азад-бея, Б. Барасби, Б. Билатти, Догужа, Елекхоти Тамбия, Р. К-лы (Карачайлло), Юсуф-бека и др.64. Специфической чертой работ 1920

30-х годов является отражение в критике советского модернизациошюго процесса зарубежного опыта модернизации как европейских, так и восточных (Турция) народов, опыта, почерпнутого как при знакомстве с работами зарубежных ученых, так и при практическом наблюдении за текущими событиями и явлениями.

Укажем работу выпускника филологического факультета МГУ, учившегося в 1920-х годах у известного языковеда Н.Ф. Яковлева в Институте востоковедения Р. Трахо «Черкесы (черкесы Северного Кавказа)». Она вышла в Мюнхене в 1956 г. и опубликована в России в 1992 г. В эмиграции Трахо стал научным сотрудником Мюнхенского института по изучению народов СССР. До эмиграции автор работал в Адыгейском научно-исследовательском институте, наблюдал воочию модернизационные процессы на территории Северого Кавказа. Воспроизводя и интерпретируя их содержание и ход, Р. Трахо особо выделяет значение большевизма как способ реализации модернизационного процесса, роль Сталинской формулы культуры, коллективизации как рубежного, «крутого поворота» в отношении к традиционным религиозным, верованиям, вызвавших серию массовых вооруженных восстаний «от Эльбруса до Черного моря»65.

И названия, и содержание вышедших эмигрантских работ свидетельствуют о тоне яростной дискуссии, содержательной перекличке с работами советских политиков и пропагандистов. Эмигрантские издания систематически закупались и были вполне доступны «ответственным работникам». Для остальных аналитиков они, конечно же, были недоступны, хранились в спецхранах. Рассекреченные в 1990-х годах, они активно вводятся в научный оборот.

В 1990-е годы этот мост взаимообмена, нелицеприятного для советской стороны, восстановлен. Восстановлению его между отечественными и зарубежными авторами, активизации осмысления аргументов бывших противников способствовало интенсивное формирование прессой и профессиональными историками двух парадигм, определивших дискуссии о существе советского прошлого и о причинах крушения советского строя. В 1990-е годы в философской, социологической и, конечно же, исторической литературе стало уделяться усиленное внимание особенностям этнокультурных процессов. По существу, в эти годы лишь начинается комплексное, с привлечением ранее закрытых источников изучение феномена советской модернизации, ее этнокультурных аспектов. Важное значение имела международная конференция «Национальная политика в Российской Федерации» (1992). Она проведена Государственным комитетом по национальной политике РФ, Институтом этнологии и антропологии РАН, группой по урегулированию конфликтов Кембриджского университета, Школой права Гарвардского университета и др. Конференция сосредоточила внимание на методологических, теоретических и политических аспектах изучения и разрешения конфликтов на основе Декларации прав лиц, принадлежащих к национальным, религиозным или лингвистическим меньшинствам (1990 г.), документов Копенгагенской-и Московской (сентябрь 1991 г.) конференций по человеческому измерению66. Выработке концепции национальных интересов, выявлению общих параметров и их российской специфики отведено большое внимание Международного фонда социально-экономических и политологических исследований (Горбачев-Фонда) в рамках исследовательского проекта «Проблемы безопасности России». На заседаниях ряда «круглых столов» обстоятельно обсуждалась проблема национального интереса как предмет исторического исследования с учетом национально-государственного переустройства России после революции, наличия автономий разного ранга, влияния тоталитаризма на становление государственности северокавказских народов67. Идут активные 'дискуссии о либерализме как актуализации одной из множества возможностей развития, причин и исторических корней тоталитаризма68.

Онтологическим и аксиологическим аспектам изучения культурной идентичности в кризисной культуре и процессе модернизации общественной жизни посвящено внимание научного семинара в Казани в 1998 г. и I съезда ученых-кавказоведов в августе 1999 г.69.

Эволюционным процессам суннитского ислама в условиях советского режима, его историческим корням, концептуальным основам, обрядности, морали, трансформации в народном сознании, соотношению религиозного и национального в традиционной культуре, в том числе и на Северном Кавказе посвящены работы М.В. Иордана, Р.Г. Кузеева, С.М. Червонной, А.А. Ну-руллаева, С А. Ляушевой . Ислам как часть общероссийского культурного наследия, как социально-политический феномен, традиционалистское, фундаменталистское и модернистское течения в нем на юге России и в автономиях Центрального и Северо-Западного Кавказа рассмотрены в монографии С.Е. Бережного, И.П. Добаева, П.В. Крайнюченко. Б. Лайпанов исследовал роль ислама в истории и самосознании карачаевцев, их участие в гражданской войне под панисламистскими знаменами мусульманского движения, переход на сторону большевиков, романтическое восприятие современным сознанием 20-х годов как «золотых», ассоциируемых с образованием Карачаевской автономии71. Богатый религиоведческий, этнологический, социально-психологический, правовой понятийный и содержательный материал об исламе содержит словарь «Религии народов современной России» (М., 1999).

Минувшее десятилетие характеризуется созданием на Северном Кавказе новых кавказоведческих центров, институтов, научных кафедр в вузах, перепрофилированием направлений и содержания научных исследований, усилением взаимодействия, в первую очередь с Институтом этнологии и антропологии имени Н.Н. Миклухо-Маклая РАН, что способствовало выходу коллективной работы «Этнополитическая ситуация в Кабардино-Балкарии. Т. 1. М., 1994) под редакцией И.Л. Бабич . В работе сформулированы основополагающие исторические проблемы взаимоотношения национальных меньшинств с федеральным центром, перспективы развития национальных движений и демократии, роль интеллигенции в постсоветских условиях.

В эти годы начинает работу Международный конгресс горцев под председательством Р.Г. Абдулатипова, Адыгейская (черкесская) международная академия наук, Международная тюркская академия, Международная черкесская ассоциация по этнокультурным связям и науке, в структуре которых формируются научные коллективы и разрабатываются исследовательские направления с применением новых исследовательских подходов. При Северокавказском научном центре высшей школы в Ростове-на-Дону создан Научно-исследовательский институт Кавказа. В Майкопе, Нальчике, Черкесске успешно работают соответствующие республиканские институты гуманитарных исследований, а при научно-исследовательском институте прикладной математики и автоматизации КБНЦ РАН, работает Лаборатория синергетических проблем этноса, Кабардино-Балкарский университет в Нальчике. Центр системных исследований при Майкопском технологическом институте с- 1997 г. являются членами Международной ассоциации университетов при ЮНЕСКО, участником комплексной Международной исследовательской программы «Интеграция». Все они практически располагают собственными периодическими изданиями («Научная мысль Кавказа», издаваемого НИИ Кавказа СКНЦ ВШ, Информационно-аналитический вестник Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований (серия «История, этнология, археография», Известия ЦСИ МГТИ (серия «Философия, социология, политология» и др.), что позволяет своевременно публиковать результаты научных изысканий, вписывая их в общий контекст как отечественной, так и мировой науки. С 2003 г. Международный научно-исследовательский институт народов Кавказа начал издавать журнал «Адат, Кавказский культурный круг: Традиции и современность». Состоялось несколько научных конференций и форумов, в том числе посвященных роли гуманистических ценностей как основы мира и стабильности на Северном Кавказе (1999 г.).

Произведенная перестройка, создание новых научных структур и коллективов позволили выдвинуть на первый план задачу системного представления и изучения феноменов этничности. Совместные исследования Социально-гуманитарного института КБГУ, Адыгской (Черкесской) международной академии наук, Лаборатории синергетических проблем этноса и др., направлены на изучение духовной сферы жизнедеятельности нации: исторической памяти и сознания, этнической психологии и самоидентификации, национальному менталитету. Этнос рассматривается как сложно организованная динамическая система, а этническая культура как факт современности, поскольку способна представлять в сознании действующих индивидов общественную реальность, производить идеи, значения и ценности, которые определяют социальное поведение, получая либо активную поддержку, либо пассивное признание. Особое внимание обращено на изучение национального самосознания, этнокультурные факторы его роста, зависимость динамики его развития от конфликтных или переломных ситуаций, трансформации этнокультурных традиций, борьбы старины и новизны. Авторы отводят большую роль значению этнокультурных факторов в росте национального самосознания, опираясь на позицию Л.Н. Гумилева о том, что изучать этнические процессы должно «не для того, чтобы формировать их или командовать ими, это невозможно, и мы можем только сделать хуже, а исправить трудно; но для того, чтобы знать состояние того или иного этнического феномена, принимать его во внимание и считаться с ним»73. Развивая данный подход, авторы предлагают критерии изучения конкретных исторических процессов, считая, что мир этноса не замкнут в этнических границах. В нем можно выделить «внутренний» (собственно этнический) мир и «внешний», окружающий мир (от природного до глобально информационного). Реальный исторический универсум в каждый исторический момент представляет собой весьма сложную систему взаимодействия этих двух миров. Этот «внутренний» мир репрезентируется ими как культура данного этнического сообщества и как реальный и весомый «общественный факт» истории, поскольку оказывается способным представлять в сознании действующих индивидов общественную реальность; производить идеи, значения и ценности, которые определяют социальное поведение, получая либо активную поддержку, либо пассивное признание, либо открытое или скрытое сопротивление. В таком ракурсе этническая культура перестает быть феноменом, пассивно сопровождающим общественные явления, которые при этом протекают как бы вне и помимо нее, объективно и независимо от нее74. Богатый фактический материал, подтверждающий теоретические подходы, содержат исследования Г.Х Мамбетова и З.Г. Мамбетова, А.И. Мусукаева на материалах архивов ФСБ раскрывающие причины и ход Баксанского, Верхне-Курпского, Чегемско-Баксанского и др. восстаний рубежа 1920-30-х годов, учебное пособие по истории культуры Карачаево-Черкесии. Процесс государственного и общественно-политического воздействия на художественную культуру изучен В.А. Матецким75.

Современным подходам к изучению феноменов этнических культур, посвящены исследования А.Ю. Шадже (онтология, гносеология, аксиология), апробации их на эмпирическом материале - К.Х. Унежева, Х.Х. Малкондуе

1А ва . В работах Э.Х. Панеш и Р.А. Ханаху представлены проблемы взаимодействия и особенности эволюции этнической психологии и межнациональных отношений на Северо-Западном Кавказе, традиций в политической культуре региона, влияние традиции на типологию культурных процессов в регионе, массовое сознание, конфликт ценностей культур. В вышедшем в 2002 году объемном курсе лекций В.Г. Крысько на основе новейших представлений об этнопсихологии представлены национально-психологические" характеристики адыгейцев, черкесов, кабардинцев, балкарцев. Подчеркивается, что эти народы имеют в своей психологии и культуре много общего и много особенного. Автор выявляет большую динамичность в проявлении национально-психологических особенностей у кабардинцев, их меньшую устойчивость в сравнении с балкарцами, способность легче отходить от национальных стандартов, в отличие от более консервативных балкарцев. Кабардинцы более независимы в своих поступках, более ориентированы на интернациональные ценности, легче ассимилируются в инокультурной среде. Балкарцы конформнее, однако в практической деятельности у них прослеживается более высокая потребность в достижениях^ более упорны, отчетливее стремятся к успеху, более самоуверенны. Исследования Крысько дополняет анализ традиционной обрядово-культовой жизни карачаевцев, проделанный М.Ч. Джуртубаевым и М.Д. Каракетовым, посвященный религиозным мировоззрениям карачаевцев и балкарцев как в историческом, так и в синхронном аспектах, их ассоциированность в окружающий мир, наличие в картине мира народа христианской, иудаистской, древнетюркской и иной мифологической сюжетики, оформленной в завершенную мировоззренческую концепцию. В работах З.Х. Бижевой поднимаются вопросы языкового выражения адыгской культуры, картины мира в ней77.

Работы Р.А. Ханаху, В.Х. Болотокова, A.M. Кумыкова, Л.И. Бабич, С.Х. Мафадзева, К.М. Текеева о роли народных традиций в общественном быту, механизме их межпоколенной трансмиссии, их социально-философском содержании и соответствии вызовам времени, об их роли в традиционной системе жизнеобеспечения помогают оценить этнокультурное наследие народов Центрального и Северо-Западного Кавказа, понять типологические характеристики, специфику ментальности, способность к диалогу, ввести осмысление их конкретно-исторического содержания (в том числе и 1920-х годов) в русло современных исследовательских концепций и приемов. Исторический анализ с применением социолого-статистических методов этнодемографиче-ских и социально-экономических аспектов трансформации традиционных обществ Северного Кавказа в первой четверти XX века, их упорное стремле-. ние сохранить фундаментальные черты традиционной социальной организации и противопоставить их социально однородному обществу, главной стратегической цели большевиков, осуществлен в работах Р.Х. Емтыль и С.А. Хуболовой с привлечением архивных документов местных архивов78.

Теоретические подходы дают основание исследователям (Д.Х. Мекуло-ву, Н.А. Нефляшевой, В.А. Серову, В.В. Черноусу и др.) осмыслить как методологические и конкретно-исторические вопросы развития национальной государственности, так и культурно-конфессиональные аспекты этого процесса в 1920-х годах, актуализировать либерализм как одну из возможностей развития, подвести результаты использованию новых подходов79.

Ведется переосмысление (К.Х. Унежевым) содержания дореволюционных работ крупнейших кавказоведов: Н. Данилевского, Н.Ф. Грабовского, Ф.И. Леонтовича, В. Миллера и М. Ковалевского и др., введение этих работ в курсы учебных пособий80.

Ф.В. Абаевой, Т.Ш. Битгировой, К.И. Бузаровым, К.Т. Лайпановым, М.З. Саблировым, М.А. Текуевой, З.Я. Емтыль, С.М. Алхасовой и др. началась «генеральная» перепроверка всех постановок вопросов, всех идей и цитат, выводов, многие из которых ранее воспринимались как аксиомы, пристально изучается политическое, практическое,, теоретическое наследие деятелей 1920-х годов, подводятся итоги в целях как истолкования вопросов, актуальных для научного сообщества в процессе обновления исторических знаний, так и уточнения роли и вклада М.К. Абаева, Н. Цагова, А. Джабоева, У. Алиева, С. Сию-хова, Н. Катханова, Т.-С. Шеретлокова и др. в процесс культурных преобразований в целом, в 20-е годы в частности81. Последствия гражданской войны, ее отражение на психологии населения и деятелях 1920-х годов изучает Н.А. По-чешков и С.М. Исхаков . Не меньшее внимание уделяется и ученым, работавшим в 20-е годы. И.Л. Бабич проанализировала вклад А.Н. Ладыженского в исследование обычного права народов Северного Кавказа, З.М. Габуния воссоз

83 дала научные портреты лингвистов-кавказоведов .

В исследованиях Г.П. Макаровой, Т.Ю. Красовицкой, В.Н. Шейко разработана тема государственного руководства национально-культурными преобразованиями на общероссийском уровне, И.И. Рехвиашвили - в Горской АССР84.

Таким образом, несмотря на большой интерес к историческим и современным процессам развития культур народов Центрального и СевероЗападного Кавказа, процесс модернизации этнических обществ Центрального

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА и Северо-Западного Кавказа, завоевавших автономию в форме автономных областей, интеграции их в советское культурно-духовное пространство в 1920 годы как самостоятельная тема в историографии не рассматривался. Первое комплексное исследование этой проблемы предпринято соискателем.

Комплекс источников составляют две разновидности материалов: 1) документы официального происхождения; 2) публицистическая литература. Основу источниковой базы диссертации составили архивные материалы.

Основной и наиболее информативной группой источников являются материалы официального происхождения, содержащие конкретные данные о стратегических целях модернизации культурно-духовной сферы российских, в том числе северокавказских этносов, практике реализации в 1920-е годы. Комплекс источников данной группы рассредоточен по разным архивам и архивным фондам. В работе над диссертацией использованы материалы Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Центра документации новейшей истории и Государственного архива Ростовской области (ЦДНИРО й ГАРО), Центральных государственных и бывших партийных архивов Кабардино-Балкарии, Адыгеи и Карачаево-Черкесии. Всего в указанных архивах изучено свыше 30 архивных фондов различных общественно-политических, государственных, научных и учебных учреждений.

В РГАСПИ в первую очередь изучен фонд ЦК РКП (б) - ВКП (б): секретариата, политбюро, оргбюро, агитационно-пропагандистского отдела и др. Были использованы личные фонды В.И. Ленина, И.В. Сталина, А.В. Луначарского, Н.К. Крупской, Г.К. Орджоникидзе, их рассекреченная часть. В ЦДНИРО изучены фонды Юго-восточного бюро ЦК РКП (б), Северокавказского крайкома, Истпарта.

Аналогичные фонды изучены в государственных и партийных архивах северокавказских республиках. В Адыгее изучены фонды Государственного архива (ГАРА) и Хранилища документации новейшей истории Национального архива (ХДНИ НАР А) за 1920-е годы. В Кабардино-Балкарии изучены фонды Центрального государственного архива (ЦГА КБР) и Центра документации новейшее истории (ЦДНИ КБР). В Карачаево-Черкесии изучены фонды Государственного архива (ГА КЧР) и Центра документации общественных движений и партий (ЦЦОДПКЧР).

Особенности советской политической системы предопределили особое место Центрального комитета партии, его регионального аппарата в структуре информационного обеспечения. Вся система получения информации уже в 1920-е годы была централизована и «замыкалась» на ЦК РКП (б) - ЦК ВКП (б), независимо от характера и содержания информации (за исключением особых случаев). Аналогичным образом строилась и система получения информации в северокавказском регионе. Поэтому документы бывших партийных архивов представляют собой уникальные и богатейшие комплексы источников самого разнообразного профиля. В фондах ЦК РКП (б) - ЦК ВКП (б) находятся следующие разновидности источников, содержащие информацию о модернизационном процессе в культурно-духовной сфере: материалы, раскрывающие мотивы и ход принятия политических решений, функции и сферу ответственности за его реализацию как центральными, так и краевыми, автономными партийными органами, государственными отраслевыми ведомствами, материалы обсуждений партийных и правительственных решений региональными и ведомственными структурами (стенограммы собраний, информационные сводки, письма, сводки писем и др.),, информационные сводки отделов ЦК, докладные записки инспекторов ЦК о положении в регионе, информационные материалы и отчеты местных партийных органов (Северокавказского крайкома, окружных и областных комитетов партии), информационные записки, доклады, отчеты о настроениях и реакции населения на те или иные политические мероприятия, поступающие из других государственных ведомств, в том числе и ОГПУ, общественных организаций (Общества «Долой неграмотность!», Союза воинствующих безбожников).

Документы местных партийных организаций и партийных органов (протоколы заседаний Юго-восточного бюро ЦК РКП (б), стенограммы краевых, областных партийных конференций и совещаний, информационные отчеты, справки по результатам обследования партийных организаций и государственных органов) частично отложились в фондах ЦК РКП-ВКП (б). Однако основной их комплекс, конечно же, хранится в бывших местных партийных архивах (Центрах- документации новейшей истории Ростовской об*ласти, Адыгеи, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии (ЦДНИРО, ОДНИ КБР, ХДНИ НАРА, ЦЦОДП КЧР). Наиболее полно сохранились фонды ЦДНИРО. Что касается первой половины 20-х годов, то в бывших партийных архивах Адыгеи, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии наблюдаются пробелы, что делает особо ценными фонды ЦДНИРО, ибо они сохранили подаваемую наверх информацию. В фондах Северокавказского крайкома РКП (б) — ВКП (б), областных партийных комитетов северокавказских автономий хранятся стенографические отчеты краевых и областных партийных конференций, пленумов, протоколы заседаний бюро, секретариата, материалы агитационно-пропагандистских отделов, отделов печати, пропаганды и культуры Северокавказского крайкома и областных комитетов, различные отчеты, доклады, информации областных комитетов партии КБАО, КЧАО, Адыгейской АО, материалы различных совещаний, обследований, статистических данных о выстраивании механизма взаимоотношений между общими партийно-государственными политико-управленческими структурами культурной сферы, в том числе и с автономными областными отделами народного образования и специальными национальными структурами (Краевой национальный совет, совет по просвещению национальных меньшинств при крайоно), практическому распределению функций и сферы юрисдикции, . дискуссии по проблеме стратегии и тактики модернизационных мероприятий как в регионе в целом, так и в отдельных автономиях, в частности.

В Государственном архиве Российской Федерации изучены фонды центральных государственных органов: ВЦИК и Совнаркома РСФСР, отраслевых наркоматов и их главных управлений: Наркомнаца, Наркомпроса РСФСР, Главсоцвоса, Главполитпросвета, Главпрофобра, Совнацмена, ВЧК по ликвидации неграмотности, научных и учебных структур и заведений: Всероссийского комитета нового тюркского алфавита, Коммунистического университета трудящихся востока, общественных организаций - обществ «Долой неграмотность!», «Союз воинствующих безбожников», НКРКИ РСФСР и др.

В государственных архивах Ростовской области, Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии изучались фонды краевых (Юго-востока России и Северокавказскйй) и автономных исполнительных комитетов (Адыгейского, Кабардино-Балкарского, Карачаево-Черкесского), представительств

Кабардино-Балкарской, Адыгейской, Карачаево-Черкесской областей) при президиуме ВЦИК, органов автономной юрисдикции, в первую очередь, управления культурой и просвещением, а также юстиции и внутреннего управления. Назовем фонды Северокавказского краевого и соответствующих областных (автономных) отделов народного образования, уполномоченного Наркомпроса РСФСР на Юго-Востоке России, Юго-Восточного краевого управления народного образования (Юго-Восточное КУНО), Северокавказского КУНО, Крайоно, Общеплановых , комиссий при крайэкономсовете Юго-востока России (Ювплана, Севкавплана), государственных плановых комиссий автономий, управления уполномоченного Народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции на Юго-Востоке России, Северокавказской краевой РКИ, областных РКИ, краевых и областных профсоюзных и других общественных организаций (обществ «Долой неграмотность!», «Союз воинствующих безбожников»), а также Ленинский учебный городок, Кабардино-Балкарский рабфак, Северокавказский краевой союз сельскохозяйственных коллективных хозяйств «Крайколхозсоюза». Довоенные фонды районного уровня, в Адыгее, Кабардино-Балкарии и .Карачаево-Черкесии, как правило, не сохранились, и сведения о положении в районах отражены лишь в областном отделе народного образования.

В совокупности материалы данных фондов репрезентативны, раскрывают мотивы, причины, цели и механизм принятия того или иного политического решения, ход его реализации.

Большую группу источников составили документы, материалы съездов, конференций партии большевиков, пленумов, специальных совещаний, известных постановлений, резолюций по вопросам культуры. Многие из них. опубликованы. Все они требовали осмысления с позиций объективности и исторической правды, современных приемов и методов исследования.

Чтобы оценить значение этих источников, необходимо ответить на вопрос, насколько информация об эффективности модернизации в ходе того или иного политического мероприятия, представленная в них, является репрезентативной для проведения корректного исторического исследования. Известно, что даже масштабные социологические опросы (поллинги) не дают достаточно полной картины для оценки, например, повышения образовательного уровня населения; степень репрезентативности зависит в данном случае от величины выборки, содержания вопросов, механизма сбора ин-. формации. В документах 1920-х годов достаточно полно отразились направления и формы работы государственных и общественных организаций в культурно-духовной сфере, в том числе и в сфере повышения образовательного уровня. Однако они требуют тщательной аналитической и синтетической критики, так как создавались в условиях, когда правящие круги скрывали от народа негативные факты своей деятельности. В некоторой степени облегчает анализ открытие материалов секретно-политического отдела ОГПУ на Северном Кавказе. .Это информационные сводки, справки, отчеты о политическом состоянии, фактах социальной напряженности, конфликтах, действиях сил, воспринимаемых как «враждебных», главным образом мусульманского духовенства, бывших белогвардейцев. Они, конечно, свидетельствуют о реакции населения на ту или иную политическую акцию власти, особенно, когда речь шла о закрытии религиозных школ, отношении власти к мусульманскому духовенству. Важнейшие сведения хранятся в ранее закрытых материалах 1929.1930 гг., например, Кабардино-Балкарского обкома о деле А.Д. Гемуева, среди . которых выделим доклад Д. Курского на IV объединенном пленуме обкома и областной контрольной комиссии ВКП (б), с политическими характеристиками и установками требуемых центром отношений к тем деятелям в автономиях, чьи-действия расходились с официальным курсом. В документах отражены характеристики и Н. Катханову, М. Энееву, а также взаимодействие Б. Калмыкова с органами ОПТУ, что объясняет более поздний его арест.

К группе официальных источников относятся и статистические материалы. Их назначение — помочь установить количественные изменения и процентные отношения является еще более сложным. Многие из них широко публиковались в открытой печати. Перепись 28 августа 1920 г., не охватила, однако, всей территории РСФСР и Северного Кавказа, в частности, Дагестан. Лишь в 1921 г. Наркомнац обратился в Совнарком с просьбой предложить ЦСУ разработать материалы этой переписи по «национальному признаку», однако на практике дело свелось к ведомственным разработкам этого параметра. Результаты разработок, чаще фрагментарные, сохранились в фондах Наркомпроса РСФСР и Наркомнаца. Автор, изучив их, пришел к выводу о том, что они, конёчно, не сопоставимы с тем ювелирным исчислением этнической структуры РСФСР Всесоюзной переписью населения 1926 года. В диссертации использовались ее данные и потому, что организаторы переписи впервые брали в основу учета этноним, т.е., предельно низшую таксономию. Важно, что для разработки этнической состава населения при переписи 1926 г. впервые использовался «Перечень народностей», подготовленный созданной в феврале 1917 г. Комиссией по изучению племенного состава России Академии наук (КИПС). Над перечнем работали выдающиеся русские ученые С.Ф. Ольденбург, В.В. Бартольд, Н.Я. Марр, JI.A. Орбели др., что увеличивает доверие к данным переписи. Важным отличием переписи 1926 г. является то обстоятельство, что ею впервые зафиксированы данные в установившихся границах по схеме национально-государственного устройства РСФСР и Северного Кавказа, в частности. В переписи 1920 г. эти данные не могли быть отражены.

Источником статистики культуры были текущие и годовые отчеты, материалы специальных, общих переписей и обследований. Но отчетность была несистематической, неполной, велась нередко некомпетентными кадрами. Большая часть показателей развития учреждений культуры требует совокупного анализа партийных документов, материалов отчетности государственных учреждений.

Наш же подход имеет, целью понимание смыслополагания человека, постижения чужого опыта, инородной, а, иногда, и чужеродной культуры, ее бытования. Он заставляет предусмотреть не только внешнее описание того или иного явления, процесса (объекта), применяя объяснительные процедуры познания, но и выявить в источнике факты осмысленной субъективности человека, поскольку они являются составной частью его поведенческой стратегии и тактики. Зачастую работе с источником мешает сложившаяся практика сосредоточения их в тех или иных архивных фондах. Например, выделение фонда Совета по просвещению национальных меньшинств при коллегии Наркомпроса РСФСР (политико-административном ядре системы управления) в отдельный фонд создает впечатление о функциях этой структуры как самостоятельной. Вместе с тем, основные его обязанности сводились к координации деятельности центрального и автономных аппаратов управления в сфере культуры. То или иное решение коллегии Наркомпроса РСФСР обязано было быть рассмотренным Совнацменом применительно к особенностям и возможностям культуры того или иного этноса. Без учета этого обстоятельства, условий и практики его реализации невозможно объективно оценить практическое наполнение автономных правомочий разного ранга. Трудно установить и взаимоотношения центра с автономиями в юридически содержательном, а не только политико-идеологическом смысле, выявить роль того или иного руководителя автономии, умение его использовать имеющиеся права и отстаивать их в процессе реализации того или иного политического мероприятия, защищать культурный суверенитет автономии. Непростые взаимоотношения центрального аппарата с автономными аппаратами при четком понимании структуры, функций (часто меняющихся и уточняющихся) позволяют уточнить масштабы организационных проблем (часто напрямую связанных с содержанием того или иного политического мероприятия), увидеть их роль в модернизационном процессе, в контексте многосложных исторических событий.

Для марксистской концепции познания существенно то, что базисные отношения создают форму общественного мировосприятия в надстройке. Вопросы сознания, человеческой культуры неизбежно становятся вторичными, поскольку в центре внимания базисные отношения. Совершенно очевидно, что подобный подход не может служить основанием для используемых в источниковедении культуры источников. Исследователю важно понять не только то, почему, например, параллельно ликвидации неграмотности идет активнейшая работа по замене графической основы письма, не только то, почему ученые ищут способы наиболее рационального отражения фонетических особенностей того или иного языка, но оценить и те редкие, но все же публикуемые факты, что многие обученные грамоте на новой основе не могут не только объяснить смысл слова, тем более, нового термина, но даже написать свою фамилию и имя. Хотя историку и сложно оценить правильность применения абруктивных комплексов и фагин-гальных фонем лингвистами, но он обязан оценить внимание политика к этой сфере научной деятельности, отношение к специалистам, разбирающимся в фонемах и абруктивах. Если же в его распоряжении имеются факты пренебрежительного отношения, навязывания партийного диктата, тогда становится ясным, почему не только авторы статистических данных о росте числа обученных в структурах народного образования, ликвидации неграмотности, приближающейся к 100 % охвату всего населения, представляют неточные данные. Тогда становится понятным, почему получатели данных использовали их в планах дальнейшей работы по увеличению числа обученных. Существенное несоответствие цифровых показателей выявлено советской историографией, призывающей к критическому подходу к ним, сосредоточению внимания на сопоставительных характеристиках темпов работы, на данных об образовательном уровне социальных групп отдельно в городе и в селе, подразделении их по полу и возрасту85. На наш взгляд, у историка задача сегодня иная. Используя право ограничения этого монолога источника, ему важнее не углубляться в дифференциацию очевидно неточных данных. Иными словами, не продолжать поддерживать похвалявшихся политиков о своих достижениях, а интерпретировать российский исторический процесс с позиций оценки его текущего и перспективного содержания. Так появляется основание понять мотивы и причины политического" поведения в контексте внутрироссийского культурного диалога, отбрасывающего, как излишние, превратности реальной жизни и специфики национальных культур, ввести в контекст анализа значение слова и образа в большевистской модернизации народов Центрального и Северо-Западного Кавказа. Тогда находящийся в нашем распоряжении комплекс источников 1920-х годов хотя и не позволяет зафиксировать количественные зависимости и процентные отношения, по сути второстепенные в нашем подходе, но позволяет с большей долей достоверности выявить и оценить комплексы властных ожиданий, главных властных установок на конкретный момент времени. Ни один из рассмотренных категорий официальных источников, взятый сам по себе, не является достаточным для обеспечения задач корректного исторического исследования. Репрезентативным может считаться лишь документальный комплекс в целом, обладающий необходимой фактической насыщенностью.

С этой точки зрения той же ценностью обладают источники периодической печати, которыми исключительно богат исследуемый период. К осмыслению и донесению партийных установок привлекались лучшие партийные пропагандисты, имевшие немалый опыт практической работы (И. Давыдов, С. Диманштейн, руководители автономного уровня). Более того, в периодической печати отражены особенности жизни и культуры 1920-х годов, которые не фиксировались другими категориями источников, разный уровень погружения автора материала в проблему, что особенно важно для нашего исследования. Причиной разного уровня погружения являлись место издания газеты или журнала, их периодичность и др. Понятно, что одна и та же проблема виделась по-разному московскому и северокавказскому автору, равно как и автору, пишущему в газету, в еженедельный бюллетень или в ежемесячный журнал. По-разному интерпретировались и вызовы времени.

В первую группу следует отнести издаваемые в центре газеты и журналы, публикующие статьи и материалы, содержащие общие концептуальные подходы к большевистской доктрине модернизации, указания для коммунистов, участвующих в ее реализации: («Правда», «Коммунистическая революция», «Коммунистическое просвещение», «Культпоход», «Культурная революция», «Известия Коммунистического университета трудящихся Востока», «Партийный работник», «За качество кадров»). В специальных изданиях детализировалась доктрина модернизации в сфере образования страны в целом: «На путях к новой школе», «Народное просвещение», «За политехническую школу», «Обществоведение в советской школе», «Педагогическое образование» и др.; в науке: «Научный работник». Ряд периодических изданий ориентировал читателя на понимание центром национально-культурных проблем и способов их разрешения: «Просвещение национальностей», «Революция и национальности», «Революция и письменность» и др.

Ко второй группе отнесем северокавказские издания, структурирующиеся по той же системе: газеты и журналы с изложением понимания и реализации установок центра, их'интерпретации и адаптации к северокавказской специфике: «Советский юг», «Известия Юго-восточного бюро ЦК РКП (б)», «Известия Северокавказского крайкома ВКП (б)», «За социалистическую культуру», издания, фокусирующие внимание на сфере образования «Бюллетень Северокавказского краевого совета народного просвещения», «Еженедельник Севкавкрайо-но». «Вопросы просвещения на Северном Кавказе», «Северокавказский учитель», на проблемах краеведения «Бюллетень Северокавказского бюро краеведения», периодические издания Горской АССР «Горская мысль» и «Горский вестник». Совершенно исключительное место по характеру и объему опубликованного в нем. материала занял политико-экономический, литературно-публицистический и историко-краеведческий журнал «Революция и горец», издаваемый Северокавказским краевым национальным советом при краевом исполнительном комитете Северокавказского краевого комитета нового тюркского алфавита и Северокавказского краевого НИИ. Его главной целью, как отмечалось в первом номере, являлось «марксистско-ленинское освещение и разъяснение проблем культурной революции в условиях современной действительности . Кабарды, Балкарии, Черкесии, Адыгеи, Карачая.» .

К третьей группе периодики отнесем ту, которая издавалась эмигрантами: «Горцы Кавказа», «Кавказский горец», «Независимый Кавказ» «Северный Кавказ», в которых содержатся как фактические материалы, так и оценочные суждения относительно политических акций, предпринимаемых советскими политиками.

Чтобы получить адекватную информацию для сформулированных исследовательских целей, был проведен сравнительный анализ по выделенным двум группам источников.

Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованных источников и литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Большевистская модернизация культурной сферы народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в 20-е годы XX века"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Историками отведено значительное внимание изучению стратегии и практики большевистской модернизации как опыту построения в России нового социалистического общества, развитию социальных процессов нового типа, концептуально базировавшихся на идеях прогресса и идеях развития. Однако фактор многоэтничности России, сложного конгломерата множества народов с разным уровнем развития культур, был на периферии внимания и государственной идеологии, и исторической науки. С раскрытием архивов, введением в научный оборот новых источников появляется возможность подойти к изучению проблемы системно, соединить центральные и периферийные ее грани, преодолеть их в архитектонике даже источниковой базы.

В рамках концепции модерности у исследователя появляется возможность оценить как цели и результаты, так и смысл революционных инноваций, направленных на изменение традиционных обществ, проектов улучшения человеческого существования «сверху», соотнести их с реальными этносоциальными и культурными возможностями, увидеть ответ как отдельного человека, так и горских традиционалистских обществ на изменения в окружающей социальной среде и в реальной человеческой жизни.

Падение советского строя, роль национальных движений в распаде СССР обусловили возможность выдвинуть на первый план системное представление и изучение феноменов этничности. Произведенная перестройка имеющихся, создание новых научных структур и коллективов позволили начать эффективные исследования, в особенности, применительно к изучаемому региону. Работы Социально-гуманитарного института КБГУ, Адыгской (Черкесской) международной академии наук, Лаборатории синергетических проблем этноса и др. расширили эмпирическую и методологическую базу общественных наук, Исследования ученых сконцентрировались на изучении духовной сферы жизнедеятельности этносов Центрального и Северо-Западного Кавказа: исторической памяти и сознания, этнической психологии и самоидентификации, национальном менталитете. Рассмотрение этноса как сложно организованной динамической системы, а этнической культуры как факта современности, способных представлять в сознании действующих индивидов общественную реальность, производить идеи, значения и ценности, определяющих социальное поведение, получающих'либо активную поддержку, либо пассивное признание, изучение национального самосознания, этнокультурных факторов его роста, зависимости динамики его развития от конфликтных или переломных ситуаций, трансформации этнокультурных традиций, борьбы старины и новизны позволили оценить по-новому как ранее известные факты и явления модернизационных процессов в культурной сфере региона, так и интерпретировать их в совокупности с ранее закрытыми фактами.

Комплексный подход и ситуационный анализ, применяемый в исследовании, дает возможность объективно оценить эффективность таких политических инструментов как национальная автономия, которая имела целью распространение языка и базисных знаний через систему образования, создания тем самым необходимых условий для модернизации, установления согласия и взаимопонимания между различными слоями общества, а также властью, относительно смысла происходящего. Другими словами, рациональными целями, перспективой будущего в целях объединения различных слоев общества, установления прямых и обратных связей между национальным и модернизационным.

С помощью новых исследовательских подходов устанавливается, что большевики неминуемо должны были столкнуться с обостренным революцией стремлением каждого народа, сохраняя национальную неповторимость, пройти собственный крестный путь в модернизации. Через этническую общность, которая является предельной в традиционном обществе, человек соотносил поставленные новой властью задачи с личным опытом, и на такой основе начинал искать свое место в новой жизни. Если поставить это обстоятельство в сознательную связь с тем, что модернизационный процесс даже в условиях мирного протекания турбулентен и непредсказуем, а вследствие чрезвычайной этнической пестроты и крайне болезнен, очевидна сложность задач, стоящих перед большевиками. Они столкнулись с представителями традиционного общества, религиозность, психология и поведенческие стереотипы которого оказывали существенное влияние на личность и восприятие инноваций большевиков. О том, что горцы представляли собой традиционное общество свидетельствует постановление Адыгейского обкома ВКП (б), в июне 1928 г. ставящее задачу привлечь за 2 года всего лишь 300 черкесов в кубанскую промышленность. Целая система мер: оплата рабочих за их обучение, обеспечение жильем, «нормальной. товарищеской обстановки» красноречиво демонстрирует, сколь чужероден был в конце 20-х годов город для горца1. Эти факты свидетельствуют о цельности традиционной культуры (построенной на религии). Изменения в быту — самые болезненные: быт — самая консервативная часть культуры.

Как ни заманчивы помыслы сделать сообщество народов Центрального и Северо-Западного Кавказа восприемником рационального европейского устройства, их содержательное наполнение зависело от специфической каждому народу системы восприятия и осмысления картины мира. В 1918 году А.С. Изгоев пророчески написал, что «из всей европейской культуры эти господа по-старому берут одну небольшую ее часть, в общем строении организма играющую лишь подчиненную роль орудия критики. Но ее-то они и изображают как цельное здание европейской культуры». Указывая на важную роль культуры в модернизации общества, Изгоев так закончил мысль: «В создании другой части, гораздо более значительной качественно и количественно, социализм уже совершенно не принимал никакого участия»2.

В 20-е годы политическая линия власти и ее поведение полны противоречий. С одной стороны, власть стремилась создать теоретические и политические предпосылки для реализации своей модернизационной доктрины. Но, с другой стороны, первые практические итоги заставили внимательнее присмотреться к человеческим ресурсам. Им предстояло доктрину воплотить в жизнь, они и заставляли советских руководителей адаптироваться к ситуации - вести более или менее адекватную политику, определявшуюся ограниченностью доступных средств, часто импровизационную. Попытки адаптации происходили на фоне продолжающихся дискуссий о существе модернизации (социализма), теоретическое поле которого оставалось еще широким, противоречивым и существенно оспариваемом. Не было и соответствующих интеллектуальных сил, способных придать теории жесткий каркас, стать призмой, через которую хаос реальности был бы наделен смыслом, четкими целями, траекториями поведения. Партийные лидеры профессионально эту роль выполнять не могли, хотя в изученных дискуссиях и отразили разный смысл и цели модернизации.

В результате гражданской войны центр избрал курс на «создание наций», что почти с удивлением подтвердил А.И. Микоян, руководивший Северо

Кавказским краевым комитетом ВКП (б). На заседании Национального совета в 1925 г. он заявил: «Самое интересное то, что Советская власть создает нации, Советская власть помогает оформиться отдельным племенам в нации»3. Из данных Всесоюзной переписи 1926 года очевидно, что советская власть предприняла беспрецедентные усилия к институциализации этничности. Тому доказательством служат и создание письменностей для горцев, и коренизация школы, аппарата и иное подобное. Советский режим в 20-е годы был антинационалистическим, но он не был антинациональным. Вместе с тем, «создание наций» имело целью создание «социалистических» наций. Содержательное наполнение термина Сталин дал лишь в середине 20-х годов. Практики интерпретировали его как отчуждение тех, кому предстоит таковыми стать, от региональных цивилизаций Востока в силу их неприемлемости по нескольким критериям, главным образом, религиозным. Но помимо ислама народы Центрального и СевероЗападного Кавказа обладали богатыми традициями. Традиции сами по себе авторитарные, столкнулись с авторитарностью большевизма, с его претензией на универсализм. Они были более чувствительны к реалиям жизни и ориентированы на обновление культуры конкретного этноса.

На место естественных процессов и явлений, которые следовало тщательно изучить, большевики поставили собственные представления, которые, с их точки зрения, логичны, но вопрос в том, насколько они отвечали действительности? На месте аккуратных посадок национальных культур, как виделось Сталину, в 20-е годы готовилась почва для буйного смешения культурных гибридов. В этой гиб-ридности, как родовой черте советского периода, немало нарочитого, несерьезного, но именно она стала базой для модернизации.

Очевидно, что власть вначале неохотно и без энтузиазма создавала нерусские автономии на Северном Кавказе. Они создавались там, где по-иному нельзя добиться лояльности и признания. При этом объем и содержание автономных прав ограничены сферой культуры (в марксистском понимании). Контролировать и подчинять ее собственным целям еще не имелось возможности, но таковую в будущем предстояло непременно создать. Объем автономных прав перекрывался содержанием декретов и постановлений центральной власти и, особенно, партийной, обязательностью их исполнения. Так создавался механизм формирования однородного культурного пространства. Это не означает, что большевики не понимали, что есть автономия, а доказательство того, что автономию они использовали как механизм трансляции в инокультурные среды инновационных рецептов. Как правовое урегулирование «состыковок», так и процесс установления прямых и обратных связей между национальным и модернизационным явились сложной для большевистской политической культуры и ментальности проблемой.

Инокультурность» и отношение к ней горских обществ оказались для большевиков «вещью в себе». Практика 20-х годов еще создавала возможности интеллектуально и теоретически освоить этот феномен. Об этом свидетельствуют попытки руководителей автономий не только «терпеть» старые школы, учителей, даже наличие религиозных деятелей в структурах управления и власти, взаимодействовать с ними. Но логика национально-культурной политики 20-х годов рисуется как своего рода рефлекс, направляющий исторический процесс к трагическому перелому на рубеже 20-30 годов, как фаталистическая интерпретация, начинающая отбрасывать, как излишние, превратности реальной жизни и специфики национальных культур. У руля руководства стал Сталин, фанатично преданный идее осуществления интегрального социализма, в сущности имперской. Приводимые в монографии факты второй половины 20-х годов отражают начало восстановления не только имперской традиции и способа решать и организовывать решение дел, который пыталась оспорить и разрушить революция, но и противостояние этому народов. Противостояние к концу 20-х годов принимает форму восстаний горцев.

В 20-е годы в автономиях Центрального и Северо-Западного Кавказа человеческий субъект был сферой применения властных дискурсов: и старого, мусульманского, и нового советского автономного. Что касается мусульманского, то приведено достаточно примеров, чтобы увидеть в них просветительское движение. Оно направлено на то, чтобы если ни исследовать и скорректировать отношение людей к Богу, то, по крайней мере, понять какое место Он должен занять в становящейся все более светской культуре? Какую роль должны играть мирские познания в духовной культуре? Это были естественные вопросы тотально-религиозного общества, подвергаемого модернизации. Они не были похожи на блестящие, но фривольные французские идеи Просвещения, направленные на низведение Бога и приручение религии, которые большевики довели до атеистической агрессивности. Вопросы не были похожи и на искреннее и созидательное германское стремление постичь новое понимание религии, приспособить его к религиозному духу человека. Результатом стала блестящая немецкая философия. Для этого не хватало собственных интеллектуалов. Однако те, кто имелись, все же нащупывали пользу светской науки, стремясь понять, насколько она совместима с Кораном.

Центр стремился к жесткому контролю своих субъектов действия, выступать в роли катализатора процессов модернизации, ее темпов и направлений. Однако результаты его не удовлетворяли. В 20-е годы человек представляется как результат борьбы за него двух властных практик, и в результате кажется слабым и безжизненным: нечто плохо дисциплинируемое и нормализуемое, продукт слабо формируемого обеими практиками социального надзора и контроля.

Прагматизм центра в первой половине 20-х годов проявляется в том, что он вполне отдает себе отчет в том, что и религиозные структуры, и автономные власти, собственно, и являются реальными просветителями человека, ибо только они способны вступить с ним в непосредственный контакт. Мусульманские деятели в автономиях Центрального и Северо-Западного Кавказа проявляли активность даже в чрезвычайно неблагоприятных обстоятельствах. Они занимались конкретными делами. Старая школа работала параллельно непонятным народу экспериментам в школе советской, участию школьников в различных кампаниях. Для населения она выглядела предпочтительнее, чем революционеры, занявшие кабинеты, в которых продолжали носиться с идеями о культурном великом проекте. В нем мало, кто понимал, потому и религиозные школы, и переходные, и советские, в которых преподавали бывшие эфенди, делали полезное дело: они учили элементарной грамоте, т.е. создавали минимально необходимую базу, которую большевики используют уже в 30-е годы для донесения до человека своих идеологических конструктов. И религиозные деятели, и управленцы автономного уровня разрешали те или иные споры и коллизии, которые возникали между людьми, что оказывалось полезным для большевистских проектировщиков из центра, ибо временно отводило от них стрелы недовольства.

Система действий авторов, претендующих на отражение в практике теории «пролетарской по содержанию, национальной по форме культуры» не способствовала повышению образовательного и культурного уровня, хотя множество планов, директив, установок и инструкций говорят об этой их цели. Большевики (Сталин в особенности) были плохими антропологами. Это заметил у самого Маркса еще Н. Бердяев. Они, конечно, понимали, что их действия по воспитанию масс в духе нового режима, направлены на формирование новой культуры, но в 1920-х годах культурная практика представляет собой неоднородный и нестройный ансамбль.

Этот ансамбль усложняет и положение автономных структур управления, которые поставлены в труднейшие условия. С одной стороны, они обязаны реализовать собственные представления об автономности, сосредоточить на ней внимание, овладеть профессионально содержанием работы. С другой же стороны, они обязаны быть связующей нитью, не только соединяющей человека с существующим режимом, но и со всем комплексом революционной культуры, в которой, сквозь фантазии Сталина проглядывает психология царских чиновников. Сталин, время от времени предостерегавший от вредности «кавалерийских набегов» по части «немедленной комму-низации», понимал, что время религиозных деятелей, как главных просветителей, ушло, автономным деятелям хотя и полезно использование их в условиях недостатка сил, но мешает эффективному взаимодействию центра с автономиями, одинаковому пониманию содержания работы.

С конца 20-х годов некоторых руководителей автономий Северного Кавказа начинают обвинять в «сотрудничестве с реакционными силами», предательстве идеалов революции и пр., но, очевидно: «черновую работу» они проделали. В 1928 г. будут подвергнуты репрессиям Н. Катханов и С. Сиюхов, причем Катханова уже расстреляют. Многим начинают припоминать их не безупречное с классовой точки зрения происхождение. Вспомнят о том, что П. Шекихачев, 3. Максидов, Н. Катханов были муллами. Полученное многими автономными деятелями в медресе образование послужит обвинением в изначально враждебных планах и замыслах. 16 апреля 1930 г. комиссия бюро Северокавказского крайкома ВКП (б) приняло постановление «О политическом состоянии в Черкесской и Карачаевской автономных областях». В нем констатировалось «болезненное состояние» парторганизаций: наличие «хвостистских настроений», «групповой склоки», но, главное, «сращивание отдельных ответработников с антисоветскими элементами, случаи измены и перехода отдельных членов партии и комсомольцев в банду»4. Сводки ОПТУ уже в 1928 г. содержат оценки, квалифицирующие их деятельность как «националистически-шариатско-кулацкую работу». Из «контрреволюционной националистической группы» они превратятся в «блок», а затем и в «"единый фронт" князей, узденей и мулл»5. Их деятельность уже на рубеже 20-30-х годов начинают «подверстывать» к мотивам обвинений в серии политических процессов против так называемых «врагов народа». Приведем их содержание относительно заведующего Карачаевским облоно: «Долгое время на работе директора педрабфака подвизался злейший враг народа, ставленник бандита Курджиева - Каракотов Исмаил. Пользуясь политической слепотой и беспечностью руководителей партийной и комсомольской организации, буржуазный националист Каракотов проводил вражеские контрреволюционные дела, направленные на срыв мероприятий партии и правительства о политическом и культурном воспитании молодежи.

Кто такой Каракотов Исмаил? Колхозники аула Хурзук Учкуланского района до сих пор помнят помещика Махая, который десятки лет издевался над ними. Этот Махай - отец Каракотова. Помнят колхозники и Исмаила, который хлестал их кнутом, помогая отцу в эксплуатации бедняков и батраков. Все родственники Каракотова — кулаки и помещики. Контрреволюционера, организатора бандитских шаек Текеева Юсуфа, Каракотов скрывал у себя на квартире до 1936 года. Квартира Каракотова — это место сборища антисоветских элементов, притон для контрреволюционеров, буржуазных националистов.

Когда враг Каракотов работал заведующим облоно, на учебу он отбирал исключительно людей чуждых, сыновей кулаков, помещиков и контрреволюционеров. Дети бедняков, рабочая молодежь не допускались в учебные заведения области. Эту политику он проводил до последнего времени. Работая директором сперва педтехникума, потом рабфака, Каракотов, по заданию врага Курджиева, продолжал прежнюю вражескую линию—отбирал на учебу чуждых людей»6.

В адрес первых руководителей автономий повсеместно неслась площадная брань. В статье, как видим, речь идет об К.-А. Курджиеве, члене карачаевской делегации на Учредительном съезде Горской АССР в ноябре 1920 г., первом руководителе Карачаевской АО. Могила Ш. Хакурате, долгое время руководившего Адыгейской АО, умершего в 1930 г., была уничтожена в 1937 г. . Документы показывают, что Кабардино-Балкарская АО выходила на «передовые» позиции. Б. Калмыков умело использовал особые отношения, которые сложились у него с крупными большевистскими деятелями (Г. Орджоникидзе и др.). Однако отчеты и сводки, посылаемые в центр и в Ростов об «успехах» в «борьбе» с исламскими деятелями и другими «контрреволюционными элементами» перечеркнули факты Баксанского, Верхне-Курпского, Чегемско-Баксанского событий, Нартановского дела, свидетельствующих о том, что ситуация в КБАО не отличалась от ситуации в других автономиях. «Отношения» не спасли и самого Калмыкова, он был репрессирован, правда, позже других, в 1940 г.

Со второй половины 20-х годов усиливается «кампанейщина», особенно с объявлением «наступления социализма по всему фронту». Она становится основным средством вовлечения народных масс в «культурную революцию», в насильственное создание колхозов. Но кавказскому горцу эти мероприятия виделись как вовлечение его в чуждое, инородное пространство. В приложении к обвинительному заключению жителей Баксанского, Нагорного и Балкарского округов КБАО в вооруженном восстании против советской власти, вспыхнувшем в феврале 1930 г., запротоколированы показания участников восстаний о враждебном отношении осужденных к действиям властей. В документе поименованы 97 жителей, активно участвовавших в восстании, ставившем целью «воспрепятствование и срыв всех мероприятий, проводимых советской властью». В восстаниях приняли участие несколько тысяч человек, только в Баксанском от 3 до 5 тысяч. Оценки обвинительных актов сходны с оценками и эмиграции, реагировавшей на акты восстания: восставшие поднимались на «защиту своих прав национально-политических, требуя национального самоопределения»8.

От собственного проекта модернизации большевики не желали, да и не могли отказываться, потому инициировали волну чисток и репрессий, высылок и арестов, которые впоследствии приобрели перманентный и масштабный характер. Сотни бедняков и середняков подверглись репрессиям. Только в Карачае после восстания в марте 1930 г. — 1000 арестованных и сосланных9. Время, отпущенное историей на диалог с населением, и тем более, с оппонентами, уходило. Да и не способны они были по своей природе на диалог не только с оппонентами, но, как покажут 30-е годы, и друг с другом. Доминирующими для них были не структуры автономии, а структуры авторитета. Центр выстраивал проекты и делал ставки на то, чтобы автономия как механизм коррекции хода модернизации была зависима от центра принятия и осуществления политических решений. Такой подход не мог вести к стабильности из-за необходимости постоянных торгов, выпрашивания разрешений, отписку объяснений и пр.

Миропорядок, основанный на авторитете, успешнее реализует формирование единого «пространства нормы», где сводятся и соизмеряются различные ценности и разные традиции, происходит встреча современной цивилизации с идеалом империи. Для того, чтобы быть интегрированными в единое «пространство нормы», национальные автономии должны признать наличие единой силы, единой власти, образующей это «пространство нормы», смириться с подчинением своей специфики универсальным нормам.

Оценивая итоги 20-х годов в создании форм духовной реорганизации традиционных горских обществ, отметим массированное и насильственное их внедрение в горскую повседневность. Их задачей было формирование нового человека с новым мировоззрением. Как бы ни отличались друг от друга различные статистические данные, численность учреждений культуры, конечно, превосходило ту, которая была до революции. Но в речи А.В. Луначарского на X съезде партии, видно, что ни в какой иной сфере деятельности роль объекта воздействия — человека в их деятельности, не умалялась до такой степени, однако и нигде так явственно не проступал порыв к насаждению «идеальных черт». За самим порывом стояло то, что большевики воспринимали как современные средства воздействия культуры на человека. Рост числа школ, пунктов ликбеза и пр. воспринималось как база создания нового человека с помощью новой письменности, ликвидации неграмотности, новой системы образования, работы политпросветорганов.

Данные о посещаемости ликпунктов, библиотек, численности охваченных всеобучем, культпоходами, участников культштурмов, конечно, важны. Но они свидетельствуют о желании большевиков воспитать человека, мобилизовать средства для воспитания: современную технику и технологию. Очевидно, что в 20-е годы они занимались внедрением западноевропейского опыта (опора на латиницу, на европейские педагогические теории трудовой школы, использование плакатов, изображающих человека, что запрещалось исламом, и пр.). Вместе с тем, эта работа имела в результате непредвиденный эффект, который можно выразить наличием в 20-х годах трех разных сущностей: государства власти), его структур (различных форм) и личности. Ибо оказалось, что и первое, и второе не обладают абсолютным значением, а люди не являются только их марионетками. Это доказывают бесконечные переучивания неграмотных, колоссальные проблемы с обучением в школе (отсев учеников и второгодничество даже в начальной школе) и, конечно, серия народных восстаний, которые были реакцией на деятельность государства и его структур. Релятивизм как способ политического действия и как метод анализа большевикам был чужд. Они не ориентировались на учет сопротивления человеческого материала.

Сознание человека в таких обстоятельствах функционирует по принципу «бинарных оппозиций», в которых одна составляющая была антиподом другой, и каждая воспринимается в крайней своей форме без права на вариативность, промежуточность, наличие оттенков. Даже то, что населением воспринималось как высшее достижение, данное советской властью, а именно: их автономия, конституционные гарантии места в системе союзного и российского федерализма, оказывалось призрачным, непрочным. Вдобавок, границы автономий менялись и переустраивались: кто-то получал что-то за счет соседей, что поддерживало повышенную температуру обид и противоречий между людьми близкой культуры и одного вероисповедания. Сельское в подавляющем большинстве население, для которого главным ресурсом и источником выживания оставалась земля, в результате таких государственных акций, объединений и разъединений то теряло, то приобретало уже казавшуюся «своей», но становящуюся «чужой» землю. Политика имела цель разрушить мусульманское сообщество в регионе, но заставляла обращать внимание на собственно этничность народов. Но и эти процессы протекали весьма болезненно. Они ставили перед населением непростые вопросы: почему разъединены карачаевцы и балкарцы, ощущавшие себя единым этносом? Аналогичные вопросы стояли перед кабардинцами, черкесами и адыгейцами. И те, и другие начинали винить во всех бедах близких соседей, видя в них уже не братьев-мусульман, а инокультурную этническую группу.

Большевики взяли курс на разлучение народов с их прошлым, с традицией. Это стало обязательным условием творения «нового человека» и приняло форму обособления этноса в историческом пространстве. Уже со второй половины 1920-х годов одни страницы прошлого вырывались с корнем (религия), другие превращались в палимпсесты (т.е., тексты, написанные взамен старых, наскоро соскобленных), на третьи наносились строки, долженствующие отразить культурные «подвиги» большевиков. Наиболее эффективно курс проявлен в замене латиницей традиционной культурному ареалу ислама арабицы. Незначительность культурного багажа, созданного на языках народов Центрального и Северо-Западного Кавказа на арабской графике, послужила условием, способствовавшим превращению региона в экспериментальный полигон. Руководители автономий стремились доказать полезность замены, реализуя ее в наиболее короткие сроки.

Большинство подвигов, на самом деле, было совершено. Но даже в тех случаях, когда на лицах их свершителей очевидны национальные черты, достижения ориентированы не на использование собственного этнического наследия, а как фактор, открывающий двери в пространство космополитических цивилизаций. Здесь и возникало противоречие: великие надежды на автономию вступали в конфликт с этим пространством, его вызовами и требованиями. Говоря о 20-х годах уверенно можно вести речь о создании предпосылок нового мира, его абрис виделся в самом общем виде: справедливость, равенство и братство, т.е. всеобъемлющей концепции, рецепты реализации которой ищутся и ныне.

Отмечается слабый интерес к средствам, помогающим человеку понять смысл нового мироустройства. Документы отражают интерес к ним как таковым: например, обсуждается неэффективность той или иной педагогической системы обучения. Но обсуждение не содержит разбора причин неэффективности. Принимается решение заменить звуковой метод обучения неграмотных методом обучения целыми словами. Но чем прежний метод плох для тех, кого обучают? Нет в источниках ответа на этот вопрос. Понятно лишь, что власть стремится быстрее проучить огромные массы неграмотного населения. Но как метод обучения целыми словами можно реализовать, когда мало кому известно, как будет сконструировано само слово при ведущихся экспериментах с начертанием еще только букв, адекватно отражающих звуковой ряд языка? До установления правил написания слов дело не всегда и доходит, ибо о начертаниях букв еще окончательно не договорились. Каков же смысл замены одного способа обучения другим? Есть система управления процессом, но нет координации ее действий, система не эффективна, ибо нет понимания, что за чем следует, очередности мер и действий, что от чего зависит.

Концепция перемен, конечно, затрагивала людей, их изменение планировалось осуществлять не только посредством внешних факторов, но и путем проникновения в их внутренний мир. Но эти изменения сводились к политическим действиям, которые, помимо образовательного эффекта, предусматривали (и сменой графики, и ликбезом, и школой, и политико-просветительной работой) агрессивное внедрение «сверху» новых взглядов на мир, на смысл жизни, системы ценностей, убеждения и поведения. Примеры тому приводятся в публицистике и тиражируются как назидательные и воспитательные. Некий парнишка Петуван, культармеец из ФЗС, в Адыгее проявлял «необычайный энтузиазм и героизм среди культармейцев». Его, не имевшего обуви, чтобы не срывать работу ликпункта, старший брат сажал босым на лошадь и отвозил в лик-пункт, куда его вносили на руках, а после урока таким же образом отвозили домой. Приводится и другой случай, когда другой культармеец Бекоглы заболев «острым припадком аппендицита», отказался от операции, заявив в штабе всеобуча: «Операции даю отсрочку, а сам или умру или выполню обязательство. Коммунист должен умереть не на мягких простынях, а на посту»10. Эта агрессивность, и, даже воинственность, являясь, по сути, новым культурным кодом, разнообразием и изобилием различных форм охвата, кампаний, настойчивым массовым охватом лишь создает впечатление, что у человека уже не остается выбора. Он должен воспринять и воплотить то, что навязывала ему революционная, наступательная культура, как альтернативная традиционной, формировавшейся в течение долгих лет, а то и столетий.

На самом деле это впечатление базируется на данных социологического подхода, который ограничен количественными показателями роста школ, числа учащихся, ликвидировавших неграмотность, издаваемых газет, открытых библиотек и иного подобного. Но культурно-антропологический подход требует учесть то, что слишком быстро горец, воспитанный в приверженности к традиции, оказался перед экзистенциальным выбором. Это означает, что выбираешь не только и не столько необходимость посещать или не посещать ликбез, сколько самого себя — каким ты дальше будешь? В изученных материалах мы не найдем портрета-идеала человека как результата политических действий. Подвижник Петуван не годится на роль идеального героя, ибо люди в массе своей не герои. У большевиков ни в центре, ни в автономиях еще не сложилось устраивающее их «культурно-антропологическое измерение», кроме указаний на «свой» — «чужой». Человеку не придавалось иного значения, кроме как исполнителя определенных функций, ниспосланных «сверху» - вышеприведенный пример с Бекоглы свидетельствует о том, что он должен выполнить обязательство. В действиях руководителей разного уровня хотя и проглядывают сталинистские мыслительные конфигурации, но сводятся они лишь к авторитарным замашкам государственной власти, притязающей на право распоряжаться лишь отдельными аспектами жизни граждан. Очевидно, что власть всерьез взялась за атеистическое воспитание горцев, но государственный атеизм как конечная цель — это пока еще инсценировка, хотя и политический словарь, и политический жаргон содержат угрозы арестовать представителей культа и их сторонников. Со второй половины 20-х годов идут аресты и высылки наиболее активных и авторитетных деятелей. И все же «громоносные» прорывы агитаторов в горы, о которых докладывают в центр, это те же инсценировки. В полной мере власть получит возможность «разыграть» кровавый спектакль с началом коллективизации.

Пока же инсценировки помогают замаскировать пропасть, отделяющую горские общества от режима. Хотя власть и борется с мусульманской школой, с эфенди, муллами, традицией закята, результаты их продукции (население) - реальные жители. Они - реальные субъекты действия, разнообразят горский пейзаж 20-х годов не в меньшей степени, чем сами горы. Большевики как волшебники-заклинатели, противопоставляют этому пейзажу свой, состоящий пока из «горы» бумаг: отчетов, инструкций, докладов, постановлений. «Сверху» и Москва, и Ростов командуют, требуя усилить, добиться, улучшить и пр. «Снизу» им рапортуют об исполнении, даже перевыполнении. Но обилие бумаг не свидетельствует о результатах, к которым стремятся. Отсутствие результата выдают требования обеспечить обязательный характер мероприятиям, разделить людей на «своих» и «чужих». Это свидетельствует о враждебном отношении власти ко всему, что оказывало сопротивление. Обилие бумаг свидетельствует о том, что и центр, и автономные власти стремятся реализовать себя как властная сила. И чем более они стремятся обмениваться по этому поводу реляциями, тем более усиливается впечатление, что желание воспитать человека — это одно, мобилизовать все средства для этого воспитания — другое, с достижением успеха же имеются проблемы.

И, в самом деле, даже применительно к тем, кто оказался среди «своих», какие имеются факты для уверенного вывода о проникновении новой культуры во внутренний мир человека, в его сознание, в его мировоззрение? Возьмем ту же смену графики. Но даже самый активный индивид, искренне стремившийся освоить новый мир, вобрать его в себя не мог ею пользоваться, ибо разнообразную печатную продукцию, которую ему поставляла власть, он, по сути, читать не мог. Этот факт признает не простой житель горного аула, а председатель окружного исполкома. Правда, он, разучившись читать на кабардинском языке, безусловно, умеет читать на русском. Простой же горец из аула русского языка еще не знает. Он, скорее всего, и с огромным желанием посещал ликпункт, в котором его обучали то меняющимся начертаниям букв, то объясняли необходимость сокращения их численности. Но процесс воспитания новой традиции — правил жизни современного человека: черпать информацию из газеты, быть в курсе современной политики, сам по себе крайне сложен с психологической точки зрения. Этот процесс властями чрезвычайно усложнен. Ни шрифт, ни терминология (тому мы приводили примеры) не создавали горцу удобств к освоению и использованию новых правил жизни. Политическая целесообразность предопределила появление проблемы нарушенного естественного хода национально-культурного развития, разрыва с национальными демократическими традициями, дефектов в развитии национального самосознания. У тех народов, где в результате реформы вместо арабской графики введена латинская, а затем русская основа, воспитано уже не одно поколение людей. Они не имеют возможности без специальной языковой подготовки осваивать собственное культурное наследие, пусть и в рамках исламской цивилизации. Народы Северного Кавказа, этногенез которых связан с античными цивилизациями, и с мусульманской, по крайней мере, смена графики фактически ставила в то же положение, в каком находились народы, жившие вне мировых цивилизационных зон.

Дело даже не в меняющихся начертаниях букв. Рано или поздно ученые находили нужные варианты. Это, в конце концов, дело техники. Непонятными были слова, их содержание, их смысл, перелагаемый на родной язык не самыми опытными переводчиками. Смысл и содержание терминов новой жизни, механическое и спешное внедрение их в строй родной речи, в привычную картину мира, жизни были инородны горцу. Эксперименты и поиски, частота изменений создавали у него скептическое отношение к власти, которая, не обладая испытанным и проверенным инструментарием, громогласно заявляла об успехах, которых человек не наблюдал воочию. Дети ходили в школу, но не научались элементарным знаниям. При проверках один из теоретиков новой школы М. Пистрак, возмущен тем, что «ученик недостаточно понимает учителя. Учитель не понимает, что отчетливая, хорошо построенная речь есть орудие мысли ученика. Учитель не понимает, что незнание им круга представлений ученика приводит к тому, что ученик не усваивает сознательно излагаемого им материала, что ученик схватывает только некоторые внешние очертания того, что он видит и слышит, но при этом не схватывает самой сути»11. Но проверяющие не хотели признавать, что такие результаты — дело их собственной непродуманной торопливости и желания поскорее получить иную «антропологию. Тот же М. Пистрак ищет выход в усилении «партийности во всей линии работы школы»12. Факты свидетельствуют, что даже отобранные для обучения в совпартшколах (выпускники ее должны работать во властном аппарате) оказывались практически неграмотными. Заведующий Адыгейским облоно Хатанов в 1926 г. ходатайствует о понижении требований при поступлении в вузы и техникумы «по сравнению с русскими кандидатами» для черкесских юношей, окончивших аульные школы. Последние «уступают русским в деле постановки в них обучения, и это отражается на качественной стороне подготовки»13. Потому-то документы и фиксируют факты, что в Чегемско-Баксанском восстании участвует председатель Балкарского окружного исполкома АД. Гемуев. Для большевиков масса публикаций, факт проведения культпохода или штурма важнее, чем его реальный результат - человек.

Большевики провели централизацию наличных учреждений. Они манипулировали формами, средствами и предметами культуры, используя «спецхраны», запасники музеев, уничтожая вредную, в их представлении литературу, отстраняя от работы тех, кто в их представлении, носитель «чуждой идеологии». Но эти действия в изучаемый период не давали желанных результатов. Люди оказывались отрезанными от культуры еще больше, чем до революции. Если раньше они не могли использовать книгу, кино, музей по причине неграмотности или отсутствия учреждений культуры, то теперь, те, кто постиг азы грамотности, не мог уразуметь, почему он должен читать только то, что считает для него полезным власть? Большевики лишь тактически «мирились» с результатом революции и гражданской войны, когда горцы пытались отстоять собственное видение и понимание будущего.

В итоге в 20-е годы часть интеллигенции, связавшей себя с понятиями «новое», «прогресс», востребована модернизируемым целевым, смысловым и деятельностным пространством. Но над этим пространством витал дух большевизма, наиболее отчетливо сосредоточенный в Сталинской имперской концепции модернизации. Обязательность исполнять решения высшего партийного органа - съезда партии, потребовала от горской интеллигенции встраивания в это пространство инверсии. Т.е. переворачивания оценок: друзей и врагов, добра и зла, норм и порядков, образа жизни. Каждый, кто хотел реализовать себя в политическом контексте, должен был демонстрировать сходство, сродство с ним, чтобы вписаться в советско-модернизационный блок смыслов, культурных образцов, типов деятельности. Многие делали это искренне. На вопрос, принимать ли участие в строительстве совершенного и справедливого мира, мира всеобщего благосостояния, вывести человечество из не устраивавшего большинство настоящего в лучшее будущее интеллигенция ответила положительно. В первую очередь это относится к учительству, которому с профессиональной стороны близок авторитарный характер и логика большевистских действий. Большевики выстраивали стратегию и тактику политических действий, используя существующие не только социокультурные, но и социопрофессиональные ресурсы традиционного общества.

Однако с конца 20-х годов на это модернизируемое пространство распространяется политика «наступления социализма по всему фронту». Для части интеллигенции, которая условно названа «интернационалистами», возникает серьезная дилемма. Вхождение большинства «интернационалистов» в структуры советской власти после окончания гражданской войны имело конкретный побудительный мотив: национальное неизбежно отличительно. Они надеялись использовать создание национальных автономий как возможность «встроить» национальную отличительность в общий ход модернизации. Национальная форма государствостроительства делала надежду реалистичной. Гарантией развития такого сценария виделось занятие ответственных постов.

Национальная форма государствостроительства вынуждала интеллигенцию, в поисках образцов «нового добра» обращаться к прошлому народов как к «бывшему злу». В этом они столкнулись с «шариатистами», которых отличал эволюционный подход к культурнической деятельности, развитию имеющейся этнокультурной базы, традиций. «Интернационалисты» достаточно легковесно оценили прошлое как антимодернизационное по сути, атаковали его с позиций новой доктрины. Она им представлялась прогрессивной модернизационной альтернативой. Борьба раздробляла силы, напоминая борьбу «западников» и «славянофилов» русского общества XIX века. И так достаточно немногочисленные, эти силы еще более ослабила эмиграция образованных интеллигентов.

Но если «шариатисты» изначально скептически относились к большевистской модернизационной доктрине, то к концу 20-х годов и «интернационалисты» обнаружили если не ее несостоятельность, то трудности реализации. «Подражательный» модернизм быстро показал, что его изнанкой является необходимость спешно импортировать универсальные социокультурные институты и культурные смыслы, для того, чтобы вырастить лежащие в их основе социально-экономические отношения. Попытки «всерьез», а часто и совместно с «шариатистами», заняться этничностью как сутью, уйти от «подражательства», не удались. Они изначально были обречены, ибо Сталин в свою концепцию встроил теорию о «национализмах». Теория стала «коротким поводком», связавшим руки интеллигенции и политическим способом укрощения тех, кто пытался его ослабить. Недаром уже в ноябре 1923 г. в резолюции совещания заведующих агитпропами Оргбюро Юго-Востока ЦК РКП (б) отмечалась «деморализация» партийных организаций и «отсутствие интереса к общепартийной работе»14.

Время было упущено, да и интеллектуальные ресурсы слабы и организационно раздроблены. Шел лишь сбор этнографического материала. Гуманитарная наука и в мировом масштабе лишь начинала разработку методов исследования, усилила внимание к аппарату научного описания, и отнюдь не сразу находила ответы на вопросы о влиянии материальных факторов на духовные, объективных процессов на их субъективное выражение. В интересе же интеллигенции к прошлому, объективную ценность которого она объяснить не могла, проявляя себя романтиками, центр увидел слабость, амбиции и попытки дезавуировать создаваемое им пространство советско-коммунистических смыслов. В этом интересе центр усматривал попытки возвратиться к старым, «присваивающим» укладам, которые не могли в новом времени обеспечить этнические сообщества ресурсами культурного самопроизводства, в то время как «марксистско-ленинскую исторшо отдельных национальностей РСФСР нужно создать. Это — задача большая и серьезная»15.

Яркой «лакмусовой бумажкой» стала коллективизация. В итоге центр понимает, что интеллигенция, пришедшая в революцию, исчерпала востребованный ресурс, выравнивая, по мере сил, культурный ландшафт сложного региона. Для создания нового человека в этом упрощаемом, в том числе и коллективизацией, ландшафте, она становится не нужной. С начала 30-х годов она выводится из политического контекста, главным образом, путем репрессий. Новая интеллигенция, не принимавшая участия ни в революции, ни в гражданской войне начинает занимать места прежней на верхушке социальной лестницы. Перед нею проблема национального как отличительного ее созидателями не ставится. Главной ее проблемой в 30-е годы будет освоение и реализация советско-модернизационного блока смыслов, культурных образцов, типов деятельности. Освоить и реализовать этот содержательный блок в большей степени ей поможет политика Сталина и его окружения. Сталин выстраивает разветвленную образовательную систему, которая начинает, хоть и с огромными трудностями пропускать через себя тех, кого он назовет «кадрами», советской интеллигенцией. Неудовлетворительные результаты подготовки новых специалистов к концу 20-х годов власть возмущают, но не смущают: она озабочена другой проблемой. Система работает не только, и даже не столько на простую замену персонала. Начинается взращивание новой популяции интеллигенции с принципиально иными ментальными структурами. От научных работников требуется изучение «идеологии националов-рабочих и крестьян-учащихся в теперешних учебных заведениях» с помощью «марксистско-ленинской методологии», а до сих пор «нет достаточной партийной классовой бдительности, которая необходима в научном исследовании вообще, и в частности, в научных исследованиях, увязанных с вопросами национальных культур»16. В этот процесс вовлекается и художественная интеллигенция.

Деятели 20-х годов пытались освоить новые идеи, замыслы, представления о новой жизни, пусть, не ими сформулированные. Но они старались дать им «национальную» интерпретацию в практической работе над реформами алфавитов, создании национальной школы и пр. На смену им шли те, применительно к которым сложно употребить слово «интерпретация», как наличие своего отношения, своих взглядов, принимая во внимание отсутствие их у подавляющего большинства. Однако этим отсутствием взглядов определены и рамки взаимоотношений интеллигенции и с властью, и с народом. В советской модернизации ей отведено место «специалиста», реализующего знания в рамках принятой партией концепции модернизации.

Идеология, являясь контекстом любого действия большевиков, на самом деле, в политических действиях 20-х годов блистательно отсутствует. Если и говорить об идеологии того времени, то о той, которую иностранные иссле

17 дователи назвали «тоннажной» : большое количество агитационно-пропагандистской продукции при низком ее качестве. О новом качестве культуры в 20-е годы речь вести не приходится. В лучшем случае следует отметить создание организационных предпосылок, организационной базы для новой культуры. Саму же новую культуру, как'базу модернизации общества, как мировоззренческую основу нового человека еще предстояло создать. Но новым стало введение принципа распределения и потребления культуры. Средства ее распространения сосредоточены в руках советской власти. Доступ к старой культуре взят под контроль, формировалось отношение к ней, как к надстройке отжившего, разрушенного революцией базиса. Новый же базис еще только предстояло создать.

В головах большевиков крепко засела категория революции, чрезвычайно затруднявшая понимание необходимости постепенности, эволюционного подхода. Из центра шли потоком указания о необходимости «теоретически осмыслить сущность . радикальной перестройки», ибо недостаточно решаются «конкретные практические вопросы воспитания» населения, оно оторвано от производства и не стало «продуктом и орудием участия в социалистическом строительстве». Эти требования лишь начинают отражать главные идеологические постулаты доктрины большевизма: производство и воспитание не должны быть «параллельными» процессами, а стать «единым». Еди

1 б нообразие есть идеал, соответствующий большевистской модернизации . Бывший председатель Совнацмена РСФСР И.Д. Давыдов писал в начале 30-х годов, подытоживая пройденный путь: «Все шире и глубже развертывается мощный процесс социалистического воспитания, переделки человека, . идет работа по социалистической реконструкции мозгов»19.

Горские общества были поставлены перед проблемой коллективизации, в ходе которой предстояло создать новые производственные отношения и соответствующие им производительные силы. Новая культура должна стать итогом, результатом совместных действий новых производительных сил на базе новых общественных отношений.

И Ленин, и Троцкий, и Сталин по критерию воздействия на ход не только отечественной, но и мировой истории, вошли в группу крупнейших политических деятелей. Все они обладали необходимым даром: умением конструировать и воплощать в жизнь собственные проекты общественного переустройства: «социальной инженерии». Их радикализм, их экстремизм объективно вел к созданию новой общественной традиции. И чем более удачной и новаторской оказалась бы эта навязанная обществу традиция, тем более жизнеспособным был бы сам «проект», развиваясь в ее рамках, и превращая ее в историческую традицию. Проблема возникает тогда, когда вместо подлинного государственного таланта появляется подражатель, имитатор. Политическое и государственное эпигонство так же бесплодно, как и всякое другое, но в своей бесплодности оно еще и опасно для общества, так как подавляет подлинно творческие силы, паразитирует на них и тем самым тормозит общественное развитие. Еще опаснее «государственный талант», который напоминает бездушного экспериментатора, прагматично кромсающего и уродующего живое общественное тело и его культуру.

Троцкий, который был и талантливым историком, иронически отметил: «Что потеряно в традиции, то выиграно в размахе революции»20. Но он же приводит и слова Бухарина, игравшего при Сталине роль троянского коня: с глуповатой растерянностью тот говорит о друге Кобе: «Он с ума сошел. Он думает, что все может, что один все удержит, что все другие ему только мешают»21. Уже издалека, из ссылки Троцкий пророчески уточнит: «Месть истории страшнее мести самого могущественного генерального секретаря»22.

Список научной литературыМамсиров, Хамитби Борисович, диссертация по теме "Отечественная история"

1. Опубликованные документы официального происхождения

2. Андропов Ю.В. Шестьдесят лет СССР. М.: Политиздат. 1982. - 30 с.

3. Бюллетень Краевого Съезда горянок, объединенного с Терской Окружной конференций казачек. — Пятигорск: 1-я Гостипография, 1925. 144 с.

4. Вопросы культуры при диктатуре пролетариата. М.-Л.: ОГИЗ, 1925.

5. VIII съезд РКП (б). Стенографический отчет. Саратов. Без указ. изд., 1919.

6. В решительную борьбу за качество. Речь А.С. Бубнова на совещании заведующих краевыми и областными отделами народного образования с участием наркомпросов АССР 9 августа 1931 г. // За социалистическую культуру. 1931. № 18. - С. 23-28.

7. Двенадцатый съезд РКП (б). 17-25 апреля 1923 г. Стенографический отчет. — М.: Политиздат, 1968. 903 с.

8. Декрет II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов об учреждении Совета Народных Комиссаров. 26 октября (8 ноября) 1917 г.//СУ.-1917.-№ 1. Ст. 1.

9. Декларация прав народов России. 2 (15) ноября 1917 г . // СУ. 1917. -№2. Ст. 18.

10. Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа. 18 (31) января 1918 г. // СУ. 1918. -№ 15. Ст. 215.

11. Декрет ВЦИК и СНК об учреждении Государственной комиссии по просвещению. 9 (22) ноября 1917 г. // СУ. 1917. -№ 3. Ст. 32.

12. Декрет СНК о Комиссариате по делам мусульман. 11 (23) января 1918 г. //СУ. 1918.-№17. Ст. 248.

13. Декрет СНК об отделении церкви от государства и школы от церкви. 2 февраля 1918 г. // СУ. 1918. - № 18. Ст. 263.

14. Декрет СНК об организации дела народного образования в Российской республике (Положение). 26 июня 1918.// СУ. 1918. № 46. Ст. 551.

15. Декрет ВЦИК о единой трудовой школе Российской Социалистической Федеративной Советской Республики (Положение). 16 октября 1918 г. // СУ. 1918.-№74. Ст. 812.

16. Десятый съезд РКП (б). Март 1921 года. Стенографический отчет. Госполитиздат. М.: Госиздательство политической литературы, 1963. - 916 с.

17. Дискуссионный съезд мусульманского духовенства и верующих Адыгейско-Черкесской автономной области. Б.м., б.г. Гостипография Адыг-черкпромторга. — 32 с.

18. IV дискуссионный 1922 г. съезд мусульманского духовенства и верующих Адыгейско-Черкесской автономной области. Решения и постановления. Б.м., б.г. — 43 с.

19. Доклад К. Николаевой «Очередные задачи партии и вопросы агитации и пропаганды» на Северокавказском краевом совещании АППО в июле 1929 г. // На культурном и идеологическом фронте. — Ростов-на-Дону, 1929.-С. 5-83.

20. За новые кадры. Краевое партийное совещание по вопросам народного образования на Северном Кавказе. Ростов-на-Дону: Северный Кавказ, 1929.-272 с.

21. Информационное письмо Севкавкрайоно о работе педтехникумов 1927 г. // Еженедельник Северокавказского краевого отдела народного образования. —1927.-№3-4. —С. 9-16.

22. За всеобщее обучение. Справочные и инструктивные материалы Северокавказского крайсовнарпроса в помощь культармейцам, членам комитетов и штабов по всеобучу. — Ростов-на-Дону: Северный Кавказ, 1931. 184 с.

23. Информационное письмо Центрального совета Союза воинствующих безбожников всем краевым, областным, дорожным и районным советам ОДН об антирелигиозной кампании в дни «Курбан-байрама» // Культпоход. 1931. - № 3 - 4. - С. 45-46.

24. Итоги хозяйственного и культурного строительства в Карачаевской автономной области. Материалы к отчетному докладу Карачаевского облисполкома V областному съезду советов. Кисловодск. 1935. — 203 с.

25. Конституция РСФСР, принятая V Всероссийским съездом 10 июля 1918 г. //СУ.- 1918.-№ 51. Ст. 582.

26. Конституция (Основной закон) Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, утвержденная XII Всероссийским съездом Советов 29 января 1924 г. // СУ. 1925. - № 30. Ст. 218.

27. Коркмасов Д. Семь лет борьбы и строительства (Доклад VI Вседагестан-скому съезду Советов 1927 г.). Махачкала, 1927. - С. 2.

28. Материалы к антирелигиозному месячнику. — Ростов-на-Дону: СевероКавказский краевой облпроф и Северокавзский совет СББ, 1929. 17 с.

29. Материалы краевого совещания по работе среди женщин. 8-11 мая 1928 г. Ростов-на-Дону: Северный Кавказ, 1928. - 37 с.

30. Материалы 1-го Северо-Кавказского Краевого съезда женского кооперативного актива. — Ростов-на-Дону: Издание Краевого Северо-Кавказского кооперативного совета, 1928. — 40 с.

31. На культурном и идеологическом фронте. Материалы отдела агитации, пропаганды и печати Северокавказского краевого комитета ВКП (б). — Ростов-на-Дону: Северный Кавказ, 1929. 111 с.

32. Народный комиссариат по делам национальностей. Отчет о деятельности с 1 ноября 1917 по июнь 1918 г. -М.: Изд-во Наркомнаца, 1918. 129 с.

33. Национальное культурное строительство. Материалы к отчету Адыгейского областного исполнительного комитета за период между VIII и IX съездами Советов. — Майкоп: Адыгейский Облисполким, 1936. — 126 с.

34. О культурных задачах (Доклад на I Всероссийском съезде по всеобучу 19 февраля 1931 г.). M.-JL: Изд-во Наркомнаца, 1931. - 49 с.

35. Обращение СНК к трудящимся мусульманам России и Востока. 20 ноября (8 декабря) 1917 г. // СУ. 1917. -№ 6. Прил. 2.37,38