автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: "Четьи-Минеи" и русская словесность Нового времени

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Четьи-Минеи" и русская словесность Нового времени"

На правах рукописи

Терешкина Дарья Борисовна

«ЧЕТЬИ-МИНЕИ» И РУССКАЯ СЛОВЕСНОСТЬ НОВОГО ВРЕМЕНИ

Специальность 10.01.01 -Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

16 СЕН 2015

Нижний Новгород -2015 005562268

005562268

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы ФГБОУ ВПО «Новгородский государственный университет имени Ярослава Мудрого»

Научный консультант -

доктор филологических наук, профессор Кошелев Вячеслав Анатольевич

Официальные оппоненты:

Зырянов Олег Васильевич, доктор филологических наук, профессор, ФГАОУ ВПО «Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б.Н. Ельцина», заведующий кафедрой классической литературы и фольклора;

Мотеюнайте Илона Витаутасовна, Доктор филологических наук, доцент, ФГБОУ ВПО «Псковский государственный университет», профессор кафедры литературы;

Дзюба Елена Марковна, доктор филологических наук, профессор, ФГБОУ ВПО «Нижегородский государственный педагогический университет имени Козьмы Минина (Мининский университет), профессор кафедры русской и зарубежной филологии.

Ведущая организация — ФГБОУ ВПО «Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова»

Защита состоится « года в ^Я^часов на заседании

диссертационного совета Д 212.166.02 на базе ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского» по адресу: 603000, Нижний Новгород, ул. Б. Покровская, 37.

С диссертацией можно познакомиться в научной библиотеке ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского» по адресу: 603950, Нижний Новгород, пр. Гагарина, 23 и на сайте: https://diss.unn.ru/.

Автореферат разослан «_» -^/<^>015 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета

Юхнова Ирина Сергеевна

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В истории культуры каждого народа существует несколько явлений, имеющих концептуальное значение. В истории книжности подобные явления выражаются в бытовании произведений, которые веками остаются актуальными для многих поколений читателей, неоднократно переиздаются, имеют внушительные тиражи и широкий круг распространения. Среди текстов русскоязычной книжности Нового времени одним из таких стали «Четьи-Минеи», со времени работы над ними Димитрия Ростовского (Туптало) (1651 - 1709)1 вошедшие в список наиболее распространенных произведений русской словесности. В старопечатной книжности «вообще нет никаких Четьих Миней, кроме Димитриевых»2.

«Четьи-Минеи» - собрание пространных сказаний о святых и праздниках, расположенные по месяцам церковного года, - имеют долгую литературную историю. В редакции Дмитрия Ростовского произошло соединение восточно- и западно-христианской агиографической традиции, художественных, историографических, назидательных, государственных и собственно религиозных идей начинающейся Новой русской литературы, явившейся прямой наследницей древнерусской словесности.

Труд Димитрия Туптало выдержал множество изданий. Первое издание было осуществлено в Киеве в 1689 - 1705 гг.; далее «Четьи-Минеи» выдержали столько переизданий, что «в среднем выходило одно издание в пять лет, что свидетельствует о широчайшем распространении Четьих Миней»3. Несмотря на это, спрос превышал предложение, поэтому известны рукописные списки отдельных томов, а также отдельных житий в составе многочисленных сборников.

Актуальность диссертации обусловлена обращением к малоисследованному материалу в истории русской литературы, который нуждается в изучении вследствие своей значимости и широкого распространения в русской культуре. В то время как жизнь, просветительский и духовный подвиг Дмитрия Ростовского, судьба его главного творения - «Четьих-Миней» - исследованы достаточно подробно и продолжают изучаться в настоящее время, мало изученным оказывается вопрос о традиции Четьих-Миней в русской словесности. Исследо-

1 Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Второй отдел: Господство Дома Романовых до вступления на престол Екатерины И. Вып. V (XVII столетие). СПб., 1874. Раздел XII: Ростовский митрополит Димитрий Туптало. С. 519 - 536; Шляпкин И.А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651 - 1709). СПб., 1891; Федотова М.А. Димитрий (в миру Даниил Саввич Туптало) // Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб, 1992. Вып. 3. Ч. 1. С. 258 - 271; Стрижев А.Н. Святитель Димитрий митрополит Ростовский. Источники к библиографии. 1976 - 2003 // Богословские труды. Вып. 39. М., 2004. С. 378 - 391; Федотова U.A., Турилов A.A., Зеленина Я. Э. Димитрий (Туптало) // Православная энциклопедия. Том XV. М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2007. С. 8-30. См. библиографию в статье.

2 Круминг A.A. Четьи Минеи святого Димитрия Ростовского: очерк истории издания // Филевские чтения. Вып. IX. Святой Димитрий, мшрополит Ростовский: Исследования и материалы. М., 1994. С. 6.

Круминг АЛ Четьи Минеи святого Димшрия Ростовского: очерк истории издания. С. 38-39.

вателями отмечается круг произведений, в той или иной степени испытавших влияние труда ростовского святителя. В этот круг включаются исторические сочинения В.Н. Татищева и Н.М. Карамзина, автобиографические записки А.Т. Болотова, отзывы о «Житиях святых» А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского. Святителю Дмитрию Ростовскому, «российскому Златоусту», посвящали стихотворные строки М. В. Ломоносов, В. К. Кюхельбекер, И. А. Бунин4. Произведения Дмитрия Ростовского получили широкое распространение не только в России, но и в Сербии, Румынии, Болгарии5.

В нашу задачу входит не только констатация схождений тем, сюжетов и мотивов Четьих-Миней и русской словесности Нового времени, но и описание системы этих схождений, способы репрезентации «минейного кода» в текстах разных типов. Круг текстов значительно расширяется; «диффузное, растворенное» присутствие интертекста «Четьих-Миней» охватывает гораздо большее количество текстов, чем те, что отсылают к «Четьим-Минеям» непосредственно; минейный код считывается в текстах, ранее никогда с минейной традицией не связывавшихся. Избирая наиболее репрезентативные в этом отношении произведения, мы пытаемся представить картину широкого и многовариантного присутствия «Четьих-Миней» в русской словесности Нового времени.

«Четьи-Минеи», количество изданий которых ставит памятник в ряд наиболее важных произведений русской словесности, оказали огромное влияние на русскую литературу и культуру в целом. Это влияние выразилось как в непосредственном круге чтения русскоговорящих, так и во множестве инвариантных форм репрезентации так называемого «минейного кода» в произведениях художественной литературы, традиций «Четьих-Миней» в русском народном творчестве (текстах фольклорного происхождения, лубке), в церковной жизни (в традиции именования младенцев и переименования в монашеской практике, в практике посвящения храмов, организации иконостасов, в том числе с включением в него икон местночтимых святых, в повседневном молитвенном обиходе, во многом отразившем народное восприятие канонических текстов). «Четьи-Минеи» по-разному повлияли на различные слои русской культуры (использовались сюжеты «Четьих-Миней», герои отдельных текстов, в них входящих, имена, даты поминовения святых, а также «минейный код», т.е. совокупность художественных приемов, отсылающих к композиционному построению, образно-символическому ряду, общей идее «Четьих-Миней»). Изучение этих разноплановых влияний, отразивших, тем не менее, единую традицию освоения Священного Предания русской культурой, и составляет актуальность исследования.

Степень изученности и разработанности темы можно признать недостаточной. Отечественное литературоведение двух последних десятилетий обращало внимание в основном на евангельские, новозаветные истоки классиче-

4 Федотова М. А. Димитрий Ростовский в русской поэзии (к 300-летаю со дня смерти святого) // Русская литература. СПб., 2009. № 4. С. 72-85.

5 Дылевский Н.М. Дмитрий Ростовский и болгарское Возрождение / Исследования по древней и новой литературе. Л.: Наука, 1987. С. 85 - 90.

ской русской литературы, что представляется вполне логичным: подобно тому, как русская литература всегда была христоцентрична6, так русское литературоведение (как и русская критика и философия) - евангелецентрично: подавляющее большинство текстов (философские сочинения, эссе, письма, диалоги и др.) посвящено рецепции вопросов, связанных с образом Христа (прежде всего в их отражении в Евангелии), а также общим вопросам веры и религиозности7. Исследования по литургике и литургической традиции в русской литературе также в основном строятся на основе изучения великих праздников - связанных с Христом и Богородицей.

Жития святых в русской словесности стоят особняком, что объясняется специфическими особенностями агиографического жанра, его неполемичностью, нравственной императивностью, однотонностью повествования. Изучение агиографических традиций в классических произведениях русской литературы уже стало привычным и ожидаемым явлением, особенно в текстах, где влияние агиографического канона либо конкретных житийных текстов очевидно («Житие Федора Васильевича Ушакова» А.Н. Радищева, «Отец Сергий» JI.H. Толстого, «Шинель» Н.В. Гоголя, «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского, произведений Н.С. Лескова, А.И. Герцена, И.С. Аксакова, А.М. Ремизова, Б.К. Зайцева, И.А. Бунина, А.И. Куприна, Ф. Абрамова, и др.8) и прослеживается на уровне композиции, образа главного героя, агиографических топосов, тезоименитое™ персонажа его небесному покровителю. Однако характер бытования

6 «В отличие от западной русская философия не покидала христианского духовного поля. В этом плане русская национальная философия до сегодняшнего дня сохранила теоцентриче-ский (классический) тип рассуждения. Основным содержательным принципом русской философии является отказ верующего разума от трансцендентального или любого другого самообоснования, благодаря чему он поддерживает онтологическое (благодаря этому также этическое и эстетическое) единство с богосозданным бытием» (Козин A.JI. Указ. соч. С. 572).

7 «Главная мысль Ильина /.../ [в работе «Основы христианской культуры» (1937) - Д. Г.] заключается в том, что культура вырастает из постижения Нового Завета» (Казнина O.A. Указ. соч. С. 330). См. также: Христианство и новая русская литература XVIII - XX веков: Библиографический указатель. СПб., 2002.

8 См.: Державина O.A. Древняя Русь в русской литературе XIX века: (Сюжеты и образы древнерусской литературы в творчестве писателей XIX века). М.: Б. и., 1990; Курипов A.C. Жанр жития и русская филология XVIII в. У/ Литературный сборник XVII века Пролог. М.: Наука, 1978. С. 142-153; Ветловская В.Е. Житийные источники гоголевской «Шинели» // Русская литература. 1999. № I. С. 18 - 34; Гродецкая А.Г. Ответ предания: жития святых в духовных поисках Льва Толстого. СПб., 2000; Минеееа КН. Древнерусский Пролог в творчестве Н.С. Лескова: Автореф. дисс. ... канд.филол.н. СПб., 2003; УртминцеваМ. Г. Древнерусский Пролог в художественном сознании Н.С.Лескова // Русско-зарубежные литературные связи. Межвуз. Сб. научн.тр.-Н.Новгород. 2006. - С. 12 - 17; Растягаев A.B. Агиографическая традиция в русской литературе XVIII в. (Кантемир, Тредиаковский, Фонвизин, Радищев). Самара: Изд-во СГПУ, 2007; Травников С.Н. Традиции агиографической литературы в повестях А.Н.Радщдева / Литература Древней Руси. М.: МГПИ. 1978. С. 74-84; Руди Т.Р. Из комментария к рассказу Н.С. Лескова «Александрит» // Русская литература. 2008. № 3. С. 119 - 129; Климова М.Н. К изучению житийной традиции в русской литературе XIX - XX веков // Весггник ТПГУ. 2009. Вып. 4 (82). С. 156 -161; Терещенко С.О. Житийная традиция в повести Н.В. Гоголя «Шинель»: диалог интерпретаций // Известия ВГПУ. 2011. № 10 (64). С. 108-111 и др.

минейного текста в русской словесности не изучался; до сих пор не существует минимальной фактической и теоретической базы взаимодействия Четьих-Миней как концептообразующего для русской словесности текста и русской литературы, заключающей инвариантные формы минейного интертекста. Нас интересуют непосредственные отсылки к Четьим-Минеям в произведениях русской словесности и авторских комментариях к ним, а также система, степень и формы влияния «Четьих-Миней» на новую русскую литературу — те признаки интертекстуальности, которые позволяют говорить о скрытом влиянии памятника на произведения русской словесности Нового времени, действовать в «диффузном», «растворенном», а потому еще более глубинном виде, что подтверждает мысль о концептуальном значении «Четьих-Миней» в русской словесной культуре.

Новизна исследования заключается в том, что впервые предпринята попытка рассмотреть на обширном материале русской литературы и архивных источников традицию влияния «Четьих-Миней» на русскую словесную культуру, в ее разнородных явлениях (временных, жанровых, мировоззренческих), в различных формах и способах актуализации «минейного кода» художественного текста. В рассматриваемых в исследовании произведениях прослежена прямая отсылка к «Четьим-Минеям» (как к источнику либо образцу), трансформация собственно житийных мотивов (при этом избирается принцип аналогии в их использовании применительно к нескольким героям, словно дополняющим друг друга в выражении авторской идеи, реализующейся, в том числе, в системе персонажей, построенных по минейному принципу подобия и взаимодополнения), маркеры присутствия в текстах «минейного кода» (имена и система различных именований персонажей, значимые даты и полный годовой (календарный и сакральный) круг в композиции текста, символика и сакральное значение изображаемого в «Четьих-Минеях» сонма небесных заступников, испытания и смерть героя, а также другие ключевые моменты его жизни, связанные с расширением жизненного пространства и переходом его в житийное бытие, другие мотивы и детали, отсылающие к минейному интертексту или к конкретному житию в его составе).

Материалом исследования являются произведения русской литературы Нового времени разных жанров и периодов: панегирические тексты Петровского времени, произведения Ф.Прокоповича, A.C. Пушкина, A.C. Грибоедова, М.Ю. Лермонтова, А.Н. Островского, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, Н.С. Лескова, А.К. Толстого, К.К. Случевского, И.С. Шмелева, Б.К. Зайцева, А.Н. Толстого, А.И. Солженицына. Корпус привлекаемых к анализу текстов определен их репрезентативностью в иллюстрации разных форм и видов, отражения интертекста «Четьих-Миней» во вторичных по отношению к ним текстам, различными способами актуализации «минейного кода» в образной системе, персонажах и поэтике произведения. В указанный ряд не вошли многие из текстов, хорошо изученных с точки зрения отражения в них агиографической традиции и закономерно ожидаемых в исследовании по нашей теме; мы намеренно обходим их в настоящей работе. Целью исследования мы видим не тиражирование готовых научных решений, в целом одинаково «работающих» в конкретных

текстах бесконечно расширяемого круга произведений, а в наиболее полном представлении видов и способов влияния текста-концепта на разные сферы словесного творчества. В поле привлекаемых источников вошли, для полноты картины, явления не собственно литературные: дневниковые записи духовных лиц, иконопись, русский лубок, народный календарь, устное народное творчество, церковная практика посвящения святым храмов и приделов, а также явления книжности (анализ владельческих помет на отдельных экземплярах «Четь-их-Миней», признаков их использования в читательской среде, фактов наличия «Четьих-Миней» в личных и общедоступных библиотеках, архивные данные об издании и распространении труда Дмитрия Ростовского Московской Синодальной типографией). Ядром исследования остается русская художественная литература «первого ряда» (исключение составляет обращение к панегирической словесности первой половины XIX в., прославляющей Александра Благословенного, - она утратила свое значение вскоре после кончины адресата панегириков). Ограничение временных рамок исследования Новым временем обусловлено двумя факторами. Во-первых, массовое распространение «Четьи-Минеи» получили именно в Новое время, с активным развитием книгопечатания в России и появлением эпохального труда Дмитрия Ростовского. Во-вторых, только литература Нового времени, в которой в силу вступили отличные от средневековых правила художественного творчества (с присутствием автора в тексте, правом на вымысел, собственно литературными признаками разграничения жанров и т.д.), смогла в полной мере явить традицию использования «Четьих-Миней» как художественный метод, как способ реализации авторского замысла и идеи произведения.

Предмет исследования — явления традиции использования «Четьих-Миней» в русской литературе XVIII — XX вв., составляющие показательную картину бытования памятника в русской словесности, а также формы бытования книги и текста «Четьих-Миней» в читательской среде. Предметом исследования является, таким образом: 1) книга «Четьи-Минеи» как материальное явление книжной культуры России; 2) произведение «Четьи-Минеи» как наиболее полный сборник житий святых, постоянно дорабатываемый и пополняемый; 3) произведения русской литературы, продолжающие и трансформирующие традиции «Четьих-Миней».

Цель исследования — представить:

1) картину бытования и степени распространенности «Четьих-Миней» в читательской среде России разных социальных кругов;

2) традицию художественного осмысления «Четьих-Миней» русской литературой Нового времени.

Цели исследования определили его задачи:

1) систематизировать сведения различных источников о степени и видах распространения книг «Четьих-Миней» в читательской среде России в Новое время;

2) рассмотреть историю влияния «Четьих-Миней» на традиционные формы словесности и синкретичных видов искусства (лубок, устное народное творчество, иконопись, практику именования храмов и приделов) с целью определения степени распространенности минейной традиции в массовой среде, в том числе малограмотной;

3) обобщить свидетельства обращения к «Четьим-Минеям» как к тексту-источнику (указания на это авторов произведений в письмах, комментариях, публицистике, дневниковых записях и др.), а также прямые указания на «Четьи-Минеи» в художественных произведениях;

4) представить формы и виды репрезентации минейного текста в художественных произведениях русской литературы Нового времени, определяемых нами как ориентированные тексты, определить общее и различное в обращении их авторов к «Четьим-Минеям» как к корпусу агиографических текстов и к отдельным произведениям в его составе;

5) обозначить константы «минейного кода» в диффузных текстах, в которых обращение к минейной традиции не является явным, а возникает в читательском восприятии в результате декодирования маркеров присутствия минейного кода и интертекста «Четьих-Миней» в произведении (имен, дат, деталей, образов, мотивов, сюжетных схождений, системы персонажей и др.);

6) представить наиболее полную картину традиции «Четьих-Миней» в русской словесности Нового времени, в многообразии ее форм и видов.

Методологическую основу нашего исследования составляет сочетание историко-типологического, сравнительно-исторического, историко-генетического и структурно-семиотического методов. Разные подходы к исследуемому памятнику - как к явлению книжности и произведению и корпусу текстов - предполагают использование разных методов изучения такого многоап-сектного явления, как «Четьи-Минеи». Источниковедческий метод применяется прежде всего в анализе архивных источников об издании, распространении и бытовании в читательской среде «Четьих-Миней» для создания репрезентативного поля данных о тексте-концепте русской словесности и культуры. Структурный метод призван служить анализу текстов с точки зрения отражения в них неделимых единиц минейного кода и определения этого кода, проявляющегося на разных уровнях текста (тематическом, композиционном, сюжетном, образном, символическом). Семиотический метод, в том числе в его инвариантных формах постсмодернистского литературоведения, позволяет рассматривать одно из направлений трансформации минейной традиции в художественных произведениях к™ проявление т1тгге*^те1ссту2Л1.1»ост1» предполагающей взаимодействие и «диалог» текстов и жанров, соотнесенных друг с другом во времени («Четьи-Минеи» выступают в этом случае претекстом (текстом-источником, донором), смысловые и художественные составляющие которого заимствуются вторичными текстами). Этот же метод позволяет вписать социокультурную среду, в которой функционируют тексты, в процесс их смыслопо-нимания и смыслопорождения в читательской рецепции. Минейный код, таким образом, становится тем «знаковым фоном», на котором это смыслопорожде-

ние возможно (при условии подкрепления дешифровки этих знаков определенной средой и обозначенным временем, данными биографии автора, степени его осведомленности в области традиционной культуры (в нашем случае - православия) и форм отношений к ней и др.). Типологический метод позволяет рассматривать разнородные тексты как инвариантные формы отражения одного интертекста и одной системы знаков — «минейного кода», что позволяет говорить не о спорадическом обращении к «Четьим-Минеям» как к памятнику, вторичному, скажем, по отношению к Священному Писанию, а именно о традиции влияния «Четьих-Миней» на русскую словесность, во всей ее широте и многообразии проявления.

Методически исследование опирается на труды Ю.М. Лотмана, Ю. Кристевой, Д.С. Лихачева, М.М. Бахтина, И.В. Поздеевой, Б.М. Гаспарова, Л.И. Сазоновой, В.А. Кошелева.

Теоретической базой исследования стали труды видных литературоведов - Б.М. Гаспарова, В.Н. Захарова, В.А. Сапогова, В.А. Кошелева, Л.И. Сазоновой, Е.И. Анненковой, В.Е. Хализева, И.А. Есаулова, философов — П. Флоренского, Г. Флоровского, Г.П. Федотова, А.Ф. Лосева, специалистов в области книговедения - И.В. Поздеевой, С.П. Луппова, H.H. Розова, A.B. Вознесенского, И.Е. Баренбаума, Е.Л. Немировского, Т.А. Афанасьевой; в области общекультурных проблем - В.Н. Топорова, В. М. Живова, A.M. Панченко, A.A. Турило-ва, Г.М. Прохорова, О.В. Кириченко и др. В изучении жизненного пути, наследия и традиции почитания Дмитрия Ростовского важнейшими остаются исследования А. Державина, И.А. Шляпкина, A.A. Круминга, М.А. Федотовой. Агиографический жанр, его история, источники, топика и поэтика в целом рассматривается с учетом давней и богатой традиции его изучения в трудах В.О. Ключевского, Сергия (Спасского), Д.С. Лихачева, В.П. Адриановой-Перетц, Л.А. Дмитриева, Р.П. Дмитриевой, Б.И. Бермана, М.Д. Каган-Тарковской, О.В. Тво-рогова, Н.В. Понырко, В.И. Охотниковой, С.А. Семячко, Т.Р. Руди, И.А. Лоба-ковой, Е.В. Крушельницкой, О.В. Панченко, Е.М. Юхименко, А.Н. Власова, A.B. Пигина, а также в исследованиях, посвященных изученшо агиографической традиции в словесности Нового времени.

Теоретическая значимость. Полученные выводы и наблюдения вносят вклад в разработку одного из важных аспектов истории и теории литературы. Предложенная в диссертации теория минейной традиции, не прекращающейся и постоянно видоизменяющейся в русской литературе Нового времени, позволяет проецировать особенности ее рецепции и интерпретации на отдельные стороны творчества писателей и поэтов русской словесности XVIII — XX вв., в новом ракурсе рассматривать значение и способы бытования концептуальных текстов русской словесности. Привлечение широкого и разновременного материала русской классической литературы дает основания утверждать, что литературная история «этапных текстов», к которым относятся и «Четьи-Минеи», является свидетельством преемственности между древнерусской литературой и новой, единства русской национальной литературы в трактовке основополагающих идей менталитета носителей русской культуры - отношения к человеку, Богу, церкви, вере, морали, государству, исторической памяти, преходящим

и вечным ценностям, во всем многообразии художественного воплощения этих представлений.

Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты, материалы, анализ конкретных художественных произведений и общие выводы могут быть использованы в вузовских курсах истории и теории отечественной литературы, истории культуры, курсах по выбору и факультативных курсах, посвященных углубленному изучению литературы и культуры России XVIII -XX вв.; при написании соответствующих учебников и учебных пособий. Разработанная в диссертации концепция может стать основой для анализа отдельных произведений и изучения более крупных литературных и историко-культурных пластов.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. «Четьи-Минеи» являются этапным текстом в истории русской словесности. Высокий спрос на книгу, большие тиражи, многократные переиздания и разнообразие форм распространения текста определили статус «Четьих-Миней» как одного из концептов русского менталитета.

2. «Четьи-Минеи» бытовали во множестве форм: собственно сводом — в наиболее «статусных» книжных собраниях; отдельными томами - в частных, небольших приходских, общественных городских библиотеках; в выписках — в личных собраниях; в извлечениях — дешевых, общедоступных изданиях отдельных житий. Во всех случаях это была минейная традиция, серийно составлявшая четий минейный круг наиболее востребованных текстов почитаемых святых и осознававшаяся как цикл.

3. Изучение сохранившихся экземпляров «Четьих-Миней», а также данных архивных источников об издании, распространении книги, наличия в экземпляров в личных, общественных и учебных библиотеках приводит к выводам о широком распространении «Четьих-Миней» в собраниях книг разных типов, о непременном вхождении корпуса житий в круг чтения разных слоев населения, повсеместном знакомстве с текстами житий наиболее почитаемых святых (посредством пересказов, устной традиции фольклорных жанров, разрабатывавших житийные темы, народного сакрального календаря, иконописной традиции, практике именования храмов и приделов, лубочной религиозной культуры и др.), а также о бытовании книг и текста «Четьих-Миней» во множестве форм, имеющих зачастую уникальный, единичный характер.

Л ТТ»пгт11Й Рллтлп/»»/»т лпгт^гггатг и лл/«гопнч*впг //ТТля»г »т К 4"тгттг»¥»л\

Л. XV4.IV Ъ/О/1 1 Г( ЛЧ'./ки II 1. I ^ Ш У\ X ^ 1. 1>»1Л'"1»1Г111^П//

стал первым канонизированным святым Нового времени. Это во многом определило начало традиции осмысления в русской словесности сакральности поэта, его положения «пророка» - традиции, развитой и закрепленной русской литературой.

5. «Четьи-Минеи» представляют собой явление национальной книжности, а не только круга чтения. Важно подчеркнуть особую значимость понятия «книжность» в истории любого народа. В отличие от круга чтения, имеющего

непостоянный состав h стремительно меняющийся в зависимости от потребностей читающей публики и множества прочих обстоятельств (моды, тиража, действия цензуры и проч.), книжность всегда национальна и представляет собой поступательно развивающуюся традицию.

6. «Четьи-Минеи» как текст имеют ряд специфических признаков: энциклопедизм, неполемический характер, назидательность, «образцовость» представленных в текстах героев. «Четьи-Минеи» представляют собой гипертекст как текст с системой перекрестных отсылок, цитатных включений текстов других жанров и Священного Писания, «диалога» входящих в корпус произведений, представляющего возможность вариативного чтения (по датам, выборочно, по порядку следования частей, житие тезоименитого святого и т.д.). В подходе к минейной традиции в русской словесности наиболее продуктивным является метод мотивного анализа и интертекстуального анализа гипертекста «Четьих-Миней» как претекста, а также явления транстекстуальности и па-ратекстуальности, т.е. отношения текста с его ближайшим околотекстовым окружением, актуализируемым читателем в той мере, которая ему была доступна и потенциал которой был заложен в претексте.

7. Степень влияния Четьих-Миней на русскую словесность зависела от литературных направлений и общественных движений лишь отчасти. Интенсивное обращение к религиозным вопросам могло проявляться в ориентированных текстах, однако гораздо более системный (и при этом скрытый) характер минейный код имел в диффузных текстах, «растворяющих» в себе житийные традиции в их четь-минейной модели.

8. Необходимостью адекватного определения и описания традиции «Четьих-Миней» во вторичных по отношению к ним текстах продиктовано введение понятия минейного кода текста. Маркерами присутствия минейного кода являются имена героев, даты сакрального и народного календаря, время как символ течения жизни и движения ее к Абсолюту, биографически житийная схема (в том числе смерть или гибель героя, особенно если она нетипична), система персонажей как модель минейного communio sanctorum («общения святых»), семья героя (в том числе «духовная семья», образуемая смертными и покровительствующими им святыми), духовная красота героя (портрет персонажа, связь жития героя с его визуальным обликом, в том числе утрированно иконописном), абстрагированность повествования (уход от реальности, превращение жизни в житие),радость «во Христе» как превалирующее состояние героя и как модус его восприятия жизни.

9. Одним из ведущих принципов минейного изображения событий и лиц является принцип подобия (героев друг другу, а также персонажей тому агио-типу, который в них актуализирован, чаще всего в кризисные моменты их судеб). В определенной степени в минейном коде обнаруживается принцип imita-tionis imitation, т.е. «подражания подражанию», в котором святые («imitatio Christi») являются посредниками в художественном и . религиозно-символическом значениях.

Ю.Композиционная схема агиографического текста является иерархической, вершинной. В минейно организованных произведениях (которые в клас-

сической литературе встречается гораздо чаще агиографически ориентированных «вершинных» текстов) система персонажей существует как система дополняющих друг друга образов, а архитектоника текста выстраивается по схеме параллельных вертикальных линий, связанных друг с другом многомерными горизонтальными связями. В многовариантности судеб и их значений обнаруживается поливариантность смысла, что является, в том числе, свидетельством трансформации агиографической традиции в ее минейном контексте.

Апробация исследования. Объектом внедрения материалов и результатов исследования являлся учебный процесс на филологическом факультете Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого (г. Великий Новгород): лекции по истории русской литературы, спецкурсы («Новгородская житийная литература», «Новгородские святые в иконописи и словесности»). Основные положения и идеи диссертации изложены в публикациях, озвучены на научно-практических конференциях различного уровня: «Нарративные традиции славянских литератур (средневековье и новое время)» (Новосибирск, 2007), «Максим Горький: взгляд из XXI века: Горьковские чтения» (Нижний Новгород, 2008), Хмелитские чтения (Хмелита Смоленской обл.,

2010), Грибоедовские чтения (Алушта, 2012), Щелыковские чтения (Щелыково,

2012), Болдинские чтения (Болдино, 2012), «Настоящее как сюжет» (Тверь,

2013), «Будущее как сюжет» (Тверь, 2014), «Лермонтов и история» (Великий Новгород, 2014), «Новгородика» (Великий Новгород, 2006, 2008, 2010, 2012), Никитские чтения (Великий Новгород, 2013, 2014), Кремлевский чтения (Казань, 2012), Кусковские чтения (Москва, 2012), Майминские чтения (Псков,

2011), ежегодные научные конференции Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого (Великий Новгород, 2012, 2013, 2014), научная конференция Российского государственного гуманитарного университета (филиал в г. Великий Новгород, 2014), юбилейная Лермонтовская конференция (Тарханы, 2014), научный семинар объединения «Русский мир» (Рига, Латвия, 2013).

Публикации. По теме диссертационного исследования опубликовано 43 работы (15 статей в изданиях, рекомендованных ВАК России), 2 учебно-методических пособия, подготовлена 1 монография.

Структура и объем диссертации. Исследование состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы, трех приложений. Объем диссертации — 430 страниц.

поилпилг А Т ТТЯ17 п А т

ЧУ V.. I [VI, У1\П11Г1Ь 1 ГШУХШ

Во Введении сформулированы актуальность исследования, степень изученности проблемы, цели и задачи работы, обозначается методологическая база исследования, характеризуется его теоретическая и практическая значимость, определены основные положения, выносимые на защиту, приводится общей структуры диссертационного сочинения.

Глава 1 «"Четьн-Минеи": Книга» посвящена анализу памятника как факту и явлению славянской книжности, с продолжающейся традицией редактирования, иллюстрирования издания, с историей широкого распространения книги (как комплекта и отдельными томами), а также в виде отдельных изданий текстов корпуса с началом развития массового книгопечатания, рукописных сборников извлечений отдельных текстов.

В параграфе первом «Печатные "Четьи-Минеи" Дмитрия Ростовского: к вопросу о бытовании книги в читательской среде» представлен анализ поэкземплярного описания 61 книги «Четьих-Миней», исследованных de visu, из собраний Российской государственной библиотеки (РГБ) и Новгородского государственного объединенного музея-заповедника (НГОМЗ), а также свидетельства разных по характеру источников о фактах наличия экземпляров свода житий в личных, специальных (различных заведений - учебных, исправительных, лечебных и др.) и публичных библиотеках, монастырских, приходских книжных собраниях и т.д.

Целью поэкземплярного изучения и описания сохранившихся книг «Четьих-Миней» стало выявление количества сохранившихся экземпляров «Четьих-Миней», степени их сохранности, истории поступления в собрание, движение книги в период ее бытования в читательской среде (нахождение в библиотеке монастыря, в частной библиотеке представителей различных сословий, учебных заведениях и др., факты дарения, наследования, вклада книги и прочие пути ее передвижения от владельца к владельцу либо от библиотеки к библиотеке или собранию), характера использования (исследовались пометы, читательские и владельческие записи, письменные и печатные документы, служившие закладками в книге или хранившиеся в ней, и прочие «следы присутствия» читателей и владельцев книг); тип и вид украшения книг переплетом, индивидуально оформленным срезом книжного блока и т.д. Подобное изучение сохранившихся экземпляров одного памятника показательно в рамках изучения картины бытования книги, ее внешней и внутренней (содержательной) формы в среде читающей публики, состав которой сам по себе значим.

Можно предположить, что Четьи-Минеи бытовали в читательской среде зачастую как «настольные книги», причем активно используемые для личных записей, часто фамильного, семейного (чаще - поминального) характера. Одна и та же книга миней переходила от поколения к поколению, продавалась и, вероятно, выкупалась обратно потомками рода; принадлежала мещанам, крестьянам, купцам, ремесленникам, помещикам, священникам, монастырям, священникам, духовным учебным заведениям, селам. Иногда экземпляр (например, Четьи-Минеи из собрания РГБ, инв. № 7797) хранился в помещении, куда, видимо, был доступ жителям села (контора, склад и т.д.); в нее могли быть вписаны финансовые расчеты, благодарственные записи. Факт покупки книги Минеи Четьей отмечался как важное событие в виде владельческой записи.

Сведения о наличии книг житий святых в личных библиотеках сохранились в отношении библиотек Ф.М. Достоевского, JI.H. Толстого, Н.С. Лескова. В 1775 г. Абрам Петрович Ганнибал подарил сельскому храму Воскресения Христова двенадцать томов Четьих-Миней издания 1768 г. как вкладную книгу.

Сохранилась «неофициальная» опись имения Батюшковых в селе Даниловском, составленная в 1796 году дедом поэта К.Н. Батюшкова Львом Андреевичем, в которой упоминаются, в числе прочих книг, «Минея Четия на три месяца: декабря, генваря и февраля». Упоминания наличия житий святых в библиотеках разных типов очень ограничены - чаще всего они находятся в составе так называемой «богословской» части собрания и не упоминаются отдельно. Спрос на агиографическую литературу, видимо, удовлетворялся в приходских библиотеках, в том числе в библиотеках при воскресных школах; в качестве душеполезного чтения Четьи-Минеи, несомненно, находились во многих монастырских библиотеках, зачастую не в единственном комплекте.

Вследствие ощутимой дороговизны четьих книг среди посадского населения распространилось составление рукописных сборников с «конспектами» и выписками наиболее значимых для составителя агиографических текстов. Таких сборников XVIII — XX вв. известно немало; они составляли круг активного чтения агиографической литературы, свидетельствовали о формировании корпуса наиболее популярных в русскоязычной среде житий святых.

Параграф 2 «К истории издания "Четьих-Минейархивные документы Московской Синодальной типографии из собрания РГАДА» освещает источники фонда № 1184 из собрания Российского государственного архива древних актов, датированные XVIII в. (сведения за период с 1730-х по 1780-е гг.), посвященные истории издания и распространения «Четьих-Миней» Московской Синодальной типографией, ставшей с 30-х гг. основным центром издания свода житий Дмитрия Ростовского.

Объем каждого дела фонда - около 35 - 60 (иногда - чуть более) листов. Каждое из дел содержит, как правило, несколько обязательных компонентов: 1) документ об инициировании очередного издания Четьих-Миней, с датой начала и окончания печатания. Издание осуществлялось, как правило, «в один завод», т.е. 1200 экземпляров. Один из них отправлялся в правипенную палату, остальные 1199 - в казну; 2) к «Доношению» о завершении печатания завода Четьих-Миней прилагался «Реестр» с указанием того, какой том, на каком стане и кем из наборщиков, тередорщиков и батыйщиков изготавливался; 3) ведомость (смета) расходов на материалы для печатания одного завода «Четьих-Миней» (годовой комплект «Четьих-Миней» «в тетрадях» (без переплета) стоил в розничной продаже 20 рублей); 4) справка из расходной книги Книжной казны, кому сколько книг отпущено и на какую сумму; 5) справка о подносных экземплярах Четьих-Миней (вычитываемых «безденежно»), а также расходах на жалование секретарям, мастеровым, продавцам, переводчикам, караульным, словолигцам, переплетчикам, наборщикам, рабочим, крестьянам, кузнецам, купцам, извозчикам, каменщику-печнику, истопникам и т.д. (расходы за 1761 - 62 гг.)9.

В делах фонда есть документы, обосновывающие необходимость дополнительного печатания «Четьих-Миней». Так, в деле №4508 (1779 - 1782 гг.) содержится «Доношение» Московской типографической конторы Святейшему правительствующему Синоду, в котором сообщается о нехватке в продаже бук-

9Ф. 1184, оп. 1, д. 4501,4502.

варей и Четьих-Миней и необходимости издания их в два и один завод соответ-свенно. Из документа следует также, что церковные власти взялись за обязательную рассылку книг житий святых по всем епархиям; это служило распространению грамотности и просвещения в отдаленных уголках России.

Еще одним свидетельством тщательной работы по совершенствованию издаваемых текстов являются материалы дела № 4503 фонда № 1184 (1765 г.) о масштабной правке Четьих-Миней: уточнялись имена святых (их написание) (сверка велась также по Прологам и служебным минеям); именно в это время начинается печатание святцев - гравированных изображений святых в качестве приложения к каждому месяцу комплекта.

Материалы дел фонда № 1184 из собрания РГАДА содержат ценные сведения о специфике процесса издания памятника, живом характере вносимых в него изменений, участниках издания, особенностях распространения Четьих-Миней, читательском спросе на них, статусе в ряде читательских предпочтений, ценах на книги, роли государственных институтов в издании и распространении памятника. Введение в научный оборот архивных источников по изданию концептуальных для русскоязычной среды текстов представляет наиболее полную картину создания и бытования подобных текстов в культурной среде народа.

В параграфе 3 «Издания житий святых отдельными книгами и сборниками: о массовом распространении "Четьих-Миней"» дается обзор источников, позволяющих судить о многовариантных способах распространения текстов свода житий в широкой читательской среде. Не будучи доступными массовому читателю в виде годового комплекта, «Четьи-Минеи» стали источником текстов, которые, в разных вариантах и видах переложений, пересказов «для детей», для учебных заведений, «Настольных книгах для народа», распространялись в форме дешевых серийных изданий отдельных житий, рукописных сборников копий текстов, извлеченных из «Четьих-Миней». Лакуны в личных и прочих библиотеках восполняли самые читаемые в широкой аудитории периодические издания — и прежде всего «Епархиальные ведомости», являвшиеся, кроме того, важнейшим источником формирования местной, краеведческой культуры (жития местных святых в ведомостях разных епархий публиковались регулярно).

По-настоящему массовой традиция четь-минейных текстов стала с появлением дешевых доступных изданий «для народа». При этом, с одной стороны, эта традиция имела расширительный характер, т.е. включала в себя, в том числе, тексты, не входившие в канонический корпус Четьих-Миней. С другой стороны, это была именно минейная традиция, распространяемая «в розницу», по частям (отдельным памятникам), но серийно, что в итоге составляло четь-минейный круг наиболее востребованных текстов наиболее почитаемых святых, составляя цикл (хоть и представленный в его утилитарном варианте «серии»), Наиболее массовыми изданиями житий были жития Сергия Радонежского, Николая чудотворца, Параскевы Пятницы, св. Ирины, Петра мытаря, Филарета Милостивого, Алексея человека Божьего, печерских угодников. В некоторых из них есть прямое указание на то, что житие составлено по Четьим-

Минеям. Почти все сборники имеют одинаковый объем — в среднем 35 страниц - и зачастую схожее художественное оформление: как правило, это изображение святого на первой странице (и в этом отношении серийные издания продолжали минейную традицию изображения святых в гравированных святцах на каждый месяц года).

Одним из примеров особой формы распространения серийных житийных изданий было существование «сумочных народных читален»10. Сумки с книгами, разносимые грамотеям по Олонецкой губернии, распределялись по номерам. В каждом наборе (сумке) непременно лежало житие какого-нибудь святого; сумки, по мере прочтения книг, менялись, перемещались от селения к селению, охватывая (в том числе при помощи устных пересказов текстов) все большее количество потребителей книжной продукции. Традиция распространения «Четьих-Миней» в разных слоях российского общества была широкой и многообразной.

Параграф четвертый «Традиция «Четьих-Миней» и устное народное творчество» исследует отражение сюжетов, мотивов, имен и эпизодов корпуса житий в устной массовой словесной культуре. В публикуемых исследователями текстах агиографических легенд упоминаются Мария Египетская, Егорий Храбрый, Зосима и Савватий, Фрол и Лавр, Касьян, Макарий преподобный. Традиция духовных стихов касается сюжетов житий уже перечисленных святых, а также (в редких случаях) — в пересказе житий св. Козьмы и Вонифатия, Серафима Саровского.

Народные представления о заступничестве святых и покровительстве ими дней церковного года наиболее ярко проявились в народном календаре. Праздники, установленные в честь святых, занимают в этом календаре особое место. Подвижники, чьи жития составляли годовой круг текстов, являлись для народа «покровителями» того или иного дня года, прочно связывались с действиями, в этот день совершаемыми. В традиции народного календаря с житийной основой почитания святого выявляются многообразные — более или менее прочные, прямые или опосредованные — связи. Народная агиология оказалась прочно привязанной к календарю, создавала параллельные тексты, по-своему трактовавшие особенности календарного поминовения святого, при этом не претендуя на вхождение в Святое Предание церкви, оставаясь в сфере устного бытования и непосредственного, местного и практически ориентированного почитания.

Параграф пятый — «"Четьи-Минеи" и визуальные явления массовой религиозной культуры». В русской массовой церковной культуре книжная словесность не всегда занимала одно из ведущих мест. Малограмотность крестьянского населения, труднодоступность религиозных книг, общая характеристика визуального типа народной культуры предполагали замещение книжного слова более доступными формами овладения корпусом сведений о святых, их деяниях, прославлении и общем числе угодников. Такими явлениями стали иконопись, традиция посвящения храмов и приделов, обрядовая жизнь церкви

10 Сумочная народная читальня Олонецкого православного карельского братства / Сост. член братства К.И. Дмитриев. Петрозаводск, 1901. - 27 с.

(богослужения, крестные ходы, паломничества «к святым», сбор пожертвований насельниками монастыря в путешествиях по ближайшим селениям с иконой святого-основателя монастыря и др.).

Иконопочитание, развившееся в православной среде не только до степени отождествления иконы с изображенным святым, но и до «личного» с ним общения, занимает первое место в ряду визуального восприятия религиозного искусства. Традиция эта была усилена практикой почитания местных икон, икон мерных (крестильных), семейных и др. Житийные иконы, широкое распространение которых началось с XV в., отражали важнейшую тенденцию в иконописи — привнесение в нее времени, т.е. сближение с литературным житием, повествованием о святом в его земном бытии, приближенным к человеку. Особым типом иконы, отражавшим влияние письменной традиции на иконографию, стали минейные иконы. Икона-минея («месячные святцы») содержала изображения святых, почитаемых в определенный месяц. Минейные иконы могли компоноваться в годовую икону, состоящую из икон-миней всех месяцев года. Наличие в церкви определенного состава икон, включая житийные иконы, составляло каждый раз свои «Четьи-Минеи», в кругу которого образовывалась локальная традиция почитания. Она во многом дублировалась в общерусском масштабе, поскольку незыблемый состав наиболее почитаемых русскими святых повторялся в каждом храме, дублировался в распространении дешевых изданий именно их житий. В целом этот перечень отражает, на наш взгляд, тот «активный» запас, который, из всего состава христианских святых, явлен в минейном виде.

Кроме иконописи, еще одним важнейшим фактором формирования в широком сознании «миней» русских святых явилась традиция посвящения храмов и приделов. Это был именно «минейный» принцип, т.к. местные традиции местных праздников, крестных ходов определенные дни по-особому организовывали весь народно-церковный год, накладывавшийся на круг общерусских праздников. В любом более или менее замкнутом локусе (город, область) наблюдается тенденция сохранения, наряду с Господскими и Богородичными посвящениями, «костяка» святых, во имя которых освящаются храмы и приделы. Особое место занимали храмы, освященные в честь всех святых. Согласно ми-нейной традиции была организована приходская жизнь: престольные праздники каждого храма, сменяя друг друга, составляли годовой круг «именин» каждого прихода, села, конца, улицы, в которые включались, на правах «гостей», члены других приходов, приобщались к праздникам, отмеряли ими свою повседневную и церковно-обрядовую жизнь. На богослужении вспоминалось житие святого, разъяснялась суть его подвига, осуществлялись призывы воздать славу угоднику и хотя бы отчасти стяжать его добродетели. Поэтому можно со всем основанием говорить, что разные источники церковной истории могут свидетельствовать о степени распространения почитания тех или иных святых, а, значит, вхождения в активный запас включенных в эту традицию носителей культуры текстов, повествующих о житии и деяниях прославляемых ими святых.

В параграфе шестом - «"Четьи-Минеи" и русский лубок» - рассматривается традиция отражения агиографических текстов и их минейно организованной системы в русском лубке. Широкое распространение лубка, в том числе

религиозного, в XVIII - нач. XX в. сделало возможным освоение широкими массами не только изображений святых, но и текстов их житий, избранных деяний и легенд. Исследователи отмечают, что, несмотря на значительный интерес к картинкам светского содержания, наибольшую популярность получили листы на духовную тему, которые объединяются а работах по русскому лубку названием «религиозный лубок». Д.А. Ровинский сообщал также, что долгое время религиозный лубок бытовал, наряду с традиционными иконами, даже в храмах, а печатные святцы до конца XIX в. были почти в каждой церкви.

Центрами производства лубочных картинок были Москва, село Мстера Вязниковского уезда Владимирской губернии, Свято-Троицкая Сергеева лавра, Александро-Невская лавра, литография при кафедре Исаакиевского собора. Лубочные картинки просуществовали в России в активном пользовании более 200 лет. За это время, как отмечают исследователи, духовных листов (т.е. религиозного лубка) было распространено вдвое больше, чем остальных. Распространение лубка в отдаленные места Российской губернии, в широкие народные массы шло аналогично дешевым книжным изданиям (прежде всего душеспасительным), и даже, пожалуй, более активно, учитывая характеристики лубочного ремесла как производящего прежде всего визуальные объекты. Наибольшее распространение лубок получил в деревенской, в основном крестьянской среде, каковой на тот момент была почти вся Россия. В городе лубок распространялся в основном среди купечества, мещанства и бедных слоев. Листы религиозного лубка изображали Николая Чудотворца, Симеона Столпника, Иова Многострадального, Алексия Человека Божия, Екатерины, Марии Египетской; русских подвижников Александра Невского, Сергия Радонежского, Нила Столобенского. Часто это были не только изображения ликов святых (позже — их вполне реалистичных «портретов»), но и сцены из их жизни, чудеса, ими совершенные. Происходило расширение сюжетов религиозного лубка. Словно пополнялась «лубочная минея» за счет новых подвижников: Митрофана Воронежского, преподобного Лукиана, святого Арсения Тверского, Серафима Саровского (преставился в 1833 г.). Выпуск новых листов нередко приурочивался к какому-то событию, связанному с тем или иным святым (например, обретение мощей Феодосия Тотемского в 1796 г.). Культура лубка была поистине всеобъемлющей, иллюстрируя одну из ярких форм так называемого «народного христианства», совпадавшего, за исключением некоторых расхождений в толковании догм официальной религии, с общей православной традицией почитания святых, прославленных русской церковью.

Глава 2, «"Четьи-Минеи": Текст в литературном пространстве», посвящена рассмотрению традиции рецепции памятника как текста в письменной книжной культуре.

Параграф первый - «"Четьи-Минеи" как текст: характеристика памятника» - освещает основные особенности свода житий как цельной художественно-религиозной системы.

В корпусе «Четьих-Миней» содержится 765 статей, в том числе 91 русская и славянская статья. Сентябрьскому тому (первому, по следованию церковному году) предпослано Предисловие к читателю. Каждый том «Четьих-Миней» сопровождается указателем имен святых, в котором упоминаний имен

подвижников примерно в два с половиной раза больше, чем тех, святых, которым посвящены отдельные произведения.

Основной чертой «Четьих-Миней» как текста является их энциклопедизм. «Четьи-Минеи» содержат широчайшие сведения по всемирной истории, истории христианства, Византии, славянских народов, по богословским вопросам, по биб-леистике, повествования о жизни, деяниях, подвигах и прославлении христианских святых. Памятник носит справочный характер, поскольку содержит широчайшую систему отсылок к цитатам из Священного Писания, к источникам исторического характера, к соседним текстам и ко всему корпусу в целом. Представляя, таким образом, своеобразную «энциклопедию святости» (это название применялось прежде всего к «Великим Четьим-Минеям» митрополита Макария; с полным правом оно может быть отнесено к труду Дмитрия Ростовского), «Четьи-Минеи» и использовались как энциклопедия. Существуя как огромный фонд, «Четьи-Минеи» могли читаться «по частям»: по дням месяцев года либо выборочно, в силу разных причин (например, жития святых, тезоименитых читателю и его близким людям, жития почитаемых в конкретном месте или конкретным человеком святых, «популярные» жития, всегда входившие в «активный запас» православных). «Четьи-Минеи» могли читаться спонтанно «на любом месте», как часто читают Евангелие, либо эпизодически (в воспитательных, обучающих целях, при выборе имени ребенку и т.д.) или планомерно, согласно регулярному плану освоения всего агиографического материала на церковный год.

О «Четьих-Минеях» можно говорить как о гипертексте, с системой отсылок текстов друг к другу и актуализации других житий (и Священного Писания) при чтении одного из них. Важной характеристикой «Четьих-Миней» является связь текста с его составителем. Факт канонизации составителей разных редакций «Четьих-Миней» (к лику святых были причислены и Симеон Метаф-раст, и митрополит Макарий, и Дмитрий Ростовский) поставил «Четьи-Минеи» в ряд текстов непререкаемого авторитета в русской словесности.

В отличие от проложного текста, служившего своего рода «конспектом», «напоминанием» и богослужебной отсылкой к полному житию святого, житийные тексты преследовали, кроме художественной, назидательную цель, которая была недостижима без повествовательности. Житие непреложного типа было ориентировано на вне-богослужебное чтение (в том числе и прежде всего - индивидуальное) и на переживание вместе со святым его пути к прославлению, этапов и эпизодов его восхождения (в отличие от самостоятельного жития, проложный текст не давал описания судьбы героя от рождения до смерти). Так житийный текст максимально актуализировал время и назидательный смысл текста. Линейность времени, назидание, индивидуальность пути стали развиваться постепенно, как в литературе, так и в иконографии. Амбивалентность, неоднозначность, как известно из множества зафиксированных воспоминаний, стало популярным в народной массовой среде, в которой распространение получили прежде всего рассказы о святых из их житий, зачастую передававшихся устно и демонстрировавших приверженность людей к деятельному примеру нравственного и духовного опыта. К началу новой русской литературы «Четьи-

Минеи» стали источником житий святых как в их отдельных примерах, так и в целом, являя собой совокупный опыт духовного совершенствования.

В параграфе втором — «"Четьи-Минеи" в литературном пространстве» - представлены исторические и художественные свидетельства рецепции памятника. Непосредственное упоминание «Четьих-Миней» в документальных источниках (письмах, мемуарах и т.д.) и художественных текстах оказывается важным, т.к. является прямым свидетельством освоения корпуса житий. Одно из первых упоминаний находим в «Записках» А.Т. Болотова. «Четьи-Минеи» оказались важной составляющей формирования взглядов A.C. Пушкина. В. Кюхельбекер, в чьем творчестве христианские мотивы сильны и очевидны, имел особое отношение к Дмитрию Ростовскому как канонизированному святому и как духовному писателю. Примечательно упоминание о чтении «Четьих-Миней» А.И. Герценом, о чем он сообщает в письме от 10 декабря 1834 г. H.A. Захарьиной из ссылки, в которую был отправлен за участие в социалистическом кружке. К запискам мемуарного характера относится произведение М.А. Дмитриева «Мелочи из запаса моей памяти», в котором он характеризует «Четьи-Минеи» как поучительную религиозную книгу, бывшую в постоянном употреблении в широком кругу «грамотников». Один из самых глубоких анализов восприятия «Четьих-Миней» был сделан Ф.М. Достоевским. В «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевский говорит о широкой традиции распространения «Четьих-Миней» в народной среде; в романах «Идиот» и «Братья Карамазовы» «Четьи-Минеи» упоминаются в эпизодах, важных для понимания идеи произведения. Высказывания о житийной литературе Н.С. Лескова были сформулированы писателем в «Предисловии» к циклу о <сгрех праведниках» (1880), в заметке «О героях и праведниках» (1881), в «Авторском признании» (Открытом письме П.К. Щебальскому) (1884). Н.С. Лескова неизменно интересует природа праведничества, т.е. святости в миру, воплощение идеала в земной жизни, которое, по мысли писателя, возможно. Включение непосредственного житийного материала в произведения Н.С. Лескова происходит в ключевые моменты повествования. Обращение Л.Н. Толстого к агиографии не раз становилось предметом исследования. Житийный материал был в активной работе писателя в 1870-е годы, хотя отношение к нему носило разный характер и менялось с течением времени. И.С. Тургенев после паломнической поездки в Спасо-Иаковлевскую обитель в Ростове в 1835 г. писал о Дмитрии Ростовском с восхищением; о «Четьих-Минеях» писатель упомянул в рассказе о воспитании своей героини Лизы Калитиной. Паломничество в обитель Дмитрия Ростовского совершал И.А. Бунин, посвятивший агиографу одно из своих стихотворений. ¡3 произведениях И.С. Шмелева отсылки к житиям наиболее многочисленны, особенно в ориентированных текстах («Лето Господне», «Старый Валаам», «Богомолье» и др.). Обращение Б.К. Зайцева к житийной литературе и общая направленность творчества писателя позволяют говорить о создании Б.Зайцевым своеобразного собственного «свода житий», в котором каждый, смертный удостаивался особого почитания. Примечательно, что, несмотря на явное пренебрежительное отношение М.Горького к религиозной литературе, в произведениях самого писателя о житиях и «Четьих-Минеях» говорится не

единожды. Таким образом, прямые указания на «Четьи-Минеи» в творчестве писателей и поэтов Нового времени говорят о факте несомненного присутствия памятника в художественном пространстве русской словесности на протяжении нескольких веков.

В параграфе 3 («"Четьи-Минеи" и направления русской общественной мысли: сближения и отчуждения») делается попытка представить традицию рецепции «Четьих-Миней» в наиболее ориентированных на религиозную традицию художественно-философских направлениях - славянофильских течениях и русской религиозно-философской мысли первой трети XX в.

В творчестве славянофилов — критическом, эпистолярном, публицистическом критическом и собственно литературном — дана в целом наиболее стройная концепция возможности взаимодействия художественного творчества и вопросов веры. Эта концепция воплотила в себе все противоречия внутренних борений славянофильства и русского менталитета (в его пространственном и временном размежевании), и вместе с тем определила суть гармоничного развития художественного осмысления этих противоречий - в формах народного глубокого, ненавязчивого и во многом спонтанного претворения в слове основ православного мировоззрения. Агиографической литературе в этой системе была отведена особая роль - как нравственно-назидательная, так и эстетически-художественная.

Особую ветвь рецепции агиографического наследия представляет собой религиозная мысль русского'зарубежья. Самобытная русская философия была глубинно связана с религиозным миросозерцанием, с тысячелетием оправдывавшим себя и постоянно живым православным русским христианством. В XX в. эта особенность русской мысли актуализировалась с особой силой и в специфических формах. Первая половина XX в. получила название «русского философского Ренессанса», возрождения русской религиозно-идеалистической философии. Ее представители (H.A. Бердяев, С.Н. Булгаков, Л.И. Шестов), с одной стороны, следовали по пути, проложенному еще славянофилами, однако, в отличие от них, не отказывалась от достижений западной философской мысли. Идеи B.C. Соловьева о возможности единения русского православия и западных культуры и религии во многом определили особенности русской религиозной философии первых десятилетий XX в., ядром которой стало осмысление введенного B.C. Соловьевым понятия «русская идея». Многообразие проявления этого феномена в творчестве русских писателей и поэтов начала XX в. стало показателем сложной трактовки разных форм религиозности и духовности в творчестве отдельных авторов и направлений. Религиозная мысль нового направления стала гораздо более связана с художественным, творческим началом, причем в его целостном значении (как «художественное вообще»), а потому влияние ее на русскую словесность, а позже - и на науку и культуру в целом, было чрезвычайно сильным. В этом контексте многие идеи, темы и константы религиозности в традиционном (для России - православном) понимании зазвучали по-новому, приобрели многозначные смыслы, подтвердились личной духовной практикой русских мыслителей в десятилетия коренных преобразований социального устройства жизни родной страны.

Именно русская философия первой трети XX в., усиленная открытиями русской филологической мысли и литературой, а также историческими потрясениями и катастрофами, позволила рассматривать агиографию с совершенно иных позиций. Появился целый пласт русской литературы, обратившейся к житийной словесности напрямую, черпая из нее сюжеты, мотивы и веру в извечную силу русской святости.

В параграфе 4 - «"Четьи-Минеи" и русская литература: формы и виды художественного заимствования» — исследуются механизмы присутствия «Четьих-Миней» как претекста в поле вторичных по отношению к своду житий произведений русской словесности.

Говоря о феномене «памяти текста», т.е. инкорпорированности в текст разных контекстных смыслов, Ю.М. Лотман писал: «Текст - не только генератор новых смыслов, но и конденсатор культурной памяти. Текст обладает способностью сохранять память о своих предшествующих контекстах. <...> Для воспринимающего текст - <...> дискретный знак недискретной сущности»11. В семиотическое пространство любого текста, писал ученый, носитель определенной культуры вкладывает свои контексты, свои смыслы.

Можно говорить о прямом и непрямом влиянии Четьих-Миней на произведения русской словесности, разной степени проявления этого влияния, разных его видах и типах. Опосредованные, неявные способы и следы влияния зачастую не только более важны, но и гораздо более естественны и глубоки, ибо являют не прямое, а диффузное, проникающее все уровни текста заимствование, становящееся и более системным.

В подходе к минейной традиции в русской словесности наиболее продуктивным является метод мотивного анализа и интертекстуального изучения присутствия текста «Четьих-Миней» как претекста во вторичных по отношению к корпусу житий произведений.

Интертекстуальность гипертекстов, к которым мы относим «Четьи-Минеи», оказывается, на наш взгляд, наиболее «естественным» для тексто- и смыслопорождения явлением. Все больше высказывается мнений о том, что любой текст, будучи перекрестком других текстов, вряд ли имеет в качестве текстов-источников определенные и обозримые единицы; это всегда суммарное и неочевидное влияние, которое может осознаваться или не осознаваться автором, иметь или не иметь маркированные элементы, пониматься читателем или угадываться им интуитивно и т.д. В этом смысле возможность стать текстом-источником у гипертекста гораздо более очевидная - подобно энциклопедии или словарю, в которых информация всегда гораздо более объемная, чем сумма составляющих их частей и которые используются непреднамеренно, естественно и «суммарно», т.е. как концепция, источник концептов, сюжетов, тем, мотивов и т.д., а также как система всех этих отдельных элементов.

Интертекстуальность агиографического текста, уже хорошо описанная, как правило, имеет эксплицитный характер. Влияние сюжета, имен героев, их

11 Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1999. С. 21.

характеров, устойчивых признаков их поведения, образ мыслей, модус их восприятия автором и др. — все это прямо коррелирует с житийным текстом, и, как правило, очевидно, обнаруживается во вторичном тексте «невооруженным глазом» (хотя и имеет, несомненно, гораздо более обогащенный смысл, нуждающийся в интерпретации, в том числе скрытых элементов). В случае с интертекстом гипертекста «Миней Четиих» эти элементы, по большей части, носят имплицитный характер, и, не отменяя прямое влияние конкретного житийного текста на вторичный текст, составляют другой уровень интертекстуальности. Этот уровень предполагает включение в интертекстуальные связи другие тексты того же ряда и, как правило, того же источника (гипертекста), отсылка к которым необходима для адекватного понимания произведения. В случае с «Четьими-Минеями» мы имеем дело с транстекстуальностью, т.е. таким способом взаимодействия текстов, который существует независимо от отношений их авторов.

Как в любом гипертексте (подобно, например, энциклопедии), в Четьих-Минеях есть активный и пассивный корпус текстов. К активным в русской среде относятся те тексты, которые сопровождали ежедневное существование носителей православной культуры. Пассивный корпус текстов Четьих-Миней не оставался невостребованным: именно благодаря гипертекстовому характеру памятника, он «подтягивался» к известным произведениям через целую систему уподоблений, сравнений с более ранними подвижниками церкви, прямых цитат и точных указаний на источники тех или иных известий. Это создавало особый тип отношений между текстами Четьих-Миней - паратекстуальность, т.е. отношения текста с его ближайшим околотекстовым окружением, актуализируемым читателем в той мере, которая ему была доступна и потенциал которой был заложен в претексте. (Подобным образом актуализируется в сознании читателя и Евангелие, некоторые цитаты из которого большинство носителей языка цитируют наизусть, а часть текста становится релевантной лишь в отдельных случаях.) Это позволяет считать интертекст «Четьих-Миней» отличным от интертекстуальных связей с отдельным агиографическим претекстом, которые зачастую сводятся к прямому заимствованию и очевидному влиянию (стилистическому, образному, сюжетному), в котором очевидна прежде всего традиция, тогда как признаков интертекстуальности гораздо меньше, чем в случае с гипертекстом «Четьих-Миней».

«Маркеры присутствия» минейного кода текста составляют имена героев, даты сакрального и народного календаря, время как символ течения жизни и движения ее к Абсолюту, биографически житийная схема (в том числе смерть или гибель героя, особенно если она нетипична), система персонажей (в каждом типе героя — свой тип святого), семья героя и его связь с родственниками как отражение «модели собора», «духовная семья», образуемая смертными и покровительствующими им святыми, духовная красота героя (портрет персонажа, связь жития героя с его обликом, явленность его в визуальном образе (лик и текст), абстрагированность повествования, молитва, радость как превалирующее состояние героя и как модус его восприятия жизни. Ключевым понятием минейного кода в тексте становится язык, слово как единственно адекватное

отражение «культуры памяти» народа, одним из концептов которой стали Че-тьи-Минеи, даже если эта «память» не проявляется (или не устанавливается документально) как прямое воздействие текста на текст.

«Четьи-Минеи», ставшими «отражением» основного евангельского учения, создали принцип imitatio Christi в его совокупности, в общности, минейно-сти подвижников и героев-ориентиров для подвижничества. Это обстоятельство, обусловленное, в том числе, действием «Четьих-Миней» как концептуального для России текста, во многом определило совершенно особую характеристику русской литературы, ее нравственную идеологическую направленность.

Главой третьей - «Минейный код в художественном тексте: Имя и Время» - начинается рассмотрение собственно художественных произведений русской литературы разных эпох с точки зрения отражения в них маркеров ми-нейного кода. Глава посвящена ключевым из них - имени и времени как главным факторам организации памятей святым в «Четьих-Минеях».

Имя в литературном произведении всегда имеет особое значение. Соглашаясь с Ю.Тыняновым, можно сказать, что ни одного случайного имени в художественном тексте не существует. В рассмотрении минейного значения имени важнейшим оказывается то его понимание, которое было сформулировано православными мыслителями, «открывшими» философию имени: С.Н. Булгакова, П.А. Флоренского, А.Ф. Лосева. Начавшаяся в Русской Церкви с 1907 г. полемика вокруг почитания Имени Божия (имяславческие споры) официального разрешения и окончания не получила, однако благодаря ей в русской философии появилось целое направление, оказавшее огромное влияние на всю русскую культуру и литературу в частности.

Согласно П. Флоренскому, имя определяет путь человека, являя собой тип личности, характерологический склад ее. В объяснении этого явления П.Флоренский опирается на традицию именования христиан в честь святых, подвизавшихся тем или иньм служением Богу. Напоминая особое внимание агиографии к этимологии имен святых, философ указывает на житийную формулу: «По имени житие», но доводит ее до абсолюта: «По имени — житие, а не имя по житию» и поясняет: «Имя оценивается Церковью, а за нею — и всем православным народом, как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия, как идея, а святой — как наилучший ее выразитель»12. Назидательным смыслом именования становится подражание соименным святым и вера в покровительство святых своим земным соименникам. Если в жизни реализация имени является необязательной (именно вследствие нерелевантности для большинства носителей имен их символического или сакрального смысла), то в художественном произведении имя не может не бьггь реализовано как один из ключевых символов текста. Так, например, житие святого не знает динамики номинаций героя, т.к. он целен, прославлен и изображен как святой. Персонаж художественного произведения, чья судьба апеллирует к житию тезоименитого святого, напротив, получает систему номинаций, а свое «истинное», минейное имя получает или обретает только тогда, когда его путь оказывается близким к своему образцу.

12 Флоренский П.А. Имена. Кострома: Купина, 1993. С. 34-35.

Еще одним важным аспектом учения П.Флоренского является развитие богословских взглядов Григория Паламы о Божественной энергии. Слово, как символ, представляет собой явление синергии, т.е. соединения энергии Бога и энергии человека. В имени, которое есть «целый спектр нравственных самоопределений и пучок различных жизненных путей», это проявляется особенно явственно; в художественном произведении становится одним из смысловых центров.

В контексте минейного кода важно именно то имя персонажа, которое было дано ему при крещении, как «опознавательный знак» «своего» члена культурной среды христианства (или отсутствие такового имени как знак отчуждения от этой общности). Личное имя христианина предполагает его личное общение с Богом. Принадлежность этого имени давней христианской традиции гарантировало его жизнеспособность, продуктивность в истории христианской «семьи»; оно уже было «реализовано» в том примере, который сохранило Священное Предание: в житии прославленного церковью ее члена. Наконец, само обладание именем определяет богоподобное положение человека, ибо, как сказал о. Сергий Булгаков, «в порядке софийном всякий человек есть воплощенное слово, осуществленное имя, ибо сам Господь есть воплощенное Слово и Имя»13.

В литературоведческой парадигме толкования имени важны интертекстуальные связи не только системы имен персонажей с житийным воплощением имен тезоименитых им святых, но и транстекстуапьные связи произведений, в которых действуют герои с одними и теми же именами, а также «фоновая» информация об имени, включающая его литературное функционирование, и общекультурная «нагруженность» имени. Значительными составляющими художественной семантики имени становятся структура имени (одночленная, двух-или трехчленная), формы имени (уменьшительная, искаженная и т.д.), соотношение значения имени собственного и имени по отцу (отчество) и по роду (фамилия, особенно отыменные формы фамилий), а также минейная система персонажей текста и их номинаций. Включение других имен в поле действия одного имени (как правило, центрального персонажа) многократно усиливает значение этого имени, актуализирует его скрытые смыслы, таким образом создаваемая когезия запускает механизмы переклички имен, пересечения их сакральных полей, энергийной интерференции имени. Минейный принцип становится методом возмещения другими именами (судьбами и характерами) того, что «недостает» центральному персонажу, что не реализовано им, согласно авторской задаче. «Неполнота» образа, его человеческие характеристики (как «положительные», так и «отрицательные») позволяют уйти в образе героя от агиографического идеала, но именно в совокупности «положительного» в разных персонажах можно видеть идею «суммарной добродетели», составляющую один из главных признаков минейного кода текста.

Минейный код составляет не только имя, но и дата, согласно христианскому месяцеслову. Святой тезоименитый покровитель действует на героя не

13 Булгаков С. Философия имени. СПб.: Наука, 1999. С. 270.

только в «свой» день совершения ему памяти церковью. Значимыми являются все даты в жизненном пути персонажа, поскольку каждый день года храним тем или иным святым, освящен Господским или Богородичным праздником. На героя действуют «минейно» все персонажи, с ним связанные (в том числе умершие, поминаемые); дни их именин либо других важных событий актуализируют целый пласт Священного Предания, на фоне которого события предстают в совершенно ином свете. В случае появления в произведении упоминаний святых — покровителей определенных дней в крестьянском, народно-церковном или собственно религиозном контексте можно говорить о четко обозначенном минейном маркере текста, который невозможно не учитывать в общей интерпретации произведения.

В понятие «минейное время» включаются не только даты, но и путь человеческого жития, протекающий во времени и включающий важнейшие этапы становления героя. В этом смысле любой художественный текст представляет собой развитие человека, его чувств и духа к тому идеалу, который видится автору, а через него — читателю. В минейное время включается важнейшее понятие для русской литературы - «лето Господне». Известное в выраженном виде как название повести И.С. Шмелева, это понятие встречается в ораторском искусстве Петровского времени, а также имплицитно присутствует в лучших произведениях русской литературы. Оба значения этого понятия равно актуальны для русской словесности, причем не только Нового времени. Год Господень как символ человеческой жизни в освященности Богом каждого дня, радости и благодарности человека за сотворенный Господом земной мир. «Лето Господне» как чаемое Царство Небесное, вечное блаженство со Христом, возвещавшим о Лете Господнем в проповеди в Назарете (Лк. 4: 16-21). Два значения понятия становятся символом соединения небесной и земной жизни, возмоясности жития человека не только годом и днем на земле, но и вечным Летом Господним в царстве тех, кто в Него верит. Именно для такого читателя существует в тексте минейный код имени и времени, сакральный смысл которого включен в смысловое поле произведения.

Параграф 1 главы 3 рассматривает минейный код в ораторской прозе Петровского времени. Использование Четьих-Миней проявилось в темах прославления монарших особ в день их тезоименитств, в поэтике уподобления прославляемых государственных деятелей известным и почитаемым святым, в актуализации этимологии имени, принявшей в эпоху барокко эмблематический характер. Минейный код в ораторской прозе Петровского времени является наиболее отчетливым. Он проявляется в обращении к конкретному житийному тексту, а также в модели земного устроения подобно небесному сонму святых. Святые, потому минейно (т.е. ежемесячно, ежедневно, по-датно) прославляемы, поскольку являют индивидуальный пример спасения в роли, данной Богом, составляют сонм угодников, который и есть модель жизни: при многообразии каждого — общее спасение во Христе.

В параграфе 2 - «Да чтоб звали Александром!»: к вопросу об агиографическом каноне официального прославления императора Александра Благословенного» — исследуется панегирическая литература первой трети ХГХ в.,

ныне расценивающаяся как третьестепенное словесное творчество «на случай». Трехтомное сочинение «Жизнь, знаменитые деяния и достопамятнейшие изречения императора Александра...» (первое издание вышло в 1813 г.) повествовало об Александре I как об однозначно положительном герое, чьи слава и почитание представлялись сопоставимыми с культом святых, хотя напрямую это, несомненно, не декларировалось. При прочтении книги у обывателя не должно было остаться сомнения в том, что почитать императора - тем более «благословенного» - непременный долг всякого русского и всякого христианина. Тезоименитство государя великим Александру Македонскому и Александру Невскому красной строкой проходит через все хвалебное сочинение, целиком построенное на риторике, в которой используются топосы агиографического жанра (прежде всего - поэтика уподобления, обилие эпитетов и определений восхваляющей семантики), доведенные до предельных масштабов. Почитание Александра I в изображении автора «Жизнеописания» оказывается сродни культу святых. Подобная словесность нанесла ощутимый урон и собственно агиографической литературе, и в целом религиозным настроениям в обществе. Не сумев выработать своих риторических приемов, эта словесность заимствовала сложившиеся формы агиографических жанров, плохо приспособив их к месту и случаю, в известной мере дискредитировав таким образом сам житийный жанр.

Параграф третий — «Пушкинская Параша: пространство житийного имени» - посвящен рассмотрению минейной традиции в отношении одного женского имени из пушкинского ономастикона.

А. С. Пушкина особенно привлекали значимые в «минейном» отношении имена - Татьяна, Наталья и т.п., овеянные ярким «житийным» ореолом. Одним из таких излюбленных литературных имен стало женское имя Прасковья, чаще употреблявшееся поэтом в его обыденном варианте - Параша. Параша встречается (упоминанием) в «Медном всаднике», действует в «Графе Нулине», «Домике в Коломне». Прасковьи - чаще «земные матери», Параши - девицы с чертами хранительницы дома или родительского очага. Можно предположить, что имя Прасковья было для Пушкина особо значимым, поскольку оказалось связанным с историей его «черного предка» (по сообщению Пушкина в «Начале новой автобиографии», Петр I «крестил маленького Ибрагима в Вильне ... и дал ему фамилию Ганнибал»; крещение произошло 13 июля 1705 г. в церкви Параскевы-Пятницы). Пушкинское восприятие имени Параша несомненно определено народным осознанием Прасковьи. Все пушкинские Параши - олицетворение простоты, народной стихии, некоей приземленности. Параша в «Медном всаднике», лишенная имплицитного выражения, становится бестелесным символом желаемого, но недостижимого домашнего уюта, семейного счастья, прерванного наводнением. Сюжет связан с именем Прасковьи Григорьевны Луполовой - Параши Сибирячки, легендарной женщины (1784 - 1809), чья жизненная история еще при жизни П. Луполовой превратилась почти в житийно-иконографический идеал дочерних и верноподданнических чувств. Пространство церковного имени Параскева преломляется у Пушкина в плоскости народного его освоения. Пушкинские Параши, сохраняя житийный контекст

своего имени, выступают прежде всего в своей житейской роли. «Бедная Параша» обладает главной характеристикой агиотипа Параскевы-мученицы - смирением, причем топоса не книжно-церковной традиции, прославляющей в святой подчинение Божьей воле и принятие добровольных мук, а, согласно народной этимологии, умение жить «с миром», приятие жизни такой, какая она есть. Житийное и житейское у A.C. Пушкина находятся на одном уровне, в рамках каждой человеческой судьбы.

В параграфе 4 — «Где, укамсите нам, отечества отцы...?» (Отцы и отчества в «Горе от ума» A.C. Грибоедова) — рассматривается именник комедии с точки зрения отражения в нем основной идеи произведения и ее миней-ного кода.

Наибольшей степенью типизации обладают имена персонажей комедии, образ которых не развернут, а обозначен. К таковым относятся Пульхерия Андреевна, Прасковья Федоровна, Настасья Николаевна, Ирина Власьевна, Лукерья Алек-севна, Татьяна Юрьевна, княгиня Марья Алексевна. Персонажи, образы которых более или менее развернуты, имеют в той или иной мере свой жизненный (пусть и эпизодный) сюжет и, помимо прочих семантических связей, включены (посредством своего имени) в сюжет жития своего небесного покровителя. Система персонажей в целом составляет структуру, в которой важны и горизонтальные (среди самих героев), и вертикальные (в отношении сонма святых покровителей) связи, что обнаруживает «минейный код», в котором значимость обретают не только личностные характеристики действующих лиц, но и их взаимодействие и взаимообусловленность. Соответствие либо несоответствие персонажа своему тезоименитому покровителю определяет степень (условно говоря) «положительности» персонажа, близости его автору. Все персонажи в комедии (за исключением Чацкого, носящего имя автора) удивительным образом совпадают в ключевых характеристиках со своими одноименными святыми с точностью до наоборот (Максим Петрович, Платон Михайлович Горич и др.).

Наличие отчества, как правило, не является обязательной составляющей образа героя литературного произведения. В «Горе от ума» наблюдаем иное: почти все персонажи с отчествами, а в полной мере изображается лишь один «отец». Нет отчеств у нескольких действующих лиц (Лизы, барышень Мими, Зизи, Катишь, Левона, Бориньки, Воркулова Евдокима, Лахмотьева Алексея -членов Секретнейшего Союза, которым восхищается Репетилов, не имеющий, к слову, не только отчества, но и имени). Остальные персонажи — с отчествами и именами, но ни один из них не соответствует ни тому, ни другому. Единственное требование Чацкого к «веку минувшему» — вспомнить о единоначалии слов «отчество» и «отечество». В «Горе от ума» нет проблемы разделения родовых отношений и социальных, поскольку ее нет для Чацкого. К «отцам Отечества» герой предъявляет самое высокое требование: быть образцом для сынов, воспитывая в последних прежде всего стремление к общему благу. Лишь в этом случае возможно не прикрытие отцами с тыльных сторон, как это стало нормой в фамусовском обществуе, а по имени и отчеству славное житие. Способность отца поступиться родственными отношениями во имя Отечества (т.е. земли отца) была совершенно не свойственна нравственным оппонентам Чацкого, непо-

нятна им. Потому и отсутствие истинного служения подменяется идеями ложного отцовства, в котором животная (родственная) любовь полностью вытесняет духовную. Главный герой отстаивает отца и отчество в их исконном значении, сопряженными с понятием «отечество». Минейный код реализован в комедии в явном (именном) виде и скрытом — на уровне идеи, понимаемой многозначно.

Параграф пятый - «"И не мечтал об имени ином..." (герой с именем Арсений в «Боярине Орше» и «Литвинке» М.Ю. Лермонтова)» посвящен одному мужскому имени в поэзии М.Ю. Лермонтова - Арсений.

Поэмы М.Ю. Лермонтова «Литвинка» (1832) и «Боярин Орша» (1835 -1836) связаны друг с другом не только общей романтической поэтикой, сюжетным сходством, ведущими мотивами, но и близостью (во многом - тождеством) главных героев с одним именем.

Выбор М.Ю. Лермонтовым имени Арсений для двух остросюжетных романтических поэм не кажется случайным. Не обремененное литературными ассоциациями, при этом имеющее активное церковное употребление (известно несколько почитаемых святых с этим именем) и церковно-славянскую форму, мужское имя Арсений само по себе было выражением обособленности, необычности героя. Кроме того, его фонетическая звучность и яркая семантика (Арсений от греческого — «мужественный, мужской») как нельзя более подходила романтическому персонажу. Общность двух Арсениев настолько велика, что, если не брать во внимание хронологическое следование поэм, когда в первой — «Литвинка» - герой погибает, а во второй - «Боярин Орша» - остается жить, можно было бы счесть их за единый рассказ о герое, в котором слиты взаимоисключающие черты, которые, впрочем, являются лишь развитием одних и тех же его граней. Лермонтовский герой с именем Арсений, еще не будучи оторванным от действительности (подобно предельно символическому Мцыри), являет собой не просто романтический персонаж, со всеми свойственными ему романтическими характеристиками, а квинтэссенцию взглядов поэта на соотношения мира и человека. Арсений - олицетворение мужественности — это человек перед Богом и другими людьми, перед собой и окружающей действительностью. Только мужественный герой, отстаивающий свое право на свободу и обретающий в этой борьбе имя, удостаивается особого внимания судьбы - и поэта. При этом в одном случае («Боярин Орша») Арсений терпит полное поражение, когда, казалось бы, все могло только начинаться, и осознает его как прекращение своего существования; в другом («Литвинка») все начинается, когда герой погибает: восстанавливается земная справедливость (герой отомщен за свою г ордыню и тиранство), а сам он переходит наконец в вечность, которой так бежал. Только осознает это уже не он сам, а читатель, направляемый к Небесному поэтом, отделяющим себя от героя, к которому, как никто, близок.

В параграфе 6 («Вера в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени») рассматривается концепт веры, совпавший с именем героини, влюбленной в Печорина. Вера в романе «Герой нашего времени» носит символическое имя — несомненно, схожее с уменьшительным именем Варя предполагаемого прототипа героини, Варвары Лопухиной, и, подобно житийной традиции, начи-

нающееся с той же буквы, что и тезоименитая ей святая покровительница. Однако важным оказывается не столько биографическое сходство и историческая оправданность выбора имени героини, не частое в русской литературе первой трети XIX в., сколько семантическое наполнение имени. Словно бы далекий от житийного контекста образ Веры в «Герое нашего времени» тем не менее содержит явные отсылки к культу святой (св. Веры мученицы) и ее сподвижниц (свв. Надежды, Любови и матери их Софии). Вера выступает в романе как мученица безграничной любви к Печорину, но при этом она, как святая, не проклинает своего «мучителя», а благословляет его. Вера, словно являющая собой «житийно-идиллический тип героя» (термин В.Е.Хализева), выписана в романе как лик, а не как лицо. Минейный контекст образа Веры проявляется во включении в лексико-семантический ряд слов «надежда» и «любовь». В письме Веры слово «надежда» употреблено дважды, а корень слова «любовь» встречается в письме в восьми случаях - и они противопоставлены собственно чувственным словам «нежность», «блаженство», ибо любовь для Веры была прежде всего духовным чувством, иначе бы она не произвела такого очищающего действия на Печорина. Вере, таким образом, автор определяет исключительно «женскую», спасительную, иррациональную роль, не поддающуюся анализу разумом и лишь полностью оправдывающую свою этимологическую и генетическую суть — Веры-святой и веры как непреложного и недоказуемого присутствия Духа в людях. Вера становится для него обретением необходимости в любви другого, т.е. того, в ком он никогда истинной любви к себе не предполагал.

В параграфе 7 («Энергийная интерференция имени в «Житии одной бабы» Н.С. Лескова») вводится новый термин в описании минейной системы организации персонажного круга произведения писателя.

«Житие одной бабы» Н.С. Лескова входит в круг текстов, обозначаемых нами как «ориентированные», т.е. созданные в русле избранной традиции, однозначно маркированной самим автором. Название повести прямо отсылает к жанру жития. В повести имя собственное занимает одно из центральных мест. Всего в произведении упомянуто несколько десятков имен. Это персонажи, в той или иной степени связанные с главной героиней (в заглавии и тексте повести не названной именем, данным ей при крещении). В повести Н.Лескова имя не просто энергийно; оно вступает в максимально значимые связи с другими именами, усиливающими значение друг друга. Потому есть основание говорить о явлении «энергийной интерференцией имени».

В отношения энергийной интерференции вступают имена персонажей, не только (и даже не столько) связанных друг с другом биографически (сюжетно), сколько совпадающих по волновым колебаниям, которые, усиленные явлением интерференции, оказываются для героя судьбоносными, даже если взаимодействие их было эпизодическим. Включенными в энергийное поле интерференции оказываются только те герои, с которыми (если говорить о формальных признаках этого явления) у героини открыт внешний и внутренний диалог, сама суть взаимодействия с которыми диалогична. Такими созвучными героине персонажами являются в повести Сила Иванович Крылушкин, Степан Лябихов, Маша, господская дочь, умершая девочкой.

Лекарь Сила Иванович Крылушкин, в чьем «искусственном» имени явлена надежда героини на спасение земное и небесное, и вернул Настю на землю, дав ей здравый ум и примирив с людьми, и вознес ее дух, жертвуя собою сам, как истинный врачеватель. С уходом его из жизни героини закончилась и ее собственная жизнь. Степан (в буквальном значении - «венец»), при всей нейтральности и распространенности, в повести энергийно именно для героини и семантически реализовано для самого Степана. Венцом мученическим (Степан - 'венец') стала его любовь с Настей и для него, и для нее. При этом Степан стал одним из немногих персонажей, с которым молчаливая героиня вступает в вербальный диалог, раскрывается в общении, в большинстве случаев для нее не доступном. В «молчальничестве» героини Н.Лесков (вольно или невольно) реализует исихастские традиции, в которых наиболее полно отразилась идея энер-гийности. Согласие и созвучие становятся одним из способов эксплицитного выражения явления интерференции. Особое место занимает в повести имя Мария, причем в полном варианте его также нет. Машей, Машенькой звали девочку — господскую дочь, единственную ангельскую любовь Насти, самую чистую ее человеческую привязанность. Марьей становится Настя, когда под чужим именем бежит от преследования. Имя Анастасия, в буквальном переводе «воскресшая», не могло, тем не менее, остаться не реализованным — ни буквально семантически, ни энергийно. «Житие» «одной бабы» заканчивается страшной смертью героини: в состоянии безумия она замерзает в лесу в метель. Но повесть на этом не заканчивается. В энергийное поле включается еще один герой — четырнадцатилетний мальчик Миша, брат умершей Маши, любимицы Насти. Именно этот подросток-радетель о народе становится провозвестником другой доли этого народа. Подобно своему тезоименитому небесному покровителю -архангелу Михаилу - Миша возвещает мысль о надежде на духовную пищу, которую Господь даст людям. Явление энергийной интерференции имени оказывается в конце повести в своем идейно завершенном виде. Абсолютное воскресение отдельного человека на земле невозможно — слишком слаб он для выполнения такой задачи, слишком далек от идеала человеческого жития, в котором духовное было бы так же естественно высоко, как высоко должно быть бытийное. Пока у человека нет ни одного, ни другого. Но совместные усилия многих людей, объединенных чувством любви друг к другу и искреннего стремления к обретению плодов духовной пищи, вселяет надежду на воскресение — как отдельного человека, так и человечества, ибо только в этом, согласно идее повести, состоит смысл его существования.

В параграфе 8 («Минейный код в повести Л.Н. Толстого "Отец Сергий"») рассматривается, пожалуй, самая известная «житийная» повесть Л. Толстого. Акцент при этом делается на минейном коде именования персонажей текста.

Прямые совпадения с житием, абсолютно узнаваемые агиографические топосы (особый путь героя, уход в монастырь, пострижение в монахи, аскеза, постоянная борьбы с искушениями и т.д.) легко узнаваемы читателем. Декларативным оказывается и именник повести: более полутора десятков способов номинации героя, меняющихся в ходе изображения его жизненного пути: князь

Степан Касатскнй (в вариантах, не вошедших в окончательный текст, - Степан Николаич Касатский-Ростовцев) - Касатский - Стива - Сергий — Отец Сергий — Сергей Дмитрич - князь Касатский - отец - батюшка - отец святый - ангел Божий — «старик страшный» — «странник какой-то» — Степа — Касатский — раб Божий - «бродяга» — «беспаспортный» - наконец, местоименное обозначение «он». Смена номинации героя связана не только с развитием сюжета, но - главное - с развитием героя, постепенным пересотворением его.

Актуализация мирского имени является и маркером изменения авторской модальности по отношению к герою. Автор, как будто не определившись с именем героя, предоставляет его самому себе, чтобы это имя, освященное подвигом одного из самых почитаемых на Руси святых, по-настоящему обрести. Идею подобия тезоименитым святым поддерживает минейно организованная персонажная система повести. В нее включаются знаковые в житийном отношении имена Мария, Прасковья, Михаил, а также система дат, связанных с Богородичным годовым циклом, с которыми в жизни героя связаны ключевые события, предсказывающие конец его жизненного пути, не вошедший в повесть благодаря ее открытому финалу. Благодаря минейному коду повести этот финал (в его целостном, идейном смысле) предсказывается читателем.

Параграф девятый («Целомудрие твое яко зеницу ока блюла ecu» (Об агиографическом контексте повести А.Н. Толстого «Гадюка») посвящен рассмотрению в минейно-житийном контексте одного из наиболее ярких произведений писателя.

Повесть Алексея Толстого «Гадюка» была написана в 1928 году и сразу вызвала широкий резонанс в читательской среде, выплеснувшейся в среду общественную. Несмотря на совершенно очевидную принадлежность героини к идеологии гражданской войны, анти-религиозной по своей сути, жизнь Ольги Вячеславовны Зотовой сопоставима с житием — настолько сильны в повести агиографические топосы, завуалированные героикой гражданской войны. Жизнь, полная нечеловеческих испытаний, подчиненная идее, в служении которой герой смиряет и умерщвляет свою плоть, полностью презрев тленное, может бьггь воспринята как житие, даже если никто из включенных в дискурс (автор — читатель — герой, будь он реальным человеком) изначально не предполагал подобного.

Героиня повести носит имя святой княгини Ольги, вся первая часть жизни которой была подчинена единственной цели - мести за убиенного мужа. То-пос «рождение от благочестивых родителей» реализован в упоминании происхождения Ольги Зотовой — из старообрядческой религиозной семьи. Мученическая смерть ее отца и матери явлена как их страстотерпческий христианский подвиг и лишь доказывает праведность их жития в их «строгом» доме, какой бы ни представлялась эта жизнь в полемике гражданской войны.

Так же - «одиноко и сурово» - живет Ольга Зотова в своем до крайности скудном пристанище после сражений, в «мирное» время. В Ольге Вячеславовне, как в агиографическом герое, проявляются все формы добровольной аскезы: «изгнание пола», «изгнание тела», абсолютное равнодушие к пище, обстановке, мебели, одежде, уюту, достигающее предела в отношении к плотской любви

(«мужчины у нее никогда не бывали»). Ее «презрение к миру», проявляющееся в полном игнорировании мнения о себе окружающих, не исключает ее сострадания общенародному горю. Два ключевых момента - раннее христианство и тайное христианство - становятся наиболее значимыми в расшифровке интертекста жития равноапостольной Ольги, первой и «потаенной» христианки на Руси, в изображении жизни главной героини повести А.Н. Толстого.

Последний эпизод повести - выстрел Зотовой в лицо визжащей Сонечки Варенцовой - завершает «языческий», полный телесности и смерти этой телесности, период жизни Ольги. Этим выстрелом, логически завершающим эпоху «ненависти, мщения», героиня выводит себя на другой уровень, осознавая необходимость своей смерти в том качестве, в котором она была все последнее время. Как Ольга святая, противопоставившая «закону» Ветхого Завета любовь Завета Нового, Ольга Зотова становится на путь обретения любви, приходящей на смену эпохе мщения. Система минейных маркеров в повести, скрытых и намеренно декларируемых автором, обозначает идейное поле повести, обнаруживает глубинный пласт смысла текста, формально далекого от минейной традиции.

Параграф десятый («"Лето Господне" в русской литературе (Феофан Прокопоеич и Пеан Шмелев)») рассматривает феномен «Лета Господня» в одноименной повести И.С. Шмелева, а также в «Слове на новое 1725 лето» Феофана Прокоповича. В результате анализа минейно-житийного времени в обоих текстах делается вывод о разделении понятий «время», «год» и «лето» в произведениях авторов разных эпох. Время спасения — это настоящее христианина (Кор 2, 6:2); год - это циклически организованное земное время спасения, расписанное по трем символическим кругам времени: годовых церковных праздников, дневного и седмичного круга. Лето Господне - это символ Царства Бо-жия, которое грядет и которое «таинственно растворено» внутри христиан, ныне живущих. Дефиниция понятий художественно осмыслена Ф. Прокоповичем и И. Шмелевым (независимо друг от друга) в одной линейно организованной христианской Еременной парадигме.

В главе 4 («Мннейный код в художественном тексте: Путь») рассматриваются прочие (кроме имен и дат) маркеры минейного кода в произведениях русской художественной литературы.

Биографическая схема повествования о герое литературного произведения становится, в системе минейных маркеров текста, наиболее приближенной к жанру агиографии. Как правило, ни один из агиографических топосов (если он не выделен искусственно) не используется обособленно; это всегда система приемов. Этот способ, именуемый синкрисисом, имеет в своей основе принцип сравнения. В литературоведении достаточно давно описан особый сверхтип героя, в котором агиографические константы изображения человека формируют его образ как целое. Этот сверхтип, описанный В.Е. Хализевым, именуется «житийно-идиллическим». Примечательно, что если в произведении действует хотя бы один персонаж, приближенный к названному сверхтипу, в системе персонажей как минейном коде он является наиболее четким ориентиром этических устремлений других героев и одной из форм присутствия в тексте автора и

его идеи. Вокруг героя житийного типа образуется тематический комплекс и мотивные группы (темы смирения, целомудрия, равнодушия к материальным благам, мотивы «худых риз», видений, дружбы человека и животного и др.). Минейная традиция имеет и специфические маркеры присутствия в тексте, которые можно считать признаками второго уровня. Они работают, как правило, в сюжетных текстах (либо содержащих «свернутый» сюжет — например, в именах и датах) и в текстах со сложной структурой (композиционной, персонажной, образно-символической).

Специфическим признаком минейной традиции является биография персонажа. Полная биография героя говорит не только о генетическом родстве произведения с текстом минейного, а не проложного жития, но и определяет модус восприятия героя и произведения, смысловым центром которого становится жизнь человека. Последовательно разворачивающаяся история становления героя, в индивидуальности ситуаций и конкретном историческом контексте, становится идеей произведения. Эта идея может совпадать с минейной (устремление к божественному совершенству), может трансформироваться (например, безотносительное религиозному контексту движение к «прекрасному», к «мечте», «светлому будущему» и т.д.), однако это не умаляет ценности индивидуального пути героя как такового. Минейный принцип организации житийного материала основан на исключительном внимании к каждой судьбе, во всей ее ценности, заключающейся в уникальности конкретной биографии. Минейный код вторичных по отношению к житию текстов действует благодаря системе сюжетных линий (выраженных явно либо в редуцированном виде — эпизодами, именами, сравнениями и аллюзиями), каждая из которых дополняет другую по принципу подобия, но не тождества, и лишь в совокупности они выражают идею текста.

Принципом подобия объединены все персонажи текста, который может быть рассмотрен как содержащий минейный интертекст. При всей разности и непохожести героев произведения каждый из них важен для полноценного понимания смысла текста. Понимание минейного принципа организации персонажной системы произведения позволяет внести дополнительные смыслы в интерпретацию каждого героя в отдельности и в их ансамбль в целом. Подобно разной роли героев в житиях разных типов, разного типа персонажи вторичных текстов несут на себе (при наличии других маркеров минейного кода) «память имени», «память пути», т.е. житийное наполнение своей сути, и могут быть рассмотрены с точки зрения реализации этой заданности либо отрицания ее. В определенной степени в минейном коде действует принцип imitationis imitation, т.е. «подражания подражанию», в котором святые («imitatio Christi») являются посредниками в художественном смысле, наряду с духовным посредничеством между человеком и Богом.

Композиционная схема агиографического текста является иерархической, вершинной: в центре композиционной структуры стоит святой как недосягаемый образец для других действующих в житии персонажей. В текстах вторичного уровня, использующих минейную традицию, система персонажей существует как система дополняющих друг друга образов, а архитектоника текста вы-

страивается не по одновершинному принципу, а по схеме параллельных вертикальных линий, связанных друг с другом многомерными горизонтальными связями. Идея в этом случае не представляет собой четко выраженного тезиса; в многовариантности судеб и их значений обнаруживается амбивалентность смысла, что является, в том числе, свидетельством трансформации агиографической традиции в ее минейном контексте, который невозможно не учитывать в определении общей идеи произведения.

В параграфе первом — «"И в небесах я вижу Бога..." (житие и жизнь в лирике М.Ю. Лермонтова)» - рассматривается система мотивов, позволяющих говорить о минейно-житийном контексте творчества поэта.

В поэзии Лермонтова земная жизнь как будто превалирует. Намеренно отделяясь от Бога, прямо заявляя об этом, поэт словно отвоевывает земное пространство, в котором он единственно себя осязает и вне которого боится себя помыслить. Но именно в жизни находятся все те константы, которые составляют поэзию Лермонтова: одиночество; уныние, тоска, печаль, грусть, страсти, которыми обуреваем герой, при этом — равнодушие, а не спокойствие, обман жизнью, отсутствие веры ближнему, доходящее до предела - презрения к нему. Среди этого жизненного материала тем более явственно обозначаются черты, которые, стремительно и при этом невидимо для самого лирического героя, переходят ту зыбкую грань, которое отличает житейское от житийного. Это житийное проступает там, где заканчивается принадлежащее жизни, которую так «отстаивает» как свое пространство поэт. Житийный контекст поэзии Лермонтова явлен в осознании скоротечности жизни, бессмертия души. Житийный то-пос очевиден и в лермонтовском тезисе «тесный путь спасения». Сильно ощущение своей жизни как страдания. От жития в поэтическом мире Лермонтова -и прямое обращение к Богу, и желание, чтобы кто-то молился о нем самом или хотя бы помнил о нем лично после его смерти. Житийными являются ощущение смерти и готовность лирического героя к ней, мотивы слез и плача, присутствия ангелов, молитва и признание в том, что лирический герой способен на любовь. Чрезвычайно важным для лирического героя М.ЮЛермонтова оказывается существование рядом праведной души.

Сама жизнь в поэтическом мире Лермонтова становится многозначной; со временем появляется вера в «душу рядом», молящуюся и охраняющую душу «мятежную» и «проклятую». Жизнь лирического героя противопоставляется житию «души достойной», оказывающейся спасительницей и героя, и мира. Подобно тому, как земной христианин уповает на заступничество за него перед Богом своих небесных покровителей, так лирический герой Лермонтова уповает на праведную душу, способную если не отмолить душу мятежного героя, то упокоить ее в сферах, ей самой близких. Формируемая таким образом минейная система смыслов транслирует идею общего (по отношению к творчеству МЛермонтова - взаимного) спасения или, по меньшей мере, надежды на него.

В параграфе втором («"Четьи-Минеи" в поэме А.К. Толстого "Иоанн Дамаскин" и драме "Смерть Иоанна Грозного"») рассматривается обращение А.К. Толстого к своду житий в художественных произведениях и в письмах поэта.

«Четьи-Минеи» упоминаются А.К. Толстым в драме «Смерть Иоанна Грозного» как деталь художественного текста и в поэме «Иоанн Дамаскин» в качестве основы произведения (в комментариях к поэме автор прямо указывает на «Четьи-Минеи» как на источник).

В драме «Смерть Иоанна Грозного» упоминание «Четьих-Миней» находится в одном из ключевых эпизодов: разговоре Ивана IV с монахом-затворником перед смертью царя. Отвергая именование святым, монах ссылается на «Чсетьи-Минеи», где явлены примеры истинной святости. Еще более далек от праведной жизни сам монарх, забывший не только о своем долге, но и об истинном своем имени, данном при рождении. Минейным сочетанием имени и даты стал Кириллов день, возвещенный волхвами царю как день его смерти. 18 марта церковью празднуется память Кирилла, архиепископа Иерусалимского (IV в.), «пастыря доброго», кротко и незлобиво управлявшего епархией 35 лет, последовательно проводившего в жизнь православное учение. «Кириллов день» становится проклятием для Иоанна Грозного, презревшего православное учение о пастырстве над вверенными душами и так и не подготовившегося к смерти. Кирилл Иерусалимский словно стал напоминанием царю о его мимолетном желании уйти в монастырь тезоименитого святого — Кирилла Белозерского, чтобы в уединении оплакивать свои грехи, встать на житийный путь. Тезоименитство святых стало указанием на Божественную закономерность и возмездие тогда, когда менее всего грешник был готов к нему.

Примечательно, что о своей смерти, при осознании всех своих грехов, царь помышляет именно в минейной традиции: упокоиться так и тогда, как этого удостаивались только почитаемые святые. Царь так и не успел причаститься, уверовав в свою неуязвимость и победу над судьбой. Конец властелина судеб только подтвердил мысль, выраженную в эпиграфе к драме - словах из книги пророка Даниила. Гипертекстуальные связи обозначают возможность многомерного прочтения текста. Только в случае следования истинам, давно прописанным в Священном Писании и явленным в Священном Предании, жизнь человека приближается к житию и вписывается в общий минейный круг, по которому почившие не поминаются, как в «синодике опальных» Ивана Грозного, а почитаются, как в Четьих-Минеях, за богоугодные дела.

Поэма «Иоанн Дамаскин» была создана А.К.Толстым в 1858 году. Источником поэмы является житие автора церковных песнопений, богослова Иоанна Дамаскина. В поэме А.К. Толстого отражены все ключевые эпизоды жития, за исключением чуда с отрубленной десницей Иоанна. Мысль о Божественной справедливости была особенно дорога А.К. Толстому; она является главной и в Житии Иоанна Дамаскина в «Четьих-Минеях». Бог помогает человеку в его индивидуальном, особом пути к Господу. Этот путь трудно, порой мучительно ищется каждым человеком; на этом пути его ждут и внешние испытания. Но Бог явит Себя человеку во дни сомнений, поддержит человека в его пути через других людей, укажет направление к истине, каждому своей. В этой главной идее реализован минейный код произведений поэта.

Третий параграф («"А Преподобный будет рад": поэтика "художественного отождествления" Сергию Радонежскому в "Богомолье" Ивана

Шмелева») посвящен рассмотрению уникального в своем роде отражения в художественном произведения почитания святого в его комплексном виде, максимально приближенном к реальному освоению жития Сергия Радонежского широкими слоями населения в доступном им виде, формах и объеме агиографического текста.

Как и в «Лете Господнем», в «Богомолье» И. Шмелев показывает Россию утраченную, оставшуюся в его детских воспоминаниях и благодарной памяти. Термин «художественное отождествление» употреблен в исследовании Ивана Ильина «О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин - Ремизов - Шмелев». «Художественное отождествление» становится приемом, несколько отличающимся от поэтики уподобления, применявшейся в древнерусской агиографии, генетически связанного с ним. Народному сознанию важно ощущать сиюминутное присутствие почитаемого им святого; быть не подобно ему, а вместе с ним (у него в гостях, как в паломничестве в Троице-Сергиеву лавру, описанному в повести, плотничая, как он (что с радостью отмечает старик Горкин, идущий в лавру к Сергию замаливать свой давний грех). Рядом со святым человек преображает свою жизнь, делает ее сопричастной жизни угодника, преображается сам, приближаясь к частичному отождествлению с ним; реальные потребности духовного делания человека преломляются в художественные формы осмысления собственной жизни, становясь элементами приема художественного отождествления в авторском отражении.

Это отождествление как будто имеет свою «иерархию». Герои повести изображены таким образом, что некоторые из них представляются максимально приближенными к святому (старец Варнава, Горкин); прочие отождествляются со святым лишь малыми своими гранями (внешним видом, родом занятий и др.). В гораздо большей мере прием отождествления проявляется в рассказах персонажей не о себе, а о других людях. Здесь мысли о скромности и самоумалении не сдерживают поэтического воображения, и эти рассказы приобретают характер агиографической легенды, в которой герой рассказа включается в контекст уже прославленных святых. С помощью приема художественного отождествления создается минейное поле «общения святых» («соттишо заглотит»),

В параграфе четвертом — «"Земли Российстей... похвала и украшение": почитание новомученика Евгения в контексте русской агиографической традиции» — исследуется уникальный факт современного становления почитания воина Евгения (Родионова), погибшего в чеченском плену. Среди текстов полудокументального характера о Евгении воине выделяется комплекс из молитвы и акафиста, продолжающий лучшие традиции агиографического похвального слова, вписывающий деяния современного воина в ряд минейно почитаемых за ратный подвиг святых. В разделе анализируются константы жи-тийно-гимнографического канона, реализованные на современном материале.

Параграф пятый («Смерть персонажа как минейный маркер художественного текста») посвящен рассмотрению смерти как важнейшего в ми-нейном отношении события земной человеческой жизни.

Изображения смерти героя художественного произведения имеет особый характер. Это изображение не столько агиографическое (по отношению ко всем героям, близким авторской позиции), сколько минейное. Смерть всегда индивидуальна, как бы она ни была ожидаема истинным христианином, и всегда потому событийна — именно этим отличается минея, сама организация которой (по дням преставлений святых) эту мысль обозначает. Для простого смертного эта минейная система координат предполагает небесного покровителя - тезоименитого святого, в честь которого назван человек и на особую помощь которого уповает. Читателю важно знать не столько то, умрет или не умрет герой, а как он умрет (если умрет в рамках произведения), как воспримет смерть, как изменится перед ее лицом. Лучшие герои литературных произведений преодолевают страх смерти, тем самым побеждая ее.

Примечательно, что при описании смерти героя подчеркивается особое внимание к нему окружающих — именно к нему, его состоянию и приуготовле-нию к смерти, а не к его социальному положению, обстоятельствам и событиям его жизни. Смерть, таким образом, становится тем главным событием жизни, в котором человек видится в своей сути, а не в том, что его всегда окружало. Смерть вообще асоциальна - в художественном произведении это подчеркивается с особой силой. Перед смертью все равны, и еще при жизни герой успевает это осознать. Равность перед смертью становится мерилом равности всех в жизненном пути каждого — в этом и является в полной мере минейный код художественного текста в его танатологических мотивах.

В параграфе 6 («"Четьи-Минеи" в поэзии К.К. Случевского) говорится о фактах обращения к памятнику в творчестве поэта именно в танатологических сюжетах. «Четьи-Минеи», упомянутые К.Случевским в разных контекстах (прямо говорится о книге жигий святых в поэме «В снегах» и стихотворении «Рецепт Мефистофеля»), становятся «индикатором» человеческой жизни, давая образцы жития, нравственные ориентиры, в которых способность слышать живое слово становится победой над самой смертью. Потому и жизнь становится если не самой радостью, то преддверием ее, освящаемой святыми - свидетелями вечного бытия.

О синодично-житийном восприятии смерти говорится и в параграфе 7 («"Солнце мертвых" и "книга живых": традиции древнерусского синодика в эпопее И.С. Шмелева (минейный код изображения смерти)». Восприятие смерти, совмещающее народное и книжное ее осмысление, становится единственным спасительным взглядом на ужасающее настоящее и дает надежду на преодоление смерти в вечной жизни.

Параграф восьмой («"Реквием" А.Ахматовой: смысл поэмы в интертексте Священного Предания») посвящен анализу одного из главных произведений поэта.

Поэма «Реквием» стала не просто описанием страданий лирической героини в годы репрессий; она представляет собой собственный опыт преодоления состояния богооставленности и отделенное™ от народа и от людей - к осознанию очищения через страдания и веры в Бога и человека.

Без осознания места и роли себя в происходящем переживание совершающегося становится невыносимым. Именно в изменении взгляда на себя, вписывание себя в иное - сакральное - пространство становится идеей внутреннего очищения лирической героини, ее восхождения и преодоления смерти. В этом пути совершается превращение жизни в житие. Лирическая героиня находится в другой системе координат, чем прочие в этом мире. Она - побывавшая там, за границей жизни и смерти, — и на жизнь смотрит по-другому: торжественно (все оценивая только с точки зрения смысла бытия) и отстраненно (и прежде всего от самой себя, словно уже при жизни пройдя отделение души от тела).

Этот долгий путь к житию заключался прежде всего в смирении лирической героини со своим новым положением в мире: от благоденствия, богатства, довольства, почитания, славы к поруганию, попранию и презрению. Она, уподобляясь пути угодников Божиих, преодолевает это презрение, благодаря за него потом, видя именно в нем то главное дело и тот подвиг, который приводит героиню к победе над смертью. Разные судьбы «маленьких» и безымянных людей перестают быть таковыми в контексте общенародного горя и в равенстве всех перед Богом, возможности каждого преодолеть страдание (подобно героине «Реквиема») через уподобление героям Священного Предания.

В параграфе 9 — «"Четьи-Минеи" Бориса Зайцева» — представлен анализ ряда текстов писателя, которые, объединенные художественным методом и общей идеей, могут быть охарактеризованы как полностью (по отдельности и в целом) принадлежащие к минейной традиции русской словесности.

Творчество Б.К. Зайцева (особенно в зарубежный период) можно считать ориентированным на православную традицию, и прежде всего - агиографическую. «Преподобный Сергий Радонежский», «Валаам», «Афон», «Алексей Божий человек», «Священник Кронид», «Аграфена»... Разные жизни, часто - жития, являющие разные примеры подвижничества, представленные в совокупности, могут составить своего рода «Четьи-Минеи», созданные писателем, несомненно, не в рамках этого дерзновенного замысла, но, несомненно, в русле минейной традиции, в контексте мировоззрения о присутствии Духа в каждом человеке, и так же воспринимаемые читателем.

Влияние минейной традиции обнаруживается в творчестве Б.Зайцева не только в целом корпусе текстов, созданных с ориентацией на агиографический канон, но и в интертекстуальном присутствии «Миней Четких» во всех этих произведениях. Можно сказать, что тексты Бориса Зайцева (как и в целом каждое подлинно художественное произведение) являются одновременно ориентированными текстами и текстами диффузного характера, в которых минейный код явлен в маркерах явных и скрытых, «сигнальных» и еле заметных, помещенных автором в сильной позиции и затемненных прочими деталями.

Особое звучание интертекст «Четьих-Миней» приобретает в. рассказе «Разговор с Зинаидой». Рассказчик словно совершает богослужение в память Зинаиды - и вписывает ее судьбу в Четью-Минею, в сонм других святых, осуществляет своего рода частную канонизацию человека, не лишенного грехов, но в его сознании ставшего праведником через христианскую любовь к другим.

Минейный код реализован в рассказе прежде всего через сюжет. В минейный код рассказа включены жития святых, именами отмеченные в повествовании и вписанные в общую идею текста. Своеобразную «малую Минею» представляет собой цикл Б. Зайцева «Люди Божии».

Завершает главу параграф 10 («Человек перед лицом смерти: минейный код повести А. Солженицына "Раковый корпус"»).

Повесть «Раковый корпус» А. Солженицын писал в 1963 - 1967 гг. по личным впечатлениям от болезни и пребывания в больнице в 1955 г. Прототипами многих персонажей стали реальные люди, пациенты и врачи, с которыми писателю довелось встретиться во время тяжелейшего испытания заболевания, исцеления и возвращения к полноценной жизни. Рассказ о предстоянии смерти людей, собранных в одном корпусе и объединенным диагнозом, оказался, вопреки читательскому ожиданию, пронзительно-жизнеутверждающим (при отсутствии отрицания смерти) и, вероятно, вопреки изначальному замыслу автора, глубоко религиозным по сути. Далекая от религиозного дискурса в его явном присутствии в тексте, повесть содержит мощный христианский интертекст, в котором одним из ведущих становится минейный код. Категория «смирение», которую неизбежно осознает каждый больной, ведет к актуализации еще одного нравственного закона

- любви к ближнему. Эта константа человеческого общежительства явлена в повести не как готовая христианская заповедь, а как выстраданная человеческими мучениями осознанная необходимость. Конец един для всех, но у каждого своя дорога к этому концу. В этом, пожалуй, наиболее отчетливо проявляется минейный код повести. Не общность, не соборность, не единая радость любви и приятия (что было бы актуально в других условиях и с другими героями), а индивидуальное и осознанное движение к единому исходу рядом с теми, кто подобен тебе. Этот принцип подобия (imitatio) в минейном коде приобретает особое звучание. Равно как в житии святой, уподобившийся своему небесному образцу, в одиночестве среди людей и лишь в соединении с Богом стремится к Царствию Небесному, так и простой смертный хотя бы часть своего пути, в страданиях и внутреннем осмыслении разъединения духа и тела, должен пройти свой индивидуальный крестный путь и осмыслить его в преддверии вечной жизни.

Заключение подводит итоги исследования.

«Четьи-Минеи» рассматривается в настоящем исследовании комплексно

- как книга и как текст. Разделение условное, поскольку книга, как материальный предмет, живет в читательской среде прежде всего своим содержанием, но необходимое, т.к. именно данные по истории создания и бытования книги во многом проясняют жизнь текста корпуса житий в литературном пространстве. Собственно фактографический материал, содержащийся в архивных источниках и зафиксированный в комментариях, переписке, свидетельствующий о прямом обращении к «Четьим-Минеям» как к источнику, составляет важную часть исследования, представляя прежде всего традицию памятника в русской литературе Нового времени. Не меньшее значение имеет изучение интертекста «Четьих-Миней» как гипертекста, как корпуса когерентных текстов, имеющих разветвленную систему отсылок к прочим текстам Священного Писания и Пре-

дания, актуализируемых в процессе чтения. В этом случае стоит говорить о возможности включения произведений русской литературы в общее поле ми-нейного изображения и осмысления проблем человека, понимаемого с христианских позиций, которые не являются чуждыми подавляющему большинству представителей русскоязычной культуры. Инструментом анализа художественного произведения с позиций присутствия в нем интертекста «Четьих-Миней» становится минейный код, представляющий собой систему элементов, как свойственных первичному агиографическому тексту (житийные топосы), так и вторичных по отношению к нему: имя героя, тезоименитого святому; дата сакрального календаря, отсылающая к многовековым событиям христианской истории и вписывающая эти события в жизненный путь персонажа; собственно биография героя, нарративом обозначающая идею и смысл произведения, не выраженные эксплицитно; линейно понимаемое время спасения; многовер-шинность персонажной архитектоники текста; явления энергийной интерференции имен (судеб) героев, imitationis imitation и communio sanctorum, возможные лишь в рамках минейно понимаемой традиции прославления святых в русской словесности.

Отбор художественных произведений для анализа и интерпретации их с точки зрения отражениях в них минейного интертекста не является случайным, поскольку каждый из текстов в той или иной мере содержит элементы минейного кода, которые, будучи в целом общими, актуализируют те из них, которые наиболее соответствуют авторскому замыслу. В целом настоящее исследование, обозначая пути изучения бытования и рецепции «Четьих-Миней» в русской словесности, предполагает широкие перспективы исследования всего многообразия этого явления.

В разделе «Приложении» помещены 3 приложения, сопровождающие основной текст диссертационного исследования. В Приложении 1 дано поэкземп-лярное описание признаков использования книг «Четьих-Миней» в собраниях НГОМЗ и РГБ. Приложение 2 содержит перечень сохранившихся массовых изданий житий из книжных собраний РГБ, НГОМЗ. В Приложении 3 приводится обзор дел Фонда Московской Синодальной типографии (фонд № 1184) из собрания РГАДА об издании и распространении «Четьих-Миней».

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК:

1. Терешкина Д.Б. «И не мечтал об имени другом»: герой с именем Арсений в поэмах М.Ю. Лермонтова «Литвинка» и «Боярин Орша» // Вестник Новгородского государственного университета. 2013. № 72. С. 51 — 54.

2. Терешкина Д.Б. Энергийная интерференция имени в «Житии одной бабы» Н.С. Лескова // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2013. № 4(2). С. 165 - 169.

3. Терешкина Д.Б. «Целомудрие твое яко зеницу ока блюла еси» (Об агиографическом контексте повести А.Н. Толстого «Гадюка») // Вестник Новгородского государственного университета. 2013. № 73. Т. 1. С. 74 — 77.

4. Терешкина Д.Б. «Лето Господне» в русской литературе (Феофан Про-копович и Иван Шмелев) // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2014. № 2 (2). С. 320 - 324.

5. Терешкина Д.Б. Минейный код в ораторской прозе Феофана Прокопо-вича // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2014. № 5. С. 193-202.

6. Терешкина Д.Б. Смерть персонажа как маркер минейного кода художественного текста // Вестник Новгородского государственного университета. 2014. №83.4.1.С. 34-38.

7. Терешкина Д.Б. Четьи-Минеи и русская словесность Нового времени: к постановке проблемы // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2015. № 4. Ч. 2. С. 189 - 192.

8. Терешкина Д.Б. Конференция «М.Ю. Лермонтов и история» (Великий Новгород, 14 - 16 октября 2013 г.) // Вестник Московского университета. 2013. Сер. 9. №6. С. 251 -257.

9. Терешкина Д.Б. Поэтика художественного отождествления Сергию Радонежскому в повести Ивана Шмелева «Богомолье» // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 1; URL: www.science-education.ru/121-19140 (дата обращения: 17.06.2015).

10.Терешкина Д.Б. «Четьи-Минеи» Бориса Зайцева // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 1; URL: www.science-education.nj/121-19263 (дата обращения: 17.06.2015).

11.Терешкина Д.Б. Печатные «Четьи-Минеи» Дмитрия Ростовского в собрании Новгородского музея и Российской государственной библиотеки: к вопросу о бытовании книги в народной среде // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 1; URL: www.science-education.ru/121-19235 (дата обращения: 17.06.2015).

12.Терешкина Д.Б. «Четьи-Минеи» в массовой народной культуре // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 1; URL: http://www.science-education.ru/125-19784 (дата обращения: 18.06.2015).

13.Терешкина Д.Б. Человек перед лицом смерти: минейный код повести А. Солженицына «Раковый корпус» // Мир науки, культуры, образования. № 3 (52). Июнь 2015. С. 316 - 319. - ISSN- 1991 - 5497. URL: http://amnko.ru/index.php/russian/journals/ (Дата обращения - 27.06.2015).

14.Терешкина Д.Б. «Четьи-Минеи» в драме А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» // Мир науки, культуры, образования. № 3 (52). Июнь 2015. С. 319 - 321. - ISSN 1991 - 5497. URL: http://amnko.nl/index.php/russian/journals/ (Дата обращения - 27.06.2015).

15.Терешкина Д.Б. Интертекст «Четьих-Миней» в рассказе Л.Н. Толстого «Алеша Горшок» // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. Серия «Филологические науки». 2015. № 2. С. 31-38.

16.Терешкина Д.Б. «Все имеют право на нимб»: о минейном коде в произведениях Бориса Зайцева // Вестник Новгородского государственного университета. 2015. № 87. Ч. 1. С. 80 - 82.

Монография:

Терешкина Д.Б. «Четьи-Минеи» и русская словесность Нового времени. Великий Новгород, 2015. - 16 п.л.

Публикации в других изданиях:

17.Терешкина Д.Б. Трансформация древнерусской агиографической традиции в повести М.Горького «Жизнь Матвея Кожемякина» // Нарративные традиции славянских литератур (средневековье и новое время). Новосибирск, 2007. С.209-220 (в соавторстве с А.Л.Семеновой).

18. Терешкина Д. Б. Красноречие и "красноглаголание" в "Жизни Матвея Кожемякина" М. Горького (к вопросу о традициях жанра красноречия в тексте повести) // Максим Горький: взгляд из XXI века: Горьковские чтения 2008 г. Материалы Международной конференции Нижний Новгород. 2010. С. 275-284. - 0, 5 п.л. (в соавторстве с А.Л. Семеновой).

19.Терешкина Д.Б. Еще о стихотворении А.С.Грибоедова «Давид» // Хмелитский сборник. Вып. 10. Смоленск, 2010. 171 - 175.

20.Терешкина Д.Б. Святое письмо из архива фольклорной лаборатории Новгородского университета: к проблеме народного христианства в письменной традиции // Динамикатана сьвременната наука-2011: Материали за VII международна научна практична конференция. 17-25 юли 2011. София, 2011. Т. 6. С. 66-71.

21.Терешкина Д.Б. «Гробъ зряще, живемъ яко безсмертни»: Тема смерти в синодике из собрания Новгородского музея / Динамика эволюции человеческого интеллекта, этико-эстеягического восприятия мира и художественного творчества: Сборник материалов XIII международной научно-практической конференции (Киев, Лондон, 10 - 14 ноября 2011 года). Одесса, 2011. С. 65 - 68.

22.Терешкина Д.Б. Заговор и молитва: народное христианство в заговорах новгородской традиции // Новгородика-2010. Вечевой Новгород: Материалы международной научно-практической конференции. Великий Новгород, 2011.4.3. С. 131-144.

23.Терешкина Д.Б. Имя воина и безымянный солдат в русской словесности и российской государственности // Бренное и вечное. Человек в пространстве российской государственности: мифология, идеология, социокультурная практика: Материалы Всероссийской научной конференции с международным участием. 13 - 14 декабря 2011 г. Великий Новгород, 2012. С.309-315.

24.Терешкина Д.Б. Минейный код в повести Льва Толстого «Отец Сергий» / Филологическому факультету - 80 лет: сб.статей/ под общ.ред. И.С. Абрамовской. Великий Новгород, 2012. С. 98 - 102.

25. Терешкина Д.Б. «Записки раба Божия Авдия»: история государства в контексте истории частной жизни // Бренное и вечное: социокультурная драма истории между мифом и политикой: Материалы Всерос.науч.конф. 27-28 ноября 2012 гУ редкол. A.A. Кузьмин, Г.Э. Бурбулис, Ю.В. Синеокая, А.П. Донченко, А.Г. Некита, С.А. Маленко; НовГУ. Великий Новгород, 2013. С. 377-387.

26.Терешкина Д.Б. Человек, государство и власть в житиях новгородских святых / Новгородика - 2012. У истоков Российской государственности: мате-

риалы IV Междунар. науч. конф. 24 - 26 сентября 2012 г. / Сост. Д.Б. Терешки-на, С.А. Коварская и др. Великий Новгород, 2013. Ч. 1. С. 428-435.

27.Терешкина Д.Б. «Земли Российстей... похвало и украшение»: почитание новомученика Евгения в контексте русской агиографической традиции // Настоящее как сюжет: Материалы межд. научн. конф. Тверь, 11-13 апреля 2013 г. / ред. С.А. Васильева. Тверь: Изд-во М.Ю. Батасовой, 2013. С. 112-117.

28.Терешкина Д.Б. Пушкинская Параша: пространство житийного имени // Болдинские чтения - 2013 / отв.ред. Н.М. Фортунатов. Нижний Новгород, 2013. С. 190-197.

29.Терешкина Д.Б. «Учить людей, изображая нравы»: о функции учительной литературы в комедии А.Н. Островского «Комик XVII столетия» // Щелыковские чтения - 2012. Проблемы жизни и творчества А.Н. Островского: сборник статей / науч. ред., сост. И.А. Едошина. Кострома: Авантитул, 2013. С. 40-54.

30.Терешкина Д.Б. Юбилейные издания сочинений М.Ю. Лермонтова (к столетию со дня рождения) в библиотеке Новгородского государственного университета // Научният потенциал на света — 2013: Мат. IX межд.научн.-пракг.конф. 17-25 сент. 2013 г. София: «Бял ГРАД-БГ» ООД, 2013. С. 59-62.

31.Терешкина Д.Б. Печатные «Четьи-Минеи» Дмитрия Ростовского в книжных собраниях: к вопросу о бытовании книги в народной среде //Науковий в1сник 1зма'шьського державного гуманитарного университету: Гсторичш науки. Педагопчш науки. Фшолопчш науки: 36ipHHK наукових праць. 1змаГл, 2013. Вип. 32. С. 136 - 142.

32.Терешкина Д.Б. «Где, укажите нам, отечества отцы?» (Минейный код в системе персонажей комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума») // Культура и текст: Электронный журнал. Барнаул: Алтайская госуд.педагогич.академия. №15. С. 117 - 126. Режим доступа: elabrary.ru/item.asp?id=20371305. ISSN: 2305-4077. Адрес издания в интернете: http://www.ct.uni-altai.ru.

33.Терешкина Д.Б. Косинская редакция Жития Михаила Клопского // Новгородский архивный вестник. Великий Новгород, 2013. Вып. 11. С. 190-197.

34.Терешкина Д.Б. Четьи-Минеи и русская словесность Нового времени // Academic science - problems and achievements III: Сб. материалов III междунар. научн.-практ.конф. «Академическая наука - проблемы и достижения». Москва, 20 - 21 февраля 2014 г. Vol. 2. North Charleston, SC, USA. 2014. Pp. 216 - 219.

35.Терешютна Д.Б. «Егда душа от тЪла нуждею разлучается, ужасна тайна всЪм и страшна» (Смерть в синодике Новоезерского монастыря) / Палеоро-сия: Древняя Русь во времени, в личностях, в идеях. Альманах / Под ред. П.И. Гайденко. СПб., Казань, 2014. С. 144 - 153.

36.Терешкина Д.Б. Вера в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // Наука и образование: проблемы и перспективы развития: Сб.научн.трудов по материалам Международной научно-практической конференции 30 авг. 2014 г. Тамбов: Юком, 2014. Ч. 2. С. 129 - 132.

37.Терешкина Д.Б. «Да чтоб звали Александром!»: к вопросу об агиографическом каноне официального прославления императора Александра Благословенного // Бренное и вечное - 2013. Имперский синдром: идеология, мифо-

логия и социокультурная практика: Материалы Всероссийской научной конференции с международным участием. Великий Новгород, 2014. С. 335 - 341.

38.Терешкина Д.Б. «И в небесах я вижу Бога...»: жизнь и житие в поэтическом мире Лермонтова / Лермонтов и история: Сб. научн. статей / Отв.ред. В.А. Кошелев. Великий Новгород - Тверь: Изд-во Марины Батасовой, 2014. С. 48-56.

39.Терешкина Д.Б. Поэма А.К. Толстого «Иоанн Дамаскин» и «Четьи-Минеи» // Материалы Международной научно-практической конференции «Историко-культурный и экономический потенциал России: наследие и современность» / Филиал РГГУ в г. Великий Новгород. Великий Новгород: «Виконт», 2014. С. 71-76.

40.Терешкина Д.Б. Четьи-Минеи и русский народный календарь // Теоретические и прикладные вопросы образования и науки: Сб. научн.тр. по материалам международной научно-практ.конф. Тамбов, 31 марта 2014 г. Тамбов: UCOM, 2014. Ч. II. С. 150 - 151.

41.Терешкина Д.Б. «На Господа уповал — и не погибну»: Будущее в мотиве испытания в древнерусской воинской повести // Будущее как сюжет: Статьи и материалы. Тверь: Изд-во Марины Батасовой, 2014. (Время как сюжет. Вып. 3). С. 13-21.

42.Терешкина Д.Б. Жизнь без жития, или Еще раз об «Обломове» // Бере-стень: Философско-культурологический альманах. 2014. №1 (4). Великий Новгород, 2014. С. 270 - 277.

43.Терешкина Д.Б. Четьи-Минеи в поэзии К.К. Случевского // Лггература в контексп культури : 36. наук, праць. Вт. 26. / ред. кол.: В. А. Гусев (вщп. ред.) та iH. К.: Видавничий д1м Дмигра Бураго, 2015. С. 318 - 325.

44.Терешкина Д.Б. К истории издания «Четьих-Миней»: архивные документы Московской Синодальной типографии из собрания РГАДА // Документальное наследие Новгорода и Новгородской земли. (В печати)

Учебно-методические материалы:

1. Терешкина Д.Б. Новгородская житийная литература: Учебное пособие по спецкурсу. Великий Новгород, 2006.

2. Терешкина Д.Б. Анализ художественного текста: Учебное пособие. Великий Новгород, 2008 (в соавторстве с Е.П.Дерябиной).

Изд. лиц. ЛР № 020815 от 21.09.98. Подписано в печать 01.09.2015. Бумага офсетная. Формат 60x84 1/16. Гарнитура Times New Roman. Печать офсетная. Уч.-изд. л. 2,7. Тираж 100 экз. Заказ № 6> Издательско-полиграфический центр Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 173003, Великий Новгород, ул. Б. Санкт-Петербургская, 41. Отпечатано в ИПЦ НовГУ. 173003, Великий Новгород, ул. Б. Санкт-Петербургская, 41.