автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Диалектика духовного и материального начал в прозе Андрея Платонова

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Брель, Сергей Валентинович

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

ОСМЫСЛЕНИЕ КАТЕГОРИЙ "НЕЖИВОГО - ЖИВОГО - МЕРТВОГО" В ПУБЛИЦИСТИКЕ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА. СВЯЗЬ ВОЗЗРЕНИЙ ПИСАТЕЛЯ С ФИЛОСОФСКИМИ И ЭСТЕТИЧЕСКИМИ ТЕЧЕНИЯМИ МОДЕРНИЗМА.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ОСОБЕННОСТИ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ РАННЕГО ПЛАТОНОВА И КАТЕГОРИИ "НЕЖИВОГО - ЖИВОГО - МЕРТВОГО" В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ О МАТЕРИИ, МИРОЗДАНИИ И СОЗНАНИИ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

МОТИВЫ АНТИУТОПИИ И ИЗОБРАЖЕНИЕ "МЕРТВОЙ" ИДЕОЛОГИИ В РОМАНЕ ПЛАТОНОВА "СЧАСТЛИВАЯ МОСКВА".

Введение диссертации1999 год, автореферат по филологии, Брель, Сергей Валентинович

В 1829 г. А. С. Пушкин написал знаменитые строчки: И хоть бесчувственному телу Равно повсюду истлевать, Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось почивать.

Не продолжает ли покинутое душой тело и после смерти воспринимать мир, страдать, желать близости к родному очагу? В этих строчках видно предчувствие нового понимание "живого" и "мертвого", которое придет к соотечественникам поэта много позже. Имя одного из них, на определенном этапе творчества к Пушкину обратившегося и глубоко постигшего, Андрея Платонова (Климентова)(1899-1951), также стоит особняком среди имен талантливых современников.

Русская литература всегда стремилась разрешать в своем творчестве ключевые, экзистенциальные проблемы человеческого бытия: страдания и боли, борьбы за жизнь и встречи со смертью. В эпоху кризисов и катастроф, двух революций и двух мировых войн данные проблемы ставились все острее. Платонов не просто выработал свое оригинальное представление о душе и теле, жизни и смерти; он способен был говорить об умирании человека, народа, земли, но сохранять уверенность в том, что жизнь не умирает". В архиве Платонова хранится предисловие к неустановленному произведению об эволюции живых организмов. (114) Одно из суждений автора характеризует его устремления: "На земле есть только одно явление, которое нас, людей, больше всего интересует: человеческая жизнь". Более того, взгляд писателя был способен проникать к тем первоосновам существования, где она таинственно сохраняется, подавая реальную надежду на буквальное, "физическое" воскресение. Сохраняя веру в жизнь и человека, присущую его гениальным предшественникам, он ушел в их оценке и понимании далеко вперед.

Нужно отметить, что Платонов говорил не только о явлениях жизни и смерти, но также пристально рассматривал в своих эстетических работах и в художественном мире понятия "духовного" и "материального", и, как более частные, "живого" и "мертвого", отделяя их от мгновенного события -рождения или гибели. На этом пути он обращался и к промежуточному состоянию - "неживого", часто стоящему на грани между "живым" и "мертвым".

По отзывам современников, людей близких, Платонов не только в своем творчестве, но и в жизни личной был привязан к тому, что В. Вернадский называл "живым веществом", всему многообразию "живого", разлитого повсюду в мире и порой невидимому и недостижимому для обычного, рядового зрения. "Андрей страшно беспокоился за землю. Он ее воспринимал как живую" - писала В. Трошкина. (141, 39) "Он любил животных и верил в их человечность", - признавался друг писателя J1. Гумилевский. (41, 63) С. Липкин говорил, что в рассказах Платонова "рисовалась внутренняя жизнь человека, необычная и в то же время простая, как жизнь растения". (78, 123)

Таким образом, нельзя понять взгляд писателя на соотношение духовного и материального начал, "живое" и "неживое", оставаясь лишь в сфере "человеческого". Человек и природа, человек и космос у Платонова пересекаются и взаимодействуют совсем не так, как в художественном мире других писателей, особенно XIX века.

По мнению многочисленных историков русской церкви, философии, литературы, до начала XIX в. основным определяющим фактором развития искусства было догматическое православие. Религиозное искусство (например, иконопись) заменяло многие виды светского. "В этом отношении русская духовная культура до второй половины XVIII в. очень близка по своему стилю к западному средневековью с его основной религиозной установкой". (54, 11) О роли православия в истории русской литературы неоднократно упоминает в своем труде "Пути русского богословия" прот. Г. Флоровский. (152)

Формирование самобытной русской литературы и, в частности, русского романа, во второй трети XIX в. также связывалось, по мнению Ю. Лотмана ("Сюжетное пространство русского романа XIX столетия") (82), с православной мифологией греха и раскаяния. Только И. Тургенев, как предположил исследователь, остался в стороне от основного русла русской литературы, демифологизировал романные схемы своего времени и "предсказывал прозу Апухтина и русских символистов". (82, 106)

Однако, к концу XIX столетия проявился общий кризис русской культуры, ориентированной на православие. Спектр интересов творческой интеллигенции стал шире и сложней, раздробленней. Помимо увлечения масонской мистикой, близкой и декабристам, и М. Сперанскому, и автору первого проекта храма Христа Спасителя А. Витбергу, следует указать на обращение к гностицизму, Каббале, европейским ересям и отечественным народным сектам, социальный и религиозный опыт которых приобретал все большую известность. По мнению А. Эткинда, не только социальная и религиозная жизнь России конца XIX - первой трети XX вв. испытывала воздействие русских сектантов - скопцов и хлыстов, - но и литература. Исследователь замечает, что для наблюдателя-интеллигента хлысты кажутся подлинными художниками, причем самого романтического направления, почти что символистами". (172, 50) Автор указал на близость как идеологии, так и формальных особенностей сектантской практики (обряд, поэзия) с открытиями русского авангарда. Хлыстовство также затронуло и религиозную философию (В. Соловьев, В. Розанов, А. Лосев), и литературу (А. Блок, Н. Клюев, М. Цветаева, Д. Мережковский, А. Платонов).

Указанные течения духовной, интеллектуальной, общественной и религиозной практики предполагали полное или частичное переосмысление всех понятий, которые церковь считала установленными раз и навсегда. Ранее в православии утверждалось, что "духовное" превалирует над "материальным" и определяет, формирует его ("В начале было Слово.") (От Иоанна святое благовествование, 1). (15) "Живое" понималось как наделенное внутренними потенциями и возможностью их реализовать, данными Богом. В толковом словаре живого великорусского языка В. Даля (в самом названии которого содержится столь важное для православной культуры понятие) приводится следующее, ныне устаревшее значение слова "живот": "Жизнь человека и животного; что есть в твари живое, оживляющее плоть, образующее земную жизнь". (43, 539540) Как видно из этого определения, источник "оживления" находится вне предмета или существа, обладающего жизнью; но "вне пределов мира" может находиться только Бог.

Мертвое", в свою очередь, понималось как свойство предмета или явления, напротив, лишенных Богом качеств "живого" (способности к обмену веществ, размножению, росту, развитию, различным формам движения и т.д.) (148, 186) Важно, что явление жизни или приход смерти расценивались как результат произвола высшей силы: по слову Бога мог, скажем, ожить камень, а человек, будучи "формально", внешне живым, своими грехами "убить" собственную душу, отторгнуть Божественную благодать, сделать себя "мертвым". Для русских писателей - Н. Гоголя, JT. Толстого, Ф. Достоевского "мертвыми" были души помещиков и крестьян, забывших о высшем служении, Ивана Ильича Головина, построившего жизнь на лжи, и Родиона Раскольникова, пролившего человеческую кровь. Ф. Достоевский сделал притчу о Лазаре смысловым центром композиции романа "Преступление и наказание" с целью доказать, что "мертвую" душу, каковой становится душа убийцы, может воскресить лишь Бог. В данном контексте даже торжественное "он воскрес" лишь предвещает зарю "обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь". (46, 270)

Таким образом, понимание "живого" и "мертвого" в традиционной русской культуре до конца XIX в. существенно отличалось от современного.

С новым мировоззрением, сформировавшимся в России на рубеже веков, оказались тесно связаны мистика и магия, предполагали изменение мира, космоса, общества, семьи и даже самого облика человека посредством направленного воздействия на природу. Современный богослов отметил: "Цель науки заставить природу служить человеку. Такова же и цель магии". (91, 56)

Страстный призыв к магическому, осуществленному руками человека пересозданию тела и сознания, интерес к каббалистическим трансформациям материи свойственны и родоначальнику русского символизма Владимиру Соловьеву (18 53— 1900), и аскету и подвижнику Николаю Федорову (1828-1903), повлиявшему на умы нескольких поколений интеллигенции, включая представителей советского авангарда - Е. Замятина и А. Платонова. Например, В. Соловьев в работе "Красота в природе" (1889) изобразил становление красоты в мире как ряд последовательных эманаций высшего начала (света) в материю, "преображение материи через воплощение в ней другого сверхматериального начала". (135, 352) Понимание света в данной трактовке лишь на первый взгляд соотносится с православным учением; источник доктрины поэтапного погружения света в материю отсылает к Каббале. А. Ф. Лосев говорил об "определенных связях мысли Вл. Соловьева с каббалистической традицией". (80, 221) Об общих чертах мировоззрения С. Соловьева и Н. Федорова пишет В. Никитин. (95)

Н. Федоров в "Философии общего дела" (1880-90-е гг.) объединил позитивизм и мистику, технику и религию. Мыслитель предлагал ученым обратиться к нравственно-религиозной задаче воскрешения усопших "отцов" и признать себя его орудиями "через регуляцию материальной природы умственною силою". (146, 46) Все технические проекты Федорова, в том числе полеты в космос и грандиозная перестройка эфирного пространства, определялись данной задачей ("Небесные науки как факт и как проект", "Будущее астрономии").

В одном из текстов Андрея Платонова можно встретить утверждение: "Смерть действовала с таким спокойствием, что вера в научное воскресение мертвых, казалось, не имела ошибки". (115, 385) Здесь важно не столько открытое обращение писателя к идее Н. Федорова, сколько парадоксальная оценка повествователя - неминуемая гибель "живого" доказывает не существование Промысела Божьего, а правильность научной доктрины.

Научное воскресение", о котором молодой советский писатель говорил вслед за Федоровым, имело принципиально иной характер, чем чаемое христианами после истребления мира и человечества ("конца Света"). Богослов С. Булгаков понимал первое как "воскрешение", возвращение с какого-то "из начальных моментов загробного пути", как в случае с Лазарем, после слов Христа словно очнувшимся от обморока в прежней бренной оболочке.(21, 312)

Замысел Федорова и его последователей приблизить воскресение, уготованное Господом, подразумевал новое понимание категорий "духовного-материального" и "живого-мертвого" .

Духовное" и "материальное" становились двумя близкими, почти равноправными началами мироздания. Признавалось, что дух разлит всюду, где есть творческая человеческая мысль. Не только высшее Существо, но и человек способен переделывать мир ("материальное") силой собственного разума ("духовное"). Конечно, "духовное" продолжало оставаться основным началом, но его воплощение в "материальное" подразумевало слияние с тем, что прежде считалось низким, ничтожным. С. С. Хоружий считает, что у Соловьева, Булгакова, Федорова, Карсавина формируется "глубокое убежденье в том, что победа над "ветхим Адамом" не отсекает плоть, телесность, материю, а только таинственно (у Федорова, впрочем, не таинственно, а научно) усовершает их". (157, LVIII) А. Платонов же неоднократно говорил о роли "червяка", "комарика", играющих огромную роль в мироздании.

Живое", согласно определению современного философского словаря, закономерно возникает при определенных условиях в процессе развития самой материи. (148, 186) Подобное понимание, как не парадоксально, коренится в идеях религиозного философа Федорова. Ведь если сам человек способен воскресить мертвецов, используя технику, явление жизни естественно становится делом его рук, а не вмешательством извне.

Появляется также третья составляющая, "промежуточное звено" между крайними началами - "живым" и "мертвым" "неживое".

Неживое" - то, в чем потенции жизни существуют и могут быть реализованы. Лишь посвященный в тайны природы ученый способен увидеть данные потенции и имеет возможность их раскрыть. В отличие от "мертвого", "неживое" не надо воскрешать, воссоздавать заново. В нем достаточно "пробудить" жизнь .

Особую роль в понимании структуры и соотношения трех начал мироздания играют представления натуралиста В.

Вернадского (1863-1945), который в концепции био- и ноосферы указал на особенности "живого вещества". Еще в докладе "Начало и вечность жизни" ученый отстаивал идею самобытности жизни на Земле и невозможности ее происхождения из "первичного бульона" (теория академика А. Опарина(1894-1980)). (26) Хотя в вопросе о происхождении жизни проводилась непреодолимая грань между "живым" и "неживым", Вернадский показал, что "живое вещество", а также его особая форма - разум, "ноос" - глубоко проникает в сферы так называемого "неживого" и "мертвого". Ученый специально рассматривал теории происхождения жизни как из "неживого", так и из "мертвого". Культурная эволюция человечества, связанная с освоением "неживой" природы, во многом оказалась эволюцией самого живого вещества (например, происхождение огня явилось результатом деятельности термофильных бактерий). Исследователь указывал на рост живой массы, "давление жизни", на то, что "во все больших масштабах в жизненные процессы вовлекается неживое". (69, 11)

Уникальная роль Вернадского в истории русской культуры XX в. состоит в том, что он, по сути, научно обосновал идею всеединства, волновавшую философов и поэтов. "Основание для классификации миграции атомов оказались реальностью, интегрирующей специфические образования - неживую природу, живое вещество и общество - в определенную целостность, связанную единством вещества и энергии", - констатирует современный исследователь. (99, 43) (Общие черты учений В. Вернадского и Н. Федорова рассмотрены исследовательницей С. Семеновой. (130)) В учении о ноосфере В. Вернадский тесно связал понятия о "разумном" и "живом": техника стала пониматься как воплощение "разумного" начала, а не чуждое "живому" инородное тело. Подобное отношение к технике характерно для творчества А. Платонова, лишь позднее оно становится свойственно таким зарубежным авторам, как Р. Брэдбери.

Таким образом, философская и научная мысль эпохи выработала особый взгляд на ряд глобальных категорий, естественно преломившийся в литературе. То, что находилось прежде на периферии, стало определяющим не только сознание общества, но и его передовой части - творческой интеллигенции.

Важно отметить, что проблема всеобщей интеграции начал, образующих вселенную, в особом мистическом теле волновала не только мистиков и сектантов разных эпох, но и средневековую алхимию. По мнению В. Рабиновича, "алхимический космос живой космос. организм с наперед заданной "биологической" судьбой, а эволюция алхимических первоэлементов это "игра с одним и тем же, оборачивающаяся то материальной, то духовной своей стороной". (126, 64) Следовательно, в начале нашего века русская культура обратилась к представлениям, сходным с представлениями забытых оккультных учений и традиций. Переосмыслив основные философские категории, такие как "духовное" и "материальное", "неживое", "живое" и "мертвое", она приблизилась к пониманию мира как единства, где все начала и тенденции склонны к совпадению, неуклонному слиянию.

Творчество А. Платонова оказалось примером наиболее откровенного, цельного и законченного выражения данного миросозерцания в оригинальной эстетической системе.

Представления о соотношении духовного и материального начал, категориях "живого - неживого - мертвого" в творчестве А. Платонова не сразу стали предметом научного рассмотрения. Долгие годы в отношении к Платонову господствовал социологизаторский подход. Даже отмечая достоинства платоновской прозы, многие критики 30-50 гг. видели в ней опасные для "социалистического" общества идеи (Л. Авербах, А. Фадеев, В. Ермилов) . С конца 80-х гг. (в зарубежном литературоведении значительно раньше), напротив, отмечались заслуги Платонова в изображении негативных тенденций советской эпохи. В этой связи, а также с публикацией "Котлована", "Чевенгура", "Ювенильного моря" стал возможен разговор о жанровой специфике прозы писателя -антиутопических тенденциях (В. Васильев, Р. Гальцева, И. Роднянская, М. Геллер, М. Золотоносов, М. Золотусский). (24, 172-182) ; (33) ; (35, 174-180) ; (55); (56) Но глубоко и обстоятельно не была проанализирована связь между спецификой платоновского видения "живого" и его критикой общественных процессов.

Ряд работ о стиле и языке писателя (Г. Белая, А. Боровой, JI. Шубин) (12); (17); (170), а также попытка создания обширных монографий о жизни и творчестве писателя (В. Васильев, М. Геллер, В. Чалмаев) (23); (34) ; (158) не привели пока к исчерпывающему рассмотрению таких важных категорий как "неживое - живое - мертвое".

Однако важно отметить, что уже отдельные суждения тех или иных авторов, писавших о Платонове еще при его жизни, указывали на создание особого поэтического мира, в котором "живое" и "мертвое" сталкиваются с особой остротой и силой; отмечалась близость данного мира (и процесса его созидания) к организму. Современник писателя В. Келлер признавал: ".его лирика воистину естественное отправление, какое-то органическое продолжение проникновенного, слитого с миром существа". (66, 160) В черновике к предисловию издания рассказов писателя, вышедшему в 1962 г., А. Гладков отмечал, что рассказ "Третий сын" исполнен "поэтическим выражением торжествующего колдовства жизни над слепым трагизмом смерти". (36)

В связи с публикацией в 1964 году повести А. Платонова "Джан" развернулась полемика вокруг жанра и творческого метода автора. Здесь впервые состоялся разговор о соотношении духовного и материального, "живого" и "неживого" в поэтике произведения. Отмечалось присутствие легендарного, сказочного, мифологического начал в повествовании (у исследователей не было единого мнения на этот счет), которые определили специфическое соединение материи и духа в изображенном мире. В. Дорофеев утверждал, что после поездки в Туркмению у Платонова появилось "нечто вроде реалистических мифов, произведения с условно-символическим сюжетом".(45, 21) Л.Аннинский заявил: "Проза

Платонова. возвращает жизнь к той ветхозаветной поре, когда "Адам давал имена вещам"; состояние, в котором находятся герои повести, "не жизнь и не смерть, это нечто промежуточное, из чего может начаться и может не начаться жизнь", в этом смысле их индивидуальность "еще мертва". (4, 113) . Позднее зарубежный исследователь интерпретирует "мертвую" индивидуальность именно как лишенную духовности, обладающую "лишь интенсивной чуткостью, которая является скорее физиологическим свойством, чем душевным качеством, и потому все личное. оказывается на самом деле безличным". (64, 59) Л. Иванова поняла задачу повести как стремление показать "борьбу живого и мертвого, одухотворенного и неодушевленного начал в душе народа". (58, 12)

Многие усмотрели в описаниях природы в повести особый, сложный образ, также соединяющий "живое" и "мертвое" начала. "Кажется неожиданным и странным, когда Платонов говорит о мертвом инвентаре природы. Но в ней нет духовности - и она не интересует ни художника, ни героя", - наиболее категоричен в трактовке образа А. Хайлов. (154, 152) Н. Полтавцева, последовательно настаивавшая на критике художником "смутного", мифологического сознания, возражала: "природа не могла выступить в роли гармонизирующего начала, так как она еще сила косная, хотя и могучая". (123, 98) Синтезируя разные оценки, можно усмотреть в повести неразрешимый конфликт "неживого" человека и "неживой" природы. Л. Шубин видел его несколько по-иному: спасение для человека именно в стирании граней "между разумным и неразумным". Природа пустыни "лишь прикидывается отжившей", напротив, вернувшись в первобытное состояние и почувствовав себя ее частицей, "можно понять душу народа". (169, 100) Спустя двадцать лет исследователь повторил свое предположение, говоря об особенности мировоззрения писателя в целом: "В ходе своего общения с природой, личного и исторического, человек способен одухотворить мир.". (170, 31)

Споры о жанре и методе повести при определенном ракурсе рассмотрения помогают осознать особое понимание "живого" и "неживого" в ней. В. Турбин, назвавший повесть мистерией, заметил, что "слово у Платонова стенографирует первое. впечатление человека о мире". (142, 301) Указывая на "преданалитичное11 слово у Платонова, исследователь связал в единое целое взгляд писателя на неоживленный, хаотический мир и особенности механизма познания, отсутствие аналитической, логической расчлененности в мысли и языке познающего субъекта, с которым идентифицируется автор. Из предположения Турбина, которое в свое время было подвергнуто критике сторонниками "немифологических11 объяснений концепции повести (128, 25), можно сделать важные выводы. Из "неживой" субстанции, согласно мифологической данности, творится "живой" мир по принципу "здесь и теперь" (определенный А.Лосевым в "Диалектике мифа"), но не средствами стабильного, застывшего, "мертвого" языка., а языка, формирующегося и развивающегося, "растущего" параллельно самому миру. Таким образом, можно наблюдать различие категорий "неживого" и "мертвого" и на уровне темы (смысла, содержания) и на уровне языка (формы). М. Стюфляева выразила особенность речи героев "Джан" короткой формулой "думать чувствами". (137, 29) "Живое" мышление сближалось с чувственным познанием мира в противовес абстрактному, "мертвому".

Наиболее существенные наблюдения над категориями "живого" и "неживого" у писателя сделаны С. Бочаровым в конце 60-х гг. Он определил ключевой объект, субстанцию, фигурирующую в мире Платонова. Это не природа, не мироздание или даже сознание как таковые, а "вещество существования". Рассмотрев творческую эволюцию писателя, Бочаров отметил переход от призывов к восхождению в космические выси (понимаемое как превращение "духовного" в "материальное") к обратному процессу: погружению в дух, рождающемуся в самой конкретнейшей, обыденной действительности. Парадокс

Платонова состоял в преобразовании абстрактного материализма в "реалистический идеализм". Идеологическое совмещение высочайшей духовности с низшими ярусами бытия породили "корявую речь, на внутренних стыках которой странно встречаются абстрактное и конкретное" (18, 13), поэтику, в которой сложно сплетаются "живое" и "неживое". Изображаемый предмет "не является ни чем-то только вещественным, ни чем-то только невещественным". (18, 17) Оппозицию "живого неживого" Бочаров склонен рассматривать как оппозицию "мягкого - твердого". Конфликт между силами рассеяния, энтропии, угрожающими "веществу существования", и силой сосредоточения отягощается нежеланием Платонова видеть вещество деформированным жестким каркасом "организации" ("мертвого" начала) . "Он хотел бы ее (организацию, С. Б.) найти в усилении тех же самых внутренних, органических, но слишком тихих энергий". (18, 20) Стихийная "косноязычная" мощь природных сил находит аналог в "социальном косноязычии" героев; но "сердце" человека и "тепло" природы все же различны. Так "вещество существования", уникальная субстанция, в силу внутренних противоречий (необходимость и сложность "оживления" за счет внутренних потенций, близость и отличие от стихии человеческого сознания) раздваивается и организует драматическое напряжение платоновских текстов, а также формирует их языковой колорит.

В работах 80-90-х гг. JT. Карасев развил подход к "веществу", организующему художественный мир писателя, объединив его произведения в "единый огромный текст".(61, 105) Платонов исследует, по его мнению, типы существования вещества и опасности, ему угрожающие (варианты "смерти", деградации). Природное бытие есть не единственная, и притом "медленная, холодная жизнь вещества". (60, 8) Карасев нашел у Платонова новую оппозицию, замещающую "живое - неживое": "наполненное - пустое". Пустота (мира, "темных" глубин сознания) отсылает к "не-жизни", наполненность снимает противоречия между "живым" и "неживым". Из реальных субстанций вода способна примирить пустоту и вещество, а беременная женщина - пример существа "насквозь заполненного" и, следовательно, наиболее живого. (60, 19) Страх платоновских героев перед реальностью отражает их боязнь "пустоты" того мира, в который они приходят из материнского лона. Отождествление жизни с предельной заполненностью, таким образом, оборачивается тягой к "полуживому", эмбриональному состоянию.

В кандидатских диссертациях последнего десятилетия В. Колотаева и Е. Сергеевой, исследовавших в поэтике писателя отражение мифологических, фольклорных представлений, также отмечены тенденции к разрушению живого вещества, выпадению индивидуума из единого "народного тела". (68)/ (132) И. Савельзон пишет о драматической разъединенности всего сущего, утрате единства как "онтологической доминанте" платоновского мира. (127, 5)

На протяжении нескольких десятилетий многими исследователями отмечались связи между учениями Н. Федорова, В. Вернадского, А. Чижевского и творчеством Платонова (Н. Корниенко, Н. Малыгина, Н. Полтавцева, С. Семенова). (70); (86); (122); (129) На параллели между учением Федорова и идеями произведений Платонова указывали не только литературоведы, но и церковные деятели (например, митрополит

Ленинградский и Новгородский Алексий). (2, 205) Говорилось и о близости, и о расхождении взглядов писателя и религиозного философа. В частности, отмечено, что стремление Федорова воскресить умерших Платонов переосмыслил критически. Специального анализа соотношения категорий "живого неживого - мертвого" у Федорова (как и у Вернадского) и Платонова не проводилось, но важно отметить, что исследователи близко подошли к данной проблеме.

Исследовательница Н. Малыгина отметила, что Платонов "говорит о магической сущности искусства" (86, 26), при этом она же указала на материалистические взгляды писателя. Необходимо объяснить наличие этих, на первый взгляд, противоречивых установок. Многие положения работы исследовательницы требуют уточнения и развития. Так, отмечена близость некоторых представлений Платонова и научных теорий К. Тимирязева и Н. Каразина; следовательно, можно связать стремление писателя к "электрификации" земли с его представлениями о "неживом" и "живом". Данный путь в работе намечен и в следующем суждении: "Путь к новой гармонии. художник видит в уравнивании "скоростей жизни" живого и неживого "вещества" природы, в преодолении их различий". (86, 18-19) Речь идет пока лишь о "контакте", а не о пробуждении потенций "живого". Важно прояснить, почему именно человеческий разум может угрожать окружающему миру (на данное предупреждение в фантастической прозе А. Платонова также обращается внимание).

Особо следует отметить работу Е. Толстой-Сегал "Идеологические контексты Платонова" (139), в которой, в частности, замечено, что на понимание писателем проблемы "живого - неживого" влияли идеи К. Циолковского о "жизненной чувствительности" органической и неорганической материи, А. Богданова - о подвижной границе между живой и неживой природой ("всепонимании"); на подход к творчеству как подобию воскрешения умерших - мысли Н. Федорова о древнем искусстве. Отмечена связь идеологии Федорова и русского футуризма, а также мысль об асимметрии живого вещества, высказанная родоначальником футуризма Н. Кульбиным. (139; 56, 58, 62, 63) Работу последнего "Чувствительность. Очерки по психиатрии и применению ее данных" (1907) упоминает также 0. Кац в книге "Русская художественная культура конца 19 -первой трети 20 веков", указывая на формировании представлений о материальности ощущения в психологии начала века. (65)

Но, к сожалению, в работе Толстой-Сегал (как и в монографии О. Кац, где приводится перечень важнейших научно-технических открытий с начала XIX в.) многие из заявленных параллелей не подтверждаются отсылками к конкретным текстам писателя.

В особую группу необходимо выделить работы русских и зарубежных специалистов, которые подошли к проблеме соотношения "живого - неживого - мертвого" через изучение особенностей языка писателя. В 1979 г. литературовед Тодеуш Богданович писал: "Уводя сюжетную динамику во внутрь создаваемой им художественной реальности, Платонов. выявлял, выводил наружу динамику, сокрытую в глубине жизни". (16, 15) Н. Малыгина оспаривает мнение о том, что тексты Платонова "бессюжетны"(84);в противоположных суждениях (Е. Кройчик, Э. Маркштейн) (72) (89)звучит мысль, что своеобразные сюжеты писателя связаны с поиском потенций "живого".

В то же время, в 1978-79 гг. в зарубежных изданиях появился ряд работ, авторы которых пытались понять связь между видением писателя "живого" и "мертвого", вещества, энергии, духа и проявлением общих языковых и стилистических закономерностей его текстов. Помимо единства "вещества существования" или единства текста, на которые указано выше, Генрика и Алексей Якушевы отмечают понимание Платоновым народа как "речевого единства", носителя семантики, за которой стоит особая логика восприятия вещей. Данная логика проявляется в эмоционально-образном, "мгновенном" восприятии мира. Предмет всегда задается и "в своих реальных свойствах" (176, 751), но наделяется особой способностью жизненной активности. "Природа страдает, мучается, ставит цель". (176, 750) Художественный образ Платонов строит, развертывая значения слова в определенной последовательности, связанной с общим представлением многозначного слова, а не понятия. Генрика Якушева отмечает также в своей статье, что в композиции произведений писателя эпизоды соединяются случайно, по принципу карт из колоды; причинно-следственные отношения нарушаются. Эпизод, как прежде отдельное восприятие предмета, данное через значение слова, это "атом, демонстрирующий разные внутренние мотивы. героя". (178, 187) Исследовательница считала, что подобные особенности строения текста связаны с изображением в нем эксперимента, проводимого над природой, как над живым организмом.

Указавшая на философские источники творчества писателя Е. Толстая-Сегал в другой статье анализировала связи высших уровней его текстов с низшими. Она отметила изоморфизм (проявление закономерностей целого в частях текста), а также повышенную связность элементов текста, которая соответствует повышенной взаимосвязи объектов в описываемой модели мира". (140, 182) Избыточно частое употребление одного слова (например глагола "быть") приводит к восстановлению лексически стертого значения "бытийности", "жизненности". "Соединительная ткань" повествования становится из нейтрально окрашенной действенной, "говорящей". Абстрактные слова входят в "асимметричные" связи со словами, обозначающими конкретные предметы. (140, 189) В итоге оппозиции "жизнь - смерть", "природное искусственное" стираются "за счет взаимопроникновения рядов живого и мертвого". (140, 192) Толстая-Сегал наметила, таким образом, связь платоновского текста с живым организмом, осваивающим и ассимилирующим "неживое" вещество "среды", и даже указала на "асимметричную" природу связей, свойственную, как видно из работ В. Вернадского, любому живому организму.

Из отечественных работ последних лет, посвященных проблемам "живого", "неживого" и "мертвого" в творчестве Платонова в контексте изучения особенностей его языка, следует указать на работы М. Дмитровской (44), И. Кобзевой и Н. Лауфер (76), а также М. Вознесенской (28). Так, М. Дмитровская, анализируя употребление глагола "жить" у Платонова, связала его представления о потоке жизни с учением западноевропейских философов (А. Бергсона, А. Шопенгауэра). В работе М. Вознесенской анализ "стяженных" прилагательных позволил выявить ряд значений, "оживляющих", "одушевляющих" действительность. "Ментальные имена (ум, сознание). уподобляются различным объектам живой и неживой природы" (28, 10); сознание может существовать вне человека, мышление и жизнь могут противостоять как независимые процессы. (28, 10-11)

Таким образом, исследователи творчества Платонова достаточно последовательно сближают особенности его идеологических воззрений, поэтические приемы и языковые отклонения, что приводит к постепенному раскрытию через "текст-организм" особой картины "мира-организма", пробуждающегося от "неживого" состояния, и идущего к всеобщему одушевлению через опасности застывания в формах "мертвого" и распадения на автономные функции - жизни и сознания.

Особо следует выделить упомянутую работу О. Кац, в которой связываются особенности разных направлений науки и искусства первой трети века. Имя Платонова звучит в контексте имен П. Флоренского, М. Бахтина, а также других представителей русского авангарда (Д. Вертов, П. Филонов).

Особенности пространственного понимания произведений словесного искусства Платоновым О. Кац связала с теорией содержательности формы, выдвинутой еще А. Потебней. "Поиски истины, "абсолютности", принципиальное желание уловить жизнь в развитии приводят к тому, что в пространство в художественном произведении становится гетерогенным разнокачественным". (65, 22) Формирование множественных точек зрения на объект может пояснить и особенности взгляда Платонова на тело, материю, "живое" и "неживое".

В критических работах разных лет, затрагивающих различные стороны творчества писателя (идеологические влияния, специфику сюжета, образов, особенности языка), можно отметить лишь попытки целостного подхода к изучению структуры "неживого-живого-мертвого". Подробный анализ языковых отклонений взывает к поиску адекватной философской и эстетической установок, понимание которых отмело бы обвинения в "безграмотности" "интеллигента, не вышедшего из народа". Указание на тот или иной "идейный" источник творчества требует анализа его преломления в художественном мире писателя - иначе остается беспочвенным или грозит представить его как компилятора различных посторонних "точек зрения" и доктрин.

Для дальнейшего постижения связи всех особенностей стиля, языка, композиции, образной системы писателя и его представлений о "неживом - живом - мертвом" наиболее важными являются следующие достижения платоноведения: а) Категории "неживого - живого - мертвого" тесно увязываются с категориями "духовного - материального" и "бессмысленного - разумного". б) Анализ данной триады невозможно оторвать от изучения жанровой специфики творчества писателя, хотя и не может быть поставлен от нее в прямую зависимость (полемика вокруг "Джан") . в) Суждения С. Бочарова и JI. Карасева о "веществе существования" помогают подойти к данной триаде как сложному комплексу, системе, идеологически организующей тексты писателя. Для понимания специфики "материального духовного" и "живого - неживого" у Платонова важны также суждения Е. Сергеевой о едином народном теле и Г. И А. Якушевых о народе у Платонова как "речевом единстве". г) Предположения Г. Якушевой, Е. Толстой-Сегал и, наконец, М. Вознесенской помогают прояснить связь взглядов писателя на "неживое - живое - мертвое" с формальными особенностями построения текста и спецификой языка (идея эпизода как "атома" текста; наличие асимметричных связей, в которые вступают слова у Платонова, отсылающее к теории левой симметрии живого вещества у В. Вернадского; "одушевление" за счет использования "стяженных" прилагательных).

Объектом исследования в данной диссертации является художественная специфика функционирования в прозе Андрея Платонова категорий "духовного - материального" и "неживого - живого - мертвого", а также совокупность тематических, образных, сюжетных, композиционных, стилистических, языковых особенностей данной прозы, связанных с указанными категориями.

В качестве материала исследования привлекаются прозаические произведения А. Платонова различных периодов творчества. Отбор произведений осуществлялся по степени их соотнесенности с научно-фантастическими и антиутопическими жанрами. Рассматриваются также произведения русских писателей и ученых первой трети XX в. - В. Итина, К. Циолковского; ряд теоретических и критических работ А. Платонова, и представителей русской философской мысли Серебряного века, писателей и поэтов модернистов (А. Белого,

В. Брюсова, Н. Гумилева, Е. Замятина, О. Мандельштама, В. Маяковского) .

Целью исследования является определение места категорий "духовного - материального11 и "неживого - живого - мертвого" в формировании самобытной поэтики А. Платонова и ее роли как наследницы тенденций русского модернизма и авангарда.

Методология сочетает конкретно-исторический и герменевтический подходы к анализу произведений. Культурологической базой работы являются идеи, высказанные в трудах В. Зеньковского, Ю. Лотмана, Г. Флоровского, А. Эткинда.

Задачи исследования:

- Анализ понимания категорий "духовного - материального" и "неживого - живого - мертвого" в теоретических и критических работах А. Платонова разных лет и их связи с осмыслением данных категорий в критических работах русских модернистов, а также представителей русского и советского авангарда.

- Анализ специфики данных категорий в ранней прозе А. Платонова, установление связи между ними и формированием представлений писателя о мире и человеке.

- Установление связей между категориями "духовного материального" и "неживого - живого - мертвого" и спецификой научной фантастики А. Платонова, а также определение места данного жанра в контексте русской и советской научно-фантастической литературы первой трети XX в. и научных открытий данного периода.

- Определение путей эволюции представлений А. Платонова о "духовном - материальном" и "неживом - живом - мертвом" в жанре антиутопий. Определить специфику функционирования антиутопических мотивов в ряде произведений А. Платонова 2030-х гг. XX в.

- Установление связей между спецификой указанных категорий в произведениях А. Платонова научнофантастического и антиутопического жанров и концепцией утопического пространства в творчестве писателя.

Осмысление взаимодействия философских воззрений писателя на человека, общество, материю, мироздание с различными уровнями его художественных текстов (композиция, строение образа, язык), с эстетическими принципами создания произведений.

Научная новизна диссертации состоит в изучении поэтики А. Платонова через призму специфики его понимания категорий "духовного - материального" и "неживого - живого -мертвого" и в контексте жанрового своеобразия прозы писателя.

Теоретическая значимость: обращение к категориям "духовного - материального" и "неживого - живого - мертвого" в творчестве А. Платонова позволяет, рассматривая поэтику его прозы в контексте вековых исканий русской художественной мысли, а также философско-эстетических экспериментов русского модернизма и авангарда конца XIX - первой трети XX вв., показать ее самобытность и выявить оригинальные представления о человеке, обществе, мироздании.

Актуальность работы. Последние десятилетия неуклонно возрастает интерес к творчеству А. Платонова как самобытному явлению русской культуры, связанному, однако, с предшествующими ее пластами, а также исканиями русской философско-религиозной мысли. Все большую значимость приобретает подход, стремящийся рассматривать все уровни текстов А. Платонова, связывая воедино философские идеи и языковые новации писателя. Наиболее плодотворным в современном литературоведении становится цельный анализ художественного произведения с привлечением максимально широкого культурного контекста. В данной связи, привлеченный в работе материал по истории русской науки, философии и религиозной жизни является необходимой составляющей для понимания эстетики творчества А. Платонова.

Практическая значимость диссертации состоит в возможности использовать ее выводы для привлечения внимания к творчеству Платонова студентов и школьников, а также максимально полному раскрытию его специфики в контексте русской литературы XX в. на семинарах по данному курсу. Исследование может привлекаться для разработки спецкурсов по изучению произведений писателя, а также истории становления научно-фантастического и антиутопического жанра в русской прозе первой трети XX столетия.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования отражены в опубликованных работах, обсуждались в ходе докладов на научных конференциях в МГОПУ и МПУ, заседаниях кафедры русской литературы МГОПУ.

Цели и задачи определили структуру и объем диссертации. Она состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Диалектика духовного и материального начал в прозе Андрея Платонова"

Выв оды:

В романе "Счастливая Москва" вновь затронуто глобальное противоречие, о котором велась речь в ранней фантастической прозе Платонова, - столкновения "живой" стихии мироздания и "неживого", несовершенного рассудка.

Данное противоречие рассматривается в сфере социальной. Сталкивается "живая" общественная стихия и догматизированное мышление "преобразователей".

Идеологически данное осмысление связано с философским пониманием противоречия между "рассудком" и "разумом" у П. Флоренского, а также с учением В. Вернадского о левой симметрии живых тел, примененным в отношении к обществу. Общество в романе можно понимать в духе учения JI. Мечникова как организм, наделенной сложной, высокоразвитой организацией.

Заявленное столкновение диктует выбор специфического жанра, близкого антиутопии. В силу особого мышления, присущего автору, в романе соединяются утопические и антиутопические мотивы.

Утопические построения и их разоблачение связаны с особым утопическим пространством - городом Москвой. Специфика данного пространства в его конкретно-исторической обусловленности. История Москвы понимается в контексте мессианских устремлений русской православной культуры, частично сохраняющихся в коммунистической идеологии; однако, рационализм и атеизм новой власти приводят к профанации идеи.

Платонов создает образ девушки Москвы, метонимически связанный с образом города. Соответственно, героиня наделяется свойствами утопического пространства, которые приписываются городу. Подобный прием идеологически может базироваться именно на идее сравнения общества с человеческим организмом. Кроме того, героиня наделена свойствами, которые позволяют трактовать ее бытие как эманацию сверхприродной духовной сущности. Генетически создание такого образа восходит к подобным экспериментам символистов и неоромантиков (Маргарита М. Булгакова) , но его специфика не исчерпывается причислением к данной классификации. В данном случае важно, что Платонов отказывается от реалистической типизации, представляя жизнь героини как уникальный феномен, соединяющий две проекции - социальную и божественную.

Развенчание идеологии, базирующейся на постулатах несовершенного ("неживого") рассудка, передано в романе через разрушение целостного утопического пространства. В силу связи утопического пространства с образом героини, автор использует любовные коллизии романа как средство столкновения разных утопических систем и их разрушения. Отдельные герои романа становятся носителями фрагментов идеологии "переустройства", героиня, в частности, ее "тело" - пространством утопических проекций. В силу установленной логики, разрушение утопических построений отражается на целостности нравственного и физического облика героини.

Живая" сущность героини подвергается деформации также по причине погружения в темную половую стихию, рассматриваемую как "мертвую". В отличие от стихии "неживого", недостаточно развитого рассудка, стихия пола понимается как "мертвая", отжившая, связанная с потребностями, актуальными для более примитивной духовной организации, чем та, которой наделена героиня.

В силу указанной специфики раскрытия идейного содержания, можно сказать, что идеология "распада" социального тела (общества, государства), как и тела человеческого, если они теряют связь с живой духовной стихией, передана автором на уровне композиции произведения. Распадаются связи между героями, угасает сюжетная динамика. Вместо развязки конфликта, происходит его перенесение во внутренний мир человека, обособившегося от окружающих. Развитие останавливается и переходит в разложение.

Отмеченная выше сложность мировоззрения автора не позволила ему довести до логического конца развенчание героини и связанного с ней утопического идеала. Разрушению целостного миропонимания героини и пространства ее тела противопоставлена трактовка ее внешнего облика, несмотря ни на что сохраняющего жизнь и свет. Роман не закончен, но не завершен и процесс биогенного тока атомов, изменяющий саму структуру биосферы и формирующий ноосферу. Смерть, угрожающая героине, может быть побеждена воскресением в новую жизнь, которое произойдет, даже если потомки не смогут совершить его "по плану". Рационализм Н. Федорова у Платонова переходит в надежду, коренящуюся в непостижимой до конца человеческой природе.

199

Заключение.

Платонов принадлежал к поколению писателей, которые вошли в литературу в эпоху, когда столкнулись между собой различные течения отечественного модернизма и на их пике формировался феномен русского авангарда; когда на западе творили свои шедевры Д. Джойс, М. Пруст, Ф. Кафка. Представители различных литературных направлений и школ обращались к новому видению времени, пространства, космоса, материи. Научные открытия А. Эйнштейна, Э. Резерфорда и нашедшие, наконец, отклик идеи Н. Лобачевского стали поводом для создания новых концепций в искусстве, например, футуристических исканий В. Хлебникова. Развитие психологии как науки привлекло внимание писателей к структуре самого человеческого мышления, привело к идее изобразить "поток сознания".

Наследие отечественной классики, оставаясь мощным творческим стимулом для русских писателей, подвергалось существенному переосмыслению. Ценности православной культуры с ее установкой на абсолютный примат "духовного" над "материальным" и незыблемостью представлений о "неживом -живом - мертвом" были поставлены под вопрос. Снималась догматическая, застывшая оппозиция "живого" - "мертвого", препятствующая, в конечном счете, появлению новых сюжетов и образов в искусстве, новым подходам к разрешению вечных конфликтов. Отныне в творчестве Н. Гоголя, Ф. Достоевского, Л. Толстого стали открываться стороны, более актуальные для нового времени, выявляется все необычное, неканоническое, что позволило, в конечном счете, сделать их открытия достоянием писателей Запада, наделенных иным менталитетом, нежели исконно православный.

Явились новые культурные и социальные приоритеты, революционные сдвиги воскрешали забытые гностические, каббалистические идеи о формировании силой могущественного Разума новых форм жизни из "неживого" вещества. Религиозные учения Н. Федорова и В. Соловьева вдохновляли атеистическое, сугубо "научное" переустройство мира. Вырабатывалась концепция искусства как продолжения техники, как инструмента непосредственного воздействия на мир.

Разделяя изначально пафос социальных и научных перевоплощений, Платонов активно пересматривал привычные взгляды на "неживое - живое - мертвое". Он увидел опасность энтропии, явления, угрожающего жизни в целом, указал на опасные стороны как чрезмерного накопления, так и рассеивания энергии. Избыток энергии, как выяснилось, не всегда вел к торжеству "живого". Платонов открыл в представлениях о "живом" новые стороны, именно рассмотрев его сквозь призму представлений об энергии и энтропии, сделав проблему физики и философии предметом художественного изображения.

Изначально писатель возлагал большую надежду на "избранных" - ученых, которые спасут человечество от гибели. Но уже в фантастике 20-х гг. Платонов показал, что материя, эфир могут быть по своей структуре более "живыми", чем разум преобразователей. Подобно Д. Джойсу, М. Прусту, У. Фолкнеру, он перенес свой интерес на природу самого сознания. Важно, что писатель не пошел так далеко по пути формальных литературных экспериментов, как его западные коллеги. Читатель не должен был, следуя за перипетиями сюжета или погружаясь в кружево словесных игр, упустить главное: предупреждение об опасности "недоразвившегося" ума. В данной мысли отчетливо проявилась разница между "неживым" и "мертвым" в понимании писателя. Как орган познания и воздействия на мир разум еще не до конца стал живым, не все его потенции раскрылись. Но тот, кто не осознает, что совершенство и полнота не достигнуты, может, в свою очередь, сделать свою мысль орудием разрушения, гибели, торжества мертвой материи. В ткани художественного повествования выявилось противоречие "мертвой" логики и "живого", но иррационального чувства родства и сопричастности миру. Платонов не уточнял, подобно П. Флоренскому и В. Соловьеву, является ли данное чувство светом всеединства, Бога. Но в его стихийных проявлениях он усматривал ключ к реальному спасению человечества от энтропии во внешнем мире и энтропии собственного познания.

Понимая общество как живой организм, писатель вскрыл опасности, грозящие ему, как и мирозданию в целом, в случае подчинения ряду застывших, "мертвых" доктрин (результатов, "продуктов" недоразвившегося, "неживого" разума), следование которым приводит к структурным противоречиям в ткани социума и ее деформации. Платонов не пошел по пути готового литературного канона - антиутопии Е. Замятина "Мы", развенчивающей тоталитарное государство с точки зрения одной идеи - борьбы с любой энтропией, - хотя данная концепция не был писателю чужда. Как художник, Платонов, при сходстве философских или политических воззрений, стремился к оригинальному выражению. Он использовал лишь отдельные мотивы антиутопические и активно разрабатывал художественный образ утопического пространства, каким для него стала Москва, чтобы эмоционально воздействовать на читателя, реализуя ресурсы его исторической памяти и сложные ассоциации (судьба города - судьба отдельного человека).

О категории утопического пространства в творчестве писателя вообще следует говорить как о принципиально важной для ряда произведений художественно-философской модели космоса, общества и их понимания и освоения человеком ("Рассказ о многих интересных вещах", "Эфирный тракт", "Чевенгур", "Котлован", "Джан", "Счастливая Москва").

В творчестве писателя произошел также поворот от представлений об интернациональном братстве "лучших людей" к судьбе обычного человека, обывателя, связанного, однако, с историей своей страны и народа, разделившего их испытания и боль. "Живое" связывается с конкретно-историческим, национальным. Диалог "национального" и "интернационального" велся в творчестве писателя постоянно (полемика с JT. Карсавиным, оппозиции "Нур-Мухаммед - Чагатаев" ("Джан"), "Матиссен - Петропавлушкин"). Однако такой близкий автору герой, как Михаил Кирпичников обретает истину в странствиях как по родной земле, так и по американской - для него сам поиск важнее конкретного места, страны. В романе "Счастливая Москва" с историей страны связывается именно судьбы простой русской девушки, а не космополитов, "детей мира" - Божко, Сарториуса, Самбикина.

Национальное" должно быть основой формирования "живого" "ноосферного11, творческого мышления в противоположность "неживому", абстрактно-рассудочному. Изначально разделяя пафос магизма, еретического разрушения любых устоявшихся ценностей (от которого такие его современники, как Е. Замятин и М. Булгаков, не отказались до конца жизни), Платонов на примере судьбы своих героев вновь приходит к понятиям совести, терпения, долга. И хотя в рассмотренных произведениях и не восстанавливается христианская доктрина "греха-покаяния", но уверенность и безаппеляционность некоторых ранних статей писателя сменяются в них размышлениями и мукой ответственности героев за совершаемые деяния. Научная и социальная алхимия становятся для писателя неприемлемыми. Начав свой путь в культуре со сближения науки и творчества и даже отдавая приоритет "творчеству машинному", производству (то есть искусству-магии), уже в "Песнях Аюны" из "Эфирного тракта" писатель подчеркнул превосходство "живого" искусства над "мертвым" познанием и "техникой".

В эстетике художественного творчества Платонов остался приверженцем новых принципов. Он сознательно выработал стиль и язык, которые позволяли максимально адекватно отображать процессы, идущие в сложном, развивающемся, нестабильном мире, где "неживое" может преобразовываться в "живое", а признанные ценности жизни вести к торжеству "мертвого". Алхимия текста и алхимия слова, позволяющие вскрыть потенции любого художественного приема или языкового пласта даже за счет нарушения грамматических правил и канонов повествования, оказались продуктивными и не противоречащими идее "текста-организма". Последний мыслился писателем как модель живого организма вселенной, не подчиненного какому-либо единому центру, не отвечающего абстрактной схеме, естественно развивающегося. Пробуждение внутренних потенций, медленный переход от "зачатия" к "рождению" свойственны у Платонова и категории сюжета, и развертыванию художественного образа, и использованию лексических ресурсов.

Однако можно предположить, что определенное очищение стиля и языка автора от сложных, туманных повествовательных и образных конструкций, свойственных большинству крупных произведений 20-30-х гг., достигнутое в классической лаконичной форме рассказов "Возвращение", "В прекрасном и яростном мире", определилось не только чисто эстетическим, но и идеологическим обращением к наследию русской литературы, в частности, творчеству А. Пушкина. Не случайно, еще один творческий гений XX в. Э. Хемингуэй, соединивший выразительность символизма с простотой и краткостью реалистического повествования, говорил о влиянии русского писателя на свое творчество. (41) Ю. Нагибин заявлял, что подражание Платонову более опасно, чем Чехову или Бунину -слишком оригинальна "фраза" писателя - и изысканная и витиеватая, и короткая и ясная - для возможных копиистов. (159, 29)

Наличие нескольких тенденций обращает на себя внимание и при попытке определить творческий метод А. Платонова. Следует указать, что кроме мнений о Платонове социалистическом реалисте, борце со смутным мифологическим сознанием, Платонове, пришедшем к материалистическим представлениям и классовому пониманию искусства (Н. Полтавцева, Н. Малыгина), высказываются предположения о близости писателя к сюрреализму (И. Бродский, Е.Яблоков) и магическому реализму (А. Гугнин).(38) Стремление рассматривать мироздание, пространство, время, сознание с точки зрения внутренней структуры, тяга к экспериментам с композицией, языком, интерес к мифу указывают, безусловно, на близость творческого метода писателя с основными принципами модернистской эстетики. Однако данной проблеме еще лишь предстоит стать предметом исследования литературоведения, а понимание роли категорий "неживого живого - мертвого" может явиться опорой при ее рассмотрении.

Список научной литературыБрель, Сергей Валентинович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аксенов Геннадий. Вернадский. М., 1994.

2. Алексий, митрополит Ленинградский и Новгородский и Нежный А. О чем говорят столетия//Дружба народов, 1988, №6.

3. Андреев Даниил. Роза мира. М., 1991.

4. Аннинский Л. А. Запад и Восток в творчестве А. Платонова//Народы Азии и Африки, 19 67, №4.

5. Аррениус Сванте. Представление о мироздании на протяжении веков. М., 1911.

6. Аррениус Сванте. Физико-химические закономерности химических процессов в космосе. Л., 1924.

7. Ахматова Анна. Соч.: В 2 т. T.I. М., 1990.

8. Бальмонт Константин. Стихотворения. М., 1990.

9. Бальмонт К. Д. Где мой дом. Проза. Стихотворения. М., 1992 .

10. Барт Ролан. Camera lucida. М., 1997.

11. Барухов Б. Л. Мышление живое и мертвое. "Рассудок" и "разум" в философии Павла Флоренского (по книге "Столп и утверждение истины")//Логический анализ языка. М., 1993.

12. Белая Г. Закономерности стилевого развития советской прозы. М., 197 7.

13. Белый Андрей. Символизм как миропонимание. М., 1994.

14. Бердяев Николай. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. Т. II. М., 1994.15. Библия.

15. Богданович Тодеуш. Проблема героя в творчестве Андрея Платонова в свете его социально-философских и эстетических исканий 20-х годов. М., 1979.

16. Боровой А. Язык писателя. М., 1966.

17. Бочаров С. Вещество существования//Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994.

18. Бродский Иосиф. Предисловие к повести "Котлован"//Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994.

19. Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. Т. VI. М., 1975.

20. Булгаков Сергей. Свет невечерний. М., 1994.

21. Бурлина Е. Я. Культура и жанр. Методологические проблемы жанрообразования и жанрового синтеза. Саратов, 1987.

22. Васильев В. Андрей Платонов: Очерк жизни и творчества. М., 1982.

23. Васильев В. Национальная трагедия: утопия и реальность: Роман А. Платонова "Чевенгур" в контексте его времени//Наш современник, 1989, №3.

24. Вернадский В. И. Биосфера. JI., 1926.

25. Вернадский В. И. Начало и вечность жизни. Петроград, 1922 .

26. Вернадский В. И. Философские мысли натуралиста. М., 1988 .

27. Вознесенская М. М. Семантические преобразования в прозе А. Платонова. М., 1995.

28. Вульф Г. Избранные работы по кристаллофизике и кристаллографии. М., 1952.

29. Вьюгин В. Платонов и анархизм (к постановке проблемы) //"Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995, вып. 2.

30. Гаврюшин Н. К. Литостротон, или Мастер без Маргариты//Символ, 1990, №23.

31. Гаков В. Виток спирали. М., 1980.

32. Гальцева Р., Роднянская И. Помеха человек//Новый мир, 1989, №12.

33. Геллер Михаил. Андрей Платонов в поисках счастья. Париж, 1982 .

34. Геллер Михаил. Соблазн утопии//Эхо, 1979, №4.

35. Гладков А. К. "О прекрасном и яростном мире" (об Андрее Платонове). Авторизированная машинопись с пометками А. Дементьева. ЦГАЛИ (Центральный Государственный Архив Литературы и Искусства) Ф. 2590, on. 1, ед. хр. 46.

36. Гоголь Н. В. Собр. соч.: В. 8 т. Т. II. М., 1984.

37. Гугнин А. А. Магический реализм и социалистический реализм// Знакомый незнакомец. Социалистический реализм. М., 1995.

38. Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. М., 1990.

39. Гумилевский Лев. Вернадский. М., 1961.

40. Гумилевский Л. Судьба и жизнь//Андрей Платонов. Воспоминания современников. Материалы к биографии М., 1994

41. Гюнтер Г. Жанровые проблемы утопии и "Чевенгур" А. Платонова//Утопия и утопическое мышление. М., 1991.

42. Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. I. М., 1995.

43. Дмитровская М. А. "Переживание жизни": о некоторых особенностях языка А. Платонова//Логический анализ языка. М., 1990.

44. Дорофеев В. Предисловие//Платонов Андрей. В прекрасном и яростном мире. Повести и рассказы. М., 1965.

45. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. М., 1983.

46. Елистратова А. Предисловие//Шелли Мэри. Франкенштейн или Современный Прометей. М., 1989.

47. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. С.-П. 1995.

48. Жанузаков М. Идея многовариантности истории в русской литературе 70-80-х годов XX века//Актуальные проблемы современного литературоведения. М., 1997.

49. Жаринов Е. Массовая культура как явлениеноосферы//Проблемы истории литературы. М., 1997, вып. 2.

50. Залыгин Сергей. Послесловие к роману А. Платонова "Счастливая Москва"//Новый мир, 1991, №9.

51. Замятин Е. Избранные произведения. М., 1990.

52. Зверев А. "Когда пробьет последний час природы.". Антиутопия. XX век.//Вопросы литературы, 1989, №1.

53. Зеньковский В. В. История русской философии: В 2т. Т. I, ч. I. Л., 1991.

54. Золотоносов Михаил. "Ложное солнце" ("Чевенгур" и "Котлован" в контексте советской культуры 1920-х годов)//Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994.

55. Золотусский И. Крушение абстракций//Новый мир, 1989, №1.

56. Иванов Вс. В. Возвращение Будды. Чудесные похождения портного Фокина. У. М., 1991.

57. Иванова Л. А. Личность и действительность в творчестве Андрея Платонова. Воронеж, 1973.

58. Йосихара М. Об отношении между странником и инженером в повестях "Эфирный тракт" и "Котлован"//"Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995, вып. 2.

59. Карасев Л. Движение по склону (Пустота и вещество в мире А. Платонова)//"Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995, вып. 2.

60. Карасев Л. Знаки "покинутого детства" (Анализ "постоянного" у А. Платонова)//Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994.

61. Карсавин Лев. Малые сочинения. С.-П., 1994.

62. Карсавин Лев. Религиозно-философские сочинения. Т. I, М., 1992.

63. Каталин Секе. Анализ повести А. Платонова "Джан"//А^а Universitatis Szegediensis de Attila Jozsef Nominatae. Dissertationes Slavicae. Sectio historiae litterarum. Szeged. 1988, vol. 19.

64. Кац О. H. Русская художественная культура конца 19 -первой трети 20 веков. Омск, 1995.

65. Келлер В. Андрей Платонов//Андрей Платонов. Воспоминания современников. М., 1994.

66. Козлов JI. Тень Грозного и Художник//Киноведческие записки, 1992, №15.

67. Колотаев В. А. Мифологическое сознание и его пространственно-временное выражение в творчестве А. Платонова. Ставрополь, 1993.

68. Колчинский Э. И. Идеи В. И. Вернадского об эволюции биосферы. Л., 1987.

69. Корниенко Н. В. В мысли о России: К истокам философско-исторической концепции творчества Андрея Платонова//Русская литература, 1985, №1.

70. Корниенко Н. В. Комментарий к роману А. Платонова "Счастливая Москва"//Новый мир, 1991, №9.

71. Кройчик Л.Е. Особенности сатиры А.Платонова ("Город Градов")// Творчество Андрея Платонова. Воронеж, 1970.

72. Лазарев С. Н. Диагностика кармы. Т. II. С.-П., 1996.

73. Ланин Борис. Русская литературная антиутопия. М., 1993.

74. Латынина Ю. В ожидании Золотого Века: от сказки к ан-тиутопии//Октябрь, 1989, №6.

75. Кобзева И., Лауфер Н. Языковые аномалии в прозе А. Платонова через призму процесса вербализации//Логический анализ языка. М., 1990.

76. Леман В. Энергия и энтропия. Л., 1924.

77. Липкин С. Голос друга//Андрей Платонов. Воспоминания современников. М., 1994.

78. Литературный энциклопедический словарь. М., 1987.

79. Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990.

80. Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. II. Таллин, 1993 .

81. Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. III. Таллин,1993 .

82. Любушкина М. Платонов-сюрреалист ("14 красных избушек")//"Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М.,1995,вып. 2.

83. Малыгина Н. Модель сюжета в прозе Платонова//"Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995, вып. 2.

84. Малыгина Н. "Рассказ о многих интересных вещах" в контексте творчества Андрея Платонова//Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994.

85. Малыгина Н. М. Эстетика Андрея Платонова. Иркутск, 1985 .

86. Мандельштам Осип. Слово и культура. М., 1987.

87. Маравалль Х.А. Утопия и реформизм//Утопия и утопическое мышление. М., 1991.

88. Маркштейн Элизабет. Дом и котлован, или Мнимая реализация утопии//Андрей Платонов. Мир творчества. М.,1994 .

89. Маяковский Владимир. Собр. соч.: В 12 т. Т. XI. М., 1978 .

90. Мень Александр. История религии: В 7 т. Т. II. 1991.

91. Мережковский Дмитрий. Акрополь. М., 1991.

92. Мерк А. К проблеме антиутопических стратегий в романе "Чевенгур"//"Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995, вып. 2.

93. Мечников Л. И. Цивилизации и великие исторические реки. М., 1924.

94. Никитин В. Владимир Соловьев и Николай Федоров//Символ, 1990, №6.

95. Николаев А. Я. Биологическая химия. М., 1989.

96. Новикова Л. Г. Научная фантастика и ее роль в формировании образа науки будущего. Минск, 1986.

97. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1990.

98. Олейников Ю. В. Опыт осмысления Вернадским глобальных проблем//Развитие представлений В. И. Вернадского о ноосфере. М., 1991.

99. Пастернак Борис. Собр. соч.: В 5 т. Т. IV. М., 1991.

100. Пл.атонов. А. /Воронежская Коммуна, 1922, 9 авг.

101. Платонов Андрей. Варианты начала романа "Счастливая Москва"//Новый мир, 1991, №9.

102. Платонов А. В кинематографах и около//Искусство кино, 1986, №9.

103. Платонов Андрей. Государственный житель. Минск, 1990.

104. Платонов Андрей. Деревянное растение: Из записных книжек. М., 1990.

105. Платонов А. Ерик//Континент, 1976, №10.

106. Платонов Андрей. Живя главной жизнью. М., 1989

107. Платонов Андрей, ".на краю собственного безмолвия"//Новый мир, 1991, №9.

108. Платонов Андрей. Некоторые фрагменты романа "Счастливая Москва", сокращенные или заново переписанные в процессе работы//Новый мир, 1991, №9.

109. Платонов А. Ответ редакции "Трудовой армии" по поводу моего рассказа "Чудик и Ельпишка"//Красная деревня, 1920, 4 сентября.

110. Платонов А. Равенство в страдании//Воронежская коммуна, 1922, 5 января.

111. Платонов Андрей. Рассказы//Подъем, 1988, №12.

112. Платонов Андрей. Предисловие к неустановленному произведению об эволюции живых организмов. ЦГАЛИ Ф. 2124, on. I, ед. хр. 108.

113. Платонов Андрей. Собр. соч.: В 3 т. Т. I. М., 1984.

114. Платонов Андрей. Собр. соч.: В 3 т. Т. II. М., 1984.

115. Платонов Андрей. Собр. соч.: В 3 т. Т. III. М., 1984.

116. Платонов Андрей. Старик и старуха (потерянная проза). Munchen,1984.

117. Платонов Андрей. Счастливая Москва//Новый мир, 1991, №9.

118. Платонов Андрей. Чевенгур. М., 1991.

119. Платонов Андрей. Эфирный тракт. ЦГАЛИ Ф. 2124 on. I, ед. хр. 70. 1

120. Плюханова М. Сюжеты и символы московского царства. М., 1995 .

121. Полтавцева Н. Г. Философская проза Андрея Платонова. Ростов-на-Дону, 1981.

122. Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995.

123. Происшествие в Нескучном саду. М., 1988.

124. Рабинович В. Л. Образ мира в зеркале алхимии. М., 1981.

125. Савельзон И. В. Структура художественного мира А. Платонова. М., 1992.

126. Свительский В. А. Конкретное и отвлеченное в прозе А. Платонова художника//Творчество Андрея Платонова. Воронеж, 1970.

127. Семенова С. "В усилии к будущему времени. ": философия Андрея Платонова// Семенова С. Преодоление трагедии: "Вечные вопросы" в литературе. М., 1989.

128. Семенова С. Г. Тайны царствия небесного. М., 1994.

129. Семенова С. Философские мотивы в романе "Счастливая Москва"// "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995, вып. 2.

130. Сергеева Е. Н. Народное художественное сознание и его место в поэтике А. П. Платонова (концепция героя и художественный мир). Воронеж, 1996.

131. Советская фантастика 20-40-х годов. М., 1987.

132. Соловьев В. Россия и вселенская церковь. М., 1911.

133. Соловьев Владимир Сергеевич. Соч.: В 2 т. Т. II. М., 1990 .

134. Сорок сороков т. I. М., 1992.

135. Стюфляева М. И. Романтический элемент в прозе А. Платонова //Творчество Андрея Платонова. Воронеж, 1970.

136. Тамарченко Е. Д. Социально-философский жанр научной фантастики. Донецк, 1961.

137. Толстая-Сегал Е. Идеологические контексты Платонова//Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994.

138. Толстая-Сегал Е. О связи низших уровней текста с высшими (Проза Андрея Платонова)//Slavica Hierosolymetana. Иерусалим, 1978, vol. 2.

139. Трошкина В. Воспоминания об Андрее Платонове//Советский музей, 1991, №1.

140. Турбин В. Мистерия Андрея Платонова//Молодая гвардия, 19 65, №7.

141. Успенский Б. А. Избранные труды: В 2 т. Т. I. М., 1996. 14 4. Успенский Б. Семиотика искусства. М., 1995.

142. Фаликова Н. Э. Американские мотивы в поздних романах Ф. М. Достоевского//Новые аспекты в изучении Достоевского. Петрозаводск, 1994.

143. Федоров Н. Ф. Собр. соч.: В 4 т. Т.Н. М., 1995.

144. Ферсман А. Время. Петроград, 1922.

145. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.

146. Флоренский П. А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М., 1993.

147. Флоренский Павел. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. М., 1992.

148. Флоренский П. А. Соч.: В 2 т. Т.Н. М., 1990.

149. Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991.

150. Фуко Мишель. Слова и вещи. С.-П., 1994.

151. Хайлов А. Обнаженным сердцем//Подъем, 1968, №1,.

152. Хлебников Велимир. Творения. М., 1987.

153. Холл Мэнли П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии. С.-П., 1994.

154. Хоружий С. С. Жизнь и учение Льва Карсавина//Карсавин Лев. Религиозно-философские сочинения. М., 1992.

155. Чалмаев В. Андрей Платонов: К сокровенному человеку. М., 1989 .

156. Чалмаев В. "Нечаянное" и вечное совершенство Андрея Платонова//Платонов Андрей. Государственный житель. Минск,1990.

157. Чернышева Т. А. Природа фантастики. Иркутск, 1984.

158. Чернышевский Н. Г. Что делать? М., 1979.

159. Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Полн. собр. соч.: В 18 т. Т.XIII. М., 1986.

160. Чижевский А. Л. Земля в объятиях Солнца//Космический пульс жизни. М., 1995.

161. Чижевский A. JI. Физические факторы исторического процесса. Калуга, 1924.

162. Чудаков А. П. Поэтика Чехова. М., 1971.

163. Шафрановский И. И. Симметрия в природе. J1., 1968.

164. Шеханова Т. М. Мчащийся в действительность//А. Платонов Избранное. М., 1995.

165. Штирнер М. Единственный и его собственность. Т.2. С.-П., 1909 .

166. Шубин Л. Андрей Платонов//Вопросы литературы, 1967, №6.

167. Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования. М., 1987.

168. Щукарев С. А. Два мира (звезды и атомы) Л., 1924.

169. Эткинд Александр. Хлыст. Секты, литература и революция. М., 1998.

170. Яблоков Е. Безвыходное небо//Платонов Андрей. Чевенгур. М., 1991.

171. Яблоков Е. Комментарий//Платонов Андрей. Чевенгур. М., 1991 .

172. Яблоков Е. Счастье и несчастье Москвы ("Московские" сюжеты у А. Платонова и Б. Пильняка)//"Страна философов" Андрея Платонова: вопросы творчества. М., 1995, вып. 2.

173. Якушевы Г. и А. Структура художественного образа у Андрея Платонова//Атег1сап Contributions to the Eighth International Congress of Slavists. USA, Slavica, 1978.

174. Franz von Mari-Louis An Introduction to the Sumbolism and the Psychology. Toronto, 1980.

175. Yakushev Henrika. Andrei Platonov's Artistic Model о the World художественный образ мира у Андре Платонова.//Russian Literature Triquartery. Ann Arbor 1979, No. 16.