автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Динамические аспекты пространства в лирике акмеистов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Динамические аспекты пространства в лирике акмеистов"

На правах рукописи

КУЛИКОВА Елена Юрьевна

ДИНАМИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПРОСТРАНСТВА В ЛИРИКЕ АКМЕИСТОВ: ЛЕЙТМОТИВНАЯ ПОЭТИКА

Специальность 10.01.01. - русская литература (филологические науки)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

- 1 МДР" 2012

Новосибирск 2012

005010880

Работа выполнена в секторе литературоведения Учреждения Российской Академии наук «Институт филологии СО РАН»

Научный консультант: доктор филологических наук,

профессор ФГБОУ ВПО «Новосибирский государственный педагогический университет»

Чумаков Юрий Николаевич

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор ФГБОУ ВПО «Пермский государственный национальный исследовательский университет» Абашев Владимир Васильевич;

доктор филологических наук, профессор ФГБОУ ВПО «Ивановский государственный университет»

Дзуцева Наталья Васильевна;

доктор филологических наук, профессор ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет» Подшивалова Елена Алексеевна

Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Томский государственный

педагогический университет»

Защита состоится 16 марта 2012 года в 10 часов на заседании диссертационного совета Д 212.172.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в ФГБОУ ВПО «Новосибирский государственный педагогический университет» по адресу: 630126, г. Новосибирск, ул. Вилюйская, 28. www.nspu.net.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ФГБОУ ВПО «Новосибирский государственный педагогический университет» по адресу: 630126, г. Новосибирск, ул. Вилюйская, 28.

Автореферат разослан « б у><феёрЗ.ЛЯ 2012 г.

Ученый секретарь диссертационного совета г-г—

кандидат филологических наук, профессор Е.Ю. Булыгина

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Диссертационное исследование представляет собой анализ динамических аспектов пространства в лирике акмеистов. В данной работе рассматриваются разного рода лирические путешествия в поэзии акмеизма и те пространства, которые развертываются перед глазами читателя, пространства внешние и внутренние, а также особое пространство - пространство самого стихотворного текста. Движущаяся точка зрения и есть динамический аспект художественного пространства. Смена точек зрения и меняющиеся «картины», «наложение» художественных пространств одно на другое - это характерные и неизбежные черты любого художественного произведения^ его необходимое свойство. В лирических «путешествиях» и «прогулках» оно дополнительно мотивировано самим лирическим сюжетом, и это обстоятельство создает особенно благоприятные условия для анализа пространственных отношений внутри поэтического текста. Динамику мы понимаем не только как выражение непосредственного движения, но и как возможность и причинность этого движения, как силу, позволяющую ему существовать.

Пространство в лирике акмеистов обнаруживает себя посредством вещей, оно «приуготовано к принятию вещей... восприимчиво и дает им себя, уступая вещам форму и предлагая им взамен свой порядок, свои правила простирания вещей в пространстве»1, - писал В.Н. Топоров. «Вещественность» акмеистического стиха подчеркивалась как самими акмеистами, так и их критиками (В.М. Жирмунский, Б.М. Эйхенбаум, Ю.Н. Тынянов), позже с вопросом о вещи так или иначе соприкасались такие характеристики акмеистического стиля, как экфрастичность, алеаторичность, принадлежность к сфере петербургского текста (Ю.И. Левин, Д.М. Сегал, Р.Д. Тименчик, В.Н. Топоров, Т.В. Цивьян). Вещь в творчестве акмеистов - не «весомый» и «зримый» образ, — напротив, это вещь с нечеткими контурами, вибрирующая в пространстве, замещающая его пустоты.

С акмеистическими представлениями о вещи в какой-то мере перекликается почти синхронно возникающее в литературоведении понятие о художественной динамике. И.Ю. Светликова показала, что поэтическая динамика Ю.Н. Тынянова органично вытекает из философски и психологически обоснованных в исследовательской практике Ю.Н. Тынянова понятий о «колеблющихся признаках значения».

' Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика н структура. - М.: Наука, 1983. - С. 279.

«Колеблющиеся» семантические признаки обеспечивают мерцающие контуры акмеистических слов, которым Ю.Н. Тынянов дает образные определения с оттенком пространственности: «угловатые слова» А. Ахматовой, «тени слов» О. Мандельштама. Колеблющимися являются не только лексические значения, пространственные метафоры передают динамизм лирической ткани в целом, для которой характерны процесс «свертывания» и «развертывания», сукцессивности и симультанности. Словесная динамика лежит в основе лирического сюжета, принципиально отличного, по мнению Ю.Н. Чумакова, от эпической сюжетики. Динамика в этом случае означает не столько само движение, сколько импульс и возможность движения, которыми пропитана поэтическая ткань.

И все же в литературоведении практически нет - при самом напряженном интересе к указанной проблематике - непосредственных исследований, связывающих аспекты динамики в лирике акмеистов и ее пространственного осмысления, притом, что подобная связь предопределена самой природой художественного материала акмеизма и общим вектором развития филологической науки ХХ-ХХ1 вв. Это заставляет констатировать недостаточную степень изученности исследуемой нами темы.

Актуальность работы обусловлена тем, что, несмотря на разработанность общей теории художественного пространства, представленной в исследованиях М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.В. Раушенбаха и др., современное литературоведение не выработало подхода к анализу специфики пространства в отдельно взятых кластерах, связанных с направлением, течением или школой в пределах некоторого литературного периода. Мы считаем, что наряду с общей теорией пространства и пространственной моделью отдельного писателя или отдельного текста важным оказывается целостное описание и исследование выделенной группы. Такой группой в диссертационной работе является круг поэтов, сложившийся вокруг редакции журнала «Аполлон», а также стихи поэтов-акмеистов, написанные в последующие десятилетия.

Представляется актуальным и значительным выделение тех мотивов, где динамика художественного пространства выявляется наиболее полно. К таким мотивам мы относим, прежде всего, мотив путешествия и смежные с ним мотивы плавания и прогулки, широко представленные в творчестве ведущих поэтов указанного направления, и некоторые вариации этого мотива.

Путешествие принадлежит к самым частотным литературным лейтмотивам, в русской литературе Нового времени параллельно эволюционирующим в эпическом и в лирическом направлениях. Сохраняя эпические установки (реализующиеся в «вечном» эпическом сюжете познания/завоевания новых земель) или игнорируя их, путешествие, по мнению А. Шёнле, становится полем для реализации множества виртуальных сюжетов и эмоциональных рисунков. Другое необычайно важное для поэзии, качество травелога связано с описательностью, с «живописностью», без которого данный жанр не может состояться. Для нас оказался важен укорененный в культуре описательный потенциал этого жанра, хотя задачей было рассмотрение путешествий сугубо лирических.

Мотив путешествия является чрезвычайно значимым для всех акмеистов, наиболее ярко количественно он представлен у Гумилева, чья богатая биография поэта-путешественника меркнет по сравнению с роскошью литературных воплощений, ведь это не только реальные, но и воображаемые путешествия. Именно в творчестве Гумилева был задан тот импульс, благодаря которому мотив путешествия приобрел значение лейтмотива в творчестве поэтов постсимволистской эпохи.

Одна из интереснейших его вариаций - передвижение в водном пространстве, - плавание. Тема эта образует едва ли не отдельный жанр в изобразительном искусстве - маринистику. В сущности, можно говорить и о поэтической (также о прозаической) «морине», специфика которой определяется характеристиками воды как стихии.

Другая вариация основного мотива, прогулка еще в большей мере, чем путешествие, концентрирует в себе лирические смыслы. В отличие от дневников путешествий, прогулка как будто имитирует одну страницу дневника, одно конкретное впечатление или размышление, и еще больше выдвигает автора, получающего впечатления й их описывающего. Меняя масштаб, прогулка по сравнению с путешествием дает возможность яснее воспринять отдельные стороны философии путешествия: для прогулки важна не столько изменчивость внешних пространств, сколько быстрая смена изображаемых и воображаемых, эмоционально пережитых картин. Отдельные зарисовки, сцены прогулок экфрастически застывают и запечатлеваются в словесном образе, отсюда их «вещественность», «эпиграмматичность», тяготение акмеистических прогулок к культуре золотого века, стилизация под «золотой век», которая сродни модернистской, мирискуснической стилизации под век XVIII.

Объектом нашего исследования является поэзия акмеизма. Материалом послужила, прежде всего, лирика Н. Гумилева, А. Ахматовой, О. Мандельштама, а также стихотворения М. Зенкевича. Нас интересовали не только произведения времен расцвета акмеизма, то есть 1910-х гг. XX в., но и более поздние тексты указанных авторов, поскольку в них явлены «акмеистические посылы», реализованные в новой форме. В современном литературоведении отсутствует единый взгляд как на самою сущность акмеизма, так и на его хронологические рамки, и на состав участников этого течения. Разнобой литературоведческих суждений является результатом разброса суждений самих поэтов, называвших себя акмеистами: Ахматова считала, что их было шестеро (Гумилев, Городецкий, Мандельштам, Нарбут, Зенкевич и она сама), причем рано отрекшийся от акмеизма Городецкий ею и Мандельштамом квалифицировался как «лишний»; в то же время Нарбут в письме к Зенкевичу высказал мнение о том, что, кроме них двоих, нет больше истинных акмеистов.

Согласно историко-биографическому принципу, в число поэтов, связанных с акмеизмом, включаются члены первого «Цеха поэтов». Более того, Е. Эткинд считает «близкими» акмеизму Вл. Ходасевича, М. Волошина, Г. Шенгели, Н. Недоброво, Вас. Комаровского, Н. Оцупа, И. Одоевцеву. Согласно другому подходу, основанному на стремлении выявить сущность акмеизма, в центре этого направления оказываются три «главных» имени — Гумилев, Ахматова и Мандельштам (В.М. Жирмунский, Р.Д. Тименчик, И.П. Смирнов, Л.Г. Кихней, З.Г. Минц и Ю.М. Лотман). O.A. Лекманов объединяет оба подхода и пишет об акмеизме как о «сумме трех концентрических окружностей», где внешний круг соответствует составу «Цеха поэтов», срединный составляет каноническая «шестерка» акмеистов (Гумилев, Городецкий, Мандельштам, Ахматова, Нарбут, Зенкевич), а в третий включаются лишь Ахматова, Гумилев и Мандельштам как создатели «семантической поэтики».

В данном диссертационном исследовании, исходя из его целей и задач, основное внимание мы сосредоточили на творчестве Гумилева, Ахматовой и Мандельштама, но обратились также и к текстам Зенкевича, поскольку положение этого поэта-«адамиста», находящегося на границе между акмеизмом и футуризмом (авангардом), особенно ярко демонстрирует динамические аспекты лирического пространства.

Предметом исследования выступают лейтмотивы путешествия, плавания и прогулки, выявляющие динамические аспекты лирики акмеистов.

Целью нашего исследования было рассмотреть лирику акмеистов в ее динамических аспектах, что предполагает не только обращение к темам, несущим в себе динамизм (в нашем случае это темы движения и перемещения в пространстве), но и к словесной, стиховой динамике.

Достижение поставленной цели предполагало решение следующих задач:

1. Выявить и описать акмеистические тексты, которые бы демонстрировали различные грани динамической модели пространства.

2. Очертить, пользуясь методом лейтмотивного анализа, ореол поэтической семантики мотивов путешествия, плавания, прогулки в творчестве акмеистов.

3. Показать взаимосвязь тематики передвижения в пространстве с динамикой поэтической формы, обнаруживающей себя в пространственном ракурсе композиции текстов и в их лирическом сюжете.

4. Рассмотрев репрезентативный ряд акмеистических текстов, объединенных лейтмотивом путешествия, продемонстрировать приверженность акмеистов к сюжетам ирреальной модальности и пространственным палимпсестам.

5. На примере конкретных анализов отдельных акмеистических текстов, объединенных лейтмотивом плавания, выявить, как мифопоэтика водного пространства «работает» на усиление импульсов «возвратности» акмеистического текста.

6. На примере конкретных анализов отдельных акмеистических текстов, объединенных лейтмотивом прогулки, показать, что в миниатюрах-прогулках максимально полно раскрываются возможности акмеистической модели пространства: его скульптурность, экфрастичность, тесная связь с художественным пространством классической поэзии XIX в.

7. Выявить интертекстуальный пласт, имеющий в лирике акмеистов свои отличительные черты, которые объясняются законами акмеистической поэтики в целом и связаны с проблемой вещи и пространственной динамикой.

Методологическая основа диссертации определяется единством историко-литературного, феноменологического, компаративного и структурного подходов. Для описания сюжетной динамики мы

использовали метод лейтмотивного анализа Б.М. Гаспарова. Лейтмотивный анализ предполагает рассмотрение мотива как динамической, а не константной величины. В свою очередь, лейтмотивный анализ Б.М. Гаспарова возникает тогда же, когда происходит активная разработка понятия «художественный мир» (С.Г. Бочаров, А.К. Жолковский, В.В. Федоров). Взгляд на текст как на «художественный мир» превращает произведение в континуальное пространство, и все остальные свойства этого мира обретают пространственный аспект. Мотив в «художественном мире» уже не может оставаться сюжетной дробью, он становится подвижным рисунком в художественном континууме, определяет его рельеф, отзывается во всех областях художественного пространства, и сам откликается на все. Для «поэтики выразительности» А.К. Жолковского и Ю.К. Щеглова характерно выявление не какого-то одного конкретного мотива, а работа с целым набором инвариантов мотивов. Подобное понимание мотива отменяет жесткую схему анализа художественного произведения, требует гибкости в подходе к любым художественным структурам. Мотив, замененный лейтмотивом, уподобляет анализ художественного произведения семиотическому путешествию по произведению как по миру со своим ландшафтом.

Лейтмотивный анализ учитывает тот факт, что лирика и проза сложной нарративной структуры чрезвычайно подвижны семантически, их звенья не вычленимы, они теряют четкость, расплываются, поэтому говорить можно лишь о текучих смыслах, «семантических пятнах», о семантике, вплотную приблизившейся к асемантике. Во всех сделанных нами анализах тема путешествия органически связана со множеством других семантических линий, она пунктирно, прерывисто проведена от начала текста к его концу через множество преград.

Поскольку в данной работе речь идет о динамике, которую невозможно помыслить отдельно от пространства и субстанций, его наполняющих и составляющих, то актуальными для данного исследования стали также труды о пространстве и вещи в творчестве акмеистов. Без решения проблемы вещи и пространства не обходится практически ни одно монографическое исследование акмеистической поэзии (работы Л.Я. Гинзбург, Р. Дутли, В.М. Жирмунского, Г. Киршбаума, Ю.И. Левина, О. Ронена, М. Рубине, Э. Русинко, Д.М. Сегала, К.Ф. Тарановского, Р.Д. Тименчика, В.Н. Топорова, A.A. Хансен-Лёве, Т.В. Цивьян, Д.И. Черашней, Ю.К. Щеглова, Б.М. Эйхенбаума). Поскольку выбранные нами для анализа тексты заключают в себе лейтмотивы путешествия, плавания,

прогулки, то мы также опирались на труды исследователей травелогов -А.Н. Балдина, Д. Буркхарта, B.C. Кисселя, Т. Роболи, А. Шёнле и др.

В целом комплексный характер поставленных в диссертационном исследовании задач обусловливает и соответствующий подход к материалу, основанный на рассмотрении каждого из исследованных явлений в свете динамической поэтики, теоретически обоснованной в работах Б.М. Гаспарова, M.JI. Гаспарова, Ю.Н. Тынянова, Ю.Н. Чумакова.

Основная научная гипотеза, вынесенная на защиту. Исходя из динамической природы пространства в лирике акмеизма, можно представить общий план акмеистической поэтики, и это позволяет увидеть два условия, необходимые для работы над темой о пространственной динамике: 1) осмысление пространства как текста; 2) осмысление текста как пространства. Пространственные образы в тексте связаны с пространственным устройством самого текста. Материал акмеистической лирики дает возможность показать, сколь разнообразен и неоднороден ее поэтический рельеф. По причине внимания к вещи пространственные образы в стихах акмеистов множественны, объемны, экфрастичны, что добавляет поэтической ткани, для которой вообще свойственна контрастность, еще большую рельефную остроту.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Модель акмеистического пространства, явленная не только в пространственных образах, но и в пространстве самого стиха, обнаруживает себя посредством лейтмотивов, связанных с темой пути (путешествие, плавание, прогулка).

2. «Лакунность», «пустотность» акмеистического текста служит генератором его внутренней энергии и толчком для построения пространственных структур в художественном мире акмеистов. Тыняновское понятие «художественной динамики», которое позволяет уловить «колеблющиеся признаки» поэтической ткани, ее движение и процессы генерации ее внутренней энергии, является способом описания пространства и его векторов в лирике акмеистов.

3. Поэтические путешествия, будучи освобожденными от нарративных нагрузок, делаются собственно «проводниками» идеи путешествия, всей своей структурой воплощая динамичность, подвижность текста и мира.

4. Лирические путешествия акмеистов описываются в значительной мере как воображаемые, соединяющие в себе различные пространства. Для них характерен высокий уровень интертекстуальной

плотности (массивный подтекст), повышающий модальный потенциал текста.

5. Лейтмотив плавания невозможен без семантического компонента возвращения/невозвращения на родину, эта семантическая линия выявляет сильнейшие возвратные импульсы акмеистического стиха, тем более что реверсивность является признаком любой стиховой ткани. У акмеистов реверсивность подчеркнута особо и является объектом художественного осознания.

6. Акмеисты обновляют традиционную для поэзии тему прогулки, расширяя и углубляя «пригородный» текст русской литературы. И хотя прогулка не создает образ далекого пространства, но представляет движение вне географии, чистую идею динамики.

7. Лейтмотивы передвижения у акмеистов предполагают образы отдаленных (путешествие, плавание) и периферийных (прогулка) пространств, однако при этом часто обозначается точка, откуда исходит движение, и точка эта - Петербург, в результате в акмеистическом тексте путешествий отдаленные пространства накладываются на петербургские картины, и создается впечатление, что лирический герой, перемещаясь, остается на месте, что сталкивает представления о статике и динамике.

8. Литературные палимпсесты в лирике акмеистов во многом создаются за счет плотности интертекстуального ряда. Одним из наиболее важных подтекстов для творчества акмеистов стал французский поэтический подтекст (Ф. Вийон, В. Гюго, Ш. Бодлер, А. Рембо и др.), поскольку французская поэзия оказывала сильнейшее влияние на лирику Н. Гумилева и О. Мандельштама.

Научная новизна исследования определяется следующими его аспектами:

1. Впервые предпринято системное исследование стихотворных путешествий в поэтической культуре акмеизма. Гораздо чаще в сфере внимания литературоведов оказываются прозаические путешествия.

2. Обозначены общеакмеистические тенденции, связанные с темой путешествий.

3. Были проанализированы лейтмотивы в лирике акмеистов, выявляющие динамику пространства: путешествие, плавание, прогулка.

4. Путешествие рассматривалось не как отдельный жанр или сюжетно-мотивный комплекс, а как синтез тематики путешествия и пространственной поэтики, для которой характерен внутренний динамизм.

5. Методика работы и теоретический подход к ней потребовали внесения в нее некоторой теоретической аналитики, которую мы представляем, рассматривая такие понятия, как «художественная динамика», «образы пространства в художественном мышлении», «текст как пространство» и нек. др.

Теоретическая значимость исследования предопределена тем, что в

нем

1. систематизирован и обобщен художественный опыт одного из важнейших поэтических течений XX в. - акмеизма;

2. выявлена функция динамических принципов поэтики акмеистов (словесная и пространственная динамика), что вносит определенный вклад в изучение акмеизма как художественно-эстетического направления;

3. рассмотрены следующие динамические аспекты поэзии акмеистов: проблема лирического пространства; специфичность акмеистического стиха (предметность); лейтмотивность поэтики акмеистов;

4. обоснована гипотеза акмеистической поэтики, в рамках которой пространство осмысляется как текст, а текст как пространство.

Научно-практическая значимость работы состоит в том, что результаты исследования могут быть использованы в практике преподавания в ВУЗах при чтении курсов лекций по истории литературы XX в., задействоваться при подготовке спецкурсов и спецсеминаров по поэзии серебряного века, при проведении практических занятий, литературных факультативов в старших классах средней школы с гуманитарным уклоном, а также при разработке учебных и методических пособий.

Апробация результатов исследования.

Основные положения диссертации отражены в 29 научных статьях и в монографии «Пространство и его динамический аспект в лирике акмеистов» (Новосибирск, 2011).

Идеи и положения диссертационной работы излагались и обсуждались в докладах на ежегодных всероссийских научных конференциях «Сюжеты и мотивы русской литературы» (Новосибирск, Институт филологии СО РАН, 2005, 2006, 2007, 2009, 2010, 2011 гг.), на международном конгрессе «Русская словесность в мировом культурном контексте» (Москва, 2004 г.), на XI Международной конференции «Русский язык, литература и культура в общеевропейском пространстве XX века» (Познань, Польша, университет им. А. Мицкевича, 2005 г.), на семинаре «Психопатология и

литература» (Париж, Франция, Сорбонна (Paris VI), 2006 г.), на III международной конференции «Русская литература в меняющемся мире» (Ереван, Армения, 2007 г.), на всероссийской научной конференции «Нарративные традиции славянских литератур: повествовательные формы Средневековья и Нового времени» (Новосибирск, Институт филологии СО РАН, 2008 г.), на XII Международной конференции „Европейская русистика и современность", посвященной теме „Русский язык, литература и культура на рубеже веков: креативность и инновации при формировании интеркультурной компетенции в исследованиях, переводе и дидактике" (Познань, Польша, университет им. А. Мицкевича, 2009 г.), на

III Международном симпозиуме. «Русская словесность в мировом культурном контексте» (Москва, 2009 г.), на конференции-семинаре «Литературные герои и литературные модели поведения в литературе и в жизни» (С.-Петербург - Пушкинские Горы, 2010 г.), на международной конференции «Филология - XXI» (Караганда, Республика Казахстан, Центр гуманитарных исследований, 2010 г.), на II Международной конференции «Русский язык и литература в международном образовательном пространстве: современное состояние и перспективы» (К 55-летию преподавания русского языка в Испании) (Гранада, Испания, 2010 г.), на международной научной конференции «Маринистика в художественной литературе» (Бердянск, Украина, Институт филологии Бердянского государственного педагогического университета, 2010 г.), на

IV Международном научном симпозиуме «Современные проблемы литературоведения» (Тбилиси, Грузия, Институт грузинской литературы им. Шота Руставели, 2010 г.), на X Международной научно-практической конференции «Русская литература в контексте мировой культуры» (Ишим, 2010 г.), на международной конференции «Иван Алексеевич Бунин (18701953). Жизнь и творчество. К 140-летию со дня рождения писателя» (Москва, Дом Русского Зарубежья им. А. Солженицына, 2010 г.), на конференции, организованной Американской ассоциацией преподавателей славистики и восточно-европейских языков: AATSEEL - American Association of Teachers of Slavic and East European Languages (Лос-Анджелес (Пасадина), Калифорния, США, 2011 г.), на X Юбилейном Международном научном симпозиуме «Русский вектор в мировой литературе: Крымский контекст» (Саки, Украина, Крымский центр гуманитарных исследований, 2011 г.).

Объем и структура диссертации. Структура диссертации соответствует ее цели и задачам. Диссертационное исследование состоит

из Введения, трех глав, Заключения и Списка использованной литературы. Все три главы, содержательно и методологически дополняющие друг друга, имеют свою внутреннюю логику.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении обосновывается, как образ пространства в лирике акмеистов соотнесен с динамическими процессами, характерными для словесной фактуры этих стихов; подчеркивается, что самым удобным способом описания динамической модели пространства для нашего исследования является лейтмотивный анализ; отмечается, что лейтмотивы путешествия, плавания и прогулки позволяют наглядно проследить различные проявления художественной динамики в творчестве акмеистов.

ГЛАВА I. Воображаемые путешествия Н. Гумилева и пространственные палимпсесты О. Мандельштама.

Описание лейтмотива путешествия начинается с текстов Гумилева, поскольку именно его творчество способствовало превращению мотива путешествия в один из ведущих лейтмотивов в поэзии акмеизма. Для обнаружения законов поэтики Гумилева «географический код» является одним из самых плодотворных. В параграфе «Африканские мотивы в лирике Н. Гумилева» мы касаемся ранних его «африканских» стихов и подробнее останавливаемся на цикле «Шатер». Экзотические мотивы пришли в поэзию Гумилева через Брюсова и Бальмонта, Л. де Лиля, Бодлера, Кольриджа, Стивенсона и Киплинга, в чьих стихах запечатлена тяга к экзотическим странам. Мечты, вылившиеся в «африканских» стихах Гумилева, оказались настолько убедительными, что долгое время считались именно впечатлениями, а не чистым вымыслом. Между тем, позже они воплотились в жизни Гумилева практически полностью, а его дальнейшее творчество продолжило эту отчасти символистскую традицию, обращенную к романтизму с его пристрастием к азиатскому, кавказскому и восточному колориту.

Поэт видит мир Африки сказочным и экзотическим, опираясь на личные впечатления, которые одновременно вымышлены и прожиты, вычитаны из книг и пройдены сотнями дорог. «Шатер» представляет своего рода географическую карту, по которой можно воссоздать целостный образ Африки - начиная от Красного моря, по которому океанский пароход идет, «как учитель среди шалунов», через пустыню Сахару, Сомалийский полуостров, даже Мадагаскар и заканчивая Нигером.

Одну из самых «сухих» стран мира Гумилев видит полноводной, бушующей волнами на «водяном карнавале», покрытой травой в человеческий рост.

Последнее стихотворение цикла «Нигер» рождается из рассматривания географической карты Африки:

Я на карте моей под ненужною сеткой Сочиненных для скуки долгот и широт Замечаю, как что-то чернеющей веткой, Виноградной оброненной веткой ползет.

Такая литературность, отсылающая к «Le voyage» Бодлера, к французской традиции» связанной с именами Л. де Лиля, А. Рембо, Матисса, Гогена, создает непрочное равновесие между реальностью и вымыслом, делает облик героя-путешественника двойственным, условным, а личность самого Гумилева обретает масочную структуру. География Гумилева-путешественника подчинена литературным принципам: пространство «собирается» из цитат, которые выдаются за «впечатления», но в то же время остаются цитатами, отчего стихи обретают «картинность», становятся «артистическими стихами», не позволяющими забыть об условности того яркого пространства, которое творит поэт. Литературность географии содержит в себе динамический потенциал: она расширяет границы лирического «я», наделяя его множеством условных ролей, которые ставятся вровень с биографической судьбой.

В параграфе «"Сентиментальное путешествие" Н. Гумилева» рассматривается морское путешествие, которое в финале оказывается воображаемым, что открывает в лирике Гумилева пересечение пространств реального и вымышленного, которое обретает свою материальность только на листе бумаги. Сюжет «Сентиментального путешествия» характерен для Гумилева - это путешествие с возлюбленной, и ее присутствие, воображаемый диалог с ней, ее мнимые реплики или реакции, монолог лирического героя, фразы третьих лиц - важнейший момент в композиции стихотворения, добавляющий тексту ту театральность, которая присуща лучшим стихотворениям Гумилева, таким, как «Жираф». В «Сентиментальном путешествии» мотив странствий контрастирует с мотивом покорения стихии, к примеру, в «Капитанах», это не завоевание новых земель, а именно путешествие: здесь герой и его возлюбленная стоят на пороге нового пути, но путь этот пролегает не столько во внешнем мире, сколько в сфере чувств и внутренней жизни.

Текст Гумилева анализируется на фоне «Осени» A.C. Пушкина и бодлеровских стихотворений «Le voyage» («Путешествие») и «L'invitation au voyage» («Приглашение к путешествию»). Для лирики Гумилева важен французский подтекст. Поэт создает свое «сентиментальное» путешествие по пушкинско-бодлеровской модели, но по сравнению с Бодлером и Пушкиным его путешествие выглядит более экзотичным и географически убедительным: в нем упомянуто множество конкретных названий и необычных описаний. Однако Гумилев порой разрушает свои, яркие и убедительные, картины, демонстрируя их «сновидческую», «воображаемую» природу. «Живописные» описания превращаются в словесные, а реально существующие города и страны, попав в декоративный ряд ласкающих слух топонимов, превращаются в словесный изыск, но не меркнут от этого, а демонстрируют силу и гибкость слова, словесной динамики.

Французский подтекст был важен для нас и при описании одного фрагмента творчества Мандельштама - его «ментального» путешествия во Францию, к Франсуа Вийону. Для Мандельштама тема Вийона начинается в статье «Франсуа Биллон» (1910). «Вийоновский» текст может характеризовать поэтику всего Мандельштама, это французское путешествие поэта, ветвящееся множеством смыслов, как и полагается лейтмотиву. В параграфе «О. Мандельштам и Ф. Вийон: странничество, школярство, кенозис» речь идет о поэтическом мифе о Биллоне, сотворенном Мандельштамом (в стихотворении «Чтоб приятель и ветра, и капель...» и др., где Вийон присутствует косвенно). Через мотивы кубка и чаши, связанные одновременно с мотивами пира (студенческой/пьяной пирушки) и молением о Чаше Христа, открывается сложное восприятие русским поэтом лирики и судьбы французского «школяра». Для Мандельштама Вийон оказывается среди тех разбойников, которые были сораспяты вместе с Христом. Приближение фигуры Вийона к Богу, во-первых, позволяет в очередной раз убедиться в том, что французский поэт был «любимцем кровным» Мандельштама, а, во-вторых, увеличивает степень мифологизированное™ образа «школяра».

Мотив кубка у Мандельштама имеет две трактовки: кубок как творчество писателя и кубок как мировое наследие, и в том, и в другом случае кубок становится метафорой мира, только в первом - творческого, во втором — мира, запечатленного во всем богатстве его культурной памяти. Во втором случае мотив кубка преображается в мотив пира поэтов. В эссе «Франсуа Виллон» «романтизированную биографию» Вийона, по

определению М.Л. Гаспарова, «пересказывает» Мандельштам, уподобляя ее «открыто... Верлену, а скрыто - самому себе»2. Именно потому очерк обладает чертами как документальными (в отношении французского поэта), автобиографическими (в метафорическом смысле), а, следовательно, художественными. Мандельштам описывает историю любимого поэта одновременно аналитическим и поэтическим языком. Анализируя судьбу Вийона, он тем самым анализирует свою судьбу; характеризуя динамику бытия и творчества поэта-школяра, Мандельштам размышляет о себе, о своем времени.

В параграфе «Пиры Мандельштама: путешествие в прошлое европейской культуры» рассматривается использование Мандельштамом пушкинского мотива «пира во время чумы» (стихотворения «От легкой жизни мы сошли с ума...», «Я скажу тебе с последней...», «В игольчатых чумных бокалах...», «На высоком перевале...»), который связывается с переживанием поэтом судьбы Вийона. Карусель «Фаэтонщика», шерри-бренди, «напрасное веселье» — эти черты умирания и беззаботности звучат у Мандельштама под знаком Вийона. Его судьба и поэзия преображают мотив «пира во время чумы». С одной стороны, личное переживание Мандельштамом смерти метафорически соотносится с образом пушкинского Председателя, а, с другой, уходит вглубь веков к Франции XV в., к «любимцу кровному», и становится буквальным: как Вийон знал реальное и переносное значение «дыхания» чумы, так и Мандельштам чувствует себя на границе бытия и со страхом и поэтическим наслаждением вступает в мир «легкой смерти».

«Пир» у Мандельштама не только совмещает мотивы смерти и веселья, но и отсылает к победному пиру в Валгалле, устраиваемому в честь воинов и героев. Скандинавский пир для поэта - «пир отцов». Эта ассоциация находит свою аналогию через перекличку с мифологическими сюжетами пира, встречающимися в лирике Мандельштама («Валкирии», «Я не слыхал рассказов Оссиана...», «Когда на площадях и в тишине келейной...», «За гремучую доблесть грядущих веков...» и др.). «Звучный пир» («Концерт на вокзале») ожидается в Элизиуме: так происходит своеобразная контаминация севера и юга, холода и тепла, твердости и нежности. Мотивы вийоновских «стихотворных» и «реальных» пиров странным образом сплетаются в метафорических пирах Мандельштама, напоминающих одновременно эллинскую и скандинавскую культуры.

2 Мандельштам О. Стихотворения. Проза- - М., 2001. - С. 660. 16

«Вакхические» песни Вийона становятся словно фоном, на котором создается рисунок пира мертвых воинов в Валгалле и поэтов и героев в Элизиуме.

Мотив пира в лирике Мандельштама оказывается тесным образом переплетенным с мотивом смерти (пир во время чумы, пиры в Валгалле), но это не только отголосок традиционного симпосиона, а также влияние Вийона, чей образ можно увидеть как «подтекст» судьбы и творчества Мандельштама. Мотив пира многое рассказывает об образе мира в поздней лирике Мандельштама, представляющей мир гибельный, уже охваченный чумой, вплотную приближенный к смерти, но от этого особенно ценный, пронизанный нитями памяти о прошлых культурах, поэтах и текстах.

В параграфе «О пространственных коннотациях вийоновского текста О. Мандельштама» рассматривается стихотворение «Я молю, как жалости и милости...» (1937), вокруг которого развернут «вийоновский текст» Мандельштама. Путешествие во Францию из мрачного Воронежа, куда был сослан поэт, осуществляется с проводником наподобие Вергилия. Вийон «переносит» Мандельштама из ссылки на землю Франции. Мотивный комплекс, связанный с именем и судьбой французского поэта (песенка, жаворонки, вода, песчаник, вор, тюрьма, готика, фиалка, ножницы, парикмахер), увиден нами также и в других текстах: «Чтоб приятель и ветра, и капель...», «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!..», «Я видел озеро, стоявшее отвесно...» и т.д. Структура стихотворения «Я молю, как жалости и милости...» в какой-то мере несет в себе черты кинематографичное™: вибрация пространства и времени создает эффект движения, когда под одним пластом обнаруживается ряд других, образы и мотивы двоятся и троятся, обретают новые формы и смыслы, создавая ассоциативный орнамент вокруг лирического героя и его двойников. В год написания рассматриваемых стихотворений жизнь Мандельштама поставлена под угрозу, между тем «кружево», словесный орнамент его стихов становятся все более и более сложными. Глубинные семантические провалы, антитетические напряжения смыслов делают этот узор неустойчивым, но невероятно динамичным и красочным. Создается впечатление жизни, висящей на волоске; последнего взгляда, брошенного на живой и прекрасный мир, перед казнью; путешествия, в котором путник достиг вожделенных красот, но дальше дорога обрывается... Ткань стихов и судьбы Мандельштама переплетается с тканью стихов и судьбы Вийона, ее кружево, ее «паучьи права» становятся такой же частью бытия Мандельштама, как были частью бытия французского поэта.

В параграфе «"Готическая" вертикаль в поэтическом мире О. Мандельштама» предметом рассмотрения становится значимость «социальной архитектуры», отраженной в особенной любви Мандельштама к готике и Египту, а также в «звериных» мотивах в стихотворениях, посвященных кровавой революционной эпохе. Мы выделяем пучок мотивов, рожденных в лирике Мандельштама готическими ассоциациями, что демонстрирует картину современного ему мира, куда вписана судьба автора - поэта, гибнущего в гибнущей России, а также трагическая судьба Вийона и готической, средневековой «холодной» Европы: паук, веретено, паутина, узор, плетение. В «готических текстах» Мандельштама также подчеркнуто противопоставление человека и гнетущей власти. С появлением в его творчестве мотива «века-волкодава» «зверек» получает отражение в еще более метонимически обостренной метаморфозе: «Бал-маскарад. Век-волкодав. / Так затверди ж назубок: / Шапку в рукав, шапкой в рукав... / И да хранит тебя Бог!»; «Мне на плечи кидается век-волкодав, / Но не волк я по крови своей: / Запихай меня лучше, как шапку, в рукав / Жаркой шубы сибирских степей». «Шапка» -убитый зверь, тоже своего рода метафора человека, погубленного веком, «социальной архитектурой». В этом аспекте интересна мандельштамовская «трилогия о веке» (Е.Г. Эткинд) («За гремучую доблесть грядущих веков...», «Век» и «1 января 1924») - один из путей реализации «социальной архитектуры» в поэзии Мандельштама. При рассмотрении текстов о веке выстраивается тематическая пара «белка-волк» / «человек-век», что отсылает нас к манделыптамовскому Вийону, объясняя тем происхождение поэтического мифа о французском поэте. В эссе Мандельштам сравнивает Вийона с «белкой в колесе, не знающей ни минуты покоя». Белка находится в антитетичной позиции к волку, подобно человеку (поэту), всегда противопоставленному государству (веку).

Выводы к ГЛАВЕ I. Акмеистический текст на тему путешествий заключает в себе сумму «мыслительных», воображаемых передвижений, а лейтмотив путешествия становится точкой, позволяющей развернуть в разных плоскостях множество пространств. Поэтические путешествия напоминают «сад расходящихся тропок» или «извилистый клубок», где тропки - это постоянные семантические вариации, связывающие путешествие с другими важнейшими темами: мира, бытия, «бытия-в-мире». При анализе текстов мы отмечали мельчайшие семантические нюансы в пределах одного стиха и всего творчества Гумилева и

Мандельштама. Через семантические нюансы и выявляется динамический характер акмеистических стихов и их пространственных образов.

ГЛАВА II. Лейтмотив плавания и археосемантика воды (Н. Гумилев, М. Зенкевич).

В ГЛАВЕ II продемонстрирована специфика лейтмотива плавания на примерах текстов Гумилева и Зенкевича, которые мы рассматриваем сквозь призму традиционных литературных сюжетов о морских путешествиях - сюжета о Летучем Голландце и новейшего морского сюжета о гибели Титаника. Лейтмотив плавания был одним из важнейших для Мандельштама, в чьем творчестве водная стихия соединяет разделенные во времени и пространстве культуры, являет прообраз античных плаваний, а корабль (лодка, челнок) цепью ассоциаций прикреплен ко многим ключевым манделыптамовским образам. Чаще всего водная стихия и морские странствия у Мандельштама исследуются в рамках крымско-эллинского мотивного комплекса, о котором написано достаточно много (Д.М. Сегал, Е. Фарино, Ю.И. Левин, В.И. Террас, С.А. Ошеров, Л. Силард и т.д.). Не последнюю роль играют морские мотивы и в творчестве Ахматовой. Нам было важно продемонстрировать специфику лейтмотива плавания на примерах текстов Гумилева и Зенкевича. Для гумилевского цикла «Капитаны», написанного в 1909 г., и для одного из последних стихотворений поэта («Заблудившийся трамвай» (1921)) важнейшим подтекстом оказывается подтекст, связанный с европейской легендой о Летучем Голландце. И если в исследовании лейтмотива путешествия у Гумилева мы обращаемся к древним легендам (усвоенным Гумилевым, естественно, при посредничестве русской поэзии XIX в. и европейской литературы XIX-XX вв.), то последний параграф главы посвящен анализу стихотворения Зенкевича «На "Титанике"». Темы Летучего Голландца и погибшего Титаника позволяют исследовать еще один фрагмент акмеистического текста путешествий, на этот раз водных.

В параграфе «Образы кораблей-призраков в лирике Н. Гумилева» на фоне поэтической традиции рассматривается «морская фантастика» Гумилева от «Романтических цветов» до сборника «Колчан», отмечается сходство гумилевских сюжетов с «19 октября» (1825) А. Пушкина, вольным переводом М. Лермонтовым баллады Й.К. Цейдлица «Корабль призраков» («Geisterschiff»), стихотворением А. Блока «Ты - как отзвук забытого гимна...», «Мертвыми кораблями» К. Бальмонта, «Océano пох» В. Гюго, «Путешествием» («Le voyage») и «Приглашением к путешествию» («L'invitation au voyage») Ш. Бодлера, «Пьяным кораблем»

(«Le bateau ivre») А. Рембо, «Балладой о ночлежке Фишера» («The Ballad of Fisher's Boarding House») и «За цыганской звездой» ("The Gipsy Trail") Р. Киплинга, «Низвержением в Мальстрем» («А Descent into the Maelstrom») и «Рукописью, найденной в бутылке» («MS. Found in а bottle») Э. По, «Рассказом о корабле привидений» («Die Geschichte von dem Gespensterschiff») В. Гауфа. Интертекстуальные связи между творчеством Гумилева и его предшественниками позволяют проанализировать образы «Летучего Голландца» и кораблей-призраков, проследить особенности мотива странствий в лирике поэта. Жизненный путь Гумилев представляет как дальнее странствие, интересное, но трудное путешествие по диким местам, преодоление невероятных препятствий, но это не просто дорога: взгляд поэта всегда предпочитает почти мистическое движение по морю, сквозь мапьстремы, штормы и рифы. Опасности плавания вплотную подводят к призрачному, таинственному пространству смерти. Акмеистический текст моделирует «призрачное» пространство: лейтмотив плавания соединяет между собой литературные отголоски многих древних легенд, перемешивающихся между собой, вмещающихся друг в друга. Все это создает ощутимый эффект того, что одно пространство может заключать в себе множество других или пересекаться с другими пространствами.

В параграфе «"Летучий Голландец" и "Заблудившийся трамвай" Н. Гумилева» центральный мотив трамвая увиден сквозь призму вариаций литературных кораблей-призраков и, главным образом, «Летучего Голландца». Онтологическое плавание героя стихотворения - путь в царство Аида на своего рода лодке Харона, как и в предыдущем параграфе, открывается на фоне зарубежной и русской традиции - новелл Э. По и В. Гауфа о кораблях-призраках, «Берлинского» В. Ходасевича, «Старого отшельника» («Le vieux solitaire») Л. Дьеркса и др. Данный ракурс анализа позволяет увидеть последнее «стихотворение-завещание» Гумилева в рамках постоянных в его творчестве мотивов странничества и путешествий. «Заблудившийся трамвай» - одно из самых загадочных стихотворений поэта - неоднократно исследовался в литературоведении (см. статьи Э. Русинко, И. Мейсинг-Делик, Р.Д. Тименчика, Л. Аллена, Ю.Л. Кроля, Ю.В. Зобнина, Е. Сливкина и др.). Трамвай у Гумилева соединяет в себе черты механизмов начала XX в., описывавшихся в литературе - самого трамвая, поезда, самолета. Однако невозможно не увидеть в «Заблудившемся трамвае» «морских» ассоциаций, хотя сам текст, скорее, «сухопутный». Гумилев помещает лирического героя внутрь

трамвая-призрака, родственного «Летучему Голландцу», и заставляет видеть всю свою жизнь в картинах, как будто реально возникающих за окном. Только одни видения отображают действительно случившееся когда-то с героем, а другие приходят из будущего, из прочитанных книг, из прежних, невоплощенных мечтаний.

Стихотворение можно условно разделить на две части: восемь строф в первой и семь - во второй. Первые восемь строф состоят из трех частей: 3 + 3+2. Сначала три строфы вводят летучий трамвай и героя, заблудившихся во времени; следующие три отражают блуждание в пространстве: наконец, в двух финальных строфах первой части описывается видение собственной смерти. С девятой строфы начинается вторая часть «Заблудившегося трамвая» и вводится любовная тема -Машенька, ожидающая героя. Смерть Машеньки в стихотворении Гумилева согласуется с перебоями пространства и времени, присущими судьбе «потерянного» экипажа «Летучего Голландца»: герои переживают, застыв во времени, века, и потому не случайно эпоха Екатерины II, дух XVIII в. вторгается во время Гумилева: возлюбленная остается в своем времени, где и умирает, а сам герой переносится во времени вперед.

Главная сюжетная пружина стихотворения заключена в том, что перед нами текст, в котором все-таки есть возвращение из жуткого путешествия. Однако трамвай возвращается не в Петербург XVIII в., где героя ждет Машенька, а в Петербург XIX в., сменяемого веком XX. На фоне фантастического сюжета о «Летучем Голландце», потерявшемся во времени и пространстве, повторяется легенда об ожившем Медном всаднике. XVIII строфа - одна из самых удачных в стихотворении: свежий и живой ветер и глагол «летит» ничуть не мешают застывшей монументальности этой строфы. Здесь как раз в полной мере проявляет себя акмеистическая стихотворная скульптурность, которая оттеняет динамику. Все четверостишие как бы стоит на месте, замерев в одном, трагическом и страшном порыве, который, несмотря на состоявшееся возвращение, не обещает благополучного финала. Застывшая монументальность строфы как бы копирует черно-белую, графично-теневую иллюстрацию А. Бенуа к «Медному всаднику», где над крошечным Евгением занесены копыта огромного коня (вот откуда отчетливое ощущение XIX в.), а, кроме того, «два копыта... коня» очевидно перекликаются с цитатой из блоковской статьи «Интеллигенция и революция»: «над нами повисла косматая грудь коренника и готовы опуститься тяжелые копыта». В самом начале фиксируется, что трамвай

летит, тем самым его природа нарушается и вводит его в ряд мистических образов, таких, как «Летучий Голландец». Но в финале в смысловую рифму с трамваем попадает Медный всадник. Он тоже летит, точнее, летит «всадника длань в железной перчатке / И два копыта его коня». Если трамвай проносится перед героем, и тот успевает вскочить «на его подножку», то Медный всадник летит на героя. Возникает чисто кинематографический эффект резко набегающей камеры, демонстрирующий текстовую динамику.

Машенька, оставленная в прошлом, из милой возлюбленной с простым именем превращается в идеал, в Беатриче, ведет героя к свету, к прощению, к очищению. И потому герой будет служить «молебен о здравье» своей возлюбленной: он снова как будто возвращается в то время, когда она была с ним, когда она «стонала в своей светлице». Это то, чего он не сумел сделать в XVIII в., а сейчас, благодаря смещению времен, сможет. Это его прощение и очищение от грехов. «Панихида» о самом герое тоже необходима, его греховность сродни «вине» обитателей «Летучего Голландца»: моряки оказались заложниками своего безбожия, неверия, и заклятье их настигло потому, что они отвернулись от Бога. Не случайно первое, что делает герой, попав домой, - отправляется в Исакий молиться о своей погубленной душе и о спасшей его Машеньке.

Попытку остановить летучий трамвай, вырваться из бесконечного повторения своего бытия герой делает в каждой из частей стихотворения: в третьей строфе первой части и в первой строфе второй: «Остановите, вагоновожатый, / Остановите сейчас вагон». Но лишь путь через страдания ведет к спасению, и герой спасение обретает, а Машенька остается в мире, с которым ему никогда нельзя будет соприкоснуться. В финале «Заблудившегося трамвая» петербургское пространство оказывается необыкновенно спрессованным: напластования одного топоса на другой столь многочисленны и столь быстро сменяют друг друга, что текст неисчерпаемо расширяет свой смысловой объем. Мотив возвращения на родину обманывает и запутывает читателя, которому кажется, что герой спасен и благополучно достигает родных берегов, но ощущение это обманчиво. Движение не направлено к цели: оно колеблется между разными веками, расплывается во времени, а пространство оказывается пронизанным импульсами возвратности.

В параграфе «Морское "voyage de noce" в стихотворении М. Зенкевича «На "Титанике"» рассматривается текст Зенкевича, посвященный гибели знаменитого корабля, из так и не изданной при жизни

автора книги стихов «Со смертью на брудершафт» - один из многих поэтических откликов на гибель знаменитого корабля, тема, неизбежно сопровождающаяся эсхатологическими ассоциациями. Гибель «Титаника» словно подсвечивает морские сюжеты в творчестве поэтов и писателей, многие авторы прямо или косвенно касаются ее в своих произведениях (А. Блок, В. Брюсов, В. Ходасевич и др.). Зенкевичу корабль видится живым существом, составленным из стали и брони: «Только что от стальных сосцов стапеля / Отпавший новорожденный гигант». Это акмеистический взгляд на мир, когда построенное, созданное руками человека, зодчего, становится живым. Для Зенкевича принципиально соединение «животного», «звериного» начала в образе «Титаника» и его «стального», механического происхождения («стальные балки ребер» лайнера, «кипящие внутренности» машин, выкачивающих воду, «осколки льда в броневой брюшине»). Перекличка с мандельштамовским подходом к описанию созданного руками человека, к соединению природы и культуры («имена цветущих городов», «чудовищные ребра» Notre Damej и «Военно-морской любовью» В. Маяковского, написанной в 1915 г. - годом раньше текста Зенкевича, создает двойственный эффект: акмеистические -«плотские», «натуральные» черты сплетаются с элементами футуристической поэтики гротеска. Поверженное «миноносье ребро» у Маяковского отзовется «хрустящими» «стальными балками ребер» у Зенкевича, гибель миноносца, играющего со своей миноносицей подобно резвящемуся лайнеру Зенкевича, прозвучит как рифма к гибели «Титаника». «Горячечная гонка» лайнера, напоминающая пламенную страсть героев, закончится неожиданно и почти нелепо. И «кипение внутренностей» машин, выкачивающих «черную кровь океана», неспособно противостоять «трупному холоду» смерти. Зенкевич сталкивает абсолютный жар (любви, тела, рук, сердец героев и жажду скорости и покорения океана «Титаником») с гибельным холодом (айсберга). Однако, подобно тому, как чувства героев описываются двойственно, через соединение кипения страстей и холода ладоней возлюбленной, так и ледяная смерть становится огнем в полном своем апогее. Тщетная надежда на окончательную победу блестящего корабля (то есть интеллекта и творчества человека - его создателя) над стихией океана оказывается ложной, трагически опровергнутой, и антитетичные мотивы холода/жара как раз позволяют увидеть границу, которую невозможно преодолеть.

Катастрофа, случившаяся с «Титаником», превращает мир во внезапно разверзшуюся преисподнюю, и шлюпки с людьми «по концентрическим кругам» удаляются от нее, В написанном в 1924 г. В. Ходасевичем очерке «Бельфаст» знаменитая верфь, на которой построен «Титаник», представлена как ряд концентрических кругов, имитирующих строение Ада Данте. Путешествие на верфь оказывается почти дантовским: герой получает своего «Виргилия», за которым следует по кругам конторы, чертежных, по зигзагам «Виргилий» везет героя на машине на территорию верфи. В стихотворении Зенкевича нет проводника, но есть вырвавшиеся из преисподней шлюпки (на одной из которых находится новобрачная Элен), и есть «черный омут», куда погружается гигант, оставивший после себя лишь «молящий о помощи молнийный излом / В приемниках земных радиостанций». Молния становится знаком погружения в преисподнюю, а сигнал о помощи застрянет вне времени и преодолеет пространства.

Ориентация на «Божественную комедию» Данте создает игру антиномий в тексте Зенкевича: адский жар чередуется с трупным холодом, снежная епитрахиль - с пламенем преисподней, огонь - с волнами. Как у героя Данте огонь есть одновременно противоположность и слияние со льдом, так и Зенкевич сближает Рай и Ад, давая герою возможность, сгорев в пламени преисподней, спасти душу. Трагедия крушения лайнера приобретает для лирического «я» черты метафизические: искупление и соединение с Элен возможно только для преодолевшего «концентрические круги» Ада и Чистилища. Важный для Зенкевича дантовский подтекст позволяет увидеть героя посредине «странствия земного» на фоне трагедии крушения лайнера. Возможность искупить прежние «прегрешения» («И я был между теми, / Кто платил юности безумные дани») сюжетно сближает героев «На "Титанике"» и «Божественной комедии». Гибнущий лайнер становится метафорой Ада и Чистилища, ведущих героя в Рай к Беатриче (Элен). Если катастрофа «Титаника» виделась Блоку победой стихии над жалким человеческим разумом, а Брюсов, забыв о ней, переживал создание «Титаника» как торжествующую песнь цивилизации, то Зенкевич открывает крушение лайнера как переход в новое духовное пространство, способное очистить героя и привести к свету. В созданном на стыке акмеистической и футуристической поэтики стихотворении Зенкевича «Титаник» выглядит земным и плотским -радостным, рвущимся вперед, как зверь, полный сил, и одновременно подобным кубической картине, где изображение живого существа открывается через пересечение линий, столкновение зигзагов, молний,

вспышек — сочетания конкретных предметов и абстрактных понятий, слитых воедино. Дантовский мир преображается до неузнаваемости, но остается тем же самым Адом, сквозь круги которого герой идет в Рай к своей Беатриче.

Выводы к ГЛАВЕ II. Водная стихия непредсказуема, лейтмотив путешествия по водам всегда связан с идеей опасности, с возможностью не возвратиться домой, со страхом пропасть в морских пучинах. Все рассмотренные нами акмеистические тексты на тему плавания обнаруживают в подтексте легенды об исчезновении («Летучий Голландец», «Титаник»), несут в себе гибельные смыслы, чреватые трагическим финалом, а самым наряженным моментом таких текстов становится момент возвращения/невозвращения. Однако и в самом акмеистическом тексте сильны возвратные смыслы, которые лейтмотив плавания только обостряет и подчеркивает: возвратность является и темпоральной, и пространственной характеристикой, так, в финале «Заблудившегося трамвая» дана «серия» призрачных возвращений в Петербург. Как известно, возвратность является универсальным свойством не только акмеистического, но любого стиха вообще, стихотворная ткань реверсивна в любой точке, каждая точка в стихе может стать поворотной, и в то же время остаться завершающей, как и путешествие, которое может закончиться возвращением или гибелью. Возвратность фиксирует целостность художественной структуры, а лейтмотив плавания с возвращением/невозвращением на родину лишь выявляет и подчеркивает сильнейшие возвратные импульсы акмеистического стиха.

ГЛАВА III. Лейтмотив прогулки: прогулка - пространство - вещь (А. Ахматова, Н. Гумилев, О. Мандельштам)

В ГЛАВЕ III выделяются отдельные (наиболее репрезентативные в качестве динамизации пространства) прогулки в лирике Ахматовой, «элизийские» прогулки Мандельштама и итальянская прогулка по Венеции у Гумилева. В стихах Ахматовой и Мандельштама прогулки настолько частотны, что одно только констатирующее перечисление этого мотива заняло бы несколько страниц. Акмеистическая и постакмеистическая поэзия открывает тему прогулки, и это во многом связано с акмеистическим переживанием вещи. Пространство мыслится акмеистами как место, которое не должно пустовать, которое должно быть заполнено вещами. В художественном мире акмеистов пространственная перспектива никогда не бывает прямой, она заслонена вещью. Вещественная насыщенность обеспечивает статуарность акмеистических стихов, которые

полны образами статических состояний. Скульптурность и статуарность невозможна в пространстве сквозном, устремленном, каким является пространство символизма. Акмеистическое пространство, напротив, как бы «задерживается» в городском пейзаже, и акмеизму, как никакому другому течению, присуще внимание к пространствам пригородным. Многие из дорогих акмеистам петербургских пригородов представляют собой царские дворцово-парковые ансамбли с их богатой исторической памятью, образы пригородных пространств, запечатленных в акмеистических стихах, как бы взывают к изучению «царскосельского текста», «павловского акмеистического текста». Именно к прогулке, а не к путешествию располагает постижение родного городского и пригородного пространства, прогулка позволяет рассмотреть предметы в ближайшем ракурсе, заново открыть их, а через них войти в иные локусы, порой лежащие далеко от дома, в иной с ним плоскости. Для темы прогулки не менее, чем для темы путешествия, важна модель выдвигающихся поочередно пространств (пространственного палимпсеста), и ее статус тем выше, чем меньшее расстояние приходится преодолевать. Физическое расстояние, преодолеваемое в прогулке, ничтожно, но это не мешает быстрой смене пространств, сопутствующей теме прогулки, что повышает динамизм стиха при его акмеистической обращенности к застывшим образам. Лейтмотив прогулки содержит в себе семантику медленного движения, часто шага, остановки, окаменения, статуи, картины, погружения через картины прошлого или экфразисные образы в иные пространства, зачастую мистические.

В параграфе «Пространство и вещь в стихах А. Ахматовой» ставится проблема соотношения статики и динамики акмеистического стиха, поскольку именно статика и динамика и вещественность определяют любовь акмеистов к скульптурному, «пригородному» пространству и к самому процессу медленной прогулки по знакомым местам, что позволяет приблизиться к тем или иным объектам, «рассмотреть» их. «Статуарные» мотивы льда, снега, холода у Ахматовой неизменно связаны с творчеством. Внешний облик ахматовской Музы, начиная с самых ранних стихов, приобретает снежно-скульптурные черты, помимо уже неоднократно отмечавшихся, начиная с В.М. Жирмунского, «смуглых» ног и рук, «дырявого платка» и пр. Снежные и ледяные мотивы часто сопровождают темы вечности, незыблемости, творчества, Музы, снег и лед становятся знаком перевоплощения и созидания, меткой того момента, когда из еще не сказанного рождается текст и оказывается

материальнее вещественного объекта, «прочнее пирамид». Концепцию горести как творческого стимула Ахматова четко, практически афористически, прочерчивает уже в 1915 г.: Я улыбаться перестала, Морозный ветер губы студит, Одной надеждой меньше стало, Одною песней больше будет.

Пластический образ становится «своего рода метафорой героини» (М. Рубине). Вместе с тем отчаяние преобразовано в творческую силу, которая из страдающего человека делает поэта. Не случайно Гумилев шутил, что настоящая фамилия Ахматовой «Горенко» подходит ей больше, так как, по сути, отражает ее мироощущение. Поэтический мир Ахматовой окутан плотной пеленой вещественности, пластичности. Стихи ее отличаются конкретностью, почти что осязаемостью. Даже во внешнем облике Ахматовой современники отмечали черты неподвижности и величия, свойственные статуям. Мандельштам видит ее с окаменевшей шалью на плечах, что подчеркивает особенности поэтического мифа Ахматовой -процесса отвердевания, окаменения, застывания: Вполоборота, о, печаль, На равнодушных поглядела; Спадая с плеч, окаменела Ложноклассическая шаль.

Окаменение в лирике Ахматовой выражает невероятную силу переживания. Сближение таких антитетичных понятий, как «лед и пламень», подчеркивает глубину чувства, а «окаменелая лира» навсегда соединена с «живыми пальцами», творящими поэзию. В ряде стихотворений упоминания холода, льда, снега становятся средством превращения невещественного в материальное. Между тем свойства снега у Ахматовой имеют непосредственное отношение к творческому процессу. Снег является отсылкой к Пушкину, Блоку, Мандельштаму. Мотивы зимы, снега и метели у Ахматовой неоднократно сопровождаются реминисценциями из текстов Пушкина.

В стихотворении «Годовщину последнюю празднуй...» обыгрываете« «серебрящийся» снег «Евгения Онегина», созданный на фоне «Первого снега» Вяземского. Ощущение счастья у Ахматовой возникает от имплицитного присутствия пушкинской зимы. Несмотря на кажущуюся неизвестность пути («куда мы идем - не пойму»), в тексте четко очерчена дорога героев: бывшие царские конюшни, Мойка, храм Спаса-на-Крови,

Михайловский сад, Инженерный замок, Марсово поле, Лебяжья канавка. Реальное движение сплетается с движением поэтическим: это дорога не только по ночному Петербургу, но и по пушкинскому тексту, по строфам первой и пятой глав «Евгения Онегина», где много зимних описаний, перекличек с Вяземским и Боратынским. Прогулка двух влюбленных становится, как это часто бывает у Ахматовой, не только свиданием героев, но и свиданием поэтов. Пушкин и Вяземский участвуют в этой зимней (правда, пешей, а не в санях) прогулке, и финальный свет («внезапно согретый лучом») возникает как свет поэзии, озаряющий пространство создаваемого текста.

Павловск в стихотворении «Все мне видится Павловск холмистый...» рождается из воспоминания, но описание его дается в виде прогулки (впрочем, не линейной, а, как и подобает воспоминанию, «спутанной», где один пласт свободно наслаивается на другой) - движения от «чугунных ворот», через летний луг и мертвые озера, мимо черных елок «на подтаявшем снеге» к бронзовой статуе Аполлона Мусагета у входа в Новую Сильвию. И, подобно тому, как фонари в стихотворении «Годовщину последнюю празднуй...» появляются, «из тюремного вынырнув бреда», «милый голос» оказывается «исполненным жгучего бреда». «Бред» воспоминаний превращается в поэтический бред на фоне зимнего города или зимнего парка, и пение голоса, подобное пению птицы, оборачивается пением поэта.

В параграфе «О трех "прогулках" в стихах А. Ахматовой» рассматриваются стихотворения «Прогулка», «Побег», «Из цикла «Ташкентские страницы» («В ту ночь мы сошли друг от друга с ума...»). Стихотворение «Прогулка» (1913) - одно из ранних ахматовских стихотворений - соединяет в себе черты стилизации, отсылающей к творчеству М. Кузмина и М. Добужинского, К. Сомова или А. Бенуа, и так называемого новеллистического психологизма, свойственного Ахматовой. Ахматова создает текст, где под очевидной скованностью повествования латентно присутствует драматизм, свойственный сюжетам ее стихотворений. Булонский лес - пригородное пространство, но здесь речь идет не о торжественных царственных пригородах Петербурга, а о модном пригороде Парижа. В тексте нет мотива 'ходьбы' или вообще движения: «прогулка» удивительно статична. Движение отменено, но вместо обычного движения в тексте присутствует метафорическое: движение души, ее трепет, открывающийся читателю во внешних образах. В «Прогулке» на идею динамики работают интонация, дробность фраз,

драматизм переживаний героини, однако такой характерный прием для описания движения, пути, как применение глаголов, включен минимально: в тексте всего четыре глагола, и ни один из них не обозначает активного действия (задело, поглядела, томилось, тронул). Ахматова создает натяжение между движением и статикой, между действием и чувством, между миром реальным и миром воображаемым, между прогулкой влюбленных и, возможно, последним их свиданием.

В покой и неподвижность внешнего мира, не нарушаемого ходьбой персонажей, вторгается неотчетливо названный образ либо кареты, либо автомобиля (героиня чувствует «бензина запах»), «экипаж» ограничивает пространство встречи и в то же время потенциально расширяет ее, позволяя героям при желании быстро перемещаться в пространстве. Игра Ахматовой состоит в том, что хотя реального перемещения в тексте нет, но намек на него - и через образ кареты/автомобиля, и через переживания лирической героини - открывает не только идею движения, но и говорит об изменяющемся мире вокруг, несмотря на его внешнюю статичность и живописность. Модный автомобиль («экипаж», помимо значения коляска, городская и загородная карета и т.п., имеет и другое: так называли любые автомобили в те времена, когда они только появились и были предметами роскоши) или уже винтажный для начала XX в. фиакр латентно и в то же время непосредственно присутствуют в тексте, а «верх» кареты совмещается с запахом бензина. В стихотворении Ахматовой пространство оказывается двойственным: старинный фиакр существует на фоне изящного автомобиля, словно прогулка растягивается во времени, а лирическая героиня, внешне статичная, от первой к третьей строфе меняет средство передвижения, которое, впрочем, не движется, а настороженно и напряженно замирает, как и чувства персонажей неявной, но очевидной драмы.

В отличие от «Прогулки» в стихотворении «Побег» описано настоящее бегство - навстречу рассвету. Текст построен на диалогах, поддерживающих торопливую, почти задыхающуюся интонацию спешащих к взморью героев. При описании движения по городу Ахматова использует перечисления, что создает динамический эффект скользящей камеры, когда перед взглядом мелькают здания, улицы, знакомые места. Финальная строфа объясняет всю напряженную динамику предыдущих: любовь торжествует, и заря, как в стихотворении А. Фета «Шепот, робкое дыханье...», соединяет влюбленных, будто освящает их союз: Обессиленную, на руках ты,

Словно девочку, внес меня, Чтоб на палубе белой яхты Встретить свет нетленного дня.

Белая яхта символизирует священное место, где будут метафорически «повенчаны» герои перед лицом нового мира, нового дня. Н. Гумилев в стихотворении «Сентиментальное путешествие» описывает такое символическое венчание влюбленных у «высокого мраморного храма» Афины-Паллады. Посещение храма Афины-Паллады у Гумилева -обязательный момент путешествия влюбленных, которых богиня поэтически соединяет, даруя им славу и свободу. В стихотворении Ахматовой прогулка, больше похожая на бег, определяет дальнейшее совместное счастье героев.

Стихотворение «Из цикла "Ташкентские страницы"» («В ту ночь мы сошли друг от друга с ума...») вдохновлено польским художником и писателем графом Юзефом Чапским, с которым Ахматова познакомилась в Ташкенте летом 1942 г. в доме Алексея Толстого3. Свойственное вообще Ахматовой чувство сиротства в данном тексте, с одной стороны, приобретает вселенский масштаб, а с другой - наоборот, разделено всем бытием: прогулка поляка и русской, на время лишенных родины, под чужим азиатским небом, «сквозь дымную песнь и полуночный зной», оказывается не одинокой: двух героев сопровождают века, звук шагов умножен - прошлое ведет за собой настоящее и будущее. Лирическая героиня и ее спутник погружаются в таинственный мир чужого города, этот мир фантастичен, как будто бы только что создан («Мы были с тобою в таинственной мгле, / Как будто бы шли по ничейной земле»), и впервые по нему ступает нога человека. Прогулка напоминает появление в райском саду Адама и Евы, герои стихотворения исследуют неизвестный им прежде, новый для людей мир. Темнота окутана «дымной песнью»; далекое созвездие Змея, создающее пространственную вертикаль и бесконечность, открывает поистине новый мир, «ничейную землю». «Дымная песнь» напоминает «Песнь Песней» Соломона, подчеркивая единственность и вечную повторяемость этой прогулки, ее существование вне времени и пространства, хоть как-то соотносимого с реальным.

У М. Шагала есть пять картин на тему «Песни Песней», написанных с 1957 по 1966 гг. В первой, третьей, четвертой и пятой композициях

3 Н.В. Королева отмечает, что, возможно, стихотворение имело двойную адресацию, и вторым адресатом мог быть композитор А.Ф. Козловский, высланный в Ташкент за три года до войны.

изображены прогулки влюбленных, напоминающие знаменитые полотна Шагала «Прогулка» (1917 - 1918) и «Над городом» (1914 - 1918). В четырех картинах «Le cantique des cantiques» герои изображены на фоне города (I, III), они летят над городом (IV, V), окутанные красновато-розоватой дымкой, а город под ними (рядом с ними) имеет много обликов: это и родной для Шагала Витебск, и Париж, и приютивший его в последние годы Ване. Важный в творчестве художника мотив прогулки приобретает символическое значение встречи влюбленных в бездонности бытия, встречи, привязанной к конкретным реалиям, без которых невозможно представить себе полотна Шагала, и в то же время любое свидание выглядит на картинах обобщенным, надмирным и ирреальным. Стихотворение Ахматовой близко композициям Шагала «Le cantique des cantiques», в нем одновременно сталкиваются действительно пережитое и лично прочувствованное, буквально пройденное пространство, и фантастический мир грез, созданный неожиданной и почти роковой встречей двух изгнанников-европейцев. «Дымная песнь» пронизывает весь текст, замыкая его в спираль, напоминающую хвост созвездия Змея. Месяц становится «алмазной фелукой», которая словно увлекает героев в неведомый мир, где священной становится «встреча-разлука».

В последней строфе время и пространство отодвинуты от основного действия в будущее, более того, хронотоп переворачивается, и оказывается, что все, описанное в первых пяти строфах, - это далекое прошлое, а сама прогулка - воспоминание о необыкновенной встрече в чужом городе. Вместе с временем и пространством меняется реальность: возможно, все прошедшее было лишь сном, либо воспоминание об этой прогулке рождает новый сон. Причем, как в стихотворении М. Лермонтова «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана...»), Ахматова создает рамочный эффект сюжета в сюжете. Внутри сна автора в деталях расцветает сон о прогулке лирической героини, рядом с этим сном упоминается возможный сон героя о той же прогулке (несли вернется та ночь и к тебе»), а затем полунамеком («приснилась кому-то») все возвращается снова к лирической героине и автору. Круг замыкается, и читатель вновь слышит бормотание арыков и запах гвоздик. Прогулка переживается одновременно в реальности и во сне, повторяется, как нечто бывшее и нечто приснившееся, невозможное и сложенное из лепестков времени и обрывков воспоминаний.

Рассмотренные три прогулки взяты из разных книг Ахматовой -первая написана в 1913 г. и была издана в сборнике стихов «Четки»;

вторая, входящая в «Белую стаю», — в 1914 г.; наконец, третья далеко по времени отстоит от первых двух - 1959 г., последняя книга стихов. Не сходство или различие между тремя текстами, а все, что включает в себя для Ахматовой мотив прогулки, было целью нашего изучения. Любовная прогулка с намеком на будущий разрыв; побег к морю вместе с любимым, чтобы встретить зарю; чудесный сон о чужом городе, где встретился вдруг оказавшийся близким незнакомец, - в этих сюжетах узнается Ахматова, ее неповторимый стиль, когда мир сжимается в одну точку на фоне нарисованного тушью Булонского леса, или на палубе белой яхты, или под алмазной фелукой месяца.

Следующий параграф «Мистические прогулки А. Ахматовой в пространство сна и памяти» начинается с обсуждения вопроса об использовании акмеистами мотива памяти, через который открывается ход к пространствам ушедшим, к вещам-напоминаниям, позволяющим прикоснуться к иному миру или войти в элизийский мир. Возвращение и воспоминание, пожалуй, - основные мотивы в лирике Ахматовой. Именно через них читателю открывается ее мир, наполненный встречами с друзьями, живыми и умершими; поэтами - современниками (Мандельштам, Пастернак, Гумилев, Цветаева и др.) и классиками (Пушкин, Данте); городами и любимыми местами; вещами и образами, забытыми и всплывающими в подвалах памяти. Иногда Ахматова описывает пир или карнавал с мертвецами, воскрешенными ею силой любви («Новогодняя баллада», «Поэма без героя»), а иногда - прогулку по дорогим сердцу местам, по Царскосельским аллеям или «между царственных лип» Летнего сада, по улицам Петербурга «сквозь мягко падающий снег» или «по твердому гребню сугроба» в «таинственный дом», вдоль «круглого луга» и «неживой воды» в холмистом Павловске или по белеющей «в чаще изумрудной» дороге.

В стихотворении «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду...» встреча с потерянными «милыми» возможна лишь в состоянии сна-бреда, вызванного тяжелой болезнью, когда чувствуешь себя на границе жизни в преддверии смерти. Но именно это состояние манит к себе героиня, потому что мечтает о нездешнем свидании в «приморском саду», о голубом винограде и ледяном вине, которые можно разделить с утраченными возлюбленными. Мистическое свидание мыслится как райская прогулка «по широким аллеям», наполненным теплом солнца и запахом ветра. Это возвращение, но возвращение не просто в прошлое, а как будто в мистическое будущее, подобное когда-то пережитому, но не

забытому. Мечта создает картину ирреальной прогулки, напоминающей прежде бывшие, но невозможные сейчас. Ахматова умеет показать ирреальное как самое обыкновенное, доступное и понятное. В ее лирике встреча с собственной тенью происходит на фоне серебряной ивы, слегка погруженной в пруд, воды которого сияют сентябрьской яркостью; солнечный и редкий дождик оказывается божественным вестником; Царскосельский воздух наполнен песнями русских поэтов. Именно такая организация пространства характерна и для стихотворения «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду...». Ахматова сознательно путает границы мертвого и живого, а бесплотные образы наделяет бытием и вещественностью. Прогулка «по широким аллеям» превращается в пикник, напоминающий описания-натюрморты Кузмина («Где слог найду, чтоб описать прогулку, / Шабли во льду, поджаренную булку, / И вишен спелых сладостный агат») и в то же время бесконечно далекий от изящного стилистического натурализма.

Прогулка в стихотворении «Сон» происходит не только на границе реальности и сна, но, скорее, уходит вглубь снов героини и героя. Оба сна, накладываясь друг на друга, превращаются в один, который одновременно охватывает пространство сознания двух влюбленных. Полусовместный сон описан Ахматовой как одинокий путь героя на встречу с любимой, которая ждет его, с одной стороны, где-то далеко, на островке посередине озера; с другой - идет рядом с ним, знает каждое его движение, чувствует его спешку, видит мутный свет фонаря и его глазами смотрит на «царицын сад», «белый дворец», «черный узор оград», как будто под ее ногами «хрустит и ломается лед». Соединяя точку зрения лирической героини с авторским голосом, Ахматова создает эффект совместного движения, настоящей прогулки влюбленных, которая завершится узнаванием. Не случайно проснувшийся герой называет героиню по имени «в первый раз»: это говорит о произошедшем внутреннем сближении, о чем и мечтал каждый из них, засыпая.

«Предчувствие, предвосхищение, ожидание, с одной стороны, и воспоминание, ретроспективное переживание, с другой, - естественные для Ахматовой модусы изображения действительности. События, как счастливые, так и несчастные, часто описываются в прошедшем или

будущем времени»4. Этот элемент поэтики часто присутствует у Ахматовой в стихах, где описывается либо дорога героя к героине (или наоборот) или совместный путь (бег) влюбленных к какой-либо цели. Настоящее невыносимо растягивается во времени, и весь хронотоп определяет ожидание будущего чуда (встречи, рассвета и проч.). Движение приобретает характер почти безумия: преодолеть пространство чрезвычайно важно, только это обеспечит неожиданное и вместе с тем долгожданное счастье. В стихотворении «Сон» прогулка, рожденная игрой света и тьмы, жаждой свидания и неизведанностью будущего, обретает черты мистического пути к намеченной, желанной, но до конца неясной цели.

В стихотворении «Памяти Пильняка» почти закодированное обращение к мертвому другу («Все это разгадаешь ты один...») неожиданно превращается в описание светлого эпизода, наполненного радостью свидания. Это свидание происходит вне реального хронотопа, поскольку время отменено и практически «сбито» (зима сплетается с летом, жизнь на какой-то момент отменяет смерть), и в результате остается лишь пространство события - мистическая прогулка в Переделкино, которая словно бы заимствована из действительности, и в то же время существует только в сердце лирической героини. Встреча на лесной тропинке совсем не похожа на свидание с призраком, герой как будто бы и не умирал, но его смех вызывает «странное эхо» (его зрительный вариант у Ахматовой: зеркало). Эхо/зеркало обозначает в ее лирике вторжение в реальность иного мира, как, например, в стихотворениях «Все души милых на высоких звездах...» или «Летний сад», в первом из которых героиня встречает собственную тень, а во втором обыгрывается множество отражений и зеркальных перекличек.

Погибшего Пильняка Ахматова не может ощущать мертвым, он для нее остается тем, кого можно позвать на прогулку, тем, кто встретит ее на тропинке. Но страшное знание проводит черту, отделяющую переживание живой встречи от воспоминания; прошлое, хотя и вторгается в настоящее, не может его окончательно отменить. И отсутствие слез («Я о тебе, как о своем, тужу / И каждому завидую, кто плачет, / Кто может плакать в этот страшный час»), скорее, не позволяет окончательно погрузиться в

4 Щеглов Ю.К. Черты поэтического мира Ахматовой // Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты - Тема - Приемы - Текст. - М.: АО Издательская группа «Прогресс», 1996. - С. 269. 34

ирреальный мир, где все еще слышен «беззаботный смех». В стихотворении «Все души милых на высоких звездах...» плач становится частью легкого проникновения в иное пространство, он определяет особое видение героини - лир на ветках, собственной тени и т.д. А текст 1938 г. гораздо суше и от этого трагичнее:

... выкипела, не дойдя до глаз, Глаза мои не освежила влага.

Сухость глаз, выкипевшая влага противоположны образам ледяного вина и седого водопада из стихотворения «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду...». «Кремнистое влажное дно» превращается в ужасное «дно оврага», где лежат тела убитых. Ахматова словно проходит по краю этого оврага, и никакого изысканного пейзажа (как в тексте 1922 г.) больше не может возникнуть в пространстве ее души: мистическая прогулка в Переделкино внезапно обрывается.

Прогулка как инвариант пути, преодоления или осмысления пространства - земного, ирреального или воображаемого - есть тот динамический аспект, который формирует поэтический мир Ахматовой. Движение, иногда «шествие теней», прогулка по дорожке аллеи, ставшей дорогой, - вот характерные мотивы ахматовской лирики. Встреча с мертвыми происходит на приморской или царскосельской аллее, на улице Москвы, на знакомой тропинке, у водопада. Призрачные гости Ахматовой идут вместе с ней, не замедляя шага, погружая лирическую героиню в мистический топос и отчасти оказываясь в ее мире, в пространстве ее сознания.

В параграфе «"Батюшков" О. Мандельштама: Прогулка в Элизиум» показано, как лейтмотив прогулки воплощается в поэтике Мандельштама на примере стихотворения «Батюшков» (1932), которое собирает в себе множество рефлексов раннеакмеистической поэтики. Развивая батюшковские фонетические приемы, Мандельштам включается в игру с пространствами, начатую великим поэтом золотого века. «Флоренцию в Москве» создает Мандельштам, пользуясь «мифом об Италии», введенным в самосознание русской культуры Батюшковым, пытавшимся сделать родными для русской поэзии образы античности и итальянского средневековья.

Внутри книги «Тпвйа» можно усмотреть разрозненный микроцикл («Не веря воскресенья чуду...», «Еще далеко асфоделей...», «Золотистого меда струя...», «Я изучил науку расставанья...», «На каменных отрогах Пиэрии...», «Сестры - тяжесть и нежность», «Я слово позабыл...», «Когда

Психея-жизнь...», «Возьми на радость из моих ладоней...», «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг...»), ориентированный на модель пушкинско-батюшковской крымской элегии с ее плавными пространственными переходами от Крыма к античной Тавриде, морскими мотивами и гармонизированной фразеологией. Крымско-эллинский микроцикл имеет и биографический подтекст: это лирический роман, вдохновленный М. Цветаевой. Зимой 1916 г. Цветаева «дарила Москву» петербуржцу Мандельштаму, а летом они встретились в Коктебеле, тогда же было написано первое стихотворение крымско-эллинского цикла — «Не веря воскресенья чуду...». В этой кладбищенской элегии Мандельштам по-своему использует отдельные цветаевские темы. Элегическая тональность обеспечивает тексту соприсутствие тем любви и смерти, которое окрашивается Мандельштамом в позаимствованных у Цветаевой мотивах мертвенной бледности. Цветаевские мотивы бледности/смуглости Мандельштам последовательно чередует в стихотворении «Не веря воскресенья чуду...»: бледные и унылые «кладбище», «монастырские косогоры», «монашенка туманная», «лба кусочек восковой», «бедный Спас» сменяются теплыми, «золотистыми» тонами: «локоть загорелый», «.смуглая, золотая прядь», «песок», а в стихах «Целую кисть, где от браслета / Еще белеет полоса» бледность и смуглость буквально примыкают друг к другу. Вместе со сменой мотивов бледности и смуглости/загара интенсивно сменяют друг друга контрастирующие между собой локусы: московский и крымский, причем Москва представлена набором любимых Цветаевой образов: «те холмы», «монастыри», «гордость».

Написав стихотворение «Батюшков», Мандельштам вновь возвращается к своему раннему творчеству и к тому общему контексту, который связывал его с Цветаевой. У позднего Мандельштама вообще все более отчетливой становится тема Москвы, Москва оттесняет акмеистический Петербург, а московский локус не может быть создан без оглядки на Цветаеву, стоявшую у истоков поэтического «московского текста» XX в. Стихотворение «Батюшков» откликается на поэзию Цветаевой сюжетом прогулки. «Шагающий в Замостье» Батюшков - это поздняя мандельштамовская вариация на тему пешехода, появившеюся в ранних стихах, в «Камне». Образ «пешехода» у Мандельштама восходит также к прозаическим «Прогулке по Москве» , и «Прогулке в Академию художеств» Батюшкова. «Батюшков» - тоже «прогулка по Москве»,

написанная, по утверждению комментаторов, в квартире на Тверском бульваре, где Мандельштам жил в 1932 г.

Прогулка Мандельштама с Батюшковым оборачивается погружением в темные глубины поэтической традиции, размышлениями о поэтической речи, о природе которой не только рассказано в стихах Мандельштама, но эта «природа» наглядно показана в самом семантическом строе лейтмотива прогулки. Путь прогулки обещает встречу с поэтом-предшественником, путь оборачивается речью, и речью мучительной, затрудненной. Образ рождающейся из хаоса поэтической речи является ключевым в «Батюшкове», «Стихах о русской поэзии», в стихотворении «К немецкой речи». Затрудненность, темнота, «нездешнее» происхождение поэтической речи объясняется ее как будто бы даже нечеловеческой природой, уходом от всего живого, уничтожением плотского и возрождением в каком-то другом, идеальном, будто бы Элизийском мире. Поэтическая гармония и стройность проистекает, по Мандельштаму, из мучительно-аморфных состояний материи, самого лирического «я» и его двойников-поэтов: «наше мученье», «только стихов виноградное мясо» («Батюшков»), «белок кровавый белки / Крутят в страшном колесе» («Стихи о русской поэзии»), «Баратынского подошвы / Раздражают...», «Лермонтов - мучитель наш...» («Дайте Тютчеву стрекозу...»). В то время, когда создается стихотворение «Батюшков», Мандельштам чувствует свою обреченность на смерть, и, видимо, поэтому в его сознании «угроза пустоты», и без того ведомая всем акмеистам, становится еще серьезней. Поэзия, поэтический язык стираются, размалываются в «виноградное мясо», но все-таки с подспудной надеждой на возрождение. Мысль о возрождении, бессмертии и нетленности проводится через изысканную форму прогулки, приобщая Мандельштама накануне гибели к русскому поэтическому Элизиуму.

В начале параграфа «Венецианская прогулка Н. Гумилева» указывается, что в творчестве Гумилева прогулки встречаются не часто, его поэтический темперамент слишком динамичен для созерцательного шага. Однако для анализа мы выбрали одну из гумилевских немногочисленных прогулок - прогулку по Венеции, образы которой в какой-то степени напоминают знаменитые «Венеции» Фета, Блока, Мандельштама, Пастернака и др. поэтов и в то же время совершенно на них непохожи. «Венеция» Гумилева создана в особенном «полубалладном» стиле, включающем любимые мотивы поэта и способы определения им географического пространства. Это описание таинственной прогулки, когда автор скрыт за маской «гуляки» (чуть ли не

«венецианской баутгой»), а переживание города открывается через фантастический полулирический, полуповествовательный сюжет. Традиционные мотивы Венеции - черные гондолы, зеркала, лагуна, крылатый лев на соборе Св. Марка, голубиный хор - заданы как эффектные декорации к почти мистической ночной прогулке путника. Город превращается в сцену, на которой разворачивается театральное действие. Балладные оттенки стихотворения отсылают к «Маскараду» и «Ужасу» из «Романтических цветов» (1907), к более позднему «Всаднику» (1916). Герой стихотворения Гумилева одновременно выступает в роли наблюдателя и главного участника происходящих событий: «Сердце ночами бесстрашней. / Путник, молчи и смотри». Двойственная позиция помогает автору отделиться от персонажа, но, между тем, оставаться рядом с ним, руководить его действиями, как режиссеру спектакля.

Реальная прогулка по Венеции показана как ирреальная: Гумилев видит город скорее воображаемым, чем действительно существующим и воспринимаемым героем. Это неудивительно, если учитывать общее значение Венеции в русской культуре, если вспомнить «Итальянские впечатления» В. Комаровского, который никогда не был в Италии и, тем не менее, написал семь «топографически убедительных» стихотворений о ней. Венеция у Гумилева более всего похожа на театр, играющий подобиями и масками. В статье о творчестве А. Ватто М. Деги писал: «Театр - это искусство сопоставлений, артефактов для разыгрывания антропоморфоза. Театр - а в нем стоило бы видеть не отвлеченный текст, а место со своими особыми местами и драму жизни актеров - изобретает метафоры, например в названиях собственного пространства... в подогнанных к ним фабулах, трудах актерского выражения и т.д.»5. Поэзия акмеизма ориентирована на «стаффажную» живопись в стиле К. Сомова, А. Бенуа, для которых А. Ватто был «старинным образцом», поводом для стилизаций. Поэтические картины акмеистов не менее театральны, чем мирискусническая живопись, они тоже скрывают под собой многослойные стилистические напластования, причем отдельные интонации отмечены легким пародийным эффектом.

Демонические свойства ночного города неоднозначны и так же дробятся в водах каналов, как и отражения дворцов. Одна из знаменитых историй о Кресте, на сюжет которой венецианский живописец Джентиле

5 Деги М. Ватго // Пространство другими словами: Французские поэты XX века об образе в искусстве. - СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2005. - С. 296-297. 38

Беллини создал картину, описывает чудо Креста Христова: «когда по какой-то случайности ... реликвию Креста уронили с Понте делла Палья в канал, то из благоговения к древу креста Господня многие бросились в воду, дабы достать его, но по воле божьей никто не оказался достойным прикоснуться к нему, за исключением настоятеля этой скуолы. Воспроизводя эту историю, Джентиле изобразил в перспективе на Канале гранде много домов, Понте алла Палья, площадь Сан Марко и длинную процессию женщин и мужчин во главе с духовенством, а также многих бросившихся в воду, других же собирающихся броситься, многих наполовину под водой, остальных же в других прекраснейших положениях и позах, и, наконец... настоятеля, достающего реликвию»6, - пишет Дж. Вазари. Мистическая смерть путника в стихотворении Гумилева, таким образом, приобретает двойственные черты. Возможно, прогулка - это гибельное проникновение в неизведанный мир таинственного города, губящий неосторожного любопытного странника; возможно, это вариант Крещения, также переносящий героя в новое пространство. Интересно, однако, то, что поэт отказывает себе лично в описании прогулки по Венеции, что реальное путешествие здесь скрыто под условным масочным миром некоего персонажа, что Венеция так и остается непостижимой, фантастической.

Выводы к ГЛАВЕ III. Лейтмотив прогулки у акмеистов существует в двух вариантах. С одной стороны, как стилизации мирискуснического «галантного пространства», позволяющей совместить интимную, любовную тему с изобразительными и пластическими картинами, что дает акмеистам возможность разрабатывать и углублять экфрастические возможности и оттачивать пластику самого стиха. В других случаях тема прогулки сопровождается описанием встречи с далекими предшественниками, память о которых хранит родное, близкое пространство. Прогулка позволяет понять, что огромные временные дистанции могут быть охвачены и в родном, окружающем дом локусе. Прогулка становится погружением в глубину культур (чаще всего в поэтическом варианте), таким образом акмеистические стихотворения-прогулки обнаруживают свою причастность к большой группе элегий и дружеских посланий на тему «Элизиум поэтов». Акмеисты возобновляют и эту классическую тему, разрабатывают ее параллельно с Цветаевой

6 Вазари Дж. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. - М,, 2001. - Т. 2.-С. 350.

(«Встреча с Пушкиным» и т.д.), открывают ее для футуристов («Юбилейное» В. Маяковского, «Шекспир» Б. Пастернака).

Для Ахматовой и Мандельштама лейтмотив прогулки чрезвычайно актуален на протяжении всего творчества. Мотив Элизиума поэтов станет одним из ключевых в «Поэме без героя» Ахматовой и занимает видное место в поздних стихах Мандельштама. Видимо, здесь дело в том, что лейтмотив прогулки выявляет пространство в его хайдеггеровском понимании, когда простор - это не вектор, устремленный вдаль (такой взгляд на пространство больше подходит символизму), а место, которое может освобождаться при взаимной игре мест. Прогулка, никуда не уводя от дома, означает подле него такие точки, такие места, которые способны изнутри самих себя развертываться веером скрытых внутри них пространств.

В Заключении подводятся итоги диссертационной работы, намечаются пути и перспективы дальнейших исследований. Решение проблем пространственной динамики связано с рассмотрением пространственных образов художественного текста. Нас интересовали те аспекты, которые позволяют выявить в поэзии акмеизма меняющееся пространство и смену пространств, их совмещение, наложение, наплывы одного пространства на другое. Наблюдая за образами движения, мы получили возможность рассмотреть характерные черты и особенности сложно устроенного художественного пространства в лирике акмеистов, для которой особенно важными оказываются черты, указывающие на отношение пространств «внутренних» и «внешних», в свою очередь, манифестирующих отношения между субъектом восприятия и его объектом. Динамический характер образа пути, его негомогенность делают любой текст о путешествии пространственным палимпсестом: вслед за одними открываются другие пространственные картины, иногда пространства просто «накладываются» друг на друга. Соприсутствие несовместимых пространственных картин определяет модальность поэтических путешествий, и это модальность ирреальная, поскольку стихотворные путешествия заключают в себе «возможные сюжеты».

Обнаружению лирической динамики способствует описание интертекстуальных связей текста, и в нашей работе этому было уделено серьезное внимание. Мы показали интертекстуальные связи между стихотворениями Гумилева и Бальмонта, Э. По, Бодлера, Рембо, Мандельштама - и Вийона, Ахматовой - и Пушкина, Лермонтова и т.д. Именно в области исследований по акмеистической поэтике возникло и

стало плодотворно работать понятие «подтекста» (К. Тарановский), которое в чем-то предсказало и предвосхитило интертекст, широко распространившийся и примененный теперь уже к творчеству, наверное, всех без исключения художников.

Тема путешествия у акмеистов образует характерный лирический сюжет. Что же касается проблемы пространственной динамики текста, то наше исследование показало, что эта проблема не снимается и для текстов, ориентированных на следование поэтической традиции, каковыми являются тексты акмеистические, хотя обычно вопросы пространственное™ поэтических текстов принято изучать на примерах из поэзии авангарда. Изучение пространственной динамики текстов, не декларирующих свою пространственность, а скрывающих ее в себе, относится к перспективам заданного направления.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

Монография:

Куликова Е.Ю. Пространство и его динамический аспект в лирике акмеистов. - Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2011. - 530 с. - 30,81 п.л.

Статьи, опубликованные в изданиях, рецензируемых ВАК:

1. Куликова Е.Ю. О сквозном пространстве в лирике В. Ходасевича («Соррентинские фотографии») // Гуманитарные науки в Сибири. -Вып. 4.-2008.-С. 11-15.-0,5 п.л.

2. Куликова Е.Ю. «Летучий Голландец» в «Заблудившемся трамвае» Н. Гумилева // Гуманитарные науки в Сибири. - Вып. 4. - 2009. - С. 39 -43.-0,5 п.л.

3. Куликова Е.Ю. Мотивы плавания и кораблей в очерке В. Ходасевича «Бельфаст» // Сибирский филологический журнал. - Вып. 2. - 2009. -С. 93-101.-0,5 п.л.

4. Куликова Е.Ю. Африканские «картинки из книжки старинной» Н. Гумилева // Сибирский филологический журнал. - Вып. 4. - 2010. -С. 76-83.-0,5 пл.

5. Куликова Е.Ю. «Моление о чаше» Ф. Вийона в поэтическом мифе О. Мандельштама // Известия Волгоградского государственного

педагогического университета. Сер. «Филологические науки». - Вып. 10 (54). -2010. -С. 137-140. -0,36 п.л.

6. Куликова Е.Ю. О мандельштамовском путешествии к Вийону // Вестник Удмуртского университета. Сер. «История и филология». -Вып. 4. - 2010. - С. 3-11. - 0,8 п.л.

7. Куликова Е.Ю. Пространство мистической прогулки в стихотворении Анны Ахматовой «Памяти Пильняка» // Вестник Сочинского государственного университета туризма и курортного дела. - Вып. 2 (16). - 2011. - С. 201 -204. - 0,4 пл.

8. Куликова Е.Ю. О мистических прогулках в стихах A.A. Ахматовой // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Сер. «Филологические науки». - Вып. 5 (59). - 2011. -С. 122-125. - 0,4 п.л.

9. Куликова Е.Ю. О пространственной динамике в лирике акмеистов // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. - Вып. 3 (14).-2011.-С. 189-193.-0,33 п.л.

10. Куликова Е.Ю. О динамическом лейтмотиве прогулки в лирике акмеистов // Сибирский филологический журнал. - Вып. 4. - 2011. -С. 122-125.-0,3 п.л.

11. Куликова Е.Ю. Акмеизм vs символизм: пространство, вещь, лирическая динамика // ФИЛОЬОСОЭ. - Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2011. - Вып. 11. - С. 56-63. - 0,57 п.л.

12. Куликова Е.Ю. «Таинственный путь» в стихотворении Анны Ахматовой «Сон» // Вестник Ярославского государственного университета им. П.Г. Демидова. Сер. «Гуманитарные науки». - Вып. 4.-2011.-С. 116-118.-0,24 п.л.

13. Куликова Е.Ю. Прогулки в лирике Анны Ахматовой // Вестник Удмуртского университета. Сер. «История и филология». - Вып. 4. -2011. - С.32-39. - 0,6 п.л.

14. Куликова Е.Ю. О "продвижении в пространстве" и о "пребывании в пространстве" в лирике акмеистов // Вестник Сочинского государственного университета туризма и курортного дела.-Вып. 4 (18).-2011.-С. 183-185.-0,3 п.л.

15. Куликова Е.Ю. О вийоновском пространстве в поэзии О. Мандельштама // В мире научных открытий. - Красноярск: Научно-инновационный центр. - Вып. 11.6(23). - 2011. - С. 1659-1668. - 0,5 пл.

16. Куликова Е.Ю. О поэтических путешествиях в лирике акмеистов // Научная мысль Кавказа. - Вып. 4. - 2011. - С. 149-153. -0,5 п.л.

17. Куликова Е.Ю. Художественная динамика и лейтмотив путешествия в лирике акмеистов // Вестник Челябинского государственного университета. Сер. «Филология. Искусствоведение». - Вып. 61. - № 37 (252). - 2011. - С.57-60. - 0,45 п.л.

Публикации в других изданиях:

18. Куликова Е.Ю. «Куда ж нам плыть?..» (приглашение к путешествию Пушкина, Бодлера и Гумилева) // Studia Rossica Posnaniensia. - Z. XXXII. - Poznan: Universytet im. Adama Mickiewicza, 2005 - P. 39-49. - 0,5 п.л.

19. Куликова Е.Ю. К мотивным анализам стихотворений Анны Ахматовой: снег, лед, холод, статуарность, творчество // Русская литература в меняющемся мире: Мат-лы международной научной конференции (30-31 октября 2006). - Ереван: Изд-во РАУ, 2006 - С. 253-273.-0,8 п.л.

20. Куликова Е.Ю. Корабли-призраки в лирике Н.С. Гумилева и их поэтические прообразы // Нарративные традиции славянских литератур. Повествовательные формы средневековья и Нового времени. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2009. - С. 65-90. - 0,8 п.л.

21. Куликова Е.Ю. «Заблудившийся трамвай» Гумилева и корабли-призраки // Филологический класс: Региональный методический журнал учителей словесников Урала. - Вып. 22. - 2009. - С.51-57. -0,7 п.л.

22. Куликова Е.Ю. Поэтическая чаша О. Мандельштама и Ф. Вийона // Филология - XXI: Материалы международной научной конференции. - Караганда: Центр гуманитарных исследований, 2010. -Ч. 1,-С. 88-94.-0,4 п.л.

23. Куликова Е.Ю. Вийоновский код в поэзии О. Мандельштама («век-зверь» и «человек-зверек») // От текста к контексту: межвузовский сборник научных работ под ред. З.Я. Селицкой. -Ишим: изд-во ИГПИ им. П.П.Ершова, 2010. - Вып. 9. - С. 82-85. -0,4 п.л.

24. Куликова Е.Ю. О «легкой жизни» и о «легкой смерти» (Вийон на мандельштамовском «пире во время чумы») // Лирические и эпические сюжеты. Сер. «Материалы к Словарю сюжетов русской литературы». - Новосибирск: РАН СО ИФ, 2010. - Вып. 9. - С. 123-131.-0,4 п.л.

25. Куликова Е.Ю. Вийоновский «пир во время чумы» в «Фаэтонщике» О. Мандельштама // IV ЬэдбсойЭгоАоЬсо Ьо83спЪо,дЭо Орофо^фЭ^оэЭфГОфбдсайоЬ сообббдфАспзд 3(о(п&<£>зЭдйо ^¿Ьоз^Ао Agi(reo<b9ob g3mj)i: 3g-19 Ьл^з^боЬ З'Д^^'ДА'Д^О <j>5 с^о^збйф^зб^з^о 3<3iJ36o&i5 ¿3530 ^gftgcoiwob 170-g ^(¡^оЬсойзЬ. IV International Sympozium Contemporary Issues of Literary Criticism The Epoch of Classical Realism: 19-th Century Cultural and Literary Tendencies Dedicated to Akaki Tcereteli's 170-th Anniversary. Proceedings. - Tbilisi: Institute of Literature Press. - 2011. - C. 200-208. - 0,4 п.л.

26. Куликова Е.Ю. Прогулка по Венеции Николая Гумилева // Критика и семиотика: Институт филологии СО РАН - НГУ - РГГУ. Новосибирск - Москва. - Вып. 14.-2010.-С. 179-185.-0,4 п.л.

27. Куликова Е.Ю. Мертвые корабли и мертвые моряки в поэзии И.А. Бунина (к литературным истокам бунинской морской темы) // Кормановские чтения. Статьи и материалы Межвузовской научной конференции (Ижевск, апрель, 2011). - Вып. 10. - Ижевск, 2011. - С. 108-118.-0,5 п.л.

28. Куликова Е.Ю. Неоконченное плавание как путь к Беатриче в стихотворении М. Зенкевича «На "Титанике"» // Литература и документ. Сборник научных трудов. - Новосибирск: РАН СО ИФ, 2011.-С. 120-132.-0,8 п.л.

29. Куликова Е.Ю. Puteshestvie i progulka v tvorchestve akmeistov: A.A. Akhmatova // AATSEEL (American Association of Teachers of Slavic and East European Languages): Program of the 2011 Annual Conference. Hilton Pasadena. January 6-9, 2011. - Pasadena. California, 2011.-P. 141-142.-0,1 п.л.

Подписано к печати 30.01.2012. Бумага офсетная. Формат 60x84. Гарнитура Times New Roman. Уся. печ. л. 1,4. Уч.-изд. л. 1,4. Тираж 120 экз. 3аказ№130. Отпечатано в типографии ООО «Печатный Двор» 630136, г. Новосибирск, ул. Троллейная 19/1 Тел.: (383) 255-14-07, e-mail: p_dvorsvar@mail.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Куликова, Елена Юрьевна

Введение.

Глава I. Воображаемые путешествия Н. Гумилева и пространственные палимпсесты О. Мандельштама.

1.1. Африканские мотивы в лирике Н. Гумилева.

1.2. "Сентиментальное путешествие" Н. Гумилева.

1.3. О. Мандельштам и Ф. Вийон: странничество, школярство, кенозис.

1.4. Пиры Мандельштама: путешествие в прошлое европейской культуры.

1.5. О пространственных коннотациях вийоновского текста О. Мандельштама.

1.6. "Готическая" вертикаль в поэтическом мире О. Мандельштама.

Выводы.

Глава И. Лейтмотив плавания и археосемантика воды (Н. Гумилев, М. Зенкевич).

2.1. Образы кораблей-призраков в лирике Н. Гумилева.

2.2. "Летучий Голландец" и "Заблудившийся трамвай" Н. Гумилева.

2.3. Морское "voyage de noce" в стихотворении М. Зенкевича «На "Титанике"».

Выводы.

Глава III. Лейтмотив прогулки: прогулка - пространство - вещь (А. Ахматова, Н. Гумилев, О. Мандельштам).

3.1. Пространство и вещь в стихах А. Ахматовой.

3.2. О трех "прогулках" в стихах А. Ахматовой.

3.3. Мистические прогулки А. Ахматовой в пространство сна и памяти.

3.4. "Батюшков" О. Мандельштама: Прогулка в Элизиум.

3.5. Венецианская прогулка Н. Гумилева.

Выводы.

Введение диссертации2012 год, автореферат по филологии, Куликова, Елена Юрьевна

Диссертационное исследование представляет собой анализ динамических аспектов пространства в лирике акмеистов. В данной работе рассматриваются разного рода лирические путешествия в поэзии акмеизма и те пространства, которые развертываются перед глазами читателя, пространства внешние и внутренние, а также особое пространство -пространство самого стихотворного текста. Движущаяся точка зрения и есть динамический аспект художественного пространства. Смена точек зрения и меняющиеся «картины», «наложение» художественных пространств одно на другое - это характерные и неизбежные черты любого произведения, его необходимое свойство. В лирических «путешествиях» и «прогулках» оно дополнительно мотивировано самим лирическим сюжетом, и это обстоятельство создает особенно благоприятные условия для анализа пространственных отношений внутри поэтического текста. Динамику мы понимаем не только как выражение непосредственного движения, но и как возможность и причинность этого движения, как силу, позволяющую ему существовать. В литературоведении описание динамических аспектов лирики - тема, которая не часто попадает в поле зрения исследователей, но она имеет глубокие корни и связана с проблемой пространства, на протяжении последних полутора веков глубоко и разносторонне прорабатывающейся в различных областях научного знания. Мы последовательно наметим несколько ракурсов понятия «лирическая динамика» в его отношении к объекту нашего исследования - лирике акмеизма.

Пространство обнаруживает себя посредством вещей, вещи дают ему меру и осязаемость, позволяют явственнее проследить те или иные динамические процессы. «Через мир вещей и через человека (последующий уровень творца вещей) пространство собирается как иерархизованная структура соподчиненных целому смыслов» [Топоров, 1983, с. 242].

Пространство приуготовано к принятию вещей, оно восприимчиво и дает им себя, уступая вещам форму и предлагая им взамен свой порядок, свои правила простирания вещей в пространстве» [Там же. С. 279]. В творчестве акмеистов вещь нарочито акцентирована, выдвинута на первый план, заполненное вещами пространство акмеистов - это своего рода контрреплика, обращенная к символизму. С учетом такого контекста размышления о динамическом аспекте акмеистической лирики логично начать с уяснения проблемы предметности акмеистического языка.

Практически все устойчивые определения акмеизма сконцентрированы на том, что акмеистической поэзии присущ особый - предметный язык. Проблема предметности, вещественности поставлена уже в первых статьях акмеистов. Так, Н. Гумилев писал в программной работе «Наследие символизма и акмеизм»: «Иерархия в мире явлений - только удельный вес каждого из них, причем вес ничтожнейшего все-таки неизмеримо больше отсутствия веса, небытия, и поэтому перед лицом небытия - все явления братья» [Гумилев, 1990, с. 57], а О. Мандельштам в знаменитом эссе «Утро акмеизма» утверждает: «Акмеизм - для тех, кто, обуянный духом строительства, не отказывается малодушно от своей тяжести, а радостно принимает ее, чтобы разбудить и использовать архитектурно спящие в ней силы. Какой безумец согласится строить, если он не верит в реальность материала, сопротивление которого он должен победить. Булыжник под руками зодчего превращается в субстанцию, и тот не рожден строительствовать, для кого звук долота, разбивающего камень, не есть метафизическое доказательство» [Мандельштам, 1990а, с. 142-143].

Заявленная самими акмеистами тема продолжается в первых критических отзывах на их творчество. Противопоставляя акмеистическую поэтику символистской, В.М. Жирмунский отмечал: «Вместо сложной, хаотической, уединенной личности - разнообразие внешнего мира, вместо эмоционального, музыкального лиризма - четкость и графичность в сочетании слов, а главное, взамен мистического прозрения в тайну жизни простой и точный психологический эмпиризм» [Жирмунский, 1998, с. 31]. В некоторых вещах с В.М. Жирмунским сходится Б.М. Эйхенбаум, который в статье об А. Ахматовой 1923 г. писал: «Словесная перспектива сократилась, смысловое пространство сжалось, но заполнилось, стало насыщенным. Речь стала скупой, но интенсивной. Слова не сливаются, а только соприкасаются - как частицы мозаичной картины» [Эйхенбаум, 1986, с. 384]. Ю.Н. Тынянов в «Промежутке» охарактеризовал слово Ахматовой как «угловатое» («и самый стих двигался по углам комнаты» [Тынянов, 1977, с. 174]), а слово Мандельштама, по мнению ученого, напоминает «тень слова», тень от вещи, ставшей «стиховой абстракцией» [Там же. С. 189]. Примечательно то, что в размышлениях о свойствах акмеистической вещи (о ее плотности, объеме, твердости) сами поэты, а вслед за ними литературоведы, переходят на разговор о свойствах самого стиха, слов, его составляющих, и обсуждаются уже не изображенные вещи, а сам стих как вещь.

Таким образом, язык акмеистов представляет собой натяжение между предметностью, четкой изобразительностью и их развоплощением, метонимическим превращением в нечто новое, одновременно призрачное и материальное. Конечно, и в последующих литературоведческих работах, вплоть до настоящего времени, именно этой проблеме уделяется существенное внимание. «Взгляд на язык как на нечто самодовлеющее определяет один из существеннейших аспектов акмеистической реформы поэтического языка - осознанное и подчеркнутое обращение языка на сам язык» [Сегал, 2006, с. 185]. Слово у акмеистов обретает поистине материальную реальность и обрастает плотью, рождая независимое, не реальное, а ментальное пространство. В совместном исследовании Ю.И. Левина, Д.М. Сегала, Р.Д. Тименчика, В.Н. Топорова и Т.В. Цивьян рассматриваются особенности релятивизации слова у акмеистов, оживления «конструктивных формообразующих потенций составляющих слово элементов внеположного мира» [Там же. С. 192]. Авторы подчеркивают, что поиски слова, в котором ничего не устоялось. все неопределенно, и составили содержание важнейшей части акмеистической деятельности» [Там же]. Возникновение такой «семантической неопределенности», по мнению исследователей, создает эффект, когда «элементы поэтического текста оказываются. как бы "взвешенными", неприкрепленными» [Там же. С. 193], что открывает возможность интерпретирования слова и нового его рождения. Результатом является обретение пространственных связей слова с другими словами, в рамках контекста, в целом, и это организует динамическое состояние всего текста.

Особенностью поэтики акмеистов является способность «сопрягать слова, рассматриваемые обычно как весьма удаленные друг от друга или даже противоположные друг другу в семантическом отношении» [Там же]. Поэтому словесный материал в лирике Мандельштама, Ахматовой и Гумилева не плотно привязан к вещам или символам, а направлен на создание новых семантических рядов, между которыми свободно располагается некое смысловое облако. Оно тоже не статично, а находится в постоянном движении: смыслы не застывают, а, подобно сложным архитектурным формам, наделяются внутренней динамичностью и подвижностью. Возникает как бы пространство в пространстве, причем пространство движущееся в пространстве статичном, которое от этого внутреннего движения тоже обретает динамическую структуру, и появляется иллюзия проникновения вглубь стиха и за него, словно в другое пространство.

Индикатор предметности» с самого начала позволяет акмеистам и первым критикам акмеистической поэзии обозначить краеугольный камень размежевания с символистами, поскольку поэтический язык символизма направлен в беспредельность, в бесконечность, а, следовательно, не задерживается на «вещественном», даже не отталкивается от него, а сразу устремляется от «земного» к «идее», «смыслу»; природа символа не позволяет оставаться рядом с вещами: «Символ очень близок к метафоре, но он не есть метафора. И в символе и в метафоре идея вещи и образ вещи пронизывают друг друга, и в этом их безусловное сходство. Но в метафоре нет того загадочного предмета, на который ее идейная образность только указывала бы как на нечто ей постороннее. Этот предмет как бы вполне растворен в самой этой образности и не является чем-то таким, для чего метафора была бы символом. Ведь метафора входит в поэтический образ, а он уж во всяком случае имеет самостоятельное значение. Совсем другое дело - символ. Если символ точно не указывает на то, чего именно символом он является, в этом случае он вовсе не есть символ. Метафора же, как и вообще поэтический образ, хотя и не исключает этого различия, но специально вовсе его не преследует; и это различие идейной образности вещи и самой вещи здесь совсем несущественно» [Лосев, 1971, с. 3].

Вещественность» становится ответом на символистскую космогоничность, на символистский образ мира, продленного в «космические» дали. Пространственный ракурс символистского мироустройства невозможен без «точки отдаления», которая выбирается на максимальном расстоянии от лирического «я», в некоей, не земной, а идеальной плоскости. Двойственная природа символа задает лирическому «я» вектор направленности от вещного, осязательного и устойчивого. Лирическое «я» как будто стремится переселиться в идеальный мир, и ландшафт этого мира теряет конкретику, выравнивается, абстрагируется (и даже нивелируется в худших образцах символистской поэзии). «Выравнивание», нарочитое отвлечение от конкретики, характерны, к примеру, для блоковских «Стихов о Прекрасной Даме», где петербургские экспозиции чередуются с шахматовскими пейзажами, однако конкретные черты Петербурга и Шахматова размыты настолько, что перед взором читателя проходят не узнаваемые петербургские улицы, здания, площади, а, скорее, просто светлый и величественный город с просторными площадями, высокими соборами, колоннадами. Петербург в этом абстрактном городе угадывается, но отнюдь не в вещественной конкретике своих реалий.

В середине 1920-х годов, когда символистская культура будет уже в прошлом, образ города в стихах станет другим, гораздо более конкретным, и произойдет это во многом благодаря акмеистам1. Петербург акмеистов обладает высокой конкретикой: не вообще здания, улицы и соборы, а конкретные здания и улицы зачастую упоминаются в стихах акмеистов («На мертвых ресницах Исакий замерз», «Врезан Исакий в вышине», «Вновь Исакий в облаченьи / Из литого серебра» и др. - это продолжение пушкинской линии). А бывает так, что поэты-акмеисты пародируют «расплывчатый город» символистов: в обращенном к Блоку стихотворении Ахматовой «В последний раз мы встретились тогда.» Зимний дворец назван «высоким царским домом» - и это одновременно отсылка к петербургским «теремам» Блока, но и по-акмеистически точная локализация: никаким другим «домом», кроме Зимнего дворца, названный дом быть не может.

Акмеизм «возвращает» поэта к зримому, стройному, графичному пространству, позволяет представить точку, где дислоцировано «лирическое я» того или иного текста. Именно акмеизм является одной из опорных точек введенного В.Н. Топоровым в 1975 г. понятия «Петербургский текст». Данное определение привлекло внимание литературоведов к акмеизму, и вслед за выходом статьи Р.Д. Тименчика, В.Н. Топорова и Т.В. Цивьян [Тименчик, Топоров, Цивьян, 1975] последовал целый поток серьезных исследований акмеистической поэтики и поэтики позднего символизма (например, интересы Р.Д. Тименчика, стоящего у истоков теории

1 Так, к примеру, в петербургском стихотворении К. Вагинова (поэта, причудливо объединившего в своем творчестве акмеистические и авангардистские посылы) «Психея» (1926) петербургская топография угадывается вплоть до каждого конкретного дома: «Любовь - это вечная юность. / Спит замок Литовский во мгле. / Канал проплывает и вьется, / Над замком таинственный свет. / И кажется солнцем встающим / Психея на дальнем конце, / Где тоже канал проплывает / В дощатой ограде своей» [Санкт-Петербург, 2003, с. 424]. В тексте навсегда запечатлен разрушенный во время Февральской революции Литовский замок и Дом-Сказка с фреской-Психеей, не уцелевший во время блокады. Даже то место, где «стоит» лирический герой, можно угадать: недалеко от пересечения Офицерской и Крюкова канала, где видна Пряжка («канал» в «дощатой ограде») (см. [Там же. С. 624]). По сути, перед нами наглядная демонстрация меняющейся в сторону конкретики парадигматики поэтического языка в постсимволистскую эпоху.

Петербургского текста, одновременно сосредоточены на поэтике Ахматовой).

Еще до В.Н. Топорова в 1968 г. В.В. Вейдле указал на создание «Гумилевым, с помощью Ахматовой и Мандельштама. в Петербурге, стихами, новой поэтики» [Вейдле, 1973, с. 110], которой критик и дал определение «петербургской» - отчасти из-за принадлежности городу, но и, кроме того, потому что эти стихи заключали в себе «главную "петербургскую" черту. преобладание предметного значения слов. над обобщающим их смыслом» [Там же. С. 111]. «"Петербургская поэтика", -подчеркивается автором работы, - объединила И. Анненского, М. Кузмина, позднего А. Блока, А. Белого и Вл. Ходасевича» [Там же. С. 122]. Характеризуя творчество В. Ходасевича, М.Г. Ратгауз отмечает: «Литературный взлет Ходасевича прямо связан с его переездом в Петербург осенью 1920 года» [Ратгауз, 1991, с. 117]. Новый поворот в творчестве поэта, произошедший в начале 20-х годов, исследователь называет «литературным экспериментом по насыщению строгой поэтической формы сугубо бытовыми реалиями», являющимися «знаками и свидетельствами того "нового" времени, которое представляет поэт» [Там же. С. 123]. Не используя определение В.В. Вейдле «петербургская поэтика», М.Г. Ратгауз указывает на свойства лирики Ходасевича, проступившие именно в петербургский период творчества и позволившие причислить его к «петербургским» поэтам, как их назвал В.В. Вейдле в своей работе. Надо отметить, что термин, введенный автором «Петербургской поэтики», обосновывает реальность, существующую вне художественных направлений эпохи, школ, групп: «Это не акмеизм, не "Гиперборей", не Цех поэтов, и не "Бродячая собака". Но все это, включая "Собаку", поэтику эту, хоть и не во всех разновидностях ее, утверждало, закрепляло и распространяло» [Вейдле, 1973, с. 121].

Акмеистический текст неразрывно связан с понятием петербургского текста, для творчества акмеистов, как и для всего петербургского текста, ключевым моментом является осознание структуры и структурности, четкости образных пространственных построений и четкости композиционных границ текста. О. Мандельштам сформулировал это так: «Акмеизм - для тех, кто, обуянный духом строительства, не отказывается малодушно от своей тяжести, а радостно принимает ее, чтобы разбудить и использовать архитектурно спящие в ней силы. Зодчий говорит: я строю -значит, я прав» [Мандельштам, 1990а, с. 142]. «Дух строительства» овладевает творцом, позволяет ему увидеть мир в движении, в его изменении и преображении. «Только пространство подлинно устойчиво и может служить опорой; только оно конкретно-вещно и может быть здесь и сейчас (Курсив автора - Е.К.) увидено, услышано, прочувствовано» [Цивьян, 2001, с. 42], - пишет Т.В. Цивьян о пространственном переживании акмеистов.

Творческое начало для акмеистов связано с Аполлоном, чьим именем был назван журнал, где печатались символисты, потом - члены Цеха поэтов и, наконец, с 1912 г. журнал стал практически полностью «акмеистическим». «Сам выход в свет журнала не только с "аполлоновским" названием, но и четко формулируемой "аполлоновской" программой, - указывал В.Н. Топоров, - был своего рода вызовом как эстетике воинствующего антиаполлинизма, так и традиционной вялой, приевшейся этике "безблагодатного" аполлинизма. Несомненно, журнал был новым словом в художественной сфере» [Топоров, 2003, с. 150]. Зародившись в недрах символистской культуры, модернистский журнал (и речь здесь может идти не только об «Аполлоне», но и о самом первом образце этого жанра - «Мире искусства», о «Золотом руне» и пр.), уходит все больше от идеи «живописи» к идее театрально-декоративного оформления: если в первых номерах «Мира Искусства» цветные вклейки с репродукциями еще мыслились все-таки композиционным центром, то в последующее время, и в более поздних по времени модернистских изданиях, в особенности, в «Аполлоне» те же вклейки остаются, но они выполняют уже другую роль - журнал становится ансамблем, составленным из множества элементов (иллюстраций, виньеток, «прорисованных» заглавий и буквиц), каждый из которых самостоятелен и может быть рассмотрен сам по себе, и в то же время равноправен в ряду других элементов. «Преобладающее место занимают здесь не живописцы, -пишет о «Мире Искусства» Вс. Петров, - а рисовальщики, граверы и иллюстраторы. Пристрастие к графике отвечало глубокой сущности изобразительного мышления художников "Мира искусства", которые были по характеру своих дарований не живописцами и колористами, а в первую очередь именно рисовальщиками, острыми и изощренными мастерами линии и декоративно-графического силуэта» [Петров, 1975, с. 18]. Акмеистический журнал «Аполлон» в этом смысле представляет собой метонимию акмеистического мира, перенасыщенного изобразительностью, рисунком, пластикой.

Противопоставление диониссийского и аполлонического начал, сформулированное Фридрихом Ницше в книге "Рождение трагедии из духа музыки". сыграло чрезвычайно важную роль в культуре Серебряного века» [Рубине, 2003, с. 116]. Антитетичность Аполлона и Диониса определила во многом сущность поэтики акмеистов. В знаменитой статье «О прекрасной ясности» М. Кузмин сформулировал своего рода акмеистический «манифест»2: «Есть художники, несущие людям хаос, недоумевающий ужас и расщепленность своего духа, и есть другие - дающие миру свою стройность. Нет особенной надобности говорить, насколько вторые, при равенстве таланта, выше и целительнее первых, и не трудно угадать, почему в смутное время авторы, обнажающие свои язвы, сильнее бьют по нервам,

2 H.A. Богомолов и Дж. Малмстад отвергают подобное мнение, подчеркивая, что сам М. Кузмин никоим образом не может быть причислен к группе акмеистов: «Кузмин не был акмеистом и отказывался себя видеть им; для него была неприемлема трактовка его статей как "предакмеистических манифестов", он часто критиковал саму школу акмеистов» [Богомолов, Малмстад, 1996, с. 157]. О. Лекманов, однако, предполагает, что данное суждение можно назвать «излишне категорическим», ибо «кузминской формулой в 1916 г. охотно воспользовался. один из вождей акмеизма Сергей Городецкий» [Лекманов, 2000, с. 47]. На наш взгляд, манифестом акмеизма статью Кузмина называют не потому, что ее автор принадлежал или не принадлежал к данному литературному течению, а, прежде всего, потому, что его мнение полностью выражало стремление акмеистов к гармонии, ясности, стройности мысли. если не "жгут сердца", мазохических слушателей. Не входя в рассмотрение того, что эстетический, нравственный и религиозный долг обязывает человека (и особенно художника) искать и найти в себе мир с собою и с миром, мы считаем непреложным, что творения хотя бы самого непримиренного, неясного и бесформенного писателя подчинены законам ясной гармонии и архитектоники. Наиболее причудливые, смутные и мрачные вымыслы Эдг. По, необузданные фантазии Гофмана нам особенно дороги именно потому, что они облечены в кристальную форму» [Кузмин, 1909].

М. Рубине вслед за В.Н. Топоровым отмечает связь Аполлона с пластическими искусствами и близость Диониса к «духу музыки» [Рубине 2003, 303], объясняя тем самым тяготение акмеистов к искусствам изобразительным, а символистов - к музыкальным. Аполлоническое начало для акмеистов стало не просто воплощением чистого и гармоничного искусства, но именно в основе этого взгляда можно увидеть тот необходимый строительный аспект, без которого нельзя представить пространственное «оформление» их текстов. Четкость и ясность границ произведения, напоминающего скульптуру или архитектурное сооружение, и внутренняя его устремленность вовне почти зрительно расширяют пространство, превращая литературный текст в метафорически изобразительный. Не случайно именно для акмеистов характерно использование такого приема, как экфрасис : близость к изобразительному искусству тоже насыщает поэтические строки зримостью и вещественностью. Новые свойства акмеистического стиха, его структурность и вещественность, как уже отмечалось, были сразу же восприняты читателями4, которые сосредотачивались не только на значимости самой

3 См. монографию М. Рубине «"Пластическая радость красоты": Экфрасис в творчестве акмеистов и европейская традиция» [Рубине, 2003].

4 Вспомним рассказ И. Одоевцевой о том, как Мандельштам читал стихотворение «Золотистого меда струя из бутылки текла.» своим друзьям-поэтам, и как Г. Иванов «откомментировал» одно слово: «"Это вещи», но еще и на «фактурности» акмеистических образов и «фактурности» стилистической. Не только твердая, устойчивая структура (и в этом смысле показательно название манделынтамовского цикла «Камень»), но и пластичная, выпуклая и шероховатая фактура стиховой материи стала своего рода «визитной карточкой» акмеизма («своей булавкой заржавленной / Достанет меня звезда»; «Я дышал звезд млечной трухой, / Колтуном пространства дышал» и др.). Все это приковывало исследовательское внимание наряду с идеями пространственности к метафорам строительства, пути, к метафорам ткачества, ткани и т.д.

Вообще, образная фактура акмеистического стиха необыкновенно интенсивно и разнообразно семантизируется, и если у символистов можно составить примерный перечень образов, связанных с теми или иными значениями (такая попытка представлена в классификации А. Хансен-Лёве [Хансен-Лёве, 1999], которую можно назвать семиотической энциклопедией символизма), то для акмеистической поэтики вывести какие бы то ни было корреляты гораздо труднее. Не мягкая оттеночность и обширные гнезда неомифологических мотивов, как у символистов, а поэтизация мелких деталей и свойств материи характерна для акмеистов. Одним и тем же образам свойственно интенсивное изменение семантики, ее динамизация. Акмеистическое пространство, выявляя себя в предметах, конечно, не является реалистической копией предметного мира. Вещь и все, окружающее ее, имеет незавершенный «мерцающий» облик, столь же неопределенный, что и у символистов, но неопределенность эта подчинена совсем другим стихотворение тоже пример того, что прекрасное не требует изменений. Все же я на твоем месте изменил бы одну строчку. У тебя: "Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина". По-моему будет лучше: "Ну, а в комнате белой, как палка, стоит тишина". Мандельштам, жадно затянувшийся папиросой и не успевший выпустить изо рта дым, разражается неистовым приступом кашля-хохота: "Как палка! Нет, не могу. Как палка!" Все смеются. Все, кроме Георгия Иванова, с притворным недоумением убеждающего Мандельштама: "Я ведь совершенно серьезно советую, Осип. Чего же ты опять хохочешь"?» [Одоевцева, 2008, с. 179]. изобразительным законам. «Мерцающие» вещи и пространства в художественном мире акмеистов можно объяснить при помощи тыняновского понятия «художественной динамики».

Чтобы охарактеризовать стиль акмеистов, их традиционно противопоставляют символистам. Эта традиция идет от первых акмеистических статей Н. Гумилева, где акмеизм противопоставлен символизму по принципу вещественность/нематериальность. Противопоставление акмеизма символизму по принципу вещественность/ограниченность (целостность, «ограненность») уб безграничность/нематериальность, изобразительность уб музыкальность отражает лишь схематично разницу поэтических стилей, по сути, такая противопоставленность далеко не абсолютна и не бинарна. Чтобы увидеть это, необходимо учитывать категорию динамичности, которая, будучи достаточно универсальной по своей природе, может быть отнесена и к мотивно-образной, и к стилистической, и к композиционной области, но ближе всего понятие динамики сопрягается с понятием лирического сюжета, который является, по мысли Ю.Н. Тынянова, динамической стороной, «динамической схемой» композиции. Термин «динамика» вообще активно используется и подробно толкуется Ю.Н. Тыняновым, в область интересов которого равноправно входили поэзия пушкинского времени и поэзия серебряного века, во всем разнообразии своих изводов (так, статья «Промежуток» специально направлена на то, чтобы дать краткую характеристику каждому из современных Ю.Н. Тынянову ведущих поэтических направлений). Понимание сюжета как динамической стороны композиции характерно и для Ю.Н. Чумакова, который обосновывает как совершенно отдельный и особый сюжет лирический. От эпического сюжета лирический отличается тем, что представляет собой не событийную расстановку, а импульс, свернутую энергетику текста: «Лирика транслирует побуждающую энергетику существования, она экспрессивна вне какого бы то ни было поучения. Лирический сюжет - это мотор поэтической экспансии, его динамический порыв наполняет все элементы стихотворения» [Чумаков, 2010, с. 81-82].

Появление понятия поэтической динамики у Ю.Н. Тынянова спровоцировано, как нам кажется, статьями самих акмеистов, прежде всего Мандельштама, который неустанно подчеркивал динамическую природу своего творчества. В статике акмеистов угадывается динамический порыв, он словно раздвигает изнутри границы окаменевшего в своей заполненности мира и становится движущей силой, которая этот мир создает. В статье о Франсуа Вийоне Мандельштам пишет: «Но разве готика не торжество динамики? Еще вопрос, что более подвижно, более текуче — готический собор или океанская зыбь?» [Мандельштам, 2001, с. 475], а в «Разговоре о Данте» динамике посвящено множество пассажей, самый известный из которых чрезвычайно часто цитируется: «Качество поэзии определяется быстротой и решимостью, с которой она внедряет свои исполнительские замыслы-приказы в безорудийную, словарную, чисто количественную природу словообразования. Надо перебежать через всю ширину реки, загроможденной подвижными и разноустремленными китайскими джонками, - так создается смысл поэтической речи. Его, как маршрут, нельзя восстановить при помощи опроса лодочников: они не расскажут, как и почему мы перепрыгивали с джонки на джонку» [Там же. С. 478]. Как бы еще раз «перетолковывая» эту мысль, «вторя Мандельштаму», в его же стилистике Г. Амелин и В. Мордерер пишут о том, что поэзия вообще динамична, «искусство и есть транспорт, а говорить - значит всегда находиться в дороге. И такая дорога - свободный опыт (порядок) и прохождение пути в индивидуальных конфигурациях мысли» [Амелин, 2009, с. 147].

Даже строительство мыслится акмеистами не как процесс возведения твердой структуры, а как заполнение пустоты движением, преобразование пространства несет в себе сильнейшую внутреннюю динамику. Акмеисты частично преображают понятие «архитектоника», активно пользуясь им.

Архитектоника» у акмеистов несколько отдаляется от композиции, она перестает быть застывшей и устойчивой соотнесенностью компонентов художественной структуры, приобретая акцент динамичности. Архитектоника в какой-то мере приближается к лирическому сюжету, определенному как динамическая сторона композиции. О «чувстве архитектоники» писал Мандельштам в эссе «Франсуа Вийон», слово «архитектоника» звучит в его статьях о Петре Чаадаеве («нравственная архитектоника» Чаадаева) и «<Скрябин и христианство>» («гармоническая архитектоника и есть сама музыка»), «Разговор о Данте» построен как анализ подвижной архитектоники «Божественной комедии». Поэтов «занимает. не предмет изображения, а сам принцип и конструкция предметности» [Дубин, 2005, с. 13], и этот принцип предполагает не созданную, а только создающуюся архитектурную форму, которая строится «во имя "трех измерений"» [Мандельштам, 1990а, с. 143]. «Преодоление сопротивляющегося материала, пластическая концепция красоты» [Рубине, 2003, с. 10] образуют своего рода динамический контрапункт в столкновении статики и динамики; «дух строительства» открывает многообразные перспективы перед творцом, позволяет увидеть мир в его изменении и преображении.

С акмеистическими представлениями о вещи в какой-то мере перекликается почти синхронно возникающее в литературоведении понятие о художественной динамике. И.Ю. Светликова показала, что поэтическая динамика Ю.Н. Тынянова органично вытекает из философски и психологически обоснованных в исследовательской практике Ю.Н. Тынянова понятий о «колеблющихся признаках значения». «Колеблющиеся» семантические признаки обеспечивают мерцающие контуры акмеистических слов, которым Ю.Н. Тынянов дает образные определения с оттенком пространственности: «угловатые слова» А. Ахматовой, «тени слов» О. Мандельштама. Колеблющимися являются не только лексические значения, пространственные метафоры передают динамизм лирической ткани в целом, для которой характерны процесс «свертывания» и «развертывания», сукцессивности и симультанности. Словесная динамика лежит в основе лирического сюжета, принципиально отличного, по мнению Ю.Н. Чумакова, от эпической сюжетики. Динамика в этом случае означает не столько само движение, сколько импульс и возможность движения, которыми пропитана поэтическая ткань.

При самом напряженном интересе к указанной проблематике непосредственных исследований, связывающих аспекты динамики в лирике акмеистов и ее пространственное осмысление, в литературоведении недостаточно, притом, что подобная связь предопределена самой природой художественного материала акмеизма и общим вектором развития филологической науки ХХ-ХХ1 вв. Это заставляет констатировать недостаточную степень изученности исследуемой нами темы.

Актуальность работы обусловлена тем, что, несмотря на разработанность общей теории художественного пространства, представленной в исследованиях М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.В. Раушенбаха и др., современное литературоведение не выработало подхода к анализу специфики пространства в отдельно взятых кластерах, связанных с направлением, течением или школой в пределах некоторого литературного периода. Мы считаем, что наряду с общей теорией пространства и пространственной моделью отдельного писателя или отдельного текста важным оказывается целостное описание и исследование выделенной группы. Такой группой в диссертационной работе является круг поэтов, сложившийся вокруг редакции журнала «Аполлон», а также стихи поэтов-акмеистов, написанные в последующие десятилетия. Законы художественной динамики могут быть описаны на примере любого акмеистического текста, поскольку каждый из них концентрирует в себе целый «пучок»5 семантических, композиционных, сюжетных импульсов. Однако нам

5 «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку» [Мандельштам, 2001, с. 486]. представляется актуальным и значительным выделение тех мотивов, где динамика художественного пространства выявляется наиболее полно. К таким мотивам мы относим, прежде всего, мотив путешествия и смежные с ним мотивы плавания и прогулки, широко представленные в творчестве ведущих поэтов указанного направления, и некоторые вариации этого мотива.

Путешествие принадлежит к самым частотным литературным лейтмотивам, в русской литературе Нового времени параллельно эволюционирующим в эпическом и в лирическом направлениях. Литературные путешествия столь разнообразны, что перечислить все их структурно-семантические особенности вряд ли удастся и имеет смысл, остановимся лишь на отдельных, ключевых для нашей работы, моментах. Уже в XVIII в. путешествие, будучи самостоятельным жанром, открывает в себе большие жанровые потенции. Сохраняя эпические установки (реализующиеся в «вечном» эпическом сюжете познания/завоевания новых земель) или игнорируя их, путешествие в литературе XVIII века, по мнению А. Шёнле, становится полем для реализации множества виртуальных сюжетов и эмоциональных рисунков: «Писатели всех сортов отправляются в путешествие в поисках лучших мест, независимо от того, верят ли они в реальность найденного или же только вызывают идеал в своем воображении. Таким образом, путешествия превращаются в средство развития и поощрения вымысла» [Шёнле, 2004, с. 15]. Е.С. Ивашина отмечает, что «гипертрофия личности, ее возрастающая роль в "путешествии" (в области фантазии, вымысла, воображения), с одной стороны, способствовали самосознанию литературного "путешествия" как особой повествовательной формы. С другой стороны, все это определило ту почву, на которой в "путешествии" легко приживались и удерживались другие жанры» [Ивашина, 1979, с. 14-15].

Одно из главных русских прозаических путешествий XVIII в. -«Письма русского путешественника» М.Н. Карамзина написано поэтом:

Движение - это идеальное средство избежать притупления приятных ощущений, когда они становятся привычными, - пишет А. Шёнле о "Письмах русского путешественника". - Автор предлагает рассказ об очаровании, о воплощении своих фантазий и называет себя "рыцарем веселого образа". Молодой путешественник стремится к расширению своей личности, к чему-то, чего надеется достичь посредством нарастающих и разнообразных ощущений от внешней реальности» [Шёнле, 2004, с. 44-45]. Мы видим, что внешнее движение невозможно без корреляции с движением внутренним, и любой внешний ландшафт тут же превращается в «ландшафт души», составленный из впечатлений, переживаний, воспоминаний, обращений к предшествующим культурным впечатлениям. Массивный культурный подтекст путешествия и установка на «разнообразные ощущения», «впечатления» объясняет предрасположенность жанра путешествия к пародии. Предрасположенность эта со всею яркостью сказалась на ироническом «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии» Л. Стерна. В результате стерновское путешествие стало образцом бессюжетной прозы6, и впоследствии гораздо сильнее повлияло на лирику и лиро-эпику (на романтическую поэму, пушкинский роман в стихах), нежели на чистую эпику. Кстати, отдельное исследование об отзвуках стерновского путешествия в творчестве Мандельштама представлено в книге Г. Амелина и В. Мордерер [Амелин, Мордерер, 2000, с. 58-60].

Другое, важное для поэзии, качество жанра путешествия связано с описательностью, с «живописностью», без которого жанр путешествия не может состояться. Не будет преувеличением сказать, что акмеистическая любовь к пространству, к его насыщенности, наполненности, акмеистическая экфрастичность сродни жажде путешественника любоваться новыми картинами и описывать их. Путешественник в литературе конца XVIII

6 В статье «К технике внесюжетной прозы» («Литература факта») В.Б. Шкловский, упоминая Стерна, пишет: «Теперь возникает вопрос, чем заменить в фактической прозе сюжет. Элементарнейшей заменой является метод передвижения точки рассказывания, пространственное в путешествии» [Шкловский, 1990, с. 411]. начала XIX в. бежит событийности, отдавая предпочтение созерцательности. Повествование о путешествии, следовательно, теряет цели, задачи, мотивировки, зато обретает весьма разнообразный повествовательный рельеф со множеством техник, позволяющих осуществить переход от описания внешнего к описанию внутреннего. Так, Т. Роболи отмечает: «в одном из ранних произведений Марлинского - "Поездка в Ревель" (1821 г.) оживает традиционный жанр гибридного путешествия со всеми характерными чертами: эпистолярной обработкой, обращениями к друзьям, вводом стихов и проч. Наряду с обычным появлением стихов на сильных местах. непосредственный переход от прозы к стихам и возвращение к основному прозаическому тексту дается вне всякой тематической мотивировки» [Роболи, 2007, с. 121-122]. Картины открываются сами по себе, вне зависимости от воли, знаний и цели человека, который перемещается в пространстве. Независимость от воли путешественника, активность пространства передана в художественной формуле Набокова: «Все то русское, путевое, вольное до слез; все кроткое, что глядит с поля, с пригорка, промеж продолговатых туч; красота просительная, выжидательная, готовая броситься к тебе по первому знаку и с тобой зарыдать» [Набоков, 1990, с. 229]).

Если от художественных формул перейти к формулам философским, то актуальными окажутся хайдеггеровские и постхайдеггеровские представления о пространстве, при котором не только наблюдатель покоряет пространство с собственными целями, но пространство покоряет его: «Хайдеггер дает понять, что Бытие "скорее удаляется, чем представляет себя нам", так что "являющиеся вещи" в просвете Бытия "уже не имеют характер объектов". Я убежден, что такое удаление составляет часть того двойного процесса раскрытия и удаления, которым, как мы уже видели, образуется совершение истины» [Гумбрехт, 2006, с. 77], - пишет со ссылками на М. Хайдеггера, Х.У. Гумбрехт. Движение в пространстве, таким образом,

7 Курсив автора - Е.К. оказывается многомерным: путешественник, наблюдатель не настигает Бытие и событие, а участвует в процессе удаления и раскрытия Бытия. Все это находит отражение в жанре и лейтмотивах путешествия, которые имеют большой потенциал.

Путешествия ХУШ-Х1Х вв. не случайно избирают «интимные», «лирические» малые формы: форму частной переписки, дневника или отрывков из дневников и переписки. Таким образом, само понятие «путешествие» поэтизируется в культуре Нового времени, уже в прозе складывается устойчивое представление о путешествии без цели и задач, без событийного сюжета, но при этом с динамическим сюжетом, аккумулирующим в себе саму идею движения, развертывания. Такое путешествие предполагает одновременное совмещение разных ландшафтов в едином «ландшафте души», совмещение разных возможностей движения, состояний эмоционального переживания, погружение в мечту, в сон, в мир о воображения, в, том числе, и в мир литературный . И в этом смысле мотив и жанр путешествия представляют собой аналогию лирическому сюжету, словесной динамике, сосредотачивающей в себе энергетический потенциал стиха: «Лирика актуализирует сильнее ракурс пространства. Лирика, и это ее черта, обладает точечным пространством и вот-вот готова взорваться временем» [Чумаков, 2010, с. 49].

В нашей работе анализу будут подвергнуты путешествия, образ которых создан поэтической культурой XX в., культурой акмеизма, умножившей и углубившей тенденции золотого века, заложенные в эпоху сентиментализма. Существует много литературоведческих работ, посвященных травелогам в русской литературе, но в основном, в центре внимания исследователей оказываются прозаические тексты (иногда -автобиографического или мемуарного характера). Можно особо выделить среди традиционных травелогов именно поэтические путешествия, которые

8 Не случайно В. Шкловский рассматривает «Сентиментальное путешествие» Стерна как образец внесюжетной прозы [Шкловский, 1990, с. 408-413]. в силу особого лирического рода не могут быть сведены к нарративной проблематике, а, наоборот, будучи от нее почти полностью освобожденными, делаются собственно «проводниками» идеи, всей своей структурой воплощая динамичность, подвижность бытия. Пространственные игры - любимые игры акмеистов, реализуемые ими не только и не столько в содержательном плане, а, большей частью, разыгранные самим способом создания поэтической материи, ее художественного рельефа9. Через лейтмотив путешествия пространство и его динамические аспекты в лирике акмеистов открываются особенно отчетливо, потому что энергетика созидания здесь выражена максимально ярко, выпукло. Путешествие есть то же строительство башни, в его основе лежит строительный камень, преодоление пространства в вертикальном и горизонтальном направлениях, в борьбе с пустотой и небытием.

Лейтмотив путешествия является чрезвычайно значимым для всех акмеистов, при этом наиболее ярко количественно он представлен у Гумилева, чья богатая биография поэта-путешественника меркнет по сравнению с роскошью литературных воплощений, ведь это не только реальные, но и воображаемые путешествия. Лирический мир Гумилева оказывается протяженным в пространстве, его топографическая очерченность образует множество линий, по которым движется слово, устремляясь вовне. «Гумилев - поэт географии, - пишет Ю. И. Айхенвальд. -Он именно опоэтизировал и осуществил географию, ее участник, ее любящий и действительный очевидец. Вселенную воспринимает он как живую карту, где "пути земные сетью жил, розой вен" Творец "расположил", - и по этим венам "струится и поет радостно бушующая кровь природы"» [Айхенвальд, 2000, с. 493]. Для нас важно то, что акмеисты, с подачи Гумилева, заняты не

9 См. также исследования художественного пространства, иногда выходящие параллельно на анализ пространства текста, как, например, сборники «Евразийское пространство: Звук, слово, образ» [Евразийское пространство, 2003] и «Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты» [Геопанорама русской культуры, 2004]. Проблема рассмотрения текста как пространства поставлена в работах М. Шапира, см., например: [Шапир, 1995, с. 7-58], [Шапир, 2003, с. 371-382]. реальной, а виртуальной географией, которая чаще всего имеет литературные корни.

Важная тема, связанная с передвижением в пространстве, - плавание. Тема эта образует едва ли не отдельный жанровый раздел в изобразительном искусстве - маринистику, можно говорить также и о поэтической (и о прозаической) «морине», специфика которой определяется характером воды как стихии. Стихии воды посвящено отдельное исследование В.Н. Топорова (сделанное опять-таки на материале акмеистической поэзии) «О "психофизиологическом" компоненте поэзии Мандельштама»: вода представляется здесь идеальным проводником, наделяющим материю глубиной, памятью, слоистой структурой, историей. Водный ландшафт словно усиливает характеристики, свойственные пространству акмеистов, поэтому лейтмотив плавания у акмеистов - один из наиболее мистических, в нем пространство обретает связь с исторической памятью, с прапамятью, с довременными глубинами. В одной из своих работ Мандельштам уподобляет «стихотворение египетской ладье мертвых» [Мандельштам, 2001, с. 445]. Метафора движения, пространственное чувство присутствуют в этом образе, придавая ему дополнительные ассоциации пути, помимо основного (не менее динамического) значения - дороги в новый (иной) мир.

Прогулка в творчестве акмеистов обособлена как отдельный лейтмотив, имевший долгую предысторию. В XVIII в. прогулка представляла собой самостоятельный малый прозаический жанр, ставший контррепликой в ответ на объемные дневники путешествий. Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский пишут об уровнях «Писем русского путешественника»: «На самой поверхности текста Карамзин давал перечень европейских достопримечательностей (их исследователи называют «познавательным содержанием книги»), но в более глубоком слое мысли создан был образ "русского путешественника", который сделался реальным фактом русской культуры в ее отношении к Европе» [Лотман, Успенский, 1984, с. 533]. Именно второй, глубинный уровень «Писем.» Карамзина способен развивать поэтические смыслы, также как и генерировать поэтическую мифологию. Путешествия XVIII в. - это сложный жанровый контаминат, собирающий в себе как эпические, так и лирические черты, последние обеспечены «интимной» формой путешествия. Прогулка еще в большей мере, чем путешествие, концентрировала в себе лирические смыслы: в отличие от дневников путешествий, прогулка как будто имитировала одну страницу такого дневника, одно конкретное впечатление или размышление, и еще больше выдвигала автора, получающего впечатления и их описывающего. И если для темы путешествия характерна определенная событийность и семантика новизны (познание новых земель), то для прогулки эта семантика снижена, коннотативна. В истории русской литературы прогулка - не просто тема, сначала это самостоятельный жанр сентиментальной прозы, он подобен жанру лирическому и посвящен ландшафтным впечатлениям, пейзажу. «Прогулки одинокого мечтателя» Ж.-Ж. Руссо слабо отзываются в прогулках М.Н. Муравьева («Утренняя прогулка» и «Вечерняя прогулка»), но уже у К.Н. Батюшкова («Прогулка по Москве» и «Прогулка в Академию художеств») жанр прогулки делается городским: время суток (утро и вечер у М.Н. Муравьева) сменяются двумя столичными топосами (Москва и Петербург у К.Н. Батюшкова). Однако и поэтическая, и прозаическая прогулка XIX в. связана не с центром, а с городской периферией (в «Прогулке по Москве» К.Н. Батюшкова это Замоскворечье). У акмеистов тема городской периферии продолжена и видоизменена: в поэзии XX в. прогулка нередко связана с величественными пригородами Петербурга. Раскрываясь в классической поэзии В. А. Жуковского (Павловск), в прозе К.Н. Батюшкова (Замоскворечье в «Прогулке по Москве»), A.C. Пушкина (Царское Село), «пригородная» тема переживает новый всплеск актуальности в эпоху модернизма, и, прежде всего, в мирискусническую эпоху.

Объектом нашего исследования является поэзия акмеизма. Материалом послужила, прежде всего, лирика Н. Гумилева, А. Ахматовой,

О. Мандельштама, а также стихотворения М. Зенкевича. Нас интересовали не только произведения времен расцвета акмеизма, то есть 1910-х гг. XX в., но и более поздние тексты указанных авторов, поскольку в них явлены «акмеистические посылы», реализованные в новой форме. В современном литературоведении отсутствует единый взгляд как на самою сущность акмеизма, так и на его хронологические рамки, и на состав участников этого течения. Разнобой литературоведческих суждений является результатом разброса суждений самих поэтов, называвших себя акмеистами: Ахматова считала, что их было шестеро (Гумилев, Городецкий, Мандельштам, Нарбут, Зенкевич и она сама), причем рано отрекшийся от акмеизма Городецкий ею и Мандельштамом квалифицировался как «лишний»; в то же время Нарбут в письме к Зенкевичу высказал мнение о том, что, кроме них двоих, нет больше истинных акмеистов. Согласно историко-биографическому принципу, в число поэтов, связанных с акмеизмом, включаются члены первого «Цеха поэтов». Более того, Е. Эткинд считает «близкими» акмеизму Вл. Ходасевича, М. Волошина, Г. Шенгели, Н. Недоброво, Вас. Комаровского, Н. Оцупа, И. Одоевцеву. Согласно другому подходу, основанному на стремлении выявить сущность акмеизма, в центре этого направления оказываются три «главных» имени - Гумилев, Ахматова и Мандельштам (В.М. Жирмунский, Р.Д. Тименчик, И.П. Смирнов, Л.Г. Кихней, З.Г. Минц и Ю.М. Лотман). O.A. Лекманов объединяет оба подхода и пишет об акмеизме как о «сумме трех концентрических окружностей», где внешний круг соответствует составу «Цеха поэтов», срединный составляет каноническая «шестерка» акмеистов (Гумилев, Городецкий, Мандельштам, Ахматова, Нарбут, Зенкевич), а в третий включаются лишь Ахматова, Гумилев и Мандельштам как создатели «семантической поэтики».

В данном диссертационном исследовании, исходя из его целей и задач, основное внимание мы сосредоточили на творчестве Гумилева, Ахматовой и Мандельштама, но обратились также и к текстам Зенкевича, поскольку положение этого поэта-«адамиста», находящегося на границе между акмеизмом и футуризмом (авангардом), особенно ярко демонстрирует динамические аспекты лирического пространства.

Предметом исследования выступают лейтмотивы путешествия, плавания и прогулки, выявляющие динамические аспекты лирики акмеистов.

Целью нашего исследования было рассмотреть лирику акмеистов в ее динамических аспектах, что предполагает не только обращение к темам, несущим в себе динамизм (в нашем случае это темы движения и перемещения в пространстве), но и к словесной, стиховой динамике.

Достижение поставленной цели предполагало решение следующих задач:

1. Выявить и описать акмеистические тексты, которые бы демонстрировали различные грани динамической модели пространства.

2. Очертить, пользуясь методом лейтмотивного анализа, ореол поэтической семантики мотивов путешествия, плавания, прогулки в творчестве акмеистов.

3. Показать взаимосвязь тематики передвижения в пространстве с динамикой поэтической формы, обнаруживающей себя в пространственном ракурсе композиции текстов и в их лирическом сюжете.

4. Рассмотрев репрезентативный ряд акмеистических текстов, объединенных лейтмотивом путешествия, продемонстрировать приверженность акмеистов к сюжетам ирреальной модальности и пространственным палимпсестам.

5. На примере конкретных анализов отдельных акмеистических текстов, объединенных лейтмотивом плавания, выявить, как мифопоэтика водного пространства «работает» на усиление импульсов «возвратности» акмеистического текста.

6. На примере конкретных анализов отдельных акмеистических текстов, объединенных лейтмотивом прогулки, показать, что в миниатюрах-прогулках максимально полно раскрываются возможности акмеистической модели пространства: его скульптурность, экфрастичность, тесная связь с художественным пространством классической поэзии XIX в.

7. Выявить интертекстуальный пласт, имеющий в лирике акмеистов свои отличительные черты, которые объясняются законами акмеистической поэтики в целом и связаны с проблемой вещи и пространственной динамикой.

Методологическая основа диссертации определяется единством историко-литературного, феноменологического, компаративного и структурного подходов. Для описания сюжетной динамики мы использовали метод лейтмотивного анализа Б.М. Гаспарова. Лейтмотив для Б.М. Гаспарова - это вариация в пределах одного текста или всего массива текстов одного писателя того или иного поэтического элемента любого объема, вплоть до самого микронного, наделенного определенной динамической семантикой. Такое определение принципиально не совпадает с традиционным (идущим от А.Н. Веселовского10 к Ю.М. Лотману с некоторыми вариациями) определением мотива как минимального звена в сюжетной цепи Лейтмотивный анализ предполагает рассмотрение мотива как динамической, а не константной величины.

Лейтмотивный анализ Б.М. Гаспарова возникает тогда же, когда происходит активная разработка понятия «художественный мир» (С.Г. Бочаров, А.К. Жолковский, В.В. Федоров). Взгляд на текст как на «художественный мир» превращает произведение в континуальное пространство, и все остальные свойства этого мира обретают пространственный аспект. Мотив в «художественном мире» уже не может оставаться сюжетной дробью, он становится подвижным рисунком в художественном континууме, определяет его рельеф, отзывается во всех областях художественного пространства, и сам откликается на все. Для

10 «Простейший род мотива может быть выражен формулой а + 6» [Веселовский, 1913, с. 78], где мотив -величина не динамическая, а константная. Однако «а» и «Ь» могут незаметно плавно перетекать друг в друга, а семантические границы и их пересечение героем в сложном художественном образовании могут быть подвижными, незаметными. поэтики выразительности» А.К. Жолковского и Ю.К. Щеглова характерно выявление не какого-то одного конкретного мотива, а работа с целым набором инвариантов мотивов; множественность инвариантов, отношения между ними (варьирование, контраст, совмещение) и являются выразительной реализацией темы»11. Акцент на инвариантах мотива делает мотивный анализ А.К. Жолковского и Ю.К. Щеглова гибким, похожим на лейтмотивный анализ Б.М. Гаспарова. Подобное понимание мотива отменяет жесткую схему анализа художественного произведения, требует гибкости в подходе к любым художественным структурам. Мотив, замененный лейтмотивом, уподобляет анализ художественного произведения семиотическому путешествию по произведению как по миру со своим 12 ландшафтом . Именно в этом видится главное расхождение мотивного (лейтмотивного, по Б.М. Гаспарову) анализа со структурной поэтикой. «Мотивный анализ утверждает, что никаких уровней вообще нет, мотивы пронизывают текст насквозь и структура текстов напоминает вовсе не кристаллическую решетку (излюбленная метафора лотмановского структурализма), но скорее запутанный клубок ниток» [Руднев, 2001, с. 256]. «Запутанные тропинки» делают языковую материю художественного произведения артефактом, а не объектом организации четкой структуры. Таким образом, понимание текста как пространства меняет привычные подходы к тексту, пространство, движение и перемещения выходят за границы жанрообразующего мотива, и обретают способность восприниматься в качестве продуктивной метафоры для описания способа существования поэтической материи.

11 А.К. Жолковский пишет об «отношениях выразительной реализации темы через мотивы (последние могут быть представлены как результаты применения непосредственно к центральной теме приемов варьирования и контраста, а также как результаты дальнейшего варьирования и совмещения этих первичных результатов)» [Жолковский, 1996, с. 243].

12 «Слово способно путешествовать: это важное свойство - оно открывает нам пространство, рассказывая о нем, возводя, раздвигая его в нашем воображении» [Балдин, 2009, с. 2].

Лейтмотивный анализ Б.М. Гаспарова учитывает тот факт, что лирика и проза сложной нарративной структуры чрезвычайно подвижны семантически, их звенья не вычленимы, они теряют четкость, расплываются, поэтому говорить можно лишь о текучих смыслах, «семантических пятнах». Во всех конкретных анализах, которые будут приведены нами в основной части работы, тема путешествия также будет органически связана со множеством других семантических линий, она будет пунктирно, прерывисто проведена от начала текста к его концу через множество преград.

Поскольку в данной работе речь идет о динамике, которую невозможно помыслить отдельно от пространства и субстанций, его наполняющих и составляющих, то актуальными для данного исследования стали также труды о пространстве и вещи в творчестве акмеистов. Без решения проблемы вещи и пространства не обходится практически ни одно монографическое исследование акмеистической поэзии (работы Л.Я. Гинзбург, Р. Дутли, В.М. Жирмунского, Г. Киршбаума, Ю.И. Левина, О. Ронена, М. Рубине, Э. Русинко, Д.М. Сегала, К.Ф. Тарановского, Р.Д. Тименчика, В.Н. Топорова, A.A. Хансен-Лёве, Т.В. Цивьян, Д.И. Черашней, Ю.К. Щеглова, Б.М. Эйхенбаума). Поскольку выбранные нами для анализа тексты заключают в себе лейтмотивы путешествия, плавания, прогулки, то мы также опирались на труды исследователей травелогов - А.Н. Балдина, Д. Буркхарта, B.C. Кисселя, Т. Роболи, А. Шёнле и др.

В целом комплексный характер поставленных в диссертационном исследовании задач обусловливает и соответствующий подход к материалу, основанный на рассмотрении каждого из исследованных явлений в свете динамической поэтики, теоретически обоснованной в работах Б.М. Гаспарова, М.Л. Гаспарова, Ю.Н. Тынянова, Ю.Н. Чумакова.

Основная научная гипотеза, вынесенная на защиту. Исходя из динамической природы пространства в лирике акмеизма, можно представить общий план акмеистической поэтики, и это позволяет увидеть два условия, необходимые для работы над темой о пространственной динамике: 1) осмысление пространства как текста; 2) осмысление текста как пространства. Пространственные образы в тексте связаны с пространственным устройством самого текста. Материал акмеистической лирики дает возможность показать, сколь разнообразен и неоднороден ее поэтический рельеф. По причине внимания к вещи пространственные образы в стихах акмеистов множественны, объемны, экфрастичны, что добавляет поэтической ткани, для которой вообще свойственна контрастность, еще большую рельефную остроту.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Модель акмеистического пространства, явленная не только в пространственных образах, но и в пространстве самого стиха, обнаруживает себя посредством лейтмотивов, связанных с темой пути (путешествие, плавание, прогулка).

2. «Лакунность», «пустотность» акмеистического текста служит генератором его внутренней энергии и толчком для построения пространственных структур в художественном мире акмеистов. Тыняновское понятие «художественной динамики», которое позволяет уловить «колеблющиеся признаки» поэтической ткани, ее движение и процессы генерации ее внутренней энергии, является способом описания пространства и его векторов в лирике акмеистов.

3. Поэтические путешествия, будучи освобожденными от нарративных нагрузок, делаются собственно «проводниками» идеи путешествия, всей своей структурой воплощая динамичность, подвижность текста и мира.

4. Лирические путешествия акмеистов описываются в значительной мере как воображаемые, соединяющие в себе различные пространства. Для них характерен высокий уровень интертекстуальной плотности (массивный подтекст), повышающий модальный потенциал текста.

5. Лейтмотив плавания невозможен без семантического компонента возвращения/невозвращения на родину, эта семантическая линия выявляет сильнейшие возвратные импульсы акмеистического стиха, тем более что реверсивность является признаком любой стиховой ткани. У акмеистов реверсивность подчеркнута особо и является объектом художественного осознания.

6. Акмеисты обновляют традиционную для поэзии тему прогулки, расширяя и углубляя «пригородный» текст русской литературы. И хотя прогулка не создает образ далекого пространства, но представляет движение вне географии, чистую идею динамики.

7. Лейтмотивы передвижения у акмеистов предполагают образы отдаленных (путешествие, плавание) и периферийных (прогулка) пространств, однако при этом часто обозначается точка, откуда исходит движение, и точка эта - Петербург, в результате в акмеистическом тексте путешествий отдаленные пространства накладываются на петербургские картины, и создается впечатление, что лирический герой, перемещаясь, остается на месте, что сталкивает представления о статике и динамике.

8. Литературные палимпсесты в лирике акмеистов во многом создаются за счет плотности интертекстуального ряда. Одним из наиболее важных подтекстов для творчества акмеистов стал французский поэтический подтекст (Ф. Вийон, В. Гюго, Ш. Бодлер, А. Рембо и др.), поскольку французская поэзия оказывала сильнейшее влияние на лирику Н. Гумилева и О. Мандельштама.

Научная новизна исследования определяется следующими его аспектами:

1. Впервые предпринято системное исследование стихотворных путешествий в поэтической культуре акмеизма. Гораздо чаще в сфере внимания литературоведов оказываются прозаические путешествия.

2. Обозначены общеакмеистические тенденции, связанные с темой путешествий.

3. Были проанализированы лейтмотивы в лирике акмеистов, выявляющие динамику пространства: путешествие, плавание, прогулка.

4. Путешествие рассматривалось не как отдельный жанр или сюжетно-мотивный комплекс, а как синтез тематики путешествия и пространственной поэтики, для которой характерен внутренний динамизм.

5. Методика работы и теоретический подход к ней потребовали внесения в нее некоторой теоретической аналитики, которую мы представляем, рассматривая такие понятия, как «художественная динамика», «образы пространства в художественном мышлении», «текст как пространство» и нек. др.

Теоретическая значимость исследования предопределена тем, что в нем

1. систематизирован и обобщен художественный опыт одного из важнейших поэтических течений XX в. - акмеизма;

2. выявлена функция динамических принципов поэтики акмеистов (словесная и пространственная динамика), что вносит определенный вклад в изучение акмеизма как художественно-эстетического направления;

3. рассмотрены следующие динамические аспекты поэзии акмеистов: проблема лирического пространства; специфичность акмеистического стиха (предметность); лейтмотивность поэтики акмеистов;

4. обоснована гипотеза акмеистической поэтики, в рамках которой пространство осмысляется как текст, а текст как пространство.

Научно-практическая значимость работы состоит в том, что результаты исследования могут быть использованы в практике преподавания в ВУЗах при чтении курсов лекций по истории литературы XX в., задействоваться при подготовке спецкурсов и спецсеминаров по поэзии серебряного века, при проведении практических занятий, литературных факультативов в старших классах средней школы с гуманитарным уклоном, а также при разработке учебных и методических пособий.

Апробация результатов исследования.

Основные положения диссертации отражены в 29 научных статьях и в монографии «Пространство и его динамический аспект в лирике акмеистов»

Новосибирск, 2011). Идеи и положения диссертационной работы излагались и обсуждались в докладах на ежегодных всероссийских научных конференциях «Сюжеты и мотивы русской литературы» (Новосибирск, Институт филологии СО РАН, 2005, 2006, 2007, 2009, 2010, 2011 гг.), на международном конгрессе «Русская словесность в мировом культурном контексте» (Москва, 2004 г.), на XI Международной конференции «Русский язык, литература и культура в общеевропейском пространстве XX века» (Познань, Польша, университет им. А. Мицкевича, 2005 г.), на семинаре «Психопатология и литература» (Париж, Франция, Сорбонна (Paris VI), 2006 г.), на III международной конференции «Русская литература в меняющемся мире» (Ереван, Армения, 2007 г.), на всероссийской научной конференции «Нарративные традиции славянских литератур: повествовательные формы Средневековья и Нового времени» (Новосибирск, Институт филологии СО РАН, 2008 г.), на XII Международной конференции „Европейская русистика и современность", посвященной теме „Русский язык, литература и культура на рубеже веков: креативность и инновации при формировании интеркультурной компетенции в исследованиях, переводе и дидактике" (Познань, Польша, университет им. А. Мицкевича, 2009 г.), на III Международном симпозиуме «Русская словесность в мировом культурном контексте» (Москва, 2009 г.), на конференции-семинаре «Литературные герои и литературные модели поведения в литературе и в жизни» (С.Петербург - Пушкинские Горы, 2010 г.), на международной конференции «Филология - XXI» (Караганда, Республика Казахстан, Центр гуманитарных исследований, 2010 г.), на II Международной конференции «Русский язык и литература в международном образовательном пространстве: современное состояние и перспективы» (К 55-летию преподавания русского языка в Испании) (Гранада, Испания, 2010 г.), на международной научной конференции «Маринистика в художественной литературе» (Бердянск, Украина, Институт филологии Бердянского государственного педагогического университета, 2010 г.), на IV Международном научном симпозиуме «Современные проблемы литературоведения» (Тбилиси, Грузия, Институт грузинской литературы им. Шота Руставели, 2010 г.), на X Международной научно-практической конференции «Русская литература в контексте мировой культуры» (Ишим, 2010 г.), на международной конференции «Иван Алексеевич Бунин (1870-1953). Жизнь и творчество. К 140-летию со дня рождения писателя» (Москва, Дом Русского Зарубежья имени А. Солженицына, 2010 г.), на конференции, организованной Американской ассоциацией преподавателей славистики и восточноевропейских языков: AATSEEL - American Association of Teachers of Slavic and East European Languages (Лос-Анджелес (Пасадина), Калифорния, США, 2011 г.), на X Юбилейном Международном научном симпозиуме «Русский вектор в мировой литературе: Крымский контекст» (Саки, Украина, Крымский центр гуманитарных исследований, 2011 г.).

Объем и структура диссертации. Структура диссертации соответствует ее цели и задачам. Диссертационное исследование состоит из Введения, трех глав, Заключения и Списка использованной литературы. Все три главы, содержательно и методологически дополняющие друг друга, имеют свою внутреннюю логику.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Динамические аспекты пространства в лирике акмеистов"

294 ВЫВОДЫ

Итак, мы рассмотрели целый ряд акмеистических текстов, объединенных между собой мотивом прогулки. Несомненно, на фоне отвлеченных символистских стихов акмеистические прогулки воспринимаются как возобновление конкретных картин поэзии золотого века, давшей образцы городского (Москва и Петербург) и «загородного» (Павловск, Царское Село) пространств.

Лейтмотив прогулки у акмеистов существует в двух вариантах. Во

237 первых, как стилизации мирискуснического «галантного пространства» , позволяющей совместить интимную, любовную тему с изобразительными и пластическими картинами, что дает акмеистам возможность разрабатывать и углублять экфрастические возможности и оттачивать пластику самого стиха. Если сравнить поэзию пушкинского времени с поэзией XX в., то становится ясно, что тема прогулки перестает быть обобщенной, она детализируется, однако если у символистов прогулки не часты, целиком тексты о прогулках найти довольно сложно, то у акмеистов, напротив, прогулок довольно много, они становятся вновь подобием жанра, как бы возвращаясь тем самым в XVIII в. Правда, речь идет лишь о стилизованном возвращении - многие акмеистические прогулки выглядят как аналоги мирискуснических рисунков с сюжетами элегантных придворных променажей.

В других случаях тема прогулки у акмеистов сопровождается описанием встречи с далекими предшественниками, память о которых хранит родное, близкое пространство. Оказывается, что для осуществления

237 Вс. Петров так описывает сюжеты прогулок на картинах А. Бенуа: «Подобно иллюстратору или художнику театра, он (А. Бенуа — Е.К.) последовательно раскрывал в циклах этюдов и композиций разнообразные аспекты и грани задуманного им образа, создавая ряды как бы сменяющих друг друга архитектурно-пейзажных сцен и. наполняя их стаффажными фигурами, одетыми в старинные костюмы. Существенно подчеркнуть, что фигуры именно стаффажны. Они лишь оживляют пейзаж, не внося в него драматического действия. Крошечные фигурки короля и его свиты, затерявшиеся среди версальских пространств, служат лишь целям воссоздания старины. Настоящими героями картин Бенуа становятся не люди, а произведения искусства, грандиозные статуи и фонтаны версальского парка» [Петров, 1975, с. 22]. далеких путешествий нет необходимости преодолевать большие расстояния, прогулка позволяет понять, что огромные временные дистанции могут быть охвачены и в родном, окружающем дом локусе. Меняя масштаб, прогулка по сравнению с путешествием дает возможность яснее воспринять отдельные стороны философии путешествия: для прогулки важна не столько изменчивость внешних пространств, сколько быстрая смена воображаемых и эмоциональных картин (не случайно канон русской прогулки задает батюшковская «Прогулка в Академию художеств» - путешествие по галерее и по тем пространствам, которые открываются на художественных полотнах). Отдельные картины, сцены прогулок экфрастически застывают и запечатлеваются в словесном образе, отсюда их «вещественность», «эпиграмматичность», тяготение акмеистических прогулок к культуре золотого века, стилизация под «золотой век».

Прогулка становится погружением в глубину культур (чаще всего в поэтическом варианте), таким образом акмеистические стихотворения-прогулки обнаруживают свою причастность к большой группе элегий и дружеских посланий на тему «Элизиум поэтов». Акмеисты возобновляют и эту классическую тему, разрабатывают ее параллельно с Цветаевой («Встреча с Пушкиным» и т.д.), открывают ее для футуристов (вспомним

ЛТО ЛОЛ

Юбилейное» В. Маяковского , «Шекспира» Б. Пастернака ).

Что же касается самих акмеистов, то для них, в особенности для Ахматовой и Мандельштама, лейтмотив прогулки будет чрезвычайно

238 В самом начале стихотворения Маяковский «знакомится» с Пушкиным и говорит его памятнику «Дайте руку!», что в рассматриваемом нами ракурсе продолжает мотив «рук», важных в стихах-«встречах» Цветаевой и Мандельштама, в тексте которого рука Батюшкова «холодная», будто рука статуи. Кстати, «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче» с подзаголовком «Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.» хранит в себе тоже отсвет этой темы - прогулки и встречи с великим предшественником, только конкретный образ великого предшественника заменен у Маяковского солнцем.

239 В данном стихотворении можно увидеть своего рода «лондонскую прогулку» Пастернака. См. подробнее об особенностях использования Пастернаком шекспировского культурного кода и палимпсеста в статье Ю.В. Шатина «Шекспировский код в поэтике Бориса Пастернака» [Шатин, 2005, с. 213-219]. актуален на протяжении всего творчества. Мотив Элизиума поэтов станет одним из ключевых в «Поэме без героя» Ахматовой и занимает видное место, как мы постарались показать, в поздних стихах Мандельштама. Видимо, здесь дело в том, что лейтмотив прогулки выявляет пространство в его хайдеггеровском понимании, когда простор - это не вектор, устремленный вдаль (такой взгляд на пространство больше подходит символизму), а место, которое может освобождаться при взаимной игре мест. Прогулка, никуда не уводя от дома, означает подле него такие точки, такие места, которые способны изнутри самих себя развертываться веером скрытых внутри них пространств240.

240 В статье «Искусство и пространство» М. Хайдеггер пишет: «Возникает вопрос: разве места - это всего лишь результат и следствие вместительности простора? Или простор получает собственное существо от собирающей действенности мест? Если второе верно, то нам следовало бы отыскать собственное существо простора в местности как его основании, следовало бы подумать о местности как о взаимной игре мест» [Хайдеггер, 1993, с. 315].

297

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Решение проблем пространственной динамики связано с рассмотрением пространственных образов художественного текста, - вряд ли кто-то возьмется опровергать этот тезис. Разумеется, и в нашей работе пространственным образам было уделено немало внимания. В этом отношении нас интересовали те аспекты, которые позволяют выявить в поэзии акмеизма меняющееся пространство и смену пространств, их совмещение, наложение, наплывы одного пространства на другое. А это значит, что начать следовало прежде всего с образов движения и передвижения, выраженных в мотивах путешествия, плавания, прогулки и т.под. Наблюдая за образами движения, мы получаем возможность рассмотреть в лирике акмеистов характерные черты и особенности сложно устроенного художественного пространства. Каждое литературное направление, каждая художественная школа и каждая художественная парадигма творит свой образ пространства, потому-то и оказывается возможным выявить и описать такие черты. Для лирики акмеизма особенно важными оказываются те черты, которые указывают на отношение пространств «внутренних» и «внешних», которые в свою очередь манифестируют отношения между субъектом восприятия и его объектом.

Система опосредованных связей между пространством и сознанием чрезвычайно разнообразна. На первых страницах своей большой работы «Пространство и текст» В.Н. Топоров, обобщая опыт философии конца XIX-начала XX в. (и ссылаясь на Н. Гартмана), обозначает несколько связей, которые могут моделировать отношения пространства и сознания - это «связь внутреннего с внешним, непространственного с пространственным, "неизменяющегося" с изменяющимся, нетекстового с текстовым» [Топоров, 1983, с. 227]. Важно отметить, что, по мнению философов, взаимоотношения сознания с пространством имеют вид пути, - пути, направленного от точки сознания в бесконечность мира, и наоборот: от бесконечности мира к точке человеческого «я». Уже поэтому образ пути и путешествия изначально «философичен». В «челночном» движении от «мира» к «я» (а это вообще универсальный образ множества процессов, в том числе, и мыслительных)241 сознание порождает множество пространственных схем, как предельно упрощенных, так и чрезвычайно сложных. Разумеется, воображение, порождающее художественные миры, уже по определению рождает сложные пространственные модели, в то время как многие научные (и в некотором смысле упрощенные модели пространства) легко могут быть представлены с помощью линейной геометрии. Но вот что интересно: не только в философии, но и в точных и естественных науках сами линейные схемы постоянно усложняются, теряют свою линейность, стремясь к описанию колеблющихся, искривляющихся, «струнных» (по определению Брайана Грина) пространств. Таким образом, оказывается, что и в этой области многие вещи поэзия «знает» прежде науки.

Наряду с пространственными схемами точных наук существует понятие «мифопоэтического пространства», в котором обобщены разного рода мифологические пространственные схемы, которые дает целый ряд древних культурных кодов, действующих на уровне архетипов. Важнейшие законы мифопоэтического определяются в особенно значимых для нас трудах В.Н. Топорова, а также во многих других работах, представляющих мифологическое направление в литературоведении или соприкасающихся с ним: В.Я. Проппа, К. Леви-Стросса, Е.М. Мелетинского, Н.С. Трубецкого и др., в работах, рассматривающих пространство как текст. Разумеется, при исследовании любой темы, связанной с образами движения и пространства, невозможно избежать сферы мифопоэтики, вне которой не может быть рассмотрено какое бы то ни было художественное творчество, и акмеисты

241 Мышление, по Л.С. Выготскому, осуществляется в челноке между внутренней и внешней речью, во внутренней речи субъект и объект не расчленены, и этим внутренняя речь напоминает по содержанию лирику, но отточенная лирическая форма может быть, напротив, противопоставлена внутренней речи как сложнооформленная материя неупорядоченной (см.: [Выготский, 1982, с. 295-361]). здесь не составляют исключения. Поэтому все три главы нашей работы так или иначе имели в виду те или иные законы мифопоэтики

О чем бы мы ни говорили: о путешествиях, плаваниях или прогулках, -мы соприкасаемся с архетипом пути, главный смысл которого заключен в движении от родного, знакомого, близкого к неизведанному, к «чаемой цели», достижение которой нередко связано со спуском в «нижний мир». В мифопоэтическом сознании линия пути, как правило, негомогенна, образ пути динамичен, «путь связан с предельным риском, отвечает глубинному соотношению особенностей человеческого восприятия мира и вероятностному характеру постигаемого этим восприятием мира» [Топоров, 1983, с. 263].

Динамический характер образа пути, его негомогенность делают любой текст о путешествии пространственным палимпсестом: вслед за одними открываются другие пространственные картины, иногда пространства просто «накладываются» друг на друга. Соприсутствие несовместимых пространственных картин определяет модальность поэтических путешествий, и это модальность ирреальная, поскольку стихотворные путешествия заключают в себе «возможные сюжеты». На примере «Сентиментального путешествия» Гумилева, в котором путешествие к неведомым берегам окзывается всего лишь приглашением к путешествию, мы показали, как из ирреальной модальности желания (заимствованной к тому же из «L'invitation au voyage» Бодлера) вырастает живописный сюжет, «реально» разворачивающийся на глазах читателя, полный зримых деталей, которые, однако, при всей своей зримости все-таки остаются призраками далекого воображаемого мира. Все стихотворение в итоге наполняется движением, становится колебанием от «ирреального» к «реальному». Другие поэтические путешествия Гумилева («африканские») были рассмотрены нами прежде всего как литературные путешествия - по страницам книг его любимых французских поэтов.

Отдельной главой нашего исследования стало рассмотрение морских путешествий в поэзии акмеизма. Здесь ощущение ирреальной модальности пространства передается через присутствие в тексте образов воды - той субстанции, о которой Г. Башляр говорит: «Вода — это еще и тип судьбы, не только пустой, судьбы бесследно ускользающих образов, бессмысленной судьбы сна, которому не суждено кончиться, но судьбы существенной и непрерывно преображающей субстанцию бытия» [Башляр, 1998, с. 23-24]. В своем анализе «морских» стихотворений Гумилева («Корабль», «Путешествие в Китай», «Капитаны», «Возвращение Одиссея», «Пятистопные ямбы» и др.), в числе которых, с помощью интертекстуальных включений, оказался и «Заблудившийся трамвай», мы обратились к сюжетам средневековой европейской мифологии, прежде всего, к сюжету о Летучем Голландце, имеющем богатые литературные традиции, оставившие свой след в творчестве Гумилева. Непрерывно преображающаяся стихия воды возвращает поэтическим сюжетам представление о хаосе и о таинственном рождении ритма из хаоса стихий, а значит, обостряет мотивы и гибели (хаос), и спасения (обретение ритма). Практически все рассмотренные нами морские сюжеты несут в себе зерно катастрофы, поэтому логично, что мы закончили свой обзор сюжетом о гибели «Титаника». Будучи современником этой великой катастрофы, Зенкевич поэтически осмысляет ее, конечно же, в традиционных канонах мифопоэтики водного пространства.

И, наконец, мы проанализировали в качестве одной из разновидностей путешествия прогулку - лейтмотив, чрезвычайно характерный для акмеистов, набирающий именно в их лирике свою силу и становящийся постепенно одной из визитных карточек модернизма. В отличие от путешествия прогулка недалеко уводит от дома, но, как и далекое путешествие, ведет к «иным» пространствам. В ходе нашего исследования выяснилось, что акмеистические прогулки нередко имеют общий корень с традиционным сюжетом «Элизиум поэтов», в результате чего прогулка осознается как прогулка мистическая, обещающая встречу с ушедшим и ушедшими. Так или иначе, все типы текстов, объединенные темой передвижения, содержат в себе возможность проникновения в закрытый мир, куда приводят следы прошлого или следы воображения.

При еще более пристальном взгляде на проблему путешествия в лирике оказывается, что она далеко не исчерпывается исследованием образов пространства с вторжением в мифопоэтику. Образы пространства, осмысление пространства как текста - это лишь первое и необходимое условие работы над темой о пространственной динамике. Не менее важно то, что пространство самого текста представляет собой поле, на котором разыгрывается сюжет «движения словесных масс» (Ю.Н. Тынянов). Пространство текстурно, но и текст пространственен. Наметка изучения пространственности самого текста была тоже усвоена нами из работ В.Н. Топорова, однако мысль эта развита у него не так подробно, как мысль о текстурности пространства: «Если есть такой аспект пространства, в котором оно может пониматься как текст, то тезис о тексте как пространстве тем более не должен вызывать удивления, хотя, в действительности, все типологически возможные реализации тезиса трудно исчислимы» [Топоров, 1983, с. 280].

Между тем пространственность лирического текста не может игнорироваться нами, поскольку в отношении поэзии она еще более наглядна, чем в отношении прозы. Пространственность заложена в самой природе поэтического текста, и даже наименование поэтической формы «versus» содержит в себе, сошлемся здесь на M.JI. Гаспарова, идею пространственного ряда, а рифма предполагает возвращение к парному стиху [Гаспаров M.JL, 1993, с. 5]. О. Седакова «единственным удовлетворительным знанием стихотворения» считает «знание его наизусть» [Седакова, 1994, с. 334], потому что поэтический текст не прочитывается линейно от первой строки к последней, а существует весь и сразу в отдаленных друг от друга перекличках всех своих рифм, ритмов и композиционных частей.

Описывая акмеистические стихи, мы руководствовались пониманием лирического пространства, представленного в работах Ю.Н. Чумакова, для которого в «Евгении Онегине» «пространство наглядного созерцания» перекрывается динамичной пространственностью самого текста: «Пространственная ощутимость "Онегина" изнутри - это не кинолента внутренних видений совершающегося в романе, где изображение может остановится в любом "кадре". Это "кадр", эпизод, картина, строфа, стих, пропуск стиха - любая точка текста, взятая в ее распространении на весь текст, включая его фоновое пространство, образованное отсылками, реминисценциями, цитатами и т.п. Сплетение пространств есть сплетение смысла» [Чумаков, 2008, с. 195]. В том же ключе, что и сюжет «Онегина», толкуется исследователем и лирический сюжет в целом. Под лирическим сюжетом понимается не семантическая доминанта, а движение стиховой материи, порожденное игрой семантических и асемантических элементов стиховой ткани (см.: [Чумаков, 2010]).

Вслед за Ю.Н. Чумаковым нам было важно показать, как пространственные образы в тексте связаны с пространственным устройством самого текста. Примером для нас послужил сделанный исследователем анализ стихотворения Пушкина «Зимний вечер». Обращая внимание на смену пространств (северная зимняя буря в VI строфе уступает место ясному утру, замкнутое пространство меняется на открытое) Ю.Н. Чумаков рисует несколько возможных вариантов композиционного членения, каждый из

242 которых равноправно сосуществует с другими . Не в последнюю очередь композиционная множественность подсказана множественностью сменяющих друг друга пространств. Контраст пространственных образов определяет композиционное устройство и сам определяется всем композиционным устройством стихотворения, поскольку лирическая

242 «Описание композиции и пространственности стихотворения не только прокладывает дорогу к смыслообразующим элементам на этих уровнях структуры, но, главное, позволяет увидеть их конфигурации, возможности выбора и комбинирования для получения той или иной интерпретации [Чумаков, 1999а, с. 331]. материя неоднородна, ее структура не может быть однотонной, выровненной, она должна иметь внутри себя уровневые перепады.

Мы рассмотрели эту идею на другом материале, чтобы показать, сколь разнообразен и неоднороден поэтический рельеф акмеистической лирики. И здесь для нас точкой опоры послужила сосредоточенность акмеистов на идее заполненности пространства, на идее вещи. По причине внимания к вещи пространственные образы в стихах акмеистов множественны, объемны, экфрастичны, что добавляет поэтической ткани, для которой вообще, как мы утверждали выше, свойственна контрастность, еще большую рельефную остроту. Примером предельно контрастного поэтического рельефа может послужить подробно описанный в первой главе нашей работы «французский» пространственный палимпсест Мандельштама, где образы различных пространств сменяют друг друга настолько интенсивно, что это можно видеть на самых минимальных участках текста, едва ли не в каждом слове. Образная динамика в этом случае оказывается соотнесенной с динамикой словесной, индуцируется ей, приводя к крайней подвижности поэтической конструкции, которая, сохраняя свою устойчивость, вещественность, «зримость», оказывается колеблемой в каждой своей составляющей.

Обнаружению лирической динамики способствует описание интертекстуальных связей текста, и в нашей работе этому было уделено серьезное внимание. Мы показали интертекстуальные связи между стихотворениями Гумилева и Пушкина, Бодлера, Рембо, Мандельштама - и Вийона, Ахматовой - и Пушкина, Лермонтова и т.д. Дело в том, что интертекст у акмеистов имеет свои отличительные черты, которые в какой-то мере тоже объясняются законами акмеистической поэтики в целом, и имеют отношение к проблеме вещи и пространственной динамике. Именно в области исследований по акмеистической поэтике возникло и стало плодотворно работать понятие «подтекста» («подтекст можно формулировать как уже существующий текст, отраженный в последующем, новом тексте» [Тарановский, 2000, с. 31]), которое в чем-то предсказало и предвосхитило интертекст, широко распространившийся и примененный теперь уже к творчеству, наверное, всех без исключения художников.

Ответить на вопрос, почему именно у акмеистов подтекст был особенно заметен, поможет сравнение акмеистов с символистами. Конечно, и у символистов роль подтекста ничуть не менее важна, однако характер подтекста совершенно иной: символистский подтекст сильно обобщен, а выявление конкретных интертекстуальных индексов чрезвычайно затруднено во многом по причине высокой степени абстрактности символистского

243 художественного мира . «Вещественность» акмеистического мира, напротив, дает отсвет вещественности тем словам и участкам текста, в которых можно опознать интертекстуальные отсылки к другим текстам, акмеистическое слово как будто бы готово быть заключенным в кавычки, легко выдвигается из текста, как в знаменитом манделыптамовском «Ну, а перстень - никому», где оба полнозначных слова («перстень» и «никому») будто бы «просятся» в кавычки.

В процессе работы мы, конечно, не избегали специально описания интертекста как явления внешнего по отношению к конкретному произведению, явления, возникающего тогда, когда «произведение» ведет к большому литературному и культурному «тексту», однако гораздо больше нас интересовал интертекст как явление внутреннее244. Внутренний ракурс появляется тогда, когда отдельное слово или несколько слов позволяют угадать отсылку к другому тексту, отмеченные слова «выдвигаются» из общего массива стихотворной строки, воображаемые «кавычки» образуют пустоту вокруг слова, делают слово еще более «условным», способным

243 Во многом невычленимость подтекстов объясняется еще и тем, что символ и миф — центральные мотивы символистских стихов. И непосредственное сближение символа, мифа, мотива в сознании символистов делает их парадигматику предельно универсальной. (См.: [Ханзен-Леве, 2003, с. 7-18]).

244 Комментируя идеи Р. Барта, Н. Пьеге-Гро отмечает: «Движение от произведения к Тексту (диссеминация, рассеяние, распускание Текста на смысловые нити) с необходимостью сопровождается противодвижением -движением от Текста к произведению» [Пьеге-Гро, 2008, с. 36]. получить направленность вовне, почти сдвинуться с места, в то же время оставаясь на нем. Такая подвижность отдельных участков тоже обнаруживает пространственное устройство поэтического текста, каждой его отдельной строки, подобно тому, как подвижность «образов», «смена картин» выявляет композиционные рельефы и линию лирического сюжета.

Здесь мы намеренно пользовались термином Б.М. Гаспарова «лейтмотив», именно он как нельзя лучше согласовался с лирической природой исследуемого нами лирического материала и дал нам инструментарий для анализа лейтмотивов движения в лирике акмеистов. В основе лейтмотива лежит повтор, в чем-то аналогичный рифме, как и рифма, возвращающая к уже пройденным участкам текста. Лейтмотив работает как якорь, который держит целое текста, скрепляет его, ставит вехи, обозначая движение текста, его семантические «пути», и пути отнюдь не прямые. «Извилистость», сложность, «кривизна» лейтмотивных построений внутри текста - следствие того, что лейтмотивный повтор, являясь повтором семантическим, не несет в себе в то же время строго закрепленного, константного, постоянного содержания, расширяя тему и даже меняя ее: «Лейтмотив обрастает законом "феноменальности повтора", когда совершенно неважным становится содержание повтора - а важен сам его факт» [Зыховская, с. 93]. Все это сходится с тыняновским пониманием «художественной динамики», подробно обоснованным нами во введении к работе.

Как мы показали, переходя в своих анализах от темы путешествия к темам поэзии, родного и чужого языка и т.д., содержание лейтмотивного повтора динамически меняется. Н.Л. Зыховская, сделав обзор понятия «лейтмотив» в западном литературоведении (Е. Френцель, Ю. Фолк и др.), пришла, опираясь на аналитический опыт Б.М. Гаспарова, к выводу, что «главной задачей лейтмотивного анализа» является поиск "ключей" к тексту, которые нередко возникают в произведении скорее бессознательно, чем осмысленно формально» [Зыховская, с. 95]. Интуитивный поиск «ключей» для атеистических пространственных ходов и определил суть нашей работы. При этом мы еще раз хотели бы подчеркнуть «гибкость» и «мягкость» семантических линий во всем акмеистическом поле, существуют ли они внутри текстов, или между ними. Для удобства рассмотрения текстов мы разделили их на три группы (путешествие, плавание, прогулка). Но можно показать и другое: все эти группы, разумеется, не существуют отдельно, а «наплывают» друг на друга, пересекаются (так, многие воображаемые «сухопутные» путешествия Гумилева оказываются связаны с морским пространством, частично они превращаются в плавания, а плавания, в свою очередь, обретают черты экзотических путешествий в пустыне и т.п.).

В результате мы пришли к выводу, что тема путешествия у акмеистов образует характерный лирический сюжет, специфика и мифопоэтическое наполнение которого мы и пытались показать. Что же касается проблемы пространственной динамики текста, то наше исследование показало, что эта проблема не снимается и для текстов, ориентированных на следование поэтической традиции, каковыми являются тексты акмеистические, хотя обычно вопросы пространственности поэтических текстов принято изучать на примерах из поэзии авангарда, как русского, так и западного. Там, где текст визуально декларирует свою пространственность, невозможно обойтись без учета динамических аспектов пространства, однако попытка задуматься о перспективах нашей работы приводит к заключению о том, что эта проблема еще недостаточно исследована. Изучение пространственной динамики текстов, не декларирующих свою пространственность, а скрывающих ее в себе, относится к перспективам заданного направления.

Список научной литературыКуликова, Елена Юрьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Альманах 1921: Альманах Цеха поэтов. Книга вторая. -Петроград. 1921. 88 с.

2. Анненский 1990: Анненский И.Ф. Стихотворения и трагедии / вступ. ст., сост., подгот. текста, примеч. A.B. Федорова. Д.: Сов. писатель, 1990. - 640 с. - (Б-ка поэта. Большая сер.).

3. Ахматова 1998: Ахматова A.A. Собрание соч.: В 6-ти тт. Т. 1. Стихотворения. 1904 1941 / сост., подгот. текста, коммент. и статья Н.В. Королевой. - М.: Эллис Лак, 1998. - 968 с.

4. Ахматова 1999: Ахматова A.A. Собрание соч.: В 6-ти тт. Т. 2. В 2-х кн. Кн. 1. Стихотворения. 1941 1959 / сост., подгот. текста, коммент. и статья Н.В. Королевой. - М.: Эллис Лак, 1999. - 640 с.

5. Ахматова 1999а: Ахматова A.A. Собрание соч.: В 6-ти тт. Т. 2. В 2-х кн. Кн. 2. Стихотворения. 1959 1966 / сост., подгот. текста, коммент. и статья Н.В. Королевой. - М.: Эллис Лак, 1999. - 528 с.

6. Ахматова 1998а: Ахматова A.A. Собрание соч.: В 6-ти тт. Т. 3. Поэмы. Pro domo mea. Театр / сост., подгот. текста, коммент. и статья С.А. Коваленко. М.: Эллис Лак, 1998. - 768 с.

7. Ахматова 1990: Ахматова А. Сочинения в 2-х томах. Т. 1 / под общ. ред. H.H. Скатова; сост. и подг. текста М.М. Кралина. М.: Изд-во «Правда», 1990. - 448 с.

8. Бальмонт 1969: Бальмонт К.Д. Стихотворения / вступ. статья, сост., подг. текста и примеч. Вл. Орлова. JL: Сов. писатель, 1969. - 712 с. -(Б-ка поэта. Большая сер.).

9. Баратынский 1989: Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений / вступ. ст. И.М. Тойбина; сост., подгот. текста и примеч. В.М. Сергеева. JL: Сов. писатель, 1989. - 464 с. - (Б-ка поэта. Большая сер.).

10. Батюшков 1964: Батюшков К.Н. Сочинения в 2-х тт. Т. 1. Опыты в стихах и прозе. Произведения, не вошедшие в «Опыты» / сост., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. В. Кошелева. М.: Худож. лит., 1989. - 511 с.

11. Бедье: Бедье Ж. Тристан и Изольда Электронный ресурс. URL: http://lib.ru/INOOLD/BEDIE/bedie tristan.txt (дата обращения: 05.10.2009).

12. Блок 1960: Блок A.A. Собрание соч.: В 8-ми тт. Т. 1. Стихотворения / вступ. ст., подг. текста и примечания Вл. Орлова. M.-JL: Гос. изд-во Худ. лит., 1960. - 716 с.

13. Блок 1960а: Блок A.A. Собрание соч.: В 8-ми тт. Т. 3. Стихотворения и поэмы / подг. текста и примечания Вл. Орлова. M.-JL: Гос. изд-во Худ. лит., 1960. - 716 с.

14. Блок 1962: Блок A.A. Собрание соч.: В 8-ми тт. Т. 5. Очерки, статьи, речи, рецензии и др. / подг. текста и примечания Вл. Орлова. M.-JL: ' Гос. изд-во Худ. лит., 1962. - 800 с.

15. Блок 1963: Блок A.A. Собрание соч.: В 8-ми тт. Т. 7. Автобиография. 1915. Дневники. 1901 1921 / под общ. ред. В.Н. Орлова, A.A. Суркова, К.И. Чуковского; подг. текста и примечания Вл. Орлова. - M.-JL: Гос. изд-во Худ. лит., 1963. - 544 с.

16. Бодлер 2001: Бодлер Ш. Стихотворения / пер. с фр., сост. Е. Витковский; коммент. Е. Витковского, Е. Баевской. Харьков: Фолио, 2001. - 494 с. - (Сер. «Вершины. Коллекция»).

17. Бодлер 1993: Бодлер Ш. Цветы зла и Стихотворения в прозе в ' переводе Эллиса / пер. с фр. Томск: «Водолей», 1993. - 400 с.

18. Вийон 2002: Вийон Ф. Стихи: Сборник / сост. Г.К. Косиков. М.: ОАО Изд-во «Радуга», 2002. - 768 с.

19. Верлен 2001: Верлен П. Собрание стихов / пер. с франц. и биограф, очерк В. Брюсова. Мн.: Харвест, М.: ACT, 2001. - 176 с. -(Золотая лирика).

20. Вяземский 1986: Вяземский П.Я. Стихотворения / вступ. ст. Л.Я. Гинзбург; сост., подгот. текста и примеч. К.А. Кумпан. Л.: Сов. писатель, 1986. - 544 с. - (Б-ка поэта. Большая сер.).

21. Гауф 1988: Гауф В. Сказки / пер. с нем. Н. Касаткиной, вступ. ст. В. Каверина. М.: Худ. лит-ра, 1988. - 286 с. - (Сер. «Классики и современники»).

22. Гоголь 1949: Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6-ти тт. Т. 2. Миргород / под общ. ред. Ф.М. Головенченко; том подгот. С.О. Машинским. М.: Гос.изд-во Худ. лит., 1949. 248 с.i

23. Гумилев 1991: Гумилев Н.С. Избранное / сост., вступ. ст., коммент., лит.-биогр. хроника И.А. Панкеева. М.: Просвещение, 1991. - 383 с. - (Б-ка словесника).

24. Гумилев 1986: Гумилев Н. Неизданное и несобранное / сост., ред. и коммент. М. Баскера и Ш. Греем. Paris. 1986. - 297 с.

25. Гумилев 1990а: Гумилев Н.С. Стихи; Письма о русской поэзии / вступ. ст. Вяч. Иванова; сост., науч. подгот. текста, послесл. Н. Богомолова. М.: Худож. лит., 1990. - 447 с.

26. Гумилев 1988: Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы / вступ. статья А.И. Павловского; биогр. очерк В.В. Карпова; сост., подг. текста и примеч. М.Д. Эльзона. Л.: Сов. писатель, 1988. - 632 с. - (Б-ка поэта. Большая сер.).

27. Гюго: Гюго В. Océano Nox Электронный ресурс. URL: http://somepoetry.liveiournal.eom/31797.html (дата обращения: 20.05.2009).

28. Данте 1992: Данте А. Божественная комедия. М.: Интерпракс, 1992.-624 с.

29. Иванов 1992: Иванов Г. Мемуары и рассказы / сост. В. Крейд. -М.: Прогресс Литера, 1992. - 352 с.

30. Киплинг 1999: Киплинг Р. Мохнатый шмель: Стихотворения / сост. Е. Зыкова. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. - 480 с.

31. Комаровский 2000: Комаровский В.А. Стихотворения. Проза. " Письма. Материалы к биографии / сост. И.В. Булатовского, И.Г. Кравцовой, А.Б. Устинова; коммент. И.В. Булатовского, М.Л. Гаспарова, А.Б. Устинова. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2000. - 536 с.

32. Кузмин 1990: Кузмин М. Избранные произведения / сост., подгот. текста, вступ. ст., коммент. А. Лаврова, Р. Тименчика. Л.: Худ. лит., 1990.-576 с.

33. Кузмин 1909: Кузмин М. О прекрасной ясности // Аполлон. -1909. N 4. Электронный ресурс. URL: http://az.lib.ru/k/kuzmin m a/text041 Ooldorfo.shtml (дата обращения: • 20.06.2011).

34. Лермонтов 1989: Лермонтов М.Ю. Полн. собрание стихотворений: в 2-х тт. Т. 1. Стихотворения и драмы / сост., подг. текста и примеч. Э.Э. Найдича. Л.: Сов. писатель, 1989. - 688 с. - (Б-ка поэта. Большая сер.).

35. Лермонтов 1989а: Лермонтов М.Ю. Полн. собрание стихотворений: в 2-х тт. Т. 2. Стихотворения и поэмы / сост., подг. текста и примеч. Э.Э. Найдича. Л.: Сов. писатель, 1989. - 688 с. - (Б-ка поэта. Большая сер.).

36. Мандельштам 1997: Мандельштам О. Полное собрание стихотворений / вступ. ст. М.Л. Гаспарова, А.Г. Меца; сост., подгот. текста ипримеч. А.Г. Меца. СПб.: Академический проект, 1997. - 718 с. - (Новая библиотека поэта).

37. Мандельштам 1990: Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2-х тт. Т.

38. Стихотворения / сост., подгот. текста и коммент. П. Нерлера; вступ. ст. С. Аверинцева. М.: Худож. лит., 1990. - 638 с.

39. Мандельштам 1990а: Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2-х тт. Т.

40. Проза / сост. и подгот. текста С. Аверинцева и П. Нерлера; коммент. П. Нерлера. М.: Худож. лит., 1990. - 464 с.

41. Мандельштам 2001: Мандельштам О. Стихотворения. Проза / сост. Ю.Л. Фрейдин; предисл. и коммент. М.Л. Гаспарова; подгот. текста C.B. Василенко. М.: СЛОВО / SLOVO, 2001. - 608 с.

42. Набоков 1990: Набоков В. Избранное: Сборник. М.: Радуга, 1990.-688 с.

43. Одоевцева 2008: Одоевцева И. На берегах Невы. СПб.: Азбука-классика, 2008. - 448 с.

44. Пастернак 2001: Пастернак Б. Доктор Живаго. СПб.: . «Кристалл», 2001. - 544 с. - (Сер. «Библиотека мировой литературы: Мастера прозы XX века»).

45. Плавание Св. Брендана 2002: Плавание Святого Брендана / пер. с лат. и ст.-фр. Н. Горелова. СПб.: Азбука-классика, 2002. - 320 с.

46. По 1970: По Э.А. Полное собрание рассказов / издание подгот. A.A. Елистратова и А.Н. Николюкин. М.: Изд-во «Наука», 1970. - 800 с. -(Сер. «Литературные памятники»).

47. Пушкин 1994: Пушкин A.C. Полн. собрание соч.: В 17-ти т. Т. 2, кн. 1. Стихотворения 1817 1825. Лицейские стихотворения в позднейших . редакциях. - М.: Воскресенье, 1994. - 568 с.

48. Пушкин 1995: Пушкин A.C. Полн. собрание соч.: В 17-ти т. Т. 3, кн. 1. Стихотворения 1825 1836. Сказки. -М.: Воскресенье, 1995. - 635 с.

49. Пушкин 1994а: Пушкин A.C. Полн. собрание соч.: В 17-ти т. Т. 5. Поэмы 1825 1833. -М.: Воскресенье, 1994. - 570 с.

50. Пушкин 1995а: Пушкин A.C. Поли, собрание соч.: В 17-ти т. Т.

51. Евгений Онегин. М.: Воскресенье, 1995. - 700 с.

52. Пушкин 19956: Пушкин A.C. Поли, собрание соч.: В 17-ти т. Т.

53. Драматические произведения. М.: Воскресенье, 1995. - 395 с.

54. Пушкин 1996: Пушкин A.C. Полн. собрание соч.: В 17-ти т. Т. 12. Критика. Автобиография. М.: Воскресенье, 1996. - 588 с.

55. Рембо 1982: Рембо А. Стихи. Последние стихотворения. Озарения. Одно лето в аду / изд. подгот. Н.И. Балашов, М.П. Кудинов, И.С. Поступальский. М.: Изд-во «Наука», 1982. - 496 с. - (Сер. «Литературные памятники»).

56. Седакова 1994: Седакова О. Стихи. М. Гнозис; Carte Blanche, 1994.-384 с.

57. Толстая 2002: Толстая Т.Н. Изюм: Избранное. М.: «Подкова», «ЭКСМО-Пресс», 2002. - 384 с.

58. Тютчев 1957: Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма / вступ. ст., подгот. текста и примечания К.В. Пигарева. М.: Гос. изд-во Худ. лит., 1958. - 628 с.

59. Фет 1986: Фет A.A. Стихотворения и поэмы / вступ. статья, сост. и примеч. Б.Я. Бухштаба. Изд. 3-е. - Л.: Сов. писатель, 1986. - 752 с. - (Б-ка поэта. Большая сер.).

60. Ходасевич 1997: Ходасевич В.Ф. Собрание соч.: В 4-х т. Т. 3. Проза. Державин. О Пушкине / сост., подг. текста и коммент. И.П. Андреевой, С.Г. Бочарова, А.Л. Зорина, И.З. Сурат. М.: Согласие, 1997. -592 с.

61. Ходасевич 1989: Ходасевич В.Ф. Стихотворения / вступ. статья H.A. Богомолова, сост., подг. текста и примеч. H.A. Богомолова и Д.Б. Волчека. Л.: Сов. писатель, 1989. - 464 с. - (Б-ка поэта. Большая сер.).

62. Цветаева 1994: Цветаева М.И. Собрание соч.: В 7-ми т. Т. 1. Стихотворения / сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. -М.: Эллис Лак, 1994. 640 с.

63. Цветаева 1994а: Цветаева М.И. Собрание соч.: В 7-ми т. Т. 2. Стихотворения. Переводы / сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М.: Эллис Лак, 1994. - 592 с.

64. Эолова арфа 1989: Эолова арфа: Антология баллады / сост., предисл., коммент. A.A. Гугнина. М.: Высшая школа, 1989. - 671 с.

65. Baudelaire 1899: Baudelaire Ch. Les fleurs du mal / préface de T. Gautier. Paris: Calmann-Levy, 1899. - 411 p.

66. Byron 1956: Byron G.G. Childe Harold's Pilgrimage. M.: Foreign Languages Publishing House, 1956. - 328 p.

67. Dante 2005: Dante A. La divina commedia. Божественная комедия: книга для чтения на итальянском языке / подг. текста, примеч. и словарь A.A. Бовина. СПб.: Антология, КАРО, 2005. - 480 с.

68. Dierx: Dierx L. Le vieux solitaire. Электронный ресурс. URL: http://www.stihi.ru/2004/01/26-1626 (дата обращения: 09.09.2010).

69. Hauff 1981: Hauff W. Abenteuer aus dem Morgenland: Ausgewählte Märchen. Greifenverlag zu Rudolstadt, 1981. - 240 c.

70. Hugo 1986: Hugo V. Poésies. Théâtre. Избранное: Сборник / сост. В.А. Никитин; на франц. и русск. языках. Moscou: Edition "Raduga", 1986. -608 с.

71. Kipling: Kipling R. The Ballad of Fisher's Boarding House Электронный ресурс. URL: http://www.eliteskills.com/analysis poetry/The BalladofFishers Boarding Hou se by Rudyard Kipling analysis.php (дата обращения: 24.12.2010).

72. Kipling 1983: Kipling R. Poems. Short stories. Избранное: Сборник / сост. Н.Я. Дьяконовой и A.A. Долинина; предисл. и коммент. A.A. Долинина; на англ. и русск. языках. Moscow: Raduga Publishers, 1986. - 464 с.

73. Рое 1951: Рое Е.А. The selected poetry and prose of Edgar Allan Рое / edited, with an Introduction, by Т.О. Mabbot, professor of English, Hunter College. New York: the Modern Library, 1951. - 428 c. - (Modern Library College Editions).

74. Le Roman de Tristan et Iseut 1910: Le roman de Tristan et Iseut, renouvelé de Joseph Bédier / Préface de Gaston Paris. Paris, 1910. - 290 p.

75. Verlaine 2002: Verlaine P. Fêtes galantes, Romances sans paroles, précédé de Poème saturniens / édition établie par J. Borel; préface et notes de J. Borel. Paris: Gallimard, 2002. - 192 p.

76. Zedlitz: Zedlitz J.Ch. Das Geisterschiff Электронный ресурс. URL: http://www.gedichte.xbib.de/Zedlitzgedicht Das+Geisterschiff.htm (дата обращения: 22.11.2010).

77. Научная и научно-критическая литература

78. Аверинцев 1990: Аверинцев С.С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Мандельштам, О.Э. Сочинения: В 2-х тт. Т. 1. Стихотворения / сост., подгот. текста и коммент. П. Нерлера; вступ. ст. С. Аверинцева. -М.: Худож. лит., 1990. С. 5-64.

79. Айрапетян 2011: Айрапетян В. Толкуя слово. Опыт герменевтики по-русски. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2011. - 672 с. (в двух частях).

80. Аллен 1989: Аллен Л. «Заблудившийся трамвай» Н.С. Гумилева: Комментарий к строфам // Аллен, Л. Этюды о русской литературе. Л.: Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1989. - С. 113-143.

81. Аллен 1994: Аллен Л. У истоков поэзии Н.С. Гумилева. Французская и западноевропейская поэзия» // Николай Гумилев: Исследования и материалы. Библиография / сост. М.Д. Эльзон, Н.А. Грознова. СПб.: «Наука», 1994. - С. 235-252.

82. Алонцева 2008: Алонцева И.В. Структура и семантика «итальянского текста» Н. Гумилева: автореф. дисс. . канд. филол. наук. -Смоленск: Смоленский государственный университет, 2008. 24 с.

83. Амелин, Мордерер 2000: Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. Миры и столкновения Осипа Мандельштама. СПб.: Языки русской культуры, 2000. -320 с.

84. Амелин, Мордерер 2009: Амелин Г., Мордерер В. Письма о русской поэзии. М.: Знак, 2009. - 424 с. - (Studia philological).

85. Архипова 1998: Архипова А. «Эльдорадо» Эдгара По и «Жемчуга» Николая Гумилева // Рус. филология. Тарту. 1998. № 9. -С. 132-139. Электронный ресурс. URL: http://www.gumilev.ru/main.phtml?aid=5000849 (дата обращения: 09.11.2010).

86. Арьев 1999: Арьев А.Ю. Великолепный мрак чужого сада // Звезда. 1999. № 6. Электронный ресурс. URL: http://www.akhmatova.org/articles/articles.php?id=29 (дата обращения: 12.01.2011).

87. Асоян 1990: Асоян A.A. «Почтите высочайшего поэта.». Судьба «Божественной комедии» Данте в России. М.: Книга, 1990. - 214 с. - (Сер. «Судьбы книг»).

88. Балашов 1982: Балашов Н.И. Рембо и связь двух веков поэзии // Рембо, А. Стихи. Последние стихотворения. Озарения. Одно лето в аду; издание подготовили Н.И. Балашов, М.П. Кудинов, И.С. Поступальский. -М.: Изд-во «Наука», 1982. С. 185-300.

89. Балдин 2009: Балдин А.Н. Протяжение точки: литературные путешествия. Карамзин и Пушкин. М.: Эксмо, 2009. - 576 с.

90. Бахтин 1986: Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // М.М. Бахтин. Литературно-критические статьи. М.: «Художественная литература», 1986. -С. 26-89.

91. Башляр 1998: Башляр Г. Вода и грезы. Опыт о воображении материи / пер. с франц. Б.М. Скуратова. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1998. - 268 с. - (Французская философия XX века).

92. Башук: Башук А.И. Роль африканских впечатлений в создании теоретической платформы русского акмеизма. Электронный ресурс. URL: http://www.gumilev.ru/acmeism/9/ (дата обращения: 03.08.2010).

93. Бибихин 2009: Бибихин В.В. Грамматика поэзии. Новое русское слово. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. - 592 с.

94. Богомолов, Малмстад 1996: Богомолов Н.А., Малмстад Дж. Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. — М.: «Новое литературное обозрение», 1996. 322 с.

95. Бочаров 1985: Бочаров С.Г. О художественных мирах. М.: Сов. Россия, 1985.-296 с.

96. Вазари 2001: Вазари Дж. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих / под ред. А.Г. Габричевского; пер. А.И. Бенедиктова и А.Г. Габричевского. М.: ООО «Изд-во Астрель»: ООО «Изд-во ACT», 2001. - Т. 2. - 736 с.

97. Варжапетян 1987: Варжапетян В.В. Баллада судьбы // Варжапетян В.В. Путник со свечой. М.: Книга, 1987. - С. 173-266.

98. Вейдле 1973: Вейдле В. О поэтах и поэзии. Paris: YMCA-Press, 1973.-203 с.

99. Верховский 2000: Верховский Ю.Н. Путь поэта (О поэзии Н.С. Гумилева) // Н.С. Гумилев: Pro et contra. Личность и творчество Николая

100. Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей: антология / сост., вступ. ст. и прим. Ю.В. Зобнина. Изд. 2-е. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 505550. - (Русский путь).

101. Веселовский 1913: Веселовский А.Н. Поэтика сюжетов // Веселовский А.Н. Собр. соч.: В 2 т. СПб., 1913. - Т. 2. - Вып. 1. - 148 с.

102. Видугирите: Видугирите И. Стихотворение «Жираф» и африканская тема Н. Гумилева Электронный ресурс. URL: http://www.gumilev.ru/about/50/ (дата обращения: 02.05.2010).

103. Виленкин 1996: Виленкин В.Я. Амедео Модильяни. М.: Республика, 1996. - 272 с.

104. Виролайнен 2003: Виролайнен М.Н. Речь и молчание. Сюжеты и < мифы русской словесности. СПб.: Амфора, 2003. - 504 с.

105. Выготский 1982: Выготский J1.C. Мышление и речь // Выготский, Л.С. Собр. соч. в 6-ти тт. -М., 1982. Т. 2. - С. 5-361.

106. Гаспаров 1993: Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX в. М.: Наука, 1993. - 304 с.

107. Гаспаров 1997: Гаспаров М.Л. Избранные труды. Т. II. О стихах.- М.: «Языки русской культуры», 1997. 504 с.

108. Гаспаров 2001: Гаспаров М.Л. О русской поэзии: Анализы, интерпретации, характеристики. СПб.: Азбука, 2001. - 480 с.

109. Гаспаров 2001а: Гаспаров М.Л. Примечания // Мандельштам О. Стихотворения. Проза / сост. Ю. Фрейдина, предисл., коммент. М. Гаспарова, подгот. текста С. Василенко. М.: «РИПОЛ КЛАССИК», 2001. - С. 586-669.

110. Гаспаров М.Л. 1993: Гаспаров М.Л. Русские стихи 1890-х -1925-го годов в комментариях: учеб. пособ. для вузов. М.: Высш. шк., 1993.- 272 с.

111. Геопанорама русской культуры 2004: Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты / Моск. гос. ун-т; Ин-т мировой культуры; Пермский гос. ун-т; Евразийская ассоциация ун-тов; Отв. ред. Л.О.

112. Зайонц; сост. B.B. Абашев, А.Ф. Белоусов, Т.В. Цивьян. М.: Языки славянской культуры, 2004. - 672 с. - (Язык. Семиотика. Культура).

113. Гербарт 1895: Гербарт И.Ф. Психология. СПб.: Издание редакции журнала «Пантеон литературы», 1895. - 278 с.

114. Гинзбург 1990: Гинзбург JI. «Камень» // Мандельштам, О. Камень / изд. подгот. Л.Я. Гинзбург, А.Г. Мец, C.B. Василенко, Ю.Л. Фрейдин. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1990. - С. 261-276.

115. Гинзбург 1972: Гинзбург Л.Я. Поэтика Осипа Мандельштама //

116. Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Изд-во «Наука». 1972. - Т.i1. XXXI. Вып. 4. С. 309-327.

117. Гумбрехт 2005: Гумбрехт Х.У. В 1926 году: На острие времени / пер. с англ. Е. Канищевой. М.: НЛО, 2005. - 568 с. - (Сер. «Интеллектуальная история»).

118. Гумбрехт 2006: Гумбрехт Х.У. Производство присутствия. Чего не может передать значение / пер. с англ. С. Зенкина; ред. серии И. Калинин. М.: Новое литературное обозрение, 2006. - 184 с.

119. Н.Г. <Гумилев> 1908: <Гумилев, Н.С.> Два салона. Société des Artistes Indépendants и Société Nationale des Beaux-Arts // Весы. M. - 1908. -№ 5. - C. 103-105.

120. Гурвич 1997: Гурвич И. Анна Ахматова: Традиция и новое мышление // Russian Literature XLI-II. North-Holland. - 1997. - P. 121-196.

121. Давид сон 1992: Давидсон А. Муза странствий Николая Гумилева. М.: «Наука», Изд. фирма «Восточная лит.», 1992. - 319 с.I

122. Деги 2005: Деги М. Ватто // Пространство другими словами: Французские поэты XX века об образе в искусстве / сост., пер, примеч. и предисл. Б.В. Дубина. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2005. - С. 291-297.

123. Дзуцева 1999: Дзуцева Н.В. Время заветов: Проблемы поэтики и эстетики постсимволизма. Иваново, Ивановский гос. ун-т, 1999. - 133 с.

124. Дзуцева: Дзуцева Н.В. «.И таинственный песенный дар» (Фрагментарная форма в творчестве А. Ахматовой) Электронный ресурс. -URL: http://www.akhmatova.org/articles/dzutceva.htm (дата обращения: 12.08.2011).

125. Добин 1968: Добин Е.С. Поэзия Анны Ахматовой. Л.: Советский писатель, 1968. - 250 с.

126. Дубин 2005: Дубин Б.В. Говоря фигурально. Французские поэты о живописном образе // Пространство другими словами: Французские поэты XX века об образе в искусстве / сост., пер, примеч. и предисл. Б.В. Дубина. -СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2005. С. 9-15.

127. Дутли 1993: Дутли Р. 1. Еще раз о Вийоне. 2. Хлеб, икра и . божественный лед: о значении еды и питья в творчестве Мандельштама //

128. Сохрани мою речь.»: Манделыитамовский сб. / сост. О. Лекманов, П. Нерлер. М.: Книжный сад, 1993. - Вып. 2. - С. 77-85.

129. Дутли 1992: Дутли Р. Прощание с Францией: о стихотворении О. Мандельштама «Я молю, как жалости и милости» // Вестник русского христианского движения. 1992. - № 165. - С. 200-209.

130. Жирмунский 1998: Жирмунский В.М. Поэзия Александра Блока. Преодолевшие символизм. М.: Автограф, 1998. - 116 с.

131. Жирмунский 1973: Жирмунский В.М. Творчество Анны Ахматовой / отв. редактор Е.Г. Эткинд. Л.: Изд-во «Наука», Ленинградское отделение, 1973 .- 184с.

132. Жолковский 1994: Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука, 1994. - 428 с.

133. Жолковский 1991: Жолковский A.K. Тоска по мировой культуре 1931. «Я пью за военные астры» // Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. - М.: Наука, 1991. - С. 413- 427.

134. Зыховская: Зыховская Н.Л. Лейтмотив в ряду других общесемиотических концептов. Электронный ресурс. URL: http://www.lib.csu.rU/vch/2/2000 01/008.pdf (дата обращения: 19.09.2011).

135. Иванов 2000: Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Том II. Статьи о русской литературе. М.: Языки русской культуры, 2000. - 880 с. - (Язык. Семиотика. Культура).

136. Иваск 1991: Иваск Ю. Дитя Европы // Мандельштам О.Э. Собр. соч. в 4 т. Т. 3-4. - М.: Терра, 1991. - С. XII-XIX.

137. Ивашина 1979: Ивашина Е.С. О специфике жанра "путешествия" в русской литературе первой трети XIX в. // Вестник Московского университета. 1979. - № 3. - С. 3-16.

138. Капинос, Куликова 2006: Капинос Е.В., Куликова Е.Ю. Лирические сюжеты в стихах и прозе XX века. Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 2006. - 336 с.

139. Киршбаум 2010: Киршбаум Г. «Валгаллы белое вино». Немецкая тема в поэзии О. Мандельштама. М.: НЛО, 2010. - 392 с. - (Новое литературное обозрение. Научное приложение. Вып. LXXXII).

140. Киссель 2010: Киссель B.C. Путешествие на солнце без возврата: к вопросу о модернизме в русских травелогах первой трети XX века // Беглые взгляды: Новое прочтение русских травелогов первой трети XX века:

141. Сборник статей / пер. с нем. Г.А. Тиме. M.: HJIO, 2010. - С. 9-34. - (Новое литературное обозрение. Научное приложение. Вып. LXXXVI).

142. Кихней: Кихней JL Поэзия Анны Ахматовой. Тайны ремесла. Электронный ресурс. URL: http ://www.akhmato va.org/bio/kihney/kihney02 .htm (дата обращения: 12.11.2009).

143. Кихней, Шмидт 2008: Кихней Л.Г., Шмидт Л.Г. Городской текст поздней Ахматовой как завершение петербургского мифа // Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Крымский Ахматовский научный сборник-Симферополь: Крымский архив, 2008. Вып. 6. - С. 47-69.

144. Коваленко 2009: Коваленко С.А. Анна Ахматова / под общ. ред А.Н. Николюкина; вступ. ст. Л.С. Калюжной. 2-е изд. - М.: Молодая гвардия, 2009. - 347 с. - (Жизнь замечательных людей: сер. биограф.; вып. 1176).

145. Королева 1999: Королева Н.В. Комментарии // Ахматова, A.A. Собрание соч.: В 6-ти тт. Т. 2. В 2-х кн. Кн. 2. Стихотворения. 1959 1966 / сост., подгот. текста, коммент. и статья Н.В. Королевой. - М.: Эллис Лак, 1999.-С. 315-513.

146. Королева 1992: Королева Н.В. «Могла ли Биче словно Дант творить?» // «Тайны ремесла». Ахматовские чтения. Вып. 2. / ред.-сост. Н.В. Королева, С.А. Коваленко. М.: Наследие, 1992. - С. 93-112.

147. Косиков 2002: Косиков Г.К. Комментарии // Вийон, Ф. Стихи: Сборник; сост. Г.К. Косиков. М.: ОАО Изд-во «Радуга», 2002. - С. 559-695.

148. Кравцова: Кравцова И.Г. Н. Гумилев и Эдгар По: Сопоставительная заметка Анны Ахматовой Электронный ресурс. URL: http://www.gumilev.ru/main.phtml?aid=l 10082074 (дата обращения: 25.01.2009).

149. Кроль 1990: Кроль Ю.Л. Об одном необычном трамвайном маршруте («Заблудившийся трамвай» Н.С. Гумилева) // Русская литература. 1990.-№ 1.-С. 208-218.

150. Лавров 2000: Лавров A.B. Этюды о Блоке. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2000. - 320 с.

151. Лаговский, Моисеенко: Лаговский В., Моисеенко А. Была ли предсказана гибель «Титаника»? // Комсомольская правда. 2007. - 12 апреля. Электронный ресурс. URL: http://anomalia.kulichki.ru/news 14/903.htm (дата обращения: 23.07.2009).

152. Левин 1995: Левин Ю.И. Заметки о «крымско-эллинских» стихах О. Мандельштама // Мандельштам и античность: Сб. ст. М., 1995. - С. 77103. - (Записки Мандельштамовского общества. Т. 7).

153. Левин 1988: Левин Ю.И. Зеркало как потенциальный семиотический объект // Ученые записки Тартуского государственного университета: Труды по знаковым системам. XXII. Зеркало. Семиотика зеркальности. - Тарту, 1988. - Вып. 831. - С. 6-25.

154. Левин 1998: Левин Ю.И. О. Мандельштам // Лёвин Ю.И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.: Языки русской культуры, 1998. - С. 9-155. - (Язык. Семиотика. Культура).

155. Лекманов 2000: Лекманов O.A. Книга об акмеизме и другие работы. Томск: Изд-во «Водолей», 2000. - 704 с.

156. Лекманов 2006: Лекманов О. О трех акмеистических книгах: М. Зенкевич, В. Нарбут, О. Мандельштам. М.: Intrada, 2006. - 124 с.

157. Липкин 1991: Липкин С. «Угль, пылающий огнем»: зарисовки и соображения. М.: Б-ка «Огонек». - № 4. - 1991. - 48 с.

158. Лихачев 1982: Лихачев Д.С. Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей. Л.: «Наука» Ленинградское отд-ние, 1982. - 344 с.

159. Лосев 1971: Лосев А.Ф. Символ и художественное творчество // • Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. М.: Изд-во АН СССР, 1971.-Т. XXX. Вып. 1.-С. 3-13.

160. Лотман 1984: Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин, Н.М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1984. - С. 525-606. - (Сер. «Литературные памятники»).

161. Лотман 1987: Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М.: «Книга», 1987. - 336 с.

162. Люсый 2003: Люсый А.П. Крымский текст в русской литературе. • СПб.: Алетейя, 2003. - 314 с.

163. Мандельштам Н.Я. 2001: Мандельштам Н.Я. Вторая книга: Воспоминания. М.: Изд-во «Олимп», Изд-во «Астрель», Изд-во «ACT», 2001.-512 с.

164. Мандельштам Н.Я. 1987: Мандельштам Н.Я. Книга третья: Воспоминания. Paris: YMCA-Press, 1987. - 335 с.

165. Марков 1994: Марков В.Ф. О свободе в поэзии: Статьи, эссе, разное. СПб.: Изд-во Чернышева, 1994. - 368 с.

166. Меднис 1999: Меднис Н.Е. Венеция в русской литературе. • Новосибирск: Изд. Новосибирского ун-та, 1999. - 391 с.

167. Муратов 1999: Муратов П.П. Образы Италии. М.: ТЕРРА, 1999.-592 с.

168. Найман 1989: Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой: Из кн.: «Конец первой половины XX века». М.: Худож. лит., 1989. - 302 с.

169. Невннская 1999: Невинская И. «В то время я гостила на земле.» (Поэзия Ахматовой). М.: Прометей, 1999. - 237 с.

170. Непомнящий 1983: Непомнящий B.C. Поэзия и судьба: статьи и заметки о Пушкине. М.: Советский писатель, 1983. - 366 с.

171. Никитин 1996: Никитин A.JI. Неизвестный Николай Гумилев. Исследование и публикация текстов. М.: «Интерграф Сервис», 1996. - 96 с. - (Семейный архив. XX век.).

172. Обухова 1989: Обухова О .Я. Образ тени в поэзии Анны Ахматовой // Анна Ахматова и русская культура начала XX века. Тезисы конференции (ИМЛИ). М., 1989. - С. 29-30.

173. Обухова 1997: Обухова О. Раннее творчество Николая Гумилева в свете поэтики акмеизма: Заметки к теме // Russian Literature. XLI. - 1997. -С. 495-504.

174. Ольшанская: Ольшанская, Е. «Двух голосов перекличка». Электронный ресурс. URL: http://a88.narod.ru/ars00016.htm (дата обращения: 20.11.2010).

175. Оцуп 1995: Оцуп H.A. Николай Гумилев. Жизнь и творчество / пер. с франц. JI. Аллена при участии С. Носова. СПб.: Изд-во «Logos», 1995. - 200 с. - (Сер. «Судьбы. Оценки. Воспоминания. XIX - XX вв.»).

176. Ошеров 1995: Ошеров С.A. «Tristia» Мандельштама и античная культура // Мандельштам и античность: Сб. ст. М., 1995. - С. 188-203. -(Записки Мандельштамовского общества. Т. 7).

177. Павловский 1986: Павловский А. Николай Гумилев // Вопросы литературы, 1986.-№ 10. - С. 94-131.

178. Парадоксы 2001: Парадоксы русской литературы. Сб. ст. под ред. В. Марковича и В. Шмида. СПб: ИНАПРЕСС, 2001. - 352 с.

179. Пахарева 2009: Пахарева Т.А. «Летний сад» А. Ахматовой (анализ стихотворения) // Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество. Крымский Ахматовский научный сборник. Вып. 7. - Симферополь: Крымский архив, 2009. - С. 91-100.

180. Петров 1975: Петров В.Н. Мир искусства / Le Monde Artiste. -M.: Изобр. ис-во, 1975. 248 с.

181. Подшивалова 1992: Подшивалова Е.А. Особенности творческого метода Н.С. Гумилева // Из истории советской литературы:межвуз. сб. науч. тр. / отв. ред. В.Е. Кайгородова. Пермь: 11Г11И, 1992. - С. 3-10.

182. Подшивалова 1992а: Подшивалова Е.А. Стихи О.Э. Мандельштама 1935 г. // Вестник Удмуртского университета. Спецвып., посвященный О. Мандельштаму. - 1992. - С. 29-35.

183. Полтавцева 1992: Полтавцева Н.Г. Анна Ахматова и культура «серебряного века» («вечные образы» культуры в творчестве Ахматовой) // Царственное слово. Ахматовские чтения. Вып. 1. - М.: Наследие, 1992. - С. 41-58.

184. Попова, Рубинчик 2000: Попова Н.И., Рубинчик O.E. Анна Ахматова и Фонтанный Дом. СПб.: «Невский Диалект», 2000. - 159 с.

185. Полушин 1990: Полушин В. Волшебная скрипка поэта // Гумилев, Н.С. Золотое сердце России: Сочинения. Кишинев: Литература артистикэ, 1990. - С. 5-38.

186. Полякова 1992: Полякова C.B. Источник одного образа из «Заблудившегося трамвая» Гумилева // Николай Гумилев и русский Парнас. СПб., 1992. Электронный ресурс. URL: http://www.gumilev.ru/ main.phtml?aicN130082104) (дата обращения: 22.01.2009).

187. Проскурин 1999: Проскурин О. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 438 с.

188. Пьеге-Гро 2008: Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности / пер. с фр.; общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова. М.: Издательство ЛКИ, 2008. - 240 с.

189. Раскина 2009: Раскина Е.Ю. Теософские аспекты творчества Н.С. Гумилева: автореф. дисс. докт. фил. наук. Архангельск: Поморский государственный университет имени М.В. Ломоносова, 2009. - 45 с.

190. Раскина 2006: Раскина Е.Ю. Поэтическая география Н.С. Гумилева. М.: МГИ им. Е.Р. Дашковой, 2006. - 164 с.

191. Раскина: Раскина Е.Ю. Темы, мотивы и образы «путевой словесности» в творчестве Н. С. Гумилёва. Электронный ресурс. URL: http://www.gumilev.ru/about/86/ (дата обращения: 25.12.2008).

192. Рассадин 1977: Рассадин Ст. Драматург Пушкин. Поэтика. Идеи. Эволюция. -М: «Искусство», 1977. 359 с.

193. Ратгауз 1991: Ратгауз М.Г. 1921 год в творческой биографии В. Ходасевича // Уч. зап. Тарт. ун-та: Труды по знак. сист. А. Блок и русский символизм. Проблемы текста и жанра. Блоковский сборник X. Тарту, 1991. -Вып. 881.-С. 117-130.

194. Раушенбах 2001: Раушенбах Б.В. Геометрия картины и зрительное восприятие. СПб.: Азбука-классика, 2001. - 320 с.

195. Роболи 2007: Роболи Т. Литература «путешествий» // «Младоформалисты»: Русская проза / сост. Я. Левченко. СПБ.: ИД «Петрополис», 2007. - С. 104-127.

196. Роднянская 1995: Роднянская И. Возвращенные поэты // Роднянская И. Литературное семилетие. М.: «Книжный сад», 1995. С. 78108.

197. Ронен 2002: Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб.: Гиперион, 2002. - 240 с.

198. Ронен: Ронен О. Чужелюбие. Третья книга из города Эн. Сборник эссе. СПб.: ЗАО «Журнал "Звезда"», 2010. - 400 с.

199. Рубине 2003: Рубине М. Пластическая радость красоты: Экфрасис в творчестве акмеистов и европейская традиция. СПб.: Академический проект, 2003. - 354 с. - (Сер. «Современная западная русистика», т. 46).

200. Рубинчик: Рубинчик О. Оглянувшиеся Анна Ахматова, Марк Шагал и Рахиль Баумволь. Электронный ресурс. URL: http://www.akhmatova.org/articles/mbinchik.htm (дата обращения: 14.11.2009).

201. Руднев 2001: Руднев В. Мотивный анализ // Руднев В. Энциклопедический словарь культуры XX века. М.: Аграф, 2001. - 608 с.

202. Савицкая: Савицкая О. Черно-белый венок. Электронный ресурс. URL: http ://www. akhmatova. org/articles/savitskaj a.htm (дата обращения: 12.11.2010).

203. Светликова 2005: Светликова И.Ю. Истоки русского формализма: Традиция психологизма и формальная школа. М.: Новое литературное обозрение, 2005. - 164 с.

204. Сегал 2006: Сегал Д.М. Литература как охранная грамота. М.: Водолей Publishers, 2006. - 976 с.

205. Сегал 1968: Сегал Д.М. Наблюдения над семантической структурой поэтического произведения // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. The Hague. - 1968. - № 11. - P. 159-171.

206. Семенко 1977: Семенко И.М. Батюшков и его «Опыты» // Батюшков, К.Н. Опыты в стихах и прозе. М.: Наука, 1977. - С. 433-492.

207. Серова 2005: Серова М.В. Анна Ахматова: Книга Судьбы (феномен «ахматовского текста»: проблема целостности и логика внутриструктурных взаимодействий). Ижевск; Екатеринбург, 2005. - 442 с.

208. Силард 2002: Силард Л. Герметизм и герменевтика. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2002. - 328 с.

209. Синельников 2002: Синельников, М. «Там, где сочиняют сны» // Знамя. 2002. - № 7. - С. 151 -176.

210. SOS Титаник: SOS Титаник. Электронный ресурс. URL: http://magazines.russ.rU/znamia/2Q02/7/sinel.html (дата обращения: 09.08.2009).

211. Стратановский 2007: Стратановский С. Мальчишка-океан: О стихотворении Мандельштама «Реймс — Лаон» // Звезда. 2007. - № 12. - С. 177-187.

212. Струве 1992: Струве Н. Осип Мандельштам. Томск: Изд-во «Водолей», 1992. - 272 с.

213. Струве: Струве Н. Христианское мировоззрение Мандельштама. Электронный ресурс. URL: http://silver-age.info/xristianskoe-mirovozzrenie-mandelshtama/ (дата обращения: 03.10.2011).

214. Сурат 2005: Сурат И.З. Опыты о Мандельштаме. М.: Intrada, . 2005.- 128 с.

215. Тарановский 2000: Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике / сост. М.Л. Гаспаров. М.: Языки русской культуры, 2000. - 432 с. - (Studia poética).

216. Террас 1995: Террас В.И. Классические мотивы в поэзии Осипа Мандельштама // Мандельштам и античность: Сб. ст. М., 1995. С. 12-32. -(Записки Манделыитамовского общества. Т. 7).

217. Тименчик 1987: Тименчик Р.Д. К символике трамвая в русской поэзии // Ученые записки Тартуского государственного университета: Труды . по знаковым системам. XXI. Символ в системе культуры. - Тарту, 1987. -Вып. 830.-С. 135-143.

218. Тименчик, Топоров, Цивьян 1975: Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. «Сны Блока» и «петербургский текст» начала XX века // Тезисы I всесоюзной (III) конференции «Творчество А.А.Блока и русская культура XX века». Тарту: ТГУ, 1975. - С. 129-135.

219. Тименчик 2008: Тименчик Р. Что вдруг: Статьи о русской литературе прошлого века. Иерусалим: Гешарим, М.: Мосты культуры, 2008.-688 с.

220. Топоров 1993: Топоров В.Н. Вещь в антропоцентрической перспективе // Aequinox (Эквинокс равнодействие) MCMXCIII; ред.-сост. Е.Г. Рабинович, И.Г. Вишневецкий. - М.: Издательство «Книжный сад», Carte Blanche, 1993. - С. 70-167.

221. Топоров 2003: Топоров В.Н. Из истории петербургского аполлинизма: его золотые годы и его крушение // Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. СПб.: «Искусство - СПБ», 2003. - С. 119-263.

222. Топоров 1995: Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Изд. группа «Прогресс» - «Культура», 1995. - 624 с.

223. Топоров 1983: Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. - С. 227-284.

224. Тынянов 1977: Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. - 567 с.

225. Тынянов 2010: Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. -Изд. 5-е. М.: КомКнига, 2010. - 176 с.

226. Фавье 1991: Фавье Ж. Франсуа Вийон / пер. с фр.: пер. В. Никитина (главы I XIII), Р. Родиной (главы XIV - XXI); ред. С. Емельяников. - М.: Радуга, 1991. - 480 с.

227. Фарино 2004: Фарино Е. Введение в литературоведение: Учебное пособие. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2004. - 639 с.

228. Фарино 1987: Faryno J. «Золотистого меда струя.» Мандельштама // Text and Context: Essays in Honor of Nils Ake Nilsson. Stockholm, 1987. P. 111-121. - (Stockholms Studies in Russian Literature. Vol. 23).

229. Фаустов 1998: Фаустов A.A. «Женский» миф // Фаустов A.A., Савинков C.B. Очерки по характерологии русской литературы. Воронеж: Изд-во Воронеж, пед. ун-та, 1998. - С. 115-134.

230. Федоров 1984: Федоров В.В. О природе поэтической реальности. М.: Сов. писатель, 1984. - 184 с. 1

231. Филиппов 2005: Филиппов Б. Зеркало Зазеркалье - Зерцало Клио // Анна Ахматова: pro et contra. T. 2 / вступ. статья H.H. Скатова, сост., коммент, послесловие С.А. Коваленко. - СПб.: РХГА, 2005. - С. 709-720.

232. Фильмы Чаплина 1972: Фильмы Чаплина: Сценарии и записи по фильмам / сост. и вступ. ст. А. Кукаркина. М.: Искусство, 1972. - 767 с.

233. Флоренский 1993: Флоренский П.А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М.: Издательская группа «Прогресс», 1993. - 324 с.

234. Флоренский 1996: Флоренский П.А. Symbolarium (Словарь < символов) // Флоренский П.А. Сочинения: В 4-х т. Т. 2. М.: Мысль, 1996. -С. 564-590.

235. Хайдеггер 1993: Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. - 447 с.

236. Ханзен-Лёве 2003: Ханзен-Лёве А. Русский символизм: система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века: космическая символика / пер. с нем. М.Ю. Некрасова; ред. A.B. Лавров.

237. СПб.: Академический проект, 2003. 813 с. - (Современная западная русистика).

238. Хансен-Лёве 1999: Хансен-Лёве А. Русский символизм: система поэтических мотивов. Ранний символизм / пер. с нем. С. Бромерло, А.Ц. Масевича и А.Е. Барзаха. СПб.: Академический проект, 1999. - 512 с. -(Современная западная русистика).

239. Хейт 1991: Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. Дневники, воспоминания, письма А. Ахматовой / пер. с английского; предисл. А. Наймана, коммент. В. Черных и др. М.: Радуга. - 1991. - 383 с.

240. Художественный текст 2006: Художественный текст как динамическая система / Мат-лы междунар. научн. конф., поев. 80-летию В. П. Григорьева; отв. ред. Н. А. Фатеева. М.: Управление технологиями, 2006. - 587 с.

241. Цивьян 1993: Цивьян Т.В. К семантике и поэтике вещи (Несколько примеров из русской прозы XX века // Aequinox (Эквинокс -равнодействие) MCMXCIII. М.: Издательство «Книжный сад», Carte Blanche, 1993. - С. 212-227.

242. Цивьян 2001: Цивьян Т.В. Семиотические путешествия. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. - 248 с.

243. Чапский 2005: Чапский Ю. Встречи с Ахматовой в Ташкенте // Анна Ахматова: pro et contra. Т. 2 / вступ. статья H.H. Скатова, сост., коммент, послесловие С.А. Коваленко. СПб.: РХГА, 2005. - С. 686- 691.

244. Черашняя 2004: Черашняя Д.И. Поэтика Осипа Мандельштама: Субъектный подход: Учеб. пособие. Ижевск, 2004. - 450 с.

245. Чуковская 1997: Чуковская JI.K. Записки об Анне Ахматовой: В 3-х тт. Т. 2: 1952 1962. - М.: Согласие, 1997. - 832 с. - (Достояние России).

246. Чумаков 2010: Чумаков Ю.Н. В сторону лирического сюжета. -М.: Языки славянской культуры, 2010. 88 с. - (Studia philologica).

247. Чумаков 1999: Чумаков Ю.Н. «Евгений Онегин» A.C. Пушкина. В мире стихотворного романа. М.: Изд-во Московского университета, 1999. -128 с.

248. Чумаков 1999а: Чумаков Ю.Н. «Зимний вечер» A.C. Пушкина // Чумаков Ю.Н. Стихотворная поэтика Пушкина; научн. ред. М.Н. Виролайнен. СПб.: Государственный Пушкинский Театральный Центр, 1999.-С. 326-333.

249. Чумаков 2008: Чумаков Ю.Н. Пространство «Евгения Онегина» // Чумаков Ю.Н. Пушкин. Тютчев: Опыт имманентных рассмотрений; научн. ред. Е.В. Капинос. М.: Языки славянской культуры, 2008. - С. 193-214.

250. Шанталина 2006: Шанталина Ю. Речевая объективация концепта «пространство» в поэзии Н.С. Гумилёва // Вестник СамГУ. 2006. №10/2 (50). Электронный ресурс. URL: http://www.gumilev.ru/about/148/ (дата обращения: 05.12.2008).

251. Шапир 1995: Шапир М.И. «Versus» vs «prosa»: пространство-время поэтического текста // Philologica. Vol. 2. - № 3/4. - 1995. - С.7-58.

252. Шатин 2005: Шатин Ю.В. Шекспировский код в поэтике Бориса Пастернака // Критика и семиотика: Институт филологии СО РАН НГУ -РГГУ. Новосибирск - Москва. - Вып. 8. - 2005. - С. 213-219.

253. Шёнле 2004: Шёнле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий. 1790 1840 / пер. с англ. Д. Соловьева. - СПб.: Академический проект, 2004. - 272 с. - (Современная западная русистика, т. 51).

254. Шишкин 1998: Шишкин А. К литературной истории русского симпосиона // Русские пиры: Сб. статей / под общей ред. Д.С. Лихачева. -СПб.: РАН ИР ЛИ, 1998. С. 5-38. - (Канун: Альманах Рос. Акад. наук, Ин-т рус лит-ры (Пушкинский дом); вып. 3).

255. Шкловский 1990: Шкловский В.Б. К технике внесюжетной прозы // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи воспоминания - эссе (1914-1933). - М.: Советский писатель, 1990. - С. 408-412.

256. Шкловский 1983: Шкловский В.Б. О теории прозы. М.: Изд-во: Сов. писатель, 1983. - 384 стр.

257. Щеглов 1996: Щеглов Ю.К. Черты поэтического мира Ахматовой // Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты Тема - Приемы - Текст / предисл. М.Л. Гаспарова. - М.: АО Издательская группа «Прогресс», 1996. - С. 261-289.

258. Эйхенбаум 1986: Эйхенбаум Б.М. Анна Ахматова // Эйхенбаум, Б.М. О прозе. О поэзии. Л.: «Худ. лит.», 1986. - С. 374-440.

259. Эткинд 1995: Эткинд Е. Там, внутри: О русской поэзии XX века. СПб.: «Максима», 1995. - 568 с.

260. Я не такой тебя когда-то знала 2009: «Я не такой тебя когда-то знала.»: Анна Ахматова. Поэма без героя. Проза о Поэме. Наброски балетного либретто: материалы к творческой истории. Под ред. Н.И.

261. Крайневой, О.Д. Филатовой. СПб: Издательский дом «Mipb», 2009. - 1488 • с.

262. Яцутко: Яцутко Д. Еще раз о стихотворении Николая Гумилева «Заблудившийся трамвай». Электронный ресурс. URL: http://www.gumilev.ru/main.phtml?aid=5000857 (дата обращения: 04.03.2008).

263. Ghil 1910: Ghil R. Поэз1я. ДвЪ поэтичесюя традиции // Аполлонъ. 1910. -№ 6.-С. 5-24.

264. Grossman 1985: Grossman J. D. Valery Bryusov and the Riddle of Russian Decadence. University of Califonia Press: Berkeley, 1985. - 397 p.

265. Hansen-Love 1993: Hansen-Love A.A. Mandel'stam's Thanatopoetics // Readings in Russian Modernism: To Honor V.F. Markov. -Moscow, 1993.-P. 121-157.

266. Masing-Delic 1982: Masing-Delic I. The Time-Space Structure and Allusion Pattern in Gumilev's "Zabludivshiisia Tramvai" // Essayes in Poetics. 1982.-V. 7. № 1. - P. 62-83.

267. Roboli 1985: Roboli T. The literature of travel // Russian Prose; edited by B.M. Eikhenbaum & Yury Tynyanov; Translated & Edited by Ray Parrot. Ardis, Ann Arbor, 1985. - P. 45-67.

268. Rusinko 1982: Rusinko E. Lost in space and time; Gumilev's "Zabludivsijsja Tramvaj" // SEEJ. 1982. - V. 26. - № 4. - P. 383-402.

269. Slivkin 1999: Slivkin Yev. The last stop of the death machine: an attempt at a rational reading of "The runaway streetcar" by N. Gumilev // SEEJ. -1999.-V. 43.-№ l.-P. 137-155.