автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Динамика художественного сознания в русской прозе 1830 - 1850-х гг. и стратегия письма классического реализма

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Созина, Елена Константиновна

2 ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ОТ СИМВОЛА К МИФУ: ТВОРЧЕСТВО А.И. ГЕРЦЕНА

18ЭО-ХГОДОВ В КОНТЕКСТЕ ЭПОХИ.

§ 1. «Дух эпохи» России 30-х годов.

§2. «Место человеческое» в ранних сочинениях А. Герцена.

§3. Письмо и письма А. Герцена 1830-х годов.

§4. Романтический миф Герцена в структуре рекурренции русского символизма.

ГЛАВА ВТОРАЯ. АРХЕТИПИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ СОЗНАНИЯ

В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1830—1860-Х ГОДОВ.

§ 1. «Повторение вперед»: литературная архетипия сознания.

§2. Медитация-заговор смерти в творчестве A.C. Пушкина.

§3. Пушкин и Тютчев.

§4. Структура рекурренции в стихах A.C. Пушкина.

§5. Римская тема в русской литературе.

§6. Два Лициния.

§ 7. «Логический роман» Герцена

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ФОРМИРОВАНИЕ МЕТАЯЗЫКА РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ В 1840 ГОДЫ. ПИСЬМО КРИТИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ

НАТУРАЛЬНОЙ ШКОЛЫ.

§1.0 некоторых тенденциях духовной жизни России 40-х годов.

§2. Критический дискурс В.Г. Белинского и натуральная школа.

§3. Языковая доминанта реализма и конфликт двух серий письма.

§4. Дуальности Макара Девушкина.

§5. «Это вовсе не я, не я, да и только»: трагедия нетождества Голядкина.

§6. Апология места в «Запутанном деле» М.Е. Салтыкова-Щедрина.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. АНТРОПОЛОГИЗМ И ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОЗНАНИЯ

В ТВОРЧЕСТВЕ А.И. ГЕРЦЕНА 1840-Х ГОДОВ.

§ 1. Дневниковое письмо.

§2. Философия.

§3. Статьи на темы морали.

§4. Художественные тексты.

ГЛАВА ПЯТАЯ. КЛАССИЧЕСКОЕ ПИСЬМО В РОМАНАХ

НАТУРАЛЬНОЙ ШКОЛЫ.

§ 1. Организация повествовательного дискурса в романе А.И. Герцена

Кто виноват?».

§2. Сюжет и повествование в романе И. А. Гончарова «Обыкновенная история». Антропологизм и художественность.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПИСЬМО В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.

БЫЛОЕ И ДУМЫ» А.И. ГЕРЦЕНА: ПИСЬМО СОЗНАНИЯ И ТЕКСТ ПАМЯТИ.

§1. Письмо и автобиография.

§2. Письмо как орган созидающей активности субъекта в

Былом и думах» А.Герцена.

§3. Феноменологическая процедура и автобиографическое письмо.3.

§4. «Видеть как» в автобиографических текстах русских писателей XIX века

§5. Стратегия письма и текст «Былого и дум» А. Герцена.

§6. Организация нарратива в «Былом и думах» А. Герцена:.

Движение повествовательного времени.

Функции повествования.

§7. Типы автобиографического повествования в русской литературе.

§8. Сознание и память в «Жизни Арсеньева» И.А. Бунина.4.

Введение диссертации2001 год, автореферат по филологии, Созина, Елена Константиновна

Традиционные понятия и категории, которые применяются в литературоведении при изучении творчества писателей во взаимодействии с литературным процессом — художественный (творческий) метод, направление, стиль. В исследованиях последнего десятилетия просматривается их не то чтобы исчерпанность, но некоторая «застарелость»; очевидно назрела необходимость в выработке нового категориального аппарата, определяющего историко-литературный анализ. Достаточно проблематичным выглядит сегодня понятие «реализм» и, в особенности, «критический реализм»: это показала дискуссия, еще в начале 1990-х годов проведенная на базе РГТУ. В статье, содержащей текст прочитанного на ней доклада, В.М. Маркович говорит об избавлении литературоведческой мысли от методологических стереотипов, к каковым относит привычку мыслить произведение в составе мотода и направления, об актуальности «несхематического построения» модели литературного процесса^ по типу близкой «к картинам»: «Только принцип "картинного", "воссоздающего" описания позволяет учесть в характеристике процесса всю сложность и всю пестроту образующих его зависимостей и связей» {Маркович, 1997, 248). Однако исходные установки модели такого рода ученый не обозначает, ссылаясь на то, что «представить себе подобный способ описания не так-то легко», и находя лишь признаки нужного ему принципа описания литературного процесса в трудах А.Н. Веселовского.

С другой стороны, в качестве ведущих категорий современных исследований довольно часто выступают понятия «художественное сознание» и «художественный язык», а также «тип художественного сознания», просто «художественность» и ее «парадигмы»: этот подход утверждается в учебном пособии «Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины» под ред. Л.В. Чернец (М., 1999), где в статье о художественности В.И. Тюпа выделяет ряд ее модусов. В книге «Постсимволизм: Теоретические очерки русской поэзии XX века» (Самара, 1998) этот же ученый проецирует модусы художественности на диахронию художественного сознания (роевое, авторитарное, уединенное, конвергентное) и через их призму рассматривает парадигмы «неклассической» художественности XX века (опираясь при этом на теоретические работы С. Аверинцева и Е. Фарыно). И если в исследовании истории литературы XX века предложенная Тюпой «сетка» парадигм художественности с успехом используется, то сказать это об истории литературы классического XIX века нельзя. Здесь зачастую понятия «метод» и «направление» механически заменяются понятием «тип художественного сознания», тем более, что повод к такой замене подал сам Тюпа, связывая авторитарное сознание с клааж1исл!гоеским,уединевдс«-^ а реалистический тип художественного сознания относя к постромангической парадигме поспрадиционалиспаоой классической художественности и отмечая, что в ее рамках, в творчестве отдельных художников, складывалось сознание подлинно конвергентное, получившее философскую определенность ё учениях диалогистов XX века (см.: Тюпа, 19986, 8—10, Тюпа, 2001).

Кроме отмеченных работ В.И. Тюпы, в истории русской литературы XX века разрабатываются и другие подходы к изучению специфики его художественного сознания: таковы, например, обобщающее исследование В.В. Заманской «Русская литература первой трети XX века: проблема экзистенциального сознания» (Магнитогорск, 1996) и издаваемые под ее же редакцией сборники материалов конференций. Однако, повторяем, в применении к веку XIX вопрос о том, какова динамика развития художественного сознания, определившего эстетические и философские достижения русской классики и, в частности, своеобразие т.н. «критического реализма», остается открытым. Его не решают и отдельные монографические исследования, обращенные к индивидуальным типам художественного сознания Ф. Достоевского, Л. Толстого, А. Чехова и др. С нашей точки зрения, это связано прежде всего с теоретической неразработанностью проблемы. Какова должна быть методология подхода к изучению художественного сознания той или иной эпохи в его комплексных, системных проявлениях — в разнообразных «модусах» его бытия в литературе, каковы формы воплощения художественного сознания в произведении и тексте, какова опосредующая роль творческой индивидуальности по отношению к «всеобщему» менталитету — к сознанию эпохи?. Нам представляется, что для ответа на эти вопросы нужно вначале определиться с феноменом самого «художественного сознания» и понять, что оно собою представляет, иначе говоря, каков должен быть предмет нашего исследования. П. Рикер говорил: «Вопрос о сознании столь же темен, что и вопрос о бессознательном» {Рикер, 1995, 153) — учтем его мнение в своем дальнейшем движении по пути категорий.

Определение художественного сознания существует в современной эстетике. С позиции Л.А. Закса «. .художественное сознание — это социокультурно обусловленный идеальный субстрат (основание) и механизм (способ) художественно-образного освоения мира, система идеальных структур, порождающих, программирующих и регулирующих художественную (творческую и воспринимателъскую) деятельность и ее продукты^здесь и далее курсив и п/ж в цитатах без нашего примечания — авторские, подчеркивание без специальной оговорки — наше. — Е.С.)» (Закс, 1990, 7). Исследователь подчеркивает, что речь идет «не об отдельном, дискретном идеально, отражательно-информационном образовании ("образ"), а о некоем устойчивом, деятелъностном (способном к активности), идеальном по своему субстрату континууме, в котором могут возникать, двигаться, воздействовать, словом, специфически-художественно существовать любые конкретные художественные образы, а также связанные с ними действия и взаимодействия» (Там же, 11). Однако, выделив целостный континнум сознания и оговорив, что «художественное сознание надо рассматривать и как общественное, надындивидуальное явление, как объективную сторону (подсистему) художественной культуры общества» (Там же), ученый преимущественно сосредоточивает внимание на его последнем аспекте — на функциональных и мирообразных подсистемах художественного сознания, видя в качестве таковых художественные мироотношение, мироощущение и миропредставление.

Не|сомнений, что ракурс рассмотрения проблемы Л.А. Заксом оправдан, логически выверен и целенаправленно организует его анализы конкретных явлений искусства. Но мы с самого начала хотели бы подчеркнуть отличие нашего подхода от пути эстетика. Категории целостности и феноменальности определяют для нас и понятие сознания, и модусы его бытия в жизни культуры. Мы принципиально отказываемся от решения вопроса о материальной «привязке» сознания к нейропсихофизиологическим основам деятельности индивида (а этот вопрос занимает немалое место в концепции Закса); мысля бытие сознания в феноменологической логике, мы полагаем, что психологическая по своей сути структурация его субъектной содержательности (ощущение, отношение, представление) заставляет видеть сознание по образцу марксистских, да еще и домарксистких оппозиций типа «субъект—объект», «материя—дух». За опорную точку и исходное методологическое звено в понимании феномена художественного сознания мы принимаем концепцию М.К. Мамардашвили, чья философия сознания в последние годы привлекает все большее внимание ученых самых разных областей знания. Иначе говоря, решая вопрос о специфике художественного сознания, мы предпочитаем говорить о «просто» сознании — не о собственно «художественном», полагая, что оно едино и целостно: все три указанных Заксом аспекта можно при желании выделить как в сознании художественном, так и общекультурном, философском и т.д. Мы не ставим перед собой задачу решить, как и почему сознание «вообще» становится именно художественным (по-видимому, это и есть задача эстетической науки); нам важно проследить, как сознание находит, определяет себя в литературе, как сама литература неистребимо свидетельствует о сознании, развиваясь, подобно ему, по имманентным законам себя самой — законам художественности. Вместе с тем, именно этот подход, объединяющий философские идеи современности с филологическим интрументарием анализа текстовой представленности сознания, в конечном итоге позволил нам выделить параметры бытия собственно художественного сознания России середины XIX века.

Опять сошлемся на мнение В.И. Тюпы: «На наш взгляд, литература — это интерсубъективная жизнь Сознания в формах художественного Письма. <.> Литературовед, изучая художественные тексты, не может игнорировать того, что предмет его занятий — эстетические манифестации жизни сознания: индивидуального — корпоративного — национального — общечеловеческого (ноосфера Земли). Все эти соподчиненные сферы ментальности (кругозоры сознания) так или иначе актуализированы в любом подлинно художественном тексте. <.> Сознание есть ментальная сторона бытия, которая — в отличие от материи — лишена поддающихся описанию дифференциальных признаков, атрибутов. Сознание тоже по-своему онтологично и характеризуется собственными модусами, определенными модальностями ментальных актов, или, проще выражаясь, способами быть сознанием» (Тюпа, 19986, 6). Обратим внимание: в высказывании Тюпы речь не идет о сугубо литературном или художественном сознании; речь идет именно о сознании «вообще» как порождающем и принимающем лоне духовного, исторического и любого другого творчества. Существенная особенность, определяющая историко-типологический подход ученого к проблеме жизни сознания в литературе, — это рассмотрение его в интерсубъективной экспликативности: сознание здесь понимается как со-знание-отношение (относящее человека к Иному как другому: миру, социуму, собственному «я», «другому как другому»); во-вторых, сознание предстает здесь как экзистенциальная характеристика человеческого существования, обеспечивающая его присутствие в мире. Наконец, в-третьих, полагается, что сознание делает художественным его запечатленность «в формах художественного письма»: по отношению к ушедшим от нас в историю эпохам произведение и текст — вот единственное и достоверное, что позволяет нам судить о тенденциях, содержании и специфике сознания, в дискурсе произведения предстающего как художественное.

Итак, что же есть собственно сознание, как оно понимается далее в нашей работе?

В книге 1984 года Мамардашвили впервые сформулировал отличие классического представления о сознании, предполагающего присутствие абсолютного сверхэмпирического наблюдателя («гипотетически максимально мощного интеллекта»), от неклассического, ознаменованного «феноменологическим сдвигом» XX века. Феноменом [сознания] он назвал «то обладающее чувственной тканью образование сознания, которое выступает в объективирующем расщеплении ментально-понимательного сочленения и от бытия», которое «экранирует себя и от своего агента, и от внешнего наблюдателя, не совпадая по своему содержанию с содержанием, переводимым в термины единой или универсальной идеальной системы отсчета» (Мамардашвили, 1984, 29—30). К феноменам Мамардашвили отнес «третьи вещи», «органы», или «тела» — то, что «греки называли . интеллигибельной материей»: «Нечто материальное и в то же время понимательное, не нужно еще понимать» (Мамардашвили, 2000, 233). Отсюда сознание — это «некоторое структурное расположение в пространстве и времени этих артефактов или третьих вещей» (Мамардашвили, 1984, 60), принципиально отличное от пространственно-временных структур нашей обыденной жизни. «Но только выйдя в него и вернувшись из него сюда, мы рождаемся, а, как известно, люди рождаются только вторым рождением» — рождением личности (Там же). Философ неоднократно называл феномены .живыми формами, которые сами решают, хотя «объяснить саму жизненную форму мы не можем» (Мамардашвили, 2000, 240; из доклада 1983 г.) — она непрозрачна, в отличие от классически мыслимых феноменов сознания.

Понятия классического и неклассического типов рациональности, выдвинутые Мамардашвили, легли в основу новой и чисто филологической концепции С.Н. Бройтмана, который спроецировал их на развитие художественного языка поэзии и показал, что если в русской классической поэзии XIX века «исходным началом или первообразом является конкретное и конечно-размерное», то в лирике начала XX века происходит «смена первообраза» и «выдвижение в качестве исходного начала бесконечного и безмерного» (Бройтман, 1997а, 29; см. также: Бройтман, 19976), приближенного по своим характеристикам к неклассически мыслимому феномену. Различение классического и неклассического типов уже не поэтики, но письма играет большую роль в нашей работе, но вначале договорим о ее «первообразе».

В совместном труде «Символ и сознание: Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке» (созданном философами в 1973 году, но впервые изданном в России в 1997) М. Мамардашвили и А. Пятигорский рассматривают сознание как л/е/шкатегорию (метасознание), определение которой чрезвычайно трудно и почти невозможно из-за нашей постоянной включенности в сферу сознания, из-за того, что говорить о сознании мы можем, только будучи в сознании и его языком. Понимание сознания и язык как способ его экспликации и экзистенциального бытия не есть сознание, поскольку находятся у него внутри — на его обращенной к нам, субъектам, стороне или поверхности, сознание же как метасознание принципиально внесубъектно, хотя не внеперСЪнологично. Сознание не есть и жизнь — постольку, поскольку они по определению исключают друг друга — в «здесь-и-сейчас-бытии» исключают, то есть не могут в «моем» существе соприсутствовать hic et nunc. Во-вторых, «сознание — это не психический процесс в классическом психофизиологическом смысле слова», хотя «любой психический процесс может быть представлен как в объектном плане, так и в плане сознанию) {Мамардашвили, Пятигорский, 1997, 43). В определенном смысле сознание «есть уровень, на котором синтезируются все конкретные психические процессы, которые на этом уровне уже не являются самими собой, так как на этом уровне они относятся к сознанию» (Там же). Сознание по отношению к психике (и к психологии) — поистине категория мета, и поэтому в его сферу входит как традиционное психологическое «сознание» (в узком смысле слова — как способность человека к рефлексии и саморегуляции), так и «бессознательное» Фрейда / Юнга и др., или «подсознание». Отсюда сознание не только внесубъектно, но и внеобъектно: это некая постулируемая изначально — как условие познания — безосновность сознания, которая и выступает необходимой основой для сознания предметного — для любых содержательных вещей, осознаваемых нами.

Чтобы снять возникающие вопросы и противоречия (в первую очередь языковые), Мамардашвили и Пятигорский вводят понятие сфера сознания. Оно имеет смысл как «прагмема», т.е. как прагматическая ситуационная абстракция символического характера. Грубо говоря, сам термин сфера сознания указывает на то нечто, что существует в промежутке между жизнью и пониманием; это сфера нечто или ничто, в которую мы входим, когда становимся наблюдателями жизни или себя в жизни (точнее, мы и наблюдателями становимся, когда попадаем в эту сферу); в ней мы не живем, а свидетельствуем о жизни [ср. характеристику «дедушки», духовного отца формации Пятигорского: «. жизни, о которой он свидетельствовал, но которой он не жил (здесь курсив наш. — Е.С.)».— Пятигорский, 1992, 117]. Для обозначения всех подобных ситуаций сознания Мамардашвили и Пятигорский и используют понятие сфера сознания, хотя в принципе оно тавтологично по отношению к описанному выше «просто» сознанию как метасознанию.

Таким образом, понятие «сфера сознания», с одной стороны, коррелирует с более поздней отсылкой Мамардашвили к «интеллигибельной материи» греков (которая служит ее чувственной «основой») — а на обыденном языке нашей эпохи это, по-видимому, не что иное, как пресловутая «духовность», конденсируемая и вырабатываемая в литературе. С другой же стороны, оно выступает универсальной категорией, позволяющей исследователю буквально, как Мюнхаузен, поднять себя за волосы и посмотреть «вне привычных связей» на свое собственное знание и на самого себя, составляющего с ним нерасторжимое (феноменальное) единство и включенного в процесс думания о своем знании. Симптоматично, что обрисованная проблема возникает сегодня перед профессиональными теоретиками литературы, хотя они разворачивают ее в несколько ином —интерпретационном—ключе.Ю.Боревпишет. «Он (литературовед. — Е.С) должен подняться над Данте, над Шекспиром, над Гете, над Пушкиным, над Толстым и Достоевским, чтобы иметь возможность в некой метапозиции взглянуть на художественные миры, созданные гениальными писателями. Как же литературоведу найти эту метапозицию? Как простому смертному литературоведу стать конгениальным Шекспиру и Пушкину? Как подняться над ними, чтобы понять и постичь их?» (Борев, 2001, 22). Наше понимание метапозиции иное, чем у Ю. Борева, и отнюдь не стремление «подняться» над гениями движет нами в этом труде, однако фигурирование термина, важного для нас, в исследованиях иных ученых последних лет, повторяем, весьма показательно (см. также в этой связи: Луценко, 2001, 273—274).

Именно в силу своей универсальности, синтетичности, представленности на уровне самых разных научно-философских и культурологических парадигм категория сознание вводится нами как исходная метакатегория для описания рядов литературных феноменов, независимо от того, имеется в виду содержательный уровень литературного ряда {семантика и прагматика текста произведения, творчества писателя, литературного направления и т.д.) или формально-структурный (что традиционно именуется поэтикой указанного ряда). Вместе с тем, обозначенные методологические установки философии сознания Мамардашвили и Пятигорского позволяют осуществить комплексный анализ художественного сознания в русской литературе (в данной работе он производится, главным образом, на материале прозы) в один из критических периодов ее развития — в 1830—1850 годы, когда, собственно, и складывался метод (и направление) «критического реализма». Художественное сознание понимается нами как целостный «идеальный континуум» (Л.А. Закс) или «живая форма» культуры, обеспечивающая ее существование и дление. Его можно представить и как феноменально-феноменологическое единство персонологически определенной деятельности субъекта-творца и интенций некоей коллективной общности, обычно именуемой литературой, культурой, эпохой и т. д., — при условии, что эта общность носит условный, чисто референциальный характер и в данном случае лишь указывает на независимый от целенаправленных действий и усилий индивида (и самой общности) смысл его творения, на его включенность в общее поле сознания. Дальнейшее уточнение области значений понятия «художественное сознание» в нашей работе происходит по ходу изложения форм его экспликации в литературе, а отсюда, методов его иследования. и

Теперь мы должны сказать, что понятие «художественное сознание» не покрывает специфики формального «устройства» произведения в его историко-литературной «прикрепленности», — очевидно, что оно обозначает некую духовную или ментальную доминанту собственно художественности; понятие же «художественность», в свою очередь, относимо в большей степени к целостному и цельному феномену искусства (событию произведения: см. работы В.И. Тюпы, М.М. Гиршмана и его школы), оно активно пересекается с понятием «эстетического» и с этой точки зрения является всеобъмлющим, а значит, нуждается в дополнительной научной разработке. В данном исследовании категорией, необходимо соотносимой с художественным сознанием, выступает категория письма. Именно письмо в его современном значении позволяет проследить динамику развития литературных форм не только на протяжении указанного периода (1830—1850 годы), но и за пределами XIX века — в перспективе их э- и революции; оно отражает целостный взгляд на литературное произведение в единстве его формально-содержательных сторон, в коммуникативной направленности текста на читательское сознание и в его погруженности в дискурсную формацию данной культурно-исторической эпохи.

Расширенно терминологическое употребление понятия «письмо» обычно связывают с развитием гуманитарных наук эпохи постмодернизма. Однако научный потенциал этого концепта был вскрыт Р. Бартом еще в работе 1953 г. «Нулевая степень письма»: «Письмо, находясь в самом центре литературной проблематики, которая возникает лишь вместе с ним, — по самому своему существу есть мораль формы (курсив наш. — Е С.), оно есть акт выбора того социального пространства, в которое писатель решает поместить Миф своего слова» (Барт, 1983, 313). Заметим, что обнаруживается определенная перекличка между бартовской концепцией разложения классического письма в западной литературе середины XIX века и известной концепцией М.М. Бахтина о выдвижении на авансцену литературы нового времени жанра романа с его стилистической трехмерностью» и «многоязычным сознанием». Термин «письмо» обрел свою «постструктуралистскую» жизнь в работах Ж. Деррида («О грамматологии», «Письмо и различие»), он активно употреблялся Бартом и в более поздних трудах («текст-чтение» и «текст-письмо» в «S\Z»). С нашей точки зрения, именно «письмо», а не «язык» позволяет отразить динамику любой знаковой функции, изменчивость и вариативность литературных систем в их ориентации на тип художественного сознания культуры того или иного конкретно-исторического этапа развития и одновременно — на имманентные законы'художественности. Термин «письмо» удобен также тем, что заключает в себе представление о временной протяженности акта письма — о некоем органическом вырастании или созревании произведения в процессе творчества и его читательского со-творческого восприятия. Поскольку объектом нашего исследования являются в основном прозаические произведения классического реализма, указанное обстоятельство немаловажно: проза растет и ткется в относительно длительном временном интервале (поистине в письме) — поэзия приходит сразу, в едином вздохе, и лишь потом, в закадровом пространстве нашего сознания, раскручивается как «письмо».

Исследуя бытие сознания России 1830—1850 годов как художественное, мы рассматриваем письмо в качестве ведущей формы его порождения и экспликации. Это «живой орган» литературы как особого рода деятельности людей и особой же формы культуры, обеспечивающий чувственную воплотимость сознания в мире — его истирающийся след на восковой дощечке (метафора Фрейда/Деррида) культурной памяти поколений. «Письмо есть одновременно и способ запоминания, и власть забвения» (Деррида, 20006, 141); в противоположность «интериоризирующей памяти», оно экстериоризирует историю духа, способствуя ее стиранию, забвению и, значит, возобновляющему созданию новой. Но письмо, будучи «моралью формы», принятой писателем, неизбежно семиотично и идеологично: по Барту, оно указывает на степень включенности автора в систему не только художественных, но и социальных языков эпохи, несет и осуществляет рефлексию творчества на свое здесь-бытие — бытие в культуре, социуме, стране и мире. Письмо обладает существенной интерсубъектной, внеиндивидуальной функцией: «.оно есть способ связи между творением и обществом. это форма, взятая со стороны ее человеческой интенции и потому связанная со всеми великими кризисами Истории» (Барт, 1983, 312). Письмо можно рассматривать как некую промежуточную инстанцию, своей спонтанной длительностью преодолевающую время, — инстанцию-отношение между языком, данным всем и условно вечным, и персональной идентичностью субъекта, находящей себя в различающей деятельности сознания-письма, в творении текстсншама.

Таким образом, предмет данной работы двуедин: это 1) феномен художественного сознания в русской литературе 1830—1850-х годов; 2) письмо классического реализма как воплощенная, знаково-символически объективированная форма бытия сознания. Объектом исследования выступают художественные и отчасти философские произведения писателей, созданные в этот период. Сразу оговорим важное обстоятельство: сама логика исследования заставила нас выйти за рамки указанного периода — к произведениям А. Герцена, Н. Лескова, Н. Гарина-Михайловского, созданным гораздо позднее, а также к некоторым важнейшим в свете нашей концепции текстам И. Бунина.

Основная цель диссертационного исследования — осуществить анализ феноменальной «жизни» художественного сознания России в указанный период на материале, главным образом, прозаических произведений литературы и определить специфику художественно-языковой воплощенности классического реализма, формирующегося в те годы, иначе говоря — стратегию его письма, а также содержательные, смысловые и поэтологические границы этой стратегии. Достижение данной цели повлекло за собой ряд проблем и задач, которые мы очертим далее в методологическом и содержательном аспектах.

Поскольку первичной категорией в работе выступает категория сознания, мы стремились найти адекватные природе изучаемого объекта-субъекта (сознание не может выступать в роли объекта — оно всегда субъект самого себя, условно представимого как объект) методы исследования, они же — способы экспликации сознания в литературе, позволяющие говорить о нем как о сознании художественном. В этом аспекте письмо — важнейший, но, чисто теоретически, не единственный «орудийный» способ самовыражения сознания. Мы выделяем несколько возможных (т.е. со-возможных) путей понимания функционирования сознания в литературе.

1. Дискретно-континуальная природа сознания (дискретная — с позиций его анатомирующего описания: для наблюдающего субъекта быть в сознании «все время» фактически невозможно; континуальная — с позиции жизни сознания «в себе»; совокупность этих определений оказывается равнозначна синтезированию в сознании трансцендентного с имманентным) получила свои проекции-модусы, структурирующие его метасферу, в «беседах о сознании» М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорского. В плане субъектной отнесенности это состояние сознания, в плане объектной — структура сознания.

Состояние сознания означает «принципиальную приуроченность» сознания к субъекту, т.е. ко «мне» как к субъекту акта сознания (разумея под «моим я» любое человеческое «я»), «Состоянием сознания можно называть то, что "интерпретировано" и "дано как присутствие", то есть иначе говоря, состояние сознания может рассматриваться как продукт интерпретации или переживания сознанием индивидуальных психических механизмов» (Мамардашвили, Пятигорский, 1997, 76). Проще говоря, состояние сознания — это интерпретация «моим» сознание^ того или иного душевного, а равно мыслительного или житейского опыта, в разряд которого могут входить одно переживание, мысль, событие, встреча, или их совокупность — неважно, главное, чтобы состоялось «выведение опыта», т.е. дорастание опыта до сознательного акта. А следовательно, к состояниям сознания можно отнести состояния понимания и и непонимания, рефлексии, стыда, осознания укоров совести, восторга или эйфории, страдания или сострадания, но при условии, что эти психологические состояния не пребывают в житейском хаосе, а получили интенциональную определенность как феномены «моей» душевной жизни. Согласимся, что литература самим процессом творческого преобразования эмоции в слове доводит наши эмпирические переживания до состояний сознания, это определяет ее суть и назначение. «Чудо искусства, — писал Л.С. Выготский, — скорее напоминает другое евангельское чудо — претворение воды в вино, и настоящая природа искусства всегда несет в себе нечто претворяющее, преодолевающее обыкновенное чувство, и тот же самый страх, и та же самая боль, и то же волнение, когда они вызываются искусством, заключают в себе еще нечто сверх того, что в них содержится. И это нечто преодолевает эти чувства, просветляет их, претворяет их воду в вино, и таким образом осуществляется самое важное назначение искусства» (Выготский, 1986, 306). По Э. Гуссерлю, состояние сознания,— это «чистое» переживание чувства; принимая форму состояния, оно приобретает тем самым «интенциональную сопряженность с человеческим "я" и человеческой телесностью» (Гуссерль, 1994, 27).

В отличие от временной «протяженности» состояния сознания (оно длится), структура сознания является «чисто "пространственным" образом существования сознания» (Мамардашвили, Пятигорский, 1997, 68): это то место, в котором вновь возникает, вновь длится вспышка сознания. Всякое же «место», как известно, предполагает дискретность пространства, место всегда отделено или выделено, незримо отграничено от остального мира, и в силу этого отграничения осуществляется некое стяжение пространства — образование его рельефа или ландшафта. Структуры сознания как раз и образуют своего рода рельеф сферы сознания. Этот «рельеф» независим от субъекта, точнее, он определяется своеобразной «конституцией» трансцендентального субъекта, условно говоря — духовным творчеством человечества, его Бытием. Поэтому «структура сознания принципиально не-индивидуальна» {Там же, 67): в некий п-момент времени в ней может оказаться любой и не оказаться никто, однако сама структура существует помимо п-момента, помимо времени и независимо от «любого», хотя о факте наличия той или иной структуры сознания мы узнаем именно от конкретного индивида — из его текста сознания. Дадим поясняющее рассуждение Мамардашвили и Пятигорского: «Допустим, такой элементарный случай: несколько человек высказывают какую-то общую идею, этим давая нам возможность обнаружить какие-то "одинаковые тексты". Эти несколько человек могут жить одновременно, или они могут жить в разные века или в разных тысячелетиях, или, можно сказать так: какие-то "тексты сознания" прочитаны в разное время и в разных местах. И этим предполагается, что как факт сознания они одинаковы, ибо у нас нет оснований с точки зрения содержательного подхода к тексту в этом сомневаться. Мы не знаем, кто прочел, но мы знаем, что прочитано. <.> Нам важно, что прочитало сознание и что оно прочитало. <.> И когда у нас есть ряд таких текстов, то мы можем сделать один элементарный вывод, что такого рода текст "вообще есть", — не то, что он возникает в разных местах, в разное время, а что он — "есть"» (Там же, 68). Отсюда: «Структура сознания — то содержательное, устойчивое расположение "места сознания", которое обнаруживается в связи с состоянием сознания, с точки зрения сферы сознания» (Там же, 77).

Структуры сознания, — пишут философы, — дискретны в пространстве и недискретны во времени» (Там же, 77). Поясняя их природу, Мамардашвили и Пятигорский употребляют метафору: «. структура сознания есть некоторое "заделывание дыр бытия", "дыр", оставляемых причинно-следственными агрегатами» (Там же). Структурация, т.е. «заделывание» этих «дыр бытия» происходит благодаря квазипредметности самих структур сознания и их неподчиненности, неподвластности временному измерению. Ведь сознание возникает или вспыхивает как бы ниоткуда — по неисповедимым законам своего существования и вне всякой причинно-следственной логики, усматриваемой нами в обыденной жизни (ср. у Пушкина: «Душе настало пробужденье.»). Жизнь сознания и жизнь эмпирическая (в теле, в социуме — во всей предметной физике мира) осуществляются по разным законам. Выводя из причины уже полученное следствие, толкуя произошедшее в аспекте того основания, которое уже состоялось, исполнилось, или предполагая получить некое следствие по заданному основанию, мы тем самым опускаем миллионы со-возможностей — они остаются в метасфере сознания, но выпадают из бытия. Вероятно, этот «выпадающий» остаток и сосредотачивают в себе структуры сознания — остаток со-возможностей бытия, не сбывшихся в данный эмпирический момент времени, доказавших свою со-невозможность и потому продолжающих бесконечно быть и длиться.

Структурация сферы сознания, проецируемая в данном исследовании на жизнь культуры, согласуется с логически мыслимой схемой возможных типов существования, которую разрабатывает философ и логик A.B. Анисов. Напомним, что, опираясь на работы М. Мамардашвили и А. Пятигорского, мы выделили четыре категории: сфера сознания, структура сознания, состояние сознания и содержательные сущности (куда «входит» как физический мир, так и то содержание, которое мы вкладываем в те или иные ментальные структуры). A.B. Анисов пишет: «Рассуждая абстрактно, имеется всего четыре возможных различных отношений объектов к атрибутам пространства и времени. Первый — объект обладает как пространственными, так и темпоральными характеристиками (в нашем случае это будут содержательные сущности. — Е.С.). Второй объект не обладает протяженностью и не изменяется во времени (у нас это сфера сознания. — Е.С.). Третий — объект не обладает протяженностью, но развивается во времени (для нас это состояние сознания. — Е.С.). Четвертый — объект обладает протяженностью, но не изменяется во времени (структура сознания. —Е.С.). Четыре типа отношений объектов к пространству и времени определяют четыре типа существования и соответственно четыре класса объектов, существующих в разных смыслах» (Анисов, 2000, 109). Далее, однако, Анисов замечает: «Я не думаю, что кто-либо всерьез будет спорить с тем, что четвертый класс объектов пуст. Иными словами, не существует объектов, которые занимают место в пространстве, но не развиваются во времени» (Там же, ПО). Тем самым он нарушает собственную же логику абстрагирования от реальности материального мира (т.е. от недопущения существования объектов, которые не наблюдаются нами в физической реальности). Структура сознания не изменяется во времени (не обладает темпоральной характеристикой), хотя может изменяться ее содержание, ибо в разные моменты своего «бытования» в культуре она наполняется разными содержательными смыслами. Поэтому она в полной мере соответствует четвертому классу объектов по типологии Анисова.

Указанные методологические категории позволяют с совершенно особой точки зрения посмотреть на литературный процесс и обнаружить в нем некие «сгустки» смыслов, простраивающие «тело» культуры и не зависящие от конкретики исторических и социально-политических обстоятельств, не детерминируемые системой причинно-следственных связей. Вхождение того или иного художника в определенную структуру сознания знаменует «тождество нетождественного» (наряду с «нетождеством тождественного»), т.е. некую общность смысловых полей авторов, обладающих разными мировоззренческими установками, исповедующих разные принципы творчества и т.п. Достаточно традиционным «знаком» структур сознания в литературоведении выступают так называемые «вечные типы», «вечные образы», «бродячие сюжеты», лейтмотивы и т.д. то, что, используя метафорический язык К. Юнга, мы называем литературной или культурной архетипией. Схождение «нетождественного» обнаруживается также в состояниях сознания, которые знаменуют соотнесенность субъекта с собственно психикой и могут быть спроецированы на духовные состояния отдельных эпох; обычное и соответствующее данной категории метафорическое обозначение — «дух времени». По-видимому, существуют особые эпохи, сверхзначимые в плане смыслообразования для последующих «сезонов» истории, эпохи, когда происходит «открытие сознания» (A.B. Ахутин) — это особое, феноменальное состояние в жизни мирового сознания. Так, в

России XIX столетия такой эпохой явились 1830 годы — с нее и начинается в нашей работе содержательный анализ литературы.

2. Категории «структура сознания» и «состояние сознания» с успешностью применимы к крупным синтетическим образованиям по типу литературно-культурных эпох, а также к характеристике целостности таких феноменов, как произведение (текст), поэтический (художественный) мир, содержательность которых определяется длением некоторых состояний сознания. Внутри этих единств «привилегированная точка» сознания реализует себя в порождающей деятельности письма как производящей смыслоразличение — различение себя и Иного, в чтении-письме текста — содержательно воплощенной формы бытия сознания: в нем сознание читает себя.

Употребляя понятие текст сознания, мы входим в мощный контекст гуманитарной культуры XX века, в которой «текст» из простой единицы анализа стал поистине всеобщей категорией, интегрированной в методологию самых разных научных дисциплин. Поэтому опять произведем различие. Отвлекаясь от языкового обнаружения сознания, говорят Мамардашвили и Пятигорский, и имея в виду интенциональную «природу» бытия сознания, мы можем «рассматривать в качестве сознания такие тексты, которые создаются актом чтения самого же текста» (Мамардашвили, Пятигорский, 1997, 38). «Сознание вообще можно было бы ввести как динамическое условие перевода каких-то структур, явлений, событий, не относящихся к сознанию, в план действия интеллектуальных структур, также не относящихся к сознанию» (Там же, 39). Здесь подчеркивается необходимая связь сознания с «машиной» его производства и воспроизводства — с текстом, который, вместе с тем, будучи собственно текстом, может выступать в роли промежуточного звена между сознанием и жизнью, сознанием и языком, сознанием и человеком, а перестав быть текстом-сознанием (выйдя из соответствующей структуры), он становится «просто» и «только» текстом — литературой, опредмеченным квантом энергийного усилия-порыва сознания.

Внутреннюю антиномичность и неразрывность «текста сознания» и «просто» текста показывает А. Пятигорский: «.Поскольку мы включаемся в некие отношения с текстом . мы попадаем в такое пространство, где неразделимы два сознания: наше и сознание текста (или сознание-в-тексте), то есть "мое" и "чужое" сознание» (Пятигорский, 1996а, 26). «Текст сознания» — объективация «моего» состояния сознания, рожденного интенциональной направленностью на «чужой» текст. Поэтому в качестве текста сознания может выступать любая содержательность культуры (любой текст), также как и на месте моего «я» может стоять какой угодно субъект, в том числе — субъект-культура. Однако для автора-филолога в этом интенциональном единстве «чужого» и своего» безусловный приоритет имеет «чужое» — собственно текст, созданный «другим как другим» (видимо, в этом и состоит существенное отличие нашего подхода к тексту от подхода «чистого» философа). Мы опираемся на конструктивный взгляд на текст, развитый Мамардашвили в лекциях о Прусте: «Он (текст, произведение. — Е.С.) сам рождает в себе свои собственные содержания, в том числе и в человеке, который пишет это произведение или его понимает и воспринимает, поскольку оно совпало с его личным опытом. Оно дает ему машину производства смысла» (Мсшардсшвищ 19976,153).

Если текст представляет из себя некую завершенную, имеющую имманентные границы данность сознания (в художественном тексте этой границей является граница художественной формы), то письмо понимается нами в этом контексте как сама смыслоразличительная, производящая текст деятельность сознания: деятельность чтения-письма. Более подробное определение «письма» с отсылкой к философии постструктурализма (Ж. Деррида) мы даем в начале шестой главы. Развитие литературы представимо как развитие ее художественного языка или, более обобщенно и более конкретно, как история письма, ибо письмо, в отличие от языка, интенционально к форме бытия и производства литературы (письменного слова), оно обладает своими законами, не всегда сводимыми к законам художественного языка эпохи. Поэтому, выслеживая жизнь сознания в художественных (и нехудожественных) текстах разных периодов развития отечественной литературы, мы говорим о складывании в 40-е годы XIX века классического типа письма, отчасти затрагиваем вопрос о его трансформации в ходе столетия, а затем выходим к проблеме его разрушения и перехода в новое, «неклассическое» качество; последняя проблема рассматривается нами на примере I автобиографических произведений русских писателей XIX—XX веков. Этому посвящены все главы с третьей по шестую.

3. Исходя из всего вышесказанного, особое значение для нас приобретает исследование нарративных стратегий письма и повествовательных структур текстов. В современной гуманитаристике нарратив понимается довольно широко — это «имя некоторого ансамбля лингвистических и психологических структур, передаваемых культурно-исторически» (Брокмейер, Харре, 2000,30) и созидательно организующих наше восприятие мира и самих себя. «Мыслить сознательно, — говорит Р. Харре, — значит рассказывать себе истории» (Харре, 1993, 121). М.М. Гиршман пишет о том, что сознание «рождается и осуществляется в слове, во взаимной обращенности друг к другу разных действительностей и разных рассказов.» (Гиршман, 2000, 7). Нарратив — это способ самоописания и, следовательно, структурации сознанием себя; в его внутреннем пространстве мы наблюдаем совмещение таких характеристик времени, как его текучесть, последовательность — и пребывание, отраженных в хайдеггеровском определении времени как будущего-которое-идет-в-прошлое-входя-в-настоящее («Бытие и время»), в концепте «выражение» Мерло-Понти, в идее времени как дара несуществования Деррида.

Сознание, как известно, вневременно (в этом смысле быть в сознании — это быть вне времени; обретенное время — это время, «ставшее» сознанием). Субститутами цепочки временных «сейчас» в их пребывании являются сюжетные события произведения в отношении к повествовательным инстанциям текста. Функциональность сознания в литературе XIX века проявляется в созданий системы «искусственного правдоподобия» (Ж. Женетт), актуальной в период складывания новой техники классического русского и западноевропейского романа середины столетия, традиционно именуемого романом критического реализма. Система «искусственного правдоподобия» или нарративной мотивации реализует сигнификативную сторону языкового знака, т.е. сторону, непосредственно обращенную к осмыслению соотношения единичного с общим (значением), и может быть рассмотрена как своего рода метатекст сознания, эксплицирующий реакцию сознания на . свою включенность в письмо. Анализ повествовательных мотивировок или максим, формирующих аналитическую манеру повествования в русском романе 1840—1850-х годов, осуществляется в работе в рамках более широкой проблемы метаязыка русской культуры; об этом рассказывают главы с третьей по пятую. Проведенный анализ позволил нам уточнить представление о качественном своеобразии метода «критического реализма» как особом социолекте эпохи (дискурсной формации), сформировавшем классический тип «логосообразного» письма.

В качестве историко-литературного стержня нашего исследования выступает л сюжет» об А.И. Герцене, русском писателе XIX века, сыгравшем значительную роль в развитии его общественного сознания, — роль, которая, на наш взгляд, настоятельно требует современного осмысления и оценки; это определило одну из частных задач нашего исследования. О том, что эта задача на сегодняшний день весьма актуальна, свидетельствуют публикации последних двух лет — разнообразные статьи и материалы в журналах «Вопросы литературы» (см.: Берлин, 2000', Гурвич-Лищинер, 2001), «Новое литературное обозрение» (см.: Берлин, 2001;Малия, 2001\ Келли, 2001, Фреде, 2001 и др.), «Логос» (см.: Хестанов, 1999) и др.1. «Он имеет признаки высокого дилетантизма, такой гениальности, которая не осуществила себя до конца и не пришла к своему средоточию. <.> Творец "Былого и дум" — какое-то олицетворение таланта, талант вообще», — писал о Герцене Ю. Айхенвальд (Айхенвалъд, 1994, 514). В силу этой высокой степени «таланта вообще» и «несосредоточенности» Герцена на одном жанре или виде литературы, а главным образом, в силу повышенной степени его сознаваемости в своем творчестве, тексты Герцена — и художественные, и философские — стали для нас «текстами сознания», причем сознания не только нашего, но и общекультурного.

4. Язык сознания — это не язык интеллекта, вербального мышления, т.е. не тот язык, которым мы говорим и пишем и на котором выстраивается все здание нашего мира как совокупности «фактов» или «положений вещей» по Витгенштейну (см. Витгенштейн, 1999, 1, 105—107). Феномены сознания предполагают «ненаглядное или символическое постижение» (Мамардашвили, 1984, 77), и подлинным «языком» сознания является язык символов. Недаром Витгенштейн в предисловии к «Логико-философскому трактату» писал: «То, что вообще можно сказать, можно сказать ясно, а о том, о чем нельзя говорить, должно хранить молчание» (Витгенштейн, 1999, 1, 101). Символ, который, по определению Мамардашвили и Пятигорского, «одним своим концом "выступает" в мире вещей, а другим — "утопает" в действительности сознания» (Мамардашвили, Пятигорский, 1997, 26), говорит, храня молчание. «Онтология» символа состоит в том, что он не есть факт и не есть знак (знаковость — это «минус-сознание»: когда мы пользуемся знаками, мы выходим из сферы сознания) — он есть вещь2, т.е. некоторый целостный и автономный феномен, но ни в коей мере не предмет.

Сошлемся на позиции наиболее авторитетных «символогов». «Символ не указывает на какую-то действительность, но есть сама эта действительность. Он не обозначает какие-то вещи, но сам есть эта явленная и обозначенная вещь. Он ничего не обозначает такого, чем он сам не был. То, что он обозначает, и есть он сам; и то, что он есть сам по себе, то он и обозначает» (Лосев, 1993, 876). По П.А. Флоренскому (философскому предшественнику Лосева), символ — это «Бытие, которое больше самого себя» (Флоренский, 1990, II, 287). А несколько раньше Флоренского об интегративной, собирающей роли символа в мире писал А. Белый: «Единство есть Символ», «Символ есть единство» (Белый, 1994, 48, 50). Таким образом, вещность и бытийность символа, его подлинная феноменальность, непосредственнейшая реальность и «сокровенность» (Вяч. Иванов: «.всякая вещь, поскольку она реальность сокровенная, есть уже символ.». — Иванов, 1994, 155) — все это «атрибуты» символа, вне которых он не мыслим.

По Мамардашвили и Пятигорскому «.Сознание не имеет "языка" для себя, а имеет только "язык" для психики, и. этим языком является язык символов» (Мамардашвили, Пятигорский, 1997, 145). Говоря о «более высоком порядке», нежели содержательный опыт сознания (опыт психики, мира), мы можем это делать только «косвенно, символически» (Там же, 95) — как, скажем, косвенно, через символику сновидческих образов, через отдельные элементы нашего бытового поведения (оговорки, описки и т.д.) выражает себя, согласно Фрейду, бессознательное, а оно по нашей схеме относимо к сфере сознания. Поэтому «Символы мыслятся нами как репрезентации не предметов и событий, а сознательных посылок и результатов сознания» и выступают не как результат знания, но как продукт понимания, требуя «очень тонкого и непрямого обращения с собой» (Там же, 99,100). Символ вводит нас в ситуацию понимания — является условием и способом письма и текста сознания.

Через один и тот же символ можно войти в разные структуры и типы сознания, и чаще всего одной и той же структуре сознания соответствует не отдельный символ, но целая группа их — символическая композиция или комплекс. Л. Витгенштейн говорил: «Символ не может быть символом сам по себе, то, что делает его символом, принадлежит системе символов» {Витгенштейн, 1993, 108). В содержании нашей работы показано, как определенные структуры сознания, складывавшиеся в русской культуре в тот или иной период, находили себя в литературе через символические композиции отдельных текстов, сплетающиеся в единое символическое «соцветье», единую конфигурацию мотивных, образных, сюжетных символов, «игнорирующих» принадлежность писателя к тому или иному направлению и методу и указующих на некое мировое событие сознания, к сфере которого оказались причастны отдельные творческие индивидуальности. Об этом идет речь в первой и второй главах книги, да впрочем, в той или иной мере — на всем ее протяжении. Рассматривая диалектику жизни сознания в истории письма, мы активно привлекаем язык символа и мифа, имея в виду различное их осмысление и содержательное наполнение в конкретные периоды развития культуры. В этом плане наш подход к анализу текста совпадает с самыми разными исследованиями последних лет, независимо от того, рассматривается в них символ как знак или как «знакоподобное образование».

Специфика проводимого исследования такова, что потребовала применения самых разных подходов и методик анализа произведения и текста. Задавшись вопросом о методологии изучения художественного сознания и письма как механизма его выражения в культуре и в тексте, мы были вынуждены инкорпорировать в традиционный историко-литературный анализ, базовый для российской науки, подходы к тексту, сложившиеся в современном постструктурализме. Теоретические положения Р. Барта, Ж. Женетта, П. Серио, Ж. Деррида (несмотря на философский характер последних) позволяют рассматривать текст как принципиально 'динамический феномен, меняющий свое наполнение в зависимости от «точки глаза» исследователя, т.е. как событие смысла и его рождение («галактика означающих» по Барту) или дискурс. Литература предстает как саморазвивающийся организм, ориентированный не столько на ту или иную общественную формацию, сколько на диалог с культурой, на ее метаязыковое пространство, исторические формирующееся в России в период конца 1830—1840 годов. Вместе с тем, западные концепции не могут быть прямо перенесены на русскую почву, ибо они, что вполне естественно, не затрагивают проблем исторической поэтики русской прозы. Работы М. Бахтина, Ю. Лотмана, В. Виноградова, Ю. Манна, В. Марковича, В. Тюпы, В. Недзвецкого, Ю. Шатана, Н. Тамарченко и мн. др. позволяют адаптировать западные технологии анализа текста к истории русской литературы.

Нельзя не упомянуть о том, что дискурсный анализ, особенно в его французской разновидности, представляет из себя своеобразное продолжение и развитие семиотических методов исследования, когда-то введенных в научный обиход работами Ю. Лотмана, Б. Гаспарова, В. Топорова и др. Мы полагаем, что современный взгляд на текст предполагает его понимание как структурно связанного целого и, вместе с тем, как «смысловой среды» или «плазмы» (выражение Б.М. Гаспарова из книги «Литературные лейтомотивы»), а следовательно, в изучении текста сегодня естественно сочетаются структурный анализ и герменевтическое толкование ускользающего смысла, мотивный анализ и методы генеративной поэтики. Однако наиболее продуктивным в рамках данного исследования следует признать исследование нарративной структуры текста — при условии, что нарратология гармонически совмещается с концепцией субъектной организации текста, предложенной в свое время Б. О. Корманом. Письмо не то же самое, что повествование, но стратегия письма, сложившаяся в творчестве того или иного художника, определяется в первую очередь сложной системой взаимодействия «субъектов сознания» и «субъектов речи», героя, повествователя и нарратора, ибо именно воплощенность разных точек зрения в тексте позволяет понять «мораль формы», которой следует автор.

Методологическую основу нашей работы во многом составил философский инструментарий, его мы сопрягаем с категориальным аппаратом литературоведения. Однако самоцельностью и самоценностью обладает для нас феномен сознания, представляющий неразделимое единство с произведением искусства; собственно, само произведение и понимается нами как феномен: в нем, по Гиршману, «действительность становится осознаваемой, а сознание — осуществляемым» {Гиргиман, 2000, 8). Пожалуй, мы присоединимся к парадоксалистскому утверждению В.В. Федорова: «Подобно тому, как различные стороны бытия человечества, постигаемые различными науками, являются иноформами бытия Слова-человечества, так и эти науки есть не что иное, как иноформы филологии, а филология — единая для них внутренняя форма» (Федоров, 2000, 186; см. также: Федоров, 1994, 3—4).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Динамика художественного сознания в русской прозе 1830 - 1850-х гг. и стратегия письма классического реализма"

К заключению

1 Кроме известной еще по Аристотелю формальной логики, основанной на родовидовых отношениях и определяющей логику сигнификата, существуют другие виды логик, в частности, польский ученый Ст. Лесьневский (примыкавший к львовско-варшавской школе), «.еще в период 1914—1916 годов разрабатывает систему, названную им Мереологией, представляющую собой теорию частей, в отличие от теории множеств» (Васюков, 1999, 31— 32). Не вдаваясь в детали Мереологии Лесьневского, скажем, что эта логика, с наших позиций, отвечает метонимически-синекдохическому принципу, культивируемому письмом натуральной школы и классического реализма в целом. А следовательно, рациональный Логос руководит не только генеральной типизацией явлений в картине мире, разворачиваемой в произведении, но и самим языковым творчеством писателей. Вообще же реалистическую систему можно представить как реализацию в сфере литературы гипотетико-дедуктивного пути познания, введенного в область философии и логики еще Р. Декартом.

2 О взаимодействии натуралистического письма с системой модернизма, давшей начало «новому роману» середины XX века, см.: Вихорева, 2000.

Список научной литературыСозина, Елена Константиновна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Абашев B.B. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и литературе* XX века. Пермь: Изд-во Пермского университета, 2000. - 404 с.

2. Аверин Б.В. Романы В.В. Набокова в контексте русской автобиографической прозы и поэзии: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. СПб.: С.-Петерб. гос. ун-т, 1999. 37 с.

3. Автономова Н.С. Рассудок. Разум. Рациональность. М.: «Наука», 1988. 287 с.

4. Азаренко С.А. Топология культурного воспроизводства (на материале русской культуры). Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. 224 с.

5. Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М.: «Республика», 1994. 591 с.

6. Аксаков С.Т. Семейная хроника. Детские годы Багрова-внука. М: «Правда», 1983. -544 с.

7. Амусин И.Д. Пушкин и. Тацит // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. Вып. 6. М; Л.: Из-во АН СССР, 1941. С. 160—180.

8. Анисимов H.A. В. Гаршин и С. Надсон как предшественники символизма (к проблеме соотношения реалистического, романтического и символистского сознания) // Филологические исследования: сб. науч. работ. Вып. 3. Донецк: Юго-Восток, 2001. С. 7—20.

9. Анисов А.М. Темпоральный универсум и его познание. М.: Институт философии РАН, 2000. 208 с.

10. Анненков П.В. Литературные воспоминания. М: «Правда», 1989. 688 с.

11. Анненский И.Ф. Книги отражений. М: «Наука», 1979. 679 с.

12. Анненский И.Ф. Стихотворения и трагедии. Л.: «Советский писатель», 1990. 640 с.

13. Античные риторики /Под ред. A.A. Тахо-Годи. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1978. 352 с.

14. Антонова Г.Н. Изучение А.И. Герцена в курсе «История русской литературы XIX века: 1840—1860-е годы». Саратов: Саратовский пед. ин-т, 1996. 86 с.

15. Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 2. М.: «Мысль», 1978. 687 с.

16. Атарова К.Н., Лесскис Г.А. Семантика и структура повествования от третьего лица в художественной прозе // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 39, № 1. М., 1980. С. 33—46.

17. Ахутин A.B. Тяжба о бытии: Сб. филос. работ. М.: Русское феноменологическое общество, 1997. 304 с.

18. Бабаев Э.Г. Художественный мир А.И. Герцена: Лекции по истории русской литературы XIX века. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. 87 с.

19. Бабаев Э.Г. Из истории русского романа XIX века: Пушкин, Герцен, Толстой. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. 270 с.

20. Бальбуров Э.А. Поэтика лирической прозы (1960—1970-е годы). Новосибирск: «Наука», 1985. 132 с.

21. Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика / Сост., вступ. ст. и общ. ред. Ю.С. Степанова. М.: «Радуга», 1983. С. 306—349.

22. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова. М.: «Прогресс», 1989. 616 с.

23. Барт P. S/Z / Пер. с фр. Г.К. Косикова и В.П. Мурат. М.: «Ad Marginem», 1994. 303 с.

24. Барт Р. Мифология / Пер. с фр., вступ. ст. и коммент. С.Н. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. -312 с.

25. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. 4-е изд.М: «СоветскаяРоссия», 1979, -320 с.

26. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: «Художественная литература», 1986а. 543 с.

27. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. М.: «Искусство», 19866. 445 с.

28. Бахтин М.М. Собр. соч.: В 7 т. Т.5. Работы 1940-х—начала 1960-х годов. М.: «Русские словари», 1996. -731 с.

29. Белинский В.Г. Собр. соч.: В Зт. / Под общ. ред. Ф.М. Головенченко. M.: ОГИЗ, 1948.

30. Белый А. Символизм как миропонимание / Сост., вступ. ст. и примеч. J1.A. Сугай. M.: «Республика», 1994. -528 с.

31. Бем А.Л. У истоков творчества Достоевского: Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский. Прага: «Петрополис», 1936. -215 с.

32. Беме Я. Аврора или утренняя заря в восхождении. М.: «Политиздат», 1990. 415 с.

33. Бергсон А. Творческая эволюция / Пер. М. Булгакова. М.: Т-вотап АИ. Мамонтова, 1909. -320 с.

34. Бергсон А. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1. М.: Изд-во Московского клуба, 1992. 336 с.

35. Берелевич Ф.И. П.Я. Чаадаев и А. Сен-Симон // Науч. тр. Тюменск. гос. ун-та. Сб. 8. Классовая борьба и общественно-политическая жизнь дореволюционной России. Тюмень: Тюменский пед. ин-т, 1975. С. 37—45.

36. Берлин И. Александр Герцен и его мемуары // Вопросы литературы 2000. №3—4. С. 111— 142.

37. Берлин И. Александр Герцен // Новое литературное обозрение. 2001. №49(3). С. 99—118.

38. Бибихин В.В. Язык философии. М.: «Прогресс», 1993. 416 с.

39. Благой Д.Д. Душа в заветной лире: Очерки жизни и творчества Пушкина. М.: «Советский писатель», 1977. 544 с.

40. Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания / Пер. с англ. С.А. Никитина. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. 352 с.

41. Богомолов H.A. Anna-Rudolf// Новое лит. обозрение. 1998. № 29 (1). С. 142—220.

42. Борев Ю. Литературоведение как проблема // Филологические исследования: сб. науч. работ. Вып. 3. Донецк: Юго-Восток, 2001. С. 21—28.

43. Бочаров С.Г. Переход от Гоголя к Достоевскому // Смена литературных стилей: На материале русской литературы XIX—XX веков. М.: «Наука», 1974. С. 17—57.

44. Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М.: «Языки русской культуры», 1999. 632 с.

45. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX—начала XX века в свете исторической поэтики: (Субъектно-образная структура). М.: РГГУ, 1997а. 307 с.

46. Бройтман С.Н. Блок и Пушкин (К вопросу о классическом и неклассическом типе художественной целостности) // Литературное произведение: слово и бытие: Сб. науч. тр. к шестидесятилетию М.М. Гиршмана. Донецк: ДонГУ, 19976, 55—78.

47. Бройтман С.Н. Из словаря «Русский символизм» // Дискурс. 1998. № 7. Коммуникативные стратегии культуры и образования. С. 92—99.

48. Брокмейер Й, Харре Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы //Вопросы философии. 2000. № 3. С. 29—42.

49. Булгаков С.Н. Душевная драма Герцена// Булгаков С.Н. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: «Наука», 1993. С. 95—130.

50. Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 т. М.: «Художественная литература», 1987—1988.

51. Автобиографические и литературные записи Бунина / Предисл. и публ. А.К. Бабореко // Литературное наследство. Т. 84. Иван Бунин. Кн. 1. М.: «Наука», 1973. С. 381—395.

52. Васюков В.Л. Формальная феноменология. М.: «Наука», 1999. 223 с.

53. Вацуро В.Э. «К вельможе» // Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов: История создания и идейно-художественная проблематика. Л.: «Наука», 1974. С. 177—212.

54. Введение в литературоведение: Литературное произведение: основные понятия и термины / Под ред. Л.В. Чернец. М.: «Высшая школа», 1999. 556 с.

55. Виноградов В.В. Поэтика русской литературы: Избр. тр. М.: «Наука», 1976. 511 с.

56. Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель / Сост. и поел. В.П. Руднева. М.: «Прогресс», «Культура», 1993. 352 с.

57. Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. I. / Сост., вступ. ст., прим. М.С. Козловой; Пер. с нем. М.С. Козловой и Ю.А. Асеева. М.: «Гнозис», 1994. 612 с.

58. Витгенштейн Л. ТгасЛаШв 1о^со-рЫ1озорЫсиз с параллельным философско-семиотическим комментарием В. Руднева // Логос. 1999. № 1 (11). С. 99—130; № 3 (13). С. 147—173.

59. Вихорева Н. «Новый роман»: Парадокс жанра // Парадигмы: Сб. работ молодых ученых / Под общ. ред. И.В. Фоменко. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2000. С. 72—79.

60. Войшвилло Е.К. Понятие как форма мышления: логико-гносеологический анализ. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989. 239 с.

61. Володин А.И. Об историософии Герцена (Роберт Оуэн) II Вопросы философии. 1996. № 9. С. 82—89.

62. Волошинов В.Н. (М.М. Бахтин). Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке / Коммент. В. Махлина. М.: «Лабиринт», 1993. Сер. «Бахтин под маской». Маска 3. 192 с.

63. Выготский Л.С. Психология искусства. 3-е изд. М.: «Искусство», 1986. 573 с.

64. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики: Пер. с нем. / Общ. ред. и вступ. статья Б.Н. Бессонова. М.: «Прогресс», 1988. 704 с.

65. Гарин-Михайловский Н.Г. Вариант: Повесть. Рассказы. Очерк. Уфа: Башкирское кн. изд-во, 1985. -304 с.

66. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века. М.: «Наука»; «Восточная литература», 1994. 304 с.

67. Гегель Г.В. Энциклопедия философских наук. Т. 3. Философия духа М: «Мысль», 1977. -471 с.

68. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4 т. Т.З. М.: «Искусство», 1971,-621 с.

69. Гельд Г. По поводу замечаний Пушкина на «Анналы» Тацита // Пушкин и его современники: Матер, и исслед. Вып. 36. Пб., 1923. С. 59—62.

70. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М.: Изд-во АН СССР, 1954—1965.

71. Герцен А.И. Соч.: В 9 т. М.: «Художественная литература», 1955—1958.

72. Гинзбург Л.Я. «Былое и думы» Герцена. М.: «Художественная литература», 1957. -374 с.

73. Гинзбург Л.Я. О лирике. 2-ое изд. Л.: «Советский писатель», 1974. -408 с.

74. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л.: «Художественная литература»,. 1977. -443 с.

75. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: «Советский писатель», 1979. 222 с.

76. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. / Сост. и коммент. В.А. Воропаева, И.А. Виноградова. М.: «Русская книга», 1994.

77. Гончаров И.А. Собр. соч.: В 8 т. М.: «Художественная литература», 1977—1980.

78. Грехнев В.А. Диалог с читателем в романе Пушкина «Евгений Онегин» // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 9. Л: «Наука», 1979. С. 100—108.

79. Грехнев В.А. Лирика Пушкина: О поэтике жанров. Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1985. 239 с.

80. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики / Подгот. текста и послесл. С.В. Путил-ва. М.: «Интрада», 1995. 319 с.

81. Гурвич-Лищинер С. Творчество Герцена в развитии русского реализма середины XIX века. М.: «Наследие», 1994. 176 с.

82. Гурвич-Лищинер С. Диалог о стихии и культуре (Герцен и Блок) // Вопросы литературы. 2001. Июнь—август. С. 179—268.

83. Гурджиев Г. Беседы с учениками / Пер. с франц. Б.А. Юлдашходжаева. Киев: «Пресса Украши», 1992. 176 с.

84. Гурко Е. Тексты деконструкции. Деррида Ж. DifFérance. Томск: «Водолей», 1999. 160 с.

85. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической фйлософии / Пер. с нем. A.B. Михайлова. М.: «Лабиринт», 1994. 110 с.

86. Давыдов С. Последний лирический цикл Пушкина // Русская лигерагура. 1999. №2. С. 86— 108.

87. Делез Жиль. Логика смысла/Пер. с франц. Я.И. Свирского. М.: «Академия», 1995. -298 с.

88. Делез Ж. Различие и повторение / Пер. с франц. Н.Б. Маньковской и Э.П. Юровской. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998.-384 с.

89. Дергачев И.А. Динамика повествовательных жанров русской литературы семидесятых — девяностых годов XIX века // Русская литература 1 870—1890 годов. Вып. 9. Проблемы типологии реализма. Свердловск: Урал. гос. ун-т, 1976. С. 3—17.

90. Творчество A.C. Пушкина: Лекции проф. И.А. Дергачева в записи его учеников. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1999. 136 с.

91. Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. с франц. Д.Ю. Кралечкина. М.: «Академический проект», 2000а. 495 с.

92. Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с франц. и вступит, статья Н. Автономовой. М.: «Ad Marginem», 20006. 512 с.

93. Деянов Д. Неклассическая рациональность и коммуникативные стратегии: Лекция 1. Неклассическая рациональность и критика модерности // Дискурс. 1998. № 7. Коммуникативные стратегии культуры и образования. С. 7—15.

94. Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // Вопросы философии. № 4. С. 135—152.

95. Добролюбов H.A. Забитые люди // Ф.М. Достоевский в русской критике: Сб. ст. М.: «Художественная литература», 1956. С. 36—95.

96. Долинин A.C. Достоевский и другие: Статьи и исследования о русской классической литературе. Л.: «Художественная литература», 1989. 480 с.

97. Доманский Ю.В. Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте: Пособие по спецкурсу. 2-е изд., испр. и доп. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2001.-94 с.

98. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: «Наука», 1972—1990.

99. Дрыжакова E.H. Достоевский и Герцен: У истоков романа «Бесы» // Достоевский: Материалы и исследования. Т. 1. Л.: «Наука», 1974. С. 219—238.

100. Дрыжакова E.H. Герцен на Западе: В лабиринте надежд, славы и отречения. СПб.: «Академический проект», 1999. 300 с.

101. Дулова Н.В. «Рассказ о семейной драме» А.И. Герцена (к вопросу о природе жанра) // Русская литература. 1987. № 3. С. 157—170.

102. Дулова Н.В. Исповедь и проповедь в «Былом и думах» А.И. Герцена // Жанры русской литературы: Сб. науч. тр. Иркутск: Иркутский гос. ун-т, 1991. С. 33—53.

103. Евнин Ф.И. Об одной историко-литературной легенде (повесть Достоевского «Двойник»)//Русская литература. 1965. № 3. С. 3—26.

104. Елизаветина Г.Г. «Былое и думы» А.И. Герцена. М.: «Художественная литература», 1984. 159 с.

105. Еремеев А.Э. Эволюция русской философской прозы 1820—1830-х гг. и творческие поиски раннего Герцена: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Томск: Томский гос. ун-т, 1982. 19 с.

106. Еремеев А.Э. Роль прозаического опыта любомудров в становлении философской прозы раннего Герцена // Проблемы метода и жанра. Вып. 12. Томск: Томский гос. ун-т , 1986а. С. 157—164.

107. Еремеев А.Э. А.С, Пушкин и А.И. Герцен: (К вопросу о художественных функциях философского обобщения в форме исторического анекдота в прозе 1830-х г.) // Проблемы метода и жанра. Вып. 13. Томск: Томский гос. ун-т, 19866. С. 183—196.

108. Ермоленко С.И. Лирика М.Ю. Лермонтова: Жанровые процессы. Екатеринбург: Урал, гос. пед. ун-т, 1996. -420 с.

109. Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике: В 2 т. / Пер. с франц. Е. Васильевой и др.; Общ. ред. и вступ. ст. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 1. — 472 с. Т. 2. -472 с.

110. Жилякова Э.М. И. А. Гончаров и Вальтер Скотт (некоторые наблюдения) // Проблемы метода и жанра. Вып. 13. Томск: Томский гос. ун-т, 1986. С. 197—214.

111. Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Работы по поэтике выразительности: Сб. ст. М.: «Прогресс», 1996. 344 с.

112. Закс Л. А. Художественное сознание. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1990. 212 с.

113. Заманская В.В. Русская литература первой трети XX века: Проблема экзистенциального сознания. Екатеринбург; Магнитогорск: Магнитогорский пед. ин-т,1997.-409 с.

114. Захаров В.Н. Система жанров Достоевского: Типология и поэтика. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985. 209 с.

115. Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. (Т. 1: В 2 ч. Т. 2: В 2 ч.) Л.: «Эго», «Прометей», 1991.

116. Зиммель Г. Проблемы философии истории: (Этюд по теории познания). С приложением статьи Бугле «Зиммель о науке морали» / Под ред. В.Н. Линда. М.: «Книжное дело», 1898. 165 с.

117. Зырянов О.В. «Образ мыслителя» в лирике Ф.И. Тютчева 1830-х годов (к проблеме драматического) // Проблема стиля и жанра в русской литературе XIX века: Сб. науч. тр. Свердловск: Свердл. пед. ин-т, 1991. С. 34—44.

118. Зырянов О.В. Драма как эстетическая категория (концепция М.М. Бахтина) // Бахтин и время: Тезисы докладов IV Бахтинских чтений. Саранск: Саранский пед. ин-т, 1998. С. 124—125.

119. Иванов Вяч. Родное и вселенское / Сост., вступ. ст. и примеч. В.М. Толмачева. М.: «Республика», 1994. 428 с.

120. Иванов В.И. Стихотворения. Поэмы. Трагедия: В 2 т. / Вступ. ст. А.Е. Барзаха, сост., подгот. текста и примеч. P.E. Помирчего. СПб.: «Академический проект», 1995.

121. Иванов-Разумник Р.В. Гл. 2.: Общественные и умственные течения 30-х годов и отражение в литературе // История русской литературы XIX века / Под ред. Д.Н. Овсянико-Куликовского. Т. 1. М.: Изд. Т-ва «Мир», 1916. С. 247—276.

122. Иванов-Разумник Р.В. А.И. Герцен, 1870—1920. Пг.: «Колос», 1920. 185 с.

123. Иванюк Б.П. Метафора и литературное произведение (структурно-типологический, историко-типологический и прагматический аспекты исследования). Черновцы: «Рута»,1998.-252 с.

124. Изложение учения Сен-Симона (1828—1829) / Пер. с франц. М.Е. Ландау; Предисл. и примеч. В.П. Волгина. М.; Пг.: Госиздат, 1923. 336 с.

125. Из истории русской культуры. Т. V (XIX век). М: «Языки русской культур,!», 1996. -848 с.

126. Ильенков А.И. Проблема адюльтера в сказках Пушкина // Пушкинский глагол: Матер. расшир. заседания теорет. семинара «Русский глагол», 20—21 мая, Екатеринбург / Под общ. ред. Ю.В. Казарина. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. С.* 106—118.

127. Кант И. Трактаты и письма. М.: «Наука», 1980. 709 с.

128. Карасев JI.B. Онтологический взгляд на русскую литературу. М.: РГТУ, 1995. 104 с.

129. Карпенко Г.О. Творчество И.А. Бунина и религиозно-философская культура рубежа веков. Самара: Изд-во Самарской гуманитарной академии, 1998. 114 с.

130. Карпов И.П. Проза Ивана Бунина: Книга для студентов, преподавателей, аспирантов, учителей. М.: «Флента: Наука», 1999. 336 с.

131. Каспэ И. Герцен как метод и объект // Новое литературное обозрение. 2001. № 49 (3). С. 191—196.

132. Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса: Пер. с фр. и португ. / Общ. ред. и вступ. ст. П. Серио; Предисл. Ю.С. Степанова М: ОАО ИГ «Прогрею», 1999. -416 с.

133. Келли А. Герцен против Шопенгауэра: Ответ пессимизму // Новое литературное обозрение. 2001. № 49 (3). С. 138—158.

134. Клюс Э. Ницше в России: Революция морального сознания / Пер. с англ. JIB. Хар-ченко. СПб.: «Академический проект», 1999. 240 с.

135. Кнабе Г.С. Русская античность: Содержание, роль и судьба античного наследия в культуре России. М.: РГГУ, 1999. 240 с.

136. Ковач А. О смысле и художественной структуре повести Достоевского «Двойник» //Достоевский: Материалы и исследования. Т. 2. JL: «Наука», 1976. С. 57—65.

137. Кожинов В.В. Книга о русской лирической поэзии XIX века: Развитие стиля и жанра. М.: «Современник», 1978. 303 с.

138. Козубовская Г.П. Поэзия А. Фета и мифология: Учеб. пособие к спецкурсу. Бара-наул; Москва: Барнаульский гос. пед. ин-т, 1991. 218 с.

139. Козубовская Г.П. Проблема мифологизма в русской поэзии конца XIX—начала XX века: Монография / Барнаульский гос. пед. ин-т. Самара; Баранаул, 1995. 160 с.

140. Кондаков И.В. Контрапункт: две линии в развитии русской культуры (славянофилы и революционные демократы) // Русская литература. 1991. № 3. С. 3—24.

141. Краснощекова Е.А. Иван Александрович Гончаров: Мир творчества. СПб.: «Пушкинский фонд», 1997. 496 с.

142. Кулешов В.И. Натуральная школа в русской литературе XIX века. М.: «Просвещение», 1982. 224 с.

143. Кундера М. Шутка:. Роман / Пер. Н. Шульгиной. СПб. : «Амфора», 1999. 411 с.

144. Лакан Жак. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда / Пер. А.К. Черноглазова, М.А. Титовой. М,: «Русское феноменологическое общество», изд-во «Логос», 1997. 184 с.

145. Ламетри Ж.О. Сочинения. М.: «Мысль», 1976. 551 с.

146. Левин Ю.И. Избр. труды: Поэтика. Семиотика. М.: «Языки русской культуры», 1998.-824 с.

147. Лейтон Лорен Дж. Эзотерическая традиция в русской романтической литературе. Декабризм и масонство / Пер. с англ. Э.Ф. Осиповой; Науч. ред Е.В. Курылева. СПб.: «Академический проект», 1996. -296 с.

148. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1961—1962.

149. Лесков Н.С. Захудалый род. Детские годы. Павлин. М:«Советская Россия», 1985.-448 с.

150. Лищинер С.Д. Герцен и Достоевский. Диалектика духовных исканий // Русская литература. 1972. № 2. С. 37—61.

151. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста: Структура стиха. Л.: «Просвещение», 1972.-271 с.

152. Лотман Ю.М. Заметки по поэтике Тютчева // Уч. зап. Тарт. ун-та. "Вып. 604. Тарту: Тартусский гос. ун-т, 1982. С. 3—11.

153. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: «Просвещение», 1988. 352 с.

154. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М. : «Гнозис», «Прогресс», 1992. 272 с.

155. Лотман Ю.М. Избр. ст.: В 3 т. Таллинн: «Александра», 1992—1993.

156. Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М.: «Гнозис», 1994.-560 с.

157. Лосев А.Ф. Бытие. Имя. Космос. М.: «Мысль», 1993. 958 с.

158. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М: «Искусство», 1995. -320с.

159. Лощиц Ю.М. Гончаров. М.: «Молодая гвардия», 1977. 352 с.

160. Луценко H.A. От языка к мифу // Филологические исследования: сб. науч. работ. Вып. 3. Донецк: Юго-Восток, 2001. С. 269—282.

161. Майков А.Н. Избранные произведения. Л.: «Советский писатель», 1977. 910 с.

162. Малия М. Революция 1848 года // Новое литературное обозрение. 2001. № 49 (3). С. 119—137.

163. Мальцев Ю. Иван Бунин, 1870—1953. М.: «Посев», 1994. 432 с.

164. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. Тбилиси: «Мецниереба», 1984. 82 с.

165. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. / Сост. и предисл. Ю.П. Сено-косова. М.: «Прогресс», 1990. 368 с.

166. Мамардашвили М. Картезианские размышления (январь 1981 года) / Под ред. Ю.П. Сенокосова. М.: «Прогресс»; «Культура», 1993. 352 с.

167. Мамардашвили М.К. Лекции по античной философии / Под ред. Ю.П. Сенокосова. М.: «Аграф», 1997а. 320 с.

168. Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути: М. Пруст. «В поисках утраченного времени» / Под общей ред. Ю.П. Сенокосова. СПб.: РХГИ, журнал «Нева», 19976. 572 с.

169. Мамардашвили М.К. Мой опыт нетипичен. СПб.: «Азбука», 2000. 400 с.

170. Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание: Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке / Под общей ред. Ю.П. Сенокосова. М.: «Языки русской культуры», 1997. 224 с.

171. Ман П. де. Аллегории чтения: Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста / Пер. с англ., примеч., послесл. С.А. Никитина. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. -368 с.

172. Манн Ю.В. Философия и поэтика «натуральной школы» // Проблемы типологии русского реализма / Под ред. А.Л. Степанова и У.Р. Фохга М: «Наука», 1969. С. 241—305.

173. Маркин A.B. Дружеское послание в русской поэзии 1820—1830-х годов и романтизм // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX—начала XX века: Сб. науч. тр. Свердловск: Свердл. пед. ин-т, 1989. С. 32—42.

174. Маркович В.М. И.С. Тургенев й русский реалистический роман XIX века (30—50-е годы). Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1982. 208 с.

175. Маркович В.М. Вопрос о литературных направлениях и построение истории русской литературы XIX века // Освобождение от догм. История русской литературы: состояние и пути изучения: В 2 т. Т. 1. М.: «Наследие», 1997. С. 241—247.

176. Маркович В.М. Парадокс как принцип построения характера в русском романе XIX века. К постановке вопроса // Парадоксы русской литературы: Сб. статей / Под ред. В. Марковича и Вольфа Шмида. СПб.: ИНАПРЕСС, 2001. С. 158—173.

177. Мельник В.И. И.А. Гончаров в полемике с этикой позитивизма (к постановке вопроса) // Русская литература. 1990. № 1. С. 34—45.

178. Мельник В.И. И.А. Гончаров и русская литература (фольклор, литература средневековья, литература XVIII века). Ульяновск: Ульяновский гос. технический ун-т, 1999.-88 с.

179. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия: Пер. с франц. / Под ред. И.С. Вдо-виной, С.Л. Фокина. СПб.: «Ювента»; «Наука», 1999. 606 с.

180. Миловидов В.А. Поэтика натурализма: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1996. 30 с.

181. Михайлов A.B. Языки культуры: Уч. пособие по культурологии. М.: «Языки русской культуры», 1997. 912 с.

182. МосалеваГВ. Особенности повествования: от Пушкина к Лескову Монография. Ижевск: Издат. дом «Удмуртский университет»; Екатеринбург: изд-во Урал, ун-та, 1999. 272 с.

183. Мысляков В.А. Щедрин и Михайловский: проблема «героев» и «толпы» // Русская литература. 1990. № 2. С. 59—76.

184. Набоков В.В. Собр. соч. амер. периода: В 5 т. Т. 5: Пер. с англ. / Сост. С. Ильина, А. Кононова; Коммент. С. Ильина, А. Люксембург. СПб.: «Симпозиум», 1999. 704 с.

185. Назиров PP. Традиции Пушкина иГоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул: Дис. в виде науч. доклада . д-ра филол. наук. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1995. 46 с.

186. Недавецкий В.А И А Гончаров — романист и художник. М.: Изд-во МГУ, 1992. 176 с.

187. Недзвецкий В.А. Русский социально-универсальный роман XIX века: Становление и жанровая эволюция. М.: «Диалог-МГУ», 1997. 263 с.

188. Некрасов H.A. Стихотворения 1856 г. / Подгот. изд. И.И. Подольской. М.: «Наука», 1987. 527 с.

189. Непомнящий В. Феномен Пушкина в свете очевидностей // Новый мир. 1998. № 6. С. 190—215.

190. Обатнин Г. Иванов-мистик: (Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова (1907—1919)). М.: «Новое литературное обозрение», 2000. 240 с.

191. Осипов Н.Е. «Двойник. Петербургская поэма» Ф.М. Достоевского: (Заметки психиатра) // О Достоевском: Сб. статей / Под ред. А.Л. Бема. Прага: б/изд., 1929. С. 39—64.

192. Отрадин М.В. «Сон Обломова» как художественное целое: (Некоторые предварительные замечания)//Русская литература. 1992. № 1. С. 3—17.

193. Отрадин М.В. Роман И.А. Гончарова «Обыкновенная история» // Русская литература 1993. №4. С. 35—65.

194. Отрадин М.В. Проза И. Гончарова в литературном контексте. СПб.: Изд-во С,-Петерб. ун-та, 1994. 168 с.

195. Панаев И.И. Повести и очерки. М.: «Советская Россия», 1986. 368 с.

196. Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М.: «Новое литературное обозрение», 1996. 207 с.

197. Петрова H.A. Трансформация жанра элегии в творчестве О. Мандельштама // Историческое развитие форм художественного целого в классической русской и зарубежной литературе. Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1991. С. 80—88.

198. Платон. Собр. соч.: В 4 т. М.: «Мысль», 1993—1994.

199. Подорога В.И. Двойное время // Феноменология искусства. М.: Ин-т философии РАН, 1996. С. 89—116.

200. Подорога В. Навязчивость взгляда: М. Фуко и живопись // Фуко М. Это не трубка. М.: «Художественный журнал», 1999. С. 83—138.

201. Подчиненов A.B. Христианские мотивы в творчестве Ф.М. Достоевского 1840-х годов // Проблемы литературных жанров: Матер. VIII науч. межвуз. конф., 17—19 октября 1995 года. Ч. 1. Томск: Томский гос. ун-т, .1996. С. 83—85.

202. Покровский М.М. Пушкин и античность // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. Вып. 4/5. М; Л.: Изд-во АН СССР, 1939. С. 27—56.

203. Пращерук Н.В. Художественный мир прозы И.А. Бунина: язйк пространства. Екатеринбург: Муниципальный уч.-метод, центр «Развивающее обучение»; «Фонд Созидание», 1999. 254 с.

204. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог с природой / Пер. с англ. Ю.А. Данилова; Общ. ред. и послесл. В.И. Аршинова и др.; Предисл. О. Тоффлера. М.: «Прогресс», 1986.-431 с.

205. Приказчикова Е.Е. Культурные коды послания «К вельможе» A.C. Пушкина и их связь с философской проблематикой текста // Изв. Урал. гос. ун-та: К 200-летию со дня рождения A.C. Пушкина. 1999. № 11. С. 40—51.

206. Приходько И.С. Мифопоэтика А. Блока (историко-культурный и мифологический комментарий к драмам и поэмам). Владимир: Владимирский пед. ун-т, 1994. 134 с.

207. Приходько И.С. Александр Блок и русский символизм: мифопоэтический аспект: Спецкурс. Владимир: Владимирский пед. ин-т, 1999. 80 с.

208. Пумпянский Л.В. Поэзия Ф.И. Тютчева Вступ. ст. // Урания: Тютчевский альманах / Под ред. Е.П. Казанович. Л.: «Прибой», 1928. С. 9—57.

209. Пургин С.П. Философия в круге Слова: Вячеслав Иванов. Екатеринбург: «Сфера», 1997,- 110 с.

210. Путинцев В.А. Герцен-писатель. М.: Изд-во АН СССР, 1952. 239 с.

211. Пушкин A.C. Собр. соч.: В 10 т. / Под общ. ред. Д.Д. Благого и др. М.: «Художественная литература», 1959—1962.

212. Пушкин в русской философской критике: конец XIX—первая половина XX в. М: «Книга», 1990. -527 с.

213. Пятигорский А.М. Философия одного переулка или история еще не оконченной жизни одного русского философа, рассказанная автором, а также некоторыми другими, более или менее русскими философами. М.: «Прогресс», 1992. 160 с.

214. Пятигорский А.М. Мифологические размышления: Лекции по феноменологии мифа. М.: «Языки русской культуры», 1996а. 280 с.

215. Пятигорский А.М. Избранные труды / Сост. и общ. ред. Г. Амелина. М.: «Языки русской культуры», 19966. 590 с.

216. Пятигорский А.М. Вспомнишь странного человека: Роман. М.: «Новое литературное обозрение», 1999. 339 с.

217. Раскольников Ф. Место античности в творчестве Пушкина // Русская литература. 1999. №4. С. 3—25.

218. Рикер П. Живая метафора // Теория метафоры / Вступ. ст. и сост. Н.Д. Арутюновой; Пер. под ред. Н.Д. Арутюновой и М.А. Журинской. М.: «Прогресс», 1990. С. 435— 455.

219. Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике / Пер. И. Сергеевой. М.: «Academia-Центр»; «Медиум», 1995. 415 с.

220. Рикер П. Время и рассказ. Т. 1. Интрига и исторический рассказ / Пер. Т.В. Славко. М.; СПб.: «Университетская книга», 1998. 313 с.

221. Рогова E.H. К проблеме элегического модуса художественности // Этногерменев-тика: Некоторые подходы к проблеме / Отв. ред. Е.А. Пименов, М.В. Пименова. Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1999. С. 165—168.

222. Руднев В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста II. М.: «Аграф», 2000. 432 с.

223. Русская романтическая повесть: конец XVIII—начало XIX века / Сост. В.А. Гри-хин. М.: «Русский язык», 1981. 287 с.

224. Русская философия первой половины XIX века: Хрестоматия / Сост. Б.В. Емельянов. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1987. 432 с.

225. Русский очерк: 40—50-е годы XIX века / Под ред. В.И. Кулешова. М.: Изд-во МГУ, 1986. 544 с.

226. Русское общество 30-х годов XIX века: Люди и идеи: МемуарьГсовременников / Под ред. И. А. Федосова. М.: Изд-во МГУ, 1989. 446 с.

227. Русское общество 40—50-х годов XIX века: В 2 ч. М.: Изд-во МГУ, 1991. Ч. 1. — 237 с. 4.2. 254 с.

228. Савельева Л.И. Античность в русской романтической поэзии: (Поэты пушкинского круга). Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1986. 79 с.

229. Савинков C.B. Антропология А.И. Герцена 1830—1840-х годов как жизненная и творческая задача: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Воронежб Воронежский гос. ун-т, 1994. 18 с.

230. Сведенборг Э. О небесах, о мире духов и об аде. Киев: Видавниство «Украйна», 1993. -335 с.

231. Сен-Симон. Избр. соч.: В 2 т. / Под общей ред. В.П. Волгина. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948.

232. Сливицкая О.В. О природе бунинской «внешней изобразительности» // Русская литература. 1994. № 1. С. 72—80.

233. Смирнова Е.А. Поэма Гоголя «Мертвые души». Л.: «Наука», 1987. 199 с.

234. Смирнова З.В. Социальная философия А.И. Герцена. М.: «Наука», 1973. 291 с.

235. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. М. : Интрада — ИНИОН, 1996.-319 с.

236. Соловьев Г.А. Эстетические идеи молодого Белинского. М.: «Художественная литература», 1986. 389 с.

237. Станкевич Н.В. Избранное / Сост., вступ. ст. и примеч. Г.Г. Елизаветиной. М.: «Советская Россия», 1982. 256 с.

238. Старк В.П. Стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны.» и цикл Пушкина 1836 г. // Пушкин: Исследования и материалы. Л.: «Наука», 1982. Т. 10. С. 193—203.

239. Страда В. Гуманизм и терроризм в русском революционном движении // Вопросы философии. 1996. № 9. С. 90—119.

240. Сурат И.З. Пушкин: биография и лирика: Проблемы. Разборы. Заметки. Отклики. М.: «Наследие», 1999. 240 с.

241. Сухих И.Н. «От жизни той, что бушевала здесь.» Ф.И. Тютчева // Анализ одного стихотворения / Под ред В.Е. Холшевникова. Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1985. С. 187—198.

242. Современный философский словарь (СФС) / Под ред. д-ра филос. наук, проф. В.Е. Кемерова. 2-е изд., испр. и доп. Лондон; Франкфурт н/М; Париж; Люксембург; Москва; Минск: «Панпринт», 1998. 1064 с.

243. Тамарченко Н.Д . Реалистический тип романа: (Введение в типологию русского классического романа XIX века): Уч. пособие по спецкурсу. Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1985.-91 с.

244. Тацит Корнелий. Соч.: В 2т. Т.1. Анналы. Малые произведения / Пер. A.C. Бобо-вича. Л.: «Наука», 1969. 444 с.

245. Тацит Корнелий. История / Пер. Г. Кнабе // Историки античности: В 2 т. Т. 2. Древний Рим. М.: «Правда», 1989. С. 187—307.

246. Тихомиров В.Н. Об элементах жанра философского романа в художественной системе «Обыкновенной истории» // Системность литературного процесса: Сб. науч. тр. Днепропетровск: Днепропетровский гос. ун-т, 1987. С. 43—46.

247. Тодоров Ц. Теории символа / Пер. с франц. Б. Нарумова. М.: «Дом интеллектуальной книги», «Русское феноменологическое общество», 1999. 408 с.

248. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. / Под общ. ред. В.Г. Черткова. М.; Л. «Художественная литература», 1928—1953.

249. Томашевский Б.В. Пушкин: В 2 т. М.: «Художественная литература», 1990а. Т. 1,- 3 67 с. Т.2.-383 с.

250. Томашевский Б.В. Пушкин: Работы разных лет. М.: «Книга», 19906. 672 с.

251. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М.: «Аспект Пресс», 1996. 334 с.

252. Трубина Е.Г. Рассказанное Я: Проблема персональной идентичности в философии современности. Екатеринбург: УРО РАН, 1995. 152 с.

253. Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 11. Стихотворения, поэмы, литературные и житейские воспоминания, переводы. М.: «Художественная литература», 1979. 654 с.

254. Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М.: «Наука», 1969. 424 с.

255. Эстетическая природа художественности и категории эстетического анализа литературных произведений: Учеб.-метод. указания для самост. работы студентов по дисциплинам специализации / Сост. ВИ Тюпа Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1988. -69 с.

256. Тюпа В.И. Пролегомены к теории эстетического дискурса // Проблема художественного языка: Сб. тр. Самарск. гуманитар, академии. Вып. 2. Самара: изд-во СаГА, 1996 С. 3—10.

257. Тюпа В.И. Новая риторика как учение о коммуникативном событии // Дискурс. 1998а. № 7. Коммуникативные стратегии культуры и образования. С. 64—67.

258. Тюпа В.И. Постсимволизм: Теоретические очерки русской поэзии XX века. Самара: Общество с Ограниченной Ответственностью Научно-Внедренческая Фирма «Сесоры, Модули, Системы», 19986. 115 с.

259. Тюпа В.И. Парадокс уединенного сознания — ключ к русской классической литературе // Парадоксы русской литературы: Сб. статей / Под ред. В. Марковича и Вольфа Шмида. СПб.: ИНАПРЕСС, 2001. С. 174—192.

260. Тютчевский сборник: Статьи о жизни и творчестве Ф.И. Тютчева / Под общей ред. Ю.М. Лотмана. Таллинн: «Ээсти Раамат», 1990. 320 с.

261. Федотов Г. Потерянный писатель: А.И. Герцен (1812—1870) // Искусство кино. 1990. № 7. С. 19—21.

262. Федотов Г.П. Судьба и грехи России: Избр. ст. по философии рус. истории и культуры: В 2 т. СПб.: «София», 1991. Т. 1. 352 с. Т. 2. - 352 с.

263. Федоров В.В. Поэтический мир и творческое бытие: (Учеб. пособие для студентов и аспирантов). Донецк: Донецкий гос. ун-т, 1994. 89 с.

264. Федоров В.В. Статьи разных лет. Донецк: Донецкий гос. ун-т, 2000. 242 с.

265. Фейербах Л. Соч.: В 2 т. / Отв. ред Б.В. Мееровский. М.: «Наука», 1995. Т. 1. 502 с. Т.2. - 425 с.

266. Физиология Петербурга / Под ред. В.А. Недзвецкого. М: «Советская Россия», 1984. -304 с.

267. Фихте И.Г. Соч.: В 2 т. / Сост: и примеч. В. Волжского. СПб.: «Мифрил», 1993. Т. 1. -680 с. Т. 2. -798 с.

268. Флоренский П.А. Соч.: В 2 т.: Прилож. к журн. «Вопросы философии». М.: «Правда», 1990.

269. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Вильнюс: Литовская Православная епархия, 1991. -601 с.

270. Фреде В. История коллективного разочарования: Дружба, нравственность и религиозность в дружеском кругу А.И. Герцена — Н.П. Огарева 1830—1840-х гг. // Новое литературное обозрение. 2001. № 49 (3). С. 159—190.

271. Фуко М. Археология знания: Пер. с франц.; Общ. ред Бр. Левченко. Киев: «Ника-центр», 1996. -208 с.

272. Хайдеггер М. Исток художественного творения // Зарубежная эстетЛрса и теория литературы XIX—XX вв.: Трактаты, статьи, эссе / Сост., общ. ред. Г.К.жосикова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. С. 264—312.

273. Хайдеггер М. Время и бытие: Ст. и выступления / Сост., перевод, вступ. ст. и ком-мент. В.В. Бибихина. М.: «Республика», 1993. -447 с.

274. Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. В.В. Бибихина. М.: «Ad Marginem», 1997. 451 с.

275. Хализев В.Е. Драма как род литературы (поэтика, генезис, функционирование). М.: Изд-во МГУ, 1986. 260 с.

276. Харитонов В.В. Возможность произведения: к поэтике философского текста. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1996. 152 с.

277. Харре Р. Грамматика и лексика — векторы социальных представлений // Вопросы социологии. 1993. № 1/2. С. 118—128.

278. Хестанов Р. Церковь и республика ученых: И Киреевский и А Герцен // Логос. 1999. № 2(12). С. 111—121.

279. Хомяков A.C. Соч.: В 2 т. М.: Московский философский фонд; «Медиум» , 1994.

280. Хомяков М.Б. Парадигмы христианской этики // Изв. Урал. гос. ун-та. 1998. №8. С. 3—11.

281. Цейтлин А.Г. Становление реализма в русской литературе. М.: «Наука», 1965. -319 с.

282. Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. и избр. письма: В 2 т. / Отв. ред. 3. А. Каменский. М.: «Наука», 1991. Т. 1. 799 с. Т. 2. - 671 с.

283. Черданцева И.В. Ирония: От понятия к методу философствования, или До чего доводят философов насмешки: Курс лекций. Екатеринбург: Банк культурной информации, 1999 (Сер. «Филос. образование»; Вып. 9). 166 с.

284. Чернов A.B. Русская беллетристика 20—40-х годов XIX века: (Вопросы генезиса, эстетики и поэтики). Череповец: Череповецкий гос. ун-т, 1997. 282 с.

285. Чернышевский Н.Г. Собр. соч.: В 5 т. М.: «Правда», 1974.

286. Чижевский Дм. К проблеме двойника: (Из книги о формализме в этике) // О Достоевском: Сб. статей / Под ред. А.Л. Бема. Прага: б/изд., 1929. С. 9—38.

287. Чижевский Д.И. Гегель в России. Париж: «Дом Книги»; «Современные записки», 1939.-386 с.

288. Шатин Ю.В. Жанрообразовательные процессы и художественная целостность текста в русской литературе XIX века: (Эпос. Лирика): Автореф. дис. . д-ра филол. наук. М.: Моск. гос. ун-т, 1992. 30 с.

289. Шатин Ю.В. «Пушкинский текст» как объект культурной коммуникации // Australian Slavonic and East European Studies (Formely Melbourne Slavonic Studies). Vol. 13, N. 1. 1999. C. 97—102.

290. Шеллинг Ф.В.Й. Соч.: В 2 т. М.: «Мысль», 1989. Т. 1. 637 с. Т. 2. - 636 с.

291. ШпетГ. Философское мировоззрение Герцена. Пг.: «Колос», 1921. 102 с.

292. Штерн М.С. В поисках утраченной гармонии: Проза И.А. Бунина 1930—1940-х годов. Омск: Омский гос. пед. ун-т, 1997. 240 с.

293. Щедрин М. (Салтыков М.Е.) Собр. соч.: В 20 т. / Под ред. В.Л. Кирпотина и др. М.; Л.: ГИХЛ, 1933—1941.

294. Щенников Г.К. Достоевский и русский реализм. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1987.-352 с.515

295. Щенников Г.К. Синтез русских и западноевропейских традиций в творчестве Достоевского // Творчество Достоевского: Искусство синтеза / Под ред. Г.К. Щенникова, Р.Г. Назирова. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1991. С. 15—63.

296. Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1961. 372 с.

297. ЭльсбергЯ.Е. Герцен: Жизнь и творчество. 3-е изд. М.: Гослитиздат, 1956. 679 с.

298. Эткинд Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы ХУШ—XIX веков. М.: «Языки русской культуры», 1999. 448 с.

299. Яблоков Е.А. Падший Девушкин, или Что позволено быку // Архетипические структуры художественного сознания: (Сб. ст.) / Под ред. В.Б. Короны, Е.К. Созиной. Екатеринбург: Урал, ун-т, 1999. С. 113—131.

300. Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: «Прогресс», 1987. 464 с.

301. Якобсон Р. Два аспекта языка и два типа афатических нарушений // Теория метафоры / Вступ. ст. и сост. Н.-Д. Арутюновой; Пер. под ред. Н.Д. Арутюновой и М.А. Жу-ринской. М.: «Прогресс», 1990. С. 110—132.

302. Якубович Д.П. Античность в творчестве Пушкина // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. Вып. 6. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 92—159.

303. Ямпольский М. Демон й лабиринт: (Диаграммы, деформации, мимесис). М.: «Новое литературное обозрение», 1996. 335 с.

304. Ямпольский М. Наблюдатель: Очерки истории видения. M.: «Ad Marginem», 2000,-288с.

305. Ясперс К. Смысл и назначение истории: Пер. с нем. М.: «Политиздат», 1991. 527 с.