автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Древнерусские жития в творчестве Л. Н. Толстого 1870-1890-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Древнерусские жития в творчестве Л. Н. Толстого 1870-1890-х годов"

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (ПУШКИНСКИЙ ДОМ)

п

¡ 5 0 На правах рукописи

ГРОДЕЦКАЯ Анна Глебовна

ДРЕВНЕРУССКИЕ ЖИТИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ Л. Н.ТОЛСТОГО 1870—1890-х годов

Специальность 10.01.01 — Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 1693

Работа выполнена в отделе новой русской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН.

Научный руководитель —

доктор филологических наук Г. Я. ГАЛАГАН

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

О. В. СЛИВИЦКАЯ, кандидат филологических наук М. В. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ

Ведущая организация — Санкт-Петербургский государственный университет.

Защита состоится « .Н. » . .... 199^ г.

в . . / . . час на заседании специализированного совета Д 002.43.01 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук при Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН по адресу: 199164, Санкт-Петербург, наб. Макарова, 4.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ИРЛИ РАН.

Автореферат разослан «./Т.» . . . 1993 г.

Ученый секретарь специализированного совета, кандидат филологических наук

В. К. ПЕТУХОВ

т

Общая характеристика работы

Актуальность темы. Проблема традиционных истоков классической русской литературы все активнее в последнее время привлека-, ет внимание отечественных и западных ученых, причем акцент определенно переместился с фольклорных источников на пегковно-книж-ные. Творчество Толстого в русло этой проблемы вписывается нелегко: любого рода "литературность" его эстетике чужда, кроме того, очевидна, и в выборе источников, и в их интерпретации, и в особенностях стилистической обработки именно фольклорная, а не книжная ориентация писателя. Сам вопрос древнерусской традиции в творчестве Толстого неизбежно выходит за чисто литературные рамки к проблеме совместимости его религиозно-этических воззрений с тем миросозерцанием", которое древнерусская лите[атура выражала, и с житийным миросозерцанием прежде всего. Сущностных расхождений здесь оказывается не меньше, чем совпадений. Сквозь призму житийного жанра (учитывая его емкость), через то, как жанровая традиция воспринималась и творчески претворялась Толстым, в чем отвергалась и оспаривалась, проясняется ряд принципиальных для понимания его идейно-эстетической позиции моментов: соотношение фольклорного и литературного начал, народно-христианского и церковно-христианского, национального и "всемирного".

Проблема иерковно-книжных источников поздних вещей Толстого занимала еще его современников (Н.С.Лескова, А.И.Пономарева, А.И.Буслаева, Н.Ф.Сумиова и др.). Систематическое изучение темы "Толстой и древнерусская литература" открывают исследования Б.М.ойхенбаука, ¿.Л..'.!аймкна, Б.И.Ьурссва кониа 1950=х - начала 1660=х гг., "рабочей"она становится благодаря общетеоретическому и источниковедческому обоснованию Е.Н.Купреяновой и получает развитие в исследованиях Д.С.Лихачева, Е.В.Николаевой, З.С.Афанасьева и др. Собственно житилние схпсетные в жанровые прототипы толстовских произведений, его опыт редактирования житийных текстов рассматривались В.В.Кусковым, С.К.Росовеоким, И.А.Юртаевой, Г.М.11алишевой, в ряде западных публикаций - Р.Плетнева, Р.Поупа, Д.Алиссандратос, А.Опульского, У.Вуйчиики, П.Честер и др.

В .центр настоящего исследования выносится проблема соотношения индивидуального и традиционного, сверхзначкмая в системе "жизнепонимания" Толстого периода переворота и последующих лет (личное и Еечное) и его эстетике (творческая свобода и этическая ■ предустановленность;. Помимо прочего, жития святых стали вновь

предметом массового чтения, и противоречиво=пристрастное, критичное отношение к ним Толстого приобретает в связи с этим особую актуальность.

Целью работы является определение характера и степени интереса Толстого к »итийной литературе, следовательно и реальной роли житийной традиции в его творчестве (во избежание как ее не-дооиенки, так и преувеличения), особенностей ее идеологической и поэтической интерпретации. В задачи работы входит исследование деятельности Толстого по изданию житий, выявление принципов отбора сюжетов, объяснение последних в контексте мировоззрения и творчества писателя. Анализ тематических, сюжетных, образных мотивов в текстах Толстого подчинен поиску их конкретных житийных источников в одних случаях, аналогии - в других. Во всех случаях учитывается новое идейно-художественное оформление традиционных элементов, их смысловые и конструктивные функции в структуре целого текста.

Методологическая основа. Работа выполнена на основе традиционной методологии с сочетанием принципов историко=типологическо-го, источниковедческого и собственно структурного анализа художественных и публицистических произведений Толстого 1870-1890=х годов.

Научная новизна. В работе рассматривается восприятие Толстым как поэтики, так и идеологии житийного жанра. Разнообразие привлеченного к иссяедовеяию материала агиографии - с точки зрения хронологии, географии, жанрово-сюжетных типов памятников - позволило выделить в подходе к нему Толстого ряд специфических в устойчивых черт: русским-житиям определенно предпочитаются переводные, поздним - ранние и каноническому типу жвтий=биографий -жития "кризисные" (термин М.М.Бахтина). Исключительный и закономерный (что замечено и обосновано) интерес Толстого к патерико-вым житиям и "кризисным" сюжетам подводит к мысли, что аналогии моральным, и сюжетным схемам его произведений следует искать не в традиции в целом, а в указанных жанровом и сюжетном типах агиографии. Подвижные хронологические рамки работы (они несколько шире обозначенных в заглавии) позволили установить не замеченную ранее эволюцию в отношении писателя к ареографии. В диссертации рассматривается более широкий, чем обычно, круг произведений Толстого, его издательская и редакторская деятельность. Преломление житийной традиции в "Анне Карениной" и "Отце Сергии"

составляет основной предмет исследования, главным агиографическим источником служат Четьи Минеи Димитрия Ростовского с многочисленными пометами писателя, остававшиеся,- е отличие от Пролога, вне внимания ученых.

Апробация работу. Диссертация обсу-дплпсь на заседании Отдела новой русской литературы ИРЛИ РАН. Основные положения работы были представлены в виде докладов на научных конференциях молодых специалистов Ш1И РАН иЭУО, 1992) и на заседании Отдела древнерусской литературы ИРЛИ (1992). По материалам диссертации опуоликовано Ь ррбот, I находится в печати.

Практическая значимость г<лботы заключается в возможности использования ее материалов и выводов в лекционных курсах и научных исследованиях, посвященных проблемам мировоззрения и творчества Л.Н.Толстого, при комментировании изданий его произведений.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и приложения, объем текста - 279 машинописных страниц, список литературы насчитывает 3?8 наименований.

к ■

Основное содержание диссертации Во Введении в обоснование темы я методики исследования рас-. сматривается характер книжных интересов Толстого в целом, ряд объективно=внешних (контекст времени) и внутритворческих причин, обусловивших его обращение к древнерусским книжным памятникам. Специфика идейно=зстетической роли "народной поэзии" и ее книжной составляющей определяется для разных этапов творчества Толстого. Основное внимание уделено вопросу о месте народного "предания" в его вероучительной системе 80=х гг. "Предание" ("знание миллиардов отживших"; в теории жкзке- и богопознания Толстого составляет завершающий "круг" знания, определяется в трактатах как единое для всех "руководство" или "направление" и, подобно Священному Преданию в богословии, обладает авторитетом непогрешимости. При этом "народность" - не единственный критерий истинности самого "руководства"; ссылаясь на ал. Иакова, Толстой признает правду дел и поступков, а не слов и рассуждений, конкретно - авторитет не церковно=догматической, а логендарно=беллетри-стической части вероучения: "Все... ответы выражены преданием действий, жизни"к последнему относятся и "жития подвижников

1 Толстой Л.Н. Нолн. собр. соч.: В 90 т. Т. 48. М.; Л., 1952. С. 188. Далее ссылки в тексте.

и мучеников..примеры подвигов жизни людей из наррда" (23, 5U8). Несмотря на абсолютизацию "ответов" предания, субъективное знание и опит сохраняют ,в ценностной системе Толстого также абсолютный статус. "Доверие к себе", суждение "по себе", знание, "выведенное из себя", - суть неоспоримые приоритеты собственно толстовского (и в его понимании - всякого) художественного, психологического, религиозного, философского познавательного опита. Безусловно самоценные и в силу этого предельно обособленные "личное" и "общее" начала вечно стремится у Толстого к "сопряжению", рождая центральную проблему его онтологии, гносеологии, этики. "Подтверждение преданием" (48, 350) есть критерий истинности субъективного знания, есть способ его объективации (поскольку для Толстого после переворота "лишь то. Что познается повторяющимся во всем индивидуальном... предстает как истинная вечная реальность"^) и есть свидетельство искомого "единения", "совпадения" личного к общего (вечного), явления, которое много раз (в дневниках, эпилоге "Лнны Карениной") становится прямым объектом изображения писателя и при этом неизменно подается как чудо и как неизбежность. Совпадение "чудесно", поскольку непреднамеренно и в этом смысле подчинено некоей, высшей необходимости. Противоречие личного и надличнсго снимается в сфере морально должного.

Эффект совпадения важен для понимания природы и функций традиционных элементов в художественных текстах Толстого..Зстетиче-'ские принципы писателя отрицают, как известно, лобого рода "подражания" и "заимствования" (стилизацию, цитатность, аллюзии), что затрудняет поиск литературных источников его произведений, если таковые имелись. Поиск не обеспечен самим толстовским текстам, в котором литературный прообраз, как правило, предельно трансформируется и восстанавливается лишь благодаря косвенным свидетельствам. В конечном' счете интерпретационная функция литературных прототипов у Толстого снижена. Они могут быть установлены, но едва ли изменят или дополнят стремящийся к ничем не обусловленной постигаемости собственный толстовский текст.

Сказанное выше относится и к агиографическим прототипам. Искать приходится не столько заимствований (хотя и такие случаи есть), сколько скрытых совпадений, косвенных свидетельств Енима-

2 Зеньковский В.В. Проблема бессмертия у Л.Н.Толстого // 0 религии Льва Толстого. Сб. второй. М., 1912. С. 37.

ния Толстого к тому или иному памятнику агиографии и, более всего, этическои зэдаяности его художественных решений и в этом только плане их аналогичности моральным и художественным схемам "предания" (последнее специально отмочено Д.С.Лихачевым3).

В ходе обзора литературы по тема, выявляются ее малоизученные аспекты, ряд цитируемнх сужений Толстого о яптийной литературе, в £0=е и 90U=e годи резко отличных от его же высказываний 70—х гг., обнажает проблемы, требующие разъяснения.

В перноП главе диссертации "Житийные памятники в изданиях Толстого. Логика отбора сюжетов" проблема агиографических пристрастий писателя решается на основе анализа текстов, включенных в "Азбуку" (1672), "Славянские книги для чтения" (1877), отчеркнутых 2 Четьих Минеях Димитрия Ростовского в качестве материала для предполагавшегося "народного" сборника житий (1874-1875") и опубликованных в "Посреднике" (I3G6-I890). Во всех случаях обнаруживаются поразительно устойчивые, характерно субъективные критерии отбора сют-зтоз.

В 1-Й части глави" рассматривается житийный отдел "Азбуки" и "Славянских книг для чтения", куда воали соответственно 6 и 9 (6 + 3) текстов из Великих '¿иней Четиих и Четьих Г.Ьшей Димитрия. Ростовского. Помимо общего требования краткости и доходчивости, первенства поучительней, а на познавательной функции сстзто, при отбора чкткЯ, кок и фольклорного материала,4 действует принцип неприоритзтности национальной традиции :: аяткхрзстсматкйная установка. Следствие последней - вникание к малоизвестным евг.з-там, субъективность, порой случайность в выбора. Каждое из китий в "Азбуке" и "Славянских книгах" комментируется.

Среди отобранных Толстим текстов преобладают патериксвые рассказы (4 из 6=ти в "Азбуке" й 5 из 9=ти в "Славянских книгах"), для которых установлены источники: Синайский, Скитский, Египетский патерики. В посвященном жанровой специфике патерико-графип отступлении обобщены наблюдения ученых проялого века (В. Ундольского, Н.Потрова, В.Преображенского, Д.Еестакова, П.Ники-

3

Лихачев Д.С. Лев Толстой и традиции древней русской литературы //Лихачев Д.С. Избр. работы: 3 3 т. Л., 1287. Т. 3. С. 298-321.

4 См.: Костшия Е. "Азбука" Л.Н.Толстого и фольклор // Lew ToJ-ctoj-Pisat-z. i M^iciei Molt Konf. Mwlfowej... S.45--52.

тина) и новейших (И.П.Еремина, В.П.Лдриановой-Перетц, В.Р.Феде-ра, Л.А.Ольшевской, С.Николовой и др.). ьслед за Л.А.Ольшевской, А.В.Пайковой и др., мы рассматриваем патериковые жития в рамках агиографического жанра, оговаривая дискуссионность самой проблемы и выделяя те их особенности, которые и предопределили интерес к ним Толстого. Но общему признанию, нптериковие жития (рассказы, новеллы или же агиографические легенды - дефиниции неустойчивы) есть явление "народно=литературное", промежуточное между легендами и собственно житиями, характеризующееся радом "не агиографических" черт: отсутствием идеализирующего и абстрагирующего принципов, свойственных "правильным" житиям; конкретностью, живостью, жизненностью изображенной ситуации, ее обыденным характером; соседством монашеской и мирской тематики; наличием устойчивых фольклорных мотивов, элементов народной наивной веры; народно=разговорным типом языка. Наконец, патериковые истории отличаются не просто занимательностью - остросюяетностью, драматизмом коллизий. В "Азбуке" интерес Толстого к этому жанровому типу агиографии только намечен, в дальнейшем - устойчив и во всех случаях закономерен: показателем подлинной "народности" и подлинного "художества", которых он ищет, по сути отождествляя эти понятия, служит "сказочный тон" произведения, легендарно-сказочная форма. В житиях Толстого привлекают прежде всего "места наивно=художественные - прелестные" (61, 321). Другая тенден- ■ ция, наметившаяся в "Азбуке" и впоследствии не менее устойчивая - направленный отбор "кризисных" сюжетов, историй "обращения" грешников.

>1сследование многочисленных "азбук", изданных в России в середине прошлого века, позволило отметить попутно, что по подлинным житиям и летописи (не переложениям) учил читать только Толстой и рассмотреть проблему языковой подлинности памятника, связав ее с основными положениями эстетической программы писателя начала 70=х гг.

Во 2-м разделе главы исследуются пометы Толстого в Четьих Минеях Димитрия Ростовского, проводится обоснование их датировки 1874-75 гг., т.е. временем работы над несостоявшимся "народным" сборником житий, излагается история замысла, раскрывается "системный" характер помет. Стчеркнутые тексты и фрагменты образуют несколько сюжетнозтематических групп: это жития юродивых и жития ветхозаветных святых (те и другие немногочисленна), значительная

группа житий=мартириев (отчеркнуто не менее десятка однотипных историй христианских мучеников)'. В фокусе внимания Толстого и здесь оказываются патериковые рассказы (самая многочисленная группа), причем привлекает писателя "толстовская" тематика: искушения плоти, искушения "славой людской", сомнения в истине Св. писания, страх смерти, проповедь жизни "трудами рук своих", осуждение многословия и суесловия, обличения врачей, поучения о благе физических страданий. Значительную группу составляют "кризисные" жития: истории обращения в христианство языческих "философов", аналогичные "Еитию Юстина Философа", единственному переработанному Толстым в 1874-75 гг. (но неоконченному) тексту, составляющему, что не раз отмечалось, символическую проекцию его собственного пути духовных исканий; истории раскаявшихся разбойников и жития бывших блудниц'п лвбодеиц. Мотив "брали блудной" -еще один тематический мотив, объединяющий по меньшей маре '¿0 отчеркнутых Толстам самостоятельных сюжетов и фрагментов и несомненно окрасивший в нитийные тона его поздние вещи.

Помети Толстого свидетельствуют о его преимущественном интересе к содержательной стороне текстов, о минимальном - к "высокой" архаике, специфической "благочестивой" лексике; о внимании к фольклорным мотивам, приемам дидактики, житийным "видениям", к формам средневекового психологизма (отчеркиваются покаянные исповеди, молитвы, плачи, в особенности те, которые отличает "неформальность" дуиеизлиянил). Воздействие средневековых "подчиненных" жанров прослеживается в толстовских "видениях", "исповедях" и проч. По=своему характерна и логика пропусков текстов в Четьих Минеях: практически без помет остаются русские жития (немногие исключения нами отмечены), пространные жития отцов и учителей церкви.

В 3-м разделе главы рассматриваются 6 яитий, опубликованных "Лосредником" в 1886 г. а главной серии (жития Петра Мытаря, Павлина Ноланского, Филарета Милостивого, Моисея Мурика, мученикоз Нккифора и Сеодора), в 1887-90 гг. - в "побочной" серии (.Олиании Лазаревской, Тихона Задонского, Трифона Печенгского, преп. Варвара, Таисии, Серапиона, Виталия и др.), ряд житийных фрагментов, включенных в сб. "Цветник" (I8S7). Отбором сюжетов руководит Толстой, что подтверждается документально, источником для большинства служат тексты Димитрия Ростовского. Все жития издаются "Лосредником" в переложении на "простой" язык, Толстому

принадлежат два переработанных мартирия (опубликован один), что подтверждает постоянство его интереса к "страданиям" как "вечной" иллюстрации его личному убеждению в необходимости мученичества за веру. Житийная литература не занимает ведущего места в "Посреднике", однако каждый текст несет нужную Толстому пропагандистскую нагрузку. Отсюда их общее свойство - обнаженность учительной тенденции, иллюстративность сюжета; отсюда и "беспощадные", по точной оценке А.Опульского,*' принципы редакторской правки: языковое и фабульное упрощение, исключение "чудес" и "ужасов", освобождение от беллетристических элементов, книжной символики, что не только разрушало стилистику памятников, но и обедняло их содержание.

Основное внимание уделяется житиям, изданным в главной серии. Отмечается, что это исключительно переводные памятники (народный нравственный идеал, по Толстому, вненационален), русские жития попадают в "побочную" серию; это преимущественно раннехристианские памятники, т.е. свидетельства, в понимании Толстого, христианства "истинного"; на 50$ это патериковые рассказы, что очередной раз подчеркивается со ссылкой на источники. Среди изданных в той и другий серии житий по=прежнему высок процент "кризисных" (мы насчитали 7), причем выбор жития бывшего разбойника Моисея Мурина (28 авг.) указывает на автобиографизм сюжета "обращения". У всех житий главной серии'светские герои, исключение - епископ Павлин, идеолог "социального опрощения" (евангельские мотивы раздачи имения, добровольного нищенства можно рассматривать и в их "толстовской" интерпретаций). Выбор сюжетов мотивировался поиском вечных подтверждений "вымученным" .истинам личного опыта. Так, моральный конфликт в житии Филарета Милостивого соответствует реальному семейному конфликту Толстого, ситуации автобиографической драмы "И свет во тьме светит". Вопрос "кто ближний?" в трактатах '"Так-что же нам делать?", "0 жизни", в рассказе "Требование любви" поставлен с житийным максимализмом и, как и в житии, его решение из сферы конкретно=реального, где он, по Толстому, "совершенно неразрешим" (23, 386), переносится е сферу идеального (должного). Социально-этическая проповедь Толстого, в которой план должного доминирует над планом реально

® Опульский А. Лев Толстой в работе над агиографической литературой // Новый журнал. (Нью-Йорк). 1903. Кн. 151. С. 99.

существующего, вообще снимает вопрос о конкретных условиях и следствиях исполнения заповедей, обещая, как и христианская проповедническая литература, только идеальные награды. Среди житийных памятников, изданных "Посредником", исключительное место по степени внимания к нему Толстого занимает житие Петра Мытаря, дважды, в 161>4 и 1834 гг., ставшее Объектом драматургической обработки. Причини внимания писателя к этому "кризисному" сюжету Римского Патерика ("драматургия" процесса духовного прозрения, мотив "невольного" добра, соответствующий одному из важнейших и противоречивейших положений толстовской этики), как и случаи отражения образных мотивов жития в произведениях Толстого, нами рассматриваются специально.

Во второй главе "Роль предания в "Анна Карениной": житийная традиция" выявляется более значительный агиографический сослав романа, чем ранее обнаруженные реминисценции, что само по себе требует оговорок. Суть главной из них - в неоднозначности всей системы авторских оценок, не сводимых к житийной моральной схеме, осуждающей не только зло "прелюбодеяния", но и любовь=страсть вообще как греховное плотское желание, неизбежно наказуемое. Наряду и на равных с морализующей, осуждавшей тенденцией в романе, присутствует тенденция оправдательная, "Монологизму" судящего авторского слова противостоят и многозначный толстовский образ, и система "сцеплений" и "зеркал", по=разному отражающих задан-нуо ситуация. По сути противоречивы две основные идеи романа -суда (справедливости) и милости, воздаяния и прощения, соответствующие центрально!! антиномии (по Флоренскому) или парадоксу (по Честертону) христианской догматики и этики. Конфликт суда и милости фиксируют, в частности, две библейские "цитаты": эпиграф) и любимая молитва Левина: "не по заслуга/л прости меня, а по милосердию" (18, 43), перефразирующая стих Псалтыри (11с. 24, 7), молитву евангельского мытаря (Лук. 18, 13) и имеющая возможным источником житие любодеипы Феодоры (II сент.) с многочисленными пометами писателя. На материале философских и художественных произведений Толстого 80=х гг. мы демонстрируем безрезультатность его попыток снять "очевидное противоречие" (23, 85) суда и милости. Взаимоисключающие понятия у Толстого сосуществуют. "Парадоксальное" решение проблемы в "Анне Карениной", создающее "загадку" романа, на наш взгляд, аналогично тому, которое знает христианская традиция: "Бог по правосудия своему покарает и ис-

с

требит грех, а по милосердию своему помилует грешника". Преступление, грех, зло изображаются Толстым как преступление, грех й зло и должны быть наказаны, но все сочувствие при этом отдано героине, ее нравственному достоинству, духовной красоте и "милой", "детской" душевности.

1-й раздел посвящен демонологическому мотиву в романе, уже исследованному в свете житийной традиции Е.Н.Купреяновой, У.ВуЙ-чиикой . Мы отмечаем прямолинейность "дьявольской" интерпретации страсти в черновиках романа и аместе с тем ее опосредованность "чужим", причем традиционно религиозным (что подчеркивается) восприятием, ö окончательном тексте исчезла дистанции между взглядом автора и героя, исчезла создававшая дистанцию "религиозность". Предмет изображения - само религиозное сознание, точнее религиозное перекивание чувств греховности, виновности, страха, зависимости от "силы зла". В "Анне Карениной" и еще откровеннее в поздних повестях ("Крейцеровои сонате", "Отце Сергии", "Дьяволе") стоит задача освободить образ от символической условности, вернуть ему силу и реальность живого ощущения, что соответствует целям "религиозного искусства" позднего Толстого, превращающего эстетическое переживание в религиозное, "заражающее" и духовно преображающее человека. "Воскрешение" дьявола требовало возврата к традиции, прежде всего к житийной, изобилующей демонологическими сюжетами.

В главе рассматриваются аллегорические знаки "демонизма" во внешности героев (по черновым редакциям) и противоположные им, нейтрализующие "демонизм" подробности в окончательном тексте, отражающие авторскую установку на деромантизацию страсти и отказ от характерологических мотивировок в пользу изображения немотивированного, следовательно, имеющего некий, посто^шний источник чувства. В целом традиционна черно-красно-белая символическая окраска "дьявольской" темы с устойчивой в толстовской палитре'и по сути одноплановой семантикой черного (зло) и белого (смерть) цветов и двойственной семантикой красного; традиционны атрибуты "злого духа"; система метафорических "имен" дьявола; мотив' мирских (дьявольских) "сластей", вводящий в роман традиционно христианскую идею несовместимости добродетели и наслаждения; репертуар "ролей" дьявола, из которых две - прельщения на блуд и про-

s Флоренский H.A. Столп н утверждение ьстины, ¡Л., 1Ь92. Т. I. Кн. 1. С. 219.

воиирования вражды - исследуются нами на фоне их многочисленных житийных аналогий. Система образов, соотнесенных в "Анне Карениной" с "дьявольским", полностью наследуется "Крейцеровой сонатой", где "животную" (инстинктивную, эгоистическую, потребительскую) основу отношений между полами передает цепь образных ассо-ииеиий: плотское - животное - зверское'- дьявольское, причем в "зверком", "скотском" (зооморфном) образе страсти, намеченном уже в "Бойне и мире" и присутствующем в "Анне Карениной" в символической параллели "люди - лошади", негативная эмоция чисто толстовской силы соединяется с назидательной прямолинейностью древнерусской метафоры, к которой сам образ и восходит (страсти-звери).

У "дьявольского" мотива имеются мотивы-спутники, развивающиеся в самостоятельные образные теки, внутренне антиномичные*,. что существенно, благодаря которым и возникает эффект равно судящего и милостивого авторского взгляда. Это тема "игры в жизнь" иди "игры жизнью", имеющая двойную этическую окраску (игра детская и игра дьявольская), совмещающая идею милосердия и кары. Зто образы "фантастического" света (блеск, огонь, пожар), соотносимые С трафаретным а житийной литература представлением о "пламени возделения", с дьявольской ролью искушения-"ослепленгя" и образом "слепящей тьмы" новозаветных текстов. "Ослепленность" герй-кни есть условие как ее осуждения, так и оправдания. К "спутнй-кам" дьявольской темы относится и образ "вьюги-страсти", имеющий аналогии в житийной литературе (у Димитрия Ростовского - "бури", "ветры", "волны" страстей). Образ метели устойчиво символизирует у Толстого утрату пута'и.приводит к мысли не о преступлении, но о заблуждении.

Во 2-м разделе глава сюжетная линия главной героини соотносится с житиями блудниц илвбодеип, составлявшими предает в буквальном смысле подчеркнутого внимания писателя. Помимо мотива блудного прельщения, проблематика греха, покаяния и искупления достаточно последовательно проецируется на жития олудниц и любо-деиц. Раскаяние героини задано этически и сюхетно, и Толстой •дважды проводит ее через предсмертное "обращение", через покаянную исповедь (обязательный элемент в житиях этого типа). Если, тема гароинижвдуднщы звучала открыто в ранних редакциях романа, то в окончательной, она приоутствуот на уровне символического обобщения: образы светских блудниц и города="блуднипы" (Петер-

бург) включаются в проходящую .через весь роман оппозицию: город - деревня, общество - народ, языческий - христианский мир.

С житиями блудниц и яюбодеиц, где в одном сюжете "спедеин" два "Я" героини, toa полярных душевных,состояния, cvothochm мотив "двоения", а.ряд отчеркнутых Толстым в житии Марии Египетской фраз представляет своего рода подстрочник развернутых в романе тем. Исключительно важно в плане этической заданности ситуации, что для Анны,'как и для ее агиографических предшественниц, невозможно обращение к Богу. В.житиях грешников запрет на молитву существует вплоть до полного искупления греха в мученических подвигах к явления чудесных свидетельств его прощения.' К житиям блудниц, конкретно - Марии Египетской; отсылает и возникающий в сознании героини в бреду после родов образ "святой мученики", функционально близкий образам житийных "духоводительных" видений. Сцена покаяния героини по=своему литературна и содержит житийные черты как в сценарии, так и в стилистике (элементы житийной "идеализации": буквальное, воплощение, заповедей, "чудо" преображения Каренина; оттенок умиления, и вместе "книжный" пафос авторской речи). . • ' . -

Упоминание 'святой мученицы", мотив мученичества, обращающего его свидетелей к христианской'истине (в сиене покаяния), постоянное звучание самих слов "мучать", "мучаться", оттенок добровольной жертвы в отказе Анны от развода, в ее признании брату: "...я но должна спасаться, И не могу" (18, 450) соединяются в тему мученичества во искупление. Слияние в одном образе любоде-ицы к мученицы - главное, что связывает роман Толстого с житиями блудниц и яюбодеиц. Смысл искупительного мученичества имеет и самоубийство героини при всей неоднозначности его мотивов. Эмблематические подробности в сцене самоубийства,(смерть на коленях, молитва о прощении, на мгновение разорвавшийся мрак, символизирующий услкигннук» молитву, и ряд других) соотносимы с устойчивыми мотивами китий кающихся грешников и "этикетом" изображения смерти в агиографической традиции в целом.

•.В 3-м разделе рассматриваются "соденские" глава романа, "серьезный душевный переворот" и опыт благотворительности Кити. Ставя проблему в общеморальноа плане - о. нравственно противоречивой сущности благотворительности, о "притворстве", нкщелюбия вообще - Толстой затрагивает тем самим и авторитет "предания", иесь канонизированный комплекс отношений между дарующим милосты-

ню и смиренно и благодарно ее принимающим превращается в острейшую проблему. Уязвимой оказывается сама добродетель: в желании "спасти" она скрывает желание "спастись", сознательный или подсознательный расчет, тогда как этика Толстого признает только то добро, которое "вне иепи причин и следствий" (19, 377). Включенное в "Славянские книги для чтения", восходящее к "Лавсаику" Наллацил, "Слово о монахе Евлогии и'о нищем расслабленном' и хронологически, и тематически причастно поставленной проблеме. Ситуация "Слова о ¿нлогии" - отвергнутая лицемерная милостыня -послужила прообразом одного из мотивов "Воскресения", что было отмечено ¡¿.Н.Кулреяновой,® и благодаря тому же источнику создается особой силы публицистический эффект в 15-й и 16-И главах трактата "Так что же нам делать?" (мотив расслабленного).

"Совершенная" добродетель в лице Вареньки - редкий у Толстого, соотносимый с классическими, в том числе и житийными образцами тип праведницы, непосредственно предшествующий "святой" Пашеньке в "Отце Сергии" (у обеих - общий прототип). Анализ aETOjr-ского освещения образа отчасти объясняет, почему, по более позднему признанию писателя, "Есе жития... обманывают" (85, 328), почему вызывает его возражения публикация В "Посреднике" жития Юл панки Лазаревской. Самоотречение в его канонической дм христианской традиции форле в романе представлено противоестественным человеческой природе. 3 этом смысле в "Анне Карениной" сохраняется тот не взгляд, что в "Войне и мире", аналогия Варенька - Сонечка и, в известной мере, - Платон Каратаев: отчужденная участливость приравнивается' чуть ли не к безучастности. Система "сцеплений" (Кита - Варенька, Левин - Кознышэв, Анна - Каренин) дает устойчивую антитезу страсти - бесстрастности, жизни "по сердцу" - жизни "по правилам",• "силы кизни" - ее "недостатка" ("недостаток сердца"), сникающую однозначнр-моралистическую оценку страсти. Эгоизм и самоотречение, "благо личное" и "благо общее", "природное" и "духовное" долгны, по Толстому, слиться в своей предельной полноте, единственно приемлемой для него форме. Заповедь "забыть себя и любить других" составляла моральный абсо-

^ Первая славянская книга для чтения гр. Л.Н.Толстого. Изд. 2-е, испр. И доп. М., 1977. С. 24-29.

8 Купреянова E.H. Эстетика Л.Н.Толстого. М.; Л., 1966. С. 2о1-282.

лют Толстого на всех этапах творчества, однако он разделял, как известно, никогда не достижимый "идеал" и систему "правил" и "предписаний", В этом плане заповедь самоотречения принимается как идеал (и "предание" - как "направление"), но не "предписанный" преданием тип благочестия.

"Мысль семейная" снимает оба противоречия: эгоизма - самоотречения и достижимости - недостижимости. Материнство, его жертвенная сторона, в романе откровенно "христианизируется", не теряя при этом природного "эгоизма". Семейно-хозяйстиенная модель становится эмблемой всечеловеческого единения: люди-братья - сыновья одного Отпа и работники одного хозяйства, семейно-хозяйст-венные обязанности исполняющие как религиозные. Главным условием для осознания в перекивания отношений духовного братства становится общий труд для "блага целого". Крестьянский труд в сценах косьбы, уборки покоса не только одушевляется вслед фольклорной традиции (метафорическая аналогия "косить - любить"), но и сакра-лизуется вслед традиции иитийной (ср. с житием Артемия Веркодь-ского). "Хрестьянский" труд сливает личное и общее (капля труда и море труда), ограниченное и бесконечное, телесно-природное и духовное, как ; в социальных трактатах Толстого, подается законом Бога и природы. Сиены "хростьянского" труда насыщаются евангельскими мотивами. Земледелие приравнивается к христианскому призванию, уподобляется наглядной проповеди (части богословской метафоры "проповедь - пахота, сеяние семян" Толстой меняет местами, и притча обращается в быль), более того, - к христианскому миссионерству, с чем связан замысел романа, о переселенцах (187677 гг.), несущий ту же идею бескровного покорения языческих пространств "русской земледельческой силой". Крестьянские сцены романа при этом не превращаются ни в утопию, ни в идиллию. Освящающие крестьянский труд социально-этические идеалы Толстого нахо-• дятся в глубоком родстве с национальной традицией.

Духоеный переворот главного героя соотносится нами с житийными сюаетамк "чуда" обращения язычника (разбойника, блудницы) в христианство. Толстой сохраняет ряд устойчивых элементов житийно«! схемы: встречу с праведником, воздействие его примера или увещевательного слова; внезапность обращения как главное условие "чуда", сохраненное, кстати, и в трактатах, основанных на сшете "переворота". Схема "чуда" воспроизводится формально, чтобы бить оспоренной по существу. Чудо теряет "мистический" и'Приобретает

"практический" смысл.

Третью главу "¡¡атериковые источники моральной проблематики "Отца Сергия"" открывает обзор работ, специально посвященных ео-просу житийных заимствований н повести - от первых замечаний Г. Никитского, М.Кузмкна, й.Рязановсксто, П.Никитина и др. до исследовании и частных наблюдений Р.Плетнева, Д.Чижевского, Н.Ван-Вейка, I*.ноупа, Д.Алиссандратос, й.Н.Купреяновой, У.Вуйчишш, А. Опульского, П.Честер, А.М.Панченко, П.В.Николаева, И.А.<Ортаевой. Мы демонстрируем многочисленность патериковых прототипов основных и второстепенных сюжетных ситуаций повести, доказывая тем самым факт апелляции автора не к единственному источнику, как принято считать, а к общим моральным схемам патерикографии как выражению дорогого Толстому "раннего, народного, еще не застывшего в догме христианства".®

Анализ патериковых заимствований в "Отце Сергии" сводится к следующему. Житие Иакова Постника (4 марта), названное в качестве основного источника еще в 1912 г. Г.Никитским, имеет минеиную и проложную редакции, причем в минелной, как и у Толстого, объединены оба сюжета - искушения старца блудницей и падения его с "дщерью бесной", в проложную входит только второй. Источник обоих - 40=я и 38=я новеллы У главы Скитского Патерика, указанный впервые в 1915 г. П.В.Никитиным,^ в широкий научный оборот Еве-дан позднее Н.Ван-БеЙком.^ История искушения старца из Скитского 11атерика (№ 40) входит в Пролог в качестве самостоятельного чтения ("Слово о черноризце, его же блудный не прельстивши умре" под 27 дек.), что учитывается большинством исследователей. По нашим данным. Толстой опирался на обе хорошо ему известные проложную и минейную версии сюжета, сохранив', в частности, в сцене искушения Сергия Маковквной (гл. 4-5) ту степень драматизма борьбы монаха с блудным желанием, которая характерна именно для патерикового подлинника.

а

. Шестаков Д. Исследования в области греческих негодных сказаний о святых, Варшава, 1910. С. 17.

Никитин П.В. Греческий "Скитский" Патерик и его древний латинский перевод// Византийский временник. Пг., 1916. Т. 22. Вып. 1-2. С. 136.

N. *»«. бЫт«! То1$Ь]4 //

«Ьт'деЬе РМоЩе.. В*»»«! XI. кв!р*.»&¿.556-35«.

Сюжет искушения старца блудницей, включавший котив сожжения рук в преодоление вожделения, умеет варианты, среди которых мы рассматриваем житие 1'.1артиниаиа, искушаемый герои которого всходит на костер, героиня принимает постриг, и многочисленные популярные в патерихографии, буквально реализующие евангельскую заповедь версии мотива "отсечения соблазна".^ Особое значение мы придаем целиком отчеркнутому Толстым в Четьих Минеях питсриконо-му житию старца Философа (30 мая): одолевая "разжжение плоти", он откусывает язык и выплевывает его в лицо блуднице. .Еест возложения рук на пла'/л в борьбе с искушением приобрел в житийной традиции этикетный характер и известен,в частности,по житиям Аввакума, Тихона Задонского. Отказавшись от его воспроизведения (ср.: "рука сжигается пустынником" - 51, 125), Толстой уходит от этикетных пор,:. Живой "кест" его героя близок "доэтикетным" патериковым образцам, созданным в то время, когда их содержанке было "делом яизни, а не мотивом искусства?.*3 >

Ряд второстепенных мотивов повести восходит к житиям Арсеиия и Пшена Великих (Скитский, Египетский, Алфавитный патерики). Латериковые рассказы служат источником фабульных подробностей, моделью при их художественном оформлении,,кроме того, содержащие разнообразные известия, о "кич'ении" монахов собственными аскетическими подвигами и чудесами - общим Источником центральной идеи повести. В реализации схемы '"возношение - падение" сшет Толстого не менее телеологичен, чем его патерккозые прототипы: Сергий "предался гордости святости" (51, 74) и вследствие этого "пал".

Эпизод встречи с Пашенькой (гл. 8) не является прямым заимствованием, но строится в соответствии со схемой патериковнх рассказов о посрамлении прославленных аскетов безвестными подвижниками, сохраняя рад ее устойчивых .элементов..Сюжеты этого типа, в первую очередь те, где "выше" монаха оказывается скоморох (пример - "Скоморох ПамДалон" Лескова, 'восходящий к 57 гл. "Лавсаика" Палладия, и др.).несут в себе антиканонкческое, а по мнению ряда исследователей, и еретическое начало. Непосредственно связанная с низовой народной культурой, мораль патериковой легенда в ряде положений "не соглашается с воззрениями церкви"

^ Зафиксированы в указателе: ТиЬасЬ Р. 1пДех «етр(огитп. А 13 Никитин П.В. Указ. соч. С. 131.

(Д.Шестаков),,более того, "составляет противоположность" (Св. Николова) официальным нормативам высокой церковной литературы. Восходящие к патерикам фольклорные версии сюжета посрамления пустынника (легенды, сказки, духовные стихи), закрепляют антиканоническую тенденция, представляя "репутацию святости" в народе. сдесь на только гордыне противопоставлено смирение, но и монашескому эгоцентризму - самоотверженность героев=мирян, праздности - труд. Пашенька воплощает в этом смысле традиционные нормы народной этики, и те же "народные" в своей основе вдеи, изобличающие тщеславие, эгоизм, праздность монашества, содержат многочисленные дневниковые записи Толстого периода работы над "Отцом Сергием". Еретическое (антшерковноо, антимонашеское, антижитийное) начало повести питали, таким образом, ее патерико-вые источники. Цель'многочисленных заимствований достаточно прозрачна: царковно-христиаискому авторитету противопоставлен ни личный критический взгляд автора ("Самый святой такой ке чорт, как самый грешный"; "Христианство есть в народе несмотря на церковь. В главных центрах его - церкви - полный мрак" - 51, 139; 50, 90), а авторитет народного "предания", хотя резко обличительные и пародийные акценты расставлены в повести автором.

В главе рассматривается публицистический ело!', повести, имеющий идеологически кбнкретного адресата разоблачений - Опткну Пустынь, И приемы обобщения, характерные для притчи; кроме того, жития Юлиании Лазаревской и Сергия Радонежского, которые ряд исследователей (Дж.Алиссандратос, П.В.Николаев, Л.А.Юртаева, П. Честер) относят к прототипам "Отца Сергия". В работе выдвигаются аргументы против как первой, так и второй недостаточно обоснованных, на наш взгляд, аналогий.

.Моральную концепцию "Отца Сергия" сближает с миросозерцанием патериковрх житий авторское отношение к проблеме греха. Пате-риковые рассказы отличает устойчивый интерес к изображению грешников, исключительная терпимость к греху (принцип "терпения зла"), своеобразная апология греха как спасительного средства от гордыни ("лекарство бесчестия", по Скитскому Латерику). Необходимость "падения" и раскаяния осознается и постулируется Толстым в дневниках и записных книжках 90=х гг. как важнейший признак движения к истине и вере: "Нет раскаяния - потому, что нет движения вперед, или нет движения вперед потому, что нет раскаяния" (51, II). Движение же ("рост жизни"), противопоставленное

нравственной статике, духовному "усыплению", абсолютизируется и отождествляется с самой жизнью: "жизни нет у человека, который не растит свою жизнь" (50, 88). Тот же комплекс идей ^щипается несколько ранее в трактате "О жизни". Как в кошшг.шк жизни-движения, так и в теории познания Толстого "падение" яглиетсл необходимым условием обретения истины, .«саду рлссудочно-умозри-тельным" "ходом познания" и противоположным ему познанием "чувством всего существа" (50, 161) разница огромна: "признать умом ми быть приведенным к пропасти и ужаснуться, увидев ее" (50, 161). Через "всем существом" пережитое ощущение края пропасти проходят и Левин, и автобиографические герои "Исповеди" и "Записок сумасшедшего", однако толстовская-"апология греха" окончательно формируется в 90=е годы на.опите отца Сергия. Описанный "ход познания" Толстой называет-"отрицательным", предполагая, что "для более чистых и чутких натур" существует и "положительный" путь, и вместе с тем личному опыту придается статус унклер-сальности ("так со мной было и так, мне кажется, должно быть со всеми" - 51), 162), я подтверждающий его патериковый сюжет выбран именно по этой причине. • '

Складывает^ -I достаточно неожиданная картина "терпения зла" в этике Толстого. В оценке греха чисто моральные параметры отступают на второй план ("падение" приравнивается к заблуждению, не более), преобладающей, как это ни странно для моралиста Толстого, оказывается "познавательная" ценность греха. Толстовская "апология греха", подобно тому, как это происходит в раннехристианских памятниках,, полемически развернута относительно официально-церковных нормативов. Дважды намеченный в записной книжке г. дневнике в 1Ь89 г. сюжет о "святок" (50, 99, 211) демонстрирует антикаяонический характер толстовского понимания святости.

. Два героя в "Отце Сергии" символизируют два пути к истине и два состояния относительно истины, при этом "статичность" Пашеньки к "подвижность" Сергия снимают абсолютный характер антитезы, на первый взгляд, полностью соответствующей жесткой схеме сюжета-прототипа. Образ сомневающегося, грешного и страдающего героя я равной, если не в большей мере выражает у Толстого "правду должного", правду кизни и искусства, чем образ героя, обладающего истиной (каратаевский тип с его дидактическими функциями, к которому примыкает и Пашенька).

"Уход" отца Сергия совмещает устойчивый житийный мотив "бег-

ства от славы" и ряд символических мотивов, спроецированных непосредственно на Евангелие.

В Заключении подводятся итоги исследования. Отношение Толстого к житийной литературе с начала ?0=х годов, времени ее "открытия", к Ь0=м изменилось на диаметрально противоположное. К 80=м годам вполне сложилось его негативное отношение к канонизации святых, нарушающей евангельскую заповедь всеобщего равенства перед Богом. Толстовская система этических ценностей отвергала идею любой исключительности и избранности, эстетике писателя был чужд "идеализирующий" способ изображения. Признавая "всемир-ность" и "всенародность" нравственных ценностей и не приемля каких бы то ни было исключительно русских духовных величин, Толстой отбирает преимущественно переводные жития, умышленно обходя отечественные. В агиографии его привлекают не житийные, а народные черты (жанровый тип агиографической легенды, фольклорные мотивы), сложившийся житийный канон, этикетность интересуют его менее всего. Патериковые сюжеты дают ему возможность обнаружить то, что противостоит официальному канону, сложившемуся "типу" и "стилю" святости, неприемлемому для Толстого ни психологически, ни этически, ни эстетически. Км создается свой, условно говоря, "антиканон", в соответствии с которым заблуждение и грех (что синонимично) не удаляют, а приближают человека к Богу, "воскресение" его происходит исключительно по инициативе греха. В многочисленных сюжетах "переворота" утверждается этот канонический для Толстого путь к истине. Отсвда и устойчивый интерес писателя к "кризисным" сюжетам: психологическая, закономерность, найденная в собственном опыте„ оказывается близкой "психологии" богопозна-ния раннехристианских памятников; отсюда неприятие русских житий с их "светлой мерностью" (по Г;Федотову). Вместе с тем интерес к "острим религиозным переломам" характерен для легендарно=алок ри-фической части "предания", народных песен, народных картинок. В этом плане кающиеся грешники Толстого принадлежат национальной традиции, как и кающиеся грешники Пушкина, Гоголя, Достоевского, Некрасова, Лескова и др.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Новая книга о Толстом рецД // Русская литература. 1989. Л 2. С. 248-252.

2. Роль "предания" в "Анне Карениной" Л.Н.Толстого:(варяжский

сшет) // Проблемы развития русской литературы ¡С1-Н веков. Тезисы научной конференции... Л., 1990. С. 28-29.

3. Возвращение к дискуссии о жанре "Воины и мира" £РеиТ| // Русская литература. 1Ь91. № 3. С. 181-106.

4. Обращение грешника в житииноь традиции и нравственный переворот в'произведениях позднего Толстого // Русская литература XI-XX веков. Проблемы изучения. Тезисы докладов научиои конференции... СПб., 1992. С. 24-25.

5. Агиографические прообразы в "Анне Карениной": (жития блудниц к любодеиц и сюжетная линия главной героини романа) // ГОЛГЛ. СПб., 1993. Т. 48. С. '433-445.

6. Лев Толстой и древнерусская агиография: (по "Яиткям Святых" Димитрия Ростовского из яснополянской библиотеки). 1,5 п.л (в печати).

Подписано к печати a3.II.S5 г. Формат 60x84 1/16 Объем 1,18~п7л7

чпчэть оЧптная. Бумага для мнохит.апп. Тира* 100 экз.

Заказ

РТГТ ГТГУГТС 190 ОС I С-Пе^ербург, Московский пр. ,9