автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Духовно-эстетическое своеобразие и идейно-композиционное новаторство "Маленьких трагедий" А.С. Пушкина в культурно-жанровом контексте

Полный текст автореферата диссертации по теме "Духовно-эстетическое своеобразие и идейно-композиционное новаторство "Маленьких трагедий" А.С. Пушкина в культурно-жанровом контексте"

На правах рукописи

Александрова Елена Геннадьевна

ДУХОВНО-ЭСТЕТИЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ И ИДЕЙНО-КОМПОЗИЦИОННОЕ НОВАТОРСТВО «МАЛЕНЬКИХ ТРАГЕДИЙ» A.C. ПУШКИНА В КУЛЬТУРНО-ЖАНРОВОМ КОНТЕКСТЕ

10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Специальность 10.01.01 - русская литература

- 1 мдр 2С72

Абакан-2011

005010864

Работа выполнена на кафедре филологии, журналистики и массовых коммуникаций Негосударственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Омская гуманитарная академия»

Научный консультант - доктор филологических наук, профессор

Еремеев Александр Эммануилович

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Акелькина Елена Алексеевна; доктор филологических наук, профессор Косяков Геннадий Викторович; доктор филологических наук, профессор Шатин Юрий Васильевич

Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Новосибирский государственный университет»

Защита состоится 14 марта 2011 г. в 10.00 на заседании Объединенного диссертационного совета по защите докторских и кандидатских диссертаций ДМ 212.317.01 при ФГБОУ ВПО «Хакасский государственный университет им. Н.Ф. Катанова» по адресу: 655017, г. Абакан, проспект Ленина, 94, конференц-зал административного корпуса.

С диссертацией можно ознакомиться в касский государственный университет г. Абакан, проспект Ленина, 90.

научной библиотеке ФГБОУ ВПО «Ха-им. Н.Ф. Катанова» по адресу: 655017,

Автореферат разослан «_» декабря 2011 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета, доктор филологических наук,

И.П. Амзаракова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Постановка проблемы. В литературоведении конца XX - начала XXI веков существенно меняется направленность изучения литературных произведений, расширяется круг вопросов, исследовательских подходов, особое внимание уделяется осмыслению духовно-ценностных, основополагающих знаков-аксиом, пониманию нравственно-психологической и философско-этической проблематики, определяющей сущностные, причинные показатели и векторы динамики литературного и историко-культурного процессов. Только глубокое понимание онтологического звучания и значения литературных произведений позволяет максимально расширить исследовательские методы, определять историко-культурные основы и духовные истоки искусства (вне зависимости от видов, направлений, течений, жанров), помогает сформировать читательский вкус.

Философско-эстетическая тенденция развития методов исследования художественного произведения последних лет означила направления и проблемы аналитического прочтения, освобожденного от классовой и политической определенности, материалистической отвлеченности сознания, идеологической и социально обусловленной заданное™1.

Творчество A.C. Пушкина (в том числе и драматическое), всегда вызывавшее особый исследовательский интерес, на протяжении многих десятилетий советского литературоведения оставалось в некоторых аспектах неосмысленным. В этот период не уделялось внимание нравственно-христианским вопросам наследия Пушкина, не осмыслялся библейский контекст многих его произведений. Это «пренебрежение» к изучению вопросов духовности Пушкина было замечено уже Д.С. Мережковским, М.О. Гершензоном, СЛ. Франком.

Русское зарубежное пушкиноведение, напротив, особую значимость придавало религиозности Пушкина (Вячеслав Иванов, Петр Струве и многие другие), духовным аспектам его творчества. Так, C.J1. Франк еще в тридцатых годах XX века в статье «Религиозность Пушкина» писал: «В русской мысли и литературе господствует какое-то странное, частью пренебрежительное.■ частью равнодушное отношение к духовному содержанию поэзии и мысли Пушкина [...] Между тем, это есть тема величайшей важности не только для почитателей Пушкина: это есть в известном смысле проблема русского национального самосознания. Ибо гений - и в первую очередь гений поэта - есть всегда самое яркое и показательное выражение народной души в ее субстанциональной перво-

1 Атеистическая государственная идеология во многом определяла и направления искусства, науки, в том числе и литературоведения. Вопросы религиозности литературы были «неактуальны», чузкды сознанию советского

человека, зачастую приоритетным в осмыслении мировоззренческих взглядов художников становилось понимание их политической позиции (что, естественно, ни коим образом не умаляет заслуг пушкиноведов). К примеру, Я.Л. Левкович, проводя анализ изданных работ о творчестве A.C. Пушкина, писал: «Основное внимание советского пушкиноведения направлено на разрешение проблем мировоззрения Пушкина. Конкретные вопросы пушкинского творчества обычно рассматриваются в связи с его социально-политической концепцией». См.: Левкович Я.Л. Литература о Пушкине 1967-1957 годы // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лет. (Пушкин, дом) -• М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. - Т. 3. - С. 480.

основе [...] В безмерно богатом и глубоком содержании духовного мира Пушкина религиозное чувство и сознание играют первостепенную роль»2.

Однако и современники Пушкина далеко не всегда могли всесторонне осмыслить и по достоинству оценить его драматические произведения. Некоторые мыслители девятнадцатого века основное внимание в понимании творчества Пушкина уделяли его «политической позиции», пониманию основ «гражданской свободы», «близости к народу». Но и они не могли «не заметить» целостной нравственно-эстетической сущности, гармонической природы его творчества. Новым этапом в понимании драматургии Пушкина стали открытия В.Г. Белинского, И.В. Киреевского.

Значимым событием в развитии пушкиноведения стало создание в 1905 году Института русской литературы (Пушкинский дом), собравшего поистине золотой фонд произведений A.C. Пушкина и исследовательских материалов о нем и его творчестве.

Среди фундаментальных исследований творчества Пушкина двадцатого века следует выделить работы Д.Д. Благого, С.М. Бонди, Б.П. Городецкого, Г.А. Гуковского, Г.А. Лесскиса, Ю.М. Лотмана, Е.А. Маймина, Г.П. Макого-ненко, М.Ф. Мурьянова, В. Непомнящего, В.Г. Одинокова. С.Б. Рассадина, Б.В. Томашевского, Е.А. Трофимова, С.А. Фомичева.

«Маленькие трагедии» - самостоятельные произведения, составляющие единое целое: художественное полотно, созданное по законам и принципам реалистической драматургии Пушкина, особое внимание которого привлекала драматическая система Шекспира.

В вопросах осмысления драматического наследия Пушкина, его внутренней соотнесенности, корреляционной связи с драматургией Шекспира нельзя не отметить и «высокую трагедию» «Русалка» - одно из величайших и одновременно загадочных произведений не только русской, но и мировой драматургии. «Русалка», - писал В.Г. Белинский, - в особенности обнаруживает необыкновенную зрелость таланта Пушкина, великий талант только в эпоху полного своего развития может в фантастической сказке высказать столько общечеловеческого, действительного, реального, что, читая ее, думаешь читать совсем не сказку, а высокую трагедию»3

«Русалка» Пушкина до сих пор во многом не исследована, что объясняется неоднозначной жанровой определенностью4, неясностью окончания. Одни исследователи считают «Русалку» неоконченной, основываясь, прежде всего, на порядковом расположении плана трагедии на страницах рукописей Пушкина (см., например, работы С.М. Бонди), другие, напротив, вполне завершенной «внутренне, композиционно, и лишь окончательно» не отделанной трагедией5.

1 Франк С.Л. Этюды о Пушкине. - М„ 1999. - С. 7-9. " Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. - М., 1955. - Т.7

4 В этом смысле интересны размышления В.Г. Белинского, А.Ф. Дружинина, Н Г. Чернышевского, И.Я. Берков-ского.

" Рецептер В.З. «Высокая трагедия» (^Русалка» и драматическая реформа Пушкина) /<' Московский пушкинист. Выпуск IV. - М., 1997. - С. 235.

Достаточно глубоко в пушкиноведении рассмотрен вопрос об идейной и в некоторой степени композиционной соотнесенности «Русалки» с трагедиями Шекспира «Гамлет», «Антоний и Клеопатра», «Макбет», «Сон в летнюю ночь», «Король лир»6 (A.B. Дружинин7, С.П. Шевырев8). Интересными в плане сопоставительного прочтения, нам представляются, и размышления В.Э. Рецептера о корреляции «сказки» Пушкина и трагедии Грибоедова «Грузинские ночи»9. Он же отмечал и внутреннюю связь «Русалки» с первой драмой Пушкина «Борис Годунов» (особенно, детально, с глубоким сопоставительным анализом) и циклом «Маленькие трагедии»10

Характер построения произведений Пушкина отличается от традиционного классицистического: композиция, действующие лица, временная и пространственная неограниченность, жизненная реальность действия и духовного конфликта - все глубоко, объемно, масштабно.

«Маленькие трагедии» предельно малы («В Болдине была разведена новая дорога: лаконизм, доведенный до предела», - писал В.Э. Рецептер)" однако небольшой (по количеству сцен и действующих лиц) объем безграничен в своем смысловом наполнении.

Каждая пьеса - это опыт исследования жизни, ее нравственных характеристик и психологических аспектов. Все максимально «сужено», сконцентрировано, все сфокусировано на этическом конфликте. Отсюда и та непреодолимая трагическая напряженность действия, мысли, чувства. Здесь все обострено и накалено.

В драмах Пушкина нет классического развития конфликта, социальной за-данности, схематичной структурности. Читатель сразу же оказывается в центре борьбы противоречий мнимого и истинного, реального и кажущегося, становится свидетелем развития и разрешения, финала конфликта.

Его герои не схематичны, их «движения» не скованы идейной заданно-стью произведения, жанровой традиционностью. Они свободны в своих действиях и чувствах. Царь Борис, барон Филипп, Моцарт, Сальери, Дон Гуан, Валь-сингам - это живые образы, реально ощутимые и истинно оправданные бытием самого человека, но не обозначенные жанром («трагедия») и не обусловленные его законами типы.

«Маленькие трагедии» означены внутренними полисемантическими показателями нравственного и философско-религиозного авторского видения и понимания психологии человеческих чувств и жизненных позиций. Глубокое погружение во внутренний мир, всезначимость уровневых знаков конфликта,

6 См., например, работы Ф.Е. Корша, А.Ф. Дружинина, Ф.Ф. Зелинского, М.П. Алексеева, М. Загорского, В.Э. Рецептера, С.П. Шевырева.

7 Дружинин А.В. Полное собрание сочинений. - СПб., 1865. - Т. 7, С. 75. н Шевырев С.П. Об отечественной словесности. - М., 2004. - С. 163, 165.

4 См. подробно в работе Рецептер В.Э. «Высокая трагедия» {«Русалка» и драматическая реформа Пушкина) // Московский пушкинист. Выпуск IV. - М., 1997. - С. 254-262.

ш Рецептер В.Э. «Высокая трагедия» («Русалка» и драматическая реформа Путакика) // Московский пушкинист. Выпуск IV. - М., 1997. - С. 266.

" Московский Пушкинист IV. Ежегодный сборник. - М., 1997. - С. 266.

композиционная стройность и содержательная масштабность - факты, определяющие «особость» драматического сознания Пушкина.

Драматургия Пушкина не может быть осмысленна вне контекста мировой драматической системы. Напротив, в ней явственно зримы истоки и бытийные основы жанра, глубоко изученного, по-своему осмысленного и по-новому художественно оформленного русским поэтом. Действительно, он немного сохранил формального, традиционного в своих драмах и от многого отказался (отказался от закостенелости устоявшихся форм, исключил схематичность, од-ноплановость), но остался открытым для художественного диалога, восприятия вечных идей, мотивов, тем, затрагиваемых драматургами предшествующих эпох (мировой и русской литературы).

Актуальность работы. В последние десятилетия особое внимание в пушкиноведении уделяется осмыслению нравственных, православных и философ-ско-эстетических уровней наследия A.C. Пушкина, что позволяет максимально увеличить масштаб исследовательского восприятия его произведений (работы B.C. Непомнящего, И.З. Сурат, М.А. Новиковой, Г.А. Лесскиса, Ф.А. Расколь-никова и др.)

Среди современных исследователей, осмысляющих вопросы формирования русской драматургии XIX века и драматургии Пушкина, необходимо также отметить имена Т.П. Дудиной, О.В. Гаврильченко, Чун Чжи Юна, H.A. Кашур-никова, Д.В. Одиноковой, А.И. Лоскутова, С.Н. Пягкина, A.A. Межуева и др.

Однако до сих пор не достаточно изучены художественные принципы создания женских образов, не осмысленны в полной мере вопросы'нравственно-философского звучания пьес Пушкина, их духовная соотнесенность с Библейскими текстами, детально не проработаны вопросы изучения диалогической структуры текстов «Маленьких трагедий» с точки зрения их пунктуационной, ситуативно-психологической оформленности и семантической сегментации, систематизировано не исследована проблема именного определения автором героев. Именно в решении этих концептуальных вопросов и заключается актуальность исследования.

Научная новизна и теоретическая значимость исследования. Новаторство данного исследования заключается в проведении глубокого структурного, семантического и сопоставительного анализа речевой организации «Маленьких трагедий», обосновании философской и психологической значимости пунктуационных знаков и внутренних текстуально-смысловых параллелей произведений, составляющих цикл, диалогической корреляции их речевых сегментов, обобщении и систематизации художественных принципов создания характеров, определении духовной семантики названий, осмыслении нравственных аспектов обозначения имени героев в зависимости от идейной направленности трагедийного события (эпизода).

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в разработке методологии осмысления нравственно-философских и эстетических аспектов «Маленьких трагедий». Исследование позволяет проследить композиционно-содержательную и жанровую трансформацию известных сюжетов в ис-

торико-культурном контексте, определить основные направления сопоставительного анализа трагедий A.C. Пушкина и священных текстов, цикла «Маленькие трагедии» и произведений мировой драматургии.

Объектом нашего исследования является поэтика цикла A.C. Пушкина «Маленькие трагедии», рассматриваемого нами в контексте межкультурного диалога русского национального гения и мировой драматургии, в сопоставительном прочтении с текстами Священного Писания.

Предметом исследования выступают эстетические, поэтические, философские, религиозные аспекты драматургии A.C. Пушкина, воспринимаемой нами как целостная и динамичная система. Акцент ставится на изучении ведущих эстетических принципов и художественных приемов Пушкина в области драматургии, на осмыслении своеобразия его композиционных решений, интертекстуальности и полифонии его драматических произведений.

Материалом диссертационного исследования послужил корпус следующих литературных источников: завершенные трагедии A.C. Пушкина -«Борис Годунов», цикл «Маленькие трагедии», неоконченные пьесы -«Русалка», «Сцены из рыцарских времен», его лирические тексты, письма, заметки, статьи.

Целью диссертационного исследования является осмысление в культурно-жанровом контексте нравственно-философского, эстетического, идейно-содержательного и композиционного своеобразия и новаторства «Маленьких трагедий» A.C. Пушкина. Поставленная цель определила следующие исследовательские задачи:

1. Выявление эстетических и поэтических источников драматической системы Пушкина, переосмыслившего канонические основы жанра трагедии.

2. Изучение западноевропейского и русского драматического искусства в контекстуальной корреляции с драматическим творчеством Пушкина, идейно-содержательное сопоставительное прочтение произведений литературных предшественников Пушкина в их поэтической и мировоззренческой соотнесенности с текстами «Маленьких трагедий», осмысление культурного контекста эпохи.

3. Осмысление идейно-структурной системы названия «Маленьких трагедий», обладающих внутренней целостностью, нравственно-психологическим единством.

4. Рассмотрение общих принципов создания драматического целого, художественных образов, организации нравственно-эстетической системы цикла «Маленькие трагедии».

5. Выявление и обоснование идейно-художественных, философско-нравственных центров содержательного поля произведений, определение значимых семантических сегментов и знаковых векторов развития драматического действия.

6. Осмысление в рамках сопоставительного анализа концептуально значимых уровней текстовой соотнесенности, полисемической корреляции, внут-

реиних имманентно явленных аллюзий с библейскими текстами, интертекстуальности «Маленьких трагедий».

Методология исследования. Методологические аспекты работы означены специфическими особенностями самого жанра, получившего у Пушкина новое звучание, значение, форму и содержание, имманентной духовной диалогично-сти, корреляции с мировой литературой, онтологической цельности и целостности эстетики драматургии Пушкина.

Осмысляя проблемы идейно-жанровой структуры «Маленьких трагедий», мы особое внимание уделяли историографии вопроса, исторической трансформации жанра и мотивов, характеров и действий, в методологическом отношении опирались на принципы целостного, типологического и сопоставительного анализа художественного произведения (в том числе сопоставительное прочтение «Маленьких трагедий» и Библейских текстов, осмысление внутри текстовой корреляции философско-нравственных сегментов каждой пьесы в отдельности и определение их внутренней морально-эстетической цикловой целостности, изучение духовно-этимологической природы названий.), изучая вопросы нравственно-эстетической организации драматического цикла Пушкина, мы обратились к структурно-семантическому анализу.

Методологической основой исследования являются труды Е.А. Акельки-ной, М.П. Алексеева, М.М. Бахтина, Д.Д. Благого, С.М. Бонди, Б.В. Вацуро, Г.Д. Гачева, Г.В.Ф. Гегеля, Л.Я. Гинзбург, М.М. Гиршмана, A.M. Гуревича, А.Э. Еремеева, В.М. Жирмунского, И.В. Киреевского, В.В. Кожинова, Г.Г. Красухина, О.Б. Лебедевой, Г.А. Лесскиса, А.Ф. Лосева, М.Ю. Лотмана, Е.Е. Маймина, Ю.В. Манна, Г.В., Москвичевой, B.C. Непомнящего, В.Г. Одино-кова, A.A. Смирнова, Б.В. Томашевского, Б.Т. Удодова, С.А. Фомичева, В.Е. Ха-лизева, Ю.Н. Чумакова, К.И. Шарафадиной, Ю.В. Шатина, Б.М. Эйхенбаума, A.C. Янушкевича и др.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Драматургия Пушкина - новый этап в художественно-нравственном движении русской литературы. Концептуально означенная содержательная структура и художественно определенная система образов, созданных духовной мыслью и нравственной идеей автора. - знакообразующий, синтетически организованный философско-этический центр произведений. Пушкин, переосмыслив жанр, воссоздал подлинную трагедию - трагедию духовной катастрофы. Он ушел от скованности классицистической формы, разрушил оковы «трех единств», минимизировал объем пьес, доведя до этического максимума их содержание.

2. Пушкинская драматургия - драматургия «для чтения», но не сцены,

3. Художественные образы Пушкина многоплановы. Художественной манере Пушкина не свойственна однозначность и схематичность создания характеров, они глубоки, высоко философски и психологически осмысленны. Пушкин никогда предельно не обобщает, не сводит характер к схематичности, не нивелирует его до простой (или упрощенной) структуры.

4. Нравственно-эстетическая концепция Пушкина в «Маленьких трагеди-

ях». Художественно-нравственное переосмысление мотивов и библейских образов (что обнаруживается при детальном сопоставительно-аналитическом прочтении всего цикла и каждой пьесы в отдельности) позволяло Пушкину максимально увеличивать идейный «объем» произведений, расширять границы понимания природы человека. «Маленькие трагедии» являют собой завершенный, законченный (в концептуальном отношении) «опыт» нравственно-эстетического (драматического) исследования духовных и этических основ бытия.

5. Своеобразие композиционных решений «Маленьких трагедий». Особого исследовательского внимания заслуживают вопросы композиционной организации «Маленьких трагедий на уровне формальной выраженности (монологи-диалоги как приемы самораскрытия героя, нравственно определенное «распределение» этапов развития конфликта по сценам, духовно-философская означенность ремарок, идейно-содержательная непрерванность - сценами, изменением направления размышлений, чувств, ощущений персонажей - движения мысли автора), пунктуационной зафиксированное™ внутренних оппозиционно напряженных переживаний героев и рече-семантической сегментации.

6. Семантика пунктуации в художественном произведении многозначна, разнонаправлена и многофункциональна. Многоточия, тире, восклицательные знаки порой могут больше «рассказать» о герое, его переживаниях, чувствах, чем он сам. Знаки препинания в «Маленьких трагедиях» имеют большое значение не только в плане понимания логико-синстаксического строения пьес, но и осмысления их этической напряженности, трагической означенности и эмоцио-иально-психологической выраженности.

Практическая значимость работы. Исследовательский материал может быть использован в чтении учебных курсов по истории русской литературы, культурологии, в составлении пособий и разработке специальных курсов по методике анализа драматического произведения, истории русской драматургии первой половины XIX века.

Апробация работы. По теме диссертации был сделан ряд докладов на научных конференциях, в том числе международных и всероссийских: «Проблемы литературных жанров» (Томск, 2001); «Русская филология: язык - литература - культура» (Омск, 2001); «Вопросы фольклора и литературы» (Омск, 2002); «Наука без границ» (2010, Екатеринбург); «Теория и практика современной науки» (Москва, 2010); «Актуальные проблемы филологии и культурологии» (Хабаровск, 2010); «Лингвистические основы метапоэтики» (Ставрополь,

2010); «Современная филолог ия: теория и практика» (Москва, 2010); «Актуальные проблемы филологии» (Рубцовск, 2010); «Современные проблемы гуманитарных и естественных наук» (Москва, 2010); «Актуальные проблемы науки, экономики и образования XXI века» (Самара, 2010); «Гуманитарные науки в XXI веке» (Москва, 2011); «Вопросы научного образования и исследований по гуманитарным, социальным и психологическим специальностям» (Москва,

2011); «Актуальные проблемы современного общества и роль науки в их разрешении» (Екатеринбург, 2011); «Новое в современной филологии» (Москва, 2011).

Структура диссертации. Диссертация состоит из Введения, пяти глав, Заключения, Библиографии, включающей восемь разделов и содержащей 288 источников. Общий объем работы 311 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении рассматривается историография вопроса, определяются предмет, проблематика, методологические направления исследования и литературоведческого анализа, формулируются основные теоретические положения,

Первая глава «Русская драматургия 30-х годов XIX века и художественное своеобразие «Маленьких трагедий» A.C. Пушкина» состоит из четырех разделов:

/.Русская драматургия XIX века до «Маленьких трагедий» A.C. Пушкина. Хронология становления и развития.

2. Художественное своеобразие цикла «Маленькие трагедии». Поэтика названии.

3. Художественные образы «Маленьких трагедий». Концептуальные знаки авторской позиции.

4. Системообразующие принципы создания женских образов в художественном целом цикла «Маленькие трагедии».

В начале XIX века русская литература, обобщив, впитав, синтезировав традиции западноевропейского и русского классицизма, сентиментализма, романтизма, осваивала новые жанры и художественные направления.

Ю.В. Манн, обозначая основные черты русской литературной истории первой половины девятнадцатого века, отмечал: «[...] главное русло русской литературной эволюции в первой половине века было таким же, как и на Западе: сентиментализм, романтизм и реализм. Но облик каждой из этих стадий был чрезвычайно своеобразным, причем своеобразие определялось и тесным переплетением и слиянием уже известных элементов, и выдвижением новых - тех. которые западноевропейская литература не знала или почти не знала. Можно утверждать, что в начале века в сентиментализме и отчасти в романтизме картина определялась слиянием элементов, а в последующих направлениях (реализме) - выдвижением еще неизвестных, новых» ,2.

В этот период развивается и русская драматургия, но развитие идет в тесной связи с театральной сценой.

Особое место в литературном движении первой трети девятнадцатого века занимает творчество «Общества любомудрия» (любомудров: В.Ф. Одоевский, Д.В. Веневитинов, И.В. Киреевский, А.И. Кошелев, H.A. Мельгунов, М.П. Погодин, Н.М. Рожалин, В.П. Титов, С.П. Шевырев).

12 Манн Ю.В. Литература в первой половине XÏX века: [Русская литература] <' История всемирной литература: В 8 томах. - M.. 1988. - T.6. - С. 286-287.

А.Э. Еремеев, определяя эстетические основы творчества любомудров, писал: «Идея, т.е. философская основа, и образ - специфическая форма ее проявления - эти две сферы подводят к пониманию художественного произведения как воплощенной в художественной идее действительности. Писатели философского направления стремились перевести идею из плана рационально-логического в план художественный, трансформировать научное мышление в образное»13.

«Философские основы» художественного произведения как художественный принцип был близок и Пушкину и проявился во всем жанровом многообразии его творчества, в том числе и в драматургии. Пушкин, действительно, был художником-мыслителем, философом, глубоко чувствующим и всесторонне осмысляющим бытие человека, что нашло отражение уже в первой его трагедии «Борис Годунов».

Одно из центральных мест в драматургии того времени, несомненно, занимает и творчество A.C. Грибоедова Самым значимым произведением Грибоедова-драматурга («открыл новый путь для русской драматургии»14) является комедия «Горе от ума» (1822-1824). В этом произведении ему удалось изобразить живость характеров, народность, подлинность языка героев (однако речь Чацкого отличается от подчеркнуто бытовой речи московских обывателей: Фамусова, Скалозуба, Хлестовой и др., язык героев соответствен их фамилии и роли в действии), минимизировать натянутые классицистические, диалоги, преобразовать, оживить стих.

По новому драматургическому пути пошел и Пушкин (не все драматические опыты дошли до нас: детские, лицейские). Из всех драматургических планов Пушкиным были реализованы, завершены только пять - трагедия «Борис Годунов» и четыре «маленькие трагедии»: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы». Однако и этот столь немногочисленный «опыт драматических изучений» стал вершинным этапом формирования отечественной драмы.

Еще современники Пушкина отмечали принципиальную нетеатральность, несценичность его драм15. С этим мнением согласны и многие современные исследователи. Однако, естественно, существует и противоположная точка зрения. С.М. Бонди утверждает: «Без понимания театральной стороны пушкинской драматургии нельзя как следует понять ни места этого раздела во всем творчестве Пушкина, ни судьбы его в дальнейшей русской литературе и театре»16. Исследователь упоминает высказывания Пушкина о реформировании в «Борисе Годунове» театра, вспоминает наброски комедий, говорит о музыкальных эпизодах как театральном элементе действия, о лаконичности ремарок: «[...] в драме мы находим одно только слово «Сражение» или «Дерутся» - не потому, что драматургу достаточно только констатировать факт сражения, а потому,

1Л Еремеев А.Э. Русская философская проза. - Томск. - 1989. - С. 43.

u История русской литературы: В 10 т. - М.: Л.: Изд-во АН СССР, 1941-1956. - T. VI. Литература 1820-1830-х годов, - 19J3.-C. 15S.

1 Надеждин, Катенин, Белинский и др.

Бонди С.М. Мир Пушкина. - М., 1999. - С. 355.

что художественная картина сражения должна быть дана театром, и автору пьесы здесь делать нечего»17 и т.д. И во всех этих фактах он видит знаки театральной природы пушкинской драмы.

Однако позволим себе не согласиться с мнением С.М. Бонди.

Во-первых, на наш взгляд, под реформированием сцены Пушкин понимал не столько собственно изменение традиций театральной техники, но совершенствование драматической системы в целом, драмы как рода литературы.

Во-вторых, обратим внимание на лексико-философский, психологический состав ремарок:

Например. «Несется толпою» - важно слово толпою, не просто народ бежит, или все бегут, на сцене по сути нет разницы «толпою» или «все», «бежит» или «несется», а для автора и читателя это очень важные нравственно-психологические нюансы.

«Народ безмолвствует» - в сценической интерпретации безмолвие воспринимается и «играется» как молчание (или как у Гоголя «Немая сцена»), но Пушкин четко определил «безмолвствует», но не молчит.

Важно обратить внимание и на тот факт, что Пушкин в тех или иных ситуациях называет своих героев по-разному, следовательно, автору было важно подчеркнуть ситуативно-психологическую, а иногда и социально-историческую «функцию» персонажа, что, по-видимому, невозможно сделать в театральном действии, так как авторская «речь» (а именно, письменная) отсутствует, и актеры сами себя не называют. Но без именной характеристики действие приобретает несколько иную окраску, нежели в текстовом, читательском варианте: Борис - Царь, Дочь - Любовница - Она. В трагедии «Пир во время Чумы» Пушкин, предваряя диалог или монолог, называет героя только Председатель, тогда как зритель этого знака авторской воли не может узнать.

Мы считаем, что пушкинская драматургия была нацелена в первую очередь на читателя, на текстовое восприятие трагедийного материала.

В 1825 году Пушкин создал первую свою завершенную трагедию «Борис Годунов». До него тема о пришествии на русский престол самозванца не раз поднималась в мировой литературе (драма Лопе де Вега «Великий князь Московский», незаконченная драма Шиллера «Дмитрий», трагедия А. П. Сумарокова «Димитрий Самозванец», трагедия А. Хомякова «Дмитрий Самозванец», роман Ф.А. Булгарина «Димитрий Самозванец», стихи К. Рылеева «Борис Годунов» и «Димитрий Самозванец» и др.)

Однако только у Пушкина главным героем трагедии (и личной, и государственной) становится Годунов - царь и цареубийца. И именно в его преступлении первопричина всех бедствий, в том числе и по мнению самого Годунова.

В период с 1826 по 1830 Пушкин создает «Маленькие трагедии».

Художественной манере Пушкина не свойственна однозначность и схематичность создания характеров, они глубоки, высоко философски и психологически осмысленны.

" Бонди С.М. Мир Пушкина. - М.. ! 999 - С. 355.

Автор никогда не обличает своих героев, никогда не говорит за них и о них нарочитую правду, не навязывает своего мнения. Они сами говорят за себя. Пушкин лишь подсказывает читателю формулу прочтения того или иного персонажа в ремарках, в построении речевых структур, использовании художественных приемов, движении трагедийного действия, сюжетно-идейной линии, но во всем ощутима «самостоятельность» и абсолютная объективность, точность характеров, столь мастерски переосмысленных, со скрупулезностью художника-портретиста (нравственные и психологические штрихи к портрету) воссозданных драматургом.

Авторское начало прозревается в героях, их чувствах, мыслях и поступках. Каждое слово есть знак присутствия драматической стихии реально ощутимого и этически обрамленного творческого бытия самого Пушкина. «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время Чумы» - определенные художественной символикой этапные моменты грехопадения, снижения и инверсии нравственных заповедей. Схема антиномированно заявленного отвержения Высшего закона, определенная еще Пятикнижием Моисея, прослеживается и в контекстном соотнесении всех пьес цикла.

Герои трагедий Пушкина «живут» мыслью автора, действуют, направляемые силою его художественного гения, но они совершенно «свободны» от жанровой схематичности и типологической стереотипности. Движение трагедии не зависит от канонов, но подчиняется лишь воле драматурга и принципу «правдоподобия», принципу, в основе которого лежит не прямая копия, не буквальное, фотографически точное отражение действительности, но глубоко осмысленное творческим сознанием, концептуально «освоенное» нравственно-художественной идеей предметно-уровневая знаковость бытия.

У каждой авторской мысли, художественно-философской идеи, сюжетно-этической линии есть свои «выразители». И несколько пирующих мужчин и женщин - это не простая сумма чьих-то настроений и не обобщенный образ, но глубоко индивидуализированные, нравственно и эстетически «оформленные», психологически «выверенные» герои (даже если они не имеют имен и упоминание о них ограничивается лишь согласованным именным словосочетанием или субстантивированным «многие»): Председатель, Молодой человек, Луиза, Мери, Многие, Женский голос, Все. И Царь Борис не бесчувственный тиран, а любящий отец, старающийся быть «внимательным», правитель, страдающий и мучающийся из-за своего преступления человек, человек, терзаемый, снедаемый муками совести. Он понимает, почему народ не прощает ему бедствий, понимает, в чем его вина и кара.

Однако Пушкин никогда предельно не обобщает, не сводит характер к схематичности, не нивелирует его до простой (или упрощенной) структуры.

Несколько голосов (это даже не «многие», а только некоторые, только те, кто, возможно, испугался столь обличительной правды и потому не захотел ее слушать, а остальные, те «многие», просто ничего не услышали) звучат, когда прогоняют старика и признают, что он «мастерски об аде говорит». «Многие» появляются на сцене дважды, когда предваряют исполнение Гимна восторжек-

ным «bravo», и тогда, когда, выслушав и одобрив отповедь председателя тем же «bravo» (свита у трона короля), гонят прочь священника (они, поддерживая речь Председателя, даже не замечают, что он говорил не о них, а о себе, и только о себе, но вот финал фразы «Но проклят будь, кто за тобой пойдет!» - действительно относился ко «многим», и, видимо, только это они услышали, запомнили, так эти последние слова монолога прозвучали «красиво» и пафосно).

«Все» выходят на передний план только один раз, и то без слов: «Все пьют молча». «Все» — это значит безликость, отсутствие местоимений-характеристик «Я», «Мы», «Они», это действительно просто все вместе взятые, все одинаково что-то одобряющие и принимающие. Но так не бывает в жизни, потому так не бывает и в произведениях Пушкина. Единственное, что могут сделать «все» -это выпить молча в честь Джаксона, но не более, «все» не являются активно-значимыми характерами.

В «Борисе Годунове» у «всех» есть несколько слов, у «всех» тех, кто хочет видеть в Гришке Отрепьеве счастливо спасшегося царевича Димитрия и потому они, подбадривая лжецаревича, кричат:

В поход, в поход! Да здравствует Димитрий, Да здравствует великий князь московский! [IV, 223]

Однако народ - это не «все», но Один, Другой, Третий. Хотя в момент морального падения Пушкин произносит приговор, всех уравнивая перед лицом трагедии (убийство семьи Годунова) и говоря: «Народ несется толпою», «Народ в ужасе молчит», «Народ безмолвствует» («все пьют молча»!)

Индивидуальность действия, личная нравственная биография и ответственность героев, отсутствие схематической предопределенности и разделенно-сти действующих лиц на «хороших» и «плохих» - свойственная Пушкину «манера» создания художественного образа. Он всегда очень точно, тонко, глубоко психологически, философски и нравственно осмысляет характеры, события и факты жизни создаваемых им персонажей.

Очень интересна соотнесенность трагедий «Борис Годунов», «Русалка» и «Пир во время чумы» в принципах определения, номинирования героев.

До избрания на царский престол Годунов еще назван по имени, после -только Царь, Отрепьев в монастыре еще был Григорием, в доме Вишневецкого и позже Самозванец, в диалоге с Мариной Мнишек, произнося: «Тень Грозного меня усыновила [...]», уже Димитрий.

Интересный прием означенности героя Пушкин использует в драме «Русалка». Герой так или иначе представлен автором в зависимости от ситуативно-диалогической ситуации.

Рассмотрим номинативно-диалогические ряды.

Диалогический уровень «Мельник-Дочь»

После гибели дочери Мельник уже представлен читателю как Старик: потеря дочери, себя, смысла жизни. В этой же роль мельник выступает и в диалоге «Старик-Князь».

Диалогические ряды «Князь-Дочь» (героиню называют «Дочь» в тот момент, когда на сцене присутствуют Мельник).

«Князь-Любовница». Герои остаются наедине, и автор точно называет роль, которую играет в жизни Князя дочь мельника - Любовница. Пушкин расставляет тем самым все акценты их взаимоотношений.

«Князь-Она».

Два ситуативно-речевых сегмента.

<...>

И любишь все по-прежнему меня; Не правда ли?

КНЯЗЬ По-прежнему, мой ангел, нет, больше прежнего.

ЛЮБОВНИЦА

Однако ты

Печален; что с тобою?

КНЯЗЬ

Я печален?

Тебе так показалось. - Нет, я весе.'! Всегда, когда тебя лишь вижу.

ОНА

Нет [IV, 333-334]

Любовница-Она. Герой еще ничего не сказал, никак не обозначил свои намерения. Но автор, введя в текст личное местоимение «она», уже расставил все акценты: героиня отныне будет занимать в жизни князя совершенно иное мест.

Очевидна трансформация восприятия образа, смещение семантики диалога героев: от восторженной встречи до драматического признания. Затем в разговоре с Мельником вновь Дочь.

Диалогический уровень «Старшая русалка-Дочь»

Теперь у дочери мельника иной статус, иное понимание жизни. «Дочь», «Любовница», «Она» стала Старшей русалкой.

РУСАЛКА <...>

С той поры, Как бросилась без памяти я в воду Отчаянной и презренной девчонкой

И в глубине Днепра-реки очнулась Русалкою холодной и могучей Прошло семь лет <.. .>[1У, 351]

Следует отметить, что «в присутствии» других русалок автор называет ее и царицей: «Терем русалок. Русалки прядут около своей царицы» [IV, 349].

Ситуативно-диалогический уровень «Русалка-Дочь»

На сцене появляется новая героиня — Дочь (дочь князя и его покинутой любовницы), в разговоре с которой царица предстает перед нами просто русалкой. Однако не той «отчаянной и презренной девчонкой», но «холодной и могучей», каждый день помышляющей о мести и дождавшейся своего часа.

Дочь царицы русалок автор нежно, любовно называет русалочкой: «Входит русалочка» [IV, 350], «Русалочка выходит на берег» [IV, 351], а Старик в диалоге с князем называет ее внучкой.

«Русалка - Дочь» - диалог матери и дочери, женщины, жаждущей мести и девочки, немного видевшей в своей жизни, но искренне любящей своего деда, знающей семейную историю любви и смерти, волей судьбы рожденную русалкой. Именной ей мать отвела важную роль в исполнении коварного плана - она должна заманить князя («и ныне, кажется, мой час настал» - как скажет позже обманутая когда-то дочь мельника, а ныне царица русалок).

В «Пире во время чумы» сам Пушкин никогда не называет председателя по имени (он адресует читателя к роли-знаку Председатель). Оно звучит только в устах Луизы, Молодого человека, Священника. Если в первом своем драматическом опыте Пушкин размышляет о человеке на троне, его нравственных показателях, то в четвертой маленькой трагедии автору также важны моральные качества человека на троне, но уже возглавляющего безбожный пир.

Когда мы впервые слышим имя Председателя и кто его называет?

Имя «Вальсингам» в первый раз произносит Луиза (не Мери и не Священник), в порыве ревности и некоторой озлобленности критикуя исполнение Мери. До этого момента мы узнали о самом факте чудовищного веселья (название пьесы), о смерти Джаксона, услышали «жалобную песню» Мери и злые комментарии Луизы.

Должно было произойти столько событий, прежде чем читатель (зритель) наконец узнал, как зовут главу ПИРА во время ЧУМЫ. Тем более, что и не он открывал очередной раунд застольных игрищ.

Почему первым произносит свою речь не Председатель? Потому, что автору, как нам видится, важно было очень четко определить сущностную разность нравственных и психологических показателей героев, противопоставить их друг другу: Молодой человек, весело смеясь, предлагает выпить в память о погибшем, Председатель же (возможно, пребывая в глубокой задумчивости) все-таки сдерживает этот легкомысленный порыв. Он не такой, как многие, он другой, более серьезный и глубоко нравственный человек, но испуганный и растерянный. Быть может, он вообще не очень часто говорит, все чаще думает.

И чтобы реже вспоминать о смерти матери и жены, резвится, пьет вино и сочиняет гимн.

Может, именно осознанье собственного «беззаконья» и помогает ему сейчас существовать, чем ниже он падает в пропасть безнравственности, «безбожия», тем, легче (!) ему воспринимать мысль о смерти любимых: собственный грех - это спасение от чувств и размышлений о близких, но покинувших его людях, чистых, светлых.

Назвать Председателя по имени для Луизы обычное дело: не существенное. не символическое - формальность. Она говорит о нем как о мужчине, к которому, по-видимому, неравнодушна, но не более того.

Молодой человек видит в нем именно Председателя, но, к сожалению, не замечает человека. Для него Вальсингам - это и имя, и статус, и звание («Вапь-сингам» и «Председатель» для Молодого человека почти синонимы).

И только для Священника предводитель грешников - прежде всего Вальсингам, потерянный сын погибшей матери, убитый горем любящий муж умершей жены.

Драматург, варьируя именем героя, ремарочными характеристиками и определениями (у Пушкина Вальсингам, даже в ремарках назван Председателем, что знаково, для автора герой был и остается Председателем, хотя бы потому, что не только сам возглавляет пир и не покидает его, но и других не хочет отпустить: «Но проклят будь, кто за тобой пойдет»), всегда психологически точно определяет его нравственный и социальный статус.

Стоит заметить, что в тех произведениях, где небольшое количество участников («Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость») названы практически все по именам, но в трагедиях, где достаточно объемный список персонажей, там очень часто автор ограничивается лишь указаниями на них («Борис Годунов», «Пир во время чумы»).

Особого внимания и глубокого изучения заслуживают вопросы создания Пушкиным системы женских образов, эстетические приемы и нравственно-психологические максимы их художественного воплощения и этического значения, онтологической означенности и многоуровневой со-бытийности. Пушкин легкими штрихами, полутонами рисует портреты героинь, которые порой лишь незримо присутствуют в произведении или о которых только вспоминают (Инеза, Матильда).

Векторные линии женского присутствия в цикле «Маленькие трагедии» имманентно разнонаправлены, их фактическая явленность и сюжетно обусловленная активность разнозначимы. Семантика участия героинь в действии трагедий определена их временной и нравственно-психологической корреляцией с теми или иными драматическими событиями. Одни - активные, действующие, реально присутствующие, другие - существующие за пределами настоящего времени, означенные лишь контекстуально.

В трагедии «Скупой рыцарь» Пушкин использует прием ассоциативного воспоминания (образ вдовы), в «Моцарте и Сальери» (образ Изоры) - такой прием создания женского образа, такое тонкое художественно-

психологическое, эстетическое его начертание, как пунктирное обозначение значимого отсутствия (точнее, незримого присутствия).

В «Каменном госте» и «Пире во время чумы» концептуально иной подход (хотя и здесь есть «значимо отсутствующие героини» - «бедная Инеза» в жизни Гуана; Матильда и мать Вальсингама: именно их гибель «сделала» из Вальсин-гама Председателя, к памяти о них взывал в своей речи Священник).

Женское начало в этих драмах зримо, действенно, направленно, героини достаточно активны, они определенным образом развивают действие трагедий, расширяют их пространственно-временные границы. И в данном случае автор уже детализирует портреты своих героинь, фокусирует внимание на значимых психологических чертах и этических тонкостях.

Пушкин никогда не давал прямую оценку поступкам своих героев. Он изучал их внутренний мир, душевные переживания, моральные качества, но не навязывал читателю своего мнения, не доминировал над персонажем, однако всегда обнаруживал свое незримое присутствие в художественных приемах создания образа, особенностях построения диалогов и монологов, речевых особенностях и показателях.

Пушкин изменил концептуальные установки классицистической трагедии, оживил характеры, нивелировал условности «трех единств» до «правдоподобия» и жизненности действия, предельно минимизировал форму (в «Маленьких трагедиях»).

Вслед за драматургией Пушкина приходит новая литературная (драматическая) эпоха.

В 1830-60-х годах выходят в свет драматические произведения М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, H.A. Некрасова, И.С. Тургенева (его драму 1843 года «Неосторожность» по формально-жанровым характеристикам соотносят с «Маленькими трагедиями» Пушкина), А.Н. Островского, А. Толстого. Эти авторы в своих пьесах продолжали и развивали идеи реалистической драматургии, обозначенные творчеством Пушкина.

По пуги создания реалистической драмы шли и драматурги последующих литературных поколений: Л.Н. Толстой, А.П. Чехов.

Русская драматургия девятнадцатого века развивалась стремительно, впитывая и перерабатывая идеи классицизма, сентиментализма, романтизма (181020-е годы), разрабатывая основы реалистической драмы (вторая половина 1820-х-1830-е годы - прежде всего драматургия Грибоедова, Пушкина), укрепляя позиции реализма и развивая его принципы (драматургия после 1840-х годов). Однако поворотным, эпохальным этапом развития русской реалистической драматической системы стала драматургия Пушкина - «Борис Годунов», «Маленькие трагедии», «Русалка». Именно эти произведения были первыми значимыми образцами подлинно высокой в художественно-идейном и композиционно-жанровом смысле трагедии.

Вторая глава «Определение концептуально значимых уровней текстовых связей цикла «Маленькие трагедии» состоит из трех разделов:

1. «Скупойрыцарь». Уровневые значения текстовой соотнесенности.

2. «Каменный гость» и западноевропейская сюжетно-композиционная традиция.

3. «Пир во время чумы». Вопросы контекстуального сопоставления.

Необходимым элементом прочтения «Маленьких 1рагедий» и важным аспектом понимания их духовно-этического содержания является сопоставление (внутритекстовое и контекстуальное). Полизначимость всех уровневых смыслов драм Пушкина может быть обнаружена лишь в результате сопоставительного анализа.

У Пушкина не было однозначности образов и «простоты» характеров. Известное он мог силой своего творческого потенциала сделать новым, порой неузнаваемым. Используя фабульную известность литературного события, драматург создавал нечто иное, означенное нравственной и поэтической высотой гения, духовно и композиционно переосмысленное. Его Дон Гуан трагичнее и глубже своего классического предшественника. Его скупой уже тем отличен от скупого Мольера, что «рыцарь». Гарпагон предсказуем и безличен в своей схематически определенной страсти. Ни одной «живой» черты, ни одного свободного от традиции шага.

Образы драматических произведений Пушкина означены «безмерностью» внутреннего содержания и всеохватностью нравственной проблематики и этической знаковости. Истинность (но не дань идее) характеров и живость их внутренней организации позволили Пушкину избежать схематичности изображения, содержательной замкнутости и традиционной жанровой «скованности».

Первой в вопросах нравственно-художественной соотнесенности текстовых фактов «Скупого рыцаря» с другими драматическими произведениями Пушкина стоит, по нашему мнению, назвать трагедию «Моцарт и Сальери». Духовно-содержательная связь смысловых показателей означенных произведений очевидна. Образ скупого рыцаря более глубоко «просматривается» на фоне явленных знаков схожести с судьбой композитора-убийцы. Многое из того, о чем мечтает барон, осуществляет Сальери: стремление «остановить» того, кто идет «вослед», желание «сторожевою тенью ... Сокровища хранить». Яд, ставший поводом - но не причиной - стремительности разрешения конфликта («Вот до чего меня доводит '// Отца родного скупость!», «Нет, решено - пойду искать управы»), все же оказывается брошенным в стакан. Однако обладателем его становится тот, кто «избран ... остановить», но не тот, кто не выстрадал себе право быть убийцей и наследником. Возможно, фразы «А по какому праву?» и «...выстрадай себе богатство...» имеют не только значение «незаслуженности получить что-либо», но и значение «невыстраданности права быть и стать кем-либо». Схожую семантику имеют и слова Моцарта о Бомарше, не заслужившем «право» на преступление.

Серьезного анализа вопросов идейно-текстовой соотнесенности заслужи-

вает и внутренняя духовно-эстетическая связь трагедий «Скупой рыцарь» и «Борис Годунов».

Много общего в судьбах властителя «холма» и Царя - «властителя России». Каждый из них достиг высоты (один престола, другой подвала). Природы этих людей в сущностных началах схожи, «вписаны» в одну канву нравственного события - моральной катастрофы. Фактическую соотнесенность (и одновременно разнозначимость мотивов и действий) их жизненных знаков легко обнаружить на уровне лексико-семантической структуры, являющей собой выраженность и непосредственную «представленность» внутренне противоречивых личностных характеристик героев.

Схожи и финалы их жизни - смерть (в первую очередь духовная). Однако категориальные значения их гибели различны в своей уровневой определенности. Борис гибнет, но пытается оградить сына от Возмездия, пытается всю вину и ответственность взять на себя, хотя все же и не в силах изменить Высший приговор - он платит своей жизнью и жизнью семьи за совершенное «злодейство» - убийство.

Учитывая знаковую и семантическую соотнесенность драм «Борис Годунов» и «Скупой рыцарь», необходимо отметить мотивированность сопоставительного рассмотрения отмеченных текстов, что позволяет нам детально, в какой-то степени и атрибутивно (с точки зрения нравственной атрибутики разрешения конфликта) проследить движение смысловых фактов проблематики и идейной содержательности пьес. Семантика знака одной трагедии раскрывается в границах нравственно-художественного поля другой.

Так, нам видится, очень важным в плане исследования идейных пластов «Скупого рыцаря» его сопоставление и с текстом датированной 1835 годом драмы «Сцены из рыцарских времен».

Пушкин изменил характеристики конфликта и ситуативные знаки его развития. Но идейная канва имеет схожие точки (хотя, естественно, не в полном философско-нравственном объеме духовных показателей): ответственность человека перед самим собой, перед своей семьей.

Сопоставительный анализ произведений «Скупой рыцарь» и «Сцены из рыцарских времен» позволяет проникнуть в глубины сознания таких образов, как барон, Мартын, Соломон. Каждый из них ростовщик. Но природные начала путей их духовного падения и моральной растраченности различны, как различны и сущностные характеристики стремления к богатству. В судьбе Мартына мы видим некоторые черты судьбы Соломона, о которой могли бы только догадываться, не зная об отце Франца. Сравнительное осмысление образов Мартына и барона позволяет понять всю глубину и трагичность духовной несостоятельности рыцаря, морального несоответствия «высоты» и «низменности» в сознании владетеля золотого подвала.

Интересным в плане понимания вопросов идейной структуры трагедии «Скупой рыцарь», нам видится, анализ ее проблемно-текстовых связей с произведениями различной родовой и жанровой природы, созданных в пределах одного временного культурного контекста. Объектами сопоставительного про-

чтения мы определим повести О. де Бальзака «Гобсек» (1830) и Н.В. Гоголя «Портрет» (1835 Первая редакция, вышедшая при жизни Пушкина и, на наш взгляд, являющаяся наиболее напряженной, динамичной, неотяжеленной пространными рассуждениями и объяснениями, что появилось во второй редакции 1842 года).

Различные в плане жанровой заданности произведения имеют сходные идейно-содержательные посылы. Их герои наделены некоторыми общими в своей природной определенности чертами: страсть - порок - «власть» (и одновременно — рабская покорность, несвобода) — нравственная смерть. Некая имманентная схожесть мирочувствований, программность жизненных принципов людей, порабощенных и духовно опустошенных пороком, позволяет допустить исследовательское (нравственно-ассоциативное) сближение в одном культурно-временном отрезке этически и эстетически осмысленных знакообразов Соломона, Филиппа, Гобсека и Петромихали.

Каждый из них считал себя властителем мира, всемогущем знатоком человеческой природы, способным «возносить холмы» и повелевать «окровавленным злодейством», не знающим ни жалости, ни сочувствия, ни душевности отношений.

Тип скупого, означенный схематической заданностью идейных пластов комедии классицизма (Гарпагон Ж.-Б. Мольера), был переосмыслен философ-ско-эстетической глубиной и всепроникновенностью авторского сознания Пушкина.

Его герой - скупой рыцарь, скупой отец, разрушивший духовный мир сына. Барон возвел в Абсолют стремление властвовать и потому, «владея миром» остался один в своем подвале. Ростовщики Бальзака и Гоголя также одиноки (в морально-психологическом плане), и также «велики» в своих мыслях и представлениях. Вся их жизнь - золото, философия жизни - власть. Однако каждый из них осужден на рабское служение и жалость (Дервиль - герой повести Бальзака, повествующий о жизни Гобсека, - огласил приговор: «И мне даже как-то стало жаль его, точно он был тяжко болен»18).

Эстетика XIX столетия позволила значительно расширить и углубить образное пространство типологической определенности «скупого». Однако и Бальзак, и Гоголь, наделив ростовщиков характерными, психологически заданными чертами, все же не проникли во внутренне замкнутый мир нравственной порабощенности, не «спустились» вместе с героями в «подвал».

Пушкин же смог «увидеть» и «выразить» в своем герое не просто «скупого», но человека, духовно обнищавшего, «пораженного» низостью и порочностью. Драматург «позволил» герою остаться один на один со своей сущностно-природной стихией, он, открывая золотые сундуки, вскрыл и ужасающий своей масштабностью и уничтожающей пагубностью мир «волшебного блеска». Истинность чувств и напряженная правда этической конфликтности определили глубину философско-духовного содержания произведения. Здесь нет монумен-

18 Бальзак О. Избранное. - М, 1985. С. 202.

тальной застылости моральных наставлений, но жизненность и живость авторского повествования в рамках сложных, амбивалентных нравственно-ситуативных показателей трагедийного (в жанровом и идейно-духовном понимании) пространства.

Дон Жуан - достаточно популярный герой литературных и музыкальных произведений (образ искусителя был осмыслен в творчестве художников различных культурных эпох: Тирсо де Молины, Мольера, Глюка, Моцарта, Д. Байрона, Пушкина, Мериме, Мюссе, А. Блока, А.К. Толстого, М. Цветаевой и многих других), народных преданий, легенд, романсов (известны в т.ч. испанские народные песни о юноше, схватившем каменную статую за бороду и пригласившем её на ужин. Ему с трудом, но все же удается спастись) - исторический персонаж, упоминание о котором встречается в хрониках и списках рыцарей ордена Подвязки (донЖуан Тенорио, придворный кастильского короля Педро Жестокого XIV в.).

Впервые образ Дона Жуана (в различных транскрипциях имени - Дон Хуан, Дон Гуан) вывел на европейскую сцену Тирсо де Молина (Габриель Тельес, годы жизни 1579-1648) в пьесе «Севильский озорник, или Каменный гость» (напечатанной в 1630 году во второй части сборника «Двенадцать новых комедий Лопе де Вега Карпио и других авторов»).

Дон Хуан Тенорио (герой «Севильского озорника, или Каменного гостя») -циничный, своевольный искуситель (способный, однако, и на благородные поступки: спасает тонущего Каталинона). Он дерзок, неучтив, жесток в своей игре в любовь.

Дон Жуан (Мольера). Смел, исполнен отваги - готов прийти на помощь (вспомним, как он бросается на защиту дона Карлоса и фактически спасает ему жизнь). Но он тоже циничен, безнравственен, а перед самой кончиной, примиряя на себя личину лицемера, «беспределен» в своей дерзости перед Высшим судьей (чем и довершает свое моральное падение). Вся его жизнь - вызов небу. Он живет в грехе, богохульствуя, совращая, играя чувствами людей, презирая отца, попирая нравственные законы.

Образ Дон Жуана, созданный Гофманом, (новелла «Дон-Жуан»), предельно поэтизирован, возведен в ранг тоскующего романтика, ищущего абсолютное совершенство в женской красоте, но застигнутого врасплох дьяволом. Писатель-романтик, осмысляя причины моральной гибели вечного любовника, писал: «Да, любовь - та могучая, таинственная сила, что потрясает и преображает глубочайшие основы бьггия; что же за диво, если Дон-Жуан в любви искал утоления той страстной тоски, которая теснила ему грудь, а дьявол именно тут и накинул ему петлю на шею?»'9

История Дон Жуана, рассказанная Байроном, полна романтических интонаций, героических событий, любовных тем. Герой Байрона чист душой, но часто становится «жертвой обстоятельств».

Гофман Э.-Т.-А. Новеллы. -М.. 1983. -С.19- 20.

22

Дон Гуан Пушкина неоднозначен, многопланов. О нем мы очень мало знаем. О его прошлой жизни, о его «заслугах» читатель узнает только со слов Ле-порелло и самого «озорника»: всего лишь какие-то отрывочные воспоминания. Но автором нам дано увидеть самое важное, что было в жизни героя, самое трагическое и пугающее - его смерть, сМерть как Возмездие. Потому основной линией понимания вопросов морально-психологического развития сюжета, осмысления характера персонажа может служить именно встреча Дона Гуана и Доны Анны, дерзкое приглашение на ужин статуи и последовавшее за ним падение («Проваливаются») - трагическая развязка всей греховной жизни героя.

Обратим внимание на парадигматическую инверсию названий произведений:

Тирсо де Молина «Севильский озорник, или Каменный гость» (1625).

Мольер «Дон Жуан, или Каменный гость» (1665).

Моцарт (опера на либретто 1787, либретто Лоренца да Понте) «Дон Жуан».

Дж. Байрон «Дон Жуан» (неоконченная поэма 1819).

A.C. Пушкин «Каменный гость» (1830).

Очевидным представляется знаковое изменение идейно-сюжетных линий, смещение логико-семантических и нравственно-психологических акцентов. Двухчастная номинативная структура, определенная равио-значимым семанти-ко-грамматическими сегментами, объединенными разделительным союзом «или» (оформляющим отношения грамматической равнозначности), нивелирована до трагической констатации «Каменный гость» (распространенное номинативное предложение - номинатив с присловным второстепенным членом): Пушкин в названии не упоминает ни имени героя, ни характеризующих его нравственных показателей (например, «озорник», что присутствовало в траг икомедии Молины).

Особого внимания заслуживает вопрос трансформации жанра в пределах одного рода литературы20: от барочной трагикомедии, вариативно преломленной в сюжете площадной комедии (созданной по законам и для площадной сцены) до высокой трагедии (отнюдь не умаляя художественные «заслуги» предшественников Пушкина).

В пьесе Тирсо де Молины действие происходит в Неаполитанском королевстве, затем в Испании: в Севилье и ее окрестностях (события отнесены к первой половине XIV века), в комедии Мольера на Сицилии, в либретто да Понте в Испании, пространственные характеристики «Каменного гостя» Пушкина определены границами Мадрида.

Пушкин в качестве эпиграфа своего произведения выбрал реплику из оперы Моцарта «Дон Жуан», наиболее значимую, для понимания природы героя. Пушкин максимально усиливает трагизм ситуации - его Дон Гуан пытается соблазнить (и вполне успешно) вдову убитого им командора.

В первой редакции этого сюжета главный герой пытается развлечься с доньей Анной де Ульоа - дочерью командора дона Гонсало, которого убивает в

В данном случае мы рассматриваем идейную трансформацию именно в драматических жанрах, не беря во внимание произведения других родов литературы.

его же доме, ночью, когда проникает, чтобы назвавшись именем друга маркиза де ла Моты, обесчестить его же возлюбленную. Спасаясь от преследования властей, он укрывается в севильском храме, в том месте, где похоронен командор. В комедии Мольера и опере Моцарта героини по имени Анна вообще нет.

В пьесе де Молины Дон Хуан свой последний ужин проводит в гробнице Командора, у Мольера «сцена (где находит свою смерть герой) представляет открытую местность», в либретто да Понте - финальным пространственным знаком пребывания Дон Жуана на земле является его собственный замок. '

Пушкин же обрекает своего героя на смерть в доме командора Дона Аль-вары. И ответственность за происшедшее он возлагает не только на Дон Гуана: Дона Анна тоже виновна, но не столько в том, что пригласила в дом убийцу своего мужа, сколько в том, что узнав правду, не прогнала его, а подарила надежду на новую встречу. Ее нельзя назвать в прямом смысле слова жертвой: она внутренне сама была готова поддаться искушению (и потому об Анне не скажешь: «дева Света!», как в стихотворении Л912 года «Шаги Командора» называет ее А. Блок).

Статуя Командора и Дон Гуан проваливаются. Судьба главного героя предрешена. Но Пушкин ничего не говорит о том, что станет с вдовой, принявшей в своих покоях человека, погубившего ее супруга. По-видимому, она обречена на вечное духовное «скитание», на неприкаянность души (как Сальери, Вальсинагам). Пушкин (как и во всех «Маленьких трагедиях») немногословен. И в этом немногословии гармония его авторского сознания, нравственного понимания жизни и величие поэтического выражения мысли, многозначного и многозначащего молчания.

Предельная детализированность в пьесах семнадцатого века нивелирована в трагедии Пушкина до событийной «яе-названности», до знакового «умолчания». Автор о многом не говорит. В жизни его героя может быть и были события, упомянутые в произведениях де Молины, Мольера (крушение кораблей, деревенские свадьбы, соблазненные невесты и многие другие «подвиги» героя-любовника), но мы узнаем лишь о том немногом, о чем, по мнению Пушкина, должны узнать. Но это немногое и есть смысл, точка отсчета в понимании сущности всей греховной жизни Дона Гуана.

В «Каменном госте» нет «лишних» сюжетных линий (как нет назидательного многословия в названии), «незначительных» эпизодов, нет нарочитой воспитательно-высмеивающей заданности фактов биографии героев. Все максимально «мало» по форме и объемно, весомо по содержанию.

Художественно, философски, этически и психологически переосмысляя известную легенду о ветреном, легкомысленном грешнике (изложенную авторами семнадцатого века как комедийную историю), Пушкин помещает ее в пространственно-эстетические границы трагедии (трагедии духа, морали, любви, легкомысленной игры с жизнью, непонимания и «//с-ощущения», «нечувствования» Бога и ответственности перед ним), обозначает точки духовного надлома Дона Гуана, максимизирует вину «проказника», возводит ее в степень нравственного преступления, заслуживающего Высшего суда.

Событийную же природу «Пира во время чумы» Пушкин означивает как переводную, отсылая читателя к первоисточнику - драме Вильсона «Город чумы Л

Джон Вильсон - малоизвестный русскому читателю девятнадцатого века английский писатель (В.Г. Белинский в свое время даже предположил, что Вильсон - вымышленное имя21). Его творчество, во многом определенное влиянием Кольриджа и Вордсворта, не стало ярким событием в истории английской литературы, хотя порой и вызывало живой интерес. В частности, изданный в 1816 году сборник «Город чумы и другие стихотворения» (Эдинбург) получил широкий резонанс.

Сама идея - в рамках художественного пространства изобразить этическую панораму чумного города - не была оригинальной, впервые явленной читателю произведением Вильсона. Так или иначе она находила свое отражение в творчестве Боккаччо, Уитера, Дефо и других его литературных предшественников и современников.

Среди наиболее ярких, интересных в художественном смысле произведений, рассказывающих о моральных последствиях чумных эпидемий, следует назвать сборник новелл «Декамерон» (созданного Джованни Боккаччо между 1349 и 1353 годами). Повествование здесь построено по принципу обрамляющих конструкций, впервые использованных в собраниях восточных сказок, занимательных и фантастических историй (например, «Тысяча и одна ночь»),

В 1830 году Пушкин знакомится с драмой Вильсона по сборнику, изданному в Париже в 1829 году22. Здесь же были напечатаны и произведения Миль-мана, Боулса и Барри Корнуола23. Однако наибольший интерес у Пушкина вызвал именно «Город чумы». Почему?

I' Белинский В.Г. Поли.собр. соч.-М., 1955. - Т. 7. - С. 556.

В то же время М.П. Алексеев, размышляя о художественных достоинствах и недостатках «Города чумы», обобщая все замечания английской критики 19 века о нем, высказывает предположение о том, что автор «Пира во время чумы» мог остановить свой взгляд в том числе и на рассуждениях Вольфа о творчестве Вильсона: «Позднейшим обобщением {...] современных Вильсону наблюдений является отзыв о «Городе чумы» немецкого ученого Вольфа в его «Чтениях о новейшей изящной словесности». Любопытно, что русский перевод этой книги находился в библиотеке Пушкина, внимание поэта могло привлечь то место, где Вольф, упомянув о ранних произведениях Вильсона, говорит, что «более достойно внимание его драматическое творение «The City of the Plague», в котором, взявши за основание незначительное историческое событие, он представляет жизнь и суету, или, правильнее, жизнь и смерть, язвою зараженного города» (см.: Алексеев М.П. Английская литература: очерки и исследования. -Л., 1991. -С. 349).

2j В литературоведении существовало два противоположных мнения о «самостоятельности», принадлежности гению Пушкина самой формы «Маленьких трагедий» Д.П. Якубович считал, что особую форму («маленькую») Пушкин заимствовал именно у Корнуолла, с «Драматическими опытами» которого имел возможность познакомиться в указанном нами сборнике. Однако С.М. Бонди справедливо опровергает эту точку зрения, доказывая ее фактическую и хронологическую «несостоятельность»: замысел «Маленьких трагедий» относится к 1826 году, а сборник «Город чумы и другие стихотворения» был напечатан в 1829 (см.: Бонди С.М. Мир Пушкина. - М„ 1999. - С. 409).

Многие пушкинисты предполагают, что мотивационным «толчком» к заинтересованности русского художника к драме английского драматурга стала холера, расставившая свои сети по всей России. Обостренный художественный «слух» Пушкина не мог не уловить в довольно пространном, нестройном произведении Вильсона сходные с окружающей поэта действительностью и его душевным состоянием интонации, звуки, не мог не заметить знакомые краски.

Как известно, Пушкин перевел четвертую сцену первого акта драмы Вильсона «Город чумы»24 (в сравнении с объемной драматической поэмой Вильсона «Пир во время Чумы», действительно, «.маленькая трагедия»). Он художественно переосмыслил лишь один отрывок из достаточно объемного произведения, выразив в малом (в «малой форме») всеобщее, всезначимое, всеобъемлющее.

Многие исследователи также особое внимание Л,деляли сопоставлению двух центрообразующих художественных сегментов пьес Пушкина и Вильсона - песен Мери Грей (Вильсона) и Мери (Пушкина)25 (песни героинь в основе свое вполне сопоставимы, коррелятивны, хотя и различны по своему художественному оформлению), песни Вальсингама (Вильсона) и гимна Председателя (Пушкина).

Тексты песни о чуме Вильсона и гимна чуме Пушкина в интонационной означенности могут быть сопоставимы, но в лексико-семантической выраженности далеки друг от друга.

Следует отметить и еще некоторые отличительные черты трагедий «Пир во время чумы» и «Чумный город»: Пушкин снимает конфликт между Председателем и Молодым человеком в конце произведения, опускает несколько незначительных для него деталей (к примеру, убирает почти все образы из реплик персонажей, уменьшает количество стихов в репликах и т.д.), изменяет некоторые ремарки, вводит в текст последнюю, самую важную ремарку (у Вильсона ее вообще нет), Привнося «себя» в текст английского драматурга, Пушкин практически не изменяя общую схему его пьесы, все же изменяет смысловой фон трагедии, смещает акценты, увеличивает масштаб карты этической события. Теперь здесь (в «переводном» тексте) все обострено, «увеличено» до максимума, обнажено до абсолютной наготы греха.

Пушкин, выбрав из всей драмы Вильсона для своего «опыта драматических изучений» только один небольшой композиционный элемент, создал вполне самостоятельное произведение. В его трагедии 4-я сцена 1 акта «Чумного города» стала значимой, единственно необходимой, стала ни больше ни меньше «Пиром во время чумы».

Количественно и качественно изменив композицию, ход развития драматического сюжета, Пушкин максимально усилил, утяжелил этический «звук», предельно обнажил философско-психологический подтекст пира во время чумы (пир как факт нравственного падения человека).

" См., например, работы П.В. Анненкова, Н.В. Фридмана, М.П. Алексеева, Н.В. Яковлева.

25 Пушкин A.C. Переводы и подражания. Комментированное издание с текстами на языке оригинала/ Сост. К.Н. Атарова и Г.А. Лескисс. - М.,1999. - С. 236.

Глубокое осмысление драматических произведений Пушкина, проникновение в подтекстовые нравственно-эстетические пласты, понимание полизначимых духовных аспектов авторского видения возможны лишь в случае «детального» сопоставительного анализа. Образная структура пьес Пушкина многоплановая и многоуровневая, потому и исследовательские акценты не должны определяться односторонностью взглядов.

Третья глава «Маленькие трагедии». В контексте понимания нравстееппо-художествгппой концепции А. С. Пушкина» состоит из четырех разделов:

1. «Скупой рыцарь». Художественно-этическая система.

2. «Моцарт и Сальери». Духовно-эстетическая позиция автора.

3. «Каменный гость». Сопоставительное прочтение трагедии и текстов Священного писания. Уровни нравственной корреляции.

4. Нравственно-философская концепция A.C. Пушкина в трагедии «Пир во время чумы».

Важным элементом в понимании уровней этических значений «Маленьких трагедий» является факт их прямой контекстуальной и идейно-содержательной связи с книгами Библии. Осмысление концептуальной значимости для Пушкина библейских мотивов, их знаковой определенности и сюжетной явленности позволяет максимально детализировать и углубить аспекты исследовательского прочтения, существенно расширить аналитические границы произведений цикла.

Этические пред-события «Маленьких трагедий», имеющие библейскую историю и свою духовную биографию, удивительно тонко, психологически точно и нравственно высоко осмыслены Пушкиным с художественно-философской точки зрения в четырех «опытах драматических изучений».

К вопросу об источниках эстетических ощущений и нравственных смыслов творчества Пушкина обращались многие исследователи, видевшие начала духовности его литературного наследия в библейских текстах и религиозности мироощущения.

С. Булгаков, размышляя о Пушкине, как о художнике, глубоко чувствующем Бога, писал: «Очевидно, не на путях исторического, бытового и'даже мистического православия пролегала основная магистраль его жизни, судьбы его. Ему был свойствен свой личный путь и особый удел, - предстояние перед Богом в служении поэта»26.

Достаточно спорную точку зрения высказал Г. Лескисс: «Существо безре-лигиозности или даже и антирелигиозности Пушкина состояло не в отрицании постулатов бытия Божия и бессмертия души, а в разности ценностных систем, предлагаемой христианством и исповедуемой Пушкиным [...] новое отношение Пушкина к религии существенно рассмотреть не только и не столько в непосредственных высказываниях [...], сколько в его нравственно-философском осмыслении жизни, как оно отразилось в позднем творчестве»27.

Булгаков С.Н. Жребий Пушкина // Пушкин в русской философской критике. - М., 1990. - С. 279.

' Лесскнс Г. Пушкинский путь в русской литературе. - М., 1993. - С. 285.

Мы считаем, что в гармонически цельном творческом сознании Пушкина все же не было разорванности между пониманием Высшей истины (в христианском контексте) и собственным ощущением правды бытия. Пушкин, по своему мироощущению, не Сальери, утверждавший, что: «Все говорят: нет правды на земле // Но правды нет - и выше. Для меня // Так это ясно, как простая гамма» [IV, 279]. Он даже в преступлении человека видел знак воли Бога о прощении, который, изгнав Каина, осудив его на «неприкаянность», все же сохранил ему жизнь, что и стало, по сути приговором (тот же мотив звучит и в «Моцарте и Сальери»). Однако необходимо согласиться с Г. Лесскисом в том, что Пушкин действительно в период своей зрелой творческой жизни переосмыслил вопросы отношения к священным текстам28

Наиболее интересной и текстуально детализированной в плане осмысления глубинных основ произведений Пушкина и их связи с Библией, нам видится, концепция И.Ю. Юрьевой, изложенная в статье «Библию, Библию!» (Священное Писание в творчестве Пушкина)». Производя сопоставительный анализ произведений Пушкина и текстов Нового и Ветхого Заветов, молитв, она писала: «[...] Библия не только является непосредственным источником отдельных произведений Пушкина, но становится ключом к мировосприятию поэта, накладывая отпечаток на философские и лирические его размышления. Образы Книги Иовы, Книги Екклесиаста и особенно Апокалипсиса в определенное время формировали устойчивые мотивы творчества Пушкина»29.

Размышляя о внутренней связи «драматических опытов» Пушкина и текстов библейской истории, необходимо сосредоточиться на их аллюзийной корреляции с Книгой Екклесиаста, Книгой Иова, Притчами, Евангелиями.

И.Ю. Юрьевой были предложены к рассмотрению текстовые параллели многих созданий Пушкина и библейских книг, в том числе и «Скупого рыцаря» и книги Екклесиаста (однако исследователь не точно указывает главы - Еккл. 6: 9-16 - цитируемого эпизода: «Кто любит серебро... А он во все дни ел впотьмах, в большом раздражении, в огорчении и досаде»; исходные данные должны быть следующими Еккл. 5: 9-16). Действительно, несомненным может быть признан факт прямой соотнесенности драмы Пушкина и книги Проповедника. Смысловая близость проблематики очевидна, подтверждена самим произведением.

Обратим внимание на шестую главу указанного текста, где Соломон размышляет о богатстве, которым не может воспользоваться человек, его накопивший: «Есть зло, которое я видел под солнцем, и оно часто бывает между людьми:

Бог дает человеку богатство и имущество и славу, и нет для души его недостатка ни в чем, чего ни пожелал бы он; но не дает ему Бог пользоваться

28 Детально проработан вопрос соотнесенности «Маленьких трагедий» и библейских текстов О.С. Тесля: Тесля О.С. Библейские аллюзии в художественном целом «Маленьких трагедий» A.C. Пушкина / Тесля О.С. // Русская филология: язык - литература ~ культура: Материалы первой международной конференции. - Омск. 2002. - С. 89-90.

29 Московский пушкинист IV. Ежегодный сборник. - М, 1997. - С. 134

этим, а пользуется этим чужой человек: это - суета и тяжкий недуг» (Еккл. 6: 1-2). Необходимым нам видится проблемно-этическое сопоставление текстов Притчей, Евангелия от Луки и драмы «Скупой рыцарь». Важным вопросом идейной содержательности конфликта является вопрос об отношениях Альбера и Барона - сына и отца.

Необходимым нам видится и проблемно-этическое сопоставление текстов Притчей, Евангелия от Луки и драмы «Скупой рыцарь».

Одной из характеризующих особенностей проблематики трагедии «Моцарт и Сальери» также может быть определена духовно-религиозная (христианская) означенность творческого сознания ее автора.

Размышляя о своей жизни, пытаясь объективно оценить ее, Сальери оперирует антитезами. Внутренняя противоречивость находит свое выражение и в антиномировании («опротиворечивании») действительности. Схематически вся логико-структурная организация монолога объясняется антитезой - Сальери-Моцарт. Причем в названии первым заявлен Моцарт. Он является тем светлым началом, через соотнесение с которым осмысляется бытие. Моцарт и Сальери, Солнце и Луна, Христос и Церковь. «В Священном Писании Церковь Божня на земле сравнивается с луною, так как она заимствует свой блеск и сияние от Солнца правды, Христа»30.

Герои «Каменного гостя» грешны, далеки от Бога, их поступки во многом безнравственны (убийства, или мысли о них, прелюбодеяние, упоминание имя Господа напрасно, ненавсить к врагам своим). Они живут, не задумываясь о последствиях, не понимая аморальности своих действий. Однако, нарушая даже одну заповедь, человек нивелирует уже весь Закон.

Иисус учил: «Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном.

Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мтф. 5: 19-20).

В Соборном послании Апостола Иакова (2: 10-11) также читаем: «Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем.

Ибо Тот же, Кто сказал: «не прелюбодействуй», сказал и: «не убей»; посему, если ты не прелюбодействуешь, но убьешь, то также преступник закона»

Действительно, как можно убить и быть после этого праведником, как можно искушать, прелюбодействовать и оставаться при этом безнаказанным. Все взаимосвязано: действие и этический ответ на него, преступление и наказание, покаяние и отпущение грехов. В Новом Завете ответственность за прелюбодеяние еще серьезнее. Греховен даже вожделенный взгляд, греховен и наказуем: «Вы слышали, что сказано древним: «не прелюбодействуй».

А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.

Библейская энциклопедия. - М., 1990.-С. 439.

Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.

И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Матф. 5: 27-30).

«Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно». Но сколько раз героями брошено: «О боже» (в различных вариациях). Без благоговения, понимания, боязни. Это слово сказано просто так, как междометие, как шаблонное восклицание. Но не более.

Каждый поступок человека, каждое его слово имеют свое нравственное значение, свою соотнесенность с заветами Бога, моральными принципами, открытыми миру Библией. И мы в нашем исследовании не стремились искусственно «привязать» текст трагедии Пушкина «Каменный гость» к текстам Священного Писания, но попытались осмыслить, «рассмотреть» жизнь героев через призму всезначимости, всенаправленности святого Закона, этических категорий, всеобщих правил бытия.

В трагедии «Пир во время чумы» Пушкин также осмысляет проблему ответственности человека перед Богом за каждый свой шаг, каждое слово и даже тайную, может быть, почти неуловимую мысль. Неслучайно мы наблюдаем тонкое, глубоко осмысленное варьирование нравственно-психологическими нюансами: звучащая и воспринимаемая окружающими речь - сокровенные мысли и чувства, смысл которых может быть понятен только в случае детального изучения текста трагедии, но не поверхностного «зрительского» восприятия (ремарки автора, оговорки Председателя, намеки Молодого человека -«разгоняли мрак», «ушел в холодные подземные жилища» - песня Мери, обморок Луизы - вспомним саркастическое «Ага!»).

Герои сами себя обрекают на духовную смерть, предпочитая «пир разврата» и «бесовские песни» «мольбе святой и тяжким воздыханьям».

В библейском контексте эта тема осмысляется с точки зрения соотнесенности слов человека и его духовной «наполненности», моральной целостности: «От плода уст человека наполняется чрево его; произведением уст своих он насыщается.

Смерть и жизнь - во власти языка, и любящие его вкусят плодов его» (Прит. 18:20-21).

Идейно-нравственную аллюзию «Пир во время чумы» обнаруживает и с седьмой главой Книги Екклесиаста:

«Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти - дня рождения.

Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира; ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к своему сердцу.

Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше.

Сердце мудрых в доме плача, а сердце глупых в доме веселия.

Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых» (Еккл. 7: 1-5).

Размышляя об имманентной близости произведения Пушкина и Книги Екклесиаста, И.Ю. Юрьева отмечала: «Дом пира» в трагедии Пушкина - это улица, где пируют герои. «Дом плача» расширен до пределов целого города, пораженного чумой, где люди живут «средь ужаса плачевных похорон». «Песни безумных» - «гимну в честь Чумы» - противостоит у Пушкина «прещение премудра» - увещевание Священника»31

Однако роль Священника далеко неоднозначна, потому что его нельзя назвать только обличителем или «увещевателем». Важно то, что святой отец не просто стыдит пирующих, он взывает к их совести, их душам, в его словах звучит призыв «очнуться», вернуться к Богу, но он не клеймит их окончательно и бесповоротно. К участникам чудовищного пира он относится как к «безумцам», заблудившимся и потерянным, но не так, как относились к Иову и его страданиям праведники, поучающие и ругающие его, не желающие увидеть боль человека, лицемерящие и гордящиеся своей «чистотой» перед Всевышним.

Мотив негодования, нежелания смириться с душевной болью, с потерей близких, так глубоко осмысленный Пушкиным, вполне соотносим с историей библейского героя, однажды, потерявшего все, но вновь нашедшего себя в Боге. Есть некие нравственные и психологические параллели судеб Вальсингама и Иова.

Осмысление вопросов внутренней соотнесенности «Маленьких трагедий» и Священного Писания является одним из важнейших аспектов изучения уров-невых показателей этического и философского подтекста произведений. Без сопоставительного анализа, смыслового нравственно-психологического со-прочетния пьес Пушкина и Библии невозможно определить все возможные идейно-сюжетные линии, истинные, имманентные причины и последствия поступков героев, оценить из моральные качества.

Четвертая глава «Каменный гость». Идейно-композиционные

решения» состоит из двух разделов:

1. «Каменный гость». К проблеме понимания фипософско-композиционных аспектов.

2. Внутренние текстуально-смысловые параллели трагедии «Каменный гость».

«Каменный гость» - третье произведение, составляющее целостность пушкинского цикла. Так же, как и в двух предыдущих, имеет конкрегно-номинирующее название. Однако под оксюморонным (нравственно-семантическую природу названия мы осмыслили во введении нашей работы) сочетанием следует видеть указание прежде всего на Дон Гуана. Это именно

л| Юрьева И.Ю. «Библию, Библию!..» (Священное писание а творчестве Пушкина) // Московский пушкинист IV .Ежегодный сборник. - 19<?7 130

его Пушкин называет «каменным гостем» (нельзя забывать и о том, что данное «определение» относится и к статуе командора). Почему же столь разнозначи-мы векторы семантической явленности номинирующего начала?

Ответ, очевидно, определяются следующими моментами. Во-первых, духовно-философская означенность семантического поля «каменный гость» - холодность, амбивалентность, монументальность - эстетический знак / случайность, мимолетность, легкомысленность - духовный знак (Дон Гуан). Греховная отягощенность, материальность, реальность овеществления гордости, пагубность порока, падение в безверие - «каменный» - (статуя командора). Возмездие, кара, ужас небытия, наказание бунта и неверия - падение («каменный гость»). Во-вторых, уровневая полярность линий разрешения конфликта.

Важным, как нам видится, является факт пространственной означенности нравственного конфликта (формальная выраженность): финальный аккорд личной трагедии Дон Гуана - встреча с Доной Анной и приглашение статуи командора происходят в стенах монастыря (Дон Гуан в Антоньевом монастыре встречает Дону Анну, там, где когда-то встречался с погибшей Инезой, и о которой так неожиданно он вдруг вспоминает, здесь же похоронен командор, в этом же месте Гуан добивается от Анны приглашения посетить ее дом и зовет с собой статую)

Однако ситуационно конфликт завершается падением Дон Гуана и статуи («проваливаются») в доме убитого им человека.

Почему проваливаются и статуя, и Дон Гуан? Почему именно два участника этой нравственной коллизии оказываются в одном морально-семантическом пространстве? С одной стороны, сам Гуан дерзко и надменно приглашает статую командора, заигрывая с дьяволом и забывая Бога, с другой - командор приходит как посланник. Но чей посланник: света или тьмы? Он приходит не для того, чтобы спасти героя, но для того, чтобы увлечь его за собой в ад. У Дон Гуана еще был шанс выжить: он мог просто не подать руку и не почувствовать тяжелое «пожатье каменной десницы». Но «вечный проказник» не был бы собой, если бы отказался от своей затеи. Однако вспомним, что последним его желанием все же было освободиться, вырваться («пусти - пусти мне руку...»), но, увы, слишком поздно.

Пагубное противоречие, зародившееся в душе героя, дерзнувшего бросить вызов Богу, обретает конечные черты уже в самом начале произведения, уже тогда, когда решает познакомиться с Доной Анной, зная, что является виновником смерти ее мужа, не понимая (но даже заигрывая с дьяволом, дразня его) греховности своего поступка, мысли, желания.

Все «кончено» уже в тот момент, когда автор определяет линии жизни героя в названии произведения «Каменный гость».

Необходимо заметить, что Пушкин почти никогда не оставляет наедине с самим собой и Дон Гуана. В ситуативно-речевом выражении он всегда определен диалогом. И только однажды именно перед памятником командора он остается один. В этот момент он, глядя на изваяние убитого им человека, размышляет о нечаянности его очередного убийства, о возможном развитии отношений

с Доной Анной и о самом Доне Альваре. Удивительно, с какой легкостью герой говорит о преступлении (бессмысленном и ужасном одновременно), и как «просто» он произносит: «нечаянно убив».

Пушкин в этом произведении достаточно остро'ставит вопрос о моральной ответственности человека перед Богом, перед окружающими людьми и перед самим собой. Попадая в ситуацию нравственного выбора, не каждый способен увидеть правильный, истинный путь. Очень часто эгоистические стремления и желания оказываются сильнее этической правды.

Дон Гуан, всю свою жизнь игравший в опасные игры с Судьбой, оказался у черты, переступив которую назад, к Богу уже не возвращаются. У него был шанс предотвратить столь страшный финал («проваливаются»), но он не смог, не захотел им воспользоваться.

Пятая глава «Нравственно-эстетическая организация трагедии «Пир во время чумы» состоит из двух разделов:

1. «Пир во время чумы», композиционно-знаковые уровни драматической системы A.C. Пушкина.

2. «Председатель-священник». Диалог героев в контексте понимания вопросов идейно-философской соотнесенности.

«Пир во время чумы» - последнее, завершающее произведение цикла «Маленькие трагедии». Именно в нем мы обнаруживаем средоточие всех уров-невых значений содержательной структуры, синтез знаковости нравственной и философской систем, предельность духовного надлома и этической разомкну-тости бытия. Онтологический трагизм звучания произведения явлен уже в названии, где противопоставлены два состояния, два значения бытия -- Жизнь и Смерть. Имманентно заданные, они определяют действительность человека, «поверяют» собою его нравственную состоятельность и причинность внутреннего мира.

Известный историко-литературный факт, обнаруживающий «переводную природу» трагедии32, лишь подтверждает гениальность и величие авторской

" Размышляя об идее и возможном источнике трагедии, В.Г. Белинский писал: «Пир во время чумы», отрывок из трагедии Вильсона [...] принадлежит к загадочным произведениям Пушкина [...] если пьеса Вильсона так же хороша, как переведенный Пушкиным отрывок, то нельзя не согласиться, что этот Вильсон написал великое произведение. Может быть и так, что Пушкин только воспользовался идеею, воспроизводя ее по-своему, и у него вышла удивительная поэма, не отрывок, а целое, оконченное произведение. Основная мысль - оргия во время чумы, оргия отчаяния, тем более ужасная, чем более веселая. Мысль поистине трагическая!»: Белинский В.Г. Сочинения Александра-Пушкина. - М., 1985. - С. 479. Осмысляя формальную содержательность «перерожденного» Пушкиным текста трагедии Дж. Вильсона «Чумный город», Г. Лесскис отмечал: «В основу трагедии Пушкина была положена [...] пьеса Дж. Вильсона. Переменой заглавия («пир» вместо «города») Пушкин еще более подчеркнул экстремальную ситуацию трагедии, входящей в круг его замыслов, объединенных антитезой наслаждения и смерти [...] В данном случае антитеза была задана самим сюжетом Вильсоновой пьесы, но Пушкин усилил антитезу, выделив из большого произведения Г--]

мысли, способной создать цельное, философски и эстетически оформленное, композиционно завершенное произведение (именно «маленькую» трагедию с точки зрения формы) из фрагмента объемной пьесы. При этом Пушкин «переписал» самою сущность происходящего события, переосмыслил имманентные исходы этического кризиса. Он сфокусировал свое внимание на трагизме преступного, богоотступнического празднования Жизни в лоне Смерти, предательстве духовных идеалов, нивелирования памяти об усопших.

Однако нельзя не вспомнить и о факте личной биографии Пушкина (с 1829 года распространилась по России холера). В записке «О холере» 1831 году он вспоминает свой разговор 1826 года с А.Н. Вульфом, в котором вскользь была упомянута и холера. Также Пушкин размышлял о том, как безрассудно, по мнению его друзей, он отнесся к эпидемии и опрометчиво рисковал своей жизни.

Заметим, что Пушкин, действительно, достаточно ветрено, даже с некоторым равнодушием (до того момента, пока это событие не затронуло его) отнесся к холере, посчитал «малодушным» свое возвращение, однако он ни разу не богохульствовал, не смеялся, да и к встрече («поединок») с чумой он относился с «досадой», но не с кощунственным беснованием, как «несколько пирующих мужчин и женщин», и бурей восторга от «неизъяснимых наслаждений» («Есть упоение в бою»).

Герои «Пира во время чумы», легкомысленно спрятавшись от Чумы на улице за закрытым столом, более беспокоились о своем внутреннем «спокойствии», безмятежности, веселье, нежели о сохранении своей жизни, не обращаясь к Богу, не молясь и не боясь встревожить «тишину гробов».

Своих героев Пушкин поместил в максимальные, «предельные» условия, в которых очевидными, показательными становятся все их нравственные качества, духовные потенции, определяется динамика морально-психологических изменений. И они не выдерживают испытаний.

Смещение смысловых сегментов духовности в сторону греховной экзистенции («существования») приводит к краху бытийного начала, падению субстанциональных значений Бога, Жизни и Веры. Метатеза понятий, стирание нравственных границ, материализованная реальность зла - итог этико-религиозной регрессии человека. Однако автор никогда не ставит точку в разрешении конфликта, в его произведениях мы обнаруживаем некое семантическое многоточие, предполагающее полисемическую направленность движения внутренней борьбы героев, отнюдь не оканчивающейся с последним пунктуационным знаком.

Осмысление нравственно-философского аспекта «Маленьких трагедий» позволяет говорить, как нам думается, о неограниченности содержания компо-

одну-единственную сцену (4-ю сцену 1-го акта) - уличного пиршества молодых людей в обществе падших женщин посреди зачумленного города, - да и в ней Пушкин значительно сократил текст подлинника и ввел мотивы, отсутствующие у Вильсона, и тем самым усилил трагическую напряженность»: Лесскис Г. Пушкинский путь в русской литературе. - М., 1993. -С. 347.

зиционными элементами: финал произведения - это еще не финал личной трагедии героев. Финалы каждой из четырех пьес вынесены за пределы композиционной формальности, внутренний конфликт однопланово не разрешается смертью одних героев и (или) духовным падением других. В первых трех произведениях цикла гибнут герои (физически гибнут те, кто «качеством» своей жизни предопределил и атрибутивный характер смерти - Барон, Дон Гуан; или те, кого приговорили, казнили - Моцарт), во временном пространстве «Пира во время чумы» читатель не становится свидетелем смерти действующих лиц, он лишь узнает о тех, чей уход был одним из поводов «укрыться» от чумы за столом пира и веселья, главному же герою жизнь сохранена, но он «остается, погруженным в глубокую задумчивость»: Вальсингам не идет вслед за священником, не возрождается к новому мироосмыслению, но возносит хвалу чуме, пытаясь утопить свой страх, ужас перед катастрофой «умирания» тела, и не находит в себе силы отвратить апокалипсис духа (остались жить, вернее, существовать и Альбер, Сальери, Дона Анна, но они духовно «растлены» и нравственно потеряны - их ожидает каинова судьба; они гак же, как и Председатель, обречены, правда, каждый со своим знаковым восприятием мира, на не-бытие и недуховность земного предела).

Одной из художественных примет драматического стиля Пушкина следует назвать синтаксическую множественность значений онтологических показателей формы (композиционные решения: ремарки - в драматической системе Пушкина особое место занимают ремарки, анализ которых позволяет значительно расширить границы читательского восприятия, ремарочная атрибутика имеет глубокий нравственно-философский подтекст - имена героев, антитезы и пр.) и пунктуационную выраженность полярности семантических полей. В этом смысле особое внимание необходимо обратить на последние (финальные) предложения драматических текстов, осмыслить структурные знаки их нравственно-философской проблематики.

«Скупой рыцарь» и «Моцарт и Сальери» завершаются репликами героев, определяющими меру вины и степень наказания за свершившееся злодеяние. Пунктуационно нравственная катасгрофа означена восклицательным («Скупой рыцарь»: по эмоциональной окраске - восклицательное предложение) и вопросительным («Моцарт и Сальери»: по цели высказывания - вопросительное предложение) знаками. Болезненная напряженность духовной коллизии максимально обнажена и обострена. Автор оставляет своих героев и читателей, стирая границы между ними, наедине с самими собою, открывая при этом замки от «подвалов» души и духа каждого из участников этического события (между читателем и внутренне конфликтной ситуацией произведения нет «посредника», Пушкин дистанцируется от ремарочных пояснений и уточнений — все предельно усилено формальным, но не содержательным, отсутствием автора).

Трагедии «Каменный гость» и «Пир во время чумы» завершают философ-ско-психологические ремарки действия-состояния («проваливаются» - «уходит» - «продолжается» - «остается, погруженный в глубокую задумчивость»). Последняя ремарочная характеристика бытийной реальности «Каменного гос-

тя» вмешается» в одно слово (синтаксически в одно простое предложение / простое глагольное сказуемое) - «проваливаются» с семантикой конца «я гибну - кончено».

Количественный показатель формы финальной ремарки «Пира во время чумы» значительно объемнее: три простых предложения, имеющих различную синтаксическую природу и определяющих уровневую и предметно-личностную разность происходящего. «Уходит» - священник оставляет Вальсингама и «несколько пирующих мужчин и женщин» в круге бесовского упоения «жизнью». «Пир продолжается» - неизмеке.чность интонационной, нравственной, философской и религиозно-психологической окраски греховного действа: настоящее время глагола свидетельствует о пространственно-временной непрерванное™ веселья, ничто не смогло отвлечь и увлечь участников пира, всех, кроме Председателя. «Председатель остается, погруженным в глубокую задумчивость» -авторское «определение» глубины и трагичности переживаний героя, «пояснение», отягощенное уточняющим значением - значением «нравственное падение», с одной стороны, с другой - значением «философское осмысление происходящего и понимание собственной греховности, невозможности разорвать порочный круг самоуничтожения и душевно-физического страха перед Смертью».

Вальсингам все же остается среди пирующих и остается именно Председателем (председателем «безбожного пира»), Пушкину и понадобилась столь объемная атрибутивно-характеризующая ремарка, чтобы выразить всю суммарную неоднозначность чувств и мыслей героя, чтобы обнажить острую анти-номичность миропонимания человека, прячущегося за маской «вольномыслия», ребяческой смелости и одновременно губящего свое нравственное «Я».

Осмысляя художественно-философскую целостность трагедии «Пир во время чумы», необходимо обратить внимание на количественную «малость» знаков внешне зримого авторского присутствия и минимальность композиционной пунктирности действия (всего одна сцена). В.Г. Белинского, упоминая о гениальной «малости» формы трагедии и ее всеохватном содержании, писал: «И как много выразил Пушкин в этой маленькой поэме, как резко обрисованы в ней характеры, сколько драматического движения и жизни»33. Ремарки здесь так же, как и в первых трех пьесах, имеют не только глубокое нравственно-психологическое значение, но и структурно-идейное «назначение»: они «расчленяют» текст на значимые эпизоды и одновременно синтезируют все уровне-вые (подтекстовые) пласты семантической картины произведения.

Ремарки начала и финала трагедии корреляционны в своей смысловой структуре (причинно-следственная соотнесенность семантики двух ремарочных фрагментов в известном смысле подтверждается и анафорически: улит - уходит - звуковая анафора). Пьесу открывают три назывных предложения, определяющих пространственные границы («улица») и предметные указатели («накрытый стол») действия, а также очерчивающих круг порока, разрушительность и пагубность которого на лексико-грамматическом уровне выражена в

" Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. - М, 1985. - С. 480.

максимальной обобщенности относительного местоимения («несколько») и ситуативной конкретизированное™ действительного причастия («пирующих») и существительных («мужчин и женщин»). Потому так пугающе звучит «Несколько пирующих мужчин и женщин», что эту семантико-синтаксическую конструкцию предваряет антиномированность названия «Пир во время чумы».

Завершают же произведение предложения (в том же количественном эквиваленте), констатирующие фактический крах нравственных качеств человека и его духовную обреченность на существование в пределах внутренней неразрешимости противоречий действительности.

В «Скупом рыцаре», «Моцарте и Сальери», «Каменном госте» мы «читаем» смерть в мыслях, чувствах и поступках героев, в нравственных «завершениях» их жизни. Все, к чему прикасается тень порока, осуждено на гибель. И потому апокалиптический исход «Пира во время чумы» предрешен и предсказан, однако здесь читатель уже слышит слова о спасении и прощении («Спаси тебя Господь! // Прости, мой сын» - «прости, за то, что не смог тебя спасти, вернуть к Богу и праведности, прости и Бог простигг и спасет»). «Глубокая задумчивость» Председателя есть не столько знак отвержения божественного, сколько печать внутренней борьбы добра и зла, растерянности и болезненного ощущения своей «печали и позора».

Интересным в понимании нравственно-философской концепции автора мы считаем текстовое сопоставление песни Мери и Гимна Вальсингама. Песнь и Гимн - антиномические в своем онтологическом качестве сегменты. Эта антитеза помогает найти и расшифровать истинные причины глубокой задумчивости председателя.

Мери воспевает («уныло и протяжно») гармонию, некогда разрушенную Смертью («В дни прежние чума такая ж, видно, // Холмы и долы ваши посетила» IV, 322). Вальсингам же славит Смерть, дарующую «неизъяснимы наслажденья». Психологический параллелизм, нравственно-эмоциональная соотнесенность и одновременно противоположность контекстуально очевидны.

Однако между двумя музыкальными историями - песней и гимном — происходят очень важные в философском и нравственном смыслах события: признание (открытое) Мери своего падения («Мой голос слаще был в то время: он был голосом невинности») - появление телеги с мертвыми телами - обморок Луизы - просьба Молодого человека спеть «вакхическую песнь» (просит спеть именно председателя, но никого-то из «многих»!) - признание Вальсингама в своей вдохновенной «охоте к рифмам».

Гимн Вальсингама - это, на первый взгляд, (особенно в сопоставлении с песней Мери) жизнеутверждающая констатация силы, превосходства пирше-ских веселий над злом (Чумой), но это еще и песнь отчаяния, песнь, рожденная страхом и безысходностью, пониманием собственного бессилия, ведь, по большому счету, Вальсингам не говорит об открытой борьбе, о безумной войне, трофеем в которой может быть чья-то жизнь, напротив, он предлагает спрятаться («Запремся» - вот, что важно!).

Важным элементом понимания духовно-эстетической позиции автора является текстовая, этическая и психологическая соотнесенность двух философий бытия, двух смысловых и понятийных субстанций - Божественного и дьявольского.

С одной стороны, пир, развернувшийся среди горя и мольбы, бесспорно есть знак присутствия бесовских сил, констатация факта превосходства тьмы над светом, а участники пира - носители и выразители идеи безнравственного и кощунственного глумления над смертью близких, попирающие все моральные законы, позволяющие себе веселиться в мире, где кругом «мертвая тишина».

С другой - противостоящий бездуховности и греховности человек, призывающий одуматься (пусть даже не раскаяться), вырваться из порочного круга чудовищных игр. Священник - единственный, кто пытается спасти бесноватых.

Необходимо отметить, что священник именно и только Вальсингама зовет за собою, всех же присутствующих он призывает прервать «пир чудовищный» и разойтись («Ступайте по своим домам» [IV, 327]), но ни кому из них не протягивает так настойчиво руку помощи. Возможно, потому, что именно создатель гимна был более всех близок к Богу, так как понимал истинный смысл происходящего и своего пребывания в этом замкнутом пространстве грехопадения. Мери же остается лишь одной из «нескольких пирующих мужчин и женщин», несмотря на то, что так же, как и Вальсингам осознает свое нравственное падение. Вальсингам не бессердечный Председатель, правитель пира, но глубоко чувствующий, страдающий человек, неприкаянный Каин (сопоставим стихотворение «Герой» 1830 года: «Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран...» [II]), иначе бы он не был главным действующим лицом.

Нам видится, есть еще одна причина настойчивости святого отца. Дело в том, что Вальсингам не «один из», но Председатель. Человек, возглавляющий это безумство, спасая, как ему хотелось бы думать, себя, он губит окружающих, 1убит во имя собственного эгоистического (хотя и вполне естественного) желания спрятаться, «укрыться» от горя потери близких. Но помыслы священника, его аргументы и напоминания о Спасителе разбиваются о трагическое «поздно» (что нравственно-психологически сопоставимо со словом-приговором пьесы «Каменный гость» - «кончено»), звучащее в устах Вальсингама как приговор самому себе.

Председатель оказался на точке трагического выбора, перед чертой между адом и раем, снедаемый мучительными, разрывающими душу на две части -Светлое и Темное, Высокое и Низкое, Покаяние и Гордость - размышлениями, в огне борьбы Божественного и Дьявольского. Наметившийся едва заметный поворот духовного существования в сторону «чистого» бытия, возрождения оказался слишком незначительным, нечетким и потому легко был подавлен тяжелым дыханием Сатаны.

Святой пытался спасти душу Вальсингама. Но все его усилия оказались безуспешными (но не бессмысленными или бесполезными: «Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость»!). Он и сам признает свою беспомощность.

Но уходя Священник, все же обращается к Богу с просьбой спасти потерянного человека («Спаси тебя, Господь!»), он просит прощения у Вальсингама за то, что не смог избавить его от бремени быть Председателем, не смог излечить его дух, не смог избавить от боли и страха, возможно, и не смог понять: «Прости, мой сын».

Показательно, что святой старец ни разу напрямую не назвал Вальсингама безбожником, для него он все-таки «мой сын» (что принято в традиционных канонах обращений священнослужителей к верующему, к прихожанину, к обычному человеку).

Однако и всех участников пира он называет «безбожными безумцами», но не просто «безбожниками». Почему «безумцами», возможно потому, что «не ведают, что творят», или как. сказал бы о них Председатель: «как тот, кто от земли'Выл отлучен каким-нибудь виденьем».

Нельзя сказать с высокой степенью вероятности, что Председатель (а для праведника - Вальсингам) и Священник нарочито противопоставлены друг другу: они в определенном смысле антагонисты, но не абсолютные нравственные антиподы, хотя на момент их встречи (в художественном пространстве трагедии) они, действительно, являются выразителями различных жизненно-нравственных идей.

Разность их нынешних этических позиций легко объяснима. Вальсингам просто напуган, растерян, потерян и морально раздавлен горем. Но если бы в прежней жизни он не был верующим человеком, возможно, святой отец не был бы так настойчив именно по отношению к нему. Он знает причины, по которым Вальсингам находится среди пирующих, но не принимает их, потому и борется за его душу (и для старца, и для самого Председателя эта борьба мучительна).

Человек, оказавшийся в столь сложной в нравственном отношении ситуации, может отчаяться, «взбунтоваться», его поведение оправдано самим фактом личной трагедии. Однако, как нам видится, Пушкин не снимает с героя моральной ответственности, не оправдывает его перед Высшим судом. Святой отец покидает «безбожный пир», «уходит» один. Он не смог увести за собой грешника. Нельзя сказать, что Священник признает свое поражение в борьбе с Валь-сингамом.

Но он оставил Председателю воспоминания об умерших, о Боге и, возможно, о себе. И, как утверждал, Вл Топор-Рабчинский: «Борис же Годунов, Анджело, Вальсингам для Пушкина не «люди зла», но «люди падения». Особенность таких существ, что им доступно сознание «светового», что для них не закрыта дорога к искуплению, очищению, даже к возрождению. Так, не исключен этот путь для Вальсингама» 34

Священник не боролся с Председателем, но боролся с его отчаянием, удерживающим героя в кругу «безбожных безумцев». Старец не смог победить боль в сердце Вальсингама, но смог всколыхнуть его душу. Главное, чего доби-

и Топор-Рабчинский Вл. Этическое сознание Пушкина /.' сВ Краю чижом». Зарубежная Россия и Пушкин. - М.. 199Я -С. 251

вается Священник, это того, что Вальсингам, пусть и Председателем и пусть остается, но все же «погруженным в глубокую задумчивость».

Автор не навязывает ни одну философскую позицию, не поучает словами святого отца и не отрекается от Бога словами Председателя. Он лишь подводит читателя к определенным нравственным границам, только перешагнув которые возможно обрести знание. Но какого качества будет это Знание, зависит только от того, кто и как видит, чувствует Истину, Бога и Высший закон.

В заключении подводятся итоги исследования, обобщаются и систематизируются концептуальные методы анализа драматических произведений Пушкина.

Драматургия Пушкина стала поворотным этапом в развитии русской драматической системы, вобрав в себя опыт литературных предшественников и современников.

Пушкин разрабатывает новые для отечественной трагедийной литературы композиционно-эстетические принципы, переосмысляет жанровые «условности», использует монологи-диалоги как приемы глубокого, истинного нравственно-психологического самораскрытия героя, «философизирует» ремарки, наполняет их этическим смыслом, «оживляет» героев, сознательно уходя от классицистической схематичности и традиционной жанровой полярности характеров, придает особую философскую значимость ситуативно-этическому определению имени героев (Царь-Борис, Вальсингам-Председатель, Дочь-Она-Любовница-Русалка и др.), максимально расширяет структурно-семантическое значение пунктуации.

Его трагедии были ориентированы в первую очередь на читателя, на текстовое восприятие, но не на сценическое воплощение. О чем свидетельствуют, к примеру, многоуровневые в своем значении ремарки и пунктуационные знаки.

Осмысление проблем нравственно-философского содержания и идейно-тематической семантики драматического цикла Пушкина было предпринято нами в контексте концептуально определенного сопоставительного прочтения всех пьес цикла, трагедии «Борис Годунов», «Русалки», трагедии в прозе «Сцены из рыцарских времен» и лирики Пушкина, текстов Священного писания, комедий Тирсо де Молины, Мольера, либретто Лоренце да Понте, а также произведений, созданных в одном культурно-временном пространстве: повестей О. де Бальзака «Гобсек» и Н.В. Гоголя «Портрет», трагедии Вильсона «Чумный город», новеллы Гофмана «Дон-Жуан», поэмы Байрона «Дон Жуан».

Именно сопоставительное осмысление и определение знаков и уровней духовно-текстового и идейно-содержательного соотнесения позволило нам максимально расширить границы понятийного поля «Маленьких трагедий».

Пушкин переосмыслял вечные темы, ставил новые вопросы, преображал силой своего таланта традиции и формы, идейно и композиционно трансформируя их. Он «перенимал» опыт мировой литературы как художник-мыслитель, способный не слепо идти за классиками, но вбирая, впитывая лучшее, создавать свое, «интимно» пушкинское, собственное, отличное от других (даже в «пере-

водных» произведениях или произведениях, тематически отсылающих к классическим первоисточникам и народным мотивам).

Таким образом, «Борис Годунов», цикл «Маленькие трагедии», «Русалка» - это новая русская драматургия, новый взгляд на художественное творчество, иное понимание искусства. Пушкин переосмыслял вечные темы, ставил новые вопросы, преображал силой своего таланта традиции и формы, идейно и композиционно трансформируя их.

Основные положения и результаты исследования отражены в следующих работах:

Монография:

1. Александрова Е.Г. Идейно-композиционные решения цикла «Маленькие трагедии» в аспекте нравственно-философской позиции A.C. Пушкина [Текст] / Е.Г. Александрова. - Омск : Изд-во НОУ ВПО «Омская гуманитарная академия», 2011. - 180 с. (7,71 п. л.)

Публикации в центральных изданиях, рекомендованных ВАК России:

2. Александрова Е.Г. Духовно-эстетическая организация трагедии A.C. Пушкина «Моцарт и Сальери» [Электронный ресурс] / Е.Г. Александрова // Научный журнал КубГАУ. - Краснодар: КубГАУ, 2010. - № 04(58). - Шифр Информрегистра: 0421000012\0084. - Режим доступа: http://ej.kubag-ro.ru/2010/04/pdf701.pdf (дата обращения: 04.12.2011).

3. Александрова Е.Г. «Председатель-священник». Нравственно-философский диалог героев трагедии A.C. Пушкина «Пир во время чумы» [Электронный ресурс] / Е.Г. Александрова // Научный журнал КубГАУ. - Краснодар: КубГАУ, 2010. -№ 05(59). - Шифр Информрегистра: 0421000012X0109. - Режим доступа: http://ej.kubagro.ru/2010/05/pdf/01.pdf (дата обращения: 04.12.2011).

4. Александрова Е.Г. Библейские мотивы в художественной целостности трагедии A.C. Пушкина «Каменный гость» [Электронный ресурс] / Е.Г. Александрова // Научный журнал КубГАУ. - Краснодар: КубГАУ, 2010. -№06(60). - Шифр Информрегистра: 0421000012\0150. - Режим доступа: http://ej.kubagro.ru/2010/06/pdf/01.pdf (дата обращения: 05.12.2011).

5. Александрова Е.Г. Нравственно-эстетические принципы создания женских образов в художественном целом цикла «Маленькие трагедии» [Электронный ресурс] / Е.Г. Александрова // Научный журнал КубГАУ. - Краснодар: КубГАУ, 2010. - № 07(61). - Режим доступа: http://ej.kubag-ro.ru/2010/07/pdf/19.pdf (дата обращения: 05.12.2011).

6. Александрова Е.Г. Трагедия A.C. Пушкина «Скупой рыцарь». К проблеме текстового сопоставления [Электронный ресурс] / Е.Г. Александрова // Научный журнал КубГАУ. - Краснодар: КубГАУ, 2010. - № 08(62). - Режим доступа: http://ej.kubagro.ru/2010/08/pdf/01.pdf (дата обращения: 05.12.2011).

7. Александрова Е.Г. К вопросу осмысления принципов создания художественных образов в драматургии A.C. Пушкина [Электронный ресурс] /' Е.Г. Александрова // Научный журнал КубГАУ. - Краснодар: КубГАУ, 2010. -№09(63). - Режим доступа: http://ej.kubagro.ru/2010/09/pdf/03.pdf (дата обращения: 05.12.2011).

8. Александрова Е.Г. «Каменный гость». К проблеме понимания нравственно-эстетической концепции А.С.Пушкина [Текст] / Е.Г.Александрова// Омский научный вестник.- Омск, 2010.-№6(92).-С. 125-128 (0,2 пл.).

9. Александрова Е.Г. «Каменный гость» и западноевропейская сюжетно-композиционная традиция [Текст] / Е. Г. Александрова // Дискуссия. - Екатеринбург, 2011. - № 4 (12). - С.44-46 (0,1 пл.).

10. Александрова Е.Г. Гимн Председателя. Структурно-семантическая организация в произведении A.C. Пушкина «Пир во время чумы» [Текст] / Е.Г. Александрова//Дискуссия. - Екатеринбург, 2011. - № 8 (16). - С. 152-154 (0,1 пл.).

11. Александрова Е.Г. Внутренняя нравственно-философская соотнесенность композиционных элементов трагедии A.C. Пушкина «Скупой рыцарь» [Текст] / Е.Г. Александрова// Омский научный вестник. - Омск, 2011. - №5 (101).-С. 128-131 (0,1 пл.).

Публикации в прочих изданиях:

12. Александрова Е.Г. A.C. Пушкин «Моцарт и Сальери» (к проблеме осмысления творческого начала и духовной свободы) [Текст] / Е.Г. Александрова // Вопросы фольклора и литературы. - Омск, 1999. - С. 104-115 (0,5 пл.).

13. Александрова Е.Г. «Скупой рыцарь» в контексте понимания духовно-эстетической концепции A.C. Пушкина [Текст] / Е.Г. Александрова // Филологический вестник (Сборник научно-методических материалов). - № 2. - Тара, 2000.-С. 22-38(0,7 пл.).

14. Александрова Е.Г. A.C. Пушкин. «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери». К проблеме понимания идейно-композиционных-'решений [Текст] / Е.Г. Александрова // Филологический вестник (Сборник научно-методических материалов). - № 2. - Тара, 2000. - С. 39-57 (0,8 пл.).

15. Александрова Е.Г. К вопросу осмысления композиционно-семантической организации трагедии «Пир во время чумы» [Текст] / Е.Г. Александрова // Русская филология: язык - литература - культура: Материалы первой международной конференции. - Омск, 2002. - С. 100-102 (0,1 пл.).

16. Александрова Е.Г. «Моцарт и Сальери» в контексте понимания духовно-эстетической позиции A.C. Пушкина [Текст] / Е.Г. Александрова // Проблемы литературных жанров: в 2 ч. - Томск, 2002. - Ч. 1. - С. 134-138 (0,2 пл.).

17. Александрова Е.Г. «Маленькие трагедии» A.C. Пушкина. К вопросу осмысления поэтики названия [Текст] / Е.Г. Александрова // Вопросы фольклора и литературы. - Омск, 2002.. - С. 59—63 (0,2 пл.).

18. Александрова. Е.Г. Монолог Молодого человека как нравственно-философский зачин трагедии A.C. Пушкина «Пир во время чумы» [Текст] / Е.Г. Александрова // Актуальные проблемы филологии: Материалы международной научной конференции. - Барнаул - Рубцовск, 2010. - С. 132-136 (0,2 п.л.).

19. Александрова Е.Г. «Маленькие трагедии». Определение направлений исследования [Текст] / Е.Г. Александрова // Современные проблемы гуманитарных и естественных наук: Материалы Третьей международной научно-практической конференции. - Москва, 2010. - С. 187-190 (0,2 пл.).

20. Александрова Е.Г. Имена героев как знакообразуюшие доминанты авторской позиции в трагедии Пушкина «Скупой рыцарь» [Текст] / Е.Г. Александрова // Современная филология: теория и практика: Материалы научно-практической конференции. - Москва, 2010. - С. 6-10 (0,2 п.л.).

21. Александрова Е.Г. Идейно-композиционные аспекты осмысления трагедии A.C. Пушкина «Моцарт и Сальери» [Текст] / Е.Г. Александрова // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук: Материалы научно-практической конференции. - Москва, 2010. - С. 48-50 (0,1 п.л.).

22. Александрова Е.Г. Драматические произведения A.C. Пушкина как поворотный этап развития русской драматургии [Текст] / Е.Г. Александрова // Дискуссия: По материалам международной научно-практической конференции «Наука без границ». - Екатеринбург, 2010. - С. 64-65 (0,1 п.л.).

23. Александрова Е.Г. Ремарки как метапоэтический элемент драматургии A.C. Пушкина (цикл «Маленькие трагедии») / Е.Г. Александрова // Международная конференция «Лингвистические основы метапоэтики» [Электронный ресурс]. - Ставрополь: Ставропольский государственный университет, 2010. -Режим доступа: http://conf.stavsu.ru/_WordDocs/1093.doc (дата обращения: 08.12.2011).

24. Александрова Е.Г. Контекстуальное идейно-текстовое сопоставление трагедии A.C. Пушкина «Каменный гость» [Текст] / Е.Г. Александрова // Актуальные проблемы науки, экономики и образования XXI века: Материалы международной научно-практической конференции. - Самара : Самарский институт РГТЭУ, 2010. - С. 273-275 (0,1 пл.).

25. Александрова Е.Г. Нравственно-философская проблематика трагедии A.C. Пушкина «Скупой рыцарь» [Текст] / Е.Г. Александрова // Материалы Всероссийской конференции (с международным участием) «Актуальные проблемы филологии и культурологи». [Электронный ресурс]. - Хабаровск: Дальневосточный государственный гуманитарный университет, 2011. - Режим доступа: http://philol-khb.narod.ru/nauchnaya_rabota/konferentsii/aktualnie_problemi_filolo-gii i kulturologii/ (дата обращения: 08.12.2011).

26. Александрова Е.Г. Внутренние текстуально-смысловые параллели трагедии A.C. Пушкина «Каменный гость» [Текст] / Е.Г. Александрова // Актуальные проблемы современного общества и роль науки в их разрешении: Материалы Всероссийской научно-практической конференции с международным участием. - Екатеринбург, 2011. - С. 70-72 (0,1 п.л.).

/

! ** ,

27. Александрова Е.Г. Русская драматургия первой трети XIX века до «Бориса Годунова» и «Маленьких трагедий A.C. Пушкина. Хронология становления и развития. [Текст] / Е.Г. Александрова // Вопросы научного образования и исследований по гуманитарным, социальным и психологическим специальностям: Сборник докладов I Международной научной конференции. - Москва: ИНГИ, 2011.-С. 8-10(0,1 п.л.).

28. Александрова Е.Г. «Пир во время чумы». Вопросы контекстуального сопоставления [Текст] / Е.Г. Александрова // Материалы I Международной научно-практической конференции «Гуманитарные науки в XXI веке». - Москва, 2011.-С. 14-16(0,1 п.л.).

29. Александрова Е.Г. Художественное своеобразие цикла «Маленькие трагедии» [Текст] / Е.Г. Александрова //1 Международная научно-практическая конференция «Новое в современной филологии». - Москва, 2011. - С. 6-9 (0,2 пл.).

Отпечатано в полиграфическом отделе издательства НОУ ВПО «ОмГА». 644105, Омск, ул. 4-я Челюскинцев, 2а, тел. 28-47-43.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Александрова, Елена Геннадьевна

введение.

глава 1. русская драматургия 30-х годов xix века и художественное своеобразие «маленьких трагедий» a.c. пушкина.

РАДЕЛ 1. РУССКАЯ ДРАМАТУРГИЯ xix ВЕКА ДО «МАЛЕНЬКИХ ТРАГЕДИЙ» АС ПУШКИНА

ХРОНОЛОГИЯ СТАНОВЛЕНИЯ И РАЗВИТИЯ.

РАЗДЕЛ 2 ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ЦИКЛА «МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ» ПОЭТИКА

НАЗВАНИЙ

РАЗДЕЛ 3 ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОБРАЗЫ «МАЛЕНЬКИХ ТРАГЕДИЙ» КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ

ЗНАКИ АВТОРСКОЙ ПОЗИЦИИ.

РАЗДЕЛ 4 СИСТЕМООБРАЗУЮЩИЕ ПРИНЦИПЫ СОЗДАНИЯ ЖЕНСКИХ ОБРАЗОВ В

ХУДОЖЕСТВЕННОМ ЦЕЛОМ ЦИКЛА «МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ»

глава 2. определение концептуально значимых уровней текстовых связей цикла «маленькие трагедии».

РАЗДЕЛ 1 «СКУПОЙ РЫЦАРЬ» УРОВНЕВЫЕ ЗНАЧЕНИЯ ТЕКСТОВОЙ СООТНЕСЕННОСТИ.

РАЗДЕЛ 2 «КАМЕННЫЙ ГОСТЬ» И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКАЯ СЮЖЕТНО-КОМПОЗИЦИОННАЯ

ТРАДИЦИЯ

РАЗДЕЛ 3 «ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ» ВОПРОСЫ КОНТЕКСТУАЛЬНОГО СОПОСТАВЛЕНИЯ.

глава 3. «маленькие трагедии». в контексте понимания нравственнохудожественной концепции a.c. пушкина.

РАЗДЕЛ 1 «СКУПОЙ РЫЦАРЬ» ХУДОЖЕСТВЕННО-ЭТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА

РАЗДЕЛ 2 «МОЦАРТ И САЛЬЕРИ». ДУХОВНО-ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ПОЗИЦИЯ АВТОРА

РАЗДЕЛ 3 «КАМЕННЫЙ ГОСТЬ». СОПОСТАВИТЕЛЬНОЕ ПРОЧТЕНИЕ ТРАГЕДИИ И ТЕКСТОВ

СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ УРОВНИ НРАВСТВЕННОЙ КОРРЕЛЯЦИИ

РАЗДЕЛ 4 НРАВСТВЕННО-ФИЛОСОФСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ А С ПУШКИНА В ТРАГЕДИИ «ПИР

ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ»

глава 4. «каменный гость». идейно-композиционные решения.

РАЗДЕЛ 1 «КАМЕННЫЙ ГОСТЬ». К ПРОБЛЕМЕ ПОНИМАНИЯ ФИЛОСОФСКО

КОМПОЗИЦИОННЫХ АСПЕКТОВ.

РАЗДЕЛ 2 ВНУТРЕННИЕ ТЕКСТУАЛЬНО-СМЫСЛОВЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ ТРАГЕДИИ «КАМЕННЫЙ ГОСТЬ»

Глава 5. нравственно-эстетическая организация трагедии «пир во время чумы».

РАЗДЕЛ 1 «ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ». КОМПОЗИЦИОННО-ЗНАКОВЫЕ УРОВНИ

ДРАМАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ А С ПУШКИНА

РАЗДЕЛ 2 «ПРЕДСЕДАТЕЛЬ-СВЯЩЕННИК» ДИАЛОГ ГЕРОЕВ В КОНТЕКСТЕ ПОНИМАНИЯ

ВОПРОСОВ ИДЕЙНО-ФИЛОСОФСКОЙ СООТНЕСЕННОСТИ

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Александрова, Елена Геннадьевна

В литературоведении конца XX - начала XXI веков существенно меняется направленность изучения литературных произведений, расширяется круг вопросов, исследовательских подходов, особое внимание уделяется осмыслению духовно-ценностных, основополагающих знаков-аксиом, пониманию нравственно-психологической и философско-этической проблематики, определяющей сущностные, причинные показатели и векторы динамики литературного и историко-культурного процессов. Только глубокое понимание онтологического звучания и значения литературных произведений позволяет максимально расширить исследовательские методы, определять историко-культурные основы и духовные истоки искусства (вне зависимости от видов, направлений, течений, жанров), помогает сформировать читательский вкус (многие современные деятели искусства - в том числе и писатели - скорее ориентируются на желания публики, но не на вечные «простые» истины и ценности, которые по природе своей сущностны, бытийны, быть в моде -это их сверхзадача, отсюда и уровневое снижение культуры).

Философско-эстетическая тенденция развития методов исследования художественного произведения последних лет означила направления и проблемы аналитического прочтения, освобожденного от классовой и политической определенности, материалистической отвлеченности сознания, идеологической и социально обусловленной заданности (во многом характерной для литературоведения советского периода1 и

1 Атеистическая государственная идеология во многом определяла и направления искусства, науки, в том числе и литературоведения. Вопросы религиозности литературы были «неактуальны», чужды сознанию советского человека, зачастую приоритетным в осмыслении мировоззренческих взглядов художников становилось понимание их политической позиции (что, естественно, ни коим образом не умоляет заслуг пушкиноведов). К примеру, Я.Л. Левкович, проводя анализ изданных работ о творчестве A.C. Пушкина, писал: «Основное внимание советского пушкиноведения направлено на разрешение проблем мировоззрения Пушкина. Конкретные вопросы пушкинского творчества обычно рассматриваются в связи с его социально-политической концепцией». См.: Левкович Я.Л. Литература о Пушкине 1967-1957 годы // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. — Т. 3. — С. 480. некоторых современных работ, нацеленных на сенсации, громкие заявления, но не выдерживающие никакой научной критики).

Пушкин - наша вера, наша первая любовь, к которой всегда возвращаешься, когда тяжело становится жить. Что бы ни было, как ни ужасно наше прошлое, как ни печально настоящее, как ни загадочно будущее, - у нас есть Пушкин, то есть свой живой синтез, свое «золотое слово» - писал о творчестве Пушкина Б. Эйхенбаум. Действительно, творчество Пушкина - единая, стройная духовно-эстетическая система, Гармония и Высота, «синтез» и всеохватность. Его талант вне времени и пространства, устоявшихся традиций и схематичной заданности жанров, его произведения - это художественный космос, философия бытия, этическая максима.

Творчество A.C. Пушкина, всегда вызывавшее особый исследовательский интерес, на протяжении многих десятилетий советского литературоведения оставалось в некоторых аспектах неосмысленным. В это период не уделялось внимание нравственно-христианским вопросам наследия Пушкина, библейскому контексту многих его произведений3.

Это «пренебрежение» к изучению вопросов духовности Пушкина было замечено уже Д.С. Мережковским, М.О. Гершензоном, C.JI. Франком.

Русское зарубежное пушкиноведение особое внимание обращало на религиозность Пушкина (Вячеслав Иванов, Петр Струве и многие другие), духовную значимость и значительность его творчества.

C.JI. Франк еще в тридцатых годах 20 века в статье «Религиозность Пушкина» писал: «В русской мысли и литературе господствует какое-то странное, частью пренебрежительное, частью равнодушное отношение к духовному содержанию поэзии и мысли Пушкина [.] Между тем, эта есть тема величайшей важности не только для почитателей Пушкина: это есть в

2 Эйхенбаум Б. О литературе. - М., 1987. - С. 306.

J См., например,: Григорьева А.Д., Иванова H.H. Язык лирики XIX в.: Пушкин, Некрасов. - М., 1981. - С. 145-147. известном смысле проблема русского национального самосознания. Ибо гений - и в первую очередь гений поэта - есть всегда самое яркое и показательное выражение народной души в ее субстанциональной первооснове [.] В безмерно богатом и глубоком содержании духовного мира Пушкина религиозное чувство и сознание играют первостепенную роль»4

Ф.А. Степун также отмечал: «Среди великих русских творцов, мыслителей и поэтов нет, думается, никого, в ком так крепко было бы единство немудрствующей, ничего не проповедующей веры и божественного света, солнечного разума. Этим единством Пушкин своеобразно связывается и с духовным строем Древней Греции, и с трезвенностью русской религиозности»5

Некоторые мыслители девятнадцатого века основное внимание в осмыслении творчества Пушкина уделяли его «политической позиции», пониманию основ «гражданской свободы», «близости к народу». Однако и они не могли «не заметить» целостной нравственно-эстетической сущности, гармонической природы его творчества. Н.П. Огарев писал: «Пушкин со школьной скамьи следил за необычайным движением народа и народов [.] Страстная потребность дать отголосок на всякое явление жизни невольно приводит к необходимости собрать впечатления в гармоническую связь и меру; только сильно развитое, т.е. сильно впечатлительное, ухо способно разнородные звуки связать в гармонию»6.

Важным этапом в развитии пушкиноведения стало создание в начале двадцатого века Института русской литературы (1905), собравшего поистине золотой фонд произведений A.C. Пушкина и исследовательских материалов о нем и его творчестве. Труды Б.В. Томашевского, Д.Д. Благого, Г.А. Гуковского, В.В. Данилова, Ф.П. Гусаровой, H.H. Скатова и

4 Франк С.Л. Этюды о Пушкине. - М., 1999. - С. 7-9.

5 «В краю чужом». Зарубежная Россия и Пушкин. - М., 1998. - С. 369, 373.

6 Огарев Н.П. О литературе и искусстве. - М., 1988. - С.84. др. позволили обобщить и систематизировать рукописи, прижизненные издания A.C. Пушкина, определить новые пути исследования его наследия.

Актуальность работы. В последнее время интерес к духовно-философским исканиям A.C. Пушкина значительно расширил круг исследовательских подходов, толкований и интерпретаций его лирики, прозы, драматургии, «усложнил» анализ идейно-содержательных уровней авторской позиции (работы B.C. Непомнящего, И.З. Сурат, М. А. Новиковой, Г.А. Лесскиса, Ф.А. Раскольникова, развивающих и, безусловно, дополняющих идеи Ф.М. Достоевского и русских религиозных философов двадцатого века).

Среди современных исследователей, осмысляющих вопросы формирования русской драматургии XIX века и драматургии Пушкина, необходимо также отметить имена Т.П. Дудиной, О.В. Гаврильченко, Чун Чжи Юна, H.A. Кашурникова, Д.В. Одиноковой, А.И. Лоскутова, С.Н. Пяткина, A.A. Межуева, О.С. Тесля7 и др.

Интересны размышления H.A. Кашурникова о «цикловом и символическом смыслообразовании «Маленьких трагедий», где автор предпринял попытку «синтетического» анализа трагедий Пушкина, обобщая и систематизируя известные методологические подходы к изучению цикловой природы «драматических опытов».8

Однако до сих пор не достаточно изучены художественные принципы создания женских образов, не осмысленны в полной мере

7 См., например: Дудина Т.П.Эволюция этико-эстетической мысли в русской исторической драматургии XIX века - Елец, 2006. - 513с., Гаврильченко О.В. «Борис Годунов» A.C. Пушкина: родовая и жанровая специфика. - М., 2009. - 207с., Чун Чжи Юн. «Борис Годунов» и творчество Пушкина 1830-х годов :Эволюция мотивов и образов. - М., 2005. - 151с., Кашурников H.A. «Маленькие трагедии» Пушкина: проблемы циклового и символического смыслообразования. - СПб, 2006. - 177с., Одинокова Д.В. «Образ эпохи» в художественной системе трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» и формирование историко-философских взглядов автора. - Барнаул, 2002. - 213с., Лоскутов А.И. Соотношение родственных мотивов в «Маленьких трагедиях» и лирике Пушкина. - М., 2000. - 187с., Пяткин С.Н. Функциональная системность Болдинского периода творчества А. С. Пушкина, осень 1830-го года. -Нижний Новгород, 2000. - 188с., Межуев A.A. Стратегия переводческих преобразований в переводческой практике A.C. Пушкина: на материале сопоставления пьесы A.C. Пушкина «Пир во время чумы» и отрыва из пьесы Дж. Вильсона «The City of the Plague» - M., 2006. - i 57с.; Тесля О.С. Духовно-нравственная позиция A.C. Пушкина в «Маленьких трагедиях», Библейские аллюзии в художественном целом маленьких трагедий - Омск, 2002.

8 Кашурников H.A. «Маленькие трагедии» Пушкина: проблемы циклового и символического смыслообразования. - СПб, 2006. - 177с. вопросы нравственно-философского звучания пьес Пушкина, их духовная соотнесенность с Библейскими текстами, детально не проработаны вопросы изучения диалогической структуры текстов «Маленьких трагедий» с точки зрения их пунктуационной, ситуативно-психологической оформленности и семантической сегментации, систематизировано не исследована проблема именного определения автором героев. Именно в решении этих концептуальных вопросов и заключается актуальность исследования.

Научная новизна и теоретическая значимость исследования. Новаторство данного исследования заключается в проведении глубокого структурного, семантического и сопоставительного анализа речевой организации «Маленьких трагедий», обосновании философской и психологической значимости пунктуационных знаков и внутренних текстуально-смысловых параллелей произведений, составляющих цикл, диалогической корреляции их речевых сегментов, обобщении и систематизации художественных принципов создания характеров, определении духовной семантики названий, осмыслении нравственных аспектов обозначения имени героев в зависимости от идейной направленности трагедийного события (эпизода).

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в разработке методологии осмысления нравственно-философских и эстетических аспектов «Маленьких трагедий». Исследование позволяет проследить композиционно-содержательную и жанровую трансформацию известных сюжетов в историко-культурном контексте, определить основные направления сопоставительного анализа трагедий A.C. Пушкина и священных текстов, цикла «Маленькие трагедии» и произведений мировой драматургии.

Объектом нашего исследования является поэтика цикла A.C. Пушкина «Маленькие трагедии», рассматриваемый нами в контексте межкультурного диалогарусского национального гения и мировой драматургии, в сопоставительном прочтении с текстами Священного Писания.

Предметом исследования выступают эстетические, поэтические, философские, религиозные аспекты драматургии A.C. Пушкина, воспринимаемой нами как целостная и динамичная система. Акцент ставится на изучении ведущих эстетических принципов и художественных приемов Пушкина в области драматургии, на осмыслении своеобразия его композиционных решений, интертекстуальности и полифонии его драматических произведений.

Материалом диссертационного исследования послужил корпус следующих литературных источников: завершенные трагедии A.C. Пушкина - «Борис Годунов», цикл «Маленькие трагедии», неоконченные пьесы - «Русалка», «Сцены из рыцарских времен», его лирические тексты, письма, заметки, статьи.

Целью диссертационного исследования является осмысление в культурно-жанровом контексте нравственно-философского, эстетического, идейно-содержательного и композиционного своеобразия и новаторства «Маленьких трагедий» A.C. Пушкина. Поставленная цель определила следующие исследовательские задачи:

1. Выявление эстетических и поэтических источников драматической системы Пушкина, переосмыслившего канонические основы жанра трагедии.

2. Изучение западноевропейского и русского драматического искусства в контекстуальной корреляции с драматическим творчеством Пушкина, идейно-содержательное сопоставительное прочтение произведений литературных предшественников Пушкина в их поэтической и мировоззренческой соотнесенности с текстами «Маленьких трагедий», осмысление культурного контекста эпохи.

3. Осмысление идейно-структурной системы названия «Маленьких трагедий», обладающих внутренней целостностью, нравственнопсихологическим единством.

4. Рассмотрение общих принципов создания драматического целого, художественных образов, организации нравственно-эстетической системы цикла«Маленькие трагедии».

5. Выявление и обоснование идейно-художественных, философско-нравственных центров содержательного поля произведений, определение значимых семантических сегментов и знаковых векторов развития драматического действия.

6. Осмысление в рамках сопоставительного анализа концептуально значимых уровней текстовой соотнесенности, полисемической корреляции, внутренних имманентно явленных аллюзий с библейскими текстами, интертекстуальности «Маленьких трагедий».

Апробация работы. По теме диссертации был сделан ряд докладов на научных конференциях, в том числе международных и всероссийских: «Проблемы литературных жанров» (Томск, 2001); «Русская филология: язык - литература - культура» (Омск, 2001); «Вопросы фольклора и литературы» (Омск, 2002); «Наука без границ» (2010, Екатеринбург); «Теория и практика современной науки» (Москва, 2010); «Актуальные проблемы филологии и культурологии» (Хабаровск, 2010); «Лингвистические основы метапоэтики» (Ставрополь, 2010); «Современная филология: теория и практика» (Москва, 2010); «Актуальные проблемы филологии» (Рубцовск, 2010); «Современные проблемы гуманитарных и естественных наук» (Москва, 2010); «Актуальные проблемы науки, экономики и образования XXI века» (Самара, 2010); «Гуманитарные науки в XXI веке» (Москва, 2011); «Вопросы научного образования и исследований по гуманитарным, социальным и психологическим специальностям» (Москва, 2011); «Актуальные проблемы современного общества и роль науки в их разрешении» (Екатеринбург, 2011); «Новое в современной филологии» (Москва, 2011).

Особое место в творческой биографии A.C. Пушкина занимают драматические произведения, создание которых стало поворотным этапом в развитии русской литературы, знаком духовно высокого познания, изучения бытия художником-мыслителем.

Драматургия Пушкина не может быть осмысленна вне контекста мировой драматической системы. Напротив, в ней явственно зримы истоки и бытийные основы жанра, глубоко изученного, по-своему осмысленного и по-новому художественно оформленного русским поэтом. Действительно, он немного сохранил формального, традиционного в своих драмах и от многого отказался (отказался от закостенелости устоявшихся форм, исключил схематичность, одноплановость), но остался открытым для художественного диалога, восприятия вечных идей, мотивов, тем, затрагиваемых драматургами предшествующих эпох (мировой и русской литературы).

Методологические аспекты работы означены специфическими особенностями самого жанра (в значительной степени переосмысленного и «переоформленного» Пушкиным), имманентной духовной диалогичности, корреляции с мировой литературой, онтологической цельности и целостности эстетики драматургии Пушкина, многоуровневостью содержательной и идейно-образной структуры, полисемантическим звучанием нравственно-этических аспектов и стройностью художественно-философской концепции автора.

Осмысляя проблемы идейно-жанровой организации произведения, мы особое внимание уделяли историографии вопроса, исторической трансформации жанра и мотивов, характеров и действий, сосредоточивались на сопоставительном, типологическом и целостном анализе, определяя тем самым идейно значимые, композиционно и содержательно означенные смысловые центры, отмеченные контекстом творчества Пушкина, его литературных предшественников и современников.

Осмысление проблем нравственно-философской направленности и внутренней духовной целостности художественной позиции Пушкина предполагало обращение к структурно-семантическому анализу вкупе с проникновением в православно-этические аспекты мысли художника.

В методологическом отношении мы опирались на труды Е.А. Акелькиной, М.П. Алексеева, М.М. Бахтина, Д.Д. Благого, С.М. Бонди, Б.В. Вацуро, Г.Д. Гачева, Г.В.Ф. Гегеля, Л.Я. Гинзбург, М.М. Гиршмана, A.M. Гуревича, А.Э. Еремеева, В.М. Жирмунского, И.В. Киреевского, В.В. Кожинова, Красухина Г.Г., О.Б. Лебедевой, Г.А. Лесскиса, А.Ф. Лосева, М.Ю. Лотмана, Е.Е. Маймина, Ю.В. Манна, Г.В., Москвичевой, B.C. Непомнящего, В.Г. Одинокова, A.A. Смирнова, Б.В. Томашевского, Б.Т.

Удодова, С.А. Фомичева, В.Е. Хализева, Ю.Н. Чумакова, К.И. Шарафадиной, и

Ю.В. Шатина, Б.М. Эйхенбаума, A.C. Янушкевича и др.

Актуальным представляется сопоставительное прочтение «Маленьких трагедий» и Библейских текстов, осмысление внутри текстовой корреляции философско-нравственных сегментов каждой пьесы в отдельности и определение их внутренней морально-эстетической цикловой целостности, изучение духовно-этимологической природы названий.

Определяя пути и задачи исследования цикла «Маленькие трагедии», следует отметить несколько направлений.

Во-первых, изучение истории формирования русской драматургии как предэтапов создания драматической системы Пушкина, переосмыслившего и переоформившего традиционный жанр.

Во-вторых, идейно-содержательное сопоставительное прочтение произведений литературных предшественников Пушкина в их нравственно-тематической и формальной корреляции с текстами «Маленьких трагедий» («Скупой рыцарь», «Каменный гость», «Пир во время чумы»), осмысление культурного контекста эпохи создания драматических опытов Пушкина.

В-третьих, глубокое «изучение» идейно-структурной системы названия четырех произведений, связанных внутренней целостностью, нравственно-психологическим единством и имеющих единое номинирующее начало (к сожалению, этот вопрос до сих пор остается недостаточно изученным с позиции единой, целостной идейно-содержательной означенности движения мысли автора и его философско-этической позиции).

В-четвертых, рассмотрение общих принципов создания драматического целого, художественных образов, организации нравственно-эстетической системы цикла.

В-пятых, выявление и обоснование идейно-художественных, философско-нравственных центров содержательного поля произведений, определение значимых семантических сегментов и знаковых векторов развития драматического действия.

И, в-шестых, осмысление в рамках сопоставительного анализа концептуально значимых уровней текстовой соотнесенности, полисемической корреляции, внутренних имманентно явленных аллюзий с библейскими текстами.

Особого внимания и изучения заслуживают вопросы структурной организации единой драматической системы Пушкина, работу над которой он начал еще в период создания трагедии «Борис Годунов».

Но лишь немногие из современников Пушкина смогли увидеть в его драмах явление исключительное и еще небывалое в русской литературе.

Важным этапом в истории осмысления драматических изысканий A.C. Пушкина, на наш взгляд, следует считать философски и эстетически означенные идеи И.В. Киреевского. Размышляя над нравственно-эстетическими особенностями драматического начала трагедии «Борис Годунов», он писал: «главная пружина не страсть, а мысль»9. Именно «мысль» и художественно-этическая позиция автора определяли границы зарождения и линии развития духовного конфликта (что было характерно для всей трагедийной биографии Пушкина), но не схематически заданная полярность идейной и образно-структурной организации жанра. Драма «Борис Годунов», как считал И.В. Киреевский, - знак начала качественно нового витка в развитии русской литературы (и русской драматургии).

Иных взглядов придерживался В.Г. Белинский. Признавая художественную высоту и культурную значимость «Бориса Годунова», он все же считал, что первый драматический эксперимент Пушкина «потерпел решительное поражение»: «[.] «Борис Годунов» Пушкина -совсем не драма, а разве эпическая поэма в разговорной форме. Действующие лица, вообще слабо очеркнутые, только говорят, и местами

9 Киреевский И.В. Поли. собр. соч.: В 2-х тт. - М., 1911. - T 2. - С. 46. говорят превосходно; но они не живут, не действуют. Слышите слова [.], но не видите ни страстей, ни борьбы, ни действий»10.

Маленькие трагедии», по мнению В.Г. Белинского, - гениальное продолжение жанрово-эстетических опытов Пушкина, «которые он так блистательно начал своим «Борисом Годуновым»11 (очевидным представляется некоторое изменение отношения критика к первой драматической «пробе» Пушкина). За каждой пьесой цикла В.Г.

Белинский признавал композиционную целостность, идейную стройность и логически отмеченную завершенность формы.

Определяя смысловой центр и отмечая художественные особенности

Пира во время чумы» (тем самым отмечая и эстетические знаки «Скупого рыцаря», «Моцарта и Сальери», «Каменного гостя»), он писал: «Основная мысль - оргия во время чумы, оргия отчаяния, тем более ужасная, чем более веселая. Мысль поистине трагическая! И как много выразил Пушкин в этой маленькой поэме, как резко обрисованы в ней характеры, сколько

12 драматического движения и жизни!» .

В ряду наиболее значимых, весомых исследований двадцатого столетия в вопросах понимания художественно-этической высоты и значимости наследия (и в первую очередь драматического) Пушкина следует выделить работы Г.А. Гуковского, Б.П. Городецкого, С. Бонди, В. Непомнящего, Б.В. Томашевского, Д.Д. Благого, Г.П. Макогоненко, Ст. Рассадина, Ю.М. Лотмана, Е.А. Маймина, Г.А. Лесскиса.

Большое внимание в современной научно-критической литературе уделяется проблемам осмысления философско-нравственных уровней произведений Пушкина. Интересными в этом плане нам видятся исследования И.З. Сурат, М.Ф. Мурьянова, В.Г. Морова, Е.А. Трофимова, М.А. Новиковой, И.Ю. Юрьевой.

10 Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. - М., 1985. - С. 428.

Там же. -М., 1985. -С. 477.

12 Там же. - С. 479-480.

Достаточно глубоко осмысляет вопросы метафизического звучания произведений Пушкина Е.А. Трофимов. Определяя ценностные «установки» «Маленьких трагедий», он отмечает: «[.] демонизмом поражены абсолютно все без исключения отношения между людьми, все и вся. Стало быть поэтом исследуется [.] подлинная и реальная трагичность миропребывания человечества, зараженного и страдающего. Отсюда -направленность произведений на воссоздание смысла всемирного, всечеловеческого, а потому и русского [.] Бесспорно одно: центр - в осмыслении искушения и проявления греха»13.

Особого внимания, как нам видится, заслуживают размышления М.П. Алексеева и С.А. Кибальника об универсальности художественного сознания (исследования этих авторов были сделаны в разные временные отрезки, но вполне сопоставимы по своему звучанию и значению), мотив которого достаточно отчетливо звучит во многих лирических произведениях Пушкина, но особенно тонко и ярко в трагедии «Моцарт и Сальери». Исследователи обоснованно и последовательно прослеживают идейно-содержательные связи пьесы Пушкина и книги Вакенродера «Об искусстве и художниках».

Осмысляя внутренне противоречивые позиции творческого «Я» героев Пушкина и эстетические взгляды Вакенродера, С.А. Кибальник приходит к выводу: «Приведенные сопоставления, во-первых, подтверждают нашу общую посылку о детерминированности характеров Моцарта и Сальери, в первую очередь [.] некоторыми элементами собственной пушкинской философией творчества. Во-вторых, [.] эти элементы имели у Пушкина серьезное эстетическое обеспечение с ярко выраженной раннеромантической основой [.] В-третьих, проясняют общий смысл этих элементов в пушкинской «маленькой трагедии» [.] У Пушкина означенная выше типология художников входит в его общую художественную космологию, философию соприродности истинного гения

13 Трофимов Е.А. Метафизическая поэтика Пушкина. - М., 1999. - С. 224. красоте, добру, истине и не просто декларируется, а подвергается художественной проверке»14.

Маленькие трагедии» - самостоятельные произведения, составляющие единое целое: художественное полотно, созданное по законам и принципам реалистической драматургии Пушкина, особое внимание которого привлекала драматическая система Шекспира.

В вопросах осмысления драматической системы Пушкина, ее внутренней соотнесенности, корреляционной связи с драматургией Шекспира нельзя не отметить и «высокую трагедию» «Русалка» - одно из величайших и одновременно загадочных произведений не только русской, но и мировой драматургии. «Русалка», - писал В.Г. Белинский, - в особенности обнаруживает необыкновенную зрелость таланта Пушкина, великий талант только в эпоху полного своего развития может в фантастической сказке высказать столько общечеловеческого, действительного, реального, что, читая ее, думаешь читать совсем не сказку, а высокую трагедию»15

Эта работа Пушкина до сих пор во многом не исследована, не познана, не осмыслена, что объясняется неоднозначной жанровой определенностью16, неясностью окончания. Одни исследователи считают «Русалку» неоконченной, основываясь, прежде всего, на порядковом расположении плана трагедии на страницах рукописей Пушкина (см., например, работы С.М. Бонди), другие, напротив, вполне завершенной «внутренне, композиционно, и лишь окончательно» не отделанной трагедией17.

Достаточно глубоко в пушкиноведении рассмотрен вопрос об идейной и в некоторой степени композиционной соотнесенности

14 Кибальник С.А. Художественная философия Пушкина. - СПб., 1998. - С. 103.

15 Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. - М., 1955. - Т.7

16 В этом смысле интересны размышления В.Г. Белинского, А.Ф. Дружинина, Н.Г. Чернышевского, И.Я. Берковского.

17 Рецептер В. Э. «Высокая трагедия» («Русалка» и драматическая реформа Пушкина) // Московский пушкинист. Выпуск IV. - М., 1997. - С. 235.

Русалки» с трагедиями Шекспира «Гамлет», «Антоний и Клеопатра»,

18

Макбет», «Сон в летнюю ночь», «Король лир» .

Размышляя о связи «Русалки» с шекспировской трагедией в ее первооснове, A.B. Дружинин отмечал: «Тут мы видим Пушкина на одной дороге с Шекспиром, за готовым, вычитанным планом, за простой легендою, за сказочкою, многими поколениями слушанной до нашего поэта, за одною из тех простых тем, о которых сотнями сокрушают себе крылья художники не первоклассные» 19

С. П. Шевырев, к примеру, находя общие черты шекспировской традиции в «Русалке» и «Каменном госте», подчеркивал: «В обеих драмах, но особенно в этой {«Каменном госте» - Е.А.), заметно весьма пристальное изучение Шекспира [.] Обе драмы представляют совершенство драматической формы разговора в стихах. Вот что должны бы изучать наши переводчики Шекспира, если желают передать нам в стихах произведения драматика Англии, достойно искусства и достойно языка русского»20

Интересными в плане сопоставительного прочтения, нам представляются, и размышления В.Э. Рецептера о корреляции «сказки»

21

Пушкина и трагедии Грибоедова «Грузинские ночи» . Он же отмечал и внутреннюю связь «Русалки» с первой драмой Пушкина «Борис Годунов» (особенно, детально, с глубоким сопоставительным анализом) и циклом «Маленькие трагедии». Выстраивая хронологию драматической работы Пушкина, исследователь писал: «Важно подчеркнуть, что Пушкин приступил к «Русалке» до того, как ему удалось напечатать «Бориса Годунова» и прежде, чем были написаны «Маленькие трагедии». Эта непосредственная хронологическая связь делает «Русалку» прямой

18 См., например, работы Ф.Е. Корша, А.Ф. Дружинина, Ф.Ф. Зелинского, М.П. Алексеева, М. Загорского, В.Э. Рецептера, С.П. Шевырева.

19 Дружинин A.B. Полное собрание сочинений. - СПб., 1865. - T.7, С. 75.

20 Шевырев С.П. Об отечественной словесности. - М., 2004. - С. 163, 165.

21 См. подробно в работе Рецептер В. Э. «Высокая трагедия» («Русалка» и драматическая реформа Пушкина)// Московский пушкинист. Выпуск IV. - М., 1997. - С. 254-262. наследницей народной трагедии и продолжательницей пушкинской

22 реформы»

Характер построения произведений Пушкина отличается от традиционного классицистического: композиция, действующие лица, временная и пространственная неограниченность, жизненная реальность действия и духовного конфликта - все глубоко, объемно, масштабно.

Размышляя о художественно-жанровых характеристиках драматургии Пушкина, Б. Бухштаб замечал: «Воспитанный на эстетике классицизма, Пушкин с начала 20-х годов испытывает сильнейшее влияние нового, передового литературного течения Европы - романтизма [.] В «маленьких трагедиях» Пушкин ставит себе задачей разработку характеров, художественное изучение человеческой психики. Это своего рода сценические этюды [.] Обстановка действия максимально упрощена, время действия - от нескольких часов до нескольких дней, размер пьес, число сцен, число действующих лиц - все сжато до крайнего предела, все сгущено и сосредоточено»23.

Маленькие трагедии» предельно малы («В Болдине была разведена новая дорога: лаконизм, доведенный до предела», - писал В.Э. Рецептер)24 однако небольшой (по количеству сцен и действующих лиц) объем безграничен в своем смысловом наполнении.

Каждая пьеса - это опыт исследования жизни, ее нравственных характеристик и психологических аспектов. Все максимально «сужено», сконцентрировано, все сфокусировано на этическом конфликте. Отсюда и та непреодолимая трагическая напряженность действия, мысли, чувства. Здесь все обострено и накалено («Не достаточно избрать интересную тему для того, чтобы произведение стало от этого интересным. Главное заключается в искусстве автора так развить тему, чтобы интерес к произведению не ослабевал у читателя на протяжении всего

22 Рецептер В. Э. «Высокая трагедия» («Русалка» и драматическая реформа Пушкина)// Московский пушкинист. Выпуск IV. - М., 1997. - С. 266.

23 «Моцарт и Сальери», трагедия Пушкина. Движение во времени. - М., 1997. - С. 161-162.

24 Московский Пушкинист IV. Ежегодный сборник. - М., 1997. - С. 266. произведения» - размышляя об эмоциональной стороне художественного произведения, отмечал Б.В.Томашевский)

В драмах Пушкина нет классического развития конфликта, социальной заданности, схематичной структурности. Читатель сразу же оказывается в центре борьбы противоречий мнимого и истинного, реального и кажущегося, становится свидетелем развития и разрешения, финала конфликта. И. Альтман в этой связи писал: «Пушкинские маленькие трагедии представляют как бы финал больших драм, разыгравшихся ранее [.] Эти драмы - своего рода обобщения, финалы, в которых либо вкратце напоминается о прошлой жизни героев и подводится итог этой жизни («Каменный гость»), либо подводится итог каким-то идейным конфликтам («Моцарт и Сальери»), либо подчеркивается результат событий, имеющих значение для многих людей («Пир во время чумы»)»26.

Маленькие трагедии» означены внутренними полисемантическими показателями нравственного и философско-религиозного авторского видения и понимания психологии человеческих чувств и жизненных позиций. Глубокое погружение во внутренний мир, всезначимость уровневых знаков конфликта, композиционная стройность и содержательная масштабность - факты, определяющие «особость» драматического сознания Пушкина.

Быть гением» - это не значит обходиться без чужого (в том числе и национального чужого); это значит уметь чужое делать своим. Гений не есть призвание к самоисчерпыванию, но дар приятия и преображения самых бедных оболочек мира. Очень часто он состоит из способности доделать недоделанное, увидеть по-новому то, что уже было видено другими» - писал В. Вейде, размышляя о гениальной способности

27

Пушкина «впитывать и преображать» . Лев Шестов, рассматривая

25 Томашевский Б.В. Теория литературы. - М., 2006. - С. 121-122.

26 «Моцарт и Сальери», трагедия Пушкина. Движение во времени. - М., 1997. - С. 165.

27 «В краю чужом.». Зарубежная Россия и Пушкин / Сост. М. Филин. - С. 258-259. вопросы художественного развития легенды о Дон Жуане в «Каменном госте» Пушкина, отмечал: «Легенда о Дон Жуане - самая трудная тема, какая была когда-либо задана поэтам сего мира, и все-таки я думаю, что ни у одного народа нет такого Дон Жуана, какого создал Пушкин для русских»28.

Действительно, драматургия Пушкина - это переосмысление. Переосмысление и новое прочтение. Иное видение вечных тем противостояния добра и зла, высокого и низкого, светлого и темного.

Он смог выстроить тонкую, нравственно-психологическую парадигму идейных линий мировой литературы, трансформировав сюжетно-композиционные, формальные, традиционные жанровые схемы, при этом не категорически, абсолютно отказываясь от основ драматической системы, созданной культурами разных стран и эпох, но синтезируя и «пересоздавая», то нивелируя до «малости» форм, то говоря «простым» языком (впервые в русской драме соблюдая принципы правдоподобия - «Борис Годунов»), то философски расширяя до безграничности бытия. Он был способен читать и воспринимать произведениях других авторов по-своему, тонко, глубоко и деликатно, придавая иной смысл, быть может, никем ранее не виденный.

28 Там же.-М, 1998.-С. 110.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Духовно-эстетическое своеобразие и идейно-композиционное новаторство "Маленьких трагедий" А.С. Пушкина в культурно-жанровом контексте"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Борис Годунов», цикл «Маленькие трагедии», «Русалка» - это новая русская драматургия, новый взгляд на художественное творчество, иное понимание искусства. Художник в этих произведениях не есть наблюдатель, структурирующий и противопоставляющий пороки и добродетели, разделяющий людей на две типологические категории «плохой» - «хороший», строго следующий установленным жанровым ограничениям, нет, здесь художник - мыслитель, философ, осмысляющий, глубоко, проникающий в характеры и судьбы своих героев. Пушкин не обличает, не схематизирует, уходя от привычных форм и канонов.

Пушкин, переосмыслив жанр, воссоздал подлинную трагедию -трагедию духовной катастрофы. Он ушел от скованности классицистической формы, разрушил оковы «трех единств», минимизировал объем пьес, доведя до этического максимума их содержание. Именно «новизна» форм была не понята и не принята многими его современниками, считавшими первую драму Пушкина неудачной, невыстроенной.

Изучение драматического наследия Пушкина потребовало от исследователя детального, скурпулезного анализа текстов, осмысления их контекстуальных связей, коррелятивной соотнесенности со Священным писанием, изучения идейно-композиционной структуры и пунктуационных знаков-символов.

Осмысляя вопросы композиционной и идейно-нравственной организации «Маленьких трагедий», мы пришли к следующим выводам.

Во-первых, драматургия A.C. Пушкина - это самостоятельная драматическая система. Пушкин разработал новые художественные принципы создания образов, «разорвал» границы схематической определенности действий и обстоятельств трагедии, определил иные, чем классических сюжетах, пути зарождения и развития конфликта, из комедии «выписал» трагедию (сюжет о Дон Жуане, о скупом), из пространного (по большей части описательного) произведения Вильсона создал «маленькую» трагедию нравственного падения («Пир во время чумы»), максимально сблизил гениальность и ремесленничество, нравственную высоту и богоотступничество в их неразрывном единстве и противостоянии («Моцарт и Сальери»).

Названия цикла «Маленькие трагедии» и каждой пьесы в отдельности имеют общие духовно значимые смысловые центры, что обнаруживается в их прямой (линейно-соотнесенной) взаимосвязи и нравственно-этическом сопоставлении.

Во-вторых, глубокое осмысление проблем нравственно-философского содержания и идейно-тематической семантики «Маленьких трагедий» возможно лишь в контексте концептуально определенного сопоставительного изучение контекста творчества художника (всех пьес цикла, драмы «Борис Годунов», «Русалки», трагедии в прозе «Сцены из рыцарских времен» и лирических произведений Пушкина).

Предпринятая попытка «внутреннего» сопоставления позволила нам определить и обосновать эстетическую концепцию Пушкина-драматурга, выделить его основные художественные приемы: композиционные решения «Маленьких трагедий» на уровне формальной выраженности (монологи-диалоги, как приемы самораскрытия героя, нравственно определенное «распределение» этапов развития конфликта по сценам, духовно-философская означенность ремарок, идейно-содержательная непрерванность - сценами, изменением направления размышлений, чувств, ощущений персонажей - движения мысли автора), пунктуационная зафиксированность внутренних оппозиционно напряженных переживаний героев и рече-семантическая текстовая сегментация.

Композиционная объемность, количественная множественность монологической означенности героев присутствует в «Скупом рыцаре» и «Моцарте и Сальери». В пьесах же «Каменный гость» и «Пир во время чумы» монологов почти нет, герои чаще находятся в речевом контакте (в обращении друг к другу, призыве и т.д.), что объясняется ситуативно-этическими характеристиками действия и идейно-художественным замыслом автора.

Дон Гуан лишь однажды остается наедине с собой: в монастыре возле памятника Командора (что было существенно для Пушкина). Здесь мы слышим его единственный монолог, узнаем о желании ближе познакомиться с Анной (соблазнить ее), о нескольких деталях дуэли, ставшей причиной смерти ее супруга, «видим» некоторые портретные черты Дон Альвара, таклскусно, с большой долей иронии, даже сарказма, описанные Гуаном. И все. Ни до, ни после этой сцены он не останется один.

В «Пире во время чумы» монологи с точки зрения организационно-композиционной и нравственно-содержательной структуры определены только как сегменты, логические элементы диалогов. Председатель остается наедине с самим собой (наедине, в данном случае значит «отрешенным», «погруженным») тоже только один раз - после ухода священника, в конце произведения. В данную минуту, он хоть и окружен людьми, но все же один. И здесь нет монолога героя, есть только ремарка автора, глубокая, тонкая, нравственно-психологическая, всеобъемлющая, после которой любые слова были бы лишними, неуместными.

Осмысление ремарок дает возможность прочувствовать духовную антиномичность внутреннего мира, максимальную напряженность и надломленность нравственных сил. Однако, несмотря на широкий спектр полярно-векторных значений и этико-эстетических оттенков, пушкинские ремарки в синтаксическом плане предельно «коротки», конкретно точны и категориально определенны (рассмотрим принцип определения места действия: «Скупой рыцарь» - в башне/ подвал/ во дворце; «Моцарт и Сальери» - комната/ особая комната в трактире; фортепиано; «Каменный гость» - комната/ памятник командора/ комната Доны Анна; «Пир во время чумы» - улица - предельно сжато в формальном выражении, но максимально объемно в содержательном плане).

Знаки препинания в «Маленьких трагедиях» имеют большое значение не только в плане понимания логико-синстаксического строения пьес, но и осмысления их этической напряженности, трагической означенности и эмоционально-психологической выраженности.

Семантика пунктуации в произведениях Пушкина многозначна, разнонаправлена и многофункциональна. Многоточия, тире, восклицательные знаки порой могут больше «рассказать» о герое, его переживаниях, чувствах, чем он сам.

В-третьих, максимально расширить границы понятийного поля «Маленьких трагедий» позволяет сопоставительное прочтение трагедий Пушкина и комедий Мольера, повестей О. де Бальзака «Гобсек» и Н.В. Гоголя «Портрет», трагедии Вильсона «Чумный город», новеллы Гофмана «Дон-Жуан», поэмы Байрона «Дон Жуан», а также «Каменного гостя» и произведений «допушкинской поры» в контексте изучения их культурно-диалогической корреляции («Севильский Озорник, или Каменный гость» Тирсо де Молины, «Дон Жуан, или Каменный гость» Мольера, либретто Лоренце да Понте).

Здесь очевидной представляется трансформация идейно-композиционной структуры и жанровой природы, смещение нравственных акцентов в названии и звучании произведений.

В-четвертых, сопоставляя «Маленькие трагедии» с текстами Библии, мы обнаружили их реально прозреваемую духовно-этическую соотнесенность. Однако мы считаем, что корреляция драм Пушкина и Библейских текстов не ограничивает круг нравственных вопросов, осмысляемых драматургом.

Пушкин был способен внимать художникам других стран и эпох, был способен услышать новое в давно известном, увидеть то, что скрыто, латентно, тайно. «И Пушкин, поэт in folio, - как писал C.B. Завадский, - не боялся заимствовать чужое, и всегда выходило так, что он брал только «свое», постоянно оставаясь самим собою. Творчество Пушкина - одно из

175 высших по озаренности и достижениям выявлении русского духа» .

Лексико-семантическая и структурно-композиционная системы Пушкина философски синкретичны, бытийно всезначимы, глубоки, вечны. Каждое слово, ремарка, знак препинания на своем, только для него предназначенном месте. Язык самодостаточен, не отделим от контекста и подтекста, гармоничен в своей «русскости»176.

Лексемы имманетно определены «русско-космической» семантикой. Возможно поэтому пушкинские произведения столь сложно перевести, без существенных знаковых потерь их практически невозможно переложить на другой язык. Размышляя об особенностях языкового пространства наследия русского поэта, Д. Мережковский писал: «Тут между словом и смыслом такая же связь, как между духом и телом; вынуть дух из одного тела и заключить в другое нельзя: так сказанного на одном языке нельзя сказать на другом»177

Пушкин переосмыслял вечные темы, ставил новые вопросы, преображал силой своего таланта традиции и формы, идейно и композиционно трансформируя их. Пушкин «перенимал» опыт мировой литературы как художник-мыслитель, способный не слепо идти за классиками, но вбирая, впитывая лучшее, создавать свое, «интимно»

175 Там же. - С. 90.

176 Интересны размышления зарубежных пушкинистов, осмысляющих особость русского языка, столь глубоко обнаруженную в творчестве Пушкина. Николай Ермаков в статье «Русский язык» отмечал: «Один лишь русский язык на нашей планете был завязью культуры, один лишь он, рванувшись в первые ряды борцов за нашу самобытность, стал водителем их, стал самой культурой». Протоирей Павел Нервана в работе «Генеалогия русской стихии у Пушкина» писал: «Великие классики слова тем отличаются от посредственных поэтов и писателей, что их переводы почти невозможны, в то время как произведения посредственных писателей могут даже выиграть в переводе. Шекспир и Байрон, Гете и Шиллер в русском переводе далеко не то, что в оригинале. «Евгений Онегин» и стихотворения Пушкина в английском, французском или немецком переводе могут превратиться в бесталанный суррогат подлинной поэзии». Иван Шмелев, отмечая величие Пушкина как создателя истинного русского языка, утверждал: «С Пушкиным познаем мы силу нашего языка [.] Пушкин его создал, выковал из родной стихии - из сокровищ души народной [.] Пушкин нам дал язык и в языке откровение, какие несметные богатства таятся в душе российской [.] Мерило нашего языка - Пушкин. Им постигаем мы безмерность нашей духовной мощи» См.: «В краю чужом». Зарубежная Россия и Пушкин. - M., 1998. - С. 176, 188, 290.

177 «В краю чужом». Зарубежная Россия и Пушкин. - M., 1998. - С. 97. пушкинское, собственное, отличное от других (даже в «переводных» произведениях или произведениях, тематически отсылающих к классическим первоисточникам и народным мотивам).

Итак, в определении основных методологических направлений изучения духовно-эстетических аспектов драматургии Пушкина нами были выделены и осмысленны четыре группы исследовательских вопросов, решение которых является системообразующей основой осмысления «Маленьких трагедий»:

1. Сопоставительное прочтение драматургии Пушкина в историко-культурном контексте и контексте внутрициклового пространства.

2. Осмысление нравственно-философских уровней «Маленьких трагедий», их духовно-библейских мотивов (в контексте сопоставительного анализа произведений Пушкина и Священного писания).

3. Изучение названий-психологем, заключающих в себе весь спектр эмоционально-психологических и философско-этических значений драматического действия каждой трагедии в отдельности и цикла «Маленькие трагедии» в целом.

4. Изучение вопросов композиционных решений и пунктуационной организации «Маленьких трагедий». Анализ ремарок Пушкина. Именно они философски и психологически усиливают, семантически определяют», «направляют» и атрибутивно «детализируют» действия, состояния и чувства героев.

Размышляя о всезначимости и многогранности творческой биографии Пушкина, осмысляя философскую и психологическую многоуровневость его произведений, гениальную «особость» художественного мира и духовно-нравственную высоту творческого «Я», исследователь может лишь прикоснуться к одной из граней всемерности этико-эстетического пространства осознания бытия, миропонимания и мировыражения художника-мыслителя.

В драматических произведениях (и не только) Пушкин смог выразить «невыразимое», заглянуть в глубины души, осмыслить вопросы ответственности человека перед Богом и перед самим собой, ответственности за судьбы других людей, этической значимости поступков, мыслей и слов.

Пушкин явственно обозначил нравственные проблемы противопоставленности и одновременной взаимоопределенности двух начал: греховности земного бытия и Высшего наказания за него.

Борис Годунов», «Маленькие трагедии», «Русалка» художественно означенная нравственно-эстетическая позиция Пушкина, результат его духовных и философско-психологических исканий и жанрово-композиционных осмыслений.

Список научной литературыАлександрова, Елена Геннадьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. ОСНОВНЫЕ ТЕКСТЫ

2. Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В 16 тт. / Под. ред.: М.А.Цявловского и Т.Г. Зингера М.; Л., 1937.

3. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 6 тт. / Под. общ. ред. И.С. Бонди, В.В. Томашевского, М.А. Цявловского. М., 1947.

4. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 10 тт./ Под. ред. Б.В. Томашевского. М.; Л. - 1949.- 4. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 10 тт./ Под ред. Б.В. Томашевского. Л. 1977-1979.

5. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 9 тт. / Под. ред. Д.Д. Благого. -М., 1954.

6. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 6 тт./ Под. ред. Д.Д. Благого. -М., 1950.

7. Пушкин A.C. Собрание соч.: В 6 тт./ Под. ред. Д.Д. Благого. -М., 1969.

8. Пушкин A.C. Собрание соч.: В 10 тт./ Прим. Д. Благого, С. Бонди. -М., 1997.1.. ИСТОЧНИКИ РАБОТЫ

9. Апокрифы древних христиан. М., 1992.- 57 с.

10. Бальзак О. Собр. соч.: В 24 тт. М., 1960.

11. Бальзак О. Избранное. М., 1985. - 352 с.12. Библия. М., 1987.

12. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 тт. -М., 1937.

13. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 тт. -М., 1985.

14. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 тт. -М.; Л., 1986.

15. Лопухин А.П. Толковая Библия в 3-х тт. Стокгольм, 1987.

16. Пушкин A.C. О литературе. М., 1962. - С. 72.

17. Пушкин A.C. Мысли о литературе. М., 1988. - С. 221.

18. Пушкин A.C. Драматические произведения. Романы. Повести. / Вступ. ст. Г. Красухина. М., 1998. - 704 с.

19. Пушкин A.C. Драматические произведения. / Вступ. ст. Г. Фридлендера. М., 1970. - 190 с.

20. I. ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И МЕТОДОЛОГИЯ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ2L Аверинцев С.С. Классическая греческая философия как явление историко-литературного ряда // Новое в современной классической филологии.-М., 1979.-С. 41-81.

21. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. - 448 с.

22. Античность как тип культуры / А.Ф. Лосев, H.A. Чистякова, Т.Ю. Борадай и др. М., 1988. - 336 с.

23. Аристотель Об искусстве поэзии. М., 1957.

24. Асоян A.A. Пролегомены: Лекции по теории литературы: Учебное пособие. Омск, 1996. - 150 с.

25. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М., 1975. - 502 с.

26. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972. - 470с.

27. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. М., 1965. - 527с.

28. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. - 423 с.

29. Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. / Под. ред. К.Г. Исупова. СПб., 1995. - 370 с,

30. Болдинская осень / Сост. Н.В. Колосова. М., 1982. - 429 с.

31. Борев Ю.Б. Эстетика: в 2-х тт. Смоленск, 1997.

32. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М„ 1974. - 207 с.

33. Буало Н. Поэтическое искусство. М., 1937. - 104 с.

34. Введение в литературоведение. Хрестоматия: Учебное пособие. / Под.ред. П.А. Николаева. 3-е изд., испр. и доп. - М., 1997. - 350 с.

35. Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основнае понятия и термины: Учебное пособие/ Под ред. Л.В. Чернец. -М., 1999. 556 с.

36. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1948. - 648 с.

37. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика.- М15 1963. 256с.

38. Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М., 1980.- 360 с.

39. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. -М„ 1941.-619 с.

40. Волков И.Ф. Теория литературы. М., 1995. - 256 с.

41. Волькенштейн В.В. Драматургия. 5-е изд., доп. - М., 1969. - 336с.

42. Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1968. - 576 с.

43. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1988. - 699 с.

44. Гачев Г.Д. Жизнь художественного сознания. М., 1972. - 200 с.

45. Гачев Г.Д. Образ в русской художественной культуре. М., 1981.- 246 с.

46. Гачев Г.Д. Содержательность художественных форм. Эпос. Лирика. Театр. -М., 1968. 302 с.

47. Гачев Г.Д. Ускоренное развитие литературы: на примере национальной болгарской литературы}. М„ 1964,- 311 с.

48. Гегель Г.-В.-Ф. Эстетика: в 4 гг. М., 1971. - 622 с.

49. Гей Н.К. Художественность литературы. Метод. Стиль. Поэтика. -М, 175.-471 с.

50. Гершензон М. Видение поэта. М., 1919. - 80 с.

51. Гинзбург Л.Я. Литература в поисках реальности. Л., 1987. - 3971. С.

52. Гинзбург Л.Я. О лирике. Л., 1974. - 407 с.

53. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1977. - 443 с.

54. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л., 1979. - 222 с.

55. Гиршман М.М. Проблемы целостного анализа художественной прозы. -Донецк, 1973. -45 с.

56. Горшков А.И. Русская словесность: От слова к словесности: Учебное пособие. М., 1997. - 336 с.

57. Егоров Б.Ф. Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. -М„ 1974. С. 160-172.

58. Есин А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения: Учебное пособие. М., 1998. - 248 с,

59. Еремеев А.Э. Русская философская проза. Томск, 1989. -192 с.

60. Еремеев А.Э. И.В. Киреевский. Литературные и философско-эстетические искания (1820-1830-е годы). Омск, 1996. -171 с.

61. Ершов П.М. Искусство толкования: в 2-х частях. М., 1997.

62. Ефимов А.И. О языке художественных произведений. М., 1954. -288 с.

63. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. -Л., 1975.-664 с.

64. Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. - 496 с.

65. Кант Э. Сочинения: В 8 гг. М., 1994.

66. Квятковский А.П. Поэтический словарь. М., - 1966. - 376 с.68. 199 с.

67. Кондрашов В.А., Чичина Е.А. Этика. Эстетика. Ростов н/ Дону, 1998.- 512 с.

68. Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения. -М., 1972.-110 с.

69. Кулешов В.И. История русской критики XVIII XIX веков. - М., 1972. - 526 с.

70. Культурология: Учебное пособие / Под. ред. A.A. Радугина. М., 1997.-302 с.

71. Купреянова E.H. Национальное своеобразие русской литературы. -Л., 1976.-415 с.

72. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976.-367 с.

73. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1982. - 623 с.

74. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.384 с.- 7-7.-Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л., 1972. - 271 с.

75. Лотман Ю.М. Избранные статьи : В 3 тт. Таллин, 1992-1993.

76. Маймин Е.А. Русская философская поэзия. М., 1976. -190 с.

77. Малюга Ю.А. Культурология: Учебн. Пособие. М., 1998. - 333с,

78. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976. - 375 с.

79. Манн Ю.В. Русская философская эстетика. М., 1969. - 304 с.

80. Потебня A.A. Эстетика и поэтика. М., 1976. - 614 с.

81. Потебня A.A. Слово и миф. М., 1989. - 624 с.

82. Раскольников Ф. Статьи о русской литературе. М., 2002. - 351с.

83. Скворцова Е.М. Теория и история культуры. М., 1999. - 406 е.:ил.

84. Соловьев B.C. Философия искусства и литературная критика. -М.,1991. 700 с.

85. Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении: В 3-х тт. М., 1962-1965.

86. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. Л., 1925. - 232с.

87. Томашевский Б.В. Теория литературы. Ростов-на-Дону, 2006.190 с.

88. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка: Статьи. М., 1965.-302 с.

89. Успенкий Б.А. Поэтика композиции: Структура художественного текста и типология композиционной формы. М., 1970. -224 с.

90. Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999. - 398 с.

91. Холшевников В.Е. Основы стиховедения. Русское стихосложение. -Л., 1972. 168 с.

92. Чернокозова А.И. История мировой культуры. Ростов н/ Дону, -1997,-480-с.

93. Чернышевский В.Г. О классиках русской литературы. -М., 1978.- 223 с.

94. Шевырев С.П. Об отечественной словесности. М.,2004. - 304 с.

95. Шеллинг Ф.В.И. Философия искусства. 1966. - 496 с.

96. Шеллинг Ф.В.Й. Сочинения: В 2-х тт. М., 1989.

97. Штерн М.С. Философско-художественное своеобразие русской прозы XIX в. Омск, 1987. - 119 с.

98. Эйхенбаум Б. О литературе. М., 1987. - 544 с.

99. Ярхо В.Н. Античная драма. Технология мастерства. М., 1990.- 144 с.щз1.. ПУШКИНОВЕДЕНИЕ

100. Абдуллаев, Е. Гений и демон: о двух античных терминах в «В маленьких трагедиях» // Вопросы литературы. 2008. - январь-февраль. -С. 140-170

101. Айхенвальд Ю.И. Пушкин. М., 1916. - 198 с.

102. Алексеев М.П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л., 1982. - С. 271-272.

103. Ахматова А. «Каменный гость» Пушкина // Ахматова А. Соч.: В 2-х тт. М., 1990,- Т. 2. С. 93.

104. Бартенев П.И. О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников. М., 1992. - 464 с.

105. Беляк Н.В., Виролайнен М.Н. «Маленькие трагедии» как культурный эпос новоевропейской истории: Судьба личности судьба культуры)// Пушкин: Исслед. и материалы. - Л., 1991. - Т. 14. С.77 - 78.

106. Благой Д.Д Пушкин и русская литература XVIII века // Пушкин родоначальник новой русской литературы: Сб. научн. - исслед. работ/ Под. ред. Д,Д-Благого, В.Я. Кирпотина. - М,; Л., 1941. - С. 101-166.

107. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). М.; Л., 1950.- 580 с.

108. Боголепов П., Верховская Н., Сосницкая М. Тропа к Пушкину. -М., 1974. -543 с.

109. Бонди С.М. Драматургия Пушкина и русская драматургия. // Пушкин родначальник новой русской литературы: Сб. научн. - исслед. работ/ Под. ред. Д.Д Благого, В.Я. Кирпотина. - М.; Л., 1941. - С. 408.

110. Бонди С.М. О Пушкине. М., 1978.

111. Бонди С.М. Мир Пушкина. М., 1999. - 496 с.

112. Бонфельд, М. «Зависть» или «Моцарт и Сальери» Текст. / М. Бонфельд // Вопросы литературы. 2004. - № 23. - С 46 - 58.

113. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М., 1974. - С. 34.

114. Васильев Б.А. Духовный путь Пушкина. М., 1994. - 360 с.

115. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941. - 620 с.

116. Гозенпуд A.A. Пушкин и русский театр десятых годов XIX века// Пушкин. Исслед. и материалы. Л., 1986. - Т. 12. - С. 28-59.

117. Городецкий В.П. Лирика Пушкина. М.; Л., 1962. - 466 с.

118. Городецкий В.П. Драматургия Пушкина. М.; Л., 1953. - 456 с.

119. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. -М., 1957.

120. Дарский Д. «Маленькие трагедии» Пушкина. М., 1915.

121. Дружини A.B. Литературная критика. М., 1982. - 384 с.

122. Дудина Т.П.Эволюция этико-эстетической мысли в русской исторической драматургии XIX века Елец, 2006. - 513с.

123. Гаврильченко О.В. «Борис Годунов» A.C. Пушкина: родовая и жанровая специфика. М., 2009. - 207с.

124. Кашурников H.A. «Маленькие трагедии» Пушкина: проблемы циклового и символического смыслообразования. СПб, 2006. - 177с.

125. Кибальник С.А. Художественная философия Пушкина. СПб., 1998. - 199-е.- .

126. Коровин В. Истина страстей: («Маленькие трагедии» A.C. Пушкина)// Вершины. М., 1978. - С. 182.

127. Красухин Г.Г Четыре пушкинских шедевра. М., 1996. - 126 с.

128. Лесскис Г. А. Пушкинский путь в русской литературе. М., 1993.-С. 285.

129. Лесскис Г.А. Религия и нравственность в творчестве позднего Пушкина. М., 1992. - С. 67.

130. Лоскутов А.И. Соотношение родственных мотивов в «Маленьких трагедиях» и лирике Пушкина. М., 2000. - 187с.

131. Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Л., 1983.

132. Маймин Е.А. Пушкин: Жизнь и творчество. М., 1981. - 208 с.

133. Машевский, А. Наши маленькие трагедии / А. Машевский // Нева. 2008. - №6. - С. 200-205.

134. Межуев A.A. Стратегия переводческих преобразований в переводческой практике A.C. Пушкина: на материале сопоставления пьесы A.C. Пушкина «Пир во время чумы» и отрыва из пьесы Дж. Вильсона «The City of the Plague» M., 2006. - 157с.

135. Мейлах Б.С. Пушкин и русский романтизм. М.;Л., 1937. - С-180-181.139. «Моцарт и Сальери», трагедия Пушкина. Движение во времени.-М, 1997.-936 с.

136. Мурьянов М.Ф. Из символов и аллегорий Пушкина, М., 1996-280 с.

137. Мурьянов М.Ф. Пушкинское «сотворение мира». // Московский пушкинист IV. Ежегодный сборник. 1997. - С. 5-15.

138. Mikkelson Q.E. Puskin's «Geroj»: A Verse Dialogue on Grufh //Slavic and East. European Journal, 1974. V. 18, 4. P. 367-372.

139. Одинокова Д.В. «Образ эпохи» в художественной системе трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» и формирование историко-философских взглядов автора. Барнаул, 2002. - 213с.

140. Овсяннико-Куликовский Д.Н. Собрание сочинений. Т.4. 2-е изд.-СПб., 1912.-212 с.

141. Панченко A.M. Пушкин и русское православие // Русская литература. 1990. - № 2. - С. 42.

142. Позов А. Метафизика Пушкина. М„ 1998. - 320 с.

143. Пушкин в русской философской критике, конец XIX первая половина XX в.: Сборник. / Сост., вступ. ст. Р. А. Гальцевой. - М.,1990. -527 с.

144. Пушкин и современная культура: Сборник. / Редкол. Е.П. Челышев (отв. ред.), Т.Б. Князевская (сост.), Н.В. Измайлова. М., 1996. -328 с.

145. Пушкин A.C. Исследования и материалы: в 19 т.: сб. науч. трудов РАН. СПб., 2003.

146. Пяткин С.Н. Функциональная системность Болдинского периода творчества А. С. Пушкина, осень 1830-го года. Нижний Новгород, 2000. - 188с.

147. Рассадин С.Б. Драматург Пушкин. М., 1977.

148. Раскольников, Ф. Пушкин и религия // Вопросы литературы. -2004.-№23.-81-112,213

149. Ронен И. Смысловой строй трагедии Пушкина «Борис Годунов». М., 1997. - 160 с.

150. Скатов Н.Н Русский гений. М.,1987. - 352 с.

151. Semjonow Y. «Das Hauschen in Kolomna» in der poefischen Erbschaft A. S. Puskins. Text Interpretation und Literaturhistorischer Kommentar. Uppsala, 1965, s. 79-84.

152. Shaw J.Th. Pushkin «The Stationmaster» and the New Testament Parable. // Slavic and East European Journal. 1997. Vol. 21. - P.3-29.

153. Bayley J. Pushkin: A Comparative Commentary. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1971. P. 23

154. Bayley J. Pushkin's Secret of Distance U Oxford Slavonic Papers. 1968. New Series. Vol. 1. P. 74—84.

155. Briggs A. D. P. Alexander Pushkin: A Critical Study. Totowa, N J.: Barnes and Noble, 1983. P. 34.

156. Clayton J. D. Parody and Burlesque in the Work of A. S. Pushkin: A Critical Study. Ph. D. dissertation, Univ. of Illinois. Urbana, 1971. P.67.

157. Стенник Ю.В. Пушкин и русская литература XVIII века. СПб., 1995.- 350 с.

158. Сурат И.З. Пушкин как религиозная проблема // Новый мир. -1994.-№ 1.-С. 207-222.

159. Сурат И.З. Жизнь и лира: О Пушкине: Сборник. М., 1995,191 с.

160. Тойбин И.М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. Воронеж, 1976. - С. 97-98.

161. Тойбин И.М. Пушкин и философско-историческая мысль в России на рубеже 1820 и 1830 годов. Воронеж, 1980. - С. 65.

162. Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 1. (1813-1824) М.; Л., 1956.- 744 с.

163. Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 2. Материалы к монографии (1824-1837) М.; Л., 1956. - 576 с.

164. Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. Л., 1960. - 498 с.

165. Томашевский Б.В. Пушкин: работы разных лет. М., 1990. -С. 247.

166. Трофимов Е.А. Метафизическая поэтика Пушкина. М., 1999. -С. 219- 242.

167. Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М., 1969. - 424 с.

168. Чун Чжи Юн. «Борис Годунов» и творчество Пушкина 1830-х годов: Эволюция мотивов и образов. М., 2005. - 151с.

169. Чичерин A.B. Ритм образа. М., 1980. - С. 185-193.

170. Чичерин A.B. Очерки по истории русского литературного стиля.-М., 1985.-С. 83-93.

171. Шервинский C.B. Ритм и смысл. К изучению поэтики Пушкина. -М., 1961.-272 с.

172. Юрьева И.Ю. «Библию, Библию!.» (Священное писание в творчестве Пушкина) // Московский пушкинист IV. Ежегодный сборник. -1997.-С. 119-144.

173. V. ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА И ЭСТЕТИКА. ИСТОРИЯ ФИЛОСОФСКОЙ И ЭСТЕТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

174. Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М., 1982.- 383 с.

175. Аристотель и античная литература. М., 1978. - 232 с.

176. Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9-ти тт. М., 1969 - 1976.

177. Гаркави А. «Маленькие трагедии» Пушкина как драматургический цикл: композиция связи с жанром и художественным методом // Балтийский филологический курьер: Научный журнал.- 2003 .№3.- С.183-192

178. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4-х тт. М., 1968- 1973.

179. Гердер И.Г. Избранные сочинения. M.-JT,, 1959. - 392 с.

180. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30-и тт. М., 1954-1961.

181. Григорьев A.A. Искусство и нравственность. М., 1986. - 349 с.

182. Жуковский В.А. Эстетика и критика. М., 1985. - 431 с.

183. Кант И. Собр. соч.: В 8-й тт. М., 1994.

184. Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. М., 1982. - 351с.

185. Киреевский И.В. Полн. собр. соч.: В 2-х тт. М., 1911.

186. Киреевский И.В. Критика и эстетика. -М., 1979. 439 с.

187. Киреевский И.В. Избранные статьи. М., 1984. - 383 с.

188. Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. -Л., 1979.789 с.

189. Литературная теория немецкого романтизма: Документы. Л., 1934. -346 с.

190. Литературные манифесты западноевропейских романтиков. -М., 1980. -639 с.

191. Русские философы: Антология/ Сост. А.Л. Доброхотов, С.Б. Неволин. Л.Г. Филонова. 1993. - 368 с.

192. Розанов В.В. О писательстве и писателях. М., 1995. - 734 с.

193. Самарин Ю.Ф. Избранные произведения. М., 1996. - 608 с.

194. Шеллинг Ф.В.Й. Собр. соч.: В 2-х тт. -М., 1989.

195. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: В 2 тт. -М., 1983.

196. Актуальные проблемы истории русской философии XIX века. -М., 1987. -172 с.

197. Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1989. - 683 с.

198. Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.- 224 с.

199. Бердяев H.A. Философия творчества, культуры и искусства: В 2-х тт. -М., 1994.

200. Гершензон М.О. Исторические записки (о русском обществе). -М., 1910.-190 с.

201. Гершензон М.О. Образы прошлого. М., 1912.- 445 с.

202. Зеньковский В.В. История русской философии: В 2-х тт. -JI.,1991.

203. Каменский З.А. Русская философия XIX века и Шеллинг. М„ 1980. -326 с.

204. Кожинов В.В. Традиция в истории культуры. М., 1978. -С. 191-197.

205. Лихачев Д.С. Два типа границ между культурами // Русская литература. -1995. -№ 3. -С. 4-6

206. Основы эстетики и искусствознания / Под. ред. И.Л. Любинского И В.К. Скатерщикова. М., 1973. - 270 с.

207. Пыпин А.Н. История русской литературы: В 4-х тт. СПб.,1899.

208. Реизов В.Г. Французская романтическая историография (1815 -1830).-Л„ 1956.-535 с.

209. Рубинштейн М. Философия и общественная жизнь в России // Русская мысль. 1909.-Кн. 3. - С. 180-190.

210. Спиркин А.Г. Философия. М., 1998. - 816 с.

211. Филиппов М. Судьба русской философии. Германский идеализм на русской почве // Русское богатство. 1894. -№1.-С. 86-115.

212. Франк С.Л. Философские отклики. О национализме в философии // Русская мысль. -1910.-№9.-С. 162-171.

213. Шапошников Л.Е. Идеология славянофильства и современное православие. М., 1985. - 64 с.

214. Шпет Г.Г. Очерки развития русской философии. Пг., 1922. - Ч.1.-347 с.

215. VI. ИСТОРИЯ ПРАВОСЛАВНОЙ МЫСЛИ

216. Буганов В.И., Богданов А.П. Бунтари и правдоискатели в русской православной церкви. М., 1991. - 526 с.

217. Булгаков С.Н. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. СПб., 1997. - 589 с.

218. Булгаков С.Н. Православие: Очерки учения. М., 1991.-413 с.

219. Булгаков С.Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. М., 1994.-414 с.

220. Зеньковский В.В. Основы христианской философии. М., 1996.-560с.

221. Иоанн Кронштадтский. Мысли христианина. - М., 1998. - 672с.

222. Лопухин А.П. Библейская история Ветхого завета. Монреаль, 1986.-402 с.

223. Макарий Булгаков, митрополит Московский и Коломенский. История русской церкви. Книга первая. Л., 1994. - 408 с.

224. Мень А. История религии: В 7 тт. М., 1992.

225. Православный молитвослов. М., 1998. - 192 с.

226. Русское православие: Вехи истории / Научн. ред. А.И. Клибанов. М., 1989. - 719 с.

227. Трубецкой E.H. Три очерка о русской иконе: Умозрение в красках. Два мира в древнерусской иконописи. Россия в ее иконе. М., 1991. - 112 с.

228. Феофан Затворник. Болезнь и смерть: Выдержки из писем. М., 1996.- 59 с.1. VII. ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

229. Артамонов С.Д. Сорок веков мировой литературы: В 4 кн. М.,

230. Бочаров С.Г. О художественных мирах. М., 1985. - 296 с.

231. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. СПб., 1994. - 240 с.

232. Гачев Г.Д. Русская Дума: Портреты русских мыслителей. М., 1991.-272 с.

233. Городецкий Б.П. Русские лирики: Историко-литературные очерки. -Л., 1974. -158 с.

234. Гуковский Г. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII века. Л., 1938. - 316 с.

235. Гуревич A.M. Динамика реализма. М., 1995. - 88 с.

236. Дмитриев Ю.А., Хайченко Г.А. История русского и советского театра. М., 1986. - 160 с.

237. Есаулов И. А. Христианское основание русской литературы: соборность // Литературная учеба. 1998. - Кн. 1. - С. 105-125.

238. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. -СПб., 1996. 148 с.

239. Зеньковский В.В. Гоголь. 1997. - 224 с.

240. История русской драматургии XVII первой половины XIX веков. -Л., 1982.-352 с.

241. Кожинов В.В. Книга о русской лирической поэзии XIX века: Развитие стиля и жанра. М., 1978. - 303 с.

242. Коровин В.И. Поэты пушкинской поры. М., 1980. - 160 с.

243. Котельников В.А. Православная аскетика и русская литература (На пути к Оптиной). СПб., 1994. - 207 с.

244. Кошелев В.А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840-1850-е годы).-Л„ 1984. 196 с.

245. Кулешов В.И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина). М., 1976. - 350 с.

246. Маймин Е.А. О русском романтизме. М., 1975. - 239 с.

247. Медведева И.Н. «Горе от ума» A.C. Грибоедова. М., 1971. - 208 с.

248. Москвичева Г.В. Русский классицизм. М., 1986. - 191 с.

249. Непомнящий В. Поэзия и судьба. М., 1987. - 447 с.

250. Поэты 1820-1830-х годов: В 2 тт. Л., 1972.

251. Поэты 1840-1850-х годов. -М., 1972.-540 с.

252. Рассадин С.Б. Спутники: Очерки. М., 1983. -311 с.

253. Сахаров В.И. Под сенью дружных муз. М., 1984. - 295 с.

254. Семенко И.М. Поэты пушкинской поры. М., 1970. - 296 с.

255. Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей. -М., 1972.-543 с.

256. Сквозников В.Д. Реализм лирической поэзии. М., 1975. - 367 с.

257. Соколов А.Г. История русской литературы конца XIX начала XX века.- М., 1999.-342 с.

258. Стенник Ю.В. Жанр трагедии в русской литературе. Эпоха классицизма. Л., 1982. - 168-с.

259. Тахо-Годи A.A. Греческая мифология. М., 1989. - С. 90.

260. Фризман Л.Г. Пушкин и польское восстание 1830-1831 гг. // Вопросы литературы. 1992. - Вып. III. - С. 209-237.

261. Христианская культура. Пушкинская эпоха. СПб., 1996. - 128с.

262. VIII. ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКАЯ И СПРАВОЧНО -БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

263. Библиография произведений Пушкина и литературы о нем: 1937 1948.-М., 1963.- 747 с.

264. Библиография произведений Пушкина и литературы о нем: 1949 юбилейный год. М., 1951. - 566 с.

265. Библиография произведений Пушкина и литературы о нем: 1950.-М., 1952. 172 с.

266. Библиография произведений Пушкина и литературы о нем: 1952-1953. М.; Д., 1955. - 231 с.

267. Библиография произведений Пушкина и литературы о нем: 1954- 1957.-М., 1960.-326 с.

268. Библейская энциклопедия. М., 1990. - 903 с.

269. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В ; тт, 1994.

270. Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь: около 50 000 слов. -М., 1986. 1096 с.

271. История русской литературы XIX в.: Библиографический указатель / Под ред. К.Д. Муратовой. М.-Л., 1962. - 928 с.

272. Краткая литературная энциклопедия: В 9тт. М., 1962-1972.

273. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2-х тт. М., 1991.

274. Словарь языка Пушкина: В. 4 тт. М., 1961.

275. Современная западная философия: Словарь. М., 1991. - 414 с.

276. Современная философия: Словарь и хрестоматия. Ростов н/ Дону, 1996. - 511с.

277. Русские писатели. Биобиблиографический словарь: В 2 частях. -М, 1990.

278. Русские писатели. Биографический словарь: В 5 тт.- М., 19891992.

279. Русские писатели. XIX век. Биографический словарь: В 2 частях .- М., 1996.

280. Христианство: В 3-х тт. Энциклопедический словарь. М., 1993.

281. Энциклопедический словарь литературоведа. М., 1998. - 424е.: ил.