автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Этическая концепция творчества позднего Пушкина (1833—1836 гг.)

Полный текст автореферата диссертации по теме "Этическая концепция творчества позднего Пушкина (1833—1836 гг.)"

1ТЬ од

МОСКОВСКИЙ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ПЕДАГОГИЧЕСКИИ УНИВЕРСИТЕТ

Специализированный совет Д 113.11.02.

На правах рукописи

КРАСУХИН Геннадий Григорьевич

ЭТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ТВОРЧЕСТВА ПОЗДНЕГО ПУШКИНА (1833—1836 гг.)

Специальность 10.01.01. — русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва — 1993

Работа выполнена в редакции русской литературы «Литературной газеты».

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор В. И. Коровин; доктор филологических наук, профессор А. А. Илюшин; доктор филологических наук, профессор И. В. Карташова

Ведущая организация: Московский гуманитарный университет.

Защита диссертации состоится « (¿J » 1994 года

в / S^iacOB на заседании специализированного совета Д. 113.11.02 по литературоведению при Московском педагогическом университете (107005, Москва, ул. Энгельса, д. 21-а, ауд.)

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского педагогического университета по адресу: Москва, ул. Радио, д. 10-а.

„ о /с

Автореферат разослан «¿-^ s> z' 1993 года.

Ученый секретарь специализированного совета, кандидат филологических наук, доцент

Т. К. Батурова

3.

Как любая отдельно взятая концепция художника (историческая, к примеру, или эстетическая), этическая концепция тоже но может быть вычленена в чистом виде из его творчества. Известная формула Белинского: "что художественно, то уже к нравственно"1'1', указывает и на нравственную эманацию художественного произведения, и на хо, что нравственней скнсл искусства неотторжим от его художественного смысла. С другой схорэны, если, продолжив высказывание Белинского, вчитаться в менее зацитированную его часть: "что нехудоаественно, то мсгег бить не безнравственно, по не «охэт быть нравственно"^, мы убедимся в том, что, по мнении великого критика, только совершенное творение может претендовать на отображение, выражение и постижение объективной истины. А это зна-чю, что вопрос об этической концепции художника прочно увязая с вопросом о совершенстве его художественного творения.

Кстати, о том же свидетельствует и очень характерная правка Пушкина стихотворения "Поэту" (1830 г.). "Твори, питая жар глубоких чистых дум", - поначалу призывал он собрата. "Усовершенствуя плода любимых дум", - сказано им в окончательном тексте (разрядка в цитатах наша; авторские подчеркивания переданы прямым подчеркивание« в штатах - Т.К.), Иными словами, понять этическую концепцию художника мо, жно только, находясь внутри его художественного мира, не просто обращал внимания на своеобразие жанра и поэтики той или иной художественной вещи, но ииг:Я в виду при этом, что именно

I/ Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. - М., 1977. - Т.2., -

с .169. ¿/Таиде.

такой жанр,, именно такая поэтика потребовались художнику для выражения нравственной истины, что их своеобразие во многом определены ех>.

Отсюда вытекают задачи и пели данного исследования: 1/ уяснить себе специ^ку ханра и поэтики таких вершинных произведений позднего Пушкина, как "Медный Всадник", "Пиковая Дана", "Андхело", стихотворений "Осень" и "Я паыятник себе воздвиг нерукотворный..."; 2/ прочитать эти и другие -созданные в одно время с ними произведения с точки зрения заключенной в них нравственной истины; 3/ дать представление о единой нравственной концеппии творчества позднего Пушкина, о тех нравственных коррективах, которые, не н&няя сути его мировоззрения, уточняли смысл его художнических и человеческих обретений; V вскрыть особенности нравственного суда Пушкина над своею современностью, которую он всегда 0!дущал звеном в цепи человеческой истории и, следовательно, судил о современности по тоиу же приближение и по тону же отклонение от идеала, который одинаков для любого исторического времени.

Вслед за Белинский (а чот - вслед за Гегелем) иы различаем "мораль" как этическую норну данного общества, коз сгод правил, установи лшых ¿ля данного общества, и "нразстйёя-но ть" как субстанцию человеческого духа. Вслед за БелинбвШ считаем, «¿то ДбЛо Искусства - утверждать и подтверждать 4ар± йёЫЁО И справедливость вечных нравственных законов, а не ЁбЁлуживать сиюминутную; сегодняшнюю общественную мораль, лота помним о существовании иных Точек зрения, о той, напри-пер; что классицизм с его рационализмом настаивал на утилитарной функции творчества, что пушкинские предшественники весьма бдобрйтеЛьИЬ относились к вопросу о полезности искус-

ства (вспомним выразительную правку Жуковского - его перера^ ботку пуихйнской строчки из "Памятника": "...прелестью живой стихов я был п о л е з е п...") я к тому, что искусство должно, как писал об этом Державин, "проповедывать благочестие или науки нравов"*/. Да и нельзя сказать, что после Пушкина понятие об этической природе искусства можно считать установленным. Скрытное или яаже открытое (Писарев, Михайловский, многие советские литературоведа) требование утилитарности искусства, пренебрежение его духовной гувдостью не раз сбивало с пути художников. В той числе - и в самое последнее время.

С другой стороны, справедливый протест против представлений об искусстве к&к о некем роде педагогики принял у иных литераторов нравственно-уродливые формы. Многие декадентские и концептуалистские тексты вообще похоронили мораль, воспели эгоизм и вседозволенность. В этих обстоятельствах представляется, что работа, выявляющая этическую концепцию художника, то есть устанавливающая границы его нравственных возможностей, может обрести особую актуальность, может внести и свою лепту в нащупывание пути, на котором литература не теряет нравственного здоровья.

Научная новизна работы заключается в том, что она -первая, где ставится подобного рода проблема. Впервые этическая концепция позднего Пушкина представлена в своей цело-купввети. По-новому прочитаны известные произведения поэта. Существенно обновлены представления об их жанре, поэтике,

I/ Державин Г.Р. Рассуждение о лирической поэзии или об оде // Державин Г.Р. Избранная проза. - К., 198<». - С.320.

традициях.

Б диссертации по-новому ставится и реиается вопрос о зс£ имствованиях Пушкина как' о принципиальном художественном методе, позволяющем поэту, никого не ущемляя, с максимальной полнотой выразить себя, собственную натуру, собственное мировоззрение. Установлены новые источники таких произведения, как "Медный Всадник" (впервые прослежены его связи с "Легендой об арабском звездочете" Валингтон& Крванга), как стихотворение "Французских рифмачей суровый судия..." (впервые показана ого ритмико-сиитаксичвская зависимое» от "Эпистолы о стихотворстве" А.П.Сумарокова).

Метод работы обусловлен целями и задачами исследования. В своем методе мы возвращаемся к исконному назначению филологии - к медленному чтению.

Кеотторжиыость нравственного сшсла искусства от его ге художественного смысла придала нааой работе спсцяфачесхоо методологическое направление; выявление неочевидных связей ыеяду: а/ проблемой ¿еанра и этической тематикой, о/ воссозданием действительности у Пушкина и привнесенными в нее нереалистическими мотивами (фантастическими, сказочшши, ро-ментк ¡¿сними), в/ авторский творчеством и преломленным в яьи фольклором. Б разработке этого методологического неправленая автор опирался на концепции выдающихся русских филологов -А.}],Афанасьева, И .Буслаева, И.Ц.Бахтина, В.Я.Проппа.

Объектом исследования ехали произведения, созд&шшо Пупки шш в 1633-1836 гидах. При этом обстоятельнейшему анализу подверглись'"Ыьднцй Всадник", 'Пиковая Дама", "Анджело", "Осень", "Я памятник себе ьоздвиг нерукотворный..." Остальные произведения этого ПJp¡IOдa п])ивлечеш' для уточнения и

проясяегегя нравственного контекста творчества Пушкина - его этической концепции. Диссертация, опирается на обширный науч-ннй материал - на работы, с которыми автор соглашается, и на работы, коюрые он оспаривает.

Иауччэ- практнчесше значение дассертадии состоих в системном анализе этической концепщиз худозника, осмысленной в качестве вале ейшего компонента творящего "худозественно-идео-логаческого сознанип" (определение М.М.Бсхтзка). Работа прод-слсздяет собой вклад не только в современную пуркчнистику, т я в современное литературоведение. К потому ее основные положения могут бить использованы в литературоведческих трудах, исследутащи как пушкинское творчество, так и творчество других художник« , Положения и вывода данной работы могут Сыть использованы таете в ойеях и специальных вузовских курсах лекций, на семинарских зааг.тиях, при написаялк курсовнх и дапломных работ.

Висказ! ннне в исследования положения епробирозаяы з выступлениях на научных конференциях в Кишиневе (1969), э ?ор-гке (1990), на заседаниях Пушкинской комиссии ИМЛИ им.A.M. Горького (1988-1993). Диссертация обсуядеяа на заседании ка-федри русской классической литературы Московского педагогического университета (июнь 1993).

Структура диссертации определяется ве проблематикой. Работа состоит из введения, пяти глаз, заключения.

Во введении содержится обоснование актуальности темы. Указывается на принципиальнее значение обращения именно к творчоству позднего Пушкина, ибо в по'здних пушкинских произведениях выразил себя не просто великий писатель, но гений, .часлонивиий' собой в сознании читателей Dcex великих, бывших

до него в России, и открывши путь, которым после иго noua великая русская литература.

Его новизна рассматривается в сопоставлении с творчеством его предшественников, которых Пушкин не только продол-хал, но нередко оспаривал. В частности, отвечая Жуковскому, искавшему некую рациональную цель поэзии, Пушкин еце в 1625 году заявил: "Цель поэзия - поэзия.А чореэ десятилетие

- в 1836-м, ка£ ,би уточнил ату мысль: "...цель худохества

-л1 V • .

есть идеал, а йе нравоучение..." (1.УП. - С.275); Ш

пути, куда вывел русскую литературу Пушкин, це;:ь# водой может быть только поэзия, в которой растворен идеал.

С этой хе точки зрения -возразил Пушкин и Державину, написавшему в одном из своих стихотворений: "За слова меня пусть гложет, // За дела сатирик чтит". "Державин не совсем прав, - сказал на это Пушкин, - слова поэта су» ухе его дела".

Утверждая такую неразрывность, настаивая на ней, Пушкин возводил творческий акт в ранг духовного акта, а слово художника в ранг духовного слова. Благодаря Дуявду оыло цото, чю "и празднослов»!« ц яутчя* язык гчэгр» *ррн<? пртттм и ёушрш, ив вира**»*. Путав цор м ттст m туи твчийвур мупмь, в» »око» оно п§щт у »ого ц от нт ш№т*кршвдммшя щытвр, ршжи шряа и тц» тр&т cm в свои* дарввш те и щ m тнт, тм тэе ешрнривш m него иу»

If Пуда™ А.Ю. Црлч, ррор, ррч,: В 1С Т, - 4-6 - Л?»

- га. - UtJJët (й дальнваием ссиш И» Э?0 иэдвде japycfl р тексту).

чительно.

Иначе говоря, творчество было осознано Пувшнш как зтическое подвижничество. Причем Пуикин был первым из русских художников в таком осознании.

Не удивительно, что отого не увидела современная Пувкину кригика, о которой сам поэт, как известно, был весьма невысокого мнения (во введении даны нрчболее характерные ее образцы). Удивительно, что на это но обратила 'внимания и по-слепушкинская критика, во всем остальном внесшая неоценимый вклад в изучение творческого наследия поэта. Не то, чтобы критики пренебрегали нравственными поисками Пушкина, но специально и серьезно никогда ими не занимались. Поэтому, обозревая критическую литературу по избранной нами теме, мы вынуждены чаще всего говорить но о целенаправленных исследованиях, а о тех или иных замечаниях, высказанных попутно, об оценках, которые не могут считаться основательными, так как под ними нет прочного исследовательского фундамента. Так, к примеру, провисает в воздухе заявление Добролюбова: "Боязливая попечительное» о соблюдении нравственности... всё больше п больше овладевала Пушкиным в последние годыи1//. Потому прежде всего, что не ясен пафос этого заявления: одобряет тут Добролюбов Пушкина или порицает его?

Как и многие другие исследователи,мЬ тоже обратили внимание на убежденность А.В.Дружинина в том, что "Пуикин признает себя созданным не для житейского волнения, но для молитв, сладких звуков и- вдохновения"2^. Безусловно правы-те,

I/ Добролюбов H.A. Избранные сочинения 2/ Дружинин А.З. Литературная критика. Ш.

- К., 1947. - U., 1983. ■

- - С.360.

- С .117-

10.

кто указывал, что Дружинин сформулирова;; попутно принципы "чистого искусства", адептом которого выступил. Вместе с тем верное это наблюдение не должно бросить тени на самого Пушкина, к чьим стихам апеллирует Дружинин, ибо они не ииелт отношения к "чистому искусству".

Больше того! Как раз в них, в этих стихах, и заключается суть этической концепции Пушкина: "Не для житейского еол-ненья, // Не для корысти, не для битв, // Ми рождэш длг вдохновенья, // Для звуков сладхкх в полита" - то есть рождены для духовного осмысления лейнх проявлений внешнего мира, в ток числе и его житейского волненья, к ото корысти, к его битв.

Такое толкование сашш Пушкиным этической миссии художника противостоит как религиозной проповеди, так и-пропаганде политико-моральных максим. С другой стороЕН. несомяокно, что именно религиозность дала возцожность позднему Пувяй.чу воссоздать в своих произведениях худсжеогШШЙ '¿'Ар && S389* вз данных Творцом нравственней злчоноВ. В oto притом, чм Пуион в позднеи своей творчестве обратился к cchcbbíu проблемам человеческого бнтия, коториа яьлюхся содеркатэШ&Н материалом Ubaieti работы.

Проблемы про'¿изо сто. кия личности я гооуд£ро1ё& scedíd* роннв разсмотреиы в первой . глава, íipejciaáimiinefi Собой CKpj'« НУЛЁЗИЫИ ййаллэ "Модно гс Всадника"» Отмечается явная нзодйз-зйаЧййб4Ь Подзаголовка "Мелкого ВсалйшЬ* - ^íeíspByprcKü которым определен сложный »«шр ЙуияйпкоЯ a esc;: ü йдйай ьмроаы, его - повесть об ЬбйбЛйййй Петербурга, о СОШШЬ арйИШАМЫХ а ней, а б ДрУгбЙ, Шесть, KOlcpaí йрйыадйё^ит Петербургу, является его йрвданйей9

его мифом, если не полностью запечатлевши народные верования а воозрения, хо основанным на них, считающийся с ними, с законами, по которым они существуют в мифе. В связи с этим констатируется наличие в "Медном Всаднике" двух планов повествования - реалистического и мифологического, которые дополняют и изъясняют друг друга.

К примеру, в реалистическом плане "Он" - основатель города стоит "па берегу пустынных волн", опредеййи место, где "будет город заложен // На зло надменному сосвду".

В ьгифалогаческои - речь идех о сотворении, вернее - о пересотворении мира, потому что "Он" имеех дело с миром, уте сотворенным: "Пред Ним широко // Река неслася; бедный челн // По ней стремился одиноко. // По мшистым топким борегам // Чернели избы здесь и там..." и т.п.

В этом контексте убежденность основателя, чхо "природой здесь нам суждено // В Европу прорубихь окно", есть выражение ве созидательной, а разрушительной - демонической - силы, подчеркнутой, быть может, красноречивым глаголов "прорубить", резко диссонирующим с идиллической картиной природа. Если же читать "суждено природой" как суждено натурой народа, национальной натурой, хо "Он" и в эхом идех против исхины, - недаром в пушкинском примечании к схиху "В Европу прорубихь окно" сказано, что оя восходит к высказыванию Альгаротти, то есть иностранца.

Так выходит не в реалистическом повествовании, где необходимость "прорубить окно" в Европу обоснована государственными интересами, стремлением государства "ногою хвердой стать при море", а в мифе, который и решимость заложить город "на зло надменному соседу" тоже наполняет своим смыслом, сно-

ва выявляет демоническую силу, сотворившую город "на зло".

Знаменательна также и "(первые отмеченная ГЛ.Макогонен-ко подвижность изваяния основателя - кумира ва бронзовом коне. Дважды Пушкин дает во многом совпадающие описания Медного Всадника, увиденного глазами Евгения, - во время наводнения и почти год спустя. С одной существенной разницей: вэ второй раз кумир "сидел", тогда как во время наводнения он "стоит", причем наблюденная это Евгений еце на лноев разума.

В связи с прояснением яааровой спвцс$аки "Медного Всадника" в диссертации подняты его текстологические проблемы. Какой текст пушкинской повести считать выражад-цан волю поэте.? Тот, что побывал в конце 1833 года на цензуре у царя к вернулся к Пушкину с замечаниями, сделавпше ему, по собственному признанию, "большую разницу" - С.28)? Иди тот, который остался в бумагах поэта после правки, за которую взялся било Пушкин в 1836 году, пытаясь приспособиться к царским замечаниям, но которую тех и не смог довеств до конца?

Еще 60 лет назад П.Е.Щоголев ьысказался в пользу текста 1&33 года. Каэешось См, с чем тут спорить? Незезериекаеш правка есть свидетельство неоформленного замысла, и еслг Пуш-кгч не смог, как ни питался, оформить какой-то.вавцЗ зчдарея, возникший в реиульвате царского вмешательства в довесь» ?0 по экатат ^и а?о, что остается в с^ле ртарыр аамиерл, ревл»-аованпый поэтом до вмоиательртва цера?

П.К.Иерпдь^й ррпргп-ш. П5- ТОН основан ей, что Пушкн» Ер 1<чц кй зддькя рхмершше ¡Ыколаем, Причем правка стл-

рхййЧРМ^Х ЦВДйИ) ир^апана -екстдлогеоа ухудааэдай

текст, нрааке. друг»!* сдаРй объдщлит ими желанием Пушк-

13.

яа своя текст улучшить. Что и привело к следующей кояталгакапли: взяли рукопись, которую начал править Пушкин, отмели как искажающую смысл правку стихов, отмеченных Николаем, а остальное напечатали, убежденные (С.М.Бондя, Н.В.Измайлов, Т.Г.Зен-гер-Цявяовская), что в результате вышел более совершенный текст.

, Конечно, как всякий худоаннк, Пухзин мог-захотеть что-то у себя улучшить. Но "улучить" у Пупкина - понятие всегда содержательное, связанное с максимальной полнотой воплощения общзго замысла, представление о котором незавершенная правка дать но может. Она кожет дать представления о направлении пути, каким движется худогках, по она не в состоянии обозначить ого конечную цель.

к раз зто так, то как теперь разобраться, кажио стихи повести Пушкин выразительно улучвал, а какие - содергатэлько правил? К тому же соверяенно очевидно, что не отдельно переработанные строю!, но вся правка обусловлена церскими замечаниями. Сознательно или нет, но, требуя убрать или переделать такие ключевые сцены повести, как бунт Евгения и погоня за нкм Недного Всадника, настаивая на замене такого характерного выражения, как "кумир на бронзовом коне", ¿1иколП изгонял из повести содержательные мотивы тего мифа, который четко и недвусмысленно обозначен в "Медном Всаикике". Ведь миф, как подчеркивал А.Ф.Лосев, "есть развернутое магическое имя"*/. Царю, разумеется, было глубоко безразлично жировое образование пушкинской в оси!, и он вполне удовлетворился правкой Чуковского, который после сыерти Пушаша дал своп мифологическую

I/ Лосев А.г. Из ралиах произзодениЗ. - М., 1990. - С.587.

1<>.

окраску событиям: написал: "Гигант на бронзовом кона" вместо прежнего "кумира" и постави" Евгения "пред дивным русским Великаном", тогда как у Пушсина герой стоял "пред горделивым истуканом", что очень не нравилось царю. То есть, приспосабливаясь к требованиям Николая, Жуковский дал иное "развернутое магическое имя", существенно, даже принципиально отличавшееся от того, которое было воплощено в пушкинской повести.

1

Взявиись ее править, и Пушкин столкнулся с необходимостью охойти от первоначального "развернутого магического имени", которое оказывалось глазным препятствием к публикации, по которое выражало самую суть его мифа. Потому и назвал Пушкин девять замечаний царя "больной разницей", что, устранял ее, он должен был покуситься на содержательные - к есть идейно-художестзенные мотивы своей вещи. Он попытался это сделать: направленна его правки показывает, что он брался за перевод мифологического плана "Медного Всадника" в бытовой. Первом ке правкой он снял такое знакомое по другим его произведение жанровое определение как "страдный рассказ"*^, заменив его па "повествованье". Он замолил "колпак" сумаспедаего Евгения, не зря напоминавший о Юродивом яз "Бориса Годунова" на "картуз". 3 не "чудной ъиу ренней тревогой" оглушен в новой редагяга сх'ивиЯ безумцем Евгений. Он "оглуиен // Был пумом внутренней тревоги" - очень характерная правка, если уч^оть, что слово "чудный" у Пушсина всегда означает волшебство.

Но потому и не закончил Пушкин этой вынужденной своей

I/ Сравните в "л/.гемп: Онегине" о Татьяне: "И были детские проказы // Ей чужда: ихраиние рассказы // Зкиои в темноте ночей // Пленяли больше сердце еЯ"*

правки, что, осуществляя ее, он рушил идейное построение повести, а вживить старое идейное содержание в новый текст не удавалось. И он оставил ото бессмысленное занятие.

Бе хронология должна в далном случае определять пушкинскую волю: что с того, что поэт через три года пытался переписать повесть и снова убедился в той, что замечания царя делают ему "большую разницу". Болдинской осенью 1833 года он писал "Медного Всадника" свободно, без давления извне. Он выразил в нем важные для себя мысли, облекая их в реалистические и в мифологические формы.

В озязи с этим в рабою подробно анализируются внутреннее содержание и впеааее поведение всех трех героев "Медного Всадника" - Евгения,' стихии и кумира. Отмечается неслучайность авторского выбора имени для своего положительного героя: Евгений ■- по-грзчески благородный. Это имя является фактической характеристикой героя; оя - обнищавши! потомок древнего аристократического рода и его духовной характеристикой, потоку что благородство Евгения - главная, реаазщая черта ого характера.

В работе высказывается несогласие с теия исследователями, для кого Евгений - всего лишь вариация тош "маленького человека". Вздеть в Евгении духовного брата Акакия Акакиевича принципиально неверно, ибо, в отличие от' гоголевского, пушкинский герой с самого начала сознает собственную самоценность, , что позволяет ему не роптать на нехватку, не терзаться сознанием своей (якобы) незначительности. Он не завидует "праздным счастливцам", не предъявляет счета судьбе, размышляя о том» что "мог .бы Бог .ему прибавить // Ума и денег", а просто коп-ciaaipye'i сущэо, •трезво, оценивает-собственную жизнь, которая

16.

потому и нуждается в трезвой оценке, что не так легка, как у праздных счастливцев. Тем солее нужна Евгению трезвая оценка, что он думает не столько о cede, сколько о своей Параше.

Недаром Пушшн в черновиках делал своего героя позтем. Отказавшись от этого, сделав его мелким, почти нищим служащим, он не отказался от поэтического в Евгении, которое в окончательном тексте даже усиивно тем, что, размывляя накануне своего несчастья над своей бедностью - над прозой жизни, герой являет поэзию ci о ей души. О чем свидетельствует и сам автор, замечая, что его герой "размечтался как поэт".

Мы не согласны и с теш, кто решил, что автор здесь иронизирует, кто объявил поэтические мечтания Евгышя - его мечты о женитьбе мечтами о мещанском счастье. Что же мещанского в том, что он хочет покоя для себя и Параши, хочет счастья и готов Сыть счастливым, потому что умеет, может ощущать полноту бытия в простейших человеческих радостях?

"Его Параша, его мечта" - залог душевного здоровья Евгении: потеряв ее, он душевно заболевает, сближаясь со стихией, что "металась, как больной // В своей постеле беспокойной", уг~-И0ляясь eil: "_го смятенная ум //Против ужасных потрясений // Не устоял".

Что злоба стихии - "тщетная", то есть напрасная, предупреждал автор еще во Вступлении к повести. Но что эта злоба ■. "syûîHa»4 о значении: недостоверная, лишенная истины, подтвердит мкф, и котором анлаваая на город и причинившая ему столько бед "ileaa обратно повлеклась", кав грабитель, как злодей, как тот, кто, по народному убеждению, едлотся носителем неправедной злобы.

г »

С другбй стороны, в работе отмечено, что нападение Невы на город тоже было движением реки вспять: "Но евлой ветров от залива // Пэрегражденная Нева // Обратно ила..." Оказавшись меяду двумя этими направленными друг на друга "обратно", Нева Еыну^лена вести несвойственный ей, навязанный извне обрал киз-ни. И навязал ей эту жизнь тот, кто основал город "под морем", и кто, подобно бронзовому всаднику-тапсману из "Легенда об арабской звездочете" В.Ирвпнга, тохе восседает на гронзовом коне и юзе подвижен в своей готовности распознать н уничтожить врага - внутреннего л внешнего.

"Плеская шумною волной // В края своей ограды стройной, // Нева металась, как больной // В своей постеле беспокойной", - в диссертации подчеркивается, что автор здесь заактировал навязанносхь извне как вопиющее несоответствие содержания форме: за "стройной оградой" - то есть за внешней упорядоченностью скрывается полнейший беспорядок, хаос.

"Металась, как больной": Нева ичет выхода из неестественного состояния и на этом пути вовлекает в свое движение Евгения, у которого стихия отобрала "его Параау, его мечту", ян-тав тем самым его разума, и заполнила своим "мятежным щумом".

В диссертации акцентируется виималие на том, чтс. потеряв разум, сделавшись отныне в реалистическом повествовании тем героем, о котором сказано, что он "ни то ни сё, ни татвль света, // Ни призрак мертвый", Евгений одновременно стал героем мифа, в котором уподоблен стихии, наполнен "мятежным пумом Невы и ветров", находился в духовном и в душевном контакте с другими героями мифа - с кумиром и со стихией.

Но в отличие от них - и это особенно ваяно - Евгений оглупел еще и "чудной внутренней тревогой". И значит, он не про-

10.

сю безумец, вступивший в душевный контакт с другими героями мифа, он - юродивый - тот, кого народ считает наделенным даром предведенья, и этим своим дером возьыпен над кумиром -s стихией. :

Для того и понадобился Пушкину миф в "Медном Всадннхе", чтобы его Евгений смог проявить этот дар, чтобы "чудная внутренняя тревога" героя выразила себя, расставив истинные идейно-художественные акценты в отношении автора к опасыва-емым события!?. -

Но сперва она выразит себя, сложно взаимодействуя с "млгежншх шумом Невы и ветров", который тоже раздавался в ушах Евгения.

Автор диссертации приходит к выводу, что это взаимодействие обнаружило себя тем, что подняло в герое то, что казалось глубинно захороненным в нем, о чем он "не тужил" -не думал в прежней жизни, Пробуджь в кем голес крови (утраченную родовитость), связав его схрадвдия с несчастьем другая» страдаюсих по той же причине, выстроив логическую цепь всех страдала я бед, оно указало Евгеяя» i.а конкретного их веяэ» вшвд,

. Мм ord'^m' 4?0 утзигь BsmísíP на прячанно-следстЕез-,443 отрйдш!! и 0¿r, та ее«- садздить его провидческим

Ййроа иогле хопьт его "чутья внутренняя трезэгя". Потому Еегрвйй вотша «в просто на вздыбленном коне, но на пэдвятой ив даба Россйи» что в прозрении его горе открылось (дау ияотдедиад? от того, что нарушило естественный ход страны, "уздрй jje.ngsBpii* рздабило ее, ..оставило ее "над сааой бззд-B03"f ft se "военную столицу"'" "под морем". Сопровождая героя, его "чудвач зчуурекнвя трерогв" будет, одаако, до поры

{

приглушена звучащим в ушах Евгения "мятежным аушш" стихии, который, как и положено мятежности, раздается в душе подвергшегося насилию или испытавшего унижение человека слышнее других чрстз.

Постигая "мятежный шум Невы и ветров", он бросает вызов "дерназцу полумира". Полувнлтная и полупонятная в реалистическом повествовании угроза безумца в мифе окажегся весьма содержательной для кумира, который распознает, что в ней содер-гится здравое сознание исторической миссии "строителя чудотворного". Что такой бупт особенно опасен "дерхавцу полумира", докажет сам кумир: еслн прежде, оставаясь неподвижным, он простертою рукою укрощая бувуюцув стихия, то сейчес он покидает пьедестал, чтобы всю' ночь преследовать Евгения.

"И смиренным сердцем признаем мы торжество общего над частным, но отказываясь от нашего сочувствия к страданию этого частного..." - прсйоиментнровая погони Всадника за Евгением Белинский1/. И был прав, с точки зрения текста, который читал. Ведь он имел дело с текстом повести, щедро после смерти Пушкина переработанной Жуковским, подменявшим своим егшся пушкинской повести, тот ее смысл, по которому вовсе не выходят духовного торжества общего над частным, ибо Пушкин ив явил своего героя духовно поверженным или раздавленным Всздкикоы,

Но о смирении перед кумиром и не о примирении с ним говорит прижатая к сердцу рука Евгения и снятый им с головы колпак, "когда случалось // Идти той площадью ему". И не о почтительности, представление о которой подорвано дахе'в реалистическом повествованье тем, что запечатленныз в ней знаки

I/ Келинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. - Т.б. - С.Ш.

внимания исходят от сумасшедиего. Снятый с головы колпак свидетельствует, как тяжело сейчас герою его ясновиденье. Но не зря его труп, как рассказывает Заключение, нашли на пороге "домишки ветхого": ясновидящий Евгений не только смог разыскать занесенный наводнением на "остров малый" Парашн домик (что, с точки зрения реалистического повествования, выглядит необъяснимым чудом), он продемонстрировал этим, что ему но закрылась истина, что, не устояв "против ужасных потрясений" своим "смятенным умом", он устоял против них своей благородной душой.

В связи с этим в работе обращено внимание на: заключительный стих "Ыедного Всадника" - на сообщение азю^а, что Евгения "похоронили ради Бога". В реалистическом повествовш1ье это указание на то, что Евгений похоронен как бездомный брода-га. Но в мифе, выражающем народные представления о добре и зле, "ради Бога" хоронят только того, кто имел чистую и высокую душу.

Корректируя движение реалистического повествования, где насилие и произвол, как этг обычно и бывав! в жизни, порожда~ ют ответную злобу, найрйййяя это сМз&Л по дру-

гому поводу Достоевский, "по народной ¿ере й Йр&да^Л <й«Ф в "Меднсм Всаднике" суда", с точки зрения веры и правды народа, о пути; открытой ЁЬгеййем, - о том пути, на котором произвол вийвЛяет сйбй ймб]/йческую бесперспективность, свою конечную ¡гремдящвоП,' Ио в конечном счете не может выстоять По£ё1 *евнящЫ ёго и (¡ОЬтепейно сводящим на нет "улучшением

I/ ДоотовИйЙЙ Ф.М; йопт ебб^ СОч»: В 30 1. - Л., 1984. -6; - С:1ИУ;

е п

нравов". Чю же до героя повести, то исторический оптимизм Пушкина преобразует трагедию Евгения в его катарсис, явивший благородную душу человека, не сломленную тяжелейшими испытаниями.

Вторая глава посвящена проблемам личности и судьбы, которые особенно зримо проступили в повести "Пиковая Дама". Скрупулезный анализ стиля позволил во лногом уточнить авторские характеристики героев повести. Так, характеризуя Германка, автор явно дает понять, что вся железная воля его героя направлена на реализацию "неподвижной", как называет ее автор, - навязчивой идеи, которая в данный момент владеет Гормонном. А "две неподвижные идеи, - сказано в повести, - пе могут вместе существЬвать в нравственном мире, так ае как два Тела не могут з физическом мире занимать одно и то же место". Германн рухнул не оттого, что ошибся в расчете, а оттого, что его созна^е лишено обычной для нормального человека маневренности, что всякий раз оно целиком заполнено неподвижной идеей, которая не признает родства с другими идеями, не вступает с ними ни в какие причинно-следственные связи, но, подобно компасной стрелке, направляет мысли и поступки Германна в одну совершенно определенную сторону.

Его маниакальная жажда разбогатеть заставляет его истово отдаваться каждой из последовательно владеющих им неподвижных идей. Сперва - "я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее". И в строгом соответствии с этим он ночи напролет сидит рядом с картежниками, переживая все перепетии игры, но не вступая в нее. Затем - жажда завладеть тайной старой графини, заставившая его , не брезгуя обманом и коварством, прорываться в графинин дом. Потом он по-

верил, что умерим по его вине старуха монет иметь "вредное влияние- на его жизнь", и все '■вон силы направил на то, чтобы выпросить у мертвой прощения. Наконец, заполучив от покойницы три верные карты, ou без колебания поставил в игорном доме Чекалинского на карту всс своо состояние, чтобы его "утроить, усемерить". И оказался очень близко к цели, ибо и третья карта - туз, назначенный ему покойницей, - выиграла, но его собственный туз непостижимым образом оказался вдруг подмененном пиковой дамой, которая напомнила ему прищурившуюся и усыаха^ ющуюся графиню.

Отчего "обдернулся" Гернанн? £ диссертации высказано несогласие и с теми, кто ищет объяснение этому вне пушкинского текста (например, Л.Б.Чхеидзе), s с В»В.Викоградовым, чье давнее исследование "Пиковой Дамы" не потеряло значение научного открытия. Однако, по нашему ынонию, ученый не прав, объясняя, что "пиковая дша, в которой воплотился "образ мертвой

старухи", заменила туз вследствие борьбы и смешения двух нет /

подвижных идей в сознании Германна"-"«

Ведь смешиваться две такие пявй могут только поначалу, покуда одна не .iiiTectiHi Другую« Гериаан же играет о Чекалкн-cKiïi- спустя время ujciw грзфйминой смерти. Да и сам текст "Пяко эй Даш*" Дае! Понять, какой ва атст рва короткой была борьба дву* ИбИгШйанкх идей в соэващш героя: "Тройка, семерка, ïys « 6 H о р о заслонили в воображении Германна образ

На эаокЬ о Кей, он не мог не "обдерйуться", ибо, как до-

U ВйНограДбв ВЛи Стиль "Пиковой Дамы" // Пушкин / Врзмен-i'rik пуикйнско!! коиаосии. - ?.. - П.*.Л., I93C. - С.96.

называется в диссертации, здесь в дело вступили жанровые законы "Пиковой Даны", которая, оставаясь повестью, является еще и сказкой.

В работе рассматриваются и другие сказки, написанные в ото же время Пушкиным, - "Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях", "Сказка о рыбаке и рыбке", напоминается о том, как была наказана жадная старуха, уточняется, за что она наказана.

Подчеркивается, что могущество сказочных с: т семо по себе безгранично, но ограниченно для того, с кем они уговорились служить ему. Они станут исполнять любые его желания, но на условиях договора, честно их соблюдая и твердо веруя, что и для того, кому они служат, уговор дороже денег.

Корыстолюбивая, старуха помнит лишь о цене, которую платит рыбка за свою свободу. Но она забыла, что свобода рыбки и есть условие, на основе которого действует уговор. Покушаясь на ее свободу, старуха преступает черту, за которой волшебство исчезает. Точнее - с прежним могуществом обрушивается на вероломного нарушителя, забирая у него всё, что давало прежде.

Забыв о мертвой графине, Германи забыл и о том, что она выставила ему три условия, открывая "три верные карты". То есть, два условия, связанные с этими "верными" картами, он, наверное, запомнил: более одной карты за игру не ставить и никогда больше уже не играть. Но третье - жениться на воспитаннице графини ЛизавеТе Ивановне - Германн забыл.

Да и не мог он его запомнить. Ведь то, что предложила ему покойница, и есть смешение двух неподвижных идей: сознание Германна должно бы всё время удерживать и тайну трех карт

и образ мертвой старухи, к такое его сознанию не дано.

Сказочные силы с этим с мтаться не будут. Их счет к тому, кому они служат, - нравственный: захотел воспользоваться их могуществом - соблюдай условия уговора.

Важно отметить, что одно из характерных свойств позднего пушкинского творчества в том и состоит, что поэт ставил свою современность в вековечный контекст священной веры народа. Изображая нцзссть и запустение нравов, ов словно с горлицы факелом идет сквозь тьму подземелья, высвечивая для современников здоровую и:: корневую основу, напоминая им о духовной связи с предками. Поэтому его "Пиковая Дама", повесть, насквозь пролизанная современными Пушкину бытовыми и нравственными реалиями, оказывается туго поргплэтенпой со сказкой, с оо символикой, выражающей корневые неродные представления о добре и эле к этой нравственной меркой измеряющей величие дуга своих героев.

И поскольку не только мелкой, но окаменелой являет себя дуиа героя повести, постольку, втягивая ого в свой худогест-венный коитыпт в оессильная вдохнуть жизнь в его кемеану» дуау, эта пушкинская сказка наполнена одкоЗ 'и"гсрЬхоа">рош'ей.

Горькая иронля "Пиковой Дамы" обнаруживает'себя' з' nbüsfi' тех. туольшш совпадении Германновых размышлений''о'том,-4Í&' "утроит, усемврих мой капитал и доставит мне n'osb.. а везоек-симасть", с размышлениями Евгения аэ "Иодного Всадника", "что трудом.// Он должен был себе доставить /У И незбьисимооть и чеохь", Совпадение..ото сем более знаменательно,' что'оЬа в ко-ц.вчпам..сч<»1е окакуася безумцами." Но тем более знаменательна И. рааягте: о чести Гормакн не помышляет," независимость дхя негр - не нравственная ценность,' как для Евгения,' ál ckmbgk

материальной.

В диссертации Германа сопоставлен с Мачехой из "Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях". И таи и тут герои во власти своих "неподвижных", навязчивых, бредовых идей, побуждающих их действовать с той бешеной неукротимостью, которая в народных говориях определена как одержимость бесом. Да и язых выраьил зги поверия: слова "беаенчй" и "бесноватый" -однокоренние. , '

Одэрзцмкй бесом Гермаян - ото пушкинское предупреждение чэловечеотзу об опасности утратить человеческое. "Пиковая Дама" - напоминание древней народной мудрости: когда Еог спит, дьявол не дремлет.

Едкая ярояай сх&зки в "Пиковой Деле" проникает в сугубо

реалистическую ткань повести, обнажая тем сашш подлинную

позицию автора, который вовсе не бесстрастен к изображаемому,

как можно решить, оценивая его холодновато-объективную манеру О

повествования, я который вовсе пе запутывает читателя, кьк монет показаться, если читать "Пиковую Дану" как реалистическую или фантастическую повесть, игнорируя сказку.

"Аганзв!" - этим картеаио-жвргопкым возгласом, призвал- . ныы остановить партнера, начат эпиграф последней главы, изображающей игру Герыанна в доме Чекаликского. "Как вн смеет мне сказать атввде?" - возмущен некто в эпигре4е. "Засе превосходительство, - выходит из положения партнер, - я сказал атан-де-с!"

Удивительно, что многие, писавшие о "Пиковой Даме", отнесли этот эпиграф к сословному самоощущению Германна, дерзнувшего якобы держаться на равных с тузачи, с их превосходительствами. Но ведь нигде в пушкинском произведении не зафик-

ч

сирована социальная робость героя. Напротив - неоднократно подчеркнуто его непомерное честолюбие, не зря, должно быть, сказано, что у него - "профиль Наполеона". Ведь в последней главе он и сам словно сознает себя равным Наполеону - недаром ' подумывает "в открытых игрецхих домах Парижа вынудить клад у очарованной фортуны". И, наверное, он покорил бы игорный дои Парижа, как покорял петербургский дом Чекалинского.

Он "обдераулся". Он в ужасе отходит от карточного стола.

.,„ ч,;

Он уходит из повествования, сопровождаемый восторженной репликой игроков: "Славно спонтировал!" Для них он значителен и в своем поражении.

Но на для автора.

Ведь ве зря в эпиграфе предпоследней главы покойница баронесса не открывает, в каком чине "господин советник", ь которому явилась. Он может оказаться и тузом - то есть ого превосходительством. И в самой главе назначенные Германцу покойницей графиней три карты увенчивает туз. Увенчивает не потому, что старше других 2 карточной, иерархии, а потому, что вознесет Гермаина на вершину, усемерит его капитал, сделает тузсы.

Но "господин советник" в устах баронессы звучит двусмысленно: тот, кому ока явилась, может оказаться его превосходительством, а может им и но оказаться. И туз - третья карта выиграет Германцу только в том случае, если герой 1.э нарушит условий уговора, выставленных ему в предпоследней главе...

В эпиграфе последней главы - самоуверенный, чванный человек. ,Оц - "ваша превосходительство", он превосходит всех, а потому не потерпит уравнивающего картехнй-ков "ахаяде!" - приказного окрика: "погодите!", "не делшм ставки!" Что *! Ему говорят: "Атанде-с!" Его п р о с я г

подождать. Ему советуют не делать ставки. Его оберегают ох ложного нага те, кто желают ему добра.

Потому чхо в последней главе во всем своем могуществе развернухся сказочные силы. До самого последнего момента они верях, что дуща Гврманна разрушена не полносхыз, что ее можно оживить. Ему дают шанс стать лучше, верят, что он станет лучше, и покарают не прежде, чем убедятся, что вера в это им безнадежно растоптана.

И поскольку именно пиковая дама карает Горумна, постольку сказка наполняет своим смыслом и заглавие пушкинского произведения и взятый к нему эпиграф: "Пиковая дама означает тайную недоброжелательность".

Ибо кому и кем выражена тайная недоброжелательность в "Пиковой Даме"? Германцу? В работе отмечается, что пиковая дама, символизирующая в эпиграфе такую недоброжелательность, подменив собою в руках Германна туза, не выказала этим ему какого-то подвоха со стороны судьбы. Потому что свна обернулась для него старой графиней, которая не была к кому-либо тайно недоброжелательной, о чем автор сказал совершенно определенно: "Графиня***, конечно, не имела злой души".

Быть может, недоброжелахельная судьба выказала свой тайный знак Германну хем, что покойница графиня пришла х нему "против своей воли"? В работе констатируется, что графния явилась к нему от имени тех, кто всегда доброжелателен ко воем.

Единое в своей двужанровости пушкинское проипьедекие запечатлело одинаковую беспощадность судьбы к Германну, который в сказке оказался вероломщиком, а а повести - исключительно опасным для человечества ианьяхом. Он понес наказание но от тайной недоброжелательности к нему, а за собственную тьйнуч

. ч

недоброкелательность ко всем. Германн отправлен.в Обуховскуя больнлцу не только потоку, что лишен разула. Он отдален, отделен от человечества как существо, утратившее челолеческий облик. Как тот, кто изничтожил собственную дуну, убил в ней способность отзываться, на любые проблески добра, любви, участливости, долга, - всего, что олицетворяет собою нравственность - исключительный, а потоку и отличительный признак человеческого в человеке.

В диссертации прослежено, кап, раздувая еле порой тлею-вдо в душах искри человечности, сказка сумела простить всех ее героев, сунела для всех найти оправданаэ. Кроме Германна, чья душа оказалась неспособной к человеческому общегао» - хо бсть нежизнеспособной. .

Суть третьей главы выражает ее название: "Что человек может". Глава посвяцена поискам Пушкина, который тот вел в этом направлении, создавая "Анджело". В этой связи обращено внимание на красноречивое своеобразие авторских оценок Анджело. Во-первых, вступлению Андаело в повествование предшествует обьирная характеристика героя. Причем очевидно, что она дана не зал;.ко с точки зрения властителя Духа, оставляющего . Аидзвло своим наместником в городе, чтобы тот отладил госу-дарехвэкиув аазту, пришедшую в негодности из-за чрезмерной яоброты вдаститеда. Хотя, наверное, под словами об Анджело: "...мух опытный, не новый //В искусстве властвовать" Дук бы подписался: ведь он потому и оставляет его наместником, что знает, каков тот "в искусстве властвовать".

Очевидно также, что характеристика Анджело дана не только с точки зрения сограждан, хотя они наверняка подтвердил;! бы сяовп, сказанные об Андхело: "За нравы строгие прославлен-

ныЯ везде, // Сменявший весь себя ограде® законной, // С нахмуренным лицом и волей непреклонной". Да и с тем, что Андже-ло - "обычаем суровый, // Бледнеющая в трудах, ученье и посте", согласились бы, наверное, и Дук, и сограждане.

Но автор, обязанный всё знать о своем герое, словно дезавуировал все эти оценки, начав характеристику героя со странной обмолвкк: "Был некто Андаело..." Ведь словом "некто" обычно рекомендуют малознакомого. Конечно, это не значит, что автор отрекается от знакомства со своим героем, ко зна-чи^что он отрекается от знакомства с героем, представленным пс^иизестным всем качествам, которые он, автор, со своеч стороны не подтверждает. То есть не о сатан Анджзло говорит автор, прежде чем введет его в повествование, а о том, каким видатсн его герой сограждоаам, о его репутации у них. И в такой под-меле обнаружится глубинный смысл, когда в дальаейшзм выяснится, что только за то, что ее оговорила молва, Андаело прогнал лену, отказазгась разбираться, бил ли повод для оговора: "Нет нуздц. Не должно коснуться подозренье // К супруге кесаря*.

Конечно, если бы Дуку не застила зрения его избыточная доброта,- он понял бы, что нельзя даже на время наделять неограниченной властью того, кому "нет нужды" виновен человек или нёН-Но Дук поскотрел на этот факт сквозь дразму АнджеловоИ репутации. Сверхчеловеческая строгость к жене Нарьяне оправдана в глазах Дука и его подданных фанатической приверженностью Анджело к строгим нравам. Они верят з постояг-'ое стремление Апджело к совершенству, и фраза, какую он произнв' расставаясь с женой, лишь укрепит ах по мнении, что человеческому совершенству нет предела. Разумеется, Пугкин ня оспаривает этого мнения. Но он берет под сомнение право совершенства

30.

сознавать себя совершенство!!. В работе указывает-сл, что речь идет не об ограничении для человека возможности совершенствоваться, но о той, чтобы, бесконечно совершенствуясь, человек не выходил за рашси человеческого, понимал, что может человек и чего он решительно не может, на что имеет и на что решительно не имеет права.

Во-вторых, авторское своеобразие оценки Анджело выразилось и в том, что, называя закон о казни прелюбодея, извлеченный наместником из глубокой древности, "жестоким" - то есть поставив тем самым под сомнение правомерность этого закона, автор не называет "жестоким" самого Анджело. Внимательное чтение показывает, что автор и в этом расходится со своими персонажами. "Жестокосердым" называет Анджело Изабела, взявшаяся хлопотать за своего брата Клавдио, приговоренного к смерти за сожительство с возлюбленной, несмотря на то, что он готов на ней жениться. "Жестокость и обиду" соберется в лице Анджело наказать Дук. И он же захочет воздать по заслугам "злодейству". "Злодей" - и эта оценка Анджело в конце повести тоже принадлежит не автору: таким видит своего преступного наместника разгневанный властитель.

"Закон на умирал, но был лишь в усыпленье, // Теперь проснулся он", - ответил Анджело Иэабеле на ее резонный довод, что до сих пор за преступление, подобное братнину, никого не казнили. В диссертации установлена перекличка этих слов с авторским описанием состояния государственных дел при Дукс: "В суде его'дремал карающий Закон, // Как дряхлый зверь, уже к ловитве не способный". Отмечается, что перекличка выявляет такую важную для понимания натуры Анджело черту, как нравственное безразличие, с каш ов восстанавливает в своих правах

вместе с нужными обществу законами и дремучую древность. То есть, оя не внедряет закоза, который соответствует его целям и убеждениям. Он огивляез его вкеств с другими, бездействовавшими при Духе, которые яааея "в громаде уложеиьл", и готов теперь стат-. блюстителеа всех записанных там законов, в том числе и этого.

Вот почему автор во и&кгвазз своего героя жестоким. Вот почему и мы. учитывая двйстгия наместника, а не его побуждения, определяем, что Андхело жесток поневоле, - идеи и а этой эа гаторон, который вот как отозвался о мерах наместника по восстеаовлонию правопорядка в городе: "Так Андаело на всех навел невольно дрожь".

А поневоле жестокое отношение к миру выражает неразвитую -■ "дотскую", как говорил в подобных случаях Пушкин, душу. В одной из своих статей Ан резко отозвался о взрослых людях, оставшихся на уровне подросткового восприятия мира, сказав, что они 'о нравственности имеют детское или темное понятие, смешивая ее с нравоучением" (Т.УП. - С.131), что, конечно, не одно и то же. Нравственность заключает в себе понятие об идеале, нравоучение вполне довольствуется моральными предписаниями. Поэтому ему потребно только послушание - не то добровольное нравственное самоог 'ан.чении человека, в котором он испытывает внутреннюю потребность (как, к примеру, Изабела, готовящаяся к постригу), а та нерассуждающая покорность, которая свидетельствует, что человек лишег прива свободного выбора.

В третьих, своеобразие авторской оценки Анджеко выразилось и и той парадоксальной, ошеломляющей характеристике ыа-иестиика, которую авир визал чуть пи не к концу своаго поев--

ствовалия. Уао представив героя моралистом и резонером, рассказав о гнусном Анджеловом предложении Изабеле спасти брата ценой ее падения и о том, как посмеялся наместник над угрозой Нзаболы разгласить предложенную ей сделку: "И кто же станет верить? // По строгости моей известен свету я", авхэр вдруг сообщает читателю не только о том, что его герой женат и что он прогнал от себя оклеветанную молвой жену, но и о том, что пена продолжает любять Андхело: "Не чудно ли? Но так. Сей Анд-голо надменный, // Сей злобный человек, сей грешник - бил любим // Душою негною, печальной и смиренной..." Больше тоге -ото подтвердит и Изабела, когда будет просить разгневанного Лука простить Андкело: "Он (сколько мне известно, // И как я думаю) жил праведно и честно, // Покамест на меня очей не устрогал". Чистая и бесконечно правдивая, она оговаривается, что Анджело "жил праведно и честно" по ее мнению, но ее мнение, как подчеркивается в диссертации, заслуживает особого доверия, ибо основано не на мнении молвы, которая "бессмысленно дивилась", но прославляла Андаело "за нравы строгие", йзабе-ла хорошо знает Ыарьяну "и часто утешать несчастную ходила". Она ходила угашать насчастную жену Анджело и не могла не оценить чистоты и бескорыстия ее чувства к Анджело, силы ее любви к нему.

Но насколько права Марьяна, продолжающая любить Андаело? В диссертации обращается внимание на убедительность авторской мотивировки чувства Ыарьяны, которая обладает, оказывается, "душою нежною, печальной и смиренной". А такая душа способна многое прощать во имя того хорошего, что видит в любимом человеке, той лучшей его части, которая, быть может, закрыта от постороннего взора, но открыта любящему сердцу.

Что яэ любит Ыарьяна в Анджела? Прямого ответа на этот вопрос мы в повести не найдем. Но косвенный ответ на это содержится, как нам кажется, в пушкинском произведении, и ми постарались зафиксировать его в нашей работе.

Мы установили в ней, что Андаело - не лицедей к но лицемер. Он не умеет скрывать свои душевные побуждения. Не может их скрыть и когда это ему жизненно необходимо, когда над ним нависла смертельная опасность, которую он предчувствует, - когда "смуценкыя, // Грызомый совеетю, предчувствием стесненный" спесглт к Дуку отчитаться о своем наместничестве. И хотя, как написано в повести, оч клевещет на Изабелу, "оправиться успев", его клевета потому и неубедительна, что прежде, чем ее произнести, "Андаело бледнее? и трепещет, // И взоры дикие на Изабелу метет".

Ззвеы1вешвдй прежде каждое слово и за каждое свое слово огвечасвдй, ног ли он до встречи с Иэабелой пригрозить кому-нибудь: "Всю истину твою низвергнет ложь моя"? Он не мог об этой и псшслить, ибо твердо, фанатично верил, что исповедует истину. Давгай волю страстям и ослепдешшй он словно растерял прежние свои качества, но не обрел и новых - не может, в частности, с былой убежденностью отстаивать то, во что й сам не верит л что сам же называет логью.

Вот это его неумение лгать, эта его внутренняя Местность в состоянии, думается, приоткрыть крааиек завесы над Марьянишш чувством к нему.

Его тусклое актерство особенно меркнет рядом с мастерским перевоплощением Дука, которого никто не опознал под не-нашьей рясой, хотя тот всё гремя бал на людях.

Да и переданная автором реакция Дука на Анджалову кле-

вэту: "...обнвружа гнев // И долго скрыюе в душе негодованье" - тоже открывает разность между властителем и наместником: долго скрывать негодованье на кого-либо Аяджело не смо-кот. Ведь он - моралист, заставлявший других следовать морали, в какую убежденно верит и какой, покамост не встретил Иэабелу, неукоснительно следует. В этом - основа ее только его сгшовозвымения над друтами, но и самоуважения - главной опора его именного к дуиавного равновесия. А утратив саыо-увагений, Анджело не только не сножет долго скрывать в своей душе негодованье на самого -собя, - ему вообще не захочется жкть.

"Что, Анджело, скажи, // Чего достоин ты?" - подступает к нему Дук. Подступает, когда "вей объясиилося" и с Изабелой, и с Клавдао. Но пе ухватится Авдсело за это спасительное для себя "вей обьяснилося": "Вез слов и без боязни, // С угрюздй твердостью тот отвечает: "Казни"!

Дук произнес приговор: "Да гибнет судия - торгаш и обольститель". И он остается в силе. Но для его исполнення( как убедили властителя йпабела и Нарьяна, казни не нужно. Прощая Анджело, Дук приговаривает его к прижизненным мукам совести, в которых долнны пзрегореть, погибнуть "тиран и соблазнитель", "Но совесть не только великий палач. Она еще и великий целитель, способный поднять безнадежно, казалось бы, падшую душу. Прощая Анджело, Дук дает его душе шанс возрождения.

Разумеется, мы не прошли в нашей работе и мимо проблемы, занимающей у многих исследователей "Анджело" неоправданно, по нашему мнению, большое место. Речь идет о том очевидном факте, что в "Андаело" ГСуаккн переработал трагикомедию Шекспира "йера за мору". К согалени», Зольшкс-тво исследователей не

довольствуется простой констатацией этого факта, но ищет в шекспировской пьесе разгадку смысла пушкинской повести и смотрит на пушкинских героев как на кровную родню шекспировским.

Иы считаем это принципиально неверным: мало общего у шекспировски": и пуакднских тезок и совершенно разные центральные идеи в произведениях Пушкина и Шекспира. Шекспир обращен ется х животрепещущему для эпохи Возрождения вопросу о нравственной ответственности властителя перед своими подданными, о его праведности, о его милосердии« L в пушкинской повести. - это одна из тем, которая, как s другие, находятся в связи с центральной, но ею не является. Нэ потому, конечно, что проблема милосердия утратила во времена Пушкина сзоо актуальность. Но в девятнадцатом веке с особенной розкость» встала проблема осознания и познания человеком себя, своих связей с миром и с другими людьми, своих прав и своих обязанноетой. И если шекспировский Герцог сан, подобно светочу, указывает подданным путь к истине и это никого не удивляет, потому что такова во времена Шекспира признанная всеми прерогатива правителя; то в пуикинское время каждой человек стоит перед собственным нравственным выбором, побуждающим его или устоять и подтвердить в себе человеческое, нля пасть и утратить свои человеческую природу, или сильно зашататься, как это случилось с Андаело, чья душа замутнена, засорена, но не погибла, и с которым мы расстаемся в момент, когда его терзают дупев-ные муки, и с надеждой, что ему удастся возродить ь себе человеческое, стать человеком, остаться им.

Четвертая глава диссертации посвящена этическим проблемам тзорчества, поднятым и решенным поздним Пушкиным, в частности, в его стихотворении "Осень". 3 связи с разбором -лото

стихотворения соискателем привлечены и другие пушкинские произведения, написанные в разные годы. В работе констатируется, что этические проблемы творчества волновали поэта на протяжении всей его художнической жизни. Яркий пример этому -"Разговор книгопродавца с поэтом" 1824 года, в котором прозвучал абсолютно резонный довод книгопродавца: "без денег к свободы нет" в ответ на сделанный поэтом единственно возможный дяа творчества выбор свобода.

Подчеркивается, что, избирая свободу и не соединяя ее с деньгами, пушкинский поэт цв витает в облаках, но исходит из реалий художественного творчества, его смысла к цели. Недаром в 1634 году Пушкин по существу солидаризовался с поэтом -героем своего давнего стихотворного диалога, заявиз: "Я деньги мало люблю, но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости" (Т.Х. - С.393), - он не оспаривал резонности того, что "без денег и свобода нет", но понимал, что житейская эта истина не может быть абсолютной, потому что понятая буквально и формально способна сбить, а то и увести человека с нравственного - благопристойного пути.

Прииер Гермыша, утратившего человеческую природу, подтверждает огромную опасность пренебрежения такой благопристойностью. В то же время, конечно, не случайно, что пушкинский Евгений из "Медного Всадника", не представляющий себе независимости. в отрыве от чести, смог "размечтаться, как поэт": приобщение к мировой гармонии есть по Пушкину проявление поэтического в человеке, независимо от того, стихотворец он или нет. Ведь идеал потому и является целью художества, что он ~ генец нравстаеяккх устремлений человека.

С другой стороны ~ я зм 50зе подчеркивается з диссертации - этическое coBsptesctso творца по Пушкину не просто обязательно, - озо аеофсодамое условие творчества. Кы показываем это на примере Гринева, характер которого до сих пор ио существу остается необъясненным. Исследователи словно пасуют перед непонятной, по их мнению, скоростью ззрослеяия героя -"не по дням, а по часам" (Н.К.Гей), ищут объяснение этому феномену "за пределами романной действительности" (й.Л.Альки). Между тем, начиная с Белинского, который намел, что у Гринева "ничтожный, бесчувственный характер", пишущие о герое "Капитанской дочки" как бы упускал из виду, что он ее автор, что именно он и рассхазиваот о собственной взросления и становлении.

Конечно, абсолютно неправдоподобно то ничтожно короткое вре»я, которое прошло с момента, когда Гринев покинул родительский лом, где он, по его рассказам, лоботрясничал в духе фонвизикского Митрофана, и до того, когда он в Белогэрской крепости засел за перевода с французского. Тем более, что, если верить Гриневу, его наставник-француз предпочел не «го учить французскому, а у него выучиться русскому, предпочел бездельничать на пая ер немца Вральмвла из хоиедш? Фониизина, которую Гринев для вящей убедительное!! цитирует. Но внимательное чтение "Капитанской дочки", представленной в форме записок Гринева, обнаруживает некое его лукавство и в описании бездельничания своего наставника, и в уподобл'-чш сеоя оболтусу Митрофану. Анализ пушкинского текста дает вози юность соискатели утверждать, что в даньом случае речь идет о с л ~ моиронии, тем более необходимой Гриневу, что он ¿:)ил-СЯ рассказывать о необыкновенном своем везении, о немро.пкой

благосклонности к нему судьбы. Его сомоирокка - это совершенно сознательное снижение собственного образа, дабы не скупать читателей, ке искушать их замечательным своим жребием, воубукдая в них зависть или ревность; это пониманле того, что ведение человека чаще всего объясняется не личными его заслугами, что оно вообще не может быть его личной заслугой. Мы говорим здесь о той самоиронии, которую сам Пушкин увязал с честью творца, ибо нравственное содержание характера Гринева, как и других героев "Капитанской дочки", выверяется ее эпиграфом: "Береги честь с.молоду".

Как в коконе, все обозначенные выше этические проблемы творчества заключена в стихотворении "Осень", которое в диссертации рассматривается в тесной связке с написанным одновременно с ним стихотворением "Французских рифмачей суровый судия..." "О вы, которые, восчувствовав отвагу, // Хватаете перо, мараете бумагу.,." - диссертант считает, что эти строчки одного стихотворения - словно другой вариант схавиего кнне хрестоматийным: "И мысли в голове волнуются в отваге... // И пальцы просятся к перу, перо к бумаге..." Тем более, что в обеих стихотворениях поднята одна и та же проблема, рекепкоя в одном случае ("Осень") на материале собст-гешшго творчества, а в другом ("Французских рифмачей «уровня судия.,.") - на материале творчества чужого.

.'i работе высказано несогласие с Б.В.Томашевс«аш, посчитавшим стихотворение "Французских рифмачей суровый судия..." "началом ненаписанной сатиры". По мнению диссертанта, это стихотворение закопчено и к сатире отношения не имеет. Другое дело, что, как установлено в работе, оно генетически связано с "Злистолоа о стихотворстве" А..П.Сумарокова, с той éV.

частью, где автор бичует незадачливых стихотворцев. Но Пушкин в своем стихотворении никого не бичует и никого не высмеивает. Он не отталкивает от поэзии несостоявшихся стихотворцев, но открывает путь, на котором они, пусть и не будучи непосредственными творцами поэзии, сохранят себя для нее, сохранят ее в себе.

Впрочем, его стихотворение обращено не к одним только несостоявшимся - к о всем стихотворцам. Ведь он не исключает, что души иных из них исполнены "прямым вдохновением". И рассчитывает, очевидно, на их солидарность и с его призывом-ко всем быть честными с собой, и с его "восувстзовав отвагу"

- вовсе не ироническим определением побудительных мотивов творчества. Рассчитывает, говоря яс-другоцу; на их солидарность с ie;ci нравственными побуждениями, кохорае подвигли его написать стихотворение "Осень".

В работе определен жанр, в котором написана "Осень", -поэтическая исповедь, и в связи с гам выреасено несогласие с В.С.Непомнящим, убежденный, что это стихотворение обладает кольцевой композицеЯ: исповедь не признает поэтических исхищ-рений. В доказательство своей правоты В.С.Непомнящий ссылается на годовой - календарный цзкл, о котором ядот речь в пушкинском стихотворении. Но и на это пть веское возражение

- собственный пушкинский подзаголовок: "Отрывок". Причем такой подзаголовок не озничает некой фрагментарности текста: несмотря на то, что "Осень" заканчивается полустрочиеи, за которым следувт два ряда точек, ответ на ее захлючительичй вопрос: "Куда ж нам плыть?" начал бы новую тему-верное доказательство того, что стихотворение не оборвано, но завершено.

«»О.

Выборка киекнэ осени из всего календарного цикла подробно обоснована по этой, который, разумеется, не покушается на жизненную полноту, ограничивая ее, объявляя об осени: "Из годовых времен я рад лишь ей одной", ограничивал саму осень до того о т р н в х а из нее, когда ей нечего дать другим; "Дни поздней осени бранят обыкновенно, // Но я ее лоблю..." То есть, к сама осень есть отрывок из календарного цикла жизни, и в самой осени есть отрывок,'переживаемый Пушкиным с макои^альной жизненной полнотой (КЯ снова жизне полн..."), даэвдй ому зсэкожяость воспринимать весь календарный цикл жизни во всем его объеме, - soi два основных значения подзаголовка пушкинского стихотворения.

Тротье его значение определено взятым к "Осоня" эпиграфом из Державина: "Чего в мой дремлгвдй тогда не входит ум?", где словом "дремлющий" обозначено рубежное, пограничное состояние не только мзжду сном и явыз ("Журча еще бежит за мельницу ручей, // Но пруд уже застыл..."), но н между жизньв к смертью: "Ока жива еще сегодня, завтра нет", - пишет Пусжиа, уподобляя поздней осень чахоточной деве. Сама человеческая яизнь оказывается в пушкинском стихотворении отрывком вечности, фрагментом беспредельности (обозначенной! кстати, Пущвдым не просто многоточием, но многажды-точи ем: друм;; о половяярй р л дали точек!). Сознание этого и придает пушкинском "Осени" весомую этическув значимость: в стихах запечатлен художник, который, о одной стороны, творит перед лицом скврти, а с другой, - перед тацоа вечности, и потому предельно сконцентрирован-в своем творчестве, реализует себя в ном до конца, не отвлекаясь на пустяки и ничего не откладывая на завтра, которого, как он Есё время оцуцает это, у

» •

него чохет я нэ быть.

Пятая глава диссертыии поднимает проблемы этической тематики в поэтическом завещании Пушкина. Что считать его поэтическим завещанием? Многие исследователи но без основания называют "Памятник" (стихогвоцение "Я памятник себе воздвиг нерукотворный..."), оказаввайся одним из последних по времени произведений, нвписанных ¡Пушкиным. Соглашаясь с этим, мы указываем в нашей работе, чго роковая случайность, оборвавшая жизнь Пушкина пять яеседвг яяустя после 21 августа 1836 года, когда на даче Хаменаого Астрова был написан "Памятник", как ;би вреотразила з зьзещательиув не только проблематику эгогд лс?;согворепия, по а продаематаку других, связанных о ежв сглхогеорснай, написанных в это ве время на той же даче я обзвоненных исследователями в так называемой "камен-ноострозский цикл", который, кал я "Памятник", свилете-льст-вует, с какой настойчивостью стремился Пушкин в то последнее для наго лето воздать по заслугам каждому человеческому побуждению, понять истинную ценностную стоимость каждого движения человеческой души.

В работе доказывается, что прежде всего с этической проблематикой связан знаменитый образ "Пемятника" - "Алвк-галдрййСЕкй столп", и потому выражается решительное несогласие с 'распространеннам убеждением, что Пушкин обозначил так Александровскую колонну в Петербурге. Во-порвых, если бы Лункин имел г еяду памятник Александру Первому, тг несмотря и» его же определение "нерукотворный", его собственный ¡¿янгак как бы оказался материальный изваянием, вполни соизмеримым по ззлкчина с рукотворным контентом. Во-вторых, исследователи (Н.П.Алексеев, С.Н.Бовд, Анри Грегуар) уеч об-

решали внимание на то, что по правилам русского языка слово "александрийский" может быть образовано только от названия города Александрия (ср.? "Александрийские чертоги" в "Египетских ночах"); от Александра же будет Александров, Александровский (ср. название памятника Александру - "Александровская колонна" в пушкинском дневнике от 28 ноября 183*» года), В-третьих, пушкинские предшественники по стихотворению - Горший и Дгрггаьин возносились в своих стихах выше пирамид, которые были объявлены древними одним из семи чудес света. Подобное чудо было и в, Александрии - Фарос Александрийский - высоченный аояк (о возможности его присутствия в пушкинском стихотворении первый сказал французский исследователь А.Грегуар. Правда, он на этом не настаивал и не обосновал присутствие Фароса в стихотворении Пушкина - не связал легендарная маяк, с пушкинской содержательной образностью).

№и полагаем, что александрийский маяк вошел в пушкинское стихотворение не только благодаря громадной своей величине. И не только потому, что красноречивей египетских пирамид, которые существуют и поныне, свидетельствует о бренности и недолговечности любого строительного материала по сравнении со словом (Фарас исчез с лица земли много веков назад). Но главным образом потому, что Фарос был светоно-с е и, что он с огромной своей высоты, из громадного своего далека помогал людям ориентироваться в кромешной тьме и в безбрежном пространстве. Вот каким качеством сопоставлено с . ним искусство, чью "нерукотворную" светоносность Пушкин провозглашает "выше" рукотворной.

В работе обращается внимание и на такой пушкинский образ, как "г.таьси непокорной". Сопоставляя его с пушкинскими

чэ.

строчками 1825 года о аоэтз, который "к ногам народного кумира // Не клонит гордой головы", мы констатируем очевидную возмужалость пушкинской масли: при внешней похожести гпрдои-ти на непокорность, притон, что обе - каждая ио-своеиу -утоляют потребность человеческой души в осознании себя. Между ними есть глубочайшее нравственное различие. Ибо одно дело, когда осознавший свое предназначение человек твердо ему следует, не давая сбить себя никаким стэлекагда! обстоятельствам, которым он сознательно непокорен, и совсем другое - когда душа человека охвачена гордыней.

В диссертации сопоставлены стихотворение 1Ь34 года с его очень известной строчкой: "На света счастья нет, по есть покой и воля", и стихотворение "яамен.чоостровского цикла" -"Из Пиндемонти", которая зеъенчиЕается патетически: "йот счастье! вст права,.." Отмечается, что Пушсян не противоречит себе, но уточняет, корректирует сзбя. Ведь в 1834-и вот какой t-ay лэчталась "завидная доля": "Давно,- усталый раб, за-íílícjíjw л побег // 3 обитель дальнею трудов а чистых н«г". Дяа года спустя внешние обстоятельства его зкзнз не стал« луч-ми. Но а стихах ¿835 года с.ч себя усталый рабом к« называет и не выказывает. Он осуществляет в них те планы, которыми делался с 'йтатэяйгя: "замаслил я побт" Он претворяет эта ггяапм "в гязпь, открыв, что вовсе пе возне человека существует воа-еленные им "покой и воля". Он осваивает их душой, по-буядсл ее, как оказал в друге« "кймвниоостровсхоы'стнхптЕйре-кии, "возлетать во области заочны* - возлвтать "в обите-ь дальнюю трудов и чистых нег" - п ту дзльяви обитель, гда его душе - "вот очаэ»а( вот права,.." - не могут померить никакие внешние обстоятельства, где они бессильны ее оскорбить: "Никому // Отчета не давать, себе лишь самоиу /,' Служить и

а

угождать; для власти, для ливреи // Не гнуть га совести, ни помыслов, ни шеи..."

Мы считаем, что, сказав: "Для власти, для ливреи", Пушкин обозначил так не только административную или служебную зависимость человека, но и приверженность к совершенно конкретным порокам, которая помешает человеку "себе лишь самому // Служить и угождать", - не позволит ему исполнить свое предназначение. Речь идет о прячущемся в душе властолюбии и о дуиевном лакействе, тоже предпочитающем, чтобы его не обнаружили. И если лакейство скрывается только от внешнего глаза, потому что внутреннему оку оно открыто: ощущать рабскую зависимость от другого болезненно для души, то угнездившемуся в человеческой душе властолюбию не так уж трудно ее обмануть - заполнить ее ожиданием благодарности в ответ на доброе вроде отношение к ближнему, коль скоро он от тебя зависит. А заполнить душу таким ожиданием можно не иначе, как вытеснив из нее бескорыстие - одно из драгоценнейших качеств, которые, как и сказал в "каменноостровском" стихотворении Пушкин, даны человеку, "чтоб сердцем возлетать во области заочны".

Иы согласны с теми, кто считает, что Пушкин мог заимствовать апитет "нерукотворный" из стихотворения Василия Рубана - третьестепенного поэта ХУШ века. Но смысл, который вложил Пушкин в этот эпитет несравнимо шире, чем у Рубана. В диссертации приведена народная поговорка, записанная В.И.Далем: "Свет плоти - солнце, свет духа - истина". Пушкин идет за ьародом, который исчерпывающе охарактеризовал свойства двух самых мощных мировых светильников и этим как бы ограничил круг ле тех, кому они светят, но тех, кто может различить

ft

их свет. Точнее - того, кто воспринимает истину, ограничения не коснулись: ее дано увидеть даже слепорожденному.

В работе анализируется и такой известный образ стихотворения Пушкина, как "душа в заветной лире". Отмечается, что смысл этого образа не только в том, что Пушкин душой участвовал в своем творчестве, и не только в том, что "заветная лира" - это лира, которая дорога сердцу поэта. Но потому она и дорога его сердцу, что связана с заветом, то ест*, с теми народными представлениями, какие закреплены в отом слове, с той идеей, которая, как указал этимолог В.В,Колесов, была закреплена в языке в народной форме: "...идея о том, чю именно там, в прошлом, и было... золотое царство ме'пи, в котором рождались и новые заветы, и священные заповеди предков"1''.

Это, конечно, не значит, что Пушхин идеализировал патриархальщину. Но он не мог не дорожить той абсолютной ценностью, какая сохранилась с древнейших времен, - вековечной нравственностью, в контексте которой, как писал тот же tl.fi. Колесов, "зэг- древних оборачивалось в перед- для будущих племен и народов"", - то есть завет предков воспринимался как предвестье потомками. В этом контексте челове-'еская жизнь оказывается связной, каузальной, 1 это значит, что она обретает смысл и духовную значимость, которые торжествуют над физической смертью человека, ибо не подвластны ой л и!* не упраздняются.

I/ Колесов В.В. Пир человека в слове Древней Руси. - Л.,

1986. - С.121. 2/ Там ке.

Как и другие исследователи, мы в нашей работе рассматривали стихотворение Пушкина "Я памятник ceda воздвиг нерукотворный... " и сако по себе, и в сопоставлении с одой Горация "К Мельпомене" и с написанным на ее основе держ&вичскии "Памятником".

Но в отличие ох. другие исследователей мы настаиваем на абсолютной самостоятельности и духовной независимости Пушкина ог своих предшественников, несмотря на его очевидные заимствования. Как и в случае с "Анджело", как в случаях с другими произведеньями Пушкина, его заимствования словно предвосхица-»1 будущие открытия биологов, связанные с прививкой одних растений другим: переса^енн&л в пушкиасхкй текст чухая строчка меняет былую свою содержательность, - притом, что продолжает сохранять ее в прежнем тексте. Пушкинский "Памятник" подтверждает это. Он отличается от своих предшественников как раз тем, что сзязкваот между собой стихи Горация и Державина, - идеей и темой.

Е для Горацил, и для Державина главным было утвердить свой приоритетность ("первый" - ключевое слово обоих стихо-тгсрьклЯ), провозгласить те свои заслуга, опираясь на которые, оба могли надеяться на бессмертно. Пушкин же, перечисляя качества, которсии будет "долго" любезен народу, по существу ведет речь не оо отличительном признаке собственного творчества, но о том, что отличает творчество вообще, любое творчество. Ибо он говорит не о задаче, которую волан ставить и волен не ставить перед собоо тот или иной художник, и не о программе1, действительной для одного творца и нипогеилеиой для другого. Он говорит о, так сказать, трех ¡сита»:, lia Kr v!p;í;; д«фхатея искусство, о трех его заповедях,

друг с другом связанных и друг другом обусловленных, составляющих единую нравственную цельность.

В диссертации обращено внимание и на важнейшую жанронуи особенность стихотворений, составивших "каменноостровский цикл", в том числе и "Памятника". Это не обычная лирика, выражающая индивидуальные чувства автора (такой лирикой являются стихи Горация и Державина), - это - народная лирика, чьи темы, по слову ее исследователя Д.С .Лихачева, 'крайне обобщенные, в которых отсутствуют случайные, индивидуальные мотивы"*/.

В заключении подводятся итога проведенного исследования, говорится о соблазне, которого мы старались избежать, - о соблазне представить поэта философом в цеховом значении этого слова.

Ми подчеркиваем, что не вычленяли пушкинского пути к истине, то есть этическую концепцию поэта из содержательности его произведений, отдавали себе отчет в том, что путь к истине - такое же формообразующее средство, как и другие компоненты творчества.

Поэтому мы были внимательны ко всем художественным компонентам позднего Пушкина: к жанру е э проиэвьдений, к их поэтика, к традициям, на которые он опираема. В конечном счете 'вей это в совокупности выразило так или иначе его этическую концепцию, составило основу его худохай1' лской мудрости'.

Его художническая- мудрость явилась залогом ого бесстра-I/ Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. - К., 197').

- с.гг©.

« *

ад.

ниг., с каким он встречал любые жизненные испытания. Недарок в его знаменитой строчке: "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать..." слово "мыслить" поставлено на первое, главенствующей место в том состоянии, которое он называет "жить", ибо оно - по простая сумма двух сочленов "мыслить" и "страдать", не менявшаяся от перемены мест слагаемых, но то, что прежде всего осознано, зафиксировано, засвидетельствовано мыслью человека, для кого страдание - постоянный жизненный материал, гребущий освоения и преодоления - то есть того же осмысления во имя торжества жизни. •

. Рано осознав, что литература - не учебник нравственности и что писатель - не наставник морали, Пушкин до конца жизни не отступал от этой убежденности, видя собственное призвание не в поучении (такое самораскрытие неизбежно возносит автора над читателями), а в нравственном пробуждении человеческих душ.

Изучение этической концепции позднего Пушкина позволяет сделать вывод о громадной жизнеутверждающей силе его творчества. ,

"Говорят, что несчастна хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному..." (Пушкин - Нащокину; середина марта ИЗ1» года).

х

X X

Основные положения диссертации изложены в наших монографиях:

1. В присутствии Пушкина. - М., 19В5. - 14 п.л.

2. Покой и воля. - М., 1987. - 14,5 п.л.

Кроне того отдельные положения диссертации наши свое

отражение в следующих наших работах:

1. Белая роза и черная жаба // Панорама. - Лос-Анджелес, 1991. - »621. - 0,4 п.л.

2. Великий спор // Вопроси литературы, 1972. - )Н1. - 2 п.я.

3. Веселое имя // Литературная газета, 1992. - Y¿ фоьрачя. -0,3 п.л.

4. Весомое слово // Пушкинский праздник, i'Jtíb. - 2Ь ыня-У июня.' - 0,2 п.л.

5. Взыскательная любовь // Москва, 1984. - м>. - 2,5 п.л.

6. "Вознесся выше он главою непокорной..." // Недели, I9B7. - 2-8 февраля. - 0,5 п.л.

.7. Высокая страсть // Поззия, 1991. - К58. - I п.л.

8. Добрым молодцам урок // Москва, 1987. - Й2. - 3 п.л.

9. "И всё, однако, мое" // Литературное обозрение, 1961. -№7. - I п.л.

10. Наше всё // Пушкинист / Сборник Пушкинской комиссии ИШШ им.А.Ц.Горького. - М., 1989. - I п.л.

11. Как ваше имя? // Литература, 1993. - £5-6. - 0,4 п.л.

12. На фоне классика // Сибирские огни, 1976. - 7. -5 п.л.

13. Обманчивая легкость // Сибирские огни, 1973. - -1,5 п.л.

14. О Пушкине? А зачем? // Литературная учеба, I98U. - *1. -0,5 п.л.

15. "Совсем иное дело" // Поэзия, 1883. - »36. - т п.л.

16. Традиция // Литература, 1993. - Ю. - 0,4 п.л.

17. "Усовершенствуя плоды любимых дум* // Литературная учеба, 1983. - Х-2. - 1,5 п.л.

IB. Что человек может // Сиокрские огни, IV)t)9. - Ь6. - 3 п.л.

50.

Всего по теме диссертации автором опубликовано более пятидесяти печатных листов.