автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Этнокультурные представления об основах латышской идентичности: исторический контекст, взаимосвязи, современные аспекты

Полный текст автореферата диссертации по теме "Этнокультурные представления об основах латышской идентичности: исторический контекст, взаимосвязи, современные аспекты"

На правах рукописи

Рыжакова Светлана Игоревна

Этнокультурные представления об основах латышской идентичности:

исторический контекст, взаимосвязи, современные аспекты (середина XIX - начало XXI вв.)

Специальность 07.00.07 -этнография, этнология, антропология

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Москва 2011

2 4 ЫАР 2011

4841351

Работа выполнена в Центре европейских и американских исследований Института этнологии и антропологии РАН.

Научный консультант:

доктор исторических наук, профессор, член-корр. РАН, заведующий Отделом Кавказа

Института этнологии и антропологии РАН С. А. Арутюнов

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, профессор Кафедры этнографии Исторического факультета

Московского Государственного Университета А.А. Никишенков

доктор исторических наук, профессор Кафедры культурологии Института социальных коммуникаций

Удмуртского государственного университета В.В. Напольских

доктор исторических наук, профессор Кафедры

истории и теории культуры Факультета истории искусства

Российского Государственного Гуманитарного Университета Г.И. Зверева

Ведущая организация: Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого Российской Академии Наук

Защита состоится « 5 » апреля 2011 г. в 14.30 часов на заседании диссертационного совета Д 002.117.01 по присуждению ученой степени доктора и кандидата исторических наук при Инсютуте этнологии и антропологии им. H.H. Миклухо-Маклая РАН по адресу: 119991, Москва, Ленинский проспект, 32-А.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН.

Автореферат разослан «_;

»

2011г.

Ученый секретарь диссертационного совета, доктор исторических наук

А.Е. Тер-Саркисянц

1. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования

Этнические общности остаются существенным явлением сложной, меняющейся картины современного мира. Примером тому может быть рассматриваемый балтийский регион, этнокультурное исследование которого имеет сегодня большое теоретическое и практическое значение. С одной стороны, в ходе всей документированной истории он постоянно находился в сфере влияния многих крупных стран. Само определение «Балтии» (и близких ей геополитических понятий, например, Циркумбалтийского региона, Прибалтики и т.п.) оказывается неоднозначным, различается для разных исторических эпох и культурных контекстов. С другой стороны, в рамках выделяемых в настоящее время балтийских субрегионов, а также и современных стран-государств сохраняется и развивается культурная самобытность, характер, формы и общественная роль которой нуждаются в изучении. Местные этнические культуры, осознанные (а отчасти и сформированные) во второй половине XVIII - начале XIX вв., а затем, в середине-второй половине XIX в., сыграли существенную роль в формировании нынешнего культурного облика балтийского мира. Речь идёт, прежде всего, об особенностях смены традиционной культуры современной, кодификации литературного языка, об обращении широких масс финнов, а затем эстонцев, латышей и литовцев к своему фольклору и этнографии, о «национализации» и политизации культуры, происходящих параллельно с прогрессивными экономическими, политическими и социальными переменами, ведущими к либерализации общественных отношений.

Вхождение земель современной Латвии в ходе истории в различные государства, долгое присутствие здесь иноэтничной элиты, развитие промышленности и рынка, а также наличие многих специфических этнических общностей со своими инфраструктурой и идентичностью (старообрядцы, евреи-иудеи, цыгане, немцы, поляки и др.) препятствовало формированию здесь какой бы то ни было моноэтнической культуры. Тут всегда сохранялись мультиэтничность, поликонфессио-нальность, многоязычность общества. Однако именно рост латышского этнонационализма с середины XIX в., сплотивший латышей Остзейского края (а в первые два десятилетия XX в. теснее присоединив к ним латышей трёх уездов Витебской губернии, получивших в это же время обозначение "латгальцы"), оказался важнейшей общественной

двигающей силой, определившей среди прочего и политические перемены в балтийском регионе.

В относительно непродолжительный исторический период второй половины Х1Х-начала XX вв. сложился системный комплекс представлений о латышской этнической культуре, которые закрепились в культурном ландшафте, исторических повествованиях, музейной деятельности, искусстве, широко распространились посредством массового образования и популяризации. Кодификация, институциализация и идеологизация латышской культуры начались во второй половине XIX в., шли в латвийском государстве в межвоенный период (1918-1940). В ином политическом контексте и с иной интерпретацией они были продолжены в советское время, когда параллельно с официально принятыми и одобренными формами постепенно, и наиболее активно в 19701980-е гг., возникло альтернативное направление, получившее название нео-фольклоризма, разрабатывавшее иное отношение к этнокультурному наследию. Объединение движения нео-фольклоризма с гражданскими инициативами в середине - второй половине 1980-х гг. поспособствовало росту национального сознания накануне провозглашения государственной независимости Латвии в 1990 г. В латышском обществе и ныне не ослабевает интерес к теме этнонациональной идентичности. Интенсивно обсуждается вопрос о месте и роли в ней исторических представлений, языка, национального характера и самосознания, а также комплекса этнокультурных образов и черт, обозначаемого иногда понятием «латышскость» (лтш. ¡аЫеИЪа, впервые встречался в литературе 1930-х гг.; на английский язык переводится как "ЬаМаппезя ", хотя в данном случае точнее говорить о "ЬеШяскпеяя ").

Настоящая работа является первым опытом комплексного системного исторического и структурного анализа этнокультурных представлений о латышской идентичности, образов «латышскости». Предпринятое автором многостороннее исследование, выявляющее исторические вехи, особенности формирования, содержание и общественные функции этих представлений позволяет сопоставить различные аспекты последних в национальной истории, языке, стиле жизни, этнической психологии, культурной географии, художественной образности.

Состояние изученности темы

Комплексное этнографическое исследование национальных культур и связанных с ними этнических идентичностей, теоретически обоснованное в трудах Ф. Барта, К. Гирца, Б. Андерсона, Э. Хобсбаума, М. Гроха, Э. Коэна и других, было активно продолжено в скандинавской,

финской, британской, восточноевропейской, отчасти российской этнологической науке (М. Фитерстоун, У. Кимличка, Э Вольф, Т.Х. Эрик-сен, Г. Райт, О. Лёфгрен, Э. Фьюстер, A.C. Мыльников, С.А. Арутюнов, В.А. Тишков, М.Н. Губогло, C.B. Чешко, JIM. Дробижева, В.А.Шнирельман и др.). Чрезвычайно богата культурологическая, антропологическая, социологическая литература, посвященная теме представлений народов, различных этнических и социальных общностей о себе и о других (Г.Д. Гачев, Е. Бартминьски, Н.И. Толстой и мн.др.). Однако при наличии множества конкретных исследований формирования комплексов представлений о той или иной этнической или национальной культуры и связанной с ней идентичности («англий-скости», «финскости», «японскости», «испанскости» и т.п.), определяются и анализируются они по-разному. В разных трудах речь идёт о «воображённой истории», этикете, политических институтах власти, особенностях хозяйствования, литературном языке, художественной литературе, структуре общества, формах искусства и досуговой (например, спортивной) деятельности, объединяющих и сплачивающих данное сообщество. Ряд исследователей приходит к выводу об отсутствии этнического компонента в формировании определённых локальных и региональных идентичностей. Значительно различаются методологии исследования идентичностей, и пока едва ли можно говорить о единой теоретической базе. По-видимому, это связано с различиями в определении самого понятия «идентичности» (и «идентичностей»), и соответственно, выявлении её природы и выбора адекватного исследовательского инструментария.

Первые труды, в которых началось целенаправленное обращение к этой теме на латышском материале, относятся ко второй половине XIX в. и принадлежат, в частности, пастору А. Биленштейну - языковеду и этнографу (рассматривавшему в качестве важнейших латышских признаков латышский язык и этнографические черты) и Э.А. Вольтеру - этнографу, исследователю балтских и славянских культур (обратившемуся, в частности, к теме этнокультурных границ). Большую роль в привлечении внимания к «латышскому» во всех сферах культуры сыграли младолатыши, в трудах которых изучение сочеталось с конструированием (Ю. Алунанс, К. Биезбардис, Аусеклис, А. Кронвальдс и др.). Как «латышское» определялись и исследовались, прежде всего, язык, литература, фольклор (Т. Зейфертс, П. Шмитс, Я, Страубергс, А. Швабе, Я. Эндзелинс). Большое внимание уделялось мифологическим представлениям, обрядам и обычаям (Л. Адамович, М. Брунини-екс). В конце XIX - начале XX вв. началось формирование латышской

национальной истории как специфического нарратива (Я. Кродзниекс, Ф. Балодис, А.Спекке, А. Швабе). Специальные исследования латышских этнокультурных и историко-культурных представлений начали появляться в 1930-1940-е гг. (П. Биркертс, Я. А. Янсонс).

В работах межвоенного периода (1920-1930-е гг.) в число «латышских признаков» постепенно вводились данные физической антропологии (прежде всего, фенотип, внешний облик), а также ландшафтные образы, представления об общей истории народа и о национальном характере. Латышские черты выявлялись в архитектуре, в различных формах искусства. Попытки обобщения делались в единичных трудах, имеющих сильную дидактическую направленность (Н. Викснынып). Некоторые работы были наивными, во многом отмеченные духом национального романтизма и фольклоризма. Одновременно предпринималась попытка исследования этнокультурных образов, но параллельно с этим шло и их конструирование (Я. Лапинып, П. Юревич). Идеологизация и политизация этнической культуры в 1930-е гг. затрудняла формирование и распространение критического отношения к самим представлениям об этническом.

В советский период истории Латвии тема «латышского» находилась под очень существенным идеологическим давлением, во многом попадала под клише «буржуазного национализма». Классовая модель, рассматривавшая историю латышей прежде всего как историю социально подчинённого и униженного крестьянства и рабочих, начавшая преодолеваться в период 1920-1930-х гг., активизировалась с новой силой, и объединилась с представлением о латышах как о «младшем брате» русского народа. Это дополнялось включением образов «латышского» в формирующуюся идеологему советского народа, что отчасти реализовывалось в культурных и социальных практиках (М. Рольф, И.Б. Орлов, С. Бойм). Правда, начиная со второй половины 1950-х гг. во многих гуманитарных работах выделяются и анализируются отдельные представления о «латышском» - в сфере социальной истории, фольклора, художественной культуры (Я. Зу-тис, Т. Зейдс, А. Апинис, Е. Кокаре, И. Апине и другие). Иначе дело обстояло в среде латышской эмиграции на Запад, где тема латышской этнической идентичности стала одной из главных идеологем. Работы латышей-эмигрантов в разной степени отмечены двумя чертами, типичными для всякой эмиграции - сильной ностальгией и представлением о собственном мессианстве. Однако именно в Швеции и США появилось несколько фундаментальных научных аналитических историко-культурных и философских работ (А. Иохансонс, X.

Биезайс, Р. Муке, Я. Креслиньш), заложивших основу дальнейшего изучения представлений о «латышском».

Тема латышской этничности находится в центре гуманитарных исследований Латвии начиная с середины 1980-х гг., широко обсуждается в публицистике, отражена в художественной литературе и других видах искусства. Весьма широко проходила дискуссия о «латышско-сти» в латвийском обществе конца 1980-1990-х годов (работы И. Шу-ваевса, А. Рунгиса, Я. Курсите, широкие дискуссии на страницах газет и журналов и т.д.). Различные методологические принципы и подходы были изложены в работах социологов, историков, этнологов, политологов, историков, философов, обращающихся к теме представлений о латышском, латышской идентичности (В. Зелче, Т. Тисекопфса, А. Табунса, М. Куле, Э. Буцениеце, А. Приедите, Г. Апалса, Э. Веберса, И. Апине, В. Зариныпа, Л. Дрибина). Синтетический подход проявлен в работах филолога Я. Курсите (одной из первых обратившихся к описанию латышской идентичности во второй половине 1980-х гг.). Аналитический, критический подход к проблеме латышской этнической идентичности отражен в трудах философа И. Шуваевса, филолога и фольклориста Д. Булы, историка религий А. Мисане, медиа-эксперта и культуролога С. Крука, культуролога Д. Ханова. Чрезвычайно интересен латвийский проект «Архив национальной памяти» (М. Зирните и др.), занимающейся сбором и анализом материалов по устной истории (работы В. Скултане, А. Милтса, М. Хинкле, Б. Белы). Особенно важны для нашего исследования новаторские работы, изучающие различные аспекты латышской культуры и латышских образов антропологов и этнографов Р. Килиса, Д. Бейтнере, И. Болдане, историка Э. Эйхма-не, этнополитолога И. Апине, этнографов А. Янсоне и А. Карлсоне, историка и культуролога М. Минтаурса. К отдельным аспектам темы латышской (а также и латгальской) культурной образности обращаются многие этнографы и фольклористов (Я. Розенбергс, С. Цимерманис, Л. Думпе, Б. Рейдзане, М. Виксна, Э. Мелна, Л. Ванага, С. Лайме и другие), археологи (Ю. Уртанс, Г. Земитис), этномузыковеды (М. Бойко, В. Муктупавелс). Латышская национально-культурная идентичность - приоритетная тема в латвийских академических программах «Летоника» (2000-е гг.) и «Национальная идентичность» (с 2010 г.).

Нужно отметить высокий уровень рефлексии во всем латышском обществе по отношению к теме «латышскости». Осмысление представлений о «латышском» ярко представлено в художественной культуре и литературе, изобразительном искусстве, выставочной деятельности, публицистике (работы Л. Муктупавелы, Н. Науманиса и др.), в театраль-

ных постановках Латвии (Нового Рижского театра, Валмиерского театра, Латвийского Национального театра). Развивающийся жанр «художественной документалистики» (пример - работа А. Янсоне-Зирните) показывает тесную связь восприятия реальных исторических событий и художественной, мифологизированной картины «латышского мира».

Итак, тема представлений о «латышском» и «латышскости» находится в центре внимания как в современной латвийской гуманитарной и социальной науке, так и в латышской литературе, художественной культуре, в целом - в широком общественном сознании. Однако она еще пока не становилась предметом комплексного научного исследования, особенно в социо-культурном функциональном контексте. Имеющиеся на сегодняшний день научные работы, как правило, специализированы, сосредоточены на отдельных этнографических, фольклорных, музыковедческих, искусствоведческих, лингвистических аспектах. Ощущается определенная разрозненность между историческими, этнографическими, культурологическими, фольклорными, политологическими, социологическими исследованиями. Настоящая работа представляет, с одной стороны, «взгляд со стороны» (она выполнена российским автором), но с другой стороны, насыщена материалами, полученными в ходе многолетней полевой, архивной, библиотечной работы в Латвии, постоянного «включенного наблюдения» в латышскую академическую, образовательную и повседневную среду.

Объект и предмет исследования

Этнокультурные представления требуют как детального анализа конкретных узких тем, так и обобщающего исследования, выстраивающего широкий контекст использования, применения и интерпретации представлений об исторических событиях, языке, фольклоре, а также художественных сюжетах, элементов традиционной культуры, искусства, праздничной культуры.

Объект настоящего исследования представляют различные культурные сферы (фольклор, искусство, литература, повседневность, массовая культура, сфера образования, религиозная культура, этика и эстетика), связанные с формированием латышской культуры, под которой будет пониматься совокупность исторически формирующихся образов, представлений, обычаев, норм, тем и артефактов, осмысленных как общелатышские, передающиеся по традиции, и отчасти ставшие этнонациональными символами.

Предмет настоящего исследования - представления о «латышском», составляющие идейную основу латышской идентичности.

Они проявляются в популярной и профессиональной культуре, способствуют формированию этнокультурных образов и стереотипов. Они закреплены в латышских художественных, законодательных, образовательных, медийных и многих других типах текстов, составляют общее, широко разделяемое дискурсивное знание и интерпретируются многими латышами как специфически латышские.

Цели и задачи исследования

Цель настоящей работы - выявить комплекс представлений (преимущественно, автореференций, содержащихся в различных типах текстов - документальных, художественных, фольклорных, научных, повседневных, массовых) о «латышском», прояснить, какую роль они играют сегодня, как они выражаются в публичных сферах, как оказываются востребованными для конкретных людей в их повседневной жизни. Предполагается определить, насколько эти представления и образы взаимосвязаны.

В рамках указанной цели ставятся следующие три группы задач:

1. Выявить особенности исторической эволюции и конструктивных преобразований при формировании латышской культуры, обозначить центробежные и центростремительные тенденции. Систематизировать исторические представления о «латышском». Охарактеризовать и проанализировать историографические модели описания латышской истории. Исследовать феномен атмоды («национально-культурного пробуждения») как историческую форму этнонациональ-ной консолидации.

2. Определить формы и способы проявления образов «латышско-сти» в исторической динамике, изучить выполняемые ими социокультурные функции. Эта задача распадается на следующие составные части: во-первых, это определение этнокультурных сфер, актуальных для устоявшихся представлений латышей о самих себе. Во-вторых, это описание парадигмы «латышского», выявление социальных и культурных явлений, которые ассоциируются с «латышским». Это также анализ культурных моделей и символов, отраженных в общественных институтах (социальные группы, их среда, институты коммуникации), в знаковой сфере (идеология, символика, культурные коды, менталь-ность, картина мира), повседневной поведенческой практике (обычаи, ритуалы, обряды, церемонии, этикет, нормы поведения, стереотипы поведения, в том числе межэтнические). Главный вопрос здесь - как отбираются значимые отличия, репрезентирующие «латышскость», и как они оказываются представленными в общем коммуникативном

пространстве. Проводится анализ способов традиционализации инноваций, перенесения функций с одних культурных элементов на другие, дистрибуции функций, особенностей формирования ассоциативных связей, работы культурных кодов. В-третьих, ставится задача выявления синтагматики представлений о «латышском»: с какими иными этническими культурами или их сегментами, стилевыми и жанровыми представлениями, и по каким аспектам они в разные времена сопоставлялась (сближались или разводились). Это задача описания внешнего контекста «латышскости».

3. Исследовать спектр представлений об этнопсихологических особенностях, связывающихся с «латышскостью» - «типично латышском поведении», общих жизненных ценностях и латышском «национальном характере», представленном в художественной культуре и выраженном в общественном сознании. Ставится задача выявить, как представления о «латышском» оказываются востребованными конкретными людьми в их повседневной жизни, и каковы варианты индивидуальной и ситуативной интерпретации и ре-интерпретации латышской этничности в современном мире.

Временные рамки исследования охватывают в основном период с середины XIX в. до наших дней. Ставится задача описания и анализа латышской культуры, исходя из того, как она понималась и представлялась в латышском обществе, начиная с эпохи атмоды 1850-1870-х гг. (tautiskä atmoda) и до настоящего времени. Однако в рамках этого синхронного среза каждый из исследуемых сегментов и институтов культуры изучается диахронически, как перспективно, так и ретроспективно. Исследуются не столько реально произошедшие события и факты, сколько представления о них, разные взгляды на них, анализируются их сегодняшние реконструкции. Глубина исторического анализа оказывается разной и зависит от каждого из исследуемых случаев.

Методология исследования

В работе используется комплексная методология, основанная на информационной теории этнических сообществ (сформулированная, в частности, в работах H.H. Чебоксарова и С.А. Арутюнова). Речь идёт о дискурсивной природе как этноса, так и нации, о диалоговом характере формирования этнических представлений. Здесь образы «латышскости» оказываются особыми, этнообъединяющими единицами информации (представленной как вербально, так и посредством иных языков культуры).

Объединены диахронная и синхронная аналитические линии. Автор предпринимает попытку различить обратимые (то есть циклические, структурные) и необратимые (то есть исторические) перемены в обществе и культуре, что должно создать основу для понимания механизмов преемственности в ходе формирования представлений на конкретном (латышском) материале.

Латышская идентичность исследуется в работе двояко: как мировоззрение, порождающее определенную картину мира, и как коммуникативная сфера. Для выявления их взаимосвязей структура культуры исследуется как единство ряда признаков: знаковых (идеология, символика, культурные коды, картина мира), поведенческих (обычаи, ритуалы, обряды, церемонии, этикет, нормы поведения, стереотипы поведения), конституционных (социальные группы, страты, их среда, институты коммуникации). Это делается с помощью системного анализа, заключающегося в выявлении принципов, лежащих в основе организации элементов и способов их взаимодействия. Структурный метод, используемый в настоящей работе, восходит к моделям, предложенным А. Рэдклифф-Брауном (с задачей «выявить системные закономерности на уровне самих действий»), В. Проппом (исследовавшим «этнографический субстрат» — обряды, представления, определяющие синтагматику повествовательных фольклорных текстов, - то есть внимание на связки разных элементов), А. Дандесом (выявлявшем структурную последовательность текстов). Латышская культура исследуется в работе по трем аспектам: структуры (совокупности взаимосвязанных единиц; элементы и их взаимоотношения), функции (способы реализации) и трансформации (всякие изменения, идущие по моделям «эволюция» или «конструирование»). Каждый из элементов исследовался с двух точек зрения - его прагматики и семантики (то есть и как инструмент, и как результат действия). Сферы культуры, формы культуры (профессиональная, специализированная и повседневная), культурные коды и институты культуры представлены как множества, связанные функциями, то есть каждая выступает областью проекции друг друга.

Итак, в результате анализа представлений о «латышском» латышская идентичность будет представлена в виде культурного тезауруса, в котором будут рассмотрены происхождение, общественная функция и структура каждого из элементов, а также и их взаимосвязанность.

Понятийный аппарат исследования

В ходе исследования учитывались современные различия в самом определении «национального», «этнического» (что связано как с мно-

жеством теоретических подходов, так и с разными конкретными случаями формирования этнических и/или национальных сообществ), и соответственно «национальной культуры», «этнической культуры», а также неоднозначности сопоставления конкретных случаев национальной и этнической форм идентичности.

Под этническим сообществом в работе понимается сообщество, складывающееся постоянно, под влиянием конкретного исторического опыта, и характеризующееся общностью языка, представлениями о едином происхождении, о своей территории (или культурных ландшафтах), культурными практиками и самосознанием. Этническое единство может быть более или менее отчётливым (как мы это наблюдаем в новейшей истории балтийских народов), может практически отсутствовать, уступая иным формам идентичности (сословным, классовым, кастовым, региональным, гражданским), может сочетаться с ними. Несколько иначе формируются нации: их исходным моментом существования является очерченный локальный круг, территория государства, и система власти, контролирующая жизненные ресурсы, с последующей гомогенизацией общества. Важнейшим и своеобразным элементом нации (в отличие от этнических сообществ) является, как известно, политическая культура и стремление к формированию своего государства - и как страны, и как системы управления, что делает нацию и политическим, и экономическим явлением, культурное же ее единство оказывается дополнительным к первым двум. Нации могут формироваться из представителей многих этносов, а могут почти полностью совпадать с одним из них (этнона-ции), но они стремятся подчинить себе все другие формы общественного объединения - региональные, этнические, классовые, религиозные. Национальные сообщества формируют свою идеологию; начало конструирования национальной идентичности лежит в периодах «пробуждения», затем оно переходит в широкое общественное пользование с помощью образования, пропаганды и массовой культуры, см. [ВоигШеи 1991]. Формирование собственной идеологии у определённого этнического сообщества говорит о тенденции его преобразования в этнонацию. Однако автор присоединяется к точке зрения, согласно которой понятие «этнические сообщества» должно рассматриваться широко, и включать в себя нации, если речь идёт об формирующемся общественном и культурном единстве (хотя, возможно, и довольно рыхлом, как в случаях с «советским народом» или «американской нацией»), а не только о формальном юридическом факте подданства, обладания определённым гражданством.

Нации имеют свою специфику. Если этносы в целом развиваются преимущественно на основе конвергентности, семейных, кровно-

родственных и свойственных связей, формирования общего языка общения, культурной близости и повседневных диахронных и синхронных информационных контактов, то нация строится на принципах инклюзивизма или эксклюзивизма. Отсюда следует, что в то время как этническая история (как совокупность этнических процессов, ведущими из которых являются процессы консолидации и дивергенции этнических общностей) не может замыкаться на событиях, связанных с формированием одного этноса, это непрерывный процесс взаимодействия разных групп, то национальная история это своего рода «биография» нации (одна из форм реализации национального мифа (см. [Flacke 1998], [Geary 2003]) как варианта космогонического мифа современности), имеющая достаточно определенные реперные точки и ограничения во времени. Работы B.C. Тайлора [Taylor 1969], Г. Нёр-темана [Nörtemann 1996], Э. Смита [Smith 1999], Д. Мали [Mali 2003], Д. Фьюстера [Fewster 2006] показали, как национальный миф интегрирует две противоположные тенденции: процессы секуляризации и формирование представлений о священном (для латышей таковым, в частности, был этнонациональный романтизм).

Этнонациональная культура в работе будет исследоваться как совокупность общих, объединяющих различные социальные группы институтов, механизмов и культурных кодов. Они имеются в законодательстве, в сфере образования, в искусстве, в массовой культуре. Они пронизывают всю ткань повседневности, проявляются в популярной и профессиональной культуре. Национальная культура, как известно, закрепляется в национальных праздниках, святынях, охраняемых объектах, музейных собраниях, архивах, исторических представлениях, «культе» национальных героев, ландшафтах и разнообразных особых символах. Хотя национальная культура - не приватная сфера, но личностный и эмоциональный аспект в ней весьма существенен, что показано в работах П. Рикёра, П. Нора, Я. Ассмана. Национальная культура призвана выполнять две противоположные функции - восприятия и интеграции различных элементов и защиты своей самобытности, пределы который оказываются предметом политического обсуждения. В этнонациональной культуре имеется тенденция объединения и одновременного укрепления синхронных гражданских и диахронных этнических связей. Поэтому здесь особенно высока роль разделенного общего исторического опыта, своего языка и гомогенной культуры, связанной с традиционной культурой определенного народа. Причастность к этому кругу аспектов этнонациональной культуры можно обозначить понятием этнонациональной идентичности.

Под этнокультурными представлениями в работе будет пониматься совокупность широко распространенных образов и особенностей восприятия, описания и объяснения прошлого, территории, языка, культурных обычаев, норм и практик, человеческого поведения, осмысляемых как свойственные для данной этнической общности.

Источники работы

Работа написана на основе большого числа разнообразных источников. Это полевые материалы автора (собранные в рамках экспедиционных выездов начиная с 1994 г.: записи бесед, наблюдений, интервью, опросов), архивные источники (материалы архивов Этнографического и Археологического отделов Национального музея истории Латвии, Института истории Латвии Латвийского университета, Института литературы, фольклора и искусства Латвийского университета, Российского этнографического музея, Института материальной культуры Российской Академии Наук), законодательно-нормативные документы, учебная, просветительская и популярная литература и невербальные тексты (этикетные, обрядовые действия, повседневность, которым в широком общественном сознании «приписывается» латышская этнонациональность), периодическая печать и материалы других СМИ. Использованы такие источники как художественная литература, изобразительное и исполнительское искусство, театральные постановки, концепции музейных экспозиций и выставок, мода, предметы массового спроса (сувениры, открытки, марки), дизайн денежных купюр и монет, различная эфемерия. В первой главе в качестве источника особого типа использована историографическая литература, что позволило проанализировать особенности конструирования и исторический контекст представлений о «латышскости».

Научная новизна исследования

В настоящем исследовании впервые предпринята попытка систематического концептуального исследования этнокультурных представлений о «латышском», содержащихся в столь разных сферах гуманитарной культуры, и связанных с латышской идентичностью. Комплексная методология, разработанная и использованная автором, позволила объединить историко-культурный (диахронный) и структурный (синхронный) подходы для прояснения латышской картины мира как постоянно трансформирующейся (и эволюционно, и в результате целенаправленного конструирования), но в то же время сохраняющей преемственность системы.

Проделан критический анализ историографических представлений о трех эпохах латышского национально-культурного пробуждения (ат-моды), позволивший дифференцировать его содержание. Расширены исторические и тематические рамки представлений о «пробуждении», выявлена их религиозная составляющая. Изучены рамочные концепции разных историографических традиций, описывающих гражданскую и культурную историю Латвии и латышей, в рамках которых формулировались культурные представления. Выявлена тесная связь, взаимовлияние и взаимообмен идеями и культурными моделями между различными социальными, культурными и политическими традициями, представленными тут как немецкая, латышская и российская. Проведен глубокий и многосторонний анализ художественной литературы, современной культуры, профессионального искусства, выявление их роли в создании, интерпретации и преобразовании «латышского мира». Впервые в российской этнографической науке подробно описываются и исследуются в историческом контексте этнокультурные особенности гернгутерского протестантского движения, латышского неоязычества (диевтуриба), латышских кладбищенских праздников, современные особенности Общелатышского Праздника песни и танца, процесса «инвентаризации» и «кодификации» латышской культуры. Впервые комплексно анализируются этнокультурные черты ландшафта Латвии, латвийских брендов, представлений о латышском характере и поведенческих нормах.

В научный оборот вводятся материалы полевых исследований автора (проводимых с середины 1990-х гг.), архивные данные, ряд малоизвестных источников по латышской истории и культуре.

Теоретическая и практическая значимость работы

Диссертация обладает самостоятельной научно-познавательной ценностью и актуальна, прежде всего, для современной балтистики, для гуманитарного и социального изучения истории, культуры, этнографии балтийских народов. Проведенное исследование расширяет и углубляет знание об истории и культуре латышей и соседних с ними народов. Предложенные систематизации исторического, этнографического и культурологического материала могут быть использованы при исследовании других этнонациональных культур мира. Анализ конкретно-исторической реальности, лежащей за представлениями об эпохах национально-культурного «пробуждения», содержании национального стиля, сущности и способах проявления «национального характера» имеют непосредственный выход на общетеоретические проблемы, связанные со способами трансформации этнических культур,

с особенностями формирования национальных культур, с функциями составляющих их элементов.

Выводы исследования могут быть использованы при разработке общих теоретических проблем, связанных с анализом культурной картины мира, этнонациональных культур, связанных с ними религиозных и художественных аспектов, этнической идентичности. Материалы работы могут быть использованы при подготовке лекционных курсов, написании учебных пособий, при работе над справочными изданиями, монографиями по этнографии, истории культуры, этнической и гражданской истории Балтии, Восточной Европы и более широкого контекста.

Апробация работы состоялась в нескольких десятках публикаций, в том числе в 4 авторских монографиях (2 из них в соавторстве) и 4 брошюрах. Большинство положений исследования были представлены в докладах на международных и российских конференциях, конгрессах, обсуждались на семинарах в Москве, Санкт-Петербурге, Риге (и других городах Латвии), Вильнюсе, Каунасе, Клайпеде, Тарту, Будапеште, Калькутте и Дели.

Материалы работы были получены в ходе выполнения индивидуальных и коллективных научно-исследовательских проектов, в том числе поддержанных РФФИ ("Балтийские этнокультурные стереотипы и образы, сравнительное этнопсихолингвистическое исследование", 2001-2003, "Историческое пересоздание структур латышской этнической культуры", 2006-2008).

Диссертационная работа обсуждалась и на расширенном заседании Центра европейских и американских исследований Института этнологии и антропологии РАН.

Структура работы

Цель и задачи предопределили структуру работы, состоящую из введения, заключения, и четырех основных глав, последовательно анализирующих представления о «латышском». Это латышские этнокультурные образы в историографических моделях и латышской исторической памяти («Histórica Lettica»), исторические преобразования и социо-культурные функции латышского языка в рамках формирования национальной культуры («Lingua Lettica»), латышская этничность в разных культурных институтах и культурных кодах («Cultura Lettica»), и, наконец, представления о «человеке латышском», заключающиеся в образах «национального характера» и коммуникативных моделях, интерпретируемых как «латышские» («Homo Letticus»).

II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Во Введении определяются проблема, цель и задачи исследования, обосновывается его актуальность, приводится используемый понятийный аппарат и методология, даётся обзор источников и литературы, анализируются теоретические подходы, отмечаются новизна исследования, его теоретическая и практическая значимость, приводятся сведения об апробации работы.

Первая глава, «Histórica Lettica: этнокультурные представления о "латышском" в контексте национальной истории латышей», посвящена исследованию представлений о «латышском» в латышской национальной истории и исторической памяти.

1.1. Национальная история и этническая идентичность: формы взаимосвязи.

История - одно из самых сложных на сегодняшний день гуманитарных понятий. Тесная связь исторических представлений с социальными и политическими особенностями порождающих их обществ, взаимовлияние истории и идентичности - важнейшие проблемы в современной исторической науке. История как наука отличается от истории как мифа и, наконец, истории как идеологии. Миф это конкретное повествование, объясняющее наличествующий мир, людей, ситуацию и т.п. Идеология же создаётся преднамеренно, обычно облекается в формально логическую форму, и, как правило, включается в образовательную, воспитательную, просветительскую работу государства. Можно выделить две разные культуры отношения к прошлому. В истории как науке события анализируются в исторической перспективе, то есть как обусловленные множеством обстоятельств, и как прошедшие. Историческая память, одно из важнейших оснований для формирования и укрепления идентичностей и сообществ, имеет иные законы построения, она всегда обращена в настоящее, это поиск самого себя, выявление истоков современного народа или нации. Осознание этого привело к росту недоверия к историческому знанию во второй половине XX века; появившийся термин «мифоистория» отразил неизбежность приведения всякого изменения к уже имеющемуся образцу, его структурирование.

Национальная история в настоящей работе рассматривается посредством понятия histórica (И. Рюсен) как особое прочтение прошлого, тип повествования с определенными историческими моделями, те-

мами и сюжетами, что проявляется в письменных текстах, в визуальных и перформативных формах культуры. В таком понимании национальная история строится ретроспективно и стремится к преодолению неопределенности, к формулированию (на основе принятых позиций, точек зрения) концептов. Это повествование о преемственности институтов власти, этнического самосознания, национального духа или форм материальной культуры. Упорядочивание событий в различных формах исторического повествования идёт разными способами. Для художественной литературы - это законы литературного жанра, для эпоса - типовые мотивы (Б. Путилов), для устных повествований о жизни - опорные пункты («места памяти», по терминологии П. Нора), обеспечивающие личностную целостность рассказчика, для музейной экспозиции - специально созданная концепция. В национальной истории историографические модели выступают здесь как ходы исторической мысли. Важнейшими же векторами историографических моделей национальной истории являются «пределы» (обозначающие ее пространство, территорию распространения) и «времена» (маркирующие ее периоды, эпохи).

Для национальной истории характерны такие механизмы преобразования повествования как деформация (в частности, компрессия) исторических событий, создание дописьменной истории древности, конструирование исторических личностей, редукция обстоятельств и деконтекстуализация, выведение одного события непосредственно из другого, поддержание реальных событий повествовательными структурами. Значительную роль в исторической памяти играет ностальгия (в XVII в. считавшаяся разновидностью болезни, а в XX в. ставшая модным эмоциональным состоянием мыслящих людей), имеющая не только индивидуальный, но и социальный характер.

Сравнение и анализ выделенных единиц («эпох», «периодов», «времён») позволяет наглядно увидеть механизмы создания и выразительные средства представления национальной истории, способы фиксации в ней исторической памяти, а также и ее трансформационные процессы. Важнейшими среди них можно назвать такие механизмы как локализация, периодизация и репрезентация (перформативность).

1.2. Histórica Lettica: Историографические модели. Предыстоки латышской национальной истории лежат в сочинениях младолаты-шей 1850-1860-х гг., которым предшествовали средневековые хроники, прежде всего «Хроника Ливонии» Генриха Латвийского, а также труды П. Эйнхорна, Г. Меркеля, К. Шульца. Несколько иная, более научная модель была предложена в работах А. Биленштейна, а не-

сколько позднее и Я. Кродзннекса. Постепенное выявление контуров и определение конфигурации границ и внутреннего рельефа Латвии (а до того - всего балтийского края), можно проследить по эволюции географических карт. В середине XIX в. появляются первые школьные учебные пособия по географии отдельных областей будущей Латвии, сначала на немецком, затем и на латышском языке (К. X. Ульман, К. Бароне, К.Лёвис оф Менар). "Промежуточность" её географического и культурного положения стала общим местом в большинстве историографических трудов (речь идет об исторической принадлежности земель современной Латвии разным, часто воюющим государствам, а также о существовании здесь различных этнических культур).

Исторически этноним Letten (нем. 'латыши') возник, видимо, как обозначение потомков латгалов: об этом свидетельствует номенклатура земель Рижского архиепископства в XIII-XIV вв., делившегося на «латышскую» и «ливскую части», где под первой понимались территории, восходящие к преимущественно латгальским областям. В папской канцелярии, в административном делении территории XIV в., речь идет о двух единицах - «Ливония» и «Леттия» (имеются в виду земли латгалов) иногда особо выделяется «Семигалия» - территория земгалов; в XV в. топоним «Леттия» исчезает, остается только «Ливония» (Liefland, Infland). То, что под понятием latvji еще в середине XIX в. главным образом понимали только видземских латышей, подтверждает употребление этого этнонима в XIX в. Возрождение этнонима latvis происходило в латышской поэзии второй половины XIX в. (труды Ю. Алунанса в 1853 г., А. Кронвальдса, Аусеклиса, А. Пумпур-са, Райниса, В. Плудониса и др.).

Начиная с эпохи Просвещения последовательно сформировалось несколько историографических моделей, по-разному конструировавших историю балтийского региона. Это остзейская немецкая, российская, латышская национальная (основы ее были заложены еще в 1850-1860-е гг., но сформировалась она в 1920-1930-е гг. благодаря трудам Ф. А. Балодиса, А. Швабе, А. Спекке), советская, наконец, современная латвийская историографии. Разные точки зрения давно сосуществуют, проникают одна в другую, формируя тесный и весьма сложный симбиоз. Этническая история латышей была представлена в них по-разному. В настоящее время общественная актуальность истории Латвии закреплена экзаменом по ней, сдача которого необходима для получения латвийского гражданства. Хотя при этом в школьном стандарте Латвии отечественная история не выделяется из курса всемирной истории, но инкорпорирована в нее. Ныне в Латвии нет едино-

го обязательного школьного учебника истории, хотя существует одобренное Министерство образования общее обязательное содержание, но каждый учитель может выбирать из пяти-шести учебных пособий или создать свой авторский курс.

Историографические традиции в целом сходным образом районировали земли современной Латвии и выделяли ее исторические периоды, но вкладывали различный исторический смысл и в культурную географию, и в исторические события. Наиболее серьезно они расходились в оценке балтийской политической, правовой и отчасти экономической истории, в выделении главных действующих исторических сил. Этническая тема во всех случаях оказывалась весьма важной, хотя и описывалась и оценивалась по-разному. Периодизация латышской историографии, во многом основываясь на существующей традиции, особо выделяет время национального «пробуждения», атмоды. Однако сколько этих атмод было в этнической истории латышей, одна, три или даже четыре - по этому вопросу все историографические традиции различаются.

Представленный ниже тезаурус образов исторических периодов составлен на основе различных источников - как академических трудов, так и особенно популярных работ, учебных пособий, выставочных и музейных материалов, данных клубной деятельности, связанной с исторической памятью. Мы последовательно рассмотрим представления о «латышском» в контексте периодов, образно обозначенных как «Древняя Латвия», «Тринадцатый век», «Немецкие времена» (1184— 1561 гг.), «Курземское герцогство» (1562-1629 гг.), «Добрые шведские времена» (1629-1721 гг.), «Русские времена» (XVIII - XIX вв., формально до 1918 г.), «Национальная эпоха» (1850-1870-е гг.), «Сами в своем государстве» (1918-1940 гг.), «Советская Латвия» (1940-1941, 1944-1990 гг., период известен также как «русское/колхозное/советское время - кггеш/ коИют/рас/опуи 1а1кч), «Третья атмода» с «песенной революцией» (середина 1980 - начало 1990-х гг.) и Латвийская республика (с 1991 г.), которая плавно переходит в современный период. Очевидно, что каждое из этих обозначений, как и их датировка, вызывают множество критики и дискуссий, имеется также немало разночтений. Так, «немецкими временами» (уаси 1тЫ) ныне нередко называют период германской оккупации Латвии в 1941-1944 гг., а эпоха Х1-ХУ1 в. так обозначена в трудах латышских историков первой половины XX в., ныне же, под влиянием профессиональной терминологии, чаще именуется «средневековьем» (у/гЛм/аШ). «Русскими временами» (Ыет \aiki) ныне нередко называют советское время, а долгий пери-

од XVIII - начало XIX вв. обозначают «царскими временами» (сага Ыкг). Наконец, нужно упомянуть и ныне вышедшее из употребления обозначение «польские времена» (ро}и ЫИ, 1561-1629), о которых в 1930-е гг. писали историки А. Швабе, А. Спекке, а в 1940-е гг. и Е. Дун-сдорфс.

1.3. Представления о «латышском» в тезаурусе национальной истории. Латышская национальная история обычно начинается с раздела «Древняя Латвия» (Беп1аЫ)а\ датируемого с неопределенной древности до конца XII в. В современной научной литературе это обозначение исторической эпохи используется редко, однако оно типично для учебников истории, популярной литературы, пояснительных текстов к выставкам и музейным экспозициям. Речь идет о древнейшем историческом периоде, когда в письменных источниках появляются первые сведения о народах - предках современных латышей.

Истоки формирования представлений о «Древней Латвии» (и их важнейших компонентов - образа «потерянного мира» и героя) лежат в конце XVIII - начале XIX вв., и во многом, в художественной образности. Позднее это были планомерные археологические исследования, давшие основу для развития исторической реконструкции (пример тому - озерное поселение в Арайши), а также и новые проекты, связанные с «историческим воображением» (здание Латвийской Национальной библиотеки - «Замок света»). Качество и задачи современных реконструкций различны: если одни группы и мастера стремятся к аутентичному воспроизведению артефактов далекого прошлого, то для других на первый план выходит привлечение широкой аудитории, хотя и тут имеется обращение к реальному археологическому материалу (например, «древнелатышский» замок «иЫеуепе» в Лиелварде).

Период «Древней Латвии» моделировался в середине XIX в., корректировался в 1920-1930-е гг. и в 1980-х гг.; каждая из этих эпох стала не просто «фильтром», но источником творения «Древней Латвии» как «места памяти» эпохи формирования латышской этнонации. Создаваемый последовательно в сходных исторических контекстах и с конкретной общественной задачей, этот период и его отдельные элементы укоренились в латышском искусстве, литературе, повседневности, став общим местом в исторической памяти и существенным атрибутом латышского национального сознания. В художественной стилистике «Древней Латвии», порождаемой по сей день, видны черты эпохи национального романтизма, «пробуждения» середины XIX в., а также модерна начала XX в., и своеобразного национального «ампира» 1930-х гг.

Интерпретации периода «Тринадцатого века» различаются в разных традициях: в немецкой остзейской историографии XIX в. эта эпоха выступает началом собственно истории балтийских земель, она сменяет «археологическую древность». Речь идёт о распространении тут христианства, формировании государственных образований, образовании общественных классов, развитии ремёсел, градостроительства и каменной архитектуры, интенсификации торговли. Отчетливо читается культуртрегерская идея принесения сюда порядка, прекращения междоусобных войн между местными племенами, и введения балтийских земель и их народов в ареал христианского Запада. Преодоление этой точки зрения стало важнейшей задачей латышской национальной истории: «тринадцатый век» интерпретируется как время катастрофических перемен, деградации местного ремесла (в частности, кузнечного дела), потери независимости, начала долгого несвободного существования подчинённых народов (ставших, по сути дела, крестьянским сословием).

Совокупность сложных представлений о событиях конца XII - начала XIII вв. во многом заложили содержательную основу латышской национальной истории, до сих пор актуальной для построения образности других исторических эпох. Ощущение «нескончаемости» «тринадцатого века» в Латвии - одно из общих мест в описании этнической психологии. Это связано с актуальностью в латышской исторической памяти мифа «о тринадцатом веке», расколовшем местное общество на «своих», «чужих» и «своих, но предателей». В литературе, искусстве, публицистике, знаковой сфере, повседневной культуре межвоенной, советской и современной Латвии имеется множество обращений к этому периоду. К мифу о XIII веке примыкают (или из его логики вытекают) многие представления о "Древней Латвии" и 700-летнем иге, об атмоде середины XIX в., о революции 1905 г., о латышских стрелках и их роли в событиях Первой мировой и гражданской войны, и даже о латышских военных частях Второй мировой войны. Примерами референции к XIII веку являются современный латвийский государственный флаг, празднование Дня единства балтов (ВаНи хчепТЬач сИепа, с 2006 г.), деятельность ряда клубов исторической реконструкции.

В профессиональной истории, отчасти в публицистике, в христианских кругах, сложились и иные образы событий XIII в. Это наблюдается и в переосмыслении таких мест как Икшкиле в качестве «своих» (а не форпоста «чужих»), и даже отчасти в деятельности клуба «Ливонцы» (по крайней мере, в конце 1990-х гг.), которые в целом представляют не столько «Ливонию», сколько именно образы «тринадцатого века».

Прямых исторических референций к «Немецким временам» (или «Государству Ливонии») в латышской культуре почти что нет (за исключением, пожалуй, деятельности группы «Ливонцы», интересующейся событиями всего периода «немецких времен», хотя стиль их творчества чрезвычайно близок другим молодежным группам, реконструирующим более раннее историческое время). Другое дело - образ вообще «средневековья» (простирающегося от XIII до XVIII в.), его городской культуры, ремесла и праздников, что стало общим местом в латышской художественной литературе, изобразительном искусстве и массовой культуре.

С завершением «Ливонского периода» и с разделением балтийских земель история областей будущей Латвии складывается по-разному. Среди последующих исторических периодов-«времен» национальной историографии Латвии («польские времена» в Задвинском герцогстве (1561-1629 гг.), преобразующиеся в «польские времена» в Латгале (1629-1772 гг.), «Курземское герцогство» (1562-1795 гг.), «шведские времена в Видземе» (1629-1710 гг.) и долгие «русские [или царские] времена», длящиеся в разных землях с 1710, 1772 или 1795 гг. до, фактически, 1918 г.); особо выделяются два довольно положительно оцениваемых периода: правление курляндского герцога Якоба (16421682) и «добрые шведские времена» Лифляндии. Широкое бытование представлений обо всех этих «временах» зафиксировано в латышском фольклоре, и особенно в анекдотах и преданиях.

Всеми историографическими традициями отчетливо выделяется исторический период относительной независимости Курземского герцогства, предопределивший региональную самобытность этого региона и получивший много культурных референций (театральные постановки, художественные произведения, фестивали, государственные награды Латвии и мн. др.). Одной из самых любопытных страниц истории курляндского герцогства, привлекший в XX в. особенное внимание как историков, так и широкой публики, стало обретение африканской и карибской колоний, - предприятие, в котором участвовали как остзейские немцы, так и латыши (все в то время назывались «кур-земцами»), Большой интерес к этой странице истории появился в историографических работах в годы первой Латвийской республики (на фоне отрицательного отношения к немцам-правителям вообще новшеством было возвышение Курземского герцогства как положительного образца государственного образования). Интерес к «своим бывшим колониям» — примечательная черта в латышском историческом сознании второй половины XX в. Особенно интересен образ герцога

Якоба в латышской национальной историографии, называемого даже «крестьянским королем» и «другом латышского народа», и в какой-то мере приравненного и к легендарным земгальским правителям, и к младолатышам, и в первую очередь к Кришьянису Валдемарсу (оба уделяли внимание развитию мореплавания).

Исходя из подчинения балтийских земель Российской империи, долгий двухвековой исторический период (XVIII в. - 1918 г.) иногда обобщая, называют в просторечии «русскими временами» (кпеуи \aiki, где Мет означает общероссийскую принадлежность, для данного периода - с отчетливой имперской коннотацией). Знаковой фигурой в национальной истории Латвии стал Петр I, его образ стал поводом для выражения негативных взглядов на события начала XVIII в. (Северную войну, совпавшую со страшной эпидемией чумы, и затем вхождение земель будущей Латвии в состав России после победы над Швецией). При этом совершенно иным, в целом положительным смыслом наполнен образ супруги Петра, Марты Скавронской (1884—1727 гг.), императрицы Екатерины I (1725-1727), представляемой иногда как «латышки на российском троне» (точно её происхождение не выяснено), хотя и известно, что в годы своего короткого правления она успела существенно расширить права немецких помещиков в Балтии. В целом российское культурное влияние, в том числе и на формирование местной этнической картины в Остзейском крае в XVIII в., было не очень значительно и не затрагивало широких масс населения. Зато огромное значение в формировании представлений о «латышском» сыграла литературная деятельность некоторых немецких просветителей.

Если в немецкой литературе второй половины XVIII в. появляются отдельные произведения, стремящиеся проанализировать исторические корни общественной ситуации в Остзейском крае, и даже заострить некоторые представления, а латыши и эстонцы предстают как особые народы со своим прошлым и своим «национальным характером», то русское печатное слово в это время ещё пока ограничивается поверхностным описанием ландшафта, только намечая некоторые представления о различиях местного населения, но отнюдь не объясняя их; «латышского мира» здесь пока еще нет. В свою очередь, современные латышские художественные исторические образы, связанные с XVIII - началом XIX в., носят, как правило, полиэтничный характер.

Экономические и социальные преобразования первой половины XIX в., задуманные еще в эпоху царствования Екатерины II, но начавшие реализовываться главным образом в 1810-1820-е гг., привели к

серьезным переменам в Остзейском крае. Однако, в рамках латышской национальной истории делается больший акцент на преемственность между XVIII и первой половиной XIX в. Численность латышской интеллигенции была еще невелика; за этнонимом «латыши» в это время были закреплены два значения - социальное, как «крестьян» (в данном случае, как людей подчиненных), и языковое (как людей, говорящих на диалектах латышского языка). В это время еще не было представления об общей латышской этнической территории; речь шла о латышах Курляндии, Лифляндии, а также лингвистически родственных им (хотя и отличающихся культурно) латышах Инфляндии (названных в начале XX в. «латгальцами»).

Период латышского национального пробуждения, аптоды (1850-1870-е гг.) - это важнейший этап формирования латышской эт-нонациональной культуры, когда были заложены все ее будущие элементы. В это время были сформулированы различные модели будущего развития латышского народа. Эта эпоха выступила своеобразным «фильтром», сквозь который была пропущена вся балтийская история, и в рамках которой была создана художественная образность «латышской древности» и ее критика. В дальнейшем латышская национальная история не раз обращалась к периоду атлюды XIX в. (хотя и не столько к его событийному ряду, сколько к абстрактному «духу времени»), сопоставляя с ним свои достижения и свой характер и называя некоторые последующие узловые трансформационные времена новыми атмодами.

Последние три десятилетия XIX в. ознаменовались существенными переменами в социальной и культурной жизни балтийского края; складывается идея его автономии. Важнейшим событием начала XX в. становится революция 1905 г., вскоре получившая в публицистике того времени название «сумасшедшего года» (trakais gads), а также и «латышской революции». Латвийские историки приходят к выводу, что важнейшими успехами 1910-х гг., обеспечившими рост латышского национального самосознания в самых широких слоях, стали укрепление прав латышских крестьян, формирование латышских стрелковых батальонов (особая тема, важнейшая и острейшая для латышской национальной истории), а также появление довольно многочисленной среды латышских пасторов. Таким образом, это были достижения в трех областях - аграрной, военной и религиозной.

В публицистике и эмблематике (в частности, в знаменах латышских стрелковых полков) начали закрепляться образы латышской национальной географии. Это происходило в эпоху исторических пере-

мен, ознаменовавшихся ослаблением предыдущего миропорядка: балтийский край вследствие нескольких исторических катаклизмов и потрясений (и особенно Первой мировой войны) терял связь с российской метрополией. Главный принцип нового территориального объединения, заложившего основу национального ландшафта, был в значительной мере этнокультурный: ставилась задача «собирания земель латышских», объединения в рамках одной страны людей, говоривших по-латышски (хотя, фактически, также - и по-ливски), и считавших себя латышами, а также быстро ассимилировавшимися тогда ливами и сохранявшими свою самобытность латгальцами, которые в большинстве своём были в XX в. летонизированы (межвоенные переписи населения Латгале показывают, что к латышам себя причисляло чуть более половины местного населения: 55.8% в 1925 г., 56.5% в 1930 г., 56.9% в 1935 г., тут дольше сохранялись иные формы самоидентификации).

Сложный, кризисный, переломный в истории Латвии период первых двух десятилетий XX века, время нескольких революций, мировой, а затем и гражданской войн, в необыкновенно короткий исторический отрезок времени объединил латышей, заложил основу для реального формирования этнонации. После Первой мировой войны обсуждение темы нации из области философского размышления переходит в практику: закладываются институты власти, формируется национальная идеология (которая позднее, в 1930-е гг., как и в ряде других европейских стран, радикализируется).

Непрост вопрос о применимости термина «второго пробуждения» {otra atmodá), используемого далеко не всеми историками, социологами, культурологами. Существует несколько версий, что именно следует считать таковым: социал-демократическое движение конца XIX - начала XX вв., революцию 1905 г., политическое движение за формирование Латвии как независимого государства в 1916-1918 гг. и ее кульминацию - противостояние армии П. Бермонта-Авалова латвийским и эстонским войскам при содействии флота Антанты с битвой за Ригу в начале ноября в 1919 г. Существуют и иные точки зрения, согласно которым «вторая атмода» заключалась в усилиях политической элиты Латвии, нацеленной на получение международного признания Латвии в начале 1920-х гг., или даже в установлении диктатуры К. Ульманиса 15 мая 1934 г.

Современные референции к событиям этого периода носят иной характер. Тема «латыши в последней трети XIX в.» в основном концентрируется на событиях институциализации - формирования культурных и просветительских обществ (и прежде всего, комиссий Рижского

латышского общества), профессионального театра, на оформление хорового движения в регулярную традицию Праздников песни и т.п.

Формирование балтийских государств в 1917-1920-хгг. происходило на фоне распада Российской империи, тяжелых результатов войны, в ходе гражданской войны 1918-1920 гг. События этих лет как начало отсчета не только политической, но и культурной Латвии представлены в трудах историка и дипломата А. Бильманиса. Идея самостоятельности была отражена в лозунге «сами в своем государстве» (где под «сами» имелись в виду и латыши, и вообще «трудовой народ»). Значительным культурным и социальным явлением молодой латвийской республики стала летонизация многих сторон жизни (языка, повседневности, архитектуры, интерьера, костюма, религии). Представления о «латышском» во многом идеологизировались, становились частью культурной политики. Складывалась концепция «государства латышской национальной культуры». Параллельно с закреплением административного членения Латвии создавалась и символическая ландшафтная образность страны. Теснейшие связи «латыша», «природы» и «труда» (прежде всего, труда на земле) стали важнейшими темами в зарождающемся латышском национальном киноискусстве (см. работы И. Перконе) и фотографии.

Период существования Латвийской республики в 1920-1930-е гг. имеет два обозначения в массовом сознании - "Ьа^цав ЫкГ' («латвийские времена», или «времена Латвии») и "ШтацЫкт" («времена Ульманиса»; второе обозначение чаще всего относят к периоду единоличного правления (диктатуры) К. Ульманиса после переворота 1934 г, однако в широком массовом сознании иногда расширяют и на более раннее время его президентства). История межвоенной Латвии для латышского сознания чрезвычайно важна для сравнения со всеми другими периодами истории и для размышления над сегодняшними проблемами. Так, 17 сентября 2009 г. на сцене Латвийского Национального театра был поставлен мюзикл Зигмарса Лиепиньша и Каспарса Димитерса «Вождь» ("Уаскит"), посвященный Карлису Ульманису, но обращающийся к важнейшим вопросам всей латышской истории.

Весьма неоднозначными, а ныне и высоко политизированными, являются представления о «латышском» в связи с эпохой советской Латвии (1940-1941, 1944- конец 1980 гг.). Для латышского сознания особенно острыми проблемами стали анализ и оценка действий латышской политической элиты в конце 1930-х - 1940-е гг., проблема коллаборационизма, сотрудничества «своих», латышей, с советской властью, присутствие латышей в рядах противостоящих друг другу

армий в ходе Второй мировой войны, ссылка латышских семей в Сибирь и другие формы политических репрессий, биографии латышей ГУЛАГА. Материалы устной истории, частные рассказы, повествования о жизни и мемуары показывают широкий масштаб, сложность и даже трагизм этих тем. В латышской эмиграции (начавшей складываться в основном в 1944 г., когда на Запад уехало около 120.000 человек) начал формироваться особый «латышский мир», лишенный «своего» пространства, и стремившийся сохранить этические идеалы, мифологемы, культурную память, язык и обычаи (в частности, посредством летних латышских лагерей). Критическая и даже ироническая рефлексия в связи с латышским мифом, сформировавшимся среди латышей-эмигрантов, видна в работах филолога-балтиста Валдиса Зепса (США; под псевдонимом «Янис Турбадс» он издал сказку «Кур-бадс, сын кобылы», - пародию на большой латышский исторический нарратив) и Юриса Розитиса (Англия). Важным проектом, призванном оценить историческое наследие советского периода Латвии, стал Музей оккупации, созданный в здании бывшего Музея латышских стрелков на Площади стрелков в Риге в 2001 г. при значительной поддержке латышей-эмигрантов. К трагическим и героическим страницам истории Латвии, и особенно к событиям середины XX в. часто обращается современный латышский театр. В постановках последних лет заметено усложнение представляемой картины истории, рост психологизма, неоднозначность интерпретации действий героев.

Хотя в современной латвийской историографии еще не создано достаточного количества обобщающих исторических трудов, разносторонне, взвешенно и по возможности объективно отражающих советский период жизни республики, но отдельные исследования в этом направлении имеются. Можно заметить, что на уровне широкого общественного сознания сталкиваются в целом идеологически доминирующая негативная оценка политической ситуации и экономики того времени, жёсткая критика идеологического «колпака» и личной несвободы «за железным занавесом», и достаточно разнообразные, в том числе и позитивная, оценки этой эпохи. Проявляется определенная ностальгия по повседневной бедной, трудной, но «душевной» жизни, подвигавшей людей к взаимовыручке и объединению в борьбе с несправедливой властью. Кроме того, на идеологическом уровне наблюдается ощутимый рост представления о скрытом и целенаправленном сопротивлении латышей правящему режиму. Усиление этой линии необходимо, возможно, для преодоления высокой неоднозначности событий той эпохи (факты коллаборационизма, сотрудничества и даже

активного участия латышей в советских руководящих и силовых органах и т.п.), а также и логичного перехода «большого исторического повествования» к следующему историческому периоду - «третьей атмо-де» (Я. Страдыньш), движению за демократизацию, и восстановлению латвийской государственности.

Период серьёзных преобразований СССР второй половины 1980-х гг., ярко отразившихся на событиях в Прибалтике, получил позднее в латышской историографии обозначение «третьей аншоды». В англоязычной литературе используется также термин reawakening («нового пробуждения»), что подчеркивает аналогичность процессов этого времени и середины XIX в. «Латышские темы» этого периода выразились в движении неофольклоризма и гражданских инициатив. Начиная с конца 1970-х гг., а особенно в конце 1980-х во всем латышском обществе актуализируется тема «латышскости». Однако события в Латвии середины 1980-х - начала 1990-х гг., неразрывно связанные с процессами кардинальных перемен в политической и экономической жизни всего СССР, не носили исключительно этнический характер. Речь шла о совокупности идей, это выразилось в активной художественной самодеятельности, обращении к своему, местному, локальному, фольклорному наследию, в движении гражданских инициатив. Это было время нарастающего «всеобщего воодушевления», охватившего большую часть населения Латвии.

Годы, последовавшие за «третьей атмодой», еще не стали в полном смысле «историей», несмотря на то, что они уже включаются в учебники истории, и стали главным объектом ряда исследований. При формальном признании Латвии как многоэтничной страны, доминирующее сохранение латышской этнической культуры представляется весьма важным. На уровне широко распространенной точки зрения, даже предубеждения, «государственное» долгое время противостояло «латышскому». Сложившийся устойчивый отрицательный образ «чужой власти» (а иногда и ее некоторая «демонизация») в фольклоре, литературе и широком общественном сознании приводит к ситуации, что «латыш у власти» во многих случаях подвергается остракизму.

Политизация темы «латышского» отразилась на латвийской эт-нополитике, достаточно детально критически проанализированной латвийскими и зарубежными политологами, социологами, историками, этнологами (Э. Веберс, Н. Муйжниекс), пришедшими к выводу, что в целом была продолжена советская практика институциализации этничности (с чем была связана системы распределения ресурсов и властных функций), нацеленная на защиту латышской этнической

культуры. В усилении этнического компонента во многом заинтересованы политические партии (в большинстве своем они в Латвии 1990-х гг. были моноэтничны, ориентировались на этнически «свой» электорат). Выдвигаются конкретные предложения по принципиальному преобразованию этнополитики (работы И. Апине).

Во второй половине 2000-х гг. наметилась тенденция снижения актуальности этнической темы даже в средствах массовой информации, что связано, по-видимому, с усугублением других проблем, имеющих отчетливо социальную, политическую и психологическую природу, и которые очень трудно перевести в этническое русло. Вхождение Латвии в Евросоюз в 2004 г. открыло новую страницу в ее истории. В крупных работах по истории последних пяти лет подчеркивается закономерность и естественность присоединения Латвии к Евросоюзу (или «Европе»; в публицистике эти два понятия довольно часто смешиваются).

Значительная проблема современной Латвии, связанная с возможностью беспрепятственного передвижения граждан в рамках ЕС, это рост экономической эмиграции, особенно среди латвийских граждан, латышей, среди активных тридцати- и сорокалетних людей, вынужденных искать гораздо более высокооплачиваемые (хотя часто и низкоквалифицированные) рабочие места в Германии, Франции, а также Ирландии, Англии, Норвегии и т. д. Особая тема - это культурные взаимоотношения между жителями Латвией и других странам Европы.

В латвийском обществе сохраняются разные точки зрения на сам факт существования нации вообще. Для одних этот вопрос решенный (тогда речь идет о латышской этнонации (ратаПаШа) и окружающих её, дополняющих её или конфликтующих с ней «представителях других народов» - сШаиИеы, ахе^аийеН, буквально «чужеродцы», «инородцы», «иноплеменники», которые могут даже иметь латвийское гражданство, но не перестают быть «чужими»). Другие видят положительные преобразования на пути формирования латвийской нации из лояльных государству членов, третьи усматривают значительные препятствия в формировании здесь нации. Представление о «латвийцах» как внеэтнической нации еще не стало очевидным фактором реальной жизни Латвии, хотя некоторые тенденции и имеются (они практически не представлены в политике и масс-медиа, но заметны в частной жизни, повседневности, например, в спорте). Об опыте сближения разных групп в рамках еще довольно слабого, но имеющего определенные исторические корни и ныне формирующегося в Латвии гражданского общества пишет М. Устинова.

Сохранение латышской этнической культуры играет, с нашей точки зрения, две роли в современном латвийском обществе - как часть романтического проекта и как элемент антиглобалистской стратегии. Представления о «латышском» как важном элементе культуры и даже государственности Латвии, артикуляция и канонизация элементов «латышскости» (и по аналогии - необходимость самоопределения других этнических групп Латвии) требуют от всего общества этнического самоопределения в виде сообществ национальных меньшинств со своими организациями, списками «отличительных особенностей», перечнем традиций и т.п. Это не всегда находит отклик в т.н. «русскоязычной среде» и не ведет к формированию единого «русского» меньшинства, поскольку многие потенциальные его участники просто не мыслят себя в этническом формате и этнических терминах.

Материалы первой главы позволяют сделать следующие выводы. Каждая из историографических традиций по-разному интерпретирует тему «латышскости» в истории, но налицо их тесная взаимосвязь и взаимозависимость. Представления о «латышском» в латышской национальной истории фокусируются главным образом вокруг следующих тем: а) латышские (или латвийские) времена (Latvju, Latvijas laiki), под которыми подразумевается период до XIII в., обозначенный в романтической историографии как «Древняя Латвия», период атмоды середины XIX в. (Tantiskais laikmets, "Народное время"), в определенном смысле и т.н. «третья аптода» (ср. книгу писательницы и публициста Марины Костенецкой «Tas bija Tautas laiks»), и эпоха т.н. «первой республики» 1918-1940 {Latvijas laiks). Эти периоды едва ли сопоставимы с исторической точки зрения, т.к. объединяют и относительно продолжительные эпохи, и короткие, хотя и очень насыщенные социальными и культурными переменами десятилетия и даже годы. К ним обращена (пожалуй, за исключением «первой атмоды») определенная ностальгия о «потерянном мире»; б) латышский герой (мифологический Лачплесис, полуисторические-полулегендарные Намейсис и Виестурс, исторические, знаковые «друзья латышского народа» герцог Якоб, публицист Гарлиб Меркель, «латыш» Г.Ф. Стендер, «отцы нации», латыши, деятели «первой атмоды» Юрис Алунанс, Аусеклис, Атис Кронвальдс, Кришьянис Валдемарс и др.); в) латышские локу-сы (легендарные поселения, ассоциируемые с городищами - Бевери-на, Арайши, летонизированные города - в частности, Рига, а также и общая территория Латвии, объединившаяся в 1918-1920 гг. по этнолингвистическому принципу); г) латышская одежда (как результат исторической реконструкции на основе археологических комплексов,

прямо ассоциирующихся с периодом «Древней Латвии», или этнографических комплексов середины XIX в., изучение и популяризация которых началась в связи с Праздниками песни, см. 3 главу).

Можно выделить следующие характерные черты латышской исторической памяти.

а) Определенная поэтизация, существенная черта всякой национальной истории, см. [Herzfeld 1997], играет здесь очень значительную роль. Клубы исторической реконструкции восстанавливают не столько исторические эпохи (хотя в материальной культуре и стремятся к аутентичности, что говорит об их интересе скорее к выработке, шлифовке и воспроизведению определённого культурного стиля), сколько моделируют образы «другой жизни», являются живой иллюстрацией к литературному жанру фэнтэзи, внимание к которому в Латвии ощутимо росло в 1990 - начале 2000-х гг. (как, впрочем, и во всем мире; см. [Simsone 2008: 91-109]). В деятельности этих клубов налицо все его элементы: создание особого, отдаленного во времени мира (в данном случае помещенного в историю Латвии, в «славное прошлое» Древней Латвии, или в мало документированную эпоху XIV - XV вв.), героическая борьба героя с антагонистом, высокая цель и жертвенность героя, опасный путь и поиски героя, чудесные события, получение необычных способностей. Нужно подчеркнуть, что фэнтэзи тесно связано с феноменом травмы, это форма художественного создания прошлого, реальную тяжесть которого люди не в силах пережить и изменить, только - пересоздать, придумать заново;

б) Поиск исторической закономерности произошедших событий и формирования национального сообщества. Это достигается тематической избирательностью, в которой присутствует как память, так и умолчание, забвение, см. [Gellner 1983: 193]). На примере современной Латвии мы видим, как недостаточно обсуждаются сложные исторические темы (революция 1905 г., стрелки и холокост), хотя они ставятся в отдельных театральных постановках, общественных и научных дискуссиях, в работах некоторых философов, культурологов, социологов, на страницах альманаха "Agora", но не получают должный и достаточно громко выраженный общественный резонанс. Многие страницы истории (как и религия) до сих пор остаются тут в значительной мере разделяющими, а не объединяющими факторами. Раздельное существование историографических традиций - немецкой (остзейской), российской и латышской (названной в советское время «буржуазной»), - законсервировавшееся в ходе политических конфронтаций, намеченных еще в середине XIX в., довольно негативно сказывается как на

профессиональной исторической науке, так и на массовой культурной и исторической памяти латвийского общества. На примере национальной истории хорошо виден контроль власти над общественным сознанием. Исчезновение класса немецкого остзейского дворянства в 1920-х гг. привело к исчезновению их историографии; распад СССР и второе обретение Латвией независимости в 1991 г. привели к ликвидации официальной политики советской истории Латвии. Однако каждая из историографических традиций не исчезала бесследно: все модели в преобразованном виде продолжают работать и поныне, воплощаясь в социальных и культурных институтах, практиках, а также и в мировоззрении. Это выявляет ротационный механизм (это понятие раскрыто в работах С.А. Арутюнова) в латышской культуре;

в) У латышской национальной истории были всего два «визави», «собеседника» и «оппонента», практически исключительно на которых ориентировались создающиеся повествования, а именно - «остзейские немцы» (история которых закончилась в 1939 г.) и «Советский Союз» (с некоторым участием «Российской империи» и правопреемником СССР, «Российской Федерацией») как персонификация «чужой» власти. Кавычки в названиях здесь стоят, так как речь идет об «адресах», куда в принципе обращены «послания» обращенных к истории текстов. Многие темы, сюжеты, отсылки совершенно теряют свой смысл вне этих двух контекстов, латышско-немецких и латышско-российских теснейших одновременно взаимодействий и противостояний.

Во второй главе «Lingua Lettica: латышский язык и связанные с ним этнокультурные представления» исследуются исторические преобразования представлений о латышском языке, формирование и закрепление его статусов, символики, а также особенности социальной прагматики.

2.1. Роль латышского языка в определении латышской этнической идентичности. Латышский язык - важнейший латышский этно-объединяющий фактор, инструмент и символ формирования латышского самосознания. Это отражено в большинстве учебников Латвии по истории и культуре. Согласно современному латвийскому законодательству, начавшему формироваться с 1988-1989 гг., латышский язык - это единственный государственный язык Латвийской Республики, претендующий на социальный статус национального языка. Законы о государственном языке были приняты одними из первых в ходе юридического восстановления независимости Латвии, Литвы и Эстонии в

конце 1980-х - начале 1990-х гг. В современной Латвии на латышском языке осуществляется работа всех властных структур, он доминирует в средствах массовой информации и в образовании, хотя в Риге и других крупных городах и не превалирует в повседневном бытовом общении и в предпринимательстве, практически на равных соседствуя с русским и отчасти с английским языками.

2.2. Этнокультурные представления в истории формирования латышского языка (с древности до первой половины XIX в.). Закономерности, наблюдаемые в эволюции латышского языка, являются более общими, связаны и с другими сферами культуры. Существенная гибкость языка, позволяющая сохранять грамматику, при частых и интенсивных заимствованиях лексики, характерна не только для латышского (а, видимо, и литовского) языка (об этом см. в трудах В.Н. Топорова), но и для фольклора, исполнительского и прикладного искусства.

Латышский язык развивался в двух направлениях - устном, фольклорном (особенно ярко проявившемся в песенном творчестве, в текстах латышских народных песен, обозначенных в конце XIX в. литовским словом дайны [Огок 1961]; [ВНпкепа 1985: 5-19]), и письменном (по сути дела, создаваемым балтийскими немцами, просветителями, начиная с XVI-го в., а главным образом - в ХУШ-начале XIX вв.). Возможно, первым «мостом», перекинутым между этими направлениями, были тексты гернгутеров - протестантского пиетистского движения, охватившего в XVIII в. многие области Лифляндии (об этом подробнее - в 3 главе). Более систематическое же их сближение начало происходить в середине XIX в., в период национально-культурного пробуждения, совпавшего с началом целенаправленной систематической научной филологической деятельности.

2.3. Представления о «латышскости» латышского языка в 1850-1910-х гг Выдающимися фигурами, серьезно повлиявшими на изменение латышского языка в сторону его летонизации, были поэты Ю. Алунанс и Райнис, общественный деятель А. Кронвальдс, другие «младолатыши». С другой стороны, благодаря работам А. Биленштей-на, К. Мюленбаха, Я. Эндзелина началось научное изучение латышского языка. Ведущую роль в этом сыграло «Рижское латышское общество» (см. работы филолога С. Клявини). В 1904 г. Ученая комиссия Рижского латышского общества учредила «Подразделение по языкознанию», задача которого была сохранять и развивать латышский язык (собирать материалы, объяснять синонимы, обсуждать язык художественной прозы, создавать латышскую терминологию). Это учрежде-

ние существовало вплоть до 1940 г. с перерывом в годы Первой мировой и гражданской войны, точнее с 1914 по 1922 гг.

Начиная с 1860-х гг., и особенно позднее, в 1870-1880-е гг., в Прибалтийском крае мы видим одновременное усиление нескольких конкурирующих тенденций: 1) политики русификации, 2) отстаивания привилегированной позиции местного немецкого управления и языка и на фоне этой борьбы - 3) роста национального самосознания и языковой культуры балтийских народов. Наиболее ярко это отразилось в публикациях Кажоку Дависа в конце XIX в., призывавшего выявить чистый, не смешанный и неиспорченный латышский язык и внедрить его в латышскую письменность и в разговорную речью.

На конец XIX в. приходится начало деятельности новой плеяды профессионалов-языковедов. Первыми академически образованными латышами-языковедами были Екабс Лаутенбах-Юсминып (1847— 1928), Екабс Велме (1855-1928). В 1890-е гг. появились труды Карли-са Мюленбаха (1853-1916). В 1908 г. начинается реформа латышского письма, меняется орфография.

Особую историю имели верхнелатышские диалекты, распространенные в восточной области расселения балтийских народов - Лат-гале, земли которой входили в польскую Инфлянтию, а после раздела Польши - в Витебскую губернию Российской империи. Это чётко коррелирует с особым этническим самосознанием латгальцев, носителей верхнелатышских диалектов, объединяющихся в рамках латгальского языка. Среди латвийских филологов имеются разные точки зрения на существование последнего (идёт ли речь о самостоятельном языке, или о совокупности латышских диалектов).

2.4. Представления о латышском языке в период Латвийской республики (1918-1940 гг.). Процесс летонизации латышского языка. Вместе с созданием Латвийской республики социальный статус латышского языка повысился. Языковеды В. Беларди и П. Дини отмечают, что именно в это время понятия «латышский» и «литовский» начинают обозначать не только говорящие на данном языке общности людей, но и «общие, вновь образованные языки» - соответственно языки латышской и литовской наций. Характерной для этой эпохи стала апология латышского языка (аналогичное отношение в то же время можно наблюдать в истории становления сербо-хорватского, словенского, и многих других языков Восточной (а ранее - и Западной) Европы).

В первой половине XX в. понятие Ыу/з&о? («летонизировать», «делать более латышским») относилось исключительно к языку, и толь-

ко в дополнение, в виде метафоры, оно прилагалось к другим сферам культуры, а именно к изобразительному и исполнительскому искусству, пластическим формам. Историк религии Людвиг Адамович, описывая возможности «летонизации» языка религиозного культа и вообще религии, отметил первичность «латышскости» именно языка, хотя «латышский характер», с его точки зрения, могут нести также и звуки, цвета, линии и формы.

Одной из наиболее существенных тенденций в развитии балтийской филологии в 1920-е, и особенно в 1930-е гг., была «летониза-ция» самого латышского языка в духе умеренного пуризма. Прежде всего, преобразованиям подвергалась топонимика, ономастика и терминология. Шла унификация произношения, за норму был принят диалект центральных областей Видземе (в районе Валмиеры) и Земгале (в районе Добеле). Активизировалась работа по очищению языка от заимствований. Уже значительно слабее проявлялась тенденция к словотворчеству в пользу стандартизации, кодификации, унификации. Большое внимание уделялось чистоте и «латышскости» латышского языка. Латышский язык становится национальным символом, в определенной мере воспринимается даже как святыня. Тем не менее, Латвия 1920-х и 1930-х гг., особенно до переворота в мае 1934 г., оставалась в высокой степени многоязычным государством. В период парламентской демократии депутаты Учредительного собрания и Саэйма (парламента) могли говорить на латышском, русском и немецком языках. Еще большее и глубокое многоязычие имело место в повседневной жизни многоэтничных городов и ряде областей Латвии. В Риге довольно обычным делом были газетные объявления о найме прислуги с условием владения ею двумя и даже тремя языками.

В связи с миграцией из Советской России, а затем и СССР, вырос поток людей, двигавшихся через территорию Латвии на Запад. Некоторые оседали здесь, возросло число русских жителей республики. Если в 1920 г. здесь насчитывалась 124.746, в 1925 - 193.648, то в 1935 г. -уже 206,4 тыс. человек. Только около 15 % из них владели латышским языком, так как такой необходимости не было [Biese 1932: 88]. Действовали пять школьных этнокультурных автономий (русских, белорусов, евреев, немцев и поляков), работало множество национальных школ, на разных языках издавалась периодическая печать.

В 1920-е гг. обсуждалась возможность придать латышскому языку статус государственного, и это фактически произошло в рамках усиления авторитарной власти после переворота 15 мая 1934 г., разгона пар-

ламента и укрепления власти президента К. Ульманиса. В 1935 г. был принят закон о латышском языке как государственном. Тем не менее, хотя и в ограниченном виде, до июля 1940 г. продолжали действовать школьные автономии.

2.5. Представления о латышском языке в 1940-1980-е гг. Уже в 1940 г. русский язык вошел в официальное делопроизводство Латвии, в политическую и административную сферы. Были ликвидированы все работавшие национально-культурные автономии и их образовательная система. Война принесла перемены и в языковую ситуацию. К 8 июля 1941 г. германские войска заняли практически всю территорию Латвии, был установлен оккупационный режим. 18 августа 1941 г. рейхскомиссар Остланда X. Лозе издал указ, в котором объявлялось, что официальным языком в государственных учреждениях Латвии становится немецкий.

Серьезные изменения, произошедшие в политической, экономической, этнодемографической ситуации советской Латвии, сказались и на развитии языка. Латышский язык был лишен статуса государственного (этот статус формально был восстановлен в 1959 г. Президиумом Верховного Совета СССР, но в жизнь внедрен не был, и в Конституции ЛССР не был упомянут), он становился всё менее престижным. Русский язык занял более важное место, стал более необходим и в экономической, и в юридической, а отчасти и в технологической сферах. В материалах Центра государственного языка 2002 г. делается вывод, что в советский период в условиях реального двуязычия латышский язык мог полноценно функционировать только в культуре, семье и частично в образовании. В целом создавшуюся ситуацию можно обозначить как частичный билингвизм, или ассиметричный билингвизм. В латвийском обществе сформировалось неоднозначное отношение к сложившемуся двуязычию; нередко выражалась и положительная его интерпретация, в рамках которой подчеркивалась возможность гармоничного сосуществования двух языков (В. Дризуле, А. Блинкена). Однако возникло и языковое сопротивление, подчеркивавшее отрицательные для латышского языка результаты социального и идеологического давления новой власти и связанного с ней русского языка. Это выражалось, в частности, в таких формах воздействия как цензура, запрет обсуждения многих тем и особенно - большинства аспектов истории 1920-1930-х гг., формирование и навязывание языку литературы и прессы некоего нового языкового стиля, базирующегося на фразеологии и лексике советской идеологической доктрины. В результате в Латвии возникло психологическое напряжение, у массы латы-

шей сформировался комплекс особой чувствительности к неуважению латышского языка.

Тем не менее, продолжала развиваться латышская поэзия, литература и (хотя в стесненных обстоятельствах, под прессом государственной советской идеологии, источниками и проводниками которой были как московские, так и местные, латвийские власти) публицистика; высокого уровня достигли искусства театра, кино, хоровая культура. Значительными событиями в истории развития художественного слова и музыки были Дни поэзии, Праздники песни. Продолжали работать комиссии по языку, занимавшиеся стандартизацией языковых норм, разработкой и унификацией терминологии и другими вопросами латышского языка.

Латышский язык воспринимался многими латышами как своего рода «последний бастион» этнической идентичности. Вместо невозможного обсуждения неприятия советской власти и происходящих в обществе событий, обструкции подвергались произошедшие в латышском языке упрощения. Особенно катастрофично ситуацию с латышским языком ощущали многие латышские эмигранты, покинувшие родину в 1940-е гг., и долгие годы оторванные от естественной языковой среды.

Наряду с этим научный интерес к латышскому и другим балтийским языкам рос и в академической среде России, Германии, ряда других стран мира. В Москве начиная с 1970-х гг. стал издаваться альманах «Балто-славянские исследования»; ученые Московско-Тартуской школы, и прежде всего филологи (В.Н. Топоров, Вяч. Вс. Иванов, Т.В. Ци-вьян и другие), обращают большое внимание на историю, семантику, символику балтийских языков - как в контексте индо-европеистики, так и отчасти региональных балтийских исследований. Это стало той средой, в которой зарождался исток будущего балтийского этнокультурного возрождения - вплоть до восстановления государственности - и параллельно идущего процесса поднятия социального статуса балтийских языков с их последующим юридическим закреплением.

2.6. Дискуссия о языке в 1980-е гг. Поднятие статуса латышского языка. Республиканские съезды писателей 1980-х гг. стали, пожалуй, первыми общественными трибунами Латвии, на которых был проявлен и сформулирован интерес ко всему национальному - фольклору, этнографии, языку, проблемам перевода. Обсуждали это на высоком, элитарном уровне. С конца 1980-х гг. началась эпоха, которую итальянский филолог-баптист Пьетро Дини обозначил как «новое обретение языковой идентичности» (на всех уровнях языковой культуры).

29 сентября 1988 г. Президиум Верховного Совета Латвийской ССР принял «Постановление о статусе латышского языка». Постановление провозглашало статус латышского языка на территории ЛССР как государственного, предусматривало всестороннее развитие и изучение латышского языка, гарантию его применения в государственных органах, в учреждениях и на предприятиях, в сфере образования и науки, службах быта и т. д. Схожие процессы шли тогда в Литве, Эстонии и некоторых других республиках СССР. Язык титульного народа стал официальным, но существенные преобразования начали происходить только после 1991 г.

2.7. Языковая политика Латвии после восстановления независимости.

2.7.1. Первый период: 1991 - 1994/95 гг. Закон о латышском языке как государственном был принят одним из первых при устройстве самостоятельной латвийской государственности. Языковое законодательство отражало прямую связь политики и идеологии, и в особенности - представления о национальной идентичности. Это объединение нескольких политических и стратегических направлений: национальную идею, определение составляющих ее социальных, этнических и иных групп, управление языковым разнообразием. Было определено, что языковое законодательство - часть языковой политики Латвии, которая в этот период начала оформляться более четко. С 1992 г. начинают складываться государственные институты языковой политики. В марте 1992 г. в Латвии был создан Центр государственного языка -государственный институт, ответственный за надзор за выполнением Закона о государственном языке.

В конце 1980-х-начале 1990-х гг. на международных конференциях и симпозиумах (в Гонконге и Страсбурге в 1990 г., в Финляндии, Эстонии, Венгрии в 1991 г.) появляется термин «языковые права», вырабатывается понятие «языковых меньшинств»; рядом балтийских стран были приняты международные документы по языковым правам (прежде всего, Всемирная декларация лингвистических прав (1996 г.). По этой декларации, каждый человек имеет право в стране своего постоянного проживания использовать свой родной язык в качестве официального или неофициального в различных сферах жизнедеятельности. Однако применение этих документов, равно как и истолкование принципа защиты языковых прав, чрезвычайно сильно зависят от конкретной исторической, демографической, социо-культурной ситуации в каждой из стран. В 1994 г. в Латвии был принят закон о гражданстве. «Нулевой» вариант, т. е. автоматическое признание гражданами Лат-

вийской республики всех проживавших в 1991 г. в Латвии жителей, был отвергнут «из-за большого числа русскоязычных граждан, не желающих принять независимость Латвии» (И. Друвиете). Была введена процедура натурализации, включающая сдачу экзамена по латышскому языку. Теснейшая связь латышского языка и латвийского гражданства не раз подчеркивалась в выступлениях и публикациях официальных лиц.

2.7.2. Второй период: 1994/1995 - 2003 гг. К середине 1990-х гг. позиции всех сторон, участвующих в обсуждении проблемы языков в Латвии, определились. Латышский язык, воспринимаемый как залог существования нации, стал атрибутом государственного суверенитета и соответственно важнейшим политическим инструментом. Сложилась ситуация, когда статус латышского языка стал высоким, уровень знания латышского языка в обществе хотя и не быстро, но неуклонно повышается, но многим кажется, что язык деградирует и находится под угрозой исчезновения. Возможно, что в этой ситуации мы имеем дело с известным психологическим феноменом ощущения снижения уровня безопасности при повышении степеней защиты. Языковая политика Латвии была основана на концепции национального государства. Так, министр образования в 1990-ые гг. И. Друвиете, описывая основы языковой политики Латвии как современной реальности, пишет и о национальном государстве, имея в виду важнейший образующий нацию этнический компонент, латышей, и о политической нации, объединяющей всех граждан, и о гражданской нации, в которую превращается латвийское общество.

Новый текст Закона о языке начал обсуждаться с 1998 г. и вступил в силу 1 сентября 2000 г. Предполагалось, что он «точнее и строже регламентирует использование латышского языка в структурах государственной власти и управления, предпринимательской деятельности, образовании и публичной информации, чем Закон, принятый в 1989 г.». В Конституции Латвии и в 3 статье, 1 пункте Закона о языке определялось, что в Латвии существует один государственный язык -латышский. Это важное положение легло в основу и других законодательных документов (Закона о гражданстве, Закона о радио- и телевещании, Закона об образовании Латвии). Механизм взаимоотношений латышского с другими языками Латвии обозначен в 3-й и 4-й статьях Закона о языке, где сказано, что государство защищает ливский язык и латгальскую письменность (в официальной языковой политике Латвии латгальский на сегодняшний день считается диалектом или совокупностью диалектов). Все прочие языки обозначены как иностранные

(статья 4). Языковая политика Латвии (конституциональный статус латышского языка, нормативные акты, деятельность Государственной языковой комиссии, Отделов языка Фонда общественной интеграции и Управления натурализации, Агентства государственного языка) стала нацелена, прежде всего, на поддержание латышского языка, на усиление его использования в обществе Латвии.

2.7.3. Третий период: 2003 г. /1 мая 2004 г. - до настоящего времени. Языковая политика Латвии остаётся вершиной айсберга, представляющего собой комплекс сложных межэтнических взаимоотношений, история которых насчитывает уже около трех столетий.

Две важнейшие официально провозглашенные задачи языковой политики Латвии - это содействие сохранению, развитию и распространению латышского языка, а также гарантия сохранения, развития и выполнения определенных функций языков этнических меньшинств Латвии. Наличие единого официального (государственного) языка понимается в государственной политике как одно из важнейших технических и символических условий существования Латвии. Эту идею в принципе поддерживают сторонники даже весьма расходящихся политических взглядов на развитие страны. Филолог А. Буткус указывает на постоянную готовность латышей в быту говорить по-русски, наличие перевода на русский язык большинства товаров и услуг, в частности, русских субтитров практически всех фильмов, идущих на телевидении и в кинотеатрах Латвии, и деятельность русскоязычной прессы, враждебно относящейся к существующей власти и формирующей параллельную социо-лингвистическую среду. Однако существуют и некоторые подвижки, благодаря которым можно говорить о ряде перемен в отношении к латышскому языку во всем латвийском обществе.

Как в исследованиях, так и в прессе отмечается, что незнание латышского языка отчуждает человека, делает его безразличным к политической и общественной жизни Латвии. Хотя, вполне возможно, все происходит в обратном порядке: социальная пассивность ведет к незаинтересованности, нежеланию социализироваться, и как следствие, к незнанию языка. Исследования 2004 г. В. Эрнстоне, Д. Йомы привели к выводу о недостаточном уровне использования латышского языка в повседневном общении в латвийском обществе в целом, что связано с пассивностью самих латышей в отношении своего языка. Знание латышского языка в латвийском обществе выступает, прежде всего, метафорой эмпатии по отношению к латышам. При этом могут иметься в виду как соседи по лестничной клетке, коллеги на работе, так и новая политическая или экономическая элита, бюрократия; для

массового русскоязычного обывателя, живущего в Латвии, это совершенно разные аудитории, с которыми у него формируются разные коммуникативные стратегии.

К середине 2000-х гг. наметился и новый аспект в отношении латышей к латышскому языку, а именно некоторое ситуативное снижение серьезности, игра и даже ирония. В последнее время, как среди языковедов, так и в целом в обществе вырос интерес к повседневной речи, к низовым, в т. ч. жаргонным слоям языка, и в особенности к инновациям в них.

Сегодня, как и раньше, проблема языка в Латвии (как и в Литве, и в Эстонии) - это во многом проблема власти. Сосуществование множества языков «эндемично» для Латвии, это всегда было связано с геополитическим положением этой страны. В разные исторические эпохи то немецкий, то русский становились здесь официальными языками, языками управления. Латышский язык начал обретать эту функцию только в период первой республики в 1920-1930-е гг. На повседневном, бытовом уровне сегодня, как и раньше, в Латвии сосуществуют несколько языков, только немецкий и русский дополняются все более и более распространяющимся английским. Знание английского в Латвии еще не достигло уровня стран Скандинавии, но определенная тенденция к росту его знания (особенно среди молодёжи) имеется.

2.8. Латышский фольклор в контексте этнического фолькло-ризма и неофольклоризма. Обращенность к фольклору - одна из важнейших тематических и стилистических особенностей латышской культуры, теснейшим образом связанная с языком. Фольклор в обработанном виде стал важной частью латышского профессионального и массового искусства, повлиял на представления о «латышском стиле». Такие культурные феномены как фольклоризм (сознательные стилизация и включение фольклорных элементов в разные формы профессионального искусства, зависящего от эстетики данного периода, от данной формы, от взгляда композитора или аранжировщика; в Латвии это наблюдалось уже в 1850-е гг.) и неофольклоризм (ре-интерпретация и новое использование фольклорных текстов с 1970-х гг.) сделали фольклор (точнее, его обработанные формы) существенными этнонациональным элементом. Обращение к латышскому фольклору ныне происходит не столько в силу идеологической необходимости сохранять отдельные формы в прошлом альтернативной культуры как борца с чуждыми режимами (хотя отчасти этот мотив тоже имеет место), сколько как способ символического переосмысления, профессионального и любительского творчества, модернизации традиции.

Это «встреча» между «творчеством народа» и «индивидуальностью», между «низким» и «высоким» искусством, между тем, что воспринимается как наследие прошлого, и тем, что современно. Кроме того, как и во второй половине XIX в., с фольклором во многом связываются представления об образцовом латышском языке и речи.

Итак, из второй главы можно сделать следующие выводы. Специфической особенностью латышского языка является двойственность в истории его развития: латышский литературный язык начал создаваться немецкими просветителями второй половины XVIII в., во многом на основе немецкой грамматики и фонетики, с большим или меньшим обращением к латышской лексике, параллельно (и до первой трети XIX в. почти независимо) развивались латышский разговорный язык и фольклор. Внимание к латышскому языку, необходимость его сохранения, научный интерес к нему зародились среди немецких просветителей (Э. Глюк, Г.Ф. Стендер, Г. Меркель), развились в рамках первых латышских культурных обществ первой половины XIX в. Однако созданные ими латышские тексты едва ли были понятны тогда латышским крестьянам. Изменение письменного латышского языка просветителей происходило как новым поколением остзейских филологов, так и образованных латышей (и особенно младолатышей) середины XIX в.

Осознанная и целенаправленная летонизация была важнейшей тенденцией при формировании современного облика латышского языка: метод сравнительно-исторического языкознания поспособствовал определению точного историко-культурного положения латышского языка и легших в его основу диалектов среди других балтских языков, обнаружению наиболее близких друг другу форм. В основу кодификации литературной нормы латышского языка были положены две группы довольно близких друг к другу диалектов - среднеземгаль-ских (Добеле, Митава) и видземских (Валмиера), сохранявших (по мнению Я. Эндзелинса) наиболее правильные и архаичные балтские грамматические нормы. При создании современного латышского языка учитывались данные других балтских языков - как живых, так и исчезнувших в ходе истории. Огромную роль сыграли фольклорные материалы, и прежде всего - латышский песенный фольклор, до сих пор считающийся эталоном, сохранившим в наибольшей полноте и чистоте архаичные языковые формы и несомое ими содержание.

Обнаруживается тесная связь представлений о латышском языке и латышской истории: уже Й.Г. Гердером была высказана точка зрения (поддержанная затем трудами Г. Меркеля), что именно латыш-

ский язык и история латышей - факторы местной «древности», самобытности этого народа. Кроме того, имеются этнопсихологические интерпретации латышского лингвистического материала (в частности, широкое использование деминутивов), связывающие представления о языке и о национальном характере. Особенное место здесь занимает историческая память о земгалах, чьи диалекты легли в основу современного латышского литературного языка (аналогично этому - представление о роли языка и культуры древних пруссов для развития современного литовского языка).

С самого начала кодификации латышского языка весьма чувствительным и постоянно актуальным вопросом был его социальный и культурный статус. Статус играл важную роль в формировании представлений вокруг латышского языка; об этом свидетельствуют юридические документы, публицистика, художественные тексты. Латышский язык стал важнейшим, знаковым элементом латышской этнонациональной культуры. Внеязыковой, социально-культурный фактор играл важную роль в формировании представлений о латышском языке; об этом свидетельствуют юридические документы, публицистика, художественные тексты. Латыши в целом демонстрируют высокую чувствительность к своему языку, трепетное отношение к его чистоте и правильности, а также вообще к сохранению звучащей латышской речи. Отношение (как внимательное, позитивное, так и пренебрежительное, негативное) к латышскому языку со стороны иных, нелатышских жителей Латвии воспринимается латышами чрезвычайно остро. Фактически, отношение к языку прямо ассоциируется с отношением к его носителям. Языковой нигилизм со стороны представителей советской власти и многих мигрантов в Латвии сыграл чрезвычайно большую роль в формировании среди латышей негативных стереотипов по отношению к русским и россиянам во второй половине XX в. Сильная политизация языкового вопроса в Латвии в конце 1980-1990-е гг., с одной стороны, пробудила большое международное внимание к проблемам взаимоотношения латышей с не говорящими на латышском языке жителями Латвии, но, с другой стороны, поляризовала и политизировала позиции по отношению к такой проблеме, которую, с нашей точки зрения, следовало бы решать более рутинно, долго и спокойно, не усиливая борьбу непримиримых общественных групп, но создавая пространства реального диалога.

Третья глава «Cultura Lettica: Особенности представлений о «латышском» в этнонациональной картине мира латышей» посвящена анализу представлений о «латышском» и «латышскости» в

различных культурных сферах - культурной географии, религиозной культуре, художественной образности (в литературе, театральных постановках и кинематографе), стиле в изобразительном и декоративно-прикладном искусстве, повседневности, праздничной сфере, фольклористике.

3.1. «Латышский ландшафт»: этнокультурный символизм и практики. Ландшафтные образы - важная составная часть всякой эт-нонациональной культуры, они служат территориальному укоренению человеческих сообществ, связывают природные и культурные границы, наделяют отдельные разнообразные топографические единицы культурными чертами.

Предшественником «латышского ландшафта» были несколько исторических этапов и версий «балтийского ландшафта», элементы которого описаны в польских, латинских и немецких средневековых источниках. Отдельные черты культурного пространства будущей Латвии (священные рощи, особенности поселений местного населения, формирование «узуса» Ливонского ордена, как монашеской братии, так и городского торговых и ремесленнических слоев, строительство укреплений, замков, церквей, складывание городов, проведении базаров) были описаны в «Хронике Ливонии» Генриха Латвийского (XIII в.), Рифмованной хронике (XIV в.), а также в хронике Балтаза-ра Рюсова (1578 г.), хронике Саломона Хеннинга (второй половины XVI в.), в сочинении Пауля Эйнхорна «Histórica Lettica» (1649). Более яркие и пространные образы пространственного и экологического поведения местных народов появляются в немецкой литературе XVIII в. Своеобразный облик балтийского культурного ландшафта создавался на протяжении XVIII и начала XIX в., в трудах на русском языках, для которых различия между прибалтийскими землями были довольно незначительны, их часто объединяли под общим названием - «Остзейские губернии».

В истории формирования латышского ландшафта можно выделить следующие два этапа: художественно-романтический, когда создавались художественные, поэтические образы, в которых активно использовался мифологический материал, и краеведческо-этнографический, когда шло закрепление представлений на данной территории, это создание и актуализация определенных «мест памяти», формирование почитаемых мест и святынь регионального и национального масштаба. Пространственный образ единой Латвии (хотя еще без Латгале), построенный на этнографическом принципе, был заложен в 1850-1870-е гг.

Существенным источником формирования латышских культурно-ландшафтных представлений стал латышский фольклор, целенаправленный и планомерный сбор которого начался в 1860-е гг. На пересечении профессионального художественного творчества и становящегося все более известным в широкой публике фольклора рождались ключевые образы ландшафта Латвии. Яркие образы латышского ландшафта появились в художественной литературе и прежде всего, в поэзии Аусеклиса, Е. Лаутенбаха-Юсминыпа, А. Пумпурса, Райниса. В латышской художественной литературе XIX в. были выделены такие важнейшие ландшафтные образы, наполненные этно-мифологическими представлениями, и составившие золотой фонд латышских этнонациональных географем, как Балтийское море, скала Стабурагс, Синяя гора, река Даугава, озеро Буртниекс, озеро Лубанас. В дальнейшем этот список дополнялся, появлялись культурные ландшафты локального и регионального значения; весьма приветствуемая (начиная с 1920-ых гг.) практика познавательного туризма по Латвии способствовала выявлению и поднятию культурного статуса новых ландшафтных единиц, что наблюдается и поныне, но происходит во многом благодаря энтузиастам на местах. Поиск городищ стал одним из важнейших способов одновременно обращения к своей истории и формирования локальных ландшафтных зон. Особенно интересны случаи с массовым, хотя и не приведшим к активным действиям, недовольством по поводу строительства Плявиньской ГЭС, в результате чего была затоплена туфовая скала Стабурагс - важный латышский этнонациональный романтический символ (разработанный в 1959 г. проект ГЭС был связан с борьбой с «буржуазным национализмом»), и протесты против проекта создания в 1980-х гг. Даугавпилсской ГЭС, которые шли во многом именно под лозунгом «спасения Даугавы» как «нашей», «священной» реки, символа латышской культуры.

Итак, посредством интерпретации фольклорных мотивов, при создании новых художественных текстов, преобразованных, мифологизированных ландшафтов и создании культурных практик вокруг определенных природных элементов (море, реки, озера, леса и деревья, скалы, камни и т.п.) формировалась латышская этнокультурная и эт-нонациональная семантика географии, топографии и климата Латвии. Главным локусом латышского ландшафта стала сельская местность (лтш. 1аикг) как освоенная и ухоженная природная среда, по возможности не оторванная от сельского хозяйства, находящаяся рядом с лесом, морем, рекой или озером, и обязательно включающая в себя сад или хотя бы цветник. Как правило, имеется в виду хуторской образ жизни,

то есть индивидуальное хозяйство. Примечательно подчеркнутое внимание к микроструктуре местности, окружающей природной среды, что ярко отражено в латышской антропонимии и топонимии (постоянно реферируются «горы», долины, бор, роща, озеро, река, конкретные виды деревьев и т.п.).

Тесная связь Латвии как страны и земли и латышей, до самого недавнего времени отражалась и в историческом представлении о глубокой территориальной стабильности, оседлости латышей, их приверженности своему месту, любви к своему - ухоженному - культурному ландшафту, традиции постоянного ухода за своим домом и могилами своих близких, любовь к сбору ягод, грибов, лекарственных трав, а также и в таком общем мнении, что «только в Латвии латыш может чувствовать себя хорошо». Правда, современная глобализация, и в частности, активная латышская эмиграция последних лет, может серьезно изменить и эти представления.

3.2. Рига в латышской истории и культуре: город и миф. Особую тему в культурной географии и истории Латвии составляет город Рига. Во многих трудах немецкой остзейской историографии создание Риги представлялось одним из главных фактов окультуривания немцами местного пространства. Формировался образ города, выросшего словно бы «на пустом месте», где усилиями пришлого населения -духовенства, рыцарства, ремесленников и торговцев был создан развитый духовный, экономический и культурный урбанистический центр, подобный ряду других городов Северной Европы. Это в принципе не оспаривалось российской историографией, хотя здесь делался акцент на русском присутствии в экономической жизни города, начиная с самого раннего периода, с ХШ-Х1У вв. Преодоление идеи «немецкой Риги» стало одной из задач латышской национальной историографии. Рига, как общий облик города, так и его история, очень разнообразно и интересно представлены в латышском фольклоре.

Рига в латышской истории постепенно стала центром латышской культуры, но всегда оставалась средоточием и этнических проблем, и экономических, политических и культурных возможностей. Этот город представляет собой особый социальный и культурный феномен, давно и по-разному освоенный культурной и исторической памятью всех живущих там этнических сообществ. Это отражено как во многообразной, наслаивающейся друг на друга, городской топонимике, так и в традициях городского фольклора. Однако, несмотря на то, что до сих пор существуют черты, позволяющие (в основном, в историческом, конфессиональном и биографическом

планах) говорить о «русской», «латышской», «еврейской», «немецкой», и даже «польской» и «английской» Риге, повседневная городская культура тут, как и способы общественной организации граждан, оказывались скорее объединяющим началом, превращающими всех участников, вне зависимости от других форм идентичности, прежде всего, в рижан.

Образы городской «латышскости» менее интенсивны по сравнению с сельскими. Главными обстоятельствами в истории летонизации Риги стали появление рижских городских общественных и культурных организаций латышей как формы самоорганизации масс и предтечи национального объединения (и особенно, формирование в 1868 г. Рижского латышского общества, любовно называемом латышами Mamuja, «Мамочка», и его разнообразной общественной и культурной деятельности во второй половине XIX в.), появлении государственных символов и эмблем (памятников, других «местах памяти»), быстрый рост латышского населения Риги в последней трети XIX в., а также складывание латышских социально-культурных институтов, в основе которых лежат, как правило, местные городские традиции (студенческие корпорации, хоровая культура, праздники песни, городские праздники, повседневный этикет). Всё вместе это вело к интерпретации городского ландшафта в направлении «латышской Риги».

3.3. «Латышские мотивы»: этнокультурная художественная образность. Латышская художественная литература с самого начала своего формирования была теснейшим образом связана с национальной историей, с развитием языка и с формированием представлений об этнической идентичности, с образами «латышскости». Отдельные представления, коренящиеся в фольклорных и литературных текстах, можно обозначить как своеобразные мотивы, клише, ведущие к формированию частотных сюжетных линий. Будучи в принципе универсальными элементами культуры, выявленные и закрепленные в художественных, законодательных, образовательных, медийных и многих других типах текстов, они начинают «прочитываться» и интерпретироваться самими латышами как специфически латышские.

Они часто бывают кратко и образно сформулированы, имеют некоторую вариантность, и тяготеют к образованию внешних синтагматических связей с другими представлениями. Создание таких ассоциативных полей, клишированных образов составляет дискурсивный пласт национальной культуры. Выступая своеобразными «формулами», общезначимыми и типичными символами, они маркируют общие, характерные для латышской культуры особенности, темы, отношения,

а также и способы поведения, как похвальные и желаемые, так и порицаемые. Речь идет о теме «потерянного рая» (отдаленный во времени, но вошедший в песенный фольклор, предания, в календарную обрядность), об образах латышских героев (что тесно связано с национальной историей), о клише «свой уголок, свой клочок земли», «свой дом», «маленький народ, маленькая страна», «судья вовне», «поддаваться судьбе», о таких чертах, связываемых с «латышскостью», как стремление к обособленности, ограничению и уюту.

Итак, «латышские мотивы», особо выделенные в художественной культуре клише, темы, широко воспринимаемые как присущие латышской культуре и истории, обращаются к следующим нескольким линиям. Это необходимость обретения и сохранения своего дома и места, проживание жизни, полной противостояния и опасностей, требующей достойного ответа. Придти к консенсусу, собрать группу единомышленников весьма сложно; как правило, каждая непростая ситуация порождает несколько, часто конфликтующих, точек зрения и моделей решения. Распространены клише «судьба играет решающую роль», «что предназначено, тому не миновать»; герои совершают подвиги, гибнут во имя отдаленного будущего освобождения своего народа, но часто ничего не получают, кроме радости нового обретения своей исходной позиции. Самосохранение, выживание, сохранение семьи и дома оказываются высшей задачей человека.

3.4. «Латышский стиль» в искусстве и повседневности. Формирование национальной культуры может рассматриваться как форма стилеобразования и художественной стилизации, и это хорошо видно на примере экспозиций, построенных на принципе типологических рядов (народного костюма, аграрного или рыболовного инструментария и т.п.) во всех этнографических музеях мира. Подобно языку, в стиле можно выделить «лексику» (пример отдельного элемента - волюта в ионическом стиле, унаследованный барокко) и «грамматику» (принципы организации элементов). Стиль играет вполне определенные функции в культуре - знаковые, конструктивно-организационные и коммуникативные.

Понятие «латышского стиля», зародившееся в самом конце 1890-х гг. в связи с формированием профессиональной латышской живописи и «этнически» декорированной архитектуры (Э. Лаубе) сформировалось в 1930-е гг. в контексте летонизации искусства и дизайна (особенно ярко в творчестве А. Цирулиса), и в дальнейшем использовалось как в профессиональном и массовом искусстве советской Латвии, так и в художественной культуре латышской эмиграции.

В декоративно-прикладном искусстве поиск «латышского стиля» одними из первых начали Арвидс Дзервитис и Юлийс Мадерниекс в начале XX в. Визуальное определение латышского стиля стремилась создать Эрна Рубена - мастер текстиля, теоретик декоративно-прикладного искусства 1920-1930-х гг. О латышском стиле писал также и историк В. Э. Ламстерс, подчеркивавший длительную историческую преемственности определенных технических навыков, художественных форм, орнаментальных традиций, архитектоники, вкуса и т.п. Тем не менее, «латышскость» проявляется не столько на уровне формирования стиля, сколько на уровне предпочтений, частности, преобразований (в основном, по линии упрощения) и сочетаемости определенных форм и элементов. В таком случае речь может идти о некотором наборе художественных качества и черт, с которыми оказались связаны представления о «латышском вкусе», характерные для 1930-1940-х гг.

Итак, в конце XIX - XX вв., в связи с развитием латышской профессиональной живописи и других форм искусства, а также под влиянием этнонационализма, начал складываться комплекс черт, ассоциирующихся с «латышскостью». Это ухоженность, умеренность, естественность, близость природе, простота и ясность форм, склонность к преимущественно приглушенным, естественным цветам (хотя используются и яркие, насыщенные - красный, оранжевый, зелёный), внимание к уместности и сочетаемости. В работах искусствоведов и публицистов зашла речь о своего рода «латышском стиле». Особенно важной его чертой, на наш взгляд, является активное использование орнамента (прежде всего, геометрического), ставшего своеобразным и даже уникальным латышским «языком культуры» (этому посвящена монография автора, см. [Рыжакова 2002]. Всё это, по-видимому, свидетельствует о том, что осознанная, сформулированная и закрепленная в материальной культуре этничность может представлять собой особую форму стилеобразования и художественной стилизации, укорененных в фольклоре и этнографии, но активно развивающихся и рационально осмысляемых в профессиональном искусстве, изобразительном и декоративно-прикладном, а также и в повседневности.

3.5. «Латышские праздники»: особенности этнонационализа-ции праздников. В праздничной культуре латышей несколько праздников осознаются именно как «латышские». В настоящем разделе проанализированы три важнейшие праздничные традиции, с которыми устойчиво ассоциируется представление об их «латышскости»: праздник летнего солнцеворота «Яны», или «Лиге» (1ащ, 1Л£о), Праздник песни (Е^евти 8Уё11а) и «Кладбищенский праздник (Кари 5Уё1кл).

3.5.1. Праздник Яновой ночи (23-24 июня, ср. Иванова ночь, Иван Купала), непрерывная традиция которого в целом сохранялась в латышской крестьянской культуре, с конца XVIII в. становится важнейшим в рамках национально-романтической модели, попадает в художественную литературу, а в 1920-1930-е гг. становится частью новой идеологии Латвии. В советское время празднование Янов не прекращалось, но не особенно приветствовалось официальной властью. Тем не менее, особенно творческими периодами по возрождению и преобразованию этнокультурных традиций Яновой обрядности стали конец 1960-х в Литве и конец 1970-х - начало 1980-х гг. в Латвии. Это было теснейшим образом связано с деятельностью неофольклорных ансамблей и этнографических коллективов («Ромува», «Скандиниеки», «Са-виеши» и другие). Этот праздник в Латвии 1990-х гг. получил статус государственного. В широком общественном сознании за «Янами» было закреплено представление о его преимущественной или даже исключительной «латышскости» (что подчёркивалось, в частности, в русской прессе Латвии; это начало несколько размываться во второй половине 2000-х гг.). Ныне актуальными и довольно широко распространенными являются как некоторые древнейшие, реконструируемые по разным источникам элементы его обрядности, так и значительно более поздние, новые способы интерпретации, и даже более того, сугубо индивидуальные формы семантизации. Это свидетельствует о Яновой ночи как чрезвычайно продуктивном, живом и восприимчивом празднике.

3.5.2. Движение любительских хоров - европейская культурная традиция, сложившаяся в первой трети XIX в. и в странах Балтии обретшая особенную массовость и богатый социально-политический контекст. Ее квинтэссенцией стал Общелатышский Праздник песни и танца (с 1873 г.), объединившей в себе художественную, гражданскую, общественно-коммуникативную и массово-развлекательную сферы. «Латышскость» хорового пения, представление латышей о себе как о «народе певцов» стали общем местом в литературе, публицистике и автостереотипах (Д. Була). Праздники песни (и другие причины, в частности, развитие профессионального латышского искусства) сыграли огромную роль в истории формирования самой идеи латышского народного костюма и началом научного изучения крестьянской традиционной одежды во второй половине XIX в. (чему посвящены труды А. Карлсоне).

Ныне Праздник песни и танца на самом широком, поверхностном уровне общественного восприятия представлен как «древняя», пусть

и преобразованная, традиция латышей, важнейшая форма латышской «культуры народных масс», исконная, «наша», противостоящая «массовой культуре». В латышской культуре развилось характерное отношение к Празднику песни как священному событию. Праздник Песни с момента возникновения стал выполнять функции своего рода общественного ритуала (Р.Килис). Праздник песни адаптировался и был адаптирован советской культурной политикой; эту традицию удачно использовали сторонники разных политических взглядов, она парадоксальным образом оказывалось одновременно и конформным действием, и протестньш знаком. Это один из важнейших национальных культурных институтов, редкий пример долгой непрерывной общественно-культурной традиции, в котором хорошо видны как интеграционные, консолидирующие общество механизмы, так и приспособительные свойства. Он сыграл огромную роль в формировании национальных культур в балтийском крае во второй половине XIX в., не терял социального и культурного значения на протяжении всего XX в. (хотя и получил множественную интерпретацию), и поныне представляет собой живую традицию, тесно ассоциирующуюся с «латыш-скостью».

3.5.3. Кладбищенский праздник (Кари зуёНи) представляет собой один из важнейших латышских культурных институтов, хотя он крайне мало отражён в этнографических исследованиях. Уход за кладбищами, их оформление и украшение, обычаи повседневного и специального, праздничного посещения могил своих близких очень важны для латышей. «Кладбищенский праздник» распространен как в лютеранских, так и в католических приходах (в последних часто отмечается в день Троицы), а в некоторой мере был воспринят и латвийскими православными. Основываясь на нескольких типов источниках, можно предположить, что его истоки следует искать в религиозной культуре ряда латышских протестантских общин Лифляндии (Нитауре, Кри-мулда) конца 1820-х гг., а, возможно, даже среди местных гернгутер-ских общин. В Курляндии этот праздник начал распространяться как заимствование с середины XIX в. В Латгале и отчасти Аугшземе он на-ложился на местные католические традиции почитания душ усопших с пением Ойсшт с1ейтс1огит (работы М.Бойко). В начале XX в. пасторы Андриевс Ниедре (община Виеталвы в Видземе) и Теодоре Гринберге (в Вентспилсе) сыграли существенную роль в популяризации кладбищенских праздников. В Латвии 1920-1930-х гг. они проводились регулярно, для каждого кладбища был установлен определённый день (воскресенье, в основном в июле или августе), и сопровождались

обязательной уборкой и украшением кладбищ, мессой и проповедью под открытым небом, а также и «зелеными балами» - веселыми танцевальными и музыкальными празднованиями, нередко с представлениями любительских театров. В советское время этот праздник не был запрещен, и, по сути дела, оказался единственным дозволенным религиозным мероприятием вне культовых зданий (в тех случаях, когда пастор или священник проводили мессу). Однако произошла его некоторая трансформация (изменялось время и отчасти форма празднования), имелась и некоторая (хотя и не очень сильная) идеологизация. Организатором выступала местная власть (совхоз, колхоз, райсполком и т.д.). Обязательным было накануне привести в порядок, починить, нарядить кладбище. Устраивали шествие - несли венки и цветы. На трибуне произносились речи, играл оркестр. Но интересно, что сохранялись локальность и приуроченность празднования к определенному дню для определенного района или даже конкретного кладбища. Со второй половине 1980-х гг. начало происходить возвращение к старой, конфессиональной модели. Интерес к этой традиции можно наблюдать и в профессиональном искусстве: знаменитый режиссёр А. Херманис создал в 2010 г. художественно-документальный спектакль «Кладбищенский праздник», чему предшествовали любопытные этнографические и краеведческие исследования, проведёнными самими актёрами Нового Рижского театра.

Итак, этот праздник устанавливает чувство единства, связи разных поколений, осуществляет (как никакой другой из праздников годового цикла) встречу родных, друзей и соседей в своих, особенно сельских, местах. Кроме того, он предполагает уход за своим жизненным пространством, средой обитания. Наконец, важный смысл кладбищенского праздника заключается в утверждении идеи вечной жизни, которая, хотя и по-разному, но содержится и в христианской теологии, и в народном сознании. По-видимому, популярность этого праздника среди латышей определяется несколькими обстоятельствами, среди которых - необходимость свободного, неформального общения в своем кругу и поддержание исторической памяти. Здесь также проявляется такая черта латышского характера, как большая ответственность - перед родителями и памятью усопших, перед окружающей средой, перед соседями и т.д. Вне зависимости от реального происхождения кладбищенских праздников, именно это играет доминирующую роль, отчего относительно новая традиция воспринимается как своя, исконная и даже архаическая.

3.6. Представления о «латышском» в религиозной культуре латышей. Религия не относится к числу однозначных этноинтегрирую-

щих факторов латышей. В конфессиональном отношении латыши разделены на протестантов-лютеран и католиков, имеется некоторое число православных, баптистов, адвентистов, пятидесятников, последователей новых религиозных движений. Наконец, немало среди латышей и малорелигиозных, и вовсе неверующих людей, хотя по официальной статистике, большая часть населения Латвии все же относят себя к той или иной конфессии. Современное латышское общество является отчетливо поликонфессиональным. Тем не менее, в религиозной культуре латышей имеются определенная специфика, которая имеет отношение к формированию этнонациональной культуры (вплоть до попыток летонизации христианства в 1930-е гг., пастор В. Сандерс, теолог Л. Адамович).

Два случая сочетания (хотя и весьма различного) «религиозного» и «латышского» нужно рассмотреть особо: это протестантское пиетист-ское движение гернгутеров, распространившееся во многих областях Лифляндии и Эстляндии еще в 1740-х гг. (позднее и в Курляндии, однако там - в другом культурном контексте), и фактически приобщившее массы латышских и эстонских крестьян к христианству (см. об этом работы Г. Страубе, С. Крумини-Коньковой, И. Миезите, Г. Цейпе, см. [Рыжакова 2010а]), и диевтуриба (своеобразная форма национально-романтического религиозного движения), сформировавшееся в 1920-х гг., но истоки которого уходят в эпоху национально-культурного «пробуждения» латышей 1850-х гг. и второй половины Х1Х-начала XX вв. (см. работы X. Биезайса, А. Мисане, см. [Рыжакова 1999]). Примечательно, что и гернгутерское, и диевтурское движение сформировались на территории одной провинции - Видземе, хотя в разное время и в разных культурных контекстах. Они по-разному обращались с латышским этническим наследием. Несмотря на тематическую, территориальную и численную ограниченность, оба повлияли на формирование латышской культуры, и оба были задействованы в формировании представлений о «латышском». Несмотря на значительные отличия, между ними можно выявить ряд сходных черт: это формирование своих небольших общин, где осуществляется религиозная жизнь и где идёт тесное личное повседневное общение (молельные дома гернгутеров, куопы диевтуров), структурное сходство богослужения, огромное значение, придаваемое музыке и песнопению в ходе богослужения, подчёркиваемая ценность календарных праздников, ощущение близости к природе, ценность пиетизма, состояния благоговения перед жизнью, сугубо личное, непосредственное общение со священным. Именно на основе этого комплекса происходили процессы секуляризации латышской культуры.

3.7. «Латышские вещи»: представление о «латышскости» предметов повседневности, брендизация и «инвентаризация» латышской этнической культуры.

Со второй половины XIX в. ряд предметов повседневности и быта обрели отчётливый латышский этнический символизм. Это, прежде всего, элементы одежды и особенно украшения (металлические, янтарные, тканые и др.), определённые комплексы в основном крестьянской одежды (сохранившиеся и реконструированные), предметы утвари и домашнего убранства (плетёные, глиняные, деревянные изделия, скатерти, гобелены, диванные покрывала и т.д.), детали интерьера и архитектуры и прочее. Также это отдельные продукты и блюда латышской кухни (ржаной хлеб, домашний круглый творожный сыр, серый горох со шпеком, десерт из ржаного хлеба, сухофруктов и взбитых сливок, открытые пирожки скландрауши, кисломолочный напиток скабпутра), ставшие почти что «эмблематическими». Всё это может быть как результатом индивидуальной ручной работы, так и продуктом заводского происхождения. Наконец, это товары массового потребления, в том числе и латвийские бренды, связь которых с «латышскостью» неоднозначна (см. [Рыжакова 2009]). Укрепление представления обо все этих вещах именно как о латышских происходило на протяжении последних полутораста лет. Особенную популярность, и даже своего рода культовость, они получили среди латышской послевоенной эмиграции на Запад, стремящейся сохранить и передать детям свою латышскую идентичность. Однако и в советской Латвии предметы декоративно-прикладного искусства выполняли две важные функции - с одной стороны, служили сувенирами, а с другой - были маркёрами латышской идентичности (например, повязанная вместо галстука тканая подвязка приевите, используемая в качестве броши фибула сакта). Существенный признак как проанализированного выше «латышского стиля», так и «латышских вещей» составили знаки латышского орнамента (см. [Рыжакова 2002], используемые и как элемент декора, и как отдельные графемы, эмблемы, связанные с конкретными смыслами (вырезанные из дерева, они продаются как сувениры, используются в декоре помещений и в ювелирных украшениях, интерпретируются как магические, защитные знаки, амулеты и талисманы).

Исследуя представления о «латышском» в современных латвийских товарах, можно заметить следующее. Построение латвийских брендов в настоящее время ориентировано на три темы, которые являются, фактически, трендами, обладающими ярким эмоциональным содержанием, проработанными в художественной литературе и пу-

блицистике. Это романтизированное европейское (по сути, немецкое) средневековье, и, прежде всего, его ганзейский, торговый аспект, связь с магией, алхимией и мистикой; это пропаганда традиционных ценностей идеального крестьянского хуторского «зелёного» образа жизни, что ныне связано с темой экологии, чистого биологического хозяйства (как форма представления «свой», «родной»). Наконец, это подчеркнутая индивидуальность клиента. В век массового конвейерного производства, обезличенного глобального товара, локальные бренды создаются на основе усиления видимого внимания к личности, исторической реконструкции (тема ретро растёт) и всё более и более строгой приверженности экологическим нормам. Всё это - универсальные, глобальные современные ценности. Латышская этничность сама по себе довольно слабо выражена как в деятельности компаний, так и в процессе формирования всех локальных брендов Латвии. Однако умение приноравливаться к духу времени, имитировать лучшее, быстро ориентироваться на рынке, легко пере-интерпретировать «чужое» как «свое» (в частности, летонизировать), а «свое» как модное - характерные черты латвийского национального «брендинга». «Национальность» современных брендов заключается в созданном и сохраняемом стиле, который может «приписываться», подчёркиваться как типичный, характерный для данной культуры.

Другой формой создания «латышских вешей» стала инициатива, появившаяся в начале 1990-х гг. и направленная на инвентаризацию и стандартизацию латышской культуры (одним из первых к чему призвал известный поэт, а ныне и общественный деятель Имантс Зие-донис [21ес1ош8 1991], ¡^¡еёошз 2006]). Речь шла о выявлении и закреплении в широком общественном сознании (а отчасти и юридических документах) наиболее ценных и важных материальных и духовных артефактов, т.е. вещей и идей, составляющих основу латышской культуры.

Любопытен список национальных символов Латвии, разработанный к середине 2000-х гг. с привлечением социологических опросов Институтом Латвии, публикуемый в информационных брошюрах, на сайтах, и используемый в маркетинговых целях и в туризме. Помимо официальных государственных символов - флага, герба, знамени, гимна, Памятника Свободы, как о национальных символах Латвии говорится о птице -белой трясогуске, цветке - маргаритке, насекомом -божьей коровке, деревьях - липе и дубе, реке Даугаве (как «реке судьбы Латвии»), празднике Яловой ночи, а также и янтаре. В дискуссиях, предшествовавших формированию этого списка, «латышскость» была

важным критерием отбора (так, предложение внести сюда в частности, и дубовый венок, было отклонено, так как этот символ был осмыслен как отчётливо «немецкий»),

В 2008 г. Министерство культуры Латвии инициировало проект по созданию Канона латвийской культуры, по примеру уже имеющегося подобного проекта в Дании. Это список культурных «единиц» (отдельные личности, шедевры архитектуры, изобразительного и исполнительского искусства, литературы), признанных наиболее важными, ценными, интересными, принципиальными для культуры и истории латвийцев. Одной из первоначальных целей была, по-видимому, представительская - Канон был призван репрезентировать латвийское искусство на международной арене. Однако, с другой стороны, этот проект был обусловлен также и стремлением уточнить, и сформулировать национальную самобытность, а также и наметить пути её сохранения в условиях глобализации. Группой латышских экспертов был выработан такой раздел как «народные традиции» (такого аналога нет в датском Каноне), куда вошли (в результате многоступенчатого отбора) следующие тринадцать элементов: латышские дайны (народные песни), традиция бурдонного многоголосия, музыкальный инструмент кокле и игра на нем, «Яны» (празднование Яновой ночи, или Лига), Праздник Песни, традиции народного христианства (и прежде всего, католический обычай майских песнопений у распятий и молитва об усопших, распространенные в Латгале), традиция ухода за кладбищами, латгальская керамика, лиелвардский пояс, латышский народный костюм, традиции выпекания ржаного хлеба, рыболовецкое культурное пространство ливов, обычаи рыболовов, а также культурное пространство суйтов (субэтнической группы латышей Курземе). Здесь объединены действительно важнейшие и интереснейшие для истории латышской этнографии и фольклористики черты, особенности и культурные институты, хотя и приходится признать методическую нечёткость, смешение тематического, регионального и общенационального принципов выделения, как и некоторую неравномерность при отсутствии ряда значительных локальных традиций, сохраняемых в Латвии (например, культура местных староверов). «Канонизация» культуры в той форме, как мы это видим на примере Культурного канона Латвии, представляет собой не столько форму культуры, ее естественный рост изнутри, сколько её политику и идеологизацию, это способ организации и оценки. В каком-то смысле сами латыши призываются стать «туристами» в пространстве своей культуры, последовать за выделенными и описанными достопримечательностями.

Итак, на основе материалов третьей главы можно сделать следующие выводы. Составленный тезаурус культурных образов «латышско-сти» даёт возможность выявить исторический контекст формирования этих представлений, время и особенности закрепления за ними представления об их «латышскости». Изначально неотрефлексированные, жизнеобеспечивающие, соционормативные и гуманитарные факторы становятся типичными (то есть входят в группы, в широкие единицы -типы), комбинированными (всегда появляется определенная синкре-тия), клишированными и кодированными (встроенными в семиотическую систему). Кодируясь, механизмы становятся референтными текстами - этноса, части этноса, государства, а затем - подобно языку - подвергаются стандартизации и канонизации. На основании проделанного нами исследования можно выделить такие принципы формирования латышской культуры, как контрастность, или эксклюзивизм, комплиментарность, гомогенизация, стандартизация и летонизация.

Все части рассмотренного нами тезауруса (представления о ландшафте, стиле, мотивах, праздниках, вещах, религиозности) оказались тесно взаимосвязанными. Все они испытали на себе влияние латышской художественной образности, коренящейся в национальном романтизме. Все они актуальны и по сей день, хотя в разной степени: описанные праздники - это важные институты, вплоть до государственных символов (Праздник песни и танца), латышские «стиль» и «мотивы» верифицируются скорее ощущением (наиболее тонкие, чувствующие эту тему, в частности, Э. Рубена, В. Кайякс, М.Свире, Я. Стрейчс, А. Херманис), организации диевтуров и гернгутеров почти маргинальны в латышском обществе, хотя отдельные созданные ими идеи и образы широко распространены. Все рассмотренные единицы тезауруса используют исторически и культурно значимые для общества референции, выполняют важнейшую общественную функцию -обеспечивает и материализует сознание латышского культурного единства и культурной преемственности, что является одним из главных компонентов национальной культуры, уже отчасти устаревающего явления современной Европы, размываемой миграционными, социо-инновационными, глобализационными процессами.

Четвертая глава «Homo Letticus. Представления о «человеке латышском» в культуре и повседневности» обращена к исследованию образов латышского национального характера, личностных качеств и поведения, воспринимаемых и обсуждаемых в латышском обществе как типичные и ощущаемые как латышские.

4.1. Латышский национальный характер: историографические традиции описания. Этнический (или национальный, в данном случае мы будем употреблять эти понятия как взаимозаменяемые) характер - сложная, комплексная совокупность образов, формирующаяся в результате проекции нескольких взглядов, объединения разных традиций описания, очерчивающих, а заодно и оценивающих данную группу, данное человеческое сообщество. Национальный характер задается множеством координат и отношений, он относителен в синхронном срезе (варьирует в зависимости от позиции наблюдателя и мотивации его наблюдения) и исторически - изменчив. Когда идёт речь о конкретном национальном характере, то имеется в виду общая совокупность признаков, культурных стереотипов и образов, характерных для определённого исторического времени и актуальных с определённой точки зрения.

Концепция «национального характера», как известно, была сформулирована в первой трети XVIII в., стала появляться в публицистике («нрав народа»), художественной литературе, изобразительном искусстве, и под влиянием общественной элиты, с помощью средств просвещения и пропаганды начала распространяться. Речь шла о «духе» или «душе» народа, «нраве», «этосе», «психологии национальности», «физиономии народности» и т.п. (см. работы М. Лескинен). Во множестве как художественных, так и справочных, и научных описаниях народов были представлены разделы, где перечислялись психические, умственные и нравственные качества, которые в совокупности представляли комплекс черт народного нрава, они трактовались как объективно и извечно присущие данному народу. Более критический и научный взгляд в отношении национального характера был сформирован в работах середины XX в. (конфигуративный анализ Э. Сепира и Р. Бенедикт, структура базовой личности Ральфа Линтона и Абрахама Кардинера, анализ модальной личности Коры Дюбуа). Появилось несколько фундаментальных обобщающих работ [1пке1ез, Ьеутвоп 1996].

Отдельные черты, с помощью которых характеризовались балтийские народы, встречаются уже в средневековых хрониках. Это пунктирные, весьма фрагментарные качества, не образующие какой-либо системы, но отражающие, прежде всего, некоторые обстоятельства контактов балтийских народов с немецкими христианскими миссионерами. Более пространные описания латышского характера впервые появились в трудах немецких просветителей конца XVIII - начала XIX в. Отчасти они были повторены в русской публицистике, а

позднее - активно освоены младолатышской интеллигенцией в эпоху национально-культурного «пробуждения» 1850-1880-х гг. Во многом это было порождением национального романтизма, хотя и отражалось в рационалистических сочинениях. В рамках этой модели индивидуальные, личностные черты экстраполировалось на народ, что объясняется конкретными историческими причинами. Другим источником формирования представлений о латышском характере стал латышский фольклор; его систематический сбор и публикация начались со второй половины XIX в., а анализ на предмет выявления черт латышского характера начался в межвоенной Латвии (А. Швабе, Я.А. Янсонс и др.). Особенно много статей о латышском характере появилось в журналах 1920-1930-е гг., и в особенности во второй половине 1930-х гг. Тема «человека латышского», обсуждаемая в публицистике и литературе межвоенной Латвии, была активно продолжена в западной латышской эмиграции, а также в латышском обществе в конце 1980-1990-х гг. Третьим источником представлений о «человеке латышском» является речевая культура повседневности, в которой можно выявить клише, формулы культурных норм и императивов, являющихся, по сути дела, внутренними (эмными) предписаниями, запретами или правилами латышской самобытности (ср.подобное исследование на английском материале К.Фокс). «Латышскость» проявляется в речевом поведении и отражается в специфических латышских идиоматических выражениях, типичных для латышской коммуникации и семантически нагруженных. Во всех случаях речь идет о комплексе habitus letticus - «общих местах», структурирующих повседневность, речевую культуру, и воспринимаемых как латышские.

Объединив и проанализировав данные этих трех типов источников, мы пришли к выводу, что описание «латышского характера» в большинстве случаев автореференций происходит по одной из следующих моделей: в человеческом измерении «латышскость» предстает как психотип или как образ жизни.

4.2. «Латышскость» (latvietlba) как психотип в зеркале этнокультурных стереотипов и образов. Психологический фактор играет существенную роль при формировании любых комплексов представлений и этнокультурных образов. Одним из способов классификации личностных качеств, переносимых на человеческие группы и сообщества, является выделение психологических типов (впервые предложенное К.Г. Юнгом, а позднее развитое в рамках соционики, см. работы А. Аугустинавичюте). Обсуждение конкретных психологических черт, составляющих общий этнопсихологический портрет «латыша»,

занимает существенное место в современном дискурсе о «латышско-сти» [plis 1998а; Kursïte 2005; Beitnere 2010а; Vlke-Freiberga 2010]. В настоящем подразделе мы анализируем ряд психологических качеств, которые связываются с «латышскостью», формируя несколько ее различных граней. Источниками тут послужили контент-анализ латышской публицистики, художественной литературы, записей бесед и интервью, личные наблюденм автора. Использованы данные по исследованию латышского речевого поведения, специфические латышских идиоматические выражения, типичные для латышской коммуникации и семантически нагруженные (в частности, работа Роберта Килиса). Использованы материалы этнопсихолингвистического исследования культурных образов и стереотипов, проведенного автором диссертации совместно с филологом-литуанистом М.В. Завьяловой в 2000-2003 гг. среди молодёжи разных этнических групп Латвии и Литвы [Рыжако-ва, Завьялова 2008]. Важно подчеркнуть, что в этнопсихологическом портрете мало различий на индивидуальном уровне, но они отчетливо выявляются на культурном уровне, и формируются в контексте постоянного сравнения.

Разобраны позитивные представления о «сдержанности», замкнутости» (ieturëtïba), «молчаливости» (klusums, mazrunïgums) «миролюбивости» (miermllïgums), «скромности», «неприхотливости» (pieticîgums), «трудолюбии» (darbïgums) и «упорстве» (spïtlgums), «преданности» и «ответственности» (atbildïgums), «нежности» (,maigums), «прагматичности» (lietiskïgums, pragmatiskums) а также и о таких негативно оцениваемых, но часто обсуждаемых в связи с образами «латышскости» качествах как «завистливость» (skaudïba), «униженность» (pazemïba), «обидчивость» (aizvainojums), «черствость, безжалостность» (nezëlïgums, cietsirdîgums). Отмечена неоднозначность оценок ряда упомянутых черт при раскрытии возможных ситуаций их проявления (в частности, «молчаливость» может проявляться и как позитивное качество делового человека, и как «умолчание», уход от решения проблем). Особенно высокой амбивалентностью отмечены такие обсуждаемые черты как izpalîdzïgums - «готовность помочь» и одновременно нередко интерпретируемая как «услужливость», spëja pielâgoties - «умение приспособиться, приноровиться к обстоятельствам» (в хорошем смысле слова), но и «приспособленчество» (как отрицательное качество). Комплекс представлений о «латышских чертах», сложившийся в результате культурной конвергенции этих представлений, даёт возможность проследить некоторые черты этнокультурной концептуализации «своего»/«чужого» в отношении к «латыш-

скости». Активные, горячие дискуссии, развивающиеся вокруг темы латышского характера (и особенно в связи с негативно оцениваемыми чертами, воспринимаемыми как препятствия на пути общественной модернизации), попытки выявить их исторические и социальные причины, стремление ряда социологов и культурологов найти пути их преодоления (Р. Килис, Д. Бейтнере) свидетельствуют о наличии здорового критического отношения в латышском обществе к самому себе.

4.3. «Быть латышом»: этнокультурные модели поведения. С проанализированными выше психологическими качествами тесно связано представление об образе жизни, «типично латышском» поведении, что разворачивается, главным образом, на уровне повседневности, в конкретном коллективе (семье, рабочем коллективе, дружеской компании и т.п.). Речь идет о ценимых качествах и их результатах (например, трудолюбие чистоплотность, любовь к природе, и как результат - ухоженный дом и садик, обязательность цветников в городах и в сельской местности). Это то, что воспринимается сегодня как латышский образ жизни, этнический стиль, сложились на основе взаимопроникновения и смешения разных культурных элементов.

Интересен случай «декларативной» «латышскости» как формы представления о «латышской личности». Одним из первых людей, провозгласивших себя «латышом» (что зафиксировано в литературе и отражено в надписи на его надгробном памятнике), стал немецкий просветитель XVIII в. Г.Ф. Стендер, заложивший основы светской литературы на латышском языке. Позднее свою «латышскость» стали подчеркивать младолатыши (в частности, Кришьянис Валдемарс), люди, которые в большинстве случаев реально (и по происхождению, и по образованию, и по языку) находились в культурно промежуточном положении между немецкой, латышской и русской средой. Провозглашение себя «латышом» было весьма интересным явлением, означающим перемены в ассоциированных значениях этого этнонима, о повышении его социального статуса. Речь шла об осознанном выборе (так, в пользу «литовскости» его сделал философ начала XX в. из Малой Литвы (Восточной Пруссии) Вильгельмас Стороста, взявший балтский псевдоним Видунас). После формирования латвийского государства декларирование своей «латышскости» перестало иметь прежний смысл: из культуремы оно превратилось в идеологему.

Описание «латышского» поведения включает в себя как конструирование желаемого образа, так и критику нежелаемых черт. Особенно остро тема «правильной латышскости», «латышского поведения» встает в дискуссиях латышей западной эмиграции и латышей, не по-

кинувших свою землю, и живших в советской Латвии. Большой эмпирический материал дают такие источники как повествования о жизни (данные устной истории), а также публицистика, дискуссии на форумах, речевая культура.

Среди черт образа жизни, связываемого с «латышскостью», особенно выделяются и активно обсуждаются savrupïba («обособленность»), необходимость полагаться только на себя, отсутствие взаимной поддержки - как материальной, так и эмоциональной, определённая общественная пассивность (вплоть до соглашательства), отсутствие предприимчивости, деловой инициативы. Характерными «латышскими» особенностями представляются осуждение людей из своей среды, добившихся более высокого положения (которых считают «выскочками»), однако и - особенно в сложных ситуациях - стремление к блефу (izlikties par to, kas mes neesam), а также и повышенное внимание к той оценке, которую дают окружающие (отдельные люди и группы). Представляется, все эти черты тесно взаимосвязаны, и составляют единый узел обсуждаемых проблем.

Две другие особенности заключаются в глубокой привязанности латышей к природе (см. выше представления о «латышском ландшафте», а также любовь к сбору грибов, ягод, лекарственных трав, обычай иметь «сельский дом» и т.д.) и к своему дому (одной из главных жизненных ценностей, что отражается как в современных этнокультурных стереотипах, так и в большинстве латышских фольклорных и художественных текстах).

Итак, исходя из разобранного в четвертой главе материала, можно сделать следующие выводы. Первые связанные описания «латышского характера» относятся к концу XVIII - XIX вв.; это были публицистические и художественные тексты «внешнего взгляда», зафиксировавшие характерные для своего времени представления и образы. В дальнейшем они были творчески переработаны в латышской художественной литературе, и с некоторыми дополнениями и преобразованиями дошли до наших дней. Существенную роль в оформлении представлений о «человеке латышском» сыграла художественная образность национального романтизма середины - второй половины XIX в. Определенная идеологизация этой темы наблюдалась в 1930-е гг., встречается и ныне. Однако налицо активное, подчас горячее, острое её обсуждение, что свидетельствует о значительных внутренних трансформационных процессах.

Можно выделить две исходные стратегии (обе - довольно субъективные), согласно которым человек может описывать себя как «латы-

ша», пояснять и мотивировать свою идентичность: это ощущения («я ощущаю себя латышом, и поэтому я делаю то-то и то-то») и доказательства («я делаю то-то и то-то, и поэтому я - латыш»). Однако это может не влиять на содержание используемых характеристик, которые в большинстве своём составляют исторический «багаж», имеют корни вплоть до текстов и дискуссий XVIII в.

В содержательном смысле большинство выделяемых черт объединены важнейшим императивом - трудится и существовать, невзирая на трудности и новые вызовы времени. В целом, более важным оказывается индивидуальное существование, что достигается, как правило, приспособлением к внешней среде. Сохранение самости, латышской идентичности, описывается в публицистике как героические действия вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам (хотя, по-видимому, этническое единство укреплялось именно в наиболее кризисные периоды истории).

В Заключении подводятся итоги исследования. Представленный и проанализированный в предыдущих главах материал позволил полнее представить особенности формирования латышской культуры, историю формирования представлений о «латышскости». Обнаружены внутренние взаимосвязи между разными областями культуры, выявлено содержание латышской культуры, исследованы формы и способы ее проявления. Выявлены основные факторы истории и культуры латышей, сформировавшие основу латышской самобытности, ее важнейшие «узлы», темы. Показано, как посредством действия таких культурных механизмов как привычка, память, воображение, отождествление (что порождает представления об аутентичности), интерпретация, поддержание традиции и инкультурация, выбранные особенности и черты становятся значимыми символами, обрастают текстами, и начинают транслироваться и ощущаться как извечно присущие. Проделанное исследование позволило сделать ряд выводов, выносимых на защиту.

Положения, выносимые на защиту

1. В истории формирования представлений о «латышском» сочетались эволюционные процессы и акты целенаправленного создания, конструирования, даже индивидуального творчества, которые нередко воспринимались как реконструкция, возрождение, «пробуждение». Представления о «латышском» в исторических повествованиях появляются в XVII в., но до последней трети XVIII в. они оставались фраг-

ментарными, неотчетливыми; гораздо более выражены были другие формы идентичности (конфессия, язык, род занятия). В немецких сочинениях эпохи Просвещения «латышское» уже облекается в отчетливые формы, появляются его подробные описания, формируются модели, которые с небольшими вариациями дошли до настоящего времени. Представления о «латышском» рождались в тесной взаимосвязи с «немецким», «русским» и другими комплексами образов, в основном, по методу противопоставления, но нередко и уподобления. Выявленный в работе тезаурус представлений говорит о кумулятивном характере процесса их культурной «национализации». Идеология латышского этнонационализма с середины XIX в. начала выделять из разнообразного культурного материала определенные темы, сюжеты, жанры, тексты, биографии, артефакты, черты и другие единицы, которые постепенно объединялись в рамках единого комплекса представлений о «латышскости». Границы этого комплекса всегда были проницаемы, но определенные, описанные ниже, факторы, обеспечивают его историческую преемственность и целостность. На протяжении XIX и первой половины XX в. в Остзейском крае, а затем и Латвии доминировал дискурс «кровь и почва», где под «кровью» понималось представление об этнических латышах, под «почвой» - Латвия как страна, любовь к родине, своей земле (§Т гете /г тй.т), мистическая привязанность к земле и рациональный труд на ней.

2. В идеологической и политической сфере латышский национализм формировался в общемировом русле национальных движений второй половины Х1Х-ХХ вв., в чем главным было создание конкретных, поддерживаемых повседневной культурной практикой социальных связей широких народных масс и образованной элиты. Этой связанности добивались путем широкого образования (начиная с народных школ, семинарий школьных учителей), сближения элитарной и народной культур (хоровое движение и Праздник песни), затем фольклорных ансамблей, поднятия статуса и освоения фольклорного наследия, культивирования народного костюма и т.п. Создаваемые в основном с середины XIX в. общелатышские культурные институты (хоровое движение и Праздники песни, студенческие корпорации, культурные общества, школы, литературный язык, театр, позднее музеи, спорт, кинематограф и мн.др.) формировали тысячи более и менее прочных связей между латышами разных этнографических областей.

3. Латышский язык играл ведущую роль в формировании комплекса культурных представлений о «латышскости». Он был исторически наиболее ранним этнокультурным проявлением (что отмечено в

литературе с середины XVIII в.). Сравнительно-историческое языкознание заложило основу поиска предков латышей, прежде всего лингвистических, что затем оказалось перенесенным и на археологические исследования (стремившиеся выявить и зафиксировать «земгальские», «латгальские» и т.п. археологические комплексы и культуры). Именно лингвистический принцип лег в основу размежевания ливов и других, балтских народностей, отчего ливы не вводились в состав латышского народа. Общее лингвистическое единство легло в основу представлений о генезисе латышей; археологический и культурный материалы играли тут вторичную роль и оказывались более вариативными. Заложенная в середине XIX в. идея необходимости поддержания латышского языка (а также и этнической культуры) как гаранта существования народа стала ощутимой частью в современной национальной идеологии и даже государственной культурной политики Латвии.

4. Существенную роль на формирование латышских культурных представлений оказала двуслойность общества, долгое присутствие на землях Латвии правящего иноземного по отношению к массе местного крестьянского населения класса. Принадлежность основной массы латышей до середины XIX в. к крестьянскому сословию и связанный с этим постепенно формирующийся комплекс представлений о «сельском», «хуторском», а позднее и «близким к природе», «экологическом» как о собственно-латышском, оказал существенное влияние на содержание культурных представлений о «латышском». Традиционная, крестьянская культура играла ведущую роль в формирующемся комплексе представлений о «латышском», однако это была уже во многом модернизирующаяся культура. Представление о «чужой власти» («немецкой», «шведской», «польской», «русской») довольно глубоко укоренилось в латышском сознании. Столкновение различных, зачастую противоположных идей, напряжение общественных сил оказывалось в истории Латвии, как правило, весьма жестким: усиление какой-либо одной тенденции в любой из культурных и политических областей быстро приводило к усилению ее противоположностей. В конце XVIII в. общественное устройство Остзейских губерний, тормозившее развитие края, стало подвергаться жесткой критике со стороны публицистов, литераторов, общественных деятелей, а позднее и более широких кругов. Но до середины XIX в. «особый порядок», фактически, феодальное общество со значительными привилегиями немецкому дворянству, здесь продолжался сохраняться. Сохранение вместе с ним определенной культурной дистанции между латышским крестьянским населением и местной правящей элитой (хотя жесткой

она, видимо, никогда не была) стало консервирующим механизмом, повлияло на формирование многих самобытных элементов латышской культуры, способствовало консолидации латышей. Вопрос исторической интерпретации роли местного общественного устройства в национальной самобытности латышей («благодаря или вопреки?») - один из острейших в дискуссиях латвийских историков и культурологов.

5. Следует несколько пересмотреть представление об «атмодах» (периодах национально-культурного «пробуждения») в истории латышской культуры, существующее ныне в латвийской историографии. Вряд ли верно представление о «трёх атмодах» в латышской истории как своего рода трёх равнозначных и однотипных периодах историко-культурного «возрождения», или «пробуждения», в основном повторявших друг друга на разных витках истории. Речь скорее идет о четырех периодах «пробуждения к разному», причем «пробуждения» эти первоначально охватывали относительно небольшую по численности группу латышского населения, но потом получали большой резонанс. Национально-культурное возрождение, или пробуждение (атмода), можно рассматривать и как процесс, и как особое состояние общества; это также относительно короткий исторический период, когда происходит открытие и/или переосмысление «себя», своей культуры. Последующее время показывает, что из них будет широко воспринято обществом, и происходит оформление, упорядочивание порожденных и сформулированных идей. Первым периодом атмоды оказались преобразования в религиозной жизни крестьян Лифляндии (начиная с 1740-х гг.), и, прежде всего, их объединение в рамках гернгутерских общин, сначала под влиянием частных лиц-патронов, а затем и самостоятельно. Их атмода (кстати, именно в гернгутерской среде возник и стал активно использоваться этот термин, ср. ведущую роль термина «пробуждение» в лексике всех протестантских движений) апеллировала к усилению религиозного чувства, одновременно способствуя росту самоорганизации латышских крестьянских масс Видземе. Значительные перемены в жизни и культуре латышей и эстонцев, в совокупности с усилиями немецких просветителей, привели к тому, что крепостное право в Остзейском крае было отменено уже в начале XIX в. (в Курляндии - 1817 г., в Лифляндии - 1819 г.). Этнизация религиозного начала в несколько ином виде обращения к мифологии и фольклору повторилась во второй половине XIX в., а позднее, в 19201930-е гг., выразилась в неоязыческом, национально-почвенническом движении, которые структурно, тематически и этически основывались на протестантской культуре. Однако в целом последующие атмоды

были ориентированы на другие стороны жизни. Второй период существенных преобразований (всплеск активности латышей пришелся на 1850-1870-е гг., именно тогда были созданы все развивающиеся в последствие модели) породила идею латышской культурной нации (язык, образование, периодика, литература, театр, культурно-просветительские общества, возможность карьерного роста, праздничная культура, высокая ценность фольклора и простонародной культуры). Идеи создания своего государства и нации, их молодости (с присущими ему всеми положительными ассоциациями) сочеталась с представлениями о славном прошлом, долгом историческом пути латышского народа. Концепция этнической нации с 1860-х гг. получила значительное укоренение в Остзейском крае, и все еще играет существенную роль в общественной жизни Балтии. Однако на практике она с середины XIX в., сочеталась с идеей гражданской общности. Начало частотного использования этнонима latvis (известного и ранее, но актуализированного в 1850-ые, в особенности в среде латышского студенческого землячества Тарту) вело к обретению им новых смыслов, к формированию единого народа tauta (Volk), хотя и живущего в разных провинциях. На фоне продолжающейся ассимиляции латышского населения возникла идея формирования латышской культурной нации, главными элементами которой в 1850-1870-е гг. становятся язык, широкая грамотность, образование, образ жизни, но подспудно развивающиеся, и в первые полтора десятилетия XX в. сформулированная сначала идея национальной автономии, и затем государства (Э. Бланке, А. Кродерс, М. Валтерс). Однако тогда не было создало единой идеологии: космополитические идеи тут соседствовали с националистическими. Различные индивидуальные позиции, отражающие возможные пути вертикальной мобильности латышей, преобладали до конца 1870-х. Развитие национальной идеи и национального движения (первоначально в виде деятельности младолатышей, а затем социал-демократических кругов), ставших одной из причин формирования самостоятельного государства Латвии в 1918 г., до середины 1930-х гг. чрезвычайно демократического и плюралистического, с либеральной экономикой, а затем с возросшими право-националистическими признаками (правда, без репрессий и гонений), лежали в русле общего восточно-европейского хода развития. Наиболее неоднозначны представления о следующей (по общепринятой классификации - «второй») атмоде. Здесь можно говорить и о социал-демократическом движении (с участием Райниса), которое имело универсалистскую направленность, и о резкой урбанизации латышей в 1870-1890-е гг., и о многих

других переменах на смене веков. Для определенной группы второй латышской атмодой является государственный переворот, ликвидация парламентской системы и установление единоличной власти К. Уль-маниса в 1934 г. Для других же это представляется весьма прискорбным фактом, типологически сходным и исторически преемственным с переменой государственного строя в 1940 г., т.е. присоединением Латвии к СССР. По-видимому, «вторая атлюда» меньше всего связана с реальной социальной памятью, она является результатом рефлексии, и здесь скорее нужно говорить о комплексе внешних обстоятельств (революции 1905 г. и 1917 г., первая мировая и гражданская война), в которых сложилась и была реализована первая для латышей и эстонцев возможность создания сначала идеи автономии, а затем и самостоятельной государственности; в 1920-1925 гг. произошло становление латвийского национального государства. В советский период, несмотря на идеологический прессинг, многие формы «латышскости» сохранялись: любительские коллективы использовались как часть пропаганды, политического воспитания масс. Организация большого числа участников, равно как и декларируемая «народность» и жизнеутверждающие темы тоже входили в коммунистическую идеологию. Целью было «охватить каждого» самодеятельностью финансировалась и контролировалась (как правило, не слишком жёстко) властью (Постановление Совета Министров ЛССР, 10.12.1946, № 181): проводились смотры, конкурсы. Стиль национальной культуры воспроизводился, хотя при этом во многом взращивали примитивное, потребительское отношение к народной культуре. Эпоха всеобщего политического и общественного воодушевления конца 1980 - начала 1990-х гг., для Латвии - третья атлюда (термин Я. Страдыньша), объединила демократически настроенные общественные слои Латвии, ее исторический контекст был мирный, и включал в себя подспудные действия, подготовившие часть латвийского общества в конце 1970-х - первой половине 1980-х гг. к открытому противостоянию центральной власти и партийной номенклатуре и защите своих интересов. Идеи сохранения и развития латышской этнической культуры сопровождали каждый из периодов серьезных экономических и политических перемен.

6. Характерным признаком «латышскости» являются ощущение общей, в целом полной страданий и лишений (некоторое исключение представляют собой эпохи «благоприятного существования» - период древности, до конца XII в., Курземское герцогство, межвоенная Латвийская республика, а также получившее ныне обозначение «жирных лет» (каковыми они реально оказались для небольшого слоя латышей)

период середины 1990 - начала 2000-х гг., до современного кризиса), очень неоднозначной истории, в ходе которой постепенно вырабатывался национальный характер. Эта линия была обозначена в трудах немецких просветителей конца ХУШ-начала XIX вв., и в дальнейшем развивалась. Историческая травма играет существенную роль в латышском историческом нарративе, хотя в последние годы заметно её преодоление. При этом видна преемственность и взаимосвязь всех профессиональных историографических моделей. Латышский вопрос, поставленный в конце XVIII в. (и особенно ярко в работах Г. Мерке-ля) имел отчетливый освободительный пафос; его политически «левый» характер сменился во второй половине 1930-х гг. на «правый», государственный, и это было повторено в 1990-х гг. Внимание к своей истории в современном латышском обществе колоссально, хотя для поверхностного внешнего взгляда, возможно, и кажется избирательным. Однако это не совсем так; если на уровне профессиональной историографии ещё не все исторические аспекты и проблемы получили достойное разрешение, то на уровне социальной памяти они активно ставятся и обсужаются.

7. В особенно концентрированной форме «латышскость» отразилась в художественной литературе, разных формах обращения к фольклору, художественных и вкусовых признаках («латышский стиль» в декоративно-прикладном искусстве, в повседневности и устройстве интерьера), приверженности определенным формам исполнительского искусства (латыши - «народ певцов», любовь латышей к театру). Кроме того, это были представления о латышском национальном характере и поведенческих чертах, нередко кладущиеся в основу обсуждения и оценки человеческих действий. Существенным объединительным элементом латышской культуры стали вокально-музыкальная культура: сначала, в середине XIX в., гармонизация народных песен, хоровое движение, Праздники песни, позднее, в 1970-х гг., неофоль-клоризм, когда фольклор (прежде всего, песенный) стал восприниматься как источник альтернативной культуры, политической оппозиции, противостоящей глобализации, безличной массовой культуре, потребительству. и включен в «зеленый образ жизни», связан с трендами «своего», «домашнего», «хуторского».

8. Относительно позднее и двуэтапное принятие христианства (земли Латвии и Эстонии - формально в начале XIII в., Литвы - в XIV в., но, по сути, еще позднее, для масс латышей и эстонцев христианство актуализировалось в рамках протестантизма) сказалось на местной религиозной культуре, на слабом и трансформированном включе-

нии этих конфессий в «латышский мир». Восточная Прибалтика стала местом встречи православия, старообрядчества, католичества и лютеранства, а теперь и многих новых религий (в Латвии весьма активны различные небольшие религиозные группы - рериховцы, необуддисты, неоязычники, группы, интересующиеся восточными религиями, харизматические христиане, церковь «нового поколения» и т.д.). Все религиозные конфессии в Латвии начиная с 1918 г. всегда были отдалены от светской, гражданской власти. Латышская идея формировалась в принципе как антиклерикальная. Однако примечательным фактом в латышской истории было движение Братских общин (гернгуте-ров) Лифляцдии, возникшее в середине XVIII в., охватывавшее до 75% крестьянского населения отдельных областей, во многом повлиявшее латышскую культуру, хотя в середине XIX в. переставшее играть заметную роль в местной культурной жизни. В истории латышской этнической культуре интересно и движение диевтуров: предыстоки этого религиозно-культурного движения следует искать в романтизме конца XVIII в., в обращении к «национальным древностям», в росте интереса, впоследствии образовавшего т.н. «живую» или «экспериментальную археологию» и клубы исторической реконструкции (хотя последние в целом составляют параллельную, не связанную с диевтурибой, самостоятельно развивающуюся традицию). При небольшом числе непосредственных участников его культурная иррадиация и влияние на становление современной общелатышской культуры все же ощутимы (хотя и не бесспорны). Нужно признать при этом, что ни гернгутерские идеи не исчезли бесследно (ими был дан толчок к формированию низовых общин среди широких масс латышских крестьян), ни диевтуры не возникли «на пустом месте». Интересно отметить также и выявленную в работе тесную структурную и тематическую связь гернгутер-ского и диевтурского движений Латвии. Обе из них для своего времени были весьма актуальными для формирования латышской идентичности явлениями, не столько религиозными, сколько общекультурными. Однако в снятом, преобразованном, романтизированном виде ряд религиозных идей, ценностей и институтов вошли в комплекс представлений о «латышском».

9. Региональное самосознание до сих пор играет некоторую роль в этнокультурной жизни Латвии, хотя ныне это относительно мало известно за пределами Латвии и (за небольшим исключением) почти не отражается в литературе на других языках, кроме латышского. Локальный принцип во многом лежит в основе самоидентификации ливов Курземского побережья, католиков Курземе - суйтов, и особенно жи-

телей Восточной Латвии, провинции Латгале. Последние претендуют подчас на статус отдельного от латышей народа, со своим (хотя и не вполне унифицированным и кодифицированным) латгальским языком; заметим, что немалая роль в становлении самосознания латгальцев сыграло латгальское возрождение в начале XX в., инспирированная местной интеллигенцией (Ф. Кемпс, Б. Брежго и другие); именно тогда был создан этноним «латгальцы» (лтш. latgaliesi), образованный на основе известного по средневековых хроникам этнонима «латгалы». Важнейшее ядро латышской этнонациональной культуры исторически сложилось в провинции Видземе: это касается происхождения этнонима Шхпеп, эталонных языковых диалектов, здесь находится Пие-балга - малая родина плеяды главных латышских литераторов, здесь возникли и затем начали распространяться такие важнейшие праздничные институты как Праздник песни и кладбищенские праздники, наконец, тут сформировались такие интересные специфические религиозные формы как латышское гернгутерство и диевтуриба (последняя даже в большей степени - порождение рижской интеллигенции). Не случайно в ходе формирования латвийский государственности рассматривалась возможность сделать столицу Латвии в г. Валка (пограничном с Эстонией городе в латвийской провинции Видземе). Однако синхронизирующие процессы, укрепляющие связи между латышами Видземе, Курземе, Земгале, Аугшземе и Латгале (жители каждой из этнографических областей обладают своими, несколько отличными исторической памятью и культурными чертами), оказались главными при формировании образов «латышскости».

10. Глобализация, миграционные процессы, ускорение делают будущее всякой этнической культуры в значительной мере неопределенным. Внутренняя консолидация этноса в сильной степени зависит от внешних обстоятельств. Тем более это актуально для случаев, когда одновременно укрепляются несколько групповых идентичностей этническая (в случае с Латвией - латышская), новая национальная (латвийская), новая федеративно-государственная (европейская), а кроме того, неизбежно участие народа и в более глобальных формах международного взаимодействия. В рамках общеевропейской интеграции «латышскость» как идеология фактически имеет тенденцию культурно перерасти в «лат-вийскость», которая может объединять разные этнические культуры, связанные местом (Латвия) и языком (или, возможно, языками, так как, несмотря на политическую и общественную дискуссию вокруг необходимости укрепления латышского как государственного языка Латвии, среди молодежи этой республики ощутима ориентация на иностранные

языки), под эгидой общегосударственных интересов, интересов локальной территории (области, района, города), и на основе ценностей гражданского общества. Став национальной, любая из сфер культуры отчасти теряет самостоятельность, преобразуется в фактор идеологии, политики, наконец, маркетинга. В случае с латышской национальной историей столь отчетливое сохранение национально-романтической модели делает ее своеобразным культурным «брендом», материализованным как в художественных, публицистических, политических и даже рекламных текстах, так и в культурных практиках - клубной, музейной, субкультурной, а также и в массовой культуре. Однако это же затрудняет ее инструментальность, ограничивает развитие ее познавательной функции, усиливает изоляционизм. По-видимому, этнонационализм является одной из стратегий, предполагающих противостояние процессу столь быстрых перемен.

11. «Латышский мир» сегодня во многом творят профессионалы (музыканты, писатели, поэты, мастера-прикладники, художники и т.д.); их идеи и наработки быстро становятся известными широкой латышской публике, отчасти воспринимаются и воспроизводятся. Однако их творчество укоренено в фольклоре и традиционной культуре, разумеется, уже довольно давно потерявших свою социальную основу, но бережно сохраняемых в урбанизирующемся и глобализирующемся мире. Создающаяся с середины XIX в. «новая», этнонациональная мифология к настоящему времени уже отчасти воспринимается как аутентичная, близкая традиционной культуре. Все это говорит о том, что представления о «латышском» в виде художественной, литературной образности, стиля, образа жизни, круга интересов и ценностей, культурно-ландшафтной географии, способа интерпретации проявления психологических черт и культурного поведения, будут существовать и развиваться в XXI в.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях автора:

Статьи в рецензируемых журналах по списку ВАК:

1. Реконструкция обрядовых локусов латышских календарных праздников // Этнографическое обозрение. М., 1995. № 5. С. 4959.

2. Москва и Санкт-Петербург в становлении латышской этнографии // Этнографическое обозрение. М., 1996. № 4. С. 116-124.

3. Богини счастья (Лайма, Лакшми) у латышей и индийцев // Восток (Опепв). М., 2002. № 2. С. 40-55.

4. Этническая культура: Традиции и инновации // Этнографическое обозрение. 2003. № 3. С. 149-151.

5. На перекрестке культур: русские в Балтийском регионе // Этнографическое обозрение. 2003. № 6. С. 130-133.

6. «Хлебные мантры» и «японские чаши» у латышей. К вопросу о проблемах аутентичности и «регистрах истинности» в современной этнографии // Этнографическое обозрение. № 1. 2006. С. 109-128.

7. Представления о святости и священном в латышском фольклоре и народном мировоззрении // Антропологический форум. 2008. № 9. С.203-237.

8. «Сделано в Латвии»: к вопросу об этнокультурных особенностях национальных брендов // Этнографическое обозрение. № 3. 2009. С.159-184.

9. «Золотом резать слово»: о стилевых, национальных и цеховых особенностях искусства дискуссии и рецензирования // Антропологический форум. № 10. 2009. С. 113-122.

10. Латышская национальная история и этническая идентичность: культурные механизмы в конструировании и реферировании прошлого латышей // Антропологический форум. 2009. №11. С.216-274.

11. «... и многие души пробудились». Гернгутерские общины Латвии в истории религиозной и этнической культуры латышей // Антропологический форум. 2010. № 12. С.2-41.

12. Священные леса: создание или преобразование традиции? (латышский и литовский случаи) // Вестник РГГУ Серия «Филологические науки. Литературоведение и фольклористика». М., 2010, № 2, январь. С.277-302.

13. Аглонские чудеса // Антропологический форум. № 13. 2010. С.125-146.

14. Балтия как перекресток цивилизационных идентичностей // Антропологический форум. № 13. 2010. С.306-311.

15. Литовская этнографическая коллекция в Российском Этнографическом Музее // Этнографическое обозрение. 2011. № 2. С. 180183.

16. Каноны национальных культур: опыты Голландии, Дании и Латвии 2000-х гг. // Этнографическое обозрение. 2011. № 3. 1 а.л.

Монографии:

1. Язык орнамента в латышской культуре. М.: Индрик, 2002. 26 а.л., илл.

2. Культурная антропология. М.: Весь мир, 2002. 12 а.л., илл. (В соавторстве с С.А. Арутюновым).

3. Этнические образы и стереотипы: по результатам сравнительного исследования среди молодежи Латвии и Литвы (1999-2003 гг.). М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2008. 11 печ. л., илл. (В соавторстве с М.В. Завьяловой),

4. Histórica Lettica: Национальная история и этническая идентичность. О конструировании и культурном реферировании прошлого латышей. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2010. 23.5 печ.л., илл.

Брошюры:

1. Dievturiba. Латышское неоязычество и истоки национализма. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1999 («Исследования по прикладной и неотложной этнологии», № 121). 1.5 п.л.

2. Ромува. Этническая религиозность в Литве. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2000 («Исследования по прикладной и неотложной этнологии», № 136). 2 п.л.

3. Ливы - опыт возрождения одного народа. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2001 («Исследования по прикладной и неотложной этнологии», № 143). 2.5 п.л.

4. Латышский язык: исторические преобразования и социокультурные аспекты бытования. М.: Института этнологии и антропологии РАН, 2006 («Исследования по прикладной и неотложной этнологии», № 192). 5 п.л.

Статьи на иностранных и русском языках в иностранных рецензируемых журналах:

1. "Явление священного" в латышских фольклорных текстах // Lat-vijas Zinátnu Akademijas Vestís. A. Riga, 1997. № 51. С. 31-39.

2. Обычные и странные части тела у латышей (к концепции человека в традиционной культуре) // Etnolingwistyka. Problemy jezyka i kultury. N.13. Lublin, 2001. С. 197-214.

3. Cilveka koncepcija tradicionalaja kultüra: kermenis un ta dajas latviesu folklora // betónica. Humanitaro zinatnu zurnals. Literatüra, folklora, maksla. Riga, 2000/2001. N.6/7. 92-104.1pp. ["Концепция

человека в традиционной культуре: тело и его части в латышском фольклоре"; на латышском языке].

4. Akmens jvaizdis latviij mitologijoje // Liaudies kulfara. 2001. N.6. P.36-48 ["Представления о камнях в латышском фольклоре"; на литовском языке].

5. Lietuvhj ir rasy poziuris vienas } kitq: kai kurie etnopsicholingvis-tinio tyrinejimo rezultatai (совместно с M. Завьяловой) // Liaudies kultura. Vilnius, № 2, 2004. P. 17-27 [«Взгляд литовцев и русских друг на друга: некоторые результаты этнопсихолингвистического исследования»; на литовском языке].

6. Балтийские этнокультурные стереотипы: концепция пространства // Etnolingwistyka. Problemy jezyka i kultury. N.17. Lublin, 2005. C. 259-277 (В соавторстве с M.B. Завьяловой).

7. Viddivtautas. Boriss Infantjevs (1921-2009) // Letonica. Humanitaro zinatnu zurnals. N. 19. 2009. 354-357.1pp. ["Посреди между двумя народами. Борис Инфантьев (1921-2009)"; на латышском языке].

8. «Крестьянский домик, нанимаемый горожанином»: о некоторых метаморфозах петербургской/ленинградской дачи в XIX-XX вв. // The Dacha Kingdom: Summer Dwellers and Dwellings in the Baltic Area. Ed.by N. Baschmakoff and M.Ristolainen. Helsinki: Aleksan-teri Series. 3: 2009. P. 409^15.

9. Этические и прагматические проблемы полевой этнографической работы // Letonica. Humanitaro zinatnu zurnals. N. 19. 2009. 191-207.1pp.

10. «Латвийският стил» в изкуството и културата на всекидневието (Към постановката на проблема) // Български фолклор. Балка-ните и Балтика в обединена Европа: история, религии, култури. Кн.3-4. 2009. София, Българска Академия на науките, 2010. С. 84-91 [«"Латышский стиль" в искусстве и культуре повседневности»; на болгарском языке].

11. "Latvian Style": on some Motifs and Themes in Latvian National Imagination // Balkan and Baltic states in United Europe. Histories, Religions, and Cultures. Ed. by E. Anastasova, M. Koiva. Sofia-Tartu, 2010. P. 124-130.

12. Homo letticus: Locality and Ethnicity as two dimensions of Latvian identity // Darbai ir dienos. N.19. 2010. P. 23-38.

13. Представления об аглонских чудесах в рассказах жителей Агло-ны // Letonica. Humanitaro zinatnu zurnals. N. 20. 2010. 137-153. lpp.

Статьи в других рецензируемых журналах:

1. Вечер колоды у латышей // Живая старина. М., 1995. № 4. С. lili.

2. "Святая Мара" в латышской народной культуре // Живая старина. М., 1996. № 2. С. 42-46.

3. Латышские женские наплечные покрывала - виллайне: семиотика бытования // Живая старина. М., 1996. № 3. С. 11-13.

4. Raksts ("орнамент, узор") в латышской народной культуре // Живая старина. 1998. № 3 (19). С. 6-9.

5. Аннотированная библиография книг и статей по латышской традиционной культуре, вышедших в свет в Латвии в 1990-1996 гг. //Балто-славянские исследования 1997. М., Индрик, 1998. С.605-616.

6. Спит камушек без снов... (О некоторых мифологических представлениях о камнях у латышей) // Живая старина. 2000. № 3. С. 13-16.

7. Грамматика латышского орнамента (К постановке проблемы синтаксического анализа изобразительных текстов) // Балто-славянские исследования. ХУ. М., Индрик, 2002. С.530-549.

8. "Вокруг повсюду песчаные холмы, сама Рига в воде" (Рига: город и миф) // Балто-славянские исследования. ХУ. М., Индрик, 2002. С.77-93.

9. Аннотированная библиография книг и статей по традиционной культуре Латвии, вышедших в свет в 1995-2001 гг. // Балто-славянские исследования. ХУ. М., Индрик, 2002. С.639-650.

10. Этнокультурные стереотипы и образы у латышей и литовцев: образы «своего» и «чужого». На материале опроса школьников гг. Риги и Вильнюса // Даугава. № 2-3 Рига, 2003. С. 152-170. (В соавторстве с М.В. Завьяловой).

11. Русские Балтии в зеркале этнических стереотипов (на материале этнолингвистического эксперимента) // Диаспора. 2004. № 4. (В соавторстве с М.В. Завьяловой).

12. Аннотированная библиография некоторых работ по культуре Латвии, вышедших в свет в 2000-2003 гг. // Балто-славянские исследования. ХУ1. М., Индрик, 2004. С. 416^26.

13. Аннотированная библиография некоторых работ по истории, языкам и культуре Латвии (2004-2005 гг.) // Балто-славянские исследования. ХУ1. М„ Индрик, 2006. С. 506-511.

14. Священный лес Покайни в Латвии: изобретение традиции? // Живая Старина. № 1 (53). 2007. с. 32-35.

Другие публикации:

1. Латинские и русские раннесредневековые источники о балтийских (балтских и прибалтийско-финских) народах // Восточная Европа в древности и средневековье. Древняя Русь в системе эт-нополитических и культурных связей. М., 1994. С. 67-69.

2. Святая Мара. К вопросу о соотношении языческих и христианских представлений в латышской фольклорной традиции // Восточная Европа в древности и средневековье. Язычество, христианство, церковь. М., 1995. С. 70-74.

3. Латышские календарные праздники как "приходящие-уходящие гости": анализ одной мифологемы // Календарно-праздничная культура народов Зарубежной Азии: традиции и инновации. М., 1997. С. 216-222.

4. Образ человека в латышской традиционной культуре (по материалам языка и фольклора) // Этнические стереотипы в меняющемся мире. Отв. ред., сост. Е.П. Батьянова и А.Н. Калабанов. М., 1998. С. 97-110.

5. Dievturiba. Религиозно-национальная идея и ее реализация в Латвии // Неоязычество на просторах Евразии. Сост. В.А. Шни-рельман. М., 2001. С. 80-113.

6. Русская интеллигенция в Латвийской Республике, 1920-1930-е гг. (по материалам последних исследований) // Русская интеллигенция на родине и в зарубежье: новые документы и материалы. Сборник статей. М.: Российский институт культурологии. Ред. К.З. Акопян. М., 2001. С.82-107.

7. От «коровьего счастья» до «Мирового закона» (о способах мифологизации женских сакральных персонажей в латышском фольклоре) // Судьба, болезнь и другие женские образы в традиционной культуре (материалы круглого стола). М.: МГУ, 2000. С. 32-37.

8. Baltijos arealas kultürinés geografijos kontekste: tyrimo teorija ir pri-taikymas // Lietuvos dvarai: praeitis, dabartis, perspektyvos. Konfe-rencijos tezés. Kauno dailininkq paramos fondasc Lietuvos dailininkij sajungos Kauno skyrius. Zemaitkiemio dvaras, 2002. P.5.

9. Балтийские этнокультурные стереотипы: образы "своего" и "чужого" // Идентичность и толерантность. М., 2002. С.305-328 (совместно с М.В. Завьяловой).

10. «Латышскость» в зеркале этнокультурных стереотипов и образов // Мультикультурализм и этнокультурные процессы в меняющемся мире. Исследовательские подходы и интерпретации. М., 2003. С. 146-188. 2 печ. л.

11. Некоторые особенности хлебопечения и представления о хлебе у латышей // Хлеб в народной культуре. Отв. ред. Т.А. Воронина. М., Наука, 2004. С.341-362. 1.5 печ.л.

12. Образ креста в латышском фольклоре и традициях: происхождение и функция // Литовские кресты в мировом контексте. Международная научная конференция. Тезисы докладов. Сост. И. Забу-лите. Каунас, 2005. С. 44-45.

13. Дом, земля, пространство: этнокультурные стереотипные представления среди латышей, литовцев и русских стран Балтии // Ethnic images and stereotypes - where is the border line? Russian-Baltic Cross-cultural Relations. 3-d International conference on political and cultural relations between Russia and the states of Baltic region. Narva, October 20-22, 2006. The University of Tartu, Narva College, 2006. P. 121-122.

14. "Lïgo, bite, lïgo, Saule!" Традиции и инновации в праздновании Яновой ночи у латышей // ЭЛ. Вольтер и балтистика как комплексная дисциплина. СПб: Филологический факультет СПбГУ, 2006. С.27-28.

15. Обычные и странные части тела у латышей: к концепции человека в традиционной культуре // Балты и Великое Княжество Литовское. Историко-лингвистический взгляд. Памяти Эгидиюса Банёниса. М.: Новое издательство, 2007. С.242-258.

16. «На старых ребрах коня...»: об интерпретации одного латышского текста в контексте традиции жанра загадки // Балты и Великое Княжество Литовское. Историко-лингвистический взгляд. Памяти Эгидиюса Банёниса. М.: Новое издательство, 2007. С.259-268.

17. Частная жизнь, профессиональная деятельность и полевая работа этнографа: к вопросу о соотношении этики и прагматики // Антропология академической жизни. Сборник статей под редакцией Г. Комаровой. М., 2008. С. 162-208. 2 печ.л.

18. «Эгле - королева ужей»: о способах интерпретации одного сказочного сюжета в литовской культуре // Миф в фольклорных традициях и культуре новейшего времени. Отв. ред. С.Ю. Неклюдов. М.: РГГУ, 2009. С.49-70.

19. Homo Letticus: проблемы стратификации национального характера и этиологии этикетных норм // VIII Конгресс этнографов и антропологов России. Тезисы докладов. Оренбург, 1-5 июля 2009 г. Оренбург, Издательский центр ОГАУ, 2009. С.453.

20. Латышский Праздник Песни и Танца: о национальных особенностях одной культурной традиции // Европейская интеграция и

культурное многообразие. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2009. С. 55-105.

21. Кавказские народы в Балтии: между культурной интеграцией и сохранением самобытности (на примере Латвии) // Международная научная конференция "Археология, Этнология, Фольклористика Кавказа". Сборник кратких содержаний докладов. Тбилиси, 2527 июня 2009 года. Тбилиси: Фонд Кавказа. 2010. С. 530-532.

22. Восток и Запад: тендерные темы в этнографических исследованиях // Женский мир в научном дискурсе: исследовательские стратегии. Материалы региональной научно-практической конференции (Якутск, 22 октября 2009 г.). Новосибирск: Наука, 2010. С.83-99.

Подписано в печать 8 февраля 2011 г. Формат 60x84 1/16

Объем 4.5 печ.л. Тираж 100 экземпляров. Заказ № 3.

Участок оперативной полиграфии Института этнологии и антропологии им. H.H. Миклухо-Маклая РАН Москва, улица Вавилова, дом 46.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Рыжакова, Светлана Игоревна

Введение.

1. Актуальность исследования.:.

2. Постановка проблемы.

3. Понятийный аппарат исследования.

4. Цели и задачи работы.

5. Источники.

6. Методология исследования.

7. Историография вопроса.

8. Научная новизна исследования.

9. Теоретическая и практическая значимость работы.

10. Благодарности.

Глава 1. Histórica Lettica: этнокультурные представления о "латышском" в контексте национальной истории латышей.

1.1. Национальная история и этническая идентичность: формы взаимосвязи.

1.2. Histórica Lettica: Историографические модели.

1.3. Представления о "латышском" в тезаурусе национальной истории.

Jy 1.3.1. «Древняя Латвия» ("Sena Latvija").

1.3.2. Образы «тринадцатого века».

1.3.3. «Друг латышского народа» герцог Якоб, Курземское герцогство (1562-1795 гг.) и его колонии.

1.3.4. Представления о "латышском" в «русские [царские] времена» (krievu [cara] Іаікі): XVIII - первая половина XIX вв.

1.3.5. «Латыш проснулся»: представления о "латышском" в эпоху аптоды 1850-1870-х гг.

1.3.6. «Времена землемеров» и путь к латвийской государственности (1870-1910-е).

1.3.7. «Сами в своем государстве»: представления о "латышском" в период Латвийской республики 1918-1940 гг.

1.3.8. Представления о "латышском" в контексте эпохи советской Латвии (1940-1941, 1944-конец 1980-х гг.).

1.3.9. Латышские темы «третьей атмоды» (середина 1980 - начало 1990-х гг.).

1.3.10. Представления о "латышском" в период

Латвийской республики 1991 - начала XXI в.

1.2.11. "Латышское" и латвийская «еврожизнь».

1.4. Выводы из первой главы.

Глава 2. Lingua Lettica: латышский язык и связанные с ним этнокультурные представления.

2.1. Роль латышского языка в определении латышской этнической идентичности.

2.2. Этнокультурные представления в истории формирования латышского языка (с древности до первой половины XIX в.).

2.3. Представления о «латышскости» латышского языка в 1850-1910-х гг.

2.4. Представления о латышском языке в период Латвийской республики (1918-1940 гг.). Летонизация латышского языка.

2.5. Представления о латышском языке в 1940-1980-е гг.

2.6. Дискуссия о языке в 1980-е гг. Поднятие статуса латышского языка.

2.7. Языковая политика Латвии после восстановления независимости Латвии.

2.7.1. Первый период: 1991 - 1994/1995 гг.

2.7.2. Второй период: 1994/1995 - 2003 гг.

2.7.3. Третий период: 2003 г. / 1 мая 2004 г. - до настоящего времени.

2.8. Представления о латышском фольклоре как семиотическом языке латышской культуры.

2.9. Выводы из второй главы.

Глава 3. Cultura Lettica: представления о "латышском" в различных культурных сферах.

3.1. «Латышский ландшафт»: этнокультурный символизм и культурные практики.

3.2. Рига в латышской культуре и истории: город и миф.

3.3. «Латышские мотивы»: этнокультурная художественная образность.

3.4. «Латышский стиль» в искусстве и повседневности.

3.5. «Латышские праздники»: особенности «национализации» праздников.

3.5.1. Янова ночь, Лиго {Jäni, Ligó).

3.5.2. Общелатышский Праздник Песни и Танца.

3.5.3. Кладбищенский праздник (Кари svetki).

3.6. Представления о «латышском» в религиозной культуре латышей.

3.6.1. Гернгутерское движение и латышская культура.

3.6.2. Диевтуриба (dievtwíba), латышское неоязычество и его образность.

3.7. «Латышские вещи»: представление о "латышскости" предметов повседневности, брендизация и "инвентаризация" латышской этнической культуры.

3.8. Выводы из третьей главы.

Глава 4. Homo Letticus. Представления о «человеке латышском» в культуре и повседневности.

4.1. "Латышский национальный характер": традиции описания и изучения.

4.2. "Латышскость" (latvieñba) как психотип в зеркале этнокультурных стереотипов и образов.

4.3. "Быть латышом": представление о «латышской личности» и некоторых этнокультурных моделях поведения.

4.4. Выводы из четвертой главы.

Введение диссертации2011 год, автореферат по истории, Рыжакова, Светлана Игоревна

1. Актуальность исследования

Этнические общности остаются существенным элементом сложной, меняющейся картины современного мира. Примером тому может быть рассматриваемый балтийский регион, этнокультурное исследование которого имеет сегодня большое теоретическое и практическое значение. С одной стороны, в ходе всей документированной истории он постоянно находился в сфере влияния разных крупных стран. Само определение «Балтии» (и близких ей геополитических понятий, например, Остзейский край, Циркумбалтийский регион, Прибалтика и др.) оказывается весьма неоднозначным, различается для каждой из исторических эпох и культурных контекстов. С другой стороны, в рамках выделяемых в настоящее время балтийских субрегионов, а также и современных стран-государств сохраняется и развивается культурная самобытность, характер, формы и общественная роль которой нуждаются в изучении. Местные этнические культуры, осознанные (а отчасти и сформированные) просветителями второй половины XVIII - начала XIX вв., а затем, в середине-второй половине XIX в. и национальной интеллигенцией, сыграли существенную роль в формировании нынешнего культурного облика балтийского мира. Речь идет, прежде всего, об особенностях смены традиционной культуры современной, кодификации литературного языка, об обращении широких масс финнов, а затем эстонцев, латышей и литовцев к своему фольклору и этнографии, о «национализации» и политизации культуры, происходящих параллельно с прогрессивными экономическими, политическими и социальными переменами, ведущими к либерализации общественных отношений.

Вхождение земель современной Латвии в ходе истории в различные государства, долгое присутствие здесь иноэтничной элиты, развитие промышленности и рынка (в том числе транзитного), а также наличие многих специфических этнических общностей со своими инфраструктурой и идентичностью (старообрядцы, евреи-иудеи, цыгане, немцы, поляки и др.) препятствовало формированию здесь какой бы то ни было моноэтнической культуры. Тут всегда сохранялись мультиэтничность, поликонфессионалыюсть, многоязычность общества. Однако именно рост латышского этнонационализма с середины XIX в. (а отчасти и ранее), сплотивший между собой латышей Остзейского края (а в первые два десятилетия XX в. теснее присоединив к ним латышей (обозначенных в это же время этнонимом 'латгальцы') трёх уездов Витебской губернии), оказался важнейшей общественной двигающей силой, определившей среди прочего и политические перемены в балтийском регионе. В середине XIX в. были заложены основы латышской этнонациональной культуры: к этому времени уже начали развиваться латышская периодика, образование, шло формирование современного литературного языка, художественной литературы, хоровой культуры, театра, музейного дела, изобразительного искусства; появлялся опыт самоорганизации широких масс. Это в разное время происходило в рамках Братских общин гернгутерского движения в Видземе, в хоровых коллективах, а с 1868 г. - в Рижском латышском обществе, в рамках которого зарождается большинство будущих национальных институтов, см. [Rigas Latviesu biedribas 1893]; [Rumnieks, Mucenieks 2003]. Идеологически Латвия во многом складывалась как государство латышей, хотя практически управление республикой всегда требовало учитывать полиэтнический характер местного общества и непростой внешний контекст существования страны. •

В относительно непродолжительный исторический период второй половины XIX-начала XX вв. сложился системный комплекс представлений о латышской этнической культуре, которые закрепились в культурном ландшафте, исторических повествованиях, музейной деятельности, искусстве, широко распространились посредством массового образования и популяризации. Кодификация, инсгитуциализация и идеологизация латышской культуры начались во второй половине XIX в., шли в латвийском государстве в межвоенный период (1918-1940 гг.). В ином политическом контексте и с иной интерпретацией они были продолжены в советское время, когда параллельно с официально принятыми и одобренными формами постепенно, и наиболее активно в 1970-1980-е гг., возникло альтернативное направление, получившее название нео-фольклоризма, разрабатывавшее иное отношение к этнокультурному наследию. Объединение движения нео-фольклоризма с гражданскими инициативами в середине — второй половине 1980-х гг. поспособствовало росту национального сознания накануне провозглашения государственной независимости Латвии в 1990 г. Здесь, как и во многих странах мира, в 1980-1990-е гг. одновременно наблюдались рост этнического самосознания, всплеск национальных конфликтов и усиление глобализационных процессов. В латвийском обществе, как и любом другом современном сложном обществе, имеется множество уровней этнокультурного конструирования, которые имеют свои способы закрепления и каналы передачи. Это популярная и художественная литература (публицистика, кинематограф, массовое школьное образование, музеи, профессиональная история, устная история (особенно передающаяся в семейной памяти), см. [Literatur und nationale Identität 1997]. В латышском обществе и ныне не ослабевает интерес к теме этнонациональной идентичности, что, по-видимому, связано с новым витком глобализации. Интенсивно обсуждается вопрос о месте и роли в ней исторических представлений, языка, национального характера и самосознания, а также комплекса этнокультурных образов и черт, обозначаемого иногда понятием «латышскость» (лтш. 1аЫеИЬа, впервые встречался в литературе 1930-х гг.; на английский язык переводится как "ЬаШаппезз", хотя в данном случае точнее говорить о "¿еШьс/меяя"). При этом активизировались исследования этничности, национализма и транснационализма (теория транснациональной культуры описана Арджуном Аппадураи, который выявил, как работа масс-медиа, а также рост миграций и циклических переездов создавали условия для более активного «выдумывания себя» и «выдумывания миров» [Аррас1ига1 1996]; [Арраёигш 1989]). То, как всё это происходит в балтийских постсоветских республиках, оказывается недостаточно известным и понятным за их пределами.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Этнокультурные представления об основах латышской идентичности: исторический контекст, взаимосвязи, современные аспекты"

4.4. Выводы из 4 главы

1. Отдельные черты, с помощью которых характеризовались балтийские народы (и в том числе предки латышей) встречаются в средневековых хрониках. Это были оценки внешних наблюдателей, сделанные в определенных (нередко военных) обстоятельствах.

Это пунктирные, весьма фрагментарные отметки, не образующие какой-либо системы, но отражающие, прежде всего, обстоятельства контактов балтийских народов с немецкими христианскими миссионерами. Первые связанные описания «латышского характера» относятся к концу XVIII - XIX вв.; это были публицистические и художественные тексты «внешнего взгляда», зафиксировавшие характерные для своего времени представления и образы. В'рамках этой модели индивидуальные, личностные черты экстраполировалось, на народ, что объясняется конкретными историческими причинами. В дальнейшем они были творчески переработаны в латышской художественной литературе, активно освоены младолатышской интеллигенцией в эпоху национально-культурного пробуждения 1850-1870-х гг., и с некоторыми дополнениями и преобразованиями дошли до- наших дней. Существенную роль в оформлении представлений о «человеке латышском» сыграла художественная образность национального романтизма середины — второй половины XIX в. Определенная идеологизация этой темы наблюдалась в 1930-е гг., встречается и ныне. Однако активное, подчас горячее, острое её обсуждение свидетельствует о значительных внутренних трансформационных процессах латышского общества в целом.

2. Рост интереса латышского общества к самому себе был связан, видимо, с серьёзными политическими, социальными и экономическими, преобразованиями, с поставленной и достигнутой целью формирования латвийской государственности, с новыми проблемами, возникшими затем. В 1920-е гг. начинается ревизия образа «человека латышского»; деконструкция его содержательной части приводит к реинтерпретации его элементов, понимаемых уже скорее как поведенческие стратегии определенных общественных групп и отдельных личностей в разные исторические эпохи. Во время- формирования национального мифа, когда концепция родины создавалась исходя из этнической общности, и Латвия первоначально понималась как «сообщество латышей», «латышский характер» представлялся гарантом существования латышской этнонации (что было отражено в работах А.Бильманиса, 3. Маурини, К. Скалбе); позднее (под влиянием различных избираемых жизненных стратегий в сложнейшее военное и послевоенное время 1940-х гг., а также и в советский период) это было подвергнуто определённому критическому переосмыслению.

3. Исходя из выявленных эмпирически правил, можно выстроить систему «грамматики» самобытности, латышской культуры как совокупности моделей поведения, жизненных ценностей, объединяющей латышей (отличия в правилах — один из главных показателей при установлении-различий или поиска тождественности, ср. [Fox 2004: 1011]). Речь не идёт, разумеется, о том, что эти особенности демонстрируются всегда; любые правила в любом обществе могут, и нередко, нарушаться. Речь о том, что эти особенности или образы поведения типичны и ярко выражены, примечательны, показательны. Они обсуждаются, мотивируются, поясняются, интерпретируются. Весьма интересны реакции на отклонения от правил, которые дают возможность «протестировать» их значимость и функциональность. Описание «латышской личности» может основывается на моделировании желаемого образа (позитивная «латышскость») или критике нежелаемых черт.

4. Можно выделить две исходные стратегии (обе — довольно субъективные), согласно которым человек может описывать себя как «латыша», пояснять и мотивировать свою идентичность: это ощущения («я ощущаю себя латышом, и поэтому я делаю то-то и то-то») и доказательства («я делаю то-то и то-то, и поэтому я - латыш»). Однако это может не влиять на содержание используемых характеристик, которые в большинстве своём составляют исторический «багаж», имеют корни вплоть до текстов и дискуссий XVIII в. Описание «латышского характера» в большинстве случаев происходит по одной из следующих моделей: в человеческом измерении «латышскость» предстает как психотип или как образ жизни.

5. Психологически «латышскость» может быть представлена как инивндуалистический психотип, объединяющий, прежде всего, такие качества как сдержанность, молчаливость, трудолюбие, миролюбивость и спокойствие, упорство, преданность и ответственность, при том, что обсуждаются также темы завистливости и равнодушия. В содержательном смысле большинство выделяемых черт объединены важнейшим императивом - трудится, невзирая на трудности и новые вызовы времени. В целом, важным оказывается индивидуальное существование, что требует постоянной культурной ориентации, приспособления к внешней среде. Именно это воспринимается как сохранение латышской самости, иногда воспринимаемое как героическое действие вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам, хотя, по-видимому, как раз в наиболее сложные, кризисные периоды истории латышское этническое единство (а также и представления о «человеке латышском») осознавалось и укреплялось.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы рассмотрели представления о латышском в разных культурных сферах — национальной истории, идеологии, языке, художественной культуре, литературе, повседневности, праздничной культуре, культурной географии, межличностных отношениях, массовой культуре, декоративно-прикладном искусстве, культуры чувств (вкусы, привычки, рутина). Несмотря на все их тематическое и функциональное различие, было обнаружено множество внутренних взаимосвязей: ландшафт и история психологизируются, язык отчасти охватывается идеологией, литература и искусство входят в праздничную культуру и повседневность, политическая культура становится литературизированной и театрализированной и т.д. Ассоциативные связи, как и подчеркиваемые смыслы и способы интерпретации отдельных элементов, формировались под влиянием этнокультурных представлений, становились важными признаками национальной культуры, обеспечивая ощущение ее внутреннего единства.

Выявлены основные факторы истории и культуры латышей, сформировавшие основу латышской самобытности, ее важнейшие «узлы», темы; составлен тезаурус культурных представлений о «латышском». Показано, как посредством действия таких культурных механизмов как привычка, память, воображение, отождествление (что порождает представления об аутентичности), интерпретация, поддержание традиции и инкультурация, выбранные особенности и черты становятся значимыми символами, обрастают текстами, и начинают транслироваться и ощущаться как изначально присущие данной этнической культуре. Этнокультурные представления в сжатом, концентрированном виде отчасти становятся символами, и тогда выходят за рамки данной национальной культуры (ассоциируясь с определенными стилями, субкультурами, образами жизни и т.п.), а отчасти - знаками и даже эмблемами, позволяющими быстро и четко опознавать идеологические принципы или политическую принадлежность, с которыми они оказались связаны. Проделанное исследование позволяет сделать следующие выводы.

1. В истории формирования представлений о «латышском» сочетались эволюционные процессы (аи1:оро1ез15) и акты целенаправленного создания, конструирования, даже индивидуального творчества, которые нередко воспринимались как реконструкция, возрождение, «пробуждение». Представления о «латышском» в исторических повествованиях появляются в XVII веке, но до последней трети XVIII в. они оставались фрагментарными, неотчетливыми; гораздо более выражены были другие формы идентичности (конфессия, язык, род занятия). В немецких сочинениях эпохи

Просвещения «латышское» уже облекается в отчетливые формы, появляются его подробные описания, формируются модели, которые с небольшими вариациями дошли до настоящего времени. Представления о «латышском» рождались в тесной взаимосвязи с «немецким», «русским» и другими комплексами образов, в основном, по методу противопоставления, но нередко и уподобления. Выявленный в работе тезаурус представлений говорит о кумулятивном характере процесса их культурной «национализации». Идеология латышского этнонационализма с середины XIX в. начала выделять из разнообразного культурного материала определенные темы, сюжеты, жанры, тексты, биографии, артефакты, черты и другие единицы, которые постепенно объединялись в рамках единого комплекса представлений о «латышскости». Границы этого комплекса всегда были проницаемы, но определенные, описанные ниже, факторы, обеспечивают его историческую преемственность и целостность. На протяжении XIX и первой половины XX в. в Остзейском крае, а затем и Латвии доминировал дискурс «кровь и почва», где под «кровью» понималось представление об этнических латышах, под «почвой» - Латвия как страна, любовь к родине (§1 гетс ¡г mu.su), мистическая привязанность к земле и рациональный труд на ней.

2. В идеологической и политической сфере латышский национализм формировался в общемировом русле национальных движений второй половины Х1Х-ХХ вв., в чем главным было создание конкретных, поддерживаемых повседневной культурной практикой социальных связей широких народных масс и образованной элиты. Этой связанности добивались путем широкого образования (начиная с народных школ, семинарий школьных учителей), сближения элитарной и народной культур (хоровое движение и Праздник песни), затем фольклорных ансамблей, поднятия статуса и освоения фольклорного наследия, культивирования народного костюма и т.п. Создаваемые в основном с середины XIX в. общелатышские культурные институты (хоровое движение и Праздники песни, студенческие корпорации, культурные общества, школы, литературный язык, театр, позднее музеи, спорт, кинематограф и мн.др.) формировали тысячи более и менее прочных связей между латышами разных этнографических областей.

3. Латышский язык играл ведущую роль в формировании комплекса культурных представлений о «латышскости». Он был исторически наиболее ранним этнокультурным проявлением (что отмечено в литературе с середины XVIII в.). Сравнительно-историческое языкознание заложило основу поиска предков латышей, прежде всего лингвистических, что затем оказалось перенесенным и на археологические исследования (стремившиеся выявить и зафиксировать «земгальские», «латгальские» и т.п. археологические комплексы и культуры). Именно лингвистический принцип лег в основу размежевания ливов и других, балтских народностей, отчего ливы не вводились в состав латышского народа. Общее лингвистическое единство легло в основу представлений о генезисе латышей; археологический и культурный материалы играли тут вторичную роль и оказывались более вариативными. Заложенная в середине XIX в. идея необходимости поддержания латышского языка (а также и этнической культуры) как гаранта существования народа стала ощутимой частью в современной национальной идеологии и даже государственной культурной политики Латвии.

4. Существенную роль на формирование латышских культурных представлений оказала двуслойность общества, долгое присутствие на землях Латвии правящего иноземного по отношению к массе местного крестьянского населения класса. Принадлежность основной массы латышей до середины XIX в. к крестьянскому сословию и связанный с этим постепенно формирующийся комплекс представлений о «сельском», «хуторском», а позднее и «близким к природе», «экологическом» как о собственно-латышском, оказал существенное влияние на содержание культурных представлений о «латышском». Традиционная, крестьянская культура играла ведущую роль в формирующемся комплексе представлений о «латышском», однако это была уже во многом модернизирующаяся культура. Представление о «чужой власти» («немецкой», «шведской», «польской», «русской») довольно глубоко укоренилось в латышском сознании. Столкновение различных, зачастую противоположных идей, напряжение общественных сил оказывалось в истории Латвии, как правило, весьма жестким: усиление какой-либо одной тенденции в любой из культурных и политических областей быстро приводило к усилению ее противоположностей. В конце XVIII в. общественное устройство Остзейских губерний, тормозившее развитие края, стало подвергаться жесткой критике со стороны публицистов, литераторов, общественных деятелей, а позднее и более широких кругов. Но до середины XIX в. «особый порядок», фактически, феодальное общество со значительными привилегиями немецкому дворянству, здесь продолжался сохраняться. Сохранение вместе с ним определенной культурной дистанции между латышским крестьянским населением и местной правящей элитой (хотя жесткой она, видимо, никогда не была) стало консервирующим механизмом, повлияло на формирование многих самобытных элементов латышской культуры, способствовало консолидации латышей. Вопрос исторической интерпретации роли местного общественного устройства в национальной самобытности латышей («благодаря или вопреки?») — один из острейших в дискуссиях латвийских историков и культурологов.

5. Следует несколько пересмотреть представление об «атмодах» (периодах национально-культурного «пробуждения») в истории латышской культуры, существующее ныне в латвийской историографии. Вряд ли верно представление о «трёх атмодах» в латышской истории как своего рода трёх равнозначных и однотипных периодах историко-культурного «возрождения», или «пробуждения», в основном повторявших друг друга на разных витках истории. Речь скорее идет о четырех периодах «пробуждения к разному», причем «пробуждения» эти первоначально охватывали относительно небольшую по численности группу латышского населения, но потом получали большой резонанс. Национально-культурное возрождение, или пробуждение (атмода), можно рассматривать и как процесс, и как особое состояние общества; это также относительно короткий исторический период, когда происходит открытие и/или переосмысление «себя», своей культуры. Последующее время показывает, что из них будет широко воспринято обществом, и происходит оформление, упорядочивание порожденных и сформулированных идей. Первым периодом атмоды оказались преобразования в религиозной жизни крестьян Лифляндии (начиная с 1740-ых гг.), и, прежде всего, их объединение в рамках гернгутерских общин, сначала под влиянием частных лиц-патронов, а затем и самостоятельно. Их атмода (кстати, именно в гернгутерской среде возник и стал активно использоваться этот термин, ср. ведущую роль термина «пробуждение» в лексике всех протестантских движений) апеллировала к усилению религиозного чувства, одновременно способствуя росту самоорганизации латышских крестьянских масс Видземе. Значительные перемены в жизни и культуре латышей и эстонцев, в совокупности с усилиями немецких просветителей, привели к тому, что крепостное право в Остзейском крае было отменено уже в начале XIX в. (в Курляндии - 1817 г., в Лифляндии - 1819 г.). Этнизация религиозного начала в несколько ином виде обращения к мифологии и фольклору повторилась во второй половине XIX в., а позднее, в 1920-30-ые гг., выразилась в неоязыческом, национально-почвенническом движении, которые структурно, тематически и этически основывались на протестантской культуре. Однако в целом последующие атмоды были ориентированы на другие стороны жизни. Второй период существенных преобразований (всплеск активности латышей пришелся на 1850-1870-ые гг., именно тогда были созданы все развивающиеся в последствие модели) породила идею латышской культурной нации (язык, образование, периодика, литература, театр, культурно-просветительские общества, возможность карьерного роста, праздничная культура, высокая ценность фольклора и простонародной культуры). Идеи создания своего государства и нации, их молодости (с присущими ему всеми положительными ассоциациями) сочеталась с представлениями о славном прошлом, долгом историческом пути латышского народа. Концепция этнической нации с 1860-ых гг. получила значительное укоренение в Остзейском крае, и все еще играет существенную роль в общественной жизни Балтии. Однако на практике она с середины XIX в., сочеталась с идеей гражданской общности. Начало частотного использования этнонима latvis (известного и ранее, но актуализированного в 1850-ые, в особенности в среде латышского студенческого землячества Тарту) вело к обретению им новых смыслов, к формированию единого народа tauta (Volk), хотя и живущего в разных провинциях. На фоне продолжающейся ассимиляции латышского населения возникла идея формирования латышской культурной нации, главными элементами которой в 185070-ые гг. становятся язык, широкая грамотность, образование, образ жизни, но подспудно развивающиеся, и в первые полтора десятилетия XX в. сформулированная сначала идея национальной автономии, и затем государства (Э. Бланке, А. Кродерс, М. Валтерс). Однако тогда не было создало единой идеологии: космополитические идеи тут соседствовали с националистическими. Различные индивидуальные позиции, отражающие возможные пути вертикальной мобильности латышей, преобладали до конца 1870-ых. Развитие национальной идеи и национального движения (первоначально в виде деятельности младолатышей, а затем социал-демократических кругов), ставших одной из причин формирования самостоятельного государства Латвии в 1918 г., до середины 1930-ых гг. чрезвычайно демократического и плюралистического, с либеральной экономикой, а затем с возросшими право-националистическими признаками (правда, без репрессий и гонений), лежали в русле общего восточно-европейского хода развития. Наиболее неоднозначны представления о следующей (по общепринятой классификации - «второй») атмоде. Здесь можно говорить и о социал-демократическом движении (с участием Райниса), которое имело универсалистскую направленность, и о резкой урбанизации латышей в 1870-1890-ые гг., и о многих других переменах на смене веков. Для определенной группы второй латышской атмодой является государственный переворот, ликвидация парламентской системы и установление единоличной власти К. Ульманиса в 1934 г. Для других же это представляется весьма прискорбным фактом, типологически сходным и исторически преемственным с переменой государственного строя в 1940 г., т.е. присоединением Латвии к СССР. По-видимому, тут скорее нужно говорить о комплексе внешних обстоятельств (революции 1905 г. и 1917 г., первая мировая и гражданская война), в которых сложилась и была реализована первая для латышей и эстонцев возможность создания сначала идеи автономии, а затем и самостоятельной государственности; в 1920-25 гг. произошло становление латвийского национального государства. В советский период, несмотря на идеологический прессинг, многие формы «латышекоети» сохранялись: любительские коллективы использовались как часть пропаганды, политического воспитания масс. Организация большого числа участников, равно как и декларируемая «народность» и жизнеутверждающие темы тоже входили в коммунистическую идеологию. Целью было «охватить каждого» самодеятельностью финансировалась и контролировалась (не слишком жестко, как правило), властью (Постановление Совета Министров ЛССР, 10.12.1946, № 181): проводились смотры, конкурсы. Стиль национальной культуры воспроизводился, хотя при этом во многом взращивали примитивное, потребительское отношение к. народной культуре. Эпоха всеобщего политического и общественного воодушевления конца 1980-начала 1990-ых гг., для Латвии - третья атмода (термин Я,- Страдынына), объединила демократически настроенные общественные слои Латвии, ее исторический контекст был мирный, и включал в себя подспудные действия, подготовившие часть латвийского общества в конце 1970-первой половине 1980-ых гг. к открытому противостоянию центральной власти и партийной номенклатуре и защите своих интересов. Идеи сохранения и развития латышской этнической культуры сопровождали каждый из периодов серьезных экономических и политических перемен.

6. Характерным признаком «латышскости» являются ощущение общей, в целом полной страданий и лишений (некоторое исключение представляют собой эпохи «благоприятного существования» - период древности, до конца XII в., Курземское герцогство, межвоенная Латвийская республика, а также получившее ныне обозначение «жирных лет» период середины 1990-начала 2000-ых гг., до современного кризиса), очень сложной своей общей истории, в ходе которой постепенно вырабатывались национальный характер. Эта линия была обозначена в трудах немецких просветителей конца ХУШ-пачала XIX вв., и в дальнейшем развивалась. Историческая травма играет существенную роль в латышском историческом нарративе, хотя в последние годы заметно её преодоление. При этом видна преемственность и взаимосвязь всех профессиональных историографических моделей. Латышский вопрос, поставленный в конце XVIII в. (и особенно ярко в работах, Г. Меркеля) имел отчетливый освободительный пафос; его политически «левый» характер сменился во второй половине 1930-ых гг. на «правый», государственный, и это было повторено в 1990-ых гг.

7. В особенно концентрированной форме «латышскость» отразилась в художественной литературе, разных формах обращения к фольклору, художественных и вкусовых признаках («латышский стиль» в декоративно-прикладном искусстве, в повседневности и устройстве интерьера), приверженности определенным формам исполнительского искусства (латыши - «народ певцов», любовь латышей к театру). Кроме того, это были представления о латышском национальном характере и поведенческих чертах, нередко кладущиеся в основу обсуждения и оценки человеческих действий. Существенным объединительным элементом латышской культуры стали вокально-музыкальная культура: сначала, в середине XIX в., гармонизация народных песен, хоровое движение, Праздники песни, позднее, в 1970-ых гг., неофольклоризм, когда фольклор (прежде всего, песенный) стал восприниматься как источник альтернативной культуры, политической оппозиции, противостоящей глобализации, безличной массовой культуре, потребительству, и включен в «зеленый образ жизни», связан с трендами «своего», «домашнего», «хуторского».

8. Относительно позднее и двуэтапное принятие христианства (земли Латвии и Эстонии - формально в начале XIII в., Литвы — в XIV в., но, по сути, еще позднее, для масс латышей и эстонцев христианство актуализировалось в рамках протестантизма) сказалось на местной религиозной культуре, на слабом и трансформированном включении этих конфессий в «латышский мир». Восточная Прибалтика стала местом встречи православия, старообрядчества, католичества и лютеранства, а теперь и многих новых религий (в Латвии весьма активны различные небольшие религиозные группы -рериховцы, необуддисты, неоязычники, группы, интересующиеся восточными религиями, харизматические христиане, церковь «нового поколения» и т.д.). Все религиозные конфессии в Латвии начиная с 1918 г. всегда были отдалены от светской, гражданской власти. Латышская идея формировалась в принципе как антиклерикальная. Однако примечательным фактом в латышской истории было движение Братских общин (гернгутеров) Лифляндии, возникшее в середине XVIII в., охватывавшее до 75% крестьянского населения отдельных областей, во многом повлиявшее латышскую культуру, хотя в середине XIX в. переставшее играть заметную роль в местной культурной жизни. В истории латышской этнической культуре интересно и движение диевтуров: предыстоки этого религиозно-культурного движения следует искать в романтизме конца XVIII в., в обращении к «национальным древностям», в росте интереса, впоследствии образовавшего т.н. «живую» или «экспериментальную археологию» и клубы исторической реконструкции. При небольшом числе непосредственных участников его культурная иррадиация и влияние на становление современной общелатышской культуры все же ощутимы (хотя и не бесспорны). Нужно признать при этом, что ни гернгутерские идеи не исчезли бесследно (ими был дан толчок к формированию низовых общин среди широких масс латышских крестьян), ни диевтуры не возникли «на пустом месте». Интересно отметить также и выявленную в работе тесную структурную и тематическую связь гернгутерского и диевтурского движений

Латвии. Обе из них для своего времени были весьма актуальными для формирования латышской идентичности явлениями, не столько религиозными, сколько общекультурными. Однако в снятом, преобразованном, романтизированном виде ряд религиозных идей, ценностей и институтов вошли в комплекс представлений о «латышском».

9. Региональное самосознание до сих пор играет некоторую роль в этнокультурной жизни Латвии, хотя ныне это относительно мало известно за пределами Латвии и (за небольшим исключением) почти не отражается в литературе на других языках, кроме латышского. Локальный принцип во многом лежит в основе самоидентификации ливов Курземского побережья, католиков Курземе - суйтов, и особенно жителей Восточной Латвии, провинции Латгале. Последние претендуют подчас на статус отдельного от латышей народа, со своим (хотя и не вполне унифицированным и кодифицированным) латгальским языком; заметим, что немалая роль в становлении самосознания латгальцев сыграло латгальское возрождение в начале XX в., инспирированная местной интеллигенцией (Ф. Кемпс, Б. Брежго и другие); именно тогда был создан этноним «латгальцы» (лтш. latgaliesi), образованный на основе известного по средневековых хроникам этнонима «латгалы». Важнейшее ядро латышской этнонациональной культуры исторически сложилось в провинции Видземе: это касается происхождения этнонима 1аЫеШ, эталонных языковых диалектов, здесь находится Пиебалга - малая родина плеяды главных латышских литераторов, здесь возникли и затем начали распространяться такие важнейшие праздничные институты как Праздник песни и кладбищенские праздники, наконец, тут сформировались такие интересные специфические религиозные формы как латышское гернгутерство и диевтуриба). Не случайно в ходе формирования латвийский государственности рассматривалась возможность сделать столицу Латвии в г. Валка (пограничном с Эстонией городе в провинции Видземе). Однако синхронизирующие процессы, укрепляющие связи между латышами Видземе, Курземе, Зехмгале, Аугшземе и Латгале (жители каждой из этнографических областей обладают своими, несколько отличными исторической памятью и культурными чертами), оказались главными при формировании образов «латышскости».

10. Глобализация, миграционные процессы, ускорение делают будущее всякой этнической культуры в значительной мере неопределенным. Внутренняя консолидация этноса в сильной степени зависит от внешних обстоятельств. Тем более это актуально для случаев, когда одновременно укрепляются несколько групповых идентичностей этническая (в случае с Латвией — латышская), новая национальная (латвийская), новая федеративно-государственная (европейская), а кроме того, неизбежно участие народа и в более глобальных формах международного взаимодействия. В рамках общеевропейской интеграции «латышскость» как идеология фактически имеет тенденцию культурно перерасти в «латвийскость», которая может объединять разные этнические культуры, связанные местом (Латвия) и языком (или, возможно, языками, так как, несмотря на политическую и общественную дискуссию вокруг необходимости укрепления латышского как государственного языка Латвии, среди молодежи этой республики ощутима ориентация на иностранные языки), под эгидой общегосударственных интересов, интересов локальной территории (области, района, города), и на основе ценностей гражданского общества. Став национальной, любая из сфер культуры отчасти теряет самостоятельность, преобразуется в фактор идеологии, политики, наконец, маркетинга. В случае с латышской национальной историей столь отчетливое сохранение национально-романтической модели делает ее своеобразным культурным «брендом», материализованным как в художественных, публицистических, политических и даже рекламных текстах, так и в культурных практиках - клубной, музейной, субкультурной, а также и в массовой культуре. Однако это же затрудняет ее инструментальность, ограничивает развитие ее познавательной функции, усиливает изоляционизм. По-видимому, этнонационализм является одной из стратегий, предполагающих противостояние процессу столь быстрых перемен.

11. «Латышский мир» сегодня во многом творят профессионалы (музыканты, писатели, поэты, мастера-прикладники, художники); их идеи и наработки быстро становятся известными широкой латышской публике, воспринимаются или отторгаются. Однако их творчество укоренено в фольклоре и традиционной культуре, разумеется, уже довольно давно потерявших свою социальную основу, но бережно сохраняемых в урбанизирующемся и глобализирующемся мире. Создающаяся начиная с середины XIX в. «новая мифология» к настоящему времени уже отчасти воспринимается как аутентичная, близкая традиционной культуре. Все это говорит о том, что представления о «латышском» в виде художественной, литературной образности, стиля, образа жизни, круга интересов и ценностей, культурно-ландшафтной географии, способа интерпретации проявления психологических черт и культурного поведения, будут существовать и развиваться в XXI в.

Список научной литературыРыжакова, Светлана Игоревна, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

1. Аарелайд-Тарт 2007 Аарелайд-Тарт А. Историческое развитие культурной травмы: опыт Эстонии // Диалоги культур II / Редактор-составитель А.Хачатурян. Таллин: TLÜ Kirjastus, 2007. С.51-74.

2. Адоньева 2003 Адоньева С.Б. Прагматика фольклора и практика переходных ритуалов // Современный городской фольклор. М.: РГГУ, 2003. С. 323-338.

3. Айтматов 1987 Айтматов Ч. Цена прозрения // Огонек, 1987. №28. Александров 1990 - Александров H.A. Прибалтийский или Остзейский край. Эсты, Ливы и Латыши (серия «Где на Руси какой народ живет и чем промышляет»). М., 1900.

4. Аллунан 1865 -Аллунан Г. Отношение латышского языка к русскому // День. 1865. № 4748.

5. Андронов 2002 Андронов А.В. Материалы для латышско-русского словаря. СПб, 2002. Анфертьев 1993 - Анфертъев А.Н. Пролегомены и изучению этнической истории // Этносы и этнические процессы. Памяти Р.Ф. Итса. М.: Восточная литература, 1993. с. 63-69.

6. Арбузов 1912 Арбузов JI.A. Очерк истории Лифляндии, Эстляндии и Курляндии. СПб,1912.

7. Арсеньев 1834 — Арсеньев К.И. Путевые записки. Ямбург. Нарва. Гдов. Псков. Изборск. Печоры. Псковская губерния. Рига. Ливония // Библиотека для чтения. Т.5. СПб, 1834. '

8. Арутюнов 1978 Арутюнов С.А. Механизмы усвоения нововведений в этнической культуре // Методологические проблемы исследования этнических культур. Ереван, 1978.

9. Арутюнов 1981 —Арутюнов С.А. Обычай, ритуал, традиция // Советская этнография, 1981. № 2. С. 97-99.

10. Арутюнов 1989 — Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М.,1989.

11. Арутюнов 2000 Арутюнов С.А. Культуры, традиции и их развитие и взаимодействие. Lewiston, Queenston, Lampeter, 2000.

12. Арутюнов, Маркарян 1983 Культура жизнеобеспечения и этнос / Под ред. С.А. Арутюнова и Э.С. Маркаряна. Ереван, 1983.

13. Ассман (1992) 2004 Ассман Ян. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М: Языки славянской культуры, 2004. 364.С.

14. Аугустинавичюте 1998 — Аугустинавичюте А. Соционика. Кн.1. Введение. Кн.2. Психотипы. Тесты. М.: "ACT", СПб:"Тегга Fantastica", 1998.

15. Байбурин 1993 Байбурип А.К. Ритуал в традиционной культуре. СПб, 1993. Барток 2002 - Барток К. Изучение песенного фольклора Восточной Европы (1943 г.) // Венгры и Европа. Сборник эссе. Перевод с венгерского. М.: НЛО, 2002. С. 221-223.

16. Бахтин 1986 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. Белик 2001 - Личность, культура, этнос. Современная психологическая антропология. Под ред. A.A. Велика. М., Смысл, 2001.

17. Бильман 1926 Бильман А. Новая Латвия. Рига, 1926.

18. Блинкена 1984 Блинкена А. Актуальные задачи изучения двуязычия // Контакты русского языка с языками народов Прибалтики. АН JICCP, Институт языка и литературы им. А. Упита. Р.: Зинатне, 1984. С.7-13.

19. Блинкена 1996 — Блинкена А. Восстановление статуса государственного языка: теория и практика // Социолингвистические проблемы в разных регионах мира: Материалы международной конференции. М., 1996. С.83-87.

20. Бродель 1992 Бродель Ф. Время мира. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. М., 1992.

21. Брюггеман 2002 Брюггеман Карстен. От сословного общества к национальной независимости // Страны Балтии и Россия: общества и государства / Отв.ред. Д.Е. Фурман. М. 2002. С. 114-168.

22. Булгарин 1836 Булгарии Ф. Прогулка по Ливонии // Сочинения Фаддея Булгарина. Спб, 1836. Ч.З.

23. Булгарин 1839 Булгарии Ф.В. Летняя прогулка по Финляндии и Швеции в 1838 г. СПб,1839.

24. Бухвалов, Плинер 2000 Бухвалов В.А., Плинер Я.Г. Проблемы и перспективы интеграции учащихся школ национальных меньшинств в латвийское общество. Рига: Эксперимент, 2000.

25. Вальдемарс 1867 Вольдемар X. Русский язык в Прибалтийских губерниях // Москва. 1867. №№ 114-118, 123-124.

26. Васильев 1862 Васильев А. Латыши и их литература // День. 1862. № 50. Веденин 2004 - Веденин Ю.А. Информационная парадигма культурного ландшафта // Культурный« ландшафт как объект наследия. М.: Институт Наследия; СПб: Дмитрий Буланин, 2004. С.68-81.

27. Веденин, Кулешова 2004 Культурный ландшафт как объект наследия / Под ред. Ю.А Веденина, М.Е. Кулешовой. СПб, 2004.

28. Вежбицкая 2001а Вежбщкая Анна. Понимание культур через посредство ключевых слов. М.: Языки славянской культуры, 2001. 288 с.

29. Вежбицкая 2001b Вежбицкая Анна. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики. Пер. с англ. М.: Языки славянской культуры, 2001.

30. Венелин 1847 — Веиелин Ю.И. Окружные жители Балтийского моря, то есть Леты и Славяне». М.: Издательство Московского университета, 1847. 76 с.

31. Верч 2007 Верч Д. Белые пятна в истории и глубинной памяти: пересмотр официального нарратива пакта Молотова-Риббентропа // Диалоги культур II / Редактор-составитель А.Хачатурян. Таллин: TLÜ Kirjastus, 2007. С.109-126.

32. Вильнис 1926 — Вильнис Е. В поисках самобытной латышской религии // Слово. № 272.1926.

33. Волков 1999 — Волков В. Место родного языка русскоязычной молодежи в интеграционных процессах Латвии // Этнографическое обозрение. 1999. № 6. С.69-74.

34. Вольтер 1890 — Вольтер Э. А. Материалы для этнографии латышского племени Витебской 1убернии. СПб., 1890.

35. Воротин 1891 Воротин А. Принципы прибалтийской жизни. Ревель: Печатано в типографии «Колывани», 1891.

36. Второй Праздник 1950 — Второй Праздник песни Советской Латвии. Рига: Латгосиздат,

37. Вульф 2003 Вульф JIappu. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. M.: HJ10, 2003.

38. Вяземский 2000 Вяземский П.А. Старая записная книжка. М., 2000.

39. Гаврилин 2007 — Гаврилин А. «Латышский» священник Иаков Михайлов // Православие в Латвии. Исторические очерки / Сборник статей под ред. A.B. Гаврилина. Рига: Филокапия, 2007.

40. Гачев 2003 Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Соседи России. Польша, Литва, Эстония. М., 2003.

41. Гачев 2004 Само- и миро-познание Георгия Гачева. Беседа с Сергеем Лукониным. // Литературная газета. 12-18 мая 2004. № 18. С. 11.

42. Гердер 1977 Гердер II Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977.

43. Геттнер 1930 Геттнер А. География. Ее история, сущность и методы / Ред.и вступ.статья Н.И. Баранского. Л. -М., 1930.

44. Гинзбург (1994) 2004 -Гиисбург К. Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю // Гинсбург К. Мифы эмблемы — приметы: Морфология и история. М., 2004. С.287—320.

45. Голд 1990 — Голд Дж. Психология и география: Основы поведенческой географии. М.: Прогресс, 1990. 304 с.

46. Гравитис I960 — Гравитис О. Незабываемые дни. (О Празднике песни и танца, посвященном двадцатилетию Советской Латвии) // Советская музыка. 1960. № 10. С. 147-150.

47. Градулина, Семенова 1977 Градулина Л.К., Семенова М.Ф. Русский язык в Латвийской ССР // Русский язык как средство межнационального общения. М., 1977. С. 196-212.

48. Грацианский 1943 Грацианский Н.П. Борьба славян и народов Прибалтики с немецкой агрессией в средние века:Пособие для преподавателей. М.: Учпедгиз, 1943.

49. Григорьев 1910 Григорьев В FL Реформа местного управления при Екатерине 11. СПб,1910.

50. Григорьева 2000 Григорьева М. Состояние вариантов глагольного управления влатвийском «нациолекте» русского языка // Язык диаспоры. Проблемы и перспективы: Материалы III международного семинара. М., Флинта, 2000. С.96-101.

51. Губогло 1998 -Губогло М.Н. Языки этнической мобилизации. М., 1998.

52. Губогло 2003 Губогло М.Н. Идентификация идентичности. Этносоциологические очерки. М., 2003.

53. Гун 1803 Гун О. Топографическое описание города Риги с присовокуплением врачебных наблюдений, сочиненное в 1798 г. Спб, 1803.

54. Гуревич 1996 Гуревич А.Я. «Территория историка» // Одиссей. Человек в истории. Ремесло историка на исходе XX в. 1996. M.: Coda, 1996.

55. Гущин 2003 Гущин В. Этнократия: латвийский вариант. Рига, 2003.

56. Дауге \9\1 -ДаугеА. Латыши. Пг.-М., 1917.

57. Де Бре 1818 Де Брей, граф. О нынешнем нравственном и физическом состоянии Лифляндских и Эстляндских. крестьян // Сын отечества. 1818. 4.48. № 38.

58. Деркевиц 1960 Праздник песни, посвященный 20-летию Советской Латвии / Сост. А. Деркевиц. Рига, 1960.

59. Диманте 2005 Диманте И. Языковая ситуация и языковое законодательство в Латвийской Республики. М., 2005.

60. Дини 2002 -Дини Пъетро У. Балтийские языки / Перевод с итальянского A.B. Топоровой. Под редакцией и с предисловием В.Н. Топорова. М.: ОГИ, 2002.

61. Дэрумс 1970 -Дорумс В. Болезни и врачевание в Древней Прибалтике. Р.: Зинатне, 1970.

62. Дюби 1991 Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции // Одиссей. Культурно-антропологическая история сегодня. Отв. Ред. А.Я. Гуревич. М., 1991.

63. Завьялова, Рыжакова 2002 Завьялова М.В., Рыжакова С.И. Балтийские этнокультурныестереотипы: образы "своего" и "чужого" // Идентичность и толерантность. М., 2002. С.305-328.

64. Зайонц 2005 Зайонц JI.O. «Через ливонские я проезжал поля.»: начало традиции // Балтийские перекрестки: этнос, конфессия, миф, текст. Ред. Завьялова М.В., Казанский H.H., Цивьян Т.В. Спб, 2005. С. 16-32.

65. Замятнин 2003 — Замятины Д.Н. Гуманитарная география: пространство и язык географических образов. М., 2003.

66. Замятнин 2004 Замятнин Д.Н. Метагеография. Пространство образов и образы пространства. М., 2004.

67. Зарипов 2000 Зарипов Равипь. Русский транзит. Когда одна сторона страдает манией величия, а другая - манией преследования // Московский комсомолец. 18. октября 2000. С.З.

68. Зенкин 2007 Зенкин Сергей. Морис Хальбвакс и современные гуманитарные науки // Хапьбвакс Морис. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. С.7-24.

69. Зинкявичюс 2002 — Зинкявичюс 3. Некоторые соображения по вопросу возникновения латышского языка // Балто-славянские исследования. XV. Сборник научных трудов. М.: Индрик, 2002. С.128-134.

70. Зубкова 2008 ЗубковаЕ. Прибалтика и Кремль. М.: РОССПЭН, 2008.

71. Зутис 1952 История Латвийской ССР. Под ред. Я. Зутиса. Том 1-3. Рига, Издательство АН ЛССР, 1952. 568 с.

72. Зутис 1955 Зутис Я.Я. Основные направления в историографии народов Восточной Прибалтики (XIX-XX вв.). М., Издательство Академии Наук, 1955.

73. Ибнеева 2001 — Ибнеева Г.В. Остзейский вопрос в начале царствования Екатерины II // Проблемы национальной идентификации, культурные и политические связи России со странами Балтийского региона в XVIII-XIX вв. Самара, 2001.

74. Иванов 1989 Иванов М.А. Беседа как метод исследования // Социологические исследования. М. 1989. № 4. С. 106-111.

75. Ионин 1998 Ионин Л.Г. Социология культуры. 2 изд. М., 1998 С. 260.

76. Исаков i960 Исаков С.Г. О ливонской теме в русской литературе 1820-30-х гг. // Ученые записки Тартуского университета. Труды по русской и славянской филологии. Вып. 98. Тарту, 1960.

77. Исаков 1961 Исаков С.Г. Остзейский вопрос в русской печати 1860-х гг. Тарту, 1961.

78. Исаков 1962 Исаков С.Г. Прибалтика в русской литературе второй половины 1830-х-1850-ых гг. // Ученые записки Тартуского университета. Труды по русской и славянской филологии. Вып. 119. Тарту, 1962.

79. История Латвии 2005 История Латвии. XX век. Коллективная монография, авторы Д. Блейере, И. Бутулис, А. Зунда, А. Странга, И. Фельдманис. Рига, 2005.

80. Каганский 2002 Казанский B.JI. Культурный ландшафт и советское обитаемое 'пространство. М., 2002.

81. Калуцков 2008 — Калуцков В.Н. Ландшафт в культурной географии. М.: Новый хронограф, 2008.318 с.

82. Кампарс, Закович 1967 — Кампарс, Закович. Советская гражданская обрядность. Москва,1967.

83. Карамзин 1984-Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984.

84. Кириченко 2001 Кириченко Е.И. Запечатленная история России. Т. 1-2. М., 2001.

85. Киселева 2005 — Киселева Л.И. Эстляндия и Лифляндия проблема границы (осознание местных различий) // Балтийские перекрестки: этнос, конфессия, миф, текст. Ред. Завьялова М.В., Казанский H.H., Цивьян Т.В. Спб, 2005. С. 33-47.

86. Кнабе 1985 Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима// Культура Древнего Рима. Т. 2. М., 1985.

87. Книжинский 1930 — Книжинский Я. Прибалтийские страны. Л.: Молодая гвардия, 1930.

88. Колбергс 1999 Колбергс Андрис. Книга о Риге: история Риги. Старый город. Рига, 1999.

89. Коллингвуд 1980 — Коллингвуд РДою. Идея истории: Автобиография. М., 1980.

90. Колобовский 2004 Кочобовский Е.Ю. Культурный ландшафт и национальный пейзаж: две стороны одной реальности // Историческая география: теория и практика. СПб: Изд-во РГГМУ, 2004. С. 22-30.

91. Кондратьев 1989 — Кондратьев Н.Д. Проблемы экономической динамики. М., 1989.

92. Костина 2008 — Костина A.B. Национальная культура. Этническая культура. Массовая культура. M.: URSS, 2008.

93. Костюхин 1994 Костюхин Е.А. Литература и судьбы фольклора//Живая старина. 1994.

94. Крастынь 1942 — Крастынъ Я.П. Борьба народов Прибалтики против немецких захватчиков. Казань: Изд-во АН СССР, 1942.

95. Кребер 2001 — Кребер А.Л. Конфигурации культурного роста // Кребер. Избранное. Природа культуры. М., 2001.

96. Кузнецова 2006 Кузнецова Т. Карлис Ульманис: миф и человек // Россия и Балтия. Вып. 4. Человек в истории. М.: Наука, 2006. С.153-177.

97. Ландер 1906-ЛандерК. Очерки по истории латышского народа. Русская мысль, 1906.

98. Лаутенбах 1896 Лаутенбах Я. Очерки из истории литовско-латышского народного творчества. Юрьев, 1896.

99. Ле Гофф 1991 —ЛеГоффЖ. С небес на землю // Одиссей. Культурно-антропологическая история сегодня. Отв. Ред. А.Я. Гуревич. М., 1991.

100. Лебедева 1998 Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М.: Старый сад, 1998.

101. Леви-Стросс 1980 Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., ИНИОН, 1980.

102. Лоткин 1996 Лоткин ИВ. Современные этнические процессы у латышей и эстонцев в сельских районах Западной Сибири. М.: Изд-во Института этнологии и антропологии, 1996. 200с.

103. Лотман 1970- Лотман Ю.М. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1970.

104. Лотман 1977 — Лотман Ю.М. Культура как коллективный интеллект и проблемы искусственного разума. М., 1977.

105. Лотман 1992 -Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Прогресс, 1992.

106. Лотман 1992b Лотман Ю.М. Символ в системе культуры И Избранные статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн. 1992. Т. 1.

107. Лотман 2004b Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Механизмы диалога // Лотман Ю.М. Семиосфера. Спб: Искусство, 2004. С. 268-276.

108. Лотман 2004а Лотман Ю.М. О динамике культуры // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб,2004.

109. Маркарян 1981 Маркарян D.C. Узловые проблемы теории культурной традиции // Советская этнография. 1981. № 2. С. 78-96.

110. Мартынова 2002 Толерантность и культурная традиция / Под ред. Мартыновой М.Ю. М., 2002.

111. Марьяш 2003 -АГарьяш Рута. Калейдоскоп моей памяти. Рига, 2003. 353 с.

112. Мегилл 2007 Мегшл А. Историческая эпистемология. М., 2007.

113. Мельников 2007 Мельников Г.П. Историко-ландшафтная оптика чешского барочного патриотизма // Ландшафты культуры. Славянский мир. М.: Прогресс-Традиция, 2007. С.95-114.

114. Миллер 2004 Миллер А.И. Язык, идентичность и лояльность в политике властей Российской империи // Россия и Балтия. Выпуск 3. М., 2004.

115. Мильков 1973 Мильков Ф.Н. Человек и ландшафты. Очерки антропогенного ландшафтоведения. М.: Мысль, 1973, 224 с.

116. Мириманов 1999 -Мириманов В.Б. Истоки стиля. М.: РГГУ, 1999.

117. Мнения 1893 Мнения иностранцев-современников о великой Северной войне // Русская старина. 1893. Т.79.

118. Муктупавела 2004 Муктупавела Л. Ну, латыши, с Богом! Эссе о латышах - с картинками из прошлого, попыткой заглянуть в будущее и даже о сексе в латышском вкусе. Пер. А.Герасимова//Дружба народов. 2004. № 10. С. 121-135.

119. Мыльников 1999 Мыльников A.C. Этническая имагология // Курьер Петровской Кунсткамеры. 1999. Вып. 45. Спб. С 13-17.

120. Назарова 1987 Назарова Е.Л. Православие и социальная структура общества в Латвии (XI-XIII вв.) // Феодализм в России. М., Наука, 1987. С. 201-211.

121. Назарова 1990 Назарова Е.Л. История Лейманов в Ливонии. Местное землевладение в Латвии и Эстонии. XIII-XVIII вв. М.: Институт истории СССР, 1990.

122. Найман 1997 Найман А. Славный конец бесславных поколений: Главы из книги // Октябрь. 1997. № 10. С.3-46.

123. Народы России 1878 Народы России. Этнографические очерки» (издание журнала «Природа и люди»). 1-2. СПб, 1878.

124. Наш Остзейский вопрос — Наш Остзейский вопрос. Leipzig, F.A. Brockhaus, СПб, Придворный книжный магазин Г. Шмицдорфа. Б.д. (после 1880 г.)

125. Неклюдов 1995 — Неклюдов С.Ю. Стереотипы действительности и повествовательные клише // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. Тезисы докладов конференции. М., 1995. С. 77-80.

126. Николаева 1999 — Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. Отв. ред. Т.М. Николаева. М., 1999.

127. Ницше 1990 -Ницше Ф. Сочинения в 2 томах. Т.1. Литературные памятники. М.: Мысль, 1990.829 с.

128. Ницше 2000 Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. М.: ACT, 2000.

129. Новоселов 1911 — Новоселов. Латыши. СПб, 1911.

130. Олав 1917 Латвия. 1. (Материалы и очерки). Издание фонда В.Я. Олава. Пг: Типография Строитель, 1917.

131. Паксман 2009 Паксман Джереми. Англия: портрет народа. СПб: Амфора, 2009. 380 с.

132. Пантин 1996 Пантин В.И. Ритмы и циклы истории. Казань, 1996.

133. Пантин 1997 Пантин В.И. Циклы и волны модернизации как феномен социального развития. М., 1997.

134. Пантин, Столярова 2006 Пантин В.И., Столярова Т.Ф. Вырождение или возрождение? Философские эссе о современной культуре и о творчестве Достоевского, Толкиена, Ортеги-и-' Гассета. М.: Культурная революция, 2006.

135. Паулс 1990 Паулс Р. Когда поет и стар и млад // Отражение. М., 1990. с. 118-131.

136. Печура, Сердант 1960 Печура, Сердант. Новая жизнь, новые традиции. Москва, 1960.

137. Питц 2000 Питц Э. Исторические структуры (К вопросу о так называемом кризисе методологических основ исторической науки) // Философия и методология истории. БГК им. И.А.1. Бодуэна де Куртене, 2000.

138. Полунин 1773 Федор Полунин. Географический лексикон Российского государства. М.: На иждивении Хр. Л.Вевера, 1773.

139. Праздник песни и танца 1970 Праздник песни и танца, посвященный 100-летшо со дня рождения В.И. Ленина и 30-летию Советской Латвии. Рига: Дом народного творчества им. Э. Мелнгайлиса, 1970.

140. Прибалтийский край 1870 Прибалтийский край. Исторический очерк и описание губерний Эстляндской, Лифляндской и Курляндской» (издание журнала «Мирской Вестник»). СПб, 1870.

141. Прокофьев 1983 — Прокофьев В.Н. О трех уровнях художественной культуры Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах) // Примитив и его место в художественной культуре культуры Нового и Новейшего времени. М., 1983.

142. Пропп 1998 Пропп В. Морфология (волшебной) сказки. М., 1998.

143. Путилов 2003 -Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. In memoriam. СПб, 2003.

144. Репина 2008 Диалоги со временем. Память о прошлом в контексте истории. Под ред. Л.П. Репиной. М: Кругь, 2008. 800 с.

145. Рикёр 2004 Рикёр Поль. Память. История. Забвение. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004. (первое фр.издание - 2000 г.)

146. Рингер 2008 -Риигер Фриц, Закат немецких мандаринов. М.: НЛО, 2008.

147. Риттих 1873 — РиттихА.Ф. Материалы для этнографии России. Прибалтийский край. XV, XVI, XVII вв. СПб: Изд. Картографического заведения A.A. Ильина, 1873.

148. Риттих 1911 РиттихА.Ф. Обиженный край. СПб, 1911.

149. Рольф 2009 Рольф М. Советские массовые праздники. Пер. с нем.В.Т. Алтухова. М: РОСПЭН, 2009.

150. Романов 1994 — Романов В.Н. Историческое развитие культуры. М.: Наука, 1994.

151. Рудзитис 1983 Рудзитис Язепс Я. Комментарии к изданию Андрей Пумпур. Лачплесис. Латышский эпос, воссозданный по народным преданиям. Рига: "Лиесма", 1983.

152. Рыжакова 1999 — Рыжакова СЛ. Dievturiba. Латышское неоязычество и истоки национализма. М.: ИЭА РАН, 1999 ("Исследования по прикладной и неотложной этнологии", № 121).

153. Рыжакова 2000а Рыжакова С.И. Спит камушек без снов.-. (О некоторых мифологических представлениях о камнях у латышей) // Живая старина. 2000. № 3. С. 13-16.

154. Рыжакова 2000b — Рыжакова С.И. Ромува. Этническая религиозность в Литве. М.: ИЭА РАН, 2000 (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 136).

155. Рыжакова 2001 Рыжакова С.И. Ливы. Опыт возрождения почти исчезнувшего народа. М.: ИЭА РАН, 2001 (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 143).

156. Рыжакова 2002 Рыжакова С.И. Язык орнамента в латышской культуре. М.: Индрик,2002.

157. Рыжакова 2003 Рыжакова С.И. «Латышскость» в зеркале этнокультурных стереотипов и образов // Мультикультурализм и этнокультурные процессы в меняющемся мире. Исследовательские подходы и интерпретации. М., 2003. С. 146-188.

158. Рыжакова 2005 Рыжакова С.И. «Хлебные мантры» и «японские чаши» у латышей. К вопросу о проблемах аутентичности и «регистрах истинности» в современной этнографии // Этнографическое обозрение. № 1. 2006. С. 109-128.

159. Рыжакова 2007 Рыжакова С.И. Священный лес Покайни в Латвии: изобретение традиции?//Живая Старина. № 1 (53). 2007. С. 32-35.

160. Рыжакова 2009 — Рыжакова С.И. «Сделано в Латвии»: к вопросу об этнокультурных особенностях национальных брендов // Этнографическое обозрение. № 3. 2009. С. 159-184.

161. Рыжакова 2010а Рыжакова С.И. Священные леса: создание или преобразование традиции? (латышский и литовский случаи) // Вестник РГГУ. Серия «Филологические науки. Литературоведение и фольклористика». М., 2010, № 2, январь. С.277-302.

162. Рыжакова 2010b — Рыжакова С.И. «. и многие души пробудились». Гернгутерские общины Латвии в истории религиозной и этнической культуры латышей // Антропологический форум. 2010. № 12. С. 1-41.

163. Рыжакова 2010с Рыжакова С.И. Histórica Lettica: национальная история и этническая идентичность. О конструировании и культурном реферировании прошлого латышей. М.: ИЭА РАН, 2010.

164. Рыжакова 2011 Рыжакова С.И. Каноны национальных культур: опыты Голландии, Дании и Латвии 2000-х гг. // Этнографическое обозрение. 2011. N.3.

165. Рыжакова, Завьялова 2008 — Рыжакова С.И., Завьялова М.В. Этнические образы и стереотипы: по результатам сравнительного исследования среди молодежи Латвии и Литвы (1999 2003 гг.). М., Институт этнологии и антропологии РАН, 2008.

166. Савельев 1850 Савельев П.С. Очерк путешествия в При-балтийские страны, Великий Новгород и Псков, совершенного рыцарем Гильбертом де-Ланноа в 1412-1414 гг. Спб: из Первого выпуска Географических Известий за 1850 г, 1850. 19 с.

167. Савельева, Полетаев 2003 Савельева ИМ., Полетаев А.В. Знание о прошлом. Т.1. Конструирование прошлого. СПб, 2003. т.2. Образы прошлого. СПб, 2006.

168. Савельева, Полетаев 2005 Савельева И.М., Полетаев А.В. «Историческая память»: к вопросу о границах понятия //Феномен прошлого. М.: ГУ-ВШЭ, 2005. С.170-220.

169. Самарин 1868 Ю. Самарин. Окраины России. Русское "Балтийское поморье. Вып. 1—2. Прага, 1868.

170. Сапунов 1886- Сапунов А. Инфлянты. Исторические судьбы края, известного под именем Польских Инфлянт. (Оттиск из Памятной книжки Витебской губернии на 1887 г.). Витебск, в Витебской губернской типографии, 1886.

171. Свирида 2007 Свирида ИИ. Ландшафт в культуре как пространство, образ и метафора //чЛандшафты культуры. Славянский мир. М.: Прогресс-Традиция, 2007. С.11—42.

172. Севергин 1803 Севергин В. Записки Путешествия по западным провинциям Российского государства, или Минералогические, хозяйственные и другие примечания, учиненные во время проезда через оные в 1802 году. СПб, 1803.

173. Семенов-Тян-Шанский 1928 Семенов-Тян-Шанский В.П. Район и страна. М—Л.: Гос.издательство, 1928. 312 с.

174. Сидоров 2002 Сидоров Д.Ю. Проблемы языковых прав в Латвийской Республике // Антропология. Фольклористика. Лингвистика: Сборник статей. СПб: Издательство ИДПО «Европейский университет в Санкт-Петербурге», 2002. Вып.2. С.389-408.

175. Скуиня 1984 — Скуиня В. Роль языковых контактов в развитии латышского литературного языка и научной терминологии // Контакты русского языка с языками народов Прибалтики. АН ЛССР. Институт языка и литературы им. А. У пита. Р., Зинатне, 1984. С. 14-26.

176. Смирнов 2000 Смирнов И. Мегаистория. К исторической типологии культуры. М., Аграф, 2000.

177. Соловьев 1883 — Соловьев М.П. Очерки истории Прибалтийского края. СПб, 1883.

178. Сорокин 2000 Сорокин П. Социальная и культурная динамика. Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений. СПб, 2000.

179. Спрогис 1868 Памятники латышского народного творчества, собраны и изданы Иваном Спрогисом. Вильна: Печатня Виленского Губернского правления, 1868.

180. Сталтмане 1977 — Сталтмане В.Э. К истории латышских фамилий // Историческая ономастика. Отв.ред. A.B. Суперанская. М.: Наука, 1977. С. 159-180.

181. Сталтмане 1978 Сталтмане В.Э. О лексическом значении основ, образующих латышские фамилии // Имя нарицательное и собственное. Отв.ред. A.B. Суперанская. М.: Наука, 1978. С. 115-146.

182. Сталтмане 1981 Сталтмане В.Э. Латышская антропонимия. Фамилии. М., 1981.

183. Сусоколов 1990 — Сусоколов A.A. Структурные факторы самоорганизации этноса. 1990.

184. Сухова 2008 Сухова O.A. Десять мифов крестьянского сознания. М., РОСПЭН, 2008.

185. Сэбиан, Кром, Альгази 2006 Сзбиан Д. У., Кром М., Альгази Г. История и антропология: путь к диалогу // История и антропология. Междисциплинарные исследования на рубеже XX-XXI веков. СПб, Европейский университет, Алетейя, 2006. С. 8-32.

186. Тишков 2005 Тигиков В.А. О культурном многообразии И Этнографическое обозрение. №1.2005.

187. Тойнби 1991 Тойнби АДж. Постижение истории. М., 1991.

188. Токарев 1915 Токарев П.М. Краткая история латышского народа. Рига, Русское книгоиздательство «Народные всходы», 1915.

189. Топоров 1986а Топоров В.Н. Памяти Фюрекера, Адольфи, Дресселя и Лангия И Балто-славянские исследования. 1984. Сборник научных трудов. М., 1986. С. 232-242.

190. Топоров 1986b — Топоров В.Н. Эрнст Глюк — немецкий подвижник латышского и русского просвещения//Балто-славянские исследования. 1984. М., 1986. С. 243-261.

191. Топоров 1989 Топоров В.Н. Три заметки о Старом Стендере // Балто-славянские исследования. 1987. Сборник научных трудов. Отв. ред. В.Н. Топоров. М., 1989. С. 93-162.

192. Топоров 1997 Топоров В.Н. «Гео-этнические» панорамы в аспекте связей истории и культуры (к происхождению и функциям) // Культура и история. Славянский мир. М., 1997. С.23-61.

193. Топоров 2006 Топоров В.Н. Балтийские языки // Языки мира: Балтийские языки. Ред. колл.: В.Н. Топоров, М.В. Завьялова, A.A. Кибрик и др. М., Academia, 2006. С. 10-50.

194. Тоштендаль-Салычева 2008 Шведы. Сущность и метаморфозы идентичности. Отв. ред. Тоштендаль-Салычева Т.А. М.: Издательство РГГУ, 2008.

195. Трусман 1884 Трусмап Г.Г. Введение христианства в Лифляндии. СПб.: 1884.

196. Тэрнер 1983 Тэриер В. Символ и ритуал. М., 1983.

197. Тюрин 2006 Тюрин П. «Язык мой - враг мой?» // Даугава, № 2. 2006. С.111-120.

198. Уайт 2001 —Хайден Уайт. Ответ Иггерсу// Одиссей. 2001. С. 156.

199. Угринович 1975 Угринович ДМ. Обряды, за и против. М., 1975.

200. Устинова 2003 Устинова М.Я. Гражданское общество в Латвийской Республике (1980-начало XXI в.). М.: ИЭА РАН, 2003. (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 166).

201. Устюгова 2003 Устюгова E.H. Стиль в культуре: Опыт построенйя~обшей теории стиля. СПб, Издательство С.-Петербургского университета, 2003.

202. Федосеев 1995 Федосеев Л. Язычники возвращаются // Советская молодежь сегодня. Рига, 17.08.1995.

203. Федюшов 1948 Праздник песни Советской Латвии. 1873-1948. Отв. за выпуск Н.В. Федюшов. Рига, «Советская Латвия», 1948.

204. Филиппов 1916 Филиппов А.Н. Тяга прибалтийских крестьян в Великороссию в первой половине 19 века. Пг, 1916.

205. Фуко 1994 Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. Пер. с фр. СПб, 1994 Фюлеп 2002 - Фюлеп Лайош. Национальная самодостаточность (1934) // Венгры и Европа. Сборник эссе. Пер. с венгерского. М., НЛО, 2002.

206. Хабермас 2008-Хабермас Ю. Расколотый Запад. М.: Весь мир, 2008. 192 с. Хальбвакс (1925) 2007 — Халъбвакс Морис. Социальные рамки памяти. Перевод, , вступ.статья С. Зенкина. М., Новое издательство, 2007. 347 с.

207. Хинт 1987 Хинт М. Проблема двуязычия - взгляд без розовых очков И Радуга. 1987. №6.

208. Хирша 1989 -ХщпиаДзинтра. Латышский язык в Латвии // Даугава. 1989. № 1. С." 63-67. Хобсбаум 1998 Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. Перевод с английского А.А. Васильева. СПб, Алетейя, 1998.

209. Цепитис 1959 Праздник песни Латгалии 1959 г. Сост. И. Цепитис. Рига, Издание Комиссии Праздника песни Латгалии. 1959.

210. Цивьян 1990 Цивьян Т.В. Лингвистические основы балканской модели мира. М.: Наука, 1990. 207 с.

211. Цилевич 1998 Цилевич Б. Семь лет спустя: проблемы и перспективы интеграции общества Латвии // Проблемы становления институтов гражданства в постсоветских государствах. М., 1998. С. 115-137.

212. Чекин 1984 Чекин Л.С. «Описание земель», анонимный географический трактат второй половины 13 века // Средние века. Вып. 56. М., Наука, 1984.

213. Чернявская 2008 Чернявская Ю. Идентичность на фоне мифа // Антропологический форум. 2008. № 8. С. 198-226.

214. Чеснов 1991 Чеснов Я.В. Этнический образ // Этнознаковые функции культуры. Отв. ред. Ю.В. Бромлей. М.: Наука, 1991. С.58-85.

215. Чеснокова 2008 Чесиокова Т.А. Шведская идентичность. Изменение национального менталитета. М.: Издательство РГГУ, 2008.

216. Чешихин 1894- Чешихин Е.В. Краткая история Прибалтийского края. Рига, 1894. Чешихин 1903 Чешихин В. Каким образом Рига должна чествовать Гердера // Прибалтийский край. 1903 г.

217. Чешко 1994 Четко С.В. Человек и этничность //Этнографическое обозрение, 1994, № 6. С.35-49.

218. Шалда 2003 Шалда Виталий. К вопросу о пророссийской ориентации младолатышского движения (вторая половина XIX в.) Н Humanitaras fakultates XII zinatniskie lasTjumi. Daugavpils universitste. Vesture. 6.sej. Daugavpils: Saule, 2003. 62-72.1pp.

219. Шаргина 1959 Шаргина Л. Атгила Иожеф // Писатели стран народной демократии. М.,1959.

220. Швабе 1915 Швабе А. Отклики национальной борьбы в латышской мифотворчестве // Голос Минувшего. 1915. С.233-240.

221. Шкапарс 2006 Балтийский путь к свободе. Опыт ненасильственной борьбы стран Балтии в мировом контексте. Составитель Я. Шкапарс. Рига: Зелта граудс, 2006. 511 с.

222. Шнирельман 1998 — Шпирелъман В. А. Неоязычество и национализм (Восточноевропейский ареал). М., 1998. (Серия "Исследования по прикладной и неотложной этнологии" Российская Академия наук, Институт этнологии и антропологии. № 114).

223. Шнирельман 2004 Шнирельман В.А. Очарование седой древности: Мифы о происхождении в современных школьных учебниках // "Неприкосновенный запас", 2004, №5(37).

224. Шпенглер 1993 — Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т.1. М., 1993.

225. Щепанская, 2003 — Щепанская Т.Е. Традиции городских субкультур // Современный городской фольклор. М., 2003. С. 27-33.

226. Эко 2004 — Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиотику. СПб, 2004. Юнг 1997 Юнг К.Г. Психологические аспекты архетипа матери // Юнг К.Г. Божественный ребенок. М.: Олимп, 1997. С. 387.

227. Юшкевич, Баума, Белдава 1965 Праздник песни и танца Советской Латвии 1965 г. Сост. Б. Юшкевич, В. Баума, В. Белдава. Рига: Звайгзне, 1965.

228. Юшкевич, Баума, Рейтер 1980 Праздник песни и танца, посвященный 40-ой годовщине восстановления Советской власти в Латвии. Сост. Б. Юшкевич, В. Баума, Д. Рейтер. Рига: Авотс, 1980.

229. Якобсон 1979 Якобсон P.O. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М, 1979.

230. Яковлев 1985 Проспект. Сост. А.Яковлев. Рига, 1985.

231. Ямсков 2003 Ямское А.Н. Этноэкологические исследования культуры и концепция культурного ландшафта // Культурный ландшафт: теоретические и региональные исследования. М.: Издательство Московского университета, 2003. С.62-77.

232. Литература на европейских языках1948 gada Dziesmu svetki (materiali parrunam). Riga, Latvijas PSR Ministru Padomes Kulturas un izglTtlbas iestazu komitejas izdevums, 1948.

233. Abele 2006 Abele Kristiana. Tautiesi un novadnieki. Nacionalais jautajums un teritoriala identitate Latvijas makslas dzTve 19.gs.beigas un 20.gs.sakuma // Maksla un politiskie konteksti. Rakstu krajums. Sast. Daina Lace. Riga: Neputns, 2006. 39-63.1pp.

234. Abolins 2006 Abolins Alvis. Kapu svetki Latvija. Riga: Lutera Akademija, diplomdarbs. (рукопись любезно предоставлена автором; фрагментарно была напечатана в газете "Svetdienas . nts" в 2006 г.).

235. Acculturation 2003 — Acculturation. Advances in Theory, Measurement, and Applied Research. Ed.by Chun K., Balls-Ogranista P., Marin G. Washington: АРА Books, 2003.

236. Adamaite 2009 Adamaite U. Izrade, kas ir par latviesiem // Teatra Vestnesis. # 2. 2009. 2529.1pp.

237. Adamovics L. 1939b —Adamovics L. Latviesa ieaugsana kristietlba. Riga, 1939. Adamovics L. 1963 — Adamovics L. Vidzemes baznlca un latviesu zemnieks 1710 1740. otrais izdevums. Stockholm, Sejejs, 1963.

238. Adamovics F. 1936 — Adamovics Fricis. Areiropas zemes un Latvijas geografija. Pamatskolas VI kl.kurss. 8 iesp. R.: Valters un Rapa, 1936. 186 lp., ill.

239. Adamovics F. 1939 — Adamovics Fricis. Dzimtenes maclba: Pamatsk. Ill kl. kurss. 12 rev.iesp. Parstr. J. Gregors. R.: Valters un Rapa, 1939. 116.1p., ill.

240. Adamovics L. 1932 — Adamovics L. Latviesu braju Braudze dzimtbusanas laikos. RTga, 1932. Adamovics L. 1933 — Adamovics L. Vidzemes baznlca un latviesu zemnieks 1710-1740. R.: Latvju kulturas spiestuve, 1933. 659 lp.

241. Adamovics L. 1934 — Adamovics L. Latviesu braju draudzes sakumi un pirmie ziedu laiki. 1738— 1743. RTga, 1934.

242. Adamovics L. 1934b — Adamovics L. Dazi raksturlgi vaibsti mflsu sencu garlgaja seja // J.M. menesraksts. 1934. N. 11.

243. Adamovics L. 1938-1940 Adamovics L. Senlatviesu pasaules ainava. R.: Latvijas Universitate, 1938-1940. 42.1p.

244. Adamovics L. 1939a Adamovics L. Latviskums mQsu dievkalpojumos. Pardomas, meklejumi, priekslikumi. RTga: Latvijas vidusskolu skolotaju kooperatTvs,1939. 143.lp.

245. Adamovics L. 1947 Adamovics L. Dzimtenes baznlcas vesture. Riga, Petera Mantinieka apgäds un Edgara Kiploka apgads, 1947.

246. Adorno 1964 Adorno T.W. Jargon der Eigentlichkeit: Zur deutschen Ideologie. Frankfurt am Main, Suhrkamp Verlag, 1964 (Английский перевод: The Jargon of Authenticity. Evanston, Northwestern University Press, 1973).

247. Adorno 1993 Adorno T.W. The culture industry. Selected essays on mass culture. Ed. By J.M.Bernstein. London: Routledge, 1993.

248. Aijmer 1988 Aijmer G. Comment on "Rheroric and the Authority of Ethnography: "Postmodernism" and the Social Reproduction of Text", P.S. Sangren // Current Anthropology. 1988. N. 29. P.424-425.

249. Alexander 2004 Cultural Trauma and Collective Identity. Ed.by Jeffrey C. Alexander, R. Eyerman et al. University of California Press, 2004. 314 p.

250. Altements 1937 Dokumenti par "Peterburgas AvTzem". Sakart. A. Altements // Latvijas vestures avoti. Red. A. Tentelis. 1 sej. R., 1937. 300.lp.

251. Altements 1939a-Altements A. Studijas nacionaläs atmodas vesture. R., b.i., 1939. 80.1pp. Altements 1939b Altements A. Dokumenti par tautas atmodas laikmetu 1856-1867.g. Sakart. A. Altements. R.: Latvijas vestures instituts, 1939. 635 1pp.

252. AlunänsÄ. 1910 — Ahmems Ä. J. Alunäna dzlve. Jelgava: Ieverojami latviesi, 1910.

253. Alunäns J. 1859 Aluncms J. "Kur labi kläjas, tur ir manas mäjas" // Majas Viesis. 1859, 10maijä.

254. Alunäns J. 1914 —Alunäns J. Raksti. Sak. R. Klaustips. Peterburga, A. Gulbja apgads, B.g. 1-2 d. 1 d. 232 lp., 2d.-421 lp.

255. Alunäns J. 1931 Alunäns J. Kopoti raksti. Riga, 1931.

256. Andersons, Säre 1960 Vai kapu svetki svinami? // Padomju sadzlves tradTcijas / J. Andersons, M. Säre. Riga: LVI, 1960.

257. Anisimova, Kanäle, Strods 1976 Anisimova V., Kanäle V., Strods H. Latvijas PSR Vesture 7-8.klasei. R.: Zvaigzne, 1976. 136 lp.

258. Ankersmit 1994 Ankersmit F.R. History and Tropology: The Rise and Fall of Metafore. University of California. Berkeley, Los Angeles, London, 1994.

259. Ansone 2008 Padomjzemes mitologija. Sast. Ansone. R.: Neputns, 2008. 135 1pp. Anusauskas 2000 - The Anti-Soviet Resistance in the Baltic States / Ed.by Arvydas Anusauskas. Vilnius: DuKa, 2000. 277 p.

260. Apals 1998 Apals Gints. Jaunlatviesu iespaids uz latviesu näcijas tapsanas procesu 19 gs. 5060 gados // Latvijas ArhTvi. 1998. N. 2. 23-31 .lp.

261. Apals, Zelmenis 1998 Äraisu ezerpils: Teikas un vesture / Sast. Apals J., Zelmenis M. Riga: AKO, 1998. 32 lp.

262. Apine 1998 Apine I. Latvietibai piederlgs // Latviesu saraksti. Dokumenti, fakti, lieclbas (1929-1938). Sakart. A. Auns-Urälietis. (Riga): Austrumu Latviesu biedrlba, 1998. 136-144. lp.

263. Apine 2007 Apine I. Etnopolitikas anallze // Pretestlba sabiedrlbas integräcijai: celoni un sekas. Rakstu kräjums. R.: Latvijas Universitätes Filozofijas un sociologijas instituts, 2007. 19—43.1p.

264. Apine 2008 Apine I. Latviskäs identitätes TpatnTbas // Tautas lictiskä mäksla Latvijä. Rakstu kräjums. R.: Latvijas Nacionälais Vestures Muzejs, 2008. 72-77.1pp.

265. ApTnis 1977 ApTnis A. Latviesu gramatnieciba no pirmsakumiem hdz 19.gs.beigäm. Riga,

266. ApTnis 1984 ApTnis Aleksejs. Aizsäkums//Karogs. 1984. Nr. 8. 140-154.Ipp. ApTnis 1991 - ApTnis Aleksejs. Grämata un latviesu sabiedrTba lTdz 19.gadsimta vidum. Riga: Liesma, 1991.223 1pp.

267. ApTnis 1992-ApTnis Aleksejs. AtraisTsanäs//Grämata. RTga, 1992. Nr. 1. 75-94.1pp. ApTnis 1992 ApTnis Aleksejs. Pinna Latvijas geogräfijas mäcTbgrämata latviesu valodft // Grämata. RTga, 1992. Nr. 4. 86-94.1pp.

268. ApTnis 2000 ApTnis Aleksejs. Soji senäkäs latviesu grämatnieclbas un kultöras takäs. Apcerejumi. RTga: Preses nams, 2000. 326 1pp.

269. ApTnis 2000 -ApinisA. Neparasts gäjums // Soli. RTga, 2000.

270. Appadurai 1989 Appadurai A. Global Ethnoscapes: Notes and Queries for Transnational Anthropology// Interventions. Anthropology of the Present. Ed. R.G. Fox. L., 1989.

271. Appadurai 1996 Appadurai A. Modernity at Large: Global Dimensions of Globalization. Minneapolis, 1996.

272. Armstrong 1982 Armstrong J.A. Nations before Nationalism. Chapel Hill: The Univ.of North Carolina press, 1982. 41 Lp.

273. Arndt 1747 Arndt J.G. Der Liefländischen Chronik. 1 Teil. Halle, 1747. Ärons 1929 -Ärons M. Latviesu literäriskäs (Latviesi Draugu) biedriba sava simts gadu darbä. R.: Gulbis, 1929. 374 lp.

274. Arujärv 2004 Arujärv Evi. The Estonian Song Festival: a Chameleon Strategy // Estonian culture. N.l (3). 2004. www.einst.ee/culture/IMMIV/arujarv.htm.

275. Asad 1973 Asad T. Two European Images of Non-European Rule // Anthropology and the Colonial Encounter. Ed. T. Asad. London: Athlone Press, 1973.

276. Asad 1993 Asad T. Genealogies of Religion: Discipline and Reasons of Power in Chtistianity and Islam. Baltimore, 1993.

277. Assmann 1996 Assmann J. Texte, Spuren, Abfalhdie wechselnden Medien des kulturellen Gedächtnisses II Böhme H., Scherpe K.R. (Hg). Literatur und Kulturwissenschaften. Pozitionen, Theorien, Modelle. Hamburg: Rowohlt Enzyklopädie, 1996.

278. Auseklis 1888 -Auseklis. Raksti. II daja. Par dziedäsanu pie latviesiem. RTga, 1888. Auzins 1959 -Auzins A, Sabiedriskäs käzas. RTga, 1959.

279. Auzins 1997 Auzup I. Valodipa Dieva dota H Literatüra. Mäksla. Mes. 28.08.97-04.09.97.7.1pp.

280. Balodis 1938 -Balodis F. Senäkie laiki. Latviesu senvesture II Latviesu vesture. R., 1938. 1 sej., 1 daja. 11-215.Ipp.

281. Balodis 1942 Balodis F. Die Burgberge Lettlands. Eine Zusammenfassung der Resultate teilischer Forschungsarbeit// Studi Baltici. Roma, 1942. Vol.8 (1941-1942). S. 46-91.

282. Baltaiskalna 2001 Baltaiskalna Daiga. Valsts valodas lietojums izglTtTbas sistemä // Linguistica Lettica. N.8. Latviesu valodas institüts. R., 2001. 39-50.Ipp.

283. Baltic Data House 1998 Baltic Data House and University of Latvia. 1998. // The Programme for Studies and Activities "Towards a Civic Society". Report: The Results of the 3rd Stage. Riga: Baltic Data House.

284. Baltijas datu names 1997-1998 Baltijas datu names. Cejä uz pilsonisku sabiedrTbu. Latvijas iedzivotäju aptauja, 1997.gada novembris - 1998. gadajanväris.

285. Baltijas regions 2001 Baltijas regions. Konflikti un sadarblba. Ce|ä no pagätnes uz näkotni. Tartu: Euroiilikool, 2001.

286. Baltische Lande 1939 Baltische Lande. Band 1. Ostbaltische Frühzeit / Herausg.von A. Brackmann und C. Engel. Leipzig: Verlag von S. Ilirzel, 1939. 495 s.

287. Banderevica 1907 Banderevica. Notikumi Latviesu atmosanäs laikmeta. K. Valdemärs, Kr. Barons, Kasp. Biezbärdis, Jänis Krauklis, Juris Alumlns. Bez vietas, 1907.

288. Bankavs 1926 Bankavs J. Latvju nacionäläs domas izveidosanas. 1905-1918. R., 1926. Bankins 1878 - Bcmkins J. Tevzemes stästi jeb notikumi Baltijä. Baltijas geogräfija, jeb aprakstlsana. Riga: Bräju Busch druk., 1878. 86.lp.

289. Barons 1904 Barons K. Upe un cilveka dzlve // Zeiferts T. Rakstu kamols. 2 izd., Cesis, 1904.134.1pp.

290. Barth 1969 Ethnic Groups and Boundaries: The Social Organization of Cultural Difference. Ed. Barth F. Boston: Little, Brown, 1969.

291. Barthes 1984 Bartlies R. La discours de I'histoire // Barthes R. La bruissement de la langue. Paris, 1984.

292. Bartlett 1993 Bartlett R. The Making of Europe: Conquest, Colonization and Cultural Change, 950-1350. London: Penguin Books Ltd, 1993. 432 p.

293. Bartlett 1995 (1932) Bartlett F.C. Remembering: A Study in Experimental and Social Psychology. Cambridge: Cambridge University Press, 1995 (1932).

294. Bartmiriski 1999 J^zykowy obraz swiata. Pod red. J. Bartminskiego. Lublin, Vydawnictvvo Universytetu Marii Curie-Skladowskiej, 1999.

295. Baumann, Gingrich 2004 Grammars of Identity / Alterity. A Structural Approach. Ed.by G. Baumann, A.Gingrich. New York, Oxford. Berghahn Books, 2004.

296. Bausinger 1971-1978 Bausinger H. Volkskunde. Von der Altertumskunde zur Kulturanalyse. Berlin, 1971-1979.

297. Bausinger 1986 Bausinger Hermann. Toward a Critique of Folklorism Criticism // German Volkskunde. Bloomington, Ind., 1986.

298. Bausinger 1990 Bausinger Hermann. Folk Culture in a World of Technology. Translated by Elke Dettmer. Bloomington, Indiana. 1990.

299. Beattie 1964 Beattie John. Other cultures. Aims, methods and achievements in social anthropology. New York: The free Press< <1964>.

300. Beinäre 2006 Beinäre Astrida. Kaupo un svetais Gräls. Romäns-verbütTba. <Madona>: Jaunä Daugava, 2006. 224 lpp.

301. Beinerte2005 Beinerte Vija. Ne viss der runät // Majas viesis. 2005, 17 nov., 30-31 lpp. Beitnere 1997 - Beitnere Dagmära. Latviesu tradicionäla kultüra, präts un mTlestlba // Karogs. 1997. N.10. 172-187.1pp.

302. Beitnere 2000 Beitnere D. No mlta uz kulturas paradigmu (sabiedrlbas pasaprakstlsana un latviesu kultüras nacionälisma specifiskie aspekti) // Sabiedrlba un kultüra. Rakstu kräjums. Liepäja: LPA, 2000. 29.-38. lpp.

303. Beitnere 2003 Beitnere D. Pasreference latviesu kulturas paradigmä (20. gadsimta 20. - 40. un 90. gadi lldz müsdienäm). LU Filozofijas un sociologijas institüts, Rigas Stradina universitäte, Disertäcija sociologijä. Riga, 2003.

304. Beitnere 2009 -Beitnere D. Mes veidojam savu valsti II Diena.lv/ Ceturtdiena, 4. jönijs (2009)12:53

305. Beitnere 2010a Beitnere Dagmära. Kas ir latviesa nacionälais raksturs? II Latvias Radio 1. 29.04.2010. 10.07 am.

306. Beitnere 2010b-Beitnere D. Politikä esam bijusi naivi // Diena.lv/ Otrdiena, 26. oktobris (2010)07:56.

307. Beitnere b.g. Beitnere D. Valoda un identitäte sociologijas skatTjumä // www.valoda.lv/downloadDoc27/mid527

308. Bela-Krümina 2004 Bela-Krümina Baiba. Kultüras nozTme latviskäs identitätes uzturesanä un pärmantosanä trimdä II Konferences "Trimda. Kultüra. Nacionälä identitäte" rakstu kräjums. Sast. D. Klavina, M. Brancis. Riga: Nordik, 2004. 528-54 Lipp.

309. Belsevica 1987 Belsevica V. Dzeltu laiks. R.: Liesma, 1987. 157 lpp.

310. Belsevica 1999 Belsevica V. Raksti. I-IV. R.: Jumava, 1999-2002.

311. Bendiks 2009 Bendiks Maris. Latvijas valstiskums kfi kuriozs. Intervija A. Terzena ar Märi Bendiku // Kabincts. 2009. aprllis, N.68. 17-22.1pp.

312. Bendix 1997 Bendix R. In Search of Authenticity: The Formation of Folklore Studies. Madison: University of Wisconsin Press, 1997.

313. Berelis 1999 Berelis G. Latviesu literatilras vesture. R.: Zvaigzne ABC, 1999. 324b lp. Bergmanis 1996 - Bergmanis A. Brfiju draudze Latvija рёс II pasaules kara // Zinotäjs. 1996. gada marts.

314. Berkholz 1882 Berkholz Georg. Geschichte der Wortes "Baltisch" // Aus baltischer Geisresarbeit. Reden und Aufsätze, neu herausgegeben vom Dueschen Verein in Livland. Riga, Verlag von Jonck und Poliewsky, 1909. S. 86-98.

315. Berry 1980 Berry J.M. Acculturation as varieties of adaptation // Acculturation: Theory, models and some new findings / Ed. A.M. Padilla. Boulder, CO: Westview Press. P. 9-25.

316. Berry et al. 1992 Berry J.W., Poortinga Y.H., Segall M.N., Dasen P.R. Cross-cultural psychology: Research and applications. New York, 1992.

317. Bertholds 1998 Bertholds, Art firs Benedikts. „Kaupo loul", RTga-800, Gadagrämata, Riga, 1998, lpp.48.

318. Berzkalns 1965 Berzkalns Valentins. Latviesu dziesmu svctku vesture: 1864-1940. Bruklina: Grämatu draugs, 1965.

319. Bicka 1991 Bicka Anete. Pärdomas par Lielvärdes tipa j'ostam // Daugavas raksti. R.: Zinatne,1991. 88.-101.1pp.

320. Bielenstein 1863 Bielenstein A. Die Lettische Grammatik. Berlin, 1863. Bielenstein 1863-1864 - Bielenstein A. Die Lettische Sprache nach ihren Lauten und Formen. 1-2 Bd. Berlin, Dümmler, 1863-1864.

321. Bielenstein 1866 Billenschtein A. Die lettische Sprache und die christlichen Begriffe II Magazin, heraus, von der Lettisch-Literarischen Gesellschaft. XIII, B. 3. Stuck, 1866.

322. Bielenstein 1892 Bielenstein A. Die Grenzen des lettischen Volkstammes und der lettischen Sprache in der Gegenwart und im 13,Jarhundert. St.Peterburg, 1892.

323. Bienenstamm 1826 Bienenstamm II. Kleine Schul-Geographie von Ehst, Liv- un Kurland. Riga, 1826.

324. Biezais 1961 Biezais II. Die Gotesgestalt der lettischen Volksreligion // Acta Universitatis Uppsalensis. Historia Religionum. 1. Uppsala, 1961.

325. Biezais b.g. Biezais II. Dievturi - nacionälie romantiki - senlatviesi // Ccjs. 1(44). <RTga>,b.g. 43.1pp.

326. Biezbärdis 1865 Biezbärdis Kaspars. Die Sprach- und Bildungskampf in den baltischen Provinzen Russlands. Bautzen, 1865.

327. Bihlmans 1928 Bihlmans A. Latvia in the making. 1918-1928 (Ten years of independence). Riga, The Riga Times edition, 1928.

328. BTlensteins 1995 Bilensteins A. Käda laimlga dzlve. Riga: Rigas Multimediju centrs, 1995. 413lpp.

329. Bijkins 1977 Biffins V. Rigas vards I I Ceji. Rakstu krajums. 16.sej. Lingvistika. Vesture. Lunda, 1977. 61-64.1pp.

330. Billig 1995 Billig Michael. Banal Nationalism. London: Sage Publications, 1995. 192.p. Bilmanis 1968 - Res Balticae: A coll.of essays in honor of the memory of Dr. Alfred Bilmanis. Leyden, 1968.

331. Biolik 1993 Biolik M. Die Namen der stehenden Gewässer in Zuflußgebiet des Pregel und im Einzugsbereich der Zuflüsse zur Ostsee zwischen Pregel und Memel. Stuttgart, Steiner, 1993.

332. Birkerts A. 1922 Mazä Latvijas vestures chrestomatija. Pamatskolu kurss. Sast. A. Birkerts. 1 daja. Aizvesture. Feodälisms. R.: A. Gulbjaapg., 1922. 208 Ipp.

333. Birkerts A. 1925 Birkerts A. Krisjänis Valdemärs un vina centieni. Biografiski-kritiska studija. R.: Raijkis, 1925. 352 lpp.

334. Birkerts A. 1927 Birkerts A. Latviesu inteligence saväs cmäs un gaitäs. 1-2 daja. Riga: A. Raijkis, 1927.240. lp.

335. Birkerts G. 2002 — Birkerts Gunars. Gaismas pils. Latvijas Nacionäläs bibliotekas projekts. Kurators A. Aseradens. Kataloga sastädltäji un galvenie redaktori H. Demakova un M. Vanags. R.: Latvian Center for Contemporary Art, 2002. 196 Ipp.

336. Biese 1940 Biese E. Valoda un tautas gars. Lingvistiski-psTchologisks apcerejums // Grämata. 1940. RTga, Rigas Latviesu Biedrlbas DerTgu Grämatu nodaja, 122-245.Ipp.

337. Blinkena 1987 Blinkena A. DivvalodTbas attTstlbas tendences un problemas müsdienäs H Latvija un Krievija. Vesturiskie un kultüras sakari. R.: Zinatne, 1987. 30-39.1pp.

338. Bloch (1954) 1984 Bloch M. The Historian Craft. Manchester: University of Manchester Press,1984.

339. Bloch 1977 Bloch M. The Past and Present in Present//Man, Vol. 12. 1977. Blodnieks 1960 - Blodnieks Adolfs. The Undefeated Nation. N.Y.: Robert Speller and Sons, 1960.312 p.

340. Blüzma, Jundzis et.al. 2008 Bliizma V., Jundzis Т., Riek.stins J., Strods Ii., Särps D. NevardarbTgä pretosanäs: Latvijas neatkarlbas atgüsanas cejs. 1945-1991. RTga: Latvijas Zinätnu akedemija, 2008. 640.1pp.

341. Bojtar 1999 Bojtar Endre. Foreword to the Past. A Cultural History of the Baltic People. Budapest: CEU Press, 1999.

342. Boldane 2006 Boldäne I. "Labo Ulmanlaiku" mlta vitalitate Latvijas iedzlvotaju apzina // MTti Latvijas vesture. Sast. K. Zellis. RTga, 2006. 65-72.1pp.

343. Bollerup, Christian, 1997 Bollerup Soren Rinder, Christian Dons Christensen. Nationalism in Eastern Europe: Causes and Consequences of the National Revivals and Conflicts in Late 20 Century Eastern Europe. London, New York, St.Martin's Press, 1997.

344. Bormane 2005 -Bormane Anita. "Mirdzi kä zvaizne" // Majas viesis. 2005. 17 nov. 23.1pp. Bourdieu 1991 Bonrdieu P. Language and Symbolic Power. Cambridge: Polity Press. 1991.

345. Boyer 2006 Boyer Dominic. Ostalgie and the Politics of the Future in Eastern Germany // Public Culture. N. 18: 2. Duke University Press, 2006. P. 361-381.

346. Boym 2001 -Boym S. The Future of Nostalgia. Basic books, 2001.

347. Braes 1993 Braes J. Aistu (baltu) näcijas vienibas un kopejas valsts atjaunosanas ideja // Viedas Vestis. 3. 1993. 28.1pp.

348. Branch 1999 National History and Identity. Appropaches to the Writing of National History in the North-East Baltic Region, Nineteenth and Twentieth Centuries. Ed. By M. Branch. Helsinki: Finnish Literature Society, 1999. 527 p.

349. Braslina 2008 Latvijai topot. No de facto lTdz de iure. Mäksla un laikmets. Kurators A. Braslina. Riga: MAP, 2008.

350. Brass 1991 Brass P.R. Ethnicity and Nationalizm: Theory and Comparison. New Delhi: Sage,1991.

351. Brastins 1923 -Brastiijs E. Latviesu oniamentika. Riga, 1923

352. Brastins 1923-1930 Brastiijs E. Latvijas pilskalni.l. sej. Kursu zeme. Riga, 1923; 2. sej. Zemgale un Augszeme.RTga, 1925; 3. sej. Latgale. Riga, 1928; 4.sej. Vidzeme. Riga, 1930. Brastiijs 1924-Latvju rakstu kompozicija. B.v., 1924

353. Brastins 1928 Latvju Dievadziesmas. IzraudzTjis un sakärt. Brasninu E. Latvju dievturu sadraudze, 1928. 128. lp.

354. Brastins 1929 Brastiijs E. Latvju Gadskärtas dziesmas. Riga, Latvju dievturu sadraudze, 1929.129 lp.

355. Brastins 1931 Brastiijs E. Latvija, vinas dzTve un kultüra. Riga, Gräm.draugs, 1931. 240 lp. Brastins 1935 - Brastiijs E. Latviskas Latvijas labad. Mäjieni un aicinäjumi, 1925-1935. Riga, 1935. 286 lp.

356. Brastiijs 1936 Brastiijs E. Müsu dievestlbas tükstosgadTgä apkarosana. Riga, b.izd., 1936. 1241.

357. Brastiijs 1936-Brastiijs E. Tautibas mäclba. Riga, Zemnieka domas, 1936. 286 lp.

358. Brastiijs 1937 -Brastiijs E. DievturTba kä bezdraudzes dievestlba // Labietis. 6. 1937.

359. Brastiijs 1993 Brastiijs E. Tautai, Dievam, Tcvzemei / Sast. P. Pussars. R.: Zvaigzne, 1993.191 lp.

360. Braudel 1980 Braudel F. On History. Transl.by S. Matthews. Chicago: University of Chicago Press, 1980.

361. Braudel 1987 Braudel F. Grammaire des civilizations. Paris, 1987.

362. Brede 1964 Brede A. Pirmie grodi. Pieredzes apmaina par jauno tradlciju veidosanu. RTga:1964.

363. Brednich 1986 Brednich, Rudolf Wilhelm. The Song as a Commodity // German Volkskunde. Bloomington, Ind. 1986

364. Bregzis b.v.- Bregzis K. Latvju religijas macTba. l.daja. b.v., b.g. 22. Ipp. Brence 1980 -Brence M. Paplasinätä sakne balt-k- baltu valodau dotumos // Baltu valodas senäk un tagad. R.: Zinätne. 108-115.1pp.

365. Brennan 1990 Brennan T. The national longing for form // Bhabha H.K. (ed.). Nation and Narration. London: Routledge, 1990. p. 44-71.

366. Bruner 1994 Bruner E.M. Abraham Lincoln as authentic reproduction: A critique of postmodernism //American Anthropologist. N. 96. 1994. P. 397-415.

367. Buceniece 1989-Buceniece Ella. Avoti un vertejumi jeb Velreiz par jaunlatviesiem // Literatura un Mäksla. 1989.22 apr. 7.1pp.

368. Budze 1997 Budze A. "Ejiet un mäciet visas tautas!" // Katoju kalendärs 1997 gadam. R.: Rigas Metropolijas Ktirija. 61-65.1pp

369. Buga 1908 Biiga К. Aistiski studijai. Peterburgas, Типография Императорской научной академии.

370. Buga 1913 — Buga К. Kalbiimokslas ir müsij senove. Kaunas, 1913.

371. Biiga 1924 Buga K. Die Vorgeschichte der aistischen (baltischen) Stämme im Lichte der Ortsnamenforschung // Strciberg Festgabe. Leipzig, Market and Petters. P. 22-35.

372. Bula 2000 Bula D. Dziedätäjtauta. Folklora un nacionälä ideologija. RTga: Zinätne, 2000. Bula 2001 - BulaD. Nezäles, murgi un atkritumi? Dainu skapja nepublicctie teksti // Raksti. Kultüras vesture. "Karogs", 2001, Nr. 7. 75. -89.1pp.

373. Bula 2004 Bula D. "Ar muti Eiropä" - globäli procesi, identitäte un publiskais diskurss. // Letonica. 2004. #10. 5-16.1pp.

374. Bula 2007 Bula D. Zveinieku berni: Pieredzes ceji mangajsalnicku atmiiju stastos // Letonica.2007. N. 16. 7-26.lpp.

375. Bula 2008 — Bula D. Astotä marta atgriesanäs: sievietlbas svincsana pecsociälismä // Letonica.2008. # 18.27-53.lpp.

376. Burke 2005 -Burke Peter. Histoiy and Social Theory. Cambridge: Polity Press, 2005. 224 p. Burtniece 2008 — Burtniece Anda. Ne tikai par latviesiem. Saruna ar JRT mäksliniciesko vaditäju, rezisoru Alvi Hermani // Teätra Vestnesis. # 3. 2008. 36-57.1pp.

377. Burtniece 2009 Burtniece A. Mirkhi müzTba // Teätra Vestnesis. # 2. 2009. 19-24.Ipp. 50-53 Buss 1987 - Buss O. Valodas svetki. Pirmais meginäjums // Literatüra. Mäksla. Mes. 3.04.1987.3.1pp.

378. Buss 2003 Buss O. Personvärdi, vietvärdi un citi värdi: izpetes pakäpieni. R.: Latviesu valodas Instituts, 2003. 32-33.lpp.

379. Buss, Ernstsone 2006 Buss Ojärs, Ernstsone Vineta. Latviesu valodas slenga värdnTca. R., Norden AB, 2006.

380. Butkus 1955-ButkusA. Latviai. Kaunas, 1955.

381. Butkus 2005 Butkus A. Valsts valoda: likums un realitäte // Lauku AvTze, 11.12.2004. (http//www.poIitika.lv. 20.11.2005).

382. Butler 1989 Memory: History, Culture and the Mind. Ed. T. Butler. Oxford:Basil Blackwell, 1989. 291.p.

383. Butulis 2001 Butulis I. Karja Ulmana autoritäres ideologijas ietekme uz Latvijas vestures petlsanu // Latvijas Vesture. 2001. # 1.59-63 lpp.

384. Cakare 2009 Cakare V. Otrs latviesu Homers // Teutra Vestnesis. # 2. 2009. 19-24.1pp. Cakars, Grigulis, Losberga 1987 - Cakars O., Grigulis A., Losberga M. Latviesu literatüras vesture: no pirmsäkumiem lldz 19.gs. 80.gadiem. R.: Zvaigzne, 1987.

385. Carneiro R. 1960 Carneiro R. The Cultural Process // Essays in the Science of Culture. N.Y.,1960.

386. Carr (1962) 1970 Carr E.H. What is History? Harmondsworth: Penguin, 1970. Caune 1999 - Latvijas zemju robezas 1000 gados. Sast. A. Caune. R., Latvijas Vestures instituta apgäds, 1999.

387. Caune 2007 Caune A. Petljumi Rigas arheologijä. Rakstu izlase. R: Latvijas vestures instituta apgäds, 2007. 572.1p., il.

388. Cavalli-Sforza, Feldman 1983 Cavalli-Sforza L.L., Feldman M.W. Cultural Transmission and Evolution: A Quantitative Approach. Princeton, Princeton University Press, 1983.

389. Ceipe 1999 Ceipe G. Kapu svetki - misijas svetki // Svetdienas RTts. 1999. Nr.25. Ceipe 2005 — G. Ceipe. Bralu draudzes vieta latviesu vesture un mösdienäs. Tradlcija. Рукопись (любезно предоставленная автором). 2005.

390. Ceipe 2006 Ceipe G. MTti un Latvijas vestures izpratnes problemätika. Bräju draudzes darbinieks Skangaju Jekabs // MTti Latvijas vesture. Sast. K. Zellis. Riga, 2006. 29-3 8.1pp. Cejs uz valsts valodu 1994 - Cejs uz valsts valodu. R., 1994.

391. Central Statistical Bureau of Latvia 2002 Results of the 2000 Population and Housing Census in Latvia. Collection of Statistical Data. Riga, Central Statistical Bureau of Latvia.

392. CepTte 2003 Eiropas idejas Latvijfi. Populara Latvijas rakstnieku un domätaju Eiropas antologija. Izd.vad. CepTte I. Riga: Petergailis, 2003.

393. Ceplis 2009 Ceplis R. Vesturiskums Jana Lejina versijä. Konteksts // Karogs. # 8. 2009. 143147.1pp.

394. Certeau 1988 Certeau Michel de. The Practice of Everyday Life. Berkeley, Los Angeles, London: University of California Press, 1988. 272.p.

395. Cesaire 1983 Cesaire A. The Collected Poetiy. Transl. Clayton Eshleman and Annette Smith. Berkeley: Univ. Of California Press, 1983.

396. Chakrabarty 2000 Chakrabarty D. Provincializing Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2000.

397. Christiansen 1980 Christiansen E. The Northern Crusades: The Baltic and the Catholic Frontier, 1100-1525. London, Basingstoke: Macmillian press, 1980. 273.p.

398. Cilnis 1991 -CilnisJ. Braju draudze Kurzeme: 100 gadu atceres izdevums. Portlands, Oregona, ASV, 1991.

399. Cimare 2006 Cimare Elita Franciska. Jersikas deriba. Riga: Dienas gramata, 2006. Cimdina 2000 - Cimdiya Austria. Teksts un klatbutne. Riga, Jumava, 2000. 344 1pp. Cimdiija 2001 - Cimdina Ausma. BrTvTbas varda. R., Jumava, 2001.

400. Cimditia 2003 Religion and Political Change in Europe: Past and Present. Ed.by A.Cimdina. Edisoni Plus, Universita de Pisa, 2003. P. 241-267.

401. Clifford 1988 Clifford J. The Predicament of Culture. Twentieth-Century Ethnography, Literature, and Art. Cambridge, Massachusetts, and London, Harvard University Press, 1988.

402. Clifford, Marcus (cd.) 1986 Writing Culture: The Poetics and Politics of Ethnography. Ed. Clifford J., Marcus G.E. Berkeley: University of California Press, 1986.

403. Cohen 1981 Cohen Erik. Authenticity and Commoditization in Tourism // Annals of Tourism Research. N. 15. P.381.

404. Cohen 1987 Cohen Anthony. Whalsay, Symbol, Segment and Boundary in a Shetland Island Community. Manchester: Manchester University Press, 1987.

405. Cohn 1980 Cohn Bernard S. History and Anthropology: The State of Play // Comparative Studies in Anthropology and History. 1980. Vol.22. # 2. P. 198-221.

406. Cohn 1987 Cohn Bernard S. An Anthropologist Among the Historians and other Essays. New Delhi, Oxford University Press, 1987.

407. Collard 1989 Collard Anna. Investigating "Social Memory" in a Greek Context // History and Ethnicity. Ed. Tonkin E., McDonald M., Chapman M. London: Routledge. 1989. P. 89-104.

408. Collingwood 1935 Collingwoocl Robin George. The Historical Imagination: An Inaugural Lecure. Oxford: Clarendon Press, 1935. 142.p.

409. Collingwood 1946 Collingwood Robin George. The Idea of History. Oxford: the Claredon press, 1946. 339.p.

410. Collingwood 1999 Collingwood Robin George. The principles of history and other writings in philosophy of history. Ed.by Dray W.H., Dussen W. Oxford, N.Y.: Oxford University press, 1999. 2931. P

411. Collini 1999 Collini S. English pasts: Essays in history and culture. Oxford, New York: Oxford Univ.press, 1999. 348 p.

412. Colls, Dodd 1986 Englishness: Politics and Culture 1880-1920. Dd.by Colls Robert, Dodd Philip. Beckhenham; Croom Helm, 1986.

413. Comaroff 1982 Comaroff J. From Totemism to Ethnicity. Consciousness, Ideology and the Dialectics of Articulation. Department of Anthropology, University of Chicago, 1982.

414. Comaroff 1985 Comaroff J. Body of Power, Spirit of Resistance. Chicago: Chicago University Press, 1985.

415. Comaroff J. and J. 1992 Comaroff John and Jean. Ethnography and the Historical Imagination. Boulder, San Francisco, Oxford: Westview Press, 1992.

416. Commemorations 1966 Commemorations: The Politics of National Identity. Princeton, N.J,1966.

417. Connerton 1989 Connerton P. How Societies Remember. Cambridge, 1989.

418. Cosgrove 1984 — Cosgrove D. Social formation and symbolic landscape. London: Croom Helm,1984.

419. Cosgrove 1993 Cosgrove D. Landscape and Myths, Gods and Humans // Landscape politics and Perspectives. Providence: Berg Publisher Ltd., 1993.

420. Daija 2004 Daija Pauls. Interpretacijas bezgalTba//Karogs. 2004. U 5. 97-104.1pp. Dalbina un citas 2002 - Dalbina D., Jevina I., Porina V. Latviesu valodas vides veidosanas iespeju izpete. R.: IZM, 2002.

421. Dambe 1990 -Dambe V. Par RTgas varda izcelsmi // Onomastica Lettica. Riga, 1990. 14-15.1pp.

422. Daugavietis, Tisenkopfs 2008 Daugavietis J., Tisenkopfs T. Maksla, izklaide un vienotlba // Kulffiras dicna. # 28 (165). 18.07.2008. 8-9.1pp.

423. Daugmalis 1990 Daugmalis V. MTts par "septiniem verdzlbas gadsimtiem'7/ Literatura un Maksla. 1990. 13.janvaris. 16.1pp.

424. Dawkins (1976) 1989 Dawkins R. The Selfish Gene. 2-nd ed. UK: Oxford University Press,1989.

425. Dayan, Katz 1992 Day an Daniel, Katz Elihu. Media Events. The Live Broadcasting of History. Cambridge, London: Harvard University Press, 1992.

426. Degh 1978 Degh L. The Study of Ethnicity in Modern European Ethnology. Folklore, Nationalism and Politics. Ed. by Felix Oinas. Columbus: Ohio, 1978.

427. Deglavs 1921 Deglavs Augusts. Labakas famllijas. Trilogijas II d. Publiceta laikraksta "Latvijas Vestnesis", 1921-1923.

428. Deglavs 1926-1927 -DeglavsA. Riga. R., 1926-1927.

429. Deidulis 2004 Deidulis Linards. Korekti par politizeto - valoda un integracija Latvija // http: www.politika.lv. 16.02.2004.

430. Demografija 2008 Demografija. 2008. Statistisko datu krajums. Riga: Latvijas Republikas Centrala Statistikas parvalde, 2008. 140 Ip.

431. Diatchkova 2005 Diatchkova S. Ethnic Democracy in Latvia // Ftae of Ethnic Democracy in Post-Communist Europe. Ed.by Sammy Smooha, Priit Jaerve. Budapest: Open Society Institute, 2005.

432. Diena, 1997 Igaunijas ekspremjers aicina atteikties no mlta par Baltijas vienotlbu // Diena. No. 192.12.15.1997:6.

433. Dirlik 1996 Dirlik A. The Global in the Local. // Global/Local: Culturl Production and the Transnational Imaginary. Eds. Wilson and Dissanayake. Durham, NC: Duce University press, 1996.

434. Dislers 1929 Dislers K. Latvju nacionalas religijas (dievturlbas) jautajums // Jaunakas Zinas. N.33. 1929.

435. Djachkova (Diatchkova) 2005 Diatchkova Svetlana. Ethnic Democracy in Latvia // The Ftae of Ethnic Democracy in Post-Communist Europe. Ed. By Sammy Smooha, Priit Jaerve. Open Society Institute. Budapest, 2005.

436. Djachkova 2000 Djachkova S. The role of language in regional development. Riga, 2000. Djachkova 2003 - Djachkova Svetlana. Latviesu valodas zinasanas un sabiedrlbas integracija. R., Sabiedriskas politikas centrs PROVIDUS, 2003.

437. Djachkova 2004 Djachkova Svetlana. Latviesu valoda klibo. Integracija arT. http// www.politika.lv. 16.02.2004.

438. Dreijmanis 1936 Drejmanis P. Monumentalu celtnu loks ap VecrTgu // RTts, 1936. 26.janv.1. Nr.26.

439. Dreimanis 1924 Dreimanis P. Latvijas vestures ainas un atseviski telojumi no visparejas vestures (pamatskolas III un IV klasem). R.: A. Gulbja apg., 1924.

440. Dreimanis 1935 — Dreimanis P. Latvijas vesture vidusskolam. R., 1935.

441. Dribins 1994 Dribins L. A National State and it's Ethnic Policies // Humanities and Social Sciences. Latvia. 2 (3), 1994. 70-93.

442. Dribins 1997 Dribins L.~Naciomlais jautajums Latvia 1850-1940. Riga: Maclbu apgads, 1997.

443. Dribins 2007 Dribins L. Latvijas vestures faktors sabiedribas intcgräcijas procesä // Pretestlba sabiedrlbas integräcijai: celoni un sekas. Rakstu kräjums. R.: Latvijas Universitätes Filozofijas un sociologijas institüts, 2007. 44-64.1pp.

444. Droysen (1868) 1882 Droysen Johann Gustav. Grundriss der Historik. 3-te umgearb. Augl. Leipzig: Veit, 1882. 90.s.

445. Droysen 1977 Droysen Johann Gustav. Historik: Historisch-kritische Ausgabe. Ed. Peter Leyh. Stuttgart, 1977. 444 s.

446. Droysen 2008 Droysen Johann Gustav. Historik: historisch-kritische Ausgabe. Supplement: Droysen-Bibliographie. Hrsg. v. Horst W. Blanke, Stuttgart-Bad Cannstatt, 2008

447. Drummond 1981 Drummond Lee. The Cultural Continuum: A Theory of Intersystems // Man. 1981. N.15. P. 352-374.

448. Druviete 1990 -Druviete I. Karl is MTlenbahs. Riga: Zinätne, 1990.

449. Druviete 1991 Druviete I. Valodas normalizäcijas koncepcija 17.-18. gs. normu avotos // LZA Vestis. 8. p. 43^19.

450. Druviete 1996 Druviete I. Latviesu valodas sociolingvistiskä situäcija. Riga, 1996.

451. Druviete 1998a Druviete I. Valodas politikas loma Latvijas sabiedribas .integräcijä // Nacionälas attieclbas un nacionälä politika Latvia. Riga, Latvijas Inteligences apvienlba, 1998. 35-41.1pp.

452. Druviete 1998b Druviete I. Latvijas valodas politikas Eiropas SavicnTbas kontekstä. Riga, LZA Ekonomikas institüts, 1998.

453. Druviete 2002 -DruvieteI. Cik maksä latviesu valoda? // http.politika.lv. 13.03.2002.

454. Druviete et al. 1998 Druviete /., Baltaiskalna D., Ernstsone V., Kuzina V., Porina V. Language situation and language police in Latvia. Background information. Riga, Department of Sociolinguistics, Latvian Language Institutes, University of Latvia

455. Duby, Lardreau 1982 Duby G. and Lardreau G. Geschichte und Geschichtswissenschaft: Dialoge. Frankfurt am Main, 1982.

456. Dunn 1995 Contemporary Crisis of the Nation State? Ed. Dunn J. Oxford: Blackwell, 1995.

457. Dunsdorfs 1965 Dunsdorfs E. Richarda Vägnera latviskä dziesma. // ZTle. Apcerejumi par Latvijas vesturi un sadzlves problemäm. Stockholm: Daugava, 1965. 187. -206.1pp.

458. Dunsdorfs 1984 — Dunsdorfs E. Kurzemes kara kartes. Melburna, 1984.

459. Dunsdorfs 1986 Dunsdorfs E. Lielvidzemes kartes 17. un 18 gs. Melburna, 1986.

460. Dunsdorfs 1991 Dunsdorfs E. Latgales vesturiskas kartes. Melburna, 1991.

461. Dunsdorfs 1992 Dunsdorfs E. Kärja Ulmana dzlve R., 1992.

462. Dzenis 2001 Dzenis A. Divi dokumenti par Kurzemes brivajiem latviesu zemstüriem 18.gs. otrajä puse // Latvijas ArhTvi. 2001., Nr.l, 42.-60.lpp.

463. Dzenis 2008 Dzenis A. Latviesi Livonijas ordena valstl — vergi vai saimnieki // Kabinets. N.59. 2008. jülijs. 42-47.1pp.

464. Dzirkalis 1974 Dzirkalis K. Dorpatensis Fraternitas Academica // Universitas. 1974. Nr.33.31.1pp.

465. Eckardt 1868 Eckardt J. Die baltischen Provinzen Russlands. Politische and culturgeschichtliche Aufsäge. Leipzig, Verlag von Dunker und Humbot, 1868.

466. Eckardt 1876 Eckardt J. Livland im achtzenten Jahrhundert. Leipzig, 1876.

467. Edelman 1967 — Edelman A4. The Symbolic Uses of Politics. Urbana, 1967.

468. Egläja-Kristsone 2004 Egläja-Kristsone E. Imanta Ziedona dzcjolis + krisnaltu melodija = latviesu folklora? Jeb literatüras procesa saskare ar folkloras kustlbu // Letonica. 2004. N.l 1. 8-16.lpp.

469. Egläjs 2003 Egläjs R. Nobalsosana un tautlba jeb izmerämä integräcijä. // http://www.politika.lv/temas/6914/ 30 sept.2003/

470. EglTte 2010 Eglite Ina. Kapusvetku fenomens // In memoriam. 2010. N. 1. 2-7.1pp.

471. Eglrtis 1919 — EglTtis Viktors. Latvijas valsts näkotne. 15.08. 1919.

472. Eglitis 2002 Eglitis Daina Stukuls. Imaging the Nation. History, Modernity, and Revolution in Latvia. Pennsylvania: Pennsylvania University Press, 2002. 280 p.

473. Eihmane 2006 Eihmane E. Llvzemes kristianizäcijas periods ka bäze paliekosiem mitiem // MTti Latvijas vesture. Sast. K. Zellis. Riga, 2006. 13-18.1pp.

474. Einhorn 1649 Einhorn P. Historia Lettica, das ist Beschreibung der Lettischen Nation. Dorpat in Liefland, 1649.

475. Eisen 1764 Eisen J.G. Eines liefländischen Patrioten Beschreibung der Leibeigenschaft, wie solche in Liefland über die Bauern eingefürt ist. Sammlung russischer Geschichte, von G.F. Müller. Bd. IX, 1764. S. 491-527.

476. Erikson 1993 — Erikson T.H. Ethnicity and Nationalism: Anthropoligical Perspectives. London, Pluto Press, 1993.

477. Ermans 1930 Er maus./. Krimuldas baznlca un draudze. R., 1930.

478. Ernstreits 1998 LTv<5 lüolkub Ma aküb srnda vizzö, türska! Llbiesu dzejas izlase Es viltlgäks par tevi, menca! Kub. V.Ernstreit. Riga: Llvö Kultur sidäm, 1998. 216.1p.

479. Ernstsone un citi 2004a Ernstsone V., Joma D., Lauze L., Pakse I, Valdmanis J. Latviesu valodas prasme un lietojums Liepäjä 2004.gadä. R., LU Latviesu valodas institüts, 2004.

480. Ernstsone un citi 2004b Ernstsone V., Joma D. Latviski runäjoso Latvijas iedzTvotäju lingvistiskä attieksme un valodu lietojums. R., Valsts valodas agentüra, 2004.

481. Ethnicity 1975 Ethnicity: Theory and Experience. Cambridge: Mass.: Harvard University Press, 1975.

482. Ethnicity 1996 Ethnicity. Eds. Hutchinson and Smith. Oxford, Oxford University Press, 1996.

483. Ethnonationalism 2004 Ethnonationalism in the Contemporary World: Walker Connor and the Theory of Nationalism. London/New York: Routledge, 2004

484. Etnosituacija Latvijä 1994 Etnosituacija Latvijä (Fakti un komentäri). R., 1994.

485. Evans-Pritchard 1961 Evans-Pritchard E.E. Anthropology and History. Manchester, 1961.

486. Ezergailis 1990 Ezergailis A. Menesis Latvijä I I Literatfira un Mäksla. 1990. 3 febr.

487. Fallers 1974 Fallers L.A. The Social Anthropology of the Nation-State. Chicago, Adline Publiting Co., 1974.

488. Featherstone 1990-Global Culture. Ed. M. Featherstone. L., 1990.

489. Feldmanis 1993 — Feldmanis I. Ulmana autoritäres valdlbas antivasiskie pasäkumi // Latvijas Vestures Institüta Zurnäls. 1993. # 3. 112-121.lpp.

490. Fewster 2006 Fewster Derek. Visions of Past Glory. Nationalism and the Construction of Early Finnish History. 2nd ed. Helsinki, Finnish Literature Society, 2006. 555 c.

491. Fichte 1973 Fichte G.I. Reden an die deutsche Nation. Osnabrück: Edition simile, 1973.

492. Firth 1973 Firth Raymond. Symbols: Public and Privat. London, 1973.

493. Fischer 1979 — Fischer Manfred. Komparatistische Imagologie: Für eine interdisziplinäre Erforschung nation-imagotyper Systeme // Zeitschrift für Sozialpsychologie. 1979. # 10. S. 5-30.

494. Flacke 1998 Mythen der Nationen. Ein europäisches Panorama. Flacke M. (herausg.). Berlin: Deutsches Historisches Museem, 1998.

495. Foster 2004 Foster R. Making national cultures in the global ecumene // Ann. Rev. Anthropol. N.20. 2004. P. 235-260.

496. Foucault 1980 Foucaalt M. Power/Knowledge: Selected Interview and Other Writings, 19721977. Ed. by C. Gordon. New York: Pantheon, 1980.

497. Fride 2003 -Fnde Z. Latvis. Gothards Frldrihs Stenders. R.: Zinätne, 2003.

498. Friedman 2001 Friedman Jonathan. History, Political Identity and Myth // Lietuvos Etnologija. Vilnius, 2001. 1 (10). P.41-62.

499. Frisch 1989 Frisch Michael. A Shared Authority. Essays on the Craft and Meaning of Oral and Public History. New York: State University of New York Press, 1989. 273 p.

500. Frykman 1998 Frykman Jonas. Social Mobility and National Character // Ethnologia Europaea. 1998. XIX. P. 33-46.

501. Frykman, Löfgren 1987 Frykman J., Löfgren O. Culture Builders: A Historical Anthropology of Middle-Class Life. Translated by Alan Crozier. New Brunswick, 1987.

502. Frykman, Löfgren 1996 Force of Habit. Exploring Everyday Culture. Ed.by Jonas Frykman and Orvar Löfgren. Lund: Lund University Press, 1996.

503. Furnivall 1948 — Fumivall J.S. Colonial Policy and Practice. Cambridge: Cambridge University Press, 1948.

504. Gale-Carpenter 1981 — Gale-Carpenter Inta. The Latvian Song Festival in America // Folklorismus Bulletin. 1981.

505. Gamble, Handler 1996 Gamble E., Handler R. After authenticity at an American heritage site // American Anthropologist. N. 98. 1996. P.568-578.

506. Geary 2003 Geary P. J. The Myth of Nations. Princeton, Oxford: Princeton University Press,

507. Geertz 1963 Geertz C. The Integrative Revolution. Primodial Sentiments and Civil Politics in the New States. // Old Societies and New States. Ed. C. Geertz. Chicago, Chicago University Press, 1963.

508. Geertz 1973 Geertz Clifford. The Interpretation of Cultures: Selected Essays. New York: Basic Books, 1973. В русском переводе: Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004.

509. Geikens 2005 Geikens Ärijs. VestTjums par llbiesu kuningu Kaupo. Vesturisks romäns. R.: Annele, 2005.

510. Gellner 1983 Gellner E. Nationas and Nationalism. Oxford: Basil Blackwell, 1983. 150 p. Qermanis (1959) 1991 - Qermanis Uldis. Latviesu tautas piedzTvojumi. 1.-4. (1959). Riga : Zvaigzne, 1991.250.1p.

511. Germer 1998 Germer S. Die rückblickende Erfindung der Nationen durch die Kunst. Berlin,1998.

512. Gerodnik 1965 Gerodnik G. Pa jauno tradTciju takäm. Riga, 1965.

513. Gertners 2009 Gertners Edgars. 13.novembrT akcijas tomer bus II NeatkarTgä. 29.10.2009.4.1pp.

514. Gibson 1989 Gibson M. A. Accommodation Without Assimilation: Sikh Immigrants in an American High School. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1989.

515. Giesen 1993 Giesen В. Die Intellektuellen und die Nation. Frankfurt am Mein: Suhrkamp,1993.

516. Goba 1929 Goba A. Pirmäs "Peterburgas AvTzes" un vinu nozlme tautas atmodas gaitä. R., 1929.57-62. Ipp.

517. Godelier 1977 Godelier Maurice. Perspectives in Marxist Anthropology. Cambridge: Cambridge Univ.Press, 1977.

518. Goldmane, Klisäne, KJavina, Misäna, Straube 2006 Vesture pamatskolai. Latvija 20.gadsimtä. Red. J. Goldmanis. R.: Zvaigzne ABC, 2006. 176.1p.

519. Grauzdina, GrävTtis 1990 Grauzdina, Ilma, GrävTtis, 0(gerts. Dziesmu svetki Latvijä. Norise, skaitji, fakti. Riga: Latvijas enciklopedija, 1990.

520. GrävTtis 1955 1955 g. Dziesmu svetku LPSR XV gadi. Sast O. GrävTtis. R., Republikas Dziesmu svetku komisija, 1955.

521. GrävTtis 2008 GrävTtis O. Dziesmusvetki un vara II Mäksla plus. 2008. N.3. 28-33.1pp. Greenhouse 1996 -" Greenhouse С. A Moment's Notice. Time Politics across Cultures. Ithaca&London, 1996.

522. Greimas 1990 Greimas Algirdas Julien. Structure and History // Greimas Algirdas Julien. The Social Sciences: A Semiotic View. Minneapolis, Univ of Minnesota Press, 1990.

523. Grigulis, Austrums 1956 Latviesu literatüras kritika: Rakstu kopojums. Sak. A.Grigulis un V. Austrums. 1. sej. (1874-1904). R.: LVI, 1956. 146.1pp.

524. Grillo 1980 "Nations" and "State" in Europe: Anthropological Perspectives. Ed. Grillo R.D. London, Academic Press. 1980.

525. Grillo 1988 Grillo R.D. Pluralism and the Politics of Difference. State, Culture, and Ethnicity in Comparative Perspective. Oxford, Clarendon press, 1998.

526. GrTnberga, Auns 2003 Latviesi. XX gadsimta 20.-30 gadu autoru rakstu kräjums. Sast. H. Grinberga, M. Auns. R.: V. Belokona izd., 2003.

527. Grins 1939 Grins A. Latvijas vesture pamatskoläm. Elementärkurss. Sast.pec 1935.gada programas. 4 iespiedums. R.: "Zemnieka domas" izdevums, 1939. 306.lp.

528. Grinuma 2007 Grinumal. Uguns arheologijas vesture II Diena. 22.09.2007. Guntram 1974 - Guntram P. Die Wirksamkeit der Herrnhuter Brüdergemeine unter der Esten und Letten zur Zeit der Bauernbefreiung. Köln-Wien, 1974.

529. Halbwachs 1992 Halbwachs Maurice. On Collective Memoiy. Trans.and ed. Lewis A. Coser. Heritage of Sociology. Chicago: University of Chicago Press, 1992.

530. Haldane 1951 Haidane J.B.S. Everything has a History. London: Allen and Unwin, 1951.

531. Halfdanarson 2000 Halfdanarson G. Thingvedlir. An Iclandic "Lieu de Memoire" // History and Memory. Studies in Representation of the Past. Vol. 12. Nr.l. 2000. P. 5-20.

532. Hamilton, Shopes 2008 Oral History and Public Memories. Ed.by Paula Hamilton and Linda Shopes. Philadelphia: Temple University Press. 2008. 302 p.

533. Hanovs 2003 Hanovs D. Pilsonlbas näcija: Baltijas Vestnesis. 1868-1906. R.: Elpa, 2003.

534. Hanovs 2003(2) Hanovs D. The National Muvernent in Latvia in the I9,h Century: the Nation as a Quasi-Religion // Religion and Political Change in Europe: Past and Present. Ed. by A. Cimdina. Pisa: Edizioni Plus, Universita di Pisa, 2003. P. 131-145.

535. Hasemann 1996 Hasemann Gloria Lara. Authenticity: Why and for whom? // ICOMOS Honduras. 1996, International Symposium on Authenticity in the Conservation. См. адрес в Интернете: http://www.icomos.org/usicomos/Symposium/SYM96Authenticity/HondurasEnglish

536. Heniijs 2002 Непіщ Arturs. Es, smilsu kalnu jätnieks. Romans par paaudzi, kas smilsu kalnu ielokä 19.un 20.gs.mijä cela un radTja latvisko RTgu. R.: Daugava, 2002. 400 1p.

537. Herder (1774) 1952 Herder J.G. Auch eine Philosophie der Geschichete zur Bildung der Menschheit. Beitrag zu vielen Beiträgen des Jahrhunderts (1774) // Johann Gottfried Herder. Zur Philosophie der Geschichte. Hrs. von Harich W. Berlin, 1952. Bd.l .

538. Herder 1965 Herder J.G. Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit II Herder Werke. Deutsches Verlagshaus Bong und Co. Berlin, 1965. Buch 16. II. Band 5.

539. Herloff Mortensten 1999 Herloff Morlensen Mari-Ann. The Latvian Thing. Narratives of Place and Identity among Local and Diasporic Latvians. Masters Thesis, Institute of Anthropology, Copenhagen University, 1999.

540. Hermanis, Naumanis 2006 — Hermanis A., Naumanis N. Latviesu stästi. Riga: Dienas grämata,2006.

541. Herzfeld 1997 Herzfeld M. Cultural Intimacy: Social Poetics in the Nation-State. New York: Routledge, 1997.

542. Hettling, Nolte 1993 Bürgerliche Feste. Hettling M., Nolte P. (herausg.). Gottingen: Vandenhoeck und Ruprecht, 1993.

543. Hidcn, Salmon 1991 Hiden John, Salmon Patrick. The Baltic Nationas and Europe. Estonia, Latvia and Lithuania in the Twentith Century. L., N.Y.: Longman, 1991.

544. Hirschhausen 2006 Hirschhausen Ulrike von. Die Grenzen der Gemeinsamkeit. Deutsche, Letten, Russen und Juden in Riga 1860-1914. Göttengen, Vendenhoeck & Ruprecht, 2006.

545. Hirschhauzen, Jörn 2001 Nationalismen in Europa. West und Osteuropa im Vergleich. Hirschhauzen U., Jörn L. (hrsg.). Göttingen: Wallstein, 2001.

546. History of Latvia 2000 History of Latvia: a breathtaking journey throughout centuries at the Baltic coast: CD encyclopaedia. Riga: Tilde, 2000.

547. History of Latvia 2006 History of Latvia: the 20th century. Riga: Jumava, 2006.

548. Hobsbawm 1992 Hobsbamn E. Nations and Nationalizm since 1780. 2 ed. Cambridge: Cambridge University Press, 1992.

549. Hobsbawm 2001 Hobsbawm E. Wieviel Geschichte braucht die Zukunft. München, 2001.

550. Hobsbawm, Ranger (1983) 2000 The Invention of Tradition. Ed. by Hobsbawm E.J., Ranger Т.О. Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2000. 320 p.

551. Hodgkin, Radstone 2003(1) Contested pasts: the politics of memory. Ed. by Katherine Hodgkin, Susannah Radstone. L., N.Y.: Routledge, 2003. 264 p.

552. Hodgkin, Radstone 2003(2) Regimes of memory. Ed. by Katherine Hodgkin, Susannah Radstone. L., N.Y.: Routledge, 2003. 224 p.

553. Ho I ton 1998 -Holton Robert J. Globalization and the Nation State. London: MacMillan. 1998.

554. Honti 1939 -HontiH. Marchenmorphologie und Marchentypologie // Folk-Liv. 3. 1939.

555. Hosking, Schöpflin 1997-Myths and Nationhood. Ed. G. Hosking, G.Schöpflin. L., 1997.

556. Hosts and Geusts 1977 Hosts and Geusts: The Anthropology of Tourism. 1977. Ed. Valene L. Smith. University of Pennsylvania Press.

557. Hroch 1985 Hroch Miroslav. Social Preconditions of National Revival in Europe: A Comparative Analysis of the Social Composition of Patriotic Groups among the Smaller European Nations. Cambridge: Cambridge University Press, 1985. 282.p.

558. Hugger 1987 Stadt und Fest. Zu Geschichte und Gegenwart europäischer Festkultur. Herausg.von P. Hugger. Stuttgart: Unreägeri, 1987.

559. Hupel 1744-1782 Hupe! A.W. Topographische Nachrichten von Lief- und Ehstland gesammelt und herausgegeben durch August Wilhelm Hupel. Riga, 1774-1782. Bd.1-3.

560. Jahn 2008 Nationalism in Late and Post-Communist Europe. Vol. 1. The Failed Nationalism of the Multinational and Partial National States. Ed. Egbert Jahn. Munich: Nomos, 2008.

561. Jansone 2004 -Jansone A. Rotätäs telpu tekstilijas Latvijä. 19.gs. beigas 20.gs. Riga: Zinätne,2004.

562. Jansone 2009 Jansone A. Latviesu tradicionälais tautas terps un tä valkäsanas tradlcijas. (монография, находящаяся в печати. Рига, 2009 г. Цит. по рукописи, любезно предоставленной автором).

563. Jansone-Zirnlte 2008 Jansone-Zirnite A. Laikam klät laiks. Riga: „Mansards', 2008. Jansons (Brauns) 1903 - Jansens (Brauns) J. Tautiskie centieni un saimnieciskä nokärtosanäs // Austrums. 1903. #3,4,8.

564. Jansons 1970 Dailes lokä. Tautasdziesmas par daijumu. Prof. J.A. Jansona izlase un sakärtojums. R.: Liesma, 1970.

565. Järve 2003 Jarve Priit. Language Battles in the Baltic States: 1989 to 2002 //Nation-building, ethnicity and language politics in transition countries. Ed. By F.Daftary and F. Grin. 2003. p. 75-105.

566. Jaunsudrabins 1910 — Jaunsudrabins J. "Baltijas mäkslinieku biedrlba" un latviesu mäkslinieki // Latvija. 1910. #.10. 14(27)janv.

567. Jeismann 1993 Jeismann M. Alter und neuer Nationalismus // Jeismann M., Ritter H. Grenzfalle. Über neuen and alten Nationalismus. Leipzig: Reclam Verlag, 1993.

568. Joseph 2004 Joseph J.E. Language and Identity: National, Ethnic, Religious. Basingstoke; New York, 2004.

569. Jundzis, Zajais 2006 Nevardarblgä pretosanäs: Latvijas pieredze. Red. T. Jundzis, R. Zajais. R.: Latvijas Zinätnu akademija, 1991. barikäzu dallbnieku biedrlba, 2006. Jurevics 1936 -Jurevics P. Nacionäläs dzlves problcmas. R., 1936.

570. Jurevics 1936b -Jurevics P. Nacionalo ideologiju principi // Daugava, 1936. N.10. N. 11. 10021008, N. 12. 1093-1102.1pp.

571. Jurjäns 1888 -Jurjäns A. PiezTmes III Vispärejiem latviesu dziesmu svetkiem // Balss. 1888. # 9, 15, 19.1p.

572. Jurjäns 1984-1926 Jurjäns Andrejs. Latvju tautas muzikas materiäli. 1-6 da|a. Riga, 1894—1926.

573. Juskevics (1936) 1994 -Juskevics Jänis. Vecä Riga. R.: Zvaigzne, 1994. 99.lp. Juskevics 1931 -JuskevicaJ. I lerzoga Jekaba laikmets Kurzeme. Riga: ValstspapTru spiestuves izdevums, 1931. l-2.sej. 671 lp., ill.

574. Juskevics 1935 Juskevics J. Kurzemes herzogi un vinu laikmets. R.: Valters un Rapa, 1935. Juskevics 1936 - Juskevics J. Vecä Riga. Riga, 1936.

575. Kaiman 2001 Kaiman G.C. Canonised Interpretations // Szegedy-Maszak M. (ed.). National Heritage - National Canon. Budapest: Collegium Budapest. Institute for Advanced Study, 2001. p.95-107.

576. Kalnacs 2005 Kalnacs Jänis. Telotäjas mäkslas dzlve nacistiskäs Väcijas okupetajä Latvijä. 1941-1945. Riga: Neputns, 2005.

577. Kalnins 2007 Kalnins D. Seno rotu kalve. Rotu kalsana ABC. Riga: Dienas Grämata, 2007. Kapostins 1924 - Kapostins A. Vidzemes zemnieku nemieri Kaugurmuizä 1802 g. R.: Valsts Arhlva izdevums, 1924.

578. Karaliünas, 1994 Karaliünas S. Tauta, visuomene ir lietuviq. kalbos vartojimas II LKK. 31. P.26-50.

579. Karaliünas, 1995 Karaliünas S. Lietuvos vardo kilme II LKK, 35. P.55-91. Karklins 1994 - Karklins R. Ethnopolitics and Transition to Democracy. The Collapse of the USSR and Latvia. Washington, D.C.: The Woodrow Wilson Centre Press.

580. Karklins 1998 Karklins R. Ethnic Integration and School Policies in Latvia // Nationalities Papers. 26 (2):283-302.

581. Kärkluvalks 1884 Kärkluvalks Fricis. Par milestibu uz tautu // Baltijas Vestnesis. 1884. 16-18.maija

582. Karlsone 2006 — Karlsone A. Dazas preses zinas un vertejumi par latviesu svetku apgerba attlstlbu 19.gs. otrajä pusä // Latvijas Vestures Institüta Zurnäls. 2006. N.4. 38-60.1pp.

583. Karlsone 2007a Karlsone A. Inteligences pärstävju veidotie prieksstati par latviesu tautisko apgerbu 19.gs. beigäs - 20.gs. säkumä (1888-1910) II Latvijas Vestures Institüta Zurnäls. 2007. Nr.l. 60. -86.1pp.

584. Karlsone 2007b Karlsone A. Latviskä terpa attlstlba saistlba ar dziesmu svetkiem 20.gs. 20. -30.gados // Latvijas Vestures Institüta Zurnäls. 2007. Nr.2. 77-96.lpp.

585. Kattago 2009 Kattago Siobhan. Agreeing to Disagree: on the Legacies of Recent History. Memory, Pluralism and Europe after 1989 // European Journal of Social Theory. 2009. 12 (3): 375-395. KaudzTte 1877 - M. Kaudzite. Bräjudraudze Vidzeme. Riga, 1877.

586. KaudzTte 1924 Kaudzite M. Atminas no tautiskä laikmeta. CesTs-RTga: O.Jepes apg., 1924. Kazoku 1893 - Kazoku Davis. Müsu rakstu valoda un müsu tevu valoda // Rakstu kräjums. Rigas Latviesu BiedrTbas ZinTbu Komisijas. 8 kräjums. Riga, 1893.

587. Kenins 2003 (1) Kenins Indults. Latvija gadsimti lokos. 1 da|a. Aizvesture un senvesture. (R), RaKa, 2003.

588. Kenins 2003 (2) Kenins Indulis. Latvija gadsimti lokos. 2 daja. Viduslaiki: XHI-XV.gs. (R), RaKa, 2003.

589. Kertzer Kerlzer David I. The Role of Ritual in State Formation // Religious Regimes and StateFormation: Perspectives from European Ethnology. Ed. by Eric R. Wolf. Albany: State University of New York Press. P. 85-103.

590. Kiehl 1998 Kiehl Dale Joseph. A visual ethnohistory of the Latvian Midsummer Festival. Thesis for the Degree MA. Las Cruces, New Mexico, 1998. Mexico State University.

591. KTlis 1998a Atmina un vesture. No antropologijas lTdz psihologijai. Sast. R. ICflis. Riga: N.I.M.S.', 1998.

592. KTlis 1998b -Ißlis R. Sociälä atmina un nacionälä identitäte Latvijä II Atmina un vesture. Riga,1998.

593. Klaustips 1912 — Klaustitfs R. Alunäns un vina kulturelie centieni // Latviesu IzglTtTbas biedrlbas gada grämata, Nr. 4, 1912.

594. K|avina 2006 Klavina Sarma. Latviesu valodnieclbas süpulis // DzTvä upe. Rigas Latviesu BiedrTba vakar, sodien. R., 2006. 46-55.1pp.

595. K}avins 2000 Klavins K. Väcu ordenis un Livonija. Riga: Gara pupa, 2000. KJavins 2004 — Klavins K. MTti, konjunktüra un aktuäläs vertTbas Latvijas vesture // Latvijas Vesture. 2004. # 3. 47-57.1pp.

596. Klavins 2006 Klavins Eduards. Dzo. Jäzepa Grosvalda dzlve un mäksla. Neputns, 2006. Klavis 2009 - Klavis A. Pasu svesä vara // Diena. 17.08.2009. 6.1pp.

597. KlTve 1995 KlTve Visvaldis Varnesis. Unitas Fratrum - misijas kustlba vai BaznTca? // Cejs, 1995, Nr. 1.

598. Klotiiis 1988 Klotiijs A. Folklora un dejas // Literatüra un Mäksla. 1988. 22 aprTlT. 4-6.1pp.; 29.aprTlT. 12-13.1pp.

599. Klotins 2002 Klotiijs Arnolds. The Latvian Neo-folklore Movement and the Political Change of Late 20th Century // The World of Music. 44 (3). 2002. P.107-130.

600. Kluinis 2007 Kluinis Amis. Latviesu 1914.gada literärä nezellba // Karogs. # 8. 2007. 108—117.1pp.

601. Kluinis 2008 — Kluinis Amis. Latvijas valsts muzTga miera meklejumos // Karogs. # 4. 2008. 139-148.

602. Kluinis 2008b Kluinis Amis. Latviesu kara cejs uz Eiropu // Karogs. # 6. 2008. 140-150.1pp. Kluinis 2008c — Kluinis Amis. Väcu un krievu paraugi latviesu nacionälisma darinäsanai II Karogs. # 9. 2008. 160-170.1pp.

603. Kluinis 2009 Kluinis A. Kä latviesi iemäcljas sajust säpes un skirisko piederlbu // Karogs. N.5. 2009. 118-128.1pp.

604. Klusen 1986 Klusen Ernst. The Group Song as Object. In: German Volkskunde. Bloomington: Ind, 1986.

605. Klusis \9&9 -Klusis M. Prusiikalba. 1. Naujosios prOsq.kalbos gramatika. V., 1989. Kohl 1871 -KohlJ.G. Leisi un Latviesi. Riga, 1871.

606. Kojeda 2000 Kojeda R. Folklore as a Symbol of Latvian National Identity in Exile. Music criticism in the publications of Arnold Sturm // Journal of the Baltic Institute of Folklore. Vol.3, 2000. P.176-190.

607. Koselleck 1979 Koselleck R. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1979.

608. Koselleck 2000 Koselleck Reinhart. Zeitschichten. Studien zur Historik. Frankfurt am Mein: Suhrkamp Verlag, 2000. 399 s.

609. Kostande 1992 Latvijas vesture. Skolas vecuma berniem. O. Kostandes redakcija. R.: Zvaigzne, 1992. 281 lp.

610. Kostenecka 2001 -Tas bijaTautas laiks. Red. M. Kostenecka. R., 2001

611. Krasnais 1938 Krasnais Vilberts. Latviesu kolonijas. <R.>, Latvju Näcionäläs Jaunatnes SavienTbas izdevums, 1938.

612. Kreics 1930 Kreics J. Kur un ka E.Brastins atrodis senlatviesu Dievu? II IzglTtTbas Ministrijas Menesraksts. Riga, 1930.

613. Kröslins 2003 Kreslitjs J. Surp, latvju PestTtäj! II Diena. 1.10.2003. 12.1pp. http://www.diena.lv/lat/arhivs/kultura/surp-latvju-pestitaj.

614. Kroders 1946 Kroders A. Degosas dienas. Latviesu jauniesa dzlves stasts. Red. V. Strelerte. Stokholma, 1946.

615. Kroeber 1963 Kroeber Alfred L. An Anthropologist Looks at History. Berkeley and Los Angeles:Univ. Of California Press, 1963.

616. Kronvald 1887 Kronvald Otto. Nationale Bestrebungen. Dorpat, 1872 (Tautiskie centieni. Tulk. Áronu Matlss. // Austrums, 1887.

617. Kruks 2004 Kruks S. The Latvian Epic Lacplesis: Passe-partout Ideology, Traumatic Imagination of Community//Journal ofFolklore Research. Vol.41,N.l, 2004. P.l-32.

618. Kruks 2008 Kruks Sergejs. "Par müziku skaistu un melodisku!" Padomju kultüras politika, 1932-1964. Riga: Neputns, 2008. 224 1pp.

619. Krumina 1995 -S. Krümina. Bralu draudzes Latvija: religiskas pieredzes Ipatnlbas // Cejs, 1995,1. Nr. 1.

620. Krüinina-Konkova 1995 Krftinina-Konkova S. Braju draudzes Latvija: religiskas pieredzes Ipatnlbas // Cejs. N. 1 (46), 1995. 97-109.1pp.

621. Krupnikovs 2003 Krnpnikovs Peteris. Latvija Krievijas un Vacijas ietekmes speku lauka // Sarunas IV. Lekcijas un diskusijas. R.: „Jauna Akademija", 2003. 100-109.lpp.

622. Küle 2006 Kitle M. Eirodzlve. Formas principi izjütas. R.: LU Filozofíjas un Sociologijas Instituís, 2006. 435.1pp.

623. Kundziijs P. 1927 Kundzit}s P. Braju draudzes saiesanas nami Latvija // Ilustrets zurnals,1/1927.

624. Kundziijs P. 1934a Kundzins P. Latvijas arhitektQra. Riga, 1934. Kundzins P. 1934b - Kundziijs P. Latviesu tautas celtnieclba. R., 1934.

625. Kuope 1993 -Kuope E. Jaunlatviesi kopa ar tautu // Dabas un vestures kalendars 1994.gada. R., 1993. 149-152.1pp.

626. Kurlovics, Tomasüns 1999 Kurlovics Gunars, Tomasüns Andris. Latvijas vesture vidusskolai. 1999. R.: Zvaigzne ABC. 192 lp.

627. Kuirnis 1936 Kurmis Ansis. Latvju augsamcelsanas. PatstavTbas ideja nacionala dzeja. R.: Literatura, 1936.

628. Kurmis 1997 Kurmis Ansis. Latviskais muzos. Atminas par nacionaliem varonicm. R., Jumava, 1997. 172 Ip.

629. Kursens 1865 Karsens J. Musu kapu svetki Dubultos // Latvijas AvTzes pielikums. 1865. Nr.31.49.1pp.

630. KursTte 1988 KursTte J. Eposs un nacionala pasapzina II Literatura un Maksla. 1988. ló.septembris.

631. KursTte 1998 KursTte J. Nacionala ainava I9.gs.Iatviesu literatura // Letonica. Riga. 1998. N. 1.7-18.1pp.

632. KursTte 2005 Suitu identitate. Rakstu krajums I Red., sast. J. KursTte. Riga, 2005.

633. KursTte 2008 Kurslte J. Sfumato nesfumato. R., Madris, 2008.

634. Kurslte, Stafecka 2003 KursTte J., Stafecka A. Latgale: valoda, literatura, folkora. Rezekne: Latgales kulturas centra izd., 2003.

635. Kuutma 2005 Kuutma Kristin. Changes in folk culture and folklore ensembles // www.folklore.ee/folklore/vol6/krifolk6.htm. 2005.

636. Kuutma 2006 Kuutma K. Cultural identity, nationalism and changes in singing traditions // www.folklore.ee/folklore/vol2/ident.htm "Singing traditions". 2006.

637. Kuutma 2007 Kuutma Kristin. Festival as communicative performance and celebration of ethnicity // www.folklore.ee/folklore/vol7/festiva.htm 2007.

638. Kuzavinis 1964 Kuzavinis K. Lietuvos vardo kilme // Kalbotyra. Vilnius. 10. P.5-18. Kvideland 1989 — Kvideland Reimund. Folk Ballads and Folk Song. In: Nordic Folklore. Bloomington, Ind., 1989.

639. Maier 1995 Nationhaibewegung und Staatsbildung. Die baltische Region im Schulbuch. Maier Robert (hrsg). Frankfurt am Mein: Verlag Moritz Diesterweg, 1995. 240 s.

640. Mannhardt 1936 Mannhardt W. Letto-Prueii slice Göteslehre. Riga, 1936. Manning 1992 - Manning, Frank E. Spectacle. Folklore, Cultural Performances and Popular Entertainments. Ed. by Richard Bauman. New York, 1992.

641. Maquet 1964 Maquet Jacques. Objectivity in Anthropology // Current Anthropology. 1964. N. 5. P.47-55.

642. Märas baznlca, 1933 — Kä latviskos un izdaijos Märas baznlcu: Fotoreportäza // Jaunäkas Zinas. 1933. 26.okt. N.242.

643. Markova 2003 Markova I. Dialogicality and Social Representations: The Dynamics of Mind. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.

644. Marquard 1989 Marquard O. Moratorium des Alltags. Eine kleine Philosophie des Festes II Das Fest. Herausg.von W.IIaug, W.Warning. München, 1989. S.684-691.

645. Marquart 1903 Marquart J. Osteuropäische und ostasiatische Streifzüge II Ethnologische und historisch-topographische Studien zur Geschichte des 9. und 10 Jh's. Leipzig, 1903.

646. Marwick 2001 Marwick Arthur. The New Nature of History. Knowlwdge, Evidence, Language. London: Palgrave, 2001.

647. Marx 2003 Marx Anthony. Faith in Nation. Exclusionary Origin of Nationalism. Oxford University Press, (2003).

648. Matiss 1892 -Matiss A. Krisjänis Valdemärs savä dzlve un darbä. Jelgava, 1892. Maurina 1953 Maurina Z. Latviesu esejas. <Uppsala>, Dzintars, 1953.

649. McDonald 1986 McDonald Maryon. Celtic Ethnic Kinship and the Problem of Being English // Current Anthropology. Vol.27. No.4, p.333-341.

650. McDonald 1989 McDonald Maiyon. "We Are Not French!" Language, Culture and Identity in Brittany. London: Routledge. 1989/

651. McDonald 1997 Inside European Identities. Ethnography in Western Europe. Ed. by McDonald Sharon. Oxford: Berg, 1997.

652. McNeil 1986 McNeil William LI. Mythistory. Mythistory and other essays. Chicago : University of Chicago Press, 1986

653. Medenis, Metuzäls 1997 — Medenis D., Metuzäls S. Latvju rakstura minorlgas noskanas // Vakara Ziijas. 1997.29.07. 16.-17.1pp.

654. Medins 1955 -MedinsK. Latviesu dziesmu svetki. R.: Latvijas Valsts izdevnieclba, 1955. Meinarte 1999 Meinarte A. Latvijas Vestures muzejam - 130 // IzglTtlba un Kultüra. 1999. 2.maija. 14.1pp.

655. Meistari 2003 Meistari. Latviesu tautas lietiskä mäksla 20.-2l.gs.mijä. R., 2003. Melngailis 1909 - Melngailis Emilis. SvetnTcu vai balaganu? Riga, Qeneralkomisija pie D. Seltiria, 1909.

656. Melngailis 1928 Melngailis E. Kas tä par dievturu draudzi? // Austrums. 1928. N.3. 124.1pp. Melngailis 1951-1953 - Melngailis E. Latviesu müzikas fokloras materiäli/ 1-3. sej. Riga, 1951—1953.

657. Merkel 1798-1799 Merkel G. Die Vorzeit Liefland. Ein Denkmahl des Pfaffen- und Rittergeistes. Berlin, in der Vossischen Buchhandlung, 1798-1799. Bd. 1-2.

658. Merkel 1802 Merkel G. Wannem Ymanta, eine lettische Sage. Leipzig: bei Johann Friedrich Hartknoch, 1802. 74 s.

659. Merkel 1820 Merkel G. Die freien Letten und Esten. Eine Erinnerungsschrift zu dem am 6 Januar 1820 in Riga gefeierten Freiheitsfeste. Leipzig, 1820.

660. Metuzäle-Kangere 1990 Metuzäle-Kangere B. Linguistic perspective in Latvia 1900-1914 II The Baltic Countries 1900-1914. Ed. Loit A. University of Stockholm. P. 443-456.

661. Metuzäle-Kangere 1991 — Metuzäle-Kangere B. Latviesu valodas "apvienosana" divvalodlbas skatTjuma II ValAkt 1990. p. 31-37.

662. Meyer 2000 Meyer D. Zinzendorf und die Herrnhuter Brüdergemeine 1700 - 2000, Göttingen,2000.

663. Mezs 1992 Mezs I. Latviesi Latvijä. Etnodemogräfisks apskats. Kalamazoo, Mich: Latvian Studies Center, 1992.

664. Mezs 2002 Mezs I. Aplieclbu vai valodu? // Diena, 16.01.2002. 2 lpp.

665. Mezs 2002a-MezsI. Latviesu valoda krustceles // Diena. 12.06.2002. 14.1pp.

666. Mezs 2004 -MezsI. Latviesu valoda statistikas spoguli. R., "Jäna seta", 2004.

667. Michel 1987 Michel B. Between Hus and Herrnhut// Christian History, Vol. VI, No.l, (USA: Christian History Institute, 1987).

668. Mieriiia 1999 Mierina A. Latvijas valsts robezas (1918-1940) II Latvijas zemju robezas 1000 gados. Sast. A. Caune. R., Latvijas Vestures institüta apgäds, 1999. 182-209.lpp.

669. Miezlte 2004 -Miezite I. LTdz sim nezinäms brä|u draudzu rokraksts LTku grämatina II Karogs, 2004, Nr. 7.

670. Migla 2005 MiglaA. Sveiks, jautrais Rodzer! R., 2005.

671. Miklautz 1999 Miklautz E. Feste: Szenarien der Konstruktion kollektivier Identität II Fest und Festrhetorik.Herausg.von J.Kopperschmidt, H.Schanze. München, 1999.

672. Mllenbachs 1909 Airlenbachs K. Dazi jautäjumi par latviesu valodu. R., 1909. 39-41. lpp.

673. Mintaurs 2006 Mintaurs M. Vesturiskie mTti / un sociälä prakse: episodes no Latvijas arhitektüras pieminekju aizsardzlbas vestures (1920.-1930. gadi) // MTti Latvijas vesture. Sast. K. Zellis. Riga, 2006. 48—55.1pp.

674. Misäne 2001 Misäne Agita. Die alt-lettische DievturTba-Religion und der Nationalismus II Glaube in der 2. Welt. 2001. 29. Jahrgang. N. 5. S. 27-29.

675. Misäne, Priedite 1997 Misäne A., Priedite A. National Mythology in the History of Ideas in Latvia: A View from Religious Studies // Myths and Nationhood. Ed. G. Hosking, G.Schopflin. L., 1997. p. 158-169.

676. Misina 1991 -Ziemas svetku roze. Sast.M. Misiija. Riga, 1991.

677. Misiunas, Rein 1993 Misiunas Romuald J., Rein Taagepera. The Baltic States: years of dependence 1940-1990. London: Hurst, 1993.

678. Moore 1993 Moralizing States and the Ethnography of the Present. Ed. S.F. Moore. Americal Anthropological Association, 1993.

679. Mora 2003 Mora Maira. Kas Lietuvä ir tas, kä Latvijä nav? // Sarunas IV. Lekcijas un diskusijas. R.: „Jaunä Akademija", 2003. 125-137.1pp.

680. Mugurevics 1999 Mugurevics E. Novadu veidosanäs un to robezas Latvijas teritorijä (12.gs. — 16.gs.vidus) // Latvijas zemju robezas 1000 gados. Sast. A. Caune. R., Latvijas Vestures institüta apgäds, 1999. 54-90.1pp.

681. Muiznieks N. 2008 — Muiznieks N. Ethnic Relations in Latvia in 2020: Three Scenarios // Latvia 2020. Nakotnes izaicinajumi sabiedribai un valstij. R., LU Akademiskais apgäds, 2008. p. 155-172.

682. Muiznieks N. et al. 2000 — Muiznieks N., Kamenska A., Leimane /., Garsvane S. Human Rights in Latvia in 1999. Riga: Latvian Centre for Human Rights and Ethnic Studies.

683. Muiznieks V. 2006 Muiznieks V. Kristiesi vai pagani, mits vai isteniba? // // Miti Latvijas vesture. Sast. K. Zellis. Riga, 2006. 25-26.1pp.

684. Muktupfivela 2002 Muktupävela L. Sampinjonu derlba. Melnie balti keltos. Romäns. R.: Daugava, 2002. 373.1.

685. Muktupävela 2008 Muktupävela L. BräliBräli. Riga: Diena, 2008.

686. Muktupävels 1989 Rasa. Prusos manas käjas autas. /Teksta autors V.Muktupavels. Riga, 1989.

687. Nacionala politika 1995 -Nacionala politika Baltijas valstls. R., Zinatne, 1995. 75 lpp.

688. Nau 2002 Nau N. KomunikatTvä gramatika. R., LVAVP, 2002.

689. Naumanis 2009 Naumanis Normunds. Kultürnieze. R.: Dienas grämata, 2009.

690. Neal 1998 Neal A.G. National Trauma and Collective Memory. Armonk, N.Y.: M.E. Sharpe,1998.

691. Nesselmann 1845 Nesselmann G.H.F. Die Sprache der alten Preussen an ihren Überresten erläutert. Berlin, Reimer. 1845. XXVIII

692. Niedermüller 1989 Niedermüller Peter. National Culture: Symbols and Reality: The Hungarian Case // Ethnologia Europaea. XIX: 47-56.

693. Nörtemann 1996 Nörtemann G.H. ImagiNation. Nationale Mythologie und literarische Selbststilisierung in Belgien im 19 Jahrhundert II Kulturgeschichte heute. H.-U. Wehler, W.Hardtwig (hr.). Göttingen: Vandenhoeck Ruprecht, 1996. S. 27-51.

694. Novick 1999 Novick P. The holocaust in American life. Boston; New York: Houghton Mifflin Company, 1999.261 p.

695. Noyes, Abrahams 1999 Noyes Dorothy, Abrahams Roger D. From Calendar Custom to National Mamory: European Commonplaces // Cultural Memory and the Construction of Identity. Ed. by D. Ben-Amos and L. Weissberg. Detroit. 1999. P. 77-98.

696. O'Connor 2003 O'Connor Kevin. The History of the Baltic States. Westport, Connecticut, London: Greenwood Press, 2003. 320 p.

697. Occupation regimes 2004a —Totalitarian occupation regimes in Latvia in 1940-1964: research of the Commission of the Historians of Latvia, 2003. Riga: Latvijas vestures institüta apgäds, 2004.

698. Occupation regimes 2004b Occupation regimes in Latvia in 1940-1959: research of the Commission of the Historians of Latvia. 2002. Riga: Latvijas vestures institflta apgäds, 2004.

699. Occupied Latvia 2005 Occupied Latvia in 20th century (1940s): research of the Commission of the Historians of Latvia, 2004. Riga: Latvijas vestures institüta apgäds, 2005.

700. Oksers 2008 Oksers Tims. Vai latviesu kino verts aizstavet? // Rigas laiks. Maijs. 2008. 6873.1pp.

701. Okupäcijas rezimi Latvija 2002 Okupäcijas rezimi Latvijä 1940-1956. gada: Latvijas Vesturnieku komisijas 200l.g. petijumi. Red. A. Caune, sast. I. Sneidere. Riga, Latvijas Vestures Instituts, 2002.

702. Olick 2007 Olick Jeffrey. The Politics of Regret: On Collective Memory and Historical Responsibility. N.Y.: Routledge, 2007.

703. Pamatnostädnes 2005 Valsts valodas politikas pamatnostädnes 2005-2014 gadam. Riga, 2005. Panayi 2000 - Panayi Panikos. An Ethnic History of Europe since 1945. Nations, States and Minorities. London: Longman, 2000.

704. Pärpuce 2006 Par puce R. MTtu atbläzmas Latvijas muzeju darbä 1930 gados I I Miti Latvijas vesture. Sast. K. Zellis. Riga, 2006. 80- 91.1pp.

705. Parry 1966 — Parry John H. The Establishment of the European Hegemony 1415-1715: Trade and Exploration in the Age of the Renaissance. 3 ed. New York: Harper and Row, 1966.

706. Pelto Pertti 1993 -Pelto Pertti J. Anthropological research: the structure of inquiry. Cambridge,

707. Perkone 2008 Perkone Inga. Kino Latvija. 1920-1940. R.: Zinatne, 239.Ip. Pike 1954 - Pike K. Language in Relation to United Theory of the Structure of Human Behavior. 3 parts. Glendale, California. 1954.

708. Pil.ka 2010 Pi\ka Zane. Kapos dzTvo musu tautas vesture // In memoriam. 2010. N. 1. 1,1pp. Pjatigorskis 2002 - Pjatigorskis A. Ka periferija ir Latvija? // RTgas Laiks. Oktobris. 2002. 1618.1pp.

709. Plakans 1974 Plakans A. Peasants, Intellectuals, and Nationalism in the Russian Baltic Provinces, 1820-90 //Journal of Modem Histoiy. # 46. September 1976. p.445-475.

710. Plakans 1989 Plakans A. Kronvalds un latviesu vesture // Akadémiska DzTve. N.27. Mineapolisa, 1989. 23-24.1pp.

711. Plakans 1993 Plakans A. From a regional vernacular to the language of a state: the case of Latvian // IJSL 100-101, p.203-219.

712. Plakans 1995 Plakans A. The Latvians: A Short History. Stanford, California: Stanford University Press and Hoover Institution Press, 1995. 275 p.

713. Plakans 1997 Plakans A. Historical dictionary of Latvia. Lanham (Md.); London: The Scarecrow Press, 1997.

714. Poleshchuk 2002 Poleshchuk V. Estonia, Latvia and the European Commission: Changes in Language Regulation in 1999-2001. Budapest: EU Accession Monitoring Program of the Open Society Institute.

715. Porietis 1968 Porietis J. Strelnieku Legendaras Gaitas. Pilskalns, Lincoln, Nebraska, 1968. Porina 2001 - Poritia Viñeta. Valodas izvele Latvijá// Lingüistica Lettica. N.8. Latviesu valodas institute. R., 2001.51-69.1pp.

716. Press 2000 Bemhard Press. The Murder of the Jews in Latvia. 1941-1945. Transí.from German by Laimdota Mazzarins. Evanston, Illinois: Northwestern Univ.Press, 2000. 224 p.

717. Profile 1995 Profile. Gunnar Birkerts // World Architecture. 1995. N.36. P.24-28. Pujats 1991 - Pujats J. BTskaps Meinards // Katoju kalendars 1991 gadam. R.: RTgas Metropolijas KOrija. 210-217.1pp.

718. Pumpurins 2000 Pumpuriijs T. Sarkanbaltsarkanas - Latvijas karoga krasas. PetTjumi, atminas un dokumenti par Latvijas Valsts karoga tapsanas vesturi. Cesis: Cesu Vestures un Makslas muzejs, 2000.

719. Pumpurs 1888 — Pumpurs A. Lacplesis. Tautas eps. R., 1888. Purens 1999 -Purens V. Latvijas vesture pamatskolai. 1-3 daja. R., 1999. Pussars 1993 Pussars R. Par Emestu Brastiiiu // Brastins E. Tautai, Dievam, Tevzemei. Riga, 1993. 19.1pp.

720. Pütelis 2008 Pütelis Aldis. Atstumtais eposs: Jekaba Lautenbaha "Niedrisu Vidvuds" // Meklejumi un atradumi. Rakstu krajums. R., Zinatne, 2008. 110-129.Ipp

721. Radins 2007 Radiijs A. Arheologiskas pardomas Baltu vienTbas dienas sakara // Kultüras Diena. 21.09.2007. 16-17.Ipp.

722. Radzevicüte, 1997 Radzevicilte Ausra. Lietuva uz Eiropu lukojas caur Poliju // Diena. No. 48 (1751). 02.26.1997:4.

723. Rancáns 1997 Rancans F. Cels uz latvju tautas apvienosanos // Katoju kalendars 1997 gadam. 208-217.1pp.

724. Rappaport 1992 Rappaport Roy A. Ritual. Folklore, Cultural Performances and Popular Entertainments. Ed. by Richard Bauman. New York. 1992.N

725. Raun 1995 Raun Toivo. The Estonian SSR Language Law (1989): Background and Implementation //Nationalities Papers, 23 (3): 515-534.

726. Rëdliha 2001 Rëdliha К. Rigas Dorna muzejs (1834-1936) // 800 gadi. Müsu kopejä Riga: Väcbaltiesu apcercj'umi: Pärpublicejumi. R., 2001.

727. Reidzäne 2005 Reidzäne B. Dievs vai mämulina? // Kultüras forums. 29.04-6.05.2005. 4.1pp. Reiznieks 1930-Reiznieks V. Kas gaidäms no Brastina un Sandera // Pëd B. N. 195. 1930. Rèza 1958 - Rèza L. Lietuviq liaudies dainos. V., 1958.

728. Richter 1857-1858 Richter A. Geschichte der dem russischen Kaiserthum einverleibten deutschen Ostseeprovinzen. Riga, 1857-1858.

729. Ricoeur 1997 -Ricoeur P. Gedächtnis, Vergessen, Geschichte // Müller K., Rüsen J. (Herausg.). Historische Sinnbildung. Hamburg: Rowohlts, 1997.

730. Rigas kultürvide 1999 Rigas kultürvide 19.gadsimtä, A. Deglava romäns "Riga". R.: Pëtergailis, 1999.

731. Rigas Latviesu biedrlbas 1893 Rigas Latviesu biednbas sava 25 gadu darbä un gaitä. Jelgava: Dravin-Dmvnieka drukätava, 1893.

732. Rosenthal 1982 Rosenthal M. British Landscape Painting. Oxford: Phaidon Press, 1982. Rossi 2000 - Rossi Paolo. Logic and the Art of Memory. Chicago, University Of Chicago Press, 2000. 288.p.

733. Rotbaha 2006 -Rotbaha D. Latvijas svëtvietas un to ¡audis. R., Jumava, 2006. Rousseau 1973 Rousseau J.-J. A discourse on the origin of inequality // The Social Contract and Discourses. Ed. Cole G.H. London, Dent, 1973.

734. Rozenvalds 2008 Rozenvalds J. Latvijas demokrätija: pärmainu treju loki // Latvia 2020. Nakotnes izaicinajumi sabiedribai un valstij. R., LU Akadëmiskais apgäds, 2008. P. 9-17.

735. Ruke-Dravina 1990 — Ruke-Dravina V. Entstehung und Normierung der lettischen Nationalsprache II La réforme des langues. Histoire et avenir. Ed. Fodor I., Hagège C. Hamburg, Buske. P. 301-327.

736. Rümnieks, Migla 1998 -Rumnieks V., MiglaA. Kursu vikingi. R.: Karogs, 1998. Rumnieks, Mucenieks 2003 Dzlva Upe: RLB Vakar, sodien. Rakstu kräjums. Sast. Valdis Rumnieks, Edgars Mucenieks. Riga, Rigas Latviesu bicdrlba.2003.

737. Rungis 1965 -Rangis Aivars. Kaut skirti, tomër neskirami. Kalamazü, 1965.

738. Rungis 1982 Rungis Aivars. . iet latviesi caur gadu siinteniem. New York: Grämatu draugs,1982.

739. Rüsen 1994 Rüsen Jörn. Historische Orientirung: über die Arbeit des Geschichtsbewuftseins, sich in der Zeit zurechtzufinden. Köln: Weimar, Wien, Böhlau Verlag, 1994.

740. Rüsen 2008 Meaning and Representation in History. Ed.by J. Rusen. N.Y., Oxford: Bergham Books, 2008. 274.p.

741. Rutins 1997 Rutins A.M. Märas zemes baznTcas pirmie svetie // Katoju kalendars 1997 gadam. R.: Rigas Metropolijas Kurij a. 5 6-61 .lpp.

742. Rutkus 1967 Latvia, Country and People. Ed.by Rutkus J. Stockholm: Latvian National Foundation, 1967.

743. Sabaliauskas 2002 Sabaliavskas Algirdas. Mes baltai. (Vilnius), Gimtasis zodis. 2002.

744. Sabanovs 2003 Sabanovs A. Krievs par latviesiem, latvietis par krieviem // Sestdiena. 20-26.sept. 2003. 12-15.lpp.

745. Sahlins 1993 Sahlins M. Goodbye to Tristes Tropes: Ethnography in the context of modern world history // Modem History. N. 65. 1993.

746. Saivars 1997 Saivars J. Kä atbildet dievturiem // Mantojums. (Riga), 1997. N. 1,54.1pp.

747. Samuel 1994 Samuel Raphael. Theaters of Memory: Past and Present in Contemporaiy Culture. L: Verso, 1994. 1-3 vol.

748. Samuel 1998 Samuel Raphael. Island Stories: Unravelling Britain. Theaters of Memory. Vol.2. L: Verso, 1998.391 p.

749. Sanders 1935 Sanders V. Par liturgijas reformesanas jautäjumu" // Cejs. Riga, 1935. 312-317, 383-394. lpp.

750. Sapnis par Latviju 2008 Sapnis par Latviju. LatvijasNacionälais teätris. 90 sezona. R., 2008.

751. Sarkisova, Apor 2008 Past for the Eyes. East European Representations of Communism in Cinema and Museums - after 1989. Ed.by O.Sarkisova, A. Apor. Budapest, N.Y.: CEU Press, 2008.

752. Sarkovska-Liepina 2008 Sarkovska-Liepina I. Latviesu konnuzika. Uz virsotnem tiecoties un Dziesmu svetkiem // XXIV Vispärejie latviesu Dziesmu un XIV Deju svetki. R., Valsts agentura "Tautas mäkslas centrs", 2008. 37-41.lpp.

753. Sarma 2003 Sarma Inga. Latvijas kultüras vesture. MäcTbu grftmata. Konsult. MärTte Lapina. R.: RAKA, 2003.

754. Sauer 1925 Sauer С.О. The morphopoly of landscape/University of California

755. Sauer 1974 Sauer К. The forth ¿¡mention of geography // Annals of the Association of American Geographers. 1974. Vol.64. N.2. P. 189-192.

756. SaulTtis 2008 SaulTtis Ainis. Gadam pa vidu // Patiesä DzTve. Nr. 13. 2008. 2.1pp.

757. Schirren 1869 Schirren С. Livländische Antwort an Herrn J. Samarin. Leipzig.

758. Schlözer 1785- Schlözer A. L. Geschichte von Littauen, Kurland and Liefland. Halle, 1785.

759. Schmeidler 1917 Adam Dremensis Gesta Hammaburgensis ecclesiae Pontificum. Ed. SchmeidlerB. Hannover-Leiozig: Hahn, 1917.

760. Scholz 1995 Scholz F. Herders Auffasung des Volkslieds und der Dichtung und die lettischen Volksliedersammlungen des 19. Jarhunderts //ZOstF. 44. p.564-79.

761. Schönle 2006 Schönle Andreas. Ruins and History: Observations on Russian Approaches to Destruction and Decay // Slavic Review. Vol.65. N.4 (Winer 2006). P. 649-669.

762. Schöpflin 1997 Schöpflin G. The functions of myth and a taxonomy of myths // Hosking G., Schöpflin G. (eds.). Myths and Nationhood. London, 1997.

763. Schöpflin 2000 Schöpflin G. Nations. Identity. Power: The New politics of Europe. London: Hurst ans Company, 2000.

764. Schulz 1861 Schulz Kundraht. Kurzemmes stahstu grahmata, jeb tahdu leetu isteikshcana, kas wehra leekamas, un Kurzemme notokkuschas, no wezzeem laikcem lihdz muhsu deenam. Jelgava: pee Jahna Wr. Srezzenhagen un dechla, 1861. 139 lp.

765. Semon (1904) 1921 Semon R. W. The Mneme. London: George Allen and Unwin, 1921.

766. Sesplaukis 1995 Sesplaukis-Tyruolis A. J.G. Herderis ir baity tautos. Vilnius, Mokslq ir enciklopedijn leidykla.

767. Seton-Wason 1977 Seton-Wason H. Nation and States: An Enquaery into the Origins of Nations and the Politics of Nationalism. Boulder, Col.: Westview Press, 1977.

768. Siewort \9A2-Siewort W. Der Ostseeraum. L.-B., 1942.

769. Silabriedis 2005 Silabriedis O. Vai Latvija ir Saules zeme? // Kulturas forums. 6.-13.05.2005.4.1pp.

770. Silde (1976) 1992 — Slide Adolfs. Latvijas vesture 1914-1940: valsts tapsana un suverena valsts. Riga: Zinatne, 1992 (Stokholma: Daugava, 1976). 781 1.

771. Silde \993a- Silde A. Pasaules revolucijas värdä. 2 iesp. R., Elpa, 1993. 424.lp. Silde 1993b -Silde A. Pirma Republika. R.: Elpa, 1993. 379.1p.

772. SilinS 1870 -Siliqs V. Druskas par latviesu tautu un valodu // Baltijas Vestnesis. 18.06.1870. Simsone 2008 Simsone Bärbala. Fantäzijas zanrs — mTts, problemätika, specifika // Meklejumi un atradumi. Rakstu kräjums. R., Zinatne, 2008. 91—109.1pp

773. Singing the Nations 2008 Singing the Nations: Herder's Legacy. Ed.by D. Bui a, Rieuwerts Sigrid. Wissenschaftlicher Verlag. Trier. 2008.

774. Skagestad 1975 Skagestad P. Making sense of history. The philosophies of Popper and Collongwood. Oslo: Univ.-forl., 1975. 118 p.

775. Skinkis 1997 Shifts Iveta, Skinkis Peteris. Regionäläs politikas atspogulojums administratlvi teritoriälä iedalTjuma mainäs 1940.-1956. gada//Latvijas ArhTvi. 1997. Nr.l.

776. Skogström-Filler 2009 Skogström-Filler A. XIXth Century Baltic Nationalists and the Slavophile Movement: Heirs or Rivals? // The Baltics as an intersection of civilizational identities. Kaunas: Vitautas Magnus University, 2009. P. 137-138.

777. Skulte 2005 Skulte Ilva. Latviesu valoda "jaunä kapitälisma" apstäkjos: mediju diskursa kritiska analTze // Valoda - 2005. Valoda dazädu kultflru kontekstä. Daugavpils: Saule, 2005. 69-73.1pp.

778. Smidchens 1996 Smidchens Guntis. A Baltic Music: The Folklore Movement in Lithuania, Latvia and Estonia, 1968-1991. Michigan: UMI Dissertation Services, 1996.

779. Smith 1981 Smith A.D. The ethnic revival. Cambridge, c. u.p. 1981. 240 p.

780. Smith 1983 —Smith A.D. Theories ofNationalism. 2 ed. London, George Allen & Unwin, 1983.257 p.

781. Smith 1991 Smith A.D. National Identity. L., 1991.

782. Smith 1996 Smith A. Nations and their past // Nations and Nationalism. Vol.2, part 1. March1996.

783. Smith 1999 Smith Anthony D. Myths and Memories of the Nation. Oxford: Oxford University Press, 1999. Oxford, N.Y.; Blackwell. 1986. 312 p.

784. Smith A. 1986 Smith Anthony D. 1986. The Ethnic Origins of Nations. Oxford: Blackwell. Smith G. 1994 - The Baltic States. The National Self-Determination of Estonia, Latvia and Lithuania. Ed. By Graham Smith. London: Macmillan, 1994.

785. Sne 2002 Sne A. Sabiedriba in vara: sociäläs attieclbas Austrumlatvijä aizvestures beigäs. R.: Intelekts, 2002.

786. Sne 2008 Sne A. Arnolds Spekke un vina Latvijas vestures geopolitiskais skatljums // Spekke A. Latvijas vesture. Latvju tautas liktenclnas Eiropas krustcejos. (Stokholma, 1948). Riga, Jumava, 2008. 374-3 82.1pp.

787. Spägis 1860 Spägis A. Die Zustände des freien Bauernstandes in Kurland. Leipzig, V. Gerhard, 1860.

788. Spägis 1863 Spägis A. Die Zustände des freien Bauernstandes in Kurland. 2 Teil. Leipzig, V. Gerhard, 1863.

789. Späritis 1993 Späritis O. Rigas Dorna viträzu ikonogräfija un stilistika // Latvijas Vestures Institüta Zurnäls. 1993. Nr.3.

790. Späritis 2007 Späritis Ojärs. Rigas pieminekji un dekoratTvä telnieclba. Riga: Nacionälais apgads, 2007. 203.1.

791. Spekke (1948) 2008 Spekke A. Latvijas vesture. Latvju tautas liktenclnas Eiropas krustcejos. (Stokholma, 1948). Riga, Jumava, 2008. 3 82.1pp.

792. Spekke 1938 -Spekke A. Baltu tautas kristigas eras pirmaja gadu tukstoti // Tautas Vesturei. R., 1938. 61-76.1pp.

793. Spekke 1957 Spekke A. History of Latvia: An Outline. Stockholm: Daugava, 1957.

794. Spekke, 1937 Spekke A. Dazas agio viduslaiku arabu geografu zinas par baltu tautäm // LVIZ.3. 1-28.lpp.

795. Spogulis 2001 Spogulis. Latvijas mutvfirdu vesture. (Riga,) LU Filozofijas un sociologijas institüts, 2001.

796. Sprogis 1930 Sprogis Jul. Ко runit dokumenti par vispärejo Dziesmu svetku rikotäju konfliktu. R., 1930.

797. StagI 1974 Stagl J. August Ludwig Schlözers Entwurf einer "Völkerkunde" oder "Ethnographie" seit 1772 II Ethnologische Sciiften. Zürich. 1974. Jg.2.

798. Steinbrika 1970 Steinbrika /. Miruso ateeres diena II Velreiz par tradlcijäm /LPSR Kult, m-jas Klubu darbarep. metod. kabinets. Riga, 1970. 74-76. lpp.

799. Steinitz 1955 Steinitz W. Volkskunde und Völkerkunde II Deutsches Jahrbuch für Volkskunst. 1955. Bd.l.

800. Steins 1977-Steins V. Latviesu Sarkano Strelnieku Cinu Cels. R.: Liesma, 1977. Stenders 1761 -Stenders G.F. Lettische Grammatik. Mitau, 1761. Stenders 1789 Stenders G.F. Lettische Lexikon. 1789.

801. Sterns 1997-Sterns I. Latvijas vesture. 1290-1500. R., 1997.

802. Sterns 2002 Sterns I. Latvijas vesture, 1180-1290: Krustakari. Riga: Latvijas vestures inst. apg.,2002.

803. Steward, Powell, Chetwynd 1979 StewardR.A., Powell G.E., ChetwyndS.J. Person Perception and Stereotyping. Westmead, 1979.

804. Stocking 1983 Observers Observed: Essays on Ethnographie Fieldwork: History of Anthropology. Ed. George W. Stocking. University of Wisconsin Press, 1983.

805. Stocking 1992 Stocking Georg W. The Ethnographer's Magic and Other Essays in the History of Anthropology. Madison: Univ. Of Wisconsin Press, 1992.

806. Stoeltje, Beverly 1992 Stoeltje, Beverly J. Festival. Folklore, Cultural Performances and Popular Entertainments. Ed. by Richard Bauman. New York. 1992.

807. Stradins 1994 — Stradins J. Tresä atmoda. Raksti un runas 1988-1990.gadä Latvijä un par Latviju. R.: Zinätne, 1994. 402 1.

808. Stranga 2003 Stranga Aivars. Latvijas un Lietuvas diplomätiskäs attieclbas: 1918-1940 II Sarunas IV. Lekcijas un diskusijas. R.: ,,Jaunä Akademija", 2003. 110-124.lpp.

809. Straube 1988 Straube G. Vidzemes bräju draudzu kustlbas piekriteju skaita dinamika II Latvijas Padomju Savientbas Republikas Zinätnu Akademijas Vestis, 1988, Nr. 6.

810. Straube 1995 Straube G. Vidzemes brälu draudzes "Klusä gäjiena" gados (1743-1817)// Cejs, 1995, Nr. 1.

811. Straube 2000a- Straube G. Latvijas bräju draudzes diärijs (jaunäkais noraksts) jeb Hernhütiesu bräju draudzes vesture Latvijä. Riga, 2000.

812. Straube 2000b Straube G. Religiskäs institücijas // Latvija 19. gadsimtä. Riga, Latvijas vestures institüta apgäds, 2000.

813. Straubergs 1952 Straubergs J. Sen to Rigu daudzinäja. Stokholma, 1952.

814. Sturms 1962 Sturms Arnold. "The value of the folk songs for the Latvians in foreign countries" //"Laiks". American Latvian newspaper. 1962

815. Sudrabu 1885 Sudrabu Edzus (Eduards Zilbers). Lietuvas Virsaitis // Austums, 1885. # 8. Sugar 1995 - Eastern European Nationalism un the 20th century. Ed.by Sugar P.E. New York: The American University Press, 1995.

816. Sulmane, Kruks 2001 Sulmane I., Kruks S. Stereotipi Latvijas prese // Larvijas mediju anallze (Daudzveidiba III). R., 2001.

817. Suvajevs 1993 -Suvajevs I. Kas ir latviesi?//Karogs, 1993. Nr. 7. 172.1pp. Suvajevs 1998 Suvajevs I. Preludijas. Riga, 1998.

818. Suvajevs 2008 Suvajevs I. MTts - fantäzija vai patieslba? // Daba un vesture.2009. MTti un TstenTba. R.J, Zinätne, [2008. 5-10.1pp.

819. Sväbe Sväbe Arveds. Vestules par nacionälo kultüru II Tauretajs. N.4. 23-29.Ipp.; N.5. 23-29.1pp.; N.7. 27-32.1pp.; N.8. 28-32.

820. Sväbe (1925) 1990-Sväbe A. Latvijas vesture. (1925). I. R.: Avots, 1990 Sväbe 1914 Sväbe A. Latvju dainas kä materials sociologiskai estetikai U Dornas. I. nr. 94-101, 2. nr. 177-186, 3. nr. 282-290.1pp. 1914

821. Sväbe 1920a-Sväbe A. Latviesu saule//Tauretajs. 1920. N.2 (21). 40-44.1pp. Sväbe 1920b Sväbe A. Ozols un Hepa latviesu religijä II IzglTtTbas Ministrijas Menesraksts. 1920. 7.nr. 40-46.Ipp., 8.nr.l35-151.1pp., 9.nr. 260-267.1pp., lO.nr. 343-346.1pp.

822. Sväbe 1921-1922 Sväbe A. Latvju kultfiras vesture. . I-II.sej. R., A. Gulbja apg., 1921-1922. Sväbe 1926-Sväbe A. Pagasta vesture. I. R., 1926.

823. Sväbe 1930 Sväbe A. Zemes attieclbu un zemes reformu vesture Latvijä // Latvijas agrarä reforma. R., 1930.

824. Sztompka et.al. 2004 Sztompka P., Smelser N.J., Eymann R., Giesen B. Cultural Trauma and Collective Identity, Berkeley: University of California Press, 2004.

825. Sziics 1981-Sziics Jenö. Nation und Geschichte: Studien. Budapest: Gyoma, 1981. 284 p. Tabuns 2001 National State and Regime Identity in Latvia. Ed. A. Tabuns. R.: Baltic Study Centre, 2001.

826. Tautas apgerbs un mode 2008 Tautas apgerbs un mode. Terpi un fotogräfijas no Madonas novadpetnieclbas un mäkslas muzeja kräjuma 12.gs.-20.gs. Teksts A. Karlsone. Madona, <2008>. Tautas atmoda 1927 - Tautas atmoda. Riga, A. Gulbja apg., 1927.

827. Tautas vesturei 1938 Tautas vesturei. Veltljums profesoram Arvedam Sväbem. R., A. Gulbis,1938.

828. Taylor 1969 Taylor Stevenson IF. Histore as Myth: The Import for Contemporary Theology. New York: Seabury, 1969.

829. Taylor 1994- Taylor C. The Politics of Recognition // Multiculturalism: Examining the Politics of Recognition. Ed. Gutmann A. Princeton: Princeton University Press. 1994. 25-74.

830. Tepfers 1936 Tepfers V. Kara muzeja izveidosana // Senatne un Mäksla. 1936. # 2. 163.1pp. The Anti-Soviet resistance 2001 - The Anti-Soviet resistance in the Baltic States. Vilnius: Akreta, 2001.

831. The Baits and their neighbours 1997 The Baits and their neighbours in the Baltic region (8001200) Conference. The Baits and their neighbours in the Viking age. Vilnius: Institute of Lithuanian History, 1997.

832. The hidden and forbidden history 2005 The hidden and forbidden history of Latvia under Soviet and Nazi occupations, 1940-1991: selected research of the Commission of the Historians of Latvia. Riga: Institute of the History of Latvia, 2005.

833. The Sovietization of the Baltic States 2003 The Sovietization of the Baltic States, 1940-1956. Tartu: KLEIO Ajalookirjanduse Sihtasutus, 2003.

834. Theories of Ethnicity 1996-Theories of Ethnicity: A Classical reader. N.Y., 1996. Thompson 1972 Thompson Edward P. Anthropology and the Discipline of Historical Context //Midland History. 1972. Vol.1. P.41-55.

835. Thompson 1993 Thompson Edward P. Customs in Common. New York, 1993. Ticlbas aplieclbas 1924 - Ticlbas apliecfbas Ev. Braju draudzei Latvija // Bra|u Draudzes Vards. Liepaja, 1924, Nr. 9.

836. Tilly 1975 — The Formation of National States in Western Europe. Ed. C. Tilly. Princeton, Univ. Press, 1975. 711 p.

837. Tisenkopfs 2002 Dziesmu svetki mainlga sociala vide. Tisenkopfs T. (piojekta vad.). Riga: Baltijas studiju centrs, 2002.

838. Tisenkopfs 2008 Dziesmu un deju svetki mainlga sociala vide. Tisenkopfs T. (projekta vad.). Riga: LU SPPI, 2008.

839. Tisenkopfs, Abolina, Miezite 1995 Tisenkopfs Т., Abolina S., Miezite I. Latviesu Dziesmu svetki vesturiska un sociologiska skatijuma // Latvijas Zinatnu Akademijas Vcstis. 1995. 9/10.

840. Tomsons 1938 Tomsons R. Zinas par latviesu dziedatajiem un vinu pirmiem dziedasanas svetkiem. R., 1873.

841. Traden 1981 Traden E. Russification in the Baltic Provinces and Finnland 1855-1914. Princeton, 1981.

842. Trapans 1979 Trapans J.A. The Emergence of a Modern Latvian Nation: 1764.-1914. University of California, Berkeley: University Microfilms International, 1979. 1166.p.

843. Treile 2009 Treile M. Kada ta Latvija bus? // Kultiiras forums. 7-14 aug. 2009. N.30 (359).4.1pp.

844. Trilling 1972 Trilling L. Sincerity and Authenticity: Cambridge, Harvard University Press,1972.

845. Turbads 1970 Turbads Janis (V. Zeps). Keves dels Kurbads. Pasaka. Micigana: Celinieks, MCMLXX.

846. Upleja 1999 Upleja Sanita. Igauniju uzskata par Baltijas valsti // Diena, No. 12 (2322). 01. 15.1999: 8.1pp.

847. Urban 1979b Urban W. Victims of the Baltic Crusade. http://department.monm.edu/liistory/urban/articles/VictimsBalticCrusade.htm.

848. Urban 1981 Urban William L. The Livonian Crusade. Washington, D.C.: University Press of America, 1981.

849. Urban 1989 -Urban W. The Samogitian Crusade. Chicago, 1989. Urtans 1989 Urtans J. Nameja gredzens // Liesma. 1989. Nr.7. 2.-3.lpp. Urtans 2009 - Urtans Juris. Atiast pilskalnu. R.: Nordik, 2009. 173 lpp

850. Vaivods 1994 Vaivods J. Katoju bazmcas vesture Latvija. 1-3.sej. R.: RTgas Metropolijas kurija, 1994.

851. Valdemars 1860 Valdemars K. Baltishe, nametlich livliindische Baurnzustande. Leipzig, V. Gerhard, 1860.

852. Valdemars 1865 JV. (Валдемарс). Рижские письма. Москва. 1865.

853. Valdemars 1866 Valdemars Kr. Baltijas maclbu iestades un krievu valoda. 1866 // Raksti. 2 sej. R., 1937.

854. Valdmanis 1997 Valdmanis J. Processes determining the future of the Latvian language // Proceeding of the European Conference of the Language Planning. Barcelona: Department de Cultura. P. 45-49.

855. Valodas politika 1994 Valodas politika Baltijas valstls. Konferences materiali. Riga, Gara pupa, 1994.

856. Valodas politikas Istenosana 2002 Valodas politikas Tstenosana Latvija: Valsts valodas centrs. 1992-2002. R., Valsts valodas centrs, 2002.

857. Valodas prakse 2005 Valodas prakse: verojumi un ieteikumi. Popularzinatnisku rakstu krajums. Atb.sekr. S. Lagzdina. N.l. Riga, 2005.

858. Valsts prezidenta 1929 Valsts prezidenta apsveikuma raksts // Braju draudzes vestnesis, Nr. 2/3, 1929.

859. Valsts valoda Latvija 1992 Valsts valoda Latvija. Riga: Gara pupa, 1992. Valsts valodas centra nolikums 2005 - Latvijas Republikas Ministru Kabinets. Valsts valodas centra nolikums. 22.03. 2005. Noteikumi Nr.202 // Latvijas Vestnesis. 2005. Nr.50.

860. Valsts valodas likums 1999 Valsts valodas likums. Pienemts 1999.gada 9 septembrT // Latvijas Vestnesis. 1999.21 decembris, 428-433.nr.

861. Valters 1913 Valters Mikelis. Latviesu kulturas demokratija, vinas speki un uzdevumi. R.,1913.

862. Valters 1914 Valters Mikelis. Mfisu tautlbas jautajumi. R., 1914.

863. Vebers 2007 Vebers E. Vai teiksim ardievas sabiedrlbas integracijai? // PretestTba sabiedrlbas integracijai: celoni un sekas. Rakstu krajums. R., Latvijas Universitates Filozofijas un sociologijas institilts, 2007. 115—136.1pp.

864. Veinbergs 1884 Veinbergs F. Politiskas domas uz Latviju. Leipzig, 1884.

865. Veinbergs 1885 Veinbergs F. Iz Iatviesu-leisu vestures. R., 1885.

866. Veinbergs 1930- Veinbergs A. Braju draudze Riga// Braju draudzes vestnesis. 1930, Nr. 5.

867. Veselis 1945 Veselis Janis. Saules meitas. Stokholma, 1945.

868. Veselis 1948 Veselis Janis. Latvju teiksmas. Gesthahta, 1948.

869. Veselis 1956 Veselis Janis. Teiksma pr manu muzu. Stokholma, 1956.

870. Vestures atzinas un telojumi 1937 Vestures atzinas un telojumi. Vestures skolotajiem 1936.gada laslto lekciju sakopojums prof. F.Baloza redakcija. R.: IzglitTbas Ministrijas izdevums, 1937. 390.lp.

871. Vies 1926- Vies A. Latviesu skolu vesture. 2 gram. Kurzeme no 1800. 1885. gadam. R., 1926. Vienigais pestTsanas lldzeklis 1923 - VienTgais pestTsanas lidzeklis // Clnas Sargu Balsis. Liepaja, 1923, Nr. 3.

872. Vlgneru 1873-1874 Vigneru E. (LTgosu Ernests). Latvija. I-II. R., 1873-1874. Vijups 1999 - Vijups A. Aizvestures jedziena terminologija un tas attistlba latviesu valoda. // Latvijas Vesture. 1999/4(36). 38.-49.lpp.

873. Vlke-Freiberga 1994- Vlke-Freiberga V. Trejadas saules: Mitologiska saule. R.: Karogs, 1994 VTke-Freiberga 1997 Vlke-Freiberga V. Trejadas saules: Kosmologiska saule. R.: Karogs,

874. Vlke-Freiberga 1999- VTke-Freiberga V. Trejadas saules: Hronologiska saule. R.: Karogs, 1999. VTke-Freiberga 2010 — Vike-Freiberga V. Kultura un latvietlba. R.: Belokona izd., 2010.

875. Vlksnins 1935 Viksnins N. Meginäjums raksturot latvieti un viija kultiiru. Riga: V. Olava fonda izdevums, 1935. 19 1pp.

876. Vilcins 2002 Vilcirß Raitis. Etnovesturiskäs attlstlbas arhetipi // Man jau un tev tikai piecdesmit. Latvijas Kulffiras akademijas miiclbu speku jubilejas kopkrajums. Sastädlja J. Urtäns. RTga: Apgäds Mantojums, 2002. 86.-93.lpp.

877. VTtola 2008 VTtolci Maruta Z. "Kinokamera ir mans ierocis": subversTvais zemteksts Jura Podnieka agrTnajäs filmäs // Meklejumi un atradumi. Rakstu kräjums. R., Zinätne, 2008. 9—17.1pp

878. VTtolins 1938 Valsts prezidenta Dr. K. Ulmana protektorätä IX Latviesu Dziesmusvetki Riga Uzvaras laukumä 1938. gada 18., 19. jünijä. Vitoliys, Jekabs (red.). Riga: IX Dziesmusvetku rlclbas komiteja, 1938.

879. Vizulis 1968 Vizulis Izidors. Die Baltische Laender: Opfer sowjetischer Aggression. 1968. Vizulis 1988 - Vizulis Izidors. The Molotov-Ribbentrop pact of 1939. The Baltic Case. N.York, London: Praeger, 1988. 177 p.

880. Voigt 1989 Voigt R. Mythen, Rituale und Symbole in der Politik // Symbole der Politik -Politik der Symbole. Herausg.von R.Voigt. Opladen, 1989.

881. Volfarte, Oberlenders 2004 Katram bija sava Riga. Sast. K.Volfarte, E.Oberlenders. (R.) Izd. AGB, (2004). 295.1p.

882. Volkovs 1996 Volkovs V. Krievi Latvijä. R.: LZA Filozofijas un sociologijas institüts, 1996.99.lpp.

883. WA Gada pärskats 2005 Valsts Valodas Agentüra. Gada pärskats. 2005. R., 2006. Wagner 1980 - Wagner Roy. The Invention of Culture. Chicago, University of Chicago Press,1980.

884. Wallerstein 1972 Wallerstein I. Social Conflict in Post-Independence Black Africa: The Concepts of Race and Status Group Recinsidered // Racial Tensions in National Identity. Ed. Campbell E. Nashvill, 1972.

885. Wallerstein 1979 Wallerstein I. The Capitalist World-Economy. Cambridge, Cambrodge University Press, 1979.

886. Weber 1947 Weber M. The Theory of Social and Economic Organization. New York: Free Press, 1947.

887. Wertsch 2002 Wertsch J.V. Voices of collective remembering. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.

888. White 1990 White H. The Content of the Form. Narrative Discourse and Historical Representation. Baltimore: The John Hopkins University Press, 1990.244.p.

889. Wolf (1953) 2001 Wolf Eric R. Building the Nation // Wolf Eric R. Parhways of power. Building an anthropology of the modern world. Berkeley, Los Angeles, London, University of California Press, 2001. p. 83-99.

890. Wolf 1982 Wolf E.R. Europe And The People without History. Berkeley: University of California Press, 1982.

891. Wright 1996 The Formation of National Collections of Art and Archeology. Ed. Gwendolyn Wright. Washington, D.C.: National Gallery nof Art, Hanover, Univ. Press of New England, 1996. Zällte 1928 -Zällte P. Latviesu tautas dvesele. R., 1928.

892. Zälltis (1937) 1996 ZälTtis Fr. Latvijas vesture vidusskoläm. R.: Valtera un Rapas akc.sab.apg., 1937 (8 iespiedums). (Репринт: Zvaigzne ABC, 1996. 358.1pp.)

893. Zeids 1962 Zeids T. Senäkie valstiskie veidojumi Latvijä latviesu burzuäziskäs historiogräfijas apgaismojumä: Kritisks apcerejums // Vestures problemas. 5.sej. R., 1962. 5-48.lpp.

894. Zeiferts (1922) 1993 Zeiferts T. Latviesu rakstniecTbas vesture. Riga, Zvaigzne, 1993 (1 izd. 1922). 507.lp.

895. Zeiferts 1919 Müsu Dzimtcne. Ainas iz Latvijas dabas un vestures. Sast. T. Zeiferts. CesTs, "Skola", 1919.

896. Zeitung für Stadt und Land 1871 Zeitung für Stadt und Land. 1871. 23. okt. Zelce 2006 - Agora. N. 4. Laikplaisa: Piektais gads. Projekta vaditäja V. Zelce. R.: Latvijas Universitäte, 2006.

897. Zelce 2007a Zelce V. "Begsana no brlvTbas": Kärja Ulmana ideologijas un rituäli // Zelce V. (zin.red.). Agora. ö.sej.: Reiz dzTvoja Kärlis Ulmanis. Riga: Zinätne, 2007. 330-333.lpp.

898. Zelce 2007b Zelce V. Vestuie un vesture, un 9. Saeimas velesanas II Latvijas Republikas 9. Saeimas velesanu kampana: prieksvelesanu publiskä telpa. Red.Sl. Brikse, V. Zelce. R.: Zinätne, 2007.

899. Zelce 2007c ZTmes. Mes. Piemincsana. Piektais gads. V. Zelces red. R.: LU Akademiskais apgäds, 2007.

900. Zelce 2008 Zelce V. IX Latviesu Dziesmu svetki - Kärja Ulmana Latvijas müzTbas zverests // Latvijas ArhTvi. 2008. 2. R.: Latvijas Valsts Vestures Arhlvs. 106—148.1pp.

901. Zellis 2006 Zellis K. "Baigais gads" - mTts un tä evolüeija // MTti Latvijas vesture. Sast. K. Zellis. RTga, 2006. 92-103 .lpp.

902. ZemTtis 2008 ZemTtis G. Starptnutiskais seminars "Pilskalni un varas centri ausrumos no Baltijas jüras" Tartu universitäte II LV1Z. 2008. 159-163.1pp.

903. Zepa 2006 Integration Practice and Oerspectives. Ed. B. Zepa. R.: Baltic Institute of Social Sciences, 2006.

904. Ziemas svetki u.c. 1990 Ziemas svetki. RTga, 1990; Rudens grämata. Riga, 1991; Liela diena. RTga, 1990; Metenis. RTga, 1990.

905. ZTvere 2008 Mirdza ZTvere: i/.\ elejämies pareizo atslegu // NeatkarTga AvTze. 10.07.2008.6.1pp.

906. Zobugals 1862 Zobugals. Kaunigie Latviesi // Peterburgas Avizes. 1862. # 22. pielikums. 1863, # 8. pielikums.

907. Zutis 1951 Zutis J. Baltijas jautäjums XVI11 gs. RTga, 195 lpp.

908. Zvidrins, Vanovska 1992 Zvidriys P., Vanovska. Latviesi: statistiski demogräfisks portretejums. R.: Zinätne, 1992.