автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Эволюционные механизмы и этапы формирования человеческого языка

Полный текст автореферата диссертации по теме "Эволюционные механизмы и этапы формирования человеческого языка"

На правах рукописи

БУРЛАК СВЕТЛАНА АНАТОЛЬЕВНА

ЭВОЛЮЦИОННЫЕ МЕХАНИЗМЫ И ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЯЗЫКА

Специальность 10.02.19 — Теория языка

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

1 о т т

Москва — 2013

005534869

Работа выполнена в Отделе языков народов Азии и Африки Института востоковедения РАН.

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

доктор биологических наук Татьяна Владимировна Черниговская профессор филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

доктор филологических наук Яков Георгиевич Тестелец профессор Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета

доктор биологических наук Александр Павлович Распицын заведующий лабораторией артропод Палеонтологического института РАН

Ведущая организация: Институт языкознания РАН

Защита состоится: 30 октября 2013 года в 14 часов 30 минут на заседании диссертационного совета Д.501.001.24 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук при Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова по адресу: 119991, Ленинские горы, МГУ, 1-й учебный корпус, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского государственного университета имени М.В. ЛомЬносова.

Автореферат разослан 2013 года

[

Ученый секретарь

диссертационного совета ,. A.M. Белов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Настоящая работа посвящена исследованию происхождения человеческого языка. Главная её цель состоит в том, чтобы на основании максимального количества релевантных фактов из самых различных областей науки реконструировать картину становления человеческого языка. В соответствии с этим в работе решаются следующие задачи:

— выделить те аспекты человеческого языка, которые отличают его от коммуникативных систем других видов;

— определить то ключевое свойство человеческого языка, которое является базой для всех остальных, обосновать его основополагающий характер;

— проанализировать процесс становления языка у ребёнка, отделить те его характеристики, которые могут моделировать процесс глотгогенеза, от тех, которые возникают в эволюции позже, после окончательного формирования человеческого языка;

— обобщить опыт, полученный в ходе «языковых проектов» (масштабных экспериментов по обучению различных животных, в первую очередь, человекообразных обезьян, разного рода языкам-посредникам), с целью обнаружения той когнитивной подосновы, на которой могло строиться развитие языка у гоминид;

— составить список тех анатомических и физиологических особенностей человеческого организма, без которых возникновение и функционирование языка было бы невозможно;

— обобщить данные о мозговых структурах, обеспечивающих функционирование языка, и о процессах, происходящих в мозге при порождении и восприятии речи;

— выявить те когнитивные свойства человека, на которых базируется как овладение языком, так и пользование им во взрослом возрасте;

— сопоставить набор необходимых для языка анатомических и физиологических особенностей с тем, что известно об ископаемых гомини-дах, в частности, об устройстве их мозга;

— обосновать степень применимости археологических свидетельств (орудий, жилищ, предметов неутилитарного назначения, погребений) для реконструкции эволюционного развития коммуникативных систем гоминид;

— найти те свойства коммуникативных систем животных (прежде всего приматов), на которых могло основываться развитие коммуникативных систем гоминид, приведшее в итоге к появлению человеческого языка;

— выявить эволюционные тенденции возникновения и развития коммуникативных систем животных, а также механизмы такого развития, с тем чтобы обнаружить и обосновать параллели с эволюцией языка человека;

— определить, какую роль играет коммуникативная система в естественном отборе и какую роль играет сознание в коммуникации животных,

с тем чтобы придать гипотезе о формировании языка в ходе эволюции гомшгад научную основу;

- сопоставить данные о механизмах наследования (как генетических, так и эпигенетических, и культурных) с тем, как наследуется человеческий язык сейчас, с тем чтобы выдвинуть обоснованную гипотезу о том, как могли и как не могли наследоваться коммуникативные системы в прошлом;

- обобщить достижения теории эволюции и обосновать степень их применимости в построении модели глоттогенеза;

- выявить аспекты социального устройства групп приматов, релевантные для построения модели глоттогенеза; определить, какую роль играют социальные компетенции в развитии коммуникативной системы;

- обосновать закономерный характер возникновения человеческого языка;

- проанализировать наиболее значимые из существующих гипотез о происхождении языка и выявить сильные и слабые стороны каждой из них;

- построить модель глоттогенеза, наилучшим образом согласующуюся с известными на настоящий момент фактами и не нарушающую установленных к нынешнему времени закономерностей.

В работе особое внимание уделено анализу и сопоставлению фактического материала, поскольку невозможно создать адекватную теорию в условиях слабого знакомства с тем, что уже известно. Рассмотрение с точки зрения лингвистики тех данных, которые были накоплены в разных областях науки, позволяет отбросить множество существующих гипотез о происхождении языка как не выдерживающих проверку фактами.

Актуальность темы исследования. Проблема происхождения языка издавна занимает умы людей, тем не менее, до недавних времен она считалась неразрешимой. В последние десятилетия глоттогенетическая проблематика вошла в моду и стала необычайно популярна, при этом к началу нового тысячелетия обсуждение проблемы происхождения человеческого языка вышло на вполне научный уровень. К настоящему времени накоплено огромное количество данных в области этологии, нейрофизиологии, генетики, психолингвистики, археологии, антропологии и других наук. Кроме того, разработаны теории, объясняющие взаимосвязи и взаимообусловленность установленных эмпирических фактов. И это позволяет реконструировать картину становления человеческого языка хотя и не во всех подробностях, но зато с достаточно высокой степенью обоснованности, поскольку установленные закономерности значительно сужают поле допустимых гипотез о происхождении языка, дают возможность не только выдвигать гипотезы, но и проверять их, отвергать необоснованные. Соответственно, теперь построить подобную гипотезу так, чтобы она не вступила немедленно в противоречие с тем, что уже известно, трудно — но тем выше научная ценность каждой такой гипотезы. Проблема происхождения языка лежит на стыке многих наук, и особая роль принадлежит лингвистике: только она позволяет проанализировать весь массив накопленных биоло-

гами, историками и др. данных с позиции того, что необходимо для становления человеческого языка.

Научная новизна исследования. В работе выдвигается и обосновывается модель происхождения языка, основанная на естественнонаучных позициях. Возникновение языка в ней предстаёт не как цепь случайностей (или чьих-то сознательных творческих усилий), а как закономерный результат эволюции по пути поведенческого приспособления. Выстраивается последовательная линия аргументов в пользу того, что язык не возникает с какой-то целью, а является следствием приспособления к окружающей среде путём всё более детализированного понимания мироустройства и постижения причинно-следственных связей. Показывается возможность выведения всех тех черт языка, которые отличают его от коммуникативных систем других видов, из свойства достраиваемости. Поскольку, овладевая родным языком, человек не выучивает его наизусть, а фактически самостоятельно конструирует его грамматику и значительную часть лексики (производные слова), коммуникативная система становится принципиально открытой, появляется возможность создания неограниченного количества новых сообщений. Это, во-первых, обусловливает необходимость формирования грамматической системы, а во-вторых, создаёт богатые синонимические, стилистические и т.п. возможности. Система же, состоящая из небольшого количества сигналов, не может иметь таких свойств. В качестве ключевой когнитивной характеристики человека, необходимой для возникновения человеческого языка, выдвигается стремление к поиску структуры и желание использовать именно такую коммуникативную систему. Кроме того, в настоящей работе обосновывается важнейшая роль эффекта Болдуина в формировании языка, выявляется связь между концепциями «эгоистичного гена» и «группового отбора» и прослеживается возможность эволюционного формирования человеческого языка без применения произвольных допущений, на основе стандартных эволюционных механизмов. Обосновывается продуктивность рассмотрения человеческого языка как коммуникативной системы, предназначенной в первую очередь для комментирования событий окружающей действительности, поскольку это позволяет объяснить причины расширения словарного запаса и появления свойства достраиваемости в человеческом языке. В рамках когнитивной концепции в работе обосновывается гипотеза о том, что языковая способность включает в себя формирование второго, волевого, механизма управления звуком при сохранении старого, эмоционального, на периферии коммуникативной сферы.

Теоретическая и практическая значимость исследования. Выстраиваемый в работе алгоритм происхождения языка представляет собой дальнейшее продвижение научной мысли не только в исследовании глоттогенеза, но и в изучении происхождения человека и эволюции сознания. Взгляд с точки зрения происхождения языка позволяет лучше понять многие аспекты современного состояния языка, а также его эволюции, прослеживаемой на основании письменных памятников и сравни-

телько-исторических реконструкций. Также эта точка зрения позволяет по-новому взглянуть на коммуникативные системы животных и увидеть там многое из того, что ускользало от внимания исследователей, не являющихся лингвистами. Результаты исследования могут быть использованы при подготовке учебных курсов теории языка.

Материал и метод исследования. Материалом исследования послужили факты, накопленные прежде всего в области лингвистики — типологии, креолистики, сравнительно-исторического языкознания, теории дискурса, теории грамматикализации, исследований детской речи. Кроме того, работа основывается также на наблюдениях, сделанных исследователями поведения и в особенности коммуникации животных, генетиками (в том числе палеогенетиками), нейрофизиологами, специалистами по когнитивной науке, антропологами и археологами, а также на данных, полученных в ходе обучения различных видов животных языкам-посредникам и в ходе экспериментов, выявляющих сходства и различия между языковой способностью человека и соответствующими способностями других видов; используются также личные наблюдения. Методологической базой работы являются принципы научной объективности, историзма и системности, а также принцип актуализма, в соответствии с которым следует предполагать для прошлых эпох соблюдение тех же законов природы, которые характерны для времени, доступного непосредственному наблюдению. Основным в данной работе является междисциплинарный теоретико-аналитический метод, позволивший осуществить обобщение и систематизацию всех имеющихся данных, связывание их в единую, целостную и непротиворечивую картину и построение алгоритма происхождения человеческого языка на основе эволюционной теории.

Апробация работы. По теме работы были сделаны следующие доклады-.

• «О неизбежности происхождения языка» на семинаре В.А. Успенского «Применение математических методов в языкознании» (филологический факультет МГУ, февраль 2006)

• «Переход от до-языка к языку: что можно считать критерием?» на круглом столе «Коммуникация человека и животных. Взгляд лингвиста и биолога» (Институт лингвистики РГГУ, сентябрь 2007)

• «Происхождение человеческого языка: взгляд этолога и лингвиста» (совместно с B.C. Фридманом) на семинаре по биоинформатике (Институт молекулярной биологии РАН, май 2007)

• «Происхождение языка как одна из возможностей оптимизации информационного обмена» на семинаре «Когнитивные аспекты компьютерной лексикографии» (НИВЦ МГУ, февраль 2009)

• «Человеческий язык как коммуникативная система-комментарий» на научной конференции «Теоретическая и прикладная лингвистика» (филологический факультет МГУ, октябрь 2010)

• «Происхождение языка» на семинаре «Вопросы эволюции» (Институт проблем экологии и эволюции им. А.Н. Северцова РАН, март 2010)

• «Ещё раз о происхождении человеческого языка» на Постоянно действующем семинаре «Проблемы общей и востоковедной лингвистики» (Институт востоковедения РАН, октябрь 2010)

• «Грань между языком и не-языком: реальность или артефакт восприятия» на круглом столе «Грань между человеком и животным: мнение Экспертов» (Дарвиновский музеи, декабрь 2010)

• «Происхождение человеческого языка: Факты, исследования, гипотезы» на заседании Отдела языков народов Азии и Африки ИВ РАН (ИВ РАН, декабрь 2010)

• «Связь языка и мышления в гипотезах о происхождении языка» на ХП Международных чтениях памяти Л.С. Выготского «Знак как психологическое средство: субъективная реальность культуры» (РГГУ, ноябрь 2011)

• «Язык с точки зрения его происхождения» на семинаре «Современные проблемы генетики человека» (Институт молекулярной генетики РАН, апрель 2012)

• «Роль эффекта Болдуина в происхождении человеческого языка» на Пятой Международной конференции по когнитивной науке (Калининград, июнь 2012).

Фактический материал и выводы диссертации использованы автором при чтении лекций на polit.ru, в школе «Муми-тролль» (Москва), Летней лингвистической школе (Ратмино), Летней математической школе (Берендеевы Поляны), Зимней Пущинской школе, курсов лекций на филологическом факультете Санкт-Петербургского государственного университета, на филологическом факультете Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, на VIII Международной Летней школе «География фольклорных фактов и фольклорные диалекты», на XI Международной школе по фольклористике и культурной антропологии «Мифологии «живые» и книжные», в цикле интервью «Наука: когда человек приобрел свойство общения с помощью речи» на радио «Свобода», а также в телепередаче «Происхождение языка» из серии «Наука 2:0» на канале «Россия 24».

Положения, выносимые на защиту:

• Возникновение коммуникативных сигналов в природе (и, соответственно, на этапе, предшествующем человеческому языку) не требует участия творческого начала, индивидуальной креативности и даже наличия сознания. Тем самым, накопление коммуникативных сигналов у гоминид, приведшее в итоге к появлению человеческого языка, может быть объяснено на основании существующих в природе закономерностей без необходимости введения излишних сущностей.

Те свойства человеческого языка, которые отличают его от всех известных на сегодняшний день коммуникативных систем других видов, выводимы из свойства достраиваемости (т.е. того, что для овладения языком нет необходимости выучивать его наизусть — хе элементы коммуникативной системы, которые не были предъявлены индивиду, могут быть им достроены на основе применения известных ему моделей к тем элементам, которые он уже знает). Тем самым, достраиваемость является, с эволюционной точки зрения, ключевым ароморфозом глоттогенеза.

Человеческий язык является закономерным следствием эволюционного пути развития, основанного главным образом на поведенческом, а не анатомо-физиологическом способе адаптации и реализованного у приматов, ведущих групповой образ жизни. Поскольку для эффективного поведения необходимо, чтобы максимальное количество релевантных деталей окружающего мира могло быть учтено особью, при этом групповой образ жизни даёт возможность пользоваться не только своими собственными наблюдениями, но и наблюдениями сородичей, формируются сигналы, позволяющие членам группы обмениваться такого рада наблюдениями.

Человеческий язык формировался как коммуникативная система, предназначенная в первую очередь для комментирования того, что происходит в окружающем мире, для того, чтобы делать наблюдения одной особи достоянием всей группы, и, соответственно, создавать базу для наиболее эффективного поведения. Некоторые следы ориентированности коммуникативной системы на комментирование сохраняются в человеческом языке до настоящего времени.

Стремление к учёту всё большего количества деталей окружающего мира порождает постепенное увеличение количества сигналов в коммуникативной системе, и вследствие этого в какой-то момент количество сигналов начинает превышать возможности памяти, что ведёт к развитию достраиваемости коммуникативной системы.

Основной когнитивной предпосылкой к формированию человеческого языка является стремление к поиску структуры и обобщению закономерностей, а также желание пользоваться коммуникативной системой, обладающей свойствами, характерными для человеческого языка.

Развитие языка и развитие мозга взаимообусловливали друг друга, тем самым, следует рассматривать развитие языка и развитие мозга как коэволюционный процес.

• Развитие языка и орудийная деятельность были связаны положительной обратной связью и также могут быть рассмотрены как коэволюционный процесс.

• Из анатомических характеристик, доступных наблюдению при изучении ископаемых останков гоминид, наибольшее значение для звучащей речи имеют форма подъязычной кости, форма слуховых косточек, ширина позвоночного канала и размер лобных долей (определяемый по эндокрану).

• Членораздельная звучащая речь не является модификацией звуковой коммуникации приматов, а представляет собой продукт формирования нового, коркового механизма управления звуком.

• Большую роль в глоттогенезе играл такой эволюционный механизм, как эффект Болдуина.

• Возникновение человеческого языка (как и любой другой коммуникативной системы) может быть объяснено в рамках концепции «эгоистичного гена».

• В процессе глоттогенеза можно выделить следующие этапы: отбор на эффективность коммуникации приводит к активному использованию неврождённых, создаваемых по ходу дела сигналов, преимущество получают группы, члены которых склонны запоминать сигналы; частое использование одних и тех же сигналов приводит к утрате их иконичности; в сигналах выделяются дифференциальные признаки; возникает возможность строить новые знаки на основе уже имеющихся; возникают пары знаков, похожих по форме и по смыслу; появляется возможность строить знаки, используя соотношения с другими знаками по образцу уже имеющихся (свойство достраиваемости); количество знаков и возможных сообщений становится потенциально бесконечным; появляется возможность комбинировать сигналы в рамках одной реплики; возникает грамматика как средство упорядочить сигналы как парадигматически, так и синтагматически.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, семи глав, заключения и библиографии.

Во введении сформулированы цели и задачи работы, определены актуальность, новизна, теоретическая и практическая значимость исследования. Там же сравниваются различные подходы к проблеме глоттогенеза и методы его исследования, выявляются достоинства и недостатки каждого из них.

Первая глава посвящена уникальным свойствам человеческого языка, отличающим его от коммуникативных систем других видов. В начале её подробно обсуждаются критерии, выдвинутые в 1960-е гг. Ч. Хоккетом: семантичность, произвольность знака, открытость, продуктивность, бесконечность, перемещаемость, дискретность, уклончивость, рефлексивность, иерархичность, культурная преемственность, двойное членение, наличие

имён собственных и шифтеров. Большое внимание уделяется анализу с точки зрения лингвистики так называемых «языковых проектов» — масштабных экспериментов по обучению различных животных (прежде всего, человекообразных обезьян — шимпанзе, бонобо, горилл и орангутанов, но также попугаев, собак и др.) разного рода языкам-посредникам (жестовым, звуковым, жетонным и клавиатурным), в разной степени приближенных к человеческому языку.

Опыты с шимпанзе и бонобо продемонстрировали, что антропоиды способны овладеть достаточно абстрактными понятиями, например, такими, как «еще», «смешно», «страшно», «да», «нет», «потом», «сейчас», «друг», «понарошку» и т.д. Употребляемые ими «слова» обозначают классы соответствующих объектов или действий. Но им доступны и имена собственные, и личные местоимения (они знают разницу между «я» и «ты» и понимают, что значение этих слов меняется в различных актах речи). Их словарь обладает продуктивностью, хотя и ограниченной, они способны в ряде случаев составлять новые знаки путем комбинирования уже известных, а также придумывать собственные «слова». Их знания выдерживают проверку двойным слепым контролем.

Обезьяны демонстрируют способность к намеренной передаче информации и даже к намеренной лжи. Они способны использовать выученные слова в разнообразных контекстах, в том числе совершенно новых, и даже придавать им переносное (в частности, бранное) значение. Антропоиды достаточно хорошо различают звучащие слова и понимают, что различные сочетания одних и тех же фонем могут иметь разное значение.

Обезьяны, обученные «амслену», демонстрируют способность к овладению «двойным членением», поскольку они могут составлять новые знаковые единицы из элементарных знаков, членящихся на незначимые хиремы. Кроме того, у них отмечены случаи культурной передачи языковых навыков.

Было выяснено также, что шимпанзе и бонобо способны (подобно человеческим детям) осваивать язык-посредник спонтанно, без направленного интенсивного обучения, за счёт пребывания в языковой среде. Достигаемые ими результаты сравнимы с уровнем освоения родного языка детьми 2-2,5 лет. Разумеется, те способности, которые демонстрируют антропоиды в условиях эксперимента, указывают на возможности скорее потенциальные, чем реально используемые в обычном существовании. Но все же они показывают, что чисто человеческих составляющих языковой способности, таких, которые бы совершенно отсутствовали у животных, не так уж много.

В этой же главе анализируется, как происходит освоение языка детьми. Выявляются как сходства детской речи с освоенными обезьянами языками-посредниками, так и различия между ними. Так, однословные и двухсловные высказывания детей и обезьян достаточно сходны между собой. Однословные высказывания, по-видимому, не столько описывает ситуацию, сколько выражает эмоциональное состояние говорящего в связи с ней. Двухсловные высказывания подчиняются принципам «протограмматики»,

сформулированным Т. Гивоном. Такого рода речь понимается практически исключительно на основе лексики (т.е. с использованием лексического анализатора), она более медленна, менее автоматизирована, требует больших мыслительпых усилий и приводит к большему числу ошибок распознавания, но тем не менее, как убедительно показывает Т. Гивон, её нередко хватает для достижения коммуникативного успеха.

Следует отметить, что высказывания, организуемые практически исключительно протограмматикой, нередки и в разговорной речи взрослых людей. Объясняется это тем, что и у обезьян, и у маленьких детей, и у взрослых в тех случаях, когда используется разговорная речь, имеется большой фонд общих с собеседником знаний об обсуждаемой ситуации —■ чаще всего потому, что оба участника беседы видят то, о чем идет речь, своими глазами, и поэтому нет нужды подробно описывать то, что хорошо известно слушающему (или видящему жесты или лексиграммы), необходимо лишь уточнить некоторые детали.

Всё это показывает, что для различения языковой способности человека и соответствующих способностей животных необходимо вводить другие критерии. Одной из попыток такого рода стал эксперимент Н. Хомского, Т. Фитча и М. Хаузера с эдиповыми тамаринами (американскими широконосыми обезьянами), призванный показать, что основой человеческой языковой способности в узком смысле (т.е. тем главным компонентом, который отличает её от того, что можно наблюдать у животных) является рекурсия. Н. Хомский, Т. Фитч и М. Хаузер полагают, что результаты их эксперимента свидетельствуют о том, что рекурсивную грамматику могут освоить только люди. Между тем тщательный анализ процедуры эксперимента показывает, что оснований для такого вывода нет.

Более адекватный набор «исключительно человеческих» свойств языка был предложен С. Линкером и Р. Джакендоффом. В него входят членораздельная звучащая речь; фонемная организация звуковой стороны языка, наличие фонологических оппозиций, задающих разбиение множества фопем на непересекающиеся классы при помощи сравнительно небольшого числа признаков, а также правил сочетаемости фонем в потоке речи. Немало уникальных свойств С. Линкер и Р. Джакендофф находят и у слов человеческого языка. Во-первых, они связаны друг с другом ассоциативными связями, формируют разнообразные смысловые отношения — синонимические, антонимические, родо-видовые, отношения «часть — целое» и т.д. Во-вторых, слова связаны друг с другом словообразовательными связями, что отчасти компенсирует принцип произвольности языкового знака. В-третьих, в значение слов «встроена» информация об их сочетаемости. В любом языке (в том числе в жестовых языках глухонемых) существуют слова, единственное назначение которых состоит в указании на синтаксические связи в предложении (как, например, союз и, имеющийся и в амслене); для многих других слов такая информация является хотя и не единственной, но важной частью значения. Кроме того, синтаксические

отношения часто выражаются специальными морфемами. Далее, в словосочетаниях и предложениях слова следуют друг за другом в определенном порядке — он может быть «жестким» (т.е. обслуживающим синтаксис), как в английском, или «свободным» (т.е. служащим для выражения тонких смысловых, в частности, тема-рематических различий), как в русском, но в любом языке у него непременно есть правила. В словосочетаниях и предложениях между словами имеются иерархические связи, что позволяет представить предложение в виде структуры синтаксических составляющих.

Свойства языка, перечисляемые Пинкером и Джакендоффом, присущи любому человеческому языку и не были обнаружены ни у каких животных, даже у антропоидов в языковых проектах. При этом они не рекурсивны, и это показывает ошибочность «чисто-рекурсионной» гипотезы Хомского, Фитча и Хаузера.

К этому списку можно добавить ещё целый ряд свойств, связанных прежде всего с организацией крупных речевых единств. Так, в любом языке существуют устойчиво воспроизводимые единицы, большие, чем слово: неоднословные термины и формулы, устойчивые конструкции, где часть компонентов фиксирована, а часть заполняется по-разному в зависимости от ситуации (в ходе развития языков из таких конструкций могут формироваться грамматические категории), пословицы и поговорки.

Высказывания человека могут иметь разные цели — сообщение информации, просьба, вопрос, приказ, обещание, извинение, жалоба. ..Ив языках (в том числе в жестовых языках глухонемых) непременно существуют средства выражения этих различий — так, вопросительное предложение может отличаться от повествовательного интонацией, порядком слов, употреблением вспомогательных глаголов или особых частиц, для противопоставления разных типов побуждений могут использоваться разные формы глагола.

Языки приспособлены для непрямых выражений — намеков, эвфемизмов, иносказаний. В них существуют правила раскрытия косвенных смыслов, в каждом — свои. Например, в русском языке вопрос, начинающийся с не могли бы Вы, осмысляется как деликатная просьба. Если убрать отрицание, высказывание станет ощущаться как менее вежливое. В английском же языке правило устроено ровно наоборот. В языках (даже в жестовых типа амслена) существуют разные стили речи -— одни слова, конструкции, интонации, грамматические формы и т.п. уместно употреблять в разговоре с приятелями, другие — с уважаемыми представителями старшего поколения и т.п.

Язык дает возможность говорящим не только описать те или иные элементы окружающего мира, но и выразить свое отношение к ним. В любом языке найдутся пары слов, обозначающих примерно одно и то же, но различающиеся оценкой, как, например, рус. шпион — разведчик, опаздывать —задерживаться, гибкость — беспринципность и т.п.

Язык позволяет взглянуть на мир с разных точек зрения — в нем обязательно есть пары слов, связанных конверсивным соотношением, типа купить — продать, обладать — принадлежать. Переключить фокус

внимания можно при помощи не только лексических, но и синтаксических средств: так, в русском (и во многих других языках) вместо активного залога нередко употребляют безличный пассив (типа Дом построен), называя действие, но оставляя «за кадром» того, кто его произвел. В некоторых языках этой же цели служат так называемые неопределенно-личные формы. В русском они тождественны формам 3 лица мн.ч., ср. Стучат, За мной пришли, а, например, в финском и эстонском не совпадают ни с одной из личных форм, ср. эст. elan «я живу», el ah «он живет», elavad «они живут» и elatakse «живут (неопр.-личн.)».

Всеми этими (и другими) средствами можно умело манипулировать, чтобы изменить представление слушающего о мире, а возможно, и его поведение.

У человеческой коммуникации есть две возможные формы — диалог (с любым количеством участников) и монолог. В языках имеются средства организации для них обеих. Правшами построения текста могут объясняться многие элементы грамматики, такие, как, например, русский порядок слов. Так, предложения Птица пела и Пела птица отличаются друг от друга тем, считает ли говорящий эту птицу известной слушающему (в первом случае) или частью абсолютно новой ситуации (во втором случае). В английском языке соответствующую функцию выполняют артикли, ср. The bird sang и A bird sang, в японском — специальные служебные элементы: предложение про известную птицу (the bird) будет выглядеть как tori wa naita, про неизвестную (a bird) — tori ga naita. Предложения, где такого рода правила нарушаются, ощущаются как «корявые», ср. Вошла она — персонаж, который вводится впервые (что соответствует использованному в этой фразе порядку слов), не должен обозначаться местоимением.

Умением строить диалоги и тексты человек овладевает позже, чем правилами построения словосочетаний и предложений. В рассказах маленьких детей тема нередко возникает как бы ниоткуда, персонаж, неизвестный собеседнику, может быть обозначен местоимением, события располагаются не в том порядке, в котором они происходили, и т.д.

Это умение очень важно, поскольку возможность создавать связные тексты по определенным правилам позволяет выражать в виде повествований что угодно — для передачи и воспроизведешь такие повествования не надо заучивать наизусть (и тем более кодировать в генах в качестве инстинктов), их можно строить на ходу, а грамматические и фонетические «подсказки» помогут слушателю разобраться даже в самой запутанной ситуации. Соответственно, язык приобретает функцию хранения знаний и опыта, на его основе становится возможным развивать мифологию, литературу, науку и т.д.

Вообще, в развитии человеческой языковой способности можно, как показал Дж. Локк, выделить несколько стадий. Первая из них — от рождения до двух с половиной — трех лет — заканчивается овладением теми основами грамматики, которые позволяют строить предложения.

Вторая стадия заканчивается примерно к концу дошкольного возраста. В этот период происходит дальнейшая отшлифовка грамматики, овладение трудностями фонетики и словообразования, нерегулярными моделями словоизменения, редкими синтаксическими конструкциями. В этом возрасте дети учатся понимать иносказания, связывать между собой реплики в диалоге, различать просьбу и требование при помощи языковых (как лексических, так и интонационных) средств и т.д. Примерно к пяти годам сильно развивается умение строить текст: дети этого возраста могут рассказывать истории с большим количеством участников и с большим количеством событий на одного участника; новые участники могут вводиться не только в начале повествования, но и позже. М. Томаселло отмечает, что у пятилетних детей уже можно наблюдать, насколько по-разному устроено в разных языках грамматическое оформление текста: составляя рассказы по одним и тем же картинкам, дети — носители разных языков обращают внимание на разные вещи. Еще одна характерная черта этой стадии развития — использование языка для получения знаний о мире (поэтому этот возраст часто характеризуется как «возраст почемучек»). Вероятно, никаким другим видам подобное использование коммуникативной системы не свойственно: даже у обезьян — участниц языковых проектов вопросов об устройстве мира не отмечено. В этот период ребенок учится выражать свои мысли при помощи языка и использовать язык как подспорье для мышления: у него развивается так называемая «эгоцентрическая речь» — по выражению Жана Пиаже, «ребенок говорит сам с собой так, как если бы он громко думал». «Эгоцентрическая речь», как отмечал Л.С. Выготский, представляет собой «попытки в словах осмыслить ситуацию, наметить выход, спланировать ближайшее действие». Сначала такое осмысление происходит вслух, затем шепотом, а к концу этого периода «эгоцентрическая речь» исчезает, превращаясь во внутреннюю речь.

Далее, годам к девяти-десяти, дети становятся способны понять, что известно собеседнику, а что нет, и учитывают это в своих рассказах. Они овладевают словами и выражениями, помогающими организовывать время в повествовании, такими, как раньше, сначала, пока, как только и т.п. В этот период сильно увеличивается количество слов, поддерживающих связность как монологического текста, так и диалога (дискурсивных маркеров), хотя оно еще не достигает того уровня, который характерен для взрослой речи.

На следующих этапах своего взросления человек овладевает всем арсеналом коммуникативных умений -— ему становятся доступны разные стили речи, использование непрямых выражений, он научается выбирать языковые средства в соответствии с ситуацией и собеседником (так, незнакомому трехлетнему ребенку взрослые вполне готовы простить обращение к ним на «ты», но если так поведет себя двенадцатилетний, на него могут всерьез обидеться), аргументировать свои идеи, рассуждать, убеждать других, проявлять остроумие, выражать свои мысли точно, емко и красиво (и это умение очень ценится), строить поведение на основе слов окружающих (не

столько слушаясь их, как делают дети более младшего возраста, сколько делая самостоятельные выводы из полученной информации). Эти навыки относятся уже не столько к тому, чтобы правильно сочетать друг с другом элементы языковой системы, сколько к тому, чтобы использовать эту систему в жизни. Как пишет М. Томаселло, существуют достаточно строгие требования к использованию языка: если человек не хочет, чтобы окружающие усомнились в его душевном здоровье и нравственных качествах, он должен общаться с другими, должен непременно сообщать своим друзьям и близким то, что, по его мнению, им было бы интересно и/или полезно узнать, должен адекватно реагировать на коммуникацию — стремиться пошмать говорящего, разделять его чувства (или, по крайней мере, делать соответствующий вид), принимать предложенную информацию и т.п.

Все эти умения надстраиваются над грамматикой языка. По данным Дж. Локка, те люди, которые медленно усваивали язык в детстве, в большинстве случаев оказываются худшими слушателями, они менее тактичны, менее убедительны, хуже понимают шутки, сарказм и т.д.

Не связано напрямую с рекурсией и еще одно важное свойство языка -— его достраиваемость. Свойство это заключается в том, что, овладевая родным языком, человек не выучивает его наизусть — он фактически самостоятельно конструирует его грамматику. Свои высказывания ребенок строит, базируясь на том, что слышал от других. При этом многие формы как высказываний, так и отдельных слов ему приходится достраивать самостоятельно, поскольку он их по тем или иным причинам никогда не слышал. Но даже то, что он несомненно слышал, на этапе конструирования грамматики ребенок строит заново, он перестает копировать формы из речи родителей (как было на более ранней стадии). Именно поэтому в речи, например, англоязычных детей появляются формы типа comed вместо came, а в речи русскоязычных — формы типа возьмил или поцелул. Причина этих ошибок состоит в «гиперобобщении»: правило (вполне существующее в языке) применяется к тем знакам, на которые оно в норме распространяться не должно.

Через наблюдение употреблений у детей формируется «языковое чутье», т.е. неосознанное ощущение того, какие отношения существуют между различными элементами языковой системы, какие правила к каким элементам применимы, а к каким — нет. В период овладения языком это ощущение постоянно корректируется: дети слышат все новые и новые языковые выражения и перестраивают свою систему. При этом человек может не только добавлять новые правила в свое представление о языковой системе, но и, как отмечает Дж. Эйчисон, удалять правила, оказавшиеся ошибочными. По окончании «чувствительного периода» эта возможность постепенно утрачивается, и предъявление языкового материала, не согласующегося с уже имеющимися у индивида правилами, вызывает не перестройку системы, а оценочную реакцию типа «так не говорят» (хотя, конечно, выучивание отдельных слов или форм — без интеграции их в систему — возможно в любом возрасте).

Как показывают исследования, для полной достройки языковой системы исходных данных может — и даже должно — быть мало. Более того, система может быть достроена даже при несовершенстве исходных данных — слыша, наряду с правильными, много нечетко произнесенных слов, неполных предложений и т.п., человек тем не менее оказывается в состоянии овладеть полной грамматикой языка.

Именно свойство достраиваемости делает нашу коммуникативную систему открытой: зная небольшое количество исходных знаков и правил их модификации, мы можем создавать неограниченное количество новых сообщений. Вообще говоря, способность обобщать правила не является исключительной привилегией человека. В экспериментах биологов правила обобщали куры, муравьи, макаки, крысы, гамадрилы, попугаи и др. виды. Подобные наблюдения очень важны для понимания происхождения человеческого языка — они показывают, что ничего принципиально невозможного для природы в человеческой языковой способности нет. Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что способность человека к обобщеншо является не результатом появления языка, а его предпосылкой. Специфически человеческой чертой оказывается не способность обобщать правила, а применение этой способности к коммуникативной системе.

Таким образом, основные выводы первой главы состоят в следующем. Все уникальные свойства человеческого языка реализуемы, как можно видеть, только в коммуникативной системе, обладающей огромным, потенциально неограниченным количеством знаков. Тем самым, бессмысленно пытаться найти в природе некий «редуцированный» аналог языка — коммуникативную систему, где знаков было бы немного, но при этом существовала бы фонологическая система, организованная на основе оппозиций, грамматика, косвенные смыслы, средства связности текста, различные стили и т.п., — поскольку в системе с небольшим количеством знаков такие свойства возникнуть не могут. Кроме того, система с небольшим количеством знаков не нуждается в обладании такими чертами: когда лишь немногие ситуации окружающего мира получают отражение в коммуникативной системе, можно иметь для каждой го них отдельный знак, а когда знаков немного, их можно помнить все (независимо от того, будут они врождёнными или выученными прижизненно), и нет необходимости в структурированных соотношениях между знаками ни в памяти (парадигматический аспект), ни в потоке коммуникации (синтагматический аспект). Соответственно, ключевым моментом возникновения языка является превращение коммуникативной системы в достраиваемую: именно с этого момента количество знаков становится потенциально бесконечным и позволяет коммуникативной системе обзавестись всеми теми характеристиками, которые и составляют уникальность человеческого языка.

Во второй главе суммируются анатомические, физиологические и когнитивные особенности человека, необходимые для возникновения и функционирования человеческого языка. Одним из главных анатомических приобре-

тений человека, необходимых для членораздельной звучащей речи, является опущенная гортань. В работе обосновывается положение о том, что низкое положение гортани как видовой признак является адаптацией именно к членораздельной речи, а не каким-либо иным функциям.

Не менее важен для использования звучащей речи тонкий контроль дыхания. Во-первых, при речи, в отличие от нечленораздельного крика, воздух надо подавать па голосовые связки не сразу, а небольшими порциями (слогами). Это позволяет строить длинные высказывания, и в рамках одного высказывания можно произнести большое количество различающихся слогов. Если бы воздух подавался на голосовые связки сразу весь, возможности изменения звучания в процессе одного выдоха-высказывания были бы крайне ограничены (так, невозможно снабдить членораздельными изменениями звучания, скажем, вопль ужаса). Как следствие, в таком языке оказалось бы очень мало слов: слишком малые возможности варьирования звука не позволяли бы проводить большое число различий. Более того, для звучащей речи актуальна задача уменьшить различия по акустической мощности разных компонентов звукового сигнала, что делается при помощи «парадоксальных движений» диафрагмы (их парадоксальность состоит в том, что на выдохе производятся движения, характерные для вдоха). Соответственно, для всего этого требуется достаточно хорошо развитая система управления дыхательной мускулатурой, система, в которой участвуют многие нейроны. А значит, необходим достаточно широкий позвоночный канал, который бы вмещал аксоны всех этих нейронов.

Анатомические изменения, связанные с развитием членораздельной звучащей речи, коснулись не только речевого аппарата. Лучше всего человек слышит звуки в диапазоне от 2 до 4 кГц — именно на этих частотах сосредоточены значимые характеристики фонем. Для звукоподражания существенно, что человек может эффективно слышать производимые им самим звуки одновременно по двум каналам — внутреннему (звук проводят кости) и внешнему (звук проводит воздух).

Важным свойством человеческой коммуникации является то, что она подконтрольна воле, а не эмоциям (т.е. управляется структурами коры больших полушарий, а не подкорковыми структурами, как у обезьян): чтобы заговорить, нам необязательно приходить в сильное возбуждение (это скорее помешает), надо лишь захотеть нечто сказать.

Значительная часть второй главы диссертации посвящена всестороннему анализу данных о работе мозга в процессе производства и восприятия языковых элементов (от отдельных фонем до целых предложений). Подробно рассматриваются различные типы афазий, прежде всего, афазии Брока и В ернике, большое внимание уделяется асимметрии полушарий, а также роли лобных долей (в особенности префронтальных формаций коры) в обеспечении функционирования языка. Обосновывается тезис об отсутствии в мозге специального участка — «языкового органа», который один выполнял бы все задачи, связанные с языком, и не выполнял бы никаких других задач.

Существенным для понимания процесса формирования человеческого языка является тот факт, что нейроны, в отличие от клеток, скажем, печени или кожи, могут «перепрофилироваться» и начать выполнять другую работу, — в том числе после рождения, под воздействием факторов внешней среды. Так, например, у грамотных людей в мозгу (обычно в левом полушарии — у правшей) в области угловой извилины, а также в базальной височной речевой области формируются зоны визуального распознавания написанных: слов. Возможно, примерно таким же путем сформировалась в свое время зона Брока. Она примыкает к моторной и премоторной коре, т.е. тем отделам мозга, которые отвечают за планирование последовательностей действий. Вокруг зоны Брока и над ней расположены участки коры, обеспечивающие разнообразные умения — привычные, доведенные до автоматизма, комплексные, иерархически организованные цепочки действий. Соответственно, поражения зоны Брока вызывают проблемы с последовательностями — во-первых, артикуляционных действий, а во-вторых, синтаксиса (обработки последовательности знаков, составляющей предложение). Возможно, именно поэтому при разрушении зоны Брока речь у носителей аналитических языков страдает больше, чем у носителей языков синтетических: аналитические формы (типа англ. Present Perfect have received «получил») образуются в речи путем применения языкового навыка, программы, строящей форму из отдельных составных элементов по определенной модели, тогда как синтетические формы хранятся в памяти и распознаются как единое целое — поэтому у носителей синтетического языка большие трудности с речью создает поражение зоны Вернике.

Языковой знак хранится в мозге как система связей между представлениями о том или ином элементе окружающей действительности или грамматической системы (смысле знака) и представлениями об артикуляторных жестах и связанных с ними акустических образах (внешней форме знака).

Огромное значение для понимания механизмов происхождения языка имеет обнаружение Дж. Риццолатти и М. Арбибом так называемых «зеркальных нейронов». Эти нейроны участвуют в координировании движений руки при помощи зрения, а кроме того, возбуждаются, когда индивид видит какие-либо манипуляции других индивидов (не объекты этих манипуляций, а именно сами действия). У человека зеркальные системы есть во многих отделах мозга, они активируются, в том числе, когда человек предвидит выполнение некоторого действия или вспоминает о нём, а также при сопереживании эмоций и т.д. Есть зеркальные нейроны и в зоне Брока. Вероятно, как пишет М. Арбиб, зеркальные системы сыграли важную роль в формировании поведенческого подражания, что впоследствии помогло сформироваться звуковому подражанию, необходимому для возникновения человеческого языка (см. ниже), но звукоподражанием роль этих систем не ограничивается. Так, только у человека имеется то, что М. Арбиб называет «комплексным подражанием» -— способность воспроизводить цепочки поведенческих актов и усматривать в новых действиях, виденных всего пару

раз, варианты действий уже известных. Такое «комплексное подражание» необходимо не только при усвоении слов — сложных цепочек артикулятор-ных движений. Не менее важно оно для того, чтобы обобщать грамматические (в особенности синтаксические) правила с первых нескольких предъявлений.

Была обнаружена в мозге и система, обеспечивающая столь важный для лингвистов элемент языка, как различие между именем и глаголом, или, точнее, между именной группой и предложением: это система зрительного распознавания, включающая вентральный и дорсальный каналы. Первый обеспечивает предметное зрение — способность узнавать зрительные объекты, определять их тождество и различие, тогда как второй участвует в формировании пространственного зрения, в распознавании пространственных соотношений и движений. Соответственно, синтаксическое противопоставление именной группы и предложения оказывается языковым отражением разницы между воспринимаемым объектом и воспринимаемым событием.

Чрезвычайно важным для понимания глотгогенеза является то, что когнитивная способность формировать иерархически устроенные навыки не ограничивается языком. Так, для музыкантов любая мелодия состоит не из отдельных нот, а из музыкальных фраз (которые далее организуются в еще более крупные единства), для опытных шахматистов позиция на шахматной доске состоит не из отдельных фигур, а из определенных «паттернов» — конфигураций (таких, как, например, пешечная цепь), люди, умеющие водить машину, оперируют не действиями типа «выжать сцепление», «нажать на газ», «повернуть руль», «включить сигнал поворота», а более крупными последовательностями: «припарковаться», «перестроиться», «поехать задним ходом», «обогнать» и т.д. Приобретение опыта — это приобретение возможности оперировать более крупными чанками, в случае поведенческого опыта — поведенческими программами. Такая программа, воспринимаемая как единое целое (и уже более не анализируемая), доводится до автоматизма и после этого выполняется практически так же быстро, легко и бесперебойно, как врожденная. Для языка это очень важно, поскольку позволяет нам не думать всякий раз, как располагать язык при произнесении тех или иных звуков, как складывать из звуков слова, в каком порядке расставлять их в предложении, что с чем согласовывать, и т.д.

Рассмотрение становления языка в контексте когнитивных навыков даёт возможность объяснить загадку «грамматического взрыва» без обращения к понятиям «языкового органа» и «врождённой универсальной грамматики». Дело в том, что возраст «грамматического взрыва» характеризуется не только «внезапным» овладением грамматикой. К этому же моменту формируется большинство нейронных связей в мозге. Как отмечает П. Гринфилд, в этот период у детей созревает зона Брока и значительное развитие получает не только язык, но и самые разные комплексные иерархически устроенные навыки. Кроме того, в этом возрасте ребенок осознает, что многие предметы состоят из частей, каждая из которых имеет свою собственную функцию.

Тем самым, количество «базовых» понятий, по отношению к которым определяются элементы поведения, расширяется. В это же время дети перестают воспринимать фразы как единое целое и начинают членить их на отдельные элементы (в этом, кстати, коренное различие между тем, как учат язык дети, и тем, как его учат обезьяны в языковых проектах, — последние, наоборот, сначала выучивают отдельные слова и лишь потом овладевают умением соединять их между собой).

Способность замечать больше деталей ведет к увеличению словарного запаса (для того, чтобы хранить в памяти информацию об этих деталях и оперировать этой информацией при мышлении). Знание большого количества слов позволяет более эффективно выделять слова (в том числе еще незнакомые) в потоке речи. Этому же способствует повышенное внимание к деталям — не только объектов окружающего мира, но и речевых выражений, что помогает выявлять и обобщать грамматические правила. В свою очередь, овладение грамматическими правилами дает возможность еще более успешно членить поток речи на отдельные элементы -— и тем самым еще интенсивнее пополнять словарь, получать названия для все новых и новых деталей окружающего мира, что позволяет сделать левополушарные, удобные для оперирования, образы предметов более подробными. Это кольцо положительной обратной связи, вероятно, и создает эффект «когнитивного взрыва», который, как и «грамматический взрыв», приходится именно на этот период. Представляется вероятным, что для нормального усвоения ребенком грамматики достаточно сформулированного У. Кэлвином эпигенетического правила «ищи структуру в хаосе!». Основой этому служит в высшей степени развитая у человека склонность везде улавливать структурные закономерности (причём в условиях стресса эта склонность усиливается).

Проведённый во второй главе анализ позволяет утверждать, что для языка необходим целый комплекс присущих человеку свойств — и анатомических, и физиологических, и когнитивных, таким образом, возникновение языка не может быть следствием единственной мутации.

В третьей главе анализируются коммуникативные системы животных, их свойства, механизмы формирования и эволюции. Вначале рассматриваются те аналогии, которые человеческий язык находит в коммуникативных системах других видов: использование формантных различий (верветки, японские макаки, журавли), выучивание коммуникативных сигналов путём звукового подражания (певчие воробьиные, колибри, попугаи), слоговая структура сигнала (певчие воробьиные), использование произвольных знаков (медоносные пчёлы и др.), возможность сжимать информацию (некоторые виды Муравьёв), наличие имён собственных (китообразные), наличие локальных диалектов (некоторые виды воробьиных и китообразных), двойное членение (дельфины афалины), возможность передачи конкретной информации (дельфины афалины, верветки, некоторые виды сусликов и сурков, возможно, также шимпанзе и бонобо), возможность нетривиального

приращения смысла при комбинировании сигналов (большие белоносые мартышки, мартышки Кемпбелла). Значительное большинство, если не все эти свойства развились в разных таксонах независимо, так что речь может идти не об общем наследии, а лишь об общих путях и направлениях эволюции коммуникативных систем.

Изучение коммуникации животных позволяет разрешить самую непостижимую для некоторых исследователей «загадку языка» — почему он вообще возможен, почему особи тратят свои ресурсы на производство сигнала, несмотря на риск снижения в результате этого их собственной приспособленности. Исследования показывают, что «альтруистическое» поведение коммуницирующих особей, идущих на определенные затраты ради того, чтобы (вольно или невольно) передать своим сородичам информацию, ведёт в итоге к общему увеличению количества «альтруистов» — даже если внутри своей популяции они проигрывают конкурентную борьбу более «эгоистичным» сородичам, — поскольку популяции, в которых альтруистов много, увеличивают свою численность гораздо более эффективно, чем популяции с преобладанием «эгоистов». Чем сильнее конкуренция между группами, тем выше оказывается уровень альтруизма и кооперации внутри отдельных групп.

Наличие в репертуаре вида специальных коммуникативных действий позволяет уменьшить количество прямых физических воздействий на сородичей, кроме того, развитая коммуникативная система даёт возможность эффективно организовывать совместную деятельность нескольких особей — даже если в процессе этой деятельности сигналы и не используются. В данной главе обосновывает вывод о том, что коммуникативная система — любая — возникает, развивается и существует не для выгоды особи, подающей сигнал, и не для выгоды особи, его принимающей; её назначение — даже не организация отношений в паре «говорящий» —■ «слушающий». Коммуникативная система представляет собой механизм, который задаёт структуру популяции, позволяя каждой особи с присущими только ей индивидуальными характеристиками найти своё место как в ареале, так и в иерархии, что позволяет снизить конкуренцию за ресурсы, не теряя тех положительных моментов, которые приносит сосуществование с особями своего вида.

В целом можно сказать, что возможность общаться позволяет виду (прежде всего именно виду, а не отдельным его представителям) сдвигать свою активность с непосредственной реакции на уже происшедшие события в область экстраполяции и прогноза: в результате действий, которые совершаются не «в пожарном порядке» (после того, как нечто случилось), а в относительно комфортных условиях готовности к общению, будущее оказывается до какой-то степени доступным прогнозированию. Обмен сигналами позволяет особи составить некоторый прогноз на будущее — и действовать, исходя из него. Соответственно, преимущество получают те особи, которые умеют строить свою активность при условии знания, что их ждет дальше.

Это обеспечивает виду большую стабильность. Чем более совершенна коммуникативная система, тем в большей степени будущее в результате ее применения становится предсказуемым (а впоследствии и формируемым).

Изучение формирования коммуникативных сигналов у животных показывает, что для возникновения коммуникативных сигналов не нужен гений, в порыве вдохновения творящий знаки, изобретающий всё новые сочетания форм и смыслов. Не нужно, вероятно, даже сознание. Необходимо лишь, чтобы нервная система могла отслеживать события, происходящие во внешнем мире, и запускать оптимально отвечающие им поведенческие программы. Если для жизни вида окажется важным, чтобы о тех или иных намерениях особи её сородичи могли узнавать до того, как эти намерения воплотятся в действия, отбор позаботится о том, чтобы сделать соответствующие намерения максимально заметными ■— с одной стороны, акцентировать некоторые компоненты физических проявлений соответствующего намерения, а с другой — настроить детекторы на их распознавание. Стандартный путь развития коммуникативных систем состоит в том, что особи наблюдают за внешним видом и/или поведением сородичей и у них формируются детекторы для регистрации этого. Вместе с тем элементы внешнего вида и/или поведения сородичей становятся всё более легко регистрируемыми при помощи детекторов. Возникает положительная обратная связь между отправителем и получателем коммуникативного сигнала, заставляющая коммуникативную систему всё более — в эволюционной перспективе — усложняться (разумеется, лишь до тех пор, пока затраты на коммуникацию не начнут превышать выгоды от неё). Создать детекторы, регистрирующие те или иные характеристики сородичей, эволюционно проще, чем создать детекторы, пригодные для наблюдения за другими видами, ландшафтом и т.п. (хотя и такие детекторы, разумеется, тоже имеются у организмов), поскольку и большая заметность элементов внешнего вида и/или поведения, и степень восприятия их кодируются в одном и том же геноме и подвергаются фактически одному и тому же естественному отбору.

Существование у многих видов животных референциальных сигналов (т.е. сигналов, информируют сородичей о той или иной наличной ситуации во внешнем мире) даёт возможность проследить механизм их возникновения из сигналов эмоциональных (путём дискретизации). Это позволяет предположить, что появление в коммуникативной системе гоминид сигналов такого типа не является чем-то особенным, не имеющим аналогов в животном мире, напротив, это хорошо известный способ эволюционного развития коммуникативных систем.

Ещё одна общая тенденция развития коммуникативных систем позвоночных состоит в уменьшении степени врожденности коммуникативных сигналов. У низших животных, обладающих коммуникативной системой, врожденной является как внешняя форма сигнала, так и его «смысл» (то, что так или иначе будет определять поведение животного, воспринявшего данный сигнал); реакция на сигнал так же врожденна и стереотипна, как и реак-

ция на несигнальные раздражители (такие сигналы называются релизер-ными). У животных, обладающих более высоким уровнем когнитивного развития, появляются так называемые «иерархические» сигналы, основная функция которых — обслуживание иерархических отношений между особями в пределах группировки. Форма иерархических сигналов еще является врожденной, но «смысл» устанавливается в каждой группировке отдельно. Следующая ступень развития — так называемые «ad-hoc-еигналы»,- имеющиеся лишь у узконосых обезьян (начиная с павианов): эти элементы коммуникативного поведения создаются по ходу дела, для сиюминутных нужд, соответственно, врожденными не являются ни их форма, ни их «смысл». Такую коммуникативную систему может себе позволить лишь вид с достаточно хорошо развитым мозгом, поскольку, чтобы поддерживать коммуникацию такого рода, особи должны быть готовы придавать сигнальное значение действиям, до этого сигналами не являвшимся. Уже ad-hoc-сигналы дают возможность связать коммуникацию с индивидуальным опытом, с рассудочной деятельностью, что позволяет объединить язык и мышление. Человеческий же язык представляет собой следующий член этого ряда: бывшие ad-hoc-сигналы начинают закрепляться, накапливаться и передаваться по наследству посредством обучения и подражания.

Большое значение для понимания процесса происхождения языка имеет изучение эволюционных тенденций развития коммуникативных систем в отряде приматов (наибольший вклад в это внесли М.А. Дерягина и C.B. Васильев). У более прогрессивных таксонов не только увеличивается общее число сигналов, но и происходит перераспределение долей сигналов разного типа в коммуникативном инвентаре. Наиболее архаичными коммуникативными элементами являются позы, наиболее новыми — жесты. В ходе эволюции происходит увеличение числа дружелюбных сигналов в репертуаре, усиливается связь жеста и звука в дружелюбном общении, на наиболее продвинутых стадиях развития появляется возможность объединять коммуникативные элементы в комплексы и строить из них различные комбинации для различных ситуаций.

Основные выводы третьей главы состоят в следующем. Во-первых, исследование свойств коммуникативных систем разных видов животных, а также путей их эволюции позволяет заключить, что многие процессы, необходимые для возникновения человеческого языка (и предстающие в ряде работ как нечто уникальное), такие, как появление в сигналах компонентов «повышенной заметности» (легко регистрируемых детекторами), превращение иконических сигналов в символьные, эмоциональных — в референци-альные, врожденных — в выучиваемые, возникновение возможности передавать информацию о том, что не находится непосредственно в поле наблюдения, а также сжимать информацию, — являются неотъемлемым свойством развития коммуникативных систем в природе, и, следовательно, не нуждаются в постулировании особых эволюционных механизмов, специфичных для глотгогенеза. Во-вторых, поскольку коммуникация весьма

дорого «стоит», и, соответственно, идти на такие затраты можно только во имя чего-то действительно жизненно необходимого, можно сформулировать следующее требование, которому должна отвечать адекватная гипотеза о происхождении языка: она должна найти те факторы окружающей среды, которые стали настолько жизненно важны для наших предков, что им понадобилась именно такая коммуникативная система, располагающая огромным числом понятий, от наиболее конкретных до самых абстрактных.

Четвёртая глава посвящена рассмотрению данных антропологии, археологии и палеогенетики, проливающих свет на эволюцию гоминид и их коммуникативных систем.

Знания об ископаемых гоминидах за последнее время значительно пополнились. Только за первые годы XXI в. были открыты такие новые виды, как Ardipithecus kadabba, Kenianthropus platyops, Orrorin tugenensis, Sahelanthropus tchadensis, Homo floresiensis, Australopithecus sediba; кроме того, была пересмотрена классификация уже известных видов. Стало уже окончательно ясно, что эволюция человека не может быть описана как простая линейная последовательность — разные виды сосуществовали и даже, возможно, конкурировали друг с другом.

Находка на острове Флорес карликового архантропа Homo floresiensis, находившегося на том же уровне развития, что и Homo erectus, но обладавшего очень маленьким мозгом (400 см3), и в особенности доказательство того, что обнаруженные останки действительно принадлежат не микроцефа-лу-сапиенсу, а представителю отдельного вида гоминид, поставили крест на гипотезе «мозгового рубикона», согласно которой достижение определённого уровня культуры и, соответственно, определённого уровня развития коммуникативной системы возможно только при мозге объёмом не менее 750 см3.

Рассматриваются анатомические черты, с которыми различные исследователи связывали переход гоминид к членораздельной звучащей речи (опущенная гортань, величина базикраниального угла, толщина канала подъязычного нерва, форма и расположение подъязычной кости, подбородочный выступ, ширина позвоночного канала), и степень их релевантности для обоснования таких гипотез: наиболее релевантными оказываются низкое положение гортани (в сочетании со сравнительно небольшой длиной ротовой полости, что обеспечивает языку бОльшую подвижность в разных плоскостях и, тем самым, бОльшие возможности для различения звуков при помощи артикуляции) и толщина позвоночного канала (свидетельствующая о расширении возможностей управления дыханием). Сопоставляются слуховые возможности как современных людей и человекообразных обезьян, так и ископаемых гоминид (по реконструкции на основе формы слуховых косточек), а также их возможности управлять дыханием (при помощи спинного мозга) и обрабатывать информацию (при помощи головного мозга). В обеспечении функционирования языка принимают участие не только зона Брока и зона Вернихе, большое значение имеют лобные доли (в особенности

префронтальные формации коры). В то же время само по себе увеличение объёма мозга в тех областях, где у современного человека находятся «речевые зоны», не является однозначным свидетельством в пользу наличия у соответствующего вида гоминид развитого звукового языка.

Формирование комплекса признаков, необходимых для языка, происходит лишь в гоминидной линии и не может быть вызвано одиночной макромутацией. Всесторонний анализ данных позволяет сделать вывод, что звучащей речью обладал уже Homo heidelbergensis: у него отсутствуют горловые мешки (сильно уменьшающие влияние артикуляции на акустические характеристики звука), слух постепенно настраивается на лучшее распознавание тех частот, которые могут быть усилены или ослаблены при помощи артикуляции; у него же увеличивается толщина позвоночного канала. Но при этом нет оснований считать эту речь настоящим человеческим языком, поскольку многие аспекты языка связаны с лобными долями, которые у Homo heidelbergensis были меньше, чем у Homo sapiens.

В работе подробно анализируются археологические данные о культуре и технологиях палеолита с целью выявить возможные корреляции между ними и свойствами коммуникативной системы. Нередко считается, что сами по себе орудия являются свидетельством высокого уровня развития сознания и, соответственно, языка. Согласно формулировке английского археолога Г. Чайлда, «ручное рубило как стандартизованное орудие есть само по себе ископаемая концепция». Орудийная деятельность связывалась также с развитием доминации правой руки, которая делает орудия, — именно поэтому, как считается, основным для языка является, как и для правой руки, левое полушарие. Однако, как показывают исследования (рассмотренные в гл. 2), связь языка с доминированием правой руки, вопреки распространенному мнению, не прямая, а опосредованная.

Внимательный анализ показывает, что тип орудий не имеет жесткой связи с видом. Так, олдувайские орудия делали как Homo habilis, так и Homo ergaster и Homo erectus. Ашельскими орудиями пользовались не только архантропы, но и гейдельбержцы, и неандертальцы. Мустьерские орудия, которые первым начал изготавливать Homo heidelbergensis, были в ходу не только у неандертальцев, но и у ранних сапиенсов — такими орудиями пользовались обитатели пещер Схул и Кафзех, обладатели черепов Омо 2 и Омо 1. В то же время так называемый «последний неандерталец», найденный близ Сен-Сезер (Франция) и датированный временем 36 тыс. лет назад, пользовался более совершенными (верхнепалеолитическими) орудиями типа шательперрон. Таким образом, видно, что в рамках жизни одного вида (не только современного человека, но и ископаемых гоминид) была возможна эволюция техники производства орудий, переход от более простых технологий к более развитым, но, с другой стороны, биологическая эволюция гоминид не влекла за собой автоматического повышения уровня развития их культуры. Поскольку язык, как и производство орудий, представляет собой культурный феномен, можно, по-видимому, предполагать, что стадии его

развития могли также не иметь жесткой связи с возникновением новых видов. Кроме того, изготавливать и применять орудия, а также направленно обучать этому детёнышей способны и не имеющие языка шимпанзе. Обезьянам, как показывают исследования, доступны и охота (в том числе с собственноручно сделанным копьём; шимпанзе владеют навыками коллективной охоты), и прямохожде!ше (особенно близка к человеческой походка орангутанов). Таким образом, ни прямохождение, ни производство орудий, ни охота не могут быть названы решающими факторами формирования человеческого языка.

Орудия, вероятно, свидетельствуют скорее не о языке, а о когнитивных возможностях изготавливавших их видов. Так, комбинированные орудия свидетельствуют о возможности мыслить целое составленным из частей, — это могло отразиться и в коммуникативной системе, в построении знаков из знаков, а также знаков из незначащих элементов. Изготовление орудий для производства орудий свидетельствует о возможности долговременного планирования: индивид, идя за сырьем для таких орудий, должен предвидеть достаточно длинную цепочку событий: добычу сырья, принесение его на стоянку, где можно заниматься его обработкой, изготовление орудия, изготовление с его помощью другого орудия, и наконец, использование этого последнего орудия для тех или иных целей. Такая способность к долговременному планированию могла быть впоследствии распространена и на коммуникативное поведение, составив основу синтаксиса.

Развитие орудий, скорее всего, было связано положительной обратной связью с развитием мозга: более совершенные и разнообразные орудия можно было сделать, обладая более развитым мозгом, накопление же опыта обращения с ними развивало мозг — а попутно, вероятно, и коммуникативную систему. Сначала такое развитие происходило у каждой особи индивидуально, но потом способность накапливать такой опыт и широко использовать коммуникацию стала поддерживаться отбором и закрепляться генетически. Кроме всего прочего, эволюция гоминид сопровождается увеличением лобных долей, и это коррелирует с появлением у более прогрессивных видов орудий, требующих большего времени на изготовление и большей сосредоточенности.

Анализ орудийной деятельности гоминид интересен для проблемы происхождения языка еще и постольку, поскольку изготовление орудий связано с социальностью. Но дело даже не в коллективном употреблении орудий, хотя это, возможно, тоже имело значение. Не менее значимо, вероятно, и другое: для того, чтобы делать орудия, необходимо, во-первых, время, которое вместо этого могло бы быть потрачено на поиски пищи, выяснение иерархических отношений и т.п., во-вторых, сосредоточенность на этом процессе. Таким образом, делать орудия может только тот, кто уверен, что с ним, в случае надобности, поделятся пищей, его предупредят об опасности, сородичи не станут за его спиной претендовать на его самку или его место в иерархии и т.д. Столь доверительные отношения могут

существовать лишь при наличии развитой коммуникативной системы — она нужна не только для того, чтобы напрямую «договариваться» друг с другом, но и для того, чтобы более эффективно пресекать попытки нарушения общественных норм поведения. С эволюцией гоминид их орудия совершенствовались. Следовательно, доверие в сообществах наших предков росло — и это, на мой взгляд, является весомым свидетельством поступательного развития коммуникативной системы. Кроме того, традиция изготовления орудий «на будущее» едва ли может возникнуть в сообществе с жесткой иерархией (наподобие сообщества шимпанзе): особи-доминанты склонны присваивать себе плоды трудов подчиненных особей. Все это говорит о том, что для ранних гоминид более вероятно сообщество с развитыми дружескими связями, подобное сообществу бонобо. В таком сообществе требования к коммуникативной системе повышаются, поскольку для дружбы необходима более тонкая нюансировка отношений, чем для простого доминирования. Существенно также, что орудия увеличивают вооруженность особей и их опасность друг для друга в случае конфликта, поэтому использование орудий должно увеличивать отбор на умение, используя коммуникативные возможности, не доводить дело до серьезных столкновений.

Как показали недавние исследования, на путь «общественного договора» вступили еще ардипитеки. У самцов этого вида клыки не крупнее, чем у самок, а значит, они взаимодействовали друг с другом менее агрессивно, чем, например, современные шимпанзе (у их самцов клыки сильно большего размера), то есть имели какие-то иные способы решения социальных проблем. Далее в линии, ведущей к человеку, клыки уменьшаются еще более — возможно, это свидетельствует о дальнейшем развитии механизмов, позволяющих уменьшить уровень внутривидовой агрессии, в том числе, вероятно, и коммуникационных. Для сообществ гоминид уже по меньшей мере 1,8 млн. лет назад была характерна забота о стариках и больных — об этом свидетельствует один из скелетов гоминид Дманиси, принадлежавший старухе, прожившей значительное время после потери всех зубов.

Многие исследователи придают важное значение для происхождения языка так называемым «свидетельствам символизма» — погребениям, украшениям и прочим предметам неутилитарного назначения. Но подобные находки могут свидетельствовать лишь о том, что у представителей нашего вида, равно как и у неандертальцев и, возможно, у Homo heidelbergensis существовала потребность во внешнем выражении каких-то смыслов, но ничего не говорят о том, какова была коммуникативная система соответствующих видов, обладала ли она фонологией, синтаксисом и т.п. Отсутствие прямой связи между языком и верхнепалеолитическими индустриями подтверждается разрывом между верхнепалеолитическими традициями в Африке: первые такие культуры появляются на юге Африки 85-70 тыс. лет назад, но примерно 60 тыс. лет назад их сменяют средпепалеолитические индустрии без каких бы то ни было «свидетельств символизма» (следующие такие

свидетельства появляются лишь 40-45 тыс. лет назад), предположение же о регрессе языковой способности представляется совершенно невероятным.

И орудия, и использование огня, и строительство жилищ, и предметы неутилитарного назначения, и всё усложнявшиеся социальные отношения в группировках гоминид приводили к всё большему (и всё более быстрому) увеличению числа доступных поведенческих программ — соответственно, все сложнее было не только эффективно передавать сородичам эти программы, но даже просто ориентироваться в них, разбираться, когда какую осуществлять. Это повышало спрос на развитие коммуникативной системы, предоставляющей информацию о тех деталях окружающего мира, которые релевантны для правильного их выбора. Таким образом, основной вывод четвёртой главы состоит в том, что при имевшихся условиях основной функцией коммуникативной системы было обращать внимание сородичей на релевантные детали (независимо от того, делалось это намеренно или невольно).

Следует отметить также, что конкретную «точку» возникновения языка указать невозможно — и даже не потому, что не хватает палеоантропо-логических и археологических данных, а примерно по тем же причинам, по которьм для ребенка, усваивающего язык, невозможно указать конкретный «день овладения языком». Можно лишь говорить, что в некоторый начальный момент языка еще точно не было, а в некоторый последующий уже точно был, — то, что находится в промежутке, представляет собой континуум быстро сменяющих друг друга (и накладывающихся друг на друга) промежуточных коммуникативных систем, каждую из которых разные исследователи могут квалифицировать как полное или неполное формирование языка в зависимости от различных критериев.

Пятая глава посвящена теории эволюции и её применению к решению проблемы глотгогенеза. В ней рассматриваются механизмы наследования — как генетические, так и культурные и эпигенетические, выявляются ограничения влияния мутаций на фенотипические признаки, в особенности — поведенческие, к числу которых относится язык, определяется роль внешней среды в приобретении фенотипических признаков. Весьма существенный для понимания механизмов наследования момент состоит в том, что работа генов не заканчивается с рождением организма, и внешние условия могут оказывать на нее влияние. Например, как было выяснено недавно, не только гены могут управлять поведением, но и, наоборот, поведение может управлять генами.

Для успешного прохождения естественного отбора не имеет значения не только то, каковы в точности у особи гены, но и то, каковы ее отдельные свойства, — необходимо лишь, чтобы весь комплекс присущих особи индивидуальных признаков в комбинации с характеристиками той среды, где она живет, обеспечивал наилучшие показатели выживания и размножения. Любое же отдельное свойство может быть в разных условиях и положительным, и отрицательным, и нейтральным. Например, склонность

издавать громите звуки при виде опасности повышает выживаемость у общественных животных, но понизила бы ее у животных, ведущих одиночный образ жизни. Таким образом, при возникновении новых фенотипичес-ких особенностей — как вследствие мутаций, так и в результате модификаций и комбинирования родительских генов —- лучше приспособленным оказывается не тот организм, у которого соответствующие показатели выражены в наиболее сильной степени, а тот, который смог наиболее успешно «вписать» их в контекст как своих собственных характеристик, так и условий окружающей среды. Когда какие-то фенотипические черты (возникающие в результате комбинации родительских генов, или реакции на какие-то факторы внешней среды, или и того, и другого), а точнее комплексы черт, в определенных условиях оказываются полезными, организмы, их имеющие, лучше выживают и размножаются, и отбор благоприятствует тем, в чьем потомстве эти свойства проявляются с большей вероятностью (и большей надежностью). Соответственно, рано или поздно вырабатывается механизм, с достаточной надежностью обеспечивающий совместное наследование удачно сочетающихся между собой признаков — возникают мутации, повышающие вероятность передачи следующему поколению всего этого комплекса целиком (в пределе — до единицы), и эти мутации закрепляются отбором. А это означает, что бессмысленно задаваться вопросом о том, что было раньше — большой мозг или язык, развитое сообщество или язык, опущенная гортань или язык и т.п.; поскольку для оптимальной приспособленности нужна удачная комбинация признаков, ни один из них не мог бы сформироваться полностью в отрыве от остальных, следовательно, имела место коэволюция.

Язык, как и любое другое эволюционное приобретение, не может быть рассмотрен в отрыве от обеспечиваемых им эволюционных преимуществ. В случае коммуникативной системы эти преимущества должны рассматриваться на уровне групп (что особенно релевантно для приматов, являющихся групповыми животными). В данной главе показана связь концепции «эгоистичного гена» с концепцией «группового отбора»: любой ген копирует себя не в одиночку, а вместе с другими генами, входящими в тот же геном. И эти гены могут способствовать копированию данного гена, а могут и препятствовать. Если данный ген принадлежит виду, размножающемуся половым путем, то в следующем цикле репродукции соседствующие гены будут уже другими. В таких обстоятельствах наиболее выгодная для «эгоистичного гена» стратегия — правильно выбирать соседей. А это значит, что он должен либо сам диктовать организму выбор оптимального полового партнера (то есть такого, чьи гены как минимум не помешают «эгоистичному гену» успешно копироваться), либо пристраиваться к другому гену (или комплексу генов), который умеет подавать организму нужные «эгоистичному гену» команды. При этом следует учитывать, что оптимальным половым партнером будет не тот, у кого то или иное (пусть даже самое выгодное) свойство выражено в наиболее сильной степени, а тот, чьи гены

сочетаются с генами данной особи наиболее удачным образом — дают возможность произвести максимум наиболее приспособленного потомства при скрещивании именно с данной особью. Различные факторы внешней среды могут смещать оптимум в сторону большего или меньшего сходства, например, высокая степень нестабильности окружающей среды благоприятствует выбору максимально генетически далеких половых партнеров, что особенно существенно для эволюции человека, происходившей в условиях всё более увеличивавшейся нестабильности окружающей среды (вызванной постепенной сменой лесов саваннами).

Для того, чтобы можно было выбрать оптимального полового партнёра, необходимо, чтобы особи, в том числе генетически далёкие друг от друга, могли сосуществовать, и важную роль в этом играет коммуникативная система. Жить в группе оказывается выгодным не только потому, что это дает возможность кооперироваться при поиске пищи и защите от хищников. Именно от качества группы зависит у таких видов и возможность найти оптимального полового партнера, и выживаемость потомства, и его «воспитание», которое позволит этому потомству в дальнейшем успешно выживать и размножаться. Поскольку ни размеры тела, ни скорость передвижения не могли обеспечить гоминидам безопасность при одиночном образе жизни, особенно в открытых ландшафтах, резонно предположить, что наши предки могли выжить только в достаточно большой группе. Но все же социальную функцию языка, видимо, нельзя признать главной движущей силой глоттогенеза. Как показывают наблюдения за ныне живущими приматами, достаточно многие полезные социальные навыки могут существовать и при отсутствии языка.

Большое внимание уделяется экологическим условиям, в которых происходила эволюция гоминид и их коммуникативных систем, а также механизмам освоения новых экологических ниш. В частности, показано, что освоение новых ниш может идти на основе не генетических мутаций, а поведенческого приспособления. Такой механизм, в ходе которого каждое эволюционное событие начинается с вариативного поведения организмов (чем бы оно ни было обусловлено), а заканчивается закреплением в генах тех особенностей, которые способствуют оптимальной реализации наиболее адаптивного поведенческого варианта, носит название эффекта Болдуина. Чем большее участие в регуляции онтогенеза принимает внешняя среда, тем в большей степени востребованным оказывается закрепление в генах не жёстко фиксированных инстинктивных поведенческих программ, а предрасположенности к тому, чтобы максимально быстро и максимально надёжно обучиться тому поведению, которое будет оптимально при заданных условиях среды. Языковое поведение не является инстинктивным, генетически заложена лишь общая способность к усвоению языка, кроме того, у человека долгое детство, тем самым, вероятность, что в формировании языковой способности эффект Болдуина играл значительную роль, представляется весьма высокой.

Отдельно рассматривается «основной биогенетический закон» (закон Геккеля) и степень его применимости к эволюции языка. Онтогенез подвергся достаточны сильным перестройкам — как по сравнению с тем, что можно наблюдать у современных обезьян, так и по сравнению с тем, что надёжно реконструируется для ископаемых видов гоминид. Так, в частности, у человека современного типа иначе происходит рост мозга, а кроме того, у него изначально (до появления речи) присутствует целый ряд необходимых для этого когнитивных установок, отсутствующих у обезьян, — стремление интерпретировать звуки, которые произносят другие люди, как знаки, желание узнавать названия различных объектов, установка на коопе-ративность в поведении вообще и в коммуникации в частности и т.д.

Проведённый в пятой главе анализ показывает, каким образом язык сформировался в ходе естественного отбора у приматов (с характерной для них социальной организацией), живших в тех экологических условиях, которые восстанавливаются для времени глоттогенеза. Демонстрируется, что становление человеческого языка может быть объяснено при помощи известных эволюционных механизмов и не требует предположений, расходящихся с классической теорией естественного отбора.

Шестая глава представляет собой обзор наиболее важных гипотез о происхождении человеческого языка, выявление их сильных и слабых сторон. Наиболее распространённым недостатком является недостаточный учёт данных смежных областей науки, в результате чего гипотезы оказываются несовместимыми с установленными фактами или нарушающими известные закономерности. Так, гипотеза о генетически закреплённой универсальной грамматике не соответствует тому, что известно о механизмах наследования и генетического закрепления, гипотеза о том, что звуковой язык пришёл на смену полностью сформированному жестовому, плохо связывается с эволюцией анатомических особенностей человека, гипотеза о достаточности развития социальных отношений для формирования языка противоречит тому, что известно о социальных способностях ныне живущих приматов, и т.д. Вместе с тем, во многих гипотезах уловлены закономерности и свойства как языка, так и — шире — коммуникации, полезные для построения адекватной модели происхождения языка.

В главе наиболее подробно рассмотрены теории Д. Бикертона, В. Вильд-гена, Т. Гивона, Р. Данбара, Т. Дикона, М. Корбаллиса, М. Кристиансена и Н. Чейтера, Н. Масатаки, С. Линкера, М. Томаселло, Н. Хомского, а также А.Н. Барулина и Ю.В. Монича. Кроме таких всеобъемлющих теорий, рассматриваются также гипотезы, моделирующие отдельные стороны глоттогенеза — овладение умением управлять звукопроизводством, построение грамматической системы на основе грамматикализации конструкций, возникновение синтаксических составляющих как иерархически структурированных «чанков», возникновение морфологии и морфонологии на основе придания смысловых различий автоматическим изменениям знаков в потоке речи. Анализу подвергаются также компьютерные модели происхождения

языка, выявляются их достоинства и недостатки. Компьютерные модели показывают, что многие характерные черты языка могут сформироваться, не будучи врожденными, просто в результате общения и передачи коммуникативной системы следующим поколениям.

В седьмой главе строится модель происхождения человеческого языка.

Для построения адекватной модели глоттогенеза необходимо четко представлять себе его стартовые условия. Если судить по современным шимпанзе — а наши общие предки едва ли сильно отличались от них по этим показателям, — то можно предположить, что приматы, оказавшиеся перед лицом новой возможности (еще не превратившейся поначалу в необходимость) — полуоткрытых и открытых ландшафтов, — были всеядными групповыми животными с достаточно развитой наблюдательностью и навыками делать выводы из своих наблюдений. Они умели перенимать поведенческие модели, были склонны добиваться своих целей не при помощи прямых физических воздействий (хотя ими тоже не брезговали), а с помощью коммуникативных сигналов — как намеренных, так и невольных. Способность к интерпретации поведения сородичей позволяла им создавать коммуникативные сигналы ad hoc.

Умение понимать причинно-следственные связи развито у людей неизмеримо сильнее, чем у обезьян, что позволяет предполагать, что его развитие занимало важное место в эволюции человека. Это подтверждается и увеличением в гоминидной линии лобных долей мозга. Понимание причинно-следственных связей — это едва ли не главная специализация человека в природе, и язык представляет собой одну из составляющих «адаптации к когнитивной нише» (по терминологии Линкера). Действительно, человек склонен из всего делать выводы, для всего искать причины, везде усматривать закономерности и внутреннюю логику. Способность к пониманию причинно-следственных связей оказалась в сильной степени востребована в тех экологических условиях, в которых жили ранние гомини-ды. Мозаичность ландшафтов способствовала не только увеличению разнообразия поведенческих стратегий, но и их поляризации: особи, склонные к более консервативному поведению, оставались в старых местообитаниях, особи же, легко меняющие модели поведения, осваивали окраины, все более и более превращавшиеся в саванны. Тем самым в прежних биотопах шло накопление особей, наиболее хорошо приспособленных к ним, а в новых — накопление особей, приспособленных к наиболее гибкой смене поведенческих стратегий.

Чем больше существует факторов внешней среды, которые невозможно предсказать настолько задолго, чтобы успеть генетически закрепить реакции на них, тем более востребованным становится поведенческое приспособление. В новых экологических нишах, которые осваивали наши далекие предки, способность быстро формировать новые поведенческие программы и передавать их соплеменникам была жизненно важна. С развитием производства орудий количество доступных поведенческих

программ все более и более возрастало — соответственно, все сложнее было не только эффективно передавать сородичам эти программы, но даже просто ориентироваться в' них, разбираться, когда какую осуществлять. Соответственно, нужна была коммуникативная система, предоставляющая в распоряжение особей принципиально открытое количество возможных обозначений для любых элементов окружающей действительности, которые хотя бы потенциально могут оказаться релевантными. В этой ситуации появляется спрос в первую очередь на сигналы-комментарии: группа выигрывает, если ее члены предоставляют друг другу больше возможностей для того, чтобы «понять», что происходит вокруг, и иметь возможность скорректировать в связи с этим собственное поведение. Следует отметить, что сигналы-комментарии не обязаны были быть звуковыми, поскольку более открытый ландшафт дает больше возможностей замечать сигналы при помощи зрения. Не обязаны сигналы-комментарии быть и преднамеренными — если особь будет «комментировать» свои действия невольно, ее сородичи смогут сделать нужные выводы с не меньшим успехом. Нет нужды в сознательной манипуляции действиями сородичей — они достаточно умны, чтобы сделать необходимые выводы самостоятельно. Именно с этим, вероятно, связано стремление людей манипулировать не столько действиями, сколько вниманием собеседников.

В этих условиях у гоминид постепенно развивается новая коммуникативная система. Развивается она способом, стандартным для эволюции коммуникативных систем, — увеличивается, с одной стороны, заметность некоторых действий, а с другой — эффективность их распознавания. Но при этом, если старая коммуникативная система в большей степени полагалась на подсознание и невольные «сигналы», то новая ориентирована в большей степени на явно выраженные, преднамеренные знаки. Явные, конкретные знаки, обращающиеся к сознанию, имеют то преимущество перед интерпретируемыми подсознанием невербальными сигналами, что с их помощью можно выразить информацию любой степени новизны и необычности — и это расширяет возможности использования языка как инструмента познания мира: любую пришедшую в голову идею об устройстве окружающей действительности люди могут сформулировать средствами языка и затем подвергнуть критическому осмыслению. В пользу гипотезы, что язык развивается как коммуникативная система — комментарий, говорит и то, что он до сих пор подсознательно воспринимается прежде всего именно в этом качестве.

Специализация к когнитивной нише — при расширении репертуара пищедобывательных стратегий, а затем и изготовления и использования орудий — привела к увеличению спроса на комментарии: особь, которая делала свои действия и наблюдения заметными для окружающих, становилась дополнительными глазами и ушами всей группы. Тем самым происходило объединение мышления (направленного на постижение окружающей действительности) с коммуникативной системой (расширяющей возможности для такого постижения). При этом, поскольку организмы с

развитыми префронтальиыми отделами коры способны делать выводы из нескольких посылок, комментарии не становились руководством к немедленному действию (как у верветок), а лишь служили подспорьем для собственных умозаключений каждой особи в отдельности. Именно этим объясняется способность людей по-разному реагировать на одно и то же сообщение. Реплики типа Вы, вероятно, хотели сказать...? свидетельствуют о том, что мы больше угадываем намерение говорящего, чем выводим его логически из сказанных им слов. Слова — лишь помощь для этого угадывания (а иногда и помеха), и именно поэтому люди склонны считать, что в любом высказывании помимо текста может быть подтекст (а возможно, даже специально зашифрованный дополнительный смысл), что два и более высказывания могут описывать в точности одну и ту же ситуацию (и быть тем самым синонимическими преобразованиями друг друга). Взгляд на нашу коммуникацию как на угадывание позволяет объяснить, почему язык столь избыточен, столь неточен, помимо четко упорядоченного ядра содержит обширную размытую периферию. Если эффективность использования коммуникативной системы зависит от того, насколько слушающий сможет угадать коммуникативное намерение говорящего, то верхний предел количества «недостатков» в такой системе определяется как та грань, за которой слушающий теряет такую возможность. Соответственно, чем более слушающий умен, тем меньше строгости и четкости обязано быть в коммуникативной системе.

У гоминид, по всей видимости, имелась способность пользоваться ad-/гос-сигналами, изобретая их непосредственно в процессе взаимодействия. Кроме того, они, подобно современным обезьянам, наверняка могли запоминать результаты актов коммуникации, в которых они сами не участвовали, а были лишь сторонними наблюдателями. Изобретенные «по ходу дела» сигналы могли быть переняты другими особями так же, как перенимается другое поведение, — при помощи подражания. Отбор на эффективность коммуникации давал преимущество тем группам, члены которых были склонны запоминать однажды созданные сигналы и затем повторять их для обозначения сходных ситуаций, не пытаясь изобретать что-то новое. Соответственно, детеныши в таких группах должны были в большей степени, чем в других группах, иметь потребность в выучивании сигналов. Тем самым общее число сигналов постепенно возрастало. В то же время обозначения одного и того же унифицировались.

Первые сигналы новой коммуникативной системы не могли не быть иконическими, поскольку они были сигналами ad hoc, делавшимися «на ходу», и тем самым должны были быть понятны без предварительной подготовки — поскольку особи, которым был адресован сигнал, никогда ранее с ним не сталкивались. Но при повторении сигналов иконичность постепенно утрачивается, поскольку для понимания уже известного знака достаточно, чтобы он просто был опознан (согласно правилу Хэбба, чем чаще активируется тот или иной нейронный ансамбль, тем меньшего

стимула достаточно для его активации). Накопление же знаков-символов неизбежно приводит к тому, что в каждом из них выделяются своего рода «опорные компоненты» — немногочисленные и легко запоминающиеся конструктивные элементы, которыми знаки отличаются друг от друга. По-видимому, всякая система произвольных знаков, достаточно развитая, чтобы приток новых иконических знаков был пренебрежимо мал по сравнению с количеством уже существующих знаков (которое к этому моменту само по себе достаточно велико), приходит к двойному членению того или иного вида (в зависимости от субстанции, в которой она реализуется) в результате внутренней структуризации (начинает воспроизводиться не весь сигнал целиком, а лишь его «опорные компоненты», т.е. то, что позволяет не перепутать его с другими сигналами). С момента разложения знаков на такие элементы возникает возможность выучивать их с первого предъявления, как это делают дети.

Когда знаков становится много, между ними с необходимостью возникают разнообразные ассоциативные связи. Поскольку нейронные пути не изолированы друг от друга непроницаемыми перегородками, оказывается, что при активации комплекса нейронов, соответствующих некоторому одному знаку, активируются также нейроны, соответствующие некоторым другим, «соседствующим» с ним знакам. Возникновение ассоциаций чрезвычайно важно для функционирования языка, поскольку возможность связывать знаки со знаками в отсутствие обозначаемых предметов обеспечивает языку свойство перемещаемости.

Кроме того, накопление знаков с какого-то момента начинает давать возможность создавать новые знаки не на базе реальных ситуаций, а на базе уже известных знаков, несколько модифицируя их. Запоминание некоторого количества пар знаков, таких, что один из членов каждой пары является модификацией другого, дает возможность обобщить модификацию и применять ее впоследствии для создания новых знаков. Именно это делает коммуникативную систему «достраиваемой», то есть позволяет, зная небольшое количество исходных элементов и правил их преобразования, создавать неограниченное количество новых сообщений, что, по всей видимости, и знаменует собой переход от «дочеловеческой коммуникативной системы» к собственно языку. Модификация знака путем добавления к нему другого знака порождает сшггаксис: сначала возникает «протограмматика», описанная Т. Гивоном, затем на базе линейной последовательности сигналов, как показано Дж. Байби, развивается синтаксическая структура. Модификация же знака путем изменения или добавления к нему элементов, не являющихся отдельными знаками, порождает морфологию. Часть знака, получившая осмысление за счет контекста, может приобрести способность сочетаться с другими знаками, добавляя к ним тот же самый дополнительный смысл, — и в результате этого возникнет целый ряд знаков, связанных друг с другом одним и тем же морфологическим отношением. Кроме того, морфология возникает в результате грамматикализации. В результате формирования

разного рода правил преобразования система знаков, доступная каждому индивиду, становится потенциально бесконечной — а это, в свою очередь, создает базу для развития различных стилей, синонимии, появления слов, обозначающих один и тот же объект с разными оценками, и т.д., и т.п., дает почву для накопления и передачи любого количества опыта в любой области.

Представляется вероятным, что первоначально в коммуникативной системе сочетались и жесты, и звуки, и мимика, поскольку главным для этой системы был не носитель сигналов, а расширение возможности делать выводы об окружающем мире. Вероятно, звуки первоначально играли по отношению к основным носителям информации — жестам роль эмоционального дополнения. Тем не менее по самой своей природе новая коммуникативная система не могла в итоге не стать звуковой. И дело здесь не в том, что жестово-мимическая коммуникация неудобна в темноте, на расстоянии или среди густой растительности. Если задача коммуникативной системы состоит прежде всего в воздействии на конкретную особь, то такая система допускает (и даже предполагает) переключение с обычной активности на коммуникативную. Но если цель коммуникативной системы состоит в том, чтобы во время обычной деятельности каждая особь становилась глазами и ушами всей группы, давала другим особям основания для выводов об окружающей действительности, то отвлечение от собственных действий ради коммуникации лишает коммуникацию смысла.

При таких исходных предпосылках преимущество получают те группы, члены которых способны как можно быстрее понять то, что им сообщают. В идеале — еще до начала передачи информации, по звуку общего возбуждения или привлечения внимания догадаться (хотя бы в какой-то степени) о том, что будет сообщено. Соответственно, отбором будет поощряться все более вариабельный исходный сигнал и все более точное «угадывание» другими особями по этому сигналу, что же будет сообщено. В этом случае информационная нагрузка переместится на звуковой канал, использование же прочих каналов редуцируется.

Можно наметить примерно такую гипотетическую линию развития языка у гоминид: ранние Homo, регулярно изготавливавшие орудия, носившие их с собой и применявшие в разнообразных ситуациях, не могли не начать испытывать трудности с общением при помощи жестов. Соответственно, выигрыш должны были получить те группы, которые научились извлекать максимум пользы из звуковой составляющей коммуникации — тогда их потомки, архантропы, уже должны были бьггь в какой-то степени способны к волевому управлению звуком. Можно предполагать, что общение на близком расстоянии, с членами собственной группы, играло у архантропов все более важную роль — и именно поэтому слух вида-потомка, Homo heidelbergensis, оказался настроен на преимущественное распознавание не далеко слышных низких частот (как у шимпанзе), а более полезных для близкого общения высоких частот.

Потомок архантропов, Homo heidelbergensis, скорее всего, уже владел довольно развитой звучащей речью, используя те же звуковые частоты, что и современный человек. Может быть, в его речи уже существовали фонемные различия — по крайней мере, устройство его речевого аппарата было настолько близко к нашему, насколько позволяют судить ископаемые данные. У него же, вероятно, начался переход от преимущественно эмоциональных сигналов к знакам-символам — именно с этим видом связываются первые «свидетельства символизма». Возможно, он даже мог произносить высказывания длиной более чем в один слог — по крайней мере, ширина позвоночного канала у него была такой же, как у современных людей, — и, соответственно, пользовался «протограмматикой». Переход же к настоящему языку осуществили уже неоантропы.

В заключении подводятся итоги работы.

Основные положения и выводы диссертации отражены в

следующих публикациях автора:

I. Монографии.

Бурлак С.А. Происхождение языка: Новые материалы и исследования / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. Отд. языкознания (отв. ред. С.А. Ромашко). — М., 2007. — 80 с. — (Сер.: Теория и история языкознания).

Бурлак С.А. Происхождение языка: Факты, исследования, гипотезы. М.: Корпус. — 2011. — 463 с.

II. Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК РФ:

1. Аркадьев П.М., Бурлак С.А. Рец. на: Andrew Carstairs-McCarthy. The Origins of Complex Language. An Inquiry into the Evolutionary Beginnings of Sentences, Syllables, and Truth. Oxford: Oxford University Press, 1999 // Вопросы языкознания. 2004. № 6. — С. 127-134.

2. Бурлак С.А. Рец. на: Wolfgang Wildgen. The evolution of human language: Scenarios, principles, and cultural dynamics. (Advances in consciousness research, v. 57) Amsterdam / Philadelphia: John Benjamins Publishing Company, 2004. — xii, 227 pp. + index. // Вопросы языкознания. 2007. № 1. — С. 126-131.

3. Бурлак С.А., Фридман B.C. Говорящие обезьяны и не только // Вопросы языкознания. 2008. № 2. С. 97-106.

4. Бурлак С.А. К вопросу о происхождении языка // Историческая психология и социология истории. Т. 4. 2011. № 2. — С. 96-113.

5. Бурлак С.А., Итога И.Б. Рец. на: A. Carstairs-McCarthy «The evolution of morphology» // Вопросы языкознания, № 6,2011. —С. 104-109.

6. Бурлак С.А. Важность исследований глоттогенеза для сравнительно-исторического языкознания // Вопросы языкового родства. 2012. № 1 — С. 1-8.

7. Бурлак С.А. Человеческий язык как коммуникативная система-комментарий // Вестник РГГУ, сер. Языкознание. 2012. — № 8 (88). — С. 132-145.

8. Бурлак С.А. Грамматические гены? // Вестпик Воронежского государственного университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2012. № 1. — С. 5-9.

9. Бурлак С.А. Этапы формирования человеческого языка // Известия РАН. Серия литературы и языка. — Т. 71. — 2012. — № 4. — С. 3-11.

10. Бурлак С.А. Время появления звучащей речи по данным антропологии // Вестник Московского университета. Серия 23. Антропология. 2012. № 3. — С. 109-119.

Ш. Прочие публикации.

Бурлак С.А. Проблема глотгогенеза // Бурлак С.А., Старостин С.А. Введение в лингвистическую компаративистику. М.: УРСС, 2001. — 272 с. (Сер. «Новый лингвистический учебник»), — С. 173-176.

Бурлак С.А. Проблема глотгогенеза // Бурлак С.А., Старостин С.А. Сравнительно-историческое языкознание: Учебник для студ. высш. учеб. заведений. —М.: Академия, 2005. — С. 275-291.

Бурлак С.А. Алгоритм происхождения человеческого языка // Вторая Международная конференция по когнитивной науке, 9-13 июня 2006 г., Санкт-Петербург. Тезисы докладов. Т.1. Санкт-Петербург, изд-во СПБГУ,

2006. С. 223-224.

Бурлак С.А. Проблема происхождения языка. (Обзор) 2006.02.004 // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 6, Языкознание: РЖ / РАН. ИНИОН. — М., 2006. — № 2. — С. 19-37.

Бурлак С.А. Глоттогенез // Большая российская энциклопедия. Т. 7. М.,

2007. Стр. 254-255.

Бурлак С.А. Переход от до-языка к языку: что можно считать критерием? // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А.Д. Кошелев, Т.В. Черниговская. — М.: Языки славянских культур, 2008. С. 89-100.

Бурлак С.А. О неизбежности происхождения языка (стенограмма лекции на polit.ru 07 ноября 2008) // [Электронный ресурс]. URL: http://www.polit.ru/article/2008/ll/07/lang/

Бурлак С.А. Человеческий язык как коммуникативная система-комментарий // Теоретическая и прикладная лингвистика: пути развития (к 100-летию со дня рождения В.А. Звегинцева): Тезисы докладов научной конференции (29-30 октября 2010 г., филологический ф-т МГУ). — с. 16-18.

Бурлак С.А. Когда человек приобрел свойство общения с помощью речи // Радио «Свобода» / Время и мир / Наука — 11 марта 2010 [Электронный ресурс]. URL: www.svobodanews.ru/content/transcript/1981293.html

Бурлак С.А. Какую роль в развитии человеческого языка сыграла окружающая среда // Радио «Свобода» / Время и мир / Наука — 18 марта 2010 [Электронный ресурс]. URL:

www.svobodanews.ru/content/transcript/1986824.html

Бурлак С.А. Каков возраст человеческого языка // Радио «Свобода» / Время и мир / Наука — 20 марта 2010 [Электронный ресурс]. URL: www.svobodanews.ru/content/transcript/1989888 .html

Бурлак С.А. Грань между языком и неязыком: реальность или артефакт восприятия? // Антропогенез.ру — 2010 [Электронный ресурс]. URL: http://antropogenez.ru/article/192/

Бурлак С.А. Язык буквально пронизан идеей кооперации // Антропогенез.ру — 2010 [Электронный ресурс]. URL: http://antropogenez.ru/interview/200/

Бурлак С.А. Человеческий язык — что в нём уникального? // Антропогенез.ру — 2011 [Электронный ресурс]. URL: http://antropogenez.ru/article/300/

Бурлак С.А. Доказывает ли разнообразие звуков в языках, что все языки родом из Африки? // Антропогенез.ру — 2011 [Электронный ресурс]. URL: http://antropogenez.ru/single-news/article/83/

Бурлак С.А. Как люди смогли договориться, что каким словом называть? // Элементы большой науки / Детские вопросы. ■— 2011 [Электронный ресурс]. URL: http://elementy.ru/email/5021736

Бурлак С.А. Что нужно для языка? // Химия и жизнь. -— 2011. — № 6. — С. 36-38.

Бурлак С.А. Рассуждал ли первобытный человек об отвлечённых идеях // Антропогенез.ру — 2012 [Электронный ресурс]. URL: http://antropogenez.ru/quote/305/

Бурлак С.А. «Уборка скорее бананы бананы». Говорят ли «Говорящие обезьяны»? // Антропогенез.ру — 2012 [Электронный ресурс]. URL: http://antropogenez.ru/interview/341/

Бурлак С.А. О левшах и эволюции // Антропогенез.ру — 2012 [Электронный ресурс]. URL: http://antropogenez.ru/interview/347/

Бурлак С.А. Дети по всему миру лепечут примерно одинаково // Антропогенез.ру — 2012 [Электронный ресурс]. URL: http://antropogenez.ni/interview/3 58/

Бурлак С.А. Как получить новое, унаследовав старое? // Элементы большой науки / Библиотека. — 2012 [Электронный ресурс]. URL: http://elementy.ru/lib/431515

Бурлак С.А. Язык как неизбежность (интервью) // Русский репортёр. — 2012,—№6,—С. 50-54.

Бурлак С.А. Непрерывная функция языка (интервью) // Эксперт. — 2012,—№ 13. —С. 69-72

Бурлак С.А. Роль эффекта Болдуина в происхождении человеческого языка // Пятая Международная конференция по когнитивной науке, 18-24 июня 2012 г., Калининград. Тезисы докладов. Калининград, 2012. —С. 279281.

Подписано в печать:

16.09.2013

Заказ № 8742 Тираж - 60 экз. Печать трафаретная. Типография «11-й ФОРМАТ» ИНН 7726330900 115230, Москва, Варшавское ш., 36 (499) 788-78-56 www.autoreferat.ni

Текст диссертации на тему "Эволюционные механизмы и этапы формирования человеческого языка"

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ

На правах рукописи

05201351713

Бурлак Светлана Анатольевна

ЭВОЛЮЦИОННЫЕ МЕХАНИЗМЫ И ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЯЗЫКА

Специальность 10.02.19 — Теория языка

диссертация на соискание ученой степени

доктора филологических наук по специальности 10.02.19 — Теория языка

Москва 2013

ь

Содержание

Введение...............................................................................................................2

Глава 1. Уникальные свойства человеческого языка...............................24

Глава 2. Анатомические, физиологические и когнитивные особенности человека, необходимые для возникновения и функционирования

человеческого языка.......................................................................76

Глава 3. Коммуникативные системы животных, их свойства, механизмы

формирования и эволюции.................................................................................128

Глава 4. Данные антропологии, археологии и палеогенетики, проливающие свет на эволюцию гоминид и их коммуникативных систем................172

Глава 5. Теория эволюции и ее применение к эволюции человеческого

языка.....................................................................................................................231

Глава 6. Гипотезы о происхождении языка......................................................282

Глава 7. Алгоритм происхождения человеческого языка................................324

Заключение............................................................................................................353

Список литературы..............................................................................................357

Введение

Актуальность исследования. Проблема происхождения языка издавна занимает умы людей, тем не менее, до недавних времен она считалась неразрешимой. Общеизвестен запрет, наложенный на рассмотрение работ в этой области Парижским лингвистическим обществом в 1866 г. И действительно, заниматься вопросами возникновения языка чрезвычайно сложно — во-первых, потому, что никакую гипотезу нельзя проверить непосредственно, а во-вторых, потому, что процесс этот уникален — так же, как уникально, например, возникновение жизни или рождение Вселенной.

До недавнего времени о происхождении языка можно было строить лишь более или менее правдоподобные догадки — придумывать сценарии, как мог бы возникнуть язык. Сценариев таких было много — так, уже к 1977 г. насчитывалось не менее 23 основополагающих теорий происхождения языка [Hewes 1977]. Существовали трудовая теория и-теория междометий, теория общественного договора и теория звукоподражаний, теория диффузных выкриков, согласно которой «значение «знаков» первобытного языка было диффузным: это был призыв к действию и вместе с тем указание на орудие и продукт труда» [Маслов 1987: 187] и мн.др.; см. сводки в работах [Якушин 1984] и [Донских 1988].

В последние десятилетия глоттогенетическая проблематика вошла в моду и стала необычайно популярна, при этом к началу нового тысячелетия обсуждение проблемы происхождения человеческого языка вышло на вполне научный уровень. К настоящему времени накоплено огромное количество данных в области этологии, нейрофизиологии, генетики, психолингвистики, археологии, антропологии и других наук. Проблема происхождения языка лежит на их стыке [см., например: Барулин 2002; Deacon 1997; Language evolution 2003: VIII]. В книге психолингвиста Дж. Эйчисон [Aitchison 1996: 10] она графически представлена в виде мозаики-«паззла», отдельные

фрагменты которого соответствуют разным наукам. В любом исследовании по данной теме, претендующем на научность, независимо от специализации его автора, значительное внимание уделяется подробному разбору (или, в крайнем случае, обстоятельному обзору) результатов смежных дисциплин. Так, в книге нейрофизиолога Т. Дикона [Deacon 1997] вся первая часть (почти треть всего объема книги) посвящена языку, в книге лингвиста Э. Карстейрса-Маккарти [Carstairs-McCarthy 1999] одна из семи глав представляет собой анализ данных эволюционной антропологии, нейрофизиологии и исследований коммуникации высших приматов. Появляются многочисленные сборники [См. например: The evolutionary emergence... 2000; The evolution... 2002; Language evolution 2003; Language origins... 2005; Разумное поведение... 2008], в которых под одной обложкой собраны работы представителей разных областей знания, посвященные тем или иным аспектам происхождения языка, проводятся симпозиумы, собирающие вместе представителей разных наук [см., например: The evolution of language 2008], осуществляются мультидисциплинарные исследования [см. например: Hauser et al. 2002]. Наконец, публикуются обзорные работы, ставящие своей целью обрисовать общую картину исследований по происхождению языка, осмыслить и классифицировать различные теории [см. например: Козинцев 2004; Newmeyer 2003; Черниговская 2008]. Разумеется, и в более ранних работах имеется немало ценных идей, выдающихся догадок и гениальных прозрений, однако их рассмотрение привело бы к многократному увеличению объема настоящего диссертационного исследования, поэтому оно будет ограничено в первую очередь анализом книг и статей последних лет, остальные будут привлекаться лишь эпизодически. Итоги исследований предшествующего периода подводятся в работах Дж. Эйчисон [Aitchison 1996], Т.М. Николаевой [Николаева 1996], Я.А. Шера, Л.Б. Вишняцкого и Н.С. Бледновой [Шер и др. 2004: 70-86], Б.В. Якушина [Якушин 1984] и др.

Обстоятельный разбор теорий происхождения языка, разрабатывавшихся в XVIII-XIX вв., можно найти в книге O.A. Донских [Донских 1984].

К настоящему времени разработаны теории, объясняющие взаимосвязи и взаимообусловленность установленных эмпирических фактов. Выявленные закономерности значительно сужают поле допустимых гипотез о происхождении языка и дают возможность не только выдвигать гипотезы, но и проверять их, отвергая необоснованные. Соответственно, теперь построить подобную гипотезу так, чтобы она не вступила немедленно в противоречие с тем, что уже известно, трудно — но тем выше научная ценность каждой такой гипотезы. Проблема происхождения языка лежит на пересечении многих наук, но особая роль принадлежит лингвистике: только она позволяет проанализировать весь массив накопленных биологами, историками и др. данных с позиции того, что необходимо для становления человеческого языка.

Научная новизна исследования. В работе выдвигается и обосновывается модель происхождения языка, основанная на естественнонаучных позициях. Возникновение языка в ней предстает не как цепь случайностей (или чьих-то сознательных творческих усилий), а как закономерный результат эволюции по пути поведенческого приспособления. Выстраивается последовательная линия аргументов в пользу того, что язык не возникает с какой-то целью, а является следствием приспособления к окружающей среде путем все более детализированного понимания мироустройства и постижения причинно-следственных связей. Показывается возможность выведения всех тех черт языка, которые отличают его от коммуникативных систем других видов, из свойства достраиваемости. Поскольку, овладевая родным языком, человек не выучивает его наизусть, а фактически самостоятельно конструирует его грамматику и значительную часть лексики (производные слова), коммуникативная система становится принципиально открытой, появляется возможность создания неограниченного количества новых сообщений. Это, во-первых,

обусловливает необходимость формирования грамматической системы, а во-вторых, создает богатые синонимические, стилистические и т.п. возможности. Система же, состоящая из небольшого количества сигналов, не может иметь таких свойств. В качестве ключевой когнитивной характеристики человека, необходимой для возникновения человеческого языка выдвигается стремление к поиску структуры и желание использовать именно такую коммуникативную систему. Кроме того, в настоящей работе обосновывается важнейшая роль эффекта Болдуина в формировании языка, выявляется связь между концепциями «эгоистичного гена» и «группового отбора» и прослеживается возможность эволюционного формирования человеческого языка без применения произвольных допущений, на основе стандартных эволюционных механизмов. Обосновывается продуктивность рассмотрения человеческого языка как коммуникативной системы, предназначенной в первую очередь для комментирования событий окружающей действительности, поскольку это позволяет объяснить причины расширения словарного запаса и появления свойства достраиваемости в человеческом языке. В рамках когнитивной концепции в работе обосновывается гипотеза о том, что языковая способность включает в себя формирования второго, волевого, механизма управления звуком при сохранении старого, эмоционального, на периферии коммуникативной сферы.

Теоретическая и практическая значимость исследования.

Выстраиваемый в работе алгоритм происхождения языка представляет собой дальнейшее продвижение научной мысли не только в исследовании глоттогенеза, но и в изучении происхождения человека и эволюции сознания. Взгляд с точки зрения происхождения языка позволяет лучше понять многие аспекты современного состояния языка, а также его эволюции, прослеживаемой на основании письменных памятников и сравнительно-исторических реконструкций. Также эта точка зрения позволяет по-новому взглянуть на коммуникативные системы животных и увидеть там многое из

того, что ускользало от внимания исследователей, не являющихся лингвистами. Результаты исследования могут быть использованы при подготовке учебных курсов теории языка.

Материал и метод исследования. Материалом исследования послужили факты, накопленные прежде всего в области лингвистики — типологии, креолистики, сравнительно-исторического языкознания, теории дискурса, теории грамматикализации, исследований детской речи. Кроме того, работа основывается также на наблюдениях, сделанных исследователями поведения и в особенности коммуникации животных, генетиками (в том числе палеогенетиками), нейрофизиологами, специалистами по когнитивной науке, антропологами и археологами, а также на данных, полученных в ходе обучения различных видов животных языкам-посредникам и в ходе экспериментов, выявляющих сходства и различия между языковой способностью человека и соответствующими способностями других видов; используются также личные наблюдения. Методологической базой работы являются принципы научной объективности, историзма и системности, а также принцип актуализма, в соответствии с которым следует предполагать для прошлых эпох соблюдение тех же законов природы, которые характерны для времени, доступного непосредственному наблюдению. Основным в данной работе является междисциплинарный теоретико-аналитический метод, позволивший осуществить обобщение и систематизацию всех имеющихся данных, связывание их в единую, целостную и непротиворечивую картину и построение алгоритма происхождения человеческого языка на основе эволюционной теории.

Главная цель настоящего диссертационного исследования состоит в том, чтобы на основании максимального количества релевантных фактов из самых различных областей науки реконструировать картину становления человеческого языка. В соответствии с этим в работе решаются следующие задачи:

- выделить те аспекты человеческого языка, которые отличают его от коммуникативных систем других видов;

- определить то ключевое свойство человеческого языка, которое является базой для всех остальных, обосновать его основополагающий характер;

- проанализировать процесс становления языка у ребенка, отделить те его характеристики, которые могут моделировать процесс глоттогенеза, от тех, которые возникают в эволюции позже, после окончательного формирования человеческого языка;

- обобщить опыт, полученный в ходе «языковых проектов» (масштабных экспериментов по обучению различных животных, в первую очередь, человекообразных обезьян, разного рода языкам-посредникам), с целью обнаружения той когнитивной подосновы, на которой могло строиться развитие языка у гоминид;

- составить список тех анатомических и физиологических особенностей человеческого организма, без которых возникновение и функционирование языка было бы невозможно;

- обобщить данные о мозговых структурах, обеспечивающих функционирование языка, и о процессах, происходящих в мозге при порождении и восприятии речи;

- выявить те когнитивные свойств человека, на которых базируется как овладение языком, так и пользование им во взрослом возрасте;

- сопоставить набор необходимых для языка анатомических и физиологических особенностей с тем, что известно об ископаемых гоминидах, в частности, об устройстве их мозга;

- обосновать степень применимости археологических свидетельств (орудий, жилищ, предметов неутилитарного назначения, погребений) для реконструкции эволюционного развития коммуникативных систем гоминид;

- найти те свойства коммуникативных систем животных (прежде всего приматов), на которых могло основываться развитие коммуникативных систем гоминид, приведшее в итоге к появлению человеческого языка;

- выявить эволюционные тенденции возникновения и развития коммуникативных систем животных, а также механизмы такого развития, с тем чтобы обнаружить и обосновать параллели с эволюцией языка человека;

- определить, какую роль играет коммуникативная система в естественном отборе и какую роль играет сознание в коммуникации животных, с тем чтобы придать гипотезе о формировании языка в ходе эволюции гоминид научную основу;

- сопоставить данные о механизмах наследования (как генетических, так и эпигенетических, и культурных) с тем, как наследуется человеческий язык сейчас, с тем чтобы выдвинуть обоснованную гипотезу о том, как могли и как не могли наследоваться коммуникативные системы в прошлом;

- обобщить достижения теории эволюции и обосновать степень их применимости в построении модели глоттогенеза;

- выявить аспекты социального устройства групп приматов, релевантные для построения модели глоттогенеза; определить, какую роль играют социальные компетенции в развитии коммуникативной системы;

- обосновать закономерных характер возникновения человеческого языка;

- проанализировать наиболее значимые из существующих гипотез о происхождении языка и выявить сильные и слабые стороны каждой из них;

- построить модель глоттогенеза, не вступающую в противоречие с известными на настоящий момент фактами и не нарушающую установленных к нынешнему времени закономерностей.

В работе особое внимание уделено анализу и сопоставлению фактического материала, поскольку ни одному ученому не под силу создать адекватную теорию в условиях слабого знакомства с тем, что уже известно. Рассмотрение с точки зрения лингвистики тех данных, которые были

накоплены в разных областях науки, позволяет отбросить множество существующих гипотез о происхождении языка как не выдерживающих проверку фактами.

В работах, посвященных глоттогенезу, нередко используется метод экстраполяции — ученые пытаются продолжить тенденции, которые можно наблюдать сейчас (или в историческое время), на те периоды, которые непосредственному наблюдению недоступны. При исследовании происхождения языка в качестве материала для экстраполяций часто берутся результаты, полученные в рамках сравнительно-исторического языкознания: если, зная нынешние языки, можно установить, как говорили люди 6 тысяч лет назад — например, на праиндоевропейском языке (о методах реконструкции, применяемых в сравнительно-историческом языкознании см., например: [Бурлак, Старостин 2005]), — то, может быть, эти знания можно спроецировать и на более ранние эпохи. Так, например, в XIX в. Л. Нуаре основывал свою трудовую теорию происхождения языка на том, что «индоевропейские корни могут быть произведены не просто из глагольных основ, а именно из звуков, сопровождающих коллективные действия» [Донских 1984: 102]. В XXI в. президент Международного общества происхождения языка Б. Бичакджан, основываясь на том, что для праиндоевропейского языка предполагается наличие множества согласных, различающихся по характеру работы голосовых связок, приходит к выводу, что «человеческой речи предшествовал не лепет, а вокализации животных» [Бичакджан 2008: 68]. Обе эти идеи не выдерживают критики — прежде всего потому, что человеческий язык возник не 6 и даже не 12 тысяч лет назад, а несравненно раньше (кроме того, для других надежно реконструированных праязыков того же периода восстанавливаются системы согласных, где противопоставления, связанные с работой голосовых связок, не играют столь существенной роли [см., например: Иллич-Свитыч 1971: 159-168]).

Праиндоевропейские согласные (по одной из реконструкций).

Место образов&нця Способ образования"--^ Губные Зубные Велярные Ларингальные

палатальные простые лабиализованные

Смычные глухие *р н *к *к

звонкие *ь *ё

придыхательные *ьь Ч*

Щелевые

Носовые *ш *П

Боковые