автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Философия и поэтика четырех стихий в творческой системе Н.В. Гоголя

Полный текст автореферата диссертации по теме "Философия и поэтика четырех стихий в творческой системе Н.В. Гоголя"

На правах рукописи

ТРЕТЬЯКОВ Евгений Олегович

ФИЛОСОФИЯ И ПОЭТИКА ЧЕТЫРЕХ СТИХИЙ В ТВОРЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ Н.В. ГОГОЛЯ

10.01.01 - Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

2 2 Ш 2014

Томск-2014

005548859

Работа выполнена в федеральном государственном бюджетном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Национальный исследовательский Томский государственный университет», на кафедре русской и зарубежной литературы.

Официальные оппоненты: Анисимов Кирилл Владиславович,

доктор филологических наук, доцент, федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Сибирский федеральный университет», кафедра русской и зарубежной литературы Института филологии и языковой коммуникации, профессор

Алексеев Павел Викторович,

кандидат филологических наук, доцент, федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «ГорноАлтайский государственный университет», управление научных исследований, научный сотрудник

Ведущая организация: федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Томский государственный педагогический университет»

Защита состоится 18 июня 2014 года в 10 часов на заседании диссертационного совета Д 212.267.05, созданного на базе федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Национальный исследовательский Томский государственный университет», по адресу: 634050, г. Томск, пр. Ленина, 36.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке и на сайте федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Национальный исследовательский Томский государственный университет» www.tsu.ru.

Автореферат разослан « »апреля 2014 г.

Материалы по защите диссертации размещены на официальном сайте ТГУ: http://www.tsu.ш/content/news/annoшlcement_of_the_disseItations_in_the_tsu.php

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Янушкевич Александр Сергеевич

Ученый секретарь диссертационного совета

Филь Юлия Вадимовна

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

200-летний юбилей Н.В. Гоголя продемонстрировал, что магистральной линией современного гоголеведения является обобщение результатов анализа поэтики художника - неслучайно более 10 лет назад было предпринято издание Полного академического собрания сочинений и писем Гоголя в 23 томах, в котором совмещается опыт интерпретации гоголевских текстов, накопленный в рамках разных парадигм гоголеведческой науки. Об этом же говорит появление масштабных работ, в числе которых труды Ю.В. Манна «Гоголь. Труды и дни: 1809-1845» (2004) и «Гоголь. Завершение пути: 1845-1852» (2009), согласно которым жизненный путь писателя соотносится с процессом становления его художественного сознания, а также исследование С.А. Гончарова «Творчество Н.В. Гоголя в религиозно-мистическом контексте» (1997), переиздание книги М. Вайскопфа «Сюжет Гоголя» (1993) и его «Птица-тройка и колесница души: Работы 1978-2003 годов» (2003), «Повести Гоголя: пространство смысла» (2006) В.Ш. Кривоноса, «Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя» (2007) А.Х. Гольденберга, «Гоголь и русское общество» (2012) Е.И. Анненковой и др.

В парадигме современного литературоведения Гоголь воспринимается не только в качестве писателя эпохального масштаба, но и как знаковый мыслитель первой половины XIX столетия. Впервые о Гоголе как о мыслителе заговорил Д.Н. Овсянико-Куликовский, однако подлинными первопроходцами в этой области выступили А.А. Блок, В.Я. Брюсов, В.В. Розанов, Д.С. Мережковский и др., которые обратили внимание на вхождение Гоголя в стихию жизни, что стало основой фундаментального труда Андрея Белого «Мастерство Гоголя». В настоящее время проблемы художественной онтологии занимают в гоголеведческих исследованиях важное место (Ю.В. Манн, В.И. Мильдон, А.И. Иваницкий, В.Ш. Кривонос, МВайскопф, С.Г. Бочаров, М.Н. Виролайнен и мн. др.). Данная тенденция закономерна, поскольку на протяжении всей своей творческой деятельности Гоголь надеялся силой Слова изменить мироздание, заклясть его, беря на себя роль демиурга, пересоздающего несовершенную реальность, преобразующего хаос в Космос. Слово «космогония» оказывается принципиально важным для характеристики творческого сознания писателя. Космогония Н.В. Гоголя - именно так определяется нами творческий и жизненный путь художника, его мир.

Мифопоэтический аспект изучения художественной картины мира в этом смысле может выступать своего рода «ключом» к гоголевскому Всемиру , репрезентируя важные натурфилософские, антропологические и духовно-нравственные смыслы. Глобальность и многоаспектность философии и поэтики четырех стихий - огня, воды, воздуха, земли - первоэлементов мироздания -определяет то, что они всегда маркируют центр авторского Космоса.

Учение о четырех элементах составляло теоретический базис алхимии, и неслучайно Гоголь делает художественное бытование стихий краеугольным камнем

1 О правомерности использования в отношении художественной ойкумены Гоголя данного термина, позаимствованного из тр\да A.B. Сухово-Кобылина «Учение Всемир», см.: Янушкевич АС. Философия и поэтика гоголевского Всемира // Феномен Гоголя : материалы Юбилейной международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. - СПб.: Петрополис, 2011. - С. 33^19.

своей творческой суггестии, во многом схожей с превращением неблагородного металла в золото. Согласно мировоззрению Гоголя, отмеченному парадоксальным взаимопроникновением средневекового креационистского сознания и отчасти ренессансного мировосприятия, базировавшегося, с одной стороны, на эстетическом видении бытия и вере в безграничные возможности и способности человека, а с другой - на магии и герметизме, а также — традиций мифологического мышления и все более нараставших в сознании писателя и мыслителя христианско-филантропических тенденций, превративших его в итоге в пророка, проповедника и учителя, в пределе это должно было завершиться рукотворной космогонией -созданием нового, более совершенного мира, где человек преодолел свою материальную природу и стал «гражданином высокого небесного гражданства». Роль стихий, во взаимодействии которых и способен родиться новый мир, становится здесь крайне значимой, более того — определяющей.

Одновременно с тем одним из основных теоретических трудов, на котором базируется настоящее исследование, является «Внутри мыслящих миров» Ю.М. Лотмана, в которой постулируется идея полисемантичности пространственной картины мира, включающей в себя и мифологический Космос, и научный универсум, и бытовой «здравый смысл»2.

Опираясь на достижения разнообразных подходов современной гоголеведческой мысли, настоящее исследование призвано продемонстрировать один из самых глубоких уровней художественного текста — архетипическое и символическое. Именно на этом уровне прослеживаются корреляции текста с мифологией, религиозной и философской мыслью. Репрезентантом этого становится бытование стихий, которое определяется всеохватностью, не ограничивающейся натурфилософским аспектом. Четыре стихии в гоголевском Всемире являются центром и натурфилософского Космоса, и национального, исторического пространства, и социального универсума, и эстетической сферы, и, наконец, метафизической, лишь интуитивно улавливаемой сверх-реальности. При этом космическое сознание Гоголя не приемлет отсутствия жизнепорождающих элементов, и в его художественном Космосе если стихия не номинируется, она не исчезает, но лишь редуцируется.

Исключительно важную роль стихий (и в первую очередь - стихии огня) в биографии и творчестве Гоголя отмечали в своих трудах многие критики и исследователи: Андрей Белый, В.Я. Брюсов, И.П. Золотусский, Ю.В. Манн и др. Однако практически отсутствуют работы, целенаправленной установкой которых является прояснение специфики семиосферы четырех стихий в художественном мире Гоголя. Таким образом, актуальность поставленной задачи определяется недостаточной глубиной изучения творчества Гоголя в аспекте рецепции и оригинального переосмысления художником положений натурфилософии, являвшихся одной из важнейших «идей времени», и состоит в комплексном подходе к проблеме воплощения мировоззренческих положений писателя в частных реалиях его художественного мира, в данном случае - бытовании четырех стихий.

Наметим некоторые аспекты, обусловливающие то, что данная задача действительно имеет фундаментальный характер.

2 См.: Лотман ЮМ. Семиосфера // Лотман ЮМ. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки. - СПб.: Искусство-СПб., 2000. - С. 334.

1. Исследование гоголевской космогонии неразрывно связано с комплексным и системным анализом синтетической природы русского романтизма.

2. Решение проблемы четырех стихий в творческом сознании Гоголя позволит проявить натурфилософский потенциал русской литературы XIX столетия.

3. Космогонические установки Гоголя, проявившиеся в его концепции четырех первоэлементов, крайне важны доя постановки проблем мировоззренческого характера (рецепция фольклора, переосмысление архаической мифологии и т.д.).

4. Системное рассмотрение данного вопроса продуктивно для дальнейшего исследования проблемы «Н.В. Гоголь и западноевропейская литература эпохи романтизма».

5. Заявленная проблема актуализирует анализ феноменологического рассмотрения взаимодействия гоголевской космогонии и поисков русской словесной культуры эпохи Серебряного века.

6. Проблема космогонии Н.В. Гоголя как особого типа художественного синтеза является продуктивной для дальнейшего исследования путей развития отечественной философской и эстетической мысли Х1Х-ХХ вв.

Научная новизна диссертационного сочинения обусловлена спецификой современного гуманитарного знания, в котором крайне значимую роль играет категория «онтологического обеспечения» (М. Постер) произведения словесного искусства, и в частности - проблема восприятия и интерпретации концепции четырех стихий в художественном тексте в философском, этическом, эстетическом и собственно поэтическом аспектах.

Научная новизна выражается в следующем:

1. Отражена взаимосвязь концепции четырех стихий и романтической идеи синтеза, которая в контексте мировоззрения и творческой системы Н.В. Гоголя оборачивается стремлением к космогонии - преобразованию бытия посредством Слова.

2. Создана панорамная картина специфики бытования концепции четырех стихий как семиосферы в авторском Космосе Гоголя.

3. Выявлены смысловые потенции художественного воплощения стихий как семиотических систем, подвергающихся модификациям в мировоззренческой и творческой системе писателя.

4. Сформирована целостная исследовательская парадигма, основанная на космогонических установках художника, воплощенных в бытовании четырех стихий в мире Гоголя.

5. Уточнено понимание термина «четыре стихии» в свете литературоведческой проблематики.

Объектом исследования в диссертации является философия и поэтика четырех стихий в творческой системе Н.В. Гоголя.

Предметом исследования выступает функционирование четырех стихий в творческой системе Гоголя в качестве концепто- и семиосферы, с одной стороны, как одна из определяющих «идей времени», теснейшим образом связанная с романтической по своей природе идеей синтеза, и с другой - как воплощение космогонических установок художника.

Материалом служат художественные тексты Гоголя, созданные с 1829 («Ганц Юохельгартен») по 1847 («Выбранные места из переписки с друзьями») гг., а также публицистическое и эпистолярное наследие писателя.

Цель исследования - определение миромоделирующей функции четырех стихий в художественном мире Н.В. Гоголя и создание и разработка целостной системы восприятия гоголевского творчества, основанной на космогонических установках творчества художника - в частности, на роли четырех стихий в художественном мире Гоголя, являющемся сублимацией философских и мировоззренческих позиций мыслителя и писателя.

В соответствии с целью определяются следующие исследовательские задачи:

1. Обобщить теоретические сведения о концепции четырех стихий и определить ее границы в литературоведческом аспекте.

2. Исследовать связь философии четырех стихий как «идеи времени» 18201830-х гг. с общей историко-культурной ситуацией XIX столетия.

3. Рассмотреть поэтику произведений Н.В. Гоголя, выявить формы бытования стихий как категорий мировоззрения и эстетики художника.

4. Проанализировать роль стихий в поэтике художественного текста.

5. Определить семиосферу четырех стихий.

6. Проследить особенности эволюции философии и поэтики четырех стихий, неразрывно связанной с общим направлением его художественной мысли и отражающей все особенности изменения мировоззрения писателя.

7. Доказать непреходящую важность философии и поэтики четырех стихий в постоянно изменяющихся реалиях художественного сознания Гоголя, что делает их лейтмотивом всего творчества писателя, превращающим все его наследие в сверхтекстуальную целостность, единый авторский миф, отражающий общую специфику мировосприятия художника.

Методология настоящего исследования представляет собой комплекс, образованный парадигмами мифопоэтической и структурно-семиотической школ литературоведения. Одновременно с тем при выявлении связей текста с «надтекстовым» уровнем, уровнем авторского сознания и контекста, осуществляется выход к феноменологическому методу. Однако это действие требует прибегнуть к биографическому и культурно-историческому методам, ведь любое художественное произведение является в каком-то смысле документом эпохи. Но и вне детерминации эпохой авторское сознание не является полностью свободным, оно несомненно опирается на вневременные, общечеловеческие образы - мифы, архетипы и мотивы, которые пронизывают все структурные части произведения, в своих вариациях формируя его неповторимую поэтику, анализ которой позволит выявить степень важности различных категорий (здесь — первостихий) для авторского сознания.

Новизна данного подхода заключается в глобальности многоцелевого анализа творчества писателя, во взаимодействии используемых методов, при одновременном применении которых компенсируется известная ограниченность каждого и достигается полновесное осмысление наследия Гоголя в аспекте философии и поэтики стихий как воплощения космогонических стремлений художника. Космогонический вектор исследования благодаря своему масштабному характеру и сущностной, мирозиждительной природе может стать тем методологическим компромиссом, который окажется достаточно

фундаментальным для того, чтобы вместить и примирить большинство существующих позиций, и одновременно мобильным, способным живо и оперативно реагировать на новые веяния в гоголеведении и филологии в целом.

Гоголевское творчество рассматривается сквозь призму восприятия четырех стихий в контексте мировосприятия античности, фольклора, натурфилософской мысли и эстетики первой трети XIX столетия и религиозно-христианского мировидения. То, что, метафорически говоря, выходит за рамки многогранника, образованного этими четырьмя парадигмами, и является собственно гоголевским новаторством.

Предпринята попытка целостного концептуального осмысления семиотики четырех стихий в синхронии (количество упоминаний слов, так или иначе входящих в семантическое поле интересующих нас понятий) и диахронии (подразумевающей, в свою очередь, реконструкцию процесса вхождения и развития представления о стихиях в сознании Гоголя и формирования художественной концепции) и выявления их роли в авторской космогонии.

Теоретической базой послужили труды отечественных и зарубежных литературоведов и лингвистов в области феноменологии и семиотики (ММ. Бахтин, Ю.М Лотман, Р. Барт, Г. Башляр и др.), мифопоэтики и теории литературы в целом (А.Ф. Лосев, Е.М. Мелетинский, О.М Фрейденберг, В.Н. Топоров, А.Н. Афанасьев,

B.C. Киселев и др.), научные изыскания в сфере культурологии, компаративистики (A.B. Михайлов, М.П. Алексеев, М Эшптейн и др.) и языкознания (В. фон Гумбольдт, В.В. Виноградов, Д.С. Лихачев и др.), а также работы по изучению поэтики творчества Гоголя (Андрей Белый, Б.М Эйхенбаум, Ю.В. Манн, М Вайскопф, С.Г. Бочаров, Е.И. Анненкова, В.М Маркович, О.Г. Дилакгорская,

C.А. Гончаров, В.Ш. Кривонос, А.И. Иваницкий, В.И. Мильдон, Е.Г. Падерина, Ф.З. Канунова, A.C. Янушкевич, Н.В. Хомук, Р. Джулиани, К. Соливетти и мн. др.).

Теоретическая значимость работы заключается в дальнейшем развитии теории стихий в филологическом дискурсе, в формировании универсального взгляда на творчество Гоголя как систему смыслов, в разработке методологии комплексного анализа категорий, которые в контексте творческой системы художника трансформируются, меняя натурфилософскую природу на символическую, философскую и, наконец, метафизическую парадигмы бытования.

Практическая значимость. Результаты исследования могут быть использованы в научно-педагогической деятельности при чтении курсов по истории русской литературы и критики первой трети XIX в.; в эдиционной практике при составлении комментариев; в работах философской и культурологической парадигм, посвященных трактовке бытования натурфилософских категорий в произведении словесного искусства.

Положения, выносимые на защиту.

1. Философская идея синтеза была свойственна мировоззрению и эстетике эпохи романтизма в целом и литературе - в частности, являясь «идеей времени»; в свою очередь, восприятие и сублимация в произведениях словесного искусства четырех стихий — первоначал бытия, становящихся особой категорией поэтики, можно назвать своего рода «формой времени».

2. Феномен четырех стихий играет ключевую роль в поэтической системе Н.В. Гоголя, что обусловливается свойственным мышлению писателя космогоническим масштабом восприятия реальности.

3. Феномен четырех стихий в творческой системе Гоголя структурируется по семиотическому принципу; при этом ядерные и периферийные элементы семиосферы стихий находятся в органической взаимосвязи.

4. Категории, прямо или опосредованно соотносимые с четырьмя стихиями, в художественной философии Гоголя входят в синтагматическое поле этих понятий и имеют мирозиждительное значение.

5. Космичность мышления и важнейшие космогонические установки Гоголя, находящие воплощение в философии и поэтике четырех стихий, определяют специфику миромоделирования художника на всех уровнях суггестии его произведений; таким образом, семантика семиосферы стихий обнаруживает свой смысло- и текстопорождающий потенциал.

6. Философия и поэтика первоначал бытия в художественной системе Гоголя претерпевают изменения от книги к книге, причем эта эволюция отражает особенности развития мировоззрения и творческого метода писателя.

7. Сама трансформация нарративных стратегий и стиля Гоголя — от «Ганца Кюхельгартена» до «Выбранных мест из переписки с друзьями» -обусловлена его мировоззренческим развитием и варьированием смысловых и аксиологических доминант сознания, неизменно отражающимся в перманентной трансформации парадигмы стихий (от натурфилософии юношеской поэмы к метафизической семантике последней книги).

Апробация работы. Результаты разработки темы диссертации обсуждались на заседаниях кафедры истории русской и зарубежной литературы (2012-2013 гг.), а также на аспирантских семинарах (2011-2014 гг.).

Основные положения диссертационного исследования были изложены в докладах, представленных на конференциях различного уровня: X, XI, ХП, XIII и IV Всероссийских конференциях молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Томск, 2009, 2010, 2011, 2012 и 2013 гг.), а также - I (XV) Международной научно-практической конференции молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Томск, 2014 г.); Всероссийской молодежной конференции «Традиции и инновации в филологии XXI века: взгляд молодых ученых» (Томск, 2012); 51-й и 52-й Международных научных студенческих конференциях «Студент и научно-технический прогресс» (Новосибирск, 2013 и 2014 гг.); VII (XL) Международной научно-практической конференции (Кемерово, 2013 г.).

По теме диссертации опубликовано 12 статей, из них 3 - в журналах, включенных в Перечень ведущих рецензируемых научных изданий, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией при Министерстве образования науки Российской Федерации.

Структура диссертационной работы обусловлена поставленными целью и задачами и включает введение, четыре главы, заключение и список прочитанной и использованной литературы, состоящий из 273 наименований.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

В диссертационном исследовании реконструируется уникальная мировоззренческая и творческая система Н.В. Гоголя, во многом базирующаяся на

концепции четырех стихий, превращающей все наследие писателя в единый авторский миф, отражающий общую специфику мировосприятия художника.

Во введении заявляется тема работы, обосновывается ее актуальность и научная новизна, характеризуется степень изученности проблемы, определяются цели, задачи, материал и методологическая база исследования, его теоретическая и практическая ценность, формулируются положения, выносимые на защиту, представляется структура диссертации.

Первая глава диссертации - «СТАНОВЛЕНИЕ, ВОПЛОЩЕНИЕ И ТРАНСФОРМАЦИЯ, или ОГОНЬ» - посвящена выявлению истоков формирования концепции четырех стихий в сознании художника и рассмотрению первых трех его произведений: «Ганц Кюхельгартен» (1829), «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831) и «Миргород» (1835) в свете космогонических стремлений Гоголя, сублимирующихся в философии и поэтике первоэлементов мироздания.

В первом разделе первой главы - «СТАНОВЛЕНИЕ», включающем в себя два параграфа: «Концепция четырех стихий как "идея времени" 1820-1830-х гг.» и «Предварение поведенческого текста Н.В. Гоголя: "Ганц Кюхельгартен" как претворение романтического видения четырех стихий» -утверждается, что в основе феномена романтизма как общекультурной модели времени лежало стремление к универсализму, поэтому стремление к синтезу становится, говоря словами В.Г. Белинского, «идеей времени». В связи с этим само собой разумеющимся представляется интерес к концепции четырех стихий — первоэлементов мироздания, синтезирующихся во все сущее.

Уже в первой половине 1820-х гг. комплекс философско-эстетических установок западноевропейского романтизма, в числе которых и стремление к синтезу, был перенесен на русскую почву и стал фундаментом нарождающейся отечественной философии. В связи с этим романтическая концепция четырех стихий также входит в русское сознание, находя отражение в научных трудах и произведениях искусства. Так, природные стихии органично входят в творчество В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова, A.C. Пушкина, В.Ф. Одоевского, являясь значимой составляющей творческих систем художников.

Особое место в аспекте осмысления и реализации в творчестве концепции стихий занимает фигура Н.В. Гоголя. Именно гоголевское творчество может служить наиболее репрезентативным примером того, насколько значимой являлась роль философии стихий в формировании поэтики текстов, эволюция которых берет начало в постулатах романтизма и движется в сторону христианско-филантропической тенденции. Гоголь в процессе своей философско-мировоззренческой и творческой эволюции выходит далеко за границы романтической парадигмы, как, впрочем, и любой другой парадигмы.

В этом смысле юношеская поэма Гоголя «Ганц Кюхельгартен» (1829) воспринимается в качестве предварения поведенческого текста художника и как претворение романтического видения четырех стихий. Синхронная система стихий выстраивается в поэме Гоголя таким образом, что в ней нет ни противопоставления, ни разделения на центр и периферию; тем самым возрождается органичная архаико-мифологическая синкретичность взаимодействия стихий, позволившая некогда осуществиться космогонии. Бытие в поэме едино во всем многообразии своих проявлений, что репрезентируется, в

частности, и взаимной диффузией стихий. Основой произведения становится утверждение изначальной органичности мироустройства, в конфликт с которой вступают порывы мятущейся души. В финале сами законы мироздания, явленные в гармонии стихий, определяют примирение онтологии и антропологии и их объединение.

Во втором разделе первой главы - «ВОПЛОЩЕНИЕ: "Вечера на хуторе близ Диканьки" как репрезентация онтологического характера бытования четырех стихий» отмечается усложнение поэтики и проблематики столкновения онтологии и антропологии в книге «Вчера на хуторе Близ Диканьки» (1831) за счет амбивалентности обеих категорий. Выявляется принципиальная ориентация Гоголя на традиции «Картин природы» А. фон Гумбольдта и в «Ганце Кюхельгартене», и в «Вечерах...» и наличие в обоих произведениях романтической антиномии «странствователь — домосед». В целом книга предстает воплощенной целокупностью национального бытия, праздником жизни как полноты стихийного существования, отмеченным вместе с тем путем к заколдованному месту.

Так, идея мира, образованного органическим взаимодействием стихий-первоначал, который является домом для человека, заявляется уже в самом начале «Сорочинской ярмарки», где, как и в «Ганце Кюхельгартене», имеет место тотальное одушевление, антропоморфизация стихий и проявлений природы, а мир представляет собой онтологическую целокупность.

Во второй повести книги — «Вечер накануне Ивана Купала» — взаимодействие первоэлементов бытия представляет собой попрание законов природы, обусловленное вторжением в реальность сил ирреальных. Страшный конец героя закономерен: живя в искаженном, изуродованном подобии «дома», он оказывается вне истинного «дома» — гармоничности онтологии бытия, что приводит к трагическому финалу — утрате почвы жизни, ее воздуха в семантике имени-прозвища героя — Безродный и проявлению разрушительного потенциала огненной стихии.

В повести «Майская ночь, или Утопленница» возрастает значение воды -вплоть до образа старого пруда, который, несмотря на старческое бессилие, держит в объятиях все небо. При этом упоминание в тексте концептов огня и воды примерно равно с незначительным преобладанием относящихся к огненной стихии; это определяет гармоничное взаимодействие противоположных первоначал, возвращающее картину мира к онтологической цельности, «давшей трещину» в предшествующей повести.

В повести «Пропавшая грамота», завершающей собой первую часть цикла «Вечеров...», река выполняет мифологическую функцию сакральной границы между миром человеческим и миром «пекла», которую герой пересекает, ориентируясь на огонь костра. Таким образом вновь вводится мотив взаимодействия противоположных стихий. Упоминание ярмарки - вероятная аллюзия на «Сорочинскую ярмарку», а свободно-инициативное решение деда отыскать утерянную грамоту есть актуализация основной проблемы «Вечера накануне Ивана Купала». Таким образом, «Пропавшая грамота», явно или опосредованно заявляя проблемно-тематическую наполненность предыдущих повестей в снижено-иронической манере, являет относительную полноту в той части мирообраза книги, что связана с бытованием стихий в художественной картине мира первой части «Вечеров...».

Вторая часть книги начинается «Ночью перед Рождеством» - повестью, составляющей часть своеобразной дилогии, начатой «Пропавшей грамотой». Ветер и снег, порождающие метель, т.е. объединение стихий воздуха и воды, к которым в подавляющем большинстве случаев присоединяется то или иное проявление бытования огня, становятся полноправными действующими лицами «Ночи перед Рождеством». Пожалуй, ни в одной из предыдущих повестей книги не явлен столь репрезентативно синтез всех стихий, спаянность их с жизнью человека, которая, в свою очередь, не столь уж отличается от жизни черта; все это образует неразрывность, цельность стихии бытия, в онтологии которой находится место всему сущему. Образ кузнеца Вакулы, одержавшего победу над чертом и возвращающегося к жизни коллектива, актуализирует стихию земли как миромоделирующий фактор - стихию национальной почвы.

Стихия земли в полной мере проявляется в «Страшной мести». Сам ландшафт здесь - воплощение «вздыбленного бытия», символом которого выступают горы; в их зловещем описании упоминаются все стихии, формируя картину мира, которая приходит на смену онтологической гармонии бытия предшествующих повестей и в которой взаимодействие стихий отличается противоестественным, патологически болезненным характером, отступлением от органичного устройства мироздания. Безумие, творимое людьми, порождает психоз бьггия; сакральность земли как первоначальной стихии переосмысляется вплоть до утверждения зеркальной противоположности, и мир становится подобием могилы.

В повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» человек оказывается оторван от онтологии бытия, приобщаясь к ней лишь изредка, временами (см. описание чувств героя, когда он бывал в поле при жнецах и косарях). В отличие от «Страшной мести», в повести о Шпоньке онтология продолжает оставаться незыблемой; трагизм обусловливается тем, что человек причащается ею лишь в краткие моменты жизни, в остальное время пребывая под «корой земности». Онтологический аспект четырех стихий приобретает мирозиждительный смысл.

В последней повести книги заколдованное место является частью самой земли, червоточиной инобытия в сердце онтологии; неслучайно синкретичное взаимодействие стихий, присутствующее во всех предшествующих повестях, здесь разрушается.

Таким образом, последовательное рассмотрение содержания повестей «Вечеров...» через призму концептосферы четырех стихий реконструирует процесс разрушения всеобъемлющего характера онтологии, в контексте чего определяется смысл композиционного расположения повестей в книге как постоянное столкновение мира и человека с последовательной демонстрацией все более трагических его последствий. Относительная определенность авторского замысла осложняется нелинейностью смысловой архитектоники книги, которая во многом обусловливается амбивалентностью первоэлементов мироздания, их масштабностью и неоднозначностью: сохраняя по преимуществу натурфилософский смысл, стихии приобретают в контексте цикла самые разные, зачастую кардинально противоположные, коннотации - от витально-созидательных в первых повестях до хтонически-разрушительных - в последних; в связи с этим отмечается постепенное замещение огня как «пафосной», миромоделирующей стихии гоголевского мирообраза землей - наиболее эсхатологической стихией. Вместе с тем общим пафосом гоголевской книги

является художественное воплощение единства человека и онтологии как субстанциального базиса целокупности национального бытия.

Философия гоголевской целокупности, сопрягающая четыре стихии через циклизацию повестей, через стихию «ярмаркующего народа» и идею национального бытия, определила как особенности гоголевского «разгаяда мира» (Андрей Белый), так и формы его художественного воплощения. Фигура мистифицированного рассказчика пасичника Рудого Панька - хуторянина, человека земли, почвы, философа национального бытия - определяет нарративные стратегии автора. Четыре стихии из области натурфилософии и мистики переходят в пространство ежедневной жизни, быта. Огонь, вода, воздух, земля - это и стихии народной жизни. Сказовые интонации способствуют демократизации и очеловечиванию этих категорий. Журавли на небе, огонек, что «брезжит в конце улицы» во время вечерниц и сопрягается со смехом и песнями, запахи табака, пирогов, рождающие «дух по всей комнате», наконец, сам хутор близ Диканьки с его садами, куренями, пасекой, - все это создает особое пространство гоголевского Всемира, рождает эпический потенциал повествования и сказовые интонации его воплощения. Природные стихии в «Вечерах...» из натурфилософии прорываются в сферу жизни, ее быта и национального бытия.

Третий раздел первой главы - «ТРАНСФОРМАЦИЯ: "Миргород": антропологпзацпя концепции четырех стихий» - посвящен тому, что книга «Миргород» (1835) демонстрирует трансформацию гоголевского видения антиномии «странствователь - домосед» (романтической по природе): изначальная определенность конфликта двух противоположных мировоззренческих позиций становится точкой отталкивания для авторских размышлений о бытии в целом, где погруженность человека в бытие (идиллия «Старосветских помещиков») сменяется непримиримой враждой двух «домов» («Тарас Бульба»), отсутствием «дома» («Вий») и воплощенным всемирным потопом («Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»), Огонь в «Старосветских помещиках» предваряет разрушительное пламя «Тараса Бульбы», где заявляет о себе и земля (образ Русской земли), затем - неверный свет и земля «Вия» (кажимость «дома»), после чего актуализируется вода в своей эсхатологической ипостаси в Повести о ссоре.

Неслучайно «Старосветские помещики» - инициальная повесть книги — начинается описанием дома героев, который знаково вводится в контекст бытования стихий, становится его неотъемлемой частью. Гармония огня «телесного» и «духовного», воплощенная во взаимной любви Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, и свежее дыхание любви определяют бытование четырех стихий, которое заключается здесь, с одной стороны, в демонстрации их взаимодействия, лишенного вместе с тем онтологически глобального, космогонического масштаба и ставшего основой органичности личного космоса двух влюбленных, а с другой - в бытовании стихии огня, что позволяет отчетливо экспонировать связующую роль стихий в первой повести «Миргорода», где они, сохраняя онгологичность, демонстрируют и связь с духовным началом («духовным огнем») в жизни людей.

«Тарас Бульба» из всех произведений Гоголя - самое «пламенное», наиболее насыщенное «огненной» семантикой: огонь упоминается в повести без малого 200 раз. В кульминационном в аспекте функционирования концепта огня эпизоде созерцания Андрием панорамы земных пожарищ, охватывающих вместе с тем и небесный свод, в текст повести входят эсхатологические мотивы Апокалипсиса,

гибели мира в пламени греха, согласно христианско-библейским традициям. Здесь актуализируется образ горящих деревьев как символа мира, связанного с фольклорно-мифологической моделью Мирового древа, репрезентирующейся также в трехуровневой антропоцентрической оси, сформированной картиной земли, связанной с небом упомянутыми «пожарищами» и «июньской прекрасной ночью», которая «обнимала опустошенную землю». Природные стихии органично включаются в мир историософской мысли Гоголя, в пространство истории.

Светотеневые зарисовки играют огромную роль в повествовании: так, величественная церковная служба в католическом храме противопоставлена убогой церкви Запорожской Сечи. В обоих случаях речь идет об истинной вере, однако для Андрия свет солнца, осветившего храм, становится светом знаний, знаком приобщения к истинной вере, связанной с искусством, которое позиционируется как часть того мира, что разрушают козаки. Однако от этого искусство не становится симулякром, скрывающим за иллюзорностью пустоту; напротив, возвышая сильные, героические характеры козаков, Гоголь вместе с тем не отказывает в праве на существование и достижениям человеческого духа, воплощенным в образе католического храма.

Особое значение приобретает в повести стихия земли, примерно 110 раз упоминаемая в «миргородской» редакции «Тараса Бульбы» и около 200 - в «римской». Уже в самом начале повести Тарас провозглашает: «Ваша нежба -чистое [здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, курсив наш. -Е. Г.] поле да добрый конь: вот ваша нежба!», в его доме «все было чисто, вымазано цветной глиною»; данным лексическим параллелизмом репрезентируется сущностная черта героя, дом которого словно погружен в стихию козацкой жизни, неотделимой от укорененности в родной земле; уголок личного счастья растворяется в стихии земли, которая лишается статуса воплощения онтологии бытия и ассоциируется со стихией козачества, одновременно свободолюбивой до анархизма, что приобретает хтонические коннотации, и отличающейся дикой, естественной красотой. Это сочетание природного и эсхатологического начал определяет пафос изображения козачества как явления столь же широкого и всеохватного, сколь необъятна сама земля, с одной стороны, и обреченного на гибель - с другой. Неслучайно сквозным мотивом повести становится мотив убитой земли. Земля как хтоническая стихия определяет неизбежность финальной гибели героев, являющихся ее порождениями; вместе с тем спаянность ее бытования с воздушной стихией обусловливает, что смерть воспринимается не в качестве конца, но как переход в иную ипостась бытия. Ввиду этого отметим, что воздух (более 60 упоминаний в первой редакции и более 90 - во второй) принципиально воплощается в повести в большинстве случаев в концептах, связанных с «душой», «полетом» и «небом». Намечается столь важная для историософии Гоголя символизация стихий: земля и небо, почва и воздух.

Вода, упоминаемая в первой редакции повести в разных видах чуть более 110 раз, а во второй - без малого 180, возникает в хрестоматийном описании украинской степи («Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..»), уподобляя последнюю бескрайнему океану. Водная стихия наряду со стихией земли становится воплощением самого феномена козачества, укорененности его в мире природных сил: неслучайно Сечь располагается на острове, окруженном водами Днепра; при

этом, в отличие от природного пространства, символом которого выступает безбрежный океан, козацкий социум, замкнутый и даже косный, неспособный к развитию, чаще всего представляется с помощью метафоры моря, ведущими коннотациями которого являются статичность и ограниченность побережьем.

Сюжет повести «Вий» моделируется автором как дорога тяжелых испытаний - путь искушений, который герой - Хома Брут - проходит, методично поддаваясь каждому. Огонь здесь выполняет функцию метафорического пламени, на котором сгорают неосторожные мотыльки. В бездуховном, вывернутом наизнанку мире Вия огонь становится приманкой, имитируя присутствие жизни. «Свет» в данной повести вообще есть понятие более узкое, нежели «огонь», и отражает лишь одну из форм его существования. Метафорически говоря, свет здесь — это «мертвый» огонь, окончательно «умирающий» во фразе: «Ни в одной хате не видно было огня», описывающей прибытие Хомы Брута в хутор сотника.

Однако свет, как и подавляющее большинство реалий гоголевского художественного мира, в данной повести амбивалентен. Так, глянувшие на небе звезды предстают знаками мироздания, формируя вертикальную ось «земное - небесное» и давая герою шанс на спасение. Однако эта подсказка остается незамеченной Хомой, и, следуя зову бездуховной плоти, он предпочитает бездушный «дом» природе, шире же -отказывается от своего места в изначальном бьггии. Это предвосхищает дальнейшее духовное падение и трагический финал героя, ставшие фабульной основой повести.

Финалом и апофеозом пути искушений героя становится его встреча с Вием. В рамках предложенного варианта интерпретации рассмотрим образ Вия с точки зрения функционирования стихий, и в первую очередь - огня и света. Если не считать реализующегося в полной мере мотива слепоты как лучшего пути к истинной, скрытой от глаз реальности, при описании Вия они не упоминаются, однако думается, что правомерно в данном случае говорить о неком минус-приеме, суть которого в следующем: Вий не видит света дня, однако в его глазах Хома видит, образно говоря, иной свет, освещающий перед ним всю бездну его бездуховной сущности. Вий, наряду с тем, что он является, конечно, патриархом дьявольских сил, предводителем демонических орд, начальником гномов, «у которого веки на глазах идут до самой земли», оказывается последним испытанием

- сможет ли человек жить дальше в слепоте и неведении, или он сумеет взглянуть в глаза истине и остаться один на один с ужасающей «внутренней чернотой» собственной души. И человек проходит это последнее испытание, зная, что оно неминуемо грозит ему гибелью, - он желает знать правду о себе. После двух ночей, когда герой «не мог не зажмурить <...> своих глаз», со-бытие наконец происходит

— в виде встречи героя с собой, что провоцирует его на смерть — человек не в силах жить с осознанием глубины своего экзистенциально-бытийного предательства.

Принципиально важным представляется здесь то, что пламя как таковое упоминается достаточно редко, уступая место мотиву света, одним из важнейших воплощений которого становится образ свечи как аллегория «мертвого», бездуховного мира. Гоголь актуализирует два значения: «свет» как самоопределение и духовное возрождение и «свет» как строго замкнутый поведенческий текст. Хома и Вий в соотношении выражают «очную ставку» этих понятий.

Реалии предыдущих «миргородских» повестей находят свое отражение и воплощение в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном

Никифоровичем», бытовой колорит которой призван репрезентировать состояние, в котором пребывают в современном мире возвышенные чувства, героика и высокая мистика. С их редукцией и вырождением и связано уменьшение удельного числа «огненных» мотивов в данной повести и девальвация их значения. И в связи с этим закономерным представляется замещение, перифрастически говоря, «пламени жизни» «однообразным дождем», который ассоциативно соотносится с сорокадневным ливнем, предшествовавшим библейскому Мировому Потопу. Люди оставили мучительные экзистенциальные поиски своего предназначения, довольствуясь бездуховным существованием в «болотном городе» (М. Вайскопф). И потому в финале возникают слезы Творца о своем неудавшемся творении, превратившемся в «тварь» («слезливое без просвету небо»), и безрадостный итог: «Скучно на этом свете, господа!» - с очевидным логическим ударением на этом. Таким образом, в конце повести и цикла в целом унылый модифицированный образ всемирного потопа перемещает действие из сферы бытовой в религиозно-бытийную. Вместе с тем вплоть до последней части «Главы VII», в которой появляется образ дождя, погода постоянно характеризуется как «жаркая». Пошлость и бездуховность делают город и - шире - мир подобием преисподней, превращают жизнь в существование в адском пекле. Символом Миргорода становится лужа, являющаяся своеобразным знаком той бездны пошлости и бездуховности, в которую погружается, как в трясину, и сам «болотный город», и весь мир, лишенный нравственных ценностей. И в финале миру, недостойному огня, приходит конец в виде модернизированного образа этой самой лужи.

Таким образом, «Миргород» репрезентирует, что на смен}' Всемиру приходит Двоемир, и актуализирует антиномию мира и города, истории и современности как путь к антрополошзации первоэлементов бьггия. Тотальная антиномичность пронизывает всю книгу, находя отражение в философии и поэтике стихий: цветущая земля сада старосветской идиллии соседствует с охваченной пожарищами Русской землей в «Тарасе Бульбе», а подземный мир Вия - с заборами и лужей Повести о двух Иванах. Свежее дыхание любви, сменяющееся воздухом исторического бытия, «духом истории», который, в свою очередь, уступает место безвоздушному пространству под «корой земности»; река жизни и течение истории оборачиваются лужей и всемирным потопом. Сохраняя онтологичность, стихии вместе с тем приобретают отчетливо выраженный символический характер.

Безусловно, изменившееся понимание субстанциальных основ мироустройства, воплощенных во многом в концептах четырех стихий, определяет модификацию нарративных стратегий автора. Бытие, расколовшееся на две части -«мир» и «город», - уже не охватывается взглядом одного человека, в свете чего отказ Гоголя от фигуры рассказчика как олицетворения описываемого мира обретает свой смысл. Так, интимно-личный тон повествователя в «Старосветских помещиках» сменяется пошлыми восторгами типичного миргородского обывателя в Повести о ссоре; лишь в финале вновь слышится голос повествователя, близкого к автору, замыкая книгу в своего рода художественную рамку. Журавли здесь уступают место «веренице кречетов», огонек в окне как воплощение домашнего уюта - огню, что не «горел», но холодно «светился» в доме, где остановились на ночь Хома Брут сотоварищи. Вместе с тем пылает весь мир «Тараса Бульбы», и дым исполинских пожарищ смешивается с дымом люлек - фетиша, воплощающего

собой козацкий дух. Ведущим художественным приемом становится контраст, формирующий и поэтику каждой из повестей «Миргорода» (в том числе - поэтику стихий), и взаимодействие между ними. В сочетании философии и поэтики стихий создается зримый образ трагически раздробленного мира - Двоемира, одновременно ощутимо вещественного и символического.

В центре второй главы - «ЭСТЕТИЗАЦИЯ И ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗАЦИЯ, или БЛИКИ НА ВОДЕ» - диалог «Арабесок» (1835) с повестями 3-го тома «Сочинений» Гоголя 1842 г. в контексте осмысления Гоголем концепции четырех стихий.

В первом разделе второй главы - «ЭСТЕТИЗАЦИЯ: "Арабески" как целокупность в аспекте концепции четырех стихий» - оговаривается особый статус «Арабесок» (1835) в гоголевском наследии как текста принципиально переходного: с одной стороны, итогового, с другой - дающего начало новой творческой парадигме, и аргументируется необходимость рассмотрения книги как единства, ибо ее создание становится актом самосознания. Тексты книги рассматриваются последовательно, что приводит к реконструированию авторского замысла, находящего отражение в поэтике стихий как содержательной форме. Статьи становятся воплощенной космогонией, тогда как повести -художественным доказательством необходимости таковой (репрезентацией ужаса тотальной раздробленности бытия); одновременно с тем Гоголь постулирует идею обретения человеком индивидуально-личной позиции интерпретатора, необходимой для взгляда на исторический процесс как одухотворенное стремление к Идеалу, совмещая тем самым романтические воззрения на историю и прото-экзистенциальную философскую концепцию.

В статье «Взгляд на составление Малороссии» география в соответствии с перманентным характером самого объекта дисциплины воспринимается Гоголем в качестве суррогата процесса, одухотворенного высшим смыслом, которым представляется мыслителю история («Тогда история, казалось, застыла и превратилась в географию...»). Впоследствии же оказывается, что над землей властвует история, и человек - безымянный пленник в каждый текущий ее момент -будь то XIX век («Клочки из записок сумасшедшего») или XVI столетие (фрагмент «Пленник»), - а законы мироздания - непознаваемы и потому враждебны; под землей же царит смерть, но стоит непосредственно приобщиться к ней - и человеку откроется истинный смысл тайных сил, творящих мироздание, подлинное значение «подземной географии» («Мысли о географии») в ее высшей космогонической доминанте. История и география кардинальным образом меняют аксиологические коннотации. Вместе с тем идея жизни и безграничных потенций, скрывающихся в смерти, как онтологического источника исторического процесса лишает эти категории оппозиционности и замыкает проблему ее наличия на метафорическом образе человека, обездвиженного сковавшим его оружием и лишенного возможности видеть из-за железной клетки на голове («Пленник»), Таким образом, контекст цикла определяет то, что в каждом тексте книги Гоголь утверждает изначальное онтологическое совершенство мира, ставя вопрос о соответствии ему человека.

С точки зрения бытования стихий эта геоисторическая (ибо история берет начало в онтологических (географических) константах бытия) и эстетическая (призванием человека является творческое преобразование мира) концепция

художника иллюстрируется взаимодействием воды (категориальным признаком которой является движение (образ реки)) и земли (неподвижность, в недрах которой формируется единство эсхатологии и космогонии, смерти и жизни, обеспечивающее постоянное обновление бытия как его сущностную основу) - в статьях и непостоянного, обманчивого света и воды в ее эсхатологической функции - в повестях. Важность первоначал бытия как миромоделирующих элементов очевидно осознавалась самим Гоголем, что репрезентируется уже числом упоминаний концептов стихий в тексте книги: так, в трех художественных повестях количество упоминаний «стихийных» концептов («огонь»:«вода»:«воздух»:«земля») можно представить в виде следующего соотношения: 330:160:160:90, тогда как в статьях оно будет приблизительно таким: 300:280:240:320 раз. В статьях «Арабесок» 15 раз упоминается сам концепт «стихия»; при этом «стихия» в натурфилософском значении практически отсутствует, зато есть «старые стихии», «дряхлые, умирающие стихии старого мира», «дикие, мощные стихии нового», «первоначальная стихия: всего европейского духа», «небывалые в истории человечества стихии», «национальные стихии» и т.д. Это показывает, что космогонические устремления писателя реализовывались с помощью стихий, концепция которых претерпевала в восприятии художника сущностные и коренные модификации: стихии постепенно перестают быть исключительно натурфилософскими категориями (впрочем, начало этого процесса наблюдается еще в «Ганце Кюхельгартене»), приобретая символико-эстетическое и историософское звучание.

Таким образом, основой «Арабесок» с их одновременной автономией произведений и сущностным «перетеканием» одного в другое становится наглядное представление гоголевской устремленности к синтезу и космогонии, что превращает книгу в акт мифотворчества и исповедания веры. Наиболее репрезентативно это проявляется в поэтике стихий как содержательной форме, обладающей особой спецификой в каждом тексте и вместе с тем объединяющей все тексты книги в художественный и смысловой Космос, в пространстве которого Гоголем предпринимаются попытки решения сущностных вопросов - мировоззренческих, историософских и эстетических. Это определяет оригинальность нарративных стратегий автора и принципиально иной уровень символизации всех составляющих художественного мира, в том числе - характера бытования четырех стихий.

Второй раздел второй главы - «ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗАЦИЯ: Повести 3-го тома собрания сочинепик 1842 г.: Диалог с "Арабесками" в контексте осмысления Н.В. Гоголем концепции четырех стихий» - представляет собой доказательство того, что «петербургские повести» есть воплощение длящегося акта самосознания, модификация «Арабесок», связанная с переосмыслением мировоззренческих основ книги. Теперь это уже не аргументация необходимости космогонической гармонизации бытия, но художественный эксперимент: способен ли человек превратить свое существование в осмысленное пребывание в мире.

Возрастает степень символизации четырех стихий в связи с тем, что последняя книга повестей Гоголя намечает особые - экзистенциальные - аспекты стихийной семантики. Как и в случае с «Арабесками», последовательное рассмотрение текстов книги и реконструирование авторского замысла, находящего отражение в поэтике стихий как содержательной форме, постепенно выявляет траекторию гоголевской мысли.

Прежде всего оговаривается уникальное сочетание воды и «осаждаемой» ею земли как репрезентация природы Петербурга - города «двойного бытия», своеобразного Некрополиса, в котором законы жизни попираются вторжением инфернальных сил в том или ином виде.

Столкновение человека с бытием («Невский проспект», «Нос», «Портрет», «Шинель») оказывается вызвано слепотой самого человека, которому мир ввиду его непознанности представляется исполненным экзистенциального хаоса и абсурда; в «Шинели» демонстрируется, что следует отозваться на призыв бытия к диалогу, и разрушительные последствия столкновения будут нивелированы. Однако в «Шинели» же актуализируется социальный абсурд, творимый людьми, но становящийся со временем самостоятельной силой, поглощающей среди прочих и своих творцов (этому посвящена и «Коляска»). В «Записках сумасшедшего» моделируется ситуация столкновения истинного художника-творца с социальным абсурдом, приводящим человека к смерти. В данных повестях земля теряет прочность и монолитность - свои категориальные признаки - и становится грязью; дым порождается не огнем, но пустотой; дыхание происходит при отсутствии воздуха; наконец, вода льется, но течения нет. Основой «петербургских повестей» становится «безъядерное» функционирование семиосферы стихий. Первоэлементы, воплощающие в своем взаимодействии устройство бытия, лишены фундаментальных атрибутов; так вскрывается фикциональность как субстанциальная основа жизни человека и существования мира в целом.

Но в «Риме» выявляется сущность этого явления, в основе которого лежит пустота, и демонстрируется изначальная гармония мироустройства, явленная в образе Вечного Города - Рима; художник здесь - тот, кто способен прозреть гармонию мира и приобщиться к ней. «Стихийным» воплощением этого служит концепт света, сначала в ипостаси «блеска» демонстрирующий миражностъ, иллюзорность всех жизненных ориентиров, но в «Риме» и отчасти в «Записках сумасшедшего» превращающийся в сияние Души Мира. А суетный «блеск» - лишь испытание, которое необходимо пройти для приобщения к истинной сущности бытия.

Таким образом, последовательное проведение Гоголем экзистенциального мировндения в отношении как концепции мира, так и места человека в нем сменяется в последних повестях - «Записках сумасшедшего» (имплицитно) и «Риме» (эксплицитно) - гностической концепцией изначальной благости мира, которую следует лишь прозреть. Это подтверждается художественными изменениями в поэтике стихий, символизация которых достигает высшей точки, позволяющей вносить амбивалентность в, казалось бы, константные детали; контраст - ведущий прием поэтики книги 1835 г. - сменяется субстанциальной неоднозначностью каждой составляющей художественной картины мира Гоголя, включая четыре стихии. Семантическая поливалентность, порождающая значительный «разброс» значений, зачастую противоречащих одно другому, при довольно малом количестве упоминаний «стихийных» концептов реализует две противоположные тенденции: с одной стороны, отразить тягу мира к атомизации и расколу, а с другой - объединить бытие (ярчайший пример - концепт света). Диалог «Арабесок» и повестей 3-го тома гоголевских «Сочинений» 1842 г. в свете поэтики стихий доказывает принципиальную незавершимость творчества Н.В. Гоголя, явленную на всех уровнях произведений художника и превращающую все его

наследие в сверхтекст, основой которого являются стремление к космогонии и постоянное продолжение бытования за счет обновления самой своей природы.

В третьей главе - «ФИЛОСОФИЗАЦИЯ, или ЗЕМЛЯ», -предпринимается попытка вскрыть сущностный смысл поэмы «Мертвые души», являющейся в постулируемой концепции философским трактатом о преодолении смерти. Привнесение принципиально новых смыслов в семиосферу четырех стихий здесь связано с существованием каждой реалии создаваемого в поэме мирообраза на пересечении двух пространств - физического и метафизического, телесного и духовного. Согласно гоголевской логике, наличное предстает воплощенным сущностным, совмещающим в своем бытовании постоянные колебания между принадлежностью к той или иной области бытия; этим формируется уникальное пространство, где происходит одновременное утверждение противоположных категорий.

Специфика этих категорий проясняется оксюмороном, вынесенным Гоголем в заглавие поэмы, который определяет особую специфику ее понимания. Мертвая душа как одушевленный мертвец, материальная смерть, воплощенная лиминальность - это образ, основной характеристикой которого является его неопределенная природа. Смысл гоголевского текста заключается в прояснении субстанциального значения «жизнесмерти». В поэме «Мертвые души» Гоголь моделирует уникальное художественное пространство, каждая деталь которого принадлежит одновременно двум мирам: миру «предсмертья», в качестве которого выступает российская провинция, и миру «засмергья», «послесмергья», который формально есть то же самое пространство периферии России. Каждый обитатель гоголевского мира в каждый момент существует по обе стороны смерти и смотрит на ситуацию смерти одновременно с точки зрения тела, которое покинула душа, т.е. мертвой, косной материи, и души, покинувшей тело, но притом бессмертной по определению.

Первый раздел третьей главы - «"Мертвые души": концепты стихий как философемы» включает в себя пять параграфов: «Испытание огнем», «Проверка водой», «Ревизия воздухом», «Верификация землей» и «Интеграция». В их сочетании выявляется масштаб идейной, аксиологической и художественной программы Гоголя, воплощающейся и в философии и поэтике четырех стихий.

Так, «огонь» и «свет» упоминаются в тексте поэмы около 300 раз, из которых подавляющее большинство - это упоминания света и слов семантического поля этого понятия, в первую очередь, безусловно, «блеск». Огонь как символ жизни становится в поэме принадлежностью и показателем телесности, лишенной негативных коннотаций и понимающейся в качестве категории бытийной, как онтологическая сущность тела, тогда как «свет» актуализируется в большинстве случаев в значении «высшее общество» или, шире, - как строго замкнутый поведенческий текст, в основе которого - суетная погоня за материальными благами, по сути своей пустотными, бессмысленными и бесполезными. Одновременно с тем природа феномена света отличается неоднородностью, что определяет амбивалентность проявлений его бытования в тексте. Так, «блеск» лишь как отражение противопоставляется онтологическому свету солнца или свечению самих вещей, репрезентирующему их сущность, - высокому, горнему сиянию как проявлению «высшей», трансцендентной природы света как одного из важнейших миромоделирующих элементов в гоголевской художественной модели мира. Таким

образом, в «Мертвых душах» подводятся определенные итоги рецепции стихий Гоголем и представляется своего рода квинтэссенция мировоззренческих и художественных принципов их бытования в его творческой системе.

Упоминания «огня» и «света» присутствуют в контексте, либо относящемся к наиболее низменным, примитивно-бытовым аспектам жизни, либо связанным с ироничным взглядом повествователя на социальные условности. Но одновременно с тем сама «эпическая подсветка» (Е.А. Смирнова) онтологическими стихиями-первоэлементами (пусть и предстающими в сниженном, практически лишенном сакральности виде) абсолютно бытовых реалий выявляет скрывающиеся за ними категории гоголевского Всемира.

Символом существования Манилова, бытование которого подобно мертвенности сгоревших предметов, становится образ золы. При этом в образе Mai шло га, находящегося, условно говоря, по «эту» сторону смерти, доминирующим является воздух со всеми его многочисленными смыслами - от «онтологического обеспечения» «легкости в мыслях необыкновенной» до стихии, служащей натурфилософским эквивалентом понятия «духовность» и в наибольшей степени могущей быть соотнесенной с самим феноменом души; одним из этих смыслов является эфемерность, материальная невоплощенность данного элемента. В связи с этим чувствительный Манилов вообще как будто не существует; однако проявление черт лица при пристальном всматривании репрезентирует и возможность возрождения его души, которая в этом аспекте предстает не изначально отсутствующей, но лишь потерянной. В мире «послесмергья» же Манилов тесно связан со стихией земли - его дом-курган, проект подземного хода, наполняющийся смыслом в пространстве post mortem... Манилов с присущей ему неуловимостью словно стремится избежать следования законам обоих миров - и этого, и «того», - результатом чего становится смещение семантического наполнения всех категорий: например, «огонь» и «свет», возникающие в тексте наиболее часто из всех «стихийных» концептов, играют лишь вспомогательную роль, тогда как земля и воздух, упоминаемые куда реже, выходят на первый план, и их взаимодействие определяет смысловую доминанту главы.

После того, как Чичиков покидает Манилова, в его планы вмешивается судьба. Яростное стремление стихий - воды, ветра, земли - вступить в контакт с Чичиковым имеет лиминальное объяснение: окружающее героя буйство онтологических, природных сил в очередной раз приводит его в точку пересечения двух миров, где приоткрываются сущностные законы мироздания, но Чичиков не внемлет зову бытия.

Если в образе Манилова главенствующую роль играют стихии земли и воздуха, то Коробочка в большей степени связана с сочетанием земли и воды. Так, само вынужденное пребывание у нее Чичикова инициировано дождем. И далее всеобъемлющим проникновением воды репрезентируется одновременное существование мира словно до и после потопа, в пространствах пред- и послесмергья. Коробочка живет в окружении как реального, так и метафизического; неслучайно в разговоре Чичикова с нею постоянно возникает «покойник барин» как некая точка отсчета, с одной стороны, и некоторым образом до сих пор определяющая константа жизни — с фугой. Смерть перестает быть конечной, что репрезентируется непреходящим присутствием «покойника моего», как говорит об усопшем муже Коробочка. Эта лиминальная тематика вводится здесь акватической поэтикой.

Посвященная «дубинноголовой» помещице глава знаково завершается тем, что сама земля не желает отпускать чичиковскую бричку, что соотносится как с экзистенциальным содержанием (как и вода в начале главы, земля стремится вступить с героем в диалог), так и с лиминальной интригой поэмы, в соответствии с которой хтоническая стихия жаждет поглотить Чичикова, подобно иным героям, настолько же живого, насколько и мертвого.

С огнем неразрывно связан образ Ноздрева. Учитывая важность огня и в жизни, и в ее сублимации в творческой системе Гоголя, неудивительно, что случайное столкновение с Ноздревым располагается в центре последовательности встреч с помещиками. Действительно, огонь в сознании Гоголя, которому всегда свойственно было средневековое ощущение «ужаса, внушаемого ему распавшимся миром» (М. Вайскопф), - элемент, способный уравнять разнородные проявления бытия, уничтожив их - для преодоления ими собственной тленности и возрождения из пепла своей несовершенной природы, а значит, в пределе -образования единой целокупности мира. Но для этого «необходимо найти, изобрести, раздобыть потерянный "элемент огня"» (Е. Головин); попытке отыскать его и констатации тщетности - в данный момент - этой попытки и посвящена - на субстанциальном, метафизическом уровне - «ноздревская» глава поэмы.

Личность Ноздрева - лгуна и хвастуна - заменяется калейдоскопом вранья, и, подобно Манилову, он наконец исчезает вовсе. В связи с этим почти полное отсутствие упоминаний о земле - изначально-онтологическом прообразе и эквиваленте телесности - наполняется смыслом: самая земная твердь, якобы принадлежащая Ноздреву, словно ускользает, как все дальше отодвигается граница ноздревских владений, оборачивается сплошной грязью, превращается в вербализации Ноздрева в необозримое пространство и тем самым парадоксально теряет свою онтологичность, принимая характер абстракции, за которой - ничто, фикция. Крайне усложненный образ Ноздрева перерастает рамки «ординарного мошенника и шулера» (В.В. Гиппиус) и становится высшим воплощением тотальной неукорененности человека в бытии.

В образе Собакевича наибольшую роль играет стихия земли, причем - в ипостаси камня. Непроницаемость камня метафорически соотносится здесь с косностью героя и одновременно коррелирует с его подчеркнутой телесностью; отметим в связи с этим мнение Л.В. Карасева, в соответствии с которым «страх перед неотвратимостью телесной смерти» приводит к окаменению, что, согласно точке зрения исследователя, представляет собой парадоксальную попытку избежать смерти посредством смерти мнимой, в которой «тело застыло бы в некоем промежуточном состоянии [курсив Л.В. Карасева. - Е. Т.] посередине между жизнью и смертью, избежав тем самым уготованного природой ужасного конца» .

Личность Плюшкина, уродливая и деформированная, соответствует специфике его укорененности в материальном мире, дискредитирующейся постепенным разрушением пребывающих в статике предметов. Как в «Арабесках» история превращается в географию, т.е. лишается движения как устремленности к высшему смыслу бытования, так и здесь мертвое сущее становится камнем -косной материей - либо иссыхает и обращается в пыль.

3 Карасев Л.В. Вещество литературы. - М., 2001. - С. 59-61.

21

Но, согласно гипотезе Ю.В. Манна, по одному из вариантов продолжения «Мертвых душ» Плюшкин попадает в Сибирь, где переживает «смерть и видение ада», а затем воскресает к новой жизни и превращается в сборщика денег на построение Божьего храма. И что душа героя жива, демонстрируется образом сада, который, по словам Ю.В. Манна, «запущен, но прекрасен»4.

Странствия Чичикова, описывая полный круг, возвращают его в город. Закономерность этого становится понятной в свете того, что мироздание продемонстрировало герою (а автор - читателю) всю возможную глубину человеческого падения, все его разнообразные, но одинаково страшные и противоестественные последствия; при этом, существуя одновременно в двух мирах - «предсмертья» и «засмертья», - каждый из встреченных Чичиковым так или иначе стремится к максимальному укоренению своего деформированного (зачастую — вплоть до отсутствия личностного начала), искаженного по отношению к изначальной человеческой природе «я» в бытии.

Что же касается Чичикова, то он свое испытание не проходит, оставаясь глух к попыткам бытия вступить с ним в диалог, продемонстрировать тайные, сущностные причины явлений. Тогда, начиная с седьмой главы, герой подвергается следующей проверке: четыре «городские» главы посвящены поиску ответа на вопрос: существует ли, собственно, сам Павел Иванович Чичиков? Недаром имеет место точка зрения, согласно которой герой Гоголя - «пустое и общее место, на котором нарисована фикция» (Андрей Белый). В этом смысле неслучайна актуализация образа города как пространства призрачного, где потеряны все верные ориентиры и в котором «тень со светом перемешалась совершенно, и казалось, самые предметы перемешалися тоже».

Лиминальная интрига, в «помещичьих» главах выявляющая сущность гоголевской танатологии, где пространство «засмертья» - это инобытие, но все же сущее, в «городских» главах - противостояние «нечто» и «ничто». И смерть парадоксально соотносится с «нечто», ибо в мире Гоголя, как пишет Чинция Де Лотто, «смерть представляется как физическое разрушение тела, позволяющее душе освободиться, приобрести ту жизнь, которой раньше она была или лишена, или скупо одарена. Парадоксальным образом смерть играет некую оживляющую роль»5. Стихии же - натурфилософские первоначала бьггия, гарантирующие «онтологическое обеспечение» мироздания, - напротив, становятся составляющими «ничто», и это кардинальное «переворачивание» основ сущего оказывает колоссальный эффект и придает комическому описанию жизненного цикла зарождения и распространения слухов подлинно космический масштаб, внушающий субстанциальный космогонический ужас. Так, в «Главе VII» наиболее часто актуализируется стихия земли, во всяком случае, о ней чаще всего идет речь; но на самом деле нет ни реки, ни пруда, ни самой земли - как нет и крестьян, якобы купленных Чичиковым. В потенции оставаясь онтологическими началами бытия, стихии одновременно парадоксально становятся показательным проявлением субстанциальной пустоты, «ничто» как фундаментальной угрозы всему сущему.

4 Манн Ю.В. Поэтика Гогояя. - 2-е изд., доп. - М.: Худож. лит., 1988. - С. 309.

5 Дг Лотто Ч. Заметки о танатологии Гоголя // Феномен Гоголя : материалы Юбилейной международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. -СПб.: Петрополис, 2011. - С. 510.

Поэтому Чичиков бежит, чтобы остаться собой, - и взгляд повествователя следует за ним, оставляя страшное преступление космических законов, воплощенное в пустоте, противной изначальной онтолошчности бытования стихий -первоэлементов мироздания, и абсурдную суету сотворенного людьми хаоса за пределами своего видения. Но это преступление имеет не окончательно-всемирный характер - и в финале поэмы бричка Чичикова, соотносимая с Русью, возносится над миром, погружаясь в воздушную стихию в ее высшем метафизическом смысле -истинной сути бытия, частицы небесного, символа настоящей духовности, -сменяющую пейоративное значите, ранее введенное фразой «как вихорь взметнулся дотоле, казалось, дремавший город». Происходит спириту ализация Руси, говоря о которой, автор подчеркнуто заменяет слово «земля» словом «пространство», превращающим натурфилософское понятие в подлинно философскую категорию.

Таким образом, в настоящем исследовании содержательная форма гоголевской поэмы рассматривается на примере тотальной дихотомии самих онтологических основ бытия, сублимированного в тексте, тогда как собственно содержание видится модификацией лиминальной (пороговой) схемы событийной цепи, кульминация которой - «пересечение границы между жизнью и смертью» (В.И. Тюпа). Лиминальная интрига в «Мертвых душах» развивается в двух хронотопических моделях, определяя события, происходящие как в пространстве «предсмертья», так и в метафизическом пространстве «послесмертья». Эти «мерцания» увеличивают как сложность интерпретации принципиальной амбивалентности всех элементов колеблющегося между двумя пространствами мирообраза поэмы, так и важность онтологических основ каждого из мирон, воплощенных в бытовании семиосферы стихий. В соответствии с этим первоэлементы бытия, как и прежде, являющиеся центром авторского Космоса, становятся философемами, содержащими в себе комплекс онтологических законов мироздания, мировоззренческих установок и аксиологаческих ценностей, и прежде всего - стихия земли, миромоделирующая и «пафосная» во Всемире поэмы, в различных своих ипостасях всегда присутствующая или подразумеваемая в тексте. При этом доминирование земли - воплощенной онтологии - в «городских» главах уступает место воздуху как материализованному отсутствию, символу неощутимости, неуловимости и, в итоге, эфемерности жизни. Бьггование стихий, перерастающих рамки натурфилософских или эстетических понятий и становящихся подлинно художественно-философскими категориями, демонстрирует здесь мощь зрелого Гоголя как художника и мыслителя.

Во второй разделе третьей главы - «"Чудные картины. Но некому было ими любоваться...": Четыре стихии как целокупность во втором томе "Мертвых душ"» - постулируется идея о том, что весь второй том «Мертвых душ», как ранние книги Гоголя - «Ганц Кюхельгартен» и «Вечера на хуторе близ Диканьки», пронизывается единством натурфилософских «стихийных» концептов, в первую очередь - бытованием стихии земли: так, уже на первой странице возникает обширное описание владений Тентетникова, впоследствии Костанжогло поучает Чичикова в духе гесиодовских «Трудов и дней» и т.д.

Но, в отличие от единства национального бытия «Вечеров...», современный мир в «Мертвых душах» находится лишь на пути к собиранию себя в целокупность. Неслучайно последнее гоголевское произведение обрывается на середине фразы, когда мечет гром и пламя на чинное собрание неистовый князь.

По словам В.Г. Короленко, пламенная речь его - это «мертвые слова, лишенные силы и значения», тогда как Гоголь считал, что спасение должно прийти не извне - что-то должно измениться в самом человеке. Поэтому своего рода подобие Страшного суда показательно прерывается здесь на полуфразе. Огонь, горящий в человеке, должен быть пламенем его души, и лишь от самого человека зависит, будет ли он сожжен или возродится, преодолев духовную смерть и воспряв к новой жизни. Вместе с тем гоголевское Слово отличается сакральным, ршуально-магическим характером и стремится стать более чем словом, но актом созидания, сублимацией чего и становится оборванный на полуслове обличительный и вместе с тем исповедальный монолог князя - ибо князь - не тот, «кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово вперед? [курсив Н.В. Гоголя. - Е. Г.]», тогда как необходимость этого очевидна. В этом смысле закономерен количественный рост концептов огня и света, репрезентирующих как духовное возрождение героев, так и апокалиптическое, «горящее» состояние мира.

Четвертая глава - «УТОПИЗАЦИЯ, или ВОЗДУХ», содержащая лишь один раздел - «"Выбранные места из переписки с друзьями": Роль стихий в социально-политической и религиозно-православной утопии Н.В. Гоголя», — посвящена доказательству того, что в последней гоголевской книге - «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1847) - мир действительности, традиционно интерпретируемый как изображаемый Гоголем в негативном ключе, на самом деле одухотворен скрытыми в нем потенциями к достижению высшего смысла бытия. Этот смысл представлен Словом как Логосом, т.е. метафизическим законом мироустройства; его воплощением становится патриархальное общество, основанное на христоцешрической концепции.

Это наглядно иллюстрируется философией и поэтикой стихий, из которых на первый план закономерно выходят свет и воздух. При этом свет лишается всех негативных коннотаций, и обозначение этим словом высшего общества не становится строго замкнутым поведенческим текстом: «свет» есть отражение «сияния» -сущности мира; наряду с этим воздух и соотнесенные с этой стихий концепты неба, души и т.д. демонстрируют, что стихии функционируют в последней гоголевской книге уже не в качестве символов или философем, но прямо знаменуют вторжение метафизических реалий в ткань художественного текста. «Субстанциальное тождество идеи и вещи», как определяет символ АФ. Лосев, у Гоголя реализуется буквально: художник не подразумевает, но прямо делает проповедь «Выбранных мест...» аналогом Слова-Логоса, достигая этого в том числе поэтикой стихий: пластичность и синестезия гоголевского языка материализуют эфемерные стихии в их высшем смысле. Закономерна в этом смысле значительно меньшая роль более «материальных» стихий воды и земли, всегда отмеченных к тому же как космогоническими, так и эсхатологическими смыслами. Одновременно имеет место и обратный процесс, парадоксально приводящий к тому же результату: текст, где доминируют неуловимые стихии света и воздуха, спириту ал изируеггся, перестает быть материальным объектом, становясь просто Словом. Художник стремится максимально подчеркнуть содержание формой, что находит отражение в поэтике стихий, лишающихся дихотомического характера и становящихся выражением высшего метафизического смысла бытия.

Таким образом, философия и поэтика стихий репрезентируют все этапы «духовного пути» Гоголя; стихии трансформируются в творческой системе художника, меняя натурфилософскую природу «Ганца Кюхельшртена» на

метафизическую парадигму «Выбранных мест из переписки с друзьями» и участвуя в формировании оригинальной гоголевской поэтики через трансформацию нарратива, образной системы, языка и стиля.

В заключении обобщаются результаты исследования и намечаются перспективы дальнейшей работы.

Изучение философии и поэтики четырех стихий как миромоделирующей категории и универсалии художественного языка обусловливает перспективы исследования. Прежде всего очевидна необходимость привлечения большего числа текстов: драматургических произведений Н.В. Гоголя («Ревизор», «Женитьба», «Игроки», «Утро делового человека», «Театральный разъезд»), духовной прозы (речь идет не только о «Выбранных местах из переписки с друзьями», но и о «Размышлениях о божественной литургии» и «Авторской исповеди»), а также публицистического и эпистолярного наследия художника.

Кроме того, концепция первоначал бытия как своеобразная «форма времени», связанная с основополагающей «идеей времени» - идеей всеобщего синтеза, нуждается в формировании эпохального контекста. Важно осмыслить идею космогонии, воплощенной средствами искусства, в различных ее модификациях. При этом изначально очевидно, что опыты в этой области отражают не только общие философские и эстетические установки века, но и индивидуальный стиль мышления каждого писателя. Творчество В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова, В.Ф. Одоевского, A.C. Пушкина, наконец, М.Ю. Лермонтова с его оригинальной «горной» философией высоты, воздуха, - все это свидетельствует об известном сходстве идей и разности их художественного воплощения. Исследование этих вопросов очертит круг понятий, которые могут быть соотнесены с формированием, рецепцией и художественным воплощением концепции стихий, и создаст объемное представление о данном феномене в русской литературе XIX столетия.

Эти изыскания могут стать основой для сравнительного анализа русской и западноевропейской парадигм творчества, базирующегося на натурфилософских основах, что значительно расширит представление об их философских и эстетических основах, поэтике, а также - о переводческих стратегиях того времени.

Работы, опубликованные по теме диссертации

Статьи в журналах, включенных в Перечень ведущих рецензируемых научных изданий, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией при Министерстве образования науки Российской Федерации:

1. Третьяков Е.О. Пространство света в повести Н.В. Гоголя «Рим» // Вестник Томского государственного университета. - 2012. - № 354. - С. 31-34. - 0,42 п.л.

2. Третьяков Е.О. Философия и поэтика четырех стихий в поэме Н.В. Гоголя «Ганц Кюхельгартен» // Вестник Томского государственного университета. - 2013. - № 372. - С. 49-52. - 0,42 пл.

3. Третьяков Е.О. Историософская, геоэстетическая и экзистенциальная концепция «Арабесок» Н.В. Гоголя: философия и поэтика четырех стихий в «Главе из исторического романа» и фрагменте «Пленник» // Вестник Томского государственного университета. -2014. -№ 380. - С. 41-47. -0,74 п.л.

Публикации в других научных изданиях:

4. Третьяков Е.О. Образ огня в повести Н.В. Гоголя «Старосветские помещики» // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы X Всероссийской конференции молодых ученых: В 2 т. - Томск : ТГУ, 2009. - Вып. 10, том 2: Литературоведение. - С. 214-218. - 0,26 п.л.

5. Третьяков Е.О. «Правда в тебе»: Мотив света как объединяющий эротико-мистический и нравственно-философский аспекты повести Н.В. Гоголя «Вий» // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы XI Всероссийской конференции молодых ученых: В 2 т. - Томск : ТГУ, 2010. -Вып. 11, том 2: Литературоведение и издательское дело. - С. 162-165. - 0,21 п.л.

6. Третьяков Е.О. Экзистенциальный абсурд бытия в повести Н.В. Гоголя «Нос» // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы XII Всероссийской конференции молодых ученых: В 2 т. - Томск ■ ТГУ 2011 -Вып. 12 , том 2". Литературоведение и издательское дело. — С. 248—251. — 0,21 п.л.

7. Третьяков Е.О. Два Космоса: Космография А. фон Гумбольдта и космогония Н.В. Гоголя // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы XIII Всероссийской конференции молодых ученых: В 2 т. - Томск : ТГУ, 2012. -Вып. 13, том 2: Литературоведение и издательское дело. - С. 206-211,- 0,32 п.л.

8. Третьяков Е.О. От «Ганца Кюхельгартена» к «Миргороду»: смена парадигм творчества Н.В. Гоголя в свете синергетической парадигмы (замечания к постановке проблемы) // Традиции и инновации в филологии XXI века: взгляд молодых ученых : материалы Всероссийской молодежной конференции. - Томск : Изд-во Том. ун-та, 2012. - С. 518-523.-0,63 п.л.

9. Третьяков Е.О. Концепция мира и человека в поэме Н.В. Гоголя «Ганц Кюхельгартен» // Актуальные проблемы литературоведения и лингвистики : материалы XIV Всероссийской конференции молодых ученых, посвященной 135-летию Томского государственного университета: В 2 т. - Томск : ТГУ, 2013. -Вып. 14, том 2: Литературоведение и издательское дело. - С. 6-10. - 0,26 п.л.

10. Третьяков Е.О. Утверждение и разрушение онтологии в раннем творчестве Н.В. Гоголя: «Вечера на хуторе близ Диканьки» в свете антиномии «странствователь - домосед» // Студент и научно-технический прогресс. Литературоведение : материалы 51-й Международной научной студенческой конференции. - Новосибирск, 2013. - С. 26-27. - 0,11 п.л.

11. Третьяков Е.О. «Гибель "вселенной"»: амбивалентность мира и места человека в нем в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» Н.В. Гоголя (на материале первой и последней повестей книги «Сорочинская ярмарка» и «Заколдованное место») // Образование, наука, инновации: вклад молодых исследователей : материалы VII (XL) Международной научно-практической конференции. -Кемерово, 2013. - Вып. 14. - С. 304-308.-0,26 п.л.

12. Третьяков Е.О. Поэтика стихий в историософском дискурсе «Арабесок» Н.В. Гоголя (на материале «Ал-Мамуна» и «Жизни») // Студент и научно-технический прогресс. Литературоведение : материалы 52-й Международной научной студенческой конференции. - Новосибирск, 2014. - С. 32-33. - 0,11 п.л.

Подписано в печать 16.04.2014 г. Формат 60 х 84 / 16. Усл. печ. л. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ № 1123.

Отпечатано в издательстве ООО «ЯТТ». г. Томск, пр. Ленина, 15е - 1. Тел. (3822) 42-14-55

Текст диссертации на тему "Философия и поэтика четырех стихий в творческой системе Н.В. Гоголя"

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Национальный исследовательский Томский государственный университет»

04201460005

На правах рукописи

Третьяков Евгений Олегович

ФИЛОСОФИЯ И ПОЭТИКА ЧЕТЫРЕХ СТИХИЙ В ТВОРЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ Н.В. ГОГОЛЯ

Специальность 10.01.01. - Русская литература

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель д-р филол. наук, профессор А.С. Янушкевич

Томск-2014

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ..................................................................................................................4

ГЛАВА 1 СТАНОВЛЕНИЕ, ВОПЛОЩЕНИЕ И ТРАНСФОРМАЦИЯ, или

ОГОНЬ........................................................................................................................19

1.1. СТАНОВЛЕНИЕ............................................................................................19

1.1.1. Концепция четырех стихий как «идея времени» 1820-1830-х гг......19

1.1.2. Предварение поведенческого текста Н.В. Гоголя: «Ганц Кюхельгартен» как претворение романтического видения четырех стихий

.............................................................................................................................27

1.2. ВОПЛОЩЕНИЕ «Вечера на хуторе близ Диканьки» как репрезентация

онтологического характера бытования четырех стихий...................................35

1.3. ТРАНСФОРМАЦИЯ «Миргород»: антропологизация концепции четырех

стихий.....................................................................................................................61

ГЛАВА 2 ЭСТЕТИЗАЦИЯ И ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗАЦИЯ, или БЛИКИ НА ВОДЕ...........................................................................................................................95

2.1. ЭСТЕТИЗАЦИЯ «Арабески» как целокупность в аспекте концепции четырех стихий......................................................................................................95

2.2. ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗАЦИЯ Повести 3-го тома собрания сочинений 1842 г.: Диалог с «Арабесками» в контексте осмысления Н.В. Гоголем концепции четырех стихий....................................................................................................142

ГЛАВА 3 ФИЛОСОФИЗАЦИЯ, или ЗЕМЛЯ......................................................189

3.1. «Мертвые души»: концепты стихий как философемы.............................189

3.1.1. Испытание огнем...................................................................................192

3.1.2. Проверка водой......................................................................................213

3.1.3. Ревизия воздухом..................................................................................217

3.1.4. Верификация землей.............................................................................219

3.1.5. Интеграция.............................................................................................239

3.2. «Чудные картины. Но некому было ими любоваться...»: Четыре стихии

как целокупность во втором томе «Мертвых душ».........................................247

ГЛАВА 4 УТОПИЗАЦИЯ, или ВОЗДУХ.............................................................259

4.1. «Выбранные места из переписки с друзьями»: Роль стихий в социально-

политической и религиозно-православной утопии Н.В. Гоголя....................259

ЗАКЛЮЧЕНИЕ........................................................................................................276

СПИСОК ПРОЧИТАННОЙ И ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ........................................................................................................279

ВВЕДЕНИЕ

200-летний юбилей Н.В. Гоголя продемонстрировал, что магистральной линией современного гоголеведения является обобщение результатов анализа поэтики художника - неслучайно более 10 лет назад было предпринято издание Полного академического собрания сочинений и писем Гоголя в 23 томах, призванного стать своего рода восстановлением баланса и совмещением опыта интерпретации гоголевских текстов, накопленного в рамках разных парадигм гоголеведческой науки. Пять томов, вышедших на сегодняшний день, позволяют по-иному представить творчество и увидеть жизненный путь Гоголя как воплощение уникального мировосприятия оригинального мыслителя и гениального писателя. Кроме того, появление масштабных исследований, среди которых в первую очередь следует назвать фундаментальные труды Ю.В. Манна «Гоголь. Труды и дни: 1809-1845» (2004)1 и «Гоголь. Завершение пути: 18451852» (2009)2 , где ученый постулирует концепцию, согласно которой жизненный путь писателя соотносится с процессом становления его художественного сознания, формированием особого типа мировосприятия, а также исследование С.А. Гончарова «Творчество Н.В. Гоголя в религиозно-мистическом контексте» (1997)3, переиздание книги М. Вайскопфа «Сюжет Гоголя» (1993)4 и его «Птица-тройка и колесница души: Работы 1978-2003 годов» (2003)5, «Повести Гоголя: пространство смысла» (2006) В.Ш. Кривоноса6, «Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя» (2007) А.Х. Гольденберга7, «Гоголь и русское общество» Е.И. Анненковой8 и др., свидетельствует о том, что в настоящее время происходит смена парадигм восприятия биографии и творчества художника.

1 См.: Манн Ю.В. Гоголь. Труды и дни: 1809-1845. -М.: Аспект Пресс, 2004. - 810 с.

2 См.: Манн Ю.В. Гоголь. Завершение пути: 1845-1852. - М.: Аспект Пресс, 2009. - 304 с.

3 См.: Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. - СПб., 1997. - 340 с.

4 См.: Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. - 2-е изд., испр. и расшир. - М. : Рос. гос. гуманит. ун-т, 2002. - 686 с.

5 См.: Вайскопф М. Птица-тройка и колесница души: Работы 1978-2003 годов. - М.: Новое литературное обозрение, 2003. - 568 с.

6 См.: Кривонос В.Ш. Повести Гошля: пространство смысла: монография. - Самара: СПБГХ 2006.-442 с.

, 1 См.: Гольденберг А.Х. Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя. - Волгоград, 2007. - 261 с.

■■ 8 См.: Анненкова Е.И. Гоголь и русское общество. - СПб.: Росток, 2012. - 752 с.

В парадигме современного литературоведения Гоголь воспринимается не только в качестве писателя эпохального масштаба, но и как знаковый мыслитель первой половины XIX столетия. Впервые о Гоголе как о мыслителе заговорил Д.Н. Овсянико-Куликовский9, однако подлинный «сдвиг» в рецепции и понимании гоголевского наследия имел место наряду с рождением академического гоголеведения. Первопроходцами в этой области выступили русские писатели и философы рубежа веков - A.A. Блок, В.Я. Брюсов, В.В. Розанов, Д.С. Мережковский и др., которым принадлежит заслуга обращения внимания на принципиальный момент - вхождение Гоголя в стихию жизни, что стало основой фундаментального труда Андрея Белого «Мастерство Гоголя». В настоящее время в связи с переосмыслением субстанциальных основ творчества Н.В. Гоголя, являющегося сублимацией постоянно изменяющихся реалий его художественного сознания, проблемы художественной онтологии занимают в гоголеведческих исследованиях важное место (Ю.В. Манн, В.И. Мильдон10, А.И. Иваницкий11, В.Ш. Кривонос, М. Вайскопф, С.Г. Бочаров12, М.Н. Виролайнен13 и мн. др.). Данная тенденция закономерна, поскольку на протяжении всей своей творческой деятельности Гоголь пытался преодолеть тотальную раздробленность мира, пусть и в пределах искусственного «слепка» с него; писатель надеялся силой Слова изменить мироздание, заклясть его, беря на себя роль демиурга, пересоздающего несовершенную реальность, творящего новый мир, преобразующего хаос в Космос. Слово «космогония» оказывается принципиально важным для характеристики творческого сознания писателя. Космогония Н.В. Гоголя - именно так определяется нами творческий и жизненный путь художника, его мир.

9 См.: Овсянико-Куликовский Д.Н. Собрание сочинений. - СПб. : Издание И.Л. Овсянико-Куликовской,

1912.-Издание четвертое, дополненное. — Т. I. Гоголь. — 197 с.

См.: Мильдон В.И. «Открылась бездна...»: Образы, места и времена в классической русской драме. -

М., 1992. - 311 с. и Мильдон В.И. Эстетика Гоголя. - М., 1998. - 422 с............

11

См.: Иваницкий А.И. Морфология земли и власти. - М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2000. - 185 с.

2 См.: Бочаров С.Г. Загадка «Носа» и тайна лица. // Бочаров С.Г. О художественных мирах. - М., 1985. - С. 124-160. См.: Виролайнен М.Н. Замкнутый мир // Виролайнен М.Н. Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности. - СПб., 2003. - С. 312-372 и Виролайнен М.Н. Эпоха слова // Виролайнен М.Н. Исторические метаморфозы русской словесности. - СПб.: Амфора, 2007. - С. 335-405.

Мифопоэтический аспект изучения художественной картины мира в этом

14

смысле может выступать своего рода «ключом» к гоголевскому Всемиру , репрезентируя важные натурфилософские, антропологические и духовно-нравственные смыслы. Глобальность и многоаспектность философии и поэтики четырех стихий - первоэлементов мироздания - определяет то, что они всегда маркируют центр авторского Космоса, к которому устремлены и вместе с тем из которого исходят - прямо или опосредовано - все идейные, аксиологические и эстетические составляющие творческой системы Гоголя.

Одновременно с тем одним из основных теоретических трудов, на котором базируется настоящее исследование, является «Внутри мыслящих миров» Ю.М. Лотмана и, в частности, вторая часть этой фундаментальной работы -«Семиосфера», в которой постулируется идея полисемантичности пространственной картины мира, включающей в себя и мифологический Космос, и научный универсум, и бытовой «здравый смысл», которые функционируют как нечто единое в контексте гетерогенной целостности15.

Опираясь на достижения разнообразных подходов современной гоголеведческой мысли, настоящее исследование призвано продемонстрировать, по словам И.А. Бражникова, «прежде всего, архетипическое и символическое в произведении и его составляющих: композиции, сюжете, образах, т.е. <...> один из самых глубоких уровней художественного текста, на котором прослеживается его связь не только с близкими ему явлениями литературного ряда, но также и "отдаленные" связи с мифологией, произведениями религиозной и философской мысли и - шире - с контекстом всей мировой культуры»16. Репрезентантом этого становится бытование стихий, которое определяется всеохватностью, отнюдь не ограничивающейся натурфилософским аспектом. Все уровни поэтики

14 О правомерности использования в отношении художественной ойкумены Гоголя данного термина, позаимствованного из труда A.B. Сухово-Кобылина «Учение Всемир», см.: Янушкевич A.C. Философия и поэтика гоголевского Всемира // Феномен Гоголя : материалы Юбилейной международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. - СПб.: Петрополис, 2011. - С. 33-49.

См.: Лотман Ю.М. Семиосфера // Лотман Ю.М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки. - СПб.: Искусство-СПб., 2000. - С. 334.

16 Бражников И.А. Мифопоэтический аспект литературного произведения : дисс. ... канд. филол. наук -М., 1997. - С. 3.

гоголевских книг пронизываются стихиями, являющимися миромоделирующими элементами, важнейшими составляющими художественного Космоса писателя. Таким образом, методология настоящего исследования представляет собой комплекс, образованный парадигмами мифопоэтической и семиотической школ литературоведения. Космогонический вектор исследования благодаря своему масштабному характеру и сущностной, мирозиждительной природе может стать тем методологическим компромиссом, который окажется достаточно фундаментальным для того, чтобы вместить и примирить большинство существующих позиций, и одновременно с тем -мобильным и способным живо и оперативно реагировать на новые веяния в гоголеведении и филологии в целом.

Актуальность работы. Исключительно важную роль стихий (и в первую очередь - стихии огня) в биографии и творчестве Гоголя отмечали в своих трудах многие критики и исследователи: Андрей Белый, В.Я. Брюсов, И.П. Золотусский, Ю.В. Манн и мн. др., однако ее интерпретация зачастую оказывается излишне беллетризованной, как биографический труд И.П. Золотусского, или метафоричной, как классическое исследование В.Я. Брюсова. Кроме того, чаще всего данные, работы направлены на изучение либо отдельной стихии, либо отдельного текста. Практически отсутствуют работы, целенаправленной установкой которых является прояснение специфики семиосферы четырех стихий в художественном мире Гоголя. Таким образом, актуальность поставленной задачи определяется недостаточной глубиной изучения творчества Гоголя в аспекте рецепции и оригинального переосмысления художником положений натурфилософии, являвшихся одной из важнейших «идей времени», и состоит в комплексном подходе к проблеме воплощения мировоззренческих положений писателя в частных реалиях его художественного мира, в данном случае - бытовании четырех стихий.

Наметим некоторые аспекты, обусловливающие то, что данная задача действительно имеет фундаментальный характер.

1. Исследование гоголевской космогонии неразрывно связано с комплексным и системным анализом синтетической природы русского романтизма.

2. Решение данной проблемы позволит проявить натурфилософской потенциал русской литературы XIX столетия.

3. Космогонические установки Н.В. Гоголя, проявившиеся в его концепции четырех первоэлементов, крайне важны для постановки проблем мировоззренческого характера (рецепция фольклора, переосмысление архаической мифологии и т.д.).

4. Системное рассмотрение проблемы четырех стихий в творческом сознании Гоголя продуктивно для дальнейшего исследования проблемы «Н.В. Гоголь и западноевропейская литература эпохи романтизма».

5. Заявленная проблема актуализирует анализ феноменологического рассмотрения взаимодействия гоголевской космогонии и поисков русской словесной культуры эпохи Серебряного века, в частности, творчества A.A. Блока, Андрея Белого, В.Я. Брюсова, и философии рубежа веков.

6. Проблема космогонии Н.В. Гоголя как особого типа художественного синтеза является продуктивной для дальнейшего исследования путей развития отечественной философской и эстетической мысли XIX-XX вв.

История и теория вопроса. Рубеж XVIII-XIX столетий в Европе ознаменовался зарождением и становлением романтизма, который являлся не только литературным направлением, эстетическим методом, философской системой или даже мировоззрением, но включал в себя все это как составные части единого историко-культурного феномена. В основе этой общекультурной модели времени лежало стремление к универсализму, поэтому стремление к синтезу становится, говоря словами В.Г. Белинского, «идеей времени»17.

В связи с этим само собой разумеющимся представляется интерес к концепции четырех стихий - первоэлементов мироздания. Это неудивительно,

17 «...Ибо если есть идеи времени, то есть и формы времени» (Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. - М.: Изд-во Академии наук СССР, 1953. - Т. 2. - С. 203).

поскольку четыре стихии интересны как в качестве объектов анализа дисциплин естественнонаучного цикла, так и потому, что разработка «стихийного» архетипа может стать базисом метатеории всей философии (и в первую очередь, конечно, натурфилософии) от античности вплоть до первой половины XIX столетия, с которой непосредственно связано художественное творчество.

Сложный комплекс философско-эстетических установок немецкого романтизма был живо воспринят русской культурой в первой половине 1820-х гг. Т.В. Мотренко характеризует эту эпоху следующим образом: «В истории XIX в. вряд ли удастся отыскать пример такого органического и творческого синтеза философских культур, какой дают Россия и Германия. На почве отечественной духовной традиции немецкая философия принесла обильные, порой неожиданные плоды»18. Стремление к синтезу также было перенесено на русскую почву и привито нарождающейся отечественной философии и новому искусству, став их фундаментом, мировоззренческим базисом. Это неоднократно привлекало внимание исследователей, подтверждение чему можно найти в работах Ю.В. Манна , А.Ф. Лосева , H.H. Скатова .

В связи с этим романтическая концепция четырех стихий также входит в русское сознание во всей своей полноте, находя отражение в научных трудах и произведениях искусства. Особое место в аспекте осмысления и реализации в творчестве концепции стихий занимает фигура князя В.Ф. Одоевского, который в 1820-х гг. являлся приверженцем объективно-идеалистической концепции Абсолюта как первоначала всего сущего, занимался разработкой диалектической теории тождества в духе шеллингианской философии, интересовался естественными науками, без знания которых, по его мнению, невозможно было понять натурфилософию как важнейшую из форм объективизации упомянутого Абсолюта. Это находит отражение в философских опытах писателя: оставшихся

18 Мотренко Т.В. Немецкий идеализм в философском самосознании русской культуры: генезис и диалектика становления // Фшософсью доопдження : зб|'рник наукових праць Схщноукра'шського нацюнального ушверситету ¡меш Володимира Даля. - Випуск 3. - Луганськ, 2002. - С. 89.

19 См.: Манн Ю.В. Русская философская эстетика. - М.: МАЛП, 1998. - 381 с.

20Лосев А.Ф., Тахо-Годи М.А. Эстетика природы: природа и ее стилевые функции у Ромена Роллана. - М. : Наука, 2006. - С. 243.

21 Скатов H.H. Искусство великого синтеза // Русская литература и культура нового времени. - СПб., 1994.-С. 11.

9

незавершенными трактатах «Гномы XIX столетия» и «Сущее или существующее» (1823-1825), а также - в таких знаковых произведениях Одоевского-художника, как «Сильфида», «Саламандра», «Косморама» и «Орлахская крестьянка».

Не является исключением и творчество Н.В. Гоголя, сублимировавшее все этапы его ф�