автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.03
диссертация на тему: Философия истории К. Н. Леонтьева

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата философских наук Гоголев, Роман Александрович

Введение.

Глава I. Философия истории К.Н.Леонтьева в контексте традиционного историзма и отечественных историософских концепций XIX века

1.1. Методологические основания философии истории К.Н.Леонтьева.

1.2. Элементы античного и христианского историзма в историософии К.Н.Леонтьева.

1.3. Теория "мировых монархий" в трактовке Ф.И.Тютчева и философия истории К.Н.Леонтьева.

1.4. Влияние теории культурно-исторических типов Н.Я.Данилевского на формирование историософских взглядов К.Н.Леонтьева

Глава И. Антроподицея и теодицея К.Н.Леонтьева как основополагающие категории его философии истории

II. 1. Религиозная и эстетическая константы в складывании философского дискурса К.Н.Леонтьева.

11.2. "Антрополатрия" и человеколюбие как точки экстремума антроподицеи К.Н.Леонтьева.

11.3. Соотношение христианства и эстетизма в теодицее К.Н.Леонтьева.

Глава III. Философия истории К.Н.Леонтьева как оригинальная система

III. 1. Оценка перспектив капитализма и социализма в историософии К.Н.Леонтьева.

III. 2. Футурологическая утопия славяно-восточной цивилизации: анатолизм (гептастилизм).

III.3. Формирование концепции "трёх путей" и выработка оригинальной эсхатологии как завершение историософии.

Введение диссертации2001 год, автореферат по философии, Гоголев, Роман Александрович

Философия истории как особая дисциплина уверенно входит в круг наиболее актуальных вопросов современной гуманитарной мысли. Рубеж тысячелетий подталкивает не только к подведению итогов, обнаружению индикаторов развития, но и генеральной верификации знания, накопленного историей человечества на всём протяжении его существования. Стремительное течение научного прогресса, кризис целого ряда научных направлений и, как закономерное следствие, научной картины мира, вследствие масштабных экологических и гуманитарных катастроф, вновь выдвигает на первый план вызов, выразителем которого почти два века назад стал П.Я.Чаадаев: "Разум века требует совершенно новой философии истории". Всплеск интереса к указанной проблематике выпадает преимущественно на эпохи, в которые разрывы истории затрагивают не только высшие этажи научного истеблишмента, но раскалывают насквозь наличные уровни общественного сознания, вызывая неизбежный демонтаж всей действующей исторической парадигмы.

Инициирование подобного пересмотра принадлежит в этом случае не только теоретикам науки. Так, смена античного историзма христианским была спровоцирована маргиналами, теми, кого А.Дж.Тойнби именует dominant minority (преобладающее меньшинство). Её зодчими по праву могут быть названы Иоанн Богослов, Аврелий Августин, представители Восточной христианской патристики. Со временем, в недрах самой христианской парадигмы зарождается новая историческая модель, в основание которой легла научная картина мира. Своё окончательное оформление она получает в трудах французских просветителей, а также И.Канта, И.Г.Гердера, Г.В.Ф.Гегеля и К.Маркса. Следует признать, что влияние этой исторической модели сохраняется до настоящего времени, несмотря на то, что локальные, но перманентные обвалы архитектоники сциентизма, наблюдались уже в преддверии I Мировой войны. Под влиянием этой катастрофы прежний историзм глобальных схем значительно утратил свои господствующие позиции. В.Дильтей, О.Шпенглер, Б.Кроне, Э.Трёльч, Р.Арон, М.Хайдеггер, В.Беньямин становятся знаковыми фигурами целых направлений в философии истории. Вторая мировая война пополнила этот список такими именами как К.Ясперс, Т.Адорно, М.Хоркхаймер, Р.Дж.Коллингвуд, М.Блок, Л.Февр, Ф.Бродель.

Заданный темп развития естественных наук, помноженный на динамику развития техники, не оставляет шансов гуманитарной науке следовать за собою даже на значительном расстоянии. Не только гуманитарная наука, но и научная фантастика, не оказывают сегодня определяющего влияния на формы и темпы технического прогресса: техногенная эра самодостаточна, черпает вдохновение в себе самой, "снимая" человека как исторический феномен. Реакцией на эти явления становится распад историософских схем не только последних двух-трёх столетий, но и ревизия классического античного и христианского историзма (К.Поппер, Ф.Фукуяма).

В России стране усилению и активизации этого процесса способствовали распад имперской политической системы СССР, способствовавшей консервации масштабной исторической схемы Гегеля— Маркса, и ломка социально-экономических отношений. В этой связи успешное преодоление крайних точек зрения может быть осуществлено на основе последовательного содержательного исследования и анализа наследия русских мыслителей. Работами Ю.Шичалина, В.Карпеца, Г.Николаева, А.Дугина, В.Цымбурского обозначены наиболее оригинальные направления отечественного историософского дискурса 90-х годов XX века. Однако идейная проблематика их поисков опирается не только на достижения зарубежной науки, но, по большей части, находится в русле русской философской традиции, представленной именами П.Л.Лаврова,

Н.К.Михайловского, Г.В.Плеханова, М.М.Ковалевского, Н.Я.Данилевского, Л.А.Тихомирова, В.С.Соловьева, Р.Ю.Виппера, Н.И.Кареева, Г.Г.Шпета, В.И.Ленина, Н.И.Бухарина, Н.А.Бердяева, П.Н.Савицкого, Н.С.Трубецкого, Л.П.Карсавина, Г.В.Флоровского, Л.Н.Гумилёва, Н.И.Конрада, А.Ф.Лосева и ДР

Особое место в этом ряду занимает имя К.Н.Леонтьева (1831— 1891) — философа, беллетриста, врача, дипломата, публициста, духовного писателя, цензора, монаха. Обширный жизненный опыт, разнообразие интересов и разноплановость наследия которого, не позволяют идентифицировать его по принципу "партийности", принадлежности к какому-либо магистральному течению отечественной мысли. Между тем, последующее время оправдало многие самые мрачные "догадки" К.Н.Леонтьева. И в революционных потрясениях, и в эволюционном течении жизни то тут, то там проступают угрожающие метастазы болезни, ранние симптомы которой, с характерной наблюдательностью доктора, Леонтьев констатировал ещё в XIX веке. Поражающая точность заключения о формах протекания заболевания и клинической картине (то, что принято называть пророчествами), казалось бы, не должна уж слишком поражать. Сама болезнь была впервые открыта именно Леонтьевым как объективный физический закон, действие которого нисколько не зависит от первооткрывателя.

Справедливость прогнозов должна подталкивать к поиску целительного эликсира, указание на который, содержится в сочинениях мыслителя. Как следствие — сознательная и бессознательная рецепция идей К.Н.Леонтьева в дискурсе отечественных мыслителей последующих поколений. Здесь приходится считаться с тем, что влияние Леонтьева распространялось на интеллектуальный строй не только русской эмиграции1, испытавшей на себе горькую правду диагноза "гниения" западной культуры,

1 Евразийство едино в признании Леонтьева одним из "пролагателей путей" своего учения. См.: [219; 214]; [203; 340]; [202; 84]. но, по мнению некоторых исследователей, и на формирование идеологии Советской России1. Однако, в большинстве своём, это влияние чаще ограничивалось усвоением либо его "эстетического метода" (В.В.Розанов, Н.В.Устрялов и т.д.), либо "системы" (евразийство), в каждом из этих случаев нарушается целостность, в которой состоит оригинальность подхода К.Н.Леонтьева.

Не только попытка овладеть даром предвидения может дать импульс к исследованию творчества К.Н.Леонтьева. Феномен его личности, видение средоточия его мировоззрения раскрывают больше, нежели только примитивную магию угадывания последовательности исторических событий. Скрытый "нерв" его философии истории — призыв к творческому воздействию личности на исторический процесс, ответственности перед судьбами последующих поколений.

Степень научной разработанности темы. Впервые систематическое осмысление историософии Леонтьева находит место в трудах деятелей серебряного века. Будет справедливым заметить, что в лице главных своих представителей серебряный век более чем скептически отнесся к Леонтьеву как философу истории. Как удачно подметил И.Смирнов, "понять, в каком ключе выдержана преобладающая оценка, позволяют уже сами названия критических статей" [208; 11]: Д.С.Мережковский — "Страшное дитя" [164], С.Н.Трубецкой — л

Разочарованный славянофил" [226] , Н.А.Бердяев — "К.Леонтьев — философ реакционной романтики" [68], С.Н.Булгаков — "Победитель— Побеждённый" [79], Ф.Ф.Куклярский — "К.Леонтьев и Ф.Ницше, как У историка М.Агурского [58] существует гипотеза, что прогнозы Леонтьева о будущности социализма в России, могли оказать опосредованное влияние на выработку внутренней политики советского государства в 30-е годы через публицистику Н.В.Устрялова. В мировоззрении последнего, взгляды Леонтьева играли роль центрального формообразующего элемента.

2 На это определение метко парировал В.С.Соловьёв: "Фактически Леонтьев не был и не мог быть разочарованным славянофилом уже по тому одному, что никогда не был очарован славянофильством" [209; 494-495]. предатели человека" [143], Г.Иванов — "Страх перед жизнью. К.Леонтьев и современность" [116]. Список далеко не исчерпывается перечисленным.

Первой хронологически работой, в которой достаточно подробно рассмотрена философия истории Леонтьева, является статья В.В.Розанова [197]. Однако в ней дается лишь развёрнутый комментарий главным тезисам Леонтьева, которые иллюстрируются историческими примерами. Сам выбранный жанр статьи не предполагает обстоятельного анализа, но преследует цель лишь ввести читателя в круг основных идей К.Н.Леонтьева.

В том же 1892 году выходит упомянутая статья С.Н.Трубецкого, где автор отказывается признать у Леонтьева существование какой-либо философии истории [226]. Основной пафос статьи Трубецкого направлен против самой возможности понимания всемирной истории как органического процесса. Данный протест основательно укоренился в критике историософских взглядов К.Н.Леонтьева. С разными вариациями ее можно обнаружить в работах таких мыслителей как Н.А.Бердяев [68], Г.В.Флоровский [247, 250], С.Н.Носов [179], Н.Н.Дорошенко [101] и др. Критика сводилась к доказательству невозможности согласования в рамках философии истории К.Н.Леонтьева органического закона и свободы выбора как отдельно взятого лица, так и цивилизации.

Первые обстоятельные и не столь снисходительные как ранее попытки постижения наследия К.Н.Леонтьева начались только после, того как предсказания мыслителя начали сбываться. В результате — многие меняют свою точку зрения на, подчас, прямо противоположную (Н.Бердяев, С.Франк, Г.Иванов, П.Струве). Среди подобных работ, особого упоминания заслуживают несколько.

Н.А.Бердяев, после обвинения Леонтьева в сатанизме в 1905 году, в 1926 году посвящает ему целую монографию, выдержанную в апологетическом духе. Однако в своих оценках и ярких замечаниях Бердяев признает Леонтьева лишь "первым русским эстетом", чем значительно обедняет, им самим же так красочно нарисованный, образ. Кроме этого, Бердяев не снимает своего упрёка в натурализме, хотя и делает попытки сгладить этот "недостаток" историософии К.Н.Леонтьева, смещая акцент в сторону эстетизма: "в сознании его произошло сближение и совпадение эстетических и натуралистических восприятий и критериев. Это отождествление эстетической и биологической оценки может быть охарактеризовано как элемент натуралистического оптимизма в его миросозерцании" [69; 79]. Тем не менее, целый ряд произведений Бердяева, относящихся к позднему периоду его творчества, такие как "Философия неравенства", "Новое средневековье" и др., во многом проникнуты чисто леонтьевским пафосом.

В статье С.Л.Франка "Константин Леонтьев, русский Ницше", позиция автора также гораздо мягче в оценках, по сравнению со статьёй двадцатилетней давности [254]. Говоря о "пророческом ясновидении" Леонтьева, Франк удачно сравнивает его с Гёте: "Он порой напоминает мир идей Гёте — не только содержанием, но также и образом мышления, будучи примечательным представителем чисто наглядного "предметного мышления", сторонником которого считал себя Гёте" [253; 408]. Действительно, в молодости Леонтьев, как и Гёте, увлекался френологией, избегал и не любил столиц и больших городов, к тому же мало кто как Гёте замечал в начале XIX века то, что потом станет одним из главных мотивов леонтьевского дискурса. "Богатство и быстрота — вот что изумляет мир и к чему стремится каждый. Железные дороги, ускоренные почты, пароходы и всевозможнейшие средства сообщения — вот чего ищут образованные люди, стремясь к чрезмерной просвещённости и в силу этого застревая в посредственности. А результатом всеобщности и является то, что посредственная культура становится всеобщей. Собственно, это — век живых умов, век легко схватывающих практических людей, которые будучи оснащены известной ловкостью, чувствуют своё превосходство над массой, хотя сами и не способны к высшему" [87; 489].

Важной вехой на пути изучения наследия Леонтьева была посвященная ему глава в "Истории русской философии" В.В.Зеньковского, где автор справедливо подмечает, что историософские взгляды Леонтьева сложились довольно поздно, при этом они не образуют исходной основы в идейных исканиях его. "Вся умственная работа Леонтьева шла в границах его религиозного сознания, — и здесь надо искать главный корень его построений. Но, хотя Леонтьев был очень цельным человеком, его идейные искания развивались не из одного корня (хотя и в пределах религиозного сознания)" [114; 250]. Именно Зеньковский впервые приходит к выводу, что ключ к идейной диалектике Леонтьева "надо искать совсем не в историософских или политических взглядах Леонтьева, а в его антропологии", которая, по словам о. Василия, является глубоко христианской. В соответствии с ней Леонтьев "отказывается трактовать проблему человека, проблему его жизни лишь в отношении к отрезку его земной жизни. Он глубоко живёт сознанием, что человек живёт и в потустороннем мире, и что его жизнь там зависит от жизни здесь" [114; 255, 256]. На этих основаниях, указывает Зеньковский, христианское понимание личности становится первым шагом к христианскому пониманию истории. В поздней работе "Русские мыслители и Европа" Зеньковский вновь обращается к анализу взглядов Леонтьева, значительно углубляя свою позицию. Исторический процесс, по мнению Зеньковского, для Леонтьева не был только натуральным процессом. "Леонтьев был слишком религиозным мыслителем, чтобы отрицать участие Провидения в историческом процессе. Но для человеческого разумения и предвидения, по Леонтьеву, необходимо глядеть на исторический процесс как натуральный, ибо участие Провидения мы не можем заранее определить" [115; 76]. Этим утверждением

Зеньковский в значительной степени противостоит Флоровскому, оставаясь при этом всецело в рамках христианской парадигмы.

В монографии Ю.П.Иваска "Константин Леонтьев (1831—1891). Жизнь и творчество" в основном повторяются идеи Соловьёва, Бердяева и Флоровского. Общая оценка философии истории Леонтьева довольно расплывчата: "Его уровень исторических знаний едва ли был выше эрудиции студентов-первокурсников. Но никто не отказывал ему в интуиции, на которой он преимущественно и строил свою философию истории. Замечательно также, что, говоря о прошлом, он часто ошибался, особенно с современной исторической точки зрения, но прекрасно разбирался в настоящем и многое угадывал в будущем" [118; 428].

В 1969 году А.Янов в журнале "Вопросы философии" обвинил итальянского учёного Гаспарини, отнесшего Леонтьева к числу семи величайших интеллектов России, в пропагандистской акции против СССР. Гаспарини в своей книге предпринимает попытку детальной реконструкции поздней леонтьевской историософии, весьма настороженно относясь к призыву Леонтьева о том, чтобы Русский Царь, встав во главе социалистического движения, смёл с лица земли буржуазную культуру Европы. Янов в дидактическом тоне поясняет, что эклектик Леонтьев в своей философии истории оставался "мрачным утопистом" [277; 104-105]1.

П.П.Гайденко в статье с характерным названием "Наперекор историческому процессу (К.Н.Леонтьев — литературный критик)". Автор, отнеся Леонтьева к почвенникам, легко опровергает собственное утверждение, а сам историософский дискурс мыслителя представлен в статье как "феодально-аристократическая реакция на буржуазное развитие общества" [84; 170].

1 Спустя более 20 лет критика Янова не приобрела сколько-нибудь отличного направления: "Каким образом "исторический рок" информировал его <Леонтьева — Р.Г>, что спасать душу следует не в пустыне, как принято было от века думать в христианстве, а наоборот — на шумных перекрёстках славянобосфорской цивилизации, в разноязычном Стамбуле, который не станет монастырским подворьем, хоть тысячу раз назови его Царьградом? Нет на этот роковой вопрос ответа в творчестве Леонтьева!" [278; 71].

Представляет интерес монография А.Ф.Лосева, посвященная В.Соловьёву, которая является последней в ряду тех, что написаны до официального снятия печатей с творчества Леонтьева. Философия истории Леонтьева затронута в ней лишь в контексте творчества главного героя книги, однако, она получает наименование "исторического сатанизма" [147; 527]. Сами параграфы книги, в которой рассматривается учение Леонтьева, можно толковать как своеобразную криптограмму. В пользу этого говорит их текстология: излагая философию истории Леонтьева, автор книги делает 5 (sic!) ссылок в пределах одной страницы на одну и ту же статью, которая относится к разряду тех, которые, по выражению Леонтьева, "старцы благословляют обеими руками", — "Над могилой Пазухина". Христианская телеология данной статьи не вызывала сомнения даже у самых отъявленных критиков Леонтьева. Заметим, что причины зашифровывать своё истинное отношение к личности и наследию Леонтьева, могли ограничиваться не только цензурными соображениями. Лосев находился под нескрываемым обаянием не менее колоритной личности В.С.Соловьёва. В пользу приведённой точки зрения говорит и то, что факты, приводимые Лосевым, не представляются соответствующими действительности. Например, утверждение, что В.С.Соловьёв "ни в какой мере не мог сочувствовать К.Леонтьеву", который его ненавидел, опровергается письмами Леонтьева о. И.Фуделю. Кроме того, невозможным представляется объединение таких разных фигур, как Ф.Ницше, В.В.Розанов и К.Н.Леонтьев, по признаку отношения к историческому процессу. Родство, которое между Леонтьевым и Ницше констатирует В.В.Розанов, является психологическим, а не типологическим, что последний и подчёркивает: Леонтьев говорил об эстетике жизни, Ницше об эстетике искусства. Розанов подчёркивает общую тенденцию индивидуализма свойственную как для Ницше, так и для ненавистной ему европейской культуры, не преодолев которую нельзя было не остаться только лишь "германским литератором". Современный философ и собеседник А.Ф.Лосева В.В.Бибихин в личном разговоре с автором отнёс данный казус к разряду "типичных лосевских провокаций". В основе данной провокации лежит установка на то, чтобы пятью ссылками на странице (неслыханное для Лосева) подвигнуть читателя обратиться к первоисточнику.

Как бы то ни было, Лосев характеризует историософские взгляды как сатанизм, под которым автор понимает оправдание зла. Однако Леонтьева нельзя упрекнуть в нравственном оправдании зла. Он лишь указывает на то, что зло выступает подчас в качестве орудия Промысла Божия. Детальное рассмотрение этого аспекта будет предпринято в параграфе, посвящённом анализу теодицеи К.Н.Леонтьева. Парадоксально, но обструкцию взглядов К.Н.Леонтьева Лосев заключает пассажем, который заставляет с большим вниманием отнестись к мнению Бибихина. Давая общую характеристику взглядам главного героя "Краткой повести об антихристе" В.Соловьёва, Лосев пишет, что автор повести только "додумывает до конца то, на что не решились Ницше, Леонтьев и Розанов. <.> Не продумывая ни одной своей идеи до конца, все эти мыслители оказываются чрезвычайно пестрыми и разнообразными. Они бесконечно противоречивы и часто соединяют несоединимое. Тем более, невозможно понимать их как нечто единое и простое. Они часто пишут так, что не только невозможно соединить все их высказывания в нечто единое, но невозможно даже и одного такого мыслителя изложить однозначно <курсив мой — Р.Г>" [147; 537].

Активное освоение леонтьевского наследия началось немногим более десяти лет назад, однако общий пафос статей носил характер первооткрывания и самоузнавания, вплоть до ощущения злободневности1.

1 Однако наиболее характерными являются до сих пор высказывания подобного рода: "Константин Леонтьев был самым глубоким апологетом мистического обскурантизма, страстным защитником органической жизни, но уже не столько от её аналитического разложения "внешней мудростью", сколько именно от вторичных мутаций, пародий и подмен. Барин, русский денди, аристократ, космополит и почвенник одновременно, духовный нарцисс, всецело поглощённый собственной судьбой, — по

Последнее обстоятельство отражено и в названии одного из сборников: "К.Леонтьев, наш современник" (1993). Монографии, которые появились за это время А.А.Королькова [135], А.Ф.Сивака [206], К.М.Долгова [99], В.И.Косика, Д.М.Володихина [83], при всей непререкаемой ценности, не ставят перед собой задачу подробного анализа философии истории К.Н.Леонтьева. Так, например, в монографии Косика взгляд Леонтьева на историю характеризуется как "христианский провиденциализм, сочетающийся с политическими фантазиями на мессианскую тему" [136; 142].

Монография С.Н.Пушкина "Историософия русского консерватизма XIX века" [189], в которой анализу взглядов Леонтьева посвящена целая глава, занимает в ряду работ, посвященных Леонтьеву, особое место. В ней предпринимается попытка сформулировать социально-экономическую базу философии истории мыслителя, осуществляется подробный анализ целого ряда европейских идейных источников историософской схемы Леонтьева.

Из иностранных авторов, писавших о творчестве К.Н.Леонтьева, выделяется W.Gordt. В своем исследовании по истории русской философии Gordt характеризует Леонтьева как "философа-идеалиста", который для аутентичной передачи своих идей склоняется либо в сторону "богословской публицистики", либо или компиляции [279; 421]. Несмотря на это, Gordt называет Леонтьева оригинальным русским философом, а в его наследии важнейшим считает "историко-антропологические взгляды". Gordt полагает, что в сочинениях Леонтьева "вполне обнаруживается ясная преемственность <.> между его философско-теологической антропологией и историософией" [279; 427]. Указанием на онтологическую взаимосвязь историософии и антропологии Gordt поддерживает интуицию о. В.Зеньковского. человеческому типу он очень похож на Чаадаева, но по идеям и безнадёжной внутренней расколотости, скорее, противоположен, он человек совсем другой эпохи. В Леонтьеве уже нет <.> наивности и

Подводя итог историографическому обзору вопроса приходится признать, что, несмотря на всю многочисленность публикаций и монографий, посвященных К.Н.Леонтьеву, представления о его философии истории во многом остаются в рамках, установившихся в эпоху серебряного века. В последующий период эти мнения в большинстве своём некритично восприняты новейшими исследователями. Указанные обстоятельства позволяют констатировать распространение стереотипных оценок, неизбежно приводящих к искажению исследовательского поля К.Н.Леонтьева.

Проблема состоит ещё и в "нерасколдованности" образа самого Леонтьева, в оригинальности личного опыта и метода, им обусловленного. Это, подчас, позволяло одним видеть в Леонтьеве заурядного философа, "сложившегося под влиянием"1, другим неповторимого мыслителя, что, в свою очередь, и служило почвой для мифотворчества. Таким образом, непосредственное познание постепенно вымещалось мифоидеологическим освоением, когда личность и наследие Леонтьева, рассматривались и воспринимались сквозь призму того или иного стереотипа. По меткому сравнению Л.В.Полякова, "его "властный" пафос обезоруживал буквально — проще было бросить в него бомбу, чем бросить вызов на литуратурно-публицистическую дуэль" [186; 148].

Суммируя критические оценки истории философии, необходимо указать основные стереотипы. Кроме упомянутого " натуралиста-утописта", к числу наиболее ранних можно отнести характеристику "эстетик". Своим появлением она обязана В.В.Розанову. Его поддерживает Н.А.Бердяев, нарекший Леонтьева "первым русским эстетом". Однако сам Леонтьев вполне однозначно высказывался на этот счёт: "вторую любовь — устремлённости в неведомое будущее. Но как мистический эстет, он ещё более редкий на русской почве выразитель избыточности, роскоши, творческого богатства" [142; 751].

1 В.С.Соловьёв занимал в этом вопросе крайнюю позицию: "Его <Леонтьева — Р.Г> воззрения сложились под четырьмя главными влияниями: 1) византийско-монашеского благочестия, 2) русскоэстетическую — следует в случае столкновения и неизбежного выбора приносить в жертву <.> христианской" [17; 640]Тому же Бердяеву наука обязана ещё одной хлёсткой характеристикой Леонтьева: "сатанист, надевший на себя христианское обличие" [68; 220].

Сам Леонтьев признает главными составляющими своего учения красоту (эстетику) и религию. Посему на начальном этапе анализа наследия Леонтьева наибольшая полемическая заостренность достигается при рассмотрении вопроса о сочетании-сопряжении эстетического и религиозного компонентов его мировоззрения. Если предположить приоритет эстетики, то точками экстремума здесь будут — эстетизм, демонизм, "plus Nietzsche que Nietzsche тете. " (В.В.Розанов), "исторический сатанизм" (А.Ф.Лосев); ограничивая всю проблематику лишь религиозным фактором, существует риск усечь философствование Леонтьева до "гептастилизма", футуро-эсхатологической утопии (В.П.Шестаков) [271].

Ряд исследователей ставят под сомнение реальность сочетания составляющих, приходя к выводу об эклектичности, внутренней противоречивости системы мировоззрения Леонтьева. Например, Вл. Соловьёв так характеризует "писания" Леонтьева: "Леонтьев религиозно верил в положительную истину христианства, в узкомонашеском смысле личного спасения; он политически надеялся на торжество консервативных начал в нашем отечестве, на взятие Царьграда русскими войсками и на основание великой неовизантийской или греко-российской культуры; государственного правоверия Каткова, 3) церковно-политического грекофильства Т.И.Филиппова и 4) теории культурно-исторических типов Данилевского" [209; 494-495].

1 Это замечание в статье "Кто правее? Письма к В.С.Соловьёву о национализме политическом и культурном" сделано Леонтьевым неслучайно. Оно является ответом на письмо В.С.Соловьёва Леонтьеву от 1885 года: "потому Ваши советы имеют для меня особенное значение, что никто кроме Вас не соображает своих советов с Варсонофием Великим. В этом отношении я Вас гораздо больше ценю, нежели Достоевского: для него религия была некой новой невиданной страной, в существование которой он горячо верил, а иногда и разглядывал в подзорную трубу, но стать на религиозную почву ему не удавалось; Вы же давно на ней стоите по крайней мере одной ногой (другая помещается в области эстетики)" [214; 149]. Леонтьев отвечает: "Это не только остроумно, но и верно; готов согласиться. Но именно потому, что я эти слова Ваши так хорошо помню, я и опасался, чтобы Вы не подумали, что я не в силах и обе ноги поставить, когда нужно, на религиозную почву. Я понимаю, чему стоит жертвовать эстетикой истории, а чему — не стоит" [17; 640-641]. наконец, он эстетически любил всё красивое и сильное; эти три мотива господствуют в его писаниях, а отсутствие между ними внутренней положительной связи есть главный недостаток его миросозерцания" [210; 417]. Однако вопрос об отсутствии внутренней связи, об эклектичности, чрезвычайно сложен и требует особого рассмотрения.

Понимая под эклектикой (от древнегреч. ек-^syco — выбираю) смешение различных, гетерогенных, а подчас и взаимоисключающих друг друга элементов, концепций и теорий, невозможно согласиться с наличием подобных явлений в философии Леонтьева. Все составляющие его учения: эстетизм, религия, философия истории, а с ней эсхатология, оживотворяются тем, что именуется "катастрофическим чувством жизни" [70; 43], чувством глубоко личностно переживаемым, соблюдающим как автора, так и читателя, в трезвении и напряжении всех наличных духовных сил. Именно это чувство можно назвать вдохновляющим, цементирующим в одно целое все составляющие компоненты учения Леонтьева.

В этой связи следует обратиться к проблеме, о которой впервые заговорил выдающийся современный филолог-германист А.В.Михайлов. Это проблема самоистолкования культуры. По мнению Михайлова, произведение искусства до тех пор будет представляться эклектичным, пока не удастся нащупать основную нить, найти общую скрепу, идею, являющуюся центральной, вдохновляющей при его создании. "А если внутренней заинтересованности в соединении нет — действительно, всё разваливается на куски, причём можно сказать откуда, из какого стилистического источника идущие" [169; 860]. Именно в русле самоистолкования творчества Леонтьева представляется возможным преодолеть подводные рифы сложившихся стереотипов. Здесь проблема как бы раскалывается на две. С одной стороны, это необходимость возвращения и приобщения к собственно леонтьевскому мышлению и языку, переосмысление этой традиции, при попутном её освобождении от одновременного привнесения идеологических концептов, политических штампов и понятий современности, которые заслоняют и искажают первоначальный, истинный смысл философского дискурса мыслителя1. В этой связи чрезвычайно уместной представляется шутка М.Л.Гаспарова: "Нам трудно понять Пушкина не от того, что мы не читали всего, что читал Пушкин (прочесть это трудно, но возможно), — нет, оттого, что мы не можем забыть всего, что он не читал, а мы читали". С другой стороны существует опасность ограничить себя лишь собственной леонтьевской эпохой, остаться в ней. По мнению М.М.Бахтина, писатель — пленник своей эпохи и исследователь обязан его от этого плена освободить. Всякий обращающийся к творчеству прошлых поколений должен неизменно следить за парадоксом постоянного "приращения смысла", которое неизменно сопровождает произведения настоящего художника во времени. Однако раскол, о котором было сказано, лишь кажущийся. Единство этих двух аспектов кроется в нераздельности-неслиянности языка и культуры, к которой принадлежат как исследователь, так и художник. Именно единство и синхронность двух аспектов одного метода, позволяет совершить последовательную реконструкцию историософских взглядов К.Н.Леонтьева.

Рассматривая вопрос о происхождении наиболее стойких и стереотипов, необходимо подавляющее большинство их принадлежит деятелям серебряного века, когда само имя Константина Леонтьева, стало своеобразным "мифом" . Как полагает А.П.Козырев, серебряный век не только не смог вместить леонтьевского слова, но даже сам облик писателя то

1 В том же направлении развивается и мысль Хайдеггера: ".модернизации и почти неистребимые в среде историков "ссылки" на современность изначально порочны в отказе совершившемуся иметь свой собственный исторический смысл — а это и значило бы мыслить исторично. Ведь одно дело — исторически реконструировать картину прошлого, и совершенно другое — мыслить исторично, то есть постигать свершившееся как уже вершащуюся будущность. Все только исторические оживления прошлого всегда остаются лишь скверными фасадами исторических заблуждений" [258; 339].

2 Примеров масса: эклектик (В.Соловьёв, А.Коноплянцев [132; 245]), эстетик и натуралист: "Леонтьев совсем не метафизик, он натуралист и эстет, первый русский эстет" [70; 59]; "добрый писатель", "и все opera omnia его ряд "перекрещенных" синим карандашом томов" (В.Розанов) [195; 393, 405]. Важно отметить, что мифологемы из списка легко могут сочетаться и плавно перетекать друг в друга. Например, Розанов считал, страшил и приводил в негодование, то попросту отталкивал его деятелей. Самые фантастические и несправедливые характеристики, через призму которых подчас до сих пор воспринимается облик Леонтьева, принадлежат перу делателей декаданса. И потому скорее представляется возможным "увидеть через рецепцию Леонтьева само время: ведь человеческое сознание пристрастно и внимательно лишь к тому, что задевает, волнует его" [130; 417]. Исключением здесь, пожалуй, будет Розанов, который несмотря, а подчас и благодаря своей пристрастности, смог разглядеть некоторые чрезвычайно важные черты. Можно сделать предположение, что как Вл. Соловьёв (автор "эстета" и сравнения с Ницше), А.Коноплянцев ("эклектик"), так и В.Розанов ("добрый писатель") были слишком ослеплены блеском одних леонтьевских выкладок, чтобы достаточно адекватно воспринять другие.

Здесь представляется необходимым коснуться весьма важного вопроса, правильное уяснение которого, будет в дальнейшем способствовать более адекватному восприятию леонтьевского пафоса и полемической заострённости его творчества. Вопрос этот связан с проблемой так называемой "леонтьевской прагматики", авторской тактики, которая соответственно определяется как особый методический приём, на котором основывается леонтьевский дискурс. Приём этот подмечают самые близкие Леонтьеву люди: о. Иосиф Фудель и В.В.Розанов. "К.Леонтьев имел обыкновение высказываться в разговоре или печати больше и дальше того, что он на самом деле думал, — пишет Фудель. — Это тоже сыграло свою печальную роль в судьбе Леонтьева. Его страсть к парадоксам делала из него какое-то пугало для людей, не знавших его; а его преувеличения в области душевных излияний до сих пор окружают его тёмным ореолом какой-то исключительной безнравственности" [255; 403]. Подтверждение этому что "эстетика как утверждение красоты жизни может быть признана центром, связующим всё учение Леонтьева в одно более или менее стройное целое" [174; 116-117]. находится и у Розанова: "Скорее он преувеличивал расхождение своё с друзьями, несколько сколько-нибудь его "замазывал". И если "правда" есть пафос литературы — а она должна бы быть им, — то Леонтьев достигает полного совершенства в этой патетически-нравственной стороне её." [193; 554]. Рискуя потерять писательскую респектабельность, Леонтьев предпочитал всё же этот свой тактический приём. С его помощью он рассчитывал не ещё более искривить то или иное понятие, сложившееся превратное представление, но, перегнув палку в обратную сторону, добиться восстановления равновесия. Достижению цели способствует соответствующий инструментарий — широкий спектр разнообразных полемических приёмов, которые он использовал в своих сочинениях в качестве оснащения собственной мысли: лёгкие доспехи универсальной, по мнению Леонтьева, эстетики против либералов 70-х; тяжёлый панцирь христианской аскетики против "антрополатрии" и "розового христианства" Л.Н.Толстого и Ф.М.Достоевского в 80-х; всё богатство полемических орудий в споре с В.С.Соловьёвым в конце 80-х начале 90-х.

Подводя итог всему вышесказанному, необходимо окончательно сформулировать цели и задачи данного исследования.

Цель и задачи исследования. Анализ разработанности темы позволяет сформулировать основную цель диссертационного исследования, которая заключается в осуществлении реконструкции, понятой в контексте исторической герменевтики, и содержательного анализа философии истории К.Н.Леонтьева.

Выполнение поставленной цели предполагает реализацию следующих теоретических задач: определение и анализ теоретико-методологических оснований философии истории К.Н.Леонтьева; вычленение и систематизация историософских идей в наследии К.Н.Леонтьева; выяснение характера сочетания элементов античного и христианского историзма в историософском дискурсе К.Н.Леонтьева; уточнение степени влияния историософских концепций Ф.И.Тютчева и Н.Я.Данилевского на выработку основных положений философии истории К.Н.Леонтьева; позиционирование религиозной и эстетической констант в формировании дискурса К.Н.Леонтьева; установление характера антроподицеи и теодицеи К.Н.Леонтьева; раскрытие динамики содержания целей и задач исторического развития в философии истории К.Н.Леонтьева; рассмотрение эволюции историософского дискурса К.Н.Леонтьева от футурологической утопии к эсхатологии.

Объект исследования составляет философия истории К.Н.Леонтьева.

Предметом исследования и его источниковой базой является наследие Леонтьева, сочинения, представленные в виде беллетристики (романы и повести), философской и политической публицистики, литературной критики, духовной прозы, воспоминаний, а также обширного эпистолярного наследия. Кроме уже опубликованных произведений в работе используются материалы из фондов ГАРФ, ГЛМ, РГАЛИ.

Теоретической и методологической базой исследования послужили универсальные принципы интегрального подхода, диалектической цельности и органичности (А.В.Гулыга, Л.А.Зеленов, Л.Е.Шапошников, С.Н.Пушкин). В соответствии с данными принципами специфика поставленной цели и сформулированных задач, сводящихся к анализу-интерпретации текстов и реконструкции историософской концепции К.Н.Леонтьева, предполагает синхронное сочетание методов герменевтического анализа (В.Дильтей, М.Хайдеггер, Г.-Г.Гадамер, П.Рикёр и др.) с элементами структуралистского подхода (К.Леви-Стросс, М.Фуко, М.Бахтин, Ю.Лотман, Б.Успенский и др.). Вполне закономерно обращение к "русской версии" данного метода, одним из ярчайших представителей которого является А.В.Михайлов. "Личность каждой эпохи — всё равно что язык, подлежащий изучению, — пишет он. — Коль скоро мы познаем личность через ее произведения, то задача изучения языка личности тесно связана с изучением языка культур" [168; 15]. На этом основании, приоритетной методологической задачей исследования будет не только выяснение семантики тех или иных структур культурного языка России последней трети XIX века, но и попытка прочтения в их контексте наследия Леонтьева. При этом, максимально приближаясь к культурному языку леонтьевского дискурса, необходимо отойти от языка, основной терминологией которого являются "славянофильство", "реакция", "пореформенная Россия". Эта попытка может быть осуществлена при использовании метода "обратного перевода". Сегодня это особенно актуально, "поскольку вся история заключается в том, что разные культурные явления беспрестанно переводятся на иные, первоначально чуждые им культурные языки, часто с предельным переосмыслением их содержания. <.> Надо учиться переводить назад и ставить вещи на свои первоначальные места" [168; 16].

Новизна диссертационного исследования состоит в: применении методов исторической герменевтики в исследовании историософии К.Н.Леонтьева; компаративном анализе античного и христианского историзма в философии истории К.Н.Леонтьева; определении историософской публицистики Ф.И.Тютчева как одного из возможных источников дискурса К.Н.Леонтьева; анализе антроподицеи и теодицеи К.Н.Леонтьева и рассмотрении их как структурных элементов философского пространства его историософии; выявлении в дискурсе К.Н.Леонтьева методов семиотического прочтения истории; идентифицировании философии истории К.Н.Леонтьева как оригинальной системы;

Теоретическая и практическая значимость работы состоит в возможности дальнейшего углубленного изучения и конкретизации проблем изучения наследия мыслителя, опирающихся на сделанные в ней выводы концептуального характера. Результаты диссертации могут служить основой последующих изысканий по широкому кругу антропологических и историософских проблем. Реконструированная в исследовании философия истории К.Н.Леонтьева, представляющаяся целостной системной концепцией, свидетельствует об уникальном в истории русской философии синтезе основ христианского миропонимания и собственной историософской системы. Материал диссертационного исследования может быть использован в образовательном процессе, в разработке моделей обучения, содержании учебных программ, лекций, семинарских занятий.

Апробация работы. Основные положения и отдельные аспекты диссертации обсуждались на кафедре философии и политологии ННГАСУ и получили положительную оценку. Ряд положений исследования был апробирован в выступлениях на научных конференциях международного, всероссийского и межвузовского уровня: "Проблемы истории и творческое наследие профессора Н.П.Соколова" (Нижний Новгород, 1997); "II Международная нижегородская ярмарка идей. XXVII Академический симпозиум "Россия в культуре мира"" (Нижний Новгород, 1999); "Феномен науки в XX веке" (Нижний Новгород, 1999); "III Международная нижегородская ярмарка идей. XXVIII Академический симпозиум

23

Христианство в истории человечества"" (Нижний Новгород, 2000); "IV Международная нижегородская ярмарка идей. XXIX академический симпозиум. "Человечество в XXI веке: индикаторы развития"" (Нижний Новгород, 2001); VI Международный симпозиум цикла "Диалог мировоззрений". "Единство и этнокультурное разнообразие мира" (Нижний Новгород, 2001). Основные положения диссертации нашли отражение в семи публикациях (общий объём 1,6 п.л.).

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы из 279 позиций.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Философия истории К. Н. Леонтьева"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Философия истории К.Н.Леонтьева представляет собой сложную систему богословских, философских, естественнонаучных и конкретно-исторических интуиций, нигде, однако, систематически не изложенную.

Оставаясь неизменной в области теоретико-методологических оснований, данная система претерпела значимые трансформации в области аксиологических ориентиров, а также целей и задач исторического развития.

История представляется К.Н.Леонтьеву процессом смены цивилизаций, причем как цивилизации, так и сам процесс подчиняются действию органического закона. Последний предполагает стадию зарождения и первоначальной простоты, постепенного усложнения на пути к "цветущей сложности", в которой процесс достигает "точки насыщения", наивысшей сложности, многообразия при сохранении единства. По завершении этой стадии наблюдается распад и "вторичное упростительное смешение" системообразующих элементов. Каждая отдельно взятая цивилизация проходит, по мнению Леонтьева, все эти стадии, однако, перед её окончательным упадком, на исторической сцене появляется новая культура — преемник эстафеты исторического развития. Если история есть смена цивилизаций, то отсутствие преемника, при явном закате Запада, приближение которого Леонтьев прогнозировал из-за банкротства современной европейской культуры, должно означать конец истории, finis mundi, в преддверии которого будут перемешаны элементы всех предшествующих культур.

Неожиданный, на первый взгляд, вывод подталкивает К.Н.Леонтьева к мысли о том, что завоёвывающие повсеместную популярность капитализм и техника (последняя как следствие господства точной науки) являются не элементами новой нарождающейся культуры, а орудиями последней стандартизации, смешения, уравнения перед всеобщим концом (то, что в современном языке определяется как глобализация). Прогресс и капитализм есть своего рода его симптомы, как впоследствии выразится В.С.Соловьев. Иллюстрацией данному выводу Леонтьева служат государства, которые, получая политическую независимость, из царства "патриархальной грубости" совершают прыжок в демократию "европейского хамства". Наблюдая постепенное истаивание разнообразия, Леонтьев констатирует — "проходит образ мира сего".

Авторская "гипотеза триединого процесса развития" парадоксальным образом совпадает с неизменным элементом традиционного историзма (как античного, так и христианского) учением о "старости-дряхлости м1ра". Здесь можно усматривать влияние общего эсхатологического настроения старцев Оптиной пустыни, которую с середины 70-х годов XIX века Леонтьев регулярно посещал, а в 1886 году и окончательно поселился. В тоже время нельзя исключить знакомство с сочинениями античных и христианских авторов, особенно епископа Киприана Карфагенского, чьё видение мировой истории наиболее близко к представлениям К.Н.Леонтьева о формах протекания исторического процесса.

В области футурологического моделирования учение К.Н.Леонтьева претерпевает трансформацию от утопии славяно-восточной цивилизации анатолизма (гептастилизма) к футуро-эсхатологии "монархического социализма" (Ю.П.Иваск). Контуры первой вызывают ассоциацию с "теорией мировых монархий" в трактовке Ф.И.Тютчева. Футуро-эсхатология в своём окончательном виде во многом была катализирована печатной полемикой с В.С.Соловьёвым, с тезисом которого об исключительно религиозном призвании России Леонтьев в конце жизни практически согласился.

К.Н.Леонтьева по праву можно считать и первым русским светским мыслителем, который использует элементы семиотического прочтения в познании истории, с тем отличием, что восприятие мыслителем отдельных цивилизаций (Рим, Македония, Византия) как знаковых систем, покоится не на строгом научном анализе, а исходит из глубин традиционного религиозного сознания.

В отличие от Н.Я.Данилевского, который, именуя каждую из цивилизаций культурно-историческим типом, отождествляет явление и сущность, Леонтьев осуществляет подлинную типизацию культур. В каждой из них Леонтьев выявляет и количество собственно элементов цивилизации (религия, культура и т.д.), что позволяет разделять цивилизации на одно-, двух-, трехосновные, и миссию каждой из цивилизаций в судьбах мировой истории.

В соответствии с этим методом прочтения истории, мыслитель рассматривает следующие варианты исторических судеб России:

1. "Россия — Македония", т.е. "метла всесмешения", расчистка месторазвития новой цивилизации (одноосновный тип);

2. "Россия — Рим" или "Россия — Византия" (двухосновный тип);

3. "Россия— Европа" (трехосновный тип);

4. Россия — глава славяно-восточной федерации с центром в Царьграде (полный четырехосновный тип).

Примечательно, что три первые варианта носят характер промежуточный, лишь последний является новым словом в истории. В этой системе координат Царьград видится Леонтьеву своеобразным перекрестком, с которого открывается вид на горизонты будущего культурного строительства.

Претворение России в полную 4-х основную цивилизацию, уже после 1888 года представляется Леонтьеву почти невероятным, а участь Македонии слишком унизительной. Отсутствие потенциала к новому культурному строительству не только в России, но и на планете, приводит философа к выводу о том, что финальная фаза мировой истории будет твориться "наличными средствами". Современное состояние России определяется Леонтьевым как "Россия — Рим". Но если под скипетром Рима родился Христос, то Россия может стать родиной антихриста.

Однако любой, даже наиболее фатальный, сценарий развертывания событий мировой истории исключает пассивность человеческой личности. Историю человечества К.Н.Леонтьев старается рассматривать как биографию, историю человеческой личности, которая, будучи подчинена закону естества, не утрачивает при этом данной Богом свободы. Являясь частью единого государственного или иного социального организма личность несет ответственность за происходящие события. От неё зависят интенсивность и, отчасти, морфология процессов, происходящих в истории. Для обоснования данного тезиса К.Н.Леонтьев формулирует свои антропологические и теологические представления.

Антроподицея К.Н.Леонтьева являет собой яркую антитезу "антрополатрии" "новоевропейской гуманности". Пафос Леонтьева во многом вдохновляемый эстетикой раннего Возрождения, приобретает дополнительную точку опоры в восточной христианской патристике, где статическое начало "образа" неразрывно связано с динамическим началом "подобия" Божия в человеческой природе. "Подобие" рассматривается аскетикой как благодатные силы, высшее напряжение которых, является необходимым условием для актуализации феномена человека ("образа"). Исходя из этого, напряжение сил есть признак жизнеспособности, отсутствие его симптом упадка, приближения смерти. Сила практически отождествляется в дискурсе К.Н.Леонтьева с благом, что неожиданно сближает его позицию со взглядами римско-католических мыслителей — Аврелия Августина, Жозефа де Местра.

С опорой на наследие блаженного Августина К.Н.Леонтьев строит свою теодицею, в которой, формально не признавая субстанциональности зла, мыслитель указывает на его зиждительную роль в мировом порядке, организованном по закону контраста, оппозиции. Эстетические взгляды

К.Н.Леонтьева, в соответствии с которыми гармония является сопряжением антитез, консолидируются с "антигуманной" (Е.Н.Трубецкой) теодицеей Аврелия Августина, что в данном случае приводит к разночтениям с православной догматикой. В попытке примирения восточной христианской антроподицеи с ортодоксальной католической теодицеей, можно усматривать основное противоречие философского дискурса К.Н.Леонтьева.

Своеобразие историософского дискурса К.Н.Леонтьева состоит и в том, что его опыт восходит к традиционному типу философствования, берущему свое начало в античности и получившему наивысшее выражение в византийском исихазме. Его сущность — в неразрывности философии и образа жизни.

В.В.Розанов подчёркивая, что идеал К.Н.Леонтьева не в отвлечённых утопических абстракциях, писал: "идеал Леонтьева — эстетическая красота. Но не в книгах <.>, — а в самой жизни. <.> Отрицание Леонтьева было практично. <.> Леонтьев перевёл в жизнь своё отрицание, свою борьбу против текущей истории. Он, в самом деле, вышел из действительности: вот смысл его ухождений в монастырь" [194; 555]. Важнейшая черта всего учения К.Н.Леонтьева в том, что, не будучи разработано "намеренно, специально, в тепличных условиях изощрённой творческой лаборатории" [180; 4], оно постулирует онтологическую связь между словом и делом. Беллетристика Леонтьева преследует во многом те же цели, что и его публицистика: в ней выведены идеальные типы героев, которые могут послужить примером для общества на современном мыслителю этапе русской истории. Во многом и трагедия художественного творчества К.Н.Леонтьева, в том, что оно подчас в ущерб чистому искусству носит почти утилитарную дидактическую направленность.

Между тем, соответствие учения и образа жизни есть всецело следование русской философской традиции, в которой К.Н.Леонтьев продолжает дело, начатое славянофилами.1 Философия, таким образом, есть не просто философствование, но и образ жизни.

Смысл леонтьевского ухода в монастырь не в побеге от мира, не в страхе перед действительностью, но, напротив, в реализации своей философии в жизни. Трудно отрицать, что, несмотря на определённые противоречия в философских взглядах, К.Н.Леонтьев обладал последовательным, цельным мировоззрением, свидетельством чему служит вся его полная антиномий жизнь, несмотря ни на что, претворённая у преддверия могилы в житие.

1 На данное свойство русской философии указывали Н.А.Бердяев [67; 75], В.Ф.Эрн [276; 33], А.Ф.Лосев [148; 216].

2 Не случайно, что, начиная с Сократа, "предпочтение определённого образа жизни отнюдь не является результатом и как бы побочным продуктом процесса философской рефлексии; наоборот, оно то и даёт толчок этому процессу" [60; 18]. И платоновская академия, и пифагорейская школа были образованы по образу монашеских орденов, чем подчеркивалось значение образа жизни для характера философского дискурса. Необходимо отметить, что греческий корень уноз, участвующий в словообразовании как уусоцг|, так и yvooaiQ, означает такое познание, которое предполагает тесную связь, взаимодействие субъекта познающего и объекта познаваемого. Познание, обозначаемое названным термином, является результатом не одной деятельности разума, но возникает из чувства цельной человеческой личности и содержит в себе и нравственный, этический аспект. 'Tvcixnc; — не просто восприятие или знание, но такое, в котором человек, так сказать участвует морально, следов., знание, стоящее в непосредственной связи с его волей" [113; 383].

Список научной литературыГоголев, Роман Александрович, диссертация по теме "История философии"

1. Архивные материалы

2. Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ):

3. ГА РФ ф. 1099 (Т.И.Филиппова), оп. 1,е.х. 2084.

4. Леонтьев К.Н. Письмо Т.И.Филиппову (3 сентября 1889 года)

5. Российский государственный архив литературы и искусства1. РГАЛИ):

6. РГАЛИ ф. 290 (К.Н.Леонтьева), оп. 1, е.х. 17.

7. Леонтьев К.Н. Письмо к свягц. Иосифу Фуделю от 19.1.—1.2.1891

8. Государственный литературный музей (ГЛМ)

9. ГЛМ ф. 196 (К.Н.Леонтьева), оп. 1, е.х. 7—9.

10. К.Н.Леонтьев. Моя Исповедь (декабрь 1878 года)1.. Сочинения К.Н.Леонтьева

11. В своём краю. (Роман) // Собрание сочинений К.Леонтьева. М., 1911. Т. 1.

12. Византизм и Славянство // ВРС, 1996.

13. Владимир Соловьёв против Данилевского // ВРС, 1996.

14. Г. Катков и его враги на празднике Пушкина // ВРС, 1996.

15. Грамотность и народность // Леонтьев К.Н. Записки отшельника / Сост., вступ. ст., примеч. В.Кочеткова. М., 1992.

16. Записки отшельника (1887 г.) // ВРС, 1996.

17. Знакомство с Лессепсом // Леонтьев К.Н. Цветущая сложность: Избр. статьи / Сост., предисл., коммент. Т.М.Глушковой. М., 1992.

18. Как надо понимать сближение с народом? // ВРС, 1996.

19. Кто правее? Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьёву // ВРС, 1996.

20. Культурный идеал и племенная политика. Письма г-ну Астафьеву // ВРС, 1996.

21. Моё обращение и жизнь на Св. Афонской Горе // К.Леонтьев. Воспоминания. (1831-1868гг.) / Собрание сочинений К.Леонтьева. Т. 9. Спб., 1913.

22. Мои дела с Тургеневым и т.д. // К.Леонтьев. Воспоминания. (1831-1868гг.) / Собрание сочинений К.Леонтьева. Т. 9. Спб., 1913.21. "Московские Ведомости" о двоевластии // ВРС, 1996.

23. Моя литературная судьба / Автобиография К.Н.Леонтьева // Литературное наследство. 1935. Т. 22-24.

24. Над могилой Пазухина // ВРС, 1996.

25. Национальная политика как орудие всемирной революции. Письма к о. И.Фуделю // ВРС, 1996.

26. Наши окраины // ВРС, 1996.

27. Передовые статьи "Варшавского Дневника" 1880 года // ВРС, 1996.

28. Письма о Восточных делах // ВРС, 1996. 31 .Письма отшельника // ВРС, 1996.

29. Плоды национальных движений на православном Востоке // ВРС, 1996.

30. Рассказ моей матери об Императрице Марие Феодоровне // К.Леонтьев. Воспоминания. (1831-1868гг.) / Собрание сочинений К.Леонтьева. Т. 9. Спб., 1913.

31. Русские, греки и юго-славяне // К.Н.Леонтьев. Восток, Россия и Славянство. Т. 1—2. М., 1885—1886. Т. 1.

32. Сквозь нашу призму // ВРС, 1996.

33. Славянофильство теории и славянофильство жизни // ВРС, 1996.

34. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения // ВРС, 1996.

35. Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа гр. Л.Н.Толстого "Чем люди живы?" // ВРС, 1996.

36. Территориальные отношения // ВРС, 1996.

37. Храм и церковь // ВРС, 1996.

38. Письма К.Н.Леонтьева Анатолию Александрову //Богословский Вестник. 1914. №3,4, 6, 12.

39. Письмо Письмо Е.А.Гагариной от 24 апреля 1889 // Россия перед Вторым Пришествием. (Материалы к очерку русской эсхатологии). Изд-е третье, исправленное и расширенное. М., 1998. Т. 2.

40. Губастову К.А. Русское Обозрение // 1894. IX, XI. 1895. XI, XII. 1896. I—III, XI, XII. 1897.1—III, V—VII.

41. Розанов B.B. Из переписки К.Н.Леонтьева // Русский Вестник, 1903. № 4-6.

42. Избранные письма // Публикация, предисловие и комментарий Д.Соловьёва. Вступительная статья С.Носова. СПб., 1993.

43. Новиковой O.A. 30 мая 1889 г. // Литературная учёба. 1996. №3.

44. Августин Аврелий. О Граде Божием В 2- т. // Аврелий Августин. Творения. Т. 3-4. СПб.—Киев, 1998.

45. Августин Аврелий. О порядке // Августин, Бл. Энхиридион или о вере, надежде и любви. Киев, 1996.

46. Августин, Бл. Энхиридион или о вере, надежде и любви. Киев, 1996.

47. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997.

48. Аггеев K.M. Христианство и его отношение к благоустроению земной жизни. Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К.Н.Леонтьевым понимания христианства. Киев, 1909.

49. Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980.

50. Адо П. Плотин или простота взгляда. М., 1991.

51. Адо П. Что такое Античная философия? / Перевод с французского1. B.П.Гайдамака. М., 1999.

52. Аксаков И.С. Биография Фёдора Ивановича Тютчева. М., 1886.

53. Александров A.A. Константин Николаевич Леонтьев // Русский вестник. 1892. № IV.

54. Антонов А. Смирение и воля // Москва. 1995. №7.

55. Афанасий Великий. Слово о воплощении Бога Слова и о пришествии Его к нам во плоти // Святитель Афанасий Великий. Творения в четырех томах. М, 1994. Т. 1.

56. Бажов С.И. Философия истории Н.Я.Данилевского. М., 1997.

57. Беляев А.Д. О безбожии и антихристе: В 2т. М., 1996. Часть 2.

58. Бердяев H.A. Алексей Степанович Хомяков. Томск, 1996.

59. Бердяев H.A. К.Леонтьев — философ реакционной романтики // К.Н.Леонтьев: pro et contra. В 2-х кн. /Вступ. ст. А.А.Королькова, сост., послесл. и примеч. А.П.Козырева. СПб., 1995. Кн. I.

60. Бердяев H.A. Константин Леонтьев (Очерк из истории русской религиозной мысли) // К.Н.Леонтьев: pro et contra. Книга 2 / Сост. и послесловие А.А.Королькова, сост., примеч., прил А.П.Козырева. СПб., 1995.

61. Бердяев H.A. Русская идея // Н.А.Бердяев. Русская идея. Судьба России. М.,1997.

62. Бернгейм Э. Философия истории, её история и задачи / Пер. с нем. А.А.Рождественского. М., 1910.

63. Бибихин В.В. Константин Николаевич Леонтьев // Литературная газета. 1989. № 14 (5236).

64. Бибихин В.В. Новый ренессанс. М., 1998.

65. Бицилли П.М. Элементы средневековой культуры. СПб., 1995.

66. Бочаров С.Г. Леонтьев и Достоевский // Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999.77. (Брянчанинов) Игнатий, свят. Будущее России в руках Божественного Промысла. М., 1998.

67. Булгаков С.Н. Агония // Булгаков С.Н., прот. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи / Предисловие Н.А.Струве. Составление, подготовка текста, подбор иллюстраций А.П.Олейниковой, Н.А.Струве. Орел, 1998.

68. Булгаков С.Н. Победитель — Побежденный. (Судьба К.Н.Леонтьева) //

69. C.Н.Булгаков. Тихие думы / Сост., подгот. текста и коммент. В.В.Сапова; Послесл. K.M. Долгова. М., 1996.

70. Бычков B.B. Aestetica Patrum. М., 1995.

71. Василий Великий. Беседа 9. О том, что Бог не виновник зла // Творения иже во святых отца нашего Василия Великого архиепископа Кесарии Каппадокийской. М., 1993.

72. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем. Сост., общ. ред. и послесл. Ю.Н.Давыдова; Предисл. П.П.Гайденко. М., 1990.

73. Володихин Д.М. "Пустынное место" в судьбе Константина Леонтева // Володихин Д.М. "Высокомерный странник". Философия и жизнь Константина Леонтьева. М., 2000.

74. Гайденко П.П. Наперекор историческому процессу. (Константин Леонтьев — литературный критик) // Вопросы литературы, 1974, №5.

75. Генон Р. Символы священной науки. М., 1997.

76. Гёте И.-В. Письма//Гёте И.-В. Собрание соч. в 13 тт., М.-Л., 1949. Т. 13.

77. Горнфельд А. Тютчев // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1902. Т. 34.

78. Григорий Богослов, свят., архиеп. Константинопольский. Собрание творений в 2-х томах. Свято-Троицкая Сергеева Лавра, 1994. Т.1.

79. Григорий Палама. Беседы (омилии) / Пер. архим. Амвросий (Погодин) М., 1993. Ч. III.

80. Григорьев A.A. Белинский и отрицательный взгляд в литературе // Григорьев A.A. Эстетика и критика. М., 1980.

81. Григорьев A.A. Воспоминания. М.-Л., 1930.

82. Григорьев A.A. Критический взгляд на основы, значение и приёмы современной критики искусства // Григорьев A.A. Литературная критика. М., 1967.

83. Данилевский Н.Я. Война за Болгарию // Данилевский Н.Я. Горе победителям: политические статьи. М., 1998.

84. Данте Алигьери. Монархия / Пер. с итал. В.П.Зубова; Комментарии И.Н.Голенищева-Кутузова. М., 1999.

85. Диадох Фотикийский. Подвижническое слово {89} // Добротолюбие. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993. Т. 3.

86. Доброхотов А.Л. О "Монархии" Данте // Данте Алигьери. Монархия / Пер. с итал. В.П.Зубова; Комментарии И.Н.Голенищева-Кутузова. М., 1999.

87. Долгов К.М. Восхождение на Афон. М., 1998

88. Дорофей, авва. Поучения, послания, вопросы ответы. М., 1991.

89. Дорошенко Н.М. Философия и методология истории в России (конец XIX начало XX в.). СПб., 1997.102. Досократики. Минск, 1999.

90. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Ф.М.Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 15. Л., 1976.

91. Дугин А.Г. Время Ляпунова // Дугин А.Г. Тамплиеры пролетариата. (Национал-большевизм и инициация). М., 1997. С. 183-187.

92. Дугин А.Г. Основу геополитики. М., 1997.

93. Дурылин С.Н. В своём углу: из старых тетрадей. М., 1991.

94. Дурылин С.Н. Отец Иосиф Фудель // Литературная учёба. М., 1996. №3.

95. Епифанович С.Л. Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие. М., 1996.

96. Ефремов А. Падучие звездочки. Владимир Соловьев против Николая Данилевского — II // Волшебная гора. М., 1997. Т. 6.

97. Зайцев К. Любовь и страх (Памяти Константина Леонтьева) // К.Н.Леонтьев: pro et contra. Книга 2 / Сост. и послесловие А.А.Королькова, сост., примеч., прил А.П.Козырева. СПб., 1995.

98. Замараев Г.И. Памяти К.Н.Леонтьева // К.Н.Леонтьев: pro et contra. Книга 2 / Сост. и послесловие А.А.Королькова, сост., примеч., прил А.П.Козырева. СПб., 1995.

99. Закржевский А. Одинокий мыслитель (Константин Леонтьев). К 25-летию со дня смерти. Киев, 1916.

100. Зарин С.М. Аскетизм по православно-христианскому учению. М., 1996.

101. Зеньковский В.В. История русской философии. В 2-х томах. Л., 1991. Т. 1.4. II.

102. Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа /Сост. П.В.Алексеева; Подгот. Текста и примеч. Р.К.Медведевой; Вступ. Ст. В.Н.Жукова и М.А.Маслина. М., 1997.

103. Иванов Г. Страх перед жизнью. Константин Леонтьев и современность // К.Н.Леонтьев: pro et contra. Книга 2 / Сост. и послесловие А.А.Королькова, сост., примеч., прил А.П.Козырева. СПб., 1995.

104. Иваск Ю.П. Ещё поборемся! // Человек. 1994. № 2.

105. Иваск Ю.П. Константин Леонтьев (1831-1891). Жизнь и творчество // К.Н.Леонтьев: pro et contra. Книга 2 / Сост. и послесловие А.А.Королькова, сост., примеч., прил А.П.Козырева. СПб., 1995.

106. Исаак Сирин. Слова подвижнические. Слово 5 // Иже во святых отца нашего аввы Исаака Сирянина слова подвижнические. М., 1993.

107. Казин А. Последнее царство. (Русская православная цивилизация) СПб., 1998.

108. Кареев Н.И. Теория культурно-исторических типов // Русская мысль. 1889. №9.122. <Карпец В.И> Веков К.А. Золото вещественное и золото умное // Василий Валентин. Двенадцать ключей мудрости / Пер. с франц. М., 1999.

109. Карпец В.И. "Подступал я вновь к Москве со славой". К метафизике самозванчества // Бронзовый Век. 1999. № 23.

110. Карпец В.И. Русь М1ровеева. Опыт "исправления имён" // (Из личного архива автора).

111. Карцев A.C. Правовая идеология русского консерватизма. М. 1999.

112. К.Маркс и революционное движение в России. М., 1933.

113. Киприан Карфагенский. Книга к Деметриану / Киприан Карфагенский. Творения. М., 1999.

114. Кожинов В.В. Тютчев. М, 1994.

115. Кожурин А .Я. Социальные аспекты антропологии К.Н.Леонтьева и В.В.Розанова // Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата философских наук. Специальность 09.00.11. — социальная философия. СПб., 1997.

116. Козырев А.П. Константин Леонтьев в "зеркалах" наследников // К.Н.Леонтьев: pro et contra. В 2-х кн. /Вступ. ст. А.А.Королькова, сост., послесл. и примеч. А.П.Козырева. СПб., 1995. Кн. I.

117. Козырев А.П. Выступление на вечере, посвященном Константину Леонтьеву. Литературные собрания в Российском фонде культуры // Литературная учеба. 1999. № 4-5-6.

118. Коноплянцев Ал. М. Константин Николаевич Леонтьев // Русский биографический словарь. СПб., 1914. Т. 10.

119. Конрад Н.И. Полибий и Сыма Цянь // Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1972.

120. Королев A.B. Культурно-исторические воззрения К.Н.Леонтьева // К.Леонтьев, наш современник. СПБ., 1993.

121. Корольков A.A. Пророчества Константина Леонтьева. Л., 1991.

122. Косик В.И. Константин Леонтьев: размышления на славянскую тему. М., 1997.

123. Котельников В.А. Парадокс о писателе // Леонтьев К.Н. Египетский голубь: Роман, повести, воспоминания / Сост., авт. вступ. ст. и примеч. В.А.Котельникова. М., 1991.

124. Кочетков В. Жизнь и судьба неузнанного гения // Леонтьев К.Н. Записки отшельника/Сост., вступ. ст., примеч. В.Кочеткова. М., 1992.

125. Кошелев В.<А.> Алексей Степанович Хомяков, жизнеописание в документах, рассуждениях и разысканиях. М., 2000.

126. Кузнецов П. Метафизический нарцисс // П.Я.Чаадаев: pro et contra. / Сост., вступ. ст. примеч., указ. А.А.Ермичёва и А.А.Златопольской, библиогр. С.Ю.Баранова. СПб., 1998.

127. Куклярский Ф.Ф. К.Леонтьев и Фр.Ницше как предатели человека // К.Н.Леонтьев: pro et contra. В 2-х кн. /Вступ. ст. А.А.Королькова, сост., послесл. и примеч. А.П.Козырева. СПб., 1995. Кн. I.

128. Кутырёв В.А. Разум против человека. (Философия выживания в эпоху постмодерна). М., 1999.

129. Лактанций. Божественные установления // Тюленев В.М. Лактанций: христианский историк на перекрёстке эпох. СПб., 2000.

130. Лосев А.Ф. Античная философия истории. СПб., 2000.

131. Лосев А.Ф. Владимир Соловьёв и его время. М., 1990.

132. Лосев А.Ф. Русская философия // А.Ф.Лосев. Философия. Мифология. Культура. М., 1991.

133. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978.

134. Лукреций Кар. О природе вещей // Древнеримская философия. От Эпиктета до Марка Аврелия. М.- Харьков, 1999.

135. Лурье В.М. Догматика "религии любви". Догматические представления позднего Достоевского // Христианство и русская литература: Сб. Статей № 2. / Отв. ред. В.А.Котельников. СПб., 1996.

136. Майорова O.E. Мемуары как форма авторефлексии. К истории неосуществлённого замысла Константина Леонтьева // биограф, альманах Лица. М,—СПб., 1995. № 6.

137. Максим Исповедник. Творения. Кн. 2. Вопросоответы к Фалласию. Часть 1. Вопросы I — LV. Пер. с др.-греч. и комм. С.Л.Епифановича и А.И.Сидорова. М., 1994.

138. Максим Исповедник. Слово о подвижнической жизни // Максим Исповедник. Творения. В 2-х кн. / Пер. с др.-греч., вступит, статья и комм. А.И.Сидорова. М., 1993. Кн. I. Аскетические и богословские трактаты.

139. Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Киев, 1901.

140. Марк Аврелий. Наедине с собой. Размышления // Римские стоики: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий / Вступ. ст., подгот. текста В.В.Сапова. М., 1995.

141. Маркс К., Энгельс Ф. Европейская война // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М., 1977. Т. 44.

142. Маркс К. Наброски ответа на письмо В.И.Засулич // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19.

143. Маркс К. Письмо в редакцию "Отечественных записок" // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19.

144. Маслин М.А. Современные буржуазные концепции истории русской философии. Критический анализ. М., 1988.

145. Медведев И.П. Византийский гуманизм. СПб., 1997.

146. Мейендорф И. Жизнь и труды св. Григория Паламы: Введение в изучение / Перевод Г.Н.Начинкина под редакцией И.П.Медведева и В.М.Лурье. СПб., 1997.

147. Мережковский Д.С. Страшное дитя / К.Н.Леонтьев: pro et contra. В 2-х кн. /Вступ. ст. А.А.Королькова, сост., послесл. и примеч. А.П.Козырева. СПб., 1995. Кн. I.

148. Местр Жозеф Мари де. Размышления о Франции // Regnum Aeternum. М.Париж, 1996. № I.

149. Местр Жозеф де. Санкт-Петербургские вечера / Пер. с фр. и прим. А.А.Васильева, п/р А.Г.Терехова. СПб., 1998.

150. Милюков П. Н. Русская культурная традиция // Русская идея: В двух томах. Т. 2 / Сост. В.М.Пискунов; Коммент. Н.Б. Злобина. М., 1994.

151. Михайлов A.B. Обратный перевод. М., 2000.

152. Михайлов A.B. Поворачивая взгляд нашего слуха // А.В.Михайлов. Языки культуры. М., 1997.

153. Муравьёв А. Учение о христианском царстве у преп. Ефрема Сирина // Regnum Aeternum. М.-Париж, 1996. № I.

154. Неизданные письма Тютчева и к Тютчеву // Литературное наследство. М., 1935. Т. 19-21.

155. Немировский А.И. Луций Анней Флор // Малые римские историки. Пер. с лат. М., 1996.

156. Николаев Г. Николаев Г. Монархия sub specie eschatologiae. (Тезисы ненаписанной статьи) // Град-Китеж. 1992. № 5(10).

157. Николюкин А.Н. Голгофа Василия Розанова. М., 1998.

158. Ницше Ф. Весёлая наука // Ф. Ницше. Сочинения в 2 т. / Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. примеч. К.А.Свасьян. М., 1990. Т. 1. С. 593.

159. Ницше Ф. Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм // Ф. Ницше. Сочинения в 2 т. / Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. примеч. К.А.Свасьян. М., 1990. Т. 1.

160. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ф. Ницше. Сочинения в 2 т. / Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. примеч. К.А.Свасьян. М., 1990. Т. 2.

161. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ф.Ницше. Сочинения в 2 т./ Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. примеч. К.А.Свасьян. М., 1990. Т. 1.

162. Носов С.Н. История и литература в мировоззрении К.Н.Леонтьева // Литература и история (Исторический процесс в творческом сознании русских писателей и мыслителей XVIII XX вв.). Вып. 2. СПб., 1997.

163. Носов С. Судьба Константина Леонтьева // Леонтьев К. Избранные письма / Публикация, предисловие и комментарий Д.Соловьёва. Вступительная статья С.Носова. СПб., 1993.

164. Онианс Р. На коленях богов. М., 1999.

165. Пигарев К. Ф.И.Тютчев и проблемы внешней политики Царской России // Литературное наследство. М., 1935. Т. 19—21.

166. Плотин. О прекрасном // Плотин. Сочинения. М.-СПб., 1995.

167. Повесть временных лет. СПб., 1996.

168. Полибий. Всеобщая история // Полибий. Всеобщая история: В 3-х тт. СПб., 1995. T. II.

169. Поляков Л.В. Консерватизм К.Леонтьева в современной России: пример "вдохновляющего пессимизма" // Поляков Л.В. Как Россия нас обустраивает: Избранная социально-философская публицистика. М., 1996.

170. Преподобные старцы Оптиной Пустыни. Жития. Чудеса. Поучения. М.Рига, 1995

171. Пришвин М. Из дневника 1945 года // Образ. 1995. №2.

172. Пушкин С.Н. Историософия русского консерватизма XIX века. Нижний Новгород, 1998.

173. Пушкин С.Н. Очерки русской историософии СПб., 1996.

174. Раев М. Соблазны и разрывы: Георгий Флоровский как историк русской мысли // Георгий Флоровский: священнослужитель, богослов, философ / Общ. ред. Ю.П.Сенокосова. М., 1995.

175. Раушенбах Б.В. Пристрастие. М., 1997.

176. Розанов В.В. К 20-летию кончины К.Н.Леонтьева // В.В. Розанов. О писательстве и писателях. М., 1995. С. 554.

177. Розанов В.В. Константин Леонтьев и его почитатели // В.В.Розанов. Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М.Достоевского. Лит. очерки. О писательстве и писателях /Под общ. ред. А.Н.Николюкина. М., 1996.

178. Розанов В.В. Опавшие листья. Короб первый // Розанов В.В. Уединённое: В 2 т. М., 1990. Т. 2.

179. Розанов В.В. Поздние фазы славянофильства. 2. К.Н.Леонтьев // В.В.Розанов. Сочинения / Сост., подгот. текста и коммент. А.Л.Налепина и Т.В.Померанской; Вступ. ст. А.Л.Налепина. М., 1990.

180. Розанов В.В. Эстетическое понимание истории // Русский вестник. 1892. №1-3.

181. Россия перед Вторым Пришествием. (Материалы к очерку русской эсхатологии) В 2-х тт. / Сост. С.Фомин. М., 1998.199. (Роуз) Серафим, иером. Человек против Бога. М., 1995.

182. Русское общество 40-50-х годов XIX в. Часть II. Воспоминания Б.Н.Чичерина. М., 1991.

183. Савельева И.В., Полетаев A.B. История и время. В поисках утраченного. М., 1997.

184. Савицкий П.Н. Евразийство / Савицкий П.Н. Континент Евразия. М., 1997.

185. Святополк-Мирский Д.П. О московской литературе и протопопе Аввакуме // Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. М., 1997.

186. Сергеев С.М. Л.А.Тихомиров и лагерь русских традиционалистов в 90-е гг. XIX в. (Материалы к истории русского традиционализма) // Тихомиров Л.А. Христианство и политика. М., 1999.

187. Сивак А.Ф. Всадник русского апокалипсиса // Литературная газета. 1991. № 46 (5372).

188. Сивак А.Ф. Константин Леонтьев. Л., 1991

189. Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV—XVI вв.) М., 1998.

190. Смирнов И.Н. Константин Леонтьев: Жизнь и творчество // Леонтьев К.Н. Избранное. М., 1993.

191. Соловьёв B.C. Замечания на лекцию Милюкова // Соловьёв B.C. Сочинения в 2 т. М., 1989. Т. 2.

192. Соловьёв B.C. Леонтьев. (Статья из энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона) // Соловьёв B.C. Сочинения в 2 т. Т. 2. / Сост., общ. ред. и вступ. ст. А.Ф.Лосева и А.В.Гулыги; Примеч. С.Л.Кравца и др. М., 1990. Т.2.

193. Соловьёв B.C. Немецкий подлинник и русский список // Вестник Европы. 1890. №12.

194. Соловьёв B.C. О последних событиях // Соловьёв B.C. Собрание сочинений. <Б. г.> Т. X.

195. Соловьёв B.C. Письмо Н.Н.Страхову (23 августа 1890 г.) / Письма Владимира Сергеевича Соловьева. Т. I. / П/р. Радлова Э.Л. СПб., 1908.

196. Соловьёв B.C. Письмо К.Н.Леонтьеву (март 1885 г.) // Вестник русского христианского движения. 1990. №158.

197. Соловьёв B.C. Письмо И.С.Аксакову (ноябрь 1883 г.) / Соловьёв Вл. <С> Письма / Под ред. Радлова Э.Л. Пб, 1923. Т. IV.

198. Соловьёв B.C. Россия и Европа // Вестник Европы. 1888. № 2, 4.

199. Страхов H.H. Наша культура и всемирное единство // Русский Вестник. 1888. №6.

200. Сувчинский П.П. К преодолению революции // Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. М., 1997.

201. Суини М. Лекции по средневековой философии. Выпуск 1. Средневековая христианская философия Запада. М., 2001.

202. Сюзюмов М. К вопросу о происхождении слова 5Pcpí<; 'Pcooía, Россия // Вестник древней истории. 1940. № 2.

203. Тертуллиан. Апология // Отцы и учители Церкви III века. Антология. 2 т. / Сост., и библиогр. ст. иером. Илариона (Алфеева). М., 1996. Т. 1.

204. Тихомиров JI.A. Апокалипсическое учение о судьбах и конце Mipa // Тихомиров JI.A. Христианство и политика. М., 1999.

205. Толковая Псалтырь Ефимия Зигабена, изъяснённая по свято-отеческим толкованиям. М., <б. г.>.

206. Трубецкой Е.<Н>, кн. Религиозно-общественный идеал Западного христианства в V веке. Часть I. Миросозерцание Блаженного Августина. М., 1892.

207. Трубецкой С.Н. Разочарованный славянофил // К.Н.Леонтьев: pro et contra. В 2-х кн. /Вступ. ст. А.А.Королькова, сост., послесл. и примеч. А.П.Козырева. СПб., 1995. Кн. I.

208. Тургенев И.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в 30 т. М., 1981. Т. 7. Сочинения.

209. Тургенев И.С. Письмо П.В.Анненкову, 25 марта (6 апреля) 1862 г. // Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в 30 т. М., 1981. Т. 5. Письма 1862—1864.

210. Тыжов А.Я. Полибий и его "Всеобщая история" // Полибий. Всеобщая история: В 3-х тт. СПб., 1995. Т. I.

211. Тютчев Ф.И. Докладная записка императору Николаю I. // Новое литературное обозрение. 1992. № 1.

212. Тютчев Ф.И. Незавершённый трактат "Россия и Запад" // Литературное наследство. Литературное наследство. Т. 97. Кн. I. М., 1988.

213. Тютчев Ф.И. Папство и Римский вопрос // Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999.

214. Тютчев Ф.И. Письма Ф.И.Тютчева Горчакову, А.Ф.Тютчевой, И.С.Аксакову, Ю.Ф.Самарину, А.Ф.Аксаковой, И.С.Аксакова — А.Гильфёрдингу// Литературное наследство. М., 1935. Т. 19-21.

215. Тютчев Ф.И. Письма // Литературное наследство. Фёдор Иванович Тютчев. М., 1988. Т. 97. Кн. I.

216. Тютчев Ф.И. Полное собрание стихотворений в 2-х тт. М., 1994. Т. II.

217. Тютчев Ф.И. Россия и Германия // Тютчев Ф.И. Политические статьи. Париж, 1976.

218. Тютчев Ф.И. Россия и Запад // Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999.

219. Тютчев Ф.И. Россия и Революция // Тютчев Ф.И. Политические статьи. Париж, 1976.

220. Тютчев Ф.И. Сочинения в двух томах. М., 1984. Т. 2. Письма.

221. МО. Ульянов Н.И. Комплекс Филофея // Образ. 1996. № 2(6).

222. Успенский Б.А. Восприятие истории в Древней Руси // Б.А.Успенский. Избранные труды, том I. Семиотика истории. Семиотика культуры, 2-е изд., испр. и доп. М., 1996.

223. Успенский Б.А. История и семиотика // Б.А.Успенский. Избранные труды, том I. Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1996.243. (Федченков) Вениамин, митр. О конце мира. М., 1998.

224. Филиппов Б. Страстное письмо с неверным адресом // Леонтьев К.Н. Моя литературная судьба. Нью-Йорк Лондон, 1965.

225. Флоренский П.А. Около Хомякова // Флоренский П.А., свящ. Сочинения в 4 т. /Сост. и общ. ред. игумена Андроника (Трубачёва) (А.С.Трубачёва), П.В.Флоренского, М.С.Трубачёвой. М., 1996. Т. 2.

226. Флоренский П. Параграфы 34, 35 и 36 из "Философии культа" // Regnum Aeternum. M., 1996. Т. I.

227. Флоровский Г.В. Евразийский соблазн // Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998.

228. Флоровский Г.В. Исторические прозрения Тютчева // Флоровский Г. Из прошлого руской мысли. М., 1998.

229. Флоровский Г.В. Метафизические предпосылки утопизма // Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998.

230. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Киев, 1991.

231. Флоровский Г.В. Тютчев и Владимир Соловьёв. (Главы из книги) // Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998.

232. Фрагменты ранних греческих философов. Часть I. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики. М., 1989.

233. Франк С.Л. Константин Леонтьев, русский Ницше // С.Л.Франк. Русское мировоззрение. СПб., 1996.

234. Франк С.Л. Миросозерцание К.Н.Леонтьева // С.Л.Франк. Русское мировоззрение. СПб., 1996.

235. Фудель И. К.Леонтьев и Вл.Соловьёв в их взаимных отношениях // К.Н.Леонтьев: pro et contra. В 2-х кн. /Вступ. ст. А.А.Королькова, сост., послесл. и примеч. А.П.Козырева. СПб., 1995. Кн. I.

236. Фудель И., свящ. Культурный идеал К.Н.Леонтьева // К.Н.Леонтьев: pro et contra. В 2-х кн. /Вступ. ст. А.А.Королькова, сост., послесл. и примеч. А.П.Козырева. СПб., 1995. Кн. I.

237. Фудель С.И. У стен Церкви // Свет Православия. Христианский собеседник. Издание Макариев-Решемской Обители, 1997.

238. Хайдеггер М. Гераклит. Начало европейского мышления // Философско-литературные штудии. Минск, 1992. Вып. 2.

239. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // М.Хайдеггер. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер с нем. М., 1993.

240. Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М., 1991.

241. Хайдеггер М. Что такое метафизика? // М.Хайдеггер. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер с нем. М., 1993.

242. Хомяков A.C. Семирамида//А.С.Хомяков. Соч. в 2-х тт. М., 1994. Т.1.

243. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения: Философские фрагменты // Пер. с нем. М.Кузнецова. М.-СПб., 1997.

244. Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской общественно-политической мысли XIX века). М., 1986.

245. Цымбурский B.JI. Остров Россия // Полис. 1993. № 6.

246. Цымбурский B.J1. Тютчев как геополитик //Общественные науки и современность. 1995. № 6. Р&ид$Ы

247. Чернавский М.Ю. Религиозно-философские :работы консерватизма К.Н.Леонтьева // Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата философских наук. Специальность 09.00.03. история философии. М., 2000.

248. Шапошников Л.Е. Русская религиозная философия XIX XX веков. Нижний Новгород, 1992.

249. Шапошников Л.Е. Философия соборности: Очерки русского самосознания. СПб., 1996.

250. Шелер М. Ordo amoris // Шелер М. Избранные произведения: Пер. с нем. /Пер. Денежкина A.B., Малинкина А.Н., Филиппова А.Ф.; Под ред. Денежкина A.B. М., 1994.

251. Шестаков В.П. Константин Леонтьев о судьбах русской культуры // Шестаков В.П. Эсхатология и утопия: Очерки русской философии и культуры. М., 1995.

252. Шичалин Ю.А. Европейский историзм // Шичалин Ю.А. Античность — Европа — история. М., 1999.

253. Шмеман А., свящ. Догматический союз // Православная мысль. Труды Православного богословского института в Париже. Париж, 1948. Вып. IV.

254. Элиаде М. Миф и о вечном возвращении: архетипы и повторяемость // Элиаде М. Избранные сочинения: миф о вечном возвращении; образы и символы; священное и мирское / перев. с фр. М., 2000.

255. Эллинские поэты VII III вв. до н.э. Эпос. Элегия. Ямбы. Мелика / Отв. ред. М.Л. Гаспаров. М., 1999.

256. Эрн В.Ф. Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение // Волшебная гора. 1998. Т. VII. М., 1998.

257. Янов А.Л. Славянофилы и Константин Леонтьев // Вопросы философии. 1969. №8.

258. Янов А.Л. Трагедия великого мыслителя // Вопросы философии. 1992. №1.

259. Gordt W. Russiche Philosophie. Grundlagen. München, 1995.