автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Французская "неистовая словесность" в русской рецепции 1830-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Французская "неистовая словесность" в русской рецепции 1830-х годов"

005057553

Российская Академия наук Институт русской литературы (Пушкинский Дом)

ДРОЗДОВ Никита Алексеевич

На правах ру^Зписи

/

ФРАНЦУЗСКАЯ «НЕИСТОВАЯ СЛОВЕСНОСТЬ» В РУССКОЙ РЕЦЕПЦИИ 1830-Х ГОДОВ

Специальность 10.01.01—10 —русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

1 я ДПР 2С13

Санкт-Петербург 2013

Работа выполнена в Отделе пушкиноведения Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

Научный руководитель:

Официальные оппоненты:

кандидат филологических наук Ларионова Екатерина Олеговна

доктор филологических наук, профессор Карпов Александр Анатольевич (СПбГУ)

кандидат филологических наук Мильчина Вера Аркадьевна

Ведущая организация: Институт мировой литературы

им. А. М. Горького РАН

Защита состоится апреля 2013 г. в часов на заседании

Специализированного совета Д.002.208.01 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (199034, Санкт-Петербург, наб. Макарова, д.4).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН.

Автореферат разослан » ¡у^&Дли^Х 2013 :

Ученый секретарь Специализированного совета Кандидат филологических наук

С. А. Семячко

Общая характеристика работы

Диссертация посвящена описанию рецепции французской «неистовой словесности» в русской критике и литературе 1830-х гг. Под «рецепцией» в данном исследовании понимается восприятие инокультурных явлений и их адаптация в новом семантическом поле. «Неистовой словесностью» в русской литературоведческой традиции называется определенное направление во французской прозе конца 1820-х - начала 1830-х гг., связанное с именами В. Гюго и Ж. Жанена, романы которых «Последний день приговоренного к смерти» и «Мертвый осел и гильотинированная женщина» явились своего рода его литературными манифестами. Некоторые исследователи считают возможным говорить о «неистовой школе»' или «школе Гюго и Жанена»2.

Необычность ситуации состоит в том, что во французском литературном сознании такого направления в строго очерченном виде никогда не существовало. Писатели, относимые к «неистовой школе» (Э. Сю, Э. Бюра де Гюржи, И. Ренье-Детурбе, А. Карр, П. Борель), никогда не декларировали своего литературного единства, как, впрочем, и вожди школы, Гюго и Жанен, в принципе, представлявшие в своем творчестве разные направления в истории нового французского романа. Выражение «неистовая словесность» возникло как прямая калька французского «la littérature frénétique», но русское и французское понятия совершенно не равнозначны и покрывают собой разный спектр литературных явлений.

1 Томашевский Б. В. Французская литература в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово // Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. М., 1960. С. 370; Обломиевский Д. Д. Французский романтизм. М., 1947. С. 161, 163; Вольперт Л. И. Французская литература//Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 599-600.

2 Шор В. Е. Гонкуры и «неистовая словесность» // Ученые записки ЛГУ. 1941. Вып. 8, № 64. С. 181; Томашевский Б. В. 1) Три рисунка Пушкина // Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. С. 428; 2) Французская литература в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово. С. 386, 402.

Под «френетическим» понимается такое литературное пространство, которое связано с мотивами смерти, страдания, насилия и т. д.3, то есть с экстремальными и подчеркнуто небытовыми явлениями человеческой жизни. В связи с этим можно говорить о «френетической» традиции, которая сохраняется в искусстве вплоть до настоящего времени. В современном французском исследовании А. Глиное, посвященном френетической литературе4, френетическая традиция прослеживается с XVI-XVII вв. (жанры «происшествий», «кровавых слухов» и «трагических историй»). Она отчетливо проявляет себя в немецком так называемом «тривиальном» романе XVIII -начала XIX в. и в английском «готическом» романе, в связи с которыми и был впервые использовал термин «l'école frénétique», введенный в 1821 г. в статьях Ш. Нодье о романе X. Г. Шписса «Маленький Петер». По-разному в разные эпохи отзываясь в «высокой» литературе и порой оказывая несомненное влияние на ее достижения, френетическая традиция остается в целом все же прерогативой литературы массовой, эксплуатирующей френетические темы и мотивы на потребу широкого невзыскательного читателя.

Очевидное различие между русской и французской литературоведческими традициями было отмечено Е. Е. Дмитриевой: «В отличие от Франции, где понятие "френетическая литература" было, как мы уже видели, довольно широким и нередко относилось к произведениям XVIII в., в России термин "неистовая словесность" закрепился исключительно за литераторами, которые вступили на литературное поприще во второй половине 20-х - начале 30-х годов»5. Перед нами случай, когда в процессе рецепции воспринимающее сознание создает новую литературную реальность.

3 В этом значении это слово употреблялось В. Э. Вацуро. См., напр.: Вацуро В. Э. «Монах» М. Г. Льюиса и «френетическая» готика // Вацуро В. Э. Готический роман в России / Сост. и подг. текста Т. Ф. Селезневой. М., 2002. С. 151-166.

4 GlinoerA. La littérature frénétique. Paris, 2009.

5 Дмитриева E. E. Незавершенный отрывок Пушкина «Одни стихи ему читала...» (к проблеме Пушкин и Жюль Жанен) // Незавершенные произведения А. С. Пушкина: Материалы научной конференции / Сост. Н. И. Михайлова, В. А. Невская. М., 1993. С. 58.

Степень изученности темы. «Неистовая словесность» как факт русского литературного сознания впервые была рассмотрена в работах В. В. Виноградова 1920-х, объединенных в книге «Эволюция русского натурализма» (1929)6. Виноградовым последовательно разрабатывался концепт «циклизации», под которой понималось объединение литературных произведений на основании сходства конструктивных моментов их поэтики. Виноградов разводил понятия «школы», существование которой в той или иной мере открыто постулируется ее приверженцами, и «цикла» — рецептивного конструкта, возникающего в сознании читателя. Принципы циклизации «неистовой словесности» были определены исследователем на основании многочисленных критических отзывов, где в качестве типичных признаков направления выделялись мотивы морального и физического разложения (злодеяние, убийство, посрамление чести, кровосмешение и проч.). Под определение «неистовых» попадало, с точки зрения Виноградова, огромное количество текстов самой разной природы, что приводило к размыванию границ цикла: «Этим путем, путем синтезов разнородных форм, возникали новые, не вмещавшиеся в пределы "ужасной натуры" конструкции, которые вели или к изменению примет "неистовой словесности", то есть к перестройке представления о ней, или же к новым критериям и новым типам циклизации»7. По мнению Виноградова, вообще, вероятно, имеет смысл говорить не об одном, а о нескольких «неистовых» литературных направлениях, каждое из которых характеризовалось своими особенностями поэтики. Вслед за Виноградовым жанровую и стилистическую неоднородность явления отмечал и Б. В. Томашевский, предложивший в статье «Французская литература в письмах

6 Виноградов В. В. О литературной циклизации (По поводу «Невского проспекта» Гоголя и «Исповеди опиофага» Де Квинси) // Виноградов В. В. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 45-63; 2) Из биографии одного «неистового» произведения («Последний день приговоренного к смерти») // Там же. С. 64-75; 3) Романтический натурализм (Жюль Жанен и Гоголь) // Там же. С. 76-100.

7 Виноградов В. В. О литературной циклизации. С. 60.

Пушкина к Е. М. Хитрово»8 развернутый обзор французского романа начала 1830-х гг. и выделивший несколько типов «неистовых» текстов («экзотическая ужасная литература», средневековый экзотизм, «роман ужасного в обыденном»). Большой вклад в изучение «неистовой словесности» был сделан Б. Г. Реизовым, посвятившим ей несколько работ9. Разные мнения высказывались в отечественном литературоведении относительно генезиса «неистовой словесности». Иногда она рассматривалась как прямое продолжение традиции готического романа (Ю. В. Алавердов, С. Р. Брахман10), однако больше сторонников имеет точка зрения, согласно которой «неистовая словесность» представляет собой особый, хотя и генетически родственный готическому роману жанр, зарождение которого связано с романами Жанена и Гюго11. Достаточно подробно изучен вопрос об отношении к «неистовой словесности» А. С. Пушкина (работы И. М. Тойбина, Н. Д. Тамарченко, А. Б. Криницына, В. А. Мильчиной, Е. Е. Дмитриевой, О. В. Астафьевой).

Несмотря на то, что «неистовая словесность» вызывала интерес у самых авторитетных исследователей XX в., представляется, что эта тема еще не получила должного освещения в научной литературе. Так, никогда не предпринималось попыток проследить саму историю появления понятия «неистовая словесность» на русской почве, недостаточно изученной

8 Томашевский Б. В. Французская литература в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово. 360-403.

9 Реизов Б. Г. К истории романтического урбанизма: «Исповедь» Жюля Жанена и «Отец Горио» Бальзака // Из истории русских литературных отношений ХУШ-Х1Х веков. М., Л., 1959. С. 132-140; Реизов Б. Г. «Неистовая словесность» // Реизов Б. Г. Французский роман XIX века. М., 1969. С. 64—75; Реизов Б. Г. Петрюс Борель // Борель П. Шампавер. Безнравственные рассказы / Изд. подг. Т. Б. Казанская, Т. В. Соколова, Б. Г. Реизов, А. М. Шадрин. Л., 1971. С. 167-188.

10 Алавердов Ю. В. Романтический стиль в кривом зеркале пародии (Жюль Жанен. «Мертвый осел и гильотинированная женщина») // Стилистические проблемы французской литературы: Сборник научных статей. Л., 1975. С. 16-26; Брахман С. Р. «Неистовый» насмешник // Жанен Ж. Мертвый осел и гильотинированная женщина / Изд. подг. С. Р. Брахман. М., 1996. С. 285-316.

11 См.: Шор В. Е. Указ. соч. С. 172-185; Реизов Б. Г. «Неистовая словесность». С. 64-65; Соколова Т. В. «Неистовый роман» // Соколова Т. В. Июльская революция и французская литература (1830-1831 годы). Л., 1973. С. 109-125; Метелева Г. Н. «Неистовство» 1830-х годов и его связь с традициями европейского романтизма // Традиции и взаимодействия в зарубежных литературах. Пермь, 1996. С. 53-60.

представляется рецепция «неистовой словесности» в русской литературе 1830-х гг. — ее восприятие русским литературным сознанием и адаптация в национальном культурном пространстве. Причем и здесь проблема рецепции, как правило, решалась на материале писателей «первого ряда» - Пушкина, Гоголя, Лермонтова, и ограничивалась вопросом индивидуальных влияний наиболее репрезентативных «неистовых» авторов и произведений. Такой «вершинный» подход к изучению литературных влияний не соответствует принципам современного сравнительно-исторического исследования. Необходимо расширить поле исследования, перенеся акцент со сферы индивидуального влияния на «фоновое» восприятие «неистовой словесности», ее воздействие на массовое литературное сознание эпохи. Именно отсутствием работ, полноценно и на широком материале описывающих процесс рецепции французской «неистовой словесности» в русской литературе 1830-х гг., обусловлена актуальность диссертационной работы. Этот пробел остается достаточно ощутимым для историка литературы, поскольку есть все основания полагать, что «неистовая словесность» оказала существенное влияние на формирование русского литературного сознания 1830-х гг. и особенности ее рецепции могут прояснить и скорректировать наши представления о развитии русской литературы этого и следующего десятилетия.

Все это определяет цель работы: описать процесс рецепции «неистовой словесности» в русской литературе с привлечением максимально широкого материала журналистики и массовой беллетристики и определить степень влияния этого направления на русское литературное сознание 1830-х гг.

Такая цель требует сформулировать следующие задачи исследования:

1. Собрать необходимый для изучения рецепции «неистовой словесности» критический материал путем фронтального просмотра русской периодической печати 1830-х гг.

2. Описать историю появления в России самого понятия «неистовая словесность» и определить те конструктивные моменты поэтики, которые

оказывались в глазах русских читателей определяющими для отнесения того или иного произведения к этому литературному течению.

3. Описать основные этапы и особенности процесса рецепции «неистовой словесности» в хронологической перспективе.

4. Определить круг художественных текстов, использующих мотивы «неистовой словесности» и рассмотреть характер этого использования.

Предметом исследования стала русская критика и журналистика 1830-х гг., а также русская литература этого периода, обращавшаяся с той или иной целью к «неистовым» сюжетам и мотивам. Что касается собственно литературных текстов, то из рассмотрения были сознательно исключены авторы и произведения так называемого «первого ряда». Вопрос об отражении «неистовой словесности» в творчестве Пушкина, Гоголя и Лермонтова, с одной стороны, уже в какой-то мере разработан, с другой - достоин стать предметом отдельных монографических исследований. Сознательный выбор в пользу массовой беллетристики был обусловлен стремлением не описать соприкосновение одной национальной литературной традиции с другой в ее вершинных проявлениях, а воссоздать именно некое коллективное литературное сознание современников.

На защиту выносятся следующие положения:

1. «Неистовая словесность» как литературное направление является производной рецепции современной французской прозы русским литературным сознанием 1830-х гг.

2. Основным заданием русской критики 1830-х гт. стало осмысление «неистовой словесности» в ее эстетическом и социальном аспектах.

3. Конститутивными признаками «неистовой словесности», объявленной порождением революций 1789 и 1830 гг., были признаны отрицание всех существующих законов искусства и обращенность к ужасной и отвратительной действительности.

4. Середина 1830-х гг. характеризуется полномасштабной кампанией против «неистовой словесности», поддержанной на официальном государственном уровне, а в литературной сфере связанной в первую очередь с журналистской и редакторской деятельностью О. И. Сенковского.

5. В статьях Сенковского происходит подмена понятий: вместо «неистовая словесность» чаще начинает применяться определение «юная словесность», позволяющее распространить границы явления на всю область современной социально заостренной французской прозы. Основной характеристикой «юной словесности» в русской критике становится ее «безнравственность», понимаемая как подрыв существующих общественных установлений и традиционных ценностей.

6. Критическое осмысление не только иностранной, но и собственно русской литературы часто включало в качестве необходимого элемента сопоставление художественного текста с литературным опытом французских «неистовых» писателей.

7. Рецепция «неистовой словесности» сочетала повышенный интерес к ее художественной системе с одновременным неприятием принципов ее идеологии и поэтики.

8. Для русской массовой беллетристики «неистовая словесность» послужила своего рода катализатором обращения к старой френетической традиции. Художественные достижения «неистовой словесности» литературой «второго» и «третьего» ряда были в основном проигнорированы.

Метод исследования. При написании работы использовался преимущественно историко-литературный подход к материалу, ориентированный на анализ литературных произведений и критических высказываний в максимально широком литературном и социо-культурном контексте и интегрирующий разные методологии — приемы компаративного анализа (установление литературных параллелей, заимствований, аллюзий), анализ читательской рецепции, элементы биографического метода и проч.

Научная новизна исследования определяется, в первую очередь, широтой выявленного и вводимого в исследовательский обиход литературно-критического материала русской периодической печати 1830-х гг. Впервые в отечественном литературоведении делается попытка описать основные этапы и особенности процесса рецепции «неистовой словесности» в хронологической перспективе и оценить роль этого литературного явления в формировании русского литературного сознания 1830-х гг.

Теоретическая и практическая значимость работы. Материалы диссертации могут быть использованы в основных курсах «История русской литературы XIX века», «История русской критики», в специальных курсах, посвященных русской прозе 1830-1840-х гг., русско-французским литературным связям, русской переводной литературе XIX в., а также для изучения русской литературы второго ряда и массовой беллетристики соответствующего периода.

Апробация диссертации. Основные положения диссертации излагались в докладах на Конференции молодых филологов «Современные методы исследования в гуманитарных науках» (Санкт-Петербург, ИР ЛИ РАН, 2010) и заседаниях Отдела пушкиноведения ИР ЛИ РАН.

Основное содержание работы

Структура работы обусловлена хронологической и тематической компоновкой представленного материала. Работа состоит из введения и трех глав.

Во Введении производится разъяснение основных теоретических аспектов выбранной темы, рассматривается содержание понятия «неистовая словесность» в момент его появления в литературно-критических статьях Ш. Нодье, дается обзор основной научной литературы, мотивируется

актуальность исследования, определяются его цели и задачи, предмет и методы исследования, а также научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы.

В Первой главе («"Неистовая словесность" в русской критике 18301833 гг.») освещается начальная стадия рецепции «неистовой словесности». Глава разбита на разделы, посвященные оценке русской критикой творчества наиболее видных, с ее точки зрения, «неистовых» авторов — Гюго, Жанена, Бальзака, Сю и некоторых писателей «второго ряда».

В разделе «Начало "неистовой словесности". Виктор Гюго» рассматриваются первые шаги в освоении опыта «неистовой словесности» русской критикой конца 1820-х - начала 1830-х гт. Впервые определение «неистовая словесность» появилось в рецензии «Северной пчелы» на вышедший в Париже в апреле 1832 г. года сборник «Темные рассказы перевернутой головы» («Contes bruns. Par une tête à l'envers»), в котором были опубликованы повести и рассказы трех французских авторов — О. де Бальзака, Ш. Рабу и Ф. Шаля. «Странные заглавия <...> и еще более странность содержания некоторых из них, - писал русский рецензент, - конечно, задобрят внимание читателей и не в одном Париже, хотя некоторые строгие критики и причисляют сии повести к произведениям неистовой литературы (littérature frénétique) - термин новый и не вовсе неудачный в применении своем к созданиям современных ультра-романтиков французских»12. Таким образом, в русском читательском сознании понятие «неистовая словесность» изначально оказалось связанным с творчеством «ультраромантиков французских» - с современной литературой 1830-х гг., основными представителями которой были Гюго, Жанен, Бальзак, Сю и др.

Анализ критического материала продемонстрировал, что в сознании русских читателей первые опыты «неистовой словесности» ассоциировались не с собственно френетической традицией, а с мемуарной литературой,

12 Северная пчела. 1832. № 88, 19 апреля.

стремительно набиравшей популярность в 1820-х гг. Общей характеристикой двух литературных явлений стал интерес к скрытым от посторонних глаз событиям человеческой жизни, и ее «безнравственным» откровениям. Так, роман Гюго «Последний день приговоренного к смерти» (1829) ставился в один ряд с самыми одиозными образцами «бесстыдной» мемуаристики - записками полицейского шпиона Э.-Ф. Видока и мемуарами Ш.-А. Самсона, палача времен революции. Главой «неистовых» был почти единодушно признан Гюго, чей роман о приговоренном к смерти преступнике стал своего рода символом новой школы французской словесности. В рецензиях на драмы и прозаические произведения Гюго ставились вопросы об эстетической допустимости категорий «ужасного» и «безобразного» в искусстве, о нравственности и безнравственности литературы и т. д. Конститутивным признаком новой школы считалось абсолютное отрицание всех существующих законов искусства и целенаправленная обращенность к «ужасной» и «отвратительной» действительности. В интерпретации явлений французской литературы эта последняя черта была возведена русской критикой в ранг главного атрибута «неистовой словесности», за счет чего френетическая составляющая стала определяющим критерием, по которому произведения относились к этому направлению. Так была сформирована модель восприятия неистовой словесности», ставшая основой дальнейших рецептивных актов.

Процесс осмысления «неистовой словесности» как особого, принципиально нового в эстетическом и социальном отношении литературного явления начинается в 1832-1833 гг. на страницах журнала «Московский телеграф». В поисках мотивировки возникновения и существования нового направления критика приходит к мысли о связи современной французской литературы с новыми реалиями европейской жизни, потрясенной революциями и стремительным социально-экономическим развитием. «Виноватой» в появлении «неистовой словесности» объявляется современная цивилизация, которая подавляет человеческое достоинство и создает условия для того, чтобы

индивид проявлял свои худшие качества. Так, в первый период рецепции «неистовой словесности» русская критика, начавшая с мысли о связи «неистовых» произведений с документальной прозой (мемуарами и записками), постепенно приходит к пониманию социального значения новой французской литературы и, соответственно, ее острой современности.

Во втором, третьем и четвертом разделах («Жюль Жанен», «Оноре де Бальзак» и «Эжен Сю и писатели второго ряда») рассматриваются некоторые аспекты рецепции творчества трех наиболее «узнаваемых» писателей начала 1830-х гг., каждый из которых сыграл свою роль в освоении «неистовой словесности» русским читательским и критическим сознанием. Жюль Жанен представляется фигурой не менее значимой, чем Гюго: роман Жанена «Мертвый осел и гильотинированная женщина» (1829) до настоящего времени считается одним из наиболее репрезентативных образцов «неистовой словесности». Его русский перевод появился через два года после выхода в Париже, и основная масса критических отзывов пришлась именно на 1831 г. Это поднимает одну из наиболее значимых проблем рецепции как таковой — роль перевода в освоении литературного явления. В случае с «Мертвым ослом и гильотинированной женщиной» именно появление русского текста стало катализатором критического интереса к Жанену. В рецензиях на «Мертвого осла» и второй роман Жанена «Исповедь» были отмечены характеристические особенности прозы Жанена, распространенные вслед за тем на все направление в целом, — совмещение ужасного и обыденного в едином повествовании и безэмоциональность повествователя в рассказе об ужасах современного города. В связи с творчеством Жанена был поднят вопрос о безнравственности современной французской словесности, вполне адекватно отражающей состояние современного общества, которое утратило четкие нравственные ориентиры. Несмотря на обилие резких характеристик («венец господствующего ныне грязного рода литературы», «квинтэссенция мерзостей,

до каких в состоянии унизиться человеческая природа»13, «ужасное литературное чудовище, порожденное в припадках лютейшего ожесточения на жизнь и на все живущее»14) отношение русских критиков к Жанену не было однозначным и менялось по мере знакомства с его новыми сочинениями, свидетельствовавшими об изменении творческой манеры. Несомненную ценность для русской критики представлял социальный аспект романов Жанена, его умение проникать в самые потаенные углы современной жизни.

Те же самые достоинства отмечались и в творчестве Оноре де Бальзака, сравнительно редко ассоциировавшегося в русском литературоведении с «неистовой словесностью», но, как показал анализ корпуса русской критики 1830-х гг., в действительности одного из самых ярких ее представителей. Это косвенно подтверждается, хотя бы уже и тем фактом, что впервые понятие «неистовая словесность» было использовано в связи со сборником «Темные рассказы опрокинутой головы», в котором Бальзак поместил два своих произведения. Примечательно, что в вышедшем в 1836 г. русском издании Бальзак был указан как единоличный автор книги, хотя из двух его произведений осталось только одно - «Испанский гранд». Переводы из сочинений Бальзака появлялись на страницах журналов и отдельными изданиями, пожалуй, чаще, чем переводы из других французских авторов, что свидетельствует о крайне высоком интересе к его творчеству в России. Пафос разоблачения современного общества в сочетании со стилевым неистовством повествования стали его опознавательными характеристиками. Русская критика не раз отмечала внимание Бальзака к противоположностям и противоречиям, а ключевым словом, определявшим его творчество, была «страстность». Как и в случае с Жаненом, отход Бальзака от «неистовой» тематики был воспринят русской критикой с сочувствием, и возвращение к старой творческой манере воспринималось если не с неприятием, то, по крайней мере, с удивлением.

13 Северная пчела. 1831. № 158,17 июля.

14 Телескоп. 1831. Ч. 4, № 13. С. 101.

Характерный аспект восприятия русскими критиками «неистовой словесности» проявляется в оценке писателей не столь широкого творческого диапазона, как Гюго, Жанен и Бальзак. Так, произведения Эжена Сю стали появляться в русской печати в одно время с сочинениями Бальзака, и журналы и газеты, казалось, выбирали из них для публикации наиболее «неистовые» отрывки, позволявшие характеризовать Сю как представителя «неистовства» крайне дурного толка, скрывавшего под мишурой повествования полное отсутствие таланта. Но вместе с тем появлялись и вполне благожелательные отзывы о его произведениях, обходившие стороной вопрос о принадлежности Сю к неистовой школе. Причиной тому была, как кажется, экзотика ранних романов Сю, не касавшегося городского быта и воспринимавшегося последователем Ф. Купера. Эта особенность рецепции «неистовой словесности», когда «об одном и том же писателе у современников возможны разногласия и колебания, к какому циклу его отнести», была указана еще В. В. Виноградовым15. Она отмечается в отношении большинства так называемых авторов «второго ряда», среди которых были Сентин, Мишель Ремон и др.

Представленный в диссертационном исследовании материал русской периодической печати позволяет утверждать, что к 1834 г. концепт «неистовая словесность» был одним из наиболее влиятельных в русской литературной критике. Новые французские произведения, попадающие в поле зрения русских критиков, оценивались в первую очередь с точки зрения принадлежности к «неистовой школе». Размышляя о направлении в целом, в большинстве случаев критика признавала его пагубность, и отсутствие в произведении «неистовых» мотивов и стилистики становилось критерием высокого качества иностранной литературной продукции или вкуса переводчика. Еще более примечателен тот факт, что подобная рецептивная стратегия стала применяться не только к французским, но и к русским текстам. Эта постоянная оглядка на опыт «неистовой словесности» подтверждает ту огромную роль, которую она играла

15 Виноградов В. В. О литературной циклизации. С. 60.

в русском литературном сознании 1830-х гг., - роль своего рода литературной доминанты десятилетия. Уже в 1836 г. об этом недвусмысленно заявлял Ф. В. Булгарин в программной статье «Словесность. Настоящий момент и дух нашей литературы»: «Новое направление дано нашей литературе не Англиею и не Германиею, а романтическою Франциею. На нас действует до сих пор так называемая французская словесность, которой у нас, между тем, объявлена жестокая и непримиримая война. В этом мы походим на древних римлян, которые воевали с целым миром и заимствовали у всех народов все то, что им казалось полезным, приятным и занимательным. <.. .> Мы беспрерывно браним юных французских словесников, а все почти нынешние наши произведения отзываются Виктором Гюго, Жаненом, Бальзаком и т.п.»16.

Вторая глава («"Неистовая словесность" в русской критике 1834— 1840 гг.») посвящена следующему этапу в рецепции современной французской прозы, когда индивидуальные аспекты творчества французских писателей чаще всего отходили на второй план перед характеристиками «школы», существование которой уже не вызывало сомнений. Против нее была развернута широкомасштабная кампания, поддерживаемая на государственном уровне. Цензурные меры, сформулированные в циркуляре С. С. Уварова (от 27 июня 1832 г.), предполагали запрещение современных французских романов, представляющих опасность для нравов русского читателя17. Идеологом борьбы с «неистовой словесностью» в русской литературе и журналистике был О. И. Сенковский, обозначавший соответствующие рецептивные ориентиры на страницах редактируемой им «Библиотеки для чтения» (началом издания «Библиотеки для чтения» и определяется верхняя хронологическая граница рассматриваемого периода). Его высказывания в адрес новой школы французской словесности, уже становившиеся предметом анализа в научной

16 Северная пчела. 1836. № 11, 15 января.

17 Так, в 1833 г. был запрещен роман Бореля «Шампавер».

литературе18, превосходили в своей жесткости и враждебности все другие мнения, а произведения современных французских авторов (Бальзака, Мишеля Ремона, Жорж Санд) подвергались в публикуемых в «Библиотеке для чтения» переводах произвольным редакторским сокращениям и «исправлениям». При этом в статьях Сенковского происходит характерная подмена понятий: вместо «неистовой», как правило, начинает употребляться определение «юная словесность», позволяющее максимально расширить границы литературного явления, с которым ведется борьба. Под широкое определение «юная словесность» подпадали произведения и «неистовых» авторов, к середине 1830-х гг. уже сменивших литературную манеру (Бальзак), и авторов, в принципе чуждых френетических мотивов и «неистового» стиля (Жорж Санд). При смене определения сменился, пользуясь терминологией В. В. Виноградова, и принцип «циклизации» — им стала острота социального содержания современной французской прозы, характеризовавшаяся в русской критике достаточно неопределенно как «безнравственность». Общим местом русской критики становятся указания на политическую природу и мотивированность «юной словесности», объявленной порождением революций 1789 и 1830 гг. «Безнравственность» французской прозы отражала современное развращение нравов - результат того умственного недуга, который сковал Францию в конце XVIII в. (Сенковский); «юная словесность» была продуктом современного общества, представляющего собой «труп, приводимый в движение только гальванизмом мятежей и кровопролитий» (Н. И. Надеждин19). Сходной точки зрения придерживался и Н. В. Гоголь, считавший новую французскую литературу прямым следствием политических потрясений. На официальном уровне тезис, что «юная словесность» подрывает традиционные общественные

18 Назарова Н. В. Французская литература 1830-х гг. на страницах «Библиотеки для чтения» // Назарова Н. В. Литературная позиция О. И. Сенковского в 1830-х гг. (На материале повестей, подписанных псевдонимом А. Белкин). Дисс. на соиск. уч. ст. канд. филол. наук. М„ 2010. С. 85-109.

19 Телескоп. 1834. Ч. 21, № 19. С. 154.

устои, ставя под сомнение необходимость законов в государстве и ценности семейной жизни, был сформулирован в выступлении М. Е. Лобанова на заседании Российской академии 18 января 1836 г. Диссонансом в этом общем хоре прозвучало мнение Пушкина, в резкой полемике с Лобановым на страницах «Современника» настаивавшим на чисто литературной природе «неистовой словесности».

Другой аспект восприятия «неистовой словесности» отражает позиция С. П. Шевырева, так же, как и Пушкин, впрочем, отрицавшего жесткую зависимость процесса литературного развития от политических происшествий. По мнению Шевырева, современная французская проза является продуктом «торгового века», превратившего литературу в своего рода коммерческое предприятие. Это - «легкая» литература, удовлетворяющая читательские ожидания и рассчитанная на коммерческий успех. Идея о «легкости» современной французской прозы, проходящая лейтмотивом через большую часть русских критических отзывов середины 1830-х гг., также должна была способствовать дискредитации «неистовой словесности», низводя ее до уровня второсортной литературной продукции, создающейся на потребу массового читателя.

В третьей главе («"Неистовая словесность" и русская литература»)

рассматривается проблема влияния «неистовой словесности» на русскую литературную практику 1830-х гг. Первый раздел посвящен рецепции «неистовой словесности» в творчестве О. И. Сенковского, который, пожалуй, может быть признан главным ее интерпретатором. На первый взгляд литературная деятельность Сенковского в корне противоречила его критическим высказываниям. Сенковский, что отмечалось современниками, представлял собой своего рода вариант «русского Жанена». Он использовал жаненовский прием иронического остранения френетического дискурса, регулярно и в больших количествах вводя его в свои произведения. Литературные противники Сенковского упрекали его в неприкрытом

подражании «неистовым» писателям, доходившем порой до прямого плагиата. В этих утверждениях игнорировалась, однако, пародийная и сатирическая направленность произведений Сенковского. Анализ повестей и очерков Сенковского показывает, что его художественные произведения не только не вступали в противоречие с критическими высказываниями, но могут рассматриваться как их прямое продолжение. Играя узнаваемыми френетическими темами и мотивами, заостряя их до абсурда, Сенковский последовательно проводил литературную стратегию переосмысления опыта «неистовой словесности», направленную на понижение ее литературного статуса в сознании русского читателя.

Во втором разделе («А. В. Тимофеев») рассматривается литературная деятельность протеже Сенковского - А. В. Тимофеева, в котором «неистовая словесность» нашла одного из самых отзывчивых и заинтересованных русских читателей. Хотя творческая система Тимофеева была во многом отлична от системы Сенковского, объединяет обоих писателей склонность к пародийности. Видимо, под влиянием Сенковского и следуя вектору, заданному «Библиотекой для чтения», Тимофеев в ряде своих произведений стремится к дезавуированию собственно литературной составляющей «неистовой словесности», обыгрывая ее стандартность и предсказуемость. Вместе с тем Тимофеев, в отличие от своего наставника, не был убежденным идеологическим борцом с «неистовой словесностью»: его повести, в особенности ранние, не отмеченные влиянием Сенковского, обнаруживают в нем достаточно заинтересованного и внимательного читателя современной французской прозы. При этом элементы «неистового» дискурса использовались им в сочетании с элементами других литературных систем и традиций, что создавало оригинальную в своей эклектичности смесь.

Третий раздел («Массовая литература 1830-х гг.») посвящен малоизвестным русским писателям «третьего ряда», чьи произведения вобрали в себя опыт «неистовой словесности» - П. А. Машкову, А. А. Павлову, К. П.

Зеленецкому и др. В русской массовой литературе 1830-х гг. можно отметить отчетливую ориентацию на французскую «неистовую» прозу, иногда с намерением противопоставить ей свое художественное видение, но чаще в попытках перенять европейский опыт. Однако при адаптации в русской массовой беллетристике «неистовство» претерпевает характерные трансформации. Из художественного арсенала исключаются наиболее узнаваемые «неистовые» мотивы - казнь и гильотинирование, хотя тема убийства присутствует часто и в разных вариациях. Почти полностью проигнорирована урбанистическая тема и связанные с ней столь характерные для «неистовства» социальные мотивы. Широко используется сверхъестественный элемент, характерный для более ранних «готического» и «тривиального» романа. Представляется, что для русской массовой беллетристики «неистовая словесность» послужила не более чем своего рода катализатором обращения к старой френетической традиции, неожиданно возродившейся в 1830-е гг. В то же время собственно «неистовые» черты играли периферийную роль, лишь изредка появляясь в качестве значимых художественных единиц.

В заключении подводятся итоги работы и намечаются перспективы дальнейшей разработки темы. Наиболее существенными представляются два направления дальнейшего исследования. Во-первых, произведенное «фоновое» изучение рецепции «неистовой словесности» дает возможность рассмотреть в новых аспектах ее влияние на творчество и литературные взгляды крупнейших русских писателей десятилетия — Пушкина, Гоголя и Лермонтова. Во-вторых, специального рассмотрения требует проблема, в общих чертах сформулированная еще В. В. Виноградовым20, однако до настоящего времени не получившая удовлетворительного разрешения, - роль «неистовой словесности и критических полемик 1830-х гг. в развитии натуральной школы.

20 Виноградов В. В. Романтический натурализм. С. 77, 89, 98.

Думается, что обозначенные перспективы смогут дополнить и углубить понимание литературного процесса 1830-1840-х гг.

Библиография состоит из двух частей: источники (иностранные и русские) и литературоведческие работы.

Кроме этого, в связи с большим количеством упоминаемых в тексте диссертации имен и произведений был составлен Указатель имен и произведений. Указатель разделен на две части: I. Указатель имен и произведений; II. Произведения без автора и сборники.

Основные положения диссертационной работы отражены в следующих публикациях в научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ:

1. «Неистовый» Бальзак в русской критике 1830-х гт. // Вестник Череповецкого государственного университета. 2012. Т. 1, № 4 (42). С. 78-82.

2. Френетический роман во Франции: автор - издатель — читатель [Рец. на кн.: Glinoer A. La littérature frénétique. Paris, 2009] // Новое литературное обозрение. 2013. № 118. С. 363-367.

3. Начало «неистовой словесности». Критический взгляд из России // Русская литература. 2013. № 2. С. 117-128 (в печати).

Подписано в печать 11.03.13 Формат 60х84'/і6 Цифровая Печ. л. 1.2 Тираж 100 Заказ 06/03 печать

Отпечатано в типографии «Фалкон Принт» (197101, г. Санкт-Петербург, ул. Большая Пушкарская, д. 54, офис 2)

Текст диссертации на тему "Французская "неистовая словесность" в русской рецепции 1830-х годов"

Российская Академия наук Институт русской литературы (Пушкинский Дом)

На правах рукописи

04201356046

ДРОЗДОВ Никита Алексеевич

ФРАНЦУЗСКАЯ «НЕИСТОВАЯ СЛОВЕСНОСТЬ» В РУССКОЙ РЕЦЕПЦИИ 1830-Х ГОДОВ

Специальность 10.01.01-10 - русская литература

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель -кандидат филологических наук Е. О. Ларионова

Санкт-Петербург 2013

Содержание

Вступление 3

Глава 1. «Неистовая словесность» в русской критике 1830-1833 гг. 31

1.1. Начало «неистовой словесности». Виктор Гюго 31

1.2. Жюль Жанен 52

1.3. Оноре де Бальзак 65

1.4. Эжен Сю и писатели второго ряда 75

Глава 2. «Неистовая словесность» в русской критике 1834-1840 гг. 92

Глава 3. «Неистовая словесность» и русская литература 1830-1840 гг. 127

3.1. Сенковский 127

3.2. Тимофеев 168

3.3. Массовая литература 186

Заключение 200

Библиография 205

Указатель имен и произведений 221

Вступление

«Неистовой словесностью» в русской литературоведческой традиции называется определенное направление во французской прозе конца 1820-х -начала 1830-х гг. Возникновение этого направления связывается с именами В. Гюго и Ж. Жанена, романы которых «Последний день приговоренного к смерти» и «Мертвый осел и гильотинированная женщина» явились своего рода его литературными манифестами. Исследователи даже считают возможным говорить о «неистовой школе»1 или «школе Гюго и Жанена»2, рассматривая ее влияние на творчество крупнейших русских писателей десятилетия - Пушкина, Гоголя, Лермонтова. Необычность ситуации состоит в том, что собственно во французском литературном сознании такого сколько-нибудь очерченного литературного направления никогда не существовало. Писатели, относимые к «неистовой школе» (Э. Сю, Э. Бюра де Гюржи, И. Ренье-Детурбе, А. Kapp, П. Борель), никогда не декларировали своего литературного единства, как, впрочем, и вожди школы, Гюго и Жанен, в принципе, представлявшие в своем творчестве разные направления в истории нового французского романа.

1 Томашевский Б. В. Французская литература в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово // Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. М., 1960. С. 370; Обломиевский Д. Д. Французский романтизм. Очерки. М., 1947. С. 161, 163; Волъперт Л. И. Французская литература // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 599-600.

2 Шор В. Е. Гонкуры и «неистовая словесность» // Ученые записки ЛГУ. 1941. Вып. 8, № 64. С. 181; Томашевский Б. В. 1) Три рисунка Пушкина // Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. С. 428; 2) Французская литература в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово. С. 386, 402.

Изучаемое явление можно назвать историко-литературным парадоксом: формула «неистовая словесность» возникла на русской почве и активно эксплуатировалась именно в русском литературоведении, тогда как ее французская версия, «la littérature frénétique», отражала совершенно иные литературные реалии. Исторически сложившееся терминологическое различие между русской и французской литературоведческими традициями отмечала Е. Е. Дмитриева: «В отличие от Франции, где понятие "френетическая литература" было, как мы уже видели, довольно широким и нередко относилось к произведениям XVIII в., в России термин "неистовая словесность" закрепился исключительно за литераторами, которые вступили на литературное поприще во второй половине 20-х - начале 30-х годов»3. Под «френетическим» понимается такое литературное пространство, которое связано с мотивами смерти, страдания, насилия и т.д.4, то есть с экстремальными и подчеркнуто небытовыми явлениями человеческой жизни. В связи с этим можно говорить о френетической традиции, которая сохранилась в искусстве вплоть до настоящего времени.

Понятие френетическая литература, по мнению современного французского исследователя Э. Глиное, не было изобретением ни XIX, ни даже XVIII века - его корни уходят гораздо глубже: «Aussi ancienne que celle des histoires de bandits, la tradition des histoires horrifiantes enfonce ses racines loin dans l'histoire de la littérature française. C'est sans doute dans les premières années du XVIe siècle qu'apparaissent les prémices du genre du fait-divers, genre appelé à une durable fortune journalistique et à une remarquable traduction littéraire, par la voie de textes courts appelés plus tard "canards" (en référence à la mode apparue au XVIIIe siècle des fausses nouvelles lancées pour abuser le

3 Дмитриева Е. Е. Незавершенный отрывок Пушкина «Одни стихи ему читала...» (к проблеме Пушкин и Жюль Жанен) // Незавершенные произведения А. С. Пушкина: Материалы научной конференции / Сост. Н. И. Михайлова, В. А. Невская. М., 1993. С. 58.

4 В этом значении это слово употреблялось В. Э. Вацуро. См., напр.: Вацуро В. Э. «Монах» М. Г. Льюиса и «френетическая» готика // Вацуро В. Э. Готический роман в России / Сост. и подг. текста Т. Ф. Селезневой. М., 2002. С. 151-166.

public)»5. Затем последовали такие сборники, как «Ужасные истории о двух волшебниках, задушенных дьяволом в Париже на святой неделе» (1615) и «Ужасная и отвратительная история о сумасшедшем человеке, который зарезал и убил семь детей в городе Шаалон в Шампани; вместе с памятной казнью, которая за этим последовала» (1619). Жанр продолжал свое развитие: «Les "canards sanglants" pénètrent la littérature aux XVIe et XVIIe siècles avec la vogue des "histoires tragiques". Ce genre suit le modèle lancé par les Novelle de Matteo Bandello (1554), traduites en 1559 et qui feront fureur en France jusqu'à la fin du XVIe siècle. Ces novelle mêlent thèmes religieux, grosses farces à la manière médiévale, aventures comiques et histoires tragiques, mais seules ces dernières sont massivement diffusées en France. Genre bien codifié, les histoires tragiques ne devaient narrer que des événements authentiques, mais toujours funestes, raison pour laquelle on leur accola les épithètes de "véridiques" et de "pitoyables"»6. Френетические мотивы играли важную роль в литературном наследии таких французских писателей, как Ф. де Россе, аббат Ж.-П. Камю, аббат А. Ф. Прево, Ж. Казот и др., и реализовались в самых разнообразных литературных формах. В связи с этим рациональнее было бы говорить не о френетическом жанре, а о френетической традиции, которая сохранилась в искусстве вплоть до настоящего времени.

5 «Страшные истории, такие же древние, как и истории о разбойниках, уходят корнями глубоко в историю французской литературы. Без сомнения, именно в начале XVI века появляются первые образцы "происшествий" - жанра, которому был предначертан долгий журналистский успех и разнообразное литературное воплощение. Происшествия имели форму небольших текстов, названных позднее "утками" (с учетом возникшей в XVIII в. моды на ложные новости, пускаемые, чтобы вводить публику в заблуждение)» (Glinoer А. La littérature frénétique. Paris, 2009. P. 34).

6 «"Кровавые слухи" проникли в литературу в XVI и XVII веках вместе с модой на "трагические истории". Этот жанр следует модели, введенной "Новеллами" Маттео Банделло (1554), которые были переведены в 1559 г. и производили фурор во Франции до конца XVI века. В этих новеллах объединялись религиозные рассуждения, грубые фарсы в средневековой манере, комические приключения и трагические истории, но лишь последние получили во Франции массовое распространение. Будучи довольно стандартизированным жанром, они должны были повествовать лишь о подлинных, но неизменно роковых событиях, вследствие чего их называли одновременно "правдивыми" и "жалостливыми"» (Ibid. Р. 35).

Она отчетливо проявляет себя в немецком так называемом «тривиальном» романе и английском «готическом» романе XVIII - начала XIX в. Комбинация перечисленных литературных форм, как представляется, и привела к появлению в 1820-х гг. понятия «la littérature frénétique», некоторая терминологическая неопределенность которого не ускользнула от

»7

внимания исследователей . Оно было введено в литературный обиход Ш. Нодье, сыгравшим большую роль в формировании как романтизма в целом, так и «неистовой литературы» в частности. Он употребил его впервые в 1821 г. в статьях о романе X. Г. Шписса «Маленький Петер»8. Что именно хотел сказать Нодье в этих статьях, по словам Глиное, «на первый взгляд, незначащих» («article à première vue anodin»)?9 Он начал издалека, с взаимоотношений между романтической и классической школами, с утверждения, что разница между ними не столь велика10, сколь несомненна граница между явлениями, обладающими высокой эстетической ценностью, и второсортной литературной продукцией: «Il faut donc chercher une cause à la vive opposition qui se manifeste contre le genre romantique, et il faut la chercher, selon moi, dans une méprise assez naturelle. On comprend généralement aujourd'hui, et par une extension fort injurieuse pour des écrivains réellement admirables, on comprend, dis-je, sous le nom de romantiques toutes les productions modernes qui ne sont pas classiques. Il faut avouer que cela

7 «Le roman "noir" désigné parfois, à l'époque de la Restauration, sous le nom de roman "romantique" et que Nodier proposa de nommer roman "frénétique" devait faire son apparition en France entre 1795 et 1797» (Bardèche M. Balzac, romancier. La formation de l'art du roman chez Balzac jusqu'à la publication du Père Goriot (1820-1835). Genève, 1967. P. 16). «Появление во Франции "черного романа", называвшегося иногда в эпоху реставрации "романтическим", и который Нодье предложил называть "френетическим", следует отнести ко времени между 1795 и 1797 годами».

8 Nodier Ch. 1) Le Petit Pierre, traduit de Palemand, de Spiess (Premier Article) // Annales de la littérature et des arts. 1821. T. 2, № 16. P. 77-83; 2) Le Petit Pierre (Deuxième Article) // Ibid. T. 4, №31. P. 175-184.

9 GlinoerA. Op. cit. P. 64.

10 Cm. Nodier Ch. Le Petit Pierre, traduit de Palemand, de Spiess (Premier Article). P. 78. Подобным образом в XX в. Ю. H. Тынянов в работе «Архаисты и Пушкин» стремился скорректировать понимание русского литературного процесса, показывая условность деления литературы XIX в. на два антагонистических лагеря классиков и романтиков (см.: Тынянов Ю. Н. Архаисты и Пушкин // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 23-121).

composerait une détestable littérature, et je ne puis trop approuver, sous ce rapport, la généreuse indignation des partisans du classique. Mais il est juste de mettre à leur place les ouvrages et les hommes, et de ne pas confondre dans une catégorie commune ces conceptions libres, hardies, ingénieuses, brillantes de sens et d'imagination, qui ne font regretter au goût le plus pur que l'absence de certaines règles, ou l'oubli de certaines convenances; et ces extravagances monstrueuses, où toutes les règles sont violées, toutes les convenances outragées jusqu'au délire. On comprend très bien qu'après cette longue fatigue des peuples, exercés le tiers d'un siècle aux impressions variées, les plus profondes et les plus tragiques, la littérature ait senti le besoin de renouveler par des secousses fortes et rapides, dans les générations blasées, les organes émoussés de la pitié et de la terreur. C'est là le secret d'un siècle funeste, mais il n'explique pas l'audace trop facile du poète et du romancier qui promène l'athéisme, la rage et le désespoir à travers des tombeaux; qui exhume les morts pour épouvanter les vivants, et qui tourmente l'imagination de scènes horribles, dont il faut demander le modèle aux rêves effrayants des malades. Ici, je dois le dire, je ne blâme absolument, quoique fort blâmable en soi, ni le spéculateur inconsidéré qui a cru devoir payer ce tribut aux infirmités d'un siècle, ni l'homme de génie qui s'est joué de ce siècle en égarant "Manfred" à travers les glaces des Alpes, ou l'enfant du châtelain sous les ombrages séducteurs du "Roi des Aulnes". Sans attenter à la délicatesse de leurs sentiments moraux, et même à la justesse de leurs autres idées littéraires, il me semble seulement qu'on doit repousser avec sévérité les novateurs un peu sacrilèges qui apportent au milieu de nos plaisirs les folles exagérations d'un monde fantastique, odieux, ridicule, et qu'il est de l'honneur national de faire tomber sous le poids de la réprobation publique ces malheureux essais d'une école extravagante, moyennant qu'on s'entende sur les mots; car ce n'est ni de l'école classique ni de l'école romantique que j'ai l'intention de parler. C'est d'une école innomée que j'appellerai cependant, si l'on veut, l'école frénétique»11.

11 «Надо, однако, найти причину того живого неприятия, с которым встречается романтический жанр, и искать ее нужно, с моей точки зрения, в довольно естественном

Интерпретируя это развернутое высказывание, необходимо расставить акценты. Литература, которую Нодье отказывался принимать всерьез, представляла, тем не менее, серьезную угрозу для культуры: это была та самая массовая «готическая» и «тривиальная» литература, пережившая стремительный подъем в конце XVIII в. и продержавшаяся «на плаву» вплоть до 1820-х гг. (не случайно объектом критического анализа стал роман, опубликованный в оригинале почти за тридцать лет до публикации статьи). Романтизм не имел к этой литературной сфере никакого отношения, развиваясь независимо и самостоятельно. Таким образом, декларации Нодье позволяли видеть в нем оппонента радикальных течений в европейской романтической литературе 1810-1820-х гг. Такого мнения придерживался, например, Д. Д. Обломиевский: «Французских романтиков начала 1820-х

чувстве пренебрежения. Сегодня романтическими принято называть - в широком смысле, очень обидном для действительно достойных восхищения писателей - принято называть, говорю я, все произведения современной литературы, которые не являются классическими. Следует признать, что они способны составить весьма отвратительную литературу, и в этом отношении я вполне разделяю благородное негодование приверженцев классиков. Но справедливость требует отдавать должное трудам и людям и не смешивать в одно те свободные, смелые, гениальные, блистательные по мысли и воображению замыслы, которые даже с позиций самого утонченного вкуса заставляют сожалеть лишь об отсутствии определенных правил или о пренебрежении определенными условностями, и чудовищные нелепости, в которых нарушены все правила, а все приличия попраны в исступлении. Вполне понятно, что долгая усталость людей, которые в течение трети столетия испытывали разнообразные глубочайшие и трагичнейшие впечатления, могла побудить литературу сильным и быстрым средством обновить истощенный состраданием и ужасом организм этих пресыщенных поколений. Именно в этом заключается секрет губительного века, но он не объясняет той бездумной дерзости, с которой поэт и романист пропагандируют над могилами безбожие, ярость и отчаяние, раскапывают мертвых, чтобы привести в ужас живых, и терзают воображение ужасными сценами, словно почерпнутыми из бреда душевнобольных. Здесь, должен я сказать, я абсолютно не виню, как бы сильно это само по себе ни было достойно порицания, ни опрометчивого спекулянта, который считал, что он должен заплатить свою дань слабостям века, ни гения, который пренебрегает этим веком, блуждая "Манфредом" в Альпийских льдах, или сыном рыцаря в обольстительной сени "Лесного царя". Не посягая на изящество их морального чувства и даже на верность других их литературных замыслов, я лишь считаю, что нужно сурово отвергнуть тех несколько кощунствующих новаторов, которые привносят в самые наши удовольствия безумные преувеличения мира фантастического, странного, нелепого, и что дело национальной чести заставить пасть под воздействием общественного порицания эти несчастные опыты экстравагантной школы, при условии что мы понимаем, что имеется в виду под этими словами; ибо школа, о которой я намеревался говорить, ни классическая, ни романтическая. Это школа безымянная, которую я, однако, назвал бы, если угодно, школой френетической» {Nodier Ch. Le Petit Pierre, traduit de l'alemand, de Spiess (Premier Article). P. 81-83).

годов раздражает прежде всего то стремление к изображению уродливого, которое отличает авторов "готического" романа и Байрона. Они не принимают, кроме того, трагедийности этого направления. Они хотели бы смягчить образы "ада", картину земного зла, образами "рая", то есть изображением красоты потустороннего мира. Романтики хотели бы отменить и снять безвыходность, неразрешимость противоречий, на которой особенно настаивали Байрон, Льюис, Матюрен, отвергающие "небесный", "религиозный" выход. Они хотели бы объявить Байрона и "черный роман" вне закона»12. Признавая в творчестве Нодье «период кратковременного увлечения Байроном», Обломиевский считал, что современный френетический роман был для Нодье явлением неприемлемым, фактом литературы, против которого он боролся: «Литературное направление, лидером которого Нодье считает Байрона, он именует "неистовым" и квалифицирует, как "ложно-романтическое". Ему противопоставляется <...> "подлинный романтизм", связанный в представлении Нодье с именем Гете, то есть в первую очередь с "Вертером". "Свободные, смелые, остроумные концепции" этого "подлинного романтизма" Нодье отграничивает в статье о Шписсе от "чудовищных сумасбродств", свойственных творчеству Байрона, готическому роману и мелодраме, которые "оскорбляют все приличия". Нодье доходит здесь до того, что оправдывает сторонников классицизма в их борьбе против этих тенденций романтической школы, оправдывает то возмущение, которое вызывает в них новейшая литература»13.

Подобная интерпретация при более внимательном рассмотрении оказывается не вполне верной. Интерес Нодье к френетической литературе не сводился, вопреки мнению Обломиевского, к Д. Г. Байрону и «готическому» роману: круг его литературных пристрастий был гораздо шире. Конец 1810-х - начало 1820-х гг. было для Нодье тем временем, когда он регулярно обращался к явлениям френетической литературы: в 1818 г.

12 Обломиевский Д. Д. Указ. соч. С. 78.

13 Там же. С. 79-80.

был напечатан «Жан Сбогар», второе издание которого вышло в 1820 г.; тогда же с риском для своей репутации Нодье издал роман С. Берара «Лорд Рутвен, или Вампиры» и предлагал продолжение «Вампира» Д. В. Полидори - Байрона; в том же году в сотрудничестве с А. Жуффруа и П. Кармушем «Вампир» был им адаптирован для сцены. В 1821 г. Нодье и барон И. Тейлор перевели драму Ч. Р. Метьюрина «Бертран, или замок Сент-Альдобран» (с предисловием, в котором, как и в статьях о «Маленьком Петере», приводились размышления о френетической литературе), сам Нодье издал «Смарру» (второе издание вышло в 1822 г.), а еще через год - сборник «Инферналиана», который включал в себя, как следовало из развернутого заглавия, истории о призраках, привидениях, демонах и вампирах14. Наконец в 1826 г., уже на закате френетической литературы, Нодье запустил в театре Panorama-Dramatique драму «Монстр и волшебник», переработку романа М. Шелли «Франкенштейн».

Тот факт, что Нодье, оставляя такие отрицател