автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Генезис и жанровая динамика философско-художественных форм в русской прозе конца XVIII - начала XIX вв.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Генезис и жанровая динамика философско-художественных форм в русской прозе конца XVIII - начала XIX вв."

005053666

На правах рукописи

КОПТЕВА Элеонора Ивановна

ГЕНЕЗИС И ЖАНРОВАЯ ДИНАМИКА ФИЛОСОФСКО-ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ФОРМ В РУССКОЙ ПРОЗЕ КОНЦА XVIII - НАЧАЛА XIX вв.

Специальность 10.01.01. - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

2 5 0КТ2012

Омск-2012

005053666

Работа выполнена на кафедре литературы ГОУ ВПО «Омский государственный педагогический университет»

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор

Акелъкина Елена Алексеевна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Викторович Владимир Александрович;

Ведущая организация: Саратовский государственный университет

им. Н. Г. Чернышевского

Защита состоится 28 декабря 2012 г. в 13.00 часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.179.02 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Омском государственном университете им. Ф. М. Достоевского по адресу: 644077, г. Омск, пр. Мира, д. 55а.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Омского государственного университета им Ф. М. Достоевского.

доктор филологических наук, профессор Житкова Эмма Михайловна;

доктор филологических наук, профессор Минеева Софья Викторовна

Автореферат разослан «.

Ученый секретарь диссертационного совета

Е. А. Никитина

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Развитие русской прозы XVIII в. - процесс длительный и неоднозначный. Историко-социальные и культурные перемены начала столетия создали почву для поисков той самобытности, которая впоследствии станет основой для рождения русской классической литературы XIX в.

Этапы развития философской прозы, вызревание философичности в русской историко-литературной традиции XVIII в. никогда не изучались как самостоятельный феномен. Это связано с жанровой «размытостью» многих повествовательных форм литературы указанного периода, неизученностью самого генезиса повествовательной традиции, зарождающейся в последние десятилетия XVIII в.

На рубеже веков вырабатывается самостоятельный взгляд русских авторов на историю, литературу, социальную проблематику, культуру в целом. Этот процесс совпал с формированием личностного сознания, переосмыслением ценностей духовной культуры. Переход от рефлективного традиционализма к индивидуальному творчеству совпал и с формированием прозы. Со времени Петровских преобразований проходит почти век. Для поколения А. Н. Радищева и Н. М. Карамзина начинается саморефлексия литературы и культуры.

В прозе, как гораздо ранее в поэзии и драматургии, отбираются жанровые образцы, переосмысляются разнообразные сюжеты античной традиции и Нового времени. Для литературы указанного периода не характерны «чистые» жанры, как в развитой просветительской словесности Европы: «опыты» М. де Монтеня, «мысли» Б. Паскаля, «характеры» Ж. де Лабрюйера, аллегорические видения Э. Сведенборга, «сны» Ш. Л. Монтескье и т. д.

Философствование как абстрактное интеллектуальное размышление само по себе в отвлечении от практической жизни не интересовало русских авторов XVIII в. Здесь философичность складывается на основе личного опыта поиска истины и целостности человека и мира. Ее «проводником» становится целый комплекс текстов и жанровых форм, наиболее востребованных русскими культурными авторами-читателями: биография, исповедь, сны, видения, мениппея, травелог и др. Осмыслить указанный процесс возможно лишь в историко-литературной перспективе, позволяющей обобщить поиски русских авторов в прозе конца XVIII - начала XIX вв.

Потребность в создании автобиографических записок, мемуаров, писем стала не только личной необходимостью известных и именитых. Конец XVIII - XIX вв. в русской культуре - это эпоха письма,

по выражению М. Н. Эпштейна, «самообоснование индивидуальности». Биографические формы, как и путешествия, вымышленная и настоящая переписка для автора и читателя XVIII в. означали «встречу» с самим собой, создавали ощущение целостного «я», действующего и постигающего жизнь, наблюдающего и описывающего.

Подобные опыты сопутствовали в русской литературе последних десятилетий XVIII в. рождению публицистики, эпистолографии, сатирической пародии, травелогов и других форм прозы. В этот историко-литературный период еще не произошло разделения повествовательной прозы на философскую, историческую, беллетристическую, журнальную и т. п. Это время «брожения», жанрового синкретизма и одномоментно эксперимента, устраиваемого автором.

Определенно можно утверждать, что в последние десятилетия XVIII в. в русской прозе складывается жанровое мышление, этапами которого становятся жанровый синкретизм, осознанный выбор образцов для подражания, пародийные формы и, наконец, жанровый синтез, предполагающий вполне осознанное литературное творчество и собственно рождение художественного сознания. Наиболее полно процесс синтеза раскроется в «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева и «Письмах русского путешественника» Карамзина.

Несмотря на то, что четкая жанровая система повествовательных форм в эту пору еще не проявилась, проза вышла к новому рубежу своего развития. Постепенно сложились само ощущение литературной условности, фигура условного рассказчика, принципы философского остранения, индуктивного и дедуктивного разворачивания мысли, стремление уйти от монологической риторики к осознанию множества точек зрения на событие, явление, человека - все те качества, без которых невозможна динамика повествовательной традиции.

Долгое время и читатели, и исследователи видели в так называемой документальной литературе лишь исторический источник. В последние годы начал проявляться интерес к литературоведческому анализу подобных произведений, учитывающему феномен просветительской традиции, а также воздействие определенных жанровых образцов и канонов.

Размышляя о новаторстве прозы А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, современный читатель часто упускает из виду, что первооткрывателями русской философской прозы были авторы XVIII в.: Д. И. Фонвизин, Г. Р. Державин, И. А. Крылов, А. Н. Радищев, Н. М. Карамзин. Изучение творчества названных авторов дает возможность рассмотреть тенденции становления философско-художественных форм.

Диссертация представляет последовательную попытку определить содержательность русской философской прозы, ее дидактическую направленность, наметить этапы ее формирования в русской литературе указанного периода и охарактеризовать ее художественное своеобразие.

Вопрос о риторической традиции в генезисе русской прозы XVIII в. был поставлен в работах Н. Д. Кочетковой «Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма» и «Радищев и проблема красноречия в теории XVIII в.»1 еще в 1970-е гг. Указанная проблема рассматривается в кандидатской диссертации Е. М. Матвеева (2007)2, а также в двух диссертациях на соискание ученой степени доктора филологических наук: Т. Е Автухович (199б)3 и И. В. Кузнецова (2009/.

В настоящее время в отечественном литературоведении созрела необходимость в конкретных и в то же время обобщающих исследованиях, где статус риторического слова и риторических форм осмыслялся бы в соотнесении с генезисом прозаической традиции. С. С. Аве-ринцев отмечал, что именно философско-риторическая традиция побуждает к развитию множества художественных осмыслений человека и мира. Это «словесный наряд "мудрости"» облекается в «чуткое и подвижное слово, повышенно готовое к звуковой игре и метафорическому преображению»5. Ведь именно эксперименты авторов XVIII в. создадут основу для формирования своеобразия русской повествовательной литературы в XIX в. Риторическое слово «подтолкнет» к появлению диалогических форм русской прозы, в том числе рождению такого феномена, как философско-художественное произведение.

Таким образом, актуальность исследования обусловлена тем, что современная литературоведческая наука стремится выявить целостный феномен русской прозы XVIII в., учитывая роль античных, западноевропейских и древнерусских источников произведений отечественных авторов последних десятилетий XVIII - начала XIX вв.

1 XVIII век: Сборник 9. - Л.: Наука, 1974. - С. 50-80; XVIII век: Сборник 12. - Л.: Наука, 1977. - С. 8-28.

2 Матвеев Е. М. Русская ораторская проза середины XVIII в.: панегирик в светской и духовной литературе. - СПб., 2007.

3 Автухович Т. Е. Русский роман XVIII в. и риторика: Взаимодействие в период формирования жанра, 1760-1770-е гг. - Гродно, 1996.

4 Кузнецов И. В. Риторические стратегии литературного дискурса (на материале русской словесности XI-XIX вв.). - М., 2009.

5 Аверинцев С. С. Классическая греческая философия как явление историко-литературного ряда // Новое в современной классической филологии. -М.: Наука, 1979. - С. 65.

Отбор материала, принцип его ограничения, общая хронологическая последовательность продиктованы в работе стремлением рассмотреть истоки формирования русской философской прозы конца XVIII в., выявить ее характерные образцы, определить этапы ее развития. Обращение к общественной и эстетической мысли античной и западноевропейской традиций позволило разобраться в национальной специфике «философизации» русской культуры. Этим объясняется обращение в настоящей работе как к журнальному контексту эпохи, так и к малоизученным произведениям.

Объектом диссертационного исследования является широкий корпус произведений русских авторов: Екатерины II, Е. Р. Дашковой, А. Е. Лабзиной, Г. Р. Державина, Д. И. Фонвизина, Н. Г. Курганова, А. Н. Радищева, М. Д. Чулкова, И. А. Крылова, Н. И. Новикова, Н. М. Карамзина, И. В. Лопухина, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского. Для типологического и сравнительно-исторического анализа привлекались тексты из европейской литературы античной эпохи и Нового времени таких авторов, как Аристотель, Платон, Феофраст, Сенека, Цицерон, Плутарх, Светоний, Марк Аврелий, Августин Блаженный, Боэций, Ф. Петрарка, Ф. де Ларошфуко, Ж. де Лабрюйер, М. де Мон-тень, Ш. Л. Монтескье, Вольтер, Ж. -Ж. Руссо, Л.-С. Мерсье.

Предмет исследования - выявление особенностей риторической основы поэтики прозаических философско-художественных произведений последних десятилетий XVIII - начала XIX вв., осмысление генезиса жанрово-повествовательной традиции указанного периода.

Цель работы: исследование жанровой динамики в процессе рождения художественно-философских форм в русской прозе последних десятилетий XVIII - начала XIX вв., осмысление преемственности всемирно-исторического литературного процесса и стадиальности развития национальной культуры. В этом плане представляется закономерным расширить сложившийся круг проблем и заявить не только о существовании философской прозы XIX в., но и необходимости признать существование ее особой поэтики в русской литературе конца XVIII в. - философско-художественной прозы, которая сыграла важную роль в формировании русской классики XIX в.

Определение особой содержательности русской философской прозы конца XVIII в., изучение путей ее развития, ее эстетики и поэтики диктует, в свою очередь, следующие конкретные задачи:

1) определение историко-литературных причин возникновения философской прозы в русской литературе конца XVIII в.;

2) исследование ведущих тенденций в развитии повествовательной прозы последних десятилетий XVIII - начала XIX вв.;

3) определение жанровых образцов, оказавших наибольшее влияние на жанрово-повествовательную традицию, представленную прозаическими текстами русских авторов XVIII в.;

4) анализ основных жанровых моделей, раскрывающихся в наиболее репрезентативных текстах указанного периода;

5) выявление и анализ произведений круга писателей, связанных с понятием «философско-художественная проза»;

6) рассмотрение основных черт эстетики и поэтики философской прозы конца XVIII в., изучение творчества целого ряда писателей конца XVIII в. в аспекте формирования эстетики и поэтики философской прозы;

7) исследование процесса реактуализации жанров диатрибы, характера, анекдота, притчи, сказки, новеллы, биографических и эпистолярных форм в произведениях русских авторов-прозаиков последней трети XVIII в.;

8) определение основных источников философизации русской литературы последних десятилетий XVIII в.;

9) анализ динамики жанровых форм в разных «слоях» русского литературного процесса (биографии, публицистике, письмах, заметках, сборниках анекдотов и новелл, путешествиях, пародийных текстах);

10) осмысление зарождения рефлексии и форм ее выражения в указанных сложносоставных жанрах;

11) исследование эссеистических тенденций и их роли в «невымышленной» прозе последних десятилетий XVIII в.;

12) прослеживание этапов формирования и в связи с этим осмысление художественного своеобразия отечественной прозы последних десятилетий XVIII в.

Методологические основания и теоретические источники диссертации. Метод исследования подсказан ключевым характером проблемы философичности в русской литературе конца XVIII в., открывающей путь к пониманию основных тенденций литературного процесса конца XVIII - начала XIX вв. Исследование опирается на комплексный подход, включающий использование сравнительно-исторического, историко-культурного, историко-литературного, сравнительно-типологического, структурно-семантического, биографического методов, а также анализа жанровой традиции. Особую методологическую значимость для данного исследования представляют труды М. М. Бахтина, Л. Я. Гинзбург, Ю. Н. Тынянова, Е. М. Мелетинского, О. М. Фрей-денберг, С. И. Машинского, В. В. Кожинова, С. С. Аверинцева, Ю. М. Лот-мана, Б. А. Успенского, М. Л. Гаспарова, М. М. Гиршмана, Ю. В. Манна, А. Э. Еремеева, Е. А. Акелькиной, М. С. Штерн, А. В. Михайлова,

M. H. Эпштейна, H. Д. Тамарченко, В. И. Тюпы, а также исследования ученых в области изучения русского литературного процесса XVIII в.: Г. А. Гуковского, Е. Н. Купреяновой, И. 3. Сермана, Н. Д. Кочетковой, Ю. В. Стенника, О. Б. Лебедевой, Г. Г. Елизаветиной и др.

В русской литературе конца XVHI в. впервые выделяется «пласт» произведений, который мы определяем как «философская проза», рассматривая ее становление. Очерченный круг проблем позволяет расширить представление об эволюции русской прозы и ее философском потенциале, что само по себе имеет общеметодологическое значение.

Положения, выносимые на защиту:

1. Философское начало в культуре XVIII в. является определяющим и весьма актуальным. Выявление жанрового генезиса русской философской прозы позволяет определить ее философскую проблематику и жанровый состав.

2. Риторическое начало в разных жанровых формах становится основой философского обобщения в диапазоне игры на грани вымышленного / невымышленного, достоверного / недостоверного, канонического / маргинального.

3. В русской прозе XVIII в. почти не встречаются «чистые» жанровые формы, для философичности характерна контаминация разных родовых начал. В переходную эпоху рубежа XVIII - XIX вв. актуализируются жанры афористического философствования (в «невымышленной» прозе, письмах, путешествиях и других сложносо-ставных формах).

4. В литературе конца XVIII в. впервые выделяется особый тип прозы, определяемый как философская, где аполог, притча, исторический анекдот, травелог выступают в качестве генетической основы формирующейся повествовательной традиции.

5. Биографические жанры в русской прозе последних десятилетий XVIII - начала XIX вв. создают основу для формирования романа с его исповедальностью, психологизмом, фантастическим предположением.

6. Многообразие маргинальных жанров литературы non-fiction в литературе указанного периода выстраивает «самообоснование индивидуальности», выводящее к формированию эссеизма в культуре Нового времени.

7. На протяжении последних десятилетий XVIII в. русская проза накапливает опыт создания различных сложносоставных форм, в которых художественное начало слито с философско-риторическим (менип-пея, лукиановский диалог, другие формы пародийной литературы). Разноплановое использование серьезно-смеховых форм создает смысло-

вое пространство эксперимента через оппозицию философского вымысла и игру документальностью.

Научная новизна диссертации проявляется в том, что впервые проза последних десятилетий XVIII - начала XIX вв. исследуется как целостное явление, осмысляются такие тенденции её развития, как романизация и эссеизация, такие особенности, как жанровый синкретизм и жанровый синтез. В контекст исследования вводятся малоизученные тексты авторов XVIII в., рассматривается взаимодействие разных форм прозы (вымышленной - невымышленной), роль дидактико-аллегори-ческих жанров в формировании прозаического целого. Наконец, мы обращаемся к сопоставительному анализу античных образцов биографической литературы и произведений русских авторов.

В настоящей работе впервые рассматривается вопрос о становлении русской философской прозы в широком общекультурном контексте с привлечением материалов из области эстетики, журналистики, историографии и публицистики этой эпохи.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что ее выводы о жанрово-повествовательной традиции, складывающейся в русской литературе последних десятилетий XVIII - начала XIX вв., могут быть использованы при разработке теоретических проблем, связанных с осмыслением генезиса жанрового мышления, а также историко-литературной традиции в отечественной культуре, тем более что вопрос о философичности прозы писателей конца XVIII в., особой направленности их авторского сознания, в сущности, не получил разработки в плане поэтики.

Научно-практическое значение: полученные результаты дают основание для переосмысления историко-литературных процессов XVIII-XIX вв. Основные положения диссертации могут быть использованы в построении вузовского курса по истории русской литературы XVПI-XIX вв., при чтении спецкурсов, а также при составлении комментариев к ряду произведений указанного периода.

Апробация работы. Основные положения диссертации апробированы в докладах на следующих научных конференциях: «Русская филология; Язык - Литература - Культура» (Омск, 2001, 2008, 2011), «Проблемы литературных жанров» (Томск, ТГУ, 2001), «Вопросы фольклора и литературы» (Омск, 2002, 2003, 2005, 2006, 2009, 2010, 2011), «Актуальные проблемы высшего гуманитарного образования и воспитания в Сибири» (Омск, 2002), «Сохранение и развитие русской культуры и православной духовности» (Омск, Институт культурологии СО РАН, 2007), «Лингвистика. Коммуникация. Культура» (Омск, 2007, 2009), российско-швейцарский международный симпозиум

«Теология культуры» (Омск, 2008), международная научная конференция «Авторское книготворчество в поэзии: комплексный подход» (Омск, 2010), XIX научный семинар Сибирского регионального вузовского центра по фольклору «Народная культура» (Омск, 2010), международная научная конференция «Ф. М. Достоевский в смене эпох и поколений» (Омск, 2011), «Фольклорные и литературные исследования: современные научные парадигмы» (Омск, 2012).

Структура диссертации определяется избранными методами анализа, в первую очередь жанровым и историко-сопоставительным. Порядок расположения разделов и глав опирается на историко-литературную хронологию. Работа состоит из введения, трех глав, заключения. Ведущие вторая и третья главы разделены на семь параграфов. Библиография включает шесть разделов и содержит более 400 наименований.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении определяется актуальность темы исследования, обосновывается методологическая база, указываются предмет и объект исследования, формулируются цели и задачи, проясняется научная новизна, теоретическая и практическая значимость, формулируются положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Риторическое слово и жанрово-стилевое своеобразие русской повествовательной прозы последних десятилетий XVIII в. (К методологии исследования)» осмысляются основные стилевые оппозиции русской прозы конца XVIII в.: литература / словесность, художественное / нехудожественное, вымышленное / невымышленное, достоверное / недостоверное, нормативное / ненормативное, стихи / проза. В этот период только начинает складываться высвобождающийся из тесных рамок прагматики художественный смысл изображаемых событий, людей, времени, риторика текста сталкивается с творческим преломлением жизни. «Степень» художественности текста оказывается зависимой от авторского кругозора, доминирования той или иной воздействующей на него традиции, а также определенной самостоятельности культурного сознания читающей публики.

Процесс самоопределения в русской литературе начинается с эпохи Нового времени, когда сакральное Слово уже не объемлет всей духовной и материальной жизни человека, от него открепляются секу-лярные мысль и слово, создавая и выражая мир человека как внеположный Божественному существованию. «Теперь уже не литература омывается волнами длящегося разговора Бога и людей, а разговор ис-

кусственно воссоздается, имитируется, стилизуется средствами литературы»6. Так, приходит время для рождения прозаических форм и литературной теории - риторики и поэтики.

В литературе последних десятилетий XVIII в. продолжает свое развитие так называемая документальная традиция (письма, дневники, мемуары, записки, воспоминания, травелог, биография, автобиография и др.). Означенная выше проблема художественности по отношению к произведениям указанного периода, безусловно, сталкивается с определением вымышленного/невымышленного.

Еще одна проблема, возникающая перед исследователем литературы XVIII в., - это соотношение достоверности/недостоверности высказывания. Так, в мемуарах указанного времени авторы конструируют мир прошлого, опираясь на собственные память, опыт пережитого, часто сознательно подменяя или переставляя события и ситуации, происходившие в жизни. В таком случае художественность проявляется не столько в языковом оформлении текста (хотя возможно и это), сколько в самом способе миромоделирования, отражения целостного события сознания говорящего, может быть, не совпадающего с достоверностью фактографии.

Обращаясь к исследованию историко-литературной ситуации последних десятилетий XVIII в., исследователь неминуемо сталкивается с множеством проблем теоретического, в том числе терминологического характера. Само понятие автора и авторства складывается в русской культурной традиции лишь к концу указанного столетия в основном в критических работах Н. М. Карамзина. Конечно, это не означает, что литература, в том числе художественная, до этого периода не существовала, да и авторефлексия по поводу различных произведений разворачивается задолго до появления категории профессионального автора.

В период классицизма сфера литературы ограничивалась тщательно разработанной поэтикой стихотворных форм. Проза долгое время воспринималась как противоположность словесного творчества7. Правда, при всем отрицательном отношении к сюжетным повест-

6 Аверинцев С. С. Классическая греческая философия как явление историко-литературного ряда. - С. 22.

7 Так, М. В. Ломоносов в «Кратком руководстве к красноречию» пишет: «Слово двояко изображено быть может - прозою или поэмою. Проза есть слово, которого части не имеют точно определенной меры и порядка складов, ни согласия, в произношении точно назначенного, но все речения располагаются в нем таким порядком, какого обыкновенный чистый разговор требует» (См.: Русская литературная критика XVIII века / сост., ред., вступ. ст. и прим. В. И. Кулешова. - М.: Советская Россия, 1978. - С. 32).

вовательным текстам серьезно разрабатывались риторические традиции как в духовной, так и в светской сферах. Риторическая проза, пожалуй, единственная форма, допускавшаяся в область литературной рефлексии. На ее основе постепенно формировались различные жанры критики, публицистики, наконец, повествовательной прозы. Другим источником генезиса прозаических жанров на протяжении XVIII в. стали рукописные сборники, авантюрно-плутовские романы. Естественно, что термин «классицизм» не описывает сложности всего историко-литературного процесса XVIII в. Однако наличие границы, за которую не допускались многие тексты, появившиеся в русской и переводной традициях, красноречиво свидетельствует о «рефлекторном традиционализме» (С. С. Аверинцев) русской литературы XVIII в.

Повествовательные произведения XVIII в. отражают и ученичество, и поиск оригинального, сочетают вымысел и исторический опыт. Это — лаборатория, в которой из множества вариативных моделей текста избираются наиболее плодотворные. При всей неоднозначности термина «проза» по отношению к исследуемому периоду существовал целый ряд произведений, на которые опирались и ссылались сколько-нибудь образованные литераторы и читатели, усваивавшие опыт античной прозы и напрямую, и косвенно. Однако на пути этого усвоения возникает множество проблем. Прежде чем сформировалось определенное отношение к прозаической традиции, русская литература пережила волну подражаний, компиляций, переводов и т. п. Главная задача, возникшая перед первыми авторами, создающими повествовательный текст, - найти «способы оформления и завершения целого», архитектонические и композиционные формы.

По отношению к русской повествовательной литературе XVIII в. нельзя говорить о «чистых» жанровых формах, в этом смысле наш анализ сосредоточивается на представлении авторов о том или ином жанре. Риторическая традиция античной прозы предлагала основные модели возможного оформления того или иного содержания. Модели довольно разнообразные, дающие простор для введения различных тем.

Кроме того, риторические жанры с их тягой к общезначимому, предельному обобщению отвечали особенностям сознания эпохи второй половины XVIII в. Античная проза не знала деления на художественное и нехудожественное. Синкретизм формы отражал целостность миропредставления, тем не менее ¡лассическая античность представила основные типы прозы: ораторская, историографическая, философская.

Безусловно, что понимание жанра менялось в течение многих столетий, разделяющих XVIII в. с классической эпохой античной мыс-

ли. Однако риторическая терминология почти не претерпела изменений. Русская проза XVIII в. вобрала в себя не только опыт риторической традиции. Одновременно с усвоением этого богатейшего античного опыта идут процессы романизации риторических форм, а в некоторых случаях - их драматизации (например, драматизация сюжета и поведения героя с ориентацией на трагедию или комедию в записках Екатерины П, Е. Р. Дашковой или произведениях М. Д. Чулкова). При этом индивидуальное чувство автора-повествователя еще не свободно настолько, чтобы раскрыть всю глубину своей рефлексии. Даже в биографических произведениях этой поры мы наблюдаем, как «свое» содержательное осмысление жизни и личного «я» вписывается в определенные модели, данные литературой. Однако выбор этих моделей оказывается прямым делом автора, и здесь мы сталкиваемся с тем, что можно определить как своеобразие авторских решений. Так, в «Записках» Екатерины П определяющими, на наш взгляд, становятся традиции таких форм, как любовно-бытовой роман, трагедия, портрет («характеры»), афоризм, биография. В записках А. Е. Лабзиной - житие, предсказание.

Целостность в подобных произведениях становится возможной (даже в случае незавершенных записок) благодаря фигуре условного рассказчика в повествованиях от первого или третьего лица (как у Г. Р. Державина). Осуществляется диалог разных жанровых традиций. Почему оказался востребованным подобный синкретизм? Только ли в силу неразвитости собственно художественной традиции? Зачастую стихийное столкновение-наложение жанровых моделей отражает потребность осознать сложность и противоречивость человеческой натуры, ее взаимоотношений с миром. Интерес к человеческой личности, конечно, не был чужд и эпохе классицизма. Правда, здесь на первый план выходила проблема разумного самоограничения свободы.

Литература продолжает исполнять роль жизненного советчика. Традиции жизнестроительства, осознанного осмысления своего пути в мире, истоки которых лежат в глубине религиозной эпохи, насыщают прозу XVIII в. внутренней философичностью. Осознание специфики сращения философской и художественной сторон жизни придет в литературу позднее - в период романтизма.

Проза последних десятилетий века Просвещения, независимо от того, обращается ли автор к философским идеям эпохи сознательно или нет, имманентно философична, поскольку требует конкретных ответов на насущные и вместе с тем вечные вопросы человеческого бытия. Размышляя о типе риторической культуры, Аверинцев отмечал, что философия и риторика не являются просто частями подобной культуры, они отождествляются с культурой в целом.

Русские авторы пытаются определить свойства человеческого мировосприятия, понять «пружины» человеческих поступков, увидеть развитие человеческого в судьбе героев. Этим объясняется особый интерес к так называемым маргинальным жанрам: мемуарам, запискам, воспоминаниям и др., раскрывающим так или иначе образ человеческого отношения к миру и себе подобным, изменяющиеся на протяжении жизненного пути оценки, предпочтения, взгляды, иначе говоря, формирование и развитие голоса «я». «Если философия не преобразует нашего способа жить, она не жизненное дело, а словесность, и называть ее «руководительницей жизни» нет никаких оснований», — писал Аверинцев8.

Истоки русской философской прозы формируются в литературе последних десятилетий XVIII в., в тот период, когда назвать какой-либо ведущий литературный метод оказывается невозможным. Культура совершает синтез разных традиций, готовясь к качественному преображению всей системы эстетических взглядов и художественных осмыслений. Литературное творчество, для многих авторов ставшее «долгом честного человека» (А. И. Герцен), в светской культуре исходило из внелитературных общественных, добавим, общечеловеческих, ценностей.

Интерес к малым формам в прозе XVIII в., на наш взгляд, связан с их генезисом в русле риторической культуры. Именно здесь отливается живой опыт поколений, проявляющий повторяющееся и архети-пическое в человеческом бытии. Малые повествовательные жанры русской прозы XVIII в. подготовили литературную систему к освоению содержательных глубин духовного знания о мире и человеке. Так, «осколки» собираются в более крупные единства: сборники, романы-путешествия, биографии, эпистолярные собрания и т. д.

Понятие «философская проза» в отечественном литературоведении введено и осмыслено в конце 1980-1990-х гг. в работах А. Э. Еремеева «Русская философская проза (1820-1830-е годы)» (Томск, 1989), «И. В. Киреевский. Литературные и философско-эстетические искания (1820-1830)» (Омск, 1996). Разумеется, исследование философского своеобразия литературных произведений занимает ученых уже не один десяток лет. Здесь особо следует выделить значительные работы, посвященные анализу философско-риторических форм в античной литературе, в том числе философии, А. Ф. Лосева и С. С. Аверинцева. Из доре-

8 Аверинцев С. С. Античный риторический идеал и культура Возрождения // Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - М.: Языки русской культуры, 1996. - С. 350.

волюционных исследователей выделим П. Н. Сакулина, Ф. Ф. Зелинского, Р. В. Иванова-Разумника. О генезисе философичности в русской традиции писали Г. Д. Гачев, Л. Я. Гинзбург, С. Г. Бочаров, Ю. В. Манн, В. Кожинов, Е. А. Маймин, М. С. Штерн, Е. А. Акелькина, В. И. Сахаров, В. К. Кантор, Р. С. Спивак.

Философские произведения рождаются в переходные, часто кризисные, эпохи, когда человеческое сознание стремится к объяснению «механизмов» развития жизни, осмыслению места человека в историческом и культурном целом. Подобные процессы в литературном творчестве совпадают с генезисом общественно-исторического национального самосознания. Рождение философской прозы в эпоху романтизма не было стихийным, но подготовленным всем предшествующим периодом развития русской культурной мысли.

Методология М. М. Бахтина, вызревшая в его работах о творчестве Ф. М. Достоевского, становится основой для исследования соотношения философского и художественного в произведениях Нового времени. Однако не всегда античная философская и риторическая традиции воздействовали на русских авторов непосредственно, косвенное воздействие этой литературы испытали многие русские авторы XVIII в. через посредство французской, немецкой, английской культурных традиций.

В основе складывающихся форм светской прозы лежит стремление к такому слову, которое претворяло бы идею высшего и вело бы к исправлению недолжного. Это тот тип слова, которое греки называли «тё%УГ|»9. Этим объясняется, к примеру, стремление в художественной практике классицистов и просветителей разграничить диалог идей высоких героев и обывательскую речь низких персонажей.

Генезис основных прозаических форм в русской литературе напоминает путь жанрового синтеза, осуществленный в античной повествовательной традиции. Малые формы объединяются в более крупные многосоставные тексты: так складывалась биография, эпистоло-графия, серьезно-смеховые формы в менипповой сатире и так называемом «романе».

Сферы научной и прозаической речи были недифференциро-ванны. Так, особенно малые повествовательные формы часто выступали с определенными прагматическими заданиями, прежде чем, созрев, смогли сбросить с себя обветшавшие «риторические одежды». Этот

9 «Технэ, утверждает Аристотель, связано с созиданием, как и природа, она способствует возникновению вещей, имеет дело с общим, а не с единичным и исследует причины явлений» (Миллер Т. А. Аристотель и античная литературная теория // Аристотель и античная литература. - М.: Наука, 1976. - С. 67).

процесс высвобождения безграничного художественного смысла будет происходить на рубеже ХУШ-Х1Х вв. и на протяжении XIX в.

Записки, письма, мемуары, биографии, ранняя публицистика, утопий, сборники анекдотов и новелл — все это многообразие прозаических форм XVIII в. переживет эволюцию от «полухудожественных», «полудокументальных» произведений до текстов, «маскирующихся», по словам Лотмана, под невымышленный документ. Так что Пушкин, любомудры, а позже Герцен, Достоевский и другие авторы, обращаясь к форме записок, биографии или анекдота, имели в виду определенную отечественную традицию, давшую конкретный «набор» моделей поведения автора-рассказчика и героев, манеру письма и разнообразный сюжетный «материал».

Глава вторая «Своеобразие биографических форм «невымышленной» прозы в русской литературной традиции конца ХУШ -начала XIX вв.: между риторикой и частной жизнью» включает в себя семь параграфов. По отношению к прозаическим формам в историко-литературной ситуации указанного периода до сих пор не сложилось определенного представления, охватывающего парадигму всех существовавших в XVIII в. повествовательных традиций. В момент вызревания повествовательных форм в русской светской литературной традиции XVIII в. ведущую роль играют риторическая установка, жанровый «образец», «идеальный» автор.

Обращаясь к прозе конца XVIII в., мы наблюдаем процесс рождения новых (или обновленных) форм индивидуального творческого отражения жизни, в которых в определенной мере сказывается романизация (особенно на сюжетном уровне) и формирование своеобразного стиля. Мы не можем говорить о том, что все признаки эссеистиче-ской манеры Монтеня, к примеру, найдут выражение в «невымышленной» прозе русских авторов, хотя сознательная ориентация на книгу французского автора часто не подлежит сомнению. Тем не менее многие особенности эссе обратят на себя внимание русских писателей: возможность объединять в пределах одного текста философские, критические, публицистические, автобиографические, моральные, научные заметки; подчеркнуто субъективный взгляд на интересующую тему, часто становящийся формой провокации читателя; ориентация на разговорную речь; внимание к афористическим и парадоксальным высказываниям; свободное обращение с материалом; часто фрагментарное «сырое» описание; отсутствие «готовых» ответов, принципиальная незавершенность отраженного взгляда на мир.

В XIX в. указанные документально-художественные формы обретут более узнаваемые черты, причем на процесс их дифференциации

окажет воздействие художественная традиция прозы. Так, дневник и исповедь приближаются к романному изображению человека и мира; мемуары, записки - к эпической всеохватности и объективности.

Думаем, что для русской литературы XVIII в. ключевым было влияние греко-римской традиции, так что дидактико-аллегорические формы в том числе стали генетической основой для развития так называемых документальных жанров русской прозы.

В зависимости от круга чтения в творчестве русских писателей XVIII в. сказалось воздействие утопий, биографий, автобиографий, диалогов и др., рожденных в период Средних веков и Возрождения. Л. М. Баткин считает, что именно в ренессансной биографии был осуществлен синтез риторической традиции с ее установкой на обобщенное осмысление жизни и личного опыта автора, вносящего в произведение неповторимую самоценность индивидуальности.

Опыт Ж.-Ж. Руссо в той или иной мере был воспринят русскими авторами XVIII в., однако в силу неразвитости форм авторефлексии в русской литературе эксперимент французского философа не мог быть освоен в полной мере.

Так или иначе, во всех биографических произведениях той эпохи реализуется сюжет становления-испытания. Герой стремится выработать для себя строгие правила поведения идеального человека. Вместе с тем изображение эмпирического земного во всех его подробностях противоречит идеальному представлению о мире. Диалектика документально-художественных форм литературы заключается в изображении постоянного конфликта человека и мира. Как только «я» определяет свои «очертания», как только собственный характер вполне ощущается внутренним сознанием героя, приходит череда событий, разбивающих сложившийся образ «я». В биографических формах акцент всегда делается на изображении перехода от понимания к непониманию и наоборот. Наблюдения за человеческим «я» в такие моменты «перехода» составляют основу текста. Драматические коллизии выражают, как формируется «я». При этом конкретные факты, жизненные события можно считать «внешним» сюжетным фоном. Таким образом, драматизм и диалогичность «невымышленной» прозы являются формообразующими принципами и обусловлены авторским отношением к изображаемому.

Зачастую в мемуарах XVIII в. скрупулезно воссоздается событийная основа, однако она сама по себе не столь важна. Выделяется не сам факт свершившегося, а мысли, чувства, переживания «я» по поводу случившегося. Именно в биографических формах вызревает имманентная философичность «невымышленной» прозы, специфика субъект-

объектных отношений, становление историзма и одновременно психологизма.

Авторы Просвещения стремятся осмыслить и исследовать внутренний «механизм», который ведет человека к совершению тех или иных поступков. Внешнее нравоописание трансформируется в самопостижение и «самоизображение». Автор - биографическая личность -смотрит на «.Я» как на зеркальное отражение, опосредованное культурными традициями и трансформированное культурой. Насколько обобщенным, цельным, глубоким «выйдет» это «Я» в литературном тексте зависит от автора.

В первом параграфе «Сюжетно-композщионные особенности и типология героев в «Записках» Екатерины II, 1783» мы обращаем внимание на роль литературных моделей в тексте воспоминаний. При сохранении хронологического распределения событий и фактов автобиографии важнейшую роль играет драматическая техника, конфликт героической личности и недостойного ее окружения. Осмысление характера героини опирается на традицию стоицизма: личность, сознательно себя ограничивающая на пути постижения истины.

Устанавливается символическая связь дат, фактов личной жизни и исторических событий. Сталкиваются высокое и низкое в человеческих поступках. Герои «поляризуются», как в трагедии классицизма. За конкретным высвечивает общее, архетипическое, потому так важно гиперболизировать в изображаемых лицах светлое и темное, высокое и низкое.

Житейские истории часто выполняют роль примера (басни, аллегории) в цепи рассуждений и доказательств. Непременным «знаком» рассуждений становятся алогизм и парадокс. Иными словами, важно не повествование само по себе, описание характера само по себе, а те размышления, к которым приходит говорящий, исследующий себя самое и общество голос.

Обращение к традиции древних и новых жанров давало возможность создать универсальный синкретический текст, насытив его не только размышлениями, но и эмоциональными описаниями в духе гривуазного романа.

Близкое (бытовые отношения, вещи, отношения с современниками) отдаляется, а дальнее (рассуждения древних философов, исторические эпохи, смена культурных традиций) приближается. Подобная смена фокусировки при изображении разных событий стимулирует пытливую мысль исследователя человеческой природы и мира в целом. В записках этот прием становится методом анализа самое себя, страстей, ума, поступков.

Во втором параграфе «Традиции риторической биографии в «греческой повести» Д. И. Фонвизина "Каллисфен"» впервые рассматривается воздействие античной биографии на опыт русского автора. Опираясь на Плутарха и Феофраста, Фонвизин создает подражательную риторическую биографию, выделяя идеального героя. Особенно важной становится опора на два типа указанного жанра, сложившихся в период античной классики, а также эпохи эллинизма: «аналитический» и «энергетический».

Несмотря на то, что сам Александр Великий просит философа наставить его на путь, достойный великого человека, гармония власти и мудрости оказывается недолговечной. Большая часть повести изображает путь лишений и оскорблений некогда возвышенного «державцем полумира» философа. Примечательно, что автор не рассказывает обо всем жизненном пути героя, а выделяет лишь самый важный «отрезок» в финале его. При этом все предшествующее рассматривается как приуготовление к подвигу философа. Подобный выбор жизненных фактов, осуществляемый автором, говорит о жанровой основе повести Фонвизина — это похвальная речь, вернее, энкомион.

Автор называет произведение «греческая повесть», его можно было бы определить и как «аллегорическая повесть», поскольку в характерах ведущих героев все случайное выхолощено, автора интересует человеческая природа вообще. Осмысляя пути развития русской прозы, отдавая дань риторической традиции, Фонвизин ищет и другие возможности прозаического изображения человека, что автор попытается осуществить в своей автобиографии, анализу которой посвящен третий параграф «Исповедальная традиция в автобиографии Д. И. Фонвизина «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях», 1798».

Первыми образцами подобной формы стали так называемые кон-солации (consolatio) и солилоквий (soliloquia), т. е. «утешения» и «одинокие беседы с самим собою». Фонвизин в секулярной традиции пытается вернуться в лоно церковного обряда исповеди и покаяния. Обращение к библейскому Слову в записках Фонвизина не только расширяет масштаб изображаемых событий, но и дает возможность выстроить дистанцию между автором и условным «я» рассказчика, индивидуальное сознание ввести в многомерный поток общекультурного бытия. Экзистенциальная ситуация позволяет выразить «вненаходимость», тот трансцендентный опыт общения с Высшим миром, который невозможно человеческими усилиями полнозначно проявить, объяснить, понять.

В отличие от Руссо («Исповедь») Фонвизин стремится к однозначным выводам, с которыми, однако, идут вразрез изображенные

житейские анекдоты, рассказы о чтении комедии «Бригадир» царскому семейству и т. п. Подобная разностильность, связанная с традицией серьезно-смеховых форм, никак не уживалась с авторской установкой и, в конце концов, привела к невозможности завершения текста.

Классический сюжет античной биографии испытания идеей, к которому обращается Фонвизин, не может привести к окончательному исчерпывающему ответу на все поставленные вопросы, так как жизненный «эксперимент», само течение жизни не прекращаются с уходом человека из нее. Однако традиция учительной литературы, напротив, ведет автора к каноническому разрешению финала в свете ожидания Апокалипсиса и Страшного Суда. Обе столкнувшиеся в сознании автора традиции так и не приведут к завершению записок.

Для исповедальных форм характерны не только тщательный отбор из того материала, который предоставляет сама жизнь, но и перестановка, выделение, придание тем или иным жизненным историям большей достоверности или важности. Это все - уже специфическая работа авторского сознания и воображения, ведущая к оцельнению конкретного, мимолетного и преходящего человеческого переживания.

В четвертом параграфе «Принцип самоутверждения в «Записках княгини Е. Р. Дашковой» («Mon histoire»), 1805» внимание сосредоточено на провиденциальном плане событий, разворачивающимся параллельно с рассказом о бытовых, любовных, семейных, исторических подробностях жизни героев. Вера в предназначение, данное свыше, сливается с определенным желанием воздействовать на судьбу, и не только на собственную.

Исповедь берет начало в формах солилоквия и консолации. Второй путь генезиса биографических форм ведет свое начало от эн-комиона, публичного отчета (или самоотчета). Модификация этого риторического жанра обнаруживается и в записках Дашковой и объясняет «странное» стремление повествователя обратить внимание на все собственные заслуги перед Отечеством и собственным семейством. Подобная открытая тяга к возвеличиванию самого себя, что часто в работах исследователей, обращающихся к прозе XVIII в., определяется как «идеализация» собственного «я», исходит из неразделенности, недифференцированности сфер общего и частного, а не из стремления только к самоутверждению, как это иногда представляется. Подобная недифференцированность в сознании человека XVIII в. государственного и приватного привела к открытому фаворитизму, а также к стремлению женщины, имеющей определенные положение и средства, определять свой жизненный путь не по принадлежности к половой роли

в обществе, а исходя из общечеловеческого представления о должном и недолжном. Образованная женщина той поры «вписывала» себя в историю наравне с мужчиной, потому что тип идеального человека/героя в сознании XVIII столетия раскрывал идеал вообще, независимо от возраста, принадлежности к тому или иному полу, нации, временной дистанции. Модели человеческого поведения выстраивались с опорой на представления античных авторов о человеческом поведении в целом.

Освоение развернутой системы топосов давало возможность первым русским авторам находить различные пути для возможно более широкого и обобщенного отражения исторической действительности и собственной жизни. Зачастую то, что может показаться читателю авторским приемом, на деле является принятой и трансформированной автором традицией ведения беседы, спора или изображения человеческой жизни.

В параграфе пятом «Документ и анекдот в «Записках сенатора» И. В. Лопухина, 1808-1809» определяются жанрово-стилевые особенности произведения известного русского масона. Острое ощущение несовершенства человека и мира, в котором он живет, ведет к довольно четкой жанровой стратегии, представленной в тексте. Образ «Я» идеализируется. Документы, выписки из судебных протоколов, записки о духоборцах и крымских крестьянах, «Катехизис», включенный в текст, раскрывают ту меру ответственности, которую герой «Записок» возложил на себя. Документ становится доказательством истинного служения. Когда же характеризуется окружающая среда, страсти подчиненных и начальников-временщиков, автор обращается к форме анекдота.

Вся «автобиография» представляет собой развернутое риторическое размышление, в котором выводы, обобщения, афористические высказывания перемежаются сценами из жизни, «картинками». Таким образом раскрывают себя особенности сознания человека XVIII в. Тяга к регламентации жизни должна была отразить идею должного, закон, единство мироздания. Очевидно, что риторические высказывания, часто имеющие завершенную афористическую форму, отвечают такому замыслу.

Афористика пытается создать общечеловеческие правила в отличие от парадокса, противоречащего всем подобным правилам. Афоризм стремится к устойчивости, повторяемости, незыблемости, тогда как парадокс успокаивается собственной непохожестью на чужое мнение.

Исследователи часто отмечают, что парадокс, как и абсурдный тип высказывания, характерен для переходных, кризисных эпох, «которые, как правило, сопровождают завершающую фазу абсолютизации

целостности»10. Так, период риторической культуры завершается фазой обостренного интеллектуального осмысления социально-исторических и культурных конфликтов, обнаруживая реакцию на стремление человеческого ума к всезнанию и непогрешимости.

В параграфе шестом «Поиски путей биографического осмысления: слово о жизни и жизнь слова в воспоминаниях А. Е. Лабзиной «Описание жизни одной благородной женщины», 1810» исследуется, как «отвергнутые» классицистической поэтикой формы накапливают тот потенциал, который раскроется во второй половине XVIII - начале XIX вв. В русской культуре последней трети XVIII в. ясно очерчивается тенденция определить свое «внутреннее слово», потребность записать его, «проговорить» вслух, воссоздать в этом слове свой житейский опыт, осмыслить самое себя. Подобные изменения отражают своеобразный «сдвиг» культурного сознания эпохи.

Фактическая точность, достоверность и полнота вовсе не обязательные составляющие воспоминаний, хотя ощущение подлинности рассказываемого, интимные интонации, сближение жизненного опыта автора и читателя являются необходимыми в такого рода произведениях.

Сопряжение (парабола) становится в записках Лабзиной основным конструктивным моментом. Параллельное сопоставление может приводить к антитезе, противоречию или совпадению. В тексте, рождается действительность другого порядка, эстетически оформленная.

В процессе такого осмысления жизни автор записок создает условно-биографическое не сливающееся с авторским сознанием «я», вбирающее общечеловеческий универсальный смысл. Важнейшую роль здесь играет проблема жизнестроительства, самоорганизации. «Из хаоса и потока социальный человек выделяет и комбинирует элементы наиболее ценные и наиболее пригодные для данных ему ситуаций <.. .> Человек как бы проходит через ряд образов, ориентированных на общие нормы и идеалы, не только социально направленных, но имеющих также и эстетическую окраску»11.

Подобными идеалами для Лабзиной становятся религиозные нормы и мотивы поведения, связанные с жизнью родителей, тех, кто помог ей в трудных жизненных ситуациях. Лабзина пытается опреде-

10 Буренина О. Что такое абсурд, или по следам Мартина Эсслина // Абсурд и вокруг: сб. ст. / отв. ред. О. Буренина. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - С. 26. По отношению к парадоксу об этом пишет В. Шмид. См.: Шмид В. Заметки о парадоксе // Парадоксы русской литературы: сб. ст. / под ред. В. Марковича, В. Шмида. - СПб.: ИНАПРЕСС, 2001. - С. 16.

Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. - Л.: Сов. писатель, 1971. -

С. 15.

лить поступки своего первого мужа, по тем не менее он так и остается «незнакомцем»: и мучителем, и мучимым своими страстями. Сам он часто раскаивается в своих безобразных поступках и впадает в еще худшие. За этим аморфным изображением чувствуется сложная человеческая натура. «Аморфным» - поскольку для рассказчицы он так и не поддается окончательному анализу, остается закрытым.

Слово другого остается вне сознания рассказчицы. Она спорит или принимает позиции людей, встречающихся на жизненном пути, но вся ее энергия направлена на сохранение себя, «улавливание» мысли-чувства в себе. Это пробудившееся самосознание пытается упорядочить собственный душевный и бытовой мир, прорваться сквозь суету к чему-то закономерному, твердому, незыблемому.

Художественные, изобразительно-выразительные функции языка в русской литературе XVIII в. только формируются, инерция риторических форм окажется настолько сильной, что и к началу XIX в. именно она часто диктует правила построения текста, особенно в «пограничных» жанровых формах, полудокументальной литературе.

Апелляция к высшей силе, хранящей героя, сращивает бытовое и экзистенциальное, что мы уже наблюдали в записках других русских авторов XVIII в. Эта особенность является ключевой жанрово- и сю-жетообразующей для данного типа прозы.

В седьмом параграфе «Принцип «самоостранения» в «Записках» Г. Р. Державина, 1811—1813» осмысляется потребность автора организовать автобиографический материал в некое единство, преобразовать эмпирию в жизненную целостность, что приводит к сопряжению личного опыта и исторической событийности.

Нарушение этикета, фамильярные отношения, курьёзные случайности, сталкивание трагического и комического, «рассказ в рассказе» - все эти черты мениппейной традиции воспринимались русской литературой не рассудочно и аналітично, они осваивались целостно под воздействием тех европейских произведений, которые были особенно востребованы в домашнем чтении. Подобная «смесь» античного и новоевропейского опыта во многом объясняет жанрово-стилевые особенности (авто)биоірафической прозы русских авторов с их литературными предпочтениями. Так, в архитектонике и композиции анализируемых записок «прорываются» разнообразные воздействия риторических форм, нравоописательной прозы, авантюрного романа, ме-ниппеи, сказки и т. д.

Основой такого синкретического сращения-обогащения эпических форм является авторское сознание. Универсализм, сближение бы-тийственного и бытового, стремление отразить вечные, субстанцио-

нальные закономерности - все, в чем можно видеть сознательное художественное формирование образа мира и человека, отражено в самом отношении Державина к слову.

Живописание нравов издревле связано в литературной традиции с жанрами анекдота, фацеции, новеллы. «Обобщение не только основывалось на фактах, но и сопровождалось этими фактами»12, - пишет Е. Г. Рабинович о перипатетической этике. Нравоописательные формы (анекдоты, сентенции, максимы и т. д.) представляли иллюстративный материал для историографии, античной биографии, эпистолярной прозы, агиографии. Важно, что этикетные формы общения в этом случае менялись, что могло приводить к фамильярному общению, игровой ситуации, что мы наблюдаем и в записках Державина.

Примечания к своим запискам создает сам автор, совмещая разные ракурсы изображения жизни как исторически достоверного (очерковый элемент), целостного объективированного (эпический элемент), личностно пережитого (автобиографический элемент). Дидактико-алле-горические формы (афористика, мысли, портреты, анекдоты и т. п.) служат здесь своеобразным «строительным» материалом мысли, сопрягающей временное и вечное.

Державин создает синкретическую повествовательную форму, в которой взаимодействуют различные родо-жанровые признаки. Лиризм чувствительной души соединяется с драматическими коллизиями, выраженным конфликтом «я» и мира, напряжение которого снимается в эпической плавности и «округлости» речи автора-наблюдателя.

Автору важно постичь не только вызревание «я», запечатленное в Державине-герое, но и определенные закономерности в развитии этого «я», сближающие жизнь конкретного человека, достигшего высокого положения в общественной иерархии, с биографиями великих деятелей прошлого и настоящего. Вместе с тем Державин раскрывает не только величие человеческой личности, но и ее падения, страсти, искушения. Образ героя формируется в диалектике противоречий как преодоление своих низменных качеств.

Риторическая традиция, явленная в своеобразии компоновки жизненного материала, в образе условного героя, в слове, стремящемся к обобщению, во введении в текст малых форм дидактико-аллегори-ческой прозы и т. д., «стабилизировала» многообразный эмпирический материал. Провиденциальный план, заданный в начале повествования

12 Рабинович Е. Г. К вопросу о возникновении античной биографической традиции // Традиции и новаторство в античной литературе. - Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1982. - Вып. 2. - С. 158.

в традиции античных биографических форм, возвысил конкретную человеческую судьбу, расширяя масштаб событийности и вводя ее в ситуацию экзистенциального осмысления.

В прозе Державина начинает рождаться многоаспектность изображения мира и человека, герой не статичен, не одномерен, а развивается в его собственной динамике, которая не всегда отражает процесс постепенного усовершенствования. Автор создает героя, способного за короткое время к резким изменениям, движение его внутренней жизни, скорее, «скачкообразно», чем последовательно. Стремление постоянно расширять границы своего сознавания, в том числе и самосозна-вания, соотносить свои мнения со взглядами других людей, убеждаясь в неполноте того и другого, самоутверждение в его противоречивом желании найти истину, не отвлеченную и абстрактную, а практически необходимую, акцент на «практической этике» (В. Зеньковский) поступка — все это говорит о формировании в русской прозе философ-ско-художественного смысла, явленного в образе «ищущего истинного познания» «я».

То, что сначала казалось фрагментарным, «сырым», не отстоявшимся материалом, подобно строящемуся зданию, возводится авторской мыслью, определяющей, что есть фундамент, каковы закономерности, почерпнутые из живого жизненного пути, как раскрывается Провидение. Экстенсивное освоение жизни наконец переходит во внутреннюю интенсивную работу ума и сердца, требующую постоянно отвечать на один и тот же вопрос «кто есть я?». В русской литературной традиции рубежа ХУШ-Х1Х вв. созревают все необходимые условия и потребности для этого поиска.

Глава третья «Серьезно-смеховые формы в контексте восприятия эпистолярной традиции и менипповой сатиры в русской повествовательной литературе конца XVIII - начала XIX вв.» обращается к исследованию жанрово-стилевых экспериментов в различных формах русской прозы указанного времени: журналистике, сборниках, эпистолярных текстах, «путешествиях».

Первый параграф «О жанровом взаимодействии и литературном эксперименте в журналах Н. И. Новикова» представляет анализ литературной игры Новикова и его соавторов, в частности, сознательную «ориентацию» письменной речи на устную. Здесь рождаются различные высказывания, опирающиеся на стиль и композиционное построение прижившихся в национальной традиции форм: договора, летописи, канцелярских документов, приказов, описей и т. д. Стандартная основа таких форм часто искажается, вместе с тем стилизация и пародия оказываются неразрывно связаны. Русская словесность экс-

периментирует, отбирает наиболее удачные сочетания. Разные сферы жизни смешиваются, обнаруживая свои особенности и взаимосвязи: научная, деловая, публицистическая, бытовая, художественная, историческая, этическая и др. Здесь же раскрывается взаимодействие серьез-но-смеховых форм.

В связи с изложенным видится актуальной проблема самих терминологических определений «проза», «журналистика», «публицистика» по отношению к русской словесности второй половины XVIII в. В журналах Новикова пред нами предстает лаборатория, в которой разворачивается настоящий эксперимент поиска новых путей развития словесного творчества. Экспериментаторство вообще - ключ к прочтению произведений русских авторов XVIII в.

Документальные формы смешиваются с полухудожественными, приватные письма - с пасквилями и памфлетами. Перед нами живая стихия слова. Основой, упорядочивающей такой кажущийся «хаос», становятся дидактические риторические жанры.

В журналах Новикова проявляется установка на активное восприятие и домысливание читателя. В условиях литературной ситуации 1760-1770-х гг. это воспринималось как переориентация литературной среды, чем объясняется столкновение со «Всякой всячиной». Новиков создает «нового» читателя, Екатерина обращается к «старому», воспитанному на образцах высоких жанров.

Новиковские журналы сыграли важную роль в осмыслении таких жанров, как сон, диалог, притча, анекдот и др. Афористичность слога, апелляция к «мы», опора на авторитетные источники (Священное Писание и Священное Предание), параллельные риторические конструкции, смена интонаций от панегирических к скорбным и т. п. - все эти черты стиля выстраивают традицию в русской литературе, сближает позднюю прозу Новикова и Гоголя и тема Промысла, помышления Божьего о человеке.

Новиков - преимущественно мыслитель, потому в его работах можно наблюдать сам процесс «конструирования» формы, художественные элементы не получают здесь самостоятельного существования, они необходимы лишь в роли примера-аргумента. Гоголь - художник, из малой детали создающий сюжет. Таков тип его творческой личности: он не склонен к философской систематике.

Опыт русских журналов конца XVIII в. сказался и в новой форме «Дневника писателя» Достоевского, который переосмыслил основные типы прозаического слова, повествовательные «маски», складывающиеся в период конца XVIII - начала XIX вв. в отечественной литературе и оказавшие воздействие на генезис философской прозы XIX в.

Риторическая традиция дает о себе знать и в других формах, к которым обращается Достоевский: комментировании, парадоксах, сновидениях, путешествиях, анекдотах и т. д. Как видим, те процессы, что происходили в русской публицистике ХУШ в., отражали поиск наиболее необходимых форм общения с читателем. Это коснулось не только журнальной прозы, но и других областей литературного творчества, связанных с выработкой специфического прозаического мышления: автобиографических, биографических, мемуарных текстах, книгах о путешествиях, записках, сборниках. В последние десятилетия ХУШ в. было «испробовано» множество различных приемов и способов развертывания текста. Правда, в отличие от эпохи второй половины XIX в., здесь уместнее говорить о жанровом синкретизме и контаминации. Во времена Достоевского проявляется другой уровень жанрового мышления - синтез, диффузность традиций. Вместе с тем прозаические эксперименты конца XIX столетия невозможно оторвать от опыта русских авторов второй половины XVIII - начала XIX вв. В этом смысле «Дневник писателя» стал закономерным итогом столетней рефлексии о феномене прозаического начала.

По отношению к литературе XVIII в. «метаформы» не столь тщательно изучены, нежели в традиции XIX - XX вв. Обращаясь к прозе Просвещения, мы можем определенно утверждать, что книга в эту эпоху становится одним из центральных образов, отражающих стремление авторов XVIII столетия к универсализму, а также специфической формой, собирающей разрозненное в нечто цельное.

О своеобразии малых повествовательных форм в традиции XVIII в. говорится во втором параграфе «Анекдот в структуре «Письмовника» Н. Г. Курганова».

«Антиномичная формально-смысловая структура» (О. Н. Кулиш-кина) указанных жанров раскрывает крайности человеческой жизни: здесь сталкиваются «официальное» и «фамильярное», «идеальное» и «телесное», «сакральное» и «профанное», «оценочное» и «безоценочное». Читатель / слушатель живет в «коловращенье» смыслов, как только означаемое обнаруживается, оно тут же изменяется в постоянно становящемся процессе восприятия-понимания. Эта черта, характерная для новеллы, проявляется и «повестях» Курганова, ведь многие его «истории» представляют собой вольное переложение европейских фацеций. Однако автор сокращает, «редуцирует» объем новеллы, сворачивая сюжет в анекдотическое происшествие. Случайное оборачивается неслучайным, необыкновенное - обыкновенным. «Формула» новеллы «разрастается» во многом благодаря богатой традиции серьезно-смеховых форм.

Риторическое слово стремится к четкости, ясности, оформлен-ности как таковой - все эти качества в «повестях» разрушаются: слова «играют» своими значениями, порождают новые, отталкиваясь от любой жесткой заданности смысла. Абстрактная космология риторики в книге Курганова противостоит стихии живого «смыслопорождения». «Книга-учебник» трансформируется в книгу, отражающую жизнь. Статичный образ целого, представляющий эпоху рационализма, в сознании человека конца XVIII в. сменяется образом становящегося мира в его многоаспектности и парадоксальное™.

Третий параграф «"Лукиановский диалог" в прозе И. А. Крылова» обращен к одному из моментов ранней деятельности писателя, когда пародирование становится формой творческой переработки важнейших жанров русской литературы (панегирика, посмертного слова, сказки и др.). Смеховая стахия подчиняет себе все повествовательные произведения, написанные автором, начиная с «Почты духов» (1789) к текстам рубежного времени. Крылов, в силу своего дарования и оформившихся творческих установок, пародийный автор по преимуществу.

Всё официальное подвергается травестированию, проверяется на истинность. Так критицизм века Просвещения переживает кульминацию в пародиях Крылова, в менипповой сатире Чулкова и Радищева, в экспериментальной публицистике и невымышленной прозе последних десятилетий XVIII в.

Для читательской культуры XVIII в. эстетическое удовольствие связано именно с узнаванием фабул, идей, сюжетов, приёмов. Несмотря на то, что многие повествовательные тексты Крылова строились на переводах европейских авторов, писатель в зависимое™ от собственной авторской установки усиливает двойственность изображения, сталкивая кажущееся и настоящее, желаемое и действительное. Чужое произведение становится лишь толчком к обнаружению идей, техники письма и приёма.

Пародия Крылова сохраняет тесную связь с лукиановской традицией, поскольку разворачивается как разоблачение человеческих представлений о мире, претендующих на истинность, т. е. выполняет гносеологическую роль. Это пародия не столько на литературную традицию, сколько на тот образ мироздания, который представлен в высоких жанрах.

Особенностью большинства пародий Крылова является полное «вытягивание» технической стороны приёма на поверхность, когда весь эффект, на который и рассчитывается этот приём, старается. Так автор вводит в действие главный принцип любой пародии - провокацию читателя (зрителя).

«Я» в пародии Крылова — условная функция, роль которой сходна с резонёром в классицистическом театре: во всём сомневаться, всё переоценивать, не задерживаясь подолгу ни в мире идей, ни в мире быта. Пародия в творчестве и в жизни Крылова становится стилем поведения. Вместе с тем пародия ещё синкретична, она сохраняет свою тесную связь с другими формами комического: фарсом, сатирой, сарказмом. Интересно, что сама структура пародийного текста стремится к двучастности (так будет построена и «восточная повесть» «Каиб»): первая часть намечает «контуры» пародируемого текста (жанра), вторая - переворачивает, разоблачает. Здесь пародия сохраняет свои древние истоки, отводящие к карнавальной игре, переодеванию, «перели-цеванию» жанра.

В четвертом параграфе «Мениппова сатира в сборнике М. Д. Чул-кова "Пересмешник"» рассматриваются литературные эксперименты автора. Условное «я» рассказчика вбирает в себя черты социума и вместе с тем парадоксально соединяет плутовство и философичность, получая некие биографические и социальные очертания.

По нашему мнению, главное открытие Чулков сделает не столько в области языка книги, сколько в поиске жанрового и образного единства своего сборника. В основе этого синтеза, в свою очередь, лежит европейская традиция, знакомство с античными, средневековыми и ренессансными сборниками и книгами.

Если в сборнике Чулкова симпосии «встраиваются» в менип-пею, то Радищев тяготеет к серьезным формам: притче, параболе, энко-мию, философскому диалогу и т. п., однако не стоит лишать всё повествование «Путешествия...» смеховой традиции, которая время от времени все же прорывается в пародий на сказку в главе «Спасская По-лесть» или в сновидении о явлении Прямовзоры.

К творчеству писателя мы обращаемся в пятом параграфе «Дидактико-аллегорические жанры и ирония в книге А. Н. Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву"». Авторское сознание востребует из многовекового «арсенала» европейской культуры те формы, обращение к которым позволяет в частном, временном, ограниченном обозреть ряд повторений; расширить исторический масштаб увиденного, услышанного, записанного; отразить общечеловеческие проблемы эпохи и, наконец, найти возможное направление выхода из трагического конфликта человеческой души и государственной «машины».

Так, ситуация диалога («я» с самим собой или «я» с «ты»), характерная для таких дидактико-аллегорических жанров, как «разговоры в царстве мертвых», «симпосион», «солилоквий», «сократический

диалог», «диатриба» и т. д., существенно важна и для сна, и видений, и притчи, и анекдота. Здесь нет противоречия, поскольку мы говорим о жанре в смысле риторики как обусловленном конкретной речевой ситуацией и авторской задачей. Философствование автора связано с переработкой таких высоких форм, как притча, слово, видение. Вместе с тем синтез традиций осуществляется на основе мениппеи.

Шестой и седьмой параграфы («"Письма из Франции" Д. И. Фонвизина и "Зимние заметки о летних впечатлениях" Ф. М. Достоевского: своеобразие повествовательной традиции», «Литературно-биографический анекдот в "Письмах из Франции" Д. И. Фонвизина и "Письмах русского путешественника" Н. М. Карамзина») рассматривают движение литературной традиции «невымышленной» прозы от ранних опытов Фонвизина до «Дневника писателя» Достоевского.

Сатирические замечания, сентенции, обобщения, фактография, свобода в выборе темы высказывания, личные и общественно-исторические события - все здесь сталкивается, соединяется, синтезируется. При этом мнение, раскрывающееся в письмах, подчёркнуто оценочно. Так складываются в русской традиции жанровые особенности путевых заметок, «писем из-за границы». Здесь формируются такие важнейшие темы русской философской прозы и критики, как критика западного образа жизни и поиск национальной самобытности.

В письмах Фонвизина и Карамзина усложняется нравоописательная топография: Запад, с одной стороны, предстаёт как тайна, которую русскому человеку нужно открыть, а с другой стороны, разоблачение тайны далеко не всегда вызывает восхищение. Критика западной культуры становится одной из ведущих тем травелогов, писем, путевых очерков. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский словно вбирает все традиционные приёмы подобной литературы и тут же остраняет их, рефлексируя, пародируя или иронизируя над стилем русских авторов, в том числе над стилем поведения рассказчика, автора, критика. Здесь одновременно даны и пародия на многослов-ность писем русских авторов, внутренне напряжённый диалог, разговор с самим собою, и пародия на свободное, ни к чему не обязывающее повествование, в котором автор волен выбирать любые темы, переводить разговор, не оканчивая его.

Ирония Фонвизина и негодование путешественника из «Писем...» Карамзина, эмоциональность высказывания, противоречивость мысли, тяга к парадоксам и афоризмам, введение анекдотов, газетных заметок, бытовых наблюдений и т. п. в текст писем, позиция остранён-ного наблюдателя - все эти приёмы, сложившиеся за столетие в русской литературной традиции писем, под пером Достоевского «выпячи-

вают» свою условность, техничность, позу. «Литература для литературы» - этот потенциал увидел Достоевский в письмах конца ХУШ в., словно снимая рельефный слепок с литературной техники, усиливая и гиперболизуя, как в карикатуре, набор условных приёмов, столь полюбившихся авторам эпистол ХУШ-Х1Х вв.

Здесь перед нами критика письма как такового. Невозможность учесть в письменной речи всё, что думается, мимолётно обнаруживается в самом процессе письма. Это - предел формы, который парадоксально смыкается с её началом - серьёзно-смеховыми жанрами античности. В письмах Фонвизина - первые «подступы» к осмыслению эпистолярной формы, у Карамзина - развёрнутая её рефлексия, Достоевский представляет рефлексию рефлексии, пародию традиции.

У Фонвизина не показана «отвердевшая» «готовая» фигура человека, как это было в его комедиях. «Я» в письмах создает себя на глазах читателя. В этом поиске саморазвивающегося героя — залог философичности подобной формы.

В «Письмах.. .» Фонвизина объектом изображения становится не только историческая действительность, но и человеческое «я», индивидуальное и универсальное в этом образе, своеобразное «сличение» «я», увиденного во мне, с образом «я», сложенным под воздействием разных голосов. Все эти черты сближают письма с записками Достоевского. Безусловно, Достоевский расширяет границы указанной формы, да и рефлектирующее сознание представлено здесь гораздо глубже. Однако сами принципы конструирования текста опираются на русскую традицию конца XVIII - начала XIX вв.

Письмо Достоевского - это критика любого письма, неспособного передать живое течение жизни, поскольку любой посредник (автор - рассказчик - критик - читатель) способен уловить только ограниченное содержание из всего услышанного, увиденного, записанного.

Письма Фонвизина становятся одним из источников работы Карамзина над произведениями конца 1790-х гг. Особенностью писем, созданных обоими авторами, является акцент и на событии, и на его рассказывании. Здесь все важно, поскольку имеет отношение к человеческой жизни, потому можно определенно говорить о постепенном формировании эссеистического начала в русской прозе конца XVIII в. Биографический анекдот в подобных текстах выполняет не только роль примера, но создает общечеловеческий план изображения, в котором смыкаются времена и сферы жизни.

Эпистолографическая традиция в становящейся русской прозе отражает важнейший жанрово-стилевой синтез, во многом определяющий дальнейшие пути развития повествовательной документальной и художественной литературы.

Рассказчик в «Зимних заметках...» ниспровергает пиетическое отношение к идеалам прошлого, вводя уничижительные комментарии о жизни великих людей и крайне мало (нарочито мало) внимания уделяя умам, всполошившим всю Европу последних десятилетий XVIII в. Подобная провокация читателя заставляет вспомнить об «Исповеди» и «Письмах, написанных с горы» Руссо, о трагедиях и памфлетах Вольтера, о книге Гейне «О Германии», в которой поэт размышляет о биографии Руссо. В отличие от Карамзина, указывающего читателю путь осмысления творчества Вольтера и Руссо, Достоевский подталкивает читателя к выработке собственного мнения относительно того или иного вопроса. После фонвизинских «Писем из Франции» почти столетие понадобилось русскому читателю для превращения из ученика в «мастера»-толкователя, способного избежать давления авторского авторитета.

В заключении подводятся главные итоги исследования. Развитие повествовательной прозы во второй половине XVIII в. находится в тесной связи с рождением «внутреннего человека», стремящегося проявить себя в различных формах взаимоотношений с миром. Генезис личностного сознания, пробуждение рефлексии, потребность раскрыть свой духовный опыт - все эти процессы стимулировали переход литературного творчества на качественно иную ступень развития. В отечественной культуре подобное «пробуждение» наиболее ясно проявилось в период последней трети XVIII в., когда светская словесность, пережив увлечения «правилами» и «канонами», устремилась к поиску закономерностей внутренней жизни личности, ее конфликтов и прозрений.

Осмысление направления жанровых поисков писателей конца XVIII в. представляется на сегодняшний день необходимым условием для понимания философичности как важнейшей черты национального своеобразия русской классической художественной литературы.

Как зеркальное отражение всему официальному, пафосной панегирической литературе, формируется другая традиция, берущая материал для своего изображения-исследования из эмпирической жизни, взыскующая истину не только в мире канонов, догм и правил, а в разнообразии бытовых и исторических обстоятельств. Потребность организовать хаос будничной жизни, не раствориться в нем, а вынести свою истину о своей жизни отличает произведения невымышленной прозы конца XVIII - XIX вв. Художественность подобной литературы достигается за счет идеи сопричастности человека миру, переживания этой связи одного и целого, стремление из множества предоставленных возможностей организовать космос внутренней жизни, что сказы-

вается в тщательном отборе материала, продумывании композиционных связей, типологии героев, исследовании вечных вопросов, приведения конкретного фактографичного к символическому обобщению в сюжете испытания Истиной. Синкретизм авторского мышления сводит воедино философские, художественные, социально-исторические размышления.

Проза XVIII в. является предтечей философской прозы XIX в. и не может быть названа только художественной, поскольку большинство авторов отталкиваются от иной задачи. Основой повествования становится поиск жизненных основ, осмысление личностного сознания, индивидуального опыта. Здесь важен сам процесс письма, раскрывающий автору - герою - читателю формирование духовного взгляда, стремление подняться над «мнениями» в постижении истины. При этом известные литературные произведения древних и новых авторов, выступая в качестве образца, формируют топику, сюжетно-компози-ционные особенности текста, «сгущают» факты индивидуальной жизни, приводя их к архетипу.

Главное, что объединяет писателей исследуемого периода, - это то, что авторы вырабатывают основы биографизма как особого ракурса изображения исторической действительности. В основе подобного изображения лежит индивидуальный путь авторской мысли, стремящейся, пусть не всегда удачно, объяснить, осмыслить конкретное явление через возведение его к общему социально-историческому бытию. Эта особенность авторского сознания становится в дальнейшем чрезвычайно плодотворной в русской философской прозе XIX в. Так, уже в прозе XVIII в. возникают мемуары, записки, публицистика, тра-велоги, которые подтолкнут к вершинным достижениям русской прозы XIX в. - произведениям А. И. Герцена («Былое и думы»), Л. Н. Толстого («Детство. Отрочество. Юность»), Ф. М. Достоевского («Записки из Мертвого дома»), очерковым циклам М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. П. Чехова («Остров Сахалин») и др.

В философско-дидактической прозе исследуемого периода формируются в своем синкретизме произведения, как мы сегодня могли бы трактовать, эссеистического жанрового направления. Отличительными признаками его можно назвать некую жанровую «размытость», трудно поддающуюся сколько-нибудь четкому обозначению, но в ней можно увидеть формирующуюся систему, включающую начатки самых разнообразных философских, исторических, публицистических, морализаторских сочинений. В произведениях Екатерины Великой, Д. И. Фонвизина, А. Е. Лабзиной и др. авторов разрабатывается концепция, ведущая внутрь той действительности, которая ее породила,

в подлинное время, и несущая в себе принципиальную незавершенность, исходящую из ситуации авторской жизни.

Таким образом, в дидактико-философской прозе XVIII в. мы наблюдаем зарождение текстов, которые несут в себе на основе биогра-физма философское, критическое, историческое начала. Парадокс заключается в том, что произведение становится всем сразу. В прозе указанного периода формируется культурная многосторонность, которая позволяла автору в своем личном опыте все разнообразные сферы знания выводить из собственного переживаемого опыта в мир наблюдаемой и заново переживаемой реальности.

Философская проза XVIII в. создается на основе формирующейся мыслительной способности, берущей истоки из научной, ораторской, публицистической сфер. В настоящей работе сделана попытка выявить направление эволюции прозы указанного периода. Предпринятый анализ позволяет обогатить и во многом пересмотреть сложившееся мнение о вторичности прозы XVIII в., установить преемственность между жанрово-повествовательной традицией XVIII в. и русской классической литературой XIX в., существенно изменить сложившееся представление о стиле, повествовании, композиционной организации произведений исследуемого периода.

Тесно связанная с социально-бытовым контекстом эпохи философская проза воздействует патетически: убеждает, внушает, доводит до сознания то, что было известно из житейского и общественно-исторического опыта, выработанного со времени античности. Универсальная ситуация бытия в подобной прозе приводится в рамках житейского злободневного опыта, побуждая читателя к размышлению и о сущности, и о феномене события.

Русская философская проза XIX в. берет свои истоки в последней трети XVIII в. Такие ее особенности, как интеллектуализация героя и форм высказывания, сближение с риторическими и публицистическими формами, активность авторского сознания, установка на читателя как полноправного участника диалога с автором, обогащение поэтики прозы за счет риторических форм - все это способствовало общему развитию прозы, формированию ее национального содержания.

Основные положения и результаты исследования отражены в следующих работах:

Монографии и учебные пособия:

1. Коптева, Э. И. Истоки русской философской прозы в литературе конца XVIII — начала XIX вв. [Текст] / Э. И. Коптева. - Омск: Изд-во ОмГПУ, 2012.-432 с.

2. Коптева, Э. И. Феномен русской философской прозы 18201840-х гг.: учебное пособие по спецкурсу [Текст] / Э. И. Коптева. -Омск: Изд-во ОмГПУ, 2004. - 48 с.

Статьи в центральных изданиях, рекомендованных ВАК России:

3. Коптева, Э. И. О жанровом взаимодействии и литературном эксперименте в журналах Н. И. Новикова [Текст] / Э. И. Коптева II Известия Уральского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. - 2010. - № 3 (79). - С. 127-132.

4. Коптева, Э. И. «Записки» Г. Р. Державина в повествовательной структуре книги В. Ходасевича о поэте [Текст] / Э. И. Коптева // Омский научный вестник. Серия «Общество. История. Современность». -2010. - № 6 (92). - С. 129-131.

5. Коптева, Э. И. «Видения» и «разговоры в царстве мёртвых» в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева [Текст] /

3. И. Коптева // Мир науки, культуры, образования. - 2010. - № 6 (25). -

4. 2. - С. 27-30.

6. Коптева, Э. И. «Новеллизация» сказочной формы и пародийное слово в сборнике М. Д. Чулкова «Пересмешник, или Славенские сказки» [Текст] / Э. И. Коптева // Омский научный вестник. — 2011. -№3(98).-С. 105-107.

7. Коптева, Э. И. Традиции риторической биографии в «греческой повести» Д. И. Фонвизина «Каллисфен» [Текст] / Э. И. Коптева // Научно-технические ведомости СПбГПУ. - 2011. - № 1. - С. 307-312.

8. Коптева, Э. И. Мысли о Екатерине П и Просвещении (из «Записных тетрадей» Ф.М.Достоевского второй половины 1870-х гг.) [Текст] / Э. И. Коптева // Вестник Омского университета. - 2011. - № 1. -С.204-208.

9. Коптева, Э. И. Литературно-биографический анекдот в «Письмах из Франции» Д. И. Фонвизина и «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзина [Текст] / Э. И. Коптева // Научно-технические ведомости СПбГПУ. - 2011. - № 2. - С. 273-279.

10. Коптева, Э. И. Проблема жанровой традиции в русской мемуаристике ХУ1П в. («Записки» Е. Р. Дашковой) [Текст] / Э. И. Коптева // Научно-технические ведомости СПбГПУ. - 2011. - № 3. -С. 214-219.

11. Коптева, Э. И. Традиции малых повествовательных форм русской прозы XVIII в. в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского [Текст] / Э. И. Коптева // Вестник Омского университета. - 2012. -№ 1. - С. 257-262.

12. Коптева, Э. И. Роль эпиграфов в автобиографическом повествовании Д. И. Фонвизина «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях» [Текст] / Э. И. Коптева // Омский научный вестник. -2012,-№4.-С. 175-179.

Статьи по теме диссертации:

13. Коптева, Э. И. Идея цельной личности в русском Просвещении и романтизме (Н. И. Новиков и И. В. Киреевский) [Текст] / Э. И. Коптева // Актуальные проблемы высшего гуманитарного образования и воспитания в Сибири : сб. науч. тр. - Омск : ОмГИ, 2002. -С. 81-85.

14. Коптева, Э. И. Проблема композиционной целостности журнала И. А. Крылова «Почта духов» [Текст] / Э. И. Коптева // Вопросы фольклора и литературы: по материалам межвузовской конф. : сб. ст. / отв. ред. А. Э. Еремеев. — Омск, 2003. - С. 83-89.

15. Коптева, Э. И. «Обожение» государственной власти в торжественных одах М. В. Ломоносова [Текст] / Э. И. Коптева // Филологический сборник: Лингвистика. Литературоведение. Фольклористика: сб. науч. ст. / под ред. М. С. Штерн. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2005. -С. 39-46.

16. Коптева, Э. И. Прозрение на пороге смерти («Бригадир» В. Ф. Одоевского и «Смерть Ивана Ильича» Л. Н. Толстого) [Текст] / Э. И. Коптева // Вопросы фольклора и литературы: по материалам конф. / отв. ред. В. А. Москвина. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2006. - С. 45-52.

17. Коптева, Э. И. Сакральное и профанное в символическом сюжете русской комедии ХУШ века [Текст] / Э. И. Коптева // Вопросы фольклора и литературы: по материалам конф. / отв. ред. В. А. Москвина. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2006. - С. 136-146.

18. Коптева, Э. И. Библейские аллюзии в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева (глава «Чудово») [Текст] / Э. И. Коптева // Сохранение и развитие русской культуры и православной духовности : материалы науч.-практ. конф. Омск, 30 октября 2007 г. / отв. ред. И. В. Волохина, Г. Г. Волощенко, Н. А. Томилов. - Омск : ОмГУ, 2007.

19. Коптева, Э. И. «Слово о Ломоносове» А. Н. Радищева и «О характере Ломоносова» К. Н. Батюшкова: сопоставительный анализ [Текст] / Э. И. Коптева // Материалы Первой региональной научно-практической конференции «Лингвистика. Коммуникация. Культура» (посвящается 75-летию ОмГПУ и филологического факультета), Омск, 19 марта 2007 г.: сб. ст. / отв. ред. Е. А. Глотова. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2007. -С. 148-154.

20. Коптева, Э. И. Традиции «духовного христианства» и проблема «обособления» в русской мысли XIX века (П. Я. Чаадаев, И. В. Киреевский, Ф. М. Достоевский) [Текст] / Э. И. Коптева // Вестник Омского государственного университета. - 2007. - № 4. - С. 84-88.

21. Коптева, Э. И. Проблема поиска образа идеальной героини в русской комедии XVIII века [Текст] / Э. И. Коптева // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность». — Омск : Изд-во ОмГПУ, 2007. -С. 86-89.

22. Коптева, Э. И. Своеобразие повествовательной структуры в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева (глава «Чудово») [Текст] / Э. И. Коптева II Вопросы фольклора и литературы / отв. ред. В. А. Москвина. - Омск : Амфора, 2008. - С. 58-66.

23. Коптева, Э. И. Образ Державина в книге-биографии В. Ходасевича [Текст] / Э. И. Коптева // Русская филология; Язык - Литература - Культура : материалы науч.-практ. конф. 1 апреля 2008 г., Омск / отв. ред. Е. А. Глотова. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2008. - С. 48-53.

24. Коптева, Э. И. И. В. Киреевский о влиянии православного начала на генезис национальной культуры («В ответ А. С. Хомякову», 1839) [Текст] / Э. И. Коптева // Теология культуры : материалы между-нар. симпозиума / отв. ред. Е. В. Щетинина. - Омск : Изд-во ОмГПУ,

2008.-С. 183-193.

25. Коптева, Э. И. Образ мира и человека в записках А. Е. Лаб-зиной [Текст] / Э. И. Коптева // Вопросы фольклора и литературы. К юбилею Т. Г. Леоновой / отв. ред. В. А. Москвина. - Омск : Амфора,

2009.-С. 107-115.

26. Коптева, Э. И. «Просветить не значит научить, или наставить <...> но всего насквозь высветлить человека во всех его силах» (Н. И. Новиков и Н. В. Гоголь о самопознании) [Текст] / Э. И. Коптева // Лингвистика. Коммуникация. Культура: материалы Второй региональной науч.-практ. конф., посвященной 200-летию со дня рождения Н. В. Гоголя, Омск, 31 марта 2009 г.: сб. ст. / отв. ред. Е. А. Глотова. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2009. - С. 178-184.

27. Коптева, Э. И. Л. Н. Толстой о «Наказе» Екатерины П и «О духе законов» Ш. Л. Монтескье [Текст] / Э. И. Коптева // Вопросы фольклора и литературы: материалы Всероссийской науч.-практ. конф. (с ме-ждунар. участием) 21 января 2010 г. К 150-летию со дня рождения А. П. Чехова / отв. ред. О. Л. Гиль, Э. И. Коптева. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2010. - С. 48-55.

28. Коптева, Э. И. Малые повествовательные формы в структуре макроцелого («Письмовник» Н. Г. Курганова) [Текст] / Э. И. Коптева // Авторское книготворчество в поэзии: комплексный подход. Мате-риалылы второй междунар. науч. конф. 12-14 мая 2010 г. / отв. ред. О. В. Мирошникова - Омск : ООО Издательско-полиграфический центр «Сфера», 2010. - С. 134-136.

29. Коптева, Э. И. Пародийное использование сказочной фабулы в сборнике М. Д. Чулкова «Пересмешник, или Славенские сказки» [Текст] / Э. И. Коптева // Народная культура Сибири: материалы XIX науч. семинара Сибирского регионального вузовского центра по фольклору / отв. ред. Т. Г. Леонова. - Омск: Амфора, 2010. - С. 221-228.

30. Коптева, Э. И. «Письма из Франции» Д. И. Фонвизина и «Зимние заметки о летних впечатлениях» Ф. М. Достоевского: своеобразие повествовательной традиции [Текст] / Э. И. Коптева // Вопросы фольклора и литературы. Ежегодная науч. конф. с междунар. участием. К 190-летию со дня рождения и 130-летию со дня смерти Ф. М. Достоевского / отв. ред. О. Л. Гиль, Э. И. Коптева. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2012.-С. 80-89.

Подписано в печать 28.09.2012. Формат 60x84/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Печ. л. 2,5. Уч.-изд. л. 2,5. Тираж 120 экз. Заказ П-943.

Издательство ОмГПУ. Отпечатано в типографии ОмГПУ, Омск, наб. Тухачевского, 14, тел./факс: (3812) 23-57-93

Текст диссертации на тему "Генезис и жанровая динамика философско-художественных форм в русской прозе конца XVIII - начала XIX вв."

Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Омский государственный педагогический университет»

05201350289 На правах рукописи

Коптева Элеонора Ивановна

Генезис и жанровая динамика философско-художественных форм в русской прозе конца XVIII - начала XIX вв.

Специальность 10.01.01 - русская литература

Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук

Научный консультант: доктор филологических наук директор Регионального научно-исследовательского центра изучения творчества Ф.М. Достоевского при Омском государственном университете Е.А. Акелькина

Омск-2012

СОДЕРЖАНИЕ

Введение 4

Глава 1. Риторическое слово и жанрово-стилевое своеобразие русской повествовательной прозы последних десятилетий XVIII в. (К методологии исследования) 21

Глава 2. Своеобразие биографических форм «невымышленной» прозы в русской литературной традиции конца XVIII - начала XIX вв.: между риторикой и частной жизнью 46

2. 1. Сюжетно-композиционные особенности и типология героев в «Записках» императрицы Екатерины II, 1783 61

2. 2. Традиции риторической биографии в «греческой повести» Д.И. Фонвизина «Каллисфен», 1786 92

2. 3. Исповедальная традиция в автобиографии Д.И. Фонвизина «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях», 1798 106 2. 4. Принцип самоутверждения в «Записках княгини Е.Р. Дашковой» («Mon histoire»), 1805 131

2. 5. Документ и анекдот в «Записках сенатора» И.В. Лопухина, 1808-1809 150

2. 6. Поиски путей биографического осмысления: слово о жизни и жизнь слова в воспоминаниях А.Е. Лабзиной «Описание жизни одной благородной женщины», 1810 173

2. 7. Принцип самоостранения в «Записках» Г.Р. Державина, 1811-1813 186

Глава 3. Серьезно-смеховые формы в контексте восприятия эпистолярной традиции и менипповой сатиры в русской повествовательной литературе конца XVIII - начала XIX вв. 200

3. 1. О жанровом взаимодействии и литературном эксперименте в журналах Н.И. Новикова 200

3. 2. Анекдот в структуре «Письмовника» Н.Г. Курганова 233

3. 3. «Лукиановский диалог» в прозе И.А. Крылова 242

3. 4. Мениппова сатира в сборнике М.Д. Чулкова «Пересмешник» 259 3. 5. Дидактико-аллегорические жанры и ирония в книге А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» 294

3. 6. «Письма из Франции» Д.И. Фонвизина и «Зимние заметки о летних впечатлениях» Ф.М. Достоевского: своеобразие повествовательной традиции

326

3. 7. Литературно-биографический анекдот в «Письмах из Франции» Д.И. Фонвизина и «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина 347 Заключение 360

Библиография 316

Введение

Развитие русской прозы XVIII в. - процесс длительный и неоднозначный. Историко-социальные и культурные перемены начала столетия создали почву для поисков той самобытности, которая впоследствии станет основой для рождения русской классической литературы XIX в.

В диссертации осмысляется рождение жанрового своеобразия русской прозы последних десятилетий XVIII - начала XIX вв. Истоки философизации в отечественной прозе указанного периода не становились предметом специального рассмотрения. Долгое время и читатели, и исследователи видели в так называемой документальной литературе лишь исторический источник. В последние годы начал проявляться интерес к литературоведческому анализу подобных произведений, учитывающему феномен просветительской традиции, а также воздействие определённых жанровых образцов и канонов1.

' Так, отечественное литературоведение с начала 2000-х годов вновь проявляет интерес к исследованиям в области русской прозы XVIII в. Определим основные направления научных поисков:

- осмысление национального своеобразия литературного творчества (Зорин, А. Л. Русская литература последней трети XVIII - начала XIX в. и становление государственной идеологии: Дисс. на соискание уч. степ, д.филол.н., М., 2000; Гончарова, О. М. Национальная традиция и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII в.: Дисс. ... д.ф.н., СПб., 2004);

- воздействие западноевропейских культурных традиций на генезис русской литературы (Блудилина, Н. Д. Запад в русской литературе XVIII в.: Дисс. ... д.ф.н., М., 2005; Буранок, О. М. Никанор Иванович Ознобишин и русская переводная художественная проза середины XVIII в., Самара, 2010);

-роль фольклорной традиции в русской прозе XVIII в. (Гистер, М. А. Русская литературная сказка XVIII в.: история, поэтика, источники: Дисс. ... к.ф.н., М., 2005; Тиманова, О. И. Русская литературная сказка второй половины XVIII - первой половины XIX в.: становление жанра, СПб., 2007);

- преемственные связи русской литературы XVIII в. и древнерусской традиции (Муравьева, В. В. Традиция русской агиографии в мемуаристике XVIII в.: Дисс. ... к.ф.н., М., 2004; Приказчикова, Е. Е. Русская мемуаристика XVIII - первой трети XIX в.: имена и пути развития, Екатеринбург, 2006; Вачева, А. И. «Романът на императрицата». Романовият дискурс в автобиографичните записки на Екатерина II. Ракурси на четене през XIX век, София, 2008; Мамаева, О. В. Феномен женской автобиографической литературы в русской культуре второй половины XVIII - начала XIX в., СПб., 2008);

- преемственные связи русской литературы XVIII и XIX вв., поэтика повествовательных жанров (Пятакова, Г. П. Проза М.Д. Чулкова в контексте романного творчества XVIII - XIX вв., Тернополь, 2001; Рублева, Л. И. Романы В.Т. Нарежного в контексте русской прозы XVIII - начала XIX вв.: Дисс. ... д.ф.н., M., 2002; Еремеев, Я. М. Нарративное Я в русской автобиографии XVIII-XX в.: Дисс. ... к.ф.н., Ростов-на-Дону, 2003; Субботина, Г. В. Жанр русской повести конца XVIII - начала XIX в.: Вопросы типологии и «чистоты» жанра: Дисс. ... к.ф.н., М., 2003; Ильичев, А. В. Поэтика противоречия в творчестве А.С.Пушкина и русская литература конца XVIII - начала XIX в.: Дисс. ... д.ф.н., Владивосток, 2004; Рублева, Л. И. Русская проза последней четверти XVIII в.: история и поэтика, Южно-Сахалинск, 2005; Дзюба, Е. М. Становление и развитие жанра романа в русской литературе 70-80-х гг. XVIII в.: мифогенный роман в творчестве М.Д. Чулкова, М.И. Попова, В.А. Левшина: Дисс. ... д.ф.н., Нижний Новгород, 2006;

Размышляя о новаторстве прозы A.C. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, Ф.М. Достоевского, J1.H. Толстого современный читатель часто упускает из виду, что первооткрывателями русской прозы были авторы XVIII в.: Д.И. Фонвизин, Г.Р. Державин, И.А. Крылов, А.Н. Радищев, Н.М. Карамзин. Изучение названных авторов дает возможность рассмотреть тенденции становления философско-художественных форм.

Диссертация представляет последовательную попытку определить содержательность русской философской прозы, ее дидактическую направленность, наметить этапы ее формирования в русской литературе указанного периода и охарактеризовать ее художественное своеобразие.

Вопрос о риторической традиции в генезисе русской прозы XVIII в. был поставлен в работах Н.Д. Кочетковой «Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма» и «Радищев и проблема красноречия в теории XVIII в.»1 еще в 1970-е гг. Указанная проблема рассматривается в кандидатской диссертации Е.М. Матвеева (2007) , а также в двух диссертациях на соискание ученой степени доктора филологических наук: Т.Е Автухович (1996)3 и И.В. Кузнецова (2009)4.

Сурков, Е. А. Русская повесть в историко-литературном процессе XVIII - первой трети XIX в.: становление, художественная система, поэтика: Дисс. ...д.ф.н., СПб., 2007;);

- проблема художественного целого и метатекстовые структуры в русской прозе (Рожкова, Т. И. Беллетристическая книга в литературном процессе последних десятилетий XVIII в.: Дисс. ... д.ф.н., Магнитогорск, 2005; Киселев, В. С. Метатекстовые повествовательные структуры в русской прозе конца

XVIII - первой трети XIX в., Томск, 2006);

- проблема взаимодействия словесного творчества с другими видами искусства (Торияма, Ю. Зрительная культура и русская литература конца XVIII - начала XIX в.: Дисс. ... к.ф.н., М., 2004);

- проблема комического, поэтика пародийных форм в русской прозе XVIII в. (Антюхова, С. Ю. Поэтика комического русской провинциальной мемуарно-автобиографической прозы второй половины XVIII века: Дис. ... к. ф. н., Брянск, 2005; Трахтенберг, Л. А. Проблемы поэтики русской пародии XVII - первой половины XVIII вв.: Дисс. ... к.ф.н., М., 2008);

- роль мифа в русской культуре XVIII в. (Абрамзон, Т. Е. Поэтические мифологии XVIII века. Ломоносов. Сумароков. Херасков. Державин, Магнитогорск, 2006; Приказчикова, Е. Е. Культурные мифы в русской литературе второй половины XVIII - начала XIX века, Екатеринбург, 2009);

- проблема «модуса художественности» в русской прозе XVIII в. (Аржанов, А. П. Становление субъективности в русской прозе XVIII в.: Дисс. ... к.ф.н., Самара, 2008).

1 XVIII век: Сборник 9. - Л.: Наука, 1974. - С. 50-80; XVIII век: Сборник 12. - Л.: Наука, 1977. - С. 8-28.

2 Матвеев, Е. М. Русская ораторская проза середины XVIII в.: панегирик в светской и духовной литературе.

- СПб., 2007.

3 Автухович, Т. Е. Русский роман XVIII в. и риторика: Взаимодействие в период формирования жанра, 1760-1770-е гг. (Гродно, 1996).

4 Кузнецов, И. В. Риторические стратегии литературного дискурса (на материале русской словесности XI-

XIX вв.). (М., 2009).

Ю.Н. Тынянов отмечал, что «главным принципом «грандиозари» XVIII века была ораторская, эмоционально ослепляющая функция поэтического слова»1. Однако если в поэзии акцент был сделан на эмоционально-чувственной стороне слова, то в прозе - на понятийной. Здесь риторическая традиция помогала не только выстроить точную речевую картину мира, но и сам образ целого, его закономерностей.

Подробно рассматривая риторические формы и риторические истоки романа в своем исследовании «Проблемы поэтики Достоевского», М.М. Бахтин утверждал, что риторический элемент не был ограничен только сферой классической риторики, напротив, он оказал значительное воздействие на формирование той области литературы эллинизма, которая традиционно противопоставлялась высоким формам (эпопее, трагедии, истории, риторике), - области серьезно-смехового (тяхуобоуеЛ.окп'). Сращение карнавального мироощущения с риторическим началом вызвало к жизни множество жанров: мимы Софрона, «сократический диалог», симпосион, мемуары, памфлеты, буколики, «Мениппову сатиру» и др. Не считая необходимым описывать все признаки указанных форм, мы остановимся на тех риторических приемах, которые оказались переработаны в подобной литературе.

В серьезно-смеховых жанрах слово не только изображает, но изображается; слово становится «материалом» литературы. В «сократическом диалоге» появляется герой-идеолог, испытывающий истину в сюжетной ситуации диалога. Важную роль здесь выполняют такие приемы, как синкриза (сгиухрюк;) и анакриза (ал>а%рюц) - сопоставление различных точек зрения на предмет и способы провоцировать собеседника словом. Распад «сократического диалога», по мысли Бахтина, приводит к рождению «Менипповой сатиры», «диалога мертвых», «диалога на пороге», ^¡эШпсиБ. Все указанные формы имеют идейно-философскую цель: «создавать исключительные ситуации для провоцирования и испытания

1 Тынянов, Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М.: Наука, 1977. - С. 264.

идеи»1. Диатриба, солилоквиум, симпосион, мениппея обладают большой пластичностью, способностью «вбирать в себя другие жанры и входить в

л

качестве составного элемента в другие большие жанры» . Ученый полагал, что и христианские литературные формы (жития, деяния, апокалипсис) испытали на себе воздействие мениппеи и родственных жанров3. В целом, риторический элемент наряду с традициями эпопеи и карнавала формирует становящуюся форму - роман.

Концепция Бахтина лежит в основе современной отечественной жанрологии. Так, Н.Д. Тамарченко отмечает: «Созданная Бахтиным теория жанра как «трехмерного конструктивного целого» синтезирует все три традиции европейской поэтики [связь жанра с жизненной ситуацией, жанр как «образ» мира, жанр как осмысление эстетической границы между художественным миром произведения и внеэстетической действительностью. - Э.К.]»4.

Парадоксально, что роман, опираясь на литературные традиции предшествующих веков, вбирая в качестве одного из источников риторический элемент, окажется той «неканонической» формой, которая разрушит монологичность риторического слова, открывая литературе новые способы изображения человека и мира. Самая «риторическая» эпоха - XVIII век - окажется последним рубежом, разделяющим классические и неклассические формы высказывания.

«Для классицизма характерна прямо-таки фетишизация жанра, которой в такой мере не бывало ни раньше, ни тем более позднее»5, - писал С.С. Аверинцев. Уже в момент своего становления русский классицизм тяготеет к теоретическому осмыслению литературного процесса, стихотворная практика вторична, это - лаборатория, в которой в ходе

1 Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Художественная литература, 1972. - С. 193.

2 Там же. - С. 202.

3 Там же. - С. 229.

4 Тамарченко, Н. Д. Методологические проблемы теории рода и жанра в поэтике XX века // Теория литературы: Роды и жанры. Том III (основные проблемы в историческом освещении). - М.: ИМЛИ РАН, 2003.-С. 94.

5 Аверинцев, С.С. Жанр как абстракция и жанры как реальность // Аверинцев, С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - М.: Языки русской культуры, 1996. - С. 194.

экспериментов отбирается все самое существенное. Учитывая тот факт, что отечественная традиция заново осваивала разнообразные жанровые формы, авторам-классицистам особенно важно было представить некий образец, на который можно опираться, к которому можно апеллировать, тем более что античная поэтика и риторика дали описание многих жанров и стилей.

В этом смысле важно разграничение «старших» и «младших» жанров. По мысли Аверинцева, «в античной литературе, как и во всякой литературе традиционалистского типа, устойчивые жанровые формы играли очень большую роль и целый ряд литературных явлений благоразумнее объяснять не из спонтанности авторского самовыражения, а из них»1. Однако описаны и приведены в систему оказались далеко не все жанры, а, в основном, те, что «затвердели» в период греческой классики: эпопея, трагедия, комедия, лирические жанры, риторические жанры. Подробно разработанная теория так называемых «старших» жанров раскрывала все устойчивые содержательно-формальные особенности, более поздние «младшие» жанры (например, (Зшс;, 87сштоАт|, 5штрфг|, 8уксЬ|110У и др.) определяются по иным принципам. «Биография может, не переставая быть биографией, быть энкомием, диалогом и еще много чем другим. Это совсем не гибридная, промежуточная форма, в которой собственные признаки осложнены и оттеснены наплывом чуждых признаков, причем ни те ни другие не могут проявить себя вполне последовательно. [...] нет, это вполне биография и вполне энкомий, одно другому не противоречит и не мешает - просто признаки биографии относятся к уровню темы, а признаки эпидейктического красноречия - к уровням стиля и оценочной установки. Два жанра не просто проницаемы друг для друга, но для их взаимопроницаемости не имеется никаких препятствий»2.

Естественно, что с течением времени в других национальных традициях античные формы будут переосмыслены, однако опора на

1 Аверинцев, С.С. Жанр как абстракция и жанры как реальность. - С. 196.

2 Там же.-С. 198-199.

первоисточник, особенно в период классицизма, останется необходимым «звеном» в освоении жанра. Этим объясняются авторские предпочтения при определении формы созданных произведений.

Для литературных эпох (эллинизм, Рим, Средневековье и Ренессанс, барокко и классицизм), в которых жанр воспринимается как «приличие» (то 7ф87тоу), характерен риторический принцип изображения. Основные признаки культуры в этом случае: «неоспоримость идеала», противоположение «возвышенного» и «низменного», «господство так называемой рассудочности, то есть ограниченного рационализма [...] не полагающего собственной диалектической противоположности - того протеста и мятежа против «рассудочности», который заявил о себе в сентиментализме, движении «бури и натиска», а вполне отчетливо выразил себя в романтизме»1. Иными словами, риторическая культура подчеркнуто монологична, «чужие голоса», если и появляются, то с одной целью показать свою ущербность, односторонность вопреки цельной истине ведущего голоса.

Мы должны иметь в виду все сказанное, обращаясь к понятию «риторические жанры» . Определенная условность при использовании этого словосочетания, конечно, будет существовать. В широком смысле так можно называть все те произведения, которые в своей структуре опираются на различные типы риторических речей: совещательных, судебных, эпидейктических, причем сохраняется прагматическая направленность текста.

Благодаря античным риторикам и их средневековым толкователям, понятие «риторический жанр» прижилось и в русской традиции XVIII в. Так,

1 Аверинцев, С.С. Историческая подвижность категории жанра // Аверинцев, С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - С. 109-110.

2 В современной отечественной пед