автореферат диссертации по культурологии, специальность ВАК РФ 24.00.01
диссертация на тему: Герменевтические предпосылки теологии Р. Бульмана

Полный текст автореферата диссертации по теме "Герменевтические предпосылки теологии Р. Бульмана"

Ь ü

-- ДО

нрлках рукописи.

MHPOHOj^ Андрей Юрьевич

Ii

ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ТЕОЛОГИИ Р.БУЛЬТМАНА

Специальность 24.00.01. - теория культуры

АВТ О Р Е Ф Е PAT

диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

Москва 1998

Работа выполнена на кафедре культурологии Московского педагогического государственного университета.

Научный руководитель:

доктор философских наук, профессор КУЗНЕЦОВА Т.Ф.

Официальные оппоненты:

доктор философских наук профессор МИНКИНА НА..

доктор философских наук КИМЕЛЕВ Ю.А.

Ведущая организация:

Российский государственный гуманитарный университет.

Защита состоится " .Ы7." .-¿¿¿Кие..... 1998 г. в 1С... часов на заседании Диссертационного Совета Д.053.01.17 в Московском педагогическом государственном университете по адресу: 117571. Москва, проспект Вернадского, д. 88, ауд. 826.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке МПГУ по адресу: 119882. Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.

Автореферат разослан « ,» г^.-йУп«^ 1998 года.

ГОРЯИНОВА О.И.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

АКТУАЛЬНОСТЬ ТЕМЫ

Проблема диалога культур, актуальная для современного состояния культурологической дискуссии, может быть поставлена как проблема межконфессионального диалога. Всякий диалог предполагает кроме предметного содержания коммуникации /что/ также учет ее предпосылок, создающих условия взаимопонимания или же такому пониманию препятствующих /как/. Уже самое осмысление условий возможной межкультурной или внутрикультурной коммуникации и даже признание ее частичной или полной невозможности является необходимым этапом на пути разрешения вышеназванной проблемы.

Наиболее плодотворным диалог бывает тогда, когда обсуждаются обоюдозначимые для участвующих сторон темы. Некоторые элементы религиозной картины мира христианства, включенные по разным основаниям и в особых сочетаниях в общеевропейский культурный синтез, с какого-то времени входят в число дискуссионных тем без надежды на окончательное разрешение, создавая контрастивный фон, задавая этический масштаб и полагая ценностную базу для критической работы и теоретического конструирования в гуманитарных дисциплинах. Вопрос об адекватном, а, следовательно, справедливом истолковании религиозного дискурса, важным представляется только в границах того типа религиозной критики, который формировался в западноевропейском культурном ареале в послереформационный период. "Простота" отношения к "язычеству", взаимодействие с которым со стороны конфессионально-догматического определения ограничивалось до поры односторонней церковной миссионерской активностью, сменяется "сложностью" первых попыток понимания историзирующего сознания, а это уже свидетельствует о появлении небывалой прежде отзывчивости к иному, чувствительности к едва различимому за давностью времени и очевидно чуждому смыслу.

Нам представляется, что выбор в качестве предмета исследования теологической герменевтики Р.Бультмана, соотносимой с определенным культурным контекстом религиозной, политической и интеллектуальной традиции протестантизма конца XIX середины XX веков, позволяет предельно точно сформулировать проблему культурного диалога на материале межконфессиональной полемики и современной христианской апологетики.

Рецепция содержания первохристианской "керигмы" /технический термин современной библеистики; от греч. объявление/ через

глашатая/; проповедь, учение раннехристианских общин о спасительном

1

деянии бога, в словах и делах Иисуса Христа/ рядом различных религиозно-богословских традиций, обладающих сложной историей взаимных влияний, показывает, что герменевтическая проблема понимания и интерпретации заложена в самое основание христианства. Ее превращение в культурологическую проблему было исподволь подготовлено критикой Библии, начавшейся вместе с политической и церковной реформацией в Европе под знаком "протеста" против католического догматического и экклесиального диктата, "реформы" общины и "ревизии" текста, признаваемого наделенным безусловной религиозной санкцией, экзегетической нормативностью и богословским авторитетом.

Немецкий протестантский /лютеранский/ теолог-систематик и экзегет Рудольф Бультман /1884-1976/ разработал особую технику анализа новозаветных текстов, герменевтические принципы которой нашли свое обоснование в так называемой "программе демифологизации Нового завета", а сама теология Бультмана получила название "керигматической" благодаря тому, что ее методологически заданным результатом должна была стать экзистенциалистская реинтерпретация протохристианского церковного кредо, или к е р и г м ы. Главная цель экзегетической работы Бультмана состояла в том, чтобы сделать понятной для современного человека, живущего в мире, ставшем "совершеннолетним" /Кант-Бонхеффер/, раннехристианскую "весть" об Иисусе Христе, о безусловной важности - а это как раз и требуется удостоверить любой апологетике - его слов и дел.

Поскольку текстуально ориентированная религиозная традиция, вроде протестантской, представляет собой последовательность образов интерпретации авторитетного для данной культуры текста, постольку герменевтика демифологизации может вызвать интерес как "чистая иде-алтипическая" модель протестантского культурного синтеза в религии, в свое основание кладущая "онтологему" /А.Пятигорский/ священного текста. Только наличие такого рода нижнего предела всех возможных герменевтических трансформаций, реформационного "принципа Писания", "источника и судии" /fons et iudex/: текста как источника безусловной нормы, критерия и ценности, - объясняет непрекращающиеся попытки протестантской теологии "вспомнить" и "правильно прочитать" его. Предположительно, для этого требуется вернуться в самое начало неудержимого процесса девальвации священной субстанции текста, который в лютеранской ортодоксии, например, понимался буквально инспирированным. Начавшаяся у Лютера с редукции четвероякого смыла библейских текстов к единственному, зато и боговдохновенному, буквальному, или историческому смыслу, экзегеза "демифологизации" у Бультмана извлекает из текстуального мифологизированного

2

"максимума" достоверный /экзистенциально удостоверенный/ кериг-матический "минимум". Керигматическая теология считает уже невозможным для себя пользоваться традиционной предикативной теологической речью с богом в субъектной позиции и переходит на антропологический язык экзистенциализма, поскольку современный человек /"протестантский" человек, добаим мы/, пишет Бультман, уже не может всерьез разделять мифологическую картину мира, зафиксированную в новозаветных текстах.

В этом смысле керигматическая теология оказывается парадоксальным столкновением известного исследовательского и этического научного императива "интеллектуальной честности", запрещающего "прямую речь о боге", с не менее требовательным христианским "кредо". Драматическая коллизия, возникающая на скрещении столь разнородных мотиваций /поиска смысла или установление истины/, позволяет наметить границы, обнаружить действенность и релевантность теологической герменевтики демифологизации, в частности, и оценить перспектитвы межконфессионального диалога в рамках вопроса "Как возможна /осмысленная/ речь о боге?", вообще. Мы полагаем, уже само заострение отмеченных противоречий в рамках общекультурологической проблематики может способствовать, если не снятию их через разрешение в каком-либо "среднем термине", то, во всяком случае, прояснению герменевтической структуры коммуникативного процесса в теологии.

Определение тематического регистра диссертации зависело от длительных поисков автором сюжетно-композиционного организующего начала в истории протестантской теологии в Германии, рассматриваемой в диссертации в период между появлением грамматико-психологической герменевтики Ф.Д.Э.Шлейермахера в начале XIX века до оформления в 20-е годы XX века герменевтики Р.Бультмана, которая показалась нам образцом экзегетической реализации основного реформационногс "принципа писания" /Schriftprinzip/: sola scriptura — "только писание".

Критическая стадия перепрочтения традиции, создавая новые рево люционизированные дискурсы на обломках старых, всегда сама находит ся в прямой генетической и хронологической зависимости от содержи ния и формы критикуемого наследия. Надо сказать, что как раз таког рода зависимость от общепротестантских герменевтических принципе выказывает и теология Р.Бультмана. В рамках означенного тематическо! и проблемного горизонта наше исследование ишет ответы на вопрос предпосылках возможного межкультурного, и, в частности, межконфе сионального, диалога на герменевтически обеспеченной основе, об уел виях адекватного понимания и границах, отмечающих предельные

3

случаи коммуникативной "непрозрачности" и глухоты, неизбежные при встрече "альтернативных миров", их языков и образов действительности. В первую очередь, это касается проблемы теологической нормы, критерия, ценности и языка в рамках протестантской традиции.

СТЕПЕНЬ РАЗРАБОТАННОСТИ ПРОБЛЕМЫ. Общая религиозная проблематика протестантизма и, в частности, экзистенцтеология Р.Бультмана в качестве одного из проектов протестантской теологии, были предметом критических исследований в отечественной науке у таких авторов, как Я.Я.Вейш, Г.А.Габинский, П.П.Гайденко, В.И.Гараджа, П.С.Гуревич, А.М.Каримский, Ю.А.Кимелев, С.В.Лезов, И.А.Крывелев, Н.Я.Минкина, А.А.Михайлов, Д.М.Угринович и мн. др.

Проблема теологического языка, оцениваемая нами как принципиально важная для анализа герменевтических предпосылок теологии Р.Бультмана и вслед за тем — для постановки общего вопроса об условиях осмысленности теологических высказываний - предполагает для своего освещения и разрешения историческое введение в сложившийся к началу оформления керигматической теологии научный консенсус в протестантской и аконфессиональной библеистике в период с конца XVIII до начала XX веков. Необходимость такого введения объясняется тем, что Р.Бультман был не только религиозным проповедником или лютеранским пастором /пфаррером/, но и ученым-новозаветником, владевшим историко-критическим методом, о необходимости которого в собственной работе он неоднократно высказывался.

В этой части диссертационного исследования мы основывались на работах следующих философов, теологов, историков культуры и церкви: М.Вебера, В.Виндельбанда, А. фон Гарнака, Г.Гуммеля, В.-Г.Кюммеля, К.Левита, Х.Г. фон Ревентлоу, Дж.Робинсона, Э.Трельча, Х.111тефана, А.Швейцера, М.Шмидта и др.

Особое значение для диссертанта имеют сочинения Х.-Г.Гадамера и М.Хайдеггера, а также идеи философов и теологов, использующих методологию лингвистического анализа, исследующих системы социальных коммуникаций, типы дискурса, таких как К.Бергер, П. ван Бурен, X.Ведер, Л.Витгенштейн, В.Изер, Д.Маккуэрри, Б.Д.Малина, Ш.Огден, Д.Остин, Х.Перельман, Н.Перрин, И.Т.Рамсей, П.Рикер, Э.Схиллебекс, Э.Тизельтон, А.Уайлдер, Р.У.Фанк, Э.Фукс, Т.Эльтайзер и др.

Чрезвычайно плодотворным для прояснения и оформления конкретных целей и задач нашего исследования следует признать ряд современных концепций рецептивной критики и эстетики /В.Изер, Х.Р.Яусс, С.Фиш/, логического анализа понятий "факт", "причина", "возможный мир" у Г.Х. фон Вригта, Ю.С.Степанова, "полиморфного концепта"

4

Э.Тизельтона, комментаторства как конкретного образа существования и воспроизведения текстуальных традиций Ю.Шичалина.

ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ ИССЛЕДОВАНИЯ. Тематический горизонт и временной охват, заданные общей проблематикой теологического дискурса Р.Бультмана, требуют определенной исследовательской цели и ряда ее реализующих задач.

Современный научный консенсус в западной библеистике показывает, что новозаветные тексты суть письменные свидетельства теологической активности протохристианских локальных общин /текстуальные источники по истории их внутреннего устройства и отношений с окружающим миром/. Здесь в творческом синтезе иудаистического религиозного предания, ближневосточной мифики и "общих мест" популярной философии эллинизма истолковывалось "событие Пасхи" /термин протестантской теологии/ в послепасхальной перспективе с использованием различных жанровых форм устного предания, наделенных определенными эстетическими и социально-коммуникативными прагматическими функциями. Общий интерпретативный контекст представляет собой квазиисторическое нарративное, скрытое полемическое и риторическое обрамление, наделенное высокой перформативной способностью обращения, наставления, убеждение, ободрения и утешения.

Главной целью, которую мы ставили перед собой, является опыт экспликации особенностей теологической герменевтики Р.Бультмана и описания последовательной смены герменевтических программ в протестантской теологии в промежуток времени между началом XIX века и серединой XX вв. На пути к поставленной цели нужно было решить ряд частных исследовательских задач:

• раскрыть взаимосвязи протестантской теологии с современными ей научными результатами в области библейской критики;

• описать специфически немецкий феномен "культур-протестантизма" /Кикигрго1е51апП5ти5/ с ключевой статусной фигурой "теолога-гражданина" /Вш^егШео^е /, активно участвовавшего в рамках университетской научной элиты в формировании общественного мнения и реальной внутренней культурной политики либерального протестантизма /эндогенное культуртрегерство/;

• выявить исторически подтверждаемую корреляцию между "позитивной" /университетской, церковно-конфессиональной/ теологией и философской "негативной" программой тотальной критики исторического и, в конечном счете, собственно протестантского христианства со стороны леворадикальных "младогегельянцев";

• описать герменевтическую предпосылочную структуру программы

5

демифологизации Нового завета Р.Бультмана как новаторский опыт ре-интерпретации собственной евангелической теологической традиции е терминах экзистенциализма;

• проанализировать конститутивные моменты герменевтического процесса в проблемном горизонте экзистенциальной экзегетики Р.Бультмана.

Необходимо указать на основательную разработанность общих и более специальных проблем теологической герменевтики в протестантской культуре, что вполне естественно ввиду высокого стандарта научной полноты и точности исследований, принятых в ней. При этом, однако, не всегда учитывался интересующий нас здесь особый аспект межкультурной коммуникации, реализуемой в экуменическом диалоге, когд; сторонами могут выступать представители различных конфессий и теологических систем.

ОБЪЕКТОМ анализа выступает протестантская теологическая традиция/традиции XIX—XX веков. ПРЕДМЕТОМ является теологическш герменевтика Р.Бультмана.

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ДИССЕРТАЦИОННОГС ИССЛЕДОВАНИЯ. Работа ориентирована на философскую герменевти ку Х.-Г.Гадамера: историчность — языковость /ЗргасЬНсЬкек/ - предпо сылочность - традиция как континуум интерпретаций, актуализирован ных и виртуальных, применительно к предмету текстоцентрической тео логин. В соответствие с этим методологическая основа диссертационногс исследования имеет историко-аналитический характе)

/преимущественно первая глава работы/. С другой стороны, особьп культурологический статус библейских текстов, предполагающий теоре тико-аналитическую концептуализацию проблемы теологической герме невтики /вторая глава/, ориентирует на использование целого спектр; методов: от форманализа /Ропт^езсЫсЫе/, до приемов рецептивной кри тики и эстетики. В диссертационном исследовании использовались тео ретические модели философии лингвистического анализа, рикеровско] идеи конфликта интерпретаций", образцов работы т.н. лингво аналитической апологетики, рортианской "методической иронии" ] противопоставления традиционной эпистемологии гуманитаристской 1 "возвышающей" /есНМг^/ герменевтики.

НОВЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ, ПОЛУЧЕННЫЕ В РАБОТЕ. Керигмати ческая по тематике, экзистенциальная по модальности и языку теологи ческая герменевтика Р.Бультмана и ее экзегетическая прагматика, н наш взгляд, могут служить выразительным образцом возможного реше ния проблемы несоизмеримости "объектного" /"мифологизированное выражение религиозного опыта ранних христиан/ и "метаязыка" / данном случае — демифологизации как герменевтического инструмента

6

экзистенциальной интерпретации новозаветных текстов/.

В связи с этим, экзистенцтеология Бультмана получает наряду с собственно богословской значимостью еще и значение опыта транскуль-турального перевода, позволяющего "перевернуть" прямую и поэтому неприемлемо мифологическую "объективную" речь о боге, сделав ее косвенной, чьм предметом оказывается экзистенциальное самопонимание человека, затронутого словом бога, или "свершением слова" /\Vortgeschehen/, "событием речи" /5ргасЬеге1§п15/ - типичные теологемы современного лютеранского богословия и в потенцированной степени — "теологии слова" группы журнала "Между временами", куда входил и Р.Бультман. При экзистенциалистском переключении модуса речи и ее залога с теологического "изъявительного наклонения" позитивного пре-дицирования объективных качеств и свойств и божественного субъекта в актантной позиции на "условное" наклонение косвенной речи и пассив "встречи" и "события", зависящих от бога, все операции с теологическими высказываниями мгновенно приобретают антропологическое измерение.

В этой связи нам представлялось уместным ввести в общекультурологическую дискуссию по проблемам социальных коммуникаций новые для отечественной гуманитарной науки результаты историко-критической и герменевтической аналитики богословского языка на материале своеобразного культурного феномена — экзистенциальной теологии Р.Бультмана. Конкретный анализ ряда текстов Р.Бультмана и результатов приложения его "программы" позволил нам также категоризиро-вать обнаруженную взаимосвязь между определенным образом интерпретации религиозных текстов и образом представления реальности, доминирующим методом ее символической репрезентации и способом обращения с традицией введением термина а н а г н о с и с ^уыр/«^греч., "перепрочтение-припоминание"/. Термин указывает, применительно к текстоцентрированным традициям, на феномен, названный Ю.Шичалиным в отношении неоплатонической традиции комментатор-ства платоновского текстуального корпуса "феноменом возвращения в первой европейской культуре" с^о^у' /.

Наш вывод состоит в том, что релевантность программы демифологизации Нового завета, герменевтически обоснованная как последовательный перевод мифологического выражения предполагаемого аутентичного опыта встречи первых христиан с богом в Иисусе Христе на язык экзистенциального самопонимания современного человека, живущего в "совершеннолетнем" мире, ослабляется ошибкой "предвосхищения основания". Таким "предвосхищенным" основанием у Бультмана выступает универсализация религиозного опыта, в основном, типичная

7

для либеральной теологии XIX в., которая допускала его категоризацию в виде "религиозного а priori", или "религиозной расположенности /religiöse Anlage/ неокантианцев, Э.Трельча и Р.Отто, или "священного" /Виндельбанд, Отто/, "самой псюхе" /Наторп/.

Попытка описания новозаветного языка как теологического дискурса под углом вопроса о протохристианских керигматических формулах и их взаимоотношениях в текстах призвана показать потенциально высокую догматическую неопределенность и конкурентную борьбу в рамках "теологии" самого Нового завета. Не то казалось важным, чтобы лишний раз подчеркнуть тривиальную мысль, согласно которой драматические сюжеты исторической теологии уже изначально были заложены в основании христианской религиозно-догматической постройки, т.е. в самих новозаветных текстах, а - на наш взгляд — действительно "возвышающее" и освобождающее качество герменевтического, "понимающего" сознания, в полной мере проникнутого чувством собственной ограниченности в безграничном на всех планах культурном космосе, существующем как собрание "семиосфер" /Ю.Лотман/.

Теологический дискурс демифологизирующей экзистенцэкзегети-ки Р.Бультмана мы предлагаем рассматривать как частно-показательный случай общего типа интерпретации традиции через ее десимволизацию /^демифологизацию/, или как попытку нового "прыжка" в область "означаемого" из тотальной детерминированности культурных "означающих"; из области артикулированного смысла в "чистую веру", в "чистую керигму", что, по нашему мнению, граничит с утратой — пусть только частичной — дара "богословской речи" и все равно не выходит за догматические — на сей раз экзистенциалистские - рамки. "Критика чистой керигмы", произведенная Р.Бультманом в полном интеллектуальном блеске неокантианского конструктивизма, и питающаяся этосом лютерански истолкованной паулинистской теологемы "милость" vs "закон", разрешает рационально контролируемый вынос универсально-антропологического — экзистенциалистского — а priori за границы культурно-смысловых опосредований в утопическое "начало": место встречи с богом в "событии слова".

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ И ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ РЕЗУЛЬТАТОВ ИССЛЕДОВАНИЯ. Нам представляется оправданным введение в общекультурологическую дискуссию понятийной системной схемы теологического дискурса в рамках протестантской культуры как частной реализации анагностической /перепрочитывающей/ функции текстоцентрированной религиозной традиции с подкатегориями канона, влияния, рецепции, истолкования. Выбранная для герменевтического анализа керигматическая теология Р.Бультмана, представляет, по нашему

8

мнению, "чистый идеальный тип" протестантского /лютеранского/ богословия, удобный для точной проблематизации. В отличие от других интерпретаций указанного феномена, наша генерализация анагностической анагностической функции интерпретирующей себя традиции выделяет в герменевтике текстуальности особый аспект протестантской культуры. Имеется ввиду феномен актуализирующего "перепрочтения" как самоопределения-самопознания, успешность которого не гарантирована никем и ничем, кроме "интеллектуальной честности" экзегета, а свою единственную санкцию находит в автономной воле, свободном разуме и вере отдельного человека, выступающих компонентами религиозной совести в протестантизме.

Практическая значимость работы состоит в возможности использования ее материалов, основных идей и выводов при подготовке курсов по теории и истории мировой и отечественной культуры и, в особенности, в части религиоведения, феноменологии, истории и философии религии.

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ. Большую часть положений диссертации автор обсуждал с коллегами как в России, так и с зарубежными исследователями сходной проблематики во время обучения в Мюнхенском и Геттингенском университетах с 1993 по 1995 годы, а также при выступлении с научными докладами на кафедре культурологии социологического факультета МПГУ и на научных конференциях при РГГУ. Многие идеи диссертационного исследования автор использовал в своей преподавательской практике в лекционных курсах по теории и истории мировой и отечественной культуры на ряде факультетов МПГУ им. В.И.Ленина, в Институте европейских культур при РГГУ и в Историко-политологическом колледже при МГУ им. М. Ломоносова в период с 1995 по 1998 годы. Основные выводы работы нашли отражение в ряде публикаций диссертанта. Диссертация была обсуждена на заседании кафедры культорологии Московского педагогического государственного университета и рекомендована к защите.

СТРУКТУРА РАБОТЫ. Диссертация состоит из введения, двух глав, разделенных на параграфы, заключения, примечаний и списка литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ. "Введение", предпосылаемое основным частям диссертации, содержит теоретико-методологическое обоснование всего исследования, определение целей, задач и средств достижения результатов. Во "Введении" тематизируется предметный и проблемный горизонт работы: выявление и анализ герменевтических предпосылок теологической программы демифологизации Нового завета Р.Бультмана в свете истории протестантской библеистики и теологии.

9

ГЛАВА 1. ПРИНЦИПЫ ПРОТЕСТАНТСКОЙ ТЕОЛОГИЧЕСКОЙ ГЕРМЕНЕВТИКИ. В первом параграфе, носящем название: "Реформационный принцип писания", дан краткий очерк истории теоретико-методологических новаций в протестантской библеи-стике в период от начала реформации до XIX в. Будучи восприимчивой ко всем достижениям филологического гения гуманистического движения, немецкая реформация вводит в горизонт теологического сознания результаты и принципы секулярной критики религии, естественной теологии деизма и рационалистической библеистики, ставшие составными частями феномена "культурпротестантизма" /Kulturprotestantismus/. В этом же параграфе постулируется и обосновывается зависимость возможных и реализовавшихся в истории протестантизма теологических и экзегетических проектов от основного реформационного принципа писания /Schriftprmzip/, который ограничивает герменевтическую нормативность, экзегетическую надежность и догматическую правомочность рамками авторитетного текста:"только писание" /sola scriptura/.

В этой части диссертационного исследования, задуманной как анализ определенных концептуальных моделей интерпретации библейских текстов, не ставится задача дать исчерпывающее перечисление общекультурных предпосылок и факторов, оказавших влияние на оформление того или иного конкретного герменевтического проекта в протестантской теологии в указанный период времени. Но уже во втором параграфе, названном "Протестантская теология в рамках "культурпротестантизма": социально-политический аспект", намечаются возможности ответов, поскольку в обсуждение включается такой важный элемент проблемы понимания, как механизмы и особенности влияния университстско-теологической элиты на культурную ситуацию i Германии соответствующего периода. Здесь же описывается ряд возникших одновременно феноменов: образование влиятельного университетского теологического истеблишмента, появление на политической сцене университетской кафедре и в журнально-газетной среде фигурь "ученого-политика" /Gehlertenpolitiker/ и "теолога-гражданина' /Burgertheologe/.

В диссертации рассматривается последовательность фаз развита) немецкой протестантской теологии в период с начала просвещения кш чередование двух основных философско-теологических моделей: рацио нализм /несомненная доминанта, к примеру, вольфианского типа/ i "супрарационализм" с целым шлейфом вторичных явлений: от полита ческого консерватизма /Иоганн Мельхиор Геце, пламенный полемис-против Лессинга/ до теологии религиозного "пробуждения' /Ervveckungstheologie,Фридрих Август Готтрей Толук/. Следует постояннс

10

иметь ввиду, что как рационализм, так и супрарационализм были не только теологическими схемами, но и политическими позициями: первый критиковал немецкий абсолютизм, отстаивая модель богословской легитимизации политического принципа, ориентированного на договор, конституцию и политическую активность народа, а второй выступал против рационального обоснования политической власти, т.е. против распространенной тогда теории "общественного договора".

В послереволюционный период влияние т.н. "культуртеологии" /Ки1ШйЬео1о^е/, оформившейся на богословских и исторических факультетах немецких университетов, выходит за собственно университетские круги, не в последнюю очередь благодаря популяризаторской деятельности историка церкви А. фон Гарнака и систематического теолога, политика либеральной ориентации и историка Э.Трельча. В это же время возрастает историческая профессионализация теологии, и, как следствие, расширяются социально-коммуникативные возможности ее языка. Нарастает и становится все более ощутимой историзация, а по существу — секуляризация языка университетской научной "кафедральной" теологии. Так постепенно она входит в круг наук о духе и культуре, чьи общие достижения суть также и квинтэссенция либеральной теологии XIX в. с ее лозунгом: "теология должна быть автономной", а это означает ее выход из-под догматической опеки и власти экклесиального авторитета.

Как всегда интересно и поучительно отметить в этих спорах политические обертоны, которые постоянно станут проскальзывать в теологических контроверзах периода Второго рейха /1870/71 - 1918/19 тт./, потому что религиозный элемент "немецкого христианского государства" — важнейшая смысловая структура, по мнению многих исследователей, входившая в национальную картину мира, а также в арсенал смыс-лопроизводящих методов этой культуры /ОеиШгщзкикиг/.

Итога двух первых параграфов первой главы позволяют нам в двух последующих перейти к обсуждению крайне важных для экспозиции общей герменевтической проблематики принципов и моделей позитивной программы либеральной теологии и негативной программы философской критики религии и теологии у леворадикального крыла гегелевской школы.

Теолог-систематик М.Келер /1835-1912/, анализируя конструктивные возможности теологии опосредования, связанной с именем Ф.Э.Д.Шле-йермахера /УеггшШш^ИеоЬ^е/, подчеркивал зависимость либеральной теологии от его новаторских работ в области экзегетики, догматики и герменевтики: "Когда-нибудь со Шлейермахера будут отсчитывать новый период церковной истории" /А.Неандер/. В зависимости от того, какой член опосредуемой оппозиции в философской теологии Шлейермахера

11

выходил из равновесного состояния: идеализм или реализм, вера или знание, всеобщее или единичное, человек или бог, церковь или мир, теология или философия, определялась и общая программа в рамках либеральной теологии, и рад конкретных заданий ее реализации."

Проблема обоснования научного знания, его всеобщего и необходимого характера, границ и методов достижения, поставленная Кантом в его "Критиках", оказывается в центре внимания и неокантианских школ в Германии, а в согласии с уже отмечавшимся обыкновением культур- . протестантизма быстро перенимать язык, методы и стиль мышления современной ему философии, эпистемологическая проблематика становится важнейшим предметом также и системно-теологической рефлексии, в частности, у М.Келера и Э.Трельча. "Сознание в себе" /Bewusstsein an sich/ Г.Когена, "сама душа" /Psyche selbst/, или "неконкретное" /das Unkonkrete/ П.Наторпа, "священное" /das Heilige/ В.Виндельбанда, "трансцендентное долженствование" /transzendentes Sollen/ Г.Риккерта -регулятивно-ценностные понятия, призванные, по-видимому, указать предельные границы дискурсивно-рациональному конструированию предмета познания абстрактным теоретико-познавательным субъектом. Но для протестантской догматической теологии и экзегетики такая философски-методологическая концептуализация проблемы познания, его достоверности, всеобщности и необходимости, перспектив интерсубъективности и коммуникативной надежности возвращает утраченный статус важнейшего предмета богословия переживанию и пониманию /Erlebnis, Verstehen,- В.Дильтей/ особого, "нуминозного" характера религиозных феноменов, подведенных Р.Отто под категорию "священного", вызывающего ужас и восторг одновременно /mysterium tremendum et fascino-

sum/-

Однако, помимо процессов активного усвоения философских техник конституирования богословского предмета и его описания в системах рационалистической, психологической, теоретико-методологической и субъектоцентрической апологетических позитивных программ XVIII-XIX вв. в протестантской теологии, начиная с гегелевской системы абсолютного идеализма как "деконструкции" христианской теологии истории, закладываются предпосылки внутреннего саморазрушения самой "речи о боге", которые через младогегельянцев приводят к окончательному вердикту Ницше о "смерти бога". К описанию этого этапа истории протестант'mia мы переходим в четвертом параграфе нашей работы, названном "Негативная программа и критика в рамках протестантской герменевтики и деструкция христианства в послсгегелевской немецкой философии".

Философская критика христианства в Германии XIX в., берущая

12

исток в величественном синтезе "философии опосредования" /Vermittlungsphilosophie/ Г.В.Ф.Гегеля и через младогегельянцев достигающая финального пункта - антихристианства Ф.Ницше, есть феномен "...специфически немецкий, ибо протестантски й.<...> Все наши философские критики были протестантами с богословским образованем, а их критика христианства предполагает его протестантскую форму" /K.Löwith, Von Hegel zu Nitzsche,Hamb.,9 Aufl., 1986, 350 S./. Указанный автор подчеркивает объективно разрушительную для протестантской теологии роль философии Гегеля, предопределившей радикальную критику христианства, его догматики и этики, развернувшуюся у учеников Гегеля, основная задача которой состояла в переводе позитивно-догматического и исторического содержания христианства на язык философских категорий, в схематизм формально-критической конструкции и, таким образом, в совершенной образной, чувственной, эмоциональной стерилизации и без того достаточно "сухого" протестантского христианства.

Известная со времен Лейбница и Лессинга теорема о взаимной несоизмеримости случайных истин истории и вечных истин разума разворачивается в ряд интерпретативных попыток с отчетливо выраженным атеистическим, точнее, антихристианским, пафосом в философских работах младогегельянцев: от опытов антропологической реинтерпретации христианства у Л.Фейербаха, квазиреактуализации любой ценности через присвоение "единственного" — "абсолютного эгоиста" М.Штирнера, экзистенциалистского эксперимента веры "отдельного" С.Киркегора, тотальной и страстной деструкции христианства у "Робеспьера теологии" Б.Бауэра, "антихриста-антихристианина" Ф.Ницше, до подытоживающих едва ли не двухтысячелетнюю историю христианства работ историков церкви П. де Лагарда и Фр.К.Овербека, отрицавших претензию протестантизма возобновить подлинный смысл и облик христианского провозвестия и веры.

Главный вывод этого параграфа диссертации заключается в том, что постгегелевскую радикальную критику христианства в его протестантской форме в Германии мы можем рассматривать как внутренне необходимый - именно, протестантский - этап жизни самого христианства, а ее разрушительный пафос и критическая безоглядность, выросшие у Ницше в тему "антихристианства", видимо, симптоматически отмечают какие-то крайне важные, существенные перемены в "духе христианства и его судьбе" /Гегель/. И катастрофические события начала XX в., затронувшие все пласты европейской жизни и культуры, выступают подтверждением и параллелью отмеченным явлениям.

Для новой теологической группы, собравшейся вокруг журнала "Между временами" /"Zwischen den Zeiten"/, теология которой получила

13

имя "диалектической", или "теологии кризиса", а также "теологии слова", представительна в ранний период позиция его признанного лидера Карла Барта: "Если бы мне пришлось выбирать между историко-критическим методом и древним учением о вербальной инспирации, я решительно бы ухватился за последнюю" /K.Barth, Der Rijmerbrief, 1 Aufl., Bern, 1919,V/. Диалектическая теология неожиданно вспоминает о "совсем ином" /totaliter aliter/ боге,чем тот, к образу которого привыкла либеральная теология гуманности и прогресса: о боге, как суде над миром, "бесконечном качественном различии", "противоречии" всему человеческому, "сжатом кулаке", "перекрывающей горизонт стене огня" и т.д. Обнаруженный бог - бог отрицающий всякую человеческую самонадеянность, этическую самозаконность и религиозную безопасность. Снова мы видим, что теология не может говорить о боге, не имея ввиду человека, и у Барта очевидна тенденция систематического умаления всех человеческих культурных ценностей: что-то вроде опыта теологической переоценки-редукции всех верховных ценностей истории и культуры, но не по мотивам, обнаруживаемым у Ницше /как освобождение места для новых, "сверхчеловеческих", ценностей/, но по путеводной нити возврата к древнейшему представлению величия и славы божества за счет пропорционального уничижения человека.

Пятый параграф первой главы нашей диссертации "Диалектическая теология" посвящен описанию некоторых моментов богословских концепций у главных фигурантов диалектической теологии. В параграфе рассматривается поворот, совершенный в очередной раз протестантской теологией под знаком "реформации" и новообрете-ния "начал": слова бога и, одновременно, указывается на культурологический феномен "возвращения" к истокам традиции через ее перепрочтение в качестве ведущего принципа протестантской теологии. В структурно-систематическом плане диссертационного исследования пятый параграф подготавливает заключительный раздел первой главы работы, в котором внимание автора сосредоточено на проблематике, имплицированной в герменевтике демифологизации, предложенной Р.Бультманом.

В шестом параграфе диссертации "Р.Бультман: программа демифологизации Нового завета" мы подробно рассматриваем факторы, оказавшие, на наш взгляд, определяющее влияние на формирование теологии Р.Бультмана: либеральная теология XX в., результаты научной новозаветной критики, экзистенциальная ситуация "богословской немоты", весьма красноречиво, впрочем, диагносцированная Л.Бартом, восприятие событий Первой мировой войны как небывалой прежде катастрофы гуманности, кризис культурного наследия и идентичности, настоятельная необходимость переоценки всех высших богословских ценностей.

14

В диссертации подчеркивается, что неокантианский дуализм факта и ценности у Бультмана еще в большей степени радикализируется: и религия, и мораль лишаются последнего убежища в резервации практического разума, так что о боге прямо-таки вообще ничего нельзя сказать, если под речью понимать приписывание предикатов и свойств божественному субъекту, почерпаемое из области фактического. Бультман отчетливо эксплицирует и разрешает в негативном смысле проблему изоморфизма, гомологического отношения между сферами фактического и трансцендентного /факт и ценность/, что в свою очередь, влечет за собой и негативный ответ на вопрос о возможности "прямого" познания бога, а тем самым и дискурсивной теологии как антропологического слова о "затмившемся" боге: "Вот что оказывается: если нужно сказать о боге, то приходится говорить и о самих себе" /R.Bultmann, Welchen Sinn hat es, von Gott zu reden? /1925/. In: Glauben und Verstehen. Gesammelte Aufsätze, Bd.I, 3. Aufl., Tübingen 1958, 27 S./. Сам Бультман утверждал, что его радикальная попытка демифологизации Нового завета составляет почти полную параллель учению Павла и Лютера, доводя его до логического завершения в области эпистемологии, отбросив как нерелевантный для христианской веры вопрос об объективированных, всеобщезначимых и необходимых основаниях этой веры, что некогда составляло предмет особого интереса либеральной теологии и естественной теологии деизма и чуть ли не всего европейского просвещения.

Суть герменевтической процедуры демифологизации как экзистенциальной экзегетики заключается в принятии предпосылки экзистенциального а priori, позволяющего провести "перевод" содержания христианской проповеди без потери экзистенциального содержательного элемента из одного типа теологического дискурса /мифологического, потерявшего свою значимость для современного человека/ в другой, в данном случае,- экзистенциально-феноменологический, а по субъекту предикации — антропологический.

В диссертации доказывается, что проект демифологизации Нового завета предполагает как особое, экзистенциалистское, предпонимание смысла и назначения человеческой жизни, так и методологический, эпистемологический: радикальный дуализм "исторического факта" и "ценности веры". Однако, превращая слово бога в границу всякого возможного высказывания о нем и, одновременно, исключая из такого чистого керигматического остатка конкретно-исторический элемент, "мифологически" отразившийся в текстах и выражающий тип самопонимания именно библейского человека, Бультман вообще может лишиться дара богословской речи, поскольку не о ком станет говорить, исключая самого себя. Такое сублимированное, вышелушенное из контекста

15

контекста как культурно-исторического, так и догматического развития христианства, слово-керигма есть результат безнадежного нивелирования всех догматических проблем, а также свидетельствует об известной нечувствительности к исторической проблематике вообще, необходимо связанной с конкретными и многообразными типами герменевтики субъекта.

Согласно главному выводу последнего раздела диссертации, бульт-манновское описание мифологической картины мира в Новом завете представляет собой недопустимое упрощение действительного положения вещей. Библейские авторы далеко не так наивно и целостно, как полагал Бультман, были погружены в мифологическое восприятие мира, но, скорее, использовали мифологические смысловые выразительные структуры в самых различных целях: политической инвективы, эзотерической проповеди, притчевой образности, паренезы. Миф был частью экспрессивного арсенала идиолекта данного автора или его традиции на правах риторических "общих мест" "культуры готового слова" /А.В.Михайлов/ литературной традиции Запада.

Все обсуждавшиеся в первой главе проблемы теперь могут быть сведены к одному общему, но и чрезвычайно важному вопросу теологической герменевтики: как возможна речь о боге? Каковы критерии ее осмысленности? Референционная область и обозначаемая ею структура реальности? Эти и некоторые другие вопросы будут в центре нашего обсуждения во второй главе диссертации.

ГЛАВА 2. ТЕОЛОГИЧЕСКАЯ ГЕРМЕНЕВТИКА. Первый параграф второй главы: "Проблема интерпретации религиозных текстов в теологии" проблематизирует основной тезис данной главы об интерпретации как конкретном образе существования и развития текстоцентриро-ванной теологической традиции. Этот тезис радикализируется на примерах экзегетических практик и герменевтических принципов раввинисти-ческой техники интерпретации /мидраш/, кумранских текстов-комментариев Торы /пешар/, общеэллинистических и христианских методов истолкования /аллегореза и типология/ авторитетных /например, гомеровских/ и религиозных текстов.

Проблема перевода Библии на различные языки входит в состав общей проблематики интерпретации, и диссертационное исследование рассматривает перевод как образец транскультурального герменевтического переноса текста из одной смыслозаполненной среды в другую, сопровождающегося неэквивалентными семантическими и прагматическими трансформациями. В первом параграфе делается вывод, согласно которому герменевтические модусы реконструкции и интеграции одного и того же, признанного сакральным различными

16

общинами веры, текста, определены дважды: со стороны объективно дан ного количественно ограниченного и замкнутого текстуального корпуса /forma formata/ и со стороны открытого множества интерпретаций и соответствующих аппликаций этого текстуального единства /forma formans/. Отмечается, что проблема отношения предмета и метода, специфицированная для теологии как проблема взаимоотношения "религиозного факта" и "теологического дискурса" выражается в виде конфликта антропного языка секулярной эпистемологии современной протестантской библеистики и постулируемой в рамках религиозного жизненного мира и его языка теогенетической природы слова бога, истолкованию подлежащего.

Во втором параграфе "Герменевтика и язык. Историчность как фундаментальная герменевтическая категория" мы делает шаг в направлении развития предложенной проблематики теологической герменевтики и исходим из предложенного В.Дильтеем понимания герменевтики как учения об искусстве понимания письменно зафиксированных выражений жизни. При этом ближайшим предметом нашего анализа должен стать язык, или речь /дискурс/ в письменной форме своего дальнейшего — "традируемого" — существования вместе с подкатегориями текста, историчности его понимания и интерпретации /история воздействия и параллельная ей история рецепции/, предпонимания /пред-посылочности/, функции авторитетной традиции /сохраняющая, развивающая и истолковательная/. В диссертации делается вывод о том, что реально достигаемое /синэргетическое, а не аппроприирующее/ понимание какого-либо текста оказывается единством "своего" и "иного", что и синтезирует подлинный предмет исторического /герменевтического/ понимания. Иначе говоря, исторический предмет представляет собой актуализируемую в акте интерпретации и понимания историю жизни текста, конструируемую в горизонте исторического сознания как сукцессию его постигнутых и отложившихся в мемориальной части традиции смыслов, как последовательность этапов его воссоздания и истолкования.

В этой части диссертационного исследования утверждается также, что религия как "религиозное предприятие" /afïair-И.Рамсей/, ситуиро-ванное в историческом времени и пространстве социального взаимодействия, отличается многообразием средств выражения и представления многообразия своего содержания, данного только в динамике актуализирующей интерпретации и, следовательно, потенциально изменчивого. Для герменевтики не столь важным оказывается вопрос о "началах", или "истоках", который вообще можно было бы вынести за скобки как нерелевантный для понимания "действительного положения вещей" и "самого дела" в текстуальной традиции, сколько проблема "участия".

17

Ибо для человека язык, хотя онтологически не изначален, но культурологически первичен. Именно его мы застаем и выучиваем по образцам и нормам социально значимой коммуникации одновременно с первичным осмыслением и освоением онтологической значимости "вещей культуры". Религиозный язык также следует рассматривать в качестве одной из форм интерсубъективного, публично санкционируемого, действования: дискурсивной практики. Значит, высказывания в рамках христианской религии /веры, догматики и пр./ - не абстрактные формально-всеобщие пропозиции, истинность которых никак не зависит от предмета речи, условия ее протекания, субъектов участвующих в ней, отнесенности к одному из альтернативных миров и предшествующего опыта понимания ее содержания, но представляет собой особый тип лингвистического — а шире — практически-жизненного поведения.

Метафора "герменевтического круга" /часть объясняет целое, а целое бросает свет на часть/ рассматривается как случай плодотворной интерпретации известной логической ошибки предвосхищения основания. Относительно теологии Бультмана таким основанием будет аргумент от "экзистенциалистского априори". Герменевтическое правило истолкования текстов, сформулированное уже в античной риторике на материале античных литературных и судебных жанров, было использовано гуманистической традицией при интерпретации классических образцовых текстов, а также использовано и в теологии. То, что в формальной логике является ошибкой, то в замкнутой системе образцового текста обеспечивает подлинность понимания: взаимообращение этапов чтения-от части/функция/ к целому /аргумент/- путем исчерпания вероятностей подходит к бесконечно адекватному, хотя и не окончательному истолкованию, подобно процессу дифференциального исчисления.

Это правило, однако, подходит для истолкования не всякого текста в силу предпосылки о смысловой заполненности, системной замкнутости и структурной упорядоченности формальными языковыми средствами: образец ведь предполагает исчерпанность репрезентативными функциями всех содержательных элементов. Но существует и ряд текстов определенных речевых жанров: мифы /например, в рамках ритуалистического подхода/, вокативно-апеллятивные формулы, апофтегматические изречения, магические и экзорцистские клише, паренетические логии и прочие структурно-семантические компоненты сакрального текста, разомкнутые в направлении перформативного вектора, лишенные смысловой самодостаточности и независимости от контекста "исполнения", часто "моментальные", как "моментально" присутствие объекта референции и адресации, замыкающего семиотический контур. Их истолкование вообще с трудом поддается "циркулярной" герменевтике чтения,

18

поскольку может отсутствовать значимый вербальный контекст целого, данный обычно в опыте и предпосылаемый чтению, как предпосылается "языковая компетенция" любому акту коммуникации. Кроме того, как мы уже говорили, герменевтика "кругового истолкования" предполагает замкнутый и себе тождественный смысловой объем образцового текста: часть может быть исчерпывающим образом понята в ее значении только в системе целого, завершенного в себе. Иными словами, только тогда, когда оно в достаточной мере мертво, чтобы вызывать только архивизи-рующий: филологический или археологический интерес.

В качестве вывода в параграфе утверждается, что такое понимание, опирающееся на замкнутость и полноту заложенного /хранимого/ в тексте смысла может и не заметить в религиозных текстах важнейший компонент их референционного охвата: слова бога. В §3 "Роль социально-исторического контекста в теологической герменевтике" мы касаемся проблематики языковой и внеязыковой структурно-пропозициональной корреспонденции, границ и условий осмысленных высказываний и возможности выхода за указанные границы, содержащейся в "Логико-философском трактате" Л.Витгенштейна: "Границы моего я з ы-к а означают границы моего мира" /5.6/. Нас, однако, интересуют в контексте диссертационного исследования не столько отрицательные результаты языковой определенности и системно-пропозициональной устроенности мысли, одновременно являющиеся и границами моего мира, опыта и мысли: "Логика заполняет мир; границы мира суть и ее границы" /5.61/, сколько отчетливое указание на возможность непропозиционального опыта /невербального/, о котором, впрочем, сам Витгенштейн предпочитает высказаться негативно: есть мистическое /6.522/, но оно именно потому мистическое, что о нем н е существует осмысленных высказываний в рамках данного языкового мира: "Для ответа, который невозможно высказать, нельзя также высказать и вопрос" /6.5/. Таким образом, "Трактат", несомненно принадлежит не логико-эмпиристской /Рассел, Мур, Айер/, но скорее, экзистенциалистской традиции. Его отрицательные результаты утверждают границу релевантных высказываний, осмысленность которым придает жизненный мир и практическая деятельность в нем: "Мир и жизнь суть одно" /5.621/, "Я и есть мой мир" /5.63/, "Мир счастливого отличен от мира несчастного" /6.43/. Нетрудно предположить, зная философское движение мысли позднего Витгенштейна, что этический пафос "Трактата" нацелен не на отрицание "того, что может быть показано", но "н е может быть сказано" /4.1212/, а на ограничение предикативной экспансии языка по ложному основанию "все может быть высказано",

19

порождающей философские проблемы, которые суть собственно "языковые" проблемы: "Вся философия-это "критика языка" /4.003, 4.0031/.

Однако, еще более значимыми для нашего исследования теологической герменевтики программы демифологизации Р.Бультмана результатами, содержащимися в работах Витгенштейна позднего периода /эпохи "Философских исследований", "О достоверности", "Лекций об этике", "О культуре и ценности"/, являются: метафора "языковой игры", представление о социальной детерминации научения языку /точнее, языкам в конкретных прагматических контекстах/, социальной историко-культурной локализации /"жизненный мир"/ определенных "языковых игр", "грамматики", подстилающей образ мира. Грамматикой, в понимании Витгенштейна, выступает набор фундаментальных /онтологических/ пропозиций, в истинностном значении которых ни у кого, кто пользуется языком, имеющим в основании соответствующую "грамматику", нет сомнений. Оспорить хотя бы одно из них означало бы подвергнуть сомнению истинность всего массива знания. Это — ряд доктрин, рассматриваемых как факты, и конкретная культура, для которой исходная "грамматика" является базисной, их просто не замечает, но зато видит все "вещи культуры" через эти протоконцепты.

В отношении теологем, таких, как "грех", "искупление", "спасение", "истина", "плоть" и пр., все эти соображения наводят на мысль, что теологические концепты не имеют привилегированного семантического "ядра", поскольку в референционной области отсутствует выраженная семантически однозначная и стабильная структурно-иерархическая распределенность. Мы не имеем ввиду этимологический слой, поддающийся исторической реконструкции, но совокупность этимона, "архивизирующего" пласта, в котором отложились и латентно присутствуют возможности семантического развития, и актуализированный семантический слой, собственно и представленный в сознании носителей языка или в идиолекте профессиональных теологов. Речь, скорее, должна идти не об отношении "ядро-периферия" /главное значение

второстепенное/, но о "полиморфном концепте" /Э.Тизельтон/. При этом не допустимы вопросы, вроде: "Что есть истина в Библии?", или "Что истинно в Новом завете вообще?", "Что является "центром" Библии?". Иными словами, уже в самих библейских текстах мы имеем дело с "теологической амальгамой", образовавшейся в результате контамина-ций различных дискурсивных практик, соответствующих числу фундаментальных теологем /"грамматик"/ в соответствующих религиозных традициях.

Вне определенного контекста "языковой игры", или гипертекста, которым предстает весь комментаторский текстуальный корпус конкретной

20

религиозной традиции в рамках конкретной культуры, такой общий вопрос просто бессмыслен. Для экзегетической практики это означает удовлетворение требованию предварительного изучения "теологической грамматики" истолковываемых текстов, а затем и ее системного переописания в терминах грамматики-рецепиента: в этом, собственно, и состоит смысл комментирования и реализационный максимум секулярной /научной/ экзегетики, не позволяющей себе из догматических и мисти-ко-профетических предвкушений говорить о том, о чем надлежит молчать. При этом, правда, неизбежно появление избыточного семантического компонента, отсутствовавшего в переводимом тексте. Этот дополнительный смысловой элемент подобен строительным лесам, окружавшим старинную постройку и служившим опорой оперативным реновациям. Но случилось так, что конструктивно-реставративные части слились с самим зданием и стали восприниматься системным компонентом оригинального "корпуса".

В этом параграфе диссертации обосновывается идея близости философии языка Витгенштейна и представлений Бультмана об экспрессивно-репрезентативной способности теологического дискурса. Оба они чрезвычайно внимательны к условиям осмысленности философских и теологических высказываний. Как первый устанавливает семантической границей осмысленной пропозиции значение логической тавтологии /аналитических концептов онтологической "грамматики" данного языка и мира /, так второй предельно "демифологизирует" предложения традиционного богословского языка, выставляя ограничительное требование соблюдения экзистенциалистской "грамматики", частью заимствуемой из фундаментальной онтологии обыденности и фактичности /Alltäglichkeit, Faktizität/ М.Хайдеггера.

В §4 "Герменевтическая проблема текстуальной традиции в теологии" мы вводим в обсуждение категории текста, текстуальной традиции, канона, деконтекстуализации и анагносиса /от гречАvu^fc^^tj— чте_ ние; воспоминание/, социальная функция и "место в жизни" /Г.Гункель/ как институционально-функциональное обрамление, составляющее интерпретационный контекст определенных речевых жанров. В качестве примеров мы указываем на предложенное М.Матье прочтение Текстов пирамид в магико-медикаментозном контексте ритуального сценария воскрешения, "жреческий кодекс" в составе источников /или "документов"/ Ветхого завета, гипотезы процесса канонизации текстов Нового завета /как результат естественного догматического развития ранней церкви или как ответ на "вызов" Маркиона, предложившего свою редакцию христианского сборника авторитетных текстов/.

21

Предлагаемый вывод заключается в том, что для герменевтического раскрытия отдаленных во времени и культурно памятников письменности совершенно необходимым условием оказывается восстановление функционального контекста и социальной локализации. Тот факт, что наибольшие трудности мы встречаем при истолковании античных текстов /например, религиозных/ объясняется их неукорененностью в герменевтической смысл озаполненной среде истолковывающего сообщества /секу лярного, например/. Так, десистематизировавшись, т.е. выйдя за пределы эффективной "грамматики" в витгенштейнианском смысле, лишенные изначального функционального обрамления и собственногс места в общей семантике соответствующего "жизненного мира", эти тек сты в потоке текстуальной традиции могут включаться в иные семиоти ческие среды и подвергаться интерпретирующей трансформации. Часты включение осуществляется за счет редукции содержания/канонически уэ экстраканонические, в христианской традиции-второканоническт или апокрифические книги/; перераспределения функций в системе о< щего значения культуры: на правах памятников или даже ссылок и щ тат, а то и смутных аллюзий. Смыслопреломляющие семиотическ культурные сферы могут включать отдельные тексты или их фрагменть число источников архаизирующего стилистического тезауруса /ста]: славянизмы в русской поэзии; роль диглоссии в русской культуре в ) лом/. Происходит нарушение семантической и культурно-символич кой однозначности: текст уже не столько интерпретируется, сколько проприируется.

В диссертации отмечается, что сами библейские /новозаветн тексты демонстрируют следы присутствия конкурирующих теоло) часто трудно согласующихся друг с другом: Павел - Иаков; тайный сия Марка — гностический Логос-Сотер Иоанна. Это означает, ч конкретном случае герменевтического анализа новозаветных текстов не можем рассчитывать на обнаружение гипотетического "пратек содержащего практически достижимую и единственную истину хр; анского провозвестия. Более того, при спуске на древнейшие слои стуальной традиции вскрывается не "источник" вечной истины, а 1 жаются спутанные узлы древней полемики по зачастую неясным т вопросам при отсутствии гарантированного минимума понимания, ми эти, предполагаемые изначальными, события в определенных 1 риологических системах норм и оценок могут оцениваться как до] ческие положения, производные от "первопорядкового" языка а: тетного текста. Такова судьба всякого текста, попадающего в свет , текстуализирующего истолкования.

Вторая глава завершается параграфом "Структура теологическс

22

дискурса", в котором рассматривается лингвистическая, философская и культурологическая категория дискурса. Дискурс существует и осуществляется в пределах текстов,' обладающих особой грамматикой,лексикой, синтаксисом, правилами семантической трансформации и прагматикой. В конечном счете, дискурс обслуживает определенную социальную общность, выполняя ряд коммуникативных заданий и представляя целостный образ действительности: "альтернативный мир".

Различные синхронизированные дискурсы в пределах общего жизненного мира культуры /"семиосферы" в терминологии Ю.Лотмана/ образуют ее символический универсум. В пределах так понимаемой семиосферы, целостность которой, видимо, обеспечивается общим фондом ценностей, норм социальной интеракции, национального языка, такие дискурсы могут состоять друг с другом как в отношении почти совершенной эквивалентной взаимопереводимости /логико-математические трансформации в формализованных знаковых системах, искусственные языки/, так и в отношении абсолютной непереводимости /специализированные дискурсы науки, родов искусств, культурных резерватов, например, литургический церковнославянский в условиях диглосии в русской культуре/. Чем дальше в пределах "семиосферы" данной культуры располагаются друг от друга на структурно-типологической шкале дискурсы, тем больше расстояние между представляемыми ими "альтернативными мирами" культур, тем большее участие при потенциальных переводах-коммуникациях играет троп, в основном, метафора, в самых безнадежных случаях выступающая как аналог "свернутого" ин-сайта, предполагающего дальнейшую дискурсивную интерпретацию.

Обращаясь к проблеме соотнесенности теологических высказываний с ее "предметной областью", с учетом вышесказанного и при ограничении рассмотрения только теологией, обладающей экклесиальной санкцией, ее референционной сферой следует признать комплекс фундаментальных догматических положений, принятых данным сообществом веры и наделенных значениями истинности /догма, рассматриваемая как факт/. Экклесиологически авторизованная теология, несомненно, ограничена, как и всякий "альтернативный мир" и соответствующий ему дискурс, в свободе своего интеллектуального выбора, понятийном словаре, источниках и методах получения и подтверждения выводного знания, предзаданных любой теологической экспликации законах, нормах и правилах и средствах выразительности. В виду высказанных соображений о дискурсивной природе любого теологического текста /в том числе и новозаветных текстов/, в котором отпечатлелась действенно-рецептивная история его традирования-интерпретации, в диссертации утверждается, что ни одна из известных /существующих и будущих теологических

23

конструкций дискурса/ не сможет выступить по отношению К остальным в роли "метаязыка", описывающего "объектный язык": ибо у всех дискурсов рахчичные предмет,"глубинная грамматика", семантика, синтаксис и, конечно же, прагматика. Если, предположим, в дискурсивной семантике одного из таких миров бог описывается в а п о ф а н т и ч е с к о й /от греч.<&г6^»<5<_г- показание, обнаружение, высказывание, объявление/ модальности как "гневливый", "любящий", "забывчивый", "ревнивый" и пр., то в таком мире ничего не может быть известно о боге, высказывания о котором выстроены в дискурсивной семантик; апофат и ческой /от греч.с№эу-4® и — отрицание, отказ/ теологии, или теологии "отрицательной предикации", в которой о боге говорится как о "незримом", "непознаваемом", "неаффицируемом" и пр. Те же рассуждения справедливы и для теологического дискурса, исходящего из ценностей либерализма, или теологии пиетистского "сердечного благочестия", или неокантианской теологии культурной "ценности": примеры можно было бы множить и дальше, при том, что мы остаемся на сравнительно небольшом отрезке истории христианской теологии постреформационного периода в западной Европе.

Событие, совершившееся независимо от наблюдателя и оставленное без "протокола", превращается в "факт" /с возможными дальнейшими определениями: религиозный, исторический, научный и т.д./ только вследствие репрезентации посредством него некоторого "действительного положения дел" в системе известного дискурса и обслуживаемого им "жизненного мира". Так, историческим событием и фактом сс-кулярного исторического дискурса являются распятие и смерть одного из палестинских евреев, Иисуса сына Иосифа из Назарета на Пасху, предположительно в 33 г.; фактом религиозного и теологического дискурса в христианстве является "воскресение" Иисуса Христа, Сына Бога и Спасителя, а объектом научной библеистики становятся текстуальные свидетельства о событии воскресения, препарированные инструментально-методическими научными техниками анализа и интерпретации.

Наиболее интересным и важным в этой связи представляется не проблема "истинности" вообще или вопрос об "исторически достоверном" факте, а проблема релевантности теологических и научных высказываний с точки зрения их социальной функции. Иными словами, значимым представляется проблема соотнесенности научной методологии современной библеистики и теологии с природой, структурой и функцией той религиозной реальности, которая оказалась зафиксированной в слое первичного осмысления в самих /библейских/ текстах. Такое понимание организовано средствами особого типа религиозной причинности, данной через живого, волящего и целеполагающего божественного

24

субъекта. Ясно, что один и тот же "факт" в различных интерпретативных - герменевтических - перспективах получает различную значимость, занимает особую позицию в структурно-семантическом целом данного дискурса: так крест для исторической науки — орудие позорной, "рабской", казни на древнем Ближнем Востоке и в Римской империи, а в теологическом дискурсе христианства /проповеди Павла, например/ крест - залог спасения человечества.

Демифологизация особых типов причинности /миракель-причин ностъ/, факта и значения, дискурсивно связанных в новозаветных текстах, является чем-то вроде лютеранско-догматической и экзистенциалистской деконструкцией новозаветного дискурса в поисках "суппре-сированных" "экзистенциалов". Демифологизируя, деконтекстуализируя всю предикативную структуру новозаветного дискурса и, тем самым, весьма специфичный тип причинности, фактичности, значимости и ин-тенциональности, имплицированной в Новом завете, Бультман, тем не менее, - и это самое необъяснимое - почему-то остается при церковной керигме и вере в уникальность и безусловную важность для людей "события Иисуса". Можно было бы списать эту "непоследовательность" на психологическую инерцию, но это означало бы подключение редук-тивистской техники и очередную попытку произвольной "деконструкции", однако, теперь уже самих результатов программы демифологизации и ее предпосылок.

В Заключении подводятся итоги исследования, предпринимается попытка описания и герменевтического истолкования дискурса керигмати-ческой теологии Р.Бультмана, соответствующей одному из теологических, а шире — и культурных "альтернативных миров": экзистенциалистскому. Сконструированная при помощи аппарата "антро пологии обыденности" М.Хайдепгера, бультманнианская теология с загадочной силой -ив этом обнаруживается нередуцируемый слой любого дискурса -удерживает "скандал" /Г1^*^>Ц!>безумие"/ христианской веры, которая ниоткуда не "следует" и ни от какой герменевтики не зависит.

Положения диссертации получили отражение в следующих публикациях:

1. Критерии аутентичности свидетельств об Иисусе в новозаветной науке // Научные труды Московского государственного педагогического университета. Серия: Социально-исторические науки. М., "Прометей", 1993, С.89-92.

2. О теологической авторитетности Библии // Научные труды Московского педагогического университета. Серия: Социально-исторические науки. М., "Прометей", 1997, С.171-175.

3. Герменевтические подходы к Библии// Человек-Философия-Гуманизм: те-

зисы докладов и выступлений Первого Российского философского конгресса /4-7 июня 1997 г./ Т.5 Философия культуры.- СПб., изд-во СПб. Ун-та, 1997, С.385-388.